«Стихи и песни»

Дмитрий Авилов Стихи и песни

Заклятье весны

На талой земле Согрет, согрет В осенней золе Сок лет, сок лет. Я брошусь в бега, В тугие снега, И выжмут луга Мой след, мой след. Ветвей волоса Вольны, вольны, Плывет полоса Лесной волны, Струится в глаза Сквозь кроны лоза, Болот образа Больны, больны. Как прячется синь За медь, за медь, За крылья гусынь, Заметь, заметь. За мхами бород Заплывших болот, Ныряющих вброд, Как в сеть, как в сеть, Скользнула, жива, Сама, сама, В листвы кружева Сума, сума. И канул ручей, Растаял, ничей, Сойдя от лучей С ума, с ума. Разводий купель, Как клеть, как клеть, Стегает капель, Как плеть, как плеть. Велит просто та, Звеня, пустота, Весны простота, Не тлеть, не тлеть. Взмахнет колея Каймой, каймой, В бреду, коли я Домой, домой. Сбегу сквозь леса На круг колеса, Вернут голоса: «Он мой, он мой!»

Выдра

А выдра мудра, и верит воде. Она и мудра водною верой, С нее и спросится водною мерой, Заповедь заводи по правоте. И выдра мудра, и верит воде. А сосны верят воздуху неба, А птицы верят крыльям полета, А люди верят крови и поту, Земле окаянной трудного хлеба, А выдра мудра, и верит воде. Так и живут они сильною верой, Верною силой, полною мерой, И примеряют чужие примеры, Как им диктуют сильные мира. А выдра мудра, и верит воде.

Кони

Где-то кони поют, серебра не жалея, Звонким ржаньем желая прожечь небеса, Где-то вороны пьют, от восторга хмелея, Этой песни живые, ржаные глаза. Лижут белые кости забытых певцов Очумелые травы пьянеющей степи, Упивается медом зеленых сосцов Грудью алою маков обманутый слепень. Можно вверить коню жизнь свою с головой И судьбы не гадать молодыми годами, Можно в землю упасть и очнуться травой, Можно просто уйти, истекая следами. Только там, где прошли племена инородцев, В белом войлоке вивших семейные гнезда, Распахните глаза позабитых колодцев, В них, тоскуя, живут отраженные звезды.

Из ворот, как из кармана

Из ворот, как из кармана, Придорожный смяв ковыль, Растекались караваны, Источаясь далью в пыль. От Багдада до Даккара, Словно дорогой конвой, Шли песчаные дракары Со змеиной головой. Источаясь, истончались, Как бухарские ножи, Над барханами качались, Превращались в миражи. Так сменяло племя племя, Отдавая жизни сок, И текло песками время, Растирая мир в песок.

Загрустите, заходите

Загрустите, заходите. Я сегодня здесь один, Вне желаний, вне политик, Незлоблив и нелюдим. И в вине пытливым взглядом Сквозь бокал ловлю свечу. Заходите, сядьте рядом, Я вас тоже научу. На засов закроем двери, Перережем провода. В эту ночь, по крайней мере, Не войдет никто сюда. Я-то знаю, вы устали. Я же вижу, вы больны. Вы же стали тверже стали, Пострадали без вины. Неужели не хотелось, Подведя баланс к нулю, Распотешить мягкотелость, Расползаясь во хмелю? Разольем «Медвежьей крови», А потом плечом к плечу Обязательно изловим Непослушную свечу. Да откликнитесь же, люди, Братья, сестры! — никого. Свечка тает в битом блюде, Отливает лаково. От последнего разлива Два последние глотка Тонут в рюмке сиротливо, Раздувая вширь бока.

Одиночество

Вот оно и сбылось, пророчество, Полуночное откровение: Отыскало меня одиночество, Захлестнуло меня отчуждение. И быть может, все это усталость, быть может, опять возрастное. Либо что-то во мне поломалось, Либо что-то в других не такое. Вечер окнами в окна пялится, Словно вымолить хочет прощение, Вышиваем друг друга на пяльцах Аж до одури, до отвращения. Это просто костей промывание, Размягченных мозгов иссушение. Вот оно, сокровенное знание И проблемы досуга решение. Я и сам, хоть без имени-отчества, На алтарь кладу чье-то интимное, Убегаю от одиночества В предрешение коллективное. А что гадко — так самую малость, Это, видимо, возрастное, Или, может быть, просто усталость, Даст Бог, чем-то себя успокою. Только чувство, сначала фригидное, Разжигается в гомофобию, И ведь самое-то обидное, Что по образу и подобию. И ведь самое что ужасное, Одного мы замеса проклятого, Человечество наше несчастное, Языками навеки распятое. Ах, как верно, что языки без костей, Только в землю вгоняют, как молотом, Ах, как верно, что слово — не воробей, А молчание — золото, золото!

Другая рука

Не поднимая забрала, Не опуская щита — Смелости так не пристало, Но безрассудство — тщета. Стоит ли вольному жить в страхе В память о рабском биче. Одна рука — в приветственном взмахе, Другая рука на мече. Наследник походной палатки, Сгибаясь, смыкается кров Под тяжестью каменной кладки, Под бременем буйных пиров. В речах сердцеедок, под складками юбок, Кружит сладострастия бес. В одной руке — за здравие кубок, Другая сжимает эфес. Та, что бессонно любила, Тая в ночи, как зола, Было же, милая, было Счастье без примеси зла. Огонь, вода, медные трубы, Да как мы смогли устоять И счастьем наполнить любимые губы, Сжимая меча рукоять? Кабы не волчья стая, Кабы не стадный дух, Может, страницы листая, Я отыщу этих двух? Стерлись доспехи, изношено платье, Век не живут при свече. Но одна рука — в рукопожатье, Другая рука на мече.

Барды

Да мне бы дом Квадратов этак в сто, Да было б в доме том Просторно да чисто, Да были б окна, стены, пол и потолок, Чтоб он не мок, а на двери висел замок. Чтобы все там, По всем квадратам стам, Стояло аккуратно по местам, Да из трубы дул дым для дум и дам, Туды-сюды, через зады, да по садам. А годы бродят где-то рядом на беду, А барду надо на пивко да на еду, И, окруженный окружающей средой, Бард бродит, гордо рея бородой седой. Туды-сюды, через зады, да по садам, Да не с руки дуба давать, бродя, бардам, Но кабы был у барда белый дым да дом, Тогда бы был бы бардом бард уже с трудом. Кабы не бабы, дабы дубу не давать, Барды неслабы, кабы бабу на кровать, Но кабы бабам были барды не рабы, Тады дома бы не меняли на арбы. Да мне бы дом, да, знать, не по годам, Да, знать, своим трудом дом не добыть бардам. Дуба давая, бродят бедные барды Через зады, да по садам, туды-сюды.

Солдатская I

Идет, хрустя костями, смерть, Вращая голубую твердь. На полверсты по три креста, И за верстой летит верста. Вам вряд ли будет все равно, Когда, локтем примяв кровать, Вы будете смотреть кино, Как мы там будем воевать. Что говорить, да нечего, Сладка ты, человечина. Братики-солдатики, Ватные бушлатики, Через руку на плечо Виснут автоматики. Принимайте пацана, Ему назначена цена — За верность девять грамм свинца Да за помин стакан винца, А отцу да матери — Крошечки со скатерти. Нет у войны ни дат, ни вех. Есть кровь и мат, есть страх и смех, Предсмертный бред, гробов горбыль. Скажи, зачем нам эта быль? Мы все прошли. Зачем опять Ведется страшный диалог: — 7,62! - 5,45! — Привет, мишень! — Привет, стрелок! И руки над могилами В кровь ломают милые. Но мы восстанем травами Негаданны, непрошенны. Как полегли заставами, Подставленны и брошены. Ведь мы же были бравыми, Ведь мы же были смелыми. Так мы вернемся травами, Обнять вам ноги белые. Не горюйте, девицы! Нам — венки, а вам — венцы.

Солдатская II

Ты прошептала мне устало: «Останься, милый, до утра. Мы были вместе слишком мало». Но я сказал, что мне пора. Хотя, по правде, где-то лень, И я еще побыть не прочь, Но у людей есть белый день, А у солдата только ночь. Упругий марш накоротке, Рассвет — закат, закат — рассвет. Как волкодав на поводке. Ты мне — упрек, а я — совет: Пока по улицам сирень, Лови удачу, Евы дочь. Ведь у людей есть белый день, А у солдата только ночь. А может завтра — смертный бой, Поднимет роту командир, И мы подохнем как один, Полмира заслонив собой. Землицы в жмень, на лица тень, К обоям карточка на скотч. Ведь у людей есть белый день, А у солата только ночь. А у солдата только здесь, А у солдата лишь сейчас. Он будто на ладони весь Перед тобой в урочный час, Сломив пилотку набекрень, Не осудить и не помочь. Ведь у людей есть белый день, А у солдата только ночь.

Пиратская

Я только нынче понял, как устал, Я только здесь вздохнуть спокойно смог, Когда моих страстей девятый вал Швырнул меня в кабацкий смрадный смог. До хруста в пальцах обнимай стакан, Мешай до хрипа в глотке с песней ром, Ведь не затем мы переплыли океан, Чтобы оставить это дело на потом. Пусть говорят, что мы грубы и злы, Скажи, откуда нежность взять рукам? — На шкотах в бурю вязаны узлы — К эфесам шпаг привыкшим и к куркам. Да что любовь? — забвения канкан, И ласки шлюх — ну, полно о пустом, Ведь не затем мы переплыли океан, Чтобы оставить это дело на потом. Здесь нашей райской жизни шалаши, Такой убогой, что ее не жаль, Когда хватаем в драке палаши, Как Моисей Господнюю скрижаль. Священных книг елейный фимиам Зовет смирить гордыню под крестом, Но не затем мы переплыли океан, Чтобы прощать обидчика потом. Вот так гуляем из последних сил, Самих себя готовые пропить, Счастливо избежавшие могил, Мы, будем, будем, будем, будем жить!.. До хруста в пальцах обнимай стакан, Мешай до хрипа в глотке с песней ром, Нам жизнью день на растерзанье дан, Все остальное — в прошлом и потом.

Самурай

(Воспоминание о Японии)

Жил-был на свете самурай, Он защищал любимый край, С утра постился на кефире, А на ночь делал харакири. Ты так и знай, ты так и знай, Был очень смелым самурай. К нему пришел один монах, Босым, в оранжевых штанах, Они уселись на татами Поговорить о Гаутаме. Вот он какой, вот он какой, Наш Гаутама дорогой. Потом по чашечке сакэ Держали наотлет в руке, Читали из Омар Хайяма И созерцали Фудзияму. Как жалко, что Омар Хайям Не видел в жизни Фудзиям. Пришли две гейши из Киото, Весь вечер танцевали хотту, Приподнимая кимоно, Но, впрочем, было так темно… Ну вот и все, ну вот и все, Окончилось все хоросе.

Цезарь

(Плач Ярославны)

Что глядишь ты, Юлий Цезарь, за реку, Отгоняя прутиком комарика? Лучше жить, как люди, по закону, Чем бродить над кручей Рубикона. Али нынче ты навеселе? Аль не первый парень на селе? Али мало под тобой народу, Что ты ищешь рокового броду? Так ли уж нуждается Империя В том, чтоб ты бродил, шагами меряя Полосу запретную, прибрежную, Властною походкою небрежною? Хочется тебе или не хочется, А ножи-то сыщутся, заточатся. Ладно ли, хмельно ль живут князья, Да друзья в столице не друзья. Может, диких варваров обычаи Разжигают манию величия. Только эдак долго ль до беды, Чахнет добрый конь от лебеды. Сядет Цезарь, погрызет былиночку, Глянет вдаль, с ресниц смахнет пылиночку… Встанет, на плече поправит пряжечку — Давит груз возможностей, бедняжечку. Не ходи ты, Юлий Цезарь, за реку — Рим не город, люди не комарики. Нравится тебе или не нравится — Веточкой стегая, не управиться. Али мало тебе в жизни дадено, Что на сердце нарывает ссадина? Бродит Цезарь над рекою, мается, И хрустит пруток в руке, ломается.

На кончике стрелы

Мне песней мир не изменить, А жаль, а может, к счастью. Есть в этом афоризме нить Усталости отчасти. Уйду на кончике стрелы Скитаться по мишеням, Любитель мудрой старины И старых прегрешений. Ну что тебе с того, стрелок, Что я лечу, распятый, Туда, где пишет некролог Мне бывший враг заклятый; Туда, где только слово «жил» Останется со мной, Да лука натяженье жил Рукою неземной? Срывает времени поток Мгновение сближенья, Есть горькой радости глоток В стрельбе на пораженье. Вот только как мне угадать, Захлебываясь криком, Что существует благодать Для малого в великом? Вот только как мне, семеня, Угнаться за тобой, Мой гений, бросивший меня Стрелою на убой? И, чтобы мой не слышать крик, Заткнул мне песней рот… Ты все сумел учесть, старик, Хранитель двух ворот.

Между белых домов

Между белых домов опадает листва — Это осень пришла, предъявила права. Между белых домов, мимо серых окон, Опадает листва. Так велось испокон. Многоточье дождя мимо спиц тополей. Замерзает земля под ногами людей. Между белых домов, мимо серых окон, Многоточье дождя. Так велось испокон. Замерзающий дождь превращается в снег И ложится под нож леденеющих рек. Может, это беда бродит мимо окон, Но так было всегда, так велось испокон. От подъездных ступень пожелтевшим листом Улетал грустный день под тяжелым зонтом. И шептала вода, завершая полет На стекле крошкой льда: «Все пройдет, все пройдет…»

Оглавление

Заклятье весны

Выдра

Кони

Из ворот, как из кармана

Загрустите, заходите

Одиночество

Другая рука

Барды

Солдатская I

Солдатская II

Пиратская

Самурай

Цезарь

На кончике стрелы

Между белых домов

Реклама на сайте