Кузница № 1
ДА ЗДРАВСТВУЕТ В. И. ЛЕНИН!
Василий Казин В чьем сердце не биенье-бой! Чье сердце — красное, живое знамя! О, буревестник мировой, Бушующий миллионными руками! О, зоркий вождь, ты на высотах гор, Где пролетарии — вулканы, скалы, кряжи, Где пролетарии твой взор, Твой взор поставили на страже. Историю, работницу времен, Упавшую перед парадным ходом, Циклоном толп влеком и вдохновлен, Стремительно повел заводом. И вот грохочет Новый Год — Короны падают, как звезды ночью пылкой, И содрагается громоотвод, Воздвигнутый над биржей Учредилкой. Сигнальным Октябрем Россия вспыхнула, и в муках бури Коммуну мы куем, куем Тяжелыми молотами диктатуры. Европы грудь Вздымается в мозолистом восстаньи, Готова глубоко вдохнуть Советов свежее дыханье. Несется и трясет гроза Зевоту Будды, Брамы и Шамана, И отряхает раб раскосые глаза От векового сонного тумана. Вселенная меняется лицом, Вселенная на капитал восстала Широким, огненным кольцом Рабочего Интернационала. В чьем сердце не биенье — бой! Чье сердце — красное, живое знамя! О, буревестник мировой, Бушующий миллионными руками!Да здравствует мировая пролетарская коммунистическая революция!
«КУЗНИЦА»
В грозном грохоте, в напряженной борьбе с классовым врагом — эксплуататором строит пролетариат кузницу нового свободного общества.
Он вырывает у капиталистического мира материальную культуру и высшими техническими приемами кует новые высшие формы жизни в соответствии со своей классовой своеобразной натурой.
На смену анархическому тормозящему индивидуализму буржуазного мира всходит на арену истории лучший тип организации — планомерный, организованный коллективизм. И не только в области экономической, нет — все поры новой жизни пропитываются духом коллективизма.
Коммунизм — это первое проявление коллективизма грядущей пролетарской культуры.
Наша «Кузница», кузница искусства, — одно из неразрывносвязанных отделений великой общественной пролетарской кузницы.
Вчера мы ковали новую жизнь в «основном» материальном отделении, сегодня стремимся «надстроить» ее новое содержание стройными, живыми словесными образами.
И подобно тому, как в материальном отделении новую форму из нового материала лучше и скорее выкуешь, зная, где и как ударить по материалу вообще, так и в поэтическом мастерстве мы должны набить руку в высших организационных технических приемах и методах, и только тогда наши мысли и чувства вкуем в оригинальные поэтические формы, создадим оригинальную пролетарскую поэзию.
Итак, товарищи-рабочие, «Кузница» открыта.
Дружно за работу!
Редакция.«Силится солнце мая…»
Василий Казин Силится солнце мая На небо крепче приналечь, В высь вздымая Огонь разгоряченных плеч. Уперлось сияньем, Синью отекло, Полыханьем Запыхалось; запыхалось тяжело: Ах, без вас и без вас устанет! Каньте облака прочь! Так тянет, тянет Солнцу помочь! Кровь бьет волнами в темя, Знойными звонами звенит. Вздвинуть бы бремя В зенит! Словно тоже нагруженный, — Солнце! Я в огне! Не твой ли отпрыск разгоряченный Кровь, взволнованная во мне?! Блещут плечи под бременем синим. Солнце! Солнце! Крепись! Вздвинем! Вздвинем! Я подымаюсь, подымаюсь в синюю высь.РАБОЧАЯ
С. Обрадович Крепчает, братцы, сила!.. Еще разок напрем… Жар-Птица мир накрыла Пылающим крылом… За городом цветами Запенилася степь… Кто носит сердце-камень?.. Кто распят на Кресте? Отравленный тоскою Сомнений и тревог, Откликнись, кто душою В дороге изнемог?..ПРОЛЕТАРСКИЕ ПОЭТЫ
Семен Родов Расбросанные по заводам К истокам творчества сошлись, — И вот выходим стройным взводом, Приветствуя победно высь. Великим сдвигам соучастны, Мы, пролетарские певцы, Под знаменем кроваво-красным В рядах товарищей — борцы. Что слово — штык, что стих — граната, Но расцветет словесный сад И песнями пролетариата Пути вселенной запестрят. Сопесенники, поспешите Заводский ропот в гимн облечь, Чтоб в вихре взвеянных событий Сильней звучала наша речь. Поэты новые — пророчим И в песнях радостно поем: Всемирным творчеством рабочим Земное счастье обретем.«С лучами солнца в души наши…»
В. Александровский С лучами солнца в души наши Просачивается кровь, Но крылья будущего машут Призывно с близких берегов. Сердца, обложенные снегом, К пожарам пепелящим льнут, — За нашим солнечным ковчегом Века горящие плывут.В ПУТИ
В. АлександровскийМих. Герасимову
Глаза высасывает снег И туча выглодала выси; Веселый, дребезжащий смех Роняет ветер белобрысый. Полей ночная синева Сгустилась и оледенела. Какие могут быть слова Среди безжизненности белой!? И молча мы идем туда, Где огненные вьюги вьются, Где оборвали провода Стальные кони Революций.«Глаза горящие не выпьют…»
Мих. ГерасимовВ. Александровскому
Глаза горящие не выпьют Могильно-синие снега, Пусть старый мир голодной выпью Визгливо вьюжится в ногах. Пусть ползает змеей поземка И гложет четкие следы, — Мы грудью солнечной и емкой Сияющие выпьем льды. Летим живительным потоком Через сугробы, валуны, Из-под полозьев брыжжем соком До багровеющей луны. Протуберанцем песни вьются, И солнцем тундра зацвела, Стальные кони Революций Уж перегрызли удила!ВЕСЕННЕЕ
Гр. Санников Весна. Струится ветер тонкий, Над городом кричат грачи. О, как под вечер в шуме звонком Устали в мастерской ткачи. И я устал за тканьем тканей, Уж мне домой пора, пора… С тоскою непонятно-тайной Станок оставил до утра. Иду, а по дороге талой Поет о вечере ручей, И вспоминается устало Мне песнь весенняя ткачей. И взор мой дали тянут, тянут, И синь небес он жадно пьет, А вечер розовые ткани Так радостно в лазури ткет.ИЗ ПЕСЕН О ЗАВОДЕ
Е. Нечаев(Прошлое)
Гул и гам, кипит работа В блеске тысячи огней, Льются градом капли пота С загорелых хрусталей. Точно пули вылетают Из гигантского жерла, Всюду шарики мелькают Раскаленного стекла. Засновали хлопцы-гномы И босые и в чунях С выражением истомы И на лицах и в очах. Друг за другом в перегонку, Точно с копьями в руках, Кто со склянкой, кто с воронкой, Спотыкаясь впопыхах. Кто смеется, кто и плачет, Знать, уклюнула желна, А над гутой ночь маячит, Как завод, освещена.КУЗНЕЦЫ
Николай Дегтярев Солнце — пламенный кузнец — У пылающего горна: Каждый день кует задорно Золотых лучей венец. Город — кузница идей: Будит к творчеству людей; В синей блузе новый разум Перестроит землю разом. Разве мы не кузнецы? Озаренные работой, Мощно, с удалью-охотой Песни шлем во все концы. Смело в «Кузнице» куем Нашу волю, мысли, чувства: Пролетарское искусство Коллективно создаем.«Иду далеко по полям…»
Николай Полетаев Иду далеко по полям По желтым обгоревшим нивам. Дорога тянется лениво… Трещит сожженная земля… Влачатся ноги тяжело И так дорога бесконечна, Что кажется: я буду вечно Итти в родимое село. Ко лбу прилипли волоса, Истома и усталость в теле… Ой! Как от зноя побледнели Вы, голубые небеса. И, только облачко, как я, Томится в синеве слепящей И в этой тишине гремящей Оглохла самая земля. Ой, тучка, тучка, разростись И стань тяжелой, черной тучей, Чтоб этот блеск глаза не мучил, Сокрой сияющую высь. Пусть гулко прогрохочет гром И ветер бешеный сорвется, И пыль дорожная завьется И темно станет все кругом. Пусть молния вдруг полоснет Ножом сверкающим по тучам, И дождь отрадный, дождь гремучий, Веселый, проливной польет. Пусть все отрадней, все напевней Журчит, поет, звенит вода… По холодку скорей туда… Приду… в родимую деревню.ЗИМНЕЕ
С. Обрадович Расчесывая кудри рыжие, Трубит в заводский рог Восток… На каждую овьюженную крышу Наброшен розовый платок. Сугробы — тесаные розвальни; — К воротам за ночь нанесло… Повисло, неподвижное к морозу, Над кровлей сизое крыло. Узорным ожерельем свесило Огнистый иней на плетне… Как звучен в улице, как буйно-весел На солнце ранний скрип саней… Один, закутан в клубы дымные, Завод угрюм, сутул в плечах; Но радостнее творческие гимны В его размеренных речах!..ВЕТЕР
В. Александровский О, какой-же пройдоха расторопный Этот ветер свистящий в уши, Разворачивает снежные копна, Ледяные постройки рушит. От равнины земной до небесной Винтовые лестницы крутит: Видно — здесь ему скучно и тесно Пролагать по снегам перепутьи. Сосны сняли пуховые шапки И закланялись в снежные ноги, Он же, выхватив игол охапку; Улетел хохоча без дороги… — Слушай, путник! Охай, не охай, Если слаб, — все равно задушит… О, какой же беззаботный пройдоха Этот ветер, свистящий в уши…ОТРЫВОК
Семен Родов(Из поэмы «Октябрь»)
Тучи, тучи словно соколы Зоркой стаей стыли около, Да в ночи пожары прядали Под удушный запах падали, Да с гуденьем, с воем, с посвистом Смерть неслась в дожде покосистом, Да глядел очами полыми Город в яростное полымя.НА ФРОНТ ТРУДА
Мих. Герасимов Солнца изранили жилы Сотни снежных пуль, Но ты не застыло — Бьется огненный пульс. Солнце, довольно в постели Под синей ватой спать! Звонко кличут капели Землю лучами копать. От зимнего угара Солнце на фронт Труда! Ждет твоего удара Льдов порыжевших руда. Сверкай по придорожью Рубанком золотым, Развей с весенней дрожью Опилок светлый дым. Строгай поля и крыши, Печаль с угрюмых лиц, Взлетайте стружки выше От солнечных ресниц. В колодцах улиц узко Размашистым рукам И вздрагивает мускул По снежным верстакам. Теши тесины тела, Сучки сухих сердец, Чтоб жизнью закипело Все под его резец. Взрезай земную залежь, Нарывы старых дум, Пролей в лесные дали Свой светлоструйный шум. Сочись по жилам сила Стволов и ковылей, Сверкай, сияй светило Над таинством полей! И все, кто юн и молод, Вздымайте сгоряча, Свой раскаленный молот На огненных плечах. О солнце, выше взлеты, Разбрызни лед литой! О снеговые соты Кувалдой золотой! Чтоб творчеством одетый Горел в глазах огонь, Коловоротом света Сверли людскую сонь! Пролей лучей Ниагары Солнце, на фронт Труда! Ждет твоего удара Живых сердец руда.МАРСЕЛЬ
Мих. ГерасимовМорской ветер, с крепким запахом водорослей и тубероз, порывами налетал на Марсель. Он то хоронился где-то в морских пучинах, то внезапно и с разбегу бросался с необ'ятных водных полей на город, ощупывая тысячами влажных пальцев здания и людей, как-бы выбирая жертву; а по бесчисленным фонарям города пробегала нервная дрожь. Вот он обнял хрупкую фигурку девушки, прошептал что-то необычное, но невнятное в ее юбках, растрепал озорными пальцами пряди светлых неюжных волос под убогой исколотой шляпкой, и втолкнул ее в дверь.
Она вошла в Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.
Пряный и терпкий запах абсента, ликеров и вин, гудение голосов, руготня матросов, шипение огромного никелированного кофейника, похожего на вертикальный цилиндр машины, дым от трубок с крепким алжирским табаком, примагниченный к потолку, все это остро и зло плеснуло в вошедшую девушку, минуту тому назад трепыхавшуюся птичкой в седых лапах морского осеннего ветра и искавшую уюта от него.
Не успела она присесть к мраморному столику с синими жилками, как над ней согнулась, на подобие якорного рога, высокая фигура матроса, с широкими раструбами штанов. Он стиснул ее пальцы рукою сучкастой и крепкой, как узел морских цепей.
— Думал, не придешь, Марсель, вон какой веселый зюд-вест разыгрался, — дружески сказал он.
— Если-бы он превратился в безумный самум Сахары, я и то была бы здесь, — возразила она коротко, но восторженно.
Она нервно достала пачку газет из-под кофточки на груди и передала ему.
Он развернул «Французского Коммуниста» и жадно, как голодный в хлеб, вонзился в строчки глазами, из'еденными солеными брызгами океанских ветров.
Марсель впитывала окружающее глазами, похожими на две большие капли морской воды, спокойными и созерцательными, как будто в них скрывалась вся таинственная глубина моря и вся величавость его.
Гудело продымленное кафе. Голоса мужские и женские, грубые и высокие переплетались и кружились, как неумолкающий гомон птиц и зверей в тропическом лесу. И было странно видеть здесь, что этот матрос, такой же грубый и бранный, как и все другие матросы любой страны, так жадно глотает букву за буквой, небольшой и плохо отпечатанной газетки, чудесное и необычное откровение, несущее счастье всему человечеству.
Еще полгода тому назад он безумно и упоительно кружился здесь в пьяном вихре, где тела других матросов переплетались, качались на дымных нитях пряного тумана, как в морской зыби, слюняво, извергая неумолкающую брань самую отборную и бесстыдную, которая когда-либо слетала с языка. Они лезли гурьбой наверх по скрипучей лестнице, хрупко прогибающиеся ступени которой плакали и стонали под их шагами. Полдюжины продажных женщин переходили из об'ятья в об'ятие, выскальзывали из рук, как большие розовые рыбы.
Безумная оргия тел и абсента. И весеннее солнце юга, в волнах запахов пальм, лиан, олеандров и особого аромата африканских побережий, заглянув в венецианское окно, могло еще видеть чудовищное сплетение качающегося клубка тел в небольшой и тошной комнате.
Теперь Мартэн молча и жадно глотал ломти строк, хотя над ним и сейчас висела та же комната, так же плакали ступеньки, ведущие в нее, и нервно дрожали половицы наверху и внизу в этом Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.
— Пора, Мартэн, пойдем, — сказала Марсель.
Он вскочил, как внезапно разбуженный, сунул газеты в карман.
Тюленем покачивался за стойкой толстый кабатчик-рантье, с атрофированными от бесконечных сидений ногами; на брюхе его лежал целый ряд толстых, золотых цепочек, как обручи на пивном боченке.
— А эти ваши? — спросила Марсель, кивнув на дюжину матросов под люстрой.
— Нет, они с «Французской Республики», — ответил он.
— С ними тоже нужно будет…
Захлопнувшаяся дверь перерубила фразу, а налетевший ветер скомкал и оборвал ее.
Они шли по изломанным уличкам, спускаясь к гавани. Ветер то соединял, то разлучал их.
Они свернули на гранитный мол, он лежал в волнах, как напряженная вытянутая рука с указующим перстом красного маяка в конце.
Впереди и вокруг было море. Оно колыхалось и могуче раскачивалось, как бы готовясь сбросить легионы белых волн, бегущих по его спине, и сотни военных судов, с орудиями смерти; оно напряглось, чтобы оборвать тысячи цепей, которыми люди приковали его к гранитным набережным.
Тут и там отсвечивали хребты валов, ныряющих в глубину с глухим фырканьем.
Марсель и Мартэн сели в шлюпку и скользнули в рычащую пасть моря и ночи.
Руки весел всплескивали, то уверенно и равномерно, то беспомощно, как утопающие. Шлюпка билась и трепыхалась, словно маленькое испуганное сердце в гигантских лапах косматых волн, а Марсель под брызгами зябко вздрагивала в ладони шлюпки.
Силуэты броненосцев чернели на фоне моря и ночи стальными глыбами скал, они вросли в море, и бури не качали их. Прожектор на сторожевом судне низвергал в пучины целые колонны ослепительного света, или тонкой огненной рукой шарил, ощупывая седые волосы гребней.
Стальной колос надвигался черной и мрачной массой, как осколок какой-то иной ночи, более черной и мрачной, чем эта, где еще дрожали тут и там над городом и водой неугаснувшие огни, и звезды покачивались в южном небе на золотых нитях лучей своих.
Дредноут приближался, закрывая небо и испуганные глаза вздрагивающих светил.
Он притянул к себе шлюпку, как магнит пылинку металла.
Они поднялись по трапу. Ее каблуки выбивали дробь по стальной палубе. Они спустились в люк. За ними захлопнулась железная дверь, люк проглотил их…
_____
— Товарищи, наступает час великих дерзаний для всемирного труда! — с под'емом начала Марсель.
— Солнце — красное знамя угнетенных и эксплуатируемых всходит теперь из Московского Кремля, где Совнарком, это — железное сердце Рабочей Диктатуры, где радио от него и от III-го боевого Интернационала, звенящими, молниевидными птицами восстаний, летят и летят над миром, реют с призывным клекотом над каждой страною, над каждым измученным сердцем…
— Ни блокада всех темных сил, ни голод, грызущий селения и города, ни полярный холод не могут убить творчески-солнечную душу Республики Советов…
— На снежных полях России, тут и там прорываются красные знамена, как фонтаны пламени из-под пепла снегов.
— Россия, Россия!..
Так возбужденно говорила Марсель, хрупкая девушка, незаметная ткачиха, одна из миллионов работниц. Ее золотые волосы растрепались, они, как пряди огня, выбивались из-под ея убогой, исколотой шляпки, горели глаза, горело сердце под кофточкой с потертыми швами.
Она, как чудесный, невиданный цветок проросла и расцвела в одной из железных клеток военного корабля, где плотная стена матросов обступила ее, обдавая возбужденным дыханием от ее смелых, зажигающих речей, полных дерзаний и борьбы.
Она все говорила и говорила. Качался солнечный цветок, излучая свет, тепло и творческие порывы в каждую душу.
Мартэн стоял в кольце других матросов, напряженно согнувшись, как лук в момент спуска стрелы. Он готов был лететь сквозь стены стальной клетки судна, мчаться по вспаханному полю моря, вместе с бурей и молниями туда, где на снежных полях Республики Советов идет упорная, героическая битва за счастье всего человечества.
Рыжий Жак, с лицом заржавленным, как ком железной руды, сжал огромные кулаки, похожие на узлы якорных цепей. Он готов был все рвать и крушить, этот забитый денщик, у него и сейчас еще горела кровь на рыжей щеке, от удара своего господина мичмана, который сейчас там в офицерской кают-кампании, залитой ярким светом, где волновалась нежная музыка, где диковинные цветы мешают свое благоухание с тонким ароматом гаванских сигар, где хлопают пробки от шампанского и золотые искры танцуют по бокалам.
У кочегара Бертрана горели красные глаза, как куски раскаленного металла на пепельном лице, которое было сморщено и выпито невыносимым пламенем топок, его синяя блуза-матроска, прожженная во многих местах, заметно подымалась и опускалась на груди, он волновался не спуская взоров со светлых капелек пота, проступивших на лбу Марсели.
И много других черных угольщиков и светлокудрых матросов стояло в цепи и дальше вокруг, в каждом из этих сильных и крепких людей, погребенных в стальных трюмах военного чудовища, клокотал целый вулкан мыслей и чувств. Они жадно глотали слова, впивались в светлую девушку глазами, изъеденными жаром печей и соленых океанских ветров. Они видели, как белки ея глаз мечут искры и им становилась близкой и понятной та далекая страна Россия, где на снежных полях прорастают и прорываются иные искры — красные искры знамен.
Ее слова были сильны и убедительны как любовь.
_____
Мартэн провожал Марсель.
Они прошли под гигантским орудием, которое как чудовищный стальной удав вытянулось, вознося свою пасть к звездному небу. Они миновали часового, он обернулся к ним спиною как бы не замечая их. Они стали спускаться к шлюпке.
Торжественно гудели струны радио на верху, в вечном неумолкающем разговоре с иными, таинственными мирами, через неимоверные пространства голубых небес.
Казалось, струны пели теперь иную песню, красную песню Труда, иная дрожь пробегала по их медным нервам, невидимыми волнами своих пульсаций соединяясь с сердцами миллионов рабочих всех стран.
Шлюпка игриво скользила по ночным волнам, она окрыленно неслась к приветным огням побережий и два окрыленных сердца летели в ней.
Буи тут и там весело отфыркивались от валов, заливающих их, встряхивая золотыми кудрями фонарей своих.
Море цвело. Весла становились серебряными, взрывая фосфорически-светящиеся струи. Капли брызг голубыми искрами горели на их одежде и лицах.
— Марсель, какое счастье нырять по волнам!
— Да, мой милый, товарищ!
Октябрьский ветер обдавал весенним ароматом Прованских взгорий. Он не сердился больше, это был южный, журчащий мистраль. И звезды в нем приветно покачивались на золотых нитях лучей, море и ночь ласково колыхались, они медленно раскачивались убаюкивая корабли и стебли вздрагивающих маяков.
Они пошли по извилистой уличке в кафе Безумных матросов, на улице Королевского Льва. Налетающий ветер больше не разлучал их.
Ее глаза — две большие капли морской воды, дрожали рябью улыбки и счастья.
Революция, обнявшая мир огненными крыльями восстаний, рождающая новую жизнь в тяжелых страданиях и муках, кладет на алтарь лучших детей Пролетариата.
Сколько их уже погибло на баррикадах, на красных фронтах, от эпидемий, недоедания…
За короткое время из наших немногочисленных рядов пролетарских писателей вырваны свежие творческие силы молодой пролетарской литературы.
Умер тов. Ф. И. Калинин, идеолог и практик пролетарской культуры…
Умер пролетарский беллетрист П. Бессалько…
Умерли пролетарские поэты С. Владимирова, Р. Глушицкий, А. Гуцевич, С. Заревой и А. Зарницын.
Все — талантливые и сильные духом товарищи…
Вечная память вам, сгоревшим в ярком пламени Революции…
Пролетариат, помня вас, пришлет в наши ряды новые кадры творцов грядущего Пролетарского Искусства…
Секция Пролетарских Писателей при Лито Наркомпроса.
I-Й ВСЕРОССИЙСКИЙ С'ЕЗД ПРОЛЕТАРСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
С. О.На 10 мая в Москве созывается Первый Всероссийский С'езд пролетарских писателей.
Разбросанные по городам и глухим углам Советской Республики, отдающие свои силы, помимо литературы, — культурно-просветительным и политическим работам страны, рассеивая словом художника тысячелетнюю тьму народную, зажигая огни нового пролетарского творчества и винтовкой красноармейца в то же время отражая нападения белогвардейцев, пролетарские писатели не имели времени, места и сил подумать о своей неорганизованности, об улучшении своего жизненного положения, о выявлении своего взгляда на искусство прошлого и настоящего.
С переходом страны на мирное строительство, — Первый Всероссийский С'езд пролетарских писателей будет первым организационным начинанием писателей-рабочих.
Работающее в настоящее время организационное бюро по созыву съезда в составе: председателя бюро, тов. В. Кириллова, секретаря С. Обрадовича и членов тт. Самобытника, Герасимова, Сивачева, Волкова, Санникова, Казина и Александровского к предстоящему С'езду наметило следующие вопросы, разрешение которых имеет первостепенное значение:
1. Текущий момент и задачи пролетарской литературы.
2. Пролетарская литература и ее отношение к прошлым и современным течениям в искусстве.
3. Пути пролетарской литературы.
4. Отношение к Пролеткультам.
5. Издательское дело, и
6. Образование Союза пролетарских писателей.
Много и других организационных вопросов, давно назревших на местах, встанут остро на съезде и потребуют по укладу современной революционной жизни немедленного разрешения.
На Первый Всероссийский С'езд пролетарских писателей с совещательным голосом приглашаются по одному представителю от литературно-творческих групп Пролеткультов и других рабочих литературных организаций, а также по одному представителю: Пролеткультов Московского, Петроградского, Ц. И. К. Всероссийского Пролеткульта, Наркомпроса, Ц. И. К. Российск. Коммунистич. партии, Ц. И. К. Советов, Ц. И. К. Проф. союзов, Союза Советских Журналистов, Роста, Московского Совдепа, Лит. Отдела Наркомпроса, Дома Печати, и прессы.
Персонально, с решающим голосом, приглашаются товарищи: А. В. Луначарский, М. Горький и Н. Ленин (почетными членами), В. Кириллов, М. Герасимов, В. Александровский, М. Сивачев, С. Родов, С. Обрадович, В. Казин, М. Волков, Самобытник (Маширов), П. Орешин, И. Филипченко, Я. Бердников, М. Праскунин, Демьян Бедный, С. Фомин (Кречетов, Моск. Пролеткульт), И. Шувалов, Е. Е. Нечаев, Гр. Санников, Н. Н. Ляшко, С. Ганьшин, Ф. Шкулев, И. Ерошин, Соколов (Сокол Красный), И. Устинов, (Член Сурик. кружка), Г. Устинов, Н. Полетаев, Ф. Киселев, А. Динин, Н. Тихомиров, П. Арский, Кузнецов, А. Крайский, Садофьев, Н. Рыбацкий-Мазин, Власов-Окский, Грошик, Малашкин, Царев-Торский, И. Ионов, А. Чапыгин, М. Артамонов, Чумбаров-Лучинский, Леонтий Котомка, Н. Дегтярев, И. Кубиков, В. Плетнев, Оков (Казань), И. Ильин, В. Кузьмин, С. Фахторович, И. Шершнев, Поморский, И. Логинов, К. Лоптин, Ермаков, И. Назаров, Степан Брусков, Заводский, Н. Отсоли, В. Попов, Изгнанник.
За всеми справками Организационное бюро по созыву с'езда просит обращаться по адресу: Москва, Никитский бульвар, д. N 8 Дом Печати, Мандатная комиссия.
ЗВЕНО
Ежик Звеном звенит звено, Прикованное к цепи. Сообщества давно Не видел я нелепей. Со стариками молодежь Застряла лет так за-сто, Зато у них найдешь Самовлюбленность часто. Эх мы, да мы, да мы. Да что там пролетарий, Мы — старожилы тьмы И кто нас в этом старей.О ТРУДОВОЙ СТИХИИ В ПОЭЗИИ
Николай ПолетаевНе даром в старое время называли поэтов пророками. Поэзия всегда шла впереди жизни. Еще лет десять тому назад, до войны и до революции, когда жизнь еще катилась мирно и гладко и на первый взгляд не было еще и признаков грядущих потрясений, в поэзии уже тогда появилось сильное недовольство прежними формами, а следовательно и содержанием. Очень нашумели тогда футуристы, отвергавшие всю прежнюю поэзию, начиная с ее формы и кончая содержанием, но своего нового, ценного почти не давшие, ибо они все-таки не изменили содержания поэзии, а только усложнили форму, где изуродовав ее, а где и обновив.
Наиболее же провидящие и наиболее искренние представители поэзии, как напр., Андрей Белый, стали прямо заявлять, что слово изжило само себя, что оно недостаточно для выражения теперешнего содержания жизни, что наступил «кризис слова».
В настоящее время представляется необходимым поставить на очередь дня этот большой, сложный и крайне важный для самой жизни вопрос: действительно ли слово изжило себя, как утверждает Андрей Белый, или же кризис заключается в том, что изжило себя многое в содержании прежней поэзии, и многого чего-то недостает.
Говорю: изжило себя многое в содержании, а не само содержание поэзии, ибо таковое вечно и неисчерпаемо, как природа и как человек; но обновление этого содержания, но перемещение некоторых центров необходимо.
В этой небольшой статейке вовсе не беру на себя обязанности всесторонне осветить этот большой вопрос, а только ставлю его, повторяю, на очередь дня.
И только одно несоответствие является для меня совершенно несомненным и, думается, крайне важным:
Почему в прежней поэзии такое важное значение придавалось половой любви человека, и такое по сравнению малое значение — труду, творчеству человека, между тем как в жизни миллионов людей, крестьян и рабочих, труд имеет огромное значение.
Думаю: никто не усомнится в том, что в труде, в самом обычном простом труде, ну хотя бы в труде дворника, подметающего мостовую после дождя, не меньше поэзии, чем в отношениях между полами, а знаете ли вы хотя одно стихотворение, посвященное этому действию человека, между тем у всякого разболится голова, если он вздумает перечитать все стихи, содержание коих определяется в такой формуле:
Луна Балкон Она И он.Кроме того мы знаем массу имен писателей, посвятивших себя воспеванию даже не простой любви человеческой, как она есть, а исключительно отклонениям в этой любви, ее извращениям.
Почему такое странное несоответствие?
Очевидно потому, что люди близкие к труду, рабочие, были очень далеки от поэзии и как производители ее и как потребители.
Недавно в разговоре со мной, один из лучших знатоков поэзии в России, Андрей Белый, сказал мне:
— Знаете что? В ваших стихах, в стихах Казина, Герасимова, Александровского, есть что-то новое…
Я переспросил:
— Может быть, так что-нибудь?
— Нет, знаете, все новое, ритм особый, но что такое это новое, я не знаю.
Долго думал я над словами Белого и вспомнил, как он в бытность нашу в Московском Пролеткульте, разбирал стихотворение Казина «Каменщик». Вот оно слово в слово:
Бреду я домой, на Пресню, Сочится усталость в плечах, А фартук красную песню Потемкам поет о кирпичах. Поет он, как выше, выше Я с ношей красной лез, Казалось до самой крыши, До синей крыши небес. Глаза каруселью кружило, Туманился ветра клич, Утро тоже взносило, Взносило красный кирпич. Бреду я домой на Пресню, Сочится усталость в плечах, А фартук красную песню Потемкам поет о кирпичах.Как большой мастер, хорошо знающий свое дело, Белый разобрал это стихотворение и со стороны ритма, и со стороны музыкальной его инструментовки, нашел его первоклассным, и в заключение сказал, что общий смысл стихотворения, заключающийся скрытым образом в ритме и звуках, значит: Утро трудовой культуры.
Теперь, может быть, еще и преждевременно, но мне хочется крикнуть:
— Кризис слова миновал, слово ожило, наступило утро трудовой культуры. Оно тащит красный Казинский кирпич на небо.
Я вчитался, вдумался в произведения Казина, Герасимова, Александровского, Гастева, Родова, Праскунина и др. Они иногда ни слова и не говорят о работе, о труде, но в самом ритме их стиха веет сильная, здоровая трудовая стихия, то новое, о чем, мне кажется, знает, но что еще не решается назвать Андрей Белый.
Да, я теперь уверен, что приток свежих, неиспорченных рабочих сил вольет новое содержание в поэзию, а будет новое содержание, появятся и новые формы. Сейчас это еще только нащупывается, но времени впереди много, а сил еще больше — весь трудовой народ.
МОТИВЫ ТВОРЧЕСТВА МИХАИЛА ГЕРАСИМОВА
Семен Родов(По его книге стихов «Завод Весенний»)
В своей книге «Завод Весенний» Михаил Герасимов выступает как поэт, который сумел соединить в своих произведениях все богатство техники отмирающей буржуазной культуры и пролетарское чувство коллективного труда. Не как робкий ученик, повторяющий слова своих учителей, не как новичок, озирающийся со страхом в мало знакомом ему мире искусства, а как сознающий свою силу властелин выступает Герасимов.
Мы все возьмем, мы все познаем, Пронижем глубину до дна. … Нет меры гордому дерзанью: — Мы — Вагнер, Винчи, Тициан. … Мы клали камни Парфенона И исполинских пирамид, Всех сфинксов, храмов, Пантеонов Звенящий высекли гранит.Уверенный в грядущей победе того коллектива, от имени которого он произносит это стальное «мы», сознающий, что все прекрасное и творческое в прошлых культурах есть также плод усилий того же коллектива, — Герасимов весь, целиком увлечен заводом, символом пролетарского труда, солидарности и борьбы. То гневнокарающий, то ужасающий своей грандиозностью, то нежно поющий одним рабочим понятные песни, то весенний и солнечный, но всегда родной и близкий, свой, рабочий, — завод Герасимова становится центром мира, средоточием творческой воли грядущего, свободного человечества.
В звуках завода Герасимов слышит «не вой, а птичьи голоса», для него в заводе «воздух пеньем напоен». Шумы и звоны завода Герасимов претворяет в живые образы, разнообразие ритмов он умеет собрать в единую величественную симфонию. «Сколько звона, сколько пений» подслушал Герасимов на заводе. Для него -
Звоны бронзы, медных сосен, Клекот меди и железа, Смелый свист в ветвях стропил, Крик в листах стального леса — «Песни жизни, песни сил».Не только многозвучен, но и многокрасочен завод Герасимова:
Завод гранитный и железный Жемчужной радугой расцвел.От раскаленно-белого до черного цвета сажи, всю гамму цветов весеннего дня вобрал в себя и излучает завод. Звуки у Герасимова спорят с красками, и краски отзываются на каждый звук пролетарского труда:
Белый пламень — спелый лен, — Снежный пар клубится пеной, … Гори, как стог горящий сена Светом горным озарен. Гроздья розовых кораллов Лепит застывая шлак, В чернокаменных кристаллах Огоньков дрожащий мак … Пепел серебристой пылью Всколосился и потух, Горн отряхивает с крыльев Искор златоалый пух. — и т. д. и т. д.Герасимов не только верно подмечает краски завода, но и любит играть световыми эффектами. Он сопоставляет «трубу с корою сажи черной» и просинь — «Блуз замасленных эмаль», а также сопровождает действие, звук живописующей его краской:
Вскипали огненные горны, Как чаши красного вина.Откуда же берется у Герасимова живое чувство завода, совмещающего в себе все звуки и краски природы, завода, в котором «веет от горна вервеной». Ответ один: от деревни, от природы, теперь оставленной, брошенной, почти забытой, но когда-то заполнявшей все существо будущего пролетария. Как далекий сон вспоминает пролетарий природу, от которой «на зов торжественных гудков пришел он веснами обвитый».
Я раздружился с ветром воли, Забыл безудержный размах И ширину родных раздолий И землю мягкую в цветах. Я променял на камень жесткий Шелка баюкающих трав, Я полюбил цветные блестки И шумы уличных забав. Захвачен в быстрые потоки, Я стал душе своей чужей, И стали мне — как сон далекий — Былые дни среди полей.Но этот «сон далекий» воскресает и становится живой действительностью в шумящем и искрящемся заводе, в котором «сквозь дымный переплет окна» волнует весна и голубые пространства, поле и река. Пролетарий и на заводе тоскует попрежнему по природе, — и «тянется душа весенняя к просторам солнечным».
От этого устремления к прошлому, не преодоленного еще чувством завода, Герасимов часто остается романтиком, и тогда он чувствует себя скованным:
Меня веригою железной Сковал Обуховский завод, А белой ночи свод беззвездной В таинственную даль зовет. … И к пристаням иных скитаний Душа бросает якоря.Иногда, правда редко, мы встречаем у Герасимова и туманно-мистический мотив:
Таинственное дуновенье По лепесткам души моей, Из пепла сонного забвенья Взошло, как солнце вдохновенья, Над сумраком родных полей.Это же чувство романтизма заставляет Герасимова стремиться куда-то прочь от земли вверх, в какие-то неведомые дали, к небу, к звездам… В поэме, отмечающей, повидимому, у Герасимова переходный период от деревни к заводу, от созерцательности к действованию, от индивидуализма к коллективу, это стремление куда-то ввысь особенно резко выражено:
Душа вскрылит в немом моленьи Под тихий пламень звездных слез. … А сердце перелетной птицей В лазурь полярную стремится. … Я птицей к солнцу устремлен … Она (душа) как ласточка взлетает В иной восторженный полет и т. д.Если бы написавший эти строки был не Герасимов, не пролетарий, мы-бы могли опасаться, что поэт или вернется к старому источнику своего вдохновения, — к деревне, или останется в том мистически-растерянном состоянии, в котором пребывают представители нео-народнической школы, Н. Клюев, С. Есенин и др. Но дело в том, что Герасимов — рабочий, и как таковой не может и не должен знать раздвоения. Раз навсегда оторванный от деревни, увлеченный кипучей жизнью завода, ставши частью многогранного рабочего коллектива, пролетарский поэт не знает возврата к прошлому. Попав в непонятный ему хаос новой жизни, поэт, движимый здоровым инстинктом классового сознания, не теряется в этом хаосе, а по необходимости разрозненные элементы его организует в одно гармоничное и величественное целое. Оставив за собой шопот трав, шелест нив, шум леса, журчанье ручьев и талой весенней воды, не видя пылающих зорь, светлой лазури, зеленеющих или желтеющих на синем фоне леса нив, — поэт все звуки и краски природы, как мы видели выше, переносит на завод.
Конечно, это дается не без борьбы. Бывали тяжелые моменты, когда поэт, казалось, был скован заводом, когда «согбенный каждый был кургузым, в заводском склепе погребен».
Поэт жалуется на чувство оторванности, придавленности, захватившее его в первые дни на заводе. Завод кажется ему непроницаемым, закованным в броню труб — облитым кровью палачем, преградившим ему путь к миру. Душа поэта, не закаленная пламенем горна, только ночная искра, которая
Из дыма отлетев на миг, Кружит, кружит меж звезд — и быстро Угасший опускает лик.Не чувствуя исхода, рабочий бьется «скованный, безкрылый, весь черный в угольной пыли». Его
…Порывов тают силы В дыму, где горны расцвели.Но это продолжается недолго. Рабочий начинает жить жизнью завода и наступает момент, когда тот самый «согбенный и кургузый»
Сорвал вдруг саван синей блузы, Воскрес и к солнцу устремлен.Между этими двумя моментами проходит длительная, упорная пора борьбы и закалки:
Был каждый в пламя горна брошен, Кипящей сталью опален, Кандальным звоном обострожен, Железным пеплом опылен.Победа достигнута. Работая над сталью, рабочий сам становится ею; в работе над ней завод, одухотворенный и одушевленный, заменяет рабочему природу, — и вот «как сон смиренная забыта преклонновыйная межа». Но и этого мало. Природа бывает не всегда прекрасна, но и мрачна, не всегда радостна, но и тосклива. Рабочему чувство тоски, печали не должно быть доступно в его борьбе за лучшее будущее, и тут ему на помощь приходит тот же завод. В скучные, серые дни, когда «осень в шорохах и звонах тоскливо бродит по селу», лишь на заводе, лишь у рабочих «огнем труда сердца согреты». Труд бодрый и безостановочный, горящий в зареве завода помогает рабочему пережить тяжелые дни неизбывной скорби, разлитой по всей деревне. Тут уже завод противопоставляется природе, наделяется свойствами, которых у последней нет:
Кадимый клубами тумана Осин рыдает хоровод. Лишь ярко на груди кургана Веселый искрится завод. Природа всхлипывает тихо Над блеклой плащаницей нив, А он посвистывает лихо Багрянца шапку заломив.Теперь рабочий начинает сознавать уже силу, которую дает ему завод. Рабочий побеждает чувство придавленности, скованности, когда завод казался ему каким-то нелепым чудовищем, в котором теряются сотни и тысячи таких же, как он, от прошлого мира оторванных людей, и начинает борьбу за овладение механическими силами завода. Пар «спутник неизменный» рабочего, который был прежде «жестокий господин и бог», теряет свою власть над пролетарием; во всяком случае, он уже не только господин, но и раб. В этой борьбе с заводом у рабочего впервые зажигается чувство гнева и мятежа, которое скоро должно вылиться за пределы завода и залить весь мир, чтобы перестроить его на новых началах. Рабочий вздувает горн рабочим гневом, его
Душа горящая облита Звенящим валом мятежа.Но побеждая механические силы завода, пролетарий понимает, что только в процессе трудовой жизни завода он может и дальше черпать свою мощь. И рабочий начинает любить завод. Он любит гармонию его звуков, красоту его красок, мощь и силу завода. И еще любит пролетарий завод за то, что он вдохновляет его на песни борьбы и на самую борьбу.
Стал каждый пламенным баяном Кующих звонов, красных струн, Грозою вскрыленным титаном, Зари грядущего — трибун.Здесь, на заводе рабочий-поэт окреп, здесь получил он завет: «Куй, кузнец, не эту сталь», под звуки стопудового молота научился он ковать «железные цветы».
Я не в разнеженной природе, Среди расцветшей красоты, Под дымным небом на заводе Ковал железные цветы.Здесь у рабочего рядом с образом пролетариата, класса борьбы и действия, — исполина, шагающего «через моря, через долины», появляется образ завода в качестве организующей силы борьбы. Труба завода это — «посох исполина в его мозолистой руке». Пролетариат
Трубой заводской искры сеет В сердца рабочих и крестьян.И эти искры не пропадут во тьме, они не распылятся бесполезно под ветром революции:
Мы знаем — пламя скоро взреет Над далью чужеземных стран.Пролетарий давно оставил за собой чувство одиночества, которое охватило его в первое время его пребывания на заводе. Он знает, что во всех уголках мира есть его братья рабочие, которые «вздувают горн рабочим гневом коммунистической мечты», чьи горящие души облиты «звенящим валом мятежа». За искрами заводской трубы, которые пролетариат рассыпал по всему свету, Герасимов провидит уже, как
Горит немеркнущею славой Свободы мировой восход.Пролетариат, начав борьбу за свое освобождение, должен довести ее до конца, должен победить старый обанкротившийся буржуазный мир. И Герасимов, как пролетариат, знает, что эта победа близка, что она неотвратима, что
… Красный флаг Коммуны Над миром будет пламенеть.Эта бодрая уверенность в торжество рабочего дела с особенной силой прорывается в заключительном стихотворении книги Герасимова:
Мы победим; клокочет сила В нас — пролетариях всех стран — Веками скрыто, что бурлило, Воспламенилось, как вулкан.…Таковы мотивы творчества Михаила Герасимова.
Определенность поставленной в этой небольшой статье задачи не позволила нам коснуться особенностей интересной техники Герасимова, достоинства и недостатки которой имеют быть разобранными в отдельной статье о технике пролетарских поэтов.
М. Артамонов. Земля Родная. Стихотворения. Государственное Издательство. Петроград. 1919. Стр. 128, цена 6 р. 50 к.
В. А-скийМ. Артамонов — не новичок в литературе. Его стихи появлялись в дореволюционное время на страницах Миролюбовского «Ежемесячного Журнала», на столбцах рабочей газеты «Правда», а в последнее время на столбцах Иваново-Вознесенского «Рабочего Края».
Сын народа, оторванный от родной деревни условиями жизни, М. Артамонов принял, но не полюбил города с его вечным движением, заводами, машинами. Понимая всю красоту творческих достижений города, он невольно тянется из фабричного дыма к зеленым лугам, «в тихополье, на раздолье», где
Лютики весенние, Луговой наряд, В золотом цветении Как огни горят.Почти все стихотворения М. Артамонова, где он воспевает природу, деревню, полны гармоничности с окружающим, написаны «под песню»:
В небе зорька алая Золотом ткана, Ночь прокоротала я Девушка одна.С душой несомненного художника, М. Артамонов все же не своеобразен в своем творчестве. Его краски заимствованы частью из старой народной поэзии, частью из революционных поэтов крестьян — Орешина, Ширяевца и чаще всего Клюева. Иногда эта заимствованность доходит до простого подражания, как, например, в стихотворении «Пляс», написанного на мотив общеизвестного «Камаринского»:
Ах ты, милая, красавица моя, Ты пройди-ка, да смени-ка ты меня — Проплыви-ка да пристукни каблуком, Не печалься, не кручинься ни о ком. Что печалиться, напрасно горевать: Будем весело до вечеру гулять.Хотя стихотворение и носит заглавие «пляса», но это не обязывает писать на старые мотивы, тем более уже такие затасканные, как «Камаринский». Можно, конечно, вливать вино и в старые меха, но только тогда, когда это вино лучшего качества, чем было прежде. В данном же случае этого нет.
Все же, несмотря на перегруженность деревенских настроений, М. Артамонов не отрицает города. Он знает, что город в строительстве новой жизни стоит на первом месте. И когда он возвращается к современности, он видит перед собой «Окраины», «Заводы», «Кузнеца», «Ткача». И это расслоение поэта чувствуется на протяжении всей книги.
В общем же от книги веет Малявинскими бабами, антоновскими яблоками, безбрежностью полей.
Книга не дорогая. Было-бы лучше, если бы не было такого безвкусного рисунка на обложке.
В. Львов-Рогачевский. Поэзия новой России. Поэты полей и городских окраин. Т-во «Кн-ство писателей в Москве» 1919, стр. 192. Цена 28 руб.
С. ОленинБывают разные книги и различны их судьбы. Бывают книги, которые играют фонтаном солнечных, ярких мыслей и образов, книги, которые плугом вспахивают новь настоящего, книги, которые, как динамит, взрывают отвердевшие скалы прошлого и прокладывают пути грядущего; и бывают книги нудные, как зубная боль, книги, чьи мысли затасканы и затоптаны, как серый асфальт мостовых, бесполезные, как отработанный пар, — книги глупые и просто скучные. Книга Львова-Рогачевского не совсем глупая, но уже наверное скучная. Увы! Она тоже писалась в «проходном дворе», или, вернее, у окна в «проходной двор», в душной комнате, где не веют ветры стихий, а дуют сквозняки затхлых идей. Львов-Рогачевский такой же суриковец от критики, как Ганшин или Кошкаров — суриковцы от поэзии. Однообразно тянутся по измученным кротовым ходам и переходам благонамеренные мысли вчерашнего и позавчерашнего дня. Благонамеренные мысли суть мысли констатирующие. Указующим перстом благонамеренные мысли тыкают в давно всем известное, но беспомощны перед выводами, которые несет новая страница русской и, быть может, мировой литературы. Но благонамеренные мысли суть также мысли благожелательные. Покровительственно и свысока похлопывает критик пролетарских поэтов: «ай-да хорошо, чумазые. Правда, то, что вы написали еще очень малого стоит, вам еще далеко до хорошей, старой литературы; но авось какой-нибудь толк из вас, может быть, выйдет». Уж воистинно: избавь нас от друзей, а с врагами мы сами сладим. Но хуже всего, когда Львов-Рогачевский перестает констатировать факты и «тужится» установить нечто свое, проникнуть в суть вещей. Не будем останавливаться на всех недоуменных вопросах, которые у нас возникли при чтении книги почтенного критика. Зададим ему только несколько вопросов: 1) Почему пролетарские поэты — поэты городских окраин? Пролетарские поэты давно уже со всем рабочим классом стоят в центре жизни и, возможно, в центре русской литературы. При чем тут окраины? 2) Какую это такую Джиоконду Леонардо-да-Винчи воспевает т. Герасимов в своей поэме «Монна-Лиза» и какую такую проститутку воспевает он в той-же поэме? Уж, воистину, не разберешь, где Джиоконда, где проститутка и при чем тут поэма Герасимова? 3) Почему свободный стих есть стих Уитмана и Верхарна, хотя бы им писали Гейне, Гете, Шиллер и др. задолго до первых поэтов? 4) Что это значит «венчать один стиль с другим». Если это значит, что некоторые значительные по своему об'ему поэмы пишутся разными метрами, как напр. у Александровского, Родова и др., то не постарается-ли критик указать, почему нельзя «венчать» этих разных ритмов? Но довольно вопросов: от них скучная книга не станет менее скучной.
Комментарии к книге «Кузница №1», Василий Васильевич Казин
Всего 0 комментариев