«Энеида»

Часть первая

Эней был парубок бедовый И хлопец хоть куда казак, На шашни прыткий, непутевый, Затмил он записных гуляк. Когда же Трою в битве грозной Сровняли с кучею навозной, Котомку сгреб и тягу дал; С собою прихватил троянцев, Бритоголовых голодранцев, И грекам пятки показал. Челны сварганив, разместились, Весельцами взмахнули в лад, Ватагой по морю пустились Чесать куда глаза глядят. Юнона, злая сучья дочка, Тут раскудахталась, как квочка, — Энея не любила — страх; Хотелось ей, чтоб отлетела К чертям душа его из тела, Чтоб сгинул этот вертопрах. Был не по нраву, не по сердцу Богине издавна Эней: Он ей казался горше перцу, Не хаживал с поклоном к ней И был ей ненавистней вдвое, Как всякий обитатель Трои; Он там родился и возрос, Вдобавок звал Венеру мамой, А ей Парис — дитя Приама — Некстати яблочко поднес. Пронюхала злодейка Геба, Что пан Эней на кораблях. Юнона поглядела с неба, И взял ее великий страх. Проворно спрыгнула с лежанки, Павлина заложила в санки; Убрав под кичку волоса, Шнуровку хвать и юбку тоже, Хлеб-соль — на блюдо и — за вожжи. Летит — ни дать ни взять оса! Вошла она к Эолу в хату, Осведомилась, как живет, Здоровья пожелала свату, Спросила — не гостей ли ждет? И, прежде чем начать беседу, Хлеб-соль на стол Эолу-деду Метнула, села на скамью: «К тебе я с просьбою великой! Ты сбей Энея с панталыку, Исполни волюшку мою. Он — прощелыга и заноза, Разбойник и головорез. На белом свете льются слезы Через таких, как он, повес. Пошли ему, сквернавцу, горе! Со всей своей ватагой в море Пускай утонет пан Эней! За это девкою здоровой, Смазливой, смачной, чернобровой Я награжу тебя, ей-ей!» Вздохнул Эол: «По мне и плата! Когда бы знал я наперед! Все ветры разбрелись куда-то. Теперь кой черт их соберет! Спьяна Борею только спать бы; Не воротился Нот со свадьбы; Зефир, отпетый негодяй, С девчатами заженихался, А Эвр в поденщики подался; Без них теперь хоть пропадай! Но так и быть, умом раскину, Энею оплеуху дам И загоню к чертям в трясину. Пускай барахтается там! Прощай, не забывай посула. А если только зря сболтнула. Сбрехнула попусту — шалишь! Уж как ты ни вертись, ни бейся — На ласку больше не надейся. Тогда с меня возьмешь ты шиш!» Юнону проводив с подворья, Старик Эол созвал домой Четыре ветра для подспорья, И море вспучилось горой. Эней не ждал такой невзгоды. Пузырились, кипели воды, Валы вздымались вновь и вновь. От непредвиденной прорухи Вопил он, как от рези в брюхе, И темя расцарапал в кровь. А тут Эоловы поганцы Знай дуют! Море аж ревет. Слезами облились троянцы. Взяло Энея за живот. Челны разбило, разметало. Немало войска там пропало. Хлебнули сто напастей злых! Взмолился наш Эней: «Нептуну Я четвертак в ручищу суну, Чтоб окаянный шторм утих!» Нептун хапугой был известным. Ночуя лакомый кусок, Не усидел в запечье тесном, Подался тут же за порог. Он рака оседлал проворно, Взвалился на него задорно, Метнулся к ветрам, как карась: «Эй, вы, чего разбушевались, В чужом дому развоевались? Вам на море нет ходу, мразь!» Угомонились ветры в страхе, Пустились мигом наутек, Шатнулись, как «до ляса» ляхи, Бегут, как от ежа — хорек. Нептун сейчас же взял метелку И вымел море, как светелку. Тут солнце глянуло на свет. Эней как будто вновь родился, Пять раз подряд перекрестился И приказал варить обед. Вот мисками настил сосновый Уставили, забыв беду. Не говоря худого слова, Все навалились на еду. Кулеш, галушки и лемешку Уписывали вперемежку, Тянули брагу из корцов, Горелку квартами хлестали, Из-за стола насилу встали И спать легли в конце концов. Была Венера-вертихвостка Востра и на язык бойка. Смекнувши мигом, в чем загвоздка, Кто настращал ее сынка, Она приубралась, умылась, Как в день воскресный нарядилась Пуститься в пляс бы ей к лицу! В кунтуш люстриновый одета, В очипке новом из грезета, Явилась на поклон к отцу. Зевес тогда глушил сивуху, Питье селедкой заедал; Седьмую высуслив осьмуху, Подонки в кубок наливал. «За что. скажи, любимый батя, Обида моему дитяти? Чем прогневил тебя Эней? Моим сынком играют в свинки!— Венера всхлипнула, слезинки Из глаз посыпались у ней. — Уж не видать бедняге Рима Ни в сладком сне, ни наяву, Точь-в-точь как пану хану — Крыма. Скорей издохнет черт во рву! Ты знаешь сам, когда Юнона Пестом задаст кому трезвона, Так загудят в башке шмели. Вот колобродить мастерица! Но ты заставь ее смириться, Угомониться ей вели!» Последнее допив из кубка, Юпитер свой погладил чуб: «Ох, доченька моя, голубка! Поверь, я в правде тверд, как дуб. Эней забудет все мытарства, Он сильное построит царство, Немаловажный станет пан, Свой род возвысит, не уронит, Весь мир на панщину погонит, Над всеми будет атаман. Проездом завернув к Дидоне, Начнет он куры строить ей, Полюбится ее персоне И запирует наш Эней. Попонедельничай! Тревогу Откинув, помолись ты богу! Всё сбудется, как я сказал». Венера низко поклонилась, Учтиво с батюшкой простилась, А он ее поцеловал. Эней очнулся после ночи И с голодранцами опять Пустился, сколько видят очи, Проворно по волнам чесать. Плыл-плыл, плыл-плыл! Энею море Обрыдло хуже всякой хвори. Смотрел он чертом, говоря: «За что мученье мне такое? Как жаль, что я не сгинул в Трое! По свету б не таскался зря!» Пройти великое пространство Пришлось Энеевым челнам, Покамест голое троянство Пристаю к новым берегам. Чем бог послал перекусили, Чтоб ноги кое-как носили. Эней возликовал душой. Он тоже подкрепился малость И шлялся, позабыв усталость. Глядь — город перед ним большой. Тот город звался Карфагеном. Дидона мирно в нем жила И нравом славилась отменным. Была разумна, весела, Трудолюбива, домовита, Собой красива, сановита, Но коротала век вдовой. Внезапно встретила троянцев, Босых чумазых чужестранцев, Она у входа в город свой. Им слово молвила Дидона: «Отколь плететесь, голяки? Везете, что ли, рыбу с Дона? Вы — чумаки иль бурлаки? Видать, нечистый вас направил, Причалить к берегу заставил Ватагу этаких бродяг!» Троянцы загудели хором И. вовсе не смутясь укором, Царице прямо в ноги бряк! «Мы, — говорят, — не отщепенцы, Народ крещеный, ей-же-ей! Мы — Трои, значит, уроженцы, Явились к милости твоей, И нам и храброму Энею Накостыляли греки шею. Пуститься наутек пришлось! Бежали сколько было мочи, А пан Эней отвел нам очи И плыть заставил на авось Не дай, приветливая пани, Загинуть нашим головам! За доброту тебе заранее Эней спасибо скажет сам. Такое у бездомных счастье: Раскисли, как щенки в ненастье, Попали удальцы впросак! Продрались кожухи да свиты, И постолы вконец разбиты. Знай трубим с голоду в кулак!» Платочком слезы утирала Дидона с белого лица, Вздыхая: «Как бы я желала Поймать Энея-молодца! Ох, попадись он мне, проказник! Обоим был бы светлый праздник. Повеселилась бы я всласть. Бок о бок зажили бы дружно…» — «Я — здесь, я — вот он, если нужно!» Эней как будто с неба — шасть. С Дидоной смачно целовался При встрече наш троянский князь, И соловьем он разливался, За белы рученьки держась. По переходам, галереям В светлицу шла она с Энеем; Царицу к лавке он подвел; С Дидоной попивал сивуху, Ел конопляную макуху, Покамест не накрыли стол. На нем муравленые блюда, Кленовые тарелки в ряд. Там яства и приправы — чудо! Бери что хочешь, наугад. Конца не видно переменам: Свиная голова под хреном, Кулеш, лемешка и лапша. Тому — индюк с подливой лаком, Другому — корж медовый с маком, И путря гоже хороша. Тянули кубками сливянку, На мед и брагу налегли, Горелку пили, запеканку, Для духу можжевельник жгли. Бандура «горлицу» бренчала, Сопелка «зуба» заиграла, От дудки звон стоял в ушах. «Санжарку» выводила скрипка, И девушки плясали шибко В суконных свитках, в сапожках. Красуясь, извивалась Ганна, Дидоны младшая сестра, В запаске, в юпочке багряной, Стройна, подбориста, востра. Эней залюбовался плясом, Он всё дивился выкрутасам. И то сказать — была ловка! Она в сережках, и в монистах, И в лентах шелковых цветистых Под дудку била «третьяка». Взыграл и сам Эней-троянец, Как на аркане жеребец. Пустившись лихо с Гандзей в танец, Чуть с ног не сбился молодец. У них подковки забряцали, У них поджилки задрожали, Едва за Ганной поспевал. Эней собрал мотню вприхватку, Ударил гопака вприсядку И «не до соли» припевал. Хлебнув по чашке варенухи, Затем чтоб горло промочить, Все молодухи-цокотухи Балясы начали точить. Дидона крепко зашалила, Корчагу полную разбила. Накуликались, как могли. День целый пили до упаду, И не было с Энеем сладу, Его насилу волокли Эней с трудом на печь взвалился, Зарылся в просо, там и лег. Кто вкривь и вкось домой тащился Кто в хлев забрался, кто под стог. Иные так уже хлестнули, Что где упали, там заснули. Нашлись, однако, питухи! Они мертвецки нализались, Но молодецки подвизались, Пока пропели петухи. Еще храпели чужестранцы, Когда Дидона поднялась, Оделась, как в корчму на танцы, С похмелья квасу напилась. На ней сидит кораблик ловко, Из шелка юбка и шнуровка, А ножки в красных чеботках. На голенищах — оторочка, Сверкает на груди цепочка, Платок из выбойки в руках. Эней вскочил, для опохмелки Соленый скушал огурец. Ни дать ни взять на посиделки Принарядился молодец. Кафтан отменный из китайки В подарок принял от хозяйки, Из коломянки кушачок. Вдова штаны ему прислала, Что у покойника украла, И черный шелковый платок. С утра за стол уселись оба, Поели-попили опять; Когда насытилась утроба, Решили, как вчера, гулять. К Энею нашему Дидона Сверх меры стала благосклонна, Давай турусы разводить! И так и этак подступалась, И мелким бесом рассыпалась, Старалась гостю угодить. Нашла царица раз влеченье Как раз такое, чтоб Эней, Свои забывши злоключенья, Вертелся под боком у ней: Глаза холстинкой завязала И в жмурки весело играла, Энея норовя словить. Он догадался — вот поди же! — И терся, жался к ней поближе, Вдову желая ублажить. Всяк делал, что ему по нраву, И забавлялся как хотел. Тот «журавля» плясал на славу, Другой от «дудочки» потел. В горелки и в «жгуты» играли, Друг дружку за чубы дирали. Кто резался в «носки», кто в «хлюст». Здесь — козыряли без промашки, Там — по столу совали шашки, И хоть бы уголок был пуст! Пошли подряд пиры, попойки, Как будто свадьбы, чередой. Сивуху, пенник и настойки Лакали наравне с водой. Троянцы были пьяны, сыты, Кругом обуты и обшиты, Хоть голые пришли, как пень, И пестовалась, как с болячкой, Как с трясавицей иль горячкой, С Энеем пани каждый день. Троянцы славно пировали, Не пропускали вечерниц, Проходу девкам не давали, Приманивали молодиц. Эней был сам не промах: в бане Попариться подбил он пани… Не обошлось и без греха! Энея так она любила, Что даже разум позабыла, Хоть вовсе не была плоха. Энею выпал туз козырный, Про Рим он думать перестал И, отхватив кусочек жирный, В забавах время коротал. Нисколько не боясь Юноны, Заполучил Дидону в жены, Мутил, как на селе солдат! И то сказать — он был проворный, Пригожий, ласковый, задорный, Вдобавок острый, как булат. Эней с Дидоною бесились, Возились, точно с салом кот, Как угорелые носились; Хваталo у нее хлопот! С ним поскакала на охоту И задала себе работу, Когда в провал загнал их гром. Там было и темно и тесно. Лишь черту лысому известно, Что делали они вдвоем. Недолго сказка говорится, Еще быстрей — пером черкнуть. Не так-то скоро всё творится, Чтоб глазом не успеть моргнуть. Анхизов сын гостил немало. Совсем из головы пропало, Куда послал его Зевес! Два года в Карфагене прожил. Никто б его не потревожил, Да, говорят, вмешался бес. С Олимпа вздумал ненароком Юпитер поглядеть на нас. Он Карфаген окинул оком, А там — троянский мартопляс. Весь мир затрясся, закачался — Так рассердился, раскричался При виде неслуха Зевес: «Раздолье гадовому сыну! Запрятался, как черт в трясину, Как муха в патоку, залез! Ко мне покличьте скорохода Да припугните наперед: Ведь у него такая мода — В шинок сначала завернет. Хочу гонца послать к Энею, Бездельнику и ротозею. Венера — вражья мать! — сама, Как видно, сватает, колдует, Вовсю Энейчика муштрует, Чтоб он Дидону свел с ума». Крест-накрест перевит ремнями, Вбежал Меркурий впопыхах; С него катился пот ручьями, Нагайку он держал в руках; Лядунка с бляхою гербовой Болталась на груди суровой, А сзади — сумка сухарей. Снял войлочную шляпу в хате И говорит: «Я здесь, мол, батя, Приказывай лишь поскорей!» «Спеши к воротам Карфагена, — Сказал Зевес, — и разлучи Шальную пару непременно! Залег Эней, как пес в печи! Ты передай наказ мой строгий, Чтоб уносил оттуда ноги И отправлялся строить Рим! Пускай бежит, как от погони, Забывши о своей Дидоне, Не то разделаюсь я с ним». Зевесу поклоняясь, Меркурий Махнул без шапки за порог, Влетел в конюшню, брови хмуря, И мигом лошадей запрёг, Заткнувши за пояс нагайку, Уселся живо в таратайку, Рванул с небес — и ну пылить! Скрипит повозка расписная, Храпит, брыкает коренная, Бегут кобылки во всю прыть. Эней тогда купался в браге И, захмелев, на лавку лег; Присниться не могло бедняге, Что кару на себя навлек. В ту пору подоспел Меркурий И в горницу вломился бурей, Энея с лавки как рванет: «Изволь немедля убираться! Не смей с Дидоной женихаться! Зевес послал тебя в поход. Ударился в питье да в пляски И не опомнишься никак! Дождешься от Зевеса встряски, Тогда запляшешь и не так. Еще в нем ярость не угасла. Он из тебя повыжмет масло! Не жди, пока приду опять. Покинь Дидонину светелку И убирайся втихомолку, Не то — тебе несдобровать!» Суров Олимпа был хозяин, И, хвост поджавши, как щенок, Эней затрясся, словно Каин. Из носа вытек табачок. Анхизов сын, боясь расплаты, Поспешно выскочил из хаты. Троянцам отдал он приказ: «Когда наступят, мол, потемки, Хватайте узелки, котомки И — к морю, братцы, в добрый час!» Эней собрал свои манатки, Чтоб улизнуть, покуда цел, Набил отрепьем две укладки И на челны снести велел. Задумал он дождаться ночи, Когда сомкнет Дидона очи, И, не простившись, тягу дать. Энею свет немил казался, Весь день жалел о ней, терзался, А приходилось покидать. Дидона всё на ус мотала, Чтоб не остаться в дурах ей. Она догадываться стала, С чего невесел пан Эней. За ним следила из-за печи И, кожухом прикрывши плечи, Притихла, будто хочет спать. Эней подумал — задремала — И непременно дал бы драла, Дидона ж за чуприну хвать! «Постой, нечистое отродье! Не расквитались мы сполна. Тебя при всем честном народе Я придушила б, сатана! За хлеб, за соль наместо платы Ославишь ты меня, проклятый! Небось насмешничать привык. Пригрев за пазухой гадюку, Себе я причинила муку. Свинье постлала пуховик! Стыдился бы на самом деле! Без постолов пришел ко мне, Сорочки не было на теле, Гудело у тебя в мошне. А шаровары?.. Только слава, Что в шароварах был ты, право! Штанины без мотни висят, И те порвались, обносились, Глядеть зазорно, так светились! А свитка — из одних заплат. Признайся, чем не угодила? Знать, позабыл мое добро! Иль поманила вражья сила? Иль захотел рожна в ребро?» С досады зарыдав, Дидона Рванула косы исступленно, Побагровела, словно рак. Остервенилась. расшумелась, Как будто белены объелась, Облаяла Энея так: «Поганый, скверный, гадкий, мерзкий, Католик, висельник, блудник! Бродяга, подлый, низкий, дерзкий, Нахал, ворюга, еретик! Покуда сердце не остыло, Как дам тебе леща я в рыло! Небось тебя ухватит черт. Вцеплюсь в бесстыжие гляделки, Чтоб ты забыл свои проделки, Чтоб трясся, как зимою хорт. Ступай же к сатане с рогами! Чтоб дьявол всех побрал повес С твоими сучьими сынами! Приснись вам, голодранцам, бес! Чтоб не горели, не болели, — Чтоб начисто вы околели! Чтоб ни единый человек Не спасся от лихой напасти! Чтоб разорвало вас на части! Чтоб вы шатались целый век!» Эней не дожидался схватки, Знай пятился и — за порог. Рысцой собачьей, без оглядки Он припустил, как только мог. К троянцам он примчался яро — Быстрей, чем курохват с базара! — И прыгнул опрометью в челн. Весь потный, словно искупавшись, «Гребите!» — крикнул, запыхавшись, И вновь отдался воле волн. Дидона словно ошалела, Совсем не ела, не пила Кручинилась, ревмя ревела, Весь день метала и рвала. Оторопев, устав от крика, Кусала ногти горемыка, — Знать, на нее нашел столбняк. Присела молча на пороге: Что делать? Подломились ноги, Не держат бедную никак. Она зовет на помощь Ганну, Спеша Энея обличить, Сердечную оплакать рану И облегченье получить: «Ганнуся, душка, рыбка, птичка, Спаси меня, моя сестричка! Сгубил несчастную Эней! Как у него хватило духу Меня покинуть, словно шлюху? Не человек он, лютый змей! Забыть его? Но сердцу силу Такую негде почерпнуть! Куда деваться мне? В могилу — Один теперь остался путь. Людьми и славой для Энея Пренебрегла я, не жалея; О боги, с ним забыла вас! Ох, дайте мне напиться зелья, Чтоб от любовного похмелья Избавить сердце хоть на час! Нигде не нахожу покою! Не льются слезы из очей. На белый свет гляжу с тоскою. Светло лишь там, где мой Эней. О Купидон, богов любимчик, Зачем не взял тебя родимчик? Жестокой тешишься игрой! Нет, молодицы, нам защиты! Все бабники, все волокиты — С Энеем на один покрой!» На участь горькую Дидона В унынье сетовала так. Не в силах возместить урона, Ганнуся хлипала в кулак, Тоскуя, слезы проливала И рукавом их утирала, Энея помогала клясть. « Теперь оставь меня, сестрица, — Вздохнув, промолвила царица, — Дай мне нагореваться всласть». Погоревавши, пострадавши, Легла в хоромах на кровать; Недолго думавши, гадавши, С постели спрыгнула опять, Нашла за печкою кресало И пакли в пазуху наклала; Босая вышла в огород. Уже сгустилась тьма ночная, Стояла тишина немая, В домах крещеный спал народ. Для зимних нужд на огороде В скирду сложили очерет; Хоть царской не под стать породе, — В степи, однако, дров-то нет! Сухой, горючий был, как порох, — Держали на растопку ворох. К нему Дидона подошла, Взяла она кремень, огниво, Достала паклю и на диво Огонь раздула, разожгла. Освободилась от одёжи, Лохмотья кинула в костер, Сама туда шагнула тоже, Он к небу языки простер. Покойницу закрыло пламя, Рванулся черный дым клубами, И повалил великий чад. Энея, бедная, любила! Из-за него себя сгубила, Послала душу к черту в ад.

Часть вторая

Эней, плывя по синю морю, На Карфаген в слезах глядел. Бедняга предавался горю, Оплакивая свой удел. Дидону покидал поспешно, Рыдал, однако, неутешно, Узнав, что на костре сожглась. Небесное сулил ей царство, Себе — чтоб кончились мытарства И новая вдова нашлась! Но тут, глядишь, взыграло море, Крутые волны поднялись, Разбушевались ветры вскоре, Суда скрипели и тряслись. От налетевшей непогоды Чертовски закрутило воды, Вертелись бешено челны, Троянцев била дрожь с испуга, Они глядели друг на друга, Раздумья мрачного полны. Среди Энеевой ватаги Был весельчак и балагур, Хватало у него отваги; Он прозывался Палинур. Смекнув быстрее всех, в чем дело, Нептуну закричал он смело: «Ты что затеял, пан Нептун? Ужель тебе дурить не стыдно? Про четвертак забыл, как видно! Задать нам хочешь карачун?» И после этой речи краткой Храбрец троянцам говорит: «Скитаться нам не больно сладко, Вдобавок и Нептун мудрит. Куда свой путь направим, братцы? Нам до Италии добраться Шальное море не дает. Отсель Италия неблизко, А в бурю морем ехать склизко, — Челнов никто не подкует! Зато земелька есть, ребята, Невдалеке — рукой подать! Страна Сицилия богата! Там не житье, а благодать. Простимся навсегда с уныньем, В тот край без промедленья двинем, Где добрый царствует Ацест. Его столица мне знакома. Там обживемся мы, как дома. Небось он вдоволь пьет и ест!» Чтоб выгрести из водоверти, За весла казаки взялись, И, словно подтолкнули черти, Челны стрелою понеслись. Сицилианцы их узрели И от восторга одурели, Бегут приезжих обнимать! Поразобравшись меж собою, Они отправились гурьбою К царю Ацесту пировать. Ацест Энею, словно брату, Гостеприимством угодил. Привел его радушно в хату, Ему горелки нацедил. С дороги закусил он салом И кругом калбасы немалым, Умял и хлеба решето. Троянцы, позабыв о буре, Как следует наелись тюри. Голодным не ушел никто. И начались у них пирушки, Как только стали на постой: Паштеты, с чесноком пампушки, Кисель с медовою сытой, Грибы с печенкою говяжьей И каравай, как пух лебяжий. Эней с дороги ел за двух. Хмельного крепко нахлестался И всякой снеди наглотался, — Едва не испустил он дух. Сверх меры нализавшись пенной, Троянец не терял ума. Богобоязненный, смиренный, Он чтил родителя весьма. Старик винищем обожрался Да в тот же день к чертям убрался. И вот затеял молодец В честь годовщины сей печальной Обед устроить поминальный, Чтоб отомкнул свой рай творец. Всех неимущих но обряду Желая накормить, Эней Созвал троянскую громаду, Совета попросил у ней: «Мол, сами знаете, Трояне И православные миряне, — Анхиз, мой батя, неспроста Загинул, как зимою муха! Нутро сожгла ему сивуха, И он лишился живота. Охота мне поминки справить, Для бедняков задать обед, Для нищих стол едой уставить. Скажите — ладно или нет?» Троянцам этого и надо, Заговорила вся громада: «Господь Энею помоги! Надейся, пан Эней, на бога, Но будет и от нас подмога! Тебе мы, дескать, не враги!» Немедля накупили мяса, Горелки на помин души. Добыли — не прошло и часа — Хлеб ситный, бублики, кныши. Кутью сварили, взяли меду И щедро подсластили воду, Сходили принанять попа. На звон дьякам пошла полтина, Хотел троянский сиротина, Чтоб нищих собралась толпа. Троянцы порешили миром Стряпней заняться на заре. Котлы наполнив мясом, жиром, Огонь раздули на дворе. Похлебка и уха для бедных В пяти котлах кипели медных, С борщом дымилось целых шесть, Варились в четырех галушки; Бараны жарились, индюшки; А кур, гусей — не перечесть. Сивухи ведра, дежки браги Уже стояли на виду. Тут ложки роздали ватаге И в миски налили еду. Как «Со святыми…» затянули, Эней с троянцами всплакнули И стали яства уминать. Так нахарчились, нахлестались, Что под столами спать остались… И перестали поминать. Эней и сам со старшиною Успел Анхиза помянуть. Застлало очи пеленою, А в голове стояла муть; Но отходился, слава богу, И протрезвился понемногу, Лишь побледнел и спал с лица. С большим трудом придя в понятье, Швырнул он меди нищей братье, Чтоб помнили ею отца. Заныли ноги у Энея, Отяжелела голова. Эней, с похмелья цепенея, Глаза таращил, как сова. Ему постыло всё на свете. Он по земле писал мыслёте, Как бочка винная разбух. Разыскивать не стал он ложе. Анхизов сын, как был — в одёже И в сапогах, — под лавку бух! Проснувшись на рассвете, трясся: Под ложечкой сосет — нет сил! Бедняга только тем и спасся, Что кружку квасу осушил. Еще хватил полкварты пенной — Горелки с инбирем отменной. Откуда появилась прыть? Встряхнувшись от такой затравки, Чихнул и вылез из-под лавки. «Теперь давайте, — крикнул, — пить!" Подпанками набилась хата, Как только стало рассветать. Они, как брагу поросята, Горелку начали лакать. Тянули пенную троянцы, Не струсили сицилианцы — И ну хлебать наперебой! Кто выпил больше всех сивухи, Кто разом дул по три осьмухи, Тот был Энею брат родной. И вдруг троянцев атаману, Когда хватил он через край, Приспичила охота спьяну: Кулачников ему подай! Цыганки с бубнами скакали, Поживы школяры искали И распевали под окном, Играли кобзари слепые, Гуляли молодцы хмельные, Ходил весь город ходуном. Паны уселись на крылечко, Теснился во дворе народ, Иной облюбовал местечко На перекладине ворот. Тут подоспел боец геройский, Одет, как в компанейском войске. По имени звался Дарес. Видать, он силачом считался. Как пес ошпаренный метался, Кричал и первый в драку лез: «А нуте — кто желает биться, Моих отведать тумаков? Кто кровью захотел умыться? Кому своих не жаль зубов? Эй, выходите на кулачки! Не ладите от меня потачки. Живей, кутейники-дьячки! Вы не останетесь в убытке. Я надаю вам под микитки, Подставлю под глаза очки!» Дарес долгонько ждал ответа, Он всех троянцев застращал. Любой что ни на есть отпетый Головорез — и тот молчал. «Сробели, увальни, старухи? Махну — и сгинете, как мухи. Побойтесь духу моего!» — Кричал Дарес. Его нахальство, Его бесстыжее бахвальство Претило всем до одного. Абсест, неистовый троянец, Вскипел и задал стрекача. Давай, расталкивая пьяниц, Искать Энтелла-силача. А тот был из такого теста, Что мог порадовать Абсеста, Надолго сбить с Дареса спесь: Мужик на диво смелый, дюжий, Плечистый, рослый, неуклюжий, — К Энтеллу без нужды не лезь! Троянцы, храп услышав зычный, Нашли беднягу наконец. Под тыном лежа, горемычный, С похмелья дрыхнул удалец. «Проснись!» — ему кричали в ухо Пинали в спину и под брюхо. Он буркнул: «Не мешайте спать! С чего вы? Что за чертовщина!» Глазами поморгал детина И тут же захрапел опять. «Вставай, — сказал Абсест Энтеллу, — Довольно спать, голубчик сват! Встань, сделай милость! Мы — по делу». Тот проворчал: «Возьми вас кат!» Но рассердился не на шутку, Абсеста выслушав погудку; Решил бахвала проучить. Вскочил, встряхнулся: «Стойте, наши! Даресу наварю я каши, Лишь дайте глотку промочить». Он полным котелком горелки Немедля горло сполоснул И после доброй опохмелки Скривился, сморщился, зевнул. Сказал: «Теперь пойдемте, братцы, С Даресом-прощелыгой драться! Пускай попомнит мой кулак. Ему я ребра перемечу И как собаку изувечу! Я хвастуна сотру в табак». Вплотную подступив к Даресу, Невеже говорит Энтелл: «Эхма, ступай-ка лучше к бесу! Проваливай, покуда цел. Я раздавлю тебя, как жабу. Насяду, как мороз на бабу! Вовек зубов не разомкнешь. Тебя сам черт узнать не сможет И сатана с костями сгложет. Ты от меня не улизнешь!» Энтелл сердито шапку скинул, И рукава он засучил, Сжал кулаки и брови сдвинул, К Даресу ближе подскочил, Заскрежетал зубами злобно, Затопотал ногами дробно. Дарес попятился назад. Теперь попал он в передрягу И проклинал свою отвагу, Был удали своей не рад. В ту пору олимиийцы-боги Сошлись к Зевесу на обед И пировали без тревоги, Людских не замечая бед. Был у Зевеса стол отличный: Закуски, ягоды, пшеничный Печеный хлеб, коржи, кныши. Каких там только блюд не ели! И гости вскоре охмелели, Понадувались, как ерши. Откуда ни возьмись Меркурий Влетел, запыхавшись, к богам, Как рыжий кот, глаза прижмуря, В кладовку, к сырным пирогам. «Эге! сивухи натянулись, От всех на свете отмахнулись. У вас, я вижу, нет стыда! В Сицилии раздор великий. Там небывалый шум и крики, Как будто у ворот Орда». Богам едва служили ноги. Из неба высунув носы, Уставились на схватку боги, Как жабы летом из росы. Энтелл разделся до рубахи, Противника держал он в страхе, Махал пудовым кулаком. Глядел Энтелл опасной птицей! Дарес боялся с ним сразиться, Как с черноморским казаком. Венеру за виски схватило. Бойцов увидела с небес, И стало ей житье немило. Взмолилась: «Батюшка Зевес! Дай силы моему Даресу, Прибавь ему побольше весу, Чтоб он Энтелла одолел. Энтелл сердит, коли не шутит. Того и жди, что хвост накрутит. Вели, чтоб милый уцелел!» Венеру тут отборной бранью Стал Бахус пьяный осыпать, Честить ее сквернавкой, дрянью, К ней с кулаками подступать. «Поди к чертям, — кричал он, — шлюха Негодница и потаскуха! Чтоб он загинул, твой Дарес! Дай мне сивухи нализаться И за Энтелла в бой ввязаться, Так не поможет и Зевес! Ты знаешь, он какой парнище? На свете равных не найти. Как брагу, хлещет он винище. Такие у меня в чести! Люблю казацкую натуру. Уж сала он зальет за шкуру, Натешится, наверно, всласть. С твоим Даресом распрощайся! Как он теперь ни защищайся, Наверняка ему пропасть!» Зевес, раздувшись от горелки, Ворочал языком едва; С трудом таращил он гляделки, Вникая в Бахуса слова. Вспылив, об стол ударил чашей: «Молчать, пока не выгнал взашей! Не смейте забегать вперед! В кулачный бой вы не мешайтесь, Конца спокойно дожидайтесь. Увидим сами — чья берет». Тогда, несолоно хлебавши, Роняя слезки из очей И, как собака, хвост поджавши, Венера стала у дверей. Платком утерла глазки, щечки И вместе с Марсом в уголочке Глумилась над своим отцом. А Бахус пил, кряхтя, сивуху, Трудился, сколь хватало духу, Над Ганимеда погребцом. Великое творилось диво В стране Сицилии как раз, Когда на небесах сварливо Бранились боги с пьяных глаз. Дарес бодрился, горячился И супостату изловчился Цибулю дать под самый нос. Энтелл от оплеухи знатной Перевернулся пятикратно. Едва сдержался он от слез. Со злости изо рта Энтелла Бежала пена. Дайте срок! Энтелл, изладившись умело, Хватил обидчика в висок. Сердешный памяти лишился. Осоловел и повалился, Лежал и носом землю рыл; Шмелей, как говорится, слушал, Стенаньем тишину нарушил И, посрамленный, жалок был. Энтелла за его успехи Превозносили до небес И вспоминали для потехи. Как силой чванился Дарес. «Вставай. — сказал Эней вояке. — И прочихайся после драки! Энтеллу, хлопцы, на табак Не пожалею гривны целой За то, что сей кулачник смелый Сегодня отличился так!» Любил Эней гульнуть на славу. Хоть он изрядно охмелел, Себе и людям на забаву Медведей привести велел. Дудел в трубу литвин заезжий, Глядел народ на пляс медвежий, А звери, разевая пасть, Ревели, прыгали, ложились, И кувыркались, и кружились, — Забыли мед из ульев красть! Эней глазел на эти штучки, Беды не чаял никакой, Не ждал с Олимпа нахлобучки, И пенная лилась рекой. Вмешайся, как на грех, Юкона! «Задам-ка я ему трезвона! Троянских проучу новес». Обулась без чулок и рысью Отравилась искать Ирисю. А та была хитра, как бес! Пришла, Ирисе подмигнула, Шмыгнула вместе с ней в чулан И там ей на ухо шепнула, Какой замыслила обман. Наказ уразумевши строгий, Ирися поклонилась в ноги: «Всё, дескать, выполню точь-в-точь!» Лишь завернулась в покрывало, И — след простыл, как не бывало. Борзой с небес умчалась прочь. И очутилась на стоянке Троянских кораблей. Вдали Сидели хмурые троянки — Челны, паромы стерегли. Они в кружок уныло жались, На благоверных обижались. Мужья гуляли пять недель, А на пирушку их не звали, Сивушку сами попивали, Несчастных посадив на мель. Слюну глотали молодухи, Сводило рог, как от кислиц. Мутило тяжко с голодухи И разбирало зло девиц. Они троянцев проклинали, Недобрым словом поминали: «Чтоб им хотелось пировать, Как в девках нам сидеть охота! Чтоб черт их утащил в болото! Неужто здесь нам вековать?» Троянцы мыкали по свету Берою, древнюю каргу. Уже давненько ведьму эту Со злости скрючило в дугу. Ирися перегнулась втрое, Обличье приняла Берои И — к бабам: «Помогай вам бог! Не надоело ли поститься?» Чтоб к ним получше подольститься, Она им поднесла пирог. «С чего, мол, загрустили, дочки? Грешно кручиниться вам так. Чем тут сидеть на бугорочке, Взгляните на мужей-гуляк. Как полоумных, нас морочат И по морям семь лет волочат, Как будто им на глум дались! С чужими жёнками балуют, Зато свои пускай горюют, И хоть бы вы за ум взялись! He унывайте, молодицы, Я вам отличный дам совет! И белолицые девицы Теперь избавятся от бед. Доколе нам сидеть над морем? За горе мы отплатим горем! Сожжем постылые челны. Тогда мужья — как на приколе: Куда деваться? Поневоле Они прижаться к нам должны!» «Спаси тебя господь, бабуся!» — Карга услышала в ответ. Троянки принялись, не труся, Разумный выполнять совет. Гурьбою подступили к флоту, Взялись проворно за работу, Давай охапками таскать Сухие сучья для растопки, Щепу, пеньковые охлопки, Огонь кресалом высекать. Затлелось, полыхнуло яро, И стал небесный свод багров. От небывалого пожара Клубился дым до облаков. Челны, сосновые паромы Пылали как пучки соломы. Горели деготь и смола. Пока троянцы осмотрелись, Как славно их троянки грелись. Часть флота сожжена была. При виде зарева с испугу Сынок Анхизов побелел. Чтоб на ноги поднять округу, В набат ударить повелел. Вовсю трещотки затрещали, Колокола беду вещали. Эней стремглав бежал к челнам: «Кто в бога верует — спасайте! Гасите, лейте, заливайте! Откуда ж это лихо к нам?» Трясло Энея-горемыку, Со страху был он сам не свой; Бедняга сбился с панталыку, Скакал, вертелся, как шальной, С досады по земле катался, Задравши голову, метался, Костил Зевеса сгоряча, Честил богов напропалую, А заодно и мать родную, Как пес ошпаренный крича: «Небось, проклятый старичище С небес на землю не сойдешь! Ругнул бы я тебя почище, Да ты и усом не моргнешь. Придется пропадать мне, видно И как тебе, Зевес, не стыдно? Людских не замечаешь мук! Иль на глазища сели бельма? Чтоб ты ослеп навеки, шельма! Ведь я тебе как будто внук! А ты-то, с бородой седою, Высокородный пан Нептун! Засел, как демон, под водою, Корявый лапоть, бормотун! Залей хоть пламя, душегубец, — Переломил бы ты трезубец! Поборы собирать не хвор, А если нам придется туго И надобна твоя услуг а, Так ты на выручку не скор. А братец ваш, буян бесчинный, Любовник аспидский, Плутон? Засевши в пекле с Прозерпиной, Неужто не нагрелся он? Наверно, с дьяволами дружит, О горестях людских не тужит. Поганец позабыл о нас И не заботится нимало, Чтоб это пламя отпылало, Пожар губительный погас. И маменька моя родная К чертям отправилась гулять! Проспится где-нибудь хмельная И вьется с хлопцами опять. Теперь ей «не до соли», значит! Небось как бешеная скачет, Повыше полы подобрав. Когда ни с кем не заночует, Других сведет — и не горюет. Такой у ней веселый нрав. Но мне, живите как хотите, — Пускай нечистый вас возьмет! Но только пламя погасите, Троянский не губите флот. Уж вы трудов не пожалейте, Кручину горькую развейте, Залейте, милые, пожар! Нам кутерьму устройте живо, С небес явите чудо-диво! За это поднесу вам дар», Сынок Анхизов отмолился И рот успел закрыть как раз, А дождь уже ручьями лился И погасил пожар за час. Хлестало с неба, как из бочки. Всех промочило до сорочки. Хотя в дожде была нужда, Троянцы мигом дали ходу — Попавши из огня да в воду, Бежать пустились кто куда. Энея мучило сомненье: Остаться здесь иль дальше плыть? Беда, коли найдет затменье И сам не ведаешь — как быть? Решил Эней: «На то — громада. Гуртом подумать, братцы, надо! Ума не хватит одного». И стали толковать, кумекать, Смекать, рассчитывать, мерекать. Всё получалось — не того! Один троянец из громады Молчал, держась особняком. Бросая исподлобья взгляды, Царапал землю посошком. Опасный человек, пройдоха, Он ворожить умел неплохо, Был ведьмам родич и свояк, Знал заговор на кровь людскую, Отшептывал трясучку злую, Гатить плотину был мастак. Бывал в Силезии с волами, Не раз ходил за солью в Крым И продавал тарань возами; Все чумаки братались с ним. Собой невзрачный, а смышленый, Умнее, чем иной ученый! Словечки сыпал что горох: И растолкует, и расскажет, И узелок любой развяжет, Вдобавок был не трус и жох. Невтесом все его дразнили (По-нашему звался — Охрим). Уж так мне люди говорили, А сам я не встречался с ним. Увидя, что Эней невесел, Охрим поклон ему отвесил, За белу ручку крепко взял, Энея вывел прямо в сени И там без долг их размышлений Такую речь ему сказал: «С чего насупился ты грозно И, как индюк, раздул кадык? С чего затосковал ты слезно, Как по болоту, мол, кулик? Коль станешь убиваться дольше — В лесу ты заплутаешь больше. Наплюй на лихо, не тоскуй! Забудь невзгоду роковую, Ступай себе на боковую, А выспишься — тогда толкуй!» Эней послушался Охрима. Укрывшись, на полу он лег. Измучился невыносимо! Вздыхал, моргал, уснуть не мог, Ворочался и так и эдак, Взялся за трубку напоследок, Но утомился и раскис. Когда он крепким сном забылся, Из пекла батюшка явился, И молвил спящему Анхиз: «Протри глаза, сынок любимый, Не ужасайся, не страшись! К тебе пришел отец родимый. Встряхнись, опомнись, пробудись Меня к тебе послали боги, Чтоб ты забыл свои тревоги. Ты будешь цел и невредим, Счастливую познаешь долю. Исполни только божью волю, Переселись немедля в Рим. Живей челны готовь к отплытью, «Прощай» Сицилии скажи! А кто склоняется к подпитью, Того построже придержи. Плыви бездумно, беззаботно — И всюду проживешь вольготно. Хоть завтра отправляйся в путь! Еще словцо скажу я кстати: По-моему, не грех дитяти И к батьке в пекло завернуть! По олимпийскому закону Никак его не миновать. Коль не поклонишься Плутону — Тебе и в Риме не бывать. Сказав напутственное слово, Путь в Рим укажет он толково. Ты в пекле разыщи меня. Не бойся, головы не вешай! Туда найдешь дорогу пеший, Не нужно даже и коня. Прощай же, сизый голубочек! Уж на дворе забрезжил свет. Прощай, дитя, прощай, сыночек!» И в землю провалился дед. Эней дрожа вскочил спросонок, Со страху трясся, как ребенок. Со лба стекал холодный пот. Созвал Эней своих, и сразу Троянцы но его приказу К отплытью стали ладить флот. А сам бегом пустился к месту, Где сицилийский жил король, И поспешил сказать Ацесту: «Спасибо, мол, за хлеб, за соль!» Закончив хлопоты и сборы, Назавтра дождались Авроры, Расселись вмиг по челнокам. Эней глядел вперед несмело: Уж больно море надоело, Как дождь осенний — чумакам. Венера всхлипнула, вздохнула, Узрев троянцев на челнах, К Нептуну на поклон махнула, Чтоб их не потопил в волнах. Поехала в своем рыдване, Не хуже сотниковой пани. Зверье — не лошади у ней! Три гайдука скакали сзади, Возница в щегольском наряде, Застыв на козлах, гнал коней. Он белою гордился свитой Из шерстобитного сукна, По краю галуном обшитой. Ей семь полтин была цена! Шапчонка набекрень сидела, Как вишня, издалёка рдела. Бичом он щелкал напоказ. Без отдыха, как от погони, Как ветер в поле, мчались кони, И пропадал рыдван из глаз. Приехала, затарахтела — Точь-в-точь кобылья голова. С разгона в хату залетела, Как ошалелая сова. И ни привета, ни присловья! Нептуну посулить здоровья Едва успела сгоряча. Лишь поцелуями душила И старика затормошила, Как полоумная, треща: «Ты — батька крестный мне и дядя, Прислушайся к моей мольбе. Уважь меня Зевеса ради! Ведь я племянница тебе. Ты сделай, чтоб Эней-бедняга И вся троянская ватага Счастливо плыли по воде. Его и так уж укатали! Насилу бабы отшептали. Попался на зубок беде!» Нептун моргнул и усмехнулся; Венеру пригласил он сесть, Утер усы и облизнулся; Ей чарку не забыл поднесть. Исполнить просьбу обещался, Учтиво с гостьей распрощался, Помочь Энею был готов. Задул попутный ветер вскоре, Челны стрелой погнал он в море От сицилийских берегов. Энею преданный, исправный Слуга с ним ездил каждый раз. То был паромщик самый главный — По-нашему звался Тарас. Он, сидя на корме, шатался — Донельзя, бедный, нахлестался, Успел он через край хлебнуть! Эней велел на всякий случай Убрать его с кормы зыбучей — Пускай проспится где-нибудь. Увы, паромщику Тарасу Предначертали на роду, Чтоб до сего лишь дня и часу Земную он терпел беду Сердешный не спросился броду И, раскачавшись, порскнул в воду, Со дна всплыла ею душа. Эней настроился уныло И пожелал, чтоб это было Последним горем для коша.

Часть третья

Эней сначала был не в духе, Поплакал, малость погрустил, А там и чарочку сивухи, Угомонившись, пропустил. Но все-таки его мутило, Под сердцем бесперечь крутило, Вздыхалось часто молодцу. Он моря крепко испугался И на богов не полагался. Не доверял он и отцу. А ветры знай трубили с тыла В корму разболтанным челнам, Чтоб им лететь привольно было Но черным пенистым волнам. Гребцы курили, сложа руки, Под нос мурлыкали от скуки, Плывя без цели, наобум. Московских присказок забавных И запорожских песен славных Немало им пришло на ум. О Сагайдачном распевали, Про Сечь тянули во всю мочь; Как в пикинеры вербовали; Как странствовал казак всю ночь; И про Полтавскую победу, Когда урок мы дали шведу; Как провожала сына мать, Как мы Бендеры воевали, Как без галушек помирали, Но духом не слабела рать. Хоть сказка говорится скоро, Да дело медленно идет. Хоть плыл Эней проворно, споро, Не день в морях носило флот. Троянцы со светом расстались, Долгонько на челнах мотались Среди неведомых пучин, И всех томила неизвестность — Зачем, куда, в какую местность Дружину мчит Анхизов сын? Уже проплавали немало И проплутали по воде. Но вот и берег видно стало, И наступил конец беде. Троянцы душу облегчили, С челнов на сушу соскочили И перестали горевать. Земельку эту Кумской звали. Они ее облюбовали, Себя ей тоже дали знать! И снова повезло троянцам. Для них настала благодать. Лафа бывает сплошь поганцам, А честному —хоть пропадать! Они здесь тоже не чинились, На промысел поволочились, Искали, что кому под стать: Кто — водки либо сливовицы, А кто — молодки иль девицы — С зубов оскомину согнать. Бродяги, прыткие, как черти, Знакомства завели тотчас. Кто зазевается, поверьте, Надуют, подкузьмят как раз! С округой целой побратались, Как будто сроду здесь шатались, Нашли кто — кума, кто — куму, И каждый по нутру, по нраву Себе придумывал забаву, Все поднимали кутерьму. Где свадьба или вечерницы, Где мед или горелку пьют, Где девки или молодицы — Пролазы наши тут как тут. Не унимаются троянцы, К молодкам липнут, окаянцы, — Ну разливаться соловьем! И, подпоив мужей, бывало, Уводят жен куда попало — Распить по чарочке вдвоем. Которые до карт охочи — Без дела не сидели тут: Сражались в «дурни» до полночи Иль резались в «носки» да в «жгут», Играли в «нары» и в «памфила», А в ком ума побольше было — На деньги дулись в «семь листов». Чем хочешь, тем и утешайся: Пей, козыряй иль женихайся, Ходи с червей, с бубен, с крестов… Один Эней не веселился: О преисподней думал он. Ему Анхиз, покойник, снился, В башку втемяшился Плутон. И от своей троянской голи Эней ушел украдкой в поле, Давай искать кого-нибудь, Чтоб разузнать скорей дорогу К Плутону самому в берлогу, Разведать в пекло ближний путь. Шел, шел… Ручьями пог горючий На переносье лил с кудрей. Пробился через лес дремучий И кое-что узрел Эней: На курьей ножке стоя шатко, Трухлявая такая хатка Вертелась медленно кругом. Троянец пересек лужайку, И тщетно выкликал хозяйку Он, притулившись под окном. В сердцах ломился долго в двери, Был хатку с ножки рад спихнуть. И пусть ее! По крайней мере Хоть отзовется кто-нибудь! Вдруг вышла бабища седая, Заплесневелая, хромая, Косматая, с клюкой в руках; Была старуха конопата, Суха, крива, коса, горбата И — как в монисте — в желваках. Эней не знал куда деваться И слова вымолвить не мог, Когда к нему такая цаца Из хагки вышла на порог. К Энею ближе подступила Яга и тотчас разлепила Беззубые свои уста: «Анхизенко! Слыхали слыхом… Известно, за каким ты лихом Забрался в здешние места. А я уж очи проглядела: Пропал, должно быть, молодец! Смотрю в окошко то и дело, И вот приплелся наконец. Уже мне рассказали с неба, Какая у тебя погреба. Отец твой был недавно тут». И, осмелев, у бабы сучьей Спросил Эней на всякий случай, Как ведьму злобную зовут. «Я, знаешь, Кумская Сивилла, При храме Феба — попадья. Ему изрядно послужила! Давно живу на свете я: При шведах, слышь, была девицей, А при татарах молодицей; Видала саранчи налет; А вспомнится землетрясенье — Пугаюсь, просто нет спасенья! Как в малолетстве, страх берет. Немало всячины я знаю, Хоть никуда и не хожу. В нужде я людям помогаю: На звездах знатно ворожу; Могу и отшептать ушницу; Сгонять умею трясавицу И заговаривать гадюк; Искусно порчу прогоняю, Переполохи выливаю. Свожу и ногтоеды с рук. Теперь пойдем со мной в каплицу, И в жертву Фебу самому Сейчас же обещай телицу, Усердно помолись ему. Не пожалей лишь золотого Для Феба светлого, святого И для меня не поскупись: Ты кое-что услышишь, малый, Да в пекло сыщешь путь, пожалуй. Ступай, утрись и не слюнись!» Пришли они в часовню Феба. Эней давай поклоны бить, Чтоб тот его услышал с неба И не замедлил возлюбить. Вдруг у Сивиллы, как от порчи, Глаза на лоб, и в теле корчи, И волос дыбом встал седой. Сама ж она, как бубен, билась, И пена изо рта клубилась. Знать, дух в нее вселился злой! Она тряслась, кряхтела, выла, Вихлялась, посинела вся. Каталась по земле Сивилла, Как в луже смрадной — порося. И чем Эней молился дольше, Тем ведьму разбирало больше, Всё хуже становилось ей. А уж когда перемолился — С нее лишь градом пот катился; Дрожал со страху наш Эней. Очухалась тогда Сивилла, Полой утерла пену с губ И волю Феба изъявила. Анхизов сын молчал, как дуб. «Тебе и всей громаде строгий Наказ дают с Олимпа боги. Вам не попасть вовеки в Рим. Однако после смерти имя Твое известно будет в Риме. Не вздумай утешаться сим. Еще хлебнешь ты лиха вволю, Узнаешь всякую напасть. Еще изменчивую долю Готовься не однажды клясть. Еще свирепствует Юнона (Хватило б у нее разгона Не дальше правнуков твоих!), Но знай: ты заживешь по-пански И горемычный люд троянский Избавится от мук своих». Повесив нос, Эней уныло Руками голову сжимал И слушал, что плела Сивилла, Но ничего не понимал: «Меня едва ли не морочишь! В толк не возьму — что ты пророчишь? Не по нутру мне речь твоя. Черт знает, кто из вас тут брешет? Я думал, Феб меня утешит. Уж лучше б не молился я! А впрочем, ладно, будь что будет! Ведь я не ангел — человек, И будет то, что бог мне судит; Положен всякому свой век! Ты только окажи мне дружбу И честно сослужи мне службу: К отцу родному проводи. Я прогулялся бы от скуки, Чтоб адские увидеть муки. А ну на звезды погляди! Не первый я иду к Плутону И не последний — так и знай! Орфей вернулся без урону, Хоть был изрядный негодяй. Не сладили и с Геркулесом — Он в пекле задал жару бесам, Разгон устроил всем чертям. Мы тоже дернем без опаски. Я дам тебе на две запаски! Ну что? Ударим по рукам?» «Огнем играешь! —так Сивилла Энею молвила в ответ. — Тебе житье, скажи, не мило Иль опротивел белый свет? А в пекле знаешь как прижучат! Тебя по смерть шутить отучат. Попробуй, сунься, рог разинь! Как поднесут нам фиги с маком, Небось попятишься ты раком, И зададут тебе аминь! А если возымел охоту У батьки в пекле побывать. Плати живее за работу, Тогда начну я мозговать, Как нам с тобой туда пробраться И с мертвецами повидаться. У нас дурак лишь не берет. А кто умней, тот — загребущий, Умеет жить по правде сущей, С отца родимою сдерет. Мне это дело не впервинку. В затылке нечего скрести! Я в пекло укажу тропинку, Хоть мудрено ее найти. В лесу густом, непроходимом, Глухом, пустынном, нелюдимом Растет чудное деревцо. На нем кислицы не простые — Все, как червонцы, золотые! Послушай же мое словцо: Подобно жару на загнетке, Начнет в очах твоих блистать. Ломай смелей! Нельзя без ветки Пред сатаной тебе предстать: Из пекла не вернешься целым, Загубишь вовсе душу с телом, Тебя закабалит Плутон. Ступай! Раскрой глаза пошире, Поглядывай на все четыре, Не трусь и не считай ворон! Сломивши ветку золотую, Живей старайся улизнуть. Лети назад напропалую, Да уши не забудь заткнуть! Ты непременно за собою Услышишь голоса с мольбою: «Оборотись, мол, не спеши!» Но ты не верь бесовской силе И, чтоб тебя не заманили, Оттуда во весь дух чеши!» Хрычовка вдруг запропастилась. Эней один остался там. Всё яблоня пред ним светилась! Покоя не было очам. Эней на поиски подался, Устал, задохся, спотыкался И наконец приплелся в лес. Колол сердешного терновник, Царапал, обдирал шиповник, Бродяга на карачках лез. И сумрачно и смутно было В лесу, невиданно густом. Там что-то беспрестанно выло, Ревело грозно за кустом. Прочтя молитву с расстановкой И шапку подвязав бечевкой, Пустился напролом Эней. Он шел и шел, глаза тараща. Смеркалось; помрачнела чаща, А яблони не видно в ней. Эней пугливо озирался, Дрожал, но вверился судьбе; Сквозь дебри живо продирался, Поблажки не давал себе. Когда же засияло в пуще, Эней перепугался пуще, По поздно было отступать. Себя не помня, очутился Под яблоней — и удивился. Рукой за ветку сразу хвать! Эней не размышлял нимало, Напрягся, дернул что есть сил, И древесина затрещала. Он ветку мигом отломил. Немедля из лесу дал драла. Бежал — земля под ним дрожала, И ног не чуял второпях. Бежал без духу, оголтело, Ему колючки рвали тело. Примчался, ровно черт, в репьях. Троян увидя, повалился, Уж больно был он утомлен. Хоть выжми, потом весь облился, Едва не захлебнулся он. Страшась божественного гнева, Отборный скот пригнать из хлева Велел поспешно молодец И в жертву тем, кто пеклом правит, Кто грешных тормошит и давит, Обречь козлов, быков, овец. И вскоре звезды врассыпную С неec пустились наутек. Рассвет рассеял тьму ночную, Утешный наступил часок. Троянцы тут заворошились, Засуетились, всполошились, Овец, быков приволокли. Дьяки с попами — очи к небу! — Служить готовы были требу И жертвенный огонь зажгли. Схватив обух, ударил глухо Троянский поп вола меж рог И нож всадил скотине в брюхо, Ее башку зажав меж ног. Он вынул залитые кровью Кишки и требуху воловью И, разглядев сычуг, рубец, Вещал Энею божью волю, Троянцам — радостную долю, Их недругам — худой конец. Овечки стали беспокойней, Козлы метались, а быки Гуртом ревели, как на бойне; Псалмы гнусавили дьяки. Откуда ни возьмись — Сивилла! Разбушевалась, вражья сила; Тряслась, кудахтала: «К чертям Ступайте все! Живее сгиньте! Энея своего покиньте, Чтоб не попало по шеям. А ты, — промолвила Энею, — Проворный, смелый молодец, 'i Прощайся с голытьбой своею, И двинем в пекло. Там отец Давненько но тебе скучает, В сынке небось души не чает! А ну, пора маршировать! Да с хлебом захвати кошелку, Чем зубы положить на полку И без харчей околевать! Не озаботишься припасом — Надуешь с голодухи хвост! Ты знаешь сам: в дороге часом Случается Великий пост. Бог весть, найдешь ли хлеба крошку! Я в пекло протоптала стежку. Я знаю тамошний народ; Все закоулки, уголочки, Все загуменнички, куточки Знакомы мне который год!» Эней, дай бог ему здоровья, Собрался в путь не кое-как: Обулся в чеботы конёвьи, Потуже затянул кушак; Жердину выбрал в огороде, Чтоб сатанинское отродье От злых собак оборонять, И, захвативши хлеба с солью, Махнул к чертям на богомолье, Чтоб там Анхиза повидать. Но в пекле не бывал я сроду И врать, ей-богу, не мастак. Зачем толочь мне в ступе воду? Поставлю точку, если так… Читатели, вы не галдите, Не наседайте, погодите! У старых выспрошу людей, Что им рассказывали деды — Бывалые, не домоседы! — О преисподней… Им видней! Небесное поэту царство, — Вергилий рассуждал умно И знал все адские мытарства. Да жил он чересчур давно! Теперь, наверно, в пекле тоже Всё по-другому, не похоже На то, как было в старину Покойного слегка поправлю, Что скажут старики — добавлю, На новый лад пером черкну. Сивилла в пекло дверь искала, Глядела пристально кругом, В сердцах Энея понукала. Он поспевал за ней бегом. Вот наконец узрели гору, А в той горе большую нору Нашли — и бросились туда. Энею в очи мрак ударил. Пошли. Эней рукою шарил — Не провалиться бы куда! На улице нечистой, смрадной, Что в пекло напрямик вела, И днем и ночью было чадно, Вонючая клубилась мгла. Гнездилась в полутьме Дремота С сестрой, по имени Зевота. Поклон отвесив поясной, Безмолвно выплыли сестрицы И навязались в проводницы Энею с древней попадьей. Пришельцам честь по артикулу Воздав косою. Смерть сама Скомандовала караулу, Что состоял при ней: чума, Война, разбой, злодейство, холод, Трясучка, рожа, парши, голод; За ними выстроились в ряд Холера, шелуди, короста, Еще напастей разных со сто, Что без пощады нас морят. Плелась ватага бед ходячих. Валила туча всяких зол: Сварливый полк свекровей, мачех И жен за Смертью следом брел. Шли тести — скупердяи, жмоты, Зятья — растратчики и моты, Буяны братья, свояки, Свояченицы и золовки — Обидчицы и колотовки, Что в ход пускали кулаки. И крючкотворы и плутяги С пером за ухом были здесь, Жевали жвачку из бумаги, Чернил с песком глотали смесь; И тьма начальников-пиявок, Десятских, сотских — злобных шавок, И распроклятых писарей; Толпа исправников заштатных, Судей и стряпчих беспонятных, Поверенных, секретарей. Ханжей понурые фигуры Плелись, молчание храня. Сии смиренные натуры, Постясь в неделю но три дня, На животе слагали руки И слали господу докуки; Не осуждали вслух людей, А, не в пример иным трещоткам, Перебирали всех по четкам И ждали по ночам гостей. Напротив этих окаянниц Квартал был целый потаскух, Бродяг, моргух, ярыжниц, пьяниц, Бесстыдных шатунов и шлюх. С остриженными головами, С подрезанными подолами Распутницы стояли сплошь. А сколько панночек ломливых, Лакеев ловких и смазливых Там было — право, не сочтешь! Теснились там и молодицы, Что втайне от мужей седых Большие были мастерицы Парней потешить холостых, И хвагы те, что не гуляли, А ротозеям пособляли Семейку расплодить быстрей; Пригульные кричали дети И, не успев пожить на свете, За это кляли матерей. Эней глазел, давался диву И трясся, словно без седла Скакал, схватив коня за гриву; Беднягу оторопь взяла. Успел он присмотреться с ходу Ко всякой нечисти и сброду. Чудно, куда ни поглядишь! Хватал он ведьму за дерюгу И хоронился с перепугу, Как от кота в чулане мышь. Карга его рванула с силой, Чтоб он артачиться не мог. Послушно за своей Сивиллой Бежал Эней, не чуя ног. Уж пекло было недалечко, Но путь им пересекла речка, Что Стиксом издавна звалась. Там оказалась переправа, Куда стекалась душ орава И на ту сторону рвалась. Явился перевозчик — грубый И черномазый, как цыган; Под стать арапу, толстогубый И кислоглазый старикан. Заплывши начисто сметаной, Слипались веки беспрестанно… Косматой был от колтуна. Как войлок, борода свалялась, Сердито голова вихлялась, Бежала изо рта слюна. Сорочка, стянута узлами, Держалась на плечах с трудом, Бечевкой скреплена местами, Могла поспорить с решетом; И эта рвань была на палец Засалена, аж капал смалец; Вконец обтерханы штаны; Хоть выжми — мокрые онучи, Сорочки дедовой не лучше, Из постолов худых видны. А пояс лыко заменяло. На нем болтался кошелек, Лежала трубка там, кресало, Кремень, и трут, и табачок. Хароном перевозчик звался. Он чванился и величался. Немаловажный был божок! Харон великим слыл умельцем, Крюкастым подгребал весельцем, Стрелой по Стиксу гнал челнок. Как в день осенний слобожане На ярмарке иль на торгу, У ряда рыбного миряне, — Так возле речки на лугу Душа толкала душу в боки И стрекотала, как сороки, Кричали, лаялись до слез, Друг дружку тискали, совались, Пихались, лезли, надрывались, Чтоб дед скорее перевез. Как против солнца рой гуляет, С шипеньем киснут бураки Иль гуща в сыровце играет, — Гудели эти бедняки. Мольбою душу раздирали, К Харону руки простирали: «Возьми с собою на каюк!» Увы, не обращал вниманья На вопли, жалобы, рыданья Харон, бесчувственный индюк. Веслом ширяя то и дело, Знай тычет в морду хоть кого! Всех гонит прочь остервенело, Не хочет слушать ничего. По выбору в челнок усадит И на ту сторону спровадит, На остальных и не глядит. Кого не повезет, упрется, Тому долгонько ждать придется: Он век, пожалуй, просидит. Эней в кагал вломился хмуро — Пробиться думал на паром. И повстречал он Палинура, Что плавал штурманом при нем. Тут Палинур пред ним заплакал, Про злую долю покалякал, — Мол, через речку не везут! Да ведьма тотчас их шугнула И в батьку накрепко ругнула Энея, чтоб не мешкал тут. К засаленному старичине Едва пробились на причал. Ломался дед, как бес в плотине. Как полоумный, он кричал И, многолюдством не смущенный, Обкладывал народ крещеный, Как водится в шинках у нас. И родичам досталось честным: Он их почтил словцом нелестным, Пусть привыкают в добрый час! Харон, бранясь как оглашенный, Гостей приметил невзначай, Ощерился, покрылся пеной, Взревел, как бешеный бугай: «Откуда вас, бродяг, пригнало? Здесь шатунов таких немало! Нужны вы — хату холодить! Я вас отважу, побирохи. Со мной, поверьте, шутки плохи! Забудете сюда ходить. Вон, прочь! Не то носы расквашу, В придачу тресну по шеям И морды так вам разукрашу, Что не узнает леший сам! Плюгавцы, вишь как изловчились! Живые в пекло притащились. Чего хотят, возьми их ляд! Для вас пошевелюсь не больно, С меня и мертвецов довольно — Всё время над душой стоят». Сробев, Эней глядел тихоней. Яга отвесила поклон И старику без церемоний Сказала: «Не серчай, Харон! Чего кричишь — куда, мол, прете? Мы разве по своей охоте? Нужда нас привела сюда. Не узнаёшь? Ведь я — Сивилла. Спасибо, что не съездил в рыло. Бранишься, лаешься — беда! Не ерепенься ты впустую. Утихомирься, не бурчи! Ты видишь ветку золотую? Теперь послушай, помолчи». И ну плести рассказ подробный — Зачем пустилась в мир загробный, К кому, с чего, почто, как, с кем… Харон же, снизойдя к пришельцам, Гребнув четырежды весельцем, Каюк причалил между тем. Немедля со своей Сивиллой В челнок ввалился пан Эней. Рекой зловонной и унылой Поплыли в пекло поскорей. В расщелины вода втекала, Сивилла юбку подтыкала, Эней боялся утонуть. Харон зато на ту сторонку Так быстро перегнал лодчонку, Что не успеешь и моргнуть. Спросив за греблю пол-алтына, Старик зажал деньгу в горсти. Проезжих высадил он чинно И показал, куда идти. Рука с рукой пустились вместе, Прошли, должно быть, сажен с двести; Глухим бурьяном луг зарос; И вдруг попятились в испуге: В бурьяне том лежал муругий О трех главах свирепый пес. Залаял грозно трехъязыкий, Вот-вот ухватит за бока. Троянец, испуская крики, Хотел уже задать стречка. Яга собаке хлеб швырнула И глотку мякишем заткнула, За кормом погнался барбос. Анхизов сын, прикрывшись шапкой, Тихонько затрусил за бабкой И ноги кое-как унес. Эней дивился преисподней. Совсем не то, что этот свет: Куда мрачней и безысходней! Ни звезд, ни месяца там нет. Там зыблется туман великий, Там слышны жалобные крики. Анхизов сын оторопел, Увидя, сколько душам грешным Грозило мук в аду кромешном, Какую кару кто терпел. Смола, живица, нефть кипели, Под ними полыхало, страх! И, словно в огненной купели, Сидели грешники в котлах. Им воздавали полной мерой, Бурлящей обливали серой, Не уставали их терзать. Какие чудеса там были — Пером я описать не в силе И в сказке не могу сказать. Панов за то и мордовали И припекали в свой черед, Что людям льготы не давали, На них смотрели, как на скот. Паны за то дрова возили, В болотах очерет косили, Носили на растопку в ад. Их черти сзади подгоняли, Железным прутовьем шпыняли Кто отставал — был сам не рад. Калеными рожнами спины И животы безумцам жгли, Что, в смерти собственной повинны, Из мира не спросясь ушли. Им под бока ножи совали, Кипящим варом обдавали, Чтоб не спешили умирать. Для них придумывали муки, Дробили в тяжких ступах руки, Чтоб не решались убивать. Лгуны лизали сковородку. Дрожавшим за свое добро Богатым скрягам лили в глотку Расплавленное серебро, А тех, что сроду не женились Да но чужим углам живились, Тут черти вешали на крюк, За бренное цепляя тело, Которое грешило смело, Не убоявшись этих мук. Панов, подпанков крепко секли, Не различая но чинам. Досталось по заслугам в пекле Всем, без разбора, старшинам. Тут ратманы и бургомистры, Все те, что на расправу быстры, Цехмейстеры и писаря, И судьи, и подсудки были, Что денежки с людей лупили, Свой суд неправедный творя. Разумники и филозопы, Что любят напускать туман, Попы, монахи, крутопопы, — Чтоб знали, как учить мирян, Чтоб не гнались за медяками, Чтоб не возились с попадьями, — Горели в адовом огне. Чтоб звезд всезнайки не хватали, Ксендзы, как жеребцы, не ржали, — Держали их на самом дне. Мужья, что женам потакали, Прибрать их не могли к рукам, На свадьбы часто отпускали, Чтоб за полночь гуляли там, Чтоб новобрачных провожали Да в гречку с кем-нибудь скакали, В больших рогатых колпаках, В котлах, где клокотала сера, Теперь сидели для примера С тугой повязкой на глазах. Родители, что не пеняли Своим ленивым сыновьям, Их баловали, выхваляли Да гладили по головам, — В кипящей нефти здесь варились: Ведь сыновья с дороги сбились, Трепали за чубы отцов И смерти им желали скорой, Чтоб с кладовых сорвать затворы И отпереть замки ларцов. Здесь были те, что речью сладкой Смущали девушек тайком И в окна по стремянке шаткой Неслышно крались вечерком, Обманывали, улещали, Клялись и сватать обещали, Стремясь к желанному концу, А девушки от перечеса До самого толстели носа, Да так, что срам идти к венцу. Все купчики, что с неклейменым Аршином, с речью разбитной На шумных ярмарках с поклоном Сбывали свой товар гнилой; Вьюны, пролазы, обиралы, Мазилы – пачкуны, менялы, Ростовщики и шинкари, И те, что сбитень разливали, И те, что ветошь продавали, Все торгаши и корчмари. Головорезы, прощелыги, Бродяги, плуты, болтуны, Все сводники и забулдыги, Гадальщики и колдуны, Разбойники и живодеры, Мошенники, пропойцы, воры Кипели в огненной смоле; А цех мясницкий, цех скорняжный, Цех шерстобитный, цех портняжный Сидели всяк в своем котле. Была здесь шляхта и мещане, Паны здесь были, мужики, Неверные и христиане, И молодежь, и старики; Здесь был богатый и убогий, Здесь был прямой и колченогий, Здесь были зрячие, слепцы, И тьма военных и гражданских, Казенных множество и панских, Попы, миряне, чернецы. Эхма! Лукавить нет охоты. Солгав, лишь попадешь впросак. Томились в пекле рифмоплеты. Немало было там писак. Великую терпели муку За то, что нагоняли скуку. Полон татарский — их удел! Вот так и наш браг обожжется, Что пишет, не остережется. Да ведь кой черт бы утерпел! Там страхолюдную фигуру Поджаривали, как шашлык. Стеснять бесчестную натуру Корыстолюбец не привык. Ему и медь за шкуру лили, И распинали на кобыле; Пришлось на вертеле торчать За то, что рукопись чужую, Нарушив заповедь восьмую, За деньги отдавал в печать. Сынок Анхизов отшатнулся, Чуть-чуть подальше отошел; На казнь он снова натолкнулся, Иное зрелище нашел: Он караван увидел женский, Что в бане жарился гееннской. Кричали на чем свет стоит! Ревмя ревели поголовно, Визжали, голосили, словно С кутьи у них живот болит. Девчата, бабы, молодицы Себя не уставали клясть; Свой род, житье и вечерницы, Весь мир они костили — страсть! Сажали их на сковородки За то, что были верховодки, Мудрили, ладили свое. Хоть муженьку и неохота, Да жёнке, вишь, приспичит что-то. Ну как не ублажать ее? Терпели кару пустосвятки. Таких немало было здесь, Что теплят господу лампадки, Устав церковный знают весь, Молясь на людях до упаду, Кладут пятьсот поклонов сряду, Зато, когда наступит ночь, Свои молитвенники прячут, Беснуются, гогочут, скачут И пуще согрешить не прочь. Тут были барышни-вострухи, Одетые, как напоказ, Распутницы и потаскухи, Что продают себя на час. В густой смоле они кипели За то, что слишком жирно ели И даже не страшил их пост; За то, что, прикусивши губки, Оскалив беленькие зубки, Бесстыдно волочили хвост. Терпели муку молодицы — Посмотришь, право, станет жаль: Стройны, чернявы, круглолицы… Нигде таких не сыщешь краль. Они за старых, за немилых Шли замуж, а затем постылых Мужей травили мышьяком И с парубками забавлялись; Повеселившись, отправлялись Вдовицы в пекло прямиком. Еще какие-то горюхи С куделями на головах — Девицы честные, не шлюхи — В кипящих мучились котлах. Они при всех держались крайне Умильно, а грешили втайне, Не выносили за порог. Смолой горячей после смерти Им щеки залепляли черти И припекали недотрог За то, что свой румянец блеклый, Заемной не стыдясь красы, Изрядно подправляли свеклой, Вовсю белили лбы, носы, Из репы подставляли зубы, Примазывали смальцем губы, А если не было грудей, Совали в пазуху платочки, Бока топорщили, как бочки, Желая в грех ввести людей. А бабы старые трещали, Поджариваясь на углях, За то, что день-деньской ворчали, Судили о чужих делах, Упрямо старину хвалили, А молодых трепали, били, Добро стороннее блюли, Забыв, как жили в девках сами. Как баловали с казаками Да по дитяти привели. Шептух и ведьм колесовали; Все жилы вытянув из них, Без мотовил в клубок свивали, Чтоб не чинили козней злых, На помеле чтоб не летали Да на шестке чтоб не пахали, Не ездили на упырях, Чтоб ночью спящих не пугали И чтоб дождя не продавали, Не ворожили на бобах. А чем карали в пекле сводниц — Чур с ним! Зазорно молвить вслух. Терзали дьявольских угодниц. Чтоб не вводили в грех простух, Не подбивали жен примерных Венчать рогами благоверных, Не опекали волокит, Чужим добром их не ссужали, На откупе чтоб не держали Того, что прятать надлежит. Эней увидел там страдалиц — В смоле кипящих дев и вдов. Из них вытапливался смалец, Как из отменных кабанов. Там были бабы, молодицы, Мирянки были и черницы, Немало барышень и дам: Кто — в кунтуше, а кто — в накидке, Кто — в стеганом шелку, кто — в свитке Был женский пол в избытке там. Но эти души не сегодня И не вчера пришли туда. Умерших пламя преисподней Не припекало без суда. Все новички в другом загоне Толклись, как молодые кони, Не зная участи своей. Приговоренным было хуже. Об их судьбе вздыхая вчуже, Другую дверь открыл Эней. И очутился он в кошаре, Где трепыхалось много душ, И затерялся в их отаре, Как в логове змеином уж. Все ждали с трепетом решенья, Перебирали прегрешенья: Куда качнутся, мол, весы? Кого, гадали, в рай отправят? Кого гореть в аду заставят? Кому из них утрут носы? Там было размышлять вольготно И обсуждать свои дела; Пускались в россказни охотно — Откуда чья душа пришла. Богач на смерть пенял, сердился: Деньгами не распорядился — Кому, за что, какую часть. Скупца досада разбирала: На белом свете пожил мало И не повеселился всласть. Сутяга толковал указы. Опутав многих, этот плут Расписывал свои проказы И рассуждал про наш Статут. Мудрец толмачил до надсады Про физику да про монады, Про мирозданье он твердил. А вертопляс кричал, смеялся, Бахвалился и удивлялся, Как женщин за нос он водил. Мундира с пуговками ради, Как дышло повернув закон, Судья остался бы внакладе: В Сибирь бы прогулялся он. «Но смерть вмешалась в это дело, — К рассказу добавлял он смело, — А то б не миновать плетей!» А лекарь мельтешил с ланцетом, Слабительным и спермацетом И хвастал, как морил людей. Похаживали женолюбы — Всё фертики да барчуки. Покусывали ногти, губы, Фуфырились, как индюки; Вздыхая, очи воздевали, О прежней жизни горевали. Пришлось им рано умереть. Не заслужили громкой славы И не успели для забавы Кому-то морду утереть. Хлыщи, картежники, пьянчуги, Прожженный, разбитной народ — Лакеи, конюхи и слуги, И повара, и скороход, Держась как можно бесшабашней, Калякали про плутни, шашни, Хвалили ловкачей, проныр, Что господам очки втирали, В карманах шарили, таскали Платки да бегали в трактир. Не стало вертихвосткам ходу, Слонялись вяло, как-нибудь. Им всем — хоть бы с моста да в воду. Беда, коль некому моргнуть! Здесь простофилям ворожейки Уж не гадали, а злодейки, Что девок любят истязать, Зубами в гневе скрежетали: Служанки их не почитали И не желали угождать. Чернее головни Дидону Внезапно повстречал Эней. Как подобает но закону, Шапчонку сбросил перед ней: «Здорово! Глянь-ка… Что за чудо? Сердешная! И ты оттуда, Из Карфагена приплелась? Себе искала злую долю? Иль нажилась на свете вволю? Какого беса ты сожглась? Была румяной, круглолицей — Такой, что губки облизнуть! И не терпелось молодице Скорее ноги протянуть! Какая из тебя утеха? Никто не взглянет и для смеха! Придется в пекле пропадать. А я не виноват, ей-богу, Что поспешил тогда в дорогу: Мне приказали тягу дать! Но я готов с тобой спознаться, Зажить по-прежнему точь-в-точь, Не разлучаться, женихаться, Как раньше, — если ты не прочь. Пойдем! Тебя я поцелую, Притисну к сердцу, помилую…» Но отказала наотрез Ему Дидона: «Поцелуйся Хоть с чертом, а ко мне не суйся! Расквашу рыло, чтоб не лез!» Ее и след простыл… Сначала Эней опешил, стал в тупик. Яга, однако, проворчала, Чтоб долго не чесал язык. И то сказать, совет был добрый: Пересчитать Энею ребра Кому-нибудь пришло б на ум, Чтоб не тревожил душу вдовью, Бабенок не морил любовью И прах не поднимал на глум. Эней с каргой — давай бог ноги! В гееннскую забравшись глушь, Он повстречался на дороге С ватагою знакомых душ, И начались у них объятья, Челомканье, рукопожатья: Князька любили своего! Эней вгляделся в оборванцев И многих опознал троянцев, А первым делом — вот кого: Педька, Терешка, Шелифона, Панька, Охрима и Харька, Леська, Олешка и Сизона, Еська, Пархома и Феська, Стецька, Ониська, Опанаса, Свирида, Лазаря, Тараса… Еще нашлись Остап, Овсий И те, что по волнам шатались Да в море синем и остались. Средь них — Вернигора Мусий… Кагал устроили великий. Галдеж поднялся, хохотня. Не умолкали гомон, крики, Вранье, прибаски,трескотня. Давнишнее припоминали, Уже и лишнее болтали. Эней судачил пуще всех. Побалагурили маленько, И, хоть сошлись друзья раненько, Он задержался, как на грех. Пришлось не по нутру Сивилле, Что разбрехался он вконец, Что дитятко затормошили И не опомнится птенец. Сивилла на Энея взъелась, Раскаркалась и расшумелась. Эней в испуге задрожал. Троянцы тоже все струхнули Да врассыпную и махнули, А он за бабкой побежал. Пожалуй, пару добрых гонов — Чтоб не соврать — они прошли И хаты, и дворец Плутонов Как раз увидели вдали. Карга Энея в бок толкнула И на хоромы пальцем ткнула: «Здесь проживает пан Плутон С женой своею, Прозерпиной. К нему-то с золотой ветвиной Тебя веду я на поклон». Пришли под самые ворота И услыхали: «Кто идет?» — От бабы скверной, криворотой; Она у запертых ворот Отвратным пугалом торчала И била в медное клепало, Как в панских водится дворах. У ней на голове и шее Клубками шевелились змеи, Смертельный нагоняя страх. Она без хитрости, без лести, Открыто, без обиняков, Встречала грешных честь по чести, Драла ремнями, как быков, Кусала, грызла, бичевала, Крошила, шкварила, щипала, Царапала, порола, жгла, Пилила, корчила, топтала, Рвала, вертела, шпиговала, Тянула жилы, кровь пила. Увидя бабы облик мерзкий, Эней, бедняжка, обомлел. Ягу спросил он, — кто так зверски Терзать несчастных повелел? Сивилла рассказала честно Всё то, что было ей известно: Мол, есть в аду судья Эак; Он смертной казнью не карает, Но истязать повелевает. Прикажет — вот и мучат так! Ворота сами разомкнулись, И с веткой, что горит как жар, Сивилла и Эней толкнулись К царице — поднести ей дар; Пришли почтить ее особу И облегчить ее хворобу, Да набежали сторожа! Хоть не прибили пары нашей, Однако проводили взашей: Недужна, дескать, госпожа! Зато открылся без заминки Покой подземного царя, Где ни соринки, ни пылинки, Оконца сплошь из янтаря, В начищенных гвоздочках стены, Везде порядок, блеск отменный, Куда ни глянь — сусаль, свинец, Сверканье меди и булата, Светлицы убраны богато. Ну панский истинно дворец! Вошли в Плутоново жилище Разинув рты Эней с ягой И, вылупив на лоб глазищи, Дивились красоте такой. Подмигивали, усмехались, Локтями то и знай пихались. Эней причмокивал, свистал: «Вот тут-то праведные души Ликуют, бьют небось баклуши!» Эней и этих повидал. Они сидели, руки сложа, Для них и в будни праздник был: Покуривали трубки лежа, А кто хотел — горелку пил. Но угощались там не пенной, А третьепробною, отменной (Ей вкусу придавал бадьян), А также запеканкой пряной, Анисовой или калганной. В ней были перец и шафран. Вареники, оладьи, пышки На блюдах высились горой. Все наедались до одышки Пшеничных калачей с икрой. Там кушали паслен, клубнику, Чеснок, рогоз, терн, ежевику, Крутые яйца с сыровцом, Какую-то глазунью — чудо! — Немецкое, не наше блюдо, — А запивали всё пивцом. Где ждало грешников бездолье И приходилось им страдать, Там было праведным приволье, Заслуженная благодать. Им дозволялось без помехи По вкусу выбирать утехи. Творился полный ералаш: Кричи, молчи, вертись, пой, слушай, Лежи, валяйся, спи, пей, кушай, Рубись — и то дадут палаш! Но чваниться и зазнаваться, Насмешками глаза колоть И брат над братом издеваться Не смели — упаси господь! Раздоров, стычек, ссор пустячных, Ругни, обид, расправ кулачных В заводе не было у них. Все жили в дружбе и приязни И женихались без боязни Ревнивых ябед, козней злых. Точь-в-точь как на святой неделе, Совсем не скучно было там И — словно вы зипун надели — Ни холодно, ни душно вам! Кому что вздумается — сразу Появится, как по приказу: Моргнешь — и с неба упадет. «Скажи, кто — праведники эти?» – Ягу спросил Эней, заметя, Что им со всех сторон почет. «Они, поверь, не толстосумы, — Сивилла молвила в ответ, — И не чиновные — не думай! — И не с брюшком округлым, нет! Не те, что в дорогих жупанах И в кармазинах, и сафьянах; Не те, что с четками в руках, Не рыцари и не вояки, Не те, что рявкают «и паки», Не в златотканых колпаках! То — бедняки, хромцы, юроды, Что слыли дурнями у всех; Слепцы, калеки от природы, Сносившие глумленье, смех; Все те, что летом и зимою, Голодные, с пустой сумою, Дразнили по дворам собак, С мольбой в оконницы стучали, Но «бог подаст» лишь получали И уходили натощак. Тут бесприютных вдов немало, И девы-голубицы есть. Небось им юбки не вздувало, Они блюсти умели честь; И те, что, без родни оставшись, В домах сиротских воспитавшись, Попали в податной оклад; И те, что лихвы не лупили, А людям помогать любили,— Кто чем богат был, тем и рад. И хоть на свете справедливой Не больно много старшины — Увидишь и такое диво! Бывают всякие паны. Будь сотник ты или значковый, Будь войсковой иль бунчуковый, — Коль праведную жизнь ведешь (Хоть господам не сродно это), Сюда без всякого запрета Ты после смерти попадешь». «А почему ж, голубка сиза, — Эней спросил ягу опять, — Мне батьку своего, Анхиза, Не удалось нигде застать: Ни с грешными, ни у Плутона?» — «А для Анхиза нет закона: Где вздумается — там живи! — Карга сказала, хмуря брови. — Он родственник богам по крови И по Венериной любви». Болтая, на гору взобрались, Присели отдохнуть слегка; Умаявшись, они старались Не проворонить старика, Посматривали то и дело: Искать уж им осточертело! Анхиз в ту пору был внизу, Похаживая по долине, Раздумывал о милом сыне, Готовился пустить слезу. Но вдруг Энея ненароком Заметил он издалека И побежал вприскочку, боком — Обнять любезного сынка. Куда как не терпелось деду Начать с Энейчиком беседу, Его услышать голосок. Порасспросить по-стариковски И в губы чмокнуть по-отцовски, Наедине побыть часок. «Здорово, дитятко, сыночек! — Энею закричал Анхиз. — Не мог прийти без проволочек! Заставил ждать себя! Стыдись! Ступай скорей к родному бате! Мы всласть наговоримся в хате». Но, слюни распустив, сынок Стоял дубиной, обалдуем, И обменяться поцелуем Он с мертвецом никак не мог. Родитель разгадал причину, С чего сынок ему не рад. Обнять хотел он сиротину, Да получилось невпопад. Анхиз тогда изрек рацею, В которой предсказал Энею, Каким он будет хлопцам дед И чем его, Энея, дети Прославятся на белом свете, Какой оставят в жизни след. А в пекле — на-поди! — веселье Случилось вроде вечерниц. Там собралась не для безделья Гурьба девчат и молодиц: Кто стал загадывать загадки, Кто — в ворона играть, колядки Да песни свадебные петь; И паклю жгли, и ворожили, И по спине жгутами били; Всю ночь готовы были бдеть. Тугие косы и косицы Укладывали там венком, И от «венгерки» половицы Тряслись, ходили ходуном: Там «тесной бабой» забавлялись, В трубе о суженых справлялись, Шли полночью в безлюдный дом: Щетину девушки палили И олово на свечке лили, Подслушивали под окном. К девчатам своего Энея Анхиз привел и усадил; Как неуча и дуралея, Принять в беседу попросил: «Уж вы сыночку послужите, Свое уменье покажите, Покличьте лучших ворожей И дайте нам ответ нелживый: Счастливый или несчастливый, Удатный, нет ли мой Эней?» Дивчина там была — воструха: Ловка, быстра, шустра, умна, Плутовка — так и лезет в ухо! Увертлива, как сатана, Насмешница и озорница, Гадать большая мастерица — И тем прославилась как раз; Брехню состряпать ей в привычку, Кому-нибудь приляпать кличку И угодить не в бровь, а в глаз. Проныра, знахарка, шептуха, Не размышляя, к делу — шмыг, Застрекотала прямо в ухо: «Давай-ка загадаю вмиг! Не ошибусь и точка в точку Родному твоему сыночку Правдиво предскажу судьбу. Ей-богу, не совру Энею! Умом раскинуть я умею, Любую знаю ворожбу». Вот ремеза гнездо дивчина Вложила в глиняный горшок И сорванных на Константина Ведьмовских трав сухой пучок. Подснежник, васильки, цикорий, Зоря, шалфей — в ее наборе, И ландыш, зверобой, чебрец. Всё это залила водою, Прозрачною, непочатою, Сказавши несколько словец. На жар поставила, накрыла Щербатым черепком горшок. Энея рядом посадила, Чтоб раздувал он огонек. И вот уже кипит, клокочет, Шипит, пузырится, бормочет, Ворочается сверху вниз: Эней насупился, не дышит, Он голос человечий слышит, Насторожился и Анхиз. Раздули огонек нехудо, Горшок заклокотал сильней. Из раскаленного сосуда Стал голос явственней, слышней: «Энею горевать не надо. Анхиза и Венеры чадо, Он расплодит великий род. Сей род обширный, стойкий, смелый В чужие вторгнется пределы И под себя их подомнет. Чувствительные перемены Произведет в своем краю И, римские воздвигнув стены, Там заживет он, как в раю. До той поры не загорюет, Пока, склонясь, не поцелует С ноги святейшей постола. Теперь довольно! Убирайся! С покойным батюшкой прощайся, Покуда голова цела». Отцу не слишком улыбалось Так скоро отпустить сынка, — Не думалось и не гадалось, Что встреча будет коротка И доведется столь поспешно Бежать Энею из кромешной. И, провожая свой приплод, Слезами старый обливался, С Энеем крепко обнимался, Кричал Анхиз, как в марте кот. Сам-друг с ягой пришлось Энею Махнуть оттуда напрямик. Он без конца ворочал шею, Но скрылся из виду старик. Из пекла вышли потихоньку, Пустились дальше полегоньку, Эней своих узрел опять: Троянцы дрыхнули вповалку. Он отшвырнул суму и палку И тоже завалился спать.

Часть четвертая

Обедка три не поденькуешь На муторне и засердчит. Тогда тоскою закишкуешь И в буркоте заживорчит. Попробуй позубать жевами, Харчудок нажелуть пихами! Веселье сразу понутрит, Об лихо гряпом заземлюешь, Про свой забуд поголодуешь, К досаде бег и учертит. Да что язычить зря болталом. Не басню кормом соловят. А ну закошелькуй бряцалом! Небось бренчата заденьжат. Коли давало спятакуешь — Узнащее свое грядуешь: Куда плавам теперь челнать, И что с тобою впередится, И как ловчей уминервиться, Чтоб у годиле Юнонать?» Всю тарабарщину, до слова, Не я придумал, видит бог. Лишь мозг Сивиллы бестолковой Такую чушь состряпать мог. Карга недаром ахинею Плела — пророчила Энею, Что с ним стрясется, где и как. Хотела, напустив туману, Ударить крепче по карману, Хоть был Эней совсем бедняк. Что делать! Нужно догадаться И как-то узел разрубить. Да с ведьмою не торговаться, Чтоб горьких слез потом не лить. Сынок Анхизов старой суке Сказал спасибо на науке, Грошей двенадцать в руку дал. Задрав исподницу, Сивилла В мешочек медяки сложила И сгинула как черт слизал! Эней Троянец от хрычовки Избавился и к морю шасть. Он от Юноны ждал издевки, Боялся к сатане попасть. Все разом на челны метнулись, Баграми тотчас отпихнулись. По ветру славно было плыть. Кипела дружная работа, Махали веслами до пота. Челны летели во всю прыть. Плывут — а ветры не на шутку Пустились выть, реветь, свистать. Энею задали закрутку, И некуда ему пристать. Челны швыряло, бултыхало, Торчмя и боком колыхало — Не удержаться на ногах! Трясло троянцев мелкой дрожью, И, положась на волю божью, Они играли на зубах. Но постепенно вал кипучий Смирился, ветры улеглись. Вот месяц выглянул из тучи, И звезды кое-где зажглись. Троянский род приободрился, От сердца камень отвалился. Уж было думали тонуть! Все люди так: не остерегся, Разок на молоке ожегся И на воду привыкнешь дуть. Пловцы остались невредимы. Они, распив магарычи, Свернулись, что твои налимы, И ну храпеть, как на печи. Никто не ожидал подвоха. Но вдруг паромщик их, пройдоха, Запричитал и бросил руль: «Как только доплывем до суши, Пропали, дескать, наши души!» И шлепнулся, что с воза куль. «Заклятый остров перед нами. Не миновать его никак! Уткнемся в берега челнами И мигом попадем впросак. Цирцея, злая чаровница, На этом острове царица. Она сердита на людей. Не ждите, братцы, снисхожденья: Кто угодит в ее владенья, Всех превратит она в зверей! Придется бегать не на паре, А на четверке! Задарма Пропал, как Серка на базаре. Готовь загривок для ярма! Ведь по хохлацкому покрою Не быть козлом или козою, А не иначе, как волом! Небось потащишь плуг по пару, Дровец навозишь пивовару. Пойдешь в упряжке одинцом. По-польски цвякать лях не будет, Навеки сбросит он жупан И «Не позволяй!» позабудет, Заблеет в голос, как баран. Того гляди, что с бородою Москаль замекает козою. Хвостом пруссак вилять горазд. Точь-в-точь как старый лис виляет, Когда и выжлец настигает, И хорт уже угонку даст. Цесарцы ходят журавлями, Не хуже записных гусар, Цирцее служат сторожами, А итальянец тут фигляр. Он мастер на любые штуки, Танцор, ну, словом на все руки. Умеет и ловить чижей. Он — обезьяна, он — затейник. На нем сафьяновый ошейник, Его удел — смешить людей. Французы щелкуны, вояки, Головорезы-мясники — На этом острове собаки: Чужие гложут мослаки, Они и на владыку лают, Всех прочих за кадык хватают. Промеж собой у них раздор, И старший младшего по чину Жестоко треплет за чуприну. Здесь каждый на расправу скор. Гуляют индюки-испанцы И португалец черный краг. В болоте квакают голландцы, Не просыхая круглый год. Стал жеребцом датчанин дюжим, А турок мишкой неуклюжим, Швед — волком, а еврей хряком. Швейцарцы ползают червями. Шныряют финны муравьями. Какая сласть в житье таком?» Беда казалась неминучей. Смутился крепко пан Эней, И все троянцы сбились кучей — Подумать о судьбе своей. Давай креститься и молиться, Чтоб от напасти удалиться, В другую сторону махнуть. Молебен грянули Эолу, Чтоб ветрам он по произволу Наискосок велел подуть. Эол доволен был молебном И сразу ветры повернул. Волом на острове волшебном Эней не стал — улепетнул. Уже в руках у всей ватаги Забулькали бутылки, фляги. Ни капли не пролив из них, Горелки досыта хлебнули, Дружней весельцами гребнули, Рванули, как на почтовых! Гребнули раз, два, три, четыре… Челнами врезались в песок. Мотню но ветру растопыря, На сушу все троянцы скок. Давай проворно рыть землицу, Как будто место под станицу Им суд отвел без дальних слов. Эней вскричал: «Моя здесь воля, И — сколь окину глазом поля – Везде настрою городов!» А между тем царем Латином Был крепок сей латинский край. Как Каин, трясся над алтыном Заядлый этот скупердяй, Чьи подданные — голодранцы — Носили рваные «голландцы», Точь-в-точь как их сквалыжный царь. На деньги там не козыряли, А только писанки катали И черствый прятали сухарь. Пока, Эолу повинуясь, Летел вовсю троянский флот, Роменским табачком балуясь, Анхизов сын глядел вперед. Он гаркнул: «Братцы, шевелитесь! На весла шибче навалитесь. Вон Тибр уже маячит наш! Ведь эта речка с берегами Нам предназначена богами! Гребите! — скоро и шабаш». Богам родня — хоть не из, близких — Был царь Латин, а потому Занесся и поклонов низких Не расточал он никому. Мерика, мать его, исправно Когда-то навещала Фавна, Затем Латина родила. Имел он доченьку-воструху, Красотку, модницу, моргуху. Одна лишь у царя была. Залетная такая птичка! Всего в пропорции у ней: Осанкой — пава; круглоличка, Румянец — яблочка красней; Стройна, дородна и красива, Добра, спокойна, не спесива, Гибка, проворна, молода. Кто на нее хоть ненароком Посмотрит молодецким оком, Тот сразу влюбится — беда! Скажу я, не жалея красок, Девица лакомый кусок! Смачнее греческих колбасок, Вкусней, чем грушевый квасок. Взглянул и в голове забота, В желудке резь, в костях — ломота… Не пожелаешь и врагу! Остолбенеют ясны очи, И недоспишь петровской ночи. Я по себе судить могу. Подбиться к девушке пригожей Пытались уж не первый год. С Латином породниться тоже Соседним хлопцам был расчет: Заполучить не только дочку — В придачу к сладкому кусочку Со временем и царство взять. Но маменька ее, Амата, Была причудами богата. Годился ей не всякий зять. А некий Тури, царек, заметьте, С Латином но соседству жил. У дочки с матерью — в предмете, К тому же и с отцом дружил. Детина был на редкость бравый, Высокий, толстый, кучерявый, Обточенный, как огурец. И войска он имел немало, И серебро в мошне бренчало. Куда ни кинь – был молодец. Пан Турн, однако, подсыпался К Латина дочке всё сильней. На каблучки приподнимался И выправлялся перед ней. Латин, царевна и Амата От пана Турна ждали свата. Уже нашили рушников И мелочей любого рода Дня свадебного обихода, Как водится спокон веков. Чего руками не ухватишь, Того не называй своим. Кто знает? Может быть, утратишь И то, что было впрямь твоим. Не испытав заране броду, Не суйся опрометью в воду, Иначе насмешишь людей. А если в сети не заглянешь И похваляться рыбкой станешь — Ты, скажут, круглый дуралей! Все ждали сватов у Латина Никак не позже четверга. А тут Анхизов сиротина Приплелся вдруг на берега, С собой привел троянцев племя, Не стал напрасно тратить время, По-молодецки закрутил: Горелки, пива, меду, браги Он выставил своей ватаге И сбор немедля затрубил. Голодное троянство с ходу Посыпало на сей кутеж, И, словно галки в непогоду, Ужасный подняли галдеж. Сивушки сгоряча глотнули По склянице — и не моргнули. Пустились яства убирать, А запивали всё ковшами: Трещало даже за ушами Так лихо уплетала рать. Хрен с квасом, редьку и капусту Шинкованную, огурцы, Хоть было в пору мясопуста, Умяли наши удальцы. Не стало тюри, саламаты, И пшенник уписали хваты, До крошки сгрызли сухари, Убрали дочиста съестное, До капли выдули хмельное, Как на вечере косари. Эней Анхизович оставил Кувшин горелки про запас, Но, клюкнув, крылышки расправил И тут, как водится у нас, Решил последним поделиться, Чтоб окончательно напиться Со всей своею голытьбой. Он из носатого сосуда Сначала дернул сам нехудо, За ним другие — вперебой. Бочонки, сулеи, бутыли, Баклажки, тыквы и жбанки До дна троянцы осушили, Посуду истолкли в куски. Достойно справив новоселье, Проснулись хмурые с похмелья: «Узнать бы надо край, где впредь Велели нам укорениться, Осесть, построиться, жениться, Айда латинцев посмотреть!» Ходили там иль не ходили, Но, вскорости придя назад, Нескладицы нагородили – Эней и слушать был не рад. Сказали: «Тут народ лопочет, На языке чудном стрекочет, И ничего не разберешь. Слова свои на «ус» кончает, По-нашему не понимает. Пропали, дескать, ни за грош!» Что делать с речью тарабарской? Эней скорее землякам Велел за азбукой Пиарской Толкнуться к тамошним дьякам. Купил он октоихи, святцы. «А ну-ка, складывайте, братцы, Латинское тму, мну, здо, тло». Троянцев засадил за книжки И муштровал без передышки, Чтоб им ученье впрок пошло. Эней взялся задело строго. Он всех тройчаткой пригонял, А кто ленился хоть немного, Тому субботки задавал. И не прошло еще недели, Как по-латыни загудели, Привыкли говорить на «ус», Энея звали Энейусом, Уже не паном — доминусом, Свой род и племя — Троянус. Эней за то, что так отменно Смогли латынщину постичь, Всем нацедил по кружке пенной, И вновь распили магарыч. С десяток выбрал бойких, смелых, В латыни самых наторелых, Притом разумнейших голов, И ко двору царя Латина От своего лица и чина Отправил пан Эней послов: «Царю, сидящему в столице, Скажите: шлет Эней поклон Тебе, а также и царице. Латинской дружбы ищет он. Для первого знакомства просит Принять хлеб-соль и преподносит Подарки дорогие вам. Засим, добившись ласки панской, Эней, сударь и князь троянский, В твой терем явится и сам». Уж сватовство не за горами, А тут услышал царь Латин, Что хлебом-солью и дарами Почтил его Анхизов сын, Хотят водиться с ним троянцы И приплелись от них посланцы. Латин вскричал: «Откройте дверь! Я хлеба-соли не чураюсь И с добрыми людьми братаюсь. Вот на ловца бежит и зверь!» Амату царь велел покликать И хату, сени, двор мести. Повсюду зелени натыкать, Шпалер печатных принести, Оклеить заново светлицы По изволению царицы, И чтоб она дала совет — Как выскоблить столы скребками, Как застелить полы коврами, Убранство подобрать под цвет. Гонца послали к богомазу — Картин затейных приобресть. Купили угощенья сразу. Нашлось, чего попить, поесть. Рейнвейн, конечно, с кардамоном И пиво черное с лимоном, Сивухи чан Латин припас. Отколь взялись волы, телята, Бараны, овцы, поросята! Для заговенья в самый раз! Первейших мастеров творенья Гонец доставил все сполна: Богатырей изображенья, Царя Гороха времена; От Александра взбучка Пору, Чье войско задавало деру; Как старый Муромец гулял, И как дубиной молодецкой Илья от рати половецкой Переяславль оборонял. Бовы с Полканом мировая; Как Соловей-разбойник жил; Как Пересвет побил Мамая; Как в Польшу Железняк ходил. Портрет француза был — Картуша. И Ванька Каин, и Гаркуша… Залюбовался царь Латин. Чего там только не купили! Всплошную стены облепили, И не упомнишь всех картин! Латин, распорядившись толком, Хоромы осмотрел подряд, Прошелся по сеням, светелкам И подобрал себе наряд: Накидку из клеенки новой На пуговке литой свинцовой; Надел на голову тpeyx, В коты без голенищ обулся, Взял рукавицы и надулся, Точь-в-точь как на огне лопух. Вошел в торжественной одёже Латин, в кругу своих вельмож. Они понадувались тоже, Был каждый на ерша похож. Царя с почтеньем проводили, Его на стульчик посадили И молча стали у дверей. Царица тут же на скамейке Уселась в травчатой шубейке, В кораблике из соболей. Лавися-дочка пpиоделась, В немецком платье, налегке, Всё время в зеркальце гляделась, Вертясь, как муха в кипятке. От стульчика царя Латина Была разостлана ряднина До самых, почитай, ворот. Стояли удальцы латинцы, Здесь — конные, там — пехотинцы, Воловье войско и народ. Ввели послов — нельзя пышнее, Придворный соблюдая чин. Несли они дары Энея: Пирог без малого с аршин (На радость царскому желудку), Соль крымскую и соль-бахмутку, Лохмотьев чуть не целый воз. К Латину подступили близко И трижды поклонились низко. Рацею старший произнес: «Энеус, постер магнус паннус И славный Троянорум князь, Шнырял по морю, как цыганус, Ад те, —о реке! — прислал нунк нас. Рогамус, домине Латине! Спаси наш капут и отныне Пермитте жить в твоем краю, Хоть за пекунии, хоть гратис. Уж мы, поверь, оценим сатис Бенефиценцию твою. О реке! Будь нашим меценатом И ласкам туам окажи. Энеусу названым братом Стань, оптиме! Не откажи! Энеус, принцепс наш удалый, Формозус и проворный малый, Инномине увидишь сам! А прежде чем распить по чарке, Вели акципере подарки, От сердца присланные вам. Вот коврик-самолет чудесный… Его топтал еще царь Хмель. Взовьется он под свод небесный, Умчит за тридевять земель. Тебе скажу я без утайки: Годится он для таратайки, И лавку можно покрывать. Царевне он придется кстати: Расстелет около кровати, Как будешь замуж отдавать. Ват эту скатерть-самобранку Давно из Липска привезли. Захочешь кушать — спозаранку, Днем, ночью — скатерть расстели И загадай. Невесть откуда Появится любое блюдо, К нему в придачу хлеб и соль, Медок, пивцо, винцо, горелка, Рушник, нож, ложка и тарелка. Царице поднести дозволь! А вот сапожки-самоходы (Их, видишь ли, носил Адам), Козловые, давнишней моды, Не знаю, как попали к нам. Их завезли, кажись, пендосы, Когда мы удирали босы, А во главе — Эней-сударь. Диковинную вещь такую Тебе с поклоном презентую — Носи, мол, на здоровье, царь!» Латин, Амата и царевна Глазами друг на дружку хлоп. Едва не кончилось плачевно: К себе подарки всякий греб. Насилу удалось без драки Принять расположенья знаки, И молвил царь Латин послам: «Энею передайте, братцы: Моя семья и домочадцы Не описать как рады вам! И всё мое владенье радо, Что вас господь привел сюда. Мне ваша нравится громада! Не отпущу вас никуда. Пokjioh Энею, а дотоле Прошу отведать хлеба-соли, Куском последним поделюсь. Лавися, дочь моя, — хозяйка. Шить, прясть умеет, не лентяйка… Возможно, с вами породнюсь». Царя Лапша хлебосольство Пришлось троянцам по нутру. Хлестало пенную посольство; Все ели бублики, икру; Была похлебка с потрохами, К борщу — грудинка с бураками, Затем с подливой каплуны; На перемену — лещевина, За нею — с чесноком свинина. Кисель, что кушают паны. Заморских вин запас немалый Троянцы выдули в обед. Но слюнки потекут, пожалуй! Расписывать охоты нет. Кизиловую и дулёвку, Вернее, крымскую айвовку, Там распивали, что квасок. Нa «виват» из мортир стреляли, Туш громко трубачи играли, А дьякон многолетье рек. Расщедрился на этот случай Латин, Энею отрядив Лубенский каравай пахучий, Корыто опошнянских слив, Сивухи бочку из Будянки, Бычков и телок из Липянки, Сто решетиловских овец, Орехов киевских каленых, Полтавских коржиков печеных, Яиц гусиных, наконец. Латин связался, столковался С Энеем, нашим удальцом. Эней и зятем назывался, — Но дело славится концом! Пошли забавы и потехи. Сынок Анхизов без помехи Успел на радостях гульнуть, Хотя по-прежнему Юнона За ним следила неуклонно, Не позволяя увильнуть. Ирися — торопыга, врунья, Богов заядлый вестовой, Заноза, таранта, крикунья — Спешила долг исполнить свой: Юноне натрещать скорее, Как чествует латынь Энея, Как попросту и без затей Он тестем, вишь, зовет Латина, А царь Энея счел за сына, И с дочкой снюхался Эней. «Эге! — Юнона закричала. — Сквернавец далеко зашел! Не осадила я нахала, Уж он и ноги класть на стол. Ну, проучу я фордыбаку! И перцу дам ему, и маку. По-свойски с ним поговорю. Стравлю латинцев и троянцев, Вмешаю Турновых поганцев. Я киселя им наварю!» И — эстафетою к Плутону За подписью своей приказ: Чтоб фурию, мол, Тезифону Послал к Юноне сей же час. Чтоб ни в берлине, ни в дормезе, Чтоб ни в рыдване, ни в портшезе, А духом — на перекладных. Чтоб не было в пути препоны, Немедля заплатить прогоны — И отговорок никаких! Из пекла Тезифона бурей Примчалась, подняла содом. Ехиднейшей из ведьм и фурий Еe считали поделом. Вошла с ужасным стуком, криком, Со свистом, ревом, треском, зыком. Тут гайдуки шагнули к ней И повели под ручки в терем, Хотя она смотрела зверем И сатаны была страшней. «Ко мне, голубка Тезифона! Здорово, дитятко мое! — Смеясь от радости, Юнона Бежит расцеловать ее. — Душа моя, как поживаешь? Троянского ублюдка знаешь? Ему в Латыни — Карфаген! Небось и дочку и мамашу Расхлебывать заставит кашу, И в дурни выйдет старый хрен! Мне злоба, видишь ли, несродна. Людей губить я не люблю. Но так, поверь, богам угодно, И я Энея погублю. Из свадьбы сделай панихиду, Латинцам нанеси обиду И пир похмельем оберни! Энея, дьяволова сына, Царицу, Турна и Латина Ты хорошенько припугни!» «Я милости твоей подвластна, Безропотно тебе служу,— Взревела ведьма громогласно,— Троянцев заживо сгложу. Свяжу я Турна и Амату, В ущерб Энею-супостату Вобью Латину в темя блажь И заведу такую склоку, Что в сватовстве не будет проку. Всех растерзаю — и шабаш!» Клубком прикинувшись, к Амате Шмыгнула в горницу, когда Уж дело было на закате, Домой шли с пастбища стада. Амата сумрачно вздыхала И, вся в слезах, перо щипала. Зятьком желанным Турн ей был! Кляла Лавинии родины, Соседей, кумовьев, крестины. Да кто ж полезет на копыл? К Амате под подол сорочки Гадюкой ведьма заползла, В укромном сердца уголочке Она приют себе нашла И, как бобов, наклала злобы На дно царицыной утробы. Амата лаялась, дралась, Сулила сто чертей Латину И всех таскала за чуприну, Как будто с цепи сорвалась. Еще украдкой навестила Князька рутульского яга И на Энея напустила Тем самым лишнего врага. Уклад военный соблюдая, Напился Турн с горелкой чая И пьяный завалился спать. Но тут прокралась ведьма в щелку, Чтоб наважденье втихомолку На Турна сонного наслать. Попритчилось ему, помстилось, Что, вишь, Анхизово дитя С Лависей в разговор пустилось И женихалось не шутя. С Лависей вроде обнимался, До пазухи ее добрался И вроде перстень взял у ней. Лавися вроде отбивалась, А после уж не вырывалась, И вроде ей сказал Эней: «Лавися, милое созданье, Ты знаешь, как тебя люблю. Что толку в нашем жениханье? Тебя навек я погублю. От пана Турна ждешь ты свата, С ним спелась, видишь ли, Амата, Да и тебе он по нутру. Скажи, кого предпочитаешь? Кого, признайся, выбираешь? Я с горя, так и быть, помру!» «Живи, живи, Энейчик милый, Очей моих желанный свет! На что мне сдался Турн постылый? — Царевна молвила в ответ. — Скорее пентюх околеет. Чем он Лависей овладеет! В тебе — блаженство, жизнь моя! Когда тебя не вижу — плачу, Часы и дни впустую грачу. Ты — мой владыка, я —твоя!» Вскочив как встрепанный с постели, Пан Турн как вкопанный торчал, Oт злости трясся и, с похмелья, Где сон, где явь, не различал: «Кого? — меня! И кто? — троянец! Бродяга, беглый, голодранец! Надуть? Лавинию отнять? Мне впору смазывать колеса, Не будь я князь, будь я без носа, Коли Эней Латину зять! Лавися — кус не для злодея И проходимца, как Эней! Голубка сизая, скорее Погибнешь от руки моей! Я кверх ногами всех поставлю, Не пощажу, к чертям отправлю, Эней узнает, как я зол! Прижму и своего соседа. Безмозглого Латина-деда, Амату посажу на кол! Вскипев, на поединок вызов Черкнул тотчас Энею сам: Не хочет ли сынок Анхизов От князя Гурна — по усам? Дубьем ли биться, кулаками Пощекотать ли под боками — Но победить иль умереть! Пихнул он также драгомана В шатер латинского султана — Ему мордасы утереть. Зловредной фурии по нраву, Что дело обернулось так. Людское горе ей в забаву, Затеять любо кавардак. Она с коварством сатанинским Спешит к нахлебникам латинским, Троян ей надобно допечь. А те задумали с налету Скакать на заячью охоту, Чтоб своего князька развлечь. Но «горе грешникови сушу, — Так киевский скубент изрек, — Благих дел вовся не имущу!». Нам божьи судьбы невдомек: Где сам не чаял — там застрянешь, Где дал бы драла — мешкать станешь. Что делать? Жребий наш таков. Читатель, ты узнаешь дале О том, как сильно пострадали Троянцы из-за пустяков. Вблизи троянскою кочевья Стоял невзрачный хуторок: Строенье ветхое, деревья, С плотиной пруд, мостки, лужок, За хатой маленькая банька. Владела всем Аматы нянька. Была девицей иль вдовой — Не знаю, но слыла ворчливой, Скупой, злой, ябедой, сварливой. Двору платила чинш большой: Колбас десятка три — Латину, Лавинии к Пегру — коржей, В семь дней Амате по алтыну, Три фунта воску для свечей, Две сотни фитилей давала, И кисеи на покрывало, И пряжи три мотка в платеж. Латин на няньке наживался, Зато за няньку заступался. За няньку был готов на нож! Жил беленький у няньки песик, Свою хозяйку забавлял. Не то чтоб из дворняг, — из мосек! Носил поноску, танцевал И госпоже своей от скуки Лизал частенько ноги, руки. Царице он казался мил. Смеясь и веселясь душевно, Играла с мопсиком царевна, А царь всегда его кормил. В рога троянцы затрубили И на прогалину скорей Со своры гончих псов спустили. Защелкали бичи псарей. Ревя, повизгивая, лая, Неслась неистовая стая. Тут мопсик выскочил за дверь, На голос гончих отозвался, Чихнул, завыл и к ним помчался. Стремянный думал — это зверь. Спустив борзых, собакам гикнул: «Ату его!» — что было сил, А мопсик наш к земле приникнул, Дрожа, дыханье затаил. К нему борзые подоспели, Рванули мопсика и — съели. Остались от него клочки. У няньки —посудите сами — Глазищи вспучились шарами И с носа съехали очки. Сперва остервенилась бурно, Осатанела и орет. Затем хрычовке стало дурно, Ее прошиб холодный пот. Ну биться, ну трястись в припадке, В истерике и в лихорадке. Совали под нос ей камедь, Салфеткой пуп ей согревали, Ромашковый клистир вливали, Не допустили помереть. Как только память к ней вернулась — Давай весь мир костить и клясть. И сразу челядь к ней метнулась — Ее ругни послушать всласть. Схватила нянька головешку — Троянцам сунуть под застрешку! — И дернула через бурьян — Сжечь курени, убить Энея, Головореза, лиходея, И всех троянских басурман. За нею повалила челядь. Кухарка — сковородник хвать! Лакей тарелками стал целить, А прачка рубелем махать. С цепом гуменщик лезет в драку, За ним коровница в атаку Бежит, подойник прихватив. А косари с гребцами смело Пустили косы, грабли в дело, И каждый был в бою ретив. Нo у троянскою народу За грош алтына не проси. Не трожь Энееву породу, А т ронул — ноги уноси! Упорного троянцы нрава, Их разве устрашит расправа? Они любому нос утрут. И, с нянькиным схватившись войском, Они в сражении геройском Его к стене приперли тут. Но в самое лихое время, Пока лилась их кровь, пока Троянцев и латинцев племя Врагов пихало под бока, Примчался скороход к Латину С письмом, завернутым в холстину. Весть о войне принес гонец: Не в пир царя зовет, напиться, А в поле выкликает биться Князь Турн, великий удалец. «Латин, ты поступаешь дурно! Не сам ли слово мне давал? Теперь навеки дружбу с Турном Ты столь бесчестно разорвал! Ты слово царское ломаешь, Кусок у Турна отнимаешь, Суешь его Энею в рот. Со мной побьешься на кулачках, Домой вернешься на карачках, Иль вовсе лунь тебя сожрет!» Не так вспылит помещик чванный, Когда пан возный иск вчинит; Поживы не найдя желанной, Голодный вор не так сердит, — Как наш Латин тут распалился; Так на гонца он рассердился, Что губы искусал со зла, Великой яростью пылая И гнев свой царственный желая Излить на Турнова посла. В окошко глянув ненароком, Латин пришел в великий страх: Шумел народ пред царским оком На улицах и площадях, Толпа латинцев так и перла, Швыряли шапки, драли горло И лезли с криками вперед: «Война! Война против троянцев! Мы всех Энеевых поганцев Побьем, искореним их род!» Царю чужда была отвага. Рубиться не любил он — страсть! От слова «смерть» Латин, бедняга, Готов был замертво упасть. Имел он стычки лишь в кровати, Когда не угождал Амате. В ту пору он уже был сед, Держался тихо и несмело, В чужое не мешался дело, Как всякий дряхлый старый дед. Латин ни сердцем, ни душою Не пожелал войны никак. Запасшись мудростью большою, Чтоб не попасть ему впросак, Созвал к себе панов вельможных, Чиновных, старых, осторожных, Чье слово часто слушал сам. Уславши с глаз долой Амату, Их всех завел к себе в палату И речь сказал он старшинам: «С угару вы или с похмелья? Вас черт ли за душу щипнул? Иль напились дурного зелья? Иль ум за разум завернул? Кто вбил в башки вам дурь такую? Я лить не стану кровь людскую. Когда я тешился войной? Разбойник ли с большой дороги Иль хищник я четвероногий? Мне ненавистен всякий бой! Вдобавок был бы я глупенек, Когда бы воевать полез Без войска, без харчей, без денег. Мозги вам затуманил бес! Кто будет наш провиантмейстер, Кому доверю я казну? Никто из вас не хочет биться, Все только думают нажиться, Как следует набить мошну. И царское скажу я слово: Коли зудят у вас бока, Иль ребра, иль спина — чужого Зачем просить вам кулака? Я крепко почешу вам спину И, если надобно, дубину Готов на ребрах сокрушить. Я послужить вам рад кнутами, И розгами, и батогами, Чтоб жар военный потушить! Бросайте глупое гусарство И расходитесь по домам, Паны, вельможное боярство! А про войну — приказ мой вам! — Оставьте помыслы и речи. Толкуйте, не слезая с печи, Чего бы, мол, поесть, попить… Кто о войне проговорится, Кому во сне она приснится, Того пошлю куниц ловить!» Сказав сие, махнул рукою, Напыжась грозно, вышел вон Надменной поступью такою, Что всякий был ошеломлен. Остались в дураках вельможи, У них повытянулись рожи, Никто и жизни был не рад. Рысцою в ратушу бедняги Метнулись после передряги, Когда уж наступил закат. Совет они держали долгий, До хрипоты кричали тут; Шли про царя Латина толки, — Что, дескать, на нею плюют, Его угроз ни в грош не ставят И всё равно войну объявят, Что рекрут набирать пора. При этом из казны Латина Просить не станут ни алтына, А только у бояр. Ура! Итак, латынь зашевелилась, Троян задумала побить… Откуда ухарство явилось, Отколь взялась такая прыть? Царя ослушалось боярство, Вельможи взбунтовали царство. Вельможи! Лихо будет вам. Пропали головы и души! Обрежут всем носы и уши И предадут вас палачам. О муза, — панночке парнасской Твержу, — спустись ко мне на час! Утешь меня своею лаской И опиши не без прикрас Латынь в разгар военных сборов: И рекрутов, и волонтеров, Порядок войсковой и лад, Оружие, мундиры, сбрую. Мне сказку расскажи такую, Где слово каждое впопад. Бояре на листе бумаги Черкнули живо манифест, Чтоб войско собралось под стяги Из разных округов и мест; Чтоб головы при этом брили, Но чтоб у всех чуприны были И чтоб торчал с пол-локтя ус; Чтоб котелок и меть и ложку, Пшена, мучицы понемножку, Да сухари, да сала кус. На сотни, на полки разбили Всё войско; для таких причин Пернач полковникам вручили, А сотникам — патент на чин. По городам полки назвали; По шапкам их распознавали. В ранжир построили вояк, Одели в синие жупаны И белые полукафтаны — Чтоб был казак, а не вахлак. Определили на квартиры, По сотням расписали рать И, нарядив людей в мундиры, Пошли присягу принимать. Верхами сотники финтили, Свой ус хорунжие крутили, И нюхал есаул табак. Ог новых шапок и жупанов Смесь раздувала атаманов И всех урядников, служак. У нас в гетманщине, бывало, Свои обычаи велись. Равняясь, войско застывало Без всяких «стой, не шевелись!». Казацкий полк любой заправский — Лубенский, Гадячский, Полтавский — Все в шапках, словно мак, цветут. Нагрянут с копьями стальными, Ударят сотнями лихими — И подчистую все метут. Здесь были также горлодеры, Головорезы, храбрецы, — Не рекруты, а волонтеры, Как запорожцы-удальцы. Конечно, регулярно ратью Не назовешь такую братью, Зато сердиты воевать: Украдут и живьем облупят, Пред сотней пушек не отступят, Коль «языка» велишь достать. На склад приволокли подарки Латинцы для своих дружин: Мушкеты, пики, янычарки, Винтовки, ружья без пружин: Горой лежали самопалы, В углу — фузей запас немалый, Пищалей и пороховниц. Там были страшные мортиры: Тряслись от выстрелов квартиры, И пушкари валились ниц. Из ульев, буков и кадушек Спешили мушки сколотить, А причиндалы к ним — из вьюшек, Сновалок, донцев смастерить. Нужде не писаны законы: И водовозки, и фургоны, Колеса, грабли, помело, Песты, мочальные мазилки И погребальные носилки — В приказ пушкарский всё пошло! Хоть рады были, хоть не рады, А про военный обиход Пришлось готовить впрок снаряды, — Так много, просто дрожь берет! Из глины ядер налепили, Для пуль — галушек насушили, Солили сливы — на картечь. В щиты корыта превращали, Из бочек днища вышибали, Прилаживали их у плеч. Беда без палашей и сабель! Ведь у латинцев Тулы нет. Ну что ж! Убит не саблей Авель, — Дубиной, слышь, он был огрет. Решили все из деревяшек Понастрогать казацких шашек, А вместо ранцев, так и быть, Лукошки, кузовки, плетенки, С какими ходят по опенки, Для новобранцев раздобыть. Всю амуницию пригнали; На сало били кабанов. Сушили сухари, взимали Везде подымщину с дворов. И расписали напоследок, Кто — выборный, кто — подсоседок, Кто — конный, пеший, кто — с тяглом, Кто — за себя, кто — на подставу, В какое войско, сотню, лаву. Порядок навели кругом. Здесь муштровали рать помногу: Метать учили артикул, Выкидывать красиво ногу, Мушкеты брать на караул. Была у всех одна забота: Шагает левою пехота, А клячи — правой марш вперед! За регулярность у боярства Сходило ратное фиглярство. Грозились на троянский сброд! На страх Энею ополченье В латинском царстве поднялось. Повсюду началось ученье. Хлебнуть солдатчины пришлось. На прутьях девки гарцевали, Хлыстами хлопцев муштровали, Меж тем как старые хрычи, Баталии примерной ради, Своих старух держа в осаде, Их штурмовали на печи. К войне рвались латинцы смело. Не столько требовала честь, Как придурь в головах засела И надо было в драку лезть. Три дня подряд свои пожитки В горячке до последней нитки Спешили жертвовать на рать. Отчизне в помощь отовсюду Тащили хлеб, казну, посуду. Уж было некуда девать! Старалась о войне Амата И хлопотала, как могла. Казалась ей постылой хата, На улице она жила. А женщины с Аматой спелись И, словно белены объелись, Всех подстрекали воевать, Водили с Турном шуры-муры И зареклись, хоть вон из шкуры, Энею девки не отдать! Коль женщины не впору встрянут — Сперва захнычут невзначай, Затем соваться всюду станут, — Советчицам лишь волю дай! Тогда забудешь о порядке, Пойдет все к черту без оглядки, О женщины! Не утаю, Что, если б вы побольше ели И меньше тарантить умели, За это были бы в раю. Пока, беснуясь, Турн посланцев В соседние державы шлет, На сукиных сынов троянцев Искать управы всех зовет. Пока Латин от потасовки Скрывается в своей кладовке И ждет, когда беде конец, Пока Юнона всюду вьется, Пока богине сбить неймется С Энея свадебный венец, — Гудит сигнал тревоги ратной, Скликая на войну латынь. Бьет злоба в колокол набатный. Сумятица, куда ни кинь, Шум, гомон, крики, звон клепала; Уже война, подняв забрало, В кровавых ризах тут как тут. За ней — раненья, смерть, увечье; Безбожность и бесчеловечье Подол плаща ее несут. В земле латинской синагога Стояла с дедовских времен Для Януса, лихого бога, И был о двух обличьях он. Пригожи с виду или хари Дня устрашенья смертной твари — Про то молчит Вергилий сам. Известно, впрочем, по преданью, Что мир в стране сменялся бранью. Как только отмыкали храм. По звону люди всколыхнулись, К войне у всех припала страсть. Ворота храма распахнулись, И Янус, как разбойник, шасть! В сердцах латинских бедокуря, Военная взыграла буря, И каждый ухарством объят. «Войны, войны!» — кричат, желают, Гееннским пламенем пылают, Стремятся в битву стар и млад. Однако для такой затеи — Где должностной народ? Где власть? Нужны же войску грамотеи И мастера на счетах класть! Замечу кстати, не речами Питают войско, а харчами, И воин без вина — хомяк. А без прелестницы-злодейки, Без битой меченой копейки Нам воевать нельзя никак. Златые были дни Астреи, И славный был тогда народ; Менялу брали в казначеи, А фигляры писали счет; Раздатчик порций был аптекарь; Картежник был усердный пекарь, Гевальдигером был шинкарь, Слепорожденный был вожатый, Косноязычный был глашатай, Шпион из церкви пономарь. Возможно ль описать словами Латинцев ошалелый вид? Они уж признавали сами, Что в головах у них гудит. От спешки впрямь оторопели, Метались, как в котле кипели, Всё делали наоборот: Что строить нужно, то ломали, Что кинуть — с полу поднимали, Что класть в карман — то клали в рот. Теперь мы знаем, как латинцы Поход готовят на троян, Какие припасли гостинцы Энею нашему в изъян. Еще проведать бы недурно, Какой ждать каверзы от Турна? Он — хват, сам черт ему не брат! Уж коли пьет — не проливает, Уж коли бьет — так попадает. Людей, как мух, давить он рад. Турн витязь был не из последних. И, трубки раскурив, тотчас Все корольки земель соседних, Считая просьбу за приказ, Пошли в поход со всем народом, И с потрохами, и с приплодом, Чтоб Турну-удальцу помочь: Энею помешать жениться, Не дать в Латии поселиться, К чертям прогнать энейцев прочь! Не туча солнце заслонила, Не буйный вихрь кружил, пыля, Не стая галок чернокрыла Слеталась нынче на поля. По всем шляхам, гремя булатом, Шла рать навстречу супостатам, К Ардее-городу спеша. Казалось, пыль до неба вьется, Сама земля, казалось, гнется. Эней! Прощай твоя душа! Мезентий впереди Тирренский, И воинства за ним стена. Точь-в-точь полковник так Лубенскин Свой полк в былые времена Вел к земляным валам Полтавы (Где шведы полегли без славы) — Полтаву-матушку спасать. И шведов-чудищ нет в помине, И вал исчез, — осталось ныне Одни бульвары нам топтать. Затем на битюгах тащился Авентий-попадьич, байстрюк, И с челядью он обходился, Как с прихлебалами барчук. Знакомому был пану внучек, Господских кобельков и сучек И лошаков менять умел. Разбойник от рожденья — бучу Любил поднять, валил всех в кучу И чертом, бирюком глядел. А дальше конница стремилась, Испытанное войско шло: Там атаман был Покотиллос, А есаул Караспуло, Лихие греческие части Они везли с собою сласти — Пирожные, кебаб-калос, А также мыло, рис, оливы — Всё, чем богат их край счастливый: Морея, Дельта, Кефалос. Сынок Вулканов, из Пренесте Цекул в Латию с войском шел. Не так ли с Сагайдачным вместе Казаков Дорошенко вел? Он с бунчуком скакал пред ратью, А друг его хмельную братью Донской нагайкой подгонял. Рядочком ехали-пылили И смачно трубками дымили, А кое-кто в седле дремал. Нептунов сын, буян, вояка, Мезап за ними следом брел. В бою был сущая собака И лбом бодался, как козел. Боец, горлан и забияка, Стрелок, кулачник и рубака, И дюжий из него казак. В виски кому-нибудь вопьется — Тот насухо не отдерется. Точь-в-точь как ляхам — Железняк! Другой дорогою — обходной — Агамемноненко Галес Стремглав, как пес к воде холодной, Летит врагу наперерез. Галес орду велику, многу Ведет рутульцу на подмогу. Тут люди всяких языков: Аврунцы есть и сидицяне, Калесцы и ситикуляне И пропасть разных казаков. Сыночек панский, богоданный Тезеевич пан Ипполит, В Ардею прется, дьявол чванный, И воинство за ним валит. Барчук упитанный, смазливый, Чернявый был, сладкоречивый, И мачеху он искусил; Держал богинь лишь на закуску, А смертным не давал он спуску, Брал часто гам, где не просил. Ей-ей, и сосчитать не сможешь Народов тех, что здесь толклись. И на бумагу не положишь, — Откуда все они взялись? Не нам чета, в другое время Вергилий жил, а тоже темя Чесал он, видно, в свой черед. Рутульцы были тут, сиканцы, Аргавцы, лабики, сакранцы И те, что черт их разберет! Еще наездница скакала И войско грозное вела. Людей пугала и брыкала И всё, как помелом, мела. Девица та звалась Камиллой И от пупа была кобылой, Имела всю кобылью стать: Ноги четыре, хвост с прикладом, Хвостом хлестала, била задом, Умела говорить и ржать. Вы слыхивали о Полкане? Она была его сестра. Слонялись долго по Кубани, А род вели из-за Днестра. Сама Камилла, царь-девица, Воительница, чаровница, Была проворна на скаку, Из лука метко в цель стреляла И крови пролила немало, Должно быть, на своем веку. Такое сборище грозилось Энея распатронить в пух; Когда Юнона обозлилась Уж затаить придется дух! Жаль, жаль Энея нам, однако! Неужто Зевс его, как рака, На мель позволит посадить? Иль избежит он сей напасти? Увидим это в пятой части, Коли удастся смастерить.

Часть пятая

Беда не по деревьям ходит. Еe отведает любой. Беда беду с собой приводит. Она — устав судьбы людской. Эней в беде — как птичка в клетке; Запутался, как рыбка в сетке, Теряясь в мыслях, молодец. Как будто целый свет сплотился, На горемыку напустился, Чтоб сокрушить его вконец. Неслась война зловещей тучей На стан троянцев, и Эней Грозы страшился неминучей, Свою погибель видя в ней. И как волна волну сменяла, Так дума думу прогоняла. Он духом был изнеможен, Его надежды были бренны, И, опасаясь перемены, К Олимпу обращался он. Спала беспечным сном ватага, Эней лишь потерял покой. Всё думал о войне бедняга, Бродя по берегу с тоской. Сердешный обессилел с горя, Улегся на песке у моря, Но долго не смыкал он глаз. И впрямь, легко ли сном забыться, Когда теснит судьбы десница, Когда фортуна против нас? О сон, мы у тебя во власти. Усталым придаешь ты сил, Ты прогоняешь прочь напасти, Нам без тебя и свет не мил. Приносишь слабым подкрепленье, В тюрьме невинным утешенье, Злодеев муками страшишь. Влюбленных сводишь ночью поздней, К добру приводишь злые козни. Тот жалок, от кого бежишь! Энея мысли одолели, Но сон таки свое берет! Когда иссякнут силы в теле, В нем непременно дух замрет. Энею снится старичище: В колтун свалялись волосища, Обшито тело тростником. Седой, взлохмаченный, кудлатый, С косматой бородой, горбатый. Он подпирался посошком. «Не ужасайся, сын Венеры, — Промолвил камышовый дед. — Не огорчайся свыше меры! Ты натерпелся горших бед. Войны не бойся, жди подмоги: С тобою — олимпийцы-боги. Они опасность отвратят. Моим словам поверку сделай: Ищи свиньи под дубом белой, С ней — тридцать белых поросят. Промчится тридцать лет отныне, И заведешь с Юноной лад. На месте, где ютятся свиньи, Иул построит Альбу-град. Но ты и сам не просчитайся! С аркадянами побратайся! У них с латинцами вражда. На помощь призовешь аркадян — И Турн пропал, будь он неладен! Всё войско перебьешь тогда. Настало время пробужденья. Вставай с молитвой и не трусь! Меня ты знаешь, без сомненья: Я Тибром издавна зовусь. Я водами от века правлю. Тебя в несчастье не оставлю! Я не упырь, не черный дух. Здесь будет град над городами! Так предначертано богами!» Промолвил дед и в реку — плюх! Эней проснулся, встрепенулся. Он после ночи стал бодрей. Водою тирбской всполоснулся, Прочел молитву поскорей. «Челны, — сказал он, — снаряжайте И сухарями нагружайте!» К подножью дуба бросил взгляд, И дрожь по телу пробежала: Там белая свинья лежала, С ней — тридцать белых поросят! Их заколоть велел он: свиньи Пойдут Юноне на обед, И, жертву принеся богине, Эней избавится от бед. На два челна троянство село. Пустились вниз по Тибру смело К Эвандру — помощи просить. Леса, луга, пески и воды Дивились: что за мореходы? Отколь у них такая прыть? Как долго плыл Эней — не знаю. Однако в праздник наш герой К желанному причалил краю. Шел у Эвандра пир горой. В ту пору, будучи под мухой, Трудился царь над варенухой, И хмель бродил уж в головах. Все были в опьяненье сладком, Но перетрусили порядком, Троян увидя на челнах. «По воле или по неволе? Из горных или дольних стран? Вы — с миром или биться в поле?» — Аркадский крикнул им горлан. «Троянец я, Эней отважный, Как вы — латинцам враг присяжный, — С челна последовал ответ. — С дружиной издалёка еду К царю Эвандру на беседу. О нем наслышан целый свет». Паллант, Эвандра сын красивый, Навстречу гостю поспешал; Поклон отвесивши учтивый, К отцу радушно приглашал. Смышлен царевич был аркадский. Эней Паллаита обнял братски, С ним общий отыскал язык. Эвандра увидав с попами, Со старшиною и панами, Троянец брякнул напрямик: «Мол, так и так, — ты справедливый, Достойный царь, хотя и грек! Тебе я друг, пока мы живы, Латинцам недруг я навек. Просить хочу твою особу. Не дашь ли войска мне в подсобу. Чтоб нашим насолить врагам? Я, кошевой Эней Троянец, Как бесприютный оборванец, По всем скитаюсь берегам. К тебе пришел не без отваги: Не знал, какой найду привет? Отведаю медку иль браги? Брататься будем или нет? Я руку дам тебе в задаток. Она, поверь, не трусит схваток И злейших не щадит врагов. Со мной геройская дружина. Ей довелось терпеть безвинно Людские козни, месть богов. Меня ужасно допекает Рутульский Турн, собачий сын: Латина к битве подстрекает. Грозит сожрать меня, как блин. Я затяну очкур на шее Иль утоплюсь в пруду скорее, Чем пану Турну покорюсь. Не у него в горсти фортуна! Еще в кулак зажму я Турна! Дай рать — с постылым поборюсь!» Эвандр Энею молчаливо Внимал и ус крутил, добряк. С усмешкой, поглядев пытливо, Троянцу отвечал он так: «Эней Анхизович, присядьте! Здоровья попусту не тратьте. Господь наш милостью богат! Вам войско снаряжу в подмогу, Дам провианту на дорогу, Отсыплю и мешок деньжат! Не погнушайтесь хлебом-солью. Галушки кушайте, борщок! Не церемоньтесь, ешьте вволю И — на подушки, на бочок. За мной не будет остановки: Мы на заре, без жеребьевки, Полки сколотим — и в поход! Даю — на дружеской основе, Не ставя никаких условий, Люблю я крепко ваш народ!» Уж для голодного троянства На всех столах стояла снедь. Иные поостыли яства, Пришлось их снова разогреть. Рассольник подали с гренками, Рубцы, похлебку с потрохами, И куры с фаршем были тут, Еще язык лежал говяжий; Столешницы ломились даже От изобилья вкусных блюд. Где смачно естся, там и пьется — Так слышал я от земляков. В утробе уголок найдется Всегда для лакомых кусков. Эней со свитой не дремали, Во здравье чары поднимали, А также и за упокой. Все гости выпили чин чином За процветанье батьки с сыном, «Ура» крича наперебой. Троянцы спьяну разбрехались И, небывальщину плетя, С аркадянками женихались, Кто — так, а кто и не шутя. Эвандр ударился в рассказы Про Геркулесовы проказы: Как злого Кака он убил, Какие Как чинил всем беды И, в честь Геракловой победы, Какой устроен праздник был. Все крепко залили за ворот, Едва держались на ногах. Эней побрел с Эвандром в город, Дорогу щупая впотьмах. Он спать остался на ступеньках, А царь пополз на четвереньках И в хате под прилавком лег. Там было старику вольготно. Он в бурку завернулся плотно И захрапел, как только мог. Окутал сумрак пеленою Равно и трезвых и хмельных. Троянцы спали с перепою, Забыв о горестях своих. Венера, соскочив с полатей, Простоволосая, в халате, К Вулкану кралась босиком, Как будто с ним и не венчалась, А скрытно по ночам встречалась И в кузню бегала тайком. На то и женская уловка, Чтоб нас новинкой приманить: Куда как хороша плутовка, А ей охота — краше быть! Венера устремилась к мужу. Все прелести у ней наружу. Косынку сорвала сама, Обтянут стан донельзя, ворот Чуть не до пояса распорот. Кто поглядит — сойдет с ума. Кузнец Вулкан, суровый с виду, Ковал для Зевса молний пук, Но задрожал, узрев Киприду, И молот выронил из рук. Венере мигом стало ясно, Что потрудилась не напрасно. Она Вулкана в губы — чмок! На шею кинулась, повисла, Отяжелела и раскисла. Глаза уперла в потолок. Вулкан и сам размяк, что кваша; Венера — ну мотать на ус: Скорей на приступ! Ломит наша! К нему теперь я подобьюсь. «Вулканчик, миленький, красивый, Мой друг надежный, справедливый, Ты крепко любишь ли меня?» — «Люблю со всей сердечной страстью, Клянусь тебе кузнечной снастью!» — Сказал поспешно бог огня. Хитрец к Венере с миной сладкой Прильнул умильно, не дыша; Так льнет к просителям украдкой Писец, чернильная душа. Венера начала мздоимца Молить за своего любимца: «Энею моему, Вулкась, Доспехи скуй из меди, стали, — Ни меч, ни пуля чтоб не брали, — И чистым золотом укрась!» «Ох, для тебя, моей утехи, — Вулкан с одышкой молвил так, — На диво сделаю доспехи: Палаш, и панцирь, и шишак. Щит супротив клинков рутульских, Не хуже табакерок тульских, Покрою золотом я сам; Там будет и насечка с чернью (Фигурки, притчи, изреченья) И побрякушки по краям». Кто станет осуждать Венеру? Все жены так морочат нас. Иная, по ее примеру, Дня просьбы выбрав добрый час, К супругу на колени вскочит, Целует, ластится, щекочет, Голубит, гладит, жмется, льнет, Лепечет: «Родненький, красавчик…» И, каждый развинтив суставчик. По-свойски дело повернет. Летит на тучке втихомолку Венера в Пафос отдохнуть; Торопится в свою светелку, Чтоб на защелку дверь замкнуть, Красу измятую расправить, Щипцами пряди раскудрявить, Примочки к пятнам приложить. Киприда для сынка родного Собой пожертвовать готова И в кузнице с Вулканом жить. Хромой Вулкан подручных будит. Собрав свинец, железо, медь, Он кузнецов работать нудит, Велит металлы разогнуть. Меха раздули попроворней, Заполыхало пламя в горне. Вулкан без устали кует, Потеет, злится, смотрит зверем И колотушки подмастерьям, Чтоб не ленились, раздает. Уж солнце верх взяло над, мраком Пробило шесть, и кто-нибудь Уже закусывал со смаком, Успев как следует хлебнуть. Трещали воробьи, сороки, Багрила потаскуха щеки, Открылись лавки и лари. Укладывался спать картежник, И молотком стучал сапожник, Спешили в суд секретари. А наши харкали, стонали. Их разбирал вчерашний чад. Они похмелье проклинали. Никто и жизни был не рад! Вздыхая, льдом протерли очи, Чтоб освежиться после ночи, И стал бодрей троянский род. Хлестнув горелки духовитой, Собраньем Речи Посполитой Решили двинуться в поход. По сотням тотчас рассчитали Аркадских резвых пареньков. Их числить ратниками стали, Им дали в сотники панов, Значки с хоругвью войсковою, Бунчук с пернатой булавою, Запас недельный сухарей, Мушкеты, пики с палашами, Бочонок серебра — рублями. Муки, пшена, колбас, коржей. Палланта подозвал родитель: «Доколе в бабки, мол, играть? Ты будешь войска предводитель. Я снарядил Энею рать. Иди, служи на бранном поле, Чем с девками гонять на воле Да голубей таскать у всех! Ты с нынешнего дня начальник. Запомни: батька — твой печальник! Ленивый сын — отцовский грех. Ступай! Послушен будь Энею. Не прячься под его крылом. Он славен доблестью своею, Владеет ратным ремеслом. Не бойтесь недругов, аркадцы! Хлещите в ус и в рыло, братцы! Ваш атаман — Паллант, он — хват. Деритесь храбро, умирайте, Врагов Энеевых карайте! Вам гетманом — Эней, мой сват. Прошу, Анхизович, покорно: За хлопцем присмотрите там! Он — малый с головой, бесспорно, Читать обучен по складам, Да дурень — молодой, горячий, Неосторожный, нетерпячий… Легко ему попасть в беду. Не дай господь — убьют беднягу! Я заживо в могилу лягу, Как рак на суше, пропаду. Берите рать, ступайте с богом! Зевеса воля такова». Все угостились за порогом, Эвандра слушая слова. «Радушно встретят вас лидийцы И против Турна-кровоиийцы Пойдут с охотой воевать. Мезентий ими помыкает, Теснит, на чинш не отпускает, Они готовы бунтовать». Взвилось над головами знамя, Геройски зашагала рать. Пошли иные со слезами. Кто покидал жену, кто — мать, У третьего была зазноба. Судьба следит за ними в оба, Отнять заветное грозя. Для милой мы терять готовы Клейноды, животы, обновы, Но чести нам терять нельзя! Итак, бойцы глаза утерли, Питейным славно подкрепясь; Они под марш унылый перли, А во главе — троянский князь. И за ближайшим буераком Расположились бивуаком; Эней порядки наводил. Паллант по армии дежурил, Очей ни разу не зажмурил; Троянец по лесу бродил. Но в полночь самую глухую Эней, желая задремать, Увидел тучку золотую, На ней свою родную мать. Бела, румяна, круглолица, Кровь с молоком, как говорится, А носик вздернутый слегка; Благоухая, возлежала, Доспехи чудные держала Венера, глядя на сынка. «Эней, надень скорей доспехи! Их выковал тебе Вулкан. Теперь получат на орехи Рутульский Турн, Бова, Полкан! Булат ломается и гнется, Как только панциря коснется, Егo и пули не берут. Рубись, коли, сражайся, бейся И на Юпитера надейся. Тебе уж носа не утрут!» Приятный запах испустила: Амбре и мяту, базилик; На тучке в Пафос покатила. Эней издал восторга крик! Надел Вулкановы доспехи, Любуясь ими без помехи, Привесил к поясу палаш. Насилу поднял шит чудесный (Нелегок был презент небесный) И загляделся витязь наш: На том щите посередине, Где чернь с насечкой золотой, Томилась муха в паутине, Паук толкал ее ногой. Поодаль плачущий Телешик Из миски уплетал кулешик. К нему по гладкому щиту Злодейски крался змей крылатый. Он семиглавый был, рогатый, А хвост — без малого с версту. Набор отменный на заломах, Чеканка дивная была: Фигуры витязей знакомых И, в назиданье, их дела. Всё так искусно, живо, с толком: Иван-царевич с серым волком, Катигорох, Кузьма-Демьян, Кашей, дурак со ступой новой, — В семье последыш непутевый, — И славный рыцарь Марципан. Троянец, натянув доспехи, Готовил недругам подвох; Он пана Турна для потехи Надумал захватить врасплох. Но, замысел Энея зная, Ирисю шлет Юнона злая К его сопернику в шатер: Рутула пробудить от спячки, Разбередить его болячки, Чтоб он в табак Энея стер! Пан Турн, зевая, ждал вертепа. К нему Ирися как шмыгнет! Ночной порой рутул свирепый С тоски хлестал ахтырский мед. Любя Лависю, был он в горе, Печаль топил в питейном море, Армейский соблюдал закон: Кто в карты не на ту поставил, Хвать пунша — и беду поправил! И точно так же — кто влюблен! «Ты что? — Ирися щебетала. — Сидишь без дела и клюешь? Напала лень? Ума не стало? Добро троянцам отдаешь? Отъелся кот— и не до мышки! Знать, не поймет Панько Оришки. Уж если ты такой байбак, Куда тебе с Энеем биться! С Лавинией не лезь любиться. Ты годен лишь гонять собак. Не дремлет настоящий воин; Как ты, без просыпу не пьет, Смекает, мыслит, — будь спокоен! — Такой всех недругов побьет! К чертям! Живей опохмеляйся! Подмогой спешно заручайся! Ты новой Трои не щади! Эней подался на чужбину, Лихую сколотил дружину. Не оплошай теперь, гляди!» Пихнула столик; вся посуда — Бутылки, чарки — кувырком! Осталась лишь осколков груда. Турн отшвырнул ее пинком. Все страсти в голову толкнулись, Любовь и злоба в нем проснулись. Он бушевал, осатанев. Рычал, троянской жаждал крови, Ревел: «На штурм!» — и в этом зове Сливались ненависть и гнев. Собрав немедля пеших, конных, Для битвы Турн построил рать. Головорезов беспардонных Послал под крепость — задирать. А сам верхом на Белоглазом Два корпуса на приступ разом Повел, — верней сказать, помчал. Отряд с Галесом и Мезапом, Чтоб укрепленье взять нахрапом, Вдоль Тибра двинулся на вал. Троянцы заперли ворота, Энея терпеливо ждут. Познав превратностей без счета, Не стали унывать и тут. В предвиденье осады скорой, Давай везде крепить затворы, Колоды громоздить плашмя. Глядели в башенные щели, А носа высунуть не смели. Шептались, трубками дымя. И порешили всей громадой, Когда рутул на них напрет. Отсиживаться за оградой, — Пускай он штурмом вал берет. Троянцы так и поступили. Свинец проворно растопили; Живица начала бурлить; В котлах кипели деготь, масло. Смола, — гостям незваным назло. Кто сунется — чтоб сверху лить. Ко рву приблизившись вплотную, На Белоглазом Турн скакал. Пустивши конных врассыпную, Как оглашенный, выкликал: «Сюда, трусливые троянцы! На бой, шкодливые поганцы! Зарылись в норы, как кроты. А где Эней ваш — бабий праздник? Сидит за прялкой, безобразник? Наколобродил — и в кусты?» Pутулы под командой Турна Срамили, лаяли троян; Врагов ругали нецензурно. Честили хуже, чем цыган. К ним тучами пускали стрелы, И всадники, не в меру смелы, Пытались перепрыгнуть ров. Трояне уши зажимали, Обидной брани не внимали, Но каждый биться был готов. Пан Турн заскрежетал зубами: Сидят себе — и ни гугу! Как быть? Таранить стены лбами? Не выйдет, хоть согнись в дугу Не зря, наверно, говорится, Что злоба — сатане сестрица. С ней впрямь не расстается бес. Со зла придумал Турн уловку Под сатанинскую диктовку. В башку его сам черт залез! Велит раздуть огонь гигантский Пан Турн у тибрских берегов. Он хочет флот зажечь троянский И доконать своих врагов. За дело принялись вояки (Вредить другому склонен всякий), Готовят гибель кораблям. С трутом древесным, с фитилями, С лучиной, с жаром, с головнями Бегут, неся огонь к волнам. Сперва затлело, закурилось, И пламень голубой взвился, А там и солнце закоптилось, — Такой дымище поднялся! От нимфы Турновой, в тревоге, Чихали на Олимпе боги; Угар богиням в ноздри лез; Они метались, точно козы, Дым ел глаза, бежали слезы; Как винокур был сам Зевес. Венеру за душу щипало, Что с флотом поступили так, И сердце горько замирало: Ведь сядет сын на мель, как рак! В слезах печали и унынья Вскочила в тарантас богиня. На облучке сел Купидон, И на кобыле сухопарой К Цибеле поспешили старой — К яге помчались на поклон. Цибела, — знают в каждой школе, — Была родная мать богов. Она смирилась поневоле, Когда осталась без зубов. Тихонько на печи сидела, С кулешиком лепешку ела, Не лезла в Зевсовы дела. В знак уваженья из корчаги Сливал ей Зевс остатки браги Той, что Юнона лишь пила. Брехней недаром докучала Венера Зевсу много раз: Такая вышла ей опала, Что показать нельзя и глаз. Теперь Цибеле поклонилась И за услугу посулилась Купить ей сбитню на алтын. Лишь просит-молит: «Поищи ты У Зевса для троян защиты, Чтоб флота не лишился сын!» Любила сладости старуха, Как перед сбитнем устоять? Была к тому же стрекотуха, Охотница язык чесать. Едва стащив Цибелу с печи, Взял Купидон ее на плечи, В хоромы Зевсовы понес. Зевес, узрев такую гостью, Сгреб молча оселедец горстью, Насупил брови, сморщил нос. С дороги покряхтев маленько, Цибела кашлять начала, В подол сморкнулась хорошенько И дух пять раз перевела. «Сатурнович, помилосердствуй! Своей родимой поусердствуй! — Слезливо шамкала она. — Бессмертных смертный унижает И только что не бьет, а лает. Гора моя посрамлена. Мою ты знаешь гору Иду, Где лес и с капищем алтарь. Я из-за них терплю обиду, Какой не снес бы твой свинарь! На сруб я продала Троянам (Твоей молельни прихожанам) Дубков и сосен — строить флот. Уста Юпитера велели, Чтоб эти брусья не истлели, Переходя из рода в род. Взглянув теперь на Тибра воды, Ты видишь — корабли горят? Их палят Турновы уроды И крепко всех богов костят. Еще не то тебе подстроят! Спусти им — власть твою присвоят. Дадут нам киселя тогда! Расхитят лес, разроют Иду, Меня раздавят, словно гниду, Тебя прогонят навсегда». «Не беспокойтесь, пани матка! — Зевес с досадою сказал. — Всех проучу, и будет гладко; Ваш Турн, анафема, пропал!» Взглянул, мигнул, махнул рукою Над Тибром, чудною рекою, — И врозь поплыли корабли; Как гуси, в воду окунулись, В сирен проворно обернулись, А те и песни завели. Войска рутульские в испуге Дрожали от таких чудес. И стон прошел по всей округе. Мезап дал драла и Галес. Тут порскнули и рутуляне, Как от дождя в шатер цыгане. Обратно повернула рать. Один лишь Турн совался всюду, Давая толкованье чуду, Бегущих силясь перенять: «Ребятушки, мол, не робейте! То божье знаменье для нас. Свой страх откиньте и рассейте. Пришлось сказать Энею — пас! Чего мы с вами не спалили, То боги сами потопили. Теперь троянцы в западне. Живьем их в землю втопчем, вдавим, Всех разом на тот свет отправим. То воля божья, верьте мне!» Но велики у страха очи. Спасался каждый, кто как мог, И возвращаться не охочи, Летели все, не чуя ног. На поле Турн один маячит, А войско врассыпную скачет. Пан Турн огрел коня хлыстом И шапку на глаза насунул, Во все лопатки в лагерь дунул, Конек лишь завертел хвостом. Глядеть на бегство пана Тура Троянцам было по нутру; Дивились оборотням бурно И толковали всё к добру. Ума, однако, не теряли И Турну зря не доверяли: С врагом воюешь — не плошай! Он побежал — ты не гоняйся, Он струсил —ты остерегайся. Разок скиксуешь и — прощай! Двойную стражу выставляют На башнях для ночной поры И фонари уж заправляют, Чтоб их повесить на шнуры. Вдоль вала ходят караулы. Всё стихло. Улеглись рутулы. Лишь кое-где блестит огонь. Как видно, в Турновом обозе Не помышляли об угрозе. Храпеть оставим этих сонь! На страже возле главной башни Стояли Низ и Эвриал. Не сыщешь удальцов беcстрашней! Их черт веревочкой связал. Хоть были крови не троянской, — Иной какой-то, басурманской, — Но знали службу казаки. Молодцеваты, крепки, ловки, Пошли к Энею по вербовке; Водили дружбу земляки. «Забраться бы сейчас к рутулам! — Так Эвриалу Низ шепнул. — Хоть перережь их всех огулом — Никто б ногой не шевельнул! Храпят, как видно, с перепою. К ним тайной подкрадусь тропою, Энею доблесть покажу. Покруче заварю я кашу, Разинь хранящих ошарашу, На нож я сотню посажу!» «Как! Ты — один? Меня оставишь? — Спросил у Низа Эвриал. — Сначала ты меня удавишь, Чтоб я от земляка отстал! С тобой не расставался сроду — С тобой пойду в огонь и воду! Не побоюсь и смертных мук. Трусливый — дружбы не достоин! Мне говорил: «Умри как воин!» — Покойный батька мой, сердюк». «Потыкай пальцем в лоб сначала! Oт рыцарства с ума не спять! — Прикрикнул Низ на Эвриала. — Есть у тебя старуха мать! Ей, бедной, немощной и хворой, Не сын ли должен быть опорой? Ты для нее обязан жить! Легко ль ей будет без приюта, Под гнетом лет и скорби лютой, Скитаясь в людях, слезы лить! Вот я, к примеру, сиротина. Расту, что во поле горох, Такая у меня судьбина: Эней — отец, а матерь — бог. Хоть пригожусь чужой отчизне. А если б я лишился жизни — Кому от этого печаль? Тебя убьют — родимой горе. Сойдет она в могилу вскоре. Ужель тебе ее не жаль?» «Разумно, Низ, ты рассуждаешь, А все-таки не прав кругом! Меня в одном ты убеждаешь, Умалчиваешь о другом. Где общее добро в упадке — Отца и мать покинь для схватки! Ты долг обязан исполнять. Энею дали мы присягу, И за нею костьми я лягу! Над этим разве властна мать?» Низ увидал, что спор напрасен. Обнявшись крепко с земляком, Он тут же вымолвил: «Согласен!» И в ратушу пошли молчком. В палату, где со старшиною, Готовясь к завтрашнему бою, Сидел Энеев сын Иул, Явились пареньки честные, Врата покинув крепостные, Когда сменился караул. «Стояли под одной из башен Мы с Эвриалом на часах. У недругов огонь погашен. Спокойно спят они впотьмах. Мы можем по тропе укромной Прокрасться в лагерь ночью темной, Насквозь пройти рутульский стан И срочно донести Энею, Что злобный Турн с ордой своею Суется в крепость, как шайтан. Пускай дозволит нам громада! Мы дернем — счастья попытать. Пока не встало солнце, надо Энея-князя повидать». — «В столь смутное для Трои время Полно отваги наше племя!» — Раздался одобренья гул. И все троянцы, без изъятья, Раскрыли смельчакам объятья. Братину им поднес Иул. Как сын Энея и наследник, Похвальную сказал он речь И Низу подарил «победник» (Так величал Иул свой меч). Дня дорогого Эвриала Не пожалел того кинжала, Что у вдовы стащил отец. Чины сулил им за услугу, Обоим обещал по плугу, Земли под пашню и овец. Был Эвриал дружка моложе: Ему двадцатый шел годок; Не ус темнел на белой коже, А первый мягонький пушок. Но воин был — храбрей не надо, Силач и рыцарского склада. А прослезился наш казак: Ведь он с родимой разлучался, Шел умирать и не прощался. Он, сердцу покорясь, размяк. «Иул Энеевич! Не дайте Загинуть матушке моей. В нужде, в несчастье помогайте, Заместо сына будьте ей. Вы маменьку любили тоже. Я у своей —одна надежа! — Промолвил нежный Эвриал. — Вверяю вам покой мамашин! Мне смертный бой теперь не страшен. Умру за вас, как обещал!» Иул в ответ: «Напрасно тужишь! Твой труд, поверь, не пропадет. Ты, Эвриал, нам честно служишь, Не зря кладешь за нас живот. Считай меня роднее брата! Старушку сберегу я свято. Довольствие назначу ей, Паек, одёжу и квартиру; Пшена, муки, яиц и сыру В избытке — до скончанья дней!» Давайте-ка с отважной парой Отправимся в рутульский стан! Зашел за тучи месяц ярый, И на равнину пал туман. Порой полночной всем рутулам — И сотникам и есаулам — Уснуть сивуха помогла. Себя заботой не тревожа, Вблизи костров потухших лежа, Беспечные не ждали зла. Там часовые на мушкетах Валялись, будто напоказ. Храпели пьяные в пикетах. Встречая свой последний час. И, стражу сняв передовую, Пошли друзья наудалую. «Из рутулян повыбью блох! — Промолвил Низ. — Управлюсь духом, А ты к земле приникни ухом, Чтоб не застигли нас врасплох». Сперва Рамента он проведал, Башку отсек в один момент, Составить завещанья не дал; К чертям навек пошел Рамент. Кто сколько проживет на свете, Он по руке гадал, — заметьте, — Не мысля о конце таком. Мы часто ворожим, пророчим, — Да только не себе, а прочим, — К цыганкам бегая тайком. На Рема и его героев Обрушился отважный Низ. Передушил он ложкомоев И прихлебателей-подлиз, А их начальника, облома, Притиснул, как Фому Ерема; Затем, подняв дареный меч, Схватил за бороду густую Он супостата и пустую Макитру отделил от плеч. Серран в сорочке, без кафтана, Покушав досыта, уснул. Низ ворвался в шатер Серрана, Мечом по пузу полоснул. И вслед за этим, словно в ступе, Зад сплющил с головою вкупе. Из мужа получился рак: Торчала голова конфузно Меж ног, и поднималось гузно. Картинно умирал бедняк! И Эвриал, попав к рутулам, Без дела тоже не стоял. Подобно земляку, огулом Постылых в пекло отправлял. Нигде не встретивши отпора, Колол и резал без разбора, Трудился, как в овчарне волк. Косил подряд простых, вельможных, И выборных, и подпомощных. Кого сгребет, того и — щелк! А Регус прискакал с пирушки, Разделся, жженки выпил он И повалился на подушки, Егo уже клонило в сон. Но Эвриал кинжал Иула Воткнул в раскрытый рог рутула И горемыку приколол, Ни дать ни взять, как цветик алый Прикалывает к покрывалу Дня украшенья женский пол. Остервенясь, в шатер к Мезапу Рванулся было Эвриал, И тот его зажал бы в лапу, — Да земляка он повстречал. Хоть Низ был сорванец немалый, Лихой, запальчивый, удалый, Однако удержал дружка: «Врагам пустили кровь нехудо! Пopa улепетнуть отсюда, Чтоб не намяли нам бока». Как волк в овчарне втихомолку Смиренных потрошит ягнят, Как хищный хорь, подобно волку, Терзает в темноте цыплят, Как, накуривши дымом серным, В ночи с нахальством беспримерным Без шуму крадут бурсаки Гусей, индюшек, уток жирных Из хлева у гевалов мирных (Чем промышляют и дьяки), Так наши смелые вояки, В рутульский стан сумев залезть, От крови красные, как раки, Энея защищали честь. А где любовь к отчизне светит — Там вражья сила гибель встретит. Там сердце крепче, чем свинец. Не властна там судьба-злодейка. Там жизнь — алтын, а смерть — копейка. Там рыцарь, хват —любой птенец. Итак, задав рутулам жару, Бродили Эвриал и Низ, Как музыкан ты по базару, Хотя от крови грунт раскис. Поляк, об этом беспокоясь, Жупан бы подоткнул по пояс, А наши перли напролом. Спешили удальцы к Энею — Похвастать храбростью своею И рассказать о Турне злом. Уже из лагеря счастливо Ушли два дюжих молодца: Лаптишки хлюпали, и живо Стучали смелые сердца. Явился месяц из-за тучи, Рассеялся туман летучий, Всё предвещало добрый путь. И вдруг навстречу из долины С полком латинские дружины — Волсент! Как нашим улизнуть? Они, попавши в передрягу, Бегут быстрее гончих псов. Бедняги к лесу дали тягу От супостатов, от врагов; Так пара горлинок невинных Летит — спастись в лесах пустынных От хищных ястреба когтей. Но если суждено быть худу — Оно тебя найдет повсюду. Не скроешься за сто морей! Наездники и пехотинцы Пустились догонять вояк. Опушку окружив, латинцы Им не дают уйти никак. Часть войска по лесу шныряла И выследила Эвриала. Проворный Низ на вербу влез. Попался, как волкам овечка, От вербы этой недалечко Дружок его, головорез. И Низ увидел Эвриала, Над коим тешились враги. Душа его затосковала. Зевесу крикнув: «Помоги!» — Копье в латинцев он пускает, Сульмону сердце пробивает, Тот сразу валится, что сноп. Как будто не было Сульмона! Не охнув, не издавши стона, Зевнул в последний раз и — хлоп. Стрела со свистом полетела И Тагу врезалась в висок. Его безжизненное тело На желтый падает песок. Волсент, бойцов утратив пару, Клянет невидимую кару И в ярости, как вол, ревет: «За кровь моих Сульмона, Тага Ответишь головой, бродяга! Ступай за ними «обормот!» Без лишних слов на Эвриала Он замахнулся палашом. Вся храбрость Низова пропала, И сердце стало кулешом. К Волсенту мчится что есть силы: «Творишь пеккатум, фратер милый, Ты морс невинному несешь: Я — стультус, лятро, нечестивец, Злодей, неквиссимус, убивец! Постой! Ты кровь напрасно льешь!» Рука Волсента не сдержалась: Головку с плеч срубил он вмиг, И кавуном она каталась. Невнятно лепетал язык. Кораллы губ уже синели, И щеки алые бледнели. Густых кудрей свалялся шелк, Померкли молодые очи, Покрывшись мглою вечной ночи, И голос навсегда умолк. При виде трупа Эвриала Рассвирепел его земляк, И, выпуская злости жало, К Волсенту ринулся смельчак. Как молния летит сквозь тучу, Промчался сквозь латинцев кучу, Врага настиг в один момент. Схватил его за чуб рукою И в сердце меч всадил другою — Дыханье испустил Волсент. Как искра с порохом зажженным Должна исчезнуть заодно, Так Низу с ворогом сраженным Погибнуть было суждено. Осатаневшие латины Не пощадили казачины И голову ему снесли. Так Низ и Эвриал дружили, Так жизнь отважно положили, Посмертно славу обрели. Из крепких сучьев и брезента Носилки смастерив, латынь Поволокла на них Волсента, Которому пришел аминь. А две казацкие головки С собой помчали, как дубовки, Швырнув их попросту в мешок. Но в лагере об эту пору Застали, как на бойне, гору Печенок, легкого, кишок. Как только небосклон зарделся, Светильник Феба запылал, Пан Турн покушал, огляделся И снова биться пожелал. Ударить приказал в клепало, Чтоб войско сразу выступало, И прихватить велел с собой Казачьи головы для смеху, Чтоб за недавнюю потеху Троянцам отплатить с лихвой. Но в крепости, по уговору, Молчком сидел троянский род; Запрятались, как мыши в нору, Когда вблизи мяучит кот. При этом были все готовы Погибнуть ради Трои новой И чашу смертную испить, Чтоб отстоять свою свободу, Не покориться сумасброду, Затрещину ему влепить. Рутулы налетели бурно. Троянцы сдачи дали так, Что брюхо скорчило у Турна И расчесал икру вожак. Велит он, вне себя от злости, На глум поднять убитых кости, Чтоб лютых недругов кольнуть: На жерди перед самым валом Несчастных Низа с Эвриалом Головки буйные наткнуть. Троянцы с вала различали, Чьи головы вблизи торчат, И горькой предались печали, Утративши таких ребят. Ужасный слух про их кончину Потряс троянскую дружину, И слезы проливала рать. Оцепенев от скорбной вести, Едва не умерла на месте Старуха, Эвриала мать. Как будто разум потеряла: Седые волосы рвала И в грудь со стоном ударяла, Лицо щипала и скребла. Вдоль вала бегала бабуся. Когда же голову Эвруся Она узнала на колу — Еще сильнее заметалась: Вопила, ерзала, каталась И распростерлась на валу. Истошным голосом завыла: «Сыночек, свет моих очей! На то ль тебя я породила, Чтоб сгинул от лихих людей? Чтоб ты в недобрую годину Увел старуху на чужбину Свой век в сиротстве коротать? Моя ты радость и отрада! Моя заслона и ограда! Ты на кого покинул мать? Куда идти убогой, хворой? Кто злую долю облегчит? Кто будет мне в беде опорой? Кто участь горькую смягчит? Теперь прощайте все поклоны, Что получала во дни оны От вдов, девчат и молодиц За брови дивные собольи, За очи ясные сокольи… Ты был красою вечерниц! Найти бы мне твой труп казацкий И тело белое обмыть. Назло дружине супостатской В могилу с честно проводить. О боги!Я ли в том повинна, Что вы единственного сына Дозволили обречь на смерть И молодецкую головку Над бедной матерью в издевку, Как тыкву, насадить на жердь? Недолго наживет на свете, Рутулы, ваш собачий род! Пусть вас казнят родные дети! Пускай издохнет ваш приплод! Как жаль, что я не зверь, не львица, Не кровожадная волчица, Чтоб вас, убийцы, растерзать! Чтоб, исторгая рев из пасти, Рвать сердце с требухой на части, Мослы с рычаньем разгрызать!» Тут не один троянский воин Сочувственные слезы лил. Прощаньем горестным расстроен, Асканий нюни распустил. Сильнее всех сморкался, хлипал, На недругов проклятья сыпал Энея доблестный сынок. С поклоном подступивши, бабку Схватил Энеевич в охапку, В землянку с вала уволок. А тут кричат и трубят в трубы, В свистелки дуют и в рога, Вопят, брат брата лупит в зубы, Враг налетает на врага. Тут — ржанье конское и топот, Там — гомон, стукотня и ропот, Смятенье, сто напастей злых! Так сбитень пенится горячий, Так в кабаке шумит подьячий. Хоть, вправду, выноси святых! —Гей, муза! —к панночке стыдливой Взмолюсь. — Приди, хоть на часок! Прошу тебя, не будь спесивой И помоги сложить стишок. Ты дай мне силу и уменье, Чтоб мог я описать сраженье. Здесь должен твой звучать язык! Ты, девка, слышно, не брыклива, Да жаль, от старости сварлива. Прости! я брякнул напрямик, И в самом деле провинился: Девицу старой объявил, Хоть с ней никто и не любился, Не женихался, не шутил. Ох, сколько муз таких на свете, Во всяком городе, в повете! Покрыли б доверху Парнас. Я музу кличу не такую: Веселую и молодую; А старых — залягай Пегас! Рутулы кинулись на стены, Карабкаются, как жуки. Свирепый Турн, покрывшись пеной, Кричит: «Дружнёнько, казаки!» Троянцы тоже не зевают, Швырять каменья поспевают, Рутулов плющат, словно мух, Толкут, как в ступе, вражье семя. Рутулы упустили время, И ослабел в них бранный дух. Троянцы до седьмого пота Врагов молотят и крошат. Спорится у троян работа, Рутулы, как вьюны, пищат. И Турн велит, обеспокоен, Из маслобитен, воскобоен Свезти немедля толкачи. Тотчас перед его очами Явились вместе с толкачами Bcе воскобои-силачи. И, как таранами, без счета Пошли они удары класть. Гремели и тряслись ворота, От боя вся трещала снасть. Турн силы вдвое прибавляет, Он сам тараны направляет, Ворота с петель сбить велит. Упали!.. Стуком оглушили, Троянцев многих сокрушили, И Турну в крепость вход открыт. Мне муза молвит: «Не пугайся!» — «Беда троянцам! Как же быть?» — «В чужую сказку не мешайся! Не в силах Турн их победить!» Троянцы, в грохоте и громе. Преграду громоздят в проломе. За нею грудью встала рать. Рутулы бесом извивались, В пролом, однако, не совались, И Турн не знал, что предпринять. Был Геленор боец на славу, A Лик — кулачник и горлан. Под стать степному волкодаву Был краснорожий сей мужлан. Обоим по колено море, Безделица — любое горе, Забава — головы срывать. Друзьям давно уж не терпелось: Как для корысти им хотелось Тычков рутулам надавать. Плечищами толпу раздвинув, Пан Геленор и красный Лик, Протиснувшись, жупаны скинув, Сквозь кутерьму, содом и крик, Рутулов тасовали славно, А те вручали им исправно Квитанцию в своих долгах. Лик только тем и отличился, Что пану Турну изловчился Заехать в зубы впопыхах. Но Турн великий был разбойник. Он Лика сплющил в один мах. С разбитым носом Лик, покойник, Лежал у недруга в ногах. Туза смертельного в ту пору Успели дать и Геленору, Погиб второй головорез. Рутулов это взвеселило И так сердца их ободрило, Что и трусливый в драку лез. Нажали дружно, напустились, Рутулы кинулись на вал. Троянцы, словно черти, злились, Рутулов били наповал. Вокруг вздымались пыли клубы, Трещали кости, ребра, зубы. Из губ, носов хлестала кровь. Кто бил, кто резал, кто рубился, Кто вверх тормашками валился, Кто полз и поднимался вновь. Ожесточившись без предела, Все до надсады бились тут. Упорство всеми овладело, И каждый стал не в меру лют. Лeгap, пестом хватив с разгона. Дух выпустил из Эмфиона И зубы стиснул сам навек. Лутеций бил Илионея, Циней — Арефа, тот — Цинея. Кто резал, кто колол, кто сек. Слыл Ремул хвастуном в народе, Троюродный был Турну сват И, глуповатый по природе, Всегда всё делал невпопад. Он тешить стал свою натуру, Троян корить, бесчестить сдуру, Себя и Турна величать: «Ага, проклятые поганцы, Огарки Трои, оборванцы! Пришел черед вам погибать! Мы вас туч им колобродить, Морочить девок, вдов морить, В чужих наделах верховодить, Свои порядки заводить. Давайте вашего повесу! Я вмиг его отправлю к бесу Как мух, расплющим вражью рать. Мы дух ваш вытесним, троянцы! Мы вас отучим, голодранцы, Латинские потапцы жрать!» Иул Энеевич нагнулся, Злость полыхнула из очей. Как шкурка на огне, надулся От бестолковых он речей. Схватил булыжник, изловчился. Глазок зажмурил, приложился И камнем в лоб рутула — бух! Хвастун умолк и повалился. Иул сердечно взвеселился. Взыграл в троянах бодрый дух. В виски и в зубы тулумбасы Летели с каждой стороны. Полезла требуха, колбасы, Все пенились, как кабаны, И, разъярившись через меру, По-сербски величали веру. Всяк чем попало, тем крошил. Поднялся писк, стенанья, охи, Враг на врага скакал, как блохи, Кусался, грыз, щипал, душил. Служили у троян два брата. Был каждый с виду — Голиаф, — Широкоплечий и косматый, Овец глотал, что твой удав! Крещен был старший Битиасом И с Кочубеевым Тарасом Сровнялся ростом бы, ей-ей! Другой силач Пандаром звался И, вялый, как верблюд, слонялся. Хотя и был версты длинней. Подняв тяжелые дубины. Вдвоем у городских ворот Стояли братья – исполины И защищали в крепость вход. Они присели, притаились, Троянцы ж отступать пустились, Заманивая рутулян. Стремглав рутульская пехота Летит в раскрытые ворота — Атаковать троянский стан. Но в город сунься лишь —куда там! Тотчас в яичницу собьют. Тут Битиас с Пандаром-братом Рутулов кровь нещадно льют. Рутулы с криком в город рвутся, Как под серпом колосья — гнутся. Жужжа, как над копной цепы, Две исполинские дубины Утюжат головы и спины И всех молотят, как снопы. При виде этакой прорухи Со злости Турн осатанел И, вздрогнув, как бы от сивухи, К своим на помощь полетел. Протиснувшись к троянам в крепость, Турн показал свою свирепость, И кровь рекою полилась. Убил Афидна и Мерона И поспешил туда с разгона, Где управлялся Битиас. С наскока треснул булавою По шее, великан упал, Об землю грянул головою И крепость всю поколебал. Ревет, и душу испускает, И воздух громом наполняет; На всех напал великий страх. От смерти не сумев укрыться, Погиб верзила, как мокрица. И исполин есть червь и прах! Пандар, увидя гибель брата, Смешался, дрогнул, оробел И от злодея стратилата Стал удирать, покуда цел. Бежал он, подоткнувши полы, Переступал он частоколы, Спеша от Турна улизнуть. Засовами задвинул входы, К воротам подвалил колоды, От битвы вздумал отдохнуть. Но, в крепости заметив Турна, Пандар был сильно удивлен. В нем злоба закипела бурно, И сразу расхрабрился он. «Попался, висельник поганый, К нам навязался, гость незваный! — Пандар стал к Турну подступать. — Постой, тебя я крепко вздую, Из тела выбью душу злую. Теперь тебе несдобровать!» А Турн с издевкой отвечает: «Келебердянская верста! Уж как я бью — твой братец знает. Тебе ль не накручу хвоста?» Гигант все жилы напрягает И камнем в Турна запускает. Послал бы в ад его Пандар. Откуда ни возьмись — Юнона. И, как незримая заслона, Богиня приняла удар. Pyтул, защитой ободренный, Врага вогнать задумал в гроб. На помощь он призвал Юнону И саданул Пандара в лоб. Он исполина с ног сбивает, До мозга череп расшибает. Погиб и этот великан! На что трояне были хваты, Но от второй такой утраты Сердца смутились у троян. Пан Турн удачей ободрился, Троянцам смерть он приносил, Как боров бешеный ярился И без пощады всех косил. Рассек он саблей Филариса, Яичницу сбил из Галиса, Он голову Крифею снес И надавал в бою жестоком Таких щелчков кулачным докам, Что высунуть боялись нос! И стали в крепости троянцы Свои пожитки собирать. Как струсившие новобранцы, Они решили тягу дать. Предвидя сей исход печальный, Троян обозный генеральный, Сереет вельможный им кричит: «Куда? Ни с места! Что такое? Бежать троянам с поля боя? Стыдом наш славный род покрыт! Не сладите с одним буяном, А вас до черта собралось! Прокрался в огород к Троянам Рутульский шелудивый пес. Иль мы кочевники-бродяги? Иль не хватает нам отваги? Не помним дедовских побед? А князь наш бедный что помыслит? Ведь нас он воинами числит! Что скажет о троянах свет? Все сокрушайте супостата! Давайте скопом напирать! Тесните недруга, ребята, Раз в жизни только помирать!» Ого! Троянцы ободрились, На Турна разом навалились. Пропал он, как тут ни лукавь! Пан Турн вертелся, извивался, До Тибра кое-как добрался, Прыг в реку и пустился вплавь.

Часть шестая

Как кролик, Зевс моргнул усам, Олимп, как листик, затрясло; Сверкнула молния с громами, Всех подхватило, понесло. Богини, боги, полубоги, Простоволосы, босоноги, Стремглав бегут в базарный суд. Влетел гуда Юпитер ярый, На них свирепо гаркнул старый, Как на собак псари орут. «Доколе, — закричал он гневно, — Олимпа имя вам срамить, Друг с дружкой грызться ежедневно И смертных смертными травить? Обычай ваш совсем не божий. Вы на сутяжников похожи! За что мытарите людей? Недам поблажки братье вашей: С небес повытолкаю взашей И прикажу пасти свиней. Вы, олимпийские фиглярки! Не будет снисхожденья вам. Задам березовой припарки Всем зубоскалкам и юлам. Забудете свои повадки. Уж больно вы до смертных падки — Что грек до нежинских колбас. Вы сеете раздор всегдашний! За жениханье, плутни, шашни Всех окуну в сапожный квас. Иль погоню вас на работу, В смирительный упрячу дом. Навеки отобью охоту Везде устраивать содом. Я вас, богинь, на ум наставлю: В Сечь Запорожскую отправлю! Там знаете ведется как? Днем спят хмельные, крадут ночью, Плюют на трескотню сорочью И жен меняют на табак. Не вы народ мой сотворили. Вам не создать и червяка! Зачем людей вы разъярили Из-за такого пустяка? Клянусь я собственным престолом, А также Гебиным подолом, — Кто сунется — расквашу лбы. Пока Эней и Турн дерутся, Пусть все терпенья наберутся, Жалеючи свои чубы», Венера молодицей смелой, Живя с военными, слыла, Битки в трактирах с ними ела, Без церемоний пунш пила; Привыкла щеголять в шинели, Спать на соломенной постели, Горелку с перцем продавать, Мыть офицерские манишки, В возке трястись без передышки, Днем печься, ночью замерзать. С драгунской выправкою, смело Венера к Зевсу подошла. Не запиналась, не робела И залпом речь произнесла: «Тебе, мой батя величавый, Известен каждый шаг лукавый. Ты знаешь — где, и как, и что. Всю землю оком обнимаешь. Другим — за небом надзираешь. Тебя не проведет никто. Ты ведаешь, зачем троянцев Позволил грекам победить, Энея с горсткой голодранцев Нептуну не дал потопить. Ты знаешь, по чьему почину Эней приплыл к царю Латину, Откуда к Тибру он махнул. Что ты определяешь словом, Того не отменяешь новым. Скажи, при чем же здесь рутул? И что такое Тури за цаца? Он самовольничать привык! Фригийкам некуда податься! Их щиплет всякий еретик. Когда б не происки Юноны, Кто б нарушал твои законы? Ей любо стравливать людей. Богами твой приказ похерен: Эней-то ведь сынок Венерин: За Турна весь — Олимп, ей-ей! Троян и бедного Энея Ленивый только не пугал. Терпели пуще Прометея, Что в трубку огонька украл. Такую взбучку с пересолом Им задали Нептун с Эолом, Что и сейчас ни встать ни сесть! Другие боги… — Боже правый! Ты знаешь их дела и нравы! — Живьем Энея рады съесть. Отец! Властитель олимпийский, Взгляни! Я слезы лью рекой. Спаси от мук народ фригийский! Он сотворен твоей рукой. Я за других страдать готова, Я — мать, меня карай сурово, Но пожалей моих детей. Скажи хоть слово, знак утешный Подай Венере многогрешной, Чтобы жил Иул, чтоб жил Эней». «Молчать! Сквернавка, потаскуха! — Юнона в ярости частит. — Как дам тебе, трещотке, в ухо! Очинок с головы слетит! Кого пред Зевсом ты порочишь? Блудливая кошчонка, хочешь Расстроить между нами лад? Ты за кого меня считаешь? Неужто, сучища, не знаешь, Что мне Юпитер — муж и брат? Зевес! Ужель тебе не стыдно, Что пред тобою дрянь и прах Болтает о богах обидно И судит о твоих делах? Какой ты мира повелитель И олимпийцев предводитель, Когда ты против шлюхи — пас? Размяк перед моргуньей мерзкой, Никчемной сводницей цитерской! Она тебе милее нас. Ей вышла от Вулкана взбучка — За Марса розгами порол! Сидела на цепи, как сучка. Вулкан ей отхватил подол. Ты с ней обходишься, как с честной. Тебе про это знать не лестно! С ней нянчишься, с другими строг. Она и Трою разорила. Она Дидону уморила. Все пакости идут ей впрок! Где затесалось это зелье — Там всё крапивой поросло. Настало б на земле веселье. Исчезни этакое зло! Из-за нее в Латыни смута, Приходится троянцам круто, И Турн Энею стал врагом. Из-за нее везде напасти. Она — причина всех несчастий На небе, на земле — кругом! Легко ли? На меня кивает. Сама же, натворив беды, К Зевесу жалобно взывает: Мол, только-только из воды! Невинничаст, как Сусанна; Скажите! Недотрога панна, Жила на хуторе весь век! Хоть лопни с бабкою своею — Я место укажу Энею; Богиня я! — он человек». Ругни Венера не стерпела, Юнону лаять начала. Тут перепалка закипела И в свалку чуть не перешла. Богини в гневе — те же бабы И так же на уторы слабы. С досады невесть что сбрехнут. Доходит и до потасовки, Горланят, что твои торговки, Род, племя и приплод клянут. «Молчите, чертовы сороки! Попутал вас, бублейниц, бес. Обеим отобью я щеки! — Вскричал разгневанный Зевес. — Не стану баб карать громами, Велю по пяткам чубуками Ударов сотню отсчитать, Чтоб мирно жили вы отныне. Уж я вас проучу, богини! Олимп заставлю подметать. А ну-ка уши навострите, Послушайте, что я скажу. Молчать! Разиньте рты, замрите. Кто пикнет — рожу размозжу. Промеж латинцев и троянцев И разных Турновых поганцев Никто в побоище не лезь. Не суйся ни к кому с подмогой, Воюющих князьков не трогай! Увидим, кто сильнее здесь». Юпитер смолк, моргнул бровями, И боги порскнули вразброд. Простимся тоже с небесами. Сойдем на землю в свой черед И, став на Шведскую могилу, Военную посмотрим силу. Я схватку опишу сейчас. Чтоб легче справиться с работой, На юбку музе дам с охотой: Пускай пополнит рифм запас. Тури отдышался, обсушился, Глотнул горелки с имбирем; Шатер покинув, петушился, Глядел на крепость сентябрем. Опять—труба! Тревога! В сечу Все ринулись врагам навстречу, Чтоб их побольше утолочь. Испробовав троян удалость, Рутулы поживились малость, Насилу развела их ночь. Эней по Тибру возвращался К троянам в тишине ночной. В челне с Паллантом угощался, Усердно пил со старшиной. Он стычками с богами хвастал, Рассказывал, как всюду шастал. Чесал язык и сам Паллант. Царевич врал, как сивый мерин, Не хуже, чем сынок Венерин. К брехне имел большой талант! — Ты спишь, седая царь-девица? О муза дряхлая, очнись! Прокашляйся живей, сестрица, Ко мне, беззубая, склонись И расскажи — какой там леший К Энею, конный или пеший. Пошел, чтоб Турна доконать? Ты, муза, грамоте училась, В полтавской школе отличилась. Должна всех поименно знать! Я слышу бормотанье музы: С Энеем, дескать, плыл Массик, Бездельник, лодырь толстопузый И здоровенный, словно бык. Отродье стеховской шинкарки, Тигренко следовал на барке. С ним сотня добрых забулдыг. Бок о бок шли дубы Аванта. Он был придирчивей сержанта: Чуть что — по спинам так и стриг! Как плащ, надев свиную шкуру, На байдаке торчал Астур; Служил он лежнем винокуру И с виду был довольно хмур. Поодаль плыл Азиллас-модник, Пономарихе нашей сродник. Давно ли он таскал суму? Фортуна вмиг простолюдина Перекроила в господина. Таких чудес я знаю тьму! А кто на легоньком дубочке, Раззолоченный в пух и в прах, Сидит в распахнутой сорочке С турецким чубуком в зубах? Да это — Цинарис, картежный Цехмейстер, плут, наглец безбожный. Прохвостов шайку он ведет. Не в битве, так в картежной схватке Уложат Турна на лопатки, И недруг по миру пойдет. Кто в шляпе, в епанче суконной И с толстой книжкою в руках Толкует вкривь и вкось законы, Знай спорит о своих правах? Юрист из Глухова речистый, Что выбился в канцеляристы, — Добродий некий Купавон. Ища поживы не впервые. Вдобавок метя в значковые, Вступил к Энею в легион. А тот беззубый, говорливый, Сухой, лядащий, как скелет, Брехун плешивый и сварливый? То выкрест, знаешь ли, Авлет. С другой недавно окрутился И за беспечность поплатился: Из жару в полымя попал. Теперь с чертовкой развязался: К Энею в войско записался, Лазутчиком на время стал. Еще там было с полдесятка, Всё мелюзга и гольтепа. В таких не будет недостатка, Хоть сгинь их целая толпа. «А сколько всех, — сказала муза, — Считать по пальцам — мне обуза, Не знаю! Врать я не хочу На счетах класть я не училась, Зарубки делать не трудилась. Как было, так и лепечу!» Возница в небе повернулся, Стожары выше поднялись. Кой-кто под буркой растянулся, Не все, однако, улеглись. Иные у костров искались, Другие хлюпали, плескались — Онучи мыли в тишине. Дремали вполпьяна старшины, Лежали, разметав чуприны, Кто — на боку, кто — на спине. Один Эней не спал в то время И думал — как ему верней Спасти троянский род и племя? (За всех в ответе был Эней!) Как Турна, дьяволова сына, Побить, прибрать к рукам Латина И успокоить весь народ? Измучившись таким вопросом, Эней увидел перед носом Довольно странный хоровод. Ни рыбы, знаете, ни раки, А словно бы кружок девчат; Ныряют, плещут, как собаки, Мяучат кошками, кричат. Эней со страху чуть не треснет! Читает в голос «Да воскреснет…», Он слышит визг и хохотню; Свалился на помост, а чуда — Давай тащить его оттуда, Кто — за полы, кто — за мотню. Одна такая тварь скакнула К нему сверчком или блохой И к уху накрепко прильнула, Подобно гадине лихой: «Давно ли мы с твоей персоной Таскались по воде соленой, Возили весь троянский род? Мы — Идского холма лесины, — Дубки, орешины, соснины. Из нас построен был твой флот. Уже рутул до нас добрался И не шутя огонь раздул. Зевес, однако, постарался И нас в русалок обернул. Такая вышла передряга! Чуть без тебя Иул, бедняга, Не отдал душеньки богам. Спеши на выручку дитяти, Спасай троян от вражьей рати. Ты должен духу дать врагам!» Энея за нос ущипнула, На том и кончив разговор, И по воде хвостом плеснула, Скликаючи своих сестер. Русалки вмиг зашевелились, Всем хороводом навалились — Троянский подтолкнули флот. Эней узрел свой стан в осаде И крикнул в гневе и в досаде, Что Турн черево надорвет! По пояс в воду прыгнул с лодки Эней, в кулак собрав мотню; Взмолился маменьке-красотке, Призвал с Олимпа всю родню. Тут соскочил Паллант, и с ходу — Плюх-плюх за ним вся сволочь в воду. «Смелей! — вскричал Анхизов сын. — На помощь удальцам Троянам И на погибель басурманам, Шагайте левой, как один!» Троянцы в крепости узрели. Что подоспел с подмогой князь, И сразу будто одурели. Земля под ними затряслась. С ужасным топотом и гулом Стремглав бегут они к рутулам И супостатов бьют, как мух. Пан Турн Энея ненароком Вдали приметил ярым оком. Со злости занялся в нем дух. «Ребята, бейтесь, не виляйте! Час грозной сечи наступил. Дома и жен своих спасайте! — Он в исступленье завопил. — Стопы не отдадим бахвалам! Их кости загребем оралом, В нас — больше храбрости. Вперед! Все олимпийцы нам ограда. Чужих боков жалеть не надо. Смутился, вишь, троянский род!» Увидя кавардак во флоте, С войсками к Тибру Турн валит; Сам ерзает, как черт в болоте, И про поживу всем бубнит. Он выбрал молодцов на славу. Проворно их построил в лаву И на союзных двинул вскачь. Знай рубится, кричит, балует, Как будто шутит, не воюет. Был Турн увертлив и силач. Эней-пройдоха, сам не промах, В боях возрос и стал старей; Был вожаком во всех содомах, Видал медведей и хорей. На свечку фукает пугливо Дитя; Энею дурь — не диво! Знавал он всяких мастаков. Эней глядит на Турна косо, Добраться пробует без спроса До вражьих ребер и боков. Сперва по темени Фарона Погладил острым кладенцем Столь метко, что Фарон с разгона Вильнул вверх донцем, вниз лицом. Засим Лихаса в брюхо тыкнул. Тот повалился и не пикнул. Упал без головы Кисеи, Под стать мешку с мукой, а Фара В лепешку с одного удара, Играя, превратил Эней. Сынок Анхисов куролесил. Он супостатов потрошил. В бою немало начудесил И без разбора всех крошил. Паллант впервые шел на битву, Горланил, как еврей молитву, Носился из конца в конец. До драки был не в меру жаден И громко подстрекал аркадян, Ярился, словно жеребец. Но Даг — рутул весьма лукавый — Узнал в Палланте новичка И вздумал ради вящей славы Поддать царевичу тычка; Паллант, однако, изловчился, И Даг с душою разлучился. В аркадцах закипела кровь. Летят, несутся, пыль вздымая, Как хворост, вражью рать ломая. Что значит подданных любовь! Паллант Эвандрович наскоком Успел Гибсона уложить. Пырнул в висок над правым оком — И приказал он долго жить. Смертельная постигла кара Его и яростного Лapa. Вон Ретий в роспусках летит. Паллант его схватил, — о боги! — Ударил, как пузырь, об дроги, И третий недруг был убит. Вот! Вот! Ярится, бесом дышит Агамемноненко Галес И быстрым бегом всё колышет, Точь-в-точь как в гневе сам Зевес. Круша противников жестоко, Он вышиб дух из Демотока, Наткнул Фарета на клинок, Прищелкнул, как блоху, Ладона. Кричит: «Палланта, ветрогона, Мне хватит на один глоток!» Паллант, голубчик, молодчина, Стоит, скрепясь, как твердый дуб, И ждет — какая образина Ему надрать желает чуб? Дождался — и врагу с разгона Такого закатил трезвона, Что вверх тормошками он стал. На горло наступив Галесу, Паллант его отправил к бесу, Ногами гневно растоптал. И напоказ поставил задом Авента, в зад его пихнув; И Клавз отважный рухнул рядом, Того же чаду здесь нюхнув. Лишь сунься! — отутюжат хватски Паллант и сброд его аркадский. Турн видит: им пренебрегли. И впрямь от этакой ватаги Не меду жди, а только браги; На камень косы тут нашли. У Турна помутился разум. Что супротив него Полкан! Знай носится на Белоглазом, Ревет, как раненый кабан. Летит к Палланту, лошадь хлещет, Зубами лязгает, скрежещет, — Вот-вот укусит молодца! Турн саблищей как замахнется Да к шее конской как пригнется! Так ловит хитрый кот скворца. Паллант вильнул, под стать лисице, И Турну оберучь мечом Так запалил по пояснице, Что дернул супостат плечом. Паллант не дал ему очнуться, От нападенья увернуться И звезданул рутула в лоб. Тот не поморщился. Куда там! Кругом обшился он булатом И был как в оболочке боб. Палланта он мазнул чеканом. По черепу что было сил. За русы кудри бездыханным Царевича с коня стащил. Из раны кровь текла густая И запеклась, уста смыкая. Недолог был Палланта век. Увял, сердешный, поневоле Былинкой скошенною в поле: Турн череп надвое рассек! На труп, злодею ненавистный, Он стал могучею пятой. С Палланта снял рукой корыстной Ремень с лядункой золотой. На своего коня взвалился. Над мертвым паничем глумился И крикнул, довершив удар: «Возьмите рыцаря, аркадцы! Союзнику Энея, братцы, Эвандру отнесите в дар». Аркадцы, увидав утрату, Сдержать рыданий не смогли И учинить клялись расплату, Хотя бы все костьми легли. На щит Палланта положили. Калмыцкой буркою прикрыли И с поля потащили в стан. Его оплакивали бурно, Ругали кровопийцу Турна. Да где ж троянский наш султан? Громам и грохоту я внемлю, Вокруг — смятенье вижу я. Кто так трясет сырую землю? Ее колеблет сила чья? Как вихрь бушует на дорогах, Как воды пенятся в порогах, Так в ярости Эней летит; Кровавой жаждет он расправы, От гнева все дрожат суставы, Он за Палланта отомстит! «До лясу!.. Я вас, лиходеев! Траву недолго вам топтать. Куда как зол табак Энеев: За Стиксом будете чихать!» Эней ревел, скакал, совался, Как бык свирепый бесновался. Вояк рутульских потрошил. Махнет мечом — врагов десятки Ложатся, выставляя пятки. Так в лютом гневе их крушил! Как ястреб хищный на цыпленка, На Мага напустился он; Пропала слабая душонка, Из тела запросилась вон! Поджилки затряслись у Мага. В ногах валялся он, бедняга, Просил в неволю взять живьем, Но с белым светом распрощался. Вдогон другим Эней помчался, Врага пришив к земле копьем. И на бегу поймал за рясу Попа рутульского полку. Он смертного набрался трясу, Как пес, катаясь по песку. Расстался с жизнью храбрый Нума, У тратив и Сереста, кума. Эней башку с Тарквита снял, Камерта сбил с коня, Ансула И Лука, грозного рутула, К чертям за раками послал. Покамест недругов калечит По десять враз Анхизов сын, На поле боя рвет и мечет, Рутульских не щадя старшин, — На таратайке в гневе яром Стремглав летят Лукул с Лигаром, Торопят, горячат коней. Энея растоптать с разгону Пытались братья, но к Плутону Их души отослал Эней. Он молодецки управлялся. Рутулов молотил он всласть, От супостатов избавлялся И в городок спешил попасть. Меж тем латинскую когорту Троянцы протурили к черту И, после вылазки лихой, Навстречу своему Энею Бежали, вешались на шею, Галдели все наперебой. Иул, как комендант исправный, Здесь не ударил в грязь лицом И как начальник войска главный Предстал перед своим отцом. Иул Энею рапортует, А тот в уста его целует. Не подкачал-таки сынок! Недаром сердце трепетало, Надежду лестную питало, Что из дитяти будет прок. Подвыпив, мордою склонялся К Юноне на плечо Зевес. Как дурень, чмокался, лизался, К супружнице со скуки лез. «Гляди, — сказал он ей в угоду, — Как Турн дает троянцам ходу! Они пустились наутек. Венера — тьфу перед тобою. Ты дивно хороша собою! Всяк ладит на тебя силок. Бессмертие мое ярится, Роскошной ласки жду, дрожа. Олимпа и земли царица! Юпитеру ты — госпожа. За смачный поцелуй твой сразу Весь мир получишь без отказу». Вздохнув, богиню стиснул так, Что вместе с ним сама Юнона Едва не сковырнулась с трона. Зевес набил себе синяк. Хотя на хитрости пуститься Матерой вздумалось лисе, Юнона, козырь-молодица, Уловки разгадала все. «О ты, — сказала, — светоч ярый! О езуит Олимпа старый! Речей медовых зря не трать. Уже давно меня не любишь, А только с пьяных глаз голубишь. Не подсыпайся! Полно врать. Напрасно ты меня морочишь. К чему туманить белый свет? Как с девочкой балясы точишь! Мне, знаешь ли, не двадцать лет. Тебе не стану я перечить, Но ты не позволяй увечить Троянцам Турна моего. С отцом он должен повидаться И перед смертью попрощаться. Мое желанье таково!» Сказала — и впилась в Зевеса, За поясницу обняла, И свет померк в очах — завеса Обоим на глаза легла. Размяк Зевес, как после пару, И вылакал подпенка чару. Ни в чем Юнону не стеснял. Она с ним в котика играла, А в мышки так защекотала, Что он раскис и задремал. Все олимпийцы без изъятья И громыхающий их пан, Нимало не стыдясь, без платья Гуляли, на манер цыган. Нагая, как ладонь, Юнона Скатилась тут же с небосклона И парубком оделась вмиг. Призвав на помощь Асмодея, Обличье приняла Энея, Помчалась к Турну напрямик. Рутул ужасно расходился. Досадой был он обуян. Несолоно хлебав, сердился — Зачем не припугнул троян? Вдруг призрак в облике Энея, В плаще покойного Сихея Явился Турна задирать: «Никчемный рыцарь, замухрышка! Тебе, мозглявый витязь, крышка! А ну-ка выйди помирать!» Присяжный враг, держась кичливо, Донельзя Турна уязвил. На поединок звал крикливо, Вдобавок трусом объявил. Пан Турн затрясся, обозлился, Холодным потом весь облился, Проклятье изрыгнул в ответ. Конем на призрак напирает, А тот вильнул и удирает. Рутул за ним помчался вслед. Тот — не уйдет, сей — не догонит. Вот-вот пырнет врага мечом! Но в ярости ревет и стонет Пан Турн, оставшись ни при чем. «Ага, голубчик, удираешь? Не в куклы с девками играешь! Поймаю панича за чуб! Со смертью мигом обвенчаю И воронов потешу стаю. Пусть расклюет она твой труп!» Пан Турн за призраком Энея Пустился к морю на коне. Противник, будто бы робея, Вдруг очутился на челне. Рутул к Энею в лодку прыгнул И думал, что его настигнул. Теперь-то можно будет всласть Над супостатом поглумиться И кровью вражеской упиться, В большие храбрецы попасть! Но сам собою по безбурным Волнам, покинув берега, Челнок помчался с паном Турном. Он счастлив был загнать врага. Наскучив этой заварушкой, Юнона в небо шасть кукушкой. Едва не треснул молодец, В сердцах очнувшись среди моря. Да что поделаешь! — и с горя Поплыл туда, где жил отец. Юнона славно пошутила И Турну пулю отлила. На всех туману напустила, Глаза Энею отвела. Он был как в шапке-невидимке, И плавал взор его, как в дымке. Но, сызнова прозрев, Эней Пришиб Лутага, Лавза, Орсу, Парфену, Палму сбавил форсу; Сгубил немало силачей. Под самый городок троянский Мезентий нагло подступал И выкликал по-басурмански, Что, дескать, пан Эней пропал! «Давай, — кричит, — на ровном месте С тобой сойдемся честь по чести, Как двое стоящих парней!» Столкнулись так, что от усилья Рванулись, хрустнув, сухожилья. Врага с коня спихнул Эней. Пощады не давая чванным, Всадил в Мезентия палаш, И дух его со словом бранным Пустился в черту на шабаш. Эней победой утешался, С дружиной славно угощался, Зевеса жертвой ублажив. До поздней ночи пьянство длилось, И всё троянство с ног валилось. Эней и сам был еле жив. Уж заряница не с полушку Светилась в небе, а с пятак Или с пшеничную галушку, И небо рдело, словно мак. Анхизов сын созвал громаду И молвил: «Нужно по обряду Нам упокоить мертвецов. Пускай возьмутся все Трояне По-братски, дружно с поля брани Таскать убитых удальцов». Эней Мезентия доспехи На пень высокий насадил, Но, видит бог, не для потехи: Он Марсу этим угодил. Пень выглядел, как рыцарь знатный: Шишак и панцирь, шит булатный, Копье с флажком и тяжкий меч. Эней прокашлялся, сморкнулся, К своей дружине обернулся И выпалил такую речь: «Герои! Казаки! Трояне! Храбритесь! Наша, слышь, берет! Поганый сей чурбан заране Латинский град нам отопрет. Но, прежде чем начнете биться, Дня мертвых нужно потрудиться; Палланта, павшего в бою, Эвандру бедному отправить И поименно всех прославить, Кто смелость выказал свою». Эней в курень подался вскоре, Где труп царевича лежал. Вздыхал аркадский подкоморий И мух любистком отгонял. Троянские здесь плаксы были И, как от боли в брюхе, выли. Эней разрюмился и сам: «Эхма, увял мой цветик мака! То был недюжинный рубака. Видать, угодно так богам!» Сплели носилки из ракиты И камышовый балдахин, Чтоб наш покойник родовитый, Единственный Эвандров сын, Явился ко двору Плутона Как пан, как знатная персона, А не задрипанный голяк. Палланта женщины обмыли, По-праздничному нарядили, Заткнули за щеку пятак. Когда уж было всё готово, Пришел соборный протопоп. Надгробное начавши слово, Он сбился и в затылке скреб. Сказал: «Покойник сей не дышит, Не видит, стало быть, не слышит. Ей-ей! Увы! Он мертв, аминь!» Народ премного умилился, Растрогался и прослезился. Забормотал: «Пан отче, сгинь!» Палланту покадив, чин чином Беднягу вынесли на двор; Его узрев под балдахином, Эней рыдал и очи тер. Усопшему на покрывало Пошло Дидоны одеяло — Сынка Анхизова трофей. Носилки взгромоздив на плечи, Тащились воины далече — К Эвандру, в город Паллантей. И в чистом ноле, на просторе, Эней простился с мертвецом, Сказав: «Бурливо жизни море! Вольно играть ему пловцом. Прощай, приятель задушевный! За нынешний твой вид плачевный Рутулу я воздам с лихвой». Палланту низко поклонился, Облобызав его, пустился Домой с поникшей головой. Во власти грустных размышлении К себе вернулся пап Эней, И только что ввалился в сени, Как натолкнулся на гостей. Пришли послы царя Латина, Все сплошь — асессорского чина; Один — армейский капитан; Он век по свету волочился И по-фригийски научился. В посольстве был он драгоман. Латинец родом познатнее Немедля выступил вперед. Кто не поймет его рацеи — Прочтите этот перевод: «Окостенелый труп — не ворог. Как воин он уже недорог: Лежит на поле без души! О князь, тела убитой рати, Как водится, земле предати Ты, сделай милость, разреши!» Эней, к добру с рожденья склонный, Сказал послам латинским так: «Латинус реке неугомонный, А Турнус пессимус дурак. И кваре вам сражаться мекум? Латинуса считаю цекум, Сеньорес, олухами — вас. Латинусу рад пацем даре, Пермитто мертвых погребаре, И корам вас мой гнев угас. Один лишь Турнус недруг меус, Сам эрго дебет воевать; Так хочет фатум! — ут Энеус Вам будет реке, Амате зять. Назначив с Турнусом дуеллюм, Мы приведем ад финем беллюм. Не всем же сангвис проливать! Укажет глядиус, вель деус, Достоин Турнус иль Энеус Латинским сцептро обладать?» Посольству речь пришлась по нраву, И первый осмелел Дрансес. Не посрамил свою державу, В карман за словом не полез. Воскликнул: «Ты на свет родился Затем, чтоб он тобой гордился. О князь! Величье — жребий твой. Мы всё в уста Латину вложим, Царю мы уяснить поможем, Что дружба с Турном — звук пустой», Пошли на мировую вскоре. До срока прекратили рать. И положили в договоре Латинских плотников призвать, Чтоб живо помогли троянцам, Бездомным этим голодранцам, Достроить новый городок; Чтоб нарубить вольготно было Дубков, осины на стропила, Сосновых начесать досок. И, согласясь на мировую. Пустили чарочку кругом; Пошла гульня напропалую. Делились дружно табачком. Одни порядком нагрузились, Другие с мертвыми возились; В лесах стояла стукотня. Сложив забот военных бремя, Троянцев и латинцев племя Сошлись, как близкая родня. Эвандра всхлипы, вопли, крики, Стенанья, — словом, без прикрас Печаль аркадскою владыки Я описал бы вам как раз. Да полно! Стоит ли усилий? На это нужен сам Вергилий! Вдобавок ныть я не мастак. Мне охи, слезы — пуще смерти. Я сроду не грустил, поверьте. Авось, друзья, сойдет и так! Блеснула в небесах денница, Померкли звезды, и опять Взялась троянская станица Убитых воинов таскать. Эней с Трахоном разъезжает, К трудам дружину понуждает; Кладут, как бревна, труп на труп, Сухой соломой покрывают И троекратно поливают Смолой и маслом каждый сруб. Вот искры высекли огнивом, И пламя обняло тела, И память вечную с надрывом Завыли так, что жуть брала. Здесь кость, и плоть, и жир скворчали; Иные смалец источали, У многих лопался живот, И было дымно, чадно, смрадно. Жрецы трудились тут изрядно: Искони бе хаптурный род. Однополчане, други, сваты, Отец и сын, свояк и кум, Во имя горестной утраты, А кто и просто наобум, В костры швыряли седла, сбрую, Доспехи, обувь дорогую, Мешки онуч, лаптей, сапог, Лядунки, сабли, шапки, свитки; Оружье, утварь и пожитки Метали, как снопы на ток. В Лавренте тоже грустно было, Народ являл прискорбный вид; Сжигали мертвецов уныло, Ревели на чем свет стоит. Где сын пропал ни за копейку, Там клял отец войну-злодейку, А с ней и дряхлого царя; И девка крепко убивалась, Что без венца вдовой осталась, Утративши богатыря. Растрепаны, простоволосы, Метались женщины, крича, И на себе терзали косы, Одежды рвали сгоряча. Латина громко поносили, Истошно выли, голосили, Рыдали подле мертвых тел; Себя, стеная, били в груди, Ругали Турна: гибнут люди Из-за его любовных дел! Браня рутула за упорство, Твердил Дрансес: «Его вина! Пусть выйдет на единоборство — И сразу кончится война». Нашелся между тем сутяга, Брехун, юрист, крючок, плутяга, Который Турна защищал, И все Аматины клевреты Давали шепотом советы, Чтоб нипочем не уступал! Толкнулись к хану Диомиду Тогда латинские послы; Вернулись, — молвить не в обиду, — Не так чтоб очень веселы. Латин запиской именною Созвал вельмож со старшиною, Чтоб выслушать своих послов. Поспешно собрались вельможи, Что ко двору Латина вхожи, И молвил царь без дальних слов: «Венул! Ты человек правдивый (Об этом знает наша Сечь) И, говорят, небоязливый. Перескажи мне хана речь!» — «О царь, я твой слуга смиренный, Никчемный самый и презренный, Не гневайся! —сказал Венул. — Мужичья правда очи колет, А панская — как пан изволит! Нам хан такое завернул: «Не с мордой, говорит, Латина Троянских одолеть вояк! Не лучше ль было для почина Узнать, каков Эней казак? Когда мы осаждали Трою, Оборонять пришлось герою Богов домашних и родню; Он на закорках в злую пору Отца втащил на Иду-гору, Не посчитайте за брехню! Латину растолкуйте внятно: Эней мне кажется святым. Идите лучше на понятный И не воюйте больше с ним. Да есть ли дети впрямь такие, Чтоб кудри батькины седые Ценили выше всяких благ? Зачем обманывать Латина? Мне мил Анхизов сиротина. Энею, братцы, я не враг. Прощайте, домини латинцы! Счастливый путь, поклон царю! Отдайте вы свои гостинцы Троянскому богатырю И, не шутя, не для блезира, Просите у Энея мира!» На том и речи был конец. В предчувствии лихой годины, Латин исполнился кручины. Дрожал на лысине венец. Немножко помолясь, очнулся Латин от невеселых дум, Но, глядя сентябрем, надулся И был с вельможами угрюм. «Что! Взяли? — молвил с кислым видом.— Носились больно с Диомидом, А он и дулю показал. Вам было загодя, болванам, Управиться с троянским паном, Покамест ног на стол не клал. Теперь Анхизова отродья Не протурить вовеки нам. Клочок землицы и угодья Отдам троянским шатунам: Поля, луга, леса, покосы, Дня рыбной ловли —Тибра косы. И станет нам Эней — сосед. Не захоти он здесь остаться И по свету пустись болтаться, — Мы всё ж избавимся от бед. С Энеем нужно лад уставить: К нему сейчас десятков пять Послов с подарками отправить, — Да позатейливей сыскать! Повидло, сало, осетрину, На праздничный кафтан люстрину, Цветной кушак Энею дам, Козловые сапожки тоже И табеньки тисненой кожи. А нуте! Как сдается вам?» Дрансес был краснобай великий И пану Турну лютый враг. Усы расправив, он владыке Латинскому ответил так: «О царь над здешними местами! Твоими пить бы мед устами. Ты в нас вливаешь бодрый дух. К тебе сердцами тяготеем, Сидим, молчим, сопим, потеем, Не смея высказаться вслух. Пускай заносчивый, надутый, Похожий впрямь на сатану, Разбойник, ненавистник лютый, Что всех людей втравил в войну, Что причинил нам столько боли, Народу тьму сгубил на поле, А сам — за шапку и бежать, Что вас, вельможи, за нос водит, — Пусть этот храбрый Турн выходит С Энеем силы поравнять. Пусть нас покинет честь по чести, Царевне пусть вернет покой, Пускай живет в своем поместье, А к нам, в Латию, — ни ногой. Благое, царь, прими решенье, Энею сделай подношенье: Ему Лавинию отдай. Ты нам даруешь мир желанный И уврачуешь царства раны; С Энеем дочке будет рай. Тебя, пан Турн, прошу отныне Любовь к Лавинии забыть, Не потакать своей гордыне И кровь латинцев пощадить. Эней ведь нас не задевает, Тебя лишь драться вызывает. Ступай, с троянцем поборись И, если ты — не пустомеля, Геройство докажи на деле: Побить Энея умудрись!» Пан Турн разгневался, однако! Кривились губы, весь дрожал, Зубами лязгал, как собака, Синей утопленника стал. Вскричал: «Матерый ты лгунище! Всех козней мерзостных жилище! Равняешь витязя с хорем? В народе распускаешь бредни, Клевещешь, как брехун последний, Ты на меня перед царем, Ч то, дескать, я хочу оттяпать Головку лысую твою; Да пропади ты, старый лапоть! Не стану честь марать свою! А ты, Латин благолюбивый, Давно ли стал такой пугливый, Что царство для тебя — пустяк? Перед Энеем ползай раком, Пластайся перед сим трояком! Дождешься мира! Как не так! Но если миру я — помеха, И в поле ждет меня Эней, И смерть моя для вас потеха, — Отвага есть в душе моей! Мечом по-прежнему владея, Не испугаюсь я злодея, Столкнемся мы лицом к лицу. Будь он Полканом иль Бовою, Я с ним померяюсь главою! Дам бой Энею-беглецу». В конгрессе с Турном препирались, А чужестранцы в тот момент Брать город штурмом собирались. Эней привел их под Лаврент. Пропали рассужденья втуне, Латин пустил со страху слюни; «Вот вам и мир!» — съязвил рутул. Сробели старшина со знатью, А Турн явился перед ратью И даже глазом не моргнул. Опять народ зашевелился. Шум, гам, смятенье, суета. Кто чертыхался, кто молился. Кто — в крик, а кто сомкнул уста. Опять война! Опять кручина! Заботы гнут в дугу Латина. Он кается от всей души — Зачем не стал Энею тестем? Теперь бы тихо-мирно есть им Коржи, потапцы да кныши! Одев булатом грудь и спину, Троян закоренелый враг Подуськивал свою дружину Побить Энеевых бродяг. Сначала подскочил к Камилле, Как добрый жеребец к кобыле. Мессапа дьявольскую рать Царице дал он в подкрепленье И прочитал ей наставленье — Куда-де с войском напирать. Сказал — и на гору-громаду Махнул до самых облаков. Устроить он хотел засаду — Фригийцам надавать пинков. Эней на вал повел ватагу И приказал: «Назад ни шагу!» — Пред строем обнажив свой меч. Идут! Идут, сомкнувшись тесно, Сразиться с недругами честно. Идут, костьми готовы лечь. Троянцы налетели дружно, Наваливались на врагов И оттесняли их натужно До самых городских валов. Латынь, оправясь от удара, Атаки отбивала яро. За чуб таскал чин чина там, Как петуха петух — за гребень. Толкли один другого в щебень И молотили по зубам. Но вот Арунт убил Камиллу. Тогда латинцев обнял страх; Утратили задор и силу, Бежать пустились впопыхах. Их дула Троя в хвост и в гриву. Латинцы — быть бы только живу! — Назад чесали во всю прыть. Ворота башен замыкали, Своих в укрытье не пускали: Чужих боялись напустить. Тури скорчил пакостную мину, Увидя, что произошло. Хоть плюнь, — скривил он образину И на людей косился зло. Едва не лопнул он с досады И вывел войско из засады. Покинул спешно гору, лес И только что сошел в долину, Как натолкнулся на дружину — Узрел Энеевых повес. Мгновенно разгорелись страсти. Хотели Турн и пан Эней Друг друга разодрать на части. Был каждый лют, как Асмодей. Не обойтись бы тут без боя. По счастью, в воду с перепоя Пан Феб до времени залез, И под покровом темной ночи У всех слипаться стали очи. Любой уснул головорез. Несолоно хлебавши снова, Пан Турн остался в дураках, Латину буркнул он сурово, Зубами скрежеща в сердцах: «Скажи задрипанным троянцам, — Твоим проклятым голодранцам, — Пускай не пятятся назад! Иду с Энеем потягаться, В своих проступках оправдаться. Убить и околеть я рад! К Плутону ль отошлю Энея? Ввалюсь ли в пекло невзначай? Мне жить, ей-богу, солонее! Врагу Лавинию отдай…» — «Эхма! —Латин тут отозвался. — С чего ты так разбушевался? А если рассержусь и я? Под старость лет брехать мне стыдно. Чтоб не было богам обидно, Скажу всю правду, не тая: За земляком не быть Лависе! На это есть судьбы запрет. От олимпийских сил завися, За ослушанье жду я бед. Меня Амата уломала И так бока мне натолкала, Что я Энею отказал. Жить? Нет ли? Что ж, тебе виднее! Но было бы всего умнее, Когда б меня ты развязал И позабыл мою Лависю. На свете мало ли невест? Ну взял бы Муньку или Присю, Из этих, из других ли мест… В Ивашках, Мыльцах, Пушкаривке, И в Будищах, и в Горбанивке Теперь девчат хоть пруд пруди! На этот счет у нас не скудно. Замужнюю украсть не трудно, — Ты только по душе найди!» Тем временем явись Амата! В князька рутульского впилась, Лобзала в губы стратилата, Над ним рыдала и тряслась. «С Энеем не спеши сразиться! — Сквозь слезы молвила царица. — Коль треснешь — пропаду и я! Нас боги без тебя покинут, Латинцы и рутулы сгинут, А заодно и дочь моя». Пан Турн, от гнева цепенея, Не хочет знать ни слез, ни слов, Гонца немедля шлет к Энею, Чтоб завтра биться был готов. Эней сгорал от нетерпенья. Он дожидался столкновенья, Чтоб Турну отхватить башку, И сам спешил гонца отправить — Условиться, как рать расставить; Был с паном Турном начеку. К заре кишмя кишело всюду. Сметая всё перед собой, Тьма-тьмущая честного люду Ломила поглазеть на бой. Чтоб не теснить полки полками, Межевщики пришли с колками И стали площадь размерять. Свиней, овец, козлов заклали Жрецы, молясь, чтоб ниспослали Им олимпийцы благодать. В доспехах праздничных, под стягом, Рядами стройными, как в бой, Шло войско молодецким шагом, И ратник пыжился любой. Две армии враждебных вскоре Расположились на просторе. Со всех сторон валил народ, Толкался, напирал, толпился; Всяк лез, пихался — торопился Узреть побоища исход. Юнона, как богиня, знала, Что Турну суждено пропасть, Но голову себе ломала, Нельзя ли отвратить напасть? Покликала сестрицу Турна, Русалку, что звалась Ютурна; Всё рассказав ей под шумок, Велела хитрости набраться Да не зевать, иначе братца Сотрут, как пить дать, в порошок. Покуда эти две мудрили, Здесь двое снаряжались в бой. Свои за них богов молили: «Пускай в яичницу герой Собьет врага!» Но слух некстати Прошел среди рутульской рати, Что Турн-де может скиксовать. Он загодя смотрел уныло, Скривился так, что лучше было Сраженья впрямь не затевать. А тут Ютурна для за травки В ряды втесалась, как на грех. Вертелась наподобье шавки И живо всполошила всех. Зачем прикинулась Камертом, Твердила, подбоченясь фертом, Что стыдно Турна выдавать, Стоять при этом сложа руки, Себя же — обрекать на муки И шею под ярмо совать. Раздался гул в рутульском войске. Негромко возроптала рать, А после гаркнули по-свойски, Чтоб замиренье разорвать. Ютурна фигли здесь творила, Скворцами кобчика травила, И заяц волка искусал. Толкуя всё к добру, лаврентцы Дивились чуду, как младенцы. К войне Толумний подстрекал. Рутулов подбивая драться, Он первый выскочил вперед, Пальнул в Гилипенка, аркадца, И взбеленил аркадский род. И снова завязали сечу! Друг другу понеслись навстречу. Кто мчится на коне, кто пеш, Кричат и рубят, бьют, стреляют, Лежат, бегут и догоняют. Не поле битвы, а кулеш! Эней правдивый был парняга, Ему претил такой разлад. А тут враждебная ватага Послать фригийцев хочет в ад! «Сбесились? — крикнул. — Что такое? Деремся я да Турн — всех двое. А мир ломать вы не вольны!» Внезапно стрелка зажужжала, Впилась в бедро и задрожала, — И кровь забрызгала штаны. Хромая, обливаясь кровью, К себе в шатер Эней побрел. Иул заботливо, с любовью, Энея под руку повел. А Турн взыграл и, полон чванства. На супротивное троянство, Коня пришпорив, налетел, Храбрится, яростью вскипает, Бьет, режет, рубит, насыпает Кругом холмы из вражьих тел. Сначала Фила с Тамарисом Об землю головами — бух! Затем Хлорея с Себарисом Расплющил, как букашек двух; Дерету, Главку, Ферсилогу Поранил руки, шею, ногу; Врагов калечил вновь и вновь. Конем их растоптал без счету, И тот бродил, как по болоту, Месил копытом грязь и кровь. Коробилась душа Энея, Пока троянцев Турн косил. Страдая пуще Прометея, От боли он лишился сил. Япид, цирюльник лазаретный, Всех порошков знаток приметный И не последний коновал, За пояс полы затыкает, По локоть руки обнажает И нос очками оседлал. Увидел, приступивши к делу, Что в мякоти шпенек застрял; Прикладывал припарку к телу, И шилом в ране ковырял, И смазывал сапожным варом, Но все труды пропали даром. Япид бессилен… Вот печаль! Давай тисочками, клещами, Щипцами, крючьями, зубами Тащить предательскую сталь. Щемило сердце у Венеры. Подол повыше подобрав, Она принять спешила меры — Сынку нарвать лечебных трав. Добыл проворный Купидончик Гарлемских капель ей флакончик, Живой воды принес ведро. Смешали, наскоро взболтали, Слегка над зельем пошептали, Энею полили бедро. Лекарство было чудотворным, Промыло рану, боль сняло И с копейцом стрелы упорным Япиду сладить помогло. Эней опять приободрился, В мамашин панцирь нарядился, Взял меч в окрепшую ладонь. Летит расправиться с врагами, В своих раздуть отваги пламя, Разжечь в них мужества огонь. За ним — фригийцы-воеводы! А войско ходит ходуном, Как в мельничных колесах — воды, И всё ворочает вверх дном. Эней лежачих объезжает И беглецов не догоняет, Ища рутульского князька. Ломает голову Ютурна, Не знает, как спасти ей Турна От смертоносного клинка. У девушек свои уловки. Сумей лишь за сердце задеть! Не растеряются плутовки И сатану поймают в сеть. Ютурна с облака спорхнула, Возницу братнина спихнула, На всем скаку за вожжи — хвать. Пан Турн гонял тогда в телеге: Надселся Белоглазый в беге, Пришлось в обозе отдыхать. Конями ловко управляя, Ютурна вьется меж полков; Как от борзых лиса, виляя. Спасает брата от врагов. С ним где-то впереди маячит, Назад напропалую скачет, Но где Эней, там Турна нет! Троянцу это не по вкусу: Турн празднует бесстыдно трусу! Эней стремглав помчался вслед. И, взора не спуская с Турна, Во все гужи за ним тянул, Но смухлевала вновь Ютурна, И враг заядлый улизнул. А тут еще Мессап с наскоку Метнул в Энея камнем сбоку. Эней, по счастью, не погиб. Он уберегся от изъяна, И только верх его султана Булыжник, пролетая, сшиб. Такой предательской повадкой Анхизов сын был оскорблен. Зевесу помолясь украдкой, На всю громаду гаркнул он. Вперед полки внезапно двинул И с воском на врагов нахлынул. Ну шпиговать, крошить и сечь, Рубить рутулов и латинцев, Наездников и пехотинцев. Но как бы Турна подстеречь? Я, братцы, не надеюсь даже Картину битвы набросать, Хотя и тщусь как можно глаже Стихи об этом написать. Такая уж моя планида, Что выдет разве панихида — Простая роспись, без затей, Всем воинам, убитым в поле, Сложившим кости поневоле По прихоти своих князей. Сей участи не избежали Цетаг, Танаис и Толон; Энеем сражены, лежали Невдалеке Опит, Сукрон; Троянцев Гилла и Амика Спихнула в пекло Турна пика… Да где ж их поименно знать! Ведь супостаты так смешались. Стеснились, что уже кусались, — Руками не могли махать. И фыркнула в башку Энею Ею божественная мать, Чтоб он воскам сказал рацею, Велел им город штурмом брать, Пробить в Лаврент столичный дверцу, Задать Латину с Турном перцу, Рутульских проучить собак. Анхизов сын старшин скликает, На новый подвиг подстрекает; Взодя на холм, кричит он так: «Моим словам не удивляйтесь. Не я, Зевес их произнес, С дружиной тотчас отправлятесь Брать город, где паршивый пес Латин-изменник жрет сивуху, Пока мы бьемся что есть духу. Рубите вдоль и поперек! Сожгите царскую палату, Спалите ратушу! Амату; Чтоб не царапалась, в мешок!» Оружьем воско загремело, Как будто прокатился гром. Построилось и полетело К стенам Лаврента прямиком. Для штурма лестницы таскали И стрелы тучами пускали, Огни метали через тын; И, чтоб услышал неприятель, Кричал Эней: «Ваш царь предатель! Всех зол причина ваш Латин!» А кто в столице оставался, Тому грозила впрямь беда. У всех рассудок взбунтовался, Бежать стремились но куда? Кто трясся, кто облился потом. Иные бросились к воротам В Лаврент открыть троянцам вход. Другие кинулись к Латину И призывали старичину, Чтоб лез на вал спасать народ. Амага глянула в оконце, И бросило царицу в жар: От дыма, стрел затмилось солнце, Пылает в городе пожар; Не видя Турна, ужаснулась, И в жилах кровь у ней свернулась. Нашел на бедную туман. Ей Турн мерещился убитый: Из-за нее стыдом покрытый, Он стал посмешищем троян. Всё, всё ей сделалось постыло, И жизнь казалась немила. Себя кляла, Олимп костила, Одежды царские рвала. Амата, здравый смысл утратив, С ума, по всем приметам, спятив И волю дав своей хандре, Забормотала ахинею. Очкур накинула на шею, Повесилась на очкуре. Конец Аматы басурманский Лависю будто огорчил. «Увы!» воскликнула по-пански И ну дрочиться что есть сил. Цветные платья рвет, швыряет, Убор печальный примеряет. Царевне черное под стать! Мгновенно галкой нарядилась И перед зеркальцем училась Умильно хлипать и моргать. Об этом горестном уроне Узнали в городе, в полках. Латин, развалина, тихоня, Едва держался на ногах. Он по теченью плыть пустился И столь плачевно искривился, Что стал похожим на башмак. Весть про Аматину кончину Повергла всю латынь в кручину. Смутился даже Турн, смельчак. Когда надумала царица На шее затянуть очкур. Пан Турн давай кричать, браниться, Остервенел, как злобный кнур; Руками машет с диким ревом, К войскам несется — грозным словом Прервать кровопролитный бой. Послушны Турнову приказу, Латинцы и рутулы сразу, Утихомирясь, стали в строй. Эней обрадовался вести, Что Турн выходит биться с ним; Осклабясь, постоял на месте И помахал копьем своим. Прямой, как струнка, величавый, Бывалый, дошлый, тертый, бравый, — Ни дать ни взять — Нечёса-князь! Глазами все его сверлили, Враги — и те его хвалили, Свои ж любили, не боясь. Тут вожаков свирепых пара Сошлись, вступить готовы в бой. Зубами заскрипели яро, Переглянувшись меж собой. Со свистом сабельки взлетели, Цок-цок! — лишь искры заблестели; Один другого хворостят. Пан Турн ударил, не робея, Сбил кирею с плеча Энея. Эней попятился назад. Опомнившись, врагу с наскока Сто за сто отплатил Эней. Чужой клинок в мгновенье ока Он саблей разрубил своей. Как Турну быть? Собрав отвагу, Он думает — не дать ли тягу? Нельзя без сабли воевать. Давай бог ноги! Без оглядки Рутулец Турн во все лопатки Стал от Энея удирать. Бежит пан Турн, и причитает, И просит у своих меча. Никто беднягу не спасает От рук троянца-силача. Но, вмиг успев перерядиться, Явилась перед ним сестрица И в руку сунула палаш. И снова сабельки блистали, И снова панцири бряцали, И Турн приободрился наш. Не в силах скрыть свою досаду Зевес бранить Юнону стал: «Не ждешь ли, чтоб тебя по заду Я молниями отхлестал? От вас, от баб сварливых, дрязги! Задать бы вам хорошей встряски! Давно известно всем богам: Эней Троянец будет с нами Кормиться теми ж пирогами, Какие печь велю я вам! Где разум твой, скажи на милость? Бессмертного ты не убьешь. Зачем за Турна ты вступилась, Людскую кровь напрасно льешь? Его сестрицу на проказу Подбила: по чьему приказу Палаш Ютурна принесла? Оставь-ка ты в покое Трою! Уже троянскому герою Довольно сделала ты зла!» Юнона тут угомонилась И Зевсу молвила: «Ей-ей, Глупа была я, провинилась! Прости, отец мой! Прав Эней. Пусть оседлает он рутула, Латина прочь спихнет со стула, Свой род здесь крепко утвердит. Но только пусть латинцев племя Блюдет и в будущее время Язык, названье, веру, вид». «Что ж, быть по-твоему отныне!» — Жене Юпитер отвечал. Плясала с радости богиня, А Зевс «метелицу» свистал. Всё на безменах он развесил И, чтоб никто не куролесил, Ютурну отослал на дно. Не смертных писана руками Та книга Зевсова с судьбами, В которой всё предрешено! На Турна наступает грозно Эней с копьем наперевес. Врагу кричит: «Сдавайся, поздно! Теперь тебя не спрячет бес! Как ни вертись — хоть серым волком Оборотись ты тихомолком, Хоть зайчиком проворным стань, Хоть в небо лезь, ныряй хоть в воду, — На дне морском сыщу и с ходу Расплющу этакую дрянь!» Эней надменными речами Нисколько Турна не смутил. Пожав широкими плечами, Он ус беспечно закрутил И молвил: «Нечего хвалиться, Покуда не в руках синица! Я вовсе не тебя боюсь. Но олимпийцы нами правят, Они теснят меня и давят. Лишь перед ними я смирюсь». Сказавши, повернулся круто И камень в пять пудов берет. Но понатужился, как будто Рутулец Турн уже не тот. Не прежняя в нем удаль, сила Ему Юнона изменила, А без богов — какой размах? И камень изменил тяжелый! Не долетев, он рухнул долу, И Турна взял великий страх. Эней в счастливую годину Копье покрепче раскачал И Турну, гадовому сыну, На память вечную послал. Как за цыпленком ястреб дикий, Гудя, свистя, несется пика И в левый бок рутульца — тык! Свалился Турн подобно жерди. От боли корчась, ждет он смерти, Клянет Олимп, как еретик. Латинцы громко ужаснулись, Рутулы испустили клич, Троянцы едко усмехнулись, А боги пили магарыч. Пан Турн одолевает муки, К Энею простирает руки И слово слезное речет: «Не жизни я хочу подарка! Твоя, Анхизович, припарка За Стикс меня поволочет. Есть у меня родитель милый. Он стар, беспомощен и хил; С тоски сойдет небось в могилу! Но мне уж этот свет постыл; Как казака, тебя прошу я, Мне милость окажи большую: Когда умру, сражен тобой, Отправь безжизненное тело Отцу, — сверши благое дело! — И выкуп можешь взять любой». Эней совсем преобразился, Услышав горестную речь; Он чуть было не прослезился, И Турна миновал бы меч. Но вдруг натронницу Палланта По блеску золотого канта Наш витязь опознал на нем, Внезапным гневом пламенея; И затряслись уста Энея, И взор заполыхал огнем. Схватил он Турна за чуприну И вверх тормашками швырнул, Нажал коленом на детину И басом громовым рыкнул: «Ты нам, троянцам, в посрамленье Надел Палланта снаряженье И думаешь уйти живым? Но сам Паллант мечом Энея Спровадит в пекло лиходея. Ступай к чертям, дядьям своим!» Эней, сказав такое слово, Свой меч вонзил рутулу в рот И трижды повернул сурово, Чтоб лишних избежать хлопот. Безропотно покинув тело, Душа рутула полетела К Плутону в пекло неспроста. Не будет никогда вольготно Тому, кто прожил беззаботно, Тому, чья совесть нечиста.

Примечания

Часть первая.

Ст. 1. Эней был парубок бедовый. Эней (греко-римск. миф.) сын троянца Анхиза и богини Афродиты (у римлян Венера). Согласно «Энеиде» Вергилия, во время Троянской войны Энеи выступает одним из основных защитников Трои, по затем получает от богов указание покинуть город. Вместе со своим отцом, женой Креусой, сыном Асканием в сопровождении оставшихся в живых троянцев на двадцати кораблях Эней уходит из разрушенного города. Жена Энея, по воле богов, исчезает в самом начале пути, отец умирает, а сам Эней после долгих скитаний прибывает в Италию, где его потомкам якобы суждено было основать Рим.

Ст. 5. Когда же Трою в битве грозной Сровняли с кучею навозной. Троя (Илион) древний город па северо-западе Малой Азии, известный по греческому эпосу, обнаруженный в 1870-х годах при раскопках Г. Шлиманом холма Гиссарлык. Речь идет о Троянской войне (1194-1184 гг. до н. э.), центральном событии греческой мифологии. Десятилетняя борьба ахейских государств во главе с царем Микен Агамемноном против Трои и се союзников завершилась поражением троянцев и разорением Трои. Мужское население Трои гибнет, за исключением Энея с несколькими соратниками, который получает от богов указание бежать из Трои, дабы возродить ее славу в другом месте.

Ст. 15. Юнона, злая сучья дочка. Юнона (римск. миф.), или Гера (греч. миф.) одна из верховных богинь, сестра и супруга Юпитера, богиня-покровительница женщин, брака, семьи и рожениц. В Троянской войне поддерживала греков.

Ст. 28. Вдобавок звал Венеру мамой. С распространением литературных версий об Энее Венера (римск. миф.) стала отождествляться с Афродитой (греч. миф.), богиней красоты и любви, матерью Энея, прародительницей его потомков. В Троянской войне помогает своему сыну Энею и его воинам-троянцам.

Ст. 29. А ей Парис-дитя Приама – Некстати яблочко поднес. Троянский царевич Парис (греч. миф.) сын Гекубы и Приама, последнего царя Трои, главы многочисленного семейства. Наиболее известные из его детей Гектор, Парис, Кассандра. Во время Троянской войны Приам был уже очень стар и потому не при­нимал непосредственного участия в военных действиях. Согласно древнегреческим мифам, именно поступки Париса привели к Троян­ской войне, поскольку он поссорил между собой трех богинь: Геру, Афину и Афродиту, отдав яблоко как символ признания красоты Афродите (Венере), прельщенный ее обещанием дать ему любовь Елены (отсюда «яблоко Париса», «яблоко раздора»). Похищение Парисом Елены, при пособничестве Афродиты, и стало непосредственным поводом к Троянской войне. Именно поэтому Гера и Афина в этой войне всячески способствуют ахейцам, а Афродита троянцам.

Ст. 31. Пронюхала злодейка Геба и т. д. Геба (греч. миф.) дочь Зевса и Геры, богиня вечной юности. На Олимпе во дворце Зевса на пирах богов Геба выполняла обязанности виночерпия. Была отдана в жены Гераклу, причисленному к богам.

Ст. 36. Павлина заложила в санки. римск. миф. павлин птица, посвященная Юноне.

Ст. 41. Эол (греч. миф.) бог ветров, обитавший на острове Эолия. У Вергилия Эол выступает повелителем воздушных стихий.

Ст. 65. Борей (греч. миф.) — сын титанидов Астрея и Эос, бог северного ветра.

Ст. 66. Нот (греч. миф.) — сын Астрея и Эос, бог южного ветра.

Ст. 67. Зефир (греч. миф.) — сын Астрея и Эос, бог теплого западного ветра, несущего дождь. Греки считали его быстрым и сильным ветром, а римляне мягким и ласковым.

Ст. 69. Эвр (греч. миф.) бог юго-восточного ветра. Вместе с Нотой или Зефиром якобы вызывал бури.

Ст. 98. Нептун (римск. миф.) один из древнейших богов (отождествлялся с Посейдоном, братом Зевса (греч. миф.), по­кровитель туч, дождя и воды, а также лошадей, состязаний па ко­лесницах.

Ст. 141. Зевес (Зевс, греч. миф.) сын Кроноса и Реи, глава олимпийской семьи богов (отождествлялся с римским Юпитером).

Ст. 153. Точь-в-точь как пану хану Крыма. Речь идет о невозможности возвратиться крымскому хану в Крым, поскольку в 1783 г. Крымское ханство было ликвидировано, а его территория присоединена к России.

Ст. 166. Он сильное построит царство. Речь идет о провиденциальной миссии Энея — будущего основателя Римского государства, должного, по воле богов, стать преемником славы троянцев.

Ст. 171. Проездом завернув к Дидоне и т. д. Дидона (римск. миф.) финикийская царица, основательница Карфагена, дочь царя Тира, вдова жреца Сихея. По «Энеиде» Вергилия, основание Карфагена совпадает по времени с падением Трои, и, когда корабли Энея прибывают в Карфаген, Дидона, но воле Венеры, становится его возлюбленной. После разлуки с Энеем Дидона сжигает себя на костре, предсказав перед смертью вражду Карфагена с Римом.

Ст. 201.Тот город звался Карфагеном. Карфаген город– государство на севере Африки, основан в конце IX в. до п. э. финикий­цами. Его экономическое соперничество с Римом привело к так назы­ваемым Пуническим войнам, в результате которых Карфаген был разрушен и превращен в римскую провинцию.

Ст. 214. Вы —чумаки иль бурлаки? Чумаки украинские казаки, крестьяне, мещане, которые в XV XIX вв. занимались извозно-торговым промыслом. Ранней весной снаряжали чумацкие валки и отправлялись в Крым, на Дон, Волгу, Азовское побережье; везли туда на продажу хлеб и другие сельскохозяйственные продукты, изделия местных ремесленников, возвращались осенью, привозили соль (преимущественно из Крыма), с Дона, Волги сушеную и вяленую рыбу, которую продавали не только на территории Украины, по и за ее пределами; здесь: путешественники. Бурлаки в дореволюционной Украине наемные работники, преимущественно из крепостных крестьян; здесь: люди без постоянных занятий, пристанища.

Ст. 339.Что у покойника украла. Речь идет о муже Дидоны, жреце Геракла Акербасе, или Сихее, которого убил брат Дидоны, после чего она вынуждена была бежать в Африку.

Ст. 421. С Олимпа вздумал ненароком Юпитер поглядеть на нас. Олимп горная гряда в Фессалии, считавшаяся у древних греков местом обитания богов. На Олимпе, по их представлениям, находились дворцы Зевса и других богов, горы открывали и закрывали вход в Олимп, откуда боги выезжали на золотых колесницах.

Ст. 442.Вбежал Меркурий впопыхах. Меркурий (римск. миф.) бог торговли, позже отождествлялся с Гермесом, что привело к расширению его функций он становится проводником душ в царстве мертвых, прислужником богов и их вестником. В этой роли и показывает его Котляревский, придав ему, в основных чертах, внешний облик почтового чиновника своего времени.

Ст. 615. О Купидон, богов любимчик. Купидон (Амур, римск. миф.) божество любви, соответствует Эроту (греч. миф.).

Часть вторая.

Ст. 24.Палинур в римск. миф. спутник и кормчий Энея. По отплытии кораблей из Сицилии он, упав за борт, выбрался на сушу, где его убили туземцы, оставив тело без погребения. Эней, спустившись в подземное царство (Аид), встретил там тень Палинура, которого Харон отказывался переправить через Стикс как непогребенного. Возвратившись из Аида, Эней предал земле тело Палинура на месте его гибели, около одного из мысов в Южной Италии, который и стал называться Палинур.

Ст. 43.Сицилия согласно «Энеиде» Вергилия, на острове Сицилия умер отец Энея Анхиз, а Эней устроил на его могиле погребальные игры.

Ст. 47.Где добрый царствует Ацест. Ацест (греко-римск. миф.) царь троянского происхождения, основавший в Сицилии город Сересту; похоронил в Сицилии отца Энея.

Ст. 84.Он чтил родителя весьма. Согласно греко-римской мифологии, отец Энея Анхиз. В окрестностях горы Ида, где он пас овец, к нему явилась Афродита, плененная его красотой. От их союза родился Эней. За то, что Анхиз похвалялся любовью Афродиты, Зевс ослепил его (по другой версии сделал расслабленным). По Вергилию, в ночь падения Трои Эней на плечах выносит отца из пылающего города.

Ст. 91.Всех неимущих по обряду и т. д. По давнему народному обычаю, на Украине на поминки приглашали нищих, убогих и пр.

Ст. 103.Созвал троянскую громаду и т. д. Громада — на Украине сельское поземельное объединение, а также собрание членов этого объединения, решения его считались обязательными для всех.

Ст. 149.Швырнул он меди нищей братье . Согласно народному обычаю, на Украине принято было одаривать деньгами нищих, чтобы они молились за упокой души умершего.

Ст. 156.Он по земле писал мыслёте выводил на земле ногами нечто вроде буквы «М», которая в старославянском алфавите называлась «мыслете».

Ст. 196.Одет, как в компанейском войске. Компанейское войско – легкая конница на Левобережной Украине, созданная при гетманском правлении в XVII в. для охраны границ, сторожевой службы, усмирения антифеодальных выступлений и пр. В XVIII в. в связи с ограничением власти гетманского правления компанейские полки влились в регулярную русскую армию.

Ст. 197.По имени звался Дарес. В «Энеиде» Вергилия Дарес один из троянцев, спутников Энея.

Ст. 221.Абсест, неистовый троянец — в «Энеиде» Вергилия один из троянцев, спутников Энея.

Ст. 224.Искать Энтелла-силача. Энтелл (миф.) сицилийский герой троянского происхождения.

Ст. 300.Как будто у ворот Орда. Речь идет о татарских набегах на Украину, продолжающихся вплоть до покорения Крыма в 1783 г.

Ст. 310.Черноморский казак. Речь идет о черноморском казачьем войске, созданном царским правительством из бывших запорожских казаков и поселенном между Южным Бугом и Днестром, а затем (1792) на «черноморский линии» (по правому берегу Кубани до Азовского моря).

Ст. 322.Стал Бахус пьяный осыпать. Бахус (римск. миф.), или Вакх. — одно из имен бога Диониса (грсч. миф.), покровителя растительности, урожая, виноградарства и виноделия.

     Ст. 356. Я вместе с Марсом в уголочке и т. д. Марс (римск. миф.) — вначале бог урожая, дикой природы, затем — войны, отожде­ствляемый с Аресом (грсч. миф.); любовник Венеры.

    Ст. 360. Ганимед (греч. миф.) — сын троянского царя Троса и нимфы Каллирой, отличавшийся необычайной красотой, из-за чего и был похищен Зевсом и вознесен на Олимп, где вместе с Гебой выполнял обязанности виночерпия.

    Ст. 395. Дудел в трубу литвин заезжий. Странствующие литовцы с дрессированными медведями — традиционное народное увеселение па Украине в начале XIX в.

    Ст. 409.Отправилась искать Ирисю. Имеется в виду Ирида (греч. миф.), вестница олимпийских богов, женское соответствие Гермесу, в отличие от которого она слепо исполняет приказы богов.

     Ст. 441. Троянцы мыкали по свету Берою. У Вергилия Ирида появляется в образе троянки Берои, супруги Дорикпа Тмарийского.

     Ст. 532. Любовник аспидский, Плутон? и т. д. Плутон (греч. миф.) — сын Кроиоса и Реи, брат Зевса, Посейдона и Деметры, бог царства мертвых, муж Персефоиы, или Коры (в римск. миф. — Прозерпина), богини царства мертвых, похищенной им.

     Ст. 601. Певтесом все его дразнили. В «Энеиде» Вергилия Невтес — один из спутников Энея, наделенный даром предвидения, у Котляревского — знающий, бывалый человек.

     Ст. 676. Назавтра дождались Авроры. Аврора (римск. миф.) — богиня утренней зари (соответствует Эос, греч. миф.), дочь титана Гипериона и титаниды Тейи, была также матерью Аргеста, Борея, Нота и Зефира.

     Ст. 711. Ты — батька крестный мне и дядя. Согласно «Илиаде» Гомера, Венера (Афродита) — дочь Зевса и племянница его брата Нептуна (Посейдона). По другим мифам, Венера родилась из морской пены, отчего и называет Нептуна своим крестным отцом.

Часть третья.

Ст. 21. О Сагайдачном распевали. Сагайдачный П. К. (ум. 1622) — гетман украинского реестрового казачества, талантливый полководец. Под его началом казаки осуществили ряд удачных походов в Крым и Турцию.

Ст. 22. Про Сечь тянули во всю мочь. Речь идет о Запорожской Сечи, организации украинского казачества, сформировавшейся в понизовье Днепра в первой половине XVI в. из бежавших от папского гнета крестьян.

Ст. 23. Как в пикинеры вербовали. Пикинерские полки — воснно-поселенчсскис полки на Украине, созданные царским правительством во второй половине XVIII в. из казаков для охраны Новороссийской губернии от нападений крымских татар и турок. Пикинеры были вооружены винтовками и пиками.

Ст. 25. И про Полтавскую победу. Речь идет о событиях Северной войны (1700—1721) между Россией и Швецией. В 1708 г. шведские войска вторглись на Левобережную Украину, где против оккупантов поднялся весь народ. В Полтавской битве (1709) победа Петра I над шведской армией была одержана русскими войсками и украинскими казачьими полками.

Ст. 27. Как мы Бендеры воевали. В 1789 г. русские войска под юмандованием Потемкина держали в осаде турецкую крепость Бендеры. Войско страдало от голода, болезней, осенних холодов, о чем Котляревский и пишет дальше: «Как без галушек помирали…»

Ст. 48. Земельку эту Кумской звали. Кумы — город– государство в южной Италии, первое поселение греческих колонистов.

Ст. 141. Кумекая Сивилла (греч. миф.) — наиболее известная из сивилл (пророчиц), жрица в кумском храме Аполлона (Феба), бога света, чистоты, прорицания. Получила от влюбленного в нее Аполлона долголетие, но забыла испросить вечную молодость. Превратилась со временем в старуху, какой и изображает ее Котляревский. Помогла Энею спуститься в подземное царство и предсказала великое будущее основанному им городу.

Ст. 144 .Давно живу на свете я и т. д. Сивилла приурочивает свой жизненный путь к историческим событиям, происходившим па территории Украины: вторжение шведов в 1700—1709 гг., набеги крымских татар и русско-турецкая война 1735—1739 гг., опустошение украинских степей саранчой в 1748—1749 гг.

Ст. 151. Немало всячины я знаю и т. д. Здесь Котляревский представляет Сивиллу типичной сельской бабмой-знахаркой, бабкой– шептухой, умеющей исцелять, заговаривать, ворожить и пр.

Ст. 181. Она тряслась, кряхтела, выла и т. д. — описываются проявления пророческого экстаза Сивиллы.

Ст. 233. Орфей вернулся без урону. Орфей (греч. миф.) — сын фракийского речного бога Загра и музы Каллиопы. Его пение и игра па арфе пленяли не только людей, но и богов, и природу. 11осле смерти своей жены Эвридики отправляется за пей в царство мертвых. Очарованные музыкой Орфея. Персефоиа и Аид возвращают ему Эвридику, которую Орфей теряет снова, нарушив запрет не смотреть на пес до выхода из подземного царства.

Ст. 235. Не сладили и с Геркулесом. т. д. последний подвиг Геркулеса (Геракла, греч. миф.), после которого Зевс должен был дать ему бессмертие, — это путешествие в царство Аида за стражем преисподней Кербером, которого Геркулес должен был вынести связанным из подземного царства и снова отнести назад.

Ст. 273. Нельзя без ветки Пред сатаной тебе предстать. Согласно греч. миф., только золотая ветвь, сорванная в роще Персефоны, открывает живому человеку путь в царство смерти. У Вергилия Сивилла, показав Харону золотую ветвь, вынуждает его перевезти Энея.

Ст. 358. Вещал Энею божью волю. Речь идет о бытующем у римлян обычае гадать на внутренностях убитых животных.

Ст. 412. Вергилий рассуждал умно и т. д. Описанию путешествия Энея в царство Плутона у Вергилия посвящена шестая часть.

Ст. 464. Чернил с песком глотали смесь. До изобретения промокательной бумаги чернила подсушивали песком.

Ст. 485. С остриженными головами, с подрезанными подолами. На территории Украины, начиная с периода средневековья и вплоть до середины XIX в., женщин, уличенных в нарушении супружеской верности, аморальном поведении, согласно нормам обычного права, подвергали различным видам порицания, наказания. Одна из таких форм: женщин остригали наголо, высоко подрезали подол и в таком виде водили по селу.

Ст. 517. Стикс (греч. миф.) — одна из рек, окружавших подземное царство, воплощение ужаса и мрака. Воды Стикса были губительны для всего живого.

Ст. 545. Хароном перевозчик звался. Харои (греч. миф.) — перевозчик умерших через реки подземного царства, получал за перевоз плату — монету, которую в старину клали покойнику под язык.

Ст. 660.0 трех главах свирепый пес — Кербер (Цербер, греч. миф.), пес, страж аида, чудовище с тремя змеиными головами и змеиным хвостом.

Ст. 811. Там страхолюдную фигуру и т. д. По свидетельству некоторых биографов И. П. Котлярсвского, здесь имеется в виду Максим Парпура — первый издатель «Энеиды». Со временем исследователи пришли к выводу, что Парпура руководствовался не интересами наживы, поскольку был человек состоятельный. Как утверждал П. Житецкий, М. Парпура отнесся к изданию «Энеиды» именно как любитель малороссийского слова. Он сопроводил издание небольшим словарем к «Энеиде». Со временем этим словарем воспользовался сам Котляревский, приложив его к своему изданию 1809 г. (см.: Житецкий П. «Энеида» Котлярсвского и древнейший список се в связи с обзором малороссийской литературы XVIII века. Кшв, 1900. С. 166).

Ст. 905. На помеле чтоб не летали и т. д. — здесь и дальше описываются бытовавшие в украинском селе виды колдовства, ворожбы, предсказаний и пр.

Ст. 964. Я рассуждал про наш Статут. Имеется в виду Литовский статут — Свод законов феодального права Великого княжества Литовского, действовавших с XV в. на захваченных им украинских землях. Правовые положения этого статута, направленные на охрану сословных привилегий, защиту частной собственности, были использованы со временем в законодательстве Русского государства.

Ст. 1103. От бабы скверной, криворотой. Имеется в виду одна из эриний (греч. миф.), богинь мщения — Тисифона, обитающая в царстве Аида. Вид ее. как и двух других эриний, был ужасен — старуха с зажженным факелом в руках, со змеями вместо волос, она бьет грешников бичом, устрашает их змеями.

Ст. 1127. Мол, есть в аду судья Эак. Эак (греч. миф.) — сын Зевса и речной нимфы Эгины, прославившийся среди греков справедливостью и благочестием. После смерти был сделан одним из трех судей в подземном царстве.

Ст. 1219. Не те, что рявкают «и паки», Не в златотканых колпаках. Имеются в виду служители православной церкви различных рангов. Златотканые колпаки — головные уборы служителей культа.

Ст. 1237. Попали в податной оклад. Речь идет о воспитанниках сиротских домов, затем ставших полноправными гражданами и причисленных к определенному «податному сословию».

Ст. 1353. И сорванных на Константина. Травы, сорванные в Константинов день (21 мая ст. ст.), по народным преданиям, обладали чудодейственными свойствами.

Ст. 1386. Пока, склонясь, не поцелует С ноги святейшей постола. Предсказаиие, что римляне попадут под власть католической церкви и будут целовать туфлю папы.

Часть четвертая.

Ст. 1. Обедка три не поденькуешь и т. д. В этой и последующих строфах даны образцы так называемой «тарабарщины» — искусственного шуточного языка бурсаков, основанного преимущественно па перестановке слогов и изменении корней слов. Этот текст читается примерно так:

Денька три не пообедаешь, На сердце станет муторно. Тогда кишкою затоскуешь И в животе забурчит. Попробуй пожевать зубами. Желудок напихать харчами! Нутро сразу повеселеет. Об землю грянешь лихом, Про свой голод забудешь, Досада к черту убежит. Да что болтать зря языком! Не басней кормят соловья. А ну забряцай кошельком! Небось деньжата забренчат. Коли дашь пятак — Узнаешь свое грядущее: Куда плыть теперь челнам, И что с тобою впереди случится, И как ловчей умудриться, Чтобы Юноне угодить.

Ст. 81. Заклятый остров перед нами — остров Эя, на котором, согласно греч. миф., обитала волшебница Кирка (Цирцея), дочь Гелиоса и Персеиды, способная превращать людей в животных. Так, спутников Одиссея она, опоив волшебным зельем, превратила в свиней.

Ст. 93. Пропал, как Серка на базаре — украинская поговорка, обозначающая безвозвратную потерю. Серка, Серко — кличка серой собаки.

Ст. 94. Готовь загривок для ярма! — готовься быть превращенным в вола. Здесь прозрачный намек на введение па Украине крепостного права в 1783 г.

Ст. 101. По-польски цвякать лях не будет. Имеется в виду третий раздел Польши в 1785 г. и утрата ею государственной самостоятельности.

Ст. 103. Я «Не позволим!» позабудет. — Речь идет о праве каждого депутата на сеймах шляхетской Польши возгласом «Nie pozwolam!» опротестовать любой проект, что зачастую сводило на нет установления королевской власти.

Ст. 107. Хвостом пруссак вилять горазд. Намек на позицию Пруссии в период наполеоновских войн, когда прусский король поддерживал то одну, то другую воюющие стороны. Так, в 1812 г. Пруссия принимала участие в войне наполеоновской армии против России, в 1813 г. присоединилась к антифранцузской коалиции.

Ст. 121. Французы — щелкуны, вояки. Очевидно, имеются в виду войны Директории — правительства Французской республики, защищавшего интересы крупной буржуазии.

Ст. 163. Роменским табачком балуясь. Старинный украинский город Ромны славился плантациями табака, который оттуда вывозили на продажу в Москву, Петербург, Ригу, Сибирь.

Ст. 167. Вон Тибр уже маячит наш! Тибр — река в Италии (в области Лацпум), на которой стоит Рим.

Ст. 181. Латин (римск. миф.) —сын Фавна и Мёрики, муж Аматы, отец Лавинии, эпоним латинян, образовавшихся из слияния местного коренного населения и троянцев.

Ст. 182.Латинский край. Речь идет о землях области Лациум (Средняя Италия).

Ст. 198. Имел он доченьку-воструху. Дочь царя Латина и Аматы, Лавиния, по желанию матери была помолвлена со своим двоюродным братом Турном.

Ст. 231. Турн — сын Дафна и нимфы Венилии, племянник царицы Аматы, жених Лавинии, вождь рутулов.

Ст. 318. Слова свои на «ус» кончает. Ус (us) — окончание им. пад. существительных в латинском языке.

Ст. 323. Велел за азбукой Пиарской. Пиарская азбука — наиболее распространенная школьная грамматика латинского языка в Польше, изданная в 1741 г. католическим монашеским орденом братьев-пиаристов с целыо воспитания детей в духе католицизма.

Ст. 327. Тму, мну, здо, шло — названия слогов церковнославянского языка.

Ст. 334. Тому субботки задавал. В школах, особенно дьяковских, учеников за непослушание по субботам пороли розгами, сопровождая наказание молитвой: «Помни день субботний».

Ст. 374. Шпалер печатных принести. На Украине печатные шпалеры (бумажные обои) активно вошли в обиход в начале XIX в., сменив обивку стен шелком, кожей и пр.

Ст. 382. Картин затейных приобрести. Речь идет о лубочных народных картинках, народных гравюрах. Первые отечественные лубочные картинки появились в начале XVII в. на Украине (в 1619— 1624 гг. созданы в типографии Киево-Печерской лавры). Лубками иллюстрировали издания народных песен, сказок, легенд и т. д.

Ст. 394.Царя Гороха времена — незапамятные времена, очень давно.

Ст. 395. От Александра взбучка Пору. Ряд лубочных картин посвящен победе Александра Македонского над царем древнеиндийского государства Пором, которого Александр Македонский взял в плен. Сюжет этот в лубках представлен различно. В одном — это честный поединок, в другом — Александр хитростью и обманом побеждает Пора. Известен и лубок, где в изображении Александра Македонского легко узнаваемы черты Петра I.

Ст. 397. Как старый Муромец гулял. Среди лубков, выходивших в XVIII в., лубки с изображением богатырей и сказочных героев были особенно популярны. Много печаталось лубков с изображением одного из главных героев-богатырей древнерусского былинного эпоса — Илья Муромца.

Ст. 401. Бовы с Полканом мировая. Большим успехом пользовался сюжет о Бове Королевиче — герое русской волшебной богатырской повести. Лубочные сказки о Бове Королевиче выходили сотнями изданий вплоть до начала XX в. Здесь упоминается об одном из сюжетов — победе Бовы Королевича над богатырем-песиголовцем Полканом.

Ст. 402. Как Соловей-разбойник жил. Известно много вариантов лубка о Соловье-разбойнике. На одном из них под названием «Илья Муромец и Соловей-разбойник» изображены на лошадях русский богатырь и его противник. Оба они во французских кафтанах, париках, ботфортах. Илья Муромец очень похож лицом на Петра I, а Соловей-разбойник на Карла XII.

Ст. 403. Как Пересеет побил Мамая. Лубок, изображающий момент Куликовской битвы — поединок между русским богатырем Пересветом и татарином Челубеем.

Ст. 404. Как в Польшу Железняк ходил. Максим Железняк — запорожский казак, один из руководителей народного восстания против польской шляхты на Правобережной Украине в начале XVIII в.

Ст. 405. Портрет француза был — Картуша. Картуш Луи (Луи Доминик, 1693—1721) — известный разбойник, который во главе шайки грабителей долго держал в страхе окраины Парижа. Имя его стало нарицательным обозначением грабителя, разбойника.

Ст. 406. Ванька Каин — известный московский разбойник Иван Осипов (р. 1718). Современники воспринимали его в романтическом ореоле, чем и объясняется наличие о нем множества народных пересказов, лубочных картинок. Гаркуша Семен (1733— 1734) — руководитель повстанческих отрядов на Украине, пользовался большой популярностью в пароде.

Ст. 451. Энеус, ностер магнус нанис и т. д. Эта речь является пародией на язык «академистов» XVIII в., которые к украинским или польским словам добавляли латинские слова и окончания. Котляревскпй вставляет в украинский текст латинские слова либо к украинским словам добавляет латинские окончания:

Эней, наш великий пан И славный троянский князь, Шнырял по морю, как цыган, К тебе, — о царь! — прислал нас теперь. Просим, пан Латин! Спаси наши головы и отныне Позволь жить в твоем краю, Хоть за деньги, хоть даром. Уж мы, поверь, достаточно оценим Благодеяние твое. О царь! Будь нашим меценатом И ласку твою окажи. Энею названым братом Стань, наилучший! Не откажи! Эней, предводитель наш удалый, Красивый и проворный малый, Увидишь самолично! А прежде чем распить по чарке, Вели принять подарки, От сердца присланные вам.

Ст. 461. Будь нашим меценатом. Меценат Гай Цильний — римский государственный деятель при императоре Августе (конец I в. до н. э.), высоко ценивший влияние искусства на общественную мысль, поддерживал поэтов, писателей; переносно — покровитель людей искусства.

Ст. 472. Царь Хмель — сказочный персонаж, упоминается здесь для отнесения событий к давним временам.

Ст. 481. Вот эту скатерть-самобранку Давно из Липска привезли. Липск — старое название Лейпцига. В Полтаве в конце XVIII в. активизируется развитие торговли, усиливается торговый обмен. Торговые связи Полтавы с Лейпцигом были довольно давними. Уже в первой половине XVIII в. в Полтаве существовала компания, выписывающая товары из Лейпцига, которые затем развозили по южным городам и местечкам.

Ст. 543. Лубенский каравай пахучий и т. д. Котляревский называет местности Украины, славившиеся то ли качеством сельскохозяйственной продукции, то ли местными кулинарными или промысловыми изделиями. Так, большой популярностью пользова­лись решетиловскис смушки. Через скупщиков, оптовых торговцев они попадали не только па большие русские ярмарки, но и за границу.

Ст. 583. Чтоб фурию, мол, Тезифону и т. д. Тезифоиа (Тисифона, греч. миф.) — одна из трех эриний (Алекто, Тисифона, Мегера), рожденных Геей, впитавшей кровь оскопленного Урана. Постоянное место их пребывания — в царстве Аида и Персефоиы, появляются на земле, чтобы спровоцировать месть, безумие, злобу.

Ст. 641. К Амате под подол сорочки Гадюкой ведьма заползла. У Вергилия не Тисифона, а эриния Алекто, напоенная ядом Горгоны, вливает злобу в сердце Аматы, проникает ей в грудь в виде змеи, делая ее безумной.

Ст. 752.Лавинии к Петру—коржей. К Петрову дню, 29 июня (12 июля), на Украине пекли коржи из муки, яиц, творога и пр., т. е. «разговлялись» после поста.

Ст. 930. Того пошлю куниц ловить! Латин угрожает ссылкой в Сибирь.

Ст. 961. О муза, — панночке парнасской и т. д. Музы (греч. миф.) — богини поэзии, искусств и наук, девять сестер, живущих на Пapнace — горном массиве в Греции. Котляревский имеет в виду музу эпической поэзии — Каллиопу.

Ст. 975. Чтоб головы при этом брили и т. д. Котляревский рисует облик запорожского казака: бритую голову с чуприной (оселедцем) — клоком волос на макушке и длинными свисающими усами.

Ст. 985. По городам полки назвали. На Украине в XVI — XVIII вв. полки были военной и административно-территориальной единицей и назывались по городам (как и называет их дальше Котляревский — Лубенский, Гадчячский, Полтавский). Полковник таким образом объединяет в одном лице военную и административную власть.

Ст. 1001. У нас в гетманщине, бывало. Гетманщина — полуофициальное название территории Левобережной Украины с Киевом в составе России, находящейся с 1667-го по 1764 г. под управлением гетмана.

Ст. 1031. Из ульев, буков и кадушек и т. д. В этой и последующей строфах Котляревский в шуточной форме рисует подготовку к войне в духе народных небылиц.

Ст. 1052. Ведь у латинцев Тулы нет. Город Тула издавна славился заводами военного снаряжения.

Ст. 1143. Для Януса, лихого бога и т. д. Янус (римск. миф.) — бог входов и выходов, всякого начала. Перед каждым важным начинанием Янусу воздавали почести, особенно в начале войны и после ее окончания. В Риме был построен храм, открытый во время войны и закрытый в мирное время. Янус изображался двуликим.

Ст. 1171. Златые были дни Астреи. Астрея (греч. миф.) — дочь Зевса и Фемиды, богиня справедливости, обитавшая среди счастливых людей золотого века, т. е. во времена, когда люди вели жизнь без подневольного труда, войн и раздоров. Когда пришли в упадок нравы (в бронзовом веке), Астрея покинула землю и вознеслась на небо.

Ст. 1217. Ардея — город в области Лациум, родина царя рутулов Тур на.

Ст. 1221. Мезентий (Мезенций, римск. миф.) — царь этрусского города Цере, изгнанный подданными за жестокость; воевал на стороне Турна, был убит Энеем (по другой версии — его сыном Асканием).

Ст. 1223. Точь-в-точь полковник так Лубенский и т. д. Лубенский полк принимал участие в битве под Полтавой в 1809 г. Лубенским полковником в 1708—1728 гг. был Андрей Маркович.

Ст. 1229. И вал исчез. Валы, окружавшие Полтаву, в начале XIX в. были превращены в бульвары.

Ст. 1232. Авентий-попадьич, байстрюк—Авент, союзник Турна; незаконный сын Геркулеса и жрицы Реи. Потому и попадьич, сын жрицы, попадьи.

Ст. 1243. Там атаман был Покотилос. А есаул —Караспуло. Котляревский переделывает типичные украинские фамилии Покотило, Карась — на «греческий» лад.

Ст. 1250. Морея, Дельта, Кефалос. Морея (Пелопоннес) — южная часть Балканского полуострова. Дельта — полуостров в Мраморном море близ Босфора. Кефалос (Кефалония) — остров в Ионическом море, у западных берегов Греции.

Ст. 1252. Цекул (римск. миф.) — сын смертной девушки и бога Вулкана, основатель города Пренесте, союзник Турна.

Ст. 1254. Дорошенко Михаил (ум. 1628) — гетман реестрового казачества, сподвижник атамана П. Сагайдачного.

Ст. 1262. Мезап — у Вергилия предводитель этрусских племен.

Ст. 1272. Агамемноненко Галес — сын Агамемнона, предводителя греческого войска во время Троянской войны.

Ст. 1277. Тут люди всяких языков и т. д. Дальше называются древнеиталийские племена.

Ст. 1282. Тезеевич пан Ипполит. Ипполит (греч. миф.) — сын афинского царя Тезея и царицы амазонок Антиопы. Гибнет, оклеветанный влюбленной в него мачехой Федрой.

Ст. 1305. Девица та звалась Камиллой. Камилла (римск. миф.) —дочь Метаба, царя города Приверна. В младенческом возрасте Камиллу унес в леса ее отец, изгнанный своими подданными. Метаб посвятил ее Диане, с помощью которой воспитал дочь воинственной охотницей. Котляревский не следует за Вергилием, создавая внешний облик Камиллы.

Часть пятая.

Ст. 52. Камышовый дед. В образе камышового деда показан Тиберий — в римской мифологии бог реки Тибр, сын Януса. Согласно Вергилию, Тиберин, явившись Энею во сне, посоветовал ему заключить союз с Эвандром.

Ст. 59. Ищи свиньи под дубом белой и т. д. В основе этого факта, упоминаемого Вергилием, лежит италийский миф о свинье с тридцатью поросятами, появившейся во время высадки Энея на латинскую землю.

Ст. 64. Иул построит Альбу-град. Иул (Юл, Асканий) — сын Энея и его первой жены Креусы. Но одной из версий, после смерти Энея он оставил основанный отцом город Лавинии, а также освободившийся после смерти Латина престол в Лавренте Лавинии и ее сыну от Энея Сильвию, а сам стал править в Альба-Лонге; его потомки, цари Альбы, также именовались Сильвиями. По другой версии, Сильвий — сын Юла и унаследовал от него царство.

Ст. 66. С аркадянами побратайся! Речь идет о жителях Аркадии (область в центральной части Греции), которые вместе со своим царем Эвандром переселились в Италию.

Ст. 96. Пустились вниз по Тибру смело К Эвандру. Эвандр (римск. миф.) — внук (или сын) аркадского царя Палланта. По наущению матери Эвандр убил отца и бежал в Италию. Став союзником Энея в войне с Турном, Эвандр дал ему отряд под командой своего сына Палланта, павшего затем в бою с рутулами.

Ст. 176. Без жеребьевки — т. е. на войну призовут всех, без обычной при рекрутских наборах жеребьевки.

Ст. 206.Геркулесовы проказы — подвиги Геракла, в частности, десятый по счету подвиг — убийство легендарного разбойника Кака, похищавшего коров из стада.

Ст. 227. К Вулкану кралась босиком. Вулкан — бог разрушительного и очистительного пламени. В греч. миф. ему соответствует Гефест, также и бог кузнечного ремесла. Самый не­красивый из богов, хромоногий, он, будучи олимпийцем, женился на прекрасной Афродите. У Вергилия дается описание подземной кузницы Вулкана, где создаются Зевсовы громы и молнии, а также куется оружие для Энея.

Ст. 243. Но задрожал, узрев Киприду. Киприда — одно из имен Афродиты (Венеры). Существовало несколько версий ее рождения. Согласно более ранней — кровь оскопленного Урана попала в море, образовав пену, из этой пены и появилась богиня вблизи острова Кипр.

Ст. 291.Лemum на тучке втихомолку Венера в Пафос. Пафос — город на южном берегу Кипра, был центром культа Афродиты.

Ст. 329. Собраньем Речи Посполитой. Речь Посполита — со времени Люблинской унии с 1569 до 1795 г. официальное название объединенного польско-литовского государства. Речь Посполита управлялась общим сеймом главой государства.

Ст. 375. Лидийиы — жители Лидии, стран на западе Малой Азии. В VII—VI вв. до н. э. — независимое государство, в 133 г. до н. э. — часть римской провинции. У Вергилия Эвандр советует Энею обратиться за помощью к этрускам.

Ст. 379 Теснит, на чинш не отпускает. Здесь: не дает возможности заработать на стороне деньги для уплаты чинша, регулярного оброка, который платили помещику лично свободные крестьяне.

Ст. 431.На том щите посередине и т. д. Котляревский дальше приводит сюжеты народных сказов, лубочных картинок, изображенных на щите: сказки об Ивасике-Телешике и бабе-яге, семиглавом змие, Иване-царевиче и сером волке, Катигорошке.

Ст. 447. Кузьма-Демьян — Косьма и Дамиан, христианские святые, умершие мученической смертью.

Ст. 450. Марципан — герой западноевропейских рыцарских романов, широко известных на Украине в XVII в.

Ст. 461. Пан Турн, зевая, ждал вертепа. Вертеп — народный кукольный театр, известный с XVII в. Представления разыгрывались в ящике, имеющем вид двухэтажного домика, в верхней части — драмы религиозного содержания, в нижней — сатирические интермедии из народной жизни.

Ст. 464. С тоски хлестал ахтырский мед. Ахтырка — в прошлом полковой город на Украине, известен был рецептами изготовления высококачественного меда.

Ст. 589. К Цибеле поспешили старой. Цибела (Кибела, греч. миф.) — богиня, воплощение матери-земли. Великая мать богов, иногда отождествлявшаяся с Реей — супругой Кроноса, матерью Зевса и других богов. Она — владычица гор, лесов и зверей, регулирующая их неиссякаемое плодородие.

Ст. 625. Сатурнович — Зевс — сын Кроноса, в греч. миф. вначале отождествлявшегося с Сатурном.

Ст. 631. Мою ты знаешь гору Иду. Ида — гора на острове Крит, где был распространен культ Цибелы.

Ст. 659. В сирен проворно обернулись. Сирены — демонические существа, рожденные рекой Ахелоем и одной из муз, воплощение волшебной, но изменчивой глади воды. Изображались в виде полуженщин-полуптиц, прекрасным пением заманивающих мореплавателей и ведущих их к гибели.

Ст. 712. Низ и Эвриал — воины Энея, Вергилий воспел их дружбу и трагическую гибель в стане врага.

Ст. 861. Рамент — в «Энеиде» Вергилия царь, жрец, любимец Турна.

Ст. 871. На Рема и его героев. Здесь и дальше Котляревский перечисляет воинов Турна, названных Вергилием, — Серран, Ретус, Волсент, Сульмон.

Ст. 876. Как Фому Ерема. Фома и Ерема — персонажи шуточной повести XVII в., неудачливые братья, постоянно попадающие впросак.

т. 929. Из хлева у ге-валов мирных и т. д. Гевалы — народ арабского происхождения враждовавший с Израилем. Со временем название этого племени стало синонимом чужих людей, простаков. Котляревский создаст сцену семинарского быта XVII—XVIII вв., когда голодные бурсаки добывали себе пропитание, воруя кур, уток и пр. Обкрадываемых крестьян они называли гевалами.

Ст. 1006. Творишь пеккатум, фратер милый, и т. д. — образец макаронического языка, дословно читается так:

Творишь грех, брат милый,

Ты смерть невинному несешь:

Я —дурак, разбойник, нечестивец,

Злодей, мерзавец и убийца!

Ст. 1052. Светильник Феба — солнце.

Ст. 1180. Пегас— волшебный крылатый конь. В III в. до н. э. александрийские поэты создали легенду о Пегасе как о коне поэтов.

Ст. 1221. Был Геленор боец на славу и т. д. Здесь и дальше Котляревский называет ряд имен бойцов, одни из которых — соратники Энея (Геленор, Лик, Эмфион, Ареф, Циней, Илионей, Битиас, Пандар, Афидн, Мерой, Филарис, Галис, Крифей, Сереет), другие — выступают на стороне Турна (Легар, Лутеций, Циней).

Ст. 1271. Слыл Ремул хвастуном в народе. По Вергилию, Ремул — супруг младшей сестры Турна.

Ст. 1306. По-сербски величали веру — богохульствовали, непристойно бранились.

Ст. 1312. Был каждый с виду — Голиаф. Голиаф (библ.) — великан, силач, убитый в единоборстве юным пастухом Давидом, ставшим впоследствии иудейским царем.

Ст. 1316. И с Кочубеевым Тарасом и т. д. Речь идет о слуге близкого знакомого Котляревского, полтавского помещика Кочубея.

Часть шестая.

Ст. 7. Стремглав бегут в базарный суд. Одно из проявлений народного обычного права, суд-карвасар —самодеятельный суд «на миру», где наиболее авторитетные члены общины решали спорные вопросы.

Ст. 27. Что грек до нежинских колбас. Поселения греков известны на Украине давно. В XVII в. греки, жившие в Нежине, получают значительные привилегии, а Нежинское братство греков сыграло важную роль в развитии экономических связей.

Ст. 32. Смирительный дом — карательное заведение, где отбывали принудительные работы лица, совершившие незначи­тельные проступки против закона.

Ст. 51. Венера молодицей смелой и т. д. — намек на миф о любовной связи Венеры с Марсом.

Ст. 83. Фригийцам некуда деваться. Здесь фригийцы — в значении троянцы.

Ст. 93. Терпели пуще Прометея. Прометей (греч. миф.) — сын титана Иапета и океаниды Климены. Когда Зевс отобрал у людей огонь, Прометей выкрал огонь с Олимпа и вернул людям, передав его в полом тростнике, за что быт прикован к скале на Кавказе, где орел выклевывал ему печень, ежедневно вырастающую вновь.

Ст. 129. Никчемной сводницей цитерской. Культ Венеры (Афродиты) был издавна распространен на острове Китера (Кифера).

Ст. 131. Ей вышла от Вулкана взбучка. В «Одиссее» рассказывается любовная история Афродиты и Ареса — во время свидания их приковал к ложу не видимыми глазом сетями супруг Афродиты — Гефест, и в таком виде они предстали перед богами. Котляревский переносит героев в римскую мифологию. У него это — Венера, Марс, Вулкан. Кроме того, наказание супружеской неверности представлено в народном духе — неверной жене отрезали подол юбки.

Ст. 154. Мол, только-только из воды! Намек на то, что Венера родилась из морской пены.

Ст. 155.Невинничает, как Сусанна. Библейский образ незаслуженно преследуемой, чистой, невинной девушки.

Ст. 195. Шведская могила — братская могила, в которой похоронены русские воины — участники битвы под Полтавой (27 июня 1709 г.).

Ст. 232. С Энеем, дескать, плыл. Здесь и дальше снова называются имена союзников Энея (Массик, Тигренко, Авант, Астур, Азиллас, Цинарис, Купавон, Авлет, Демоток, Фарет, Ладон, Арунт, Фил, Тамарис, Хлорей, Себарис, Дерет, Главк, Ферснлог, Гилл, Амик) и союзников Турна (Фарон, Ляхас, Кисеи, Фар, Даг, Гибсои, Лар, Ретий, Клавз, Маг, Нума, Сереет, Тарквит, Камерт, Ансул, Лук, Лукул, Лигар, Лутаг, Лавз, Opс, Пapceн, Палм, Мессап, Цетаг, Танапс, Тобон, Онит, Сукрон).

Ст. 648. Призвав на помощь Асмодея. Асмодей (библ.) — злой дух, глава демонов.

Ст. 696. Юнона в небо шасть кукушкой. Кукушка наряду с павлином считалась священной птицей Юноны.

Ст. 780. Заткнули за щеку пятак. Имеется в виду плата Харону за перевоз через Стикс

Ст. 832. Сказал послам латинским так. Далее макароническая речь читается так:

Латин — царь неугомонный, А Турн самый большой дурак, И зачем вам сражаться со мной? Латина я считаю слепым, Господа, олухами — вас. Латин рад мир дать, Разрешаю погребсти мертвых, И против вас мой гнев угас. Один лишь Турн недруг мне. Сам, следовательно, должен воевать. Так хочет судьба! — и Эней Вам будет царь, Амате зять. Назначив с Турном поединок, Мы приведем войну к концу. Не всем же кровь проливать! Укажет меч или бог, Достоин Турн или Эней Латинский скиптром обладать.

Ст. 852. Дрансес (Дранкей) — латинянин.

Ст. 895. Трахон — союзник Энея.

Ст. 910. Искони бе хаптурный род. Речь идет о поборах (хаптурах), которые брало духовенство.

Ст. 915. В костры швыряли седла, сбрую и т. д. Погребальный обряд древних римлян предполагал сожжение тел умерших вместе с их вещами, якобы необходимыми им в загробном мире.

Ст. 921. Лаврент — древний город в Лациуме, столица латинян.

Ст. 951. Толкнулись к хану Диомиду. Диомид (Диомед, греч. миф.) — аргосский царь, участник Троянской войны, выступал против Трои и после разорения города попал в Италию.

Ст. 961. Венул— латинянин.

Ст. 979. Отца втащил на Иду-гору. Согласно Вергилию. Эней вынес отца на плечах из пылающей Трои.

Ст. 1215. В Ивашках, Мыльцах, Пушкарывке, И в Будищах, и в Горбанивке — названия сел под Полтавой.

Ст. 1266. Русалку, что звалась Ютурна. Ютурна (римск. миф.) — нимфа вод, сестра Турна.

Ст. 1285. Затем прикинулась Камертом. Камерт — сын Волсепта, латинянин.

Ст. 1300. К войне Толумний подстрекал. Толумний — прорицатель у рутулов.

Ст. 1547. Нечёса-князь. Речь идет о Г. А. Потемкине, записавшемся в реестр запорожского войска под именем Григория Нечесы.

Из истории создания поэмы

Автограф всей поэмы неизвестен, сохранился лишь отрывок– автографа шестой части (отдел рукописей Института литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР. ф. 52,№2). Это четыре небольшие тетради: на первой странице первой тетради заглавие: «Малороссийская Энеида, часть шестая». В ней 40 строф шестой части, написаны они четко, с незначительными исправлениями. Три остальные тетради содержат строфы 30-118 этой же части. Бумага с клеймом 1811 г. Есть основания начало работы И. П. Котляревского над «Энеидой» отнести к 1794 г. В пользу этой даты свидетельствует письмо самого Котляревского к русскому поэту, переводчику «Илиады» Н. И. Гнедичу от 27 декабря 1821 г., в котором он сообщает о том, что поэма является плодом его двадцатишестилетнего «терпения и посильных трудов». В конце письма снова подчеркнуто: «Я над малор(оссийскою) «Энеидой» 26 лет баюшки баю» (Котляревський Iван. Поетичнi твори. Драматичнi твори. Листи. Киiв, 1982. С. 286). Менее уверенно можно говорить о дате окончания работы над поэмой и о времени написания отдельных ее частей. Хронологический рубеж завершения работы над первыми частями поэмы определяется некоторыми внешними факторами. Как известно, первые части «Энеиды» активно распространялись на Украине и за ее пределами в рукописных списках. Наиболее давний из известных списков принадлежал историку, библиографу, киевскому митрополиту Е. А. Болховитиyову (в научном обиходе список известен под названием «болховитиновского»). Список помещен в тетради, бумага которой имеет клеймо 1796 г. На титуле заглавие: «Перецыганенная «Энеида» с русского языка на малороссийский 1794 года октября 11 дня». В списке две части — первая и третья, но обозначены они как «Малороссийская Энеида, часть 1-я» и «Малороссийская Энеида, часть 2-я», хотя в первой части первая песнь «Энеиды» Вергилия, а во второй — третья. В тексте имеются пропуски отдельных строк (переписчик в таких случаях замечает на полях: «нет стиха», хотя после шестой строки строфы 106-й в третьей части пропущено 30 строк без оговорок). В конце прилагаются краткие объяснения отдельных слов. Исследователь творчества И. П. Котляревского советский литературовед А. Ф. Шамрай высказал мнение о том, что оригинал этого списка является первым вариантом «Энеиды». Во-первых, указанная в нем дата соответствует свидетельству самого Котляревского о времени начала работы над поэмой. Во-вторых, вторая часть логически продолжает первую Пропуск стихов объясняется тем, что Котляревский к тому времени еще не полностью окончил работу над текстом, хотя и считал эти две части завершенным произведением (в конце текста написано «конец»). О том, что Котляревский вскоре возвращается к работе над поэмой, свидетельствует еще один из обнаруженных списков — 1798 г., в котором уже имеется ее вторая часть. Распространение «Энеиды» в списках обусловило и появление первого издания. В 1798 г. по одному из списков выходят из печати без ведома автора три первые части поэмы. Издателем выступил конотопский помещик М. И. Парпура, человек образованный и состоятельный. Проживая в Петербурге, Парпура ведал типографией Медицинской коллегии. В работе над изданием ему оказывал деятельную помощь инспектор этой коллегии И. К. Каменецкий. Он редактировал текст и выступил составителем «Словаря малороссийских слов» (его со временем использовал сам Котляревский, соответственно расширив и дополнив). На титульной странице издания значится: «Энеида. На малороссийский язык перелицованная И. Котляревским. С дозволения Санкт-Петербургской цензуры. Иждивением М. Парпуры. В Санкт-Петербурге 1798 года». На отдельной странице посвящение: «Любителям малороссийского слова посвящается». В 1808 г. снова появляются в печати три первые части поэмы, и снова без ведома автора («Энеида. На малороссийский язык перелицованная И. Котляревским. Издание второе, в Санкт– Петербурге 1808 года»). Это было практически повторение первого издания (сняты только слова: «Иждивением М. Парпуры»). Неизвестно, имел ли Парпура отношение к выходу поэмы. Осуществил издание И. П. Глазунов. В какие годы создавалась четвертая часть поэмы —достоверно неизвестно. Но, согласуясь с фактами биографии Котляревского, можно полагать, что к 1806 г. она уже могла быть написана (в 1806 г. Котляревский получает новое назначение по службе, он принимает непосредственное участие в русско-турецкой войне). В 1809 г. сам Котляревский подготовил к печати первое авторское издание «Энеиды», добавив еще одну четвертую часть. Поэма вышла под таким названием: «Виргилиева Энеида. На малороссийский язык переложенная И. Котляревским. Санкт-Петербург. В медицинской типографии, 1809 года». На титульной странице после заголовка следует: «Вновь исправленная и дополненная противу прежних изданий. Часть первая». (Заголовок титульной страницы повторяется перед порядковым номером каждой части.) На обороте титульной страницы — цензурное разрешение, на третьей странице — посвящение: «С. М. К. …ю усердиейше посвящает сочинитель» («С. М. К.» — С. М. Кочубей, губернский предводитель дворянства, богатый полтавский помещик, на чьи сред­ства было осуществлено издание). В конце книги — «Словарь мало­российских слов, содержащихся в Энеиде, и многих иных, в Мало­россии употребительных, исправленный, умноженный и дополненный словами для четвертой части. Дополнение к малороссийскому словарю. Погрешности». Вслед за посвящением на отдельной странице следует «Уведомление», которым Котляревский засвидетельствовал свое несогласие с предыдущими изданиями и оговаривал, что они сделаны без его участия. Тем самым он не только снимал с себя ответственность за обнаруженные в них ошибки и погрешности, но и отрицательно оценивал самый факт появления этих изданий. «Энеида, на малороссийский язык мною переложенная, в 1798 и 1808 годах была напечатана без моего ведома и согласия. Она досталась господам издателям со многими ошибками и опущениями, случившимися от переписки, а сверх того и издававшие в ней по-своему многое переделали и почти испорченную выпустили под моим именем. Я решился исправить и дополнить прежде напечатанные три части и, присоединивши четвертую, издать все вместе.

Благосклонное принятие Энеиды сей от публики будет наградою трудов моих; и ежели она принесет удовольствие читателям, то я поспешу приложить и пятую часть». О готовности пятой части «Энеиды» Котляревский пишет в упомянутом письме Н. И. Гнедичу 27 декабря 1821 г.: «Я как кончил ее, то перекрестился. Что же касается до 6-й, то будет чем полюбоваться». Хотя сохранившаяся часть автографа шестой части написана на бумаге с клеймом 1811 г., по это явно лишь черновой вариант. Чистый, без помарок, завершенный текст содержится только в первой тетради, три остальные — это начальная стадия работы. Надо полагать, что окончена шестая часть была только к началу 1820-х годов. В это же время Котляревский активно ставит вопрос о полном издании поэмы. Он обращается к Гнедичу с просьбой способствовать решению этого вопроса (письмо от 27 декабря 1821 г.), обсуждает и какие-то предложения: «Я даже согласен уступить «Энеиду» в вечное и в потомственное наследие того, кто захочет ее иметь, по срок на с[емь]лет длиннее кажется моего века, а мне не иначе можно по моим обстоятельствам согласиться как на три или четыре года, и то когда кто приобретет «Энеиду» в вечность. Для меня в особенности было бы приятно и чувствительно, если бы Вы были посредником сбыть с рук моих „Энеиду»». Просит Котляревский содействия и у молодого московского литератора Н. А. Мельгукова, который, будучи в 1827 г. в Полтаве, посетил Котляревского и затем по его просьбе вел переговоры с московскими издателями. Но в скором времени сообщает о том, что все его усилия оказались напрасными: «Я несколько раз осведомлялся и справлялся у здешних книгопродавцев, не пожелают ли купить «Энеиду» Вашу, и с прибавлениями 2-х последних песней, и какую назначат за нее цену… Уверяю Вас, что я с своей стороны прилагал всевозможное старание к выгодной для Вас сделке, по все осталось тщетным. Теперь остался один способ: отнестись к с.-петербургским книгопродавцам с сим предложением» («Киевская старина», 1883,№ 5. С. 151). Котляревский предпринимал попытки установить контакты с петербургскими издателями. В письме от 16 сентября 1837 г. он обсуждает с петербургским книготорговцем и издателем, управляющим книжным магазином И. П. Глазунова И. П. Лысёнковым условия издания, сообщает ему, что «„Энеиду» кончил вполне до тех мест, как и Вергилий написал; она у меня в 6-ти частях переписана и исправлена, только печатать (…) Печатать же Вам позволю только один завод, и то на хорошей бумаге и хорошими большими буквами, чисто, опрятно и исправно, не на обверточной бумаге, за цензуру не отвечаю, за корректуру не берусь» (Котляревський Iван. Поетичнi твори. С. 286). Неизвестно, что ответил Лысенков, по издание так и не было осуществлено. Во время этих попыток напечатать поэму только один отрывок «Энеиды» дошел до читателя — в 1833 г. альманах «Утренняя звезда» (1833, кн. II) напечатал 20 строф шестой части. Лишь в конце 30-х годов харьковский книгоиздатель О. Д. Волохипов соглашается издать «Энеиду», и она выходит в свет в 1842 г., уже после смерти автора. Харьковское издание «Энеиды»— это первое полное издание поэмы. На обложке — художественно оформленное заглавие: «Виргилиева Энеида, на малороссийский язык переложенная И. Котляревским. Харьков. 1842». На титульной странице заглавие повторяется: «Виргилиева Энеида». Полное заглавие повторяется на каждом из шести шмуцтитулов. На их оборотах — цензурное разрешение. Каждая часть имеет отдельную нумерацию страниц, в конце «Словарь малороссийских слов, содержащихся в «Энеиде», с русским переводом». Все упомянутые издания «Энеиды» имеют различные заглавия. Первое носит шуточный характер: «Перецыганенная Энеида…», второе — уже более сдержанное, по все еще не совсем официальное: «Энеида. На малороссийский язык перелицованная…», третье — звучит уже совершенно корректно, академично «Виргилиева Энеида…». Эти издания отличаются не только заглавиями, они имеют и некоторые разночтения. Поскольку издание вышло в свет после смерти автора, закономерен вопрос — кому принадлежат исправления в издании 1842 г., кто внес изменения, не зафиксированные в предыдущих редакциях. Сопоставление разночтений, а также осуществленные текстологические исследования дают основания утверждать, что наряду с исправлениями, уточнениями, стилистическими правками наиболее выразительные эпизоды поэмы, характеристики, завершенные афоризмы совсем не подвергались дальнейшей обработке (Шамрай А. П. До тексту «Енеiди»// Котляревський I. П. Повне зiбрання твopiв. Киiв, 1952. С. 321—366). Как в первом, «болховитиновском» списке, так и в издании 1842 г. текст остается без кардинальных изменений, имеются лишь стилистические правки. Это — основной довод в пользу того, что поэму правил сам Котляревский и не было ничьего постороннего вмешательства в текст. Да и временные рубежи не да­вали для этого возможности. Разрешение цензуры печатать произве­дение было дано 25 марта 1840 г., надо думать, что в цензурный комитет оно попало не раньше 1839 г.Потому издание 1842 г. можно считать проявлением последней авторской воли. По нему печатались все последующие издания поэмы, оно легло в основу академического издания сочинений Котляревского: Котляревський I. П. Повне зiбрання TBopiB: У двох томах. Киiв, 1952. Т. 1; 1953. Т. 2, по которому осуществлен и перевод «Энеиды» В. А. Потаповой на русский язык: (Котляревский И. Соч. Л., 1969, «Б-ка поэта», Б. c.), публикуемый в настоящем издании.

Оглавление

. Часть первая

. Часть вторая

. Часть третья

. Часть четвертая

. Часть пятая

. Часть шестая

Примечания

  Часть первая.

  Часть вторая.

  Часть третья.

  Часть четвертая.

  Часть пятая.

  Часть шестая.

  Из истории создания поэмы

Реклама на сайте