«Праздный дневник»

Леонид Александрович Латынин Праздный дневник

На сквозняке бытия

Про стихи поэта – мучительно писать рассудительной прозой. Они ж сами за себя говорят, да и больше, чем сказано, так что в стихах «один пишем, а в уме» – сколько? – не два, а бесконечность. И потому взял бы да цитировал: что пришлось по душе и уму, в резонанс тебе, что восхитило, а и что остановило задуматься… Но и интересно умом разобраться, отдать себе отчет в том: что понял, на какие рубежи вышел твой собрат по труду в Слове – «духовный труженик, влача свою веригу» – как странник по Бытию (в стихотворении Пушкина)? Тем более что стихи Латынина – это поэзия думы: в ней образ интеллектуален, есть «мысле-образ».

«На склоне света…» – так поименовано собрание стихов. Как понимать? Может так: как на склоне горы бытия и познания, куда восходил всю жизнь? Вспоминается тютчевское:

О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… —

но и мыслим проникновеннее. Вроде бы достигли возраста – стадии мудреца – «аксакала», кому уж положено быть постигшим смыслы Жизни и к кому «юноше обдумывающему житье» (Маяковский) обращаться за ответами… Ан, нет: всё разверзто в новой вопросительности. Вот четверостишие, что задает тон и музыку:

Мы были вместе до земли и воли, До этих дней, текущих никуда, В еще не обозначенном глаголе, Бесформенном, как воздух и вода.

Да это ж – ситуация Первого дня Творения, когда «земля была безвидна и пуста», да и ранее: когда и то «Слово», что «было в начале», еще не обозначилось, т. е. когда в Премудрости все зачиналось. Но тут же слух наш ловит сочетания не из Бытия, а из Истории: «Земля и Воля» – название движения народовольцев. Но, поставленное в ситуацию кануна Творения, до сотворения «земли», оно расшифровываемо – и как момент до сотворения человека, с приданной ему «свободой воли».

В этом «срезе ткани» нащупывается уже особая стилистика Латынина: она и вперед, и назад стягивает «начала и концы», а в общем – НА СКВОЗНЯКЕ БЫТИЯ – тут располагается его существо-вание и оптика: продуваем со всех ветров и стран и склонов света. Недаром лейтмотивное слово у него – «сквозь»:

Сквозь пространства, дома и даты, Сквозь туманы бесполых тел, … Все бредем без любви и Бога, Не вперед бредем, не назад…

На сквозняке розы ветров Бытия – место неуютное для тела, но для души поэта – славное: трепетать бабочкой, стрекозой – место обзорное и равновесное по – своему. И вот выхожу на удивляющее стечение в голосе Латынина нервной вопросительности, открытости и нерешенности вечных вопросов Духа – и покоя мудрой ровности. Позиция Радования и Всеприемлющести – при всей чуткости к катаклизмам существования человечка – «твари дрожащей». Этот секрет сам автор обнажает в стихотворении книги, которую поэт так аттестует: «Эта книга диалога, суеты и маяты».

И середь вот этой свалки, этой судороги, боли, дележа и куража, Смуты, лепета и крика, мировой державы бранной. Я люблю, дышу, страдаю, это жизнью бестолковой бесконечно дорожа, Этой жизнью безымянной, жалкой, грешной, краткой, странной, Различимой на полвзгляда, но до одури желанной. В сантиметре от акулы, дога, гарпии, удава, на полвзмаха от ножа.

Браво, Латынин! С таким «кредо»– можно жить! А это уловление события «на полвзмаха от ножа», наканунное, – характерно, приметно для мировидения поэта:

Еще я различаю невзначай В минувших днях, коротких, как века, — Не скошенный косою иван-чай И птицу за мгновенье до силка…

Но раз на всемирном сквозняке вибрирует дух, то во все стороны и отовсюду естественно налетают ассоциации, брачуются эпохи, (в) идеи и слова из разных опер и сфер:

Стоять достало безутешно мне Над прахом бедуина и катулла.

(Отчего поэта Катулла из собственного имени переводит (понижает?) в нарицательное, – об этом ниже.) А стихотворение это начинается диалогом с Блоком:

Фонарь разбит, аптека опустела На улице туман и та луна…

Подхвачен мотив Блока: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека», – как у композитора вариации там, на тему Диабелли.

Постулат художественного мышления: «всё во всём – присутствует, можно узреть, сцепить, – и в поэзии Латынина элегантные брачевания (в) идей отдаленных открывают возможные смежности явлений: «…визги нежных сатурналий…»

Любит автор такие оксюморонные (полярные) сочетания: «И ангел мой с ружьем наперевес», «Наконец-то будет детство, что мне нынче по плечу…» (а ведь верно: мы за жизнь доразвиваемся до мудрости детской, «дорождаемся» – по любимой идее – термину Латынина) «То единственное средство/ Жить вчера, как я хочу»; «…Чтобы подняться на любое дно»; «И знать, что мы отсюда до всегда», совокупив пространство и время, как Бахтин, в «хронотоп».

Мир полон превращений, и всякое утверждение поэт сам весело снимает: «а, может, и совсем наоборот». Это тоже излюбленный вектор – «наоборот»: «И меж эпох протянутая нить, / Как света луч во тьме наоборот…» или «как будто здесь траяновы валы / Легли своей дугой наоборот».

Иногда такое слышится как автоматический прием, фирменный «брэнд» мастера… И еще: как подсурдинивает возможную громогласность, расслышиваю в понижении даже букв собственных имен:

Был в женеве и париже Инородцем, как в твери.

Тут даже идет вопреки грамматике – и это со смыслом: слышу в сем некий кенозис русского сознания – сомирения – наоборот к германскому стилю сверхчеловечества, отчего и все имена существительные там восходят, в гордынном персонализме, как шпили кирх вверх и пишутся с большой буквы.

Удивила меня также эмоциональная приглушенность: в рельефе строк нет знаков восклицания, вопрошения, многоточий, но ровность – как русских равнин, где лишь холмы запятых, пути-дороги тире, да долы точек. Но это не вялость, и, если прислушаться, взволнованность есть, но воля напряженна – упруга в самообуздании, и возможные восклицания и вопрошания переданы внутри и в синтаксисе повествовательных предложений. Так редкостны ныне целомудрие и стыдливость и благородство в выражении чувств – как вот в таком страстном тексте:

Миска каши да чашка чаю, Лодка красная на берегу, Я скучаю по тебе, я скучаю, наскучаться никак не могу… …Мы по паспорту все медведи, Ну а люди – мельком, на миг. Я тебя в свою шерсть зарою, Твои руки, плечи и грудь. И упрячу в слова, как в Трою, Чтоб открыли когда-нибудь.

Медведь – и личный тотем Латынина, как и всего народа русского, кто родом из лесных мест Севера Руси. И себя как медведем вочеловеченным ощущает он (крупен и шерстян) и в прозе. В романе «Спящий во время жатвы» медведь-человек у него персонаж, и в стихах много «берлог». Так вот «кентавричен» лирический герой стихов Латынина: то крылышками трепещет на сквозняке ветров, то тяжко – дремучим лесовиком прорастает из толщи матери – сырой земли, увесист и остойчив. И – надежен. Крепкий семьянин. Среди хаоса разлетных семей, что являет пейзаж эпохи, его семья – дивный микрокосмос, окормляющий и животворящий творческие персоналии и жены, со-упруги Аллы – литературного критика, и дщери Юлии – писателя и публициста, не говоря о нем самом, кто тут остов и устой:

Я доиграл единственную ролю, Роль берега для бешеной воды.

Именно: его женщины – неистовые валькирии, пассионарии, неистощимые в творчестве. Он – им удерж, но и они ему со-держители на сквозняке бытия: не дают распылиться – улетучиться и образуют общую им твердь. «Рождают дети матерей»… ну и отцов.

И в современной «яческой» лирике атомарных индивидов у Латынина часто голосят «мы» и «мы с тобой» – как субъект самовыражения, и это близит его лирику – к мелике – хоровой поэзии, что и в античности, а и в пушкинской традиции стихов «для вас, о други!..»

На много еще интересных соображений наводит книга стихов Леонида Латынина. Со-ображайте и со-беседуйте сами, читатель.

Георгий Гачев18–21 января 2006,Переделкино

«Туземный словарь»

* * *

Ты подвел меня к самому краю И позволил вернуться назад, И опять я на дудке играю Целый век напролет невпопад, Заблуждаясь, ликуя и плача, Торопясь, мельтеша и любя. Ничего неземного не знача В этой жизни земной для тебя. Понемногу, то криво, то косо, Изначально назад, а не вслед, Оттолкнувшись от пристани Плеса, Я отчалил в туман и рассвет. Попугай в нарисованной клетке. И арбуз астраханский в руке. И прощальная птица на ветке С колокольней земной вдалеке. То ли Дон, то ли Терека воды, То ли Темзы зеленой огни, — Все смололи железные годы, Словно не были вовсе они. Полумузыки скудные ноты. Или труб золоченая медь. Или доля в разгаре работы Между делом покорно неметь. 10 июня 2009

* * *

Когда б вы знали, из какого ада Приходят звуки в мертвые слова, Как набирает воздух серенада, Вдохнув живую музыку едва. И в тех словах и сулема, и сера, И запах мяса, жженого в костре, И та, иная, наизнанку, вера, Что состоит из точек и тире. В которых – стон, и возгласы, и крики, И гомон слуг священного огня, И отсвет глаз подземного владыки, Что смотрит в пекло, голову клоня. И что с того, что мы в подлунном мире Придем в восторг от поднебесных нот, — Их в первый раз сыграли не на лире, А олово вливая в отчий рот. 13 ноября 2008

* * *

А. Парщикову В окне – луна, а под окном – собака, Вверху – звезда, а под звездой – сосна, Скажи, какой из знаков зодиака Мне объяснит нерукотворность сна. Я в мире том старею и немею, Там жизнь моя проходит на лету, А в этой жизни жить я не умею, — Так меркнет свет лампады на свету. И там, как здесь, отражены потери В давно разбитом зеркале удач. И каждому неверию по вере Отмерил смех, преображенный в плач. И длится день, печален и размерен, Размыв границы здешнего лица… Я – в двух мирах, и дважды не уверен, Что сон и явь реальны до конца. 30 июня 2008

* * *

Никто не вернулся назад. Никто не воскрес из ушедших. Хотя не таинственен ад Для тронутых и сумасшедших. И, розы сажая в раю, Не знают ушедшие ране, Как мы в невеселом краю Бредем, спотыкаясь в тумане. Любя, ненавидя, скорбя, Растерянно и одиноко, На мелочи жизни дробя До самого крайнего срока. А музыка плачет вокруг До визга, до крика, до стона… О, если б не лебеди вдруг Да утки, летящие с Дона… 6 июля 2008

* * *

В словах моих так мало гласных, А несогласных – пруд пруди, Как лет тревожных и напрасных, Что стали прошлым впереди. Столы железные и стулья В саду торжественно пусты, И шляпы кожаная тулья Собой украсила кусты. А я сижу в саду пирую, Налью и выпью до конца. За первой рюмкою вторую Во имя Сына и Отца. Чего тебе, моя зазноба? Дай отдохнуть от ратных дел. Мы как-нибудь исполним оба Нам предназначенный удел, А я хочу еще немного — Вина и бешеной тоски — Вне воли, истины и Бога, И жизни грешной вопреки. 13 июля 2008

* * *

Лезут в уши чужие, безбожные, мертвые звуки, Уведи меня прочь в бесконечные, Боже, разлуки, Уведи меня прочь, занавесь мне неведеньем очи И оставь мне пустынными дни и короткие ночи. Я Тебя не прошу, я Тебя умоляю – не надо Обрывать всю листву из отцветшего тесного сада, Я Тебя заклинаю, оставь мне вселенские стоны, Этот свет, исходящий толчками из темной иконы. Я Тебя не прошу ни о самом обыденном чуде, Ни о выходе в мир, где не вымерли близкие люди, Где идеи еще копошатся пугливо за дверью, Где есть место забытому каменным веком поверью… Я стою на коленях, и лоб мой касается пола, Правя тризну немую живаго намедни глагола. 17 июля 2008

* * *

Отложу свое рождение, Отодвину смерть свою И просторное мгновенье Поживу в земном раю. Не имея оболочки — Кожи нежности и лба, — Доведу себя до точки, Силой выдавив раба. И исчезну из работы, Из ушей и глаз друзей, Поелику до зевоты Надоел мне Колизей. Гладиаторы и звери, Гам, сражение, мечи… Я запру мирские двери, В вечность выбросив ключи. И свободен, как зарницы, Аки талая вода, Аки облак вереницы, Я исчезну без следа. 19 июля 2008

* * *

Опять собаки кость не поделили, Опять глаза вращаются во тьме. И мне сойти с ума сегодня или Подвинуться до ужина в уме. И видеть в драке медленные танцы И в клочьях пен бенгальские огни. Дерутся с упоеньем самозванцы Из самой дальней не моей родни. Стоит туман, гремит себе посуда, Сигарный дым и облако близки. А на помосте – жертва пересуда, И на груди – две скрещенных руки. И плачет по нему моя молитва Над скатертью, залитою вином. Меж двух собак не затихает битва. Их лай и визг чуть слышны за окном. 30 июля 2008

* * *

Я живу себе неспешно, Безнадежно и грешнó, В самом главном – неутешно, Что, конечно же, смешно. Где гагары ходят купно, Как когда-то пионер, Им давно уже доступна Битва жизни, например. Где кикиморы в эфире Спорят нервно вкривь и вкось: – Дважды два равно четыре, — Утверждают обе врозь. Среди этой круговерти, Ближе А и дальше Бэ, Может сплетничать о смерти Только филин на трубе И всерьез на эту тему Ухать сонно смысла вне, Подтверждая теорему — Два Пи Эр равно войне. И от Волги и до Бреста То пальба, а то гульба. В хороводе этом места Нам не выкроит судьба. 1 августа 2008

* * *

Все меньше в природе озона. Все меньше в природе добра. И нет никакого резона В потребности слов и пера. В окошке убавилось света, На грядках крапива, увы, И нет в послесловии лета Понятий плода и ботвы. И птицы летят равнодушно, Тонка Ариаднина нить, И Богу, наверное, скучно Проект неудавшийся длить. Уходит в былое привычка, Ни дня без борьбы и труда… Все глуше шумит электричка, Идущая вдоль никуда… 3 августа 2008

* * *

Злобы диагноз, конечно, не вечен. Давних обид не уменьшена рать. Жаль, что лечить эти тягости нечем, Кроме ума и уменья прощать. Снова земля, словно бранное поле: Крики, мечи и селенья в дыму. Мир непослушен рассудку и воле В граде престольном и малом дому. Что наши речи и бедные вздохи, Нам не подвластна и наша судьба. Мы только слуги текущей эпохи Или рабы у другого раба. Падает лист в истечении лета, В небе кружится верста за верстой Малая кроха, живая планета, Бедная птица над пустотой. 6 сентября 2008

* * *

Глухота не порок. Метафизика спит. На стене не ружье, а короткие тени, И у каждой детали изменчивый вид, Словно это лекарство от смерти и лени. Что мне делать, скажи, с этим призраком дат, С невниманием воли и памятью тела, Я столетья спустя тот же жалкий солдат Не земного, увы, и ненужного дела. И война впереди, и война позади, А в душе только смута и робкая трата Этой медной печали в чугунной груди Не убитого жизнью солдата. 10 сентября 2008

* * *

Что-то ворон раскричался над заставой, Что-то ветер надрывается в лесу. Неужели в этом мире, Боже правый, Службу вымысла напрасно я несу? И напрасно между этими и теми, Что в засаде и, конечно, начеку, Я мишенью обозначенное темя И судьбу свою под выстрелы влеку. Записаться бы, наверное, в солдаты И сражаться бы на правой стороне. Только в чем они, другие, виноваты В этой самой необъявленной войне? Что им скажешь про заботы и печали, Что гнетут и верховодят искони? Да и слово различат они едва ли В лае выстрелов в тебя из-за брони. 12 сентября 2008

* * *

Улетают надежды и страхи И сплетаются в синей дали, Как на тонкой веревке рубахи На краю бесконечной земли. И полощется прошлое зримо, Словно парус на сонном ветру. Я вернулся из Древнего Рима К своему, напрокат, серебру. Разложу на казенной бумаге, Сосчитаю остаток спеша. Меру вымысла, меру отваги Сохранила, надеюсь, душа. А в окне так кроваво и рьяно Рдеет горькой рябины лоза, И на дне вороненом стакана Отражаются молча глаза. Я допью эту пьяную меру, Додышу в толчее глухоты. И уйду в незнакомую веру, За четыре нездешних версты. 21 сентября 2008

* * *

Неутешно, светло и забыто Плачет иволга в желтой листве, Как устал я от бурного быта В сумасшедшей и праздной Москве. Междуцарствие сонное длится, Жизнь отложена и смещена, Неразличны эпохи и лица, Одинаковы суть времена. Вдоль империи – гул и разлука, В середине – пальба и гульба. Как обрыдла мне эта наука Превращения рыбы в раба. И с какой это розничной стати Я застрял в разночинной глуши На летающей низко кровати В незатейливом ритме души. А вокруг – безнадежные крыши В рыжей ржавчине каменных рос… Но гулит этой мерзости выше Вроде голубь, а может – Христос. 25 сентября 2008

* * *

В моей пустыне – желтая зима. В твоей пустыне – мертвый кенгуру. Как весело с утра сходить с ума И знать, что поумнеешь ввечеру. Глотнешь глоток казенного вина. Помедлив, запрокинешь медный лик. И, осушив посудину до дна, Развяжешь свой завязанный язык. И скажешь вслух кому-то никому: – Вон там, в окне, меж солнцем и свечой, Приспело время занавесить тьму Прошедшим веком вытканной парчой. И, сей железный занавес узрев, Под пальцами неторопливых прях, Проступит наконец двуглавый лев С орлом двуглавым в стиснутых когтях. 28 сентября 2008

* * *

Там, на воле, только тени, Только шорохи и тьма. Встану молча на колени И опять сойду с ума. Тьма во тьме, жива и рьяна, Плачет, булькает, зовет. Может, Боже, это рано. Может, все наоборот. Морда Бреста, хвост Камчатки, Между ними – пустота. Как размеры жизни кратки Мерой Божьего перста. Валок век, и не растрачен Веры спутанный клубок. Бог опять суров и мрачен И пронзительно далек. В двух руках – обломок света. В двух глазах – зима и снег. А вокруг – пространство лета И замерзший человек. 2 октября 2008

* * *

Смерть ушла из обихода. Жизнь исчезла до конца. Стал я вроде парохода Без привычек и лица. Мерно трудятся машины, Все известно До и От. Жизнь проплыв до середины, Плыть могу наоборот. Все расчерчены маршруты, Направление – река. Так же коротки минуты, Как прошедшие века. Берега лежат отлоги, Мирно движутся стада. Время делится в итоге На «когда» и «никогда». Ты в зеленом сарафане На нескошенном лугу Только грезишься в тумане На нездешнем берегу. Только лодка у причала. Только смутная вода. Без конца и без начала Жизни-смерти череда. 3 октября 2008

* * *

Жизнь одна прошла убого, Жизнь другая на дворе. Что-то стало меньше Бога В наступающей поре. Изживается аскеза, Незатейливо греша… Из обычного пореза Праздно вытекла душа. Бойко бедная эпоха От свобод изнемогла, И венчает скомороха Вновь на царские дела. Ничего себе забава В царстве выцветших идей… Равно слева или справа Звери в образе людей. 9 октября 2008

* * *

Есть исчерпанность сюжета — Продолженья тьмою света. Штатной смертью – жизни грешной, Однобокой и успешной. Превращенья в то, что стало Монотонно и устало. Хорошо, что смерти сроки Не длинней живой мороки, И опять в земное тело, Словно солнце, то, что село, Мы вернемся, право слово, Чтобы жизнь продолжить снова. Так же вкривь и бестолково. 9 октября 2007

* * *

Слякоть, грязь, дожди, простуда, На душе легко. На столе стоит посуда, В ней – «Мадам Клико». На дворе горит рябина Золотом огня. Жизни праздной половина Брезжит у меня. Желты грозди винограда, Рядом ветхий том, За грехи мои награда — Этот поздний дом. На окне свернулась кошка, Чуть болит плечо. И вселенная в окошко Дышит горячо. 12 октября 2008

* * *

Ветер выдует на флейте То или не то, Вы нисколько не жалейте Рыжее пальто. Не жалейте о потере, Покидая дно, Ибо каждому по вере Будет вам дано. Междометие в полвздоха. Может быть, и вздох, Мы – последняя эпоха Среди всех эпох. Остальных ничуть не хуже, Что уже прошли, Привяжите крылья туже На краю земли. Флейта, выдохнув, допела То или не то. Следом в вечность полетело Рыжее пальто. 19 октября 2008

* * *

Никого не узнал на последней невстрече. Никому не сказал наугад неслова. И сквозь пальцы текли незнакомые речи, И болела моя-немоя голова. И мелькали навзрыд ридикюли и банты, И кружились, едва задевая меня. И свисали с плеча тяжело аксельбанты, Несеребряным звоном устало звеня. Я рассыпал у «Праги» невольно монеты. И, ступая по ним, я вошел в полутьму. В этот гомон живой не моей оперетты, Незнаком, наконец, на земле никому. А за окнами – кони, кареты, машины, Пешеходы, свирели, труба, синема, И домов островерхих лепные вершины Всё сводили меня монотонно с ума. Что я делал, скажите, в бессмысленном веке, Одолев, торопясь, не бессмысленный путь… Поднимите мне, нелюди, красные веки, Чтобы в душу свою, наконец, заглянуть. 22 октября 2008

* * *

В этой новой реальности лихо, Не чернее, чем было всегда. Как на свете разбуженном тихо, Где от сна не осталось следа. Шелестят осторожно машины. Шелестит, облетая, листва, Среди ночи второй половины Беспризорные бродят слова. В них не то чтобы мера тревоги, В них не то чтобы воли тоска, В них все больше забытые боги Крутят бледным перстом у виска. Погуляли, попели, поели И потешили душу вполне, Не оставили бедную в теле, А забыли случайно во сне. Только угли у края камина, Недопитое «кьянти» на дне, Среди ночи второй половины Нету истины даже в вине. 24 октября 2008

* * *

Нет надежды, нет тревоги, нет печали, Птицы, в небе пролетая, прокричали. Прокричали, улетели и забыли, Продолжая мерить версты или мили, Незаметно, постепенно, бесконечно… Жизнь становится во мне бесчеловечна. 27 октября 2008

* * *

Жизнь за окнами мелькает, Одномерно – До и От. Кто хотел, тот умирает. Кто не хочет, тот живет. Закажу себе карету. Или лучше подожду, Оседлав верхом комету, Спрыгну гоголем в аду. Вот котлы кипят направо. А налево виден рай. Между ними – переправа. Умирай не умирай. Между ними – только вера. С медной буквою псалтырь. И своя, к примеру, мера Каждой твари в рост и ширь. На мосту свои законы. Гомон, ропот, мельтешня, Где когда-то в годы оны Люди видели меня. Боль опять мелькнет в затылке Или, может быть, в виске. И стою я на развилке С медным грошом в кулаке. 28 октября 2008

* * *

Этот мир обходи#м за неделю, Все сюжеты зажаты в горсти. Застели мне закатом постелю, Удалая навзрыд травести. И, ребенка поутру качая, Провожая меня на войну, Навяжи мне на грудь молочая И прости, если можешь, вину, Что укроют меня у дороги Неродные мои ковыли, Что в наследство оставлю тревоги И щепоть защищенной земли. Что еще возле самого края Нашей будничной маеты Показал я развалины рая, Где могла быть счастливою ты. Где б нам ветер играл на свирели, Где бы волчья не правила сыть И тяжелые губы алели, Истекая желанием жить. 31 октября 2008

* * *

Бредят листья, облетая, Тем, что было и прошло. Как они в начале мая Пили первое тепло. Дятел глухо барабанит. В зарешеченном окне Лист летящий память ранит, Что давно приснилась мне. Вот собака пролетела, Вслед за листьями спеша, Провожает в небо тело Птицу именем душа. Ветер дунул, все пропало. Только свет и облака. Словно жизни не бывало Никогда у дурака. Были мысли и детали, Буквы с бытом пополам. Да железные медали, Да забот ненужный хлам. 2 ноября 2008

* * *

Жить хорошо – ничего не познаша, Праздно смотреть в пожилое окно. А на столе – оловянная чаша, В чаше на дне – не мирское вино. Выпьешь до дна, постоишь на пороге, Спустишься в осень, туманом дыша, Вдруг отразится в неведомом Боге Чья-то, на миг прозревая, душа. Дерево срубишь, сделаешь дудку. В дудку подуешь, выдуешь свет Тот или этот, в пику рассудку, Только бы сроком в вечнодцать лет. Снова подуешь, выдуешь лето, Поле, а во поле – рожь да ковыль. Песня не начата, песенка спета, Вместо истории – смутная быль. Слева направо – царства и лица, Справа налево – версты да дни. Нелюди, люди, звери и птицы — Сколько еще нелюбимой родни. 6 ноября 2008

* * *

За воротами дома – ни дорог, ни людей, Пустыри, да трава, да туманные дали, Лишь маячат вдали силуэты вождей С повторением профилей их на медали. Я окошки забил и замок на двери, Как чугунную гирю, надежно повесил, Я укрылся в своей рукотворной Твери, Где когда-то с любимой был ловок и весел. Черный чай на железном тяжелом столе, И чугунная чашка на мраморном блюдце. Два патрона в глухом вороненом стволе, И часы, что упали и больше не бьются. Как нелеп в этот час телефонный звонок. Как нелеп этот голос, слезами омытый, Я ж еще не спустил невзведенный курок, А сижу еще, праздный и сытый. Что ты плачешь знакомо, родимая тварь, Что ты любишь так сильно и больно? Я – не твой этой жизни наследник и царь, И разрушен мой храм, и разбита моя колокольня. 10 ноября 2008

* * *

Открыть глаза – нелепая затея, Увидеть мир и молча умереть. Забитый дом, заросшая аллея И винограда высохшая плеть. Неспешный день, декабрьская Ницца, И пальцы нежно мерзнут на ветру. Неужто мне когда-нибудь приснится, Что я проснусь и медленно умру, Машины потеряют части речи, Исчезнет звук погашенной луны, И море, опустив крутые плечи, Лишится междометия волны. И ветка больно прорастет сквозь кожу, Кольцо на камни скатится, звеня, И солнышко, кривя в ухмылке рожу, Спокойно отвернется от меня. 23 ноября 2008

* * *

Природа девственно глуха К твоим печалям, брат, Скрипит бессмысленно ольха, Стучит по крыше град. И плачет ветер день-деньской Навзрыд и ни о чем. А мне дано смотреть с тоской На праздный окоем. Скажи, зачем мне ведать страх, Болеть чужой бедой, И знать всегда, что данный прах Развеют над водой? Зачем мне вера в чох и жох, Что в грудь мою стучит? Об это знает только Бог, Но знает и молчит. 24 ноября 2008

* * *

Желты листья бересклета, Клены жаркие красны. Нет обратного билета В недосмотренные сны, Где ты глупости приспешник Или Ирода слуга, Где ты любишь, праздный грешник, Друга меньше, чем врага. Где свобода – лишь утрата Чести, верности, стыда И еще в придачу дата, Дата Божьего суда. 26 ноября 2008

* * *

Упруго сердце и прохладно, Душа трезва и тяжела, Живу нелепо и нескладно, Верша убогие дела — Кормленье белок и собаки, Уборка листьев и дорог И писем чтение с Итаки На мой – больной – полувосток. А жизнь прошла, вторая тоже, И третья брезжит с трех сторон. И да, еще, помилуй, Боже, Долгов не отданных вагон — Тепло, забота, вера, слово И бег за тенью, аки все, Чуть отдохнешь и дале снова, Как белка в беглом колесе, Дыша, болея, побеждая, Надеясь, мучаясь, скорбя… И хорошо, что дальше рая Нет перспективы у тебя. 2 декабря 2008

* * *

Опять война стучится в двери, Коряво крутится кино. Увы, но каждому по вере Едва ли будет воздано. Горит ночник, на окнах шторы, И смерть скитается окрест Под тары-бары разговоры, Под на стене прибитый крест. И в воздухе разлита рожа Туманно, смутно и едва. И надо жить, себя итожа По всем законам естества. В которых – смысла никакого, Одна печаль и благодать, Да веры медная основа — Страшнее жить, чем умирать. 7 декабря 2008

* * *

Большого облака заплата На небо синее легла, Из обезглавленного штата Прислали утром полкрыла, С печатью красной на картоне, С корявым адресом, увы, Что был написан в Вашингтоне И вот доехал до Москвы. Литые клавиши забросив, Свечу на бронзе запалив, Я для тебя, мой друг Иосиф, Веду, скрипя пером, мотив. В нем мало слов и мало веры, Надежды тоже ни гроша, Плохие жесты и манеры, В которых теплится душа. Судьба развеяна по свету За сумму богоданных лет, И прошлого в запасе нету, И даже будущего нет. И вывожу, насупив брови, Про то, что било и несло. Скрипит перо с помаркой крови В руке, забывшей ремесло. 14 декабря 2008

* * *

Есть исчерпанность сюжета — Жизнь и смерть, зима и лето. Войны, смерчи, наводненья, Жалкий приступ вдохновенья. Власть, чума, успех и слава, Божий суд, мирское право. Что ж так сердце резво бьется У забытого колодца, Возле жальника над речкой, У иконы с желтой свечкой, От слезы твоей любимой, Всё никем не заменимой? Только тронь – и отзовется, Все никак не разобьется. 16 декабря 2008

* * *

Огни мерцают еле-еле Сквозь ветви голые сосны. Который год уже Емеле Не снятся праведные сны. А только серая завеса На фоне смуты и свинца, Ни зелени живого леса, Ни различимого лица, Ни тени женщины, скользящей Легко под зеркалом небес, Такой родной и настоящей, В любви живущей или без. Но сон идет, но сон светает, И даль приблизила черты, И постепенно смута тает, В которой различима ты. И гаснет прошлое устало, И явь разбужена близка. И тело черного металла Дрожит в ознобе у виска. 22 декабря 2008

* * *

Кому-то тернии любви, Кому-то сон и пересуды. А мне горячее «Аи» — Мирское средство от простуды. Витая свечка на столе. Камин живет, дымя и плача. Да снег летит на помеле, Для мысли ничего не знача. Страниц старинных желтизна, И ветхость кожи переплета. Мала домашняя казна Для – в край желанный – перелета. И что я делаю, скажи, В расхожий век в предместье Вены… В полкилометре до межи, И вечности, и перемены. 25 декабря 2008

* * *

Устав от праздного труда, От царства страха и неволи, Дурак отправился туда, Где нет забот земной юдоли. Внизу оставив облака, На горы лез, срываясь с кручи, И узнавали дурака В лицо нахмуренные тучи. И так он жил, вотще стремясь Сквозь селы, версты и недели. И исчезала с миром связь, Что держит жизнь на самом деле. И наконец финал дорог, Граница государства рая. Усталый странник изнемог И задремал изнемогая. И жалок был бродяги вид, И жалок был образчик входа — Земной расколотый гранит, И скудная вокруг природа. И стражники, намяв бока И оголив худое тело, Подняв, швырнули дурака Туда, где плакало и пело. Где вяз качался и скрипел, Где всадник мчался по равнине, И коростель коряво пел В мирской и сумрачной пустыне, Где шла привычная война, Дымилось утлое жилище, Плыла ущербная луна, Лия свой свет на пепелище. 2 января 2009

* * *

Война на бешеном Востоке. До мировой подать рукой… Как люди странны и жестоки В своей юдоли роковой. А за окном в живом пейзаже Церквушки тонкие кресты, Зима, распутица и даже До счастья к югу три версты, До голубого небосвода, До моря мертвого вдали. Меня хранила несвобода От края жизни и земли. От малых бед и прочих буден, От безразличия времен. И оставался неподсуден Любой мой бесконечный сон, Где столько раз душа убита, Где столько раз воскресла вновь, Где вечно плачет «Рио-Рита» Про ненасытную любовь. 4 января 2008

* * *

Уплываю от вашей погоды, Улетаю от зябкого дня, И вдогонку мелькнувшие годы Осеняют надеждой меня. Я у моря тяжелого встану И оглохну от шума волны. И, лицо подставляя туману, Я дотронусь до мокрой луны. Вытру слезы небесной подруги И утешу, чем только могу. Хорошо на Нероновом юге Вспоминать безмятежно пургу, Забывать о несбывшейся встрече, О судьбе, превратившейся в быт, И, конечно, что правнук Предтечи Будет мертвым осколком убит. 9 января 2009

* * *

Все равно, чем кончается это кино — Кровью, свадьбой иль прочей забавой, Я допью наконец не мирское вино За какой-нибудь дальней заставой. Без меня достреляют, доспят, допоют, Без меня разберутся в небесной задаче, Без меня дожуют и успех, и уют Под штандартом греха и удачи. Все равно мы с тобою в одном тупике И с судьбою прижизненно квиты, Словно туши мясные на ржавом крюке, Будут души попарно прибиты. Я давно заблудился в нездешнем лесу, Раньше жизни, пустой и никчемной, Так зачем и кому я упорно несу Это бремя полуночью темной? Чья-то гаснет звезда надо мной в небеси, Тяжелее и ýже земная дорога. И молитвы слова – «помоги и спаси» — Не доходят, наверное, даже до Бога. 10 января 2009

* * *

Молитва моя не доходит до Бога. И вера моя истончилась давно, Как будто до смерти осталось немного В немом, и печальном, и странном кино. В нем было начало, в нем были финалы, Вина, дорожденье, заботы, дела, Чего же, душа, ты так праздно устала, Как будто напрасно чего-то ждала? Поставим пластинку на диск граммофона — Старинный романс о несчастной любви. В нечаянном ритме церковного звона И с дивным портретом твоим визави. Колеблются свечи на фоне камина. Голландского лика знакомый овал. В окошке замерзшая в белом калина, В хрустальном и красном – живой краснотал. Как весело слезы ронять на страницу. Как весело жить, умирая давно, И жадно смотреть на судеб вереницу. В немом и печальном, знакомом кино. 15 января 2009

* * *

Как хочется среди ночи Сесть наугад в машину И вылететь черной птицей Навстречу пустой Москве. И вытащить из заноса Ее на краю дороги, У серых гранитных перил. Внизу, под мостом, стрекочет Последний трамвай московский. Вверху, над мостом, луна. Что делал я в этом веке, Что делал я в этом царстве, Царстве стыда и страха, Царстве чужой судьбы? А впрочем, кому вопросы… Достаточно скользкой трассы, Достаточно цепких шин. Гудит, надрываясь, дизель, Труба, надрываясь, плачет, Молча лежит дорога. И смотрит откуда-то сверху Устало ангел-хранитель. 25 января 2009

* * *

Бунтует кровь, гремит посуда, А жизнь желанна и грешна, И воля – дура и паскуда — При свете разума смешна, Всё суетится и хлопочет, Скулит, любя и мельтеша. Но, как по кругу важный кочет, Гуляет по небу душа. Она не здесь, она пропала, Она исчезла, ако дым, Как будто ей гулялось мало По летам самым молодым. И там, за волей и рассудком, Такая удаль и жара. И ты летишь в пространстве жутком, В лихом безволии пера. И все, что было, так далече, Судьба живет наоборот. И воздух расправляет плечи Еще неведомых забот. 27 января 2009

* * *

Свято место не бывает пусто. Пустота заполнит пустоту. Выпьем пива, почитаем Пруста И впадем, как в ересь, в простоту. Вот рояль, к нему, конечно, ноты, Десять пальцев, музыки кусок. Нам сыграют польку идиоты, Всунув в звуки детский голосок. Трали-вали – нé жили, как жили, Через пень колоду, кое-как. Или выживали. Чаще – или: В руки – свечку, на глаза – пятак. Кто остался, мается и ныне, Еле жив, уставу вопреки. Господи, за что в Твоей пустыне Так редки и кратки родники? Дует ветер, музыка сочится, Булькает холодная вода. Неужели больше не случится Ничего на свете никогда? 27 января 2009

* * *

А день помедлил и погас, И свет растаял понемногу. И часть – необратимо – нас Перетекла печально к Богу. А в небе дальнем облака Во тьме прозрачной голубели, И клином по небу века, Как гуси-лебеди, летели. Ночник светился не спеша, Ночная музыка звучала. И задремавшая душа Моих забот не замечала. А где-то плыли поезда, И где-то мчались пароходы, И гасла медленно звезда, Звезда покоя и свободы. И клавиш бережный разбег Мне рисовал черты и лица. И медлила из-под закрытых век Слеза скатиться… 4 февраля 2009

* * *

У каждой вещи есть душа — У стула, двери и оврага. И даже у карандаша Есть мимолетная отвага. Над каждым телом – легкий дым, Над каждой просекой – сиянье. И клен, шумевший молодым, Стал скрипкой, плачущей в изгнанье. Корыто ржавое в углу, Еще полезное отчасти, Верблюд, прошедший сквозь иглу, Источники всемирной страсти. И в этом мире я живу И вместе с ними умираю, Во сне, равно как наяву, К любому приближаясь краю. И как же хрупок мысли луч, Соединивший разум с верой, Сквозь занавес небесных туч На землю посланный химерой. 5 февраля 2009

* * *

Стена и гроздья винограда. И кипарисов стройный ряд. Как хорошо, что мне не надо Идти вперед или назад. Шагают медленно павлины С наклоном глупой головы, Они уместны и старинны На красном кружеве травы. Гранит разбитого фонтана На фоне сумрачного дня. Весь мир – как полотно экрана, Что нем и темен без меня. Там жизнь усталая томится, Там грех с отвагой пополам, И там лежит, потея, Ницца, Как позабытый Богом хлам. Калитка ржавая открыта. Облезлый зáмок за спиной. Еще разбитое корыто Качает медленный прибой. 8 февраля 2009

* * *

Сны содержательнее яви И независимей стократ, И властвовать никто не в праве Над тайной жизнью наугад. Вот я бегу или летаю, Над странным городом паря, Где органично равен маю Пейзаж любого января. И женщина, что только снится, Живет со мной который век, И как длинны ее ресницы Вдоль сомкнутых смущеньем век. На крыльях – свет, в руке – гвоздика, В другой – весы наперевес. Она родна и многолика, С улыбкой тайной или без. Ни признака среды и власти, Следа, и воли, и стыда, Больной, мирской, надсадной страсти, Свободы гибельной следа. 11 февраля 2009

* * *

Ирине Цой, Борису Коваленко А вечер такой молодой И в самом небесном начале, Как птица, летит над водой, Минуя земные печали, Мы только возникли из сна, Мы только восстали из быта, Природа нежна и лесна И временем не убита. Подай мне скорее свирель, Верни позабытые звуки, Разбуженный пьяный апрель Возьмет нас в горячие руки И кинет в ожившую тьму Две жизни, две веры, два страха. А все, что доступно уму, Да будет добычею праха. 13 февраля 2009

* * *

Этот мир, невесом и нелеп, Открывается бранным ключом, И живая неволя судеб У него мельтешит за плечом. Но уже никому не дано Пировать на вселенском пиру, Этот зáмок разрушен давно, Только хлопает дверь на ветру. На лугу, на юру, на волне Дух пустынный и сеет, и жнет. А ключи потерялись вовне, Где никто отродясь не живет. Выйду в ровную пьяную даль Посреди забубенной страны, Где блеснет ненароком эмаль Ниже солнца и выше луны. И погаснет, мертва и слепа, И исчезнет в безликой глуши. И покроется кровью – тропа — Из сосуда разбитой души. 24 февраля 2009

* * *

Как хорошо, что мы переродили Своих детей и скудные поля, И землю, что была в золе и иле, Украсили дворцы и тополя, Где скрипка Моцарта смеется или плачет И шутит Бах сквозь гульбище музы#к, Где слово ничего уже не значит, Как позабытый временем язык. А наши дети пробуют иные Пути коммуникации на вкус. Перебирая звуки неземные, Какие знал и слышал Иисус. Мы в немоте и любим, и лелеем, И дышим, умирая, в немоте. Словарь покрыт смолою и елеем И замурован в мраморной плите. Друг друга не жалеем и не слышим, Живем вне страха Божьего суда. И больше не читаем и не пишем, И только вслух считаем иногда. 2 марта 2009

* * *

Испуганно и осторожно Коснуться глухой струны. Мне жаль, что опять тревожно В пределах чужой войны. На паперти нищий в хоре Бормочет глухой напев. Европа сползает в море, Долги отдать не успев. Глаза – то печаль, то жало. Вера – то сталь, то воск. Зачем-то земля рожала То, что увидел Босх. Солнце к закату ближе. Звезды тонут в пруду. Что я делал в Париже В том сумасшедшем году? Две с половиной встречи. И вдребезги вся судьба. Снег покрывает плечи И бронзовый лоб раба. 5 марта 2009

* * *

Я иду себе по следу, Что проложен до меня, Не ищу в миру победу, О себе иное мня. Вот гора, за ней – равнина, Поле, за пóлем – вода. Праздной жизни половина Мне не снится никогда. То историю тачаю, То над вымыслом сижу. Ни за что не отвечаю, Никого я не сужу. И к посаженным на царство Больше в гости ни ногой. Я – другое государство, С конституцией другой. Только вера и работа И за совесть, и за страх. Да еще в придачу нота В незатейливых руках. Полудолг, полурасплата Полуслезы – видит Бог — За любимую, за брата — Всех, кого не уберег. 16 марта 2009

* * *

Брезжит звук, метет поземка, Ледяна в уклон лыжня. Светит месяц тонко-тонко На тебя и на меня. Лес затих, умолкли птицы. Ночь нежна и холодна, Хорошо, что нам не спится До рассвета от темна. Где-то в сонной Галилее Вздрогнет колокол едва, И с ветвей в ответ в аллее Облетят, кружась, слова — О холмах Ершалаима, О зиме и Костроме. Пролетят куда-то мимо И исчезнут в белой тьме. Обозначив путь-дорогу, Через да, а может – нет, Снова к дому, слава Богу, Где лампады слабый свет. 21 марта 2009

* * *

Куда судьба, качаясь, доведет И где воткнется в бронзовую стену, И чем закончит сказку идиот, Вонзая шприц в измученную вену? Мой римский дом осел и изнемог, Трава асфальт на трещины разъяла. Не входит в паз заржавленный замок. И коротко в прохладу одеяло. Я кофе пью, за окнами – зима, И Зевса храм уставился мне в очи. И глупость заменяет шарм ума В беседах наших на излете ночи. Ты тоже, дорогая, не Сократ. Закат Европы сбылся неизбежно Но мне с годами, кажется, стократ К тебе опять неутолимо нежно. По капле в серебро стекает грог. По капле жизнь сочится незаметно. Не ум от наваждений изнемог, А будущее стало беспредметно. 5 апреля 2009

* * *

Что вы, жёсткие тени рассудка, Что вас милостью вдрызг обнесло? Почему так размеренно жутко Оставлять на земле ремесло — В этом скопище ржи и железа, Среди утвари Бога и слез, Между бедным пространством диеза И колючим ничтожеством роз? Все вы правы – любовь не награда, Ею меряют судеб длину До любого кромешного ада Или входа в любую войну. Мне ли знать и надеяться, Отче, Мне ли верить в прекрасное зло. Я пролью свои смертные очи В небеса сквозь цветное стекло. И сожгу бесполезное чтиво, И забудусь в назначенном сне. Авва Отче, не красноречиво Жить потом угораздило мне. 7 апреля 2009

* * *

Г. Гачеву На свете есть пустое ремесло — Из плоских слов слепить себе дорогу И мысли осторожной колесо Пустить взначай по направленью к Богу. И чем бы ни был занят мир окрест, Куда б ни плыл вокруг тебя успешно, Катиться колесу не надоест, Пока ты жив и не устал, конечно. Направо – юг, налево – северá, Назад дорога – воротиться к дому, Чего-чего, а гласного добра Избыточно отпущено любому. Пока у звезд не выгорят лучи И смерти не исчерпана тревога, Ты все равно надейся и молчи, Что колесо докатится до Бога. 15 апреля 2008,Пафос

* * *

Усталость не мешает быть живым, И вера не мешает быть беспечным, Я был неколебимо молодым, И все равно не вечным. Я здешний день лелеял и берег, Меня вела изменчивая лира, Но каждый раз, ступая за порог, Я убеждался в постоянстве мира — В нем стерта память слова и лица, В нем правят бал распутники и шлюхи И называют именем Творца Строителя Содома и разрухи. Европа дотлевает не спеша, И Азии гниение просторно, И к горизонту движется душа — И это все, увы, нерукотворно, Воруют корм с тарелки воробьи. Синеет море, исходя волнами. Бокал разбит, и капает «Аи» На мрамор между нами. 25 апреля 2009Пафос

* * *

Какое мне дело до вашего века, До черных идей и червонных забот. Играет на дудке молитву калека, Стирая со лба выступающий пот. И вторят игре инвалиды во фраке, И дождь барабанит, и плачет дитя, А звезды сияют привычно во мраке, Оркестру уродов исправно светя. И мне среди них уготовано место В последнем ряду, у гитарной струны, В составе больного чудного оркестра, Среди уцелевшей случайно страны. Я в такт и усердно бренчу понемногу В немые срока, что отпущены мне. И звуки лицом запрокинуты к Богу, Поляви – в бреду и поляви – во сне. 23 мая 2009

* * *

Я живу в нарисованной клетке, Жизнь затворника праздно веду. Попугай суетится на ветке По прозванью «седой какаду». А ночами обычно скучаю, Пью «Шане» у живого огня, Какаду королем величаю В ожидании Судного дня. За окном – то война, то разруха, То стихии небесной бои, Да едва уловимый для слуха Легкий шорох тяжелой хвои. Да горит еле видно лампада На краю полусомкнутых век, Да еще на картине Гренада Украшает собою ночлег. Да собака скулит у порога, Торопя неизбежный рассвет. И далеко-далече до Бога, Как до смерти – в четырнадцать лет. 24 июня 2009

* * *

За окном – то свет, то тьма, Череда войны и мира. Не сойти б в ответ с ума Среди алчного ампира. Чижик-пыжик правит бал, Хорохорится корова, Этот бал заколебал Или хуже, право слово. Выйду в поле на простор — Никого кругом, до дрожи, Лишь луна глядит в упор, Лишена любви и кожи. Ветер сонно шевелит День прошедший, день грядущий. Голубь музыку гулит, Высоко паря над кущей. И такая, глянь, трава, И такое время века, Что кружится голова И подрагивает веко. С неба падает звезда, Грудь навылет пробивая… Хорошо, хоть иногда Жизнь случается живая. 3 июля 2009

* * *

Слава Богу, встает трава, Слава Богу, деревья стойки, Жизнь мучительна и не мертва От рассвета до поздней койки. Душу ранят уже не дела, Не слова, не звонки, не жесты. Не судьба, что была и сплыла В белом платье вдовы-невесты. Разложу на столе дома, Страны счастья и реки боли. Посхожу, как всегда, с ума В не моей, но привычной роли. Посажу наобум цветы — Ветку розы и каплю моху. Хорошо, что моложе ты На одну не мою эпоху. Разливаю по чашкам чай. Кто ты есть и откуда родом? Ах, как пахнет у ног молочай Вечной свадьбой и ранним медом. 9 июля 2009

* * *

Цветы сирени высохли давно, И дятел спит с открытыми глазами, И жизни домотканое сукно Как знамя развевается над нами. Устав забот затвержен наизусть, Душа разъята на четыре части, Напиток терпкий – музыка и грусть — Давно сильней и разума, и страсти. Вот замер звук, вот вздрогнула струна, И чей-то зов сквозь шорохи и вздохи. Я сделал полглотка казенного вина И прозевал мгновенно пол-эпохи. Орудий гул затих, но не умолк, И старый пруд затягивает тина, Качал нас в люльке не туземный волк, А в смерть пасет какая-то скотина. Кровь не бурлит, но, кажется, течет, Удача тоже не проходит мимо, Я думал – нечет, оказалось – чет… Но на кону ни пенни, ни сантима. 11 июля 2009

* * *

Стена уходит в никуда, И крыша застит свет. Я не даю себе труда Сказать ни «да», ни «нет». Завяли лилии в саду, Желтеет мох на пне. И лишь миндаль расцвел в аду Некстати, как во сне. Повеял красный ветерок, И дым качнулся вбок, И смотрит горестно пророк, Куда не смотрит Бог. А там пустыня и зола, Где мир сходил с ума, И где царило царство зла — Развалины и тьма, Коза с косой наперевес И гипсовый горнист. И над могилой свежей бес, Сутул и неказист. 25 июля 2009

* * *

Что мне приснится во сне моем праздном, Что померещится в тусклом быту? В мире прекрасном, таком безобразном, Жили ползком и умрем на лету. Кружатся в вальсе прилежно уроды, Катится с неба привычно звезда. Солнце не ведает века и моды. Только за тучей живет иногда. Катится резво пустая дорога, Спит колесо неподвижно в ночи, Жизнь, как и смерть, молода и двунога, Хочешь – покайся, а хочешь – молчи. Медные клены качают ветвями. Птицы щебечут, и черви немы. Что это, Господи, сдеялось с нами, Были наотмашь, а стали не мы. Бьемся навзрыд в нарисованном мире, В мире, где в клетку разлит окоем. Служим мишенями плоскими в тире, Падаем с лязгом и молча встаем. 10 августа 2009

* * *

Не трагична жизнь, статична — Гонка, полымя, вино. Жить бессмысленно привычно И недавно, и давно. Звезды падают на крышу, О березу трется ель. Никого давно не слышу Сквозь сумятицу и хмель. Тень фламандца над диваном. Краснопевцев у окна, Кость, даренная шаманом, И безделица одна — Черный крест времен Нерона, В римской саже и дыму, Что нашел во время оно Раб в разрушенном дому, В деревянном водостоке. Вечер был щемящ и тих. Нам с тобой бы эти сроки… Впрочем, хватит и своих. И пока в стекле не сухо, Влагу пей и Бога славь. Еле слышно слышит ухо Вздох раба, слышней чем явь. 14 августа 2009

Из книги «Сон серебряного века»

* * *

Не беда, что не сразу доходит наш голос до века, Не беда, что уходим мы раньше, чем голос доходит, Ведь не сразу священными стали Афины, и Дельфы, и Мекка, Да и тех уже слава, как солнце, зашла или ныне заходит. И Пиндара строфа, и слова Иоанна, как лава, остыли, Усмехнется душа на наивный призыв толмача – «не убий!». Сколько раз наше тело, и душу, и память убили, А бессильных убить выручал своим оком услужливый Вий. Наши дети растерянно тычутся в землю своими губами, Но и эти сосцы истощили запасы надежды, желаний и сил, Не спасает уже ни пробитое небо, нависшее низко над нами, Ни истории миф, ни раскрытое чрево распаханных веком могил. Все морали забыты, истрачены, съедены и перешиты. И религией скоро объявят и горький Отечества дым. Наша жизнь и планета невидимо сходят с привычной орбиты. Так до наших ли детских забот – быть услышанным веком своим. 6 августа 1965

* * *

Ты видишь — Иду по земле. Суковатая палка Мне помогает в пути. Смилуйся, Боже, Она устала, Поставь ее деревом у дороги — А мне все равно идти дальше. Ты слышишь, Как сердце, Уставшее биться, Просит покоя. Смилуйся, Боже, Останови сердце — А мне все равно идти дальше. Земля — Она тоже устала вертеться. Смилуйся, Боже, Останови землю… А мне все равно идти дальше. 11 августа 1965

* * *

Алле Латыниной в час рождения дочери Юлии Латыниной Да простится мне боль твоя, Что глаза мои видят свет, Что руки держат перо, Что думать могу о тебе — Да простится мне это все… 16 июня 1966

4

– Разве это искусство, – спросил я однажды у дятла, — Деревья расписывать клювом упругим? – При чем тут искусство? – ответил мне дятел, — Я просто тружусь, семье добывая немного еды… – И себе, – я громко ему подсказал. Но мой собеседник, ответом своим увлеченный, меня не услышал. – …Как эти деревья, растрескав иссохшую землю, — Витийствовал дятел, — Гонят к вершинам ветвей и родившимся листьям Соки земли. А то, что рисунок моих разрушений Заставил тебя заподозрить, что я занимаюсь искусством, — Меня это, друг мой, наводит на мысль, Что сам ты бесценное время теряешь На это пустое занятье. – О господи, что ты! – воскликнул я тут же И дятла убил, Подтвердив, что искренне был удивлен, Когда обвинили меня в занятье искусством. Теперь этот дятел, набитый трухой, Стоит, постигая всю пагубность спора во время работы. 5 ноября 1966,Баренцево море

* * *

К. И. Чуковскому Все как положено по штату — Белы дома и высоки. Заставы прежнего Арбата — На дне асфальтовой реки. Колеса режут и утюжат Витые лестницы, следы И дом старинный, неуклюжий, Меня хранивший от беды. Все хорошо, все так же минет, Снесут и эти этажи И сохранившийся доныне Обломок пушкинской души… 3 августа 1967

* * *

Она кругами ходит, слава, Она смыкается с бедой, Она проклятие и право Быть до конца самим собой. Она не спросит, где истоки, — Запишет сразу в мудрецы И раньше зрелости – в пророки, И раньше смерти – в мертвецы. 3 сентября 1968

* * *

Н. Ильиной И так в веках – мне плыть, и плакать, И возвращаться к берегам, Где гам лесной, и гать, и слякоть, И крики уток по утрам. Где парк и дом, снесенный веком, И симметричен пней расклад, Как было раньше в царстве неком, Здесь был разрушен некий град. Лишь уцелели эти ели И этот пруд среди дерев, Да небеса, да звук свирели, Да детства жалостный напев. 1 октября 1968

* * *

П. К. Сумарокову Казалось, все было некстати: Знакомство, зима, Кострома. Тускнели на полках тома, Начавшие жизнь на Арбате. Печален апостольский лик И плесень на бронзе двуглавой. Как будто владевший державой, Встречал меня нищий старик. Встречали пустые глазницы, Встречали сутулые плечи, Но речи – нездешние речи! Но руки – как крылья у птицы! Он был одинок, не у дел. Он был за пределами боли, Оставленный всеми. И доли Иной на земле не хотел. Иначе он мерил обиды И мерой иною – потери. И заперты наглухо двери, Открытые настежь для виду. И лампа в шестнадцать свечей Мою освещала удачу… И разве я что-нибудь значу Без этих негромких речей?.. 1 декабря 1969

Письмо в Крым

А. Латыниной А день подаренный не гас, И так тебя мне не хватало, Но небо лишь соединяло Степями разделенных нас. И о простор его с разлета Мы бились. Падали в пески. И те паденья и броски Лечили память и работа. И кто за это нас осудит, Что дни палим в огне строки? Да будут боли нам легки, Да будет нам как есть – да будет! 29 ноября 1970

* * *

Последний час потерянного дня, Меж сном и встречей нáдолго застрявший, Мой долг, мой выкормыш вчерашний, Спаси от жалости меня. Мытье посуды. Ветер за окном, Не сон, не явь – усердные потуги… Слова, заоблачные други, Помыслим вместе об одном. Поверим – в неизбежность буден, В кровосмешение стиха И в то, что речь всегда тиха У тех, кто миру неподсуден. 28 февраля 1971

* * *

Не плыл тот вечер медленно к реке, Не гнал пастух пестреющее стадо. Но было сердце и закату радо, И куполам, темневшим вдалеке. Застывший пруд асфальтом окружен, И лип листы шершавы, как ладони. А мальчик, заблудившийся в Сульмоне, В московский пруд до одури влюблен. Еще когда у Понта коротать Недолгий век, и мерзнуть, и молиться. А на Арбате чопорные лица Ему дано прощально понимать. Играй, труба, за флейтой торопись, «Тенелла, о тенелла» – ту же фразу, Какую не сфальшивили ни разу Моя судьба, любовь моя и жизнь. 1 ноября 1972

* * *

Благослови вас свет создавший И ты, на грани света, век. Забытый Бог и зверь, уставший, Как все познавший человек. Благослови вас увяданье, Покоя стертые черты, И мера общая страданья, И мера общей доброты. Благослови в года пустые, Во все иные времена, И те великие простые Безумий наших имена. Я вас прошу, да будьте святы, Пусть отзовется словом – медь, Все, что крылато, – то распято, Так шло до нас, так будет впредь. 26 ноября 1972

* * *

Что за мерзостные звуки, Как от камушка круги? Кто-то тянет к небу руки, Слышу: «Боже, помоги!» Что за хлипкое стенанье? Сквозь грошовый плоский ад Хнычет Божие созданье — Полуптица-полугад: «Боже, слышишь, виноват». Хнычет Божие созданье, Молит, кружится ужом, То подпрыгнет в мирозданье, То пульнет в него ножом, Возле крови вьет круги, Слышу: «Боже, помоги!» Дали с милкой по обету: Не касаться больше тел Той зимой – как будто нету И других на свете дел. Но едва начаться лету — Первым к бабе подлетел… Закурю-ка сигарету, Только спичек больше нету, Попрошу у мелюзги, Слышу: «Боже, помоги!» Сенокос, пора запаса, Близ соломенных палат Рисовальщик бросил Спаса — Полуптица-полугад. Скомкал, бросив, чудо Спаса, И хрипит: «Не виноват, Что в глазах у Спаса ад…» Набекрень пошли мозги, Слышу: «Боже, помоги!» Бьет портной свою зазнобу, Колет тонкою иглой. А потом ползет по гробу И целует аналой: «Маша, Маня, что с тобой?» — «Все в порядке, дорогой, — Машет чучело ногой. — Все, что сплыло, береги!» Слышу: «Боже, помоги!» Жук в канаве чешет лапки, Дрозд и кошка под кустом. «Дай, жена, поменьше тапки. Разберемся, чьи, потом — Лешки, Гошки ли, Агапки — Разберемся в них потом, — Шевеля железным ртом, Цедит, чавкая с трудом. — В загсе даден этот дом. Если даден дуре дом, Пуще глаза береги, Нет друзей, одни враги…» Слышу: «Боже, помоги!» То ли сам кричу ли, плачу, То ль кровать моя скрипит, Я бы мог, а ты – тем паче Жить в согласье, жить иначе… Гаркнул медный монолит: «Век свинячий, инвалид. Мало крови попил, сука, Мало выхлестал вина, Так молчи, чтобы – ни звука, Впредь гаденышу наука, Коль осмелился родиться, Будешь маяться. Как птица, Каркать. В мерзости плодиться. Участь в главном решена, Остальное – дело тела, Каши, семени, мочи. Цыц, бунтарь, смотри, молчи, Трись и тискай, только смело, Да и то сокрой в ночи, Если б мог – себе помог», — Голос вздрогнул и умолк. Стихли медные шаги… Слышу: «Боже, помоги!» 9 марта 1973

* * *

Ни сентябрем, ни маем не болею, Не жду листву, не верую в побег, Но, как земля, я медленно немею, Опережая говорливый век. И все же незлобивое желанье Я сохраню до выхода в тираж — Минуй меня напористость кабанья И слово омерзительное – «наш». 1 сентября 1973

* * *

Пришли ко мне поля проститься ввечеру, Пришла ко мне лиса с заморышем своим. – Продолжим, – говорит, – охотничью игру, Пока еще твой дом лишь с севера горит, Пока твой старый сад окутал только дым, Пока еще стоят в цветенье дерева. И болен ты – молись! – прекрасно молодым Дано тебе стареть, но умереть сперва. Ату меня! Беги, как бегал за щенком, По кочкам, по лесам, с ружьем наперевес. Летела дробь в меня, ниспослана курком, И спас меня твой враг, твой лютый враг – мой лес. Ну, руку протяни, пугни меня стволом, Смотри, как мой щенок на твоего похож. Мы около тебя, мы за твоим столом. Пугни меня стволом, чего, охотник, ждешь? Ухмылка хороша, когда жива душа. Ты чуешь, зверь, мой враг, как лезет дым в окно И как огонь ползет, нажитое круша. Наследникам твоим наследства не дано… И я сказал: – Уймись, прекрасная из лис, Ты женщина в душе, не женщина умом. Я болен не всерьез – к глазам моим нагнись, Из камня и стекла да не сгорит мой дом. Сгорит всего лишь сад, да книжный склад сгорит, Цветы мои сгорят, да я еще сгорю. – Да мы с твоим щенком, – лиса мне говорит. – Да ты с твоим щенком, – в ответ ей говорю. Огонь лизнул лицо. Паленой шерсти смрад Коснулся губ моих и до души проник. Я дрался как умел, но дрался наугад И уцелел не сам, а только мой двойник. Прекрасно пуст мой дом. Прекрасно пуст мой сад. Лишь рыжей шерсти клок на письменном столе. Чему-то я был рад. Чему – не помню – рад. Пустой патрон застрял. Застрял патрон в стволе. 8 июня 1974

* * *

В чем же дело? Лишь в июле, В непогоде, облаках? В теплой коже, шатком стуле И опущенных руках? Может, это показалось Или все придумал сам: Ножка гнутая сломалась В восемь ровно по часам. Дождь шумел, лупил по крыше, Бился градом, брякал гром. Ты сказала: – Только тише, Слышишь, слушают кругом… А потом пошли зарницы, Гром, побрякав, скоро сник, Струйка тонкая водицы Протекла за воротник, Это липы ветви гнули И дышали не спеша… Только час жила в июле Наша общая душа. 24 июня 1974

* * *

М. Тереховой Сад ты мой, больной и белый, Свет ты мой – на склоне дня. Жест по-детски неумелый… Вспоминай меня. Двор. И выход в переулок. Вечер долгий без огня. Лес не прибран, гол и гулок… Вспоминай меня. Все неправедные речи. Речка. Полынья — Место нашей главной встречи… Вспоминай меня. Позабудешь – бог с тобою, Все у нас равно. Опускаюсь с головою В трезвое вино. Ах, какая там удача Среди бела дня — Вечер. Снег. Чужая дача… Вспоминай меня. Что за сила мчит нас лихо, В разны стороны гоня? Еле слышно. Еле. Тихо. Вспоминай меня. 10 декабря 1974

* * *

Вспышка короткая страха, Слабой надежды повтор, Благословляя из праха, Крестит рука Мономаха Наш семиглавый простор. Трубно гудит самолетик, В небо вперяя крыло. Грузная мощь библиóтек Ванек валяет и мотек Миру и мере во зло. Тянет Сибирью и дымом, Пахнет мужицким умом. Изнемогая за Крымом, Оставленный Серафимом, Рушится наш окоем… 21 августа 1974

* * *

Что за притча, право, что за наважденье, Повторенье – гибель или возрожденье?.. Выпускная бала. Школьное прощанье. Речка Таха. Ели. И – непониманье. Ни меня, ни мною… А кругом – веселье. В первый раз из чарки пью по капле зелье. Золотое зелье – и исчезло тело. Чьи-то пальцы душу держат неумело. Предо мною очи – ах, нездешней силы, Девочка в веснушках повторяет: – Милый. Но все жестче пальцы, все сильнее хватка, В седине погасла золотая прядка. Отшатнулось сердце, и вернулось тело, Ухмыльнулась ведьма, в ухо прохрипела: «Мальчик неразумный, вы к себе не строги, Подводи итоги, подводи итоги». И опять веснушки в платьице из ситца, И фонарь под нами, и счастливы лица. И другие ели, и чужая дача, Где живу два срока, на себя ишача. Только бы пробиться и успеха ради Подороже сбагрить школьные тетради. Лунная поляна. Стынут ели в белом. Я и здесь – меж нами – занят важным делом: Выдумать сюжетец позаметней надо… Долгожданна встреча, да душа не рада. Женщина чужая плачет виновато, Та, что я любимой называл когда-то, Кружит меня, кружит, плачет и смеется: – Бросил меня милый, больше не вернется. Шел ко мне и умер посреди дороги… — «Подводи итоги. Подводи итоги…» Я забросил споры и пустое рвенье, Я боюсь до боли упустить мгновенье. Я бессмертью верен – хороша октава И для тех, кто слева, и для тех, кто справа. Что за злая драма – стук в мою квартиру. Девочка в веснушках протянула лиру: – Золотую лиру я нашла у входа, Пролежала лира в хламе больше года. Мне в мои пятнадцать все на свете ясно, Я читала: лира – это так прекрасно, Но чтоб быть поэтом, надо быть любимым. Вас считают люди самым нелюдимым. Я живу напротив – вы один все время. Без любви, поймите, жизнь – не жизнь, а бремя. К счастью звал тот голос тихо, без тревоги: «Подводи итоги. Подводи итоги». Я шагнул навстречу – пусто на пороге. Подводи итоги. Подводи итоги. 26 марта 1975

* * *

Черной крови выплевывай сгустки На исходе прекрасного дня, Осененный крылом трясогузки, Мимоходом крещенный по-русски Двоеперстьем воды и огня. Бедный мальчик шестого десятка, Раскусивший успеха закон — Седину выручает присядка, И спасает от смерти оглядка До законных твоих похорон. Суетись и верти головою, Все, что должен, смотри, не плати. Справедливость – занятье пустое, Да отымется вдвое и втрое Без согласья на нашем пути. Перемена, опять перемена, К новой жизни крутой поворот, Впереди – мировая арена, А за нею – Святая Елена, Словно вечер за полднем, грядет. Так стирай у горячего крана Черной кровью залитый платок, Порожденье кино и Корана, Может, поздно, а может быть, рано Жэком принятый в должность пророк. 26 июня 1975

* * *

Ах, какая капля влаги, Красной влаги на бумаге В половине часа ночи, В половине часа сна. Подымаем права флаги, Входим, полные отваги, Где сияют девы очи И царит она одна. Нам – безродным и горбатым, Плесом выгнанным, Арбатом Непривеченным и только Прописавшим в старом доме — В этом образе распятом, В этом ангеле крылатом Открывается вот столько, Обязательного кроме: На пол-лейки – два цветочка, В переводе глупом – строчка, Словно рыба, вместо глаза Обращенная хвостом, В коммуналке – два звоночка, В книжке титул «Крест и бочка», И прекрасная зараза На кушетке вверх нутром Отрывается с ухмылкой, И любовью самой пылкой Дарят эти причиндалы, Атрибуты сна и быта, — Мне, владеющему вилкой — О, с отвагой самой пылкой — Как трезубцем в Риме галлы — Вот собака в чем зарыта. Мне, следящему глазами За движеньем с тормозами, С тормозами мне, любящу Еле-еле, пальцем в небо… Только призраки возами, Но они навстречу сами, Не кричащу, говорящу, Пусть шепчащу мудрость мне бы. И распятая картинка — От двуперстья паутинка — Свой печальный опыт кажет, Пылью пальчики чернит, Прошлой жизни половинка, Полунемка, полуфинка, Ухмыльнется, слово скажет, В нужном месте промолчит. «Место главное – в чулане», — Это присказка в романе, И не пахнет здесь финалом, Пахнет мудростью одной: «Передайте сыну Ване: Мир замешан на обмане, Посему в большом и малом Все кончается войной. Посмотри на мир пропащий И на подвиг предстоящий, В чем ты видишь неувязку, В чем иной устрой и ход, Чем мычащий, говорящий, Пьющий, воющий, скорбящий Опровергнет ту побаску, Предъявив наоборот? Посему не брось старушку, Здесь поставишь раскладушку, И от носа вдоль гортани Сеть раскинет паучок. Тело бросишь на подушку, Ноги кверху на кадушку, И, как сказано в Коране, Время сядет на крючок. Нас найдут на нас похожи, Все прочтут по нашей роже И останутся в чулане, Но, конечно, на полу. На полу, но рядом все же. Нам покой всего дороже. — Это присказка в романе, Но и истина полу-». Я ложусь без лишней фразы. Пауки приплыли сразу И – за дело без затей. Ах, старанье, ах, сноровка, Надо ж – точно – полукровка — В дверь колотятся заразы И в меня без лишней фразы Светят светом фонарей. Тишина под нами тихо Ткет, как сонная ткачиха, Полотно «не-раз-берихи», Полотно «все напле-вать». Мыши с шипом, как шутихи, На поверку – надо ж – лихи, Нос грызут, хрустят хрящами И носильными вещами. Мы молчим, и дева с нами. Ходит мерно под мышами Односпальная кровать. 3 июля 1975

Воображаемый монолог А. Эфроса, обращенный к Ю. Любимову,

3 июля 1975 года Я кручу не еле тихо педаль, Он свистит себе в кулак, как в свирель, А они кричат: «Во дают!». Собирался я, как водится, вдаль, Да обрыдла ему канитель, И позвал он меня в свой уют. Полюбили мы любовью одной Ввечерочку выпивать по одной, В первый раз это случилось в выходной. Хорошо! Я мешаю кисель — Он мешает мне прилежно мешать. «Расцарапай ему рожу!» – кричат. А весна на дворе и капель, И погода хоть куда, твою мать, И сосульки по асфальту бренчат. Я сказал ему: «Ты не мешай!» Он ответил мне: «Вонючий лишай, Ты мешанья меня не лишай». А кругом уже содом или гам, А кругом уже и сопли, и свист, А кругом уже канаты висят. И на музыке, приставленной к ногам, Наступленье барабанит солист, И в копытца сто стучат поросят. Я сказал: «У меня, брат, дела». Он сказал: «Тебя вошь родила». Я сказал: «Не гложи удила». И пока я о том говорил, Убеждал его нас пожалеть, Уговаривал не тешить партер, Кулаками он меня молотил, Опускал мне на голову медь, Бил то чем, то ногой, например. «Ах ты, сука, – говорил, – миролюб, — И вонзался ботинок меж губ, — До чего ж ты, паскудина, глуп». Я ему отвечал: «Ты не злись, Стыдно видеть себя в дураках, Никогда я, мол, не был шутом». «Это жизнь», – говорил он – и хлысь! Хрясь! – чем попадя было в руках, То плечом, то клыком, то пинком. «Ты же брат, – шевелился кадык, — Разберись, – шепелявил язык. — Не срамись перед нами, срамник». …………………………….. Тихо плывет лодочка, Где-то гремят громики, Тело не шевелится. Без меня пьется водочка, Без меня строят домики, И мука без меня мелется. Я судьбе своей всевышней не рад, Что я в мире, не хотя, натворил? — Коль другого убил, говорят, — Воскресенье свое погубил, Не могу я помочь тебе, брат, Я есмь червь – не пророк Гавриил. Я бы место свое уступил, Где и совесть, и смерть белы, как крахмал — Да пророк мою дверь на засов закрыл, Да повесил замок, да гвоздем забил И меня пинком от нее прогнал. 3 июля 1975

* * *

Закутай мне плечи, закутай, Свяжи меня крепким узлом, И буду я счастлив минутой, Добром обойденный и злом. Ну что же ты медлишь и тянешь, Не стукнешь в закрытую дверь? Рябиной за окнами вянешь, Совсем ослабев от потерь. Неужто закончены страхи, Не встретиться больше уже? Неужто измучены пряхи На нашем шестом этаже, И больше не крутятся нити, Свивая нас в парную прядь, И больше не выказать прыти В умении брать и терять? И только всего и осталось — Припомнить сквозь быт и дела, Как прошлое нежно сломалось И нити судьба расплела. 10 ноября 1975

* * *

Вступленье. Середина. Эпилог. Открытым текстом. Молча. Между строк. Пускаясь в ор. И губы на замок. – Мне с вами невозможен диалог. Но вы – и хлеб, и кров моих детей. Владельцы вод. И рыбы. И сетей. Но вы – вверху на каждый мой прыжок, И в ваше ухо вставлен мой рожок. И все же, вновь распластанный у ног — Не одинок – и трижды одинок. Открытым текстом. Молча. Между строк. Пускаясь в ор. И губы на замок. – Мне с вами невозможен диалог. 6 января 1976

* * *

Отпраздновав последнюю победу, Не дотащась до первых рубежей, Сажусь в вагон и в город мертвый еду — А может быть, мне кажется, что еду, — С женою общей местных сторожей. И в болтовне, раскосой и румяной, В пусканье слов на ветер из окна Я вижу вдруг, что в бабе этой пьяной — Не от вина, от слов случайных пьяной — Моя душа, представь себе, пьяна. И что с того? За ней – десяток ружей, Все в два ствола, и палец на курке, И город твой – за вьюгой и за стужей, Тот город твой – в душе твоей недужей, И вся она в твоей лежит руке. Что говорить, что выхода не видишь, Священен град, надежны сторожа, Так, может быть, не доезжая, – выйдешь, Ты с ней в руке на полустанок выйдешь, От холода возникшего дрожа. А как же ты и с долгом, и с раскладом, Великодушьем сумрачным твоим? Но то – потом, сначала ты за складом, На банках с розоватым маринадом Вот этой потаскухою любим. Сначала – ночь и сонный полустанок. Сначала – свет, бегущий из ночей. Сначала – жесть заржавленная банок, Сначала – та судьба – судьбы твоей подранок И свет звезды по роже из очей. Еще не поздно – есть на свете кассы, И поезда уходят каждый час Туда, где ты, избранник божьей массы, Король и маг продажной этой трассы, Один из тех, а не один из нас. Но мертвый город тоже не из малых, И у него законные права, И ты везешь счастливых и усталых, Любивших на перронах и вокзалах, Засунув их, как пальцы, в рукава. 1 августа 1976

* * *

Собираться пора уже скоро Сквозь таможенный строй за кордон, Где такое раздолье простора Для души, и полета, и взора, Где нас ждет не дождется Харон. Нас таможня обшарит надежно, От души до карманов и плеч. Ей, таможне, обшарить несложно, Пропустить ничего невозможно, Что от тленья дано уберечь. Не присвоят надежды и встречи, Память белых и черных ночей, Все твои домотканые речи, Что подстать и шуту, и предтече, И еще полдесятка речей, Заклинанья, желанья, примеры, Серебро из курганов седых И начало неведомой веры, Где и волки, и жертвы их серы, А законы верны для двоих. Лишь одно эти точные руки, Эти пальцы умелых кровей Не пропустят ни в жесте, ни в звуке, Ни в любви, ни в ремесленной муке Не пропустят они, хоть убей, — Это – малую толику света, Это – малую каплю тепла, Чем с зимы и до самого лета Еле-еле, и все же согрета, Просто женщина, просто жила. 26 января 1977

* * *

Так бережно, как вы меня любили, Так ласково, как вы смотрели вслед, Смотрю на вас и спрашиваю – были Те наши дни? Мне отвечают – нет. Был просто час, когда душа светила Всем, кто глаза навстречу подымал. Я говорю: – Ведь ты меня любила? – Нет, не тебя, а ты не понимал. Был просто час, была одна минута… Так к солнцу степь выходит по весне. Так все равно принадлежать кому-то… – Раз все равно – принадлежите мне. – Ты не поймешь, кому была удача И с кем ты был, возникший из тепла, Из нежности и утреннего плача… – Я был с тобой. – А я – одна была. 22 мая 1977

* * *

Н. Эйдельману Он уходил, уверен в правоте, — Все по закону чести и отваги, А то, что Александр марал бумаги, Отражено на мраморной плите. Он уходил, удачей осенен. И позади счастливая развязка, Веселой лени выгодная встряска. Героем дня. Беспечен и влюблен. Он уходил, Россию сокруша, Удачливей в тот час Наполеона, И женщины вослед ему влюбленно Взирали, от восторга не дыша. Ну хорошо – свет мстил поэту так, Французский мальчик свету был послушен — Но кто-нибудь ведь был неравнодушен К стиху, к судьбе или охоч до драк?.. Он уходил свободно, свысока Взирая на заснеженные дали. И в грудь ему ствола не упирали, Ничья к курку не вздрогнула рука. 7 июня 1977

* * *

Шел, окруженный праздною толпой, Был вид его и сумрачен, и беден. И было далеко до славы и обеден, А близко было до любви слепой. Но, как они, он жалок был и слеп, Но, как они, – жесток и фанатичен. Своею смертью в смерти ограничен, Своей судьбой – в избранности судеб. Так незаметно к озеру пришли; Смеялись дети, плакали старухи, Везде следы погрома и разрухи, Но средь камней шиповники цвели. И он прошел сквозь тернии к воде, И кровь свою смешал с прозрачной влагой С такой спокойной доброю отвагой, С какой вчера держался на суде. Собаки, люди, жажду утоля, Расселись на развалинах по кругу. Он встал, спиною обращенный к югу, Чтоб солнце в спину и в лицо – земля. И так сказал в умолкнувший партер: «Я к вам пришел, ведомый беспокойством. Вы сыты, как и я, масштабом, и геройством, И вечною подачкой полумер. Лишь нищий духом, мыслью и мошной Поймет меня и в равенстве успеет. Иной другой дышать и жить не смеет, Все началось с войны и кончится войной. Всех, кто не с нами, вырежем до дна И выровняем судьбы перед Богом. Пусть каждый будет раб в значенье строгом Теперь, во все и присно времена». И повернулся к солнцу не спеша. Собаки, люди тронулись по следу. И, ты подумай, одержал победу, И нищей стала плоть, и нищею – душа. И только тот, с насмешливым бельмом, Смотрел на сброд с развалин храма, Как шел пророк, стреле подобен, прямо, Одним добром и верою ведом. 14 июня 1977

* * *

День прожив, возвращаться к итогу — Все равно, что вернуться туда, Где молились горячему Богу Ныне мертвые города. И бренчать милосердия сдачей — Все равно, что забыть о труде, И возиться с задрипанной дачей, Полусползшей к весенней воде. Все же пусто в кармане вчерашнем, Даже если он плотно набит, Что сказать позапрошлым домашним Мне на их укоризненный вид? Что наступит – еще непонятно, А наступит, приму ли вполне, День грядущий глядит виновато, Дню минувшему равен в вине. 22 октября 1977

* * *

Когда уходит день – из глаз, вовне, наружу, Когда выходит ночь на небо, не спеша, Причастность ли судьбе минутной обнаружу, Когда не говорит, а молится душа. Когда повремени – и вслед забудешь слово, И только позови – надвинется покой, Не тот, что знак любви, а тот – первооснова, Текущий под землей невидимой рекой. И в нем купай коня и женщину открыто, И с виду утони, уверив близких в том, А сам потом ступай по краешку зенита Дорогою любой, ведущей в отчий дом. И будет день и час, и красный конь прискачет И грянет о порог железным каблуком, И пусть с его спины дитя зовет, и плачет, И в шею бьет коня бессильным кулаком. Они теперь твои, они твоя забота, Легко их потерять и никогда – вернуть, Ты выйди навсегда, открой скорей ворота, Пока еще ничей лежит, дымяся, путь. Спеши взлететь в седло, дитя рукой окутай, Животное гони, но не сходи с ума, Да… Женщина еще… – Измерь ее минутой, Не жди, не вспоминай. Она дойдет сама. 4 ноября 1977

* * *

Как же биться было рано И усердствовать в труде. Не читай, Иван, Корана, А иначе быть беде. Не лишай себя порока, Замышляя чин большой, — Жить учиться у Востока И легко кривить душой. Виждь подобье и поддержку В псе, виляющем хвостом, Выдавай ферзя за пешку И игру – за жизнь потом. Был стакан. И нет – осколки. Свет пронзает, как стекло. Было время треуголки, Было время. Истекло. Истекло? Куда? В посуду. Истекло зачем? Затем. Время нынче самосуду И осколки – тема тем. Не читай, Иван, Корана. Пса приблудного пои. Две версты до Тегерана, Где ровесники твои. 21 декабря 1977

* * *

Весь мир – причина Стиха и прозы. Горит лучина, Трещат морозы. Замерзла речка, Замерзла птаха. Погасла свечка, Лучина, Таха. Ничто на свете Не минет тлена. Прошла Мария, Пройдет Елена. Что после света? Что после праха? – Опять Мария… Елена… Таха… 22 декабря 1977

* * *

В. Скуратовскому Остывает свод небесный — Холода. Нынче речи неуместны, Господа. Те возвышенные речи Хороши, Если бронза, если свечи… Две души. Если голос дан от Бога, Если честь. И в грядущее дорога Тоже есть. «Дили-дон» – бокалов пенье. Нынче май. Скоро пост, потом Успенье, Дальше – рай. «Дай, любимый, погадаю!» – Погадай. «Я сегодня умираю». – Умирай. Год семнадцатый за гробом Побредет. Наша гордая Ниоба — Этот год. «Дили-дон» – еще немножко Мне налей. Лица белые в окошке Фонарей. И октябрь в окно стучится, Прост и прям, Пожелтевшею страницей Телеграмм. «Дили-дон» – заупокойный Звон и бой. Если можно, то достойно, Милый мой. Если можно, то немного Погоди. Обрывается дорога Впереди. Остывает свод небесный. Холода. Дальше речи неуместны, Господа… 22 декабря 1977

* * *

Когда метель стемнеет за окном И Божий свет исчезнет и растает, Приходит женщина, потом Ее партнер лениво прилетает. И мы втроем садимся за чаи, Не спим, молчим и курим папиросы, И вот уже ответы не мои Идут на ум не на мои вопросы. Они враги, они уже давно Не ищут то, что мне необходимо, — Понять, зачем постелено сукно, И всё в слова легко переводимо. Сидим и пьем – лениво, не спеша. Чужой ему, я для нее – забава, Зажата с двух сторон моя душа — Ошую он, она, как должно, справа. Но иногда она коснется головы, Губами тронет у меня запястье, И я пойму, что на краю Москвы Возможно незатейливое счастье. И целый век продлится этот миг, И хмыкнет он, и оторвет за косы, И скажет: – Цыц, бездарный ученик, Ответь сначала на мои вопросы. И потечет беседа не спеша — Лицом об стол рука меня замесит. – Вы совратите, баба, малыша, — И ей шлепок рука его отвесит. Урок второй начнется, только чуть Я вытру кровь и глаз набрякший глянет: Руки моей коснется тихо грудь, И в ней тугая плоть засохнет и завянет. И черный глаз, раскатисто смеясь, И белый клык мою проколет кожу: «Ну не сердись, не плачь, мой бедный князь, На зеркальце», – и им ударит в рожу. «Ты посмотри внимательно сюда — Здесь бородавка, значит, ты – бесенок, Здесь вместо глаза тусклая слюда, Красавец мой, ты толст, как поросенок». Я закричу, я встану тяжело, Я зрелый муж, старуха – только дева, И мне плевать на ваше ремесло, И той, что справа, и того, что слева. – На, дуралей, – партнер ее швырнет Мешок костей на простыни из ситца, И я сдаюсь, и здесь невпроворот, Где каждому подняться – мне разбиться. Потом грехи, чем совесть тяжела, Они, глумясь, подробно перескажут, Всех соберут, с кем жизнь меня свела, И каждый грех собравшимся покажут. И с кем и как подробно повторю — Мгновенья счастья, подлости минуты, При всех о них опять проговорю Слова хулы, что говорил кому-то. Увидев гнев и слезы – не умру, Но чтоб не видеть мне людей и мира, С глазами кожу медленно сдеру, Как скатерть со стола во время пира. Сквозь боль и стыд услышу только смех, Да крыльев шум, да шорохи, да вздохи… И суд людской – не первородный грех — Начнет отсчет неведомой эпохи. 6 января 1978

* * *

Невесома, немыслима, неопалима, Безобразна, груба и жалка, Но однако – не выстрели мимо, Незлобивого бога рука. Да, некстати, да, противу меры, Да, вокруг и внутри – жернова, Да и судьбы – всего лишь примеры, Что усталость верховно права, Да, убоги счастливые лица, Разум прав, ненасытно трудясь, Но без этого вдруг прекратится Смерти с жизнью надежная связь. Все растает в бесплодном потоке, В этом важном скольженье струи… Пусть сомкнутся тяжелые топи, Ненасытные губы твои… 19 марта 1978

* * *

Мы связаны бываем с целым светом — Листком бумаги, ниткой телефонной И детскою игрой в любовь и долг. Но вот приходит время расставаться, И нити рвутся с треском или тихо, И кажется, ничто уже не тронет Твоей души – ни искренность, ни право Убить тебя реально или в мыслях. Живешь в лесу и ходишь за грибами, И ловишь рыбу даже равнодушно, Забыв, что у нее, быть может, Подобная твоей, угрюмая и нежная душа. Отрезав голову, и выпотрошив рыбу, И вылив на железо масло, Что привезла тебе печальная курсистка, Застенчиво на нежность намекая, Еще когда ты был свободен, Не всунут в одиночество, Как голос в тело, как гвозди в банку из-под краски, Как мышь по шею в мышеловку, Как скальпель в глаз и как в кулак змея. Однако же, вернемся к сковородке. Зажарив рыбу на шипучем масле — Полезной памяти курсистки, Ты вытащишь из банки из-под краски Хорошие и правильные гвозди И, обкусав, конечно, не зубами — Кусачками округлые головки, Вобьешь их в стену. Для чего же рыба? Конечно же, для силы. Хороший завтрак прибавляет силы. Но главное – сумей не переесть. Потом восстань, помой посуду И, разбежавшись, стукнись головою, Но если смел, полезнее – лицом Об эту стенку. И когда железо Войдет в твою расколотую плоть, Ты, как и я, сумеешь ощутить Живую связь тебя и мира, Конечно, если гвозди Уже успеют заржаветь от влаги — В лесу ее всегда намного больше, Чем в городе, напичканном теплом и духотой. Так, если ржавчина, считай – пришла удача. Побившись головой или лицом Об эти гвозди, Иди живи, и пусть гниет лицо, И вот когда слепой, в коросте, В хлопьях гноя, ты закричишь, Не выдержав гниенья, Сумеешь ощутить, с какою силой Твоим несчастьям сострадает мир, Умри потом спокойно. Не забудут, А будут говорить: Он просто глуп, Не стоило так биться головою, Не только что лицом, Смотрите, ничего не изменилось… Ты им не верь и не печаль души. Как воды, загорожены плотиной, Когда-нибудь весной сумеют путь найти — Внизу ли, сбоку ли, а может, через край перевалив, — Когда-нибудь, но выйдут за пределы водоема И проведут свою полезную работу. Так твой поступок незаметно Для их ума Изменит их и жизнь, и представленье, О том, как следует и жить, и поступать, И даже, к счастью, Изменит жизнь неверующих в это. Но какова механика влиянья И в чем секрет, и сам я не пойму. Но станет мир щедрей на состраданье, И никакая сила помешать не в силе Забытой боли сделать милосердней Живущих после нас И вслед за нами. 20 марта 1978

* * *

Как летний вечер душен и протяжен, И потным жаром тянет от камней, Да, путь земной недолог и продажен, Так человек на кол бывал посажен, А вот за что – всевышнему видней. Не умирал, в сознанье пребывая, Сквозь боль смотрел туманную окрест — А сквозь нее земля плыла кривая, Каленая, сквозная и живая, Похожая на чашу, а не крест. И первый день толпа еще глазела, Хоть скорбный вид ее не веселил, Как хорошо и плавно гибло тело — Оно еще жило, оно уже летело, Да, на колу, без примененья крыл. На день второй заела ждавших скука. И то – прождали сутки с небольшим. – Молчит, – сказали, – надо же, ни звука, Смотреть и ждать бессмысленная мука, — И разошлись, растаяли, как дым, Дым от костра, от спички, от пожара, Дым от судьбы, от истин, от времен, Дым от сгоревшего земного шара, Дым юности, любовного угара, Дым выцветших хоругвей и знамен. На третий день сломило тело волю. И мир, как дым, растаял из очей, Живой внутри себя, он жил, еще позволю Сказать, что выбрал сам указанную долю, Единственный средь них, ненужный и ничей. И девочка – зеленые сапожки, От сытости похожа на слона, Швырнула камень хоботком ладошки, Движеньем гибким, как походка кошки — Да жив ли он, и метка ли она? Конечно, как стрелок закваски экстра-класса, Как мастер мастеров-ухватки-хоть-куда, Ударил камень в грудь, ускоренная масса Пустила кровь, достигла даже мяса — И дальше в путь, как по камням вода. И он вздохнул и мир увидел снова, И счастлив был, что жизнью наделен, Дымил закат, что было так не ново, Не без него – и то была основа, Что нежен был его разумный стон. 29 мая 197839 Оборвана нить, и надеяться только на чудо Осталось судьбе и особой закваски строке. И чашу поднес и уже прикоснулся губами Иуда, И плата за это зажата в его кулаке. И крест натирает плечо, и простуда глаза наслезила, Какая работа – исполнить искомый завет. Уже и копье подымает в сверкающем шлеме верзила — Вот сердце стучало, надеялось. Вот его нет. Теперь, отстрадав, и не худо подумать о страхе, Который осилило сердце в последний момент. И мертвому телу приятна шершавая шкура рубахи, Приколот к кресту, как к столу под ножом пациент. А ну как не выйдет затея с твоим воскрешеньем, Волнуется Бог, и волнуются, маются мать и отец. И все же – о чудо! – верховным и умным решеньем Ты встал и идешь, и летишь надо мной наконец. Но время проходит, и эта иссякла развязка. Бессмертных судьба для имеющих смерть – не урок. Ни ада ни рая, лишь в Риме покоится мертвая маска, Которую там обронил улетающий в небо пророк. 5 марта 1979

* * *

Предугадать нетрудно, и давно — Я вижу смерть с лицом белее мела, Она ко мне сквозь грязное окно Все приближает стынущее тело. И день придет, настанет этот срок, Когда, обняв озябнувшие плечи, Я повторю бессмысленный урок, Связав слова в бессмысленные речи. Я совлеку лохмотья и сомну, И ляжем мы, любя оледенело И поздний час, и раннюю весну, И по земле развеянное тело. Как хорошо, что это навсегда, Что ты моя, что время бесконечно И вниз скользит полынная звезда, Как мы теперь – и круто, и беспечно. 11 апреля 1979

* * *

Кружится синий лист, дрожит сухое тело, Колеблется трава, – лишь ветер недвижим, Как хорошо лететь, не ведая предела, И знать, что этот лист мы музыкой кружим. Как хорошо лететь и падать, тихо тлея, Как тает снег, и лед, и жизни нашей срок, А мимо – сон, и явь, и лунная аллея, Где шепот, и шаги, и птичий голосок. Где некогда рука любила верно руку, Где никогда для них не кончится тепло, И вот они живут, опередив науку, И та же птица к ним клонит свое крыло. Да осенит их день и этой жизни тленье, Да осенит их ночь и сохранят века, Рука лежит в руке последнее мгновенье… Мелькнули жизнь и свет… – в руке лежит рука. 19 апреля 1979

* * *

А. Латыниной Покуда боль не одичала И не кончается добро, Мы начинаем жизнь сначала, Мы начинаем все сначала, Что, может статься, и старо. На склоне дней, горы на склоне И где-то возле сорока Опять тоскуем на перроне, Мелькнет ли вдруг в пустом вагоне Тебя узнавшая рука. И день мелькнет, и вечер прежний Так не похож и так похож, И что с того, что безнадежней Дорогой той же, но безбрежней От смерти медленно идешь. Устань, душа, ведь ты остыла, Как солнца круг, сошедший в даль. Не ново то, что с нами было, Но ново то, что это было, Вот слишком кратко – это жаль. Так начинаем жизнь с начала, Жизнь без начала и конца? А может быть, не так уж мало — Друг с другом сомкнутых устало И две руки, и два кольца… 31 июля 1979

* * *

Вбирая все в себя – и ход звезды, и пробу Раздавленной души осмыслить свой удел, И ту в самом себе таинственную злобу, Что мог смирить, но вон исторгнуть – не сумел. И ход червей земли, и пенье птицы, рьяно Стремящей плыть туда, где воля и полет, Вбирая все в себя – и вещего романа Пропахший пóтом глаз – картонный переплет. Вбирая смерти знак и рода продолженье, Отечества раздел, единство чуждых рас — Я все тебе отдам, мое самосожженье, В далекий или нет нерукотворный час. Я движим Богом был, но кончилась дорога, И позади рубеж истории и дней, Где ветхий крест стоит сутуло и убого, Чем дальше путь вперед, тем менее видней. И мало проку в том, что Бог во мне всевышен, Когда народов тьма, но ни в одном – души, Лишь только их язык да может быть услышан И в римской и в иной, владимирской, глуши. Вбирая все в себя – и холмик неказистый С поваленным крестом последних мужиков, И этот путь вперед, губительный и мглистый, Как самолет к земле – без крыл из облаков. И разум мой, больной от будущего света, И долгий тяжкий груз, как опухоли рок. И этот страшный дар грядущего поэта, Который я убил, но победить не мог. 3 января 1980

* * *

На добро отвечаю добром, Равнодушьем на зло отвечаю. Я любую судьбу примечаю, Постучавшую бережно в дом. И в столице, и в самой глуши До последнего слова и дела Я с любым, кто не предал души, Своего достигая предела. В этой жизни еще наугад, В этой жизни короткой и тесной, Никому до конца не известной, Только имени доброму рад. Слишком малый нам выделен срок, Чтобы, меря бессмертием годы, Злу ответить я чем-нибудь мог, Не нарушив законы природы. 27 марта 1980

* * *

Г. Гачеву Власть вертикали слишком велика, Чтоб твари уподобило нас бремя Забот и бед, чем медленное время Гнетет к земле нас долгие века. Я вверх расту, и корни не в земле — Они туда, за облако и вьюгу, Скользят винтом по сумрачному кругу, И пропадают истины во мгле. Ты дерево рукою погуби И вырви вон с корнями – глянет яма. Сруби меня – и в небе будет яма, С корнями неубитыми в глуби. 6 июня 1980

* * *

Владимиру Сидорову Все пройдет, все растает в тумане, На коне пролетит, как весна. И опять тишина на кургане, Где недавно гремела война. И леса облетают поспешно, И река остывает в ночи. И, прощаясь, кричат неутешно, Собираясь в ватаги, грачи. Все пройдет, и растает, и сгинет, Заметет и дорогу, и след. Только солнце меня не покинет, Не ослабит спасительный свет. Только женщина в ласке прощальной Не обманет и будет щедра, Только век мой, больной и печальный, Осенит нас крылами добра. Вяньте, травы, и мерзните, реки, Облетайте покорно, леса. Покрывайтесь морщинами, веки, И старейте, друзей голоса. Изменяйтесь, знакомые лица, Превращайтесь, деревья, в кремень, Пусть к закату устало стремится Каждый век, каждый час, каждый день. Все равно среди рая и ада, Средь ночной нестареющей тьмы, То ли веры мерцает лампада, То ль горим еле видимо мы. 5 августа 1980

* * *

Судьба подарила удачу: Восточной окраины час, Фанерную хрупкую дачу И в ней – пролетающих нас. На звук голосов невозможных, На зов вне забот и земли, Отторженных, мудрых, безбожных, Что выжить случайно могли. И пусть тебя нету со мною, Ты – только московская тень, С улыбкой своей неживою Слетевшая в призрачный день. Четыре часа перелета Для памяти святы давно, В которую сеет забота Надежды живое зерно. Мне больно и счастливо разом, Судьбу, наважденье, реши… Как жалок блистательный разум При сумрачном свете души. 2 мая 1981,Алма-Ата

* * *

Ты покапризничай, я потерплю, Я поболею, а ты полечи. Я понемногу украдкой коплю Даже тепло от горящей свечи. Сколько дано, сколько на нет Шло и сошло судеб и дат, Сорок за что выпало лет, Встречей за что был я богат? Вправо пошел – вижу обрыв, Не одолеть с виду его, Полз, переполз, выбрался – жив. Глянул назад – нет ничего. Влево свернул – горы кругом. Еле прошел, глянул – холмы. Прямо шагнул – каменный дом, В нем, как в тюрьме, бедные мы. Свечка горит еле, темно, Воздух промерз, камень продрог, Смотрит с небес прямо в окно, Может быть, лес, может быть, Бог. Может, недавно, а может, давно. Нежно цветет рядом герань, Скоро рассвет. Сплю и не сплю. Гаснет луна, ранняя рань… Я потерплю… Я потерплю… 15 октября 1981

* * *

В. М. Василенко Я напьюсь живой воды, Защищаясь от беды. Мостик шаткий перейду В приснопамятном году. Листьев веер наберу И начну свою игру. Карта клена бьет напасть, Лист осины счастью в масть, Ивы цвет осилит страх С белой пеной на губах. Подойдет к концу игра, Умирать, скажу, пора. Лесу в пояс поклонюсь. В жизни грешной повинюсь. Под ракитовым кустом Поселюсь в последний дом. Через вечность напрямик Будет течь живой родник. Может быть, когда-нибудь Он в мою прольется грудь. И вернет опять в игру. …Если весь я не умру… 15 октября 1981

* * *

Любовь – это страшное чудо, Смертельно его торжество, Вот выживу и позабуду Свинцовое счастье его. Мы, к счастью, болеем не часто, Чем хочешь чуму назови, По паре на вечность, и – баста, И хватит об этой любви. Пусть жены рожают бесстрастных, Пусть множится род без чумы, Разумных рожают и властных, Холодных, как камень тюрьмы. И если засветится чувство В безумных от счастья глазах, Да здравствует ствол и искусство, Всесильный, всевидящий страх, Что счастье размажут по стенке, Что душу развеют во тьме, Что спрячут в железном застенке, Как в тигле, расплавят в уме. Тогда только жизнь и возможна На этой земле не на миг. И истина та непреложна — Твердит полумертвый двойник. 19 октября 1981

* * *

Привыкаю к коридорам Без шагов и суеты, Даже к воздуху, которым В такт со мной дышала ты. Привыкаю к предстоящей Долгой солнечной зиме, К жизни, с виду настоящей, С болью мертвой на уме. Привыкаю круг за кругом, Шаг за шагом, не спеша, Ты была мне верным другом, Мой двойник, моя душа. Привыкаю, как деревья Привыкают к холодам, Как старинные поверья К строчкам книг и телеграмм. Привыкаю неизбежно И во сне, и наяву. Так деревья листья нежно Опускают на траву. Понемногу каменею, Смерти здешней не боюсь, Привыкаю как умею, Дальше – лучше научусь. Из тумана утром рано Светит желтое жнивье. И болит святая рана — Сердце глупое мое. 23 октября 1981

* * *

Узнал – не умер, не сошел с ума, Не вбил в висок назойливый свинец, Не сжег судьбы и не спалил дома, А просто стал свободен наконец. Лишь в первый раз я сердце раскачал, Чтоб лопнул шар, кровавый, как ракета. Я каждый день как судный день встречал, И дожил вдруг до нового завета — Беги людей, коль хочешь уцелеть, Не требуй с них ни истины, ни платы, Уходит все, лишь остается медь, В которой мы предавшими распяты. Чем ближе ты, тем кара тяжелей, Тем беззащитней перед каждой тварью, Но ты живи и сердца не разлей На тротуаре теплой киновáрью. Ты их люби, прощая до конца, Предавшую не оставляя душу. Коль не случилось кары от Творца, Я тоже их за это не разрушу. Всей самой белой памятью своей, И черною – дотла и без остатка — Жалей людей, воистину жалей, Всю жизнь жалей, и медленно, и кратко. 20 ноября 1981

* * *

Дорогой мой, родной обыватель, Мой помощник и мой господин, Потребитель и мой наниматель, Современник до самых седин, Неподкупный, непереродимый, С кем мы связаны общей страной, Обывай понемногу, родимый, И владей на здоровие мной. Потому что когда-нибудь всё же, На просторе безумной Москвы В незатейливой бронзовой роже Мы сольемся с тобою, увы… 4 апреля 1982

* * *

В этом мире одиноком Без начала и конца Разминулись ненароком Два серебряных кольца, Два греха и два рассвета, Две надежды, два тепла, А вверху – ночное лето Плещет в сонные крыла. Возле самого зенита, Неподвижна, как луна, Легким облаком прикрыта, Тень бессмертия видна. 19 апреля 1982

* * *

А. Парщикову Мы жили больно дни и годы, И бездны желтый голосок, Не раз, пронзив глухие своды, Стучался медленно в висок. И отнимал такие силы, Такие лучшие дела, Что храм таинственный могилы Не принял грешные тела. И вот живем, почти бессмертны, Смерть пережив в душе не раз, И мысли, тусклы и инертны, Не покидают тускло нас. Но эта истина изжита, Горька она и неточна, В нас только прошлое убито, Где мудро правил сатана. И в нашей власти все границы Времен прожитых пересечь, Ленивым взмахом вольной птицы Себя в грядущее увлечь. Как льдом ни скованы усилья, Как ни задавлены они, Вода имеет тоже крылья В свои единственные дни. И клокоча, не зная меры, Летит, верша нелегкий бой. А власти гибельной примеры — Удел смирившихся с судьбой. 3 мая 1982

* * *

М. Тереховой Выплываю из омута, Попадаю в грозу, Снова время расколото На удар и слезу. Снова время направило В Зазеркалье шаги, Где железные правила Безнадежно строги. Где смешно милосердие И защита слаба, Выживает усердие, Вымирает судьба. Безымянные ратники, Мы торопим шаги, Вымирают соратники, Выживают враги. Но пока еще трудятся В нас и время и честь, Безнадежное сбудется, А надежное – есть. 16 мая 1982

* * *

Все равно, кого любить, Все равно, кому молиться, Лишь бы к берегу прибиться, Лишь бы строить, а не плыть. Дом с окошком и крыльцом Возвести рукой не слабой, В нем родить с дородной бабой Дочку с писаным лицом. И смотреть, как худо-бедно Люди мудрые снуют, Пьют, плутуют, правят суд, Понемногу устают, Постепенно мрут бесследно. 26 мая 1982

* * *

Уходит речь из памяти моей, Тепло руки в ладони остывает… Прошу тебя, и музыку развей, Которая в душе моей витает. И этот жест, что бережней крыла Птенца слепого в сгорбленной ладони, И эту весть, что женщина была Попутчицей нечаянной в вагоне. И все ладони на сырой коре В заклятии старинного обряда, В осенней той и пасмурной поре Московского святого листопада. Освободи от смуты, наконец, От ожиданья жаркого озноба, От этих двух невидимых колец, Связавших нас невидимо до гроба. От страха новой встречи сохрани, От всех надежд, что сердцем завладели. Пусть ночи все и медленные дни Для нас не собираются в недели. Одно прошу у минувших времен, Одной не излечить мне нежной жажды — Оставь душе несовершенный сон, В котором были счастливы однажды. 22 августа 1982

* * *

Мне бы выдохнуть имя «Арина», Мне б пустить его птицей в ночи, Только знаю – судьбы половина Не ответит, кричи не кричи. Где по свету тебя замотало, Что ни писем твоих, ни звонков? Видно, мало нас било, и мяло, И ломало во веки веков. Видно, был я наказан сурово За чужие, свои ли грехи, Но ни встречи, ни явного слова — Только зов да больные стихи. Да вверху через веси и долы, Через весь этот звездный трезвон — Безнадежного света глаголы И размытый, нерадостный сон. Только музыка долга и права, Только дерево возле руки, Одиночество слева и справа Нашей встрече живой вопреки. Ты права, если твердо решила, Если что-то весомей любви И всесильнее разум и сила, Чем святое волненье крови, Чем души беззащитная жалость, Чем порыв без руля и преград… Быть оставленным – экая малость Для того, кто спасен и распят. Кто, пропав в неприкаянном небе, Позабыв золотое жнивье, Как голодный молитву о хлебе, Повторяет лишь имя твое. 24 августа 1982

* * *

Как вдохну я в каменную душу Самый малый доразумный стыд, Я себя бессмысленно разрушу От твоих нечаянных обид, Не согрею сердце ледяное Ни свечой, ни солнцем, ни лучом, Никогда вовеки не открою, Чем я жив и мучаюсь о чем. И недостучусь в твои темницы, В лабиринтах душных задохнусь, Как воздушно хлопают ресницы, — Я у них неведенью учусь. Не придешь, не вызвонишь, не встретишь, Не примчишься, пальцы теребя, Равнодушье – истина и фетиш — Ныне и вовеки для тебя. Дослужу, доверю и не брошу, Доползу до смертных рубежей… Жизнь мою – спасительную ношу Для самой себя – недоразбей! 26 августа 1982

* * *

За третьим криком петуха Не наступил рассвет, А только ночь была тиха И лился лунный свет, За третьим криком стук в окно Был робок и несмел. – Пора, вставай, пора давно, — Мне кто-то прохрипел. – Пора, вставай, повтор нелеп, Петух свое пропел, Над книгой избранных судеб Твой ангел пролетел. – А как же ночь, луна и мрак, Ни зги еще вокруг?.. – Решил – иди. Не хочешь – ляг И слушай смерти звук. – Куда идти, зачем, ответь, Какой в движенье толк?.. И тихо так, как медь о медь, Раздался смех и смолк. Петух пропел. В зените – тьма. Решаться или нет? Я, может быть, сошел с ума, И ночь теперь – рассвет? А может, кочет манит вон — Попутал сатана, И справедливо смотрит сон Родная сторона?.. А может, я один ослеп, А день уже кипит, Открыта книга тех судеб И ангел мой летит? 28 мая 1983

* * *

Продолжается работа, Не кончается зима, Облетела позолота, Не прибавилось ума. Только все же почему-то Больше света впереди — Стала медленней минута, Хоть беги или иди. Стали медленнее сутки, Еле движутся года, И меж ними в промежутке Леты черная вода. Да еще литая лодка, Тяжела и велика, Белый кормщик смотрит кротко Сквозь меня на облака. Что в его улыбке кроткой — Страсть былая, давний бой? Для меня он мост короткий Между жизнью и судьбой. Как он видит все, наверно, Из своих свинцовых вод. Жизнь прошла светло и скверно, А могла – наоборот. Кормчий ждет, года все тише, Тише, медленней, страшней, Словно крылья, кружат крыши Среди улиц и огней. И под тем крылом железным Так устало и темно Смотрит оком бесполезным Одинокое окно. 11 января 1984

* * *

Не суйся в этот мир с желанием заботы, Не думай, не звони, в спасители не лезь, Отдай, что есть в тебе, безделице работы, В которой был всегда и будь вовеки весь. Смотри, как каждый шаг кривыми зеркалами Отброшен наугад уродливо и зло, Как мерзок твой портрет в дежурной этой раме, С которою тебе столкнуться повезло. Когда-то Рим стоял и вот уже разрушен, В Афинах на холмах развалины черны. Я знаю, кто-то был и к ним неравнодушен, Но кончилась любовь бессмыслицей войны. Мы преданы с тобой рассудку и покою, У каждого свой дом, а возле дома сад… Не трогай этот мир, он создан не тобою. Твое добро темно. И сшито наугад. 2 апреля 1984

* * *

Карлов мост молчит в ночи, Спит вода у ног. В облаках плывет свечи Тусклый огонек. Что ты смотришь в эту даль, Сквозь слезу светло? На плечах струится шаль, А в руках весло. Сонный лебедь за кормой, Медленно плывет. Чей-то шепот: «Милый мой» — Над туманом вод. Ах, какая тишина, И сквозь белый дым Вся вселенная до дна Видима двоим. 12 сентября 1984

* * *

Осенней жизнью медленно дыши И пей до дна надколотую чашу, В бреду ума и ясности души Прощальный час я нежностью украшу. Не той – шальной и пьяной, не святой, А той – живой, и медленной, и тихой, Скользящей за предельной высотой Звездой падучей, яркою шутихой. Все позабыв, у краешка стола Колдуй, лепи и выводи узоры. Нам жизнь уже и тéсна, и мала, Так начинай невидимые сборы. Не ближний путь, и много не возьмешь, Добро и зло дели уже надежно, Возьми любовь, но ненависть не трожь — С ней можно жить, но вечно невозможно. Тепло свое последнее раздай, Зачем оно холодному покою, Где не плывут ни Волга, ни Валдай И дна морского не достать рукою? От каждой капли губ не отрывай, От каждой капли вод и каждой капли суши. Тяжелых век на мир не открывай, Чтоб круг святой хранил живые души. 10 декабря 1984

Памяти В. Б. Шкловского

Подставив левое плечо, Я Шкловского несу, Но будет позже горячо От ноши той в лесу. Я две гвоздики положу У свежего холма И черный узел завяжу, Чтоб не сойти с ума. Кому же он в прощальный час Сказал: «Убей меня»? И не закрыл тяжелых глаз Как раз в зените дня. Узнать ответ не суждено, Беда невелика, Мое прощальное вино — Вода из родника. Мои прощальные слова Не слышит здесь никто, Без шапки мерзнет голова, И холодит пальто. И, в воротник упрятав нос, Замерзший пономарь, Читаю здесь среди берез Чужой судьбы словарь. И понимаю наконец Под белый вой и свист, Что Бог – создатель и творец, А дьявол – полемист. 11 декабря 1984

* * *

Свиток жизни так печален, Так легко его крыло. Словно молот наковален, Бьется сердце тяжело. Длится ночь, протяжно длится, Тонок голос снегиря, Недочитана страница, А уже читалась зря. Что за магия запрета, Отчего такой испуг? Отчего мелькнуло лето Средь снегов и ночи вдруг? Бог японский точит лясы. Кресло старое скрипит. У заснеженной террасы Нежилой и белый вид. И скользит, тепло и свято, Снег из нашей высоты, Где крылато и распято, Где не мы, но я – как ты. 17 января 1985

* * *

Как гибок этот звук и как протяжно пенье Летящей над землей взметнувшейся руки, Пробил верховный час и послано знаменье И жизни в этот миг и смерти – вопреки. Пускай кружится снег и ластится пороша, Так музыкален взмах и совершенен жест, Уже не тяжела немыслимая ноша Природы, и судьбы, и даже отчих мест. Лети на этот снег, кружись под эти звуки, В изломанных лучах вершится торжество. О, как парят легко раскинутые руки, Как будто в этот мир явилось божество. Двенадцатых небес широкое пространство, Еще над ними – высь и нежности волна. Я дать тебе могу всего лишь постоянство, Принять и не принять которое – вольна. Как нежен кожи свет и как крылато время, Как совершенен жест и полон смысла вздох. Конечно, нас сильней забот житейских бремя, Но если мы умрем, то что такое Бог? 18 января 1985

* * *

Звено добра негромкого начну, Звено навета выброшу из цепи, Прощу друзьям и новую вину, Как конь прощает бесконечность степи. Вершится суд неправедный в душе, И судят нас за дело и не дело По всем законам вечного клише, Которыми судимо только тело. Ты подошла, в глазах твоих клеймо, Какая мелочь – истина и право… Вот две свечи, два зеркала в трюмо — Кривое – слева, и кривое – справа. О, как мы в глубину искажены! О, как уходят в глубь они, мельчая! И там внутри, где свечи зажжены, Стоит стакан невыпитого чая. И там, на дне, мерцание звезды Да волосы неведомого мрака, Усталых рук размытые следы В созвездье Пса или созвездье Рака. Размытых глаз тяжелая печаль, Размытых губ кривая вереница, И эта даль, такая в душу даль, Что там Сибирь и даже заграница! Я, может быть, вернусь в грядущий век, Куда еще ведет меня дорога… На дне зеркал мерцает человек, Искавший путь, а встретивший лишь Бога. 23 января 1985

* * *

А. Латыниной Ложится на землю пороша, А лес и неприбран, и тих, Какая веселая ноша — Печальная жизнь на двоих. Мы лыжи поставим у ели, Костер запалим неспеша, Пока нас не видят метели, Пускай отдыхает душа. И снег растворяется в кружке, И пар над водою багров, Хоть нет поддувала и вьюшки, Достаточно веток и дров. Сочится румяное мясо, И влага ладони пьяна, Не хватит ни жизни, ни часа, Чтоб выпить все это до дна. Чтоб выпить бездонные губы И тут же уснуть на снегу, Где елей широкие трубы Поют на крутом берегу, А рядом березы застыли, Огонь копошится в золе. Как странно, что жили и были Мы все же на этой земле. 24 января 1985

* * *

Черный ворон, надо мною не кружи, Ворожи, ворожея, ворожи. Защити меня от бед, ворожея, От навета, от хулы вражея. Птица бедная бескрылая Мугай, Все несчастья мои оком распугай, Все заботы, все желанья, все дела Не оставь без неусталого крыла. Ворожи, ворожея, ворожи, Чтоб от недуга мне спрятаться во ржи, Чтобы тот, кому я душу открывал, Не оставил, не ушел, не предал, Чтобы каждому по яви да по сну, Где прощают ему главную вину. А умру, об этом долго не тужи… Ворожи, ворожея, ворожи. 6 февраля 1985

* * *

Тане Крошилиной Не звени над рекою, коса, Не пугай меня звоном своим, Я – трава, а на листьях роса, И туман надо мною как дым. Кто там точит в тумане металл, Кто поет про примятую рожь, Кто там слово в дали прошептал, А о чем прошептал – не поймешь? Только бросило бедного в дрожь. Что ты выдумал – это река По камням торопливо звенит, Да далекая птичья тоска Подымается в самый зенит, То влюбленные стонут во ржи, То далёко петух прокричал, Не дрожи ты, душа, не дрожи И не слушай металл о металл… Никому эту жизнь не отдам: Я не роздал долги, да и срок не истек, Я еще не гулял по домам-теремам И не трогал заветный замок. Еще ключ не скрипел тяжело, Еще ты не встречала меня, А уже натрудилось крыло, А в душе – уже меньше огня. Сколько длиться последней ночи, Сколько выпадет нового дня?.. Так надежнее косу точи, Чтоб металлом не мучить меня. 7 февраля 1985

* * *

Вода пролита на ковер, Стакан остался цел. И тонкий свет из плотных штор Дышал и голубел. И тени жили на стене, Крылами шевеля. И медленно плыла в окне Далекая земля. Сметали ветры с крыльев снег, И падал он, шурша, И медлила закончить бег Бессонная душа. И были так на вид легки И свет, и та земля, И две простертые руки На снежные поля. 15 февраля 1985

* * *

Испанец Родриго пришел к своей милой впервые, И плыли за окнами в небе вдали облака голубые. Испанец Родриго сказал, что она для него как мадонна, И тронул ей руки, и тронул ей губы, конечно, влюбленно. Она же любила кого-то, но точно кого, к сожаленью, не знала, И с этим испанцем судьбу свою тотчас руками связала. И годы прошли – десять лет они жили прекрасно, И ей показалось однажды, что жили, конечно, напрасно. Когда этот кто-то пришел к своей милой впервые, То плыли за окнами в небе вдали облака голубые. И тронул ей губы и руки, сказал, что она для него как святая, И долго она горевала, по небу устало летая, Что где-то на острове чудном живет ее главный избранник, Гуляка, безбожник, на острове чудном, и странник. И ждет не дождется, и ждет не дождется теперь уже точно, И любит ее, и лелеет, и молится милой заочно. И тихо она повернула, по небу устало летая, И кто-то вослед ей сказал еле слышно: «Родная…» Она же давно торопилась, спешила, летела, И тело ее облаками вверху голубело. И плакал безбожник, и видел высóко впервые, Какие вверху облака, как она, голубые. Сперва облака, но потом уже тучи, конечно, И дождик над островом падал и лил неутешно, И остров он смыл, и, конечно, безбожника тоже, Потери на этой земле бесконечные множа. И плакал Родриго, и «кто-то» уже не впервые… И плыли и мимо и дальше, все дальше, конечно, вверху облака голубые. 16 февраля 1985

* * *

Белые аисты танцевали, По лунной стерне ступая, Как будто в огромном зале, Безлюдном от края до края. Как все уходили печали, И страхи все отступали, И ты позабудешь едва ли, И я позабуду едва ли. Когда танцевали птицы, И сено едва шуршало, И было мне нечем молиться, И чем мне молиться стало. Те аисты плавно плыли В лунной серебряной дáли, Тогда мы еще не были, И оба не быть перестали. 17 февраля 1985

* * *

Грех говорить, но не хочется жить, Нищим ходить и на почте служить. В юности было легко не иметь То, что потом начинает звенеть В бронзе, кармане, курсисткой больной, Целой страной и цыганской струной. В зрелые годы мириться легко, Что не всегда на столе молоко. Тонкие книжки калеченых строк, Рыночный, бедный, сиротский итог. Ну а теперь, когда скрипнула дверь Первых утрат и великих потерь? Что же, когда собираться пора? Снова нора или вон со двора? Снова с начала, по ложке, шажком? Снова молчком да тишком, шепотком? Снова, дурак! И пока не умрешь — Если ты чашу с водою несешь. Чашу? В пустыне? Один? По песку? Чашу! Один! Повезло дураку. Где-то за тем или этим холмом — Старая песня – засыпанный дом. Плачет дитя и кого-то зовет, Мать и отца занесло у ворот. Слышишь, дурак, этот крик в тишине, В снежной лавине, пожаре, войне? Плачет дитя и кого-то зовет. Слепы глазницы. И высохший рот. Только попробуй устать и остыть, Волчий последыш и волчая сыть. Погань, заморыш, ублюдок седой!.. Чашу с живою и мертвой водой… Плачет дитя в небесах над тобой Раненой цаплей и медной трубой. Ну же, хороший! Последний – шажком, Снова молчком, шепотком и ползком… 1 ноября 1985

* * *

Д. Голубкову Ты прожил день. А мог прожить и год, А мог прожить… Кому какое дело. И вот лежишь, свинцом набитый рот В чумазый пол уткнув оледенело. Гурман, эстет, молившийся цветку, Печальным звукам сонного органа, Финал судьбы доверивший курку И суд ее – присяжным балагана. Лежи ужо, оденут на парад, И ты в цветах предстанешь благороден, Вперив во тьму остекленелый взгляд, Неизлечимо миру инороден. Лежи один, урок мне этот в масть; Не повторю, хоть жизнь не по карману. Брезгливо мне на грязный пол упасть, Свою судьбу доверив балагану. 21 ноября 1985

* * *

Кому дано, с того и спросится, И, в общем, не о чем жалеть, Кромсает путь чересполосица, И жизнь немытая проносится В полунавоз и полумедь. С утра евангелье кропается, В обед – детант со стукачом, И это жизнью называется, И это вовремя карается — Рублем и сладким калачом. Под вечер музыка забойная, Кино по видео к утру, Ах, жизнь, слюнявая и знойная, Ты служишь мне, корова дойная, Пока я вовсе не умру. Ну что с того, что годы вынуты, Что прочерк в зрелости графе, Что судьбы по свету раскинуты, Что мы испачканы и вымыты, Что я – на «рэ», а ты – на «фэ», Что чешут мысли бесполезные Маршрутом с головы до пят. И дети Авеля железные, Напялив ситцы затрапезные, В конторе Каина корпят. 22 ноября 1985

* * *

Его, конечно, не отпели, А закопали – и айда Туда, где белые метели, Туда, где черная вода. И торопились, и спешили, Кто на машине, кто пешком, И где-то там до рвоты пили, Слова ворочая с трудом. Один стишки читал уныло, Другой по клавишам стучал, Но сколько нас в ту пору было, Я до конца не сосчитал. Неужто так и нас когда-то По ветру пустят в тишине Родные пасынки Арбата, На час дарованные мне? А впрочем, что за разговоры — Удачи праху твоему… Надежна дверь, крепки запоры В чужом и временном дому. 12 января 1986

* * *

Как медленен, медлителен восход, И как закат торопится остыть, Как долог день, как быстротечен год — Как этот смысл в душе соединить? И в этой несуразности вещей, В отсутствии единого ключа Мне ближе вдруг погубленный Кощей, Чем два его наивных палача. Не воскресят ни музыка, ни речь, И даже ворожба не помогла. Какой урок – бессмертье не сберечь… Убить. Сломать. Тайком. Из-за угла. 15 января 1986

* * *

Не сажали, не ссылали, не лишали… Мимоходом незатейливо душили. Но от этого отдышишься едва ли И в работе, и в почете, и в могиле. 26 марта 1987

* * *

Нас немоте учили рьяно, Ломая глаз, корежа слух. Уху казенного Демьяна Вливали в плоть, попали – в дух. О, как мы были совершенны, Послушны были до конца, Как нас пугали перемены И смены крестного отца. Сажали нас – и мы садились, Нас поднимали, мы брели, И всё же не переводились, И размножались, как могли. И вот теперь нас слишком много, И всё имеем, что дано, И доморощенного бога, С громоздкой свитой заодно. Спешим, гордясь и не переча, Все ближе цель, которой нет, Двадцатый век – веков предтеча, В которых мы оставим след, Где будет время передышки Для тех, кто умер и воскрес, Где с пулеметом ангел с вышки Взирает весело с небес. 27 марта 1987

* * *

Я полон музыки и слов На грани бытия, Где выход есть из бедных слов В небесные края. И эту грань не перейти, Стреле не одолеть, Где грань надежды и пути Проходит через медь. Где ты и явен, и нелеп, Где ты и прям, и ал, И где простор упрям и слеп, И невесом металл. Где без тебя и эту грань Увидеть не дано, Ты подошла в такую рань, Когда в душе темно. И осветила путь и тьму Лениво, как-нибудь, И предназначила уму Не голову, а грудь. И так прозрачна теплота, Так трепетно внутри, И чей-то шепот: «Лепота…» — В ответ на вздох: «Гори…» И кружит снег из наших снов, Ложится не дыша, И тает талый вытек слов По имени душа. 21 января 1988

* * *

Я смотрю на свое окруженье, Современников бедную тьму, И рискую сказать, что движенье Моему не доступно уму. Мне не ближе вчерашняя драка, Что украсила нынешний век, Чем созвездие Девы и Рака, Чем песком занесенный ковчег. Одинаково чужды и близки Свинство Брута и Цезаря спесь, И железные вдаль обелиски От шумеров и галлов до днесь. Что мне это протухшее чудо, Что дырявило деда свинцом, Этот бурый заштатный иуда С незастегнутым глупым лицом? Это время во всем виновато И эпоха, туды ее в глаз, Не душа, а стеклянная вата Чуть звенит и колеблется в нас. И живу я в просторном загоне, Не чужой и не свой никому, Еле кланяясь Ване и Моне, Что хозяева в этом дому. И мечтаю грядущего ради, Что загоны отправят на слом, И поселят меня в зоосаде С обезьяной в затейливый дом. Буду прыгать я с ветки на ветку С Цицероном и флейтой в ноге, Да еще бы потолще соседку В красно-белом одном сапоге. Может все это, в общем, неплохо, В чем-то даже, возможно, на ять… Все же люди, и все же эпоха, Что с них спрашивать, что им пенять… 8 апреля 1988

* * *

Такая жажда весом в полглотка, А сердце гулко падает с откоса. Дорога над мостами коротка, От крымских плит до паводка и плеса. Вот здесь, где от реки через дома, Меж гаражом и Млечною дорогой, Мы целый раз совсем сошли с ума В зеленой осени, холодной и убогой. И где-то плыли юг или восток, И где-то плакал брошенный ребенок, Ты на коленях у небесных ног, Родная от запястий до гребенок. Ломался лед, шумели поезда, И музыка замерзшая дрожала, И та, внутри текущая звезда, Свои круги до выдоха снижала. А мир спешил, заботы торопя, Но сквозь огни, и очередь, и руки Вознесся луч, на вылете слепя, И рос и гас в полуживые звуки. И клокотали, булькали во рту, Они перемещались и кипели, И медленно взрывались на свету Под кап ноябрьской бешеной капели. 29 ноября 1988

* * *

Как бешено люблю я эту воду, Что хлещет сверху, золотом дымясь, Лицо и грудь подставив небосводу, Я с ней вступаю в медленную связь. Деревьев ветви жёлты и прозрачны, И алых маков головы влажны, И облака – и дымчаты, и мрачны — Из края в край плывут, обнажены. И я молюсь и плачу не напрасно, И вот вверху, пронзив земной зенит, Кривой зигзаг колеблется прекрасно И колет вдрызг гранитный монолит. Гроза моя, сестра моя по страху, По ужасу, по свету и огню, Залей дождем казенную рубаху, Дымящеюся влагой парвеню. И задыхаясь, чудом пораженный, Я в травы на колени упаду, Полуживой, уже полусожженный В твоем, гроза, божественном аду. 30 ноября 1988

* * *

Сомкнутся губы на губах, И руки на лугу. Прости меня за этот страх, Иначе не могу. И ветер будет рвать траву, И слезы течь во сне. Скользить и падать наяву Придется только мне. А вам лететь, сплетясь в кольцо, Кружиться надо мной. И ваше общее лицо Принадлежит одной. И пусть наш сон продлится так, Чтоб, нежностью раним, Зажегся в небе Божий знак — И две звезды над ним. 8 декабря 1988

* * *

Медовые губы твои горячи, И белые руки твои – холодны. Горят на окошке четыре свечи, И звезды сквозь пламя видны. Качаются стены, стрекочут часы, И воздуха дух распирает звезду, Судьбу и любовь положив на весы, Туда и обратно тебя я веду. Какая дорога, душа в потолок, Стена помогает усердно пути, Быть может, последний прекрасный урок, Который нам вместе проплыть и пройти. Случайная крыша, короткий приют, И все не кончаются – дух и прыжок. И ангелы где-то высóко поют, И все не проходит удар и ожог. И я открываю навстречу глаза, И плечи сжимаю с усердьем ножа… А где-то на привязи бродит коза, В тумане от холода кожей дрожа… 4 марта 1989

* * *

Когда я с тобою венчался На этой земле неживой, Серебряный всадник промчался Над самой моей головой, Поводья сжимая рукою, В трубу золотую трубя, Он клялся одною тобою, Что любит отныне тебя. И мне не осталось иного, Как вторить убого ему… И падало бледное слово Над всадником в бедную тьму. И звезды лениво светили, И месяц взошел и погас. И меряла версты и мили Судьба, отлетая от нас. 30—31 марта 1989

* * *

Ночь и звезды, и ствол за спиною, И упругие ноги теплы, И качаются вместе со мною Две широкие ветви ветлы. И песок осыпается тихо, Лист дрожит на ветру, невесом, И срывается в небо шутиха, Плещет в заводи медленно сом, И играет, и в кольца тугие Свое тело упругое вьет. Мы с тобою совсем не другие, А быть может, и наоборот. Плотно, плотно, почти неподвижно, Еле-еле на грани грозы, По оценке всеведущих – книжно, По закону ножа и лозы. О, как бел этот сок на разрезе, На изломе кровавой коры, По теории Карла Боргезе, Захороненной в чреве горы. И толчками до края и выси, До упора, до света и дна… Схватка нежная волка и рыси Только Богу случайно видна. 4 января 1991

* * *

Еще одна раскрыта дверь, Распахнута стремглав. Еще один родится зверь, Движеньем смерть поправ. Вот тень дождя у края губ, Течет зеленый ток. Как отсвет этой кожи груб, Бесстыден и жесток. И как он держится, дымясь, У света на краю, Какая вогнутая грязь, Как змея шаг в раю. Еще нездешний силуэт, В иное царство вход: И ничего, похоже, нет, И нет наоборот. И кровь смешалась с молоком, С дождем – ослепший пот, И в горло пролезает ком, Открыв навстречу рот. Вверху дымятся дважды два, Насквозь горит свеча. Луну смещает голова К звезде внутри луча. 11 февраля 1991

* * *

Е. Сарни Небо туманами вдавлено В плоскую плоть бытия, Даже и недооставлено, Словно бы ты или я. Бродим с глазами открытыми, Полными тьмы пелены, Даже с недоубитыми, В жизнь и туман вплетены. Молча, кустарно, уродливо, Бешено, трепетно, зло, Все-таки недоугодливо, Даже тепло и бело. Ныне и присно изгнанники В собственной смутной стране — Рыцари, лодыри, странники, Бедные люди вполне. 16 марта 1991

* * *

Далёко-далёко на том берегу, На том берегу да на том рубеже Я сердце свое от людей берегу, Что жило еще, остывая уже. Я на ноги белую шаль положу, Придвину к глазам совершенную плоть, И губы закрою, и молча скажу: «Пошли мне надежду и волю, Господь. Пошли мне однажды две бедных воды, Живую одну и другую, увы, И те золотые рябые пруды У самой твоей и моей головы, Пошли мне вовеки священное дно Поверх и вокруг осторожной руки, Какое постичь нам случайно дано Всей жизни твоей и моей вопреки. Далеко-далеко на том берегу, На том берегу дожидайся меня, Пускай на лету, на ходу, на бегу — До встречи всегда и до Судного дня». 29 июня 1991

* * *

Сердце холодное тает, Капает бедный лед, И прошлое улетает, Быть перестает. Я заплатил с лихвою За каждый поданный грош. Я тебе дверь открою Под непонятную дрожь. Голос твой осторожный В той короткой ночи Мир изменил безбожный Под колыбель свечи. Как ты меня качала, Баюкала, берегла, И это было начало В два разноперых крыла. Я взял в багровые губы Медный открытый звук, Конечно, мы были грубы, Не расплетая рук. Но как это было свято, Спасительно до конца Под запахи летней мяты, Солода и чабреца. Милое мое чудо, Любимая, как во сне, Почему ты пришла оттуда, А не отсюда ко мне? Я к тебе так прикован, Прибит и привязан так… Омен, любимая, омен, Омен – мой Божий знак. 7 июля 1991

* * *

Блажен родившийся и живший, Дышавший, мучимый, уставший, Ничто на свете не открывший, Ничто на свете не познавший, Проведший жизнь во тьме и страхе, Как червь убогий и ничтожный, Истлевший заживо во прахе Судьбы и жалкой, и безбожной. Блаженней всех святых на свете Ничто на свете не познавший, Блаженней чем цари и дети Дышавший… мучимый… уставший… 1 февраля 1992

* * *

Проснулся Петр, а жертвенник потух, И падал снег на мраморные плиты, Все жертвы были до него убиты, Что подтвердил назойливо петух. И вот тогда он разделил народ, Назначил лучших в жертвенное стадо, Кого кормить и холить стало надо, Потом зарезать позже в свой черед. Манеры, лоск, парады, языки — Все отвечало вечному обряду, За будущие муки им в награду Дома вручались, парки, парики, Чтоб это все в семнадцатом году Собрать в костер и сжечь неторопливо Во время бунта, игрища, разлива Под праздничную резвую дуду, Что пела громко музыке не в лад, Предвосхищая важность ритуала, Когда же жертва эта допылала, Пошел ужо с мечом на брата брат. Так Петр, проснувшись, спас родной народ, И вслед за ним и мы готовим жертву, Которой быть, да будет мертву, Конечно, не теперь, а в свой черед… 23 августа 1993

* * *

Устало, непохоже и бездонно, И некому сказать про этот свет, Вот почему он плачет монотонно, Как будто бы его и вовсе нет. Нет облаков и черных, и пернатых, Нет голубей, воркующих навзрыд, Железных, неподвижных, виноватых, Под пенье скудоумных энеид. И легкое движение оттуда, Где было и уснуло бытиё, Вещей забытых сваленная груда, И влажный свет ее и не ее. И что мне издалёка переливы Щемяще-уходящего лица, Мне кажется, что некто были живы, Как мы, в пределах медного кольца. 23 апреля 1997

* * *

Как грубо, светло и бешено, Бережно, нежно так Было кольцо подвешено, Несущее вверх гамак. Сети ячеи крупные, Проруби пьяных глаз, И неподсудные, и неподкупные Речи венчали нас. Все, что дрожало – тлело, Все, что дышало – жгло, Как тесто пучилось тело Нáбело и набелó. Проруби глаз парили, Пар по земле таща, Мы на мгновение были Мгновенней стрелы и праща. И как это было грубо, Бешено было как, Когда разнополые губы Сплелись, как пальцы в кулак. 15 декабря 1997

* * *

Заклятье пало почему-то так, Как падает не занавес, но штора, А может, свет дрожащий светофора, А может, на пол – стершийся пятак. И голова от туловища вдаль Куда-то плавно унеслась поспешно, И стало вдруг грешнó, точнее, грéшно В крутом рассудке размешать печаль. И все опять звенит, напряжено, Все на пружине взведено и сжато, Как будто в стены дряхлого Арбата Господь прорезал круглое окно. И я смотрю на мельниковский дом, И рук твоих тепло стекает в душу. Я, может быть, и этот дом разрушу, Что дался нам с таким большим трудом. Девятый день сплошного января, Зеленый чай пролит во время оно, И ты, босая, сладко спишь у трона, В растворе спирта пальцы растворя. 22 февраля 1999

* * *

Как дышала наотмашь дико, Как садилась насквозь, до дна, Так, что вздрагивала повилика, Так, что гасла в окне луна. Эта осень сквозь красный омут Среди глади кривых зеркал Отстраняла рукою холод, Что во влаге твоей сгорал. Как дождем исходило небо Среди черных завес плаща, Рот отверстый давился хлебом, Вздрагивая и трепеща. Друг о друга скрипели кроны Возле дерева, павшего ниц, И кричали светло вороны Средь мерцавших навзрыд зарниц. 29 октября 1999

* * *

Оценила бедные пожитки, Вместе с мужем, брошенным вчера — Кофемолка, кафельные плитки, Сложно перепутанные нитки, Пуговицы, кольца, веера. Оценила, подвела итоги, Подсчитала тщательно и зря, Каждому досталось по дороге Да по счастью, как иголка в стоге, На излете света января. Волосы устало уложила, Губы чуть заметно подвела, Над диваном тихо покружила, Полежала, нежно поблажила, Сок морковный лежа попила, Двери нетяжелые закрыла, Окна занавесила. Потом — Все, что было, незаметно сплыло, Так же постепенно тает мыло, Так же незаметно рухнет дом. Задремала, наяву уснула, Под щеку ладони положив, Чтоб не слышать гибельного гула В вечности вертящегося стула Узкого, кривого, для двоих. 11 ноября 1999

* * *

Этот день, золотистый и мглистый, До конца не успевший пропасть, Может, мертвый, а может быть, истый, Как уже наступившая власть. Что сулишь мне, свидетелю эха Неразгаданных вех бытия, Может, всуе ошметки успеха, Чем богата эпоха твоя? Может, тень незнакомого Слова На туманном и белом холсте, В ком мерещится мира основа, Возрожденного во Христе? Ну а может быть, дат вереницу Где-то в Богом забытой стране — Дом, корову и кузницу в Ницце, Красно-кованый крендель в окне?.. 16 января 2000

* * *

Сон Серебряного века, Неглубокий и больной, Заставляет человека Бредить стоптанной луной, Фонарем светя пространство, Светом малым, в три вершка, С незавидным постоянством, Но взначай исподтишка. И шептать, прищурив губы, Не себе и никому: – Те серебряные трубы, Помещенные в суму, Пригодятся, право слово, Легким росчерком пера иванову и петрову — Пусть не завтра, так вчера. 24 июня 2000

Из книги «Фонетический шум»

* * *

Это жизнь налетает как ветер, Крышу рвет и бросает во тьму, Словно нету мне места на свете Даже в собственном бедном дому. Что я значу средь этой юдоли, Что оставлю на скучной земле? — Крохи мысли в убогом глаголе, Крохи уголий в белой золе? А еще – невесомее пуха, Незаметнее тени тенет, Тускло, скучно, устало и глухо То ли женщина, то ли старуха Мне прошепчет в открытое ухо Безнадежно и бережно: – Нет… 14 января 2000

* * *

За окном какой-то город И какой-то вдруг народ, По друзьям небывшим голод, По врагам – наоборот. Но, увы, ни то, ни это Избежать вполне нельзя: Эмиграция поэта — Неизбежная стезя. Я судьбу сию не мину, Жизнь на мелочи дробя, И отечество покину, Уходя себе в себя. И забуду аты-баты, Ваши всуе языки И поганкины палаты У разлучины Оки. И потом, к финалу ближе, Может, вспомню: хоть умри, Был в женеве и париже Инородцем, как в твери. 9 июня 2000

* * *

Небес отверстых половина Легла на камни вдалеке. Еще дымится пуповина, Отражена в земной реке. Но пробил час чумы и страха, Кнута и пряника уже, Еще смирительней рубаха Летит на пятом этаже. Она зовет себе и плачет, Она смеется и поет, Как будто день прошедший начат, Не прожитый от «до» до «от». И я вослед с надеждой тати, Следя за взмахом рукава, Летаю рядом на кровати, В окно не вылетев едва. 8 июля 2000

* * *

Судьба озвучилась не сразу, Случившись прежде, чем прийти, Не вслух промямлив полуфразу С восьми до полудевяти. И, развалясь в углу дивана, На ногу ногу положа, Шутя позволила ивану Питаться яблоком с ножа. И в полудреме выпив пива, Она уснула до утра — Судьба, увы, была ленива, Слаба, доверчива, стара, — Пока не выглянуло что-то, Стекло рассветом осеня, И началась ее забота, Как будто не было меня. 21 июля 2000

* * *

К. Прошутинской А. Малкину На полу – правее чурки, мирно спящей с перепою, На полу – левее входа на небесные полати, Он поет внутри пространства с той тоскою неземною, Что известна только волку, но крылатому некстати. В промежутке меж столетий, между рыбою и хреном, Между сном и вспышкой блица, между музыкой и страхом, В этом времени коротком, в этом времени мгновенном, Что кончается когда-то – воскрешением и прахом. В этом времени просторном, где в бассейне дремлют куры, В парнике в сугробе белом запеленатые розы, Где летают в полушубках посиневшие амуры, Несмотря на все метели, несмотря на все морозы. И легко нелепый лепет с хрипотцою небольшою, Как дымок от сигареты, потечет в миры иные, Где мы вместе жили тесно, вразнобой дыша душою, Согревая музыкантов пальцы в кольцах ледяные. 1 января 2001Новоглаголево

* * *

Ни на шаг не ближе света, поздней ночью в воскресенье, Ни на шаг не ближе солнца к моему кривому дому, Возле церкви у Никитских, бедной церкви Вознесенья, Примыкающей проездом и к Гоморре, и к Содому. Не построив – не разрушишь, не разрушив – не построишь, Тяп да ляп, кривые доски, долото, шипы, зубило. Что ты, тварь земная, хочешь, что ты, тварь живая, стоишь, Отчего так душу трезву зазнобила, зазнобила? Тварь, товар, Творец Небесный, Тора, трубы, холод местный. Где тебя, трепло, носило, где тебя, скажи, мотало? — Вид твой тусклый, взгляд твой жалкий, мелкий, тесный, Неизвестный, неуместный, пасть удава, в пасти жало. На, возьми, что хочешь, с лету, заглоти с лихвой и гаком, Удави своей удавкой, что скоромностью прикрыла. Я помечен был когда-то непонятным людям знаком, Посему не мог не ползать, где положено бескрыло. И еще – не мучай долго, жизнь и так полна надежды, Под Содомом плещет Волга, стынет берег одиноко, Обещай любить не больно, закрывая дланью вежды, Занавесивши подолом мне недреманное око. 8 января 2001

* * *

Пришла судьба и села, Сказала чуть дыша: – Любимый мой, несмело Устроена душа, Запутанно немного, Распутаннее чуть, Чем путь от нас до Бога И дальше даже путь. Пришла судьба, спросила, К восходу наклонясь: – Где Вас с утра носило, Мой нареченный князь? Едва я Вас застала, Когда спустилась тьма, Но этого мне мало, Чтобы сойти с ума. Придется потрудиться И время наверстать, Я бабочка, не птица, Хотя могу летать. Пришла судьба с дороги, Убога и стара. И все-таки, в итоге, Когда пришла пора. 8 января 2001

* * *

Благодарю вас за «люблю» В начале января, За то, что жизнь свою продлю Вне стен календаря. Благодарю вас, как могу, Неловко и всерьез За эти руки на бегу У ледяных берез. Благодарю, когда войду В открытый настежь крик И в этом медленном аду Засну с тобой на миг. За тайный жар и там на дне Нетронутую плоть, Благодарю, что Ты ко мне Так милосерд, Господь. Еще за то, что, выжить чтоб, Поверив и в игру, Я буду пить ее взахлеб, Покуда не умру. 25 января 2001

* * *

В Венеции, может быть, в Риме, На темно-атласной парче Возникло нежданное имя, Что губы твои изрече. Витала по небу остуда, И март забирался в зенит, Спросила ты молча, откуда В душе твоей имя звенит. И я, не ответив, коснулся Щеки твоей теплой щекой, Опять на мгновенье проснулся От спячки своей вековой, Медвежьей, мохнатой и грубой, В тотемно-барочном мирке, Под – с кожею снятою – шубой, С рукою живою в руке. 8 февраля 2001

* * *

Свет истины все же неярок И, может, увы, неглубок. Черти свою жизнь без помарок На запад или на восток, А лучше на север убогий, Что тянется к югу тайком И связан с тобою дорогой, Как с горлом таинственный ком, Как связана жизнь ненароком С посмертным гореньем души, Как Библия – с первым пророком В зачуханной жаркой глуши, Как некто с никем до порога, К которому движемся мы. В тебя мне открылась дорога Случайно в начале зимы. И свет не кончается боле И движется, еле светя, Где слышно, как плачет в неволе Пока еще наше дитя. 12 февраля 2001

* * *

Напомните мне о распахнутом небе, И в центре мерцающей ярко звезде, И в Дельфы летящей оранжевой Фебе, Светящейся нежно в январском дожде, Где шпиль упирается пальцами в сушу И медленных туч неподвижен полет, Где мы открываем озябшую душу — На выдох и вдох, на закат и восход, Где тень гаража над ночною дорогой, Движение ветра навстречу лицу И вон уходящей привычной тревогой, Меж пальцами кожей, прижатой к кольцу. И птицей, летающей вольно и властно В закрытой надежно, открывшейся мгле. И каждому врозь одинаково ясно, Что не было нас никогда на земле. 19 февраля 2001

* * *

Поживи безрассудно со мной, Полмгновения, можно короче, Этой жизнью иначе иной, Этой ночью иначее ночи. Позабудь свои правила сна, Все резоны и даже законы, По которым приходит весна, Зеленя и тела о газоны. И, закрыв свой стреноженный ум, Протяни, как когда-то однажды, Сквозь мирской равнобедренный шум Звуки недорастраченной жажды. 20 февраля 2001

* * *

Как дом не существует за окном, Так тяга безрассудна к диалогу. Не лучше ли раскрыть тяжелый том И обратиться прямо к эпилогу, Чем в оный раз надеяться на то, Что тяга эта впрямь необходима, — Не лучше ли купить себе пальто И два билета до ночного Рима. Не лучше ли отправиться на бал — Куда-нибудь в окрестности Калуги, Где кружится и стонет краснотал Под музыку умеренную вьюги. Не лучше ли, отребье полюбя, Добыть в толкучке толику азарта — На этот раз не только для себя, А в целом для теории соцарта. И дальше, некой жаждой заболев, Берлогу завалив еловой веткой, Впрыгнýть во время скоком, аки лев, С безмолвия покончив пятилеткой. Но это, друг, скучнее многих скук. Но это, друг, погибели подобно. Я лучше вновь, не расплетая рук, Любить останусь долго и подробно. А вот когда оставит душу хмель Из чаши Пана, ветреного бога, Я застелю лишь нежностью постель И опущусь ужо до диалога. 26 февраля 2001

* * *

Накануне ночь бессонна, Коротка и не темна. Невеселая мадонна Напевает у окна. Горловые звуки льются И курлычут надо мной. Чашка чая в центре блюдца С еле видимой луной. Мысли движутся по кругу, Руки в кольцах горячи. Мы доверили друг другу К Царству Божьему ключи. Три ступеньки вниз, и дале — Рук тепло. Короткий миг. И на выбитой медали В темноте нездешний лик. И еще помимо света Этой тьмы наискосок — Наше медленное лето Между пальцами в песок. И потом, спустя немного — Над землей недолгий час, Где летает отзвук Бога, Не дошедшего до нас. 1 марта 2001

* * *

Кожа теплая дивана, Чая темная струя, Запотевших два стакана, Справа – ты, и слева – я. И еще немного сбоку — Мир, затерянный давно, Еле видимое оку Полутемное окно. Еле видимая глазу Тень с подносом на весу. Хочешь, ветреную фразу Я тебе произнесу? Я скажу, осмелясь еле, Не сейчас – потом, весной: – Неужели в самом деле Вы помолвлены со мной? И прожив года, наверно, Вспомним ясно и светло — Чай. Диван. Подвал. Таверна. Запотевшее стекло. 1 марта 2001

* * *

Елене Сарни Седьмая ночь. Поземка еле. Пусты проспекты и немы. Здоровый дух в нездешнем теле, Где мы еще уже не мы, Где гололед натерт до блеска И шум машин далек и мал, Где сон скрывает занавеска Меж полотном старинных шпал, Где спит трамвай, унизив дуги, И спит «рено» на свой манер, И в нем – две пьяные подруги, Меж ними – милиционер. А нам идти еще далёко, Увы, неведомо куда. Зачем недрéманное око Уткнулось взглядом в провода, Где среди пятен интернета Бессонниц улицы густы И нежно падает комета Сквозь разведенные мосты? 4 марта 2001

* * *

Вот и кончилась слякоть в округе, И асфальт почернел от тепла, Отгуляли вчерашние вьюги, Оттемнела вчерашняя мгла. И луной осиянные дали Так торопятся в никуда, Как когда-то в нездешнем начале Торопили меня провода, Разрезая зарю на зарницы, Не один совершая виток Вдоль Земли, что проворно крутится Снова с запада на восток. И легко мне, и весело даже Повторить этот путь не спеша, Где белее становится сажи Незнакомая прежде душа, Где звенит не монетой в кармане И не птицей в самóй вышине — Медным коло-колом в тумане То, что в Генуе слышалось мне. 5 марта 2001

* * *

Теплая Генуя, плещет волна. Розы, лотки и машин вереница. Вид из двустворчатого окна — Возле фонтана веселые лица. Что я забыл в этом тусклом раю, Розовом черезвычайно? Я на два голоса вновь не спою, Сделать стремясь это нощно и тайно. Лебедь, застыв, неподвижен вовне. Облако в небе, похоже, застыло. Рифма природы случилась во мне, Сердце забилось и позже заныло. Господи Боже, у белой стены Я на коленях молюсь тебе долго — Слишком во мне накопилось вины, Слишком убавилось веры и долга. Дом мой далек, и беспамятен ум, Руки сильны, тяжелы и напрасны. Слушает слух фонетический шум, С коим душа и язык не согласны. Город чужой и чужая страна, Время чужое, и все же, и все же — Дай мне допить мою чашу до дна Из милосердия, Боже. 5 марта 2001

* * *

Пошуми, говоришь ты глухо, Волчью шерсть подымая в рост, Ты исчадие сна и слуха, Вдруг прервавшая трезвый пост. Желтой кровью налиты зенки, Красных век отверсты черты, Это предки твои, эвенки, Довели нас до той черты. Как грехи наши нынче тяжки, Плащ скользит, торопясь с плеча. Две уродины, две дворняжки, Две дыры, поперек – свеча. И над всем этим тонко-тонко Светлый серп сквозь весенний дым, И оранжевая трехтонка Из миров, где я был молодым. 5 марта 2001

* * *

Ветви ничего, и сны оттуда Изначально переплетены, Два больших качаются верблюда Вдоль земли по краешку вины. Бережны, слепы, велеречивы, Обжигая ноги о песок, Слушают надежды переливы — Бездны неглубокой голосок. Вот они снимают с мехом кожу, Вот ложатся медленнее сна. Душу, на томление похожу, Поднимают бережно со дна. Словно соли, нализавшись смерти И припав к придуманной воде, Чертят на линованном конверте Букву «мы» и следом букву «где». Наливаясь яростью незримо, Поднимают неподвижный глаз — На недоразвалины не Рима, Дородивших незаметно нас. 15 марта 2001

* * *

Принеси мне куклу из чулана, Поиграть на время одолжи, А потом, не поздно или рано, Ты ее обратно положи. Я сошью ей модную одежу, Выглажу и фартук, и жабо. Жизнь свою нескладную умножу, Что без куклы было бы слабо. Посажу ея на подоконник, Брови незаметно подведу. Будет у голубушки поклонник У прохожих нижних на виду. Что тебе до пожилой игрушки, Как проводит чучело часы? Ведь остались у твоей подружки Локоны от срезанной косы. Выпьем за развалины чулана, И, устав от медленной игры, Мы уснем на краешке дивана До другой, доверчивой, поры. 17 марта 2001

* * *

Беседа затянулась дотемна, И жаба незаметно задремала. Она жила, естественно, одна, Любила также сон и одеяло. И я ей неудобен был вполне, Незваный гость, напрасно гладил холку, Но мы успели выпить при луне, Побормотать в охотку втихомолку. Потом я положил ее в карман И позабыл про это ненароком. Москва была тепла, кругом лежал туман, И от столбов потряхивало током. И мы гуляли долго, до утра, Пока звезда не вылезла из пены, Пока не улеглись в лугах ветра, Спокойно ожидая перемены. Я бормотал о дорогом жилье, Она сопела бережно и сладко, Кругом плыла на миллионы лье Весенняя земная лихорадка. И думал Бог о выгоде тепла, Надежно помогавшей нашим планам, И о планетке, вымерзшей дотла, Украшенной булавочным вулканом. 17 марта 2001

* * *

Евгению Витковскому Дорожденье не неотвратимо, Цвет и плод единством не больны, Только умирание не мнимо Без вины и даже без войны. Вот крыльцо осевшего барака, Вот листва вчерашнего числа, Вот мосты железные Монако — Знаки и труда, и ремесла. Сяду с нищим возле тротуара И увижу белое пальто, Ленту цвета позднего муара И лица сплошное решето. Дыры глаз, нацеленные в душу, Звуки флейты, медленнее сна, Где качает беззаботно сушу Чья-то ненапрасная весна. Малому сегодня сердце радо — Теплый шарф, непраздные слова, Гроздь полуживого винограда, Выжившая вовремя едва. А толпа тягуча и нарядна, Лица равнодушны и строги, Впереди босая Ариадна Ставит в неизбежное шаги. Нищий мил и сбором озабочен, День прекрасен, свеж и отстранен, Тот, что был мне веком напророчен — Не моим, но нынешних времен. Нам сидеть до позднего заката И смотреть, дыханье затаив, Повторяя звуки виновато На чужой бессмысленный мотив. 19 марта 2001

* * *

Ворона ладила гнездо И, ладя, громко напевала Две ноты «си», полноты «до» И трижды – ноту «одеяло». И завершив свои дела, Мне предложила в воскресенье, В начале самого тепла, Конечно, ноту вознесенья. Мне предложила покружить, Покаркать вволю и от пуза, Мне предложила ноту «жить» В пределах фрачного союза. А я, увы, уже давно Был нанят сторожем при складе, И посему… – Но нота «но» Меня б оставила в накладе. И полетав с немногим час, Присели на излете крыши. Светило солнце выше нас, И тьма светила – солнца выше. 26 марта 2001

* * *

Вокруг видны безмолвия черты: Молчит вода, и дерево безгласно, И сон, гонец нездешней немоты, Мне объясняет истину напрасно. И сам я нем не менее травы, Но и не боле возгласа и слова, Людских судеб, людской молвы, Венца творенья – мони иванова. Перебирая пригоршни словес, Рот разодрав от уха и до уха, Живу без понимания и без И собственного голоса, и слуха.. И рядом – рой полубезумных рыб, С отъятой головой, на блюде дышит, И, несмотря на музыкальный хрип, Никто и никого уже не слышит. Все глуше мир, все музыка слышней, Все безразличней поиски ответа На склоне лет, на склоне дней, На склоне гор, на склоне света. 27 марта 2001

* * *

Горлинка воркует глубоко в горах, И ручей не речью – реченькой поет, Мне твое наскучило муромское «ах», Угрское упрямство от «до» и до «от». Лодка с легким паром движется на юг, На остроге рыба корчится в огне. Что с того, что кончилось время поздних вьюг, — Лето заполярное не спешит ко мне. Прячется, бедняга, в каше ледяной, Не расслышать голоса, не узнать лица. Посиди, пожалуйста, полсудьбы со мной На краю окраины, на краю крыльца. Прохрипи, пожалуйста, полсловца в ответ, Речью завороженной к выдоху прильни, Хитрое чухонское колдовское «нет» Из пистоля ветхого невзначай пальни. И потом, не меряя мерою мирской, Раствори, как облако, как вода в воде, В той воде немереной, в той воде морской, В том, не знаю, около, но твоем – нигде. 2 апреля 2001

* * *

Шарики ртути на желтом полу, Синяя с белым коробка, Красную нитку в кривую иглу Вдела ты робко. Медленно месяц за тучей погас Вербного цвета, Мир этот поздний совсем не про нас В шорохе лета. Сколки печали на влажном ковре, Руки и стены, В самой прекрасной, прощальной поре Все перемены. Ветер устало вздохнул за окном, Кровь остывает под кожей, Все наблюдавший задумчивый гном Дремлет в прихожей. Отсвет волос на зеркальном плече В вероподобной пустыне. Голос чуть слышно извне изрече: – Мой господине… 2 апреля 2001

Колыбельная до-диез минор

Евгению Витковскому В мире рыб полуночное пенье, Хороводы, медленная тьма, Бедное негромкое мгновенье, Майская короткая зима. Уплывают в теплые закуты Свиньи, плавниками шевеля, Забывая долгие минуты В трюме молодого корабля. Снова опускаются туманы, Шепчутся ворона и треска, На траву осыпались романы, Буквы и страницы из песка. Водоросли взрослые застыли, Вымытые Богом поутру, Спины в пене, еле руки в мыле, И фонарь немытый на ветру. 9 апреля 2001

* * *

Алле Латыниной Серый цвет второпях на рябине, Серый цвет на лазоревом дне, И еще – на другой половине — Пол-окна, обращенных ко мне. Полуслышно и полупонятно, Полубережно, полусветло Возвращается нежность обратно Сквозь немытое, в пятнах, стекло. Шелестит, шебуршит и витает, За спиной невозможно молчит, То взойдет, то вспорхнет, то растает, То простонет, а то прокричит. И кому, до кого и откуда Этот свет невесомее тьмы, Неизбежный давно, как простуда, Из деревни по имени – Мы. 10 апреля 2001

Страстная пятница

Пчелы шумели громко, Слова похоже шумели, Неба закатного кромка Светилась сквозь ветви ели. Чай остывал сладкий, Ложка лежала рядом, Шмель, на сладкое падкий, Кружился над белым садом. Птицы летали близко, Ветры дышали в спину, И солнце кланялось низко В ноги Отцу и Сыну. Иуда молился где-то, Ростом в зеленую милю, В тридцать четвертое лето Уже по новому стилю. 13 апреля 2001

* * *

Ежедневник прошедшей любви На мелованной, в клетку, бумаге, Сонный взгляд пожилой визави Как отрывок из саги. Полбокала сухого вина, И парижские грязные стены, И откинутая спина Возле призрачной Сены. От избытка неведомых сил Я убогого текста во власти, Где никто никого не любил В ожидании страсти. Где лениво сочилась душа Обывателя в лоно курсистки, Загогулины карандаша Полупошлы и низки. Оказалось, что наши слова, Наши жесты, забытые вздохи — Только мусор машин естества, Пыль ушедшей эпохи. 17 апреля 2001

* * *

В мусоре кварты страстей Мелочь моих ожиданий, Пара коротких свиданий В сонме незваных гостей. Цвет не меняется глаз, И аппетит не приходит, Снова луна пароходит В небе в полуночный час. Кто этот желтый стрелок, Сбивший ворону в полете, Черную, в перьях и плоти, Прямо навылет в висок? Чей это суп на столе, Дымный, походный, горячий, Суп из вороны незрячей, Сваренный в черном котле? Чьи это в перьях слова, В плаче, и просьбе, и дыме, Произнесенные в Риме Шепотом, слышным едва? Словно закончен сюжет, Словно истрачена вера, Сумрачно лыбится Гера, Слушая лепет в ответ. Кубок клоня на восток, Треснувший, синий, прозрачный, С влагою неоднозначной, Падающей в песок. 17 апреля 2001

* * *

Семнадцать градусов в июле, И полдороги в никуда, И трещина в шершавом стуле, И остальная лабуда. Ночник арбатского приказа, Дом двухэтажный во дворе, И незаконченная фраза В давно законченной игре. Терраса пыточного дома, Зеленый цвет сквозь белизну, Околыш черный эконома, Являющего новизну — Иного времени масштабЫ, Иного подвига черты, — И во дворе в сарае баба Стирает грязные порты. И мне, рожденному не к месту И не ко времени к тому ж, Господь послал вдову-невесту Еще из не рожденных душ. И оба мы в усталом раже Беседуем на ложе пня. И рядом дрыхнет пес на страже, На лапы голову склоня. 23 апреля 2001

* * *

Этот ветер не стал еще светом, Это море не стало птенцом, Только мы не узнаем об этом, Разминувшись с не нашим творцом. Солнце тлеет, но тлеет высоко, Сад цветет, но заброшенный сад, И от век отстраненное око Снова зелено, как виноград. Вот дитя выползает из стойла, Краснощек, величав и глазаст, И хлебает молочное пойло, И читает Экклезиаст. И, с колен подымаясь неспешно И перстом осеняя восток, Смотрит весело, прямо и грешно, Прямо в рот опуская манок. И, ловя соловьиное эхо, Как кукушка, талдычит в ответ Две мелодии – боли и смеха, В коих разницы в истине нет. Как я слушаю эти рулады, Как их слушаем, бедные, мы Посреди пролетарской Гренады Поздней ночью в зените зимы. 24 мая 2001

* * *

И. Беляковой Во саду ли, в огороде бузина гнездо качала, Одинокая принцесса наблюдала за птенцом, Уходила, засыпала, начинала все сначала, С бесконечно равнодушным, замечательным лицом. Так прошли века, и годы, и минуты, и недели, Промелькнули незаметно и исчезли в никогда, Так же точно птицы пели, и свистели свиристели, И текла себе беззвучно одинокая вода. Я, конечно, был не против принимать участье в деле Наблюдения над бездной бесконечных перемен, Но участники процесса этой цели не имели, Поелику не поднялся я в развитии с колен. Новодевичее поле возле кладбища кружило, Соловьева прах развеян был в окрестности стены, И в ладони помещалось то, что медленнее жило, Чем обычное пространство, ниже солнца и луны. Шел монах с улыбкой мимо, мать-игуменья спешила По своим заботам важным, как столетие назад, Где когда-то, может статься, будут плавать в дебрях ила — Может, рыбы, может, люди, может, целый зоосад. 8 июня 2001

* * *

Ждя планету никакую, На чужой земле кукую И прошу кого попало Помолчать со мной устало. Я тебя не понимаю И поэтому теряю. Ты меня не понимаешь, Не поэтому теряешь. И живем с утра до ночи, Словно Вий сомкнувши очи, На краю нездешней суши, Занавесив плотно уши. Эта явь других не хуже, И достойнее к тому же, Многих вспышек и страстей Наших избранных гостей. Может быть. А может нет. Сорок зим и сорок лет. День за днем, за часом час. Бог простит, надеюсь, нас. 10 июня 2001

* * *

Небесов неловкий клекот, Гарь собачья на песке, Продолжающийся опыт Нотой тусклою в виске. Грань иная – мимо грани, И герань в окне – одна, Нежный лепет в Ленкорани Возле призрачного дна. Что тебе начало века, Что с того, что звук возник? На коне сидит калека, Ратной службы отказник. И еще, напротив света, Позади густых теней, Робко падает комета Среди вымерших камней. Вот она все ближе, ближе, Вот уж хвост как парус ал… Их полет следят в Париже Медь и вежливый металл. 2 июля 2001

* * *

Жизнь не имеет тупиков, Как фирма «Круг и K°», И даже смерть в конце веков Обводится легко. И посему, когда закон Нарушен мной и им, Мне только ветер с трех сторон Один необходим. Мне только ветер под и над, Закованный в гранит, Потребен нынче в променад, Что жизнь мою хранит. И я распахнуто дышу, Помимо цепких рук, Система СИ, в системе шу, В один и тот же звук. И вот уже мерцает слог Сквозь смуту тупика — Прекрасен, как и прежний, долг, Как тот, что нем пока. 15 июля 2001

* * *

Парус прям, и изогнута ось, На которой крути#тся Земля, На которой торчать довелось По причине души и рубля. И в другом изначальном витке, Что на смену ушедшему дан, Я беседую накоротке С не женой из неведомых стран. Я не кости мечу по столу И не в картах ответы ищу, Я впотьмах в полукруглом углу Собираю из шума пращу. А она, наблюдая за мной И плетя непонятный узор, С поволокой своей неземной Не отводит рассеянный взор. И, спеша из рассвета в рассвет, Дни сжимают отмеренный путь, Словно смерти воистину нет И не в ней помещается суть. 20 июля 2001

* * *

Мы совпали, как воздух в полете С никуда не летящей стрелой, Как две тени в одном повороте, Поглощенных нечаянно мглой, И в нездешнем и общем начале, И в назначенной кем-то судьбе, В бедной радости с долей печали, С общим именем во гробе. И теперь не спеша, сумасбродно, Не деля на вчера и всегда, Мы живем себе слишком свободно, Как в любом океане вода, Не пугаясь ни воли, ни страха, Ни потери вины и ума, До мелодии медного Баха От мелодии праздной Дюма. 23 июля 2001

* * *

Коснуться невзначай пространства возле слуха, Чуть выше головы, внезапнее лица, И, не переводя ни помысла, ни духа, Сойти не на простор, но все-таки с крыльца. И, не не торопя, внезапно наклониться, Спросить, о чем уже не спрошено давно, И медленно смотреть, как неподвижна птица, А небо все летит и падает в окно. И как звенит в тени прозрачно паутина, Как ветер в волосах шуршит и не поет, Как кисти Лакруа волнуется картина И будущий закат горит наоборот. Хрустальный башмачок налез наполовину, А пряжку расстегнуть, намылить – и уже Пора на божий свет отцу, а следом – сыну Возникнуть и мелькнуть на пятом этаже. Скрипит себе ольха поверх березы вздоха, Собак далекий лай, нездешний перебрёх… – Ну, как тебе, мой друг, текущая эпоха?.. – Да так себе, мой друг, не гаже всех эпох. 28 июля 2001

* * *

Коровий след напротив тишины, Архивный шкап с оторванной петлей, И две вороны молча над землей Понуро возвращаются с войны. И где-то там, меж облаком, блестя, Другие птицы медленно кружат, Отцвел бесплодно невишневый сад, Кому-то за содеянное мстя. Родной язык и мертвый не звучат, Но письменно вполне еще смешны, И тоже возвращаются с войны В отцветший внове невишневый сад, Где кормим мы линяющих собак, Где собираем вялые грибы — Счастливых дней нездешние рабы, Вступившие с непрошлым в тайный брак. 29 июля 2001

* * *

Этот бережный звон невзначай, Эта хрупкая фраза на дне — И фарфор, обнимающий чай, И прощание с присказкой «не». Некасание легких волос, Неоткрытие веры и сна, Непоездка автобусом в Плес У открытого настежь окна. И нежизнь не у моря потом, Черногорский поблекший пейзаж, Безэтажный и призрачный дом Ненадолго и даже не наш. Тонут губы в нетерпком вине, И слабеет над морем рассвет. Постепенно из присказки «не» Попадая в историю «нет». 31 июля 2001

* * *

Принцесса, туфелька, восторг И обожание некстати, И что с того, что я – Восток, А Вы – мой Север по палате. И что с того, что мы нежны И очень бережны напрасно, В Вас все четыре не жены Не уживаются прекрасно. Мы ходим по полю во тьме, Несложной жизни пилигримы, И дважды два в моем уме В Ваш смысл непе– и ре-водимы. И на краю большой зимы, Ходя оставшихся полкруга, Как счастливы, помилуй, мы В непонимании друг друга. 4 августа 2001

* * *

Евгению Ревзину Имея – не иметь, а потеряв – обресть, Не двигаясь – лететь, меняясь – быть собой, На самом деле мы осуществляем месть Всему, что нам несет слияние с судьбой. На самом деле мы поток тревожных снов Преображаем в тех, кому мы не нужны, На самом деле мы, не разбирая слов, Навзрыд и невпопад к небывшему нежны. Спадает пелена с идущих наугад, Торопится рассвет в пространство изнемочь. Смотри, как недвижим мгновенье водопад И как светлее дня единственная ночь, Как болен юный клен, растущий под окном, Как болен старый дуб, листвою трепеща, И как минувший век, великий эконом, Бежит за нашим днем без крыльев и плаща. 12 августа 2001

* * *

Чужие дни, чужие речи, Чужая музыка вокруг, И шаль тяжелую на плечи Накинул вежливо не друг — Тебе, не сотворенной вживе, Тебе, влекомой не вовне, И в том, взволнованном, заливе При расколовшейся луне, И там – на перемене века, На гребне жала и жары, На пике недочеловека Из неоконченной игры, Тебе, любившей непотребно Не жизнь, а кожу и восход, Что растворяются целебно Среди незамутненных вод. Играй и двигайся упорно, Под эту музыку скользя, Твое движенье небесспорно, Но лучше двигаться нельзя. А я легко и отстраненно, Заметив равнодушный жест, К вам отнесусь неблагосклонно Под блáговест и благовéст. 26 августа 2001

* * *

Парафраз из незнакомых фраз, Из дождя надежды и письма, Пусть не каждый, но хотя бы раз Нас утешит в горести весьма. Бедный мир, до одури не мой, Белый свет, до отсвета не наш, Приведет нас к вечеру домой Или в полночь – в лубяной шалаш, Где смола на высохших ветвях, Где роса на выцветшей земле, Белый соус в черных трюфелях И огонь, невидимый в золе. Вместо солнца – свечи и фонарь, Вместо моря – галька, и песок, И нездешней сущности букварь, Что читает бездны голосок. Я уйду за эхом этих даль, За усталым отсветом дорог, Где дамасской гильотины сталь Преподаст очередной урок. 30 сентября 2001

* * *

Бродит кошка по дивану, На метле летает муха, И пришла себе к Ивану Очень древняя старуха. Принесла в заплатах карты, Полколоды, воска свечку, Пива теплого три кварты И легла к нему на печку. На полатях пели куры, Плыл закат в окне багрово, И, пустившись в шуры-муры, Изрекла Ивану слово: – День, Иван, – большое дело, Ночь, Иван, еще дороже. — И ласкалась неумело — Помоги ей в этом, Боже. Век прошел, потом неделя, А потом и вовсе кроха, И еще допер Емеля, Что кончается эпоха, Где кому-то в самом деле Было все-таки неплохо. Выпил пива, вытер губы, Бросил веник у порога. А кругом трубили трубы, Славя тление и Бога. 1 октября 2001

* * *

Дни мелькают, как недели, А недели – как года. Неужели в самом деле Нас не будет никогда? Ни коровы, ни собаки, Ни излучины реки, Ни развалины Итаки, Всем прогнозам вопреки, И, конечно же, в итоге Ни Сатурна, ни свинца, И в одном нездешнем Боге Мы сольемся в пол-лица, Встанем молча на пороге, Без дыханья и лица. И, приветствуя ушедших Раньше нас в иной предел, Встретим толпы сумасшедших Без регалий и без тел. И, хромая духом бедным, Поплетемся в никуда Под зеленым солнцем медным, Досветившим без следа. 2 октября 2001

* * *

Какая музыка пасла свои стада, Какой пастух гудел себе на дýде, Что камня сквозь забулькала вода, Глаза открыла голова на блюде. Я вышел вон, гонимый никуда, И брюки клокотали от нагрузки, Дымились в полуметре провода От зеркала разбившейся Тунгуски. И чукча, брат, сквозь чум издалека Мой праздный ум, не торопя, тревожил. Как будто прожил я не долгие века, А только то, что прожил и не прожил. 10 октября 2001

* * *

Процесс омоложения условен И все-таки, увы, необходим. Для этого потребен белый овен, Огонь, шампур, и музыка, и дым, Кастальский ключ и непреложность быта, Прилива шум и пальмы у окна, Кусок щепы от прошлого корыта, К которому привязана волна, И все твои несбывшиеся встречи На тыщу лет, не прожитых вперед, И с блюда – взгляд уснувшего Предтечи, А может быть, Иродиады рот. Акрополь, Дельфы и Колхида, Еще потребна, Господи спаси, С гвоздем во лбу – кариатида Из влажной липы посреди Руси. 12 октября 2001

* * *

Пора, мой друг, засесть за переделку Убогой жизни, призрачной давно, И, взглядом беглым провожая белку, Открыть в мороз туманное окно. И губы шевеля тяжелым слогом, И ум таща сквозь медленные дни, Забыться не в молитве перед Богом И не в природе, данной искони, А в этом вот навозе и помете Соседской суки, тощей и хромой, Летящем низко трубном самолете И даже в жизни тлеющей самой, В остатках снов, в обмылках боли, В железной выси ночи ледяной И даже в той незавершенной роли Царя царей в избушке лубяной, В сибирской язве братского сената, Стеклянной выси рухнувших гордынь И в прорези зеленой автомата, Восшедшего, как кара, из пустынь, Нагих и нищих, мертвых и проклятых, Несущихся на перекрестье крыл В живое сердце всех невиноватых, Которых Бог спасеньем не закрыл. Пора, мой друг, иначе будет поздно, Пусть стынет кровь и падает листва. И в небе так невыносимо звездно Не вопреки законам естества. 18 октября 2001

* * *

Кружи по медленному кругу Минувшей жизни и судьбы И не молись уже испугу Попасть в цари или рабы. И пей расколотую чашу, Пустую, горькую, до дна, Вмещающую вечность нашу, Которая на всех одна, Которая в узорной хляби, Которая в моче кобыл, В Твери, Термезе и Кулябе, Что Бог благословить забыл, Которая в ошметках лета На Крите горном напоказ, Которая в глуби рассвета, Встречающего взрывом нас, Которая во тьме и дыме, В песке, пыли или жаре, И пóлыме или полы#ме, Где он «истле, но не умре». 18 октября 2001

* * *

Как бедный лист боготворит полет, Единственный за вечность бедной жизни, Который вспомнит на безликой тризне, Когда его природа отпоет. А где тот миг, в который мы летим Вот так свободно и крылато? — Быть может, тот, под дулом автомата, Что в жизнь уже не обратим. Быть может, тот, когда, наоборот, Внутри тебя движенье оборвется, Иссякнет влага личного колодца В какой-нибудь нерукотворный год. А может быть, не минут в должный срок — Прыжок, полет и ветер под тобою, Над всей вселенной сине-голубою Звездой небесной вдаль наискосок. 20 октября 2001

* * *

Звенела музыка, листва себе летела, И было холодно и ветрено вполне. На звук зимы не отзывалось тело, А просто улыбалось с ветки мне. Меж нами были рамы, и решетка, И лай собак в избушке лубяной, Деревни – Оклахома и Находка, И даже айсберг в шапке ледяной. Меж нами были прожитые годы, Любовь в шкафу с начала до конца, И диалог на студии свободы, И тень кольца на линии лица. Еще меж нами солнце не всходило И шли дожди в начале октября, Чертило путь вдали паникадило, Над суетой и праздностью паря. И все казалось так невыносимо От счастья, заполнявшего простор, Что я прошел неосторожно мимо Судьбы самой, нацеленной в упор. 26 октября 2001

* * *

Не хочу быть золой и прахом Под копытами и стопой И болеть неизбежным страхом Расставания нас с тобой. Не хочу быть травой и глиной, Возрожденной в ином витке, И уродливой половиной, Только с вечностью накоротке, А хочу быть упругой массой, Заключенной в панцирь забот, И лететь неудобной трассой Или воздухом, наоборот. Я хочу не дрожащей тварью Сожалеть о невстреченном дне И писать густой киноварью Просьбу холода об огне. И еще две пустых заботы — Сохранить сквозь продленный век Эту нежность до самой рвоты И любимую имярек. 26 октября 2001

* * *

Вы поверьте, тема смерти Не печальнее других. Вот письмо в пустом конверте, Поздний ужин без двоих. Вот свеча горит напрасно, В доме мыши и сверчки, Что, курлыча громогласно, Лезут в жирные бачки. На окошках липнут мухи, В доме дряхлом ни души, Кривоногие старухи Прячут медные гроши И поют чуть слышным хором Про весенние деньки, Про страну за косогором, Где гуляют мужики, Где жужжат железно косы, На межах торчат рожны. И ответы на вопросы Даже умным не нужны. 28 октября 2001

* * *

На ржавом поле ржавые ветра, И рожь железом отливает вдаль, И коростель выводит до утра Один мотив по прозвищу печаль. И что мне до разрушенных могил В глуши афинской, выжженной дотла, До тех имен, кого боготворил, Молясь тайком вдали из-за угла. Трусит осел, под тяжестью присев, Погонщик пьян и вовсе не жесток, Его сожрет за поворотом лев Или убьет столетний водосток. Какая пыль, какая тишина, На сто веков не видно ни души, Сюда не забредет уже война — Не снизойдет до подлинной глуши. Я пью стакан дешевого вина, Платком невзрачным вытираю лоб… А тишина печальна и дивна, Тесна и неподвижна, аки гроб. 2 ноября 2001

* * *

Куда ушли волнение, и страх, И все надежды на веселый лет — Наверное, сгорели на кострах Или попали в худший переплет. И посему пристало истолочь Пригоршни дней фарфоровым пестом В небес конечную земную ночь Под Крымским или Каменным мостом. Где тот железный крашеный гараж, И старый пень у сломанной ветлы, И наших слов невнятный ералаш, Достойный безразличия метлы. И старый дрозд некстати на скамье, Подняв крыло, мне говорит умно, Что все бессмертье – в детях и семье, А остальное – бедное оно. Но я не дрозд, не стар и не крылат, И свой резон имею с давних пор: Еще к семье прибавить надо – ад И в букву ростом мелкий кругозор. 2 ноября 2001

* * *

Уходит дом, как пристань, как причал, За поворот печалей и времен, Протяжно ворон вечер прокричал, Но не пришел после заката он. Потом под утро прокричал петух, Но утро не настало за окном, И бывший день нисколько не потух, Забредший невзначай в ушедший дом. Все длились в доме долгие часы, Переполняя стены и углы, И лаяли невыразимо псы Из растворенной вне пространства мглы. И музыка томительно текла, Исчезнувшая в новой немоте, И тусклый свет струился из стекла, Где щи варились сонно на плите. Стоял диван, к консоли прислонясь, И Рунге нависал над головой. И это все напоминало связь Между судьбой и памятью живой. Все длился день, затерянный в веках, А время шло размеренно туда, Где слушал музыку, кусая губы, прах, Когда текла летейская вода. 10 ноября 2001

* * *

Я почему-то верую в ничто, Ищу свою дорогу в никуда И длинное тяжелое пальто Не надеваю больше в холода. Кусок свечи на мелочи топлю, Старинный крест начищенным ношу, Я пеплу доверяю и углю, Скорее чем огню и шалашу. Мне ближе прах, летящий надо мной Или осевший в листьях золотых, Преображенный в дерн и перегной, Чем голоса и помыслы живых. Еще я различаю невзначай В минувших днях, коротких, как века, — Не скошенный косою иван-чай И птицу за мгновенье до силка. 10 ноября 2001

* * *

Карусели миг не вечен, Что с того, что недвижим, Век любой не человечен, От которого бежим В перевод, леса и оды, В ненадежду и покой, В храмы призрачной свободы — От судьбы над головой, От толпы в наряде красном. Нетолпы без парика, С вожделением прекрасным, Напряжением быка. И живя свои полмига, Надрываемся, бежа, Как надрезанная книга От движения ножа. 14 ноября 2001

* * *

Опустела печаль на три меры, Отступило прошедшее вниз, Мне немного бы воли и веры Ненароком грядущего из. Где заводик свечной в мезонине, И бумаги вощеной стопа, И вода в не разбитом кувшине Об обломок гранитный столпа. Где-нибудь возле Питера-града Или в потной афинской глуши, Коим сердце до одури радо При участии части души. Где я грабли возьму у сарая, Залежалые листья сгребу И увижу от края до края Тень идеи в открытом гробу. А вокруг самодельные свечи И засаленной Библии том. И неловкие пальцы Предтечи Над закапанным воском листом. 18 ноября 2001

* * *

Круг дыханий так не вечен, Так прерывист, краток, скор, Но в итоге бесконечен, Вот до тех от этих пор. И когда в потоки эти Уплываем мы и ты, Недовымершие дети, В час не-тьмы и немоты, Повторяя действо, множа Все до нас и после тож — Пастуха, оленя, дожа, Напоровшихся на нож, Влаги, нежности, обрыва И еще – движенья встреч, Не без не не-перерыва Обращая воздух в речь. И кому какое дело До дыхания взахлеб, Где легко снимают тело, До себя добраться чтоб. 19 ноября 2001

* * *

Мизерных дел невыразимый раж Длиною в жизнь, размером в полнаперстка. Комедии уродливая верстка, Не вышедшая вовремя в тираж. Вот я верхом на дряхлом скакуне, Вот ты верхом на резвом драндулете, А жили ли и мы на этом свете Хоть миг один короткий не во сне? Не покупали брючную тесьму, Мороженую рыбу в расфасовке, И не искали до утра в кладовке С запасом хлама рваную суму, Не волновались суетно и зря О позднем возвращении дитяти, Ворочаясь угрюмо на кровати, Пока в окне не вызрела заря. Дела все мельче на излете сна, Невыразимей жалкая эпоха, И не ищите смысла и подвоха, Перебирая наши письмена. 23 ноября 2001

* * *

Ушел, увидел, сделал, пренебрег Содеянным и снова возвратился, Где, зеркалом отброшенный, дымился Для бедных запад, для глухих – восток. Для прочих – юг, кого мы не узнаем. И север, именуемое раем, Волшебный конь по кличке Горбунок. И, наконец, осел абориген На самом дне кромешного оврага, Решив не делать более ни шага, Как тот святой по кличке Гермоген, Легко на бочку дерево строгая И обручи готовя, как играя, Укрывшие от новых перемен. И жалобно запел вчерашний хам, На этот зов пришли к нему собаки — Сперва из Тулы, позже из Итаки, По кости принеся к его ногам. И много позже, помолившись Богу И вспомнив всю минувшую дорогу, Стал яму рыть глубокую под храм. 26 ноября 2001

* * *

Спуститься в ад во вторник поутру — Забыть дела, заботы и задачи, Не чистить снег немереный на даче, Дрожа от холодрыги на ветру, Где жгут друзья и недруги костры И греются всю смерть напропалую, Ошую – те, а эти – одесную От главной в тартар правильной дыры. Я вспомню всех, увидев в свой черед, Я вспомню всех, оставленных на воле, — И тех, с кем виделся давно ли, И тех, кто был по имени народ. И на листе, линованном в обрез, Составлю список долгий, без помарок, И, возвращаясь в среду, мне подарок Засунут в душу колебаний без. И просыпаясь позже, чем привык, Я разложу записанное разом — Жаль, не помощник в этом деле разум, А только голос, память и язык. 29 ноября 2001

* * *

Ты жалок, беден, скушен и смешон, Ничтожен так, что за людей обидно. И что с того, что этого не видно Со всех пяти невидимых сторон. Ничтожен так, что Богу невдомек, Что в той пыли тебя лежит частица, Что смотришь ты с бездумьем очевидца На этот – в клетку – призрачный мирок, Что с важностью тюремного клопа Обходишь царство от стены до койки, Не любишь солнце посреди помойки — Воняет им до одури толпа. Толпа рабов, врагов и неврагов, Толпа людей и недопрочих тоже — Дай счастье им, нерукотворный Боже, Среди других и этих берегов. И как бы было длить нежизни нить, Кабы не знать, что вылезшие дале Обрящут жирный профиль на медали, Дабы в уродстве душу утолить. 29 ноября 2001

* * *

Они-то думали, что мы – всего ошибка, Так, опечатка в книге Бытия, И посему заботились не шибко, Как тщили дни условно ты и я. Как мы пасли оставшееся стадо От плена их, законного вполне, Под едкий дым костра и самосада При ими же загаженной луне. Они прошли – от пули и облавы Ни памяти, ни мысли, ни следа, Ни даже грана мимолетной славы, Как нам случалось прежде иногда. И вот опять трехглавые просторы. Опять народов в гости к нам толпа… По осени пылают мухоморы. И между них – народная тропа. 29 ноября 2001

Элегия

Олегу Чухонцеву Эпоха босяков от бродского до рейна Закончилась смешно сорокиным и ко, С эпохою другой капусты и портвейна, Нанайских жигулей, рязанского трико. Курсистки из Тувы, из Курска гимназисты Уходят в интернет, в запой и сторожа, Туда, где любят их взахлеб социалисты, От радости такой немея и дрожа. Закончилась, увы, с шуршанием пространства И тлением миров Де Сада и Рене — Трагедией рабов холуйства или пьянства, Уйдя в расхожий миф и даже реноме. Опять вернули нам Петрарку и Декарта Со склада, где лежал заиндевелый Стерн, Из тюрем леваков, и лагерей соцарта И каторги вдогон по имени модерн. Вокруг возник Катулл из запаха и вздоха, Сквозь бывших, чья строка активна и пошла… А впрочем, может быть, минувшая эпоха, Эпоха босяков, не так уж и прошла. 30 ноября 2001

* * *

Где чугунная рама ограды, Где гранитная настежь плита, Возле веком снесенного сада Заглянула негостья сюда. Силуэтом отважно нарядным, В небезумном широком плаще, С чудным именем не ненаглядным И таинственным взглядом ещé. Возле церкви и около дома, Что над садом минувшим навис, Эта дама еще незнакома, Еще смотрит насмешливо вниз, Еще вид вопросительно боек, Еще зрак нерастерянно слеп, Ей не хватит любых неустоек Оплатить наступающий хлеб, Хлеб надежды, покоя, тревоги, Безрассудного сбоя судьбы И нелепой по сути дороги Из отваги веселой в рабы. Стой, мой друг, предо мной на морозе, Шарф пушистый перстом теребя, Все сегодня почившие в Бозе Провожают в бессмертье тебя. 23 декабря 2001

* * *

Алле Латыниной Как ранено, тревожно и уснуло, Как тяжело, как ласково на дне Бумажного короткого баула На кожаном и вытертом ремне. Хозяин мой, довольный и богатый, С исправленною линией бедра, Несет меня, ни в чем не виноватый, Покуда не исчерпана игра — В добро и зло, разлуки и невстречи, В туманный день, в непрожитые сны, В упругий слог замысловатой речи Потусторонней, но моей страны. О, как ему я стану благодарен, Когда баул забросит в облака, И я очнусь, пространствами ударен, На целый миг просторней, чем века. 2 января 2002

* * *

Шершаво мне с тобой и неуютно, Еще вполне забавно и светло, Невечно, но, конечно, неминутно Смотреть невдаль сквозь желтое стекло. Мы вытекли вчера из преисподней Ивановского тесного мирка И вот, рабы и неучи Господни, Течем туда, куда влечет река, — В неновый мир со смертью и распадом, В нестарый свет с надеждой и вином, Домашним, в клетку, но уютным адом И черным псом под крашеным окном, Котом печальным с мордой страстотерпца, Свечой и фейерверком на ветру И черногорской музычкою Герца, Лабающего простенько муру. Крутя наш танец незамысловатый, Огней бенгальских кружевом кропя, Тот наш мирок, до жути некрылатый, Я не забуду лишь из-за тебя. Скрипит вагон по ржавому железу, Грызун внизу созвездие грызет, Где я-бемоль усердно ты-диезу В подпеве разевает влажный рот. 4 января 2002,Новоглаголево

* * *

Дорога далека и непролазна, Но каждый столб кончается звездой, И даль в снегу мутна и безобразна, Поглощена раздумьем и ездой. И маячок усталый арлекина, Фонариком мигающим зажжен, И два куска зеленых кринолина Прекраснейшей из жен Мне светят так, что запотели очи И жар в груди колеблется едва, Как прошлым веком в незеленом Сочи, Когда кружилась кругом голова. Когда я пел, а ты меня любила, Когда я звал, а ты меня ждала, И два крыла простертых Гавриила, Те два крыла… 4 января 2002Новоглаголево

* * *

Евгению Витковскому Немертвый снег, немертвая трава, Ворона на вершине старой ели, И плавает высоко голова На вытянутом в бесконечность теле. Канун луны в кануне Рождества, «Сочельник» называемый в народе, Когда не вопреки законам естества Все умирает медленно в природе. Когда на круг ударом о стеллаж, Моя душа упавшего не слышит, А, в душу взяв роскошный карандаш, Нездешним сном волнуется и дышит. Когда во тьму дороги никуда Я радуюсь минувшему безбожно И в такт минуте булькает вода В святом колодце в полночь осторожно. 5 января 2002

* * *

М. Масейко Остров мой необитаем И за жизнь необходим. Что с того, что мы растаем, Словно в небе легкий дым. Остров мой такого роста И в длину, и в ширину — Шире узкого погоста, Выше взгляда на луну. И еще совсем немного Преимущества запас — Где-то вне души и Бога Светит месяц мимо нас. Скачет заяц, стонет вьюга, Пыль дорожная тепла, И летят вдоль неба с юга Два разрозненных крыла. А меж ними, Боже правый, — То ли я, а то ли мы, Словно тени над державой, Выплывающей из тьмы. 20 января 2002

* * *

Купить диван, к нему построить дом, Найти предлог и выпасть из окна, И бедный век, великий эконом, Покажется неярким, как луна. Пробив земную жиденькую плоть, Упасть стремглав в распиленный зенит, В какой-нибудь египетский ломоть, Что был во время оно знаменит, Или в каляный провонявший чум С шаманом и костром наперебой… Как много накопилось праздных дум У нас с тобой. А день все тоньше, словно волосок, А жизнь все дале, словно стрекоза, И бездны зрак просунулся в глазок И смотрит немигающе в глаза… 2 февраля 2002

* * *

Мне хочется проснуться невзначай В каком-нибудь стонадцатом году И, попивая земляничный чай, С тобою поболтать про ерунду. Но не о том, что войны и долги, И не о том, что выборы и град, О том, что ночи тусклы и долги И Петроград зовется Ленинград. О том, что ты, живущий невпопад В республике зачуханной земли, Со временем ко мне заглянешь в ад, Куда плывут подолгу корабли. Потом мы безнадежно помолчим, Уставясь в запотевшее окно, О том, что род людской неизлечим И смертен, как и прежде, все равно… 4 февраля 2002

* * *

Кто-то ходит по синему полю, Кто-то бродит по белому морю, Кто-то ищет нездешнюю волю, Я ему незатейливо вторю. Кто-то ищет надежную пару, Кто-то строит рублевые стены, Упирая убогую фару В непроглядную тьму перемены. Я им вторю туманнее лада, Непристойней любовного стона, Из пустого осеннего сада Или далее – из небосклона. Ничему на прощанье не веря, Ни на что не надеясь по сути, Я им вторю, глухая тетеря, Словно холоду – капелька ртути. 5 февраля 2002

* * *

Эта нежность похожа на ветку, Наклоненную сонно к воде, На корову в зеленую клетку, Не живущую нынче нигде, На росу в нержавеющей раме, В незатейливой плошке цветок, Что однажды в двуцветной панаме Позвонил в мой короткий звонок. Где вы, пестрые годы разлуки, Где нелепая речь ни о чем? — Только сон, да случайные руки, Да последний приют за плечом, Да еще, безнадежнее плена, Темной пряди в седой голове, — Голый остров, Святая Елена, Император ничком на траве. 19 февраля 2002

* * *

Так бездарно прожит век, Прожит мною и тобою, Словно в мае бедный снег, Залетевший с перепою, Где законы бытия, Управляемы корытом, Не открыли ты и я В этом мире неоткрытом. Мало нажито детей, Много прошено у Бога. Копошится без затей Безобратная дорога. Но осталось ведь «ничто», «Никуда», «еще» и, кстати, — Темно-синее пальто На линованной кровати. Но осталось молоко, Не пролитое в итоге. Так далёко-далеко Не ступали даже ноги. И осталась эта тьма, Различимая до рези, Словно призраки ума В белых пятнах на железе. 24 февраля 2002

* * *

Фонарь разбит, аптека опустела, Над улицей туман и та луна, Что по ночам вывешивает тело, Иным законам верности верна. И голый свет струится отраженно На тьмы могил, засыпанных вполне, Пред коими коленопреклоненно Стоять достало безутешно мне. Над прахом бедуина и катулла, Над прахом жен, сожженных ни за что, Стоять с упрямством молодого мула, Не сняв кольцо, и желтое пальто, И весь набор условностей и знаков, Доступных пониманья никому; Подобно бы стоял в ночи Иаков, Успев отправить отпрыска во тьму. О господи, смешно и бесполезно Стучаться в мир, стучащийся давно, Куда душа уходит безвозмездно И тело, между прочим, заодно. 28 февраля 2002

* * *

Проходит мост свое пространство И достигает берегов, Как самодельное шаманство Во сне неведомых врагов. А на мосту, чернее света И ниже облака вдали, Обводит медленно комета Кривую линию земли. А над землей, еще чуть ниже, И изначальней, и смешней — Моя любимая в Париже, И харя пьяная над ней. 1 марта 2002

* * *

С тобою жизнь пуста, Но без тебя пустее, И музыка с листа Играется листее. Ты видишь темный вход И выход видишь тоже, Стекает небосвод По напряженной коже, Не мертвая вода, И даже не живая Стекает никогда, Как рана ножевая. И выспренно вполне Шагает трость за мною, Где пятна на луне Принадлежали Ною. Цивильное пальто Распахнуто, как птица. Душа сквозь решето Так буднично сочится. 16 марта 2002

* * *

Изначально и блаженно, Непростительно смешно, Больше нощно, реже денно Месяц лыбится в окно. Он так близок, так наряден, Так программен и пятнист, Бесприютен, безотраден — С древа жизни желтый лист. Я к нему подсяду ближе, Чашку с чаем наклоню, Чтобы вспомнить, как в Париже Мы гуляли с парвеню. Как чесал он щеткой кожу, Как ворочал головой. А потом я жизнь умножу Скучной стрелкой часовой В ожидании итога, В исчерпании стези. Боже, Боже. Ради Бога, Только в этом помози… 17 марта 2002

* * *

Сокращается бедное тело, Прибавляется бедная плоть, Завершает верховное дело Продолжения рода Господь. Меньше воздуха, больше неволи, Наступает на сушу вода, Учат мальчиков выстрелу в школе Без раздумия и суда. Учат девочек немилосердно Видеть мальчиков гибельный труд. Как их нелюди учат усердно, Выставляя за мужество – «уд». Вся надежда осталась – на поле, На цветы среди бедных лугов И на то, что в единственной школе Столько лодырей и дураков. 18 марта 2002

* * *

Редеют первые ряды, Тускнеют сталь и медь, Семирамидины сады Не засинеют впредь. И птица вещая в садах Не будет голосить, Не будет в них под наше «ах!» Не-дождик моросить. Не будет пучиться туман Средь медленных ветвей, И юной девы терпкий стан Не выгнет суховей. И не зажжется желтый лист По осени в саду. А только бережно флейтист Вздохнет в аду в дуду. 18 марта 2002

* * *

Девятнадцатое марта. Перевернутая карта Навзничь медленно легла В окружении стола. На кону судьба и дело, Может, дух, а может, тело. Может, просто два притопа В ожидании потопа. Тихий вечер, нежный сон, Мир ушел за небосклон. Разобраться бы пора, Для чего сия игра, Кто ее поставил на кон — Шулер, ветреник, диакон? Впрочем, это ли беда По дороге в никуда… 21 марта 2002

* * *

Выхожу из последних идей В незнакомую прежде свободу, Отправляюсь ползком на природу — Выше облака, ниже людей. Вот промасленный пепельный кот, Вот хромая в полоску собака — Им присущи охота и драка Или нежность, наоборот. Вот лохматый заморыш у ног С поводком, уходящим к бульдогу. Впереди указует дорогу Мне юродивый, дуя в манок. Я за ними иду, аки зверь, Доверяя друзьям верховодство, Оставляя сиротство и скотство В череде постоянных потерь. Сколько длиться движенью дорог В незнакомом пространстве свободы — Может, дни или краткие годы, — Вряд ли помнят природа и Бог. 25 марта 2002

* * *

Забирайся в глубь покруче Междометия и сна, Где сидит себе на туче Колченогая страна. В ней, увы, немного смысла, Мало вымысла и слез, А на шее коромысла — Опрокинутый вопрос. Не о том, что с нами было, Не о том, что не прошло, Не о том, что в толще ила Глубоко добро и зло. А о том, что перешито Из необщего пальто Наше древнее корыто В заводское решето. И еще о том, что суша Стала меньше поперек, Наши версты махом руша, Измерявшие восток… Руша хрупкое начало Сотворенья новых стран… Где вчера перо летало, Мутно светится экран. 25 марта 2002

* * *

Бог с ней, Боже, с этой смертью, С этой песней наизусть, Без меня в пустом конверте Веселится дама пусть. Я снимаю чью-то шляпу С безымянной головы, Я беру билет в Анапу В центре каменной Москвы. Мимо Курска и Ростова, Мимо речки кличкой Мста Я линяю, право слово, В коктебельские места. На отроги Кара-Дага, Где кругом одна вода, Чтоб в итоге вышла сага О движенье в никуда. И еще чтоб вышло, Боже, Это облако на свет, Так на жизнь мою похоже, Что ему названья нет. 1 апреля 2002

* * *

О смерти думай, дуралей, Не жирно ешь, не сладко пей, А все смотри туда, в окно, Где брезжит тайное оно, И, шевеля тугим умом, Неспешно думай о другом — Ином пространстве этих дней, Что из-за «там» всего видней. И всех забот твоих туман — Всего лишь мизерный обман, Щепоть золы и легкий пар, В земной размером плоский шар. И посему оставь свой сон, Что закрывает небосклон, Уткнувшись оком в отчий край, По еле-еле умирай. 15 апреля 2002

В Ватикане

Господи, стадом побыть — Преблагородное дело, Сразу вливается в тело Полузабытая прыть. В беге на купол Петра Дышится еле воздушно, Часто и неравнодушно Ночью, но лучше с утра. И замирает душа, Словно ты в лете и тяге. Сонно верхом на бумаге Крыша летает крышá. 22 апреля 2002,Рим

* * *

Убийцы Цезаря гуляют на свободе, Живут, болеют чем ни попади — Инсультами, инфарктами и вроде Стыдом полуневидимым в груди. Палач ленив, уродлив и безумен, Как многие в земле и на земле, Убийцам Цезаря потворствует игумен, Поющий рок вполголоса в Кремле. 24 апреля 2002,Рим

* * *

Божий зрак, мерцая и жалея, Смотрит вниз на скопище меня, Ниже храма, выше мавзолея, На закате праздничного дня. Смотрит зрак, в мою уставясь душу, И, насквозь до выдоха пронзен, Вижу я не море и не сушу, А кривую радугу Вязем, Где впервые вздрогнуло пространство От чужого грешного луча Вздохом и движением шаманства, Как от ветра слабая свеча. Где я брел, не спрашивая меры, Отдавал не менее, чем брал, Где глоток полубезумной веры Был горяч, и короток, и ал. Где я нес, не ощущая веса, Где спешил, не ведая дорог. Где звучала не органа месса, Хоть играл самозабвенно Бог. 1 мая 2002, Болонья

* * *

Равенна, Данте, пункт ухода Из ниоткуда в никуда, Изгнанье – тоже несвобода, Хотя полезно иногда. И дверь открыв в приют печальный За почерневшее кольцо, Смотрю с улыбкой виртуальной На безразличное лицо. 3 мая 2002, Равенна

* * *

Что-то музыка дрожала В бедной крохотной руке, Тише ветра, тоньше жала Скрипка пела вдалеке. Зрак мадонны был нездешен, Темен, нежен и раним, Нереален, неутешен, С бровью светлою над ним. Как она играла долго, Что сгорело две луны, Пересохла где-то Волга На краю другой страны, Жизнь прошла эпохи Рима, Третий Рим к финалу тек. И знакомый ангел мимо Плыл, как планер, на восток. 3 мая 2002,Равенна

* * *

У лавок море копошится мелко, У мола катер движется едва. Звенит себе над берегом звонелка Примерно на исходе Покрова. И русской речи различимы звуки Среди разбитых вавилонских плит, Топорщатся средь хóлмы виадуки, И тлена запах в воздухе разлит. Холмы и дни, окрестности в разрухе, Стада людей пасутся средь колонн. Их пастыри слепы#, смешны и глухи. Россия. Рим. Провинция и сон. 3 мая 2002,Равенна

* * *

Не надо знать, что жизнь не бесконечна, Не надо верить яви никогда, С упругих скал ты прыгаешь беспечно Туда, где дном кончается вода. И чаек крик не ниже и не выше, И Новый Свет колеблется на дне, И тень несолнца в бесконечной нише На теплых лапах движется ко мне. И где-то там, за ржавым перелеском, За перевалом скошенной горы, Продлится жизнь с неосторожным блеском, Сокрытая от ока до поры. 3 июля 2002,Новый Свет

* * *

Почерк сна не очевиден в яви, И не мне разгадку угадать, По колено – жизнь на переправе, И по шею – смерти благодать. Кто мне дышит осторожно в спину, Робкий зов невыразимо – чей? Я вас добровольно не покину, И жена, и солнце, и ручей. Сколько смуты на крупицу веры, Сколько тела на испуг души, Знать бы мне единственную меру, Что жила бы вне – «не согреши». Где найти и помысла, и власти, Свет пока небесный не погас, Вот над этой, не червонной масти, Темной силой, мучающей нас. 5 июля 2002,Новый Свет

* * *

Как же были мы с тобою неловки — Два волнения, две смуты, две руки, Два сомненья, две надежды невзначай, Чай с рябиной, чай с калиной, с верой чай. Как бежало из стакана молоко По губам и подбородку глубоко, Как скользило, застывало на груди, Словно жизнь была, конечно, впереди. Как летали по рассвету рукава, Поспевая к полупóлудню едва, Как смеркалось, между солнцем и жарой. Боже правый и неправый, Боже мой. 22 июля 2002

* * *

Все не так, не наше, невпопад, Все не здесь, нелепо, второпях, Вечный бесконечный зоосад, С пеной на обветренных губах, С криком не услышанным вовне, С тусклой и не вытекшей слезой, Медленно колеблется во мне Полунебезумный мезозой. Бешено колотится вода О границу влаги и надежд, Где нас приютили города И без темноты и без одежд. Как тонка и призрачна рука, Где-то от меня наискосок, Словно не минуты, а века Капают и капают в песок. 29 июля 2002

* * *

Друг не друга коснулись души, А чего-то еще вовне Над оранжевой долей суши, Не приснившейся нынче мне, Над жасминовым терпким чаем И над супом из отрубей, За который не мы отвечаем, — А желание хоть убей, — Над остывшим румяным стейком, Над нелепой пустой водой Между паузой и римейком, Рядом с нежностью молодой, И летя никуда поспешно, Долго падали наугад В тот лимоновый и кромешный, В тот малиновый недоад. 10 августа 2002

Из книги «Черты и резы»

* * *

Эта книга диалога, суеты и маеты, Книга строчек, точек, знаков, книга пауз и звонков, Где на самом горизонте силуэт маячит – ты, Чуть заметен, но отчетлив, многозначен, бестолков. Я его не ждал, не ведал, жизнь живя в сплошном тумане, Я б давно, конечно, умер, и развеяли б мой прах Где-нибудь в Париже, Риме или прочей глухомани, Жизнь закончив, как и должно негерою, второпях. Но случилось, но явилось, но стряслось – с такою силой, индо стиснуло виски: Я сижу в огромном зале, мимо рыбы и собаки, мимо гады всех мастей Лают, плавают, несутся, и с самцами вкупе самки рвут друг друга на куски, Доги, шпицы, носороги, осьминоги и акулы, в жанре свежих новостей. И середь вот этой свалки, этой судороги, боли, дележа и куража, Смуты, лепета и крика, мировой державы бранной Я люблю, дышу, страдаю, этой жизнью бестолковой бесконечно дорожа, Этой жизнью безымянной, жалкой, грешной, краткой, странной, Различимой на полвзгляда, но до одури желанной. В сантиметре от медузы, ската, гарпии, удава, на полвзмаха от ножа.

Апостроф

* * *

Александру Градскому Прозрачная стезя, прозрачнее пространства, Беспечные шаги вперед и наугад, И в этом – признак тем, смешных как постоянство, Которым, как всегда, я искренне не рад. Скольжу не тяжело, пока что без одышки, Теряя по пути последние «куда», И бабочка черна на белизне манишки, Рука еще нежна, надежна и тверда. И белая рука в ответ еще желанна, Прощелкал соловей убогое «пора». И сыплется с небес как белый порох манна, И движется ко мне заветная гора. Коты поют в ночи роскошно и протяжно, И кошки вторят им победно и грешно, И то, что мир погиб, по существу не важно, И более того, по сущности, смешно. 25 мая 2003

* * *

То, что я тебе не верю, Ничего, переживу. Не нужна обуза зверю Ни во сне, ни наяву. Снова храм в душе разрушен, На пожарище жнивье. Я, конечно, равнодушен. Не мое, что не мое. Белый сад, немного грога. Белки. Сумрак за окном. Как мне мало доли Бога В светлом имени твоем. Поживу, опять устану. Помолчу, передохну, Забинтую туго рану И в Венецию махну. Ну а там – сюжет потопа. Капители и мосты. Та же вечная Европа, Гений дряхлой красоты. 24 декабря 2005

* * *

Мы были вместе до земли и воли, До этих дней, текущих в никуда, В еще не обозначенном глаголе, Бесформенном, как воздух и вода. Мы были вместе, догорев до края И улетев в неведомо ничто, Где призрак виден сумрачного рая, Как солнце, сквозь сплошное решето. И были мы и голодны, и наги, И были неделимы и родны, Как буквы на прозрачнейшей бумаге, Что только Богу по ночам видны. 10 ноября 2004

* * *

Миска каши да чашка чаю, Лодка красная на берегу. Я скучаю по тебе, я скучаю, Наскучаться никак не могу. Вот влетела в окошко птица И не вылетит вон никак. Столько лет мне нездешне спится Среди желтых в клетку бумаг. Разбежались по весям соседи, Деревенский мой дом поник. Мы по паспорту все медведи, Ну а люди – мельком, на миг. Я тебя в свою шерсть зарою, Твои руки, плечи и грудь. И упрячу в слова, как Трою, Чтоб открыли когда-нибудь. 3 апреля 2004

* * *

Мир без меня не так уж плох, Не так уж и нелеп. В нем сущны музыка и Бог, Огонь, вода и хлеб. Все так же беден отчий кров, И светится экран, И дети в школе дураков Листают мой роман. Машины мчат куда-то встречь, И снег на проводах. И буднична больная речь На ветреных губах. И я непразднично бреду Куда-то до и от. И долог день в жилом аду Мгновенье напролет. 12 ноября 2006

* * *

Что-то солнце подземное село, И оно же еще не взошло. Как качели качается тело, Раз – не нáбело, два – набелó. Чем мне голову время забило, Что за сор накопился в душе, Где подземное наше светило В этом ветхом шестом шалаше. Я не стал бы молиться о свете, Если б даже он снова погас. Мы за прошлое нынче в ответе И за то, где и не было нас. Вот свеча догорела покорно. Воск скатился с теплом пополам. Как же снова легко и просторно В этой тьме, что невидима нам. 16 ноября 2005

* * *

Шаг за шагом, страх за страхом, Очень медленно, едва Становлюсь достойным прахом По законам естества. Вот развеян я над Нилом. Вот сижу себе ужо В настроении унылом В черно-бежевом «пежо». Говорю о смысле смерти, Что витает надо мной, И читаю на конверте Новый адрес неземной, Где камин и чай с простудой, Бронза с патиной тускла, На диване книги грудой У окраины стола. И еще – за что, откуда? — Без подстилки, на полу Два размеренных верблюда Дремлют, чавкая в углу. 20 января 2006

* * *

Что-то света стало мало, Что-то веры стало боле, Сердце бедное устало От чужой, не царской, воли. Мир готовит повороты, Несмотря на все детали, Доведя судьбу до рвоты От заслуженной медали. Храм высокий полусферы, Сто земель в пределе храма. Наступает жажда веры У поверженного хама. 28 января 2007

* * *

Эпоха утрат наступила, Дельфийский оракул молчит. И серо-зеленое рыло Из пазухи храма торчит. Дорический стиль на исходе, Колонны расколоты вкось. И жизнь уступает природе, Которой ей быть довелось. В развалинах длящейся драмы Я больше не жду перемен. И что христианские храмы Пред камнем акропольских стен? 4 октября 2005, Афины

* * *

Замело мою память белую, Да и черную замело. Что на свете я этом делаю, С коим нынче меня свело? Я брожу между синими соснами, Все ищу свой зеленый рай. Меж годами подряд високосными, Там, где мается месяц май. И кричу никому я, веруя, Что отыщется где-то след, Где мы будем самые первые, Где других просто вовсе нет. А земля так свежа и вымыта Этой влагой не судного дня, Несмотря на причуды климата, Что не минул, летя, меня. 6 мая 2006

* * *

Мы венчались с тобой на рассвете Долгожданного званного дня, С красным прочерком в волчьем билете, В свете сумерек вместо огня. Белый агнец от крови дымился, Черный агнец окрасил алтарь, И завет предначертанный сбылся, Когда тексты читал пономарь. И сгибалось пространство до лиры, Исчезало пространство тревог, Где скитались мы, наги и сиры, По пустыне по имени Бог. 17 февраля 2005

* * *

Борису Эйфману Огонь не пощадил ни Пушкина, ни зверя, Лишь, смерти пожалев, оставили их жест. И, вечностью его беспечною проверя, Вернули невзначай в одно из общих мест. Две бронзы тяжелы, разбросаны по свету, Одна, где поздний Рим размерен и горяч, Другая, где Москва – земли печальней нету, И слышен высоко ее не медный плач. Я к ним пришел опять, озябший от дороги, И руки положил на бронзовую твердь, Стояли рядом вы, прекрасны и двуноги, И наблюдали в лоб несбывшуюся смерть. Земля летела вдаль по медленному кругу, Сосредоточив взгляд на солнечном луче. И, если бы он был, я обратился к другу, Как гаснущий огонь к нетронутой свече. 25 мая 2003

* * *

Ольге Свибловой Мы – служители мертвого века, Ненасытные тени земли, Без единого имярека, Как без паруса корабли. Сквозь пространства, дома и даты, Сквозь туманы бесполых тел, Как оставленные солдаты Тем, кто ими давно владел, Всё бредем без любви и Бога, Не вперед бредем, не назад, Чуть левее лежит дорога, Где живет виртуальный ад. Улыбаясь в бесшумном плаче, Без затей, поперек гульбы, Мы идем ненамного иначе, Чем в серебряный век рабы. Кто мы – путники или бродяги, Жертвы чьей воровской игры? Цифры с прочерком на бумаге, Недостертые до поры. 7 ноября 2002

* * *

О. С. Во мне проснулась несостоявшаяся жизнь И стала мешать двигаться, видеть небо и землю. Она надела теплый шарф на шею Меня осенью семьдесят первого И поцеловала сзади Губами из чистой шерсти. И тут же, не отходя ни на шаг, Обманула меня с каждым прохожим, С птицей, сидевшей на клене, С собакой, спящей возле липы, С облаком, пролетавшим мимо. В ней не было ни стыда, ни страха За мою несостоявшуюся жизнь. Ее вполне примиряло со мною Чувство пропавшей скуки И еще то, что она б никогда не узнала, Не будь этой будущей встречи. 8 ноября 2004

* * *

Руки счастливы по локоть. Пальцы влажны и нежны. Мне легко дышать и окать Возле дремлющей княжны. Говорить ей сон вчерашний И не помнить ни о чем, И смотреть, как грач над пашней, Словно пальцы над плечом, Растопырив крылья плавно, Кружит, медленно скользя. Мы с тобой совсем недавно Можем все, что всем нельзя. И тепло, оставив недра, Нас окутало собой. И желтеет тускло цедра В тьму веков над головой. 3 июля 2006

* * *

Роману Виктюку Я только ночь готовился к эпохе, Не пил, не ел, не требовал огня, А только шил из междометий вздохи И из того, что делало меня. И день пришел – и будничный, и праздный, Любого дня подобие насквозь, — И чей-то стон, кривой и безобразный, В меня воткнул прозрачнейшую ось. И я вишу на выдохе без вздоха, Ворча, на ось наматываю дни — По имени Прекрасная Эпоха, По отчеству Спаси и Сохрани. 1 января 2003

* * *

Миров из разных мы приходим в дом, В котором не накурено и чисто, Где тусклый свет небесного батиста И тьмы уют, развешенной кругом. Как краток дом, и как он не похож На тьмы домов, оставленных в округе, Здесь не живут ни засухи, ни вьюги, И режет хлебы, а не жертву нож. Здесь тишина помолвлена с судьбой, Здесь на вопрос не задают ответов, Не принимают схимы и обетов И говорят всерьез и не с собой. Нам без него не выжить и в раю, Нам без него не отыскать дороги, Которые ведут, просты и строги, В другую жизнь, как будто бы в свою. Нездешний дом, одетый в изразец Нездешней Синтры, Рима и Калуги, Где не живут ни засухи, ни вьюги, Что сложен из сердец, а не колец. 21 октября 2002

* * *

Здесь, как там, погода и дорога, Ивы лист и жимолости цвет. Здесь два шага от земли до Бога, Нет заката и всегда рассвет. Пыль густа, тепла и незаметна, Нет следов на смертном рубеже. За спиною дремлющая Этна, Жизнь моя, прошедшая уже. Остывают помыслы и страхи, Оставляют будни и дела. Желтый цвет распахнутой рубахи Оттеняет смуглые тела. Вся толпа тиха и беззаботна, Лица стерты сумраком до дна. Я за ними следую охотно, Позабыв земные имена. Что мне помнить суеты оттенки, Что вздыхать о том, что не вернешь? Терн колючий тянется вдоль стенки, На земной до одури похож. А вокруг ни голоса, ни звука, Ни сверчка, ни ласточки крыла. Жить вне жизни – скучная наука — Что, конечно, кажется, была. И сквозь все неслышимые дали, Сквозь потусторонний свет и дым, Я услышал, как меня позвали Именем забытым молодым. И рассудку вопреки и воле, Вдруг увидев незаметный след, Я побрел по пройденной дороге В тот живой потусторонний свет, Где стрельба, пожары и утраты, Где без смерти не проходит дня, Где темнеет посреди Арбата Дом, где Эвридика ждет меня. 19 сентября 2005

Морок

* * *

Совершенство не знает границ, И границы не знают начала, Лица падают медленно ниц У неведомого причала, И в молитве еще никому, И в поклоне, еще осторожном, В том пустом и холодном дому, В этом мире, просторно безбожном, Что-то шепчут истошно всерьез, Что-то плачут давно и протяжно, Что не слушать не можно без слез, Впрочем, может, и это не важно. А весомее тайны сия Тонкий наст и дуга краснотала, Где размыты не ты или я, А границы иного начала. 3 января 2003

* * *

Уходит поезд ленинградский, Как, в нóчи растворяясь, кэб, С такою нежностью дурацкой, Вон из судеб. Гудя протяжно и печально, Огней скрывая полусон, Не высоко, не изначально, Из жизней вон. И, растворяясь в полумраке, Вослед полуночи спеша, Как две бездомные собаки, Бежит душа. По гребню волн, по кромке суши Их тень скрывается из глаз, И все прощальней, глуше, глуше Не помня нас. 7 января 2003

* * *

Вы больны вереницею лиц, Их обыденным светом и вздором, Звуком памяти общей, в котором Я – одна из таких верениц. Замерзает узором стекло, Хрупок наст возле самого света, Я не ждал, к сожаленью, ответа — Что исчезло и что истекло. Мой экзамен еще впереди, Срок не узнан начала учебы… Все мы – дети несчастной Ниобы. С незапаянной розой в груди. 7 января 2003

* * *

Стеллажи, поезда, города. В бесконечности голубой Нас не будет уже никогда, Даже если мы будем с тобой. Даже если в предутренний час Совершеннейший жест невзначай, Если даже из медленных глаз Слезы скатятся в розничный чай. Даже если прольются дожди На – за прошлое – купленный хлеб. И, встречая, ты больше не жди Неизбежности наших судеб. 7 января 2003

* * *

Светлеет день, и маятник повис, И листья не шелóхнутся в саду, Я знаю, что покой – очередной каприз Привратницы моей в ее аду. Бубнит метель, и булькает зима, И в горле хрип, и слезы на глазах, Мне не сойти, наверное, с ума, Запутавшись в январских голосах. Купе. Ночник. Полночные часы. Программы файл запутан и нелеп. И где-то в небе тикают весы Однажды не случившихся судеб. 8 января 2003

* * *

Не спеши, опоздав в то, что было, В то, что сплыло легко и светло, Как же бережно вдруг и уныло, Словно в омуте ногу свело. Пейте чай, госпожа королева, Лучше с тмином и лебедой, Посадите учителя слева И запейте беднягу водой. А потом в позе древнего мага Чуть коснитесь фаянсовых плит… Ну а дальше – Париж или Прага, Сердце равно знобит и болит. 8 января 2003

* * *

Уползу в свою берлогу я по раненому снегу, Натащу в берлогу веток, старой рвани, полушубок, И повешу в самом центре я звезду тугую Вегу Между медных и железных, деревянных также трубок. Пусть курсирует по венам нерастраченная влага, Пусть тепло по трубам бродит по заученному кругу, Что мне, в общем, серый заяц, спящий ночью у оврага, Наблюдающий воочью этой ночью сны и вьюгу? Хорошо б еще приснилось, но, конечно, очень тайно, Как летим мы над землею, между облаком и тьмою, И беседуем о главном, полуявно и случайно, Я – с летящим следом стулом, ты – хотелось бы – со мною. Светит месяц, снег летает, словно пýхи из перины, Заяц медленно линяет из невидимого – в красный, А внизу, белы и рóзны, перелески и равнины, Мир неведомый, широкий и до дна живой и ясный. 10 января 2003

* * *

Отпустили птицу – полетать в неволе, Отпустили ветер – полетать нигде, Без особой страсти, без особой боли, Может, в подземелье, может быть, в воде. Этот путь навстречу, непрямой и правый, Как он не крутился, вышел на меня, Скоро сядет месяц над моей державой, Как усталый путник сядет на коня. И легко, далече этот конь поскачет, Растворится где-то, как закат во тьме, Кто-то рассмеется, а потом заплачет, Может быть, не внешне, но вполне в уме. Милые просторы, и по пояс грива, И трава по пояс, сколько ни шагай. На краю погоста молодая ива. И под ней по пояс старый молочай. 11 января 2003

* * *

Вечный жонглер на провисшем канате, В стылой ночи, приближенной к нулю, И без шеста равновесия, кстати, Кольца летящие нервно ловлю. Жизни моей постоянное дело — Поиск колец, по канату скользя, Мысли устали, качается тело Между «хочу» и кромешным «нельзя». Птица летит, безразлична к уроду, Высох родник и замерзла река, Падают кольца по капельке в воду, Чаще – мгновенье, и реже – века. Что же тебе в этой тусклой юдоли, Зная развязку закона кольца, В клоуна бедной замызганной роли, С гримом, давно уже смытым с лица, Так вот бессмысленно и одиноко, Так вот невидимо, здесь и везде, Двигаться молча по манию рока К тусклой и ветхой погасшей звезде. 25 января 2003

* * *

Е. Витковскому Еще не на коне, уже не на кобыле, Еще не впереди, но все же не теперь, Я меряю судьбой отмеренные мили Квадратами дорог и ромбами потерь, Трапециями лет, прошедших как минута, И вереницей дат, спрессованных в исход, Ведущих в никуда прерывисто и круто, Поверх любезных «над» и безразличных «под». И я слежу вовне и тиканье, и трели, И мельтешенье там, где медленные «но», Где заметают дом февральские метели И красит черным ночь замерзшее окно, Где лопнула труба от дачного мороза И белый лед, увы, ложится на паркет, Где пишется для масс разборчивая проза И где на каждый «да» приходит восемь «нет», Где я от а до я, от альфы и до беты, Где смертные часы считает эконом И где спасают лишь пронзительно обеты, Забытые давно и разумом, и сном. 8 февраля 2003

* * *

По болоту гонка хороша, но в меру, Впереди, как должно, сплошь аборигены, Только страх рождает и вину, и веру, Напрягает сердце и, конечно, вены. Я тащусь устало по чужому следу, Полшеста в болоте и по пояс в тине, Я обязан жизнью своему соседу В этой ее главной, топкой, половине. Птички и лягушки, мошки и матрешки Чавкают по краю данного болота, Мне б сейчас печеной, как давно, картошки, И пошла б активней грязная работа. Я б схватил за ветку скрюченную иву, Я б нагнул покруче чахлую осину, Я б зажал лягушку, как коня, за гриву И махнул отсюда мигом на равнину, Где жара и камень, где вода из крана, Где машины скачут справа и налево, Там, где ни Корана, ни киноэкрана, А, куда ни глянешь, всюду – королева. Но туман все ниже, сумерки все глуше, Впреди идущий утонул недавно, Только и осталось, что мечты о суше И о том, чтоб вечер опускался плавно. 12 февраля 2003

* * *

Переползаю в новый век По краешку межи, Где власти кáлик и калéк По прежнему свежи. Вдыхаю гарь, и дым, и чад Сгоревшего мирка, Где год вперед и год назад Свиваются в века. Истории сплетая нить, Гудит веретено, Но не дано его крутить, Кому познать дано. Гляжу, спеленутая тварь, На ход веретена, И в новом веке чад и гарь, Разруха и война. И в новом веке суждено Глотать привычный чад, Где крутится веретено. Назад – вперед. Вперед – назад. 14 февраля 2003

* * *

Обнаружил Шлиман Трою В глубине вечерней смуты, Я, наверное, открою Тайну будущей минуты. И, вперясь в огонь камина Безобразным третьим оком, Выпью чай с невкусом тмина, В блюдце налитый пророком. И услышу шорох стрелок, Мельтешащих мне по кругу, Словно стая рыжих белок, Не привязанных друг к другу. И услышу ход и скрипы Наступающей эпохи, Где на смену власти липы Лезут царственные блохи. Медь гремит, за ней посуда, Ложек звон сильней войны. И солирует Иуда, Вторя хору тишины. 16 февраля 2003

* * *

Дай вдохнуть эту складку упруго, Свысока на меня посмотри, Одолев наважденье испуга Среди ржавой навылет зари. И лети в свои поздние дали На ветру, запрокинув лицо, С бирюзой на холодной эмали, Покрывающей гладко кольцо, С этим выдохом, теплым и влажным, Отправляющим жизнь под откос, С этим взглядом безумно отважным, Среди медных расхристанных кос. 30 января 2001,21 февраля 2003

* * *

Страсть не бывает некрасива, Но безобразною – вполне, Как нефть посереди залива, В огне в полнеба на волне. И как река по скалам, плача, Стекает, бешено ярясь, Так пустота – безумья сдача, Венчает вековую связь. Так вор украдкой тащит тушу Не им убитого быка, И так прилив качает сушу Немногим дольше, чем века. Так дно вершиною вулкана Глотает лаву в тишине, Так жалок яркий свет экрана При непогашенной луне. 27 февраля 2003

* * *

Моя таинственная леди Живет на Марсе иногда, Где светло-синие медведи И темно-бурая вода, Где зелены снега и крыши, Где конь малиновый меж них, И данною ей властью свыше Казнит и милует двоих. Сама себе раба и прачка, Сама себе и тварь, и царь, Невыносимая гордячка, Болтлива, словно пономарь. И в бытии невыносима, Любви кромешной до и от, Летящей рядом, только мимо, С заката вечно на восход. 10 марта 2003

* * *

О Боже мой, что я делаю? Себе невзначай не лгу, Жизнь свою черно-белую Снова не берегу. Трачу скудные годы На этот желтый мираж Потусторонней свободы, Дутой как саквояж. В оном – крыла в полоску, В оном – глоток судьбы, Свечка белого воску, Клапан от судной трубы. И где-то на дне, в кармане, Сбоку и поперек, Взгляд из глуби в тумане, Из самых нездешних ок. 10 марта 2003

* * *

Ее слегка короновали, Потом отправили туда, Где узкий профиль на медали И междометий череда, Где нет людей, одна природа И то, рожденное не тьмой, Возвышенное, словно ода, До дна гармонии самой. То золотое, голубое, Серебряное иногда, Не в кубок с верхом налитое, А в чашу емкую пруда. Еще в окне, подобном раме, Собора розового стать, Чтобы потом в грядущей драме Ей полной королевой стать. 10 марта 2003

* * *

Женщина в зеркале страсти Невыразительна, словно судьба, Даже червонной, возвышенной масти, В ранге принцессы и чине раба. Вот она медленно, плавно взлетела, Ей потолок – не помеха, увы, Вот уже движется хрупкое тело Выше высот островерхой Москвы. Вот она плачет во время полета Или смеется, закинув лицо, Мертвая петля, крыло поворота, Медной калитки пустое кольцо. Блюдце разбито, и чай на паркете, Музык обломки верхом на полу. Крупные петли запутанной сети, Кукла без ног на кушетке в углу. Капает воск со свечи на опилки, Серая тень на стене тяжела. Звук вытекает, шурша, из сурдинки. Ночь на излете как сажа бела. 18 марта 2003

* * *

Этот взгляд невинности и страсти, Этот звук неверия и лжи. Господи, спаси нас от напасти, Делать что с собою, укажи. Ночь нежна от края и до края, Тыщи верст как бесконечный вздох, Ты живешь на перекрестке рая, Я живу на гульбище эпох. Между нами – государство света, Между нами – государство тьмы, Ты – где в небесах жирует лето, Там, где жесток снег, – бродяжим мы. Свет другой тебе, конечно, ближе, Чем сырой и захудалый мой. Там, в раю, наверно, как в Париже, Благолепно летом и зимой. Воскресай, коль выпадет минута, Мимоходом, может, завернешь В прошлый день, оставленный кому-то, Где туман и медленная дрожь. 19 марта 2003

* * *

Дорисуй мне дальше робкую картину Незнакомой встречи в незнакомом доме, Прислонись щекою к теплому камину, Поелику нету никого, нас кроме. Не закрыта вьюшка, остывают камни, Вечер занавесил окна темнотою, До тебя, мой милый, в этот час куда мне, Не побудь немного в сумерках со мною. Расскажи мне тихо про ночные страхи, Про крыло в полнеба на земле в полглаза, Как шуршат по бедрам тонкие рубахи, Исчезая в пене, мыльной пене таза, И о том, как влага поглощает пену, Как дрожит в ладони, оживая, птица. Хорошо, что утром я уехал в Вену, Где мне этот вечер осторожно снится. 23 марта 2003

* * *

Потухли голуби в закате, И звери выдохлись в гульбе, И призрак в кафельной палате Играет соло на трубе. Труба прозрачна и продута Стихией музыки иной, В которой каждая минута Стремглав становится цветной. И высоко струятся ноги Поверх весеннего парка И мимо медленной тревоги, В которой движется рука, Скользя по клапанам безбожно И по не музыке скользя. И все, что было невозможно, Сегодня бережно и льзя. 31 марта 2003

* * *

Не будет времени другого, Ни часа, ни пространных дней Для иванова и петрова В стране бессмысленной моей, Когда гармонии начала Сольются в солнечную тьму И то, что тлело и молчало, Доступно скажется уму. Не будут течь водопроводы Из ржавых и железных труб, И жест разнузданной природы Не будет выносимо груб. Не будут паводки в апреле Стоять по пояс на полу, Болезни, войны еле-еле Сойдут в небытие полу. Увы, увы, увы мне, брате, Сие на нас не снизойдет, Мы были времени некстати И будем время напролет. И посему в минуты гнева, В минуты жалости и сна, Пусть любит нас убого дева, Как может бедная она. Пусть второпях и бестолково Оставим тусклые мазки. Не будет времени другого. До нашей гробовой доски. 13 апреля 2003

* * *

Отойди, наважденье, от края, Не мани меня светлой рукой, Черных птиц говорливая стая Вышней стаей плывет над рекой. Как скулит одиноко собака, Как гудок паровозный далек, Заросла лопухами Итака, Залит нефтью недальний восток. За деревьями плачет зигзица, Прокричал уцелевший петух, И сливаются в прошлое лица, Различимее голос и дух. Машет дерево веткой пустою, И набухла от сока кора. И беременно вешней листвою Безразличное слово «пора». 16 апреля 2003

* * *

Как в неводах, я запутался в жизни дурацкой, Мудрый пескарь, коронованный в рыбьи рабы, Чернорабочий на фабрике нежности ткацкой, Жизнь проплутавший в пути от кабы до абы. Но не Каабы, а только сомнений и страха, Мелких потуг на надежду тепла и добра, Бедный звучальник ожившего дольнего праха, В коем текла изначальная в веру игра. Что же ты машешь о тонкие нити руками, Жабрами дышишь, которых, наверное, нет, Машешь и машешь часами, а больше – веками, Как плавником, шевеля пролетающей стаей комет? Солнце в воде смущено и немного устало, Желтых кувшинок колеблются тихо ряды. Тонкие листья дрожат у ветвей краснотала, Ветви дрожат у дрожащей от ветра воды. 22 апреля 2003

* * *

Лунная Таха, дорога, закаты, Я возвращаюсь на круги своя, А по обочинам те же края, Так же кривы, широки и покаты. Вечер, осока, касание рук, Рябь на воде и мурашки по коже, Были с тобою мы мало похожи Ныне и присно вовеки, мой друг. Ворон спустился, ворона галчит, Целая жизнь дребедени подобна, Перебираю детали подробно, Память остыла, и вера молчит. Кубки пусты на нечаянной тризне, Червь под лопатой распался уже, И извивается вслух неглиже Бурный финал ограниченной жизни. 17 мая 2003

* * *

Нашептанный нестих Без моего участья. И даже ветер стих, Как накануне счастья. Дрожат себе листы Бесшумно, как глаголы, И мысли так просты И бесконечно голы. В окно влетела тварь Немелкого пошиба, Разбила мне букварь, Где копошилась рыба. И стало так светло, Тепло и непохоже, Что время истекло И вслед пространство тоже. 18 мая 2003

* * *

Когда ты уходишь к другому, Не видя в оставшемся след, Я кланяюсь медленно дому, Прошедшему дому в ответ. И вижду сквозь вечные шумы, Сквозь быт и другие дела, Какие качали нас думы, Какая музы#ка вела. Какие тачали узоры Сапожники сложных мастей, И прочие неразговоры Из самых заветных частей. И, падая в новые встречи, Наружу, тайком, из окна, Я помню не память и речи, А волю, достигшую дна. 30 мая 2003

* * *

Мне холодно с тобою, милый друг, Ушедший вдруг за тридевять земель. Стоим во тьме, не расплетая рук, Вокруг горчит растаявший апрель. Глаза теплы, и щеки не горят, И слог цветист, и юбка коротка. И Падуя таинственный обряд Творит сквозь нас мелькнувшие века. Поют дрозды навстречу невпопад, И папоротник бешено цветет. И пух летит на острия оград, Играя в недолет и перелет. И в горле ком, и слезы на губах. И все сейчас свершается давно. И да и нет, где было только – ах, Где да и нет – бессмысленное – но… 7 июня 2003

* * *

Мучительно живется на веку Не только королю и червяку, А птице на серебряном суку И робкому в столе черновику. Глаза твои похожи на струну, Дрожаще обращенные вовне, Спиною обращенная к окну, Ты движешься навстречу не ко мне. В овале света, белом и густом, В сиянье дня, живущем напоказ, И в медленной, священной из истом, Слезою вытекающей из глаз, — Ты движешься уже который век, Сквозь пальцы и колени проходя. Сквозь зверя по названью человек Я вижу не разрушенной тебя — Торжественной, звенящей, молодой, Возвышенной, распахнутой, живой. Над облаком, над бездной, над водой. Со светом солнц над грешной головой. 8 июня 2003

* * *

Не дай мне Бог тебе поверить, Надежду с жалостью вия, И бедной алгеброй поверить Саму несущность бытия. И зачарованным туманом Отрывистых, тяжелых фраз, Увлечься брезжущим романом Каких-то незнакомых нас. Пустых, надломленных, усталых, Железных, горьких, как дурман. И, заблудясь в чужих уставах, Уехать вдруг за океан. И там, в росе и ржавой пыли, В горячем солнце и песке, Раздумывать, зачем мы были, С квадратной дыркою в виске. 10 июня 2003

* * *

Судьба твоей печали Нисколько не строга. Запомнятся едва ли Чужие берега Расплавленного Рима, Венеции больной, Прошедших так же мимо, Как сонный мезозой. И пепельные очи Сгоревшего мирка, И преданные ночи В строке черновика. И тот невыразимый Среди облезлых дач, Короткий и ранимый Прощальный полуплач. 19 июня 2003

* * *

Мне очень жаль, что Вас уже не встречу, Не помолюсь распахнутому дну, И той немой и безыскусной речью Я в снах своих навзрыд не помяну. Мне очень жаль, что бедные просторы От не стены в размах не до окна Не скроют в полдень сумрачные шторы Или глоток полночного вина. Мне очень жаль, что я для Вас условен, Как штатный знак в рассеянной игре, Готовый к жертве криворогий овен, В июле и, конечно, декабре. Мне очень жаль по золоту и меди Скользить лучом полунезрячих глаз… За азом – буки, и за буки – веди, Вот так, глядишь, и не случится Нас. 9 августа 2003

* * *

Санки, зима, и поземки, и стужа. Медленный след из оттуда – сюда. Сумрачно жизнь, заметая и вьюжа, Перебирает вверху провода. Наледь звенит, и дорога упряма, Ветер им вторит впопад и не в лад. В мире ни зги, и вершится обычная драма, Тьма впереди и не видно дороги назад. Дай мне скорей свои стылые руки, Сунь их за пазуху в шерсть и тепло, Где-то живут несказанные звуки, Только их снегом еще замело. Тронемся в путь, подыми свои веки, Видишь, мерцающий свет впереди. И подо льдом продолжаются реки. Нежно и молодо в мерзлой груди. 10 августа 2003 года

* * *

Обезьяна смотрит прямо, Смотрит в лоб наоборот. Замечательная драма: Ведьма, вечер и урод. Голос свыше, и из бездны Сипловатый голосок: – Как вы, милая, любезны, Камнем медленным в висок. А на ветке, выше крыши, Белый ворон сверху вниз Смотрит зорко в очи мыши, Высунувшейся на карниз. И, сорвавшись вниз проворно, Шумно падает плашмя. Се, наверно, небесспорно, Но, увы, не минет мя. 2 сентября 2003

* * *

Навылет вздох, навыворот душа. Семнадцать лун завиты в хоровод. Промчался мир, не уцелеть спеша, А может быть, совсем наоборот. И кошки ком, вцепившись в сучий зад, Промчался также за минувшим вслед. Оставив мне небезнадёжный ад, Небезызвестной сущности ответ. Под фонарем и поперек дождя, Не на свету, но вовсе не во тьме, Блестел полуустало бюст вождя, Реальнее, чем в жизни и уме. Сова кричала медленно и зло, И лаяла назойливо лиса. И мнилось мне, что снова повезло Услышать ниоткуда голоса. 2 сентября 2003

* * *

Виртуальное пространство промежуточного рая Накануне недосыпа, недоеда, недогляда. Что ты вспомнишь, полуночник, незаметно умирая, Пребывая в предвкушенье промежуточного ада? Рожь и утро, сквозь туманы тихий бульк заросшей Тахи, Скрип телеги по откосу, силуэт прозрачной клячи, Те немыслимые веры, те неведомые страхи, Обещавшие дорогу в направлении удачи. За окном среди пространства красный зрак живого Марса, Звук пилы и лепет птицы, и еще забор в полсвета. Легкий облак распростертый, силуэт прозрачный барса, Беглый миг исхода ночи в обрамленье сна и лета. И такая глушь, и слякоть, и такой напор неволи, Мира, чуждого до капли, разделенного на мили, На границы и на троны, на начертанные роли И еще на то, что в жизни мы, увы, не проходили. Шип листвы, такой дрожащий, лезущий в тугое ухо, Свиристели крик протяжный в осторожных лапах кошки. И томление не плоти, и томление не духа, А отсутствие пространства у живой сороконожки. 13 сентября 2003

* * *

Я учусь любви и жизни поперек луны и страха, Я стучусь давно не в двери, а в закрытое темно, Кто мне медленно откроет, что недавно гроздья праха Стали тем, чем оны были в то прекрасное давно. Вот я лажу круглый ставень, словно веки вверх веду, Вот просторное пространство утюгом горячим глажу, Вот, включив немного звуки, сплю насмешливо в саду, Вот, собрав из труб железных замечательную сажу, Лик готовлю, данный всуе, праздно, Божьему суду. И, забыв устройство буден из пружинок и соломы, Из опилок, прутьев, стали… с полуночи до утра Я считаю все, что было, не на джоули и омы, А на скрип скрипучей койки и движение бедра. 18 сентября 2003

* * *

Твое непонимание старо, Обыденно, привычно, но, однако, На нем любви бессмысленной тавро, Тринадцатого знака зодиака. Сквозь лепет дел и лепоту суда, Сквозь голь и чад расхристанного слова, Ты проступаешь, как из недр вода, Мучительно, нездешне, бестолково. И хриплый голос резок и нелеп, Мычание отрывисто и скупо. Меж нами стол, и деревенский хлеб, И плошка остывающего супа. И позади продавленный матрас, Хозяйки храп и вымытые сени. И тот в веках плывущий тарантас, Где наши перепутанные тени. 30 сентября 2003

* * *

Человек рождается мертвым, Слава богу, этого не понимая, Сотым, тысячным или четвертым, В канун полнолуния или мая. Мертвым однажды уходит к смерти, Слава богу, этого не понимая, А мы получаем письмо в конверте В канун полнолуния или мая. Случается чудо, правда не часто, Его воскрешает внезапный случай. Как и положено для контраста, Воскрешенный бывает не самый лучший. И долго, долго смотрит эпоха Вслед уходящей ожившей твари. И реже еще до последнего вздоха Воскресшей вместе двуногой паре. 6 октября 2003

* * *

Ни чуда, ни яви, ни даже страны, Где скудная пища покажется сытной, Живым и здоровым – солдатик убитый И миром – усилие тайной войны. И где нараспашку душа наугад Торопится в гости к нездешнему свету, Где трудно, неловко подбросив монету, Вернуть ее позже на землю назад. Куда мне приткнуть свой больной неуют И спрятать куда неостывшее тело? И ветры умолкли, и солнышко село, И птицы во тьме ни о чем не поют. Трясется земля, сохрани ее Бог, Как будто телега о рвы и ухабы. Мы век пропустили, сподобиться дабы Исчезнуть беспошлинно в бездне эпох. 14 октября 2003

* * *

В пространствах, свернутых как бинт, Нелихорадочно и туго, Я попадаю в лабиринт В часы работы и досуга. Я попадаю, попадя Меж языком и знаком жеста, Меж струй короткого дождя, Меж звуком времени и места. И оставаясь наугад, И мча расхристанно и мимо, Я обхожу отцветший сад И пантомиму страхов мима. И то единственное то, Что остается от реалий, Не венценосное пальто, А визги нежных сатурналий. 17 октября 2003

* * *

Свисает тень забытого окна Над тихим вечером туманным, Где ты поешь, пуста и неумна, С лицом окаменелым и жеманным. Где чешет месяц о Везувий рог, И целый час до бесконечной лавы, И где, еще не христианский, Бог Взыскует в мире подвига и славы. Ребенок спит за каменной стеной, Цикады скрип настойчив и размерен, И город, разноцветный и больной, Эпохе обрывающейся верен. Уже ползет полунеслышно пласт, И камни пропускают клубы дыма. Я так надеюсь, что Всевышний даст Продлиться дням разрушенного Рима. 22 октября 2003

* * *

Империя движется к власти, Империей движут рабы, Кипят раболовные страсти В пределах кабы и абы. Ломается мелко пространство, Обломки тусклы наугад, В почете молва и шаманство, И, новый уже, Петроград. Чихнул броневик, просыпаясь, Возник керосиновый дым, От прежнего дыма намаясь, Ты умер еще молодым. И как же смотреть надоело На это природе самой. И ходит прошедшее тело И дышит не новой чумой. 25 октября 2003

* * *

Невелика простая мера — Любви и быта череда. Моя единственная вера: Полсмерти – нет, полжизни – да. И где веселые забавы Смущенья, зависти, вины У той верховной переправы, Границы мира и войны, Где боле нету счастья – страха, Печали, боли и стыда, Где есть возможность горстью праха Побыть до Божьего суда. И где прозрачно и истошно Курлычет голубь ни о чем. И падает земля нарочно В глухую бездну за плечом. 2 ноября 2003

* * *

Я держал связку воздушных шаров, Я разжал пальцы – шары улетели прочь, И остался один среди здешних миров, Если в душе и день, то на дворе – ночь. Как же слаба связь меж нами, людьми, Как остывают руки, разжатые на ветру. Словно ноты – и до, и фа, и соль, и ми — Перестанут быть музыкой, когда я умру. Небо прозрачно вновь, до синевы в душе, Ветер набит листвой, словно худой мешок, Отношения все – лишь вариант клише, От дрожания век и до дрожания ног. В общем, пускай летят, впрочем, не я решал, Коли не здесь рожден, значит, не здесь умрешь, А был ты велик или мал, бешен, нежен и шал, Возможно, как и они, ты никогда не поймешь. 4 ноября 2003

* * *

Тревожный шум доносится из мира, Из дней, идущих бурно никуда, Не подведи, расстроенная лира, За нотой «нет» играя ноту «да». И, соберя грядущее по крохе, Свой горький звук хулой не заглуши. Виной всему две яркие эпохи, Мелькнувшие в окрестностях души. 22 ноября 2003

* * *

Н. К. Мы танцуем с тобой менуэт Посреди неширокой зимы, Где законов и разума нет, Где свободны от вымысла мы, Где качается снег, невесом, На пружинящих в махе ветвях И где катит метель колесом, Наобум, наугад и впотьмах. Дайте руку кружению в такт, Ближе губы к дрожанию век, Созидания медленный акт Производит на свет человек. Ноги вязнут в глубоком снегу, Крылья движутся мимо и вне… Наважденье опять на бегу Заглянуло случайно ко мне. 10 декабря 2003

* * *

Бестрепетно, безвольно, безнадéжно Играю марш на мизерной трубе. Кругом зима, невыносимо снежно, И я подобен им, а не себе. Как будто снег засыпал двери ада, И недоступно близкое тепло, И на краю всевышнем Цареграда Дорогу вспять метелью замело. Труба скрипит, и клапаны застыли, И пальцы мерзнут на слепом ветру, Скажи, мой друг, мы точно в мире были?.. Я, не узнав наверно, не умру. Луна в зенит карабкается рьяно, Музейный сторож охраняет сны. У Пастернаков плачет фортепьяно, Среди моей несбывшейся страны. 17 декабря 2003

* * *

Долги платить – не пиво пить С рассвета дотемна, Не для себя приспело жить, А жизнь одна. Кому-то должен я ответ Кому-то должен вздох, А третьему – последний свет, В котором – Бог. И никому – мой тайный путь, Мельком и второпях, И ту мерцающую суть, Которую азмъ мняхъ. 24 декабря 2003

* * *

Уходит день, уходит ночь За часом час в короткий век, И я делить с тобой не прочь, Мизерный в клетку человек, — Твои гордыню и успех, Твой пожелтевший в камне прах, Твой жалкий безымянный грех И столь же безымянный страх. И я делить готов подряд Твой выцветший до срока храм И городов старинных ряд С развалинами пополам. Твои печали наугад И радостей убогий ток, Твой пролетарский снегопад, Идущий щедро впрок. И даже твой экранный бред И твой же общепит, Пока мне жизнь не скажет «нет» И душу расщепит. 1 января 2004

* * *

Свернулось пространство любви В прозрачную тонкую нить, И только моя визави Меня продолжает любить. В ее андалузском окне Отчетливый профиль погас. И все, что звучало во мне, Покинуло медленно нас. Мы оба с тобой не вольны Вернуться в пропавший простор. И светят две разных луны Сквозь призраки сгорбленных гор. И только цикад голосок, Как прежде, пронзительно мил, Да лепет стучится в висок — Зачем ты так кратко любил… 3 января 2004

* * *

В твоей андалузской шали Только темная нить, Живя по закону швали, Ты смеешь меня любить. Неся нелюбви угары Как плащ над разлетом рук, Под бряк деревенской гитары О счастье бормочешь вдруг. Лицо твое так безгрешно, Смирения лик правдив. Я верю тебе, конечно, Вере своей изменив. И провожая кожей Тебя в андалузский рай, Я говорю: – Мой Боже, Только не умирай. 4 января 2004

* * *

С тем, кто внутри, – бой, С тем, кто вовне, – тишь. Что же мне делать с тобой Под покровом косых крыш? Палить без конца наугад, Ломиться в открытую дверь? Знай ты, как я не рад Тому, что творится теперь. К миру давно спиной, Явный забыт язык. Что же мне делать со мной, Слушая тайный крик? Что мне с собой, скажи, Делать, делить, сметь У той роковой межи, За которой не смерть, а медь? 7 января 2004

* * *

Шорох мира, пыль времен, Небескрайние просторы, Между судеб и имен Тары-бары разговоры. Правят тризну племена В сшибке Запада с Востоком, Бесконечной, как война, В заблуждении глубоком. Те, что живы, славу вьют, В истреблении взаимны. Рядом мертвые поют Нестареющие гимны. И стремится эта рать Без начала или края Непреклонность доиграть, До конца не умирая. 10 января 2004

* * *

Круг ненависти пуст, Порочен и греховен, Не размыкая уст, Играет не Бетховен, А музыка сама, Сошедшая со круга, Играет вальс – зима, Играет фугу – вьюга. И в раненную рань, В ответ на боль и страхи, В окне цветет герань По щиколотку в прахе. 17 января 2004

* * *

Ирине Федоровой Я в мире живу без меня. В нем столько подробных забот, Работа по поискам дня Средь самых широких широт. Томограф считает капель, Обычная судная тьма, Продайте мне смертный апрель За тени земного ума. Продайте мне трезвый побег За тридевять трижды земель, За этот счастливый ночлег, За выпитый набело хмель. Я щедро ужо заплачу, Я сдачи у вас не возьму За тонкую воска свечу, Ведущую, тая, во тьму. 6 февраля 2004

* * *

Юле Латыниной Рождают дети матерей, Спасая их от смерти, И этой нежности святей На свете нет, поверьте. И дышит новое дитя, И слезы льет украдкой, По-прежнему легко летя Над жизнью этой краткой. 10 февраля 2004

* * *

Возвращение в мир муравьиный, Торопливая давка в сенях, Эту новую явку с повинной Совершает настойчиво прах. Что оставил он в мире усталом, Что стремит его в звездную глушь, Завоеванную металлом До растления судеб и душ? Что знобит, и корежит, и тянет, Что манит, как желанный магнит? Может, то, что жалеет и ранит. Может, то, что зовет и винит. Может, то, что рукою шершавой Гладит волосы, трепетно для Эту краткую ночь под Варшавой, Где смеется и плачет земля. 20 февраля 2004

* * *

Усталости так нежны переливы, Так бережна холодная душа. Так в каплях льда склоняют ветви ивы, О голый лед растерянно шурша. Я подойду и, кажется, заплачу, И прикоснусь намеренно к руке. Я ничего для местности не значу, Сползающей к проснувшейся реке. Ваш взгляд тяжел, и губы ваши немы, И та черта насквозь проведена, Мы – только след известной теоремы, Где сути – две, а временность – одна. Клюет синица зерна на ладони, И белок лёт медлителен и тих. Луна крива внизу в полупоклоне, Взошедшая туманно для двоих. 29 февраля 2004

* * *

Алле Латыниной Рыхлый снег для ходьбы неудобен. Слишком долог нахоженный круг. Я сегодня пространству подобен, Растворен и рассеян вокруг. Третий час набухающей ночи. Грохот льда с остывающих крыш. Теплый ветер, вздохнувший в полмочи, В лунном свете растрепан и рыж. В доме Асмуса тени и свечи, Ветви дремлют, о крышу шурша, Не сутуль свои узкие плечи, Одиноко родная душа. Посмотри на покатые луны, Что двоятся в совпавшем уме. Слыша неба провисшие струны, Что звенят меж собою во тьме. 29 февраля 2004

* * *

Я б вас любил, кабы не знать заране, Что эту чашу завершает дно И смерти дверь мерещится в тумане, Когда во рту полощется вино. Не стоит внове затевать измену Любой из совершившихся минут. Как крепко узел стягивает вену, Как пальцы нервно сигарету мнут. И трость скрипит, и вздрагивает веко Где в Сан-Дени монархи и века. Мне жаль в себе живого человека, Немного неубитого пока. Слеза твоя на камне парапета, И невзначай пролит аперитив. Мне все же жаль, что песенка не спета, Хотя уже и отзвучал мотив. 5 марта 2004

Морфология чувств

* * *

Упавший ангел не разбился, Его минула хромота, Но мир неведомый открылся, В котором он – не тот, а та. И, возрожденная из страха Еще беспамятства и сна, Полуневеста Мономаха Живет вне воздуха, одна. И плачет реже, чем когда-то, Смеется чаще, чем всегда. И ровно посередь Арбата Чуть теплится ее звезда. И я служу ей так усердно, Как ножны – острому ножу, Который год немилосердно, Все так же бережно служу. 19 марта 2004

* * *

Когда в пустыню проникает влага, Когда зерно набухшее взошло, Уходит в память постепенно Прага, Червленый мост и желтое весло. Мелькнувших птиц распластанные тени В пятне лучей холодного огня. И снова ты садишься на колени, И снова любишь ветрено меня. И сквозь жару расплавленного солнца Я принимаю теплые струи, Как принимал у тусклого оконца В далеком Плесе запахи твои. Оставленная бешеная стая Высоких дней, не имущих стыда… Не умирая, движется, не тая, Живая кровь – железная руда. 19 марта 2004

* * *

Ты зашла по дороге из ада Посмотреть на неприбранный дом, Посередь самодельного сада Над заросшим и ржавым прудом. Заварила мне чай золотистый, Подмела незатейливый пол, Позвенела недолго монистом, Обронив на прощанье глагол. И ушла на соседнюю дачу, И осталась там после шести. Забывая, я тихо поплачу, Пожилая моя травести. И опять невесомые книги Разложу, как всегда, на полу. Приподняв за железо вериги, Заживу своей жизнью полу. 24 марта 2004

* * *

Я живу в хорошем доме, Предо мною три окна. Никого не вижу, кроме Безобразного луна. Вот он движется устало, Вот он дарит мысли тень, Предисловием финала Завершая краткий день. И в разгар насущной ночи Дарит мне знакомый сон, Чем знакомей, тем короче Просвещая небосклон. И как призрачному другу Я скажу ему опять: – Поплывем, мой друг, по кругу, Чтобы мыслить и терять. 30 марта 2004

* * *

Я вижу Вас средь сумерек и света, Я верю Вам сегодня и вчера. Вы – самая прекрасная планета, Плывущая из ночи в вечера. Я Ваше имя, просыпаясь, вижу Среди берез, закрывших окоем, Когда я слоги на догадку нижу, Что близок мир, где мы живем вдвоем. Где талый мост и ветреное тело, Как корни или ветви, сплетено. Когда светило, улыбаясь, село, И только с виду в воздухе темно. 30 марта 2004

* * *

Бескрайние просторы живота И точка незаметная ума, Куда душа в темницу заперта, Как слово – в бесконечные тома. А я живу на выстрел от темниц, Не ведая ни горя, ни забот, Не различая непохожих лиц, Сливающихся в призрачный народ. И, понимая всю неправоту В таком уходе за пределы дня, Я незаметно перейду черту, Что отделит живущих от меня. 31 марта 2004

* * *

Дом у озера в серой дымке, День осенний плакуч и тих. Мы участвуем дружно в поимке Счастья позднего на двоих. Мед пахучий тяжел и долог, Чай, остывший на блюдце, густ, Занавесь до отказа полог И приблизь наваждение уст. И возьми меня в некую веру, Где испарина да слова, Где желанья не имут меру В беззаконии естества. Где забудем о том и этом, И тем более о другом. Где легко угадать по приметам В серой дымке у озера дом. 1 апреля 2004

* * *

Зверь рычит не от страха, Не от гула в крови, А с разгону, с размаха Зверь рычит от любви. Но прозрачное тело Не ломает в дугу Горячо и умело На упругом лугу. Просто, бережно, туго, Над распахнутым дном. В центре острого круга, Между явью и сном. Он с безумием в паре Совершает, скользя, Что даровано твари И что людям нельзя. 3 апреля 2004

* * *

Кто-то и знал, и знает, Как происходят миры, Снег на ладони тает От нашей в себя игры. Кто-то встает до света, Молится, не торопясь, Не нарушая обета, Которому имя – связь. Связь с неживой природой Или с живым дождем, С ветреной – вдруг – погодой, Которую мы не ждем. Связь со спинкой кровати, Летящей среди небес. И даже, совсем некстати, С надеждой надежды без. 6 апреля 2004

* * *

Теплый мост над ленивой Летой, И поверх – вереница лиц, И луна неживой приметой Молча в воды падает ниц. Пропуская вовне по паре, Часовые рисуют крест, Что положен по чину твари Наугад из окрестных мест. Меж собою уже незнакомы И неузнаны Богом, бредем. Так прозрачны и так невесомы, Что не застим собой окоем. И под плач забубенной гармошки Или выдох негромкий ствола Вдруг взлетаем, как хлебные крошки, Что смахнули рукой со стола. 7 апреля 2004

* * *

Вера еще в зените, В руке упруго цевье. Что не мое – возьмите. Все, что мое, – мое. Белка – в кормушке белой. Ты – в упрямстве святом. Все, что не сделал, – делай, Жизнь или смерть потом. Двор неметен с апреля, Крыша ржава года. Но кровь не остыла в теле, Прочее – не беда. И, разум закрыв ладонью, Дни в наважденье длю. Душу твою воронью Слепо и в долг люблю. 7 апреля 2004

* * *

Муза моя просыпается рано, Моет лицо ледяною водой, Смотрится в зеркало киноэкрана, Раненой, ветреной и молодой. Солнце над нею нездешне качается, В воздухе кружатся тени Москвы. Муза, конечно, могла бы отчаяться, Но не прилежна и в этом, увы. Чай попила, по земле полетала. Губы надула, поплакала вдруг. И задремала среди краснотала, Под одеялом любви и разлук. Снится ей дом за разбитой дорогой. Роща. Часовня. Плотина. И луг. Ты не буди ее нынче, не трогай. Пусть себе дремлет в скрещении рук. 8 апреля 2004

* * *

У иконы мы стояли Утоли твои печали. И молились, как могли, На краю твоей земли. И просили тихо Бога Робкой радости немного, Света светлого огня Для тебя и для меня. 11 апреля 2004

* * *

Пространство начинается с темниц, Неволя начинается с любви. Смотри, как ночь легла на землю ниц, Увидев очи смертные твои. Чураясь быть, ты движешься едва Сквозь частокол непроходимых рук. Нас учит одиночеству Москва По точкам встреч и запятым разлук. Нас учит час, доставшийся другим, Утраченным, как еры или ять, И этим жестам, добрым и нагим, Что не пристало всуе повторять. Нас учит то, что сбыться не должно, Что держит нас непоправимо врозь, Что быть могло не с нами и давно, Чему в ковчеге места не нашлось. 12 апреля 2004

* * *

Век перемен народов и умов, Закат Европы, варварства рассвет. Развалины стеклянных теремов. И теснота, и суетность тенет. И что мне делать в этой кутерьме Дорожной пыли, с солнцем в голове, Влекомой ветром наугад во тьме В оставленной архангелом Москве. И что с того, что мир сошел с ума, Два варвара в оскале делят век, Пустеют постепенно закрома, Что наполнял духовный человек. И что с того, что в выигрыше те, Кто любит кровь в сиянии идей. Так больно быть в кромешной немоте Наедине с пространством без людей. 12 апреля 2004

* * *

Как я завишу от каждого жеста, Как я завишу от каждой печали, Нет на земле мне свободного места, И над землей отыщу я едва ли. Сколько нам быть до последнего вздоха, Мучить и мучиться в скорбной юдоли? Кем же придумана эта эпоха, В коей мы учимся в классе неволи, В коей мы ищем упорно удачу, Верой и правдой служа себе вечно? Что же я слезы тяжелые прячу, Выглядя бережно-бесчеловечно? Жизнь – это вымысел, данный от Бога. Узок наш путь и не терпит измены. Звезды на небе, под ними – дорога Черным подобием вздувшейся вены. 13 апреля 2004

Письмо в Мценск к ***

Как там в Мценске у вас с погодой? Что там в Мценске у вас на базаре? Я тут балуюсь жалкой одой В роли писаря всякой твари. Слышал, в Мценске большие страсти, Не в почете дрова и сало, А в почете добыча власти И – на равных – размер капитала. И бушуют большие бури Между мценскими господами. Я же, слышишь, читаю дуре Пепси-оду о классной даме. Обходя глубокие лужи, Я гуляю напротив храма. Слава Богу, оставили стужи И хибару, и землю хама. А у вас скоро грянет лето И начнутся большие драки. Жаль, меня с вами нынче нету. Глушь и плесень у нас в Итаке. Два цветка на большое поле, Трын-трава на дворе убогом, Но зато мы живем на воле, Хоть и ходим еще под Богом. 14 апреля 2004

* * *

Император, пора бы Третьему Риму перебираться поближе к Сене, Стать на берег варяжского моря, на прежнем месте, Стольный город азийский погряз в воровстве и лени, Нам враги твои надоели, с холуями, конечно, вместе. Император, пора и плебсу увеличить бы пайку хлеба И уменьшить размеры зрелищ, разумеется, не бесплатных, Столько лет нарушали сообща всем миром законы Неба В количествах не только запретных, но и невероятных. До таких степеней, что даже стали слышимы снова духи, Отелились коровы псами, и рабы возжелали власти, Идеи, что толпы водили в драку, сегодня – больные старухи, Мир кроят по живому, и очевидно, что это не все напасти. Император, пора бы снова успокоить подданных делом, Ни испытанной плетью, ни хитрым словом или обманом. Твой сенат торгует империи в клетку запертым телом, Торгует марьей морей, и руд, и весей, и в придачу еще иваном. Император, смотри, однако, в крови и хаосе топят землю, И, может статься, после потопа не будет места для твоего народа, Беспомощность в эту снова римскую пору не только я не приемлю, Построй ковчег, снабди его хлебом и солью, заклинает сама природа. 15 апреля 2004

* * *

Я выменял молчание на сон И спрятал мену от недобрых глаз. И вот уже немолодой Ясон Везет куда-то осторожно нас. Мелькают, как и должно, города. И лица собираются в лицо. Венеции холодная вода. Гостиницы открытое крыльцо. Собака у крыльца на мостовой. Мозаика, немытая века. Деревья с облетающей листвой, Как будто со страниц черновика. Все тот же бред, как будто никогда Я с ноты до не попаду на ре. От всех времен ни звука, ни следа. Тире и точки. Точки и тире. 18 апреля 2004

* * *

Скоро лето в зеленом Мценске, Пыль на окнах серым-сера, Ну а в нашем престольном Энске Покрупнее идет игра. Лезут в гору цены на волю И, конечно, – на кров и чин. И еще на звездную долю Самых мизерных величин. По булыжникам мчаться тряско. Вереницы закрытых лиц. Кучер. Барин. Эскорт. Коляска. И сограждане, павшие ниц. Я в последнем ряду направо, Я из мценской серой пыли. До чего ты дошла, держава, Украшение всей земли. Из тебя режут жирные доли, На столы, отрубив, меча. А знавала и первые роли. И кормилась не раз с меча. Или все, что дано, – совершила? И уснула, сопя во сне. Не торжественно и бескрыло. Как и должно земной стране. 18 апреля 2004

* * *

Растворюсь без остатка В этой грустной глуши, Не подробно, а кратко Ты мне письма пиши. И когда через Лету Повезут не спеша, На мои неответы Чем ответит душа? Не читай на досуге, По бумаге скользя. Просто помни о друге, Коли оное льзя. 25 апреля 2004

* * *

Душа закрыта на замок, И брошен ключ на дно. Зачем же вдруг звенит звонок И стук зачем в окно? Зачем далекая свирель Играет тот мотив, Который мне наплел апрель, Судьбу перекроив? И что мне в мире не моем Искать пустой ответ? И я закрыл надежно дом, Ответил стуку – нет. И, заглянув за здешний край, Туда, где Бог течет, Я перепутал невзначай И нечет ваш, и чет. И только дробно каблучок Стучал мне жизни встречь, Да пел назойливо сверчок Свою простую речь. 3 мая 2004

* * *

Нити красные тьмою прошиты. Нити белые в сталь вплетены. Мне пора бы с привычной орбиты Чувства долга и чувства вины Улететь, уползти, беззаботно Оборваться, как двери с петель. Слишком зелье сие приворотно И пьянит до упаду, как хмель. Я вхожу в теремны#е ворота, За собой запираю замок. И звучит долгожданная нота, Та, которую слышать не мог. И еще где-то выше и дале Тот негаданный низменный свет, Словно оттиск на вышней медали, В коем образа Божьего нет. 12 мая 2004

* * *

Добрая стерва играла на скрипке, Кашу варила, корни сушила И, совершая сплошные ошибки, Вечно волнуясь, куда-то спешила. Добрая стерва любила наряды, Кольца любила и прочие бусы, Так же любила котов серенады, Больше – колеса и меньше – турусы. Что мне за дело смотреть на урода, Бабьи печали, рабочие слезы. Дело мое – только детская ода, Да временами – морозы и розы. Я же, томимый дурацкой заботой, Те со щеки вытираю печали С первой попытки, с десятой и сотой, Нудно бессмысленной в каждой детали. 16 мая 2004

* * *

В миру, отсутствуя, живу, Смотрю на ад, что ранит душу, Во сне, но чаще – наяву. И смерти здешней реже трушу. Смотрю на слезы на руке, На жалкий текст короткой оды. На страх и трепет вдалеке, Мои сжигающие годы. На то, что сердце любит так, Как мне любить не доведется, И новой жизни тайный знак Над прежней плачет и смеется. И вольно вольностью дыша, Отсутствию противореча, Течет и булькает душа, Остатки замысла калеча. 29 мая 2004

* * *

Где-то вовне копошатся дела, Струны лепечут забавное что-то. Жизнь пронеслась, закусив удила, В ритме погони и такте работы. Где-то вовне мое сердце болит, Весны сменяют короткие зимы. Камень крошится брусчаток и плит, Замыслы темны, решения мнимы. Робко смотрю на мелькание рук, Точно во сне обнимающих тени. В ритме свиданий и такте разлук Кто-то встает предо мной на колени. Что-то еще происходит со мной, Дань отдавая усталой надежде. Но различимы ли холод и зной, Я не пойму уже боле, как прежде. 31 мая 2004

* * *

Мне не справиться с прежнею ношей. И расстаться, увы, не могу. Я тебя не от жизни хорошей Обнимаю, мой друг, на бегу. И кручу меж зубами несложно Пару искренних скомканных фраз. Если б знала ты, как мне тревожно За растаявших в сумерках нас. Под дождем холодающим лета, Над испариной сонной земли Не найти нам, конечно, ответа На вопрос, что задать не смогли. Все бредем по раскисшей дороге Под зонтом, укрывающим шаг. Наши лица печальны и строги, Как намокший и выцветший флаг. 1 июня 2004

* * *

Я разлюблю тебя не сразу, А постепенно, наугад. И, завершая эту фазу, Я новой жизни стану рад. Я в ней найду себе удачу, Я в мир войду и запою. И ничего, что много плачу, И ничего, что много пью. И, забывая в самом деле, Куда иду, зачем живу, Ладонью глажу еле-еле Тебя, как будто наяву. И, совершая круг за кругом Речей и дел круговорот, Другую назову я другом, Приблизив к уху жаркий рот. И, слушая ответный шорох, И крик, и бульканье, и свист, Сгорю стремглав, как легкий порох, Как высохший в пустыне лист. 6 июня 2004

* * *

Целую в сердце Вас растерянно и нежно, Смотрите, целый день подарен нам шутя. И где-то высоко и счастье неизбежно, И машет нам рукой небесное дитя. И поперек луны – плавник знакомой рыбы, И поперек земли – закат и облака. А мы с тобой опять, наверное, могли бы Пожить и полетать недолгие века. Стрекочут кузнецы, суча ногой о ножку. Июньская жара, зеленые леса. Твоей рукой в руке я глажу нашу кошку, Еще поверх руки витают голоса. На краешек стола присело одеяло, Закончив, наконец, полуденный полет. Конечно же, оно недолго пролетало. Но как же хорошо и плачет, и поет. 8 июня 2004

* * *

Крест-накрест дома заколочены, Дорога травой поросла, А храмы стоят позолочены — След веры, а не ремесла. И жальники спят деревенские, Никто к ним уже не придет. Узоры подзора смоленские Уснувшая дева прядет. Свивается нить, не торопится, Уходит прилежно в утóк. А жизнь непрожитая копится, Ложится виток на виток. И что мне до вашего знания Конечности пут бытия. Меня не оставила мания — Безродная вера моя. 11 июня 2004

* * *

Туманна ночь, нарядна и тепла, Зеленый свет листвы небезнадежен. Как тусклы вдалеке дома и купола, И вид их глазу беден и безбожен. Арбатских крыш дороги в никуда. Кричат коты похоже и надсадно. По водостокам булькает вода, Как ваша речь – натужно и нескладно. Усталость застилает божий свет, Уходит в ночь очередная встреча. Все ваши «да», напудренное «нет», Судьбе и жизни преданной переча. Еще одна кривая из кривых, В которых суть до смысла растворима. Иных уж нет, но, в сущности, иных И не было от Орши и до Рима. 12 июня 2004

* * *

Играют игроки простой сюжет. Рожденье. Жизнь. И, наконец, уход. В сюжете этом изменений нет. Который год. И Вам, и мне иного не дано. По датам роль расписана до дня. И время непрошедшее – давно Не для меня. Я выпью сок гранатовый до дна. Я вытру рот, не подымая век. А ты живи – и за меня – одна. За веком век. В священных цифрах – семь и три, На глине, стертой в пыль и прах. С улыбкой бешеной внутри И на губах. 15 июня 2004

* * *

Пролетая над детством однажды, Я не вспомнил один эпизод — Не себя, полумертвым от жажды, Над смущением медленных вод. И тебя, не пришедшую в гости, В длинной юбке, с косой по плечу, И ведро на дубовом помосте, И оплывшую к утру свечу. И пронзительно в бездну над нами Улетающий в выдохе дух. Твердый воздух уже под ногами, И закат, что еще не потух… Что ты плачешь, в обносках старуха, Что бормочешь, глаза заслоня, На развалинах взгляда и слуха, Что опять не узнали меня? 17 июня 2004

* * *

Убежало на пол молоко, Чай пролит, и раскололось блюдце. Я теперь настолько далеко, Что, пожалуй, не смогу вернуться. Я теперь у твоего плеча, Я теперь у твоего порога. И чадит погасшая свеча, Продолжая смерть свою немного. Дверь скрипит, качаясь на ветру, Занавес колеблется похоже. Ты еще мне снишься поутру, С радугой, рассеянной по коже. Ты еще проходишь через свет, Через все, что не было и было, Но тебя иначе рядом нет — Незнакомо, тускло и остыло. 21 июня 2004

* * *

Тревожит день непрожитая ночь. Тревожит сон непролитая влага. И, кто хотел, не может мне помочь В намерении выбора и шага. Неужто я не разглядел судьбу В мельканье лиц, похожих до иоты, И не услышал судную трубу С обломками на меди позолоты. Неужто мы размыты до штриха, До на свету неразличимой речи, И тени первородного греха Нас отсекли от первородной встречи. А все вот так, как должно у скота. Рога, копыта, случка и разлука. И струйка крови у разлома рта. И смерти шаг без шороха и стука. 29 июня 2004

* * *

Дорога вдаль длинна и холодна. И влаги ток протяжен и смиренен. Я выпью жизнь налитую – до дна, Одним глотком, что ярок и мгновенен. Не выходя вовне из глубины Того, что неделимо и надежно. И чувство веры, меры и вины, Как в оны дни, мне кажется – безбожно. И только свет, не подымая глаз. И только дух, витающий над нами. И все, что вдруг соединило нас, Что называют люди временами. Широкой юбки ветреная плоть. Сухой листвы шуршание о кожу. Я в храме дней молюсь тебе, Господь, И, уходя, людей не потревожу. 3 июля 2004

* * *

Продолженье диалога Как обратная дорога, Как короткая стезя Между можно и нельзя. Продолжение завета, Поиск праздного ответа — Свет иной еще короче, Так же дни сменяют ночи? Или все сплошная тьма. Как природа без ума. 6 июля 2004

* * *

Отмерзают остылые люди, Мезозой начинает дышать, Голова улыбнулась на блюде — Вот такая опять благодать. Вот к ладони протянуты губы. Вот салат задышал не спеша. Как же слезы теплы и не грубы, И открыты, не то что душа. Серый сумрак развешан по стенам, И заметны полоски огня. Там, где тело бежало по венам, Нету больше на свете меня. А на коже – подтеки сиропа. А на шее – затекший рубец. То, что выжил ты после потопа, — В самом деле, большой молодец. Видишь, люди мелькают повсюду. Слышишь музыку в форме рулад. Как же нежно привязан ты к блюду, Погруженный по шею в салат. 7 июля 2004

* * *

Вот и дрогнуло правое веко, Вот рука потянулась к руке. И набросана присказка века В самом первом черновике. Зло и вера неразличимы. И в добре не живет благодать. И разгадку убогую – чьи мы — Никогда никому не узнать. И, увы, неразгаданно тоже, Что за Стиксом бытует еси. Знает это всеведущий Боже, Но не скажет – проси не проси. Лишь вздохнет на пустые вопросы. Улыбнется всевидящий дух. При мерцанье во тьме папиросы Двух сидящих у моря старух. 7 июля 2004

* * *

Жить в аду не так уж плохо. На войне как на войне. Ко всему тому эпоха Интересная вполне. Позвонишь – не отвечают. Жить намылишься – умрешь. Кто в тебе души не чает, За спиною прячет нож. И во сне, где вся свобода Бесцензурна, широка, Так же мучает природа, Как в истекшие века. И глаза твои двулики. И в словах двойное дно… Даже листья повилики С желтой смертью заодно. 8 июля 2004

* * *

Жить без веры – множить тени, Обойдешься без меня. Встанешь снова на колени Возле должного огня. Скажешь то же, сделав то же, И забудешься опять. Дай тебе удачи, Боже, В даре мучить и терять. Дай тебе глоток покоя, Вздох простой несуеты, Угол теплый в трюме Ноя, Где жила бы долго ты. Иногда во сне летала, Ненавидела, любя. Крепче камня и металла Было б сердце у тебя. 9 июля 2004

* * *

Не пиши усталые слова, Не рисуй непрожитое лето. Ты опять и в этом не права, Оставляя выдох без ответа. Воздух нем, и тишина мертва. Замер звук, тяжел и неподвижен. Катится со стуком голова. Тайный смысл разгадан и унижен. Что тебе в оттенке естества. Все на все похоже без остатка. Подошед к нездешнему едва, Вспыхнула открытая тетрадка. И сумно, и гулко, и светло Я к тебе стремим и неизбежен. Треснуло нагретое стекло. Звук очнулся, выносимо нежен. 12 июля 2004

* * *

Врагу не пожелаю этот дар — Искать любви у камня и железа. Слепая страсть – невыгодный товар. Но этот нож полезен для надреза — Копилки снов, аорты бытия И горла, продолжения рассудка. Вот почему на свете ты и я Так связаны канатом промежутка Всей нашей прошлой памятью не зла И будущей, ушедшей в поколенья. Меня всю жизнь манила и везла Твоя душа – и сучья, и оленья. И эта дрожь рассудку вопреки. И мы опять – без вздоха и вопроса — На фоне грязной, выцветшей реки Два камня, вниз летящие с откоса. 20 июля 2004

* * *

Я уже не умираю. Даже, кажется, дышу. Подошед опасно к краю, Выбираюсь на сушу. Различаю отсвет тезы Бездны прежней на краю. Все бемоли и диезы Снова правильно пою. И, минуя ум и волю, Снова чувствуя навзрыд, Я свою шальную долю Заколачиваю в быт. Но уже иные меры Освещают фонари. И знакомые химеры Дышат преданно внутри. 30 июля 2004

* * *

Клетка пуста и наружу открыта. Ветер о дверцу колотится влет. То ли я – жертва бессрочного быта. То ли – не жертва, а наоборот. Память как листья летит, облетая, Вечер блажен, но усердствует зря. Осень моя и судьба золотая, Тускло мерцая и еле горя, Что наплела ты в усердии пыла, Чем одарила в движении дня? Что ты в себе безнадежно сокрыла, Думой нездешней тревожа меня? День догорает в тумане камина, Мрамор горяч и искусен вполне. Жизни четвертой уже половина Лунным серпом исчезает в окне. 3 августа 2004

* * *

Я справедлив не более, чем сон, И вы меня не менее жестоки, И каждый раз, зайдя за небосклон, Я попадаю в мертвые потоки. Вот я веслом табаню тишину. Вот я верчусь опять в водовороте. И, затевая новую войну, Торчу, увы, на безнадежной ноте. Вотще я жил до появленья Вас В убитом мире, сером и свирепом, Не подымая на природу глаз, В своем упорстве, мелком и нелепом. Простите мя, живая неживых, Не отводите бережного взгляда. Быть может, на земле я тоже буду – быхъ — Достойным сыном вечности и стада. 10 августа 2004

* * *

Мне еще успеется побывать в аду, Мне еще успеется полетать во тьме, Я еще накланяюсь Божьему суду, Если там останусь я в своем уме. Проливные дождики льются за окном, Листья полотенцами до травы висят. Думаю, не думаю только об одном. Сон мой продолжается весен пятьдесят. Лик твой полукаменный и вечерний Плес. И беседки золото на крутой горе. Кто меня, отшельника, в этот край занес, В самой неразборчивой и слепой поре. Звезды в небо падали. Осень и жара. И огни нездешние словно наяву. Ты явилась обликом моего ребра. И с тех пор без просыпу я один живу. 15 августа 2004

* * *

Что мои беды размером с обиду, Что мои грусти в пространство дождя… Я же уехал в зеленую Ниду С бронзовым бюстом на фоне вождя. Я же начистил загарами плечи, Стадом пасомый искусным вельми… Может быть, выберем станцию встречи В гибельном Риме, а можно – Перми, Чтобы помочь тебе в вечной заботе В каждой из игр до конца не пропасть, В бедной игре безрассудства и плоти, Где, что ни карта, то – битая масть. Свет наваждения и лицедейства Валит мозги наугад набекрень. Бледный итог несвершенного действа, Счастья минувшего древняя тень. 16 августа 2004

* * *

Жизнь моя разминулась со мною, Незаметно прошла стороной, Поначалу – далекой войною, А в финале – заботой земной. И светила себе в полнакала. И не мучалась праздно виной. И, возможно, с другим куковала Под какой-нибудь дохлой луной. Не стучала в закрытые двери. Не искала обратно пути. Видно, каждому было по вере Свою вечность покорно пройти. Я один в надвечернем уюте С несудьбою дышу в унисон, В каждой будничной в меру минуте, В каждом вздохе, похожем на сон. 21 августа 2004

* * *

Что-то солнце вверху беззакатно, Что-то цвет его ал и багров. Я отправлюсь на волю обратно На какой-нибудь местный Покров. Я открою набухшие веки И ладонью по ним проведу. И оставлю отныне вовеки Этих дней нежилых череду. Буду двигаться долго и больно, Буду плыть не спеша, горячо. И подслушаю Бога невольно, Отодвинув наружу плечо. И, раскаясь в утрате неверы И в измене и злу, и добру, С новым именем прежней химеры Я немного еще не умру. 26 октября 2004

* * *

Пусть тьма течет вовне через меня, А теплый свет не выбьется наружу. Во мне достанет воли и ума, Я боль свою тебе не обнаружу. Играй легко в проливы и дожди И береги нездешнее начало, Мы только в жизни верные враги И в том, что бесновалось и молчало. Еще в жаре и вытеке свечи, В тревожном сне, перелицовке встречи, В расхожем покровительстве ночи, В не искаженной сдержанностью речи. И в том еще, что нам не по зубам, Что булькает, стекает и сочится Строкою бесконечных телеграмм: Москва – Калуга. И Калуга – Ницца. 7 ноября 2004

* * *

У нас с тобой война и близится победа, Недолгим будет мир, недолгой – тишина. Еще немного слез и ту же меру бреда, И вот она опять, желанная война. По Гегелю вполне срывает ветер ряску С заросшего пруда, о благо, наконец. Добавьте в бурный бой сиреневую краску И пару золотых обуженных колец. И Скрябина труба трубит себе протяжно, И хаос поредел, в узор переходя. Все сущее давно несущему не важно, Как зонт над головой для общего дождя. Ладони так теплы и влажны после боя, Опущены глаза и смотрят в никуда. И все пространство днесь до одури родное. И крови тонкий след, как талая вода. 10 ноября 2004

* * *

Обновление тела и духа Невеселое суть ремесло. В старом парке угрюмо старуха Держит пальцами цепко весло. Вот и снег завалил ее плечи, Вот и листья покрыли главу. Зря мы выбрали место для встречи Не во сне, а, увы, наяву. Кратко руки коснулись друг друга, И слова перепутали речь. Вместо долгого в меру испуга Только выдох нечаянных встреч. И уже из нездешнего часа, Еле слышно, пускай второпях, Пульс возвышенный общего мяса Воскрешает мучительно прах. 12 ноября 2004

* * *

Смысл жизни не мной утрачен, А временем и временами, А был он весьма удачен, Явью храним и снами. Был он еще возвышен, Был он еще лелеем, Хотя уже не всевышен, Меж храмом и мавзолеем. Странно, но эта утрата Меня на лету зацепила. И стал я на миг как вата, И стало на миг бескрыло. И долго еще под кожей Боль эта так болела, Что стала вполне расхожей, Как эти душа и тело. 28 ноября 2004

* * *

Что мне делать в этой бережной пустыне, Где от прошлого ни звука, ни следа. Только ветер вездесущий на равнине, Где кружила и куражилась вода. Только небо, только солнце и дорога, Только ястреб над барханами вдали. Мне хватило бы совсем немного Бога И зеленой, а не выжженной земли. Что же ты меня опять не обманула, Мастерство твое, наверно, подвело. Я вступаю осторожно и сутуло В осень, хрупкую как тонкое стекло. Что-то тихо, безуспешно и устало. Воздух колется сквозь кожу горячо. А душа еще из жидкого металла, И уже из затвердевшего – плечо. 1 декабря 2004

* * *

Время общей любви истекло, Время личной любви не настало. В первой суть и основа – стекло, А вторая, увы, из металла. Груда мусора где-то в углу. То ли годы, а может, и сроки, Я бы вытек беззвучно во мглу Без особой и внешней мороки. Я бы вылетел дымом в трубу, Я бы вышел из вашего века, Но кому я оставлю судьбу В бедном образе человека? Но кому я оставлю слова, Что достались мне трудно в наследство, Этой печки вселенской дрова, Что дымят до распада от детства? 7 декабря 2004

* * *

Выметаем вещи с памятью вовне, Оставляем вещи, что еще далёко, Прошлое осталось в безразличном сне, Что уже не видит дреманное око. Ничего, что стены чисты и пусты, Ничего, что окна на замок закрыты. Под руками дышат белые листы, Под ногами гнутся мраморные плиты. Красное на белом смутно в темноте, Белое на черном смято и просторно, Дышится свободно в прежней духоте И живется снова наугад упорно. Вот уже к рассвету движется рука, Вот она взлетела выше одеяла. Вот она связала две судьбы в века, Покружив над нами, наконец, пропала. И легко, как в детстве, думать ни о чем, И кроить и строить эту явь упрямо, Чтобы ты летела за моим плечом, Словно ангел Божий по пути из храма. 14 декабря 2004

* * *

Потолок потрогать руками, Постоять на грудной клетке. Звезда светит за облаками, И сойка сидит на ветке. Белка снует тихо, Орехи в схорон таская, Да минет нас нынче лихо И вся суета мирская. Падает снег, кружит. Месяц как мяч бейсбольный. Со мною сегодня дружит Воздух шестиугольный. И посреди пространства Самого черного цвета Лучше, чем постоянство, Нет на земле предмета. 31 декабря 2004

* * *

Бьется сердце через дорогу Еле слышно в полночный час, Торопя к любому итогу Разделенных дорогой нас. Снег скрипит, как в сенях половица. Ветер скор, и летуч, и бел. Нам обоим давно не спится Среди праздных и добрых дел. Ищет пищу молча ворона. Бег собаки по насту тих. И ржавеет давно корона, С гнутым обручем для двоих. А вверху, и дыша, и вея, Кружит в памяти робко речь, Все надеясь, как Ниобея, Что не все попадут под меч. 1 января 2005

* * *

Что-то кенар распелся к ночи, Что-то двор не метен давно. Я бы вспомнил любые очи, Если только бы глянул в окно. Я увидел бы профиль сада И руки золотую дрожь, Где деревьев живых прохлада, Чертит буквы двуострый нож. Где сидим мы, дыша глубоко. Между «нет» и мгновенным «да». Где нам было неодиноко, Как не будет уже никогда. 1 января 2005

* * *

То ли кажется, то ли чудится, То ли ветер гудит в трубе. То ли нас оставляет улица, Что жила наугад в тебе. Видишь, нитка, краснее красного, Из забытой давно игры. Сколько в жизни было напрасного До заветной в упор поры. Я налью тебе в кубок осени, Чтоб закрыло туманом дно, Голубее небесной просини Будет белое с красным вино. И, глотая напиток бешеный, Вместе с пеной восторг пия, Не оставлю тебя неутешенной, Несвятая судьба моя. 3 января 2005

* * *

Ломок мир из железа и стали, Хрупок мир из надежд и обид, Что-то кони сегодня устали, Так могучи и резвы на вид. И пространства духовного толка Износились до призрачных дыр. Вот и выцвела конская холка Цвета хаки и стиля ампир. Мне ли знать, что сие вероломство Стало частью деяний и слов, И в родство переходит знакомство Сокрушения прежних основ. Белок шерк еще быстр и беспечен, Снег, как прежде, ложится на снег. Этот мир оказался невечен, Как невечен законченный век. Посреди белоснежной дороги, Между твердью и хлябью земной, Только мысль о неведомом Боге Остается на время со мной. 5 января 2005

* * *

Мне этот ад не по карману, Мне эта роль не по плечу. Я забинтую туго рану И в бесконечность полечу. Там на лугах такие травы, Такое скопище копыт, И наконец у переправы Оставлю забубенный быт. И, плавно напрягая тело, Из шкуры вылезя на свет, Отчалю так, чтоб все звенело В остатке нерожденных лет. И, камень, к камню прирастая, Неся пространство за спиной, Я не взгляну, как двери рая, Визжа, захлопнутся за мной. 11 января 2005

* * *

Ничего не меняется в мире, Не изменится никогда. Дважды два навсегда четыре. Или прочая лабуда. Прежней жизни знакомо варево, В ней огромна и обла боль. Государю, мой друг, – государево. Ну а черни – любая роль. 16 января 2005

* * *

Свеча на столе тяжела и поката, И свет ее ровный не виден окрест. Мы – дети с тобой не кривого Арбата, А бедные дети ивановских мест. Вино пригуби из живого бокала, И, руки смежив, отдохни на плече. И пусть тебе станет легко и устало При этой неяркой тяжелой свече. И я расскажу тебе старое слово, В котором не сон и не смута живут, В котором живут, как и мы, бестолково Негромкое счастье и робкий уют. А ночь осторожно крадется по крыше, А ветер поет свой негромкий мотив. И что не скажу, ты, конечно, услышишь, Руками меня наугад обхватив. 17 января 2005

* * *

Ранима звуком, вздохом и листвой, Полетом птиц и музыкой ранима, Метет метель по белой мостовой, В слова и жесты не переводима. Окно мороз узорами затмил, И тьма вовне сочится незаметно. И выраженье – хромота не крыл — По существу старо и беспредметно. Дымится борщ, протяжен и не густ, Внимает око этому пределу. Не отнимай заледеневших уст, Прижатых плотно к медленному телу. Я весь – с тобой, от взгляда до кивка, От не жары до крика и распада, И что с того, что коротки века Из трех шагов заснеженного сада. 26 января 2005

* * *

В доме моем – то трава, то снега, Гости чужие толпятся толпою. Друг мой смертельней любого врага, Сердце болит не в груди с перепою. Где я его обронил невзначай, Как далеко оно там закатилось? Ладно, налей свой мучительный чай, Лишь бы оно и болело, но билось. Где его след и когда замело, Жалкое сердце в миру инородца. Нáбело жить, а точней – набелó, Мне не пришлось и уже не придется. Стон за стеной и последняя дрожь, Тела морковного страхи и боли… Мертвое сердце виной не тревожь, Это не наша история боле. 29 января 2005

* * *

Сердце вернулось, устроилось сбоку И прилепилось к обратной спине. И завертело тоску и мороку В яви, конечно, и меньше – во сне. Сразу заныло, взахлеб застучало И постепенно освоилось так, Что моей жизни живые начала Смерти разжали сведенный кулак. Сердце стыдилось, молчало, болело, Терлось о спины, смеялось, шепча, — Это твое непутевое тело Сладко горчит, как в саду алыча. Как оно, бедное, снова резвилось, Как оно, бедное, снова росло. Если б не мы, то, конечно, разбилось. Или сменило свое ремесло. 30 января 2005

* * *

Не колотит дрожь земная, Дрожь небесная в груди. Я совсем еще не знаю, Что случится впереди. Но одно желанье множу, Но одну сорвал печать, Сбросив наземь эту кожу, — Перед Богом отвечать. И за то, что встретил поздно, В самый ранний мезозой. И за то, что слишком звездно Было небо надо мной. За обычные потуги Жить вне вечного огня, И за то, что даже вьюги Обошли собой меня. Вся надежда, слышишь, Боже, Вот на этот волчий взор, Да еще на скрежет кожи, Словно выстрелы в упор. 29 января 2005

* * *

Между Тахой и Пахрою Два столетия вперед Я себе построил Трою И родил в нее народ. Храм для черни у дороги, Чтоб смотрела чаще сны, Без надежды и подмоги Сшил из жести и сосны. И ушел себе с тобою, Где ворочалась земля, Ближе шагом к мезозою, Где ни черни, ни кремля. Лапой выкопал берлогу, Застелил травою дно, И заснул я, слава Богу, С новой жизнью заодно. 30 января 2005

* * *

Мой оркестр никому не нужен, Трубы свалены в дальнем дому. Был кому-то я верным мужем, А любовником – никому. Трубы гасли, металлы блекли, И тускнело, увы, серебро, Я читал между строчек Шекли И гадал на листах Таро. Что же нынче, когда устало, Когда медленно и всерьез? — …Оживает тепло металла В самый истовый, вдрызг, мороз. И пюпитры теснятся кругом, Ноты лезут опять в глаза, Будь, музы#ка, как прежде, другом, Что не против, а только – за. И читай, и играй по нотам Тот единственный полонез, Что в чулане играл обормотом, В одиночку, навзрыд и без — Этой радости и напасти, Этих сумерек и тоски, Мой оркестр, мое тайное счастье, Что поверх гробовой доски. 30 января 2005

* * *

Трудно ли жить на земле иноверцу, Сладко ли ждать, что случиться должно? Я открываю скрипучую дверцу, Где я когда-то припрятал рожно. Там на окраине сонного Плеса, В жалком чулане в поповском дому, В поисках мысли и только вопроса, Той, что считалась еще – никому. Век пробежал, как соседская кошка, Летом, как белка под лаи собак. В этом чулане разбито окошко, Дом наклонился в покатый овраг. Что я ищу из судьбы имярека, Что не исчезло, как сон и кино, То же рожно, возвратясь из полвека, То же рожно. Вот оно в тряпке червонного цвета, В тонкой фольге обручальных колец, В теплых лучах золотистого света В душу вернулось ко мне, наконец. 2 февраля 2005

* * *

Каюсь, жизнь просмотрел по дороге, Что, как тень, провожала навзрыд. Только страхи, дела и тревоги, Да еще искалеченный быт. Что теперь, когда что-то воскресло, Когда пахнет золой и теплом, Я сажусь в одинокое кресло Под твоим одиноким крылом. И руками вожу по простору, И свиваю в тончайшую нить То ли ветер, а может быть, гору, Что, конечно, мне лучше не вить. Серебрю похудевшую кожу, Словно снова живу и люблю. Все делю, что, мне кажется, множу. И все множу, что жадно делю. 5 февраля 2005

* * *

Я – изгнанник, сошедший с ума, Из Флоренции изгнанный праздной, Этой речью, живой и бессвязной, Обхожу стороной письмена. Прямо в черты и резы навзрыд, Безнадежности зримые меты, Чтобы помнили даже предметы Суть изгнанника – медленный быт. Я смотрю, обернувшись назад, На знакомые хари и лица, Я запомню твой образ, столица, И прощальный бесформенный взгляд. Пыль суха, горяча и мягка, Впереди ни Равенны, ни Вены, Только встречи да перемены, Да колпак до бровей дурака. Я уже никуда не приду, Я уже никогда не устану, Забинтуй мне, пожалуйста, рану В одна тысяча смутном году. 12 февраля 2005

* * *

Нарезан сыр на доли веры, Горчат приметы бытия, Любви избитые примеры, В которых ты – совсем как я. В окно стучит шальная птица, Изящно занавес повис. Чего в быту тебе не спится, Тяжёлой головою вниз? А всё летаешь без разбора, А всё торопишься упасть, Ржаное яблоко раздора Засунув до упора в пасть. И задыхаясь, и переча, И всё же медленно летя… А справа в воздухе – Предтеча, А слева в воздухе – дитя. 13 февраля 2005

* * *

Прошлое свернулось и пропало, Обратилось в медленную пыль. Где был лес – пунктиры краснотала, Где был дом – волнуется ковыль. Что я есмь в посюстороннем мире, Незнакомом, близком и пустом, Что играть на замолчавшей лире, Жизнь спустя, в распахнутом – потом. Руки наги на морозе марта, И душа как валенки тепла. Всех маршрутов сложенная карта На столе, как женщина, легла. Красный цвет на времени расстелен, Белый цвет по времени разлит. Самая тончайшая из пелен Тверже и надежней, чем гранит. Движутся по суше тонны влаги, Три руки закинуты в века. Больше нет ни слова, ни бумаги Из прошедших дат черновика. 17 февраля 2005

* * *

Ах, энергия непонимания, Что ты мучаешь и меня, Та энергия – просто мания Зимних дров о стране огня. Я сжигаю не письма давние, Деревенский обмылок строк, Я сжигаю за плотными ставнями Первый в жизни смерти урок. Я лучину колю щепастую И бросаю в огонь листы. Я над памятью нынче властвую, Где когда-то царила ты Над моими шальными думами, Что во всю удалую прыть Стали трезвыми – были безумными. И обратно не выйдет быть. 16 марта 2005

* * *

Теченьем очарован и пленен, Присвоен наобум и до конца. Я – пленник неслучившихся времен И сын воды без воли и лица. Я – ветра внук и пасынок земли, И все, чем был, исполнил, как умел. И ты не мне, а голосу внемли, Свободному от вымысла и дел. Я здесь еще, поскольку я любим, А долг любой невыразимо мал. Бессмертен тот, кто нежен и раним. И смертен тот, кто это понимал. Вот шелест крыл синицы над окном Раздался на минуту и исчез. Я боль разбавлю медленным вином Без суеты и сожаленья без… 17 марта 2005

* * *

Перевернута страница Состоявшейся любви. И уже святая птица Растворяется в крови. Вот она уже пропала, Вот уже глаза полны Не отваги и металла, А свечения луны. Вот и ветер, что кружился Где-то тихо, вдалеке, В дух и вымысел вложился И полощется в реке. Вот во тьму уходят крыши, Вот звезда течет, бела. И душа куда-то выше Красной влагой истекла. 18 марта 2005

* * *

Этот ветер не нов и живуч, Эта встреча еще не конечна. Быстротечная магия туч, Как метафора, – бесчеловечна. Эти призраки вечного сна, Эти всполохи вышнего света Неизбежны, как страх и вина И как поиски втуне ответа. Припорошена снегом лыжня, Ветви долу опущены круто, Что ты мучаешь, время, меня Своим именем – век и минута? Что твердишь про печальный исход, Что ты застишь мерцание смуты? Я спускаюсь в пустой пароход, В царство узкой двухместной каюты. И обратно, в начало дорог, Отправляюсь на долгие годы. Там, где отчий высокий порог И иллюзия прежней свободы. 21 марта 2005

* * *

Рассвет далек, и мы еще в полете, И крепкий чай дрожит на самом дне. Вы в каждом жесте жадно узнаете Саму себя, живущую во мне. И теплый кафель обжигает кожу, И слабый свет сочится горячо. Я, как и вы, себя делю и множу, Щеке подставив правое плечо. А выше – ночь раскинулась устало, А выше – крик, исчезнувший в ночи. В тяжелый ковш пролиты два металла, И в желтый воск – две бывшие свечи. Любимых – нет, есть воля и неволя Летящих вдруг, нечаянно, стремглав, Да та в единство собранная доля — Как книга, состоявшая из глав. 24 марта 2005

* * *

Лежит лыжня, как женщина во сне, Под белым одеялом снегопада, Невольно вдруг напоминая мне Январский день в окрестностях Царьграда. И наш поход из быта в никуда, И наш полет из случая в начало, Где черные качались провода И все вокруг кружилось и молчало. И этот свет торжественный во лбу. И эта ночь, тянувшаяся годы, Перетекая медленно в судьбу, С утратою покоя и свободы, В которой я тобою был пленен, Изъят из обращения и страха, Из неуместных временных времен, Из сна и яви, наконец, из праха. 27 марта 2005

* * *

Пять минут – и дверь закрыта, Занавешено окно. И летит вверху корыто. Замечательно оно. На ходу я глажу брюки, На лету стираю шарф, Повсеместно слыша звуки Самой медленной из арф. И не слышу как по крыше Дождь стучит себе давно, Слышу то, что много выше, То, что с небом заодно. То, что в нас уже едино, То, что в нас еще живет, Этой жизни середина. До твоей с моею от. И стекают клочья пены Вдоль корыта, через край. Без тревог и перемены Длится тайно этот рай. 28 марта 2005

* * *

Явь опять осталась бытом На границе бытия. В этом мире неумытом Я как ты и ты – как я. Кто мы, бедные потомки, След рассеянных племен, Незлобивы и негромки, С именами без имен. Вот сидим, лучину колем, Непривычные к речам, Да летаем чистым полем Одиноко по ночам. Топчем росы, стелим травы. В яви вместе и во сне. В каждом жесте мы неправы. Впрочем, счастливы вполне. 31 марта 2005

* * *

Жизнь распалась на минуты, На короткие века, На бессрочные маршруты По следам черновика. Снова лошади в тумане, Снова всадники во тьме. Если б было знать заране, Что начудится в уме. Что намчится мыслью скорой, Что навеется взначай Той надеждою, которой Полон твой зеленый чай. Я наказан был за это, Но, быть может, и за то. Впрочем, призрака ответа Нет в чулане и пальто. Кукла старая пылится. Книги свалены в углу. И опять в тумане лица, Что пригрезились полу. 1 апреля 2005

* * *

Ранили, минули, сгинули. Не небесследно прошли. Ливни целебные хлынули И растворились вдали. Что мы, усталые странники, Смотрим им вслед, не спеша, Дольнего мира избранники, В ком не погасла душа. Медленно, бережно, веруя, Тихо бредем среди тьмы. В здешней юдоли не первые И не последние мы. 2 апреля 2005

* * *

В каждой женщине спрятана дева С запечатанной тайной на дне. Поднимите подол, королева, И ступайте навстречу ко мне. В тонких струйках пахучего дыма Мягко светится кожа твоя. Ты сегодня родна и любима В незнакомом краю бытия. В нашем храме колеблемы свечи, Воздух бешеный плавен и гол. И звучат допотопные речи, Перепутав и время, и пол. 3 апреля 2005

* * *

Каждый раз, уходя, попадаю В незнакомую зону судьбы. Приближаясь к заветному краю, Где просторы и вера в кабы — Кабы был я инее, чем люди, Кабы ты пожалела меня, К голове на серебряном блюде Ты прибавила тело огня. И, летая по белому свету, Поперек или вдоль наугад, Я причалил бы к прошлому лету У литых с позолотой оград. И набрав незеленого древа, И устроив с удобством ночлег, Я согрел бы вас так, королева, Чтобы сердце исторгло побег. 5 апреля 2005

* * *

Пустота, одиночество, ночь. Полчаса до усталого сна. Я бы выпить с тобою непрочь У отмытого утром окна. Я налью полбокала вина, Мягким яблоком вкус заглушу. Почему я сегодня, луна, Никого ни о чем не прошу? За окном голубеет фонарь. Поздний снег ноздреват и жесток. Бормочу, как седой пономарь, Из Катулла печальный стишок. Может, с жизнью исчерпан контракт? Может, вечность уже за плечом? И качается маятник в такт. Ни о чем, ни о чем, ни о чем. 9 апреля 2005

* * *

Наконец-то будет детство, Что мне нынче по плечу, — То единственное средство: Жить вчера, как я хочу. Мы с тобой построим сани, Дом построим и очаг, Будем жить там только сами, С бездной нынешней в очах. Все дожди да будут наши В этой шири голубой. А когда мы станем старше, Мы поженимся с тобой. И венчаться под ракитой Нам придется, милый мой, Слава Богу, в неубитой Жизни, грешной и живой. 16 апреля 2005

* * *

Осинник чист, и лопухи теплы, И руки пахнут жизнью и простором, И мы с тобой на берегу Ветлы В том будущем единственном, в котором Нам жить дано открыто и всерьез, И все исчислить медленно и точно, Качаться в такт у стонущих берез Навеселе, туманно и бессрочно. И жить, как жить пришедшему дано В случайный мир неутолимой страсти, Чтобы подняться на любое дно И жить в его велении и власти. И знать, что мы – отсюда до всегда — Еще вернемся в тайные чертоги. И нас услышит мертвая вода, Живою став на выдохе в итоге. 16 апреля 2005

* * *

Оставайся одна в незатейливом доме, Где болтаются призраки в сонной гульбе. Словно нет никого у тебя, милая, кроме Нездоровья людей, что бесследно прошли по тебе. Я сыграю навзрыд твою бедную долю, Я ладони свои расстелю под тобой. И немного, мой друг, про себя поглаголю, Помогая продлить твой мучительный бой С этой жизнью шальной, не вписавшейся в норму, В этой самой мирской полуночной поре, Мы оставим себе только пеструю форму, Что нужна дуракам в надоевшей игре. Я, конечно, готов, я, конечно, сыграю Эту музыку в хаосе громкого грая ворон, Я тебе не скажу, что полжизни уже умираю, А скажу – не поймешь, погруженная в страхи и сон. 17 апреля 2005

* * *

Мораль пришили ночью, наугад, И, брошенное, долго истлевало тело, Желтело, мокло, позже голубело, Перетекая из простора в ад. Ни памятника бедной сироте, Ни слова на железе и граните. А тень ее, что вы еще храните, Бессмысленна, как книга в темноте. А те, кто вытирал о полу нож, Кто дале жил без шороха и гула, Кто брел себе устало и сутуло, Испытывая призрачную дрожь, Растаяли бесследно в свой черед, Истлели для простора незаметно. И стало все знакомо беспредметно, Как беспредметен, в сущности, народ. А птицы пели, лютики цвели. И церкви голосили колокольно. И было им нарядно, и не больно, И милосердно посеред земли. 21 апреля 2005

* * *

Усталости предела не бывает, И даже смерть полуночно бодра. Смотри, как снег непоправимо тает, Не долетая кончика пера. Мне не дано осилить вашу волю, Болезней рой и паводок беды. Я доиграл единственную ролю — Роль берега для бешеной воды. Несладок хлеб и пахаря, и прачки, И горек сок тревоги и тоски. Достался мне не леденец из пачки, А только стон, вспорхнувший из руки. Так тихо вдаль пиликает сурдинка. Так сумрак мал и движется легко. И роза выползает из суглинка В небесном стиле ретро-рококо. 15 мая 2005

* * *

Мне осталось запомнить только Голос, бешеный и родной, Как ко мне наклонялась полька Гладко-темной своей спиной. Как куда-то в нездешнюю меру Отправляла взахлеб слова, Обращая безбожника в веру Бога, воздуха и естества. Где я жил временами вечно, Где летал временами столь, Что казалась бесчеловечна До тебя моя каждая роль. Ветер ветви качает ивы, Соблюдая живой устав… Как мы были с тобой счастливы, Наяву и во сне стремглав. 16 мая 2005

* * *

Заходила в полдень шлюха Попросить немного соли, А за ней еще старуха — Средство верное от боли. И еще в придачу столько Разной живности любой, Заходила даже полька Вместе с прошлою судьбой. Впрочем, что об этом проку Размышлять и толковать, Я кладу с собой мороку На широкую кровать, И, насколько хватит силы, Бреда, удали, труда, — Мы с морокой, шестикрылы, Испаримся в никуда. 23 мая 2005

* * *

Мы опять друг друга потеряли, Нам опять с тобой не повезло. Тонкий профиль выткан на медали, С кратким фактом по излому – зло. Это было лучшее, чем боги Одарили бедного раба. Подводи, чудовище, итоги С серой кличкой – время и судьба. Что-то было, что-то перестало Тикать, течь, тревожится, страдать. Долго сердце пряли из металла, Не того, что выдумала мать. Долго душу в сере полоскали, Долго крали музыку и речь, Дней остатки, кажется, едва ли Можно от бессмертья уберечь. Ходит воздух по гортани гулко, Плачет ночь, не ведая о чем. Больше нет ни сна, ни переулка Над моим мерцающим плечом. 24 мая 2005

* * *

Что я затеял, родная, с тобой Меряться в правде и силе? Ты защищала меня собой, Когда мы без Бога жили. Ты охраняла меня кругом, Тратя и боль, и силы, Я ощущал тебя верным врагом Даже в тени могилы. Оба повержены, оба правы, Оба несчастны и оба Ниже помятой нами травы. Вместе уже до гроба. 29 мая 2005

* * *

Мне б опомниться как-нибудь вечером, Посмотреть на прожитые дни, И умом, суетой онемеченным, Отказаться навзрыд от родни. И уйти незаметно из города, И уйти незаметно туда, Где качается вечно и молодо Золотая навстречу вода. Раствориться устало и весело В этой глуби до самого дна, (Ты мне жизнь от людей занавесила Так, что стала она не видна). И уже из таинственной темени Видеть мир посторонний светло. Без учета пространства и времени, Дважды с коими детство свело. 14 июля 2005

* * *

В каком-то, не помню, июле В небрежном и тесном мирке Мы нежно с тобою уснули От времени вдалеке. И явь растворилась покорно, Исчезла, пропала, прошла. Под звуки протяжные горна, Под взмахи крыла и весла. И больше в забытые долы Вернуться уже не дано, Где что-то решают глаголы С предлогами заодно. Где мечены стороны света, Где мечены все полюса, Как в то незабвенное лето, Где жили взахлеб голоса. 20 июля 2005

* * *

Дрожанье век в прозрачной темноте. Шуршанье рук по шороху листвы. Сказав слова, заведомо не те, Я снова перешел с тобой на вы. А дождь шумел, как будто невпопад, А ветер мел листву по мостовой. И наших текстов теплый водопад Растаял, словно дым над головой. И вы легко скользили в никуда. Как облако вдали – за горизонт. И небо разрезали провода, И дождик лил на одинокий зонт. И было все привычно до конца. Заучено до жеста наобум. Мир оставался снова без лица. И без души – мой нареченный ум. 28 июля 2005

* * *

– Что есть жизнь? – говорю я себе поутру, – Что есть жизнь? – говорю я себе, засыпая. Словно я никогда не умру В направлении ада и рая. Словно буду устало беречь Все, что встретил за долгие лета, — Эту праздную, тихую речь В форме выдоха или куплета, Эту встречу, одну на двоих, В поздний вечер, пришедший с востока, Что был вдруг оглушительно тих Для пришедшего рано пророка. Как мы вслух ощущали слова, Что входили неслышимо в тело, И, одна на двоих, голова Все плыла, и качалась, и пела. 31 июля 2005

* * *

Дождь ночной и ал, и долог Сквозь закат ко мне во тьму. И распахнут черный полог В недостроенном дому. И бегут по коже струи, И стекают на ковер, Дуют в дудку ветродуи, Что молчали до сих пор. Ночь качнется на балконе, И очнется, и замрет. А в тумане бродят кони До рассвета напролет. Как же жили мы без встречи, С кем мы были наугад? Тишина. Прохлада. Речи. Влажной нежности парад. 17 августа 2005

* * *

Пропущенной жизни засохшие крохи. Пропущенных дней невеселый итог. Подайте, кто может, мгновенье эпохи И памяти свежей короткий глоток. Эпохи не той, что сереет повсюду. Эпохи не той, что клокочет в зобу. А той неземной, уподобленной чуду И тайно похожей – взахлеб – на судьбу. Смотри на ковер золотистого поля, Осеннюю даль расстели на траве. Здесь вольная воля совсем как неволя, Здесь нету простора и места молве. Часы осторожны, и льется из крана Не время, не слезы, а просто вода. И смотрит пространство устало с экрана В счастливое детство длиной в никогда. 20 августа 2005

* * *

Спи, мое солнышко, крепко, Все, что захочешь, проси. Вот тебе царская кепка, Ты ее ночью носи. Соболь пушистый на плечи С пестрою лентой накинь. Что нам заботы и речи В царстве божественном Инь. Кот прошумел по подушке, Хвост о ресницы задев. Свалены в кучу игрушки Возле неубранных дев. Солоно, ало, пушисто. Желтое с белым в ладу. Тихо вздыхает монисто В нашем счастливом аду. 20 августа 2005

* * *

Этот свет стоит еще в цвету, А на том – погосты и печали. Я тебя встречаю на лету Там, где мы не встретились вначале. Горы Плеса, Вичуги холмы. Сухость трав и затененность леса. Странно так, что существуем мы В мере плоти, нежности и веса. Снова подосинники в огне, Листья трав окутывают кожу. Все, что вдруг приснилось нынче мне, На тебя я бережно помножу. Дождь упруг, и ветренен, и бос. Крови ток и тих, и незаметен. Я отвечу на любой вопрос, Что теперь нелеп и беспредметен. А закат торопится дотечь, От него отстать на выдох мне бы. Так родна и безымянна речь, Как родно и безымянно небо. 5 сентября 2005

* * *

Теперь и так, и влет, и наше. И что кому дано постичь, Что воздух живописи краше, Как ты его не обезличь. И задыхаясь, и упруго Ведя к последнему венцу, Мы ищем в памяти друг друга, Припав навзрыд лицом к лицу. И тяжело, чугунно, зримо, Руками небо шевеля, Мы повторяем вздохи Рима, Какими полнилась земля. И лишь потом, когда покато, Роняя, веруя, храня… Мы дремлем на плече Арбата, Укрыты занавесом дня. 7 сентября 2005

* * *

Не на плече, не на востоке, Не там, где вера и трава, А там, где нежности истоки Не по законам естества. И я, тебя не приближая, Закрыв глаза, вхожу в ничто, Жизнь не деля, не умножая В дырявом цирке шапито. И то, что называли светом, Что было кровью рождено, Я назову всевышним летом Прозрачным именем оно, В котором тень живаго духа — Как солнца призрак в витраже. И сердце бьется глухо, глухо, Как будто умерло уже. 11 сентября 2005

* * *

Пуста дорога и просторна, Мертва дорога и крута. И жернова смололи зерна. Все мимо рта. А где-то там, за гладью Стикса, Живут и воют на луну. И бедный игрек, жертва икса, Опять играет с ним в войну. Там строят домны и заводы, Куют орала и мечи. Колдуют до утра уроды Над картой мировой в ночи. А здесь земля и перегнои, Здесь черепа и вечный сон, Развалины забытой Трои Со всех сторон. Здесь надо мной кружит Всевышний И хладна белизна ланит… Да Эвридики зов чуть слышный На белый свет меня манит. 17 сентября 2005

* * *

Ума великого не надо Поверить воле и судьбе. И вот у храма Цареграда Играю тихо на трубе — О том, что жил давно на свете, О том, что верил суете И, плавая подолгу в Лете, Был как пловец на высоте. Я греб крылатыми руками, По пояс выйдя из воды. Потом служил Прекрасной Даме, Где Патриаршие пруды. А дале – дел убогих груда. И дом, где сон и молочай, Где краем глаз заметил чудо, Что промелькнуло невзначай. 20 сентября 2005

* * *

Невыносима жизнь, но смерть невыносимей. Она вполне права, живое не любя. Ты с каждым днем родней и с каждым днем ранимей, И я тобой, увы, ранимее тебя. Роняет лес листву устало и неспешно, И белки легок скок среди пустых ветвей. И мне смотреть светло, родно и неутешно На этот новый взгляд, вовне, из-под бровей. А жизнь еще гудит, проста и нелюдима, Торопится истечь навзрыд и невпопад, Где призрак золотой разрушенного Рима И всё, как веру и историю назад. Ну что мне делать с тем, что будущего нету, Что прежний, старый Бог у нового в долгу? Я опускаю плот в расплывчатую Лету И оставляю смерть на этом берегу. 22 сентября 2005

* * *

Жизнь окаменела и погасла, И уходит медленно из глаз. Аннушка уже купила масло, Может быть, в Мосторге и для нас. Вот до Бронной, кажется, далеко. Лес да дол, заборы да река. Облаков недрéманное око Смотрит на живущих свысока. Мы плывем над твердью и железом В ожиданье чуда и числа, Вдоль линеек с золотым диезом, По законам тайным ремесла. Всё считаем выпавшую долю В мере губ и вечности весов, Заключив в казенную неволю Божий смысл совпавших голосов. 25 сентября 2005

* * *

Пронзительно, тонко, воздушно Зову я тебя и зову. А сердцу давно равнодушно Смотреть наугад в синеву. Мне мнится другая неволя, Мне мнится тяжелая медь Средь самого дикого поля, Где выпало петь и неметь. И все-таки росы, и травы, И всполохи звезд и огня В своем убежденье не правы, Что держат за душу меня. Последняя линия вздоха, Как тени, на шаг впереди, Поскольку любовь и эпоха Сражаются молча в груди. 28 сентября 2005

Послесловие

* * *

Накопилось причин и примет, Еле видимых, вдруг, оговорок. Подари мне однажды ответ, Что известен по имени морок. Да, вот так, наобум, наугад. Или лучше – протяжно и тонко. Я оставлю родной зоосад, В роли зверя и в роли ребенка. И уйду в твою жаркую глушь, В твои дебри безбожного быта, Где я – стражник, невольник и муж У разбитого жизнью корыта. И взахлеб, и вразрез ничему Вылью всю свою пьяную душу, Чтобы жить в навечернем дому, Обнимающем небо и сушу. 9 ноября 2005

* * *

Уныло снег не падает, а тает, Не долетая даже до руки. И то ли смерть не высоко витает, Желанью заблужденья вопреки. А может, сад, разрезанный на доли, Как хлебы на неубранном столе, Ни бел, ни черен в неживой юдоли, Как должно саду в зиму на земле. А может, я, отпив не полно меру, Поставил чашу плавно на сукно И глажу надоевшую химеру, Когда-то залетевшую в окно. Помилуй мя, и Боже и не боже, Дай осенить прошедшее крестом. Как все на все бессмысленно похоже В пространстве мира, древнем и простом. 1 декабря 2005

* * *

Ты была неосторожна, Неразборчива, добра, И, наверное, безбожна С полуночи до утра. Ты лепила боль и страхи Из забот и суеты, Плавно плавали рубахи, Где, дрожа, ступала ты… Где мои слова и светы? Только тьма со всех сторон. Да еще у края Леты Улыбается Харон. Да еще дожди над нами, Да еще упругий зонт. И в литой железной раме Черно-желтый горизонт. 13 декабря 2005

* * *

Наваждение жизни и плача, Что ты мучаешь, душу губя? Все равно мне не должно иначе Принимать безнадежно тебя. Розов мир из тоски и покоя, Кактус мерзнет в январском снегу. Как вдали замечательна Троя С деревянным конем на лугу. Где мне сердце надрезали всуе, Чем заклеили красную плоть? Зелены и укрывисты туи, Что сажал между делом Господь. Скачет белка, стрекочет сорока, Чай дымит за оконным стеклом. Мы в неволе у тайного срока, Стерегущего нас за углом. 17 декабря 2005

Колыбельная

Спи, душа моя родная, Над землей летя, Ни забот, ни бед не зная, Бедное дитя. Сны смотри, какие были, Их не торопи. И проснись однажды или Снова дальше спи. Просыпаться смысла мало, В новый сон спеша, Так же горько и устало Станет жить душа. Протяни мне тихо руки, Спящему давно, Под назойливые звуки Стука домино. 20 декабря 2005

* * *

Я в бессмертье тебя не возьму. Я оставлю тебя на земле. Что мне делать в неверном дому, Где мне станет «умре и истле»? Снегири среди снега красны, Горностай и пуглив, и остер. Я до поздней и праздной весны Допалю свой нежаркий костер. Доварю в нем прилежно уху, Отогрею ладони, дрожа. Я скажу тебе как на духу: Я не верую в веру ножа. Хорошо, что ты все не поймешь. Хорошо, что уйду не спеша, Что опять пропадет ни за грош Не судьба, а всего лишь душа. 25 декабря 2005

* * *

Свет улыбчивый погас, Солнце пепельное встало. Мир текущий не про нас Из резины и металла. Вот он призраком летит, Вот он бьет тебя с размаху. Будит быта аппетит, Что доступен даже праху. Гонит ветром по воде. Водит по полю в метели. Надоело жить нигде, И не зá что, в самом деле. И, кромсая сталью плоть Или собственную душу, Обещаю Вам, Господь, Я контракта не нарушу. Доживу до никогда, Помолюсь ужо потопу, Чтобы вечная вода Смыла Азию в Европу. 26 декабря 2005

* * *

Живая жизнь сочится как гранат, И сок течет и переходит в слово. Все сущее убого и не ново — Как вкус шато и в полночь променад. Так почему я жить опять хочу? И почему волнует даже фраза, В которой мысли примитивней аза, Но свет подобен лунному лучу. Так почему я верю, как в Христа, И в поздний сон, и в Вербную неделю, И в то, что Бог поцеловал Емелю В смущенный ум, а Женщину – в уста. А свет тяжел, а ночь полувзошла, А кожа рук и в молоке, и в саже. А за окном в неукротимом раже Салюта россыпь ярка и пошла. 14 января 2006

* * *

«Увы, увы мне», – повторяю снова, Вслед за Борисом, жалко и смешно. Не понимая, в сущности, ни слова В том, что и тёмно, и темнó. И в чем разгадка их неволи Смириться мудро, как во сне, И пасть, не отвечая, в поле, В быту с историей вдвойне. А птица кружится высоко, Трава красна и зелена. Какая, в сущности, морока Братоубойная война. Конечно, по законам стада Все, как и должно на войне. Вот и живешь в посаде ада, С тяжелой пушкой на ремне. 3 февраля 2006

* * *

Легкий мех золотой шиншиллы, Перламутр в голубом огне. Вы с улыбкой земной Далилы Наугад подошли ко мне. В темном бархате, в стиле леди, Опустив милосердный взгляд, Где гуляли во фраках медведи, Представлявшие стольный град. Как легки ваши па и зыбки, Осторожны под звуки труб, Как торжественно тень улыбки Чуть коснулась неполных губ. Где вы, замки моей Женевы, Где с рассветом не гасла свеча И лежала рука королевы Невзначай поперек луча? 13 февраля 2006

* * *

Чай пролит во время оно На зеленый с красным снег. В небе кружится ворона, Выбирая свой ночлег. Справа ночь, и слева тоже, Посреди висит луна. Все мне кажется похоже На посудину вина. Терпко, горько, ярко, влажно. И стеклянно, и светло. Все, что больно и продажно, Вон из сердца истекло. И еще, конечно, кстати, Из откуда в никуда СВЧ, дуга кровати, Крови черная руда. 26 февраля 2006

* * *

Какое солнце молодое, Какая плоская земля. И на холме дымится Троя На фоне красного кремля. И те цвета вдали едины, И рознь меж ними не видна. Я выпил обе половины — Суть наваждения до дна. И эта смесь вины и веры, Со справедливостью внутри, Увы, такие же химеры, Как блоковские фонари. Неяркий свет на два квадрата. В метели смута и тоска. И что твоя ума палата При свете черни Спартака. Тяни себе из смуты нити И не спеши из круга вон. Все повторяется в граните. И жизнь, и смерть, и даже сон. 26 февраля 2006

* * *

Ветер грохнул по вымокшей крыше И затих, отлетя на восток. И луна, проплывавшая выше, Оказалась у сомкнутых ног. И светила, горела, играла, Нежно дыбила влажное то, Что стекало по лону металла Сквозь небес молодых решето, По дороге к забытому дому, Меж грозы и начала дождя, Уподоблено плавному грому, Что еще рокотал, уходя. Позабыв о недолгой истоме Нетревожного праздного дня, Где все двигалось, плавилось, кроме Много Вас и немного меня. 10 июня 2006

* * *

Серый ветер дует в очи, Пес зевает в стороне. Середина праздной ночи В непроснувшейся стране. Что я здесь, за краем света, В центре выпученной тьмы, В ожиданье сна и лета, Пленник ветреной зимы. Что я им, живым и спящим, Что я нам, идущим встречь, Безнадежно настоящим, Как сорвавшаяся речь. Пес пропал, зима иссякла, Свет на краешке ветвей. И извне пустая сакля Все отчетливо видней. 9 ноября 2006

* * *

Не замечаю быта и печали, Не различаю света или тьмы, Но все, что было в мизерном начале, Нам сохранили зрелые умы. Я не живу средь сущего напрасно, И не знобят ни жар, ни холода. Зима старинна, сумрачна, прекрасна И так же неизбывно молода. И снег кружит и тает на ладони, Свет фонаря невзрачен и незряч. Я слышу твой в отцепленном вагоне Невыносимый судорожный плач. Луна в окне колеблется от ветра. Как стыдно жить, принадлежа толпе. Тебя в Афинах звали бы Деметра, А здесь ты чай разносишь по купе. 15 ноября 2006

* * *

То ли ветер зовет и плачет, То ли птица летит и кличет. Ничего это все не значит, Все не в чет и не в нечет, а в вычет. Я кружу по лесному кругу, Я ищу то врага, то друга, А зачем я врагу и другу, Если оба они вне круга? Вот и жизнь не дошла до меры, Только верой не обделила. Позади и вокруг – химеры, И с мечом впереди – Далила. Хорошо, что еще не вечер Под нездешней моей звездою… И на речке, Красивой Мече, Пахнет вереском и резедою. 2 января 2007

* * *

Я засыпал, отягощенный сном, Я закрывал незащищенно веки. И боль глуша надеждой и вином, Я в смерти жил, как варвары и греки. И вот теперь, когда вокруг зима, Ни зги, ни дат, ни человека, Вернувшись в ум, а не сойдя с ума, Я ухожу от территорий века. От темной власти медного гроша, От власти чар, слепящей малолеток, От слова-перевертыша – душа, От всех незавершенных пятилеток. От диктатуры хама и чумы, Присущих и бумаге, и экрану, От тех, кого на этом свете тьмы… Кому служить вовек не перестану. 26 февраля 2007

* * *

Живя направо и налево И безнадежно, и темно, Моя больная королева Открыла узкое окно. И смотрит в небо осторожно, Считая звезды и года. А жизнь темна и не безбожна, И тяжела, и молода. И, слыша шорохи и звуки В пространстве ночи неземной, Она протягивает руки И обнимается со мной, Который там – за дальним светом, Как должно – со звездой во лбу И в детстве купленным билетом В ее нездешнюю судьбу. 7 апреля 2007

* * *

Как светлы эти дольние дали, Как прозрачна лукавая речь. И как профиль тяжел на медали, Кою выпало нынче беречь. Пальцы голодны в выборе мяса. Губы холодны ближе к зиме. Мы – прошедшего времени раса, Не в своем, а в насущном уме. Смотрим, веруя, радуясь, плача И о чем-то твердя наугад. Ничего, что мы жили иначе, Чем предписывал солнечный ад. Где-то – игры в разлуку и встречи, И в отсутствие сна и стыда. …Хорошо, что приходят предтечи Прежде, чем мы уйдем в никуда. 7 мая 2006,7 апреля 2007

Из книги «Дом врат»

* * *

Мимо лавок, шума мимо, Гомонящего окрест, Через силу пленник Рима Добровольный тащит крест, Где теперь торгуют рьяно, Зазывают наугад, Где монисты и румяна, У часовен и оград, Где на дне Ершалаима Все один и тот же сон: Час пробьет, и тенью Рима Снова будет распят Он. 31 мая 2007,Иерусалим

* * *

В пустыне – ветер и жара, И путь лежит широк. Какая зимняя пора У золотых дорог. Глотаешь воздух пополам С разбавленным огнем И видишь жизни сор и хлам, И думаешь о Нем — О славе, мести и любви, О мудрости и зле, И страх вдыхает визави На выжженной земле, А где-то там, невдалеке, Колодец и вода, И путь извилистый в песке По краю никогда. 1 июня 2007,Бейт Шеарим

* * *

Склоны Яффы, берег моря, Парус, солнце и волна, И на дне бокала – горе Вместо красного вина. Я запью его, пожалуй, Минеральною водой, А закат, больной и алый, С Вифлеемскою звездой. Жизнь жила себе беспечно И споткнулась невзначай, Все невечное не вечно, Как молва и молочай. И летает в небе птица, В стиле ретро – нотой «ми», Все не спится да не спится. И с чего – поди пойми. 3 июня 2007

* * *

Что за ветер дует в спину, Что за звезды впереди, Я и этот морок мину, Что снаружи и в груди. Солнце гасло – не погасло, Тлело, плыло как-нибудь, Били, жали, сбили масло, Думал, жребий, – выпал путь. Возле Яффы берег ровен Жизнь назад и жизнь вперед. То ли пастырь, то ли овен, Впрочем, кто их разберет. 4 июня 2007

* * *

Что за этой горою покатой — Солнце село и спрятало лик, Или трудится тщетно оратай, Навечернего бога должник. Сколько времени щедро и даром Подарила кривая судьба, Так порадуем близких товаром, Первосортным продуктом раба. В стиле бисерном Ди Лампедуза Или лучше «Катулла и ко» Поработаем, праздная муза, Наконец не спеша и легко. Облуча торопливое тело Остановкой на мизерный срок, Продолжая заветное дело — Незаконченной жизни оброк. 5 июня 2007,Бейт Шеарим

* * *

Жара на тропе Гефсиманского сада. У Львиных ворот, как всегда, толчея. Калитка, скамейка, лиана, ограда. И эта земля, как и все, не твоя. Налево – Голгофа, направо – подвалы, Песок на губах осторожно горяч, И кажется, слышно, как помнят кварталы Запруженных улиц и гомон, и плач. Торговцы, менялы, навесы, товары И тени эпох на разбитой стене. Под эти забытые тары и бары Толпа равнодушно живет на войне. 6 июня 2007,Иерусалим

* * *

Управляет мной судьба, Не дает предаться лени, Снова Божьего раба Силой ставит на колени. Хоть разбей железный лоб, Хоть сломай о камень слово, Жить, и ждать, и верить чтоб, Надо жить и верить снова. И молитва нелегка, И раскаянье предметно. Крестит медная рука Эту землю безответно. 7 июня 2007

* * *

Меж каменных стен – беззаботные птицы, Как будто им выдан на вечность мандат. Опять осторожно и нежно не спится Под эту негромкую музыку дат. Дворянская зала, начальная школа. Под лестницей – шепот, не мне и не мой, Забытое время простого глагола. «Пора собираться, мой милый, домой». Высокая дверь, тишина, Моховая, И Радцига голос напевен и тих. И где-то в начале короткого мая Счастливые ночи, одни на двоих. И дата рождения милого чада, И светлые даты случившихся лиц. Чего же тебе еще, грешному, надо, У гроба Господня простертому ниц? 8 июня 2007,Иерусалим

* * *

И моря зыбкие пески, И кейсарийский зной, И две танцующих руки Сквозь брызги над волной. Судьба забросила сюда, Согласья не спросив. Такая черная вода И сумрачный залив. Где Ирод строил стадион, Развалины и тьма, И душу давит небосклон, Сводя меня с ума. Вот здесь, где крики, и прибой, И звон мечей и лат, И я веду неравный бой. Невольник и солдат. 9 июня 2007

* * *

Кто назначал тебя судьей Делам моим и дням, Мне тяжело делить с судьбой Поклажу пополам. Возница важный – слепота — Поднял высоко кнут. Трудна мне каждая верста Под ваш, не Божий, суд. И все равно, как ни спеши, Наш путь еще далек. Как хорошо, что две души Мерцают средь дорог. 9 июня 2007

* * *

Пустая тара бытия Наполнена судьбой, В которой вместе ты и я Под сенью голубой. Мы чиним старые часы, Латаем медный быт У моря жаркого косы, Закованной в гранит. И Яффы медленной вода, Как воздух, горяча. И все, что нет, сегодня – да… …Пока горит свеча… 10 июня 2007

* * *

Затейливых слов торопливый узор, Неяркие звезды в открытом окне. Как мало мне моря и медленных гор, Чтоб как-то забыться в предутреннем сне. Я выйду на волю, вдоль Яффы пройду И море поглажу ладонью сухой, Чтоб долгих минут не спеша череду Отсчитывал вслух говорливый прибой. На самой горе покосился ковчег, Он пуст до грядущих, недальних, времен. Как много узнал и узнает мой век, Потопом окраин земных окружен. Америка тонет, Европа – в беде: Уходят дома на глазах в океан, Китайская суша сползает к воде И прочая мелочь чуть видимых стран. Летит на огонь, не спеша, мотылек, Сожженные крылья сложив за спиной… А море ласкается нежно у ног, И что-то щебечет о счастье прибой. 15 июня 2007

* * *

Зоосад, занавеска, звезда, За плечом – золотое руно, Но не ходят сюда поезда, Ни недавно, ни даже давно. Иероглиф и полуустав, Резы, черты, и нечет, и чет, От разора земного устав, Я вмерзаю размеренно в лед. Мысли в клетки и клети сложив, Я на ощупь ищу среди них И не ту – если буду я жив, И не ту, что назначена в стих. Я ищу только ту, что родна, Что знакома руке и лицу, И прозрачна до самого дна, И подобна по виду кольцу. Эта мысль, что опять у ворот И шумит, как живая вода, — Только мертвый до веры дойдет И останется в ней навсегда. 18 июня 2007

* * *

От дерев сплошные тени, Храм старинен и угрюм, Встану молча на колени, Позабыв свой праздный ум. И скажу куда-то тихо: Боже, Боже, что со мной? И за что я встретил лихо Этой суетной весной? Помолюсь, потом поплачу. Слезы грешные утру И затею жить иначе Как-то рано поутру. И под музыку кукушки В переделкинском саду Заведу себе игрушки Те, что с вечностью в ладу. 20 июня 2007,Яффа

* * *

Социальный рай заслужен, Социальный ад забыт. Мне сегодня в доску нужен Забубенный жалкий быт. Чай, стихи, вино, простуда, Грабли, грядки, семена. И того важнее – чудо, В дым пустые времена. Где жара и несвобода, Где разруха ближних стран, Где река без грана брода И несвежий океан. Где бы плыть себе без цели, Где бы править наобум — Мимо смысла, мимо мели В свой туземный Эрзерум. 20 июня 2007

* * *

Суд людской и прост, и беден, И уродлив, и горяч. Сколько надобно обеден, Чтоб оплакать этот плач. Как глаза твои ранимы, Как ты плачешь визави, Как летают херувимы По окраине любви. Но глаза не видят боли, Но душа не знает дна. В неподкупной судной роли Ты всеведеньем больна. Что же делать, так устроен Сей порядок на земле. Я сегодня – только овен, Здесь, на жертвенном столе. 21 июня 2007

* * *

Кружитесь в вальсе, господа, Вкушайте хлеб и квас, И дней прекрасных череда Да не оставят вас. Ходите в клубы и кино, Свершайте массу дел, Владейте миром трижды, но Душа – не ваш удел. Оставьте нам по силам крест, Убогих строчек тьмы И эту вольницу окрест, Которой живы мы. Да право верить наобум, Без страха и стыда, В наш, не совпавший с миром, ум — До Божьего суда. 21 июня 2007

* * *

Что-то душно в империи мира И про завтра плохая молва. Так играй, моя грешная лира, Нынче слышимая едва. И не жди понимания боле — Та же смута в нем, та же игра. Хватит собственной силы и воли — Раз пришла золотая пора — На развалинах данного света, Средь войною затопленных суш, Подчиняясь закону Завета, — Строить храм из разрушенных душ. 24 июня 2007

* * *

Играй, золотая сурдинка, Потешь удалого раба, Какая калинка-малинка Моя не прямая судьба, Где тонет светило устало, Морскою водой залито. Как жизни отпущено мало, Чтоб тратить ее ни на что. 24 июня 2007

* * *

Как мало мне надо — Начало рассвета Да ветку из сада, Где краткое лето. Да утро под кленом, Да чай на закате В широком зеленом Домашнем халате. И весточку с юга, Хотя бы в полслова, Что нынче у друга Все живы-здоровы. 25 июня 2007

* * *

Солнце тонет в далекую воду, Парус движется времени вкось, Где-то люди играют в свободу. Редко вместе и более – врозь. А у нас накануне рассвета Так же душно, как в полудень дня, Точно так же, наверно, как где-то, Где не будет однажды меня. 24 июня 2007

* * *

Мелодия дня или ночи Одна и приручена, но — Но нету желанья и мочи Мне слушать другую давно. Она так нежна и протяжна, В ней вера мерцает и грусть, И мне совершенно не важно, Что знаю ее наизусть. Звучи, продолжайся старинно, Короткую жизнь мою для. Бескрайне, бессмертно, равнинно, Как эта сырая земля. 26 июня 2007

* * *

Этот век неудобен для веры, Для молитвы и праведных дел, Ты лишь множишь простые примеры Жизни будничных, временных тел. Но слышны даже в вальсе усталом Золотые о жизни слова. И, довольствуясь этим уставом, Продолжается жизнь естества. Торопясь, на бегу, задыхаясь, По запутанным смыслам кружа, И греша, и надеясь, и каясь, Вдоль, и вглубь, и поверх рубежа. 26 июня 2007

* * *

Кире Прошутинской Как трава под рукой горяча, Даже тень от деревьев нагрета, Жарко дышит совсем у плеча Золотое нерусское лето. Даже воздух в свирели горяч, Звон монет серебрист и прозрачен. И летает над сеткою мяч, Битым быть ни за что предназначен. И поверх и листвы, и людей, И поверх голубого простора — Эта долгая очередь дней, Слава Богу, иссякнет не скоро. 28 июня 2007

* * *

Проступает из гама и шума Наступающий век перемен. Как он смотрит на небо угрюмо, Тяжело подымаясь с колен. И Европа – под бременем Рима, И азийское смутное дно Поднимается неотвратимо, И иного уже не дано. А земные невечные твари, Те, что с небом сегодня на ты, Делят землю на гибельном шаре В ослепленье своей правоты. 28 июня 2007

* * *

Кроме дня, что еще не пригож, Кроме ночи, что там, за рассветом, Этот сон, что на правду похож Промелькнувшим, как облако, летом. Истонченная нежностью нить, Огрубленное верою право. В слепоте невозможно любить, Даже следуя букве устава. Потому остываю во вне, Теребя золотистые пряди, В этом самом единственном сне, Сохраненном случайно в тетради. 29 июня 2007

* * *

Что мне – мир, что я – миру… Море, сад, виноград по стене. Самодельную медную лиру Как-то гости оставили мне. И звучат, чуть надтреснуто, струны, Но мелодии звуки родны. Все мы в прошлом – варяги и гунны Или эллинов давних сыны. А вокруг, за пределами дома, И на запад, и на восток — Ни раската, ни отзвука грома, Только ветры, жара и песок. И никак свой напев не настроя Ни на скифский, ни эллинский лад, Бормочу, что забытая Троя Никогда не вернется назад. И под той обветшалой скалою, На заезженном острове Крит, Я пою про грядущую Трою, Что прощально над миром царит. 30 июня 2007

* * *

Снова пала серийная Троя, В Риме – гунны, в провинциях – ад. И сирены, по улицам воя, Мчат серийное время назад. Исчезает приморская суша. Все темнее приморская тьма, И не слышат уставшие души, Как мы медленно сходим с ума. Как мы ботаем только по фене, Не боясь ни меча, ни плетей. Как, упав тяжело на колени, Молим Бога за наших детей. 30 июня 2007

* * *

Единой империи мира Прошла золотая пора, Обломкам владения Лира По дырам и норам пора. По весям, по хлябям, по долам, По жалким развалинам суш Разлиться варяго-монголам С китайской Европой к тому ж. И ждать, что объявится чудо, Вернется к оставленным царь Откуда-то снова оттуда, Откуда являлся он встарь. 30 июня 2007

* * *

Когда молчат и вымыслы, и воля И сквозь тебя течет нездешний ток, Ты, как трава, заполнившая поле, Клонишься ниц покорно на восток, Где веры все в угрюмой колыбели И где завет не понят, но велик. И ты, как все, скажи мне, неужели Склонил к земле порабощенно лик? Да, я давно и ведаю, и слышу, Ведя свои туземные бои, Что надо мной неодолимо, свыше Есть Воля и Свобода не мои. 30 июня 2007

* * *

За что мне, Господи, за что — И это счастье лубяное, И это желтое пальто Невыразительного кроя. За что мне, Господи, страна, В которой – голь и бездорожье, Где соль земли больным-больна, Где шарлатанство и безбожье. Где узок коридор судьбы, Увы, сужаемый природой. И где ленивые рабы Твоей заведуют свободой. 30 июня 2007

* * *

Какие качели от жизни до смерти, От смерти до жизни и эт сетера. Хотите, попробуйте сами проверьте — От жизни до смерти, с утра до утра. А в паузах – воля, надежда, неволя, А в паузах – вера, рождение дат И та многозначная дольняя доля, В который ты – жертва, творец и солдат. И пение птиц, что беспечны и милы, Свирели, капели, дома, поезда, И узкое место Харибды и Сциллы, И в небе – твоя, лишь однажды, звезда. 2 июля 2007

* * *

То ли ветер качает мне душу, То ли парус на мачте повис. Я закона судьбы не нарушу В оппозиции – «верх» или «низ». Там, где тонет еще «Альталена», Возле Яффы, на самом краю, Преклоню незаметно колена И минуту одну постою. И за тонущим солнцем далеко Прослежу не спеша до конца. Как привычно и как одиноко В роли странника и пришлеца. 4 июля 2007

* * *

А море покорно плетется у ног, И ветер ласкает усталую спину. Подробно не выучив веры урок, Я берег другой не покину. Над городом вещим плывут облака, Свирели напев все печальней и тише. А где-то – моя золотая река И Плеса забытого мокрые крыши. И медь колоколен, гора и откос, Беседка на склоне, заросшая густо, Я знал тебя бедным, заброшенным, Плес, В котором мне было безлюдно и пусто. А Яффа тепла, и волна горяча, И солнце, как парус, плывет одиноко. И музыка плачет из-за плеча Старинно, высоко… 4 июля 2007

* * *

Фонари у края моря, Мягок бережный песок, Может быть, уеду вскоре Я с востока на Восток. И спеша себе по делу В бытие из Бытия, Поклонюсь ужо пределу, Где подробно побыл я. Где все новое не ново, Будь то в яви или сне. Где устало ждет Иова Кит, качаясь на волне. 5 июля 2007

* * *

Я зашел по дороге к «Блоку», Что качался на мелкой волне. Ближе к западу, чем к востоку, Что пристало бы нынче мне. И под сенью игорного дома, Где сукно, полусвет, полумрак, Где мне было все незнакомо И где было мне все не так, Я купил золотые фишки И поставил на кон судьбу. А кругом суетились страстишки, Продолжая свою гульбу. И продул за мгновение ока Все, что было мне Богом дано, Забывая слова пророка, Что все новое было давно. И пуста моя дольняя доля, И пусты мои грешные дни. Мне осталась святая воля Да в тумане еще огни. Нелегка ты, юдоль мирская, У столов – дураков череда, Снова крутится диск, мелькая… Ставки сделаны, господа. 6 июля 2007

* * *

Может быть, не так я грешен, Как благое – «аз воздам». На столе – гора черешен, Птичий гомон по утрам. Яффа, чай, жара, работа — До любви, надежды от. И одна больная нота В мерной музыке забот. Пополам разъято лето, Ну и жизнь – само собой. В небе вспыхнула ракета — То ли праздник, то ли бой… 6 июля 2007Яффа

* * *

Не совпали культурные коды, Некультурные не совпали, Стало больше немного свободы, Стало больше немного печали. И под музыку несовпадений, Под сурдинку вины и расплаты Клонит голову сумрачный гений Среди белой больничной палаты. То он смотрит последние вести, То уставится в глубь небосвода, Слишком коротко были вы вместе, Значит, так рассудила природа. 6 июля 2007

* * *

Старинный дом у моря на краю, Комод и свечи, пальмы и балкон. Я пред окном в полуночи стою, В стекле полупохоже отражен. А за окном не видимо ни зги, Не видно дали слышимой морской, И чертит мотылек свои круги В кольце огня до гибели мирской. И никого ни возле, ни вокруг, А только ночь, и шорохи, и тьма, Да тот, кривой и ржавый, полузвук, Как будто сходишь медленно с ума. 6 июля 2007

* * *

Бедный Лазарь опять различает цвета, Слышит пение ветра на тихом юру, Возвращение в мир, как всегда, суета, Опыт жизни другой бесполезен в миру. Как и прежде, кричит монотонно осел, И торговцы опять предлагают товар. И доносится гомон разбуженных сел, И противен привычный корений отвар. Так же ссорится громко с соседом сосед, Та же пьяная брань с вечеру до утра. И как будто прошла уже тысяча лет, А на свете все та же глухая пора. Бедный Лазарь встает и идет за порог, За границу двора, за пустое гумно, Где он жизни другой бесполезный пророк. Но иного ему на земле не дано. 7 июля 2007

Сон

Не помню где, быть может, на Сицилии, Пещера, гроты, лестница и свет. Потом мы с Богом собирали лилии, Которого, как мне сказали, нет. Мне все равно, что говорят прохожие, Когда такая теплая трава, И эти дни, живые и погожие, Я замечаю, Господи, едва. Но слышу свет на городской окраине И бормочу, как будто наяву, Ни об Иóве или Каине, А лишь о том, что я еще живу. 7 июля 2007

* * *

Зачем тебе весь этот бред, Игры веселый шум, Как будто дел на свете нет Других, чем праздный ум. Мотай обратно свиток дат, Подробно, не спеша, И пусть умножит многократ Их смысл твоя душа. И, растворя короткий век В сосуд, который миг, Поймешь, что мир и человек — Продукт побочный книг. 8 июля 2007

* * *

Ольге Тимофеевой Как хорошо вернуться снова В берлогу с бытом визави И стать рабом простого слова В пределах веры и любви. И ставить чай, и мыть посуду, И дни подробные влачить, И мир, как легкую простуду, Глотком бургундского лечить. И где-то там, в районе ночи, Задеть нечаянно струну, Потом смежить спокойно очи, Предавшись будничному сну. 8 июля 2007

* * *

Жизнь наладится, конечно, Разрулит сама собой, И продолжится неспешно Несмертельный штатный бой, Будем жить под знаком хлеба, Волю вольную беречь И под оком зорким неба Не кривить неверой речь. Собирать в лесу коренья, Летом ягоды, грибы. И варить себе варенье, Сытым быть зимой кабы. И под музыку кукушки Куковать в своем дому. Да приличные игрушки Были б чаду моему. 9 июля 2007

* * *

Среди обыденного шума, Среди обыденных забот Меня обыденная дума И занимает, и гнетет. Пройдя не ближнюю дорогу, Я вспоминаю многократ, Как было сердце близко к Богу В молитве детской наугад. Читая текст полуустава, Страницы рукописи для, Где распят Бог, а не Варавва И плоской мыслилась земля. И отчего случилось ныне, Куда мой плоский мир исчез? Летит земля среди пустыни, Корявый шарик средь небес. И Божий дух витает сбоку. Где… «аз умре, но не истле…»? Полууставу и пророку Все меньше места на земле. 10 июля 2007

* * *

И мир этот здешний – не твой, И тебя в нем сегодня – нет. И этот мотив земной Звучит уже тысячи лет. Здешнего мира нет, Как же ты без него? Жил же я тысячи лет, И вроде как не дурново. Что же ты делаешь здесь? Строю ограду и лажу дверной замок. Где я, к примеру, днесь Встретиться с милой мог. Свищет в саду соловей, И роза цветет опять. «Прав на кресте человек, но солнце правей, Попробуй его распять». 11 июля 2007

* * *

Опять качели с утра до вечера, И мыслей бремя туманит свет. Жизнь такова, и делать нечего, Вопросы заданы, и есть ответ. Не нами время для жизни скроено, Не нами выбран ее словарь. «До нас все слажено и обустроено», — Бормочет мученик и пономарь. Шумят на площади, молчат окраины, Ползвука в пóлгода и – тишина. Жируют мытари да правят каины. Под них и сляпана моя страна. 11 июля 2007

* * *

Не сложилось, не совпали. Постояли, разошлись, Хорошо, что лишь в начале, Хорошо, что сверху вниз. Где твою качает лодку? А моя – на берегу, Щи варю, глотаю водку, Жизнь от смерти берегу. И живу себе в печали, Следом – в радости живу. Хорошо, что не совпали, Хорошо, что наяву. 12 июля 2007

* * *

Приличен ад и не неволит волю. И что с того, что ты не виноват. Напрасно азмъ стократ сие глаголю, Мне отвечают, что на то и ад. И это значит, что кипит работа, И профи знают автоматом роль, И жгут умельцы до седьмого пота. И все равны – и кравчий, и король. Поленьев нет – компьютеры и кнопки, И градус обусловлен не виной. Устроен каждый в подходящей топке, Все по расчету вечности одной. А завтра наступают выходные, Потом два дня назначен передых. У каждого из профи есть родные, И жуткая потребность в выходных. Там, на земле, жара, поди, под сорок. В такой мороз трясемся и не спим. И все по плану – надлежащий морок, И у ворот на страже – херувим. 12 июля 2007

* * *

Хорошо усталость запивать бузой, Хорошо кукушку слушать за рекой, Хорошо, что в мире снова мезозой, Право вне закона, веры никакой. Кто кого осилит, тот и молодец, Кто кого погубит, тот и на коне. Господи, прости нас, сжалься наконец. Лучше быть потопу, чем сгореть в огне. Место на ковчеге отведи в углу. Справа – пара овнов, слева – голубей, Наведи на море, если хочешь, мглу. Только, если можно, Боже, не убей. Где-то Арарата под водой гора. Может, запах хлеба ветры донесут… Хорошо, что в мире дивная пора. Божий суд не скоро. А людской – не суд. 12 июля 2007

* * *

Круглая дата – рожденье весны. Семь миллиардов лет. И в ночь под праздник я вижу сны О мире, которого нет. Трава, деревья. Вокруг цветы, Птицы поют, и над Всем этим летаешь ты Тьмудцать веков назад. То быстро, словно это стрижи, То медленно, как парашют, И я говорю тебе вверх: «Скажи, Как тебя там зовут?» Ты молча рядом в ответ кружишь, И, руку связав рукой, Мы вместе летим над скопищем крыш, Над незнакомой рекой. И молишься ты: «Да не сокруши Будничный наш полет». И плавно летят две грешных души, Всю ночь летят напролет. 13 июля 2007

* * *

Уходит даль куда-то никуда. Садится солнце красное картинно, Учтиво расступается вода, Солидно, не спеша и благочинно. Вот так же мир опустится на дно, И будет рябь, где гоношилась суша. И кто-то снимет классное кино, Закона папарацци не наруша. И там, на дне, где рыбы и земля, Застынут неподвижно в смутном иле — Бродвей, Пигаль и, наконец, Кремля Торчащие из волн наружу шпили. 13 июля 2007

* * *

Зое Брук Любовь – пугливая птица, И страх у нее в крови. Она нелюбви боится Больше самой любви. И так, как в холодную воду Входит купальщик дрожа, Любовь выбирает свободу В дистанцию миража. И долго не может смириться С сутью, что ей видна. Любовь, пугливая птица, Все чаще живет одна. 14 июля 2007

* * *

Я живу в сплошном июле, Гари, засухе, чаду. Примостясь на шатком стуле, Жизнь затворника веду. Не хожу уже на волю, Только в сон и миражи, Где снега метут по полю, Обновленны и свежи. Где несут куда-то лыжи Через реки и леса, Где мне снова стали ближе Прошлых судеб голоса. Где мне кажется в итоге — Как сие не назови, Жизни суть, конечно, в Боге, Но не менее в любви. 14 июля 2007

* * *

Столько раз прощенье явлено, Сколько прошено в тиши. Жизнь, наверное, оставлена Во спасение души. И сюда, к стене намоленной, В свой черед приведена Вот такою обезволенной, Как и быть она должна. Так молись, невольно веруя, Душу вылечить дабы… Все, последние и первые, Бога сущего рабы. 14 июля 2007

* * *

Птицы в тени скворечен. Все и теперь, как встарь. Каюсь, что многогрешен, Как и любая тварь. И все же… ветра и травы, Радуга и вода, Как вы сегодня правы, Ко мне заглянув сюда. Так на душе благодарно За свет закатного дня. И как хорошо, что тварно Все, что вокруг меня. 14 июля 2007

* * *

Что за сны смущают душу, И о чем они во мне, Почему, оставив сушу, Я живу на самом дне? Не реки, не океана, А вселенского мирка. И встаю поутру рано Дня размерами в века. Чищу дно сие до блеска, Мрамор мою без конца, Все размеренно, не резко С верой в Духа и Отца. День встает и умирает, Но мое всегда со мной. И внутри меня витает Шарик маленький земной. 15 июля 2007

На смерть N

И кто их рассудит, Приближенных к краю. Природа забудет, А люди – не знаю. Явление чуда На улице сонной, Ужели забуду Закаты на Бронной. Зеленую ветку В окне с занавеской, И звездную сетку В округе нерезкой, Где по небу плыли Корявые строчки… Как мы уходили Поодиночке. 16 июля 2007

* * *

Собираю камни, стены возвожу, Снова строю крепость посреди дорог. Снова Богу жизни медленно служу, В этом скромном деле он и мне помог. Птицы чуть повыше строят тоже дом, И кроты копают под землей ходы, Все дается только верой и трудом, И светла награда только за труды. Вот уже и стены, крыша и конек, Вот и свет в окошке, и звезда в окне. Вот уже и кошка мельтешит у ног, И приходят гости наконец ко мне. А вчера – лишь ветер, стужа да жара. Под открытым небом – нежилой ночлег. Хорошо, что было это все вчера. А сегодня – гости, за окошком – снег. 18 июля 2007

* * *

По краю железного быта, В надежной подвижной броне, Живу одиноко и сыто В подробном и медленном сне. Но стоит прерваться миражу, И быт беззащитности вдруг Вступает, как воин на стражу, И весь занимает досуг. Мою сокрушая свободу, Он страждет и жалить, и сечь, Заставив живую природу Законом святым пренебречь. И снова бегу я на волю, В священную видимость ту, Где я забываю недолю В железном и сытом быту. 18 июля 2007

* * *

Утро вечера не проще, А сложнее и больней, Как печально свищет в роще Незнакомый соловей. Все, что с вечера томило, Поутру томит стократ, Никуда оно не сплыло. Виноват, не виноват. Шаг налево, шаг направо — Тяжелы наперебой. Где кончается забава, Там и жизнь, само собой. 18 июля 2007,Кейсария

* * *

Черепаха ползет по паркету. Еле-еле, но только вперед, Нас Господь призывает к ответу, В свой, не свой, но какой-то черед. А за окнами – знойное лето И крикливые птиц голоса, А под окнами плещется Лета. И над розами – божья роса. Выйду вон, опущу свои ноги В ток тяжелой текущей воды. Что мы сделали в общем итоге, И полезны ли наши труды? Впрочем, это ли главная мера На весах и судьбы, и судеб. Все решает не польза, а вера И насущный заслуженный хлеб. 18 июля 2007

* * *

Я заглянул удачно в ад И быстро вышел вон. Какой там нынче аккурат, И как он оснащен. Котла с компьютером тандем, И пульт компактный впрок. Лишь там, где выход был в Эдем, Висит дверной замок. Там сера булькает, ее Приятен аромат, Но остальное бытие, Как тыщи лет назад. За мной захлопнул кто-то дверь, И смолкли крик и стон. Но беспокоен стал теперь Любой мой здешний сон. Едва опустит вечер тьму, Погаснут фонари. Так больно телу и уму, Как будто я – внутри. 19 июля 2007

* * *

Подари мне передышку, Сон глубокий подари, И закрой потуже книжку И снаружи, и внутри. Покажи во сне мне горы, Рай с любимой в шалаше, Без уловок разговоры И снаружи, и в душе. Или нет, плесни немного В кружку медную вина. И верни мне веру в Бога Вместо праведного сна. 20 июля 2007

* * *

Народ отходит медленно от сна, И это пробуждение заметно: Событие сие не беспредметно, Растеряна огромная страна. Рассеян и разъят по весям люд, Куски земель разбросаны по свету, И виноватых не было и нету, Не любят сильных, ну а слабых – бьют. О, как страна восторженно спала, Во сне главенствуя в нерукотворной силе. Ну а теперь – совсем проснешься – или Как сор смахнут ладонью со стола? 20 июля 2007

* * *

Умываюсь в речке Лете И сижу на берегу. Хорошо живу на свете, Жизнь живую берегу. В речке – рыба, в речке – мели На окраине Москвы. Неужели в самом деле Здесь – живой, а там – увы. Перешел, не оглянулся, Все забыл, что раньше знал. Здесь заснул, а там проснулся. Стал велик, где числен мал. Птица клюв о древо точит, Смотрит сверху на меня. И идет пугливо кочет, Гребень набок наклоня. 20 июля 2007,Яффа

* * *

Потаскушка у Катулла, У Хань-Юя – Бог и дух. У меня в саду два стула И опять огонь потух. Темнота, застыли липы, Ветви, что-то бормоча, Как скаженные прилипли К коже правого плеча. Где-то плачется кукушка, Лай лисицы молодой, А в руках пивная кружка С газированной водой. И такая в сердце вера, Что привстань – и ты взлетишь… Но всему присуща мера На краю отвесных крыш. 20 июля 2007

* * *

Окно задернуто стеной, И пальма жалкая застыла. Опять жара сменяет зной, И снова зной заходит с тыла. Кипят размеренно мозги, Душа сняла с себя одежды. И птица вьет свои круги, Оставив не лететь надежды. Гомер, как рукопись в огне, Свернулся в пепел неразумный. И все смиряется во мне С насущной мыслию безумной — Мир состоит из тишины, Из листьев, тени и прохлады, Но в жизни верховодят сны Да бесноватые менады. Ведь все равно и свет, и тьма Единородны в Божьей воле. И призрак «горя от ума» Давно оставил мир юдоли. 21 июля 2007

* * *

Рваная ночь в лоскуты, Утро тревоги длит. Что же оставила ты Меня одного, Лилит? Сменяют друг друга сны. Коротки и чудны. Мы же твои сыны После родной страны. Смажь неземной пейзаж И замени другим, Пусть это будет наш Отечества штатный дым. С тусклым светом Стожар, И криком не певчих птиц, И гомоном будничных свар В одной из живых столиц. И стихнет, наверно, боль, И страхи сгорят дотла. И эта моя юдоль Станет опять светла. 23 июля 200760 Смена коротких снов, Яви в ответ череда. Словно как пара слов — Нет, и зеркально – да. Это как быть – и не быть. Это как здесь и – там, Это как землю рыть К медленным облакам. Где-то стучит состав, Рядом дорог гудки, Я принимаю устав, Нежности вопреки — Жить, как фонарный столб, Греть, как немая печь, Жизнь от исхода чтоб Все-таки уберечь. Не принимая примет, Не подымая век, Здесь, между да и нет, Бешено быть век. 24 июля 2007

* * *

Передышка, остановка, Незатейливый привал. Может, Рим, или Каховка, Или Витебский вокзал. Посижу в тени и лени, В церковь местную зайду. Встану в угол на колени Возле грешников в аду. Посочувствую немного, За несчастных помолюсь. И с надеждой, Слава Богу, В мир оставленный вернусь. Сяду в поезд, в сердце – вера. Быт привычный и земной. Ну а те костры и сера Где-то тают за спиной. 24 июля 2007,Бейт Шеарим

* * *

У меня в саду береза, А под ней в саду трава, И еще большая роза В пышной фазе естества. Вот придет зима и скажет — Что за мусор во дворе. И ковер метели ляжет В надлежащем декабре. А в дому – тепло и сухо И в метели и дожди, Не стучит сюда разруха, Не витийствуют вожди. Здесь закон всегда на страже, Прост и легок, как стихи, — Если ты виновен даже, Здесь отпустят все грехи. 24 июля 2007

* * *

В Кейсарии, на стадионе, сидя в императорской ложе, Иосиф Флавий наблюдал, как плененные защитники Храма убивали друг друга. Бедный Флавий, служа отчизне, Проклинаемый ею стократ, На твоей бесконечной тризне Что за страсти века кипят? Не прощаемо и любимо, Ты живешь, неземной солдат, Добровольный невольник Рима, Оказавшийся Римом над. Да и нет – не имут ответа, Под ногами тверда вода. До другого берега Леты Не дойти тебе никогда. 25 июля 200724 мая – 25 июля —Кейсария, Яффа, Иерусалим,Герцелея, Тель-Авив, Стена Плача.Храм Господень, Бейт Шеарим

…На полвзмаха от ножа…

* * *

Светлане Ивановой Вяч. Вс. Иванову В Галилее пахнет мятой, Пахнет диким чабрецом, На молекулы разъятым Царским праведным венцом. От жары пожухли травы, Воздух медленен и густ. Вы, мой друг, сегодня правы, Этот вечер златоуст. Над горой, вдали плывущей Сизым облаком литым, Над священной в дымке кущей И над солнцем молодым Чья-то песня еле-еле Полу-видимо слышна. И дрожит на самом деле Ветка ивы, как струна. 4 августа 2007,Переделкино

* * *

Неуправно и свободно Жизнь беспечная течет, Безмятежно, первородно. Всякий нечет в оной чет. Что с того, что боль на боли, Что с того, что тяжело. В онемеченном монголе Что ни слово, то крыло. Над водой белеет парус. Под водой в каменьях дно. Ну а ты себе Икарус, Без привычных в мире но. И скользит над бездной тело, Любопытствуя, паря. Раз в начале было дело — Слово выдумали зря. 6 августа 2007

* * *

Предупреждение, наказание, Искупление или что, Или что не имеет названия В эту жизнь наугад пролито? Что за магма, металл расплавленный, Что за воздух, огня горячей, Это мир, мне как чудо явленный, Только мой и больше ничей. Чей проект это, Боже праведный, Чья затея, какой исход, Этот век, на удачи скаредный, Как на счастье не щедрый год? Чем одаришь и что отнимется, Будет жить невзначай легко? Или жизнь, как кувшин, опрокинется, В землю выльется, как молоко, Растечется, иссякнет, бедная, Растворится, сойдя на нет. Лишь останется чурка медная, Подтверждая земной ответ… 10 августа 2007

Встреча

Л. Сараскиной Н. Солженицыной Эта музыка звучала, Эта музыка текла. Изначально – как попало, А в финале – как могла. Звуки медленно кружили, Ворожили наугад, Целый миг мы долго жили Этим миром грешным над. Незнакомы, невесомы, Неизбежны и родны. Позабыв случайно, кто мы В горнем мире тишины. Позабыв земные страхи, И заботы, и дела. И о том, что минут в прахе Наши скорбные тела. Только дух – судьбы предтеча — Будет нами до конца. И случится снова встреча В царстве Сына и Отца. 14 августа 2007

* * *

Грачиный грай, убогое подворье, Прощальный свет, прощеные слова, И где-то там – мальтийское приморье, И где-то здесь – казенная Москва. Как далеки холмы и буераки, И фризы стен, и арки, и мосты, Как близки вдруг развалины Итаки И ватмана с рисунками листы. Зачем нести, что все равно уронишь, Где так конечен каждый материк, И где твой сон по имени Воронеж, Что тяжелее кованых вериг? Опять дожди, и холода, и дымка Над бездной лет, отправленных в архив. Ни профиля, ни прочерка, ни снимка, А только факт, что веруешь и жив. И вот еще, к насущному в придачу, Любить дано замысловатый быт. И то еще, что очень редко плачу Над вымыслом, который был открыт. 25 августа 2007

* * *

У веры – неверы в достатке И уйма стыда и греха. Как грустно звучит на трехрядке Мелодия даже стиха. А косы длинны и туманны, А руки нежны и слабы. Есть в имени лишь Иоанны Таинственный смысл ворожбы. Владимирский сад неухожен. По пояс трава-мурава. Мне счастья обломок положен, И в этом природа права. Кузнечики, ночь оглушая, Строфу повторяя и для, Лепечут: какая большая Твоя неземная земля. 25 августа 2007

* * *

Восток под севером засох, И запад съежился до вздоха, И самой худшей из эпох Моя объявлена эпоха. Опять колеблется земля, Водой с огнем пространства руша. И убывает – море для — Вчера незыблемая суша. Что я на берегу стихий, Что мы в кругу семьи и веры, Коль поднимает веки Вий По знаку царственной химеры, И где, потворствуя греху, Роль глухоты неодолима. И снова слово на слуху О гибели очередного Рима. 25 августа 2007

* * *

Не всеведущи и души, Не всесущи, не бессмертны. Да и голос лиры глуше, Где поющие инертны. Посижу на старой лавке, Погадаю, пострадаю О потере места в давке, Ближе к брезжущему раю. Выпью пива пол-полкружки, Закушу его неспешно И устроюсь на подушке Беззаботно и безгрешно. И встречая сон недлинный, Ум на время онемечу, У огня в пустой каминной Проведу с ним тайно встречу. И под эти тары-бары Я проснусь беседой сытым. И услышу звук гитары За окном моим открытым. 1 сентября 2007

* * *

Промежуточна жизнь изначально, Между безднами хрупкий мосток, Оттого так минута печальна, Когда падает желтый листок. Вот он кружится, с ветки слетая, И сливается с влажной землей. Ах, какая луна молодая, Молодая луна надо мной. Может, скажет мне дальний прохожий, Встретив мельком на свете меня, Отчего под железною кожей Не случилось святого огня? Только сна безыскусного крохи, Только памяти смутная тень, Да случайный из целой эпохи И не полный, но медленный день. Дождь стучит по серебряной крыше, Словно пальцы по кромке стола. Жизнь дарована, может быть, свыше — Все же истинной в сути была. 1 сентября 2007Переделкино

* * *

Правилен лёт стрекоз Над голубой водой, Мне бы один вопрос Перетереть с собой. Радость поверх греха, Или же жест ничей? Как моя ночь тиха В свете лунных лучей. Сердце стучит, дыша, И замирает вдруг, Словно сама душа Слушает музыку рук. Слушает чутко так, Любой заглуша ответ, А вечер просторен и наг, И так далеко рассвет. Ночь 4 сентября 2007Центр Блохина

* * *

Телесен грех и явлен наугад, И нож скользит по безымянной плоти, А за окном преображенный сад И птицы по деревьям на работе. Как долог день, как медленны часы, И веры сон разумен и предметен, Как равновесны точные весы, И как их суд для глаза незаметен. А ветер наг, и лист округлый чист. И все, что свыше, кажется уместно. И клавиши перебирает Лист. В ответ душе и благостно, и тесно. 4 сентября 2007

* * *

У страха красивые лица, И временны их имена, Пора бы в молитве забыться И в сумраке краткого сна. Пора бы тревожные речи Разбавить тяжелым вином. Я ставлю на мраморе свечи В заброшенном доме пустом И, прошлого дней не итожа, Я справа налево пишу: Прости меня, господи Боже, За все, что еще совершу. 4 сентября 2007

* * *

Тьма свивается в лица упруго, Мельтешит, на лету ворожа, И в пределах предложного круга, И творительного падежа. И в родительном та же картина — Те же тени на белой стене, Тень отца не похожа на сына, Как лампада – на месяц в окне. Но без этого, вдруг, хоровода, Что живет, и кружа, и вия, Что моя неземная свобода, Что мне древняя воля моя. 4 сентября 2007

* * *

Нераскаянный грех, не отмоленный грех, Не разгадана суть самого бытия, Среди суетных дел и веселых утех Продолжалась бы жизнь безмятежно моя. Но под выдох судьбы, что пришла наугад, Я пойму – не пойму осторожно вину, И построю свой дом, и возделаю сад, И оставлю другим и вино, и войну. И молясь наугад, и покорно служа Тем, пред кем был виновен в невольном пути, Я смирюсь наконец перед правом ножа Искупления путь начертать во плоти. 5 сентября 200710.00

* * *

Час деля, а больше множа, Вел нелегким датам счет. Почему же это, Боже, Век стоит, а жизнь течет? Как мгновенны лет десятки, Как длинна надежды нить, В том, что все потери кратки, Нынче некого винить. И, считая жизнь поштучно, Тех, что ведал или знал, Я служу благополучно Не за страх или металл. Дай мне силы жить неспешно, В меру веры и стыда. Не безвольно, не безгрешно, Вплоть до Божьего суда. 5 сентября 200714.20

* * *

Потускнела зима, занедужила, Заболела зима от весны, И растаяло тонкое кружево, Без особой ее вины. Черный снег по оврагам стелется, И трава пробивает лед. Замирает в лесу метелица И по полю уже не метет. По дорогам ползет испарина, На ветвях набухает лист. И на свист молодого барина Откликается птичий свист. 5 сентября 200720.30

* * *

Перевалив за тьму и светы И страх оставив позади, Я верю в верные приметы, Но только в собственной груди. Не верю в жест руки и слова, Не верю в прочерки в судьбе, А в то, что жизнь приходит снова, Когда нуждается в тебе. И ворожит, и кружит долы, Верша и веру, и уют, Когда, глаза открыв, глаголы, Дрожа, и плачут, и поют. Центр им. Блохина 5 сентября11.10

После ножа

* * *

…Трехгранная пирамида, Круглая виолончель… Воздух из жидкого твида, Каменная постель… …Иконы красные тени Мечутся по углам, Ставя навзрыд на колени Разрезанного пополам… Ночь 6—7 сентября 2007Центр им. БлохинаПо памятиРеанимация

* * *

Алле Латыниной Юле Латыниной Что я понял, выйдя за грани Единственного бытия, Что там, еле видим в тумане, Похожий и все же не я. Тот, кто теченье Леты Провел ножом по груди, Не верит больше в приметы, Которые впереди. В стеклянном окошке лица, Ребенка расплывчатый свет, Как будто прошлое снится, Которого больше нет. И ты – меж двумя берегами Беспамятства и небытия, Где время считают веками, Жизнь из соломы вия. 10 сентября 2007

* * *

Ножи положены в чехлы, И память видит сны, Где ветви ветреной ветлы Легки и зелены. Плывет воздушная кровать Поверх берез и дат, И сердце, кажется, опять Надежно, как солдат. Рука сильна и нетверда, Движения просты, И дней проходит череда, За сутки – две версты. Лечу куда-то наобум, И безогляден путь, И сердце понемногу ум Перемещает в грудь. 14 сентября 2007

* * *

Начать бы с чистого листа И каждый шаг направить в даль. Где даже в помысле чиста — И жизнь, и греза, и печаль. Но неизбежны впереди И дат порожних череда, И тьмы разлитие в груди, И годы праздного труда. И неизбежен, наконец, Тот выбор между злом и злом. Под звон не золотых колец, В таком живом, таком былом. 15 сентября 2007

* * *

Мир ушел в другие дали, Как цыганский караван. Буду помнить я едва ли Гомон рек и говор стран. Жили вкруг шумы и гаммы, И звучали голоса. Ни звонка, ни телеграммы, И ни скрипа колеса. Тишина и струйки дыма, Угли тлеют среди трав. И проходит вечность мимо, Ролю веры отыграв. 15 сентября 2007

* * *

Построил дом внутри себя И горницу подмел, И жил в нем долго я, любя Обыденный глагол. Но вот пришла из – ни за чем — И не за что напасть, И сломан дом, глагол мой нем, И власть моя – не власть. И все, что жили за стеной, Пришли на мой разор И сели жить на миг со мной, Затеяв разговор. Они сказали, я не прав, Бог создал парно люд, И всех, нарушивших устав, Постигнет Божий суд. Иной устав – великий грех, — И скрылись вон из глаз, Оставив ту, что ближе всех Была мне в этот час. Плыла земля, и где-то Бог, Меня не замечая, шел. И сделал самый первый вздох Обыденный глагол. 15 сентября 2007

* * *

Построй очаг и стены возведи, Зажги огонь и жертву принеси. И все равно, что будет впереди При свете веры: Господи, еси. Зажги звезду, повесь ее в ночи, И свет луны направь на отчий дом, И с кем-нибудь недолго помолчи О самом сокровенном и былом. Сложи из слов молитву, наконец, И помолись, простертый долу ниц, Под тихий звон неслышимых колец В одной из умирающих столиц. Не жди ответа, отзвука, молвы, Смирись, что мир и сам нуждается в тепле, Что жизнь и смерть просты и не новы, И так же неизбежны на земле. 16 сентября 2007

* * *

Вот и ветер утих И земля перестала дрожать. И деревьев стволы, пожилы и сухи, Остаются вповал неподвижно лежать. Над землей не спеша подымается пар, И собака опять что-то ищет в траве, И сложение слов – незатейливый дар — Снова слабо мерцает в твоей голове. За окном невзначай прокричала сова. Строго дятел стучит, пробудясь ото сна. И, как воины ранены в битве, слова Собираются там, где жила и дышала война. 17 сентября 2007

* * *

Я мыслить волей боле не могу, Могу, не понимая, рассуждать. Но я живу на этом берегу, Где должно чуда безнадежно ждать. Но я живу на этом берегу, Где боли прост невыносимый код, И бедный разум, верного слугу, По клавишам потусторонних нот Гоняю милосердно, как могу. Он так высоко где-то надо мной, И выше мысли нынче только Бог. Я виноват всевышнею виной За то, что я ее не уберег. Темны глаза, как ветви на снегу, Лишь голоса стучатся в прежний дом. И значит, я на этом берегу, На этом берегу, не на другом. 18 сентября 2007

* * *

Благодарю за Божий дар — Дышать и видеть свет, За то, что я еще не стар, Что смерти в мире нет. Благодарю за твой словарь, Вселенский человек, За твой глагол, за твой букварь, За то, что длится век. Благодарю за ток слезы, За птичий легкий свист, За все омеги и азы И за осенний лист. Благодарю за шелест дней По колее времен, За то, что жизнь еще родней, За то, что здешен сон. За щедрость быта бытия, Что в помысле горю, Еще из древней веры я За жизнь благодарю. 18 сентября 2007

* * *

Мир уснул себе устало, Дремлет память, дремлет дом. Почему-то полночь стала Выносимою с трудом. То глаза на мир закрою, То помучаю слова, То в себе открою Трою, Что вчера была жива. В ней спешили дни и годы, Перепутаны вполне, В ней царил закон природы И закон любви вдвойне. Как пустынны мостовые И дома стоят без крыш, Не гуляют вестовые С грудой новеньких афиш. И во всем таком раздоре, В запустенье и тиши, Знаю, жизнь затеют вскоре Две измученных души. И начнут, наверно, с дома И покорности судьбе… Боже, Боже, как знакомо Это действие тебе. В ночь 19 сентября 2007 Центр им. Блохина

* * *

Обезболить душу на часы И отвлечься будничной работой — Совмещать простые словесы Всуе с личной неземною нотой. И, в занятье это погружен, Клавиши тревожить телефона, Ждать, что осенит недолгий сон, Как деревья осеняет крона. В этом сне я буду наугад Путь торить и двигаться куда-то, Мимо стен и каменных оград, Беззаботно и почти крылато. Буду пить холодное вино, И читать не Киплинга, а Блока, И следить в открытое окно Облако, плывущее высоко. Видеть белок по ореху лёт, Шум листвы подслушивать беспечно, Позабыв мгновенье напролет, Что живое время быстротечно. 24 сентября 2007НочьПеределкино

* * *

Возвращение в жизнь – непростая работа, В темноте различать на бумаге слова И постичь, как звучит музыкальная нота, В шуме боли сплошной различима едва. Как рифмуется Бах с кровоточием плоти, Как созвучен Катулл новизне жития В каждой малой своей и единственной йоте, Где живет в полувздох только сущность твоя. Так трудись наугад, неразумный оратай, Поднимая пласты позабытых забот. В этой жизни, до слез мелочами богатой, От исчерпанных слов до подержанных нот. 24 сентября 2007

* * *

Вот и перевал, и, слава Богу, Жизнь и быт. Вздохнули и пошли. И опять продолжили дорогу Посреди не боли, а земли, Где просты беспечные заботы, Где надежно живы ты и я, Где, согласно выделенной квоты, Мы имеем место бытия. Что за место, знаю не наверно, И зачем, я внятно не скажу, Но скажу, что тяжело и скверно Подходить к земному рубежу. Оставляя чистые тетради, Не сказав положенного в срок, Что живем в последнем Цареграде, Окнами на взорванный восток, Где в чаду азийского простора Различима мысль не наугад, Что разрушат все-таки не скоро Наш приют – последний Цареград. Ночь 25 сентября 2007

* * *

Как мозг неискушен в простых словах, Заветный смысл утрачен и забыт. И там, где было неземное – страх, Сегодня тлеет будничное – быт. Как много может лезвие ножа, Кроящее устава полотно, И посему, в беспамятстве дрожа, Я вижу прошлого мерцающее дно. Вот близкий век и, ранее, другой, Вот Петербург, что пусту должно быть. Мосты стоят, и, выгнуты дугой, Все те же кони сдерживают прыть. Но пуст Сенат и пуст который год, Лишь черствый экспонат тускнеет по углам. Дворянской чести штатный недород С дворянской спесью мертвой пополам. Кружит народ без воли и лица Под дружный гул заветного – долой. И кровь царя течет из-под венца, Когда он возвращается домой. И различимо далее едва, Как между братьев трудятся мечи, Как цепенеет по ночам Москва От пламени копеечной свечи. Ночь 27 сентября 2007

* * *

Две неземных тетради, Легкие, как облака, В невидимом Цареграде Листает моя рука. Кто этот автор, который Вывел живой закон, Вдруг, незамеченный Торой, Явно себе в урон — Возле самого края, Где ни любви, ни вер, Даже сама прямая — Абстрактной кривой пример. И возле каждого слова — Дюжина сносок и дат. Что мира первооснова — Не труженик, а солдат. Только в войне – спасенье, Только воитель – герой. Все остальное – звенья Гибели мировой. Обожжены страницы И различимы едва. Лишь буквиц мечутся птицы, Складываясь в слова. 7 октября 2007

* * *

Зарастают раны, в памяти – пробел, Поднебесье птицы меряют крылом, Ничего, что воин дрался как умел, Все же воротился в неостывший дом. Все же взял лопату, посадил цветы, Даже канарейку накормил зерном. И опять в тенетах будней маяты Занялся обыденным праведным трудом. Кошка лижет лапу, пес рычит в саду, В ловле праздной белок проявляя прыть. А ведь мог мой воин горевать в аду… Видно, Бог подумал, и – оставил жить. 12 октября 2007

Оглавление

На сквозняке бытия

«Туземный словарь»

Из книги «Сон серебряного века»

Письмо в Крым

Из книги «Фонетический шум»

Из книги «Черты и резы»

  Апостроф

  Морок

  Морфология чувств

  Послесловие

Из книги «Дом врат»

Реклама на сайте