«Стихи (2)»

В.К. КЮХЕЛЬБЕКЕР

"Я по отцу и матери точно немец,-писал о себе Вильгельм Карлович Кюхельбекер,- но не по языку: до шести лет я не знал ни слова по-немецки, природный мой язык - русский; первыми наставниками в русской словесности были моя кормилица Марина, да няньки мои - Кириловна и Татьяна". Вильгельм Карлович Кюхельбекер родился в 1797 году в Петербурге. Его отец приехал в Россию в 1770-х годах из Саксонии и в Петербурге служил управляющим в дворцовом ведомстве. В молодости он учился в Лейпцигском университете одновременно с Гете и А. Н. Радищевым. С Гете они были приятелями. Карл Кюхельбекер писал дилетантские стихи, в которых подражал юношеским произведениям Гете. Выйдя в отставку, он жил в подаренном ему лифляндском имении Авинорм (ныне Эстонская ССР), там прошло детство Вильгельма. Авинорм, эстонские народные песни и сказания, слышанные им в детстве, навсегда запалп ему в душу, и впоследствии он пишет целый ряд произведений, посвященных Эстонии, ее истории, людям, пейзажам. Имение Авинорм не приносило никакого дохода, и после смерти отца в 1809 году мать ушла во вдовий дом. Вильгельма определили в пансион, а затем по ходатайству Барклая-де-Толли, дальнего родственника матери, его зачислили в Царскосельский лицей. Кюхельбекер поступил в Лицей четырнадцати лет, он пришел туда с уже ясно осознанным влечением к литературным занятиям, большим запасом знаний. Его привлекала не "легкая поэзия", а писатели-просветители XVIII века с их проповедью свободы, равенства и братства - идей Великой французской буржуазной революции, он зачитывался Ж..-Ж. Руссо, восхищался немецкими романтиками Клопштоком, Шиллером, Гердером. За глубокие, разносторонние знания и постоянную готовность проповедовать их Кюхельбекера называли "живым лексиконом" и "вдохновенным комментарием". Лицейский товарищ Кюхельбекера М. Корф писал о нем: "Он принадлежал к числу самых плодовитых наших стихотворцев, и хотя в стихах его было всегда странное направление и отчасти странный даже язык, но при всем том как поэт он стоял едва ли не выше Дельвига и должен был занять место непосредственно за Пушкиным".

Кюхельбекер был одним из самых деятельных участников всех лицейских рукописных журналов. Поэзия же сделала друзьями его, Дельвига и Пушкина. В 1818 году в послании "К Пушкину и Дельвигу" Кюхельбекер пишет:

...наш тройственный союз, Союз младых певцов и чистый, и священный, Волшебным навыком, судьбою заключенный, Был дружбой утвержден!

Лицейские преподаватели были хорошими педагогами и психологами, составленные ими характеристики воспитанников очень проницательны. В 1816 году директор Лицея Е. А. Энгельгардт написал о Кюхельбекере: "Читал все на свете книги обо всех на свете вещах; имеет мдого таланта, много прилежания, много доброй воли, много сердца и много чувства, но, к сожалению, во всем этом не хватает вкуса, такта, грации, меры и ясной цели. Он, однако, верная, невинная душа, и упрямство, которое в пем иногда проявляется, есть только донкихотство чести и добродетели с значительной примесью тщеславия. При этом он в большинстве случаев видит всё в черном свете, бесится на самого себя, совершенно погружается в меланхолию, угрызения совести и подозрения и не находит тогда ни в чем утешения, разве только в какомнибудь гигантском проекте". Таким Кюхельбекер оставался всю жизнь, ни годы, ни несчастья не сделали его ни рассудительней, ни рассчетливей: он всегда отличался "донкихотством" и строил "гигантские проекты". По выходе из Лицея Кюхельбекер поступает на службу в Министерство иноеjранных дел, одновременно преподает русскую словесность в Благородном пансионе при Педагогическом институте; там его учениками были младший брат Пушкина Лев, будущий поэт Ф. И. Тютчев, будущий композитор М. И. Глинка, о его преподавании они сохранили самые светлые воспоминания. Еще в годы учебы в Лицее Кюхельбекер посещал собрания "Священной артели" - дружеского кружка декабристов, в послелицейские годы эти связи становятся крепче, он участвует в литературных предприятиях декабристов, высказывается против правительства. Полиция установила за ним тайный надзор. В 1820 году из Петербурга был выслан за вольнолюбивые стихи Пушкин; друзья считают, что Кюхельбекеру тоже лучше уехать из столицы, его устраивают секретарем вельможи А. Л. Нарышкина, желающего совершить заграничное путешествие. Кюхельбекер с Нарышкиным посешает Италию, Германию, Францию. В Парпжо он выступает с лекциями о русской литературе. За границей Кюхельбекер живет мыслями о России. Встретив в Германии петербургского знакомого, он об этой встрече записывает в дневнике: "Мы разговариваем только и единственно о России и не можем наговориться о ней". В парижских лекциях Кюхельбекер поднимает очень важный и новый для русской литературы вопрос о том, что она может и должна войти в общечеловеческую культуру. "Для нас наступило время,- говорил Кюхельбекер,- когда для всех народов существенно взаимное знакомство, знание того, до какой степени развились среди них пдеи, порожденные веком и просвещением, идеи, которые совершают в настоящую минуту великий переворот в духовной и гражданской жизни человеческого рода и пророчат еще более значительную и всеобщую перемену... Под эгидой чести и гостеприимства французской нации я могу без боязни провозглашать эти истины, равно и живо чувствуемые всеми, кто в разных странах Европы предпочитает свободу - рабству, просвещение - мраку невежества, законы и гарантии - произволу и анархии. Мыслящпе люда являются всегда и везде братьями и соотечественниками, и вам будет, без сомнения, отрадно сблизиться с народом, учреждения которою, надо признать, оставляют желать много лучшего, но молодость которого, мощь и великая восприимчивость к правде должна в любой стране внушать большие надежды другу человечества". Тайные русские агенты донесли, что Кюхельбекер проповедует революцию, и ему было приказано прекратить лекции и возвращаться в Россию. Он пробует служить на Кавказе при А. П. Ермолове, но, не прослужив и года, вынужден уехать и оттуда. Теперь литературная работа становится единственным содержанием его жизни и источником существования. В 1823 году он вместе с В. Ф. Одоевским предпринимает издание в Москве альманаха "Мнемозипа". Альманах по ндейпой направленности близок к декабристской "Полярной звезде", он имел большой успех у читателей. В 1825 году Рылеев принял Кюхельбекера в тайное общество. 14 декабря Кюхельбекер на Сенатской площади призывал товарищей к решительным действиям, стрелял, но неудачно, в великого князя Михаила, в конце дня под картечным огнем верной царю артиллерии пытался построить солдат и повести в штыковую атаку. Кюхельбекера приговаривают к смертной казни, замененной каторгой. Десять лег он просидел в одиночном заключении в различных крепостях, тюрьмах, затем был выслан в Сибирь. В тюрьме, в ссылке Кюхельбекер продолжает писать. Его литературные планы грандиозны, он создает драмы, романы, повести, лирические стихи. Поскольку позволяют обстоятельства, он следит за современной литературой. Лицейские друзья Пушкин и Дельвиг стараются помочь Кюхельбекеру: вопреки правительственному запрету анонимно печатают его произведения в "Литературной газете", Пушкин обращается к царю с просьбой об издании книг Кюхельбекера, чем навлекает на себя гнев Николая I, но все-таки получает разрешение напечатать драму Кюхельбекера "Ижорскип", посылает ему свои сборники. Только выйдя на поселение, Кюхельбекер получает возможность написать Пушкину, и он пишет: "А вот же Пушкин оказался друюм гораздо более дельным, чем все. Верь, Александр Сергеевич, что умею ценить и чувствовать все благородство твоего поведения; не хвалю тебя и даже не благодарю, потому что должен был ожидать от тебя всего прекрасного; по клянусь, от всей души радуюсь, что так случилось". Страшной трагедией была для Кюхельбекера гибель Пушкина. В стихотворении "19 октября 1837 года" он пишет:

Последний пал родимый мне поэт... Он ныне с нашим Дельвигом пирует; Он ныне с Грибоедовым мопм: По них, по них душа моя тоскует; Я жадпо руки простираю к ним!

Здоровье Кюхельбекера, и так слабое, было окончательно подорвано. В 1844 году ему разрешили из Нерчинска переехать в более здоровый по климатическим условиям Курган. В Ялуторовске он встретился с Пущиным. "Три дня прогостил у меня оригинал Вильгельм,- записывал тогда Пущин.- Проехал на житье в Курган с своей Дросидой Ивановной (жена Кюхельбекера - Вл. Д.), двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувством. Это свидание напомнило мне живо старину: он тот же оригинал, только с проседью в голове. Зачитал меня стихами донельзя..." Издавать свои произведения Кюхельбекер не имел никакой возможности, и все же писал всё новые и новые стихи, драмы, поэмы, повести, потому что был уверен в своем таланте и в том, что они нужны русской литературе, народу. Трагически и гордо звучит его письмо В. А. Жуковскому, написанное за два месяца до смерти: "Мои дни сочтены... Говорю с поэтом, и сверх того полуумирающий приобретает право говорить без больших церемоний: я чувствую, знаю, я убежден совершенно, точно так же, как убежден в своем существовании, что Россия не десятками может противопоставить Европейцам писателей, равных мне по воображению, по творческой силе, по учености и разнообразию сочинений. Простите мне, добрейший мой наставник и первый руководитель на поприще Поэзии, эту мою гордую выходку! Но, право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что все, мною сделанное, вместе со мною погибнет, как звук пустой, как ничтожный отголосок!" Кюхельбекер умер в 1846 году. В дореволюционные годы произведения Кюхельбекера печатались мало, многое из написанного им так и не было издано, часть рукописей пропала; лишь около ста лет спустя сочинения, о которых он ппсал Жуковскому, увидели свет.

К ПУШКИНУ И ДЕЛЬВИГУ Из Царского Села

Нагнулись надо мной родимых вязов своды, Прохлада тихая развесистых берез! Здесь нам знакомый луг; вот роща, вот утес, На верх которого, сыны младой свободы, Питомцы, баловни и Феба и Природы,

Бывало мы рвались сквозь пустоту древес, И слабым ровный путь с презреньем оставляли! О время сладкое, где я не знал печали! Ужель навеки мир души моей исчез

И бросили меня воздушные мечтанья? Я радость нахожу в одном воспоминанье, Глаза полны невольных слез! Увы, они прошли, мои весенни годы!

Но - не хочу тужить: я снова, снова здесь! Стою над озером, и зеркальные воды Мне кажут холм, лесок, и мост, и берег весь, И чистую лазурь безоблачных небес!

Здесь часто я сидел в полуночном мерцаньи, И надо мной луна катилася в молчаньи, Здесь мирные места, где возвышенных Муз, Небесный пламень их и радости святые,

Порыв к великому, любовь к добру - впервые Узнали мы, и где наш тройственный союз, Союз младых певцов и чистый и священный, Волшебным навыком, судьбою заключенный,

Был дружбой утвержден! И будет он для нас до гроба незабвен! Ни радость, ни страданье, Ни нега, ни корысть, ни почестей исканье

Ничто души моей от вас не удалит! И в песнях сладостных и в славе состязанье Друзей-соперников тесней соединит! Зачем же нет вас здесь, избранники Харит?

Тебя, о Дельвиг мой, Поэт, мудрец ленивый, Беспечный и в своей беспечности счастливый? Тебя, мой огненный, чувствительный певец Любви и доброго Руслана,

Тебя, на чьем челе предвижу я венец Арьоста и Парни, Петрарки и Баяна? О други! почему не с вами я брошу? Зачем не говорю, не спорю здесь я с вами,

Не с вами с башни сей на пышный сад гляжу? Или, сплетясь руками, Зачем не вместе мы внимаем шуму вод, Биющих искрами и пеною о камень?

Не вместе смотрим здесь на солнечный восход, На потухающий на крае неба пламень? Мне здесь и с вами все явилось бы мечтой, Несвязным, смутным сновиденьем,

Все, все, что встретил я, простясь с уединеньем, Все, что мне ясность и покой И тишину души младенческой отъяло И сердце мне так больно растерзало!

При вас, товарищи, моя утихнет кровь, И я в родной стране забуду на мгновенье Заботы и тоску, и скуку, и волненье, Забуду, может быть, и самую любовь!

1818

ЖИЗНЬ

Юноша с свежей душой выступает на поприще жизни, Полный пылающих дум, дерзостный в гордых мечтах; С миром бороться готов и сразить и судьбу и печали! Но, безмолвные, ждут скука и время его;

Сушат сердце, хладят его ум и вяжут паренье. Гаснет любовь! и одна дружба от самой зари До полуночи сопутница избранных неба любимцев, Чистых, высоких умов, пламенно любящих душ.

1820

ГРЕЧЕСКАЯ ПЕСНЬ

Века шагают к славной цели Я вижу их,- они идут! Уставы власти устарели: Проснулись, смотрят и встают

Доселе спавшие народы. О радость! грянул час, веселый час свободы! Друзья! нас ждут сыны Эллады! Кто даст нам крылья? полетим!

Сокройтесь горы, реки, грады,Они нас ждут - скорее к ним! Услышь, судьба, мои молитвы! Пошли и мне, пошли минуту первой битвы!

И пусть я, первою стрелою Сражен, всю кровь свою пролью,Счастлив, кто с жизнью молодою Простился в пламенном бою,

Кто убежал от уз и скуки И славу мог купить за миг короткой муки. Ничто, ничто не утопает В реке катящихся веков,

Душа героев вылетает Из позабытых их гробов И наполняет бардов струны И на тиранов шлет народные перуны.

1821

ТЕНЬ РЫЛЕЕВА

Петру Александровичу Муханову В ужасных тех стенах, где Иоанн, В младенчестве лишенный багряницы, Во мраке заточенья был заклан

Булатом ослепленного убийцы,Во тьме на узпичьем одре лежал Певец, поклонник пламенной свободы; Отторжен, отлучен от всей природы,

Он в вольных думах счастия искал. Но не придут обратно дни былые: Прошла пора надежд и снов, И вы, мечты, вы, призраки златые,

Не позлатить железных вам оков! Тогда - то не был сон - во мрак темницы Небесное видение сошло: Раздался звук торжественной цевницы;

Испуганный певец подъял чело И зрит: на облаках несомый, Явился образ, узнику знакомый. "Несу товарищу привет

Из области, где нет тиранов, Где вечен мир, где вечен свет, Где нет ни бури, ни туманов. Блажен и славен мой удел:

Свободу русскому народу Могучим гласом я воспел, Воспел и умер за свободу! Счастливец, я запечатлел

Любовь к земле родимой кровью! И ты - я знаю - пламенел К отчизне чистою любовью. Грядущее твоим очам

Разоблачу я в утешенье... Поверь: не жертвовал ты снам; Надеждам будет исполненьо!" Он рек - и бестелесною рукой

Раздвинул стены, растворил затворы, боздвиг певец восторженные взоры И видит: на Руси святой Свобода, счастье и покой!

1827

ЛЮБОВЬ УЗНИКА

Податель счастья и мученья! Тебя ли я встречаю вновь? И даже в узах заточенья Ты обрела меня, любовь!

Увы! почто твои приветы? К чему улыбка мне твоя? Светилом ли твоим согретый Воскресну вновь для жизни я?

Нет! минула пора мечтаний, Пора надежды и любви: От мраза лютого страданий Хладеет ток моей крови.

Для узника ли взоров страстных Восторг и блеск и темнота? Погаснет луч в парах ненастных: Забудь страдальца, красота!

1829

* * *

Предел безмолвный, темный уголок! Немая пристань, где наставник рок, Спасительный, но в строгость облеченный, Назначил мне приют уединенный,Сегодня будь святыней для меня! Я ныне полон чистого огня! "..." Пусть упиваются любимцы счастья

Отравою земного сладострастья, Пусть одеваются в ничтожный блеск, Пусть слышат купленный за брашно плеск Они умрут, и сгложет червь их кости,

Имен их не помянут даже гости, Участники распутных их пиров,Я узник, но мой жребий не таков! Меня взлелеял ангел песнопенья,

И светлые, чудесные виденья За роем рой слетают в мой приют. Я вижу их - уста мои поют, И райским исполняюсь наслажденьем.

И да вещаю ныне с дерзновеньем: Я верую, я знаю: не умрут Крылатые души моей сознанья Так! чувствую: на мне печать избранъя.

Пусть свеется с лица земли мой прах Но я - счастливец - буду жить в веках. Не весь истлею я: с очей потомства Спадет покров мгновенной слепоты

И стихнет гул вражды и вероломства,Умолкнет злоба черной клеветы Забудут заблужденья человека; Но воспомянут чистый глас певца,

И отзовутся на него сердца И дев и юношей иного века, Приидет оный вожделенный день, И радостью встрепещет от приветов

Святых, судьбой испытанных поэтов В раю моя утешенная тень. Тогда я робко именем клевретов, Великие, назвать посмею вас,

Тебя, о Дант, божественный изгнанник, О узник, труженик бессмертный Тасс, Тебя - и с ним тебя, бездомный странник, Страдалец, Лузитании Гомер!

Вы образцы мои, вы мне пример. Мне бед путем ко славе предлетели, Я бед путем стремлюся к той же цели, Не плача же достоин жребий мой.

Я на земле, в тюрьме я только телом, Но дух в полете радостном и смелом Горе несется, за предел земной И в ваш собор вступает светозарный.

Нет, мне не страшен черни смех коварный. Я в скорби, в заточеньи, в нищете; Но лучший ли удел вкушали те, Которых имена вовеки громки,

Те, что стоят времен на высоте, Поэты, к коим поздние потомки Подъемлют блеском ослепленный взор,Светил вселенной вдохновенный хор?

1832

19 ОКТЯБРЯ 1836 ГОДА

Шумит поток времен. Их темный вал Вновь выплеснул на берег жизни нашей Священный день, который полной чашей В кругу друзей и я торжествовал...

Давно... Европы страх - седой Урал, И Енисей, и степи, и Байкал Теперь меж нами. На крылах печали Любовью к вам несусь из темной дали

Поминки нашей юности - и я Их праздновать хочу. Воспоминанья! В лучах дрожащих тихого мерцанья Воскресните! Предстаньте мне, друзья!

Пусть созерцает вас душа моя, Всех вас, Лицея нашего семья! Я с вами был когда-то счастлив, молод,Вы с сердца свеете туман и холод.

Чьи резче всех рисуются черты Пред взорами моими? Как перуны Сибирских гроз, его златые струны Рокочут... Пушкин, Пушкин! это ты!

Твой образ - свет мне в море темноты; Твои живые, вещие мечты Меня не забывали в ту годину, Как пил и ты, уединен, кручину.

Тогда и ты, как некогда Назон, К родному граду простирал объятья; И над Невой затрепетали братья, Услышав гармонический твой стон.

С седого Пейпуса, волшебный, он Раздался, прилетел и прервал сон, Дремоту наших мелких попечений,И погрузил нас в волны вдохновений.

О брат мой! много с той поры прошло, Твой день прояснел, мой покрылся тьмой; Я стал знаком с Торкватовой судьбой. И что ж? опять передо мной светло:

Как сон тяжелый, горе протекло; Мое светило из-за туч чело Вновь подняло - гляжу в лицо природы: Мне отданы долины, горы, воды.

0 друг! хотя мой волос поседел, Но сердце бьется молодо и смело. Во мне душа переживает тело, Еще мне божий мир не надоел.

Что ждет меня? Обманы наш удел, Но в эту грудь вонзилось много стрел; Терпел я много, обливался кровью: Что, если в осень дней столкнусь с любовью?

УЧАСТЬ РУССКИХ ПОЭТОВ

Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию: Для славы и Рылеев был рожден: Но юноша в свободу был влюблен ..

Стянула петля дерзностную выю. Не он один: другие вслед ему, Прекрасной обольщенные мечтою, Пожалися годиной роковою...

Бог дал огонь их сердцу, свет - уму, Да! чувства в них восторженны и пылки: Что ж? их бросают в черную тюрьму, Морят морозом безнадежной ссылки...

Или болезнь наводит ночь и мглу На очи прозорливцев вдохновенных; Или рука любовников презренных Шлет пулю их священному челу;

Или же бунт поднимет чернь глухую, И чернь того на части разорвет, Чей блещущий перунами полет Сияньем облил бы страну родную.

1845