Михаил Юрьевич Лермонтов Хаджи Абрек
Велик, богат аул Джемат, Он никому не платит дани; Его стена – ручной булат; Его мечеть – на поле брани. Его свободные сыны В огнях войны закалены; Дела их громки по Кавказу, В народах дальних и чужих, И сердца русского ни разу Не миновала пуля их. По небу знойный день катится, От скал горячих пар струится; Орел, недвижим на крылах, Едва чернеет в облаках; Ущелья в сон погружены: В ауле нет лишь тишины. Аул встревоженный пустеет, И под горой, где ветер веет, Где из утеса бьет поток, Стоит внимательный кружок. Об чем ведет переговоры Совет джематских удальцов? Хотят ли вновь пуститься в горы На ловлю чуждых табунов? Не ждут ли русского отряда, До крови лакомых гостей? Нет, – только жалость и досада Видна во взорах узденей. Покрыт одеждами чужими, Сидит на камне между ними Лезгинец дряхлый и седой; И льется речь его потоком, И вкруг себя блестящим оком Печально водит он порой. Рассказу старого лезгина Внимали все. Он говорил: «Три нежных дочери, три сына Мне бог на старость подарил; Но бури злые разразились, И ветви древа обвалились, И я стою теперь один, Как голый пень среди долин. Увы, я стар! Мои седины Белее снега той вершины. Но и под снегом иногда Бежит кипучая вода!.. Сюда, наездники Джемата! Откройте удаль мне свою! Кто знает князя Бей-Булата? Кто возвратит мне дочь мою? В плену сестры ее увяли, В бою неровном братья пали; В чужбине двое, а меньшой Пронзен штыком передо мной. Он улыбался, умирая! Он верно зрел, как дева рая К нему слетала пред концом, Махая радужным венцом!.. И вот пошел я жить в пустыню С последней дочерью своей. Ее хранил я, как святыню; Всё, что имел я, было в ней: Я взял с собою лишь ее, Да неизменное ружье. В пещере с ней я поселился, Родимой хижины лишен: К беде я скоро приучился, Давно был к воле приучен. Но час ударил неизбежный, И улетел птенец мой нежный!.. Однажды ночь была глухая, Я спал… Безмолвно надо мной Зеленой веткою махая, Сидел мой ангел молодой. Вдруг просыпаюсь: слышу, шепот, — И слабый крик, – и конский топот… Бегу, и вижу – под горой Несется всадник с быстротой, Схватив ее в свои объятья. Я с ним послал свои проклятья. О, для чего, второй гонец, Настичь не мог их мой свинец! С кровавым мщеньем, вот – здесь скрытом, Без сил отмстить за свой позор, Влачусь я по горам с тех пор, Как змей, раздавленный копытом. И нет покоя для меня С того мучительного дня… Сюда, наездники Джемата! Откройте удаль мне свою! Кто знает князя Бей-Булата? Кто привезет мне дочь мою?» «Я!» – молвил витязь черноокий, Схватившись за кинжал широкий, И в изумлении немом Толпа раздвинулась кругом. «Я знаю князя! Я решился!.. Две ночи здесь ты жди меня: Хаджи бесстрашный не садился Ни разу даром на коня. Но если я не буду к сроку, Тогда обет мой позабудь, И об душе моей пророку Ты помолись, пускаясь в путь». Взошла заря. Из-за туманов, На небосклоне голубом Главы гранитных великанов Встают увенчанные льдом. В ущелье облако проснулось, Как парус розовый надулось, И понеслось по вышине. Всё дышит утром. За оврагом, По косогору едет шагом Черкес на борзом скакуне. Еще ленивое светило Росы холмов не осушило. Со скал высоких, над путем, Склонился дикий виноградник; Его серебряным дождем Осыпан часто конь и всадник: Небрежно бросив повода, Красивой плеткой он махает, И песню дедов иногда, Склонясь на гриву, запевает. И дальний отзыв за горой Уныло вторит песни той. Есть поворот – и путь, прорытый Арбы скрипучим колесом, Там, где красивые граниты Рубчатым сходятся венцом. Оттуда он как под ногами Смиренный различит аул, И пыль, поднятую стадами, И пробужденья первый гул; И на краю крутого ската Отметит саклю Бей-Булата, И, как орел, с вершины гор Вперит на крышу светлый взор. В тени прохладной, у порога, Лезгинка юная сидит. Пред нею тянется дорога, Но грустно вдаль она глядит. Кого ты ждешь, звезда востока, С заботой нежною такой? Не друг ли будет издалека? Не брат ли с битвы роковой? От зноя утомясь дневного, Твоя головка уж готова На грудь высокую упасть. Рука скользнула вдоль колена, И неги сладостная власть Плечо исторгнула из плена; Отяготел твой ясный взор, Покрывшись влагою жемчужной; В твоих щеках как метеор Играет пламя крови южной; Уста волшебные твои Зовут лобзание любви. Немым встревожена желаньем Обнять ты ищешь что-нибудь, И перси слабым трепетаньем Хотят покровы оттолкнуть. О, где ты, сердца друг бесценный!.. Но вот – и топот отдаленный, И пыль знакомая взвилась, И дева шепчет: «Это князь!» Легко надежда утешает, Легко обманывает глаз: Уж близко путник подъезжает… Увы, она его не знает, И видит только в первый раз! То странник, в поле запоздалый, Гостеприимный ищет кров; Дымится конь его усталый, И он спрыгнуть уже готов… Спрыгни же, всадник!.. Что же он Как будто крова испугался? Он смотрит! Краткий, грустный стон От губ сомкнутых оторвался, Как лист от ветви молодой, Измятый летнею грозой! «Что медлишь, путник, у порога? Слезай с походного коня. Случайный гость – подарок бога. Кумыс и мед есть у меня. Ты, вижу, беден; я богата. Почти же кровлю Бей-Булата! Когда опять поедешь в путь, В молитве нас не позабудь!»Хаджи Абрек
Аллах спаси тебя, Леила! Ты гостя лаской подарила; И от отца тебе поклон За то привез с собою он.Леила
Как! Мой отец? Меня поныне В разлуке долгой не забыл? Где он живет?Хаджи Абрек
Где прежде жил: То в чуждой сакле, то в пустыне.Леила
Скажи: он весел, он счастлив? Скорей ответствуй мне…Хаджи Абрек
Он жив. Хотя порой дождям и стуже Открыта голова его… Но ты?Леила
Я счастлива…Хаджи Абрек (тихо)
Тем хуже!Леила
А? что ты молвил?..Хаджи Абрек
Ничего! Сидит пришелец за столом. Чихирь с серебряным пшеном Пред ним не тронуты доселе. Стоят! Он странен, в самом деле! Как на челе его крутом Блуждают, движутся морщины! Рукою лет или кручины Проведены они по нем? Развеселить его желая, Леила бубен свой берет; В него перстами ударяя, Лезгинку пляшет и поет. Ее глаза как звезды блещут, И груди полные трепещут; Восторгом детским, но живым Душа невинная объята: Она кружится перед ним Как мотылек в лучах заката. И вдруг звенящий бубен свой Подъемлет белыми руками; Вертит его над головой, И тихо черными очами Поводит, – и, без слов, уста Хотят сказать улыбкой милой — «Развеселись, мой гость унылый! Судьба и горе – всё мечта!»Хаджи Абрек
Довольно! Перестань, Леила; На миг веселость позабудь: Скажи, ужель когда-нибудь О смерти мысль не приходила Тебя встревожить? отвечай.Леила
Нет! Что мне хладная могила? Я на земле нашла свой рай.Хаджи Абрек
Еще вопрос: ты не грустила О дальней родине своей, О светлом небе Дагестана?Леила
К чему? Мне лучше, веселей Среди нагорного тумана. Везде прекрасен божий свет. Отечества для сердца нет! Оно насилья не боится, Как птичка вырвется, умчится. Поверь мне, – счастье только там, Где любят нас, где верят нам!Хаджи Абрек
Любовь!.. Но знаешь ли, какое Блаженство на земле второе Тому, кто всё похоронил, Чему он верил; что любил! Блаженство то верней любови, И только хочет слез да крови. В нем утешенье для людей, Когда умрет другое счастье; В нем преступлений сладострастье, В нем ад и рай души моей. Оно при нас всегда, бессменно; То мучит, то ласкает нас… Нет, за единый мщенья час, Клянусь, я не взял бы вселенной!Леила
Ты бледен?Хаджи Абрек
Выслушай. Давно Тому назад имел я брата; И он, – так было суждено, — Погиб от пули Бей-Булата. Погиб без славы, не в бою, Как зверь лесной, – врага не зная; Но месть и ненависть свою Он завещал мне умирая. И я убийцу отыскал: И занесен был мой кинжал, Но я подумал: «Это ль мщенье? Что смерть! Ужель одно мгновенье Заплатит мне за столько лет Печали, грусти, мук?.. О, нет! Он что-нибудь да в мире любит: Найду любви его предмет, И мой удар его погубит!» Свершилось наконец. Пора! Твой час пробил еще вчера. Смотри, уж блещет луч заката!.. Пора! я слышу голос брата. Когда сегодня в первый раз Я увидал твой образ нежный, Тоскою горькой и мятежной Душа, как адом, вся зажглась. Но это чувство улетело… Валлàх! исполню клятву смело! Как зимний снег в горах, бледна, Пред ним повергнулась она На ослабевшие колени; Мольбы, рыданья, слезы, пени Перед жестоким излились. «Ох, ты ужасен с этим взглядом! Нет, не смотри так! Отвернись! По мне текут холодным ядом Слова твои… О, боже мой! Ужель ты шутишь надо мной? Ответствуй! ничего не значут Невинных слезы пред тобой? О, сжалься!.. Говори – как плачут В твоей родимой стороне? Погибнуть рано, рано мне!.. Оставь мне жизнь! оставь мне младость! Ты знал ли что такое радость? Бывал ли ты во цвете лет Любим как я?.. О, верно нет!» Хаджи в молчанье роковом Стоял с нахмуренным челом. «В твоих глазах ни сожаленья, Ни слез, жестокий, не видать!.. Ax!.. Боже!.. Ай!.. дай подождать!.. Хоть час один… одно мгновенье!!..» Блеснула шашка. Раз, – и два! И покатилась голова… И окровавленной рукою С земли он приподнял ее. И острой шашки лезвее Обтер волнистою косою. Потом, бездушное чело Одевши буркою косматой, Он вышел, и прыгнул в седло. Послушный конь его, объятый Внезапно страхом неземным, Храпит и пенится под ним: Щетиной грива, – ржет и пышет, Грызет стальные удила, Ни слов, ни повода не слышит, И мчится в горы как стрела. Заря бледнеет; поздно, поздно, Сырая ночь недалека! С вершин Кавказа тихо, грозно Ползут как змеи облака: Игру бессвязную заводят, В провалы душные заходят, Задев колючие кусты, Бросают жемчуг на листы. Ручей катится, – мутный, серый; В нем пена бьет из-под травы; И блещет сквозь туман пещеры Как очи мертвой головы. Скорее, путник одинокой! Закройся буркою широкой, Ремянный повод натяни, Ремянной плеткою махни. Тебе во след еще не мчится Ни горный дух, ни дикий зверь, Но, если можешь ты молиться, То не мешало бы – теперь. «Скачи, мой конь! Пугливым оком Зачем глядишь перед собой? То камень, сглаженный потоком!.. То змей блистает чешуей!.. Твоею гривой, в поле брани, Стирал я кровь с могучей длани; В степи глухой, в недобрый час, Уже не раз меня ты спас. Мы отдохнем в краю родном; Твою уздечку еще боле Обвешу русским серебром; И будешь ты в зеленом поле. Давно ль, давно ль ты изменился, Скажи, товарищ дорогой? Что рано пеною покрылся? Что тяжко дышишь подо мной? Вот месяц выйдет из тумана, Верхи дерев осеребрит, И нам откроется поляна, Где наш аул во мраке спит; Заблещут, издали мелькая, Огни джематских пастухов, И различим мы, подъезжая, Глухое ржанье табунов; И кони вкруг тебя столпятся… Но стоит мне лишь приподняться; Они в испуге захрапят, И все шарахнутся назад: Они почуют издалека, Что мы с тобою дети рока!..» Долины ночь еще объемлет, Аул Джемат спокойно дремлет; Один старик лишь в нем не спит. Один, как памятник могильный, Недвижим, близ дороги пыльной, На сером камне он сидит. Его глаза на путь далекой Устремлены с тоской глубокой. «Кто этот всадник? Бережливо Съезжает он с горы крутой; Его товарищ долгогривый Поник усталой головой. В руке, под буркою дорожной, Он что-то держит осторожно И бережет как свет очей». И думает старик согбенный: «Подарок, верно, драгоценный От милой дочери моей!» Уж всадник близок: под горою Коня он вдруг остановил; Потом дрожащею рукою Он бурку темную открыл; Открыл, – и дар его кровавый Скатился тихо на траву. Несчастный видит, – боже правый! Своей Леилы голову!.. И он, в безумном восхищенье, К своим устам ее прижал! Как будто ей передавал Свое последнее мученье. Всю жизнь свою в единый стон, В одно лобзанье вылил он. Довольно люди <и> печали В нем сердце бедное терзали! Как нить, истлевшая давно, Разорвалося вдруг оно, И неподвижные морщины Покрылись бледностью кончины. Душа так быстро отлетела, Что мысль, которой до конца Он жил, черты его лица Совсем оставить не успела. Молчанье мрачное храня, Хаджи ему не подивился: Взглянул на шашку, на коня, — И быстро в горы удалился. Промчался год. В глухой теснине Два трупа смрадные, в пыли, Блуждая путники нашли, И схоронили на вершине. Облиты кровью были оба, И ярко начертала злоба Проклятие на их челе. Обнявшись крепко, на земле Они лежали, костенея, Два друга с виду, – два злодея! Быть может, то одна мечта, Но бедным странникам казалось, Что их лицо порой менялось, Что всё грозили их уста. Одежда их была богата, Башлык их шапки покрывал: В одном узнали Бей-Булата, Никто другого не узнал.Примечания
Печатается по журналу «Библиотека для чтения» (1835, т. XI, отдел 1, стр. 81–94).
Автограф не известен.
Датируется 1833 годом на основании воспоминаний товарища Лермонтова по юнкерской школе А. Меринского: «В юнкерской школе он написал стихотворную повесть (1833 г.) „Хаджи Абрек“„(«Атеней“, 1858, ч. 6, № 47. стр. 301).
«Хаджи Абрек» – первое печатное произведение Лермонтова. По свидетельству современников, поэма была опубликована помимо желания автора. Дальний родственник и товарищ поэта по школе Н. Д. Юрьев, после тщетных стараний уговорить Лермонтова печатать поэму, без его ведома передал рукопись «Хаджи Абрек» О. И. Сенковскому, который напечатал ее в «Библиотеке для чтения». А. П. Шан-Гирей, в своих воспоминаниях сообщая об этом, пишет: «Лермонтов был взбешен» («Русск. обозрение», 1890, кн. 8, стр. 737–738). Некоторые подробности этого эпизода сохранились также в воспоминаниях В. П. Бурнашева, который передает рассказ Аф. Ив. Синицына («Русск. архив», 1872, № 9, стр. 1776–1777). Об этом же рассказывает в своих воспоминаниях А. Меринский.
Комментарии к книге «Хаджи Абрек», Михаил Юрьевич Лермонтов
Всего 0 комментариев