«Охота за слоновой костью»

Охота за слоновой костью (fb2) - Охота за слоновой костью [=В джунглях черной Африки] 2027K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Уилбур Смит

Уилбур Смит Охота за слоновой костью

* * *

Эту книгу я посвящаю своей жене Мохинисо. Прекрасная, любящая, верная и преданная, ты единственная в мире.

Этот дом без окон, со стенами из песчаника, с крытой тростником крышей Дэниэл Армстронг построил своими руками десять лет назад, когда служил младшим лесничим в Администрации национальных парков. С тех пор дом превратился в настоящую сокровищницу.

Джонни Нзу вставил ключ в тяжелый замок и распахнул двустворчатую дверь из прочной местной тиковой древесины. Джонни – главный хранитель Национального парка Чивеве. В прошлом юный сообразительный матабеле был следопытом и носителем ружья Дэниэла. При свете тысяч лагерных костров тот научил его читать, писать и бегло говорить по-английски.

Дэниэл ссудил Джонни деньгами, чтобы он оплатил первый год обучения в Университете Южной Африки; много позже Джонни окончил этот университет и получил диплом бакалавра.

Два молодых человека, черный и белый, вместе патрулировали обширные пространства Национального парка, часто пешком или на велосипедах. В дикой глуши они подружились, и за годы разлуки эта дружба не стала менее прочной.

Теперь Дэниэл всмотрелся в полумрак за дверью и негромко свистнул. – Эй, Джонни, а ты не терял времени, пока меня не было. Под этой крышей у тебя сокровищ на сотни тысяч долларов.

Джонни Нзу с прищуром посмотрел на Дэниэла, пытаясь угадать по лицу друга, что у того на уме. Но вот он расслабился: Джонни знал, что Дэниэл союзник, понимающий проблему даже лучше его. Тем не менее тема была столь щекотливой и вызывала столь сильные чувства, что в Джонни укоренилась привычка ожидать отвращения и враждебности.

Но Дэниэл уже повернулся к своему оператору.

– Можно тут посветить? Мне нужны несколько хороших кадров внутри помещения.

Оператор прошел вперед, сгибаясь под тяжестью сумок с аккумуляторами, висевших у него на поясе, и включил переносную дуговую лампу. Высокие ряды сокровищ озарил яркий бело-голубой свет.

– Джок, давай-ка пройди вслед за мной и хранителем вдоль всего склада, – сказал Дэниэл, и оператор кивнул и подошел ближе с видеокамерой «Сони» на плече.

Джоку тридцать с небольшим. На нем только короткие шорты защитного цвета и открытые сандалии.

На жаре долины Замбези его загорелая грудь блестела от пота, длинные волосы он перевязал на затылке кожаным ремешком. Выглядел он как поп-звезда, но снимал как настоящий художник.

– Попались, парни, – сказал он и провел объективом вдоль неровных груд слоновьих бивней, закончив рукой Дэниэла, гладящей элегантный изгиб сверкающего бивня.

Потом он отступил, снимая Дэниэла в рост.

Не только докторская диссертация по биологии, книги и лекции сделали Дэниэла международным авторитетом в области африканской экологии. У него был вид здорового человека, много времени проводящего на свежем воздухе, и обаятельная манера держаться, что так выгодно проявляется на экране телевизора. И голос, низкий и убедительный.

В его речи достаточно сказывалось влияние Сандхерста [1] , чтобы смягчить немелодичные гласные колониального говора.

Отец Дэниэла был штабным офицером в пехотных частях и воевал в Северной Африке под командованием Уэйвелла и Монтгомери.

После войны он выращивал в Родезии табак. Дэниэл родился в Африке, но отец отправил его завершать образование на родину, в Сандхерст. Потом Дэниэл вернулся в Родезию и поступил в Управление национальных парков.

– Слоновая кость, – сказал он, глядя в объектив, – со времен фараонов – один из самых прекрасных и дорогих природных ресурсов. Слава африканских слонов и их ужасный крест.

Дэниэл неторопливо пошел мимо груд бивней, Джонни Нзу двинулся за ним.

– Два тысячелетия человек охотится на слонов, чтобы добыть это живое белое золото, однако десять лет назад в Африке оставалось еще свыше двух миллионов слонов. Популяция слонов казалась неисчерпаемым источником, достоянием, которое защищали, контролировали и которое давало постоянный урожай… а потом что-то пошло не так, трагически, ужасно. За последние десять лет убит почти миллион слонов. Едва ли можно представить себе, почему это случилось. Мы здесь для того, чтобы понять, что пошло не так и как можно спасти стоящих на грани исчезновения африканских слонов. – Он посмотрел на Джонни. – Сегодня у нас в гостях Джон Нзу, главный хранитель Национального парка Чивеве, представитель новой породы африканских консерваторов. По случайному совпадению имя Нзу на языке шана означает «слон». Джон Нзу – повелитель слонов не только по имени.

Хранитель Чивеве, он отвечал за судьбу одного из самых крупных и здоровых слоновьих стад, что еще сохранились в дикой Африке. Скажите, хранитель, сколько бивней у вас на складе Национального парка Чивеве?

– У нас хранится почти пятьсот бивней, точнее, четыреста восемьдесят шесть, средним весом по семь килограммов каждый.

– На международном рынке слоновая кость стоит триста долларов килограмм, – вмешался Дэниэл, – так что тут ее больше чем на миллион долларов. Откуда все это?

– Ну, некоторые бивни мы подобрали – это бивни слонов, найденных в парке мертвыми; другие – добыча браконьеров, конфискованная моими лесничими. Но большую часть бивней мы получаем в процессе выбраковки, на которую вынужден идти наш департамент.

Дойдя до конца штабелей бивней, они остановились и повернулись к камере.

– Программу выбраковки мы обсудим чуть позже, хранитель. Сначала расскажите о деятельности браконьеров в Чивеве. Насколько они активны?

– С каждым днем положение ухудшается, – печально покачал головой Джонни. – В Кении, Танзании и Замбии слоны истреблены, поэтому профессионалы все чаще обращают внимание на наше здоровое поголовье слонов дальше на юге. Замбия рядом, за рекой Замбези, и приходящие оттуда банды браконьеров организованы и вооружены лучше, чем мы. Они убивают не только слонов и носорогов, но и людей. Мы вынуждены отвечать тем же. Встретившись с бандой браконьеров, мы первыми начинаем стрелять.

– И все из-за этого…

Дэниэл положил руку на ближайшую груду бивней; каждый был уникален. Одни почти прямые, длинные и тонкие, точно швейные иглы; другие согнуты, как натянутый лук. Одни заострены, как копья, другие тупые и толстые. Есть бивни жемчужного цвета, но большинство цвета алебастра; некоторые потемнели от растительного сока, исцарапаны и стерты.

Большинство принадлежало самкам или невзрослым самцам; несколько бивней, взятых у детенышей, не длиннее предплечья человека. Совсем немного больших, могучих изогнутых бивней: тяжелая, зрелая слоновая кость взрослых самцов.

Дэниэл погладил один из таких бивней, и выражение его лица предназначалось не только для камеры. Он вновь со всей силой ощутил грусть, которая заставила его писать об уходе и уничтожении старой Африки и ее зачарованного царства животных.

– Мудрый и величественный зверь сведен вот к этому. – Дэниэл говорил почти шепотом. – Мы не можем не видеть трагической сути перемен, охвативших континент, даже если они неизбежны. Что такое слон – символ Африки? Слон умирает. Умирает ли Африка?

Он говорил абсолютно искренне. Все это точно фиксировала камера.

Именно в этом крылась главная причина популярности его телевизионных программ во всем мире.

Дэниэл с явным усилием взял себя в руки и снова повернулся к Джонни Нзу.

– Скажите, хранитель, слоны обречены? Сколько этих замечательных животных у вас в Зимбабве и сколько в Национальном парке Чивеве?

– В Зимбабве примерно пятьдесят две тысячи слонов, а наши данные по парку Чивеве еще более точны. Всего три месяца назад нам удалось обследовать парк с воздуха, нашим спонсором выступил Международный союз охраны природы. Мы сфотографировали всю территорию парка и на снимках с высоким разрешением пересчитали всех животных.

– Сколько? – спросил Дэниэл.

– Только в Чивеве восемнадцать тысяч.

– Большая популяция, примерно треть всех оставшихся в стране слонов, и все они здесь, у вас. – Дэниэл вопросительно приподнял бровь. – В общей мрачной, пессимистической атмосфере это должно внушать бодрость.

Джонни Нзу нахмурился.

– Напротив, доктор Армстронг, нас очень беспокоит такое поголовье.

– Объясните, пожалуйста, хранитель.

– Очень просто, доктор. Мы не можем содержать столько слонов. Мы считаем, что для Зимбабве идеальной популяцией было бы тридцать тысяч животных. Ежедневно один слон поедает тонну растительности, и в поисках пищи ломает деревья, которым нужны сотни лет, чтобы вырасти, ломает даже стволы диаметром четыре фута. Что будет, если позволить этому огромному стаду процветать и размножаться? Очень просто: парк очень быстро превратится в пыльную пустыню, а когда это произойдет, вся популяция слонов погибнет. И не останется ни деревьев, ни парка, ни слонов.

Дэниэл одобрительно кивнул. Монтируя фильм, он вставит в этом месте серию кадров, снятых несколько лет назад в кенийском национальном парке Амбосели. Устрашающие картины опустошения, голая красная земля и мертвые черные деревья, с которых содрали кору и листву; деревья умоляюще протягивают голые ветви к жестокому голубому небу Африки, разлагающиеся туши крупных животных лежат, как кожаные мешки, там, где их погубили голод и браконьеры.

– У вас есть решение, хранитель? – негромко спросил Дэниэл.

– Боюсь, что очень жестокое.

– Вы покажете его нам?

Джонни Нзу пожал плечами.

– Смотреть на это не слишком приятно, но да, вы можете посмотреть, как это делается.

Дэниэл проснулся за двадцать минут до восхода солнца.

Ни годы, проведенные в больших городах за пределами Африки, ни многочисленные рассветы на севере, ни смена временных поясов в летящих самолетах – ничто не избавило его от привычки, приобретенной в этой долине. Конечно, годы участия в ужасающей родезийской войне в буше, когда он был призван на службу в войска безопасности, только укрепили ее.

Для Дэниэла рассвет – самое волшебное время дня, в особенности в этой долине. Он выбрался из спального мешка и потянулся за обувью. Он и его люди спали одетыми на пропеченной солнцем земле, расположившись вокруг угольев гаснущего костра. Они не стали сооружать защитную бому из колючих ветвей, хотя ночью по всему откосу порой рычали львы.

Дэниэл завязал шнурки на башмаках и неслышно выскользнул из круга спящих. Капли росы, висящие на стеблях травы словно жемчужины, промочили до колен его брюки, пока он шел к каменному выступу на краю утеса. Здесь он нашел место для сидения на камне и плотнее запахнул анорак.

С обманчивой быстротой и внезапностью подкрался рассвет, окрасил облака над великой рекой в нежные оттенки розового и серого талька.

Над темно-зелеными водами Зимбабве клубился туман, он пульсировал, как призрачная эктоплазма; темные стаи летящих уток четко очерчивались на бледном фоне. Утки летели строем, и концы их крыльев казались в неверном свете остриями ножей.

Где-то поблизости заревел лев; рев постепенно стих в раскатах мяукающих хрипов. При первых же звуках Дэниэл вздрогнул. Он много раз слышал львиный рев, но всегда вздрагивал. Ничего подобного в мире нет. Для него это был голос самой Африки.

Потом он увидел внизу, на краю болота, силуэт большой кошки. Лев, явно сытый и довольный, низко держал массивную голову с темной гривой, поворачивая ее из стороны в сторону в такт своей величественной походке.

Пасть была раскрыта, за черными губами блестели клыки.

Дэниэл проследил, как лев исчезает в густых кустах вдоль реки, и вздохнул от пережитого удовольствия. Сзади послышался негромкий звук. Дэниэл вздрогнул, но Джонни Нзу коснулся его плеча, успокаивая, и сел рядом на каменную плиту.

Джонни закурил. Дэниэлу так и не удалось отучить его от этой привычки. Они сидели в дружелюбном молчании, как много раз прежде, и смотрели, как быстро светает, пока не наступил миг, внушающий священный трепет: над темной массой леса показался горящий край солнца. Свет изменился, весь мир стал ярким и блестящим, как драгоценная керамика только из печи.

– Десять минут назад в лагерь вернулись следопыты. Они нашли стадо, – нарушил тишину Джонни, сбивая настрой.

Дэниэл пошевелился и посмотрел на него.

– Сколько? – спросил он.

– Примерно пятьдесят.

Это хорошо. Больше они все равно не смогли бы обработать – в жаркой долине плоть и шкура быстро гниют, а меньшее количество не оправдывало бы использование людей и дорогого оборудования.

– Ты уверен, что хочешь снимать? – спросил Джонни.

Дэниэл кивнул.

– Я тщательно это обдумал. Было бы нечестно скрывать.

– Люди едят мясо и носят кожу, но не хотят видеть бойню, – заметил Джонни.

– Мы рассматриваем сложный, вызывающий переживания объект. Люди имеют право знать.

– У любого другого я заподозрил бы журналистскую погоню за сенсацией, – сказал Джонни, и Дэниэл нахмурился.

– Ты, вероятно, единственный, кому я позволяю так говорить, потому что тебя мне не обмануть.

– Да, Дэнни, меня тебе не обмануть, – согласился Джонни. – Тебе это ненавистно не меньше, чем мне, но именно ты первый объяснил мне, что это необходимо.

– Давай-ка приступим, – предложил Дэниэл. Они встали и молча пошли туда, где стояли грузовики.

Лагерь уже ожил, на кострах варили кофе.

Лесничие скатывали одеяла и спальные мешки, проверяли оружие. Их было четверо, двое черных и двое белых, все двадцати с небольшим лет, в форме национальных парков – защитно-зеленой, с зелеными полосками на плечах; обращаясь с оружием с навыками ветеранов, они дружелюбно, весело болтали. Черные и белые обращались друг с другом по-товарищески, хотя, вероятно, судя по возрасту, все участвовали в войне в буше, причем на разных сторонах. Дэниэла всегда поражало, как мало горечи в них осталось.

Джок, оператор, уже снимал. Дэниэлу иногда казалось, что камера «Сони» – естественное продолжение его тела, как горб.

– Я задам тебе перед камерой несколько глупых вопросов и могу немного поддразнить тебя, – предупредил Дэниэл Джонни. – Мы оба знаем ответы на эти вопросы, но тебе придется притворяться, ладно?

– Валяй.

Джонни отлично выглядит на видео. Дэниэл накануне как раз разглядывал полученные кадры. Одно из преимуществ современного видеооборудования – возможность сразу увидеть результат. Джонни напоминает молодого Кассиуса Клея, до того как тот стал Мохаммедом Али, но черты у него тоньше, фигура изящнее, и он гораздо фотогеничней. Выразительное, подвижное лицо, а кожа не такая темная, чтобы составить большой контраст и затруднить съемку.

Они жались к дымному костру; Джок приблизил к ним камеру.

– Мы в лагере на берегу реки Замбези, солнце только что встало, а поблизости буш, в котором ваши следопыты, хранитель, обнаружили следы стада слонов в пятьдесят голов, – сказал Дэниэл Джонни, и тот кивнул. – Вы объяснили мне, что парк Чивеве не может содержать столько крупных животных и что только в этом году по меньшей мере тысячу их следует удалить из парка, не только по соображениям экологии, но и ради выживания остающихся слоновьих стад. Как вы их собираетесь удалять?

– Нам придется провести выбраковку, – коротко ответил Джонни.

– Выбраковку? – переспросил Дэниэл. – Это значит убить, верно?

– Да. Мы с лесничими перестреляем их.

– Всех, хранитель? Вы сегодня застрелите пятьдесят слонов?

– Мы выбракуем все стадо.

– Но как же слонята и беременные самки? Неужели вы не пощадите ни одно животное?

– Все они здесь лишние, – настаивал Джонни.

– Но почему, хранитель? Нельзя ли поймать их, использовать стрелы со снотворным и переселить куда-нибудь?

– Стоимость перевозки животного размером со слона огромна. Крупный самец весит шесть тонн, средняя самка – около четырех. Посмотрите на местность ниже по долине, – Джонни показал на высокий откос и скалистые холмы; все заросло диким лесом. – Потребовались бы специальные фургоны, а еще пришлось бы построить дороги, чтобы фургоны приехали и уехали. Но даже если бы это было возможно, куда их везти? Я говорил, у нас в Зимбабве около двадцати тысяч лишних слонов. Куда их можно переселить? Для них просто нет места.

– Итак, хранитель, в отличие от более северных стран, например Кении и Замбии, где браконьерство и неудачная природоохранная политика привели к почти полному уничтожению слонов, вы в парадоксальной ситуации. Вы слишком хорошо присматривали за слонами. И теперь вам приходится зря уничтожать этих удивительных животных.

– Нет, доктор Армстронг, мы уничтожаем их не зря. Мы используем их туши, слоновую кость, шкуры и мясо – все это будет продано. А полученные средства пойдут на охрану природы, предотвращение браконьерства и защиту наших национальных парков. Смерть этих животных не просто злодеяние.

– Но почему необходимо убивать матерей и детей? – настаивал Дэниэл.

– Не хитрите, доктор, – предостерег его Джонни. – Вы используете эмоциональную терминологию групп защиты животных – «матери и дети». Назовем их лучше самками и детенышами и согласимся, что самка ест и занимает места не меньше самца, а детеныши очень быстро становятся взрослыми.

– Это вы так считаете, – произнес Дэниэл, но, хоть и предупрежденный перед съемкой, Джонни начал сердиться.

– Подождите! – рявкнул он. – Дело не только в этом. Мы должны уничтожить все стадо. Категорически нельзя оставлять выживших. Стадо слонов – это семейная группа со сложной внутренней структурой. Почти все животные кровные родственники, и в стаде существуют разветвленные социальные отношения. Слон – умное животное, вероятно, самое умное после приматов и, несомненно, разумнее кошек, собак или даже дельфинов. Слоны знают… то есть, я хочу сказать, они понимают…

Он замолчал и откашлялся. Джонни терял контроль над чувствами, и никогда Дэниэл не любил его и не восхищался им больше, чем в этот момент.

– Ужасная истина заключается в том, – хрипло продолжал Джонни, – что, если мы позволим кому-нибудь пережить выбраковку, уцелевшие передадут свой ужас и панику остальным стадам парка. Быстро исказится социальное поведение слонов.

– Нет ли в этих словах натяжки, хранитель? – негромко спросил Дэниэл.

– Нет. Так бывало раньше. После войны в Национальном парке Венки оказалось десять тысяч лишних слонов. В то время мы мало что знали о технике и последствиях массовой выбраковки. Пришлось быстро научиться. Наши первые неловкие попытки едва не уничтожили всю социальную структуру стад. Перестреляв старейших животных, мы уничтожили накопленный ими опыт и запас передаваемой мудрости. Мы нарушили маршруты их миграции, уничтожили иерархию и дисциплину внутри стад, даже их обычаи размножения. Словно почувствовав приближающееся истребление, самцы начали покрывать неполовозрелых самок раньше, чем те были готовы к случке.

Самка слона может зачинать и вынашивать плод не раньше шестнадцати лет, как женщина. От стресса, вызванного выбраковкой, самцы покрывали самок десяти и одиннадцати лет; от таких союзов рождались низкорослые, болезненные детеныши. – Джонни покачал головой. – Нет, мы должны одним ударом уничтожить все стадо.

Почти с облегчением он посмотрел на небо.

Оба услышали за облаками шум самолета, похожий на гудение насекомого.

– Наш разведчик, – пояснил Джонни тихо и взял в руки микрофон. – Доброе… утро, Сьерра Майк. Мы видим вас примерно в четырех милях к югу от нашей позиции. Подаю сигнал желтым дымом.

Джонни кивнул одному из лесничих, и тот взял в руки запальный шнур дымовой шашки. Желтый дым поднялся в воздух и поплыл над вершинами деревьев.

– Принято, парк. Вижу ваш дым. Прошу наведения на цель.

Джонни нахмурился, услышав слово «цель», и, отвечая, использовал другое слово.

– Вчера на закате стадо двигалось на север к реке в пяти милях от этой позиции. В нем больше пятидесяти животных.

– Спасибо, парк. Свяжусь снова, когда увижу его.

Она видели, как самолет резко повернул на восток. Старинная одномоторная «Сессна», в прошлом, во время войны в буше, вероятно, самолет-убийца.

Пятнадцать минут спустя радио снова с треском ожило.

– Алло, парк. Нашел ваше стадо. Больше пятидесяти штук и в восьми милях от вашей нынешней позиции.

Стадо расположилось на обоих берегах пересохшей реки, когда-то проложившей себе путь в низких кремневых холмах. Здесь длинные корни дотягивались до подземных вод, и потому лес был зеленее и пышнее. На акациях, в шестидесяти футах над землей, висели крупные стручки, похожие на длинные коричневые галеты.

Две самки подошли к одному из деревьев с согнутыми под тяжестью стручков ветками. Это были матриархи стада, обе семидесяти лет, исхудавшие старые вдовы с изорванными ушами и слезящимися глазами.

Они связаны друг с другом больше пятидесяти лет. Сводные сестры, погодки от одной матери. Старшую после рождения младшей отлучили от вымени, она нежно помогала ухаживать за младшей, как бывает между сестрами у людей. Они бок о бок прожили долгую жизнь и накопили огромный жизненный опыт и мудрость, добавив все это к наследственному инстинкту, полученному при рождении.

Они поддерживали друг друга в засуху, в голод и в болезнях. Разделяли радость добрых дождей и изобильной пищи. Знали, где скрываются охотники и в каких границах они и стадо в безопасности. Они были друг для друга повитухами, уходя от стада, когда для одной из них приходил срок, и помогали друг другу терпеть родовые боли. Они разрывали друг у друга плодный пузырь детеныша и помогали выращивать малышей, передавать им мудрость и подводить к зрелости.

Дни их собственной плодовитости давно миновали, но стадо и его безопасность оставались их обязанностью и главной заботой. Их радостью и главной ответственностью были молодые самки и новые детеныши, продолжавшие линию их крови.

Возможно, наделять грубых животных столь человеческими чувствами, как любовь, уважение или вера в то, что им понятно кровное родство и известно о продолжении своего рода, – все это выдумка, фантазия. Но никто из видевших, как старые самки подняв уши или резким криком успокаивают разбушевавшуюся молодежь, как стадо в безусловном повиновении следует за ними, не усомнился бы в их власти и авторитете. Никто из видевших, как они ласкают детенышей мягким хоботом или помогают им преодолеть особенно крутые подъемы, не мог не заметить их заботы. А когда грозила опасность, они ставили малышей за собой и бросались вперед, широко расставив уши, вскинув хоботы, готовые ударить по врагу.

Крупные самцы, огромные, массивные, превосходили их величиной, но не хитростью и яростью.

Бивни самцов длиннее и тяжелее, иногда они весят больше ста фунтов. Бивни старых самок искривлены, изношены, потрескались и обесцветились от старости, сквозь серую кожу слоних выпирают ребра, но слонихи никогда не ослабляли бдительность и заботу о стаде.

Самцы поддерживали непрочную связь со стадом из самок и детенышей. С годами они предпочитали одиночество и образовывали небольшие холостяцкие группы из двух-трех животных, навещая самок только когда чувствовали острый запах течки. А старые самки всегда оставались со стадом.

Именно они были той прочной основой, на которой покоилась социальная структура стада. Тесная община самок и детенышей полностью зависела от их мудрости и опыта в повседневной жизни и выживании.

Теперь сестры в полной гармонии направились к гигантской акации, усыпанной крупными стручками, заняли позиции по обе стороны ствола и прижались лбами к неровной шероховатой коре. Ствол был свыше четырех футов диаметром, неподвижный и прочный, как мраморная колонна. На высоте в сто футов расходились огромные ветви, а листва и стручки переплетались, образуя на фоне неба соборный купол.

Две самки принялись одновременно раскачиваться вперед-назад, зажав ствол лбами. Вначале акация оставалась неподвижной, не уступая даже их огромной силе. Старые самки упрямо продолжали действовать, нажимая все сильнее и сильнее, они по очереди обрушивали свой огромный вес на дерево то с одной, то с другой стороны, и акация едва заметно задрожала, верхние ветки зашевелились, словно тронутые ветром.

Самки продолжали ритмично нажимать, и ствол пришел в движение.

Единственный спелый стручок сорвался с ветки, с высоты ста футов, упал на лоб одной из самок и разбился. Самка крепко зажмурила слезящиеся глаза, не прекращая толчков. Вдвоем они добились того, что гигантский ствол начал раскачиваться, вначале громоздко и медленно, потом все быстрее и резче. Упал еще один стручок, потом еще; они падали тяжело, как первые капли ливня.

Детеныши поняли, что предстоит, возбужденно захлопали ушами и устремились вперед. Богатые протеином стручки акации – их излюбленное лакомство. Они радостно окружили самок, подхватывали хоботами падающие стручки и засовывали их глубоко в горло.

Теперь большое дерево раскачивалось из стороны в сторону, его ветви переплетались, листва дрожала. Стручки и маленькие ветки градом сыпались сверху, с грохотом отскакивая от спин самок.

Самки, по-прежнему сжимавшие ствол словно в тисках, упрямо раскачивали его до тех пор, пока дождь стручков не прекратился.

Лишь когда сверху упал последний стручок, они отошли от ствола. Их спины были покрыты листвой и ветками, сухой корой и бархатными стручками, они по щиколотку стояли в опавшей листве и обломках. Потом слонихи опустили хоботы к земле, осторожно подобрали по стручку и сунули в раскрытые пасти, опустив нижнюю треугольную губу.

Слизь лицевых желез, словно слезы удовольствия, покрыла их щеки, когда они начали кормиться.

Стадо столпилось вокруг, вволю лакомясь плодами их трудов.

Длинные змееподобные хоботы поднимались и опускались, стручки попадали в глотку, слышался звук, исходивший от всех этих огромных туш, мягкое урчание множества оттенков; этот звук перемежался высоким попискиванием, едва уловимым для человеческого уха. Необычный хор, выражавший довольство, к которому примкнули даже самые маленькие слонята.

Этот звук словно выражал радость жизни и укреплял связь, существующую между всеми особями в стаде.

Слоновья песнь.

Одна из старых самок первой заметила угрозу для стада и дала сигнал тревоги – резкий, высокий звук, который не воспринимает человеческое ухо. Все слоны мгновенно замерли и стояли совершенно неподвижно. Даже самые молодые слонята реагировали немедленно.

Тишина после радостного пиршественного рева казалась сверхъестественной, а гудение двигателя самолета – слишком громким по контрасту.

Старые самки узнали шум двигателя «Сессны».

За последние несколько лет они слышали его много раз и привыкли связывать с бурной человеческой деятельностью, усилением напряжения и распространением ужаса, который телепатически передается от одной стаи слонов к другой.

Они знали, что этот звук в воздухе – предвестник далеких хлопков ружейных выстрелов и запаха слоновьей крови, который потоки теплого воздуха разносят вдоль откоса. Часто после того, как стихнут гул мотора и ружейные выстрелы, слоны находили обширные участки леса, залитые уже засохшей кровью, и чувствовали запах боли, страха и смерти других слонов; этот запах по-прежнему смешивался со зловонием крови и гниющих внутренностей.

Одна из самок попятилась и гневно покачала головой. Ее рваные уши громко хлопали о плечи – с таким звуком разворачивается грот, ловя ветер.

Потом самка повернулась и бегом повела стадо.

При стаде было два взрослых самца, но при первых же признаках опасности они отвернули и исчезли в лесу. Инстинктивно почуяв, что стадо уязвимо, они искали спасения в одиноком бегстве. Молодые самки и детеныши побежали за матриархами; самые маленькие лихорадочно старались угнаться за матерями. В иных обстоятельствах их торопливость могла бы показаться комичной.

– Парк, прием. Стадо бежит на юг к проходу Имбелези.

– Принято, Сьерра Майк. Пожалуйста, гоните его к повороту на пруды Маны.

Старая самка вела стадо в холмы. Она хотела увести стадо из речной долины, где камни и крутой откос мешают бежать, но звуки самолета впереди не давали ей пройти к началу прохода.

Самка неуверенно остановилась и подняла голову к небу, где в самой вышине громоздились огромные серебряные груды облаков.

Она расправила уши, потрепанные и выцветшие от старости, и повернула голову в сторону страшного звука.

И увидела самолет. Лучи раннего солнца отразились от его ветрового стекла, когда самолет круто повернул и начал снижаться к ней. Он летел низко, над самыми вершинами деревьев, и гул его двигателя перешел в рев.

Обе самки кинулись обратно к реке. Стадо нестройно развернулось, как кавалерийский отряд, и побежало за самками; поднятая слонами мелкая пыль поднялась выше деревьев.

– Парк, стадо направляется в вашу сторону. Вы в пяти милях от поворота.

– Спасибо, Сьерра Майк; летите над ними и продолжайте шуметь. Но не гоните слишком сильно.

– Понял, парк.

– Все л-группы. – Джонни Нзу сменил частоту. – Всем л-группам собраться у прудов Маны.

Л-группы, группы ликвидаторов, – это четыре «лендровера», стоящие на позициях вдоль главной тропы, идущей от штаб-квартиры Чивеве вдоль речного откоса. Джонни разместил их так, чтобы они могли остановить стадо, если оно попытается свернуть. Кажется, теперь это не понадобится. Опытный пилот-разведчик умело гнал стадо в нужный квадрат.

– Кажется, получится с первой попытки, – пробормотал Джонни, тормозя, разворачивая «лендровер» на 180 градусов и полным ходом мчась вниз по тропе. Между песчаными колеями росла высокая трава, и машину подбрасывало на кочках. Ветер дул в лицо; Джонни сорвал с головы шляпу и сунул в карман.

Джок с плеча снимал стадо буйволов, которое выбежало перед ними из леса и пересекло тропу.

– Проклятие! – Джонни нажал на тормоза и взглянул на часы. – Эти глупые найати нам помешают.

Сотни темных бычьих тел двигались сплошным потоком; буйволы тяжело скакали, поднимая белую пыль, хрюкая, мыча и на бегу заливая приминаемую траву жидким пометом.

Через несколько минут они пробежали, и Джонни снова увеличил скорость. Машина ворвалась в облако пыли и запрыгала по выбоинам, оставленным большими раздвоенными копытами. За поворотом тропы стояли на перекрестке другие «лендроверы», а рядом с ними – четыре лесничих, держа в руках ружья и выжидательно повернув назад головы.

Джонни затормозил свой «лендровер» и взял в руки микрофон радио.

– Сьерра Майк, дайте координаты.

– Парк, стадо в двух милях от вас, приближается к Длинному Влею.

Влей – это углубление в травяной равнине; Длинный Влей тянется на много миль вдоль реки. В сезон дождей он превращается в болото, но сейчас представляет собой идеальную территорию для убийства. Лесничие использовали его и раньше.

Джонни привстал на шоферском сиденье и снял со стойки ружье. Он и его лесничие вооружены дешевыми ружьями «Магнум» массового производства, заряженными мощными пулями, рассчитанными на высокую проницаемость. Людей для этой работы он отбирал по их умению метко стрелять.

Убить нужно быстро и как можно более гуманно.

Стрелять будут в мозг, не пытаясь произвести более легкий выстрел в тело.

– Пошли! – приказал Джонни.

Ему не требовалось отдавать приказы. Хотя все эти люди – молодые, суровые профессионалы – проделывали эту работу уже много раз, лица у них были серьезные. В глазах никакого возбуждения, никакого предвкушения. Это не забава.

Им явно не нравилась предстоящая кровавая работа.

Все они в шортах, в вельскунах – прочных южноафриканских башмаках из невыделанной кожи – на босу ногу, одежда для бега, легкая. Единственная тяжесть, которая у них с собой, – дешевое оружие и патронташи на поясе.

Стройные, мускулистые; Джонни Нзу такой же сильный и закаленный, как все остальные. Они побежали навстречу стаду.

Дэниэл бежал за Джонни Нзу. Он считал, что бег и тренировки держат его в хорошей форме, но он забыл, что значит охотиться и быть в такой форме, как Джонни Нзу и его лесничие.

Они бежали как псы, легко летели по лесу, их ноги словно сами находили дорогу среди кустов и скал, упавших ветвей и ям. На бегу они едва касались земли.

Когда-то и Дэниэл так бегал, но сейчас его ноги тяжело ударяли в землю, и он раз или два споткнулся на неровной поверхности. Они с оператором сильно отстали.

Джонни Нзу дал знак рукой, и лесничие вытянулись длинной засадной цепью, их разделяло расстояние в тридцать ярдов.

Впереди лес неожиданно расступился, открылась поляна Длинного Влея, триста ярдов шириной, поросшая сухой светлой травой по пояс человеку.

Ряд охотников остановился на краю леса; все смотрели в центр, где стоял Джонни. Джонни запрокинул голову: он следил за самолетом-разведчиком над вершинами деревьев. Самолет круто повернул и встал на крыло почти вертикально.

Дэниэл поравнялся с Джонни; и он, и оператор тяжело дышали, хотя пробежали меньше мили. Дэниэл позавидовал Джонни.

– Вот они, – негромко сказал Джонни. – Посмотри на пыль.

Над вершинами, разделяя их и самолет, стояла завеса пыли.

– Бегут быстро.

Джонни замахал правой рукой, и засадная цепь послушно изогнулась, приняв форму рогов буйвола, с Джонни в центре. По следующему сигналу люди пошли на поляну.

Легкий ветерок дул им в лицо: стадо не почует их. Хотя инстинктивно стадо бежит против ветра, чтобы не наткнуться на опасность, самолет повернул его, заставив бежать по ветру.

Слоны подслеповаты: цепь людей они увидят, только когда будет поздно. Ловушка расставлена, и слоны бегут прямо в нее, подгоняемые низко летящей «Сессной».

Две старые самки вырвались вперед, их костлявые ноги мелькали, уши были прижаты и заведены назад, свободные складки серой кожи дрожали и качались при каждом шаге. Остальная часть стада держалась за ними. Детеныши начинали уставать, и матери подталкивали их хоботами.

Линия палачей застыла полукругом, как вход в сеть, готовую захватить косяк рыбы. У слонов будет слишком большой разгон, когда их слабые, да еще ослепленные паникой глаза заметят фигуры людей.

– Первыми снять старушек, – негромко сказал Джонни.

Он узнал старых слоних и понял, что с их гибелью стадо растеряется и поведет себя нерешительно. Его приказ передали по цепи.

Самки бежали перед стадом прямо туда, где стоял Джонни.

Он подпустил их ближе. Ружье Джонни держал у груди, высоко подняв.

За сто ярдов от него слоновьи вдовы начали отворачивать влево, и Джонни впервые шевельнулся.

Он поднял ружье, помахал им над головой и крикнул на синдебеле:

– Нанзи инкозиказе, я здесь, уважаемая старушка!

Слоны впервые поняли, что перед ними не древесный пень, а смертельный враг.

Они мгновенно вновь повернули к нему и, движимые генетически усвоенной заботой о стаде, пытались излить на него всю унаследованную ненависть. Они полным ходом неслись к Джонни.

На бегу они яростно трубили и удлинили шаг; из-под их колоссальных ступней поднималась пыль. Уши прижались к голове – верный признак гнева. Слоны возвышались над группой крошечных человеческих фигур.

Дэниэл отчаянно жалел, что не принял мер предосторожности и не прихватил оружие. Он забыл, как ужасен миг, когда ближайшая самка в пятидесяти ярдах от тебя и приближается со скоростью сорок миль в час.

Джок продолжал снимать, хотя теперь яростные крики двух самок подхватило все стадо. Слоны приближались, точно лавина из серого гранита, словно обрушился целый взорванный холм.

Когда оставалось тридцать ярдов, Джонни Нзу поднял ружье к плечу и подался вперед, чтобы погасить отдачу. На вороненом стальном стволе не было оптического прицела. Для такой близкой стрельбы Джонни использовал простой прицел.

С появления в 1912 году «Холланда и Холланда».375 тысячи спортсменов и охотников-профессионалов доказали, что это самое универсальное и эффективное оружие, когда-либо применявшееся в Африке.

Высокая точность, небольшая отдача и трехсотграновая [2] пуля – настоящее чудо баллистики, с плоской траекторией и глубочайшим проникновением.

Джонни прицелился в голову бегущей впереди самки, в складку между близорукими слезящимися глазами. Выстрел прозвучал резко, как щелчок бича, и с обветренной серой кожи на черепе поднялся столбик пыли – точно в том месте, куда целился Джонни.

Пуля пробила голову легко, как стальной гвоздь – спелое яблоко. Она разрушила верхнюю часть мозга, и передние ноги самки подогнулись; Дэниэл почувствовал, как дрогнула земля, когда самка в облаке пыли рухнула на землю.

Джонни прицелился во вторую самку в тот миг, когда та поравнялась с тушей сестры. Не отнимая приклада от плеча, он перезарядил ружье, щелкнув затвором.

Пустая гильза еще чертила свою сверкающую параболу, когда Джонни выстрелил снова. Звуки двух выстрелов почти слились воедино; они прозвучали так быстро, что даже опытное ухо могло бы принять их за один. Пуля опять точно попала в цель; самка, как и первая, умерла мгновенно.

Ее ноги подогнулись, и она упала на брюхо, касаясь плечом сестры. У каждой в центре головы из маленького пулевого отверстия бил фонтанчик крови.

Стадо пришло в смятение. Сбитые с толку животные вертелись, сталкивались друг с другом, приминали траву и вздымали вокруг себя тучи пыли, которые мешали видеть происходящее, так что тела слонов в этом пылевом облаке казались нереальными и были едва различимы. Детеныши искали убежища под материнским брюхом, в ужасе прижимали уши к голове, а лихорадочно суетящиеся матери толкали их и выпихивали наверх.

Лесничие приближались, непрерывно стреляя. Выстрелы превратились в непрерывный рокот. Все стреляли в мозг. Со звуком, с каким наносят хороший удар клюшкой для гольфа по мячу, пуля пробивала череп; слон дергался и вскидывал голову. При каждом выстреле один из слонов падал замертво или, ошеломленный, замирал. Большинство погибало мгновенно; подгибались передние ноги, потом с глухим стуком, словно мешок кукурузы, падала голова.

Если пуля миновала мозг, но проходила близко от него, бегущий слон, пошатнувшись, спотыкался и падал, трубя, бессильно подняв хобот к небу.

Одного из детенышей придавило тушей матери и сломало спину, он лежал и кричал от страха и боли. Некоторые слоны оказывались внутри завала из тел павших сородичей и вставали на дыбы, пытаясь перебраться через трупы. Снайперы стреляли в них, они падали на мертвых, по ним карабкались новые и в свою очередь получали пулю.

Все произошло очень быстро. Через несколько минут все взрослые животные были мертвы; они лежали рядом друг с другом или друг на друге кровавыми грудами.

Только детеныши беспомощно бегали кругами, спотыкаясь о тела мертвых и умирающих, крича и цепляясь за туши матерей.

Стрелки медленно продвигались вперед, все более тесным кольцом окружая гибнущее стадо. На ходу они стреляли, перезаряжали и снова стреляли. Они перебили детенышей, а когда не осталось ни одного животного на ногах, принялись обходить гигантские туши, задерживаясь только для того, чтобы еще раз выстрелить в каждую огромную окровавленную голову. Большинство слонов никак не отзывалось на второй выстрел в мозг, но иногда еще живой слон вздрагивал, вытягивал ноги, слепо мигал – и застывал.

Через шесть минут после первого выстрела Джонни Нзу над территорией бойни в Длинном Влее нависла тишина. Только в ушах еще гудело от ружейных выстрелов. Движения не было, слоны лежали неподвижно рядами, как сжатая пшеница, сухая земля быстро поглощала кровь. Лесничие по-прежнему стояли поодаль друг от друга, подавленные и ошеломленные произведенным ими опустошением, с сожалением глядя на груды мертвых тел. Пятьдесят слонов, двести тонн мяса.

Джонни Нзу нарушил сковавшее всех трагическое оцепенение. Он медленно прошел туда, где во главе стада лежали две мертвые самки. Они лежали рядом, соприкасаясь плечами, поджав под себя ноги, лежали как живые, и только фонтанчики крови из голов нарушали эту иллюзию.

Джонни поставил приклад на землю, оперся на ружье и долго, в трагическом молчании, разглядывал лежащих матриархов. Он не замечал, что Джок снимает. Его действия и слова были не отрепетированы, не подготовлены.

– Хамба габле, амакбулу, – прошептал он. – Идите с миром, старушки. Вы и в смерти вместе, как были в жизни. Идите с миром и простите нас за то, что мы сделали с вашим племенем.

Он отошел к деревьям на краю поляны. Дэниэл не пошел за ним. Он понимал, что Джонни хочет побыть один. Остальные лесничие тоже избегали общения. Не было ни болтовни, ни поздравлений; двое с безутешным видом бродили среди мертвых туш; третий сидел на том месте, откуда сделал последний выстрел, и курил, разглядывая пыльную землю под ногами; четвертый отложил ружье и, сунув руки в карманы, смотрел в небо, на собирающихся стервятников.

Первые птицы-падальщики казались черными точками на фоне собирающихся грозовых туч, как зерна перца, рассыпанные по скатерти.

Птицы подлетели ближе; теперь они парили над головами, образуя кружащие эскадрильи, аккуратно поворачиваясь упорядоченным строем – темное колесо смерти высоко над полем бойни, их тени стремительно скользили по грудам туш в центре Длинного Влея.

Сорок минут спустя Дэниэл услышал рев приближающихся грузовиков и увидел, как они медленно показались из леса. Перед колонной бежала группа полуодетых людей с топорами, прорубая в подлеске примитивную дорогу для грузовиков.

Джонни (он сидел на краю поляны) с явным облегчением поднялся с места и подошел, чтобы распорядиться разделкой туш.

С помощью цепей и лебедок окровавленные туши растащили.

Потом морщинистую серую кожу разрезали вдоль брюха и спины. В ход снова пустили электрические лебедки. Шкура с туши сходила с треском: это рвались подкожные связки. Длинные полосы кожи снаружи были серые и мятые, изнутри сверкали белизной. Каждую полоску укладывали на землю и посыпали крупной солью. Освежеванные туши в ярком солнечном свете казались странно непристойными, влажными, с мраморными прослойками жира и выставленными напоказ алыми мышцами. Раздутые животы словно просились под удары разделывающих ножей.

Тот, что сдирал шкуру, погрузил лезвие ножа в брюхо одной из самок под самой грудиной. Тщательно контролируя глубину надреза, чтобы не прорезать внутренности, он прошел вдоль всей туши, ведя нож как гигантский замок молнии, и огромное брюхо раскрылось, вывалился желудочный мешок, блестящий, словно парашютный шелк.

Внутри мешка, как змеи, шевелились кишки. Они словно жили своей особой жизнью. Точно тело проснувшегося питона, они извивались и дергались под собственной скользкой тяжестью.

За работу принялись люди с бензопилами. Громкий гул двухтактного двигателя казался почти святотатственным в этом месте смерти, голубые выхлопные газы поднимались в пронизанный ярким светом воздух. У каждой туши отпиливали конечности, из-под пил брызгами разлетались обрывки плоти и осколки костей.

Потом принялись резать позвоночник и ребра; туши расчленяли на несколько частей, которые с помощью лебедок грузили в ожидающие грузовики.

Особая группа людей, вооруженных длинными ножами-пангами, протыкала мягкие груды влажных внутренностей, чтобы вытащить из маток слоних неродившихся зародышей. Дэниэл следил, как они разрезают разбухшую матку, темно-пурпурную от покрывающих ее кровеносных сосудов. Из околоплодного мешка в потоке амниотической жидкости выскользнул зародыш размером с крупную собаку и упал на вытоптанную траву.

Он должен был родиться через несколько недель, это был настоящий маленький слон, поросший рыжеватым волосом, который вылезает вскоре после рождения.

Зародыш был еще жив и шевелил хоботом.

– Убейте его, – хрипло приказал Дэниэл на синдибеле.

Едва ли зародыш ощущал боль, но Дэниэл с облегчением отвернулся, когда один из рабочих ударом своей панги отрубил слоненку голову. Дэниэла тошнило, хотя он понимал, что при выбраковке ничего нельзя упускать. Мелкозернистую кожу неродившегося слоненка обрабатывают вручную, она считается чрезвычайно ценной. Кусок, идущий на изготовление сумочки или чемоданчика-дипломата, стоит несколько сотен долларов.

Чтобы отвлечься, Дэниэл отошел в сторону от места бойни.

Теперь оставались только головы крупных животных и огромные груды блестящих кишок. Ничего ценного из внутренностей извлечь нельзя, они останутся на корм стервятникам.

Самый ценный результат выбраковки – бивни, которые еще торчат из голов. В старину браконьеры и охотники за слоновой костью не рисковали повредить бивень неосторожным ударом топора и обычно оставляли его в черепе, дожидаясь, пока хрящевое крепление бивня, которое прочно держит его на месте, размягчится; тогда бивень можно извлечь.

Обычно через четыре-пять дней бивни можно, не повреждая, извлечь руками.

Однако сейчас на это нет времени. Бивни придется вырубать. Делают это самые опытные, обычно пожилые работники, седые, в окровавленных набедренных повязках.

Они сидели возле голов и терпеливо простукивали их своими туземными топорами.

Пока они занимались этой неспешной работой, Дэниэл подошел к Джонни. Джок нацелил на них камеру.

– Кровавая работа.

– Но необходимая, – коротко ответил Джонни. – В среднем каждый слон приносит около трех тысяч долларов – слоновая кость, шкура и мясо.

– Очень многим это покажется слишком коммерческим подходом, особенно когда они воочию увидят, что такое выбраковка, – покачал головой Дэниэл. – Вы должны знать, что Движение в защиту животных ведет ожесточенную кампанию, требуя, чтобы слонов занесли в приложение один Конвенции о международной торговле видами, находящимися под угрозой исчезновения.

– Знаю.

– Если это произойдет, всякая торговля слоновой костью, шкурами и мясом слонов будет запрещена. Что вы об этом скажете, хранитель?

– Это меня очень рассердит.

Джонни бросил сигарету и затоптал. Его лицо стало свирепым.

– Это прекратит операции по выбраковке, не правда ли? – настаивал Дэниэл.

– Вовсе нет, – возразил Джонни. – Мы по-прежнему вынуждены будем проводить выбраковки. Единственное отличие в том, что мы не сможем продавать мясо, шкуры и бивни слонов. Они будут пропадать впустую, и это трагическая и преступная потеря. Мы лишимся миллионов долларов, которые сейчас идут на сохранение дикой природы…

Джонни замолчал и принялся наблюдать, как двое рабочих осторожно извлекают бивень из губчатой прокладки в черепе и укладывают его на коричневую траву.

Один из них искусно извлек из бивня нерв – мягкий, серый студенистый стержень. После чего Джонни продолжил:

– Эти бивни помогают нам оправдывать существование парков и животных, которые в них обитают, перед местными племенами, живущими в тесном контакте с природой на границах национальных парков.

– Не понимаю, – подталкивал его Дэниэл. – Вы хотите сказать, что местные племена недовольны существованием парков и населяющих их животных?

– Нет, если они могут извлекать из этого существования личную выгоду. Если мы сумеем доказать им, что самка слона стоит три тысячи долларов и что иностранный охотник во время сафари тратит от пятидесяти до ста тысяч долларов, чтобы поохотится на самца, если мы сумеем показать, что один-единственный слон ценней сотен, даже тысяч их коз и худосочного скота, если часть денег за слонов вернется к ним и к их племени, тогда они поймут, зачем мы охраняем стада.

– Вы хотите сказать, что местные племена не ценят дикую природу?

Джонни горько рассмеялся.

– «Первый мир» – это мир роскоши и страстей. А местные племена живут на грани нищеты. Мы говорим о среднем годовом семейном доходе в сто или двести долларов, десять долларов в месяц. Эти люди не могут отказаться от земли и просто смотреть на прекрасных, но бесполезных для них животных. Если в Африке должны сохраниться дикие животные, за их жизнь придется платить. В этой жестокой земле не бывает ничего дармового.

– Можно было бы подумать, что тот, кто живет близко к природе, инстинктивно должен беречь ее, – настаивал Дэниэл.

– Да, конечно, но это отношение чисто прагматическое. Существуя внутри природы, первобытный человек тысячелетиями обращался с ней как с возобновляемым источником. Эскимосы жили за счет карибу, тюленей и китов, американские индейцы – за счет бизоньих стад, и инстинктивно использовали тот способ управления природой, который нам недоступен. Они жили в равновесии с природой, пока не появился белый человек с гарпунами со взрывателем и с ружьем Шарпа или пока здесь, в Африке, законы об охоте и элитной дичи не сделали охоту черного туземца на собственной земле преступлением, отдав диких животных на откуп лишь избранным.

– Да вы расист, – мягко упрекнул Дэниэл. – Старая колониальная система сохраняла дикую природу. Но как природа выживала на протяжении миллионов лет до появления белых людей?

– Нет, колониальная система управления дичью была охраняющей, а не сохраняющей.

– А разве это не одно и то же: охрана и сохранение?

– На самом деле они прямо противоположны. Охранитель отказывает человеку в праве использовать природу, пользоваться ее дарами. Он отрицает право человека убивать животное, даже если его существование угрожает всему виду. Будь сейчас здесь такой охранитель, он запретил бы нам выбраковку и не стал бы задумываться над последствиями такого запрета, который – и мы это видели – приведет к гибели всей популяции слонов и уничтожению леса. Однако главнейшая ошибка, допущенная прежними природоохранителями, заключается в том, что они настроили местное черное население против преимуществ контролируемого сохранения природы. Они отказывали племенам в их праве на добычу и вызвали у них враждебность к диким животным вообще. Они отобрали у аборигенов возможность контролировать природу и заставили его конкурировать с ней. В результате средний черный крестьянин враждебно относится к диким животным.

Слоны опустошают его огороды и уничтожают деревья, которые он использует на дрова. Быки и антилопы поедают траву, которой он кормит свой скот. Крокодил сожрал его бабушку, а лев убил отца… Конечно, он возненавидел диких животных.

– Но каково же решение, хранитель? Есть ли оно?

– Со времени обретения независимости от колониального управления мы пытаемся изменить позицию наших людей, – сказал Джонни. – Вначале от нас требовали снять запрет белых на доступ в национальные парки. Разрешить вырубку деревьев, пастьбу скота и строительство деревень. Однако нам удалось приучить местное население извлекать прибыль из туризма, сафари и выбраковок. Оно впервые стало участвовать в распределении прибыли, и сейчас все больше распространяется понимание того, что выгодно сохранять природу и разумно эксплуатировать ее. Особенно среди молодого поколения.

Однако если доброхоты в Европе и Америке заставят запретить сафари или продажу слоновой кости, это сведет на нет все наши усилия. И, вероятно, станет погребальным звоном по африканским слонам, а со временем и по всем диким животным.

– Значит, в конечном счете все упирается в экономику? – спросил Дэниэл.

– Как во всем в этом мире, вопрос в деньгах, – согласился Джонни. – Если нам дадут достаточно денег, мы остановим браконьеров. Если это будет выгодно крестьянам, мы удержим их с их козами за пределами национальных парков. Однако деньги должны откуда-то поступать. Новые независимые африканские государства с их растущим населением не могут позволить себе роскошь обращаться с природными ресурсами как Первый мир.

Они должны их использовать и охранять. Если вы помешаете нам обеспечивать это, вы станете соучастниками уничтожения дикой природы Африки. – Джонни мрачно кивнул. – Да, дело в экономике. Если дичь сможет платить, она будет существовать.

– Превосходно! – Дэниэл знаком велел Джоку прекратить съемку и сжал плечо Джонни. – Я могу сделать из тебя звезду. Ты очень естествен. – Он шутил лишь отчасти. – А, Джонни? На экране ты мог бы сделать для Африки гораздо больше, чем здесь.

– Хочешь, чтобы я спал в гостиницах и самолетах, а не под звездным небом? – Джонни изобразил возмущение. – Хочешь, чтобы у меня на животе наросла аккуратная маленькая булочка? – Он ткнул Дэниэла в солнечное сплетение. – Чтобы я пыхтел и задыхался, пробежав сто ярдов? Нет, спасибо, Дэнни. Я останусь здесь, где могу пить воду Замбези, а не кока-колу, и есть не бигмаки, а бифштексы из буйволятины.

Последние груды засоленного слоновьего мяса и незрелые бивни уложили в грузовики при свете фар. Потом по извилистой дороге поднялись по откосу; штаб-квартиры парка Чивеве достигли в темноте.

Джонни вел зеленый «лендровер» в голове медленной колонны грузовиков-рефрижераторов, Дэниэл сидел рядом с ним на переднем сиденье. Они разговаривали негромко и небрежно, как старые друзья, чувствуя полное единство.

– Убийственная погода.

Джонни рукавом куртки для буша вытер пот со лба. Хотя время близилось к полуночи, жара и влажность изматывали.

– Скоро начнутся дожди. Хорошо, что ты уезжаешь из долины, – сказал Джонни. – В дождь эта дорога превращается в болото, а через большинство рек не перебраться. В ожидании непогоды туристский лагерь в Чивеве уже неделю как закрылся.

– Не хочется уезжать, – признался Дэниэл. – Было как в старые времена.

– Да, старые времена, – подхватил Джонни. – Мы неплохо развлеклись. Когда ты снова появишься в Чивеве?

– Не знаю, Джонни, но предлагаю от души: поехали со мной. Когда-то мы были хорошей командой. Можем стать снова. Я знаю.

– Спасибо, Дэнни. – Джонни покачал головой. – Но у меня здесь работа.

– Я не отступлюсь, – предупредил Дэниэл, и Джонни улыбнулся.

– Знаю. Ты никогда не отступаешься.

Ранним утром, когда Дэниэл поднялся на небольшой холм за лагерем полюбоваться восходом, небо было затянуто темными тучами, а жара по-прежнему давила.

Настроение Дэниэла соответствовало хмурому рассвету. Ему удалось отснять прекрасный материал, он заново открыл свою дружбу и любовь к Джонни Нзу. Но его печалила мысль, что, возможно, они снова увидятся лишь через много лет.

В этот последний день Джонни пригласил Дэниэла на завтрак. Он ждал Дэниэла на затянутой сеткой от москитов широкой веранде своего бунгало с тростниковой крышей; когда-то это бунгало было домом самого Дэниэла.

Дэниэл остановился под верандой и осмотрел сад. Все еще оставалось так, как спланировала и устроила Вики.

Много лет назад Вики, молодую, стройную светловолосую девушку с улыбающимися зелеными глазами, привез сюда Дэниэл. Вики был двадцать один год. Сам он был всего на несколько лет старше.

Вики умерла в той спальне, что выходила окнами в сад, который она так любила. Обычный приступ малярии внезапно вызвал пагубное воздействие на головной мозг. Все закончилось очень быстро, раньше, чем на самолете прилетел врач.

Ее смерть имела необычное следствие: именно в эту ночь пришли слоны, которые, несмотря на множество апельсиновых деревьев и богатый огород, никогда не заходили за ограждение. Они пришли точно в час смерти Вики и опустошили сад. Вырвали даже кусты роз, затоптали цветочные клумбы. Слоны словно чуяли смерть. Словно почувствовали уход Вики и горе Дэниэла.

Дэниэл больше так и не женился и вскоре навсегда оставил Чивеве. Слишком болезненны были воспоминания о Вики, чтобы он мог остаться. Теперь в бунгало живет Джонни Нзу, а за садом ухаживает его красивая жена из племени матабеле Мэвис. Если бы Дэниэл мог выбирать, он не хотел бы, чтобы было по-другому.

Сегодня Мэвис приготовила традиционный завтрак матабеле: кукурузную кашу и кислое молоко, сгустившееся в тыквенной бутылке, – амаси, любимое питье пастушеских племен нгани.

Потом Дэниэл и Джонни вдвоем прошли к складу слоновой кости. На полпути с холма Дэниэл остановился и, заслонив глаза, посмотрел в сторону лагеря для туристов. На берегу реки, обнесенные оградой от диких животных, стояли под фиговыми деревьями круглые коттеджи с тростниковыми крышами.

Такие сооружения, типичные для Южной Африки, называются рондавелями.

– Мне казалось, ты говорил, что парк закрыт для посетителей, – заметил Дэниэл.

Один из рондавелей был еще заселен, и рядом с ним стояла машина.

– Это особый гость, дипломат, посол Тайваньской Китайской республики в Хараре, – объяснил Джонни. – Он очень интересуется дикими видами, в особенности слонами, и вкладывает большие средства в сохранение нашей природы.

Мы предоставляем ему особые привилегии. Он хотел побыть здесь в одиночестве, без других туристов, поэтому я открыл для него лагерь… – Джонни оборвал фразу, воскликнув: – Да вот и он!

У подножия холма, слишком далеко, чтобы разглядеть отдельные фигуры, стояли трое. Когда они с Джонни направились к этим людям, Дэниэл спросил:

– А что произошло с двумя белыми лесничими, которые вчера помогали проводить выбраковку?

– Их мне одолжил Национальный парк Ванки. Сегодня рано утром они отправились домой.

Подойдя к группе из трех человек ближе, Дэниэл разглядел тайваньского посла. Он оказался моложе, чем можно было ожидать от человека, занимавшего такой пост. Хотя европейцу трудно бывает определить возраст азиата, Дэниэл дал послу чуть больше сорока. Высокий, стройный, с гладкими черными волосами, зачесанными назад, так что был открыт высокий лоб интеллектуала. Привлекательный, кожа чистая, почти восковая.

Что-то в его внешности свидетельствовало, что он не чистокровный китаец, в нем есть примесь европейской крови. Глаза черные, но не раскосые, а на верхних веках нет характерной складки кожи во внутреннем углу.

– Доброе утро, ваше превосходительство, – с явным уважением поздоровался с ним Джонни. – Не замерзли?

– Доброе утро, хранитель. – Посол оставил двух черных лесничих, с которыми разговаривал, и пошел навстречу. – Я предпочитаю прохладу.

На нем была голубая рубашка с расстегнутым воротником и короткими рукавами и спортивные брюки. От него действительно словно веяло прохладой, так стильно и элегантно он выглядел.

– Позвольте представить вам доктора Дэниэла Армстронга, – сказал Джонни. – Дэниэл, это его превосходительство посол Тайваня Нинь Чэнгун.

– Представлять не нужно, доктор Армстронг известный человек. – Чэнгун очаровательно улыбнулся и пожал Дэниэлу руку. – Я читал ваши книги и с большим удовольствием и интересом смотрел ваши телевизионные программы.

По-английски он говорил превосходно, словно это его родной язык, и Дэниэл заметно подобрел.

– Джонни рассказывал мне, что вы озабочены состоянием африканской экологии и вносите большой вклад в сбережение природы этой страны.

Чэнгун сделал пренебрежительный жест.

– Я бы хотел сделать больше.

Но при этом он задумчиво разглядывал Дэниэла.

– Прошу прощения, доктор Армстронг, я не ожидал в это время года встретить в Чивеве других гостей. Меня заверили, что парк закрыт.

Хотя его тон был дружелюбным, Дэниэл почувствовал, что вопрос задан неспроста.

– Не волнуйтесь, ваше превосходительство. Мы с моим оператором сегодня днем уезжаем. Вскоре Чивеве будет в полном вашем распоряжении, – заверил Дэниэл.

– О, пожалуйста, не поймите меня превратно. Я не столь эгоистичен, чтобы желать вашего отъезда. На самом деле мне жаль, что вы так скоро уезжаете. Я уверен, у нас нашлось бы, о чем поговорить.

Несмотря на эти заверения, Дэниэл чувствовал, что Чэнгун испытывает облегчение. Лицо у него было по-прежнему приветливое, манеры дружелюбные, но Дэниэл начинал осознавать существование под маской вежливости глубоких слоев и оттенков.

Когда они направились к складу слоновой кости, посол шел между ними, продолжая небрежный разговор, а потом отошел в сторону и стал смотреть, как лесничие и команда грузчиков снимают добытые бивни с грузовиков, припаркованных у входа в склад. К этому времени здесь же оказался Джок со своей камерой; он со всех точек снимал происходящее.

Каждый бивень, еще покрытый свернувшейся кровью, тщательно взвешивали на старомодной весовой платформе, стоявшей у входа в склад. Джонни Нзу сидел за раскладным столиком и записывал вес каждого бивня в толстую бухгалтерскую книгу в кожаном переплете.

Потом он присваивал каждому бивню регистрационный номер, и один из лесничих стальным инструментом ставил на бивень штамп.

Зарегистрированный и проштампованный бивень становился легальной слоновой костью и мог быть продан и вывезен из страны.

Чэнгун с живым интересом наблюдал за этой процедурой. Одна пара бивней, хотя и не самых тяжелых и массивных, была исключительно красива. Стволы изящных пропорций, тонкого зерна, изящно изогнутые – и такие одинаковые, что казались зеркальным отражением друг друга.

Когда их взвешивали, Чэнгун подошел поближе и присел. Чувственной рукой любовника он погладил бивни.

– Само совершенство, – произнес он. – Природное произведение искусства.

Он замолчал, заметив, что Дэниэл наблюдает за ним.

Дэниэл при виде такой неприкрытой алчности испытал неотчетливое отвращение и не сумел скрыть этого.

Чэнгун встал и невозмутимо объяснил:

– Меня всегда зачаровывала слоновая кость. Вероятно, вы знаете, что китайцы считают ее очень благотворным веществом. Мало найдется китайских домов, где бы не было изделий из слоновой кости. Считается, что они приносят хозяину удачу.

Однако интерес моей семьи к слоновой кости гораздо серьезнее обычного суеверия. Мой отец начинал работать резчиком по слоновой кости, и так велико было его мастерство, что к моменту моего рождения он владел магазинами в Тайпее и Бангкоке, в Токио и Гонконге. Все эти магазины специализировались на торговле слоновой костью. Мальчиком я работал помощником резчика в магазине в Тайпее и научился любить и понимать кость, как отец. У него одна из самых ценных коллекций…

Он замолчал.

– Прошу прощения. Иногда я поддаюсь страсти, и она уносит меня, но эта пара бивней особенно прекрасна. Трудно найти такие похожие бивни. Отец пришел бы в восторг.

Чэнгун с тоской смотрел, как бивни уносят на склад и кладут рядом с сотнями других.

– Любопытный тип, – заметил Дэниэл, когда последний бивень был проштампован и унесен и они с Джонни поднимались по холму в бунгало обедать. – Но как сыну резчика удалось стать послом?

Джонни усмехнулся.

– Отец Ниня Чэнгуна, возможно, скромного происхождения, но в низах не задержался. Кажется, он все еще владеет торговлей слоновой костью и большой коллекцией, но сейчас это всего лишь хобби. Он считается одним из богатейших, если не самым богатым человеком на Тайване, то есть, как ты можешь себе представить, очень-очень богат. Как я слышал, он влез во все самые «вкусные» предприятия вдоль всего побережья Тихого океана, да и здесь, в Африке. У него много сыновей; Чэнгун самый младший из них и, говорят, самый умный. Мне он нравится. А тебе?

– Да, вроде бы приятный, но в нем есть что-то странное. Заметил, какое у него было лицо, когда он смотрел на бивни? Оно было… – Дэниэл поискал подходящее слово… – неестественным.

– Ох уж эти писатели. – Джонни печально покачал головой. – Если нет никакой сенсации, выдумываете ее.

И они рассмеялись.

* * *

Нинь Чэнгун с двумя черными лесничими стоял у подножия холма и смотрел, как Дэниэл и Джонни исчезают за деревьями мсаса.

– Мне не нравится, что здесь белый человек, – сказал Гомо, старший лесничий Чивеве, подчиняющийся Джонни Нзу. – Может, стоит подождать другого раза?

– Белый человек уезжает сегодня днем, – холодно ответил Чэнгун. – И потом, тебе уже хорошо заплатили. Сейчас план нельзя изменить. Остальные уже едут сюда, и развернуть их обратно невозможно.

– Нам заплатили только половину обещанного, – возразил Гомо.

– Вторую получите, когда работа будет сделана, не раньше, – негромко сказал Чэнгун, и глаза Гомо стали точь-в-точь змеиные. – Ты знаешь, что должен сделать.

Гомо помолчал. Иностранец заплатил ему тысячу американских долларов. Это его полугодовой заработок. И пообещал еще годовую зарплату, когда работа будет выполнена.

– Ну так? – настаивал Чэнгун.

– Да, – ответил Гомо, – сделаю.

Чэнгун кивнул.

– Сегодня или завтра ночью, не позже. Будьте готовы, оба.

– Непременно, – пообещал Гомо, сел в «лендровер», где уже сидел второй черный лесничий, и они уехали.

Чэнгун вернулся в рондавель в опустевшем лагере для туристов.

Дом был точно такой же, как остальные тридцать; обычно в прохладное время года все эти дома занимали туристы. Чэнгун достал из холодильника питье и сел на затянутое проволочной сеткой крыльцо, переждать самый жаркий час.

Он тревожился. В глубине души он разделял дурные предчувствия Гомо относительно проекта. Хотя они постарались предвидеть все возможные неожиданности и подготовиться к ним, всегда бывает непредвиденное вроде появления Армстронга.

Впервые он взялся за дело такого масштаба. По собственному почину. Конечно, отец знал о других его предприятиях и одобрял небольшие поставки, но на этот раз риск гораздо выше – пропорционально добыче. Если получится, он завоюет уважение отца, а это для него важнее материальных приобретений.

Он младший сын, и ему приходится прилагать гораздо больше усилий, чтобы отвоевать себе место рядом с отцом. Хотя бы только по этой причине он не может потерпеть поражение.

За годы, проведенные в посольстве в Хараре, он упрочил свое положение в незаконной торговле слоновой костью и носорожьим рогом. Все началось с обманчиво небрежного замечания одного из правительственных чиновников среднего уровня об удобстве дипломатических привилегий и доступе к дипломатической курьерской службе. Воспринявший от отца деловую сметку Чэнгун немедленно распознал стремление подойти к нему, понял, что это сулит.

Последовала неделя осторожных переговоров, и Чэнгуна пригласили поиграть в гольф с одним из более высоких чинов. Шофер привел посольский «мерседес» на большую стоянку на окраине столицы, за гольф-клубом Хараре и, как было велено, оставил машину без присмотра. Сам Чэнгун в это время играл в гольф. Он играл на уровне десяти гандикапов, но, когда требовалось, мог изобразить неопытного игрока.

В данном случае он позволил противнику выиграть три тысячи долларов и заплатил ему наличными при свидетелях в помещении клуба.

Вернувшись в свою официальную резиденцию, он приказал шоферу поставить машину в гараж и отпустил. А потом в багажнике нашел шесть крупных рогов носорога, завернутых в мешковину.

Со следующей дипломатической почтой он отправил рога отцу, и тот продал их в своем магазине в Гонконге за 60 тысяч американских долларов. Отец был очень доволен и написал сыну длинное одобрительное письмо, напоминая о своей любви к слоновой кости. Чэнгун исподтишка распространил известие, что он большой охотник не только до рогов носорога, но и до слоновой кости, и ему по торговой сети предложили несколько различных партий незарегистрированной и не проштампованной кости. Потребовалось совсем немного времени, чтобы в замкнутом небольшом кругу браконьеров распространилось известие: появился новый крупный покупатель.

Через несколько месяцев к нему обратился сикх-делец из Малави, который будто бы искал тайваньских вложений в развитие рыболовства на озере Малави. Их первая встреча прошла очень хорошо. Чэнгун посчитал предложение Четти Синга привлекательным и передал его отцу в Тайпей. Отец подтвердил его мнение и согласился на ведение дел с Четти Сингом. Когда документ был подписан в посольстве, Синг пригласил Чэнгуна на обед, а за обедом заметил:

– Я знаю, что ваш достопочтенный отец очень любит прекрасную слоновую кость. В знак моего искреннего уважения к нему я мог бы организовать постоянное поступление кости. Я уверен, вы в состоянии переправлять товар отцу без лишних проволочек. Большая часть бивней будет не зарегистрирована.

– Это неважно. Я терпеть не могу возню с бумажками, – заверил Чэнгун.

Через короткое время Чэнгуну стало ясно, что Синг возглавляет целую браконьерскую сеть, орудующую в тех африканских странах, где еще оставалось много слонов и носорогов. Он собирал белое золото и рог в Ботсване и Анголе, в Замбии, Танзании и Мозамбике. Он контролировал все стороны деятельности этой организации вплоть до создания вооруженных банд, которые регулярно грабили национальные парки разных стран.

Вначале Чэнгун был для него просто очередным клиентом, но вот начало процветать их совместное рыболовное предприятие на озере Малави, они еженедельно вылавливали сотни тонн крошечной рыбки капента, высушивали и вывозили на восток, и их отношения стали меняться. Они делались все более сердечными и доверительными.

Наконец Четти Синг предложил Чэнгуну и его отцу собственную долю в торговле слоновой костью. Естественно, взамен он попросил немалых вложений в торговлю, чтобы расширить масштаб партнерских операций, а также крупную сумму наличными в знак признания добровольного участия в операциях.

В целом это потребовало свыше миллиона долларов. Чэнгун с ведома отца сумел искусным торгом сократить эту сумму вдвое.

Только став полноправным партнером, Чэнгун сумел оценить истинный размах и масштаб операции. В каждой из стран, где еще сохранилась значительная популяция слонов, Чэнгун сумел обзавестись соучастниками в правительстве. Многие его контакты проходили на уровне министров.

Во всех крупных национальных парках у него были свои платные информаторы и чиновники. Одни просто следопыты и лесничие, другие – главные хранители, руководящие парками, те, кто по долгу службы должен был охранять и защищать диких животных.

Партнерство оказалось столь выгодным, что, когда срок службы Чэнгуна истек, его отец через своих друзей в тайваньском правительстве продлил этот срок еще на три года.

К этому времени отец и братья Чэнгуна в полной мере сознавали инвестиционные возможности Африки. Начав с небольшого, но прибыльного рыболовного предприятия, потом благодаря добыче слоновой кости и торговле его семья все больше углублялась в Черный континент.

Ни Чэнгун, ни его отец не испытывали никаких угрызений совести из-за связей с режимом апартеида и начали увеличивать вложение средств в Южную Африку. Они, конечно, знали, как осуждают во всем мире эту политику, знали об экономических санкциях, до того снижавших стоимость земли и другой недвижимости в стране, что разумный делец просто не мог этим не заинтересоваться.

– Достопочтенный отец, – сказал Чэнгун отцу в одно из своих частых возвращений в Тайпей, – через десять лет апартеид и правление белого меньшинства будут стерты с лица земли. И тогда цены в Южной Африке достигнут своего истинного уровня.

Они покупали огромные ранчо в десятки тысяч акров за стоимость трехкомнатной квартиры в Тайпее. Скупали заводы, офисные здания и торговые центры у американских компаний, которые правительство заставляло прекратить деятельность в Южной Африке. За имущество стоимостью в доллар они платили по пять центов.

Однако отец Чэнгуна, который, помимо всего прочего, был управляющим гонконгским автогоночным клубом, оказался слишком проницательным игроком, чтобы класть все яйца в одну корзину. Инвестиции делались и в другие африканские страны. Только что был заключен договор между Южной Африкой, Кубой, Анголой и Соединенными Штатами о предоставлении независимости Намибии. Семья вкладывала деньги в недвижимость в Виндхуке и в рыболовные и горнодобывающие лицензии этой страны. Через Четти Синга Чэнгун познакомился с министрами правительств Замбии, Кении и Танзании, которые по финансовым соображениям благосклонно отнеслись к вложениям в экономику их стран; отец Чэнгуна нашел плату за это вполне приемлемой.

Тем не менее, несмотря на все эти крупные вложения, отец Чэнгуна по причинам сентиментального свойства по-прежнему интересовался первым предприятием по добыче слоновой кости, которое и привлекло его внимание к Черному континенту.

Во время последней встречи, когда сын склонился перед ним, прося благословения, он сказал:

– Сын, я был бы очень доволен, если бы, вернувшись в Африку, ты смог найти большое количество зарегистрированной и проштампованной слоновой кости.

– Достопочтенный отец, единственный легальный источник кости – правительственные аукционы.

Чэнгун умолк, заметив презрительное выражение на лице отца.

– Слоновая кость, купленная на правительственных аукционах, приносит слишком малую прибыль, – сердито ответил старик. – Я полагал, что ты умнее, мой сын.

Отцовский упрек глубоко задел Чэнгуна, и он при первой же возможности заговорил с Сингом.

Четти Синг задумчиво погладил бороду. Это был привлекательный мужчина, и безупречный тюрбан лишь усиливал его привлекательность.

– Я как раз думаю об одном источнике зарегистрированной слоновой кости, – ответил он. – На правительственном складе слоновой кости.

– Вы предполагаете забрать оттуда слоновую кость до аукциона?

– Возможно. – Четти Синг пожал плечами. – Но такое предприятие требует тщательного планирования. Позвольте мне обдумать эту досадную проблему.

Три недели спустя они снова встретились в офисе Четти Синга в Лилонгве.

– Я много думал, и мне в голову пришло решение, – сказал Синг.

– Во сколько это обойдется?

Первый вопрос Чэнгун задал по наитию.

– Килограмм за килограмм, примерно столько же, сколько покупка незарегистрированной кости. Но так как возможность получить эту кость единственная, разумно было бы сразу приобрести ее как можно больше.

– Неважно, пусть будет весь склад!

– Как отнесется к этому ваш батюшка?

Чэнгун знал, что отец обрадуется. На международном рынке зарегистрированная слоновая кость стоит вчетверо дороже незарегистрированной.

– Давайте подумаем, какая страна способна предоставить нам такой товар, – предложил Синг, но было очевидно, что он уже принял решение. – Не Заир и не Южная Африка. В этих странах у меня нет налаженной сети. В Замбии, Танзании и Кении осталось очень мало кости. Остаются Ботсвана, где не проводятся крупные выбраковки, и, наконец, Зимбабве.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Чэнгун.

– Слоновая кость копится на складах департаментов дикой природы в Ванки, Хараре и Чивеве, потом вывозится оттуда на ежегодный аукцион. Мы получим товар из одного из этих источников.

– Из какого именно?

– Склад в Хараре слишком хорошо охраняется. – Четти Синг поднял три пальца одной руки; назвав Хараре, он загнул палец. Остались два. – Ванки – самый крупный национальный парк. Однако он далеко от границы с Замбией. – И он загнул второй палец. – Остается Чивеве. У меня есть надежные агенты в управлении этого парка. Они сообщили, что в настоящее время склад кости почти заполнен и расположен всего в тридцати милях от реки Замбези и замбийской границы. Один из моих отрядов может пересечь границу и через день пешего перехода будет на месте.

– Вы хотите ограбить склад?

Чэнгун подался вперед через стол.

– Совершенно верно. – Синг загнул последний палец. Глядел он удивленно. – Разве не таково было и ваше намерение?

– Может быть, – осторожно ответил Чэнгун. – Но возможно ли это?

– Чивеве – отдаленный, изолированный район, но расположен на реке, которая служит границей между странами. Я пошлю двадцать человек, вооруженных автоматами, командовать ими будет мой лучший и самый надежный охотник. В темноте они на каноэ пересекут реку со стороны Замбии, после дневного марша доберутся до штаб-квартиры парка и нападут на нее. От всех свидетелей они избавятся… – Чэнгун нервно кашлянул, и Синг вопросительно посмотрел на него. – Это всего четыре-пять человек. Постоянным тамошним лесничим я плачу. Лагерь для туристов будет закрыт на сезон дождей, большинство служащих вернется в свои деревни. Остается только хранитель парка и двое-трое служащих.

– А нет возможности не трогать их?

Колебаться Чэнгуна заставляли не угрызения совести. Благоразумно было не рисковать без необходимости.

– Если вы сможете предложить что-то другое, я готов это обдумать, – ответил Синг, и после недолгого раздумья Чэнгун покачал головой.

– Нет, не могу, но, пожалуйста, продолжайте. Хочу услышать план до конца.

– Хорошо. Мои люди избавятся от всех свидетелей, сожгут склад и немедленно уйдут за реку.

Сикх замолчал и с плохо скрываемым злорадством наблюдал за Чэнгуном, предвидя следующий вопрос. Чэнгуна раздражала необходимость задать его: даже для него самого он звучал наивно.

– А что будет с костью?

Синг загадочно усмехнулся, заставляя снова спросить:

– Ваши браконьеры заберут кость? Ведь вы сказали, что отряд будет небольшой. Они не смогут унести столько.

– Вот в этом-то вся красота моего плана. Сам рейд только отвлечет внимание полиции Зимбабве. – Синг улыбнулся своей находчивости. – Мы хотим, чтобы полиция поверила, будто кость унесли браконьеры. И не стала отрабатывать другие версии внутри своей страны.

Теперь, пережидая на веранде полуденный зной, Чэнгун неохотно кивнул. План Синга изобретателен, однако он, конечно, не мог принять во внимание присутствие доктора Армстронга и его съемочной группы. Откровенно говоря, этого никто не мог предвидеть.

Он снова подумал, не отложить ли операцию или не отказаться ли от нее совсем, но почти сразу отверг эту мысль. Люди Синга уже перешли реку и идут к лагерю.

Нет никакой возможности связаться с ними и отправить их назад. Они миновали точку невозврата. Если доктор Армстронг и его оператор еще будут здесь, когда придут люди Синга, от них придется избавиться, как и от хранителя, от его семьи и нескольких служащих.

Ход мыслей Чэнгуна прервал телефонный звонок в дальнем конце веранды. Телефон имелся только в коттедже для особо важных персон. Чэнгун вскочил и быстро подошел. Он ждал этого звонка. О звонке договорились заранее, он входил в план Синга.

– Посол Нинь, – сказал он в трубку, и ему ответил Джонни Нзу:

– Жаль вас тревожить, ваше превосходительство, но вам звонят из посольства в Хараре. Господин, называющий себя мистер Хуань. Говорит, что он ваш подчиненный. Ответите на звонок?

– Спасибо, хранитель. Я поговорю с господином Хуанем.

Он знал, что телефонная линия пересекает сто пятьдесят миль дикого буша от телефонной станции в маленькой деревушке Карои, голос из Хараре звучал в трубке еле слышно, словно доносился из какого-то далекого уголка галактики. Сообщение было именно то, какого он ждал, и, положив трубку древнего телефона, Чэнгун снова позвонил Джонни Нзу.

– Хранитель, мне срочно необходимо уехать в Хараре. Очень жаль. Я рассчитывал отдохнуть у вас еще несколько дней.

– Я тоже сожалею, что вы вынуждены уехать. Мы с женой хотели пригласить вас на ужин.

– Как-нибудь в другой раз.

– Грузовики-холодильники сегодня вечером повезут мясо слонов в Карои. Вам стоило бы отправиться с ними. У вашего «мерседеса» нет привода на все колеса, а в любое время может пойти дождь.

И это тоже часть плана Синга. Рейд должен совпасть по времени с выбраковкой и отъездом грузовиков. Но Чэнгун нарочно поколебался, прежде чем спросить:

– Когда выезжают грузовики?

– У одного неисправен двигатель. – Лесничий Гомо вывел из строя генератор, чтобы задержать отъезд грузовиков до подхода отряда. – Но водитель докладывает, что сегодня к шести вечера машина будет готова к отъезду. – Голос Джонни Нзу изменился, словно ему в голову пришла новая мысль. – Конечно, доктор Армстронг уезжает через пять минут, и вы можете поехать с ним.

– Нет! Нет! – быстро ответил Чэнгун. – Я не могу выехать так быстро. Подожду грузовиков.

– Как хотите. – Голос Джонни прозвучал удивленно. – Но я не могу гарантировать, что грузовики выедут вечером, а доктор Армстронг, конечно, согласится подождать вас час-другой.

– Я поеду с вашей колонной. Спасибо, хранитель.

Чтобы закончить разговор и предотвратить новые возражения, Чэнгун повесил трубку. Он нахмурился. Присутствие Армстронга становилось все более серьезной помехой. Чем быстрее он исчезнет, тем лучше.

Однако прошло еще не меньше двадцати минут, прежде чем он услышал звук работы дизельного двигателя, доносящийся от бунгало хранителя. Он встал, подошел к двери веранды и смотрел, как по склону холма спускается «Тойота-лендкрузер». На дверце машины был нарисован логотип «Армстронг продакшн» – рука, согнутая в локте и демонстрирующая бугор бицепса на манер бодибилдеров, с шипастым браслетом на запястье.

За рулем сидел доктор Армстронг, оператор – на сиденье за ним.

– Наконец уехали.

Чэнгун довольно кивнул и посмотрел на часы. Две минуты второго.

– У них по меньшей мере четыре часа, чтобы уехать подальше до того, как начнется нападение на лагерь.

Дэниэл Армстронг увидел его и притормозил. Он опустил оконное стекло и улыбнулся Чэнгуну.

– Джонни сказал, что вы хотите сегодня уехать, ваше превосходительство, – крикнул он. – Вам точно не нужна помощь?

– Вовсе нет, доктор, – вежливо ответил Чэнгун. – Мы уже обо всем договорились. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.

Армстронг вызывал у него тревогу. Рослый мужчина с короткими густыми волосами, в целом выглядящий как человек, много времени проводящий вдали от цивилизации. Прямой взгляд, ленивая улыбка. Чэнгун подумал, что на западный взгляд он может показаться привлекательным, особенно если это взгляд женщины. Но для китайца у Армстронга слишком большой нос, а широкий рот подвижен и выглядит детским.

От него можно было бы отмахнуться: он не представляет серьезной угрозы… если бы не взгляд. Именно этот взгляд заставлял Чэнгуна тревожиться. Внимательный и проницательный.

Армстронг смотрел на него целых пять секунд, прежде чем снова улыбнуться и убрать руку из открытого окна «тойоты».

– Что ж, в таком случае до свидания, ваше превосходительство. Надеюсь, у нас еще будет возможность поговорить.

Он переключил скорость, приветственно поднял правую руку и поехал к главному выходу из лагеря.

Чэнгун смотрел ему вслед, пока машина не исчезла из виду, потом повернулся и посмотрел в сторону холмов, неровных и острых, как зубы крокодила.

В двадцати милях к западу одну из грозовых туч озарила яркая молния.

На глазах у Чэнгуна из брюха туч пошел дождь, вначале светлоголубыми полосами, потом, когда полило сильнее, тьма, непроницаемая, как свинцовый лист, скрыла далекие холмы.

Четти Синг не мог бы рассчитать лучше. Вскоре долина и откос превратятся в сплошное болото. Полицейский отряд, отправленный расследовать происшествие в Чивеве, обнаружит, что долина непроходима; но, даже если ему удастся добраться до штаб-квартиры парка, тропический дождь выгладит все холмы, уничтожит любые следы продвижения грабителей. Пусть только они прибудут побыстрей, лихорадочно взмолился Чэнгун. Пусть сегодня, а не завтра. Он взглянул на часы. Еще нет двух. Закат сегодня в семь тридцать, хотя с такими густыми тучами стемнеет раньше. Пусть сегодня, повторил он.

Чэнгун взял бинокль и потрепанный экземпляр «Птиц Южной Африки» Робертса. Ему пришлось старательно демонстрировать хранителю, что он страстный любитель природы.

Но это был предлог, чтобы появиться здесь.

Потом он сел в «мерседес» и поехал к офису хранителя за складом слоновой кости. Джонни Нзу сидел за столом. Как у любого гражданского чиновника, половину времени хранителя занимало заполнение различных форм и составление отчетов. Когда Чэнгун вошел, Джонни оторвался от груды документов.

– Я подумал, что, пока жду грузовики, могу съездить к источнику у фиговых деревьев, – объяснил Чэнгун, и Джонни сочувственно улыбнулся, увидев бинокль и путеводитель. И то и другое – непременные спутники наблюдателя за птицами, а Джонни всегда сочувствовал тем, кто разделял его любовь к природе.

– Я пошлю за вами, когда колонна будет готова выступить, но не могу обещать, что это будет сегодня вечером, – сказал Джонни. – Мне сказали, что в одной из машин перегорел генератор. Запасные части здесь ужасная проблема; мы вывозим и продаем слишком мало, чтобы платить за все необходимое.

Чэнгун спустился к сделанному людьми источнику. Менее чем в миле от лагеря Чивеве в небольшом влее пробурили скважину. Ветряная мельница направляла ручеек воды из скважины в грязный бассейн, чтобы привлечь к лагерю птиц и животных.

Когда Чэнгун остановил свой «мерседес» на смотровой площадке над источником, небольшое стадо куду, пившее воду, испугалось и убежало в соседние кусты. Это были крупные антилопы бежевого цвета, со светлыми полосами на спине, с длинными ногами и шеями, с огромными, свернутыми в трубку ушами. Головы самцов украшали широкие изогнутые рога.

Чэнгун слишком волновался, чтобы пользоваться биноклем, хотя стаи птиц спускались к источнику на водопой. Огненные вьюрки сверкали, как крошечные языки пламени, а радужно-зеленое оперение скворцов отражало солнечные лучи. Чэнгун не только был талантливым резчиком по кости, он хорошо владел и акварелью. Одна из его любимых тем – как раз дикие птицы, которых он изображал в традиционной китайской манере.

Но сегодня он даже не взглянул на птиц, садящихся на воду. Вставив сигарету в мундштук слоновой кости, он нервно курил. Именно это место он выбрал для встречи с руководителем браконьеров и сейчас, беспокоясь, тревожно осматривал окружающие кусты.

Однако первым признаком того, что он здесь не один, стал голос за открытым окном «мерседеса».

Чэнгун невольно вздрогнул и повернулся к человеку, стоявшему у машины.

У человека от левого глаза до верхней губы тянулся шрам. Из-за этого губа была приподнята, словно в кривой сардонической усмешке. Четти Синг предупреждал Чэнгуна об этом шраме. Идеальная особая примета.

– Сали? – чуть задыхаясь, спросил Чэнгун. Браконьер продолжал смотреть на него. – Ты Сали?

– Да, – подтвердил тот, улыбаясь только половиной рта. – Я Сали.

Шрам отчетливо выделялся на лилово-черной коже. Человек был невысок, но широкоплеч, с мощными мышцами. Одет в ношенную рубашку и грязные, в пятнах пота шорты.

Он, очевидно, пришел издалека: его босые ноги по колено были покрыты дорожной пылью. В жару от него остро несло застарелым потом, и Чэнгун брезгливо отодвинулся. Жест не остался незамеченным, и браконьер снова широко улыбнулся.

– Где твои люди? – спросил Чэнгун, и Сали ткнул пальцем в сторону окружавших источник кустов. – Вы вооружены? – спросил Чэнгун. Улыбка Сали стала дерзкой.

Он не снизошел до ответа на такой вопрос. Чэнгун понял, что облегчение и нервное напряжение делают его слишком болтливым.

Он решил вести себя сдержанно, но не успел сдержаться и опять спросил:

– Ты знаешь, что вы должны сделать? – Сали пальцем потер шрам на лице и кивнул. – Нельзя оставлять свидетелей. – По выражению глаз Чэнгун увидел, что браконьер его не понял, и повторил: – Вы должны всех убить. Когда придет полиция, никто не должен с ней говорить.

Сали согласно наклонил голову. Четти Синг все ему подробно объяснил. И Сали принял приказ с радостью. У него была давняя вражда с департаментом национальных парков Зимбабве.

Только год назад два младших брата Сали с небольшим отрядом перешли Замбези для охоты на носорогов.

И наткнулись на отряд лесничих, бывших участников партизанской войны, вооруженных, как и они, автоматами АК. В бою один из братьев был убит, второй ранен в спину и на всю жизнь остался калекой.

Несмотря на ранение, в Хараре его судили и приговорили к семи годам заключения.

Поэтому Сали не испытывал особой любви к охранникам парка, и это было заметно по его лицу, когда он подтвердил:

– Мы никого не оставим в живых.

– За исключением двух лесничих: Гомо и Дэвида. Ты их знаешь.

– Знаю.

Сали уже приходилось работать с ними.

– Они будут у склада с двумя большими грузовиками. Проверь, все ли твои люди поняли: нельзя их трогать и ни в коем случае не выводить из строя машины.

– Я скажу.

– Охранник будет в своем офисе. Его жена и трое детей – в бунгало на холме. В лагере есть еще четверо слуг и их семьи. Убедитесь, что они все окружены, прежде чем открывать огонь. Никто не должен уйти.

– Ты болтаешь, как обезьяна на дикой сливе, – презрительно сказал Сали. – Я все это знаю. Мне сказал Четти Синг.

– Тогда иди и делай, что велено, – резко приказал Чэнгун. Сали наклонился в окно «мерседеса», заставив Чэнгуна отодвинуться и задержать дыхание.

Универсальным жестом, обозначающим деньги, Сали потер большой палец об указательный. Чэнгун наклонился и открыл бардачок «мерседеса». Десятидолларовые банкноты были перехвачены по сто штук резиночками. Чэнгун считал их, вкладывая в руку Сали. Три пачки по тысяче долларов каждая. Каждый килограмм слоновой кости на складе подешевеет примерно на пять долларов. Но все равно на рынке в Тайпее будет стоит тысячи.

С другой стороны, для Сали эти пачки зеленых банкнот были огромным богатством. За всю жизнь он никогда не держал в руках столько денег. Обычное его вознаграждение за добытого хорошего слона – за то, что он рисковал жизнью, проникая глубоко в запретную зону и сталкиваясь с отрядами охотников на браконьеров, за то, что рисковал жизнью, стреляя в огромного зверя легкими пулями из «АК», вырубая бивни и перетаскивая огромную тяжесть по пересеченной местности, – так вот, обычная награда за весь этот риск составляла тридцать долларов за слона – около доллара за килограмм кости.

Сумму, которую вложил ему в руку Чэнгун, Сали мог заработать за пять лет опасных трудов.

Что такое в сравнении с этим жизнь нескольких служителей парка и членов их семей? Требуются лишь небольшие добавочные усилия при минимальном риске.

За три тысячи долларов это сущее удовольствие.

Оба были очень довольны договором.

– Я буду ждать здесь, пока не услышу выстрелы, – сказал Чэнгун, и Сали широко улыбнулся, обнажив крупные ярко-белые зубы, до самых зубов мудрости в глубине рта.

– Тебе не придется долго ждать, – пообещал он и так же неслышно, как появился, исчез в кустах.

Дэниэл Армстронг вел машину неторопливо и ровно. По стандартам Центральной Африки дорога была вполне приличная; ее регулярно разравнивали, поскольку мало у кого из гостей Африки есть привод на все четыре колеса. Но Дэниэл все равно не торопился и не гнал машину. В его «тойоте» было все необходимое для разбивки лагеря. Если только была возможность, он никогда не останавливался в гостиницах или других казенных местах. Отелей не только мало и они далеко друг от друга, но в большинстве случаев питание и удобства гораздо ниже стандартов, которые Дэниэл может сам себе обеспечить.

Сегодня он будет ехать, пока солнце не сядет, а потом найдет симпатичное место в лесу или на берегу ручья и откроет ящик с продуктами и бутылку «Чивас» [3] .

Он сомневался, что им удастся доехать до прудов Мана, и, конечно, они не доберутся до главного шоссе с асфальтовым покрытием, которое идет от моста Чирунду на юг к Карои и Хараре.

Джок – приятный спутник. Одна из причин, по которым Дэниэл его нанял. Все прошедшие пят лет они работали вместе.

Джок – независимый оператор, и, подписывая новый контракт и получая финансирование, Дэниэл всегда вызывал его. Вместе они преодолели огромные пространства Африки – от запретных берегов Побережья Скелетов в Намибии до пустынных голых гор Эфиопии и глубин Сахары. Хотя у них не сложилась глубокая и сердечная дружба, они недели проводили вместе в диком краю, и между ними редко возникали трения.

Дэниэл вел тяжело груженную машину по петляющей дороге вниз с откоса, и они дружелюбно болтали. Когда их внимание привлекали птица, животное или необычное дерево, Дэниэл останавливал машину, проводил наблюдения и делал записи, а Джок снимал. Они не проехали и двадцати миль, как им попался участок дороги, по которому накануне ночью прошло большое стадо слонов.

Слоны наломали веток и свалили много деревьев. Некоторые стволы полностью перекрывали дорогу. Со стоящих деревьев была содрана кора, белели голые стволы, покрытые слезами сока.

– Мошенники, – улыбнулся Дэниэл, разглядывая опустошение. – Похоже, им нравится перегораживать дороги.

Но это доказательство того (если такие доказательства кому-то нужны), что регулярные выбраковки совершенно необходимы. Лес мопане может пережить только ограниченное число таких разрушительных кормлений.

Они смогли столкнуть с дороги или объехать большую часть упавших деревьев, хотя раз или два приходилось цепью привязывать ствол к «тойоте» и оттаскивать его в сторону, чтобы проехать. Поэтому прошло больше четырех часов, прежде чем они достигли дна долины и повернули по лесу мопане к развилке у прудов Маны, близ которых снимали выбраковку слонов.

В это время они говорили о том, как Дэниэлу лучше смонтировать фильм из огромного материала, который у них отснят.

Внутри Дэниэла росло возбуждение, как всегда на этой стадии производства. Все у него, в катушках пленки. Теперь он может вернуться в Лондон, где проведет недели и даже месяцы во взятой в аренду монтажной студии «Касл филмз», погруженный в необычайно благодарную работу – соединение одной сцены с другой и создание комментария к ним.

Но хотя он думал о словах Джока, все его внимание было обращено на окружающее. И все равно он едва не пропустил это. Проехал целых двести ярдов, и только тогда понял, что миновал нечто необычное. Возможно, сказался военный опыт, полученный в буше, когда любой необычный знак на дороге мог предупредить о пехотной мине или спасти от страшной смерти под колесами. В те дни он гораздо быстрее отреагировал бы на необычное, но прошедшие годы притупили его рефлексы.

Он резко затормозил; Джок осекся и вопросительно посмотрел на него.

– В чем дело?

– Не знаю. – Дэниэл повернулся на сиденье и повел «лендкрузер» обратно по их колее. – Вероятно, ничего, – сказал он, но в сознании оставалось смутное подозрение.

Он остановился, поставил машину на ручной тормоз и выбрался из кабины.

– Я ничего не вижу, – сказал Джок, высовываясь из окна с противоположной стороны.

– В том-то и дело, – согласился Дэниэл. – Здесь какое-то слепое пятно.

Он показал на пыльную поверхность дороги, изрытую ямками и следами удивительного граффити буша. Маленькие v-образные следы франколина и других птиц, змеиные полосы ящериц, более крупные следы антилоп и зайцев, мангустов и шакалов сплетались в сложный ковер – за исключением одного места на дороге, где мягкая поверхность оставалась ровной и нетронутой. Дэниэл присел и некоторое время разглядывал эту поверхность.

– Кто-то стер следы, – сказал он.

– И что в этом такого странного?

Джок выбрался из каюты и присоединился к нему.

– Может быть, ничего. – Дэниэл встал. – Или все. Как посмотреть.

– Выкладывай, – предложил Джок.

– Только человек способен стереть свой след, и то только тогда, когда замышляет что-то дурное. К тому же в глубине национального парка вообще не должны ходить люди.

Дэниэл обошел участок мягкой земли, где ветками с листвой были тщательно стерты следы, и подошел к высокой траве на краю дороги. И сразу увидел новые признаки стирания следа. Отдельные травянистые кочки примялись, словно люди использовали их для перехода. Похоже, прошла большая группа, и Дэниэл почувствовал, как у него по коже предплечья и по затылку побежали мурашки.

«Есть!» – подумал он. Как в старые времена, когда группа разведчиков находила следы террористов-повстанцев. Сейчас он испытал то же возбуждение, от которого захватывает дух, и тот же каменный страх во внутренностях.

Потребовались немалые усилия, чтобы отбросить эти чувства. Опасные дни давно миновали. Но он все же прошел по следу. Хотя те, кто его оставил, принимали некоторые элементарные предосторожности, они были поверхностными. В войну отряды зулусов действовали более профессионально. В пятидесяти футах от дороги Дэниэл увидел первый четкий отпечаток человеческой ноги, а через несколько ярдов стало ясно, что весь отряд пошел по звериной тропе, выстроившись цепочкой и отказавшись от всяких попыток скрывать следы. Люди решительным шагом направились к откосу и лагерю Чивеве.

Дэниэл удивился, поняв, как велик этот отряд. Он насчитал от шестнадцати до двадцати отдельных следов.

Пройдя по следу двести или триста ярдов, Дэниэл остановился и задумался. Судя по величине группы и направлению, откуда она пришла, логичнее всего было бы предположить, что это браконьеры из Замбии пересекли реку Зимбабве в поисках слоновой кости и рогов носорога. Это объясняло и их стремление скрыть свой след.

Надо предупредить Джонни Нзу, чтобы тот как можно быстрее собрал свою антибраконьерскую группу и начал действовать.

Дэниэл думал, как это лучше сделать.

Всего в часе езды впереди, в офисе лесничих у прудов Маны, есть телефон, но можно повернуть назад и предупредить работников Чивеве лично.

Решение было принято за него, когда Дэниэл разглядел в лесу неподалеку цепь телефонных столбов, вырубленных из местной древесины и выкрашенных черным креозотом, чтобы отпугнуть термитов.

Между столбами блестел медный провод. Но прямо впереди между двумя столбами провода не было.

Дэниэл торопливо пошел вперед и вдруг остановился.

Перерезанный провод свисал с белых изоляторов ближайшего столба. Дэниэл взял конец провода и осмотрел. Никаких сомнений. Провод сознательно перерезан. На мягком красном металле видны следы щипцов. У столба – следы множества людей.

– Зачем браконьерам перерезать телефонный провод? – вслух спросил Дэниэл, и неопределенная тревога перешла в сильное беспокойство. Дело пахло керосином. – Я должен предупредить Джонни. Пусть побыстрее займется этими джентльменами.

Оставался только один способ его предупредить.

Дэниэл бегом вернулся туда, где оставил «лендкрузер».

– Что происходит? – спросил Джок, когда Дэниэл вскочил в кабину и включил мотор.

– Не знаю, но в любом случае мне это не нравится, – ответил Дэниэл, разворачивая машину и начиная двигаться в противоположном направлении.

Теперь он ехал быстро, оставляя за «лендкрузером» длинную полосу пыли, сбрасывая скорость только на бродах с крутыми берегами, потом снова разгоняясь. Ему пришло в голову, что банда могла сократить путь, пройдя напрямик, лесом, петлю, которую делала дорога на склоне откоса. Подъем крутой, но пешком его можно одолеть; таким образом браконьеры почти на тридцать миль сокращали маршрут, которым сейчас вынужден был двигаться Дэниэл. Он предположил, что телефонный провод перерезали пять-шесть часов назад. К такому выводу он пришел путем дедукции, понаблюдав за эрозией следа и за тем, как распрямляются примятая трава и растительность. Дэниэл не мог найти причину, по которой банда браконьеров захотела бы навестить штаб-квартиру Чивеве. Напротив, им следовало бы держаться от нее как можно дальше.

Однако след решительно шел в том направлении, а телефонный провод перерезали. Бандиты вели себя дерзко и агрессивно. Если они идут действительно к Чивеве, они уже могут быть там. Дэниэл взглянул на часы.

Да, они могли подняться на откос и быстрым шагом примерно час назад добраться до штаб-квартиры.

Но зачем? Никаких туристов там нет. Ничего ценного…

Он остановился: в голову пришло неожиданное предположение.

– Черт! – прошептал он. – Слоновая кость.

Неожиданно от ужаса у него захолодели щеки.

– Джонни! – прошептал он. – И Мевис. И дети.

«Лендкрузер» полетел по тропе, вписываясь в повороты дороги, уходящей к подножию откоса.

А когда вылетел из-за поворота, впереди всю дорогу занимала большая белая машина. Едва успев нажать на тормоза и резко развернув «тойоту», Дэниэл понял, что это один из грузовиков-рефрижераторов.

Разминувшись с грузовиком всего на фут, «лендкрузер» выкатился с дороги и уткнулся в куст. Машина остановилась, едва избежав столкновения со стволом дерева мопане.

Дэниэла бросило на ветровое стекло.

Выскочив из кабины, он побежал к грузовику, который остановился, почти касаясь заднего борта «лендкрузера». Дэниэл узнал Гомо, старшего лесничего, сидевшего за рулем, и подбежал к нему.

– Прости! Это я виноват. Ты в порядке?

Гомо, казалось, потрясло едва не случившееся столкновение, но он кивнул:

– Со мной все хорошо, доктор.

– Когда ты выехал из Чивеве? – спросил Дэниэл, и Гомо замешкался. Вопрос почему-то смутил его.

– Давно? – настаивал Дэниэл.

– Точно не знаю…

В этот миг снизу, с дороги на откосе, послышался рев приближающихся машин, и, оглянувшись, Дэниэл увидел второй грузовик.

Его мотор напряженно гудел, преодолевая крутой откос.

В пятидесяти ярдах за грузовиком двигался синий «мерседес» посла Ниня Чэнгуна. Машины затормозили и остановились за грузовиком Гомо, и Дэниэл направился к «мерседесу».

Когда он подходил, посол Нинь открыл дверцу и вышел на пыльную дорогу.

– Доктор Армстронг, что вы здесь делаете?

Чэнгун казался взволнованным, но голос его звучал негромко, едва слышно.

– Когда вы выехали из Чивеве?

Дэниэл не обратил внимания на его вопрос. Ему отчаянно хотелось знать, что Джонни и Мевис в безопасности, и поведение посла его удивило.

Волнение Чэнгуна усиливалось.

– Почему вы об этом спрашиваете? – шепотом спросил он. – Почему возвращаетесь? Вы должны ехать в Хараре.

– Послушайте, ваше превосходительство. Я хочу только знать, не было ли неприятностей в Чивеве.

– Неприятностей? Каких неприятностей? Почему там должны быть неприятности? – Посол сунул руку в карман и извлек носовой платок. – На что вы намекаете, доктор?

– Я ни на что не намекаю. – Дэниэлу трудно стало скрывать раздражение. – Я видел след большой группы людей; эти люди пересекли дорогу, направляясь к Чивеве. Боюсь, что это банда браконьеров, и возвращаюсь, чтобы предупредить хранителя.

– Там все в порядке, – заверил его Чэнгун. Дэниэл заметил на его лбу легкую испарину. – Все в порядке. Я покинул лагерь час назад. Хранитель Нзу на месте. Я говорил с ним перед выездом, и никаких признаков неприятностей не было.

И он вытер лоб платком.

– Час назад? – спросил Дэниэл и посмотрел на свой «ролекс» из нержавеющей стали. Слова посла принесли облегчение. – Значит, вы выехали в пять тридцать?

– Да, да! – Чэнгун говорил оскорбленным тоном. – Вы сомневаетесь в моих словах? Не верите мне?

Этот тон и страстные заверения удивили Дэниэла.

– Вы меня не поняли, ваше превосходительство. Конечно, я не сомневаюсь в ваших словах.

Престиж Чэнгуна как посла был главной причиной, по которой Четти Синг настоял на том, чтобы Чэнгун присутствовал в Чивеве.

Сам Чэнгун хотел быть как можно дальше от места нападения и даже улететь в Тайпей, чтобы получить неопровержимое алиби. Но Четти Синг угрожал вообще отменить операцию, если Чэнгун не согласится засвидетельствовать, что нападение произошло после того, как колонна грузовиков покинула Чивеве. На этом основана вся операция. Слово Чэнгуна, аккредитованного посла, будет иметь огромный вес в полицейском расследовании происшествия. Показаний двух черных лесничих может оказаться недостаточно. Полиция может даже допросить их с пристрастием в тюрьме в Чикурубу, и Четти Синг не был уверен, что они выдержат допрос.

Нет, полиция должна поверить, что, когда Чэнгун вместе с автоколонной покидал Чивеве, там все было в порядке. Это должно убедить их, что браконьеры унесли слоновую кость с собой или что она сгорела в пожаре, охватившем склад.

– Простите, если у вас сложилось впечатление, будто я сомневаюсь в ваших словах, – успокаивал Чэнгуна Дэниэл. – Я просто беспокоюсь о Джонни, хранителе.

– Что ж, уверяю вас, никаких причин для беспокойства нет.

Чэнгун спрятал платок в карман и достал пачку сигарет. Чуть дрожащими пальцами извлек одну сигарету, но выронил, ее и она упала в пыль у его ног.

Дэниэл невольно проследил, как Чэнгун быстро наклоняется и подбирает сигарету возле своих белых спортивных туфель. Дэниэл заметил, что одна сторона туфли и обшлаг синих брюк выпачканы, на первый взгляд, засохшей кровью.

Вначале это удивило Дэниэла, но потом он вспомнил, что Чэнгун утром присутствовал при выгрузке бивней из грузовиков, когда их переносили на склад. Причина появления этих пятен очевидна: должно быть, из лужи свернувшейся крови, натекшей с бивней.

Чэнгун заметил, куда он смотрит, и быстро, почти виновато сел на место водителя и захлопнул дверцу «мерседеса».

Дэниэл машинально отметил необычный отпечаток подошвы спортивной обуви в дорожной пыли, похожий на рыбью чешую.

– Что ж, я счастлив, что рассеял ваши страхи, доктор. – Чэнгун улыбнулся ему из окна «мерседеса». Он справился с собой, и его улыбка снова стала уверенной и чарующей. – Рад, что избавил вас от ненужного возвращения в Чивеве. Я уверен, что вы захотите присоединиться к нам и уехать из парка до начала дождей. – Он включил двигатель. – Почему бы вам не поехать перед грузовиками?

– Спасибо, ваше превосходительство. – Дэниэл покачал головой и отступил на шаг. – Поезжайте с грузовиками. Я с вами не еду. Хочу вернуться. Кто-то должен предупредить Джонни Нзу.

Улыбка Чэнгуна испарилась.

– Уверяю вас, это ненужные хлопоты. Лучше позвоните ему по телефону со станции в Карои и прудов Мана.

– Разве я вам не сказал? Они перерезали телефонный провод.

– Доктор Армстронг, это нелепо. Я уверен, вы ошиблись. Думаю, вы преувеличиваете серьезность ситуации…

– Думайте, что хотите, – решительно перебил Дэниэл. – Я возвращаюсь в Чивеве.

И он отошел от открытого окна «мерседеса».

– Доктор Армстронг, – крикнул ему вслед Чэнгун, – поглядите на эти тучи. Застрянете на несколько недель.

– Готов рискнуть, – ответил Дэниэл, а про себя подумал: «Почему он так настойчив?». Что-то здесь нечисто.

Он быстро вернулся к «лендкрузеру». Проходя мимо грузовиков, он заметил, что лесничие не вышли из шоферских кабин. Оба были мрачны. Ни один не сказал ни слова, когда он был рядом с ними.

– Ну ладно, Гомо, – сказал он, – отгони грузовик, чтобы я мог проехать.

Ни слова не ответив, лесничий повиновался. Потом мимо прогрохотал второй грузовик, и наконец с Дэниэлом поравнялся посольский «мерседес». Дэниэл, прощаясь поднял руку.

Чэнгун едва взглянул на него, но ответил на жест, прежде чем последовать за грузовиками к повороту на Мана.

– Что сказал китаец? – спросил Джок, когда Дэниэл развернулся и начал преодолевать крутой склон.

– Что, когда он уезжал час назад, в Чивеве все было спокойно, – ответил Дэниэл.

– Хорошо.

Джок порылся в холодильнике и извлек жестянку с пивом. Предложил ее Дэниэлу, но тот покачал головой, сосредоточившись на дороге впереди. Тогда Джок открыл банку, сделал глоток и довольно рыгнул.

Начало темнеть и несколько тяжелых капель упали на ветровое стекло, но Дэниэл не сбавлял скорость. Уже в полной темноте он добрался до вершины откоса. На небе сверкали молнии, озаряя местность голубым сиянием, гремел гром и эхом отражался от гранитных кряжей, возвышавшихся по обе стороны от дороги.

Дождь в свете фар падал серебряными стрелами, капли взрывались на стекле и лавиной катились вниз, так что дворники не успевали их сметать.

Вскоре в закрытой кабине стало сыро и душно, и ветровое стекло запотело. Дэниэл наклонился вперед, пытаясь протереть стекло; ничего не получилось, он сдался и чуть приоткрыл окно, впуская свежий ночной воздух. И почти тотчас поморщился и чихнул.

Джок сразу учуял, почему.

– Дым! – воскликнул он. – Далеко мы от лагеря?

– Почти приехали, – ответил Дэниэл. – Сразу за следующим кряжем.

Запах дыма стал слабее. Дэниэл подумал, что дымить могут кухонные костры в поселке слуг.

Прямо впереди из темноты показались главные ворота лагеря. На каждый из выбеленных столбов водрузили побелевшие черепа слонов. Большие буквы гласили: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЧИВЕВЕ, ДОМ СЛОНОВ», а ниже, помельче, значилось: «Все посетители должны немедленно зарегистрироваться в офисе хранителя».

Длинная подъездная дорога, обсаженная темными низкими деревцами кассии, по щиколотку была залита дождевой водой, и, направляясь к главному зданию лагеря, машина отбрасывала фонтаны брызг и пены.

Неожиданно острый запах дыма ударил в ноздри. Пахло горящим тростником и древесиной, но за этим чувствовалось еще что-то – плоть, а может, горящая слоновая кость, хотя раньше Дэниэл никогда не слышал запаха горящей слоновой кости. И никаких огней. Дэниэл увидел впереди темное здание. Лагерный генератор не работал, весь лагерь тонул в темноте. Потом Дэниэл заметил сквозь мокрые кассии рассеянный розоватый свет, отразившийся от стен здания. Что-то горит.

Джок наклонился вперед.

– Вот откуда дым.

Фары «тойоты» проложили широкую светлую полосу во тьме и сосредоточились на большой бесформенной темной груде впереди. Затуманенное ветровое стекло мешало видеть, и Дэниэл вначале не мог решить, что это. От этой груды словно исходило странное сияние. И только подъехав ближе, они сумели узнать почерневшие дымящиеся развалины склада слоновой кости.

В ужасе от увиденного Дэниэл резко затормозил, остановил «тойоту» в грязи и уставился на развалины.

Стены потемнели от огня и почти все обрушились. Тут должен был бушевать настоящий ад, чтобы возникла такая температура. Руины еще горели и дымились, несмотря на потоки дождя. Маслянистые столбы дыма проплывали в свете фар, пламя изредка еще вспыхивало, но дождь прибивал его.

Мокрая рубашка прилипла к телу Дэниэла, дождь промочил волосы, и они липли ко лбу и к глазам. Дэниэл отбросил их и вскарабкался по рухнувшей оштукатуренной стене. Крыша здания была толстым матрацем из черной золы и обгоревших балок, закрывавшим нутро опустошенного здания. Несмотря на дождь, дым был таким густым, а жар таким сильным, что подойти и посмотреть, много ли кости осталось под обгорелой грудой, было невозможно.

Дэниэл попятился и побежал к машине. Забрался в кабину и рукой стер дождевую воду с глаз.

– Ты был прав, – сказал Джок. – Похоже, ублюдки добрались до лагеря.

Дэниэл ничего не ответил. Он включил двигатель и погнал машину вверх по холму к дому хранителя.

– Достань из ящика фонарик, – приказал он.

Джок послушно наклонился, открыл тяжелую крышку инструментального ящика, привинченного к дну машины, и достал из него большой фонарь.

Как все остальные здания лагеря, дом хранителя окутывала тьма. Дождь серебристыми потоками лился с карнизов, и луч фонарика не мог пробиться на затянутую сеткой веранду. Дэниэл выхватил у Джока фонарь и побежал под дождем.

– Джонни! – кричал он. – Мевис!

Он бежал к входной двери в коттедж.

Полуоткрытая дверь свисала с петель. Дэниэл вбежал на веранду.

Мебель была поломана и расшвыряна. Дэниэл лучом фонаря осветил этот хаос. Любимое собрание книг Джонни сброшено с полок и лежит грудами на полу, переплеты поломаны, книги раскрыты.

– Джонни! – кричал Дэниэл. – Где ты?

Через распахнутые створки двери он вбежал в гостиную.

Здесь опустошение было шокирующим. Все вазы и красивые безделушки Мевис сброшены на пол, обломки блестят в луче фонаря. Обивка с дивана и кресел сорвана. В комнате пахнет, как в звериной клетке… Джонни увидел, что пришельцы испражнялись на ковер и мочились на стены.

На дальней стене – украшение, которого раньше не было. Красное звездообразное пятно покрывало почти всю белую поверхность. Несколько мгновений Дэниэл не понимая смотрел на него, потом перевел луч на маленькую скорченную фигурку у стены.

Своего единственного сына Джонни и Мевис назвали в его честь – Дэниэл Роберт Нзу.

Родив двух дочерей, Мевис наконец сумела родить сына, и оба родителя были счастливы.

Дэниэлу Нзу исполнилось четыре года. Он лежал на спине. Глаза его были открыты, но смотрели в луч фонарика не видя.

Его убили старым варварским африканским способом, как обращались с мальчиками вражеских племен воины Чаки и Мзиликази. Маленького Дэниэла схватили за ноги и ударили головой о стену, разбив череп и размазав мозг по стене.

Кровь мальчика образовала на ней грубый рисунок.

Дэниэл склонился к мальчику. Несмотря на разбитый череп, сходство с отцом было несомненным. На глаза Дэниэла навернулись слезы, он повернулся и медленно направился в спальню.

Дверь туда была полуоткрыта, но Дэниэл не мог набраться мужества, чтобы войти в нее.

Ему пришлось заставить себя. Дверь распахнулась, слабо скрипнули петли.

Мгновение он освещал лучом фонаря спальню, потом отпрянул в коридор и прислонился к стене, борясь с рвотой и глотая воздух.

В дни войны в буше он видел такие картины, но прошедшие годы ослабили привычку и размягчили защитную оболочку, которую он возвел вокруг себя. Он больше не в состоянии был бесстрастно смотреть на те зверства, на какие способен человек по отношению к себе подобным.

Дочери Джонни были старше брата. Мириам десять, Сузи почти восемь. Обе голые лежали на полу у кровати. Обеих неоднократно насиловали. Их детские гениталии были истерзаны и превращены в кровавое месиво.

Мевис на кровати. С нее не потрудились сорвать одежду, просто задрали юбку.

Ее руки были подняты и привязаны к столбикам кровати. Обе девочки, должно быть, умерли от потери крови во время длительных издевательств. Мевис, вероятно, все выдержала, и, закончив с нею, ей прострелили голову.

Дэниэл заставил себя снова войти в спальню. Нашел, где Мевис держала постельное белье, и прикрыл трупы чистыми простынями. Он не мог заставить себя прикоснуться к девочкам, даже просто закрыть им глаза, в которых навсегда запечатлелся ужас.

– Святая матерь Божья! – прошептал от двери Джок. – Те, кто это сделал, не люди. Это кровожадные звери.

Дэниэл попятился из спальни и закрыл за собой дверь. Маленькое тело Дэниэла Нзу он тоже прикрыл простыней.

– Нашел Джонни? – спросил он. Голос его звучал хрипло, в горле пекло от ужаса и горя.

– Нет.

Джок повернулся и выбежал в коридор. Пробежал через веранду и выскочил под дождь. Дэниэл слышал, как его рвет на клумбу у веранды.

Звуки отчаяния другого человека придали Дэниэлу силы. Он подавил собственное отвращение, гнев и горе и обуздал свои чувства. «Джонни, – сказал он себе. – Надо найти Джонни».

Он быстро осмотрел две другие спальни и остальные помещения дома. Ни следа друга, и Дэниэл позволил себе увидеть слабый лучик надежды.

«Он мог уйти, – говорил себе Дэниэл, – скрыться в буше».

Какое облегчение выйти из этого дома. Дэниэл остановился в темноте и подставил лицо под дождь. Открыл рот и позволил дождевой воде смыть горькую желчь с языка и из глотки.

Потом посветил вниз и увидел, что свернувшаяся кровь окрасила его обувь в розовый цвет. Он попытался стереть кровь с подошв, потом крикнул Джоку:

– Пошли, нужно найти Джонни.

В «тойоте» он проехал к подножию холма, туда, где стояли дома слуг. С военных времен поселок еще окружали земляная насыпь и ограда из колючей проволоки.

Однако ограда полуразрушена, а ворот вообще нет.

Они въехали в поселок, и запах дыма усилился. Когда фары осветили их, Дэниэл увидел, что все коттеджи слуг обгорели. Крыши обвалились, окна пусты.

Дождь погасил пламя, хотя несколько клоков дыма еще плыли в свете фар, как призраки.

На земле вокруг домов множество маленьких блестящих предметов отражало лучи фар, сверкая, как бриллианты. Дэниэл знал, что это, но вышел из машины и поднял один такой предмет из грязи. Блестящая медная патронная гильза. Он поднес ее к свету и увидел знакомый кириллический штамп. Калибр 7.62. Это калибр вездесущего «АК-47» восточно-европейского производства, символа насилия и революции в Африке и во всем мире.

Банда расстреляла поселок, но трупов не оставила. Дэниэл решил, что тела побросали в дома, прежде чем поджечь. Ветерок переменился, донес до него зловоние сгоревших домов, и его подозрения усилились.

За гарью проступали запахи горелой плоти, волос и кости.

Дэниэл сплюнул, чтобы избавиться от этого вкуса, и прошел между рядами хижин.

– Джонни! – крикнул он в ночь. – Джонни, где ты?

Но в ответ слышался только треск гаснущего пламени и шелест ветра в деревьях манго; от ветра с веток мерно срывались капли.

Проходя между хижинами, Дэниэл светил направо и налево, пока не увидел лежащее на открытом месте тело.

– Джонни! – закричал он, подбежал к телу и опустился на колени.

Тело страшно обгорело, мундир защитного цвета сгорел почти полностью, кожа и плоть на теле и лице обгорели. Человек, очевидно, выбрался из горящей хижины, куда его бросили, но это был не Джонни Нзу.

Один из младших лесничих.

Дэниэл встал и заторопился к машине.

– Ты его нашел? – спросил Джок. Дэниэл покачал головой. – Боже, да они перебили всех в лагере. Зачем?

– Свидетели. – Дэниэл включил мотор. – Они уничтожили всех свидетелей.

– Зачем? Что им было нужно? Чушь какая-то.

– Слоновая кость. Вот что им было нужно.

– Но ведь они сожгли склад.

– После того как очистили его.

Он развернул «тойоту» и снова направился к главному лагерю.

– Но кто они, Дэнни? Кто это сделал?

– Откуда мне знать? Шифта [4] ? Бандиты? Браконьеры? Не задавай глупых вопросов!

Гнев Дэниэла разгорался. До этой минуты он был ошеломлен и испытывал только горе и ужас. Он проехал мимо темного бунгало и вернулся в главный лагерь.

Офис хранителя не тронули, хотя, когда Дэниэл осветил его фонариком, то увидел на крыше почерневшее место: кто-то, должно быть, бросил горящий факел. Но хорошо уложенный тростник горит плохо, и пламя не разгорелось, а может, его погасил ливень.

Дождь прекратился с внезапностью, характерной для природы Африки. Только что с неба падали стремительные потоки, ограничивая видимость в лучах света пятьюдесятью ярдами, а в следующее мгновение все кончилось. Только с деревьев продолжала капать вода, но над головой в разрывах облаков уже появились первые звезды; ветер быстро рассеивал тучи.

Дэниэл почти не заметил перемены. Он вышел из машины и пробежал по широкой веранде.

Внутреннюю стену веранды украшали черепа животных парка. Их пустые глазницы и изогнутые рога в свете фонарика придавали обстановке мрачность и обостряли у Дэниэла ощущение обреченности, когда он быстрыми шагами шел по веранде. Теперь он понимал, что следовало с самого начала искать здесь, а не бросаться к бунгало.

Дверь в кабинет Джонни была открыта, и Дэниэл остановился на пороге, готовясь к тому, что может увидеть.

Пол и письменный стол усеивали листы бумаги. Комнаты обыскали, сбросили с полок груды документов. Открывали ящики стола Джонни и выбрасывали их содержимое. Нашли ключи Джонни и открыли выкрашенную зеленой краской дверь встроенного в стену сейфа Милнера.

Ключи еще оставались в замке.

Луч фонарика Дэниэла обежал комнату и остановился на лежащей перед столом фигуре.

– Джонни, – прошептал Дэниэл. – О Боже, нет!

– Я подумал, что, пока жду грузовики, могу съездить к источнику у фиговых деревьев.

Голос посла Ниня прервал сосредоточенность Джонни Нзу, но, отрываясь от стола, Джонни не испытывал недовольства.

Джонни считал одной из своих главных обязанностей сделать дикую местность доступной для тех, кто любит природу. Нинь Чэнгун, несомненно, относился к таким людям. Джонни улыбнулся, увидев его принадлежности: бинокль и определитель птиц.

Он встал из-за стола, радуясь возможности уйти от скучной работы с бумагами, вышел вместе с послом с веранды и прошел к ожидающему «мерседесу», строя предположения, где можно увидеть неуловимого и удачно названного журавля великолепного, за которым хотел понаблюдать Чэнгун.

Когда Чэнгун уехал, Джонни дошел до мастерской, где лесничий Гомо разбирал и собирал генератор неисправной машины. Джонни сомневался в способности Гомо починить генератор. Утром, вероятно, придется позвонить хранителю прудов Маны и попросить прислать механика.

Одно утешение – мясо слонов нельзя бесконечно хранить в холодильнике лагеря. Холодильники грузовиков подключены к лагерному генератору, и, когда Джонни проверил, температура в них была минус двадцать. Мясо будет обработано и превращено в корм для животных одним частным предпринимателем в Хараре.

Джонни оставил лесничего Гомо у разобранного генератора и вернулся в свой офис под кассиями. Стоило ему выйти из мастерской, как Гомо многозначительно переглянулся с другим лесничим – Дэвидом. Генератор, с которым он возился, он подобрал именно для этой цели в груде металлолома в Хараре. А совершенно исправный генератор машины лежал под сиденьем шофера. Нужно не больше десяти минут, чтобы вернуть его на место и подсоединить к проводке.

В кабинете Джонни вновь обратился к монотонности форм и бухгалтерских книг. Один раз он взглянул на часы и увидел: без нескольких минут час. Ему хотелось закончить работу до обеда. Конечно, заманчиво вернуться домой пораньше. Джонни нравилось по вечерам возиться с детьми, особенно с сыном, но он подавил искушение и продолжал упорно работать. Он знал, что скоро Мевис пошлет за ним детей. Ей нравится, когда за едой проводят не много времени.

Услышав звуки у двери, Джон улыбнулся, предвкушая появление детей, и поднял голову.

Улыбка исчезла с его лица. В дверях стоял незнакомец плотного сложения, с кривыми ногами, одетый в грязные тряпки. Руки он держал за спиной, словно что-то прятал.

– Да? – коротко спросил Джонни. – Ты кто? Чего тебе?

Мужчина улыбнулся. Кожа у него была очень черная, с лиловым отливом. Когда он улыбался, шрам через все лицо придавал его улыбке зловещее, невеселое выражение.

Джонни встал из-за стола и пошел ему навстречу.

– Что тебе нужно? – повторил он, и мужчина ответил:

– Ты.

Он достал из-за спины автомат «АК-47» и направил ствол в живот Джонни.

Джонни был захвачен врасплох посередине комнаты. Однако почти мгновенно пришел в себя. У него были рефлексы охотника и солдата. В десяти шагах от него дверь оружейной комнаты… и он бросился к ней.

Там хранился арсенал парка. Джонни сквозь дверь видел стойку с ружьями у дальней стены. Отчаяние сделало его ноги свинцовыми: Джонни вспомнил, что ни одно ружье не заряжено. Таково было установленное лично им правило. Патроны спрятаны в закрытом металлическом сейфе под ружейной стойкой.

Все это пронеслось у него в голове в то мгновение, когда он устремился к двери.

Краем глаза он видел, как мерзавец со шрамом поворачивает ствол в его сторону, и на полпути к двери Джонни упал на пол и, как акробат, нырнул под очередь, прошившую комнату.

Перевернувшись и вскочив, Джонни услышал, как мужчина выругался, и снова устремился к двери. Он понимал, насколько опасен противник. По тому, как привычно тот держит оружие, он видел, что это убийца. Чудо, что он все еще увертывается от огня с такого близкого расстояния.

В воздухе повисло облако кусочков штукатурки, выбитых пулями из стены, и Джонни прыгнул сквозь него, хотя знал, что ничего не выйдет. Слишком хорош человек с автоматом. А дверь чересчур далеко, и до следующего залпа до нее не добраться.

Часы в голове у Джонни продолжали идти; он прикидывал, сколько времени потребуется противнику, чтобы восстановить равновесие. При стрельбе очередями ствол автомата всегда немного поднимается, независимо от действий стрелка; требуется доля секунды, чтобы опустить ствол для второй очереди.

Джонни рассчитал точно и рванулся в сторону, но на мгновение опоздал.

Стрелок опустил ствол, чтобы компенсировать его подъем.

Одна пуля пробила бедро Джонни, не задев кость, но вторая прошла через ягодицу и разбила бедренный сустав, раздробив головку и тело тазовой кости.

Три остальные пули пролетели мимо, потому что Джонни успел метнуться в сторону. Но его левая нога отказала, и он тяжело прислонился к дверному косяку, пытаясь удержаться от падения. Инерция заставила его съехать по стене, со скрипом процарапав ногтями штукатурку. Кончилось тем, что он замер на одной ноге лицом к стене. Левая нога болталась на разбитом суставе, а руки он широко расставил, как на распятии, пытаясь удержать равновесие.

По-прежнему улыбаясь, стрелок перевел автомат на стрельбу одиночными выстрелами. Он старался беречь боеприпасы. Каждый патрон стоит десять замбийских квач, и его приходится сотни миль тащить в мешке за спиной. Каждый патрон бесценен, а хранитель ранен и полностью в его руках.

– Теперь ты умрешь.

И он выстрелил Джонни в живот.

Воздух с шумом вырвался у Джонни из легких. Страшная сила удара прижала его к стене и согнула вдвое, потом он упал вперед. Джонни во время войны уже бывал ранен, но в него ни разу не стреляли в упор, и потрясение от такого удара превзошло всякие ожидания. От пояса вниз его парализовало, но сознание оставалось кристально ясным, словно поток адреналина в крови необычайно обострил восприятие.

«Притворись мертвым!» – подумал он, уже выполняя это решение. Нижняя часть тела была парализована, но он заставил расслабиться торс. Тяжело, как куль с зерном, он упал на пол и больше не шевелился.

Голова Джонни повернулась в сторону, грудью он прижимался к холодному бетонному полу. Джонни лежал неподвижно. Он слышал, как стрелок прошел по полу, резиновые подошвы его обуви негромко скрипели.

Потом эта обувь оказалась в поле зрения Джонни. Пыльная, изорванная почти до верху. Носков не было, и острый запах от ног, оказавшихся в нескольких дюймах от лица, ударил Джонни в нос.

Джонни услышал металлический щелчок затвора: замбиец снова переключил порядок огня, – потом почувствовал холодное прикосновение ствола к виску. Человек собирался произвести контрольный выстрел.

«Не шевелись», – заставлял себя Джонни.

Это была его последняя отчаянная надежда. Он знал, малейшее его движение – и грянет выстрел. Он должен убедить стрелка, что мертв.

В этот момент снаружи донеслись крики, потом множество автоматных очередей, и снова крики. Ствол оторвался от виска Джонни. Зловонные ботинки повернулись и удалились к выходу.

– Идем! Не трать время! – крикнул в открытую дверь стрелок со шрамом. Джонни достаточно знал чиньянджа [5] , чтобы понять его. – Где грузовики? Надо грузить слоновую кость!

Замбиец выбежал из кабинета, оставив Джонни на бетонном полу.

Джонни знал, что он ранен смертельно. Чувствуя, как из раны в паху уходит артериальная кровь, он повернулся на бок и быстро ослабил пояс брюк.

И сразу ощутил запах собственных испражнений. И понял, что вторая пуля разорвала ему внутренности. Опустив руку, он попытался пальцами зажать рану в паху. Кровь горячо ударила в руку.

Он обнаружил разорванную бедренную артерию и зажал ее концы.

Мевис! Дети! Такова была его следующая мысль. Что он может для них сделать? И в этот миг Джонни снова услышал стрельбу – со стороны поселка слуг и своего коттеджа.

Их целая банда, в отчаянии подумал он. По всему лагерю. Нападают на поселок. И потом: «Мои малыши! О Боже! Мои малыши!»

Он подумал об оружии в соседней комнате, но знал, что до него не доберется. А даже если доберется, то с вывалившейся половиной внутренностей не сможет стрелять из ружья.

Он услышал шум двигателей грузовиков. Узнал рев больших дизелей и понял, что это рефрижераторы. На мгновение появилась надежда.

Гомо, подумал он. Дэвид… Но надежда жила недолго. Лежа на боку, зажимая разорванную артерию, он понял, что может подсматривать в открытую дверь.

Ему был виден один из белых рефрижераторов. Он задом подъезжал к входу на склад. А когда остановился, из кабины выскочил Гомо и, жестикулируя, начал о чем-то оживленно разговаривать с человеком со шрамом. Слабея от потери крови, теряя ясность мысли, Джонни лишь спустя несколько секунд понял, что видит.

Гомо, подумал он. Гомо – один из них.

Он сел.

Почему это его так потрясло? Джонни знал, насколько коррумпировано правительство, все его департаменты, не только департамент национальных парков. Он сам давал официальные показания Комиссии по расследованию фактов коррупции и умолял помочь справиться с ней. Но Гомо он хорошо знает. Конечно, Гомо высокомерен и корыстен. Это так… но Джонни не ожидал от него предательства.

Неожиданно площадку перед складом, которая была видна Джонни, заполнили другие бандиты. Человек со шрамом быстро организовал работу. Один из бандитов отстрелил замок, прочие положили оружие и устремились внутрь склада. Когда они увидели груды бивней, послышались радостные крики, потом образовалась человеческая цепочка, по которой бивни передавали и грузили в машины.

В глазах у Джонни начало темнеть. Перед глазами проплывали темные пятна, в ушах негромко звенело.

«Я умираю», – равнодушно подумал он, чувствуя, как от парализованных ног к груди поднимается оцепенение.

Усилием воли он отогнал тьму, и ему показалось, что он грезит: под верандой, освещенный лучами позднего солнца, стоял посол Нинь Чэнгун. Через плечо у него по-прежнему висел бинокль, держался Чэнгун безупречно вежливо и хладнокровно. Джонни хотел крикнуть, предупредить посла, но из горла вылетел только хрип, затихший в стенах комнаты.

Тут он с изумлением увидел, как предводитель банды, тот, что со шрамом, подходит к послу и приветствует его – если не уважительно, то с признанием его власти.

Нинь! Джонни заставил себя поверить. Это действительно Нинь. Это не видение.

И тут до него донеслись голоса этих двоих. Они говорили по-английски.

– Поторопи своих людей, – сказал Нинь Чэнгун. – Пусть погрузят кость. Я хочу немедленно уехать.

– Деньги, – ответил Сали. – Тысяча долларов.

Его английский был ужасен.

– Тебе заплатили, – возмущенно сказал Чэнгун. – Я отдал тебе твои деньги.

– Еще денег. Еще тысячу долларов. – Сали улыбнулся Чэнгуну. – Деньги, или я их остановлю. Мы уйдем, оставим тебя, оставим кость.

– Мошенник! – рявкнул Чэнгун.

– Не понимаю «мошенник», но, думаю, ты тоже «мошенник». – Улыбка Сали стала шире. – Давай деньги сейчас.

– У меня с собой больше нет, – решительно ответил Чэнгун.

– Тогда мы уходим. Немедленно! Сам грузи свою кость!

– Подожди. – Чэнгун явно напряженно размышлял. – У меня нет денег. Возьмите кость, сколько сможете. Возьмите все, что сможете унести.

Чэнгун сообразил, что браконьеры смогут забрать лишь ничтожную часть сокровища. Не больше одного бивня каждый. Двадцать человек, двадцать бивней – недорогая плата.

Сали смотрел на него, обдумывая ответ. Очевидно, он извлек из ситуации всю возможную выгоду, потому что наконец кивнул.

– Хорошо! Возьмем кость.

Он начал поворачиваться.

Посол Нинь окликнул его:

– Подожди, Сали. А остальные? С ними разобрались?

– Они все мертвы.

– Хранитель, его женщина и дети тоже?

– Все мертвы, – повторил Сали. – И женщина, и ее негритята. Мои люди сначала делали джиг-джиг с тремя женщинами. Очень весело, очень хороший джиг-джиг. Потом убили.

– А хранитель? Где он?

Браконьер Сали кивком показал на кабинет Джонни.

– Я застрелил его бум-бум. Он мертв, как нгулиби, как свинья. – Он рассмеялся. – Очень хорошая работа, а?

Он ушел с автоматом через плечо, посмеиваясь, и Чэнгун вслед за ним вышел из поля зрения Джонни.

Гнев придал Джонни сил.

Из слов браконьера нарисовалась картина ужасной участи Мевис и детей. Джонни ясно видел ее, словно сам был там: он был знаком с насилием и мародерством. Ведь он пережил войну в буше.

Он использовал силу гнева, чтобы поползти к столу. Джонни знал, что не сможет воспользоваться оружием. В несколько оставшихся ему минут жизни он может только надеяться оставить сообщение. Бумаги были сброшены со стола и усеивали пол. Если бы добыть один-единственный листок, сделать на нем запись и спрятать ее… полиция потом ее найдет…

Он передвигался, как раненая гусеница, лежа на спине и по-прежнему зажимая поврежденную артерию. Подтягивал здоровую ногу, упирался пяткой в пол и с трудом передвигался вперед, проползал на спине по несколько дюймов за раз, и собственная кровь смазывала его продвижение. Он прополз шесть футов и добрался до одного листа бумаги. Это была квитанция об оплате.

Не успел Джонни коснуться листка, как освещение в комнате изменилось. Кто-то стоял в дверях. Джонни повернул голову: на него смотрел посол Нинь. Он вошел со стороны веранды.

Резиновые подошвы его спортивных туфель ступали совершенно бесшумно. Он стоял, оцепенев от удивления, и еще несколько мгновений смотрел на Джонни.

Потом пронзительно закричал:

– Он еще жив! Сали, быстрей сюда, он еще жив! – Чэнгун исчез из двери и побежал по веранде, по-прежнему громко призывая браконьера: – Сали, быстрей сюда!

Все было кончено, Джонни это знал. У него оставалось несколько секунд. Он повернулся на бок и схватил бланк. Одной рукой прижал его к полу, отпустил зажатую артерию и провел окровавленной рукой по брюкам.

И сразу почувствовал, как запульсировала артерия и из раны потекла свежая кровь.

Обмакивая указательный палец в собственную кровь, он начал писать. Вывел кривую букву «Н» и от головокружения едва не потерял сознание. Сосредоточиваться становилось все труднее. Палочки буквы «И» оказались очень кривыми, но все же буква идентифицировалась вполне уверенно. На мгновение липкая кровь приклеила палец к листку. Джонни с трудом оторвал его.

Он начал вторую «Н». Буква получилась неуклюжая, словно писал ребенок. Палец не слушался приказов мозга. Джонни слышал, как посол по-прежнему зовет Сали, слышал ответ Сали, полный тревоги и ужаса. «НИН». Джонни начал следующую букву, провел вертикальную черту, но палец скользнул, и красные буквы поплыли перед глазами, как головастики.

Он услышал топот на веранде и голос Сали: «Я думал, он мертв. Я ведь его прикончил».

Джонни скомкал листок в левой, не окровавленной руке, сунул его под рубашку и перевернулся на живот; рука, сжимающая окровавленную записку, оказалась под ним.

Он не видел, как вошел Сали. Лицо Джонни было прижато к бетонному полу. Он услышал, как ботинки браконьера скользнули по крови, услышал щелчок затвора: Сали остановился над лежащим.

Джонни не боялся, только испытывал огромную печаль и сожаление. Когда ствол автомата коснулся его головы, он думал о Мевис и детях. Он чувствовал облегчение оттого, что не останется один после их смерти. Радовался, что не увидит, что с ними случилось, никогда не станет свидетелем их боли и мук.

Он уже умирал, когда пуля «АК-47» пробила его череп и ушла в бетон под его лицом.

– Дрянь, – сказал Сали. Он отступил на шаг и надел автомат через плечо. Из ствола еще шел легкий дымок. – Его было трудно убить. Он заставил меня потратить несколько патронов. А ведь каждый стоит десять квач. Слишком дорого!

В комнату вошел Нинь Чэнгун.

– Ты уверен, что наконец завершил работу? – спросил он.

– У него нет головы, – ответил Сали, взял со стола ключи Джонни и пошел рыться в сейфе. – Куфа! Конечно, он мертв.

Чэнгун подошел к трупу и зачарованно посмотрел на него. Убийство взбудоражило его. Возбудило сексуально. Конечно, не так, как убийство девочки, но тем не менее. Комнату заполнил запах крови. Чэнгуну нравился этот запах.

Он так увлекся, что не замечал, что стоит в луже крови, пока Гомо не крикнул с веранды:

– Вся кость погружена. Можно уходить!

Чэнгун отступил и с отвращением вскрикнул, заметив пятно на отвороте своих безупречно выглаженных синих спортивных брюк.

– Иду, – сказал он Сали. – Перед уходом подожгите склад.

Сали нашел в сейфе холщовый мешочек с месячной зарплатой работников парка и хмыкнул, не отрывая взгляда от содержимого.

– Все сожгу.

Чэнгун пробежал по веранде и сел в «мерседес». Сделал знак Гомо, и оба грузовика поехали. Кость в кузовах была прикрыта кусками туш выбракованных слонов. Обычный осмотр не обнаружит сокровище, но колонну вообще никто не остановит. Его защищает знак национальных парков на кузовах и форма лесничих Гомо и Дэвида. Даже на редких дорожных постах их не остановят. Силы безопасности в первую очередь воюют с политическими отступниками, а не с браконьерами.

Все прошло хорошо, как и планировал Четти Синг. Чэнгун посмотрел в зеркало заднего обзора. Склад слоновой кости уже горел.

Браконьеры строились в колонну для обратного марша. Каждый нес крупный слоновий бивень.

Чэнгун улыбнулся про себя. Возможно, алчность Сали окажется полезной. Если полиция настигнет банду, исчезновение слоновой кости объяснит пожар на складе и эти бивни, которые несут браконьеры.

По настоянию Чэнгуна сорок бивней оставили в горящем складе, чтобы криминалистическая лаборатория обнаружила следы сгоревшей слоновой кости. Как сказал бы Четти Синг, «еще один ложный след».

– На этот раз…

Чэнгун рассмеялся вслух. Он был возбужден. Успех налета, насилие, кровь и смерть вызвали у него ощущение тепла внизу живота и заполнили сознанием собственного могущества. Он чувствовал себя всесильным и сексуально могучим; неожиданно он ощутил сильнейшую эрекцию.

И решил, что в следующий раз будет убивать сам.

Вполне естественно было поверить, что будет и следующий раз, и другие разы – много. Чужая смерть давала Чэнгуну ощущение собственного бессмертия.

– Джонни. О Боже, Джонни!

Дэниэл присел рядом с другом и прижал руку к его горлу, проверяя, есть ли пульс. Жест был непроизвольным, потому что рана в затылке уничтожала всякие сомнения.

Кожа Джонни была холодной. Дэниэл не мог заставить себя повернуть его, чтобы посмотреть выходное отверстие раны. Он на время оставил тело и покачнулся, позволяя гневу расцвести и сменить бесконечный холод горя. Дэниэл раздувал гнев, как уголек в темную ночь. Гнев согревал холодную пустоту в душе, оставшуюся после ухода Джонни.

Наконец Дэниэл встал. Осветил фонарем пол перед собой и, перешагивая через лужи крови, прошел в оружейную.

Дистанционное управление генератором осуществлялось со щита у входа в оружейную. Дэниэл повернул рубильник и услышал отдаленный гул дизельного двигателя на электростанции у главных ворот.

Дизель разогнался до нормальной скорости и мерно загудел, генератор включился, и загорелся свет. В окно Дэниэл видел, как ожили фонари на подъездной дороге; в их свете листва кассий казалась яркозеленой и блестела от дождя.

Дэниэл схватил связку ключей, еще торчавшую в замочной скважине сейфа, и прошел в оружейную. Наряду с ружьями для выбраковки в стойке было пять автоматов «АК-47». Их использовали в борьбе с браконьерами лесничие, когда нужно было отвечать на такой же автоматный огонь. Патроны в ящике под ружейной стойкой. Дэниэл открыл стальную крышку.

На крюках четыре магазина, полные патронов.

Дэниэл повесил через плечо один пояс, потом снял с полки автомат и привычно зарядил его: старые воинские навыки не забываются.

Вооруженный и разъяренный, он сбежал по ступеням веранды.

Начинаем со склада, решил он. Там они определенно были.

Он обогнул сгоревшее здание, всматриваясь при свете фонарей в землю в поисках следов, освещая фонариком все, что привлекало внимание. Если бы он позволил себе задуматься, то понял бы, что зря тратит время. Единственные следы, уцелевшие под тропическим дождем, под защитой нависающей крыши веранды, – следы тяжело груженных машин, ведущие по грязи от входа на склад.

Но даже эти следы почти стерлись и едва заметны.

Дэниэл не обращал на них внимания: это следы машин, а банды машинами не пользуются. Он расширил круг поисков, пытаясь найти уходящий след, сосредоточившись на северной стороне периметра лагеря, потому что банда несомненно направилась обратно к реке Замбези.

Все бесполезно. В глубине души он с самого начала это знал.

Через двадцать минут он сдался. Следа, чтобы по нему пойти, не было.

Дэниэл стоял под темными деревьями, снедаемый досадой и горем. «Если бы я только мог пристрелить этих ублюдков», – сетовал он.

В его нынешнем настроении для него не имело значения, что он один против двадцати или более профессиональных убийц. Джок оператор, а не солдат. В схватке от него помощи не будет. Воспоминания об изуродованных и оскверненных телах в бунгало и о простреленной голове Джонни подавляли все здравые мысли. Дэниэл обнаружил, что его трясет от гнева, и это заставило его постараться опомниться.

«Пока я трачу время, они уходят, – сказал он себе. – Единственный способ – отрезать их на реке. Нужна помощь».

Он подумал о лагере национального парка у прудов Маны. Тамошний хранитель хороший человек. Дэниэл прекрасно знал его еще с прежних времен. У него есть группа по борьбе с контрабандистами и быстрый катер. Группа может спуститься вниз по течению и патрулировать реку, чтобы перехватить банду, когда та попытается уйти в Замбию. Возвращаясь к офису хранителя, Дэниэл уже начинал рассуждать логически. От прудов Мана можно позвонить в Хараре и попросить полицию выслать самолет-разведчик.

Он понял, что теперь важнее всего скорость. Через десять часов банда будет за рекой. Однако нельзя оставить Джонни лежать в собственной крови. Придется потратить несколько минут, но выказать последнее уважение и по крайней мере должным образом прикрыть тело.

Дэниэл остановился у входа в кабинет хранителя. Лампы над головой ярко горели, не оставляя ничего в тени. Дэниэл отставил «АК-47» и огляделся, ища, чем бы накрыть тело друга. Зеленые занавески местного производства подойдут в качестве самодельного савана. Он снял одну из них и пошел туда, где лежал Джонни.

Тело Джонни скорчено. Одна рука подогнута и прижата к груди, лицо в луже свернувшейся крови. Дэниэл осторожно перевернул друга. Тело еще не застыло. Посмотрев в лицо Джонни, он поморщился, потому что пуля вышла через правый глаз. Углом занавески он начисто вытер Джонни лицо, потом удобнее уложил тело на спину.

Левую руку Джонни сунул под рубашку и плотно сжал кулак. Дэниэл сразу заинтересовался, увидев в руке скомканную бумажку. Он разжал пальцы Джонни и высвободил комок.

Встал, подошел к столу и расправил листок.

И сразу увидел, что Джонни писал собственной кровью. Дэниэл всмотрелся в страшные каракули.

«НИН» и еще одна черта. Буквы неровные, словно писал ребенок, они размазались и едва различимы. В них нет смысла, и последняя буква может быть какой угодно. Послание по-прежнему непонятно. Впрочем, даже если это бред, очевидно, что для умирающего он имел большое значение.

Неожиданно у Дэниэла что-то шевельнулось в подсознании; что-то как будто пыталось выбраться на поверхность. Он на минуту закрыл глаза, давая этому чему-то шанс. Полезно бывало опустошить сознание в поисках ускользающего воспоминания или мысли, а не пытаться их преследовать. Оно здесь, очень близко, на самом пороге сознания, как акула-людоед под поверхностью бушующего моря.

«НИН».

Он снова открыл глаза и обнаружил, что смотрит в пол. На полу отпечатки его окровавленных подошв и подошв убийцы. Но теперь он не думал о них – только о загадочном единственном слове, оставленном ему Джонни.

И тут его взгляд сосредоточился на одном из следов, нервы напряглись и зазвенели, как натянутая струна скрипки, к которой прикоснулся смычок. След подошвы с рисунком, напоминающим рыбью чешую.

«НИН», – прозвучало в сознании, и отчетливый отпечаток придал слову смысл, убедительно изменив его.

НИНЬ. Джонни пытался написать «Нинь»! Дэниэл обнаружил, что его охватил озноб; он дрожал от сделанного открытия. Посол Нинь, Нинь Чэнгун. Но как это возможно? И, однако, окровавленный отпечаток подтверждал невозможное. После того как Джонни застрелили, Нинь был здесь. Он солгал, сказав, что, когда уезжал…

Дэниэл оборвал мысль: еще одно воспоминание ударило его, словно стрела из самострела.

Кровь на отвороте синих хлопчатобумажных брюк, след спортивных туфель Чэнгуна и кровь, кровь Джонни. Наконец гнев нашел, на чем сосредоточиться, но теперь это был холодный, созидательный гнев. Дэниэл снова вложил кровавую записку в руку Джонни и сжал пальцы, чтобы полиция смогла найти листок. Потом накрыл тело Джонни зеленой занавеской, прикрыв изуродованное лицо. Несколько секунд постоял над ним.

– Я доберусь до этого ублюдка и отомщу за тебя, старый друг. За тебя, за Мевис и за детей. Обещаю, Джонни. Клянусь памятью нашей дружбы.

Он схватил автомат, выбежал из офиса, спустился по ступеням веранды к «лендкрузеру», где ждал Джок.

За те несколько секунд, которые потребовались, чтобы добежать до машины, последние детали встали на место. Он вспомнил, как встревожился Чэнгун, когда подумал, что Дэниэл может остаться в лагере, вспомнил явное облегчение Чэнгуна, когда уезжал.

Он оглянулся на развалины склада и на заметные в грязи следы шин. Просто и изобретательно. Погоня пустится за бандой браконьеров, а кость тем временем вывезут за границы парка в грузовиках.

Дэниэл вспомнил неестественную угрюмость Гомо и второго лесничего, когда встретил их на дороге. Теперь она объяснилась. Они везли украденную слоновую кость. Неудивительно, что они странно вели себя.

Забираясь в кабину «лендкрузера» и приказав Джоку тоже садиться, Дэниэл взглянул на часы. Скоро десять, прошло почти четыре часа с тех пор, как они разминулись с грузовиками и «мерседесом» Чэнгуна на откосе. Можно ли их догнать, прежде чем они достигнут главного шоссе и исчезнут?

Он понимал теперь, что преступление тщательно спланировано и у преступников предусмотрены маршруты отхода и способы избавления от слоновой кости.

Он тронул «лендкрузер» с места и включил передачу. «Это вам так не сойдет, грязные ублюдки!»

Во многих местах недавний дождь размыл дорогу на откосе, проделав углубления по колено и обнажив камни размером с пушечные ядра.

Дэниэл так яростно вел машину по колдобинам, что Джок ухватился за ручку двери.

– Полегче, Дэнни. Черт возьми, ты нас угробишь! Что за спешка?

В нескольких словах Дэниэл объяснил ситуацию.

– Посла тебе не достать, – отрывисто проговорил Джок, словно прыгающая машина выбивала из него слова. – Парень, если ты ошибаешься, тебя распнут.

– Не ошибаюсь, – заверил Дэниэл. – Записка запиской, но я это нутром чую.

Потоки сбегали по склонам откоса, но, добравшись до дна долины, вода замедляла бег и начинала накапливаться. Всего несколько часов назад Дэниэл пересек сухое русло реки у подножия откоса туда и обратно. Теперь он остановил машину у переезда и в свете фар смотрел на поток.

– Тебе ни за что здесь не переправиться, – с тревогой сказал Джок.

Дэниэл, не выключая мотора, спрыгнул на землю. Грязи было по щиколотку. Он подбежал к краю безумного потока. Вода цвета кофе со сливками проносилась мимо, таща небольшие стволы деревьев и вырванные с корнем кусты. Поток достигал почти пятидесяти ярдов ширины.

Одно из растущих на краю деревьев, согнутое, нижними ветвями едва не касалось кипящей воды. Дэниэл ухватился за крупную ветку и опустился в воду. Он пошел поперек течения, и потребовалась вся сила рук, чтобы его не унесло.

Вода тянула со страшной силой, ноги то и дело отрывались от дна. Однако Дэниэл сумел добраться до самого глубокого места.

Здесь ему было по нижнее ребро. Ветвь, за которую он держался, трещала и изгибалась, как удилище, когда он возвращался на берег. Дэниэл выбрался из воды, которая потоками стекала с него.

– Пройдем, – сказал он Джоку, снова забираясь в кабину.

– Ты спятил! – взорвался Джок. – Я пас.

– Отлично! У тебя две секунды на то, чтобы выйти, – мрачно ответил Дэниэл и сбросил скорость, подключив привод на все колеса.

– Ты не можешь оставить меня здесь! – взвыл Джок. – Здесь львы. Что со мной будет?

– Это твоя проблема, напарник. Выходишь или остаешься?

– Ладно, валяй! Топи нас!

Джок капитулировал и ухватился за приборную доску.

Дэниэл свел «лендкрузер» по крутому откосу и въехал в мутную воду. Он продолжал ровное движение, и несколько мгновений спустя вода поднялась выше колес, но нос машины продолжал наклоняться: крутой спуск не кончился.

Вода ворвалась под капот, коснулась горячего металла и зашипела, поднялся столб пара.

Фары ушли под воду и превратились в два тусклых пятна под бурной поверхностью. Вода поднялась до ветрового стекла, и перед капотом возникла волна. Бензиновый двигатель захлебнулся бы и остановился, но мощный дизель продолжал упрямо толкать машину через поток. В кабину через дверцы начала сочиться вода.

– Ты сошел с ума! – кричал Джок, задирая ноги на приборную доску. – Я хочу домой, к маме!

Корпус «лендкрузера» начал раскачиваться; воздух, оставшийся в кабине, приподнимал машину; она ворочалась, теряя сцепление с дном.

– Боже мой! – закричал Джок, когда из темноты показалось огромное дерево и ринулось на них.

Дерево ударило машину в бок, разбив стекло, и развернуло ее. Их понесло вниз по течению, медленно вращая под тяжестью плывущего дерева. Когда они совершили полный оборот, смертоносная тяжесть дерева ушла.

Освободившись от нее, они поплыли свободно, но быстро погружались – воздух выходил из кабины. Вода продолжала проступать, и вскоре они уже сидели в ней по пояс.

– Я выйду! – крикнул Джок и всей тяжестью навалился на дверцу. – Не поддается!

Давление воды не позволяло открыть дверцу.

И тут Дэниэл неожиданно почувствовал, что колеса снова коснулись дна. Течение отнесло их в заводь и толкало к дальнему берегу. Двигатель продолжал работать. Модифицированный шланг, подающий воздух, и фильтр размещались на уровне крыши кабины. Дэниэл установил их таким образом именно на такой случай. На мелком месте колеса прочно встали на каменное дно и машина поехала к дальнему берегу.

– Давай, дорогая, – шептал Дэниэл. – Выноси.

И крепкая машина отзывалась. Она дрожала и подпрыгивала, силясь выбраться из воды. Из воды вдруг показались фары и озарили противоположный берег. Поток вынес их на отмель, и нос машины задрался круто вверх: начался подъем по крутому подъему.

Перед ними был низкий речной берег. Двигатель ревел, «лендкрузер» скользил, поворачивался и пятился, яростно цепляясь за мелкие кусты, уцелевшие в наводнении и оставляя глубокие борозды в мягкой земле; наконец ведущие колеса получили прочную опору и швырнули машину вперед из воды. Из ее корпуса, как из вынырнувшей подводной лодки, потоками выливалась вода, а мощный двигатель торжествующе ревел; они углублялись в лес мопани.

– Я жив, – прошептал Джок. – Аллилуйя!

Дэниэл повел машину параллельно берегу, виляя, чтобы проезжать между стволами, пока они снова не оказались на обочине дороги.

Дэниэл увеличил скорость. Они двинулись к повороту у прудов Маны.

– Много еще таких переправ? – со страхом спросил Джок.

Впервые после смерти Джонни Дэниэл улыбнулся, но его улыбка была мрачной.

– Всего четыре или пять, – ответил он. – Просто воскресная прогулка. Тут и думать не о чем.

Он посмотрел на часы. Чэнгун и грузовики опережают их часа на четыре. Должно быть, они переправились через брод еще до того, как потоки воды с откоса затопили его. Дождь размыл землю под деревьями мопани, как теплый шоколад.

Эта черная почва славится тем, что в дождь способна превратиться в болото и остановить любую машину. «Лендкрузер» разворачивался, натужно гудел и оставлял за вращающимися колесами глубокие рытвины.

– Следующая река, – предупредил Дэниэл, когда наклон дороги изменился и по обеим сторонам показались прибрежные кусты. – Надевай свой спасательный жилет.

– Я не вынесу еще одну такую переправу. – Джок повернул к нему бледное в свете приборных огоньков лицо. – Я пообещал десять раз прочесть молитву Богородице и пятьдесят раз «Отче наш».

– Цена верная, переправа будет легкой, – заверил его Дэниэл, когда фары озарили брод.

В Африке уровень воды падает так же неожиданно, как поднимается.

Дождь прекратился почти два часа назад, и дно долины уже почти высохло. На противоположном берегу отметки высшего подъема воды виднелись почти в шести футах над нынешней ее поверхностью, показывая, как быстро она убывала. На этот раз «лендкрузер» преодолел реку без всяких затруднений. Вода даже не покрыла фары, прежде чем машина торжествующе выбралась на противоположный берег.

– Такова сила молитвы, – сказал Дэниэл. – Продолжай в том же духе, Джок. Мы еще сделаем из тебя верующего.

Следующая река оказалась еще мельче, вода доходила всего лишь до верха колес, и Дэниэл даже не потрудился поменять сцепление. Сорок минут спустя он остановил машину у бунгало хранителя лагеря у прудов Маны.

Пока Джок жал на клаксон, подавая громкий сигнал, Дэниэл кулаками стучал в дверь хранителя.

Хранитель вышел на веранду в одних подштанниках.

– Кто там? – спросил он на языке шана. – Какого дьявола вам нужно?

Это был высокий, мускулистый сорокалетний мужчина по имени Исаак Мтветве.

– Исаак, это я, – отозвался Дэниэл. – У нас большие неприятности, парень. Пошевеливайся. Придется поработать.

– Дэниэл? – Исаак заслонял глаза от яркого света фар «лендкрузера». – Это ты, Дэниэл? – Он осветил факелом лицо Дэниэла. – В чем дело? Что случилось?

Дэниэл ответил на беглом шана:

– Большая банда вооруженных браконьеров напала на лагерь Чивеве. Убили Джонни Нзу, его семью и весь штат лагеря.

– Милостивый боже! – Исаак окончательно проснулся.

– Я думаю, они с того берега Замбези, – продолжал Дэниэл. – Думаю, они попробуют перейти Замбези в двадцати милях отсюда ниже по течению. Тебе нужно поднять твою группу и перехватить их.

Дэниэл быстро передал другую собранную им информацию: примерную величину банды, вооружение, время, когда они покинули Чивеве, и их предполагаемый маршрут. Потом спросил:

– Здесь не проезжали грузовики из Чивеве в Хараре?

– Примерно в восемь часов, – подтвердил Исаак. – Едва успели доехать до наводнения. С ними был гражданский, китаец в синем «мерседесе». Один из грузовиков тащил его на буксире. «Мерседес» в такую грязь не лучшая машина. – Исаак одевался. – А ты что собираешься делать, Дэнни? Я знаю, Джонни Нзу был твоим другом. Если пойдешь с нами, сможешь подстрелить этих свиней.

Хотя в буше они воевали на разных сторонах, Исаак хорошо знал репутацию Дэниэла.

Но Дэниэл покачал головой.

– Поеду за грузовиками и «мерседесом».

– Не понимаю.

Исаак бросил шнуровать ботинки и поднял голову. Его голос звучал удивленно.

– Сейчас не могу объяснить, но это тоже часть убийства Джонни. Поверь. – Пока у него нет доказательств, Дэниэл не может рассказывать об украденной кости и о китайском после. – Поверь, – повторил он, и Исаак кивнул.

– Ладно, Дэнни. Я не дам этим свиньям-убийцам уйти за реку, – пообещал он. – А ты езжай. Делай то, что должен.

Дэниэл оставил Исаака на берегу Замбези. Тот собирал и грузил на борт двадцатифутового катера свой отряд. На корме был установлен большой, в девяносто лошадиных сил мотор «ямаха». Как и его экипаж, катер – ветеран войны в буше.

Дэниэл уехал в ночь, на запад, по следам грузовиков, тянувшихся вдоль берега Замбези. Теперь колеса грузовиков оставляли во влажной почве еще более глубокие колеи. В свете фар они выглядели такими свежими, словно их проложили несколько минут назад.

Очевидно, они оставлены до дождя. Рисунок шин легко различим на поверхности дороги. Один из грузовиков все еще тащит на буксире «мерседес».

Дэниэл различал места, где буксирный трос касался земли. Буксировка должна их сильно тормозить, с удовлетворением подумал Дэниэл. Должно быть, он быстро нагоняет их. Он напряженно всматривался вперед, ожидая, что в темноте появятся красные задние огни «мерседеса»; протянув руку, он коснулся автомата «АК-47», стоящего между сиденьями.

Джок заметил этот жест и негромко предупредил:

– Не глупи, Дэнни. У тебя нет доказательств, парень. Нельзя только по подозрению разнести послу голову. Успокойся.

Похоже, они дальше от колонны, чем надеялся Дэниэл. Уже после полуночи они вышли на Большую Северную дорогу – шоссе с асфальтовым покрытием, которое севернее проходит по мосту Чирунду через Замбези, а южнее серпантином поднимается на откос по пути к Хараре, столице Зимбабве.

На перекрестке дорог Дэниэл остановил машину. С фонарем в руке он вышел из кабины.

Скорее всего, колонна повернула к югу, к Хараре.

Невозможно провести два больших правительственных грузовика с дичиной и слоновой костью через таможенные посты, сначала зимбабвийский, потом замбийский, на границе этих стран, даже если раздавать огромные взятки.

И почти сразу Дэниэл нашел подтверждения этого вывода. В липкой черной грязи он увидел следы грузовиков и «мерседеса».

Они отчетливо отпечатались на гудроне шоссе. Постепенно, по мере того как высыхала и отваливалась глина, следы становились все менее заметными, но и милей дальше куски высохшей глины между колеями усеивали поверхность шоссе, как плитки шоколада.

– На юг, – сказал Дэниэл, снова садясь за руль. Они поехали на юг, с каждой минутой сокращая разрыв. Дэниэл быстро вел машину и непрерывно использовал повышающую передачу «Fairey overdrive». Стрелка спидометра коснулась отметки «90 миль», и тяжелые шины пронзительно взвизгнули на черном гудроне шоссе.

– Они не могли уйти далеко, – сказал Дэниэл. И тут же увидел впереди свет фар.

Он снова коснулся ствола автомата, и Джок нервно посмотрел на него.

– Бога ради, Дэнни. Я не хочу становиться соучастником кровавого убийства. Говорят, тюрьма в Чикубуру – совсем не пятизвездочный отель.

Свет приближался, Дэниэл включил фары «лендкрузера» и тут же разочарованно охнул.

Он ожидал увидеть на дороге белый грузовик-рефрижератор. Но перед ним была незнакомая машина. Гигантский двадцатитонный грузовик «Мак», который тащил за собой большой восьмиколесный тягач. Корпуса грузовика и тягача были закрыты зеленым брезентом и прочно перевязаны канатами с крюками. Мощный грузовик стоял на обочине носом на север, в сторону моста Чирунду.

Три человека возились у тягача, обвязывая его дополнительными тросами. Они застыли в свете фар и смотрели на приближающийся «лендкрузер».

Два черных африканца в поблекших комбинезонах и третий – почтенная фигура в костюме-сафари цвета хаки. Смуглая кожа, борода, какой-то белый головной убор. Только подъехав ближе, Дэниэл понял, что это тюрбан, а человек – сикх. Борода его тщательно убрана в тюрбан и прикрыта его складками.

Когда Дэниэл начал тормозить и остановился перед грузовиком, сикх что-то резко сказал африканцам.

Все трое торопливо прошли к кабине грузовика и забрались внутрь.

– Минутку! – крикнул Дэниэл и выскочил из «лендкрузера». – Надо поговорить. – Сикх уже сидел за рулем. – Подождите! – настойчиво крикнул Дэниэл, поравнявшись с кабиной.

Теперь сикх был в пяти футах над ним. Высунувшись из окна, он посмотрел на Дэниэла.

– Да, в чем дело?

– Простите за беспокойство, – сказал ему Дэниэл. – Вы случайно не встречали по дороге два белых грузовика? – Сикх, не отвечая, продолжал смотреть на него, и Дэниэл добавил: – Очень большие грузовики, вы не могли их не заметить. Они движутся колонной. С ними мог быть синий «мерседес»-салон.

Сикх втянул голову в кабину и что-то сказал африканцам на диалекте, которого Дэниэл не знал. Нетерпеливо ожидая, он заметил на дверце кабины логотип компании.

«ИМПОРТ И ЭКСПОРТ ЧЕТТИ СИНГА, КОМПАНИЯ С ОГРАНИЧЕННОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ, АБОНЕНТСКИЙ ЯЩИК 52, ЛИЛОНГВЕ, МАЛАВИ».

Малави – небольшое независимое государство, расположенное между тремя гораздо большими странами, Замбией, Танзанией и Мозамбиком. Это страна гор, рек и озер, где население процветает под властью восьмидесятилетнего диктатора Хастингса Банды точно так же, как население остальных нищих африканских стран с режимами тирании.

– Мистер Синг, я очень тороплюсь, – сказал Дэниэл. – Пожалуйста, ответьте, видели ли вы эти грузовики.

Сикх в тревоге снова высунул голову в окно.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросил он, и Дэниэл показал на надпись на дверце.

– Ха! Вы очень наблюдательны и образованны. – Сикху явно полегчало. – Да, мои люди напомнили мне, что час назад мы проехали мимо этих грузовиков. Они направлялись на юг. «Мерседес» с ними мы не видели. Я абсолютно уверен. Никакого «мерседеса». Решительно. – Он завел мотор грузовика. – Счастлив был вам помочь. Я тоже очень тороплюсь. Надо возвращаться домой в Лилонгве. Прощайте, мой друг, пусть ваше путешествие будет безопасным и окончится благополучно.

Он жизнерадостно помахал рукой и повел грузовик вперед.

Что-то в его небрежной манере показалось Дэниэлу фальшивым. Когда тяжело груженный грузовик проезжал мимо, Дэниэл ухватился за стальную перекладину, подтянулся и встал на подножку под задним бортом тягача. Фары «лендкрузера» давали достаточно света, чтобы заглянуть между перекладинами корпуса под край брезента.

Тягач как будто загружен джутовыми мешками. Дэниэлу видна была надпись на одном мешке «Сушеная рыба. Произведено в…». Страна-производитель оставалась неизвестной. Нос Дэниэла подтверждал, что в мешке рыба. Запах полусгнившей рыбы был сильным и определенным.

Грузовик быстро набирал скорость, Дэниэл спрыгнул и, когда коснулся земли, по инерции побежал вперед. Он пробежал еще с десяток шагов, остановился и посмотрел вслед удаляющимся габаритным огням.

Чутье предупреждало: дело нечисто, от него разит гнилью, как от мешков с рыбой в кузове уходящего тягача, но что он может сделать? Он старался рассуждать здраво. Его главной заботой по-прежнему остаются колонна грузовиков и «мерседес» Ниня, которые направляются на юг, а сикх и его грузовик «Мак» громыхали в противоположном направлении.

Он не может последовать за обоими, даже если бы удалось доказать связь между ними, чего он тоже не может. «Четти Синг», – повторил он, запоминая имя и адрес почтового ящика. И побежал туда, где в «лендкрузере» ждал Джок.

– Кто это был? Что он сказал? – спросил Джок.

– Грузовики видели час назад, они ехали на юг. Мы едем за ними.

Он съехал с обочины и на предельной скорости повел машину на юг.

Дорога начала подниматься на холмы, переходящие в высокое центральное плато, и «лендкрузер» постепенно терял скорость; тем не менее они делали больше семидесяти миль в час.

Со встречи с Четти Сингом Джок молчал, но лицо его в свете огней приборной доски было напряженным и нервным. Он искоса поглядывал на Дэниэла, словно собирался возразить, но потом передумал.

Поднимаясь на холмы, дорога делала множество некрутых поворотов. За очередным таким поворотом дорогу им внезапно перегородил белый грузовик. Он шел вдвое медленнее «лендкрузера», и его дизель плевался черным дымом; грузовик на малой скорости тяжело поднимался на откос. Водитель держался середины дороги, не оставляя Дэниэлу места для обгона.

Дэниэл посигналил и замигал фарами, но грузовик не уступал.

– Подвинься, сволочь! – крикнул Дэниэл и снова нажал на сигнал.

– Спокойней, Дэниэл, – взмолился Джок. – Мы перевернемся. Успокойся.

Дэниэл увел «лендкрузер» на самый край дороги и снова погудел. Теперь он видел боковое зеркало грузовика и в нем лицо водителя.

Это был Гомо. Он видел Дэниэла в зеркале, но не пытался пропустить его. На лице Гомо была смесь страха и ярости, вины и негодования. Он сознательно преграждал дорогу, подавая грузовик то в одну сторону, то в другую, когда Дэниэл пытался обойти его.

– Он знает, что это мы, – сердито сказал Дэниэл Джоку. – Знает, что мы были в Чивеве и видели там эту бойню. Знает, что мы его подозреваем, и старается задержать нас.

– Послушай, Дэнни. Ты все это выдумал. Его поведению может быть десяток объяснений. Не хочу принимать участие в этом сумасшествии.

– Слишком поздно, друг мой, – сказал ему Дэниэл. – Хочешь или нет, ты уже участвуешь в этом деле.

Дэниэл резко развернул «лендкрузер» обратно. На этот раз Гомо среагировал слишком медленно и не успел перекрыть дорогу. Дэниэл нажал на акселератор. «Лендкрузер» рванулся вперед и обошел борт грузовика сзади. Продолжая вдавливать акселератор в пол, Дэниэл поравнялся с кабиной грузовика и протиснулся в щель между стальным боком и краем дороги.

Только два колеса «лендкрузера» опирались на гудрон шоссе, два других вышли за край, разбрасывая гравий; машина едва не свалилась в глубокое ущелье реки Замбези.

– Дэнни, сумасшедший ублюдок! – в отчаянии закричал Джок. – Ты убьешь нас обоих! Хватит с меня этого дерьма, парень!

«Лендкрузер» ударился о бетонный столб с дорожным знаком, отражающим свет и предупреждающим об опасном повороте. Машина смахнула знак и опасно накренилась, но Дэниэл упрямо держался за руль, продолжая вести машину вдоль громыхающего грузовика.

Гомо с высоты свой кабины смотрел на «лендкрузер». Дэниэл высунулся в окно, поднял руку, оторвав ее от руля, и сделал повелительный знак, приказывая отвернуть в сторону и остановиться.

Гомо кивнул и послушался, повернув машину налево и открывая «лендкрузеру» проход.

– Вот так-то лучше, – сказал Дэниэл и протиснулся в щель, которую открыл для него Гомо. Он ослабил бдительность и попал в западню. Две машины продолжали двигаться бок о бок, и Гомо вдруг резко повернул руль в другую сторону. Прежде чем Дэниэл успел отреагировать, грузовик ударил «лендкрузер» в борт, и удар стали о сталь высек столб искр. Тяжелый грузовик отбросил меньшую машину с дороги.

Дэниэл пытался удержать руль, сопротивляясь удару, но распорки руля мелькали у него между пальцами, и на мгновение ему показалось, что он вывихнул большой палец левой руки. Боль охватила руку до самого локтя и лишила подвижности. Он отчаянно нажал на тормоза и позволил грузовику проехать вперед; под скрежет металла машины разъединились. «Лендкрузер» остановился, его переднее колесо повисло над пропастью.

Дэниэл прижал раненую руку, глаза его слезились от боли.

Постепенно он почувствовал, что к нему возвращаются силы, а с ними и гнев. К этому времени грузовик был в пятистах ярдах впереди и быстро уходил.

У «лендкрузера» привод на все колеса, и Дэниэл начал осторожно сдавать задним ходом. Опора была только у трех колес, но машина отошла от пропасти. На ее борту там, куда пришелся удар грузовика, блестели полосы.

– Ладно, – сердито сказал Дэниэл Джоку. – Тебе нужны еще доказательства? Это была намеренная попытка уничтожить нас. Сволочь Гомо виновен, чтоб я сдох.

Грузовик исчез из виду за следующим поворотом дороги, и Дэниэл бросил «лендкрузер» в погоню.

– Гомо не пропустит нас вперед, – сказал Дэниэл Джоку. – Придется забраться на грузовик и выволочь его оттуда.

– Не желаю больше участвовать в этом, – огрызнулся Джок. – Черт возьми, пусть этим занимается полиция!

Не обращая внимания на его возражения, Дэниэл гнал «лендкрузер» на предельной скорости. За поворотом они снова увидели грузовик, всего в нескольких сотнях ярдов впереди. Расстояние между ними быстро сокращалось.

Дэниэл разглядывал вторую машину. Царапины на борту не так заметны, как у «лендкрузера», и теперь, когда подъем стал не таким крутым – дорога приближалась к верху откоса, – Гомо прибавил ходу. Двустворчатые задние двери грузового отсека заперты на тяжелый вертикальный брус. Вокруг двери черная резиновая лента, обеспечивающая герметичность. С одной стороны стальная лестница ведет на плоскую крышу, где под фибергласовыми крышками вращаются вентиляторы холодильного оборудования.

– Поднимусь по этой лестнице, – сказал Дэниэл Джоку. – Как только я вылезу, пересаживайся на мое место и бери руль.

– Нет, не я, парень. Я тебе сказал, с меня достаточно. На меня не рассчитывай.

– Отлично. – Дэниэл даже не посмотрел на него. – Не бери руль. Пусть машина разобьется со мной и с тобой. Одним дураком в этом отвратительном мире станет меньше.

Дэниэл просчитывал скорость и расстояние двух сходящихся машин. Он открыл боковую дверцу. Защелка на двери была снята, чтобы не мешать фотографу делать снимки, и потому дверца сразу открылась и прижалась к капоту.

Ведя одной рукой, Дэниэл высунулся в дверцу.

– Давай-ка за руль! – крикнул Дэниэл Джоку.

Подтянулся на крышу, забыв о боли в большом пальце. В этот момент Гомо снова повернул грузовик, чтобы перекрыть дорогу «лендкрузеру».

Когда машины сблизились, Дэниэл перепрыгнул через узкую щель. Ухватился за перекладину боковой лестницы, подтянулся и успел подтянуть нижнюю часть тела, прежде чем машины столкнулись.

В отраженном свете фар он успел заметить бледное, потное лицо Джока, сидевшего за рулем. Потом «лендкрузер» отстал и оказался за грузовиком. Джок вел его с трудом, замедляя ход на подъеме, и наконец остановил машину у края дороги.

Дэниэл, хватаясь за ступеньки руками, проворно, как обезьяна, взбирался по лестнице и вскоре оказался на крыше грузовика. Кожух вентилятора находился посредине крыши, а по всей ее длине проходил опорный поручень. Дэниэл по-пластунски продвигался вперед, прижимаясь животом и упрямо цепляясь за поручень, когда на поворотах центробежная сила грозила сбросить его с крыши.

Ему потребовалось целых пять минут, чтобы добраться до сочлененной с корпусом кабины водителя. Он был совершенно уверен, что Гомо не заметил его появления. Кузов грузового фургона закрывал его от водителя.

Дэниэл осторожно подполз к пассажирской стороне кабины. Под пассажирской дверью подножка, а прочное боковое зеркало даст надежную опору для рук. Остается только выяснить, закрыл ли Гомо из предосторожности пассажирскую дверцу. У него не было причин это делать, уговаривал себя Дэниэл, глядя вниз в лучах мощных фар грузовика.

Он подождал. Машина повернула влево. Теперь инерция прижмет его к кабине, а не отбросит в сторону.

Он спустился с крыши и ухватился за боковое зеркало. На мгновение ноги его повисли в пустоте, потом ударились о стальную подножку. Держась за зеркало, он висел лицом внутрь и смотрел в кабину.

Гомо повернул к нему удивленное лицо и что-то крикнул. Попытался дотянуться до ручки двери, но его отделяло от нее пассажирское сиденье; в это мгновение грузовик резко повернул, едва не слетев с дороги, и Гомо пришлось снова взяться за руль.

Дэниэл рывком распахнул дверцу и забрался в кабину, растянувшись на сиденье. Гомо ударил его в лицо.

Кулак пришелся Дэниэлу под левый глаз; удар на мгновение ошеломил его, потом Дэниэл ухватился за ручку вакуумного тормоза и что было сил потянул ее.

Огромные колеса грузовика заклинило одновременно, и, выбросив столб синего выхлопного дыма, под скрежет горящей резины грузовик затормозил и качнулся назад. Гомо бросило вперед на ветровое стекло.

Грудью он ударился о руль, лбом – о ветровое стекло с такой силой, что на стекле появились трещины. Следующий резкий поворот машины швырнул его назад, и он почти без чувств опустился на сиденье. Дэниэл потянулся мимо него и перехватил руль. И держал грузовик, не позволяя ему вилять, пока машина не остановилась, повиснув двумя колесами над кюветом.

Дэниэл выключил зажигание и, потянувшись через Гомо, открыл дверцу. Схватил Гомо за плечо и грубо вытолкнул из кабины. Гомо упал с высоты в шесть футов и опустился на колени.

Посреди лба, там, где он ударился о ветровое стекло, взбухла шишка размером со зрелый инжир.

Дэниэл спрыгнул следом и наклонился, схватив Гомо за воротник форменной куртки.

– Ладно. – Он закрутил воротник, превращая его в удавку. – Ты убил Джонни Нзу и его семью.

Лицо Гомо в обманчивом отраженном свете фар разбухло и стало пурпурным.

– Пожалуйста, доктор. Я не понимаю. Зачем вы так?

Он задыхался, потому что Дэниэл продолжал душить его.

– Лжешь, сволочь, ты виноват…

Гомо сунул руку под рубашку. На поясе на кожаном ремне висел нож для свежевания. Дэниэл слышал, как щелкнул разрезанный пристежной ремень, и заметил блеск показавшегося из ножен ножа.

Гомо сделал выпад, но Дэниэл выпустил воротник его рубашки и отскочил. Едва успел: нож задел складку его рубашки и разрезал ее, как бритва. Почувствовал жжение: нож оставил мелкую царапину около ребер.

Гомо вскочил с ножом в руке.

– Я тебя убью, – предупредил он, мотая головой, чтобы прояснить ее, и размахивая ножом в типичной стойке бойца, целясь Дэниэлу в живот. – Убью, белый пожиратель дерьма.

Он сделал ложный выпад и ударил сбоку; Дэниэл едва успел отскочить. Лезвие просвистело в дюйме от его живота.

– Да! – засмеялся Гомо. – Прыгай, белый бабуин. Беги, маленькая белая обезьяна!

Он снова сделал выпад, заставляя Дэниэла отступать, потом бросился вперед в яростной атаке, и Дэниэлу пришлось отскакивать, чтобы не попасть под нож.

Гомо сменил угол ударов, он пригнулся, пытаясь добраться до бедра Дэниэла и искалечить его, но в то же время закрывая нож, так что Дэниэл не мог перехватить его запястье.

Отступая, Дэниэл сделал вид, что споткнулся на неровной поверхности. Он опустился на колени и уперся левой рукой в землю, чтобы сохранить равновесие.

– Да!

Гомо решил, что возможность наконец представилась, и ринулся закончить бой, но Дэниэл подхватил горсть щебенки и бросил в лицо надвигающегося противника.

Старый трюк бойцов на ножах, но Гомо купился. Щебень ударил его по глазам и горлу.

Он невольно вскинул руки, защищая лицо; тогда Дэниэл схватил руку, державшую нож, и вывернул ее.

Теперь они прижимались грудь к груди, а нож держали высоко над головой в вытянутых руках. Дэниэл ударил Гомо головой в лицо и попал в переносицу и лоб. Гомо ахнул, отпрянул, и Дэниэл правым коленом ударил его в пах, точно в гениталии.

На этот раз Гомо закричал, и его правая рука потеряла силу.

Дэниэл дернул ее вниз и ударил сжатую кисть о борт грузовика. Нервы не управляли пальцами, нож выскочил из них, Дэниэл зацепил Гомо ногой за ногу и толкнул. Тот рухнул в дренажную канаву у дороги.

Прежде чем Гомо смог подняться, Дэниэл подобрал его нож и остановился над Гомо. Он прижал острие ножа под подбородком Гомо и проколол мягкую кожу на горле; на стальном лезвии, как яркий рубинкабошон, повисла единственная капля крови.

– Не шевелись, – прохрипел он, – иначе я вспорю тебе живот, ублюдок. У тебя в грузовике слоновая кость, – обвиняюще произнес он. – Давай взглянем на нее, друг мой.

– Нет, – прошептал Гомо. – Нет слоновой кости. Не знаю, чего ты хочешь. Ты сошел с ума.

– Где ключи от фургона? – спросил Дэниэл, и Гомо показал глазами, не шевеля головой.

– В кармане.

– Медленно повернись, – приказал Дэниэл. – Лицом к грузовику.

Гомо повиновался. Дэниэл сзади сдавил ему горло и толкнул вперед, Гомо ударился о стальной борт шишкой на лбу и закричал от боли.

– Дай мне предлог, – прошептал ему на ухо Дэниэл. – Звук твоего свинячьего визга – сладкая музыка.

Он прижал нож к спине Гомо на уровне почек, достаточно крепко, чтобы Гомо почувствовал его сквозь одежду.

– Достань ключи.

Он уколол чуть сильнее, и Гомо просунул руку в карман. Когда он доставал ключи, он звякнули.

По-прежнему держа лесничего за горло, Дэниэл заставил его пятиться к двери фургона.

– Открывай! – приказал он. Гомо вставил ключ, и механизм легко открылся.

– Хорошо, теперь сними с пояса наручники, – распорядился Дэниэл.

Стальные наручники – обязательное снаряжение лесничих, занятых борьбой с браконьерами.

– Защелкни наручники на правом запястье, – сказал Дэниэл. – И дай мне ключ.

Рукой со свисающим наручником Гомо через плечо протянул ему ключ. Дэниэл сунул его в карман и застегнул наручник на второй руке Гомо, продев цепочку через стальную стойку.

Теперь Гомо был надежно прикован к грузовику. Дэниэл выпустил его горло и повернул ручку двустворчатой двери фургона.

Потом распахнул створки. Изнутри рефрижератора потянуло ледяным холодом, остро запахло слоновьим мясом. Внутри было темно, но Дэниэл поднялся в фургон и поискал выключатель. Лампы под потолком ожили и залили помещение холодным голубым светом. С крюков балки, проходящей вдоль всего фургона, свисали куски туш с полосками белого жира. Тонны мяса, набитого в кузов так тесно, что Дэниэл видел только первый ряд туш. Он опустился на колени и заглянул в узкое пространство под ними. Стальной пол в пятнах крови, но и только.

Дэниэл внезапно почувствовал отчаяние. Он ожидал увидеть под тушами груды слоновьих бивней. Поднявшись, он стал протискиваться глубже. От холода у него перехватило дыхание, а случайные прикосновения к замороженному мясу вызывали отвращение, но он упрямо пробирался в глубину холодильника, полный решимости выяснить, куда спрятали кость.

Десять минут спустя он сдался. В большом помещении не было места, куда можно было бы спрятать массивный груз. Дэниэл спрыгнул на землю. Одежда его испачкалась от соприкосновений с сырым мясом. На четвереньках он заполз под шасси в поисках тайного хранилища.

Когда он выбрался, Гомо радостно сказал:

– Нет кости. Я тебе говорил, нет кости. Ты напал на правительственного служащего. Ты побил меня. У тебя будет много неприятностей, белый.

– Мы еще не закончили, – обнадежил Дэниэл. – И не закончим, пока ты не споешь мне маленькую песню – песню о том, куда вы с китайцем дели кость.

– Нет кости, – повторил Гомо, но Дэниэл схватил его за плечо и развернул лицом к борту грузовика. Одним ловким движением он отцепил наручники от стойки, завел руки Гомо за спину и защелкнул там замок.

– Ладно, братец, – мрачно сказал он. – Пойдем туда, где немного светлее.

Он поднял скованные руки Гомо выше лопаток и так отвел его к капоту грузовика. Приковал к переднему бамперу между фарами. Обе руки Гомо были скованы за спиной. Он был беспомощен.

– Джонни Нзу был моим другом, – тихо сказал ему Дэниэл. – Ты изнасиловал его жену и маленьких дочерей. Ты разбил голову его сыну, ударив его о стену. Ты застрелил Джонни…

– Это не я! Я ничего не знаю! – закричал Гомо. – Я никого не убивал. Нет кости, нет убийств.

Дэниэл негромко продолжал, словно Гомо его не перебивал:

– Поверь, то, что я сейчас буду делать, я буду делать с удовольствием. Всякий раз как ты закричишь, я буду думать о Джонни Нзу и радоваться.

– Я ничего не знаю. Ты рехнулся.

Дэниэл сунул нож за пояс брюк Гомо и разрезал его. Форменные оливково-зеленые брюки повисли на бедрах. Дэниэл выдернул пояс и сунул нож под верхнюю часть брюк.

– Сколько у тебя жен, Гомо? – спросил он. – Четыре? Пять? Сколько? – Он разрезал брюки Гомо, и те съехали на лодыжки. – Я думаю, твои жены хотели бы, чтобы ты рассказал мне о слоновой кости. Чтобы рассказал о Джонни Нзу и о том, как он умер.

Дэниэл потянул вниз эластичную резинку трусов Гомо.

– Посмотрим, что у тебя там. – Он холодно улыбнулся. – Пожалуй, твои жены будут очень недовольны, Гомо. – Он взялся за полы рубашки и рванул их в стороны с такой силой, что пуговицы отлетели и брызнули в темноту, куда не доставали лучи фар. Полы рубашки Дэниэл забросил Гомо на плечи, обнажив его от горла до колен. Грудь и живот Гомо густо поросли черными волосами.

Внизу живота, в гнезде пушистых волос висели массивные гениталии.

– Спой мне песенку про кость и мистера Ниня, – потребовал Дэниэл, острием ножа подцепил член Гомо и вытащил его из волос.

Гомо ахнул и попытался отстраниться от холодного металла, но спиной уперся в решетку радиатора и замер.

– Говори, Гомо, пусть только для того, чтобы попрощаться со своим матондо.

– Ты сумасшедший, – ахнул Гомо. – Я не знаю, чего ты хочешь.

– Хочу отрезать этот твой корень, – ответил Дэниэл. Толстый ствол плоти лежал на сверкающем лезвии. В складках, с головкой, закрытой колпачком, он походил на хобот новорожденного слоненка. – Я хочу отрезать это, Гомо, и чтобы ты на прощание поцеловал его.

– Я не убивал Джонни Нзу. – Голос Гомо дрожал. – Это не я.

– А жена и дочери, Гомо? Ты играл с ними этим своим толстым, уродливым стержнем?

– Нет, нет! Сумасшедший, я этого не делал!

– Давай, Гомо. Мне достаточно только повернуть нож, вот так.

Дэниэл медленно повернул запястье, поставив лезвие острием вверх. Член свесился с него, тонкая кожа разошлась. Всего-навсего царапина, но Гомо закричал.

– Стой! – взмолился он. – Я скажу. Да, я все скажу. Я знаю. Стой, пожалуйста, остановись!

– Это хорошо, – подбодрил его Дэниэл. – Расскажи о Четти Синге…

Он уверенно произнес это имя. Конечно, блеф, но Гомо повелся.

– Да, я расскажу тебе о нем, если ты меня не порежешь. Не режь меня!

– Армстронг!

Голос заставил Дэниэла вздрогнуть. Он не слышал, как подъехал «лендкрузер». Должно быть, это произошло, когда он обыскивал фургон грузовика, но теперь Джок стоял у границы пространства, освещенного фарами.

– Оставь его, Армстронг. – Голос Джока звучал резко и решительно. – Отойди от этого человека, – приказал он.

– Не вмешивайся! – рявкнул Дэниэл, но Джок подошел ближе, и Дэниэл с удивлением увидел, что он вооружен автоматом. И держит оружие уверенно и привычно.

– Оставь его, – приказал Джок. – Перебор.

– Этот человек преступник и убийца, – возразил Дэниэл, но под угрозой автомата вынужден был сделать шаг назад. Джок целился ему в живот.

– У тебя нет доказательств. Слоновой кости нет, – сказал он. – У тебя ничего нет.

– Этот человек признается, – сердито сказал Дэниэл. – Если ты не будешь встревать…

– Ты пытаешь его, – так же сердито ответил Джок. – Конечно, он признается, раз ты держишь нож у его яиц. У него есть права, и ты не можешь их нарушать. Сними с него наручники и отпусти.

– Слабак! – огрызнулся Дэниэл. – Эта скотина…

– Это человек, – возразил Джок. – И я обязан остановить тебя, иначе вина будет не только твоя, но и моя. А я не хочу провести следующие десять лет в тюрьме. Отпусти его.

– Сначала он признается, или я отрежу ему яйца.

Дэниэл схватил в руку гениталии Гомо и потянул. Кожа и плоть натянулись, как черная резина, и Дэниэл угрожающе поднес к ним нож.

Гомо закричал, а Джок поднял автомат и выстрелил. Он целился на фут выше головы Дэниэла. Залп взъерошил черные, пропитанные потом волосы Дэниэла и заставил его отшатнуться, зажав уши.

– Я тебя предупредил, Дэниэл. – Джок мрачно улыбнулся. – Дай ключи от наручников.

Дэниэл был ошеломлен выстрелом, и Джок выстрелил снова. Пуля вспахала гравий между ног Дэниэла.

– Я говорю серьезно, Дэнни. Клянусь. Я убью тебя раньше, чем ты окончательно втянешь меня в это дело.

– Ты видел Джонни…

Дэниэл покачал головой, держась за уши: выстрел оглушил его.

– А еще видел, как ты угрожал кастрировать этого человека. Хватит. Давай ключи, или следующую пулю получишь в коленную чашечку. – Дэниэл видел, что он говорит серьезно, и неохотно бросил ему ключи. – Хорошо, теперь отойди.

Продолжая целиться Дэниэлу в живот, он расстегнул наручники на запястьях Гомо и протянул ему ключи.

– Чертов идиот! – раздраженно бранился Дэниэл. – Еще минута, и я бы его дожал. Узнал бы, кто убил Джонни и куда делась слоновая кость.

Гомо расстегнул второй наручник и быстро подтянул брюки и запахнул рубашку. Теперь, когда он был без наручников и одет, к нему вернулась храбрость.

– Он порет чушь! – Говорил он громко и вызывающе. – Я ничего не знаю о Нзу. Он был жив, когда мы выехали из Чивеве…

– Хорошо, хорошо. Расскажешь все это полиции, – остановил Гомо Джок. – Я отвезу тебя на грузовике в Хараре. Принеси из «лендкрузера» мою камеру и сумку. Они на переднем сиденье.

Гомо побежал туда, где стоял «лендкрузер».

– Послушай, Джок, дай мне еще пять минут, – взмолился Дэниэл, но Джок наставил на него автомат.

– Первое, что я сделаю, добравшись в Хараре, – напишу полный отчет для полиции. Сообщу им все версии.

Вернулся Гомо с камерой «Сони» и холщовой походной сумкой Джока.

– Да, расскажи полиции, что видел, как этот спятивший дерьмоед отпиливал мне член! – кричал Гомо. – Расскажи, что кости нет!

– Забирайся в грузовик, – приказал ему Джок. – И заводи мотор.

Когда Гомо послушался, Джок повернулся к Дэниэлу.

– Прости, Дэнни. Ты теперь сам по себе. От меня помощи больше не жди. Если меня попросят, я дам показания против тебя. Мне нужно прикрывать собственную задницу, парень.

– Да, ты безнадежный слюнтяй, – кивнул Дэниэл. – Но если тебя так заботит справедливость, как насчет Джонни и Мевис?

– То, что ты делал, не имеет ничего общего со справедливостью. – Джок повысил голос, перекрикивая рев двигателя. – Ты пытаешься быть и шерифом, и полицейским, и палачом, Дэнни. Это не правосудие, а месть. И я не хочу иметь к этому отношения. Ты знаешь мой адрес. Можешь отправить туда деньги, которые мне должен. Пока, Дэнни. Жаль, что это закончилось так. – Он забрался на пассажирское место в кабине. – Не пытайся остановить нас. – Он помахал автоматом. – Я умею им пользоваться.

Джок захлопнул дверцу, и Гомо вывел машину на шоссе.

Дэниэл остался стоять в темноте, глядя на яркие самоцветы – хвостовые огни грузовика, – пока их не скрыл поворот дороги.

В ушах у него еще звенело от близкого выстрела. Его тошнило, голова кружилась. Слегка пошатываясь, пошел он туда, где Джок оставил «лендкрузер», и упал на водительское сиденье.

Очень долго его поддерживал гнев, злоба на Чэнгуна и его соучастников, на Гомо и больше всего – на Джока и его вмешательство. Но вот гнев медленно рассеялся, и Дэниэл начинал осознавать серьезность собственного положения. Он выдвинул обвинения, которые не может доказать; он повредил чужую собственность; он угрожал жизни правительственного служащего и оскорбил его, пусть и не причинил ему серьезного ущерба. Ему могут предъявить с полдюжины обвинений.

Потом он снова подумал о Джонни и его семье, и личная опасность потеряла всякое значение.

«Я был так близок к раскрытию аферы, – с горечью думал он. – Еще несколько минут с Гомо, и они были бы у меня в руках. Я почти взял их, Джонни».

Нужно было решить, что делать дальше, но голова болела и трудно было размышлять логично. Нет смысла гнаться за Гомо. Он теперь настороженный, и ему каким-то образом удалось избавиться от слоновой кости.

Но в каком еще направлении действовать? Конечно, остается Нинь Чэнгун. Он ключ ко всему заговору. Однако единственная нить, ведущая к нему, теперь, когда кость исчезла, – это загадочная записка Джонни и отпечаток, оставленный на месте убийства.

Есть еще Четти Синг. Гомо признался, что знаком с сикхом. Что он сказал, когда Дэниэл назвал это имя? «Да, я расскажу тебе о нем, если ты меня не порежешь».

И банда браконьеров. Дэниэл гадал, успел ли Исаак перехватить банду на реке Замбези и смог ли взять пленных. Таких угрызений совести, как у Джока, у Исаака не будет. Джонни был и его другом. Он сумеет заставить пленных говорить.

«Позвоню на пруды Маны с полицейского поста в Чирунду», – решил Дэниэл, и «лендкрузер» тронулся. Он повернул на сто восемьдесят градусов и поехал назад, к откосу. Полицейский пост на мосту Чирунду ближе, чем в Карои. Нужно как можно быстрее заявить в полицию и убедиться, что следственная группа будет выслана немедленно. Следует предупредить полицию о записке Джонни и о следах в крови.

У Дэниэла по-прежнему болела голова. Он на несколько минут остановил «лендкрузер», отыскал в аптечке флакон с таблетками панадола и запил их кофе из термоса.

И пока ехал, боль стихла и мысли начали приходить в порядок.

Было почти четыре утра, когда он доехал до моста Чирунду. На полицейском посту дежурил только один капрал. Сложив руки перед собой на столе, опустив на них голову, он спал так крепко, что Дэниэлу пришлось сильно его трясти. Когда капрал поднял голову, он не понимая смотрел на Дэниэла налитыми кровью глазами.

– Хочу сообщить об убийстве. О нескольких убийствах.

Дэниэл с трудом начал запуск официальной машины.

Капрал не знал, что делать, и Дэниэл послал его за начальником поста, который спал в рондавеле за полицейским участком. Наконец появился сержант в полной форме – ремень, портупея, кепи, – но тоже полусонный.

– Позвоните в Хараре, в отдел расследования убийств, – понукивал Дэниэл. – Пусть вышлют группу в Чивеве.

– Сначала напишите заявление, – настаивал сержант.

В участке в далекой провинции не было даже пишущей машинки. Сержант стал корявым почерком записывать его показания. Каждую букву он произносил отдельно, шевеля губами. Дэниэлу хотелось отобрать у него ручку и писать самому.

– Черт возьми, сержант. Там лежат мертвые. И пока мы здесь сидим, убийцы уходят.

Сержант продолжал невозмутимо записывать его показания; Дэниэл исправлял ошибки и раздраженно ерзал.

Однако темп диктовки позволил ему тщательно сформулировать, что он хочет сказать. Он составил расписание событий предыдущего дня: время, когда он выехал из Чивеве и попрощался с Джонни Нзу; время, когда он нашел на дороге следы банды грабителей и решил повернуть в лагерь и предупредить; время, когда он встретил на дороге рефрижераторы и «мерседес» посла.

Он пересказал свой разговор с послом Нинем и задумался, упоминать ли о пятнах крови, которые он заметил на синих брюках. Это прозвучит как обвинение.

«К дьяволу протокол!» – решил он и подробно описал синие спортивные брюки и спортивную обувь с подошвой с рисунком рыбьей чешуи. Теперь им придется это расследовать. Он испытывал мрачное удовлетворение, описывая возвращение в Чивеве и обнаруженную там бойню.

Он обратил особое внимание на записку в руке Джонни и рисунок следа подошвы в крови на полу кабинета, не указывая на связь с тайваньским послом. Пусть выводы делают сами.

Но он столкнулся с большими трудностями, описывая преследование «мерседеса» и грузовиков-холодильников. Нужно было указать причину, не создавая почвы для обвинений в свой адрес или не выразив свои подозрения относительно Ниня Чэнгуна слишком определенно.

– Я поехал за колонной, чтобы спросить, не знают ли там чего-нибудь об исчезнувшей слоновой кости, – продиктовал он. – Хотя догнать посла Ниня и первый грузовик я не смог, я разговаривал с лесничим Гомо, которого встретил на дороге в Карои и который вел второй грузовик. Он сказал, что ничего не знает об этих событиях, и позволил осмотреть его машину. Слоновую кость я не нашел.

Ему очень не хотелось признавать это, но нужно было как-то защититься от обвинений, которые может выдвинуть против него Гомо.

– Потом я решил, что мой долг – связаться с ближайшим полицейским участком и сообщить о гибели хранителя Чивеве, его семьи и сотрудников, а также о сожженных домах и другой уничтоженной собственности.

Много позже рассвета Дэниэл наконец смог подписать свои записанные от руки показания, и только тогда сержант позвонил по телефону в отдел расследования убийств в Хараре.

Последовал ряд длительных переговоров сержанта со все более старшими чинами полиции в Хараре: один отсылал его к другому. Африка, что поделаешь, и Дэниэл стиснул зубы.

«АСП», – сказал он себе. «Африка снова побеждает».

Наконец было решено, что сержант отправится в Чивеве на «лендровере» полицейского участка, а группа детективов вылетит из Хараре и приземлится на посадочной полосе парка.

– Мне вернуться с вами в Чивеве? – спросил Дэниэл, когда сержант завершил переговоры и начал готовиться к выезду.

Вопрос озадачил сержанта. Он не получил указаний, что делать со свидетелем.

– Оставьте адрес и номер телефона, чтобы мы могли с вами связаться, если потребуется, – решил он после долгих раздумий.

Освободившись, Дэниэл испытал облегчение. Со времени прибытия в полицейский участок в Чирунду у него было много часов, чтобы обдумать положение и составить планы действия на все возможные случаи.

Если Исаак Мтветве задержал хотя бы одного браконьера, это кратчайший путь к Ниню Чэнгуну… но нужно поговорить с Исааком до того, как тот передаст пленника полиции.

– Разрешите воспользоваться вашим телефоном, – попросил он полицейского капрала, как только начальник участка и группа вооруженных полицейских в зеленом «лендровере» выехали в Чивеве.

– Это служебный телефон, – покачал головой капрал. – Никаких посторонних звонков.

Дэниэл достал голубую банкноту – десять зимбабвийских долларов – и положил перед ним на стол.

– Всего один местный звонок, – объяснил он, и банкнота чудесным образом исчезла. Капрал улыбнулся и махнул рукой в сторону аппарата. У Дэниэла появился новый друг.

Исаак Мтветве ответил на звонок почти сразу, как только была установлена связь с прудами Маны.

– Исаак! – облегченно воскликнул Дэниэл. – Когда вы вернулись?

– Только что зашел в офис, – ответил Исаак. – Мы вернулись десять минут назад. У меня один раненый. Нужно отправить его в больницу.

– Была драчка?

– Да, была. Ты верно, Дэнни, сказал – большая банда, плохие парни.

– Пленных взяли, Исаак? – нетерпеливо спросил Дэниэл. – Если захватили хотя бы парочку, все отлично.

* * *

Исаак Мтветве стоял у руля двадцатифутового катера; катер в ночи шел вниз по течению.

Его лесничие сидели на палубе ниже планширя, кутаясь в куртки из козьей шкуры: на воде было холодно. Ветер раздувал речной туман.

Мотор катера время от времени чихал. Дважды Исааку приходилось ложиться в дрейф, прежде чем мотор оживал. Двигатель отчаянно нуждался в ремонте, а валюты на запасные части вечно не хватало. Но вот мотор снова заработал, и Исаак опять направил нос катера вниз по течению.

Над темными деревьями на берегу Замбези висел толстый лунный серп. Его света хватало, чтобы Исаак вел катер самым полным ходом. Хотя он прекрасно знал каждый поворот и каждый участок течения вплоть до Тете и границы с Мозамбиком, мели и каменные выступы даже ему не позволяли плыть в полной темноте. Лунный свет превращал полосы речного тумана в радужную жемчужную пыль и придавал открытой воде блеск полированного обсидиана. Мотор шумел приглушенно, шли они быстро, так что появиться должны внезапно. Мимо гиппопотамов, пасущихся у берега, они проплывали прежде, чем чудовищные животные обнаруживали их присутствие.

В панике бегемоты бросались по крутым, скользким берегам в воду и в фонтанах брызг уходили на глубину. Стаи диких уток, сидевших в заводях на спокойной воде, вели себя бдительнее.

Приближение катера вспугивало их и, поднявшись в воздух, они силуэтом рисовались на фоне луны.

Исаак точно знал, куда направляется. В свое время он воевал на стороне борцов за независимость и много раз пересекал эту реку, нападая на фермы белых и силы безопасности незаконного режима Яна Смита. Он знал все уловки браконьеров. Кое-кто из этих браконьеров прежде был его товарищем по оружию, но теперь они его новые враги. Он ненавидел их не меньше, чем когда-то «скаутов Селуса» [6] или родезийскую легкую пехоту.

На участке между Чирунду и прудами Маны ширина Замбези составляет почти полмили. Чтобы пересечь могучий зеленый поток, грабителям нужны лодки. И они добывают их так же, как когда-то партизаны, – отбирают у местных рыбаков.

Странствующие рыбаки Замбези строят по ее берегам свои многочисленные деревни. Это деревни непостоянные: их жизнью управляют разливы Замбези. Когда река затопляет берега и заливает обширные равнины, люди вынуждены переселяться на более высокие места.

К тому же люди следуют за косяками тиляпии, тигровой рыбы и колючей зубатки – это их основной источник питания, поэтому каждые несколько месяцев они бросают примитивные хижины со стойками для копчения и кострами под ними и уходят, оставляя брошенное имущество гнить.

Одной из обязанностей Исаака было следить за этими перемещениями рыбаков, потому что их деятельность чрезвычайно сильно сказывалась на экологии реки. Он почуял в воздухе дым и зловоние гниющей рыбы и сбросил скорость. Катер медленно приближался к северному берегу. Если браконьеры пришли из Замбии, именно здесь они будут возвращаться.

Запах рыбы усилился, и по реке, смешиваясь с туманом, поплыли клочья дыма. На излучине берега показались четыре ветхие хижины с тростниковыми крышами, рядом с ними, вытянутые из воды, лежали четыре длинных каноэ.

Исаак направил катер к берегу и выпрыгнул, оставив одного из лесничих на берегу держать трос. На порог хижины выбралась старуха. На ней была только набедренная повязка из шкуры антилопы, пустые груди свешивались мешками.

– Я вижу тебя, старая матушка, – уважительно поздоровался Исаак. Он всегда старался поддерживать хорошие отношения с речными жителями.

– И я тебя вижу, сын мой, – ответила старуха; она засмеялась, и Исаак ощутил острый запах конопли. Люди племени батонка разминают коноплю, превращая ее в пасту, добавляют свежий коровий помет, скатывают шарики, высушивают на солнце и курят, закладывая в глиняные трубки с тростниковыми мундштуками.

Правительство выдает им на это специальное разрешение, чтобы поддержать традицию. Особенно распространена такая привычка среди старух племени.

– Все ли ваши мужчины в хижинах? – негромко спросил Исаак. – Все ли каноэ на берегу?

Прежде чем ответить, старуха высморкалась. Большим пальцем она зажала одну ноздрю, а из другой в огонь вылетел комок слизи. Остатки слизи с верхней губы она вытерла ладонью.

– Все мои сыновья и их жены спят в хижинах, и их дети с ними, – захихикала она.

– А ты не видела незнакомых людей с ружьями, которые хотели бы, чтобы вы переправили их на другой берег?

Женщина отрицательно покачала головой и почесалась.

– Мы не видели чужаков.

– Я тебя уважаю, старая матушка, – традиционно сказал Исаак и вложил в сморщенную руку пакетик сахару. – Оставайся с миром.

Он побежал к катеру. Как только он вскочил на борт, лесничий бросил трос и тоже сел в катер. Исаак включил двигатель.

Следующая деревня находилась в трех милях ниже по течению. Исаак снова сошел на берег. Он знал старосту этой деревни и нашел его сидящим в одиночестве у дымного костра, на котором сушили рыбу и который отгонял тучи жужжащих москитов.

Двадцать лет назад крокодил откусил старосте ногу, но все равно этот человек оставался одним из самых искусных лодочников на реке.

Исаак поздоровался с ним, дал пачку сигарет и сел рядом с ним в облаке дыма.

– Ты сидишь один, Бабо? А почему не спишь? Тебя что-то тревожит?

Старика могли тревожить многие воспоминания. Он не торопился отвечать прямо.

– Вроде чужаков с ружьями, которые потребовали проезда в ваших каноэ? – спросил Исаак. – Вы дали им то, что они просили, Бабо?

Староста покачал головой.

– Один из детей увидел, как они идут по заливной равнине, прибежал и предупредил деревню. У нас было время спрятать каноэ в тростниках и убежать в буш.

– Сколько было людей? – подбадривал Исаак старика.

Тот дважды согнул пальцы на обеих руках.

– Это жестокие люди, с лицами львов, с ружьями, – прошептал он. – Мы испугались.

– Когда это было, Бабо?

– Вчера ночью, – ответил староста. – Не найдя на этой реке ни людей, ни каноэ, они рассердились. Они кричали друг на друга и размахивали ружьями, но потом ушли. – Он показал подбородком. – Ушли на восток, вниз по реке. А теперь я боюсь, что они вернутся. Поэтому и сижу один, когда вся деревня спит.

– А племя Мбепуры все еще живет в месте Красных Птиц? – спросил Исаак, и староста кивнул.

– Думаю, что эти жестокие люди пошли отсюда к деревне Мбепуры.

– Спасибо, дедушка.

Место Красных Птиц получило свое название из-за стай пчелоедов с карминной грудкой, которые именно там строили гнезда в крутом речном берегу. Деревня Мбепуры на северном берегу, напротив глиняного берега с колонией птиц.

Исаак приближался к Месту Красных Птиц бесшумно, позволив течению Замбези нести катер. Все лесничие были начеку. Они сбросили куртки из козьих шкур и сидели под планширем, держа оружие наготове.

Негромко кашлянул двигатель, Исаак подвел катер ближе к берегу.

Деревня Мбепуры представляла собой еще одно скопление жалких хижин у самого края воды. Хижины казались пустыми, костры для вяленья рыбы догорали. Исаак в свете луны заметил, что на мелком месте по-прежнему стоят причальные столбы для каноэ, однако самих каноэ не видно. Рыбаки не расстаются с лодками, это их самое ценное имущество.

Исаак позволил катеру спуститься по течению намного ниже по реке, прежде чем включил мотор и направился через полмили воды к противоположному, южному берегу Замбези. Если банда пересекла реку здесь, здесь же она и будет возвращаться.

Исаак проверил время, поворачивая светящийся циферблат своих часов, чтобы поймать лунный свет. Он подсчитал время пути до Чивеве, сопоставил с возможным маршрутом контрабандистов и сделал поправку на то, что они, вероятно, несут тяжелый груз награбленной слоновой кости.

Потом посмотрел на луну. Она уже бледнела, что предвещало скорый рассвет.

В течение следующих двух-трех часов можно в любую минуту ожидать возвращения бандитов из набега.

– Если бы найти, где они захватили каноэ, – прошептал он.

Он предполагал, что браконьеры конфисковали всю флотилию каноэ в деревне Мбепуры. Ему припомнилось, что, когда он был в этой деревне в прошлый раз, хрупких суденышек здесь было семь или восемь. Все они выдолблены из массивных стволов деревьев кугелия. Каждое каноэ способно перевезти на противоположный берег шесть-семь пассажиров.

Банда, вероятно, заставила местных рыбаков стать перевозчиками. Управление каноэ требует мастерства и опыта, ведь эти лодки хрупки и неустойчивы, особенно с тяжелым грузом. Исаак предполагал, что перевозчиков бандиты оставили под охраной на южном берегу, а сами ушли в Чивеве.

«Если найду каноэ, захвачу их всех», – решил Исаак.

Он повернул катер к южному берегу чуть ниже по течению от того места, где, по его представлениям, переправлялась банда.

Увидев вход в лагуну, Исаак направил острый нос катера в заросли папируса, которые перегораживали вход. Мотор он выключил; хватаясь за длинные, прочные стебли, лесничие подтягивали катер в гущу зарослей, а Исаак стоял на носу и веслом проверял глубину.

Как только стало достаточно мелко, Исаак и один из старших лесничих вброд отправились к берегу, оставив остальных охранять катер. На суше Исаак шепотом приказал лесничему идти вниз по реке в поисках вытащенных на берег каноэ или следов прохода большого отряда браконьеров.

Когда лесничий исчез, Исаак пошел в другую сторону, вверх по течению.

Он шел один, быстро и неслышно, двигаясь в речном тумане, как призрак.

Рассчитал он верно. Не пройдя и полмили, он почувствовал резкий запах дыма, слишком сильный и свежий, чтобы доноситься из селения на противоположном берегу широкой реки, а на этом берегу поселков не было, Исаак знал. Это уже территория национального парка.

Он бесшумно пошел в сторону источника запаха. Глиняный берег тут высок и крут, и здесь устраивают свои земляные гнезда пчелоеды. Однако сразу под тем местом, где стоял Исаак, линия берега разрывалась. Узкое ущелье, заросшее речным кустарником, создавало естественный причал для лодок.

Едва забрезживший рассвет давал достаточно света, чтобы Исаак разглядел внизу в ущелье лагерь. Каноэ вытащили на берег и спрятали в зарослях, чтобы их не было видно с реки. Семь каноэ, вся флотилия из деревни Мбепуры с противоположного берега.

Поблизости у двух небольших дымных костров лежали лодочники. Они закутались в кароссы из шкур животных, полностью закрыв головы, чтобы защититься от москитов, и походили на трупы в морге. У каждого костра сидел вооруженный автоматом «АК-47» браконьер, охраняя спящих и не давая им улизнуть к каноэ. «Дэнни все точно рассчитал, – сказал себе Исаак. – Они ждут возвращения отряда грабителей».

Он неслышно отполз от берега и пошел в глубь местности. Через двести ярдов он нашел протоптанную звериную тропу, отходившую от реки и направлявшуюся прямо на юг, к лагерю Чивеве.

Исаак шел по тропе, пока след отряда не углубился в мелкое пересохшее русло. Дно русла покрывал сахарно-белый песок, и даже в изменчивом свете зари легко было разглядеть следы людей. Большой отряд оставил в песке глубокие следы, но они выветрились, и их перекрыли отпечатки крупных и мелких животных. Двадцать четыре часа, не меньше, определил Исаак.

Это марш в сторону лагеря. Почти несомненно отряд пойдет обратно, к ждущим каноэ, тем же путем.

Исаак нашел удобный наблюдательный пункт, откуда был виден большой участок тропы, в то время как самого наблюдателя скрывали густые заросли кустов джесса. За спиной был безопасный путь отхода через мелкую донгу, густо заросшую высокой слоновой травой. Исаак устроился, приготовившись ждать. Быстро светало, и через несколько минут он получил возможность видеть всю протяженность извилистой звериной тропы, уходящей в глубину леса мопани.

Внизу две малиновки в донге завели свои громкие утренние трели; над головой пролетели первые стаи уток. Черный клин четко выделялся на фоне мандариново-голубого рассветного неба.

Исаак сидел в засаде. Невозможно было точно определить, сколько времени понадобится браконьерам, чтобы вернуться из Чивеве. Дэнни говорил, примерно часов десять. Если так, они могли появиться в любую минуту. Исаак снова посмотрел на часы.

Оценка Дэнни могла быть неточной. Исаак приготовился к долгому ожиданию. Во время войны ему приходилось целыми днями лежать в засаде, однажды пять дней кряду. И все это время они ели, спали и испражнялись, не вставая с места. Терпение – самое ценное качество охотника и солдата.

Вдали послышался хриплый лай бабуина – тревожный сигнал, которым эти злобные обезьяны предупреждают о появлении хищника.

Крик подхватили другие члены стаи, потом снова постепенно воцарилась тишина: либо опасность исчезла, либо бабуины ушли от нее подальше в глубь леса. Исаака нервничал. Он знал, что причиной лая бабуинов мог стать леопард, но точно так же они реагировали на появление отряда людей.

Пятнадцать минут спустя он услышал крик дикого турако-«уходи» [7] .

– Уходи! – вскрикнула птица. Еще один часовой буша возвещал о появлении опасности.

Исаак не шелохнулся, но быстро заморгал, чтобы четче видеть.

Несколько минут спустя он уловил другую, менее заметную партию в оркестре джунглей. Это было щелканье медоуказчика. Звук подсказал Исааку, куда смотреть, и на верхней ветке дерева мопане далеко впереди он увидел маленькую незаметную птицу.

Птица порхала над звериной тропой, перелетала от дерева к дереву и манила криком. Если пойти на эти призывы, птица приведет медоеда или человека к улью диких пчел. А пока улей грабят, птица будет держаться поблизости в ожидании кусков сот и личинок в них. Пищеварительная система птицы приспособлена к перевариванию воска и извлекает питательные вещества оттуда, откуда другим не извлечь.

Легенда говорит, что, если не оставить птице ее долю добычи, в следующий раз она приведет тебя к логову смертоносной мамбы или льва-людоеда.

Медоуказчик подлетел ближе к тому месту, где ждал Исаак, и неожиданно он увидел на дне долины под порхающей птицей еле заметное движение. Показалась колонна людей, двигавшаяся по звериной тропе. Голова колонны поравнялась со входом в донгу, где наверху лежал Исаак.

Хотя люди были одеты в грязное тряпье и самые разные головные уборы, от бейсболок до выгоревших военных фуражек, каждый нес «АК-47» и слоновий бивень.

Одни несли бивни на спине, и из-за природного изгиба те выступали вперед и назад. Другие положили бивень на плечо, одной рукой уравновешивая тяжесть, в другой держа неизменный автомат. Большинство подложили под бивень подушки из коры или плетеной травы.

Перекошенные лица говорили о том, каких усилий им стоило много миль нести эти бивни. Но для каждого браконьера такой бивень – огромное состояние, и они предпочтут скорее покалечиться, чем бросить тяжесть.

Перед колонной идет невысокий коренастый человек с толстыми кривыми ногами и бычьей шеей. Неяркий свет падает на шрам на его лице.

– Сали! – выдохнул Исаак, узнав его.

Самый известный из замбийских браконьеров. Он дважды переходил Замбези со своим отрядом, и оба раза это стоило жизни хорошим людям.

Сали раскачиваясь шел мимо того места, где лежал Исаак. На голове он нес большой бивень цвета меда.

Он один из всех не выказывал никаких признаков усталости от долгого перехода.

Исаак считал проходящих мимо его позиции браконьеров. Самые слабые и медлительные сильно отстали, не в состоянии поддерживать заданный Сали темп, поэтому колонна растянулась. Исааку пришлось ждать почти семь минут, пока его не миновали все.

– Девятнадцать, – подсчитал Исаак последнюю хромающую пару.

В приступе алчности они выбрали слишком тяжелые бивни и теперь расплачиваются за это.

Исаак дал им пройти и, как только они исчезли в направлении реки, вскочил и скользнул в донгу. Двигался он крайне осторожно, потому что не был уверен, что не отстал еще кто-нибудь из банды.

Катер стоял там, где он его оставил, – в тростниках у входа в залив. Исаак вброд прошел к нему и поднялся на борт, отметив, что человек, которого он посылал вниз по течению, вернулся.

Он тихо рассказал своим людям, что обнаружил, наблюдая за их лицами. Они надежные люди, все надежные. Но даже для них соотношение очень невыгодное, а враги жестоки и с лицами львов, как их описал староста деревни.

– Мы возьмем их в воде, – сказал Исаак. – Не станем ждать, пока они первыми откроют огонь. Они вооружены и уносят из парка слоновую кость. Этого достаточно. Захватим их врасплох, когда они нас меньше всего ожидают.

На этот счет Роберт Мугабе, президент Зимбабве, отдал недвусмысленный приказ. Лесничие имеют право стрелять без предупреждения. Слишком много работников парка погибло в таких столкновениях, чтобы соблюдать теперь обычные формальности вроде обязательного вызова.

Лица слушающих лесничих застыли, они с новой уверенностью поднимали оружие. Исаак приказал им вывести катер из тростников и, как только корабль достиг открытой воды, провернул стартером двигатель. Двигатель кашлянул и не завелся.

Исаак снова и снова проворачивал двигатель, пока аккумулятор не разрядился.

Теперь их быстро несло вниз по течению.

Исаак, гневно чертыхаясь, побежал назад и сорвал кожух с мотора.

Возясь с мотором, он живо представлял себе, как бандиты грузят награбленную слоновую кость в каноэ и собираются снова пересечь реку, возвратиться на свою территорию, в безопасность.

Не закрывая мотор, он снова побежал на нос, к приборам управления.

На этот раз мотор завелся, зачихал и снова умолк. Исаак добавил газу, мотор снова кашлянул и мерно затарахтел.

Когда Исаак развернул катер и направил его обратно, против течения, мотор резко взвыл. Шум работающего мотора далеко разносился по воде и должен был насторожить банду. Когда Исаак вывел катер из очередного поворота, все каноэ растянулись вдоль реки, стремясь к противоположному берегу.

Солнце всходило за спиной Исаака, и широкая полоса воды перед ним была освещена, как театральная сцена. Вода Замбези казалась изумрудно-зеленой, а заросли папируса восходящее солнце окрасило в цвет золота. Каноэ заливал яркий свет. В каждом хрупком суденышке лодочник, три бандита и груз бивней.

Борта каноэ поднимались из воды всего на ширину ладони; лодки сидели так низко, что казалось, будто люди находятся прямо на поверхности воды.

Лодочники лихорадочно гребли. Их длинные копьеобразные весла сверкали на солнце, подгоняя лодки к далекому берегу. Передовое каноэ было уже в ста ярдах от зарослей папируса на замбийской стороне.

Исаак развернул катер, отрезая первую лодку от безопасности зарослей, и мотор «ямаха» поднял с зеленой поверхности кружевную пену.

Когда корабли сблизились, Исаак разглядел изуродованное шрамом лицо Сали. Тот сидел на носу, неуклюже изогнув шею, чтобы смотреть на катер, и стараясь не нарушить хрупкое равновесие каноэ.

– На этот раз мы тебя достали, – прошептал Исаак, передвигая указатель на «стоп», и «ямаха» взвизгнула.

Неожиданно Сали встал, и каноэ под ним резко закачалось.

Вода хлынула через борта, и каноэ начало проседать, тонуть. Сали угрожающе крикнул что-то, лицо его исказилось от ярости, он поднял автомат и послал длинную очередь в несущийся на него катер.

Пули застучали о корпус, и один из циферблатов на приборной доске перед Исааком взорвался. Исаак пригнулся, но продолжал курс на столкновение с каноэ.

Сали выбросил из автомата пустой магазин и достал другой. Снова выстрелил. Яркие медные гильзы, вылетая из затвора, горели на солнце. Один из лесничих закричал, схватился за живот и упал на палубу катера, и в этот миг нос катера на скорости в тридцать узлов ударил в каноэ. Хрупкая древесина кигелии разлетелась, а людей в лодке сбросило в реку.

В последнее мгновение перед столкновением Сали бросил автомат и прыгнул в воду. Он старался погрузиться как можно глубже, чтобы избежать столкновения с корпусом катера, полагая, что сможет проплыть последние несколько ярдов до зарослей под водой, не выныривая.

Но его легкие были полны воздуха, и плавучесть не дала ему долго держаться на глубине. Хотя голову и тело он наклонно опустил вниз, ноги оставались всего в нескольких дюймах от поверхности.

Вращающийся на полной скорости винт зацепил его левую ногу. Словно хлеборезка, лезвия обрубили ногу в области щиколотки и продолжали нарезать плоть икры до самой кости.

Катер прошел мимо, Исаак развернул рули, и корабль начал поворачивать. Катер накренился и устремился к следующему каноэ. Ударил по корпусу, расколол, выбросил людей в воду, загнал их под поверхность и, как слаломист между вешками, повернул к следующей лодке.

Люди в третьем каноэ увидели его приближение и бросились в воду за мгновение до того, как корпуса столкнулись; они кричали и бились, а быстрое зеленое течение уносило их.

Исаак развернул катер в другую сторону, и прямо перед ним оказалось следующее каноэ. Люди в нем кричали, умоляли и стреляли куда ни попадя. Пули взбивали пену на воде вокруг приближающегося катера; через мгновение каноэ ушло под воду.

Остальные лодки повернули и отчаянно устремились назад, к южному берегу. Исаак без труда обогнал их и ударил ближайшего в корму. Он почувствовал, как дрожит мотор: вращающийся винт впился в живую плоть, потом освободился, и катер снова ринулся вперед.

Последние каноэ добрались до берега; браконьеры высыпали из них и стали карабкаться на крутой откос. Красная глина крошилась под их пальцами.

Исаак сбросил скорость и повернул нос корабля вверх по течению.

– Я хранитель парка! – крикнул он браконьерам. – Вы арестованы. Стойте на месте. Не пытайтесь убежать, или мы будем стрелять!

Один из браконьеров все еще держал в руке автомат. Он почти добрался до верха откоса, но глина под его руками осыпалась, и он заскользил вниз, к воде.

Сидя в рыжей грязи, он поднял автомат и направил его на катер.

Двое нераненных лесничих стояли у планширя, держа ружья наготове.

– Балула! Убить! – рявкнул Исаак, и они одновременно открыли огонь. Залп пронесся по берегу. Цвет группы по борьбе с браконьерами, отличные снайперы, они ненавидели браконьеров, которые уничтожали стада слонов, убивали их товарищей и угрожали их жизням.

Они смеялись, расстреливая панически разбегающихся по берегу бандитов. Позволяли им почти добраться до верха обрыва, а потом играючи, короткими очередями отбрасывали назад.

Исаак не пытался остановить их. У него самого был немалый счет к этим людям – несколькими годами заключения его было не уровнять по справедливости. Когда последний из браконьеров упал в воду и утонул, Исаак повернул катер и снова поплыл через реку.

Сали, человек со шрамом, – предводитель банды. Остальные просто безмозглые головорезы, пушечное мясо. За четыре доллара на человека Сали легко наберет новую банду, без него вся сегодняшняя работа мало что значит. Если Исаак его не остановит, через неделю или через месяц Сали вернется с новой бандой разбойников.

Он должен раздавить голову этой мамбы, или она ужалит снова.

Он подвел катер к тростникам у северного берега, к тому месту, где утопил первое каноэ. Потом повернул по течению, заглушил мотор и позволил потоку нести катер, иногда заводя двигатель, чтобы удержать корабль в нескольких ярдах от края тростников.

Два лесничих стояли у правого борта и внимательно разглядывали тростники, проплывая мимо них.

Невозможно сказать, далеко ли течение отнесло браконьера, прежде чем он добрался до папируса.

Исаак решил осмотреть берег на милю вниз по течению.

Потом он со своими людьми отправится на сушу и пойдет по северному берегу назад в поисках следа, который оставит Сали, когда выберется из тростников и попытается скрыться. Они будут идти по следу сколько понадобится, пока не настигнут его.

Буква закона не давала Исааку права производить арест на территории Замбии, но он преследует убийцу и известного бандита. Исаак был готов оказать сопротивление, если потребуется, и прострелить пленнику голову, если полиция Замбии вмешается и попытается его отобрать.

В этот миг что-то в зарослях, мимо которых дрейфовал катер, привлекло его внимание. Исаак коснулся руля и удержал катер на одном месте.

Небольшой участок зарослей примят, как будто через него что-то протащили; возможно, тут прополз крокодил или крупная игуана, да только стебли обломаны, как будто за них хватались руками. У крокодилов рук нет. Исаак хмыкнул и стал лавировать, подгоняя катер к подозрительному месту. Здесь что-то происходило совсем недавно: прямо на глазах стебли продолжали распрямляться, занимая прежнее положение. Исаак чуть улыбнулся.

Протянув руку за борт, он схватил такой стебель и подставил его под солнечный луч. Пятно на стебле окрасило его пальцы красным, и Исаак показал это стоявшему за его плечом лесничему.

– Кровь, – кивнул лесничий. – Он ранен… Винт…

Но он не успел договорить: впереди в тростниках закричали. Крик был полон ужаса, и все на мгновение застыли.

Исаак первым пришел в себя и увеличил скорость, уводя катер в густые заросли. Где-то впереди продолжал кричать человек.

Сали, погрузившись в воду, чувствовал, как катер проходит над ним. Его голову заполнял оглушительный вой винта. Звук не имел направления, он обрушивался со всех сторон.

Потом что-то ударило его по левой ноге и, казалось, разняло бедро; от удара он завертелся в воде и потерял ориентацию. Сали хотел подняться на поверхность, но левая нога не слушалась. Боли не было, только сильное оцепенение, как будто левую ступню залили в бетон и эта глыба тянула Сали вниз, в глубину зеленых вод Замбези.

Он отчаянно дрыгал здоровой ногой, и вдруг его голова вырвалась на поверхность. Сквозь заливающую глаза воду он увидел катер; тот шел по реке, разбивая каноэ и выбрасывая людей в реку. Слышались плеск и крики.

Сали обрадовался тому, что такая смена объекта атаки дает ему передышку. Он знал, у него есть всего несколько минут, а потом катер вернется к нему. И повернул голову.

Край зарослей был совсем близко. Гнев и возбуждение схватки все еще придавали ему сил, и Сали поплыл к растительности. Нога тянула вниз мертвым грузом, этот якорь мешал двигаться и замедлял перемещение, но Сали плыл, делая мощные гребки руками, и спустя несколько секунд смог ухватиться за стебли папируса.

Он отчаянно потащился в укрытие, в тростники, пополз по упругому матрацу из папируса, волоча за собой искалеченную ногу.

В чаще тростников он наконец остановился, лег на спину и посмотрел туда, откуда пришел. И судорожно выдохнул, когда увидел в воде кровавый след.

Он ухватился за колено, поднял раненую ногу над водой и посмотрел на нее, не веря собственным глазам.

Ноги не было, из искромсанной плоти торчала белая кость.

Из разорванных сосудов била кровь. Теперь Сали плавал в краснокоричневом облаке. Маленькая серебристая рыба, привлеченная запахом крови, метнулась в облако, хватая клочки плоти.

Сали быстро опустил здоровую ногу и попытался нащупать дно.

Он уже погрузился с головой, но все не мог коснуться илистого дна Зимбабве. Откашливаясь, задыхаясь, он снова показался на поверхности. Он на глубоком месте и держаться может только за тростники.

Далеко на реке он слышал звуки выстрелов, а потом вой двигателя – катер возвращался. Звук приближался и неожиданно перешел в негромкое гудение. Сали услышал голоса. Он понял, что обыскивают края зарослей, и глубже погрузился в воду.

Кровь вытекала в реку, и Сали начало охватывать холодное оцепенение, но он заставил себя собраться с силами и поплыл глубже в тростники, к замбийскому берегу. И оказался в просвете в зарослях. Просвет был величиной с теннисное поле, его окружал высокий частокол раскачивающегося папируса. Над поверхностью, покрытой круглыми листьями водяных лилий, на стеблях к первым лучам солнца поднимались лазурные цветы. В безветренном воздухе витал отчетливый сладкий, тонкий аромат.

Неожиданно Сали застыл, выставив на поверхность только голову.

Под водяными лилиями что-то задвигалось. Вода вздыбилась, лилии закивали головками в такт вкрадчивому движению под ними.

Сали знал, кто это. Его толстые, цвета печенки губы разомкнулись и задрожали от ужаса. Его кровь лилась в воду, украшенную цветами, и тварь в глубине властно и уверенно пошла на соблазнительный вкус крови.

Сали был смелым человеком и не боялся почти ничего на свете. Но эта тварь была из другого мира, из тайного холодного мира под поверхностью воды. Мышца сфинктера разжалась, кишечник непроизвольно опорожнился. Этот новый запах заставил тварь вынырнуть из воды.

Похожая на бревно голова, черная, с наростами, влажно блестящая, протискивалась между лилиями. Ящеричьи глаза-бусинки были посажены на пеньки, словно из коры. Голова улыбнулась Сали, показав клыки под неровными губами. Венок из лилий, опутавший голову чудовища, придавал улыбке сардонически-угрожающее выражение.

Неожиданно поверхность разорвал большой хвост с двойным гребнем по всей длине; он взбил воду в пену, с поразительной скоростью толкая чешуйчатое тело вперед.

Сали закричал.

Исаак стоял у приборной доски, заводя катер глубже в заросли. Прочные волокнистые стебли наматывались на винт и замедляли продвижение катера, постепенно останавливая его.

Лесничие пробежали на нос; хватаясь руками за стебли, они проталкивали катер глубже в чащу, пока перед ними не показалась полоска открытой воды. Прямо перед носом вода пенилась, в ней что-то билось. В солнечном свете вздымались столбы пены и падали людям на головы.

В воде металось огромное чешуйчатое тело, иногда показывая желтое брюхо. Длинный хвост с гребнем, покрытый чешуей, взбивал воду добела.

На мгновение вверх вскинулась человеческая рука. Это был умоляющий жест, полная ужаса просьба. Исаак перегнулся через борт и ухватился за запястье. Кожа была мокрая и скользкая, но Исаак ухватился обеими руками, откинулся и потянул что было сил. Выдержать общий вес Сали и рептилии он не мог. Запястье начало выскальзывать у него из рук, но один из лесничих подбежал и схватил Сали за локоть.

Вместе дюйм за дюймом они вытащили человека из воды. Как распятый на дыбе, Сали вытянулся между людьми на палубе и ужасной рептилией под водой.

Второй лесничий наклонился через планширь и выпустил в воду автоматную очередь. Летящие с огромной скоростью пули взрывались, касаясь поверхности, словно это была стальная плита, и не производили никакого действия, только швыряли клочья пены в глаза Исааку и лесничему у борта.

– Прекрати! – выдохнул Исаак. – Попадешь в нас!

Лесничий выронил автомат и схватил Сали за свободную руку.

Теперь в ужасном перетягивании каната участвовали трое.

Они медленно вытягивали из воды тело Сали, пока на поверхности не показалась огромная чешуйчатая голова рептилии.

Ее клыки впились в живот Сали. У зубов крокодила нет режущей кромки. Крокодил отрывает руки или ноги: утягивает тело под поверхность и там дергает, пока не оторвет конечность или не вырвет кусок плоти. Когда удалось вытащить Сали на планширь, крокодил хлопнул хвостом и потянул. Живот Сали разорвался. Крокодил не спеша убрал голову, все еще впиваясь зубами в плоть, и потащил за собой внутренности Сали.

Усилие на одном конце уменьшилось, и люди втроем смогли втащить тело Сали на палубу. Но крокодил не разжал зубов. Сали дергался на палубе, а его кишки свешивались за борт, блестящий клубок трубок и лент, словно гротескная пуповина, привязывающая его к судьбе.

Крокодил снова дернул, вложив в рывок весь свой вес и силу длинного хвоста. Лента кишок лопнула, Сали крикнул в последний раз и умер на окровавленной палубе.

Какое-то время на палубе было тихо; тишину нарушало только хриплое дыхание людей, пытавшихся спасти Сали.

Все как зачарованные смотрели на искалеченное тело Сали, пока Исаак не прошептал:

– Я не мог бы выбрать тебе более подходящую смерть. – Он говорил на официальном языке шана. – Не тебе идти с миром, о Сали, злодей, пусть тебя сопровождают в пути все твои злодеяния.

– Пленных нет, – сказал Исаак Дэниэлу Армстронгу.

– Говоришь, нет? – кричал Дэниэл.

Телефонная связь была плохая, слабая, из-за грозы, бушующей над долиной, в трубке постоянно трещало.

– Нет, Дэнни, – повысил голос Исаак. – Восемь трупов, а остальные либо съедены крокодилами, либо убежали в Замбию.

– А что с костью, Исаак? У них были с собой бивни?

– Да, но они утонули в реке, когда лодки перевернулись.

– Черт побери! – выругался Дэниэл. Теперь будет гораздо труднее убедить полицию, что основную массу слоновой кости увезли из Чивеве в рефрижераторах. С каждым часом след Ниня Чэнгуна становился все холодней.

– В лагерь Чивеве направляется полицейский отряд, – сказал он Исааку.

– Да, Дэнни. Сейчас они у нас. Я присоединюсь к ним, как только отправлю своего раненого лесничего в Хараре. Хочу увидеть, что эти ублюдки сделали с Джонни Нзу.

– Послушай, Исаак, я пойду по единственной оставшейся у меня нити. Хочу взять того, кто во всем этом виноват.

– Осторожней, Дэнни. Эти люди не шутят. Тебе может прийтись трудно. Куда ты собрался?

– Пока, Исаак.

Дэниэл не стал отвечать на вопрос. Положив трубку, он направился к своему «лендкрузеру».

Сел за руль и задумался. Он понимал, что это только передышка. Очень скоро полиция Зимбабве захочет снова поговорить с ним, и на этот раз более серьезно.

Есть только одно место, куда он может отправиться, – за пределы страны. Во всяком случае, именно туда ведет след.

Он доехал до таможенного и иммиграционного поста и остановился перед барьером. Естественно, паспорт у него с собой и документы на «лендкрузер» в полном порядке. Формальности заняли меньше получаса, по африканским стандартам почти рекордное время.

Дэниэл проехал по мосту со стальным ограждением, пересекающему Замбези, при этом он отлично сознавал, что въезжает совсем не в рай.

Замбия – одна из самых бедных и несчастных стран Африки наряду с Угандой и Эфиопией. Дэниэл поморщился. Циник мог бы связать это с тем, что Замбия освободилась от британской колониальной зависимости раньше большинства других стран.

Здесь у политики хаотического разграбления было больше времени, чтобы проявились ее последствия.

Большие шахты медного пояса, когда-то находившиеся в частных руках, входили в число самых выгодных предприятий на континенте, соперничая даже со знаменитыми золотыми шахтами на юге. После обретения независимости президент Кеннет Каунда все их национализировал и провозгласил свою антиколониальную политику. Эта политика свелась к увольнению опытных белых инженеров и управленцев.

За несколько лет президенту чудесным образом удалось превратить ежегодный доход во много сотен миллионов в равные убытки.

Дэниэл приготовился к встрече с замбийскими чиновниками.

– Не проезжал ли тут по пути в Малави прошлой ночью мой друг? – спросил он у офицера в мундире, который вышел из помещения таможни, чтобы обыскать «лендкрузер» на предмет контрабанды.

Тот открыл было рот, чтобы заявить протест против попытки выведать закрытую информацию, но Дэниэл опередил его, вытащив пятидолларовую банкноту. Замбийская валюта, квача – это слово означает «рассвет свободы от колониального угнетения», – когда-то приравнивалась к американскому доллару. Многочисленные последовательные девальвации привели к курсу 30 к одному. На черном рынке курс был близок к 300 к одному. Негодование офицера испарилось. Он смотрел на свою месячную зарплату.

– Как зовут вашего друга? – спросил он.

– Мистер Четти Синг. Он в большом грузовике с грузом сушеной рыбы.

Офицер исчез в здании таможни и через несколько минут вернулся.

– Да, – кивнул он. – Ваш друг проехал через таможню вскоре после полуночи.

Не проявляя больше никакого интереса к «лендкрузеру», он поставил в паспорте Дэниэла штамп. И бодро вернулся на пост.

Минуя пограничную заставу и направляясь на север, в столицу страны Лусаку, Дэниэл слегка тревожился. В Замбии закон теряет силу на границе застройки. В буше дороги охраняют полицейские блокпосты, но дорожная полиция не настолько безрассудна, чтобы откликнуться на призыв о помощи одинокого путника.

Холмы и кряжи были словно воздвигнуты в древности руками великанов. Стены и каменные башни выветрились и обрушились, создав живописный хаос. Многочисленные реки глубоки и чисты.

Дэниэл подъехал к первому дорожному посту.

За сто ярдов до поста он сбросил скорость и дальше ехал, держа обе руки на руле. Полицейские нервничают и способны открыть огонь без всякого повода.

Когда он остановился, констебль в мундире и зеркальных темных очках просунул ствол автомата в окно кабины и высокомерно поздоровался:

– Привет, мой друг. – Его палец лежал на курке, а ствол упирался Дэниэлу в живот. – Выходи.

– Куришь? – спросил Дэниэл.

Выходя на дорогу, он сунул в руку полицейскому пачку сигарет «честерфилд».

Констебль убрал ствол, одновременно проверяя, распечатана ли пачка. Потом улыбнулся, и Дэниэл чуть успокоился.

За «лендкрузером» Дэниэла затормозила другая машина – грузовик, принадлежащий одной из компаний, занимающихся устройством охотничьих сафари. В кузове – груда лагерного снаряжения и припасов, а на этой груде сидят следопыты и подносчики ружей.

За рулем профессиональный охотник – бородатый, загорелый, обветренный. Сидящий рядом клиент кажется типичным изнеженным горожанином, несмотря на новую куртку сафари и полоску шкуры зебры на шляпе.

– Дэниэл! – Охотник высунулся в боковое окно. – Дэниэл Армстронг! – радостно завопил он.

И тут Дэниэл его вспомнил. Они встречались три года назад, когда Дэниэл делал документальный фильм об охотничьих сафари в Африке. Этот человек – охотник. Пока он не может вспомнить, как его зовут, но они распили бутылку «Хейга» в лагере в долине Луангвы. Да, и этот светловолосый человек – скорее пьяница, чем охотник. Дэниэл помнил, что тот выпил больше половины «Хейга». Стоффель. Он с облегчением припомнил имя. Ему необходим союзник и защитник. А охотники из компаний, устраивающих сафари в буше, – своего рода аристократия.

– Стоффель ван дер Мерве! – воскликнул он.

Стоффель выбрался из кабины грузовика – рослый, мясистый, улыбающийся.

Как большинство профессиональных охотников в Замбии, он был африкандером из Южной Африки.

– Дьявольщина, приятель, рад снова тебя видеть! – Он забрал руку Дэниэла в свою волосатую лапу. – У тебя здесь неприятности?

Дэниэл ничего не ответил, и Стоффель повернулся к полицейскому.

– Эй, Джуно, этот человек мой друг. Обращайся с ним хорошо, слышишь меня?

Констебль рассмеялся. Дэниэла всегда поражало, с какой легкостью африкандеры и чернокожие находят общий язык на личном уровне, когда не поднимаются вопросы политики: возможно, это потому, что они все из Африки и хорошо понимают друг друга. Дэниэл про себя улыбнулся. Они живут бок о бок уже триста лет и должны бы за это время научиться взаимопониманию.

– Ты ведь хочешь получить свое мясо? – поддразнивал Стоффель констебля. – Будешь цепляться к доктору Армстронгу – никакого мяса.

Охотники движутся привычными маршрутами по территориям охотничьих концессий в далеком буше и за их пределами и знают, что полицейские охраняют дороги лишь номинально. У них установлен постоянный тариф для подарков.

– Эй! – крикнул Стоффель следопыту на верху машины. – Дай-ка Джуно ногу жирного буйвола. Посмотри только, как он исхудал. Надо его подкормить.

Из-под брезента достали ногу буйвола, еще в шкуре, пыльную, облепленную жужжащими мухами. Охотники имеют неограниченный доступ к мясу диких животных, которых вполне законно убивают их клиенты.

– Эти бедняги страдают от недостатка протеина, – объяснил Стоффель клиенту, когда американский охотник присоединился к ним. – За ногу буйвола он продаст вам жену, за две – душу; за три, вероятно, продаст всю эту проклятую страну. И во всех случаях для вас это невыгодная сделка.

Он захохотал и познакомил своего клиента с Дэниэлом.

– Это Стив Корнак из Калифорнии.

– Разумеется, я вас знаю, – перебил американец. – Большая честь познакомиться с вами, доктор Армстронг. Я всегда смотрю ваши телепередачи. Кстати, у меня случайно с собой ваша книга. Я бы хотел показать дома детям автограф. Они большие ваши поклонники.

Дэниэл про себя поморщился от такой цены славы, но, когда клиент вернулся из кабины с одной из его ранних книг, подписал форзац.

– Куда направляешься? – спросил Стоффель. – В Лусаку? Поезжай за мной, я буду вести переговоры. Иначе всякое может случиться. Можешь доехать за неделю, а можешь и вовсе не добраться туда.

Полицейский, по-прежнему улыбаясь, поднял шлагбаум, козырнул, и они проехали. Отныне путешествие превратилось в подобие королевской процессии, и куски мяса регулярно появлялись из-под брезента.

– Розы, розы по всему пути, и дорога, устланная бифштексами из буйволятины.

Дэниэл улыбался, втапливая педаль, чтобы не отстать от грузовика. Они ехали по плодородным землям, орошаемым водами реки Кафи. Это район производства сахара, кукурузы и табака, где фермами владеют почти исключительно белые замбийцы. До установления независимости фермеры состязались друг с другом красотой своих владений. С главной дороги видны были беленые дома и постройки, как жемчужины в зелени, посреди с любовью возделанных полей. Все изгороди аккуратно чинили, и в виду дороги пасся гладкий, сытый скот.

Сегодня намеренная неприглядность ферм была попыткой хозяев уберечься от завистливых алчных глаз. «Если выглядеть слишком хорошо, – объяснил один из фермеров Дэниэлу, – все отберут». Ему не нужно было растолковывать, кто отберет. Золотое правило этой страны: если у тебя что-то есть, не хвастайся. Белые фермеры живут крошечным изолированным племенем в своих маленьких анклавах. Подобно своим предкам-пионерам, они сами варят мыло и производят другие необходимые вещи, которые невозможно найти на пустых полках местных магазинов.

Кормятся они в основном плодами своей земли, но тем не менее живут относительно спокойно в своих гольф-клубах, поло-клубах и театральных кружках. Детей посылают учиться в университеты Южной Африки, употребляя на это те ничтожные количества иностранной валюты, которые им позволяют иметь; они старательно держатся тише воды ниже травы и всячески стараются не привлекать к себе внимания.

Даже власть, воцарившаяся в правительственных залах Лусаки, понимает, что без этих фермеров и так непрочная экономика страны рухнет окончательно. Кукуруза и сахар, которые производят белые фермеры, не дают остальному населению умереть с голода, а их превосходный табак восполняет крошечный ручеек иностранной валюты, который уже не могут питать медные шахты.

– Куда же нам уйти? – задал Дэниэлу риторический вопрос его информатор. – Если уйти отсюда, уйдешь гол как сокол. Нам не позволят взять ни пенни, ни прутика. Вот мы поневоле и хватаемся за любую возможность.

Когда колонна из двух машин приближалась к Лусаке, Дэниэл увидел наглядное воплощение одного из многих безрадостных явлений новой Африки – массовое переселение деревенского населения в города.

Когда они проезжали пригородами Лусаки, Дэниэл чувствовал запах трущоб. Дым кухонных костров, зловоние выгребных ям и груд разлагающегося мусора, запах кислого пива, которое незаконно варят в открытых баках, запах немытых в отсутствие проточной воды тел. Это запах болезней, голода, нищеты и невежества – густой запах новой Африки.

Дэниэл угостил Стоффеля и его клиента пивом в баре отеля «Риджуэй» и, извинившись, направился к стойке регистрации. Ему дали номер, выходящий на плавательный бассейн, и он наконец смыл под душем грязь и усталость последних двадцати четырех часов. Потом взял телефонную трубку, позвонил в британское посольство и успел поймать телефонистку до окончания рабочего дня.

– Могу я поговорить с Майклом Харгривом?

Он затаил дыхание.

Два года назад Майк Харгрив работал в Лусаке, но с тех пор его могли перевести в любой уголок планеты.

– Соединяю с мистером Харгривом, – сказала через несколько секунд девушка, и Дэниэл с облегчением перевел дух.

– Говорит Майкл Харгрив.

– Майк, это Дэнни Армстронг.

– Боже, Дэнни, где ты?

– Здесь, в Лусаке.

– Добро пожаловать в волшебную страну. Как ты?

– Майк, мы можем увидеться? Хочу попросить тебя об одолжении.

– Приходи сегодня на ужин. Венди будет рада.

Майкл жил в дипломатической резиденции на холме Нэбс, на расстоянии пешей прогулки от Дома правительства. Как и все остальные дома на улице, этот был укреплен, как тюрьма Мэйз [8] .

По всему периметру тянулись десятифутовые стены, увенчанные колючей проволокой. Вход охраняли двое вооруженных малондо – ночных дежурных.

Майкл Харгрив унял пару сторожевых ротвейлеров и радостно поздоровался с Дэниэлом.

– Ты не рискуешь, Майк.

Дэниэл показал на охранные предосторожности, и Майкл поморщился.

– На этой улице в среднем раз в ночь происходит взлом. Несмотря на охрану и собак.

Он провел Дэниэла в дом. Венди вышла и поцеловала его.

Венди – настоящий куст роз, со светлыми волосами и невероятно прекрасной английской кожей.

– Я забыла, что во плоти ты еще привлекательней, чем по телевизору, – сказала она.

Майкл Харгрив напоминал оксфордского декана, но на самом деле он работал на МИ-6 [9] . С Дэниэлом они впервые встретились в Родезии в конце войны. Дэниэл тогда был болен и угнетен сознанием того, что дело, в котором он участвует, не просто проиграно, но и оказалось неправым.

Переломный момент наступил, когда Дэниэл повел колонну «скаутов Селуса» в соседнее государство, Мозамбик. Целью был лагерь партизан. Родезийская разведка сообщила, что это тренировочный лагерь новобранцев ЗАНЛА [10] , но, обрушившись на кучку хижин, они застали там только стариков, женщин и детей. Этих несчастных было почти пятьсот человек. Разведчики ни одного не оставили в живых.

На обратном пути Дэниэл безутешно плакал, спотыкаясь в темноте. Годы постоянной опасности и бесконечные призывы к действиям сделали его душу хрупкой. Только много позже Дэниэл понял, что у него был нервный срыв, и именно в ту минуту к нему обратилась секретная группа «Альфа».

К тому времени война тянулась уже так давно, что небольшая группа офицеров полиции и армии поняла ее тщетность. Более того, эти люди поняли, что они на стороне не ангелов, а самого дьявола.

Они постановили, что должны положить конец этой жестокой гражданской войне и заставить правительство белого расиста Смита согласиться на перемирие, предложенное Великобританией, а впоследствии и на свободные демократические выборы и национальное примирение враждующих рас. В группу «Альфа» входили люди, которыми Дэниэл восхищался. Многие старшие офицеры полиции имели множество наград за храбрость и умелое руководство. Дэниэла неудержимо тянуло к ним.

Майкл Харгрив тогда возглавлял отдел английской разведки в Родезии. С Дэниэлом они познакомились, когда тот вошел в «Альфу». Действовали они в тесном контакте, и Дэниэл сыграл небольшую роль в процессе, который в конечном счете положил конец ужасным страданиям и жестокостям и завершился Ланкастерскими соглашениями [11] .

Дэниэл не был в Зимбабве, когда белый режим Яна Смита окончательно капитулировал. Родезийская разведка вычислила его. Предупрежденный другими членами группы о предстоящем аресте, Дэниэл бежал из страны. Если бы его схватили, он был бы расстрелян. Вернуться он решился, только когда страна сменила название на Зимбабве и к власти пришло новее правительство Роберта Мугабе.

При первом знакомстве отношения Дэниэла и Харгрива были холодными и профессиональными, но постепенно взаимное уважение и доверие переросли в крепкую дружбу, которая прошла испытание временем.

Майкл налил ему виски; они шутили и обменивались воспоминаниями, пока Венди не позвала к столу. Домашняя еда – редкое лаком ство для Дэниэла, и Венди радостно и одобрительно смотрела, как он орудует ножом и вилкой.

За бренди Майкл спросил:

– Так что за одолжение?

– На самом деле два одолжения.

– Инфляция растет. Говори, друг мой.

– Можешь отправить кассеты с моими записями в Лондон дипломатической почтой? Для меня они важнее жизни. Ни за что не доверю их почте Замбии.

– Ну, это легко, – кивнул Майкл. – Уложу в завтрашний мешок. А второе одолжение?

– Мне нужны сведения о человеке по имени Нинь Чэнгун.

– Мы можем его знать? – спросил Майкл.

– Должны. Он посол Тайваня в Хараре.

– В таком случае у нас несомненно должно быть его досье. Он друг или враг, Дэнни?

– Пока сам еще не знаю.

– В таком случае не говори.

Майкл вздохнул и придвинул к Дэниэлу графинчик с виски.

– Завтра к полудню приготовлю компьютерную распечатку. Послать ее в «Риджуэй»?

– Да благословит тебя бог, старина. Я у тебя в долгу.

– Не забывай об этом, приятель.

Огромным облегчением стало избавление от материала, снятого Джоком. Эти записи воплощали год напряженной работы и почти все материальные ценности Дэниэла на бренной земле. Он так верил в свой новый проект, что вопреки обычной практике не стал обращаться к посторонним источникам финансирования и рискнул всем своим состоянием – почти полумиллионом долларов, которые скопил за десять лет с тех пор, как стал независимым телепродюсером.

На следующее утро кассеты ушли с дипломатическим курьером на рейсе «Британских авиалиний» и через двенадцать часов должны были оказаться в Лондоне. Дэниэл адресовал их на студию «Касл», где они будут храниться в безопасности, пока у него не появится возможность начать монтаж, чтобы превратить их в один из своих фильмов. Дэниэл уже почти выбрал название для всей серии – «Умирает ли Африка?».

Не доверяя посыльному, Майкл Харгрив лично доставил компьютерную распечатку материалов о Нине Чэнгуне Дэниэлу в отель.

– Ничего себе парня ты выбрал, – заметил он. – Я прочел еще не все, но достаточно, чтобы понять, что с семьей Нинь не стоит шутить. Осторожнее, Дэнни, это серьезные ребята. – Он протянул запечатанный конверт. – Только одно условие. Я хочу, чтобы ты прочитал все это и сжег. Даешь слово?

Дэниэл кивнул, и Майкл продолжил:

– Я привел с собой аскари [12] из посольства, он посторожит твой «лендкрузер». На улицах Лусаки нельзя оставлять машины без присмотра.

Дэниэл унес конверт в номер и заказал чайник чая. Когда принесли чай, он закрылся, разделся и лег в кровать.

Распечатка на одиннадцати страницах, и все захватывающе интересны.

Джонни Нзу лишь намекнул на богатство и влияние семейства Нинь.

Глава семьи – Нинь Чэнсу. Его предприятия столь разнообразны и так вросли в международные компании и оффшорные холдинги Люксембурга, Женевы и Джерси, что автор документа в конце раздела лаконично замечал: «Список собственности, вероятно, неполон». Внимательно изучая данные, Дэниэл заметил легкое изменение в направлении инвестиций, наметившееся со времени назначения Ниня Чэнгуна послом Тайваня в Африке. Хотя владения семьи Нинь по-прежнему сосредоточивались вдоль побережья Тихого океана, вложения в Африку и ориентированные на Африку компании стали занимать все большую часть инвестиционного портфеля.

Перевернув страницу, Дэниэл обнаружил, что компьютер проанализировал эту тенденцию и установил, что на протяжении последних лет вложения в Африку дошли почти с нуля до двенадцати процентов общей суммы. Приобретались большие доли в южноафриканских шахтерских конгломератах, в африканских продовольственных компаниях и просто участки африканской земли. По всей Африке скупались лесные участки, лесопилки, скотоводческие ранчо, и все это южнее Сахары. Не нужно было быть ясновидящим, чтобы понять, что на это семью нацелил Нинь Чэнгун.

На четвертой странице распечатки Дэниэл прочел, что Нинь Чэнгун женат на девушке из другой богатой тайваньской семьи. Брак был устроен соответствующими семействами. У четы двое детей, сын 1982 года рождения и дочь 1983-го.

Среди интересов Чэнгуна значились восточная музыка и театр, а также коллекционирование предметов восточного искусства, особенно из нефрита и слоновой кости.

Он признанный знаток нэцкэ из слоновой кости. Играет в гольф и теннис и ходит под парусом. Мастер боевых искусств, обладатель четвертого дана. Курит умеренно, спиртное употребляет только во время приемов. Не употребляет никаких наркотиков; единственная слабость (которую, указывали в отчете, можно против него использовать) – в Тайпее Нинь Чэнгун регулярно посещает элитные бордели. Его особые вкусы подразумевают игры – изощренные сексуальные фантазии откровенно садистского толка. В 1987 году во время такой забавы одна из девушек борделя умерла. Очевидно, семья смогла погасить скандал, потому что против Чэнгуна не выдвинули никаких обвинений.

«Майк прав, – согласился Дэниэл, откладывая прочитанный отчет. – Рыбка крупная и хорошо защищена. Лучше поспешать не торопясь. Вначале Четти Синг. Если бы удалось установить, что их связывает, это могло бы послужить ключом».

Одеваясь к обеду, он перелистывал страницы лежавшего на туалетном столике отчета, желая убедиться, что не пропустил ничего о связях с Малави или Четти Сингом.

Ничего не обнаружив, он расстроенный отправился обедать. Роль, которую он для себя избрал, – роль мстителя за Джонни Нзу – начинала его пугать.

В пятистраничном меню были копченый шотландский лосось и жареное филе молочного теленка шаролезской породы. Однако когда он заказал то и другое, официант с сожалением покачал головой.

– Простите, нет.

Вскоре заказ превратился в угадайку. «Простите, нет». Официант выглядел искренне огорченным, а Дэниэл безуспешно проделывал путь от начала меню к концу, пока вдруг не заметил, что все в зале едят жареных цыплят с рисом.

– Да, цыплята с рисом есть. – Официант одобрительно улыбался. – Что желаете на десерт?

Но Дэниэл уже усвоил правила. Он посмотрел на соседние столики.

– Как насчет бананового крема?

Официант покачал головой.

– Нет.

Но по выражению его лица Дэниэл видел, что почти угадал.

Он встал и подошел к столику нигерийского бизнесмена.

– Прошу прощения, сэр, что это вы едите?

Вернулся к своему столику.

– Я буду «банановую радость», – сказал он, и официант кивнул.

– Да, сегодня у нас «банановая радость».

Эта маленькая комедия вернула Дэниэлу хорошее настроение и способность замечать нелепости.

– АСП, – заверил Дэниэл официанта. – Африка снова побеждает.

Официант обрадовался этой явной похвале.

На следующее утро Дэниэл поехал на восток к Чипуте и границе с Малави. Не стоило ожидать достойного завтрака в отеле, к тому же он выехал задолго до того, как открылась кухня. Он проехал почти сто миль, прежде чем взошло солнце, и ехал весь день, останавливаясь только, чтобы поесть в придорожном кафе.

На следующее утро он добрался до границы и в хорошем настроении проехал в Малави. Эта крошечная страна не только была великолепнее той, которую он покидает, но и люди здесь казались довольными и беззаботными.

Из-за высоких гор и высокогорных плато, из-за многочисленных озер и рек Малави называют африканской Швейцарией. Ее жители славятся на всем южном континенте своим умом и умением приспосабливаться. Их охотно берут на работу – и домашними слугами, и шахтерами, и заводскими рабочими. В Малави нет полезных ископаемых, поэтому ее самое ценное достояние и предмет экспорта – люди.

Под великодушным деспотическим правлением восьмидесятилетнего пожизненного президента Малави жителей страны побуждали развивать и воспитывать особые таланты и способности. Миграция населения в города была приостановлена. Вождь государства призывал каждую семью строить собственный дом и обеспечивать себя продовольствием.

На продажу выращивали хлопок и арахис. В обширных горных поместьях производили превосходный листовой чай.

Дэниэл ехал к столице, Лилонгве, и контраст со страной, которую он покинул, становился все разительнее. Он проезжал чистые, упорядоченные и процветающие деревни. Люди на обочинах вдоль дороги были сытые, хорошо одетые, улыбчивые. Женщины почти все красивы, они предпочитают длинные юбки цвета национального флага или с портретом Камузу Хастингса Банды, президента. Короткие юбки – и длинные волосы у мужчин – в Малави запрещены президентским указом.

Вдоль дороги продают еду и резные деревянные сувениры.

Странно видеть в африканской стране избыток пищи.

Дэниэл остановился, чтобы купить яиц, апельсинов, мандаринов, сочных красных помидоров и жареных земляных орехов, а заодно дружелюбно поболтать с продавцами.

Встреча с этими оживленными людьми, особенно после несчастий и голода, которые он видел в предыдущей стране, подбодрила Дэниэла.

В обстоятельствах, позволяющих зарабатывать на жизнь, мало где на земле можно встретить таких дружелюбных и обаятельных людей, как в Африке. Уважение у Дэниэла к ним укрепилось заново. «Если тебе не нравятся чернокожие, нельзя жить в Африке», – однажды сказал ему отец. Все эти годы Дэниэл помнил его слова, и их истинность становилась ему все ясней.

На подъезде к Лилонгве Дэниэла еще сильнее поразил контраст с другими столицами стран континента. Столица новая, спланирована и построена по советам и с помощью Южной Африки. Здесь нет зловония трущоб. Город красивый, современный, функциональный.

Приятно вернуться сюда.

Отель «Кэпитал», окруженный парками и лужайками, удобно расположен в центре города. Оставшись в своем номере, Дэниэл сразу просмотрел телефонный справочник в ящике столика у кровати.

Четти Синг – влиятельный человек в городе, и ему явно нравится звучание собственного имени. На это имя записано много номеров. Казалось, Четти Синг поспел везде: «Рыбная фабрика Четти Синга», «Супермаркеты Четти Синга», «Красильня Четти Синга», «Лесопилки и древоотделочные фабрики Четти Синга», «Гаражи и представительство «Тойота» Четти Синга».

«Найти такую птицу нетрудно, – сказал себе Дэниэл. – Теперь посмотрим, можно ли подманить ее на расстояние удачного выстрела». Пока он брился и принимал душ, внимательные слуги унесли, вычистили и выгладили его одежду и вернули. Хороший предлог.

«Нужно обновить походные запасы провизии», – сказал себе Дэниэл, спускаясь в вестибюль. У администратора он спросил, где ближайший супермаркет Четти Синга.

– За парком, – показал тот.

С намеренной небрежностью Дэниэл прошелся по парку.

Ему пришло в голову, что он, с его сшитой в Лондоне курткой для буша, шелковым шарфом и покрытым дорожной пылью, побитым «лендкрузером» с нарисованной рукой, – самый заметный человек в городе. «Будем надеяться, что в ту ночь Четти Синг не очень хорошо меня разглядел».

Супермаркет Четти Синга располагался в четырехэтажном новом здании современной конструкции, с чистыми плиточными полами и кафельными стенами. На полках изобилие товаров по разумным ценам, и магазин заполняют покупатели. Для Африки это тоже необычно.

Присоединившись к процессии домохозяек, катящих тележки между стеллажами с товаром, Дэниэл изучал магазин и его сотрудников.

В центре перед выходом из магазина за кассами сидели четыре азиатские девушки. Работали они быстро и успешно. Под их изящными коричневыми пальцами кассы звенели музыкой Мамоны. Дочери Четти Синга, решил Дэниэл, заметив семейное сходство. В своих ярких многоцветных сари они красивы, как колибри.

В центре на возвышении, откуда взгляду ее птичьих глаз открывались все уголки зала, сидела восточная дама средних лет.

Волосы заплетены, а платье, хоть и не столь яркое, обшито золотыми нитями. На пальцах бриллианты, самые мелкие размером с горошину, самые крупные – с яйцо ласточки. Мамаша Синг, решил Дэниэл. Азиатские бизнесмены предпочитают держать наличность в семье, и, вероятно, в этом одна из причин их неизменного успеха. Дэниэл, не торопясь, выбирал покупки, надеясь засечь свою добычу, но сикха в тюрбане так и не увидел.

Наконец мамаша Синг встала с кресла на своем помосте и тяжелой, но полной достоинства походкой прошла по магазину; потом, в развевающемся платье, поднялась по лестнице, так укромно расположенной в углу, что Дэниэл вначале ее не заметил.

Мамаша Синг вошла в дверь на втором этаже, и теперь Дэниэл увидел рядом с этой дверью зеркальное окно. Очевидно, односторонне прозрачное. Наблюдатель за дверью мог видеть весь зал. Дэниэл не сомневался, что там – кабинет Синга.

Он сразу отвернулся от этого окна, понимая, что его уже с полчаса могут разглядывать и что это запоздалая предосторожность. Потом прошел к кассе и, пока девушка подсчитывала стоимость его покупок, старательно отворачивался от зеркального окна в стене.

Когда жена вошла в кабинет, Четти Синг стоял у окна наблюдения. Она сразу заметила, что он обеспокоен. Синг задумчиво пощипывал бороду и щурился.

– Этот белый. – Он кивком указал на зал за окном. – Заметила?

– Да. – Она подошла к мужу. – Заметила сразу, как он вошел. Я думала, он военный или полицейский.

– Почему? – спросил Синг.

Она сделала красноречивый жест изящными руками, так не вязавшимися с ее габаритами. Руки юной девушки, на которой он женился почти тридцать лет назад, ладони выкрашены хной.

– У него прямая осанка, и ходит он с достоинством, – объяснила она. – Как военный.

– Думаю, я его знаю, – сказал Четти Синг. – Видел совсем недавно, но это было ночью, и я не поручусь.

Он взял со стола телефонную трубку и набрал две цифры.

Глядя в окно, он видел, как дочь взяла трубку рядом с кассой.

– Милая, – сказал он на хинди. – Мужчина у твоей кассы. Он заплатил кредитной карточкой?

– Да, отец.

Она самая умная из его дочерей и дорога ему почти как сын.

– Узнай его имя и спроси, задержится ли он в городе.

Четти Синг повесил трубку и смотрел, как белый мужчина платит за покупки и с тяжелым грузом выходит из магазина. Как только он вышел, Четти Синг снова позвонил.

– Его зовут Армстронг, – сказала дочь. – Д. А. Армстронг. Он сказал, что остановился в отеле «Кэпитал».

– Хорошо. Передай-ка побыстрей трубку Чейву.

Внизу дочь повернулась в кресле и позвала одного из охранников в форме, стоявшего у двери. Она протянула ему трубку; он поднес ее к уху.

Четти Синг спросил:

– Чейв, ты узнал малунгу, который только что вышел? Высокий, с густыми кудрявыми волосами.

Четти говорил на языке ангони.

– Я его видел, – ответил охранник на том же языке. – Но не помню, где.

– Четыре ночи назад, – подсказал Четти Синг. – На дороге близ Чирунду, сразу после того, как мы загрузили машину. Он остановился и заговорил с нами.

Чейв молча обдумывал вопрос. Четти Синг видел, как он ковыряет указательным пальцем в носу, – знак неуверенности и замешательства.

– Может быть, – сказал наконец Чейв. – Но точно не скажу.

Он извлек толстый указательный палец из носа и внимательно рассмотрел. Чейв из племени ангони, дальний родственник зулусского королевского рода. Его племя переселилось с севера двести лет назад, еще до времен короля Чаки. Он воин, но размышлять не привык.

– Иди за ним, – приказал Четти Синг. – Но не давай ему заметить тебя. Понял?

– Понял, нкози.

Чейву приказ действовать принес явное облегчение; пружинистой походкой охранник вышел из магазина.

Вернулся он полчаса спустя, унылый и расстроенный. Увидев, как он входит в магазин, Четти Синг позвонил дочери:

– Немедленно пошли Чейва в мой кабинет!

Чейв остановился в дверях на верху лестницы, большой, как горилла. Четти Синг спросил:

– Ты пошел за ним, как я приказал?

– Нкози, это тот самый человек.

Чейв переминался с ноги на ногу.

Огромный, могучий Чейв тем не менее до ужаса боялся Четти Синга. Он видел, что бывает с теми, кто не угодил хозяину. На самом деле именно Чейв обеспечивал дисциплину, которой требовал хозяин. Не глядя Сингу в глаза, он продолжил:

– Это тот самый человек, который говорил с нами той ночью.

Четти Синг нахмурился.

– Почему ты сейчас так говоришь? Ведь ты не был уверен.

– Машина, – объяснил Чейв. – Он пошел к своей машине и погрузил в нее покупки. Это та самая машина, и на ней нарисована рука, мамбо.

– Хорошо, – одобрительно кивнул Четти Синг. – Ты хорошо поработал. А где этот человек сейчас?

– Уехал в машине, – виновато ответил Чейв. – Я не мог поспеть за ним. Прости, нкози какулу.

– Неважно. Ты хорошо поработал, – повторил Четти Синг. – Кто сегодня ночью дежурит на складе?

– Я, мамбо… – Чейв неожиданно улыбнулся. У него были крупные, ровные белые зубы. – И, конечно, Нанди…

– Да, конечно. – Четти Синг встал. – Сегодня вечером, после закрытия, я сам приеду на склад. Хочу убедиться, что Нанди готова к работе. Думаю, у нас могут быть неприятности. Все должно быть готово. Посади Нанди в маленькую клетку. Чтоб никаких ошибок. Ты понял, Чейв?

– Понял, мамбо.

– В шесть часов на складе.

Иногда полезно повторить Чейву приказ.

– Нкози.

Чейв вышел из кабинета, по-прежнему не глядя на хозяина прямо. После того как он вышел, Четти Синг долго сидел, глядя на закрытую дверь, потом снова взял телефон. В Африке международные звонки – всегда лотерея. Зимбабве почти по соседству, их разделяет только территория Мозамбика, узкий коридор Тете.

Тем не менее потребовались с десяток попыток и досадные двадцать минут, прежде чем он услышал гудок на другом конце линии, в Хараре.

– Добрый день. Посольство республики Тайвань. Чем могу помочь?

– Я хотел бы поговорить с послом.

– Простите, сэр, в настоящее время его превосходительство недоступен. Передать сообщение или связать вас с кем-нибудь другим из посольства?

– Меня зовут Четти Синг. Я хорошо знаком с послом.

– Пожалуйста, подождите, сэр.

Минуту спустя трубку взял Чэнгун.

– Вы не должны звонить по этому номеру.

– Мы договорились, – решительно ответил Четти Синг, – что в случае крайней необходимости я могу позвонить по этому номеру. Сейчас как раз такой случай.

– Я не могу говорить по этой линии. Перезвоню в течение часа. Дайте ваш номер и ждите.

Сорок минут спустя на столе Четти Синга зазвонил его частный незарегистрированный телефон.

– Линия безопасна, – сказал Чэнгун, когда Синг поднял трубку. – Но говорите осторожно.

– Вы знаете белого по имени Армстронг?

– Доктор Армстронг? Да. Знаю.

– Это тот, с кем вы встретились в Чивеве и кто разглядел некие пятна у вас на одежде?

– Да. – Чэнгун отвечал спокойно и небрежно. – Все в порядке. Не волнуйтесь. Он ничего не знает.

– Тогда почему он объявился в Лилонгве? – спросил Четти Синг. – Вы по-прежнему считаете, что я могу не беспокоиться?

Наступило молчание.

– В Лилонгве? – наконец переспросил Чэнгун. – Он видел вас в ту ночь на дороге в Чирунду?

– Да. – Четти Синг потянул себя за бороду. – Он остановился и говорил со мной. Спросил, видел ли я грузовики из парка.

– Когда это было? Сразу после того, как мы перегрузили слоновую кость?…

– Осторожней! – рявкнул Четти Синг. – Да, это было сразу после того, как мы разъехались. Мои люди закрепляли брезент, когда подъехал этот белый…

Чэнгун оборвал его:

– Долго ли вы с ним разговаривали?

– Минуту, не больше. Потом он поехал на юг к Хараре. Думаю, за вами вдогонку.

– Он догнал грузовик с Гомо и остановил его. – Голос Чэнгуна звучал резко, возбужденно. – И обыскал. Конечно, ничего не нашел.

– Но, несомненно, что-то заподозрил.

– Несомненно, – саркастически согласился Чэнгун. – Однако если он говорил с вами всего минуту, он никак не может подозревать вас. Он даже не знает, кто вы.

– Мое имя и адрес написаны на моем грузовике, – сказал Четти Синг.

Чэнгун молчал добрых пять секунд.

– Не замечал. Это неблагоразумно, друг мой. Следовало прикрыть надпись.

– Бесполезно закрывать дверь клетки, когда птица улетела, – заметил Четти Синг.

– А где?.. – Чэнгун помолчал. – Где товар? Переправили?

– Еще нет. Уйдет завтра.

– Нельзя ли избавиться от него раньше?

– Это совершенно невозможно.

– В таком случае вам придется позаботиться об Армстронге, если он станет слишком любопытен.

– Да, – согласился Чэнгун. – Я разберусь с ним самым решительным образом. А как с вашей стороны? Вы обо всем позаботились? Ваш «мерседес»?

– Да.

– Двое водителей?

– Да.

– Вас навещали представители властей?

– Да, но это чистая формальность, – заверил Чэнгун. – Никаких неожиданностей. Ваше имя не упоминалось. Но вы больше не должны звонить в посольство. Пользуйтесь только этим номером. Моя служба безопасности проверила эту линию.

Он продиктовал номер, и Четти Синг старательно записал его.

– Дам вам знать об этом парне.

– Он большая помеха.

Четти Синг ответил:

– Надеюсь, ненадолго.

Чэнгун положил трубку и машинально потянулся к одной из нэцкэ, стоявших на его столе.

Это было изящное миниатюрное изображение юной девушки и старца. Прекрасный ребенок сидел на коленях у старика и с дочерним восхищением смотрел в благородное морщинистое, бородатое лицо. Каждая мельчайшая деталь статуэтки была любовно вырезана триста лет назад великим мастером эпохи династии Токугава. Прикосновения пальцев так отполировали слоновую кость, что она светилась, точно янтарь. И только если повернуть статуэтку, становилось видно, что под просторными одеяниями пара обнажена и что член старика по самое основание введен между бедер девушки.

Чэнгуну нравился юмор этой композиции. Из всего его обширного собрания эта нэцкэ была одной из самых любимых, и он гладил ее большим и указательным пальцами, словно перебирая четки. Как всегда, шелковистое прикосновение слоновой кости успокоило его и помогло размышлять яснее.

Он считал, что больше не услышит о докторе Армстронге, но это не ослабило потрясения, вызванного сообщением Четти Синга.

Вопросы сикха пробудили старые сомнения, и Чэнгун в тысячный раз вспомнил все принятые меры предосторожности.

Выехав из лагеря в Чивеве, он не замечал крови на обуви и одежде, пока доктор Армстронг не обратил на это внимание. Весь остаток долгой поездки по долине Замбези это доказательство вины терзало Чэнгуна. Когда они наконец добрались до главного шоссе и увидели ждущего Четти Синга, Чэнгун поделился тревогой с сикхом и показал ему пятна крови.

– Вам не следовало приближаться к месту убийства.

– Да, это было глупо, ну да ладно. Я хотел убедиться, что работа выполнена, и правильно сделал. Хранитель был еще жив.

– Вам придется сжечь эту одежду.

Маловероятно, чтобы так поздно ночью кто-нибудь еще проехал по дороге, но они не стали рисковать. Отвели машины подальше от дороги и под завесой деревьев перегрузили слоновую кость из грузовиков парка в фургон Четти Синга для перевозки мебели. Даже с помощью людей Четти Синга двое водителей перегружали кость почти два часа. Бивней было все-таки очень много.

Тем временем Четти Синг наблюдал, как Чэнгун разводит небольшой костер. Когда костер разгорелся, посол разделся до белья. Потом переоделся в чистую одежду из багажника, а Четти Синг тем временем, нагнувшись к костру, старательно сжигал испачканные вещи. Ярко вспыхнули резиновые подошвы спортивных туфель. Четти Синг палкой помешал угли в центре костра, убеждаясь, что одежда превратилась в пепел. Вставая от костра, он заметил:

– Много следов крови в «мерседесе». На корпусе, на акселераторе и на педали тормоза.

Он достал из машины резиновый коврик, снял с педалей резиновое покрытие и все это тоже сжег. От черного едкого дыма слезились глаза, но Четти Синг еще не был удовлетворен.

– Придется избавиться от машины. – Он сказал Чэнгуну, что тот должен сделать. – Остальное я устрою.

Чэнгун уехал со встречи первый. Бивни еще не закончили перегружать, а он уже был на пути в Хараре.

Он ехал быстро, словно пытался избавиться от самого участия в нападении. Начинала сказываться реакция. Точно так же бывало после сексуальных представлений в «Доме госпожи Цветущего Мирта» в Тайпее. После он всегда испытывал потрясение, и его тошнило.

И каждый раз он обещал себе, что больше это никогда не повторится.

В резиденцию посла – большое, разросшееся за счет пристроек здание в колониальном стиле на улице вблизи гольф-клуба – Чэнгун добрался за полночь. И сразу пошел в спальню. Неделю назад он отправил жену и детей на Тайвань, погостить в семье ее родителей. Теперь он в резиденции один.

Чэнгун снова разделся и, хотя не был в этой одежде во время убийства, сложил ее в пластиковый мешок. Он опасался, что на ней могут сохраниться мельчайшие капельки крови.

Потом он вымылся под душем. Почти полчаса простоял под парящими струями, дважды промыл волосы шампунем, щеткой протер руки и ногти.

Почувствовав, что смыл последние остатки крови и пороха, он переоделся в хранившуюся в спальне чистую одежду и отнес пластиковый мешок в «мерседес», припаркованный в гараже посольства. Положил его в багажник рядом с брезентовым саквояжем. Ему не терпелось избавиться от всего, что было с ним в Чивеве, даже от бинокля и книги о птицах.

Он вывел «мерседес» из гаража и остановил на подъездной дороге к посольству. Ворота были открыты, а ключ он оставил в зажигании.

Хотя шел уже третий час ночи, а прошедшие сутки были заполнены деятельностью и нервным напряжением, Чэнгун не мог уснуть. В шелковом халате он беспокойно расхаживал по спальне, пока не услышал, как заработал мотор «мерседеса». Выключив лампу, он подошел к окну, выходившему на подъездную дорогу.

И успел увидеть, как машина с выключенными фарами выехала из ворот на пустынную улицу. Чэнгун облегченно вздохнул и наконец лег.

Засыпая, он удивлялся тому, как быстро все обстряпал Четти Синг. В Хараре за делами семьи присматривал сын Четти Синга, почти такой же хитрый и рассудительный, как отец.

Утром после завтрака Чэнгун позвонил в полицию и заявил, что его «мерседес» угнали. Машину нашли двадцать четыре часа спустя у Хартфилда, на дороге в аэропорт. Шины и двигатель сняли, а машину подожгли. Бак с горючим взорвался, и от «мерседеса» остался только почерневший остов. Чэнгун знал, что страховая компания без споров и проволочек полностью оплатит стоимость машины.

Еще через день утром по незарегистрированному телефону Чэнгуна позвонил человек, не представившийся и ничего не объяснивший.

– Посмотрите пятую страницу сегодняшнего «Геральда», – сказал он и разорвал связь, но акцент был азиатский, очень похожий на манеру говорить Четти Синга.

Чэнгун обнаружил внизу страницы заметку. Всего шесть строк под проходным заголовком «Убит в пьяной драке». Гомо Гизонда, лесничий, служащий национального парка, убит ударом ножа в ссоре в одном из городских баров. Убийца неизвестен.

На следующий день тот же анонимный информатор сказал Чэнгуну:

– Страница семь.

На этот раз Чэнгун был уверен, что узнал голос сына Четти Синга.

Заметка называлась «Несчастный случай на железной дороге». В ней говорилось: «На железнодорожной линии близ Хартли найдено тело Дэвида Шири, лесничего службы национальных парков. У покойного в крови обнаружено высокое содержание алкоголя. Представитель железной дороги в очередной раз предупредил публику об опасности пересечения неохраняемых переездов. Это уже четвертый с начала года случай на линии в Хартли».

Как и пообещал Четти Синг, в живых не осталось ни свидетелей, ни соучастников.

Три дня спустя Чэнгуну позвонил комиссар полиции лично.

– Мне жаль беспокоить вас, ваше превосходительство, но вы, наверно, читали о злодейском убийстве в лагере Чивеве. Я полагаю, что вы можете помочь в расследовании этого крайне прискорбного случая. Я понял, что вы гостили… в тот день в лагере и уехали за несколько часов до нападения.

– Совершенно верно, комиссар.

– Вы не против того, чтобы сделать заявление и помочь нам? Видите ли, вы не обязаны это делать. Вас защищает дипломатический иммунитет.

– Я согласен всемерно сотрудничать. Убитым хранителем я восхищался и особенно его любил. И сделаю все, чтобы помочь наказать подлых преступников.

– Я вам чрезвычайно благодарен, ваше превосходительство. Могу я послать к вам одного из моих старших инспекторов?

Инспектором оказался могучий шана в штатском. Его сопровождал сержант в нарядном мундире полиции Зимбабве. Оба держались крайне подобострастно.

С бесконечными извинениями инспектор расспросил Чэнгуна о его пребывании в Чивеве, среди прочего об отъезде с грузовиками из лагеря. Чэнгун заранее отрепетировал свой рассказ и теперь без запинки изложил его. Он старательно не упоминал о встрече с Дэниэлом Армстронгом.

Когда он кончил, инспектор неловко поерзал, прежде чем спросить:

– Доктор Армстронг тоже сделал заявление, ваше превосходительство. Его рассказ подтверждает все, что вы говорили, однако он упоминает о пятнах крови на вашей одежде.

– Когда это было?

Чэнгун удивился.

– Когда встретил вас и грузовики из парка… он возвращался в Чивеве, увидев на дороге следы бандитов.

Лицо Чэнгуна прояснилось.

– А, да. Я был заинтересованным свидетелем выбраковки слонов в Чивеве. Как вы можете себе представить, во время этой операции было много крови. Я мог легко наступить в лужу.

К этому времени инспектор уже весь взмок от смущения.

– Вы помните, что на вас было в тот вечер, ваше превосходительство?

Чэнгун нахмурился, словно старался вспомнить.

– Рубашка с открытым воротом… синие хлопчатобумажные брюки… и, вероятно, спортивные туфли. Кроссовки. Это моя обычная одежда.

– Она по-прежнему у вас?

– Да, конечно. Рубашку и брюки выстирали и выгладили, обувь вычистили. Мой слуга очень усерден… – Он замолчал с улыбкой, словно его только что осенило. – Инспектор, хотите увидеть эти вещи? Можете даже забрать их с собой для осмотра.

Смущение инспектора стало почти болезненным.

– Мы не имеем права просить вас о таком сотрудничестве, ваше превосходительство. Однако в связи с заявлением доктора Армстронга… Если у вас нет возражений…

– Конечно нет. – Чэнгун обворожительно улыбнулся. – Я уже сказал вашему комиссару, что хочу всемерно сотрудничать. – Он взглянул на часы. – Однако мне пора на завтрак к президенту в его резиденцию. Не возражаете, если я пришлю вещи в полицию с одним из своих работников?

Оба офицера вскочили.

– Очень жаль, ваше превосходительство, что мы причинили вам неудобство. Мы высоко оцениваем ваше сотрудничество. Я уверен, комиссар напишет вам и поблагодарит.

Не вставая из-за стола, Чэнгун остановил инспектора у двери.

– В «Геральд» было сообщение, что преступники арестованы. Это верно? Вы смогли обнаружить похищенную слоновую кость?

– Бандитов перехватили на Замбези, когда они пытались уйти назад в Замбию. К несчастью, все они либо были убиты, либо сбежали, а слоновая кость погибла в огне или утонула в реке.

– Какая жалость… – вздохнул Чэнгун. – Они должны были бы ответить за жестокое убийство. Однако это упрощает вашу работу, не так ли?

– Мы закрываем дело, – подтвердил инспектор. – Теперь, когда с вашей помощью мы выяснили все неясности, комиссар напишет вам, чтобы поблагодарить. Тем дело и кончится.

Одежда из пакета, который Чэнгун отправил в полицию, никогда не была и близко к Чивеве или вообще к долине Замбези. Теперь, думая об этом, Чэнгун вздохнул. Он поставил нэцкэ на стол и мрачно посмотрел на нее.

Нет, это еще не конец. Доктор Армстронг что-то вынюхивает. Мутит воду.

«Может, снова положиться на Четти Синга?» – подумал Чэнгун. Одно дело избавиться от двух мелких людишек, лесничих парка, но Армстронг – птица совсем другого полета. Он известен во всем мире, и, если исчезнет, возникнут вопросы.

Он коснулся кнопки громкой связи на столе и заговорил на кантонском диалекте:

– Ли, зайди ко мне.

Он мог бы задать вопросы, не вызывая к себе секретаршу, но ему нравилось смотреть на эту девушку. Она из крестьянской семьи с холмов, но умна и красива. Хорошо училась в Тайваньском университете, но Чэнгун выбрал ее не за академические достижения.

Она остановилась рядом с его столом, достаточно близко, чтобы он мог коснуться ее, если бы захотел, и стояла в позе покорности и внимания. Несмотря на современное образование, девушка воспитана традиционно, у нее правильное отношение к мужчинам, особенно к хозяину.

– Зарезервировала билет на «Квантас эйруэйз»? – спросил он.

Теперь, когда Армстронг что-то вынюхивает в Лилонгве, очень кстати будет вернуться на Тайвань. Он ни за что не стал бы рисковать, появляясь в Чивеве, если бы нужно было оставаться в посольстве. Жена с детьми уже улетели.

Он тоже улетит, в конце месяца, всего через восемь дней.

– Да, бронь подтверждена, ваше превосходительство, – уважительно прошептала Ли.

Для него ее голос звучал сладко, как соловей в лотосовом саду его отца в горах. Он возбуждал Чэнгуна.

– Упаковщики пришли? – спросил он и коснулся ее.

Она слегка задрожала под его рукой, и это возбудило его еще больше.

– Они придут утром в понедельник, господин.

Она использовала традиционное уважительное обращение.

Ее прямые черные волосы падали на плечи и блестели на свету.

Чэнгун слегка провел рукой по разрезу ципао на бедре девушки: кожа была гладкая, как слоновая кость нэцкэ.

– Ты предупредила их о ценности и хрупкости моей коллекции? – спросил он и ущипнул Ли под платьем, зажав кожу между большим и средним пальцами. Девушка поморщилась и прикусила нижнюю губу.

– Да, господин, – прошептала она с оттенком страдания в голосе.

Он ущипнул сильнее. Теперь на безупречной коже ее маленькой крепкой ягодицы останется след, и этот след еще сохранится, когда она придет к нему ночью.

Власть боли вызвала у него подъем. Он забыл о докторе Дэниэле Армстронге и о неприятностях, которые тот может причинить.

Полиция сбита со следа, а Ли Ван красива и покорна. У него целых восемь дней до встречи с женой; он сполна насладится девушкой. А потом вернется домой, чтобы получить одобрение отца.

Дэниэл открыл заднюю дверцу «лендкрузера» и уложил купленное в магазине Четти Синга в опустевший ящик для провизии. Потом обошел машину и сел за руль. Пока мотор разогревался, он просмотрел в записной книжке перечень других предприятий Синга.

С помощью нескольких любезных прохожих он нашел дорогу в промышленный район города близ железнодорожной линии и вокзала.

Похоже, Четти Синг владел здесь четырьмя или пятью акрами промышленной территории. Некоторые участки не использовались и заросли кустами и бурьяном. Над одним пустырем большая вывеска гласила: «Строительство текстильной фабрики Четти Синга. Развитие! Работа! Процветание! Малави за меня!»

На одном участке за изгородью из колючей проволоки располагались мастерские «Агентства «Тойота» Четти Синга».

Перед мастерскими выстроились не менее сотни новеньких «тойот», еще покрытых грязью после долгого железнодорожного путешествия на открытых грузовых платформах от морского побережья. Очевидно, в ожидании предпродажной обработки в мастерских.

Через открытую переднюю дверь Дэниэл видел работающих механиков. Бригадиры все азиаты, многие в тюрбанах сикхов, а остальные механики в комбинезонах черные. Мастерская производила впечатление процветающей и хорошо управляемой.

Дэниэл въехал во двор и остановил машину на стоянке для клиентов. Он заговорил с одним из бригадиров в синем комбинезоне.

Под предлогом ремонта «лендкрузера» он как следует осмотрел мастерскую и административное здание. Здесь не было очевидного места, где можно было бы спрятать украденную слоновую кость.

Договариваясь пригнать «лендкрузер» завтра к восьми утра, Дэниэл дружелюбно болтал с бригадиром и узнал, что на следующей улице размещаются лесопильня и склад торговой компании Четти Синга, сразу за мастерской.

Он медленно обогнул квартал. Даже с угла легко было заметить лесопильню. На ответвлении железнодорожной линии стояло с десяток грузовых вагонов, все доверху нагруженные древесиной местных пород из горных лесов.

На улице отчетливо слышался визг циркулярных пил.

Проезжая мимо ворот, Дэниэл увидел открытые навесы, под которыми размещались пилы. Вращающиеся диски были словно из ртути, от стволов, когда в них вгрызались лезвия, разлетались фонтаны желтых опилок. На горячем солнце остро пахло свежей древесной смолой, и на просторном дворе лежали груды досок, готовые к погрузке в ожидающие вагоны.

Дэниэл медленно проехал мимо. Наискосок от лесопильни возвышался складской комплекс, обнесенный высокой проволочной изгородью; бетонные столбы в чехлах из зеленого пластика были наклонены в сторону улицы и опутаны колючей проволокой.

Склад представлял собой пять смежных секций под общей крышей; ее долины и вершины напоминали острые зубы, торчащие из волнистой некрашеной асбестовой поверхности. Из того же волнистого асбеста были и стены.

Все пять секций склада разделяли откатывающиеся на роликах двери, какие бывают в самолетных ангарах.

На этот раз надпись на воротах извещала: «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ СКЛАД ТОРГОВОЙ КОМПАНИИ ЧЕТТИ СИНГА».

«Он не стесняется рекламировать свое имя», – сухо подумал Дэниэл. Въезд преграждал шлагбаум, стояла кирпичная будка охраны, и Дэниэл заметил по меньшей мере одного охранника в форме. Проезжая мимо последнего здания, он увидел, что высокие асбестовые двери откатили, и смог заглянуть в глубину громадного склада.

Неожиданно он подался вперед, пульс участился: он узнал большой фургон для перевозки мебели, стоявший в центре склада. Эту машину он видел четыре ночи назад на дороге из Чивеве. Восьмиколесный тягач, стоявший за фургоном, все еще был накрыт зеленым брезентом, его покрывала та же красная пыть, что и «лендкрузер» Дэниэла.

Через открытую заднюю дверь тягача бригада – с десяток черных рабочих – с помощью похожего на журавля подъемника разгружала коричневые мешки, в которых могли быть кукуруза, сахар или рис.

Заметных мешков с сухой рыбой, которые он видел на тягаче в долине Замбези, здесь не было видно.

Дэниэл опустил боковое стекло, надеясь уловить запах рыбы, но пахло только пылью и выхлопными газами.

И вот он уже проехал. Не повернуть ли назад и не посмотреть ли снова?

«Дьявольщина, я и так уже привлек достаточно внимания, – сказал он себе. – Как приехавший в город цирк».

Он той же дорогой вернулся в отель, оставил машину на стоянке для клиентов и пошел в номер.

Набрал в ванну воды, такой горячей, какую только мог выдержать, и вымывал из пор пыль и грязь африканских дорог, пока кожа не приобрела красновато-коричневый оттенок.

Когда вода остыла, он пальцами ноги повернул кран и добавил горячей. Наконец встал, чтобы намылить нижнюю часть тела, и серьезно посмотрел на себя в запотевшем зеркале над ванной.

– Послушай, Армстронг. Самое разумное – поделиться подозрениями с полицией. Это их работа, пусть займутся.

– А с каких это пор, Армстронг, – ответил он себе, – мы поступаем разумно? К тому же это Африка. Полиции потребуется три-четыре дня, чтобы зашевелиться, и мистер Синг вполне успеет избавиться от слоновой кости, которая, возможно, еще у него. Завтра, вероятно, будет уже поздно ловить его.

– Ты хочешь сказать, Армстронг, что время чрезвычайно важно?

– Совершенно верно, старина. Возможно, плащ и кинжал тебе больше не по вкусу, но как тебе идея побыть немного разведчиком, поработать детективом-любителем?

– Кому, мне? Не говори глупостей! Ты меня знаешь.

– Конечно, знаю, – согласился он, подмигнув своему отражению, и снова погрузился в горячую мыльную пену, которая через край выплеснулась на кафельный пол.

Ужин был значительно лучше последней еды в ресторане.

Филе только что выловленного в озере леща и великолепное шардонне «Гамильтон-Рассел» с мыса Доброй Надежды.

Дэниэл неохотно ограничился половиной бутылки.

«Работа ждет», – с сожалением напомнил он себе и пошел в номер готовиться.

Торопиться было некуда. Все равно раньше полуночи он не может выйти. Приготовившись, он лег на кровать, наслаждаясь возбуждением и предвкушением, и то и дело поглядывал на часы. Они словно остановились, и Дэниэл поднес их к уху. Ждать всегда самое трудное.

* * *

Четти Синг наблюдал, как охранники выпроваживают последних покупателей и закрывают створки стеклянных дверей. Часы на стене показывали десять минут шестого.

Уборщики уже принялись за работу, дочери у касс подсчитывали дневную выручку. Девочки преданы ему, как послушницы какого-нибудь тайного культа, а жена стоит над ними, точно верховная жрица. Это кульминация ежедневного ритуала.

Наконец процессия в строгом порядке двинулась от касс; впереди жена, за ней дочери, первой старшая, последней младшая. Они вошли в его кабинет и выложили на стол аккуратно перевязанные пачки банкнот и холщовые мешочки с монетами, а жена называла суммы выручки.

– Отлично! – сказал Четти Синг на хинди. – Это определенно лучший день с Рождества.

Он мог назвать выручку за каждый день последних шести месяцев, не сверяясь с бухгалтерскими книгами.

Он занес выручку в гроссбух и под почтительными взглядами семьи уложил банкноты и мешочки в сейф, встроенный в заднюю стену.

– Сегодня я опоздаю к ужину, – сказал он жене. – Дела на складе.

– Папаи, когда вернешься, еда будет тебя ждать.

Она изящным жестом уважения поднесла руки к губам, дочери повторили ее движение, и в прежнем порядке процессия вышла из кабинета.

Четти Синг довольно вздохнул.

«Хорошие девочки, но лучше бы они были мальчиками. Чертовски трудно будет всем им найти мужей».

В своем «кадиллаке» он поехал в промышленный район. Машина не новая. Нехватка валюты не позволяет обычному гражданину ввозить такие роскошные средства передвижения. На этот случай, как и на все прочие, у Четти Синга была своя система.

Он связывался с вновь назначенными работниками американского посольства еще до того, как они покидали Вашингтон. Таможенные правила Малави разрешали им ввозить новые машины и продавать их по окончании срока службы.

Четти Синг платил им по приезде двойную стоимость в малавийских квачах. Эти деньги позволяли им роскошно прожить три года, пользуясь автомобилем и сберегая зарплату. Когда они уезжали, машина переходила к Четти Сингу. Он ездил на ней с год, до прибытия нового посольского работника, а потом помещал «кадиллак» на выставочную площадку своего агентства «Тойота» с указанием цены, втрое превышающей первоначальную американскую. Обычно машину покупали в течение недели. Никакая прибыль не мала, чтобы пренебрегать ею; никакая потеря не мала, чтобы не горевать из-за нее. Неслучайно за эти годы Четти Синг заработал состояние, величину которого не могла себе представить даже его жена.

У ворот склада Чейв отвел шлагбаум, пропуская «кадиллак».

– Ну что? – спросил Четти Синг у рослого ангони.

– Он приходил, – ответил Чейв. – Как ты и сказал. Проехал по дороге в десять минут четвертого. В машине с нарисованной рукой. Ехал медленно и все время смотрел через ограду.

Четти Синг раздраженно нахмурился. Этот парень начинал надоедать.

– Не бери в голову, – сказал он вслух. Чейв посмотрел озадаченно. Он слишком буквально понимал сказанное. – Пошли со мной, – приказал Четти Синг, и Чейв сел на заднее сиденье «кадиллака». Он никогда не позволил бы себе сесть рядом с хозяином.

Четти Синг медленно объехал склад. Все двери уже были задвинуты и заперты на ночь. Склад не обеспечен сигнализацией, но ночами даже периметр ограды ярко освещен.

Года два-три назад склад постоянно подвергался взломам и грабежам. Ни сигнализация, ни прожекторы не помогали.

В отчаянии Четти Синг обратился к самому известному сангорне на всей территории. Старый колдун жил одиноко на туманном плато Мландже, и ему прислуживали ученики.

За плату, приличествующую его репутации, колдун в сопровождении свиты спустился с плато и после сложных и трудоемких обрядов поместил склад под охрану самых могучих и злых духов и демонов, какие ему подчинялись.

Четти Синг пригласил на эту церемонию всех бродяг, нищих и попрошаек города. Они с интересом и страхом наблюдали, как колдун обезглавил черного петуха и обрызгал его кровью каждую из пяти дверей склада. После этого с надлежащими заклинаниями он поместил на каждый столб ограды по черепу бабуина. На зрителей это произвело сильное впечатление, и по городу, по его барам разнеслась новость, что Четти Синг под защитой колдовства.

Полгода после этого никаких взломов не было.

Затем одна из городских банд набралась смелости проверить действенность колдовства, и унесла со склада десяток телевизоров и сорок транзисторных радиоприемников.

Четти Синг послал за колдуном и напомнил, что у его услуги есть гарантия. Они торговались до тех пор, пока Четти Синг не согласился заплатить дополнительно за самое сильное устрашающее средство. Это средство называлось Нанди.

С появления Нанди была только одна попытка грабежа. На следующий день грабитель умер в больнице Лилонгве: с него был сорван скальп, а внутренности вываливались из разорванного живота. Нанди навсегда решила проблему.

Четти Синг на «кадиллаке» объехал весь периметр. Ограда в хорошем состоянии, даже черепа бабуинов по-прежнему скалят зубы со столбов, но инфракрасные датчики исчезли. Четти Синг за хорошую цену продал их покупателю из Замбии. После появления Нанди надобность в них отпала.

Завершив объезд ограды, Четти Синг поставил машину за складом, рядом с аккуратным строением, крытым тем же материалом, что крыша главного здания. Очевидно, эту пристройку добавили к складу позже.

Когда Четти Синг выходил из «кадиллака», его ноздри дрогнули: до него донесся слабый, но острый запах из маленького окошка пристройки. Окошко высокое, забранное прочной решеткой.

Он взглянул на Чейва.

– Заходить безопасно?

– Она в маленькой клетке, как ты приказал, мамбо.

Несмотря на заверение, Четти Синг посмотрел в глазок, прежде чем открыть дверь и зайти.

Запах стал сильнее, острый, дикий запах, и вдруг из темноты донесся рев, такой злобный, что Четти Синг невольно сделал шаг назад.

– Боже мой! – воскликнул он, чтобы не выдать испуга. – Сегодня мы бодренькие.

За решетками клетки шевельнулся зверь, темная фигура на неслышных лапах; блеснули желтые глаза. Нанди. Четти Синг улыбнулся. «Сладкая». Так звали мать Чаки.

Четти Синг протянул руку к выключателю. Флуоресцентная лампа залила помещение холодным голубым светом.

Самка леопарда в клетке отпрыгнула к дальней решетке, глядя на человека глазами убийцы; она приподняла верхнюю губу, обнажив клыки, и негромко рычала.

Большая кошка; семь футов от носа до кончика хвоста, вес сто двадцать фунтов. Зверь из горного леса Мландже. Дикое животное, в зрелом возрасте пойманное старым колдуном, все знали как истребителя коз и собак, державшего в страхе деревни на склонах горы. Незадолго до пленения она жестоко изуродовала мальчишку-пастуха, который попытался защитить от нее свое стадо.

Лесные кошки темнее тех, что водятся в открытой саванне; темные розетки, которыми испещрена ее кожа, посажены ближе, так что окрасом она напоминает черную пантеру. Гибкий хвост ходит как стрелка метронома – признак дурного настроения.

Нанди не мигая смотрела на человека. Ее ненависть была густой, как запах зверя в маленьком помещении.

– Сердишься? – спросил Четти Синг, и при звуках этого голоса самка выше задрала губу. Она хорошо его знала.

– Мало сердишься, – решил Четти Синг и потянулся к разряднику на стойке рядом с выключателем.

Кошка реагировала мгновенно. Она знала, что такое уколы электричества.

Раскатисто взревев, она забегала по клетке взад и вперед, пытаясь уйти от ожидающей ее пытки. В конце клетки, ближе к главной стене склада решетка сужалась, превращаясь в узкий проход, вмещающий только тело леопарда; этот узкий туннель заканчивался у стальной дверцы в стене склада.

Электрический разрядник был закреплен на длинном алюминиевом стержне. Четти Синг просунул стержень в клетку и попытался прикоснуться к леопарду.

Движения самки стали лихорадочными, она пыталась избежать прикосновения, и Четти Синг смеялся ее уловкам, гоняя по клетке. Он старался загнать ее в узкий туннель.

Наконец она, прижавшись к решетке, стала рвать сталь когтями, пытаясь добраться до человека, хрипела и рычала от ярости, но длина стержня позволяла Четти Сингу держаться от нее на расстоянии.

– Господи, помоги! – сказал Четти Синг и коснулся шеи зверя разрядником. Промелькнула голубая молния, и обожженный леопард шарахнулся и убежал в туннель в конце клетки.

Чейв был готов к этому и захлопнул решетчатую дверь за зверем.

Самка оказалась в западне. Нос ее был прижат к решетке у стены склада, сзади мешала пятиться дверца туннеля. Туннель был так низок, что почти касался ее спины, и так узок, что она не могла повернуть голову и защитить бока. Она была беспомощна, и Четти Синг протянул стержень Чейву.

Сам он вернулся к столу у входа, развернул провод небольшого клеймящего устройства для скота и воткнул вилку в розетку.

Таща за собой покрытый пластиком провод, он подошел к клетке в том месте, где в туннеле скорчился леопард. Протянул руку и погладил зверя по спине. Шкура толстая и шелковистая, самка не может избежать его прикосновения.

Все ее тело словно разбухло от ярости, она рычала и пыталась повернуть шею, чтобы впиться в руку, но прутья не давали.

Четти Синг поднял клеймо и плюнул на него, проверяя, насколько оно раскалилось. Слюна зашипела и превратилась в облачко пара. Он довольно хмыкнул и снова просунул руку сквозь прутья. Схватил кончик хвоста леопарда и высоко поднял его, обнажив пушистые гениталии и плотно сжатое черное кольцо ануса.

Леопард гневно шипел и, вытянув когти, рвал ими бетонный пол. Самка знала, что ее ждет, и старалась опустить хвост, прикрыться.

– Помоги, – велел Четти Синг, и Чейв схватил зверя за хвост.

Хвост извивался в его руках, как змея, но он поднял его, освободив хозяину обе руки.

Четти Синг задумчиво осмотрел обнажившуюся плоть, покрытую множеством заживших шрамов. Некоторые были совсем свежие, с розовой и блестящей кожицей. Он осторожно просунул клеймо, тщательно выбирая место для ожога, избегая заживающих ран.

Кошка почуяла жар раскаленного железа, и все ее тело содрогнулось в предчувствии.

– Совсем немного, моя красавица, – заверил Четти Синг. – Только чтобы ты была очень сердита, когда ночью встретишь доктора Армстронга.

Если леопард не разъярен, он не представляет для человека серьезной угрозы. Люди не его естественная добыча, звери инстинктивно боятся людей и избегают их. Однако если они ранены или если их пытали, в особенности если пытали намеренно, они превращаются в самых опасных и злобных зверей Африки.

Четти Синг прикоснулся клеймом к мягкому кольцу вокруг ануса леопарда. Запахло дымом, горелой плотью и шерстью. Леопард взвыл от боли и укусил стальную решетку.

Четти Синг осмотрел рану. Натренировавшись, он теперь умел оставлять очень болезненные раны, которые тем не менее заживали в течение недели и при этом не уродовали зверя и не мешали ему нападать.

– Хорошо! – поздравил он себя. Раскаленное железо лишь рассекло кожу. Мелкая, небольшая, хоть и очень болезненная рана привела золотистую кошку в ярость.

Четти Синг положил клеймо на стол и взял флакон с дезинфицирующим средством. Смочил тряпку йодом, темно-желтым и остро пахнущим, и приложил к открытой ране.

Жжение усугубило ярость кошки. Леопард взвыл, зашипел и забился о прутья. Глаза рычащей самки стали огромными и желтыми, на губах выступила пена.

– Хватит. Открой дверцу, – приказал Четти Синг, и ангони отпустил хвост самки. Она поджала его под брюхо, защищаясь.

Чейв подошел к стальной решетке и поднял ее.

С последним рыком леопард прыгнул в отверстие и исчез на складе.

Вначале трудно было заставить самку каждое утро покидать на рассвете склад, но разрядник и приманка, козье мясо, приучили ее по приказу возвращаться в клетку.

Это было для нее единственной дрессурой. Всю ночь, в ярости, испытывая боль, бродила она по складу. На рассвете возвращалась в клетку, сидела там в полутьме, негромко рыча и зализывая специально нанесенные раны, ожидая первой возможности отомстить за унижение и боль.

Чейв закрыл за леопардом дверь и вслед за хозяином вышел из склада в последние лучи заката. Четти Синг белоснежным платком вытер мокрое лицо. В зловонном маленьком помещении было очень жарко.

– Останешься в караулке у главного входа, – приказал он. – Не обходи ограду и не мешай белому человеку войти на склад. Он войдет, тебя предупредит Нанди.

При этой мысли оба улыбнулись. Они помнили, в каком состоянии был предыдущий нарушитель, когда его доставили в больницу.

– Когда услышишь, что Нанди занялась им, позвони мне от главных ворот. Телефон рядом с моей постелью. До моего приезда на склад не входи. Мне потребуется пятнадцать-двадцать минут, чтобы добраться сюда. К этому времени Нанди избавит нас от многих хлопот и неприятностей.

Его жена приготовила на ужин одну из разновидностей своего великолепного карри. Она не спрашивала Четти Синга, где он был. Хорошая, послушная жена.

После ужина он еще пару часов работал с бухгалтерскими документами. Он вел сложную двойную бухгалтерию; у него было два набора бухгалтерских книг – один для налогового инспектора, где отражалась лишь часть прибыли, второй с точными данными – здесь Четти Синг был педантично аккуратен. По этим книгам он рассчитывал пожертвования на храм. Одно дело – обманывать налоговиков, другое – боги: благоразумный человек никогда их не обманывает.

Прежде чем лечь, он открыл сейф в стене своей гардеробной, достал тяжелый двуствольный двенадцатизарядный дробовик и упаковку патронов к нему. У него было официальное разрешение на оружие, потому что, когда это возможно и выгодно, Четти Синг – законопослушный гражданин.

Жена удивленно взглянула на него, но промолчала. Он не стал удовлетворять ее любопытство, а поставил дробовик в угол у двери, чтоб был под рукой. Потом лег в постель и с обычным равнодушием занялся любовью. Десять минут спустя он уже громко храпел.

Телефон у его постели зазвонил в семь минут третьего. Четти Синг проснулся при первом же звонке и, прежде чем прозвучал второй звонок, снял трубку и поднес к уху.

– Нанди на складе поет красивую песню, – сказал Чейв на ангонском языке.

– Еду, – ответил Четти Синг и спустил ноги с кровати.

Фонари на улице не горели. «Это чуть облегчает работу», – пробормотал Дэниэл, паркуя «лендкрузер» на открытой стоянке в трех кварталах от ограды склада Четти Синга. Последнюю милю он проехал со скоростью пешехода, не зажигая фар.

Выключив мотор, он вышел в темноту. Минут десять стоял прислушиваясь, прежде чем посмотрел на часы.

Начало второго.

На нем темно-синие брюки и черная кожаная куртка. Он натянул на голову черную шерстяную вязаную шапку, привязал к запястью небольшой нейлоновый мешочек со скудным снаряжением, отобранным из ящика с инструментами.

К крыше «лендкрузера» крепились две легкие раздвижные алюминиевые лестницы: Дэниэл подкладывал их под колеса, когда нужно было преодолевать участки песка или глубокой грязи. Каждая весила меньше семи фунтов. С лестницами под мышкой он направился по заросшему сорняком пустырю к складу, держась буша, в стороне от дороги.

Этот участок использовали как свалку. Всюду груды отходов. Разбитая бутылка или острый кусок железа могли разрезать его матерчатую обувь с резиновой подошвой. Поэтому Дэниэл шел осторожно.

В пятидесяти футах от ограды он положил лестницы и присел за ржавым кузовом автомобиля, внимательно изучая участок. На складе в окнах нет света, на ограде нет фонарей или прожекторов. Странно.

«Слишком гладко? Слишком легко?» – спросил он себя и подошел поближе.

Свет горит только в караульной у главного входа. Его достаточно, чтобы осмотреть ограду.

Дэниэл сразу увидел, что к ней не подведено электричество, и не смог разглядеть никакой сигнализации или ловушек.

Он осторожно прошел к столбу ограды в глубине участка. Если есть инфракрасная система сигнализации, она должна быть укреплена здесь.

На верху столба блеснуло белое, но по более внимательном рассмотрении Дэниэл понял, что это побелевший череп бабуина, и поморщился. Испытывая легкое беспокойство, он вернулся туда, где у старого автомобиля оставил лестницы.

Потом снова к ограде. Здесь Дэниэл устроился ждать, пока пройдет охрана. Спустя полчаса он решил, что все-таки ограду не охраняют.

Он двинулся вперед. Самый быстрый и надежный способ проникновения – разрезать проволочную сетку ножницами, но ему хотелось оставить как можно меньше следов своего пребывания. Он раздвинул обе лестницы на полную длину. Напряженно ожидая сигнала скрытой сигнализации, приставил одну из лестниц к столбу.

И облегченно вздохнул, ничего не услышав.

Со второй лестницей он поднялся на ограду.

Балансируя наверху, откинувшись назад, чтобы избежать соприкосновения с острыми колючками проволоки, перебросил лестницу и спустил ее внутрь.

Он собирался осторожно опустить ее по ту сторону, но она выскользнула из рук. И хотя упала в траву, что приглушило удар, этот звук в ушах Дэниэла прозвучал, как выстрел из «Магнума-357».

Покачиваясь на верху ограды, он приготовился услышать окрик охранника или выстрел.

Ничего не происходило, и минуту спустя он перевел дух. Сунул руку под свитер с высоким воротником и извлек кусок губчатой резины, который использовал как подушку, когда спал под открытым небом. Резина в дюйм толщиной – достаточно, чтобы покрыть острые колючки. Дэниэл осторожно расстелил ее поверх ограды.

Потом прочно ухватился руками в перчатках за проволоку между колючками, легко перебрался и с высоты девяти футов спрыгнул в траву с противоположной стороны.

Приземлившись кувырком вперед, он застыл, прижавшись к земле и вслушиваясь в темноту.

Ничего.

Дэниэл быстро приставил к столбу с внутренней стороны вторую лестницу: подготовка к поспешному отступлению. Некрашеный алюминий светится, как луч маяка, и может привлечь внимание охранника. «Ну, с этим ничего не поделаешь», – сказал себе Дэниэл и направился к боковой стене склада.

Он скользнул вдоль стены, довольный тем, что темно, и дошел до угла. И присел на минуту, прислушиваясь.

Где-то далеко залаяла собака; с железнодорожной станции слышались гудки локомотивов. Помимо этого – ничего.

Он заглянул за угол и осторожно двинулся вдоль длинной стены склада. Ни одного отверстия, только высоко под краем крыши, по меньшей мере в тридцати футах над ним, ряд маленьких окошек.

Впереди в темноте он различил небольшую пристройку. Она у задней стены склада, но ее крыша гораздо ниже, чем у главного здания. Приближаясь, он почувствовал слабый, но неприятный запах, вроде удобрения-гуано или сырых, недубленых шкур.

По мере приближения к пристройке запах усиливался, но Дэниэл над этим не задумался. Он изучал пристройку. На углу, где она соединялась с главным зданием, проходила водосточная труба. Дэниэл проверил ее на прочность, повиснув всей тяжестью, и легко, перебирая руками, поднялся наверх.

Через несколько секунд он уже лежал на крыше пристройки, глядя на окна, которые теперь были всего в десяти футах над ним, два из них – открытые.

Из рюкзака на спине Дэниэл достал прочную нейлоновую веревку и для утяжеления завязал на ее конце узел. Балансируя на гребне крыши пристройки, он взмахнул веревкой и бросил ее вверх и внутрь. Она ударилась в простенок между двумя открытыми окнами и опутанным мотком свалилась ему на плечи. Он попробовал снова, с тем же результатом. На пятой попытке узел попал в окно, и Дэниэл сразу потянул; веревка дернулась назад и трижды обернулась вокруг горбыля. Дэниэл потянул изо всех сил, но веревка держалась. Продолжая тянуть, он начал подъем.

Резиновыми подошвами матерчатых башмаков он упирался в некрашеную асбестовую стену и поднимался проворно, как обезьяна.

Он почти добрался до окна, когда почувствовал, что веревка начинает разматываться. Дэниэл опустился на фут, но потом падение остановилось, веревка держала. Он собрался с силами и прыгнул вверх. Ухватился рукой в перчатке за раму открытого окна и повис.

Он висел в тридцати футах над землей, ноги скользили по стене, стальная рама окна резала пальцы даже через перчатку. Судорожным усилием он вскинул правую руку и тоже ухватился. Теперь с помощью силы обеих рук он смог подтянуться и оседлать раму.

Несколько секунд Дэниэл успокаивал дыхание и вслушивался в темноту внутри здания, потом расстегнул рюкзак и достал фонарик. Перед выходом из номера он заклеил линзу красной пластиковой лентой.

Луч света, направленный вниз, был слабый, темно-красный и вряд ли привлек бы внимание охраны.

Внизу, на полу склада, громоздились башни и стены из упаковочных ящиков и коробок самых разных форм и размеров.

– О нет! – вслух простонал Дэниэл. Такого количества он не ожидал. Потребуется неделя, чтобы все это рассмотреть, а ведь у склада еще четыре секции.

Он посветил вдоль стены. Поблизости – столб из стального уголка, поддерживающий крышу. По нему, как по лестнице, легко спуститься на бетонный пол в тридцати футах внизу. Дэниэл спустился и выключил фонарик.

В темноте он быстро переменил позицию. Если к нему подбирался охранник, он хотел сбить его с толку. Дэниэл присел между ящиками, вслушиваясь в темноту. И уже собирался двинуться дальше, но неожиданно застыл.

Он что-то услышал – слабый звук, почти на пороге восприятия; скорее просто нервное напряжение, чем реальный шорох.

И тут же все прекратилось, словно и не было.

Сто ударов бешено колотящегося сердца. Дэниэл ждал, но звук не повторился. Он включил фонарик, и свет рассеял тревогу.

Дэниэл стал осторожно пробираться между горами товара, грудами коробок, ящиков и мешков. Он видел в конце секции мебельный фургон.

«Самое подходящее место для начала», – заверял он себя, принюхиваясь и стараясь уловить в затхлом воздухе запах сушеной рыбы.

Неожиданно он остановился и выключил фонарик, потому что снова что-то почувствовал. Недостаточно определенное, чтобы разобраться в его сути, недостаточно громкое, чтобы быть звуком, – просто ощущение чего-то близкого в темноте. Дэниэл затаил дыхание: что-то шевельнулось. Может, это просто воображение? Он не поручился бы, но, возможно, это был мягкий шелест вкрадчивых шагов или затаенное дыхание.

Он ждал. Нет. Ничего, просто нервы. Он пошел дальше по темному складу. Внутренних стен нет, только металлические столбы, поддерживающие крышу и разделяющие пространства секций. Дэниэл снова остановился и принюхался. Вот наконец.

Запах сушеной рыбы. Он двинулся быстрее, и запах усилился.

На каждом мешке напечатано: «Сушеная рыба. Произведено в Малави». Рядом символизированное изображение восходящего солнца и над ним кричащий петух.

Дэниэл порылся в своем рюкзаке и достал двенадцатидюймовую отвертку. Присев рядом с мешками, он протыкал отверткой прочную джутовую ткань, пытаясь нащупать под рыбой что-нибудь твердое. Он работал быстро; проходя мимо, пять-шесть раз ударял каждый мешок; тянулся к мешкам, лежащим наверху, и поднимался по пирамиде к самой вершине.

Наконец он остановился и задумался. Он полагал, что слоновая кость будет упрятана среди сушеной рыбы, но теперь понял ошибочность своей первоначальной теории.

Если Нинь Чэнгун действительно переместил бивни из грузовиков-рефрижераторов в мебельный фургон Четти Синга за несколько часов, которые у них были до того, как Дэниэл догнал их на дороге у Чирунду, у них не было возможности перегрузить кость в мешки. Они могли только уложить бивни на дно фургона и прикрыть их мешками с рыбой.

Дэниэл раздраженно поцокал языком, упрекая себя за порывистость. Конечно, рыбные мешки слишком малы, чтобы вместить бивни; к тому же их будет чрезвычайно неудобно перевозить, когда понадобится вывезти бивни из Африки… когда бы это ни произошло. Тяжелые заостренные бивни пробили бы слой рыбы и прорвали мешковину. Дурак!

Дэниэл покачал головой. «У меня навязчивая идея». Он посветил вокруг рубиновым лучом фонарика и напрягся. Ему показалось, что у границ светового пятна двинулось что-то большое и темное, блеснули звериные глаза, но, когда он направил туда луч и всмотрелся, ничего не увидел. Опять воображение.

«Стареешь и теряешь смелость», – упрекнул он себя.

Соскользнув по пирамиде мешков на пол, Дэниэл торопливо пошел по проходу между грудами товаров. Проходя, он рассматривал надписи на ящиках. Холодильники «Дефай», консервированные персики «Куу», стиральный порошок «Санлайт».

Все товары адресованы «Торговой компании Четти Синга». Все привозное. А он ищет вывоз.

Впереди, высоко на разгрузочной платформе у главного входа, он разглядел фургон. Подойдя ближе, Дэниэл увидел на подъемнике большой ящик. Дальше громоздились такие же ящики, подготовленные к погрузке в пустой железнодорожный вагон, ожидающий под платформой.

Очевидно, это и есть исходящий груз. Дэниэл почти побежал вдоль по секции. Вблизи он разглядел, что это обычные ящики с чаем, из прочных листов фанеры, с мощными рамами, перевязанными гибкой стальной лентой.

И тут волоски на предплечье Дэниэла встали дыбом от возбуждения. Он увидел на боку ящика адрес: «Лаки дрэгон инвестмент 1555 Чунцин С роуд Тайпей Тайвань». Сукин сын!

Дэниэл радостно улыбнулся. Китайский контакт!

«Лаки дрэгон». «Удачливый дракон». Удачливый для кого?

Дэниэл подошел к подъемнику и взялся за рычаги. Включил главный рубильник. Загудел электрический мотор, и ящик начал медленно подниматься.

На уровне головы Дэниэл остановил его. Проскользнул мимо поднятого ящика. Ему не хотелось оставлять следы своего присутствия и трогать крышку. Пробравшись между стрелами подъемника, он добрался до дня ящика и пустил в ход отвертку.

Фанера скрипела, когда он проделывал в ней круглое отверстие, узкое, только чтобы просунуть руку. Ящик был забит плотными пластиковыми мешками, и Дэниэл никак не мог прорвать оболочку. Он остановился, порылся в рюкзаке, нашел складной нож и разрезал мешок.

В лицо ударил знакомый запах сушеных чайных листьев, и Дэниэл начал раскапывать спрессованную растительную массу, выбрасывая чай на бетонный пол. Вскоре он углубился на всю длину отвертки, не встретив ничего постороннего.

Дэниэл почувствовал первые уколы сомнения.

Здесь сотни мешков с чаем; бивни могут быть в любом из них – или ни в одном.

Несколькими ударами отвертки он расширил отверстие и, вложив в движение всю силу своих сомнений и разочарования, вогнал стальное острие в массу чая.

Отвертка с силой, отдавшейся в запястье, ударилась обо что-то твердое, и Дэниэл едва сдержал торжествующий крик. Он рвал края отверстия, пока не смог просунуть обе руки, и рылся в грудах чая, падавших к его ногам.

Наконец он смог коснуться твердого предмета под чаем.

Предмет был твердый и закругленный. Согнувшись под ящиком, Дэниэл выворачивал шею, стремясь заглянуть в отверстие, из которого ему на глаза сыпались сухие листья. В луче фонарика он разглядел маслянистый алебастровый блеск.

Концом отвертки он начал царапать поверхность предмета, ударял, пилил, пока наконец не отбил осколок и не вытащил его наружу – осколок размером с большой палец. «Больше никаких сомнений, – прошептал Дэниэл, разглядывая образец и видя отчетливый рисунок зернистой слоновой кости. – Попался, ублюдок».

Он подобрал рассыпанный чай и стал заталкивать его в карманы. Уборка не очень успешная, но он надеялся, что грузчики будут не слишком внимательны, когда утром возобновят работу.

Он подошел к рычагу управления подъемником и опустил ящик на пандус, на прежнее место. Посветил вокруг фонариком, чтобы убедиться, что никаких других следов своего посещения не оставил, и на этот раз увидел отчетливо.

Большой темный силуэт сгорбился у конца пандуса, глядя на него глазами, сверкавшими в луче фонарика, как опалы.

Как только свет коснулся его, животное исчезло, словно растворилось, как клуб дыма, с почти сверхъестественной быстротой и бесшумностью. Дэниэл инстинктивно отскочил к краю ящика, пытаясь лучом фонарика пробить темноту.

Неожиданно раздался звук, царапавший по нервам, как наждак. В темной пещере склада под высокой крышей звук раскатился эхом. Словно возили пилой по металлу; от этого звука ныли зубы. Дэниэл мгновенно понял, что это, но ему трудно было поверить своим ушам.

– Леопард! – выдохнул он и ощутил холодок по спине, поняв, какая опасность ему грозит.

Все преимущества на стороне зверя. Ночь – естественное время его бодрствования. Темнота делает зверя смелым и агрессивным.

Дэниэл снял ленту со стекла фонарика, и вдоль склада протянулся луч яркого света. Дэниэл поводил лучом из стороны в сторону и снова увидел кошку. Она оказалась за ним, обошла его. Наиболее опасный маневр. Хищник кружит возле добычи, прежде чем напасть на нее.

Когда свет коснулся леопарда, тот отпрыгнул. Одним гибким движением он исчез за стеной из ящиков с чаем, и в темноте снова послышалось его яростное рычание.

«Он охотится на меня!»

Когда Дэниэл сам был хранителем в Чивеве, леопард искалечил одного из лесничих. Дэниэл первым оказался на месте и спас его. Он отчетливо вспомнил, какие страшные раны нанес тогда зверь.

В инстинкты другой опасной африканской кошки – льва – не заложено, как нападать на двуногое существо. Лев нападает, бросает жертву на землю и кусает и рвет ту часть тела человека, до которой может дотянуться; часто он грызет одну и ту же руку или ногу, пока человека не освобождают.

Леопард, напротив, разбирается в анатомии человека. Основную добычу леопарда составляют бабуины, и леопард умеет взять примата за самые уязвимые места: за голову и живот с внутренностями. Обычно он прыгает на жертву, впивается когтями передних лап в плечи, в то время как его задние лапы, как лапы домашней кошки, словно играют с клубком шерсти.

Выпущенные длинные когти несколькими быстрыми ударами вспарывают живот, выпуская внутренности. Одновременно леопард впивается зубами в лицо или горло, передней лапой хватает жертву за затылок и снимает скальп. При этом часто вместе со скальпом отрывается верхняя часть черепа, как срезанная верхушка яйца всмятку, открывая незащищенный мозг. Все это промелькнуло в сознании Дэниэла, пока леопард кружил возле него, оглашая своим ревом открытые секции склада.

Не поднимаясь из-за подъемника, Дэниэл доверху застегнул молнию куртки, чтобы защитить горло, и перевесил нейлоновый рюкзак со спины на живот. Потом взял отвертку в правую руку, левой поворачивая фонарик в сторону угрожающе кружащего зверя.

«Боже, какой он огромный!» – подумал Дэниэл, осознав истинный размер кошки. В свете фонарика она казалась черной, как пантера.

Легенды буша утверждают, что черные леопарды – самые свирепые.

Держать леопарда в луче света оказалось невозможно. Он был неуловим, как тень. Дэниэл знал, что ему не добраться до того места, где он проник на склад. Слишком далеко идти с незащищенной спиной. Кошка прыгнет на него, не успеет он преодолеть и половины расстояния. Он на секунду отвел луч в поисках другого пути отступления.

Мешки с рыбой. Он видел пирамиду у ближней стены, она почти достигает окна в тридцати футах над бетонным полом.

«Если бы добраться до окна», – прошептал он.

Окно высоко над землей, но у него есть нейлоновая веревка, и можно хотя бы часть расстояния спуститься по ней.

«Действуй! – сказал он себе. – Ты теряешь время. В любое мгновение он может на тебя броситься».

Он собрался с духом, чтобы покинуть убежище за подъемником. Машина закрывает спину – это большое утешение, а на открытом пространстве он абсолютно уязвим перед быстротой и силой леопарда.

В то самое мгновение, когда он оставил укрытие, леопард показался снова, и его мяуканье прозвучало еще яростнее и свирепее.

– Убирайся! – крикнул Дэниэл, надеясь отпугнуть зверя голосом.

Кошка прыгнула в сторону и исчезла за грудой упаковочных коробок, и тут Дэниэл допустил ошибку. Глупую и непростительную ошибку. Уж он-то знал, что нельзя бежать от дикого зверя. В особенности никогда нельзя поворачиваться спиной к кошке. Инстинкт приказывает ей преследовать. Если побежишь, дикая кошка не удержится и нападет, как домашняя не удержится, когда от нее убегает мышь.

Дэниэлу казалось, что он успеет добраться до пирамиды мешков с рыбой. Он повернулся и побежал, и леопард в темноте за ним мгновенно сорвался в беззвучный стремительный полет. Дэниэл не услышал, как зверь приближается. Кошка всем своим весом с разгону ударила его в спину, между лопатками.

Дэниэла бросило вперед. Он чувствовал, как впились и зацепились когти, и на миг ему почудилось, что они рвут его плоть. Вместо того чтобы сбросить его на бетонный пол, леопард отшвырнул его к груде мешков. Мешки смягчили удар, и все равно воздух вырвался из легких Дэниэла; он почувствовал, как ломаются ребра.

Леопард продолжал держать его за плечи, но, шатаясь под его тяжестью, Дэниэл понял, что когти застряли в коже куртки и толстом шерстяном свитере под ней.

Каким-то образом Дэниэл сумел удержаться на ногах: его поддержала наклонная груда мешков. Он почувствовал, что кошка группируется, задействуя задние лапы, сжимаясь, как пружина, готовая рвать нижнюю часть его тела – ягодицы и бедра. Она разорвет плоть до кости, перебьет вены и артерии, и он в несколько минут умрет от потери крови.

Дэниэл обеими руками оттолкнулся от груды мешков, отскочил и свернулся клубком, поджав колени к подбородку. Когти леопарда разорвали нейлоновые лямки рюкзака и ударили вниз, но Дэниэл успел подобрать ноги. Кривые когти на задних лапах зверя ударили по воздуху, не коснувшись плоти.

Человек и зверь общей тяжестью ударились о пол. Леопард оказался под Дэниэлом – рослым, крепким. От удара из легких зверя с шипением вышел воздух, и Дэниэл почувствовал, как разжались когти, впившиеся в его куртку. Он рванулся и протянул руку за плечо, по-прежнему сжимая в другой руке отвертку. Встав на колени, он ухватил леопарда за толстую шкуру загривка, с силой, рожденной ужасом, оторвал зверя от своей спины и отбросил к груде упаковочных коробок.

Кошка отскочила от груды, как резиновый мяч.

Первым же ударом леопард выбил фонарь у Дэниэла из руки. Он прокатился по бетонному полу и остановился у ящика. Луч был направлен вверх и отражался от стенок фанерных ящиков. Этого Дэниэлу хватило, чтобы подготовиться к новому нападению зверя.

Леопард широко раскрыл пасть и выпущенными когтями дотянулся до плеч человека. При ударе кошка задними лапами попыталась разорвать живот, вытягивая шею, чтобы впиться клыками в лицо и горло. Это была классическая атака леопарда, и Дэниэл встретил ее, зажав в обеих руках отвертку и сунув ее в открытую пасть зверя, как мундштук – в рот лошади.

Один из передних клыков зверя откололся при попытке прокусить сталь; Дэниэл оказался на спине; отверткой он заставлял зверя отводить морду, не позволяя тому вцепиться в лицо. Леопард снова зарычал, и в лицо Дэниэлу ударили горячие брызги слюны, запах падали и смерти заполнил ноздри.

Он чувствовал, как лапа зверя протянулась через его плечо к затылку, чтобы снять скальп. В то же самое время леопард согнул задние лапы и ударил вниз, чтобы выпущенными когтями разорвать живот. Однако Дэниэл крепко прижал затылок к мешку с рыбой, и леопард впился когтями не в плоть, а в грубый джут всего в нескольких дюймах от уха Дэниэла. Зверь обеими лапами ударил вниз, но вместо того чтобы вспороть живот, зацепился когтями за прочный нейлоновый пояс на животе.

На мгновение нападение зверя было остановлено. Он рвал джутовый мешок, как будто не понимая своей ошибки, судорожно бил задними лапами, с резким скрежетом разрывая нейлон. При этом леопард отводил назад голову, увертываясь от стальной отвертки, которую Дэниэл продолжал держать в его пасти.

Дэниэл мгновенно повернул отвертку, высвободив ее жало, а потом снова двинул ее вперед, целя леопарду в глаз.

Он промахнулся; жало отвертки ударило зверя в ноздрю, но не нашло лобно-носовой канал, ведущий в мозг, а слегка отклонилось, пробив носовой хрящ, и вышло через пятнистую шкуру ниже челюсти, под ухом леопарда. Кошка взвыла от неожиданности и боли. На мгновение она ослабила натиск. Дэниэл повернулся и сбросил с себя леопарда.

Казалось чудом, что до сих пор зверь не ранил его, но, когда Дэниэл оттолкнул его, тот инстинктивно вцепился в него лапой.

Когти рванули руку Дэниэла, рассекли кожу куртки и шерсть свитера и добрались до предплечья. Он словно получил сабельный удар. Боль заставила Дэниэла собрать последние силы.

Он лягнул одновременно обеими ногами, пятки ударили в кошачье тело в тот миг, когда зверь приготовился к новому нападению.

Пинок откинул назад ревущий, щелкающий зубами ком темной шерсти, которая переливалась и блестела в свете фонарика.

За спиной Дэниэла между мешками образовалось пространство, пригодное только для того, чтобы едва-едва вместить человека. Дэниэл прянул в эту узкую пещеру. Теперь спина и бока у него были защищены, и леопард может напасть только спереди.

Зверь с рычанием просунул голову в щель, пытаясь добраться до человека. Дэниэл отверткой ударил его в глаз. И снова промахнулся, но острое жало пробило розовый извивающийся язык. Леопард отскочил, зашипев от боли.

– Уходи! Убирайся! – закричал Дэниэл, скорее чтобы приободриться, чем надеясь отогнать разъяренного зверя.

Дэниэл подобрал под себя ноги и как можно глубже втиснулся в узкую щель между джутовыми мешками.

Леопард расхаживал перед убежищем Дэниэла, с каждым проходом закрывая слабый свет. Один раз он остановился и сел, лапой умывая раненый нос, как домашняя кошка, потом слизал со шкуры свою кровь.

Потом прыгнул, закрыв вход в узкую пещеру, и вытянул лапы, стараясь дотянуться до Дэниэла. Дэниэл ударил по лапе и почувствовал, что пробил ее. Леопард зашипел и отскочил. И снова начал ходить дозором у входа в пещеру, каждые несколько минут останавливаясь, опуская голову и свирепо рыча.

Дэниэл чувствовал, что по руке под свитером течет кровь и капает с пальцев. Он зажал отвертку между коленей, готовый отразить новое нападение, и одной рукой перевязал носовым платком руку, чтобы остановить кровотечение. Зубами крепче затянул узел. Рана казалась поверхностной. Кожаный рукав спас от серьезного ранения, но рука начала неметь. Дэниэл знал, как опасны даже легкие царапины, оставленные зубами хищников, если воспалятся.

Но это лишь одна из его тревог. Леопард надежно запер его, а скоро утро. Удивительно, что рев зверя до сих пор не привлек охрану. В любую минуту можно ожидать появления охранника.

Едва он подумал об этом, как склад внезапно залил яркий свет, такой яркий, ёчто леопард от неожиданности присел и закрыл глаза. Дэниэл услышал негромкий скрежет: электрический мотор отодвигал дверь в склад. И сразу послышался шум мотора: на склад въехала машина.

Леопард зарычал и направился к выходу; он низко держал голову и оглядывался через плечо.

И тут кто-то крикнул:

– Эй, Нанди, в клетку! Назад! Назад!

Дэниэл узнал голос Четти Синга.

Леопард, прижавшись к полу, метнулся в сторону и исчез из вида.

Четти Синг снова заговорил:

– Быстро закрой Нанди в клетке!

Дверь клетки с металлическим звоном захлопнулась.

– Видишь белого? Осторожней, он может быть еще жив.

Дэниэл как можно глубже отступил в свою пещеру. Он не рассчитывал избежать обнаружения, а отвертка не оружие. На полу лежит фонарик, он все еще горит. А на мешках пятно. Похоже на кровь.

Приблизились осторожные шаги.

– Нанди сделала свою работу.

– Дай мне фонарик.

Голоса зазвучали ближе.

Неожиданно в поле зрения Дэниэла показалась пара ног, потом человек наклонился и посветил в отверстие, где сидел Дэниэл.

– Боже! – произнес тот же голос по-английски. – Вот и наш парень. И он еще в отличной форме. Здравствуйте, доктор Армстронг. Рад познакомиться по-настоящему.

Дэниэл молча смотрел на слепящий луч света, а Четти Синг жизнерадостно продолжал:

– Вам больше не понадобится оружие. Пожалуйста, передайте его мне.

Дэниэл и не подумал исполнить приказ, и Четти Синг усмехнулся.

– Вот дробовик отличной английской конструкции, изготовленный самим мистером Перкли [13] . Он заряжен разрывными пулями. Малавийская полиция с большим пониманием относится к случаям самозащиты. Убедительно прошу вас исполнить мою просьбу и подчиниться.

Дэниэл покорно бросил отвертку к его ногам, и Четти Синг ногой оттолкнул ее в сторону.

– Теперь можете выйти из своей конуры, доктор.

Дэниэл выбрался и, прижимая раненую руку к груди, выпрямился.

Четти Синг упер ствол ему в живот и сказал на ангони охраннику в форме:

– Чейв, проверь ящики. Посмотри, не открыл ли малунгу один из них.

Дэниэл узнал охранника из супермаркета. Рослый парень и выглядит опасно. «Предпочитаю в качестве спарринг-партнера леопарда», – сухо подумал Дэниэл, глядя, как ангони направляется к подъемнику.

Не дойдя до машины, Чейв вскрикнул и опустился на колени. Он прихватил горсть чайных листьев, забытых Дэниэлом.

Он быстро прошел по следу из листьев к ящику на подъемнике.

– Подними ящик, Чейв! – приказал Четти Синг. Чейв сел за рычаги подъемника и высоко поднял ящик.

Оттуда посыпался ручеек черных листьев. Чейв спрыгнул и просунул руку в отверстие, проделанное отверткой.

– Вы очень умны, – в насмешливом восхищении покачал головой Четти Синг. – Как Шерлок Холмс. Не меньше. Но иногда опасно быть слишком умным, уважаемый.

Глядя сикху в глаза, Дэниэл ничего не ответил на эту насмешливую речь. В этих глазах была смерть. Шутки кончились.

– Чейв, где белый оставил свою машину? – спросил он, не убирая ствол дробовика от живота Дэниэла.

– Он пришел без света, но я слышал звуки мотора на юге. Думаю, оставил машину там на открытом месте.

Они говорили на ангони, считая, что Дэниэл их не понимает, но знание зулусского и ндебеле помогало ему.

– Иди! Пригони машину! – приказал Четти Синг.

Чейв ушел. Четти Синг и Дэниэл молча посмотрели друг на друга. Дэниэл искал какого-нибудь признака слабости или нерешительности. Сикх был спокоен и сдержан, дробовик он держал наготове.

– У меня тяжелая рана на руке, – сказал наконец Дэниэл.

– Искренне сочувствую, дорогой доктор. Может начаться заражение. Но нет. – Четти Синг улыбнулся. – Вы будете мертвы до того, как заражение сможет проявиться.

– Вы собираетесь убить меня?

– Поразительно забавный вопрос. А что мне остается? Вы были настолько умны, что раскрыли мои маленькие тайны. Я часто прихожу к выводу, что излишняя осведомленность – смертельная болезнь. Ха, ха!

– Ну, поскольку я все равно умру, может, удовлетворите мое любопытство насчет Чивеве? Кто предложил напасть, вы или Нинь Чэнгун?

– Увы, уважаемый, я ничего не знаю ни о Чивеве, ни о том, кого вы назвали. К тому же я сейчас не склонен к беседам.

– Но вы ничем не рискуете, если скажете. Кому принадлежит «Лаки дрэгон инвестмент компани»?

– Боюсь, доктор, вам придется унести ваше любопытство с собой в могилу.

Они услышали, как подъезжает «лендкрузер», и Четти Синг шевельнулся.

– Чейв быстро управился. Вы не слишком старались спрятать машину. Пойдемте к главному входу, поздороваемся. Пожалуйста, идите вперед, доктор, и не забывайте, что превосходное оружие мистера Перкли всего в футе от вашего позвоночника.

Оберегая раненую руку, Дэниэл направился к главному входу. Выйдя в проход между рядами упаковочных ящиков, он увидел у пустого железнодорожного вагона зеленый «кадиллак».

По-видимому, Четти Синг сидел в безопасности в «кадиллаке», пока леопард возвращался в клетку. Дэниэл вспомнил пристройку за зданием и звериный запах, который заметил раньше.

Теперь все увязывалось: ясно, где содержат леопарда и как его используют. Но было также ясно, что ни Четти Синг, ни его приспешник не доверяют зверю. Более того, пока леопард на свободе, им очень не по себе.

Когда дошли до выхода, Четти Синг знаком велел Дэниэлу остановиться. Ворота откатились, и Дэниэл увидел свою «тойоту» с горящими фарами.

Чейв стоял у щита с рубильником, открывающим дверь. Когда дверь полностью раскрылась, он достал из щели в щите свою карточку. Карточка была на короткой цепочке; он положил ее в карман на бедре.

– Все готово, – сказал он Четти Сингу.

– Ты знаешь, что делать, – ответил тот. – Я не хочу, чтобы птицы прилетели по следу и сели на мою крышу. Убедись, что не оставил следов. Понял?

Они снова говорили на ангони, уверенные, что Дэниэл их не понимает.

– Будет несчастный случай, – согласился Чейв. – И, может, небольшой пожар.

Четти Синг снова повернулся к Дэниэлу.

– А теперь, уважаемый, убедительно прошу вас сесть за руль вашей машины. Чейв будет говорить вам, куда ехать. Пожалуйста, слушайтесь его беспрекословно. Он очень хорошо стреляет из дробовика.

Дэниэл послушно сел в кабину на место водителя; Чейв, как велел Четти Синг, уселся за ним. Четти Синг тотчас передал дробовик рослому ангони. Это было проделано быстро и ловко, как умеют опытные заряжающие на шотландском полигоне для стрельбы по уткам.

И прежде чем Дэниэл смог воспользоваться преимуществом, Чейв крепко прижал к его затылку двойной ствол.

Четти Синг подошел к открытому окну кабины рядом с Дэниэлом.

– Чейв ужасно говорит по-английски, но это неважно, – весело сказал он и перешел на лингва франка Африки. – Вена кулума фаникало? Говорите на этом?

– Да, – ответил Дэниэл на том же языке.

– Хорошо, тогда вы с Чейвом без труда поймете друг друга. Слушайтесь его, доктор. На таком расстоянии пуля точно попортит вам прическу.

Четти Синг отступил. Чейв приказал Дэниэлу развернуть «лендкрузер» на сто восемьдесят градусов и выехать на шоссе.

В зеркало заднего обзора Дэниэл видел, как Четти Синг прошел к своему зеленому «кадиллаку» и открыл дверцу со стороны водителя. Потом машина повернула, и склад пропал из виду.

Сзади Чейв давал короткие указания, каждый раз подчеркивая их тычками стволом в шею Дэниэла. Они ехали по пустым, тихим улицам спящего города на восток, к озеру и горам.

Как только выехали за город, Чейв велел прибавить скорость. Дорога была хорошая, «лендкрузер» весело гудел. К этому времени раненая рука занемела и сильно болела. Дэниэл держал ее на коленях и вел одной рукой, стараясь не обращать внимания на боль.

Через час уклон изменился, и дорога начала ряд поворотов, взбираясь на первые склоны гор. Лес по ее сторонам становился все гуще и темнее, наступал на дорогу. Скорость «лендкрузера» по мере подъема падала.

Подкрадывался рассвет; за лучами фар Дэниэл видел, как из мрака возникают древесные стволы. Вскоре он уже различал вершины деревьев на фоне неба. Повернув запястье в жестком от засохшей крови рукаве, он взглянул на часы. Света было достаточно, чтобы разглядеть циферблат.

Шесть часов семь минут.

Времени, чтобы обдумать свое трудное положение и оценить человека, который держит ружье у его головы, хватит. Дэниэл счел Чейва опасным противником.

Нет никаких сомнений, он убьет без колебаний, без угрызений совести, и с ружьем он управляется привычно.

С другой стороны, в тесноте «лендкрузера» не так-то легко пустить в ход оружие.

Дэниэл обдумывал свои возможности. Мысль напасть на Чейва в машине он сразу отбросил. Он не успеет повернуться, как ему разнесет голову.

Можно пинком распахнуть дверцу кабины и выпрыгнуть на обочину, но, чтобы избежать серьезных повреждений, коснувшись земли, нужно сбросить скорость «лендкрузера» меньше чем до пятидесяти. Дэниэл постепенно ослаблял давление на акселератор.

Чейв почти сразу почувствовал перемену в шуме мотора и ткнул стволом в шею Дэниэлу.

– Кавалеза! Поезжай быстрей!

– Эта лошадь не побежит, – поморщился Дэниэл и подчинился. С другой стороны, Чейв вряд ли станет стрелять в него на такой скорости, рискуя потерять управление и перевернуть машину.

Он ожидал приказа затормозить и остановиться на обочине, когда они достигнут цели, какова бы она ни была. Тогда он и будет действовать. Дэниэл приготовился ждать.

Дорога вдруг пошла круче, круче стали и повороты. Пришел серый рассвет. Проходя очередной поворот, Дэниэл увидел внизу долину. Ее заполняли клубы серебристого тумана, а сквозь туман виднелись серебряные каскады горной речки, бегущей глубоко в мрачном ущелье.

Показался новый поворот, и, когда Дэниэл приготовился вписаться в него, Чейв резко бросил:

– Стой! Езжай к краю. Вон туда.

Дэниэл затормозил и подъехал к самому краю.

Они были на вершине утеса. Дорогу ограничивал ряд выкрашенных в белое камней. За камнями зияла пропасть. До скалистого берега реки было двести или триста футов.

Дэниэл поставил машину на ручной тормоз и почувствовал, как сердце колотится о ребра. «Когда раздастся выстрел?» – подумал он.

Глупо стрелять, если они хотят выдать это за несчастный случай, но этот рослый ангони как будто не страдает избытком ума.

– Глуши мотор, – приказал Чейв.

Дэниэл повиновался.

– Руки за голову, – приказал Чейв, и Дэниэл испытал легкое облегчение. У него есть еще несколько секунд. Он подчинился и ждал.

Он слышал, как щелкнул замок дверцы, но давление ствола на его шею не ослабевало. Повеяло холодным ветерком – Чейв открыл дверцу.

– Не шевелись, – предостерег он Дэниэла и встал с сиденья, по-прежнему направляя ствол Дэниэлу в голову. Теперь он стоял у машины. – Медленно открой дверцу. – Дробовик через открытое окно смотрел в лицо Дэниэлу. Тот открыл дверь. – Теперь выходи.

Дэниэл вышел из машины.

По-прежнему целясь в него из дробовика, держа ружье как кавалерийский пистолет, Чейв потянулся в открытое окно левой рукой.

Дэниэл увидел, что на заднем сиденье лежит домкрат. Должно быть, в пути Чейв достал его из-под сиденья. В это мгновение Дэниэл понял, как Чейв задумал от него избавиться.

Под угрозой дробовика он подведет его к краю пропасти и потом одним ударом домкрата по черепу сбросит на сотни футов вниз в каменистое ущелье. После этого следом с утеса полетит «лендкрузер» с открытой дверцей и, вероятно, горящей тряпкой, сунутой в горловину топливного бака.

Создастся впечатление, что очередной турист проявил небрежность на этой пользующейся дурной славой дороге. Ничто не вызовет подозрений полиции, ничто не свяжет с Четти Сингом и контрабандным грузом в сотне миль отсюда.

И в это мгновение Дэниэл увидел выход.

Чейв тянул руку в открытую дверцу и стоял неустойчиво. Хотя дробовик нацелен Дэниэлу в живот, но, если он проявит проворство, прицелиться будет трудно.

Дэниэл бросился вперед, но не на человека и не на ружье, а на дверцу. Он ударился в нее всей тяжестью и зажал руку Чейва между дверцей и стальной рамой.

Чейв закричал от боли. Этот звук не скрыл треска сломанной кости, резкого, словно сломали о колено сухую ветку.

Указательный палец, толстый, как кровяная колбаса, нажал на курок. Один ствол выстрелил. Пуля на фут миновала голову Дэниэла, хотя ударная волна прижала его волосы и заставила поморщиться. Отдача высоко вскинула ствол.

Используя инерцию своего движения, Дэниэл ударил головой и обеими руками схватился за дробовик – за приклад и за горячий ствол.

Чейв держал ружье одной рукой, к тому же слабой от острой боли сломанной кости, зажатой дверцей. Он выстрелил из второго ствола, но пуля ушла в небо.

Дэниэл краем затвора ударил его по лицу, попал в верхнюю губу, разбил нос и выбил все передние зубы. Чейв взревел – его рот был полон крови и обломков зубов, – и попытался высвободить зажатую руку.

У Дэниэла было преимущество: он держал ружье обеими руками, и это преимущество он использовал, чтобы вырвать дробовик из правой руки Чейва. Высоко поднял ружье, повернул и обитым сталью прикладом ударил Чейва в лицо. Вся сила удара пришлась сбоку в челюсть.

Челюсть вышла из сустава, кость сломалась, и половина лица Чейва провисла. Ошеломленный, потеряв координацию, он отшатнулся; от падения его удержала только зажатая дверцей рука.

Дэниэл схватился за ручку и распахнул дверцу в миг, когда Чейв меньше всего этого ожидал.

Чейв отшатнулся, размахивая руками и пытаясь сохранить равновесие – ноги его не держали; сломанная рука бессильно повисла в локте. Пяткой он ткнулся в выбеленный камень на краю дороги, опрокинулся, словно его дернули за ниточку, и исчез в пропасти.

Дэниэл слышал его крик. Звук быстро удалялся и оборвался, когда тело ударилось о камень. Наступила глубокая тишина.

Дэниэл прислонился к машине, прижимая дробовик к груди и тяжело дыша после нескольких секунд крайнего напряжения. Ему потребовалось время, чтобы взять себя в руки; потом он подошел к краю пропасти и заглянул в нее.

Прямо под Дэниэлом на скалах у края водопада ничком лежал Чейв, раскинувшись, как распятый. На краю обрыва не осталось ни следа его падения.

Дэниэл быстро соображал. Заявить о нападении? Рассказать полиции о слоновой кости? Дьявольщина, нет! Белому в Африке не стоит убивать чернокожего даже при самозащите, даже в такой цивилизованной стране, как Малави.

Его самого распнут.

Внимание Дэниэла привлек низкий гул: по дороге на малой скорости спускался мощный грузовик. Дэниэл быстро положил дробовик на сиденье и накрыл брезентом. Потом подошел к краю пропасти, расстегнул молнию на брюках и заставил себя помочиться.

Грузовик появился на повороте дороги над ним. Он был загружен распиленными стволами деревьев, перевязанными цепями. В кабине двое чернокожих – шофер и его помощник.

Дэниэл старательно стряхнул капли, застегнул молнию.

Черный водитель улыбнулся, помахал ему рукой, и грузовик проехал. Дэниэл помахал в ответ.

Как только шум мотора стих, Дэниэл сел в «лендкрузер» и поехал к вершине горы. Через двести ярдов он увидел отходящую от шоссе заброшенную дорогу для вывоза леса. Дэниэл поехал через густую вторичную поросль, забившую дорогу, а когда машины не стало видно с шоссе, оставил «лендкрузер» и пешком пошел обратно, готовый нырнуть в укрытие, заслышав другой мотор.

Взглянув с утеса, он убедился, что тело Чейва по-прежнему лежит внизу на камнях. Чутье подсказывало, что надо как можно быстрее уходить отсюда, оказаться от него подальше. Дэниэл подозревал, что тюрьма в Малави не лучше тюрем в других странах Африки. Рука сильно болела. Он чувствовал первый жар заражения, но даже не хотел смотреть на рану, пока не избавится от улик.

Обойдя вершину, он отыскал тропу вниз – звериную тропу, которой пользовались только даман и антилопа-прыгун, крутую и опасную. Потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до тела Чейва.

Когда Дэниэл коснулся шеи Чейва, кожа у того была холодна, как у рептилии. Не было необходимости проверять пульс. Чейв умер. Дэниэл быстро обшарил его карманы. Единственным документом оказалась грязная, захватанная чековая книжка. Нужно от нее избавиться.

Кроме грязного, рваного носового платка и нескольких мелких монет нашлись только запасные патроны к дробовику и карточка на цепи – ключ от блока управления на складе; Дэниэл видел, как Чейв пользовался этой карточкой. Вот это может оказаться полезным.

Удовлетворенный тем, что осложнил полиции опознание трупа, даже если его найдут, Дэниэл подкатил тело к краю воды (сломанная рука болталась и застревала) и столкнул в быстрое течение.

Он посмотрел ему вслед. Тело вначале застряло, потом высвободилось, поплыло вниз по течению и исчезло за поворотом. Дэниэл надеялся, что оно зацепится за ветку где-нибудь в глубине ущелья и пролежит достаточно долго, чтобы крокодилы пообедали на славу и еще больше затруднили установление личности погибшего.

К тому времени как он вновь поднялся на утес и вернулся к машине, рука горела словно в огне. Дэниэл сел на место водителя, поставил рядом аптечку, закатал изорванный, окровавленный рукав и поморщился, увидев, что под ним. Царапины от когтей неглубокие, но уже заполняются желтой водянистой жидкостью, а плоть вокруг них алая и горячая.

Дэниэл обильно смазал царапины густой темно-желтой бетадиновой мазью и перевязал их, затем набрал в одноразовый шприц антибиотик широкого спектра и сделал инъекцию в бицепс левой руки.

На все это потребовалось время. Когда он снова взглянул на часы, было уже почти восемь. Он поехал обратно по заброшенной лесной дороге, потом по шоссе. Проезжая мимо места событий, он ясно увидел следы шин «лендкрузера» и собственных ног. Задумался, не стереть ли их, но вспомнил водителя грузовика, который видел его здесь. «Я провел здесь достаточно времени, – решил он. – Если я хочу остановить Четти Синга, нужно возвращаться в Лилонгве».

И он поехал в сторону столицы.

С приближением к городу движение на дороге усиливалось. Дэниэл ехал медленно и спокойно, не желая привлекать к себе внимание. Многие из встречных машин были «лендроверами» или «тойотами», поэтому его «лендкрузер» ничем не выделялся. Однако Дэниэл сожалел о приступе тщеславия, который заставил его украсить машину таким приметным личным логотипом. «Никогда не думал, что придется скрываться от правосудия», – бормотал он. Тем не менее он знал, что ездить по Лилонгве в «лендкрузере» ему больше нельзя.

Он поехал в аэропорт и оставил машину на общественной стоянке. Достал из сумки туалетный набор и чистую рубашку и в туалете аэропорта привел себя в порядок. Порванные и окровавленные куртку и свитер скатал в плотный ком и бросил в бак для мусора. Хотя рана болела меньше, он не хотел ее тревожить.

Побрившись, он надел свежую рубашку, рукава которой скрывали перевязку. Посмотрел в зеркало, убедился, что выглядит достаточно респектабельно, и направился к телефонам-автоматам в главном зале аэропорта.

Только что приземлился рейс «Южноафриканских авиалиний» из Йоханнесбурга, и зал был забит туристами и их багажом. Никто не обращал на Дэниэла внимания. Над телефоном на стене был обозначен номер срочного вызова полиции. Дэниэл изменил голос, закрыв микрофон трубки носовым платком и говоря на суахили.

– Я хочу сообщить о грабеже и убийстве, – сказал он женщине-оператору. – Соедините меня со старшим офицером.

– Говорит инспектор Мопола. – Голос низкий и властный. – У вас есть информация об убийстве?

– Слушайте внимательно, – по-прежнему на суахили сказал Дэниэл. – Я скажу только раз. Слоновая кость, украденная из Национального парка Чивеве, – здесь, в Лилонгве. При ограблении убиты по меньшей мере восемь человек. Украденная кость спрятана в ящиках с чаем на складе «Торговой компании Четти Синга» в промышленном районе. Вам следует поторопиться. Награбленное скоро вывезут.

– Кто говорит? – спросил инспектор.

– Неважно, только действуйте побыстрей и найдите кость, – сказал Дэниэл и повесил трубку.

Он прошел к стойке «Авис», проката автомобилей, в главном зале аэропорта. Девушка приветливо улыбнулась ему и предложила голубой «фольксваген-гольф».

– Простите, но без предварительного заказа больше ничего нет.

Выезжая со стоянки, он остановился возле своего пыльного старого «лендкрузера» и незаметно перенес завернутый в брезент дробовик в багажник «фольксвагена». Потом забрал цейссовский бинокль и сунул в бардачок. Уезжая, он убедился, что «лендкрузер» стоит в дальнем углу забитой стоянки и не привлечет случайного внимания.

Он поехал на юг от железнодорожной линии и нашел дорогу через улицы делового района к рынку на открытом воздухе, который приметил во время предыдущих поездок по городу.

В десять тридцать утра рынок заполняли продавцы, расхваливающие свой товар, и торгующиеся покупатели. Рынок был окружен десятками грузовиков и мини-автобусов. Они и обеспечили укрытие. Дэниэл припарковал среди них свой маленький голубой «фольксваген», старательно выбрав место. Рынок располагался на подъеме, выходящем на железную дорогу и промышленный участок за ней.

Дэниэл оказался менее чем в миле от склада и автомастерских Четти Синга, так близко, что мог невооруженным глазом прочесть большую надпись на здании компании. В мощные линзы цейссовского бинокля он прекрасно видел склад и главный вход в него. Можно было даже разглядеть выражение на лицах людей, работавших на пандусе с подъемником.

В главные ворота склада постоянно въезжали и выезжали грузовики, среди них Дэниэл узнал мебельный фургон и тягач.

Однако никакой полиции не было видно, а ведь прошло уже сорок минут с его звонка.

– Давайте, парни! Берите след! – нетерпеливо бормотал он.

И тут увидел локомотив, который неторопливо приближался с главной линии к ветке, ведущей в складской комплекс. Локомотив двигался задним ходом, машинист выглядывал в окно кабины.

При его приближении один из охранников отодвинул решетчатые ворота, локомотив вошел в них, затормозил и остановился у открытого входа в склад.

Он исчез из поля зрения Дэниэла, но несколько секунд спустя послышался характерный лязг буферов.

Новая задержка – и локомотив показался из склада, таща за собой три вагона. Он постепенно набирал скорость, а тяжело груженные вагоны – инерцию. Груз в вагонах был плотно прикрыт брезентом.

Дэниэл разглядывал товарный поезд в бинокль, но не мог бы с уверенностью сказать, что под брезентом ящики с чаем. Он опустил бинокль, ударил кулаком по рулю «фольксвагена» и застонал от раздражения.

Где, в конце концов, полиция? Он позвонил туда около часа назад. Даже несмотря на возбуждение он понимал, что на получение ордера потребуется больше времени.

«Это должна быть слоновая кость, – говорил он себе. – Другого исходящего груза там не было. Это кость, готов спорить на что угодно, и ее отправляют на Тайвань».

Локомотив тащил три вагона по извилистому пути к главной линии и сортировочной станции, но должен был пройти очень близко от места, где стояла машина Дэниэла.

Дэниэл тронул «фольксваген» с места и вывел его на шоссе. Прибавил ходу, обгоняя тяжело груженный грузовик, и поехал к перекрестку, который предстояло миновать на своем пути локомотиву.

Загорелись красные огни, прозвучал сигнал, и шлагбаум перед Дэниэлом опустился, заставив его затормозить. Локомотив неторопливо прогремел мимо «фольксвагена», двигаясь едва ли со скоростью пешехода.

Дэниэл нажал на тормоз и, не глуша мотор, выскочил на дорогу и скользнул под шлагбаум. Первый вагон проезжал так близко от него, что можно было коснуться рукой.

К ручке вагона была прикреплена железнодорожная таблица с указанием груза, и Дэниэл легко прочел ее содержание, когда она медленно проплывала мимо него.

ПОЛУЧАТЕЛЬ: «ЛАКИ ДРЭГОН ИНВЕСТМЕНТ КОМПАНИ». МЕСТО НАЗНАЧЕНИЯ ТАЙВАНЬ ЧЕРЕЗ БЕЙРУ. ГРУЗ: 250 ЯЩИКОВ ЧАЙНОГО ЛИСТА.

Последние сомнения рассеялись. Дэниэл гневно смотрел на удаляющийся состав. Они улизнут из-под самого его носа.

Предупреждающие огни погасли, колокол замолк, и шлагбаум начал подниматься. Локомотив с вагонами прошли.

Сразу начали сигналить водители машин за «фольксвагеном», нетерпеливо замигали фарами.

Дэниэл вернулся к взятой напрокат машине и поехал дальше. На первом же перекрестке он свернул налево, на улицу, идущую параллельно железной дороге, и нашел другое место, где можно было остановиться и видеть сортировочную.

В бинокль он наблюдал, как три вагона прицепили к концу длинного товарного поезда. За ними прицепили служебный вагон, и наконец все эти вагоны и платформы выехали со станции.

Мощный зеленый локомотив потащил их в Мозамбик и порт Бейру в пятистах милях отсюда на берегу Индийского океана.

Он никак не мог остановить их.

В сознании промелькнули дикие фантазии: попытаться остановить локомотив или броситься в полицию и потребовать, чтобы поезд остановили раньше, чем он пересечет границу. Вместо этого Дэниэл вернулся на прежнее место на открытом рынке и снова стал смотреть в бинокль.

Он чувствовал себя усталым и удрученным; вспомнил, что прошлую ночь совсем не спал. Рука затекла и болела. Он размотал повязку и обрадовался, увидев, что признаков нарастающего воспаления нет. Напротив, царапины на предплечье начали покрываться струпом, на что он и надеялся. Дэниэл вернул повязку на место.

Следя за складом, он пытался найти способ остановить перевозку груза, но знал, что руки у него связаны. В конечном счете все сводилось к смерти Чейва. Четти Сингу стоило только показать на Дэниэла, и его обвинили бы в убийстве. Он не смел привлекать к себе внимание полиции.

Продолжая ждать и наблюдать, он думал о Джонни Нзу, Мевис и их детях, скорбел о них и лелеял ненависть к их убийцам.

Почти два часа спустя после ухода поезда он заметил неожиданное усиление деятельности вокруг склада. В главные ворота въехал зеленый «кадиллак» Четти Синга в сопровождении серых полицейских «лендроверов», заполненных констеблями в форме. После короткого разговора с охраной у ворот все три машины въехали за ограду и остановились у открытых ворот склада. Одиннадцать полицейских под командой офицера вышли из «лендроверов». Офицер коротко поговорил со стоящим у «кадиллака» Четти Сингом. В бинокль Дэниэл видел, что щегольски одетый сикх кажется невозмутимым; безупречно белый тюрбан над темным красивым лицом старательно выправлен.

Полицейский офицер провел своих людей на склад и час спустя вышел; рядом шел Четти Синг. Офицер жестикулировал и что-то горячо говорил, очевидно, извиняясь перед Четти Сингом; тот улыбался и добродушно отмахивался; в конце концов они обменялись дружеским рукопожатием.

Полицейские забрались в «лендроверы» и уехали. Стоя у зеленого «кадиллака», Четти Синг смотрел им вслед, и в бинокль Дэниэлу показалось, что он больше не улыбается.

– Ублюдок! – прошептал Дэниэл. – Тебе это еще не сошло с рук.

Наконец он справился с гневом и снова начал рассуждать здраво.

Можно ли остановить груз до того, как он покинет страну?

Он почти сразу отказался от этой мысли, понимая, что состав пойдет без остановок и через несколько часов достигнет побережья.

Может, перехватить кость в порту, в Бейре, прежде чем ее перегрузят на пароход, идущий на Дальний Восток? Это более реально, но все равно препятствия слишком велики. Судя по тому, что Дэниэл узнал о Четти Синге, тот располагал сетью влияния и подкупа во многих странах Центральной Африки, совершенно точно в Замбии и Замбези, так почему бы и не в Мозамбике, одном из самых коррумпированных государств континента?

Дэниэл был уверен, что через этот склад проходит очень много контрабанды и Четти Синг заботится о безопасности своей связи с внешним миром. Поскольку в Малави нет морских границ, в сеть Четти Синга обязательно должна входить администрация порта, верхушка мозамбикской армии, крупные чины полиции и таможенной службы.

Четти Синг им платит, а они его защищают.

Тем не менее, решил он, попробовать стоит.

Дэниэл поехал к центральному почтамту. Маловероятно, что у малавийской полиции было сложное современное оборудование, необходимое для отслеживания телефонных разговоров, но он все равно постарался сделать сообщение коротким, изменил голос с помощью носового платка и говорил на суахили:

– Передайте инспектору Мопола, что украденная слоновая кость вывезена со склада в одиннадцать тридцать пять утра товарным поездом на Бейру. Кость спрятана в ящиках с чайным листом, адресованных «Лаки дрэгон инвестмент компани» в Тайпее.

И прежде чем полицейский оператор успел спросить, как его зовут, Дэниэл повесил трубку и быстро ушел в небольшой магазин на противоположной стороне улицы. Если полиция ничего не собирается делать, все придется делать самому.

Он купил коробку спичек, липкую ленту, моток фитиля для отпугивания москитов и два килограмма мороженого фарша. Потом поехал в отель «Кэпитал».

Войдя в номер, он сразу понял: здесь кто-то побывал. Открыв свою холщовую сумку, Дэниэл увидел, что ее содержимое перерыто. «Здесь Четти Синг ничего не нашел», – мрачно пробормотал Дэниэл. Свой паспорт и дорожные чеки он спрятал в сейфе отеля внизу возле стойки регистрации, но обыск подтвердил его мнение о Четти Синге. Этот человек не просто жестокий ублюдок, он очень хитер и коварен. У него все предусмотрено, и он ничего не упускает из виду. Посмотрим, сможем ли мы положить конец его беспрепятственному восхождению в верхи, но сначала нужно выспаться. Дэниэл заново перевязал рану, сделал еще один укол антибиотика и упал на кровать.

Спал он до ужина, потом принял душ и переоделся. Рука болела меньше, и онемение проходило. По-видимому, он думал даже во сне, потому что, когда проснулся, план во всех деталях уже сложился в его голове. Он сел за письменный стол и выложил перед собой покупки. Зажег конец фитиля и оставил тлеть, рассчитывая время горения.

Складным ножом сколол головки со спичек. Использовал всю коробку и деревянные палочки без головок выбросил в мусорную корзину. Головки сложил назад в коробку и перевязал. Получился аккуратный пакет размером с кулак – очень функциональная маленькая зажигательная бомба. Он проверил скорость горения фитиля. Примерно два дюйма за полчаса.

Острый инсектицидный запах заставил его чихнуть, поэтому он отнес фитиль в ванную и смыл в унитаз.

Вернувшись к столу, Дэниэл отрезал два свежих куска фитиля по пять дюймов каждый, чтобы иметь времени до взрыва чуть больше часа. Эти фитили его импровизированной бомбы будут гореть рассчитанное время; второй поможет, если подведет первый. Потом Дэниэл прорезал с двух концов пакет с головками от спичек, вставил в отверстия концы фитилей и старательно закрепил их липкой лентой.

Потом спустился вниз и заказал полный ужин с полубутылкой шардоне.

После этого в телефонном справочнике нашел жилой адрес Четти Синга и отыскал улицу на карте, заботливо приложенной торговой палатой Лилонгве.

Дэниэл прошел на стоянку отеля к своему «фольксвагену» и поехал по малолюдным улицам. Миновал освещенные витрины супермаркета Четти Синга и обогнул квартал. В переулке за зданием приметил кульки с мусором и пустые картонные коробки, грудой наваленные у задней стены супермаркета в ожидании вывоза. И довольно улыбнулся, заметив высоко на стене над грудой мусора датчик пожарной сигнализации.

Оттуда он поехал в аэропорт. Теперь, на почти пустой стоянке, «лендкрузер» бросался в глаза. Дэниэл заплатил охраннику десять квач и попросил присмотреть за машиной. Потом открыл багажник и нашел аптечку, а в ней флакон с капсулами снотворного.

Остановившись под уличным фонарем, Дэниэл положил на колени пластиковый пакет с фаршем. К этому времени фарш разморозился. Ногтем большого пальца Дэниэл открыл флакон со снотворным и посыпал белым порошком рубленое мясо. Он использовал пятьдесят капсул.

«Достаточно, чтобы усыпить слона», – с удовлетворением решил он и старательно втер в мясо содержимое капсул.

Он поехал к жилому дому Четти Синга в элитном районе за парламентом и комплексом правительственных зданий. Дом, самый большой на улице, стоял на двух или трех акрах лужаек и цветущих кустов. Дэниэл припарковал «фольксваген» поодаль в неосвещенной части улицы и пошел по тротуару обратно.

Когда он подошел к изгороди, окружавшей участок Четти Синга, от кустов отделились две темные тени и бросились на проволочную ограду. Немецкие ротвейлеры, заметил Дэниэл, и жаждут его крови. «После гиены самые ненавистные для меня животные». Он прошел до конца участка; собаки по ту сторону следовали за ним вдоль изгороди.

Минуя ворота, ведущие на подъездную дорогу к дому, он отметил, что замок на них самой примитивной конструкции. Две минуты работы зажимом для бумаг.

Оставив ротвейлеров хищно смотреть себе вслед, он свернул за угол, в неосвещенную боковую улицу. Достал из кармана пакет с фаршем и разделил на две равные части.

Потом тем же путем вернулся. Собаки ждали его. Он бросил через ограду порцию мяса, одна из собак принюхалась и проглотила. Тогда он бросил мясо второй собаке и смотрел, как она его пожирает.

Потом вернулся к «фольксвагену» и поехал обратно в город.

Остановившись в квартале от супермаркета, Дэниэл на переднем сиденье зажег конец фитиля, торчащий из пакета с головками для спичек. Осторожно подул, чтобы фитиль горел ровно, вышел из машины и неторопливо пошел по переулку за супермаркетом.

Здесь было темно и пусто. Не останавливаясь, Дэниэл бросил зажигательную бомбу в одну из картонных коробок в груде мусора и пошел дальше.

Вернувшись в «фольксваген», он заметил время. Без нескольких минут десять. Он поехал назад и припарковался в трех кварталах от дома Четти Синга. Надел черные кожаные перчатки. Из-под заднего сиденья извлек двенадцатизарядный дробовик, все еще завернутый в брезент. Разобрал оружие на три части и старательно протер их, стараясь нигде не оставлять отпечатков. Потом соединил стволы.

Выйдя из «фольксвагена», он сунул стволы за пояс брюк, а затвор и приклад спрятал под кожаной курткой.

Стволы в штанине мешали идти, но лучше слегка прихрамывать, чем идти по улицам в полном вооружении. Он понятия не имел, часто ли полиция патрулирует этот район. Проверил карманы, на месте ли запасные патроны и ключ Чейва от склада.

И, припадая на одну ногу, направился к дому Четти Синга.

Когда он перелезал через ограду, собак не было; не появились они и когда он негромко свистнул. Доза, которую Дэниэл им дал, могла вообще отправить их на тот свет. У ворот, ведущих на подъездную дорогу, ему потребовалось даже меньше двух минут, чтобы открыть замок. Ворота он закрывать не стал и пошел к дому по лужайкам, чтобы не скрипел гравий на дороге.

Дэниэл готов был услышать окрик ночного сторожа; хотя Малави не такое беззаконное и неуправляемое государство, как Замбия, здесь мог быть охранник. Однако Четти Синг, по-видимому, больше верил животным, чем людям.

Никто его не окликнул, и из увитой бугенвиллеями беседки Дэниэл принялся разглядывать дом. Низкое здание типа ранчо, с большими окнами, из которых открывается прекрасный вид: большая часть окон закрыта занавесями, в комнатах горит свет.

Изредка на занавескам мелькали тени обитателей дома, и Дэниэл легко различал силуэты мамаши Синг и ее изящных дочерей.

К главному дому примыкал гараж с двустворчатой дверью. Одна створка двери была раскрыта, виднелся сверкающий хром «кадиллака».

Четти Синг дома.

По-прежнему стоя в тени, Дэниэл собрал дробовик и сунул в стволы патроны. На близком расстоянии они способны разорвать человека почти пополам. Он закрыл затвор и поставил ружье на предохранитель.

Подставив циферблат часов под свет из окон, он прочел светящиеся цифры. Примерно через двадцать минут в зависимости от скорости горения фитиля пакет со спичечными головками может вспыхнуть ярким фосфоресцирующим пламенем. Горящая груда мусора выпустит большой столб дыма, и через несколько секунд пожарная сигнализация его засечет.

Дэниэл быстро прошел по открытому газону, глядя на окна дома. Гравий слегка скрипел под ногами. И вот Дэниэл наконец в гараже. Дэниэл напрягся, ожидая окрика, а когда ничего не услышал, попробовал дверцы «кадиллака».

Все заперты.

В стене со стороны водителя – дверь, очевидно, ведущая в дом. Четти Синг придет через нее.

У него есть еще по меньшей мере пятнадцать минут, прежде чем сообщат о возгорании и Четти Синг выбежит в гараж, чтобы поехать на пожар.

Ждать Дэниэлу пришлось долго. Он коротал время, стараясь выбросить из головы все рассуждения о нравственности того, что собирался сделать.

Чейва он убил, защищаясь, но Дэниэл убивал и раньше, во время войны в буше. Однако убийства никогда не доставляли ему удовольствия или удовлетворения, как некоторым другим.

Это был его долг солдата, и тем не менее после каждого такого эпизода в нем нарастало чувство вины и отвращение. Это отвращение привело к полному отрицанию этичности войны, которую он вел, и к присоединению к группе «Альфа».

Однако сейчас он снова готовился совершить убийство, и гораздо более хладнокровное и расчетливое, чем тогда. Те другие безымянные жертвы, которых он оставлял в залитом кровью вельде, тоже были патриотами, сражались за свое дело, это были храбрые чернокожие люди, почти несомненно храбрее его, готовые умереть за свое представление о свободе и справедливости. И в конечном счете они победили, а он потерпел поражение. Хотя они давно мертвы, их мечта расцвела, а его потускнела и развеялась. Родезии, за которую он так ожесточенно сражался, больше не существует. Для него эти давние убийства превратились в непристойный ритуал, равнодушный и, как он теперь понимает, аморальный.

С другой стороны, можно ли оправдать то, что он собирается сделать, памятью Джонни Нзу? Можно ли убедить себя в справедливости своего поступка? Ведь он собирается привести в исполнение приговор, которого не выносил ни один судья. Достаточно ли в нем ярости, чтобы довести дело до конца?

Но тут он вспомнил Мевис Нзу и ее детей, и пламя гнева ярко вспыхнуло. Он понял, что не сможет умыть руки. Он должен сделать то, что задумал.

Он знает, что ему станет тошно, когда пламя гнева погаснет, но все равно – он должен.

Где-то в доме за дверями прозвенел телефонный звонок.

Дэниэл пошевелился, встряхнулся, как спаниель, выходящий на берег из воды, отбросил сомнения и неуверенность. Он крепче сжал дробовик и поднял его.

За дверью послышались торопливые шаги, в замке повернули ключ, и дверь распахнулась. Вошел человек. Он был освещен сзади, и в первое мгновение Дэниэл не узнал Четти Синга без тюрбана. Человек склонился к «кадиллаку».

Звякнули ключи, человек поискал замок, не нашел, негромко выругался и повернулся к выключателю на стене.

Свет заполнил гараж.

Четти Синг был с непокрытой головой. Длинные нестриженые волосы и борода были пронизаны сединой.

Все еще спиной к Дэниэлу он перебрал в руке связку ключей и сунул нужный в замок «кадиллака».

Дэниэл подошел к нему сзади и упер ствол ружья в спину.

– Не делайте ничего героического, мистер Синг. Мистер Безотказный смотрит вам в спину.

Четти Синг застыл, но медленно повернул голову и наконец оглянулся через плечо на Дэниэла.

– Я думал… – начал он и осекся.

Дэниэл покачал головой.

– Не получилось. Боюсь, Чейв не блистал умом. Вам давно следовало его уволить, мистер Синг. Теперь обойдите машину, но медленно. Давайте оба сохраним достоинство.

И он так сильно ткнул сикха стволом в спину, что под тонкой хлопчатобумажной рубашкой должен был появиться синяк. На Четти Синге были только эта рубашка навыпуск, брюки цвета хаки и легкие сандалии. Очевидно, он очень спешил, когда одевался.

Они друг за другом обогнули сверкающий радиатор «кадиллака» и оказались по ту сторону машины.

– Откройте дверь. Садитесь, – приказал Дэниэл.

Четти Синг сел на роскошное кожаное сиденье и заглянул в ствол ружья в нескольких дюймах от своего лица. Он потел гораздо сильнее, чем можно было ожидать в нежаркую ночь. Капли пота блестели на крючковатом носу и скатывались по щекам в заплетенную бороду. От Четти Синга пахло соусом карри и страхом, но в его глазах мелькнула надежда, когда он протянул в открытую дверцу ключи от «кадиллака».

– Вы поведете? Вот ключи, возьмите. Я полностью отдаю себя в ваши руки.

– Отличная попытка, мистер Синг, – холодно улыбнулся Дэниэл. – Вы с мистером Безотказным не разлучитесь ни на минуту. Передвиньтесь на место водителя, только медленно.

Массивный Четти Синг неловко подвинулся вдоль приборного щитка, кряхтя от напряжения. Дэниэл подтолкнул его дробовиком.

– Вот так. Да вы паинька, мистер Синг.

Он сел на пассажирское сиденье, а Четти Синг взялся за руль. Дэниэл держал дробовик на коленях так, чтобы не мог заметить случайный наблюдатель, но ствол по-прежнему был прижат к нижним ребрам Четти Синга.

Свободной рукой Дэниэл закрыл дверцу.

– Хорошо. Тронулись. Выводите машину.

Лучи фар, скользнув по лужайке, осветили неподвижно лежащего в траве ротвейлера.

– Мои собаки! Дочь так их любит!

– Мои соболезнования ей, – усмехнулся Дэниэл. – Но я их не убивал, только усыпил.

Они выехали на улицу.

– Мой магазин, мой супермаркет в городе горит. Думаю, это ваших рук дело, доктор. Он стоит несколько миллионов.

– И вам мои соболезнования, – кивнул Дэниэл. – Жизнь трудна, мистер Синг, но, думаю, труднее для страховой компании, чем для вас. Теперь, пожалуйста, поезжайте к складу.

– К складу? К какому складу?

– Туда, где я встретился с вами и мистером Чейвом. К тому самому складу.

Четти Синг повернул в нужном направлении, продолжая потеть. В тесной кабине сильнее запахло карри и чесноком, и Дэниэл одной рукой включил кондиционер.

Оба молчали, но Четти Синг то и дело поглядывал в зеркало заднего обзора, очевидно, надеясь на помощь. Однако улицы были пусты, пока они не остановились на светофоре у въезда в промзону. Тут кабину сзади осветили фары, и рядом остановился серый «лендровер». Посмотрев на машину, Дэниэл увидел на переднем сиденье остроконечные головные уборы двух полицейских.

Он почувствовал, как Четти Синг рядом с ним весь подобрался.

– Пожалуйста, мистер Синг, – спокойно сказал Дэниэл. – Не нужно. Кровь и кишки по всей обивке обесценят вашу машину при перепродаже.

Четти Синг медленно обмяк. Теперь один из полицейских смотрел на них.

– Улыбнитесь ему, – приказал Дэниэл.

Четти Синг повернул голову и оскалился, как бешеный пес.

Констебль торопливо отвернулся. Загорелся зеленый, и «лендровер» рванулся вперед.

– Пусть едут перед нами, – сказал Дэниэл.

На следующем перекрестке полицейский «лендровер» свернул налево.

– Вы молодец, – поздравил Дэниэл. – Я вами доволен.

– Почему вы так варварски меня изводите, доктор?

– Не портьте свою репутацию умного человека нелепыми вопросами, – посоветовал Дэниэл. – Вы прекрасно знаете, почему я это делаю.

– Разве слоновая кость – ваша забота, доктор?

– Кража слоновой кости – забота всякого приличного человека. Но вы правы. Главная причина не в этом.

– Значит, Чейв. Но в этом не было ничего личного. Вы сами виноваты, напросились. И не можете винить меня в том, что я старался защититься. Я богатый человек, доктор. Готов компенсировать любое унижение, ваше или любого другого пострадавшего. Давайте обсудим сумму. Десять тысяч долларов, американских, конечно, – быстро проговорил Четти Синг.

– Это ваше окончательное предложение? Я нахожу его жалким, мистер Синг.

– Да, да, вы правы. Скажем, двадцать пять, нет, пятьдесят тысяч!

– Пятьдесят тысяч долларов США. Джонни Нзу был моим лучшим другом, – негромко сказал Дэниэл. – Его жена Мевис была прекрасной женщиной. И у них было трое детей. Младшего назвали в мою честь.

– Вот теперь вы поставили меня в тупик. Ну, неважно. Кто такой этот Джонни Нзу? – спросил Четти Синг. – Хорошо, скажем, пятьдесят тысяч за него. Всего сто тысяч долларов США. Я отдаю их вам, и вы уходите. Мы забываем об этом глупом деле. Ничего никогда не было. Я прав, доктор?

– Поздновато, мистер Синг. Джонни Нзу был хранителем Национального парка Чивеве.

У Четти Синга перехватило дыхание.

– Мне ужасно жаль, доктор. Я не отдавал такого приказа… – Теперь в его голосе звучала паника. – Я не имею к этому никакого отношения. Это все китаец.

– Расскажите о китайце.

– Если я расскажу, вы клянетесь не причинить мне вреда?

Дэниэл как будто некоторое время обдумывал его слова.

– Хорошо, – кивнул он наконец. – Мы поедем на ваш склад, где нам никто не помешает поговорить. Вы расскажете мне все, что знаете о Нине Чэнгуне, и я сразу освобожу вас.

Четти Синг повернулся и посмотрел на него в отраженном свете приборной панели.

– Я верю вам, доктор Армстронг. Думаю, вы честный человек. Я верю, что вы сдержите слово.

– Сдержу до последней буквы, мистер Синг, – заверил Дэниэл. – Поезжайте к складу.

Они миновали лесопильню. Лесной склад был ярко освещен, под длинными навесами работали пильщики.

Визг пил, врезающихся в древесину, был слышен даже в закрытой, с кондиционером кабине «кадиллака».

– Дела, должно быть, идут неплохо, мистер Синг. Вы и по ночам работаете.

– В конце недели мне нужно отправить в Австралию большую партию древесины.

– Если хотите прожить достаточно долго, чтобы насладиться прибылью от этой сделки, продолжайте сотрудничать.

Склад в конце улицы тонул в полной темноте. Четти Синг остановился у главных ворот. Караулка была пуста и темна.

– Левостороннее движение, – с виноватой улыбкой заметил Четти Синг, показывая на приборы «кадиллака». – Вы должны открыть ворота с вашей стороны.

Он протянул Дэниэлу пластиковую карточку, такую же, какая была у Чейва, и опустил окно.

Дэниэл высунулся и вставил карточку в прорезь считывателя. Ворота начали открываться, и Четти Синг въехал. За ними автоматически опустился шлагбаум.

– Ваш леопард должен был сэкономить вам много денег. – Дэниэл говорил небрежно, но продолжал упирать дробовик в ребра Четти Синга. – Но я не понимаю, как вы сделали леопарда таким свирепым. Я по опыту знаю, что леопард нападает на человека, только когда его спровоцируют.

– Это верно. – После заключения сделки Четти Синг заметно успокоился. Он перестал потеть и впервые за все время усмехнулся. – Мне посоветовал это человек, который его продал. Я прижигал железом ему под хвостом. – Он снова усмехнулся, на этот раз искренне забавляясь. – Боже, как сердился зверь! Вы никогда не слышали такого рева.

– Вы намеренно пытали его, чтобы разъярить? – спросил потрясенный Дэниэл. Его тон выдавал отвращение и презрение, и Чети Синг ощетинился.

– Вы, англичане, с вашей любовью к животным! Это просто форма дрессировки, чтобы зверь лучше работал. Раны поверхностные и быстро заживают.

Они приблизились к складу, и Дэниэл снова открыл электронной карточкой дверь. Въехали внутрь, и дверь за ними закрылась.

– Остановитесь здесь, у аппарели, – приказал Дэниэл.

Фары осветили балки и гофрированную сталь в дальнем конце огромного здания.

Как и раньше, пол склада загромождали товары.

Когда «кадиллак» подъехал к пандусу и лучи его фар отразились от потолка, в их свет на мгновение попал леопард. Большая кошка сидела на верху большого штабеля аккуратно сложенных ящиков. Когда на нее упал свет, она пригнулась, сверкнула желтыми глазами и зарычала. Свет блеснул на оскаленных хищных клыках. Потом леопард исчез в темноте за штабелем.

– Заметили рану на его морде? – спросил Четти Синг. – Это вы ее нанесли, и вы же обвиняете меня в жестокости, доктор Армстронг. Зверь крайне агрессивен, и сейчас с ним невозможно справиться. Не исключено, что мне придется его уничтожить. Он стал слишком опасен даже для меня и моих людей.

– Ладно. – Дэниэл не обратил внимания на выговор. – Можем поговорить здесь. Выключите мотор и фары.

Дэниэл протянул руку к лампочке в крыше кабины, и, когда жесткий белый свет фар погас, его сменило мягкое свечение.

Они немного посидели в тишине. Наконец Дэниэл спросил:

– Итак, мистер Синг, когда и где вы впервые встретились с мистером Нинем Чэнгуном?

– Примерно три года назад. Общий знакомый сказал мне, что он интересуется слоновой костью и другими товарами, которые я мог поставлять, – ответил Четти Синг.

– Что это за другие товары?

Четти Синг молчал, и Дэниэл ткнул его в ребра стволами дробовика. – Давайте придерживаться договоренности, – мягко предложил он.

– Алмазы… – Четти Синг, ерзая, отодвинулся от стволов. – Из Намибии и Анголы. Изумруды с «Сандваны». Редкие драгоценные камни из шахт Аруша в Танзании, кое-какие дагга из Зулуленда.

– Похоже, у вас много поставщиков, мистер Синг.

– Я бизнесмен, доктор. Думаю, один из лучших, может, лучший. Поэтому мистер Нинь и вел со мной дела. К нашей взаимной выгоде. – Четти Синг пожал плечами. – Он мог использовать дипломатическую почту. Абсолютно безопасная доставка.

– Но некоторые товары оказались чересчур громоздкими, – заметил Дэниэл. – Как последняя партия слоновой кости.

– Верно, – согласился Четти Синг. – Но и в этом случае связи его семьи оказались чрезвычайно полезны. Тайвань – очень удобный пункт назначения.

– Расскажите подробно о ваших сделках. Даты, вид товара, стоимость.

– Их было очень много, – возразил Четти Синг, – я не могу все помнить.

– Только что вы сказали, что вы хороший бизнесмен. – Дэниэл снова толкнул индийца стволом; Четти Синг попытался уклониться, но он уже упирался в дверцу и не мог отодвинуться дальше. – Уверен, вы помните все сделки до единой.

– Хорошо, – капитулировал Четти Синг. – Первую мы заключили в начале февраля три года назад. Слоновая кость на сумму в пять тысяч долларов. Это была пробная доставка. Все прошло гладко. В конце того же месяца – вторая сделка, рог носорога и слоновая кость, на шестьдесят две тысячи долларов. В мае того же года – изумруды, на четыреста тысяч.

Дэниэл долгие годы тренировал свою память как интервьюер. Он знал, что будет помнить все эти данные, пока не сможет их записать. Рассказ длился почти двадцать минут. Четти Синг говорил быстро и уверенно, пока не закончил совсем по-домашнему: – И последняя отправка, о которой вы уже знаете.

– Хорошо, – кивнул Дэниэл. – Наконец мы подошли к нападению на Чивеве. Чья это была идея, мистер Синг?

– Посла! Это была его идея! – выпалил Четти Синг.

– Думаю, вы лжете. Едва ли он знал о складе слоновой кости. Его местонахождение по-прежнему никому не известно. Думаю, скорее всего, это ваша область знаний.

– Ну хорошо, – согласился Четти Синг. – Я уже несколько лет знал об этом складе. Ждал возможности. Но это Нинь сказал, что ему нужна большая партия. Срок его службы почти истек. Он возвращался домой и хотел произвести впечатление на отца и семью.

– Но ведь грабителей набирали вы? Нинь не мог этого сделать. У него нет нужных связей.

– Я не давал приказа убивать ваших друзей. – Голос Четти Синга дрожал. – Я этого не хотел.

– Вы собирались оставить их в живых, чтобы они могли рассказать полиции о Нине?

– Да нет, нет! Это была идея Ниня. Я не верю в убийство, доктор.

– И поэтому вы послали со мной в горы Чейва?

– Нет! Вы не оставили мне иного выхода, доктор Армстронг. Пожалуйста, поймите. Я бизнесмен, а не бандит.

– Хорошо, оставим это на время. Расскажите, какова ваша дальнейшая договоренность с Нинем. Конечно, вы не собирались прекращать такое выгодное сотрудничество даже после его возвращения на Тайвань?

– Нет!

– Не лгите! Вы нарушаете нашу договоренность.

Дэниэл так сильно нажал на ствол, что Четти Синг вскрикнул:

– Да, ладно, пожалуйста, не делайте мне больно. Я не могу говорить, когда вы так делаете.

Дэниэл чуть ослабил давление.

– Должен предупредить вас, мистер Синг, что буду рад, если вы дадите мне возможность отказаться от нашей договоренности. Дочерям Джонни Нзу было восемь и десять лет. Ваши люди изнасиловали их. Его сыну Дэниэлу, моему крестнику, было четыре. Они ударили его головой об стену и вышибли мозги. Не очень приятное зрелище. И я обрадуюсь, если вы нарушите наш договор.

– Нет, я не хочу ничего этого слышать, прошу вас, доктор. Я сам семейный человек. Поверьте же, я не хотел…

– Давайте лучше поговорим о Нине, а не о ваших деликатных чувствах, мистер Синг. У вас с Нинем ведь есть определенные планы на будущее, не правда ли?

– Мы обсуждали некоторые возможности, – согласился Четти Синг. – У семейства Ниня большие владения в Африке. Последняя поставка значительно поднимет статус Чэнгуна в семье. Чэнгун надеялся, что отец доверит ему все операции «Удачливого дракона» в Африке… так называется их семейный холдинг.

– И у вас есть свое место в этих планах? Ваши услуги эксперта им понадобятся. Вы ведь обсуждали это с Нинем?

– Нет!

Четти Синг завизжал: стальное дуло впилось в его плоть.

– Пожалуйста, доктор, довольно. У меня высокое давление; такое нецивилизованное поведение пагубно для моего здоровья.

– О чем вы договорились с Чэнгуном? – настаивал Дэниэл. – Где место вашей следующей операции?

Четти Синг провизжал:

– «Удачливый дракон» планирует перенести свои операции в Убомо.

– В Убомо? – Голос Дэниэла звучал удивленно. – Президент Омеру?

Независимое государство Убомо – одна из немногих африканских историй со счастливым концом. Как и Малави, оно размещается на склоне Великой рифтовой долины; это край озер и гор на востоке Африки, где открытая саванна встречается с первозданным экваториальным лесом. Как Хастингс Банда, президент Омеру стремился к развитию своей страны и правил деспотически, старомодными африканскими методами.

Благодаря ему страна была свободна от долгов, и ее не раздирала межплеменная борьба.

Дэниэл знал, что президент Омеру живет в небольшом кирпичном доме с крышей из гофрированного железа и сам водит свой «лендровер». Никаких мраморных дворцов, никаких длинных сверкающих «мерседесов». Не было у президента и своего самолета.

На заседания Организации африканского единства он летал туристическим классом на рейсовых самолетах, сознательно подавая пример своему народу. Он был маяком надежды, и совсем не похоже, что он мог вести дела с «Удачливым драконом».

– Омеру? Быть не может, – убежденно сказал Дэниэл.

– Омеру свое отжил. Он стар и никому не нужен. Он сопротивляется переменам и развитию. Но скоро его не станет. Все уже устроено. Скоро в Убомо будет новый президент, молодой, энергичный…

– И алчный, – предположил Дэниэл. – Но какое отношение к этому имеют Чэнгун и «Удачливый дракон»?

– Я не знаю подробностей. Настолько мне Чэнгун не доверял. Он просил меня только разместить своих людей в Убомо и подготовиться. Быть во всеоружии к нужному дню.

– И когда наступит этот день?

– Не знаю. Я вам все сказал. Но, думаю, скоро.

– В этом году? В следующем?

– Не знаю. Поверьте, доктор. Я ничего от вас не утаил. Я выполнил свою часть договора. Теперь вы должны выполнить вашу. Я думаю, вы, англичанин, – человек чести, джентльмен. Я прав, доктор?

– А каков был наш договор, мистер Синг? Освежите мою память, – попросил Дэниэл, ни на мгновение не ослабляя давление ствола дробовика.

– После того как я расскажу все, что знаю о Чэнгуне, вы обещали немедленно освободить меня. Невредимого.

– Я причинил вам увечья, мистер Синг?

– Нет, пока нет.

Но Четти Синг снова начал потеть, обильнее прежнего. В лице белого человека он читал смерть.

Дэниэл потянулся мимо него и схватился за дверную ручку так неожиданно и быстро, что у Четти Синга не было времени отреагировать. Он жался к дверце, стараясь уйти от дробовика.

– Вы свободны, мистер Синг, – тихо сказал Дэниэл.

Одной рукой он распахнул дверцу «кадиллака», другой уперся в грудь Четти Синга. И толкнул, вложив в толчок всю силу гнева и отвращения.

Дверца раскрылась. Четти Синг всей тяжестью навалился на нее. Толчок Дэниэла выбросил его наружу. Он упал спиной на бетонный пол склада и дважды перевернулся. И лежал, ошеломленный, парализованный шоком.

Дэниэл захлопнул дверцу «кадиллака» и запер ее. Потом включил фары. Мгновение ничего не происходило.

Четти Синг лежал на полу возле машины, а Дэниэл без жалости смотрел на него через пуленепробиваемое стекло.

Где-то в темной глубине склада хрипло мяукнул леопард.

Четти Синг вскочил, бросился к «кадиллаку» и голыми руками принялся царапать стекло. Лицо его исказилось.

– Вы не можете так со мной поступить. Леопард… Пожалуйста, доктор!

Стекло приглушало его голос, но в нем слышалась паника. В углах рта сикха показалась пена.

Дэниэл бесстрастно разглядывал его, сложив руки на груди и сжав зубы.

– Все что угодно! – кричал Четти Синг. – Я все отдам! – Он оглянулся через плечо, потом с выражением дикого ужаса на лице снова повернулся к Дэниэлу. Он увидел смертоносную тень, неслышно кружащую во мраке. – Деньги! – умолял он, прижимая розовые ладони к стеклу. – Умоляю! Я дам вам миллион долларов, только впустите меня. Пожалуйста, пожалуйста, умоляю вас, доктор. Не оставляйте меня здесь.

Леопард неожиданно заворчал, это был взрывной звук, полный бесконечной угрозы. Четти Синг повернулся лицом к темноте, прижимаясь к боку машины.

– Уходи, Нанди! – взвизгнул он. – Назад! Возвращайся в клетку!

Теперь оба увидели леопарда, сидевшего в проходе между двумя стенами из упаковочных ящиков. В его желтых блестящих глазах отражался свет фар. Кончик хвоста ритмично дергался. Он смотрел на Четти Синга.

– Нет! – закричал Четти Синг. – Вы не можете оставить меня с этим зверем! Пожалуйста, доктор! Умоляю вас!

Леопард приподнял верхнюю губу в неслышном рыке ненависти, и из-под брюк Четти Синга полилась моча. Она образовала лужу на бетонном полу вокруг его ног в сандалиях.

– Он меня сожрет. Это бесчеловечно! Умоляю… Вы не можете допустить это, впустите меня!

Неожиданно нервы у Четти Синга сдали. Оттолкнувшись от «кадиллака», он побежал в темноту, к закрытой главной двери склада в ста футах от него.

Он не пробежал и половины этого расстояния – кошка догнала его. Она напала со спины – припала к голому бетонному полу, прыгнула и приземлилась на плечи Четти Сингу.

Они походили на уродливое горбатое двухголовое существо, но вот Четти Синг под тяжестью леопарда упал на пол. Они покатились по полу брыкающимся клубком, крики Четти Синга заглушало рычание кошки.

На мгновение человек поднялся на колени, но леопард тотчас снова набросился на него, пытаясь добраться до лица. Четти Синг голыми руками попробовал удержать его, сунув их в пасть, и леопард вцепился ему в запястье.

Даже в закрытом «кадиллаке» Дэниэл услышал, как захрустели, словно сухарь, кости запястья, и Четти Синг пронзительно закричал.

Боль вызвала у него сверхъестественный прилив сил, и он поднялся; леопард висел на его руке.

Четти Синг, пошатываясь, описал неровный круг, кулаком он бил кошку, стараясь вырвать от нее вторую руку. Задние ноги леопарда били по его бедрам сверху вниз, рвали в клочья брюки, обрывки вымокли в крови и моче, желтые клыки вспороли плоть от колена до паха.

Четти Синг наткнулся на высокую груду картонных коробок, обрушив их на себя, и тут силы изменили ему, он больше не мог выдерживать вес зверя. Он упал, леопард оставался на нем.

Леопард рвал, кусал и грыз, и движения Четти Синга стали беспорядочными. Как электрическая игрушка с разрядившейся батарейкой, он двигался все медленнее. Его крики слабели.

Дэниэл перебрался на место водителя. Он включил мотор; леопард отскочил от жертвы и неуверенно посмотрел на машину. Он хлестал хвостом из стороны в сторону.

Дэниэл медленно сдал задним ходом от аппарели и поставил «кадиллак» так, что машина оказалась между ним и зверем. Когда он вышел из нее и пошел к двери, мотор по-прежнему работал, фары горели. Не отрывая взгляда от леопарда, Дэниэл пятясь прошел несколько шагов к коробке считывателя. Леопард был в тридцати ярдах от него; Дэниэл не сводил с него глаз. Он вставил карточку-ключ в прорезь, и дверь с грохотом открылась. Ключ он оставил в прорези, выбросил дробовик и попятился за дверь.

Он старался не бежать и вообще не делать резких движений, которые могли бы спровоцировать леопарда, хотя от зверя его отделял «кадиллак», а у леопарда уже была жертва. Наконец Дэниэл оказался вне досягаемости для кошки.

Он повернулся и ушел в ночь.

С помощью ключа, взятого у Чейва, он вышел на улицу, закрыл за собой главную дверь и побежал.

Когда утром найдут тело Четти Синга, то решат, что по какой-то необъяснимой причине, услышав сигнал тревоги, он поехал не туда и, когда открывал дверь склада, на него напал его собственный зверь. Полиция решит, что левостороннее управление «кадиллака» заставило водителя выйти из машины, чтобы заняться управлением воротами.

Дэниэл не оставил ни отпечатков пальцев, ни других следов своего присутствия.

Дойдя до самого дальнего угла изгороди, Дэниэл остановился и оглянулся. Фары «кадиллака» по-прежнему освещали вход в склад. Он увидел, как кошачья тень, гибкая и низкая, выбралась из двери и бросилась к проволочной изгороди.

С легкостью летящей птицы леопард преодолел ограду.

Дэниэл улыбнулся. Он знал, что несчастный зверь без ошибки направится к своему дому в туманных лесистых горах. После того, что он перенес, он заслужил свободу, подумал Дэниэл.

Тридцать минут спустя он добрался до арендованного «фольксвагена». Поехал в аэропорт и оставил машину на стоянке фирмы «Авис». Ключи бросил в ящик для возврата на закрытой двери офиса и пошел на общественную стоянку за своим «лендкрузером».

В отеле «Кэпитал» он быстро собрался, уложив немногие пожитки в холщовую сумку. Свой галстук он использовал как перевязь для руки.

Все эти усилия плохо сказались на ране. Заплатив по карточке сонному ночному портье в вестибюле, Дэниэл сам отнес свой багаж в машину.

Не в силах сдержать любопытство, он проехал мимо супермаркета Четти Синга. Никакого ущерба главному зданию, но в переулке несколько пожарных еще поливали груду мусора и закопченную заднюю стену. С десяток местных жителей в халатах и пижамах наблюдали за этим.

Дэниэл повернул на запад и выехал из Лилонгве, направляясь назад к таможенному посту на границе с Замбией. Ехать предстояло три часа.

Он включил радио, настроился на утренние новости «Радио Малави», послушал музыку и информацию о происшествиях.

Он уже приближался к границе, когда услышал сообщение в шестичасовом выпуске. Первым сюжетом шло падение Берлинской стены и про поток жителей Восточного Берлина, устремившихся на Запад. «Тем временем здесь, в Малави, мы только что получили сообщение о том, что известный малавийский предприниматель стал жертвой нападения собственного леопарда. Мистера Четти Синга доставили в Центральную больницу Лилонгве, где он сейчас находится в реанимации. Представитель больницы сообщил, что мистер Синг получил обширные ранения и состояние его критическое. Обстоятельства нападения неизвестны, но полиция ищет работника мистера Синга, некоего мистера Чейва Гундвану, надеясь, что он может помочь в расследовании. Всех, кому известно местонахождение мистера Гундваны, просят сообщить об этом в ближайший полицейский участок».

Дэниэл выключил радио и остановился возле иммиграционного поста Малави. Он приготовился к неприятностям. Возможно, его уже разыскивает полиция, особенно если Четти Синг в состоянии говорить и сообщил полицейским его имя. То, что Четти Синг выживет, не входило в расчеты Дэниэла. Он думал, что леопард справится лучше. Его ошибка была в том, что он слишком быстро убрал «кадиллак». Это отвлекло леопарда от жертвы.

Одно несомненно: Четти Сингу потребуется переливание нескольких литров крови. А в Африке это означает дополнительную опасность.

Он пробормотал собственный вариант старого присловия: «Прах к праху и пыль к пыли. Если леопард его не прикончил, я должен завершить работу».

С некоторой дрожью он протянул паспорт пограничнику. Беспокоиться не стоило. Страж границы был весь улыбки и вежливость.

– Понравился отдых в Малави, сэр? Всегда рады видеть вас, сэр. Приезжайте еще, сэр.

Старый Хастингс Банда отлично их вышколил. Теперь все они высоко ценят роль, которую играет в их жизни туризм. Недовольство, которое так ощутимо в других частях континента, не чувствовалось.

Подходя к замбийскому пограничному посту, Дэниэл вложил в паспорт пятидолларовую банкноту. Расстояние в сто ярдов, но ему показалось, что, перейдя из страны в страну, он перенесся из века в век.

Не прошло и часа после возвращения в Лусаку, как Дэниэл позвонил Майклу Харгриву, и тот пригласил его на ужин.

– Куда дальше, бедуин-кочевник? – спросила его Венди, подавая ему вторую порцию своего знаменитого йоркширского пудинга. – Боже, какую замечательную, полную приключений, романтическую жизнь ты ведешь! Обязательно нужно найти тебе жену: из-за тебя все мужья впадают в тоску. Сколько ты с нами пробудешь?

– Это зависит от того, что сможет рассказать Майк о нашем общем знакомом по имени Нинь Чэнгун. Если он все еще в Хараре, туда я и отправлюсь. Если нет, что ж, назад в Лондон, а потом, может быть, на Тайвань.

– Все еще гоняешься за китайцем? – спросил Майкл, распечатывая бутылку кларета из Бордо, прибывшую с дипломатической почтой. – А можно узнать, из-за чего это?

Дэниэл взглянул на Венди, и та скорчила гримаску:

– Мне уйти на кухню?

– Не говори глупостей, Венди. У меня никогда не было тайн от тебя, – успокоил Дэниэл, а потом снова повернулся к ее мужу. – Я, к своему удовлетворению, доказал, что именно Нинь Чэнгун организовал нападение на склад слоновой кости в Чивеве.

Майкл не донес до губ стакан с кларетом.

– О боже! Теперь я понимаю, из-за чего кутерьма. Джонни Нзу был твоим приятелем, я помню. Но Нинь! Ты уверен? Он посол, а не гангстер.

– Он и то и другое, – не согласился Дэниэл. – Его приспешник – сикх из Лилонгве, по имени Четти Синг. У них немало общих тайн. Не только кость, но все остальное, от наркотиков до алмазов.

– Четти Синг. Я слышал недавно это имя. – Майк задумался всего на секунду. – А, утром, в новостях. Его искалечил его собственный леопард. – Выражение его лица снова изменилось. – Как раз когда ты был в Лилонгве. Какое совпадение, Дэнни. Это имеет отношение к твоей руке на перевязи и к твоей самодовольной физиономии?

– Я теперь совсем другой человек, ты же знаешь, – заверил Дэниэл. – Мне бы ничего такого и в голову не пришло, но за время своего короткого пребывания в Лилонгве я действительно кое-что узнал от Четти Синга, непосредственно перед несчастным случаем с леопардом. И это может заинтересовать тебя, шпион из МИ-6.

Майкл неловко поерзал.

– Здесь дамы, старина. Мы не упоминаем всуе эту фирму. Никогда не болтай о ней: и у стен есть уши.

Венди встала.

– Кстати, я тут подумала… пойду-ка я гляну, как Чеффи. Минут на десять. Надеюсь, мальчики успеют поговорить?

Она прихватила с собой стаканы для вина.

– Путь свободен, – сказал Майк. – Выкладывай, Дэнни.

– Четти Синг рассказал мне, что скоро в Убомо произойдет военный переворот. Омеру шлепнут.

– О боже, только не Омеру! Он ведь положительный герой. Из хороших парней. Нам это не нужно. Подробности знаешь?

– Боюсь, не очень много. За этим стоят Нинь Чэнгун и его семья, но не как непосредственные участники.

– Думаю, они только спонсоры предполагаемой революции – в ожидании грядущих прав и привилегий, – кивнул Майк. – Обычная история. Когда новый правитель Убомо начнет делить пирог, они получат свой кусок. Кто им будет, знаешь?

– Боюсь, что нет, но ждать осталось недолго. Несколько месяцев.

– Надо предупредить Омеру. Премьер-министр пошлет батальон САС [14] для его охраны. Я знаю, она особенно хорошо относится к старику Омеру, да и Убомо, в конце концов, входит в Содружество Наций.

– Ты меня очень обяжешь, если присмотришь за Нинем Чэнгуном, пока занимаешься этим, Майк.

– Он уехал, Дэнни. Улетел. Я только сегодня утром говорил с коллегой из Хараре. Конечно, я помнил, что ты им интересуешься, поэтому стал расспрашивать. В пятницу вечером Нинь устроил прощальный прием в китайском посольстве и в субботу улетел.

– Черт побери! – воскликнул Дэниэл. – Это меняет все мои планы. Я собирался в Хараре.

– И зря, – вмешался Майкл. – Одно дело – скормить обычного законопослушного гражданина его домашнему леопарду, и совсем другое – нападать на послов. Это считается очень дурным тоном.

– Он больше не посол, – возразил Дэниэл. – Я мог бы последовать за ним на Тайвань.

– Опять зря, если позволишь сказать. Тайвань – домашняя территория Ниня. Судя по тому, что я слышал, его семья владеет едва ли не всем островом. Он кишит головорезами Ниня. Тебе во что бы то ни стало нужно изобразить ангела мщения. Выжди. Если то, что ты мне рассказал, верно, Нинь скоро вернется в Африку. Убомо отличная нейтральная территория, гораздо лучше Тайваня. Здесь я, по крайней мере, мог бы тебя поддержать. У нас есть посольство в Кахале; на самом деле есть даже вероятность, что… – Майкл помолчал. – Говорить об этом рановато, но поговаривают, будто свою следующую должность я получу в Кахале.

Дэниэл покачивал вино в стакане, словно наслаждаясь его рубиновым цветом. Наконец он вздохнул и кивнул.

– Ты, как всегда, прав. К тому же у меня совсем нет денег. Сомневаюсь, что смогу оплатить перелет на Тайвань.

– Никогда бы не поверил, старина. Мне казалось, ты купаешься в золотом песке. Всегда зеленел от зависти. Все эти миллионные ТВ-контракты.

– Все, что у меня было, я вложил в те видеокассеты, что ты отправил в Лондон. Но они ничего не стоят, пока я не смонтирую их и не озвучу.

– Вот что я сделаю прямо сейчас. Прежде чем уйти, расскажи мне все, что знаешь об этой паре: Нине и Четти Синге. Я займусь ими со своей стороны на случай…

– На случай, если со мной что-нибудь случится, – закончил за него Дэниэл.

– Я этого не говорил, старина. Забудь. Однако, похоже, на этот раз ты отыскал пару тяжеловесов.

– Я бы хотел оставить здесь, в Лусаке, свой «лендкрузер» и снаряжение, если это удобно.

– Пожалуйста, дружище. Мой дом – твой дом. Мой гараж – твой гараж. Распоряжайся как дома.

Наутро Дэниэл вернулся в дом Харгривов.

Майкл был на работе, но Венди и ее прислуга помогли распаковать «лендкрузер». Снаряжение было грязным от пыли и шести месяцев жизни в буше. Вдвоем они все очистили и снова разместили в «лендкрузере». Все скоропортящееся выбросили, и Дэниэл составил список необходимых замен.

Потом он загнал «лендкрузер» в свободный гараж и поставил аккумулятор на зарядку, чтобы все было готово к новой экспедиции, когда бы она ни началась.

К обеду Майкл вернулся из посольства, и они с Дэниэлом на целый час закрылись у него в кабинете. А после втроем распили бутылку вина, сидя у бассейна под деревом морула.

– Я передал твое сообщение в Лондон, – сказал Дэниэлу Майкл. – Очевидно, Омеру в данный момент в Лондоне. Министерство иностранных дел организовало срочные переговоры с ним, но по всем отчетам ничего хорошего они не дали. Без указания на источники и с такими неопределенными сведениями, как твои, старик просто высмеял мысль о военном перевороте. «Мой народ любит меня, – сказал он, или что-то в этом роде. – Я отец своим людям». Он отказался от предложения премьер-министра оказать помощь.

Тем не менее Омеру досрочно возвращается в Убомо, так что, может быть, кое-что хорошее мы сделали.

– Вероятно, послали его прямо в пасть льва, – мрачно сказал Дэниэл, глядя, как Венди накладывает ему на тарелку салат из свежих овощей со своего огорода.

– Вероятно, – жизнерадостно согласился Майкл. – Бедный старик. Кстати, о пасти льва и тому подобном: у меня есть еще новости. Расспросил нашего человека в Лилонгве. Жизни твоего друга Четти Синга опасность не угрожает. Врач больницы описывает его состояние как «тяжелое, но стабильное», хотя пришлось ампутировать ему руку. Похоже, леопард основательно изжевал ее.

– Лучше бы он изжевал голову.

– Ну, хорошенького понемножку. Надо быть благодарным за малые чудеса. Во всяком случае, пока будешь в Лондоне, я остаюсь на связи. У тебя по-прежнему квартира в Челси, близ Слоун-сквер?

– Это не квартира, – сказала Венди. – Скорее логово злостного холостяка.

– Вздор, старушка, – посмеивался над ней Майкл. – Дэниэл монах, ни к чему такому и не прикасается, верно? Номер телефона у тебя прежний, 730 с чем-то? У меня где-то записано.

– Да, адрес прежний. И номер тот же.

– Позвоню, если что-нибудь узнаю.

– Что тебе привезти из Лондона, Венди, когда я вернусь?

– Все запасы «Фортнума» [15] , – вздохнула она. – Нет, шучу. Только печенье в желтых банках. Я его во сне вижу. И еще мыло «Флорис» и духи «Фракас». Да, и еще белье «Джанет Реджер», то самое, что ты при возил в прошлый раз, и, коль уж мы заговорили об этом, настоящий английский чай «Эрл грей»…

– Полегче, старушка, – усмехнулся Майкл. – Парень ведь не верблюд, знаешь ли. Проси не больше тонны.

Позже в тот же день они отвезли Дэниэла в аэропорт и посадили на рейс «Британских авиалиний». На следующий день в семь утра он приземлился в Хитроу.

В тот же вечер в квартире Дэниэла в Челси зазвонил телефон.

Никто не знал, что он в городе. Дэниэл поспорил с собой, стоит ли трудиться и отвечать, и сдался после десятого звонка. На такую настойчивость нельзя не обратить внимания.

– Дэнни, это действительно ты или твой проклятый автоответчик? Я отказываюсь говорить с роботом, это вопрос принципа.

Дэниэл сразу узнал голос Майкла Харгрива.

– В чем дело, Майк? Венди здорова? Где ты?

– По-прежнему в Лусаке. Мы оба в порядке, старина. Чего нельзя сказать о твоем приятеле Омеру. Ты был прав, Дэнни. Новость пришла только что. Он спекся. Военный переворот. Мы только что получили сообщение из нашего посольства в Кахале.

– Что с Омеру? И кто новый человек у власти?

– Не знаю и не знаю. Прости, Дэнни. Там все еще беспорядки. У тебя должны быть новости на Би-би-си, но я позвоню утром, когда еще узнаю подробности.

Сообщение появилось в конце выпуска новостей Би-би-си. Снимок президента Омеру и короткая информация о военном перевороте в Убомо, совершенном военной хунтой. На экране телевизора Омеру – суровый красивый человек лет шестидесяти. Волосы серебряные, кожа светлая, цвета янтаря. Взгляд с экрана прямой и спокойный. Потом начался прогноз погоды, и Дэниэл почувствовал грусть.

Он встречался с Омеру лишь раз, пять лет назад, когда президент дал ему интервью по поводу споров с Заиром и Угандой из-за прав на рыболовство в озере Альберт.

Они провели вместе всего час, но на Дэниэла произвели впечатление красноречие и сила духа старика, а еще больше – очевидная преданность своему народу, всем многочисленным племенам, населяющим его небольшое государство, забота о сохранении леса, саванны и озер, которые являются национальным наследием. «Мы считаем богатства наших озер и лесов наследием, которое нужно сохранить для потомков, а не поглотить в один присест».

Весь понедельник Дэниэл провел в Сити, разговаривая с управляющим своим банком и со своим агентом. Все прошло удачно, и в свою квартиру в девять тридцать вечера Дэниэл вернулся в куда более приподнятом настроении.

На автоответчике было еще одно сообщение от Майкла.

– Боже, как я ненавижу эти устройства. Позвони мне, когда придешь, Дэнни.

В Лусаке было на два часа больше, но он воспринял слова Майкла серьезно.

– Я поднял тебя с постели, Майк?

– Неважно, Дэнни. Я еще даже не выключил свет. Для тебя новость. Новый человек в Убомо – полковник Ифрим Таффари. Сорока двух лет. Очевидно, учился в Лондоне в Школе экономики и в Будапештском университете. Помимо этого никто ничего о нем не знает, только что он уже изменил название страны на Народно-демократическую Республику Убомо. Это сигнал. На языке африканских социалистов «демократический» означает «тиранический». Были сообщения о казни членов свергнутого правительства, но этого можно было ожидать.

– Что слышно об Омеру? – спросил Дэниэл. Странно, как сильно он сочувствует человеку, которого знал совсем недолго и очень давно.

– Особо в списках убитых не упомянут, но полагают, что он среди тех, кого поставили к стенке.

– Сообщи, если что-нибудь узнаешь о моих друзьях Четти Синге и Нине Чэнгуне.

– Договорились, Дэнни.

Дэниэл выбросил из головы события в Убомо, и его мир сократился до четырех стен монтажной в студии на Шепард-Буш. День за днем сидел он в полутьме, полностью сосредоточившись на маленьком светящемся экране монтажного монитора.

По вечерам, с кружащейся от усталости головой, с красными от напряжения глазами он, пошатываясь, выходил на улицу, ловил такси и возвращался в свою квартиру, останавливаясь только в «Партриджиз», купить сэндвичей на ужин. По утрам он просыпался в предрассветной темноте, и задолго до того, как в городе начинались часы пик, уже был на студии.

Его захватил экстаз творчества. Эмоциональное восприятие настолько обострилось, что теперь для Дэниэла существовали только светящиеся изображения перед глазами. В голове продолжали звучать описания этих изображений, и он диктовал текст, лишь изредка сверяясь со своими заметками.

Он заново переживал каждое мгновение того, что развертывалось перед ним на экране, переживал так остро, что чувствовал горячий, пыльный мускусный аромат Африки, и голоса ее людей, крики животных звучали в его ушах, когда он работал.

Настолько велика была погруженность Дэниэла в творческий процесс монтажа и озвучивания фильма, что после возвращения недавние события в Африке на несколько недель отступили в далекую, глубокую дымку. Только когда, потрясенный до глубины души, отчего в кровь прихлынул адреналин, он увидел на маленьком экране лицо Джонни Нзу и услышал его голос, исходящий из могилы, все разом вернулось, Дэниэл почувствовал, как укрепилась его решимость.

Один в полутьме монтажной, он сказал Джонни:

– Я возвращаюсь. Я не забыл тебя. Им не сойдет с рук то, что они с тобой сделали. Обещаю, старина.

К концу февраля, через три месяца после начала монтажа, он был готов показать черновой вариант четырех первых серий своему агенту.

Эйна Маркем продала самые первые его программы, и с тех пор они не расставались. Он доверял ее мнению и восхищался ее деловой проницательностью.

У нее была сверхъестественная способность с точностью до доллара определять, сколько может принести каждая сделка, и получать с договора доход до последнего доллара. Она составила великолепный контракт, предусматривавший все мыслимые последствия и еще несколько совершенно немыслимых.

Однажды она вписала в один из его контрактов пункт о дополнительной выгоде [16] . Он только улыбнулся, прочитав это, но спустя два года этот пункт принес совершенно неожиданную прибыль в пятьдесят тысяч долларов из Японии – страны, которая никак не входила в первоначальные расчеты Дэниэла.

Сорокалетняя Эйна была высокой и гибкой, с темными еврейскими глазами и фигурой модели из «Вог». Раз или два за эти годы они едва не стали любовниками. Ближе всего они были к этому три года назад, когда распили бутылку «Дом Периньон» в его квартире, празднуя особенно выгодный контракт. Она отступила в последний момент.

– Ты один из самых привлекательных мужчин, Дэнни, каких я только встречала, и я совершенно уверена, что мы чудесно развлекались бы, но все же для меня ты ценнее как клиент, чем как собутыльник.

Она застегнула блузку и оставила его терзаться неудовлетворенностью.

Сегодня они сидели рядом в студии и просматривали первые четыре серии. Эйна ничего не говорила, пока просмотр не кончился, потом встала.

– Пошли обедать, я приглашаю, – сказала она.

В такси она говорила о чем угодно, кроме программы. Отвезла его к «Мосиманну» на Вест-Халкин-стрит. Клуб, в который Антон Мосиманн превратил старую церковь, стал теперь храмом гастрономии.

Сам Антон, великолепный в своем белоснежном облачении и высоком поварском колпаке, розовощекий, как херувим, вышел из кухни и поболтал с ними за столиком – честь, которой удостаивались лишь избранные клиенты. Дэниэл сгорал от нетерпения, ему хотелось скорее услышать мнение Эйны о его работе, но это была ее старая уловка – нагнетать напряжение ожидания. Он подыгрывал ей, обсуждая меню и болтая о разных пустяках. И только когда она заказала бутылку «Кортон-Шарлемань», он понял, что ей понравилось.

Потом она через край бокала посмотрела на него темными еврейскими глазами и сказала с завлекательной хрипотцой в голосе:

– Великолепно, Армстронг, просто великолепно. Это лучшее из того, что ты делал. Я не шучу. Мне немедленно нужны четыре копии.

Он с облегчением рассмеялся.

– Это еще нельзя продавать. Работа не закончена.

– Неужели? Посмотрим.

Вначале она показала фильм итальянцам. Им всегда нравились его работы. Исторический и эмоциональный интерес итальянцев к Африке неиссякаем, и все эти годы итальянцы были лучшими покупателями Дэниэла. Ему нравились итальянцы, и он им нравился.

Неделю спустя Эйна принесла ему домой черновой вариант контракта с итальянцами.

Дэниэл со своей стороны выставил тарелку сэндвичей с лососем и бутылку, они сели на пол, поставили на проигрыватель Бетховена. Они ели сэндвичи, и Эйна растолковывала ему контракт.

– Им понравилось не меньше, чем мне, – сказала она. – Я заставила их на 25 процентов увеличить аванс по сравнению с последним.

– Ты колдунья, – сказал ей Дэниэл. – Это черная магия.

Итальянский аванс почти полностью покрыл все расходы на производство серий. Остальное пойдет в чистую прибыль.

Эту игру он выиграл, и ставку ни с кем не нужно делить. После того как Эйна получит свои комиссионные, остальное принадлежит ему.

Он попытался оценить общую прибыль. Полмиллиона точно, вероятно, больше. Зависит от американцев.

Когда права будут проданы по всему миру, возможно, он получит три миллиона долларов. Это произвело впечатление даже на него.

Десять лет тяжелой работы, и у него нет долгов. Больше никаких превышений кредита, никакого перетаскивания кружки для подаяния от одного высокомерного спонсора к другому.

Отныне он сам определяет свою судьбу; у него полная творческая, художественная власть над его работой, ему принадлежат все права до последней точки. Именно этого он всегда хотел; спонсоры не должны навязывать ему свою точку зрения.

Приятное ощущение, удивительно приятное.

– Каковы планы на будущее? – спросила Эйна, беря последний сэндвич с копченым лососем.

– Я еще не думал об этом, – солгал Дэниэл. У него на уме всегда были два-три проекта. – Сначала нужно закончить две последние серии.

– Ко мне обратились несколько заинтересованных компаний, готовых инвестировать средства в твою работу. Один из крупных нефтяных концернов хочет, чтобы ты снял программу об апартеиде и о последствиях санкций…

– Дьявольщина, нет!

Какое удовольствие так бесцеремонно отвергать предложения.

– Это все вчерашний день, ерунда. Мир меняется. Только посмотри на Восточную Европу. Апартеид и санкции – вчерашние новости. Через год никто о них не вспомнит. Мне нужно что-нибудь свежее, будоражащее. Я думаю о дождевых лесах. Не о бразильских – их уже много раз снимали, а об экваториальной Африке. Это один из немногих неизвестных районов, оставшихся на нашей планете, однако экологически он необычайно важен.

– Звучит неплохо. Когда начнешь?

– Боже, ты жестокий надсмотрщик. Я еще предыдущее не закончил, а ты уже требуешь нового.

– С Эроном мы развелись. Кто-то же должен обеспечить мне… уровень, к которому я привыкла.

– Все обязанности брака без его привилегий и удовольствий.

Дэниэл деланно вздохнул.

– Ты все еще об этом, глупый. Ты еще можешь меня уговорить, но тебе не понравится. Эрону не понравилось.

– Эрон – козел, каких мало, – сказал Дэниэл.

– Да, в этом-то и была одна из проблем. – Она рассмеялась, хрипловато и влекуще. – Козел, но не половой гигант. – И она тут же сменила тему. – Кстати, что у вас произошло с Джоком? От него был очень странный телефонный звонок. Он сказал, вы поссорились. Намекнул, что ты спятил и совсем оборзел, едва не втянул его в крупные неприятности. Сказал, что больше не работает с тобой. Это правда?

– Ну, не уточняя подробностей, да, правда. Наши пути разошлись.

– Жаль. В этом сериале «Умирающая Африка» он на редкость хорошо поработал. У тебя есть оператор на примете?

– Нет. А у тебя?

Она ненадолго задумалась.

– Не возражаешь против работы с женщиной?

– Не вижу, почему бы нет, если она способна держать темп. Африка – земля примитивная и жестокая. Нужны выносливость и гибкость, чтобы физически приспособиться к ее условиям.

Эйна улыбнулась.

– Женщина, которую я имею в виду, достаточно вынослива. И талантлива. Можешь поверить. Она неплохо поработала на Би-би-си. Арктика и инуиты. Эскимосы, по-твоему. Хорошо, очень хорошо.

– Хотел бы взглянуть.

На следующий день Эйна прислала в студию запись, но Дэниэл был так погружен в работу, что лишь сунул кассету в ящик стола. Хотел просмотреть вечером, но как-то упустил из виду.

Три для спустя он закончил монтаж, а пленка по-прежнему лежала в ящике, забытая в возбуждении всего того, что происходило вокруг.

Потом из Лусаки снова позвонил Майкл Харгрив.

– Дэнни, я пришлю тебе чек за эти разговоры. Правительству ее величества это обойдется в кругленькую сумму.

– Когда в следующий раз увидимся, угощу тебя шампанским.

– Ты, должно быть, при деньгах, дорогой. Я принимаю предложение. Хорошая новость такая: твой друг Четти Синг выписался из больницы.

– Ты уверен, Майк?

– Как новенький. Удивительное восстановление, так мне сказали. Наш человек в Лилонгве проверил для меня. Только одна рука, но в остальном Четти Синг снова в деле. Пошли ему на Рождество другого леопарда, предыдущий не сработал.

Дэниэл печально улыбнулся.

– Слышал что-нибудь о моем другом приятеле? О китайце?

– Прости, ничего. Уехал домой к папе и «Удачливому дракону».

– Дай мне знать, если он появится. Я не смогу уехать из Лондона по крайней мере еще несколько месяцев. Здесь такое происходит!

Дэниэл не преувеличивал. Эйна только что продала «Умирающую Африку» Четвертому каналу, причем столько за независимую продукцию те никогда не платили. Там решили сломать предварительную программу и показывать серии по воскресным вечерам, начав через шесть недель. «В этот великий вечер я устраиваю для тебя прием с просмотром», – сказала ему Эйна.

– Здорово, Дэнни! Я всегда знал, что ты лучший.

– Приятно, когда способен доказать это. Я пригласил на просмотр представителей всех станций с континента и из Северной Америки. Поверь мне, будет буря.

* * *

В субботу накануне приема она позвонила Дэниэлу домой.

– Ты смотрел пленку, которую я прислала?

– Которую?

– То есть не смотрел, – простонала Эйна. – Ленту об Арктике, «Арктическая мечта», снятую оператором Бонни Мейхон. Не тупи, Дэнни.

– Прости, Эйна. Просто не было возможности.

– Я пригласила ее на прием, – предупредила Эйна.

– Обязательно посмотрю, прямо сейчас, – пообещал он и пошел доставать пленку из ящика стола.

Он собирался просто прокрутить ее, но понял, что не сможет так с ней обойтись. С первых же кадров увиденное захватило его.

Начиналось с вечного льда на далеком севере, съемки с воздуха, а следующие картины оказались поразительными, незабываемыми.

В особенности сцена, в которой большое стадо карибу переплывало открытую полынью во льду. Низкое желтое солнце стало за ними, так что когда вожак стада, крупный самец, выходил из темной воды и встряхивался, весь воздух вокруг него заполнялся облаком золотых капель, которые окружали самца драгоценным нимбом, словно божество какой-то языческой религии.

Дэниэла настолько захватил фильм, что профессиональная оценка отошла на второй план. И только когда запись кончилась, он смог проанализировать, каким образом оператор добился такого эффекта.

Бонни Мейхон понимает, как использовать дополнительный свет, чтобы наделить кадр текстурой и настроением. Это напомнило Дэниэлу тонкие светящиеся шедевры Тернера.

Если ему предстоит работать в темной чащобе экваториального леса, такое использование света невозможно переоценить. Нет никакого сомнения в том, что у Мейхон в этом отношении истинный дар. Он с нетерпением ждал встречи с нею.

Для приема Эйна Маркем взяла напрокат с полдюжины дополнительных телевизоров и разместила их в стратегических точках своей квартиры, в том числе в туалете для гостей. Она твердо решила, что ни у кого не будет предлога пропустить событие, ради которого они собрались.

Как подобает почетному гостю, Дэниэл приехал с получасовым опозданием и с трудом пробился сквозь толпу у входа. Приемы Эйны очень популярны, и в большой гостиной было не протолкнуться.

К счастью, был теплый майский вечер, и часть гостей собралась на террасе с видом на реку.

Полгода Дэниэл прожил отшельником. Приятно было включиться в человеческое общение. Конечно, он знал большинство присутствующих, и его репутация была такова, что все искали с ним встречи. Он стал центром постоянно меняющегося кольца почитателей, в основном старых друзей, и обнаружил в себе довольно тщеславия, чтобы наслаждаться этим вниманием, хотя знал, насколько оно может быть эфемерным. В их деле ты был хорош настолько, насколько была хороша твоя последняя программа.

Несмотря на веселое и интересное общество, Дэниэл чувствовал, как напрягается с приближением назначенного часа, и обнаружил, что ему все труднее сосредоточиться на умных разговорах и остроумных ответах, которые мелькали и гудели у него в голове, как стайка колибри. И даже присутствие множества очень красивых женщин не могло удержать его внимание.

Наконец Эйна хлопнула в ладоши и призвала всех к порядку.

– Эй! Эй! Начинаем.

И она прошла по комнатам, включая телевизоры и настраивая их на Четвертый канал.

Все выжидающе загудели, пока шли начальные титры и звучала мелодия основной темы. Первая серия программы Дэниэла началась с картины, передающей дух Африки в самом чистом виде.

Обожженная желтовато-коричневая равнина, на которой стоят одинокие, разбросанные темно-зеленые деревья акации, со спутанными ветвями и кронами, похожими на наковальни. По равнине идет одинокий слон, старый самец, серый, морщинистый, его бивни, толстые, изогнутые, массивные, окрашены зеленым соком растений. Он движется с величественной неторопливостью, а вокруг вьется светящееся облако белых цапель с прозрачными жемчужными крыльями. На далеком горизонте под куполом голубого африканского неба возвышается снежная пирамида Килиманджаро, отделенная от горящей охры земли тепловым миражом. Мираж так же эфемерно прозрачен, как и крылья цапель.

Веселый смех и разговоры замерли, и в переполненных комнатах стало тихо. Картина Дэниэла пробудила в зрителях ощущение вневременного и вечного величия.

Все ахнули от неожиданности, когда две старые слонихи, матриархи стада Замбези, вместе понеслись на зрителя, хлопая рваными ушами, и рыжая земля разлеталась из-под их гигантских ступней; потом их дикий, разъяренный визг резко оборвался с началом ружейного огня. Столбики пыли, поднятой пулями, на мгновение поднялись над лбами слоних, и выстрел в мозг свалил огромные туши на землю, где они задергались в судорогах.

Сорок пять минут Дэниэл держал аудиторию, захваченную картинами величественного гибнущего континента. Он показывал неземную красоту. И уродство, и жестокость, делая контраст еще более разительным.

Наконец изображение исчезло, и несколько секунд все молчали. Потом зашевелились, неохотно возвращаясь с расстояния в шесть тысяч миль.

Кто-то негромко захлопал, другие подхватили, и аплодисменты не смолкали.

Эйна подошла к Дэниэлу. Она ничего не сказала, только взяла его руку и пожала.

Немного погодя Дэниэл понял, что ему нужно уйти от натиска множества тел и громогласных поздравлений. Нужно свободное пространство, чтобы дышать.

Он незаметно выскользнул на террасу. Стоял один у перил и смотрел вниз, но не видел огней судов на темной Темзе. Уже начиналась первая реакция на головокружительное возбуждение, в котором он пребывал в первой части приема. Созданные им самим образы Африки тронули его и опечалили. К этому времени он как будто должен был к ним привыкнуть, но нет. Особенно взволновала его часть с Джонни Нзу и слонами. Джонни все время был с ним, все эти месяцы он оставался на краю сознания, но теперь память о нем воскресла. Неожиданно Дэниэла охватило неодолимое стремление вернуться в Африку. Он испытывал неудовлетворенность и тревогу.

Другие могли аплодировать тому, что он сделал, но для него все это закончилось. Душа кочевника влекла его дальше. Пора двигаться к новым горизонтам, к следующему дразнящему приключению.

Кто-то тронул его за руку. Вначале он не отозвался. Потом повернул голову и увидел рядом с собой девушку с рыжими волосами. Это было его первое впечатление о ней – густые, пушистые, блестящие рыжие волосы. В ее руке обнаружилась обескураживающая, почти мужская сила. Незнакомка была высокая, почти с него ростом, с выразительными чертами лица, с широким ртом и полными губами, с крупным носом, почти мужским, если бы не легкая курносость, тонко вырезанные ноздри.

– Весь вечер пытаюсь добраться до вас, – сказала она. Голос низкий, уверенный. – Но вы неуловимы.

Ее нельзя назвать хорошенькой. Кожа в частых веснушках от солнца и ветра, но чистая, как у человека, живущего на открытом воздухе. Даже в полутьме террасы видно, какие у нее глаза – яркие, зеленые, обрамленные ресницами, густыми и толстыми, как бронзовая проволока. Эти глаза создают впечатление насмешливой открытости.

– Эйна обещала познакомить нас, но я устала ждать, когда это произойдет. Я Бонни Мейхон.

Она озорно улыбнулась, и Дэниэл понял, что она ему нравится.

– Эйна дала мне вашу запись.

Он протянул руку, и Бонни крепко пожала ее. «Хорошо, – подумал он, – сильная, правду сказала Эйна. Африка ее не устрашит».

– Вы молодец. У вас есть глаз и чутье на свет. Вы очень хороши.

– Вы тоже. – Улыбка Бонни стала шире. – Я бы хотела поработать с вами.

Она говорит прямо и естественно. И все больше нравится ему. Дэниэл ощутил ее запах. Никакой косметикой не пользуется. Подлинный, незамаскированный запах ее кожи, теплый, сильный и возбуждающий.

– Это возможно, – ответил он. – Возможно, даже раньше, чем мы полагаем.

Он по-прежнему держал ее за руку. И она не делала попыток отнять ее. Оба чувствовали игривый подтекст последнего замечания. Дэниэл подумал, что было бы здорово взять эту женщину с собой в Африку.

В нескольких милях к северу от того места, где стояли и оценивали друг друга профессионально и физически Дэниэл и Бонни, первую серию «Умирающей Африки» смотрел другой человек.

Сэр Питер Таг Харрисон – главный акционер и генеральный директор общества с ограниченной ответственностью «Британская трансокеанская пароходная компания» (оно же BOSS, British Overseas Steam Ship Co Ltd).

Хотя на английской фондовой бирже БОСС все еще числился в разделе «Пароходства», за пятьдесят лет, протекшие с тех пор, как Таг Харрисон стал главным акционером компании, характер компании радикально изменился.

Компания возникла в конце Викторианской эры и владела небольшим флотом грузовых пароходов, ходивших в Африку и на Восток, но никогда не процветала, и в конце Второй мировой войны Таг купил ее за долю истинной стоимости. На прибыль, полученную во время войны, Таг развернул деятельность во многих направлениях, и теперь БОСС – один из самых могущественных конгломератов, числящихся на Лондонской фондовой бирже.

Таг всегда был чувствителен к капризам общественного мнения и к имиджу своей компании. На эти тонкие материи у него был такой же сильный нюх, как и на индекс товаров и колебаний на мировых биржах. В этом была одна из причин его разительного успеха.

– Настрой становится зеленым, – всего месяц назад заявил он своему совету директоров. – Ярко-зеленым. Согласны ли мы с этим новым вниманием к природе и окружающей среде или не согласны, нам придется учитывать это. Надо оседлать эту зеленую волну.

Теперь он сидел в своем кабинете на третьем этаже дома на Холланд-парк. Дом стоял в середине ряда великолепных таунхаусов. Это был один из самых престижных адресов в Лондоне. Кабинет отделан лучшей африканской твердой древесиной благодаря концессии БОСС в Нигерии. Панели тщательно подобраны и отполированы так, что блестят, как драгоценный мрамор. На стенах всего две картины, ведь сама зернистая древесина – произведение искусства. Прямо перед столом – «Мадонна с младенцем» из первого путешествия Гогена на острова Южных морей, другая картина – Пикассо: варварское эротическое изображение быка и нагой женщины. Языческое и святотатственное контрастируют с лирическим, светящимся изображением Богоматери и младенца-Бога.

Вход в кабинет охраняет пара рогов носорога. На одном из рогов – блестящий пятачок, за десятилетия отполированный рукой Тага Харрисона. Входя в кабинет или выходя из него, он обязательно гладит рог.

Это суеверный ритуал. Рога – его талисманы.

Восемнадцатилетним мальчишкой, без гроша в кармане, голодный, с одним только старым ружьем и горстью патронов он вслед за носорогом углубился в мерцающие пустыни Судана. В тридцати милях от Нила он убил носорога одним выстрелом в мозг. Кровь из разорванной артерии в голове промыла небольшое русло в голой земле, и со дна этого мелкого углубления Таг Харрисон поднял стеклянистый камень с восковой зеленой поверхностью, почти заполнивший его ладонь.

Этот алмаз стал началом. Со дня носорога удача повернулась к Тагу. Он сохранил рога и по-прежнему при первой возможности прикасался к ним. Для него они были ценнее даже знаменитых картин, висящих по сторонам от рогов.

Сын пьяницы, портового грузчика, Таг Харрисон родился в Ливерпуле во время Первой мировой войны и в шестнадцать лет сбежал в море.

В Дарэс-Саламе он сошел с корабля, чтобы избежать домогательств скотины-старпома, и здесь обнаружил загадку, красоту и посулы Африки. Для Тага Харрисона эти посулы были выполнены. Богатства, которые он извлек из недр суровой африканской земли, сделали его одним из ста богатейших людей планеты.

За панелью из твердой древесины был искусно скрыт телевизор. Управление им помещалось в панели интеркома на письменном столе. Как большинство умных и занятых людей, Таг не смотрел дурацкие телевизионные программы, только новости и обсуждение проблем современности.

Однако его интересовало все, связанное с Африкой, он заметил «Умирающую Африку» и запрограммировал телевизор на включение.

Негромкий звонок оторвал его от изучения финансовых документов, лежащих перед ним в обтянутом свиной кожей бюваре.

Он коснулся кнопок, и стенная панель за шелковым ковром прямо против его стола отошла в сторону.

Когда заиграла музыка, Таг отрегулировал громкость.

На экране появилось изображение большого слона и снежной вершины, и он тотчас далеко унесся в пространстве и во времени – на пятьдесят лет назад, за тысячи миль. До самого последнего кадра он смотрел замерев. Потом снова коснулся кнопок. Экран потемнел, и панель, как сонное веко, закрыла его.

Таг Харрисон долго сидел молча. Наконец он взял со стола золотую ручку с бриллиантом в восемнадцать каратов и записал в блокнот имя – Дэниэл Армстронг. Потом развернул вращающееся кресло и снял с полки справочник «Кто есть кто».

* * *

Дэниэл шел от Шепард-Буш к Холланд-парку. Пусть он потенциальный миллионер, это не значит, что он потратит пятерку на то, чтобы несколько минут ехать в такси. Погода теплая и приятная, деревья в парках и скверах оделись свежей летней листвой. Поглядывая на девушек в легких платьях и коротких юбках, он думал о Таге Харрисоне.

Эйна позвонила ему и передала приглашение Харрисона, и он был заинтригован. Конечно, он знал, кто такой Харрисон.

Щупальца Харрисона протянулись во все страны материка, от Египта до берегов реки Лимпопо.

Дэниэл знал о богатстве БОСС и его влиянии в Африке, но мало что – о человеке, стоящем за всем этим. Таг Харрисон умело избегал публичных обсуждений и внимания таблоидов.

Где бы в эти дни ни бывал в Африке Дэниэл, он всюду чувствовал присутствие Харрисона, словно следы старого, коварного льва-людоеда. Таг оставлял следы, но самого зверя во плоти видели редко.

Дэниэл гадал, чем объясняется удивительный успех Харрисона на Африканском континенте.

Он понимает африканцев, как мало кто из белых. Этому он научился еще в молодости, во время долгих охотничьих и разведывательных вылазок, когда его спутниками многие месяцы были только чернокожие. Он говорит на десяти африканских языках, но, что гораздо важнее, он понимает непрямые, окольные способы рассуждения африканцев. Он любит африканцев, хорошо чувствует себя в их обществе и умеет завоевать их доверие. В путешествиях по Африке Дэниэл встречал мужчин и женщин смешанной крови, чьи матери были туркана, или шана, или кикуйю, а отец (хвастали они) Таг Харрисон. Разумеется, никаких доказательств у них не было, но обычно это были богатые и влиятельные люди.

В прессу редко попадали сообщения о поездках Харрисона на Африканский континент или его фотографии, но его самолет «Гольфстрим» часто стоял где-нибудь в укромном уголке на гудроне аэропортов Лусаки, Киншасы или Найроби.

Слухи называли его почетным гостем и доверенным лицом Мобуту в его мраморных дворцах и в президентской резиденции Кеннета Каунды в Лусаке.

Поговаривали, будто он один из очень немногих, у кого есть доступ к таинственным партизанам Национального сопротивления Мозамбика или в партизанские лагеря Савимби в буше Анголы. Его приветствовали и законные режимы, которым противостояли партизаны. Говорили также, что он в любой час дня и ночи может поднять трубку и поговорить с де Клерком, или с Мугабе, или с Дэниэлем Арапом Мои [17] .

Он брокер, агент, советник, банкир, посредник и переговорщик всего континента.

Теперь Дэниэл с нетерпением ждал встречи с ним. Он и раньше пытался добиться этой встречи, но безуспешно. Теперь, приглашенный гость, он стоял у внушительной входной двери, чувствуя легкую опаску, не раз хорошо служившую ему в африканском буше, когда предупреждала о появлении опасного зверя или еще более опасного человека.

Дверь открыл чернокожий слуга в просторной белой канзу и красной феске.

Когда Дэниэл бегло обратился к нему на суахили, одеревенелость черт слуги сменила широкая белозубая улыбка.

Он повел Дэниэла наверх по широкой мраморной лестнице. В нишах на площадках стояли свежие цветы, а стену украшали картины из знаменитой коллекции произведений искусства Харрисона: Сислей, Дали, Матисс.

Перед высокой двустворчатой дверью из родезийского тика слуга посторонился и низко поклонился. Дэниэл вошел в кабинет и остановился посередине шелкового ковра.

Таг Харрисон встал из-за стола. Сразу стало понятно, как он получил свое прозвище [18] . Ширококостный, крепко сложенный, хотя отличный полосатый костюм маскирует угловатую сильную фигуру и тяжелый живот.

Харрисон лыс, если не считать венчика серебристых волос, придававшего лысине сходство с тонзурой. Лысина была бледной и гладкой, зато лицо – морщинистым и загорелым там, где шляпа его не защищала от тропического солнца. Тяжелый подбородок, зоркий проницательный взгляд – все выдавало острый, безжалостный ум.

– Армстронг, – сказал он. – Рад, что пришли.

Голос теплый, как патока, и слишком мягкий для всего остального. Харрисон протянул руку над столом, вынуждая Дэниэла подойти – легкий жест в игре за главенство.

– А я рад, что вы меня пригласили, Харрисон.

Дэниэл понял намек и опустил титулы, оставаясь на равных. Старик прищурился: он принял условие.

Они обменялись рукопожатием, присматриваясь друг к другу, чувствуя силу в руке собеседника, но не затевая мальчишеское соревнование «кто сильней». Харрисон знаком пригласил Дэниэла сесть в кожаное кресло под Гогеном и обратился к слуге:

– Летта чаи, Селиби. Вы ведь будете чай, Армстронг?

Пока слуга разливал чай, Дэниэл разглядывал рога носорога на стене.

– Такие трофеи встречаются нечасто, – сказал он. Харрисон вышел из-за стола и направился к двери.

Он погладил один из рогов, лаская его, как руку прекрасной любимой женщины.

– Да, нечасто, – согласился он. – Я был мальчишкой, когда застрелил его. Пятнадцать дней шел за старым самцом. Ноябрь, температура днем в тени была 120 градусов [19] . Пятнадцать дней, двести миль по пустыне. – Он покачал головой. – В молодости мы совершаем безумства.

– В старости тоже, – сказал Дэниэл, и Харрисон усмехнулся.

– Вы правы. Жизнь скучна, если немного не спятить. – Он взял чашку, протянутую слугой. – Спасибо, Селиби. Закрой за собой дверь, когда будешь уходить.

Слуга закрыл створки дверей, а Харрисон вернулся за свой стол.

– Вчера вечером я смотрел по Четвертому каналу вашу программу, – сказал он. Дэниэл наклонил голову и ждал.

Харрисон отхлебнул из чашки. Тонкий фарфор казался хрупким в его руках. Это были руки бойца, покрытые шрамами, изрезанные морщинами, обожженные тропическим солнцем, изуродованные тяжелой физической работой и давнишними драками. Костяшки опухли, а вот ногти старательно ухожены, с маникюром.

Харрисон поставил чашку с блюдцем на стол перед собой и снова посмотрел на Дэниэла.

– Вы правильно передали, – сказал он. – Все правильно. – Дэниэл молчал. Он чувствовал, что скромничать или возражать – только раздражать этого человека. – Вы подаете факты без обиняков и делаете верные выводы. Освежающая перемена по сравнению с сентиментальной болтовней плохо информированных людей, которую мы слышим ежедневно.

Вы смотрите в самый корень африканских проблем: стремление к племенной обособленности, перенаселение, невежество, коррупция. И предлагаете здравое решение. – Харрисон кивнул. – Да, вы все показали верно.

Он задумчиво смотрел на Дэниэла. Выцветшие голубые глаза придавали его лицу загадочное выражение, как у слепого.

«Не успокаивайся, – предостерег себя Дэниэл. – Не время. Не размякни от лести. Ему от тебя что-то нужно. Он выслеживает тебя, как старый лев».

– Человек в вашем положении способен влиять на общественное мнение как никто другой, – продолжал Харрисон. – У вас есть репутация. Международная аудитория. Люди доверяют вашему мнению. Они основывают свои взгляды на том, что говорите им вы. Это хорошо. – Он энергично кивнул. – Очень хорошо. Я бы хотел помочь вам. Поддержать.

– Спасибо.

Дэниэл позволил себе легкую ироническую улыбку. В одном он был уверен: Таг Харрисон ничего не делает без веской причины. Он никого бесплатно не поддерживает и никому не помогает.

– Как называют вас друзья? Дэниэл, Дэн, Дэнни?

– Дэнни.

– Меня друзья называют Таг.

– Понятно, – сказал Дэниэл.

– Мы с вами одинаково мыслим. Оба любим Африку. Думаю, мы должны стать друзьями, Дэнни.

– Хорошо, Таг.

Харрисон улыбнулся.

– У вас есть все основания для подозрений. У меня определенная репутация. Но о человеке не всегда следует судить только по его репутации.

– Это верно. – Дэниэл улыбнулся в ответ. – А сейчас скажите, что вам от меня нужно.

– Черт побери! – рассмеялся Харрисон. – Вы мне нравитесь. Думаю, мы понимаем друг друга. Мы оба считаем, что у человека есть право существовать на этой планете и, как доминирующий биологический вид, он имеет право использовать землю к своей выгоде, если ограничивается тем, что способно возобновляться.

– Да, – согласился Дэниэл. – Я убежден в этом. Это взвешенная, прагматическая точка зрения.

– Я и не ожидал меньшего от человека вашего ума. В Европе человек сотни лет возделывает землю, вырубает леса и убивает животных, и все же почва более плодородна, леса гуще, а животные многочисленнее, чем тысячу лет назад.

– Если забыть о чернобыльской радиации и местах, где выпадают кислотные дожди, – заметил Дэниэл. – Но да, я согласен. Европа неплохо держится. Другое дело Африка.

Тут Харрисон перебил:

– Мы с вами любим Африку. Я считаю, что наш долг – бороться с ее несчастьями.

Я могу отчасти смягчить ужасную нищету в некоторых частях континента и с помощью вложений и руководства предложить некоторым африканским народам лучший образ жизни. Вы с вашим даром в силах развеять общественное невежество касательно Африки.

Вы способны противостоять влиянию кабинетных консерваторов и городских осатанелых борцов за права животных – тех, кто настолько далек от земли, и лесов, и зверей, что в действительности угрожает природе, полагая, будто защищает ее.

Дэниэл кивнул – задумчиво и уклончиво.

Опрометчиво было бы не соглашаться с собеседником, пока не услышал все, что он хочет сказать, и не узнал о предложении, которое, очевидно, собирался сделать ему Харрисон.

– В принципе все, что вы говорите, Таг, в высшей степени разумно. Но нельзя ли поконкретней?

– Хорошо, – согласился Харрисон. – Вы, конечно, знаете государство Убомо?

Дэниэла словно током ударило, отчего волосы на затылке зашевелились. Название страны прозвучало как гром среди ясного неба, и, однако, какое-то сверхъестественное чутье подсказывало ему, что все предопределено, что-то неумолимо влечет его в том направлении. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, потом он сказал:

– Убомо, страна красной земли. Да, я бывал там, хотя не могу сказать, что я специалист по этой стране. Со времени обретения независимости от Великобритании в шестидесятые годы это одна из самых отсталых стран.

Харрисон пожал плечами.

– Да там и знать особенно нечего. Страна была владением высокомерного старого диктатора, который сопротивлялся переменам и прогрессу.

– Виктор Омеру, – сказал Дэниэл. – Я встречался с ним однажды, но это было давным-давно, когда он ссорился с соседями из-за прав на ловлю рыбы в озере.

– Типично для этого человека. Он в принципе отвергал все перемены. Хотел сохранить традиционный образ жизни и обычаи. Хотел, чтобы его народ оставался послушным и довольным. – Харрисон покачал головой. – Ну, теперь все это уже история. Омеру ушел, и правительство возглавляет молодой, энергичный человек. Президент Ифрим Таффари пришел, чтобы открыть границы своей страны и ввести свой народ в двадцатый век. Помимо запасов рыбы в Убомо есть значительные природные ресурсы. Двадцать лет я пытался убедить Омеру, что их следует развивать на благо его народа. Он в своем невежестве упорно сопротивлялся.

– Да, он был упрям, – согласился Дэниэл. – Но мне он нравился.

– Да, он был приятный старый чудак, – согласился Харрисон. – Но теперь это неважно. Страна готова к переменам и к развитию, и я от имени международного консорциума, в котором главную роль играет БОСС, договорился о получении концессии на осуществление основной части этого развития.

– Не похоже, чтобы вы во мне нуждались.

– Хотел бы я, чтобы все было так просто, – покачал головой Харрисон. – Нас захлестнула волна истерии, охватившей весь мир. Это психологический закон: фанатики подхватывают любое массовое движение и выводят его за грань разумного, за грань здравого смысла. Маятник общественного настроения всегда слишком стремительно перемещается в обоих направлениях.

– Вы столкнулись с сопротивлением вашим планам использования природных богатств Убомо? Вы это хотите сказать, Таг?

Харрисон наклонил голову набок и стал похож на большую лысую хищную птицу.

– Вы не ходите вокруг да около, но я этого ожидал. – Он сел за стол и взял дуэльный пистолет с рукоятью из слоновой кости, которым пользовался как пресс-папье. Повернул указательным пальцем, и золотая отделка ствола засверкала, как огненное колесо фейерверка. – В Убомо в годы президентства Омеру работала женщина-ученый. У нее со стариком были близкие отношения, и он предоставил ей все привилегии, в которых отказывал другим журналистам и исследователям. Она написала книгу о лесных жителях Убомо. Мы с вами называем их пигмеями, но в наши дни этот термин вышел из моды. Книга называлась…

Харрисон остановился, припоминая, и Дэниэл подсказал:

– Книга называлась «Народ высоких деревьев». Да, я читал. Автора зовут Келли Киннер.

– Вы с ней знакомы? – спросил Харрисон.

– Нет, – покачал головой Дэниэл. – Но хотел бы познакомиться. Она хорошо пишет. Ее стиль напоминает мне Рейчел Карсон [20] . Она…

– Она смутьянка, – резко оборвал его Харрисон. – Она из тех, кто размешивает дерьмо.

Грубые слова, казалось, были ему несвойственны.

– Объясните.

Дэниэл говорил спокойно, сохраняя нейтральное выражение лица. Не хотел раскрывать своих чувств, пока не выслушает Харрисона.

– Придя к власти, президент Таффари выслал эту женщину. В то время она работала в лесу. Он открыл ей свои планы развития страны и попросил о поддержке и помощи. Но встреча не принесла результатов. Келли Кинер хранит какую-то превратную, извращенную верность прежнему президенту и отвергла дружеские предложения президента Таффари. Конечно, она имеет право на собственные взгляды, но она начала кампанию сопротивления в границах Убомо. Обвинила Таффари в нарушении прав человека. Обвинила его и в том, что он намерен бесконтрольной эксплуатацией истощить природные ресурсы страны. – Харрисон поднял сильные, в шрамах, руки. – Впав в вульгарную истерику, она всячески нападала на новое правительство. В этих нападках не было ни логики, ни разума, ни даже фактического обоснования.

Таффари оставалось только выслать ее из страны. Он вышвырнул ее из Убомо.

Как вы, вероятно, знаете, она подданная Великобритании и потому оказалась здесь, в Соединенном Королевстве. Но урок не усвоила и продолжила нападки на правительство Убомо.

– Но ведь БОСС нечего опасаться таких людей? – осторожно спросил Дэниэл, и Харрисон пристально посмотрел на него: нет ли в его вопросе иронии. Потом снова перенес внимание на дуэльный пистолет в своей правой руке.

– К несчастью, книги этой женщины обеспечили ей влияние. Она красноречива и… – он замешкался, – и привлекательна. Она сумела скрыть свой фанатизм под покровом логики и разума; нет необходимости говорить, что ее логика основана на ложных предположениях и искажении фактов. Она сумела обеспечить себе поддержку партии зеленых и здесь, и по всему континенту. Вы правы, БОСС нечего опасаться такого очевидного шарлатанства, но она помеха. Она прекрасно смотрится на телеэкране. А теперь она прознала о наших интересах в Убомо и о планах консорциума по развитию страны. Она и ее сторонники подняли большой шум. Вы, должно быть, видели ее недавнюю статью в «Гардиан»?

– Нет, – покачал головой Дэниэл. – Я не читаю «Гардиан», а в последнее время вообще был очень занят. Не следил за событиями.

– Ну, поверьте на слово, эта дама отчасти осложняет мне жизнь. Приходится отвечать на вопросы акционеров, а на носу ежегодное общее собрание.

Недавно я узнал, что эта женщина купила несколько акций БОСС, что дает ей право присутствовать на собрании акционеров и выступать. Можете быть уверены, она приведет с собой радикальную прессу и своих сумасшедших сторонников из «Друзей Земли» и превратит заседание в цирк.

– Да, это неудобно, Таг, – ответил Дэниэл, сдерживая улыбку. – Но чем я могу вам помочь?

– Ваше влияние на публику и научные круги гораздо сильней, чем у Келли Кинер. Я разговаривал о вас со многими людьми, разного круга и образа жизни. Вас все уважают, ваши взгляды на Африку воспринимают серьезно.

Я предлагаю вам поехать в Убомо и снять документальный фильм, показать подлинные факты и рассмотреть проблемы, поднятые этой Кинер. Это развеяло бы ее домыслы как дым. Телевидение – гораздо более влиятельное средство, чем печатное слово, и я могу гарантировать максимум показа. БОСС имеет сильные рычаги влияния на масс-медиа.

Дэниэл слушал его с растущим недоверием. Словно клиент предлагал проститутке нечто особенно извращенное и мрачное. Ему хотелось гневно рассмеяться, с негодованием отвергнуть это посягательство на свою честность. Этот человек искренне верил, что его можно купить. Требовались огромные усилия, чтобы слушать, не выдавая своего отношения.

– Конечно, я гарантирую вам полную поддержку и сотрудничество со стороны президента Таффари и его правительства. Вам предоставят все необходимое. Только попросите, и в вашем распоряжении будет военный транспорт, вертолеты, патрульные катера на озере. Вы сможете отправиться куда угодно, даже в закрытые районы лесных резерваций. Сможете говорить с кем угодно…

– И с политическими заключенными?

Дэниэл не сдержался. Как-то само выскочило.

– С политическими заключенными? – повторил Харрисон. – А зачем вам говорить с заключенными? Это должен быть документальный фильм о живой природе и о развитии отсталого общества.

– Предположим, я все же захочу поговорить с политическими заключенными, – настаивал Дэниэл.

– Послушайте, молодой человек, Таффари – прогрессивный лидер, один из немногих честных и преданных политиков континента. Не думаю, что у него есть политические заключенные. Это не в его стиле.

– А что случилось с Омеру? – спросил Дэниэл, напряженно подавшись вперед, и Харрисон положил дуэльный пистолет на бювар перед собой. Теперь стволы были нацелены в грудь Дэниэлу.

– Я вижу враждебность к правительству Убомо? – негромко спросил он. – К моему предложению?

– Нет, – ответил Дэниэл. – Просто я должен знать, во что ввязываюсь. Как и вы, Таг, я деловой человек. Мне нужны факты, а не рекламные лозунги. Вы должны это понять. Будь вы на моем месте, вы бы захотели того же. Если я собираюсь поставить свое имя на чем-нибудь, я должен знать, что это такое.

– Хорошо. – Харрисон успокоился. Такое объяснение было ему понятно. – Омеру был упрямым стариком. У Таффари не было другого выхода, кроме как изолировать его на переходный период. Омеру поместили под домашний арест, но обращались с ним хорошо. К нему допускали адвокатов и врачей, но он умер от сердечного приступа. Таффари еще не объявлял о его смерти. Это пустило бы общественное мнение по нежелательному следу.

– Казнь без суда, – предположил Дэниэл. Ему вдруг стало жаль старого президента.

– Да, возможно, создалось бы и такое впечатление, – согласился Харрисон, – хотя Таффари заверил меня, что это не так, и есть все основания верить ему.

– Хорошо, я принимаю ваши заверения, – сказал Дэниэл. – Какова стоимость производства? Оно обойдется довольно дорого. Я бы оценил общие затраты в пару миллионов. Вам ведь нужна первоклассная работа? И кто будет за это платить? БОСС?

– Это было бы слишком очевидно, – ответил Харрисон. – Ваша программа превратилась бы в простой пиар компании. Нет, я организую финансирование со стороны. Деньги поступят от одной дальневосточной компании. Хоть она и входит в наш консорциум, пока что ее связь с БОСС открыто не признается. У них в Гонконге есть собственная киностудия, которую мы сможем использовать как прикрытие.

– Как называется эта партнерская компания? И где она находится? – спросил Дэниэл.

Его охватило смутное предчувствие, ощущение предначертанности, которое он уже знал.

– Это тайваньская компания, не слишком широко известная, но чрезвычайно богатая и очень влиятельная. Первоклассные партнеры, заверяю вас, но, разумеется, мне придется предварительно просматривать все контракты, какие вы подпишете с ними.

– Как называется эта компания?

– Название довольно цветистое, типично китайское. «Удачливый дракон».

Дэниэл смотрел на него, на время потеряв дар речи. Необычайным образом убийство Джонни Нзу переплело его судьбу с судьбой Ниня Чэнгуна. Теперь он знал, что должен довести игру до конца.

– Вас что-то тревожит, Дэнни?

Харрисон казался озабоченным, и Дэниэл понял, что выдал свое волнение.

– Нет. Я просто обдумывал ваше предложение. В принципе, я принимаю вашу оценку. – Он взял себя в руки. – Все дело, конечно, в контракте. Нужно будет обсудить очень много пунктов. Я бы хотел получить процент от общей прибыли, согласовать бюджет рекламной кампании, самостоятельно подбирать команду, особенно оператора, и хотел бы сам делать окончательный монтаж.

– Я уверен, мы сможем согласовать подробности, – улыбнулся Харрисон и одним пальцем повернул дуэльный пистолет, так что он больше не был нацелен Дэниэлу в грудь. – Попросите вашего агента как можно скорее позвонить мне. А теперь я вижу, что солнце определенно перешло за нок-рею. И мы можем в честь договоренности выпить чего-нибудь покрепче «дарджилинга» [21] .

– Послушайте, Бонни, было бы гораздо легче, если бы у вас был агент, – серьезно сказал ей Дэниэл. – Мне совсем не нравится торговаться с вами. Я считаю, что работа художника творческая, он не должен растрачивать талант на сложные пункты контракта.

– Вы честны со мной, Дэнни. И я буду честна с вами. Мне не хочется отдавать двадцать процентов своих тяжким трудом заработанных денег посреднику. К тому же я с вами не согласна. Составление рабочего контракта может приносить такое же творческое удовлетворение, как написание картины или определение угла съемки. – Она разулась. Голые ступни были такими же сильными и красивыми, как и кисти. Она подобрала длинные, обтянутые джинсами ноги под себя и откинулась на кожаную, с пуговицами спинку дивана. – Поговорим о деле.

– Хорошо, – капитулировал он. – Я принципиально не плачу команде сдельно и не признаю сверхурочных. Работаем там, где нужно, и столько, сколько нужно. Идем, куда я велю, и живем под открытым небом. Никаких пятизвездочных условий.

– Мне кажется, две тысячи в неделю подойдет, – ласково сказала она.

– Долларов?

– Это не Нью-Йорк, братец Дэн. Это Лондон. Фунтов.

– Здорово. Да я сам столько не получаю, – возразил он.

– Нет, но вы, вероятно, получаете двадцать процентов общей прибыли, а я – ничтожные пять. Пять процентов общей прибыли плюс две тысячи в неделю.

Дэниэл пришел в ужас.

– Вы, наверно, шутите.

– Если бы я шутила, я бы улыбалась.

– Я никогда раньше не платил процент прибыли оператору.

– Ну, когда привыкнете к этой мысли, она покажется вам не такой уж страшной.

– Вот что я вам скажу. Тысяча двести в неделю – и забудьте о проценте.

– Здесь ужасная акустика. Я, наверное, ослышалась. Вы ведь не собирались меня оскорбить, Дэнни, мальчик мой?

– Сделайте одолжение, мисс Мейхон, застегните верхнюю пуговицу, пока мы разговариваем.

Верхняя часть ее груди в веснушках, как и лицо. Веснушки и на открытой шее, но ниже, там, куда не проникает солнце, кожа белая, как пахта. Под тонкой кофточкой – крепкая, упругая грудь, без бюстгальтера.

Она взглянула на свой глубокий вырез.

– А что, там что-то не так?

И застенчиво улыбнулась.

– Нет. Вовсе нет.

– Так что вас не устраивает?

Она застегнула пуговицу.

– Я услышала «семнадцать с половиной сотен и четыре процента»?

– Вы правы, – согласился он. – У вас что-то со слухом. Я сказал полторы тысячи и полтора процента.

– Два процента, – льстиво сказала она, а когда Дэниэл вздохнул и согласился, тут же добавила: – И сотня в день за выездные съемки.

Им потребовались три часа, чтобы окончательно сформулировать условия ее работы, и в конце концов он обнаружил, что она не просто ему нравится: он ее уважает. Жесткая девица.

– Нужно подписывать договор о намерениях? – спросил он. – Или хватит рукопожатия?

– Рукопожатие прекрасно подойдет, – ответила она. – Как только оно будет подкреплено подписанным договором о намерениях.

Он прошел в свой кабинет, напечатал документ на компьютере и позвал Бонни, чтобы она прочла текст на экране.

Она встала за ним, наклонившись через его плечо, чтобы прочесть текст. Одна ее грудь, тяжелая, налитая, легла ему на плечо. Теплая, как арбуз под солнцем Калахари.

– Вы не включили пункт о билетах первого класса на самолет, – сказала она. – И что выплаты начинаются с момента подписания документа.

Запах ее тела, который Дэниэл заметил еще при первой встрече, стал сильнее.

Он с наслаждением вдохнул его. И вспомнил, что уже почти год ведет монашескую жизнь.

– Молодчина, – похвалила Бонни, когда он внес требуемые поправки. – Теперь действительно хорошо.

Тембр ее голоса изменился, стал мягче, ниже.

Слегка изменился и запах тела. Дэниэл узнал опьяняющий аромат женского возбуждения; Бонни наполняла воздух феромонами, которые поставили его собственные феромоны на боевой взвод.

Ему было очень трудно сосредоточиться, когда он распечатывал четыре экземпляра договора, по одному для каждого из них, один Эйне и один – в юридический отдел БОСС.

Наклонившись, чтобы подписать договоры, Бонни прижалась к его спине, и ее дыхание обдало жаром его щеку. Она протянула ему ручку, и он подписал.

– Рукопожатие? – спросил он и протянул ей правую руку. Она не взяла ее, но, потянувшись через плечо, стала расстегивать ему рубашку. Провела рукой под ней.

– Могу предложить нечто более обязывающее, чем просто рукопожатие, – прошептала она и ногтями зажала его сосок. Он ахнул – больше от удовольствия, чем от боли.

– Дэнни, детка, мы с тобой собираемся полгода провести в джунглях. Я девушка со здоровым аппетитом. Рано или поздно это произойдет. Было бы ужасно, если бы мы стали ждать до тех пор, а потом обнаружили, что нам не нравится. Согласен?

– Ты так формулируешь, что не поспорить, – рассмеялся он, но его голос дрожал и стал хриплым.

Она захватила в щепоть клок волос у него на груди и потянула, заставляя Дэниэла встать.

– Где спальня? Можно устроиться поудобнее.

– Иди за мной.

Он взял ее за руку и прошел в спальню, но, когда потянулся, чтобы обнять, Бонни отстранилась.

– Нет, – сказала она. – Не прикасайся ко мне. Еще рано. Я хочу тянуть, пока не станет невыносимо.

Она стояла перед ним на расстоянии вытянутой руки.

– Делай то же, что я, – приказала она и начала расстегивать кофту.

Ее соски были похожи на миниатюрные бутоны, вырезанные из светло-розового коралла.

– Ты волосатый и мускулистый, как медведь гризли. У меня от этого мурашки, – сказала она, и он увидел, как твердеют ее соски.

Они потемнели, а кожа вокруг них сморщилась. Его собственная плоть реагировала еще выразительнее, а Бонни, расстегивая свой пояс, бесстыдно смотрела на него и усмехалась.

Джинсы у нее были тесные, она ерзала и извивалась, снимая их.

– Исход, – сказал он, – глава третья.

– Не оригинально. – Она довольно осмотрела себя. – Ко мне эту цитату применяли и раньше – неопалимая купина.

Она медленно провела ногтями по густым огненным завиткам под плоским животом, таким густым и жестким, что они заскрипели. Это был один из самых мучительно-эротических жестов, какие ему приходилось видеть.

– Давай, – подбодрила она. – Отстаешь.

Он сбросил брюки.

– Что у нас здесь? – Бонни откровенно разглядывала его. – Стоим по стойке смирно и собираемся жертвенно броситься в пылающий куст? – Она протянула руку и опытным жестом взяла его. – Пойдем, человечек, – хрипло сказала она, озорно улыбаясь, и повела Дэниэла в постель.

Головной офис БОСС располагался в Блэкфрайерс, в Сити, напротив старого паба сбоку от монастыря, который и дал название этому месту [22] .

Дэниэл и Бонни вышли из метро и остановились, разглядывая здание.

– Вот черт! – выразительно сказала Бонни.

Величественное здание в стиле римского рококо с легким налетом «Барнума и Бейли» [23] . Расположенный по той же улице «Юнилевер» [24] по сравнению с БОСС-хаусом казался незначительным.

На каждую колонну «Юнилевера» у БОСС-хауса приходилось четыре, на каждую статую олимпийских богов – десяток. Там, где «Юнилевер» облекся в гранит, БОСС щеголял мрамором.

– Если бы я сначала увидела это, потребовала бы пять тысяч в неделю. – Бонни сжала его руку. – Думаю, я продешевила не только в этом.

Они поднялись по ступеням главного входа – статуи богов мрачно взирали на них со своих постаментов – и прошли во вращающиеся стеклянные двери. Пол в вестибюле выложен в шахматном порядке черным и белым мрамором. Крыша куполообразная, позолоченная, с росписью в стиле рококо, изображающей то ли Страшный суд, то ли десять заповедей. Трудно было решить, что именно, но в действе активно участвовало множество прелестных девушек, херувимов и серафимов.

– Благослови нас, отче, ибо мы согрешили.

Бонни закатила глаза к потолку.

– Да, но как это было приятно! – подхватил Дэниэл.

У стойки администратора их ждал пиар-менеджер. На нем был темный костюм-тройка, придававший ему большое сходство с молодым чиновником.

– Здравствуйте, меня зовут Пикеринг, – поздоровался он. – А вы, должно быть, доктор Армстронг и мисс Мейхон.

Он пожал Бонни руку и быстро осмотрел ее – от ярко-рыжей головы до ковбойских сапожек; в нем явно боролись неприятие ее брюк и кожаной куртки с бусинами и искреннее одобрение груди.

– Я должен провести с вами краткий инструктаж по Убомо.

– Отлично. Давайте сразу и приступим.

Дэниэлу удалось отвлечь Пикеринга от разреза куртки Бонни, и тот повел их по роскошной оперной лестнице, на ходу давая пояснения, как гид туристам.

Он показывал на зеркальные панели.

– Французские, конечно, из послереволюционного Версаля. Это две картины Гейнсборо; гобелен из Обюссона [25] ; а это Констебль…

Они оставили позади великолепие вестибюля и приемных и углубились в лабиринт коридоров верхнего этажа, минуя множество кабинетов, разделенных передвижными перегородками; в кабинетах под гудящими кондиционерами трудились батальоны работников БОСС.

Мало кто поднимал голову и смотрел на них, когда они проходили.

– Овцы, – подтолкнула Бонни Дэниэла. – Как они могут жить на этой бойне духа!

Наконец Пикеринг провел их в конференц-зал.

Очевидно, здесь проходили встречи работников нижнего и среднего звена.

Пол покрывали стандартные резиновые плитки с шишечками, на раздвижных стенах висели схемы структуры администрации компании и ее отделов. Мебель пластиковая с хромом, вместо обивки тоже пластик.

Дэниэл улыбнулся, представив себе, как резко это помещение, вероятно, отличается от зала заседаний советов директоров, расположенного где-то выше, близ личного кабинета Тага Харрисона.

У стола с закусками и напитками их ждали четверо. Пикеринг представил их.

– Джордж Андерсон, один из наших старших геологов; он отвечает за разведку полезных ископаемых Убомо и их разработку. Это его помощник Джеф Эйткенс. Сидни Грин координирует концессии на разработку леса и рыбных запасов Убомо. А это Невилл Лоуренс из юридического отдела. Он сможет ответить на любой ваш вопрос относительно финансовой стороны проекта. А теперь позвольте предложить хересу.

Присутствие Бонни Мейхон сделало для разрядки атмосферы гораздо больше, чем херес.

Пикеринг дал им десять минут, затем пригласил к столу для совещаний (из поддельного каштана) и стульям с пластиковой спинкой.

– Начнем. Мы здесь не собираемся соблюдать формальности. Встреча неофициальная. Согласно моим инструкциям, инструктаж следует проводить со всей открытостью. Доктор Армстронг, можете зада вать любые вопросы, мы постараемся ответить. Прежде всего, позвольте заверить вас, что все мы взволнованы и обрадованы тем, что БОСС получает возможность принять участие в грандиозном проекте, который будет способствовать подъему экономики Убомо и разработке богатых природных ресурсов этой прекрасной маленькой страны на благо всех ее жителей. – Он позволил себе лицемерно подмигнуть и перешел на более деловой тон. – Концессии БОСС делятся на четыре категории. Во-первых, шахты и полезные ископаемые. Во-вторых, лес и развитие сельского хозяйства. В-третьих, рыбная ловля и аквакультурные проекты и, наконец, в-четвертых, отели, казино и туризм. Мы надеемся, что развитие всех этих четырех аспектов со временем сделает Убомо одной из самых процветающих маленьких стран Африканского континента. Прежде чем попросить наших специалистов подробно обсудить с вами экономический потенциал Убомо, я сообщу вам некоторые основные цифры и факты. Выведем на экран карту Убомо.

Пикеринг повернулся к консоли аудиовизуального оборудования и выключил верхний свет.

– Хорошо. Начинаем. – На дальней стене помещения появилась карта Убомо. – Народно-демократическая Республика Убомо, – монотонно начал Пикеринг, – расположена между озерами Альберт и Эдвард на откосе Великой рифтовой долины на востоке Центральной Африки. На западе она граничит с Заиром, бывшим Бельгийским Конго, на востоке – с Угандой… – Пикеринг показал на карте границы и основные природные особенности. – Столица Кабати находится на берегу озера у предгорий хребта Рувензори или, как он более романтично называется, Лунных гор. Первым европейцем, обнаружившим существование этих гор, был капитан Джон Ханнинг Спик, который побывал в этих местах в 1862 году. – Пикеринг поменял изображение на экране. – Общее население Убомо оценивается в четыре миллиона человек, хотя перепись здесь никогда не проводилась.

Можно отметить сокращение численности и упадок племен. Самое большое племя – убали. Но новый президент, Таффари, и большинство членов его военного совета – из племени хита. В целом в Убомо представлено одиннадцать племен; самое маленькое из них, бамбути, обычно называют пигмеями.

Примерно двадцать пять тысяч этих миниатюрных людей живут в экваториальном дождевом лесу на севере страны. Здесь расположены главные минеральные концессии БОСС.

Пикеринг свое дело знал. Он старательно собрал информацию и представил ее живо и интересно. Однако мало что из сказанного им Дэниэл еще не знал.

Бонни задала несколько вопросов; отвечая, Пикеринг глядел на ее грудь. Дэниэл обнаружил, что неспособность Пикеринга оторвать взгляд от этих выпуклостей начинает его раздражать. У него выработалось собственническое отношение к этой части тела Бонни.

После Пикеринга специалисты БОСС по очереди говорили о планах компании более развернуто. Сидни Грин показал проекты, по которым на берегу озера будут построены курорты и казино.

– Мы полагаем, что основной поток туристов хлынет из южной Европы, особенно из Италии и Франции. Из Рима лететь восемь часов. Мы ожидаем по меньшей мере полмиллиона туристов в год. Помимо туризма мы собираемся развивать использование озера… – Он объяснил, как воды озера перегородят дамбами и разделят на мелкие участки, где будут выращивать пресноводных креветок и другие экзотические водные продукты. – Мы планируем со временем довести добычу до миллиона тонн сухого протеина плюс миллион тонн сушеной и мороженой рыбы с озер.

Рассматривается возможность заселения озера более плодовитыми рыбами вдобавок к туземным видам.

– А как эта деятельность скажется на экологии самого озера? – осторожно спросил Дэниэл. – В особенности сооружение дамб и строительство причалов для яхт, а также введение таких экзотических видов, как карп или азиатские креветки?

Грин улыбнулся, как продавец подержанных автомобилей.

– Все эти проблемы тщательно исследует команда экспертов. Мы ждем их отчет в середине года. Однако мы не ждем проблем с этой стороны.

«Еще бы, – подумал Дэниэл. – Они не станут поднимать волны в водах, потревоженных моим другом Тагом».

Сидни Грин, по-прежнему улыбаясь, заговорил о сельскохозяйственном потенциале:

– В низменных лесистых саваннах, которые занимают восточную часть страны, муха цеце, glossina morsitant, делает скотоводство невозможным. При первой же возможности мы при поддержке правительства Убомо развернем обширную программу обработки местности с воздуха, чтобы уничтожить эту помеху скотоводству. Как только это будет сделано, производство говядины станет заметной частью экономики страны.

– Обработка с воздуха? – спросил Дэниэл. – И какие же химикалии будут использоваться?

– Рад сообщить, что БОСС приобрел несколько тысяч тонн сельфрина по самым выгодным ценам.

– Связаны ли эти благоприятные цены с тем, что в США и в странах Европейского общего рынка сельфрин запрещен?

– Заверяю вас, доктор Армстронг, – вежливо улыбнулся Грин, – что в Убомо использование сельфрина не запрещено.

– Это хорошо, – ответил Дэниэл, возвращая улыбку. Он помнил запах сельфрина в болотах Окаванго и в долине Замбези. И видел, какое опустошение в мире насекомых, птиц и мелких животных производит это средство. – Поскольку это законно, никто не сможет возразить, верно?

– Совершенно верно, доктор Армстронг. – Грин сменил изображение на экране. – Участки саванны, непригодные для выращивания скота, займут хлопчатник и сахарный тростник. Воду для орошения будут брать в озерах.

Болота и влажные низины на севере будут осушены, но это, конечно, процесс долговременный. Первая необходимая прибыль поступит от разработок богатых древесиной лесов горного хребта на западе.

– Высокие деревья, – сказал Дэниэл.

– Прошу прощения?

– Нет, ничего. Пожалуйста, продолжайте. Это захватывающе интересно.

– Конечно, вырубка леса будет производиться параллельно шахтным операциям. Сам по себе каждый из этих проектов невыгоден, но, осуществляемые параллельно, они становятся очень привлекательными с экономической точки зрения. В сущности, добыча леса покроет почти всю стоимость работ, и шахты будут приносить чистую прибыль. Однако это я предоставлю объяснять Джорджу Андерсону, нашему старшему геологу.

Лицо у Андерсона было каменное, под стать его геологическим образцам. Говорил он сухо и коротко.

– До сих пор ценные полезные ископаемые в Убомо найдены только в северо-западном районе, под лесом, который покрывает низ северных склонов горного хребта в бассейне реки Убомо. – Он медленно повел курсор на север. – Этот лес состоит из почти пятидесяти экономически ценных пород деревьев, среди которых африканский дуб, африканское красное дерево, африканский каштан, красный кедр и шелковистое дерево. Не стану утомлять вас их ботаническими названиями, достаточно сказать, что их существование дает большие экономические преимущества, как уже указали мои коллеги. – Он устало кивнул Грину, и тот ответил своей улыбкой продавца. – Лесная почва – преимущественно выщелоченный латерит, цвету которого и обязана своим названием река Убомо, Красная река, и вся страна – Страна Красной реки.

К счастью, слой этой почвы чрезвычайно тонок, в среднем меньше пятидесяти футов толщиной, а под ним залегают складки докембрийской формации. – Он бледно улыбнулся – усталой, сухой улыбкой. – И снова не стану утомлять вас техническими подробностями, но в этих складках находится значительное количество редкоземельных элементов и моназита, а также ценные месторождения платины, почти равномерно распределенные в верхних слоях. Эта структура уникальна. Не существует другой формации, которая содержала бы такой набор минералов. Каждый из этих минералов встречается в небольших количествах, иногда это просто следы. Добыча любого из них в отдельности не была бы выгодна. Но взятые вместе они чрезвычайно прибыльны, и их ценность увеличивает стоимость древесины, которую необходимо убрать, чтобы обнажить залежи руд.

– Прошу прощения, мистер Андерсон, – вмешался Дэниэл. – Вы собираетесь вести разработки в бассейне реки Убомо открытым методом?

Джордж Андерсон посмотрел на него так, словно у него неожиданно схватило живот.

– Доктор Армстронг, термин «разработки открытым методом» эмоционально заряжен и несет в себе отрицательные оттенки смысла. БОСС никогда и нигде не вел открытые разработки. Тут я решительно отказываюсь от иных утверждений.

– Прошу прощения, но я думал, что месторождения меди в Квантре, в Чили, компания разрабатывает открытым методом.

Андерсон оскорбился.

– Открытая добыча, доктор Армстронг, а не разработки открытым методом.

– А разве есть разница?

– Конечно. Однако я полагаю, что здесь не место и не время обсуждать эту проблему. Позвольте только заверить, что открытая добыча, которую мы собираемся применять в Убомо, учитывает чувствительность местной среды.

Он вызывающе посмотрел на Дэниэла. Тот едва не встал, принимая вызов. Но с усилием заставил себя улыбнуться и кивнуть.

– Простите, что я выступаю в роли адвоката дьявола, мистер Андерсон. Но люди будут задавать эти вопросы, а я должен уметь отвечать на них. За это БОСС мне и платит.

Андерсон успокоился.

– Да, конечно. Однако я должен особо подчеркнуть. БОСС – зеленая компания. Такова твердая позиция сэра Питера. Я знаю, он даже подумывает сменить логотип компании. Как вы знаете, нынешнее изображение включает шахтерскую кирку и плуг. А он собирается добавить зеленое дерево, чтобы подчеркнуть нашу заботу о природе.

– Думаю, это замечательный выбор. Хороший вкус. – Дэниэл успокаивающе улыбнулся. Он знал, что об этом разговоре доложат Тагу Харрисону; возможно даже, его сейчас записывают. Если он проявит открытую враждебность компании, будет выступать против нее, его бесплатный билет в Убомо и возможность встречи с «Удачливым драконом» и Нинем Чэнгуном испарится. – После ваших заверений, джентльмены, я могу с чистой совестью отправиться в Убомо и показать всему миру, какую пользу принесет стране работа БОСС. – Он говорил ради скрытых микрофонов, потом остановился, собираясь подчеркнуть: – Теперь мне нужен архитектурный макет отелей и казино на озере. Я хотел бы снять район так, как он выглядит сейчас, а потом наложить на него архитектурный замысел, чтобы показать его лучшие особенности и как он сливается с окружающей природой.

– Уверен, Сидни Грин об этом позаботится, – кивнул Пикеринг.

– Хорошо. Еще мне нужны данные о среднем доходе гражданина Убомо, а также оценка, насколько он вырастет, скажем, через пять или десять лет, после того как начнут сказываться преимущества программы развития.

– Возьмете на себя, Невилл?

Встреча продолжалась еще с полчаса, потом Дэниэл решительно подытожил:

– Как автор фильма, я должен сформулировать его тему. В наши дни общее представление об Африке таково: это больной континент, истязаемый как будто неразрешимыми проблемами, демографическими, экономическими и политическими. Я хочу взять иную ноту. Я покажу миру, как может быть, как должно быть. Темой фильма я вижу…

Он помолчал, создавая драматический эффект, потом поднял руки, обнимая воображаемый экран:

– Убомо – прямая дорога к будущему Африки.

Люди за столом невольно зааплодировали, и Пикеринг снова наполнил стаканы хересом.

Провожая Дэниэла и Бонни к выходу из здания, он радостно сказал:

– Все прошло хорошо. Думаю, вы оба произвели очень хорошее впечатление. – Он улыбался, как довольный школьный учитель. – А теперь у нас приготовлен небольшой подарок для вас. Сэр Питер Харрисон… – он заговорил таким тоном, словно упоминает божество, – сэр Питер желает лично сказать несколько слов вам и мисс Мейхон.

Он не стал ждать их согласия, а направился к лифту.

В приемной Тага Харрисона они ждали всего пять минут. Приемная едва вмещала бесценные произведения искусства, размещенные на стенах и в застекленных витринах. Потом одна из трех красивых секретарш подняла голову и улыбнулась:

– Прошу за мной. Сэр Питер ждет вас.

Когда она проводила их к двери в дальнем конце приемной, Пикенринг остался.

– Подожду вас снаружи. Задерживайтесь не больше чем на три минуты. Сэр Питер занятой человек.

Высокие окна кабинета Харрисона выходили на Темзу и Национальный театр. Когда он отвернулся от окна, его лысина сверкнула на солнце, как гелиограф.

– Дэнни, – сказал он, протягивая узловатую правую руку. – О вас позаботились?

– Наилучшим образом, – заверил его Дэниэл. – Опираясь на то, что они мне рассказали, я подобрал название программы: «Убомо – прямая дорога к будущему Африки».

– Мне нравится, – без колебаний сказал Таг Харрисон, но, говоря это, смотрел на Бонни Мейхон. Одобрение могло относиться и к ней, и к названию, придуманному Дэниэлом.

Ровно через три минуты после того, как они вошли в святилище БОСС, Харрисон отвернул манжет рубашки «Тернбулл и Ассет» [26] . Запонки и часы были золотые, с бриллиантами.

– Рад был повидаться, Дэнни. Очень рад знакомству, мисс Мейхон, а теперь прошу меня извинить…

У входа в здание БОСС их ждало заказанное Пикерингом такси.

– За счет компании, – сказал он, пожимая руки и бросая последний грустный оценивающий взгляд на грудь Бонни. – Вас отвезут, куда скажете.

– «Каспийская икра», – беззаботно велел Дэниэл шоферу.

Когда они сидели за столиком у окна маленького ресторана, Бонни шепотом спросила:

– Кто платит?

– БОСС, – заверил он.

– В таком случае 250 граммов белужьей икры с горячими блинами и сметаной.

– Годится, – согласился Дэниэл. – Мне то же самое, и мы выпьем бутылку шампанского. Что предпочитаешь, «Роже» или «Вдову»?

– То, чего мне на самом деле хочется, подождет, пока мы не вернемся в твою квартиру, а пока бокал «Вдовы» позволит провести время и тебе набраться сил. – Она похотливо оглядела его. – Силы тебе понадобятся. Это прямая угроза.

И Бонни накинулась на икру с аппетитом и удовольствием школьницы на каникулах.

– Так что ты думаешь о БОСС? – спросил Дэниэл.

– Думаю, Таг Харрисон очень сексуальный мужчина. Запах серьезных денег и власти возбуждает посильней икры и шампанского. – Она улыбнулась, верхняя губа была в сметане. – Ревнуешь? Если нет, я промахнулась. Мимо.

– Но, если отставить сексуальную привлекательность Харрисона, что ты думаешь о планах БОСС относительно Убомо?

– Офигеть! – сказала она, жуя блин. Это выражение особенно раздражало Дэниэла. – Жуть берет. – Того хуже. – Если заплатишь мне достаточно, куплю акций БОСС! Кое-кто заработает в Убомо мешок денег.

– И это все? – Дэниэл улыбнулся, чтобы показать, что говорит не всерьез. – И это девушка, что сняла поразительную сцену – карибу на арктическом солнце? Ради мешка денег? И все?

На мгновение вопрос ее озадачил, но потом она легкомысленно отмахнулась.

– Конечно. А для чего еще, любовничек?

И она куском блина подобрала остатки белужьей икры.

– Как ты думаешь, твой вновь приобретенный счет позволяет заказать еще одну порцию рыбьих яиц? Работающей девушке не часто приходится их пробовать.

Бонни Мейхон нервничала: незнакомое ощущение. Юбка и чулки – непривычно. Она привыкла к тесным объятиям джинсов. Однако случай был столь необычный, что потребовал смены привычного наряда. Она даже пошла на то, чтобы наведаться в парикмахерскую.

Обычно она умудрялась сама испортить себе прическу. При этой мысли Бонни улыбнулась. Приходится признать, что девушке у «Майкла Джона» это удалось лучше.

Сидя в вестибюле отеля «Ритц» на Пикадилли, она разглядывала свое отражение в обрамленном золотом старинном зеркале напротив. «Неплохо, – признала она. – В ста шагах сойду за леди».

Она поправила новые завитки, уложенные по моде, на гель. Нехарактерный для нее жест, символ нервного напряжения, с каким она ожидала свидания.

Секретарша, которая по телефону устроила эту встречу, предложила, чтобы машина забрала ее из дома. Бонни наотрез отказалась. Она не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее берлогу: она экономила, и район южного Лондона, где она сейчас жила, вряд ли можно было назвать удобным для жизни.

Первым, что пришло ей в голову, был «Ритц». Отель больше соответствовал впечатлению, которое она хотела произвести. И хотя встречу организовала секретарша, Бонни очень надеялась на ее результат. «Это настоящее предложение, – уверяла она себя. – Уж очень недвусмысленно он на меня смотрел. До сих пор я на этот счет никогда не ошибалась. Он на меня запал».

Она посмотрела на часы. Ровно семь тридцать.

«Он из тех, кто считает пунктуальность обязательной», – подумала она, а когда выжидательно взглянула на главную дверь, к ней уже направлялся мальчик-слуга. Бонни заранее заплатила швейцару и показала, где ее можно будет найти.

– Ваша машина пришла, мадам, – сказал мальчик.

У обочины стоял «роллс-ройс». Жемчужно-серого радужного цвета, с дымчатыми непрозрачными стеклами, придававшими великолепной машине нечто сюрреалистическое.

Красивый молодой шофер в сизой форме и фуражке с кожаным околышем встретил ее, когда она спускалась по ступенькам.

– Мисс Мейхон? Добрый вечер.

Он открыл заднюю пассажирскую дверь и пропустил ее внутрь.

Бонни села и оказалась в чувственных объятиях мягкой серой кожи «Коннелли» [27] .

– Добрый вечер, дорогая, – поздоровался Таг Харрисон мягким, паточным голосом, от которого у нее по спине пробежал холодок тревоги и ожидания.

Шофер закрыл за Бонни дверцу, заключив ее в кокон богатства и привилегий. Она вдохнула густой запах дорогой кожи, и сигарного дыма, и какого-то удивительного крема после бритья. Аромат власти.

– Добрый вечер, сэр Питер. С вашей стороны очень любезно пригласить меня, – сказала она и тут же сердито прикусила губу. Плохо звучит, слишком сентиментально и покорно. Она готовилась быть холодной и не поддаваться на его снисходительность.

– В «Ше Нико» [28] , – сказал Таг Харрисон шоферу и коснулся кнопки в ручке своего сиденья, поднимая звуконепроницаемую перегородку между шофером и пассажирами.

– Не возражаете против моей сигары, надеюсь? – спросил он у Бонни.

– Нет. Мне нравится запах хорошей сигары. Это ведь «Давидофф» [29] ?

Это не была догадка. Она заметила окурок в пепельнице. У нее глаз на мелочи: в этом тайна ее успеха как оператора.

– О! – сказал Таг Харрисон. – Вы знаток.

Он, казалось, забавлялся. Бонни надеялась, что он не заметил ее оговорки, и сразу постаралась сменить тему.

– Никогда не была в «Ше Нико». И неудивительно. Даже если бы я могла зарезервировать столик, мне никогда не оплатить счет. Говорят, столик надо заказывать за неделю. Это верно?

– Наверно, кому-то приходится. – Таг Харрисон снова улыбнулся. – На самом деле не знаю. Я прошу секретаршу, и она обо всем договаривается.

Боже, опять все не так! Всякий раз как она что-нибудь скажет, получается убого и дает ему основания презирать ее.

Весь остаток короткой поездки она предоставляла говорить Тагу, но, несмотря на неудачное начало вечера, воображение Бонни разыгралось. Если только с этого момента правильно разыгрывать свои карты, возможно, это и есть ее будущее: «роллс-ройс», большие счета в «Харродз» и «Харвиз» [30] , обеды в «Нико», квартира на Мэйфлауэр или в Кенсингтоне, отдых в Акапулько, в Сиднее или на Канарских островах и соболья шуба. Бесконечные удовольствия и богатства. Может быть, большое казино… только хладнокровнее, девочка. Большую часть дня она провела в постели с Дэнни, но теперь казалось, что это было сотни лет назад, в какой-то другой, полузабытой стране. А теперь – сэр Питер Харрисон и новый мир, полный обещаний.

Ресторан ее удивил. Она ожидала помпезности, тусклого освещения, но здесь было весело, а свет – яркий и оживляющий. Высокий красивый потолок из витражного стекла расцветок зеленого сада создавал впечатление ар-нуво. И от этого ее настроение улучшилось.

Когда их вели к особому столику в углу Г-образного зала, разговоры в зале прекратились и все головы повернулись в их сторону, а потом вернулись в прежнее положение, чтобы прошептать имя Харрисона и пересказать последние сплетни о нем. Таг Харрисон – легенда. Приятно быть с ним рядом и наслаждаться завистливыми взглядами других женщин.

Бонни знала, какое впечатление производят ее рост, атлетическое сложение и пламенеющие волосы. Знала, что все голову сломают, угадывая ее место в жизни сэра Питера. Боже, пусть это станет правдой!

«Сегодня не стоит налегать на вино. «Перрье» [31] и остроумие – вот девиз этого вечера».

Все оказалось проще, чем она ожидала. Таг Харрисон был вежлив и внимателен. Он заставлял Бонни чувствовать себя балованной и особенной, направляя на нее все свое внимание и очарование.

Из кухни вышел Нико Ладенис – специально, чтобы поговорить с Тагом Харрисоном. К смуглой коже и сатанинской наружности Нико прилагалась ужасающая репутация. Он подавал лучшую еду в Великобритании, но требовал, чтобы к ней относились с уважением. Если в начале одного из его знаменитых пиров вы закажете джин с тоником, лишающие чувствительности нёбо, ждите гнева и презрения Нико. Таг Харрисон заказал охлажденное «Ла Ина» для себя и «Дюбонне» [32] для Бонни. Потом с тем же серьезным вниманием, какое Таг уделил бы ежеквартальному отчету БОСС, они с Нико обсудили меню.

Когда Нико удалился, один из его подчиненных принял заказ.

Таг спросил у Бонни, что она выбрала, но Бонни разыграла девичье смущение.

– Ох, все это звучит так здорово, что я не могу сделать выбор. Не закажете за меня, сэр Питер?

Он улыбнулся, и она поняла, что наконец-то на правильном пути. Она начинала чувствовать их отношения, ее интуиция заработала на полную мощность. Он явно привык быть центром любой ситуации, даже в ресторане.

Бонни едва притронулась к «шевалье-монтраше» [33] , которое он заказал ей к лососине. Она просила его рассказывать о его молодости – о приключениях в Африке. Демонстрировать интерес было совсем нетрудно, тем более что он был отличным рассказчиком. Голос его был как ласковое прикосновение бархатных перчаток, и не имело никакого значения, что он стар и кожа у него морщинистая и отвислая, в бурых пятнах от тропического солнца. Недавно она где-то прочла, может, в журнале «Санди таймс», что его личное состояние превышает триста миллионов фунтов. За такую цену можно не заметить несколько морщинок и шрамов.

– Что ж, моя дорогая. – Таг Харрисон наконец промокнул кожистые губы сложенной салфеткой. – Могу я предложить вам выпить кофе на Холланд-парк? Есть несколько мелочей, которые я хотел бы обсудить с вами.

Она скромно помедлила. Может ли она позволить себе такую доступность? Или показать, что ее не так-то легко заполучить? Возражать, пока он не попросит повторно? Но будет ли этот второй раз? Она задрожала при этой мысли.

«Соглашайся немедленно, милая», – посоветовала она себе и улыбнулась.

– Спасибо, сэр Питер. Мне это нравится.

Великолепие дома на Холланд-парк ее поразило. Трудно было не вертеть головой, как турист, когда он вел ее в кабинет и усаживал в глубокое кожаное кресло.

Подлинно мужской кабинет, с парой рогов носорога на стене. Она заметила две картины и вздрогнула, оценив их стоимость.

– Замерзли, дорогая?

Он был очень внимателен и знаком приказал черному слуге в просторной белой канзу закрыть окна. Сэр Питер лично принес ей кофе.

– Голубой кенийский, – сказал он. – С собственной плантации на склонах горы Кения.

Он отпустил слугу и закурил сигару.

– А теперь, дорогая… – Харрисон выпустил к потолку струю сигарного дыма. – Скажите мне, вы спите с Дэниэлом Армстронгом?

Это было так неожиданно, так грубо и тревожно, что Бонни совершенно растерялась. И прежде чем сумела остановиться, выпалила:

– Да что вы обо мне думаете, если так говорите со мной?

Он посмотрел на нее, вскинув мохнатые седые брови.

– А, характер под стать цвету волос, понятно. Но вопрос честный, и я отвечу на него честно. Я думаю, что разговариваю с Тельмой Смит. Такое имя значится в вашем свидетельстве о рождении, верно? Отец неизвестен. Согласно моим данным, ваша мать умерла в 1975 году от передозировки. Кажется, это был героин. Именно тогда в городе пропала партия этого наркотика.

Бонни почувствовала на лбу холодную испарину. Ее затошнило. Она уставилась на него.

– Подобно жизни вашей матери, ваша карьера тоже была… скажем так, приостановлена. В четырнадцать лет – исправительная колония за воровство в магазинах и хранение марихуаны. В восемнадцать – девять месяцев заключения за воровство и проституцию. Кажется, вы ограбили одного из своих клиентов. В женской тюрьме вы заинтересовались фотографией. Отсидели всего три месяца из своего срока. Досрочно освобождены за хорошее поведение. – Он улыбнулся. – Пожалуйста, поправьте меня, если я в чем-то ошибся.

Бонни почувствовала, что тонет в огромном кресле. Ее тошнило и знобило. Она молчала.

– Вы сменили имя на более звучное и получили первую работу как оператор в телекомпании Петерсена в Канаде. Уволены в мае 1881 года за воровство и продажу принадлежащего компании видеооборудования. Обвинения вам не предъявили. С тех пор досье чистое. Перевоспитались? Или просто поумнели? Как бы ни было, похоже, моральные соображения вас не слишком отягощают и вы готовы почти на все ради денег.

– Сволочь! – прошипела она. – Вы меня провели. Я думала…

– Вы думали, что я жажду вашей весьма привлекательной плоти. – Он с сожалением покачал головой. – Я старик, дорогая. По мере того как гасло пламя, я обнаруживал, что мои аппетиты становятся все утонченнее. С должным уважением к вашему очевидному очарованию, я бы отнес вас к классу молодого божоле. Прекрасное молодое вино, вкусное, но лишенное подлинной оригинальности. В своем возрасте я предпочитаю что-нибудь вроде «латур» или «марго», большей выдержки, более ровное и более высокого класса.

– Старый ублюдок! Теперь вы меня оскорбляете!

– У меня не было такого намерения. Мне нужно от вас не молодое тело, а нечто иное. Вам нужны деньги. Можем договориться. Это чисто деловое предложение. Вернемся к моему первоначальному вопросу. Так вы спите с Дэниэлом Армстронгом?

– Да, – рявкнула она. – Я с ним трахаюсь!

– Весьма экспрессивный оборот. Полагаю, никакими сентиментальными соображениями ваши отношения не осложнены? По крайней мере с вашей стороны?

– Есть только один человек, которого я люблю. И он сидит прямо перед вами.

– Полная честность, – улыбнулся он. – Все лучше и лучше, особенно учитывая, что Дэнни Армстронг из тех людей, к которым нельзя относиться легкомысленно. Вы обладаете влиянием на него, у вас есть способ на него воздействовать, так что мы можем с вами договориться. Что вы скажете, например, о сумме в двадцать пять тысяч фунтов?

Сумма поразила Бонни, но она собралась с духом и решила следовать своей интуиции. И презрительно отвергла предложение.

– Я бы сказала: «Повышайте ставки, приятель!» – Я где-то читала, что вы заплатили в десять раз больше за лошадь.

– Да, но это была породистая кобыла с безупречной родословной. Вы ведь не можете отнести себя к ним? – Он поднял руку, предупреждая ее яростную реакцию. – Довольно, дорогая. Это была всего лишь легкая шутка; согласен, шутка дурного тона. Прошу меня простить. Я хочу, чтобы мы были деловыми партнерами – не любовниками и даже не друзьями.

– Тогда прежде чем заговорим о цене, вам следует объяснить, что я должна сделать.

Ее лицо стало оживленным и хитрым. И сэр Питер почувствовал первое, слабое уважение к ней.

– Все очень просто…

И он объяснил ей, чего хочет.

Дэниэл всю неделю просидел в читальном зале Британского музея. Он всегда так делал, прежде чем непосредственно приняться за новое предприятие. Он попросил библиотекаря помимо книг об Убомо принести любые публикации о Конго, Рифтовой долине и ее озерах, а также об африканских экваториальных лесах.

Начал он с книг Спика и Бертона, Мунго Парка и Алана Мурхеда, перечитав их впервые за многие годы. Эти книги он наскоро пролистывал, только оживляя в памяти полузабытые описания экспедиций девятнадцатого века в этот регион. Затем перешел к более новым публикациям.

Среди них он обнаружил в библиографии и книгу Келли Кинер «Народ Высоких деревьев».

Он заказал эту книгу и разглядывал фотографию автора на обратной стороне суперобложки. Красивая женщина с сильным и интересным лицом. В рекламном тексте не сообщали года ее рождения, но перечисляли дипломы и награды. По основному образованию она врач, хотя получила в Бристольском университете степень доктора антропологии. Когда доктор Кинер не проводит полевые исследования, она делит коттедж в Корнуолле с двумя собаками и кошкой. Это была единственная личная информация о ней, и Дэниэл вернулся к фотографии.

На фотографии на заднем плане частокол из стволов больших тропических деревьев. Женщина как будто стоит на лесной поляне. Она без головного убора, темные волосы убраны с лица и заплетены в толстую косу, которая переброшена через плечо и падает на грудь.

На женщине мужская рубашка. Трудно сказать, какая у нее фигура, но она кажется стройной, с маленькой грудью. Чистая, изящная линия длинной шеи, и ключицы отчетливо выделяются под горлом.

Голова, прочно сидящая на стволе шеи, сильные квадратные челюсти и высокие скулы, как у американского индейца. Нос тонкий и скорее костлявый, рот решительный и, возможно, упрямый. Самое лучшее в ее лице, вероятно, глаза, широко расставленные, миндалевидные, и эти глаза холодно смотрят в объектив. Дэниэл решил, что, когда была сделана фотография, ей было тридцать с небольшим, но сказать, сколько ей сейчас, невозможно. Не очень много, решил Дэниэл.

«Неудивительно, что она взбесила моего приятеля Тага. Это женщина, которая добивается своего».

Он пролистал первые десять страниц «Народа Высоких деревьев» и прочел предисловие, в котором Кинер приводила первые упоминания о пигмеях в древних источниках.

Все началось с доклада знатного египтянина Харкбуфа ребенку-фараону Неферкару. За две с половиной тысячи лет до нашей эры Харкбуф повел экспедицию на юг, на поиски истоков Нила. В отчете об экспедиции, обнаруженном в гробнице фараона четыре с половиной тысячи лет спустя, Харкбуф описывает, как пришел в могучий лес к западу от Лунных гор и как в этом темном загадочном лесу встретил маленьких людей, которые танцевали и пели перед своим божеством. Их богом был сам лес, а описание их танца и поклонения оказалось столь захватывающим, что фараон отправил вестника с приказом Харкбуфу пленить нескольких маленьких танцоров перед божеством и привезти их в Мемфис.

Так в Древнем Египте узнали о пигмеях.

С тех пор за долгие века этих маленьких лесных людей окружило множество легенд, и о них было написано много фантастического и лживого. Даже их название связано с недоразумением.

«Тагме» – греческая мера длины, расстояние от локтя до костяшек пальцев. Так определяли рост пигмеев люди, которые никогда их не видели.

Все это Дэниэл читал и раньше и поскорее перешел к более интересному разделу книги – описанию трех лет, проведенных автором с кланом пигмеев в чаще экваториального леса Убомо. Кинер была специалистом-антропологом, хорошо подготовленным, умеющим замечать детали и делать на этом основании разумные выводы; одновременно она обладала внимательностью подлинного рассказчика.

Она описывала не лишенные души объекты исследования, а живых людей, у каждого из которых свой характер и неприятия; теплые образы любящих и достойных любви людей были выписаны на фоне подавляющего великолепия великого леса. Веселый народ, живущий в согласии с природой, самовыражающийся в песнях, танцах и озорном юморе.

Читатель разделял явную любовь автора к предмету исследования, его понимание, но и глубокую озабоченность судьбой леса, где жили эти люди.

Дэниэл закрыл книгу и какое-то время сидел, наслаждаясь приятным ощущением благостности, возникающим при чтении. Он не впервые испытал желание встретиться и поговорить с этой женщиной, воссоздавшей волшебство, но теперь знал, как и где это сделать.

Ежегодное общее собрание (ЕОС) акционеров БОСС состоялось за неделю до отъезда в Убомо; Пикеринг из пиар-отдела прислал Дэниэлу и Бонни приглашение.

ЕОС всегда проводилось в бальном зале внушительной главной конторы БОСС в Блэкфрайерс в последнюю пятницу июля и начиналось в семь тридцать вечера.

Собрание длилось час двадцать пять минут: десять минут на предварительные сообщения, час на звучную декламацию выступающего с докладом сэра Питера, главы компании, и наконец пятнадцать минут на одобрительные выступления членов совета и голосование за то, чтобы одобрить доклад и выразить благодарность руководству компании; последнее предложение всегда вносил человек, подсаженный в ряды акционеров. Голосование открытое и всегда бывает единогласным.

Так происходило всегда. Традиция компании.

Строгая охрана у входа. Имена всех входящих сверяли с особым списком акционеров; охранники внимательно разглядывали приглашения, выданные гостям секретариатом компании.

Сэр Питер не хотел, чтобы на середине его тщательно подготовленной речи взорвали бомбу ирландские республиканцы, или исламские фундаменталисты, выступающие против Рушди, или любые другие подонки, проникшие к тяжело нагруженному фуршетному столу или бесплатному бару.

Дэниэл неверно рассчитал время, необходимое, чтобы добраться от его квартиры в Челси.

Они пришли бы в Блэкфрайерс на полчаса раньше, но именно в эту минуту Бонни проявила свой отменный аппетит. Дэниэл, настоящий джентльмен, не смог ей отказать. Потом потребовалось вместе принять душ, во время которого Бонни затеяла водную битву, и в результате ванная превратилась в мокрый бедлам, а вода из-под двери протекла в коридор.

На все это ушла уйма времени, в результате пришлось ловить такси. Потом они попали в пробку на Кингз-роуд и прибыли к зданию БОСС уже после того, как сэр Питер начал говорить, гипнотизируя аудиторию рассказом о достижениях БОСС за минувшие двенадцать месяцев.

Все места были заняты, и опоздавшие толпились в глубине зала.

Они протиснулись внутрь; Дэниэл провел Бонни в угол к стойке бара и вложил ей в руки большой стакан виски с содовой.

– Это задержит тебя на полчаса, – прошептал он. – Только, пожалуйста, пока не вернемся домой, не оживляйся снова.

– Трусишка, – улыбнулась Бонни. – Силенок маловато, Армстронг.

Акционеры вокруг нахмурились и зашикали, и они сокрушенно сели, чтобы насладиться остроумием и эрудицией сэра Питера.

С трибуны – в центре длинного стола, перед микрофоном – на них смотрел сэр Питер, члены совета директоров расположились по обе стороны от него. Среди них были махараджа, граф, претендент на престол одной восточноевропейской страны и несколько заурядных баронетов. Их имена и титулы прекрасно смотрелись на фирменных бланках компании, но никто в зале не сомневался в том, где истинный центр силы и влияния БОСС.

Сэр Питер заложил левую руку в карман пиджака, а указательный палец правой время от времени наставлял на аудиторию. Оглашая очередной пункт, он словно целился в слушателей из пистолета, и даже Дэниэл обнаружил, что съеживается и моргает в ожидании выстрела.

Все, о чем говорил сэр Питер, от результатов пробного бурения в заливе Пемба до урожая хлопчатника и земляного ореха в Замбии, – все было хорошей новостью и обещало рост доходов и дивидендов. При каждом откровении аудитория радостно гудела.

Сэр Питер взглянул на часы. Он говорил уже пятьдесят минут, осталось десять. Пора переходить к перспективам и планам на будущее. Он сделал глоток воды, а когда снова заговорил, голос его звучал бархатно и соблазнительно.

– Дамы и господа, я сообщил вам дурные новости… – Он помолчал, пережидая смех и взрыв аплодисментов. – Позвольте перейти к хорошим. Хорошая новость – это Убомо, Народно-демократическая Республика Убомо и участие вашей компании в новой эре жизни этой прекрасной маленькой страны, наша возможность обеспечить не только работу, но и процветание страдающему населению в четыре миллиона душ.

Еще девять минут он зачаровывал слушателей обещанием новых прибылей и ростом дивидендов, а закончил словами:

– Итак, леди и джентльмены, перед нами Убомо, прямая дорога в будущее Африканского континента!

– Дьявольщина! – прошептал Дэниэл; его голос заглушила буря аплодисментов. – Да это чистейшей воды плагиат! Старый ублюдок стащил это у меня.

Когда сэр Питер сел, секретарь компании дал слушателям две минуты, чтобы выразить одобрение, прежде чем склонился к микрофону.

– Леди и джентльмены, открываю прения. Есть ли у акционеров вопросы? Председатель и члены совета постараются ответить на них в силу своих возможностей.

Его усиленный микрофоном голос еще звучал в аудитории, когда кто-то сказал:

– У меня вопрос к председателю.

Голос был женский, ясный, уверенный и удивительно громкий, такой громкий, что сэр Питер на возвышении поморщился.

До сих пор Дэниэл пытался опознать среди присутствующих доктора Кинер, но безуспешно. Либо она отсутствовала, либо ее загораживали другие акционеры. И он отказался от поисков.

Однако теперь ошибиться было невозможно. Она присутствовала, да еще как: стояла на своем стуле через три ряда от него. Дэниэл радостно улыбнулся.

Объяснился и громкий звучный голос Келли Кинер. Она вооружилась мегафоном.

Как она сумела пронести его мимо бдительной охраны, оставалось загадкой, но сейчас она воспользовалась им поразительно успешно.

На многих собраниях, на которых присутствовал Дэниэл, вопрос из глубины зала, каким бы уместным или настоятельным он ни был, оставался нерасслышанным.

Сэр Питер улыбнулся и с сожалением покачал головой, не пытаясь принять вызов. Он знал, на чьей стороне держатели акций.

– Сядь, коза! – крикнул кто-то.

– Доктор Кинер, – сказал секретарь компании. – Я вынужден просить вас немедленно сесть. Это намеренная попытка сорвать собрание.

– Я обвиняю вас, господин председатель, – Келли дрожащим пальцем указала на сэра Питера, – обвиняю вас в насилии.

Послышались протестующие крики, кое-кто из акционеров тоже вскочил.

– Позор! Эта женщина сумасшедшая!

Кто-то попытался стащить Келли со стула, и тут стало ясно, что она окружила себя небольшой группой сторонников, полудюжиной молодых мужчин и женщин в недорогой одежде, но с решительными лицами. Один из молодых людей оттолкнул нападавшего.

– Пусть говорит!

– Я обвиняю вас в насилии над Убомо! Ваши бульдозеры уже уничтожают лес!

– Вышвырните ее!

– Доктор Кинер, если вы не подчинитесь, я буду вынужден удалить вас.

– Я акционер! У меня есть право…

– Вышвырните ее!

В зале началось смятение и шум. Сэр Питер Харрисон на трибуне смотрел скучающе и отчужденно.

– Ответьте! – кричала ему Келли из кольца своей сражающейся когорты. – Пятьдесят видов обречены на уничтожение, чтобы вы могли разъезжать в «роллс-ройсе»…

– Охрана! – закричал секретарь компании, и из всех углов комнаты показались люди в форме и бросились в схватку.

Когда один из них локтем отстранил Дэниэла и устремился вперед, Дэниэл не сдержался. Он выставил вперед правую ногу: хитрый прием, из-за чего большой черный ботинок охранника ударил по лодыжке его другой ноги. Охранник упал, инерция движения бросила его вперед. Он ударился головой о кресла и под громкие крики протеста и гнева свалил в кучу-малу тех, кто сидел в креслах. Ломались стулья, кричали женщины.

Фотокорреспондентам такие сцены нравятся; защелкали вспышки, освещая зал мерцанием, словно летние молнии.

– Пока вы говорите свои лицемерные банальности и помещаете на эмблему БОСС зеленое дерево, ваши бульдозеры уничтожают один из самых уязвимых и драгоценных лесов мира. – Усиленный голос Келли Кинер перекрывал шум. Она по-прежнему стояла на стуле, но опасно покачивалась среди бушующей бури, маленькая отважная фигурка среди смятения. – Эти леса не принадлежат вам. Они не принадлежат жестокому военному диктатору, который захватил власть в Убомо и стал соучастником в ваших зверствах. Эти леса принадлежат пигмеям бамбути, племени миролюбивых, добродушных людей, которые живут там с незапамятных времен. Мы, друзья Земли, и порядочные люди всего мира говорим: «Держите свои алчные руки подальше…»

Трое охранников БОСС в черной форме, напоминающей военную, выстроились в таранный ряд, прорвали оборону и попытались стащить Келли Кинер со стула.

– Отстаньте от меня! – закричала она и превратила мегафон в оружие, нанося им удары. Но громкоговоритель раскололся.

Втроем они стащили ее со стула – Кинер пиналась и кусалась – и вытащили из зала. Восстановилось некое подобие тишины.

Словно уцелевшие после взрыва бомбы, акционеры поднимали стулья, поправляли одежду и осматривали себя в поисках повреждений.

Сэр Питер на трибуне неторопливо встал и снова занял место у микрофона.

– Леди и джентльмены, заверяю вас, это представление не было предусмотрено повесткой дня. От имени БОСС и совета я приношу искренние извинения в связи со случившимся. Если от него и была польза, то только та, что это наглядно показало, с какими трудностями мы сталкиваемся, когда хотим улучшить жизнь других людей.

Акционеры успокаивались и начинали вслушиваться в богатые, таинственные, соблазнительные интонации. Голос действовал как успокоительное.

– Доктор Кинер известна экстремальностью своих взглядов. Она объявила войну президенту Убомо, Таффари. Войну одной женщины. И превратилась в такую помеху развитию страны, что ее пришлось оттуда выслать.

Вы видели ее в деле, леди и джентльмены, поэтому вас не должно удивить, что доктора Кинер официально депортировали из Убомо и провозгласили ее пребывание нежелательным. Свою вендетту она начала в личных целях. Она считает, что ее обидели, и потому мстит.

Он снова помолчал и покачал головой.

– Однако не следует обманываться и думать, будто бы то, что мы сегодня видели, – единичный порыв бедной, заблуждающейся души. К несчастью, леди и джентльмены, в безумном новом мире нас окружают крайне левые фанатики. Женщина, которая только что покинула нас, – слушатели неуверенно рассмеялись, начиная приходить в себя после попытки Келли Кинер переубедить их, – эта женщина из тех, кто предпочтет, чтобы десятки тысяч людей страдали от голода и несчастий, чем позволит срубить одно-единственное дерево, провести плугом борозду, убить животное. – Он помолчал и строго посмотрел в зал, используя всю силу своей личности, восстанавливая власть над собравшимися, которую на минуту пошатнула маленькая решительная женщина с мегафоном. – Это вздор. Человек не меньше других видов имеет право жить на этой планете. Однако БОСС признает свою ответственность перед окружающей средой. Мы – зеленая компания и добиваемся благополучия всех живых существ на Земле: и людей, и животных, и растений. В прошлом году мы потратили свыше ста тысяч фунтов на исследования окружающей среды, прежде чем осуществлять некоторые свои планы. Сто тысяч фунтов, леди и джентльмены. Это очень много денег.

Он помолчал в ожидании аплодисментов.

Дэниэл заметил, что сэр Питер не стал сопоставлять эту сумму с общей прибылью компании за тот же период – прибылью почти в миллиард фунтов.

Когда аплодисменты стихли, сэр Питер продолжил:

– Мы истратили эти деньги не для того, чтобы произвести на кого-то впечатление, не чтобы сделать широкий рекламный жест, но чтобы предпринять искреннюю попытку сделать благо планете. В глубине души мы знаем, что поступаем правильно. Знаете и вы, самые главные члены БОСС, ее акционеры. Наша совесть чиста, леди и джентльмены. Мы с уверенностью и энтузиазмом можем продолжить движение вперед. Пусть наша компания будет одной из великих сил добра в этом во многих отношениях печальном и отвратительном мире.

Собрание затянулось почти на двадцать минут против обычного, причем большая часть этого времени ушла на овации после импровизированной речи председателя. Аплодировали ему стоя.

Традиционное голосование с вынесением благодарности правлению на сей раз вылилось не в поднятие рук, а в громогласные рукоплескания.

«Таг громит сумасшедших зеленых» – этот заголовок желтой прессы на следующее утро выразил всеобщее убеждение, что это было не столкновение, а просто избиение младенцев.

Прямого рейса из Хитроу в Кахали не было.

Хотя аэропорт переименовали в аэропорт Ифрима Таффари и получили у Всемирного банка заем на двадцать пять миллионов долларов на продление взлетно-посадочной полосы, чтобы она могла принимать самые современные самолеты, и на переоборудование главного терминала, строительство шло с большим отставанием от графика, главным образом потому, что заемные деньги куда-то испарились. На улицах Кахали говорили, что в конечном итоге эти деньги осели на некоем номерном счете в швейцарском банке. Для завершения проекта требовалось еще двадцать пять миллионов, и Всемирный банк требовал выходящих за рамки разумности заверений и гарантий, прежде чем их предоставить. А тем временем пассажиры вынуждены были добираться до Кахали через Найроби.

Дэниэл и Бонни летели рейсом «Британских авиалиний» до Найроби, и Дэниэл заплатил почти пятьсот долларов за перевес багажа из-за видеооборудования Бонни. В Найроби им пришлось переночевать в отеле «Норфолк», прежде чем они могли сесть на рейс компании «Эйр Убомо» до Кахали; это был единственный рейс между двумя столицами.

Поскольку в их распоряжении оказался целый день, Дэниэл попросил Бонни снять кое-что в качестве фона и дополнительного материала. На самом деле ему хотелось посмотреть на нее в деле и привыкнуть работать с ней на натуре. Нечто вроде репетиции в костюмах. Он взял в аренду комби со срезанной крышей и водителем-кикуйю. И они поехали в Национальный парк Найроби на окраинах города.

Сам парк представлял собой очередной африканский сюрприз. Всего в нескольких милях от бара «Лорд Деламер» в отеле «Норфолк» можно увидеть охотящихся диких львов. Границы парка проходят вдоль аэропорта Джомо Кениата, и стада пасущихся антилоп даже не поднимают головы, когда огромные самолеты заходят на посадку всего в нескольких сотнях футов над ними.

За последние несколько лет Дэниэл много раз снимал в парке. Хранитель парка – его старый друг. Они поздоровались на суахили и обменялись двойным рукопожатием, сначала ладони, потом большие пальцы – это братское рукопожатие.

Хранитель отрядил им в помощь одного из старших лесничих и дал Дэниэлу карт-бланш на поездку в любое место; ему даже разрешили нарушить строжайшее правило парка: не выходить из машины.

Лесничий отвел их в лес акаций с плоскими кронами; рядом текла река, и огромный самец-носорог неуклюже ухаживал за самкой в течке. Эти допотопные чудовища были так поглощены друг другом, что Дэниэл и Бонни смогли выйти из машины и подойти поближе.

Дэниэл украдкой внимательно наблюдал за Бонни. Видеокамера «сони» была самой последней модели, современного дизайна, но тяжелая даже для мужчины. Дэниэл хотел посмотреть, как Бонни управится с ней, и не предлагал помощь. И на суахили резко остановил лесничего, когда тот попытался помочь.

Изучив тело Бонни за прошедшие несколько недель самым интимным образом, он знал, что в нем нет ни капли жира и что ее руки и ноги слагают упругие сильные мышцы. Она была в отличной форме, как хорошо тренированная спортсменка. В их игривых схватках Дэниэл вынужден был напрягать все силы, чтобы одолеть ее и уложить в постель, когда она с вызовом предлагала ему это сделать. Ей нравилось заниматься любовью, устраивая импровизированные схватки.

И все же Дэниэла удивила легкость, с какой она поднимала камеру, проворство передвижения в жару по пересеченной местности и в акациевом лесу. Землю покрывали следы носорогов и буйволов. Эти следы в сезон дождей глубоко уходили в глинистую почву и сейчас на солнце спеклись, как терракота. В такой ямке легко подвернуть ногу, а шипы колючих кустарников готовы вонзиться в плоть или в ткань. Бонни легко избегала всех ловушек.

Носорог вел себя агрессивно из-за самки, забредшей на его территорию; сейчас, обуреваемый похотью, он держал самку в плену. Всякий раз как она пыталась добраться до границы его территории, он гнал ее обратно, толкая головой, фыркая и пыхтя, как паровоз, и поднимая столбы пыли мощно топающими ногами.

Самка убирала свой широкий зад, виляла им из стороны в сторону, отвергая притязания самца; густой запах ее течки все больше приводил носорога в экстаз и волнение. Каждые несколько минут он отбегал, чтобы пометить границы своей территории и предупредить возможного соперника, который попробует помешать его пылким ухаживаниям.

Добравшись до границы, он нацеливался на дерево или куст, служившие пограничными вехами, задирал хвост, извлекал из складок серой морщинистой кожи, как из ножен, массивный розовый член и с силой пускал меж задних ног поток мочи, словно из пожарного рукава, приминая цель к земле. Удовлетворив свое чувство чести, он, страстно хрюкая, возвращался к застенчивой самке, которая тотчас устремлялась к другому участку границы, заставляя его пускаться вдогонку.

Даже в лучшие времена зрение у носорогов слабое, но сейчас эти двое были почти полностью ослеплены страстью.

Дэниэл и Бонни были внимательны и готовы в любое мгновение убежать или увернуться: рывки воспламененных тварей были дикими и неожиданными. Если замешкаться, их могут затоптать ороговелые подошвы и проткнуть длинные полированные рога на носу.

Трудная и опасная работа, совсем рядом со смертью, но Бонни нисколько не боялась. Напротив, опасность радовала и возбуждала ее. Глаза сверкали, пот вымочил пламенные волосы, на спине, когда они вдвоем бежали по лесу или прятались за стволом акации, чтобы увернуться от неожиданных движений животных, проступали темные пятна.

Помимо полного отсутствия страха Дэниэла поразила выносливость Бонни. Он не тащил, как она, оборудование и тем не менее начинал уставать, а ей, казалось, хоть бы что.

Внезапно самец повернулся. Возможно, в облаках любовного аромата, которым самка заполняла его широкие раздувающиеся ноздри, он различил запах их тел. Он бросился прямо на людей, и Дэниэл схватил Бонни за руку.

– Замри! – повелительно прошептал он. Они опустились на колени и застыли в полной неподвижности.

Огромное животное смотрело на них с двадцати футов, фыркая и отдуваясь. Поросячьи глазки носорога налились кровью от страсти и ярости, и он близоруко вглядывался в чужаков, ожидая, что легкое движение покажет: это не камень и не куст, а нечто, достойное всей тяжести его ревнивого гнева.

Дэниэл старался не дышать, но в груди жгло от усилий, и он закашлялся. И вдруг услышал у своего левого уха легкое электрическое жужжание. Не поворачивая головы, он скосил глаза в ту сторону.

И не поверил тому, что увидел. К его изумлению, Бонни продолжала снимать.

Объектив «сони» находился всего в футе от морды носорога. Они видели в широких ноздрях розовую слизь, и Бонни все это снимала. Это произвело на Дэниэла сильнейшее впечатление.

«У меня не оператор, а дьявол, – подумал он. – Джок сейчас уже дожидался бы самолета домой».

Внезапно носорог развернулся, невозможно стремительно и проворно для такого массивного животного. Любовь победила воинственность. Пыхтя от нетерпения, носорог устремился назад к возлюбленной.

Бонни смеялась. Дэниэл не верил своим ушам.

– Пошли!

Она легко вскочила. К тому времени, как они догнали пару на поросшей светлой травой поляне у водопада, самка наконец поддалась настойчивому ухаживанию. Она позволила самцу положить подбородок ей на спину и стояла спокойно и покорно под его ласками.

– Приготовься! – предупредил Дэниэл Бонни. – Это может произойти в любое мгновение.

Неожиданно самец поднялся над самкой.

Бонни улавливала все титанические конвульсии, все напряженные движения и толчки гигантских тел. Все кончилось очень быстро, самец сполз с самки и стоял, отдуваясь.

– Ты все сняла, и мы уже и так слишком рискнули, – прошептал Дэниэл. – Пошли отсюда.

Он взял ее за руку и повел. Уходили они осторожно, шажок за шажком, и все время наблюдали за самцом.

В ста ярдах от носорогов Дэниэл решил, что они вне опасности, и они пошли к машине, возбужденные и взволнованные риском, смеясь и болтая, не оглядываясь… но вдруг Дэниэл остановился.

– Смотри! Он опять идет к нам.

Самец неуклюжим галопом несся прямо к ним, не сворачивая и не отклоняясь, злобно глядя на них поверх своего страшного изогнутого рога.

– Думаю, он учуял нас. – Дэниэл схватил Бонни за руку. Он быстро огляделся. Ближайшее укрытие – небольшой колючий куст был в двадцати шагах от них. – Пошли!

Они побежали к кусту и заползли под нависающие ветви. Шипы рвали их одежду и голую кожу.

– Он не останавливается.

Голос Бонни звучал хрипло от пыли и напряжения.

– Ложись. Лежи неподвижно.

Они лежали на каменистой почве и в беспомощном ужасе смотрели, как носорог несется прямо на их укрытие.

Доисторическое чудовище весом в четыре тонны, вооруженное рогом, грозно нависло над ними.

Носорог принюхался к колючим кустам, давшим им такое непрочное укрытие, его дыхание шевелило ветки и било им в лицо.

Затем резко, неожиданно носорог повернулся, так что стал виден его толстый круглый зад. Они в ужасе смотрели, как между задними ногами показывается пенис.

– Мы на его территории! – выдохнул Дэниэл. – Он собирается пометить этот куст. Пометить нас.

Пенис нацелился в них, как розовый пожарный шланг.

– Мы в ловушке, – завыла Бонни. Их со всех сторон окружали колючки. – Что делать?

– Закрой глаза и думай об Англии.

Горячая струя поглотила их, ударила с силой тропического урагана; не просто струя, а целая буря горячей обжигающей жидкости сорвала с Дэниэла шляпу и вымочила их до нитки. Самец довольно мотнул задом, топнул задними ногами и удалился так же стремительно, как приблизился.

Дэниэл и Бонни сидели под роняющими капли ветками и в ужасе смотрели друг на друга. Лица у них были мокрые, словно они побывали под проливным дождем, и вонь стояла невыносимая.

Дэниэл пошевелился первым. Он ладонью вытер лицо – медленным, театральным жестом, от лба к подбородку. Потом осмотрел руку.

– Вот теперь он меня разозлил!

Несколько мгновений Бонни смотрела на него, потом дико взвизгнула, и они со смехом повалились друг на друга. Держась друг за друга, мокрые, провонявшие, они смеялись, пока не иссякли силы, но все равно продолжали смеяться. Липкая моча склеила их волосы, превратив их в дреды, и покрыла всю одежду разнообразными узорами.

В отель они проникли через черный вход за кухней, пробежали по лужайке к своему номеру и там двадцать минут простояли под душем, все еще хихикая, намыливая друг друга шампунем и отдраивая так, что тела заблестели.

Потом Дэниэл в купальном халате сел перед экраном телевизора, давая время Бонни подготовить оборудование.

Все его внимание теперь было устремлено на экран. С первой же минуты он понял, что сделал верный выбор, наняв Бонни Мейхон. У нее высочайшая профессиональная техника, отличный глаз и умение рассчитывать время. Она знала, когда приблизиться, когда отойти, но, что еще важнее и встречается реже, у нее был отчетливый индивидуальный стиль, который Дэниэл распознал еще в арктических съемках.

– Ты хороша, – сказал он ей, когда экран потемнел. – Чертовски хороша.

– Ты еще не знаешь, насколько хороша, – улыбнулась Бонни. – Я только начинаю чувствовать местное освещение. Знаешь, оно разное. В каждом месте свое. Дай мне еще неделю, и я покажу, насколько я хороша.

Час спустя, переодевшись во все чистое, они бродили в прохладных кенийских сумерках по газонам, останавливаясь полюбоваться дикими птицами в вольерах посреди лужаек и восхищаясь то ярким оперением бананоедов, то золотыми грудками скворцов за сеткой.

Другие гости уже направлялись в сторону ресторана.

Дэниэл не обращал внимания на небольшую фигуру по соседству, пока та не повернулась и поздоровалась с ним, назвав по имени.

– Прошу простить мою назойливость. Вы ведь Дэниэл Армстронг, верно?

Дэниэл вздрогнул, узнав ее.

– Доктор Кинер! В последний раз я видел вас на ежегодном собрании акционеров БОСС.

– А, вы там были? – Она рассмеялась. – Я вас не заметила.

– Да, в то время у вас на уме было другое, – улыбнулся в ответ Дэниэл. – А что случилось с вашим мегафоном? Сумели починить?

– Японский хлам, – сказала Келли Кинер. – Несколько добрых ударов по голове, и он разлетелся на куски.

У нее определенно есть чувство юмора: он понял это по ее книгам, но глаза у нее еще красивее, чем на снимке, помещенном на суперобложке. Она сразу ему понравилась. Должно быть, это было обоюдно, потому что Бонни положила руку ему на руку, и он почувствовал укол вины.

– Позвольте представить моего ассистента Бонни Мейхон.

– На самом деле я не ассистент, а оператор, – ядовито поправила Бонни.

– Да, – согласилась Келли. – Я вас знаю. Вы снимали «Арктическую мечту». Очень хорошая работа.

У нее был обезоруживающе прямой взгляд, и ее похвала чуть смутила Бонни.

– Спасибо. Но должна предупредить, что я вашу книгу не читала, доктор Кинер.

– Это помещает вас в несколько сотен миллионов большинства, мисс Мейхон. – Келли почувствовала недоброжелательность другой женщины, но не обиделась, а снова повернулась к Дэниэлу. – Кажется, я видела одну из ваших программ. В сущности, это вы виноваты в том, что я оказалась в Африке. Закончив университет, я собиралась на Борнео, работать с племенем пенан. Но увидела одну из ваших ранних программ об озерах в Рифтовой долине и передумала. Ничего не оставалось, кроме как отправиться в Африку. – Келли замолчала и негромко рассмеялась. – Я понимаю. Это прозвучит банально, но я ваша поклонница. По правде говоря, я болтаюсь тут в надежде наткнуться на вас, с тех пор как узнала, что вы в Найроби. Очень хотела поговорить с вами. Вы ведь не останетесь здесь, в «Норфолке»?

С каждой минутой она все больше нравилась Дэниэлу. Трудно не любить того, кто открыто тобой восхищается.

– Боже, конечно, нет.

Келли снова засмеялась – удивительно жизнерадостно. У нее прекрасные зубы, даже коренные без пломб.

– Это вы успешный телевизионный продюсер. А я всего лишь бедный полевой исследователь без спонсоров. После того как Таффари выслал меня из Убомо, Смитсонианский институт лишил меня гранта.

– Позвольте в таком случае угостить вас стейком, – предложил Дэниэл.

– Стейк! При одной мысли об этом у меня текут слюнки! С самого возвращения я питаюсь земляными орехами и сушеной рыбой.

– Да, почему бы вам не присоединиться к нам, доктор Кинер? – ядовито-медовым голосом спросила Бонни, сделав ударение на множественном числе.

– Вы очень любезны, мисс Мейхон.

Келли холодно взглянула на нее, и заряд враждебности, как искра, проскочил между ними. Но Дэниэл ничего не хаметил: он с радостью улыбнулся.

– Пойдемте поедим, – сказал он и повел дам к шатру на лужайку, где подавали мясо и рыбу.

– Собираетесь снимать в Кении? – спросила Келли. – Что вы делаете в Найроби, доктор Армстронг?

– Дэнни, – предложил он ей отбросить формальный тон. – Кстати, мы едем в Убомо.

– В Убомо! – Келли замерла и посмотрела на него. – Это замечательно. Самый подходящий для вас объект, мини-модель раскрывающейся Африки. Вы один из немногих людей, кто в состоянии показать его верно.

– Ваше доверие льстит, но и пугает, – улыбнулся Дэниэл.

На мгновение он совершенно забыл о Бонни, но она тут же напомнила о себе, сжав его руку.

– Я заплачу за обед, рассказав вам все, что знаю об этой стране, – предложила Келли.

– Договорились, – сказал Дэниэл, и они погрузились в атмосферу зала ресторана – мягкий свет, цветы и негромкое фортепиано.

Пока женщины изучали меню, Дэниэл незаметно сравнивал их.

Прежде всего бросалась в глаза разница в размерах. В Бонни почти шесть футов роста. Келли на шесть дюймов ниже. Но они отличались и во многом другом, от цвета волос и глаз до оттенка кожи.

Однако Дэниэл смутно чувствовал, что различие между ними серьезнее внешнего сходства.

Бонни смела, пряма, относится к жизни почти по-мужски. С самых первых дней их отношений Дэниэл ощутил в ней глубины, которые предпочел бы оставить неисследованными. С другой стороны, повадки Келли Кинер казались чисто женскими, хотя из ее книг он знал, что она решительна и бесстрашна. Нужна особая храбрость, чтобы жить в великом лесу одной в окружении только бамбути.

Опять-таки по ее книгам он знал, что она умна и мягка, что в жизни ее больше интересует духовное, а не материальное, но в конференц-зале БОСС он увидел отчетливое проявление ее напористости и воинственности.

Обе женщины привлекательны, но совершенно по-разному. Бонни развязна, она бросается в глаза уже за пятьдесят шагов. Настоящая валькирия. У Келли краски гораздо нежнее, Келли мягче, она более скрытная и меняется в зависимости от того, с какой стороны на нее смотреть. Когда она спокойна, у нее совсем простое лицо, строгие и чистые черты, но когда она улыбается, ее лицо смягчается.

Еще на снимке с суперобложки Дэниэл заметил, что лучшее в ней – глаза. Большие, темные, выразительные. Они могут светиться веселым озорным блеском, а могут гореть страстной искренностью и умом. Кое-что на фотографии заметно не было, улыбнулся про себя Дэниэл. Ее грудь – миниатюрное произведение искусства.

Келли подняла голову от меню и заметила, куда он смотрит. С недовольной гримасой, словно она думала о нем лучше, Келли передвинула меню, закрываясь.

– Когда вы летите в Убомо?

– Завтра утром, – опередила Дэниэла Бонни, но Келли не обратила внимания на это вмешательство и адресовала вопрос непосредственно Дэниэлу:

– Были в стране после переворота?

– Нет, последний раз я был здесь четыре года назад.

– Когда президентом был Виктор Омеру, – подчеркнула Келли.

– Да, я встречался с Омеру. Он мне понравился. А что с ним случилось? Я слышал, сердечный приступ.

Келли уклончиво улыбнулась и сменила тему: подошел официант.

– Могу я заказать стейк, или вы просто жестоко пошутили?

– Закажите бифштекс, – великодушно предложил Дэниэл.

Когда перед ними поставили еду, Дэниэл вернулся к прежней теме:

– Я слышал, у вас с Омеру были особенно доверительные отношения.

– Кто вам это сказал? – резко спросила Келли, и Дэниэл едва спохватился. Упоминать при этой женщине имя Тага Харрисона было неблагоразумно.

– Кажется, прочел в какой-то статье, – осторожно ответил он. – Давно.

– Ну да, – облегчила его положение Келли. – Вероятно, в «Санди телеграф». Они напечатали очерк о президенте Омеру и оказали мне честь, упомянув мое имя.

– Да, именно там. Но что произошло в Убомо? Вы обещали рассказать. Вы назвали эту страну мини-моделью развивающейся Африки. Можно подробнее?

– В Убомо есть те же основные проблемы, что и в других африканских странах: стремление к племенной обособленности, быстрый рост населения, нищета, неграмотность. Теперь, когда президента Омеру не стало и власть захватил этот мерзавец Таффари, к ним прибавились и иные проблемы – тирания одного племени, пожизненное президентство, эксплуатация из-за рубежа, коррупция и неизбежная гражданская война.

– Похоже на совершенное общество. Начнем с племенной обособленности в Убомо. Расскажите об этом.

– Племенная обособленность – главное проклятие Африки! – Келли откусила от непрожаренного бифштекса и на мгновение закрыла от удовольствия глаза. – Рай! – прошептала она. – Небесное благословение! Хорошо, племенная обособленность в Убомо. Здесь шесть племен, но считаться нужно только с двумя. Самое многочисленное племя – ухали, почти три миллиона человек. Традиционно занимается сельским хозяйством и рыболовством, это пахари и рыбаки. Мягкие, не воинственные, трудолюбивые люди. Но много столетий их угнетало и эксплуатировало гораздо меньшее племя – хита.

Хита – воинственное, высокомерное и свирепое племя, близкие родственники масаи и самбуру Кении и Танзании, скотоводы и воины. Живут со своим скотом и считают остальное человечество – надо сказать, включая европейцев, – низшими животными. Очень красивые люди, рослые и стройные. Любой хита ростом ниже шести футов трех дюймов считается карликом. Великолепны женщины с их нилотскими лицами; они украсили бы подиум на любом парижском показе мод.

Однако это жестокие и высокомерные люди.

– Вы не объективны. Вы такая же трайбалистка, как они, – упрекнул Дэниэл.

– Когда долго живешь в Африке, становишься трайбалистом. Вы это знаете, Дэнни. – Келли печально покачала головой. – Но в данном случае это оправдано. Прежде чем в 1969 году покинуть Убомо, англичане провели здесь выборы в вестминстерском стиле, и, конечно, просто благодаря численности – власть перешла к ухали и Виктор Омеру стал президентом. Это был хороший президент.

Я не говорю, что он святой, но он был не хуже остальных правителей Африки и гораздо лучше большинства их. Он старался примирить свой народ, все его племена, но хита оказались слишком горды и кровожадны. Природные воины и убийцы, они со временем взяли верх в армии, и, конечно, исход был неизбежен. Новый деспот, Ифрим Таффари, – тиран и пожизненный президент. Миллион хита сейчас безраздельно господствуют над тремя миллионами остальных племен, включая ухали и моих любимых маленьких бамбути.

– Расскажите мне о ваших бамбути, «народе высоких деревьев», – попросил Дэниэл, и Келли с удовольствием улыбнулась.

– Ага, Дэнни, вы помните название моей книги.

– Не просто помню, я ее читал. И не раз. Три раза – последний неделю назад. – Он улыбнулся. – Рискую показаться банальным, – насмешливо повторил он ее выражение, – но я ваш поклонник.

– Фу! – заговорила Бонни впервые за последние пятнадцать минут. – Меня сейчас стошнит. – Дэниэл начисто забыл о ее существовании и теперь попытался взять ее за веснушчатую руку, но Бонни отняла ее и убрала на колени. – Я бы выпила вина, если кому-нибудь это интересно, – капризно сказала она.

Дэниэл послушно наполнил ее стакан, а Келли тактично сосредоточилась на остатках своего бифштекса.

Наконец Дэниэл нарушил наступившее неловкое молчание.

– Мы говорили о бамбути. Расскажите о них.

Келли снова посмотрела на него, но ответила не сразу. Казалось, она пыталась принять трудное решение. Дэниэл ждал.

– Послушайте, – заговорила наконец Келли. – Вы хотите знать о бамбути. Отлично. Но что если вместо того, чтобы рассказывать о них, я отведу вас в лес и покажу? Хотите снять их в естественном окружении? Я могу показать вам то, чего никто раньше не снимал; мало кто из европейцев вообще это видел.

– С радостью ухвачусь за такую возможность, Келли. Дьявольщина, ничего лучше и не придумаешь! Но нет ли тут одной небольшой проблемы? Президент Таффари терпеть вас не может и, стоит вам ступить на его землю, повесит вас на самом высоком дереве.

Келли рассмеялась. Дэниэл начинал наслаждаться звуками ее смеха. Мягкий мурлычущий смех, от которого на душе тепло и тоже хочется рассмеяться.

– Он не сторонник повешения, наш молодчик Ифрим. Предпочитает другие маленькие хитрости.

– Так как же вы собираетесь провести тур по Убомо без разрешения Таффари?

Келли продолжала улыбаться.

– Я прожила в лесу почти пять лет. Власть Таффари кончается там, где начинаются высокие деревья. У меня много друзей. У Таффари много врагов.

– Как с вами связаться? – спросил Дэниэл.

– Вам это не понадобится. Я сама с вами свяжусь.

– Скажите, Келли, почему вы хотите вернуться, рискуя жизнью? Какая работа может быть такой важной, что вы готовы выполнять ее без средств, без поддержки, под угрозой ареста и возможной смерти?

Она смотрела на него.

– Поразительно глупый вопрос. В лесу достаточно работы, мне хватит ее на всю жизнь. Помимо всего прочего, я изучаю физиологию пигмеев. Я изучаю карликовость пигмеев, стараясь выяснить, что мешает их росту. Конечно, я не первая веду такое исследование, но, думаю, я подошла к вопросу с новой стороны. До сих пор все сосредоточивались на гормоне роста. – Она рассмеялась. – Не буду утомлять вас подробностями, но я считаю, что у них отсутствуют рецепторы гормона.

– Ну что вы, нам совсем не скучно. – Бонни не пыталась скрыть сарказм. – Мы все внимание. Вы хотите сделать инъекцию и превратить их в гигантов, как хита?

Келли отказывалась уступать раздражению.

– Малый рост пигмеев – это благоприятная мутация. Это идеальное приспособление к жизни в дождевом лесу.

– Не понимаю, – подбодрил ее Дэниэл. – Объясните, каким образом малый рост может быть преимуществом.

– Ладно, сами напросились. Во-первых, рассеивание жары. Миниатюрность позволяет им легко переносить жару, возникающую во влажной атмосфере под пологом листвы. Во-вторых, такой рост обеспечивает им проворность и гибкость в густых тропических зарослях. Вы бы поразились, увидев, как бамбути передвигаются по лесу. Египтяне и первые исследователи верили, что пигмеи владеют тайной невидимости. Они способны исчезнуть прямо у вас на глазах.

В ее собственных прекрасных глазах блестело страстное воодушевление, когда она говорила об этих людях, ставших ее родным племенем.

Дэниэл заказал десерт и кофе, а Келли еще не исчерпала тему:

– Другая область моих исследований еще важнее изучения гормонов и рецепторов. Бамбути обладают огромными знаниями о растениях и их свойствах, в особенности медицинских. По моей оценке, в тропическом дождевом лесу произрастает свыше миллиона различных видов растений, и сотни из них уже доказали свое благотворное воздействие на человека. Я считаю, что в этих растениях заключены лекарства от большинства наших болезней, средства от рака и СПИДа. По всем этим направлениям я получила обнадеживающие результаты.

– Фантастика, – фыркнула Бонни и набила рот мороженым с шоколадом.

– Помолчи, Бонни, – одернул ее Дэниэл. – Это чрезвычайно интересно. И далеко продвинулись ваши исследования?

Келли поморщилась.

– Не так далеко, как хотелось бы. Старухи бамбути помогали мне собирать листья, кору и корни. Они описывали их свойства, а я пыталась каталогизировать сырье и испытать его, чтобы выделить активные ингредиенты, но моя лаборатория – крытая травой хижина, и у меня нет ни денег, ни друзей.

– Все равно я хотел бы на это посмотреть.

– Посмотрите, – пообещала она, так увлекшись интересом Дэниэла к ее работе, что положила руку ему на руку.

– Поедете со мной в Гондолу, где я живу?

Бонни смотрела на женскую руку на загорелом мускулистом предплечье Дэниэла. Рука была маленькая, как сама эта женщина, аккуратная и изящная.

– Сэра Питера очень заинтересует формула излечения СПИДа, – сказала Бонни, все еще глядя на эту руку. – БОСС сможет продавать ее через свои фармакологические компании. Это принесет миллиард…

– БОСС? Сэр Питер? – Келли убрала руку, продолжая смотреть на Бонни. – Какой сэр Питер? Кто это?

– Таг Харрисон, милая, – любезно ответила Бонни. – Таг оплачивает программу, которую Дэниэл собирается снимать в Убомо. Идея в том, чтобы мы с Дэниэлом показали всему миру, какую замечательную работу проделывает БОСС в Убомо. Они назовут программу «Убомо – прямая дорога в будущее Африки». Здорово, правда? Это Дэнни создаст шедевр…

Келли не дала ей договорить. Она вскочила, опрокинув чашку. Пролитый кофе хлынул на скатерть и брюки Дэниэла.

– Вы! – Келли смотрела на него сверху вниз. – Вы и это чудовище Харрисон! Как вы могли?

Она повернулась и ринулась прочь из ресторана, пробираясь через толпу американских туристов, загромоздивших проход.

Дэниэл вскочил, стряхивая кофе, промочивший его брюки.

– Какого дьявола ты это сделала? – рявкнул он на Бонни.

– Ты и эта докторша с дерева, на мой взгляд, слишком сдружились.

– Будь ты проклята! – вспыхнул Дэниэл. – Ты отняла у меня шанс снять нечто уникальное. Я с тобой потом поговорю!

Сердитый, он кинулся за Келли.

В вестибюле отеля ее не было. Дэниэл направился к главному входу и спросил у швейцара:

– Вы не видели женщину…

Он замолчал, увидев Келли на другой стороне улицы. Она сидела на пыльной «хонде» и как раз в этот момент нажала на стартер. Двигатель шумно заработал. Келли резко повернула рукояти руля, делая крутой поворот. Мотор взревел, пуская черные облака.

– Келли! – закричал Дэниэл. – Подождите! Дайте мне объяснить!

Она прибавила газ, и мотоцикл понесся по боковой улице. Пролетая мимо Дэниэла, Келли повернулась к нему. Лицо у нее было сердитое и одновременно потрясенное, и он готов был поклясться, что на щеках у нее слезы.

– Наемник! – крикнула она ему. – Предатель!

И мотоцикл унес ее. Она резко повернула, стальная подножка высекла из асфальта сноп искр, и Келли влилась в движение на Кимати-авеню.

Дэниэл побежал на угол. Он в последний раз увидел ее, в двухстах ярдах дальше по авеню: она склонилась к рулю, как жокей к холке лошади, ветер поднял дыбом ее волосы.

Дэниэл поискал такси, чтобы поехать за ней, но тут же понял тщетность этого замысла. Она намного опередила его, а по маневренности ни одна машина не сравнится с «Хондой».

Он резко повернул обратно и отправился в отель с намерением найти Бонни Мейхон. Но, не дойдя до входа, понял, как опасно спорить с ней в его нынешнем настроении. Это может привести только к кровопролитной схватке и, вероятно, разрыву их нынешних отношений. Сама по себе такая потеря его не слишком беспокоила, но риск лишиться оператора сдерживал. На поиски замены уйдут недели, а это чревато разрывом контракта с БОСС и завершением его поисков «Удачливого дракона» и Ниня Чэнгуна в Убомо.

Он пошел медленнее и задумался. Удовольствие надрать Бонни Мейхон уши того не стоило.

«Пожалуй, пойду куда-нибудь, остыну».

Он выбрал «Джамбо», один из самых известных привокзальных баров. Бар был полон черных солдат в форме, туристов и местных девушек. Некоторые были просто великолепны: самбуру, кикуйю и масаи в плотно облегающих ярких юбках, в бусах и с вплетенными в волосы пестрыми лентами.

Дэниэл нашел место за стойкой в углу, и выкрутасы европейских туристов средних лет на танцполе помогли ему немного развеяться. Недавнее обследование девушек в барах Найроби показало, что девяносто восемь процентов дают положительную реакцию на ВИЧ. Нужно жаждать смерти, чтобы принять предложение этих красавиц.

Спустя час и два двойных виски гнев Дэниэла рассеялся настолько, что он смог вернуться в отель «Норфолк».

Он вошел в номер и увидел посреди на полу гостиной, где она их бросила, оливково-зеленые брюки и трусы Бонни. Сегодня вечером ее обычная неаккуратность раздражала больше обычного.

В спальне было темно, но света фонарей, проникавшего снаружи сквозь занавески, хватало, чтобы различить силуэт Бонни под простыней на ее половине кровати. Дэниэл знал, что она не спит – притворяется. Он разделся в темноте, голый скользнул под простыню и застыл.

Целых пять минут они молчали и не шевелились, потом Бонни прошептала:

– Дэнни сердится на девулю? – Она говорила капризным детским голоском. – Его девуля была очень гадкой. – Она притронулась к нему. Теплые, шелковистые пальцы погладили ему бок. – Девуля хочет извиниться.

Он перехватил ее запястье, но было уже поздно. Бонни была быстра и умела, и вскоре ему уже не хотелось ее останавливать.

– Черт побери, Бонни, – сказал он. – Ты испортила возможность… ух!

– Помолчи, – прошептала Бонни. – Девуля папочку приласкает, приголубит…

– Бонни…

Он замолчал и выпустил ее запястье.

Утром, проверяя счет за номер, прежде чем расплатиться, Дэниэл заметил строчку: 120 кенийских шиллингов, международный телефонный звонок. Он спросил Бонни:

– Ты вчера звонила за границу?

– Позвонила мамульке сказать, что у меня все в порядке. Я знаю, какой ты скупой, но не ругайся.

Что-то в ее ответе его встревожило. Когда она пошла проверять, как уложили в такси ее видеооборудование, Дэниэл задержался в номере. Едва Бонни вышла, он позвонил на коммутатор и спросил у оператора, что за номер проставлен у него в счете.

– Лондон 727 6464, сэр.

– Пожалуйста, наберите его снова.

– Набираю, сэр.

Ответили после третьего гудка.

– Доброе утро, чем могу быть полезен?

– Чей это номер? – спросил Дэниэл, но говорящий был осторожен.

– А кто вам нужен?

Дэниэлу показалось, что он узнал голос с сильным африканским акцентом. И он решил рискнуть.

– Это ты, Селиби? – спросил он на суахили.

– Да, это Селиби. Хотите поговорить с бваной мкубва? Как ему сказать, кто звонит?

Дэниэл повесил трубку и задумчиво посмотрел на нее. Селиби – слуга Тага Харрисона. Следовательно, накануне вечером, когда он был в баре «Джамбо», Бонни разговаривала с Тагом Харрисоном.

– Все любопытней и любопытней, – сказал Дэниэл. – Мисс Бонни совсем не та, за кого себя выдает, если только ее мамулька не живет на Холланд-парк.

Все места в самолете на рейсе авиакомпании «Убомо эйр» до Кахали были заняты. Летели в основном бизнесмены, чиновники среднего уровня или политики да с полдюжины чернокожих военных в камуфляже, с наградными планками, в беретах и темных очках. Но туристов не было: БОСС еще не открыла свое казино на берегу озера.

Стюардессой была высокая девушка из племени хита в ярком национальном наряде. С высокомерием королевы, раздающей милостыню нищим, она разносила пакеты с печеньем и чашки с тепловатым чаем. На середине четырехчасового полета она уединилась в туалете с одним из военных, и всякое обслуживание на борту прекратилось.

На восточной границе Великой рифтовой долины самолет попал в сильную турбулентность, и полный чернокожий бизнесмен на одном из передних сидений развлекал всех, шумно возвращая свой завтрак. Стюардесса по-прежнему была занята в туалете.

Наконец они оказались над озером. Хотя его название, подобно большинству географических названий с колониальным оттенком, теперь изменили, Дэниэл предпочитал говорить об озере Альберта, а не об озере Мобуту. На чистой лазури вод белели гребешки волн и паруса рыбацких дау, и было это озеро таким широким, что до поры ни в одной стороне не было видно берегов. Потом из дымки постепенно начало появляться восточное побережье.

– Убомо, – прошептал Дэниэл скорее себе, чем Бонни. В этом слове – романтика и таинственность, предплечье Дэниэла покрылось гусиной кожей. Он пройдет по стопам великих исследователей Африки. Этим путем прошли Спик, Стенли и десятки тысяч других охотников и работорговцев, военных и авантюристов.

Надо попытаться передать это ощущение романтики, это дыхание истории в своей программе. По водам этого озера когда-то ходили древние арабские дау, груженные слоновой костью и рабами – белым и черным золотом, когда-то главным предметом вывоза на материке.

По некоторым оценкам здесь отловили, точно животных, и переправили на побережье свыше пяти миллионов душ. Чтобы переправить через озеро, их набивали в дау, как сардины в банки, первый слой укладывали на дно, прижатыми друг к другу, в восемнадцати дюймах над ними укладывали новую палубу и новый слой людей, и так четыре раза, одних на других.

При попутном ветре переправа через озеро занимала два дня и три ночи.

Арабские рабовладельцы считали хорошей выживаемость пятьдесят процентов.

Это был естественный отбор. Выживали только сильные.

На восточном берегу озера выживших, покрытых испражнениями и рвотой, доставали из лодок. Тела умерших бросали в воду поджидающим крокодилам. Остальным давали возможность отдохнуть и набраться сил для последнего отрезка пути. Когда хозяева решали, что пора, рабов заковывали и строили в длинные ряды. Каждый раб нес груз слоновой кости. Так они шли к берегу океана.

Дэниэл думал, удастся ли хоть отчасти передать ужасы такой торговли с помощью актеров и нанятых дау. Он представлял себе, какой шум поднимется. Обозреватели и критики и без того часто обвиняли его в необоснованном изображении насилия и жестокости. Ответ всегда был один: Африка – континент насилия и жестокости. Всякий, кто пытается скрыть это от вас, не настоящий рассказчик. Кровь – вот удобрение, на котором процветает почва Африки.

Дэниэл смотрел на север через сверкающие воды. Там, выше по карте, где из озера вытекает Нил, есть треугольный клин, примыкающий к реке, – территория Лада. Когда-то здесь было личное поместье короля Бельгии. Здесь обитали самые многочисленные на континенте стада слонов с самыми большими бивнями; бельгийцы охраняли и берегли их.

После смерти бельгийского короля права на территорию Лада по международному договору отошли Судану. Когда это произошло, бельгийская администрация стремительно покинула территорию и возник вакуум власти. Сюда лавиной хлынули европейские охотники за слоновой костью. Они набрасывались на стада слонов и истребляли их.

Карамоджо Белл в своей автобиографии описывает, как на территории Лада целый день преследовал стадо слонов, останавливался, убивал и двигался дальше. Тогда за один день он застрелил двадцать три слона.

Мало что изменилось с тех лет, печально думал Дэниэл. Убийства и грабеж продолжаются. Африка теряет кровь. Африка просит цивилизованный мир о помощи, но какую помощь она получает? Пятьдесят членов Организации африканского единства вместе смогли произвести такой же общий валовой продукт, как маленькая Бельгия в северном полушарии.

«Как первый мир может помочь Африке?» – думал Дэниэл. Помощь, оказываемая огромному материку, испаряется, как несколько капель дождя в песках Сахары. Циник определил помощь как систему, благодаря которой бедные люди в богатых странах отдают деньги богатым черным людям в нищих странах, чтобы те положили их на счета в швейцарских банках. Печальная истина заключается в том, что Африка больше никого не интересует, особенно после падения Берлинской стены и выхода стран Восточной Европы из эры коммунистического мракобесия. Африка оказалась лишней. Мир ей сочувствует, но не помогает. Европа обратила свое внимание на более близкие объекты, нуждающиеся в помощи.

Дэниэл со вздохом посмотрел на сидящую рядом Бонни. Ему хотелось обсудить свои мысли, но Бонни, сбросив сандалии и положив голые ноги на спинку кресла перед собой, жевала резинку и читала дешевый фантастический роман в мягкой обложке. И Дэниэл снова посмотрел в окно. Пилот начал снижение, и берег Убомо двинулся им навстречу.

Саванна, рыже-коричневая, как шкура антилопы-импалы, была усеяна деревьями акации. На берегах озера нитью бус лежали рыбацкие деревни, соединенные полосками зеленых садов и шамб [34] , питавшихся водами озера. Деревенские дети махали пролетавшему у них над головами самолету, а когда пилот развернулся и стал заходить на посадку, Дэниэл отчетливо увидел далекие синие горы, поросшие темным лесом.

Стюардесса, с довольным видом поправляя длинное зеленое платье, выбралась из туалета; по-английски и на суахили она приказала застегнуть привязные ремни.

Под ними замелькали некрашеные оцинкованные городские крыши, и самолет грузно коснулся посадочной полосы. Они проехали мимо конструкции из стальных и бетонных балок – если бы деньги не исчезли, она превратилась бы в главное здание нового грандиозного международного аэропорта Ифрима Таффари, – и остановились перед более скромной постройкой из необожженного кирпича, наследием режима Виктора Омеру.

Как только открыли люк, на пассажиров обрушилась жара; они взмокли, еще не добравшись до здания аэропорта.

Офицер-хита в полевой форме и темно-красном берете выделил Дэниэла из группы пассажиров и направился к нему через поле.

– Доктор Армстронг? Я узнал вас по фотографии на суперобложке вашей книги. – Он протянул руку. – Меня зовут капитан Каджо. Во время вашего пребывания я буду вашим проводником. Президент лично просил передать вам привет и заверить вас в нашей искренней поддержке. Сэр Питер Харрисон его личный друг, и президент Таффари выразил желание встретиться с вами, как только вы отдохнете от путешествия. Вообще-то он устраивает прием с коктейлями, чтобы приветствовать вас в Убомо.

Капитан Каджо превосходно говорил по-английски. Это был привлекательный молодой человек, стройный и высокий, с классической фигурой хита. Он на несколько дюймов возвышался над Дэниэлом. Его черные глаза заблестели, когда он посмотрел на Бонни.

– Это мой оператор, мисс Мейхон, – познакомил их Дэниэл, и Бонни с таким же интересом посмотрела на капитана Каджо.

В армейском «лендровере», доверху загроможденном их багажом и видеооборудованием, Бонни прислонилась к Дэниэлу и спросила:

– Правда ли говорят, что у африканцев… – она поискала подходящее слово, – …очень большой?

– Никогда не занимался сравнительными исследованиями, – ответил Дэниэл. – Но, если хочешь, могу узнать.

– Не напрягайся, – улыбнулась она. – Если понадобится, я могу изучить вопрос сама.

С тех пор как он узнал о ее тайном звонке Тагу Харрисону, опасения Дэниэла относительно Бонни только усилились. Сейчас он ей нисколько не доверял, и она даже нравилась ему меньше, чем накануне.

* * *

Было новолуние, звезды горели чисто и ярко и отражались в воде. Келли Кинер сидела на носу маленькой дау. Снасти поскрипывали под напором ночного ветра, дау скользила по озеру.

Келли подняла лицо к великолепию звезд и стала шепотом называть созвездия, узнавая каждое. Звезды входили в число того немногого, чего ей не хватало в лесу, потому что там их никогда не видно из-за сплошного полога листвы. Теперь она наслаждалась ими, потому что скоро опять не сможет их видеть.

Рулевой негромко пел повторяющиеся строки, заклиная духов озера – духов, управлявших капризными ветрами, которые несли дау по озеру.

Настроение Келли менялось, как этот ветер, улучшалось, портилось и снова улучшалось. Ее будоражила перспектива снова оказаться в лесу и увидеться с друзьями, которых она так любит.

Она боялась путешествия и опасностей, которые подстерегали ее, пока она не оказалась под защитой высоких деревьев. Она опасалась, что политические перемены после переворота могли в ее отсутствие многое уничтожить или повредить. Ее печалили мысли об уже причиненном ущербе: за те немногие годы с тех пор, как она впервые очутилась в этом тихом лесном соборе, здесь уже многое пострадало.

В то же время ее радовали обещания поддержки и интерес, который она сумела возбудить во время своего пребывания в Англии и Европе, но разочаровывало то, что поддержка была преимущественно моральная и словесная, а не финансовая или конструктивная. Она собрала весь свой энтузиазм, всю решительность и заставила себя смотреть в будущее с оптимизмом.

«Мы победим. Должны победить».

Вдруг вне связи с другими мыслями она вспомнила Дэниэла Армстронга, снова разозлилась и почувствовала себя несчастной. Почему-то его предательство казалось еще более отвратительным из-за ее веры в него, доверия к нему, поселившихся в ее душе еще до знакомства с ним.

Она составила неверное мнение о Дэниэле, основываясь на том, что видела на экране или читала в газетах и журналах. По этим материалам у нее сложилось очень высокое мнение о нем – не только оттого, что он был красив, красноречив и способен воздействовать на зрителей, но оттого, что он явно глубоко понимал проблемы и сочувствовал бедному, несчастному континенту, который она сделала своим.

Она дважды писала ему на телестудию, но письма не дошли или затерялись в огромном количестве почты, которая, была она уверена, поступает на его имя. Во всяком случае, никакого ответа она не получила.

И когда здесь, в Найроби, представилась неожиданная возможность познакомиться, Дэниэл Армстронг при первой встрече, казалось, оправдал все те высокие надежды, которые Келли на него возлагала. Сердечен, полон сочувствия, восприимчив.

Она почувствовала мгновенно установившийся между ними контакт. Они люди одного мира, одних интересов и забот; больше того, она знала, что между ними пробежала искра.

Притяжение было взаимным, и оба это осознавали.

Между ними возникло не только интеллектуальное понимание, но и взаимное физическое влечение.

Келли не считала себя чувственной. Ее немногими возлюбленными становились те, чьим интеллектом она восхищалась. Первым стал преподаватель медицинского факультета, на котором она училась, мужчина на двадцать пять лет старше ее. Они до сих пор дружат. Еще двое – однокашники, а четвертый… за него она вышла замуж.

Пол, как и Келли, был врачом. Они в один год закончили университет и приехали в Африку в одной команде. Через полгода муж умер от укуса одного из смертельно опасных лесных насекомых, и она при любой возможности по-прежнему навещает его могилу глубоко в лесу, у подножия гигантского шелкового дерева на берегу реки Убомо.

Четверо любовников к ее тридцати двум годам… Нет, она не чувственна, но понимает, что Дэниэл Армстронг сильно привлекает ее. Ей не хотелось сопротивляться этому влечению. Он ей подходил.

Но внезапно все это оказалось ложью, обманом, а он – таким же, как все. Наемник, гневно думала она, наемник БОСС и этого чудовища Харрисона. Она пыталась с помощью гнева защититься от чувства потери. Она поверила в Дэниэла Армстронга. Она доверилась ему, а он предал ее доверие.

«Выбрось его из головы, – решительно приказала себе Келли. – Довольно думать о нем. Он того не стоит».

Но она была достаточно честна с собой, чтобы понять, что это будет не так-то легко.

С кормы дау ее негромко окликнул на суахили рулевой, и она встряхнулась и посмотрела вперед. Берег в миле впереди. Низкая полоса пляжа мягко блестит в звездном свете.

Убомо. Она возвращается домой. Ей стало легче.

Неожиданно с кормы донесся вскрик, и Келли обернулась. Два рыбака, голые, если не считать набедренной повязки, кинулись на нос и с грохотом опустили на палубу гик. Косой парус сложился, и рыбаки быстро его свернули. Через несколько секунд приземистая мачта обнажилась, и дау закачалась, низко сидя в воде.

– Что случилось? – тихо спросила Келли на суахили, и рулевой так же тихо ответил:

– Патрульный катер.

Ветер принес рокот дизельного мотора, и Келли насторожилась. Все эти рыбаки – из племени ухали, они верны прежнему президенту, Омеру. Они наравне с Келли рискуют жизнью, нарушая комендантский час и пересекая в темноте озеро.

Они столпились на открытой палубе и вглядывались в темноту, слушая, как приближается рокот двигателя. Катер – подарок арабского нефтяного шейха новому режиму, быстрый бронированный сорокафутовый корабль со спаренным пулеметом на вращающейся турели. Он тридцать лет прослужил в Красном море и теперь большую часть времени проводил в порту Кахали с разобранными двигателями в ожидании запасных частей.

Но они неудачно выбрали ночь для плавания: сегодня катер на воде и очень опасен.

Келли услышала плеск и увидела полосы пены, расходящиеся от носа подходящего катера. Тот шел с юга. Келли инстинктивно съежилась под планширем, обдумывая свое положение. Следуя таким курсом, катер непременно заметит их.

Если Келли обнаружат на борту, весь экипаж без суда расстреляют на берегу, устроив одну из тех публичных казней, которые стали приметой нового правления Ифрима Таффари. Конечно, ее тоже застрелят, но сейчас это занимало Келли меньше.

Люди хорошие, ради нее они рисковали жизнью. Она сделает все, что в ее силах, чтобы защитить их.

Если ее не будет на борту и никакой контрабанды не найдут, возможно, экипажу удастся выкрутиться. Рыбаков, конечно, побьют и оштрафуют, могут конфисковать их лодку, но по крайней мере не казнят.

Она протянула руку к рюкзаку, лежавшему на носу. Быстро отстегнула привязанный надувной матрац. Развернула его и принялась лихорадочно дуть в клапан, набирая полные легкие воздуха и выдыхая – и одновременно глядя на темный силуэт катера, показавшийся в ночи.

Катер быстро приближался. Полностью надувать матрац было некогда. Келли перекрыла клапан; матрац был мягким, не тугим.

Келли встала, надела рюкзак на спину и сказала рулевому:

– Спасибо, мой друг. Мир тебе, и да сохранит тебя Аллах.

Почти все озерные жители мусульмане.

– И тебе мир, – отозвался рулевой.

Она слышала в его голосе облегчение и благодарность. Он знал, что она делает это ради него и его экипажа.

Келли села на планширь и свесила ноги за борт. Прижала к груди полунадутый матрац, набрала полные легкие воздуха и скользнула в озеро. Вода сомкнулась над ее головой. Она оказалась удивительно холодной, тяжелый рюкзак потянул вниз, прежде чем плавучесть матраца сказалась и вернула ее на поверхность.

Келли вырвалась наружу, глотая воздух; вода текла по глазам. Потребовалось несколько минут, чтобы уравновесить качающийся матрац, но наконец она легла поперек, держа в руке лямку рюкзака. Голова ее оставалась на воздухе, все остальное скрывалось под водой. Волны били в лицо, грозя перевернуть неустойчивый плот.

Келли поискала глазами дау и удивилась, увидев, как далеко отплыла. У нее на глазах там снова подняли гик и развернули парус. Неуклюжая маленькая лодка повернула по ветру, пытаясь уйти от запретного побережья, прежде чем ее заметит катер.

– Удачи, – прошептала она, и волна ударила ей в лицо.

Она подавилась и закашлялась, а когда посмотрела снова, ни дау, ни катера не было видно в ночи.

Келли начала осторожно грести, стараясь не перевернуть свой непрочный плот, сберегая силы для предстоящей долгой ночи. Она знала, что в озере живут чудовищные крокодилы, и видела фотографию такого чудовища длиной восемнадцать футов от конца отвратительной морды до кончика толстого хвоста с гребнем. Келли выбросила эту картину из головы, продолжая отталкиваться от воды, ориентируясь по звездам и плывя в сторону Ориона на восточном горизонте.

Несколько минут спустя она заметила далеко по ветру огонек. Возможно, это прожектор патрульного катера, обнаружившего дау. Келли заставила себя не оглядываться. Она не хотела знать худшего: все равно она ничем не может помочь людям, помогавшим ей.

Она продолжала плыть, ритмично отталкиваясь от воды. Через час она начала сомневаться в том, что вообще движется. Рюкзак тяжелым якорем свисал под полунадутым матрацем. Но Келли старалась не потерять его. Без снаряжения, которое в нем лежит, она обречена.

Она продолжала плыть. Минул еще час; силы почти покинули ее. Пришлось отдохнуть. Судорогой свело икру. Ветер стих, и в тишине Келли расслышала негромкий мерный звук, похожий на храп старика. Она не сразу поняла, что это.

– Прибой, – прошептала она и с новыми силами принялась грести.

Она чувствовала, как волнуется под ней вода, встречая поднимающееся дно. Келли мучительно медленно плыла, толкая в воде себя и намокший рюкзак.

Но вот она увидела на фоне звезд очертания пальм на берегу. Затаив дыхание, опустила ноги. Вода снова сомкнулась у нее над головой, но кончиками пальцев Келли нащупала в шести футах под поверхностью песчаное дно и нашла в себе силы для последнего рывка.

Несколько минут спустя она смогла встать. Прибой уронил ее, но она снова поднялась и направилась к узкой полосе песка, чтобы отыскать убежище в зарослях папируса. Часы – водонепроницаемые, «ролекс», свадебный подарок Пола – показывали несколько минут пятого. Скоро рассветет. Нужно уйти, прежде чем ее увидит патруль хита, но она слишком замерзла и устала, чтобы уйти немедленно.

Отдыхая, Келли заставила себя занемевшими пальцами развязать рюкзак и вылить воду, которая вдвое увеличивала его тяжесть. Она выжала запасную одежду и вытерла, как могла, снаряжение. Работая, она сжевала высококалорийный батончик и почти сразу почувствовала себя лучше.

Она снова уложила рюкзак, надела его на спину и пошла вдоль берега на север, однако держалась в стороне от песчаной почвы: на песке ее следы мог заметить патруль хита.

Через каждые несколько сотен ярдов попадались сады и крытые тростником хижины небольших шамб. Лаяли собаки, и Келли приходилось огибать хижины, чтобы ее не обнаружили. Она надеялась, что движется в правильном направлении. Она рассудила, что капитан дау держал курс к месту чуть выше ее цели по ветру, чтобы удобнее было ее высаживать, поэтому нужно идти на север.

Она шла почти час, но считала, что прошла всего пару миль, когда с облегчением разглядела впереди светлый купол маленькой мечети, блестевший в первом жемчужном свете дня точно лысая голова.

Келли перешла на усталую рысцу, ее тянули вниз рюкзак и усталость. Она почувствовала запах древесного дыма и увидела неяркий свет костра под большим тамариндом – точно там, где ему и следовало быть. Подойдя ближе, она разглядела двух человек у костра.

– Патрик! – хрипло позвала она, и один из людей вскочил и побежал к ней. – Патрик! – повторила она, споткнулась и упала бы, если бы он ее не подхватил.

– Келли! Хвала Аллаху! Мы уже потеряли надежду.

– Патрульный катер, – выдохнула она.

– Да, мы слышали стрельбу и видели свет. Мы думали, они схватили вас.

Патрик Омеру – племянник старого президента Омеру. До сих ему удавалось уходить от солдат Таффари. Он один из первых друзей, какие появились у Келли после приезда в Убомо.

Он снял с ее плеч рюкзак, и она облегченно застонала. Влажные петли рассекли ее тонкую кожу.

– Погаси огонь, – сказал Патрик брату, и тот стал забрасывать костер песком.

Вдвоем они отвели Келли к грузовику, поджидавшему в роще манго за древней мечетью, и помогли ей подняться в кузов. Она легла на грязный пол, и ее накрыли брезентом. От грузовика несло сушеной рыбой.

Хотя грузовик подбрасывало на ухабах, Келли согрелась и вскоре уснула. Этому – способности спать в самых неудобных условиях – она научилась в лесу.

Ее разбудило неожиданное прекращение тряски и гудения мотора. Келли не знала, сколько проспала, но было светло; взгляд на часы показал, что уже утро, десятый час. Неподвижно лежа под брезентом, она вслушалась в голоса людей у грузовика.

И поняла, что нельзя обнаруживать свое присутствие.

Несколько минут спустя Патрик стащил брезент и улыбнулся ей.

– Где мы, Патрик?

– Это Кахали, старый город. Безопасное место.

Грузовик стоял во дворе одного из старых арабских домов. Здание полуразвалившееся, двор загажен – куриный помет и мусор. Куры сидят под карнизом или роются в земле. Сильно пахнет канализацией и отбросами. Семья Омеру опустилась после падения президента.

В скудно обставленной комнате с грязными стенами, по которым расклеены пожелтевшие газетные вырезки, жена Патрика покормила Келли. Подавали тушеную курицу с чили и вареную маниоку с ростками банана. Келли была голодна, и еда показалась ей вкусной.

Пока она ела, с ней разговаривали разные люди. Они неслышно заходили и садились на корточки в пустой комнате. Рассказывали Келли, что происходило в Убомо за время ее отсутствия; она слушала хмурясь. Хороших новостей было мало.

Все знали, куда она направляется, и передавали с ней сообщения. Потом выходили так же неслышно и незаметно, как зашли.

Уже стемнело, когда Патрик встал и тихо сказал ей:

– Пора.

Теперь грузовик был нагружен сушеной рыбой в плетеных корзинах. Под грузом оставили небольшое убежище. Келли вползла в него, Патрик передал ей рюкзак и закрыл ведущий к ней лаз корзинами с рыбой.

Грузовик тронулся с места и с грохотом выехал со двора. Новая часть пути составляла всего триста миль. Келли устроилась и снова уснула.

Она просыпалась всякий раз, как грузовик останавливался. И когда слышала голоса, громкие высокомерные голоса хита, говорящие на суахили с отчетливым резким акцентом, понимала, что это военный блокпост.

Однажды Патрик остановил грузовик на пустынной полосе дороги, выпустил Келли из убежища, и она ненадолго отошла в вельд, чтобы облегчиться. Они все еще ехали по открытой саванне ниже края Великого Рифта. Келли услышала поблизости мычание скота и поняла, что где-то недалеко маньятта [35] хита.

Снова проснувшись, она почувствовала какое-то новое движение и услышала ритмичные голоса перевозчиков на пароме. Звуки вызывали ностальгию, и она поняла, что уже близка к дому.

Ночью она проделала в стене своего убежища под корзинами с сушеной рыбой небольшую дыру во внешний мир. В это отверстие она видела реку Убомо, окрашенную ярко-оранжевыми и фиолетовыми тонами рассвета.

Мимо отверстия мелькали силуэты паромщиков, которые тянули трос, передвигая паром от одного берега реки к другому. Паром через реку Убомо причаливал почти на самом краю великого леса. Келли так ярко представляла себе этот лес, словно действительно видела его.

Широкая полоса реки служила естественной границей между саванной и лесом. Когда Келли в первый раз стояла на ее берегу, ее поразила внезапность, с которой начинался лес. На восточном берегу к озеру уходили открытая трава и акации, а на дальнем берегу сплошной стеной, без просветов, стояли гигантские деревья высотой сто и больше футов, а некоторые исполины возвышались еще на пятьдесят футов. Тогда лес показался ей запретным и страшным. Дорога на противоположном берегу исчезала в лесу туннелем, словно кроличья нора.

За несколько коротких лет, минувших с тех пор, лес отступил от реки: в него врубались алчные до земли крестьяне. Они рубили деревья, которые росли сотни лет, и там же сжигали их, чтобы получить древесный уголь и удобрение. Лес отступал перед этим натиском. Теперь от парома до его края почти пять миль.

А в промежутке между рекой и лесом – многочисленные шамбы, окруженные полями маниоки и банана.

Выработанную землю бросали, и она быстро зарастала сорняками и вторичным подлеском. Хрупкая лесная почва выдерживала только два-три года обработки, затем истощалась, и крестьяне расчищали новые участки леса.

И даже достигнув края леса, дорога больше не походила на туннель между деревьями под сплошным высоким пологом растительности, как когда-то. По обе стороны от дороги лес был вырублен на полмили. Крестьяне использовали дорогу для доступа в глубину леса. Они строили вдоль дороги свои деревни и расчищали место под огороды и плантации в граничащем с дорогой живом лесу.

Они просто срубали деревья и жгли их на месте: это подсечноогневое земледелие. Тех лесных гигантов, которых невозможно свалить топором, убивали, разжигая вокруг ствола медленный костер. Этот костер поддерживали неделю за неделей, пока он не прожигал ствол насквозь, так что дерево высотой двести футов падало.

Сама дорога была подобна смертоносному лезвию, отравленному ядом цивилизации копью в чреве леса. Келли ненавидела дорогу, этот канал проникновения заразы и разложения в девственную утробу леса.

Глядя в отверстие, Келли видела, что дорога шире, чем она помнила. После свержения президента Омеру лесную концессию передали мощному зарубежному синдикату, и теперь поверхность дороги изрыли глубокие колеи, оставленные колесами мощных грузовиков, перевозящих древесину и шахтное оборудование.

Из своих исследований и скрупулезных записей Келли знала, что дорога уже изменила местный характер выпадения дождя. Просеку шириной в милю больше не защищал зонт древесной листвы. Тропическое солнце обрушивалось на открытую прогалину и нагревало незащищенную землю, создавая над дорогой мощный восходящий поток. Этот поток разгонял дождевые тучи, ежедневно собиравшиеся над лесом.

Теперь вдоль дороги шло мало дождей, хотя в нетронутом лесу всего в нескольких милях отсюда ежегодно выпадало свыше трехсот дюймов осадков.

По сторонам дороги сухо, пыльно и жарко. Деревья манго чахнут в полуденной жаре, а люди, живущие вдоль дороги, строят себе баразы – тростниковые крыши на столбах без стен, чтобы защититься от безоблачного неба. Без лесного полога весь бассейн Убомо вскоре превратится в маленькую Сахару.

Для Келли дорога была Содомом и Гоморрой, искушением для ее друзей бамбути. У водителей есть деньги, им нужны мясо, мед и женщины. Бамбути искусные охотники, они могут поставлять мясо и мед, а их юные девушки, миниатюрные и грациозные, большегрудые и веселые, особенно привлекают рослых мужчин банту.

Дорога соблазняет бамбути, выманивает из крепости в глубине леса. Уничтожает их традиционный образ жизни. Побуждает пигмеев истощать лесные просторы. Раньше они охотились ради своего пропитания и пропитания своего племени, теперь продают мясо на придорожных дьюкасах – маленьких базарах на краю новых селений.

С каждым днем в лесу становится все меньше дичи, и скоро, знала Келли, бамбути начнут охотиться в сердце леса, в той далекой и труднодоступной чаще, где согласно традициям и религиозным запретам бамбути никогда прежде не охотились.

У дороги бамбути открыли для себя пальмовое вино, пиво в бутылках и другие спиртные напитки. Как и у многих народов каменного века, от австралийских аборигенов до эскимосов Аляски, у пигмеев нет природной сопротивляемости алкоголю. Пьяный пигмей – жалкое зрелище.

В чаще леса не было племенных традиций, запрещавших девушкам бамбути сексуальные контакты до брака.

Им позволялось экспериментировать, племя снисходительно относилось к их связям с юношами, не разрешалось только полное объятие. Неженатая пара могла держаться только за локти, не прижимая друг друга к груди. Для бамбути половой акт – естественное и приятное проявление привязанности, по природе своей они дружелюбны и веселы. И оказывались легкой добычей для водителей из городов. Радуясь возможности доставить удовольствие, девушки продавали свои ласки за безделушки, бутылку пива или несколько шиллингов, а вдобавок получали сифилис, гонорею или, что всего страшнее, СПИД.

Сгорая от ненависти к дороге, Келли мечтала найти способ остановить это вторжение, этот все ускоряющийся процесс деградации и уничтожения, но она знала, что такого способа нет. БОСС и синдикат – чудовища на марше. Лес, его почва, его деревья, его животные, птицы и люди – все это слишком хрупко.

Она может надеяться только замедлить этот процесс и хоть что-то спасти от переплавляющего все котла прогресса, застройки и использования.

Неожиданно грузовик свернул с дороги и в облаке красной пыли подъехал с тыла к одному из придорожных дьюкасов. В отверстие Келли увидела типичный придорожный магазинчик с глиняными стенами и крышей из листьев пальмы илалы. Перед магазинчиком стоял тягач с древесиной, водитель и его помощник торговались с хозяином магазина за сладкий ямс и полоски прокопченной в дыму дичины.

Патрик Омеру и его брат начали выгружать часть корзин с сушеной рыбой, предназначенной для хозяина магазина, и, не глядя на убежище Келли, Патрик сказал:

– Вы готовы, Келли?

– Все в порядке, Патрик, готова, – негромко ответила она.

– Подождите, доктор. Я должен убедиться, что это безопасно. Армия регулярно патрулирует дорогу. Я поговорю с хозяином. Он знает, когда придут солдаты.

Патрик продолжал выгружать рыбу. Водитель перед дьюкасом закончил переговоры и понес покупки в кабину лесовоза. Он включил мотор, двигатель закашлял, грузовик выпустил столб черного дыма и свернул на изрытую колеями дорогу, таща за собой два груженых прицепа. Прицепы были загружены сорокапятифутовыми бревнами африканского красного дерева, каждое пять футов в диаметре; весь груз – сотни тонн ценнейшей древесины.

Как только грузовик уехал, Патрик окликнул хозяина-ухали, и они о чем-то негромко заговорили. Хозяин покачал головой и показал в сторону дороги. Патрик быстро вернулся к грузовику с рыбой.

– Быстрей, Келли. Солдаты могут появиться в любую минуту, но мы услышим армейскую машину до того, как она появится. Хозяин говорит, что солдаты никогда не углубляются в лес. Боятся лесных духов.

Он отставил корзину, закрывавшую вход в убежище; Келли выбралась и спрыгнула на пропеченную солнцем землю. Тело затекло, она потянулась, подняв руки над головой и поворачивая корпус туда-сюда, чтобы размять спину.

– Быстрей, Келли, – сказал Патрик. – Патруль! Жаль, я не могу пойти с вами и защищать вас.

Келли рассмеялась и покачала головой.

– В лесу я буду в безопасности.

Эта перспектива внушала ей радость, но Патрик казался встревоженным.

– Лес – злое место.

– Вы ведь не боитесь злых духов, Патрик? – насмешливо спросила она, надевая рюкзак на спину.

Она знала, что, как большинство ухали и хита, Патрик никогда не заходит далеко в лес. Они все боятся лесных духов. При каждом удобном случае бамбути описывают этих злых духов и придумывают рассказы о своих встречах с ними, чтобы держать злых высоких чернокожих подальше от своих тайных мест.

– Конечно, нет, Келли, – с некоторой излишней горячностью заявил Патрик. – Я образованный человек, я не верю в злых духов.

Но при этом он не сводил глаз с непроницаемой стены высоких деревьев, растущих сразу за полумилей садов и плантаций. Он вздрогнул и сменил тему.

– Пришлете мне сообщение обычным путем? – с тревогой спросил он. – Мы должны знать, как он.

– Не волнуйтесь. – Келли улыбнулась и пожала ему руку. – Спасибо, Патрик. Спасибо за все.

– Это мы должны благодарить вас, Келли. Да ниспошлет вам Аллах мир.

– Салам алейкум! – ответила она. – И вам мир, Патрик.

Она повернулась и скользнула под широкие листья банана. Десяток шагов – и ее уже не было видно с дороги.

Проходя садами, она срывала с деревьев плоды и заполняла карманы рюкзака спелыми манго и бананами: привычка бамбути. И сады, и сами деревенские простофили считались их законной охотничьей территорией. Пигмеи брали все, что не охранялось, но воровать было не так забавно, как дурачить крестьян, различными хитростями заставляя их расстаться с едой и ценными вещами.

Келли улыбнулась, вспомнив, с какой радостью старый Сепо рассказывал племени о своих проказах, когда возвращался из деревень в охотничий лагерь в глубине леса.

И теперь она пополняла свои запасы дарами садов с такой же чистой совестью, как старый Сепо. В Лондоне она пришла бы в ужас при мысли о воровстве в «Селфриджес» [36] , но здесь, приближаясь к лесу, уже начинала думать как бамбути.

Ведь это способ выживания.

На краю последнего сада ограда из колючих веток должна была преграждать по ночам доступ ночным тварям, которые приходили грабить урожай; в промежутках ограды на столбах висели магические флаги и амулеты, не позволяющие лесным демонам и злым духам проникнуть в деревню. Минуя эти признаки суеверия деревенских жителей, бамбути всегда весело хохотали. Они видели в этом успех собственной хитрости.

Келли отыскала узкую щель в ограде, достаточную, чтобы пропустить проделавшего ее пигмея, и протиснулась в нее.

Теперь перед ней был лес. Она подняла взгляд и проследила за полетом стаи серых попугаев, которые кричали в вершинах деревьев в ста футах над ней.

В лес нужно входить через тесное переплетение подлеска. Там, где солнечные лучи проникают до земли, выросла вторичная поросль. В этом подлеске есть тропа пигмеев, но даже Келли приходилось пригибаться, чтобы пройти по ней.

Средний бамбути по крайней мере на фут ниже ее, а подлесок они прорубают своими мачете на уровне своей головы. Свежие срезанные стебли заметить легко, но, подсыхая, они становятся острыми, как кинжалы. И расположены как раз вровень с лицом и глазами Келли. Она двигалась очень осторожно.

Сама того не сознавая, Келли по примеру пигмеев научилась передвигаться в лесу с таким же проворным изяществом.

Пигмеи могут насмешливо сказать о человеке, что он идет по лесу как вазунгу. Вазунгу – пренебрежительное название любого чужака, человека не из леса. Даже старый Сепо признавал, что Келли ходит как настоящий человек, а не как белый вазунгу.

Опушка шириной в несколько сотен футов, заросшая густым подлеском, неожиданно кончилась, и Келли оказалась в подлинном лесу.

Входишь словно в таинственный полумрак подводной пещеры. Солнечный свет пробивается сквозь многочисленные слои листвы, так что весь лесной мир окрашен в зеленый цвет, теплый, влажный воздух насыщен запахами перегнившей листвы и грибов – огромное облегчение после жары, пыли и безжалостного солнца во внешнем мире. Келли вдохнула полной грудью и осмотрелась, моргая, чтобы глаза быстрее приспособились к этому странному и прекрасному освещению. Здесь нет густого подлеска, стволы деревьев поднимаются в зеленую глубину, напоминая ей о колонных залах могучего Карнакского храма на берегах Нила.

У нее под ногами опавшая листва лежит толстым слоем, как великолепный ковер. Это придает шагу пружинистость; листва шуршит под ногами, предупреждая мелких лесных жителей о приближении Келли. Неразумно было бы тишком наскочить на злобного рыжего буйвола или наступить на смертоносную гадюку, свернувшуюся на лесной почве.

Келли двигалась быстро и легко, шуршала листвой на ходу, остановившись лишь однажды, чтобы срезать палку для копания и заострить ее складным ножом.

На ходу она пела хвалебную песнь лесу, которой ее научила жена Сепо Памба. Это был гимн бамбути, потому что лес – их бог. Для них он и мать и отец.

Сами бамбути нисколько не верят в злобных тварей и злых духов, чье существование так торжественно подтверждают и о чьих страшных делах с радостью рассказывают черным жителям деревень. Для бамбути лес – живое существо, божество, которое может одарить своим изобилием или отобрать его, может помочь, а может наказать тех, кто нарушает его законы или творит несправедливость. За годы в жизни в лесу Келли почти приняла философию бамбути и сейчас, быстро шагая по лесу, пела ему.

В середине дня пошел дождь – один из ливней, что случались ежедневно. Тяжелые капли, как камни, посыпались на верхние галереи леса, подняв такой шум, словно ревел далекий водопад. Если бы дождь с такой силой обрушился на голую землю, он унес бы тонкий плодородный слой почвы, оставив глубокие шрамы, промытые водой, и опустошенные склоны холмов.

В лесу верхние слои листвы принимают на себя неистовство бури, смягчают потоки воды, собирают их и направляют вниз по стволам больших деревьев, разливая эту благодать по толстому ковру палой листвы и перегноя, так что земля в состоянии поглотить и использовать благотворную силу дождя. Реки и ручьи не становятся мутными и грязными от размытой почвы, их не перегораживают сломанные стволы – они по-прежнему текут чистые и прозрачные.

Когда пошел дождь, Келли сняла хлопчатобумажную рубашку и спрятала в водонепроницаемый карман рюкзака. Ремни врезались в голые плечи, поэтому она закрепила ремешок через лоб и оставила руки свободными, как делают женщины пигмеев. И пошла дальше, не думая искать убежище от теплого, как кровь, дождя.

Теперь она шла с голой грудью, оставшись в хлопчатобумажных шортах и брезентовых полукедах. Минимум одежды – естественно в лесу. Бамбути носят только набедренные повязки из размятой коры.

Когда первые бельгийские миссионеры обнаружили бамбути, они пришли в ярость от их наготы, заказали в Брюсселе платья, пиджаки и брюки – все детских размеров – и заставили пигмеев их носить. Во влажном лесу одежда всегда оставалась мокрой, что вредило здоровью. И пигмеи впервые познакомились с воспалением легких и другими заболеваниями дыхательных путей.

После ограничений городской жизни так приятно было идти полуодетой, чувствовать себя свободной. Келли радовалась ощущению дождя на теле. Кожа у нее была чистая, кремово-белая, почти светящаяся в зеленом полумраке, и маленькие упругие груди бодро подскакивали на каждом шагу.

Шла она быстро и, почти не останавливаясь, на ходу собирала грибы с блестящими куполообразными шляпками и ярко-оранжевыми пластинками, самые вкусные из тридцати одной разновидности съедобных грибов.

Между тем существует и больше пятидесяти несъедобных видов; некоторые из них настолько ядовиты, что один проглоченный кусочек приводит через несколько часов к верной гибели.

Дождь прекратился, но с деревьев все еще капало.

Один раз Келли остановилась и проследила вдоль ствола красного дерева до самого его подножия тонкую лиану. Несколькими ударами палки она выкопала из промокшей прошлогодней листвы белый корень, сладкий, как сахарный тростник. Он замечательно хрустел у нее на зубах. Корень был питательный и дал ей новые силы.

День заканчивался, свет тускнел, зеленые тени пододвигались ближе. Келли поискала место для ночевки. Ей не хотелось сооружать шалаш с водонепроницаемой крышей: углубление у подножия одного из гигантских деревьев прекрасно годилось на роль убежища на одну ночь. Шаги Келли по-прежнему шуршали по палой листве, пусть сейчас и влажной. Неожиданно впереди, всего в десяти футах перед ней, послышалось громкое фырканье, словно откуда-то вырвался поток воздуха под давлением, как при прорыве автомобильной шины. Один из самых ужасающих звуков леса, страшнее рева разгневанного буйвола или хрюканья большого черного кабана. Келли, прервав свой равномерный бег, невольно отскочила и приземлилась как можно дальше на собственный след.

Дрожащими руками она сорвала ремень со лба и швырнула рюкзак на листья. Тем же движением она нащупала в кармане пращу и извлекла ее.

Из-за этой пращи бамбути дали ей имя Младенец Лучник.

И хотя они весело посмеивались над ней, ее умение обращаться с этим оружием произвело на них впечатление. Даже старый Сепо не мог с ней сравниться, хотя Келли неоднократно и старательно учила его. В конце концов он отказался от усилий, высокомерно заявив, что только лук и стрелы – настоящее оружие охотника, а эта дурацкая штука годится только для женщин и детей. Так Келли стала Младенцем Лучником – Кара-Ки.

Одним гибким движением она перебросила ремень через запястье и оттянула эластичный хирургический бинт к правому уху. Снарядом служил стальной шарик от подшипника.

На лесном полу перед ней шевельнулось что-то, похожее на охапку опавших листьев или на шерстяное покрывало, раскрашенное в цвета леса: золото, охру, розово-лиловый цвет, и усыпанное ромбами и черными стрелами, которые обманывают глаз. Келли знала, что эта с виду бесформенная груда на самом деле свернувшаяся змея. Каждый виток толщиной с ее икру и замаскирован хитроумной заманчивой расцветкой. Габонская гадюка – самая ядовитая змея Африки, за исключением, может быть, мамбы.

В центре этой витой пирамиды – оттянутая назад треугольная голова на изогнутой шее. Голова с «пятачком», приплюснутая, чешуйчатая, глаза приподняты и торчат на подобных рогам возвышениях и цветом и прозрачностью напоминают драгоценный топаз. В длину голова больше двух кулаков Келли. Между тонкими улыбающимися губами мелькает черный кожистый язык.

Келли мгновенно прицелилась и выпустила снаряд.

Серебряный шарик гудел на лету, блестя в мягком зеленом освещении, как капля ртути. Шарик попал гадюке в голову и расколол череп с такой силой, что потоки крови вырвались из ноздрей и гротескную голову отбросило назад. С резким шипением гадюка забилась в смертной судороге, большие кольца ее тела наползали одно на другое, содрогаясь, обнажилось светлое брюхо в крупных диагональных чешуйках.

Келли осторожно обошла гадюку, держа наготове заостренную палку. Когда разбитая голова отклонилась от колец тела, Келли метнулась вперед, прижала ее к земле, давя что было силы – гадюка обвивалась вокруг палки, – а сама мелкими белыми зубами раскрыла складной нож и одним ударом отрубила змее голову.

Оставив безголовое тело извиваться в последней агонии, она осмотрелась в поисках места для лагеря. У подножия одного из гигантских деревьев темнела небольшая природная пещера – прекрасное убежище на ночь.

Бамбути так и не овладели умением разжигать огонь: когда племя переходило из одного охотничьего лагеря в другой, их женщины всегда носили с собой горящий уголь. Но у Келли была пластиковая зажигалка, и через несколько минут возле дерева горел веселый костерок.

Келли раскрыла рюкзак и оборудовала бивак. Потом, вооружившись палкой для копания и ножом, вернулась к телу гадюки. Змея весила почти десять килограммов, слишком много для ее собственных нужд.

Красные серовейские [37] муравьи уже обнаружили тело. Ничто не может лежать в лесу долго: его тут же находят падальщики.

Келли вырезала толстую середину тела, смела муравьев и несколькими ловкими привычными движениями сняла кожу. Мясо было чистое и белое. Келли сняла с позвоночника два куска вырезки и выложила на костер поверх сковороды из зеленых листьев. На мясо бросила несколько листьев с соседнего куста, их дым приправил мясо и придал ему вкус.

Пока мясо жарилось, Келли насадила на зеленый прут грибы с оранжевыми пластинками и, держа их над огнем, как кебаб, время от времени поворачивала.

У этих грибов вкус более тонкий и богатый, чем у черных трюфелей, а мясо напоминает смесь омара и поенных молоком цыплят. Усилия дня обострили аппетит, и Келли казалось, что она никогда еще не ела такой вкусной пищи. Еду она запила чистой водой из соседнего ручья.

Ночью она проснулась в своем убежище под деревом от громких фырканья и глотания. Келли не нужно было смотреть, чтобы понять, кто ее потревожил. Гигантский лесной кабан достигает 650 фунтов веса и ростом в холке три фута. Потревоженные, эти свиньи, самые крупные в мире, становятся опаснее льва.

Но Келли без опаски слушала, как кабан пожирает остатки туловища гадюки. Закончив пир, кабан, принюхиваясь, направился к ее лагерю, но Келли подбросила в костер несколько веток, и, когда они вспыхнули, кабан хрипло хрюкнул и убежал в лес.

Утром Келли выкупалась в ручье, расчесала волосы и, еще влажные, заплела в толстую косу, перекинув ее на обнаженную спину.

Она позавтракала остатками мяса гадюки с грибами, не разогревая их, и, когда стало достаточно светло, снова двинулась в путь.

Хотя в рюкзаке у нее был компас, Келли определяла направление в основном по пластинкам грибов и гнездам серовейских муравьев – те всегда располагаются на южной стороне стволов, – а также по течению ручьев, которые пересекала в пути.

В середине дня она увидела тропу, которую искала, и пошла по ней на юг.

Через час она узнала ориентир – природный мост, массивный ствол древнего дерева, упавшего через ручей.

Сепо однажды сказал ей: этот мост здесь с начала времен, что означало – с тех пор, как он себя помнит.

В сознании пигмеев нет конкретного представления о времени и числах. Они считают так: один, два, три, много. В лесу, где нет смены времен года, не меняется ни температура, ни порядок выпадения дождей, пигмеи сообразуют ход своей жизни с фазами луны и каждое полнолуние переселяются со стоянки на стоянку. Они никогда не остаются на одном месте так долго, чтобы истощить запасы дичи или плодов, замутить ручьи и загрязнить отходами землю.

Древесный мост отполирован поколениями крошечных ног. Келли внимательно осмотрела его в поисках свежих следов. Разочарованная, она пошла на ближайшую стоянку в надежде найти пигмеев. Здесь никого не было, но, судя по следам, здесь был их последний лагерь, и переселились они, по-видимому, две недели назад, в прошлое полнолуние.

Было три или четыре других места, где они сейчас могли находиться, самое далекое – в ста милях, близ центра того района, который племя Сепо считало своим.

Однако определить, в какую именно сторону они пошли, оказалось невозможно. Курс определяют в самый последний момент, после долгого и оживленного обсуждения, в котором все принимают участие, как вообще принимают все племенные решения. Келли улыбнулась при мысли о том, как, должно быть, решился спор. Она слишком часто это видела.

Одна из женщин, не обязательно старейшая и самая уважаемая, устав от глупости и упрямства мужчин, прежде всего собственного мужа, неожиданно брала свой мешок, приспосабливала ремень на лбу, наклонившись вперед, чтобы уравновесить тяжесть, и уходила по тропе. Остальные – многие еще продолжали ворчать и переругиваться – шли за ней.

В общине бамбути нет ни вождя, ни старейшин. Все мужчины и женщины независимо от возраста обладают равными правами и влиянием. Лишь в немногих делах, например, где расставлять охотничьи ловушки, младшие члены общины, вероятно, прислушаются к совету одного из самых старых и опытных охотников, но и то после долгого обсуждения и спасающего честь спора.

Келли осмотрела покинутую стоянку и развеселилась, глядя на то, что оставило племя. Деревянный пест и ступка для размельчения маниоки, отличная стальная мотыга, транзисторный радиоприемник без внутренностей и еще несколько предметов, очевидно, украденных в придорожных деревнях. Келли знала, что из всех народов на свете меньше всего ценят материальные приобретения бамбути. Собственность для них ничего не значит, и после кражи, когда возбуждение спадает, они теряют всякий интерес к украденному. Слишком тяжело нести, объясняли они Келли, когда она спрашивала. Если понадобится, мы всегда можем снова взять у вазунгу. Глаза их блестели при этой мысли, они смеялись и хлопали друг друга по спинам.

Единственное имущество, которое они достаточно ценили, чтобы брать с собой и передавать детям, – это охотничьи сети, сплетенные из коры. У каждой семьи есть такая сеть сто футов длиной, и все их соединяют, создавая длинную общую.

Добычу делят – всегда после долгих, яростных обсуждений – по проверенной временем схеме между всеми участниками охоты.

Живя изобилием леса, они не испытывают потребности в накоплении богатства. Одежду из древесной коры можно обновить через несколько часов работы. Для этого бамбути срезают кору и деревянными молотками сбивают с нее древесную смолу. Их оружие может быть истрачено и легко возобновляется. Копья и луки вырезают из твердой древесины, тетивой служит тугая кора. Стрелы и копья даже не имеют металлических наконечников, их острия только закаляют в огне. Крыши хижин они делают из широких листьев монгонго, а небольшой костер дает по ночам тепло и уют.

Лесной бог в изобилии дает им пищу, так зачем им другое имущество? Келли не знала других людей, которые были бы полностью удовлетворены своей жизнью, и этим во многом объяснялась привлекательность этого племени.

Келли с нетерпением ждала встречи с ними и расстроилась оттого, что встреча откладывалась. Сидя на бревне на покинутой стоянке, которую быстро поглощали джунгли, она обдумывала свои дальнейшие действия. Не стоило стараться угадать, в каком направлении они ушли, и глупо было идти вдогонку. Их следы давно уничтожены дождями и лесными животными, а Келли хорошо знает лишь небольшой участок леса.

Здесь двадцать тысяч неведомых квадратных миль, на которых она может затеряться навсегда.

Она должна отказаться от поисков и идти к своему лагерю в Гондоле, в месте счастливого слона. Со временем бамбути найдут ее там. Нужно набраться терпения.

Келли еще немного посидела, слушая звуки леса. Вначале могло показаться, что лес безмолвен и пуст. Только когда ухо привыкает слушать тишину, начинаешь понимать, что лес всегда заполнен звуками жизни. Вечный фон этой музыки создает оркестр насекомых: гул и фоновый звук, как легкое прикосновение к струнам скрипки, щелканье и стук крошечных кастаньет, вой и визг духовых инструментов.

На верхних ярусах кричат и поют птицы, обезьяны перелетают с ветки на ветку, а внизу, по листве лесной подстилки, бегают и таинственно шуршат карликовые антилопы.

Теперь, внимательно прислушавшись, Келли подумала, что слышит очень далекий и ясный свист в кронах деревьев: старый Сепо торжественно клялся, будто так хамелеон с хохолком объявляет, что соты переполнились и начинается время меда.

Келли улыбнулась и встала. Биолог, она знала, что хамелеон не может свистеть. И тем не менее… Она опять улыбнулась, поправляя рюкзак и ступая на полутемную тропу, ведущую к Гондоле. Вдоль тропы все чаще попадались знакомые ориентиры: древесный ствол необычной формы, перекресток троп, песчаный берег у брода через ручей, насечка на стволах, которую она сама когда-то вырезала своим мачете. Она все ближе к дому.

На повороте тропы Келли вдруг увидела груду навоза высотой ей по колено. От кучи шел пар. Она поискала взглядом слона, оставившего эту кучу, но тот уже серой тенью исчез среди деревьев. Келли подумала, не Одноухий ли это Старик, слон с огромными бивнями, который часто бродил в лесу возле Гондолы.

Когда-то стада слонов бродили по открытым саваннам, вдоль берегов рек и на участке Лада к северу от леса. Однако столетие преследований – вначале со стороны прежних работорговцев-арабов и их слуг, вооруженных старинными заряжающимися со ствола ружьями, потом со стороны охотников за слоновой костью и европейских спортсменов со смертоносным нарезным оружием, – уничтожило стада и вынудило уцелевших слонов скрываться в лесу.

Келли испытывала глубокое удовлетворение, думая о том, что делит лес с этими огромными толстокожими животными, хотя и редко их видит, и что ее дом назван в честь одного из них.

У следующего ручья она задержалась, чтобы выкупаться, заплести волосы и надеть рубашку. Через несколько часов она будет дома. Она едва успела вплести в волосы ремешок и отложить расческу, как услышала новый звук, яростный и угрожающий. Келли вскочила и схватила палку. Звук послышался снова – хриплый звук пилы, прошедшийся по нервам, как наждаком; Келли почувствовала, как ускоряется ее пульс и становится прерывистым дыхание.

Необычно слышать днем голос леопарда. Пятнистая кошка – ночное животное, а ко всему необычному в лесу следует относиться настороженно. Леопард зарычал снова, на этот раз ближе, почти на самом берегу выше по течению, и Келли наклонила голову, прислушиваясь. В этом леопарде было что-то странное.

У нее возникло подозрение, и она стала ждать, пригнувшись, держа заостренную палку наготове. Наступила долгая тишина.

Весь лес прислушивался к леопарду, и тут он зарычал снова, тем же страшным скрежещущим голосом, он находился на берегу непосредственно над ней, не более чем в пятидесяти футах от места, где, пригнувшись, стояла она.

Подозрение Келли стало более отчетливым. Размахивая палкой, она с кровожадным воплем бросилась к укрытию животного. Впереди среди листьев лотоса возникло неожиданное смятение, и оттуда выскользнула маленькая фигурка. Келли размахнулась и ударила палкой по коричневым голым ягодицам.

Раздался крик, полный боли.

– Гадкий старик! – закричала Келли и снова замахнулась. – Ты хотел испугать меня. – На сей раз она промахнулась, маленькая фигурка перепрыгнула через куст и спряталась за ним. – Жестокий дьяволенок!

Она выгнала его из-за куста, и он побежал в сторону, крича будто бы от страха и задыхаясь от смеха.

– Я отлуплю тебя, синий бабуин! – пригрозила Келли, взмахивая палкой, и они дважды обежали вокруг куста. Маленькая фигурка приплясывала и не подпускала ее к себе.

Теперь смеялись оба.

– Сепо, чудовище, я тебя никогда не прощу!

Келли закашлялась от смеха.

– Я не Сепо. Я леопард.

Он пошатнулся от хохота, и Келли чуть не достала его. Он едва успел увернуться и расхохотался.

В конце концов ей пришлось сдаться; устав от смеха, она остановилась, опираясь на палку. Сепо упал на листья; он бил себя по животу, икал, катался по земле, задирал колени и смеялся так, что слезы бежали по его щекам и по морщинам скатывались за уши.

– Кара-Ки! – Он рыгнул, икнул и снова рассмеялся. – Кара-Ки, Бесстрашная, испугалась старого Сепо!

Теперь он несколько месяцев подряд будет рассказывать об этом по вечерам у лагерного костра.

Сепо потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя. Он должен был отсмеяться. Келли стояла рядом и с любовью смотрела на него, время от времени присоединяясь к его взрывам веселья.

Постепенно взрывы хохота становились реже, и наконец стало можно начать нормальный разговор.

Они сидели и разговаривали. Бамбути давно утратили собственный язык и усвоили язык вазунгу, с которыми изредка общались. Говорили они на причудливой смеси суахили, ухали и хита с сильным акцентом и с собственными красочными идиомами.

Сегодня утром Сепо выстрелом из лука добыл обезьяну колобуса. Прекрасную черно-белую шкуру он засолил, чтобы продать у дороги. Сейчас он развел костер и стал жарить мясо на обед.

Они сидели и ели. Келли подметила у своего спутника какое-то необычное настроение.

Пигмею трудно долго оставаться серьезным. Невозможно было подавить непреодолимое веселье и веселый смех Сепо. Они все время прорывались, но под весельем крылось что-то иное – что-то, чего не было, когда Келли в последний раз с ним виделась. Она не могла бы точно сказать, что изменилось. Сепо был чем-то озабочен, неясная печаль мелькала в его взгляде, а стоило ему угомониться, уголки его рта опускались.

Келли расспрашивала о других членах племени, о жене Сепо Памбе.

– Она бранится, как обезьяны с вершин деревьев, и ворчит, как гром на небе. – Сепо улыбнулся с любовью, не ослабленной сорока годами брака. – Сварливая старуха, но, когда я грожу взять себе новую молодую жену, она отвечает, что, если найдется дурочка, которая согласится выйти за меня, так тому и быть.

Он засмеялся этой шутке и хлопнул себя по бедрам, оставив на сморщенной коже следы обезьяньего жира.

– А как остальные? – настаивала Келли, пытаясь понять, что печалит Сепо. – Нет ли в племени разногласия? Как твой брат Пирри?

Вот веская причина раздоров в племени. Сводные братья, опытные охотники и самые старые мужчины племени, всегда соперничали.

Им следовало бы относиться друг к другу по-братски и подружески, но Пирри не типичный бамбути. Его отцом был хита.

Давным-давно, так давно, что никто в племени этого не помнит, их мать, тогда еще девственница, забрела на опушку леса и там попала в руки к охотничьему отряду хита. Она была молода и красива, как фея; хита две ночи продержали ее в своем лагере и по очереди забавлялись с ней. Возможно, они бы убили ее, когда она им надоела бы, но она сумела сбежать раньше, чем это произошло. От этого происшествия родился Пирри, и потому он выше всех в племени, кожа у него светлее, черты более тонкие, рот и нос хита. Отличался он и по характеру. Таких агрессивных и жадных людей Келли никогда не встречала среди бамбути.

– Пирри это Пирри, – уклончиво ответил Сепо, и, хотя старая вражда была очевидна, Келли почувствовала, что Сепо тревожит не старший брат, а что-то другое.

Хотя до Гондолы оставалось несколько часов ходу, они проговорили весь день, и вечер застал их по-прежнему у костра. В воздухе пахло приближающимся дождем. В последние светлые минуты Келли нарезала тонких, гибких ветвей дерева селепе и, как учила ее Памба, кольцом воткнула их в мягкую землю, перевязав сверху, так что образовался каркас традиционной хижины бамбути. Тем временем старый Сепо ушел. Вернулся он, когда Келли закончила плести каркас. Сепо сгибался под тяжестью листьев монгонго для крыши хижины. Через час совместной работы сооружение было готово. Когда заворчал гром, они уже сидели в сухости и тепле маленького сооружения, грелись у костра и доедали остатки мяса обезьяны.

Наконец Келли легла на надувной матрац, а Сепо – на мягкую землю рядом с ней, но оба уснули не сразу. Келли знала, что старик не спит, и терпеливо ждала. Когда наконец темнота накрыла его печаль, Сепо прошептал:

– Ты не спишь, Кара-Ки?

– Я слушаю, дедушка, – прошептала она в ответ, и он вздохнул. Это был звук, совершенно не похожий на его обычное хихиканье.

– Кара-Ки, Мать и Отец сердятся. Я никогда не видел их такими сердитыми, – сказал Сепо. Келли знала, что он имеет в виду двойное божество бамбути, бога живого леса, одновременно мужчину и женщину.

Какое-то время Келли молчала в знак уважения к важности такого заявления.

– Это серьезное дело, – сказала она наконец. – Что их рассердило?

– Они ранены, – тихо ответил Сепо. – Реки покраснели от их крови.

Поразительное заявление. Келли снова помолчала, пытаясь представить себе, что имеет в виду Сепо. «Как реки могут покраснеть от крови леса?» – гадала она. И наконец вынуждена была спросить:

– Я не понимаю, дедушка. О чем ты говоришь?

– У меня не хватает слов, чтобы описать это, – прошептал Сепо. – Принесли ужасную жертву, Матери и Отцу больно. Может быть, придет Молимо.

Келли всего раз была в лагере бамбути во время прихода Молимо. Женщин отделили, и во время появления Молимо Келли оставалась в хижинах вместе с Памбой и другими женщинами, но она слышала его голос – Молимо ревел, как дикий буйвол, и топал, как разгневанный слон, когда в ночи несся по лесу.

Утром Келли спросила Сепо:

– Кто такой Молимо?

– Молимо это Молимо, – загадочно ответил тот. – Лесная тварь. Это голос Матери и Отца.

И вот теперь Сепо полагает, что Молимо снова придет… Келли вздрогнула от легкого страха перед сверхъестественным. На этот раз я не останусь в хижине с женщинами, пообещала она себе. На этот раз я больше узнаю о сказочном существе. Но она на время выбросила из головы Молимо, сосредоточившись на жертве, принесенной где-то в глубинах леса.

– Сепо, – прошептала она, – если нельзя рассказать об этом ужасе, может, покажешь? Отведешь меня к рекам, в которых течет кровь богов?

Сепо пошевелился в темноте, прокашлялся и сплюнул на угли костра. Потом сказал:

– Хорошо, Кара-Ки. Я покажу. Утром, перед тем как прийти в Гондолу, мы сойдем с пути и я покажу тебе кровавую реку.

* * *

Утром у Сепо опять было отличное настроение, словно ночного разговора не было.

Келли передала ему подарок, который привезла специально для него, – швейцарский армейский нож. Сепо заворожило огромное количество инструментов, лезвий и орудий, скрытых в красной пластиковой рукоятке, и очень скоро он порезался. Расхохотался, пососал палец и показал его Келли в доказательство удивительной остроты лезвия.

Келли знала, что, скорее всего, не пройдет и недели, как он потеряет нож или, повинуясь порыву, отдаст его кому-нибудь из племени, как поступал со всеми другими ее подарками. Но сейчас счастье его было детским и абсолютным.

– А теперь покажи мне кровавую реку, – напомнила она, поправляя наголовную петлю рюкзака, и на мгновение в глазах Сепо снова показалась печаль. Потом он улыбнулся и подпрыгнул.

– Пошли, Кара-Ки. Посмотрим, умеешь ли ты еще ходить по лесу, как настоящий человек.

Вскоре они свернули с широкой тропы, и Сепо быстро повел Келли тайными неприметными тропками. Он танцевал перед ней, как призрак, а листва смыкалась за ними, не оставляя ни следа того, что они здесь прошли.

Там, где Сепо проходил под ветвями свободно, Келли приходилось нагибаться, и иногда она теряла его из виду.

«Неудивительно, что древние египтяне верили, будто бамбути умеют становиться невидимыми», – подумала Келли, отчаянно стараясь не отстать.

Если бы Сепо шел молча, она могла бы потерять его, но, как все пигмеи, на ходу он смеялся, пел и болтал с ней и с лесом. Его голос впереди направлял ее и предупреждал опасных лесных тварей о его приближении, так что обходилось без неприятных встреч.

Келли знала, что Сепо идет быстро, желая испытать ее и посмеяться над ней, но она решила ни за что не отставать. Она отвечала ему, иногда присоединялась к его хвалебным песням, и, когда он много часов спустя остановился на берегу реки, всего через несколько секунд догнала его.

Он улыбнулся ей так, что глаза совсем исчезли в бесчисленных морщинах, и нехотя одобрительно покачал головой, но Келли его одобрение не интересовало. Она смотрела на реку.

Это был один из притоков реки Убомо, чей исток находился высоко в Лунных горах, у подножия одного из ледников на высоте более пятнадцати тысяч футов – там, где вечно лежит снег.

Питаемая могучими дождями, которые выпадают на этом самом влажном в мире горном хребте, река спускается через озера и водопады, пробирается через безлесные болота, заросли кустарника и леса гигантских доисторических папоротников, а после вторгается в густые бамбуковые заросли, где живут гориллы и антилопы бонго со спиралевидными рогами. Оттуда по неровным скалистым предгорьям она спускается еще на три тысячи футов и тогда достигает истинного дождевого тропического леса с его ярусами листвы исполинских деревьев.

Бамбути называют эту реку Тетва, по серебристой зубатке, которая в изобилии водится в ее чистых водах и косяками ходит у песчаных отмелей. Женщины бамбути сбрасывают даже набедренные повязки, заходя в воды Тетвы на ловлю колючей зубатки. Вооруженные плетеными корзинами, они окружают косяк и с плеском и криком выхватывают из блестящей воды серебристую рыбу.

Но это было до того, как река стала кровавой. Теперь же Келли смотрела на нее в ужасе.

Река в пятьдесят ярдов шириной, по самым ее берегам растет лес, его ветви почти встречаются на середине. А на стрежне отражается неправильная полоска неба.

Но теперь от берега до берега вода в реке красная; не ярко-красная, как кровь из сердца, а более темная, коричневатая. Грязная вода кажется почти вязкой. Она перестала искриться, стала тяжелой и тусклой, текла тяжело и медленно, как отработанное машинное масло.

Песчаные отмели тоже покраснели и покрылись толстым слоем густого красного ила.

На берегах лежало множество дохлой зубатки; рыбины лежали грудами, словно опавшая листва. Головы без глаз, в неподвижном воздухе под пологом листвы висит гнетущее зловоние разложившейся плоти.

– Откуда это, Сепо? – прошептала Келли, но бамбути только пожал плечами и принялся заворачивать в лист щепотку местного грубого табака. Пока Келли спускалась к воде, он достал из примитивной корзины из листьев, которую носил на ремне на шее, горящий уголек и закурил импровизированную сигару. Выпустил облако синего дыма и зажмурился от удовольствия.

Ступив на песчаную отмель, Келли почти по колено погрузилась в ил. Набрала его в горсть и растерла. Скользкий, как жир, мелкодисперсный, как гончарная глина, он окрасил пальцы багровым. Келли хотела смыть краску, но та держалась прочно, обагряя пальцы Келли, как кровь – пальцы убийцы. Она поднесла горсть ила к носу и понюхала. Никакого чуждого запаха.

Келли вернулась на берег и остановилась перед Сепо.

– Что это, дедушка? Что случилось?

Сепо затянулся сигарой, закашлялся и нервно захихикал, не глядя ей в глаза.

– Ну, Сепо, скажи.

– Не знаю, Кара-Ки.

– Почему не знаешь? Ты не ходил вверх по течению, чтобы понять?

Сепо с огромным интересом изучал тлеющий кончик своей сигары.

– Почему? – настаивала Келли.

– Я испугался, – сказал он наконец, и Келли неожиданно поняла, что для бамбути это сверхъестественное происшествие.

Они не пошли вверх по реке из страха перед тем, что могут там найти.

– Сколько таких рек? – спросила Келли.

– Много, много, – ответил Сепо, имея в виду, что их больше четырех.

– Назови их, – настаивала она, и он перечислил все известные ей реки этой местности и еще такие, о которых она не слышала. Казалось, заражен весь бассейн реки Убомо.

Это не какое-то местное нарушение, это крупномасштабная катастрофа, которая угрожает не только охотничьей территории бамбути, но священному сердцу леса.

– Надо идти вверх по течению, – решительно сказала Келли, и ей показалось, что Сепо вот-вот расплачется.

– Тебя ждут в Гондоле, – пискнул он, но у Келли хватило духу не затевать с ним спор. Она многому научилась у женщин племени, особенно у старой Памбы. Она подняла рюкзак, приспособила головной ремень и пошла по берегу. Двести ярдов она шла одна, и настроение ее падало. Лес впереди был ей совершенно не знаком, и глупо было бы идти дальше, не уговорив Сепо сопровождать ее.

Тут она услышала голос Сепо близко за собой; старик громко говорил, что не сделает дальше ни шагу. Келли с облегчением улыбнулась и пошла быстрее.

Еще минут двадцать Сепо брел за ней, клянясь, что вот-вот повернет и бросит ее; его голос становился все жалобнее – он начинал понимать, что Келли не остановится. Потом он вдруг засмеялся и запел.

Слишком большие усилия требовались, чтобы казаться несчастным.

Не оборачиваясь, Келли сказала несколько шутливых слов и подхватила песню. Сепо обогнал ее и пошел впереди.

Следующие два дня они шли вверх по течению Тетвы, и с каждой милей состояние реки становилось все более плачевным. Красная глина все гуще затягивала русло.

Вода превратилась почти в сплошной ил, в густую, как овсянка, жижу, мертвые корни и вырванные растения в ней уже начали разлагаться и пузыриться; эта вонь смешивалась с зловонием разлагающихся мелких животных и птиц, попавших в грязь и не сумевших выбраться, и с запахом дохлой рыбы. Туши дохлых животных валялись на красных берегах или, разбухшие, плавали в грязной воде.

К концу второго дня они достигли границ охотничьей территории племени Сепо. Никаких указателей или других знаков не было, но Сепо остановился на берегу Тетвы, развязал тетиву лука и сложил стрелы в колчан из коры – знак Матери и Отцу леса, что Сепо уважает священное место и в этой части леса не убьет ни одного животного, не срежет ни одной ветки и не разведет костер.

Затем он запел песню пигмеев, чтобы умилостивить лес и испросить разрешения войти под эту священную сень.

О, любимая Мать всего племени. Ты вскормила нас своей грудью. И укачивала в темноте.

О, уважаемый Отец, отец наших отцов. Ты сделал нас сильными. Ты научил нас обычаям леса. Ты дал нам твоих созданий в пищу.

Мы почитаем тебя, мы благодарим тебя.

Келли стояла чуть в стороне и наблюдала. Ей казалось неуместным присоединяться к его пению, поэтому она молчала.

В своей книге «Народ Высоких деревьев» она подробно рассказала о традициях сердца леса и доказала мудрость законов бамбути. Сердце леса – источник лесной жизни, отсюда эта жизнь выплескивается на охотничьи территории, обновляя и подкрепляя их.

Это и буферная зона, которая отделяет каждое племя от соседних племен и устраняет трения и территориальные споры между ними.

Вот еще один пример системы, выработанной бамбути, чтобы регулировать и поддерживать свое существование.

Итак, на этот раз Келли и Сепо заночевали на пороге священного сердца леса. Ночью пошел дождь, и Сепо счел это благоприятным предзнаменованием: лесные божества не возражали против их дальнейшего похода вверх по течению.

Келли улыбнулась в темноте. В бассейне Убомо дождь по ночам идет в среднем триста раз в году, и, если бы он сегодня не пошел, Сепо, вероятно, истолковал бы это как еще более красноречивое согласие Матери и Отца.

На рассвете они вновь пустились в путь. Когда полосатая лесная антилопа-прыгун вышла перед ними из подлеска, остановилась в пяти шагах и доверчиво посмотрела, Сепо невольно потянулся к луку, но с усилием совладал с собой, передернувшись, словно в лихорадке. Мясо у этой маленькой антилопы нежное, сочное и сладкое.

– Уходи! – сердито закричал Сепо. – Убирайся! Не смейся надо мной! Не искушай! Я не поддамся.

Антилопа сошла с тропы, и Сепо повернулся к Келли.

– Будь свидетельницей, Кара-Ки. Я не нарушил закон. Эту тварь Мать и Отец послали испытать меня. Настоящая антилопа не так глупа, чтобы стоять близко. Я удержался, разве не так, Кара-Ки? – жалобно спросил он, и Келли сжала его мускулистое плечо.

– Я горжусь тобой, дедушка. Боги любят тебя.

Они пошли дальше.

В середине третьего дня Келли неожиданно застыла на полушаге и наклонила голову, вслушиваясь в звук, которого никогда не слышала в лесу, звук еще слабый и прерывистый – его заглушали деревья. Но постепенно он становился слышнее и яснее с каждой милей; все больше напоминал Келли рычание львов на охоте. Этот свирепый звериный рык наполнил ее отчаянием.

Тетва здесь больше не текла, заваленная ветками и мусором, так что местами затопила берега и залила лес. Им с Сепо пришлось идти по пояс в вонючей трясине.

Внезапно лес кончился. Они стояли на солнце там, куда солнце не проникало миллион лет.

Впереди открывалась картина, которую не могло бы нарисовать самое ужасное воображение. Келли смотрела, пока наступившая ночь милосердно не скрыла ее. Тогда она повернулась и пошла обратно.

Ночью она проснулась и поняла, что громко плачет. Сепо гладил ее по руке, чтобы успокоить.

Обратно вниз по реке они продвигались медленнее, как будто Келли тяжело было идти под бременем печали. Сепо укорачивал шаги, чтобы не обгонять ее.

Пять дней спустя Келли и Сепо добрались до Гондолы.

Гондола – уникальное место в этой части леса, поляна площадью меньше ста акров, заросшая желтой слоновой травой. В южной части поляна поднимается навстречу лесистым холмам. Часть дня высокие деревья укрывают поляну своей тенью, поэтому здесь прохладнее, чем было бы, если бы весь день палило тропическое солнце. Два небольших ручейка ограничивают этот клин открытой земли, а высота и наклонное положение позволяют до самого горизонта видеть на севере лесные вершины. Это одно из немногих мест в бассейне Убомо, где большой лес не закрывает вид. Прохладный воздух на открытой поляне не такой влажный, как в чаще.

Келли, как всегда, остановилась на краю леса и посмотрела на горные вершины в ста милях от нее.

Обычно Лунные горы скрывает покров вечных облаков. Но этим утром, словно приветствуя ее возвращение, облака разошлись, и вершины в их сверкающем великолепии были отчетливо видны. Ледниковый массив горы Стэнли, зажатый между сдвигами Великой рифтовой долины, поднимается почти на семнадцать тысяч футов, ослепительно белый и щемяще прекрасный.

Келли неохотно отвернулась и оглядела поляну. Здесь ее дом и лаборатория – сооружение из бревен, обмазанное глиной вместо штукатурки, с тростниковой крышей. При небольшой помощи друзей она строила его три года.

Сад и огород на нижних склонах орошаются из ручьев и окружены забором, чтобы не допустить лесных обитателей. Никаких цветочных клумб. Огород кормит небольшую общину Гондолы.

Когда они вышли из леса, женщины, работавшие в огороде, заметили Келли и побежали к ней с криками и радостным смехом. Среди них было несколько бамбути, но в основном – женщины племени ухали в цветастых длинных платьях. Они окружили Келли и повели ее, словно почетный караул.

На шум из лаборатории вышел на широкую веранду мужчина – старик с серебряными волосами того же цвета, что и снега горы Стэнли в ста милях от него. Он был в белом костюме для сафари и сандалиях. Заслонив глаза, он посмотрел на Келли, узнал ее и улыбнулся.

Зубы у него все еще были белые и ровные, смуглое интеллигентное лицо.

– Келли. – Когда она поднялась на веранду, он протянул навстречу ей обе руки, и Келли побежала ему навстречу. – Келли, – повторил он, беря ее за руки. – Я начинал беспокоиться о тебе. Я ждал тебя несколько дней назад. Рад встрече.

– И я рада встрече с вами, господин президент.

– Пойдем, дитя мое. Я больше не президент. По крайней мере, так считает Ифрим Таффари. И когда это мы с тобой разговаривали так церемонно?

– Виктор, – исправилась она, – я так соскучилась, и мне столько нужно вам рассказать. Даже не знаю, с чего начать.

– Позже.

Он покачал красивой седой головой и обнял ее. Келли знала, что ему семьдесят, но в нем чувствовались сила и бодрость мужчины вдвое моложе.

– Вначале позволь показать тебе, что в твое отсутствие я пекся о твоей работе. Мне следовало остаться ученым, а не становиться политиком, – сказал он.

Он взял ее за руку, провел в лабораторию, и они сразу погрузились в обсуждение технических проблем.

Президент Виктор Омеру в молодости получил образование в Лондоне. Вернулся он в Убомо с дипломом инженера-электрика и работал в колониальной администрации, пока не ушел оттуда, чтобы возглавить движение за независимость. Но он сохранял неизменный интерес к науке, его знания и умения всегда поражали Келли.

Когда Ифрим Таффари сверг его, устроив кровавый переворот, президент с небольшой группой сторонников бежал в лес и вместе с Келли нашел убежище в Гондоле.

За десять прошедших с тех пор месяцев поселение на поляне превратилось в штаб-квартиру сопротивления против тирании Таффари в Убомо, а Келли стала одним из самых доверенных агентов президента.

Когда он не принимал посетителей из внешнего мира и не обсуждал планы контрпереворота, он становился ассистентом Келли и в самое короткое время стал для нее незаменим.

Час или два они сосредоточенно обсуждали дела и разглядывали слайды, реторты и клетки с лабораторными крысами. Они словно нарочно откладывали момент, когда придется возвращаться к срочным делам и отвратительной реальности.

Исследования Келли страдали от несовершенства оборудования и недостатка невосполнимых припасов. В Гондолу приходилось доставлять все, а с тех пор как Келли отказали в исследовательском гранте, а Виктор Омеру смещен, приток материалов стал еще более ограниченным. Тем не менее они совершили несколько будоражащих открытий. В особенности важно, что им удалось выделить из сока дерева селепе противомалярийное вещество. Селепе растет по всему лесу, и пигмеи использовали это дерево в двух целях: строили из него хижины и лечили с его помощью лихорадку.

В Африке снова начала распространяться малярия, и все чаще появлялись разновидности, устойчивые к синтетическим медикаментам. Эта болезнь грозила очень скоро стать наряду со СПИДом главным убийцей в Африке. По иронии судьбы, оба эти бича человечества происходили из колыбели – из Восточной Африки, из Великой рифтовой долины, где человек впервые выпрямился и сделал первые неуверенные шаги к славе и позору. Возможно ли отыскать лекарство от этих болезней в тех же краях? Как тысячи раз до этого, в обоих случаях была небезосновательная надежда.

Помимо получения средства от малярии Келли и Виктор Омеру рассматривали и другие возможности. Бамбути оказались очень восприимчивы к раку поджелудочной железы. Это объяснялось особенностями их питания или лесного окружения. Женщины племени использовали для лечения этой болезни горький сок корня одного вьющегося растения, и Келли была свидетельницей нескольких случаев буквально чудесного исцеления. Им с Виктором Омеру удалось выделить из этого сока определенный алкалоид, и они надеялись, что это и есть агент, обеспечивающий выздоровление; сейчас они проводили его тестирование – с обнадеживающими результатами.

Тот же алкалоид они использовали в лагере для лечения ухали, больных СПИДом. Вскоре все станет яснее, но и пока результаты были обнадеживающими и волновали. Теперь они оживленно их обсуждали. Волнение и радость встречи сохранялись все время, пока они ели на веранде бунгало под тростниковой крышей скудный обед – салат.

Келли наслаждалась разговором с культурным, эрудированным человеком. Присутствие Виктора Омеру преобразило ее одинокую, оторванную от всего жизнь в Гондоле. Она любила своих друзей бамбути, но те приходили и уходили без всякого предупреждения и, хотя их простая жизнь всегда приносила радость, не могли заменить общения с умным и образованным человеком.

Виктора Омеру она могла уважать, восхищаться им и любить его без ограничений. Насколько это касалось Келли, он был совершенно безгрешен, полон человечности и сочувствия к людям и в то же время глубоко уважал мир, в котором люди живут и который делят с другими существами – уважал этот мир и заботился о нем.

Келли видела в нем истинного патриота, преданного своему маленькому народу. К тому же он был единственным знакомым Келли африканцем, который сумел встать выше трайбализма. Всю свою политическую жизнь Омеру пытался смягчить ужасное проклятие, которое, как считали они оба, оставалось самым трагическим фактом африканской реальности. Он должен был бы служить примером для всего континента и для других глав государств, членов Организации африканского единства.

Когда почти в одиночку Омеру сумел добиться независимости от колониальной администрации, то, что его племя ухали представляло национальное большинство, привело его на пост президента и одним ударом уничтожило длившееся столетиями жестокое господство гордой аристократии хита.

Величайший кризис его президентства разразился в первые же дни независимости. Племя ухали в свирепой оргии мести обрушилось на хита. За пять ужасных дней погибло свыше двадцати тысяч хита. Толпа поджигала их маньятты.

Уцелевших в огне хита забивали насмерть мотыгами и мачете. Орудия, которыми порабощенные ухали обрабатывали поля своих хозяев и рубили им дрова, обратились против хита.

С гордых женщин хита, высоких и красивых, срывали их традиционные длинные платья, грубо срезали с голов тщательно заплетенные волосы, которыми они так гордились. Их обнаженными гнали перед улюлюкающей толпой и забрасывали испражнениями.

Тех женщин, что сопротивлялись, поднимали и насаживали на колья внешней ограды маньятты.

Самых молодых женщин и девушек привязывали кожаными ремнями за ноги к двум быкам. Потом толпа гнала быков, и девушек разрывало пополам.

Келли тогда не было в стране, она не видела этих зверств. В то время она, школьница, училась в Англии, но рассказ о том, как Виктор Омеру уговаривал толпу и своим телом защитил от нее жертв-хита, стал легендой. Сила его личности положила конец бойне и буквально спасла племя хита от геноцида и уничтожения.

Тем не менее тысячи хита погибли, а пятьдесят тысяч в поисках спасения бежали в соседние Уганду и Заир.

Потребовалось чрезвычайно умелое государственное управление, чтобы за десятилетия смягчить ужасную племенную вражду, убедить изгнанных хита вернуться в Убомо, возвратить им их стада и пастбища и изменить традиционный сельский образ жизни молодых людей, отправляя их учиться. Президент Омеру пытался превратить Убомо в современное государство.

Чтобы изгладить память о первых ужасных днях независимости, Виктор всегда излишне благоволил хита, предоставляя им преимущества. Желая убедить их в том, что доверяет им, он позволил им постепенно прибрать к рукам маленькую армию и полицию Убомо. Сам Ифрим Таффари завершил свое образование в Европе на стипендию, предоставленную президентом Омеру из собственного скромного дохода.

Теперь Виктор Омеру расплачивался за великодушие. Племя ухали опять стонало под пятой хита. Как часто случается в Африке, цикл тирании и угнетения прошел полный круг, но даже сейчас, когда они сидели на широкой веранде бунгало, погруженные в обсуждение, Келли видела в темных глазах Виктора Омеру боль за весь народ и тревогу о нем.

Казалось, жестоко умножать его страдания, но она не могла больше сдерживаться.

– Виктор, здесь, в самом сердце священной территории бамбути, с реками происходит нечто ужасное. Что-то такое страшное, что я даже не знаю, как это описать.

Он слушал, не перебивая, но когда Келли умолкла, негромко сказал:

– Таффари убивает наш народ и нашу землю. Стервятники чуют в воздухе смерть и собираются, но мы их остановим.

Келли никогда не видела его таким разгневанным. Лицо жесткое, глаза темные и страшные.

– Они могущественны. Богаты и могущественны. Но нет такой силы, которая была бы сильнее честных людей и справедливого дела, – ответил он, и его сила и решимость были заразительны. Келли почувствовала, как уходит отчаяние, сменяясь новой энергией и решимостью.

– Да, – прошептала она, – мы найдем способ остановить их. Ради этой земли должны найти.

– Подходящее название, – согласился Таг Харрисон, когда «роллс-ройс» «Сильвер Спирит» оставил позади прибрежную равнину и начал подъем в зеленые горы. Дорога обогнула один из утесов, и на мгновение Таг увидел широкий пролив Формоза, и ему показалось, что он различил в голубой дымке больше чем за сто миль отсюда материковый Китай, затаившийся, как дракон в засаде. Потом дорога снова повернула, и они опять оказались в лесу из кипарисов и кедров.

Они находились в четырех тысячах футов над влажной тропической равниной и над суетой Тайпея, одного из самых деловых и богатых городов Азии.

Здесь воздух сладкий и прохладный, нет необходимости в мощной системе кондиционирования «роллс-ройса».

Таг чувствовал себя легко и расслабленно; в таком состоянии отлично думается. «Вот одно из преимуществ личного самолета», – думал он с улыбкой. Самолет летит, когда Тагу вздумается и куда вздумается. Не раздражают большие аэропорты и толпы немытых пассажиров. Не нужно проходить мили коридоров, не нужно гадать у багажного транспортера, приедет багаж или не приедет. Никаких неприветливых таможенников, носильщиков и водителей такси.

Таг добирался из Лондона небольшими перелетами. Абу-Даби, Бахрейн, Бруней, Гонконг – во всех этих центрах он провел по одному-два дня и везде становился участником большой игры.

Особенно выгодной оказалась остановка в Гонконге. Самые богатые и благоразумные бизнесмены торопились перевести капиталы и переселиться раньше, чем истечет срок договора и территория вернется к материковому Китаю. Таг подписал два договора, которые в течение следующих нескольких лет обещали принести ему не меньше десяти миллионов фунтов. Когда командир его экипажа посадил самолет в аэропорту Тайпея, наземный контроль отвел «Гольфстриму» незаметную площадку за ангаром авиакомпании «Китайские тихоокеанские линии», а рядом уже ждал «роллс-ройс» с младшим представителем семьи Нинь.

Таможня и иммиграционная служба в лице двух чиновников в мундирах, кланяясь и улыбаясь, поднялась на борт. В течение пяти минут в красном дипломатическом паспорте Тага появились нужный штамп и печать иммиграционного департамента.

Тем временем слуги в белых куртках и перчатках перенесли два чемодана «Луи Виттон» [38] в багажник «роллс-ройса». Через пятнадцать минут после приземления самолета «роллс-ройс» уже выезжал из ворот аэропорта.

Таг чувствовал себя так хорошо, что его потянуло на философию. Он сравнивал это путешествие с теми, которые совершал в молодости, голодный, отчаянно отвоевывая себе место под солнцем. Пешком, на велосипеде, в местных автобусах он несколько раз пересек Африканский континент. Он помнил свою первую машину – грузовик «Форд V-8», с передними крыльями, похожими на уши слона, с лысыми шинами, которые не проходили и пятидесяти миль без прокола, и двигателем, который держался на проволоке и надежде. В то время он невероятно гордился этой машиной.

Когда он впервые сел в самолет, старому самолету-амфибии «Сандерленд» пришлось приземляться для дозаправки – на реке Замбези, потом на Великих озерах, наконец на самом Ниле, и на перелет в Лондон ушло десять дней.

Чтобы по-настоящему оценить роскошь, нужно вначале испытать трудности и лишения, считал Таг. Его молодость была трудной. Он наслаждался каждым ее днем, но черт побери – прикосновение шелка к коже и кожаной обивки «роллса» к спине было необыкновенно приятно, и он с нетерпением ждал нынешних переговоров. Переговоры предстояли трудные и беспощадные, но именно это ему и нравилось.

Он любил споры и беседы за столом переговоров. И с наслаждением менял манеру поведения в зависимости от того, с кем имеет дело.

Если нужно, он может взмахнуть саблей или ударить стилетом. При необходимости он умеет кричать, стучать кулаком по столу и браниться, как австралийский шахтер или техасский рабочий с нефтяной скважины, но может и улыбаться и произносить ласковые, полные яда слова, как тот, с кем ему сейчас договариваться. Да, ему нравится каждое мгновение такой жизни. Именно это сохраняет ему молодость.

Он искренне улыбнулся и принялся обсуждать восточные нэцкэ и керамику с молодым человеком, сидевшим рядом с ним на светлозеленом кожаном сиденье «роллса».

– Генералиссимус Чан Кайши привез с собой с материка лучшие сокровища китайского искусства, – сказал Нинь Чэнгун, и Таг кивнул.

– Все цивилизованные люди должны быть благодарны ему за это, – согласился он. – Если бы он этого не сделал, они погибли бы во время культурной революции Мао.

Разговаривая, Таг изучал младшего сына хозяина. Хотя молодой человек еще не проявил себя главной силой финансовой династии Нинь и оставался в тени сводных братьев, Таг вел на него подробное досье.

Есть кое-какие указания, что Чэнгун, хоть и младший сын, – любимец отца, рожденный в старости от третьей жены, красивой англичанки. Как часто бывает, смесь восточной и западной крови заставила проявиться лучшие черты обоих родителей. По-видимому, это было справедливо для Ниня Чэнгуна: он умен, коварен, безжалостен и удачлив. Таг Харрисон никогда не отбрасывал элемент удачи. Некоторым везет, другим, как бы умны они ни были, нет.

Похоже, старый Нинь Хэнсу старательно выращивал его, как чистокровного жеребца, терпеливо и старательно готовя к первой большой скачке. Он предоставил Чэнгуну все преимущества, одновременно не позволяя ему вырасти слишком мягким и изнеженным.

Получив диплом в университете Чан Кайши, Нинь Чэнгун сразу прошел обязательную службу в тайваньской армии. Отец не делал никаких попыток избавить его от призыва. Таг подозревал, что это часть процесса воспитания.

У Тага была копия армейского досье молодого человека. Служил он хорошо, очень хорошо и закончил срок службы в звании капитана и с должностью в генеральном штабе. Конечно, командующий тайваньской армией был личным другом Ниня Хэнсу, но его мнение основывалось не на предпочтениях, а на способностях. Только одна легкая тень омрачала послужной список Чэнгуна. Штатский подал жалобу на капитана Чэнгуна, и ее расследовала военная полиция. Связана она была со смертью молодой девушки в борделе Тайпея. Отчет следователя был удален из служебного досье Ниня, так что даже суть обвинения не сохранилась; генеральный прокурор подписал постановление об отказе в возбуждении дела.

Здесь Таг опять почувствовал вмешательство главы клана Нинь. И это только усилило уважение Тага к силе и влиянию этой семьи.

По окончании армейской службы Нинь Чэнгун поступил на дипломатическую работу. Возможно, старый Нинь еще не считал, что сын готов возглавить «Удачливого дракона».

И опять стремительный рост молодого Чэнгуна: через четыре года он становится послом, правда, в небольшой и малозначительной африканской стране, но по всем сведениям с работой справляется хорошо. И опять Таг сумел получить в Министерстве иностранных дел Тайваня копию служебного досье.

В нем он опять нашел доказательства необычных эротических вкусов Чэнгуна.

В реке Замбези нашли тело молодой чернокожей девушки, лишь частично съеденное крокодилами. Повреждения гениталий и груди заставили полицию провести следствие. Выяснилось, что в это время посол Тайваня находился в охотничьем домике неподалеку от деревни девушки. Поздно вечером перед исчезновением видели, как девушка разговаривает с послом.

С тех пор живой ее не видели. Следствию позволили дойти до этого места, а потом закрыли дело приказом из администрации президента.

Потом срок дипломатической службы кончился. Чэнгун ушел в отставку и вернулся на Тайвань, чтобы наконец занять свое место в компании «Удачливый дракон».

Отец дал ему должность, соответствующую вице-президенту. Таг находил молодого человека интересным. Не только умен, но и привлекателен по западным меркам. В чертах лица заметно сходство с матерью; хотя волосы у Чэнгуна абсолютно черные, в уголках глаз нет ни следа эпикантуса [39] . Он в совершенстве владеет английским. Закрыв глаза, легко было представить, что разговариваешь с молодым представителем британской аристократии. Учтив, вежлив, и лишь чуть заметна в нем безжалостность и жестокость. Да, решил Таг, перспективный молодой человек. Отец может им гордиться.

Таг почувствовал привычное сожаление, подумав о своих слабых потомках: все трое – ни на что не годные моты. Он мог утешаться лишь тем, что вина на матерях. Все его сыновья – дети от трех разных женщин, которых Таг выбирал ради их физической привлекательности. «Когда ты молод, невозможно спорить с вставшим членом, – с сожалением качал он головой. – Думаешь не головой, а головкой». Таг четырежды был женат на женщинах, которым не доверил бы даже должность секретарши. Три родили ему сыновей, свои копии – красивых, ленивых и безответственных.

Таг нахмурился – эта мысль омрачила его солнечное настроение. Большинство мужчин больше думают и заботятся о своих собаках и лошадях, чем о выборе матери своего ребенка. Отцовство – единственное предприятие, в котором Таг Харрисон потерпел полный провал.

– Я с нетерпением жду возможности познакомиться с собранием слоновой кости вашего отца, – сказал Таг Чэнгуну, изгоняя из сознания бесплодные сожаления.

– Отец рад будет показать его вам, – улыбнулся Чэнгун. – Это его главная радость – после «Удачливого дракона», конечно.

Тут «роллс-ройс» в очередной раз повернул, и прямо перед ними показались ворота поместья семьи Нинь. Таг видел их фотографию, но не был готов к встрече с действительностью. Они сразу напомнили ему о броских гигантских статуях «Сада Тигрового Бальзама» в Гонконге.

Вокруг ворот, как доисторическое чудовище, обвился сам Удачливый дракон в блеске изумрудно-зеленой керамической чешуи и золотых листьев. Когти дракона выпущены и подняты, крылья распростерты на пятьдесят футов, глаза сверкают, как горящие угли, а крокодильи челюсти распахнуты и усажены неровными зубами.

– Боже мой! – тихо сказал Таг, и Чэнгун неодобрительно рассмеялся.

– Причуда отца, – объяснил он. – Зубы из настоящей слоновой кости, а глаза – пара неограненных шпинельных рубинов из Шри Ланки. Вместе они весят чуть больше пяти килограммов. Они уникальны и стоят больше миллиона долларов, поэтому здесь вооруженная охрана.

Когда «роллс-ройс» свернул на подъездную дорогу, два охранника вытянулись, встречая его. Они были в полувоенных мундирах, с лентами, в сверкающих шлемах вроде тех, в каких щеголяет почетный караул у могилы Чан Кайши в Тайпее. Вооружены они были автоматами, и Таг Харрисон догадался, что помимо охраны драгоценных глаз Удачливого дракона у них есть и другие обязанности. Таг слыхал, будто молодой Чэнгун, опираясь на свой военный опыт, лично отбирал для отца этих охранников из тайваньской морской пехоты – самого элитного подразделения.

Старый Нинь Хэнсу на своем пути к власти оставил немало вдов и сирот. По слухам, когда-то он возглавлял одно из тайных гонконгских обществ и по-прежнему поддерживает тесные связи с организацией Тонг. Может быть, сейчас он коллекционер, художник и поэт, но очень многие помнят старые дни и не прочь свести с ним счеты.

Тага не возмущала и не отталкивала личная история старика, как и сексуальные причуды его сына. У него самого было немало тайн, и он знал место не одной безымянной могилы в африканской глуши. Он всю жизнь прожил в обществе жестоких, хищных людей, соперничая с ними. И никого не судил. Он принимал человечество таким, каким его видел, и искал в силе и слабости других людей только выгоду.

Чэнгун кивком ответил на приветствие охранников в серебряных шлемах, «роллс» прошел под изогнутым брюхом Удачливого дракона и оказался на фантастической земле садов и озер, пагод и горбатых китайских мостиков.

Стаи ярких рыбок скользили под поверхностью озер, над карнизами пагод вились белоснежные голуби. Лужайки были зелеными и гладкими, как шелковое кимоно, обтянувшее бедра красивой девушки. Цвели рододендроны. Все было мирно и прекрасно по контрасту с безвкусной скульптурой дракона у главных ворот.

«Роллс» остановился перед входом в здание, которое напомнило Тагу пекинский Зимний дворец в миниатюре. Фонтаны вокруг здания высоко поднимали в прохладный горный воздух кружево пенных столбов. По обе стороны от входа выстроились слуги в белых костюмах; они низко кланялись, когда Чэнгун вел Тага в сводчатое помещение.

Панели стен раздвинуты, отчего сады кажутся частью декора. Мебель простая и изящная. Пол из красного кедра блестит, воздух насыщен запахом древесины красного дерева. Керамика, истинные сокровища, украсила бы собрание любого музея. Центром композиции была единственная ветка цветущей вишни.

– Одна из девушек приготовит вам чай, сэр Питер, – сказал Чэнгун, – другие наполнят ванну и распакуют чемоданы. Вы сможете с час отдохнуть. Отец приглашает вас пообедать в двенадцать тридцать. За несколько минут до назначенного часа я приду и отведу вас в главное здание.

Таг понял, что находится в одном из домиков для гостей, но не показал, что обстановка произвела на него впечатление, и Чэнгун продолжил:

– Конечно, все слуги в вашем распоряжении. Если вам чего-нибудь захочется, – Чэнгун слегка подчеркнул эту фразу и улыбнулся, – обратитесь к одной из служанок. Вы почетный гость моего отца, и, если вам чего-нибудь будет не хватать, он будет глубоко унижен.

– Вы и ваш отец очень любезны, – Таг ответил поклоном на поклон Чэнгуна. Когда-то, и не слишком давно, он воспользовался бы этим завуалированным предложением, но сейчас, к его радости, иррациональный и неконтролируемый элемент сексуальности ушел из его жизни. А сколько времени и энергии в молодости было растрачено на поиски сексуального удовлетворения!

И каков результат этих стараний? Три бестолковых сына и ежегодная выплата алиментов в несколько миллионов.

Нет, он был рад, что все это кончилось. Теперь его жизнь гораздо более спокойна и разумна. Люди слишком переоценивают молодость, а ведь в ней так много смятения, тревоги и несчастья!

Две юные китаянки, одетые только в короткие белые юбочки, помогли ему спуститься по мраморным ступеням в благоухающую горячую ванну. Он с интересом ценителя разглядывал их светлую кремовую кожу и вишневые ягоды сосков, но ощутил лишь легкое напряжение в паху, грустный отголосок минувшего. «Нет, – повторил он, опускаясь в воду, – слава богу, я уже не молод».

Таг отбросил расшитый халат, который выложили для него девушки, и выбрал темный костюм с Сэвил Роу [40] с рубашкой «Тернбулл и Ассер» [41] и галстуком Марилебонского крикетного клуба [42] , выглаженными его лакеем.

«Яркая одежда делает меня похожим на клоуна. Старый Хэнсу знает это, поэтому и пытался меня в нее нарядить».

В назначенное время его ждал молодой Чэнгун. Он бегло оглядел костюм Тага, но его лицо не изменилось.

«Съели? – подумал довольный Таг. – Я не вчера родился».

Они прошли по крытому переходу, останавливаясь, чтобы полюбоваться лотосами, водяными лилиями или рододендронами, свернули под арку, убранную голубыми цветами глицинии, и перед ними неожиданно открылся главный дом.

Поразительное сооружение из безупречного белого мрамора, с изразцами на фризах и карнизах, современное и в то же время классическое, словно неподвластное времени.

Таг продолжал спокойно идти, чувствуя разочарование сопровождавшего его молодого человека. Чэнгун ожидал, что Таг, как и другие посетители, удивленно разинет рот.

Сам патриарх Нинь Хэнсу был очень стар, старше Тага на десять с лишним лет. Кожа сухая и морщинистая, как у мумии Рамзеса II в Каирском музее, с которой сняли пелены, и покрыта старческими пятнами. На левой щеке родинка размером и цветом с ягоду шелковицы. У китайцев распространено суеверие, будто волосы, растущие на родинке, приносят удачу, и Нинь Хэнсу никогда не срезал их. Пучок волос серебряной кисточкой свисал с его подбородка на шелковую желтую рубашку простого покроя.

«Где же драконье великолепие, которым он пытался меня поразить?» – подумал Таг, пожимая старцу руку. Рука сухая и холодная, кости легкие, словно птичьи.

Хэнсу высох от старости, только его глаза оставались блестящими и свирепыми. Таг подумал, что такие глаза могут быть у гигантского варана-людоеда с острова Комодо.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули с дороги, сэр Питер, и вам удобно в моем доме для гостей.

Голос тихий и сухой, словно ветер, шелестящий в осенних листьях, английский язык безупречен.

Они обменивались любезностями, разглядывая и оценивая друг друга. Это была их первая встреча. Все предыдущие переговоры Таг вел через старших сыновей.

Все они тоже присутствовали, стояли за отцом – три старших и младший, Чэнгун.

Хэнсу птичьим взмахом сухой худой руки по очереди, в строгой очередности по возрасту вызывал их, и они вежливо здоровались с Тагом.

Потом Чэнгун помог отцу сесть в мягкое кресло лицом к саду. От Тага не ускользнуло, что эта честь оказана не старшим братьям, а самому младшему. И хотя братья не переглянулись и ничего не сказали, Таг чувствовал в этом сладком горном воздухе соперничество и ревность до того отчетливо, что чуть ли не ощутил их вкус. Разглядывая семью, он собирал ценные сведения.

Слуги принесли жасминовый чай в таких тонких чашках, что Таг видел сквозь фарфор очертания своих пальцев. Он узнал рисунок из желто-белых листьев, такой тонкий и слабый, что едва заметишь. Эти чашки – шедевр китайского гончара, жившего в пятнадцатом веке, в правление одного из императоров династии Мин.

Таг отпил глоток. А потом, словно собираясь поставить чашку на лакированный столик, выронил ее. Чашка ударилась о кедровую древесину пола и разлетелась на сотни драгоценных осколков.

– Прошу прощения, – извинился Таг. – Я очень неловок.

– Ничего страшного. – Хэнсу великодушно наклонил голову и жестом велел слуге убрать осколки. Приступая к работе, слуга дрожал. Он чувствовал гнев хозяина.

– Надеюсь, это не слишком ценная вещь? – спросил Таг, испытывая хозяина, стараясь вывести его из себя, расплачиваясь с ним за уловку с одеждой. Рассерженный человек с ненавистью в сердце теряет способность рассуждать здраво. Таг ожидал реакции Хэнсу.

Оба знали, что Таг прекрасно сознает, сколь драгоценна была эта чашка.

– Уверяю вас, сэр Питер, она не имеет никакой ценности. Просто безделушка. Забудьте о ней, – настаивал старик, но Таг видел, что разозлил его. За этой высохшей маской с пучком волос на щеке скрывался человек страстный. Однако старик показал класс, стиль и выдержку. Достойный соперник, решил Таг. Он прекрасно сознавал, что доверия между ними быть не может, только взаимная выгода и деловое партнерство, возможно, временное, БОСС и «Удачливого дракона».

Разбив чашку, он получил временное преимущество над патриархом. Он вывел его из равновесия.

Старик допил чай из своей чашки, точно такой же, какую разбил Таг, и повелительным жестом протянул руку.

Один из слуг, поклонившись, вложил ему в руку шелковый платок. Хэнсу старательно вытер чашку, завернул ее в шелк и протянул Тагу.

– Примите этот дар, сэр Питер. Надеюсь, наша дружба окажется не столь хрупкой, как эта маленькая чашка.

Таг решил, что Хэнсу восстановил равновесие. Ему оставалось только принять экстравагантный подарок и тем самым признать, что потерял лицо, получив эту тонкую отповедь.

– Я буду ценить этот дар как знак великодушия и щедрости дарителя, – сказал он.

– Мой сын Чэнгун, – старик указал на Чэнгуна легким движением птичьей руки с голубыми жилками, – сказал, что вы хотите осмотреть мое собрание слоновой кости. Вы тоже собираете слоновую кость, сэр Питер?

– Нет, но меня интересует все, что имеет африканское происхождение. Льщу себя надеждой, что знаю об африканском слоне больше обычного среднего человека. И знаю, как высоко ваш народ ценит слоновую кость.

– Поистине, сэр Питер, никогда не спорьте с китайцами об действенности их амулетов, особенно из слоновой кости. Всем нашим существованием управляют астрология и предсказания будущего.

– Отсюда «Удачливый дракон»? – предположил Таг.

– Совершенно верно. – Хэнсу улыбнулся; его пергаментная сухая щека, казалось, вот-вот разорвется. – У дракона при моих воротах клыки из чистой слоновой кости. Я всю жизнь в плену очарования слоновой кости. Свою карьеру я начал в мастерской отца, резчиком по кости.

– Да, я знаю, что нэцкэ с вашим личным клеймом стоит не меньше, чем резьба знаменитых древних мастеров, – сказал Таг.

– А, я делал их, когда у меня была твердая рука и верный глаз. – Хэнсу скромно покачал головой, но не стал отрицать ценности своих творений.

– Я очень хотел бы посмотреть образцы вашей работы, – сказал Таг, и Хэнсу знаком попросил младшего сына помочь ему подняться.

– Увидите, сэр Питер. Увидите.

Музей слоновой кости был устроен в некотором отдалении от главного дома.

Крытым переходом они медленно прошли по садам, медленно – чтобы не затруднять старика. Хэнсу семенил мелкими шажками, с трудом.

Он остановился покормить рыбок в одном из декоративных прудов. Вода вскипала от рыбы, алчно бросающейся на корм, старик ласково улыбался.

– Жадность, сэр Питер. Где бы мы с вами были без жадности?

– Здоровая жадность – горючее капиталистической системы, – согласился Таг.

– Мы с вами богатеем благодаря тупой, бессмысленной жадности других людей, не так ли?

Таг согласно наклонил голову, и они пошли дальше.

У входа в музей тоже стояли охранники в полувоенных мундирах и серебряных шлемах. И не спрашивая, Таг понял, что охрана здесь постоянная.

– Отборные люди, – заметил его взгляд Хэнсу. – Я доверяю им больше, чем современным электронным приборам.

Чэнгун на мгновение отпустил руку отца и набрал код доступа на контрольной панели системы сигнализации; массивные резные двери автоматически раскрылись. Чэнгун пропустил всех внутрь.

В музее не было окон, не было естественного освещения, а искусственное было устроено мастерски. Кондиционеры поддерживали нужную влажность для сохранения и защиты слоновой кости. Зашипела пневматика, и резные двери закрылись.

Таг сделал три шага в просторный вестибюль и резко остановился. Он смотрел на витрину в центре мраморного пола.

– Узнали? – спросил Хэнсу.

– Да, конечно, – кивнул Таг. – Видел однажды, очень давно, во дворце султана Занзибара еще до революции. С тех пор многие гадали, что с ними стало.

– Да. Я приобрел их после революции 1964 года, когда султана изгнали, – подтвердил Хэнсу. – Мало кто знает, что они у меня.

Стены помещения были выкрашены в голубое, в особенный молочно-голубой цвет африканского неба, подобранный с тем, чтобы лучше показать и подчеркнуть размеры двух слоновьих бивней – да и размеры вестибюля преследовали ту же цель.

Длина каждого бивня превышала десять футов, основание в обхвате толще девичьего стана. На конце каждого бивня – арабская надпись, сделанная сто лет назад чиновником султана Баргаша и удостоверяющая вес бивня, когда тот прибыл на Занзибар. Таг прочел: более тяжелый бивень весил 235 фунтов, второй на несколько фунтов меньше.

– Сейчас они легче, – предвидел его вопрос Хэнсу. – Общая усушка – двадцать два фунта, но по-прежнему нужны четверо мужчин, чтобы перенести один из них. Подумайте о могучем животном, которое их носило.

Это были самые известные из существующих бивней. Таг изучал историю Африки и знал историю этих удивительных объектов.

Эти бивни сто лет назад добыл на южных склонах Килиманджаро раб по имени Сенусси. Хозяином раба был негодяй, которого звали Шунди, один из самых жестоких и гнусных рабовладельцев и торговцев слоновой костью на всем африканском побережье, а ведь эти края были известны жестокостью работорговцев.

Впервые встретив слона, Сенусси благоговейно замер, не решаясь убить его. Опираясь на кремневый мушкет, он несколько часов с уважением разглядывал удивительное животное, прежде чем набрался храбрости, чтобы подойти и послать ему пулю в сердце.

Как потом рассказывал хозяину Сенусси, самец пробежал всего сто шагов и упал. Это был очень старый слон, у него стерлись даже четвертые, самые дальние коренные зубы, и он стоял на пороге медленной голодной смерти в старости.

Туловище у него было не слишком большое, но шея и плечи несоразмерные, чтобы носить огромную тяжесть. Сенусси видел, что слону, чтобы пойти, приходилось поднимать голову и вытаскивать из земли вонзившиеся бивни.

Когда Шунди вынес эти бивни на рынок в Занзибаре, они вызвали сенсацию среди купцов, привыкших иметь дело с крупными бивнями. Султан купил эту пару у Шунди за тысячу фунтов стерлингов – огромную по тем временам сумму. Таг впервые увидел их во дворце преемника султана над гаванью Занзибара.

Теперь он с благоговением рассматривал их, даже погладил, скользя взглядом по массивным дугам, почти встречавшимся у него над головой. Легендарное сокровище. Для Тага эти бивни отчего-то воплощали историю и душу всего Африканского континента.

– Теперь позвольте показать вам остальную часть моей маленькой коллекции, – сказал наконец Нинь Хэнсу и мимо колоннообразных бивней провел гостя в проход, искусно скрытый в конце вестибюля.

Внутренность здания представляла собой лабиринт тускло освещенных коридоров.

Пол покрыт темно-синим уилтоновским ковром, мягким, глушащим шаги. Стены того же цвета, вплотную к ним по обе стороны от прохода – витрины с экспонатами.

Пропорции каждой витрины рассчитаны с учетом помещенного в нее предмета. Освещение витрин устроено так, чтобы каждое сокровище демонстрировало все свои детали и словно плыло в воздухе независимо от тусклого окружения.

Вначале шли предметы культа и святыни. Библия в переплете из слоновой кости с драгоценными камнями и двуглавым орлом Российской империи.

– Петр Великий, – сказал Хэнсу. – Его личная Библия.

Далее копия Торы, коричневый пергамент, навернутый на цилиндр из слоновой кости и помещенный в ящик из того же материала, с вырезанной на нем звездой Давида.

– Добыта в большой синагоге в Константинополе, когда синагогу разрушили по приказу императора Феодосия, – объяснил Хэнсу.

Среди других сокровищ были иконы в окладах из слоновой кости, с бриллиантами и индийскими статуэтками Вишну; Коран в крышках из золота и слоновой кости; древние статуэтки Святой Девы и святых, все вырезанные из слоновой кости.

По мере продвижения в глубь тускло освещенных коридоров природа предметов становилась все более мирской и даже языческой. Множество женских вееров, гребней и ожерелий из Древней Греции и Рима, необыкновенный предмет в форме двухфутовой скалки с вырезанной на одном конце головой петуха.

Таг не узнал его, и Хэнсу без всякого выражения объяснил:

– Он принадлежал Екатерине Великой из России. Врач убедил ее, что слоновая кость – лучшее средство от сифилиса. Это фаллоимитатор из слоновой кости, сделанный по рисунку самой императрицы.

Иногда Хэнсу приказывал сыну открыть одну или две витрины, чтобы Таг мог взять предмет в руки и рассмотреть его внимательнее.

– Истинную радость слоновая кость дает при прикосновении, – сказал он. – Кость соблазнительна, как кожа любимой женщины. Посмотрите на это зерно, сэр Питер, на это прекрасное переплетение, которое не повторить ни одному синтетическому материалу.

В музее был предмет размером и формой как футбольный мяч, но резной, точно кружево. Внутри было еще восемь шаров, один в другом, полностью разделенные и завершенные, как слои луковицы. Художник вырезал внутренние шары через крошечные отверстия во внешних слоях. В центре шара была вырезана роза, совершенная до мелочей.

– Три тысячи часов работы. Пять лет жизни мастера. Как это оценить? – спросил Хэнсу.

Через два часа после прихода в музей они наконец добрались до комнаты, где хранились нэцкэ.

В Японии во времена сегуната Токугавы только аристократам разрешалось носить личные украшения. Для вновь возникающего и укрепляющегося среднего класса пуговица-нэцкэ, пришитая к шарфу или закрывающая сумку с табаком, стала существенным элементом одежды. Красота и сложность резьбы подчеркивали статус владельца.

Хэнсу собрал коллекцию из десяти с лишним тысяч нэцкэ.

Однако, как объяснил он Тагу, здесь он может показать лишь несколько любимых статуэток, и среди них – нэцкэ собственного изготовления.

Их держали отдельно, и Тагу снова любезно предложили брать их в руки, чтобы восхититься мастерством.

– Конечно, пришлось разыскивать и выкупать собственные работы. – Хэнсу улыбнулся и потянул за кисточку, свисающую со щеки. – Мои агенты по всему миру по-прежнему их ищут. Полагаю, мне еще не удалось найти примерно сотню своих работ. Десять тысяч долларов, если найдете хоть одну, сэр Питер, – пообещал он.

– Они стоят каждого цента, – согласился Таг, разглядывая миниатюры.

Детали и исполнение великолепны, а темы охватывают широкий спектр бытия живых существ, от птиц и млекопитающих до людей, мужчин, прекрасных женщин и детей, во всех возможных позах и за всеми занятиями, от войны до любви, от смерти до рождения.

Каким-то образом художник Хэнсу смог преобразовать даже самое мирское и обыденное в возвышенное и возбуждающее. Сцены, которые в ином исполнении могли бы показаться порнографическими и грубыми, исполнялись духовностью, чем-то воздушным и трогательным.

– У вас редкий дар, – сказал Таг. – Сердце и глаз великого художника.

Ненадолго оба почувствовали полное согласие; вскоре они вышли из музея и вернулись в главный дом, где слуги уже подготовили письменные принадлежности и легкие закуски на длинном лакированном рабочем столе. Все сняли обувь, уселись на подушки вокруг стола, и началась настоящая работа.

В Лондоне Таг вел переговоры со старшими сыновьями Хэнсу и подписал с ними договор о намерениях. Теперь его должен был подписать патриарх. Хэнсу догадывался, что процедура не будет простой, и не был разочарован.

Вскоре после полуночи сделали перерыв, и Тага снова проводили в гостевой дом. Две служанки ждали его с чаем и закусками. Они помогли ему переодеться в пижаму, потом отвернули угол одеяла и остановились в почтительном ожидании.

Таг отпустил девушек, и они сразу ушли. Он не смог определить, где расположены видеокамеры и микрофоны, но не сомневался, что они есть. Выключив свет, он немного полежал, довольный тем, как идут дела. Потом крепко уснул и проснулся готовый к схватке.

В середине следующего дня Таг и Хэнсу обменялись рукопожатием.

Судя по тому, что Таг узнал о старике, он считал его, как и себя, честным человеком. Им рукопожатие вполне заменяло официальный документ. Конечно, юристы с обеих сторон усложнят и затемнят договор, но им не отменить центрального положения договоренности.

Таг и Хэнсу священны и неприкосновенны друг для друга, такова пиратская честь.

– Есть еще одна проблема, которую я хотел бы обсудить с вами, – сказал Хэнсу, и Таг нахмурился. – Нет, нет, сэр Питер. Это личное дело, не связанное с нашим соглашением.

Таг расслабился.

– Сделаю все возможное. В чем дело?

– Слоны, – сказал Хэнсу. – Слоновая кость.

– А. – Таг улыбнулся и кивнул. – Как же я сразу не догадался!

– Когда кровожадный тиран Иди Амин захватил власть в Уганде, самые крупные слоны Африканского континента жили в Национальном парке Уганды близ водопада Мерчисона у истоков Нила, – объяснил Хэнсу.

– Да, – согласился Таг. – Я видел в парке несколько самцов с бивнями по сто фунтов. Их уничтожили приближенные Иди Амина, и они же украли слоновую кость.

– Не всех, сэр Питер. У меня есть надежные свидетельства, что некоторые из этих животных, самые крупные, избежали гибели. Они перешли границу Убомо и дошли до дождевого леса на склонах Лунных гор. На этот район, в частности, сейчас распространяется концессия нашего синдиката.

– Возможно, – признал Таг.

– Не просто возможно. Это факт, – возразил Хэнсу. – У моего сына Чэнгуна, – он показал на него, – в Убомо есть надежный агент. Индиец, который неоднократно сотрудничал с нами. Его зовут Четти Синг. Вы с ним знакомы?

– Что-то слышал. – Таг снова нахмурился. – Дайте подумать… Да, он связан с незаконным вывозом слоновой кости и носорожьего рога. Я слышал, что он стоит за всей контрабандой из Африки.

– Десять дней назад Четти Синг был в лесу Убомо, – продолжал Хэнсу. – Он собственными глазами видел слона с почти такими же бивнями, как те, что я вам показал.

– А чем я могу вам помочь? – не отступался Таг.

– Мне нужны эти бивни, – ответил Хэнсу; древняя маска его лица едва скрывала страсть собирателя. – Больше, чем руда и древесина, мне нужна слоновая кость.

– Президент Таффари сможет подписать особую лицензию. Думаю, в конституции есть соответствующая статья. Полагаю, ваш человек, Четти Синг, сможет организовать добычу этой кости. Он опытный браконьер. Я пошлю в Убомо свой «Гольфстрим», чтобы забрать бивни и доставить их вам. Не вижу никаких проблем, мистер Нинь.

– Спасибо, сэр Питер, – улыбнулся Хэнсу. – Могу я в благодарность что-нибудь для вас сделать?

– Да. – Таг подался вперед. – Кстати, можете.

– Скажите, – предложил Хэнсу.

– Сначала я должен кое-что рассказать вам о новой истерии, охватившей западный мир. К счастью для вас, вы не подвергаетесь такому давлению. Существует новый способ мышления – преимущественно среди молодежи, но и среди тех, кому следовало бы рассуждать иначе. Согласно этой философии, мы не имеем права использовать в своих целях ресурсы планеты. Мы не можем добывать из земли ее богатства, потому что раскопками уничтожаем красоту природы. Мы не можем убивать животных ради мяса, шкур или слоновой кости, потому что все живое священно.

– Это вздор! – Хэнсу резким жестом отмел эти соображения, его темные глаза сверкнули. – Человек стал тем, кто он есть сегодня, потому что всегда так делал. – Он по очереди коснулся кедровой панели на стене за собой, края шелковой рубашки, золотого со слоновой костью кольца на пальце, драгоценного керамического блюда на столе. – Все это выкопано в шахтах, срублено в лесу или убито, как пища, которую мы едим.

– Мы с вами это знаем, – согласился Таг. – Но это новое безумие – сила, с которой приходится считаться, почти слепой религиозный фанатизм. Джихад, если хотите, священная война.

– Не в обиду будь сказано, сэр Питер, западный человек эмоционально незрел. Мне хотелось бы думать, что мы, люди особой касты, более разумны. Нас не так просто увлечь таким преувеличенным поведением.

– Поэтому я и обращаюсь к вам. Моя фирма – БОСС – недавно стала жертвой подобной кампании. Внимание британской публики привлекли к нашим операциям в Убомо группы подобных людей, которые называют себя детскими именами: «Гринпис» или «Друзья Земли». – Хэнсу поморщился, услышав эти названия, и Таг кивнул. – Знаю, это звучит глупо и безвредно, но одну такую организацию возглавляет фанатичная молодая женщина.

Она избрала своей целью нашу компанию. И уже причинила нам некоторый ущерб. Есть не очень большой, но заметный спад в продажах и доходах, и этот спад мы прямо соотносим с проводимой против нас кампанией. Некоторые наши крупные клиенты в Великобритании и США начинают нервничать и просят нас уйти из Убомо или по крайней мере сократить свою деятельность там, а самому мне грозят расправой.

– Но вы ведь не воспринимаете это серьезно?

– Нет, мистер Нинь, конечно нет, хотя угрозы исходят от людей, которые взрывают лаборатории, где проводятся эксперименты на животных, и меховые магазины. Однако я думаю, что для нас благоразумнее было бы играть менее значительную роль в Убомо или по крайней мере лучше освещать эту роль для публики.

– Что вы предлагаете, сэр Питер?

– Во-первых, я уже нанял независимого продюсера, хорошо известного в Европе и Америке, чтобы он снял телевизионный фильм об Убомо, в особенности подчеркнув благотворное воздействие на эту страну нашей компании, ее деятельности.

– Вы не собираетесь представить на экране все операции компании, сэр Питер?

В вопросе Хэнсу звучала тревога.

– Конечно, нет, мистер Нинь. Продюсера будут старательно вести таким образом, чтобы он показывал синдикат в самом благоприятном свете. Возможно, даже придется кое-что подготовить специально для него.

– Небольшое шоу ради прессы? – спросил Хэнсу.

– Совершенно верно, мистер Нинь. Мы будем держать его в стороне от щекотливых областей нашей деятельности.

Хэнсу кивнул.

– Разумно. Кажется, вы справитесь без моей помощи.

– Вы в лучшем положении, мистер Нинь. Здесь, на Тайване, так называемые «зеленые» не могут добраться до вас. Китайцы слишком прагматичны, чтобы принять такое незрелое отношение к добыче полезных ископаемых и лесоразработкам, в особенности учитывая то, что почти все добытое нами будет отправляться сюда. Вы неуязвимы для этого детского, но опасного влияния.

– Да, – кивнул Хэнсу. – То, что вы говорите, имеет смысл, но к чему это нас ведет?

– Я хочу, чтобы «Удачливый дракон» стал главной фигурой синдиката. Чтобы не мои, а ваши лучшие люди отправились в Убомо и возглавили там операции. Я предоставлю своих геологов, специалистов по лесу и архитекторов, а вы – китайских специалистов. Я постепенно продам свою долю в синдикате фиктивным гонконгским компаниям и другим кандидатам с Востока.

Хотя мы с вами будем регулярно тайно встречаться, чтобы руководить операциями синдиката, БОСС постепенно уйдет со сцены.

– Вы станете человеком-невидимкой, сэр Питер.

Хэнсу искренне рассмеялся.

– Человек-невидимка. Мне это нравится, – рассмеялся вместе с ним Таг. – А могу я узнать, кого вы пошлете в Убомо руководить там операцией?

Нинь Хэнсу перестал смеяться и задумчиво потянул за серебряную кисточку, свисавшую со щеки. Его сыновья, сидевшие ниже за лакированным столом, подались вперед, стараясь не выдать своего интереса, и с бесстрастными лицами следили за отцом; только глаза выдавали их.

– Ха! – Нинь кашлянул и увлажнил губы чаем из чашки. – Это потребует некоторого размышления. Дадите мне неделю на решение?

– Конечно, мистер Нинь.

– Такое решение нельзя принимать между делом. Нам понадобится человек умный, преданный и… – он помешкал, обдумывая эпитеты, – достаточно жесткий и сильный, но дипломатичный. Я сообщу вам свое решение по телефону. Где вы будете, сэр Питер?

– Ну, завтра утром я лечу в Сидней, а оттуда сразу в Найроби и Кахали, чтобы лично встретиться с президентом Таффари. Но на моем самолете есть прямая спутниковая связь. Вы сможете связаться со мной так же легко, как если бы я был в соседней комнате.

– Эти современные машины, – покачал головой Нинь. – Старику иногда трудно к ним приспособиться.

– Мне кажется, что у вас только опыт и мудрость старика, мистер Нинь. А смелость и энергия молодого человека, сэр, – сказал Таг – и не совсем из лести. Нинь Хэнсу благодарно наклонил голову.

Чэнгун терпеливо ждал самого удобного момента, чтобы передать отцу подарок, который привез ему из Африки. Прошло почти две недели с посещения Тайваня сэром Питером Харрисоном, а отец все еще не объявил семье, кто из его сыновей будет руководить операциями синдиката в Убомо.

Братья знали, что это будет кто-то из них. Знали с того момента, как англичанин сделал свое предложение. Чэнгун видел, как они напряженно подались вперед, и понимал, что в его глазах – такое же ожидание и возбуждение. С тех пор братья ходили друг вокруг друга, как псы, готовые кинуться в бой. Размеры инвестиций «Удачливого дракона» в синдикат Убомо беспрецедентны. Когда проект будет полностью профинансирован и развернут, семье придется вложить почти миллиард долларов, в основном взятых в банках Гонконга и Японии.

Это должен быть один из сыновей. Нинь Хэнсу никогда настолько не доверится чужаку. Только возраст заставляет его передать эту задачу другому человеку. Совсем недавно он взял бы дела в Убомо в свои руки, но теперь сыновья поняли, что ему придется выбрать одного из них, и каждый готов был убить за такую честь. Этот приказ послужил бы окончательным обрядом посвящения, после чего стало бы ясно, кого Хэнсу делает своим наследником.

Чэнгун жаждал этой чести с такой страстью, что не мог спать и потерял аппетит. За две недели с отъезда сэра Питера он похудел, побледнел, у него ввалились щеки. Теперь, когда он тренировался в спортивном зале с нанятыми спарринг-партнерами, тело его стало худым почти до истощения. Сквозь жесткий слой мышц проступало каждое ребро. Однако его удары и пинки не утратили силы и ярости. Когда он сражался, его глаза, утонувшие в темных, как кровоподтек, впадинах, лихорадочно блестели.

Он отыскивал любой предлог, чтобы побыть в обществе отца. Даже когда старик рисовал, или медитировал с конфуцианцем-священником в храме в саду поместья, или составлял каталог своего собрания, Чэнгун старался быть с ним, держаться поближе. Но он постоянно чувствовал, что подходящий момент для вручения подарка еще не настал. Он считал, что в конечном счете отцу придется выбирать только между вторым сыном, Ву, и им самим, Чэнгуном.

Старшему брату, Фаню, пусть решительному и безжалостному, не хватает хитрости и коварства. Он хороший боец, но не лидер. У третьего сына, Линя, переменчивый нрав; умом он не меньше Ву или Чэнгуна, но легко впадает в панику и склонен приходить в ярость, когда обстоятельства складываются против него. Линь никогда не возглавит «Удачливого дракона». Возможно, он станет вторым номером, но никогда – первым. Нет, рассуждал Чэнгун, выбирать будут между ним и Ву.

Еще ребенком он видел в Ву своего главного соперника и поэтому злобно ненавидел его.

Пока была жива его мать-англичанка, она защищала Чэнгуна от сводных братьев. Но после ее смерти он оказался в их власти.

Ему потребовалось много лет, чтобы научиться отстаивать свою независимость и заслужить доверие отца.

Чэнгун понимал, что сейчас ему выпал единственный шанс получить превосходство. Отец стар, не просто стар – дряхл. Несмотря на, казалось бы, неограниченные запасы сил старика, Чэнгун чувствовал, что отец близок к смерти. Она может прийти в любой день. Чэнгун холодел при этой мысли.

Он знал, что, если не укрепит свое положение, Ву при помощи остальных братьев отнимет у него все, как только отец умрет. Он чувствовал также, что отец готов принять решение о проекте Убомо. Час пробил. Сейчас положение напоминает тихую заводь, но вот-вот все изменится, начнется разлив, а он так и будет стоять на грязном берегу.

– Достопочтенный отец, у меня кое-что есть для вас. Маленький, скромный знак моего уважения и благодарности. Могу я преподнести его?

Судьба словно сговорилась с Чэнгуном. Сегодня старик был бодр и подвижен, мысль его быстра, а в увядающее тело вернулись силы.

На завтрак он съел спелую фигу и яблоко и сочинил классическое стихотворение, когда Чэнгун провожал его в храм. Это была ода горной вершине, возвышающейся над поместьем. Ода начиналась так:

Возлюбленная облаков, ласкающих ее лицо…

Хорошее стихотворение, хотя и не столь прекрасное, как картины отца и его резьба по слоновой кости, думал Чэнгун. Тем не менее, когда старик прочел стихотворение, Чэнгун захлопал в ладоши.

– Поразительно, сколько разных талантов в одном человеке. Хотел бы я унаследовать хотя бы несколько их зерен.

Может, он чуть перегнул с похвалами, но старик принял их с благодарностью и на мгновение сильнее сжал руку сына.

– Ты хороший сын, – сказал он. – А твоя мать… – его голос печально сник, – твоя мать была настоящей женщиной.

Он покачал головой, и Чэнгун, не веря своим глазам, увидел на лице старика слезы. Должно быть, ему показалось.

Его отец не склонен к слабости и сентиментальности.

Когда Чэнгун снова взглянул на него, глаза отца были чистыми и ясными, и старик улыбался.

Этим утром Хэнсу провел в храме больше времени, чем обычно. Он хотел посмотреть, как продвигается работа над его усыпальницей. Один из самых знаменитых геомантов острова специально приезжал, чтобы устроить могилу так, чтобы она не оказалась ни на голове земного дракона, ни на его хвосте. Это тревожило бы смертный сон старика.

Геомант почти час работал с компасом и лозой, направляя усилия служителей и слуг на то, чтобы правильно расположить мраморный саркофаг.

Все эти приготовления к собственным похоронам привели Хэнсу в приятное расположение духа, и, когда они закончились, Чэнгун улучил момент и спросил, может ли преподнести дар.

Лицо Хэнсу изменилось. В последние дни он редко покидал поместье. Казалось, он вот-вот откажется. Но Чэнгун предвидел нечто подобное.

Ему потребовалось только поднять руку, и «роллс», припаркованный за подстриженной живой изгородью, за прудом с лилиями, мягко вкатился в поле зрения.

Прежде чем старик смог возразить, Чэнгун помог ему сесть на заднее сиденье и накрыл ноги кашемировым ковром.

Шофер знал, куда их везти. «Роллс» спустился по горной дороге в прибрежную долину, но Хэнсу и Чэнгун в его салоне были ограждены от жары и влажности, а также от многочисленных мотоциклистов, автобусов, такси и тяжелых грузовиков, загромождавших дорогу.

Когда выехали на южную чунцинскую дорогу в городском районе Симендин, шофер замедлил ход и машина проехала в ворота главного городского склада компании «Удачливый дракон».

Охранники вытянулись, узнав сидящих на заднем сиденье.

Одна из дверей склада была открыта, и, когда машина въехала в нее, со стальным грохотом закрылась за ними.

«Роллс» остановился у одной из аппарелей; Чэнгун помог отцу выйти и, поддерживая под локоть, провел к похожему на трон резному креслу из тика, покрытому вышитыми шелковыми подушками. С кресла открывался вид на погрузочную аппарель.

Как только отец удобно устроился, Чэнгун приказал одному из слуг принести свежезаваренный чай. Он сел на подушку ниже отца, и они начали негромкий разговор о всяких незначительных делах.

Чэнгун оттягивал момент, пытаясь обострить ожидание отца. Если ему это и удавалось, то старик ничем этого не выдавал. Даже не смотрел на пол перед собой.

Десять крепких рабочих выстроились перед троном и поклонились.

Чэнгун одел их в черные рубашки, в красные головные повязки, а на спинах у них, тоже красным, была вышита эмблема «Удачливого дракона». Он старательно все отрепетировал с ними, и теперь они стояли неподвижно, почтительно склонив головы.

Наконец после десяти минут разговора и чая Чэнгун сказал отцу:

– Вот подарок, который я привез тебе из Африки. – Он показал на груду ящиков за рабочими. – Подарок столь маленький и бедный, что я стыжусь поднести его тебе.

– Чай? – Хэнсу улыбнулся. – Ящики с чаем? Чая тут мне хватит до конца жизни. Отличный подарок, сын мой.

– Подарок скромный, однако позволь открыть ящики? – спросил Чэнгун, и старик кивнул.

Чэнгун хлопнул в ладоши. Десять рабочих вскочили, схватили один ящик и вынесли вперед. Работали они быстро и слаженно. Десять ударов молотом, поворот фомки – и они сняли крышку с первого ящика.

Хэнсу проявил первые признаки оживления и подался вперед в своем кресле. Двое рабочих достали из листьев чая первый бивень.

Чэнгун нарочно обставил все так, что первым вынули один из самых крупных и красиво изогнутых бивней во всей партии. Он специально просил Четти Синга пометить этот ящик, прежде чем отправлять груз в порт Малави в Индийском океане.

Бивень был длинный, свыше семи футов, хоть и не такой толстый и тупой, как обычные массивные, тяжелые бивни с севера Зимбабве. Но с чисто эстетической точки зрения великолепнейший – длина пропорциональна толщине, изгиб изящен, сам бивень красиво заострен. Не потрескался, никак не поврежден и покрыт кремово-желтой патиной.

Хэнсу невольно захлопал в ладоши от удовольствия и громко приказал:

– Принесите его мне!

Двое рабочих, сгибаясь от тяжести, подняли бивень по бетонным ступеням и поднесли старику.

Хэнсу погладил бивень, глаза в паутине морщинок заблестели.

– Прекрасно! – прошептал он. – Самое прекрасное из всех созданий природы, прекрасней жемчугов или перьев тропических птиц.

Он вдруг замолчал, нащупав пальцами неровность на бивне. Наклонился, всматриваясь, и воскликнул:

– Но здесь правительственная маркировка – ZW, Зимбабве. Государственная маркировка Зимбабве! Это легальная слоновая кость, Чэнгун. – Он снова захлопал в ладоши. – Благодаря этому штампу, сын мой, слоновая кость становится во много раз дороже. Как ты его получил? И сколько тут бивней?

Нескрываемое удовольствие отца позволяло Чэнгуну гордиться собой. Но следовало оставаться скромным и покорным.

– Во всех этих ящиках бивни, почтенный отец. И все со штампом.

– Где ты их взял? – спросил Хэнсу и тут же поднял руку, предупреждая ответ. – Подожди! – приказал он. – Подожди! Не говори!

Он помолчал, глядя на сына, потом сказал:

– Да, точно. Я знаю, откуда взялась эта кость. – Взмахом руки он отослал рабочих подальше, а сам наклонился к Чэнгуну и перешел на шепот: – Некоторое время назад я читал о нападении банды браконьеров на правительственный склад кости в Зимбабве. Это место называется Чивеве? Бандитов уничтожили, но кость так и не нашли. Верно, сын мой?

– Я читал эту статью, почтенный отец.

Чэнгун опустил глаза и ждал продолжения. Наступило молчание.

Потом Хэнсу снова заговорил.

– Человек, спланировавший это нападение, умен и смел. И не побоялся убить за то, что ему нужно, – прошептал он. – Такими людьми я восхищаюсь. Когда-то в молодости я тоже был таким.

– Вы по-прежнему такой, отец, – сказал Чэнгун, но Хэнсу покачал головой.

– Таким сыном я бы гордился, – продолжал он. – Теперь можешь показать остальную часть дара.

Статус Чэнгуна в глазах отца неимоверно вырос, и, ерзая на сиденье от радости, он приказал рабочим открыть остальные ящики.

Следующие два часа Хэнсу разглядывал бивни, радуясь каждому новому, и отобрал дюжину самых красивых и необычных для своей коллекции.

Особенно его интересовали деформированные. В одном из бивней нерв был поврежден самодельной свинцовой пулей из мушкета туземца-браконьера, когда бивень еще не созрел. Бивень раскололся на четыре отдельных стержня, которые переплелись, как в конопляной веревке. Свинцовая пуля из мушкета, сильно изъеденная, все еще сидела в основании бивня, а окружившие ее спирали слоновой кости напоминали рог легендарного единорога. Хэнсу был восхищен.

Чэнгун редко видел отца таким оживленным и разговорчивым, но через два часа старик явно устал, и Чэнгун помог ему снова сесть в «роллс» и приказал шоферу возвращаться в поместье.

Хэнсу откинул голову на мягкую кожаную спинку сиденья и закрыл глаза.

Убедившись, что старик уснул, Чэнгун осторожно прикрыл его кашемировым ковром. Рука старика упала на сиденье рядом с ним. Чэнгун уложил ее отцу на колени и, прежде чем накрыть кашемиром, осторожно, чтобы не разбудить отца, погладил. Рука была худая и костлявая, кожа холодная, как у трупа.

Неожиданно тонкие пальцы сжали запястье Чэнгуна, и старик заговорил, не открывая глаз:

– Я не боюсь смерти, сын мой, – прошептал он. – Но меня приводит в ужас другое – то, чего я достиг, может быть уничтожено беззаботными руками. Твой брат Ву умен и силен, но духом не в меня. Его не интересуют прекрасные, изящные вещи. Он не любит ни поэзию, ни живопись, ни слоновую кость. – Хэнсу открыл глаза и посмотрел на сына блестящими непроницаемыми глазами ящерицы. – Я знаю, что ты унаследовал мой дух, Чэнгун, но до сегодняшнего дня сомневался, что в тебе есть сталь воина.

Поэтому я и мешкал, выбирая между тобой и Ву.

Но подарок, который ты сделал мне сегодня, заставил меня передумать. Я знаю, как ты получил эту кость. Знаю, что необходимо было выжать сок из спелой вишни. – Этим эвфемизмом Хэнсу обозначал кровопролитие. – И знаю, что ты не отшатнулся от этого. Знаю, что ты одержал победу в трудном деле – благодаря удаче или коварству и хитрости, мне все равно. Я равно ценю удачу и ум. – Он крепко, до боли, сжал руку Чэнгуна, но тот не поморщился и не убрал руку. – Ты едешь в Убомо, сын мой, как представитель «Удачливого дракона».

Чэнгун склонился к руке отца и поцеловал ее.

– Я не подведу, – пообещал он, и одна-единственная слеза радости и гордости выкатилась из угла его глаза и упала на сухую кожу отцовской руки.

Официальное объявление о своем выборе Нинь Хэнсу сделал на следующее утро, сидя во главе лакированного стола, выходящего на сад.

Пока отец говорил, Чэнгун наблюдал за лицами братьев. Ву оставался бесстрастным, как статуэтка из слоновой кости, какие много лет назад делал их отец. Лицо его оставалось неподвижным, гладким, беловато-желтым, но взгляд, который он бросил через стол на брата, был страшен. Когда старик кончил говорить, несколько секунд царила тишина: братья обдумывали изменения, происшедшие в мироустройстве.

Затем заговорил Ву:

– Достопочтенный отец, вы мудры во всем. Мы, ваши сыновья, склоняемся перед вашей волей, как стебель риса под северным ветром.

Все четверо поклонились так низко, что лбом едва не коснулись пола, но, когда выпрямились, три других брата смотрели на Чэнгуна. И в этот миг Чэнгун понял, что, возможно, добился слишком многого. Он получил много больше того, что было у троих братьев вместе взятых, и теперь впервые почувствовал, как вниз по спине скользнула ледяная сосулька страха: братья смотрели на него глазами крокодилов.

Он знал, что нельзя потерпеть неудачу в Убомо. Тогда ему отплатят.

Но как только Чэнгун вернулся к себе, страх был забыт и на смену ему пришло ощущение успеха. Перед возвращением в Африку предстояло очень много работы, но он не мог на ней сосредоточиться. Завтра – несомненно, но не сейчас. Он слишком возбужден, его мысли разбредаются, он не знает покоя. Нужно сжечь излишек энергии, вызывающей и физическое, и душевное напряжение.

Он точно знал, как достичь этого. Для успокоения души у него был собственный тайный обряд. Конечно, опасный – чрезвычайно опасный.

Не раз это приводило его на грань катастрофы. Но риск отчасти объяснял действенность обряда. Чэнгун знал, что, если где-нибудь даст маху, потеряет все.

Грандиозный успех последних дней, выбор отца и достигнутое превосходство над братьями – все это будет сметено.

Риск огромный, совершенно не соответствующий тому мимолетному наслаждению, которое Чэнгун получит. Возможно, это свойственная азартным людям тяга к игре со смертью. После каждого такого случая он торжественно обещал себе, что больше никогда не впадет в подобное безумие, но всякий раз искушение оказывалось слишком сильно, особенно в такие мгновения, как сейчас.

Как только он вошел в свои комнаты, жена заварила ему чай и созвала детей, чтобы они проявили уважение к отцу. Он в течение нескольких минут разговаривал с ними и посадил младшего сына на колени, но был слишком рассеян и скоро отпустил детей. Они с нескрываемым облегчением ушли.

Эти официальные встречи всегда были для них слишком большим напряжением. Чэнгун не очень умел обращаться с детьми, даже с собственными.

– Отец выбрал меня для поездки в Убомо, – сказал он жене.

– Это большая честь, – ответила она. – Поздравляю. Когда мы уезжаем?

– Я поеду один, – ответил он и увидел в ее глазах облегчение.

Чэнгуна раздражало, что она не старается его скрыть.

– Конечно, я пошлю за тобой, как только завершу приготовления.

Жена опустила глаза.

– Я буду ждать твоего вызова.

Но он не мог сосредоточиться на ней. В голове гудело от возбуждения.

– Я часок отдохну. Проследи, чтобы меня не тревожили. Потом поеду в город. Перед отъездом нужно проделать очень много работы. Вечером не вернусь, переночую в квартире на Тунхуа-роуд. Перед тем как вернуться, пришлю тебе сообщение.

Оставшись один в своей комнате, он повертел в руках телефон.

Положил беспроводную трубку на стол и стал смотреть на нее, повторяя каждое слово, которое скажет. Его дыхание стало коротким и быстрым, словно Чэнгун бегом поднялся по лестнице. Телефон был снабжен специальным кодирующим устройством. Такой телефон невозможно прослушать, и никто – ни военные, ни полиция, ни правительственные чиновники – не могли отследить тайный номер, который набрал Чэнгун.

Очень мало людей знали этот номер. Она однажды сказала, что сообщила его только шести своим самым ценным клиентам. Ответила она после первого же звонка и сразу узнала Чэнгуна по голосу. Поздоровалась, назвав его условным именем, которое присвоила ему.

– Вы почти два года не были у меня, Человек Зеленой Горы.

– Я уезжал.

– Знаю, но я все равно скучала.

– Я хочу прийти сегодня вечером.

– Нужен особый вариант?

– Да.

Чэнгун почувствовал, как при одной мысли об этом у него свело живот. Ему показалось, что от возбуждения, страха и отвращения его вырвет.

– Очень мало времени на подготовку, – сказали в трубке. – И цена с вашего прошлого посещения выросла.

– Цена не имеет значения. Можно это устроить?

Он услышал нотки напряжения в собственном голосе. Ему захотелось прикрикнуть на собеседницу, и тут она сказала:

– Вам повезло. – Ее голос изменился. Он стал непристойно мягким и каким-то скользким. – Я совсем недавно получила новый товар. Могу предложить вам двух на выбор.

Чэнгун откашлялся, выплюнул комок слизи и только тогда смог спросить:

– Молодые?

– Очень. И очень нежные. Нетронутые.

– Когда будет готово?

– Сегодня в десять вечера, – сказала она. – Не раньше.

– В приморском павильоне? – спросил он.

– Да, – ответила она. – У ворот вас будут ждать. В десять вечера. Не раньше и не позже.

Чэнгун поехал в жилой дом на Тунхуа-роуд. В этом самом престижном районе города квартиры стоили очень дорого, но платил «Удачливый дракон».

Чэнгун оставил свой «порше» в подземном гараже и на лифте поднялся на верхний этаж. Когда он принял душ и переоделся, было еще только шесть часов. У него оставалось достаточно времени для подготовки.

Из дома он вышел пешком и пошел по Тунхуа-роуд. Он любил ренао Тайпея. И скучал во время поездок по нему тоже. Слово «ренао» почти невозможно перевести с китайского ни на какой язык. Оно означает одновременно праздник, оживление, радость и шум.

Сейчас месяц призраков, седьмой лунный месяц. Призраки возвращаются из преисподней на землю, и их следует умилостивливать дарами – призрачными деньгами и пищей. И еще нужно их отпугивать фейерверками и драконьими шествиями.

Чэнгун остановился, чтобы посмеяться и поаплодировать одному такому шествию, которое возглавлял чудовищный дракон с огромной головой из папье-маше и пятьюдесятью парами человеческих ног под змеиным телом. Прыгающие шутихи поднимали столбы голубого дыма на уровне икр зрителей, оркестр бил в гонги и барабаны, кричали дети. Отличное ренао… Чэнгун повеселел.

Он пробирался сквозь шумную толпу, пока не достиг района Восточных Садов; здесь он свернул с главной улицы на боковую.

К этому предсказателю будущего Чэнгун ходил уже десять лет. Это был старик с редкими седыми волосами и с родинкой на лице, как у отца Чэнгуна.

В традиционном наряде, в шапке мандарина он сидел, отгородившись от мира коврами, скрестив ноги и разложив вокруг предметы своего ремесла.

Чэнгун почтительно поздоровался и по приглашению прорицателя сел напротив.

– Я очень давно тебя не видел, – упрекнул старик, и Чэнгун извинился:

– Меня не было на Тайване.

Они обсудили плату и предсказание, которое Чэнгун хотел получить.

– Мне предстоит трудное задание, – объяснил Чэнгун. – Нужно руководство духов.

Старик кивнул и стал сверяться со своими звездными атласами и сборниками карт, что-то бормоча про себя. Наконец он протянул Чэнгуну глиняную чашу, полную бамбуковых палочек.

Чэнгун энергично потряс чашу и высыпал палочки на циновку между ними. На каждой палочке были особые надписи и эмблемы. Старик принялся внимательно изучать, в каком порядке они расположились.

– Задание ты будешь выполнять не здесь, на Тайване, а в земле за океаном, – сказал он наконец, и Чэнгун слегка расслабился. Старик не утратил своего мастерства. Он кивнул, подтверждая.

– Задача очень сложная, в ней участвует много людей. Иностранцев, чужеземных дьяволов.

Чэнгун опять кивнул.

– Я вижу сильных союзников, но и сильных врагов, которые противостоят тебе.

– Своих союзников я знаю, но не знаю, кто станет моими врагами, – вмешался Чэнгун.

– Ты знаешь своего врага. Он уже противостоял тебе. В тот раз ты одолел его.

– Можешь описать его?

Прорицатель отрицательно покачал головой.

– Ты узнаешь его, когда снова увидишь.

– Когда же?

– Ты не должен уезжать в месяц призраков. Подготовься здесь, на Тайване. Уезжай только в первый день восьмого лунного месяца.

– Хорошо. – Это совпадало с планами Чэнгуна. – Я смогу снова победить врага?

– Чтобы ответить на этот вопрос, я должен гадать снова, – прошептал старик, и Чэнгун поморщился от этой попытки выманить еще денег.

– Хорошо, – согласился он. Предсказатель снова собрал бамбуковые палочки в чашу, а Чэнгун высыпал их на циновку.

– Теперь врагов стало двое. – Предсказатель выбрал из груды две палочки. – Один – мужчина, которого ты знаешь, второй – женщина, с ней ты еще не встречался. Вдвоем они будут препятствовать тебе.

– Я смогу их победить? – с тревогой спросил Чэнгун, и старик снова принялся внимательно рассматривать, как легли палочки.

– Я вижу покрытую снегом великую гору и большой лес. Это поле битвы. Появятся злые духи и демоны.

Подняв еще одну палочку из груды, старик замолчал.

– Что еще ты видишь? – настаивал Чэнгун, но старик закашлялся и сплюнул, не глядя на Чэнгуна. Палочка была выкрашена в белый цвет – цвет смерти и катастрофы.

– Это все. Больше я ничего не вижу, – сказал прорицатель.

Чэнгун достал из кармана банкноту в тысячу тайваньских долларов и положил рядом с грудой палочек.

– Я одолею своих врагов? – спросил он, и банкнота словно по волшебству исчезла в худых пальцах старика.

– Ты не ударишь лицом в грязь, – пообещал он, по-прежнему не глядя на клиента, и Чэнгун вышел из-за загородки. Двусмысленный ответ несколько ухудшил его настроение.

Теперь он больше чем когда-либо нуждался в утешении, но было еще только начало девятого. А ему велели приходить не раньше десяти.

Путь предстоял совсем недальний, по Змеиной улице, но Чэнгун задержался во дворе Храма горного дракона и сжег пачку призрачных денег в одной из ярко раскрашенных печей-пирамид: это утихомирит призраков предков, которые этим вечером бродят вокруг него.

Выйдя из храма, он пошел по ночному рынку, где торговцы предлагали поразительное разнообразие товаров, а проститутки занимались своим делом в непрочных деревянных хибарах в переулках за рынком. И продавцы, и размалеванные дамы громко торговались с возможными клиентами, зрители присоединялись к этой торговле – выкрики, предложения, смех. Снова хорошее ренао, и Чэнгун приободрился.

Он свернул на Змеиную улицу, где теснились многочисленные лавки. Перед каждой высились груды корзин из стальной проволоки для змей, а самые большие и пестрые змеи располагались в витринах. Они-то и дали улице название.

У многих лавок снаружи сидел живой мангуст на цепочке. Чэнгун остановился, чтобы понаблюдать за схваткой этого маленького хищника с четырехфутовой коброй.

Кобра поднялась перед мангустом, и вокруг быстро собралась толпа, зрители радостно кричали. Раздув полосатый капюшон, кобра поворачивалась и раскачивалась, как цветок на стебле, глядя на кружащего мангуста немигающими блестящими глазами; мелькал кожистый черный язык, ловя в воздухе запах противника.

Мангуст плясал, уходя из стороны в сторону; когда кобра ударила, он отскочил назад. На мгновение кобра потеряла равновесие, вытянувшись во всю длину, и мангуст сумел воспользоваться этим. Он оказался за блестящей чешуйчатой головой, и на острых, как иглы, зубах захрустели кости. Змея извивалась в агонии, а хозяин лавки оторвал мангуста от жертвы и унес корчащуюся рептилию в помещение. Несколько зрителей пошли за ним.

Чэнгун не последовал их примеру. У него был свой излюбленный магазин, а змея требовалась особая, самая редкая, самая дорогая и самая ловкая.

Змеевод увидел Чэнгуна через головы собравшейся толпы и узнал. Его магазин знаменит. Ему не нужно выставлять мангуста, чтобы привлечь посетителей. Улыбаясь и кланяясь, он провел Чэнгуна в заднюю комнату, занавешенную от любопытных взоров.

Чэнгуну не понадобилось объяснять, что ему нужно. За много лет владелец магазина хорошо это усвоил. Именно Чэнгун организовал доставку из Африки самых ядовитых рептилий. Он познакомил хозяина лавки с Четти Сингом, и первая партия змей была доставлена дипломатической почтой. Конечно, с каждой поставки Чэнгун получал комиссионные.

Чэнгун уговорил хозяина заняться и редкими африканскими птицами. Их также поставлял Четти Синг, и теперь оборот этого товара достигал четверти миллиона долларов США в год. В Америке и Европе были коллекционеры, готовые заплатить огромные суммы за пару крупных длинноклювых или лысых африканских журавлей. Африканские попугаи, хотя и не такие яркие, как южно-американские разновидности, тоже пользовались большим спросом. И все это мог поставлять Четти Синг, а Чэнгун получал комиссионные.

Однако главный источник дохода змеевода по-прежнему составляли ядовитые змеи. Чем они ядовитее, тем ценнее для китайского мужчины с ослабленной потенцией. До первой поставки Четти Синга африканская мамба была совершенно не известна и на Тайване, и в материковом Китае. Теперь это самые ценные змеи на острове и продаются по две тысячи долларов США за штуку.

На столе из нержавеющей стали был приготовлен особенно красивый образец. Змеевод надел длинные, по локоть, перчатки; с коброй он бы пренебрег такой предосторожностью. Он приоткрыл дверцу клетки и просунул в нее длинную стальную рогульку. Искусно зажал голову мамбы, и змея резко зашипела и обвилась вокруг стержня.

Теперь змеевод полностью раскрыл дверцу и схватил змею за голову, старательно соединив больший и указательный пальцы за выступами на черепе, так что змея не могла высвободиться из зажима.

Как только он перестал давить рогулькой, змея обвилась вокруг его предплечья. Длиной шесть футов, разъяренная, она отчаянно старалась высвободить голову, но змеевод не давал ей протащить голову у него между пальцами.

Пасть мамбы была широко раскрыта; из мягкой слизи, выстилающей ее, вертикально торчали зубы. По открытым каналам зубов струился чистый яд и капал с кончиков, как роса с шипов розы.

Змеевод положил голову рептилии на небольшую наковальню и одним ударом деревянного молотка раздробил череп. Тело змеи бешено задергалось в смертных муках.

Чэнгун бесстрастно смотрел, как змеевод подвешивает тело на крюк для мяса, бритвой разрезает брюшную полость и выпускает кровь в дешевый стеклянный стакан. С мастерством хирурга он удалил из шеи мамбы мешочки с ядом и поместил их в стеклянную чашку.

Потом извлек печень и желчный пузырь и положил в отдельный сосуд.

После он содрал со змеи кожу: сначала сделал кольцевой разрез на шее под головой, потом снял кожу, как нейлоновый чулок с ноги девушки. Освежеванная красная тушка блестела. Змеевод снял ее с крюка и положил на стальной стол.

Несколькими ударами большого ножа он разрубил тушку на куски и бросил их в котелок для супа, в котором на газовой плитке в глубине магазина уже кипела вода. Добавляя в котелок травы и пряности, он напевал заклинания, которые не изменились со времен династии Хань; тогда, за двести лет до нашей эры, змееводы обретали свое мастерство.

Оставив суп кипеть, змеевод снова повернулся к столу. Вывалил желчный пузырь и сердце в небольшую ступку и измельчил керамическим пестиком. Потом вопросительно посмотрел на Чэнгуна.

– Желаете принять тигровый сок? – спросил он.

Вопрос риторический. Чэнгун всегда выпивал яд.

Опять возбуждение игрока от игры со смертью: достаточно небольшой язвы или царапины на языке, ссадинки в горле или раздражения кишок, язвы в желудке или двенадцатиперстной кишке, и яд мамбы в несколько минут убьет человека. Смерть будет мучительной.

Змеевод добавил в ступку мешочки с ядом и взбил их с печенью. Потом вылил получившуюся смесь в стакан с кровью, помешал и добавил горстки снадобий из трех разных бутылочек.

Получилось черное и густое, как мед, вещество. Знахарь протянул стакан Чэнгуну.

Чэнгун глубоко вдохнул и одним глотком осушил стакан. Желчь придавала сильную горечь. Чэнгун поставил стакан на стол, сцепил пальцы и сложил руки на коленях. Он сидел, не проявляя никаких чувств, пока змеевод читал заклятия из волшебной книги.

Чэнгун знал, что если яд не убьет его, то наделит мужской силой и его вялый пенис превратится в стальное копье. Яички станут железными ядрами. Он терпеливо ждал первых симптомов отравления.

Прошло десять минут; никаких дурных последствий не было, зато его пенис шевельнулся, началась эрекция. Чэнгун чуть пошевелился, давая пенису место в брюках; змеевод улыбнулся и довольно кивнул, признавая успех лечения.

Он снял котелок с газовой плитки, налил жидкости в чашу с рисом, добавил кусок мяса мамбы, ставшего после варки белым и расслоившимся на полоски. Чашку и палочки из слоновой кости он передал Чэнгуну.

Чэнгун съел мясо и выпил суп, и ему дали вторую порцию. Поев, он громко рыгнул, в знак полного одобрения, и змеевод снова кивнул и улыбнулся.

Чэнгун взглянул на часы. Девять вечера. Он встал и поклонился.

– Спасибо за помощь, – вежливо сказал он.

– Я горжусь тем, что угодил вам своими скромными усилиями. Желаю вашему мечу стальной крепости и многих счастливых часов в бархатных ножнах.

Никаких разговоров об оплате не было. Змеевод вычтет соответствующую сумму из комиссионных Чэнгуна за доставку очередной партии африканских змей и птиц.

Чэнгун пешком быстро вернулся к жилому дому на Тунхуа-роуд.

Он сел за руль «порше», на черное кожаное сиденье, и несколько минут наслаждался эрекцией, потом включил мотор и выехал из гаража.

Ему потребовалось сорок минут, чтобы добраться до «морского павильона». Территория была окружена высокой стеной, по верху которой шел острый гребень из керамических плиток. Открытой оставалась только сторона, обращенная к морю. С традиционного фронтона над воротами свисали разноцветные бумажные фонари, словно у входа на площадку аттракционов или на ярмарку.

Чэнгун знал, что фонари висят ради него.

Предупрежденные охранники и не пытались его остановить. Чэнгун проехал в ворота и остановился на выступе скалы.

Закрыл «порше» и немного постоял, вдыхая острый запах моря. У частного причала стоял быстроходный катер.

Катер понадобится позже. Чэнгун знал, что часа через два катер окажется над тысячефутовыми глубинами Восточно-Китайского моря. Мешок с грузом, содержащий человеческое тело, уйдет в первобытный ил на морском дне, и его никогда не найдут. Чэнгун улыбнулся. Эрекция чуть спала, но совсем незначительно.

Он прошел в павильон, тоже традиционной постройки. Чэнгуну он напоминал дом под ивами, нарисованный на синей фарфоровой тарелке. У входа его встретил слуга, провел внутрь и принес чай.

Она вошла в комнату из-за занавеси из бусин ровно в десять часов.

Стройная, как мальчик, в плотно облегающем бархатном платье и шелковых штанах. Чэнгун никогда не мог определить ее возраст, потому что на ней всегда была маска грима, как у актрисы пекинской оперы. Миндалевидные глаза очерчены черными линиями, веки и щеки выкрашены кармином, который китайцы находят таким привлекательным. Лоб и переносица пепельно-белые, губы поразительно алого цвета.

– Добро пожаловать в мой дом, Зеленая Гора, – сказала она, и Чэнгун поклонился.

– Мне оказана честь, госпожа Цветок Мирта.

Она села рядом с ним, и они стали вежливо разговаривать. Потом Чэнгун показал на дешевый чемоданчик из поддельной кожи, который положил на стол перед собой.

Она сделала вид, что в первый раз заметила чемоданчик, но не снизошла до прикосновения. Склонила голову, и в комнату неслышно вошла ее помощница. Должно быть, она наблюдала за ними из-за декоративной занавеси. Ушла она так же неслышно, как вошла, прихватив с собой чемоданчик.

Ей потребовалось несколько минут, чтобы в задней комнате пересчитать деньги и поместить их в сейф. Потом она вернулась и склонилась возле хозяйки.

Они обменялись взглядом. Деньги на месте.

– Вы сказали, что есть выбор из двух? – спросил Чэнгун.

– Да, – подтвердила хозяйка. – Не угодно ли убедиться, что комната вам по вкусу и оборудование в порядке?

Она провела Чэнгуна в особое помещение в глубине павильона.

В центре комнаты стояло гинекологическое кресло, снабженное привязными ремнями. Пластиковое покрытие кресла можно снимать и уничтожать после употребления. На полу лежал пластиковый мешок. Стены и потолок покрыты плиткой, которая легко моется. Как в анатомическом театре, их можно отскрести до стерильного состояния.

Чэнгун подошел к столу, где были разложены инструменты.

На подносе аккуратными свертками лежали шелковые шнуры разной длины и толщины. Он взял один из них и пропустил сквозь пальцы. Эрекция, которая начала было спадать, снова усилилась.

Тогда он обратил внимание на другие предметы на столе – полный набор гинекологических инструментов из нержавеющей стали.

– Очень хорошо, – сказал он.

– Идемте, – сказала она. – Теперь можете выбрать.

Хозяйка подвела его к небольшому окну в ближайшей стене. Они стояли рядом и смотрели через зеркальное с одной стороны стекло в комнату за ним.

Через несколько мгновений помощница ввела в комнату двух девочек. Обе были в белом. В китайской традиции белый – цвет смерти. У обеих девочек длинные черные волосы и привлекательные смуглые лица с приплюснутым носом.

Камбоджийки или вьетнамки, предположил Чэнгун.

– Откуда они? – спросил он.

– С лодок, – ответила она. – Их лодку захватили в Южно-Китайском море пираты. Всех взрослых убили. Это сироты, без имен, без положения. Никто не знает об их существовании, никто их не хватится.

Помощница начала раздевать девочек. Она делала это искусно, приятно возбуждая невидимого зрителя, словно на стриптизе.

Одной девочке было лет четырнадцать. Когда ее обнажили, Чэнгун увидел полные, развитые груди и темный комок лобковых волос. Вторая же едва достигла половой зрелости. Груди ее напоминали цветочные бутоны, легкий пушок на лобке не скрывал вагины.

– Младшую! – хрипло произнес Чэнгун. – Хочу младшую.

– Да, – ответила хозяйка. – Я не сомневалась в вашем выборе. Через несколько минут ее приведут к вам. Можете заниматься ею, сколько хотите. Торопиться некуда.

Она вышла из комнаты, и вдруг из скрытых громкоговорителей грянула музыка, громкая китайская музыка с гонгами и барабанами; эта музыка заглушит крики маленькой девочки.

Колониальные правители викторианских времен разместили здание правительства Убомо над озером, высоко на холме, откуда открывался вид на озерные воды, и окружили постриженными лужайками и экзотическими деревьями, привезенными из Европы как напоминание о доме. По вечерам с запада, с Лунных гор, долетал ветер, помнящий ледники и вечные снега, и смягчал жару.

Правительственное здание было таким же, как в колониальные времена: всего-навсего комфортабельный кирпичный дом, какие строят на ранчо, с высоким потолком, окруженный решеткой с крупными ячейками, забранной проволочной сеткой. Виктор Омеру не стал здесь ничего менять, не желая тратить деньги на грандиозные общественные здания, пока его народ прозябает в нищете. Помощь, которую он получал из Европы и Америки, целиком шла на развитие сельского хозяйства, образования и медицины, а не на личные удобства.

Когда Дэниэл Армстронг и Бонни подъехали в «лендровере», предоставленном в их распоряжение, лужайки и веранда были запружены людьми. Капрал-хита в пятнистом комбинезоне, с автоматом через плечо, жестом указал им место на стоянке между двумя машинами с дипломатическими номерами.

– Как я выгляжу? – беспокойно спросила Бонни, разглядывая накрашенные губы в зеркале заднего обзора.

– Сексуально, – правдиво ответил Дэниэл.

Она взбила свою рыжую гриву; зеленое платье туго обтягивало ее ягодицы и бедра.

Для такой рослой девушки ноги у нее очень красивые и изящные.

– Помоги мне. Проклятая юбка!

Выходить из «лендровера» нелегко; юбка высоко задралась, когда Бонни спускалась на землю. Мелькнули розовые трусы, и капрала-хита даже качнуло.

Деревья жакаранды увешаны фонариками, армейский оркестр играет джаз с отчетливым африканским ритмом; это развеселило Дэниэла и придало упругость его походке.

– И все это в твою честь, – усмехнулась Бонни.

– Ручаюсь, то же самое Таффари говорит всем своим гостям, – улыбнулся в ответ Дэниэл.

Едва они вступили на лужайку, к ним торопливо направился капитан Каджо, тот самый, что встречал их в аэропорту. Последние двадцать шагов он не отрывал взгляда от ног Бонни, но обращался к Дэниэлу:

– А, доктор Армстронг! Президент спрашивал о вас. Сегодня вы почетный гость.

Он провел их по ступеням парадной веранды. Дэниэл сразу узнал президента Таффари, хотя тот стоял к нему спиной.

Самый высокий из собравшихся в зале рослых офицеров-хита. В темно-бордовом смокинге, сшитом по придуманной им лично модели, президент был без головного убора.

– Господин президент, – почтительно обратился к его спине капитан Каджо, и президент повернулся, улыбаясь и демонстрируя медали на груди. – Позвольте представить доктора Дэниэла Армстронга и его ассистентку мисс Мейхон.

– Доктор! – обратился Таффари к Дэниэлу. – Я большой поклонник ваших работ. Я бы не мог лучше выбрать того, кто показал бы миру мою страну. До сих пор мы оставались в неизвестности и средневековой изоляции из-за старого тирана-реакционера, которого мы свергли. Но Убомо пора покончить с неизвестностью. Вы нам поможете, доктор. Вы поможете привести нашу любимую страну в двадцатый век, сосредоточив на ней внимание мировой общественности.

– Сделаю все, что в моих силах, – осторожно ответил Дэниэл.

Хотя Дэниэл видел президента на снимках, он не был готов к тому, насколько Таффари красив и обаятелен. Он поразительно хорош и вызывает представление о власти и уверенности. Президент на целую голову выше Дэниэла, а ведь в нем шесть футов росту, и у него черты египетского фараона, а лицо словно вырезано из янтаря.

Его взгляд скользнул мимо Дэниэла и остановился на Бонни Мейхон. Она смело посмотрела на него, облизнув нижнюю губу.

– Вы оператор. Сэр Питер прислал мне видеозапись «Арктической мечты». Если удастся снять Убомо с таким же пониманием и мастерством, я буду очень доволен, мисс Мейхон.

Он смотрел сверху вниз на ее грудь, на крупные золотистые веснушки у шеи и ключиц, уступающие место узкой полоске безупречной кожи над тканью зеленого платья. Ложбинка между грудями глубокая, тесная.

– Вы очень добры, – сказала Бонни. Таффари негромко рассмеялся.

– До сих пор в этом меня никто не обвинял, – сказал он и сменил тему: – Что же вы думаете о моей стране?

– Мы только сегодня прилетели, – ответила Бонни. – Но озеро прекрасно, а люди такие высокие, мужчины такие красивые… – Она произнесла это как личный комплимент.

– Хита высоки и прекрасны, – согласился Таффари. – А вот ухали малы и мерзки, как обезьяны, даже женщины.

Офицеры-хита из его свиты рассмеялись, а Бонни ахнула от неожиданности.

– Там, откуда я родом, ни об одной этнической группе не говорят с пренебрежением. Это называется расизм, и это немодно, – сказала она.

Таффари несколько мгновений смотрел на нее. Очевидно, он не привык, чтобы ему возражали. Потом улыбнулся – тонко, холодно.

– Что ж, мисс Мейхон, в Африке мы говорим правду. Если люди мерзки и глупы, мы так и говорим. Это называется трайбализм и, заверяю вас, это чрезвычайно модно.

Офицеры свиты рассмеялись, а Таффари повернулся к Дэниэлу.

– Ваша ассистентка, доктор, женщина самостоятельных взглядов, но вы, мне кажется, родились в Африке. Вы понимаете Африку. Это видно из ваших работ. Вы говорите о самых важных для континента проблемах, и бедность – важнейшая из них. Африка бедна, доктор, но еще Африка пассивна и ленива. Я намерен изменить это. Я намерен пробудить в моей стране дух, уверенность, использовать наши природные богатства, развить силу и природный гений моего народа. Я хочу, чтобы вы показали наш рост.

Офицеры свиты, все в таких же темно-бордовых смокингах, дружно зааплодировали.

– Постараюсь, – пообещал Дэниэл.

– Не сомневаюсь, доктор Армстронг. – Беседуя с Дэниэлом, президент по-прежнему смотрел на Бонни. – Здесь сегодня английский посол. Уверен, вы захотите с ним поздороваться. – Он подозвал Каджо. – Капитан, проводите доктора Армстронга к сэру Майклу.

Бонни пошла было за Дэниэлом, но Таффари остановил ее, прикоснувшись к руке.

– Не уходите, мисс Мейхон. Я кое-что хочу вам объяснить. Например, разницу между ухали и высокими красивыми хита, которыми вы так восхищаетесь.

Бонни повернулась к нему, провокационно выставила бедро и скрестила руки под грудью, подняв ее так, что она грозила порвать платье.

– Не следует судить об Африке по стандартам Европы, – говорил ей между тем Таффари. – Здесь все делается по-другому.

Краем глаза Бонни видела, что Дэниэл сошел с веранды и в сопровождении Каджо зашагал по освещенному фонарями газону. Она придвинулась ближе к Таффари, ее глаза были ненамного ниже его глаз.

– Прекрасно! – сказала она. – Я всегда хочу делать все по-новому и интересно.

* * *

Дэниэл остановился на нижней ступеньке и заулыбался, заметив в толпе на лужайке знакомую фигуру. Потом подошел к этому человеку и схватил за руку.

– Сэр Майкл, ничего себе! Английский посол, ни больше ни меньше, ах ты хитрец! Давно?

Майкл Харгрив совсем не по-английски и не дипломатично сжал локоть Дэниэла.

– Ты не получил мое письмо? Все очень неожиданно. Меня мигом вытащили из Лусаки, я опомниться не успел. И меч ее величества на обоих плечах. «Встаньте, сэр Майкл!» и все такое прочее.

Дэниэл пожал ему руку.

– Поздравляю, сэр Майкл. Лучше поздно, чем никогда. Ты давно это заслужил.

Харгрив смутился и отпустил руку Дэниэла.

– А где твоя выпивка, старина? Не вздумай пить виски. Все местного производства. Я убежден, что это крокодилья моча. Попробуй джин. – Он подозвал официанта. – Не могу понять, почему ты не получил мое письмо. Я пытался звонить в твою квартиру в Лондоне. Никто не отвечал.

– А где Венди?

– Отослал ее в Лусаку собирать вещи. Мой новый сменщик согласился присматривать за твоим «лендкрузером» и остальным. Венди будет здесь через пару недель. Кстати, она передает тебе привет.

– Она знала, что мы встретимся? – удивился Дэниэл.

– Таг Харрисон рассказал нам, что ты будешь в Убомо.

– Ты знаешь Харрисона?

– В Африке все знают Тага. Наш пострел везде поспел. Он просил меня присмотреть за тобой. Рассказал о твоем задании. Ты снимаешь фильм о Таффари, чтобы представить его и БОСС в выгодном свете; так сказал Таг. Верно?

– На самом деле все немного сложней, Майк.

– Как будто я не знаю! Сложности такие, какие тебе и не снились.

Он отвел Дэниэла в пустынный уголок лужайки, так, чтобы не слышали другие гости.

– Во-первых, что ты думаешь о Таффари?

– Не стал бы покупать у него подержанную машину, не проверив вначале шины.

– Кстати, раз уж ты об этом заговорил, проверь хорошенько и двигатель, – засмеялся Майк. – Все указывает на то, что рядом с ним Иди Амин покажется матерью Терезой. Я видел, как он прочел перед тобой пятьдесят лирических слов о своих планах установления мира и процветания в этой земле.

– Даже больше пятидесяти, – поправил Дэниэл.

– На самом деле речь идет о мире для хита, процветании для Таффари и уничтожении ухали. Мои приятели из МИ-6 рассказали мне, что у него уже есть номерные банковские счета в Швейцарии и на Нормандских островах, и туда все время идут крупные суммы. Американская помощь.

– Что тут удивительного. Все так делают.

– Отчасти да, должен признать. Но он очень плохо обращается с ухали. Прикончил старого Виктора Омеру, вполне приличного дядьку, а сейчас выбивает дерьмо из всех ухали. Ходят слухи об очень мрачных делах. Мы все это не одобряем. Даже премьер-министр встревожена. Кстати, это она напомнила мне про новости о твоем приятеле.

– О каком приятеле?

– Из «Удачливого дракона». Вспомнил? Ни за что не догадаешься, кого посылают руководить здесь операциями.

– Ниня Чэнгуна, – негромко сказал Дэниэл.

Ну еще бы. Именно поэтому он в Убомо. Он все время это чувствовал. Здесь они с Чэнгуном снова встретятся.

– Ты все-таки читал мое письмо, – уличил Майкл. – Да, Ниня Чэнгуна. Он прибывает на следующей неделе. Таффари устраивает в его честь еще один прием. Наш Ифрим пользуется любым предлогом, чтобы устроить прием. Даже ты сгодился. – Он замолчал и внимательно посмотрел на Дэниэла. – Ты не болен? Принимаешь лекарство от малярии? Ты белый, как простыня.

– Все в порядке. – Но голос Дэниэла прозвучал хрипло. Он вдруг снова увидел спальню в доме в Чивеве и изуродованные тела Мевис Нзу и ее дочерей. Воспоминание потрясло его. Хотелось думать о чем-нибудь другом, о чем угодно, только не о Нине Чэнгуне. – Расскажи мне все, что я должен знать о Таффари и Убомо, – попросил он Майкла Харгрива.

– Трудная задача. Сейчас могу рассказать только вкратце, но если заглянешь ко мне в посольство, проведу полный инструктаж и дам заглянуть в кое-какие досье. Только тебе, разумеется. Найдется даже пара бутылочек настоящего «Чивас» [43] .

Дэниэл покачал головой.

– Завтра мы отправляемся на озеро, чтобы начать съемки. Таффари предоставил в наше распоряжение весь свой флот – заплатанный военный катер времен Второй мировой войны. Но завтра вечером я смогу зайти в посольство.

Когда настало время уходить, Дэниэл осмотрелся в поисках Бонни Мейхон, но не нашел ее. Он увидел за стойкой бара капитана Каджо с другими офицерами и подошел.

– Я ухожу, капитан Каджо.

– Все в порядке, доктор. Президент Таффари уже ушел. Вы свободны.

Понять, что капитан Каджо пьян, можно было только по глазам. Их белки заволокло дымкой кофейного цвета. У белого глаза налились бы кровью.

– Завтра утром встречаемся, капитан? В котором часу?

– В шесть утра у гостевого дома, доктор. Я вас подвезу. Опаздывать нельзя. Флот будет ждать.

– Не видели мисс Мейхон? – спросил Дэниэл.

Один из офицеров пьяно заржал, а Каджо улыбнулся.

– Нет, доктор. Она была здесь. Но последний час я ее не видел. Должно быть, ушла раньше.

Он отвернулся. Дэниэл старался не хмуриться и не выглядеть брошенным, когда шел на стоянку к «лендроверу».

Когда он подъехал и припарковался под верандой, в правительственном гостевом доме свет не горел. Должно быть, она уже в постели.

Несмотря на изменившееся мнение о Бонни, он почувствовал острое разочарование, когда, включив в спальне свет, увидел, что слуга расстелил постель и спустил противомоскитную сетку. Она дает ему предлог развязаться с ней, почему же он не радуется тому, что все кончено?

Он выпил достаточно местного джина, чтобы заболела голова.

Дэниэл поднял с пола у кровати сумку Бонни и отнес во вторую спальню. Потом собрал в ванной все ее туалетные принадлежности и отнес во вторую ванную дальше по коридору. Потом сунул голову под кран, под струю холодной воды, и принял три таблетки анодина. Бросив одежду на пол, забрался под москитную сетку.

Проснулся он оттого, что окна гостевого дома осветили фары; их свет упал сквозь занавеси на стену. Гравий подъездной дороги заскрипел под шинами. Послышались голоса, потом хлопнула дверца, и машина уехала. Дэниэл слышал, как Бонни прошла по веранде и открыла дверь.

Минуту спустя осторожно приоткрылась дверь, и тихонько вошла Бонни. Дэниэл включил ночник, и Бонни замерла посреди комнаты. Туфли она держала в одной руке, сумочку – в другой. Спутанные волосы блестели, как медная проволока, помада размазалась по подбородку.

Бонни захихикала, и Дэниэл понял, что она пьяна.

– Ты представляешь себе, как рискуешь, идиотка? – горько спросил он. – Это Африка. Будет тебе радость из четырех букв, но не та, о которой ты думаешь, милая, а СПИД.

– Ну-ну-ну! Как мы ревнуем! Откуда ты знаешь, чем я занималась, дорогой?

– Тоже мне тайна. Все на приеме это знали. Ты занималась тем, чем занимаются все шлюхи.

Она широко размахнулась, но он нырнул, и инерция движения бросила ее на кровать. Москитная сетка упала на нее. Бонни лежала, неловко заплетя длинные ноги. Мини-юбка вздернулась до самой талии, голые ягодицы были белые, как яйцо страуса.

– Кстати, – сказал он, – ты забыла у Ифрима трусы.

Она сползла с кровати на колени и одернула зеленую юбку.

– Где моя сумка, глупенький? – Она неуверенно поднялась. – Где вообще мои вещи?

– В твоей комнате. В твоей новой комнате, через коридор.

Она вспыхнула.

– Вот, значит, как!

– Ты ведь не думаешь, что я стану подбирать объедки Ифрима? – Дэниэл пытался говорить спокойно. – Иди, будь шлюшкой-умничкой.

Бонни подобрала сумочку и туфли и направилась к выходу. Повернулась, покачиваясь с пьяным достоинством.

– Что говорят – все правда, – сказала она с мстительной радостью. – Аппарат огромный! Лучше и больше твоего. Тебе такого в жизни не иметь.

И захлопнула за собой дверь.

Дэниэл допивал вторую чашку утреннего чая, когда на веранду вышла Бонни и, не поздоровавшись, села за стол напротив него. На ней был обычный рабочий наряд: джинсы и джинсовая рубашка, но глаза припухли, а лицо было хмурое – с похмелья.

Шеф-повар гостевого дома, ископаемое колониальных времен, подал типичный английский завтрак. Оба молчали, пока Бонни уничтожала яичницу с беконом. Потом она посмотрела на Дэниэла.

– Ну что? – спросила она.

– Будешь снимать, – сказал он. – Точно как написано в твоем контракте.

– Ты по-прежнему хочешь, чтобы я была с тобой?

– Да – как оператор. Но отныне у нас только деловые отношения.

– Меня это устраивает, – согласилась она. – Иначе было бы слишком стремно: я не очень хорошо умею притворяться.

Дэниэл резко встал и пошел за вещами в спальню. Он был слишком сердит и не хотел рисковать, ссорясь с ней.

Прежде чем он собрался, приехал капитан Каджо с тремя солдатами на заднем сиденье «лендровера». Они помогли перетащить тяжелое видеооборудование и погрузить его в кузов. Дэниэл предоставил Бонни ехать на переднем сиденье рядом с Каджо, а сам разместился сзади с солдатами.

Город Кахали остался таким же, каким он его помнил с прошлого посещения. Улицы широкие; там, где ямы, как раковая опухоль, прогрызли гудрон, скопилась пыль. Дома похожи на здания из старомодного вестерна.

Разницу Дэниэл заметил в поведении людей.

Женщины-ухали по-прежнему ходили в ярких, по щиколотку, платьях, на головах тюрбаны; в их поведении заметно было влияние ислама, лица оставались настороженными и ничего не выражали. На рынке под открытым небом, где продавцы разложили на кусках ткани перед собой свои товары, мало кто улыбался и никто не смеялся. И на рынке, и на углах улиц стояли военные патрули.

Когда «лендровер» проезжал, жители отводили взгляды.

Туристов очень мало, а те, что есть: пыльные, небритые, в мятой одежде – вероятно, с автобусного сафари по Африке. Они торговались на рынке из-за помидоров и яиц. Дэниэл улыбнулся.

Платят за очищение желудка. Сафари по суше через континент означает амебную дизентерию и постоянные проколы шин, пять тысяч миль ухабистых дорог от блокпоста к блокпосту. Вероятно, это единственный вид отдыха, который люди никогда не повторяют. Одного раза хватает на всю жизнь.

Катер ждал у причала. Босоногие матросы в синих морских кителях перенесли на палубу видеооборудование. Когда Дэниэл поднялся на борт, капитан пожал ему руку.

– Мир вам, – поздоровался он на суахили. – Мне приказано отвозить вас всюду, куда захотите.

Они отвалили от причала и повернули на север. Шли параллельно берегу. Дэниэл стоял на носу, и постепенно к нему возвращалось хорошее настроение. Темная синяя вода сверкает на солнце. На северном горизонте одно облачко, белое, как чайка, и немногим больше. Это столб брызг – там озеро выливается в глубокое ущелье и становится истоком Нила.

Две тысячи лет спорили, где начинается Белый Нил, и спор продолжается по сей день.

Возможно, исток – в водопадах озера Виктория, где начинается Виктория-Нил, который потом сливается с Альберт-Нилом в озере Альберт и начинает свое невероятное путешествие к Каиру и Средиземному морю? Или еще выше, как задолго до рождения Христа писал Геродот?

Может, Нил берет начало в бездонном озере, лежащем между горами Грофи и Мофи и питаемом вечными снегами? Чувствуя на лице брызги озерной воды, Дэниэл повернулся и посмотрел на запад, стараясь разглядеть на удалении романтические горные вершины, но сегодня, как и в большинство дней, рассеянная голубая облачная масса сливалась с голубизной африканского неба. Многие первые исследователи проходили вблизи Лунных гор, не подозревая об их существовании.

Даже Генри Мортон Стенли, этот безжалостный и одержимый обамериканившийся шотландец, вдобавок незаконнорожденный, месяцами жил в тени гор, прежде чем вечные облака расступились и поразили его видом снежных вершин и сверкающих ледников. Плывя по этим водам – крови свирепого континента, выливающейся из сердца гор, – Дэниэл был во власти какого-то мистического чувства.

Он повернулся и посмотрел на открытый мостик катера.

Бонни Мейхон снимала. Она держала на плече камеру «Сони», направляя ее на берег. Он поморщился с неохотным одобрением. Каковы бы ни были их личные проблемы, она истинный профессионал. Она и по пути в ад сделает отличный снимок самого дьявола. Эта мысль заставила его улыбнуться, и он перестал сердиться на Бонни.

Он спустился в рулевое помещение под мостиком и расстелил на столе карты и эскизы архитекторов, предоставленные БОСС.

Место, выбранное для строительства отелей и казино на берегу озера, отделяло от Кахали семь миль. Дэниэл увидел, что это естественная гавань, вход в которую охраняет остров.

Река Убомо, спускаясь с откоса Рифтовой долины из большого леса, со снежных гор, впадает в этот залив.

На карте место выглядит идеальным для курортного комплекса, который, как надеялся Таг Харрисон, сделает этот уголок желанной целью туристов со всей Южной Европы.

Дэниэлу показалось, что есть только одно препятствие. На берегу залива располагается большое рыбацкое селение. Дэниэл попытался представить себе, как поступят Харрисон и Нинь Чэнгун. Загорающие европейцы не захотят делить берег с туземными рыбаками и их сетями, а вонь сушенной на солнце рыбы не разожжет аппетит и не добавит привлекательности курорту в заливе Орла-Рыболова, как уже назван проект.

Сверху Дэниэла окликнул капитан. Дэниэл вышел из рулевой рубки на палубу, как раз когда катер обогнул мыс и впереди открылся залив Орла-Рыболова.

Дэниэл сразу увидел, почему залив так называется. Остров у входа в залив густо зарос лесом. Питаемые чистой, свежей водой озера, на острове росли гигантские фикусы и красные деревья, высоко вздымая кроны над островом и над соседними водами. Сотни пар орлов-рыболовов свили гнезда в их высоких ветвях. Красновато-коричневое и каштановое оперение и сверкающие белые головы делали орлов самыми великолепными пернатыми хищниками Африки. Большие птицы сидели на всех выступающих насестах, другие плыли в вышине на широких крыльях, закидывая голову и пронзительно крича – неотъемлемая часть шоу «Африка».

Катер встал на якорь и спустил надувную лодку «Зодиак», чтобы перевезти Дэниэла и Бонни на остров. Целый час они снимали колонию орлов.

Капитан Каджо бросал с утеса сушеную рыбу, а Бонни снимала соперничающих за добычу орлов, которые вцеплялись когтями друг в друга в ритуальной схватке и кружились в воздухе.

Дэниэл помог Бонни поднять камеру по массивному, гладкому стволу дикой смоковницы, чтобы она могла снять орлят в гнезде. На ветке их атаковали родители: они с криками ныряли к непрошеным гостям, выставив когти и нацелив кривые желтые клювы; в самое последнее мгновение птицы сворачивали в сторону, так что потоки воздуха, гонимые широкими крыльями, накатывали на опасный насест. К тому времени как Бонни и Дэниэл спустились на землю, их личные трения смягчились и они снова действовали как команда профессионалов.

Они снова сели в «Зодиак» и вернулись на катер. Стоило им оказаться на борту, как капитан поднял якорь и катер медленно вошел в залив.

Зрелище было великолепное: из голубой воды круто вздымались вулканические утесы, между черными скалами лежали пляжи с яркооранжевым песком.

Снова сели в «Зодиак» и высадились на одном из пляжей близ устья реки Убомо. Оставив капитана Каджо и двух матросов на берегу с лодкой, Дэниэл и Бонни поднялись на самый высокий утес и были вознаграждены панорамным видом на залив и озеро.

Они смотрели сверху на большую рыбачью деревню в устье реки Убомо. На берегу лежали примерно двадцать лодок-дау, еще столько же усеивали воды озера. Флот на крылатых парусах направлялся к заливу; ночная ловля закончилась, рыбаки возвращались на берег с уловом.

Вдоль всего берега залива на песке были разложены для просушки сети, и до вершины утеса доносился сильный запах рыбы. Голые черные дети играли в песке и плескались в озере. Мужчины работали на дау или, поджав ноги по-турецки ноги, сидели с иглами в руках и чинили сети. По деревне грациозно передвигались женщины в длинных платьях; размалывая зерно в высоких деревянных ступках, ритмично взмахивая пестиками и опуская их, или склоняясь к кострам, где на огне стояли котлы на треногах. Дэниэл указывал Бонни на разные сценки, нужные для фильма, и Бонни поворачивала камеру, следуя его указаниям, и снимала.

– А что будет с жителями деревни? – спросила она, глядя в видоискатель «Сони».

– Фундамент казино по плану должны начать закладывать через три недели… Думаю, их переселят в другое место, – сказал Дэниэл. – В новой Африке правители передвигают людей, как шахматные фигуры.

Он замолчал и, заслонив глаза, стал всматриваться в дорогу, которая вела из селения в столицу.

Ветер, дующий с гор, медленно нес над озером облако красной пыли.

– Дай-ка взглянуть через телевик, – попросил он Бонни, и та протянула ему камеру. Дэниэл быстро настроил объектив на максимальное увеличение и увидел приближающуюся колонну.

– Военные грузовики, – сказал он. – И транспортеры. Я бы сказал, что на транспортерах бульдозеры.

Он вернул ей камеру, и Бонни начала разглядывать приближающуюся колонну.

– Какие-то армейские маневры? – предположила она. – Нам можно снимать?

– В любом другом уголке Африки я бы поостерегся направлять камеру на военных, но у нас есть именной указ президента Таффари. Снимай!

Бонни установила легкий штатив-треножник, который использовала для съемок на большом расстоянии, и стала снимать приближающуюся колонну.

Тем временем Дэниэл подошел к краю утеса и посмотрел вниз, на берег. Капитан Каджо и матросы лежали на песке. Каджо, по-видимому, отсыпался после вчерашней гульбы. Оттуда, где он лежал, деревня не была видна.

Дэниэл вернулся и стал наблюдать за Бонни.

Колонна уже приближалась к околице деревни. Ей навстречу бежала толпа детишек и бродячих собак.

Дети бежали рядом с грузовиками, смеялись, махали руками, собаки истерически лаяли. Грузовики въехали на открытую площадку в центре, служившую одновременно футбольным полем и местом собраний.

Солдаты в камуфляже, вооруженные автоматами «АК-47», спрыгнули с грузовиков и построились на футбольном поле.

Из кабины головного грузовика вышел офицер-хита и через мегафон начал созывать жителей деревни. Обрывки его усиленной мегафоном речи доносились туда, где стоял Дэниэл. Ветер то усиливался, то ослабевал, часть говорившегося на суахили Дэниэл не расслышал, но основное было ясно.

Офицер обвинял жителей деревни в укрывательстве инакомыслящих, сопротивлении экономическим и сельскохозяйственным реформам нового правительства и в контрреволюционной деятельности.

Пока он говорил, взвод солдат прошел на берег и окружил там детей и рыбаков. Их повели на деревенскую площадь.

Жители деревни заволновались. Дети прятались за юбки матерей, мужчины возмущались и размахивали руками, обращаясь к офицеру. Солдаты начали прочесывать деревню, выгоняя людей из крытых тростником хижин. Один старик вздумал сопротивляться, когда его выводили из дома, и солдат ударил его прикладом. Старик упал, его оставили и перешли к соседней хижине, пинком распахнули дверь и закричали на обитателей. На берегу другая группа солдат встречала приближающиеся лодки и подталкивала рыбаков штыками.

Бонни не отрывалась от видоискателя.

– Вот это материал! Вот это настоящая работа! Я не шучу, это тянет на премию «Эмми».

Дэниэл ничего не ответил. Ее радостное возбуждение не должно было так задеть его, но задело. Он и сам журналист, понимает необходимость находить свежий, пикантный материал, способный расшевелить телезрителей, привыкших, что их пичкают смутой и насилием, но то, что они сейчас видели, было страшно, как действия эсэсовцев, зачищающих европейские гетто.

Солдаты начали грузить рыбаков в поджидающие грузовики, женщины кричали и пытались отыскать в толпе детей. Некоторые жители сумели собрать жалкие узлы с имуществом, но большинство оставалось с пустыми руками.

С тягачей съехали два желтых бульдозера, их моторы взревывали, из выхлопных труб тянулся синий дизельный дым.

Один из бульдозеров развернулся и опустил передний стальной нож. Блестя на полуденном солнце, нож прорезал стену ближайшей хижины, и тростниковая крыша рухнула.

– Великолепно! – воскликнула Бонни. – Я не могла бы поставить сцену лучше. Невероятный кадр!

Женщины вопили и плакали – это был особый звук, голос африканского горя. Один из мужчин вырвался и побежал к ближайшему полю сорго. Солдат выкрикнул предупреждение, но мужчина пригнулся и побежал быстрее. Короткая автоматная очередь прозвучала, как несколько хлопков шутих. Бегущий упал, перевернулся в пыли и застыл.

Какая-то женщина закричала и кинулась к лежащему; к спине был привязан шалью младенец, второго ребенка, постарше, она держала на руках. Солдат штыком преградил ей путь и заставил повернуть назад к грузовику.

– Сняла! – Бонни была страшно возбуждена. – Все сняла! Расстрел и все остальное. Все записано. Черт, как здорово!

Солдаты были хорошо обучены и безжалостны. Все произошло очень быстро. Через полчаса в грузовики согнали все население деревни, за исключением тех рыбаков, что еще были на озере. Первый плотно набитый людьми грузовик уехал туда, откуда прибыл.

Два бульдозера двигались вдоль ряда хижин, и те одна за другой рушились.

– Боже, надеюсь, пленка не кончится, – тревожно бормотала Бонни. – Такой шанс выпадает раз в жизни!

Дэниэл с самого начала операции молчал. Он был частью Африки. Он видел, как уничтожали другие деревни. Он помнил лагерь партизан в Мозамбике. А после видел, как действуют в деревне повстанцы РЕНАМО. Видел насильственное выселение в Южной Африке, но не мог заставить сердце ожесточиться и не сочувствовать страданиям африканцев. И сейчас, глядя, как завершается эта маленькая драма, чувствовал, что его вот-вот вырвет.

Оставшиеся лодки, на которых ни о чем не подозревали, плыли к берегу, где ожидающие солдаты вытаскивали рыбаков. Последний грузовик с жителями деревни укатил в облаке красной пыли, и, едва он исчез из виду, один из желтых бульдозеров спустился на берег и сгреб опустевшие рыбацкие лодки в груду, точно дрова для растопки.

Четверо солдат принесли тело старика и тело того, кто пытался бежать; их тащили за руки и за ноги, головы волочились по земле. Убитых бросили на погребальный костер из разбитых корпусов и порванных парусов. Солдат швырнул зажженный факел из тростника на верх груды. Пламя вспыхнуло мгновенно и горело так яростно, что солдаты вынуждены были отступить, закрывая лица от огня.

Бульдозеры ползали взад и вперед среди обломков хижин, разминая их стальными гусеницами. Послышался резкий свисток, солдаты быстро построились и снова сели в армейские вездеходы. Желтые бульдозеры взобрались на тягачи, и колонна ушла.

Когда машины ушли, единственным оставшимся звуком стал приглушенный шепот вечернего ветра на склонах утеса и отдаленный треск пламени.

– Что ж, – Дэниэл старался говорить спокойно, – место для строительства нового казино расчищено. Вложениям Таффари в счастье его народа ничто не угрожает…

Голос его дрогнул. Он не мог продолжать.

– Ублюдок! – прошептал он. – Чудовищный убийца!

Он обнаружил, что дрожит от гнева. Потребовалось невероятное усилие воли, чтобы взять себя в руки. Дэниэл подошел к краю утеса над берегом. Катер по-прежнему стоял на якоре на глубоком месте посреди залива, «Зодиак» лежал на песке и его караулил один из солдат, но спавших на песке капитана Каджо и другого солдата там больше не было. Очевидно, их разбудили звуки автоматного огня и уничтожения деревни.

Дэниэл поискал Каджо и нашел. Тот поднимался на утес в полумиле от них, и по его поведению было ясно, что он встревожен. Он искал их: каждые несколько минут останавливался, подносил руки ко рту, звал и беспокойно осматривался.

Дэниэл присел, чтобы его не было видно, и сказал Бонни:

– Никто не должен знать, что мы сняли. Это бомба.

– Само собой! – согласилась она.

– Дай кассету мне. Я ее спрячу. Вдруг они решат проверить, что ты снимала.

Бонни извлекла кассету из камеры и отдала Дэниэлу. Он завернул ее в мягкую тряпку и спрятал на дно своего рюкзака.

– Отлично, теперь давай уберемся отсюда, пока Каджо нас не нашел. Он не должен догадаться, что мы это видели.

Бонни быстро собрала оборудование и последовала за Дэниэлем, который уходил подальше от останков деревни. Через несколько минут обоих скрыли высокая трава и кустарник саванны.

Сделав круг по слоновьей траве и кустарнику, Дэниэл снова вышел к заливу напротив острова Орлов-Рыболовов. Они спустились на берег, и Дэниэл остановился, давая Бонни возможность перевести дух.

– Не понимаю, как они допустили сюда съемочную группу в тот день, когда собирались уничтожить деревню, – сказала Бонни.

– Типичный африканский порядок, – ответил Дэниэл. – Кто-то забыл сказать кому-то. Во время последнего военного переворота в Замбии один из заговорщиков объявил по радио о том, что революция совершилась, а остальные заговорщики в это время еще завтракали в казармах. Он перепутал день. Переворот должен был произойти в следующее воскресенье. АВП. Ну что, идем?

Бонни встала.

– Что такое АВП?

– Африка всегда побеждает. – Дэниэл мрачно улыбнулся. – Пошли!

Они не спеша пошли по полоске влажного твердого песка у края воды.

Они видели лежащий на берегу «Зодиак», но уничтоженную деревню еще скрывал выступ утеса.

Не прошли они и двухсот ярдов, как Каджо окликнул их с вершины утеса. Они остановились и помахали ему, как будто впервые заметили.

– Намочил штаны, – сказала Бонни. – Он не знает, видели ли мы рейд.

Каджо, скользя и падая, торопливо спускался с утеса. Когда он добрался до берега и оказался перед ними, он задыхался.

– Где вы были? – спросил Каджо.

– На мысе, – ответил Дэниэл. – Снимали площадку для казино. Сейчас идем снимать место для отеля, там, где сейчас рыбацкая деревня.

– Нет, нет! – Каджо схватил Дэниэла за руку. – Достаточно. Больше никаких съемок. Надо возвращаться на катер. На сегодня съемки окончены.

Дэниэл высвободил руку и немного с ним поспорил. Потом неохотно позволил увести себя к «Зодиаку» и переправить на катер.

Добравшись до мостика, Каджо торопливо заговорил с капитаном, при этом оба смотрели на вход в залив.

От горящих на воде лодок еще поднимались столбы дыма. Капитан катера казался встревоженным и приказ о выступлении отдал слишком громко и взбудораженно.

Прежде чем Дэниэл смог ее остановить, Бонни подошла к кормовому поручню и направила камеру «Сони» на залив. Каджо кубарем скатился с мостика и побежал по палубе с криком:

– Нет! Подождите! Нельзя это снимать!

– Почему? Обычный пожар в буше.

– Нет! Да! Это пожар в буше, но это закрытый материал.

– Совершенно секретный пожар в буше? – насмешливо спросила Бонни, но послушно опустила камеру.

Как только они остались одни, Дэниэл отругал ее.

– Не умничай. Эта маленькая шутка могла выйти нам боком.

– Напротив, я убедила Каджо, что ни о чем не подозреваю, – ответила она. – Когда вернешь мне кассету?

– Я ее подержу у себя, – ответил он. – Каджо еще что-то подозревает. Спорю, когда доберемся до Кахали, он проверит твое оборудование.

Было уже темно, когда катер подошел к причалу.

Когда оборудование Бонни перетаскивали с катера в «лендровер», алюминиевая кассета с записью исчезла. Хотя Бонни кричала на Каджо, трясла пальцем у него перед носом и грозила пожаловаться президенту Таффари, Каджо невозмутимо улыбался.

– Не волнуйтесь, мисс Мейхон. Найдется. Даю вам личную гарантию.

На следующее утро Каджо – сплошные улыбки и извинения – явился в гостевой домик и принес пропавшую кассету.

– Все в порядке, все на месте, мисс Мейхон. Один из дураков-носильщиков, ухали, положил ее не туда. Прошу принять мои искренние извинения.

– Можешь не сомневаться, они проверили все записи, – сказал Дэниэл Бонни, когда Каджо ушел. Он похлопал по застегнутому карману своей куртки. – Отнесу запись набега Майку в британское посольство. Это единственное безопасное место. Пойдем?

– У меня свидание. – Она вызывающе посмотрела на него.

– Если собираешься навестить своего нового дружка, будь осторожна, мой тебе совет. Ты видела, что у него за ухватки.

– Ифрим приличный парень! Он ничего не знает об этом рейде.

– Верь во что хочешь, но никому не говори об этой кассете. Даже Тагу Харрисону.

Бонни замерла и уставилась на него. Она сильно побледнела.

– О чем ты? – негодующе спросила она.

– Послушай, Бонни. Не считай меня полным идиотом. Я проверил твой звонок из отеля «Норфолк» в Найроби. Конечно, ты обо всем докладывала Тагу Харрисону. Сколько он тебе платит, чтобы ты шпионила за мной?

– Ты спятил!

Она пыталась отбиться с помощью наглости.

– Вероятно, ты права. Меня ты подцепила. Но надо рехнуться, чтобы рассказать Тагу о съемке.

Она смотрела ему вслед, когда он поехал к английскому посольству. Территорию посольства окружала стена, ворота охраняли солдаты из личной гвардии президента Таффари, в камуфляже и красно-коричневых беретах.

Навстречу Дэниэлу из кабинета вышел Майкл Харгрив.

– Доброе утро, сэр Мики.

– Дэнни, парень! Вчера вечером я разговаривал с Венди. Она шлет тебе привет.

– Когда она приедет?

– К сожалению, только через несколько недель. Ее мать заболела, и Венди летит из Лусаки домой, вместо того чтобы махнуть сюда.

Продолжая болтать, он провел Дэниэла в свой кабинет, но, как только двери за ними закрылись, его манера изменилась.

– Есть новости, Дэнни. Китаец прибыл. Прилетел на самолете БОСС. По моим данным, он прилетел из Тайваня через Найроби. Сразу отправился в головную контору БОСС в Лейк-Хаусе, чтобы принять руководство всеми операциями синдиката, и Таффари вечером в пятницу дает прием в его честь. Жди приглашения из дома правительства.

– Это должно быть интересно, – мрачно улыбнулся Дэниэл. – С нетерпением жду новой встречи с этим джентльменом.

– Она может произойти раньше, чем ты думаешь. – Майкл Харгрив взглянул на часы. – Вынужден тебя оставить, старина. Можешь себе представить, произношу речь на ланче перед членами Ротари-клуба из Убомо. Досье, которые я тебе обещал, у секретаря. Она покажет комнату, где ты мог бы поработать. Глянь на них и верни. Пожалуйста, Дэнни, никаких записей или фотографий. Только посмотреть.

– Спасибо, Майк, ты герой. Еще одно одолжение, ладно?

– Говори. Угодить любой ценой. Семейный девиз Харгривов, разве ты не знаешь?

– Положи этот сверток в личный сейф, Майк.

Майкл запер кассету со съемкой в заливе Орла-Рыболова в сейф, пожал Дэниэлу руку и откланялся.

Дэниэл с веранды смотрел, как он уезжает в посольском автомобиле с шофером в форме. Несмотря на английский флажок на капоте, это был десятилетний «ровер», нуждающийся в покраске. Посол в Убомо не такая важная особа, чтобы иметь «роллс-ройс».

Дэниэл занялся досье, которые секретарша Майкла выложила перед ним. И когда три часа спустя покидал посольство, его личное впечатление о Ифриме Таффари сто раз подтвердилось и укрепилось.

«Коварный и жестокий, – про себя произнес Дэниэл, трогая «лендровер» с места. – Они с Бонни Мейхон должны нравиться друг другу».

Мотоциклетный эскорт, воя сиренами, все же вынужден был сбросить скорость из-за состояния дороги в трущобах, выросших вокруг столицы. Дорога была изрыта ямами, и по ней с криками и хрюканьем бегали куры и свиньи.

Президентская машина, еще один дар какого-то ближневосточного нефтяного магната, – черный «мерседес». То, что президент послал за гостем в Лейк-Хаус собственную машину, было знаком особого уважения.

Нинь Чэнгун сидел на заднем сиденье за шофером и с интересом разглядывал картины жизни Убомо.

После того, что он видел в Азии и в других странах Африки, где ему приходилось служить, нищета и убожество трущоб, через которые они проезжали, не удивляли его и не вызывали отвращения. От отца он научился видеть в человеческих толпах либо источник дешевой рабочей силы, либо рынок товаров и услуг, которые продавал. Отец много раз говорил ему: без людей нет прибыли. Чем больше людей, тем лучше. Везде, где человеческая жизнь стоит дешево, можно заработать уйму денег. Мы, «Удачливый дракон», должны противиться любым попыткам сократить население третьего мира.

Люди – главный товар. Чэнгун улыбнулся мудрым словам отца; его мудрость произросла из изучения истории. Отец считал, что только там, где рост населения ограничен посторонними факторами, обыватель начинает задумываться о своих правах и пытается стать хозяином своей судьбы. Страшные опустошения, произведенные в итоге чумой, уничтожили феодальную систему в Европе. Они настолько сократили население, что ценность человеческой жизни возросла, и люди могли торговаться, продавая свою рабочую силу.

Великие войны этого столетия уничтожили классовую систему наследования привилегий и богатства, и началась безумная эпоха прав человека, в течение которой обычные люди стали равнять себя с теми, кто лучше их. По мнению Чэнгуна и его отца, у рядовых людей нет такого права; их права заслуживают защиты не больше, чем права антилопы, на которую охотятся львы.

Когда человеческая масса достигает таких размеров, что жизнь человека не стоит и гроша, для больших хищников вроде «Удачливого дракона» начинается время возможностей. В Африке население растет на глазах, и очень скоро пробьет их час.

Он подумал о маленькой камбоджийской девочке, чей труп сейчас лежал в темных глубинах Китайского моря. Для таких, как он, в Индии, в Африке и Южной Америке есть десятки миллионов таких девочек.

Чэнгун видел в растущем населении Африки уникальную возможность.

Вот главная причина, что «Удачливого дракона» так неудержимо тянет к этому континенту. Вот почему он сейчас едет на встречу с президентом этой страны, которая вскоре начнет отдавать свои богатства. Он высосет из нее сок, отшвырнет пустую кожуру и сорвет с дерева новый плод. Чэнгун улыбнулся метафоре и посмотрел на зеленый холм над городом, где стояло правительственное здание.

Президент Таффари встречал его почетным караулом из гвардейцев в багровых мундирах и сверкающих серебряных шлемах, а на зеленом газоне расстелили красную дорожку. Сам президент вышел навстречу Чэнгуну, пожал ему руку, провел на широкую веранду и усадил в большое резное кресло под вращающимся вентилятором на потолке.

Слуга-ухали в белом по щиколотку одеянии, алом шарфе и феске принес поднос с запотевшими ледяными стаканами.

Чэнгун отказался от шампанского и взял стакан свежевыжатого апельсинового сока.

Ифрим Таффари сел в кресло напротив и скрестил длинные ноги в тщательно выглаженных белых брюках.

Он улыбнулся Чэнгуну со всем своим очарованием.

– Хочу, чтобы наша первая встреча была неофициальной и дружеской, – сказал он и небрежно указал на свою рубашку с открытым воротом и сандалии. – Вы должны извинить мой свободный наряд и то, что здесь нет никого из моих министров.

– Конечно, ваше превосходительство. – Чэнгун отпил сока. – Я тоже рад возможности познакомиться с вами и поговорить без третьих лиц.

– Сэр Питер Харрисон очень высоко отозвался о вас, мистер Нинь. А он человек, чье мнение я ценю. Я уверен, что наши отношения будут взаимообогащающими.

Еще десять минут они обменивались комплиментами и банальными выражениями дружбы и доброй воли. Оба прекрасно себя чувствовали в этом цветистом многословии; это была часть их, хоть и разных, культур, и они подсознательно понимали побуждения и опасения друг друга, пока ходили вокруг да около, не приступая к серьезному делу.

Наконец Чэнгун достал из кармана легкого шелкового пиджака запечатанный конверт. Дорогой конверт из глянцевой бумаги кремового цвета, с изображением дракона на клапане.

– Мой отец и я, господин президент, хотим убедить вас в том, что наша преданность вашей стране неизменна. Примите это в знак нашей искренней дружбы и заботы.

Чэнгун преподнес свой дар как малозначительный и неожиданный, однако оба знали, что это результат сложных, длительных переговоров. На рынке есть и другие желающие, и среди них тот самый араб, что подарил президенту катер и «мерседес».

Потребовалось все влияние сэра Питера Харрисона, чтобы переговоры закончились в пользу БОСС и «Удачливого дракона».

В конверте содержался второй взнос лично Ифриму Таффари. Первый взнос был сделан свыше десяти месяцев назад при подписании соглашения.

Таффари ногтем вскрыл конверт (пальцы у него были длинные, изящные и очень темные на фоне кремовой бумаги) и развернул два содержащихся в нем документа.

Первый – это чек на его номерной счет в Швейцарии. Сумма – десять миллионов долларов США. Второй – документ о трансфере, нотариально заверенный в Люксембурге. Согласно этому документу 30 процентов всего имущества синдиката записаны на имя Ифрима Таффари. Официально зарегистрированное название синдиката – «Корпорация развития Убомо».

Президент снова положил документы в конверт и поместил его в карман спортивной рубашки.

– Вам потребовалось больше времени на развитие Убомо, чем я надеялся, – сказал он вежливо, но с привкусом стали в голосе. – Надеюсь, с вашим появлением здесь, мистер Нинь, все изменится.

– Я знаю о проволочках. Как вам известно, мой управляющий работает в Кахали всего около недели. Он дал мне полный отчет о положении. Полагаю, причина задержек отчасти в прежнем стиле руководства, осуществлявшегося под контролем БОСС. Было заметно определенное нежелание активно разрабатывать имеющиеся ресурсы. – Чэнгун сделал пренебрежительный жест. – Мистер Первис, представитель БОСС – сейчас он уже на пути в Лондон, – слишком чувствительный человек. Вы же знаете, какими щепетильными бывают англичане. Мой управляющий сообщает, что нам не хватает рабочих рук.

– Заверяю вас, мистер Нинь, вы получите столько рабочих рук, сколько потребуется.

Стоило прозвучать этой замаскированной жалобе, и улыбка Таффари стала чуть напряженной.

– Тридцать тысяч, – негромко сказал Чэнгун. – Такова была первоначальная оценка, одобренная вами, ваше превосходительство. До сих пор мы получили всего десять тысяч.

– Остальное получите к началу следующего месяца. – Таффари больше не улыбался. – Я отдал приказ армии. Все политические заключенные и инакомыслящие будут отправлены в трудовые лагеря в лесу.

– Это люди из племени ухали? – спросил Чэнгун.

– Конечно! – выпалил Таффари. – Вы ведь не думаете, что я отправлю к вам хита?

Чэнгун улыбнулся нелепости такого предположения.

– Мой управляющий сообщает, что ухали хорошие работники, трудолюбивые, умные и послушные. Прежде всего, они понадобятся нам в лесу. Похоже, там возникли трудности, связанные с местностью и климатом. Дороги плохие, техника застревает. Приходится использовать больше людей.

– Да, я предупреждал об этом людей из БОСС, – подтвердил Таффари. – Они не хотели использовать то, что называли… – Он помялся. – Этот Первис называл работу наших заключенных рабским трудом.

Казалось, его забавляет подобное педантичное определение.

– Эти западники, – сочувственно сказал Чэнгун. – Англичане не подарок, но американцы еще хуже. Они не понимают ни Африку, ни Восток. Их мышление останавливается на Суэце… – Он осекся. – Заверяю вас, господин президент, что теперь операциями синдиката руководит человек с Востока. Вы увидите, что мне не свойственны «западные» угрызения совести.

– Приятно работать с тем, кто понимает веления жизни, – согласился Таффари.

– Что приводит нас к проекту строительства казино и отеля в заливе Орла-Рыболова. Из слов своего управляющего я понял, что еще ничего не сделано, кроме первоначальной разведки местности. Он говорит, что на месте строительства отеля все еще стоит рыбацкая деревня.

– Уже нет, – улыбнулся Таффари. – Местность очищена два дня назад, сразу после отъезда в Лондон мистера Первиса. Деревня была рассадником контрреволюционной деятельности. Мои солдаты задержали всех противников нынешней власти. Двести трудоспособных заключенных направляются в лес, чтобы присоединиться к вашим рабочим. Площадка готова к строительству.

– Ваше превосходительство, я вижу, мы хорошо сработаемся. Разрешите показать, какие изменения я внес в график работ, подготовленный мистером Первисом.

Он открыл чемоданчик и достал из него компьютерную распечатку, занявшую весь стол.

Таффари подался вперед и с интересом слушал предложения Чэнгуна, почти полностью изменившего план операции.

По окончании лекции Таффари не скрывал своего удовлетворения.

– Все это вы сделали за короткое время после приезда в Убомо? – спросил он, но Чэнгун покачал головой.

– Вовсе нет, ваше превосходительство. Кое-какие изменения были сделаны еще до моего отъезда из Тайпея. Я прибегнул к советам отца и помощи администрации «Удачливого дракона». После моего приезда сюда понадобилось сделать лишь часть изменений с учетом советов моего управляющего и на основании его отчета об условиях и проблемах, с которыми мы столкнулись в лесу.

– Великолепно! – Таффари покачал головой. – Сэр Питер Харрисон не зря такого высокого мнения о вас.

– Планирование – это одно, – скромно заметил Чэнгун. – Выполнение – совершенно другое.

– Уверен: ту же энергию и настойчивость вы привнесете в нашу операцию. – Таффари взглянул на часы. – К ланчу я жду гостя.

– Простите, ваше превосходительство. Я и так злоупотребил вашим временем.

Чэнгун сделал вид, что встает.

– Вовсе нет, мистер Нинь. Я настаиваю, чтобы вы присоединились к нам. Вам будет интересно познакомиться с моим гостем из съемочной группы, которую нанял сэр Питер Харрисон.

– А, да. – Чэнгун, казалось, сомневался. – Сэр Питер объяснял нам с отцом, зачем он пригласил эту группу в Убомо. Однако я не уверен, что согласен с ним. У англичан есть поговорка про лихо. С моей точки зрения, лучше было бы не привлекать внимание мировой общественности к нашей операции. Я хотел бы закрыть этот проект и отправить группу назад в Лондон.

– Боюсь, уже поздно, – покачал головой Таффари. – Мы и так вызвали много противоречивых толкований. Одна женщина, любимица бывшего президента Омеру…

Еще минут десять они обсуждали выдвинутый сэром Питером план опровержения пропагандистской кампании Келли Кинер путем противопоставления ей своей кампании.

– Во всяком случае, – заметил Таффари, – мы всегда сможем наложить вето на все, что нам не понравится в этом фильме. Сэр Питер Харрисон вписал в контракт такой пункт. Больше того, мы можем даже запретить фильм и стереть все его копии, если посчитаем это разумным.

– Разумеется, вы принимаете меры к тому, чтобы эти люди ничего не увидели в наших особо слабых местах?

– Лагеря с осужденными, уничтожение леса и добычу ископаемых? Доверьтесь мне, мистер Нинь. Телевизионщики увидят только пилотную схему. Их неотлучно сопровождает надежный человек, офицер. Ага, а вот и те, о ком мы говорим: оператор и капитан Каджо.

– Оператор? – переспросил Чэнгун, глядя, как Бонни Мейхон и капитан Каджо идут к ним по лужайке.

– Согласен, неподходящее определение, – усмехнулся Таффари. – Интересно, есть ли слово «операторша»?

Он встал и пошел навстречу гостям.

Капитан Каджо вытянулся и отдал честь. Таффари не обратил на него внимания.

Каджо свою работу выполнил. Доставил Бонни. Капитан вернулся к армейскому «лендроверу» – ждать. Он знал, что ждать придется долго.

Чэнгун разглядывал женщину, которую Таффари вел на веранду. Слишком крупная и грудастая. Ни тонких костей, ни изящных черт. Нос и рот чересчур велики, на его вкус. Кожа в веснушках и медные волосы внушали ему отвращение. Она смеялась и шутила с Таффари. Голос и смех слишком громкие, вульгарные. Ее уверенная манера держаться и сильные, крепкие ноги и руки казались Чэнгуну угрозой, словно эта женщина бросала вызов его мужским качествам. Он не любил слишком сильных и настойчивых женщин. Насколько она уступает изящным, с кожей цвета слоновой кости женщинам его расы с их прямыми черными волосами и покорностью.

Однако он вежливо встал, улыбнулся и пожал ей руку; он заметил, что Таффари увлечен этой женщиной.

Он знал, что у Таффари десяток жен хита, красивейших женщин племени, но предположил, что президента увлекла новизна этой массивной женщины.

Возможно, тот считал, что белая женщина в любовницах поднимет его престиж. Но Чэнгун проницательно подумал, что очень скоро эта дама утомит президента и он бросит ее так же небрежно, как взял.

– Мистер Нинь, глава «Корпорации развития Убомо», – познакомил их Таффари. – Технически он ваш босс.

Бонни рассмеялась.

– Что ж, босс, докладываю: мы работаем в поте лица.

– Рад слышать. – Чэнгун не улыбался. – Вы делаете очень важное дело. Что же вы успели?

– Поработали здесь, в Кахали, и на озере. Уже сняли территорию будущего отеля и казино.

Чэнгун и Таффари внимательно слушали ее отчет.

– Куда вы направитесь после этого? – спросил Чэнгун.

– Закончив здесь, мы переберемся в район леса. В место, которое называется Сенги-Сенги. Я правильно произнесла, ваше превосходительство?

Она взглянула на Таффари.

– Абсолютно правильно, моя дорогая мисс Мейхон, – заверил Таффари. – Сенги-Сенги для корпорации – пилотная схема разработки лесных богатств.

Чэнгун кивнул.

– При первой же возможности съезжу туда.

– Почему бы вам не отправиться с нами в Сенги-Сенги и не посмотреть, как мы будем снимать? – предложила Бонни. – С вашим участием программа приобретет большую значимость, мистер Нинь. – Она замолчала, словно ей в голову пришла новая мысль, потом с озорной улыбкой повернулась к президенту Таффари. – Было бы просто замечательно, если бы в программе участвовали и вы, господин президент. Мы смогли бы взять у вас интервью на фоне Сенги-Сенги. Вы смогли бы рассказать о своих надеждах и мечтах, о своей стране. Только представьте, ваше превосходительство.

Ифрим Таффари улыбнулся и покачал головой.

– Я занятой человек. Едва ли смогу выделить на это время.

Но Бонни видела, что искушение велико. Он был в достаточной мере политиком, чтобы понять важность благоприятного впечатления, какое его выступление произвело бы в мире.

– Это было бы очень полезно, – уговаривала Бонни. – И для Убомо, и для вашего имиджа. Люди в большом мире слышали о вас немного. Если бы они вас увидели, это в корне изменило бы их представления. Уверяю вас, с профессиональной точки зрения вы будете выглядеть на экране прекрасно. Вы высоки, красивы, у вас выразительный голос. Клянусь, я сделаю вас кинозвездой!

Ему понравилась эта мысль. Он любил лесть.

– Что ж, возможно…

Оба понимали, что он хочет, чтобы его еще немного поуговаривали.

– Вы можете прилететь в Сенги-Сенги на вертолете, – заметила Бонни. – Съемка займет не больше половины дня. – Она помолчала, соблазнительно надула губы и взяла его за руку. – Конечно, если вы не решите остаться на день-два. Я была бы рада.

Дэниэл и Бонни, как всегда, в сопровождении капитана Каджо, выехали из Кахали. Хотя проехать нужно было чуть больше двухсот миль, у них это заняло два дня, и большую часть времени они провели не в пути, а снимая меняющуюся местность и сельские племена на традиционных маньяттах, расположенных вдоль маршрута.

Капитан Каджо облегчал продвижение и договаривался со старейшинами племен. За несколько шиллингов Убомо они получали возможность снимать в любых деревнях хита.

Они снимали девушек у водоемов; девушки в одних только набедренных повязках купались и заплетали друг другу волосы. Незамужние добавляли в прически смесь коровьего навоза и красной глины, создавая на головах сложные скульптуры; эти прически на несколько дюймов увеличивали их и без того внушительный рост.

Снимали замужних женщин в красных тогах, длинными вереницами возвращающихся с источников и грациозно покачивающихся под тяжестью кувшинов с водой.

Снимали на фоне акаций с плоскими кронами и золотого простора саванн стада пятнистых, пестрых коров с широкими рогами и горбатыми спинами.

Снимали мальчишек-пастухов, пускающих кровь большому черному быку; они затягивали на шее у быка ременную петлю, чтобы вены выступили под кожей, протыкали кожу острием стрелы и собирали кровь в тыкву, похожую на бутылку. Когда тыква заполнялась наполовину, отверстие на шее черного быка залепляли глиной, а в тыкву добавляли молока прямо из вымени. Затем добавляли немного коровьей мочи, чтобы смесь свернулась и превратилась в подобие мягкого творога.

– Низкое содержание холестерола, – заметил Дэниэл, когда Бонни выразительно дала понять, что ее вот-вот вырвет. – Ты только посмотри, какие фигуры у этих хита.

– Я смотрю, – заверила Бонни. – Ого-го как смотрю…

Мужчины были одеты только в красные одеяла, переброшенные через плечо и перехваченные поясом на талии. Полы одеяла свободно распахивались на ветру, особенно когда Бонни оказывалась поблизости. Ей позволяли снимать все, чем они располагали, с мужским высокомерием глядя в объектив; вытянутые мочки ушей украшали серьги из кости, простой и слоновой.

По главной дороге навстречу «лендроверу» все время попадались идущие в противоположную сторону грузовики и груженные лесом тягачи. Эти гигантские машины своим весом, даже распределенным по десятку осей и множеству массивных шин, проминали в дороге глубокие ямы и поднимали облака красной пыли, которые на милю в обе стороны от дороги покрывали деревья толстым слоем темно-красного мельчайшего порошка. Бонни восхищалась тем, как солнце просвечивает сквозь эти облака и как огромные грузовики в этом тумане кажутся доисторическими чудовищами.

На второй день пути они достигли реки, переправились через нее на пароме и оказались на краю большого леса, и даже Бонни поразили высота и толщина его деревьев.

– Они как колонны, на которых держится небо, – выдохнула она, направляя на них камеру.

Когда они оставили за собой сухие саванны и вступили во влажный, буйный лесной мир, качество воздуха и освещения изменилось.

Вначале они двигались по главной дороге с широкими, в милю, открытыми полосами по сторонам. Через пятьдесят миль свернули на одну из новых дорог, только что прорубленную в девственном лесу.

Чем дольше они углублялись в лес, тем ближе к дороге подступали стволы; наконец высоко над головой ветви встретились и люди оказались в туннеле, освещенном пятнами зеленоватого света.

Даже рев едущих мимо грузовиков казался здесь приглушенным, как будто деревья отгораживали и поглощали этот чуждый оскорбительный звук. Поверхность дороги была выложена бревнами, плотно пригнанными и посыпанными сверху гравием, чтобы большие колеса машин не пробуксовывали.

– Грузовики, освободившись от руды, на обратном пути везут гравий из каменоломен на берегу озера, – объяснил капитан Каджо. – Здесь каждый день идет дождь. Если не подсыпать гравий, дорога быстро превратится в бездонное грязное болото.

Через каждую милю на дороге работали отряды в сто и больше мужчин и женщин: посыпали ее гравием и укладывали новые бревна.

– Кто они? – спросил Дэниэл.

– Осужденные, – отмахнулся Каджо. – Вместо того чтобы держать их взаперти и тратить деньги на их содержание, мы позволяем им отработать долг перед обществом.

– Очень много осужденных для такой маленькой страны, – заметил Дэниэл. – Должно быть, у вас в Убомо высокий уровень преступности.

– Все ухали – мошенники, воры и смутьяны, – объяснил Каджо и вздрогнул, посмотрев за ряды работающих на непроницаемый лес.

Шестифутовый Каджо стоял перед Дэниэлом, загораживая его. Но вот он отодвинулся, и Дэниэл с управляющим посмотрели друг на друга.

– Мистер Четти Синг, – негромко сказал Дэниэл, – не думал, что увижу вас снова. Очень, очень рад.

Бородатый сикх застыл, словно наткнулся на стеклянную стену.

– Вы знакомы? – спросил капитан Каджо. – Удачное совпадение.

– Мы старые друзья, – ответил Дэниэл. – У нас общий интерес к диким животным, особенно слонам и леопардам. – Улыбнувшись, он подал руку: – Как дела, мистер Синг? В нашу прошлую встречу с вами произошел небольшой несчастный случай, верно?

Четти Синг под смуглой кожей смертельно побледнел, но взял себя в руки – с явным усилием. Глаза его сверкнули, и Дэниэл подумал, что индус кинется на него. Но Четти Синг тоже попытался изобразить дружелюбие и улыбнулся, но его улыбка походила на звериный оскал.

Он протянул руку, чтобы ответить на рукопожатие, но левую. Правый рукав был пуст, подвернут и заколот булавкой. Сквозь полосатую ткань виднелись очертания культи. Дэниэл увидел, что руку отняли у локтя. Типичная ампутация при ранах, нанесенных зверем. Леопард разрывает плоть до кости, и никакому хирургу ее не сшить. Хотя никаких иных ран или увечий видно не было, жир и излишки плоти с тела Четти Синга исчезли до последней унции. Он был худ, как больной СПИДом, и белки его глаз отливали нездоровой желтизной. Было ясно, что он пережил трудное время и еще не вполне оправился.

Борода, густая и лоснящаяся, под подбородком приподнята, и концы ее аккуратно заправлены под белоснежный тюрбан.

– Поистине большое удовольствие снова встретиться с вами, доктор. – Его взгляд противоречил сказанному. – Благодарю за сочувствие, но, к счастью, я полностью поправился, если не считать небольшого убытка. – Он пошевелил остатком руки. – Конечно, неприятно, но тем не менее я ожидаю полной компенсации от того, кто это сделал.

Кожа его была холодной, как у ящерицы. Он сразу убрал руку и повернулся к Бонни и Каджо. Его улыбка стала более естественной, и он сердечно с ними поздоровался. Снова повернувшись к Дэниэлу, он перестал улыбаться.

– Итак, доктор, вы приехали, чтобы прославить всех нас в своем телевизионном шоу. Мы станем кинозвездами…

Он смотрел на Дэниэла с необычной алчностью, как питон смотрит на птицу.

Для Дэниэла потрясение, вызванное встречей, было почти таким же сильным, как, очевидно, для сикха. Конечно, Майк Харгрив рассказал ему, что Четти Синг выжил после нападения леопарда, но это было много месяцев назад, и он никак не ожидал увидеть Четти Синга здесь, в Убомо, в тысячах миль от того места, где они в последний раз встретились. Но потом, подумав, Дэниэл решил, что был готов к этому.

Между Нинем Чэнгуном и сикхом существует прочная связь. Если Ниню поручают руководство в Убомо, ему, естественно, понадобится помощник, человек, который прекрасно знает местные условия и имеет собственную сеть безопасности.

Если оглянуться назад, становилось ясно, что Четти Синг – самый естественный выбор для Ниня. Организация Синга проникла во все страны Центральной Африки. У него есть полевые агенты. Он знает, кого подкупить, а кого запугать. Но, главное, он совершенно беспринципен и связан с Нинем Чэнгуном страхом и алчностью.

Дэниэлу следовало ожидать, что Четти Синг обязательно обнаружится где-нибудь рядом с Нинем и попробует отомстить. Не требовалось заглядывать в глаза Четти Сину, чтобы понять, что Дэниэлу грозит смертельная опасность.

Единственный путь из Сенги-Сенги – через лес, по дороге, каждая миля которой под присмотром охранников компании и многочисленных блокпостов.

Четти Синг попробует его убить. В этом нет ни малейших сомнений. А у него ни оружия, ни других средств самозащиты.

Четти Синг распоряжается здесь и может выбрать время и место, чтобы осуществить свой замысел.

Тем временем Четти Синг повернулся к нему спиной и заговорил с капитаном Каджо и Бонни:

– Сейчас уже поздно для того, чтобы я вам тут все показал. Очень скоро стемнеет. Вы, наверно, хотите попасть в свои комнаты, которые мы для вас приготовили. – Он помолчал и гостеприимно улыбнулся. – К тому же у меня есть для вас прекрасная новость. Я только что получил факс из Дома правительства в Кахали. Президент Таффари лично прилетит в Сенги-Сенги на вертолете. Он прилетит завтра утром и согласен дать интервью о нашем строительстве здесь. Это большая честь, заверяю вас. Президент Таффари не из тех, к кому можно относиться легкомысленно, и его будет сопровождать не кто иной, как сам главный управляющий «Корпорации развития Убомо» господин Нинь Чэнгун. Он также чрезвычайно важное лицо. Возможно, он согласится принять участие в вашей съемке.

Когда секретарь Четти Синга показала гостям отведенные для них помещения, снова пошел дождь. Он дробно стучал по крыше здания, и от уже напитанной водой земли поднимался пар, голубой, словно дым под пологом леса.

Между зданиями были проложены деревянные тротуары. Секретарь снабдила гостей пестрыми пластиковыми зонтиками с лозунгом «КРУ означает для вас лучшую жизнь».

Гостевые помещения представляли собой несколько комнатушек в длинном полуцилиндрическом сооружении из гофрированного железа. В каждой комнате были кровать, стул, стенной шкаф и стол. Ванная и туалет общие, в центре длинного сооружения.

Дэниэл старательно обыскал свою комнату. Дверной замок такой непрочный, что дверь уступит любому решительному нажиму, да к тому же у Четти Синга, конечно, есть дубликат ключей. Окно затянуто сеткой от москитов; противомоскитная сетка нависает над кроватью; ни то ни другое нисколько не защищает.

Ночлег предстоит приятный.

«Ладно, друзья, посмотрим, кто кого, – улыбнулся он про себя. – Интересно, когда Четти Синг нанесет первый удар. Первый приз – недельный отпуск в Сенги-Сенги. Второй приз – две недели отпуска в Сенги-Сенги».

Ужин подали в столовой для технических специалистов. Это был еще один длинный дом из гофрированного железа, оборудованный как бар и магазин. Когда Дэниэл и Бонни зашли, множество тайваньских и английских инженеров и техников наполняли столовую сигаретным дымом и веселым шумом.

Никто не обращал на них особого внимания, но Бонни, как обычно, произвела впечатление, особенно на англичан, игравших в дартс и пивших пиво в баре.

Тайваньцы как будто держались обособленно, и Дэниэл ощутил напряжение между двумя группами. Это впечатление подтвердилось, когда один из английских инженеров рассказал Дэниэлу, что, став управляющим, Нинь Чэнгун постепенно избавляется от английских инженеров и менеджеров и заменяет их соотечественниками.

Британская часть мгновенно приняла Бонни, и после ужина Дэниэл оставил ее за игрой в дартс с английскими горными инженерами.

Она перехватила Дэниэла, когда тот направлялся к выходу, злорадно улыбнулась и прошептала:

– Наслаждайся одиночеством в постели, любовничек.

Он ответил ледяной улыбкой:

– Никогда не любил толпы.

Он шел в темноте по скользкому деревянному тротуару, и у него чесалось между лопатками, там, куда кто-нибудь мог вонзить нож. Дэниэл пошел быстрее.

Добравшись до своей комнаты в полукруглом доме, он распахнул дверь, но вошел не сразу. В темной комнате его кто-нибудь мог ждать. Он выждал несколько секунд, лишь затем просунул руку внутрь и включил верхний свет. Только тогда Дэниэл осторожно вошел. Закрыл непрочную дверь, задернул занавеску и сел на кровать, чтобы разуться.

У Четти Синга слишком много возможностей убить его. Дэниэл знал, что уберечься от всех не может. В этот миг он почувствовал, как под простыней, на которой он сидел, что-то двинулось. Медленное, вкрадчивое движение под тонкой простыней. Что-то коснулось его бедра. Холодок страха пробежал по спине, все мышцы напряглись.

Дэниэл всегда боялся змей. Одно из его самых ранних воспоминаний – кобра в детской. Это случилось через несколько месяцев после его четвертого дня рождения, но он до сих пор отчетливо помнил гротескную тень раздутого капюшона на стене детской в рассеянном свете лампы, которую оставила мать. Помнил взрывное шипение, которым змея ответила на его крики, прежде чем в детскую в пижаме вбежал отец.

Теперь он был абсолютно уверен, что под простыней змея. Знал, что ее поместил туда Четти Синг или один из его приспешников. Это наверняка была одна из самых смертоносных змей, какая-нибудь мамба, скользкая и блестящая, с тонкими улыбающимися губами, или лесная кобра, черная, как смерть, или отвратительная габонская гадюка.

Дэниэл вскочил с кровати и повернулся к ней лицом. С дико бьющимся сердцем он огляделся в поисках оружия. Схватил непрочный стул и – силы его от страха удвоились – оторвал ножку.

От ощущения оружия в руках к нему вернулось самообладание. Он по-прежнему дышал быстро и испытывал острый стыд. Когда он был лесничим в парке, на него, случалось, нападали бык, и слон, и крупные кошки-убийцы. Солдатом он прыгал с парашютом на вражескую территорию и сражался врукопашную, а теперь воображение заставило его тяжело дышать и трястись.

Он собрался с духом, решившись подойти к кровати. Взялся за край простыни, замахнулся ножкой стула и сдернул полотнище.

Посреди белой простыни сидела полосатая лесная мышь с длинными белыми усами и блестящими глазами-пуговками, быстро мигавшими в неожиданном свете.

Дэниэл едва сдержал удар, который уже готов был нанести; они со зверьком удивленно уставились друг на друга. Потом плечи Дэниэла обвисли, он затрясся от нервного смеха. Мышь запищала и спрыгнула с кровати. Метнулась по полу и исчезла в дыре в обшивке у пола, а Дэниэл упал на кровать и согнулся от смеха.

– Боже мой, Четти Синг, – выдохнул он. – Ты ведь ни перед чем не остановишься, верно? Какие еще пакости ты припас?

Вертолет подлетел с востока. Гул его моторов стал слышен задолго до того, как машина показалась высоко вверху в просвете между древесными кронами. Она опускалась на поляну с изяществом полной дамы, садящейся на унитаз.

Это была «Пума» французского производства и определенно прослужившая много лет, вероятно, в военно-воздушных силах нескольких государств, прежде чем добраться до Убомо.

Пилот выключил двигатели, винты замедлили вращение и остановились.

Из главного люка выпрыгнул президент Таффари. В полевом комбинезоне и десантных ботинках он выглядел гибким и необыкновенно красивым. Бонни нацелила камеру, и он широко улыбнулся, заблестели зубы – улыбка была такой же широкой, как множество металлических колодок на груди, а блеск зубов почти таким же ярким, – и двинулся к встречающим, которых возглавлял Четти Синг.

Нинь Чэнгун, выходивший из вертолета за президентом, воспользовался лесенкой. Он был одет в кремовый легкий костюм, кожа была почти такой же кремовой, отчего на лице резко выделялись глаза, темные и яркие, как полированный оникс.

Он быстро огляделся, отыскивая кого-то, и увидел Дэниэла, отступившего, чтобы не попасть в кадр.

Взгляд Ниня Чэнгуна лишь на мгновение, как черный язык гадюки, коснулся лица Дэниэла, и Чэнгун сразу отвел взгляд. Выражение его лица не изменилось. Он ничем не выдал, что узнал Дэниэла, но тот был уверен, что Четти Синг каким-то образом сумел предупредить хозяина о присутствии Дэниэла в Убомо. Дэниэла удивила собственная реакция. Он знал, что Чэнгун будет в вертолете. Он сознательно готовился к этой встрече, и все равно испытал физическое потрясение, словно его ударили под дых. Потребовались огромные усилия, чтобы ответить на рукопожатие и приветствие президента Таффари.

– Как видите, доктор, Магомет пришел к горе. Я отложил на сегодня все дела, чтобы участвовать в ваших съемках. Что я должен делать? Я в вашем распоряжении.

– Я очень признателен вам, господин президент. Я подготовил график съемок. В целом мне понадобится около пяти часов вашего времени, включая грим и репетиции.

Дэниэл не поддавался искушению смотреть на Чэнгуна, пока не вмешался Четти Синг:

– Доктор Армстронг, позвольте познакомить вас с управляющим КРУ мистером Нинем.

Со странным ощущением нереальности происходящего Дэниэл пожал Чэнгуну руку, улыбнулся и сказал:

– Мы знакомы. Встречались в Зимбабве, когда вы были там послом. Вероятно, вы не помните?

– Прошу прощения, – покачал головой Чэнгун. – В ходе исполнения своих обязанностей я встречался с очень многими.

Он сделал вид, что не узнал Дэниэла, который по-прежнему заставлял себя улыбаться.

Казалось невероятным, что в последний раз он видел этого человека на склоне долины Замбези, всего за несколько часов до того, как обнаружил изуродованные и оскверненные трупы Джонни и его семьи. Его горе и гнев, которые он так долго держал взаперти, многократно усилились. Ему хотелось гневно крикнуть: «Грязный алчный убийца!». Хотелось сжать кулак и ударить по этому гладкому равнодушному лицу, разбить его, почувствовать, как хрустят под ударами кости. Хотелось вырвать эти непроницаемые акульи глаза и раздавить их пальцами. Умыть руки в крови Ниня Чэнгуна.

При первой же возможности он отвернулся, не доверяя себе.

Впервые он посмотрел прямо в лицо тому, что должен сделать. Он должен убить Ниня Чэнгуна или погибнуть, стараясь его убить.

Никакой благодарности, никакой выгоды он не ждет. Просто нужно исполнить клятву, данную над телом друга. Простая обязанность и долг перед памятью Джонни Нзу.

* * *

– Можно подумать, что я стою на мостике крейсера… – Ифрим Таффари улыбнулся в камеру Бонни, – но заверяю вас, что на самом деле это не так. На самом деле это командная платформа подвижного горнодобывающего модуля номер один, Mobile Mining Unit, который сокращенно называют МоМУ.

В кадре находился только Таффари, но всю остальную часть платформы заполнил персонал компании. Главный инженер и главный геолог подготовили выступление президента, стараясь, чтобы он понял суть технических подробностей. Экипаж агрегата находился у панели управления МоМУ. Работу этой сложнейшей машины нельзя было прерывать даже ради визита президента страны.

Дэниэл руководил съемкой, а Четти Синг и Чэнгун присутствовали, хотя старались держаться незаметно.

Бонни лично гримировала Таффари. И делала это не хуже любого из гримеров, с кем работал Дэниэл.

– Я стою в семидесяти футах над землей, – продолжал Таффари. – И продвигаюсь вперед с головокружительной скоростью в сто ярдов в час.

Он улыбнулся собственной шутке.

Дэниэл вынужден был признать, что Таффари прирожденный актер и полностью владеет собой перед камерой. С такой внешностью, с таким голосом он завоюет внимание любой женской аудитории где угодно в мире.

– Машина, на которой я стою, весит тысячу тонн…

Слушая, Дэниэл делал редакторские пометки в своем сценарном плане. В этом месте он врежет кадры, изображающие гигантский МоМУ, передвигающийся на множестве гусениц. Двенадцать самостоятельных наборов гусениц шириной десять футов каждая позволяли ему передвигаться по самой неровной местности.

Стальные гидравлические штоки автоматически выравнивали положение платформы, наклоняя ее, чтобы уравновесить громоздкое медлительное движение гусениц, то поднимающих, то опускающих МоМУ на лесной почве.

Машина была немногим меньше крейсера, упомянутого Таффари. Длиной сто пятьдесят ярдов, шириной сорок.

Таффари повернулся и показал вперед через перила.

– Там, внизу, челюсти и клыки чудовища. Давайте спустимся и посмотрим.

Говорить на камеру легко, но на практике это означало переместиться на новую точку съемки, определить все углы, отрепетировать новую часть постановки. Но Дэниэлу пришлось признать, что работать с Таффари легко и приятно. Ему требовалась всего одна репетиция, и свой текст он знал. Говорил он непринужденно, без ошибок, хотя приходилось повышать голос, чтобы перекричать шум механизмов.

Отличное получалось кино. Экскаваторы размещались на длинных порталах. Точно шеи гигантских жирафов, пьющих воду из источника, они двигались независимо, поднимаясь и опускаясь. Ножи экскаваторов яростно вращались, срезая землю и отбрасывая ее на конвейеры. Такие экскаваторы могут углубиться под поверхность на тридцать футов. Они прорезают траншею шириной в шестьдесят ярдов и выбрасывают в час свыше десяти тысяч тонн руды. И никогда не останавливаются. Днем и ночью они продолжают вгрызаться в землю.

Дэниэл посмотрел вниз, в пещероподобную траншею, которую прокладывал МоМУ в красной почве. Подходящее место, чтобы избавиться от тела… от его тела. Он вдруг поднял голову: и Нинь Чэнгун, и Четти Синг пристально смотрели на него. Они по-прежнему стояли на командной платформе в семидесяти футах над Дэниэлом, сблизив головы, почти касаясь друга, и говорили; их голоса заглушал рев огромных вращающихся ножей экскаваторов и грохот конвейеров. Выражение лиц китайца и индуса не оставило у Дэниэла никаких сомнений насчет темы разговора. На мгновение он поймал их взгляды, и оба тотчас отвернулись и отошли от перил. После этого Дэниэл с трудом мог сосредоточиться на работе, но нужно было использовать каждую минуту, предоставленную Таффари.

Съемочная группа снова поднялась по стальной лестнице на командную платформу МоМУ. Четти Синг и Нинь Чэнгун исчезли, и это заставило Дэниэла еще больше встревожиться. С высоты платформы можно было заглянуть вниз, в шаровые барабанные мельницы. На палубе МоМУ горизонтально расположены четыре массивных стальных барабана, они вращаются, как центрифуга стиральной машины. Но барабаны эти по сорок ярдов длиной, и в каждый помещено сто тонн стальных шариков. Красная почва, поступающая из траншеи на конвейеры, сбрасывается в отверстые пасти этих барабанов. По мере того как она проходит вдоль всего барабана, стальные шарики превращают комья, куски породы и камни в тонкий порошок, похожий на тальк.

Красный порошок, выходящий из барабанов, отправляется в сепараторы.

Съемочная группа прошла по стальному переходу и оказалась над сепараторами. Здесь Таффари продолжил объяснять на камеру Бонни:

– Оба ценных минерала, которые мы добываем, либо очень тяжелы, либо намагничены. Монацит, в котором содержатся редкоземельные элементы, собирают мощными электромагнитами. – Грохот механизмов почти заглушал его голос. Но Дэниэла это не беспокоило. Позже он попросит Таффари повторить эту речь в студии и получит хороший звук. – Когда мы извлечем монацит, остальное отправится в сепараторы, где легкие материалы поднимаются вверх, а тяжелая платиновая руда оседает и улавливается. – Таффари продолжал: – Это очень тонкая часть операции. Если бы мы использовали в сепараторах химические катализаторы и реагенты, мы могли бы улавливать девяносто процентов платины. Однако в этом случае то, что выливается из баков, ядовито.

Оно впитывается в землю, уносится дождями в реки и убивает всех животных, птиц, насекомых и растительность. Как президент Народнодемократической Республики Убомо я отдал строжайший приказ, запрещающий любое использование химических реагентов для добычи платины в нашей стране.

Таффари помолчал, спокойно глядя в камеру.

– Даю вам слово. Без использования реагентов уровень добычи платины падает до шестидесяти пяти процентов. Это означает потерю десятков миллионов долларов. Но я и мое правительство согласны на эти убытки, лишь бы не рисковать химическим заражением среды.

Мы намерены сделать все, что в наших силах, чтобы наши и ваши дети унаследовали счастливую и безопасную Землю.

Он говорил чрезвычайно убедительно. Слушая этот глубокий, красивый убедительный голос, глядя на прекрасное, благородное лицо, невозможно было усомниться в его искренности. Даже Дэниэл был тронут, и способность критически воспринимать происходящее на мгновение отказала ему.

«Ублюдок и свинину в синагоге бы продал». Дэниэл пытался с помощью циничного профессионализма вернуть себе способность здраво мыслить.

– Шабаш! – приказал он. – Сворачиваемся. Это было великолепно, господин президент. Большое спасибо. Если вы сейчас пойдете в столовую обедать, мы закончим здесь. А во второй половине дня запишем последнюю часть, с картами и макетами.

Словно джинн в тюрбане, появился Четти Синг и увел Таффари с площадки МоМУ, чтобы отвезти его в базовый лагерь, где, как знал Дэниэл, президента ждал обильный обед. Еду и напитки привезли из Кахали в том же вертолете.

Как только все уехали, Дэниэл и Бонни сняли на МоМУ то, что не требовало присутствия Таффари. Они снимали, как тяжелый концентрат платины темным потоком вливается в барабаны для руды. Каждый барабан вмещал сто тонн; заполнившись, он автоматически опускался на поджидавший тягач, и его увозили.

Только в трем часам они сняли на МоМУ все, что нужно было Дэниэлу. К тому времени как они вернулись в базовый лагерь в Сенги-Сенги, президентская трапеза уже заканчивалась.

Посреди конференц-зала в здании администрации установили сложную масштабную модель типичных разработок с участием МоМУ. Модель должна была проиллюстрировать всю процедуру. Ее собрали техники БОСС в Лондоне. Это была впечатляющая работа, со всеми деталями и точно рассчитанная по масштабу.

Дэниэл собирался чередовать съемки этой модели с кадрами, сделанными с вертолета и показывающими лесистую местность с расположенным в ней МоМУ. Он считал, что на экране различить эта два вида съемки будет трудно.

Модель показывала шахтную траншею шириной шестьдесят ярдов и просеку в лесу, подготовленную лесорубами и бульдозерами, идущими перед МоМУ. Дэниэл собирался несколько дней посвятить съемкам работ в лесу, предвкушая впечатляющие кадры падения огромных деревьев. Громоздкие желтые бульдозеры, вытаскивающие бревна из леса, бригады грузчиков, укладывающих бревна на тягачи, – все это будут отличные съемки.

Тем временем Дэниэлу следовало по максимуму использовать день, который Таффари согласился отдать для съемок. Он наблюдал, как Бонни суетится, шепча и смеясь, когда пудрит ему лицо. Всем, кто наблюдал за этим, она откровенно давала понять, что они любовники.

Таффари много выпил; он не сдерживался и не таясь ласкал ее, глядя на большие груди, которые Бонни придвинула к самому его носу.

«Она действительно видит себя первой леди Убомо, – поразился Дэниэл. – Она ведь понятия не имеет, как хита обращаются со своими женами. Хотел бы я, чтобы это случилось. Она заслуживает всего, что ее ждет».

Он встал и прервал эту возмутительную сцену.

– Если вы готовы, господин президент, я хотел бы, чтобы вы встали здесь, возле стола. Бонни, снимай с этой стороны. Старайся, чтобы в фокусе были и генерал Таффари, и модель.

Таффари встал на нужное место, и они отрепетировали кадр. Он все сделал верно с первой же попытки.

– Отлично, сэр. Начнем съемку. Ты готова, Бонни?

Офицерский стек у Таффари был из полированной слоновой кости и рога носорога. Миниатюрная резьба на ручке изображала слона. Больше похоже на маршальский жезл, чем на хлыстик.

«Наверно, предвкушает день, когда сам себя произведет в маршалы», – сухо подумал Дэниэл.

Таффари хлыстом показывал на отдельные детали стоящей на столе модели.

– Как видите, шахтная траншея проходит в лесу, шириной она всего в шестьдесят ярдов. Прокладывая эту траншею, мы действительно срубаем все деревья и снимаем весь подлесок, давая МоМУ возможность пройти. – Он помолчал и серьезно посмотрел в камеру. – Это не бессмысленное уничтожение, но разумная жатва, как у фермера, убирающего урожай с полей. Узкая область нашей деятельности затрагивает всего один процент площади леса, а сразу за МоМУ идут бульдозеры, заполняя траншею и утрамбовывая почву. Сама траншея прокладывается с учетом складок местности, чтобы избежать эрозии.

Как только траншея заполняется, идущая за бульдозерами бригада высаживает семена и рассаду. Растения при этом старательно отбираются. Часть их быстрорастущие, они скрепляют почву; остальные долгорастущие, но спустя пятьдесят лет они станут взрослыми и будут готовы к новой жатве. Когда это произойдет, меня уже не будет, но будут мои внуки. Вся операция спланирована так, что мы никогда не убираем больше одного процента леса в год. Не нужно быть математиком, чтобы понять, что мы снимем все только в 2090 году, но к тому времени деревья, посаженные нами сегодня, станут столетними, и тогда мы сможем благополучно начать весь цикл сначала.

Он уверенно улыбался в объектив, красивый и вежливый.

– Тысячу лет спустя лес Убомо по-прежнему будет преподносить свои щедрые дары еще не рожденным поколениям и останется убежищем для тех же живых существ, что и сегодня.

«Вполне здраво», – решил Дэниэл. Ведь он сам видел доказательства. Узкая полоска в лесу не может серьезно грозить уничтожением растениям и животным. Таффари излагает философию, в которую верит сам Дэниэл, философию разумного подхода, упорядоченного и планируемого использования ресурсов планеты – такого, чтобы они постоянно самовосполнялись.

На мгновение он забыл свою враждебность к Таффари. Ему хотелось аплодировать.

Но он откашлялся и сказал:

– Господин президент, великолепное выступление. Оно вдохновляет. Спасибо, сэр.

Сидя на приборной доске «лендровера», Четти Синг разгладил на левом бедре документ. Он научился хорошо владеть левой рукой.

– Этот клочок бумаги портит все веселье, – заметил он.

– О веселье речи нет, – ответил Нинь Чэнгун. – Это подарок моему достопочтенному отцу. Нужно потрудиться.

Четти Синг взглянул на него и широко, неискреннее улыбнулся. Ему не нравились перемены, которые произошли после возвращения Ниня Чэнгуна из Тайпея. В китайце теперь чувствовались новая сила, новая уверенность и решимость.

Впервые Четти Синг понял, что боится его.

Ему это не понравилось.

– И все равно работа идет лучше, когда она веселит, – попытался он отстоять свою точку зрения, но не мог смотреть в темные непроницаемые глаза Чэнгуна. Он опустил взгляд к бумаге и прочел:

«Народно-демократическая Республика Убомо. Особая президентская лицензия на добычу дичи. Предъявителю, господину Ниню Чэнгуну или его полномочному представителю, особым президентским указом разрешается охотиться на всей территории республики Убомо и убить следующих представителей охраняемых видов диких животных, а именно: пять голов слонов (Loxodonta Africana). Ему также разрешается в научных целях хранить, экспортировать или продавать любые части указанных особей, включая шкуры, кости, мясо и бивни. Подписано: Ифрим Таффари, президент республики».

Лицензию готовили в спешке. Случай был беспрецедентный, и по просьбе Чэнгуна президент написал ее на листе из блокнота, правительственный принтер поместил текст под гербом республики Убомо, и через двенадцать часов бумагу вновь принесли президенту – на подпись.

– Я браконьер, – объяснил Четти Синг. – Лучший в Африке. Этот листок бумаги превращает меня в обычного агента, в подчиненного, в помощника мясника.

Чэнгун нетерпеливо отвернулся. Сикх раздражал его. Ему было о чем подумать, кроме подобных глупостей.

Глубоко задумавшись, он расхаживал по лесной поляне. Сырая земля проваливалась под ногами, стекла его темных очков запотели от влаги. Сняв очки, Чэнгун сунул их в нагрудный карман рубашки с открытым воротом и оглянулся на сплошную зеленую стену вокруг поляны. Стена была темная и угрожающая; Чэнгун подавил тревогу, посмотрел на часы и резко сказал:

– Уже поздно. Когда он придет?

Четти Синг пожал плечами и одной рукой сложил лицензию.

– У него другое представление о времени. Он пигмей. Придет, когда захочет. Может, он уже здесь и наблюдает за нами. А может, придет завтра или на следующей неделе.

– Я не могу больше тратить время! – рявкнул Чэнгун. – У меня есть и другая важная работа.

– Важнее подарка вашему уважаемому отцу? – спросил Четти Синг с иронической улыбкой.

– Будь они прокляты, эти черные! – Чэнгун снова отвернулся. – Они ненадежны.

– Обезьяны, – согласился Четти Синг, – но полезные маленькие обезьяны.

Чэнгун сделал еще круг по поляне – под его ногами хлюпала красная грязь – и снова остановился перед Четти Сингом.

– Что с Армстронгом? – спросил он. – Пора с ним разобраться.

– А, да! – Четти Синг улыбнулся. – Это действительно будет забавно. – Он потер остаток правой руки. – Почти год я каждую ночь видел во сне доктора Армстронга. Но никак не думал, что он появится прямо здесь, в Сенги-Сенги.

– Да, как связанный цыпленок. Ну, неважно. Вы должны разобраться с ним, пока он здесь, – настаивал Чэнгун. – Нельзя позволить ему уехать.

– Даже не думайте, – сказал Четти Синг. – Я много размышлял над этим. Смерть доброго доктора должна быть весьма символической и болезненной, но тем не менее объясняться несчастным случаем.

– Не затягивайте! – предупредил Чэнгун.

– В моем распоряжении пять дней, – самодовольно сказал Четти Синг. – Я видел график съемок. Раньше он никак не сможет закончить работу в Сенги-Сенги…

Чэнгун нетерпеливо оборвал его:

– А что рыжеволосая женщина, его помощница?

– В данную минуту с ней забавляется президент Таффари, но тем не менее я считаю, что она должна сопровождать доктора Армстронга в его долгом путешествии…

Четти Синг внезапно замолчал и встал. Он всмотрелся в лес и, когда Чэнгун хотел что-то сказать, властным жестом остановил его. Минуту он стоял, прислушиваясь, наклонив голову, потом снова заговорил:

– Похоже, он здесь.

– Откуда вы знаете?

Чэнгун невольно заговорил осторожным шепотом и нервно откашлялся, тоже всматриваясь в джунгли.

– Слушайте, – сказал Четти Синг. – Птицы.

– Я ничего не слышу.

– Вот именно, – кивнул Четти Синг.

Она замолчали.

Потом Четти Синг приблизился к зеленой стене и произнес на суахили:

– Мир тебе, сын леса. Выходи, чтобы мы могли поздороваться, как друзья.

В просвете в стене растительности вдруг возник пигмей, точно видение. Он стоял в кольце блестящих зеленых листьев, солнечный луч, пробиваясь сквозь высокие ветви вокруг поляны, играл на его глянцевитой коже и рельефно выделял каждую мышцу мускулистого тела. Голова была маленькая и аккуратная, нос широкий и плоский. И маленькая бородка, мягкая, черная, с серебряными нитями.

– Я вижу тебя, Пирри, великий охотник, – льстиво приветствовал его Четти Синг, и маленький человек грациозной легкой походкой вышел на поляну.

– Табак принес? – спросил он на суахили. Четти Синг рассмеялся и протянул ему жестянку родезийского табаку.

Пирри открыл крышку, достал комок желтого табака, положил под верхнюю губу и замычал от удовольствия.

– Он не такой маленький, как я думал, – заметил Чэнгун, разглядывая его. – И не такой черный.

– Он не чистокровный бамбути, – объяснил Четти Синг. – Его отцом был хита. Так он сам говорит.

– Охотиться он умеет? – с сомнением спросил Чэнгун. – Сможет убить слона?

– Он величайший охотник своего племени, но это не все. Благодаря смешанной крови у него есть и другие достоинства, которых лишены его братья.

– Какие? – спросил Чэнгун.

– Он понимает ценность денег, – объяснил Четти Синг. – Для других бамбути богатство и собственность ничего не значат, но Пирри иной. Он достаточно цивилизован, чтобы узнать алчность.

Пирри слушал их. Не понимая английских слов, он поворачивал голову то к одному, то к другому и при этом сосал табак. Одет он был только в набедренную повязку из коры, за плечом лук, на поясе мачете в деревянных ножнах. Неожиданно он прервал обсуждение его персоны.

– Кто этот вазунгу? – спросил он на суахили, показывая на Чэнгуна заросшим подбородком.

– Это знаменитый вождь, и он очень богат, – заверил его Четти Синг, и Пирри прошел по поляне на мускулистых ногах со вздутыми икрами и с любопытством посмотрел на Чэнгуна.

– У него кожа желтая, как будто он болен малярией, а глаза мамбы, – беззлобно заявил он.

Чэнгун достаточно понимал суахили, чтобы ощетиниться.

– Может, он и узнал алчность, но не знает уважения.

– Таковы бамбути, – попытался утихомирить его Четти Синг. – Они как дети – говорят все, что приходит в голову.

– Спроси его о слоне, – приказал Чэнгун, и Четти Синг сменил тон и чарующе улыбнулся Пирри.

– Я пришел спросить тебя о слоне, – сказал он. Пирри почесал в паху, взял в руку большую часть его содержимого и принялся задумчиво раскачивать.

– Да, слон, – сказал он неопределенно. – Что я знаю о слоне?

– Ты самый великий охотник из всех бамбути, – напомнил Четти Синг. – Ничто не движется в лесу, но Пирри обо всем знает.

– Это правда, – согласился Пирри и принялся задумчиво разглядывать Чэнгуна. – Мне нравится браслет на запястье этого богатого вазунгу, – сказал он наконец. – Прежде чем мы поговорим о слоне, пусть сделает мне подарок.

– Он хочет ваши часы, – сказал Четти Синг Чэнгуну.

– Я понял! – рявкнул Чэнгун. – Он нахал! Зачем дикарю золотой «ролекс»?

– Вероятно, продаст шоферу грузовика за сотую часть стоимости, – ответил Четти Синг, наслаждаясь гневом и раздражением Чэнгуна.

– Скажите ему, что я не поддамся шантажу. Я не отдам ему часы, – решительно сказал Чэнгун. Четти Синг пожал плечами.

– Я передам, – ответил он, – но это означает, что подарка вашему уважаемому отцу не будет.

Чэнгун помедлил, потом снял с руки золотой браслет и протянул пигмею.

Пирри заурчал от удовольствия и стал поворачивать браслет, так что маленькие бриллианты на циферблате заблестели.

– Красиво, – довольно засмеялся он. – Так красиво, что я вдруг вспомнил о слоне в лесу.

– Расскажи о слоне, – попросил Четти Синг.

– В лесу возле Гондолы тридцать самок и детенышей, – сказал Пирри. – И два самца с длинными белыми зубами.

– Насколько длинными? – спросил Четти Синг, и Чэнгун, который следил за разговором, выжидательно наклонился вперед.

– Один слон больше другого. Зуб у него такой, – сказал Пирри, снял с плеча лук, поднял его над головой и встал на цыпочки. – Вот такой от острия до губы, не считая той части, что в голове, – повторил он, – дотуда, куда я могу дотянуться концом лука.

– Толстый? – на ломаном суахили спросил Чэнгун голосом, хриплым от жадности. Пирри повернулся к нему и своими изящными, детскими руками полуобхватил себя за талию.

– Такой толстый, – сказал он.

– Большой слон, – недоверчиво сказал Четти Синг, и Пирри ощетинился.

– Самый большой слон, какого я видел. Это говорю я, Пирри, и это правда.

– Убей этого слона и принеси мне его зубы, – тихо сказал Четти Синг, но Пирри покачал головой.

– Этот слон больше не в Гондоле. Когда машины из желтого железа пришли в лес, он убежал от дыма и шума. Он ушел в священное место, где никому нельзя охотиться. Запрещено Матерью и Отцом. Я не могу убить там слона.

– Я тебе много заплачу за зуб этого слона, – прошептал Четти Синг, искушая, но Пирри решительно покачал головой.

– Предложите ему тысячу долларов, – по-английски сказал Чэнгун, но Четти Синг поморщился.

– Предоставьте это мне, – предостерег он. – Незачем нетерпением портить торговлю. – Он снова повернулся к Пирри и сказал на суахили: – Я дам тебе десять свертков материи, которую любят женщины, и пятьдесят горстей стеклянных бус. Этого хватит, чтобы тысяча девственниц раздвинули перед тобой бедра.

Пирри покачал головой.

– Это священное место, – повторил он. – Мать и Отец рассердятся, если я буду охотиться там.

– Вдобавок к ткани и бусам я дам тебе двадцать железных топоров и десять ножей с лезвием длиной с твою руку.

Пирри заюлил всем телом, как щенок.

– Племя возненавидит меня и выгонит.

– Я дам тебе двадцать бутылок джина, – сказал Четти Синг. – И столько табаку, сколько ты сможешь поднять.

Пирри лихорадочно погладил живот и закатил глаза.

– Столько табаку, сколько я смогу унести! – Голос его звучал хрипло. – Нет, нельзя. Они призовут Молимо. Отец и Мать меня проклянут.

– И дам тебе сто серебряных долларов Марии Терезии.

Четти Синг сунул руку в карман своей куртки для буша и достал несколько серебряных монет. Подбросил их одной рукой, заставив звенеть и сверкать на солнце.

Пирри долго, жадно смотрел на них. Потом резко крикнул, подпрыгнул в воздухе и достал мачете.

Четти Синг и Чэнгун в тревоге отступили, ожидая нападения, но Пирри развернулся и, держа мачете высоко над головой, бросился к стене растительности и обрушил свистящий удар на первый же куст. Вопя от гнева и терзаний, он рубил лесную поросль.

Листья и прутья летели в стороны, ветви разрубались на части. Под натиском ударов Пирри во все стороны разлетались куски коры и белой древесины.

Наконец Пирри остановился и остановил мачете, его мускулистая грудь вздымалась, пот выступил на лице и капал с бороды, Пирри всхлипывал от усилий и отвращения к себе. Потом он выпрямился. Подошел к месту, где стоял Четти Синг, и сказал:

– Я убью для тебя этого слона и принесу тебе его зубы, тогда ты дашь мне все, что обещал. И не забудь табак.

Четти Синг вел «лендровер» обратно по еле намеченной лесной дороге. Потребовался почти час, чтобы добраться до главного, выложенного бревнами шоссе, на котором работали отряды заключенных и где с грохотом проходили грузовики с рудой и бревнами.

Когда они уже были на шоссе, Четти Синг с улыбкой повернулся к сидевшему рядом с ним человеку.

– Нужно было много поработать, чтобы обеспечить подарок вашему отцу. А теперь мы должны приложить всю свою изобретательность к тому, чтобы обеспечить подарок мне – голову доктора Дэниэла Армстронга.

Дэниэл ждал этой минуты, молился о ней.

Он стоял высоко на командной платформе МоМУ. Шел дождь. От падающих капель воздух сгустился и посинел, видимость сократилась до пятидесяти футов и меньше. Бонни в конце платформы укрылась в кабине машиниста, сберегая от влаги свое драгоценное видеооборудование. Двое солдат-хита спустились вниз, и Дэниэл ненадолго остался один.

Он привык к дождю. Со времени прибытия в Сенги-Сенги Дэниэл словно все время ходил в сырой одежде. Сейчас он стоял в углу между стальной стеной кабины и мостиком, лишь частично защищенный от дождя.

Время от времени более сильные, чем обычно, порывы ветра бросали ему в лицо тяжелые капли и заставляли зажмуриваться.

Неожиданно дверь кабины открылась, вышел Нинь Чэнгун. Он направился к мостику. Не заметив Дэниэла, он прошел к переднему ограждению под навесом от солнца, наклонился и стал всматриваться в большие сверкающие ножи экскаватора, которые вгрызались в землю в семидесяти футах под ним.

Пришло время Дэниэла. Впервые они одни, и Чэнгун уязвим. «Это за Джонни», – прошептал Дэниэл и на резиновых подошвах неслышно пошел по палубе. И остановился за Чэнгуном.

Нужно только наклониться и схватить за его щиколотки. Быстрый подъем, толчок – и Чэнгун перелетит через перила и упадет под смертоносные ножи. Все произойдет мгновенно, разрубленное на куски тело попадет в мельницы, там превратится в пасту и смешается с сотнями тонн измельченной земли.

Дэниэл протянул руки, но, не коснувшись Чэнгуна, невольно заколебался: то, что он собрался сделать, вызвало у него отвращение.

Ведь это хладнокровное, расчетливое убийство. Он и раньше убивал, но тогда он был солдатом, а так – никогда, и на мгновение Дэниэл испытал отвращение к самому себе. «За Джонни», – пытался он убедить себя, но было поздно. Чэнгун повернулся к нему.

Он проявил проворство мангуста перед коброй. Руки (ребра ладоней закалены в многочисленных боевых схватках) взвились вверх, темные и яростные глаза смотрели в глаза Дэниэла.

На мгновение они застыли, готовые начать яростную схватку, потом Чэнгун прошептал:

– Вы упустили свой шанс, доктор. Второго не будет.

Дэниэл попятился. Проявив слабость, он предал Джонни. В прежние дни такого не случилось бы. Он убрал бы Чэнгуна быстро и ловко, и радовался бы убийству. Теперь тайванец насторожился и стал еще опаснее.

Дэниэл отвернулся, тяжело переживая неудачу, и вздрогнул.

Один из охранников-хита неслышно, как леопард, поднялся по стальной лестнице. Он опирался на перила за мостиком, сдвинув бордовый берет на один глаз и направляя автомат «Узи» в живот Дэниэлу. Он все видел.

Вечером Дэниэл до полуночи лежал без сна. Его тревожило, что он урезал свои возможности, и мучило отвращение к собственной свирепости, которая заставляла его жаждать жестокой мести. Но даже угрызения совести не подточили его решимости свершить справедливую месть, и, проснувшись утром, он убедился, что стремление отомстить не ослабло, однако опаска и потрясение не проходят, а уверенности не прибавляется.

Это вылилось в ссору с Бонни Мейхон. Началось с того, что она опоздала на дневную съемку и заставила его сорок минут ждать ее на дожде.

– Когда я говорю «пять утра», я не имею в виду полдень! – рявкнул он. Бонни ответила улыбкой, солнечной и самодовольной.

– Хотите, чтобы я совершила харакири, хозяин? – спросила она.

Дэниэл собрался ответить ей словесным залпом, когда понял, что она, должно быть, пришла к нему прямо из постели Таффари, не вымывшись, потому что уловил мускусный запах их соитий и поневоле отвернулся. Он испытал такой приступ ярости, что боялся ударить.

«Ради Бога, Армстронг, – молча успокаивал он себя, – ты вот-вот разлетишься на куски».

Остаток утра они работали во враждебной настороженности, снимая бульдозеры и цепные пилы, расчищавшие дорогу для МоМУ.

Ходить под дождем в грязи было тяжело и опасно: падали стволы, вокруг работала тяжелая техника. Но Дэниэл держал себя в руках, пока перед самым полуднем Бонни не объявила, что у нее кончилась пленка и ей нужно вернуться в лагерь, где в холодильнике лежат запасы пленки.

– У какого недоделанного оператора в разгар съемочного дня кончается пленка? – резко спросил Дэниэл, и она напустилась на него:

– Я знаю, что тебя мучает, лапуля. Недостаток пленки ни при чем – тебя лишили сладенького, вот ты и злишься. Ты бесишься из-за того, что со мной Ифрим, а не ты. Ах, это старое зеленоглазое чудовище!

– Ты слишком переоцениваешь то, на чем сидишь, – по-прежнему сердито ответил Дэниэл.

Ссора становилась все более ожесточеннее, пока Бонни не крикнула ему в лицо:

– Никто не смеет так разговаривать со мной, придурок! Засунь свою работу и свои гадости сам знаешь куда – хоть в ухо.

И она, оскальзываясь в красной грязи, зашагала к «лендроверу».

– Оставь камеру в «лендровере», – крикнул Дэниэл. – Оборудование взято в аренду. У тебя есть обратный билет в Лондон, и я вышлю тебе чек на всю сумму, которую ты заработала. Ты уволена!

– А вот и нет. Опоздал, лапуля. Я сама ухожу! Запомни!

Она хлопнула дверцей «лендровера» и включила двигатель. Все четыре колеса машины бешено завертелись, и, вздымая струи и облака красной грязи, Бонни выбралась на шоссе, а Дэниэл остался сердито глядеть ей вслед. И все больше злился, с опозданием понимая, какие слова мог бы бросить ей в лицо, пока была возможность.

Бонни тоже рассердилась, но сердилась она дольше и жаждала мести. Она соображала, какая месть была бы самой жестокой, и еще до возвращения в Сенги-Сенги ее осенило. «Ты пожалеешь обо всех гадостях, которых наговорил мне, мальчик Дэнни, – пообещала она себе, безжалостно улыбаясь. – Ты не снимешь в Убомо больше ни одной пленки, ни ты, ни оператор, которого ты наймешь. Я уж постараюсь».

Тело у него длинное и стройное. Под москитной сеткой в тусклом свете это тело, все еще влажное от любовного пота, блестело, как промытый уголь.

Ифрим Таффари лежал навзничь на смятой белой простыне. Бонни подумала, что никогда не видела такого красивого мужчины. Она медленно повернула голову и прижалась щекой к его голой груди, гладкой и безволосой. Темная кожа оказалась прохладной. Бонни подула на его сосок и смотрела, как он в ответ приподнимается и твердеет. Она улыбнулась.

Бонни светилась от счастья.

Он замечательный любовник, лучше всякого белого. Сколько их у нее было, а такого никогда. Она хочет что-нибудь для него сделать.

– Я должна кое-что сказать тебе, – прошептала Бонни, лежа на его груди. Он ленивым движением погладил ее роскошные медные волосы.

– Что именно? – спросил он глубоким, сытым голосом почти без интереса.

Она знала, что следующие ее слова привлекут его внимание, и откладывала это мгновение, слишком сладостное, чтобы его тратить. Ей хотелось извлечь все возможное наслаждение. Удовольствие двойное: месть Дэниэлу Армстронгу и подношение Ифриму Таффари. Она докажет ему свою верность и ценность.

– Что именно? – повторил он.

Взял прядь ее волос и сильно, до боли, скрутил. Он умеет причинять боль… от мазохистского наслаждения у нее перехватило дыхание.

– Я скажу тебе это, чтобы доказать, насколько я твоя, как я тебя люблю, – прошептала Бонни. – После ты никогда не усомнишься в моей верности.

Он усмехнулся и покачал ее голову из стороны в сторону. Его пальцы по-прежнему оставались в ее волосах, причиняли боль.

– Позволь самому судить, моя маленькая рыжая лилия. Что это за ужасная вещь?

– Это действительно ужасно, Ифрим. По приказу Дэниэла Армстронга я сняла насильственное переселение рыбацкой деревни с того места у залива Орла-Рыболова, где будет казино.

Ифрим Таффари перестал дышать. На двадцать секунд он под ее ухом затаил дыхание. Потом выдохнул. Пульс его чуть ускорился, и он спокойно сказал:

– Не знаю, о чем ты. Объясни.

– Мы с Дэниэлом были на утесе, когда солдаты приехали в деревню. Дэниэл приказал мне снимать.

– Что ты видела?

– Мы видели, как они бульдозерами снесли деревню и сожгли лодки. Видели, как они грузили людей в машины и увозили.

Она медлила. Он приказал:

– Продолжай. Что еще вы видели?

– Видели, как двоих убили. Забили до смерти старика и застрелили человека, который пытался убежать. Тела бросили в огонь.

– Ты все это сняла? – спросил Ифрим, и что-то в его голосе заставило Бонни почувствовать неуверенность и испугаться.

– Дэниэл заставил меня все это снять.

– Ничего не знаю об этих событиях, об этой жестокости. А где пленка?

– Я отдала ее Дэниэлу.

– Что он с ней сделал? – спросил Ифрим, и теперь его голос был ужасен.

– Он сказал, что спрячет ее в английском посольстве в Кахали. Посол, сэр Майкл Харгрив, – его старый друг.

– Он показывал пленку послу? – спросил Ифрим.

– Не думаю. Он сказал, что это бомба, но взорвать ее нужно в нужное время.

– Значит, вы с Армстронгом единственные, кто знает о существовании пленки?

Она так об этом не думала и почувствовала тревогу.

– Да, наверно. Если только Дэниэл никому не сказал. Я не говорила.

– Хорошо. – Ифрим отпустил ее волосы и погладил Бонни по щеке. – Умница. Спасибо. Ты доказала мне свою дружбу.

– Это больше чем дружба, Ифрим. Я никогда не испытывала к мужчине того, что испытываю к тебе.

– Знаю, – сказал он, потянул к себе ее голову и поцеловал Бонни в губы. – Ты замечательная женщина. Я все больше люблю тебя.

Она благодарно прижалась своим крупным телом к его сильному и гладкому, кошачьему.

– Нужно забрать пленку у сэра Майкла. Она может причинить неслыханный ущерб моей стране и мне как президенту.

– Следовало сказать тебе раньше, – вздохнула она. – Но я только сейчас поняла, как люблю тебя.

– Еще не поздно, – заверил он. – Утром я поговорю с Армстронгом. Дам ему слово, что виновные будут наказаны. Пусть отдаст мне пленку, чтобы использовать ее как улику.

– Не думаю, что он ее отдаст, – сказала она. – Запись слишком сенсационная. Для него она стоит миллионы. Он не согласится.

– Тогда ты должна помочь мне вернуть ее. В конце концов, ведь это твоя запись. Поможешь, моя прекрасная рыжая и белая лилия?

– Ты же знаешь, Ифрим, что помогу. Я все для тебя сделаю, – прошептала Бонни, и он, ни слова не говоря, снова занялся с ней любовью, той прекрасной опустошающей любовью, на которую только и был способен.

Потом она уснула. А когда проснулась, снова шел дождь. В этих ужасных зеленых адских джунглях как будто всегда дождь. В полной темноте капли стучали по крыше бунгало для важных персон.

Она невольно поискала Ифрима, но кровать рядом с ней была пуста. Простыни, на которых он лежал, уже остыли.

Должно быть, ушел какое-то время назад. Бонни подумала, что он, возможно, пошел в туалет, и почувствовала давление в собственном мочевом пузыре.

Она лежала и прислушивалась, ожидая его возвращения, но через пять минут он не пришел, и Бонни выбралась из-под сетки и в темноте ощупью направилась к двери туалета. Натолкнулась на стул, ушибла большой палец на ноге, нашла выключатель и замигала от яркого отражения в белом кафеле.

В туалете пусто, но сиденье поднято. Значит, он здесь был. Бонни опустила сиденье и села, голая, все еще не совсем проснувшаяся; спутанные рыжие волосы падали на глаза.

Снаружи продолжал барабанить дождь, внезапная вспышка молнии осветила окно. Бонни протянула руку к рулону туалетной бумаги, и ее ухо оказалось в дюйме от гофрированной внутренней перегородки бунгало. Она услышала в соседней комнате голоса, неотчетливые, но мужские.

Бонни медленно просыпалась, пробуждалось и ее любопытство. Прижавшись ухом к стене, она узнала голос Ифрима, резкий и повелительный. Кто-то ему отвечал, но шум дождя помешал узнать, чей это голос.

– Нет, – ответил Ифрим. – Сегодня. Я хочу, чтобы это было сделано немедленно.

Теперь Бонни совсем проснулась, и в этот миг дождь с драматичной внезапностью прекратился. В наступившей тишине она услышала ответ и узнала говорящего.

– Вы подпишете распоряжение, господин президент? – Четти Синг. Его акцент невозможно спутать. – Ваши солдаты проведут казнь.

– Не будьте дураком. Я хочу, чтобы все было тихо. Избавьтесь от него. Можете взять в помощь Каджо, но сделайте это. Никаких вопросов, никаких письменных распоряжений, просто избавьтесь.

– А, да, понимаю. Мы скажем, что он отправился снимать в джунгли. Потом отправим поисковую группу, чтобы отыскать его след. Такая жалость! А как насчет женщины? Она тоже свидетель наших приготовлений в заливе Орла-Рыболова. Мне одновременно позаботиться и о ней?

– Нет, не будьте идиотом! Она нужна мне, чтобы получить запись в посольстве. Позже, когда пленка будет у меня в руках, я подумаю, что делать с женщиной. А вы пока отведите Армстронга в джунгли и избавьтесь там от него.

– Заверяю вас, господин президент, ничто не доставит мне большего удовольствия. Мне понадобится около часа, чтобы подготовиться вместе с Каджо, но еще до исхода дня все будет кончено. Торжественно обещаю.

Послышался скрип отодвигаемого стула и тяжелые шаги, потом хлопнула дверь, и в гостиной наступила тишина.

В ужасе от услышанного Бонни словно окаменела. Потом вскочила, бросилась к выключателю и погрузила туалет в темноту.

Она ощупью отыскала постель, забралась под москитную сетку и лежала неподвижно, каждое мгновение ожидая возвращения Ифрима Таффари.

Она думала, что Ифрим, получив пленку, арестует Дэниэла и немедленно вышлет из страны, объявив нежелательным иностранцем или чем-то вроде того. Вообще-то Бонни не очень хорошо представляла себе, как Ифрим поступит с Дэниэлом, но ей и в голову не приходило, что его убьют, раздавят, как насекомое, без жалости или угрызений совести. Она неожиданно поняла, как была наивна.

Потрясение оказалось слишком сильным. Бонни никогда не испытывала ненависти к Дэниэлу. Напротив, он нравился ей, пока не начал утомлять и раздражать. Конечно, после того как она ушла к Ифриму, Дэниэл оскорблял ее и даже уволил, но ведь она дала ему для этого основания. Не настолько она его ненавидит, чтобы хотеть его смерти.

«Не встревай в это, – предостерегла она себя. – Уже поздно. Дэнни придется выпутываться самому».

Она лежала, ожидая, пока Ифрим вернется в постель, но он не приходил, и она снова подумала о Дэниэле. Один из немногих мужчин, кем она искренне восхищалась; к тому же он ей нравился. Приличный человек, хороший, забавный, вдобавок красивый… Она прервала течение мыслей.

«Не трусь, – сказала она себе. – Получилось не так, как ты думала, но ведь это все с Дэнни». Однако она почувствовала завуалированную опасность для себя, когда Ифрим сказал: «Позже, когда пленка будет у меня в руках, я подумаю, что делать с женщиной».

Ифрим все не шел. Она села в кровати и прислушалась. Дождь перестал.

Бонни неохотно выбралась из-под москитной сетки и подняла с пола платье. Подошла к двери на веранду и осторожно приоткрыла ее.

Бонни вышла на веранду, освещенную огнем в окнах гостиной, и заняла такое положение, чтобы видеть, что происходит в гостиной, оставаясь при этом в тени.

У дальней стены спиной к Бонни сидел за столом Ифрим Таффари, одетый в футболку цвета хаки и камуфляжные брюки. Он курил сигарету и изучал разложенные на столе документы. По-видимому, погрузился в работу.

Ей потребуется меньше десяти минут, чтобы добраться до гостевых бунгало в западной части поселка и вернуться в постель.

Деревянный тротуар мокрый и красный от грязи. Она босиком. Дэниэла может не быть в его комнате. Бонни перебирала поводы не предупреждать его.

«Я ему ничего не должна», – подумала она и тут же мысленно услышала голос Ифрима: «Отведите Армстронга в джунгли и избавьтесь там от него».

Она попятилась от освещенного окна, сама еще не зная, как поступит, и вдруг обнаружила, что бежит в темноте по тротуару под роняющими капли деревьями. Поскользнулась, упала на колени, но вскочила и побежала дальше.

Теперь ее платье было в красной грязи.

Сквозь деревья Бонни увидела в окне гостевого дома свет. Другие окна были темными. Подойдя ближе, она с облегчением поняла, что свет горит в комнате Дэниэла.

Она не пошла на веранду гостевого дома, но сошла с тротуара и обошла дом сзади.

Окно Дэниэла было забрано сеткой. Бонни негромко поскребла по сетке и сразу услышала скрип стула на деревянном полу.

Она поскреблась снова, и голос Дэниэла тихо произнес:

– Кто там?

– Ради Бога, Дэнни, это я. Мне надо поговорить с тобой.

– Заходи. Я открою дверь.

– Нет, нет. Выйди сюда. Обязательно. Меня не должны видеть. Быстрей, Дэнни, быстрей.

Полминуты спустя в темноте показалась его широкоплечая фигура, освещенная сзади из окна бунгало.

– Дэнни, Ифрим знает о записи в заливе Орла-Рыболова.

– Откуда он узнал?

– Неважно.

– Ты ему сказала? Будь ты проклята!

– Я пришла предупредить тебя. Он отдал приказ немедленно казнить тебя. К тебе идут Четти Синг и Каджо. Они уведут тебя в джунгли. Им не нужны свидетели.

– Откуда ты это знаешь?

– Не задавай глупых вопросов. Поверь, я знаю. Я больше не могу терять ни минуты. Надо возвращаться. Он увидит, что я уходила.

Она повернулась, но Дэниэл схватил ее за руку.

– Спасибо, Бонни, – сказал он. – Ты лучше, чем думаешь о себе. Бежим вместе?

Она покачала головой.

– Со мной все будет в порядке. Только уходи побыстрей. У тебя не больше часа. Уходи!

Она высвободила руку и торопливо пошла под деревьями. Дэниэл в последний раз увидел ее: свет из окна бунгало преобразил ее волосы в розовый ореол, а длинное белое платье делало ее похожей на ангела.

«Тот еще ангел», – хмыкнул про себя Дэниэл и с минуту стоял в темноте, соображая, что предпринять.

Если бы ему предстояло иметь дело только с Четти Сингом и Нинем Чэнгуном, у него был бы шанс. Как и он, они ограничены необходимостью действовать только тайно. До сих пор они не имели возможности нападать в открытую, но теперь у Четти Синга есть разрешение убить его, особая президентская лицензия. Дэниэл невесело улыбнулся, как оскалился.

Следует ожидать от сикха быстрых и безжалостных действий, Бонни права.

Надо немедленно бежать из Сенги-Сенги, у него есть несколько минут до появления палачей.

От угла здания Дэниэл бросил быстрый взгляд на веранду и на поселок. Все тихо и темно. Дэниэл вернулся в комнату и достал из шкафа маленькую походную сумку: личные документы, паспорт, авиабилеты, кредитные карточки и дорожные чеки. Помимо одежды и туалетного набора ничего ценного в комнате не было.

Дэниэл снял ветровку и проверил, в кармане ли ключи от «лендровера». Потом погасил свет и вышел.

«Лендровер» стоял у дальнего конца веранды. Дэниэл неслышно открыл дверцу и бросил сумку на заднее сиденье. Все арендованное видеообрудование лежало в багажнике, еще – набор основных принадлежностей для устройства лагеря и аптечка первой помощи, но никакого оружия, если не считать старого охотничьего ножа.

Он тронул машину с места. Мотор в ночи работал оглушительно громко. Дэниэл не стал включать фары и не отпускал рукоять сцепления, сбавляя обороты. И медленно поехал через темный поселок к главным воротам.

Он знал, что ворота на ночь никогда не закрываются и сторожит их один охранник.

Дэниэл не питал иллюзий относительно того, как далеко он сможет уехать в «лендровере». Только одна дорога вела к парому через реку Убомо, и на ней через каждые пять миль были устроены блокпосты.

Радиограмма из Сенги-Сенги всех их предупредит.

Солдаты будут ждать его, держа пальцы на курках своих «АК-47». Нет, ему повезет, если он минует первый блокпост, а потом придется уходить в джунгли. Такая перспектива не радовала. Его учили выживать и отыскивать источники пропитания в сухом буше Родезии, далеко на юг отсюда. К дождевому лесу он не подготовлен, но других путей нет.

Прежде всего нужно убраться подальше от Сенги-Сенги. После этого он будет решать проблемы по мере их возникновения.

«Вот и первая», – мрачно подумал Дэниэл, когда прожекторы на воротах внезапно вспыхнули и весь поселок залило ярким светом.

От казарм, где размещались солдаты, к воротам бежало с полдюжины темных фигур. Очевидно, одевались они второпях: некоторые были в нижних майках и шортах. Дэниэл узнал капитана Каджо и Четти Синга.

Каджо размахивал автоматом. Четти Синг бежал за ним; он махал рукой и что-то кричал в сторону приближающегося «лендровера». Его белый тюрбан отчетливо выделялся в свете прожекторов. Один из охранников закрывал ворота. Створка ворот из стальной решетки уже перегородила дорогу.

Дэниэл включил фары, нажал на клаксон и, громко сигналя, поехал прямо на охранника. Тот проворно отпрыгнул в сторону, и «лендровер» ударился в незапертую створку ворот, распахнув ее. И с ревом пролетел наружу.

Дэниэл услышал позади автоматные выстрелы. Он почувствовал, как пули впиваются в алюминиевый корпус «лендровера», приник к рулю и не снимал ногу с акселератора.

Впереди в свете фар показался первый поворот.

Еще один автоматный залп обрушился сзади на корпус. Заднее стекло разлетелось в куски, и что-то ударило Дэниэла в спину рядом с позвоночником. На давней войне его ранило пулей, и теперь он узнал это ощущение. Судя по положению входного отверстия, высоко и близко к позвоночнику, выстрел пришелся в легкие – смертельная рана. Он ждал, что начнет задыхаться от артериальной крови в легких.

«Езжай, пока можешь», – подумал он и на полной скорости вошел в поворот. «Лендровер» прокатился на двух колесах, но не перевернулся.

Заглянув в зеркало заднего обзора, Дэниэл увидел, что деревья уже скрыли свет прожекторов; сзади виднелось только неопределенное зарево во тьме.

По спине текла горячая кровь, но он не задыхался и не слабел – пока. Рана лишь ныла. Голова оставалась ясной. Он мог ехать дальше.

Он точно знал, где первый блокпост. «Примерно в пяти милях впереди», – напомнил он себе и попытался припомнить, как идет дорога. За три последних дня съемок он с полдюжины раз проезжал через этот блокпост. И помнил каждый поворот, каждое ухаб на пути к нему.

Дэниэл принял решение. Он откинулся на сиденье. В спину словно ударили ножом, но много крови он не потерял.

«Внутреннее кровотечение, – подумал он. – Из этой переделки ты не выберешься, Дэнни». Но продолжал ехать, ожидая, что в любую секунду накатит слабость.

Еще до первого блокпоста от главного шоссе отходили пять дорог – по ним вывозили лес. Некоторые уже заросли, но по крайней мере по двум еще ежедневно проходило много машин. Он выбрал первую в двух милях от Сенги-Сенги и свернул на нее, беря курс на запад.

В той стороне через девяносто миль будет граница с Заиром, но дорога уходит в лес всего на пять миль, а затем пересекается с выкопанной МоМУ траншеей.

Придется бросить машину и остальные восемьдесят миль пройти по неисследованному лесу. Причем последнюю часть пути проделать по высоким горам, ледникам и альпийским снегам.

Дэниэл вспомнил о пулевом ранении в спину и понял, что бредит. Так далеко он не уйдет.

Дорога, по которой он двигался, была изрыта гигантскими колесами лесовозов и тяжелых тягачей, превративших ее в болото грязи, консистенцией и цветом похожей на фекалии. «Лендровер» с приводом на все четыре колеса с трудом пробирался через рытвины по колено глубиной.

Грязь залепила фары, и теперь дорога была видна едва на двадцать шагов вперед.

Разболелась раненая спина, но голова оставалась ясной. Дэниэл кончиком пальца прикоснулся к носу, чтобы проверить координацию движений. Пока он ее не утратил.

Неожиданно он увидел впереди на дороге огни. Навстречу шел лесовоз, и Дэниэл сразу понял, какой шанс это ему дает. Он притормозил и осмотрел растительность по обочинам дороги в поисках просвета. Скорее почувствовал, чем увидел этот просвет в листве, и свернул туда.

Примерно пятьдесят шагов он еще пробивался сквозь почти непроходимую поросль. Ветви со всех сторон царапали корпус, трещали под колесами. Мягкая лесная почва засасывала шины, и «лендровер» быстро терял скорость. Наконец колеса погрузились до середины, и машина остановилась.

Дэниэл выключил мотор и погасил фары. Он сидел в темноте и слушал, как мимо проезжает лесовоз – на восток, в сторону Сенги-Сенги, по той же дороге, по которой проехал только что он сам. Когда рев мощного дизеля сменила тишина, Дэниэл пригнулся к рулю и собрался с духом: ему предстояло осмотреть рану в спине.

Он неохотно завел руку за спину и стал осторожно нащупывать рану.

Неожиданно он вскрикнул и отдернул руку. Включил внутреннее освещение и осмотрел порез на пальце, словно оставленный бритвой. Потом снова быстро протянул руку назад и осторожно ощупал рану. И громко, с облегчением рассмеялся. Ему в спину впился осколок стекла из разбитого заднего окна и остановился, дойдя до ребра. Длинный поверхностный разрез, из которого все еще торчит стекло.

Дэниэл вытащил осколок и осмотрел. Окровавленный и острый, да и кровотечение снова началось. «Но от этого не умирают», – заверил он себя, выбросил осколок в боковое окно и потянулся к аптечке, которая лежала сзади под видеообрудованием.

Трудно обрабатывать рану на спине, но Дэниэлу удалось обильно смазать ее бетадиновой мазью, неловко перевязать и завязать края бинта на груди. Все это время он прислушивался к гулу машин на дороге, но слышал только птиц, насекомых и животных.

Он отыскал фонарик и пешком вернулся к дороге.

Стоя на ее краю, Дэниэл осмотрел грязные колеи. Как он и надеялся, широкие шины лесовоза полностью стерли след «лендровера». Они были видны только там, где Дэниэл свернул. Дэниэл подобрал упавшую ветку и старательно стер их. Потом занялся листвой, поврежденной «лендровером», когда тот прорывался в лес.

Дэниэл придал ей как можно более естественный вид, стер грязь со сломанных ветвей, а сами ветви постарался скрыть, чтобы не бросались в глаза.

Через полчаса работы он уверился: никто не заметит, что здесь машина съехала с дороги и стоит всего в пятидесяти шагах от нее.

Почти сразу его работа подверглась испытанию. Он увидел огни, приближающиеся со стороны Сенги-Сенги. Дэниэл отошел в лес и лег на землю. Вымазал грязью лицо и тыльную сторону кистей. Его ветровку, темно-зеленую, нельзя заметить в свете фар.

Дэниэл смотрел, как по лесовозной дороге приближается машина.

Шла она медленно, а когда приблизилась, Дэниэл увидел, что это армейский транспорт, выкрашенный в камуфляжные коричневый и зеленый цвета. В кузове сидели солдаты-хита, и Дэниэлу почудилось, что в кабине рядом с шофером он заметил белый тюрбан Четти Синга, но в этом он не мог быть уверен. Один из солдат в кузове освещал фонариком обочины дороги.

Очевидно, его искали.

Когда луч пробежал по тому месту, где лежал Дэниэл, он локтем закрыл лицо. Машина, не снижая скорости, прошла мимо, и скоро шум ее мотора утих.

Дэниэл встал и пошел к застрявшему «лендроверу». Быстро отобрал нужные вещи, в первую очередь наручный компас. Упаковал в небольшой рюкзак. Из аптечки взял бинт, антисептики и таблетки от малярии. Еды в машине не было.

Придется жить тем, что даст лес. Нести рюкзак нормально Дэниэл не мог: возобновлялось кровотечение, поэтому он надел его на одно плечо. Он подумал, что рану следовало бы зашить, но не мог даже попытаться это сделать.

«Нужно до рассвета перебраться через траншею, – подумал он. – Это единственное место, где меня могут заметить и я уязвим».

Он оставил «лендровер» и пошел на запад. В темноте в густом лесу ориентироваться было трудно. Каждые несколько сотен ярдов Дэниэлу приходилось останавливаться и освещать фонариком компас. Почва была мягкая и неровная, и Дэниэл продвигался медленно, пробираясь между деревьями. Когда он добрался до траншеи, небо уже светлело.

Дэниэл видел деревья на противоположном краю выемки, но МоМУ прошел здесь несколько недель назад и сейчас работал шестью или семью милями севернее. В этой части леса должно было быть пусто, если только Каджо и Четти Синг не послали патруль вдоль просеки, чтобы отрезать ему путь.

Все равно придется рискнуть. Дэниэл покинул укрытие среди деревьев и пошел через траншею. Ноги по щиколотку погружались в мягкую красную грязь, обувь засасывало. Каждую секунду он ожидал услышать окрик или выстрел и тяжело дышал от напряжения и усталости, когда добрался до опушки.

Он шел еще около часа, прежде чем устроить первый привал.

Уже было жарко и влажно, как в турецкой бане.

Дэниэл снял с себя всю одежду, кроме шортов и обуви, скатал в рулон и зарыл в мягкую лесную почву. Солнце и непогода выдубили его кожу, и он обладал естественным иммунитетом к укусам насекомых. В долине Замбези ему были нипочем даже укусы мухи цеце. Пока рана в спине не открыта, я в порядке, решил Дэниэл.

Он встал и пошел дальше. Направление определял по компасу и часам, подсчитывал шаги, чтобы примерно оценить пройденное расстояние.

Каждые два часа он десять минут отдыхал. По его расчетам, к ночи он покрыл десять миль. При такой скорости потребуется идти восемь дней, чтобы добраться до границы с Заиром, но, конечно, он не сможет поддерживать такой темп. Впереди горы, ледники, снега, а он остался почти без одежды. Делая гнездо во влажной листве и готовясь ко сну, Дэниэл подумал: «А интересно будет в таком наряде побродить по ледникам».

Когда он проснулся, света хватало лишь на то, чтобы рассмотреть перед лицом собственную руку. Он был голоден, рана на спине покрылась коркой и болела. Дэниэл попробовал прикоснуться ней и обнаружил, что она опухла и кожа горячая.

«Нужен укольчик», – подумал он и постарался как мог заново перевязать рану.

К полудню Дэниэл страшно проголодался. Под корой поваленного дерева он нашел гнездо жирных белых личинок. Вкусом они напоминали сырой яичный желток. «Все, что нас не убивает, делает нас жирнее», – заверил он себя и пошел дальше на запад, держа в руке компас. В середине дня ему показалось, что он узнал съедобные грибы, и он проглотил кусочек.

К вечеру Дэниэл добрался до берега небольшого чистого ручья и, когда пил, заметил в глубине у дна темный сигарообразный силуэт.

Он срезал палку, заострил и вырезал несколько острых выступов. Потом срезал висящее на ветви шелкового дерева муравьиное гнездо и высыпал в воду больших, толстых красных муравьев, стараясь держаться подальше от берега и сжимая в правой руке примитивную острогу.

Рыба почти сразу поднялась со дна и стала глотать насекомых, застрявших в поверхностной пленке.

Дэниэл пробил острогой жабры и вытащил бьющуюся рыбу на берег. Это была колючая зубатка длиной в его руку. Он съел желтую жирную мякоть сырой, а остальную часть тушки закоптил на костре из зеленых листьев: это поможет ему продержаться несколько дней. Дэниэл завернул остатки рыбы в листья и уложил в рюкзак.

Но когда он проснулся на следующее утро, спина страшно болела, живот вздулся от газов; начался понос. Дэниэл не знал, из-за чего это: из-за личинок, гриба или рыбы, – но к полудню он очень ослабел. Его мучил почти непрерывный понос, и ему казалось, что между лопатками к его спине привязан горящий уголь.

Примерно в то же время Дэниэл обнаружил первые признаки того, что за ним следят. Подсказало чутье: Дэниэл впервые понял, что оно у него есть, когда командовал патрулем разведчиков в долине.

Джонни Нзу безоговорочно доверял этому его шестому чувству, и оно действительно никогда не подводило. Дэниэл словно улавливал зловещее излучение охотника, идущего по его следу. Даже больной и слабый, Дэниэл озирался, чувствуя преследователя. Он знал, что охотник где-то там.

«Запутать след», – сказал он себе, понимая, что это замедлит его продвижение, но почти несомненно собьет с толку преследователя, если только тот не гений-следопыт или если умение путать след не изменило Дэниэлу.

Встретив очередную речку, он пошел по воде и отныне использовал любые уловки и хитрости, лишь бы запутать след и сбить с толку преследователя.

С каждой милей он все больше слабел и шел медленнее. Понос не прекращался, рана начала пованивать, и с уверенностью ясновидца Дэниэл понимал, что невидимый враг продолжает преследовать его и с каждым часом настигает.

* * *

За долгие годы Четти Синг, глава браконьеров, выработал несколько способов связи со своими охотниками, чтобы рассылать сообщения.

В Замбии и Мозамбике довольно было приехать в далекую деревню, поговорить с женой или братом охотника, и те передавали известие.

В Ботсване или Зимбабве он мог даже положиться на местную почту, способную доставить письмо или телеграмму. Однако найти дикого пигмея в дождевом лесу Убомо – сложнейшая и занимающая уйму времени задача.

Единственное, что можно сделать, – это ехать по главной дороге и останавливаться у каждого дукиса или магазина и упрашивать встреченных полудиких пигмеев, подкупать их, чтобы те передали сообщение Пирри в лесу.

Поразительно, как дикие пигмеи умудрялись поддерживать связи, сетью накрывающие все самые глухие и тайные уголки дождевого леса, но пигмеи разговорчивы и общительны.

Сборщик меда из одного племени встретит женщину из другого племени, которая собирает лекарственные растения далеко от своей стоянки, и весть будет передана, ее выкрикнут высоким звонким голосом с вершины лесистого холма, она пролетит через долину к другому собирателю, ее провезут на каноэ по быстрой реке и наконец она попадет к тому, кому адресована. Иногда на это уходят недели, иногда, если отправителю повезет, всего несколько дней.

На этот раз Четти Сингу исключительно везло. Через два дня после того, как он передал сообщение группе женщин-пигмеев у брода через реку, Пирри явился на место свидания в лесу. Как всегда, он возник с драматической внезапностью лесного духа и попросил табаку и подарков.

– Убил моего слона? – спросил Четти Синг. Пирри принялся копаться в носу и застенчиво чесать ногу о ногу.

– Если бы ты не вызвал меня, слон был бы уже мертв.

– Значит, он жив, – сказал Четти Синг. – Значит, ты не заслужил тех замечательных даров, которые я пообещал тебе.

– Чуточку табаку? – попросил Пирри. – Я ведь твой верный любящий раб. Горстку табаку?

Четти Синг дал ему половину того, что он просил, а когда Пирри присел и начал с наслаждением жевать, продолжил:

– Я дам тебе все, что обещал, и гораздо больше, если ты убьешь для меня другое существо и принесешь его голову.

– Какое существо? – осторожно спросил Пирри, подозрительно сузив глаза. – Другого слона?

– Нет, – ответил Четти Синг. – Это человек.

– Ты хочешь, чтобы я убил человека? – Пирри в тревоге вскочил. – Если я это сделаю, придут вазунгу, схватят меня и наденут мне веревку на шею.

– Нет, – сказал Четти Синг. – Вазунгу наградят тебя, так же щедро. – И он повернулся к капитану Каджо. – Верно?

– Верно, – подтвердил Каджо. – Человек, которого мы просим тебя убить, белый. Это злой человек, убежавший в лес. Мы, люди правительства, наградим тебя за охоту на него.

Пирри посмотрел на Каджо, на его мундир, автомат, темные очки, понял, что это могущественный правительственный вазунгу, и поэтому тщательно обдумал ответ. Когда он был молод, ему приходилось убивать белых людей на войне в Заире, тогда правительство платило за них, и это было легко. Белые вазунгу глупы и не умеют вести себя в лесу. Их легко выследить и убить. Они даже не понимают, что происходит, когда умирают.

– Сколько табаку? – спросил он.

– От меня столько, сколько сможешь унести, – сказал Четти Синг.

– И от меня столько, сколько сможешь унести, – сказал капитан Каджо.

– Где его найти? – спросил Пирри, и Четти Синг рассказал, откуда начать поиск и куда, по его мнению, направляется этот человек.

– Тебе нужна только его голова? – спросил Пирри. – Есть?

– Нет. – Четти Синг не рассердился. – Чтобы я знал, что ты его убил.

– Сначала я принесу тебе голову этого человека, – сказал довольный Пирри. – Потом принесу зуб слона, и у меня будет больше табака, чем у любого другого на свете.

И, как маленький коричневый призрак, исчез в лесу.

Рано утром, до начала дневной жары, Келли Кинер работала в клинике Гондолы. Пациентов у нее было больше обычного; большинство страдало тропической фрамбезией – большими гноящимися язвами, которые, если их не лечить, проедают плоть до кости.

Других мучают приступы малярии или глазная болезнь, распространяемая мухами. Есть два новых случая СПИДа. Келли не нужен анализ крови, чтобы распознать симптомы: разбухшие лимфатические железы и толстый белый налет на языке и в горле, похожий на сливочный сыр.

Она посоветовалась с Виктором Омеру, и тот согласился, что нужно опробовать на больных новое средство – экстракт коры дерева селепи, – которое кажется столь многообещающим. Он помог ей приготовить препараты. Дозировали поневоле произвольно и как раз обсуждали дозировку, когда за дверью клиники началось неожиданное оживление.

Виктор выглянул в окно и улыбнулся.

– Пришли ваши маленькие друзья, – сказал он Келли. Та радостно рассмеялась и вышла на солнце.

Под верандой сидели Сепо и его жена Памба, они смеялись и болтали с другими пациентами.

Увидев Келли, они завизжали от радости и подбежали к ней, оспаривая друг у друга право взять ее за руки и рассказать все новости с их последней встречи. При этом они пытались перекричать друг друга, чтобы рассказать о самых интересных скандалах и сенсациях в племени.

Держа Келли за обе руки, они отвели ее на привычное место на верхней ступеньке веранды и сели рядом, хором продолжая болтать.

– Свили родила. Мальчика; говорит, в следующее полнолуние принесет его показать тебе, – говорила Памба.

– Скоро будет большая охота, объединятся все племена… – говорил тем временем Сепо.

– Я принесла тебе связку особых корней, о которых рассказывала при нашей последней встрече, – старалась Памба перекричать мужа. Ее блестящие глаза почти скрылись в паутине морщин, и у нее не хватало половины зубов.

– Я застрелил двух обезьян-колобусов, – хвастал Сепо. – И принес тебе их шкуры, чтобы ты сделала красивую шляпу, Кара-Ки.

– Большое спасибо, Сепо, – поблагодарила Келли. – А что слышно из Сенги-Сенги? О желтых машинах, которые едят землю и валят лес? О рослом белом мужчине с кудрявыми волосами и о женщине, у которой волосы похожи на огонь и которая все время смотрит в черный ящик?

– Странные вещи, – важно молвил Сепо. – Странные новости. Рослый мужчина с кудрявыми волосами убежал из Сенги-Сенги. Убежал в лес, спрятаться. – Сепо старался побыстрее выложить все это, чтобы опередить Памбу. – Правительственный человек из Сенги-Сенги обещал моему брату Пирри большую награду, если он выследит этого человека и убьет.

Келли в ужасе смотрела на него.

– Убьет? – выпалила она. – Они хотят, чтобы Пирри его убил?

– И отрезал голову, – радостно подтвердил Сепо. – Правда, странно и волнующе?

– Ты должен остановить его! – Келли вскочила, дернув за собой Сепо. – Не позволяй Пирри убить его. Ты должен спасти белого человека и привести в Гондолу. Слышишь, Сепо? Ступай немедленно! Быстрей! Ты должен остановить Пирри.

– Я пойду с ним и прослежу, чтобы он все сделал правильно, Кара-Ки, – объявила Памба. – Ведь он – глупый старик, стоит ему услышать медовый свист хамелеона или встретить в лесу одного из своих приятелей, как он забудет все, что ты ему наказала. – Она повернулась к мужу. – Пошли, старик. – И она ткнула его большим пальцем. – Пошли, пока Пирри не убил его и не отнес его голову в Сенги-Сенги.

В лесу Пирри, охотник, опустился на одно колено и принялся разглядывать след. Он поправил лук на плече и с неохотным восхищением покачал головой.

– Он знает, что я здесь, – прошептал он. – Откуда? Может, он колдун?

Он коснулся следа, оставленного вазунгу, вышедшим из воды. Тот проделал все с большим мастерством, и только такой искусный следопыт, как Пирри, мог это разгадать.

– Да, ты знаешь, что я иду за тобой, – кивнул Пирри. – Но где ты научился прятать следы почти так же хорошо, как бамбути? – дивился он.

Он взял след вазунгу там, где тот пересекал широкую дорогу, оставленную в лесу огромной желтой пожирающей землю и деревья машиной. Земля была мягкая, и вазунгу оставил след, по которому даже слепой мог бы идти ночью. След вел на запад, к горам, точно как сказал Четти Синг.

Сначала Пирри решил, что охота будет легкой и убить вазунгу совсем нетрудно, особенно когда увидел, что вазунгу отломил от мертвого дерева гриб и съел кусочек.

Он нашел следы зубов на куске гриба, который тот бросил, и рассмеялся.

– Твои кишки станут водой и потекут, как большая река, о глупый вазунгу. А я убью тебя, когда ты сядешь испражняться.

И, разумеется, Пирри нашел место, где вазунгу спал прошлой ночью, а неподалеку оттуда место, где белого впервые вырвало.

– Теперь ты далеко не уйдешь, – усмехнулся он, – скоро я тебя догоню и убью.

Пирри скользил неслышно, как клок дыма, сливаясь с темнотой, тенями и неяркими красками глухого леса; он шел по легкому следу вдвое быстрее оставившего тот след человека. Время от времени он находил капли желтого кала отравленного, но потом след ушел в воду ручья и исчез.

Пирри полдня бегал вверх-вниз по течению ручья и на милю осмотрел оба берега, прежде чем нашел, где вазунгу снова вышел из воды.

– Ты умен, – признал он. – Но Пирри все равно умнее.

Он снова пошел по следу, но на этот раз медленнее, потому что человек, за которым он следовал, был умен и хитер. Он путал след, оставлял ложные знаки, использовал воду, и Пирри приходилось разгадывать все его хитрости; при этом он хмурился, но потом одобрительно улыбался.

– О да, ты достойная добыча. От худшего охотника ты давно ушел бы. Но я Пирри.

На исходе второго дня он добрался до поляны и впервые увидел вазунгу. Вначале Пирри показалось, что он видит на противоположном склоне редкую лесную антилопу: он заметил легкое движение на поляне в миле от себя.

На миг феноменальное зрение подвело Пирри. То, что он увидел, совсем не было похоже на человека, тем более белого. Фигура тотчас исчезла среди деревьев на краю поляны, и тут Пирри понял, что человек с ног до головы вымазан грязью, а на голове у него кора и листья, которые искажают очертания и затрудняют распознавание фигуры.

– Ха! – Пирри радостно потер живот и положил под верхнюю губу еще одну маленькую щепотку табаку, вознаграждая себя за зоркость. – Да, ты ловок, мой вазунгу. И хоть до темноты мне тебя не догнать, утром твоя голова будет моей.

Ночью Пирри спал, не разводя костра, на краю поляны, там, где впервые увидел белого человека, а как только стало достаточно светло, чтобы разглядеть след, пошел дальше.

В середине утра он нашел вазунгу. Тот лежал у подножия одного из гигантских африканских красных деревьев, и Пирри вначале решил, что он умер. Вазунгу пытался прикрыться опавшей листвой – последнее убогое усилие обмануть безжалостного маленького охотника.

Пирри двигался очень медленно; ничему не доверяя, он принимал все возможные меры предосторожности. В правой руке он держал мачете, острое, как бритва.

Остановившись наконец над Дэниэлом Армстронгом, Пирри понял, что, хоть вазунгу очень худ и истощен, он не мертв. Он без сознания, дыхание вырывается из горла с легким бульканьем; человек лежит, свернувшись, как больная собака, под покровом опавшей листвы. Голова наклонена, и пот смыл накопившуюся под нижней челюстью грязь, оставив белую линию. Отличная метка для обезглавливающего удара.

Пирри большим пальцем проверил остроту мачете. Достаточно острое, чтобы сбрить бороду. Обеими руками он занес мачете над головой человека. Шея у того была не толще шеи антилопы-прыгуна, обычной добычи Пирри. Мачете так же легко разрубит плоть и кости, голова с той же легкостью соскочит с шеи и откатится. Пирри подвесит ее за кудрявые волосы на час или два на ветке, чтобы из перерубленной шеи стекла кровь, потом закоптит на медленном огне костра из зеленой листвы, потом положит в небольшую дорожную сетку из коры и отнесет хозяину-браконьеру, Четти Сингу, чтобы получить свою награду.

Задержав лезвие, прежде чем опустить, Пирри почувствовал сожаление. Он был настоящий охотник и потому в момент убийства всегда жалел добычу; племенная вера заставляла уважать добычу, особенно хитрую, храбрую и достойную.

«Умри быстро», – молча попросил он.

Он уже готов был опустить мачете, когда негромкий голос позади произнес:

– Удержи лезвие, мой брат, или я пробью ядовитой стрелой твою печень.

Пирри так удивился, что подпрыгнул и в воздухе повернулся.

В пяти шагах за ним стоял Сепо. Лук его был натянут, стрела прижата к щеке, и кончик стрелы, черный и скользкий, смотрел в грудь Пирри.

– Ты мой брат! – удивленно ахнул Пирри. – Плод чрева моей матери. Ты не выстрелишь в меня.

– Если ты в это веришь, Пирри, брат мой, ты еще глупее, чем я считал. Кара-Ки хочет, чтобы этот белый человек жил. Выпусти хоть одну каплю его крови, и я пробью тебя стрелой от грудины до хребта.

– А я, – сказала Памба, его жена, стоявшая в лесной тени за Сепо, – стану петь и танцевать вокруг тебя, когда ты будешь дергаться на земле.

Пирри резко попятился. Он знал, что можно попытаться уговорить Сепо, но не Памбу. Он очень уважал свою невестку и боялся ее.

– Мне обещали большие сокровища, если я убью вазунгу, – пронзительно выкрикнул он. – Я всем поделюсь с вами. Столько табаку, сколько сможете унести. Я отдам его вам!

– Стреляй ему в живот, – жизнерадостно приказала Памба, и рука Сепо дрогнула от напряжения, с каким он удерживал стрелу; Сепо прищурил глаз, корректируя цель.

– Подожди! – завизжал Пирри. – Я люблю тебя, дорогая сестра. Ты ведь не позволишь этому старому дураку убить меня?

– Сейчас я чихну, – холодно сказала Памба. – Если, когда я открою глаза, ты еще будешь здесь…

– Ухожу! – закричал Пирри. – Ухожу!

Он отскочил на десять шагов, скрылся в подлеске и, как только убрался с линии огня, завопил:

– Грязная старая обезьяна!.. – Они услышали, как он в ярости рубит ветки. – Только такой дряхлый сладострастный бабуин, как Сепо, мог жениться на безумной старой карге!

Он уходил в лес, и звуки его ярости постепенно стихали. Сепо опустил лук и повернулся к жене.

– Я так не веселился с того дня, как Пирри упал в ловушку для буйвола поверх буйвола, который уже был там, – хохотал он. – Но тебя он отлично описал, любимая жена.

Памба, не обращая на него внимания, направилась туда, где, зарывшись в листву, лежал без сознания Дэниэл Армстронг.

Она наклонилась над ним и быстро, но тщательно осмотрела, убрала муравьев из углов его глаз и из ноздрей.

– Придется потрудиться, чтобы спасти этого для Кари-Ки, – сказала она, роясь в своей сумке с травами. – Если потеряю его, не знаю, где я найду для нее другого.

Пока Памба возилась с Дэниэлом, Сепо построил над тем местом, где Дэниэл лежал, хижину и развел небольшой костер, чтобы прогнать москитов и сырость. Затем сел у входа и стал наблюдать за женой.

Ее пальцы, пальцы самой опытной знахарки в племени бамбути, которыми она очищала рану на спине вазунгу и прикладывала мазь из прокипяченных корней и листьев, были проворны и искусны. Затем она заставила Дэниэла выпить огромное количество горячего травяного настоя; этот раствор выдубит его кишки и возместит запас утраченной жидкости.

Памба напевала, разговаривала с лежащим без чувств человеком, ее морщинистые пустые груди свисали с костлявых ребер, как пара кожаных кисетов; при каждом ее движении звякало ожерелье из бус и слоновой кости.

Через три часа Дэниэл очнулся. Он ошеломленно посмотрел на двух маленьких стариков, сидящих перед ним, на полную дыма хижину и спросил на суахили:

– Кто вы?

– Я Сепо, – ответил мужчина. – Знаменитый охотник и прославленный мудрец племени бамбути.

– А я Памба, жена величайшего лгуна всех лесов Убомо, – сказала женщина и расхохоталась.

К утру понос у Дэниэла прекратился, и он смог поесть похлебки с вареным мясом обезьяны и травами, которую сварила для него Памба. Еще через сутки прекратилось воспаление раны на спине, а Дэниэл достаточно окреп, чтобы начать путешествие в Гондолу.

Вначале он шел медленно, опираясь на палку, – ноги держали плохо, а голова была словно забита шерстью и едва держалась на шее. Памба, составляя ему компанию, неторопливо вела его по лесу и без умолку болтала, сопровождая свои слова веселым смехом. Сепо отходил далеко от них, охотясь и собирая съедобное по обычаю бамбути.

Дэниэл уже догадался, кто эта загадочная Кара-Ки, пославшая ему на выручку пигмеев, но едва только Памба дала ему шанс, он попросил подробно описать ее хозяйку.

– Кара-Ки очень высокая, – сказала Памба, и Дэниэл понял, что для бамбути все на свете очень высокие. – И у нее длинный, острый нос.

У всех бамбути носы плоские и приплюснутые. Описание Памбы подходило любому вазунгу, так что Дэниэлу пришлось сдаться, и он захромал за маленькой женщиной.

К вечеру из леса опять неожиданно показался Сепо; на плече он нес тушу убитой им антилопы-прыгуна. Вечером они пировали – ели жареную печень и мясо.

На следующее утро Дэниэл настолько окреп, что отказался от посоха, и Памба пошла быстрей.

В середине следующего дня они достигли Гондолы. Пигмеи не предупредили Дэниэла, что они пришли, и, выйдя из леса, он внезапно увидел живописную маленькую общину.

Перед ним открылись сады и ручьи, фоном служила грандиозная, увенчанная снегом горная вершина.

– Дэниэл! – поздоровалась с ним Келли Кинер, когда он поднимался по ступеням веранды, и, хотя он ожидал этого, радость этой встречи удивила его самого. Келли была свежей, полной жизни и привлекательной, но, когда она подошла к нему и пожала руку, он почувствовал ее сдержанность. Потом Келли отняла руку и отступила на шаг.

– Боже, вы ужасно выглядите! Что с вами?

– Спасибо за комплимент, – печально улыбнулся он. – Отвечаю на ваш вопрос: с нашей последней встречи произошло очень многое.

– Идемте в операционную. Прежде всего осмотрим вас.

– А нельзя сначала вымыться? Мне самому трудно находиться рядом с собой.

Она рассмеялась.

– Да, запах от вас сильный. Но таково большинство моих пациентов. Я привыкла.

Келли отвела его в палату и уложила на смотровой стол.

Внимательно осмотрев его, прощупав рану на спине, она заметила:

– Памба отлично поработала. Сделаю вам укол антибиотика, а после того как вымоетесь, заново перевяжу. Следовало бы наложить швы, но сейчас уже поздно. К вашим шрамам добавится новый, интересный.

Моя руки над раковиной, она через плечо улыбнулась ему.

– У вас такой вид, словно вы пару раз подрались.

– Виноват был тот, другой парень, – заверил он. – Кстати о драках, в нашу прошлую встречу вы так и не дали мне возможности объясниться. Прыгнули на мотоцикл, прежде чем я успел открыть рот.

– Знаю. Это все моя ирландская кровь.

– Можно мне объяснить сейчас?

– Сначала ванну, ладно?

Ванная комната представляла собой хижину с тростниковой крышей, а ванной служила лохань из оцинкованного железа, в которой Дэниэл помещался только поджав колени. Ванну наполнили водой, согретой на костре снаружи. Для гостя приготовили одежду: защитного цвета шорты и рубашку, выгоревшую, застиранную, поношенную, но чистую и свежевыглаженную, и сандалии из сыромятной кожи. Один из работников унес его зловонные окровавленные шорты и грязную обувь.

Дэниэл оделся. Келли ждала его в больнице.

– Какая перемена! – приветствовала она его. – Займемся вашей спиной.

Он сел на единственный стул, и Келли встала за ним. Ее пальцы на его коже были прохладными, легкими и быстрыми. Когда она говорила, он чувствовал ее дыхание на спине и ее запах. Ему нравилось прикосновение ее рук и чистое дыхание.

– Я еще не поблагодарил вас за то, что вы послали пигмеев спасать меня, – сказал он.

– Это обычная работа. Забудьте.

– Но я у вас в долгу.

– Что ж, я запомню.

– Вы последний человек, кого я ожидал здесь увидеть, – сказал Дэниэл. – Но когда Памба описала вас, я начал подозревать, кто вы. Как вы попали в страну? И что вы здесь делаете? Если Таффари вас схватит, вас расстреляют на берегу или наденут на голову осиное гнездо.

– А, значит, вы начали узнавать правду о Ифриме Таффари? Поняли, что он не святой и не спаситель?

– Давайте перестанем ссориться, – взмолился он. – Я слишком слаб, чтобы защищаться.

– Слабы, слабы… как буйвол. Вон какие мышцы. Хорошо, пора делать укол. Ложитесь на кровать и спустите шорты.

– Эй, а нельзя в руку?

– У вас нет ничего такого, чего я бы не видела раньше. Ложитесь.

Хмыкнув, он лег ничком и приспустил шорты.

– Нечего стыдиться. На самом деле, выглядит отлично, – заверила она и вонзила иглу. – Отлично, все в порядке. Одевайтесь и идемте на ужин. У меня для вас еще один сюрприз. За ужином будет гость – тот, кого вы не видели много лет.

* * *

На закате они прошли от больницы к дому Келли в конце поляны. По дороге они на минуту остановились и полюбовались тем, как заходящее солнце одевает Лунные горы в великолепие золота и пламени.

– Где бы я ни была, со мной воспоминания о красоте этого мира, – прошептала Келли. – Вот одна из причин, по которым я вернулась сюда.

Дэниэла тронули и ее слова, и великолепие сцены. Ему захотелось взять ее за руку и сжать, в знак согласия, но он сдержался, и спустя какое-то время они пошли дальше.

На веранде бунгало Келли был накрыт стол, за которым сидел один человек. При их появлении он встал.

– Доктор Армстронг. Рад снова видеть вас.

Дэниэл удивленно посмотрел на него и быстро пошел вперед.

– Я слышал, будто вы умерли, господин президент. От сердечного приступа или были застрелены Таффари.

– Новости о моей смерти слегка преувеличены.

Виктор Омеру засмеялся и пожал Дэниэлу руку.

– В своей аптечке я нашла бутылку виски, – сказала Келли. – Кажется, сегодня подходящий случай откупорить ее.

Она разлила немного золотой жидкости по стаканам и произнесла тост:

– За Убомо! За ее скорое освобождение от тирана.

Ужин был простой: свежая рыба из реки и овощи с гондольского огорода, – но обильный, и разговор за столом не затихал.

Виктор Омеру растолковал Дэниэлу обстоятельства революции и своего свержения и рассказал о бегстве в лес и последующей деятельности.

– При помощи Келли я сумел превратить Гондолу в штаб сопротивления жестокой диктатуре Таффари, – закончил он, но Келли попросила:

– Виктор, расскажите Дэниэлу, что сделал Таффари со страной и ее народом, с тех пор как захватил власть. Дэниэла обманули, заставили поверить, будто Таффари – черный Христос. На самом деле Дэниэл здесь, чтобы снять фильм, превозносящий добродетели Таффари.

– Нет, Келли, – прервал ее Дэниэл. – Совсем не так. Все гораздо сложнее. Предложение снимать фильм я принял по личным причинам.

И он начал рассказ об убийстве Джонни Нзу и его семьи. Об участии в этом Ниня Чэнгуна и о том, как проследил связи «Удачливого дракона» с Убомо. О Четти Синге.

– Буду откровенен, – сказал он наконец. – Когда я приехал сюда, меня нисколько не интересовали ни Таффари, ни подлинные проблемы Убомо. Я хотел отомстить, и контракт на съемки фильма был для меня просто средством добиться своего. Но, приехав, я начал все больше узнавать о том, что на самом деле происходит в стране.

Он рассказал о жестокостях в заливе Орла-Рыболова и о подневольном труде, который видел и который снимал. Виктор Омеру и Келли переглянулись, потом Виктор снова повернулся к Дэниэлу.

– Таффари отправил не менее тридцати процентов людей из племени ухали на работу в шахты и на лесозаготовки. Это рабы, их содержат в ужасных условиях. В этих лагерях они мрут как мухи, голодают, их избивают и расстреливают. Не могу описать весь этот ужас.

– И он опустошает лес, – вмешалась Келли. – Уничтожает миллионы акров дождевого леса.

– Я видел работу горнодобывающего комплекса, – сказал Дэниэл. – Но то, что делают здесь, по крайней мере соответствует моим взглядам на использование природных ресурсов на базе возобновления и ограниченной эксплуатации.

Келли и Виктор недоверчиво смотрели на него, потом Келли гневно выпалила:

– Вы одобряете то, что он делает с лесом? Да вы в своем уме? Это грабеж и надругательство. Я с самого начала была права насчет вас! Вы один из грабителей!

– Подождите, Келли. – Виктор поднял руки. – Не нужно оскорблений. Пусть Дэниэл расскажет, что он видел и снял.

Келли с явным усилием взяла себя в руки, но была по-прежнему бледна от гнева, и глаза ее сверкали.

– Хорошо, Дэниэл Армстронг. Расскажите, что вам показал Таффари и что позволил снять.

– Он показал мне агрегат МоМУ за работой…

– МоМУ! – перебила Келли. – Эти чертовы МоМУ…

– Келли, пожалуйста, – снова остановил ее Виктор. – Не перебивайте его, пусть Дэниэл договорит.

Она тяжело дышала, но кивнула и откинулась на спинку стула, а Дэниэл продолжил:

– Мы с Бонни снимали работу МоМУ, а Таффари объяснял, как посадки возобновляются после прохода агрегата.

– Возобновляются! – фыркнула Келли; Виктор беспомощно пожал плечами и позволил ей продолжить. – Бог мой! А он рассказал о химических реагентах, которые они в последние недели начали использовать при очистке платины, когда она проходит через мельницы МоМУ?

Дэниэл покачал головой.

– Он говорил о своей твердой решимости не использовать реагенты и катализаторы в процессе очистки. Хотя это означает сокращение на сорок процентов производства платины и моноцитов.

– И вы ему поверили? – спросила Келли.

– Я видел это собственными глазами, – ответил Дэниэл. Он начинал сердиться. – Я это снял. Конечно, я ему поверил.

Келли вскочила и принесла из соседней комнаты карту Убомо. Она разложила карту перед Дэниэлом.

– Покажите, где вы видели МоМУ в действии! – приказала она.

Дэниэл посмотрел на карту и ткнул пальцем чуть севернее Сенги-Сенги.

– Вот здесь, – сказал он. – Несколькими милями севернее лагеря.

– Болван! – крикнула Келли. – Таффари вас провел. Он показал испытательную схему. Небольшое представление ради вас. Главная добыча происходит здесь. – Она уперлась кулаком в карту в пятидесяти милях севернее. – Здесь, в Венгу. И это ничуть не похоже на то, что вам показал Таффари.

– Чем не похоже? – спросил Дэниэл. – Кстати, не люблю, когда меня называют болваном.

– Вы позволили обмануть вас. – Келли смягчила тон. – Но я объясню, чем основная операция отличается от испытаний. Прежде всего, это…

– Подождите, Келли, – мягко вмешался Виктор. – Не рассказывайте. Гораздо лучше будет и он скорее поверит вам, если показать, что и как.

Келли несколько мгновений смотрела на него, потом кивнула.

– Вы правы, Виктор. Я отведу его в Венгу и покажу. А когда мы там будем, вы сможете снять фильм о том, что этот ублюдок делает с лесом, и показать его вашему приятелю, проклятому Тагу Харрисону, если он еще этого не знает.

– Я не оператор, – сказал Дэниэл.

– Если вы столько лет провели рядом с камерой и не знаете, как ею пользоваться, вы не слишком умны, доктор Дэниэл.

– Ладно, конечно, я умею пользоваться камерой. Не очень искусно, но нормально… если бы она у меня была. Где, по-вашему, я найду камеру в чаще леса?

– А где ваша рыжеволосая подружка? – спросила Келли.

– Бонни не была моей подружкой. Вы легко бросаетесь обвинениями, – начал он и вдруг замолчал, глядя на Келли.

– Черт побери, – сказал он. – Вы правы. Я оставил камеру в «лендровере». Если парни Таффари ее еще не нашли, она там.

– Почему бы вам не сходить за ней? – ласково спросила Келли. – Я пошлю с вами Сепо.

– Я принес тебе голову белого вазунгу! – напыщенно произнес Пирри. Охотник снял с плеча и бросил на землю перед Четти Сингом плетеную сетку из коры.

Из сумки выкатилась голова; Четти Синг отскочил и вскрикнул от отвращения. На голове не осталось кожи. Плоть разложилась, и зловоние было такое, что его едва не вырвало.

– Откуда мне знать, что это голова белого вазунгу? – спросил Четти Синг.

– Потому что я, Пирри, охотник, так говорю.

– Не лучшая рекомендация, – сказал по-английски Четти Синг, потом снова заговорил на суахили: – Этот человек давно мертв: муравьи и черви наполовину съели его.

– Да, – согласился Пирри. – Глупый вазунгу поел ядовитого гриба и умер в лесу, прежде чем я его нашел и убил. Муравьи объели его, это верно, но я принес тебе его голову, таков был наш уговор. – Пирри собрал все свое достоинство и выпрямился во все свои четыре фута шесть дюймов. – Теперь отдай мне то, что обещал, особенно табак.

Надежда была слабая. Даже Пирри понимал это.

Чтобы раздобыть эту голову, Пирри раскопал одно из массовых захоронений в лесу, где солдаты-хита хоронили рабов, умерших в трудовом лагере.

– Ты уверен, что это голова белого вазунгу? – спросил Четти Синг.

Он не верил пигмею, но, с другой стороны, нужно было угодить Ниню Чэнгуну и президенту Таффари. Он не смел признаться им, что, возможно, Армстронг сбежал. Пирри предложил ему легкий выход из положения.

– Это вазунгу, – подтвердил Пирри, и Четти Синг ненадолго задумался.

– Возьми это, – он ногой толкнул зловонную голову, – отнеси в лес и закопай.

– А где моя награда? Особенно табак? – противным визгливым голосом спросил Пирри.

– Ты принес мне не всю голову. Нет волос и кожи. Поэтому я не могу дать тебе всю награду. Ты получишь ее только когда принесешь мне зуб слона, как мы договаривались.

Пирри гневно вскрикнул и выхватил мачете.

– Убери нож, – спокойно сказал Четти Синг. – Или я прострелю тебе голову.

И он показал Пирри пистолет Токарева, который прятал в кармане куртки.

Свирепое выражение на лице Пирри сменилось ослепительной улыбкой.

– Я пошутил, хозяин! Я твой раб. – Он спрятал мачете в ножны. – Пойду принесу тебе зуб слона, как ты приказал.

Он поднял отрезанную голову. Но, уходя в лес, Пирри распирало от такого гнева, что ему казалось, будто он вот-вот лопнет.

– Никто не обманывает Пирри, – шептал он и на бегу срубил мачете небольшое деревце. – Пирри убьет того, кто его обманывает, – пообещал Пирри. – Тебе нужна голова, однорукий алчный человек. Ты получишь голову. Твою собственную.

– Дэниэл Армстронг мертв, – сказал Четти Синг. – Бамбути принес мне его голову. Он умер в лесу.

– Сомнений быть не может? – спросил президент Таффари.

– Никаких, – подтвердил Четти Синг. – Я своими глазами видел голову.

Ниню Чэнгуну полегчало.

– Вам следует немедленно от нее избавиться, ваше превосходительство.

– Она исчезнет в лесу, как сам Армстронг.

Ифрим Таффари поднял пустой стакан и погремел ледяными кубиками. С противоположного конца комнаты торопливо подошел капитан Каджо, взял этот стакан, а в углу президентского кабинета наполнил джином с тоником из маленького бара.

– А про запись вы не забыли? – спросил Таффари, когда Каджо почтительно подавал ему стакан.

– Конечно, нет, – ответил Чэнгун. – Но, как только она получит эту запись в посольстве, надо будет избавиться и от нее. – Он замялся. – Я бы мог лично этим заняться.

Президент Таффари улыбнулся ему поверх края стакана.

– А, да, – он кивнул. – Я слышал о вашем необычном хобби, мистер Нинь.

– Не знаю, о чем вы говорите, – напряженно сказал Чэнгун. – Я просто предлагаю обеспечить правильное выполнение работы. Незачем оставлять концы.

– Вы правы, мистер Нинь, – согласился Таффари. – Женщина мне наскучила. Как только получим запись, она ваша. Только позаботьтесь, чтобы все было чисто.

– Доверьтесь мне, господин президент.

– О да, мистер Нинь. Я доверяю вам так же, как вы доверяете мне. В конце концов, мы ведь партнеры, не правда ли?

– Мы договаривались с Дэнни, что он заберет ее сам. – Сэр Майкл Харгрив с интересом изучил свои ногти, убрал руку в карман и подошел к окну своего кабинета в английском посольстве. Он посмотрел на озеро. – Дэниэл ничего не говорил о том, чтобы передавать кассету кому-нибудь еще. Вы должны понять мою позицию, мисс… да, мисс Мейхон.

Под потолком со скрипом поворачивался вентилятор; Бонни быстро думала. Она понимала, что нельзя показывать, насколько это ей важно, хотя вполне понимала, что будет, если она вернется к Ифриму с пустыми руками.

– Вот уж не думала, что возникнут сложности. Дэнни попросил меня забрать ее, и только. Наверно, он рассердится, что я ее не принесла, но не думаю, что кассета так уж важна. Простите. Мне не пришло в голову попросить Дэнни написать записку.

Извините, что отняла у вас время. Спасибо. Я объясню Дэнни, что вы не могли передать кассету мне.

Она подала послу руку и улыбнулась своей самой сексуальной улыбкой, выпятив грудь. Взгляд сэра Майкла оторвался от ее глаз, и он как будто принял решение.

– Послушайте, вероятно, все в порядке. Я хочу сказать, вы ведь ассистент Дэнни. Не посторонний человек.

Он мешкал.

– Не хочу, чтобы вы поступали против своей совести, – сказала Бонни. – Уверена, Дэнни поймет, почему вы мне не доверяете.

– Боже, милая барышня, дело не в доверии к вам.

– Да?.. а я подумала…

Она похлопала ресницами.

– Не откажетесь написать расписку? Простите за неудобство, но я должен отчитаться перед Дэнни.

– Я понимаю, сэр Майкл.

На листке с гербом посольства он написал расписку. Бонни подписала ее и внизу листа поставила свое полное имя и номер паспорта.

Сэр Майкл прошел в соседнюю комнату, и Бонни услышала, как он вставил ключ в скважину; с металлическим лязгом открылась и закрылась дверца стального сейфа. Несколько минут спустя он вернулся и протянул ей толстый пакет из плотной коричневой бумаги с напечатанным именем Дэниэла. Бонни старалась не выдать своего облегчения, но ее руки дрожали, когда она брала пакет.

– Пожалуйста, передайте Дэнни мой искренний салам. – Сэр Майкл проводил ее к выходу. – Когда он вернется из Сенги-Сенги?

– Я улетаю к нему сегодня во второй половине дня.

Бонни взяла себя в руки и непринужденно болтала. У выхода они обменялись рукопожатием.

– В следующую субботу у меня обычный прием с коктейлями, – сказал сэр Майкл. – Если вы с Дэнни к тому времени вернетесь, обязательно приходите. Я попрошу мисс Роджерс послать вам приглашения на адрес гостевого дома.

В посольстве еще не знали об исчезновении Дэниэла Армстронга. Ифрим Таффари хотел подобрать все концы, прежде чем поднимать тревогу.

Бонни пошла туда, где за рулем армейского «лендровера» ее ждал капитан Каджо. Прижимая пакет к груди, она еще раз улыбнулась и, выезжая за ворота посольства, помахала сэру Майклу.

Потом она глубоко вздохнула от облегчения и откинулась на спинку сиденья.

– Президент Таффари ждет вас на своей яхте, мисс Мейхон, – сказал капитан Каджо, и они поехали по дороге к озеру.

Яхта стояла у причала за рыбозаводом. Судно было игрушкой богатого азиатского джентльмена, одного из тех, кого Таффари, захватив власть, выслал в Соединенное Королевство. Разумеется, предварительно он конфисковал все имущество азиата, и теперь яхта стала президентской.

Сорокапятифутовое судно фирмы «Кемпер и Николсон», прекрасных очертаний, было оснащено с небывалой роскошью, хотя большая часть электронного оборудования давно вышла из строя и не была заменена, а борта и паруса утратили безупречную чистоту. Зато бар был заполнен на славу, а поскольку яхта редко покидала причал, отсутствие электроники и парусного вооружения не было критичным.

В главной каюте за столом из красного тика сидели лицом друг к другу два человека.

Президент Таффари, улыбаясь и кивая, изучал месячный отчет и расчет расходов и прибыли КРУ.

Нинь Чэнгун выжидательно смотрел на него.

Когда Таффари положил документ на стол и поднял голову, Чэнгун ответил на его улыбку.

– Я под сильным впечатлением, мистер Нинь. Вы совсем недавно приехали в Убомо и возглавили деятельность компании, но результаты поразительные.

– Вы очень великодушны, ваше превосходительство. – Чэнгун слегка поклонился. – Но могу с уверенностью сказать, что в ближайшие месяцы нас ждут дальнейшие усовершенствования. Мой английский предшественник оставил множество проблем, однако мне удалось их решить.

– Как дела с ремонтной мастерской? Это одна из моих главных тревог.

Улыбка Таффари поблекла.

– И справедливо, господин президент. Мы используем свыше тысячи единиц тяжелой техники, не считая агрегатов МоМУ. Когда я принял руководство, стоимость обслуживания и ремонта составляла три миллиона долларов в месяц. Как вы можете видеть, мне удалось сократить эту сумму на сорок процентов.

Обсуждение продолжалось еще час, а затем снаружи послышались шаги, и в дверь вежливо постучали.

– Кто там? – спросил Таффари.

– Капитан Каджо, господин президент, и мисс Мейхон.

Таффари многозначительно посмотрел на Чэнгуна; китаец кивнул.

Именно по этой причине встречу назначили на яхте, а не в пансионе в Лейк-Хаусе.

– Входите! – приказал Таффари, и дверь отошла в сторону.

Каджо, пригнувшись, вошел в помещение и неловко козырнул.

– Мисс Мейхон ждет в «лендровере» на пристани, – доложил он.

– Она забрала пакет? – тревожно спросил Таффари.

– Да, сэр. Пакет у нее.

Таффари и Чэнгун снова переглянулись, но теперь оба улыбались.

– Хорошо, капитан, – кивнул Таффари. – Приказ у вас есть.

– Да, господин президент. Я должен сопровождать мистера Ниня и мисс Мейхон в поездке к острову Ламу и…

– Нет необходимости повторять приказ, капитан, – оборвал его речь Таффари. – Просто выполните его буква в букву. Теперь можете привести мисс Мейхон.

Она вбежала в каюту и направилась прямо к Таффари, не обращая внимания на второго человека за столом.

– Я получила ее, Ифрим! – радостно воскликнула она. – Вот.

Она положила перед ним пакет, и он взял его, разорвал и вытряхнул кассету.

– Ты уверена, что это она?

– Да, вот моя надпись на полоске. Мой почерк. Это она, точно.

– Молодчина. Я очень доволен тобой, – сказал Таффари. – Садись-ка рядом, моя дорогая.

Она охотно выполнила его пожелание, и он под столом положил руку ей на бедро.

– Капитан Каджо, – приказал Таффари. – В холодильнике есть бутылка шампанского. Это нужно отметить.

Каджо пошел к бару и занялся бутылкой. Хлопнула пробка, и немного пены пролилось на ковер. Шампанское было австралийское, а не французское, но никто не жаловался.

Каджо повернулся к бару и стал разливать вино по бокалам, загораживая их своим телом. Первой он подал бокал Бонни, дальше отдавал по старшинству.

Таффари поднял бокал и обратился к Бонни:

– За тебя, дорогая. Ты спасла меня и мою страну от больших неприятностей.

– Спасибо, господин президент.

Бонни отпила шампанского. Она заметила чуть горьковатый привкус, но ничего не сказала, потому что уже научилась не давать ни малейшего повода для оскорбления. И, когда Каджо вновь наполнил ее бокал, выпила без колебаний. Теперь неприятный вкус стал менее заметен.

– Я подумал, что можно покататься по озеру на закате, – сказал Таффари. Бонни улыбнулась ему, но щеки у нее странно онемели.

– Это будет замечательно, – хотела она сказать, но слова выходили исковерканные и невнятные. Бонни замолчала и посмотрела на мужчин. Их лица словно бы удлинились и уходили куда-то ввысь. В голове у нее зазвенело. Звон становился все громче, в глазах потемнело. В центре тьмы оставалось всего одно светлое пятно, в нем она видела лицо Таффари, словно в обратный конец телескопа, маленькое и далекое.

В ее одурманенном сознании глухо прозвучал его голос.

– Прощай, дорогая, – сказал Таффари, и голова Бонни упала на грудь.

После того как Бонни Мейхон отключилась, в каюте целую минуту стояла тишина. Потом президент Таффари собрал документы и положил в дипломат. Он встал, и капитан Каджо открыл перед ним дверь.

На пороге Таффари остановился и оглянулся. Нинь Чэнгун по-прежнему сидел против потерявшей сознание девушки и со странным напряжением смотрел на нее.

Наверху трапа Таффари остановился и обратился к Каджо:

– Проследи, чтобы яхту тщательно вымыли, прежде чем приведешь ее в порт. Умеешь пользоваться брандспойтом?

– Да, ваше превосходительство.

Таффари спустился по трапу к своему «мерседесу». Когда машина поехала, Каджо вытянулся и отдал честь.

Дизель на яхте уже работал, негромкий выхлоп под кормой взбивал пузыри. Каджо отдал швартовы и прошел к рулю.

Он отвалил яхту от причала и повернул к выходу из гавани.

До острова Ламу было два часа ходу; солнце уже садилось, когда он бросил якорь под прикрытием необитаемого каменного острова в форме подковы.

– Мы на месте, господин Нинь, – сказал он в переговорную трубу.

– Помогите мне, пожалуйста, капитан.

Каджо спустился в каюту. Бонни Мейхон все еще без сознания лежала на покрытой ковром палубе. Вдвоем они отнесли ее в открытый кубрик, и, пока Каджо держал ее вертикально, Чэнгун привязал ее за руки и за ноги к стальному релингу. Под нее он подстелил нейлоновую простыню, один конец которой опустил за корму, чтобы легче было промыть палубу.

– Больше мне не нужна ваша помощь, – сказал он Каджо. – Возьмите резиновую шлюпку и отправляйтесь на берег. Оставайтесь там, пока я не позову. Что бы ни услышали, оставайтесь на берегу. Понятно?

– Да, господин Нинь.

Чэнгун стоял у кормового поручня и наблюдал, как шлюпка с капитаном Каджо исчезает в темноте. Негромко урчал мотор на шлюпке, изредка становился виден фонарик Каджо. Наконец шлюпка дошла до острова, и урчание мотора сменилось тишиной. Фонарик погас.

Чэнгун повернулся к девушке, висевшей на привязи. В слабом освещении кубрика она казалась очень бледной, медные волосы спутались.

Чэнгун еще немного подождал, наслаждаясь мгновением.

Физически эта женщина его не привлекала, вдобавок она была гораздо старше, чем ему нравилось, и тем не менее он чувствовал, как нарастает его возбуждение. Вскоре он будет так захвачен, так увлечен, что эти мелкие посторонние обстоятельства утратят значение.

Он не торопясь, внимательно осмотрелся, размышляя. Остров Ламу в двенадцати милях от берега, воды вокруг населены крокодилами. Они сразу сожрут все, что будет выброшено за борт. К тому же он под защитой президента Таффари.

Он вернулся к девушке, наложил ей на руку жгут, помассировал вены на сгибе локтя, пока они не выступили под кожей, толстые и голубые при корабельном свете. Этот наркотик он использовал уже много раз и всегда держал наготове антидот и одноразовый шприц.

Он сделал инъекцию, и через несколько секунд Бонни Мейхон открыла глаза и неуверенно посмотрела на него.

– Добрый вечер, мисс Мейхон. – Голос его от возбуждения звучал хрипло. – Мы с вами немного позабавимся.

* * *

Между Дэниэлом и Сепо сразу установился контакт.

Странно, потому что во всех отношениях они были разные: и в размерах, и в цвете кожи, и в форме тела, и в образе мыслей – ни в чем никакого сходства.

Должно быть, дело в душе, думал Дэниэл, шагая за Сепо по лесу. Они оба дети Африки, в них бьется ее пульс, их душа – это ее душа. Они любят и понимают красоту и жестокость этой земли и ценят эту красоту. Понимают и любят все живое и считают себя всего лишь одним из многочисленных его видов.

Остановившись на ночлег, они сидели рядом у костра и негромко разговаривали. Сепо рассказывал о тайнах и загадках леса и о верованиях своего народа. Дэниэл понимал его. В некоторых отношениях это были и его верования, он понимал причины возникновения обычаев этого народа, как их объяснял Сепо, и восхищался мудростью и добротой народного знания. Сепо называл его Кукоа, что означает «Тот, кого я спас». Дэниэл принял это имя, хотя понимал, что оно – постоянное напоминание о поступке Сепо и о его, Дэниэла, долге перед стариком.

Во второй половине дня они подошли к траншее, проделанной МоМУ в лесу, и лежали в чаще, пока не стемнело. Ночью они пересекли открытое место.

Сепо привел Дэниэла к лесовозной дороге, где почти десять дней назад Дэниэл бросил «лендровер», но даже Сепо не смог отвести его прямо к застрявшей машине. Только на следующий день они нашли «лендровер» на том же самом месте, где Дэниэл его оставил под прикрытием густого подлеска. Машина по оси колес ушла в мягкую землю.

Свежих следов человека вокруг не было, видеооборудование лежало в алюминиевом ящике. Дэниэл выложил камеру на капот и быстро проверил.

Камера не работала. Либо сели аккумуляторы, либо механизм испортился от сырости.

Дэниэл заметил капли на объективе и конденсат воды на корпусе.

Горькое разочарование – но Дэниэл надеялся, что аккумуляторы удастся перезарядить, а просушка и чистка, после возвращения в Гондолу, вновь сделают камеру пригодной к работе.

Он попросил Сепо понести кассеты, а сам взял камеру, объективы и запасные аккумуляторы и понес груз почти в семьдесят фунтов по насыщенному испарениями лесу.

Груз был тяжелый, почти непрерывно шел дождь, и путь в Гондолу занял почти вдвое больше времени, чем путь из Гондолы. Добравшись до места, Дэниэл попросил о помощи Виктора Омеру.

Он знал, что Виктор хороший инженер-электрик.

На верхнем краю поляны у водопада Виктор соорудил турбинный генератор. Он давал напряжение в 220 вольт и почти десять киловатт мощности, этого хватало на освещение общины и на работу лаборатории Келли.

Поэтому Виктор смог перезарядить аккумуляторы и лишь один нашел испорченным. Камера и объективы были совершенно другой проблемой. Дэниэл знать не знал, с чего начать поиски неисправности, но Виктор разобрал камеру и высушил накопившуюся влагу.

Он проверил цепи и обнаружил, что сгорел один из транзисторов. И заменил его тем, который извлек из газового спектрометра Келли.

Через двадцать четыре часа камера снова работала. Тогда Виктор занялся объективами: он прочистил и высушил их, а потом собрал все заново.

Дэниэл понимал, какую трудную работу выполнил старик в примитивных условиях.

– Если не сможете вернуть себе страну, у меня всегда найдется для вас работа, сэр, – сказал он Виктору.

– Не слишком хорошая мысль, – предупредила Келли. – Кончится, вероятно, тем, что вы будете работать на него.

– Ну хорошо, – сказал Дэниэл. – Камера у меня есть. Что я должен снимать?

– Выходим завтра на рассвете, – ответила Келли.

– Я пойду с вами, Келли, – сказал Виктор Омеру.

– Не думаю, что это разумно, Виктор. – Келли сомневалась. – Вы слишком ценны.

– После такой тяжелой работы я заслужил небольшое вознаграждение или нет? – Он повернулся к Дэниэлу. – К тому же у вас может снова выйти из строя оборудование. Давайте, доктор Армстронг, заступитесь за меня.

– Вы оба сексисты, – возмутилась Келли. – Возражаете мне, потому что я женщина. Позову на помощь Памбу.

– О нет! – покачал головой Дэниэл. – Не нужно пускать в ход тяжелую артиллерию.

Но он разделял опасения Келли. Виктору Омеру за семьдесят, а путь предстоит трудный. До Венгу почти пятьдесят миль.

Он собирался сказать это, когда Виктор настойчиво заговорил:

– Серьезно, Убомо – моя страна. Я не могу опираться на свидетельства из вторых рук. Я сам должен увидеть, что Таффари делает с моей землей и моим народом.

Возразить было нечего, и, когда на следующее утро экспедиция выступила из Гондолы, в ее составе был Виктор Омеру.

Сепо отобрал восемь человек из своего клана на роль носильщиков, а Памба назначила себя начальником каравана: она хотела удостовериться, что мужчины выполнят свою работу, а не потеряют, по обыкновению бамбути, к ней интерес, не бросят поклажу и не отправятся на поиски меда.

Все мужчины клана побаивались языка Памбы.

На третий день они достигли первой кровавой реки, и бамбути остановились и сложили на берегу поклажу.

Не было ни смеха, ни болтовни. Даже Памба молчала, удрученная.

Дэниэл спустился в зловонное болото, в красную грязь, к мертвым животным и отравленной растительности, и набрал горсть. Принюхался, отшвырнул и попытался вытереть грязь с руки.

– Что это, Келли? – Он посмотрел наверх, на берег, туда, где она стояла. – Откуда это?

– Так действует реагент, который Таффари клялся никогда не использовать. – Она была только в хлопчатобумажной футболке и шортах, с цветной головной повязкой, все ее маленькое аккуратное тело словно дрожало от гнева. – Мы с Виктором следили за стоками с места разработки. Вначале это была просто грязь. Уже достаточно плохо. Но недавно, всего несколько недель назад, начались перемены. Началось использование реагента. Понимаете, молекулы платины окружены сульфидами. Сульфиды на сорок процентов сокращают эффективность процесса очистки. Реагент используют, чтобы растворить сульфидную корку и освободить платину.

– Из чего состоит реагент? – спросил Дэниэл.

– Из мышьяка. – Она выплюнула это слово, зашипев, как рассерженная кошка. – Для растворения сульфидов используют двухпроцентный раствор белого мышьяка.

Дэниэл недоверчиво смотрел на нее.

– Но ведь это безумие!

– Вы сами это сказали, – согласилась Келли. – Они безумны или безответственны. В убийственной оргии алчности они отравляют лес.

Он поднялся от мертвой реки и остановился рядом с Келли.

И почувствовал, как ее гнев проникает в его сознание.

– Ублюдки, – прошептал он.

Келли словно почувствовала миг, когда он полностью стал на ее сторону, потому что взяла его за руку. Это не был нежный или страстный жест. Ее пальцы были сильными, принуждали.

– Вы еще не все видели. Это только начало. Настоящий ужас впереди, в Венгу. – Она требовательно потянула Дэниэла за руку. – Пошли! – приказала она. – Посмотрим. Попробуйте остаться в стороне, после того как увидите.

Маленькая колонна двинулась дальше, но через пять часов тяжелого перехода носильщики-бамбути неожиданно остановились, опустили поклажу и зашептались.

– В чем дело? – спросил Виктор, и Келли объяснила:

– Мы дошли до границы охотничьей территории их клана. – Она показала вперед. – Дальше начинается священная земля бамбути. Они сильно встревожены и озадачены. До сих пор только Сепо видел, что происходит в Венгу. Остальные не хотят идти дальше. Они боятся гнева лесного бога, Отца и Матери леса. Они знают, что совершено страшное святотатство, и они в ужасе.

– Как нам их переубедить? – спросил Дэниэл, но Келли покачала головой.

– Мы не должны вмешиваться. Это дело клана. Пусть их переубеждает Памба.

Старуха взялась за дело. Она разговаривала с бамбути, иногда резко бранила их, в других случаях голос ее приобретал сходство с голубиным воркованием; она по очереди брала их за лицо обеими руками и что-то шептала на ухо. Она пела гимны леса, смазывала носильщикам грудь притираниями, чтобы подбодрить. Потом она исполнила танец: подпрыгивая и переступая с ноги на ногу, прошла по кругу. Увядшие груди бились о живот, юбочка из коры вздымалась, обнажая удивительно упругие и аккуратные маленькие ягодицы.

Через час один из носильщиков неожиданно поднялся, подобрал свою поклажу и двинулся дальше по тропе. Остальные, застенчиво улыбаясь, последовали его примеру, и экспедиция углубилась в священную землю.

На следующее утро они услышали звук работающих машин; с каждой минутой этот звук становился громче. Они переходили реки, по пояс погружаясь в густую, как мед, отравленную красную грязь.

Если не считать отдаленного рокота и рева машин, в лесу царила тишина. Не слышно было ни птиц, ни обезьян, ни антилоп, молчали и бамбути. Идя вперед, они жались друг к другу, словно в страхе, и тревожно посматривали по сторонам.

В полдень Сепо остановил колонну и шепотом посовещался с Келли. Он показал на восток; Келли кивнула и подозвала к себе Дэниэла и Виктора.

– Сепо говорит, мы уже очень близко. Звуки в лесу обманчивы. Машины работают всего в нескольких милях впереди. Мы не смеем подходить ближе, потому что здесь по краю леса расставлены отряды охранников.

– Что же делать? – спросил Виктор.

– Сепо говорит, что к востоку проходит гряда холмов. Оттуда мы смогли бы разглядывать район разработок и вырубки леса. Памба останется здесь с носильщиками, а мы вчетвером: Сепо, я, вы, Дэниэл, и Виктор – пойдем в холмы.

Дэниэл распаковал камеру, и они с Виктором проверили ее.

– Пошли, – приказала Келли, – пока еще светло и не начался дождь.

Гуськом они поднимались на холмы, Сепо шел впереди.

Но, даже поднявшись на вершину, они обнаружили, что лес ограничивает обзор. Высоко в небо поднимались огромные деревья, под ними стеной стоял густой подлесок, ограничивая видимость двадцатью-тридцатью футами. Теперь снизу, очень близко, слышался рев дизелей.

– Что теперь? – спросил Дэниэл. – Я отсюда ничего не вижу.

– Сепо найдет нам отличную смотровую площадку, – пообещала Келли, и они подошли к огромному дереву – исполину даже среди высоких деревьев леса. – Двадцать пигмеев, взявшись за руки, не могут охватить его. Мы пробовали. Это священное медовое дерево племени.

И она показала на примитивную лестницу, поднимавшуюся по стволу.

Пигмеи забили в гладкую кору деревянные колышки, по которым можно было подняться до нижних ветвей, а оттуда вверх шли веревкилианы с деревянными ступеньками; эта лестница исчезала в листве в ста футах над тем местом, где они стояли.

– Это храм бамбути, – объяснила Келли. – Там вверху, на ветках, они молятся и оставляют подношения лесному богу.

Сепо поднимался первым, как самый легкий. Некоторые колышки и ступеньки прогнили. Он вырезал новые колышки и забивал их рукоятью мачете, потом давал сигнал подниматься за ним. Следующей шла Келли; когда Виктор спотыкался, Келли протягивала руку и помогала ему. Последним лез Дэниэл с камерой на плече; когда Виктор не мог ногой нащупать ступеньку, Дэниэл помогал ему.

Подъем проходил медленно, но они сумели поднять старика и сами благополучно добрались до верхнего яруса кроны.

И словно оказались на вершине сказочного бобового стебля [44] , на платформе, образованной переплетенными ветвями и опавшими листьями. Здесь, на образовавшемся перегное, росли новые растения, образуя великолепный висячий сад, где цвели прекрасные цветы и благоденствовали на солнце новые виды растительности. Дэниэл увидел бабочек с размахом крыльев в его ладонь, и летающих насекомых, которые сверкали, как алмазы и бесценные рубины. В этой волшебной стране росли даже лилии и дикая гардения. Пролетела птица, такая яркая и пестрая, что Дэниэл не поверил собственным глазам. Птица, как облачко яркого дыма, исчезла в листве.

Сепо едва позволил им передохнуть и снова начал подъем.

На этой высоте ствол дерева стал вдвое тоньше, но все равно его толщина превышала обхват стволов у подножий своих гигантских соседей. С подъемом освещение менялось. Они словно поднимались из морских глубин.

Зеленое «подводное» свечение стало ярче, они внезапно вырвались на солнечный свет и удивленно ахнули.

Они находились на верхних ветвях священного медового дерева. Сверху вниз смотрели они на крышу леса. Она уходила вдаль, волнуясь, точно океан, куда ни глянь, зеленая, непроницаемая, но на севере… Все посмотрели в ту сторону, удивленные возгласы смолкли: они смотрели в ужасе, не веря глазам.

На севере лес исчез. От подножия зеленого холма под ними и насколько хватал на север глаз, до самых предгорий, лес был уничтожен. На месте высоких деревьев расстилалась красная равнина полного опустошения.

Все стояли неподвижно, не в силах заговорить. Цеплялись за свою высотную площадку и молча смотрели, медленно поворачивая головы из стороны в сторону, пытаясь охватить всю картину уничтожения.

Земля была словно исцарапана когтями огромного ненасытного зверя, потому что ее изрыли потоки тропических дождевых вод. Верхний слой почвы смыло, остались темные ущелья эрозии; жидкая красная грязь слиплась в комья и забила лесные тропы. Это был пустынный лунный ландшафт.

– Боже милосердный! – первым обрел дар речи Виктор Омеру. – Это омерзительно! Сколько земли он осквернил? Каковы масштабы опустошения?

– Трудно подсчитать, – шепотом ответила Келли. Хоть она и видела это раньше, все равно увиденное ошеломило ее и привело в ужас. – Полмиллиона, миллион акров, не знаю. Не забудьте, они работают здесь меньше года. Подумайте, какими будут разрушения еще через год. Если этим чудовищам, – она показала на МоМУ, цепочкой выстроившиеся у подножия холма, – если этим чудовищам позволят продолжать.

Дэниэл с трудом оторвал взгляд от обширной картины опустошения и сосредоточился на шеренге желтых машин.

С этой высокой точки машины казались наблюдателям крохотными и безобидными, как детские игрушки в песочнице. Строй МоМУ постоянно менялся, точно ряды жнецов на бесконечных пшеничных полях Канады. Машины двигались так медленно, что казалось, будто они стоят.

– Сколько их? – спросил Дэниэл и начал считать вслух: – Восемь, девять, десять! – восклицал он.

Двигаясь шеренгой, они охватывают полосу в четыреста ярдов шириной. Кажется невероятным, что всего десять машин способны произвести такое опустошение.

Голос Виктора дрожал:

– Они похожи на гигантскую саранчу, безжалостную, ненасытную, ужасную.

Перед цепью МоМУ двигались гусеничные тракторы, они срезали лес, чтобы дать дорогу чудовищным, пожирающим землю машинам.

На глазах у наблюдающих за ними одно гигантское дерево задрожало и покачнулось. Стальные ножи рассекли его ствол, и оно начало медленное, громоздкое движение. Даже на таком расстоянии слышался стон разрезаемой живой плоти, словно в муках умирал зверь.

Падающее дерево разгонялось, его предсмертный крик становился все выше и резче, потом ствол ударился о красную землю, масса листвы задрожала и застыла.

Дэниэлу пришлось отвести взгляд. Сепо сидел с ним рядом на высокой ветке и плакал. Слезы медленно текли по его морщинистым старым щекам и падали на голую грудь. Страшная, глубоко личная боль, на которую невозможно смотреть.

Дэниэл вовремя повернулся, чтобы увидеть смерть еще одного дерева, потом еще одного. Он снял камеру с плеча, поднес к глазам, навел на резкость телеобъектив и начал съемку.

Он снимал опустошенную, голую красную землю, на которой не оставалось ничего живого: ни зверя, ни птицы, ни зеленого листочка.

Он снимал цепь желтых машин, которая неумолимо двигалась вперед, строго соблюдая строй; ее обслуживала бесконечная орда контейнерных грузовиков: словно рабочие муравьи за маткой, они уносили откладываемые ею яйца.

Он снимал ядовитые красные потоки, вытекавшие из желобов МоМУ на искалеченную землю, откуда следующий же дождь унесет этот яд и напитает им каждый ручей и каждую речку на сотни миль в округе.

Он снимал гибель гигантских деревьев от шеренги желтых машин, от огромных механических пил, смонтированных на специально переоборудованных гусеничных тракторах. В воздух вздымались фонтаны сырых белых опилок: это вращающиеся серебристые лезвия резали поваленные стволы на отдельные бревна.

Снимал, как передвижные краны укладывают бревна в поджидающие лесовозы.

Снимал орды обнаженных рабов-ухали, строящих дороги, по которым пройдут тяжелые грузовики и тягачи, увозя разграбленные сокровища леса.

Он надеялся что работа с камерой и разглядывание всего этого в объектив поможет как-то отъединиться от реальности, оставаться сторонним и оттого объективным наблюдателем. Тщетно. Чем дольше он наблюдал за этим уничтожением, тем сильнее разгорался его гнев и наконец сравнялся с гневом женщины, сидевшей рядом с ним на ветке.

Келли не нужно было обозначать свою ярость. Дэниэл ощущал ее в атмосфере – воздух был словно наэлектризован. Его не удивило, что он настроен на ее волну. Казалось, что это правильно и естественно.

Между ними вдруг возникла близость. Между ними рождалась новая связь, укреплявшая и усиливавшая привязанность и сочувствие, уже существовавшие между ними.

До захода солнца они оставались на дереве, а потом провели наверху в темноте еще час, как будто не могли разорвать жуткое очарование увиденного. Прислушивались к реву машин во мраке, смотрели, как прожекторы и фары ярко освещают лес и опустошенную красную землю. Работа ни на миг не прекращалась. Она все продолжалась и продолжалась – рубка, копание, рев и распространение яда и смерти.

Когда наконец снова пошел дождь и в вышине загремел гром и засверкали молнии, они спустились с дерева и медленно, печально вернулись туда, где в лесу ждали Памба и носильщики.

Утром через тихий, полный испарений лес они пошли назад в Гондолу и остановились только, чтобы Дэниэл снял отравленные, кровоточащие реки. Виктор Омеру спустился вниз; стоя по колено в грязи, он говорил на камеру, выражая словами их печаль и гнев.

Его глубокий голос звучал убедительно, полный заботы и сочувствия к стране и народу. Темное благородное лицо под шапкой седых волос удержало бы внимание любой аудитории, полномочия Виктора Омеру были неоспоримы, международная репутация такова, что никто не усомнился бы в том, что он говорит правду. Если Дэниэл сумеет показать это внешнему миру, он сумеет передать и свой гнев.

Шли медленно. Носильщики-бамбути все еще были подавлены и опечалены. Хотя сами они раскопки не видели, Сепо все им описал, а на кровоточащих реках они побывали. Но раньше чем они пересекли границу своей охотничьей территории, у них появились еще более серьезные причины печалиться.

Они пересекли слоновий след. Все узнали животное, и Сепо назвал его имя. «Одноухий Старик», – сказал он, и все согласились. Самец, у которого не хватает половины левого уха.

Впервые за много дней они рассмеялись, словно встретили в лесу старого друга, но смех замер, когда они принялись разглядывать след.

Потом они горестно вскрикнули и, заламывая руки, запричитали от ужаса.

Келли встревоженно спросила Сепо:

– В чем дело, старый друг?

– Кровь, – ответил Сепо. – Кровь и моча самца. Он ранен, он умирает.

– Да как же это? – вскрикнула Келли. Она тоже знала этого старого самца и считала его своим другом. Он все время бродил вокруг Гондолы, и она часто встречала его в лесу.

– Человек ударил его и ранил. Кто-то охотится на самца на священной территории. Это против законов и обычаев. Смотри! Вот след человека поверх отпечатка ноги слона. – Он показал на отчетливые следы маленьких босых ног на земле. – Охотник-бамбути. Должно быть, из нашего клана. Это ужасное святотатство. Обида богу леса.

Маленький отряд пигмеев был потрясен и испуган. Они жались друг к другу и, как заблудившиеся дети, держались за руки, понимая, что в эти ужасные дни все в мире перевернулось с ног на голову: вначале машины в лесу и кровавые реки, теперь это ужасное святотатство, совершенное одним из них.

– Я знаю этого человека! – крикнула Памба. – Я узнала его след. Это Пирри.

Все завопили и закрыли лица, ибо Пирри совершил убийство в священном месте и теперь гнев и месть лесного бога обрушится на всех них.

Пирри, охотник, двигался как тень. Он осторожно ступал маленькими ногами рядом с большими отпечатками слона там, где огромная тяжесть самца уплотнила землю, так чтобы ни треск веток, ни шелест листвы не выдавали его присутствие.

Пирри шел за слоном три дня. Все это время он был целиком сосредоточен на слоне, и оттого каким-то таинственным образом стал частью животного, на которое охотился.

Там, где слон останавливался поесть маленьких красных ягод дерева селепе, Пирри глотнул соку и почувствовал в горле острый, кислый вкус. Там, где слон пил из ручья, Пирри останавливался на том же месте и представлял себе, как чистая, сладкая вода булькает в его желудке. Там, где слон оставлял груды желтого волокнистого помета, Пирри чувствовал, как у него подводит живот и расслабляется сфинктер.

Пирри стал слоном, слон стал Пирри.

Когда они наконец слились, самец спал стоя в непролазных зарослях. Ветви переплелись и были покрыты шипами, кривыми и окрашенными в красное; эти шипы могли сорвать человеческую плоть с костей. Как осторожно и медленно ни двигался Пирри, слон почуял его присутствие и проснулся. Он расправил уши, одно широкое, как грот, второе изорванное и покалеченное, и прислушался.

Однако ничего не услышал: Пирри был искусным охотником.

Слон вытянул хобот, набрал воздуха и осторожно вдул его в пасть. Обонятельные железы на верхней губе раскрылись, как розовые бутоны, и он попробовал воздух, но ничего не учуял: Пирри подошел против легкого лесного ветерка, вымазанный от курчавой макушки до розовых подошв пометом Одноухого. На нем не осталось запаха человека.

Тогда слон издал звук, родившийся мягким бурчанием в животе и превращенный в трепещущее колебание в горле. Это была слоновья песнь. Самец пел ее в лесу, чтобы узнать, чье присутствие он ощутил: другого слона или смертельного врага.

Пирри присел на краю зарослей и слушал. Потом ладонью прикрыл рот и нос, набрал воздуха в горло и живот и издал мягкое урчание, переходящее в трепет.

Пирри пел слоновью песнь.

Слон вздохнул и сменил песню, проверяя невидимого собеседника. Пирри ответил ему, строго следуя ритму и тембру песни, и слон поверил.

И хлопнул ушами. Это был знак доверия: слон принимал чужака. Слон признал, что другой слон нашел его, и приглашал подойти. Он беззаботно двинулся сквозь чащу, ветки трещали под напором его массы. Он иноходью шел навстречу Пирри, раздвигая колючие ветки.

Пирри увидел над собой изогнутые концы бивней, толще его самого в поясе и такие длинные, что ему не дотянуться слоновьим копьем.

Слоновье копье Пирри выковал сам из подвески грузовика, которую украл в одном из придорожных дукисов. Он накалил сталь и бил ее молотом, пока она не утратила своей твердости, тогда он смог обработать железку. Тогда Пирри разогнул ее и заострил, приложил к стержню из твердой, гибкой древесины и привязал ремнем из сыромятной кожи. Когда кожа высохла, она стала твердой и прочной, как сталь, которую держала.

Когда над ним показалась слоновья голова, Пирри лег и лежал, как бревно или груда листвы на лесной почве.

Слон был так близко, что Пирри различал каждую морщинку на его грубой серой коже. Глядя наверх, Пирри увидел выделения из желез на голове слона, текущие, как слезы, по щекам, и приготовился.

Копьем, острым, тяжелым, вдвое длиннее самого Пирри, он никогда не смог бы пробить кожу, и плоть, и грудную клетку, чтобы пронзить сердце или легкие слона. Мозг в костяной оболочке ему вообще не достать. Лишь одним способом человек вроде Пирри может убить слона таким копьем.

Пирри перевернулся и вскочил под брюхом слона на ноги.

Стоя между задними ногами слона, он напрягся и ударил копьем вверх, в слоновий пах.

Слон пронзительно затрубил, когда острие пробило кожу в паху, висящую мешком, и мочевой пузырь. Острое, как бритва, лезвие распороло пузырь, желтым столбом ударила горячая моча. Слон содрогнулся от боли, выгнул спину и побежал.

Слон, трубя, бежал по лесу, и листва с треском расходилась перед ним.

Пирри подтащил к себе окровавленное копье и слушал, как слон убегает. Он подождал, пока не наступит полная тишина, потом перевязал набедренную повязку и пошел по каплям крови и мочи, от которых поднимались пар и зловоние.

Слону могло потребоваться много часов на то, чтобы умереть, но он был обречен. Пирри, охотник, нанес ему смертельную рану и знал, что еще до исхода завтрашнего дня слон будет мертв.

Он медленно шел по следу, но не чувствовал в сердце яростной охотничьей радости. Было только ощущение страшной пустоты и вины в святотатстве.

Он оскорбил своего бога и знал, что теперь бог отомстит. Накажет его.

Наутро охотник Пирри нашел тушу слона. Слон стоял на коленях, аккуратно подогнув под себя ноги.

Голову поддерживали массивные бивни, наполовину ушедшие в мягкую землю.

Последний дождь отмыл его шкуру, она стала черной и блестящей, а глаза были открыты.

Он казался живым, и Пирри приближался осторожно; наконец он протянул длинную ветку и коснулся открытого глаза, окруженного мохнатыми ресницами. Веко от его прикосновения не дрогнуло, и Пирри заметил матовую желеобразную оболочку смерти поверх зрачка.

Пирри выпрямился и отложил копье. Охота закончилась.

По обычаю теперь он должен был спеть хвалу лесному богу за его щедрость. Он даже произнес первые слова молитвы, но потом виновато смолк. Он знал, что больше никогда не сможет петь охотничью молитву, и глубокая печаль наполнила все его существо.

Он разжег небольшой костер, срезал со щек слона жирное, нежное мясо и поджарил на угольях. Но на сей раз любимое блюдо показалось ему жестким и безвкусным.

Он выплюнул мясо в огонь и долго сидел возле туши, прежде чем смог подняться и отогнать печаль, пригибавшую его к земле.

Пирри вытащил мачете и начал вырубать бивень из костного канала в черепе слона. Сталь звенела о череп, осколки кости разлетались и падали к его ногам, когда он работал.

Так его и нашли люди его клана. По звуку мачете, рубившего кость. Под водительством Сепо и Памбы они молча вышли из леса и образовали кольцо вокруг Пирри и слона.

Он поднял голову и увидел их. Выронив мачете, он стоял с окровавленными руками и не смел посмотреть им в глаза.

– Я поделюсь с вами наградой, братья, – прошептал он, но никто ему не ответил.

Один за другим бамбути поворачивались и исчезали в лесу так же неслышно, как появились. Остался только Сепо.

– Из-за того, что ты сделал, лесной бог нашлет на нас Молимо, – сказал Сепо. Пирри стоял с отчаянием в сердце и не смел поднять на брата глаз.

Дэниэл начал пересматривать кассеты, как только они вернулись в Гондолу. Келли отвела для него угол в своей лаборатории, а Виктор Омеру, когда Дэниэл монтировал записи, стоял рядом, делал замечания и вносил предложения.

Качество отснятого материала было отличным. Дэниэл считал себя компетентным оператором, которому, однако, не хватает вкуса и яркости, как кому-нибудь вроде Бонни Мейхон. Он создал честный, объективный рассказ о вырубке леса и горных разработках в лесном заповеднике Венгу и о последствиях этих работ.

– Тут нет гнева, – говорил он вечером Виктору и Келли за ужином. – Рассказ взывает к уму, а не к сердцу. Мне нужно что-то еще.

– А чего вы хотите? – спросила Келли. – Скажите, я найду.

– Я хочу больше президента Омеру, – сказал Дэниэл. – Вы производите впечатление, сэр. Нужно, чтобы вы еще выступили.

– Хорошо, – кивнул Виктор Омеру. – Но не кажется ли вам, что пора отказаться от формальностей? Ведь мы вместе поднимались на священное медовое дерево. Разве это не дает нам права звать друг друга по имени?

– Конечно, Виктор, – согласился Дэниэл. – Но даже вам не дано убедить мир. Я должен показать, что творится с людьми. Должен показать рабочие лагеря ухали. Можно это устроить?

Виктор подался вперед.

– Да, – сказал он. – Вам известно, что я возглавляю движение сопротивления тирании Таффари. С каждым днем мы становимся сильней. Пока все в подполье, но это подполье собирает всех самых важных и влиятельных людей, кто отвергает Таффари.

Конечно, в основном это ухали, но и хита разочаровываются в режиме. Мы сможем организовать для вас посещение трудовых лагерей. Конечно, в сами лагеря вы войти не сможете, но мы подведем вас достаточно близко, чтобы вы сняли все ежедневные жестокости.

– Да, – подтвердила Келли. – В ближайшие дни сюда на совещание с Виктором прибудут Патрик и другие молодые руководители сопротивления. Он все устроит. – Она замолчала и ненадолго задумалась. – Есть еще бамбути. Вы сможете показать своей аудитории, как уничтожение леса отразится на пигмеях и уничтожит их традиционный образ жизни.

– Именно такой материал мне и нужен, – ответил Дэниэл. – Что вы предлагаете?

– Обряд Молимо, – сказала Келли. – Сепо сказал, придет Молимо, и согласился дать вам увидеть это.

Патрик, племянник Виктора Омеру, появился в Гондоле на день раньше, чем ожидалось. Его сопровождала свита, десяток ухали. Пигмеи провели их через лес.

Многие делегации также приходились родственниками Виктору Омеру. И все оказались молодыми образованными людьми.

Когда Дэниэл показал им уже отснятую пленку и объяснил, что еще ему нужно, Патрик и его спутники воодушевились.

– Предоставьте это мне, доктор Армстронг, – сказал Патрик. – Я все организую. Конечно, это опасно. Лагеря охраняют хита, но мы подберемся как можно ближе.

Когда Патрик и его люди ушли из Гондолы, Дэниэл и Сепо пошли с ними.

Они вдвоем вернулись в Гондолу девять дней спустя. Дэниэл похудел и осунулся. Становилось ясно, что путь был трудным и долгим. Одежда Дэниэла была грязной и рваной, и, когда он спотыкаясь поднялся на веранду бунгало, Келли сразу увидела, что он близок к истощению.

Не раздумывая, она побежала ему навстречу, и в следующее мгновение они оказались в объятиях друг друга. Обоих это поразило. Несколько мгновений они не размыкали объятие, но, когда Дэниэл потянулся к ней губами, Келли отпрянула и покачала головой.

– Мы с Виктором так беспокоились, – сказала она, вспыхнув. Дэниэл нашел этот румянец очаровательным, а она торопливо выпустила его руку.

В тот же день, вымывшись, поев и поспав пару часов, Дэниэл показал им материал. На пленке было несколько рабочих отрядов, занятых ремонтом лесной дороги. Очевидно, съемку вели издали, через телеобъектив.

Вокруг отрядов стояли охранники-хита с дубинками и били, как будто беспричинно, полуобнаженных мужчин и женщин, работающих в грязи под ними.

– У меня слишком много такого материала, – сказал Дэниэл, – я смонтирую только самые выразительные эпизоды.

Далее шли съемки рабочих отрядов, медленными усталыми колоннами возвращавшихся в лагеря после дневной работы, а также снятые через проволочную ограду примитивные условия жизни.

Дэниэл отсеял также серию интервью с рабочими, сбежавшими из лагерей. Интервью снимали в лесу. Один из рабочих донага разделся перед камерой и показал многочисленные увечья, причиненные охранниками. Спина его была в шрамах от бича, на голове раны от дубины.

Женщина показала ноги. Плоть гнила и отпадала от кости. Женщина тихо говорила на суахили, описывая условия в лагере:

– Мы весь день работаем в грязи, ноги у нас никогда не просыхают. Царапины и порезы на них гноятся, и со временем мы не можем работать. Не можем ходить.

И она тихо заплакала.

Дэниэл сидел рядом с ней на бревне. Он посмотрел в камеру, которую предварительно установил на треножнике.

– Солдаты в траншеях Франции во время Первой мировой войны называли это «траншейные ноги». Это заразная грибковая инфекция, которая калечит страдальца. Если ее не лечить, ноги в прямом смысле сгниют. – Дэниэл повернулся к женщине и спросил на суахили: – А что происходит, когда вы больше не можете работать?

– Хита говорят, что не будут нас кормить, что мы и так слишком много едим и теперь бесполезны для них. Больных уводят в лес.

Дэниэл выключил камеру и повернулся к Келли и Виктору.

– То, что вы сейчас увидите, вероятно, самые шокирующие кадры из всего, что я снял. Точь-в-точь картины нацистских лагерей смерти в Польше и России. Кое-где может быть неважное качество. Мы ведь снимали из укрытия. Сцены ужасные. Может, вам лучше не смотреть, Келли?

Келли покачала головой.

– Буду смотреть, – решительно сказала она.

– Ладно. Я предупредил.

Дэниэл снова включил камеру, и все посмотрели на маленький мерцающий экран.

Они увидели поляну в лесу. Один из бульдозеров КРУ рыл траншею в мягкой земле. Траншею длиной ярдов сорок-пятьдесят и, судя по тому, что бульдозер в ней почти исчез, не менее десяти футов глубиной.

– Через своих лазутчиков Патрик сумел узнать, где они это делают, – объяснил Дэниэл. – И накануне ночью мы заняли позицию.

Бульдозер закончил копать, выбрался из траншеи и остановился поблизости. Съемка кончилась.

– Следующая съемка сделана три часа спустя, – сказал Дэниэл.

Из леса показалась колонна осужденных, со всех сторон ее окружали солдаты-хита. Было хорошо видно, что все пленники больные или увечные. Они спотыкались или еле передвигали ноги. Некоторых поддерживали соседи, кое-кто опирался на примитивные костыли. Нескольких товарищи несли на носилках.

У одной или двух женщин к спине были привязаны младенцы. Охранники подвели колонну к траншее, и она исчезла из вида. Охранники выстроились у края ямы.

Их было не меньше пятидесяти, в камуфляжных комбинезонах, с автоматами в руках. И они привычно начали стрелять в траншею. Стрельба продолжалась долго. Опустошив магазин своего «узи», солдат вставлял новый и продолжал стрелять.

Некоторые смеялись.

Внезапно один из осужденных выкарабкался из траншеи. Невероятно, как ему удалось прожить так долго. Одна нога у него была прострелена. Он полз, упираясь в землю локтями. Офицер хита достал из кобуры пистолет, подошел и выстрелил ему в голову.

Человек упал лицом вниз, а офицер ногой пнул его в ребра и сбросил в траншею.

Наконец солдаты перестали стрелять. Некоторые закурили. Стоя группами над траншеей, они курили, смеялись и болтали.

Водитель бульдозера сел в кабину и двинул машину вперед. Он опустил отвал и стал сбрасывать в траншею выкопанную землю. Когда яма заполнилась, он принялся ее утрамбовывать.

Солдаты построились и ушли в ту сторону, откуда появились. Шли они неторопливо, на ходу продолжая курить и разговаривать.

Дэниэл выключил камеру, и экран потемнел.

Келли ни слова не говоря встала и вышла. Мужчины молча сидели в темноте. Потом Виктор Омеру негромко сказал:

– Помогите нам, Дэниэл. Помогите моему бедному народу.

По лесу разнеслась весть, что идет Молимо, и на месте встречи племени у водопада ниже Гондолы начали собираться кланы.

Некоторые кланы приходили за двести миль, из-за границы с Заиром, потому что бамбути не признают никаких границ, кроме собственных.

Они шли со всех клановых территорий, с самых отдаленных участков леса, и вскоре свыше тысячи маленьких людей собрались в ожидании прихода ужасного Молимо.

Каждая женщина построила свой лиственный шалаш входом к близкому другу или особенно любимому родственнику, и они собрались небольшими веселыми группами, потому что даже угроза прихода Молимо не могла испортить их хорошее настроение или пригасить присущую бамбути жизнерадостность.

Мужчины встречали старых приятелей и товарищей по охотам, делились табаком и россказнями и сплетничали с такой же готовностью, как женщины у кухонных костров. Дети с визгом бегали между хижинами, налетая друг на друга, как щенята, или плавали в бассейне под водопадом, как гладкие детеныши выдры.

Одним из последних на место встречи пришел Пирри, охотник.

Три его жены сгибались под тяжестью груза табака.

Пирри приказал женам построить хижину входом к хижине его брата Сепо. Однако когда хижина была закончена, Памба закрыла свой вход и сделала другой, в противоположную сторону. По обычаям бамбути это была смертельная обида, и женщины у костров загалдели, как попугаи с выводком птенцов.

Пирри звал старых друзей:

– Посмотрите, сколько у меня табаку! Я поделюсь с вами. Заходите, наполняйте кисеты! Пирри угощает, берите сколько хотите. Идите сюда. У Пирри есть бутылка джина. Идите выпейте с Пирри!

Ни один мужчина племени не принял его приглашение.

Вечером, когда самые известные охотники и рассказчики племени во главе с Сепо собрались у костра, из темноты, шатаясь, с бутылками джина в обеих руках появился Пирри и растолкал сидящих у костра, освобождая себе место.

Он отхлебнул из горлышка и протянул бутылку человеку слева от себя.

– Пей! – приказал он. – Передавай дальше, чтобы все попользовались удачей Пирри.

Человек, не притронувшись к бутылке, встал и отошел от костра. Один за другим остальные последовали его примеру, и вскоре у костра остались только Пирри и Сепо.

– Завтра придет Молимо, – тихо предупредил сводного брата Сепо, потом тоже встал и ушел.

И Пирри, охотник, со своими бутылками джина и с туго набитым кисетом остался один в ночи.

* * *

На следующее утро Сепо пришел в лабораторию и позвал Дэниэла в лес, и Дэниэл пошел за ним с видеокамерой на плече. Шли они быстро – к этому времени Дэниэл усвоил все тонкости путешествия по лесу, и даже его рост и вес не слишком ему мешали. Он не отставал от Сепо.

Сначала они шли одни, но по дороге, неслышно выходя из лесу или появляясь впереди или позади, как лесные духи, к ним присоединялись другие, пока к месту встречи с Молимо не пошло множество бамбути.

Когда они пришли, оказалось, что многие их опередили. Все молча сидели у подножия гигантского шелкового дерева. Никто не смеялся и не проказничал.

Все были серьезны и молчаливы.

Дэниэл сел рядом с ними и начал снимать их серьезные напряженные лица. Все смотрели вверх, на крону шелкового дерева.

– Это дом Молимо, – прошептал Сепо. – Мы пришли за ним.

Кто-то из сидящих назвал имя:

– Гриви!

Один человек встал и подошел к дереву.

С другой стороны послышалось:

– Сепо!

Сепо подошел и остановился возле первого избранника.

Вскоре у дерева стояло пятнадцать мужчин. Одни старые и прославленные, другие всего лишь подростки. Молодые или старые, незрелые или опытные – все мужчины имеют равное право участвовать в обряде Молимо.

Внезапно Сепо гикнул, и избранная группа начала карабкаться вверх по дереву. Они исчезли в листве, и некоторое время еще были слышны их пение и крики. Но вот они вновь спустились, неся длинный бамбуковый стержень. Они положили его на землю у подножия дерева. Дэниэл подошел и осмотрел его. Бамбуковый ствол не больше пятнадцати футов в длину, высохший. Должно быть, срезан много лет назад.

На нем вырезаны стилизованные символы и примитивные изображения животных, но в остальном это просто кусок бамбука.

– Это и есть Молимо? – шепотом спросил Дэниэл у Сепо, пока все мужчины племени почтительно собирались вокруг.

– Да, Кукоа, – подтвердил Сепо, – это Молимо.

– А что такое Молимо? – настаивал Дэниэл.

– Молимо – голос леса, – попытался объяснить Сепо. – Голос леса и голос Матери и Отца. Но прежде чем он заговорит, его нужно напоить.

Та же избранная группа взяла Молимо, отнесла к ручью и погрузила в холодный темный омут. Маленькие мужчины, серьезные и внимательные, выстроились по берегам омута, голые, блестя глазами.

Они ждали час, а потом еще час, пока Молимо пил сладкую воду лесного ручья. Затем вынесли Молимо на берег.

Теперь он блестел, и с него капала вода. Сепо подошел к бамбуковой трубе и прижал губы к ее открытому концу. Он глубоко вдохнул, грудь его раздулась, и Молимо впервые заговорил. Послышался поразительно чистый, сладкий голос юной девушки, поющей в лесу, и все мужчины-бамбути вздрогнули и начали раскачиваться, как верхние листья на высоком дереве под неожиданным ветром.

Молимо изменил голос и закричал, как антилопа-прыгун, попавшая в охотничью сеть. Он зачирикал, как серый попугай в полете, затем издал медовый свист хамелеона. Слышались различные голоса и звуки леса. Сепо сменил другой мужчина, потом еще один.

Звучали голоса людей, и призраков, и иных существ, которых все слышали, но никто никогда не видел.

Неожиданно Молимо закричал, как слон. Это был ужасный гневный крик, и все мужчины-бамбути бросились вперед и столпились вокруг Молимо. Бамбуковая труба исчезла среди них, но продолжала кричать и реветь, ворковать, свистеть и щелкать сотнями разных голосов.

Тут произошло нечто странное и волшебное. На глазах у Дэниэла толпа изменилась. В ней больше не было отдельных людей: все тесно прижимались друг к другу.

Как косяк рыб в океане, как стая птиц в полете, бамбути слились в единое существо. Они стали одним целым. Они стали Молимо. Богом леса.

Молимо был разгневан. Он ревел и кричал голосом буйвола и гигантского лесного кабана. Он шел по лесу на сотнях ног, которые не были человеческими. Он вращался вокруг своей оси, как медуза в течении. Он пульсировал и менял форму, бросался то в одну сторону, то в другую, в ярости приминая подлесок.

Он пересек ручей, поднимая белую пену, потом медленно, но целеустремленно двинулся к месту встречи племени под водопадом Гондолы.

Женщины издалека услышали приближение Молимо.

Оставив кухонные костры, подхватив детей, они разбегались по шалашам. Вопя от ужаса, они закрывали двери хижин и садились в темноте, прижимая детей к груди.

Молимо проносился по лесу, его страшный голос вздымался и опадал, Молимо прорывался сквозь подлесок, менял направление, кидался в одну сторону, потом в другую, пока наконец не ворвался в лагерь. Он затоптал кухонные костры; дети закричали, когда Молимо в гневе разметал несколько хижин.

Страшный гигантский зверь носился по лагерю, казалось, в поисках источника своего гнева. Неожиданно он развернулся и целеустремленно направился в дальний угол лагеря, где построил свою хижину Пирри.

Жены Пирри услышали его приближение, выбежали из хижины и кинулись в джунгли, но Пирри не побежал. Он не ходил с другими мужчинами к шелковому дереву за Молимо. Сейчас он сидел в хижине, закрыв голову руками, и ждал. Он знал, что убежать невозможно, нужно ждать мести лесного бога.

Молимо, точно гигантская лесная многоножка, обошел хижину Пирри, топая ногами, вздымая пыль; он кричал, как слон с разорванным мочевым пузырем.

Неожиданно он набросился на хижину, в которой скрывался Пирри. Он растоптал ее, растоптал все имущество Пирри.

Он превратил в пыль табак. Разбил бутылки с джином, и остро пахнущая жидкость впиталась в землю. Он бросил золотые часы в костер и разбросал все сокровища Пирри. Пирри не пытался ни бежать, ни защититься от его гнева.

Молимо, гневно крича, принялся топтать его, пинать и колотить. Он разбил Пирри нос, выбил зубы, сломал ребра и в кровь побил руки и ноги.

Вдруг он оставил Пирри и понесся в лес, откуда пришел. Голос его изменился, в нем больше не было гнева. Голос рыдал и надрывно причитал, он словно оплакивал смерть, отравленный лес и грехи племени, которые навлекли на всех это бедствие.

Молимо медленно удалялся, голос его становился все слабее, пока не сменился тишиной.

Пирри встал. Он не пытался собрать свои разбросанные сокровища. Взял только лук и колчан со стрелами.

Слоновье копье и мачете он оставил. И, хромая, пошел в лес.

Он уходил один. Жены не пошли с ним: отныне они вдовы. Они найдут новых мужей в племени. Пирри умер. Молимо убил его. Больше никогда ни один человек не увидит его. И даже встретив в лесу его призрак, ни один мужчина, ни одна женщина не покажут этого.

Для своего племени Пирри мертв навсегда.

– Вы поможете нам, Дэниэл? – спросил Виктор Омеру.

– Да, – ответил Дэниэл. – Помогу. Я возьму эти кассеты в Лондон. Организую их показ по телевидению в Лондоне, в Париже и в Нью-Йорке.

– Чем еще вы нам поможете? – спросил Виктор.

– А какой помощи вы от меня ждете? – ответил Дэниэл. – Что я могу сделать?

– Вы солдат – и хороший солдат, судя по отзывам. Вы присоединитесь к нашей борьбе за свободу?

– Солдатом я был давно, – поправил Дэниэл, – в жестокой и несправедливой войне. Я научился ненавидеть войну так, как может только ее участник.

– Дэниэл, я прошу вас принять участие в справедливой войне. На этот раз я прошу вас выступить против тирании.

– Я больше не солдат. Я журналист, Виктор.

– Вы по-прежнему солдат, – возразил Виктор. – И это ваша война. Война любого порядочного человека.

Дэниэл не стал отвечать сразу. Он посмотрел на Келли, думая попросить ее поддержки. И тут увидел ее лицо. Здесь он не найдет утешения. Он снова посмотрел на Виктора, и старик наклонился к нему.

– Мы, ухали, мирный народ. Поэтому в одиночку мы не сумеем свергнуть тирана. Нам нужно оружие. И нужны люди, которые научили бы нас с ним обращаться. Помогите мне, Дэниэл, пожалуйста. Я найду смелых молодых людей, которые вам понадобятся, если вы пообещаете обучить их и командовать ими.

– Я не хочу… – начал Дэниэл, но Виктор остановил его.

– Не отказывайте сразу. Сегодня больше ничего не говорите. Пусть вам приснятся мужчины и женщины, которых вы видели в лагерях. Пусть приснятся те, кого убили в заливе Орла-Рыболова или депортировали оттуда, приснится братская могила в лесу. Ответ дадите утром. – Виктор Омеру встал. Он остановился возле стула Дэниэла и положил руку журналисту на плечо. – Спокойной ночи, Дэниэл, – сказал он, спустился по ступеням веранды и, освещенный луной, направился к своему маленькому бунгало за садами.

– Как вы поступите? – тихо спросила Келли.

– Не знаю. Правда, не знаю. – Дэниэл встал. – Скажу завтра. А сейчас послушаюсь Виктора. Лягу спать.

– Да.

Келли встала рядом с ним.

– Спокойной ночи, – сказал он.

Она стояла очень близко, наклонив к нему лицо. Он поцеловал ее. Поцелуй вышел долгий. Потом Келли отодвинулась на несколько дюймов и сказала:

– Пошли.

И повела его к своей спальне.

Когда на следующее утро он проснулся рядом с ней под москитной сеткой, было еще темно.

Она положила руку ему на грудь. Ее теплое дыхание касалось его шеи. Дэниэл почувствовал, что она просыпается.

– Я сделаю то, что хочет Виктор, – сказал он.

Она на несколько мгновений перестала дышать, потом сказала:

– Это не была взятка.

– Знаю, – ответил он.

– То, что произошло между нами ночью, – совсем особая вещь, – сказала она. – Я хотела этого с самой первой нашей встречи, нет, даже раньше. Когда я в первый раз увидела тебя на экране, я в тебя влюбилась.

– И я долго ждал тебя, Келли. Я знал, что ты где-то есть. И наконец нашел.

– Не хочу терять тебя так скоро, – сказала она и поцеловала его. – Пожалуйста, вернись ко мне.

* * *

Два дня спустя Дэниэл ушел из Гондолы. Его сопровождали Сепо и четверо носильщиков-бамбути.

На краю леса он остановился и оглянулся. Келли стояла на веранде. Она помахала рукой. Выглядела она очень молодо, по-девичьи, и он почувствовал, как у него сжимается сердце. Не хотелось уходить так скоро, после того как он нашел ее.

Он помахал в ответ и заставил себя отвернуться.

Когда они начали подниматься по склону горы, лес уступил место бамбуку. Бамбук рос так часто, что иногда приходилось на четвереньках пробираться по ходам, проделанным гигантскими кабанами.

Вверху бамбук стоял сплошной преградой.

Поднявшись еще выше, они оказались на мрачных вересковых пустошах высокогорья, на высоте двенадцать тысяч футов над уровнем моря, где рос гигантский крестовник с головками, усеянными пурпурными цветами; заросли походили на батальоны воинов в броне.

Бамбути кутались в одеяла, выданные Келли; они выглядели жалкими, совершенно не в своей тарелке.

Не доходя до перевала, Дэниэл отослал их обратно.

Сепо попытался с ним спорить:

– Кукоа, без Сепо ты заблудишься в горах, и Кара-Ки рассердится. Ты не видел, как она по-настоящему сердится. Это зрелище только для очень храбрых.

– Посмотри туда. – Дэниэл показал наверх, на вершины, видные в облаках. – Там холод, какого не знает ни один бамбути. Белым сияет лед и снег; он такой холодный, что обожжет тебе кожу.

И Дэниэл пошел дальше один, неся драгоценные кассеты под курткой, поближе к телу, пересек горы ниже морены ледника Руватамагуфа и через два дня после расставания с Сепо оказался в Заире. Он обморозил три пальца на руке и один на ноге.

Районный полицейский комиссар в Митсоре привык к беженцам из-за гор, но ему редко приходилось видеть белое лицо, английский паспорт и пятидесятидолларовую купюру. Этого беженца он не стал отправлять обратно.

Два дня спустя Дэниэл на пароходе плыл по реке Заир, а еще через десять дней сошел с самолета в Хитроу. Кассеты по-прежнему лежали у него в кармане.

Из своей квартиры в Челси он позвонил Майклу Харгриву в посольство в Кахали.

– Милостивый боже, Дэнни! Нам сообщили, что вы с Бонни Мейхон пропали в лесу у Сенги-Сенги. Армейские патрули искали вас.

– Насколько безопасна эта линия, Майк?

– Ну, своей репутацией я бы не поручился.

– Тогда все расскажу при следующей встрече. А пока вышли мне, пожалуйста, пакет, который я просил тебя сохранить. Перешли его мне со следующей дипломатической почтой.

– Подожди, Дэнни. Я отдал пакет Бонни Мейхон. Она сказала, что ты попросил ее забрать пакет.

Дэниэл на несколько мгновений замолчал. «Курица. Отдала прямо им в руки. Что ж, тут и сказочке конец».

– Она мертва, Майк, точно мертва. Отдала им пакет, и они ее убили. Сочли меня мертвым и убили ее. Просто и аккуратно.

– Кто «они»? – потребовал ответа Майкл.

– Не сейчас, Майк. Сейчас не могу сказать.

– Прости за пакет, Дэнни. Она была очень убедительна. Но мне не следовало уступать. Должно быть, старею.

– Особой беды нет. У меня есть более сильное средство.

– Когда я тебя увижу?

– Надеюсь, скоро. Я дам тебе знать.

Несмотря на то, что он не известил студию заранее, ему выделили монтажную.

Дэниэл работал без отдыха, и это помогало смягчить печаль и угрызения совести из-за того, что произошло с Бонни Мейхон. Он чувствовал, что виноват.

Окончательный монтаж не требовал совершенства, переводить диалоги с суахили на английский не нужно было. Через сорок восемь часов у Дэниэла была копия, годная для демонстрации.

Связаться с Тагом Харрисоном оказалось невозможно. Все звонки попадали на коммутатор БОСС и ни к чему не приводили. Разумеется, телефона квартиры на Холланд-парк в справочниках не было, а тот номер, по которому он звонил из Найроби, проверяя Бонни, Дэниэл запамятовал. Поэтому он торчал около дома: притворялся, что читает газету, прислонившись к машине, а сам следил за выходом.

Ему повезло. В тот же день вскоре после полудня перед подъездом остановился «роллс-ройс» Тага, и Дэниэл перехватил Харрисона, когда тот поднимался по ступенькам.

– Армстронг! Дэнни! – искренне удивился Таг. – Я слышал, вы сгинули в Убомо.

– Нет, Таг. Разве вы не получали мои сообщения? Я звонил вам полдюжины раз.

– Мне не передают звонки. В мире развелось слишком много психов и фанатиков.

– Я должен показать вам материал, который удалось снять в Убомо, – сказал Дэниэл.

Таг замялся и с сомнением взглянул на часы.

– Не отмахивайтесь. То, что я покажу, может утопить вас. И БОСС тоже.

Глаза Тага сузились.

– Похоже на угрозу.

– Нет, всего лишь дружеский совет.

– Ладно, заходите, – пригласил Таг и открыл входную дверь.

– Посмотрим, с чем вы пожаловали.

Таг сел за стол и, не шевелясь, не произнося ни слова, отсмотрел запись от начала до конца.

Когда запись кончилась и экран заполнил «снег», Таг нажал кнопку перемотки и по-прежнему без комментариев просмотрел пленку повторно.

Потом выключил аппарат и, не глядя на Дэниэла, заговорил:

– Съемки подлинные. Подделать такое вы не могли.

– Вы знаете, что они подлинные, – ответил Дэниэл. – Вам известно о раскопках и об уничтожении леса. Это все ваш проклятый синдикат. Вы отдавали приказы. Я про трудовые лагеря и использование мышьяка.

– Впервые слышу.

– Да кто вам поверит, Таг?

Таг пожал плечами и сказал:

– Значит, Омеру еще жив.

– Да. Жив и готов свидетельствовать против вас.

Таг снова сменил тему.

– Конечно, есть и другие копии этой записи?

– Глупый вопрос, – сказал Дэниэл.

– Значит, это прямая угроза?

– Еще один глупый вопрос.

– Вы собираетесь это опубликовать?

– Третий глупый вопрос, – мрачно сказал Дэниэл. – Конечно, собираюсь. Остановить меня может только одно. Если мы с вами договоримся.

– Что вы предлагаете? – тихо спросил Таг.

– Я дам вам время продать свои активы в Убомо «Удачливому дракону» или любому, кто купит.

Ответил Таг не сразу, но Дэниэл увидел в его взгляде мгновенное облегчение.

Таг перевел дух.

– Что взамен?

– Вы профинансируете сопротивление Виктора Омеру режиму Таффари и контрпереворот. В конце концов, это будет не первый государственный переворот в Африке, оплаченный вами.

– Во сколько это мне обойдется?

– Лишь в малую долю того, что вы потеряете, если я опубликую эту запись раньше, чем вы уберетесь оттуда. Я могу в течение получаса отправить копию в Министерство иностранных дел, а другую – в американское посольство. Сюжет пойдет в шестичасовых новостях на Би-би-си-один.

– Сколько? – не отставал Таг.

– Пять миллионов наличными, немедленный перевод на счет в швейцарском банке.

– Другая подписывающая сторона – вы?

– Да, и вторая подпись Омеру.

– Что еще?

– Поговорите с президентом Заира. Он ваш друг, но не любит Таффари. Пусть разрешит тайно переправлять оружие и боеприпасы через границу в Убомо. От него требуется просто закрыть на это глаза.

– Все?

– В основном, – кивнул Дэниэл.

– Хорошо, согласен, – сказал Таг. – Дайте мне номер счета, и завтра до полудня деньги будут переведены.

Дэниэл встал.

– Выше нос. Не все потеряно, Таг, – посоветовал он. – Виктор Омеру будет расположен к вам, когда вернет себе законное положение. Я уверен, он будет готов пересмотреть договор с вами, разумеется, на этот раз при условии достаточного контроля.

После того как Дэниэл вышел, Таг Харрисон целых пять минут молча смотрел на Пикассо. Потом взглянул на часы. Разница во времени с Тайпеем – девять часов. Он поднял трубку и набрал сперва международный код, потом частный номер Ниня Хэнсу. Трубку поднял старший сын старика, Фань, и передал отцу.

– У меня есть для вас очень интересное предложение, – сказал Таг старику. – Я бы прилетел поговорить с вами лично. Могу быть в Тайпее через двадцать четыре часа. Вы будете на месте?

Он сделал еще два звонка. Один – домой командиру своего «Гольфстрима», предупредить о вылете, второй – в Цюрих, в банк «Креди Сюисс».

– Мистер Малдер, в течение двадцати четырех часов я сделаю крупный перевод со своего счета номер два. Пять миллионов фунтов стерлингов. Позаботьтесь, чтобы, как только получите кодовую инструкцию, не было никаких задержек.

Он положил трубку и снова уставился на картину, не видя ее. Нужно было решить, как он объяснит Ниню свое желание продать долю в КРУ. Может, долговые обязательства? Или потребность в наличных для новых приобретений? На что Нинь купится скорее? И какую цену назначить? Нельзя просить мало, это сразу вызовет у хитрого восточного человека подозрения. Но и слишком много тоже нельзя. Достаточно мало, чтобы возбудить алчность, и достаточно много, чтобы не встревожить. Этот вопрос он будет обдумывать по пути в Тайпей.

«В дело меня втянул этот молодой дурак Чэнгун. Будет только справедливо, если его отец позволит выпутаться».

Он думал о Нине Чэнгуне. Слишком хороший выбор, с горечью улыбнулся Таг. Он просил подобрать человека безжалостного, но получил больше, чем просил.

Конечно, Таг знал о трудовых лагерях, но не знал подробностей. Не хотел знать.

Не знал точно и об использовании мышьяка, хотя подозревал, что Чэнгун его использует.

Слишком высокий процент очистки платины, слишком большая прибыль, чтобы было иначе. Таг не хотел знать все эти неприятные подробности. «Но, – философски подумал он, – рост прибыли от шахт позволяет легче продать интересы «Удачливому дракону».

Нинь Хэнсу решит, что проводит редкостную удачную сделку.

«Удачи, «Удачливый дракон», – хмыкнул Таг. – Тебе она понадобится».

Три месяца спустя Дэниэл снова стоял на морене под ледником Руватамагуфа. На сей раз он был хорошо экипирован для альпийских условий. Обморожений больше не будет.

И на сей раз он был не один.

Насколько хватал глаз, в туман уходила вереница носильщиков; каждый сгибался под тяжестью груза, закрепленного ремнем на лбу.

Это были люди из племени конджо, суровые горцы, способные переносить тяжести на такой высоте. Всего было шестьсот пятьдесят носильщиков, и каждый нес тюк весом восемьдесят фунтов. Вооружение и боеприпасы общим весом двадцать шесть тонн.

Здесь не было сложного оружия, только испытанные и проверенные средства партизан и террористов: вездесущие «АК-47» и «узи», легкие ручные пулеметы и гранатометы РПГ, автоматические пистолеты Токарева и разрывные американские гранаты «М-26» или, во всяком случае, их убедительные копии, изготовленные в Югославии или Румынии.

Купить все это легко – быстро, в любом количестве, лишь бы платили наличными. Дэниэла поразило, как гладко все прошло. Таг Харрисон сообщил ему имена и телефонные номера пяти продавцов: один из Флориды, два из Европы и два с Ближнего Востока.

– Выбирайте, – сказал он. – Но проверяйте купленное, прежде чем заплатить. Кое-что из этого оружия уже сорок лет бродит по миру.

Дэниэл и его инструкторы лично открывали каждый ящик и тщательно проверяли каждый экземпляр.

Дэниэл рассчитал, что ему нужно как минимум четыре инструктора. За ними он отправился в Зимбабве. Все это были люди, с которыми или против которых он воевал в буше. Все говорили на суахили, все были чернокожие. Белое лицо привлекает в Убомо слишком большое внимание.

Руководил группой бывший старшина «разведчиков Баллантайна», человек, воевавший рядом с такими людьми, как Роланд Баллантайн и Шон Кортни, великолепный воин-матабеле по имени Морган Темби.

Еще одним новобранцем в группе стал оператор, заменивший Бонни Мейхон, Шадрах Мбеки – черный изгнанник из Южной Африки, когда-то работавший на Би-би-си. Он оказался лучшим из тех, кого за столь короткое время смог отыскать Дэниэл.

К северу скрывалась в облаках гора Стенли; облака опускались, образуя серый холодный потолок всего в ста футах над головами, но внизу на востоке расступались. Дэниэл смотрел на лес в десяти тысячах футов под ним. Лес походил на океан, зеленый и бесконечный, только на севере в него въелась темная раковая опухоль. Открытое пространство раскопок стало больше и продвинулось дальше, чем когда Дэниэл смотрел на него с этого же места несколько месяцев назад.

Облака под ним внезапно сомкнулись, скрыв картину разорения, и Дэниэл встряхнулся и двинулся вниз; за ним вилась длинная колонна носильщиков.

Внизу, где на уровне десяти тысяч футов начинался бамбук, ждал Сепо.

– Приятно снова увидеть тебя, Кукоа, брат мой. Кара-Ки шлет тебе свое сердце, – сказал он Дэниэлу. – Она просит тебя прийти побыстрей. Говорит, что не может ждать дольше.

Люди из клана Сепо вырубили в бамбуке тропу и расширили ее так, чтобы носильщики могли пройти не пригибаясь.

Ниже бамбука, там, где на высоте шесть тысяч футов начинается настоящий дождевой лес, с группой новобранцев-ухали ждал Патрик Омеру, чтобы принять груз у горцев конджо.

Дэниэл заплатил конджо и смотрел, как те через бамбук возвращаются на туманное высокогорье. Потом бамбути повели его по вновь открытой тропе обратно в Гондолу.

После сообщения Келли Дэниэл не мог ограничиваться скоростью тяжело груженной колонны, и они с Сепо пошли вперед. Келли шагала по лесной тропе ему навстречу, и они неожиданно столкнулись на повороте.

Келли и Дэниэл застыли и смотрели друг на друга: оба словно не могли ни пошевелиться, ни заговорить.

Наконец Келли, не сводя глаз с лица Дэниэла, хрипло сказала:

– Сепо, иди вперед. Далеко, далеко вперед!

Сепо радостно захихикал и пошел не оглядываясь.

* * *

В отсутствие Дэниэла Виктор Омеру построил на краю леса за водопадом, где ее невозможно было обнаружить с воздуха, новую штаб-квартиру.

Это была простая бараза [45] со стенами не до потолка и тростниковой крышей. Виктор сидел с Дэниэлом на помосте в глубине хижины.

Со многими руководителями сопротивления Дэниэл встречался впервые. Они сидели лицом к помосту на длинных скамьях из распиленных пополам бревен, как студенты в лекционной. Их было тридцать восемь, в основном из племени ухали, но шестеро – влиятельные хита, разочаровавшиеся в Таффари и решившие поддержать Виктора Омеру, как только узнали, что он жив. Эти хита чрезвычайно важны для успеха операции, которую разработал и обсудил с Виктором Дэниэл.

Двое из них занимают важные посты в армии, третий – старший офицер полиции. Остальные трое – правительственные чиновники, способные выдавать разрешения на машины и их перемещение. И все могут собирать важную информацию.

Сперва звучали естественные возражения против того, чтобы новый оператор Дэниэла снимал происходящее, но вмешался Виктор, и теперь Шадрах Мбеки работал, так незаметно, что все забыли о его присутствии. В награду за помощь Виктор Омеру согласился на то, что он снимет всю кампанию.

Дэниэл открыл встречу, представив четверых военных инструкторов-матабеле. Каждый вставал лицом к собравшимся, и Дэниэл рассказывал о его прошлом. Все произвели впечатление, но с особым уважением поглядывали на Моргана Темби.

– Все вместе они подготовили уже тысячи бойцов, – сказал Дэниэл. – Их не интересуют парадные марши или надраивание до блеска. Они просто научат вас пользоваться оружием, которое мы принесли из-за гор, и пользоваться им как можно успешнее. – Он взглянул на Патрика Омеру, сидевшего в переднем ряду. – Патрик, пожалуйста, выйдите сюда и расскажите, сколько людей в вашем распоряжении и где они сейчас.

Патрик в отсутствие Дэниэла был занят. Он набрал почти полторы тысячи молодых людей.

– Отличная работа, Патрик, – сказал ему Дэниэл. – Это даже больше, чем нужно. Я планировал ядро в тысячу человек, четыре группы по двести пятьдесят, каждая под командованием одного из инструкторов. Большее количество трудно скрывать и сосредоточивать. Однако остальных можно использовать на небоевых заданиях.

Совещание продолжалось три дня. На последней встрече снова выступил Дэниэл:

– Наши планы просты. Тем и хороши – меньше риск провала. Вся наша стратегия основана на двух принципах.

Первое: действовать быстро. Готовыми нанести удар мы должны быть через несколько недель, а не месяцев. Второе: полная неожиданность.

Конспирация должна быть строжайшей. Если Таффари о чем-нибудь пронюхает, он нанесет такой удар, что успеха нам не видать. Итак, господа, быстрота и конспирация. Снова встретимся здесь первого числа следующего месяца. К тому времени у нас с президентом Омеру будет готов подробный план действий. До тех пор вы подчиняетесь приказам инструкторов в учебных лагерях. Удачи нам всем.

Пирри был смущен, рассержен и полон неопределенного отчаяния и ненависти.

Уже четыре месяца он жил в лесу один; он не мог поговорить ни с одним мужчиной, посмеяться ни с одной женщиной. Ночью он одиноко лежал в кое-как построенном шалаше далеко от жилищ соплеменников и думал о своей самой молодой жене. Ей шестнадцать, и у нее полные маленькие груди. Он помнил влажность и скользкое тепло ее тела и громко стонал в темноте, думая, что больше никогда не будет знать радостей женского тела.

Днем он был сонным и неосторожным, охотился без прежней страсти. Иногда Пирри часами сидел, глядя в темные лесные омуты. Дважды он слышал медовый зов хамелеона, но не пошел за ним. Он похудел, борода поседела.

Однажды он услышал в лесу женщин-бамбути; смеясь и болтая, они собирали грибы и коренья. Он подобрался ближе и подглядывал за ними, его сердце готово было разорваться. Ему страстно хотелось подойти, но он знал, что нельзя.

Однажды, бродя в одиночестве, Пирри наткнулся на след вазунгу. Он изучил след и увидел, что их было двадцать человек и двигались они решительно и целеустремленно. Очень странно встретить в лесу других людей, потому что хита и ухали боятся злых духов и чудовищ и никогда не заходят под деревья, если могут избежать этого. Прежнее любопытство отчасти вернулось к Пирри, и он пошел по следу вазунгу.

Они шли быстро, ему потребовалось много часов, чтобы догнать их.

И тут он обнаружил очень странное обстоятельство.

В глубине леса он увидел лагерь, в котором собралось много людей.

Все они были вооружены бандуки со странными придатками внизу: Пирри не решил, хвост это или пенис. Пирри изумленно наблюдал из своего укрытия, как эти вазунгу принялись стрелять из бандуки, производя страшный шум: разлетелись испуганные птицы, обезьяны в панике поднялись на верхние ветви деревьев.

Все это было удивительно, но самым поразительным было то, что эти люди не хита. Только солдаты-хита в форме носят бандуки. А эти люди – ухали.

Пирри много дней думал об увиденном, и тут в нем зашевелился инстинкт, спавший со дня прихода Молимо. Пирри вспомнил о Четти Синге и задумался, не даст ли тот ему табаку за рассказ о вооруженных людях в лесу.

Он ненавидел Четти Синга, который одурачил и обманул его, но при мысли о табаке во рту собиралась слюна. Он почти чувствовал вкус табака. Старый табачный голод отдавался болью в груди и животе.

На следующий день Пирри отправился на поиски Четти Синга и по дороге насвистывал и пел. После смерти от Молимо он снова начал оживать. Пирри остановился всего раз, чтобы поохотиться на обезьяну-колобуса: он заметил ее на вершине дерева монгонго, где она поедала желтые плоды. Прежнее мастерство вернулось к нему, он подобрался к обезьяне на двадцать шагов, так что она не заметила его появления, и попал ядовитой стрелой ей в ногу.

Обезьяна с криком бросилась бежать по ветвям, но убежала недалеко и упала на землю, парализованная ядом, губы ее искривились в гримасе смерти, на них выступила пена. Обезьяна дрожала и дергалась, умирая. Яд на стрелах Пирри был свежий, сильный. Всего несколько дней назад он нашел гнездо маленьких жуков, выкопал их, размял в пасту в чашке из коры и смазал наконечники стрел.

С животом, набитым обезьяньим мясом, с обезьяньей шкурой в сумке из коры он отправился на встречу с одноруким сикхом.

На месте встречи – на поляне, которая когда-то была лагерем лесорубов, но теперь заросла и превратилась в джунгли, Пирри ждал два дня, гадая, передал ли ухали, хозяин маленького дукаса у дороги, его сообщение Четти Сингу.

Потом он стал думать, что Четти Синг получил сообщение, но решил не ходить. Может, узнал про его смерть от Молимо и тоже не хочет его видеть.

Может, больше никто никогда не заговорит с Пирри. Недавнее хорошее настроение рассеялось, он сидел в лесу, ожидая прихода Четти Синга, и отчаяние и смятение снова заполняли его душу.

Четти Синг пришел в середине второго дня. Пирри услышал его «лендровер» задолго до появления, и неожиданно его гнев и ненависть нашли, на чем сосредоточиться. Он вспоминал, сколько раз в прошлом Четти Синг обманывал и надувал его. Думал, как тот никогда не давал обещанное, всегда табаку было недовешено, а джин в бутылке разбавлен водой.

Потом он вспомнил, как Четти Синг заставил его убить слона.

Пирри никогда еще так не гневался. Он был слишком сердит, чтобы рубить деревья или гневно кричать. Горло у него перехватило, руки дрожали. Четти Синг навлек на него проклятие Молимо. Четти Синг убил его душу.

Пирри совершенно забыл о вооруженных вазунгу в лесу. Он забыл даже о своем табачном голоде, так ему хотелось, чтобы Четти Синг пришел.

Залепленный грязью «лендровер» выбрался на поляну, приминая перед собой подлесок. Машина остановилась, открылась дверца и вышел Четти Синг. Он осмотрел лес и обтер лицо белой тканью. В последнее время он поправился, стал полнее, чем был до того, как потерял руку. Рубашка на спине, там, где он прислонялся к сиденью, потемнела от пота.

Он вытер лицо, поправил тюрбан и крикнул в лес:

– Пирри! Выходи.

Пирри залился смехом и сказал, подражая сикху:

– Пирри! Выходи.

В его голосе звучала горечь; она выступала наружу, как жир из свинины, которую жарят на углях.

– Пирри, выходи!

Четти Синг нетерпеливо расхаживал по краю поляны. Немного погодя он расстегнул ширинку и помочился, потом застегнул брюки и посмотрел на часы.

– Пирри, ты здесь?

Пирри не ответил, и Четти Синг что-то сердито сказал на языке, которого Пирри не понял, но он знал, что его оскорбили.

– Я ухожу! – крикнул Четти Синг и пошел к «лендроверу».

– Господин! – крикнул Пирри. – Я тебя вижу. Не уходи!

Четти повернулся лицом к лесу.

– Где ты? – крикнул он.

– Я здесь, господин. У меня есть то, что обрадует тебя. Очень ценное.

– Что это? – спросил Четти Синг. – Где ты?

– Я здесь.

Пирри с луком через плечо выступил из тени.

– Что за глупость? – сердито спросил Четти Синг. – Почему ты от меня прячешься?

– Я твой раб, – обворожительно улыбнулся Пирри. – И у меня есть для тебя подарок.

– Что это? Зуб слона? – спросил Четти Синг, и в его голосе прозвучала алчность.

– Гораздо лучше. Гораздо ценнее.

– Покажи, – приказал Четти Синг.

– А дашь табаку?

– Я дам тебе столько табаку, сколько стоит подарок.

– Хорошо, покажу, – согласился Пирри. – Иди за мной, господин.

– А где это? Далеко?

– Совсем недалеко. Мало идти. Вот столько. – Пирри, раздвинув два пальца, показал небольшую дугу на небе. – Меньше часа.

Четти Синг колебался.

– Это очень красивая и ценная вещь, – уговаривал Пирри. – Ты будешь очень доволен.

– Хорошо, – согласился Четти Синг. – Веди меня к твоему сокровищу.

Пирри шел медленно, чтобы Четти Синг поспевал за ним. Пигмей сделал широкий круг по самому густому лесу, дважды пересек один и тот же ручей. В лесу солнца не видно: человек ориентируется по наклону местности и по течению рек.

Пирри показал Четти Сингу одну и ту же реку дважды с разных сторон. К этому моменту сикх совершенно потерял ориентацию и слепо шел за маленьким пигмеем, не чувствуя ни направления, ни расстояния.

Через два часа Четти Синг сильно вспотел и тяжело отдувался.

– Сколько еще идти? – спросил он.

– Очень немного, – заверил Пирри.

– Я отдохну, – сказал Четти Синг и сел на бревно. Когда он оглянулся, Пирри исчез.

Четти Синг не встревожился. Он привык к неожиданным приходам и уходам бамбути.

– Вернись! – приказал он, но ответа не было.

Четти Синг долго просидел один. Раз или два он принимался звать пигмея. И каждый раз его голос звучал все пронзительнее. Его начала охватывать паника.

Еще через час он начал упрашивать:

– Пожалуйста, Пирри, я дам тебе все, что попросишь. Пожалуйста, покажись.

Пирри рассмеялся. Смех его плыл меж деревьями, и Четти Синг вскочил и сбежал с еле заметной тропы. Он бежал туда, откуда доносился смех.

– Пирри! – умолял он. – Пожалуйста, иди сюда.

Но смех послышался с нового направления. Четти Синг побежал туда.

Немного погодя он остановился и осмотрелся в отчаянии. Пот тек с него ручьем, он тяжело дышал. Во влажном воздухе дрожал смех, издевательский и еле слышный. Четти Синг повернулся и пошел в ту сторону. Но это было все равно что преследовать бабочку или клуб дыма. Звук летел и летел между деревьями, сначала с одной стороны, потом с другой.

Четти Синг заплакал. Его тюрбан размотался и зацепился за ветку, но Четти Синг не стал его отцеплять. Волосы и борода упали на грудь и летели за ним. Волосы промокли от пота.

Он упал, с трудом поднялся и снова побежал, его одежда покрылась грязью и лесной гнилью. Четти Синг в ужасе кричал, натыкаясь на деревья, а смех становился все слабее, пока наконец не затих.

Четти Синг упал на колени и умоляюще протянул руки.

– Пожалуйста, – прошептал он. Слезы текли по его лицу. – Пожалуйста, не бросай меня!

Лес угрожающе молчал.

Два дня Пирри шел за ним, глядя, как он спотыкается, умоляет, бредит, как он слабеет, как растет его отчаяние; Четти Синг спотыкался об упавшие ветки, падал в ручьи, полз на животе, дрожа от ужаса и одиночества. Колючие ветви изорвали его одежду, лишь несколько тряпок еще держались на теле. Кожа была исцарапана и порезана, в ранах жужжали мухи и кусачие насекомые. Борода и длинные волосы сбились в колтуны, а в глазах появилось дикое, безумное выражение.

На второй день Пирри вышел перед ним из лесу, и Четти Синг по-бабьи взвизгнул от неожиданности и попытался встать.

– Больше не оставляй меня одного! – закричал он. – Пожалуйста, все, что угодно, только не оставляй.

– Ты один и я один, – сказал ему Пирри с ненавистью в сердце. – Я умер. Молимо убил меня. Ты гоняешься за мертвецом, за призраком. Нельзя просить о милосердии призрак человека, которого убил.

Пирри неторопливо наложил стрелу на тетиву. Наконечник стрелы был липким и черным от яда.

Четти Синг недоуменно спросил:

– Что ты делаешь?

Он знал о яде и видел, как от стрел бамбути умирают животные.

Пирри поднял лук и натянул тетиву.

– Нет!

Пирри выпустил стрелу. Четти Синг вскинул руку, чтобы защититься.

Стрела, нацеленная в грудь, попала в раскрытую ладонь и впилась в нее, наконечник застрял между костями большого и указательного пальцев.

Четти Синг смотрел на нее.

– Теперь мы оба мертвы, – тихо сказал Пирри и исчез в лесу.

Четти Синг в ужасе смотрел на стрелу в своей ладони. Плоть вокруг нее становилась пурпурной от яда. Потом пришла боль, невообразимо сильная. В его крови вспыхнул огонь, он чувствовал, как этот огонь бежит по руке в грудь. Боль была так ужасна, что у Четти Синга перехватило дыхание и он не мог даже кричать.

Потом он обрел голос, и среди деревьев прозвучал крик, полный боли. Пирри приостановился и прислушался. И только когда в лесу снова стало тихо, пошел дальше.

* * *

– Мы готовы, – негромко сказал Дэниэл, но его голос услышали все сидевшие в штабе в Гондоле.

Это были те же люди, что собирались здесь месяц назад, но они стали другими.

В них чувствовались уверенность и решимость, которых прежде не было.

Перед собранием Дэниэл разговаривал с инструкторами-матабеле.

Те были довольны. Из учебных лагерей не ушел ни один человек, за исключением больных и раненых.

– Теперь они амабуто, – сказал Дэниэлу Морган Темби. – Воины.

– Вы хорошо поработали, – сказал Дэниэл. – Можете гордиться тем, чего достигли за такое короткое время.

Он повернулся к доске на стене хижины и снял закрывавшую ее ткань.

Доска была испещрена диаграммами и схемами.

– Вот, господа, план наших действий, – сказал Дэниэл. – Мы будем повторять его, и не раз, пока у каждого он не будет отскакивать от зубов, – предупредил он. – Вот наши четыре группы, по двести пятьдесят человек в каждой. У каждой группы свои цели и задачи: главные казармы, аэропорт, гавань, трудовые лагеря… – Дэниэл разобрал план до конца. – Теперь самое главное: радио и телевизионная студия в Кахали. Охрана у Таффари отличная. Даже используя внезапность, нельзя рассчитывать, что без поддержки населения мы сохраним в своих руках эти объекты больше нескольких часов. Необходимо захватить студию. Президент Омеру заранее переместится в столицу и будет скрываться на старой квартире, готовый выступить с обращением к народу. Как только народ увидит его на экране телевизора и узнает, что он жив и возглавляет восстание, можно ожидать, что к нам примкнут все мужчины и женщины. Они выйдут на улицы и присоединятся к битве. Штурмовики Таффари, возможно, и вооружены лучше нас, но мы подавим их численным перевесом.

Однако есть еще одно условие, которое нужно выполнить, чтобы достичь успеха. В первый же час нужно взять самого Таффари. Раздавить змее голову.

Без Таффари все развалится. Его никто не сможет заменить. Об этом позаботился сам Таффари. Он перебил всех возможных соперников. Он – банда из одного человека, но мы должны взять его первым же неожиданным ударом.

– Это будет нелегко, – встал Патрик Омеру. – У него словно шестое чувство. За то короткое время, что он у власти, он пережил уже два покушения. Говорят, он использует волшебство, как Иди Амин…

– Сядь, Патрик, – резко перебил Дэниэл. Опасно использовать слово «волшебство», даже в такой группе образованных и интеллигентных людей, как эта. Они все африканцы, а волшебство укоренилось в почве Африки.

– Таффари – коварная свинья. Мы все это знаем. Он не придерживается определенного распорядка. В любой момент он способен изменить планы. Он беспричинно отменяет встречи и каждую ночь спит в домах разных жен, не придерживаясь какого-либо порядка. Он хитер, но он не колдун. Обещаю, что кровь у него потечет обычная, красная.

Все зааплодировали и приободрились. Собравшиеся снова обрели уверенность.

– Однако есть один установленный Таффари обязательный пункт. По меньшей мере раз в месяц он навещает работы в Венгу. Ему нравится смотреть, как добывают из земли его сокровища. В Венгу он изолирован. Это единственное место в стране, где он наиболее уязвим. – Дэниэл помолчал и осмотрел собравшихся. – Нам повезло: майор Фашода снабжает нас надежной информацией. – Он указал на офицера-хита, сидевшего рядом с ним на помосте. – Как вы все знаете, майор Фашода отвечает в штабе Таффари за транспорт. Именно он организует переезды Таффари. Для посещения Венгу Таффари всегда использует вертолет «Пума». Он приказал подготовить вертолет к понедельнику. Очень высока вероятность, что в этот день Таффари прилетит в Венгу. У нас пять дней на окончательную подготовку.

Нинь Чэнгун сидел рядом с президентом Таффари на мягком сиденье в фюзеляже военного вертолета «Пума». «Пума» летела низко над лесом, и в открытый люк Чэнгун видел зеленые верхушки деревьев. Ветер раскачивал их, и в кабине было шумно. Приходилось кричать, чтобы быть услышанным.

– Какие новости о Четти Синге? – крикнул Таффари в самое ухо Чэнгуна.

– Никаких, – крикнул в ответ Чэнгун. – Мы нашли его «лендровер», но ни следа его самого. Это было две недели назад. Должно быть, он погиб в лесу, как Армстронг.

– Он был хороший человек, – сказал Таффари. – Знал, как заставить заключенных работать. И умел сбивать цену.

– Да, – согласился Чэнгун. – Заменить его будет очень трудно. Он говорил на языке. Он понимал Африку. Понимал… – Чэнгун прикусил язык, с которого чуть не сорвалось презрительное название чернокожих. – Понимал систему, – закончил он несколько невпопад.

– Даже за короткое его отсутствие производительность и прибыль заметно сократились.

– Я работаю над этим, – заверил Чэнгун. – У меня есть на примете несколько достойных людей, горняков из Южной Африки. Они не хуже Четти Синга. И тоже умеют заставить этих людей работать.

Таффари кивнул и встал. Он прошел вдоль кабины и погрузился в беседу со своей спутницей.

Как обычно, Таффари путешествовал с женщиной. Его последней любовницей была высокая девушка-хита, исполнительница блюзов из ночного клуба в Кахали. У нее было лицо черной Нефертити. Таффари также сопровождала группа охранников из президентской гвардии. Двадцать лучших десантников под командованием майора Каджо. После исчезновения Бонни Мейхон Каджо получил повышение. Таффари ценил верность и такт, и Каджо стал восходящей звездой.

Чэнгун ненавидел эти президентские инспекционные поездки на горные и лесные разработки. Он терпеть не мог летать в вертолетах «Пума» военно-воздушных сил Убомо. Пилоты вертолетов были известными сорвиголовами. С его появления в Убомо произошли уже две аварии.

Но пуще физической опасности Чэнгуна раздражали вопросы Таффари и его внимание к цифрам и данным о производстве. Под военной выправкой Таффари скрывался ум бухгалтера. Он разбирался в финансах. Он умел проницательно строить догадки по поводу падения прибылей. У него было чутье на деньги, и он всегда чувствовал, когда его обманывают.

Конечно, Чэнгун наживался за счет синдиката, но не чрезмерно, не явно. Он просто выстраивал все дела к выгоде «Удачливого дракона». И делал это очень искусно. Даже опытный аудитор ничего не заметил бы, но президент Таффари питал подозрения.

Теперь, сидя между двумя вооруженными до зубов десантниками и чувствуя легкую тошноту из-за морской болезни, Чэнгун пользовался передышкой, чтобы просмотреть финансовые документы и отыскать слабые места, к которым может прицепиться Таффари.

Он решил, что благоразумно будет – хотя бы временно – умерить свой навар. Он знал, что, если подозрения Таффари перейдут в уверенность, тот не колеблясь разорвет контракт с помощью автомата Калашникова.

И в лесу, кроме могил Четти Синга и Дэниэла Армстронга, появится еще одна безымянная могила.

В этот миг «Пума» резко накренилась, и Чэнгун вцепился в сиденье. В открытый люк фюзеляжа он увидел полоску красной земли – шахтный разрез – и цепь желтых МоМУ, выстроившихся вдоль края леса. Они прибыли в Венгу.

Дэниэл наблюдал, как вертолет сделал круг над посадочной площадкой, сбросил скорость и наконец повис на фоне лиловых облаков.

На бетонной площадке блестели лужи; хлопал на ветру промокший ветровой конус.

Перед главным административным зданием выстроилась небольшая группа тайваньских и чернокожих менеджеров и чиновников; этот факт подтверждал сведения Дэниэла.

Ифрим Таффари был на борту зависшего вертолета.

Дэниэл сидел на средних ветках красного дерева в трехстах двадцати ярдах от посадочной площадки. Он забрался сюда ночью. У подножия дерева ждал Сепо, и, когда Дэниэл опустил легкую нейлоновую веревку, он привязал к ней тюк со снайперским снаряжением.

К рассвету Дэниэл устроился у ствола под путаницей лиан и листвы. Он прорезал в листве узкое окно, сквозь которое отчетливо видел вертолетную площадку. На нем был камуфляжный комбинезон снайпера и сетчатая маска. Руки в перчатках.

Дэниэл был вооружен семимиллиметровой винтовкой «Ремингтон магнум» и выбрал пулю в 160 гран с мягкой головкой – компромисс между необходимой скоростью и высоким баллистическим коэффициентом, который не позволит пуле чересчур отклониться по ветру.

Он старательно пристреливал это ружье и на расстоянии в триста пятьдесят ярдов укладывал пули в четырех дюймах одну за другой – довольно даже для прицельного выстрела в голову. А он будет целиться в центр груди. Пуля на выходе может разорвать Таффари легкие.

Ему казалось слегка непристойным снова мыслить такими понятиями. В последний раз это приходилось делать десять лет назад, во время нападения разведчиков на крааль предводителя ЗАНУ в Матабелеленде. Тот человек был слишком хитер и неуловим, чтобы пытаться его арестовать.

Они убили его, взяли внезапностью. Прицельный выстрел произвел Дэниэл, и потом четыре дня его тошнило.

Дэниэл отогнал это воспоминание. Оно могло поколебать его решимость. Такие мысли могли на тысячную секунды замедлить движение пальца на курке, когда он в цейссовский объектив увидит цель.

Если Таффари на борту «Пумы», Чэнгун наверняка с ним. Чэнгун – главный менеджер КРУ и всегда сопровождает президента во время инспекционных поездок. Если снять Таффари первым же выстрелом, можно воспользоваться смятением и оцепенением свиты. При достаточном проворстве можно попробовать вторым выстрелом убить Чэнгуна… Вот этот выстрел не вызовет у него колебаний. Дэниэл сознательно стал вспоминать Джонни Нзу и его семью, чтобы ожесточиться. Он вспоминал все жуткие подробности убийств в Чивеве и чувствовал, как его охватывают гнев и ненависть. Нинь Чэнгун – причина того, что он вообще оказался в Убомо.

Вторая пуля – ему.

Еще есть Четти Синг. Даже если сикх будет в свите президента, Дэниэл вряд ли успеет сделать третий выстрел. Охранники-десантники – хорошо подготовленные солдаты. Возможно, до того, как они начнут действовать, он успеет сделать второй выстрел, но не третий.

С Четти Сингом можно будет разобраться потом, после успеха восстания. Он командует трудовыми лагерями. Съемка казни в лесу, сделанная Дэниэлом, станет главной уликой на суде над ним. Четти Синг может подождать.

За короткое время, которое потребовалось «Пуме» для посадки, Дэниэл повторил порядок действий. Хотя сейчас менять что-либо было уже поздно.

Виктор Омеру в Кахали. Он добрался до озера на одном из грузовиков-лесовозов, переодетый помощником водителя-ухали.

Вооружение и боеприпасы перевозили точно так же, в грузовиках КРУ. Ирония была в том, что созданная тираном система использовалась для его уничтожения.

Сейчас две группы революционеров в столице ждут сигнала к началу действий. А как только получат его, захватят радио– и телевизионную студии.

Виктор Омеру обратится к нации, призвав к восстанию. Он объявит, что Таффари мертв, и пообещает положить конец страданиям народа.

Еще две группы размещены здесь, в Венгу, и в Сенги-Сенги. Их первая цель – уничтожить охрану Таффари и освободить тридцать тысяч заключенных.

Сигналом к началу восстания станет выстрел, которым Дэниэл пробьет легкие Таффари. Как только это произойдет, Виктора и Патрика Омеру известят по радио.

В административном здании КРУ у посадочной площадки есть мощный передатчик, но добраться туда немедленно они, вероятно, не сумеют.

В качестве запасного варианта Дэниэлу выдали переносной УКВ-передатчик, с помощью которого можно будет связаться со штабом в Гондоле. Келли по радио передаст, что восстание началось.

Дэниэл разработал четыре варианта планов, чтобы учесть все предсказуемые случайности, но все зависело от того, сумеет ли он снять Таффари первым же выстрелом. Если не сумеет, Таффари будет действовать со скоростью и свирепостью раненого льва. Он соберет своих людей… Нет, об этом не нужно думать. Дэниэл выбросил эту возможность из головы. Он должен убрать Таффари.

«Пума» находилась в пятидесяти футах над площадкой и медленно опускалась.

Дэниэл прижался щекой к прикладу и смотрел в оптический прицел. Прицел настроен на девятикратное приближение. Дэниэл видел выражение лиц встречающих.

Он поднял ружье и сосредоточился на вертолете.

Увеличение слишком большое, чтобы видеть что-то, кроме люка в фюзеляже «Пумы». В открытом люке стоит бортинженер, руководит посадкой. Дэниэл сосредоточил внимание на нем, держа перекрестие прицела на его груди и используя пряжку привязного ремня как центр мишени.

Неожиданно за плечом бортинженера появилась чья-то голова.

Под багровым беретом с блестящей медной кокардой – благородный орлиный профиль Таффари.

«Прилетел! – взволнованно подумал Дэниэл. – Это он!»

Он поднял перекрестие прицела и попробовал удержать его между темными глазами Таффари. Движение вертолета, биение собственного сердца, дрожание руки, присущая оружию неточность – все делало точный выстрел невозможным, но Дэниэл сосредоточил на Таффари всю силу ума и всю волю. Он очистился от последних капель сострадания и милосердия. Снова вызвал в себе холодную решимость убийцы.

И в этот миг ему на шею упала первая капля дождя. Цель дрогнула, а следующая капля затуманила объектив цейссовского прицела, по стеклу пробежала струйка воды и закрыла яркое изображение.

Дождь хлынул в полную силу, тот внезапный тропический ливень, который словно превращает воздух в туман и голубую воду. Все равно что стоишь под потоком в горном ручье.

Видимость ухудшилась. Четкие силуэты людей, которые Дэниэл наблюдал мгновение назад, превратились в тусклые движущиеся пятна. Ожидающие на площадке раскрыли разноцветные зонтики и устремились навстречу вертолету, чтобы предложить защиту от дождя.

Смутное движение, смятение. Цветные пятна зонтиков перекрывались, вводя глаз в заблуждение. Дэниэл видел, как искаженная фигура Таффари легко спрыгнула на площадку.

Дэниэл полагал, что Таффари будет театрально позировать над головами встречающих и, возможно, произнесет речь, но он мгновенно исчез.

Хотя Дэниэл отчаянно пытался не сводить с него перекрестие прицела, кто-то поднял зонтик и держал над ним.

В люке появилась туманная фигура Ниня Чэнгуна и отвлекла внимание Дэниэла. Дэниэл повернул прицел в его сторону, но сразу взял себя в руки. Сначала Таффари. Он отчаянно поворачивал прицел в поисках цели.

Встречающая делегация окружила Таффари, подняв зонтики и совершенно скрыв его из виду.

Дождь падал на площадку с такой силой, что каждая капля взрывалась столбом брызг.

Дождь бил в окуляр прицела и ручьем тек по лицу Дэниэла под маской.

Из вертолета выпрыгивали десантники-хита и окружали президента. Теперь Таффари совсем не было видно, все бежали к поджидающим «лендроверам», сгибаясь под зонтиками, расплескивая дождевую воду.

Снова показался Таффари, он быстро шел под дождем к головной машине. Когда цель идет, даже учитывая скорость пули нужно стрелять на два фута вперед. Дэниэл едва различал Таффари в замутненных линзах.

Вероятность попасть была почти нулевая, но Дэниэл нажал на курок, и в это мгновение один из охранников-хита двинулся вперед, помогая своему господину.

Выстрел раздался прежде, чем Дэниэл сумел остановиться. Он видел, как десантник-хита повернулся и упал с пробитой грудью. Пуля убила бы Таффари, если бы не помешал этот человек.

Люди под дождем разразились стремительными движениями.

Таффари бросил зонтик и побежал.

Вокруг него в смятении бежали люди.

Дэниэл сунул в ствол новый патрон и снова выстрелил, целясь в Таффари. Но промахнулся.

Таффари не останавливался. Он добежал до «лендровера» и, прежде чем Дэниэл успел перезарядить винтовку, рывком распахнул дверцу и бросился на переднее сиденье.

Дэниэл разглядел в толпе Ниня Чэнгуна и опять выстрелил.

Он видел, как осел на колени другой десантник: пуля попала в нижнюю часть тела. Остальные солдаты стали стрелять по лесу, не зная, с какой стороны стрелял Дэниэл.

Дэниэл отчаянно пытался выстрелить в Таффари еще раз, но «лендровер» уже отъезжал. Дэниэл выстрелил в голову, видневшуюся за ветровым стеклом, не зная, чья это голова: Таффари или водителя.

Стекло разлетелось, но машина не сбавила скорость и не повернула.

Дэниэл опустошил весь магазин, стреляя по набирающей скорость машине. Потом, пытаясь снять с пояса патронташ, он увидел, как три или четыре десантника и чиновника упали.

Люди из его отряда открыли огонь с края леса.

Восстание началось, но Таффари жив.

Дэниэл видел, как «лендровер» обогнул административное здание и остановился под парящим вертолетом. «Пума» висела в двадцати футах над площадкой, почти скрытая потоками дождя. Таффари высунулся из окна водителя и отчаянно сигналил, приказывая пилоту подобрать его.

В это мгновение из джунглей на дальней стороне поляны показался человек. Даже на таком расстоянии Дэниэл узнал Моргана Темби, инструктора-матабеле. Темби бежал вперед с гранатометом РПГ на плече.

Никто из охранников как будто еще не заметил его. В ста шагах от зависшего над землей вертолета Морган опустился на одно колено, прицелился и выпустил ракету.

Оставляя белый дымный след, ракета ударила в переднюю часть «Пумы», почти точно в кабину пилота.

Кабина вместе с пилотом исчезла в облаке дыма и пламени. «Пума» перевернулась в воздухе и упала на спину. Вращающиеся лопасти винтов разлетелись на куски при ударе о бетонную площадку. Мгновение спустя всю машину охватил дымный огонь.

Морган Темби вскочил и побежал к опушке. Но не добежал. Охранники-хита застрелили его раньше, чем он добрался до укрытия, но он отрезал Таффари путь к отступлению.

Все это заняло меньше минуты, но солдаты-хита уже опомнились от неожиданного нападения. Они садились в «лендроверы» и вслед за машиной Таффари мчались к дороге за административным зданием.

Таффари, должно быть, оценил силы нападающих и решил, что лучше всего попробовать прорваться и добраться до ближайшего блокпоста на дороге в Сенги-Сенги, который охраняли его люди.

За его машиной мчались три «лендровера» с десантниками.

Большинство гражданских чиновников лежали на земле, пытаясь укрыться от перекрестного огня, хотя несколько человек бежали к административному зданию. Среди них Дэниэл увидел Чэнгуна.

Его синий костюм отчетливо выделялся даже в тумане дождя. Прежде чем Дэниэл смог выстрелить, Чэнгун добежал до здания и нырнул в открытую дверь.

Дэниэл снова переключил внимание на уходящие «лендроверы». Те почти достигли главной дороги в лесу; огонь повстанцев-ухали, направленный против них, был массовым, но неточным. Он казался совершенно бессмысленным. Теперь, после смерти Моргана Темби, его ученики стреляли не целясь, словно зеленые рекруты. Да они ими и были.

Таффари уже вырвался за пределы зоны поражения «Ремингтона». С того места, где на дереве сидел Дэниэл, его было не достать. Он безнаказанно уйдет.

Нападение заканчивалось поражением. Ухали забыли все, чему их учили. План разваливался. Восстание, едва начавшись, уже было обречено.

В это мгновение из леса показался огромный желтый гусеничный трактор «D-10». «Ну, хоть кто-то не забыл приказ», – про себя произнес Дэниэл.

Он злился из-за неудачи и во всем винил себя.

Гусеничный трактор проехал вперед, перекрыл дорогу и преградил путь убегающей колонне «лендроверов».

Небольшая группа ухали, одетых в джинсовую и обычную гражданскую одежду, показалась из леса и продвигалась вперед, используя трактор как укрытие. Укрываясь за ним, они открыли огонь по приближающемуся головному «лендроверу».

Вблизи их массированный залп возымел действие.

В головном «лендровере» Таффари увидел, что путь к бегству отрезан, и резко развернул машину на 180 градусов. Остальные последовали его примеру.

Они цепью двигались по открытому пространству и снова оказались в пределах дальности выстрелов. Дэниэл выстрелил в голову Таффари, но «лендровер» шел со скоростью шестьдесят миль в час и подпрыгивал на неровной дороге. Дэниэл не видел, куда попали пули, а «лендроверы» устремились туда, где работали комплексы МоМУ.

В той стороне тупик. Дорога оканчивается у раскопок. Водитель гусеничного трактора предотвратил полное поражение.

Теперь колонна «лендроверов» не была видна с того места, где сидел на дереве Дэниэл. Он повесил винтовку на плечо и начал спускаться. Обвязав ствол нейлоновой веревкой, отталкиваясь обеими ногами, он спускался так быстро, что веревка обжигала ладони. Когда он коснулся земли, Сепо подбежал к нему и протянул «АК-47» и рюкзак с запасными магазинами и четырьмя гранатами М-26.

– Где Кара-Ки? – спросил он, и Дэниэл указал назад, в лес. Они побежали вместе.

В двухстах ярдах в глубине леса Келли склонилась к передатчику УКВ. Она вскочила, увидев Дэниэла.

– Что случилось? – крикнула она. – Убил?

– Все перепуталось, – мрачно ответил Дэниэл. – Таффари еще там. Мы не получили контроль над радиостанцией в Венгу.

– Боже, что теперь будет?

– Передавай! – Он принял решение. – Дай Виктору сигнал начинать. Нельзя останавливаться.

– Но если Таффари…

– Черт побери, Келли, передавай! По крайней мере, Таффари не сумел уйти. У нас еще есть шанс. Сейчас мы блокировали его в Венгу.

Келли больше не спорила, она наклонилась к передатчику и поднесла микрофон к губам.

– Лесная База, говорит Гриб. Прием?

Переносному передатчику не хватает мощности, чтобы связаться непосредственно с Кахали на берегу озера. Нужно рассчитывать на более мощный передатчик в Гондоле.

– Гриб, говорит Лесная База, – сразу послышался голос санитара, помощника Келли в больнице. Это был ухали, доверенный многолетний сторонник Омеру. – Передайте Серебряной Голове в Кахали: «Солнце встало». Повторяю: «Солнце встало».

– Подождите, Гриб.

Тишина на несколько минут, потом снова вступила Гондола:

– Гриб, Серебряная Голова подтверждает: «Солнце встало».

Революция началась. Через час Виктор Омеру обратится к народу.

Но Таффари еще жив.

– Келли, слушай меня. – Дэниэл взял ее за руки и привлек к себе, чтобы убедиться, что она его внимательно слушает. – Оставайся здесь. Держи постоянную связь с Гондолой. Не отходи от передатчика. Штурмовики Таффари могут появиться где угодно. Оставайся здесь, пока я не приду за тобой.

Она кивнула.

– Будь осторожен, дорогой.

– Сепо. – Дэниэл взглянул на пигмея. – Оставайся здесь. Присматривай за Кара-Ки.

– Клянусь жизнью! – ответил Сепо.

– Поцелуй меня, – попросила Келли. – Всего разок.

– Потом наверстаем, – пообещал Дэниэл.

Он оставил ее и побежал к зданию КРУ. Но не успел пробежать и ста ярдов, как услышал впереди стрельбу.

– Омеру! – крикнул он. Это был пароль.

– Омеру! – послышалось в ответ. – Солнце встало!

– Еще нет, – пробормотал Дэниэл и пошел вперед. Здесь была дюжина повстанцев. Их синяя джинсовая одежда служила почти формой.

– Пошли! – собрал он их.

Еще до того как они добрались до дороги, ведущей на раскопки, под его началом оказалось больше тридцати человек. К тому времени дождь прекратился, и Дэниэл остановился на краю леса. Перед ним тянулась бесконечная равнина перемолотой земли, которую пожирали МоМУ. Цепь машин была впереди, она растянулась вдоль границы, на которой встречались лес и красная грязь. И были похожи на крейсеры в бурю.

Ближе к Дэниэлу на грязевой равнине стояли четыре «лендровера», брошенные в беспорядке в разных местах. На глазах у Дэниэла солдаты-хита шли по открытой местности к ближайшему МоМУ.

Дэниэл узнал высокую фигуру того, кто шел впереди, – это был Таффари. Очевидно, он выбрал ближайший МоМУ как наиболее доступный пункт обороны, и Дэниэл вынужден был мрачно согласиться, что выбор верный.

Стальной корпус комплекса дает почти стопроцентную защиту от ручного оружия. Даже ракеты РПГ не пробьют это массивное сооружение.

Чтобы добраться до него, нападающие должны под огнем с платформы МоМУ пересечь открытую местность. Не менее важно и то, что стальная крепость маневренна.

Захватив комплекс, Таффари сможет направить его, куда захочет.

Дэниэл огляделся. Теперь к нему присоединилось свыше пятидесяти повстанцев, и они вели себя очень шумно. Они были перевозбуждены, как новобранцы после первого боя. Некоторые смеялись и стреляли по далеким фигурам Таффари и его солдат. Дальность была слишком велика, повстанцы безрассудно тратили боеприпасы.

Не было смысла призывать их к порядку. Нужно напасть, прежде чем они утратят боевой дух и прежде чем Таффари доберется до МоМУ и организует сопротивление.

– Пошли! – крикнул Дэниэл. – Омеру! Солнце встало!

Он повел их по открытому пространству, и они нестройно пошли за ним с криками «Омеру!».

Нельзя было прекращать движение.

Грязь в одних местах доходила до лодыжек, в других – до колен.

Они миновали брошенные «лендроверы». Дэниэл видел, что впереди Таффари добрался до МоМУ и поднялся по стальной лестнице. Движение повстанцев замедлилось, им мешала грязь, и они с бега перешли на медленную ходьбу.

Люди Таффари поднимались на МоМУ, Таффари организовывал оборону. Среди нападающих засвистели пули, били в землю, пролетали мимо голов. Пуля попала в того, кто шел за Дэниэлом. Повстанец упал лицом в грязь.

Атака замедлилась, увязла в грязи. Хита на палубе МоМУ стреляли, укрываясь за стальными переборками. Стреляли они точно, и все больше людей Дэниэла падало.

Атака захлебнулась, кое-кто из нападающих дрогнул и начал отступать к лесу. Другие укрывались за застрявшими «лендроверами». Они не были солдатами. Мелкие чиновники, водители грузовиков, студенты университета – а им противостояли хорошо обученные десантники в неприступной стальной крепости. Дэниэл не мог их винить, хотя вместе с ними в грязи умирала революция.

Один он не мог идти вперед. Солдаты-хита уже приметили его.

Их огонь сосредоточился на нем. Он подбежал к ближайшему «лендроверу» и пригнулся за его шасси.

Он видел, что экипаж МоМУ оставил свои рабочие места и беспомощно столпился на нижней палубе. Один из десантников-хита сделал властный жест, и люди с явным облегчением устремились вниз по стальной лестнице, прыгая в грязь, как моряки, покидающие в бурю тонущий океанский лайнер.

Двигатель МоМУ продолжал работать. Экскаваторы грызли землю, но теперь потерявший управление комплекс нарушил строй. Экипажи других машин увидели, что происходит, и тоже, покинув свои места, прыгали за борт, стараясь не попадать под огонь; пули звенели, отскакивая от стальных бортов.

Это был тупик. Люди Таффари командовали МоМУ, и повстанцы Дэниэла застряли в грязи, не в состоянии ни наступать, ни отступить.

Дэниэл пытался найти какой-нибудь способ положить конец этому пату. Он не мог призывать разбитых и деморализованных уцелевших к новому нападению.

У Таффари пятнадцать-двадцать человек – более чем достаточно, чтобы сдерживать их.

И тут он понял, что слышит еще какой-то необычный звук, словно крики чаек или плач потерянных душ. Он оглянулся и сначала ничего не увидел. Потом что-то шевельнулось на краю леса. Вначале он не понял, что это. Это не могли быть люди.

Потом он увидел и другое движение. Лес оживал.

Тысячи странных существ, многочисленных, как насекомые, похожих на колонну муравьев в походе. Они красные, эти мириады, и их жалобный крик становится все громче и отчаяннее, по мере того как они выходят из леса на открытое место.

Дэниэл вдруг понял, что видит. Ворота лагерей открылись. Охранников смяли, и рабы-ухали поднялись из грязи. Они красные, потому что покрыты грязью, нагие, как трупы, выкопанные из могил, худые от голода, как скелеты.

Тысячные полчища устремились вперед – мужчины, женщины, дети, бесполые под коркой грязи, только разгневанные глаза блестели на красных масках лиц.

– Омеру! – кричали они, и этот крик был похож на гром прибоя в бурю у скалистого берега.

Огонь десантников-хита не был слышен за их криком. Пули из «АК-47» не производили никакого впечатления на тесные ряды; где падал один, на его место становились десять. В крепости МоМУ у солдат заканчивались боеприпасы. Даже издалека Дэниэл чувствовал их панику. Десантники бросали пустые автоматы с раскаленными, как из печи, стволами.

Безоружные, они карабкались на самую высокую платформу громоздкого желтого комплекса. Беспомощно стояли у поручней и смотрели, как голая красная орда подступает к машине и начинает подниматься к ним.

Среди хита на верхней палубе Дэниэл узнал Ифрима Таффари. Тот пытался заговорить с рабами, ораторским жестом простирал руки, желая уговорить их. В конце концов, когда первый раб добрался до него, Таффари выхватил пистолет и стал стрелять по людям. И продолжал стрелять, когда людская масса поглотила его.

На какое-то время Дэниэл потерял его в человеческом море, словно муху, проглоченную гигантской медузой. Потом Дэниэл снова его увидел: Таффари плыл над толпой, поднятый сотнями рук. Его передавали из рук в руки, а он отчаянно сопротивлялся.

Потом его сбросили с вершины МоМУ.

Ифрим Таффари переворачивался в воздухе – неуклюже, как пытающаяся лететь птица со сломанными крыльями. С высоты в семьдесят футов он упал на серебристые вращающиеся ножи экскаватора. Лезвия мгновенно превратили его в пасту, такую жидкую, что кровь его показалась только влажным пятном на земле.

Дэниэл молча встал.

На МоМУ убивали десантников-хита, голыми руками разрывали их на куски, набрасывались на них с возбужденными криками.

Дэниэл отвернулся. И пошел обратно – туда, где оставил Келли. Шел он медленно. Люди из его отряда толпились вокруг, пожимали ему руки, хлопали по спине, смеялись, кричали и пели.

В лесу еще слышались редкие выстрелы.

Административное здание горело. Пламя высоко поднялось, выбрасывая черный дым. Рухнула крыша.

Люди, застрявшие в здании, сгорали заживо. Повсюду буйствовала толпа, шла погоня за охранниками, чиновниками и инженерами компании, чернокожими и китайцами – за всеми, кто был связан с ненавистной компанией. Их хватали и убивали, забивали насмерть, когда они корчились на земле, рубили лопатами и мачете, бросали обезображенные тела в огонь. Это было варварство. Это была Африка.

Дэниэл отвернулся от этого ужаса. Один человек не в состоянии был прекратить эту оргию.

Они слишком долго страдали, слишком сильна была их ненависть. Дэниэл пошел в лес искать Келли.

Не прошел он и ста ярдов, как увидел бегущую к нему под деревьями маленькую фигуру.

– Сепо! – позвал он, и пигмей метнулся к нему, схватил за руку и затряс.

– Кара-Ки! – почти нечленораздельно кричал он. На голове у него была рана, обильно текла кровь.

– Где она? – спросил Дэниэл. – Что с ней?

– Кара-Ки! Он забрал ее. Он увел ее в лес.

Келли сидела у передатчика, осторожно поворачивая ручку приема. Хотя ее передатчик не мог обеспечить связь с Кахали на берегу озера, Сепо забрался на шелковое дерево и подвесил к верхним веткам антенну. И Келли поймала на двадцати пяти метрах передачу «Радио Убомо» из Кахали с небольшими атмосферными помехами.

– Следующая просьба для тебя, Мириам Себоки из Кабуте, тебе сегодня исполняется восемнадцать лет и твой бойфренд Абдулла поздравляет тебя и говорит, что он тебя очень любит. Он просил передать для тебя, Мириам, «Like a Virgin» в исполнении Мадонны.

Громкая музыка казалась в лесу чужеродной, и Келли убавила звук. И тут же услышала другие звуки, еще более неуместные: далекий ружейный огонь и крики дерущихся и гибнущих людей.

Она пыталась мысленно заглушить эти звуки, успокоиться, унять тревогу за исход восстания. И ждала, бессильная что-либо предпринять, ждала и боялась того, что может случиться.

Неожиданно музыка оборвалась, из приемника несся только треск помех. Неожиданно послышался новый голос.

– Народ Убомо! К вам обращается Виктор Омеру, президент Убомо. Он говорит из радиостудии в Кахале.

Послышалась воинственная музыка, старый национальный гимн, запрещенный Ифримом Таффари после захвата власти. Но вот гимн кончился.

Наступила пауза, и наконец из громкоговорителя послышался взволнованный голос Виктора Омеру, голос, который Келли так любила:

– Мой возлюбленный народ Убомо, люди, которые так страдали под ярмом угнетателя, с вами говорит Виктор Омеру.

Я знаю: многие из вас верили, что я мертв. Но это не голос из могилы. Это действительно я обращаюсь к вам сейчас. – Виктор говорил на суахили. Он продолжал: – Я несу вам слово большой надежды и радости. Ифрим Таффари, кровожадный тиран, мертв. Группа верных, надежных патриотов свергла его жестокий режим и воздала ему по справедливости, по заслугам. Вставай, мой народ, новое солнце восходит над Убомо.

Тут она снова услышала звуки стрельбы и оглянулась через плечо.

Возле нее стоял человек. Он подошел сзади, совершенно беззвучно. Азиат, почти несомненно китаец. В синей ветровке, влажной от дождя или пота, выпачканной грязью и кровью.

Длинные черные волосы свисали на лоб. Из неглубокого пореза на щеке на рубашку капала кровь.

В руке он держал пистолет Токарева, а взгляд был дикий, затравленный; глаза такие темные, что зрачок сливался с радужкой – черные глаза акулы. Рот перекошен от страха или гнева, рука, державшая пистолет, дрожит и дергается.

Хотя она никогда его не видела, Келли знала, кто это. Она слышала, как о нем часто говорил Дэниэл. Видела снимки в старых экземплярах газеты «Убомо геральд», которые иногда доходили до Гондолы. Она знала, что это тайваньский генеральный директор КРУ, тот, кто убил друга Дэниэла Джонни Нзу.

– Нинь, – сказала она и вскочила, чтобы попятиться от него, но он схватил ее за руку.

Ее изумила его сила. Он завернул ей руку за спину.

– Белая женщина, – сказал он по-английски. – Заложница…

Сепо подбежал к нему и хотел освободить Келли, но Нинь взмахнул пистолетом, тот описал короткую дугу и, ударив маленького человека над ухом, рассек кожу на голове.

Сепо свалился к ногам Чэнгуна. По-прежнему держа Келли другой рукой, Чэнгун дотянулся и направил пистолет Сепо в висок.

– Нет! – крикнула Келли и толкнула Чэнгуна в грудь. Это сбило цель, и пуля ушла в землю в шести дюймах от лица Сепо. Выстрел привел его в чувство, Сепо вскочил и метнулся в сторону. Чэнгун выстрелил в него еще раз, но Сепо уже исчез в подлеске.

Чэнгун свирепо вывернул Келли руку, так что она привстала на цыпочки, чувствуя жестокую боль в плече.

– Больно! – крикнула она.

– Да, – согласился Чэнгун. – Я убью вас, если еще попробуете сопротивляться. Пошли! – приказал он. – Вот так. Идите, если не хотите, чтобы я делал вам больно.

– Куда мы идем? – Келли, пытаясь не показывать, как ей больно, старалась успокоиться и говорить рассудительно. – В лесу не скрыться.

– С вами можно, – сказал Чэнгун. – Не разговаривайте. Тише. Идите.

Он толкал ее и тащил, она старалась не сопротивляться, чувствуя, что он сейчас готов на все.

Она помнила, что говорил о нем Дэниэл: убитая семья матабеле в Зимбабве, слухи о пытках и смерти детей и девушек ради его извращенного удовольствия.

Она понимала, что ее шанс, ее единственный шанс в том, чтобы не сопротивляться и делать, как он скажет.

Они прошли с полмили, спотыкаясь – Ниню мешало идти то, что он держал Келли и при этом отчаянно торопился. Когда они неожиданно вышли на берег узкого ручья, Келли поняла, что это Венгу, небольшая речка, по которой названа местность. Приток Убомо.

И одна из кровоточащих рек, задушенная ядовитыми отходами работы МоМУ. Река коварная и зловонная.

Даже Чэнгун как будто понял опасность такой переправы.

Он заставил Келли опуститься на колени и встал над ней, тяжело дыша и неуверенно оглядываясь.

– Пожалуйста… – прошептала она.

– Молчи! – рявкнул он. – Я велел молчать!

Он выкрутил ей руку, чтобы подчеркнуть, кто тут главный, и она невольно вскрикнула.

Через несколько мгновений он вдруг спросил:

– Это река Венгу? Куда она течет? На юг, в сторону главной дороги?

Келли сразу поняла ход его мыслей. Конечно, он хорошо знает эту местность. Она входит в его концессию. Он, должно быть, много раз изучал карты. И должен знать, что Венгу делает круг на юг, где в районе старицы пересекает дорогу. Он знает, что там на мосту военный пост хита.

– Это Венгу? – повторил он, вывернув ей запястье так, что она вскрикнула и чуть не сказала правду, прежде чем спохватилась:

– Не знаю. Я ничего не знаю о лесе.

– Лжешь! – обвинил он, но, очевидно, без особой уверенности. – Кто ты?

– Медсестра из Всемирной организации здравоохранения. Я ничего не знаю о лесе.

– Хорошо. – Он поднял Келли на ноги. – Идем.

И Чэнгун толкнул ее вперед, но на этот раз пошел на юг по берегу реки Венгу. Чэнгун принял решение.

Он подталкивал ее, а Келли нарочно запиналась и увязала в мягкой земле. Она переносила свою тяжесть на пятки, стараясь оставить как можно более четкий след, чтобы Сепо было легче по нему идти. Она знала, что Сепо пойдет за ней, а с ним, возможно, Дэниэл.

Чэнгун тащил ее через подлесок, и она пыталась ломать ветки, до которых удавалось дотянуться. Она сумела оторвать пуговицу с блузки и уронить ее – знак для Сепо. При любой возможности она спотыкалась на упавших ветках, как можно больше задерживая продвижение, давая Сепо и Дэниэлу возможность догнать их.

Она принялась громко плакать и стонать, а когда Чэнгун угрожающе поднял пистолет, закричала:

– Нет, пожалуйста! Не бейте меня!

Она знала, что звуки далеко разносятся в лесу, что Сепо, привычный к лесу, услышит ее за четверть мили и определит, где она.

* * *

Сепо подобрал пуговицу и показал Дэниэлу:

– Смотри, Кукоа, Кара-Ки дает нам знак, куда идти, – прошептал он. – Умная, как колобус, и смелая, как лесной буйвол.

– Не задерживайся, – нетерпеливо подтолкнул его Дэниэл. – Речи будешь произносить потом, старик.

Они быстро, молча и настороженно шли по следу. Сепо указывал на знаки, оставленные Келли: сломанная ветка, отпечаток каблука, места, где она нарочно упала на колени.

– Теперь мы близко. – Он коснулся руки Дэниэла. – Очень близко. Осторожней, не наткнись на него. Он может ждать в засаде.

Впереди в лесу закричала Келли:

– Нет, пожалуйста! Не бейте меня!

На мгновение Дэниэл утратил самообладание. Он бросился вперед, на защиту Келли, но Сепо схватил его за руку и упрямо повис на ней:

– Нет! Нет! Кара-Ки не ранена. Она лишь предупреждает нас. Не беги, как глупый вазунгу. Сейчас нужно думать головой.

Дэниэл взял себя в руки, но по-прежнему дрожал от гнева.

– Хорошо, – прошептал он. – Он не знает, что я здесь, но тебя он видел. Я обойду их и буду ждать ниже по течению. Гони его на меня, как загоняешь в сети антилопу-прыгуна. Понял, Сепо?

– Понял. Крикни серым попугаем, когда будешь готов.

Дэниэл открепил штык от ствола своего «АК-47» и прислонил автомат к стволу. Чэнгун пользуется Келли как щитом. Автомат бесполезен. И Дэниэл оставил его.

Вооруженный только штыком, он быстро пошел в сторону от ручья. Он еще дважды слышал голос Келли; она умоляла, упрашивала и указывала ему, в какую сторону идти.

Ему потребовалось меньше пяти минут, чтобы опередить Чэнгуна и Келли и прижаться к стволу дерева, росшего на берегу. Он прижал ладони ко рту и крикнул, подражая сидящему на гнезде попугаю. Потом взял штык наизготовку и стал ждать.

Среди деревьев послышался резкий голос Сепо. Сепо пользовался голосом чревовещателя: так слушатель не мог определить, откуда идет голос.

– Эй, вазунгу! Отпусти Кара-Ки! Я слежу за тобой из-за деревьев. Отпусти ее, или получишь отравленную стрелу.

Дэниэл сомневался, что Чэнгун понимает суахили, но результат будет таким же: внимание Чэнгуна будет сосредоточено выше по течению и отвлечено от того места, где ждет он сам.

Он пригнулся и слушал. Несколько минут спустя Сепо снова крикнул:

– Эй, вазунгу, ты меня слышишь?

Наступила тишина. Дэниэл напрягал слух и зрение.

Прямо перед ним дрогнула ветка, и послышался голос Келли, испуганный и прерывистый:

– Пожалуйста, не надо… – начала она, но Чэнгун перебил резким шепотом:

– Заткнись, женщина, или я сломаю тебе руку.

Они были совсем близко к тому месту, где затаился Дэниэл. Он крепче стиснул рукоять штыка. Потом увидел в подлеске движение и различил синюю куртку Чэнгуна.

Чэнгун шел, держа Келли перед собой, и смотрел в ту сторону, откуда доносился голос Сепо, целясь из пистолета Токарева через плечо Келли, готовый выстрелить, как только Сепо покажется. Он пятился к дереву, у которого ждал Дэниэл.

Дэниэл знал, что Чэнгун – мастер боевых искусств. В рукопашной у него будет большое преимущество. Есть только один надежный способ. Вогнать штык сзади ему в почки. Это сразу сделает его калекой.

Дэниэл вышел из-за дерева, низко держа штык. Он нанес удар, но в то же мгновение Чэнгун резко метнулся в сторону. Дэниэл так и не узнал, что его насторожило, потому что он не издал ни звука. Вероятно, почти сверхъестественное чутье мастера кун-фу.

Штык проник в бедро Чэнгуна в дюйме над костью. Он погрузился по рукоять, и рывок Чэнгуна унес оружие из рук Дэниэла.

Чэнгун выпустил Келли, оттолкнув ее от себя, и поднял пистолет, готовый выстрелить Дэниэлу в лицо. Дэниэл схватил руку с пистолетом за запястье и рванул вверх. Первый выстрел ушел в ветви дерева.

Чэнгун развернулся и, когда Дэниэл попытался его удержать, немедленно развернулся в обратную сторону и поднял колено, целясь в пах. Дэниэл принял удар на бедро, но его сила парализовала ему ногу.

Краем глаза он заметил ладонь Чэнгуна, напряженную до твердости лезвия топора, устремившуюся к его голове, к месту на шее за ухом. Он поднял плечи и блокировал удар мощным верхним бицепсом. Сила этого удара поражала. Хватка Дэниэла, удерживавшего руку Чэнгуна с пистолетом, ослабла.

Ладонь снова устремилась к нему, и Дэниэл понял, что в этот раз она сломает ему шею. Келли не упала, хотя Чэнгун толкнул ее в спину между лопатками очень сильно. Она подобралась и, выставив плечо, налетела на Чэнгуна с того бока, куда китаец уже был ранен штыком. Сила этого толчка отвела удар от незащищенной шеи Дэниэла, и Чэнгун ударился об Армстронга и с криком боли выпустил из рук пистолет.

Дэниэл свободной рукой отчаянно вцепился сзади в голову Чэнгуна и прыгнул назад, в ту сторону, куда Чэнгун отшвырнул Келли. Чэнгун не мог сопротивляться; они, сцепившись, упали на крутой берег, пролетели шесть футов и оказались в густой красной грязи, полностью погрузившись в нее.

Почти сразу их головы вынырнули на поверхность. Оба глотали воздух, по-прежнему не выпуская противника.

Нога Дэниэла все еще была парализована. А Чэнгун жилист и проворен. Дэниэл понял, что не сможет его удержать.

Келли увидела, что он в опасности, и наклонилась. Подняла штык и боком съехала по берегу, держа штык наизготовку.

Чэнгун оказался над Дэниэлом и сзади завел руку за шею противника. Он был спиной к Келли, его синяя ветровка влажно блестела от грязи.

Келли ударила как могла высоко. Первый удар пришелся Чэнгуну в ребро, и штык отскочил. Чэнгун крикнул и содрогнулся.

Келли подняла штык и снова ударила, на этот раз нацелившись между ребер.

Чэнгун отпустил шею Дэниэла и повернулся в грязи лицом к Келли. Штык оставался у него в спине, войдя до половины.

Чэнгун протянул к Келли руки, его испачканное грязью лицо было маской звериной жестокости. Дэниэл пришел в себя и бросился вперед на шею Чэнгуну; он обхватил его руками за горло и увлек вниз всей своей тяжестью. Изо рта Чэнгуна хлынула кровь и потекла по подбородку.

Дэниэл надавил, погрузил его голову в грязь и удерживал.

Чэнгун продолжал сопротивляться, одна его рука показалась из грязи и слепо устремилась к лицу Дэниэла, норовя впиться скрюченными пальцами в глаза. Дэниэл продолжал удерживать голову, и рука упала. Движения Чэнгуна становились все слабее и лихорадочнее.

Келли вброд вышла на берег и остановилась, с ужасом глядя на происходящее.

Неожиданно на поверхность поднялись большие розовые пузыри и лопнули: это выпустили воздух легкие Чэнгуна. Только голова Дэниэла виднелась над грязью. Он лежал долго, не ослабляя давления на утопленное в грязи горло Чэнгуна.

– Он мертв, – наконец прошептала Келли. – Сейчас он наверняка мертв.

Дэниэл медленно разжал руки. Движения под поверхностью не было.

Дэниэл, как насекомое в патоке, с трудом выбрался на берег. Келли помогла ему подняться. Раненую ногу он волочил.

Поднявшись, они вцепились друг в друга. И посмотрели вниз, на речное русло.

Что-то медленно, как затонувшее бревно, всплыло на поверхность. Грязь так густо облепила тело Чэнгуна, что очертания человека были почти неузнаваемы.

Целых пять минут они молча смотрели.

– Утонул в собственных испражнениях, – прошептал Дэниэл. – Именно этого он и заслуживал.

Сноски

1

Военное училище сухопутных войск, находится вблизи деревни Сандхерст графства Беркшир. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Вес пули измеряется в гранах, один гран – 64 миллиграмма.

3

Марка виски.

4

Так в Эритрее, Эфиопии, Кении и Сомали называют преступников и бандитов.

5

Один из языков семейства банту, национальный язык Малави.

6

Особая часть армии Родезии, боровшаяся с террористами.

7

Крик это птицы напоминает слово «уходи» на местном наречии, поэтому ее называю также «птица-уходи».

8

Тюрьма Мэйз – тюрьма в Северной Ирландии, ныне не используемая, а ранее, в период конфликта в Северной Ирландии, принимавшая полувоенных заключенных.

9

МИ-6 – королевская служба английской разведки.

10

Национально-освободительная армия республики Зимбабве.

11

Договор о предоставлении независимости Родезии.

12

Так называли солдат из местных племен, которые обслуживали части колониальных держав.

13

Семейство производителей известных охотничьих ружей и дробовиков.

14

Special Air Service (специальная авиадесантная служба) – подразделение специального назначения Вооруженных сил Великобритании.

15

«Фортнум и Мэйсон» – универсальный магазин в Лондоне на улице Пикадилли, рассчитанный на богатых покупателей.

16

Речь идет о возможном использовании героев, сюжетов и т. п. литературного произведения, компьютерной игры и т. д. в других произведениях.

17

Президент Кении в 1978–2002 годах.

18

Tug – сильный толчок, рывок; напряженная борьба, схватка.

19

По Фаренгейту; по Цельсию – 49 градусов.

20

Рейчел Луиза Карсон (англ. Rachel Louise Carson; 27 мая 1907 – 14 мая 1964) – американский биолог, деятель в сфере охраны природы, писательница.

21

Сорт индийского чая.

22

Блэкфрайерс – черные монахи.

23

«Барнум и Бейли» – известная американская цирковая компания.

24

«Юнилевер» – англо-голландский химический, фармацевтический и пищевой концерн, одна из крупнейших монополий мира.

25

Коммуна во Франции в регионе Лимузен, известная своими гобеленами.

26

Фирма, производящая дорогие модные рубашки.

27

Connelly Leather, кожа Коннелли – старинная английская компания, производящая дорогую кожу для обивки сидений в машинах.

28

«Chez Nico» – «У Нико» (фр.), дорогой ресторан в Лондоне на Парклейн.

29

«Davidoff» – известная швейцарская фирма, производящая сигары.

30

«Харродз» – один из самых дорогих универсальных магазинов Лондона; «Харвиз» – компания по продаже дорогих спиртных напитков.

31

«Perrier» – французская минеральная вода.

32

«Ла Ина» – разновидность хереса; «Дюбонне» – аперитив, смесь крепленого вина, трав и пряностей.

33

Французское вино, разновидность «шардонне».

34

Шамба – так в Африке называют любой обрабатываемый участок земли.

35

Поселок скотоводов в Восточной Африке, обычно непостоянный.

36

Крупнейший в Лондоне универсальный магазин на Оксфорд-стрит.

37

Серове – столица Ботсваны, село с населением в пятьдесят тысяч человек.

38

Французский дом моды, специализирующийся на производстве дорогих чемоданов и сумок.

39

Эпикантус, «монгольская складка» – особая складка у внутреннего угла глаза, в большей или меньшей степени прикрывающая слезный бугорок. Один из признаков, характерных для монголоидной расы.

40

Сэвил Роу – улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных; в переносном смысле означает «элегантная мужская одежда английского покроя».

41

Известная английская фирма, производящая мужскую и женскую одежду.

42

Яркий красно-золотистый галстук в довольно широкую косую полоску.

43

Известная марка шотландского виски.

44

Герой английской народной сказки Джек поднялся по гигантскому бобовому стеблю в небо и сразился там с великаном.

45

В Восточной Африке – помещение для встреч и собраний.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg