«Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым»

Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым (fb2) - Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым 1442K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кирша Данилов

Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым

Второе дополненное издание[1]

Подготовили А. П. Евгеньева и Б. Н. Путилов

ПРЕДИСЛОВИЕ

В настоящем издании текст Сборника Кирши Данилова воспроизводится дважды.[2]

Учитывая исключительную историко-культурную и научную ценность Сборника и принимая во внимание, что рукопись его практически недоступна для большинства научных работников, составители книги решили дать возможно более точное воспроизведение рукописи средствами современной печатной техники. Первый опыт в воспроизведении рукописи Сборника Кирши Данилова принадлежит П. Н. Шефферу. Издание его[3] выполнено очень тщательно. Ценными в нем являются подстрочные примечания палеографического характера (о подчистках, исправлениях букв, надписанных словах и буквах и т. д.), которые полностью сохраняются в настоящем издании. П. Н. Шеффер счел необходимым, впервые издавая точный текст Сборника, сделать некоторые отступления и внести редакторские поправки: он отделил союзы, приставки и частицы, которые в рукописи написаны обычно слитно со словами, ввел прописные буквы в именах собственных[4].

В настоящем издании принцип точного воспроизведения рукописи осуществляется последовательно, без всяких отступлений; отмечаются строки (одной вертикальной чертой) и страницы (двумя вертикальными чертами). К сожалению, нет возможности передать некоторые особенности рукописи: характер написания надстрочных букв, написание букв под титлами; известное представление об этих особенностях дают фотографические изображения отдельных страниц рукописи, помещаемые в книге.

Издание текста, воспроизводящего рукопись Сборника, адресовано специалистам — историкам фольклора и литературы, языковедам, представителям смежных научных дисциплин.

Иными задачами определяется издание другого текста, который идет в настоящей книге первым. Точное воспроизведение рукописи, очень важное само по себе, не может дать читателю представления о текстах Сборника как произведениях народной поэзии, как о песнях. Для этого необходимо, во-первых, разделение текстов на стихотворные строки и, во-вторых, освобождение их от тех особенностей рукописи, которые затрудняют понимание этих текстов и восприятие их художественной природы. Разумеется, как то, так и другое (разделение на стихи и редактирование текста) должно строиться на основе возможно более полного сохранения всех характерных и действительно важных особенностей языка и орфографии рукописи. Сказанным определяются те принципы, которыми руководствовались составители книги в работе над подготовкой текста[5].

Разделение на стихотворные строки было сделано в свое время А. Ф. Якубовичем и К. Ф. Калайдовичем; С. К. Шамбинаго произвел аналогичную работу в отношении песен, не включенных в 1-е и 2-е издания. Работа, проделанная ими, в принципе правильна и не подвергается коренному пересмотру. Для настоящего издания проведена сплошная проверка имеющихся реконструкций стихотворного текста и в ряде случаев внесены изменения и уточнения, иногда частного порядка, иногда более существенные.

Трудности в разделении текста на стихотворные строки, возможные здесь варианты и спорные случаи определяются тем, что песни, которые входят в Сборник, записывались не всегда достаточно точно: в ряде мест можно предполагать пропуски отдельных слов и групп слов (главным образом при песенных повторах), в отдельных случаях запись с голоса уступала место пересказу; поэтому в некоторых местах нарушена поэтическая система, отдельные строки не укладываются в характерную для данной песни ритмическую схему.

Там, где собиратель передавал стих с некоторыми сокращениями, но остов, костяк стиха оставался ясным, он дается в подготовленном тексте стихотворной строкой, и лишь когда стих разрушен пропусками и перестановками, соответствующие части даются обычной строкой. При этом никаких восстановлений пропущенных стихов или отдельных слов не делается. Восстанавливались лишь отдельные буквы, опущенные собирателем, передававшим живое произношение. Восстановленные буквы заключены в скобки. Прозаические места, имеющиеся в Сборнике, передаются обычной строкой, все сомнительные случаи оговариваются в комментариях.

Во втором издании тексты заново проверены, в необходимых случаях внесены исправления, статьи и комментарии дополнены с учетом новых данных и исследований, появившихся после 1958 г.

ТЕКСТЫ

1 [ПРО] САЛОВЬЯ БУДИМЕРОВИЧА

Высота ли, высота поднебесная, Глубота, глубота акиян-море, Широко раздолье по всей земли, Глубоки омоты днепровския. Из-за моря, моря синева, Из глухоморья зеленова, От славного города Ле́денца, От того-де царя ведь заморскаго Выбегали-выгребали тридцать кораблей, 10Тридцать кораблей един корабль Славнова гостя богатова, Молода Соловья сына Будиме́ровича. Хорошо карабли изукрашены, Один корабль полутче всех. У того было сокола у ка́рабля Вместо очей было вставлено По дорогу каменю по яхонту; Вместо бровей было прибивано По черному соболю якутскому, 20И якутскому ведь сибирскому; Вместо уса было воткнуто Два острыя ножика булатныя; Вместо ушей было воткнуто Два востра́ копья мурзамецкия, И два горносталя повешены, И два горнасталя, два зимния. У тово было сокола у ка́рабля Вместо гривы прибивано Две лисицы бурнастыя; 30Вместо хвоста повешено На том было соколе-ко́рабле Два медведя белыя заморския. Нос, корма — по-туриному, Бока взведены по-звериному. Бегут ко городу Киеву, К ласкову князю Владимеру. На том соколе-ко́рабле Сделан муравлен чердак, В чердаке была беседа дорог рыбей зуб, 40Подернута беседа рытым бархотом. На беседе-то сидел купав молодец, Молодой Соловей сын Будимерович. Говорил Соловей таково слово́: «Гой еси вы, гости-карабельщики И все целовальники любимыя! Как буду я в городе Киеве У ласкова князя Владимера, Чем мне-ка будет || князя дарить, Чем света жаловати?». 50Отвечают гости-карабельщики И все целовальники любимыя: «Ты славной, богатой гость, Молодой Соловей сын Будимерович! Есть, сударь, у вас золота казна, Сорок сороков черных соболей, Вторая сорок бурнастых лисиц; Есть, сударь, дорога камка, Что не дорога ка́мочка — узор хитер: Хитрости были Царя́-града 60А и мудрости Иеруса́лима, Замыслы Соловья Будимеровича; На злате, на серебре — не по́гнется». Прибежали карабли под славной Киев-град, Якори метали в Непр-реку, Сходни бросали на крут бережек, Товарную пошлину в таможне платили Со всех кораблей семь тысячей, Со всех кораблей, со всего живота. Брал Соловей свою золоту казну, 70Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц, Пошел он ко ласкову князю Владимеру. Идет во гридю во светлую, Как бы на́ пету двери отворялися, Идет во гридню купав молодец, Молодой Соловей сын Будимерович, Спасову образу молится, Владимеру-князю кланеется, Княгине Апраксевной на особицу 80И подносит князю свое дороги подарочки: Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц; Княгине поднес камку белохрущетую Не дорога камочка — узор хитер: Хитрости Царя́-града, Мудрости Иеруса́лима, Замыслы Соловья сына Будимеровича; На злате и серебре — не по́гнется. Князю дары полюбилися, 90А княгине наипаче того. Говорил ласковой Владимер-князь: «Гой еси ты, богатой гость, Соловей сын Будимерович! Займуй дворы княженецкия, Займуй ты боярския, Займуй дворы и дворянския». Отве(ча)е(т) Соловей сын Будимерович: «Не надо мне двор(ы) княженецкия, И не надо дворы боярския, 100И не надо дворы дворянския, Только ты дай мне загон земли, Непаханыя и неараныя, У своей, асударь, княженецкой племяннице, У молоды Запавы Путятичной, В ее, осударь, зелено́м саду, [В] вишенье, в орешенье Построить || мне, Соловью, снаряден двор». Говорил сударь, ласковой Владимер-князь: «На то тебе с княгинею подумаю». 110А подумавши, отдавал Соловью Загон земли, непаханыя и неараныя. Походил Соловей на свой червлен карабль, Говорил Соловей сын Будимерович: «Гой еси вы, мои люди работныя! Берите вы тапорики булатныя, Подите к Запаве в зеленой сад, Постройте мне снаряден двор [В] вишенье, в орешенье». С вечера поздым-поздо, 120Будто дятлы в дерево пощолкивали, Работали ево дружина хора́брая. Ко полуноче и двор поспел: Три терема златове́рховаты, Да трои сени косящетыя, Да трои сени решетчетыя. Хорошо в теремах изукрашено: На небе солнце — в тереме солнце, На небе месяц — в тереме месяц, На небе звезды — в тереме звезды, 130На небе заря — в тереме заря И вся красота поднебесная. Рано зазвонили к заутрени, Ото сна-та Запава пробужалася, Посмотрела сама в окошечко косящетое, [В] вишенья, в орешенья, Во свой ведь хорошой во зеленой сад. Чудо Запаве показалося В ее хорошом зелено́м саду, Что стоят три терема златове́рховаты. 140Говорила Запава Путятишна: «Гой еси, нянюшки и мамушки, Красныя сенныя девушки! Подьте-тка, посмотрите-тка, Что мне за чудо показалося [В] вишенье, в орешенье». Отвечают нянюшки-мамушки И сенныя красныя деушки: «Матушка Запава Путятишна, Изволь-ко сама посмотреть — 150Счас(т)ье твое на двор к тебе пришло!». Скоро-де Запава нарежается, Надевала шубу соболиную, Цена-та шуби три тысячи, А пуговки в семь ты[ся]чей. Пошла она [в] вишенье, в орешенье, Во свой во хорош во зеленой сад. У первова терема послушела — Тут в тер[е]му щелчит-молчит: Лежит Соловьева золота казна; 160Во втором терему послушела — Тут в терему потихоньку говорят, Помаленьку говорят, все молитву творят: Молится Соловьева матушка Со вдовы честны многоразумными. У третьева терема послушела — Тут в терему музыка гремит. Входила Запава в сени косящетые, Отворила двери на́ пяту, — Больно Запава испугалася, 170Резвы ноги подломилися. Чудо в тереме показалося: На небе солнце — в тереме солнце, На небе месяц — в тереме месяц, На небе звезды — в тереме звезды. На небе заря — в тереме заря И вся красота поднебесная. Подломились ее ноженьки резвыя, Втапоры Соловей он догадлив был: Бросил свои звончеты гусли, 180Подхватывал девицу за белы ручки, Клал на кровать слоновых костей Да на те ли перины пуховыя. «Чево-де ты, Запава, испужалася, Мы-де оба на возрасте». «А и я-де, девица, на выдонье, Пришла-де сама за тебя свататься». Тут оне и помолвили, Целовалися оне, миловалися, Золотыми перстнями поменялися. 190Проведала ево, Соловьева, матушка Честна вдова Амелфа Тимофеевна, Свадьбу кончати посрочила: «Съезди-де за моря синия, И когда-де там расторгуешься, Тогда и на Запаве женишься». Отъезжал Соловей за моря синея. Втапоры поехал и голой шап Давыд Попов, Скоро за морями исторгуется, А скоре́ тово назад в Киев прибежал; 200Приходил ко ласкову князю с подарками: Принес сукно смурое Да крашенину печатную. Втапоры князь стал спрашивати: «Гой еси ты, голой шап Давыд Попов! Где ты слыхал, где видывал Про гостя богатова, Про молода Соловья сына Будимеровича?». Отвечал ему голой шап: «Я-де об нем слышел 210Да и сам подлинно видел — В городе Леденце у тово царя заморскаго Соловей у царя в пратомо́жье попал, И за то посажен в тюрьму, А карабли ево отобраны На его ж царское величество». Тут ласковой Владимер-князь закручинился, скоро вздумал о свадьбе, что отдать Запаву за голова шапа Давыда Попова. Тысецкой — ласковой Владимер-князь, Свашела княгиня Апраксевна, 220В поезду́ — князи и бояра, Поезжали ко церкви божии. Втапоры в Киев флот пришел Богатова гостя, молода Соловья сына Будимеровича ко городу ко Киеву. Якори метали во быстрой Днепр, Сходни бросали на крут красен бережек. Выходил Соловей со дружиною Из сокола-карабля, || с каликами, Во белом платье сорок калик со каликою. Походили оне ко честной вдове Амелфе Тимофевне, 230Правят челобитье от сына ея, гостя богатова, От молода Соловья Будимеровича, Что прибыл флот в девяносте караблях И стоит на быстром Непре, Под городом Киевым. А оттуда пошли ко ласкову князю Владимеру на княженецкой двор И стали во единой круг. Втапоры следовал со свадьбою Владимер-князь в дом свой. И пошли во гридни светлыя, Садилися за столы белодубовыя, 240За ества саха́рныя, И позвали на свадьбу сорок калик со каликою, Тогда ласковой Владимер-князь Велел подносить вина им заморския и меда́ сладкия Тотчас по поступкам Соловья опа́зновали, Приводили ево ко княженецкому столу. Сперва говорила Запава Путятишна: «Гой еси, мой сударь дядюшка, Ласковой сударь Владимер-князь! Тот-то мой прежней обрученной жених, 250Молоды́ Соловей сын Будимерович. Прямо, сударь, скачу — обесчестю столы». Говорил ей ласковой Владимер-князь: «А ты гой еси, Запава Путятишна! А ты прямо не скачи, не бесчести столы!». Выпускали ее из-за дубовы́х столов, Пришла она к Соловью, поздаровалась, Взела ево за рученьку белую И пошла за столы белоду́бовы, И сели оне за ества саха́рныя, 260На большо́ место́. Говорила Запава таково слово́ Голому шапу Давыду Попову: «Здраствуй женимши, да не с ким спать!». Втапоры ласковой Владимер-князь весел стал, А княгиня наипаче того, Поднимали пирушку великую.

2 [ПРО] ГОСТЯ ТЕРЕНТИША

В стольном Нове-городе, Было в улице во Юрьевской, В слободе было Терентьевской, А и жил-был богатой гость, А по именю Терентишша. У нево двор на целой версте, А кругом двора железной тын, На тынинки по маковке, А и есть по земчуженке; 10Ворота были вальящетыя, Вереи хрустальныя, Подворотина рыбей зуб. Середи двора гридня стоит, Покрыта седых бобров, Потолок черных соболей, А и матица-та валженая, Была печка муравленая, Середа была кирпичная, А на се́реди кроватка стоит, 20Да кровать слоновых костей, На кровати перина лежит, На перине зголовье лежит, На зголовье молодая жена Авдотья Ивановна. Она с вечера трудна-больна, Со полуночи недужна вся: Расходился недуг в голове, Разыгрался утин в хребте, Пустился недуг к сер(д)цу, 30А пониже ея пупечка Да повыше коленечка, Межу ног, килди-милди. Говорила молодая жена Авдотья Ивановна: «А и гой еси, богатой гость, И по именю Терентишша, Возьми мои золотые ключи, Отмыкай окован сундук, Вынимай денег сто рублев, 40Ты поди дохтуров добывай, Во́лхи-та спрашивати». А втапоры Терентишша Он жены своей слушелся, И жену-та во любви держал. Он взял золоты ее ключи, Отмыкал окован сундук, Вынимал денег сто рублев И пошел дохтуров добывать. Он будет, Терентишша, 50У честна креста Здвиженья, У жива моста калинова, Встречу Терентишшу веселыя скоморохи. Скоморохи — люди вежлевыя, Скоморохи очес(т)ливыя Об ручку Терентью челом: «Ты здравствую, богатой гость, И по именю Терентишша! Доселева те слыхом не слыхать, И доселева видом не видать, 60А и ноне ты, Терентишша, [А] и бродишь по чисту́ полю́, Что корова заблудящая, Что ворона залетящая». А и на то-то он не сердится, Говорит им Терентишша: «Ай вы гой, скоморохи-молодцы! Что не сам я, Терентей, зашол, И не конь-та богатова завез, Завела нужда-бедность ..... 70У мене есть молодая жена Авдотья Ивановна, Она с вечера трудна-больна, Со полуночи недужна вся: Расходился недуг в голове, Разыгрался утин в хребте, Пустился недуг к сер(д)цу, Пониже ее пупечка, Что повыше коленечка, Межу ног, килди-милди. 80А кто бы-де недугам пособил. Кто недуги бы прочь отгонил От моей молодой жены, От Авдотьи Ивановны, Тому дам денег сто рублев Без единыя денежки». Веселыя молодцы догадалися, Друг на друга оглянулися, А сами усмехнулися: «Ай ты гой еси, Терентишша, 90Ты нам что за труды заплатишь?». «Вот вам даю сто рублев!». Повели ево, Терентишша, По славному Нову-городу, Завели его, Терентишша, Во тот во темной ряд, А купили шелковой мех, Дали два гроша мешок; Пошли оне во червленной ряд, Да купили червленой вяз, 100А и дубину ременчетую — Половина свинцу налита, Дали за нее десеть алтын. Посадили Терентишша Во тот шелковой мех, Мехоноша за плеча взял. Пошли оне, скоморохи, Ко Терентьеву ко двору. Молода жена опасливая В окошечко || выглянула: 110«Ай вы гой еси, веселыя молодцы, Вы к чему на двор идете, Что хозяина в доме нет?». Говорят веселыя молодцы: «А и гой еси, молодая жена, Авдотья Ивановна, А и мы тебе челобитье несем От гостя богатова, И по имени Терентишша!». И она спохватилася за то: 120«Ай вы гой еси, веселыя молодцы, Где ево видели, А где про ево слышали?». Отвечают веселыя молодцы: «Мы ево слышели, Сами доподлинна видели У честна креста Здвиженья, У жива моста калинова, Голова по собе ево лежит, И вороны в жопу клюют». 130Говорила молодая жена Авдотья Ивановна: «Веселыя скоморохи! Вы подите во светлую гридню, Садитесь на лавочки, Поиграйте во гусельцы И пропойте-ка песенку Про гостя богатова, Про старово ...... сына, И по именю Терентишша, 140Во дому бы ево век не видать!». Веселыя скоморохи Садилися на лавочки, Заиграли во гусельцы, Запели оне песенку. «Слушай, шелковой мех Мехоноша за плечами, А слушай, Терентей-гость, Что про тебя говорят, Говорит молодая жена 150Авдотья Ивановна Про стара мужа Терентишша, Про старова ........ сына: Во дому бы тебе век не видать! Шевелись, шелковой мех Мехоноша за плечами, Вставай-ка, Терентишша, Лечить молодую жену! Бери червленой вяз, Ты дубину ременчетую, 160Походи-ка, Терентишша, По своей светлой гридни И по се́реди кирпищетой Ка занавесу белому, Ко кровати слоновых костей, Ко перине ко пуховыя, А лечи-ка ты, Терентишша, А лечи-ка ты молоду жену Авдотью Ивановну!». Вставал же Терентишша, 170Ухватил червленой вяз, А дубину ременчетую — Половина свинцу налита, Походил он, Терентишша, По своей светлой гридне За занавесу белую, Ко кровати слоновых костей. Он стал молоду жену лечить, Авдотью Ивановну: Шлык с головы у нея сшиб, 180Посмотрит Терентишша На кровать слоновых костей, На перину на пуховую, — А недуг-ат пошевеливаится Под одеялом соболиныем. Он-та, || Терентишша, Недуга-та вон погнал Что дубиною ременчетою, А недуг-ат непутем в окошко скочил, Чуть головы не сломил, 190На корачках ползает, Едва от окна отполоз. Он оставил, недужишша, Кафтан хрушето́й камки, Камзол баберековой, А и денег пять сот рублев. Втапоры Терентишша Дал еще веселым Другое сто рублев За правду великую.

3 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

Из-за моря, моря синева, Из славна Волынца, красна Галичья, Из тое Корелы богатыя, Как есён соко́л вон вылетывал, Как бы белой кречет вон выпархивал, — Выезжал удача доброй молодец, Молоды Дюк сын Степанович. По прозванью Дюк был боярской сын. А и конь под ним как бы лютой зверь, 10Лютой зверь конь, и бур, космат, У коня грива на леву сторону до сырой земли, Он сам на коне как есён соко́л, Крепки доспехи на могучих плечах. Немного с Дюком живота пошло: Что куяк и панцырь чиста серебра, А кольчуга на нем красна золота; А куяку и панцырю Цена лежит три тысячи, А кольчугу на нем красна золота 20Цена сорок тысячей, А и конь под ним в пять тысячей. Почему коню цена пять тысячей? За реку он броду не спрашивает, Котора река цела верста пятисотная, Он скачет с берегу на берег — Потому цена коню пять тысячей. Еще с Дюком немного живота пошло: Пошел тугой лук разрывчетой, А цена тому луку три тысячи; 30Потому цена луку три тысячи — Полосы были серебрены, А рога красна золота, А и титивочка была шелко́вая, А белова шолку шимаханскова. И колчан || пошел с ним каленных стрел, А во колчане было за триста стрел, Всякая стрела по десяти рублев, А и еще есть во колчане три стрелы, А и тем стрелам цены нет, 40Цены не было и не сведомо. Потому трем стрелкам цены не было, — Колоты оне были из трость-древа, Строганы те стрелки во Нове-городе, Клеяны оне клеем осетра-рыбы, Перены оне перьицам сиза́ орла́, А сиза орла, орла орловича, А тово орла, птицы камския, — Не тыя-та Камы, коя в Волгу пала, А тоя-ты Камы за синем морем, 50Своим ус(т)ьем впала в сине море. А летал орел над синем морем, А ронил он перьица во сине море, А бежали гости-карабелыцики, Собирали перья на сине́м море́, Вывозили перья на светую Русь, Продавали душам красным девицам, Покупала Дюкова матушка Перо во сто рублев, во тысячу. Почему те стрелки дороги? 60Потому оне дороги, Что в ушах поставлено по ти́рону по каменю. По дорогу самоцветному; А и еще у тех стрелак Подле ушей перевивано Аравицким золотом. Ездит Дюк подле синя моря И стреляет гусей, белых лебедей, Перелетных серых малых утачак. Он днем стреляет, 70В ночи те стрелки сбирает: Как днем-та стре́лачак не видити, А в ночи те стрелки, что свечи, горят, Свечи теплются воску ярова; Потому оне, стрелки, дороги. Настрелял он, Дюк, гусей, белых лебедей, Перелетных серых малых утачак, Поехал ко городу Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Он будет в городе Киеве, 80Что у ласкова князя Владимера, Середи двора княженецкого, А скочил он со добра́ коня, Привезал коня к дубову́ столбу, К кольцу булатному, Походил во гридню во светлую Ко великому князю Владимеру; Он молился Спасу со Пречистою, Поклонился князю со кнегинею, На все четыре стороны. 90Тут сидят князи-бо́яра, Скочили все на резвы́ ноги́, А гледят на молодца, дивуются. И Владимер-князь стольной киевской Приказал наливать чару зелена вина В полтора ведра. Подавали Дюку Степанову, Принимает он, не чванится, А принял чару едино́й рукой, А выпил чару едины́м духом; 100И Владимер-князь стольной киевской Посадил ево за единой стол хлеба кушати. А и повары были догадливые: Носили ества сахарныя, И носили питья медвяныя, И клали калачики крупичеты Перед тово Дюка Степанова. А сидит Дюк за единым столом Со темя́ князи и бо́яры, Откушал калачики крупичеты, 110Он верхню корачку отламыват, А нижню корачку прочь откладыват. А во Киеве был ща(п)лив добре Как бы молоды Чурила сын Пленкович, Оговорил он Дюка Степанова: «Что ты, Дюк, чем чванишься: Верхню корачку отламывашь, А нижню прочь откладываешь?». Говорил Дюк Степанович: «Ой ты, ой еси, Владимер-князь! 120В том ты на меня не прогневайся: Печки у тебя биты глинены, А подики кирпичные, А помелечко мочальное В лохань обмакивают, А у меня, Дюка Степанова, А у моей сударыни матушки Печки были муравлены, А подики медные, Помелечко шелко́вое 130В сыту медяную абмакивают; Калачик съешь — больше хочится!». Втапоры князю Владимеру Захотелось к Дюку ехати, Зовет с собой || князей-бояр, И взял Чурила Пленковича. И приехали оне на пашню к нему, Ко тем крестьянским дворам. И тут у Дюка стряпчей был, Припас про князя Владимера почестной стол, 140И садился ласковой Владимер-князь Со своими князи-бо́яры За те столы белоду́бовы; И втепоры повары были догадливы: Носили ества сахарныя И питья медяныя. И будет день в половина дни, И будет стол во полу́столе, Владимер-князь полсыта́ наедается, Полпьена́ напивается, 150Говорил он тут Дюку Степанову: «Коково про тебя сказывали, Таков ты и есть». Покушавши, ласковой Владимер-князь Велел дом ево переписывать, И был в том дому сутки четвера. А и дом ево крестьянской переписывали — Бумаги не стало, То отте́ля Дюк Степанович Повел князя Владимера 160Со всемя́ гостьми и со всемя́ людьми Ко своей сударыни-матушки, Честны вдавы многоразумныя. И будут оне в высоких теремах, И ужасается Владимер-князь, Что в теремах хорошо изукрашено. И втапоры честна вдова, Дюкова матушка, Обед чинила про князя Владимера И про всех гостей, про всех людей. И садился Владимер-князь 170За столы убраныя, за ества сахарныя Со всемя́ гостьми, со всемя́ людьми; Втапоры повары были догадливы: Носили ества сахарныя, питья медяныя. И будет день в половина дни, Будет стол во полу́столе, Говорил он, ласковой Владимер-князь: «Исполать тебе, честна вдова многоразумная, Со своим сыном Дюком Степановым! Уподчивала меня со всемя́ гостьми́, со всемя́ людьми; 180Хотел боло ваш и этот дом описывать, Да отложил все печали на радости». И втапоры честна вдова многоразумная Дарила князя Владимера Своими честными подарками: Сорок сороков черных соболей, Второе сорок бурнастых лисиц, Еще сверх того каменьи самоцветными. То старина, то и деянье: Синему морю на уте́шенье, 190Быстрым рекам слава до́ моря, А добрым людям на послу́шанье, Веселым молодцам на поте́шенье.

4 ЩЕЛКАН ДУДЕНТЬЕВИЧ

А и деялося в орде, Передеялось в Большой: На стуле золоте, На рытом бархоте, На чер(в)чатой камке Сидит тут царь Азвяк, Азвяк Таврулович; Суды рассуживает И ряды разряживает, 10Костылем размахивает По бритым тем усам, По тотарским тем головам, По синим плешам. Шурьев царь дарил, Азвяк Таврулович, Городами стольными: Василья на Плесу, Гордея к Вологде, Ахрамея к Костроме, 20Одново не пожаловал — Любимова шурина Щелкана Дюдентевича. За что не пожаловал? И за то он не пожаловал, — Ево дома не случилося. Уезжал-та млад Щелкан В дальную землю Литовскую, За моря синея; Брал он, млад Щелкан, 30Дани-невыходы, Царски невыплаты. С князей брал по сту рублев, С бояр по пятидесят, С крестьян по пяти рублев; У которова денег нет, У тово дитя возьмет; У которова дитя нет, У того жену возьмет; У котораго жены-та нет, 40Тово самово головой возьмет. Вывез млад Щелкан Дани-выходы, Царския невыплаты; Вывел млад Щелкан Коня во сто рублев, Седло во тысячу. Узде цены ей нет: Не тем узда дорога, Что вся узда золота, 50Она тем, узда, дорога — Царская жалованье, Государево величество, А нельзя, дескать, тое узды Не продать, не променять И друга дарить, Щелкана Дюдентевича. Проговорит млад Щелкан, Млад Дюдентевич: «Гой еси, царь Азвяк, 60Азвяк Таврулович! Пожаловал ты молодцов, Любимых || шуринов, Двух удалых Борисовичев, Василья на Плесу, Гордея к Вологде, Ахрамея к Костроме, Пожалуй ты, царь Азвяк, Пожалуй ты меня Тверью старою, 70Тверью богатою, Двомя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи». Проговорит царь Азвяк, Азвяк Таврулович: «Гой еси, шурин мой Щелкан Дюдентевич, Заколи-тка ты сына своего, Сына любимова, Крови ты чашу нацади, 80Выпей ты крови тоя, Крови горячия, И тогда я тебе пожалою Тверью старою, Тверью богатою, Двомя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи!». Втапоры млад Щелкан Сына своего заколол, Чашу крови нацадил, 90Крови горячия, Выпил чашу тоя крови горячия. А втапоры царь Азвяк За то ево пожаловал Тверью старою, Тверью богатою, Двомя братцы родимыми, Два удалыми Борисовичи, И втепоры млад Щелкан Он судьею насел 100В Тверь-ту старую, В Тверь-ту богатую. А немного он судьею сидел: И вдовы-та бесчестити, Красны девицы позорити, Надо всеми наругатися, Над домами насмехатися. Мужики-та старыя, Мужики-та богатыя, Мужики посадския 110Оне жалобу приносили Двум братцам родимыем, Двум удалым Борисовичем. От народа они с поклонами пошли, С честными подарками, И понесли оне честныя подарки Злата-серебра и скатнова земчуга. Изошли ево в доме у себя, Щелкана Дюдентевича, — Подарки принял от них, 120Чести не воздал им. Втапоры млад Щелкан Зачванелся он, загорденелся, И оне с ним раздорили, Один ухватил за волосы, А другой за ноги, И тут ево разорвали. Тут смерть ему случилася, Ни на ком не сыскалося.

5 МАСТРЮК ТЕМРЮКОВИЧ

В годы прежния, Времена первоначальныя, При бывшем вольном царе, При Иване Васильевиче, Когда холост был государь, Царь Иван Васильевич, Поизволил он женитися. Берет он, царь-государь, Не у себя в каменно́й Москве, 10А берет он, царь-государь, В той Золотой орде, У тово Темрюка-царя, У Темрюка Степановича, Он Марью Темрюковну, Сестру Мастрюкову, Купаву крымскую Царицу благоверную. А и царскова поезду Полторы было тысячи: 20Князи-бо́яра, могучие бога́тыри, Пять со́т донских казаков, Что н(и) лутчих добрых молодцов. Здравствует царь-государь Через реки быстрыя, Через грязи смоленския, Через лесы брынския, Он здравствует, царь-государь, В той Золотой орде, У тово Темрюка-царя, 30У Темрюка Степановича. Он по́нел, царь-государь, Царицу благоверную Марью Темрюковну, Сестру Мастрюкову, И взял в провожатые за ней Три ста́ татаринов, Четыре ста́ бухаринов, Пять сот черкашенинов И любимова шурина 40Мастрюка Темрюковича, Молодова черкашенина. Уж царскова поезду Без малова три тысячи, Везут золоту казну Ко царю в каменну́ Москву. Переехал царь-государь Он реки быстрыя, Грязи смоленския И лесы брынския, 50Он здравствует, царь-государь, У себя в каменно́й Москве, Во полатах белокаменных. В возлюбленной крестовой своей Пир навеселе повел, Столы на радостех. И все ли князи-бо́яра, Могучие богатыри И гости званыя, Пять сот донских казаков 60Пьют-едят, потешаются, Зелено вино кушают, Белу лебедь рушают, А един не пьет да не ест Царской гость дорогой, Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин. И зачем хлеба-соли не ест, Зелена вина не кушает, Белу лебедь не рушает? 70У себя на уме держит: Изошел он семь городов, Поборол он семьдесят борцов И по себе борца не нашел. И только он думает, Ему вера поборотися есть У царя в каменной Москве, Хочет царя потешити Со царицею благоверною Марьею Темрюковною, 80Он хочет Москву загонять, Сильно царство Московское. Никита Романович Об том царю доложил, Царю Ивану Васильевичу: «А и гой еси, царь-государь, Царь Иван Васильевич! Все князи-бояра, Могучие богатыри Пьют-едят, потешаются 90На великих на радостех, Один не пьет, не ест Твой царской гость дорогой, Мастрюк Темрюкович, Молодой черкашенин — У себя он на уме держит, Вера поборотися есть, Твое царское величество потешити Со царицею благоверною». Говорит тут царь-государь, 100Царь Иван Васильевич: «Ты садися, Никита Романович, На добра коня, Побеги по всей Москве, По широким улицам И по частым переулачкам». Он будет, дядюшка Никита Романович, Середь Урья Повол[ж]скова, Слободы Александровы, — 110Два братца родимые По базару похаживают, А и бороды бритые, Усы торженые, А платья саксонское, Сапоги с рострубами, Аб ручку-ту дядюшке челом: «А и гой еси ты, дядюшка Никита Романович, Ково ты спрашиваешь? 120Мы борцы в Москве похваленые. Молодцы поученые, славные!» Никита Романович Привел борцов ко дворцу, Говорили тут борцы-молодцы: «Ты, Никита Романович, Ты изволь об том царю доложить, Смет(ь) ли н[а]га спустить С царским шурином, И смет(ь) ли ево побороть?». 130Пошел он, Никита Романович, Об том царю доложил, Что привел борцов ко дворцу. Злата труба протрубела Во полате белокаменной, Говорил тут царь-государь, Царь Иван Васильевич: «Ты, Никита Романович, Веди борцов на двор, На дворец государевой, 140Борцов ученыех, Молодцов похваленыех, И в том им приказ отдавай, Кто бы Мастрюка поборол, Царскова шурина, Платья бы с плеч снял Да нагова с круга спустил, А нагова, как мать родила, А и мать на свет пустила». Послышал Мастрюк борцов, 150Скачет прямо Мастрюк Из места большева, Из угла переднева Через столы белод[у]бовы, Через ества сахарныя, Чрез питья медяныя, Левой ногой задел За столы белодубовы. Повалил он тридцать столов Да прибил триста гостей: 160Живы да не годны, На карачках ползают По полате белокаменной — То похвальба Мастрюку, Мастрюку Темрюковичу. Выбежал тут Мастрюк На крылечка красное, Кричит во всю голову, Чтобы слышел царь-государь: «А свет ты, вольной царь, 170Царь Иван Васильевич! Что у тебя в Москве За похвальные молодцы, Поученые, славные? На ладонь их посажу, Другой рукою роздавлю!». С борцами сходится Мастрюк Темрюкович, Борьба ево ученая, Борьба черкасская, 180Колесом он бороться пошел. А и малой выступается Мишка Борисович, Смотрит царь-государь, Что кому будет божья помочь, И смотрят их борьбу князи-бо́яра И могучие богатыри, Пять сот донских казаков. А и Мишка Борисович С носка бросил о землю 190Он царскова шурина, Похвалил ево царь-государь: «Исполать тебе, молодцу, Что чиста борешься!». А и Мишка к стороне пошел, — Ему полно боротися. А Потанька бороться пошел, Костылем попирается, Сам вперед подвигается, К Мастрюку приближается. 200Смотрит царь-государь, Что кому будет божья помочь. Потанька справился, За плеча сграбился, Согнет корчагою, Воздымал выше головы своей, Опустил о сыру землю: Мастрюк без памети лежит, Не слыхал, как платья сняли. Был Мастрюк во всем, 210 Стал Мастрюк ни в чем, Ожерелья в пять сот рублев Без единые денежки, А платья саксонскова Снял на три тысячи — Со стыду и сорому О карачках под крылец ползет. Как бы бела лебедушка По заре она прокликала, Говорила царица царю, 220Марья Темрюковна: «Свет ты, вольной царь Иван Васильевич! Такова у тебя честь добра́ До любимова шурина? А детина наругается, Что детина деревенской, Почто он платья снимает?». Говорил тут царь-государь: «Гой еси ты, царица во Москве, 230Да ты, Марья Темрюковна! А не то у меня честь во Москве, Что татары-те борются, То-то честь в Москве, Что русак тешится! Хотя бы ему голову сломил, Да любил бы я, пожаловал Двух братцов родимыех, Двух удалых Борисовичев».

6 ВОЛХ (В)СЕСЛАВЬЕВИЧ

По саду, саду, по зеленому, Ходила-гуляла молода княжна Марфа Всеславьевна, Она с каменю скочила на лютова на змея; Обвивается лютой змей Около чебота зелен сафьян, Около чулочика шелкова, Хоботом бьет по белу стегну. А втапоры княгиня || понос понесла, 10А понос понесла и дитя родила. А и на небе просветя светел месяц, А в Киеве родился могуч богатырь, Как бы молоды Вольх Всеславьевич. Подрожала сыра земля, Стреслося славно царство Индейское, А и синея моря сколыбалося Для-ради рожденья богатырскова, Молода Вольха Всеславьевича; Рыба пошла в морскую глубину, 20Птица полетела высоко в небеса, Туры да олени за горы пошли, Зайцы, лисицы по чащицам, А волки, медведи по ельникам, Соболи, куницы по о́стровам. А и будет Вольх в полтора часа, Вольх говорит, как гром гремит: «А и гой еси, сударыня матушка, Молода Марфа Всеславьевна! А не пеленай во пелену чер(в)чатую, 30А не пояс[ай] в пое́сья шелко́выя, — Пеленай меня, матушка, В крепки латы булатныя, А на буйну голову клади злат шелом, По праву руку — палицу, А и тяжку палицу свинцовую, А весом та палица в триста пуд». А и будет Вольх семи годов, Отдавала ево матушка грамоте учиться, А грамота Вол(ь)ху в наук пошла; 40Посадила ево уж пером писать, Письмо ему в наук пошла. А и будет Вол(ь)х десяти годов, Втапоры поучился Вольх ко премудростям: А и первой мудрости учился — Обвертоваться ясным соколом, Ко другой-та мудрости учился он, Вольх, — Обвертоваться серым волком, Ко третей-та мудрости учился Вольх — Обвертоваться гнедым туром-золотыя рога. 50А и будет Вольх во двенадцать лет, Стал себе Вольх он дружину прибирать, Дружину прибирал в три годы; Он набрал дружину себе семь тысячей; Сам он, Вольх, в пятнадцать лет, И вся ево дружина по пятнадцати лет. Прошла та слава великая Ко стольному городу Киеву: Индейской царь нарежается, А хвалится-похваляится, 60Хочет Киев-град за щитом весь взять, А божьи церкви на дым спустить И почестны монастыри розарить. А втапоры Вольх он догадлив был: Со всею дружиною хора́брою Ко славному царству Индейскому Тут же с ними во поход пошел. Дружина спит, так Вольх не спит: Он обвернется серым волком, Бегал-скакал по темным по лесам и по раменью, 70А бьет он звери сохатыя, А и волку, медведю спуску нет, А и соболи, барсы — любимой кус, Он зайцам, лисицам не брезгивал. Вол(ь)х поил-кормил дружину хоробраю, Абувал-адевал добрых молодцов, Насили оне шубы соболиныя, Переменныя шубы-то барсовыя. Дружина спит, так Вольх не спит: Он обвернется ясным соколом, 80Полетел он далече на сине море, А бьет он гусей, белых лебедей, А и серым малым уткам спуску нет. А поил-кормил дружинушку хораброю, А все у нево были ества переменныя, Переменныя ества, саха́рныя. А стал он, Вол(ь)х, вражбу чинить: «А и гой еси вы, удалы добры молодцы! Не много не мало вас — семь тысячей, А и ест(ь) [ли] у вас, братцы, таков человек, 90Кто бы обвернулся гнедым туром, А сбегал бы ко царству Индейскому, Проведал бы про царство Индейское, Про царя Салтыка Ставрульевича, Про ево буйну голову Батыевичу?». Как бы лист со травою пристилается, А вся ево дружина приклоняется, Отвечают ему удалы добры молодцы: «Нету у нас такова молодца, Опричь тебя, Вол(ь)ха Всеславьевича». 100А тут таковой Всеславьевич Он обвернулся гнедым туром-золотыя рога, Побежал он ко царству Индейскому, Он первую скок за целу версту скочил, А другой скок не могли найти; Он обвернется ясным соколом, Полетел он ко царству Индейскому. И будет он во царстве Индейском, И сел он на полаты белокаменны, На те на полаты царския, 110Ко тому царю Индейскому, И на то окошечко косящетое. А и буйныя ветры по насту тянут, Царь со царицею в разговоры говорит. Говорила царица Аздяковна, Молода Елена Александровна: «А и гой еси ты, славной Индейской царь! Изволишь ты нарежаться на Русь воевать, Про то не знаешь-не ведаешь: А и на небе просветя светел месяц, 120А в Киеве родился могуч богатырь, Тебе царю сопротивничик». А втапоры Вол(ь)х он догадлив был: Сидючи на окошке косящетом, Он те-та де речи повыслушал, Он обвернулся горносталем, Бегал по подвалам, по по́гребам, По тем по высоким теремам, У тугих луков титивки накусывал, У каленых стрел железцы повы́нимал, 130У тово ружья ведь у огненнова Кременья и шомполы повыдергал, А все он в землю закапывал. Обвернется Вольх ясным соколом, [В]звился он высоко по поднебесью, Полетел он далече во чисто поле, Полетел ко своей ко дружине хоро́брыя. Дружина спит, || так Вольх не спит, Разбудил он удалых добрых молодцов: «Гой еси вы, дружина хоробрая, 140Не время спать, пора вставать, Пойдем мы ко царству Индейскому!». И пришли оне ко стене белокаменной, Крепка стена белокаменна, Вороты у города железныя, Крюки-засовы все медные, Стоят караулы денны́-нощны́, Стоит подворотня дорог рыбей зуб, Мудрены вырезы вырезено, А и только в вырезу мурашу́ пройти. 150И все молодцы закручинилися, Закручинилися и запечалилися, Говорят таково слово: «Потерять будет головки напрасныя, А и как нам будет стена пройти?». Молоды Вольх он догадлив был: Сам обвернулся мурашиком И всех добрых молодцов мурашками, Прошли оне стену белокаменну, И стали молодцы уж на другой стороне, 160В славном царстве Индейскием, Всех обернул добрыми молодцами, Со своею стали сбруею со ратною, А всем молодцам он приказ отдает: «Гой еси вы, дружина хоробрая! Ходите по царству Индейскому, Рубите старова, малова, Не оставьте в царстве на се́мена, Оставьте только вы по выбору Не много не мало — семь тысячей 170Душечки красны девицы!». А и ходят ево дружина по царству Индейскому, А и рубят старова, малова, А и только оставляют по выбору Душечки красны девицы. А сам он, Вольх, во полаты пошол, Во те во полаты царския, Ко тому царю ко Индейскому. Двери были у полат железныя, Крюки-пробои по булату злачены, 180Говорит тут Вольх Всеславьевич: «Хотя нога изломить, а двери выставить!». Пнет ногой во двери железныя — Изломал все пробои булатныя. Он берет царя за белы́ руки, А славнова царя Индейскова, Салтыка Ставрульевича, Говорит тут Вольх таково слово: «А и вас-та, царей, не бьют-не казнят». Ухватя ево, ударил о кирпищетой пол, 190Расшиб ево в крохи говенныя. И тут Вольх сам царем насел, Взявши царицу Азвяковну, А и молоду Елену Александровну, А и те ево дружина хоробрыя И на тех на девицах переженилися. А и молоды Вольх тут царем насел, А то стали люди посадския, Он злата-серебра выкатил, А и коней, коров табуном делил, 200А на всякова брата по сту тысячей.

7 СЕРГЕЙ ХОРОШ

Ай уж ли вы, миряня, Государевы дворяне, Благословите-тка вы, дворяня, Про Сергея-та сказать, Про Сергея Боркова, Сына Федоровича. А не сергеевской Сергей, Не володимерской Сергей, А живал все Сергей 10На Уфе на реке, В ямской слободе, У попа во дворе, В приворотней избе. Спознала про Сергея С гостинова двора Гостиная жена, Гостиная жена, Крестиною зовут. Она пива наварила, 20И ведро вина купила, Позвала ево, Сергея, На пирушечку. Приходил Сергей Всех прежде людей. А для-ради Сергея И суседей позвала. А и тот с борку, Иной с борку, Уже полна изба 30Принабуркалася. А и день к вечеру Вечеряется, Сергей молодец Напивается, Изволил он, Сергей, Ко двору своему идти, Ко подворью своему. А в доме Сергей Он опаслив был, 40Он опаслив был И не верел жене, И не верил жене И ревнив добре. Заглянет Сергей В огороде-хмельнике, В огороде-хмельнике, На повети в сеннике, На перине на боку, В шитом-браном пологу́, 50А и ту[т] Сергей Не видал никово. Заглянет Сергей Во свином котухе́, А увидел он, Сергей, Чужова мужика, А чужова мужика На жене-то своей А мужик ....... Сергееву жену. 60Сергей заревел, Мужика испужал, А мужик побежал, На поветь скакнул, На поветь скакнул, Он поветь обломил, Да скотину задовил, Он быка задовил, Овцу яловицу, Овцу яловицу, 70Семерых поросят. А стала у Сергея Три беды во дому: Первая беда — Мужик поветь обломил, А другая беда — То скотину задовил, А третья беда — То жену его .... А сел Сергей, 80Сам расплачется: «А не жаль мне повети И скотины своея, Жаль мне тово, Кто жену мою ..., Не ...... ушел, — С тоски пропадет. А кабы-де он ...., Спасиба бы сказал, А спасиба бы сказал, 90Могорец заплатил. А поветь-та бы цела И скотина-та жива, И скотина-та жива И жена ба весела, А столь бы весела, Будто ни в чем не была.

8 ИВАН ГОСТИНОЙ СЫН

В стольном в городе во Киеве, У славнова князя Владимера Было пированья-почестной пир, Было столованья-почестной стол На многи князи-бо́яра И на русския могучия бога́тыри И гости богатыя. Будет день в половина дня, Будет пир во полупире, 10Владимер-князь распотешился, По светлой гридне похаживает, Таковы слова поговаривает: «Гой еси, князи и бо́яра И все русския могучия бога́тыри! Есть ли в Киеве таков человек, Кто б похвалился на три́ ста́ жеребцов, На три́ ста́ жеребцов и на три́ жеребца похваленыя: Сив жеребец да кологрив жеребец, И которой полонен Воронко во Большой орде, 20Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича, Из Киева бежать до Чернигова Два девяноста-то мерных верст Промеж обедней и заутренею?». Как бы большой за меньшова хоронется, От меньшова ему тут, князю, ответу нету. Из тово стола княженецкова, Из той скамьи богатырския Выступается Иван Гостиной сын, 30И скочил на свое место богатырское Да кричит он, Иван, зычным голосом: «Гой еси ты, сударь, ласковой Владимер-князь! Нет у тебя в Киеве охотников А и быть перед князем невольником! Я похвалюсь на три́ ста́ жеребцов И на три́ жеребца похваленыя: А сив жеребец да кологрив жеребец Да третей жеребец — полонян Воронко, Да которой полонян во Большой орде, 40Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича, Ехать дорога не ближнея И скакать из Киева до Чернигова Два девяноста-то мерных верст Промежу обедни и заутрени, Ускоки давать кониныя, Что выметывать роздолья широкия. А бьюсь я, Иван, о велик заклад: Не о сте рублях, не о тысячу — 50О своей буйной голове!». За князя Владимера держат || поруки крепкия Все тут князи и бо́яра, Тута-де гости-карабельщики; Закладу оне за князя кладут на сто тысячей, А некто́-де тут за Ивана поруки не держит. Пригодился тут владыка черниговский, А и он-та за Ивана поруку держит, Те он поруки крепкия, Крепкия на сто тысячей. 60Подписался молоды Иван Гостиной сын, Он выпил чару зелена вина в полтора ведра, Походил он на конюшну белодубову, Ко своему доброму коню, К бурочку-косматочку, троелеточку, Падал ему в правое копытечка, Плачет Иван, что река течет: «Гой еси ты, мой доброй конь, Бурочко-косматочко, троелеточко! Про то ты ведь не знаешь-не ведаешь, 70А пробил я, Иван, буйну голову свою Со тобою, добры́м конем, Бился с князем о велик заклад, А не о сте рублях, не о тысячу, — Бился с ним о сте тысячей, Захвастался на три́ ста́ жеребцов, А на три́ жеребца похваленыя: Сив жеребец да кологрив жеребец, И третей жеребец — полонян Воронко, — Бегати-скакать на добрых на конях, 80Из Киева скакать до Чернигова Промежу обедни, заутрени, Ускоки давать кониныя, Что выметывать роздолья широкия». Провещится ему доброй конь, Бурочко-косматочко, троелеточко, Человеческим русским языком: «Гой еси, хозяин ласковой мой! Ни о чем ты, Иван, не печалуйся: Сива жеребца тово не боюсь, 90Кологрива жеребца того не блюдусь, В задор войду — у Воронка уйду, Только меня води по три зори́, Медвяною сытою пои́, И сорочинским пшеном корми. И пройдут те дни срочныя И те часы урочныя, Придет от князя грозен посол По тебя-та, Ивана Гостинова, Чтобы бегати-скакати на добрых на конях; 100Не седлай ты меня, Иван, добра́ коня, Только берись за шелко́в поводо́к, Поведешь по двору княженецкому, Вздень на себя шубу соболиную, Да котора шуба в три тысячи, Пуговки в пять тысячей. Поведешь по двору княженецкому, А стану-де я, бурка, передо́м ходить, Копытами за шубу посапывати И по черному соболю выхватывати, 110На все стороны побрасовати, — Князи-бояра подивуются, И ты будешь жив — шубу наживешь, А не будешь жив — будто нашивал». По сказаному и по писаному От великова князя посол пришел, А зовет-та Ивана на княженецкой двор. Скоро-де Иван нарежается, И вздевал на себя шубу соболиную, Которой шубы цена || три тысячи, 120А пуговки вольящетыя в пять тысячей; И повел он коня за шелко́в поводок. Он будет-де Иван середи двора княженецкова, Стал ево бурко передом ходить, И копытами он за шубу посапывати, И по черному соболю выхватывати, Он на все стороны побрасовати, — Князи и бояра дивуются, Купецкия люди засмотрелися. Зрявкает бурко по-туриному, 130Он шип пустил по-змеиному, Три́ ста́ жеребцов испужалися, С княженецкого двора разбежалися, Сив жеребец две ноги изломил, Кологрив жеребец тот и голову сломил, Полонян Воронко в Золоту орду бежит, Он, хвост подняв, сам всхрапывает. А князи-та и бояра испужалися, Все тут люди купецкия Акарачь оне по́ двору наползалися. 140А Владимер-князь со княгинею печален стал, По подполью наползалися. Кричит сам в окошечко косящетое: «Гой еси ты, Иван Гостиной сын, Уведи ты уродья со двора долой — Про́сты поруки крепкия, Записи все изодраныя!». Втапоры владыка черниговской У великова князя на почестном пиру́ Велел захватить три карабля на быстро́м Непру́, 150Велел похватить ка́рабли С теми товары заморскими, — А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут.

9 ТРИ ГОДА ДОБРЫНЮШКА СТОЛЬНИЧЕЛ

В стольном в городе во Киеве, У славнова сударь-князя у Владимера Три годы Добрынюшка стольничал, А три годы Никитич приворотничал, Он стольничал, чашничал девять лет, На десятой год погулять захотел По стольному городу по Киеву. Взявши Добрынюшка тугой лук А и колчан себе каленых стрел, 10Идет он по широким по улицам, По частым мелким переулачкам, По горницам стреляет воробушков, По повалушам стреляет он сизых голубей. Зайдет в улицу Игнатьевску И во тот переулок Маринин, Взглянет ко Марине на широкой двор, На ее высокия терема. А у молоды Марины Игнатьевны, У ее на хорошем || высоком терему 20Сидят тут два сизыя голуб Над тем окошечком косящетым, Цалуются оне, милуются, Желты носами обнимаются. Тут Дабрыни за беду стало: Будто над ним насмехаются. Стреляет в сизых голубей, А спела ведь титивка у туга́ лука́, [В]звыла да пошла калена́ стрела́. По грехам над Добрынею учинилася: 30Левая нога ево поко́льзнула, Права рука удрогнула: Не попал он в сизых голубей, Что попал он в окошечко косящетое, Проломил он окон(н)ицу стекольчетую, Отшиб все причалины серебреныя. Росшиб он зеркала стекольчетое, Белодубовы столы пошаталися, Что питья медяные восплеснулися. А втапоры Марине безвременье было, 40Умывалася Марина, снарежалася И бросилася на свой широкий двор: «А кто это невежа на двор заходил? А кто это невежа в окошко стреляет? Проломил оконницу мою стекольчетою, Отшиб все причалины серебреныя, Росшиб зеркала стекольчетое?». И втепоры Марине за беду стало, Брала она следы горячия молодецкия, Набирала Марина беремя дров, 50А беремя дров белодубовых, Клала дровца в печку муравленую Со темя́ следы горя́чими, Разжигает дрова полящетым огнем И сама она дровам приговариват: «Сколь жарко дрова разгораются Со темя́ следы молоде́цкими, Разгоралось бы сер(д)це молодецкое Как у мо́лода Добрынюшки Никитьевича!». А и божья крепко, вражья-то лепко. 60Взя́ла Добрыню пуще вострова ножа По ево по сер(д)цу богатырскому: Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест, Со полуночи Никитичу не у́снется, Он белова свету дажидается. По ево-та щаски великия Рано зазвонили ко заутреням. Встает Добрыня ранешонько, Подпоясал себе сабельку вострою, Пошел Добрыня к заутрени, 70Прошел он церкву соборную, Зайдет ко Марине на широкой двор, У высокова терема послушает. А у мо́лоды Марины вечеренка была, А и собраны были душечки красны девицы, Сидят и молоденьки молодушки, Все были дочери отецкия, Все тут были жены молодецкия. Вшел он, Добрыня, во высок терем, — Которыя девицы приговаривают, 80Она, молода Марина, отказывает и прибранивает. Втапоры Добрыня не во что положил, И к ним бы Добрыня в терем не пошел, А стала ево Марина в окошко бранить, Ему больно пенять. Завидел Добрыня он Змея Горынчета, Тут ему за беду стало, За великую досаду показалося, [В]збежал на крылечка на красная, А двери у терема железныя, 90Заперлася Марина Игнатьевна. А и молоды Добрыня Никитич млад Ухватит бревно он в охват толщины, А ударил он во двери железныя, Недоладом из пяты он вышиб вон И [в]збежал он на сени косящеты. Бросилась Марина Игнатьевна Бранить Добрыню Никитича: «Деревенщина ты, детина, зашелшина! Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил, 100Проломил мою оконницу стекольчетую, Ты росшиб у меня зеркало стекольчетое!». А бросится Змеишша Горынчишша, Чуть ево, Добрыню, огнем не спалил, А и чуть молодца хоботом не ушиб. А и сам тут Змей почал бранити ево, больно пеняти: «Не хочу я звати Добрынею, Не хощу величать Никитичем, Называю те детиною-деревенщиною и зашельшиною, Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял, 110Проломил ты оконницу стекольчетую, Росшиб зеркало стекольчетое!». Ему тута-тка, Добрыни, за беду стало И за великую досаду показалося; Вынимал саблю вострую, Воздымал выше буйны головы своей: «А и хощешь ли тебе, Змея, Изрублю я в мелкия части пирожныя, Разбросаю далече по чисто́м полю́?». А и тут Змей Горынич, 120Хвост поджав, да и вон побежал, Взяла его страсть, так зачал срать, А колы́шки метал, по три пуда срал. Бегучи, он, Змей, заклинается: «Не дай бог бывать ко Марине в дом, Есть у нее не один я друг, Есть лутче меня и повежливея». А молода Марина Игнатьевна Она высунолась по пояс в окно В одной рубашке без пояса, 130А сама она Змея уговаривает: «Воротись, мил надежда, воротись, друг! Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною? Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить, А еще — хошь, я Добрыню обверну гнеды́м туро́м?». Обвернула ево, Добрыню, гнеды́м туро́м, Пустила ево далече во чисто́ поля́, А где-та ходят девять туро́в, А девять || туров, девять братиников, Что Добрыня им будет десятой тур, 140Всем атаман-золотыя рога! Безвестна, не стала бога́тыря, Молода Добрыня Никитьевича, Во стольном в городе во Киеве. А много-де прошло поры, много времяни, А и не было Добрыни шесть месяцов, По нашему-то сибирскому словет полгода. У великова князя вечеринка была, А сидели на пиру честныя вдовы, И сидела тут Добрынина матушка, 150Честна вдова Афимья Александровна, А другая честна вдова, молода Анна Ивановна, Что Добрынина матушка крестовоя; Промежу собою разговоры говорят, Все были речи прохладныя. Неоткуль взялась тут Марина Игнатьевна, Водилася с дитятеми княженецкими, Она больно, Марина, упивалася, Голова на плечах не держится, Она больно, Марина, похваляется: 160 «Гой еси вы, княгини, боярыни! Во стольном во городе во Киеве А и нет меня хитрея-мудрея, А и я-де обвернула девять молодцо́в, Сильных-могучих бога́тырей гнедыми турами, А и ноне я-де опустила десятова молодца, Добрыня Никитьевича, Он всем атаман-золотые рога!». За то-то слово изымается Добрынина матушка родимая, 170Честна вдова Афимья Александровна, Наливала она чару зелена́ вина́, Подносила любимой своей кумушке, И сама она за чарою заплакала: «Гой еси ты, любимая кумушка, Молода Анна Ивановна! А и выпей чару зелена вина, Поминай ты любимова крестника, А и молода Добрыню Никитьевича, Извела ево Марина Игнатьевна, 180А и ноне на пиру похваляится». Прого́ворит Анна Ивановна: «Я-де сама эти речи слышела, А слышела речи ее похваленыя!». А и молода Анна Ивановна Выпила чару зелена вина, А Марину она по щеке ударила, (С)шибла она с резвых ног, А и топчет ее по белы́м грудя́м, Сама она Марину больно бранит: 190«А и, сука, ты, ....., еретница-.....! Я-де тебе хитрея и мудренея, Сижу я на пиру не хвастаю, А и хошь ли, я тебя сукой обверну? А станешь ты, сука, по городу ходить, А станешь ты, Марина, Много за собой псов водить!». А и женское дело прелестивое, Прелестивое-перепадчивое. Обвернулася Маринка косаточкой, 200Полетела далече во чисто поле, А где-та ходят девять туро́в, Девять братеников, Добрыня-та ходит десятой тур. А села она на Добрыню на правой рог, Сама она Добрыню уговаривает: «Нагулялся ты, Добрыня, во чистом || поле, Тебе чистое поле наскучала, И зыбучия болота напрокучили, А и хошь ли, Добрыня, женитися? 210Возьмешь ли, Никитич, меня за себя?». «А, право, возьму, ей богу, возьму! А и дам те, Марина, поученьица, Как мужья жен своих учат!». Тому она, Марина, не поверила, Обвернула ево добрым молодцом По-старому-по-прежнему, Как бы сильным-могучим бога́тырем, Сама она обвернулася девицею, Оне в чистом поле женилися, 220Круг ракитова куста венчалися. Повел он ко городу ко Киеву, А идет за ним Марина роскорякою, Пришли оне ко Марине на высо́к тере́м, Говорил Добрынюшка Никитич млад: «А и гой еси ты, моя молодая жена, Молода Марина Игнатьевна! У тебя в высоких хороших теремах Нету Спасова образа, Некому у тя помолитися, 230Не за что стенам поклонитися, А и, чай, моя вострая сабля заржавела». А и стал Добрыня жену свою учить, Он молоду Марину Игнатьевну, Еретницу- ..... -безбожницу: Он первое ученье — ей руку отсек, Сам приговаривает: «Эта мне рука не надобна, Трепала она, рука, Змея Горынчишша!». А второе ученье — ноги ей отсек: 240«А и эта-де нога мне не надобна, Оплеталася со Змеем Горынчишшем!». А третье ученье — губы ей обрезал И с носом прочь: «А и эти-де мне губы не надобны, Целовали оне Змея Горынчишша!». Четвертое ученье — голову ей отсек И с языком прочь: «А и эта голова не надобна мне, И этот язык не надобен, 250Знал он дела еретическия!».

10 [ПРО] ВАСИЛЬЯ БУСЛАЕВА

В славном великом Нове-граде А и жил Буслай до девяноста лет, С Новым-городом жил, не перечился, Со мужики новогородскими Поперек словечка не говаривал. Живучи Буслай состарелся, Состарелся и переставился. После ево веку долгова Аставалася его житье-бытье 10И все имение дворянское, Асталася матера вдова, Матера Амелфа Тимофевна, И оставалася чадо милая, Молодой сын Василей Буслаевич. Будет Васинька семи годов, Отдавала матушка родимая, Матера вдова Амелфа Тимофеевна, Учить ево во грамоте, А грамота ему в наук пошла; 20Присадила пером ево писать, Письмо Василью в наук пошло; Отдавала петью́ учить церковному, Петьё Василью в наук пошло. А и нет у нас такова́ певца́ Во славном Нове-городе Супротив Василья Буслаева. Поводился ведь Васька Буслаевич Со пьяницы, со безумницы, С веселыми удалами добрыми молодцы, 30Допьяна уже стал напиватися, А и ходя в городе, уродует: Которова возьмет он за руку, — Из плеча тому руку выдернет; Которова заденет за ногу, — То из гузна ногу выломит; Которова хватит поперек хребта, — Тот кричит-ревет, окарачь ползет; Пошла-та жалоба великая. А и мужики новогородския, 40Посадския, богатыя, Приносили жалобу оне великую Матерой вдове Амелфе Тимофевне На тово на Василья Буслаева. А и мать-та стала ево журить-бранить, Журить-бранить, ево на ум учить. Журьба Ваське не взлюбилася, Пошел он, Васька, во высок терем, Садился Васька на ременчетой стул, Писал ерлыки скоропищеты, 50О[т] мудрости слово поставлено: «Кто хощет пить и есть из готовова, Валися к Ваське на широкой двор, Тот пей и ешь готовое И носи платье розноцветное!». Россылал те ерлыки со слугой своей На те вулицы широкия И на те частыя переулачки. В то же время поставил Васька чан середи двора, Наливал чан полон зелена вина, 60Опущал он чару в полтара ведра. Во славном было во Нове́-граде́, Грамоты люди шли прочитали, Те ерлыки скоропищеты, Пошли ко Ваське на широкой двор, К тому чану зелену вину. Вначале был Костя Новоторженин, Пришел он, Костя, на широкой двор, Василей тут ево опробовал: Стал ево бити червленым вязом, 70В половине было налито Тяжела свинцу чебурацкова, Весом тот вяз был во двенадцать пуд; А бьет он Костью по буйной голове, Стоит тут Костя не шевел(ь)нится, И на буйной голове кудри не тряхнутся. Говорил Василей сын Буслаевич: «Гой еси ты, Костя Новоторженин, А и будь ты мне назва́ной брат И паче мне брата родимова!». 80А и мало время позамешкавши, Пришли два брата боярченка, Лука и Мосей, дети боярские, Пришли ко Ваське на широкой двор. Молоды Василей сын Буслаевич Тем молодцам стал радошен и веселешонек. Пришли тут мужики Залешена, И не смел Василей показатися к ним, Еще тут пришло семь брато́в Сбродо́вичи, Собиралися-соходилися 90Тридцать молодцов без единова, Он сам, Василей, тридцатой || стал. Какой зайдет — убьют ево, Убьют ево, за ворота бросят. Послышел Васинька Буслаевич У мужиков новгородскиех Канун варен, пива яшныя, — Пошел Василей со дружинею, Пришел во братшину в Никол(ь)шину: «Не малу мы тебе сып платим: 100За всякова брата по пяти рублев!». А за себе Василей дает пятьдесят рублев, А и тот-та староста церковной Принимал их во братшину в Никол(ь)шину, А и зачали оне тут канун варен пить, А и те-та пива ячныя. Молоды Василей сын Буслаевич Бросился на царев кабак Со своею дружиною хорабраю, Напилися оне тут зелена вина 110И пришли во братшину в Никол(ь)шину. А и будет день ко вечеру, От малова до старова Начали уж ребята боротися, А в ином кругу в кулаки битися; От тое борьбы от ребячия, От тово бою от кулачнова Началася драка великая. Молоды Василей стал драку разнимать, А иной дурак зашел с носка, 120Ево по уху оплел, А и тут Василей закричал громким голосом: «Гой еси ты, Костя Новоторженин И Лука, Моисей, дети боярския, Уже Ваську меня бьют!». Поскокали удалы добры молодцы, Скоро оне улицу очистели, Прибили уже много до́ смерти, Вдвое-втрое перековеркали, Руки, ноги переламали, — 130Кричат-ревут мужики посадския. Говорит тут Василей Буслаевич: «Гой еси вы, мужики новогородския, Бьюсь с вами о велик заклад: Напущаюсь я на весь Нов-город битися-дратися Со всею дружиною хоробраю — Тако вы мене с дружиною побьете Новым-городом, Буду вам платить дани-выходы по смерть свою, На всякой год по́ три тысячи; А буде же я вас побью и вы мне покоритися, 140То вам платить мне такову же дань!». И в том-та договору руки оне подписали. Началась у них драка-бой великая, А и мужики новгородския И все купцы богатыя, Все оне вместе сходилися, На млада Васютку напущалися, И дерутся оне день до вечера. Молоды Василей сын Буслаевич Со своею дружиною хороброю 150Прибили оне во Наве́-граде́, Прибили уже много до́ смерте. А и мужики новгородские догадалися, Пошли оне с дорогими подарки К матерой вдове Амелфе Тимофевне: «Матера вдова Амелфа Тимофевна! Прими || у нас дороги подарочки, Уйми свое чадо милоя Василья Буславича!». Матера вдова Амелфа Тимофевна 160Принимала у них дороги подарочки, Посылала девушку-чернавушку По тово Василья Буслаева. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Ваську во белы́ руки́, Потащила к матушке родимыя. Притащила Ваську на широкой двор, А и та старуха неразмышлена Посадила в погребы глубокия Молода Василья Буслаева, 170Затворяла дверьми железными, Запирала замки булатными. А ево дружина хоробрая Со темя́ мужики новгородскими Дерутся-бьются день до вечера. А и та-та девушка-чернавушка На Вольх-реку ходила по воду, А [в]змолятся ей тут добры молодцы: «Гой еси ты, девушка-чернавушка! Не подай нас у дела у ратнова, 180У тово часу смертнова!». И тут девушка-чернавушка Бросала она ведро кленовоя, Брала коромысла кипарисова, Коромыслом тем стала она помахивати По тем мужикам новогородскием, Прибила уж много до́ смерте. И тут девка запыша́лася, Побежала ко Василью Буслаеву, Срывала замки булатныя, 190Отворяла двери железные: «А и спишь ли, Василей, или так лежишь? Твою дружину хоробраю Мужики новогородския Всех прибили-переранили, Булавами буйны головы пробиваны». Ото сна Василей пробужается, Он выскочил на широкой двор, Не попала палица железная, Что попала ему ось тележная, 200Побежал Василей по Нову-городу, По тем по широким улицам. Стоит тут старец-пилигримишша, На могучих плечах держит колокол, А весом тот колокол во триста пуд, Кричит тот старец-пилигримишша: «А стой ты, Васька, не попорхивай, Молоды глуздырь, не полетывай! Из Волхова воды не выпити, Во Нове́-граде людей не выбити; 210Есть молодцов сопротив тебе, Стоим мы, молодцы, не хвастаем!». Говорил Василей таково слово: «А и гой еси, старец-пилигримишша, А и бился я о велик заклад Со мужики новгородскими, Апричь почес(т)нова мона́стыря, Опричь тебе, старца-пилигримишша, Во задор войду — тебе убью!». Ударил он старца во колокол 220А и той-та осью тележную, — Начается старец, не шевелнится, Заглянул он, Василей, старца под колоколом — А и во лбе глаз уж веку нету. Пошел Василей по Волх-реке, А идет Василей по Волх-реке, По тои Волховой по улице, Завидели добрыя молодцы, А ево дружина хоробра Молода Василья || Буслаева: 230У ясных соколов крылья отросли, У их-та, молодцов, думушки прибыло. Молоды Василей Буслаевич Пришел-та молодцам на выручку. Со темя́ мужики новогородскими Он дерется-бьется день до вечера, А уж мужики покорилися, Покорилися и помирилися, Понесли оне записи крепкия К матерой вдове Амелфе Тимофевне, 240Насыпали чашу чистова се́ребра, А другую чашу краснова зо́лота, Пришли ко двору дворянскому, Бьют челом-поклоняются: «А сударыня матушка! Принимай ты дороги подарочки, А уйми свое чадо милая, Молода Василья со дружиною! А и рады мы платить На всякой год по три тысячи, 250На всякой год будем тебе носить С хлебников по хлебику, С калачников по калачику, С молодиц повенешное, С девиц повалешное, Со всех людей со ремесленых, Опричь попов и дьяконов». Втапоры матера вдова Амелфа Тимофевна Посылала девушка-чернавушка Привести Василья со дружиною. 260Пошла та девушка-чернавушка, Бежавши-та девка запыша́лася, Нельзя пройти девки по улице: Что полтеи́ по улице валяются Тех мужиков новогородскиех. Прибежала девушка-чернавушка, Сохватала Василья за белы руки, А стала ему россказавати: «Мужики пришли новогородския, Принесли оне дороги подарочки, 270И принесли записи заручныя Ко твоей сударыне матушке, К матерой вдове Амелфе Тимофевне». Повела девка Василья со дружиною На тот на широкий двор, Привела-та их к зелену вину, А сели оне, молодцы, во единой круг, Выпили ведь по чарочке зелена вина Со тово урасу молодецкова От мужиков новгородских. 280Скричат тут робята зычным голосом: «У мота и у пьяницы, У млада Васютки Буславича, Не упита, не уедено, В кра́сне хо́рошо не ухо́жено, А цветнова платья не уно́шено, А увечье на век зале́зено!». И повел их Василей обедати К матерой вдове Амелфе Тимофеевне. Втапоры мужики новогородския 290Приносили Василью подарочки Вдруг сто тысячей, И затем у них мирова́ пошла́, А и мужики новогородския Покорилися и сами поклонилися.

11 О ЖЕНИТЬБЕ КНЯЗЯ ВЛАДИМЕРА

В стольном в городе во Киеве, Что у ласкова сударь-князя Владимера А и было пированье-почестной пир, Было столованье-почестной стол. Много на пиру было князей и бояр И русских могучих богатырей. А и будет день в половина дня, Княженецкой стол во полу́столе, Владимер-князь распотешился, 10По светлой гридне похаживает, Черныя кудри росчосавает, Говорил он, сударь ласковой Владимер-князь, Таково слово: «Гой еси вы, князи и бо́яра И могучие богатыри! Все вы в Киеве переженены, Только я, Владимер-князь, холост хожу, А и холост я хожу, неженат гуляю, А кто мне-ка знает сопротивницу, 20Сопротивницу знает, красну де́вицу: Как бы та была девица станом статна́, Станом бы статна и умом свершна́, Ее белое лицо как бы белой снег, И ягодицы как бы маков цвет, А и черныя брови как соболи, А и ясныя очи как бы у сокола». А и тут большей за меньшева хоронится, От меньшова ему, князю, ответу нету. Из тово было стола княженецкова, 30Из той скамьи богатырския Выступается Иван Гостиной сын, Скочил он на место богатырское, Скричал он, Иван, зычным голосом: «Гой еси ты, сударь ласковой Владимер-князь, Благослови пред собой слово молвити, И единое слово безопальное, А и без тое па́лы великия. Я ли, Иван, в Золотой орде бывал У грознова короля Етмануила Етмануиловича 40И видел во дому ево дву дочерей: Первая дочь — Настасья королевишна, А другая — Афросинья королевишна; Сидит Афросинья в высоком терему, За тридесять замками булатными, А и буйныя ветры не вихнут на ее, А красное со(л)нцо не печет лицо; А и то-та, сударь, девушка станом статна́, Станом статна и умом свершна́; Белое лицо как бы белой снег; 50А и ягодицы как маков цвет; Черныя брови как бы соболи; Ясныя очи как у сокола, Посылай ты, сударь, Дуная свататься!». Владимер-князь стольной киевской Приказал наливать чару зелена вина в полтора ведра, Подносить Ивану Гостиному За те ево слова хорошия, Что сказал ему обрушницу. Призывает он, Владимер-князь, 60Дуная Иваныча в спальну к себе И стал ему на словах говорить: «Гой еси ты, Дунай сын Иванович! Послужи ты мне службу заочную: Съезди, Дунай, || в Золоту орду Ко грозному королю Етмануилу Етмануиловичу О добром деле — о сватонье На ево любимой на дочери, На чес(т)ной Афросинье королевишне, Бери ты моей золотой казны, 70Бери три́ ста́ жеребцов И могучих богатырей». Подносит Дунаю чару зелена вина в полтара ведра, Турей рог меду сладкова в полтретья́ ведра. Выпивает он, Дунай, чару тоя зелена́ вина́ И турей рог меду сладкова. Разгоралася утроба богатырская, И могучия плечи росходилися Как у молода Дуная Ивановича, Говорит он, Дунай, таково слово: 80«А и ласково со(л)нцо, ты Владимер-князь! Не нада мне твоя золота казна, Не нада три ста́ жеребцов И не нада могучия бога́тыри, А и только пожалуй одново мне молодца, Как бы молода Екима Ивановича, Которой служит Алешки Поповичу». Владимер-князь стольной киевской Тотчас сам он Екима руками привел: «Вот-де те, Дунаю, будет паробочок!». 90А скоро Дунай снарежается, Скоря́ тово богатыри пое(зд)ку чинят Из стольнова города Киева В дальну орду Золоту землю. И поехали удалы добры моладцы, А и едут неделю спо́ряду И едут неделю уже другую, И будут оне в Золотой орде У грознова короля Етмануила Етмануиловича; Середи двора королевского 100Скакали молодцы с добрых коней, Привезали добрых коней к дубову́ столбу, Походили во полату белокаменну. Говорит тут Дунай таково слово: «Гой еси, король в Золотой орде! У тебе ли во полатах белокаменных Нету Спасова образа, Некому у те помолитися. А и не за что тебе поклонится». Говорит тут король Золотой орды, 110А и сам он, король, усмехается: «Гой еси, Дунай сын Иванович! Али ты ко мне приехал По-старому служить и по-прежнему?». Отвечает ему Дунай сын Иванович: «Гой еси ты, король в Золотой орде! А и я к тебе приехал Не по-старому служить и не по-прежнему, Я приехал о деле о добром к тебе, О добром-то деле — о сватонье: 120На твоей, сударь, любимой-то на дочере, На чес(т)ной Афросинье королевичне, Владимер-князь хочет женитися». А и тут королю за беду стало, А рвет на главе кудри черныя И бросает о кирпищет пол, А при том говорит таковое слово: «Гой еси ты, Дунай сын Иванович, Кабы прежде у меня не служил верою и правдою, То б велел посадить во погребы глубокия 130И уморил бы смертью голодною За те твои слова за бездельныя». Тут Дунаю за беду стало, Разгоралась || ево сер(д)ца богатырское, Вынимал он свою сабельку вострую, Говорил таково слово: «Гой еси, король Золотой орды! Кабы у тя во дому не бывал, Хлеба-соли не едал, Ссек бы по плеч буйну голову!». 140Тут король неладом заревел зычным голосом, Псы борзы заходили на цепях, А и хочет Дуная живьем стравить Теми кобелями меделянскими. Скричит тут Дунай сын Иванович: «Гой еси, Еким сын Иванович, Что ты стал да чево гледишь? Псы борзы заходили на цепях, Хочет нас с тобой король живьем стравить!». Бросился Еким сын Иванович, 150Он бросился на широкой двор, А и те мурзы-улановья Не допустят Екима до добра коня, До своей ево палицы тяжкия, А и тяжкия палицы, медныя литы, Оне были в три тысячи пуд; Не попала ему палица железная, Что попала ему ось-та тележная, А и зачел Еким помахивати, Прибил он силы семь тысячей мурзы-улановья, 160Пять сот он прибил меделянских кобелей, Закричал тут король зычным голосом: «Гой еси, Дунай Иванович! Уйми ты своего слугу вернова, Оставь мне силы хоть на семены, А бери ты мою дочь любимую, Афросинью королевишну». А и молоды Дунай сын Иванович Унимал своего слугу вернова, Пришел ко высокому терему, 170 Где сидит Афросинья в высоком терему, За тридесять замками булатными. Буйны ветры не вихнут на ее, Красное со(л)нцо лица не печет, Двери у полат были железныя, А крюки-пробои по бу(л)ату злачены. Говорил тут Дунай таково слово: «Хоть нога изломить, а двери выставить!». Пнет во двери железныя, Приломал он крюки булатныя, 180Все тут полаты зашаталися, Бросится девица, испужалася, Будто угорелая вся, Хочет Дуная во уста цаловать. Проговорит Дунай сын Иванович: «Гой еси, Афросинья королевишна! А и ряженой кус, да не суженому есть! Не целую я тебя во саха́рныя уста, А и бог тебе, красну девицу, милует: Дастанешьса ты князю Владимеру». 190Взял ее за руку за правую, Повел из полат на широкой двор, А и хочут садиться на добрых на коней, Спохватился король в Золотой орде, Сам говорил таково слово: «Гой еси ты, Дунай Иванович, Пожалуй подожди мурзы-улановья!». И отправляет король своих мурзы-улановья Везти за Дунаем золоту казну. И те мурзы- || улановья 200Тридцать телег ординских насыпали Златом и серебром и скатным земчугом, А сверх того каменьи самоцветными. Скоро Дунай снарежается, И поехали оне ко городу ко Киеву. А и едут неделю уже спо́ряду, А и едут уже другую, И тут же везут золоту казну. А наехал Дунай бродучей след, Не доехавши до Киева за сто верст, 210Сам он Екиму тут стал наказывать: «Гой еси, Еким сын Иванович, Вези ты Афросинью королевишну Ко стольному городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру Честно-хвально и радостно, Было бы нам чем похвалитися Великому князю во Киеве». А сам он, Дунай, поехал по тому следу, По свежему, бродучему. 220А и едет уж сутки другие, В четвертые сутки след дошел На тех на лугах на потешныех, Куда ездил ласковой Владимер-князь Завсегда за охотою. Стоит на лугах тут бел шатер, Во том шатру опочив держит красна девица, А и та ли Настасья королевишна. Молоды Дунай он догадлив был, Вымал из налушна тугой лук, 230Из колчана вынул калену стрелу, А и вытянул лук за ухо, Калену стрелу, котора стрела семи четвертей. Хлес(т)нет он, Дунай, по сыру дубу, А спела ведь титивка у туга лука, А дрогнет матушка-сыра земля От тово удару богатырскова, Угодила стрела в сыр крековистой дуб, Изломала ево в черенья ножевыя, Бросилася девица из бела шатра, будто угорелая. 240А и молоды Дунай он догадлив был, Скочил он, Дунай, со добра коня, Воткнет копье во сыру землю, Привязал он коня за востро копье, И горазд он со девицею дратися, Ударил он девицу по щеке, А пнул он девицу под гузна, — Женской пол от тово пухол живет, Сшиб он девицу с резвых ног, Он выдернул чингалишша булатное, 250А и хочет взрезать груди белые. Втапоры девица возмолилася: «Гой еси ты, удалой доброй молодец! Не коли ты меня, девицу, до́ смерти, Я у батюшка-сударя отпрошалася: Кто мене побьет во чистом поле, За тово мне, девице, замуж идти». А и тута Дунай сын Иванович Тому ее слову обрадовался. Думает себе разумом своим: 260«Служил я, Дунай, во семи ордах, В семи ордах семи королям, А не мог || себе выжить красныя девицы, Ноне я нашел во чистом поле Обрушницу-сопротивницу». Тут оне обручалися, Круг ракитова куста венчалися. А скоро ей приказ отдал собиратися И обрал у девицы сбрую всю: Куяк и панцырь с кольчугою, 270Приказал он девице нарежатися В простую епанечку белую. И поехали ко городу ко Киеву. Только Владимер стольной киевской Втапоры едет от злата венца, И приехал князь на свой княженецкой двор, И во светлы гридни убиралися, За убраныя столы сажалися. А и молоды Дунай сын Иванович Приехал ко церкви соборныя, 280Ко тем попам и ко дьяконам, Приходил он во церкву соборную, Просит чес(т)ныя милости У тово архерея соборнова — Обвенчать на той красной девице. Рады были тому попы соборныя, В те годы присяги не ведали, Обвенчали Дуная Ивановича. Венчальнова дал Дунай пять сот рублев И поехал ко князю Владимеру; 290И будет у князя на широком дворе, И скочили со добрых коней с молодой женой, И говорил таково слово: «Доложитесь князю Владимеру Не о том, что идти во светлы гридни, — О том, что не в чем идти княгине молодой: Платья женскова только одна и есть епанечка белая», А втапоры Владимер-князь он догадлив был, Знает он, ково послать: Послал он Чурила Пленковича 300Выдавать платьица женское цветное. И выдавали оне тут соян хрущето́й камки На тое княгиню новобрачную, На Настасью-королевичну, А цена тому сояну сто тысячей. И снарядили оне княгиню новобрачную, Повели их во полаты княженецкия, Во те гридни светлыя, Сажали за столы убраныя, За ества сахарныя и за питье медяные. 310Сели уже две сестры за одним столом, А и молоды Дунай сын Иванович Женил он князя Владимера Да и сам тут же женился, В том же столе столовати стал. А жили оне время немалое. У князя Владимера, у солнышка Сеславьевича, Была пирушка веселая, Тут пьяной Дунай расхвастался: «Что нет против меня во Киеве такова стрельца 320Из туга лука по приметам стрелять!». Что взговорит молода княгиня Апраксевна: «Что гой еси ты, любимой мой зятюшка, Молоды || Дунай сын Иванович! Что нету-де во Киеве такова стрельца, Как любезной сестрице моей Настастьи-королевичне». Тут Дунаю за беду стало, Бросали оне же́ребья, Кому прежде из туга лука стрелять, И досталось стрелять ево молодой жене Настасьи-королевичне, 330А Дунаю досталось на главе золото кольцо держать, Отмерели место, на целу версту тысячну, Держит Дунай на главе золото кольцо, Вытягала Настасья колену́ стрелу, Спела-де титивка у туга лука, Сшибла с головы золото кольцо, Тою стрелкою каленою. Князи и бояра тут металися, Усмотрили калену стрелу, Что на тех-та перушках лежит то золото кольцо. 340Втапоры Дунай становил на примету свою молоду жену, Стала княгиня Апраксевна его уговаривати: «Ай ты гой еси, любимой мой зятюшка, Молоды Дунай сын Иванович! Та ведь шутачка пошучена». Да говорила же ево и молода жена: «Оставим-де стрелять до другова дня, Ес(ть)-де в утробе у меня могуч богатырь. Первой-де стрелкой не дострелишь, А другою-де перестрелишь, 350А третью-де стрелкою в меня угодишь». Втапоры князи и бояра И все сильны-могучи богатыри Ево, молода Дуная, уговаривали. Втапоры Дунай озадорелся И стрелял в примету на целу версту в золото кольцо, Становил стоять молоду жену. И втапоры ево молода жена Стала ему кланятися и перед ним убиватися: «Гой еси ты, мой любезной ладушка, 360Молоды Дунай сын Иванович! Аставь шутку на три дни, Хошь не для меня, но для своего сына нерожденнаго; Завтро рожу тебе богатыря, Что не будет ему сопротивника». Тому-то Дунай не поверовал, Становил свою молоду жену Настастью-королевишну На мету с золотым кольцом, И велели держать кольцо на буйной главе. Стрелял Дунай за целу версту из туга лука, 370А и первой стрелой он не дострелил, Другой стрелой перестрелил, А третьею стрелою в ее угодил. Прибежавши Дунай к молодой жене, Выдергивал чингалишша булатное, Скоро [в]спорол ей груди белыя, — Выскочил из утробы удал молодец, Он сам говорит таково слово: «Гой еси, сударь мой батюшка! Как бы дал мне сроку на три часа, 380А и я бы на свете был Попрыжея и полутчея в семь семериц тебя». А и тут || молоды Дунай сын Иванович запечалился, Ткнул себя чингалишшем во белы груди, Сгареча он бросился во быстру реку. Потому быстра река Дунай словет, Своим ус(т)ьем впала в сине море. А и то старина, то и деянье.

12 ГРИШКА РАССТРИГА

Ты боже, боже, Спас милостивой! К чему рано над нами прогневался, Сослал нам, боже, прелестника, Злаго Расстригу Гришку Атрепьева. Уже ли он, Расстрига, на царство сел, Называется Расстрига прямым царем; Царем Димитрием Ивановичем Углецким. Недолго Расстрига на царстве сидел, Похотел Расстрига женитися, 10Не у себя-то он в каменно́й Москве, Брал он, Расстрига, в проклятой Литве, У Юрья пана Седомирскова Дочь Маринку Юрьеву, Злу еретницу-безбожницу. На вешней праздник, Николин день, В четверг у Расстриги свадьба была, А в пятницу праздник Николин день Князи и бояра пошли к заутрени, А Гришка Расстрига он в баню с женой; 20На Гришки рубашка кисейная, На Маринке соян хрущето́й камки. А час-другой поизойдучи, Уже князи и бояра от заутрени, А Гришка Расстрига из бани с женой. Выходит Расстрига на Красной крылец, Кричит-ревет зычным голосом: «Гой еси, клюшники мои, приспешники! Приспевайте кушанье разное, А и пос(т)ное и скоромное: 30Заутра будет ко мне гость дорогой, Юрья пан са паньею». А втапоры стрельцы догадалися, За то-то слово спохватилися, В Боголюбов монастырь металися К царице Марфе Матвеевне: «Царица ты, Марфа Матвеевна! Твое ли это чадо на царстве сидит, Царевич Димитрей Иванович?». А втапоры царица Марфа Матвеевна заплакала 40И таковы речи во слезах говорила: «А глупы, стрельцы, вы, недогадливы! Какое мое чадо на царстве сидит? На царстве у вас сидит Расстрига, Гришка Атрепьев сын. Потерен мой сын, царевич Димитрей Иванович, на Угличе От тех от бояр Годуновыех, Ево мощи лежат || в каменной Москве У чудных Сафеи Премудрыя. У тово ли-та Ивана Великова 50Завсегда звонят во царь-колокол, Соборны попы собираются, За всякия праздники совершают понафиды За память царевича Димитрия Ивановича, А Годуновых бояр проклинают завсегда». Тут стрельцы догадалися, Все оне собиралися, Ко Красному царскому крылечку металися, И тут в Москве [в]збунтовалися. Гришка Расстрига дагадается, 60Сам в верхни чердаки убирается И накрепко запирается, А злая ево жена Маринка-безбожница Сорокою обвернулася И из полат вон она вылетела. А Гришка Расстрига втапоры догадлив был, Бросался он со тех чердаков на копья вострыя Ко тем стрельцам, удалым молодцам. И тут ему такова смерть случилась.

13 НА БУЗАНЕ-ОСТРОВЕ

На славной Волге-реке, На верхней и́зголове, На Бузане-острове, На крутом красном берегу, На желтых рассыпных песках А стояли беседы, что беседы дубовыя, Исподернуты бархотом. Во беседачках тут сидели атаманы казачия: Ермак Тимофеевич, 10Самбур Андреевич, Анофрей Степанович. Ане думашку думали за единое, Как про дело ратное, Про дабычу казачею. Что есаул ходит по кругу По донскому-еицкому, Есаул кричит голосом Во всю буйну голову: «Ай вы гой еси, братцы атаманы казачия! 20У нас кто на море не бывал, Морской волны не видал, Не видал дела ратнова, Человека кровавова, От желанье те богу не ма́ливались, Астаньтеся таковы молодцы На Бузане-острове». И садилися молодцы Во свои струги легкия, Оне грянули, молодцы, 30Вниз по матушке Волге-реке, По протоке по Ахтубе. А не ярыя гоголи На сине море выплыли, Выгребали тут казаки Середи моря синева, Против Матицы-острова Легки струги выдергивали И веселечки разбрасавали, Майданы расставливали, 40Ковры раздергивали, Ковры те сорочинския И беседы дубовыя, Подернуты бархатом. А играли казаки Золотыми тавлеями, Дорогими вольящетыми. Посмотрят казаки Оне на море синея, [От таво] зеленова, 50От дуба крековистова — Как бы бель забелелася, Будто черзь зачернелася, — Забелелися на караблях Парусы полотняныя, И зачернелися на море Тут двенадцать караблей, А бегут тут по морю Славны гости турецкия Со товары заморскими. 60А увидели казаки Те карабли червленыя, И бросалися казаки На свои струга легкия, А хватали казаки Оружье долгомерное И три пушечки медные. Напущалися казаки На двенадцать караблей, В три пушечки гунули, 70А ружьем вдруг грянули, Турки, гости богатыя, На караблях от тово испужалися, В сине море металися, А те тавары заморския Казакам доставалися А и двенадцать караблей. А на тех караблях Одна не пужалася Душа красная девица, 80Молода Урзамовна, Мурзы дочи турскова. Что сговорит девица Урзамовна: «Не троньте мене, казаки, Не губите моей красоты, А и вы везите мене, казаки, К сильну царству московскому, Государству росси(й)скому, Приведите, казаки, Мене в веру крещеную!». 90Не тронули казаки душу красну девицу И посадили во свои струги легкия. А и будут казаки На протоке на Ахтубе, И стали казаки На крутом красном бережку, Майданы расставливали, Майданы те терския, Ковры сорочинския, А беседы расставливали, 100А беседы дубовыя, Подернуты бархотом, А столы дорог рыбей зуб. А и кушали казаки Тут оне кушанье разное И пили питья медяныя, Питья все заморския. И будут казаки На великих на радостях Со добычи казачия, 110Караулы ставили, Караулы крепкия, отхожия, Сверху матки Волги-реки, И снизу таковыя ж стоят. Запилися молодцы А все оне до единова. А втапоры и во то время На другой стороне Становился стоять персидской посол Коромышев Семен Костянтинович 120Со своими салдаты и матрозами. Казаки были пьяныя, А солдаты не со всем умом, Напущалися на них дратися Ради корысти своея. Ведал ли не ведал о том персидской посол, как у них драка сочинилася. В той было драке персидскова посла салдат пятьдесят человек, || тех казаки прибили до смерти, только едва осталися три человека, которыя могли убежать на карабль к своему послу сказывати. Не разобрал тово дела персидской посол, о чем у них драка сочинилася, послал он сто человек 130всю ту правду росспрашивати. И тем салдатам показалися, что те люди стоят недобрыя, зачали с казаками дратися. Втапоры говорил им большой атаман Ермак Тимофеевич: «Гой вы еси, салдаты хорошия, Слуги царя верныя! Почто с нами деретеся? Корысть ли от нас получите?». Тут салдаты безумныя 140На ево слова не сдавалися И зачали дратися боем-та смертныем, Что дракою некорыс(т)ною. Втапоры доложился о том Большой есаул Стафей Лаврентьевич: «Гой вы еси, атаманы казачи, Что нам с ними делати? Салдаты упрямыя Лезут к нам с дракою в глаза!». И на то ево сло́ва 150Большой атаман Ермак Тимофеевич Приказал их до смерти бити И бросати в матку Волгу-реку. Зачали казаки с ними дратися И прибили их всех до́ смерти, Только из них един ушел капрал астровско́й и, прибежавши на свой карабль к послу персидскому Семену Костянтиновичу Коромышеву, стал обо всем ему россказавати, кака у них с казаками драка была. И тот персидской посол не размышлил ничего, подымался он со всею гвардию своею на тех донских казаков. Втапоры ж подымалися атаманы казачия: 160Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич и Анофрей Степанович, и стала у них драка великая и побоища смертное. А отаманы казачия сами оне не дралися, только своим казакам цыкнули, — и прибили всех солдат до́ смерти, ушло ли не ушло с десяток человек. И в той же драке убили самово посла персидскова Семена Костянтиновича Коромы́шева. Втапоры казаки все животы посла персидскова взяли себе, платье цветное клали в гору Змеевую. Пошли оне, казаки, по протоке по Ахтубе, вверх по матушке Волге-реке. А и будут казаки у царства Астраханскова, называется тут Ермак со дружиною купцами заморскими, а явили в таможне тавары разныя, и с тех товаров платили пошлину в казну государеву, 170и теми своими товарами торговали без запрещения. Тем старина и кончилась.

14 ЕРМАК ВЗЯЛ СИБИРЬ

Во славном понизовом городе Астрахане, Против пристани матки Волги-реки, Соходилися тут удалы добры молодцы, Донския славны атаманы казачия: Ермак Тимофеевич, Самбур Андреевич И Анофрей Степанович. И стали оне во единой круг Как думати думушку за единое Со крепка ума, с полна разума. 10Атаман говорил донским казакам, По именю Ермак Тимофеевич: «Ай вы гой еси, братцы, атаманы казачия! Некорыстна у нас шу(т)ка зашучена: Гуляли мы по морю синему И стояли на протоке на Ахтубе, Убили мы посла персидскова Со всеми ево салдатами и матрозами И всем животом его покорыстовались. И как нам на то будет ответствовать? 20В Астрахане жить нельзя, На Волге жить — ворами слыть, На Яик идти — переход велик, В Казань идти — грозен царь стоит, Грозен царь, асударь Иван Васильевич, В Москву идти — перехватаным быть, По разным городам разосланым И по темным тюрьмам рассаженым. Пойдемтя мы в Усолья ко Строгоновым, Ко тому Григорью Григорьевичу, 30К тем господам к Вороновым, Возьмем мы много свинцу-пороху И запасу хлебнова». И будут оне в Усолье у Строгонова, Взяли запасы хлебныя, много свинцу-пороху И пошли вверх по Чусовой реке, Где бы Ермаку зима зимовать. И нашли оне печеру каменну на той Чусовой реке, На висячем большом каменю, И зашли оне сверх того каменю, 40Опущалися в ту пещеру казаки, Много не мало — двесте человек; А которые остались люди похужея, На другой стороне в такую ж оне печеру убиралися, И тут им было хорошо зима зимовать. Та зима проходит, весна настает, Где Ермаку путя искать? Путя ему искать по Серебренной реке. Стал Ермак убиратися со своими товарыщами, — По Серебренной пошли, до Жаравля дошли. 50Оставили оне тут лодки-коломенки, На той Баранченской переволоке, Одну тащили, да надселися, там ее и покинули. И в то время увидели Баранчу- || реку, обрадовались, поделали баты сосновыя и лодки-набойницы; поплыли по той Баранче-реке, и скоро оне выплыли на Тагиль-реку; у тово Медведя-камня, у Магницкова горы становилися. А на другой стороне была у них пло(т)бища: делали большия коломенки, чтобы можно им со всем убратися. Жили оне тут, казаки, с весны до Троицова дни, и были у них промыслы рыбныя, тем оне и кормилися. И как им путь надлежал, со всем в коломенки убиралися. И поплыли по Тагиль-реке, 60а и выплыли на Туру-реку, и поплыли по той Туре-реке в Епанчу-реку; и тут оне жили до Петрова дни. Еще оне тут управлялися: поделали людей соломенных и нашили на них платье цветное; было у Ермака дружины три ста́ человек, а стало уже со теми больше тысячи. Поплыли по Тоболь-реку, в Мяденски юрты приплыли, тут оне князька полонили небольшева, дабы показал им путь по Тоболь-реке. Во тех ус(т)ьях тобольскиех на изголове становилися, и собиралися во единой круг, и думали думушку крепку заедино, как бы им приплыть к горе Тобольской той. Сам он, Ермак, пошел ус(т)ьем верхнием, Самбур Андреевич — ус(т)ьем среднием, Анофрей Степанович — ус(т)ьем нижнием, которая 70ус(т)ья впала против самой горы Тобольския. И выплыли два атамана казачия Самбур Андревич и Анофрей Степанович со своими товарыщами на Иртыш-реку под саму высоку гору Тобольскую. И тут у них стала баталия великая со теми татары котовскими. Татара в них бьют со крутой горы, стрелы летят, как часты дожди, а казакам взять не можно их. И была баталия целой день, прибили казаки тех татар немало число, и тому татары дивовалися: каковы русски люди крепкия, что ни едино убить не могут их, каленых стрел в них, как в снопики, налеплено, только казаки все невредимы стоят, и тому татара дивуются ноипаче того. 80В то же время пришел атаман Ермак Тимофеевич со своею дружиной тою лукою Соуксанскую. Дошел до ус(т)ья Сибирки-реки и в то время полонил Кучума — царя татарскова, а первова князька поиманова отпустил со известием ко тем татарам котовскием, чтобы оне в драке с казаками помирилися: уж-де царя вашего во полон взяли тем атаманом || Ермаком Тимофеевым. И таковы слова услыша, татара сокротилися и пошли к нему, Ермаку, с подарачками: понесли казну соболиную и бурых лисиц сибирскиех. И принимал Ермак у них не отсылаючи, а на место Кучума-царя утвердил Сабанака-татарина и дал ему полномочие владеть ими. И жил там Ермак с Покрова до зимнява Николина дня. Втапоры 90Ермак шил шубы соболиныя, нахтармами вместе сшивал, а теплыя мехи наверх обоих сторон; таковым манером и шапки шил. И убравши Ермак со всемя казаки отъезжал к каменну Москву, ко грозному царю Ивану Васильевичу. И как будет Ермак в каменной Москве, на канун праздника Христова дня, втапоры подкупил в Москве большова боярина Никиту Романовича, чтобы доложил об нем царю грозному. На самой праздник Христов день, как изволил царь-государь идти от заутрени, втапоры доложил об них Никита Романович, что-де атаманы казачия, Ермак Тимофеев с товарыщи, к твоему царскому величеству с повинностью пришли и стоят на Красной площади. И тогда царь-государь тотчас велел 100пред себя привести тово атамана Ермака Тимофеева со темя ево товарыщи. Татчас их ко царю представили в тех шубах соболиныех. И тому царь удивляется и не стал больше спрашивати, велел их разослать по фатерам до тово часу, когда спросятся. Втапоры царю праздник радошен был, и было пирование почестное на великих на радостях, что полонил Ермак Кучума — царя татарскова, и вся сила покорилася тому царю грозному, царю Ивану Васильевичу. И по прошествии того праздника приказал царь-государь тово Ермака пред себя привести. Тотчас их сабрали и ко царю представили, вопрошает тут их царь-государь: «Гой ты еси, Ермак Тимофеев сын, где ты бывал? сколько по воли гулял и напрасных душ 110губил? И каким случаем татарскова Кучума-царя полонил? И всю ево татарскую силу под мою власть покорил?». Втапоры Ермак пред грозным царем на колени пал, и письменное известие обо всем своем похождении подавал, и притом говорил таковыя слова: «Гой еси, вольной царь, царь Иван Васильевич! || Приношу тебе, асударь, повинность свою: гуляли мы, казаки, по морю синему и стояли на протоке на Ахтубе, и в то время годилося мимо идти послу персидскому Коромышеву Семену Костянтиновичу со своими салдаты и матрозами; и оне напали на нас своею волею и хотели от нас поживитися, — казаки наши были пьяныя, а салдаты упрямыя — и тут персидскова посла устукали со теми ево салдаты и матрозами». 120 И на то царь-государь не прогневался, ноипаче умилосердился, приказал Ермака пожаловати. И посылал ево в ту сторону сибирскую, ко тем татарам котовскием брать с них дани-выходы в казну государеву. И по тому приказу государеву поехал Ермак Тимофеевич со своими казаками в ту сторону сибирскую. И будет он у тех татар котовскиех, стал он их наибольше под власть государеву покоряти, дани-выходы без апущения выбирати. И год-другой тому времени поизойдучи, те татара [в]збу[н]товалися, на Ермака Тимофеева напущалися на той большой Енисее-реке. Втапоры у Ермака были казаки разосланы по разным дальным странам, а при нем только было казаков на дву коломенках, и билися- 130дралися с татарами время немалое. И для помощи своих товарыщев он, Ермак, похотел перескочити на другую свою коломенку и ступил на переходню обманчивую, правою ногою поскользнулся он, — и та переходня с конца верхнева подымалася и на ево опущалася, росшибла ему буйну голову и бросила ево в тое Енисею-быстру реку. Тут Ермаку такова смерть случилась.

15 [ПРО] СТАВРА-БОЯРИНА

Во стольном было городе во Киеве, У ласкова асударь-князя Владимера Было пированье-почестной пир, Было столованье-почестной стол На многи князи и бояра, И на русския могучия богатыри, И гости богатыя. Будет день во половина дня, Будет пир во полупире, 10Князи и бояра пьют, едят, потешаются И великим князем похваляются, И только из них один боярин Ставер Годинович Не пьет, ни ест, И при своей братьи не хвастает, Только наедине с товарыщем Таковы речи сказывает: «Что это за крепость во Киеве У великова князя Владимера? У меня-де, Ставра-боярина, 20Широкой двор не хуже города Киева, А двор у меня на семи верстах, А гридни-светлицы белодубовы, Покрыты гридни седых бобров, Потолок во гриднях черных соболей, Пол-середа одново серебра, Крюки да пробои по булату злачены». А и были тут у князя слуги верныя, Доносили о том самому князю Владимеру: «Что-де, асударь, ласковой Владимер-князь, 30Ставер-боярин в очи ни о чем не хвалится, А за очи похваляется, Что есть у него двор на семи верстах Крепче города Киева, Гридни-светлицы белодубовыя, Покрыты гридни седых бобров, Потолок черных соболей, Пол-середа одново серебра, Крюки да пробои по булату злачены». Услыша о том, Владимер-князь 40Приказал сковать Ставра-боярина, На руки и на ноги железа ему, Посадить ево в погребы глубокия, Затворять дверями железными, Запирать накрепко замки булатными. И Владимер-князь посылал посла немилостивова Ко Ставру-боярину, Чтоб двор ево запечатати И взять в Киев молоду ево жену Ко великому князю Владимеру. 50И ей, Ставровой молодой жене, Перепала весть нерадошна, Что Ставер-боярин во Киеве Посажен в погребы глубокия, Руки и ноги скованы. Скоро она нарежается И скоро убирается, Скидавала с себя волосы женския, Надевала кудри черныя, А на ноги сапоги зелен сафьян, 60И надевала платья богатоя, Богатоя платья посольское, И называлась грозным послом, Грозным послом Васильем Ивановичем. И поехала с великою свитою Ко городу Киеву. Половину дороженьки проехали, И встречу ей из Киева грозен посол, Тут оне съехались, послы, поздаровались, Как послы послуются, 70Оне ручки об ручку целуются. Стал-де из Киева спрашивает посол: «А и гой вы еси, удалы добры молодцы! Куда вы е́дите || и куда бог несет?». И взговорят ему, послу, таковыя слова: «А и едем мы из дальней орды, Золотой земли, От грозна короля Етмануила Етмануиловича Ко городу ко Киеву, Ко великому князю Владимеру Брать с него дани-невыплаты 80Не много не мало — за двенадцать лет, За всякой год по́ три тысячи». Из Киева посол позадумался, А и единое словечко повыговорит: «Я-де из Киева грозен посол, Еду-де я ко Ставру-боярину Двор его запечатати, А ево молоду жену в Киев взять». Отвечают тут удалы добры молодцы: «Прежде у нас тот был постоялой двор, 90Ноне заезжали — в дому нет никово, Молода ево жена убиралася В дальну орду, Золоту землю». Из Киева посол воротился назад, Приехал во стольной во Киев-град, Сказал он князю тихохунька, Что едет из дальней орды, Золотой земли, Грозен посол Василей Иванович. А и тут больно князь запечалился, Кидалися-металися, то улицы метут, 100Ельник ставили перед воротами, Ждут посла из дальней орды, Золотой земли, От грозна короля Етмануила Етмануиловича. И приехал он, посол, на княженецкой двор, Оне скоро поскокали со добры́х коней, А идут во гридни во светлыя, Вывела княгиня князя за собой И во те во подвалы-погребы, Молвила словечка тихохунька: «Ни о чем ты, асударь, не печалуйся, 110А не быть тому грозному послу Василью Ивановичу, Быть Ставровой молодой жене Василисе Микулишне, Знаю я приметы — всё по-женскому: Ана по́ двору идет, будта утачка плывет; А по горенки идет, частенька ступает; А на лавицу садится, каленца жмет; А и ручки беленьки, пальчики тоненьки, Дюжина́ из перстов не вышли все». А и тута-тка Владимер стольной киевской Ну же он посла стал подчивати, 120Всяко питье потаковкам пьют. Уж тут ли посол напивается, А Владимер-князь стал проведовати, Токо посол буде женщина, Не станет он во Киеве боротися Со моими могучими богатырями. Таковы люди были в Киеве, На́рочны борцы, || удалы молодцы, Притченки да Хапилонки. Выводил тут князь семь борцов, 130И тово ли посол Василей не пятится, Вышел он на двор боротися, Середи двора княженецкова Сошлися борцы с послом боротися: Первому борцу из плеча руку выдернет, А другому борцу ногу выломит, Она третьева хватила поперек хребта, Ушибла ево середи двора. А плюнул князь да и прочь пошел: «Глупая княгиня, неразумная! 140У те волосы долги, ум короток: Называешь ты богатыря женщиною, — Такова посла у нас еще была и не видана». Втапоры княгиня с князем заспоровалась: «А и ты, ласковой сударь Владимер-князь, Да не быть этому грозному послу — Быть Ставровой молодой жене». Говорил тут Владимир стольной киевской: «Гой ты еси, княгиня Апраксевна, Я ли посла Василья проведую — 150Заставлю ево из туга лука стрелять Со своими могучими богатырями». Выводил тут Вдадимер стольной киевской Двенадцать сильных могучих бога́тырей, Стали оне стрелять по сыру́ дубу́ За целу версту, — Попадают оне по сыру дубу. От тех стрелачак каленых И от той стрельбы богатырския Только сырой дуб шатается, 160Будто от погоды сильныя. Говорил посол Василей Иванович: «Гой еси, Владимер-князь, Не надо мне эти луки богатырския Есть у меня лучонко волокитной, С которым я езжу по чисту полю». Втапоры кинулися ее удалы добры молодцы, Под первой рог несут пять человек, Под другой несут столько же, Колчан тащат каленых стрел тридцать человек, 170 И говорит князю таково слово: «Что потешить-де тебя, князя Владимера». Берет она во ту рученьку левую И берет стрелу каленую, Та была стрелка булатная, Вытягала лук за ухо, Хлес(т)нет по сыру дубу — Изломал ево в черенья ножевыя; Спела титивка у туга лука, — И Владимер-князь окарачь наползался, 180И все тут могучия богатыри Встают, как угорелыя. [В]звыла да пошла калена стрела, Угодила в сыр || крековистой дуб, Изломала в черенья ножевыя, И говорил посол таково слово: «Не жаль мне сыра дуба крековистова, Только жаль мне своей калены́ стрелы́ Никому не найти во чисто́м поле́». Плюнул Владимер-князь, сам прочь пошел 190Говорил себе таково слово: «Разве сам Василья-посла проведаю». Стал с ним в шахматы играть Золотыми тавлеями: Первую заступь заступовали, И ту посол поиграл; Другую заступь заступовали, И другую заступь посол же поиграл; Третью заступь заступовали, Шах да и мат да и под доску. 200И стал посол говорить таково слово: «Гой еси, стольной Владимер-князь, Отдай ты мне дани-выходы за двенадцать лет, За всякой год по́ три тысячи»: Говорил Владимер-князь: «Изволь мене, посол, взять головой с женой!». И говорил тут посол таковы слова: «Чем ты, Владимер-князь, в Киеве потешаешься? Есть ли у тебя веселыя молодцы?». И тотчас посылал Владимер-князь 210Искать таковых людей всяких рук, И собрали веселых молодцов на княженецкой двор. Втапоры у великова князя Ради посла было пирование почестное На великих на радостях. И тут посол невесел сидит, Только князю таково слово выговорит: «Нет ли у тебе кому в гусли поиграть?». Похватится Владимер-князь, Послал по Ставра-боярина, 220Боярина-Годиновича, Велел ево росковать всево. Сымали железа с рук и с ног И приводили Ставра на почестной пир. И втапоры посол скочил на резвы ноги, Посадил Ставра против себя в дубову скомью. И зачал тут Ставер поигравати, Сыгриш сыграл Царя-града, Танцы навел Ерусалима, Величал князя со княгинею, 230Сверх того играл еврейской стих. Посол задремал и спать захотел, Говорил таковы слова: «Гой еси, Владимер-князь, Не надо мне твои дани-выходы, Только пожалуй веселым молодцом, Ставром-боярином Годиновичем». И Владимер-князь о том радошен стал, Отдавал Ставра руками своими. Взявши посол Ставра, отъезжал из Киева вон, Пров(о)жает ево Владимер-князь || и со княгинею. И становился он, посол, у быстра Непра, Расставлял полатки свои белыя, Говорил таково слово: «Пожалуй-де, асударь Владимер-князь, Посиди до тово часу, когда я выспюся». Раздевался посол из своего платья посольскова И убирался в платье женское, Притом говорил таково слово: «Гой еси, Ставер, веселой молодец, 250Как ты мене не опазноваешь, А доселева мы с тобой в свайку игравали, У тебя-де была свайка серебреная, А у меня кольцо позолоченое, И ты меня поигравал, А я тебе — толды-вселды». И втапоры Ставер-боярин догадается, Скидавал платье черное И надевал на себя посольское, И с великим князем и со княгинею прощалися 260И отъезжали во свою землю дальную.

16 ИВАН ГАДЕНОВИЧ

Во стольном во городе во Киеве, У ласкова асударь-князя Владимера вечеренка была. На пиру у нево сидели честныя вдовы, Пригодился тут Иван Годинович, И проговорит ему стольной киевской Владимер-князь: «Гой еси, Иван ты Годинович! А зачем ты, Иванушка, не женишься?». Отвечает Иван сын Годинович: «Рад бы, асударь, женился, да негде взять: 10Где охота брать, за меня не дают, А где-та подают, ту я сам не беру». А проговорит ласковой Владимер-князь: «Гой еси, Иван сын Годинович! А садися ты, Иван, на ременчет стул, Пиши ерлыки скоропищеты». И садился тотчас Иван на ременчет стул, Написал ерлык скоропищетой А о добром деле — о сватонье К славному городу Чернигову, 20К Дмитрею, гостю богатому. Написал он ерлык скоропищетой, А Владимер-князь ему руку приложил: «А не ты, || Иван, поедешь свататься, Сватаюсь я-де, Владимер-князь». А скоро-де Иван снарежается, А скоря́ тово поездку чинит Ко городу Чернигову. Два девяноста-то мерных верст Переехал Иванушка в два часа. 30Стал он, Иван, на гостином дворе, Скочил он, Иван, со добра коня. Привезавши коня к дубову столбу, Походил во гридню во светлую, Спасову образу молится, Он Дмитрею-гостю кланеется, Положил ерлык скоропищетой на круглой стол. Дмитрей-гость распечатавает и рассматривает, Просматривает и прочитавает. «Глупой Иван, неразумной Иван! 40Где ты, Иванушка, перво был? Ноне Настасья просватана, Душа Дмитревна запоручена В дальну землю Загорскую За царя Афромея Афромеевича. За царя отдать — ей царицою слыть, Панове все поклонятся, Пановя и улановя, А немецких языков с(че)ту нет; За тебя, Иван, отдать — холопкой слыть, 50Избы мести, заходы скрести». Тут Иванушку за беду стало, Схватя ерлык Иван да и вон побежал. Садился Иван на добра коня, Побежал он ко городу Киеву. Скоро Иван на двор прибежал, И приходит он во светлу гридню Ко великому князю Владимеру, Спасову образу молится, А Владимеру-князю кланеется. 60Вельми он, Иван, закручинился. Стал его Владимер-князь спрашивати, А стал Иван россказавати: «Был я у Митрея во дому, Положил ерлык на круглой стол, Дмитрей-гость не задерживал меня в том, Скоро ерлыки прочитавал И говорил таковы слова: «Глупой ты-де, Иван, неразумной, Иван! Где ты, Иванушка, перво был? 70Ноне Настасья просватана В дальну землю Загорскую За царя Афромея Афромеевича. За царя-де ее отдать — царицою слыть, Панове все поклонятся, Панове все и улановья, А немецких языков счету нет; За тебя-де, Иван, отдать — холопкой слыть: Избы мести да заходы скрести». Тут ему, князю, за беду стало, 80Рвет на главе черны кудри свои, Бросает их о кирпичет || пол: «Гой еси, Иван Годинович, Возьми ты у меня, князя, сто человек Русских могучих богатырей, У княгини ты бери другое сто, У себя, Иван, третье сто, Поезжай ты о добром деле — о сватонье, Честью не даст, ты и силою бери». Скоро молодцы те собираются, 90А скоря́ тово пое(зд)ку чинят, Поехали к городу Чернигову, А и только переехали быстрова Непра, Выпала пороха снегу белова, По той по порохе, по белу снегу И лежат три следа звериныя: Первой след гнедова тура, А другой след лютова зверя, А третей след дикова вепря. Стал он, Иван, разъесачавати: 100Послал он за гнедым туром сто человек И велел поймать ево бережно, Без той раны кровавыя; И за лютым зверям послал другое сто И велел изымать ево бережно, Без той раны кровавыя; И за диким вепрям послал третье сто, А велел изымать ево бережно, Без тоя раны кровавыя, И привесть их во стольной Киев-град 110Ко великому князю Владимеру. А сам он, Иван, поехал едино́й Во Чернигов-град. И будет Иван во Чернигове, А у Дмитрея, гостя богатова, Скачет Иван середи двора, Привезал коня к дубову столбу, Походил он во гридню светлую К Дмитрею, гостю богатому, Спасову образу молится, 120Дмитрею-гостю не кланеется, Походил за занавесу белую Он к душке Настасье Дмитревне. А тут у Дмитрея, гостя богатова, Сидят мурзы-улановья, По нашему, сибирскому, дру́жки словут: Привезли оне платьица цветное Что на душку Настасью Дмитревну, Платья тово на сто тысячей От царя Афромея Афромевича. 130А сам царь Афромей Афромеевич Он от Чернигова в трех верстах стоит, А силы с ним три тысячи. Молоды Иванушка Годинович Он из-за занавесу белова Душку Настасью Дмитревну Взял за руку за белую, Потащил он Настасью, лишь туфли звенят. Что взговорит ему Дмитрей-гость: «Гой еси ты, Иванушка Годинович, 140Сужаное пересужаваешь, ряженое переряжеваешь, Мошно тебе взять не гордос(т)ью — Веселым пирком-свадебкой». Только Иван слово выговорил: «Гой еси ты, славной Дмитрей-гость! Добром мы у тебя сваталися, А сватался Владимер-князь, Не мог ты чес(т)ью мне отдать, Ноне беру и не кланеюсь!». Вытощил ее середи двора, 150Посадил на добра коня И сам метался в седелечко черкесское. Некому бежать во Чернигов-град За молодом Иванушком Годиновичем. Переехал он, Иван, девяноста верст, Поставил он, Иван, тут свой бел шатер, Развернул ковры сорочинския, Пос(т)лал потнички бумажныя, Изволил он, Иван, с Настасьею опочив держать. Данеслась скоро вестка нерадошна 160Царю Афромею Афромевичу, А приехали мурзы-улановья, Телячьим языком россказывают: «Из славнова-де города из Киева Прибежал удал молодец, Увез твою противницу Настасью Дмитревну». Царь Афромей Афромеевич Скоро он вражбу чинил: Обвернется гнедым туром, Чистыя поля туром перескакал, 170Темныя лесы соболем пробежал, Быстрыя реки соколом перлетал, Скоро он стал у бела шатра. А и тут царь Афромей Афромеевич Закричал-заревел зычным голосом: «Гой еси, Иванушка Годинович! А и ты суженое пересужаваешь, ряженое переряживаешь, Почто увез ты Настасью Дмитревну?». А скоро Иван выходит из бела шатра, Говорил тут Иванушка Годинович: 180 «Гой еси, царь Афромей Афромеевич! Станем мы с тобою боротися а большине́, Что кому наша Настасья достанется». И схватилися оне тут боротися. Что-де ему, царю, делати Со молодом Иваном Годиновичем: Согнет он царя корчагою, Опустил он о сыру землю, Царь Афромей Афромеевич Лежит на земли, свету не видит. 190Молоды Иван Годинович Он ушел за кустик || мочитися, Царь Афромей едва пропищал: «Думай ты, Настасья, не продумайся! За царем, за мною, быть — царицею слыть, Панове все поклонятся, пановя все улановя, А немецких языков счету нет; За Иваном быть — холопкой слыть, А избы мести, заходы скрести». Приходит Иван ко белу шатру, 200Напустился с ним опять боротися, Схватилися оне руками боротися, Душка Настасья Дмитревна Изымала Ивана Годиновича за́ ноги, Тут ево двоя и осилили. Царь Афромей на грудях сидит, Говорит таково слово: «А и нет чингалишша булатнова, Нечем пороть груди белыя». Только лишь царь слово выговорил: 210«Гой еси ты, Настасья Дмитревна! Подай чембур от добра коня». И свезали Ивана руки белыя, Привезали ево ко сыру дубу. Царь Афромей в шатер пошел, Стал с Настасьею поигравати, А назолу дает ему, молоду Ивану Годиновичу. По ево было талану добра молодца, А и молода Ивана Годиновича, Первая высылка из Киева бежит — 220Ровно сто человек; Прибежали ко тому белу шатру, Будта зайца в кусте изъехали: Спиря скочил, тот поспирявает, Сёма прибежал, тот посёмавает; Которы молодцы оне поглавнея Срезали чембуры шелковыя, Молода Ивана Годиновича опрастовали. Говорил тут Иванушка Годинович: «А и гой вы еси, дружина хоробрая! 230Их-та, царей, не бьют-не казнят, Не бьют-не казнят и не вешают, Повезите ево ко городу ко Киеву Ко великому князю Владимеру». А и тут три высылки все сбиралися, Наредили царя в платье цветное, Повезли ево до князя Владимера. И будут в городе Киеве, Россказали тут удалы добры молодцы Великому князю Владимеру 240Про царя Афромея Афромеевича. И Владимер-князь со княгинею Встречает ево честно-хвально и радошно, Посадил ево за столы дубовыя. Тут у князя стол пошел Для царя Афромея Афромеевича. Молоды Иванушка Годинович Астался он во белом шатре, Стал он, Иван, жену свою учить, Он душку Настасью Дмитревну: Он перво || ученье-то — руку ей отсек, Сам приговаривает: «Эта мне рука не надобна — Трепала она, рука, Афромея царя!». А второе ученье — ноги ей отсек: «А и та-де нога мне не надобна — Аплеталася со царем Афромеем неверныем!». А третье ученье — губы ей обрезал И с носом прочь: «А и эти губы мне не надобны — 260Целовали оне царя невернова!». Четверто ученье — голову ей отсек И с языком прочь: «Это голова мне не надобна И этот язык мне не надобен — Говорил со царем неверныем И сдавался на ево слова прелестныя!». Втапоры Иван Годинович Поехал ко стольному городу Киеву Ко ласкову князю Владимеру. 270И будет в городе Киеве, Благодарит князя Владимера За велику милость, что женил ево На душке Настасье Дмитревне. Втапоры ево князь спрашивал: «Где же твоя молодая жена?». Втапоры Иван о жене своей сказал, Что хотела с Вахрамеем царем в шатре ево убить, За что ей поученья дал — голову срубил. Втапоры князь весел стал, 280Что отпускал Вахрамея царя, своего подданника, В ево землю Загорскую. Только ево увидели, Что обвернется гнедым туром, Поскакал далече во чисто поле к силе своей.

17 ГАРДЕЙ БЛУДОВИЧ

В стольном было городе во Киеве, У ласкова асударь-князя Владимера, Было пированье-почестной пир, Было столование-почестной стол; Много было у князя Владимера Князей и бояр и княженецких жен. Пригодились тут на пиру две честны́я вдовы́: Первая вдова — Чесовая жена, А другая вдова — то Блудова жена, 10Обе жены богатыя, Богатыя жены дворянския. Промежу собой сидят за прохлад говорят. Что взговорит тут Блудова жена: «Гой еси ты, Авдотья Чесовая жена! Есть у тебе девять сыновей, А девять сыновей, как ясных соколов, И есть у тебе дочь возлюбленна, Молода Авдотья Чесовична, Та ведь девица как лебедь белая; 20А у меня, у вдовы, Блудовы жены, Един есть сын Горден как есен сокол, Многия пожитки осталися ему От своего родимаго батюшка; Ноне за прохлад за чужим пирком Молвим словечко о добром деле — о сватонье: Я хощу у тебя свататься За молода Гордена Блудовича Дочь твою возлюбленну Авдотью Чесовичну». Втапоры Авдотья Чесова жена 30На то осердилася, Била ее по щеке, Таскала по полу кирписчету И при всем народе, при беседе, Вдову опазорела, И весь народ тому смеялися. Исправилась она, Авдотья Блудова жена, Скоро пошла ко двору своему, Идет ко двору, шатается, Сама больно закручинилася. 40И завидел Горден сын Блудович, Скоро он метался с высока терема, Встречал за воротами ее, Поклонился матушке в праву ногу: «Гой еси, матушка! Что ты, сударыня, идешь закручинилася? Али место тебе было не по вотчине? Али чаром зеленом вином обносили тебе?». Жалобу приносит матера вдова, Авдотья Блудова жена, 50Жалобу приносит своему сыну Гордену Блудовичу: «Была я на честно́м пиру У великова князя Владимера, Сидели мы с Авдотьей Часовой женой, За прохлад с нею речи говорили О добром деле — о сватонье, Сваталась я на ее любимой на дочери Авдотьи Часовичне За тебе, сына, Гордена Блудовича. Те ей мои речи не взлюбилися, Била мене по щеке 60И таскала по полу кирписчетому, И при всем народе на пиру обе(сч)естила». Молоды Горден сын Блудович Уклал спать свою родимую матушку: Втапоры она была пьяная. И пошел он на двор к Чесовой жене, Сжимал песку горсть целую, И будет против высокова терема, Где сидит молода Авдотья Чесовична, Бросил он по высоком терему — 70Полтерема сшиб, виноград подавил. Втапоры Авдотья Чесовична Бросилась, будто бешеная, из высокова терема, Середи двора она бежит, Ничего не говорит, Пропустя она Гордена сына Блудовича, Побежала к своей родимай матушке Жаловатися на княженецкой пир. Втапоры пошел Горден на княженецкой двор Ко великому князю Владимеру 80Рассматривать вдову, Чесову жену. Та || вдова, Чесова жена, У великова князя сидела на пиру за убраными столы. И тут молоды Горден выходил назад, Выходил он на широкой двор, Вдовины ребята с ним заздорели; А и только не все оне пригодилися, Пригодилось их тут только пять человек, Взяли Гордена пощипавати, Надеючи на свою родимую матушку. 90Молоды Горден им взмолится: «Не троните мене, молодцы! А меня вам убить, не корысть получить!». А оне тому не веруют ему, Опять приступили к нему, И он отбивался и метался от них, И прибил всех тут до единова. Втапоры донесли народ киевской Честной вдове, Часовой жене, Что молоды Горден Блудович 100Учинил драку великую, Убил твоих детей до́ смерти. И посылала она, Часова жена, Любимых своих четырех сыновей Ко тому Гордену Блудовичу, Чтоб он от того не убрался домой, Убить бы ево до́ смерти. И настигли ево на широкой улице, Тут обошли вкруг ево, Ничего с ним не говорили, 110И только один хотел боло ударить по́ уху, Да не удалось ему: Горден верток был, — Тово он ударил о́ землю И ушиб ево до́ смерти; Другой подвернется — и тово ушиб, Третей и четвертой кинулися к нему — И тех всех прибил до́ смерти. Пошел он, Горден, к Авдотьи Чесовичне, Взял ее за белы руки 120И повел ко божьей церкви, С вечернями обручается, Обручался и обвенчался с ней и домой пошел. Поутру Горден стол собрал, Стол собрал и гостей позвал, Позвал тут князя со княгинею И молоду свою тещу, Авдотью Чесовую жену. Втапоры боло честна вдова, Чесовая жена, загорденелася, Не хотела боло идти в дом к зятю своему, Тут Владимер-князь стольной киевской и со княгинею 130Стали ее уговаривати, Чтобы она на то больше не кручинилася, Не кручинилася и не гневалася. И она тут их послушела, Пришла к зятю на веселой пир. Стали пити, ясти, прохложатися.

18 ЧУРИЛА ПЛЕНКОВИЧ

Во стольном в городе во Киеве, У ласкова асударь-князя Владимера, Было пирование-почестной пир, Было столование-почестной стол На многи князи и бояра И на русския могучия богатыри. Будет день в половина дня, А и будет стол во полустоле, Князь Владимер распотешился. 10А незнаемы люди к нему появилися: Есть молодцов за сто человек, Есть молодцов за другое сто, Есть молодцов за третье сто, Все оне избиты-изранены, Булавами буйны головы пробиваны, Кушаками головы завязаны; Бь(ю)т челом, жалобу творят: «Свет государь ты, Владимер-князь! Ездили мы по полю по чистому, 20Сверх тое реки Че́реги, На твоем государевом займище, Ничего мы в поле не наезжавали, Не наезжавали зверя прыскучева, Не видали птицы перелетныя, Только наехали во чистом поле Есть молодцов за́ три ста́ и за́ пять со́т, Жеребцы под ними латынския, Кафтанцы на них камчатныя, Однорядочки-то голуб скурлат, 30А и колпачки — золоты плаши. Оне соболи, куницы повыловили И печерски лисицы повыгнали, Туры, олени выстрелили, И нас избили-изранели, А тебе, асударь, добычи нет, А от вас, асударь, жалованья нет, Дети, жены осиро́тили, Пошли по миру скитатися». А Владимер-князь стольной киевской 40Пьет он, есть, прохложается, Их челобитья не слушает. А и та толпа со двора не сошла, А иная толпа появилася: Есть молодцов за́ три ста́, Есть молодцов за́ пять со́т. Пришли охотники-рыбало́выя, Все избиты || -изранены, Булавами буйны головы пробиваны, Кушаками головы завязаны, 50Бьют челом, жалобу творят: «Свет государь ты, Владимер-князь! Ездили мы по рекам, по озерам, На твои щаски княженецкия Ничего не пои́мавали, — Нашли мы людей: Есть молодцов за́ три ста и за́ пять сот, Все оне белую рыбицу повыловили, Щуки, караси повыловили ж И мелкаю рыбицу повыдавили, 60Нам в том, государь, добычи нет, Тебе, государю, приносу нет, От вас, государь, жалованья нет, Дети, жены осиро́тили, Пошли по миру скитатися, И нас избили-изранели». Владимер-князь стольной киевской Пьет-ест, прохложается, Их челобитья не слушает. А и те толпы со двора не сошли, 70Две толпы вдруг пришли: Первая толпа — молодцы сокольники, Другия — молодцы кречатники, И все они избиты-изранены, Булавами буйны головы пробиваны, Кушаками головы завязаны, Бьют челом, жалобу творят: «Свет государь, Владимер-князь! Ездили мы по полю чистому, Сверх тое Че́реги, 80По твоем государевом займищу, На тех на потешных островах, На твои щаски княженецкия Ничево не пои́мавали, Не видали сокола и кречета перелетнова, Только наехали мы молодцов за тысячу человек, Всех оне ясных соколов повыхватали И белых кречетов повыловили, А нас избили-изранели, — Называются дружиною Чуриловою». 90Тут Владимер-князь за то слово спохватится: «Кто это Чурила есть таков?». Выступался тута старой Бермята Васильевич: «Я-де, асударь, про Чурила давно ведаю, Чурила живет не в Киеве, А живет он пониже малова Киевца. Двор у нево на семи верстах, Около двора железной тын, На всякой || тынинки по маковке, А и есть по земчуженке, 100Середи двора светлицы стоят, Гридни белодубовыя, Покрыты седых бобров, Потолок черных соболей, Матица-та валженая, Пол-середа одново серебра, Крюки да пробои по булату злачены, Первыя у нево ворота вольящетыя, Другия ворота хрустальныя, Третьи ворота оловянныя». 110Втапоры Владимер-князь и со княгинею Скоро он снарежается, Скоря́ тово пое(зд)ку чинят; Взял с собою князей и бояр И магучих богатырей: Добрыню Никитича И старова Бермята Васильевича, — Тут их собралось пять сот человек И поехали к Чурилу Пленковичу. И будут у двора ево, 120Встречает их старой Плен, Для князя и княгини отворяет ворота вольящетыя, А князем и боярам — хрустальныя, Простым людям — ворота оловянныя, И наехала их полон двор. Старой Пленка Сароженин Приступил ко князю Владимеру И ко княгине Апраксевне, Повел их во светлы гридни, Сажал за убраныя столы, 130В место почестное, Принимал, сажал князей и бояр И могучих русских богатырей. Втапоры были повары догадливыя — Носили ества сахарныя и питья медяныя, А питья все заморския, Чем бы князя развеселить. Веселыя беседа — на радости день: Князь со княгинею весел сидит. Посмотрил в окошечко косящетое 140И увидел в поле толпу людей, Говорил таково слово: «По грехам надо мною, князем, учинилося: Князя меня в доме не случилася, Едет ко мне король из орды Или какой грозен посол». Старой Пленка Сороженин Лишь только усмехается, Сам подчивает: «Изволь ты, асударь, Владимер-князь со княгинею 150И со всеми своими князи и бояры, кушати! Что-де едет не король из орды И не грозен посол, Едет-де дружина хоробрая сына моего, Молода Чурила сына Пленковича, А как он, асударь, будет, — Пред тобою ж будет!». Будет пир во полупире, Будет стол во полустоле, Пьют оне, едят, потешаются, 160Все уже оне без памяти сидят. А и на дворе день вечеряется, Красное солнушка закотается, Толпа в поле сбирается: Есть молодцов их за́ пять сот, Есть и до тысячи: Едет Чурила ко двору своему, Перед ним несут подсолнучник, Чтоб не запекла солнца бела́ ево лица. И приехал Чурила ко двору своему, 170Перво ево скороход прибежал, Заглянул скороход на широкой двор: А и некуды Чуриле на двор ехати И стоят(ь) со своим промыслом. Поехали оне на свой окольной двор, Там оне становилися и со всем убиралися. Втапоры Чурила догадлив был: Берет золоты ключи, Пошел во подвалы глубокия, Взял золоту казну, 180 Сорок сороков черных соболей, Другую сорок печерских лисиц, И брал же камку белохрущету, А цена камке сто тысячей, Принес он ко князю Владимеру, Клал перед ним на убранной стол. Втапоры Владимер-князь стольной киевской Больно со княгинею возрадовалися, Говорил ему таково слово: «Гой еси ты, Чурила Пленкович! 190Не подобает тебе в деревне жить, Подобает тебе, Чуриле, в Киеве жить, князю служить!». Втапоры Чурила князя Владимера не ослушался Приказал тотчас коня оседлать, И поехали оне все в тот стольной Киев-град Ко ласкову князю Владимеру. В добром здоровье их бог перенес. А и будет на дворе княженецкием, Скочили оне со добрых коней, Пошли во светлицы-гридни, 200Садилися за убраныя столы, Посылает Владимер стольной киевской Молода Чурила Пленковича Князей и бояр звать в гости к себе, А зватова приказал брать со всякова по десяти рублев, Обходил он, Чурила, князей и бояр И собрал ко князю || на почестной пир. А и зайдет он, Чурила Пленкович, В дом ко старому Бермяте Васильевичу, Ко ево молодой жене, 210К той Катерине прекрасной, И тут он позамешкался. Ажидает ево Владимер-князь, Что долго замешкался. И мало время поизойдучи, Пришел Чурила Пленкович. Втапоры Владимер-князь не во что положил, Чурила пришел, и стол пошел, Стали пити-ясти, прохложатися. Все князи и бояры допьяна́ напивалися 220Для новаго стольника Чурила Пленко́вича, Все оне напивалися и домой разъезжалися. Поутру рано-ранешонько, Рано зазвонили ко заутрени, Князи и бояра пошли к заутрени, В тот день выпадала пороха снегу белова, И нашли оне свежей след. Сами оне дивуются: Либо зайка скакал, либо бел горносталь, А иныя тут усмехаются, сами говорят: 230«Знать это не зайко скокал, не бел горносталь — Это шел Чурила Пленкович к старому Бермяке Васильевичу, К ево молодой жене Катерине прекрасныя».

19 ВАСИЛЕЙ БУСЛАЕВ МОЛИТЬСЯ ЕЗДИЛ

Под славным великим Новым-городом, По славному озеру по Ильменю Плавает-поплавает сер селезень, Как бы ярой гоголь поныривает, А плавает-поплавает червлен карабль Как бы молода Василья Буславьевича, А и молода Василья со ево дружиною хоробраю, Тридцать удалых молодцов: Костя Никитин корму держит, 10Малинькой Потаня на носу стоит, А Василе-ет по караблю похаживает, Таковы слова || поговаривает: «Свет, моя дружина хоробрая, Тридцать удалых добрых молодцов! Ставьте карабль поперек Ильменя, Приставайте молодцы ко Нову-городу!». А и тычками к берегу притыкалися, Сходни бросали на крутой бережок, Походил тут Василей 20Ко своему он двору дворянскому, И за ним идут дружинушка хоробрая, Только караулы оставили. Приходит Василей Буслаевич Ко своему двору дворянскому, Ко своей сударыне-матушке, Матерой вдове Амелфе Тимофеевне. Как вьюн, около ее убивается, Просит благословение великое: «А свет ты, моя сударыня-матушка, 30Матера вдова Амелфа Тимофеевна! Дай мне благословение великое — Идти мне, Василью, в Ерусалим-град Со своею дружиною хоробраю, Мне-ка господу помолитися, Святой святыни приложитися, Во Ердане-реке искупатися». Что взговорит матера Амелфа Тимофеевна: «Гой еси ты, мое чадо милая, Молоды Василей Буслаевич! 40То коли ты пойдешь на добрыя дела, Тебе дам благословение великое, То коли ты, дитя, на розбой пойдешь, И не дам благословение великова, А и не носи Василья сыра земля!». Камень от огня разгорается, А булат от жару растопляется, Материна сер(д)це распущается, И дает она много свинцу-пороху, И дает Василью запасы хлебныя, 50И дает оружье долгомерное: «Побереги ты, Василей, буйну голову свою!». Скоро молодцы собираются И с матерой вдовой прощаются. Походили оне на червлен карабль, Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали по озеру Ильменю. Бегут оне уж сутки другия, А бегут уже неделю другую, Встречу им гости-карабельщики: 60«Здравствуй, Василей Буслаевич! Куда, молодец, поизволил погулять?». Отвечает Василей Буслаевич: «Гой еси вы, гости-карабельщики! А мое-та ведь гулянье неохотное: Смолода бита, много граблена, Под старость надо душа спасти. А скажите вы, молодцы, мне прямова путя́ Ко святому граду Иерусалиму». Отвечают ему гости-карабельщики: 70«А и гой еси, Василий Буслаевич! Прямым путем в Ерусалим-град Бежать семь недель, А окольной дорогой — полтора года: На славном море Каспицкием, На том острову на Куминскием Стоит застава крепкая, Стоят атаманы казачия, Не много не мало их — три тысячи; Грабят бусы-галеры, 80Разбивают червлены карабли». Говорит тут Василей Буслаевич: «А не верую я, Васюнька, ни в сон ни в чох, А и верую в свой червленой вяз. А беги-ка-тя, ребята, вы прямым путем!». И завидел Василей гору высокую, Приставал скоро ко круту берегу, Походил-су Василей сын Буслаевич На ту ли гору Сорочинскую, А за ним летят дружина хоробрая. 90Будет Василей в полу́горе, Тут лежит пуста голова, Пуста голова — человечья кость. Пнул Василей тое голову с дороги прочь, Провещится пуста голова человеческая: «Гой еси ты, Василей Буславьевич! Ты к чему меня, голову, побрасоваешь? Я, молодец, не хуже тебя был, Умею я, молодец, волятися А на той горе Сорочинския. 100Где лежит пуста голова, Пуста голова молодецкая, И лежать будет голове Васильевои!». Плюнул Василей, прочь пошел: «Али, голова, в тебе враг говорит Или нечистой дух!». Пошел на гору высокую, На самой сопки тут камень стоит, В вышину три сажени печатныя, А и через ево толька топор подать, 110В далину́ три аршина с четвертью. И в том-та подпись || подписана: «А кто-де станет у каменя тешиться, А и тешиться-забавлятися, Вдоль скокать по каменю, — Сломить будет буйну голову». Василей тому не верует, Приходил со дружиною хороброю, Стали молодцы забавлятися, Поперек тово каменю поскакивати, 120А вдоль-та ево не смеют скакать. Пошли со горы Сорочинския, Сходят оне на червлен карабль, Подымали тонки парусы поло́тняны, Побежали по морю Каспицкому, На ту на заставу карабельную, Где-та стоят казаки-разбойники, А стары атаманы казачия. На пристани их стоят сто человек, А и молоды Василей на пристань стань, 130Сходни бросали на крут бережок, И скочил-та Буслай на крут бережок, Червленым вязом попирается, Тут караульщики, удалы добры молодцы, Все на карауле испужалися, Много ево не дожидаются, Побежали с пристани карабельныя К тем атаманам казачиям. Атаманы сидят не дивуются, Сами говорят таково слово: 140«Стоим мы на острову тридцать лет, Не видали страху великова, Это-де идет Василей Буславьевич: Знать-де полетка соколиная, Видеть-де поступка молодецкая!». Пошахал-та Василей со дружиною, Где стоят атаманы казачия. Пришли оне, стали во единой круг, Тут Василей им поклоняется, Сам говорит таково слова: 150«Вздравствуйте, атаманы казачия! А скажите вы мне прямова путя́ Ко святому граду Иерусалиму». Говорят атаманы казачия: «Гой еси, Василей Буслаевич! Милости тебе просим за единой стол хлеба кушати!». Втапоры Василей не ослушался, Садился с ними за единой стол. Наливали ему чару зелена вина в полтара || ведра, Принимает Василей единой рукой 160И выпил чару единым духом, И только атаманы тому дивуются, А сами не могут и по полуведру пить. И хлеба с солью откушали, Собирается Василей Буслаевич На свой червлен карабль, Дают ему атаманы казачия подарки свои: Первую мису чиста серебра И другую — красна золота, Третью — скатнова земчуга. 170 За то Василей благодарит и кланеется, Просит у них до Ерусалима провожатова. Тут атаманы Василью не отказовали, Дали ему молодца провожатова, И сами с ним прощалися. Собрался Василей на свой червлен корабль Со своею дружиною хоробраю, Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали по морю Каспицкому. Будут оне во Ердан-реке, 180Бросали якори крепкия, Сходни бросали на крут бережок. Походил тут Василей Буслаевич Со своею дружиною хороброю в Ерусалим-град, Пришел во церкву соборную, Служил обедни за здравие матушки И за себя, Василья Буславьевича, И обедню с панафидою служил По родимом своем батюшке И по всему роду своему. 190На другой день служил обедни с молебнами Про удалых добрых молодцов, Что смолоду бито, много граблено. И ко святой святыни приложился он, И в Ердане-реке искупался, И расплатился Василей с попами и с дьяконами, И которыя старцы при церкви живут, — Дает золотой казны не считаючи, И походит Василей ко дружине из Ерусалима На свой червлен карабль. 200Втапоры ево дружина хоробрая Купалися во Ердане-реке, Приходила к ним баба залесная, Говорила таково слово: «Почто вы купаетесь во Ердан-реке? А некому купатися, опричь Василья Буславьевича, Во Ердане-реке крестился Сам господь Иисус || Христос; Потерять ево вам будет, Большова атамана Василья Буславьевича». 210И оне говорят таково слово: «Наш Василей тому не верует, Ни в сон ни в чох». И мало время по(и)зойдучи, Пришел Василей ко дружине своей, Приказал выводить карабль из ус(т)ья Ердань-реки. Поднели тонки парусы полотняны, Побежали по морю Каспицкому, Приставали у острова Куминскова, Приходили тут атаманы казачия 220И стоят все на пристани карабельныя. А и выскочил Василей Буслаевич Из своего червленаго ка́рабля, Поклонились ему атаманы казачия: «Здравствуй, Василей Буслаевич! Здорово ли съездил в Еруса́лим-град?». Много Василей не ба́ит с ними, Подал письмо в руку им, Что много трудов за их положил: Служил обедни с молебнами за их, молодцов. 230Втапоры атаманы казачия звали Василья обедати, И он не пошел к ним, Прощался со всеми теми атаманы казачими, Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали по морю Каспицкому к Нову-городу. А и едут неделю спо́ряду, А и едут уже другую, И завидел Василей гору высокую Сорочинскую, Захотелось Василью на горе побывать. Приставали к той Сорочинской горе, 240Сходни бросали на ту гору, Пошел Василей со дружиною, И будет он в полгоры, И на пути лежит пуста голова, человечья кость, Пнул Василей тое голову с дороги прочь, Провещится пуста голова: «Гой еси ты, Василей Буслаевич! К чему меня, голову, попиноваешь И к чему побрасоваешь? Я, молодец, не хуже тебя был, 250Да умею валятися на той горе Сорочинские. Где лежит пуста голова, Лежать будет и Васильевой голове!». Плюнул Василей, прочь пошел. Взашел на гору высокую, На ту гору Сорочинскую, Где стоит высокой камень, В вышину три сажени печатныя, А через ево только топором подать, В долину — три аршина с четвертью. 260И в том-та подпись подписана: «А кто-де у камня станет тешиться, А и тешиться-забавлятися, Вдоль скакать по каменю, — Сломить будет || буйну голову». Василей тому не верует, Стал со дружиною тешиться и забавлятися, Поперек каменю поскаковати, Захотелось Василью вдоль скакать, Разбежался, скочил вдоль по каменю — 270И не доскочил только четверти И тут убился под каменем. Где лежит пуста голова, Там Василья схоронили. Побежали дружина с той Сорочинской горы На свой червлен карабль, Подымали тонки парусы полотняныя, Побежали ко Нову-городу. И будут у Нова-города, Бросали с носу якорь и с кормы другой, 280Чтобы крепко стоял и не шатался он, Пошли к матерой вдове, к Амелфе Тимофеевне, Пришли и поклонилися все, Письмо в руки подали. Прочитала письмо матера вдова, сама заплакала, Говорила таковы слова: «Гой вы еси, удалы добры молодцы! У меня ныне вам делать нечево, Подите в подвалы глубокия, Берите золотой казны не считаючи». 290Повела их девушка-чернавушка К тем подвалам глубокиям, Брали оне казны по малу числу, Пришли оне к матерой вдове, Взговорили таковы слова: «Спасиба, матушка Амелфа Тимофеевна, Что поила-кормила, Обувала и одевала добрых молодцов!». Втапоры матера вдова Амелфа Тимофеевна Приказала наливать по чаре зелена вина, 300Подносит девушка-чернавушка Тем удалым добрым молодцам, А и выпили оне, сами поклонилися, И пошли добры молодцы, кому куды захотелося.

20 АЛЕША ПОПОВИЧ

Из славнова Ростова, красна города, Как два ясныя соколы вылетывали, Выезжали два могучия богатыри: Что по именю Алешинька Попович млад А со молодом Екимом Ивановичем. Оне ездят, богатыри, плеча о плечо, Стремяно в стремяно богатырское. Оне ездили-гуляли по чисту полю, Ничего оне в чистом поли не наезживали, 10Не видали птицы перелетныя, Не видали оне зверя прыскучева, Только в чистом поле наехали — Лежит три дороги широкия, Промежу тех дорог лежит горюч камень, А на каменю подпись подписана. Взговорит Алеша Попович млад: «А и ты, братец Еким Иванович, В грамоте поученой человек! Посмотри на каменю подписи, 20Что на каменю подписано». И скочил Еким со добра коня, Посмотрил на каменю подписи, — Росписаны дороги широкия: Первая дорога во Муром лежит, Другая дорога — в Чернигов-град, Третья — ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Говорил тут Еким Иванович: «А и братец, Алеша Попович млад, 30Которой дорогой изволишь ехать?». Говорил ему Алеша Попович млад: «Лутче нам ехать ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру». Втапоры поворотили добрых коней И поехали оне ко городу ко Киеву. Не доехавши оне до Сафат-реки, Становились на лугах на зеленыех, Надо Алеши покормить добрых коней, Расставили тут два бела шатра, 40Что изволил Алеша опочив держать, А и мало время позамешкавши, Молоды Еким со добры кони, Стреножемши, в зелен луг пустил, Сам ложился в свой шатер || опочив держать. Прошла та ночь осен(н)ея, Ото сна Алеша пробужается, Встает рано-ранешонько, Утрен(н)ей зарею умывается, Белаю ширинкаю утирается, 50На восток он, Алеша, богу молится. Молоды Еким сын Иванович Скоро сходил по добрых коней, А сводил он поить на Сафет на реку, И приказал ему Алеша Скоро седлать добрых коней. Аседлавши он, Еким, добрых коней, Нарежаются оне ехать ко городу ко Киеву. Пришел тут к ним калика перехожей, Ла́патки на нем семи шелков, 60Подковырены чистым серебром, Личико унизано красным золотом, Шуба соболиная долгополая, Шляпа сорочинская земли греческой в тридцать пуд. Шелепуга подорожная в пятьдесят пуд, Налита свинцу чебурацкова, Говорил таково слово: «Гой вы еси, удалы добры молодцы! Видел я Тугарина Змеевича, В вышину ли он, Тугарин, трех сажен, 70Промеж плечей косая сажень, Промежу глаз калена стрела, Конь под ним как лютой зверь, Из хайлиша пламень пышет, Из ушей дым столбом стоит. Привезался Алеша Попович млад: «А и ты, братец, калика перехожея! Дай мне платье каличее, Возьми мое богатырское, Ла́патки свои семи шелков, 80Подковырены чистым се́ребром, Личико унизано красным золотом, Шубу свою соболиную долгополую, Шляпу сорочинскую земли греческой в тридцать пуд, Шелепугу подорожную в пятьдесят пуд, Налита свинцу чебурацкова». Дает свое платье калика Алеши Поповичу, не отказываючи, А на себе надевал то платье богатырское. Скоро Алеша каликою нарежается И взял шелепугу дорожную, 90Котора была в пятьдесят пуд, И взял в запас чингалиша булатное, Пошел за Сафат-реку. Завидел тут Тугарин Змеевич млад, Заревел зычным голосом, Подрогнула дубровушка зеленая, Алеша Попович едва жив идет, Говорил тут Тугарин Змеевич млад: «Гой еси, калика перехожея! А где ты слыхал и где видал 100Про молода Алешу Поповича? А и я бы Алешу копьем заколол, Копьем заколол и огнем спалил». Говорил тут Алеша каликою: «А и ты ой еси, Тугарин Змеевич млад! Поезжай поближе ко мне, Не слышу я, что ты говоришь». И подъезжал к нему Тугарин Змеевич млад. Сверстался Алеша Попович млад Против Тугарина Змеевича, 110Хлес(т)нул ево шелепугою по буйной голове, Росшиб ему буйну голову, И упал Тугарин на сыру землю, Скочил ему Алеша на черну грудь. Втапоры взмолится Тугарин Змеевич млад: «Гой еси ты, калика перехожея! Не ты ли Алеша Попович млад? Токо ты Алеша Попович млад, Сем побратуемся с тобой». Втапоры Алеша врагу не веровал, 120Отрезал ему голову прочь, Платья с него снимал цветное на сто тысячей, И все платья на себе надевал, Садился на ево добра коня И поехал к своим белым шатрам. Втапоры увидели Еким Иванович И калика перехожея, Испужалися ево, сели на добрых коней, Побежали ко городу Ростову. И постигает их Алеша Попович млад, 130Обвернется Еким Иванович, Он выдергивал палицу баёвую в тридцать пуд, Бросил назад себе: Показалося ему, что Тугарин Змеевич млад, И угодил в груди белыя Алеши Поповича, Сшиб из седелечка черкесскова, И упал он на сыру землю. Втапоры Еким Иванович Скочил со добра коня, сел на груди ему, Хочет пороть груди белыя, 140И увидел на нем золот чуден крест, Сам заплакал, говорил калики перехожему: «По грехам надо мною, Екимом, учинилося, Что убил своего братца родимова». И стали ево оба трести и качать И потом подали ему питья заморскова, От того он здрав стал. Стали оне говорити И между собою платьем меняти: Калика свое платье надевал каличье, 150А Олеша — свое богатырское, А Тугарина Змеевича платье цветное Клали в чебодан к себе. Сели оне на добрых коней И поехали все ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. А и будут оне в городе Киеве На княженецком дворе, Скочили со добрых коней, Привезали к дубовым столбам, 160Пошли во светлы гридни, Молятся Спасову образу И бьют челом-поклоняются Князю Владимеру и княгине Апраксевне, И на все четыре стороны. Говорил им ласковой Владимер-князь: «Гой вы еси, добры молодцы! Скажитеся, как вас по именю зовут, А по именю вам мочно место дать, По изо(т)честву можно пожаловати». 170Говорит тут Алеша Попович млад: «Меня, асударь, зовут Алешою Поповичем, Из города Ростова старова попа соборнова». Втапоры Владимер-князь обрадовался, Говорил таковы слова: «Гой еси, Алеша Попович млад! По отечеству садися в большое место, в передней уголок, В другое место богатырское — В дубову скомью против меня, В третье место, куда сам захошь». 180Не садился Алеша в место большее И не садился в дубову скамью, Сел он со своими товарыщи на полатной брус. Мало время позамешкавши, Несут Тугарина Змеевича На той доске красна золота Двенадцать могучих богатырей. Сажали в место большое, И подле ево сидела княгиня Апраксевна. Тут повары были догадливы: 190Понесли ества сахарные и питья медяныя, А питья все заморския. Стали тут пить, есть, прохложатися, А Тугарин Змеевич нечестно хлеба ест: По целой ковриге за́ щеку ме́чит, Те ковриги монастырския; И нечестно Тугарин питья пьет: По целой чаше охлестовает, Котора чаша в полтретья ведра. И говорил втапоры Алеша Попович млад: 200«Гой еси ты, ласковой сударь Владимер-князь! Что у тебя за болван пришел, Что за дурак неотесоной? Нечестно у князя за столом сидит, Ко княгине он, собака, руки в пазуху кладет, Целует во уста сахарныя, Тебе, князю, насмехается! А у моево сударя-батюшка Была собачишша старая, Насилу по подстолью таскалася, 210И костью та собака подавилася, — Взял ее за хвост, под гору махнул; От меня Тугарину то же будет!». Тугарин почернел, как осення ночь, Алеша Попович стал как светел месяц. И опять втапоры повары были догадливы: Носят ества сахарныя. И принесли лебедушку белую, И ту рушала княгиня лебедь белую, Обрезала рученьку левую, 220Завернула рукавцом, под стол опустила, Говорила таково слово: «Гой вы еси, княгини-боярыни, Либо мне резать лебедь белова, Либо смотреть на мил живот, На молода Тугарина Змеевича». Он взявши, Тугарин, лебедь белую, Всю вдруг проглатил, Еще тут же ковригу монастырскую. Говорит Алеша на полатном брусу: 230«Гой еси, ласковой асударь Владимер-князь! Что у тебе за болван сидит? Что за дурак неотесоной? Нечестно за столом сидит, Нечестно хлеба с солью ест: По целой ковриге за́ щеку ме́чит И целу лебедушку вдруг проглотил. У моево сударя-батюшка, Федора попа ростовскаго, Была коровишша старая, 240Насилу по двору таскалася, Забилася на поварню к поварам, Выпила чан браги пресныя, От того она лопнула, — Взял за хвост, под гору махнул. От меня Тугарину то же будет!». Тугарин потемнел, как осення ночь, Выдернул чингалишша булатное, Бросил в Алешу Поповича. Алеша на то-то вёрток был, 250Не мог Тугарин попасть в него, Подхватил чингалишша Еким Иванович, Говорил Алеши Поповичу: «Сам ли ты бросаешь в ево, али мне велишь?». — «Нет, я сам не бросаю и тебе не велю, Заутра с ним переведаюсь: Бьюсь я с ним о велик заклад — Не о сте рублях, не о тысячи, А бьюсь о своей буйной голове!». Втапоры князи и бояра скочили на резвы ноги 260И все за Тугарина поруки держат: Князи кладут по сту рублев, Бояра — по пятидесят, Крестьяна — по пяти рублев. Тут же случилися гости купеческия, Три карабля свои подписывают Под Тугарина Змеевича, Всяки тавары заморския, Которы стоят на быстром Непре, А зо Алешу подписавал 270Владыка черниговской. Втапоры Тугарин [в]звился и вон ушел. Садился на своего добра коня, Поднялся на бумажных крыльех поднебесью летать. Скочила княгиня Апраксевна на резвы ноги, Стала пенять Алеши Поповичу: «Деревеншина ты, засельшина! Не дал посидеть другу милому». Втапоры тово Алеша не слушался, [В]звился с товарыщи и вон пошел. 280Садился на добры кони, Поехали ко Сафат-реке, Поставили белы шатры, Стали опочив держать, Коней опустили в зелены луга. Тут Алеша всю ночь не спал, Молился богу со слезами: «Создай, боже, тучу грозную, А и тучи-то с градом дождя!». Алешины молитвы доходны ко Христу. 290Дает господь бог тучу с градом дождя, Замочила Тугарина крылья бумажныя, Падает Тугарин, как собака, на сыру землю. Приходил Еким Иванович, Сказал Алеши Поповичу, Что видел Тугарина на сырой земле. И скоро Алеша нарежается, Садился на добра коня, Взял одну сабельку вострую И поехал к Тугарину Змеевичу. 300И увидел Тугарин Змеевич Алешу Поповича, Заревел зычным голосом: «Гой еси ты, Алеша Попович млад! Хошь ли, я тебе огнем спалю? Хошь ли, Алеша, конем стопчу Али тебе, Алешу, копьем заколю?». Говорил ему Алеша Попович млад: «Гой ты еси, Тугарин Змеевич млад! Бился ты со мною о велик заклад — Биться-драться || един на един, 310А за тобою ноне силы сметы нет На меня, Алешу Поповича». Оглянется Тугарин назад себя, Втапоры Алеша подскочил, Ему голову срубил, И пала глава на сыру землю, как пивной котел. Алеша скочил со добра коня, Отвезал чембур от добра коня, И проколол уши у головы Тугарина Змеевича, И привезал к добру коню, 320И привез в Киев на княженецкой двор, Бросил середи двора княженецкова. И увидел Алешу Владимер-князь, Повел во светлы гридни, Сажал за убраны столы; Тут для Алеши и стол пошел. Сколько время покушавши, Говорил Владимер-князь: «Гой еси, Алеша Попович млад! Час ты мне свет дал, 330Пожалуй ты живи в Киеве, Служи мне, князю Владимеру, До́ люби тебе пожалую!». Втапоры Алеша Попович млад Князя не ослушался, Стал служить верою и правдою; А княгиня говорила Алеши Поповичу: «Деревеншина ты, засельшина! Разлучил меня с другом милым, С молодым Змеем Тугаретиным». 340Отвечает Алеша Попович млад: «А ты гой еси, матушка княгиня Апраксевна! Чуть не назвал я тебе сукою, Сукою-ту — волочайкаю!». То старина, то и деянье.

21 ДОБРЫНЯ ЧУДЬ ПОКОРИЛ

В стольном городе в Киеве, Что у ласкова сударь-князя Владимера Было пирование-почестной пир, Было столование-почестной стол На многие князи и бояра И на русския могучия богатыри. А и будет день в половина дня, И будет стол во полустоле, Владимер-князь распотешился, 10По светлой гридни похаживает, Черны кудри расчесовает, Таковы слова поговаривает: «Есть ли в Киеве тако(й) человек Из сильных-могучих богатырей, А кто бы сослужил службу дальную, А и дальну службу заочную, Кто бы съездил в орды немирныя И очистил дороги прямоезжия До моево тестя любимова, 20До грозна короля Этмануила Этмануиловича; Вырубил чудь белоглазую, Прекротил сорочину долгополую, А и тех черкас петигорскиех И тех калмыков с татарами, Чукши все бы и алюторы?». Втапоры большой за меньшева хоронится, А от меньшева ему, князю, ответу нет. Из тово было стола княженецкова, Из той скамьи богатырские 30Выступается удал доброй молодец, Молоды Добрыня Никитич млад: «Гой еси, сударь ты мой дядюшка, Ласково со(л)нцо Владимер-князь! Нет у тебе в Киеве охотников Быть перед князем невольником. Я сослужу службу дальную, Службу дальную заочную, Съезжу я в орды немирныя, Очищу дороги прямоезжия 40До твоего тестя любимова, До грозна короля Этмануила Этмануиловича, А и вырублю чудь белоглазую, Прекрочу сорочину долгополую, А и тех черкас петигорскиех И тех колмыков с татарами, Чукши все и алюторы!». Втапоры Владимер-князь Приказал наливать чару зелена вина в полтора ведра, И турей рог меду сладкова в полтретья ведра, 50Подавали Добрыни Никитичу, Принимает он, Добрыня, единой рукой, Выпивает молодец едины́м духо́м И турей рог меду сладкова. И пошел он, Добрыня Никитич млад, С княженецкова двора Ко своей сударыни-матушки Просить благословение великое: «Благослови мене, матушка, Матера вдова Афимья Александровна, 60Ехать в дальны орды немирныя, Дай мне благословение на шесть лет, Еще в запас || на двенадцать лет!». Говорила ему матушка: «На ково покидаешь молоду жену, Молоду Настасью Никулишну? Зачем же ты, дитетка, и брал за себе? Что не прошли твои дни свадбенные, Не успел ты отпраз(д)новати радости своей, Да перед князем расхвастался в поход итить?». 70Говорил ей Добрынюшка Никитьевич: «А ты гой еси, моя сударыня-матушка, Честна вдова Афимья Александровна! Что же мне делать и как же быть? Из чево же нас, богатырей, князю и жаловати?» И дает ему матушка свое благословение великое На те годы уреченныя. Прощается Добрыня Никитич млад С молодой женой, с душой Настасьей Никулишной, Сам молодой жене наказывает: 80«Жди мене, Настасья, шесть лет, А естли бо не дождешься в шесть лет, То жди мене в двенадцать лет. Коли пройдет двенадцать лет, Хоть за князя поди, хоть за боярина, Не ходи только за брата названова, За молода Алешу Поповича!». И поехал Добрыня Никитич млад В славныя орды немирныя. А и ездит Добрыня неделю в них, 90В тех ордах немирныех, А и ездит уже другую, Рубит чудь белоглазую И тое сорочину долгополую, А и тех черкас петигорскиех, А и тех калмык с татарами, И чукши все и алюторы, — Всяким языком спуску нет. Очистил дорогу прямоезжую До ево-та тестя любимова, 100До грознова короля Этмануила Этмануиловича. А втапоры Настасьи шесть лет прошло, И немало время замешкавши, Прошло ей, Никулишне, все сполна двенадцать лет, А некто́ уже на Настасьи не сватается, Посватался Владимер-князь стольной киевской А за молода Алешуньку Поповича. А скоро эта свадьба учинилася, И скоро ту свадьбу ко венцу повезли. Втапоры Добрыня едет в Киев-град, 110Старые люди переговаривают: «Знать-де полетка соколиная, Видеть и пое(зд)ка молодецкая — Что быть Добрыни Никитичу!». И проехал молодец на вдовей двор, Приехал к ней середи двора, Скочил Добрыня со добра коня, Привезал к дубову столбу, Ко тому кольцу булатному. Матушка ево старехунька, 120Некому Добрынюшку встретити. Походил Добрыня во светлу гридню, Он Спасову образу молится, Матушке своей кланеется: «А ты здравствуй, сударыня-матушка, Матера вдова Афимья Александровна! В доме ли женишка моя?». Втапоры ево матушка заплакала, Говорила таковы слова: «Гой еси, мое чадо милая, 130А твоя ли жена замуж пошла За молода Алешу Поповича, Ныне оне у венца стоят». И походит он, Добрыня Никитич млад, Ко великому князю появитися. Втапоры Владимер-князь С тою свадьбою приехал от церкви На свой княженецкой двор, Пошли во светлы гридни, Садилися за убраныя столы. 140Приходил же тут Добрыня Никитич млад, Он молится Спасову образу, Кланеется князю Владимеру и княгине Апраксевне, На все четыре стороны: «Здравствуй ты, асударь Владимер-князь Со душою княгинею Апраксевною! Сослужил я, Добрыня, тебе, князю, службу заочную, Съездил в дальны орды немирныя И сделал дорогу прямоезжую До твоего тестя любимова, 150До грознова короля Этмануила Этмануиловича; Вырубил чудь белоглазую, Прекротил сорочину долгополую И тех черкас петигорскиех, А и тех калмыков с татарами, Чукши все и алюторы!». Втапоры за то князь похвалил: «Исполать тебе, доброй молодец, Что служишь князю верою и правдою!». Говорил тут Добрыня Никитич млад: 160«Гой еси, сударь мой дядюшка, Ласково со(л)нцо Владимер-князь! Не диво Алеши || Поповичу, Диво князю Владимеру — Хочет у жива мужа жену отнять!». Втапоры Настасья засавалася, Хочет прямо скочить, избесчестить столы. Говорил Добрыня Никитич млад: «А и ты душка Настасья Никулишна! Прямо не скачи, не бесчести столы, — 170Будет пора, кругом обойдешь!». Взял за руку ее и вывел из-за убраных столов, Поклонился князю Владимеру Да и молоду Алеши Поповичу, Говорил таково слово: «Гой еси, мой названой брат Алеша Попович млад! Здравствуй женивши, да не с ким спать!».

22 МИХАЙЛА КАЗАРИНОВ

Как из далеча было, из Галичья, Из Волынца города из Галечья, Как есён сокол вон вылетывал, Как бы белой кречет вон выпархивал, Выезжал удача доброй молодец, Молоды Михайла Казаренин. А и как конь под ним — как бы лютой зверь, Он сам на коне — как есён сокол; Крепки доспехи на могучих плечах: 10Куяк и панцырь чиста серебра, А кольчуга на нем красна золота. А куяку и панцырю цена стоит на́ сто тысячей, А кольчуга на нем красна золота, Кольчуги цена сорок тысячей; Шелом на буйной голове замычется, Шелому цена три тысячи; Копье в руках марзамецкая, как свеча, горит; Ко левой бедре припоясана сабля вострая, В долину сабля сажень печатная, 20В ширину сабля осьми вершков; Еще с ним тугой лук разрывчетой, А цена тому луку три тысячи, Потому цена лука три тысячи: Полосы были булатныя, А жилы слоны сохатныя, И рога красна золота, И титивочка шелковая, Белова шолку шимаханскова; И колчан с ним каленых стрел, 30А во колчане было полтораста стрел, Всякая стрела по пяти рублев. А конь под ним — как лютой зверь, Цены коню сметы нет, Почему коню цены-сметы нет? Потому ему цены-сметы нет — За реку броду не спрашивает, Он скачет, конь, с берегу на́ берег, Котора река шириною пятнадцать верст. А и едет ко городу Киеву, 40Что ко ласкову князю Владимеру, Чудотворцом в Киеве молитися, И Владимеру-князю поклонитися, Послужить верою и правдою, Позаочью князю не изменою. Как и будет он в городе Киеве, Середи двора княженецкова, Скочил Казаренин со добра коня, Привезал коня к дубову столбу, К дубову столбу, к кольцу булатному, 50Походил во гридню во светлую, Ко великому князю Владимеру, Молился Спасу со Пречистою, Поклонился князю со княгинею И на все четыре стороны. Говорил ему ласковой Владимер-князь: «Гой еси, удача доброй молодец! Откуль приехал? Откуль тебе бог принес? Еще как тебе, молодца, именем зовут? А по именю тебе можно место дать, 60По изо(т)честву можно пожаловати». И сказал удалой доброй молодец: «А зовут мене Михайлою Казаренин, А Казаренин душа Петрович млад». А втапоры стольной Владимер-князь Не имел у себя стольников и чашников, Наливал сам чару зелена вина, Не велика мера — в полтора ведра, И проведовает могучева бога́тыря, Чтобы выпил чару зелена вина 70И турей рог меду сладкова в полтретья ведра. Принимает Казаренин единой рукой, А и выпил единым духом И турей рог меду сладкова. Говорил ему ласковой Владимер-князь: «Гой еси ты, молоды Михайла Казаренин! Сослужи ты мне службу заочную, Съезди ко морю синему, Настреляй || гусей, белых лебедей, Перелетных серых малых утачак 80Ко моему столу княженецкому, — До́ люби я молодца пожалую». Молоды Михайла Казаренин Великова князя не ослушался, Помолился богу, сам и вон пошел, И садился он на добра коня, И поехал ко морю синему, Что на теплы тихи заводи. Как и будет у моря синева, На ево щаски великия 90Привалила птица к берегу. Настрелял он гусей, лебедей, Перелетных серых малых утачак Ко ево столу княженецкому. Обвезал он своего добра коня По могучим плечам до сырой земли И поехал от моря от синева Ко стольному городу Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Наехал в поле сыр крековистой дуб, 100На дубу сидит тут черны ворон, С ноги на ногу переступавает, Он прави́льна перушка поправливает, А и ноги, нос, что огонь, горят. А и тут Казаренину за беду стало, За великую досаду показалося, Он, Казаренин, дивуется, Говорил таково слово: «Сколько по полю я езживал, По ево государевой вотчине, 110Такова чуда не наезживал, И наехал ныне черна ворона». Втапоры Казаренин Вынимал из налушна свой тугой лук, Из колчана калену стрелу, Хочет застрелить черна ворона, А и тугой лук свой потягивает, Калену стрелу поправливает, И потянул свой тугой лук за ухо, Калену стрелу семи четвертей. 120И завыли рага у туга́ лука́, Заскрыпели полосы булатныя, Чуть боло спустит калену стрелу, — Провещится ему черны ворон: «Гой еси ты, удача доброй молодец! Не стреляй мене ты, черна ворона, Моей крови тебе не пить будет, Моево мяса не есть будет, Надо мною сер(д)це не изнести. Скажу я тебе добычу богатырскую: 130Поезжай на гору высокою, Посмотри в раздолья широка И увидешь в поле три бела шатра, И стоит беседа дорог рыбей зуб, На беседе сидят три татарина, Как бы || три сабаки-наез(д)ники, Перед ними ходит красна девица, Русская девица-полоняночка, Молода Марфа Петровична». И за то слово Казарин спохватается, 140Не стрелял на дубу черна ворона, Поехал на гору высокую, Смотрил раздолья широкия И увидел в поле три бела шатра, Стоит беседа дорог рыбей зуб, На беседе сидят три татарина, Три сабаки-наез(д)ники, Перед ними ходит красна девица, Русская девица-полоняночка, Молода Марфа Петровична, 150Во слезах не может слово молвити, Добре жалобна причитаючи: «О злочастная моя буйна голова, Горе-горькая моя русая коса! А вече́р тебе матушка расчесовала, Расчесала, матушка, заплетала, Я сама, девица, знаю-ведаю: Росплетать будет моя руса коса Трем татарам-наездником». Оне те-та речи, татара, договаривают, 160А первой татарин проговорит: «Не плачь, девица, душа красная! Не скорби, девица, лица белова! Азделу-татарину достанешься, Не продам тебе, девицу, дешево, Отдам за сына любимова, За мирнова сына в Золотой орде». Со тыя горы со высокия, Как есён сокол напущается На синем море на гуси и лебеди, 170Во чистом поле напущается Молоды Михайла Казаренин, А Казаренин душа Петрович млад. Приправил он своего добра коня, Принастегивал багатырскова, И в руке копье морзамецкое — Первова татарина копьем сколол, Другова сабаку конем стоптал, Третьева — о сыру землю. Скочил Казаренин с добра коня, 180Сохватал девицу за белы ручки, Русску девицу-полоняночку, Повел девицу во бел шатер. Как чуть с девицою ему грех творить, А грех творить, с ней блуд блудить, Росплачется || красная девица: «А не честь твоя молодецкая богатырская, Не спросил не дядины, не вотчины: Княженецкая л(ь) дочь и боярская. Была я дочи гостиная, 190Из Волынца города из Галичья, Молода Марфа Петровична». И за то слово Казаренин спохватается: «Гой еси, душа красная девица, Молода Марфа Петровична! А ты по роду мне родна сестра, И ты как татарам досталася, Ты как трем сабакам-наез(д)никам?». Говорит ему радная сестра: «Я вече́р гуляла в зелено́м саду́ 200Со своей сударынею-матушкою, Как из далеча из чиста́ поля, Как черны вороны налетывали, Набегали тут три татарина-наез(д)ники, Полонили мене, красну девицу, Повезли мене во чисто поле, А я так татарам досталася, Трем сабакам-наез(д)никам». Молоды Михайла Казаренин Собирает в шатрах злата-серебра, 210Он кладет во те сумы переметныя, Переметныя сыромятныя, И берет беседу дорог рыбей зуб, Посадил девицу на добра коня На русскова богатырскова, Сам садился на тотарскова, Как бы двух коней в поводу повел И поехал к городу Киеву. Въезжает в стольной Киев-град, А и стольники, приворотники 220Доложили князю Владимеру, Что приехал Михайла Казаренин. Поколь Михайла снял со добра коня Свою сестрицу родимую И привезал четырех коней к дубову столбу, Идут послы от князя Владимера, Велят итить Михайле во светлу гридню. Приходил Казаренин во светлу гридню Со своею сестрицею родимаю, Молится Спасову образу, 230Кланеется князю Владимеру И княгине Апраксевне: «Здравствуй || ты, ласковой сударь Владимер-князь Со душею княгинею Апраксевною! Куда ты мене послал, то сослужил — Настрелял гусей, белых лебедей И перелетных серых малых утачак, А и сам в добычи богатырския Убил в поле трех татаринов, Трех сабак-наез(д)ников 240И сестру родную у них выручил, Молоду Марфу Петровичну». Владимер-князь стольной киевской Стал о том светел-радошен, Наливал чару зелена вина в полтора ведра И турей рог меду сладкова в полтретья ведра, Подносил Михайлу Казарину. Принимает он, Михайла, единой рукой И выпил единым духом. Втапоры пошли они на широкой двор, 250Пошел князь и со княгинею, Смотрел ево добрых коней, Добрых коней татарскиех, Велел тут князь со добра коня птиц обрать И велел снимать сумы сыромятныя, Относить во светлы гридни, Берет беседу дорог рыбей зуб, А и коней поставить велел по стойлам своим, Говорил тут ласковой Владимер-князь: «Гой еси ты, удача доброй молодец, 260Молоды Михайла Казаренин, А Казаренин душа Петрович млад! У мене есть три ста жеребцов И три любимы жеребца, А нет такова единова жеребца. Исполать тебе, добру молодцу, Что служишь князю верою в правдою!»

23 ПОТУК МИХАЙЛА ИВАНОВИЧ

Во стольном городе во Киеве, У ласкова князя Владимера Было пирование-почестной пир На три братца названыя, Светорусские могучие богатыри: А на первова братца названова — Светорусскова могучева богатыря, На Потока Михайла Ивановича, На другова братца названова, 10На молода Добрыню Никитича, На третьева братца названова, Что на молода Алешу Поповича. Что взговорит тут Владимер-князь: «Ай ты гой еси, Поток Михайла Иванович! Сослужи мне службу заочную: Съезди ты ко морю синему, На теплыя тихи заводи, Настреляй мне гусей, белых лебедей, Перелетных малых утачак 20К моему столу княженецкому, До́ люби я молодца пожалую». Поток Михайла Иванович Не пьет он, молодец, ни пива и вина, Богу помолясь, сам и вон пошел. А скоро-де садился на добра́ коня, И только ево увидели, Как молодец за ворота выехал: В чистом поле || лишь дым столбом. Он будет у моря синева, 30По ево по щаски великия, Привалила птица к круту берегу, Настрелял он гусей, белых лебедей И перелетных малых утачак. Хочет ехать от моря синева, Посмотрить на тихия заводи, И увидел белую лебедушку: Она через перо была вся золота, А головушка у ней увивана красным золотом И скатным земчугом усажена. 40Вынимает он, Поток, Из налушна свой тугой лук, Из колчана вынимал калену стрелу, И берет он тугой лук в руку левую, Калену стрелу — в правую, Накладыват на титивочку шелковую, Потянул он тугой лук за́ ухо, Калену стрелу семи четвертей, Заскрыпели полосы булатныя, И завыли рога у туга лука. 50А и чуть боло спустить калену стрелу, Провещится ему лебедь белая, Авдотьюшка Леховидьевна: «А и ты, Поток Михайла Иванович! Не стреляй ты мене, лебедь белую, Не́ в кое время пригожуся тебе!». Выходила она на крутой бережок, Обвернулася душой красной девицой. А и Поток Михайла Иванович Воткнет копье во сыру землю, 60Привезал он коня за востро копье, Сохватал девицу за белы ручки И целует ее во уста сахарныя. Авдотьюшка Леховидьевна Втапоры больно ево уговаривала: «А ты, Поток Михайла Иванович, Хотя ты на мне и женишься, И кто из нас прежде умрет, Второму за ним живому во гроб идти». Втапоры Поток Михайла Иванович 70Садился на своего добра коня, Говорил таково слово: «Ай ты гой еси, Авдотья Леховидьевна! Будем в городе Киеве, В соборе ударят к вечерне в колокол, И ты втапоры будь готовая, Приходи к церкви соборныя — Тут примим с тобою || обрученье свое». И скоро он поехал к городу Киеву От моря синева. 80Авдотьюшка Леховидьевна полетела она Белой лебедушкай в Киев-град Ко своей сударыне-матушке, К матушке и к батюшке. Поток Михайла Иванович Нигде не мешкал, не стоял; Авдотьюшка Леховидьевна Перво ево в свой дом ускорить могла, И сидит она под окошечком косящетым, сама усмехается, А Поток Михайла Иванович едет, сам дивуется: 90«А негде́ я не мешкал, не стоял, А она перво меня в доме появилася». И приехал он на княженецкой двор, Приворотники доложили стольникам, А стольники князю Владимеру, Что приехал Поток Михайла Иванович, И велел ему князь ко крылечку ехать. Скоро Поток скочил со добра коня, Поставил ко крылечку красному, Походит во гредню светлую, 100Он молится Спасову образу, Поклонился князю со княгинею И на все четыре стороны: «Здравствуй ты, ласковой сударь Владимер-князь! Куда ты мене послал, то сослужил: Настрелял я гусей, белых лебедей, Перелетных малых утачак. И сам сговорил себе красну девицу, Авдотьюшку Леховидьевну, К вечерне быть в соборе 110И с ней обрученье принять. Гой еси, ласковой сударь Владимер-князь! Хотел боло сделать пир простой На три брата названыя, А ныне для меня одново Доспей свадбенной пир веселой, Для Потока Михайла Ивановича!». А и тут в соборе к вечерне в колокол ударили, Поток Михайла Иванович к вечерне пошел, С другу сторону — Авдотьюшка Леховидьевна, Скоро втапоры нарежалася || и убиралася, Убравши, к вечерне пошла. Ту вечерню отслушали, А и Поток Михайла Иванович Соборным попам покланяется, Чтоб с Авдотьюшкой обрученье принять. Эти попы соборныя, Тому они делу радошны, Скоро обрученье сделали, Тут обвенчали их 130И привели к присяге такой: Кто перво умрет, Второму за ним живому в гроб идти. И походит он, По́так Михайла Иванович, Из церкви вон со своею молодою женою, С Авдотьюшкой Леховидьевной, На тот широкой двор ко князю Владимеру. Приходит во светлы гридни, И тут им князь стал весел-радошен, Сажал их за убраны столы. 140Втапоры для Потока Михайла Ивановича Стол пошел, — Повары были догадливы: Носили ества сахарныя И питья медяные, А и тут пили-ели-прохлажалися, Пред князем похвалялися. И не мало время замешкавши, День к вечеру вечеряется, Красное со(л)нцо закатается, 150Поток Михайла Иванович Спать во подкле(т) убирается, Свели ево во гридню спальную. Все тут князи и бояра разъехалися, Разъехались и пешком разбрелись. А у Потока Михайла Ивановича Со молодой женой Авдотьей Леховидьевной Немного житья было — полтора года: Захворала Авдотьюшка Леховидьевна, С вечера она расхворается, 160Ко полуночи разболелася, Ко утру и преставилася. Мудрости искала над мужем своим, Над молодом Потоком Михайлою Ивановичем. Рано зазвонили к заутрени, Он пошел, Поток, соборным попам весть подавать, Что умерла ево молода жена. Приказали ему попы соборныя Тотчас на санях привезти Ко тоя церкви соборныя, 170Поставить тело на паперти. А и тут стали || магилу капа́ть, Выкопали магилу глубокую и великую, Глубиною-шириною по двадцати сажен, Сбиралися тут попы со дьяконами И со всем церковным причетом, Погребали тело Авдотьино, И тут Поток Михайла Иванович С конем и сбруею ратною Опустился в тое ж магилу глубокаю. 180И заворочали потолоком дубовыем, И засыпали песками желтыми, А над могилаю поставили деревянной крест, Только место [о]ставили веревке одной, Которая была привязана к колоколу соборному. И стоял он, Поток Михайла Иванович, В могиле с добрым конем С полудни до полуночи, И для страху, дабыв огня, Зажигал свечи воску ярова. 190И как пришла пора полуночная, Собиралися к нему все гады змеиныя, А потом пришел большой змей, Он жжет и палит пламем огне(н)ным, А Поток Михайла Иванович На то-то не ро́бак был, Вынимал саблю вострую, Убивает змея лютова, Иссекает ему голову, И тою головою змеиною 200Учал тело Авдотьино мазати. Втапоры она, еретница, из мертвых пробужалася. И он за тое веревку ударил в колокол, И услышал трапезник, Бежит тут к магиле Авдотьеной, Ажно тут веревка из могилы к колоколу торгается. И собираются тут православной народ, Все тому дивуются, А Поток Михайла Иванович В могиле ревет зычным голосом. 210И разрывали тое могилу наскоро, Опускали лес(т)ницы долгия, Вынимали Потока и с добрым конем, И со ево молодой женой, И объявили князю Валадимеру И тем попам соборныем, Поновили их святой водой, Приказали им жить по-старому. И как Поток живучи состарелся, Состарелся и переставелся, 220Тогда попы церковныя По прежнему их обещанию Ево Потока, похоронили, А ево молоду жену Авдотью Леховидьевну С ним же живую зарыли во сыру землю. И тут им стала быть память вечная. То старина, то и деянье.

24 СОРОК КАЛИК СО КАЛИКОЮ

А из пустыни было Ефимьевы, Из монастыря из Боголюбова, Начинали калики нарежатися Ко святому граду Иерусалиму, Сорок калик их со каликою. Становилися во единой круг, Оне думали думушку единую, А едину думушку крепкую; Выбирали бо́льшева атамана 10Молоды Касьяна сына Михайлыча. А и молоды Касьян сын Михайлович Кладет он заповедь великую На всех тех дородных молодцов: «А итить нам, братцы, дорога не ближнея — Идти будет ко городу Иерусалиму, Святой святыни помолитися, Господню гробу приложитися, Во Ердань-реке искупатися, Нетленною ризой утеретися, 20Идти селами и деревнями, Городами теми с пригородками. А в том-та ведь заповедь положена: Кто украдет или кто солжет, Али кто пустится на женской блуд, Не скажет большему атаману, Атаман про то дело проведает, — Едина оставить во чистом поле И окопать по плеча во сыру землю». И в том-та ведь заповедь подписана, 30Белыя рученьки исприложены: Атаман Косьян сын Михайлович, Податаманья — брат ево родной Молоды Михайла Михайлович. Пошли калики в Ерусалим-град. А идут неделю уже споряду, Идут уже время немалое, Подходят уже они под Киев-град, Сверх тое реки Че́реги, На ево потешных на островах 40У великова князя Владимера А и вышли оне из раменья, Встречу им-та Владимер-князь: Ездит он за охотою, Стреляет гусей, белых лебедей, Перелетных малых утачак, Лисиц, зайцов всех поганивает. Пригодилося ему ехати поблизости, Завидели ево калики тут перехожия, Становилися во единой круг, 50Клюки-п(о)сохи в землю потыкали, А и сумочки исповесили, Скричат калики зычным голосом, — Дрогнет матушка сыра земля, С дерев вершины попадали, Под князем конь окарачелся, А богатыри с коней попадали, А Спиря стал постыривать, Сёма стал пересёмовать. Едва пробудится Владимер-князь, 60Рассмотрил удалых добрых молодцов, Оне-та ему поклонилися, Великому князю Владимеру, Прошают у него свету́ю милостиню, А и чем бы молодцам душа спасти. Отвечает им ласковой Владимер-князь: «Гой вы еси, калики перехожия! Хлебы с нами завозныя, А и денег со мною не годилося, А и езжу я, князь, за охотою, 70За зайцами и за лисицами, За соболи и за куницами, И стреляю гусей, белых лебедей, Перелетных малых утачак, Изволите вы идти во Киев-град Ко душе княгине Апраксевне; Честна роду дочь королевична Напоит-накормит вас, добрых молодцов, Наделит вам в дорогу злата-серебра». Недолго калики думу думали, Пошли ко городу ко Киеву. А и будут в городе Киеве, Середи двора княженецкова, Клюки-посохи в землю потыкали, А и сумочки исподвесили, Подсумочья рыта бархата, Скричат калики зычным голосом, — С теремов верхи поволялися, А с горниц охлупья попадали, В погребах питья сколыбалися. 90Становилися во единой круг, Прошают святую милостыню У молоды княгини Апраксевны. Молода княгина испужалася, А и больно она передрогнула, Посылает стольников и чашников Звать калик во светлу гридню. Пришли тут стольники и чашники, Бьют челом-поклоняются Молоду Касьяну Михайлову 100Со своими его товарыщами Хлеба есть во светлу гридню К молодой княгине Апраксевне. А и тут Косьян не ослушался, Походил во гридню во светлую, Спасову образу молятся, Молодой княгине поклоняются. Молода княгиня Апраксевна Поджав ручки, будто турчаночки, Со своими нянюшки и мамушки, 110С красными сенными деушки. Молоды Касьян сын Михайлович Садился в место большее, От лица ево молодецкова, Как бы от солнучка от краснова, Лучи стоят великия. Убиралис(ь) тут все добры молодцы, А и те калики перехожия За те столы убраныя. А и стольники-чашники 120Поворачевают-пошевеливают Своих оне приспешников, Понесли-та ества сахарныя, Понесли питья медвяныя. А и те калики перехожия Сидят за столами убраными, Убирают ества сахарныя, А и те видь пьют питья медяныя, И сидят оне время час-другой, Во третьем часу подымалися, 130Подымавши, оне богу молятся, За хлеб за соль бьют челом Молодой княгине Апраксевне И всем стольникам и чашникам. И тово оне еще ожидаючи У молодой княгини Апраксевны, — Наделила б на дорогу златом-серебром, Сходить бы во град Иерусалим. А у молодой княгини Апраксевны Не то в уме, не то в разуме: 140Пошлет Алешуньку Поповича Атамана их уговаривати И всех калик перехожиех, Чтоб не идти бы им сево дня и сего числа. И стал Алеша уговаривати Молода Касьяна Михайловича, Зовет к княгине Апраксевне На долгия вечеры посидети, Забавныя речи побаити, А сидеть бы наедине во спальне с ней. 150Молоды Касьян сын Михайлович, Замутилось ево сер(д)це молодецкое, Отказал он Алеши Поповичу, Не идет на долгия вечеры К молодой княгине Апраксевне Забавныя речи баити. На то княгиня осердилася, Посылает Алешуньку Поповича Прорезать бы ево суму рыта бархата, Запехать бы чарочку серебрену, Которой чарочкой князь на приезде || пьет. Алеша-та догадлив был: Распорол суму рыта бархата, Запехал чарочку серебрену И зашивал ее гладехонько, Что познать было не можно то. С тем калики и в путь пошли, Калики с широка двора, С молодой княгиней не прошаются, А идут калики не оглянутся. 170И верст десяток отошли оне От стольнова города Киева, Молода княгиня Апраксевна Посылает Алешу во погон за ним. Молоды Алеша Попович млад Настиг калик во чистом поле, У Алеши ве[ж]ство нерожденое, Он стал с каликами [в]здорити, Обличает ворами-разбойниками: «Вы-та, калики, бродите по миру по крещеному, 180Ково окрадите, своем зовете, Покрали княгиню Апраксевну, Унесли вы чарочку серебрену, Которой чарочкой князь на приезде пьет!». А в том калики не даются ему, Молоду Алеши Поповичу, Не давались ему на обыск себе. Поворчал Алешинька Попович млад, Поехал ко городу Киеву, И так приехал во стольной Киев-град. 190Во то же время и во тот же час Приехал князь из чиста поля, И с ним Добрынюшка Никитич млад. Молода княгиня Апраксевна Позовет Добрынюшку Никитича, Посылает за каликами, За Косьяном || Михайловичем. Втапоры Добрынюшка не ослушался, Скоро поехал во чисто поле, У Добрыни ве[ж]ство рожденое и ученое, 200Настиг он калик во чистом поле, Скочил с коня, сам бьет челом: «Гой еси, Касьян Михайлович, Не наведи на гнев князя Владимера, Прикажи обыскать калики перехожия, Нет ли промежу вас глупова!». Молоды Касьян сын Михайлович Становил калик во единой круг И велел он друг друга обыскавать От малова до старова, 210От старова и до больша́ лица́, До себя, млада Касьяна Михайловича. Негде́ та чарочка не явилася — У млада Касьяна пригодилася. Брат ево, молоды Михайла Михайлович, Принимался за заповедь великую, Закопали атамана по плеча во сыру землю, Едина оставили во чистом поле Молода Касьяна Михайловича, Отдавали чарочку серебрену 220Молоду Добрынюшки Никитичу, И с ним написан виноватой тут Молоды Касьян Михайлович. Добрыня поехал он во Киев-град, А и те калики — в Ерусалим-град. Молоды Касьян сын Михайлович С ними, калики, прощается. И будет Добрынюшка в Киеве У млады княгини Апраксевны, Привез он чарочку серебрену, 230Виноватова назначено — Молода Касьяна сына Михайлова. А с таво время-часу захворала она скорбью недоброю: Слегла княгиня в великое во агноище. Ходили калики в Ерусалим-град, Вперед шли три месяца. А и будут в граде || Ерусалиме, Святой святыни помолилися, Господню гробу приложилися, Во Ердане-реке искупалися, 240Нетленною ризою утиралися, А всё-та молодцы отправили; Служили обедни с молебнами За свое здравие молодецкое, По поклону положили за Касьяна Михайловича. А и тут калики не замешкались, Пошли ко городу Киеву И ко ласкову князю Владимеру И идут назад уже месяца два, На то место не угодили они, 250Обошли маленькай сторонкаю Ево, молода Касьяна Михайловича; Голосок наносит помалехоньку, А и тут калики остоялися, А и место стали опознавать, Подалися малехонько И увидели молода Касьяна сын Михайлович: Он ручкой ма́шит, голосом кричит. Подошли удалы добры молодцы, Вначале атаман, родной брат ево 260Михайла Михайлович, Пришли все оне, поклонилися, Стали здравствовать. Подает он, Касьян, ручку правую, А оне-та к ручке приложилися, С ним поцеловалися И все к нему переходили. Молоды Касьян сын Михайлович Выскакивал из сырой земли, Как есён сокол из тепла гнезда. 270А все оне, молодцы, дивуются, На ево лицо молодецкое Не могут зрить добры молодцы, А и кудри на нем молодецкия до самаго пояса. И стоял Касьян не мало число, — Стоял в земле шесть месяцов, А шесть месяцов будет полгода. Втапоры пошли || калики ко городу Киеву, Ко ласкову князю Владимеру. Дошли оне до чудна креста Леванидова, 280Становилися во единой круг, Клюки-посохи в землю потыкали, И стоят калики потихохуньку. Молоды Михайла Михайлович Атаманом еще правил у них, Посылает легкова молодчика Доложиться князю Владимеру: «Прикажит ли идти нам поабедати?». Владимер-князь пригодился в доме, Послал он своих клюшников-ларешников 290Побить челом и поклонитися им-та, каликам, Каликам пообедати, И молоду Касьяну на особицу. И тут клюшники-ларешники Пришли оне к каликам, поклонилися, Бьют челом к князю пообедати. Пришли калики на широкой двор, Середи двора княженецкова Поздравствовал ему Владимер-князь, Молоду Касьяну Михайловичу, 300Взял ево за белы руки, Повел во светлу гридню. А втапоры молоды Касьян Михайлович Спросил князя Владимера Про молоду княгиню Апраксевну: «Гой еси, сударь Владимер-князь! Здравствует ли твоя княгиня Апраксевна?». Владимер-князь едва речи выговорил: «Мы-де уже неделю-другу не ходим к ней». Молоды Касьян тому не брезгует, 310Пошел со князем во спальну к ней, А и князь идет свой нос зажал, Молоду Касьяну то нечто́ ему, Никакова духу он не верует. Отворяли двери у светлы гридни, Раскрывали окошечки косящетые, Втапоры княгиня прощалася, Что нанесла речь напрасную. Молоды Касьян || сын Михайлович А и дунул духом святым своим 320На младу княгиню Апраксевну, — Не стало у ней тово духу-пропасти, Оградил ея святой рукой, Прощает ее плоть женскую, Захотелось ей, и пострада она: Лежала в страму полгода. Молоды Касьян сын Михайлович Пошел ко князю Владимеру во светлу гридню, Помолился Спасу образу Со своими каликами перехожими, 330И сажалися за убраны столы, Стали пить-есть, потешатися. Как будет день в половина дня, А и те калики напивалися, Напивалися и наедалися, Владимер-князь убивается, А калики-та в путь нарежаются. Просит их тут Владимер-князь Пожить-побыть тот денек у себе. Молода княгиня Апраксевна 340Вышла из кожуха, как из про́пости. Скоро она убиралася, Убиралася и нарежалася, Тут же к ним к столу пришла С няньками, с мамками И с сенными красными девицами Молоду Касьяну поклоняется Без стыда-без сорому, А грех свой на уме держит. Молоды Касьян сын Михайлович 350Тою рученькой правою размахивает По тем ествам сахарныем, Крестом огражает и благословляет, Пьют-едят, потешаются. Втапоры молоды Касьян сын Михайлович Вынимал из сумы книжку свою, Посмотрил и число показал, Что много мы, братцы, пьем-едим, прохложаемся, Уже третей день в доходе идет, И пора нам, молодцы, в путь идти. 360Вставали калики на резвы ноги, Спасову образу молятся И бьют челом князю Владимеру С молодой княгиней Апраксевной За хлеб за соль ево, И прощаются калики с князем Владимером И с молодою княгинею Апраксевною. Собрались оне и в путь пошли До своего монастыря Боголюбова И до пустыни Ефимьевы. 370То старина, то и деянье.

25 КАЛИН-ЦАРЬ

Да из орды, Золотой земли, Из тое Могозеи богатыя Когда подымался злой Калин-царь, Злой Калин-царь Калинович Ко стольному городу ко Киеву Со своею силою с поганою, Не дошед он до Киева за семь верст, Становился Калин у быстра Непра; Сбиралося с ним силы на сто верст 10Во все те четыре стороны. Зачем мать сыра земля не погнется? Зачем не расступится? А от пару было от конинова А и месец, со(л)нцо померкнула, Не видить луча света белова; А от духу татарскова Не можно крещеным нам живым быть. Садился Калин на ременчет стул, Писал ерлыки скоропищеты 20Ко стольному городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимеру, Что выбрал татарина выше всех, А мерою тот татарин трех сажен, Голова на татарине с пивной котел, Которой котел сорока ведер, Промеж плечами касая сажень. От мудрости слово написано, Что возьмет Калин-царь Стольной Киев-град, 30А Владимера-князя в полон полонит, Божьи церквы на дым пустит. Дает тому татарину ерлыки скоропищеты И послал ево в Киев наскоро. Садился татарин на добра коня, Поехал ко городу ко Киеву, Ко ласкову || князю Владимеру. А и будет он, татарин, в Киеве, Середи двора княженецкова Скокал татарин с добра коня, 40Не вяжет коня, не приказавает, Бежит он во гридню во светлую, А Спасову образу не молится, Владимеру-князю не кланется И в Киеве людей ничем зовет. Бросал ерлыки на круглой стол Перед великова князя Владимера, Атшод, татарин слово выговорил: «Владимер-князь стольной киевской! А наскоре сдай ты нам Киев-град 50Без бою, без драки великия И без того кроволития напраснаго!». Владимер-князь запечалился, А наскоре ерлыки распечатовал и просматривал Гледючи в ерлыки, заплакал свет: По грехам над князем учинилося — Богатырей в Киеве не случилося, А Калин-царь под стеною стоит, А с Калином силы написано Не много не мало — на́ сто верст 60Во все четыре стороны, Еще со Калином сорок царей со царевичем, Сорок королей с королевичем, Под всяким царем силы по три тьмы-по три тысячи; По правую руку ево зять сидит, А зятя зовут у нево Сартаком, А по леву руку сын сидит, Сына зовут Лоншеком. И то у них дело не окончено, Татарин из Киева не выехал, 70Втапоры Василей-пьяница [В]збежал на башню на стрельную, Берет он свой тугой лук разрывчетой, Калену стрелу переную, Наводил он трубками немецкими, А где-та сидит злодей Калин-царь, И тот-та Василей-пьяница Стрелял он тут во Калина-царя, Не попал во собаку Калина-царя, Что попал он в зятя ево Сартака, 80Угодила стрела ему в правой глаз, Ушиб ево до́ смерти. И тут Калину-царю за беду стало, Что перву беду не утушили, А другую беду оне загрезили: Убили зятя любимова С тоя башни стрельныя. Посылал другова татарина Ко тому князю Владимеру, Чтобы выдал тово виноватова. 90А мало время замешкавши, С тое стороны полуденныя, Что ясной сокол в перелет летит, Как белой кречет перепорхавает, Бежит паленица удалая, Старой казак Илья Муромец. Приехал он во стольной Киев-град, Середи двора княженецкова Скочил Илья со добра коня, Не вяжет коня, не приказывает, 100Идет во гридню во светлую, Он молится Спасу со Пречистою, Бьет челом князю со княгинею И на все четыре стороны, А сам Илья усмехается: «Гой еси, сударь Владимер-князь, Что у тебе за болван пришел? Что за дурак неотесоной?». Владимер-князь стольной киевской Подает ерлыки скоропищеты, 110Принял Илья, сам прочитывал. Говорил тут ему Владимер-князь: «Гой еси, Илья Муромец! Пособи мне думушку подумати: Сдать ли мне, не сдать ли Киев-град Без бою мне, без драки великия, Без того кроволития напраснаго?». Говорит Илья таково слово: «Владимер-князь стольной киевской! Ни о чем ты, асударь, не печалуйся: 120Боже-Спас оборонит нас, А нечто́ пречистой и всех сохранит! Насыпай ты мису чиста серебра, Другую — красна золота, Третью мису — скатнова земчуга; Поедем со мной ко Калину-царю Со своими честными подарками, Тот татарин || дурак нас прямо доведет». Нарежался князь тут поваром, Заморался сажаю котельною. 130Поехали оне ко Калину-царю, А прямо их татарин в лагири ведет. Приехал Илья ко Калину-царю В ево лагири татарския, Скочил Илья со добра коня, Калину-царю поклоняется, Сам говорит таково слово: «А и Калин-царь, злодей Калинович! Прими наши дороги подарочки От великова князя Владимера: 140Перву мису чиста серебра, Другу — красна золота, Третью мису — скатнова земчуга, А дай ты нам сроку на три дни, В Киеве нам приуправиться: Отслужить обедни с понафидами, Как-де служат по усопшим душам, Друг с дружкой проститися!». Говорит тут Калин таково слово: «Гой еси ты, Илья Муромец! 150Выдайте вы нам виноватова, Которой стрелял с башни со стрельныя, Убил моево зятя любимова!». Говорит ему Илья таково слово: «А ты слушай, Калин-царь, повеленое, Прими наши дороги подарочки От великова князя Владимера. Где нам искать такова человека и вам отдать?». И тут Калин принял золоту казну нечестно у нево. Сам прибранивает. 160И тут Ильи за беду стало, Что не дал сроку на три дни и на три часа, Говорил таково слово: «Сабака, проклятой ты, Калин-царь, Отойди с татарами от Киева! Охото ли вам, сабака, живым быть?». И тут Калину-царю за беду стало, Велел татарам сохватать Илью. Связали ему руки белыя Во крепки чембуры шелковыя. Втапоры Ильи || за беду стало, Говорил таково слово: «Сабака, проклятой ты, Калин-царь, Отойди прочь с татарами от Киева! Охото ли вам, сабака, живым быть?». И тут Калину за беду стало И плюет Ильи во ясны очи: «А русской люд всегды хвастлив, Опутан весь, будто лысай бес, Еще ли стоит передо мною, сам хвастает!». 180 И тут Ильи за беду стало, За великую досаду показалося, Что плюет Калин в ясны очи, Скочил в полдрева стоячева, Изарвал чембуры на могучих плечах. Не допустят Илью до добра коня И до ево-та до палицы тяжкия, До медны литы в три тысячи. Схвотил Илья татарина за́ ноги, Которой ездил во Киев-град, 190И зачал татарином помахивати, Куда ли махнет — тут и улицы лежат, Куды отвернет — с переулками, А сам татарину приговаривает: «А и крепок татарин — не ломится, А жиловат сабака — не изорвется!». И только Илья слово выговорил, Оторвется глава ево татарская, Угодила та глава по силе вдоль, И бьет их, ломит, вконец губит. 200Достальныя татара на побег пошли, В болотах, в реках притонули все, Оставили свои возы и лагири. Воротился Илья он ко Калину-царю, Схватал он Калина во белы руки, Сам Калину приговаривает: «Вас-та, царей, не бьют-не казнят, Не бьют-не казнят и не вешают!». Согнет ево корчагою, Воздымал выше буйны головы своей, 210Ударил ево о горюч камень, Росшиб он в крохи говенныя. Достальныя татара на побег бегут, Сами оне заклинаются: «Не дай бог нам бывать ко Киеву, Не дай бог нам видать русских людей! Неужто в Киеве все таковы: Один человек всех татар прибил?». Пошел Илья Муромец искать своего товарыща Тово ли Василья-пьяницу Игнатьева, 220И скоро нашел ево на кружале Петровскием, Привел ко князю Владимеру. А пьет Илья довольно зелено вино С тем Васильем со пьяницой, И называет Илья тово пьяницу Василья Братом названыем. То старина, то и деянье.

26 ЦАРЬ САУЛ ЛЕВАНИДОВИЧ

Царь Саул Леванидович Поехал за море синея, В дальну орду, в Полувецку землю, Брать дани и невыплаты. А царица ево проводила От первова стану до второва, От второва стану до третьева, От третьева стану воротилася, А сама она царю поклонилася: 10«Гой еси ты есми, царь Саул, Царь Саул Леванидович! А кому мене, царицу, приказываешь, А кому мене, царицу, наказываешь? Я остаюсь, царица, черовоста, Черевоста осталась на тех || порах». А и только царь слово выговорил, Царь Саул Леванидович: «А и гой еси, царица Азвяковна, Молода Елена Александровна! 20Некому́ я тебе, царицу, не приказаваю, Не приказаваю и не наказаваю, А то коли тебе господи сына даст, (В)спой-(в)скорми и за мной ево пошли, А то коли тебе господи дочеря даст, (В)спой-(в)скорми, замуж отдай, А любимова зятя за мной пошли: Поеду я на двенадцать лет». Вскоре после ево царице бог сына даст, Поп приходил со молитвою, 30Имя дает Костентинушком Сауловичем. А и царское дитя не по годам растет, А и царско дитя не по месяцам, А которой ребенок двадцати годов, Он, Костентинушка, семи годков. Присадила ево матушка грамоте учиться, Скоро ему грамота далася и писать научился. Будет он, Костентинушка, десяти годов, Стал-та по улицам похаживати, Стал с ребятами шутку шутить, 40С усатами, с бородатами, А которые ребята двадцати годов И которые во полутридцети; А все ведь дети княженецкие, А все-та ведь дети боярские, И все-та ведь дети дворянския, Еще ли дети купецкия. Он шутку шутит не по-ребячью, О[н] творки творил не по маленьким: Которова возьмет за руку, 50Из плеча тому руку выломит; И которова заденет за ногу, По гузна ногу оторвет прочь; И которова хватит поперек хребта, Тот кричит-ревет, окарачь ползет, Без головы домой придет. Князи-бояра || дивуются И все купцы богатыя: «А что это у нас за урод растет? Что это у нас за выблядочок?». 60Доносили оне жалобу великую Как бы той царице Азвяковне, Молоды Елены Александровны. Втапоры скоро завела ево матушка во теремы свои, Тово ли млада Костентинушка Савуловича, Стала ево журить-бранить, А журить-бранить, на ум учить, На ум учить — смиренно жить. А млад Костентин сын Саулович Только у матушки выспросил: 70«Гой еси, матушка, Молоды Елена Александровна, Есть ли у мене на роду батюшка?». Говорила царица Азвяковна, Молоды Елена Александровна: «Гой еси, мое чадо милая, А и ты, младой Костентинушка Саулович! Есть у тебе на роду батюшка, Царь Саул Леванидович, Поехал он за море синея, 80В дальну орду, в Полувецку землю, Брать дани-невыплаты, А поехал он на двенадцать лет, Я осталася черевоста, А черевоста осталась на тех порах. Только ему, царю, слово выговорила: «А кому мене, царицу, приказываешь и наказываешь»? Только лишь царь слово выговорил: «Некому́ я тебе, царицу, не приказаваю и не наказаваю, А то коли тебе господь сына даст, 90Ты де вспой-(в)скорми, Сына за мной пошли; А то коли тебе господи дочеря даст, Вспой-(в)скорми, замуж отдай, А любимова зятя за мной пошли». Много царевич не спрашивает, Выходил на крылечко на красное: «Конюхи-приспешники! Оседлайте скоро мне добра коня Под то седелечко черкес(с)кое, А в задней слуке || и в передней слуке По тирону по каменю, По дорогу по самоцветному, А не для-ради мене, молодца, басы, — Для-ради богатырские крепости, Для-ради пути, для дороженьки, Для-ради темной ночи осенней, Чтобы видеть при пути-дороженьки Темна ночь до бела света». А и только видь матушка видела: 110Ставал во стремя вольящетое, Садился во седелечко черкес(с)кое, Только он в ворота выехал, — В чистом поле дым столбом. А и только с собою ружье везет, А везет он палицу тяжкую, А и медну литу в триста пуд. И наехал чесовню, зашел богу молитися, А от той часовни три дороги лежат: А и перва дорога написана, 120А написана дорога вправо, Кто этой дорогой поедет, Конь будет сыт, самому — смерть; А другою крайнею дорогою левою, — Кто этой дорогой поедет, Молодец сам будет сыт, конь голоден; А середнею дорогою поедет — Убит будет смертью напрасною. Втапоры богатырское сер(д)це разъерилася, Могучи плечи расходилися, 130Молодой Костентинушка Савулович Поехал он дорогою среднею, Доезжать до реки Смородины. А втапоры Кунгур-царь перевозится Со темя́ ли татары погаными, Тут Костентинушка Савулович Зачал татаров с краю бить Тою палицою тяжкою, Он бьется-дерется целой день, Не пиваючи, не едаючи, 140Ни на малой час отдыхаючи. День к вечеру вечеряется, Уж красное со(л)нцо закотается, Молодой Костентинушка Саулович Отъехал от татар прочь, Где бы молодцу опочив держать, Опочив держать и коня кормить. А ко утру заря занимается, А и младой Костентинушка Саулович, Он, молодец, ото сна подымается, 150Утрен(н)ей расо́й умывается, Белым полотном утирается, На восток он богу молится, Скоро-де садится на добра коня, Поехал он ко Смородины-реки. А и тута татары догадалися, Оне к Кунгуру-царю пометалися: «Гой еси ты, Кунгур-царь, Кунгур-царь, Самородович! Как нам будет детину ловить: 160Силы мало осталося у нас!». А и Кунгур-царь Самородович Научил тех ли татар поганыех Копати ровы глубокия: «Заплетайте вы туры высокия, А ставьте поторчины дубовые, Колотите вы надолбы железныя!». А и тут тотары поганыя И копали оне ровы глубокия, Заплетали туры высокия, 170Ставили поторчены дубовыя, Колотили надолбы железныя. А поутру рано-ранешенько, На светлой заре рано-утре(н)ней, На всходе краснова солнушка Выезжал удалой доброй молодец, Млады Костентинушка Савулович, А и бегает-скачет с одной стороны И завернется на другу сторону, Усмотрел их татарские вымыслы: 180Тамо татара просто стоят, И которых веслау́хих — всех прибил, И которых висячих — всех || оборвал, И приехал к шатру к Кунгуру-царю, Розбил ево в крохи говенныя, А достальных татар домой опустил. И поехал Костентинушка ко городу Угличу. Он бегает-скачет по чисту полю, Хоботы метал по темным лесам, Спрашивает себе сопротивника, 190Сильна-могуча богатыря, С кем побиться-подраться и порататься. А углицки мужики были лукавыя: Город Углич крепко заперли И (в)збегали на стену белокаменну, Сами оне ево обмановают: «Гой еси, удалой доброй молодец! Поезжа(й) ты под стену белокаменну, А и нету у нас царя в Орде, короля в Литве, Мы тебе поставим царем в Орду, королем в Литву». 200У Костентинушка умок молодешонёк, Молодешенёк умок, зеленешонёк, И сдавался на их слова прелестныя, Подъезжал под стену белокаменну. Оне крюки-багры заметовали, Подымали ево на стену высокою Со ево добрым конем. Мало время замешкавши, И связали ему руки белыя В крепки чембуры шелковыя; 210И сковали ему ноги резвыя В те ли железа немецкия, Взяли у нево добра коня И взяли палицу медную, А и тяжку литу в триста пуд; Сняли с нево платье цветное царское И надевали на нево платье опальное, Будто тюремное; Повели ево в погребы глубокия, Место темной темницы, 220Только ево посадили, молодца, Запирали дверями железными И засыпали хрещом, пески мелкими. Тут десятники засовалися, Бегают оне по Угличу, Спрашивают подводы под царя Саула Леванидовича, И которые || под царя пригодилися. И проехал тут он, царь Саул, Во свое царство в Алыберское, Царица ево, царя, стретила, 230А и молоды Елена Александровна. За первом поклоном царь поздравствовал: «Здравствуй ты, царица Азвяковна, А и ты, молода Елена Александровна! Ты осталася черевоста, Что после мене тебе бог дал?». Втапоры царица заплакала, Сквозь слезы едва слова выговорила: «Гой еси, царь Саул Леванидович! Вскоре после тебе бог сына дал 240Поп приходил со молитвою, Имя давал Костентинушком». Царь Саул Леванидович Много ли царицу не спрашивает, А и только он слово выговорил: «Конюхи вы мои, приспешники! Седлайте скоро мне добра коня, Которой жеребец стоит тридцать лет!». Скоро тут конюхи металися, Оседлали ему тово добра коня, 250И берет он, царь, свою сбрую богатырскую, Берет он сабельку вострую И копье морзамецкое, Поехал он скоро ко городу Угличу. А те же мужики-угличи, извощики, С ним ехавши, россказовают, Какова молодца посадили в погребы глубокия, И сказывают, каковы коня приметы И каков был молодец сам. Втапоры царь Саул догадается, 260Сам говорил таково слово: «Глупы вы, мужики, неразумныя, Не спросили удала добра молодца Ево дядины-вотчины, Что он прежде того Немало у Кунгура-царя || силы порубил, Можно за то вам ево благодарити и пожаловати, А вы ево назвали вором-разбойником, И оборвали с нево платье цветное, И посадили в погреба глубокия, 270Место темной темницы!». И мало время поизойдучи, Подъезжал он, царь, ко городу Угличу, Просил у мужиков-угличов, Чтобы выдали такова удала добра молодца, Которой сидит в погребах глубокиех. А и тут мужики-угличи С ним, со царем, заздорили: Не пущают ево во Углич-град И не сказавают про тово удала добра молодца, 280Что-де у нас нет такова и не бывало. Старики тут вместе соходилися, Оне думали думу единую, Выводили тут удала добра молодца Из тово ли погреба глубокова И сымали железа с резвых ног, Развязали чембуры шелковыя, Приводили ему добра коня, А и отдали палицу тяжкую, А медну литу в триста пуд 290И ево платьица царское цветное. Нарежался он, младой Костентинушка Саулович, В тое свое платье царское цветное, Подошел Костентинушка Саулович Ко царю Саулу Леванидовичу, Стал свою родину рассказавати. А и царь Саул спохватается, А берет ево за руку за правую И целует ево во уста сахарныя: «Здравствуй, мое чадо милая, Младой Костентинушка || Саулович!». А и втапоры царь Саул Леванидович Спрашивает мужиков-угличов: «Есть ли у вас мастер заплечной с подмастерьями?». И тут скоро таковых сыскали И ко царю привели. Царь Саул Леванидович Приказал казнить и вешати, Которые мужики были главные во Угличи, И садилися тут на свои добры кони, 310Поехали во свое царство в Алыберское. И будет он, царь Саул Леванидович, Во своем царстве в Алыберском со своим сыном, Младом Костентинушком Сауловичем, И съехалися со царицою, обрадовалися, Не пива у царя варить, не вина курить, — Пир пошел на радостях, А и пили да ели, потешалися. А и день к вечеру вечеряется, Красное со(л)нцо закатается, 320И гости от царя разъехалися. Тем старина и кончилася.

27 АГАФОНУШКА

А и на Дону, Дону, в избе на дому На крутых берегах, на печи на дровах, Высока ли высота потолоч[н]ая, Глубока глубота подпольная, А и широко раздолье — перед печью шесток, Чистое поле — по подлавечью, А и синее море — в лохани вода. А у белова города, у жорнова, А была стрельба веретенная, 10А и пушки-мушкеты горшечныя, Знамена поставлены || помельныя, Востры сабли — кокошники, А и тяжкия палицы — шемшуры, А и те шешумры были тюменских баб. А и билася-дралася свекры со снохой, Приступаючи ко городу ко жорному, О том пироге, о яшном мушнике, А и билися-дралися день до вечера, Убили оне курицу пропашшую. 20А и на ту-та на драку-великой бой Выбежал сильной-могуч богатырь, Молодой Агафонушка Никитин сын. А и шуба-та на нем была свиных хвостов, Бо́лестью опушена, комухой подложена, Чирьи да вереды — то пуговки, Сливныя коросты — то петельки. А втапоры старик на полатех лежал, Силу-ту смечал, во штаны насрал; А старая баба, умом молода, 30Села срать, сама песни поет. А слепыя бегут, спинаючи гледят; Безголовыя бегут, оне песни поют, Бездырыя бегут-попёрдовают, Безносыя бегут-понюхивают, Безрукой втапоры клеть покрал, А нагому безрукай за пазуху наклал, Безъязыкова, тово на пытку ведут; А повешены — слушают, А и резаной — тот в лес убежал. 40На ту же на драку-великой бой Выбегали тут три могучие богатыри: А у первова могучева богатыря Блинами голова испроломана, А другова могучева богатыря Соломой ноги изломаны, У третьева могучева богатыря Кишкою брюхо пропо́роно. В то же время и в тот же час На море, братцы, овин горит 50С репою, со печенкою. А и середи синя моря Хвалынскова Выростал ли тут крековист дуб, А на том на сыром || дубу крековостом А и сивая свинья на дубу гнездо свила, На дубу гнездо свила, И детей она свела — сивиньких поросяточок, Поросяточок полосатиньких. По дубу оне все разбегалися, А в воду оне гледят — притонути хотят, 60В поле гледят — убежати хотят. А и по чистому полю карабли бегут, А и серой волк на корме стоит, А красна лисица потакивает: «Хоть вправо держи, хоть влево, затем куда хошь». Оне на небо гледят, улетети хотят. Высоко ли там кобыла в шебуре летит. А и чорт ли видал, что медведь летал, Бурою корову в когтях носил. В ступе-де курица объегнилася, 70Под шес(т)ком-та карова еицо́ снесла, В осеку овца отелилася. А и то старина, то и деянье.

28 САДКО-БОГАТОЙ ГОСТЬ

По славной матушке Волге-реке А гулял Садко молодец тут двенадцать лет, Никакой над собой притки и скорби Садко не видовал, А все молодец во здоровье пребывал, Захотелось молодцу побывать во Нове-городе, Отрезал хлеба великой сукрой, А и солью насолил, Ево || в Волгу опустил: 10«А спасиба тебе, матушка Волга-река! А гулял я по тебе двенадцать лет, Никакой я прытки-скорби не видавал над собой И в добром здоровье от тебе отошел, А иду я, молодец, во Нов-город побывать». Проговорит ему матка Волга-река: «А и гой еси, удалой доброй молодец! Когда придешь ты во Нов-город, А стань ты под башню проезжую, Поклонися от меня брату моему, 20А славному озеру Ильменю». Втапоры Садко-молодец, отошед, поклонился. Подошел ко Нову-городу И будет у тоя башни проезжия, Подле славнова озера Ильменя, Правит челобитья великое От тоя-та матки Волги-реки, Говорит таково слово: «А и гой еси, славной Ильмень-озеро! Сестра тебе, Волга, челобитья посылает». 30Двою говорил сам и кланелся. Малое время замешкавши, Приходил тут от Ильмень-озера Удалой доброй молодец, Поклонился ему добру молодцу: «Гой еси, с Волги удал молодец! Как ты-де Волгу, сестру, знаешь мою?». А и тот молодец Садко ответ держит: «Что-де я гулял по Волге двенадцать лет, Со вершины знаю и до ус(т)ья ее, 40А и нижнея царства Астраханскова». А стал тот молодец наказовати, Которой послан от Ильмень-озера: «Гой еси ты, с Волги удал молодец! Проси бошлыков во Нове-городе Их со тремя неводами И с теми людьми со работными, И заметовай ты неводы во Ильмень-озера, Что будет тебе божья милость». Походил он, молодец, 50К тем бошлыкам новогородскием, И пришел он, сам кланеится, Сам говорит таково слово: «Гой вы еси, башлыки, добры молодцы! А и дайте мне те три невода Со теми людьми со работными Рыбы половити во Ильмени-озере, Я вам, молодцам, за труды заплачу». А и втапоры ему бошлыки не отказовалися, Сами пошли, бошлыки, со работными людьми 60И закинули три невода во Ильмень-озеро. Первой невод к берегу пришел — И тут в нем рыба белая, Белая ведь рыба мелкая; И другой-та ведь невод к берегу пришел — В том-та рыба красная; А и третей невод к берегу пришел — А в том-та ведь рыба белая, Белая рыба в три четверти. Перевозился Садко-молодец на гостиной двор 70Со тою рыбою ловленою, А и первую рыбу перевозили, Всю клали оне рыбу в погребы; Из другова же невода он в погреб же возил, Та была рыба вся красная; Из третьева невода возили оне В те же погребы глубокия, Запирали оне погребы накрепко, Ставили караулы на гостином на дворе, А и отдал тут молодец тем бошлыкам 80За их за труды сто рублев. А не ходит Садко на тот на гостиной двор по три дни, На четвертой день погулять захотелось, А и первой в погреб заглянет он, А насилу Садко тута двери отворил: Котора была рыба мелкая, Те-та ведь стали деньги дробныя, И скора Садко опять запирает; А в другом погребу заглянул он: Где была рыба красная, 90Очутилась у Садка червонцы лежат; В третьем погребу загленул Садко: Где была рыба белая, А и тут у Садка всё монеты лежат. Втапоры Садко-купец, || богатой гость, Сходил Садко на Ильмень-озеро, А бьет челом-поклоняется: «Батюшко мой, Ильмень-озеро! Поучи мене жить во Нове-граде!». А и тут ему говорил Ильмень-озеро: 100«А и гой еси, удалой доброй молодец! Поводись ты со людьми со таможенными, А и только про их ты обед доспей, Позови молодцов, посадских людей, А станут те знать и ведати». Тут молодец догадается, Сделал обед про томожных людей, А стал он водиться со посадскими людьми. И будет во Нове-граде У тово ли Николы Можайскова, 110Те мужики новогородские Соходилися на братшину Никольшину, Начинают пить канун, пива яшныя, И пришел тут к нам удалой доброй молодец, Удалой молодец был вол(ж)ской сур, Бьет челом-поклоняется: «А и гой вы еси, мужики новогородские! Примите меня во братшину Никольшину, А и я вам сыпь плачу немалую». А и те мужики новогородские 120Примали ево во братшину Никольшину, Дал молодец им пятьдесят рублев, А и за́чили пить пива яшныя. Напивались молодцы уже допьяна, А и с хмелю тут Садко захвастался: «А и гой еси вы, молодцы славны купцы! Припасите вы мне товаров во Нове-городе По три дня и по три у́повода, Я выкуплю те товары По три дни по три уповода, 130Не оставлю товаров не на денежку, Ни на малу разну полушечку, А то коли я тавары не выкуплю, Заплачу казны вам сто тысячей». А и тут мужики || новогородские Те-та-де речи ево записавали, А и выпили канун, пива яшные, И заставили Садко ходить по Нову-городу, Закупати товары во Нове-городе Тою ли ценою повольною. 140А и ходит Садко по Нову-городу, Закупает он товары повольной ценою, Выкупил товары во Нове-городе, Не оставил товару не на денежку, Ни на малу разну полушечку. Влажи́л бог желанье в ретиво сер(д)це: А и шод Садко, божей храм сорудил А и во имя Стефана-архидьякона, Кресты, маковицы золотом золотил, Он местны иконы изукрашевал, 150Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолочевал. А и ходит Садко по второй день по Нову-городу, — Во Нове-граде товару больше старова. Он выкупил товары и по второй день, Не оставил товару не на денежку, Ни на малу разну полушечку. И влаживал ему бог желанье в ретиво сер(д)це: Шед Садко, божей храм сорудил А и во имя Сафе́и Премудрыя, 160Кресты, маковицы золотом золотил, Местны иконы изукрашевал, Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолачевал. А и ходит Садко по третей день, По третей день по Нову-городу, — Во Нове-городе товару больше старова, Всяких товаров заморскиех. Он выкупил товары в половина дня, Не оставил товару не на денежку, 170Ни на малу разну полушечку. Много у Садка казны осталося, Вложил бог желанье в ретиво сер(д)це: Шед Садко, божей храм сорудил Во имя Николая Можайскова, Кресты, маковицы золотом || золотил, Местны иконы вызукрашевал, Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил, Царские двери вызолочевал. А и ходит Садко по четвертой день, 180Ходил Садко по Нову-городу А и целой день он до вечера, Не нашел он товаров во Нове-городе Ни на денежку, ни на малу разну полушечку, Зайдет Садко он во темной ряд — И стоят тут черепаны-гнилые горшки, А все горшки уже битыя, Он сам Садко усмехается, Дает деньги за те горшки, Сам говорит таково слово: 190«Пригодятся ребятам черепками играть, Поминать Садко-гостя богатова, Что не я Садко богат, Богат Нов-город всякими товарами заморскими И теми черепанами-гнилыми горшки».

29 МИХАЙЛА СКОПИН

Как бы во сто двадцать седьмом году, В седьмом году восьмой тысячи А и деялось-учинилося, Кругом сильна царства московского Литва облегла со все четыре стороны, А и с нею сила сорочина долгополая И те черкасы петигорские, Еще ли калмыки с татарами, Со татарами, со башкирцами, 10Еще чукши с олюторами; Как || были припасы многие: А и царские и княженецкие, Боярские и дворянские — А нельзя ни протти, ни проехати Ни конному, ни пешему И ни соколом вон вылетити А из сильна царства Московскова И великова государства Росси(й)скова. А Скопин-князь Михайла Васильевич, 20Он правитель царству Московскому, Обережатель миру крещеному И всей нашей земли светорусския, Что есён сокол вон вылетывал, Как бы белой кречет вон выпархивал, Выезжал воевода московской князь, Скопин-князь Михайла Васильевич, Он поход чинил ко Нову-городу. Как и будет Скопин во Нове-граде, Приезжал он, Скопин, на съезжей двор, 30Походил во избу во съезжую, Садился Скопин на ременчет стул, А и берет чернилицу золотую, Как бы в не(й) перо лебединое, И берет он бумагу белую, Писал ерлыки скоропищеты Во Свицкую землю, Саксонскую Ко любимому брату названому, Ко с[в]ицкому королю Карлосу. А от мудрости слово поставлено: 40«А и гой еси, мой названой брат. А ты свицкий король Карлус! А и смилуйся-смилосердися, Смилосердися, покажи милость: А и дай мне силы на подмочь, Наше сильно царство Московское Литва облегла со все четыре стороны, Приступила сорочина долгополая, А и те черкасы петигорския, А и те калмыки со башкирцами, 50А и те чукши с олюторами, И не можем мы с ними управиться. Я зокладоваю три города русския». А с ерлыками послал скорого почтаря, Своего любимова шурина, А таво Митрофана Фунтосова. Как и будет почтарь в Полувецкой орде У честна короля, честнова Карлуса, Он въезжает прямо на королевской двор, А ко свицкому королю Карлусу, 60Середи двора королевскова Скочил почтарь со добра коня, Везал коня к дубову столбу, Сумы похватил, сам во полаты идет. Не за че́м почтарь не замешкался, Приходит во полат(у) белокаменну, Росковыривал сумы, вынимал ерлыки, Он кладет королю на круглой стол. Принимавши, король роспечатовает, Роспечатал, сам просматривает, 70И печальное слово повыговорил: «От мудрости слово поставлено — От любимова брата названова, Скопина-князя Михайла Васильевича: Как просит силы на подмочь, Закладывает три города русския». А честны король, честны Карлусы Показал ему милость великую, Отправляет силы со трех земель: А и первыя силы — то свицкия, 80А другия силы — саксонския, А и третия силы — школьския, Тово ратнова люду ученова А не много не мало — сорок тысячей. Прибыла сила во Нов-город, Из Нова-города в каменну Москву. У ясна сокола крылья отросли, У Скопина-князя думушки прибыло. А поутру рано-ранешонько В соборе Скопин он заутреню отслужил, 90Отслужил, сам в поход пошел, Подымавши знаменье царские: А на знаменье было написано Чуден Спас со Пречистою, На другой стороне было написано Михайло и Гаврило архангелы, Еще вся тута сила небесная. В восточную сторону походом пошли — Оне вырубили чудь белоглазую И ту сорочину долгополую; 100В полуденную сторону походом пошли — Прекротили черкас петигорскиех, А немного дралися, скоро сами сдались — Еще ноне тут Малорос(с)ия; А на северну сторону походом пошли — Прирубили калмык со башкирцами; А на западну сторону и в ночь пошли — Прирубили чукши с олюторами. А кому будет божья помочь — Скопину-князю Михайлу Васильевичу: 110Он очистел царство Московское И велико государство росси(й)ское. На великих тех на радостях Служили обедни с молебнами И кругом города ходили в каменной Москвы. Отслуживши обедни с молебнами И всю литоргию великую, На великих (н)а радостях пир пошел, А пир пошел и великой стол И Скопина-князя Михайла Васильевича, 120Про весь православной мир. И велику славу до веку поют Скопину-князю Михайлу Васильевичу. Как бы малое время замешкавши, А во той же славной каменной Москвы У тово ли было князя Воротынскова Крестили младова кнезевича, А Скопин-князь Михайла кумом был, А кума была дочи Малютина, Тово Малюты Скурлатова. 130У тово-та князя Воротынскова Как будет и почестной стол, Тута было много князей и бояр и званых гостей. Будет пир во полупире, Кнеженецкой стол во полустоле, Как пья́ниньки тут расхвастались: Сильны || хвастает силою, Богатой хвастает богатеством, Скопин-князь Михайла Васильевич А и не пил он зелена вина, 140Только одно пиво пил и сладкой мед, Не с большева хмелю он похвастается: «А вы, глупой народ, неразумныя! А все вы похваляетесь безделицей, Я, Скопин Михайла Васильевич, Могу, князь, похвалитися, Что очистел царство Московское И велико государство Рос(с)и(й)ское, Еще ли мне славу поют до́ веку От старова до малова, 150А от малова до веку моего». А и тут боярам за беду стало, В тот час оне дело сделали: Поддернули зелья лютова, Подсыпали в стокан, в меды сладкия, Подавали куме ево крестовыя, Малютиной дочи Скурлатовой. Она знавши, кума ево крестовая, Подносила стокан меду сладкова Скопину-князю Михайлу Васильевичу. 160Примает Скопин, не отпирается, Он выпил стокан меду сладкова, А сам говорил таково слово, Услышел во утробе неловко добре; «А и ты съела меня, кума крестовая, Молютина дочи Скурлатова! А зазнаючи мне со зельем стокан подала, Съела ты мене, змея подколодная!». Голова с плеч покатилася, Он и тут, Скопин, скоро со пиру пошел, 170Он садился, Скопин, на добра коня, Побежал к родимой матушке. А только успел с нею проститися, А матушка ему пенять стала: «Гой еси, мое чадо милая, Скопин-князь Михайла Васильевич! Я тебе приказовала, Не велела ездить ко князю Воротынскому, А и ты мене не послушался. Лишила тебе свету белова 180Кума твоя крестовая, Малютина дочи Скурлатова!». Он к вечеру, Скопин, и преставился. То старина то и деянье Как бы синему морю на утишенье, А быстрым рекам слава до моря, Как бы добрым людям на послу́шанье, Молодым молодцам на перени́манье, Еще нам, веселым молодцам, на поте́шенье, Сидючи в беседе смиренныя, 190Испиваючи мед, зелена вина; Где-ка пива пьем, тут и честь воздаем Тому боярину великому И хозяину своему ласкову.

30 ВЗЯТЬЕ КАЗАНСКОЕ ЦАРСТВО

Середи было Казанскова царства Что стояли белокаменны полаты, А из спал(ь)ны белокаменной полаты Ото сна тут царица пробужалася, Царица Елена Семиону-царю она сон рассказала: «А и ты встань, Семиен-царь, пробудися! Что начесь мне, царице, мало спалося, В сновиденьице много виделося: Как от сильнова Московскова царства 10Кабы сизой орлишша стрепенулся, Кабы грозная туча подымалась, Что на наше ведь царство || наплывала». А из сильнова Московскова царства Подымался великой князь московски, А Иван сударь Васильевич прозритель, Со темя ли пехотными полками, Что со старыми славными казаками, Подходили под Казанское царство за пятнадцать верст, Становились оне подкопью под Булат-реку, 20Подходили под другую под реку под Казанку; С черным порохом бочки закатали, А и под гору их становили, Подводили под Казанское царство, Воску ярова свечу становили, А другую ведь на поле в лагире; Еще на поле свеча-та сгорела, А в земле-та идет свеча тишея. Воспалился тут великий князь московский, Князь Иван сударь Васильевич прозритель, 30И зачел конанеров тут казнити, Что начался от кананеров измена. Что большой за меньшова хоронился, От меньшева ему, князю, ответу нету, Еще тут ли молодой конанер выступался: «Ты великий, сударь-князь московский! Не вели ты нас, конанеров, казнити: Что на ветре свеча горит скорее, А в земле-та свеча идет тишее». Позадумался князь московски, 40Он и стал те-та речи размышляти собою, Еще как бы это дело оттянути. Оне те-та речи говорили, Догорела в земле свеча воску ярова До тоя-та бочки с черным порохом; Принималися бочки с черным порохом, Подымала высокую гору-ту, Разбросала белокаменны полаты. И бежал тут велики князь московски На тое ли высокую гору-ту, 50Где стояли царские полаты. Что царица Елена догадалась: Она сыпала соли на ковригу, Она с радостью московскаго князя встречала, А таво ли Ивана сударь Васильевича прозрителя. И за то он царицу пожаловал И привел || в крещеную веру. В монастырь царицу постригли, А за гордость царя Симеена, Что не встретил великова князя, 60Он и вынял ясны очи косицами, Он и взял с него царскую корону, И снял царскую перфиду, Он царской костыль в руки принел. И в то время князь воцарился И насел в Московское царство, Что тогда-де Москва основалася, И с тех пор великая слава.

31 ПОД КАНАТОПОМ ПОД ГОРОДОМ

За рекою, переправою, За деревнею Сосновкою, Под Конотопом под городом, Под стеною белокаменной, На лугах, лугах зеленыех Тут стоят полки царские, Все полки государевы, Да и роты были дворянские. А из да́леча-дале́ча, из чиста́ поля́, 10Из тово ли из роздолья широкова, Кабы черныя вороны тобуном тобунилися, — Собирались-съезжались Калмыки со башкирцами, Напущалися татарове На полки государевы. Оне спрашивают, татарове, Из полков государевых Себе сопротивника, А из полку государева Сопротивника не выбрали Не из стрельцов, не из салдат-молодцов. Втапоры выезжал Пожарской князь, Князь Семен Романович, Он боярин большей словет Пожарской князь. Выезжал он на вылозку Сопротив татарина И злодея наез(д)ника. А татарин у себя держит в руках 30Копье вострое, А славны Пожарски(й)-князь — Одну саблю вострую Во рученьки правыя. Как два ясныя соколы В чистом поле слеталися, А съезжались в чистом поле Пожарской-боярин с татарином. Помогай, бог, князю Семену Романовичу Пожарскому! Своей саблей вострою, 40Он отводил востро копье татарское И срубил ему голову, Что татарину-наез(д)нику. А завыли злы татарове поганыя: Убил у них наез(д)ника, Что не славнова татарина. А злы татарове крымския, Оне злы да лукавые: Подстрелили добра коня У Семена Пожарскова. 50Падает ево окарачь доброй конь, Воскричит Пожарской-князь Во полки государевы: «А и вы, салдаты новобраные, Вы стрельцы государевы! Подведите мне добра коня, Увезите Пожарскова, Увезите во полки государевы!». Злы татарове крымские, Оне злы да лукавые, 60А металися грудою, Полонили князя Пожарскова, Увезли ево во свои степи крымския, К самому хану крымскому, Деревенской шишиморы. Ево стал он допрашивать: «А и гой еси, Пожарской-князь, Князь Семен Романович! Послужи мне верою, Да ты верою-правдою, 70Заочью не изменою, Еще как ты царю || служил, Да царю своему белому, А и так-та ты мне служи, Самому хану крымскому, Я ведь буду тебе жаловать Златом и серебром, Да и женки прелес(т)ными, И душами красными девицами!». Отвечает Пожарской-князь 80Самому хану крымскому: «А и гой еси, крымской хан, Деревенской шишимары! Я бы рад тебе служить, Самому хану крымскому, Кобы́ не скованы мои резвы ноги, Да не связаны белы руки Во чембуры шелковыя; Кабы мне сабелька вострая, — Послужил бы тебе верою 90На твоей буйной голове, Я срубил (бы) тебе буйну голову!». Скричит тут крымской хам, Деревенской шишимары: «А и вы, татары поганыя! Увезите Пожарскова на горы высокия, Срубите ему голову, Изрубите ево бело тело Во части во мелкие, Разбросайте Пожарскова 100По далече чисту полю!». Кабы черныя вороны Закричали-загайкали, Ухватили татарове Князя Семена Пожарскова, Повезли ево татарове Оне на гору высокую, Сказнили татарове Князя Семена Пожарскова, Отрубили буйну голову, 110Иссекли бело тело Во части во мелкия, Разбросали Пожарскова По далече чисту полю, Оне сами уехали К самому хаму крымскому. Оне день-другой не идут, Никто не проведает, А из полку было государева, Казаки двоя выбрались, 120Эти двоя казаки-молодцы, Оне на гору пешком пошли, И [в]зошли тута на гору высокую, И увидели те молодцы То ведь тело Пожарскова: Голова его по собе лежит, Руки, ноги разбросаны, А ево бело тело во части изрублено И разбросано по раздолью широкому. Эти казаки-молодцы ево тело собрали, 130Да в одно место складовали, Оне сняли с себя липовой луб Да и тут положили ево, Увезали липовой луб накрепко, Понесли ево, Пожарского, (К) Конотопу ко городу. В Конотопе-городе Пригодился там епископ быть, Собирал он, епископ, попов и дьяконов И церковных причетников 140И тем казакам, удалым молодцам, Приказал обмыть тело Пожарскова. И склали ево бело тело в домовище дубовое, И покрыли тою крышкою белодубовою. А и тут люди дивовалися, Что ево тело вместо срасталося. Отпевавши надлежащее погребение, Бело тело ево погребли во сыру землю И пропели петье вечное Тому князю Пожарскому.

32 СВЕТЕЛ-РАДОШЕН ЦАРЬ АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ

Когда светел-радошен Во Москве благоверной царь, Алексей царь Михайлович: Народил бог ему сына, Царевича Петра Алексеевича, Первова императора по земле [св]еторусския. Как плотники-мастеры Во всю ноченьку не спали: Колыбель-люльку делали Оне || младому царевичу, А и нянюшки-мамушки, Сенныя красныя деушки Во всю ноченьку не спали: Шинкарочку вышивали По белому рытому бархоту Оне красныем золотом; Тюрьмы с покаяннами Оне все распущалися; А и погребы царские 20Оне все растворялися. У царя благовернова Еще пир и стол на радосте; А князи сбиралися, Бояра съезжалися А дворяна сходилися, А все народ божей На пиру пьют-едят, Прохложаются. Во веселье, в радосте 30Не видали, как дни прошли Для младова царевича Петра Алексеевича, Первова императора

33 КОГДА БЫЛО МОЛОДЦУ ПОРА-ВРЕМЯ ВЕЛИКАЯ

Когда было молодцу Пора-время великая, Честь-хвала молодецкая, — Господь-бог миловал, Государь-царь жаловал, Отец-мать молодца У себя во любве держал, А и род-племя на молодца Не могут насмотретися, 10Суседи ближния Почитают и жалуют, Друзья и товарыщи На совет съезжаются, Совету советовать, Крепку думушку думати Оне про службу царскую И про службу воинскую. Скатилась ягодка С са[хар]нова деревца, 20Отломилась веточка От кудрявыя от яблони, Отстает доброй молодец От отца, сын, от матери. А ныне уж молодцу Безвремянье великое: Господь-бог прогневался, Государь-царь гнев взложил, Отец и мать молодца У себя не в любве держ(а)л, 30А и род-племя молодца Не могут и видети, Суседи ближния Не чтут-не жалуют, А друзья-товарыщи На совет не съезжаются Совету советовать, Крепку думушку думати Про службу царскую И про службу воинскую. 40А ныне уж молодцу Кручина великая И печаль немалая. С кручины-де молодец, Со печали великия, Пошел доброй молодец Он на свой конюшенной двор, Брал доброй молодец Он добра коня стоялова, Наложил доброй молодец 50Он уздицу тесмяную, Седелечко черкасское, Садился доброй молодец На добра коня стоялова, Поехал доброй молодец На чужу дальну сторону. Как бы будет молодец У реки Смородины, А и [в]змолится молодец: «А и ты, мать быстра река, 60Ты быстра река Смородина! Ты скажи мне, быстра река, Ты про броды кониныя, Про мосточки калиновы, Перевозы частыя!». Провещится быстра река Человеческим голосом, Да и душей красной девицей: «Я скажу те, быстра река, Добро[й] молодец, 70Я про броды кониныя, Про мосточки калиновы, Перевозы частыя: Со броду конинова Я беру по добру коню, С перевозу частова — По седелечку черкесскому, Со мосточку калинова — По удалому молодцу, А тебе, безвремяннова молодца, 80Я и так тебе пропущу». Переехал молодец За реку за Смородину, Он отъехал, молодец, Как бы версту-другую, Он своим глупым разумом, Молодец, || похваляется: «А сказали про быстру реку Смородину: Не протти, не проехати Не пешему, ни конному — 90Она хуже, быстра река, Тое лужи дожжевыя!». Скричит за молодцом Как в сугонь быстра река Смородина Человеческим языком, Душей красной девицей: «Безвремянной молодец! Ты забыл за быстрой рекой Два друга сердечныя, Два востра ножа булатныя, — 100На чужой дальной стороне Оборона великая!». Воротился молодец За реку за Смородину, Нельзя что не ехати За реку за Смородину, Не узнал доброй молодец Тово броду конинова, Не увидел молодец Перевозу частова, 110Не нашел доброй молодец Он мосточку колинова. Поехал-де молодец Он глубокими омоты; Он перву ступень ступил — По черев конь утонул, Другу ступень с(ту)пил — По седелечко черкесское, Третью ступень конь ступил — Уже гривы не видити. 120А и (в)змолится молодец: «А и ты мать, быстра река, Ты быстра река Смородина! К чему ты меня топишь, Безвремяннова молодца?» Провещится быстра река Человеческим языком, Она душей красной девицей: «Безвремянной молодец! Не я тебе топлю, 130Безвремяннова молодца, Топит тебе, молодец, Похвальба твоя, пагуба!». Утонул доброй молодец Во Москве-реке, Смородине. Выплывал ево доброй конь, На крутые береги, Прибегал ево доброй конь К отцу ево, к матери, На луке на седельныя 140Ерлычек написаной: «Утонул доброй молодец Во Москве-реке, Смородине».

34 ПОД РИГОЮ СТОЯЛ ЦАРЬ-ГОСУДАРЬ

А под славным было городом под Ригою, Что стоя(л) царь-государь по три годы, Еще бывшей Алексей-царь Михайлович. Изволил царь-государь нарежатися, Нарежается царь-государь в каменну Москву, А и бывшей Алексей-царь Михайлович. Что поутру было рано-ранешонько, Как на светлой заре на утренней, На восходе было краснова солнушка, 10Как бы гуси-лебеди воскикали, Говорили салдаты новобраныя: «А свет-государь, благоверной царь, А и бывшей Алексей-царь Михайлович! Ты изволишь нарежаться в каменну Москву, Не оставь ты нас, бедных, под Ригою, Уж и так нам-де Рига наскучила, Она скучила нам, Рига, напрокучила: Много холоду-голоду принели, Наготы-босоты вздвое того». 20Что злата труба под Ригою протрубила, Прогласил государь благоверной царь: «А и детушки, вы, салдаты новобраные! Не одним вам Рига-та наскучила, Самому мне, государ(ю), напроскучила. Когда бог нас принесет в каменну Москву, А забудем бедность-нужу великую, А и выставлю вам погребы царския, Что с пивом, с вином, меды сладкия».

35 ПОХОД СЕЛЕНГИНСКИМ КАЗАКАМ

А за славным было батюшком за Бойкалом-морем, А и вверх было по матке Селенге по реке, Из верхнева острогу Селендинскова, Только высылка была удалым молодцам, Была высылка добрым молодцам, Удалым молодцам, селенденским казакам, А вторая высылка — посольским стрельцам, На подачу им даны были тобуноцки мужики, Тобуноцки мужики, люди ясашныя. 10Воевода походил у них Федор молодой Дементьянович Есаулом походил у нево брат родной, А по именю Прокопей Козеев молодец. Переправились казаки за Селенгу за реку, Напущались на улусы на мунгальския. По грехам над улусами учинилося, А мунгалов в домах не годилося: Оне ездили за зверями обловами. Оне тута, казаки, усмехаются, Разорили все улусы мунгальские, 20Он(е) жен-детей мунгалов во полон взяли, Шкарб и живот у них обрали весь. Оне стали, казаки, переправлятися На другу сторону за Селенгу-реку, Опилися кумысу, кобыльева молока. Из-за тово было белова каменя Как бы черныя вороны налетывали, Набегали тут мунгалы из чиста поля, Учинилася бой-драка тут великая: Оне жен-детей мунгалок и отбили назад, 30А прибили казаков много до́ смерти, Вдвое-втрое казаков их переранили, Тобуноцки мужики на побег пошли, Достальных казаков своих выдали. А прибудут казаки в Селенденской острог, По базарам казаки оне похаживают, А и хвастают казаки селендинскии молодцы, А своими ведь дырами широкими.

36 ПО ДАЛАМ ДЕВИЦА КОПАЛА КОРЕНЬЯ ЛЮТАЯ

Кабы по гара́м, гора́м, по высокием гора́м, Кабы по дала́м, дола́м, по широкием дола́м, А и покрай было моря синева И по тем по хорошием зеленым лугам, Тут ходила-гуляла душа красная девица, А копала она коренья-зелья лютое. Она мыла те кореньица в синем море, А сушила кореньица в муравленой печи, Растирала те коренья во серебряном кубце, 10Разводила те кореньица меды сладкими, Рассычала коренья белым сахором И хотела извести своего недруга. Невзначае извела своего друга милова, Она по роду братца родимова. И росплачится девица над молодцом, Она плачет, девица, убиваючи, Она жалобна, девица, причитаючи: «Занапрасно головушка погибнула!».

37 ПЕРЕД НАШИМИ ВОРОТАМИ УТОПТАНА ТРАВА

Перед нашими широкими воротами А утоптана трава, утолочена мурава, А(щ)ипаны цветочки лазоревые. Еще кто траву стоптал, кто мураву столочил? Сотоптала-столочила красная девица || душа, Стоючи она с надежею, с милым другом. Он держал красну девицу за белы ручки И за хороши за перстни злаченыя, Целовал-миловал, ко сер(д)цу прижимал, 10Называл красну девицу животом своим. И проговорит девица-душа красная: «Ты надежа мой, надежа, сердечной друг! А не честь твоя хвала молодецкая — Без числа больно, надежа, упиваешься, А и ты мной, красной девицей, похваляишься; А и ты будто надо мной все насмехаешься!». Ему тута молодцу за беду стало, Как он бьет красну девицу по белу ее лицу: Он расшиб у девицы лицо белое, 20Проливал у девицы кровь горячую, Замарал на девицы платье цветное. Расплачится девица перед молодцом: «Когда тебе девица не в любви пришла, А и ты сделай мне, надежа, ветлянинькой стружек, А и ты сделай мне на нем муравленой чердачок, А и сделай беседу дорог рыбей зуб, Исподерни ту беседу рытым бархатом, А и дай мне, надежа, пятьдесят гребцов, А другое пятьдесят в провожатые, 30Отпусти меня, друг-надежа, за сине море, За сине море во почестной монастырь, Постригусь я, молодешунька, посхимлюся; На пострыженья ты дай мне пятьдесят рублев, На посхименья дай мне другое пятьдесят».

38 ДА НЕ ЖАЛЬ ДОБРА МОЛОДЦА БИТОВА — ЖАЛЬ ПОХМЕЛЬНОВА

А и не жаль мне-ка битова, грабленова, А и тово ли Ивана Сутырина, Только жаль доброва молодца похмельнова, А того ли Кирилы Даниловича: У похмельнова доброва молодца бойна голова болит. «А вы, милы мои братцы-товарищи-друзья! Вы купите винца, опохмельтя молодца. Хотя горько да жидко — давай еще! Замените мою смерть животом своим: 10Еще не в кое время пригожусь я вам всем!».

39 ИЗ КРЫМУ И ИЗ НАГАЮ

А из Крыму ли, братцы, из Нагаю, Из тоя ли орды бесурманския, А ехали два братца родимыя, Под бо́льшим-та братом конь уставает, А меньшей за бо́льшева умирает: «А и гой еси, мой братец родимой! А я тебе, братец, посверстняе, А пеша ту дороженьку повыду». Когда было добру молодцу время, 10Народ, господа ево почитали, А стало доброму молодцу безвременье — Некто́-де молодца не почитает, А сам се молодец размышляет: «Сокол ли то на сем свете не птица? На ево-та безвременьица бывает: Он пеш да по чисту полю гуляет; Худая та птичка — куличонко, И та над соколом насмеялась, Наперед-та ево залетела».

40 ПОКРАЙ МОРЯ СИНЕГО СТОЯЛ АЗОВ-ГОРОД

А и покрай было моря синева, Что на ус(т)ье Дону-та тихова, На крутом красном бережку, На желтых рассыпных песках А стоит крепкой Азов-город Со стеною белокаменною, Землян(ы)ми роскатами, И ровами глубокими, И со башними караульными, 10Середи Азова-города Стоит темная темница, А злодейка земляная тюрьма. И во той было темной темницы Что двери были железныя, А замок был в три пуда, А пробои были булатныя, Как засовы были медныя. Что во той темной темницы Засажо́н сидит донской казак 20Ермак Тимофеевич. Мимо той да темной темницы Случилося царю идти, Самому царю тому турецкому Салтану Салтановичу. А кричит донской казак Ермак Тимофеевич: «А ты гой еси, турецкой царь Салтан Салтанович! Прикажи ты меня поить-кормить, 30Либо казнить, либо на волю пустить!». Постоялся турецкой царь Салтан Салтанович: «А мурзы вы, улановья! А вы сгаркаите из темницы Тово тюремнова старосту». А и мурзы-улановья Металися || через голову, Привели ево улановья Оне старосту тюремнова; 40И стал он, турецкой царь, У тюремнова старосты спрашивать: «Еще что за человек сидит?». Ему староста россказывает: «Ай ты гой еси, турецкой царь Салтан Салтанович! Что сидит у нас донской казак Ермак Тимофеевич». И приказал скоро турецкой царь: «Вы, мурзы-улановья, 50Ведите донскова казака Ко полатам моим царскием!». Еще втапоры турецкой царь Напоил-накормил добра молодца И тожно стал ево спрашивати: «А ты гой еси, донской казак! Еще как ты к нам в Азов попал?». Россказал ему донской казак: «А и я послан из каменной Москвы К тебе, царю, в Азов-город, 60А и послан был скорым послом И гостинницы дорогие к тебе вез, А на заставах твоих Меня всего ограбили, И мурзы-улановья моих товарыщей Рассадили, добрых молодцов, И по разным темным темницам». Еще втапоры турецкой царь Приказал мурзы-улановьям Собрать добрых молодцов, 70Ермаковых товарыщев. Опущает добрых молодцов Ермака в каменну Москву, Снарядил доброва молодца Ермака Тимофеевича, Наградил златом-серебром. Еще питьями заморскими. Отлучился донской казак От Азова-города, Загулялся донской казак 80По матушке Волге-реке, Не явился в каменну Москву.

41 [ПРО] БОРИСА ШЕРЕМЕТЕВА

Во славном городе в Орешке, По нынешнему званию Шлюшенбурха, Пролегла тута широкая дорожка. По той по широкой дорожке Идет тут царев большой боярин, Князь Борис сын Петрович Шереметев, Со темя он со пехотными полками, Со конницею и со драгунами, Со удалыми донскими казаками. 10Вошли оне во Красну мызу Промежу темя высокими горами, Промежу темя широкими долами, А все полки становилися. А втапоры Борис сын Петрович В объезд он донских казаков посылает, Донских, гребецких да еи́цкиех. Как скрали оне швецкия караулы, Маэора себе во полон полонили, Привезли его в лагири царския. 20Злата труба в поле протрубила, Прогласил государь, слово молвил, Государь московской, первой император: «А и гой еси, Борис сын Петрович! Изволь ты маэора допросити тихонько- помалешуньку: А сколько-де силы в Орешке у вашего короля щвецкова?». Говорит тут маэор не с упадкою, А стал он силу рассказавать: «С генералом в поле нашим — сорок тысячей, С королем в поле — сметы нет». А втапоры царев большой боярин, Князь Борис сын Петрович Шереметев, А сам он царю репортует, Что много-де силы в поле той швецкой: С генералом стоит силы сорок тысячей, С королем в поле силы смету нет. Злата труба в поле в лагире протрубила, Прогласил первой император: «А и гой еси, Борис Петрович! Не устрашися маэора допросити, 40Не корми маэора целы сутки, Еще вы ево повторите, Другие вы сутки не кормите, И сладко он росскажет, Сколько у них силы швецкия». А втапоры Борис Петрович Шереметев На то-то больно догадлив: А двое-де сутки маэора не кормили, Во третьи винца ему подносили. А втапоры маэор россказал, 50Правду истинну россказал всем: «С королем нашим и генералом силы семь тысячей, А более того нету!». И тут государь [в]звеселился, Велел ему маэора голову отляпать.

42 БЛАГОСЛОВИТЕ, БРАТЦЫ, ПРО СТАРИНУ СКАЗАТЬ

Благословите, братцы, старину сказать, Как бы старину стародавную. Как бы в стары годы, прежния, Во те времена первоначальныя А и сын на матере снопы возил, Молода жена в при́прежи была, Ево матушка обленчива, Молода жена зарывчева, Молоду жену свою поддерживал, Он матушку || свою подстегивал Своим кнутиком воровинныем, Изорвался кнутик, он — березиной.

43 [ПРО] КНЯЗЯ РЕПНИНА

Промеж было Казанью, промеж Астраханью, А пониже города Саратова, А повыше было города Царицына, Из тое ли было нагорную сторонушки Как бы прошла-протекла Камышевка-река, Своим ус(т)ьем она впала в матушку Волгу-реку. А по славной было матушке Камы́шевке-реке Выгребали-выплывали пятьдесят легких стругов Воровскиех казаков, 10А на всяком стручежку по пятьдесят гребцов, По пятьдесят гребцов-воровскиех казаков. Заплывали-загребали в Коловинские острова, Становились молодцы во тихих заводях Выгулять оне на зеленые луга, Расставили майданы терския И раздернули ковры сорочинския; А играли казаки золотыми оне тавлеями, Кто-де костью, кто-де картами — все удалы молодцы. Посмотрят молодцы вниз по Волге-реке: 20Как бы черн(ь)-та на Волге зачернеется, А идут гребныя из Астрахани. Дожидались казаки, удалые молодцы, Губернатора из Астрахани Репнина-князя Данилу Александровича. А на что душа рождена, || тово бог и дал: Подошли те гребныя в Коловинские острова, И бросали казаки оне потехи все, И бросалися во свои легонски стружки, Напущалися казаки на гребныя струги: 30Оне все тута торговых перещупали, Оне спрашивают губернатора из Астрахани: «А то коли он с вами, покажите ево нам, А до вас, до купцов, удалых молодцов, и дела нет». Потаили купцы губернатора у себя, Оне спрятовали под товары под свои. Говорили молодцы, воровские казаки: «А вы сами себе враги, за что ево спратовали». Обыскали под товарами губернатора, Репнина-князя Данилу Александровича, 40Изрубили ево во части мелкия, Разбросали по матушке Волге-реке, А ево-то госпожу, губернаторску жену, И со малыми детушками Оне все молодцы воровские казаки, помиловали, А купцов-молодцов ограбили, Насыпали червонцами легки свои струги, Пошли по Комышевке-реке.

44 ВО СИБИРСКОЙ УКРАИНЕ, ВО ДОУРСКОЙ СТОРОНЕ

Во сибирской во украине, Во Даурской стороне, В Даурской стороне, А на славной н(а) Амуре-реке, На ус(т)ье Комары-реке Казаки царя белова Оне острог поставили, Острог поставили, Есак царю собрали 10Из-за сабельки вострыя, Из-за сабли вострыя, Из-за крови горячи(я). Круг оне || острогу Камарскова Оне глубокой ров вели, Высокой вал валилися, Рогатки ставили, Чеснок колотили, Смолье приготовили. Поутру рано-ранешонько 20Равно двадцать пять человек Выходили молодцы оне На славну Амуру-реку С неводочками шелковыми Оне по рыбу свежею. Несчастье сделалось Над удалыми молодцы: Из далеча из чиста поля, Из раздолья широкова, С хребта Шингальскова, 30Из-за белова каменя, Из-за ручья глубокова Выкоталася знамечка, Выкоталася знамечко большее; А знамя за знамем идет, А рота за ротами валит, Идет боидоской князец, Он со силою поганою, Со силою поганою Ко острогу Комарскому. 40Как вешнея вода По лугам разлилася, Облелеила сила поганая Вкруг острогу Комарскова, Отрезали у казаков Ретиво сер(д)це с печенью, Полонили молодцов Двадцать пять человек С неводочки шелковоми И с рыбою свежею. 50А и ездит боидоской князец На своем на добром коне, Как черной ворон летает Круг острогу Комарскова, Кричит боидоской князец Ко острогу Комарскому: «А сдайтеся, казаки, Из острогу Комарскова! А и буду вас жаловать Златом-серебром 60Да и женски прелестными, А женски[ми] прелестными, И душами красны[ми] девиц[ами]». Не сдаются казаки Во остроге сидечи, Кричат оне, казаки, Своим громким голосом: «Отъезжай, боидоской князец, От острогу Комарскова!». А втапоры боидоско(й) князец 70Со своею силою поганою Плотной приступ чинит Ко острогу Комарскому. Казаки оне справилися, За ружье сграбелися, А бы́ла у казаков Три пушки || медныя А ружье долгомерное. Три пушечки гунули, А ружьем вдруг грянули, 80А прибили оне, казаки, Тое силы боидоские, Тое силы боидоские, Будто мушки ильинские, Тое силы поганые. Заклинался боидоской князец, Бегучи от острогу прочь, От острогу Комарскова, А сам заклинается: «А не дай, боже, напредки бывать!». 90На славной Амуре-реке Крепость поставлена, А и крепость поставлена крепкая И сделан гостиной двор И лавки каменны.

45 НИКИТЕ РОМАНОВИЧУ ДАНО СЕЛО ПРЕОБРАЖЕНСКОЕ

Да в старые годы, прежния, Во те времена первоначальныя, Когда воцарился царь-государь, А грозны царь Иван Васильевич, Что взял он царство Казанское, Симеона-царя во полон полонил С царицею со Еленою Выводил он измену из Киева, Что вывел измену из Нова-города, 10Что взял Резань, взял и Астрахань. А ныне у царя в каменной Москве Что пир идет у него навеселе, А пир идет про князей, про бояр, Про вельможи, гости богатыя, Про тех купцов про сибирскиех. Как будет летне-ет день в половина дня, Смиренна беседушка || навеселе, А все тута князи-бояра И все на пиру напивалися, 20Промеж собою оне расхвасталися: А сильной хвастает силою, Богата-ет хвастает богатеством. Злата труба в царстве протрубила, Прогласил царь-государь, слово выговорил: «А глупы бояра, вы, неразумныя! А все вы безделицой хвастаетесь, А смею я, царь, похвалитися, Похвалитися и похвастати, Что вывел измену я из Киева 30Да вывел измену из Нова-города, А взял я Резань, взял и Астрахань». В полатах злата труба протрубила, Прогласил в полатах царевич молодой, Что меньшей Федор Иванович: «А грозной царь Иван Васильевич! Не вывел измены в каменной Москве: Что есть у нас в каменной Москве Что три большия боярина, А три Годуновы изменники!». 40За то слово царь спохватается: «Ты гой еси, чадо мое милое, Что меньшей Федор Иванович! Скажи мне про трех ты бояринов, Про трех злодеев-изменников: Первова боярина в котле велю сварить, Другова боярина велю на кол посадить, Третьева боярина скоро велю сказнить». Ответ держит тут царевич молодой, Что меньшей Федор Иванович: 50«А грозной царь Иван Васильевич! Ты сам про них знаешь и ведаешь, Про трех больших бояринов, Про трех Годуновых-изменников, Ты пьешь с ними, ешь с еднова блюда, Единую чарой с ними требуешь!». То слово царю не взлюбилося, То слово не показалося: Не сказал он изменников по имени. Ему тута за беду стало, За великую досаду показалося, Скрычал он, царь, зычным голосом: «А ест(ь) ли в Москве немилостивы палачи? Возьмите царевича за белы ручки, Ведите царевича со царскова двора За те за вороты москворецкия, За славную матушку за Москву за реку, За те живы мосты калиновы, К тому болоту поганому, Ко той ко луже кровавыя, 70Ко той ко плахе белодубовой!». А все палачи испужалися, Что все в Москве разбежалися, Един палач не пужается, Един злодей выступается: Малюта-палач сын Скурлатович. Хватя он царевича за белы ручки, Повел царевича за Москву за реку. Перепахнула вестка нерадошна Во то во село в Романовское, 80В Романовское во боярское Ко старому Никите Романовичу, Нерадошна вестка, кручинная: «А и гой еси, сударь мой дядюшка, Ты старой Никита Романович! А спишь-лежишь, опочив держишь, Али те, Никите, мало можется? Над собою ты невзгоды не ведаешь: Упала звезда поднебесная, Потухла в соборе свеча местная, 90Не стало царевича у нас в Москве, А меньшева Федора Ивановича!». Много Никита не выспрашивает, А скоро метался на широкой двор, Скричал он, Никита, зычным голосом: «А конюхи, мои приспешники! Ведите наскоре добра коня Неседленова, неуздонова!». Скоро-де конюхи металися, Подводят наскоре добра коня, 100Садился Никита на добра коня, За себе он, Никита, любимова конюха хватил, Поскакал за матушку Москву за реку, А шапкой машет, головой качает, Кричит, он ревет || зычным голосом: «Народ православной! не убейтеся, Дайте дорогу мне широкую!». Настиг палача он во полупутя, Не дошед до болота поганова, Кричит на ево зычным голосом: 110«Малюта-палач сын Скурлатович! Не за свойской кус ты хватаешься, А этим кусом ты подавишься! Не переводи ты роды царския!». Говорит Малюта, немилостивой палач: «Ты гой, Никита Романович! А наше-та дела повеленое. Али палачу мне самому быть сказнену? А чем окровенить саблю вострую? Что чем окровенить руки, руки белыя? 120А с чем притить к царю пред очи, Пред ево очи царския?». Отвечает Никита Романович: «Малюта-палач сын Скурлатович! Сказни ты любимова конюха моево, Окровени саблю вострую, Замарай в крове руки белыя свои, А с тем поди к царю пред очи, Перед ево очи царския!». А много палач не выспрашивает, 130Сказнил любимова конюха ево, Окровенил саблю вострую, Заморал руки белые свои, А прямо пошел к царю пред очи, Подмастерья ево голову хватил; Идут к царю пред очи ево царския, В ево любимою крестовою. А грозны царь Иван Васильевич, Завидевши сабельку вострую, А востру саблю кровавую 140Тово палача немилостива, Потом же увидел и голову у них, А где-ка стоял он, и тута упал: Что резвы ноги подломилися, Что царски очи замутилися, Что по три дня ни пьет не ест. Народ-християне православныя Положили любимова конюха На те || на телеги на ординския, Привезли до Ивана Великова, 150Где кладутся цари и царевичи, Где их роды, роды царския, Завсегда звонят во царь-колокол. А старой Никита Романович, Хватя он царевича, на добра коня посадил, Увез во село свое Романовское, В Романовское и боярское. Не пива ему варить, не вина курить, А пир пошел у него на радостях, А в трубки трубят по-ратному, 160Барабаны бьют по-воинскому, У той у церкви соборныя Сбирались попы и дьяконы, А все ведь причетники церковныя, Отпевали любимова конюха. А втапоры пригодился царь, А грозны царь Иван Васильевич, А трижды земли на могилу бросил, С печали царь по царству пошел, По тем широким по улицам. 170А те бояре Годуновые идут с царем, Сами подмолвилися: «Ты грозны царь Иван Васильевич! У тебя кручина несносная, У боярина пир идет навеселе, У старова Никиты Романовича». А грозны царь он и крут добре: Послал посла немилостивова, Что взять его, Никиту, нечестно к нему. Пришел посол ко боярину в дом, 180Взял Никиту, нечестно повел, Привел ко царю пред ясны очи. Не дошед, Никита поклоняется О праву руку до сыру землю, А грозны царь Иван Васильевич А в правой руке держит царской костыль, А в левой руке держит царско жезло, По нашему, сибирскому, — востро копье, А ткнет он Никиту в праву ноги, Пришил ево ко сырой земли, 190А сам он, царь, приговаривает: «Велю я Никиту || в котле сварить, В котле сварить, либо на кол посадить, На кол посадить, скоро велю сказнить: У меня кручина несносная, А у тебя, боярина, пир навеселе! К чему ты, Никита в доме добре радошен? Али ты, Никита, какой город взял? Али ты, Никита, корысть получил?». Говорит он, Никита, не с упадкою: 200«Ты грозны царь Иван Васильевич! Не вели мене казнить, прикажи говорить: А для того у мене пир навеселе, Что в трубочки трубят па-ратному, В барабаны бьют по-воинскому — Утешают млада царевича, Что меньшева Федора Ивановича!». А много царь не выспрашивает, Хватя Никиту за праву руку, Пошел в палаты во боярския, 210Отворяли царю на́ пету, Вошел в палаты во боярския. Поднебестна звезда уж высоко взашла, В соборе местна свеча затеплялася, Увидел царевича во большом месте, В большом месте, в переднем угле, Под местными иконами, — Берет он царевича за белы ручки, А грозны царь Иван Васильевич, Целовал ево во уста сахарныя, 220Скричал он, царь, зычным голосом: «А чем боярина пожаловати, А старова Никиту Романовича? А погреб тебе злата-серебра, Второе тебе — питья разнова, А сверх того — грамата тарханная; Кто церкву покрадет, мужика ли убьет, А кто у жива мужа жену уведет И уйдет во село во боярское Ко старому Никите Романовичу, — 230И там быть им не в вы́доче». А было это село боярское, Что стало село Пребраженское По той по грамоте тарханныя. Отныне ана словет и до веку.

46 ИЗ МАНАСТЫРЯ БОГОЛЮБОВА СТАРЕЦ ИГР[ЕН]ИЩО

Из монастыря да из Боголюбова Идет старец Игренища, Игренища-Кологрениша, А и ходит он по монастырю, Просил честныя милостыни, А чем бы старцу душа спасти, Душа спасти, душа спасти, ее в рай спусти. Пришел-та старец под окошечко (К) человеку к тому богатому, 10Просил честную он милостыню, Просил редечки горькия, Просил он капусты белыя, А третьи — свеклы красныя. А тот удалой господин добре Сослал редечки горькия И той капусты он белыя, А и той свеклы красныя А с тою ли девушкой повареннаю. Сошла та девка со двора она 20И за те за вороты за широкия, Посмотрит старец Игрениша-Кологренища Во все четыре он во стороны, Не увидел старец он, Игрениша, Во всех четырех во сторонушках Никаких людей не шатаются-не матаются, И не рад-та старец Игрениша А и тое ли редечки горькия, А и той капусты белыя, А третьи — свеклы красныя, 30А и рад-та девушке-чернавушке. Ухватил он девушку-чернавушку, Ухватил он, посадил в мешок, Со тою-та редькою горькаю, И со той капустой белою, И со той со свеклой со красною. Пошел он, старец, по мана́стырю, И увидели ево ребята десятильниковы, И бросалися ребята оне ко старцу, Хватали оне шилья сапожныя, 10А и тыкали у старца во шелковай мешок: Горька редька рыхнула, Белая капуста крикнула, Из красной свеклы росол || пошел. А и тута ребята десятильниковы, Оне тута со старцом заздорили. А и молится старец Игрениша, А Игрениша-Кологренища: «А и гой вы еси, ребята десятильниковы! К чему старца меня обидите? 50А меня вам обидить — не корысть получить. Будьте-тка вы ко мне в Боголюбов монастырь, А и я молодцов вас пожалую: А и первому дам я пухов колпак, А и век-та носить, да не износить; А другому дам комчат кафтан, Он весь-та во титивочку повыстеган; А третьему дам сапожки зелен сафьян Со темя подковами немецкими. А и тут ему ребята освободу дают, 60И ушел он, старец Игрениша, А Игренишша-Кологренишша Во убогия он свои во кели(й)ки. А по утру раненько-ранешонько Не изробели ребята десятильниковы, Промежу обедни, заутрени Пришли оне, ребята десятильниковы, Ходят оне по мана́стырю, А и спрашивают старца Игрениша, Игрениша-Кологрениша. 70А увидел сам старец Игрениша, Он тем-та ребятам поклоняется, А слово сказал им ласковое: «Вы-та, ребята разумныя, Пойдем-ка ко мне, в келью идите». Всем россказал им подробна все: А четверть пройдет — другой приди, А всем россказал, по часам россказал. Монастырски часы были верныя, А которой побыстрея их, ребят, 80Наперед пошел ко тому старцу ко Игренишу. Первому дал он пухов калпак: А брал булаву в полтретья пуда, Бил молодца по буйной голове — Вот молодцу пухов колпак, Век носить, да не износить, Поминать старца Игрениша. И по тем часам монастырскием А и четверть прошла — другой пришел. А втапоры старец || Игренища 90Другому дает кофтан комчатной: Взял он плетку шелковую, Разболок ево, детину, донага, Полтараста ударов ему в спину влепил. А и тех-та часов монастырскиех Верно та их четверть прошла, И третей молодец во монастырь пошел Ко тому старцу ко Игренишу, Допрошался старца Игрениша. И завидел ево старец Игрениша, 100Игрениша-Кологрениша, А скоро удобрил и в келью взял, Берет он полена березовое, Дает ему сапожки зелен сафьян: А и ногу перешиб и другую подломил. «А вот вы, ребята десятильниковы, Всех я вас, ребят, пожаловал: Первому дал пухов колпак, А и тот ведь за кельей валяится, А другому наделил я комчат кафтан, 110А и тот не ушел из монастыря, А последнему — сапожки зелен сафьян, А и век ему носить да не износить».

47 САДКОВ КОРАБЛЬ СТАЛ НА МОРЕ

Как по морю, морю по синему Бегут-побегут тридцать кораблей, Тридцать кораблей, един сокол-корабль Самово Садка, гостя богатова. А все карабли, что соколы летят, Сокол-карабль на море стоит. Говорит Садко-купец, богатой гость: «А ярыжки вы, люди наемные, А наемны люди, подначальныя! А вместо все || вы собирайтеся, А и режьтя жеребья вы валжены, А и всяк-та пиши на имена И бросайте вы их на сине море». Садко покинул хмелево перо, И на ем-та подпись подписано. А и сам Садко приговариват: «А ярыжки, люди вы наемныя! А слушай речи праведных, А бросим мы их на сине море, 20Которые бы по́верху пловут, А и те бы душеньки правыя, Что которые-то во море тонут, А мы тех спихнем во сине море». А все жеребья поверху пловут, Кабы яры гоголи по заводям, Един жеребей во море тонет, Во море тонет хмелево перо Самово Садка, гостя богатова. Говорил Садко-купец, богатой гость: 30«Вы ярыжки, люди наемныя, А наемны люди, подначальныя! А вы режьтя жеребья ветляныя, А пишите всяк себе на имена, А и сами к ним приговаривай: А которы жеребьи во море тонут, — А и то бы душеньки правыя». А и Садко покинул жеребей булатной, Синева булату ведь заморскова, Весом-то жеребей в десеть пуд. 40И все жеребьи во море тонут, — Един же́ребей поверху пловет, Самово Садка, гостя богатова. Говорит тут Садко-купец, богатой гость: «Вы ярыжки, люди наемныя, А наемны люди, подначальныя! Я са(м), Садко, знаю-ведаю: Бегаю по́ марю двенадцать лет, Тому царю заморскому Не платил я дани-пошлины, 50И во то сине море Хвалынское Хлеба с солью не опу́сковал, — По меня, Садка, смерть пришла, И вы, купцы-гости богатыя, А вы, целовальники любимыя, А и все приказчики хорошия! Принесите шубу соболиную!». И скоро Садко нарежается, Берет он гусли звончаты Со хороши струны золоты, И берет он ша́хмотницу дорогу Со золоты тавлеями, Со темя́ дороги вольящеты. И спущали сходню ведь серебрену Под красным золотом, Походил Садко-купец, богатой гость, Спущался он на сине море, Садился на ша́хмотницу золоту. А и ярыжки, люди наемныя, А наемны люди, подначальныя 70Утащили сходню серебрену И серебрену под красным золотом ее на сокол-корабль, А Садка остался на синем море. А сокол-карабль по морю пошел, А все карабли, как соколы, летят, А един карабль по морю бежит, как бел кречет, Самово Садка, гостя богатова. Отца-матери молитвы великия, Самово Садка, гостя богатова: Подымалася погода тихая, 80Понесло Садка, гостя богатова. Не видал Садко-купец, богатой гость, Ни горы, не берегу, Понесло ево, Садка, к берегу, Он и сам, Садко, тута дивуется. Выходил Садко на круты береги, Пошел Садко подле синя моря, Нашел он избу великую, А избу великую, во все дерево, Нашел он двери, в избу пошел. 90И лежит на лавке царь морской: «А и гой еси ты, купец-богатой гость! А что душа радела, тово бог мне дал: И ждал Садка двенадцать лет, А ныне Садко головой пришел, Поиграй, Садко, в гусли звончаты!». И стал Садко царя тешити, Заиграл Садко в гусли звончаты, А и царь морской зачал скакать, зачал плесать, И тово Садка, гостя богатова, 100Напоил питьями разными. Напивался Садко питьями разными, И развалялся Садко, и пьян он стал, И уснул Садко-купец, богатой гость. А во сне пришел святитель Николай к нему, Говорит ему таковы речи: «Гой еси ты, Садко-купец, богатой гость! А рви ты свои струны золоты И бросай ты гусли звончаты: Расплесался у тебе царь морской, 110А сине море сколыбалося, А и быстры реки разливалися, Топят много бусы-корабли, Топят души напрасныя Тово народу православнова». А и тут Садко-купец, богатой гость, Изорвал он струны золоты И бросает гусли звончаты. Перестал царь морской скакать и плесать, Утихла моря синея, 120Утихли реки быстрыя, А поутру стал тута царь морской, Он стал Садка уговаривать: А и хочет царь Садка женить И привел ему тридцать девиц. Никола ему во сне наказовал: «Гой еси ты, купец-богатой гость, А станет тебе женить царь морской, Приведет он тридцать девиц, — Не бери ты из них хорошую, белыя румяныя, 130Возьми ты девушку поваренную, Поваренную, что котора хуже всех». А и тут Садко-купец, богатой гость, Он думался, не продумался, И берет он девушку поваренную, А котора девушка похуже всех. А и тута царь морской Положил Садка на подклете спать, И ложился он с новобра[ч]ною. Николай во сне наказал Садку 140Не обнимать жену, не целуй ее! А и тут Садко-купец, богатой гость, С молодой женой на подклете спит, Свои рученьки ко сер(д)цу прижал, Со полуноче в просонье Ногу леву накинул он на молоду жену. Ото сна Садко пробужался, Он очутился || под Новым-городом, А левая нога во Волх-реке, — И скочил Садко, испужался он, 150Взглянул Садко он на Нов-город, Узнал он церкву — приход своих, Тово Николу Можайскова, Перекрестился крестом своим. И гледит Садко по Волх, по Волх-реке: От тово синя моря Хвалынскова По славной матушке Волх-реке Бегут-побегут тридцать кораблей, Един корабль самово Садко, гостя богатова. И стречает Садко-купец, богатой гость, 160Целовальников любимыех. Все корабли на пристань стали Сходни метали на крутой берег, И вышли целовальники на крут берег, И тут Садко поклоняется: «Здравствуйте, мои целовальники любимыя И приказчики хорошия!». И тут Садко-купец, богатой гость, Со всех кораблей в таможню положил Казны своей сорок тысящей, 170По три дни не осматривали.

48 ДОБРЫНЯ КУПАЛСЯ — ЗМЕЙ УНЕС

Доселева Резань она селом слыла, А ныне Резань словет городом, А жил во Резане тут богатой гость, А гостя-та звали Никитою, Живучи-та, Никита состарелся, Состарелся, переставился. После веку ево долгова Осталось житье-бытье-богатество, Осталось ево матера жена 10Амелфа Тимофеевна, Осталась чадо милая, Как молоды Добрынюшка Никитич млад. А и будет Добрыня семи годов, Присадила ево матушка грамоте учиться, А грамота Никите в наук пошла, Присадила ево матушка пером писать. А будет Добрынюшка во двенадцать лет, Изволил Добрыня погулять молодец Со своею дружиною хоробраю 20Во те жары петровския. Просился Добрыня у матушки: «Пусти меня, матушка, купатися, Купатися на Сафат-реку!». Она, вдова многоразумная, Добрыни матушка наказывала, Тихонько ему благословение дает: «Гой еси ты, мое чадо милая, А молоды Добрыня Никитич млад! Пойдешь ты, Добрыня, на Израй на реку, 30В Израе-реке станешь купатися — Израй-река быстрая, А быстрая она, сердитая: Не плавай, Добрыня, за перву струю, Не плавай ты, Никитич, за другу струю». Добрыня-та матушки не слушался, Надевал на себя шляпу земли греческой, Над собой он, Добрыня, невзгоды не ведает, Пришел он, Добрыня, на Израй на реку, Говорил он дружинушки хоробрыя: 40«А и гой еси вы, молодцы удалыя! Не мне вода греть, не тешити ее». А все молодцы разболокалися И тут Добрыня Никитич млад. Никто молодцы не смеет, никто нейдет, А молоды Добрынюшка Никитич млад, Перекрестясь, Добрынюшка в Израй-реку пошел, А поплыл Добрынюшка за перву струю, — Захотелось молодцу и за другую струю; А две-та струи сам переплыл, 50А третья струя подхватила молодца, Унесла во пещеры белокаменны. Неоткуль вз(я)лось тут лютой зверь, Налетел на Добрынюшку Никитича, А сам говорит-та Горынчища, А сам он, Змей, приговаривает: «А стары люди пророчили, Что быть Змею убитому От молода || Добрынюшки Никитича, А ныне Добрыня у меня сам в руках!». 60Молился Добрыня Никитич млад: «А и гой еси, Змеишша Горынчишша! Не честь-хвала молодецкая На ногое тело напущаешься!». И тут Змей Горынчишша мимо ево пролетел, А стали ево ноги резвыя, А молоды Добрынюшки Никитьевича, А грабится он ко желту песку, А выбежал доброй молодец, А молоды Добрынюшка Никитич млад, 70Нагреб он шляпу песку желтова, Налетел на ево Змей Горынчишша, А хочет Добрыню огнем спалить, Огнем спалить, хоботом ушибить. На то-то Добрынюшка не робок был: Бросает шляпу земли греческой Со темя пески желтыми Ко лютому Змею Горынчишшу, — Глаза запорошил и два хобота ушиб. Упал Змей Горынчишша 80Во ту во матушку во Израй-реку. Когда ли Змей исправляется, Во то время и во тот же час С(х)ва(т)ал Добрыня дубину тут, убил до смерти. А вытощил Змея на берег ево, Повесил на осину на кляплую: Сушися ты, Змей Горынчишша, На той-та осине на кляплыя. А поплыл Добрынюшка По славной матушке по Израй-реке, 90А заплыл в пещеры белокаменны, Где жил Змей Горынчишша, Застал в гнезде ево малых детушак, А всех прибил, попалам перервал. Нашел в пещерах белокаменных У лютова Змеишша Горынчишша, Нашел он много злата-серебра, Нашел в полатах у Змеишша Свою он любимую тетушку, Тое-та Марью Дивовну, 100Выводит из пещеры белокаменны И собрал злата-серебра. Пошел ко матушке родимыя своей, А матушки дома не годилася: Сидит у князя || Владимера. Пришел-де он во хоромы свои, И спрятал он свою тетушку, И пошел ко князю явитися. Владимер-князь запечалился, Сидит он, ничего свету не видит, 110Пришел Добрынюшка к великому князю Владимеру, Он Спасову образу молится, Владимеру-князю поклоняется, Скочил Владимер на резвы ноги, Хватя Добрынюшку Никитича, Целовал ево во уста сахарныя; Бросилася ево матушка родимая, Схватала Добрыню за белы руки, Целовала ево во уста сахарныя. И тут с Добрынею разговор пошел, 120А стали у Добрыни выспрашивати, А где побывал, где начевал. Говорил Добрыня таково слово: «Ты гой еси, мой сударь-дядюшка, Князь Владимер, со(л)нцо киевско! А был я в пещерах белокаменных У лютова Змеишша Горынчишша, А все породу змеиную ево я убил И детей всех погубил, Родимую тетушку повыручил!». 130А скоро послы побежали по ее, Ведут родимую ево тетушку, Привели ко князю во светлу гридню, — Владимер-князь светел-радошен, Пошла-та у них пир-радость великая А для-ради Добрынюшки Никитича, Для другой сестрицы родимыя Марьи Дивовны.

49 ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА В КИЕВ

Как из (с)лавнова города из Мурома, Из тово села Корочаева Как была-де поездка богатырская, Нарежался Илья Муромец Иванович Ко стольному городу ко Киеву Он тою дорогою прамоезжую, Котора залегла равно тридцать лет, Через те леса брынския, Через черны грязи смоленския, 10И залег ее, дорогу, Соловей-разбойник. И кладет Илья заповедь велику, Что проехать дорогу прямоезжую, Котора залегла равно тридцать лет, Не вымать из налушна тугой лук, Из колчана не вымать калену стрелу, Берет благословение великое у отца с матерью. А и только ево, Илью, видели. Прощался с отцом, с матерью И садился Илья на своего добра коня, 20А и выехал Илья со двора своего Во те ворота широкия. Как стегнет он коня по ту(ч)ным бедрам, А и конь под Ильею рассержается, Он перву скок ступил за пять верст, А другова ускока не могли найти. Поехал он через те лесы брынския, Через те грязи смоленския. Как бы будет Илья во темных лесах, Во темных лесах во брынских, 30Наезжал Илья на девяти дубах, И наехал он, Илья, Соловья-разбойника. И заслышел Соловей-разбойник Тово ли топу конинова И тое ли он пое(зд)ки богатырския, Засвистал Соловей по-соловьиному, А в другой зашипел разбойник по-змеиному, А в-третьи зрявкает по-звериному. Под Ильею конь окарачелся И падал ведь на кукарачь. 40Говорит Илья Муромец Иванович: «А ты, волчья сыть, травеной мешок! Не бывал ты в пещерах белокаменных, Не бывал ты, конь, во темны́х лесах, Не слыхал ты свисту соловьинова, Не слыхал ты шипу змеинова, А тово ли ты || крику зверинова, А зверинова крику, туринова?». Разрушает Илья заповедь великую: Вымает калену стрелу 50И стреляет в Соловья-разбойника, И попал Соловья да в правой глаз. Полетел Соловей с сыра дуба Комом ко сырой земли, Подхватил Илья Муромец Соловья на белы руки, Привезал Соловья ко той ко луке ко седельныя. Проехал он воровску заставу крепкую, Подъезжает ко подворью дворянскому, И завидела-де ево молода жена, Она хитрая была и мудрая, 60И [в]збегала она на чердаки на вышния: Как бы двор у Соловья был на семи верстах, Как было около двора железной тын, А на всякой тыныньки по маковке — И по той по голове богатырския, Наводила трубками немецкими Ево, Соловьева, молодая жена, И увидела доброва молодца Илью Муромца. И бросалась с чердака во свои высокия терема И будила она девять сыновей своих: 70«А встаньте-обудитесь, добры молодцы, А девять сынов, ясны соколы! Вы подите в подвалы глубокия, Берите мои золотыя ключи, Отмыкаете мои вы окованны ларцы, А берите вы мою золоту казну, Выносите ее за широкой двор И встречаете удала доброва молодца. А наедет, молодцы, чужой мужик, Отца-та вашего в тороках везет». 80А и тут ее девять сыновей закорелися И не берут у нее золотые ключи, Не походят в подвалы глубокия, Не берут ее золотой казны, А худым видь свои думушки думают: Хочут обвернуться черными воронами Со темя носы железными, Оне хочут расклевать добра молодца, Тово ли Илью Муромца Ивановича, Подъезжает он ко двору ко дворянскому, 90И бросалась молода жена Соловьева, А и молится-убивается: «Гой еси ты, удалой доброй молодец! Бери ты у нас золотой казны, сколько надобно, Опусти Соловья-разбойника, Не вози Соловья во Киев-град!». А ево-та дети Соловьевы Неучливо оне поговаривают, Оне только Илью видели, Что стоял у двора дворянскова. 100И стегает Илья он добра коня, А добра коня по ту(ч)ным бедрам: Как бы конь под ним асержается, Побежал Илья, как сокол летит. Приезжает Илья он во Киев-град, Середи двора княженецкова И скочил он, Илья, со добра || коня, Привезал коня к дубову столбу. Походил он во гридню во светлую И молился он Спасу со Пречистою, 110Поклонился князю со княгинею, На все на четыре стороны. У великова князя Владимера, У нево, князя, почестной пир, А и много на пиру было князей и бояр, Много сильных-могучих богатырей. И поднесли ему, Илье, чару зелена вина В полтора ведра, Принимает Илья единой рукой, Выпивает чару единым духом. 120Говорил ему ласковой Владимер-князь: «Ты скажись, молодец, как именем зовут, А по именю тебе можно место дать, По изо(т)честву пожаловати». И отвечает Илья Муромец Иванович: «А ты ласковой стольной Владимер-князь! А меня зовут Илья Муромец сын Иванович, И проехал я дорогу прамоезжую Из стольнова города из Мурома, Из тово села Карачаева». 130Говорят тут могучие богатыри: «А ласково со(л)нцо, Владимер-князь, В очах детина завирается! А где ему проехать дорогою прямоезжую: Залегла та дорога тридцать лет От тово Соловья-разбойника». Говорит Илья Муромец: «Гой еси ты, сударь Владимер-князь! Посмотри мою удачу богатырскую, Вон я привез Соловья-разбойника 140На двор к тебе!». И втапоры Илья Муромец С великим князем на широкой двор Смотреть его удачи богатырския, Выходили тута князи-бояра, Все русские могучие богатыри: Самсон-богатырь Колыванович, Сухан-богатырь сын Домантьевич, Светогор-богатырь и Полкан другой И семь-та братов Сбродо́вичи, 150Еще мужики были Залешана, А еще два брата Хапиловы, — Только было у князя их тридцать молодцов. Выходил Илья на широкой двор Ко тому Соловью-разбойнику, Он стал Соловья уговаривать: «Ты послушай меня, Соловей-разбойник млад! Посвисти, Соловей, по-соловьиному, Пошипи, змей, по змеиному, Зрявкай, зверь, по-туриному 160И потешь князя Владимера!». Засвистал Соловей по-соловьиному, Оглушил он в Киеве князей и бояр, Зашипел злодей по-змеиному, Он в-третье зрявкает по-туриному, А князи-бояра испугалися, На корачках по двору наползалися И все сильны богатыри могучия. И накурил он беды несносныя: Гостины кони с двора разбежалися, 170 И Владимер-князь едва жив стоит Со душей княгиней Апраксевной. Говорил тут ласковой Владимер-князь: «А и ты гой еси, Илья Муромец сын Иванович! Уйми ты Соловья-разбойника, А и эта шутка нам не надобна!».

50 ИЛЬЯ ЕЗДИЛ С ДОБРЫНЕЮ

Как из славнова города из Киева Поезжали два могучие богатыри: Поезжал Илья Муромец Со своим братом названыем, С молодым Добрынею Никитичем. А и будут оне во чистом поле, Как бы сверх тое реки Череги, Как бы будут оне у матушки у Сафат-реки, Говорит Илья Муромец Иванович: 10«Гой еси ты, мой названой брат, Молоды Добрынюшка Никитич млад! Поезжай ты за горы высокия, А и я, дескать, поеду подле Сафат-реки». И поехал Добрыня на горы высокия, И наехал он, Добрынюшка Никитич млад, бел шатер, И начался Добрыня, какой сильной-могуч богатырь. Из тово бела шатра полотнянова Выходила тут баба Горынинка, Заздрорелася баба Горынинка. 20Молоды Добрыня Никитич, Скочил Добрыня со добра коня, Напущался он на бабу Горынинку — Учинилася бой-драка великая: Оне тяжкими палицами ударились — У них тяжкия палицы разгоралися, И бросили они палицы тяжкия, Оне стали уже драться рукопашным боем. Илья Муромец сын Иванович А ездил он подле Сафат-реки, 30И наехал он тута бродучей след И поехал и по тому следу бродучему, А наезжает он богатыря в чистом поле, Он Збута Бориса-королевича. А навтапоры Збут-королевич млад И отвязывал стремя вожья выжлока, Со руки опускает ясна сокола, А сам ли-та выжлуку наказывает: «А теперь мне не до тебе пришло, А и ты бегай, выжлок, по темным лесам 40И корми ты свою буйну голову!». И ясну соколу он наказыват: «Полети ты, сокол, на сине море И корми свою буйну голову, А мне, молодцу, не до тебе пришло!». Наезжает Илья Муромец Иванович, Как два ясна сокола слеталися, И наехал Збут-королевич млад, Напущается он на старова, На стара казака Илью Муромца, 50И стреляет Илью во белы груди, Во белы груди из туга лука. Угодил Илью он во белу грудь, Илья Муромец сын Иванович Не бьет ево палицой тяжкою, Не вымает из налушна тугой лук, Из колчана калену стрелу, Не стреляет он Збута Бориса-королевича, — Ево только сх(в)атил во белы руки И бросает выше дерева стоячева. 60Не видал он, Збут Борис-королевич, Что тово ли свету белова И тое-та матушки сырой земли, И назад он летит ко сырой земли, Подх(в)атил Илья Муромец Иванович На свои он руки богатырския, Положил ево да на сыру землю, И стал Илья Муромец спрашивать: «Ты скажись мне, молодец, свою дядину-вотчину!». Говорит Збут Борис-королевич млад: 70«Кабы у тебя на грудях сидел, Я спорол бы тебе, старому, груди белыя». И до тово ево Илья бил, покуда правду сказал. А и сговорит Збут Борис-королевич млад: «Я тово короля задонскова». А втапоры Илья Муромец Иванович, Гледючи на свое чадо милое, И заплакал Илья Муромец Иванович: «Поезжай ты, Збут Борис-королевич млад, Поезжай ты ко своей, ты ко своей сударыни матушки. 80Кабы ты попал на наших русских богатырей, Не опустили бы тебе оне живова от Киева». И поехал тут Збут-королевич млад, И приехал тут Збут-королевич млад К тому царю задонскому, Ко своей сударыне-матушке. Матушке стал свою удачу рассказывать: «А и гой еси, сударыня-матушка! Ездил я, Збут-королевич млад, Ко великому князю Владимеру 90На ево потешных лугах, И наехал я в поле старова, И стрелял ево во белы груди, И схватал меня старой в чистом поле, Меня чуть он не забросил за облако, И опять подх(в)атил меня на белы груди». Еще втапоры ево матушка Тово короля задонскова Разилася о сыру землю И не может во слезах слово молвити: 100«Гой еси ты, Збут Борис-королевич млад! Почто ты напущался на старова? Не надо бы тебе с ним дратися, Надо бы съехаться в чистом поле И надо бы тебе ему поклонитися А праву руку до сырой земли: Он по роду тебе батюшка!». Стары казак Илья Муромец сын Иванович И поехал он на горы высокия А искати он брата названова, 110Молоду Добрынюшку Никитича. И дерется || он с бабой Горынинкой, Едва душа ево в теле полуднует. Говорит Илья Муромец сын Иванович: «Гой еси, мой названой брат, Молоды Добрынюшка Никитич млад! Не умеешь ты, Добрыня, с бабой дратися, А бей ты бабу, ....., по щеке Пинай растуку мать под гузно, А женской пол от тово пухол!». 120А и втапоры покорилася баба Горынинка, Говорит она, баба, таковы слова: «Не ты меня побил, Добрыня Никитич млад, Побил меня стары казак Илья Муромец Единым словом». И скочил ей Добрыня на белы груди И выдергивал чингалище булатное, Хочет (в)спороть ей груди белыя. И молится баба Горынинка: «Гой еси ты, Илья Муромец Иванович! 130Не прикажи ты мне резать груди белыя, Много у меня в земле останется злата и серебра». И схватал Илья Добрыню за белы руки, И повела их баба Горынинка Ко своему погребцу глубокому, Где лежит залота казна, И довела Илью с Добрынею, И стали они у погреба глубокова. Оне сами тута, богатыри, дивуются, Что много злата и серебра, 140А цветнова платья все русскова. Огленулся Илья Муромец Иванович Во те во раздолья широкия, Молоды Добрынюшка Никитич млад Втапоры бабе голову срубил. То старина, то и деянье.

51 КНЯЗЬ РОМАН ЖЕНУ ТЕРЯЛ

А князь Роман жену терял, Жену терял, он тело терзал, Тело терзал, во реку бросал, Во ту ли реку во Смородину. Слеталися птицы разныя, Сбегалися звери дубравныя; Откуль взелся млад сизой орел, Унес он рученьку белую, А праву руку с золотом перс(т)нем. 10Сх(в)атилася молода княжна, Молода княжна Анна Романовна: «Ты гой еси, сударь мой батюшка, А князь Роман Васильевич! Ты где девал мою матушку?». Ответ держит ей князь Роман, А князь Роман || Васильевич: «Ты гой еси, молода княжна, Молода душа Анна Романовна! Ушла твоя матушка мытися, 20А мытися и белитися, А в цветно платье нарежатися». Кидалась молода княжна, Молода душа Анна Романовна: «Вы гой еси, мои нянюшки-мамушки, А сенные красны девушки! Пойдем-та со мной на высокие теремы Смотреть мою сударыню-матушку, Каково она моится, белится, А в цветно платья нарежается». 30Пошла она, молода княжна, Со своими няньки-мамками, Ходила она по всем высокем теремам, Не могла-та найти своей матушки. Опять приступила к батюшки: «Ты гой еси, сударь мой батюшка, А князь Роман Васильевич! А где ты девал мою матушку? Не могли мы сыскать в высокиех те́ремах». Проговорит ей князь Роман, 40А князь Роман Васильевич: «А и гой еси ты, молода княжна, Молода душа Анна Романовна, Со своими няньками-мамками, Со сенными красными девицами Ушла твоя матушка родимая, Ушла во зеленой сад, Во вишенье, в орешенье!». Пошла ведь тут молода княжна Со няньками-мамками во зеленой сад, 50Весь повыгуляли, неково́ не нашли в зеленом саду, Лишь только в зеленом саду увидели, Увидели новую диковинку: Неоткуль взялся млад сизой орел, В когтях несет руку белую, А и белу руку с золоты перс(т)нем; Уронил он, орел, белу руку, Белу руку с золотым перс(т)нем Во тот ли зеленой сад. А втапоры нянюшки-мамушки 60Подхватили оне рученьку белую, Подавали оне молодой княжне, Молодой душе Анне Романовне. А втапоры Анна Романовна Увидела она белу руку, Опа́зновала она хорош золот перстень Ее родимыя матушки; Ударилась о сыру землю, Как белая лебедушка скрикнула, Закричала тут молода княжна: 70«А и гой еси вы, нянюшки-мамушки А сенныя красныя деушки! Бегите вы скоро на быстру реку, На быстру реку Смородину, А что тамо птицы слетаются, Дубравныя звери сбегаются?». Бросалися нянюшки-мамушки А сенныя красныя деушки: Покрай реки Смородины Дубравныя звери кости делят, 80Сороки, вороны кишки тащат. А ходит тут в зеленом саду Молода душа Анна Романовна, А носит она руку белую, А белу руку с золотым перс(т)нем, А только ведь нянюшки Нашли оне пусту голову, Сбирали оне с пустою головой А все тут кости и ребрушки, Хоронили оне и пусту голову 90Со темя костьми, со ребрушки И ту белу руку с золотым перстнем.

52 ВО ХОРОШЕМ ВЫСОКОМ ТЕРЕМЕ, ПОД КРАСНЫМ КОСЯЩЕТЫМ ОКОШКОМ

Во хорошем-та высоком тереме, Под красным, под косящетым окошком Что голубь со голубушкой воркует, Девица с молодцом речи говорила: «А душечка, удалой доброй молодец! Божился доброй молодец, ратился, А всякими неправдами заклинался, Порукою давал мне Спасов образ, Светителя Николу Чудотворца: 10Не пить бы пива пьянова допьяна, Зеленова вина не пить до повалу, Сладкиев медов беспросыпных. А ноне ты, мой надежда, запивашься: Ты пьешь-та пива пьянова допьяна, Зеленое вино пьешь до повалу, А сладкие пьешь меды без просыпу». Ответ держит удалой доброй молодец: «Ты глупая девица да неразумная! Не с радости пью я, молодец, — с кручины, 20С тое ли ..... великия печали: Записан доброй молодец в салдаты, Поверстан доброй молодец я в капралы, Не то мне, доброму молодцу, забедно, Что царь меня на службу ту посылает, А то мне, доброму молодцу, забедно — Отец-мати старешуньки остаются, А некому поить будет их, кормити; Еще мне, доброму молодцу, забедно, Что с недругом в одном мне полку быти. 30В одной мне шириночке служити.

53 [ПРО] АТАМАНА ПОЛЬСКОВА

Зарайским городом, За Резанью за старою, Из далеча чиста поля, Из раздолья широкова Как бы гнедова тура Привезли убитова, Привезли убитова Атамана || польскова, Атамана польскова, 10А по имени Михайла Черкашенина. А птицы-ластицы Круг гнезда убиваются, Еще плачут малы ево дети Над белым телом, С высокова терема Зазрила молодая жена, А плачет-убивается Над ево белым телом, Скрозь слезы свои 20Она едва слово промолвила, Жалобно причитаючи, Ко ево белу телу: «Казачья вольная Поздорову приехали, Тебе, света моего, Привезли убитова, Привезли убитова Атамана польскова, А по именю Михайла Черкашенина».

54 НА ЛИТОВСКОМ РУБИЖЕ

Как да́лече-дале́че во чисто́м поле́, Далече во чистом поле, На литовском н(а) рубиже, Под Смоленским городом, Под Смоленским городом, На лугах, лугах зеленыех, На лугах, лугах зеленыех, Молода коня имал, Молодец коня имал, 10Дворянин-душа спрашивает: «А и конь-та ли, доброй конь, А конь наступчивой! Зачем ты травы не ешь, Травы, конь, зеленыя? Зачем, конь, травы зеленыя не ешь, Воды не пьешь ключевыя?». Провещится доброй конь Человеческим языком: «Ты хозяин мой ласковой, 20Дворянин-душа отецкой сын! Затем я травы не ем, Травы не ем зеленые И воды не пью ключевыя, Я ведаю, доброй конь, Над твоей буйной голове Невзгоду великую: Поедешь ты, молодец, На службу царскую И на службу воинскую, — 30А мне, коню, быть подстрелену, Быть тебе, молодцу, в поиманье. Потерпишь ты, молодец, Потерпишь, молодец, Нужи-бедности великия, А примешь ты, молодец, Много холоду-голоду, Много холоду, ты, голоду, Наготы-босоты вдвое того». Позабыл доброй молодец 40А и то время не(сч)ас(т)ливое, Повестка ему молодцу На ту службу на царскую. Поехал он, молодец, Он во полках государевых. От Смоленца || -города Далече во чистом поле Стоят полки царския, А и роты дворянския, А все были войска ро(с)сий(й)ския. 50Из далеча чиста поля, Из роздолья широкова Напущалися тут на их Полки неверныя, Полки неверныя, Все чудь поганая. А Чуда поганая на вылазку выехал, А спрашивал противника Из полков государевых, Из роты дворянския, 60Противника не выскалось, А он-то задорен был, Дворянин, отецкой сын, На вылозку выехал Со Чудом дратися, А Чудо поганое [о] трех руках. Съезжаются молодцы Далече во чистом поле, А у Чуда поганова Одно было побоишша, 70Одно было побоишша — Большая рагатина, А у дворянина — сабля вострая. Сбегаются молодцы, Как два ясные соколы В едино место слеталися. Помогай бог Молодцу дворянину русскому! Он отводит рогатину Своей саблей вострою 80Что у Чуда поганова; Отвел ево рагатину, Прирубил у него головы все. Идолища поганая Подстрелили добра коня, Подстрелили добра коня, У дворенина смоленскова — Он ведь пеш, доброй молодец, Бегает пеш по чисту полю, Кричит-ревет молодец 90Во полки государевы: «Стрельцы вы старыя, Подведите добра коня, Не выдайте молодца Вы у дела ратнова, У часочку смертнова!». А идолы поганыя Металися грудою все, Схватили молодца, Увезли в чисто поле, 100Стали ево мучати: И не поят, не кормят ево, Морят ево смертью голодною И мучат смертью неподобною. А пала молодцу на ум Не(сч)астье великое, Что ему доброй конь наказывал. Изгибла головушка. Ни за едину денежку.

55 ОХ, В ГОРЕ ЖИТЬ — НЕКРУЧИННУ БЫТЬ

А и горя, горе-гореваньица! А в горе жить — некручинну быть, Нагому ходить — не стыдитися, А и денег нету — перед деньгами, Появилась гривна — перед злыми дни, Не бывать плешатому кудрявому, Не бывать гулящему богатому, Не отростить дерева суховерхова, Не откормить коня сухопарова, Не утешити дитя без матери, Не скроить атласу без мастера. А горя, горе-гореваньица! А и лыком горе подпоясалась, Мочалами ноги изапутаны! А я от горя — в темны леса, А горя прежде век зашол; А я от горя — в поче[ст]ной пир, А горя зашел, впереди сидит; А я от горя — на царев кабак, 20А горя встречает, уж пива тащит, Как я наг-та стал, насмеялся он.

56 ВО ЗЕЛЕНОМ САДОЧКУ

Во хорошом во зеленом садочку Гуляла душа красна девица. Завидел удалой доброй молодец: «Не моя ли-та земчуженка ката(е)тся? Не моя ли-та алмазная ката(е)тся? А сам бы-та я тое земчуженку проалмазил, Посадил бы я на золотой свой спеченик, Ко яхантам, двум камушкам, придвинул». А девушка у девушки спрашивала: 10«А с кем ночесь, сестрица, ты начевала?» «Одна-де начесь я начевала, В полночь лишь приходил ко мне докука, Засыкал белу рубашку до пупа». А девушка-та девушке припеняла: «Зачем ты мне, сестрица, не сказала? А я бы-де докуке досадила: Всю ночь бы с себя я не спустила».

57 ЧУРИЛЬЯ-ИГУМЕНЬЯ

Да много было в Киеве божьих церквей, А больше того почес(т)ных монастырей; А и не было чуднея Благовещения Христова. А у всякай церкви по два попа, Кабы по два попа, по два дьякона И по малому певчему, по дьячку; А у нашева Христова Благовещенья чес(т)нова А был у нас-де Иван понамарь, А гораз(д)-де Иванушка он к заутрени звонить. 10Как бы русая лиса голову клонила, Пошла-та Чурилья к заутрени: Будто галицы летят, за ней старицы идут, По правую руку идут сорок девиц, Да по левую руку друга сорок, Позади ее девиц и сметы нет. Девицы становилися по крылосам, Честна Чурилья в олтарь пошла. Запевали тут девицы четью петь, Запевали тут девицы стихи верхния, 20А поют оне на крылосах, мешаются, Не по-старому поют, усмехаются. Проговорит Чурилья-игуменья: «А и Федор-дьяк, девей староста! А скоро походи ты по крылосам, Ты спроси, что поют девицы, мешаются, А мешаются девицы, усмехаются». А и Федор-дьяк стал их спрашивать: «А и старицы-черницы, души красныя девицы! А что вы поете, сами мешаетесь, 30Промежу собой девицы усмехаетесь?». Ответ держут черницы, души красныя девицы: «А и Федор-дьяк, девей староста! А сором сказать, грех утаить, А и то поем, девицы, мешаемся, Промежу собой, девицы, усмехаемся: У нас нету дьяка-запевальшика, А и молоды Стафиды Давыдовны, А Иванушки понамаря зде же нет». А сказал он, девей староста, 40А сказал Чурилье-игуменье: «То девицы поют, мешаются, Промежу собой девицы усмехаются: Нет у них дьяка-запевальшика, Стафиды Давыдьевны, понамаря Иванушки». И сказала Чурилья-игуменья: «А ты, Федор-дьяк, девей староста! А скоро ты побеги по манастырю, Скоро обойди триста келей, Поищи ты Стафиды Давыдьевны. 50Али Стафиды ей мало можется, Али стоит она перед богом молится?». А Федор-дьяк заскакал-забежал, А скоро побежал по манастырю, А скоро обходил триста келей, Дошел до Стафидины келейки: Под окошечком огонек горит, Огонек горит, караул стоит. А Федор-дьяк караул скрал, Караулы скрал, он в келью зашел, 60Он двери отворил и в келью зашел: «А и гой еси ты, Стафида Давыдьевна, А и царская ты богомольщица, А и ты же княженецка племянница! Не твое-то дело тонцы водить, А твое бо дело богу молитися, К заутрени итти!». Бросалася Стафида Давыдьевна, Наливала стакан винца-водки добрыя, И другой — медку сладкова, 70И пали ему, старосте, во резвы ноги: «Выпей стакан зелена вина, Другой — меду сладкова И скажи Чурилье-игуменье, Что мало Стафиде можется, Едва душа в теле полуднует». А и тот-та Федор-девей староста Он скоро пошел ко заутрени И сказал Чурилье-игуменье, Что той-де старицы, Стафиды Давыдьевны, 80Мало можется, едва ее душа полуднует. А и та-та Чурилья-игуменья, Отпевши заутрени, Скоро поезжала по манастырю, Испроехала триста келей И доехала ко Стафиды кельицы, И взяла с собою питья добрыя, И стала ее лечить-поить.

58 ВЫСОТА ЛИ, ВЫСОТА ПОДНЕБЕСНАЯ

Высока ли высота поднебесная, Глубока глубота акиян-море, Широко раздолье по всей земли, Глубоки омоты Непровския, Чуден крест Леванидовской, Долги плеса Чевылецкия, Высокия горы Сорочинския, Темны леса Брынския, Черны грязи Смоленския, 10А и быстрыя реки понизовския. При царе Давыде Евсеевиче, При старце Макарье Захарьевиче, Было беззаконство великое: Старицы по кельям — родильницы, Че(р)н(е)цы по дарогам — разбойницы, Сын с отцом на суд идет, Брат на брата с боем идет, Брат сестру за себя емлет. Из далеча чиста поля 20Выскокал тут, выбегал Суровец-богатырь Суздалец, Богатова гостя, || заморе́нин, сын. Он бегает-скачет по чисту полю, Спрашивает себе сопротивника. Себе сильна-могуча богатыря Побиться-подраться-порататься, Силы богатырски протведати, А могучи плечи приоправити. Он бегал-скакал по чисту полю, 30Хобаты метал по темным лесам — Не нашел он в поле сопротивника. И поехал ко городу Покидашу, И приезжал ко городу Покидошу. Во славном городе Покидоше, У князя Михайла Ефимонтьевича, У него, князя, почестной пир. А и тут молодцу пригодилося, Приходил на княженецкой двор, Походил во гридню во светлую, 40Спасову образу молится, Великому князю поклоняются. А князь Михайла Ефимонтьевич Наливал чару зелена вина в полтора ведра, Подает ему, доброму молодцу, А и сам говорил таково слово: «Как молодец, именем зовут, Как величать по изо(т)честву?». Стал молодец он рассказовати: «Князь-де Михайла Ефимонтьевич, 50А мене зовут, добра молодца, Суровец-богатырь Суздалец, Богатова гостя, заморе́нин, сын». А и тут князю то слово полюбилося, Посадил ево за столы убраныя, В ту скамью богатырскую Хлеба с солью кушати И довольно пити, прохлажатися.

59 [ПРО] ДУРНЯ

А жил-был дурень, А жил-был бабин, Вздумал он, дурень, На Русь гуляти, Людей видати, Себя казати, Отшедши дурень Версту, другу, Нашел он, дурень, 10Две избы пусты, В третей людей нет. Заглянет в подполье, — В подполье черти Востроголовы, Глаза, что часы, Усы, что вилы, Руки, что грабли, В карты играют, Костью бросают, 20Деньги считают, Груды переводят. Он им молвил: «Бог вам помочь, Добрым людям!». А черти не любят, С(х)ватили дурня, Зачели бити, Зачели давити, Едва ево, дурня, 30Жива опустили. Пришедши дурень домой-та, Плачет, голосом воит, А мать — бранити, Жена — пеняти, Сестра-та — также: «Ты глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы ты слово Не та́к же бы молвил, 40А ты бы молвил: „Будь, враг, проклят Именем господним Во веки веков, аминь“. Черти б убежали, Тебе бы, дурню, Деньги достались, Место кла́ду». «Добро ты, баба, Баба-бабариха, 50Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Таков не буду». Пошел он, дурень, На Русь гуляти, Людей видати, Себя казати, Увидел дурень Четырех братов, — 60Ечмень молотят. Он им молвил: «Будь, враг, проклят Именем господним!». Бросилися к дурню Четыре брата, Стали ево бити, Стали колотити, Едва его, дурня, Жива опустили. 70Пришедши дурень домой-та, Плачет, голосом воит. А мать — бранити, Жена — пеняти, Сестра-та — также: «А глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы ты слово Не так же бы молвил, Ты бы молвил 80Четырем братам, Крестьянским детям: „Дай вам боже По́ сту на день, По тысячу на неделю!“». «Добро ты, баба, Баба-ба(ба)риха, Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, 90Я таков не буду!». Пошел же дурень, Пошел же бабин На Русь гуляти, Себя казати. Увидел дурень Семь || братов Мать хоронят, Отца поминают, Все тут плачут, 100Голосом воют. Он им молвил: «Бог вам в помочь, Семь вас братов, Мать хоронити, Отца поминати! Дай господь бог вам По́ сту на день, По тысячу на неделю!». Схватили ево, дурня, 110Семь-та братов, Зачели ево бити, По земле таскати, В говне валяти, Едва ево, дурня, Жива опустили. Идет-та дурень домой-та, Плачет, голосом воит. Мать — бранити, Жена — пеняти, 120Сестра-та — также: «А глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы ты слово Не так же бы молвил, Ты бы молвил: „Прости, боже, благослови, Дай боже, им Царство небесное, В земли упокой, 130Пресветлой рай всем!“. Тебе бы, дурня, Блинами накормили, Кутьей напитали». «Добро ты, баба, Баба-бабариха, Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Таков не буду!». 140Пошел он, дурень, На Русь гуляти, Себя казати, Людей видати. Встречу ему свадьба, Он им молвил: «Прости, боже, бласлови! Дай вам господь бог Царство небесно, В земле упокой, 150Пресветлы рай всем!». Наехали дру́жки, Наехали бояра, Стали дурня Плетьми стегати, По ушам хлестати. Пошел, заплакал, Идет да воет. Мать — его бранити, Жена — пеняти, 160Сестра-та — также: «Ты глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы слово Не так же бы молвил, Ты бы молвил: „Дай господь бог Новобра(ч)ному князю Сужено поняти, Под злат венец стати, 170Закон божей прияти, Любовно жити, Детей сводити!“». «Потом я, дурень, Таков не буду». Пошел он, дурень, На Русь гуляти, Людей видати, Себя казати. Встречу дурню 180Идет старец, Он ему молвил: «Дай господь бог тебе же, старцу, Сужено поняти, Под злат венец стати, Любовно жити, Детей сводити!». Бросился старец, Схватал ево, дурня, 190Стал ево бити, Костылем коверкать, И костыль изломал весь: Не жаль старцу Дурака-та, Но жаль ему, старцу, Костыля-та. Идет-та дурень домой-та, Плачет, голосом воет, Матери росскажет. 200Мать — ево бранити, Жена — журити, Сестра-та — также: «Ты глупой, дурень, Неразумной, бабин! То ж бы ты слово Не так же бы молвил, Ты бы молвил: „Благослови меня, отче, Святы игумен!“. 210А сам бы мимо». «Добро ты, баба, Баба-бабариха, Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Впредь таков не буду!». Пошел он, дурень, На Русь гуляти, В лесу ходити, 220Увидел дурень Медведя за сосной: Кочку роет, Корову коверкат, Он ему молвил: «Благослови мя, отче, Святы игумен! А от тебя дух дурен!». Схватал ево медведь-ят, Зачал драти, 230И всего ломати, И смертно коверкать, И жопу выел, Едва ево, дурня, Жива оставил: Пришедчи дурень домой-та, Плачет, голосом воет, Матери росскажет. Мать — ево бранити, Жена — пеняти, 240Сестра-та — также: «Ты глупой, дурень, Неразумной, бабин! То же бы слово Не так же бы молвил, Ты бы зауськал, Ты бы загайкал, Ты бы заулюкал». «Добро ты, баба, Баба-бабариха, 250Мать Лукерья, Сестра Чернава! Потом я, дурень, Таков не буду!». Пошел же дурень На Русь гуляти, Людей видати, Себя казати. Будет дурень В чистом поле, 260 Встречу дурню Шишков-полковник, Он зауськал, Он загайкал, Он заулюкал. Наехали на дурня салдаты, Набежали драгуны, Стали дурня бити, Стали колотити, Тут ему, дурню, 270Голову сломили И под кокору бросили, Тут ему, дурню, И смерть случилась.

60 ГОЛУБИНА КНИГА СОРОКА ПЯДЕНЬ

Да с начала века животленнова Сотворил бог небо со землею, Сотворил бог Адама со Еввою, Наделил питаньем во светлом раю, Во светлом раю жити во свою волю. Положил господь на их заповедь великую: А и жить Адаму во светлом раю, Не скушать Адаму с едново древа Тово сладка плоду виноградова. 10А и жил Адам во светлом раю, Во светлом раю со своею со Еввою А триста тридцать три годы. Прелестила змея подколодная, Приносила ягоды с едина древа, — Одну ягоду воскушал Адам со Еввою И узнал промеж собою тяжкой грех, А и тяжкой грех и великой блуд: Согрешил Адаме во светлом раю, Во светлом раю со своею со Еввою. 20Оне тута стали в раю нагим-ноги, А нагим-ноги стали, босешуньки, — Закрыли соромы ладонцами, Пришли оне к самому Христу, К самому Христу-царю небесному. Зашли оне на Фаор-гору, Кричат-ревут зычным голосом: «Ты небесной царь, Исус Христос! Ты услышал молитву грешных раб своих, Ты спусти на землю меня трудную, 30Что копать бы землю капарулями, А копать землю капарулями, А и сеить семена первым часом». А небесной царь, милосерде свет, Опущал на землю ево трудную. А копал он землю копарулями, А и сеил семена первым часом, Выростали семена другим часом, Выжинал он семена третьим часом. От своих трудов он стал сытым быть, 40Обуватися и одеватися. От тово колена от Адамова, От това ребра от Еввина Пошли христиане православныя По всей земли светорусския. Живучи Адаме состарелся, Состарелся, переставился, Свята глава погребенная. После по той потопе по Ноевы, А на той горе Сионския, 50У тоя главы святы Адамовы Выростала древо кипарисова. Ко тому-та древу кипарисову Выпадала книга голубиная, Со небес та книга повыпадала: В долину та книга сорока пядей, Поперек та книга двадцети пядей, В толшину та книга тридцети пядей. А на ту гору на Сионскую Собиралися-соезжалися сорок царей со царевичем. 60Сорок королей с королевичем, И сорок калик со каликою, И могучи-сильныя богатыри, Во единой круг становилися. Проговорит Волотомон-царь, Волотомон-царь Волотомонович, Сорок царей со царевичем, Сорок королей с королевичем, А сорок калик со каликою И все сильныя-могучи богатыри 70А и бьют челом покланяются А царю Давыду Евсеевичу: «Ты премудры царь Давыд Евсеевич! Подыми ты книгу голубиную, Подыми книгу, распечатывай, Распечатовай ты, просматривай, Просматривай ее, прочитывай: От чего зачелся наш белой свет? От чего зачался со(л)нцо праведно? От чего зачелся и светел месец»? 80От чего зачалася заря утрення? От чего зачалася и вечерняя? От чего зачалася темная ночь? От чего зачалися часты звезды?». Проговорит премудры царь, Премудры царь Давыд Евсеевич: «Вы сорок царей со царевичем, А и сорок королей с королевичем, И вы сорок калик со каликою, И все сильны могучи богатыри! 90Голубина книга не малая, А голубина книга великая: В долину книга сорока пядей, Поперек та книга двадцети пядей, В толшину та книга тридцети пядей, На руках держать книгу — не удержать, Читать книгу — не прочести. Скажу ли я вам своею памятью, Своей памятью, своей старою, От чего зачался наш белой свет, 100От чего зачался со(л)нцо праведно, От чего зачался || светел месяц, От чего зачалася заря утрення, От чего зачалася и вечерняя, От чего зачалася темная ночь, От чего зачалися часты звезды. А и белой свет — от лица божья, Со(л)нцо праведно — от очей его, Светел месяц — от темичка, Темная ночь — от затылечка, 110Заря утрення и вечерняя — от бровей божьих, Часты звезды — от кудрей божьих!». Все сорок царей со царевичем поклонилися, И сорок королей с королевичем бьют челом, И сорок калик со каликою, Все сильныя-могучия богатыри. Проговорит Волотомон-царь, Волотомон-царь Волотомович: «Ты премудры царь Давыд Евсеевич! Ты скажи, пожалуй, своею памятью, 120Своей паметью стародавную: Да которой царь над царями царь? Котора моря всем морям отец? И котора рыба всем рыбам мати? И котора гора горам мати? И котора река рекам мати? И котора древа всем древам отец? И котора птица всем птицам мати? И которой зверь всем зверям отец? И котора трава всем травам мати? 130И которой град всем градом отец?» Проговорит премудры царь, Премудры царь Давыд Евсеевич: «А небесной царь — над царями царь, Над царями царь, то Исус Христос; Акиян-море — всем морям отец. Почему он всем морям отец? Потому он всем морям отец, — Все моря из него выпали И все реки ему покорилися. 140А кит-рыба — всем рыбам мати. Почему та кит-рыба всем рыбам мати? Потому та кит-рыба всем рыбам мати, — На семи китах земля основана. Ердань-река — рекам мати. Почему Ердань-река рекам мати? Потому Ердань-река рекам мати, — Крестился в ней сам Исус Христос. Сионская гора — всем горам мати, — Ростут древа кипарисовы, А берется сера по всем церквам, По всем церквам место ладону. Кипарис-древа — всем древам отец. Почему кипарис всем древам отец? Потому древам всем отец, — На нем распят был сам Исус Христос, То небесной царь. Мать божья плакала Богородица, А плакун-травой утиралася, Потому плакун-трава всем травам мати. 160Единорог-зверь — всем зверям отец. Почему единорог всем зверям отец? Потому единорог всем зверям отец, — А и ходит он под землею, А не держут ево горы каменны, А и те-та реки ево быстрыя; Когда выдет он из сырой земли, А и ищет он сопротивника, А тово ли люта льва-зверя; Сошлись оне со львом во чистом поле, 170Начали оне, звери, дратися: Охота им царями быть, Над всемя́ зверями взять большину́, И дерутся оне о своей большине́. Единорог-зверь покоряется, Покоряется он льву-зверю, А и лев подписан — царем ему быть, Царю быть над зверями всем, А и хвост у него колечиком. (А) нагой-птица — всем птицам мати, 180 А живет она н(а) акиане-море, А вьет гнездо на белом камене; Набежали гости карабельшики А на то гнездо нагай-птицы И на ево детушак на маленьких, Нагай-птица вострепенется, Акиан-море восколыблется, Кабы быстры реки разливалися, Топят много бусы-корабли, Топят много червленыя корабли, 190А все ведь души напрасныя. Ерусалим-град — всем градам отец. Почему Иерусалим всем градам отец? Потому Ерусалим всем градам отец, Что распят был в нем Исус Христос, Исус Христос, сам небесной царь, Опричь царства Московскаго».

61 ТАМ НА ГОРАХ НАЕХАЛИ БУХАРЫ

Еще там на горах наехали бухары. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! А наехал Жинжа: «Здравствуй, масти пане!» (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Потонцуй же, Жинжа! — гаразд, масти пане! (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Он зачел же скакать, учел припевати. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандафуру! Привели ему, жиду, что жидовку хорошу. (Дважды). 10Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Он зачал охлестывати и ошевертовати. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Еще имали былы свои добрыя кони. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! А поехали былы на своих добрыех конях. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Оне с холмы на холмы, на холмы-горы. (Дважды). Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Еще хелмы да велми куварзы визан! (Дважды). 20Весур, весур валахтантарарах-тарандаруфу! Еще шанцы да шпенцы, бекбеке бекенцы, бекушенцы.

62 ОХ, ГОРЮНА! ОХ, ГОРЮ ХМЕЛИНА!

Ох, горюна! Ох, горю хмелина! Гуляли девушки подле реки По круту по красну бережку. Ох, горюна! ох, горю хмелина! Садили девушки хмель в огород. Ох, горюна! ох, горю хмелина! Сами оне приговаривали: «Ох, горюна! ох, горю хмелина! Рости, хмелюшка, корнем глубок, 10Корнем глубок да ты ли́стом широк! Ох, горюна! ох, горю хмелина! Шишки велики, белы, что снег. Ох, горюна! ох, горю хмелина! Без тебе, хмелюшка, Пива не варят и вина не курят, Добрыя молодцы не женются, Красны девицы замуж не идут. Ох, горюна! ох, горю хмелина!». Теща к зятю боса пришла, 20Она в полог к зятю нага легла, Поутру встала, сам мокра: «Зять-злокоман, не ты ли пошутил? Не ты ли пошутил, подол намочил?». «А и тешшинька ты, ты те(ш)ша ласковая! Ко греху пришло до ... дошло». Теща к зятю закаялася: «Да не дай бог бывать ко зятю в дом, Да не дай бог бывать у зятя в доме, Завали, боже, дорогу пеньем-колодьем, 30Пеньем-колодьем и выскорью!».

63 У СПАСА К ОБЕДНЕ ЗВОНЯТ

У Спаса к обедне звонят, У прихода часы говорят, По манастырям благовестят. Теща к обедни спешит, На мутовке рубашку сушит, На поваренки — кокошнечки. А и теща к обедни пошла Что идет помалешоньку, Ступает потихошуньку, 10С ноги на ногу поступовает, На бошмачки посматривает, Чеботы накалачивает. Все боги теща прошла, А зашод-та — Николе челом, А Николе Месницкому. Все люди теща прошла, А зашод-та — она зятю челом Да Денису Борисовичу. А и зять на нее не гледит, 20Господин слово не говорит. «А и вижу я, вижу сама, А что есть на нем бешеная, Бить зятю дочи моя, Прогневит(ь) сер(д)це материна И пролить бы горячу кровь. А и чем будет зятя дарить, Чем господина дарить? Есть у мене, у вдовы, Будет с нево живота. 30Пойду млада в торги, Куплю млада камки, Сошью ли я зятю кофтан, Сошью дочери сарафан, Чтобы зять дочери не бил, Не гневил сер(д)це материна, Не проливал бы горячу кровь». У Спаса к обедни звонят, У прихода часы говорят, По манастырям благовестят. 40Теща к обедни спешит, На мутовке рубашку сушит, На поваренки — кокошнички. Она, теща, к обедни пошла, А идет помалешоньку, Ступает потихошуньку, С ноги на ногу поступовает, На бошмачки посматривает, Чеботы наколачивает. А все боги теща прошла, 50А зашод-та — Николе челом, А Николе Месницкому. Все люди теща прошла, А зашод — она зятю челом Да Денису Борисовичу. Зять на нее не гледит, Господин слово не говорит, «Вижу я, вижу сама, А что есть || на нем бешеная, Бить зятю дочерь моя, 60Прогневить сер(д)це материна, Проливать бы горячу кровь. Чем будет зятя дарить, Чем господина дарить? Есть у меня, у вдовы, Есть у меня, молоды, А три церкви, три каменны, А и маковицы серебрены, Кресты позолочены, Промежу теми церкви 70Протекла быстрая река, А на той на быстрой на реке Много гусей-лебедей, Много серых малых утачек, А и тем будет зятя дарить, Мне-ка тем господина дарить И Дениса Борисовича». А и зят(ь) на нее погледел, Господин слово выговорил: «Теща, ты теща моя, 80Богоданная матушка! Ты поди-тка живи у мене, А работы не робь на мене, Только ты баню топи, Только ты воду носи, Еще мне робенки кочай!».

64 ТЕЩА, ТЫ ТЕЩА МОЯ

«А и теща, ты теща моя, А ты чертова перешница! Ты поди, погости у мене!». А и ей выехать не́ на чем. Пешком она к зятю пришла, А в полог отдыхать легла Она в жары петровския. А зять на пиру пировал, А увидел за женой за своей, 10За ее-та за дочерью, На повете чужова мужика, Он худыя-та шутки шутил. Осердяся он домой-та ушел, Ему тут поталанелося; Изашел свою тешшенку У себя в пологу, на мосту. Смех отсмехивает, Он и трублю от(т)рубливает.

65 УСЫ, УДАЛЫ МОЛОДЦЫ

Ах, даселева Усов и слыхом не слыхать, А слыхом их не слыхать и видом не видать, А нонеча Усы проявились на Руси, А в Новом Усолье у Строгонова. Они щепетко по городу похаживают, А караблики бобровые, верхи бархатные, На них смурые кафтаны с подпушечками с комчатыеми, А и синие чулки, астраханския черевики, А красныя рубашки — косые воротники, золотые плетни. 10Собиралися Усы на царев на кабак, А садилися молодцы во единой круг Большой Усища всем атаман, А Гришка-Мурышка, дворянской сын, Сам говорит, сам усом шевелит: «А братцы Усы, удалые молодцы! А и лето проходит, зима настает, А и нада чем Усом голова кормить, На полатех спать и нам сытым быть. Ах нутя-тка, Усы, за свои промыслы! 20А мечитеся по кузницам, Накуйте топоры с подбородышами, А накуйте ножей по три четверти, Да и сделайте бердыши и рогатины И готовьтесь все! Ах, знаю я крестьянина, богат добре, Живет на высокой горе, далеко в стороне, Хлеба он не пашет, да рожь продает, Он деньги берет да в кубышку кладет, Он пива не варит и соседей не поит, 30А прохожиех-та людей начевать не пущат, А прямые дороги не сказывает. Ах, надо-де к крестьянину умеючи идти: А по́ палю идти — не посвистовати, А и по́ бору идти — не покашливати, Ко двору ево идти — не пошарковати. Ах, у крес(т)янина-та в доме борзы́е кобели И ограда крепка, избушка заперта, У крестьянина ворота крепко заперты». Пришли оне, Усы, ко крестьянскому двору, 40А хваталися за забор да металися на двор. Ах, кто-де во двери, атаман — в окно, А и тот с борку, иной с борку, Уж полна избушка принабуркалася. А Гришка-Мурышка, дворянской сын, Сел впереди под окном, Сам и локоть на окно, ноги под гузно, Он сам говорит и усом шевелит: «А и ну-тка ты, крестьянин, поворачивайся! А и дай нам, Усам, и попить и поесть, 50И попить и поесть и позавтрекати». Ох, метался крестьянин в большей анбар, И крестьянин-ат несет пять пуд толокна, А старуха-та несет три ушата молока. Ах, увидели Усы, молодые молодцы, А и ка(дь) большу, в чем пива варят, Замешали молодцы оне теплушечку, А нашли в молоке лягушечку. Атаман говорит: «Ах вы, добрые молодцы, Вы не брезгуйте: 60А и по-нашему, по-русски, холоденушка!». Оне по кусу хватили, только голод заманили, По другому хватили, приоправилися, Как по третьему хватили, ему кланелися: «А спасиба те, крестьянин, на хлебе-на соли И на кислом молоке, на овсяном толокне! Напоил нас, накормил да и животом надели, Надели ты нас, Усов, по пятидесят рублев, А большему атаману полтараста рублев». А крестьянин-ат божится: «Права, денег нет». 70А старуха ратится: «Не полушечки!». А дурак на печи, что клеит, говорит: «А братцы Усы, удалы молодцы! А и есть-де ведь у батюшки денежки, А и будет вас, Усов, всех оделять, А мне-де дураку, не достанется; А все копит зятьям, растаким матерям». А проговорит Усища, большей атаман: «Братцы Усы, за свои промыслы! Ох, ну-тко, || Афонас, доведи ево до нас! 80Ах, ну-тко, Агафон, да вали ево н(а) агонь! А берите топоры с подбородышами, Ах, колите заслон, да щепайте лучину, Добывайте огонь, кладите на огонь середи избы, Валите крестьянина брюхом в огонь, А старуху валите жопой на огонь!». Не мог крестьянин огня стерпеть, Ах, стал крестьянин на огонь пердеть, Побежал крестьянин в большой анбар, Вынимал из-под каменю с деньгами кубышечку, 90Приносил крестьянин да бряк на стол: «Вот вам, Усам, по пятидесят рублев, А большому-та Усищу полтараста рублев!». Вставали Усы, они крестьянину кланеются: «Да спасибо те, крестьянин, на хлебе-на соли. И на овсяном толокне, на кислом молоке! Напоил нас, накормил, животом наделил. Ах, мы двор твой знаем и опять зайдем, И тебя убьем, и твоих дочерей уведем, А дурака твоего в есаулы возьмем».

66 КТО ТРАВНИКА НЕ СЛЫХАЛ

А и деялося в весне На старой на Канакже, Ставил Потанька плужок Под окошко к себе на лужок. От моря-та синева, Из-за гор высокиех, Из-за лесу, лесу темнова Вылетал молодой Травник. Прилетал молодой Травник, 10Молодой зуй болотиник, А садился Травник на лужок, А травку пощипывает, По лужку похаживает. Ходючи Травник по лужку, Да попал Травник в плужок, Своей левой ноженькой, Он правым крылошком, Да мезиным перстичком. А и пик, пик, пик Травник! 20Сидючи Травник на лужку, На лужку Травник во плужку, Едва Травник вырволся. (В)звился Травник высоко, Полетел Травник далеко, Залетел Травник в Москву И нашел в Москве кабачок, Тот кабачок-то кручок. А и тут поймали ево, Били ево в дуплю, 30Посадили ево в тюрьму. Пять недель, пять недель посидел, Пять алтын, пять алтын заплатил. И за то ево выпустили, Да кнутом ево выстегали, По редам ево выводили. Едет дуга на дуге, Шелудяк на храмой лошеди, А все Травника смотрет(ь), Все молодова смотреть — 40Едва Травник вырволся. Взвился Травник высоко, Полетел Травник далеко, На старую Канакже, Ко Семену Егупьевичу И ко Марьи Алфертьевне, И ко Анне Семеновне. Залетел Травник в окно, По избе он похаживает, А низко спину || гнет, 50Носом в землю прет, Збой за собой держит И лукавство великое. А Семен Травника не взлюбил, Господин Травника не взлюбил: «А что за птица та, А что за лукавая? Она ходит лукавится, Збой за собой держит, А и низко спину гнет, 60А носом в землю прет». И Семен Травника по щеке, Господин по другой стороне, А спину — хребет столочил, Тело-печен(ь) прочь отоптал. Пряники сладкия, Сапогами печатаныя, Калачи крупичетыя, Сапогами толоченыя. Втапоры мужики, 70Неразумныя канакжана, Оне ходят дивуются: «Где Травника не видать? Где молодова не слыхать? Не клюет травыньки Он вечны зеленыя». Говорит Травникова жена, Душа Анна Семеновна, А наливная ягодка, Виноградная вишенье: 80«А глупы мужики, Неразумныя канакжана! Травник с похмелья лежит, Со Семенова почести, А Семен ево подчивал, Господин ево чествовал: Спину-хребет столочил, Тело-печень отоптал».

67 СВИНЬИ ХРЮ, ПОРОСЯТА ХРЮ

Свиньи хрю, поросята гиги, гуси гого. Встани, затопляй, перекисла, мешай. Чья была кручина — нещопана лучина, А великая печаль — на пече детей кочать. Плачет дитя, возрыдает дитя — пособити нельзя. Бачка сердит, так мачка ... Пиво-то в шубе, вино в зипуне, брага в шебуре. Прощелыга вода и нога и боса, она без пояса. Кто напьется воды — не боится беды, 10Никакой кормолы и не дьявольшены. Когда Москва женилась, Казань понела, Понизовные городы в приданыя взела: Иркутска, Якутска, Енисейской городок, А и Нов-город был тысяцкой, А Уфа-та ... сваха была, Кострома-город хохочет, В поезду ехать не хочет. А вздумали-(в)згодали по Куракина послали. А Куракин говорит: 20«Изопьем-ка вина, то прибудет ума!». Испили маленько, шумит в голове, Испить боло побольше — побольше шумит, Изопьем, посидим, пошлем по жены, по свои госпожи. А жены наши идут, будто утачки плывут, А и матери идут, будто свиньи бредут. А и ел чеснок, отрыгается, Целовал молоду, то забыть нельзя. А капуста в масле — не ества ли то? А грибы с чесноком — не волога ли то? 30Молодица в шапке — не девка ли то? Веселой молодец — не утеха ли то? Мать дочери своей говаривала и наказывала: Не велела молоденьки с мужем спать, Под одежду... А и я молода с глупа разума-ума Потихоньку ...... и всего мужа ....... «А спи ты, мой муж, не раскатывайся, Что сизой голубок на гнездушке». А и мужу-то жена свету || видети дала: 40Петлю на шею сама взложила, Ана милому в окошко конец подала: «Мил, потени! мой голубчик, потени!». Милой потянул, ее муж-ат захрипел, Будто спать захотел. А и я мужа не била, не бранивала, А и только ....... сыну говаривала: «Ешь, муж, нож, ты гложи ножны, А и сохни с боку, боли с хребту, Со всего животу!». 50А и ела баба сметану, да брюхо болит, А гледела бы на милова да муж не велит, Под лавкой лежит, он сабакой ворчит, Кобелем визжит. Баба ......, хочет баню сбить, потолок своротить. Двери выставити, баню выстудити. Ваня — в баню, жена ево — за баню, Василей — на сенях. Бог дал сына, сына Екима, А затем будет Иван, добро будет и нам. 60А щука-де — не рыба, лень — не еда, А чужа жена — ожога, Ожгла молодца поперек животца. А (щу)чины не ем, коросей-та не ем, А и ем треску, припру к шес(т)ку. А жена мужу ... на истопке, Привела ево смотреть: «Вот, муженек, голубей гнездо Тебе киевских, мохноногиньких». Попадья на попа разгузынилася-распечалился, 70А кобылу-ту колом и корову-ту колом, Она мелкова скота ослопиною с двора, Он видит, поп, неминучую свою, Ухватил он книгу, сам бегом из избы.

68 СТАТЬ ПОЧИТАТЬ, СТАТЬ СКАЗЫВАТЬ

А стать почитать, стать сказывати: А и городы все, пригородья все, Малую деревню — и ту спомянуть. А в Нижнем славном Нове-городе, на перегородье В бубны звонят, в горшки благовестят, Да помелами кадят, мотовилами крестят, Стих по стиху на дровнях волокут. А и молоду молодку под полос(т)ью везут. А на лавицы ковер, на пече приговор, 10На полатех мужик с Ориною лежит. А не мил мне Семен: не купил мне серег, Только мил мне Иван: да купил сарафан, Он, положа на лавку, примеривать стал, Он красной клин в середку вбил. А был я на Волме, на Волме-горах, А купил я девоньку, да Улкой зовут, Дал я за девоньку полтину да рубль. ..................

69 О СТАНИШНИКАХ ИЛИ РАЗБОЙНИКАХ

Как да́лече-дале́че во чистом поле, Что ковыль-трава во чистом в поле шатается, — А и ездит в поле стар-матер человек, Старой ли казак Илья Муромец. А и конь ли под ним кабы лютой зверь, Он сам на коне, как ясен сокол. Со старым ведь денег не годилося: Только червонцов золотых с ним семь тысячей, Дробных денег сорок тысячей, 10Коню ведь под старым цены не было. Почему-то цены ему не было? Потому-то коню цены не было, — За реку-то он броду не спрашивал, Котора река цела верста, А скачет он с берегу на берег. Наехали на старова станишники, По-нашему, русскому, разбойники, Кругом ево, старова, облавили, Хотят ево, старова, ограбити, 20С душей, с животом ево разлучить хотят. Говорит Илья Муромец Иванович: «А и гой есть вы, братцы станишники! Убить меня, старова, вам не за что, А взяти у старова нечево!». Вы(мал) он из налушна крепкой лук, Винимал он ведь стрелку каленую, Он стреляет не по станишникам, — Стреляет он, старой, по сыру дубу. А спела титивка у туга лука, 30Станишники с коней попадали, Угодила стрела в сыр кряковистой дуб, Изломала в черенья в ножевыя дуб. От тово-та ведь грому богатырскова, Тово-та станишники испужалися, А и пять оне часов без ума || лежат, А и будто ото сна сами пробужаются: А Селма стает, пересемывает, А Спиря стает, то постыривает, А все оне, станишники, бьют челом: 40«Ты старой казак Илья Муромец! Возьми ты нас в холопство вековечное! Дадим рукописанье служить до веку». Говорит Илья Муромец Иванович: «А и гой есть вы, братцы станишники! Поезжайте от меня во чисто поле, Скажите вы Чурилу сыну Пленковичу Про старова казака Илью Муромца».

70 О АТАМАНЕ ФРОЛЕ МИНЕЕВИЧЕ

Приуныли, приутихли (Дважды) на Дону донски да каза[ки] А еицкие, донские (Дважды), запороцкие. А и почем он[и при]уныли? Потому оне приуныли (Дважды) на Дону дон[ски да ка]заки, Ах, что взял у них государь-царь (Дважды)... город Со тремя с темя са малыми с пригородка[ми], А и со славною су Губаньей, с крепким Лютиком. А во славном да во Черкасском во земляном городке А стоит у казаков золотой бунчуг, 10А на бунчуге стоит чуден золот крест, А перед крестом туто стоит войскавой их атаман, А по именю ли Фрол сын Минеевич. Ко кресту тут собиралися донски казаки, А и донские, гребенские, запоротски хохлачи. Становились молодцы во единой войской круг, Среди круга стоит войсковой атаман, А по именю ли Фрол сын Минеевич. Атаман речи говорил, || будто в трубу трубил: «А и вы, братцы казаки, вы яицкие, донски (Дважды), запоротские! 20Пособите мне, атаману, [в]ы думу думати: Челобитна ли нам писати, государю ... подавать? Самому ли мне, атаману, в Москву ехати? [Пе]ремерье бы нам взять перед самим царем: [З]але[г]ли пути-дороги за сине море гулять (Дважды) Еще от вора от Васьки от Голицына с детьми, Залегли пути-дороги за сине море, А и не стало нам добычи на синем море И на тихом Дону на Иваныче». И поехал атаман в каменну Москву. 30Еще будет атаман [в к]аменной Москве, Поклонился государю о праву руку, С[кво]зь слезы он словечко едва выговорил: «Ах ты, свет (н)аш, надежда, благоверны царь, А и грозен судар(ь), Петр Алексеевич! Прикажи нам на Дону чем кормитися: (Дважды) Залегли пути-дорож[ки] за си[н]е море От вора от Васьки от Голицына с детьми, Еще те ...... дороги увольные». ................

71 О СТЕНЬКЕ РАЗИНЕ

А и по (к)рай было моря синева, (Дважды) А на ус(т)ь(е) Дону тихова, На крутом красном берегу А и стоит крепкой Азов-город (Дважды) Со стеной белокаменной, (Дважды) И со башными наугольными, (Дважды.) И со рвами глубокими, (Дважды) С земляными роскатами, (Дважды) И с рогатками железными. 10Середи Азова-города Тут сто[ит] темна темница.

ПРИЛОЖЕНИЯ

«СБОРНИК КИРШИ ДАНИЛОВА» И ЕГО МЕСТО В РУССКОЙ ФОЛЬКЛОРИСТИКЕ

Собрание русских народных песен, широко известное ныне как «Сборник Кирши Данилова», увидело свет в 1804 году в Москве под названием «Древние русские стихотворения». Редактором книги, как это выяснилось много позднее, был Андрей Федорович Якубович, скромный литератор и чиновник. Личность его почти не привлекла внимания историков литературы[6], и роль его в судьбе Сборника Кирши Данилова была явно недооценена. А между тем эта роль — без преувеличения можно сказать — чрезвычайно велика.

В 1802 или 1803 году рукопись Сборника, созданного — как будет показано ниже — задолго до этих лет и вдали от Москвы, оказалась в руках Ф. П. Ключарева, директора почтового ведомства в Москве, второстепенного литератора. Биография Ключарева не изучена, и образ его представляется неясным. Важно отметить, однако, что он принадлежал к окружению Н. И. Новикова. Ключарев, несомненно, сумел оценить значение попавшего к нему собрания. Решение его издать Сборник поддержал Н. М. Карамзин, которому Ключарев показал рукопись. Доля участия Ключарева в издании «Древних русских стихотворений», по-видимому, ничтожна. Ему принадлежит посвящение (в прозе и в стихах) главному директору почт Д. П. Трощинскому[7]. Всю большую и ответственную работу по подготовке издания выполнил А. Ф. Якубович, служивший в это время под начальством Ключарева[8].

К сожалению, сведения, которыми мы располагаем о Якубовиче, чрезвычайно скудны и в отдельных моментах противоречивы. Известно, что он учился в Московском университете, сотрудничал в журналах конца XVIII — начала XIX века, писал стихи, рассказы. Позднее, уже после издания Сборника, он занял должность калужского почтмейстера. Умер он в сороковых годах в Калужской губернии. У Ключарева, несомненно, были веские основания поручить издание «Древних русских стихотворений» Якубовичу. Поздняя критика незаслуженно сурово расценила работу последнего над Сборником. Ему ставили в упрек, что из более чем семидесяти текстов, имевшихся в его распоряжении, он напечатал только двадцать шесть; отмечались неисправности в издании, ошибки в прочтении отдельных мест, отсутствие какого-либо сопроводительного аппарата[9]. На самом же деле заслуги Якубовича решительно превосходят недостатки издания. Якубович первым выполнил нелегкий труд по прочтению рукописи Сборника и по подготовке текстов; в частности, он разделил на стихи тексты Сборника, написанные в сплошную строку. В коротеньком предисловии «К публике» он первым высказался о литературном и научном значении опубликованных материалов. В результате его работы впервые в истории фольклористики появился в печати сборник подлинных записей русских былин и исторических песен.

Якубович не удовлетворился сделанным. Тотчас же он приступил к подготовке второй части книги (вероятно, целиком по собственной инициативе), а одновременно занимался более углубленным изучением материалов Сборника, пытаясь осмыслить их историко-литературное значение. Однако неизвестные обстоятельства помешали Якубовичу, и вторая часть не была им напечатана. Судьба была к нему явно несправедлива: в критике тех лет «Сборник Кирши Данилова» никак не связывался с именем Якубовича; в качестве издателя называли обычно Ключарева.

Между тем «Древние русские стихотворения» имели несомненный успех. Выход книги был прямо связан с тем повышенным интересом к историческому и литературному прошлому России, который проявлялся в русской культуре начала XIX века. Всего четыре года отделяют появление первого собрания русского эпоса от первого издания «Слова о полку Игореве». В это время публикуется ряд статей и книг, в которых так или иначе затрагиваются вопросы теории и истории русского фольклора. «Древние русские стихотворения» ответили, таким образом, на все более возраставший интерес к народной поэзии и вместе с тем дали новый толчок работе по собиранию, изданию и изучению памятников народного творчества.

В этой обстановке понятно то особое внимание, которое проявил к «Сборнику Кирши Данилова» известный кружок Н. П. Румянцева, начинавший развертывать усиленную деятельность по отысканию и публикации памятников русской истории, литературы, этнографии. Рукопись Сборника была приобретена Румянцевым осенью 1816 года, и тогда же подготовка ее к печати была поручена К. Ф. Калайдовичу, который начинал в это время свою блестящую филологическую деятельность. Предварительно Калайдович ездил в Калугу, где жил несколько месяцев в доме Якубовича[10]. Из имеющихся материалов не совсем ясно, у кого находилась рукопись Сборника после 1804 года — у Ключарева или у Якубовича, — и кто из них передал ее в «подарок» Румянцеву, получив в свою очередь от последнего «подарок» в тысячу рублей[11]. Во всяком случае несомненно, что Сборник являлся центральной темой бесед Калайдовича с Якубовичем в Калуге. Первый издатель «Древних русских стихотворений» сообщил ценнейшие сведения, касавшиеся происхождения Сборника. Можно думать, что именно в итоге калужских бесед у Калайдовича сложились те представления о Сборнике, о его истории, о характере и значении его материалов, которые нашли свое выражение в предисловии ко второму изданию. Историки русской фольклористики отмечали высокий уровень вступительной статьи Калайдовича, впервые поставившего некоторые существенные вопросы изучения русского эпоса. Все это верно. Но в действительности надо говорить о том, что целый ряд положений статьи принадлежит Якубовичу в той же мере, что и Калайдовичу. Об этом неопровержимо свидетельствует документ, опубликованный в свое время М. Н. Сперанским — «Записка» Якубовича о Сборнике[12]. П. Бессонов неверно определял ее как первый вариант предисловия Калайдовича[13]. Многие места «Записки» действительно вошли почти без изменений в статью Калайдовича без всяких оговорок со стороны последнего. И самое имя Якубовича было названо здесь только однажды; правда, благодаря этому упоминанию стала ясна роль Якубовича в подготовке первого издания книги.

Второе издание Сборника вышло в 1818 году под названием «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». Всю основную работу над подготовкой книги проделал Калайдович, за ходом издания, по поручению Н. П. Румянцева, наблюдал А. Ф. Малиновский[14].

Это была первая в истории русской фольклористики публикация, выполненная с применением научных эдиционных принципов. По сравнению с первым изданием Калайдович значительно увеличил число публикуемых текстов: вместо двадцати шести он дал шестьдесят один, выпустив только те, которые не считал возможным включить главным образом по соображениям общественной благопристойности или цензурным[15]. Калайдович заново прочел тексты рукописи и дал их без всякой редакторской правки, сохранив ряд особенностей орфографии оригинала[16]. Новое издание сразу же значительно расширило представления о русском эпосе, введя в научный и читательский обиход ценнейшие сюжеты, такие, как о Садко, о Добрыне и Змее, об Иване Годиновиче, Госте Терентьище, Щелкане Дудентьевиче, о взятии Казани.

Сличение текстологической работы Якубовича и Калайдовича сделал в свое время А. М. Лобода. В итоге он пришел к выводу, что «в большинстве случаев при сличении разночтений обоих изданий... преимущество принадлежит последнему тексту... Кое в чем, однако, мы бы склонны были отдать предпочтение Якубовичу... Самый язык подлинника у Якубовича сохранен гораздо лучше, чем у Калайдовича»[17].

Предисловие Калайдовича справедливо называют первым исследованием о русском эпосе[18]. Здесь были поставлены многие из тех вопросов, которые затем долго находились в центре внимания филологической науки. Конечно, многие положения статьи представляются ныне безнадежно устаревшими, отдельные мысли и догадки — наивными. Но тем более заслуживают быть отмеченными те места предисловия, в которых Калайдович предвосхищал наблюдения и выводы ученых, работавших позднее на гораздо более широком материале. Калайдович и Якубович (в своей «Записке», использованной автором предисловия) хотя и придавали большое значение личности Кирши Данилова, однако уже делали вывод, что «стихотворения» принадлежат не ему, что не он первый сложил их, а что в основу Сборника легли более древние народные песни, которые и были переделаны якобы Киршей. Мысль о том, что большинство песен собрания принадлежит далекому прошлому, живо занимает первых исследователей Сборника. Калайдович и ставит своей задачей произвести первую научную разведку в область истории народного эпоса, выяснить его исторические основы, наметить этапы его развития. Он сопоставляет отдельные былинные сюжеты со свидетельствами древнерусских летописей, стремится отграничить в них вымысел от правды. Он ищет соответствия тому, о чем рассказывают былины, в фактах истории Киева и Новгорода, находит в летописях прототипов былинных богатырей, связывает поздние песенные сюжеты с событиями русской истории XVI-XVIII веков. В сущности, предисловие Калайдовича стоит у истоков исторического изучения русского эпоса.

Калайдович обратил внимание и на художественную специфику материалов Сборника. Ему уже было ясно, что песни, которые он публиковал, представляют сложный сплав исторической действительности и поэтического вымысла; он указал на связи эпоса со сказкой, отметил некоторые характерные особенности поэтического языка, слога, стихосложения. Наконец, предисловие ввело в науку те скудные факты относительно происхождения Сборника и судьбы его рукописи, которые Калайдович получил от Якубовича. После издания 1818 года «Древние русские стихотворения» оказались прочно связанными с именем Кирши Данилова. Как мы увидим ниже, самую проблему Кирши Данилова впервые поставили и попытались разрешить те же Калайдович и Якубович.

* * *

И первое и особенно второе издания «Древних русских стихотворений» имели большое значение для развития фольклористических интересов в России в первой половине XIX века. «Сборник Кирши Данилова» явился подлинным событием в русской культуре. Его по достоинству оценили в передовых общественных и научных кругах, вокруг него завязались острые споры, неизменно переходившие в полемику о проблемах народности и народного искусства.

Под влиянием знакомства со Сборником принимается за собирание и исследование народной поэзии А. X. Востоков. Как свидетельствует И. И. Срезневский, Востоков «переписывал и даже переделывал» песни Сборника, составил указатель собственных имен и некоторых слов к изданию 1804 года, делал «сравнительные выписки выражений»[19]. Впоследствии Востоков ознакомился с рукописью Сборника, широко использовав материалы его в своем труде о русском стихосложении. Ему же, кажется, принадлежит первое печатное известие о предстоящем выходе второго издания книги[20].

Вслед за Востоковым многие, занимавшиеся в начале XIX века теорией и историей русского стиха, обращались к «Сборнику Кирши Данилова», находя здесь материал для анализа и характеристик особенностей русской стиховой метрики[21].

Об интересе к Сборнику со стороны передовой молодежи 10-20-х годов свидетельствует тот факт, что издание 1804 года было знакомо воспитанникам Царскосельского лицея: в дневнике В. К. Кюхельбекера (запись от 4 февраля 1832 года) есть воспоминание о том, как в 1815 году он перевел на немецкий язык помещенный в Сборнике духовный стих «Сорок калик | со каликою». Реминисценции из былин Сборника обнаруживаются в его повести «Адо» (1824 г.). Живой интерес к «Древним русским стихотворениям» поэт-декабрист сохранял, по-видимому, всю жизнь: он читал их в сибирской ссылке[22].

Мотивы и образы русского фольклора, запечатленного в «Сборнике Кирши Данилова», главным образом — былин, нашли разнообразное отражение в творчестве поэтов первой половины XIX века. Так, следы влияния былинных сюжетов о Добрыне ощутимы в стихотворении В. А. Жуковского «К Воейкову. Послание» (1814 г.)[23].

Для А. С. Пушкина Сборник Кирши Данилова был одним из постоянных источников изучения народной поэзии. В его библиотеке был экземпляр издания 1818 года[24]. Творческое восприятие поэтом материалов сборника отразилось в поэме «Руслан и Людмила», в сказках, в «Песнях западных славян», возможно — в шуточной сказке «Царь Никита и сорок его дочерей». В набросках к поэме «Мстислав» отразились мотивы былины «Илья ездил с Добрынею» и попытки Пушкина по-своему интерпретировать сюжет «Бой Ильи Муромца с сыном». В «Древних русских стихотворениях» Пушкин находил примеры образцового употребления чистой народной речи и этим примерам следовал. Возражая тем критикам, которые осудительно отнеслись к словам «хлоп», «молвь», «топ» в «Евгении Онегине», Пушкин ссылался как на авторитет на «Древние русские стихотворения»: «Слова сии коренные русские... Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопание, как шип вместо шипения:

Он шип пустил по-змеиному.

Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка»[25].

Оценил песни из Сборника как в художественном, так и в историко-познавательном отношениях и Н. М. Карамзин — автор «Истории государства Российского»[26].

«Сборник Кирши Данилова» скоро стал известен и за пределами России. С особенным вниманием отнеслись к нему деятели славянской культуры. Можно предполагать, что знаменитый сербский ученый и общественный деятель Вук Караджич знал уже первое его издание[27]. Во время пребывания в Москве он близко сошелся с Калайдовичем. Нет сомнений, что последний, занятый как раз подготовкой издания «Древних русских стихотворений», ознакомил автора «Малой песнарицы» с материалами русского эпоса[28].

Один из ведущих деятелей илиризма, поэт и критик Станко Враз называл Киршу Данилова в ряду выдающихся собирателей славянской народной поэзии[29].

Для чешских и словацких культурных деятелей, поэтов, фольклористов начала XIX века «Древние российские стихотворения» были одним из источников знакомства с русской народной поэзией. Ян Коллар, как свидетельствует его переписка, получил экземпляр книги в подарок от одного русского студента в Иене (это было первое издание Сборника)[30].

Известный чешский поэт и фольклорист Ф. Л. Челаковский, автор сборников «Отзвук русских песен» и «Славянские национальные песни», предполагал осуществить перевод «старинных русских стихотворений». У него был «Сборник Кирши Данилова» (в изд. 1818 г.), откуда он перевел былину о Потыке и песню «Когда было молодцу пора, время великое». Былины о женитьбе Владимира, «Добрыня чудь покорил», «Калин-царь» и «Михайла Казаринов», а также часть сказки «Дурень» перевел в 30-е годы на чешский язык поэт Я. Лангер. Переводы печатались в знаменитом «Журнале Чешского музея». Там же его редактор, выдающийся деятель славянской культуры П. Шафарик в «Библиографическом обзоре сборников славянских народных песен» (1838 г.) писал о «Сборнике Кирши Данилова». Знал этот Сборник и Й. Добровский, великий чешский ученый, один из зачинателей славяноведения. Он пишет о сербских эпических песнях и древних русских стихотворениях в письме к известному филологу-слависту Копитару[31].

«Сборник Кирши Данилова» сыграл важную роль в ознакомлении с русским фольклором европейского читателя первой половины XIX в. К нему, например, широко обращались ранние немецкие переводчики русских народных песен. Знакомство с «Древними российскими стихотворениями» отразилось в сборнике старинных русских героических песен К. X. Буссе[32]. В частности, в эпиграфе к книге приводится знаменитая запевка «Высота ли, высота поднебесная...». Еще большее значение имел сборник П. Гетце «Голоса русского народа в песнях»[33]. Немецкий издатель не только привел здесь ряд образцов былинного эпоса, но и подробно рассказал о Сборнике Кирши Данилова, об истории его издания, изложив многие идеи статьи Калайдовича[34].

Итоговый характер в плане освоения русского фольклора (материалов «Сборника Кирши Данилова» в том числе) в середине XIX в. имела известная книга Т. А. Л. фон Якоб (Талвь), посвященная славянской народной поэзии[35].

Важно отметить, что названные немецкие издания послужили в свое время источником для ознакомления с русским фольклором К. Маркса и Ф. Энгельса[36].

Уже после первого издания «Древних русских стихотворений» в отечественных журналах стали появляться статьи, в которых по-разному оценивалось значение Сборника и его материалов. Оценки эти представляют определенный интерес для истории русской фольклористики.

Целый ряд критиков видел в «Древних русских стихотворениях» прежде всего памятник русской старины, стоящий в одном ряду со «Словом о полку Игореве». В этом же плане характерно сближение былин из Сборника с песнями Бояна и Оссиана[37].

М. Н. Макаров в своем издании «Русское национальное песнопение» (ч. I. М., 1809) перепечатывает из книги Якубовича (без указания источника) несколько былин и пространно комментирует их. В этих комментариях много путаного и наивного, однако есть и ценные наблюдения. Представляют интерес настойчиво повторяемая у Макарова мысль о смелости и независимости древнерусского песнотворца, умевшего говорить в своих песнях резкую и прямую правду; замечание об отрицательном изображении в отдельных былинах князя Владимира; наблюдения над элементами сатиры в Сборнике и др.

В обстановке усиливавшейся в литературе борьбы вокруг проблемы народности вопрос о характере песен из «Сборника Кирши Данилова» приобретал особую остроту и актуальность. С одной стороны, консервативная критика интерпретировала былины в тонах ограниченного и мелкого «квасного» патриотизма. Показательно в этом плане выступление С. Глинки, который обнаруживал в «Древних русских стихотворениях» выражение всех «праотческих наших добродетелей». Подробно разбирая в своих статьях отдельные былины и исторические песни, он выводил из них мораль в духе охранительного патриотизма. В основе увлечения С. Глинки «Древними русскими стихотворениями» лежали консервативная идеализация старины и проповедь монархических идей[38]. В откровенно монархическом духе было написано стихотворение Глинки «К издателю древних русских стихотворений»[39].

С другой стороны, из лагеря же консервативной критики шли и попытки всячески умалить литературное и общественное значение книги. Цертелев, отрицая древность песен, помещенных в ней, утверждал, что это «антики подложные», что «позднейшие слагатели» совершенно исказили «древние русские повести»[40]. Еще раньше с отрицанием древности былин выступил Н. Грамматин. Он отказывал им совершенно в какой бы то ни было художественной ценности, с пренебрежением отзываясь о них как о «простонародных русских сказках», наполненных «самыми нелепыми выводами»[41].

Для отношения консервативной критики к Кирше Данилову в высшей степени характерно упоминание о нем в известной статье ученика М. Т. Каченовского, А. Г. Глаголева, о поэме Пушкина «Руслан и Людмила». Весь пафос статьи «Жителя Бутырской стороны» был направлен, как известно, против элементов народности и демократизма, содержавшихся в поэме. Именно эти элементы, столь ярко выраженные в «Древних русских стихотворениях», вызвали со стороны «Вестника Европы» резко враждебную оценку «Сборника Кирши Данилова»[42].

Последняя по времени попытка опорочить Сборник принадлежала И. П. Сахарову, который хотел заменить вошедшие уже в научный и литературный обиход подлинные материалы Сборника своими подделками (так называемая рукопись Бельского). В этих же целях Сахаров обвинял Калайдовича в искажении былинных текстов[43].

Против различных антинародных концепций в отношении «Древних русских стихотворений» решительно и последовательно выступал В. Г. Белинский. Характерный для Белинского неизменный интерес к «Сборнику Кирши Данилова» был проявлением его пристального внимания к русскому народно-поэтическому творчеству и его истории. О Сборнике великий критик высказывался неоднократно и по разным поводам; как известно, в основу своих знаменитых четырех статей о русской народной поэзии он положил подробный анализ материалов Сборника[44]. В этих статьях Белинский дал научное — в просветительски-демократическом духе — истолкование русского фольклора.

Белинский расценивал «Древние русские стихотворения» как богатое и авторитетное собрание, дающее ясное и основательное представление о русском эпосе: «Это книга драгоценная, истинная сокровищница величайших богатств народной поэзии, которая должна быть коротко знакома всякому русскому человеку, если поэзия не чужда душе его и если все родственное русскому духу сильнее заставляет биться его сердце»[45]. Белинский не сомневался в древнем характере большинства песен, помещенных в Сборнике, хотя и признавал, что они подвергались позднейшим изменениям. Критик тщательно систематизировал в жанровом и идейно-художественном плане сложный состав Сборника. К оценке его материалов он подходил дифференцированно, стараясь отделить прогрессивные, здоровые начала в песнях от всего того, что привнесено в них уродствами социальных порядков и темными сторонами народной жизни. Стремление точно, без преувеличений, без ложной идеализации определить истинное значение «Древних русских стихотворений» (и старой народной поэзии в целом) для русской литературы вызывало у Белинского трезвые, а подчас и преувеличенно резкие критические оценки Сборника, заставляло его выступать против тех, кто ложными восторгами по адресу Сборника прикрывал свою враждебность идеям народности и реализма в литературе.

Белинский любил цитировать в своих статьях «Сборник Кирши Данилова», часто обращался к образам русских богатырей, в которых видел поэтическое выражение национальных качеств русского народа. О том, какое большое воспитательное значение придавал критик-демократ «Древним русским стихотворениям», свидетельствует следующее его высказывание относительно круга детского чтения: «Очень полезно, и даже необходимо, знакомить детей с русскими народными песнями, читать им, с немногими пропусками, стихотворные сказки Кирши Данилова. Народность обыкновенно выпускается у нас из плана воспитания: часто не только юноши, но и дети знают наизусть отрывки из трагедий Корнеля и Расина и умеют пересказать десяток анекдотов о Генрихе IV, о Людовике XIV, а между тем не имеют и понятия о сокровищах своей народной поэзии, о русской литературе... Кто не принадлежит своему отечеству, тот не принадлежит и человечеству»[46].

Высокая оценка, которую дал Белинский «Сборнику Кирши Данилова», во многом определила отношение к последнему со стороны представителей передовой общественной мысли и литературы. Для А. И. Герцена «Древние русские стихотворения» были одним из замечательнейших собраний русского народного творчества. «Народная поэзия вырастает из песней Кирши Данилова в Пушкина»[47] — эти слова выразительно характеризуют понимание Герценом путей развития русской поэзии и места в ее истории материалов Сборника.

И. С. Тургенев — глубокий знаток и ценитель народной поэзии, хорошо знал и «Древние русские стихотворения». Характерно, что в первоначальном тексте «Дворянского гнезда», напечатанном в «Современнике» (1859, № 1), находился эпиграф из «Сборника Кирши Данилова»[48]. Экземпляр издания 1818 года был в библиотеке Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. С. Л. Толстой вспоминает: «Напевы Данилова очень нравились моему отцу. Он даже подобрал аккомпанемент к одной из них, а именно к песне „Высота, высота ль поднебесная, глубота ль, глубота океан-моря“». В 1876 году Л. Н. Толстой послал П. И. Чайковскому сборник народных песен с просьбой обработать их. Сергей Львович предполагает, что это были «Древние русские стихотворения»[49].

С музыкальной стороны «Сборником Кирши Данилова» занимался Н. А. Римский-Корсаков, который, в частности, использовал напев былины о Соловье Будимировиче в опере «Садко».

Для М. Горького «Древние русские стихотворения» всегда стояли в ряду классических собраний русского фольклора, он ценил их наряду со сборниками А. Н. Афанасьева, П. Н. Рыбникова и других, рекомендовал молодым писателям читать их, изучать как образцы народной поэтической речи[50].

Тексты из Сборника неоднократно перепечатывались в различных фольклорных изданиях XIX-XX веков. Почти все записи былин и исторических песен вошли в соответствующие выпуски десятитомного свода «Песен, собранных П. В. Киреевским».

С появлением во второй половине XIX — начале XX столетия новых научных собраний по русскому былинному эпосу (сборники П. Н. Рыбникова, А. Ф. Гильфердинга, А. В. Маркова, А. Д. Григорьева, Н. Е. Ончукова и др.) интерес и внимание в науке к «Древним русским стихотворениям» не только не ослабели, а, наоборот, усилились. Было ясно, что материалы Сборника представляют исключительно важное значения для исследования вопросов о судьбах русского эпоса, об областных эпических традициях, об истории отдельных сюжетов. Все это настоятельно требовало нового, более совершенного в научном отношении издания «Сборника Кирши Данилова». Точная перепечатка в 1878 году издания К. Ф. Калайдовича не могла, конечно, удовлетворить требованиям науки. Дело усложнялось тем, что рукопись после 1818 года исчезла неизвестно куда; розыски не обнаружили ее среди бумаг членов кружка Румянцева.

Счастливый случай помог обнаружить затерянную рукопись. Она была найдена в 1894 году Н. В. Чеховым в библиотеке кн. М. Р. Долгорукова, к которому попала в числе бумаг А. Ф. Малиновского[51].

В 1901 году появилось наиболее полное и научное издание Сборника, выполненное П. Н. Шеффером по поручению Публичной библиотеки. Это издание до сих пор является наиболее авторитетным. Здесь были опубликованы тексты, от печатания которых в свое время воздержался Калайдович. Шеффер заново прочел рукопись и с большой точностью воспроизвел ее; благодаря этому стало возможным научное изучение Сборника не только фольклористами, но и лингвистами[52]. В статье Шеффера были обобщены многолетние итоги изучения Сборника, в приложениях к книге он дал материалы по истории Сборника и его первых изданий.

Шестое по счету[53] издание Сборника, выполненное в научно-популярных целях, вышло в 1938 году[54].

II

Целый комплекс историко-фольклористических проблем возникает в связи со Сборником Кирши Данилова. Когда и где он был создан? Кто были инициаторы и исполнители большой и сложной (для XVIII века особенно) работы по собиранию материалов для Сборника? От кого были получены эти материалы? Являются ли песенные тексты подлинными фольклорными записями, произведенными «с голоса», или они записаны с пересказа? В какой мере легла на них печать последующего редакторского вмешательства? Наконец, каким задачам должно было ответить это собрание, задуманное и выполненное с широтой, поистине удивительной для XVIII века?

Эти вопросы в той или иной мере неизбежно оказывались в центре внимания всех, кто занимался «Древними русскими стихотворениями», вокруг них накопилась обширная литература, но и сегодня Сборник во многом продолжает оставаться загадкой. К сожалению, реальные факты, на которые могут опираться исследователи, весьма немногочисленны, чрезвычайно скупо документированы и в некоторых моментах сбивчивы. Отсюда обилие гипотез и догадок (а подчас и фантастических домыслов), разноречивых толкований и скептических выводов.

Прежде всего о рукописи. А. Ф. Якубович в своей «Записке» утверждал, что рукопись Сборника «не восходит старее 50-ти лет, считая до сего времени» (т. е. до 1816 года) и, следовательно, относится к середине 60-х годов XVIII века. Однако К. Ф. Калайдович счел возможным отодвинуть датировку ее еще на двадцать лет, т. е. к середине 40-х годов. Очевидно, и Якубович, и Калайдович опирались не на палеографический анализ рукописи, а на какие-то фактические свидетельства. Палеографические данные здесь противоречат утверждениям первых издателей Сборника: как установил П. Н. Шеффер, большая часть рукописи написана на бумаге 80-х годов[55].

Шеффер же высказал справедливое предположение, что дошедшая рукопись представляет собой не первоначальные (мы бы сейчас сказали — полевые) записи, но переписанную копию[56]. Е. Будде, основываясь на лингвистических наблюдениях, шел еще дальше, полагая, что мы имеем дело «не с первой копией оригинала, а, может быть, по крайней мере, со второй», причем сделанной уже «южновеликоруссами»[57] Известно, что Сборник переписан не одной рукой, над ним работало не меньше пяти писцов[58].

Можно предполагать, следовательно, что Сборник (или какие-то его части) был создан ранее 80-х годов. Точно известно во всяком случае, что отдельные тексты существовали уже в 60-е годы: в руках у П. А. Демидова находился список песни «Никите Романовичу дано село Преображенское», который он послал в 1768 году Ф. Миллеру (см. об этом ниже); оба текста полностью совпадают между собой. Однако нет особых оснований отодвигать создание Сборника к началу XVIII века. 40-60-е годы — вот наиболее вероятное время его рождения.

Вопрос об истории Сборника недавно вновь подвергся пересмотру в связи с обнаруженными в архиве листами рукописи, дублирующими часть Сборника[59]. Е. И. Дергачева-Скоп, основываясь на изучении бумажных знаков и палеографических данных, предлагает свою версию этапов работы над Сборником, а также высказывает соображения о текстологической истории некоторых песен. Идеи статьи Е. И. Дергачевой-Скоп требуют внимательной проверки[60], но вполне очевидно, что существующие в науке точки зрения по поводу истории рукописи должны рассматриваться лишь как более или менее приемлемые гипотезы.

Большинство исследователей сходится на том, что Сборник был создан в одном из юго-западных районов Сибири, примыкающих к Приуралью[61]. Материал Сборника несет на себе ясную печать сибирского происхождения. Соответствующие факты подобрал в свое время Шеффер: «Предположение, что тексты Сборника, — пишет он, — записаны или в Сибири, или в другой местности, но от певца, усвоившего их в Сибири, подтверждают... некоторые особенности этих текстов: в трех местах мы встречаем в сборнике характерную оговорку „по нашему, по сибирскому“; для некоторых песен указанием на то, что мы имеем в них дело с сибирскими вариантами, служат признаки местной окраски в подробностях; так, в песне „Агафонушка“ упоминаются „тюменьские бабы...“, в песне „Свиньи хрю, поросята хрю“, между прочим, читаем: „Когда Москва женилась, Казань понела, понизовные городы в приданыя взела Иркуцка, Якуцка, Енисейский городок“; только в Сибири, вероятно, могло удержаться в песне о покорении ее Ермаком такое обилие местных географических названий; наконец, нужно отметить, что в Сборнике находятся две песни о сибирских событиях, неизвестные... в других вариантах»[62]. Это — казачьи исторические песни «Поход селенгинским казакам» и «Во сибирской украине, во Даурской стороне», обе явно местного характера.

Шеффер же[63] и особенно Е. Будде[64], основываясь на диалектологических данных, извлеченных из рукописи, также приходят к выводу о сибирском происхождении песенных записей.

Современные исследователи устанавливают близость некоторых былин из Сборника Кирши Данилова к алтайской эпической традиции, хорошо зафиксированной в собрании С. И. Гуляева[65].

Я. Р. Кошелев предпринял попытку уточнить район бытования сибирских произведений Сборника и привел ряд аргументов в пользу Красноярского края[66]. Как бы ни были гипотетичны его выводы, необходимо, во всяком случае, считаться с его соображениями о значении Енисея в истории составления Сборника.

«Уральская теория» опиралась на присутствие в текстах Сборника уральских мотивов, а также на роль Демидовых в его создании. В последнее время дополнительные доводы в ее пользу собрал А. А. Горелов, внимательно и подчас заново прочитавший ряд песенных реалий[67]. Впрочем, А. А. Горелов не отрицает тесных связей Сборника с Сибирью и признает, что Кирша Данилов превосходно владел сибирской песенной и эпической традицией. Данные его анализа во всяком случае показывают, что крайне трудно без явных натяжек локализовать однозначно весь репертуар Сборника[68].

Скупые сведения о происхождении Сборника принадлежат Якубовичу. По его словам, «собирателем» «Древних русских стихотворений» «был известный по своей странной жизни П. Акинфиевич Демидов». Речь идет об известном урало-сибирском заводчике П. А. Демидове. Что ему принадлежал какое-то время Сборник, сомневаться не приходится: об этом, по-видимому, сообщил Ключареву Н. М. Хозиков, родственник Демидова, передавший директору московского почтамта рукопись в 1802 или в 1803 году. Но вопрос о роли Демидова в создании Сборника требует более тщательного рассмотрения. Уже Калайдович, пользовавшийся как основным источником «Запиской» Якубовича, не называет Демидова собирателем. Возможно, что в ходе бесед с Якубовичем Калайдович выяснил, что для таких утверждений нет никаких оснований. Поэтому в его предисловии мы читаем: «За открытие и сохранение сих старых памятников русской словесности мы обязаны покойному г. действительному статскому советнику Прокофию Акинфиевичу Демидову, для коего они... были списаны»[69]. Ясно, что перед нами полученное от Якубовича, но существенно уточненное утверждение. Одно место в приведенных словах Калайдовича представляется неясным: что означает «списаны»? Значит ли это, что для Демидова производилась запись песен, и, таким образом, его инициативе обязан Сборник своим появлением, или что по его просьбе для него была снята копия с существовавшего уже собрания? Если считать, что Калайдович лишь уточнил утверждение Якубовича, назвавшего Демидова собирателем, то можно предположить скорее первое, а именно — что те устные сведения, которые вместе с рукописью дошли до начала XIX века, отводили Демидову роль главного инициатора в создании Сборника. Уже в середине XIX столетия С. Шевыревым был обнаружен документ, который добавлял в пользу Демидова новые аргументы. Речь идет о письме Демидова известному историку XVIII века Ф. Миллеру[70]. Очевидно, Миллер во время своих путешествий по Сибири и Уралу посетил Демидова и в беседах с ним обнаружил интерес к сибирским фольклорным материалам. Как известно, Миллер был одним из первых у нас ученых, включивших народную поэзию в число исторических источников. По-видимому, отвечая на расспросы Миллера, Демидов выслал в 1768 году текст исторической песни об Иване Грозном, совершенно тожественный тому, который читается в Сборнике. К сожалению, письмо Демидова мало разъясняет дело. Отметим, что в письме говорится об одной песне, никаких упоминаний о других песнях, как и о Сборнике в целом, здесь нет. Ясно, что в этот момент Сборника в руках Демидова не было, а может быть, он и не знал еще о его существовании. Выражение Демидова, что он «достал» песню «от сибирских людей», как будто означает, что песня была скорее переписана для него с уже существовавшего оригинала, чем записана наново[71]. Некоторые исследователи, имея в виду письмо к Миллеру, решительно склонялись к тому, чтобы признать за Демидовым решающую роль в создании Сборника, а песню, посланную Миллеру, считать зародышем всего собрания[72]. Так, по мнению А. М. Лободы, «Демидов начал собирать песни не по собственному почину, а „по приказанию“, т. е. по поручению, просьбе Миллера. Последний, познакомясь с русскими былевыми и историческими песнями... или хотя бы даже с одной песнью о Никите Романовиче, легко мог просить или просто заинтересовать Демидова к дальнейшему собиранию подобных песен, сообщив при этом краткую инструкцию для собирания их. Вот где, может быть, следует искать разгадки уменья и даже некоторого научного плана собирателя»[73].

Таким образом, речь идет не просто о личной инициативе Демидова. Появление «Древних русских стихотворений» связывается с началом и развитием тех научных интересов к народной поэзии, одним из проявлений которых была деятельность Ф. Миллера. Вся эта концепция представляется увлекательной, но она, увы, зиждется на очень зыбких доказательствах и, самое главное, не подтверждается анализом самого Сборника. Трудно представить себе, что такое собрание песен, как «Древние русские стихотворения», было сделано по заказу привилегированного лица, да еще по научной инструкции. На всем Сборнике лежит печать яркого демократизма. В нем нет ни следа какого бы то ни было отбора материала, цензурной его обработки, «приглаживания», которые были бы неизбежны, если бы он делался по заказу.

Составитель Сборника вдохновлялся совсем иными целями, он записывал былины, исторические песни и другие материалы не для Демидова или Миллера, а для народного чтения. Демидов мог заинтересоваться Сборником, о существовании которого ему было сообщено; он мог приобрести рукопись или для него могли снять копию, которую он сохранил. Но этим, надо думать, и ограничилась роль Демидова в создании Сборника.

Разумеется, «Древние русские стихотворения» не были случайным явлением. Создание Сборника находится в самой непосредственной связи с тем повышенным интересом к фольклору, какой наблюдается в различных кругах русского общества XVIII века и особенно в кругах демократических. Этот интерес находил выражение прежде всего в создании многочисленных рукописных (а позднее и печатных) песенных сборников. Характерно, что большинство этих сборников, дошедших до нас, не содержит былин и исторических песен, а состоит преимущественно из народных лирических песен и романсов. Такой состав сборников объясняется скорее всего принадлежностью их городской демократической среде: здесь, разумеется, уже и в XVIII веке эпос был неизвестен в живой традиции. Все эти сборники создавались и обращались как песенники — таково было их основное и, пожалуй, единственное назначение. «Древние русские стихотворения» в известной мере также предназначались для пения — об этом свидетельствуют ноты, помещенные при каждом тексте. Но именно только «в известной мере», и поэтому связи «Сборника Кирши Данилова» с традициями рукописных песенников XVIII века не столь уж велики. Зато можно определенно говорить о своеобразных связях с другими традициями, более давними и сложными. Речь идет о записях русских былин и исторических песен, которые начинают появляться в России уже с XVII века.

Вопрос о природе и характере старинных записей былин подвергся в недавнее время внимательному и глубокому исследованию, основанному на анализе всех сохранившихся текстов. В результате установлено, что бо́льшая часть их представляет собою записи былин, возможно даже непосредственно от исполнителей (с голоса) либо по памяти, или копии таких записей. Иные из них очень точно сохраняют текст оригинала, в других стихотворный склад разрушен, запись превратилась в прозаический пересказ. Наряду с этим в текстах обнаруживаются следы сознательной литературной обработки, подчас превращавшей былинный текст в настоящую повесть[74].

«При всем многообразии типов воспроизведения былинного материала все эти произведения о богатырях, будучи положены на бумагу, воспринимаются и переписчиками, и читателями именно как повествования — „повести“, „сказания“, „истории“»[75].

Распространение такого рода произведений, повысившийся интерес к фольклору в конце XVII — начале XVIII в. были связаны с общим процессом демократизации литературы, с поисками новых художественных форм, могущих удовлетворить запросы широкого читателя. Фольклорно-повествовательная литература заключала в себе одновременно занимательность, художественный вымысел, героико-патриотическое содержание, историко-познавательные элементы и социальные мотивы.

Можно не сомневаться, что составитель «Древних российских стихотворений» хорошо знал эту рукописную полуфольклорную традицию, может быть — отчасти и воспитался на ней. Но в то же время он не был ее простым продолжателем, а в работе над собиранием народной поэзии сделал решительный и очень важный шаг вперед. Значение «Сборника Кирши Данилова» довольно отчетливо выделяется на фоне предшествующих и сопутствующих ему фактов «массового фольклоризма» (М. К. Азадовский). Его вещественные проявления — «многочисленные рукописные сборники и списки песен, былин, сказок, пословиц и других видов фольклора», создававшиеся в среде крестьянства, городских демократических низов, различных групп, оторвавшихся от крестьянского труда. «В XVIII веке мы имеем уже десятки, сотни таких фактов. Какие-то неизвестные любители, книжники, собиратели записывают народные песни, былины, заносят в свои сборники сказки, пословицы, загадки»[76]. Благодаря проведенной исследовательской работе мы теперь гораздо лучше, чем наши предшественники, представляем размах и социальный характер «массового фольклоризма» XVIII века. В нем выделяются как бы две традиции, которые существовали, в основном, раздельно: одна — с установкой на включение былин, сказок, их обработок в массовую беллетристику, другая, все усиливавшаяся с течением времени, — связанная с созданием песенников, своеобразных альбомов, которые содержали бытовой песенный репертуар, состоявший из произведений народных и литературных и — одновременно — устойчивый и менявшийся[77].

Имеются скудные факты, позволяющие думать, что в своем стремлении не только объединить обе традиции «массового фольклоризма», но и подняться на новую его ступень Кирша Данилов не был одинок. Во второй половине XVIII — начале XIX в. существовали и другие сборники, подобные «Древним российским стихотворениям». Возможно, отсюда некоторые из них попадали в печатные песенники[78]. Однако вполне определенно мы можем говорить лишь о «Сборнике Кирши Данилова», который — при своей несомненной зависимости от рукописной фольклорной традиции XVIII в. — поражает необычайной оригинальностью и смелостью замысла. Прежде всего — это единственный в XVIII в. сборник, составленный целиком из произведений фольклора, даже у́же — из песенных фольклорных жанров. Создатель его не обращался непосредственно ни к обычному для рукописных собраний литературно-повествовательному материалу, ни к популярному репертуару рукописных песенников. Его единственным источником была устная фольклорная традиция, он осознал ее самодовлеющую ценность и ее единство: в «Древних российских стихотворениях» впервые были объединены в рамках одной книги различные песенные жанры, которые до этого в литературной традиции воспринимались как явления различной природы и разного бытового назначения.

Характерной чертой «Сборника Кирши Данилова», является подлинность и точность записи текстов. То, что у его предшественников встречалось спорадически, что обнаруживалось в «массовом фольклоризме» как постепенно укреплявшаяся тенденция, у Кирши Данилова возведено в принцип. К текстам былин и песен он относился с той бережностью, какая отличает подлинного знатока и любителя (а может быть, и хранителя) народной поэзии, когда он становится собирателем. Добросовестность и точность соединялись у него с чуткостью к поэтическому слову, к песенной строке, к образности народной поэзии. Л. Майков справедливо замечал, что «не только содержание, но и напев, и размер былевого стиха не ускользнули от его внимания, и вообще, записывая прямо с народных уст, он сумел приблизиться к тем приемам, которые употребляются современными собирателями»[79].

Принципы и характер записи позволяют рассматривать «Древние российские стихотворения» как собрание, отражающее с большой достоверностью живую фольклорную традицию, стоящее в одном ряду с классическими сборниками по русскому эпосу. В этом смысле «Сборник Кирши Данилова» выходит за пределы собственно русской культуры: он начинает собою новый этап в истории европейского фольклоризма, представляя один из самых первых по времени образцов подлинно фольклорной поэтической антологии в Европе XVIII века.

Вместе с тем точность и подлинность передачи фольклорных текстов у Кирши Данилова имели свои пределы, и со стороны текстологической Сборник требует внимательного критического анализа.

Надо, конечно, иметь в виду, что передача народной песни с ее языковой и метрической характерностью, с речевыми и исполнительскими особенностями певцов, сохранение диалектных черт и различных подробностей, свойственных живому воспроизведению, — все это у Кирши Данилова отнюдь не результат филологического подхода и осознанных фольклористических принципов. Он писал, как слышал, — а слышал хорошо, потому что знал фольклор не со стороны, сам принадлежал к той же среде, в которой вел записи, мог быть и певцом. С другой стороны, его манера письма была традиционной, обычной для людей из народа, прошедших элементарную школу грамотности и воспитанных на рукописной книге. Отсюда — и внешние особенности письма Кирши Данилова (слитное написание предлогов и союзов с другими словами, отсутствие знаков препинания, изложение песен в сплошную строку, без выделения стихов и др.), и нормы правописания. Характерно, что писцы, копировавшие Сборник, и редактор, которому принадлежит окончательный вид дошедшей до нас рукописи, отнеслись к нему безусловно как к обычной старинной книге.

Если же подходить к записям Сборника с выработанными в современной фольклористике критериями, то нельзя не заметить, что эпический стих местами в них сбит, перебивается время от времени явно прозаическими фрагментами; прозаизм вплетается и в безусловно песенные строки; рядом с великолепными по художественной законченности стихами попадаются вялые и невыразительные строчки, которые могли быть дописаны, но вряд ли когда-нибудь пелись; последовательное, поэтически организованное повествование нарушается пропусками или неудачными контаминациями. Тексты неравноценны и как целое: иные из них остаются до сих пор непревзойденными образчиками соответствующих эпических сюжетов, другие же оказываются довольно слабыми вариантами. Последнее обстоятельство, впрочем, обычно для фольклорных сборников, создававшихся на основе полевых записей: состав их всегда неравноценен, поскольку собиратель фиксирует живой репертуар, а не выискивает одни лишь шедевры. В «Сборнике Кирши Данилова» есть недостатки художественного и исполнительского плана, которые надо отнести на счет певцов. Но ряд других отмеченных выше обстоятельств должен быть объяснен иначе. Возможно, что запись местами проводилась не «с голоса», а «со слов», вследствие чего, хотя содержание сохранялось, но поэтическая полнота текста утрачивалась. Создается впечатление, что местами записывавший «не успевал» за певцом, ему приходилось тут же или позднее воспроизводить утерянное не столь точно, вследствие чего естественное движение поэтического текста сбивалось, появлялись прозаизмы и ритмические неловкости.

Наиболее сложным и острым остается вопрос о степени и характере вмешательства собирателя в услышанные им тексты, о наличии «правки», дополнений непесенного плана и т. д.

Очевидно, что Кирша Данилов не занимался мелочной правкой, что он был совершенно свободен от каких-либо соображений цензурного порядка, литературных влияний, указаний «свыше» и т. д. Но он и не был бездумным и безучастным фиксатором услышанного. Вполне возможно, что в отдельных местах он дополнял былины и песни прозаическими вставками, которым иногда пытался придать форму сказа, либо заменял прозаическим (отчасти стилизованным под стих) повествованием отдельные фрагменты текста. В былине о Соловье Будимировиче «голой шап Давыд Попов» так сообщает о судьбе Соловья: «Я-де об нем слышал, да и сам подлинно видел в городе Леденце, у того царя заморского; Соловей у царя в протаможне попал и за то посажен в тюрьму, а корабли его отобраны на его ж царское величество». Здесь элементом былинной строки можно признать лишь «у того царя заморского». И далее в тексте как будто былинная строка «Тут ласковой Владимер-князь закручинился» переходит в прозаическое: «скоро вздумал о свадьбе, что отдать Запаву за голова шапа Давыда Попова». Можно подозревать, что первый фрагмент (слова «шапа») прямо сочинен Киршею Даниловым: на его месте в тексте былины мог быть пропуск или какая-либо условная формула, подобная той, что есть в варианте М. Д. Кривополеновой:

«Еще нынь ведь Со́ловья живого нет, Разметало по морю по синему, По тому же по полю по цистому...»

Во втором фрагменте мы имеем типичный пример пересказа былинного эпизода прозой, его сокращения и стяжения составляющих его формул.

В былине о Дюке мы находим прозаический фрагмент: «Покушавши, ласковой Владимер-князь велел дом его переписывать, и был в том дому сутки четвера. А и дом его крестьянской переписывали — бумаги не стало, то оттеля Дюк Степанович повел князя Владимера со всемя гостьми и с всемя людьми ко своей сударыне-матушке...» Этому краткому изложению соответствует в хороших вариантах серия богато разработанных эпизодов. В данном случае опять происходит их стяжение.

Иной случай в песне о Гришке Расстриге. Вот как изложен фрагмент-рассказ матери Дмитрия: «Потерян мой сын, царевич Димитрей Иванович, на Угличе от тех от бояр Годуновыех; его мощи лежат в каменной Москве, у чудных Сафеи Премудрыя; у того ли-то Ивана Великого завсегда звонят в царь-колокол, соборны попы собираются за всякие праздники совершают панафиды за память царевича Димитрия Ивановича, а Годуновых бояр проклинают завсегда». Песенные строки прошиты здесь прозаическими фразами, причем именно эти последние вносят дополнительные исторические и острые социальные мотивы.

Книжные выражения, в которых трудно найти что-нибудь от песенной речи, эпизодически встречаются в разных местах рукописи: «Отпевавши надлежащее погребение»; «по нынешнему званию Шлюшенбурга»; «А сам он царю рапортует»; «Тотчас по поступкам Соловья опознывали» и т. п.

Особенно показательны для уяснения работы Кирши Данилова над песнями тексты «На Бузане-острове» и «Ермак взял Сибирь». Оба текста начинаются как типичные казачьи песни, но затем они переходят в повествования, которые в сюжетно-композиционном плане, в поэтическом содержании, в сущности, противостоят исторической песне и близки историческим преданиям. Повествования эти исторически насыщены, в них много имен, топонимов. Создается впечатление, что Киршу Данилова не удовлетворяли относительно краткие казачьи песни о Ермаке, в которых историческая конкретность выступала сравнительно бедно и заслонялась поэтическими обобщениями. Опираясь на известные ему предания, Кирша Данилов развернул песни в обширные и исторически полнокровные повествования. При этом он в ряде моментов как бы приблизил стилистически прозаические дополнения к песенной основе, хотя, естественно, стилистического единства ему достичь не удалось.

А. А. Горелов, специально проанализировавший тексты о Ермаке, пришел к выводу, что они представляют собою цельные (и внутренне связанные между собой) песенные произведения, созданные певцом Киршею Даниловым[80]. Этот свой вывод он распространил и на другие тексты, объяснив содержательные, образные и стилистические их особенности импровизационным характером поэтического таланта Кирши Данилова. Кирше-певцу принадлежат, по мнению А. А. Горелова, и прозаизмы, и книжные выражения, и трансформация предания в песню.

В противоположность этой гипотезе о Кирше — певце импровизаторе, которая, несмотря на свою привлекательность, не объясняет всего комплекса текстологических загадок Сборника, существует тенденция рассматривать все своеобразные случаи отступления от привычной фольклорной традиции в Сборнике, все действительные или кажущиеся проявления творческой оригинальности как результат сознательного вмешательства собирателя-редактора в тексты. Датский ученый А. Стендер-Петерсен в своем докладе для IV Международного съезда славистов в Москве чрезмерно гипертрофировал наличие в Сборнике «сознательной редакции», распространив ее «на все записанные у Кирши Данилова былины и исторические песни»[81]. Концепция Стендер-Петерсена встретила возражение со стороны ряда советских ученых, многие его доводы были фактически опровергнуты[82]. Нет оснований преувеличивать степень собственной работы собирателя над записанными им текстами произведений фольклора. Не стоит также трактовать случаи редактирования отдельных мест как вмешательство «со стороны». Кирша Данилов превосходно знал фольклорную традицию в ее различных жанровых проявлениях и вносил свое в отдельные тексты, исходя из этого знания. В конечном счете определяющим для него был принцип точной записи и сохранения записанного. Разумеется, этот принцип не носил характера научной методологии, он проявлялся стихийно, в силу специфичности интереса Кирши к народной песне. Тем более следует поражаться тому факту, что в годы, когда всюду в Европе ценность самобытной, необработанной народной поэзии только-только начинала осознаваться, — безвестный знаток и любитель русской песни записывал былины с такой бережностью и художественной чуткостью.

Таким образом, изучение принципов записи и обработки текстов, характерных для собирателя, уже проливает некоторый свет на вопрос о природе и назначении Сборника. Еще более важно в этом плане рассмотреть его состав. Основу «Сборника Кирши Данилова» составляют записи былин (24 номера). Естественно, что в науке издавна установился взгляд на «Древние русские стихотворения» прежде всего как на собрание русского былевого эпоса. С точки зрения историко-фольклористической это, конечно, верно. Но очевидно, что сам собиратель мыслил себе состав Сборника гораздо шире и разнообразнее. Поэтому рядом с былинами здесь находится большое количество исторических песен (21 номер — начиная от редчайшего «Щелкана» и кончая песнями Петровского времени). В совокупности былины и исторические песни составляют основную массу текстов Сборника и придают ему вполне определенное лицо: «Древние русские стихотворения» — это прежде всего собрание русской народной исторической поэзии. Несомненно, что сам составитель это отлично понимал и к этому стремился. Для него огромную ценность представляла не только собственно художественная, но фактическая, историко-познавательная сторона песен. Поэтому он не только бережно сохранял все фактические подробности, имена, географические названия и т. д., но и сознательно усиливал эту сторону за счет дополнительного, непесенного материала. Кроме того, в былинах и исторических песнях составитель дорожил повествовательным началом. Песни эти были для него одновременно и своеобразными повестями, занимательными историями. Поэтому он так заботился при записи о сохранении цельности сюжета и различными приемами старался укрепить и усилить в песнях их повествовательную сторону. Приведенные выше примеры (особенно с песнями о Ермаке) в этом отношении достаточно показательны.

Исследователями уже высказывалось мнение, что большинство песен Сборника характеризуется таким значительным стилистическим единством, которое предполагает запись их либо от одного певца, либо от группы исполнителей, принадлежавших к одной песенной школе[83]. Задачу тщательного изучения Сборника с этой стороны выдвинул в свое время Шеффер[84]. Исследования, осуществленные в недавнее время, значительно расширили и углубили наши представления о стилистическом единстве основной части Сборника, которую составляют прежде всего былины и исторические песни. П. Д. Ухов изучил «типические места» и обнаружил, что многие из них в разных текстах одинаковы; легкое их варьирование указывает на то, что исполнители песен помнили и воспроизводили их не механически, а собиратель точно записывал эти варианты. К таким общим местам относятся, например, картины выезда богатыря, стрельбы из лука, формула княжеского поручения и др. Одинаково, например, описаны подарки, которые получает князь Владимир от Соловья Будимировича и от матери Дюка Степановича: «Сорок сороков черных соболей, второе — сорок бурнастых лисиц»; одинакова формула обучения Волха и Васьки Буслаева: «Отдавала его матушка грамоте учиться, а грамота Волху в наук пошла; посадила его уж пером писать, а письмо ему в наук пошло»; чрезвычайно сходно описаны дворы гостя Терентища и Чурилы; одинаково «шутят» Васька Буслаев и Саул Леванидович: «Он шутки шутит не по ребячью, а творки творил не по маленьким: которого возьмет за руку, из плеча тому руку выломит; которого заденет за ногу, по гузна ногу оторвет прочь; и которого хватит поперек хребта, тот кричит-ревет, окорачь ползет»; в одной форме выражены поручения, которые дает князь Владимир Михайле Потоку и Михайле Казаринову: «Сослужи ты мне службу заочную, съезди ко морю синему, настреляй гусей, белых лебедей, перелетных серых малых уточек к моему столу княженецкому, до люби я молодца пожалую».

Стилистически сближаются с былинами и некоторые исторические песни: одинаково, например, изображена дорога, по которой едут Иван Грозный и Илья Муромец; одним приемом («согнет корчагою») одолевают своих врагов Иван Годинович, Илья Муромец и Мастрюк, и т. д.

Прав, конечно, П. Д. Ухов, делая из наблюдений над типическими местами вывод, что почти все былины и ряд исторических песен скорее всего принадлежат одному сказителю или по крайней мере сказителям одной былинной школы[85].

Однако единство основной части Сборника не ограничивается стилистическими совпадениями. Оно захватывает более широкую область художественных особенностей песен. Оно проявляется также в согласованности характеристик персонажей, встречающихся в разных текстах; в том, как одни и те же предметы и образы переходят из песни в песню («подворотня — рыбий зуб», «Спасов образ», «дверь на пяту» и др.), в обилии одинаковых географических названий и т. д.

Несколько особняком стоят в Сборнике казачьи и солдатские исторические песни XVII — начала XVIII века. Отличаясь в стилистическом отношении, в манере повествования, в принципах композиции от былин и старших исторических песен, они образуют в Сборнике свою самостоятельную группу и также характеризуются известным внутренним единством. В то же время их связывают с основной массой песен Сборника отдельные стилистические параллели и совпадения.

Некоторые дополнительные наблюдения над стилистическим единством текстов Сборника сделал А. Позднеев[86]. В исследованиях А. А. Горелова эта тема получила наиболее обоснованное и широкое освещение. Им учтен и выявлен значительный круг «текстуальных совпадений» разных уровней, захватывающий подавляющее большинство произведений Сборника. А. Горелов обратил внимание на то, что совпадения эти носят нередко вариационный характер и что отдельные фразеологические единицы, стилистические элементы и даже более сложные структурно-композиционные фрагменты переносятся из одних произведений в другие, получая здесь свое творческое применение[87]. Эти наблюдения укрепили уверенность А. А. Горелова в справедливости взгляда на Киршу как певца-импровизатора. Конечно, здесь далеко еще не все можно считать выясненным. К сожалению, теория фольклора не выработала надежных критериев, на основании которых можно было бы с уверенностью стиль одного певца выделять из стиля школы и тем более с определенностью указывать на наличие системы импровизационной техники.

Довольно значительная группа песен, вполне четко выделяющаяся в составе Сборника, — это песни сатирические и шуточные. Они придают определенный оттенок всему Сборнику, и наличие их дало основание ряду исследователей утверждать тезис о скоморошьем происхождении Сборника в целом[88]. В последнее время эту точку зрения подробно обосновал А. А. Горелов[89]. С одной стороны, он значительно расширил число песен, которые могут называться «скоморошинами», то есть песнями, в которых преобладают острая насмешка, сатира, дерзкая и нередко непристойная шутка, балагурство. Наряду с песнями «Гость Терентище», «Сергей хорош», «Чурилья-игуменья», «Из монастыря Боголюбова старец Игренищо», «Свиньи хрю, поросята хрю», «Стать почитать, стать сказывать», связь которых с репертуаром «веселых людей» скоморохов трудно оспаривать, в состав «скоморошин» попадают былины о Ставре, Чуриле, Садко, исторические песни о Щелкане и Кострюке, песни о теще и зяте и ряд других[90]. С другой стороны, А. А. Горелов находит скоморошье начало в ряде «серьезных» текстов, впрочем — не без преувеличений и натяжек. На наш взгляд, нет оснований весь насмешливо-озорной, сатирический и нарушающий приличия песенный слой в Сборнике, как и вообще в русском фольклоре XVII-XVIII вв., относить на долю скоморохов. Он достаточно ярко обнаруживает себя в разных жанрах крестьянского фольклора, поэзии городских демократических низов. В «Сборнике Кирши Данилова» народная смеховая культура, как она отразилась в песенных жанрах, предстает во всем своем великолепии и стиховом и идейном разнообразии.

Что касается вопроса об участии скоморохов в создании «Сборника Кирши Данилова», то здесь по-прежнему многое остается неясным.

Обычно считают, что именно скоморохов имел в виду Демидов, когда писал Ф. Миллеру, что он достал песню об Иване Грозном от «сибирских людей», «понеже туды (т. е. в Сибирь, — Б. П.) всех разумных дураков посылают, которые прошедшую историю поют на голосу». ««Разумные дураки», — пишет М. К. Азадовский, — могло означать тех потешников-профессионалов, в чей репертуар входило, помимо балагурства и шутовства, и знание серьезных былевых и исторических песен... Такими «разумными дураками» несомненно с полным правом могли называться лихие молодцы, веселые скоморохи... Скоморошья, невольная, как свидетельствует письмо Демидова, колонизация Сибири была одним из путей перехода в Сибирь эпических песен и преданий и самого песенного искусства»[91].

Однако нет оснований преувеличивать роль скоморохов в распространении и сохранении эпической традиции. Эпос пришел в Сибирь, так же как и на русский Север, как и на Дон, на Терек, вместе с народными массами, которые всегда были самыми прямыми и непосредственными его носителями. Выражение Демидова «разумные дураки» пока что не поддается убедительному разъяснению.

Давняя точка зрения на Киршу как певца скоморошьего склада, записавшего собственный репертуар, в последнее время получила новую поддержку[92]. По поводу этой концепции могут быть высказаны некоторые сомнения общего и фактического порядка.

Зачем певцам или певцу записывать свой репертуар? Чтобы сохранить его в памяти? Но народные певцы не забывают усвоенных ими былин и песен, особенно если они их систематически исполняют (а для профессиональных певцов это — правило). Чтобы обучать новых певцов? Но известно, что передача и усвоение фольклорной (песенной, былинной, сказочной) традиции в народной среде имеет хорошо выработанные формы, не требующие участия книги.

К тому же тексты, записанные Киршей Даниловым, петь нелегко, несмотря на приложенные ноты. Тексты освобождены от типично песенных элементов — повторов, обрывов, подхватов, вставных слогов и т. п. Песня в записи Кирши Данилова превращается в стихотворение.

Само по себе предположение, что тексты, помещенные в Сборнике, записал певец, не невероятно. Новейшая история фольклористики знает несколько случаев, когда грамотные сказители записывали былины, которые сами исполняли (И. А. Касьянов, П. Калинин, Т. Е. Точилов, П. И. Рябинин-Андреев). Замечу, что во всех известных мне случаях они делали это либо по просьбе собирателей, либо под влиянием встреч с ними, вели записи «для науки» и отсылали их в научные учреждения. В сущности, певцу записи «своих» былин не нужны, и для себя он не станет проводить эту тяжелую и не имеющую какой-то прямой цели работу.

Следовательно, гипотеза о певце — составителе «Сборника Кирши Данилова» не снимает основного вопроса — о целях, ради которых сборник создавался. К тому же эта гипотеза, даже если признать ее правомочность, требует некоторых существенных уточнений. Так, одному певцу вряд ли мог принадлежать весь состав сборника, поскольку исследователям не удалось доказать художественного единства (которое можно было бы отнести за счет одного певца или даже сплоченной группы певцов) всех песен Сборника и поскольку, учитывая позднейшие данные русского народного творчества, трудно представить себе народного сказителя, владеющего столь пестрым в жанровом и стилевом отношении песенным материалом.

Возникает мысль, что Кирша Данилов записал не только «свои» былины и песни, но и песни от других певцов. А это обстоятельство очень важно для понимания Сборника.

Любопытно, что в тетрадях упомянутого выше И. А. Касьянова содержатся фольклорно-этнографические материалы, которые он собрал от крестьян: духовные стихи, причитания невесты, заговоры. Если добавить к этому, что у Касьянова хранились также копии произведений старой книжности, то перед нами вырисовывается облик любителя, делившего свои интересы между фольклором и литературой, — носителя фольклорной традиции и ее собирателя[93]. Составитель Сборника был превосходным собирателем, отличавшимся широтой фольклорных интересов. Он, несомненно, обладал и большими знаниями в области народной поэзии, и необходимой энергией, и той чуткостью к материалу, которая отличает одаренных собирателей от рядовых регистраторов народной песни.

И состав Сборника, и принципы записи песен в нем еще раз доказывают, что он создавался помимо внешних заданий. В работе над Сборником составитель действовал по собственной инициативе, он не был связан никакими условиями и обязательствами. Он создавал не свод фольклорных источников для Миллера, но и не репертуарный сборник для певцов-скоморохов. Только полным непониманием истинного значения Сборника вызвано объяснение Коршем причин, заставивших Киршу Данилова записывать песни: он делал это якобы «по причине более действительной, нежели платоническое любопытство, т. е. либо ему нужно было закрепить эти песни в памяти для воспроизведения их в честной компании, будь то среди собутыльников или «сидючи во беседе смиренныя у боярина великого», либо он взялся за перо по поручению такого боярина, который и был только любителем»[94].

У составителя были гораздо более серьезные и важные цели. Он создал книгу, которая могла бы служить (и служила, вероятно) и песенником, и прежде всего материалом для массового чтения — занимательного, историко-познавательного, развлекательного.

«Сборник Кирши Данилова» правильнее всего можно определить как своеобразную народную книгу, рассчитанную на самого широкого, массового читателя XVIII века. У этой книги есть свой план; правда, он не выдержан до конца, отдельные его моменты лишь смутно угадываются. Неслучайно, конечно, Сборник открывается великолепной, эпически размашистой запевкой:

Высота ли, высота поднебесная, Глубота, глубота окиян-море; Широко раздолье по всей земли, Глубоки омуты Днепровские.

Эти строки могли бы служить эпиграфом ко всей книге. Их большой идейно-художественный смысл по-настоящему понял В. Г. Белинский, который не раз в своих статьях по различным поводам приводил их как яркую поэтическую иллюстрацию к характеристике национальных качеств русского народа[95]. Сборник — и тоже, может быть, неслучайно — завершался песней о Разине, от которой, к сожалению, в рукописи сохранилось только начало.

Отдельные жанры в книге не обособляются. Но заметно, что былины все сосредоточены в нескольких местах; они лишь перебиваются другими песенными текстами. Лучшие, наиболее яркие былины почти все собраны в начале книги, они задают в ней тон наряду со старшими историческими песнями. Последние также тяготеют к нескольким группам, особенно это относится к песням военно-героического содержания. Наконец, и песни сатирические и шуточные собраны главным образом в конце Сборника. Далекая эпическая героика — недавняя история — современность, преломленная сквозь сатиру и юмор, подчас горький («Ох! В горе жить — не кручинну быть»), — такова последовательность материала Сборника, которая хотя и не соблюдена точно и строго, но явственно прослеживается при внимательном анализе.

Кто же был создателем этой замечательной книги?

По давней традиции «Древние русские стихотворения» прочно связываются с именем Кирши Данилова. Но личность его и по сей день остается загадкой. В издании 1804 года его имя не упоминалось. Оно появилось впервые в издании 1818 года — на титульном листе книги и в «Предисловии» Калайдовича, который писал: «Сочинитель или, вернее, собиратель древних стихотворений... был некто Кирша (без сомнения, по малороссийскому выговору Кирилл, так как Павша — Павел) Данилов, вероятно казак, ибо он нередко воспевает подвиги сего храброго войска с особенным восторгом. Имя его было поставлено на первом, теперь уже потерянном листе Древних стихотворений». Калайдович при этом прямо ссылается на свидетельство Якубовича. Последний в своей «Записке» сообщал следующее: «Сочинителем древних стихотворений, как видно из начала рукописи, был некто Кирша (вероятно, Кирилл, так как Павша — Павел) Данилов, может быть казак...». Ясно, что сам Калайдович первого листа Сборника уже не видел. Что касается именования Кирши казаком, то эти предположения первых издателей Сборника (как и относительно украинского происхождения имени Кирши и относительно времени его жизни) можно оставить без внимания. Ясно, что Якубович не выдумал этого имени, что оно действительно стояло на первом листе рукописи. Неясно, однако, в каком качестве оно было здесь указано. Были ли на этом листе какие-нибудь дополнительные данные, позволявшие издателю 1804 года считать Киршу «сочинителем», а издателю 1818 года — «вернее, собирателем» «Древних русских стихотворений», мы не знаем. Но, имея в виду, что Калайдович, судя по некоторым фактам, брал у Якубовича сведения в дополнение и в объяснение к тем, которые были даны в «Записке», надо думать, что у издателя 1818 года имелись какие-то веские основания поставить имя Кирши Данилова в заглавии книги. Сказанным ограничивается, по существу, фактическая база для изучения вопроса. Один только дополнительный факт извлек сам Калайдович из Сборника. По его мнению, то же имя встречается в песне «Да не жаль добра молодца битого — жаль похмельного» («где он сам себя именует Кириллом Даниловичем»)[96].

Никакими документальными данными о Кирше мы не располагаем[97]. Естественно, что в литературе неоднократно раздавались скептические голоса, предлагавшие пренебречь указанием Якубовича. Пожалуй, громче всех в свое время звучал голос И. П. Сахарова, который вообще всячески стремился скомпрометировать Сборник. Дело было, конечно, не в имени. С именем Кирши Данилова в русскую литературу вошел — пусть без достаточных фактических оснований вследствие не вполне ясного представления о природе народных песен Сборника — образ мужицкого поэта. У многих этот образ вызывал явные симпатии. Но он претил консервативным критикам именно как носитель «простонародного искусства». Знаменитое сопоставление Пушкина — автора «Руслана и Людмилы» — с Киршей, представленным мужиком, вваливающимся в дворянскую гостиную в армяке и лаптях, с зычным голосом, сопоставление, сделанное А. Г. Глаголевым, в этом отношении достаточно показательно[98].

Проблема Кирши Данилова не свелась, однако, к вопросу о том, существовало или нет это лицо в действительности. Уже Калайдович поставил вопрос о том, кто же такой Кирша — сочинитель или собиратель? И хотя научный уровень представлений о народном творчестве в те годы был еще невысок, Калайдович дал ответ, который в дальнейшем многими поддерживался и развивался. Убежденный в том, что большинство «древних русских стихотворений» действительно древние, Калайдович считал, что Кирша Данилов их усвоил и более или менее переработал. О небольшой части песен Калайдович прямо отзывался как о созданных самим Киршей. Наконец, издатель 1818 года был убежден, что и запись всех песен принадлежит Кирше. Таким образом, для Калайдовича в лице Кирши Данилова совмещались народный сказитель, поэт и собиратель.

Эти же мысли, но в более четкой форме выразил Белинский: «Разумеется, смешно и нелепо было бы почитать Киршу Данилова сочинителем древних стихотворений... Все эти стихотворения неоспоримо древние. Начались они, вероятно, во времена татарщины, если не раньше... Потом каждый век и каждый певун или сказочник изменял их по-своему, то убавляя, то прибавляя стихи, то переиначивая старые. Но сильнейшему изменению они подверглись, вероятно, во времена единодержавия в России. И потому отнюдь неудивительно, что удалой казак Кирша Данилов, гуляка праздный, не оставил их совершенно в том виде, как услышал от других. И он имел на это полное право: он был поэт в душе... Некоторые из них могут принадлежать и самому ему, как выше выписанная нами песня «А и не жаль мне-ко битого, грабленого»... В следующей песне, отличающейся глубоким и размашистым чувством тоски и грустной иронии (имеется в виду песня о Горе. — Б. П.), Кирша является истинным поэтом русским, какой только возможен был на Руси до века Екатерины...»[99].

Почти ничего не зная о Кирше Данилове и питая слабые надежды узнать что-нибудь в дальнейшем, мы должны оставить за Сборником его имя. С ним эта книга прочно вошла в историю русской и мировой фольклористики. Но если уж оставлять имя Кирши Данилова, то, конечно, как собирателя и создателя Сборника. Характер Сборника, его состав дают возможность представить и его облик. Кирша Данилов принадлежал к демократической среде, он был одним из тех замечательных деятелей народной культуры XVIII века, о которых мы, к сожалению, знаем очень мало. Ему русская культура обязана сохранением выдающихся памятников народного творчества.

Почти за два столетия, прошедших со дня первого издания «Сборника Кирши Данилова», русская наука обогатилась огромным количеством собраний подлинных записей народных песен. Она располагает теперь множеством первоклассных публикаций былин, исторических и лирических песен; многие сюжеты известны в десятках вариантов. Благодаря усилиям нескольких поколений исследователей стали достоянием русской культуры эпические богатства, сохраненные на Севере. Теперь «Древние русские стихотворения» не стоят уже в одиночестве, как в первой половине XIX века, — они занимают свое определенное место в ряду классических собраний русской народной поэзии. Их место рядом с «Песнями, собранными П. В. Киреевским», «Песнями, собранными П. Н. Рыбниковым», «Онежскими былинами» А. Ф. Гильфердинга, южносибирским собранием С. И. Гуляева и другими памятниками русской фольклористики. Но тот факт, что «Сборник Кирши Данилова» не является ныне ни единственным, ни самым крупным собранием былин и песен, не снижает его большой литературной и научной ценности. Как раз наоборот, — наличие рядом с ним других крупных собраний позволяет по-настоящему оценить все значение материалов, в нем находящихся.

Прежде всего о былинах. «Сборник Кирши Данилова» был в свое время подлинным открытием русского эпоса. С тех пор наши представления о сюжетном составе былин и об их идейно-художественных качествах чрезвычайно расширились. Однако теперь ясно, что в «Древних русских стихотворениях» были в свое время собраны почти все основные былинные сюжеты (здесь нет былин о Святогоре, Вольге и Микуле, об Илье Муромце и Идолище и некоторых других), что дает возможность изучения эпической традиции в XVIII веке. К тому же здесь есть сюжеты, либо вовсе не зафиксированные другими собирателями («Суровец», «Саул Леванидович»), либо представленные в единичных записях («Волх Всеславьевич»). Исследования показали, что «Сборник Кирши Данилова хотя и является самым старшим в русской фольклористике по времени записи былин, однако не всегда содержит наиболее древние версии отдельных сюжетов. Доказано, что в ряде случаев тексты, записанные в конце XIX-XX веке, архаичнее по своему характеру, чем тексты в записи XVIII столетия. Но, с другой стороны, «Сборник Кирши Данилова» включает и весьма архаичные версии, в которых сохранились древние эпические мотивы, утерянные сказителями других районов. Таковы, в частности, былины о Волхе, о Дюке Степановиче, Потоке Михайле Ивановиче, Ставре Годиновиче. Некоторые из записей Кирши справедливо признаются одними из лучших среди известных вариантов. Неслучайно они, как правило, помещаются в антологиях русского эпоса. Сюда относятся былины о Буслаеве, об Иване Годиновиче, Иване Гостином сыне, Волхе Всеславьевиче.

Если не все тексты былин из «Сборника Кирши Данилова» являются столь же совершенными в целом, как перечисленные, то во многих из них можно найти немало интересных и высокохудожественных частностей, которые прекрасно иллюстрируют силу и поэтичность русского эпоса.

Так, среди многочисленных вариантов былин о Калине-царе текст Кирши Данилова выделяется потрясающей по яркости и эмоциональности изображения картиной татарского нашествия:

Зачем мать сыра земля не погнется? Зачем не расступится? А от пару было от кониного А и месяц, солнцо померкнуло, Не видеть луча света белого; А от духу татарского Не можно крещеным нам живым быть.

Собирателю удалось запечатлеть в записях те основные особенности эпического стиля, которые характеризовали былинную традицию XVIII века, и, по-видимому, не только в Западной Сибири. Былинные тексты в Сборнике в гораздо меньшей степени связаны теми условностями, какие характерны для северорусской эпической традиции. В них меньше проявляется ретардация: повествование идет свободнее, динамичнее; характерные образцы в этом отношении дают эпизоды драки в Новгороде («Василий Буслаев») или ряд эпизодов из былины «Три года Добрынюшка стольничал». Заметно, что сказители, ценя конкретность описаний, в то же время не увлекаются детализацией. Одно из немногих детальных описаний — снаряжения Дюка — полностью оправдано художественным замыслом былины; его можно смело причислить к образцам поэтической изобразительности русского эпоса.

Свойственные эпосу троекратные повторения применяются в текстах Сборника, как правило, с тактом и к месту. К тому же они почти никогда не повторяются буквально, но всегда более или менее варьируются, что придает им особую выразительность (сравните, например, рассказ о метании жребиев в былине «Садков корабль стал на море»).

В композиционном отношении былинные тексты Сборника не являются равноценными. Здесь есть песни с исключительно выдержанной композицией, в которых целое и отдельные части гармонически объединены одной художественной идеей и в которых каждый поворот сюжета хорошо мотивирован («Василий Буслаев», «Ставер Годинович»). Но есть и песни с неудачными и неоправданными контаминациями («Соловей Будимирович», «Алеша Попович»), с явными пропусками и немотивированными эпизодами. Композиционные слабости характеризуют уровень мастерства отдельных певцов, представленных в Сборнике (если они не являются результатом неудачной редакторской обработки текстов), но не относятся к состоянию эпической традиции в целом. Изучение сюжетов и композиционных особенностей былинных записей Сборника позволяет как раз сделать вывод, что традиция эта в Западной Сибири в середине XVIII века находилась в полном расцвете. Об этом говорят и примеры великолепной художественной разработки образов. Характеристики богатырей отличаются последовательностью и выдержанностью. Среди них надо выделить образ Васьки Буслаева — замечательный пример глубокой психологической характеристики средствами эпической поэтики. Буслаев в двух былинах Сборника предстает как сложный и богатый характер. Показательно, что Белинский, опираясь исключительно на материалы Кирши Данилова, дал известное истолкование Буслаева как социального типа. В былинных текстах Сборника неоднократно встречаются прекрасно разработанные эпизоды и картины. Мы найдем здесь и подлинно трагические описания (смерть жены Дуная и самоубийство Дуная), и сцены, в которых историческая конкретность описаний сочетается с напряженным драматизмом (таков рассказ о приходе татарского посла в Киев в былине «Калин-царь»).

Здесь есть эпически величавые картины (образ корабля Соловья Будимировича) — и рядом с этим описания, полные острого юмора (бегство незадачливого любовника — Змея Горыныча из дому Маринки; ссора Блудовой жены и Чесовой жены).

Великолепны в былинах Сборника диалоги: они редко носят эпически бесстрастный характер; чаще всего они по-настоящему экспрессивны и психологически содержательны. В былинах разговаривают, спорят, ссорятся, объясняются живые люди, и речи их, предельно сжатые, полны большого художественного смысла. Показательны в этом отношении все диалоги в былине «Три года Добрынюшка стольничал»: Маринки с Добрыней, Добрыни со Змеем, Маринки с Анной Ивановной. У каждого персонажа своя манера говорить, свои особые интонации, свой тон. Столь же выдержанны диалоги в былине об Иване Годиновиче.

Нельзя не отметить также разнообразия стилистических приемов, обнаруживающихся в былинах. Здесь множество сжатых формул, образных выражений, которые отличаются меткостью и своеобразной художественной точностью. Нередко они также экспрессивны. Какой иронии, например, полна фраза, с которой обращаются — в одном случае Соловей Будимирович, в другом Добрыня — к своим незадачливым соперникам: «Здравствуй, женимши, да не с кем спать».

Трудно лучше передать состояние Ивана Гостиного сына, который побился «о велик заклад» — «о своей буйной голове» — и теперь надеется только на своего коня:

Походил он на конюшню белодубову, Ко своему доброму коню, К Бурочку-косматочку, троелеточку, Падал ему в правое копытечка.

Здесь же — чеканная формула, почти пословица:

И ты будешь жив — шубу наживешь, А не будешь жив — будто нашивал.

Вот примеры былинной образности, сохранившиеся, по-видимому, исключительно в текстах Сборника: «Потащил он Настасью, лишь туфли звенят»; «А рвет на главе кудри черные и бросает о кирпищат пол»; «А и буйные ветры не вихнут на нее»; «А и я бы на свете был попрыжея и полутчея в семь семериц тебя». Отдельные образы строятся здесь на игре слов, иногда — на игре собственных имен. Так, в нескольких текстах действуют два персонажа — Спиря и Сема. Их испуг, растерянность передаются словами:

А Спиря стал поспиривать, Сема стал пересемывать.

Исследователи нашли в былинах Сборника много отдельных сюжетных подробностей, ситуаций, характеристик, которые дают возможность говорить иногда о самостоятельных версиях, чаще же о специфических вариантах известных сюжетов. Однако все такие отличия ни в коем случае не противоречат общему характеру русских былин и полностью согласуются с ним. В идейном отношении былины из Сборника Кирши Данилова представляют органическое и нерасчленимое целое со всем русским эпосом. В них выражены народная героика и патриотизм, народные представления о справедливости. В былинах о борьбе с иноземными захватчиками и насильниками — «Алеша Попович», «Калин-царь», «Первая поездка Ильи Муромца в Киев» и других — богатыри выступают как носители народного героизма, сберегатели родной земли. Яркий демократизм Сборника выявляется, в частности, в том, что Кирша Данилов в своих записях нигде не затушевал, а быть может, даже и подчеркнул обличительные, антикняжеские и антибоярские тенденции. Князья и бояре рисуются здесь чаще всего осудительно, нередко в пренебрежительном и насмешливом тоне, они противопоставляются богатырям. Так, когда Алеша Попович побеждает иноземного врага Змея Тугарина, княгиня бранит его: «Деревенщина ты, засельщина! Разлучил меня с другом милым, с молодым Змеем Тугаретиным!». Возмущенный богатырь отвечает: «А ты гой еси, матушка, княгиня Апраксевна! Чуть не назвал я тебя сукою, сукою-то волочайкою». В былине «Добрыня чудь покорил» богатырь открыто укоряет князя в вероломстве: «Диво князю Владимеру, хочет у жива мужа жену отнять!». В былине «Ставер боярин» так же сильны по сравнению с другими вариантами мотивы унижения князя Владимира женой Ставра. После удачного выстрела Василисы Микулишны «Владимир князь окорачь наползался»; оказался побежденным он и в игре в шахматы: «шах да и мат да и под доску».

В двух местах Сборника встречается любопытная формула, которая в контексте звучит явно иронически. Хотя она и обращена к вражеским царям (Афромею Афромеевичу и Калину), но есть в ней и некий более широкий смысл:

Вас-то, царей, не бьют, не казнят, Не бьют, не казнят и не вешают.

В науке уже указывалось на то, что «Сборник Кирши Данилова» в своей былинной части интересен как характерное свидетельство живой западносибирской эпической традиции XVIII века[100]. Это, конечно, верно. Но не местные, областные мотивы определяют его важность, а все то, что связывает его с лучшими традициями русского былинного эпоса.

Большой интерес представляют записанные Киршей Даниловым исторические песни. Их в Сборнике двадцать. Конечно, с точки зрения общего состава русского историко-песенного эпоса это совсем немного. Но все без исключения тексты представляют особую ценность. Они отражают различные этапы развития исторической песни — от периода ее зарождения («Щелкан Дудентьевич») и до начала XVIII века. Они дают известное представление о тематическом многообразии жанра: здесь есть песни и о политических событиях общегосударственного масштаба («Взятье Казанского царства»), и о народных движениях XVI-XVII веков (песни о Ермаке и Разине); преобладают песни с героико-патриотическим содержанием. Наконец, в Сборнике представлены исторические песни различных стилевых разновидностей жанра: эпические и лиро-эпические; родственные былинам и близкие к лирическим бытовым; созданные крестьянами, казаками и представителями городских низов. Собиратель проявлял особый интерес к песням, насыщенным историческими фактами, и, как говорилось выше, даже усиливал эту сторону песен. По крайней мере треть всех текстов дает уникальные записи исторических песен. Среди них особенно интересны те, которые принадлежат местному, сибирскому творчеству: «Поход селенгинским казакам», «Во сибирской украине, во Даурской стороне». Они представляют собой вполне оригинальные сюжеты, но созданы в знакомой по другим источникам художественной манере и являются характерными образцами казачьей исторической песни.

Что касается других исторических песен Сборника, то они очень важны в плане изучения отдельных сюжетов. Такова прежде всего песня о Щелкане. Сюжет ее очень редок и известен еще только в нескольких северных вариантах. Вариант Кирши не только наиболее содержателен в историческом отношении, но и, по-видимому, больше всего сохранил первоначальный вид песни XIV века. Исследователи неоднократно отмечали и своеобразие варианта песни о взятии Казани. В «Сборнике Кирши Данилова» этот сюжет вставлен в рамку широких политических обобщений (см. комментарий в настоящей книге, стр. 446). Песни о Смутном времени известны науке в очень ограниченном числе. В этой связи особую ценность приобретают песни Сборника «Гришка Расстрига» и «Михайло Скопин». Обе они, несомненно, содержат живые свидетельства современников о событиях русской истории начала XVII столетия.

Темам народных движений посвящены в Сборнике песни о Ермаке, о расправе казаков с князем Репниным и о Разине (последняя имеется только в отрывке). К ним непосредственно примыкает песня, не являющаяся собственно исторической — «Усы, удалы молодцы». По поводу казачьих песен Белинский писал: «Какая широкая и размашистая поэзия, сколько в ней силы и простору душевного! Так и говорит: берегись — ушибу!»[101]. В этих песнях раскрывается стихийный характер казачьих выступлений XVI и XVII веков, ярко передаются настроения казачьей вольницы. Песню «Усы» Белинский относил к так называемым «удалым», в которых видел своеобразное выражение народного протеста и свободолюбия: «здесь... господствующий элемент — удальство и молодечество, а сверх того и ироническая веселость, как одна из характеристических черт народа русского»[102].

Выделяется в Сборнике небольшой цикл исторических песен о военных подвигах народных героев XVI-XVII веков: «Под Конотопом под городом», «На Литовском рубеже», «Атаман польской». Первые две сходны между собой по сюжетам и содержат несколько общих мест. Идея этих песен — прославление народных героев-патриотов, которые до конца исполняют свой долг перед родиной, проявляя стойкость перед лицом врага и предпочитая мученическую смерть измене или примирению с врагом.

В художественном отношении большинство текстов исторических песен Сборника можно без преувеличения назвать первоклассными. Сюжеты их, как правило, тщательно разработаны, они отличаются композиционной стройностью и завершенностью. Сборник наглядно свидетельствует о том, что разработанная стилистика, устоявшиеся поэтические формулы, сочетание предельной сжатости повествования с большой художественной выразительностью — все это характерно для историко-песенного жанра уже на ранних этапах его развития. Ранняя историческая песня не лишена элементов сатиры. Так, сатирически изображаются порядки в Орде: царь Азвяк Таврулович

Суды рассуживает И ряды разряживает, Костылем размахивает По бритым тем усам, По татарским тем головам, По синим плешам. («Щелкан Дудентьевич»)

В песне «Мастрюк Темрюкович» народные борцы не только побеждают чужеземного нахвальщика, но и подвергают его позору:

Мастрюк без памяти лежит; Не слыхал, как платье сняли. Был Мастрюк во всем, Стал Мастрюк ни в чем; .................. Со стыду и сорому Окарачках под крылец ползет.

В текстах Кирши Данилова уже встречаются те поэтические формулы, которые придают историческим песням особую лирическую окраску:

Что поутру было рано ранешенько, Как на светлой заре на утренней, На восходе было красного солнышка, Как бы гуси, лебеди воскикали, Говорили солдаты новобраные.

Такого же рода описания сборов казаков, выступления войска, гибели героя на поле битвы.

Отметим также такую специфическую для текстов Сборника стилистическую особенность, как отсутствие в песнях приема отрицательного параллелизма, вместо которого всюду последовательно используется параллелизм положительный:

Кабы черные вороны табуном табунилися, Собирались, съезжалися Калмыки со башкирцами. («Под Конотопом под городом») Как бы гнедого тура Привезли убитого, Привезли убитого Атамана польского. («Атаман польской») Как два ясные соколы В чистом поле слеталися, А съезжались в чистом поле Пожарской боярин с татарином. («Под Конотопом под городом»)

Остальной материал Сборника в жанровом отношении довольно разнообразен. Здесь есть и так называемые балладные песни («Князь Роман жену терял»), и духовные стихи («Сорок калик», «Голубиная книга»), и песни сатирического и шутливого характера.

Последние, хотя и рассыпаны по всему Сборнику, составляют вполне самостоятельный отдел и резко выделяются на фоне основной массы текстов своеобразием содержания и художественной формы. При всем том они определенно связаны с былинами и отчасти лирическими песнями, они во многом вырастают на основе переосмысления (комического чаще всего) элементов поэтики этих двух жанров. Поэтому естественным представляется, что от одних и тех же исполнителей составитель Сборника услышал и серьезные героические былины, и шутливые песни: и те и другие не только могли легко сосуществовать в репертуаре одного исполнителя или одной определенной группы, но и больше того — они и складываться должны были в пределах одной художественной школы; различия — и подчас очень яркие, — характеризующие песни эпические и песни юмористические, свидетельствуют прежде всего о широте творческого диапазона этой школы. Что отмеченное явление свойственно было не только XVIII веку и не только безвестным певцам, открытым Киршей Даниловым, но и вообще русскому фольклору, свидетельствуют многочисленные примеры собирательской практики XIX-XX столетий; может быть, самый яркий пример — творчество М. Д. Кривополеновой, которая была одновременно прекрасным знатоком героического эпоса и мастером скоморошьего песенного искусства.

Внутри отдела юмористических песен можно видеть значительное разнообразие сюжетов, тем, стилей.

«Гость Терентище» и «Сергей хорош» — это яркие образцы скоморошьей песенной новеллы: сюжеты их, разработанные с удивительным композиционным мастерством, носят откровенно комический характер; персонажи этих песен — хитрые женщины, обманутые мужья, незадачливые любовники — выведены ради полного и явного их осмеяния; блестящее использование комических ситуаций, умелое введение — в целях усиления юмора — смешных деталей (чаще всего бытового порядка), мастерство кратких, законченных психологических характеристик отличают эти песни. Перед нами именно новеллы — сюжетно и идейно законченные бытовые историйки, в пределах которых до конца раскрываются характеры и отношения их героев. В сюжетах этих новелл много условного — достаточно вспомнить хотя бы эпизоды с возвращением домой Терентища спрятанным в мешке и с разоблачением его жены или то, как расправляется Сергей с «чужим мужиком» и как горько сожалеет он о происшедшем.

Этот обязательный элемент условности сближает названные песни отчасти с былинами, в еще большей степени со сказками: неслучайно сюжет «Гостя Терентища» известен и в многочисленных сказочных версиях (и не только в русских); но условность эта — почти неизбежный прием достижения комического эффекта — путь к раскрытию определенных жизненных коллизий и реальных человеческих характеров.

Об удивительном мастерстве, с каким создается в народной песне подлинно комический образ, свидетельствует хотя бы образ недуга в «Госте Терентище»: в начале песни он воплощает похотливые желания жены Терентища, и «облик» его раскрывается довольно прозрачно; комизм усиливается от того, что сам Терентий с наивным простодушием верит в серьезность болезни; в конце недуг персонифицируется, он предстает в виде вполне материальном; картина трусливого бегства любовника производит комический эффект, особенно потому, что бежит тот самый «недуг», излечить который взялся Терентий. Завершая описание «недуга», песня дает детали, как бы указывающие на его социальный облик:

Он оставил, недужище, Кафтан хрущатой камки Камзол баберековой, А и денег пятьсот рублей.

Характер новеллы, по-своему завершенной, имеет и песня «Кто Травника не слыхал», хотя здесь и нет той своеобразной композиционной строгости, какая отличает «Гостя Терентища» и «Сергей хорош». Самый юмор здесь более сдержан и окрашен некоторой долей горечи. Образ «молодого Травника» очерчен в песне довольно определенно; прием, которым создан этот образ, достаточно сложен и тонок, — это не аллегория басенного типа и не параллелизм, типичный для многих лирических песен. Травник — одновременно и болотный кулик, бойкий и неугомонный, терпящий неприятности от своей непоседливости, и неудачливый «молодец», наделенный «лукавством великим» и вызывающий отпор со стороны окружающих. Как кулик он, похаживая «по лужку», попадает «в плужок»

Своей левой ноженькой, ... правым крылышком, Да мизинным перстичком.

Его переживания в этот момент передаются предельно кратко:

А и пик, пик, пик Травник!

Как «молодец» он попадает в Москву в кабак, переносит побои, тюрьму, штраф, наказание кнутом, возвращается домой, и здесь расправу над ним учиняет его тесть Семен Егупьевич. Но и обретая черты «молодца», он сохраняет нечто от кулика — остается «птицей лукавой», перелетающей с места на место. Таков этот живой, удивительно конкретный образ, за трагикомическими злоключениями которого угадывается типическая судьба человека с определенным характером и социальным положением. Можно предположить, что образы, подобные Травнику, с характерным отождествлением в них черт человека и птицы, вырастали в фольклоре из непосредственной языковой практики путем «раскрашивания» метафоры, имевшей хождение в обыденной народной речи (зерном этой метафоры могло явиться хотя бы применение глагола «летает» к непоседливому человеку).

В нескольких песнях Сборника содержится насмешка над монастырскими нравами. В этом отношении соответствующие сюжеты перекликаются с литературной сатирой XVII-XVIII веков, хотя они и не заключают в себе той остроты и того социального обобщения, какие легко обнаруживаются, скажем, в «Калязинской челобитной». В песнях Сборника преобладает простодушное высмеивание, которое, разумеется, несет и определенную идейную нагрузку: монастырская жизнь, наполненная забавными, вполне «мирскими» историйками и страстишками, лишается какого бы то ни было налета отрешенности от «земного» и подобия благообразия. Героем одной песни является старец Игренище; он странствует в поисках «честной милостыни», которая нужна ему, чтобы «душа спасти, ее в рай спусти». Но истинное лицо «старца» легко обнаруживается под его показным смирением: вместо «редечки горькия» он охотно упрятывает в свой мешок приглянувшуюся ему «девушку-чернавушку». В столкновении с «ребятами десятильниковыми» (так называли сборщиков податей с монастырей и церквей) Игренище проявляет свою вполне земную природу; он жестоко и изобретательно наказывает стяжателей, посягнувших на старческую милостыню. Игренище оказывается отнюдь не беспомощным старцем, помышляющим лишь о спасении души, — в нем живут земные желания, он умеет постоять за себя в борьбе. Вся эта забавная история совершается в стенах монастыря, «промежду обедни и заутрени», под бой монастырских часов.

И в этой песне замечательно богатство и разнообразие деталей, неизменно окрашенных юмором, мастерски вовлекаемых в общую систему комических образов. И здесь есть уже знакомые нам по предыдущим песням элементы отождествления («Горька редька рыхнула, белая капуста крикнула, из красной свеклы рассол пошел»); вся вторая часть песни построена на реализации метафор-загадок, которые предложил старец «ребятам»: он пообещал «пожаловать» каждого подарками, истинный зловещий смысл которых выясняется для них слишком поздно.

Так и в песне о старце Игренище, как и в ранее разобранных, обнаруживается своеобразная художественная сложность основного приема, который разработан всегда с подлинным блеском и который придает каждой песне, ее сюжету, композиции, стилю в целом неповторимость и то впечатление единственно возможного решения замысла, по которому можно отличить подлинное произведение искусства.

Замечателен в этих песнях тот не всегда доступный точному определению иронический тон, с каким описываются в них события и люди. Весьма наглядно проявляется это качество в песне «Чурилья-игуменья». Сюжет ее очень прост и сам по себе комичен: в то время как в монастыре совершается заутреня, одна из девиц развлекается в келье с пономарем. В пределах этого сюжета песня создает целую галерею образов обитателей женского монастыря, и все они, данные предельно сжато, окрашены юмором: игуменья, лицемерная блюстительница нравственности,

Как бы русая лиса голову клонила, Пошла-то Чурилья к заутрени.

Одно это сравнение содержит целую характеристику. Шествие в церковь песня изображает с нескрываемой, но тонкой насмешкой: следом за Чурильей, «будто галицы летят, за ней старицы идут». Во время службы девицы поют невпопад, так как они заняты мыслями о своей «запевальщице» и о пономаре:

Запевали тут девицы четью петь, Запевали тут девицы стихи верхние; А поют они на крылосах, мешаются, Не по-старому поют, усмехаются.

Комически представлен и Федор-дьяк, «девий староста», обманывающий за стакан вина игуменью. Стафиду Давыдьевну, нарушающую нормы монастырской нравственности, песня никак не приподымает над окружающей средой и не делает из нее героини: она сродни жене Терентища; песня указывает на ее высокое социальное положение («царская богомольщица», «княженецкая племянница»).

Характерной особенностью всех рассмотренных песен-новелл является то, что конфликты, в них изображаемые, происходят не между непримиримыми силами народной жизни и антинародного лагеря (как в большинстве былин и сказок), а внутри одной социальной среды; песни эти не знают, по существу, деления на героев положительных и отрицательных; и обидчики и обиженные, и потерпевшие и «победители» в одинаковой степени представляют объект насмешки, никто из них не выражает утверждающих начал народной жизни. Можно было бы сказать, что единственным «положительным лицом» здесь выступает здоровый народный смех, не скованный никакими условностями, направленный против тех отношений, нравов, характеров, которые чужды подлинно народной морали.

Среди произведений шутливо-комического характера в Сборнике свое несколько особое место занимают две небольшие группы песен; в одну входят «Ох, горюна, ох, горю хмелина», «У спаса к обедне звонят», «Теща ты, теща моя». Юмор их касается семейных отношений, чаще всего отношений тещи и зятя. Есть в этих песнях налет нескромности. Вторая группа — «Свинья хрю, поросята хрю», «Стать почитать, стать сказывать» пронизаны откровенной эротикой; юмор в них в значительной степени идет за счет элементов непристойности.

Как художественное целое эти произведения просто не существуют (в них нет даже сколько-нибудь законченного и ясного сюжета), но в них можно обнаружить отдельные зерна истинно народного юмора, меткость характеристик и т. д.

Обзор юмористического отдела Сборника был бы неполон без упоминания о былине-пародии «Агафонушка». Привычные, хорошо знакомые исполнителям (и, по-видимому, слушателям) эпические образы, детали, ситуации приобретают в «Агафонушке» травестированную форму: широкие просторы земли, на которых совершались эпические подвиги, уменьшаются здесь до мизерных пределов домашней площадки:

Чистое поле — по подлавочью, А и синее море — в лохани вода,

но как бы сохраняют свою эпическую значимость; в этом, собственно, и заключен комизм произведения. В «Агафонушке», как в произведении эпическом, происходят битвы, но это — «стрельба веретенная»; скрещивается оружие, но это — «пушки — мушкеты горшечные», «востры сабли — кокошники»; как и во всяком эпосе, у героев есть предмет борьбы — они бьются «о пироге, о ячном мушнике»; есть здесь и жертвы — «убили они курицу пропащую». И, наконец, полны комизма и пародийного смысла персонажи, ведущие борьбу, — «свекры со снохой» — и богатыри, решающие исход сражения: Агафонушка, одеяние которого явно напоминает идеализированную одежду Ильи, Дюка и других богатырей; «могучие богатыри», у одного из которых «блинами голова испроломана», у другого — «соломой ноги изломаны», у третьего — «кишкою брюхо пропороно». Неистощимая выдумка на «перевертывание» эпических образов, безудержное веселье, юмор, сдобренный обязательной долей непристойности, внешняя несвязанность эпизодов и, по существу, отсутствие законченного сюжета характеризуют тот жанр, который представлен «Агафонушкой». Пародия естественно и незаметно переходит здесь в небылицу — в рассказ о невозможных, невероятных вещах и событиях...

Большинство произведений комического характера, находящихся в Сборнике, либо уникально, либо известно в очень редких вариантах. Надо предположить, что либо перед нами та область песенного фольклора, которая преимущественно культивировалась скоморохами, затем была воспринята их творческими наследниками и постепенно сокращалась и исчезала в народном репертуаре, либо — это вполне вероятно — собиратели XIX-XX веков мало интересовались произведениями подобного рода, а исполнители — по ряду обстоятельств — утаивали их.

Во всяком случае «Сборник Кирши Данилова», помимо всего прочего, представляет значительную ценность как собрание редких образцов народного песенного юмора.

Лирических песен в Сборнике немного, но очевидно, что у Кирши Данилова был явный интерес к песням с острой бытовой или социальной коллизией. В песне «По долам девица копала коренья лютые» описан трагический случай: девушка хотела «извести своего недруга», а «невзначае извела своего друга милого». Песню «Перед нашими воротами утоптана трава» В. Г. Белинский приводил в качестве примера народно-поэтической разработки драматической ситуации, характерной для русской народной жизни. Песня «Из Крыму и из Нагаю» говорит о гибели одного из братьев, возвращающихся из «орды басурманской». Особенно острая тема поставлена в песне «Во хорошем высоком тереме»: молодец запивает от «великой печали» — его записывают в солдаты.

Не то мне, доброму молодцу, забедно, Что царь меня на службу ту посылает, А то мне, доброму молодцу, забедно, Отец-мати старешуньки остаются, А некому поить будет, их кормити.

Приведенные строки делают эту песню одним из первых по времени записи произведений русского фольклора, ставящих тему солдатчины и положения народа в связи с ней.

В «Сборнике Кирши Данилова» записан вариант песни о Горе: «Ох! в горе жить — некручинну быть». Вопрос о ее генезисе не разрешен. Одни исследователи считают ее исконно народной песней и в качестве таковой одним из источников «Повести о Горе и Злочастии »; другие наоборот, утверждают зависимость ее от «Повести»[103]. Важно, что в песне очень остро ставится тема бедности и богатства, счастья и горя, судьбы человека из народа. Эта тема волновала Киршу, и следы его интереса к ней явственно видны в Сборнике.

Одно из самых значительных произведений Сборника на эту тему -песня «Когда было молодцу пора, время великое». В центре ее — судьба героя, вступившего в конфликт с окружающей средой и трагически погибающего. Сюжет песни ясно перекликается с «Повестью о Горе и Злочастии»: как и в «Повести», герой песни «отламывается», «отстает» от того мира, в котором до сих пор он жил и преуспевал, отправляется «на чужую сторону» искать счастья. Самый факт разрыва «доброго молодца» со своей средой представлен в песне как богатырский подвиг; песня проникнута глубоким сочувствием к своему герою, к его судьбе. Трагическая гибель «доброго молодца», который тонет в реке Смородине, раскрыта в песне в плане большого социально-психологического обобщения: герой погибает, не выдержав испытания, которое встретилось на его пути, вследствие собственной слабости, «глупого разума», из-за отсутствия тех важных нравственных качеств, которые столь необходимы для жизненной борьбы.

Песню «Когда было молодцу пора, время великое» пронизывает то идейно-эмоциональное начало, которое Белинский считал очень важным качеством русской народной поэзии — «Это тоска и грусть души сильной и мощной». Грусть в песне является одновременно выражением и неудовлетворенности действительностью, и порыва к иной жизни, и осознания трагической неспособности героя выстоять и победить в жизненной борьбе. Песня выражает поэтические представления народа о существовании богатырских сил, которые могут противостоять старому миру[104].

Песня «Когда было молодцу пора, время великое» не стоит в Сборнике особняком, в других его сюжетах есть места, явственно перекликающиеся с этим произведением; можно говорить о прямых реминисценциях песни «Когда было молодцу...» в песнях «Из Крыму и из Нагаю» и «На Литовском рубеже» (см. комм.). Может быть, они внесены самим Киршей Даниловым; может быть, интерес к этим мотивам характерен для певцов, от которых производилась запись: вопрос этот нуждается в дополнительном изучении.

Но как бы то ни было, все сказанное убеждает в том, что «Сборник Кирши Данилова» заключает в себе гораздо более острый в социальном отношении материал, чем принято обычно думать. «Древние русские стихотворения» — не только первое в русской фольклористике собрание былин и исторических песен, но и сборник, по-своему отразивший социально-обличительную проблематику русского народного творчества XVII-XVIII веков и включивший ряд произведений, которые представляют большой интерес для характеристики общественно-политических взглядов народа, как они выразились в песенном фольклоре.

Все это и делает «Сборник Кирши Данилова» ценнейшим памятником русской народной поэзии, сохраняющим и сейчас свое большое художественное и познавательное значение.

О НОТНЫХ ЗАПИСЯХ В «СБОРНИКЕ КИРШИ ДАНИЛОВА»

Музыкальные записи в «Сборнике Кирши Данилова» неоднократно служили предметом суждений о том, действительно ли это воспроизведение народных напевов, насколько верно они нотированы, а также насколько они соответствуют помещенным под ними текстам.

В первом издании сборника 1804 года ноты отсутствовали. Они появились лишь во втором издании 1818 года (без подтекстовки), отредактированные Д. И. Шпревичем (Шпревицем). С этого времени вплоть до 1901 года в ряде статей высказывались разнообразные суждения, в которых брались под сомнение музыкальные записи, считавшиеся искаженными редактором или даже им самим сочиненными[105]. Однако у многих музыкантов напевы не вызывали сомнений в подлинности, и они неоднократно обрабатывали их. Первым обратился к напевам этого сборника Д. Н. Кашин, который получил нотные записи их, по-видимому, от Ф. П. Ключарева или А. Ф. Якубовича еще до издания 1818 года. В предисловии к «Журналу отечественной музыки на 1806 год»[106] сообщалось: «Любовь и привязанность русских ко всему отечественному побуждает г-на Кашина издавать Журнал отечественной музыки. В нем будут помещаемы: 1-е — старинная музыка на древние русские повести, например, о Соловье Будимеровиче, о женитьбе князя Владимира, об Илье Муромце и пр. Музыка на сии повести составляет редкость драгоценную для всякого русского. Издатель имел счастье получить ее от одного из знаменитейших любителей отечественной древности, который издал их под именем: Древние русские стихотворения. Москва. В типографии С. Селивановского 1804». В имеющихся в нашем распоряжении шести выпусках этого журнала помещены две песни из сборника Кирши Данилова: «Соловей Будимерович» — в первом выпуске под № 1 и «Первая поездка в Киев Ильи Муромца» — в третьем выпуске под № 1, в обработках «для голоса и фортепиано или арфы». Оба напева изложены очень близко к первоисточнику, с небольшим изменением мелодической линии в конце песни «Соловей Будимирович» и с изменениями и сокращениями в поэтическом тексте. В основном такие же правки мы находим и в редакции Д. И. Шпревича, сделанной для всех напевов издания К. Ф. Калайдовича.

В 1850-х годах записи песен по изданию 1818 г. обрабатывает для голоса и фортепиано М. А. Стахович[107], поместив в 4-й тетради своего собрания русских народных песен под № 5 «Песню про Ермака» («Во славном в понизовом городе Астрахани»), под № 6 — «А и горе, горе, гореваньице», под № 8 — «Не жаль мне доброго молодца битого» и под № 9 — «Ах из Крыму ли, братцы, из Нагаю». Для Стаховича характерно весьма бережное отношение к источнику. Он помещает в неизменном виде нотную запись по изданию 1818 года (считая ее, видимо, точным воспроизведением рукописи), а под ней — свою транскрипцию напева с аккомпанементом фортепиано. Транскрипции Стаховича отличаются от редакций Шпревича смещением напева в №№ 6, 8 и 9 на октаву вниз и небольшими разночтениями в первом и втором тактах № 6 и первом такте № 9. Из предисловия Стаховича к 4-й тетради его собрания русских песен явствует, что напевами Кирши Данилова занималась также и О. Ф. Кошелева, которая, по его словам, изучала и «возобновляла в пении» их, а также помогала Стаховичу в расположении текста под нотами «Песни про Ермака». В предисловии ко 2-й тетради Стахович высказывал предположение о родственности напевов сборника Кирши Данилова величальным песням.

Вскоре после выхода в свет собрания русских песен Стаховича А. Ф. Тюрин в рецензии на его публикацию[108] поставил под сомнение нотные записи издания «Сборника Кирши Данилова» 1818 года, говоря о необходимости проверить их по подлинной рукописи и по напевам, записанным непосредственно от народных певцов. Одним из аргументов сомнения в подлинности напевов А. Ф. Тюрин выдвигает наличие одинаковых напевов к различным текстам.

Спустя 20 с лишним лет Н. А. Римский-Корсаков сделал обработки песен «Сборника Кирши Данилова» для голоса и фортепиано и, вероятно, считая их достоверными, поместил в своем сборнике русских народных песен наряду с записями, сделанными в середине XIX века[109]. Позднее один из напевов «Сборника Кирши Данилова» был положен композитором в основу заключительного хора 1-го действия оперы «Садко». В конце 1870-х годов песни из Сборника звучали с эстрады в концертах Д. А. Агренева-Славянского[110].

Тексты были сокращены, напевы вариантно развернуты на фоне «гусельного» сопровождения, исполняемого на фортепиано.

Как к подлинно народному источнику отнесся к напевам и Ф. Е. Корш, опиравшийся в исследовании о русском народном стихосложении на анализ их ритма[111].

В 1896 году появилась заметка П. Н. Шеффера о «Сборнике Кирши Данилова»[112] (впоследствии с дополнениями перепечатанная в издании 1901 года), сообщавшая о находке рукописи сборника. Однако в следующем, 1897 году было высказано мнение о том, что напевы Кирши Данилова в значительной части — «Малорусские песни и танцы и притом сравнительно позднего порядка. Предлагать эти мотивы народу — нелепость»[113].

В 1899 году С. Г. Рыбаков, имея в виду заметку П. Н. Шеффера, предполагает, что издание, подготовляемое Публичной библиотекой, даст возможность «разобраться в вопросе о народности напевов Сборника»[114]. В 1901 году, после выхода в свет издания Публичной библиотеки, появилась возможность сличить публикацию с записями былин и песен, сделанными к этому времени музыкантами-этнографами на севере России. На основе такого сличения А. Л. Маслов в 1902 году смог высказать мнение о значительном сходстве ряда напевов Сборника с напевами былин и песен, записанных в Архангельской губернии, и о необходимости реконструкции напевов Сборника в соответствии с манерой народного исполнения[115], а впоследствии обосновывать свои положения о ритме и мелодиях былин, ссылаясь на нотные записи «Сборника Кирши Данилова»[116]. Сделанное Е. Э. Линевой сравнение записи «Камаринской», произведенной ею на фонограф от владимирских рожечников, с напевом «Гость Терентьище» дает возможность предполагать, что и она, несмотря на свою веру в точность записи песен только с фонографа, считала записи напевов в Сборнике достаточно верными[117]. На этом высказывания о напевах Сборника, в сущности, прекратились.

Однако две работы более позднего времени показали, что спор еще не был окончен. В 1926 году Н. Ф. Финдейзен приходит к выводу, что напевы в «Сборнике Кирши Данилова» в большинстве случаев чрезвычайно искажены, что их ритмика ничего общего не имеет с ритмикой русских народных песен. Финдейзен утверждал, что иностранные плясовые и песенные ритмы XVIII в. из столицы долетали даже до далекой Сибири[118]. Так, имеющиеся в Сборнике напевы трехдольного размера Финдейзен считал напевами польского происхождения, песню «Перед нашими широкими воротами» — перелицованной в «темп менуэта из Камаринской», ряд напевов — изложенными в ритмах сицилианы и баркаролы. Лишь песню о взятии Казанского царства, родственную, по мнению Финдейзена, Преображенскому маршу, он считал песней «неиноземного» происхождения.

В 1943-1944 годах В. М. Беляев реставрирует напевы Сборника. Считая их музыкальным кодом для импровизации, он допускает перемещения попевок, согласуя новые конструкции с принципиально неизменяемыми начальными стихами[119]. Это отличает его работу от опыта подтекстовки напева песни «Про гостя Терентища», сделанного Е. Э. Линевой, которая, сохранив напев неизменным, реставрировала стихи.

В 1950-х годах А. Н. Александров обрабатывает для фортепьяно русские народные песни, используя, наряду с позднейшими записями, напевы, реконструированные В. М. Беляевым[120].

В 1960-1970-х годах автор настоящей статьи и В. В. Коргузалов сделали для серии «Памятники русского фольклора» свои реставрации 15-ти напевов Сборника с изменением тактировок соответственно с подтекстованными словами[121].

Попытаемся же дать снова оценку нотных записей в Сборнике, учитывая сделанные наблюдения и практические работы.

Ценность музыкальных записей народных песен XVIII века для нас несомненна, и в особенности ценна запись эпических напевов, тем более что «Сборник Кирши Данилова» является единственным сборником песен XVIII века, имеющим их.

Бесспорно, что нотная графика «Сборника Кирши Данилова» имеет много дефектов (допущенных или лицом, производившим запись, или переписчиками — неизвестно), но при внимательном рассмотрении нот почти все неполадки в записи можно определить и дать их истолкование с достаточной точностью.

Песни «Сборника Кирши Данилова» по интонационной структуре некоторых мелодических оборотов безусловно близки и к городским вариантам крестьянских песен, известных по сборникам Трутовского, Львова-Прача, Рупина и др. Это дает возможность высказать мнение, что напевы в «Сборнике Кирши Данилова» отражают тот круг интонаций, который свойствен большинству народных песен в записях XVIII века. Неверно было бы говорить здесь об изменениях напевов музыкантом, записавшим их; следует считать, что они в той среде, где были записаны, именно так и исполнялись. Этим можно объяснить тот факт, что композиторы первой половины XIX века Кашин, Шпревич, Стахович, в большинстве случаев работавшие на материале песен XVIII века, не сомневались в подлинности напевов «Сборника Кирши Данилова». С появлением в позднейших сборниках записей песен от крестьян разница между публикациями народных мелодий XVIII и XIX веков стала очевидной. И все-таки песни, записанные в XVIII веке в городской среде, вовсе не так далеки от песен, собранных позже среди крестьян. Хотя последние зачастую более сложны по ритмической и мелодической структуре, значительно разнятся по своему характеру, но много в них общего, что роднит и делает их, в сущности, памятниками двух смежных музыкальных культур, выросших на одной почве, во многих случаях взаимопроникающих, воздействующих друг на друга. «Сборник Кирши Данилова» в этом отношении как раз очень характерен. Здесь наряду с песнями, близкими к городской музыкальной культуре XVIII века, имеются такие мелодии, параллели к которым нетрудно найти в ряде фольклорных записей XIX и XX веков. Таковы, например, песня об Усах[122], песни «Щелкан Дудентьевич», «Свиньи хрю, поросята хрю», «Сергей хорош», «Первая поездка Ильи Муромца» и другие. Следует также отметить ряд напевов, оканчивающихся в типичной народной манере на V ступени лада (как например: «Благословите, братцы, старину сказать», «Добрыня купался, змей унес», «Голубиная книга сорока пядень»); наличие в некоторых песнях несимметричного построения, в особенности трехтактового («Михайла Казаринов»,

«По край моря синего стоял Азов-город», «Про Бориса Шереметева» и др.). Не могут вызвать сомнения также и напевы, построенные на трехдольных попевках, что нередко встречается в мелодиях эпических песен русского Севера.

Таким образом, можно сказать, что основу музыкальных записей Сборника следует считать подлинно народной.

Однако нотное изложение мелодий сделано не для голоса, а для скрипки (гудка?). Все напевы написаны в двух тональностях, удобных для игры на этом инструменте (ре мажор и ре минор). В нотах к песне «Волх Всеславьевич» обозначен прием скрипичной игры штрихом мартеле. Теситура вызывает необходимость применения двух верхних струн (ля и ми), вероятно, две нижние струны (соль и ре) использовались в качестве бурдона. Можно также предположить, что падение мелодии на звук «ля», когда он стоит за пределами нижней части звукоряда напева (например в песне «Про атамана польскова»), является результатом использования открытой струны и, может быть, эти звуки в пении звучали выше — на кварту, квинту или сексту.

Значительное интонационное родство напевов Сборника, возможность объединения некоторых из них в группы вариантов (среди которых выделяется наиболее крупная — с напевом, использованным Н. А. Римским-Корсаковым в опере «Садко») позволяют думать, что нотные записи отражают репертуар одного музыканта. Такое явление нередко наблюдается у народных певцов (чаще всего на Севере), когда значительное количество песен, особенно эпических, исполняется на небольшое число традиционных напевов, видоизменяемых в зависимости от строения текста.

Но необходимо отметить одну важную особенность Сборника — значительную локализацию характера музыки по отношению к поэтическому содержанию. Так, например, острыми плясовыми напевами, не имеющими аналогий, снабжены шуточные и сатирические песни «Сергей хорош», «Про дурня», «Свиньи хрю, поросята хрю» и др. Очень близки между собой напевы песен, где осуждаются проступки власть имущих — «Гришка расстрига» и «Князь Роман жену терял». Общий напев ликующе молодецкого характера имеют былины «Про Соловья Будимеровича», «Иван, гостиной сын», «Иван Гаденович», «Чурила Пленкович», «Василей Буслаев молиться ездил»; его более узорчатый вариант дан с былинами «Гардей Блудович» и «Потук Михайла Иванович»; особая мелодическая трансформация того же напева у небылицы «Агафонушка», более далекий вариант — «Высота ли, высота поднебесная». Совершенно логично звучат мелодии типа «Камаринской», сопровождающие скоморошины «Про гостя Терентища», «Кто травника не слыхал» и «у Спаса к обедне звонят» (последние особенно близки друг другу)[123]. Характерно помещение рядом двух песен военного содержания «Под Ригою стоял царь государь» и «Поход Селенгинским казакам» с одним маршевым напевом. Таких примеров много.

Особый интерес, на наш взгляд, представляют мажорные и минорные (редакции) одного напева. Они помещены с песнями на сюжеты XVII века: «Светел радошен царь Алексей Михайлович», «Во сибирской украине во Доурской стороне» (мажорные), «Когда было молодцу пора, время великая» и «Про атамана польскова» (минорные). Пятидольный вариант последних был найден в рукописном сборнике первой половины XVIII века с текстом песни о попе Емеле (сюжет XVII века)[124]. Все указанные «совпадения» убеждают нас, что нотные записи в «Сборнике Кирши Данилова» безусловно принадлежат помещенным под ними текстам.

При общем подсчете вариантов оказывается: Сборник содержит 51 оригинальный напев, 38 — без повторений, 12 — имеют по два текста каждый и 1 («основной») дан с 9-ю текстами.

Неоднократное появление «основного» напева представляется неслучайным. Он делит материал на шесть частей. I часть из семи мелодий в одной тональности (ре мажор), последняя — плясовой напев-формула. Содержание поэтических текстов как бы предопределяет тематику остальных частей — былины, исторические и шуточные песни. II часть — 8 записей. Из них 5 былин с напевами в той же тональности, перед последней, имеющей окончание плясового характера, помещены 3 трехдольных напева в ре миноре (исторические песни). III часть, как и первая, имеет 7 мелодий в ре мажоре. Первые 4 записи — варианты основного напева, поэтические тексты — былины. IV часть — 4 былины, напевы также в ре мажоре. Заключительная фраза последней записи близка напеву, который заканчивает III часть. V часть самая обширная — 31 напев. Здесь сосредоточено все ритмическое и мелодическое разнообразие музыкальных записей. Именно здесь мы находим основную массу трехдольных напевов, мелодий минорного наклонения. Начинается эта часть небылицей и былиной, далее песни даны группами: исторические (7), лирические (5), снова исторические (6), потом, после шуточной, эпическая группа — 4 былины и баллада, лирическая песня, две исторические, лиро-эпическая, пасторально-эротическая, антиклерикальная (плясового характера). VI часть — 11 мелодий, подобно первой и третьей частям в тональности ре мажор. Кроме первой записи — былины (на основной напев) и третьей — стиха о голубиной книге, плясовые напевы с шуточными, в значительной части «глумливыми», порой совершенно непристойными текстами.

Такая хотя и сложная, но достаточно определенная, композиция нарушается появлением после нее трех последних записей — былины и двух исторических песен, которые могли быть пропущены и добавлены после завершения переписки.

Можно полагать, что расположение песен в виде своего рода цепи маленьких сюит было достаточно характерно для музыкальной культуры XVIII века. Такая манера наблюдается в сборнике В. Ф. Трутовского, опубликованном в конце 1770-х годов, то есть за несколько лет до создания последней копии рукописи «Сборника Кирши Данилова». В упомянутой публикации легко обнаруживаются группы песен в одинаковых, одноименных или параллельных тональностях, внутри «тональных сообществ», весьма условных, соблюдается контрастное сопоставление темпов. Однако жанрового или тематического объединения песенных текстов здесь нет[125].

Все записи напевов в «Сборнике Кирши Данилова» сделаны одним лицом (в пользу этого говорят наши наблюдения, приведенные выше), но переписывались ноты малограмотными писцами-графиками: музыкально грамотные писцы, так же как и совсем не знающие нот и потому просто срисовывающие их, неточностей, типичных для данной рукописи (ошибки в расположении знаков на нотоносце, пропуски тактовых черт), не допустили бы. Очевидно, нотописцев, судя по манере начертания скрипичного ключа, было три. Первым почерком написано большинство нот, ключ строгого, простого начертания. Вторым — 11 напевов, сначала чередуясь с первым, на листах 9, 30 об., 40, потом группой — листы 51, 53 об., 57 об., вновь — 66 об., 68 об., и снова чередуясь с первым — листы 70 об., 71 об., 72 об. Ключ наклонен вправо, имеет крупный средний виток, нижний — нередко заканчивается росчерком, нотный стан в ряде случаев обрамлен фестонами. Третьим почерком, несомненно принадлежащим профессионалу-музыканту, написаны три последних напева на листах 100-101 об. Ключ имеет форму, характерную для начала и середины XVIII века, но почти вышедшую из употребления в конце его. Следует также отметить выставленные при ключе два фа диеза, что встречается и в музыкальной грамматике Н. Дилецкого, позднейшая копия которой (львовская рукопись) была сделана в Петербурге 1720-х годов[126].

Наличие нотной записи в рукописи «Никите Романовичу дано село Преображенское», присланной Ф. И. Миллеру, совпадающей с публикуемой рукописью Сборника, а также форма скрипичного ключа в последних песнях, дают основание предполагать существование оригинала середины или начала XVIII века. Переписка нот в 1780-х годах велась не каллиграфически, а скорописью, и, возможно, в ходе переписки шло редактирование записей, с которым писец (видимо первый) не справился, быть может из-за спешки в работе, так как в некоторых случаях тактировка просто пропущена.

В заключение следует добавить, что недавно обнаруженная звукозапись былины из Амурской области интонационно и структурно оказалась весьма близкой многим напевам Сборника[127]. Эта близость и сходство с былинами «скоморошьего напева» (терминология А. Л. Маслова), которые довольно часто встречаются на Пинеге, может быть, говорит о существовавшей некогда особой манере исполнения былин, до сих пор еще не подтвержденной достаточным количеством образцов, а возможно уже и утраченной. Тем ценнее для нас нотные записи Сборника.

РУКОПИСЬ «СБОРНИКА КИРШИ ДАНИЛОВА» И НЕКОТОРЫЕ ЕЕ ОСОБЕННОСТИ

Подробное и тщательное описание рукописи было сделано П. Н. Шеффером в издании 1901 года. Это издание принадлежит к числу лучших публикаций старых текстов. Оно сделано без ошибок, «буква в букву, знак в знак», как заявляет редактор во вступительной статье[128]. Напомним, что представляет собой рукопись, обстоятельно описанная П. Н. Шеффером. Она написана на 101 листе (точнее, полулисте) и переплетена в папку уже в XIX веке: характер переплета и бумага, которой оклеены крышки переплета, относятся к XIX веку; на бумаге буквы «УФ» и цифры «1 8»; бумага на переплете отличается от той, на которой написана вся рукопись. Последний лист самой рукописи потерт и загрязнен, что тоже говорит о том, что первоначально рукопись была без переплета. 1-й лист рукописи значительно чище последнего листа. Это объясняется тем, что, по свидетельству первого издателя — А. Ф. Якубовича, Сборник в начале имел еще один лист, на котором «было поставлено» имя «Кирша Данилов». Полулисты, на которых написана рукопись, при переплете обрезаны, и размер их 37,7 × 22,7 см. Бумага, на которой написана рукопись, имеет на многих листах (1-8, 18, 20, 21, 23, 41-50, 53, 54, 57, 60-63, 65-95, 97-100) следующие водяные знаки: на середине одной половины листа — медведь с секирой на плече, на середине другой — буквы «ЯМСЯ», а в верхней части листа — цифры «17 80» или «17 81».

На листах 51, 52, 55, 56, 59, 64, 96, 101 — медведь и буквы «ЯМСЯ», а цифр нет или их нельзя разобрать. Но эти листы, точнее — полулисты, составляют одно целое с полулистами 54, 53, 50, 49, 62, 57, 91, на которых есть цифры. По определению Н. П. Лихачева, это — бумага 80-х годов XVIII века, на что указывают и цифры: 1780 и 1781.

Листы 9-17, 19, 22, 24-40 имеют другие водяные знаки: на середине одной половины листа буквы «РФ», на середине другой — буквы «СЯ». Бумагу с этой филигранью Н. П. Лихачев также отнес к 80-м годам XVIII века на основании написанного на такой бумаге документа 1782 года[129]. Однако в вышедшей в 1961-м году работе С. А. Клепикова «Филиграни и штемпели на русской и иностранной бумаге конца XVII-XIX вв.» имеется существенное уточнение к датировке бумаги с филигранью «РФСЯ». Автору удалось установить (на основании печатных указов), что бумага с этой филигранью выпускалась Ярославской бумажной фабрикой Саввы Яковлева до 1765 года, когда фабрика называлась «Рольная фабрика Саввы Яковлева» (филигрань «РФСЯ»)[130]. В 1765 году она была переименована в «Ярославскую мануфактуру Саввы Яковлева», что нашло отражение в филиграни «ЯМСЯ».

Таким образом, «Сборник Кирши Данилова» написан на бумаге 60-х и 80-х годов XVIII столетия (28 листов с филигранью «РФСЯ» и 73 листа с филигранью «ЯМСЯ»).

Несомненно, время выпуска бумаги и время ее употребления в дело связаны между собой, но связь эта не непосредственная, и разрыв в 20 лет между выпуском бумаги и ее употреблением возможен, о чем свидетельствует «Сборник Кирши Данилова», а также тот документ 1782 года на бумаге с филигранью «РФСЯ», который послужил Н. П. Лихачеву для ее датировки.

Само размещение бумаги в Сборнике говорит об одновременном и одинаковом употреблении как бумаги 80-х, так и бумаги 60-х годов: бумага 60-х годов находится в первой половине Сборника, но не в его начале, она начинается 9-м листом и, перемежаясь с бумагой 80-х годов, кончается на 40-м листе; с 41-го листа до конца идет бумага 80-х годов.

Рукопись написана несколькими почерками. П. Н. Шеффер пишет: «Почерков в рукописи несколько, но не всегда можно уверенно сказать, где кончается один, где начинается другой. Наше личное впечатление, что почерков в рукописи пять»[131].

При внимательном всматривании в почерк довольно легко обнаружить смену пишущего, что и дало возможность П. Н. Шефферу установить наличие 5 почерков[132]. Обозначим их цифрами — 1, 2, 3, 4, 5, в порядке появления их на страницах рукописи[133].

В самом выполнении рукописи имеется несколько своеобразных особенностей. Не приходится сомневаться в том, что это копия. Можно сказать больше: это копия, сделанная со Сборника, а не копия с отдельных разрозненных записей. Убеждают в этом следующие особенности рукописи.

1. Пять почерков, имеющихся в ней, чередуются не по произведениям, т. е. рукопись не имеет ничего общего с теми старинными сборниками, где почерки обычно сменяются со сменой тетради или произведения.

2. Почерки не располагаются последовательно, а чередуются, причем весьма неравномерно. Так, 1-м почерком написаны первые 8 листов, но на л. 7 несколько строк написано 2-м почерком; на л. 8 появляется 3-й почерк, которым тоже написано всего несколько строк, а с л. 9 начинается 4-й почерк, и, наконец, на л. 25 появляется 5-й почерк, которым написаны 3 строки. Таким образом, уже на первых 25 листах «попробовали» себя все те, кто переписал Сборник.

В самой рукописи нет никаких данных для объяснения чередования переписчиков; смена почерка часто происходит посередине листа, даже посредине фразы; следовательно, рукопись переходит из одних рук в другие, чтобы опять вернуться в те же руки. Почти вся работа по переписке Сборника выполнена тремя почерками: первым почерком написаны 59 листов (118 страниц), то есть больше половины рукописи, третьим — 20 листов (39 страниц) и четвертым — 22 листа (44 страницы).

Пятым почерком написана одна страница (полностью) и 56 строк на разных страницах Сборника, а также заглавия всех произведений, вошедших в Сборник. Вторым почерком написаны всего 8 строк.

Почерки располагаются в рукописи неравномерно, они не только сменяют, но и перебивают друг друга.

Первый почерк начинает рукопись, им написаны листы 1-8 об., а далее он уступает место четвертому почерку, но трижды вклинивается в него, заполняя листы 18-18 об., 20-21 об., 23-23 об. С середины 35-го листа, сменив на нем четвертый почерк, первый располагается на 47 листах (лл. 35-81 об.).

На листах, написанных первым почерком, есть строки, написанные и другими почерками. Восемь строк на л. 7 об. написаны вторым почерком. По нескольку строк на листах 8, 50, 64 написано третьим почерком, и также по нескольку строк на листах 39 об., 45 об., 49 об. и 58 написано пятым почерком.

С 9-го листа вступает в рукопись четвертый почерк, которым написаны листы 9-17 об., 19-19 об., 22-22 об., 24-34 об. и часть 35-го листа. Четвертый почерк трижды перебивается первым почерком (см. выше), который далее сменяет его на 35-м листе. На листах 25 и 25 об. четвертого почерка по несколько строк написано пятым почерком.

Листы, заполненные четвертым почерком, имеют филигрань «РФСЯ». Это — бумага 60-х годов XVIII века. На бумаге 80-х годов четвертый почерк не встречается в рукописи. Листы же, заполненные первым почерком, которые вклиниваются в ту часть рукописи, которая переписывалась четвертым почерком, имеют филигрань «ЯМСЯ» и цифры 1780. Это — бумага 80-х годов.

В 1963 году в рукописном собрании ГБЛ были обнаружены два рукописных листа, которые оказались идентичными листам 18-18 об. и 23-23 об. нашей рукописи[134]. Эти листы также написаны четвертым почерком на бумаге с филигранью «РФСЯ». Нет сомнения в том, что найденные Е. И. Дергачевой-Скоп листы первоначально занимали свое место в той части, которую переписал писец с четвертым почерком. В дальнейшем, вероятно, при передаче рукописи первому писцу для продолжения работы по копированию оказалось, что некоторые из листов четвертого почерка в чем-то не отвечают требованиям. Поэтому они и были заменены листами, которые заново переписал писец с первым почерком. Основанием для этого послужило как то, что на л. 23 об. писец с четвертым почерком оставил слишком мало места между произведениями для заглавия и нотных строк, так и то, что его почерк менее строен, менее выработан, чем другие. Вероятно, писец был менее опытен, поэтому он не достаточно равномерно располагает строки на страницах рукописи, количество знаков в строках сильно колеблется. На листах, найденных в ГБЛ, на л. 18 помещены 44 строки, а на л. 18 об. — 39 строк (колебание в 5 строк на странице). Переписывая эти листы, писец с первым почерком размещает строки на страницах более равномерно (на л. 18 — 38 строк, на л. 18 об. — 40 строк), при этом несколько выравнивает строки по количеству знаков, вмещая тот же текст в 78 строк (на 5 строк меньше, чем в четвертом почерке, у которого на этих двух страницах 83 строки).

Третий почерк заканчивает рукопись, им написаны листы 82-101 об., кроме листа 88 об., который написан пятым почерком. Последние страницы рукописи написаны более бегло и менее тщательно.

3. Нотные строки и названия произведений вписывались после того, как рукопись была закончена, так как все заглавия произведений написаны одним почерком. Это, по всей вероятности, пятый почерк. О том, что дело обстояло именно так, свидетельствуют и новонайденные листы из Сборника, которые подверглись замене до того, как в них были вписаны нотные строки и заглавие. Однако мы вправе утверждать, что и нотные строки, и названия произведений были уже в той рукописи, с которой делалась наша копия «Сборника Кирши Данилова», потому что отправленная П. А. Демидовым Г. Ф. Миллеру копия исторической песни о Грозном содержит не только тот же самый текст, что и в Сборнике, но и те же две нотные строки.

Нотные строки вписывались в нашу рукопись двумя лицами: об этом говорит разная манера обозначения ключей и отчасти расположения нотных знаков.

4. Необходимо обратить внимание и на самый характер почерков. П. Н. Шеффер замечает, что иногда трудно установить, «где кончается один, где начинается другой». Объясняется это стремлением самих пишущих создать большее единообразие письма. Нарочитое стремление к единообразию сказывается там, где происходит смена почерков. Проявляется оно также и в том, что писцы стараются сохранять более или менее равное количество строк на странице, «Сборник Кирши Данилова» переписывается ими как книга. Более похожи между собой почерки 1-й и 4-й (с наклоном), 3-й и 5-й (прямые). 2-й почерк, которым написаны несколько строк на л. 7 об., при всем старании писавшего сохранить рисунок 1-го почерка, резко от него отличается и выделяется среди других почерков своей простотой, грубоватой индивидуальностью, неумением соблюдать прямую линию в строке, что, вероятно, и послужило основанием для исключения его автора из числа писавших.

Кто же были те, кто копировал Сборник?

«Писарской» характер почерков был уже отмечен П. Н. Шеффером[135]. Он сказался не только в самом рисунке букв, но и в употреблении тех или иных букв, а также и в некотором сходстве почерков. Это может служить одним из частных подтверждений предположения, что Сборник переписан по заказу Демидова на одном из его горных заводов[136]. Но если даже эта копия и была выполнена в какой-то канцелярии, она выполнялась небольшой группой писцов, знавших текст рукописи, работавших вместе и очень согласованно. Об этом свидетельствует расположение почерков на страницах рукописи: передавать рукопись в руки другого писца, чтобы он написал несколько строк (от 8 до 20) и опять вернул, возможно лишь при совместной работе. Очень интересен в этом отношении пятый почерк, которым написаны 12 строк на двух листах четвертого почерка (бумага 60-х годов), 44 строки на четырех листах первого почерка (один лист — бумага 60-х годов и три листа — бумага 80-х годов) и одна страница на листах третьего почерка. При небольшом количестве написанного этим почерком его расположение в рукописи показывает со всей отчетливостью, как тесно связаны и как согласованно работают писцы. Вероятно, один из них руководил работой. Может быть, это был писец с первым почерком, начавший рукопись и следивший за работой по переписке (именно он заменяет неудавшиеся четвертому почерку листы), кроме того, им переписано больше половины рукописи.

Наличие 5 почерков в Сборнике дает основание для суждения о степени точности воспроизведения оригинала рукописи. Трудно представить себе, чтобы в случае более или менее свободного отношения к копируемому тексту не проявились индивидуальные языковые особенности писцов. Рукопись же представляет собой целое в отношении языковых особенностей с очень незначительными чертами различия, преимущественно графического и орфографического характера, на страницах, написанных разными почерками. Различия выражаются в том, например, что один из писцов (1-й почерк) употреблял значок краткости над и (правда, не всегда), другой (4-й почерк) писал 8, тогда как все остальные писали у, следующий (3-й почерк) чаще пользуется выносными буквами, следующий (очевидно, более грамотный, 5-й почерк) иногда отступает от обычного в Сборнике написания глагольного окончания -тца и пишет -тся, вставляет ь в середине слова как знак мягкости, и т. д. и т. п. Собственно языковые различия, имеющиеся в Сборнике, не совпадают с почерками.

Для Сборника характерны следующие языковые особенности:

1) проявление аканья: а) в заменах неударяемого о через а в предударном и заударном положениях: акиян, ане 20 об., дабычи 88, аплеталися 28 об., асержается, изашолъ 94, апричь 16, розарить (раззорить) 9 об., полтара 15, стрелакъ 5 об., четвера 6 об., шутачка 19 об., боемта смертныемъ 21 об., лебедушкай, утачакъ 45; б) в замене а через о: Строгонова 94 об., вытощилъ 59, бархотомъ, схвотилъ 103 и т. п.;

2) мена е и а (я) в безударном положении: на пету, есёнъ соколъ, десеть, кнегинею; рештя, идемтя и т. д.;

3) мена е и и; веслаухихъ, вежлевыя и т. п.

В характере написаний также можно отметить ряд общих особенностей:

1) глагольное окончание -тца;

2) отсутствие ь для обозначения мягкости в середине слова: болна, малехонко, стеколчетое (и обязательное наличие как знака разделительного);

3) чрезвычайно редкое употребление ѣ и всегда в том случае, когда рядом два звука е или рядом с е другой гласный: нѣе (нее), Афромѣевича, Афромѣя, Тимофѣявне, еѣ;

4) окончание родительного падежа мужского и среднего рода прилагательных -ова; в окончаниях именительного падежа мужского рода -ой: старои, киевскои и т. д.

Отсутствие различий, связанных со сменой почерков, дает возможность предполагать, что копия сделана довольно точно, поэтому на основании ее можно судить об оригинале, с которого она сделана.

Чрезвычайно интересно, например, сопоставление текстов песни «Никите Романовичу дано село Преображенское» в нашей рукописи и в письме Прокофия Акинфиевича Демидова к Миллеру от 22 сентября 1768 года. Песня в этом письме несомненно списана с того же текста, с которого делалась копия Сборника. В этом убеждает не только полное совпадение обоих текстов, но и такие написания, как «летнѣетъ день в половина дня», «богатеством», «за те живы мосты калиновы» (обычное сочетание для ряда произведений в Сборнике), «неседленова», «во полу путя не дошед»; написания «хватаесся», «подависся», «борабаны» и т. д. Общими для обоих текстов песни являются и перечисленные выше особенности языка произведений Сборника. То небольшое количество отличий копии песни, сделанной для Миллера, от текста песни в Сборнике касается изредка произношения, в большей степени самого характера письма. Разночтения, опирающиеся на иное произношение, представлены следующими написаниями[137]: безделицай М, безделицой Сб.; моладой М, молодой Сб.; замаралъ М, заморалъ Сб.; неузданова М, неуздонова Сб.; скрычалъ М, скричалъ Сб. и т. д.

Миллеровская копия, сделанная на 14-16 лет раньше нашего Сборника, характеризуется более архаическим письмом: в ней почти всегда употребляется 8, а в текстах Сборника мы находим 8 лишь в 4-м почерке; в Миллеровской копии выносные буквы — система, в Сборнике — они чрезвычайно редки; в Миллеровском тексте встречается написание ѿветъ, начальное и передается через Ї — Їз (предлог): Їванъ Васильевич, Їс и т. д. Интересно отметить, что именно так пишутся эти предлоги и имя Їван Васильевич в Сборнике в других текстах.

Отдельные и немногие разночтения не меняют картины и подтверждают, что копия, сделанная в 1780-е годы, довольно точно воспроизводит оригинал, скопированный для Миллера в 1768 году, а поэтому дает достаточно надежный материал для суждения о нем.

В состав Сборника вошли произведения разных жанров, созданные в разные, иногда далеко отстоящие один от другого исторические периоды, притом в разных областях нашей страны. Эти произведения могли собираться в разное время и в разных местах, но они могли сосуществовать и в народно-поэтическом репертуаре определенной местности и быть записанными любителем народной поэзии, возможно, и самим исполнителем. Цельность всего комплекса памятников, составляющих Сборник, подчеркивается единством их языковой системы. Несмотря на яркие диалектные особенности этой системы, она обнаруживает гораздо бо́льшую близость к литературным нормам XVIII века, чем язык фольклорных записей XIX-XX веков. Эта близость проявляется в следующих характерных чертах языка всего Сборника:

1) в большом количестве сложно-подчиненных предложений, присоединяемых к главному при помощи союзов «что», «чтобы», «потому», «который», соотносительных «того», «кого», «то», «что» («и ужасаетца Владимеръ князь, что в теремах хорошо изукрашено», «не тем узда дорога, что вся узда золота», «у которова дитя нет, у того жену возмет», «то-то честь в Москве, что русак тешится», «которова возмет он за руку, ис плеча тому руку выдернет», «делали болшия коломенки, чтобы можно им со всем убратися» и т. д.);

2) в употреблении деепричастий и деепричастных оборотов, а также творительного падежа множественного числа существительных на -ами;

3) в богатстве лексики, с одной стороны, вошедшей в язык в XVI — конце XVII века (флот, губернатор, солдаты новобраные, маэор, мыза, немецкая подзорная труба, репортует, Шлюшенбурх, лагирь, гвардия, генерал), с другой — книжной («отпевавши надлежащее погребение, бело тело ево погребли», «душа рождена» и т. д. и т. п.), причем все эти выражения не разрушают стиха, а органически входят в него.

Эти особенности в некоторых произведениях Сборника выступают особенно резко (в исторических песнях, а также в некоторых былинах), в других их меньше, и очень незначительное количество произведений (главным образом лирические песни и скоморошины) свободно от них.

Однако существующие попытки приурочить составление Сборника на основании его языка к вполне определенной местности на территории западносибирских или уральских говоров не могут быть признаны до конца убедительными, так как современные говоры продолжали складываться на протяжении всего XVIII века, пока шло заселение этих районов. На их основании нельзя дать точно обоснованную классификацию, притом изображающую состояние этих говоров в середине XVIII века, когда сложился оригинал Сборника, а затем была сделана с него копия, связываемая с Киршей Даниловым. Предположение П. С. Богословского[138] о том, что Сборник возник в Пермском крае, не подкреплено достаточно основательно теми немногими примерами чердынско-пермской лексики, которые он приводит (гузно, кадь, холоденуша), и той характеристикой фонетических, морфологических и лексических особенностей, какую он дает языку Сборника, — в этой характеристике многие черты диалекта Сборника сглажены. Следует учесть при этом, что проявление диалектных особенностей в Сборнике, при всей их яркости, настолько обще, что они не могут дать убедительного материала для слишком узкого определения места составления Сборника.

Вместе с тем диалект Сборника и не настолько лишен более или менее ограниченно распространенных черт, чтобы территорию, откуда он мог выйти, определять излишне широко, например от Урала до Колымы, как это предлагает Е. Ф. Будде[139].

КОММЕНТАРИЙ

При подготовке текстов Сборника (стр. 9-291) к печати были поставлены три задачи: 1) возможно более облегчить восприятие текстов, данных в Сборнике без разделения на стихи, без знаков препинания, со слитным написанием служебных слов (предлогов, союзов, частиц) с другими словами и т. п.; 2) представить тексты так, чтобы их поэтическая, стиховая структура выступила с наибольшей ясностью; 3) но при этом с наибольшей точностью сохранить особенности записей, сделанных настоящим знатоком устной поэзии, чтобы дать материал для характеристики задач, которые он себе ставил, а также сохранить живой звуковой «облик» произведений, закрепленный собирателем на бумаге.

Поэтому изменения, вносимые в текст, касаются внешней, формальной стороны: расположения строк, графики и лишь отчасти орфографии.

1. Текст дается с разделением на стихи, но не делается никаких попыток восстановить опущенные при записывании элементы или части отдельных стихов. В тех случаях, когда собиратель передает стихи с некоторыми сокращениями, но костяк, остов каждого стиха ясен, такие стихи сохраняются, и лишь когда стих совсем разрушен, соответствующие части набираются как прозаический текст.

2. Вводится современная пунктуация.

3. Вводится современная графика: і, ј заменяются на и, ѣ — на е, ѡ — на о, 8 — на у, ѯ — на кс, ѵ — на и.

4. Выносные буквы пишутся в строку.

5. Предлоги, частицы, союзы, написанные в рукописи слитно с другими словами, пишутся раздельно в соответствии с современным написанием.

6. Имена собственные пишутся с прописной буквы.

7. Вводится современная орфография в тех случаях, когда она не затрагивает фонетику или морфологию, причем введение тех или иных элементов современной орфографии производится с учетом принципов, которыми руководствовался собиратель текстов.

Ознакомление с характером записей показывает, что составитель Сборника не просто был грамотным человеком, который хорошо записал устные произведения, но сделал это, руководствуясь определенными задачами.

Общая особенность текстов Сборника заключается в фонетическом характере записи. Это связывает ее с традициями приказной, деловой и обиходной письменности XVII — первой половины XVIII века, которая довольно широко и свободно передавала живое произношение, живые употребительные формы, чем отличалась от церковно-книжной и «высокой» письменности, продолжавшей сохранять традиционное написание, традиционные, давно устаревшие формы. Но не только этим объясняется фонетический характер записей. Следует предположить, что одной из идей собирателя была возможно более точная передача исполняемого произведения, так как «звучание», произносительные особенности он соблюдал тщательно, передавая даже диалектные черты речи исполнителей. Едва ли можно видеть в этом постановку каких-либо филологических задач, причина заключается в особо бережном отношении знатока и ценителя устных произведений, для которого все детали представляются важными и существенными.

Книжная орфография, расходящаяся с живым произношением, встречается в виде отдельных, редких отступлений. Так, например, собиратель (а за ним и те лица, которые сделали копию с его записей) последовательно пишет в родительном и винительном падежах единственного числа прилагательных мужского рода -ова, -ева (булатнова, могучева), в соответствии с живым произношением, и лишь изредка («ошибаясь») дает -аго.

Последовательно отражается в записях оглушение звонких звуков в определенных положениях (в конце слов, перед глухими согласными); например: веть (ведь), заклат (заклад), тритцать, дватцать, ис Киева, вешство (вежство), денешка. Так же последовательно передается озвончение глухих перед звонкими согласными; например: збежал, зграбился, плодбище (плотбище).

Особенности произношения шипящих (их твердость и мягкость, а также долгота) находят свое отражение в записях. Например, твердое произношение шипящего в суффиксе -ищ- передается посредством двойного -ш- и последующего гласного: Терентишша, недужишша, побоишша (иногда дается одно -ш-), только в единичных случаях собиратель пишет -щ- (например: Игренища), очевидно, сбиваясь на книжную орфографию.

Мягкость звука ч отражается в написании ь после конечного ч (Буслаевичь, Будимеровичь и т. д.), в написании ю после ч (во всех случаях): Чюрила, чють (чудь) и чють (чуть), земчюжинка и т. п.

Окончания неопределенной формы глаголов на -ся, а также 3-го лица единственного и множественного числа настоящего времени собиратель дает в виде -тца, при редком отступлении к написанию -тся (боротца, подвигаетца, потешаютца и т. д.); передает мягкое произношение окончания 2-го лица единственного числа и ассимиляцию согласных в нем (боресся, упиваесся, насмехаеся и т. д.).

Записывая произведения, собиратель передавал живое произношение, реальное звучание, отражая не только особенности, присущие русскому языку в целом, но и черты, свойственные тому диалекту, в области которого он делал свои записи (который, возможно, был также и его диалектом). Поэтому при подготовке текстов в настоящем издании внесены лишь такие изменения, которые совершенно не затрагивают диалектных особенностей и не отражаются на живом произношении. В основном это изменения, имеющие чисто орфографический характер. Они заключаются в следующем.

1. Устранен ъ на концах слов, а также в тех случаях, когда он не является разделительным знаком, а использовался собирателем для обозначения большего напряжения и большей силы затвора при произнесении смычных звуков (написания рукописи итъти, бутъто передаются как идти, будто).

2. Знак ь, в соответствии со старой традицией редко употребляемый в рукописи в середине слова (мягкость часто обозначается паерком), в особенности после плавных, дается согласно современному употреблению его.

3. Восстанавливается «морфологическое» написание глухих и звонких согласных, так как фонетическая их передача в рукописи свидетельствует о том, что особенности их произношения ничем не отличаются от современного произношения.

4. Написание з в приставках раз-, воз- подчиняется современной орфографии.

5. Глагольные окончания даются в современной орфографии (-тся, -ться, вместо -тца; -шься вместо -сся, -ся).

6. Начальное е в словах это, этот заменяется на э, так как собиратель сам дает то е, то э.

7. Слово «что», встречающееся с написанием што, дается всюду с ч.

8. Написания прилагательных с основой на зубной (д, т) и суффиксом -ск- (например, новгородский, посадский, якутский), в рукописи даваемые с аффрикатой ц (новгороцкий, посацкий, якуцкий), приведены в соответствие с современной орфографией.

9. Восстанавливаются опущенные (в соответствии с произношением) согласные в словах со стечением нескольких согласных (например, сонцо, серце, поеска); восстанавливается второй согласный в суффиксах и приставках, если он опущен в рукописи (руской, росматривает).

Как видно из перечисленных выше изменений, внесенных в тексты, они не затрагивают ни фонетических, ни морфологических особенностей произведений.

Сохраняются без изменения все фонетические диалектизмы, которые нашли отражение в записях: многие случаи аканья, отдельные случаи еканья и иканья, случаи стяжения гласных в глагольных окончаниях (отламыват вместо отламывает, откладыват вместо откладывает и т. п.) и многое другое. Но так как собиратель не всегда был последовательным в передаче фонетических особенностей, а сбивался иногда на принятую орфографию, то одно и то же слово (или одинаковое положение звуков в разных словах) он давал различно (Масква и Москва, асударь и осударь, опазорела и опозорила и т. д.).

Сохраняются без изменения и все морфологические особенности, например окончания прилагательных мужского рода в именительном и винительном падежах единственного числа -ой, -ей и -ыя для именительного падежа множественного числа всех родов (старой, синей, малыя и т. п.).

Сохранение без изменения в особенности последней формы весьма существенно для былинного стиха, в котором прилагательное часто стоит в конце.

Местоимение 3-го лица множественного числа сохраняется в форме оне, как оно последовательно дается в рукописи, очевидно, в соответствии с живым произношением его.

Сохраняются окончания дательного падежа -и, -ы существительных с основой на а мужского и женского рода (Дабрыни, щаски, поехал по Смородины-реки и т. д.), родительного и винительного падежей личных местоимений в форме мене, тебе.

Оставлены без изменения синтаксические особенности, например именительный падеж прямого дополнения существительных женского рода при неопределенной форме глагола (а и как нам будет стена пройти), а также некоторые отдельные архаизмы, например, раздельное склонение наименования чисел (я похвалюсь на три́ ста́ жеребцов и на три жеребца похваленые).

Для облегчения сопоставлений обработанного текста с точной копией рукописи, приводимой вслед за ним, в обработанном тексте сделаны указания на листы рукописи.

В круглые скобки заключены буквы, отсутствующие в рукописи по причине обычного пропуска или в результате фонетического написания слова (например, сер(д)це, со(л)нце); в квадратных скобках даются буквы, которые представляют собой исправленное чтение ошибочного написания (например, белод[у]бовы вместо столы белодыбовы), или же восстановленную и наиболее вероятную из опущенных в рукописи букв, например Урья Повол[ж]скова [С. К. Шамбинаго читает «Повольскова» (см.: «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым». М., 1938, стр. 28.)].

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Астахова

«Былины Севера. Подготовка текста и комментарий А. М. Астаховой». М. — Л., т. I, 1938; т. II, 1951.

Белинский

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. V. М., 1954.

Григорьев

«Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.», т. I. М., 1904.

Ист. песни XIII-XVI

«Исторические песни XIII-XVI веков. Издание подготовили Б. Н. Путилов и Б. М. Добровольский». М. -Л., 1960.

Ист. песни XVII

«Исторические песни XVII века. Издание подготовили О. Б. Алексеева, Б. М. Добровольский, Л. И. Емельянов, В. В. Коргузалов, А. Н. Лозанова, Б. Н. Путилов, Л. С. Шептаев». М. -Л., 1966.

Калайдович

«Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым и вторично изданные, с прибавлением 35 песен и сказок, доселе неизвестных, и нот для напева». М., 1818.

Киреевский

«Песни, собранные П. В. Киреевским», вып. I-X. М., 1860-1874.

Пропп

В. Я. Пропп. Русский героический эпос. Издание второе, исправленное. М., 1958.

ПСРЛ

«Полное собрание русских летописей».

Путилов 1960

Б. Н. Путилов. Русский историко-песенный фольклор XIII-XVI веков. М. — Л., 1960.

Путилов 1971

Б. Н. Путилов. Русский и южнославянский героический эпос. Сравнительно-типологическое исследование. М., 1971.

Смирнов-Смолицкий

«Добрыня Никитич и Алеша Попович. Издание подготовили Ю. И. Смирнов и В. Г. Смолицкий». М., 1974.

Соболевский

«Великорусские народные песни. Изданы профессором А. И. Соболевским», тт. I-VII. СПб., 1895-1902.

Соколова

В. К. Соколова. Русские исторические песни XVI- XVII вв. М., 1960.

Шеффер

«Сборник Кирши Данилова». Изд. Императорской Публичной библиотеки. Под редакцией П. Н. Шеффера. СПб., 1901.

Якубович

«Древние русские стихотворения». М., 1804.

[Про] Саловья Будимеровича.

Впервые у Якубовича, № 1. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 630-632; Пропп, стр. 167-179, 574-575.

Былина о Соловье Будимировиче входит в цикл эпических песен о сватовстве. В отличие от большинства сюжетов этого цикла, где сватовство связано обычно с героическими подвигами и приключениями богатырей («Михайло Потык», «Иван Годинович», «Дунай» и др.), былина о Соловье Будимировиче носит новеллистический характер, в ней есть и сказочные мотивы.

Текст Кирши Данилова — единственная запись сюжета, сделанная не на Севере; главное его отличие от большинства известных вариантов — осложнение сюжета развернутым эпизодом со «щапом» Давыдом Поповым; тот же эпизод встречается еще только в варианте, записанном от М. Д. Кривополеновой (Григорьев, № 124). История о неудачной женитьбе Давыда Попова напоминает некоторыми подробностями былину о Добрыне и Алеше.

Вторая часть былины, начинающаяся с эпизода отъезда Соловья, производит впечатление поздней вставки, сделанной не вполне органично; записана она, по-видимому, с пересказа, в ней преобладает прозаическая манера повествования. Первая, основная и исконная, часть былины принадлежит к числу лучших вариантов сюжета.

Строки 1-4. Высота ли, высота поднебесная... Глубоки омоты днепровския. Запев, являющийся своеобразным «гимном родной стране» (В. Я. Пропп), встречается только в настоящем сборнике: в более развернутом виде — в былине «Высота ли, высота поднебесная», в пародийной форме — в песне «Агафонушка». Запев использован Н. А. Римским-Корсаковым в опере «Садко».

Строки 6-7. Из глухоморья зеленова, От славного города Ле́денца. Глухоморье — Лукоморье. В «Хождении» игумена Даниила, памятнике литературы XII века, Лукоморьем названы берега и заливы Мраморного моря и Архипелага. Леденец (в других вариантах — Веденец, земля Веденецкая), по вполне вероятному предположению А. И. Лященко, это Венеция или ее владения Х-XII веков — Архипелаг, Сирия, Адриатическое море (А. И. Лященко. Былина о Соловье Будимировиче и сага о Гаральде. «Sertum bibliologicum в честь проф. А. И. Малеина». Пг., 1922). В различных вариантах место, откуда приезжает Соловей Будимирович, определяется по-разному: море Верейское, Днепр, море Турецкое и др. О возможности истолкования географических реалий былины в связи с древними моментами истории славян см.: В. Б. Вилинбахов. Былина о Соловье Будимировиче в свете географической терминологии. — «Из истории русской народной поэзии. Русский фольклор», XII. Л., 1971, стр. 226-229.

Строки 11-12. Славнова гостя богатова, Молода Соловья сына Будимеровича. Соловей Будимирович приезжает в Киев как заморский купец, но его торговые дела — это метафора дел свадебных. С символикой свадебного обряда и свадебной поэзии связано, быть может, имя героя (жених — соловей, он будит невесту). По другому объяснению отчество Соловья происходит от слова «будимир» со значением «строитель».

Строки 15-40. У того было сокола у ка́рабля ... Подернута беседа рытым бархотом. Образ сокола-корабля неоднократно встречается в былинах. В нем отражены реальные черты типичного древнерусского торгового судна; в средние века судам нередко придавали вид животного, иногда фантастического; в украшениях корабля Соловья Будимировича преобладают сибирские мотивы. «Беседа дорог рыбей зуб» — образ, постоянно встречающийся в различных текстах Сборника. Рыбий зуб — моржовая кость, служившая для украшений, обычно резных. В русских былинах часто говорится об украшении рыбьим зубом кроватей, скамей, подворотен и др. Подробнее см.: Д. В. Айналов. Очерки и заметки по истории древнерусского искусства. — «Известия ОРЯиС», т. XIII, 1908, кн. 2, стр. 322-323.

Строки 57-62. Есть, сударь, дорога камка ... На злате, на серебре — не по́гнется. Имеется в виду узорчатая камка — шелковая ткань восточного происхождения; в данном случае речь идет о какой-то особенно дорогой камке с необыкновенными узорами и разводами, царьградского и иерусалимского изготовления, сделанной, может быть, по «замыслам» Соловья Будимировича. Вот пример описания камки в одном древнерусском документе: «Камка Кизылбашская полосата, по ней полосы алы, сизы, в полосах люди и птицы золоты да серебряны, меж их каемки жолты» (П. Саваитов. Описание старинных русских утварей, одежды, оружия... СПб., 1896, стр. 46). Шелковые узорные ткани были «важнейшей и ценнейшей статьей русской транзитной торговли в IX-XI вв.» («История культуры древней Руси», т. I. М. — Л., 1948, стр. 327-328). В камке часто имелись золотые нити; то, что камка не гнется от золота, в былине характеризуется как признак ее высокого качества; ср. в записи от М. Кривополеновой:

А и в золоте камоцька не помнитьце, И не помнитьце, и не согнитьце. (Григорьев, I, № 124).

Строка 74. Как бы на́ пету двери отворялися. Пята — шип в гнезде, на котором ходит дверь. На пяту — настежь. Выражение это в былинах передает обычно решительность, смелость, с которыми герой входит в дом.

Строки 101-122. Только ты дай мне вагон земли ... Ко полуноче и двор спел. «Вишенье-орешенье» в песнях — обычный свадебный символ. Просьба Соловья разрешить ему построить в саду Запавы «снаряден двор» представляет собой иносказательное сватовство: сооружая в одну ночь чудесные терема, он тем самым проходит брачные испытания и доказывает свое право на невесту.

Строки 126-131. Хорошо в теремах изукрашено ... И вся красота поднебесная. М. Халанский показывает, что здесь в эпической форме отражен действительный обычай московских бояр XVI-XVII веков украшать потолки комнат в своих домах изображением солнца, месяца, звезд и «бегов небесных» (М. Халанский. Великорусские былины Киевского цикла. Варшава, 1885, стр. 198).

Строки 185-186. А и я-де, девица, на выдонье, Пришла-де сама за тебя свататься. Мотив самопросватывания может быть объяснен тем, что Забава узнает в строителе теремов своего суженого. Утратой этого исконного смысла объясняется, что в вариантах иногда Соловей укоряет ее за такое поведение. В тексте Кирши Данилова действие с этого места развивается своеобразно: Соловей Будимирович уезжает с товарами за море, а по возвращении должен вести борьбу за невесту со щапом Поповым. Обычно в вариантах брак происходит без всяких препятствий и Соловей Будимирович увозит жену.

Строки 226-228. Выходил Соловей со дружиною ... Во белом платье сорок калик со каликою. О каликах см. комментарий к песне «Сорок калик со каликою» (стр. 442-443).

[Про] гостя Терентиша.

Впервые у Якубовича, № 18. Песенные варианты: Киреевский, VII, стр. 48-51; Песни, собранные П. Н. Рыбниковым, т. II. М., 1910, № 156; Григорьев, № 41. Сказочные параллели: Н. П. Андреев. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929, № *1361 I. О песне см.: Н. Ф. Сумцов. Песни о госте Терентии и родственные им сказки. — «Этнографическое обозрение», 1892, № 1 (здесь — иноязычные параллели).

Былина-баллада шутливого содержания на тему семейных взаимоотношений. Текст Кирши Данилова — лучший. В нем особенно ярко проявился скомороший характер песни: сочный юмор, с элементами сатиры, насмешливый тон, заостренные характеристики персонажей.

Строки 1-2, 50-51. В стольном Нове-городе, Было в улице во Юрьевской ... У честна креста Здвиженья, У жива моста калинова. Былина сохраняет воспоминания о действительной топографии средневекового Новгорода; в частности, церковь Воздвиженья находилась на Юрьевской улице.

Строка 52. Встречу Терентишшу веселыя скоморохи. О скоморохах — «веселых молодцах» — певцах, музыкантах в песнях Сборника упоминается неоднократно. В настоящей песне они играют активную роль в действии, и в этом отношении былина о Терентии может быть сопоставлена с былиной «Вавило и скоморохи» (Григорьев, № 85).

Дюк Степанович.

Впервые у Якубовича, № 2. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 582-585; II, стр. 741-744; Пропп, стр. 477-507, 592-595.

Былина о Дюке Степановиче в наиболее полных редакциях содержит ряд эпизодов и подробностей, которые в тексте Кирши Данилова отсутствуют либо только намечены. Так, по дороге в Киев Дюк сталкивается с Ильей Муромцем. В Киеве Дюк осматривает улицы, постройки, домашнее убранство и все подвергает уничижению, противопоставляя Киеву родную Волынь (иногда это Индия). Более детально обычно описываются впечатления Владимира (или его посланца) от посещения дома Дюка: подробно описываются его богатства и роскошь, дается эффектный внешне образ матери Дюка. Большое место в былине занимает соперничество в богатстве и щегольстве Дюка с Чурилой. Обычно былина кончается полным торжеством Дюка. В сюжете сильны мотивы сатиры, обращенной против чванства и бессмысленного расточительства верхов.

В тексте Кирши Данилова нет многих существенных подробностей, нет детальных описаний (за исключением описания вооружения и снаряжения Дюка). Образ Дюка дан здесь в тонах определенной идеализации; основной идеей былины оказывается торжество Дюка над князем Владимиром. Противопоставление богатства Дюка богатству князя дано, как отметил В. Г. Белинский, в тоне «простодушной иронии» и «лукавой скромности» (Белинский, стр. 389).

Строки 1-3. Из-за моря, моря синева ... Из тое Корелы богатыя. Противоречия в указании родины Дюка характерны для большинства известных вариантов сюжета. Основываясь на этом, а также на толковании имени героя, некоторые исследователи считали Дюка иноземным богатырем, приезжающим на Русь из чужих земель. Однако Дюк — богатырь русский; может быть, наиболее вероятно объяснение его имени через сопоставление с украинским словом «дук» — «богач».

Строка 14. Немного с Дюком живота пошло ... Живот здесь в значении богатства, достояния; слова «немного... живота» звучат здесь, конечно, иронически.

Строки 28-65. Пошел тугой лук разрывчетой ... Аравицким золотом. В этом эпически идеализированном описании лука и стрел Дюка Степановича видны вполне реальные детали древнерусского вооружения. Рогами назывались оконечности лука — они могли покрываться позолотой. Тростяные стрелы были наиболее прочными. Для наложения тетивы в задней части стрелы имелась вырезка, называвшаяся ушком; ушки делались из кости, в них вставлялись цветные камешки; тирон — камень-самоцвет — постоянно упоминается в былинах, возможно, что он является не только украшением, но и оберегом. Стрелы часто оперялись орлиными перьями, под перьем их перевивали золотом и серебром.

Строка 49. А тоя-ты Камы за синем морем. По-видимому, внесено сибирским певцами с целью усилить сказочный характер всей географии былины.

Щелкан Дудентьевич.

Впервые у Калайдовича, № 4. Варианты: «Ист. песни XIII-XVI вв», №№ 39-46. Библиография литературы о песне, текстологический и исторический комментарий: там же, стр. 631-632. Дополнительно: Путилов 1960, стр. 116-131; А. А. Зимин. Песня о Щелкане и возникновение жанра исторической песни. — «История СССР», 1963, № 3.

Одна из старейших исторических песен. В основе ее содержания лежат события, связанные с восстанием в Твери против татарского баскака Чол-хана (по русским летописям — Шевкала или Щелкана) в 1327 году. Сохранились летописные рассказы о Шевкаловщине (см., например, ПСРЛ, т. IV, стр. 185; т. VII, стр. 200; т. X, стр. 194; т. XV, стр. 415).

Сюжет песни со многими вымышленными эпизодами шире простого песенного отклика на происшедшие события; в песне поэтически обобщены представления народа о татарских насильниках, о порядках в Орде и выражена его решимость бороться за освобождение родной земли.

Текст Кирши Данилова представляет наиболее полную и в историческом отношении наиболее содержательную версию песни. Характерно для этой версии наличие рассказа об унижениях, которым подвергает Щелкан тверичей, и — что особенно важно — о расправе горожан с насильником. Есть здесь и элементы сатиры, обращенной против порядков в Орде.

Строки 6-7. Сидит тут царь Азвяк, Азвяк Таврулович. Азвяк (по другим вариантам — Возвяг, Везвяк) — хан Узбек, правивший в Орде с 1313 по 1342 год. Отчество Таврулович, очевидно, эпического происхождения: оно идет от имени татарского богатыря Таврула (Хостоврула) — персонажа песни о Евпатии Коловрате и Повести о разорении Батыем Рязани.

Строки 14-19. Шурьев царь дарил ... Ахрамея к Костроме. В этих строках отражено характерное для политики Орды XIII-XIV веков баскачество — насаждение в русских городах ханских представителей — баскаков. Русские имена шурьев, видимо, результат поздней замены. Перечень городов носит, быть может, случайный характер, за исключением Костромы, которая в первой половине XIV века неоднократно бывала местом посещения татарских послов.

Строки 26-56. Уезжал-та млад Щелкан ... И друга дарить, Щелкана Дюдентевича. В этом эпизоде Щелкан представлен как типичный татарский «даруга» — сборщик дани. Земля Литовская здесь, конечно, эпическая замена Русской земли. Возможно, что непонятное «друга дарить» получилось из «даруга дарить» (т. е. даругу); в таком случае легко разъясняется весь эпизод с уздой: Щелкан отобрал у князя царский подарок, который нельзя было ни продать, ни променять, ни тем более подарить ханскому даруге.

Строки 61-63. Пожаловал ты молодцов ... Двух удалых Борисовичев. Эти строки здесь неуместны и внесены певцом, видимо, механически.

Строки 71-72. Двомя братцами родимыми, Дву удалыми Борисовичи. По вероятному предположению историков, Борисовичи — это тверской тысяцкий с братом, игравшие какую-то особую роль в восстании (Я. С. Лурье. Роль Твери в создании Русского национального государства. -«Ученые записки ЛГУ», № 36, Серия исторических наук, вып. 3, 1939, стр. 106-107). В песне они показаны как вожди тверичей, осуществляющие народное мщение.

Строки 107-128. Мужики-та старыя ... Ни на ком не сыскалося. В изображении расправы с Щелканом есть эпические мотивы (ср. эпизоды с пребыванием Ильи Муромца в татарском стане в былине «Калин-царь»). Идея народного возмездия татарам за их злодеяния получила в песне поэтическое, а не конкретно-достоверное изображение. Летопись следующим образом описывает то же событие: «Народи же гражанстии, повсегда оскорбляеми от поганых, жаловахуся многажды великому князю, дабы их оборонил. Он же, видя озлобление людии своих и не могы их оборонити, трьпети им веляше. И сего не трьпяше Тферичи искаху подобна времени. И бысть в день 15 аугуста месяца в полутра как торг сънимается, некто диакон Тферитин, прозвище ему Дудко, пове(д)е кобылицу младу и зело тучну, напоити ю на Волз е воды. Татарове же видевше отъяша ю, диакон же съжаливъси зело, начат въпити, глаголя: о мужи тферстии, не выдаваите. И бысть между ими бои, Татарове же надеющеся на самовластие, начаша сечи, и абие сътекошася человеци и смятошася людие и удариша во вся колоколы и сташа вечем и поворотися град весь и весь народ в том часе събрася и бысть в них замятня и кликнуша Тферичи и начаша избивати Татар, где котораго застропив, дондеже и самого Шевкала убиша и всех по ряду, не оставиша и вестоноши, разве иже на поле пастуси стада коневаа пасущеи, тии похватавше лучшии жребци и скоро бежаша на Москву и оттоле в Орду и тамо възвестиша кончину Шевкалову» (ПСРЛ, т. XV, изд. 2-е, вып. 1. Пг., 1922, стр. 42-43). В песне и в приведенном летописном рассказе отразилась народная концепция восстания 1327 года, в противовес другой концепции, которая придавала восстанию характер организованного выступления во главе с князем (см., например, ПСРЛ, т. VII, стр. 200; т. X, стр. 194).

Заключительная фраза песни — «Ни на ком не сыскалося» — находится в резком противоречии с действительными фактами. Хан Узбек направил в Тверь карательный отряд, который опустошил и разорил город. Но песня не говорит о трагических последствиях восстания, финал ее оптимистичен.

Мастрюк Темрюкович.

Впервые у Якубовича, № 21. Варианты: Ист. песни XIII-XVI, №№ 109-199. Библиография литературы о песне, текстологический и исторический комментарий: там же, стр. 641- 644. Дополнительно: Путилов 1960, стр. 144-170; Соколова, стр. 37-48; А. А. Зимин. Историческая песня о Кострюке-Мастрюке. — «Slavia», 1962, seš. 4; Б. Н. Путилов. По поводу нового хронологического приурочения исторической песни о Кострюке-Мастрюке (ответ на статью А. А. Зимина). — «Slavia», 1964, seš. 3.

Песня о Кострюке (Мастрюке) — одна из популярнейших исторических песен XVI века. В ней есть отголоски действительных событий времени царствования Ивана Грозного, но в целом сюжет вымышленный. Песня известна в нескольких редакциях, довольно существенно отличающихся одна от другой. Главное различие касается характеристики Кострюка. В ряде вариантов он выступает как вражеский нахвальщик, замышляющий захват Москвы. Текст Кирши Данилова принадлежит к той группе вариантов, в которых Мастрюк предстает как удалой боец; он ищет себе поединщика, чтобы «потешить» царя и царицу и вместе с тем своей победой унизить москвичей, «Москву загонять». В тексте последовательно развивается идея о том, что от исхода борьбы зависит честь Москвы; посрамление Мастрюка и победа русских бойцов осмыслены патриотически; особенно характерны в этом плане заключительные слова царя. Образы победителей подчеркивают демократическую направленность песни.

Строки 7-40. Поизволил он женитися ... И любимова шурина Мастрюка Темрюковича. Иван Грозный женился на дочери кабардинского (черкесского) князя Марии Темрюковне в 1561 году. Эпизод с поездкой царя за невестой вымышлен. О Мастрюке, брате Марии, известно, что он приезжал в Москву. Некоторые исследователи предполагают, что в образе Мастрюка выведен второй брат Марии — Михаил, который жил в Москве и подвергался постоянным насмешкам и издевательствам со стороны царя; он был казнен в 1571 году.

Строка 82. Никита Романович. См. о нем в комментарии к песне «Никите Романовичу дано село Преображенское».

Строка 108. Середь Урья Повол(ж)скова. Урье Поволжское — вероятно, Юрьевец Поволжский, на правом берегу Волги, ниже Костромы (Л. С. Шептаев. Ист. песни. «Библиотека поэта», Малая серия, второе издание, Л., 1951, стр. 372).

Строка 127. Сметь ли нага спустить. Борцы просят у царя разрешения не просто побороть Мастрюка, но и раздеть его донага (ср. ниже «Не слыхал, как платье сняли»).

Строки 237-238. Двух братцов родимыех, Двух удалых Борисовичев. Персонажи эти, быть может, связаны с Борисовичами из песни о Щелкане (см. комментарий на стр. 430).

Волх (В)сеславьевич.

Впервые у Калайдовича, № 6. Обзор вариантов и исследований: Пропп, стр. 70-75, 565-566. Дополнительно: Путилов 1971, стр. 70-78 (здесь — славянские параллели); Ф. М. Селиванов. Сюжет и композиция былины о Вольге (Волхе). — «Вестник МГУ. Филология», 1969, № 3.

Сюжет былины относится к числу древнейших в русском эпосе. В нем есть следы древних языческих представлений и тотемистических верований. В образе Волха соединяются архаические черты чудесного охотника, племенного вождя, обладающего магическими качествами, с более поздними чертами древнерусского князя.

Вариант Кирши Данилова — один из лучших; он представляет переработку древнего сюжета в духе героического эпоса Киевской Руси. Поход Волха в чужеземное царство объясняется здесь необходимостью самообороны.

Строки 5-24. Обвивается лютой змей ... Соболи, куницы по о́стровам. Мотив чудесного рождения богатыря — от змея или другого животного — очень древен. Идейный смысл начала былины так определен В. Г. Белинским: начало это «есть высочайший зенит, крайняя апогея, до какой только достигает наша народная поэзия; это апофеоза богатырского рождения, полная величия, силы и того размашистого чувства, которому море по колено и которое есть исключительное достояние русского народа» (Белинский, стр. 397-398).

Строка 25. А и будет Вольх в полтора часа. Когда Волху исполнилось полтора часа.

Строки 29-36. А не пеленай во пелену червчатую ... А весом та палица в триста пуд. Картина воспитания богатыря-воина, данная здесь, имеет близкую аналогию в характеристике дружины князя Всеволода в «Слове о полку Игореве»: «А мои ти куряни свѣдоми къмети; подъ трубами повити, подъ шеломы възлѣлѣяни, конець копия въскръмлени...».

Строки 37-49. А и будет Вольх семи годов ... Обвертоваться гнедым туром-золотыя рога. Волх — это богатырь-кудесник; он одерживает победы благодаря своей способности творить чудеса — обернуться зверем, превращать свою дружину в муравьев и т. д. Некоторыми чертами Волх напоминает князя-волшебника Всеслава Полоцкого из «Слова о полку Игореве».

Строка 65. Ко славному царству Индейскому. Название это, конечно, не связано ни с какими историческими фактами. Оно указывает, в частности, на то, что былина отражает эпоху до татарского нашествия. Имена же правителей царства (Салтык Ставрульевич, Батыевич, царица Азвяковна) связаны с татарской темой русского эпоса.

Строки 112-113. А и буйныя ветры по насту тянут, Царь со царицею в разговоры говорит. Характерный пример создания былинного сравнения на основе сибирских мотивов.

Сергей хорош.

Впервые у Шеффера, стр. 22-23. Вариантов нет.

Скоморошья шуточная песня на тему семейных отношений, с элементами сатиры на нравы имущих горожан. Начало песни пародийно воспроизводит зачины некоторых былин и исторических песен («Благословите, братцы, про старину сказать»). Необычен в песне образ Сергея Боркова, который выступает в начале в роли удачливого любовника, а затем — обманутого ревнивого мужа. Для скоморошьих песен этого типа характерны сочные бытовые подробности, грубоватый юмор.

Строчки «А и тот с борку, Иной с борку, Уже полна изба Принабуркалася» дают пример словесной игры, типичной для песен-скоморошин; эти строки повторяются в песне «Усы, удалы молодцы».

Иван Гостиной сын.

Впервые у Якубовича, № 10. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 588-589. Дополнительно: Путилов 1971, стр. 239-244 (здесь — славянские параллели); Ю. И. Смирнов. Славянские эпические традиции. Проблемы эволюции. М., 1974, стр. 162-250.

Былина на тему столкновения богатыря с князем; конфликт между ними принимает здесь форму спора-состязания. Идейный смысл былины — в показе торжества народного героя, который одерживает победу несмотря на то, что на стороне князя — богатство и сила.

Текст Кирши Данилова — один из лучших; все эпизоды хорошо разработаны и мотивированы. В варианте заострены антикняжеские и антибоярские тенденции, характерные для сюжета в целом.

Строка 16. Кто б похвалился на три́ ста́ жеребцов. Все это место изложено в варианте не вполне ясно. Оно разъясняется через сравнение с другими текстами: князь вначале предлагает биться об заклад — кто быстрее доскачет от Киева до Чернигова, а уж затем объявляет, что у него есть триста жеребцов и еще три чудесных жеребца, которых он готов выставить на состязание.

Строка 19. И которой полонен Воронко во Большой орде. Перед этим пропущена строка — «Да третей жеребец — полонян Воронко» (ср. ниже — строка 38). Упоминание о коне, отнятом Ильей Муромцем у Тугарина, связано с былинным сюжетом о поездке русских богатырей в Царьград (известным по пересказам XVII- XVIII веков).

Строка 56. Владыка черниговской. Упоминается также в былине об Алеше Поповиче, где он, тоже один против всех, держит сторону богатыря. В других вариантах его нет. Имеется в виду какое-то высокопоставленное духовное лицо.

Строки 145-152. Про́сты поруки крепкия, записи все изодраныя ... А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут. «Про́;сты» — т. е. пусты, потеряли силу; фраза эта означает, что князь хочет упразднить заклад и отказаться от обязательств по нему. Но здесь в защиту прав Ивана вступает его поручитель — владыка черниговский. Корабли, которые он велит Ивану захватить, — это, вероятно, заклад, внесенный за князя корабельщиками (сравните соответствующее место в былине об Алеше Поповиче, стр. 104). Предлагая прежде всего забрать заклад, принадлежащий купцам, владыка черниговский успокаивает богатыря: князья и бояре, отказавшиеся расплачиваться, «никуда от нас не уйдут».

Три года Добрынюшка стольничел.

Впервые у Якубовича, № 4. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 573-575; II, стр. 734-735; Пропп, стр. 267-277. Дополнительно: В. Г. Смолицкий. Былина о Добрыне и Маринке. — «Современные проблемы фольклора». Вологда, 1971; Б. Н. Путилов. Об эпическом подтексте (На материале былин и юнацких песен). — «Славянский фольклор». М., 1972, стр. 5-11; Смирнов-Смолицкий, стр. 390-393.

Былина «Добрыня и Маринка» принадлежит к числу эпических песен сказочно-бытового характера на тему столкновения богатыря с колдовскими, враждебными народу силами.

Текст Кирши Данилова — один из лучших. Все моменты сюжета хорошо мотивированы и разработаны. Интересен образ Змея Горыныча, сатирически окрашенный; в отличие от большинства вариантов, Змея здесь не убивают, а он с позором бежит из Киева. В тексте Кирши Данилова есть и другие эпизоды, нигде более не встречающиеся (вечеринка в доме Марины, хвастовство ее на пиру). Образ Марины разработан здесь особенно всесторонне: она — колдунья, злая волшебница, любовница Змея Горыныча; она хвастает своим чародейством, но в то же время она труслива и недальновидна.

Строки 3-5. Три годы Добрынюшка стольничал ... Он стольничал, чашничал девять лет. Сопоставление этой части текста с историко-бытовыми документами привело В. Г. Смолицкого к весьма доказательному выводу, что в данном случае имеется в виду не исполнение высоких придворных должностей, а простая служба, к тому же — в нисходящем по важности порядке. Этим подчеркивается принадлежность Добрыни к демократическим слоям Киева.

Строка 18. А у молоды Марины Игнатьевны. Некоторые исследователи полагают, что имя героини пришло в былину от Марины Мнишек, которую считали колдуньей и еретичкой.

Строки 48-59. Брала она следы горячия молодецкия... А и божья крепко, вражья-то лепко. Здесь былина передает типичный любовный заговор — присуху; заговор наговаривается на след Добрыни. Последняя фраза — несколько измененная формула, которой обычно закреплялся заговор. Дальнейшее поведение Добрыни показывает, что он поддался действию заговора.

Строка 79. Которыя девицы приговаривают — здесь в значении «приглашают», «привечают».

Строки 212-214. А и дам те, Марина, поученьица ... Тому она, Марина, не поверила. Очевидно, Марина понимает весь грозный для нее смысл слов Добрыни, но не верит, что он может осуществить свои угрозы.

[Про] Василья Буслаева.

Впервые у Якубовича, № 17. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 557-560; II, стр. 704-706; Пропп, стр. 442-465, 590-592.

Первый из двух известных сюжетов о Василии Буслаеве. Новгородская былина на тему социальных столкновений. Образ Буслаева принадлежит к числу величайших художественных обобщений, созданных русским эпосом. Это — образ новгородского бунтаря, выступающего на борьбу с социальными верхами.

Текст Кирши Данилова — один из лучших. Все эпизоды в нем подробно разработаны и хорошо мотивированы, прекрасно сохранены здесь многие типично новгородские черты. Образ Василия дан в развитии, он психологически содержателен, намечена его социальная характеристика. Для художественной специфики текста характерны динамичность, экспрессивность в изображении центрального эпизода былины — сражения дружины Васьки с новгородцами.

Строки 15-26. Будет Васинька семи годов ... Супротив Василья Буслаева. Сравните описание ученья Волха в былине «Волх Всеславьевич».

Строки 49-90. Писал ерлыки скоропищеты ... Тридцать молодцов без единова. Характер и состав дружины Васьки Буслаева выясняется при анализе вариантов: как правило, к Ваське приходят представители низов — «голь кабацкая», ремесленники, убогие и т. д. (сравните у Проппа, стр. 449-452). Дружина эта противостоит новгородской верхушке — богатым купцам и боярам. В тексте Кирши Данилова в составе дружины — персонажи, которые упоминаются в других былинах (семь братьев Сбродовичей, мужики Залешана, т. е. залесские — из Владимиро-Суздальской земли), пришлый богатырь Костя Новоторженин (из Нового Торжка), боярские дети Лука и Моисей.

Строки 110-117. И пришли во братшину в Никольшину ... Началася драка великая. Братчина здесь — пир, который устраивался вскладчину в дни церковных праздников; в данном случае это Николин день. Братчиной распоряжался специальный староста. Участники ее вносили каждый свою долю (сыпь). В условиях острой классовой борьбы в средневековом Новгороде братчины нередко становились ареной кровавых столкновений.

Строки 175-186. А и та-та девушка-чернавушка ... Прибила уж много до́ смерте. Девушка-чернавушка — персонаж, действующий в ряде былин и песен; здесь — служанка, выполняющая черную работу. Она оказывается на стороне Васьки Буслаева и дерется в составе его дружины как девушка-богатырка.

Строка 179. Не подай нас у дела у ратнова. Не подай — не продай (?).

Строка 202. Стоит тут старец-пилигримишша. В других вариантах более определенно говорится о связи старца с монастырем. Старчище Пилигримище, с надетым на голову колоколом, «как бы воплощает в своем лице тот старый Новгород, против которого Василий Буслаевич ведет борьбу... Колокол — знак старого, торгового, независимого от Москвы Новгорода» (Пропп, стр. 461).

Строка 221. Начается старец, не шевелнится. Начаться — ожидать, думать. П. Бессонов толковал это место следующим образом: «Ударил Василий в колокол и думает, старец от того не шевельнется» (Киреевский, вып. V, стр. 21).

Строка 223. А и во лбе глаз уж веку нету. Фраза эта разъясняется по другому варианту: «Во лбу у него глаза как век не было».

Строки 224-226. Пошел Василей по Волх-реке ... По тои Волховой по улице. Именно здесь обычно, как свидетельствуют исторические источники, происходили в Новгороде потешные кулачные бои и столкновения социального характера.

Строка 238. Понесли оне записи крепкия. Записи — договор об условиях боя и о принятых ставках, заключенный между новгородцами и Василием Буслаевым. Принося эти записи, новгородцы тем самым признают свое поражение.

О женитьбе князя Владимера.

Впервые у Якубовича, № 3. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 576-582; II, стр. 735-739; Пропп, стр. 134-154, 571-574. Дополнительно: Путилов 1971, стр. 125-157 (здесь — славянские параллели); Б. Н. Путилов. Сюжетная замкнутость и второй сюжетный план в славянском эпосе. — «Славянский и балканский фольклор». М., 1971, стр. 79-83.

Былина о Дунае, очень популярная, принадлежит к циклу эпических песен о сватовстве. В этой былине Дунай едет добывать невесту для князя Владимира, но главным содержанием ее является история женитьбы самого богатыря и трагический конфликт его с женой-богатыркой, заканчивающийся гибелью обоих супругов.

Вариант Кирши Данилова отличается в разработке сюжета лишь некоторыми частными подробностями: невесту князю называет и указывает на Дуная как на подходящего исполнителя княжеского поручения Иван Гостиный сын; Дунай берет себе в помощь Екима (чаще здесь выступает Добрыня); действие происходит в Золотой орде (чаще — в Литве); любопытен эпизод с отсутствием платья у Настасьи; важна архаическая подробность — Настасья дает слово выйти замуж только за того, кто покажет свое превосходство в силе. Большим достоинством текста Сборника является глубокая и психологически тонкая разработка образа Дуная. В. Г. Белинский писал об этом богатыре, опираясь на настоящий текст: «В нем и ум, и сметливость, и богатырская рьяность, и прямота опирающейся на себя силы и храбрости» (Белинский, стр. 368).

Строки 38-123. Я ли, Иван, в Золотой орде бывал ... А и тут королю за беду стало. Предложение Ивана найти невесту для князя в чужой земле отражает реальные отношения в Киевской Руси: для киевских князей брачные союзы с дочерями глав различных европейских государств были обычным делом. Приурочение событий к Орде — обычная эпическая манера. С другой стороны, в сюжете отразились архаические формы заключения брака (см. комментарии к былинам о Потоке и Иване Годиновиче). Былину о Дунае в ее первой части обычно сопоставляют с историей женитьбы князя Владимира Святославича на полоцкой княжне Рогнеде. Рогнеда отказала Владимиру, оскорбив его, и тогда Добрыня, дядя князя, победил отца Рогнеды и силой увез ее из Полоцка.

Строки 111-113. Гой еси, Дунай сын Иванович, Али ты ко мне приехал По-старому служить и по-прежнему? О том, что Дунай служил прежде чужеземному царю, говорится в былине о бое его с Добрыней и в некоторых вариантах настоящего сюжета (сравните: Пропп, стр. 139-143).

Строка 186. А и ряженой кус, да не суженому есть. Формула отказа в сватовстве. Из сопоставления вариантов очевидно, что «суженой» Дуная является другая дочь короля — Настасья. В некоторых вариантах былины более определенно указывается на близость Дуная к ней во время его былой службы.

Строка 244. И горазд он со девицею дратися. Весь этот эпизод избиения Дунаем Настасьи истолковывался В. Г. Белинским как отражение в былине «сознания целого народа о любви и об отношениях полов» (Белинский, стр. 368). Это, конечно, неверно. Эпизод легко объясняется самым развитием сюжета: Дунай должен был одолеть Настасью, показать свое преимущество в силе, чтобы жениться на ней.

Строка 321. Молода княгиня Апраксевна. Девичье имя Афросинья заменено певцом на Апраксевну: Евпраксия, Апраксея и т. п. — обычная форма имени киевской княгини в эпосе.

Строка 385. Потому быстра река Дунай словет. В других вариантах заключительные мотивы былины даны более ясно: из крови Дуная и его жены образуются две реки:

Где пала Дунаева головушка, Протекала речка Дунай-река, А где пала Настасьина головушка, Протекала речка Настасья-река.

Гришка Расстрига.

Впервые у Якубовича, № 26. Варианты: Ист. песни XVII, №№ 4-23. Библиография литературы о песне, текстологический и исторический

комментарий: там же, стр. 334-335. Дополнительно: Н. А. Криничная. Народные исторические песни начала XVII века. Л., 1974, стр. 48-73.

Вариант Кирши Данилова очень четко и сжато разрабатывает основные мотивы сюжета, известные по другим записям: воцарение Гришки Отрепьева, его женитьбу на «еретице» Маринке, нарушение Гришкой и Маринкой русских обычаев. Особенностью сибирского текста является прямое упоминание о боярах Годуновых как убийцах царевича Дмитрия (Годуновы как изменники упоминаются также в песне «Никите Романовичу дано село Преображенское»). В настоящем тексте отсутствует характерное для большинства вариантов указание на участие «господ», «бояр», «думных дьяков» в изложении Отрепьева, главная роль в этом деле отводится стрельцам. Тем самым весь вариант приобретает еще более демократическую, антибоярскую направленность. Ясность и последовательность в развитии сюжета, сжатость описаний, идейная острота делают вариант Кирши Данилова лучшим среди известных записей.

Строка 12. У Юрья пана Седомирскова. Юрий Мнишек, воевода Сандомирский, отец Марины Мнишек.

Строка 15. На вешней праздник, Николин день. Брак Самозванца с Мариной состоялся 8 мая 1806 года, в канун Николина дня.

Строка 34. В Боголюбов монастырь металися. См. комментарий к былине «Сорок калик со каликою» (стр. 443).

Строка 35. К царице Марфе Матвеевне. Мать царевича Дмитрия — Мария Федоровна Нагая — была пострижена в монахини под именем Марфы. В 1605 году признала в Гришке Отрепьеве своего сына.

Строки 45-54. Потерен мой сын ... А Годуновых бояр проклинают завсегда. Все это место производит впечатление прозаической вставки.

На Бузане-острове.

Впервые у Якубовича, № 24. Вариант: Ист. песни XIII-XVI, № 357. Текстологический и исторический комментарий: там же, стр. 682-683. См. также: А. С. Орлов. Сказочные повести об Азове. Варшава, 1906, стр. 150; Д. С. Лихачев. Повести о покорении Сибири. — «История русской литературы», т. II, ч. 2. М. — Л., 1948, стр. 89-94; В. П. Адрианова-Перетц. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974, стр. 90-91; А. А. Горелов. Трилогия о Ермаке из Сборника Кирши Данилова. — «Русский фольклор. Материалы и исследования», VI. М. — Л., 1961, стр. 350-359.

Характерный для Сборника Кирши Данилова пример соединения песни и прозаического рассказа. Последний вполне отчетливо прослеживается начиная от слов: «А втапоры и в то время». Однако эта проза основана на фольклорных мотивах и насыщена элементами фольклорной стилистики; отсюда — идейная и художественная близость песенной и прозаической частей. Обе части сюжетно связаны со следующей песней о Ермаке, в которой дважды вспоминается о столкновении казаков с отрядом царского посла на Ахтубе. С другой стороны, вторая часть перекликается с известной песней XVII века — об убийстве Карамышева. Весь текст ярко передает основную идейную направленность казачьего фольклора XVI-XVII веков — выражение разбойных и свободолюбивых настроений казачьей вольницы. Центральный эпизод второй части — столкновение с царскими войсками — истолковывается песней-повестью наперекор официальной версии. Виновниками конфликта здесь являются солдаты, «безумные» и пьяные, которые «напущалися... ради корысти своея», п посол Карамышев, который, «не размыслив ничего», поднялся на казаков. Казаки же, согласно песне, вынуждены были прибегнуть к самозащите. Эта же версия повторяется в следующей песне, в рассказе Ермака Ивану Грозному.

Строки 10-11. Самбур Андреевич, Анофрей Степанович. Эти имена встречаются еще только в следующей песне о Ермаке; в известных исторических документах их нет.

Ермак взял Сибирь.

Впервые у Якубовича, № 25. Варианты к первой части: Ист. песни XIII-XVI, №№ 328-369. Библиография литературы о песне, текстологический и исторический комментарий: там же, стр. 673-675, 679-680, 683-684. Дополнительно: Путилов 1960, стр. 235-273; Соколова, стр. 67-78; А. А. Горелов. Трилогия о Ермаке из Сборника Кирши Данилова. — «Русский фольклор. Материалы и исследования», VI. М. — Л., 1961, стр. 359-374; А. А. Горелов. Исторические песни о Ермаке — поэтический пролог и спутник первой крестьянской войны в России. — «Русская литература», 1961, № 1; Т. И. Тумилевич. Антифеодальные мотивы в донских преданиях о Ермаке. — «Литература советского Дона». Р/Д, 1969.

Первая часть текста, включая слова «И по темным тюрьмам рассаженным», представляет вариант широко распространенной песни о Ермаке. Вариант этот некоторыми подробностями и именами связан с предшествующей песней. Весь остальной текст — не песня, а прозаический рассказ, довольно подробный, изобилующий местными географическими названиями. В основе его лежат устные народные предания о Сибирском походе. Эпизод с поездкой Ермака к Ивану Грозному встречается в песне об участии Ермака во взятии Казани. В этой песне царь «жалует» атамана вольным Доном (Ист. песни XIII-XVI, №№ 364-369). Поход Ермака осмыслен в Сборнике вполне по-народному, в духе исторических песен — как героический подвиг небольшой группы вольных казаков. Участие Строгановых сведено здесь к роли поставщиков хлебных запасов, свинца и пороха. В народном же духе рассказано о встрече Ермака с Иваном Грозным, о гибели атамана.

Прозаическая природа второй части обнаруживается при анализе ее стиля. Здесь встречаются лишь отдельные элементы песенной стилистики, в основном же господствует манера прозаического повествования. Нет здесь и песенной ритмики, поэтому разбивка на стихотворные строки чисто условна. Установка на обилие и точность фактов — также специфическая особенность не песен, а преданий.

Текст Кирши Данилова — единственный среди фольклорных записей, в котором столь большое место занимает тема Сибирского похода. Во всех известных исторических песнях о Ермаке о взятии Сибири лишь упоминается. Перед нами, несомненно, тщательно выполненная сибирская разработка сюжета о Ермаке.

[Про] Ставра-боярина.

Впервые у Якубовича, № 12. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 637-639; II, стр. 797-800. Дополнительно: Путилов 1971, стр. 244-250 (здесь — славянские параллели).

Былина о Ставре очень популярна. В ней есть сказочные мотивы. Основу сюжета составляет история столкновения Ставра и его жены с князем Владимиром; в ходе этого столкновения происходят и забавные, и трогательные, и драматические события, в итоге выявляется полное превосходство умной, ловкой и хитрой женщины над князем и его приближенными. Эта победа и составляет идею былины.

Сюжет былины известен в нескольких основных версиях, которые различаются некоторыми существенными особенностями. В северных вариантах жена Ставра приезжает в Киев обычно под видом жениха, сватающегося к дочери князя; в связи с этим, кроме испытания в борьбе или в стрельбе, она подвергается испытаниям баней и постелью.

Текст Кирши Данилова представляет сибирскую версию сюжета, которую исследователи считают в целом наиболее древней.

В тексте есть места, записанные, видимо, с пересказа или по памяти (приказание Владимира в начале былины и др.).

Строки 16-26. Таковы речи сказывает ... Крюки да пробои по булату злачены. Похвальба своим домом, его богатым убранством более характерна для былин о Дюке. Ставер же обычно похваляется своей женой:

Она всех князей-бояр да всех повыманит, Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет.

Отсюда возникает конфликт: рассерженный Владимир сажает Ставра в погреб, бросая тем самым вызов его жене:

Так пущай-ка Ставрова молода жена Нас, князей-бояр, всех повыманит, Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет, А Ставра она из погреба повыручит!

В тексте Кирши Данилова эти интересные подробности отсутствуют, завязка сюжета дана несколько упрощенно.

Строка 117. Дюжина́ из перстов не вышли все. Т. е. на пальцах остались следы колец.

Строка 128. Притченки да Хапилонки. Эти персонажи неизвестны русскому эпосу. Два брата Хапиловы упоминаются в былине «Первая поездка Ильи Муромца в Киев».

Строки 176-178. Хлестнет по сыру дубу — изломал ево в черенья ножевыя. В результате ошибки писца или переписчика строки здесь перепутаны.

Строки 194-199. Первую заступь заступовали ... Шах да и мат да и под доску. Заступь — ход в шахматной игре; «поиграл» — т. е. выиграл. Все три партии выигрывает посол, а проигравший князь после третьей партии лезет под стол.

Строки 227-230. Сыгриш сыграл Царя-града, Танцы навел Ерусалима ... Сверх того играл еврейской стих. Обычно в вариантах — тонцы, т. е. напевы. Характерная для русских былин формула описания мастерства исполнения.

Строки 256-260. И втапоры Ставер-боярин догадается ... И отъезжали во свою землю дальную. Во многих вариантах жена Ставра сама открывает Владимиру правду, и князь, полностью посрамленный, отпускает их домой. В данном случае можно предполагать, что Владимир так и остается в неведении относительно того, что произошло, а Ставер беспрепятственно уезжает, переодевшись послом.

Иван Гаденович.

Впервые у Якубовича, № 7. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 585-587; Пропп, стр. 126-134, 571. Дополнительно: Путилов 1971, стр. 181-190 (здесь — славянские параллели).

Былина об Иване Годиновиче входит в цикл эпических песен о сватовстве. Сходна с былиной о Михайле Потоке. Сюжетная тема ее довольно архаична по своим истокам: герой отправляется на поиски невесты-суженой в чужую землю и ведет борьбу за нее с другим претендентом; при этом невеста-волшебница предает героя и способствует его поражению. Тема получила разнообразную разработку в эпическом творчестве многих народов. Русская былина соединяет архаические черты с мотивами Киевского эпоса.

Текст Кирши Данилова, вместе с близким текстом из собрания Гуляева, дает сибирскую версию сюжета. Здесь ряд ситуаций разработан более реалистично: Иван Годинович едет свататься в Чернигов, к богатому купцу; инициатором его женитьбы оказывается Владимир, которого Иван Годинович впоследствии иронически благодарит за выбор невесты; в образе Настасьи нет черт волшебницы: она предает жениха из корыстных интересов, предпочитая заморского царя холопу; отсутствует в тексте и ряд сказочных подробностей.

Вариант Кирши Данилова отличается прекрасно разработанными диалогами. Заключительный эпизод (встреча богатыря с Владимиром и проводы Вахрамея-царя) изложен почти целиком прозой.

Строка 250. Он перво ученье-то руку ей отсек. Сравните в былине «Три года Добрынюшка стольничел» (стр. 47).

Гардей Блудович.

Впервые у Калайдовича, № 16. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 639-641; Пропп, стр. 427-442, 590.

Былина о Хотене Блудовиче принадлежит к позднему эпосу. Сюжет ее, построенный на истории ссоры двух семей, в лучших вариантах носит явно выраженный социальный характер: конфликт происходит обычно между родовитыми и неродовитыми, богатыми и обедневшими. Хотен в таких случаях выступает представителем и защитником обиженных.

Вариант Кирши Данилова — не из лучших; он является, вероятно, результатом обработки былины в скоморошьей среде. Конфликт между двумя семьями приобретает здесь внутрисословный характер («Обе жены богатые, богатые жены, дворянские»), в былине есть тенденция к сатирическому осмеянию сословной дворянской спеси, но эта тенденция не получила развития, на первый план в варианте выступило описание ссор и драк как явлений бытового порядка.

Сюжет изложен в ряде эпизодов слишком кратно и местами — явно с пересказа; выделяется в художественном отношении лишь ссора женщин на пиру.

Чурила Пленкович.

Впервые у Якубовича, № 9. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 641-644; II, стр. 801-805; Пропп, стр. 484-486.

Чурила Пленкович — один из популярных персонажей русского эпоса. Ему целиком посвящены два сюжета, и, кроме того, он действует в былине о Дюке и в некоторых других. Оба сюжета имеют балладный характер. В первом из них («Чурила и князь») нет героических эпизодов, все внимание уделено Чуриле — его богатству, роскоши его дома, истории вступления на службу к князю. Во втором сюжете — «Смерть Чурилы» — содержание сосредоточено вокруг взаимоотношений Чурилы и жены старого купца Бермяты. Часто эта песня заканчивается трагически: оскорбленный муж убивает Чурилу.

В образе Чурилы почти нет черт богатыря. Это прежде всего образ щеголя («щапа»), красавца, богача, соблазнителя женщин.

В тексте Кирши Данилова подробно разработан один сюжет — «Чурила и князь», и намечен второй — о Чуриле и жене Бермяты. Некоторые эпизоды, характерные для полных версий сюжета, здесь отсутствуют или почти не развиты. Так, не описывается служба Чурилы у князя в качестве стольника; нет интересного эпизода с княгиней: заглядевшись на красоту Чурилы, она нечаянно обрезает себе палец; она просит Владимира дать Чуриле должность постельничего, но Владимир обычно назначает его «зазывальщиком».

Строка 20. Сверх тое реки Че́реги. В других вариантах название реки — Сарога, Почай-река. Отсюда прозвище отца Чурилы — Пленка Сароженин. Черега — река близ Пскова.

Строка 92. Выступался тута старой Бермята Васильевич. Бермята — персонаж второй былины о Чуриле; обычно — старый купец, муж Катерины.

Василей Буслаев молиться ездил.

Впервые у Якубовича, № 19. Обзор вариантов исследований сюжета: Астахова, I, стр. 557-560; II — стр. 704-706; Пропп, стр. 466-477.

Второй сюжет о Василии Буслаеве (см. выше: «Про Василья Буслаева»). Часто встречается в соединении с первым — о столкновении Василия с новгородцами. Основной смысл былины состоит в том, что здесь он бросает вызов вере, для его времени господствующей и полной предрассудков, преклонению перед судьбой и т. д. Василий Буслаев заявляет, что он не верует «ни в сон, ни в чох», а верует «в свои червленный вяз», т. е. в реальную свою силу; ему не страшны грозные предупреждения, написанные на камне, и он их нарушает; он плюет на слова «пустой головы», предрекающей ему гибель. Поездка Василия в Иерусалим лишь внешне носит характер покаяния; на самом деле эта поездка знаменует решительный отказ Буслаева от смирения; у него нет каких-либо благочестивых намерений, и он кощунствует в Иерусалиме.

Гибель Васьки Буслаева вовсе не означает его осуждения или признания бесплодности его борьбы. Он гибнет как герой, смело нарушающий современные ему принципы морали; «он погибает потому, что он начинает борьбу слишком рано... Былина о Василии Буслаеве отражает первые смутные проблески сознания того, что старый мир со всеми его порядками и со всеми его предрассудками должен быть разрушен» (Пропп, стр. 476-477).

Текст Кирши Данилова и в данном случае — один из лучших. Весь сюжет разработан здесь очень обстоятельно, эпизоды хорошо мотивированы. Образ Васьки Буслаева — бунтаря раскрыт в варианте Кирши Данилова с исключительной полнотой и силой. В отдельных местах запись сделана с пересказа, несколько строчек соединены в одну; попытка реконструкции этих мест была предпринята П. Бессоновым (Киреевский, IV, стр. 80).

Строка 71-72. Прямым путем в Ерусалим-град Бежать семь недель ...

Строки 178-179. Побежали по морю Каспицкому, Будут оне во Ердан-реке. Водный путь из Новгорода в Иерусалим, описанный в былине, фактически невозможен. Этот путь связан, конечно, с эпическими представлениями певцов. Но важно то, что Васька Буслаев, отправляясь в Каспийское море, повторяет путь, обычный для новгородских ушкуйников; в былине несомненно отразились реальные воспоминая об этой стороне истории средневекового Новгорода.

Строка 88. На ту ли гору Сорочинскую. Сорочинская — т. е. сарацинская. В вариантах эта гора именуется Спасской, Фаворской, Сионской; все эти названия указывают, что гора связана с местами священными; тем самым усиливается момент кощунствования Василия.

Строка 111. И в том-та подпись подписана. В тексте Кирши Данилова надпись на камне носит запретительный характер; Василий нарушает запрет и гибнет. Такой мотив надо признать очень архаичным. По вероятному предположению Проппа, камень этот представляет надгробную плиту, и запретительная надпись на нем связана с представлениями о загробном мире (стр. 474-475). В большинстве вариантов запрещения нет, а есть либо вопрос («Кто этот камень скочит да перескочит?»), либо прямое предложение совершить скачок. Этим, конечно, несколько снижается острота конфликта.

Строка 204. Почто вы купаетесь во Ердан-реке? Эпизод купанья изложен здесь не вполне ясно. Согласно обычаю, в Иордане — реке священной — купаться можно было только в одежде. В других вариантах Василия Буслаева иногда предупреждают об этом, но он дает на это циничный ответ и купается нагим, совершая тем самым кощунство.

Алеша Попович.

Впервые у Якубовича, № 6. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, II, стр. 697-700; Пропп, стр. 206-224, 577-578; Смирнов-Смолицкий, стр. 397-400. Дополнительно: Б. Мериджи. Наблюдения над Сборником Кирши Данилова. -«Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры». М. -Л., 1966, стр. 25-27; Путилов 1971, стр. 34-38, 46-54 (здесь — славянские параллели). Былина об Алеше Поповиче и Тугарине входит в центральное ядро русского героического эпоса; древний сюжет о борьбе героя с чудовищем получил здесь типичную для русских былин разработку: Тугарин предстает как враг Русского государства и насильник, а Алеша выступает в роли спасителя Киева, защитника русской земли.

Текст Кирши Данилова очень своеобразен; в нем необоснованно соединены две различные версии сюжета: согласно одной, Алеша встречает Тугарина в поле и убивает его; во второй — встреча происходит в Киеве (эта вторая версия очень напоминает былину «Илья Муромец и Идолище»); в варианте Кирши Данилова получается, что Алеша убивает Тугарина дважды. Как показывают новейшие исследования, две версии принадлежат к различным местным эпическим традициям. Текст сохраняет следы искусной работы редактора (Смирнов-Смолицкий, стр. 404-405).

Важной особенностью настоящего текста, как и вообще сибирской эпической традиции, является то, что образ Алеши Поповича здесь — целиком героический. В других былинах, записанных в разных местах, образ этого богатыря заключает отрицательные черты, отношение к нему обычно двойственное.

Героический образ Алеши противостоит в былине не только Тугарину, но и княжескому окружению: княгине, заступающейся за Змея-любовника, боярам, берущим в предстоящей борьбе сторону Тугарина.

Былина в Сборнике изложена неровно. Рядом с очень хорошими образцами эпической манеры (вся первая часть, до встречи Алеши с Екимом, начало второй части) попадаются прозаические места — результат записи по пересказу, а может быть, даже по памяти (единоборство Екима с Алешей, описание заклада и др.).

Строка 36. Не доехавши оне до Сафат-реки. Название реки, по-видимому, вымышлено. Возможно, что оно произведено от Иосафатовой долины. Долина эта, находившаяся вблизи Иерусалима, упоминается в Библии. С Иосафатовой долиной связаны представления о месте, где якобы должен происходить страшный суд при кончине мира.

Строка 58. Пришел тут к ним калика перехожей. См. комментарий к песне «Сорок калик со каликою» (стр. 442-443).

Строка 68. Видел я Тугарина Змеевича. Образ Тугарина в первой и во второй частях былины внешне не совпадает. По мнению некоторых исследователей, имя иноземного чудовища восходит к имени половецкого хана Тугоркана (конец XI века), который был убит под Переяславлем в 1096 году.

Строки 269-270. А зо Алешу подписавал Владыка черниговской. В той же роли (подписывает заклад за Ивана Гостиного сына) владыка черниговский встречается в былине «Иван Гостиной сын».

Добрыня чудь покорил.

Впервые у Якубовича, № 16. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 565-568; II, стр. 721-728; Пропп, стр. 277-286. Дополнительно: Путилов 1971, стр. 190-206 (здесь — славянские параллели); Смирнов-Смолицкий, стр. 413-417.

Былина «Добрыня и Алеша», или «Неудавшаяся женитьба Алеши», — одна из популярнейших былин, известная повсеместно в районах бытования русского эпоса. В большинстве имеющихся вариантов особенно подробно разрабатываются эпизоды сватанья Алеши к Настасье; при этом и Алеша, и поддерживающий его князь Владимир изображаются отрицательно. В этих вариантах Добрыня узнает о предстоящей свадьбе обычно от своего коня, быстро возвращается домой и восстанавливает справедливость. Нередко былина оканчивается расправой Добрыни с Алешей. В лучших вариантах обычно много бытовых подробностей, характерно также стремление певцов к тонкой психологической разработке сюжета.

Вариант Кирши Данилова очень своеобразен. Мотив сватанья в нем вовсе не разработан; зато более подробно описаны подвиги Добрыни. В результате героическая тема приобретает в былине большую роль, становясь рядом с темой семейной; характерно в этом же плане заглавие, под которым песня помещена в Сборнике. Содержание былины осложняется конфликтом Добрыни с князем Владимиром; основной пафос обличения направлен против князя, а не против Алеши. Тем самым борьба богатыря за восстановление семьи получает в варианте социальный смысл.

Строки 21-25. Чудь, сорочина, черкасы пятигорские, калмыки, татары, чукши, алюторы. В этом перечислении отложились, с одной стороны, обычные эпические представления, с другой — уральско-сибирские впечатления. Чукши — чукчи, алюторы — алюторцы, одна из наиболее значительных групп коряков, населявшая обширную территорию Камчатского перешейка. Возможно, былина отразила воспоминания сибирских певцов о вооруженных столкновениях с коряками во второй половине XVII в., вызванных произвольным взиманием дани.

Строки 89-101. А и ездит Добрыня неделю в них... А втапоры Настасьи шесть лет прошло. Пример характерного для эпоса нарушения реального представления о времени.

Михайла Казаринов.

Впервые у Якубовича, № 5. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, II, стр. 770-772; Пропп, стр. 154-167, 574. Дополнительно: Путилов 1960, стр. 105-109; Путилов 1971, стр. 220-235 (здесь — славянские параллели); Б. Н. Путилов. История одной сюжетной загадки (былина о Михаиле Козарине). — «Вопросы фольклора». Томск, 1965.

Былина о Михайле Казарине стоит на грани между героическим эпосом и балладой. В большинстве вариантов повествование о героическом подвиге Михайлы осложняется эпизодами тяжелой и загадочной семейной драмы: богатырь с детства отлучен от семьи, вырастает вдали от родителей и т. д. Мотивы эти восходят к архаическим сюжетным истокам (тема угрозы инцеста).

Текст Кирши Данилова дает своеобразную версию сюжета. Благодаря эпизодам приезда Михаила в Киев, поступления его на службу к князю Владимиру, возвращения в Киев после освобождения сестры вся былина оказывается втянутой в киевский героический цикл, — чего обычно не знают другие варианты. В тексте Кирши Данилова нет характерной для ряда вариантов истории семейных отношений Казарина, нет картины татарского набега и др. Соединение сюжета об освобождении сестры из татарского плена с мотивами службы князю в тексте не очень органично. Вариант Сборника не принадлежит к числу лучших.

Строки 1-38. Как из далеча было, из Галичья... Котора река шириною пятнадцать верст. Все это место очень сходно с началом былины о Дюке.

Строки 55-96. Говорил ему ласковой Владимер-князь... И поехал от моря от синева. Все это место очень сходно с описанием поездки Потока (см. следующий текст).

Строки 145-166. На беседе сидят три татарина... За мирнова сына в Золотой орде. Это место в былине имеет прямые параллели в песнях о девушке-полонянке и татарах (см. Ист. песни XIII-XVI, №№ 5-17).

Потук Михайла Иванович.

Впервые у Якубовича, № 14. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 619-621; II, стр. 779-781; Пропп, стр. 109-126, 569-571; Путилов 1971, стр. 174-182 (здесь — славянские параллели).

Былина о Потоке (Потыке) входит в цикл эпических песен о сватовстве. Сюжет ее и образы очень архаичны, она отличается в наиболее полных вариантах огромными размерами и многосоставностью. Основу сюжета составляет женитьба героя (на волшебнице, представительнице враждебного человеку мира), связанная с обязательством — в случае смерти одного из супругов другому идти живым в могилу; предлагая этот договор, невеста имеет целью увлечь Потока в подземное царство и там погубить его. Несомненна древность этого мотива, в котором живут не только сказочные черты, но и эпическое отражение явлений доисторического быта (обычай хоронить с умершим мужем его жену, рабов и т. д.). Конфликт в былине возникает на почве того, что Поток в начале не видит колдовской сущности своей жены и доверяет ей, а уже позже вступает в борьбу с ней и с теми силами, которые ее окружают.

Былина о Потоке была втянута в ряд героических песен киевского цикла. В полных вариантах она включает эпизоды похищения жены Потока чужеземным царем, историю странствий богатыря, встречи с женой, околдовывания ею мужа, спасения Потока богатырями.

Текст Кирши Данилова — не из лучших, хотя и сохраняет отдельные архаические черты. История трагической женитьбы Потока изложена здесь не так широко и подробно, как в ряде других вариантов, образы Потока и особенно его жены-колдуньи не получили достаточной разработки, конец былины скомкан. Обычно Поток, убедившись в колдовской сущности жены, убивает ее. В тексте Сборника развязка иная — соответствующая условию, заключенному при браке. Она осмыслена вне связи с первоначальной, исконной идеей былины.

В тексте имеются места, записанные с пересказа (в эпизодах венчания и заключения договора и особенно пребывания Потока в могиле).

Строка 162. Мудрости искала над мужем своим. Т. е. хотела перехитрить его. Только эти строки в былине намекают на то, что Авдотья Леховидьевна хочет увлечь Потока за собой в могилу и погубить его.

Строки 167-168. Приказали ему попы соборныя Тотчас на санях привезти. Обычай хоронить в санях подтверждается рядом литературных свидетельств древней Руси.

Сорок калик со каликою.

Впервые у Якубовича, № 15. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 634-637; Пропп, стр. 212.

«Сорок калик» — произведение, относящееся скорее к жанру эпических духовных стихов (песен религиозного содержания), чем к былинам. События здесь не носят героического характера, сюжет не содержит ни сказочных мотивов, ни типичных для ряда былин бытовых подробностей. С героическим эпосом это произведение сближается только тем, что события происходят в Киеве, а действующими лицами оказываются князь Владимир, княгиня Апраксевна и богатыри — Алеша и Добрыня. Вся песня посвящена каликам. Калики перехожие в древней Руси — это паломники, странствовавшие по «святым местам»; главными целями паломничества были Царьград и Иерусалим. Калики нередко составляли сплоченные, хорошо организованные дружины с каличьим «кругом», атаманом, со своим судом и т. д. Духовный стих во многих подробностях изображает внутренний быт и понятия такой каличьей дружины.

Основная идея песни — утверждение высоких моральных качеств калик, их нравственного превосходства над княжеской средой. Главный герой песни Касьян предстает как святой, совершающий подвиг аскетического характера и творящий чудо. В песне есть не только идеализация калик, но и известная критика морали высших классов.

Калики нередко выступают в былинах в роли эпизодических персонажей, чаще всего как вестники (былина об Алеше) либо как спутники богатыря (былина о Соловье Будимировиче).

Текст Кирши Данилова — один из лучших. В нем очень последовательно, через все эпизоды, проведено противопоставление развратной, назойливой княгине Апраксеевне морально стойкого Касьяна Михайловича. От известных вариантов текст Кирши Данилова отличается заключительными эпизодами (чудесное спасение Касьяна, наказание Апраксеевны болезнью, чудесное ее излечение).

Встречаются места, записанные по пересказу (возвращение калик к Касьяну и др.).

Строка 1. А из пустыни было Ефимьевы. Предполагают, что речь идет о Спасо-Евфимиевом монастыре близ Вологды, известном в XV-XVII веках.

Строка 2. Из монастыря из Боголюбова. В ряде текстов Сборника упоминается этот монастырь. Вероятнее всего, это Суздальский Боголюбов монастырь, основанный в начале XII века близ города Владимира князем Андреем Боголюбским.

Строка 38. Сверх тое реки Че́реги. См. комментарий к былине «Чурила Пленкович».

Строки 57-58. А Спиря стал постыривать, Сема стал пересёмовать. Ср. также в былине «О станишниках или разбойниках». Означает выражение сильного испуга.

Калин-царь.

Впервые у Якубовича, № 13. Обзор вариантов и исследование сюжета: Астахова, I, стр. 595-601; II, стр. 753-757; «Илья Муромец. Подготовка текстов, статья и комментарии А. М. Астаховой». М. -Л., 1958, стр. 462-465; Пропп, стр. 301-354, 581-583.

Сюжет былины — один из центральных в русском героическом эпосе. Патриотизм и идея непобедимости русского народа выражены здесь с особенной художественной силой. Сюжет известен в ряде версий, число записей велико.

Текст Кирши Данилова в некоторых отношениях своеобразен. Он дает наиболее краткую версию, в которой отсутствуют такие эпизоды, как пребывание Ильи Муромца в заточении у князя, получение отсрочки у Калина, сборы богатырей, временное пленение Ильи Муромца и др. Только в варианте Кирши Данилова встречается эпизод с участием Василия Игнатьевича (обычно он развернут в самостоятельную песню). Былина оканчивается необычно — братанием Ильи и Васьки (эпизод этот встречается в былине «Илья Муромец и голи кабацкие»). Необычен также мотив проникновения в стан Калина вместе с Ильей переодетого Владимира.

Текст Сборника отличается высокими художественными достоинствами; особенно замечательны картина татарского нашествия, одна из лучших в русском эпосе, образ татарского посла, сцена ссоры Ильи с Калином, изображение бегства татар.

Строка 2. Из тое Могозеи богатыя. Вероятно, Мангазея, первый русский город в Сибири, основанный в 1601 году, известный когда-то крупной торговлей и богатством.

Строка 3. Когда подымался злой Калин-царь. Другие наименования татарского царя в этой былине — Скурла, Кудреванка, Батыга. Некоторые исследователи без достаточного основания возводят имя Калина к названию реки Калки и всю былину связывают с Калкской битвой.

Царь Саул Леванидович.

Впервые у Якубовича, № 20. Вариант: Киреевский, III, стр. 113 (иная версия). Исследования: В. Ф. Миллер. Очерки русской народной словесности, т. I. М., 1897, стр. 328-348; Пропп, стр. 263-264; Путилов 1971, стр. 210-212. (здесь — славянские параллели).

Очень редкая в эпосе тема о подвигах богатыря, отправившегося на поиски своего отца. Характерно, что действие былины приурочено не к Киеву, а к эпическому царству Алыберскому, город Углич оказывается «в Орде, в Литве»; встречаются и другие исторические несообразности. В варианте есть следы сибирской обработки сюжета. Былина содержит ряд художественно разработанных эпизодов, но в целом она не

очень удачна: образы героев недостаточно определенны, мотивировки не всегда оправданы, основная идея песни расплывчата, сюжет перегружен; все это обусловило, видимо, слабую распространенность песни. Некоторые исследователи предполагают, что в эпизоде расправы Саула с угличанами нашли отклик факты конца XVI — начала XVII века, — карательные меры, примененные к Угличу по приказу Бориса Годунова в связи с убийством царевича Дмитрия.

Агафонушка.

Впервые у Шеффера, стр. 110-111. Обзор вариантов: Астахова, II, стр. 787. Дополнительно: «Народно-поэтическая сатира. Статьи, подготовка текста и примечания Д. М. Молдавского». Л., 1960, стр. 29-31, 434; А. М. Ивлева. Скоморошины (Общие проблемы изучения). -«Славянский фольклор», М., 1972; В. П. Федорова. Небылицы. -«Проблемы изучения русского устного народного творчества», вып. 1. М., 1975, стр. 90-95; Cz. Hernas. Wiek prefolklorystyki polskiej. 1700-1800. — «Pamiętnik literacky», 1963, z. 2, str. 306.

Былина об Агафонушке соединяет в себе два произведения разной жанровой принадлежности. Первая ее часть (до слов «Кишкою брюхо пропороно») — песня-пародия. Шутливый песенный рассказ о драке свекра со снохой изложен в пародийной эпической форме; за каждым эпизодом здесь легко вскрывается былинная первооснова, но эпические мотивы получают шутливую, насмешливую разработку. В песне происходит нарочитое снижение как всего эпического стиля в целом, так и образов богатырей.

Вторая часть, начинающаяся со слов «В то же время и в тот же час», — это типичная песня-небылица; произведения этого рода говорят обычно о совершенно нелепых и невозможных событиях как о реально происходящих; в них есть часто традиционный припев, отсутствующий в тексте Кирши Данилова — «А и небылица, небывальщина». Заключительная строка текста («А и то старина, то и деянье») вновь возвращает всей песне пародийный смысл.

Строки 3-7. Высока ли высота потолочная... А и синее море — в лохани вода. Пародия на эпический зачин «Высота ли, высота поднебесная» (см. былины «Про Соловья Будимеровича» и «Высота ли, высота поднебесная»).

Строки 8-19. А у белова города, у жорнова... Убили оне курицу пропашшую. Здесь пародийно переосмыслены типичные описания сражений, имеющиеся в былинах и исторических песнях.

Строки 21-26. Выбежал сильной-могуч богатырь... Сливныя коросты — то петельки. Все это место представляет острую пародию на идеализированные описания роскошного снаряжения и одежды богатыря в былинах. Обычно у богатыря — шуба соболиная, одна пола ее стоит пятьсот рублей, а всей шубе цены нет; такие же дорогие пуговицы и петли:

Петелки-ты вплетены шелковеньки, Пуговки-ты вливаны да золоченыи, В петелки-ты вплетано по красноей по девушке, А-й во пуговки-ты вливано по доброму по молодцу.

Садко-богатой гость.

Впервые у Калайдовича, № 26. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 625-627; II, стр. 793-794; Пропп, стр. 87-98, 567-569. Дополнительно: Т. М. Акимова. Структура былинного цикла о Садко. — «Вопросы литературы и фольклора». Воронеж, 1973.

Былина о Садко относится к былинам новгородского цикла. В большинстве вариантов (их не так много) Садко, бедный гусляр, оказывается в разладе с новгородскими купцами и боярами; водяной царь, восхищенный мастерством игры Садко, предлагает ему побиться об заклад с купцами, что он поймает в Ильмень-озере золотую рыбку; с помощью водяного царя Садко выигрывает спор и сам становится богатым купцом.

Текст Кирши Данилова дает совершенно своеобразную разработку этой первой части. Здесь Садко изображается не как гусляр, а как «волжский сур» — вольный удалец, приезжающий в Новгород с Волги. По-иному мотивировано и обогащение Садко: Ильмень-озеро по-сказочному награждает его за привезенный им поклон от «сестры Волги». Картина артельной ловли рыбы воспроизводит черты новгородской действительности. Во второй части описывается конфликт Садко с купцами. Садко предстает здесь как обладатель несметных богатств, и в богатстве он состязается со всем Новгородом. В большинстве вариантов у Садко недостает денег, чтобы скупить все товары, он терпит поражение в споре и вынужден признать неколебимую торговую мощь Новгорода.

В тексте Кирши Данилова окончание более редкое — Садко полностью торжествует. Его заключительные слова о том, что «богат Новгород», звучат в данном контексте явно иронически: свидетельством былого богатства Новгорода остались лишь гнилые горшки.

Строки 7-9. Отрезал хлеба великой сукрой, А и солью насолил, Ево в Волгу опустил. Здесь отражен древний обычай мореплавателей и рыбаков — приносить в дар морю или реке хлеб с солью.

Строка 109. У тово ли Николы Можайскова. См. комментарий к песне «Садков корабль стал на море».

Строки 110-111. Те мужики новогородские Соходилися на братшину Никольшину. См. комментарий к песне «Про Василья Буслаева».

Строка 146. А и шод Садко, божей храм сорудил. Садко (Съдко, Сотко) упоминается в новгородской летописи как строитель каменной церкви Бориса и Глеба (середина XII века). На этом основании некоторые исследователи пытаются искать в былине отражение конкретных исторических фактов.

Михайла Скопин.

Впервые у Калайдовича, № 27. Варианты: Ист. песни XVII, №№ 30-63. Библиография литературы о песне, текстологический и исторический комментарий: там же, стр. 338-339. Дополнительно: В. П. Адрианова-Перетц. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974, стр. 65-71.

В основе этой песни лежат исторические факты. Михаил Скопин-Шуйский сыграл значительную роль в борьбе Русского государства против польских интервентов, в частности, в защите Москвы. Он умер внезапно, весной 1610 года; молва приписывала смерть Скопина отравлению на пиру у князя Воротынского.

Текст Кирши Данилова наиболее полон. Он включает повествование о подвигах Скопина по очищению Руси от врагов и рассказ о трагической гибели героя; вариант носит четко выраженный антибоярский характер. Текст Кирши Данилова выделяется среди известных записей ярким историзмом, хотя и на этом тексте лежит отчетливый отпечаток эпической обработки исторической темы, что характерно для большинства вариантов. Окончание песни выполнено в скоморошьем духе.

Строки 1-2. Как бы во сто двадцать седьмом году, В седьмом году восьмой тысячи. Т. е. по старому летосчислению — в 7127 (1619) году. Дата неточная: события, описываемые в песне, начались в 1609 году.

Строка 5. Литва облегла со все четыре стороны. «Литва» в данном случае — наименование польских интервентов. Другие наименования врагов — сорочина, черкесы, калмыки с татарами, башкиры, чюкши с алюторами, чудь — явились в результате эпической переработки исторической песни; в них есть отголоски сибирских впечатлений. Ср. тот же перечень в песне «Добрыня чудь покорил».

Строка 27. Он поход чинил ко Нову-городу. В 1609 году царь Василий Шуйский послал Скопина в Новгород для заключения союза со Швецией.

Строки 36-38. Во Свицкую землю, Саксонскую... Ко свицкому королю Карлосу. По прибытии в Новгород Скопин действительно начал переговоры о военной помощи с правительством шведского короля Карла IX. Шведский отряд под командованием Якова Понтуса Делагарди прибыл в Новгород весной 1609 года.

Строка 52. Я зокладоваю три города русския. Московское правительство вынуждено было уступить Швеции, за оказанную ею помощь, Корельский уезд и отказаться от прав на Ливонию.

Строки 54-55. Своево любимова шурина, А таво Митрофана Фунтосова. Такого имени исторические источники не знают. Скопина сопровождал в Новгород его шурин Семен Васильевич Головин. В имени Фунтосова преломились, может быть, воспоминания о Понтусе Делагарди.

Строка 56. Как и будет почтарь в Полувецкой орде. Образ чужой земли получает обычное для былин эпическое название.

Строки 125-129. У тово ли было князя Воротынскова... А кума была дочи... Малюты Скурлатова. Скопин, действительно, был крестным отцом сына князя Ивана Михайловича Воротынского. Крестной матерью была дочь Малюты Скуратова, жена Дмитрия Ивановича Шуйского — дяди Скопина.

Взятье Казанское царство.

Впервые у Калайдовича, № 28. Варианты: Ист. песни XIII-XVI, №№ 47-83. Библиография литературы о песне, текстологический и исторический комментарий: там же, стр. 633-634. Дополнительно: Путилов 1960, стр. 170-181; Соколова, стр. 21-31; А. А. Зимин. Из истории посадской идеологии XVII в. (Песни и легенды о взятии Казани). — «Города феодальной России. Сборник статей памяти Н. В. Устюгова». М., 1966.

Одна из старейших и популярнейших исторических песен. В основе ее содержания — разгром Казанского царства русскими войсками в 1552 году. Вариант Кирши Данилова — один из самых замечательных в идейно-художественном отношении. В большинстве известных вариантов центральное место занимает эпизод с пушкарями. В варианте Кирши Данилова этот эпизод и картина осады Казани вставлены в широкую историческую раму: основная тема песни — утверждение величия и славы молодого Русского государства во главе с царем Иваном IV. Эта тема реализуется в рассказе царицы Елены, в картине похода русского войска, в изображении взятия Казани, особенно — в заключительных строках песни. На фоне этих широких исторических обобщений эпизод с пушкарями несколько теряется.

Строки 5-6, 51, 58. Царь Семион, царица Елена. Казанский царь Едигер после падения Казани в 1552 году был взят в плен и привезен в Москву; при крещении получил имя Симеона. Имя царицы Елены вымышлено.

Строка 41. Еще как бы это дело оттянути. Есть варианты, где царь, услышав слова пушкаря, отменяет тотчас же приказ о казни и награждает пушкарей. В данном тексте это место разработано психологически тоньше: царь не признает открыто, что он неправ, а думает о том, как ему выйти из создавшегося положения — как «это дело оттянути». О жестокости и несправедливости Ивана Грозного песня говорит и ниже, показывая его расправу с Симеоном.

Под Канатопом под городом.

Впервые у Калайдовича, № 29. Варианты: Ист. песни XVII века, №№ 116-118. Библиография литературы о песне и исторический комментарий: там же, стр. 350-351.

Содержание песни связано с событиями середины XVII века. Сражение русских войск с татарами под Конотопом произошло летом 1659 года. Князь Семен Романович Пожарский был взят в плен; при допросе он плюнул в глаза крымскому хану, и тот велел отрубить ему голову (С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, кн. VI. М., 1961, стр. 50-51).

В военно-исторической песне эти события получили разработку в мотивах единоборства русского героя с вражеским поединщиком и мученической смерти героя, ответившего смелым отказом на предложение вражеского царя перейти к нему на службу. Заключительная часть песни — о том, как казаки выручают тело Пожарского, — изложена прозаично и производит впечатление повествовательного дополнения с характерным житийным мотивом срастания разрубленных частей тела князя.

Светел-радошен царь Алексей Михайлович.

Впервые у Калайдовича, № 30. Варианты: Ист. песни XVII, №№ 136-137.

Возникновение песни о рождении Петра I в данной редакции относится, по-видимому, к последним годам его царствования. Текст Сборника наиболее полон.

Строки 29-33. Во веселье, в радосте... Первова императора. Производят впечатление позднейшего дополнения. Неясно, относятся ли слова «дни прошли» к молодости или ко всей жизни Петра.

Когда было молодцу пора-время великая.

Впервые у Калайдовича, № 31. Обзор вариантов и исследование: Б. Н. Путилов. Песня «Добрый молодец и река Смородина» и «Повесть о Горе-Злочастии». «ТОДРЛ», т. XII. М. -Л., 1956; Н. К. Гудзий.

История древней русской литературы, изд. 7-е. М. -Л., 1966, стр. 409-410. Дополнительно: W. E. Harkins. The Symbol of the River in the Tale of Gore-Zločastie. -«Studies in Slavic Linguistics and Poetics in Honor of Boris O. Unbegaun». New York, 1968.

Песня известна в нескольких редакциях. В северных вариантах герой уезжает от нелюбимой жены, которую выдают за него против его желания. В волжских вариантах причина ухода не объясняется и смысл конфликта неясен.

Текст Кирши Данилова — наиболее значительный среди опубликованных. Главная его особенность — глубокая трактовка конфликта доброго молодца с окружающей средой, показ трагической судьбы героя, порвавшего с привычным для него миром. В этом отношении песня может быть соотнесена с Повестью о Горе-Злочастии; несомненно, что и песня, и Повесть, каждая по-своему, отразили жизненные конфликты, характерные для русской действительности XVII века.

Волжские варианты начинаются эпизодом рождения царевича; эпизод этот никак не связан с данным сюжетом. Однако в сознании певцов какая-то связь существовала. Характерно, что в Сборнике Кирши Данилова есть самостоятельная песня о рождении царевича, которая в рукописи стоит непосредственно перед настоящей песней; возможно, что и певец исполнял их одну за другой (см. предыдущий текст).

Начало песни в более краткой форме повторяется ниже, в песне «Из Крыму и из Нагаю».

В художественном отношении текст Кирши Данилова — лучший. «Поэтически унылый тон» песни отмечал В. Г. Белинский (Белинский, стр. 400).

Под Ригою стоял царь-государь.

Впервые у Калайдовича, № 32. Вариантов нет. Имеются скрытые перепечатки и обработки данного текста: см.: Ист. песни XVII, стр. 351. Библиография литературы о песне и исторический комментарий: там же.

Ср. песню «Из-за лесу, лесу темного» (Соболевский, VI, № 215), в которой солдаты также жалуются на свое положение царю, а он обещает им после трех лет службы «по пяти рублев с полтиною, по три аршина сукна зеленого».

Солдатская песня с элементами исторического содержания. Указание на осаду Риги и на царя Алексея Михайловича позволяет датировать события, описываемые здесь, 1656 годом. Однако можно думать, что песня сложена позднее, может быть, при Петре (царь Алексей назван здесь «бывшим», в песне действуют «солдаты новобранные»). Вместе с песнями «Во хорошем высоком тереме» и «На литовском рубеже» она составляет в Сборнике небольшой песенный цикл о тяжкой доле солдата: «Много холоду, голоду приняли, наготы, босоты вздвое того».

Поход селенгинским казакам.

Впервые у Калайдовича, № 33. Вариантов нет. О песне см.: В. С. Левашов. Военно-исторические песни предков Забайкальских казаков. — Ученые записки Читинского государственного педагогического института, вып. 23. 1971, стр. 26-33; М. Н. Тулохонов. Бурятские исторические песни. Улан-Удэ, 1973, стр. 81-83.

Казачья военно-историческая песня лиро-эпического характера. События, о которых говорится в песне, относятся скорее всего к концу XVII века, когда между царскими войсками в районе Селенгинского острога и монгольскими (мунгальскими) князьками участились военные столкновения, стычки, случаи отгона скота и т. д. О ряде таких столкновений говорят документы (см., например, «Дополнения к Актам историческим», т. X, стр. 286-292). В. Левашов датирует события, описанные в песне, 1691 г.

Основные мотивы песни — сборы в поход, переправа через реку, нападение на противника, возвращение и заключительное неудачное сражение — типичны для ряда казачьих песен, особенно XVIII-XIX веков. Особенностью настоящей песни является то, что поход казаков изображается без всякого сочувствия, и отношение к казакам, потерпевшим поражение, здесь явно ироническое.

Строка 3. Из верхнева острогу Селендинскова. Селенгинский острог был сооружен в 1665-1666 годах.

Строка 9. Тобуноцки мужики, люди ясашныя. В документах XVII века «табунуцкие»; табунуты — одно из бурятских племен в Прибайкалье, платившее царскому правительству дань — ясак.

Строки 7, 10, 12. Посольские стрельцы, Федор Дементьянович. По вероятному предположению А. А. Горелова имеются в виду стрельцы посольства Ф. Головина (1687-1689) и нерчинский воевода Федор Дементьев Воейков. Прокопей Козеев — в известных документах имя не значится.

По далам девица копала коренья лютая.

Впервые у Калайдовича, № 34. Варианты: Соболевский, I, №№ 139, 141-146; «Великорусс в своих песнях, обрядах обычаях...», вып. I. М., 1898, №№ 822, 825, 826, 828; «Русская баллада. Предисловие, редакция и примечания В. И. Чернышева». Л., 1936, стр. 379.

Песня-баллада бытового характера.

Вариант Кирши Данилова уникален; с ним немного сходны только тексты Соболевского, № 139 и Шейна, в которых девушка нечаянно губит брата. В остальных вариантах она сознательно опаивает доброго молодца, мстя ему за какие-то обиды; молодец догадывается о происшедшем, обращается к девушке с последней просьбой — похоронить его. Текст Кирши Данилова, очень цельный в художественном отношении, знает еще одну подробность, усиливающую драматизм песни: «друг милый» — в то же время «по роду братец родимый».

Перед нашими воротами утоптана трава.

Впервые у Калайдовича, № 35. Варианты: Соболевский, I, №№ 302-307.

Лирическая песня бытового характера.

Текст Кирши Данилова уникален. Варианты сходны с ним лишь отдаленно. В них муж бранит немилую жену, велит ей постричься в монастырь, обещает дать на постриженье деньги. Позднее муж раскаивается, просит жену расстричься, но она отказывается. В тексте Кирши Данилова вместо конфликта семейного — любовный. Белинский приводит отрывок из этой песни (от слов «держал красну девицу за белы руки» до слов «замарал на девице платье цветное») в качестве примера типичной народной песни любовного содержания; песня эта для Белинского была художественной иллюстрацией к тезису о том, что «противоречие общественности с разумными потребностями и стремлениями человеческой натуры становит общество в трагическое положение» (стр. 446).

Да не жаль добра молодца битова — жаль похмельнова.

Впервые у Калайдовича, № 36. Вариантов нет.

Уникальная песня шуточного характера. Заключительные слова «Замените мою смерть животом своим» обычно встречаются в песнях военно-бытового содержания, где их произносит герой песни: он просит не оставлять его смертельно раненным после сражения. В данном тексте эти слова носят шутливый характер: положение «молодца похмельного» как бы уподобляется судьбе молодца, погибающего от ран. Имя Кирилы Даниловича уже Калайдович связывал с Киршей Даниловым и на этом основании считал последнего автором песни. Об этом говорит и Белинский. Однако возможно и другое объяснение. В подобного рода шуточных песнях имена свободно заменялись, при пении могли называться присутствующие. Поэтому не исключено, что в шутку певец вставил здесь имя собирателя.

Из Крыму и из Нагаю.

Впервые у Калайдовича, № 37.

Начало типично для песен о бегстве из татарского или турецкого плена (см. например: «Русские народные песни, собранные П. В. Шейном». — «Чтения в Обществе истории и древностей российских», кн. III. М., 1877, стр. 23-24). Первые строки песни (бегство братьев) представляют частичную параллель к думе о бегстве трех братьев-невольников из Азова (см., например: «Исторические песни малорусского народа с объяснениями Вл. Антоновича и М. Драгоманова», т. I. Киев, 1874, стр. 106-133, 332-336; Ф. М. Колесса. Мелодії українських народних дум. Київ, 1969, стр. 263-270, 341-356).

Вторая часть песни (от слов «Когда было добру молодцу время») неожиданно нарушает развитие сюжета. В раздумьях молодца о соколе и куличонке есть какая-то связь с решением младшего брата идти пешком. Строки же о добром молодце, о его судьбе явно перекликаются с первой частью песни «Когда было молодцу пора-время великое».

Приводим единственный известный нам вариант в записи XVIII века, где ощутимо объединяются темы и образы этих двух песен.

Сокол ли в чистом поле не птица, Да и тот ли по чисту полю гуляя, Болотную воду попивает, А я ли, доброй молодец, не удалой. Как было молодцу пора и время, Отец и мать меня любили, Сестры, братья и род-племя хвалили, Друзей у молодца было много. А как ныне добру молодцу безвремянье, Отец и мать детинушку невзлюбили, Весь род-племя удалова не узнали, Друзья все и приятели позабыли, Ссылают добра молодца с подворья, Пошел я, доброй молодец, сам заплакал, В слезах пути-дороженьки не взвидел, В возрыданьице словечушка не молвил. (М. Чулков. Собрание разных песен, ч. II, № 145).

Строки 1-2. ...Из Нагаю ... орды басурманския. Этой песенной формуле исторически соответствуют скорее всего Малые Ногаи, занимавшие в XVII в. степи Северного Причерноморья и находившиеся в зависимости от Турции и Крыма.

Покрай моря синего стоял Азов-город.

Впервые у Калайдовича, № 38. Варианты: Ист. песни XIII-XVI, №№ 378-387. О песне см.: Путилов 1960, стр. 297-298; А. А. Горелов. Трилогия о Ермаке из Сборника Кирши Данилова. — «Русский фольклор. Материалы и исследования», VI. М. — Л., 1961, стр. 344-350.

Сюжет известен в применении к различным историческим личностям. Вариантов с именем Ермака мало. Текст Кирши Данилова — наиболее разработанный. В известных записях песня кончается обычно требованием героя выпустить его на волю. В данном же тексте содержится продолжение. Однако эти эпизоды песни, особенно рассказ Ермака, изложены прозаично и, быть может, представляют повествовательное дополнение к песне. В Сборнике Кирши Данилова налицо стремление создать цельную песенную биографию Ермака, связав между собой отдельные песни. Настоящий сюжет как бы открывает собой поэтическую историю жизни Ермака.

[Про] Бориса Шереметева.

Впервые у Калайдовича, № 39. Варианты: «Ист. песни XVIII века. Издание подготовили О. Б. Алексеева и Л. И. Емельянов». Л., 1971, №№ 70-80. О песне см.: Соколова, стр. 208-212; К. В. Чистов. Некоторые моменты истории Карелии в русских исторических песнях. — «Труды Карельского филиала АН СССР», вып. X. Петрозаводск, 1958, стр. 80-81.

Военно-историческая песня Петровского времени.

В большинстве вариантов речь идет о сражении русских войск, которыми руководит Б. П. Шереметев, со шведами у Красной Мызы в 1702 году. В тексте Кирши Данилова сохранились воспоминания о крепости Орешке, взятию которой предшествовало сражение. Данный текст наиболее подробно разрабатывает центральный эпизод песни — допрос взятого в плен шведского майора; своеобразным здесь является введение в действие песни Петра Первого.

Благословите, братцы, про старину сказать.

Впервые у Калайдовича, № 40. Варианты (частичные): Соболевский, VII, № 322; Астахова, II, № 220.

Относится к группе песен-«небылиц», слагавшихся иногда на основе пародирования былинных форм. В настоящем тексте пародийным является лишь начало. Для песен этого рода характерно соединение в пределах одного текста ряда историй-«небылиц». Именно такой вид имеют варианты, где эпизод с сыном, матерью и женой входит в ряд других эпизодов. Текст Кирши Данилова дает как бы вполне завершенную самостоятельную песню на тему семейных отношений.

[Про] князя Репнина.

Впервые у Калайдовича, № 41. Близкие по содержанию песни о расправе с астраханским губернатором: М. Д. Чулков. Собрание разных песен, ч. III, № 54; Д. Кашин. Русские народные песни. М., 1834, кн. 2, № 18, стр. 69. Неполный вариант с именем Репнина — в рукописном сборнике XVIII века (ГПБ, собр. Титова, 3759, № 63).

Возможно, что песня входила первоначально в разинский цикл и лишь позднее к ней прикрепилось имя Репнина (XVIII век).

Отдельные строчки (описание остановки казаков на «зеленых лугах», появления судов из Астрахани, нападения казаков на «гребные струги») почти дословно совпадают с соответствующими местами песни «На Бузане-острове».

Во второй части текста есть прозаические места (от слов «губернатора из Астрахани Репнина»).

Во сибирской украине, во Доурской стороне.

Впервые у Калайдовича, № 42. Вариантов нет. О песне см.: В. С. Левашов. Военно-исторические песни предков Забайкальских казаков. — «Ученые записки Читинского государственного педагогического института», вып. 23, 1971, стр. 17-26.

Военно-историческая песня на тему об отбитой вражеской осаде. События, описанные в ней, произошли в 1655 году. Интересный комментарий к песне содержат документы, опубликованные в «Дополнениях к Актам историческим», т. 4, СПб., 1851, стр. 28-30. В частности, они подтверждают точность описания Комарского острова, достоверность рассказа о начале и ходе осады острога войском бойдоского князька Тагудая (кроме речи к осажденным, их ответа и описания заключительного бегства князька).

Никите Романовичу дано село Преображенское.

Впервые у Якубовича, № 22. Варианты: Ист. песни XIII-XVI, №№ 200-260. Библиография литературы о песне, текстологический и исторический комментарий: там же, стр. 654- 656. Дополнительно: Путилов 1960, стр. 198-218; Соколова, стр. 48-60; А. А. Zimin. Das Lied vom Zorn Groznyjs auf seinen Sohn. — «Zeitschrift für Slawistik», 1964, Bd. IX, Н. 1.

Одна из популярнейших исторических песен XVI века.

Многочисленные записи можно разделить на несколько редакций, которые различаются по разработке центрального эпизода — ссоры царя с сыном. В зависимости от того, как мотивируется конфликт Ивана Грозного с царевичем, песня приобретает определенный идейный смысл. К текстам первой редакции относятся те, в которых царь посылает сына на казнь за то, что тот бросает на пиру обвинение в наличии измены, не подкрепляя его фактами, не желая назвать изменников и т. д.; во второй редакции сын сам оказывается изменником. В свою очередь каждая редакция подразделяется на несколько видов. Вариант Кирши Данилова стоит несколько особняком. Антибоярский характер песни выражен в ней особенно наглядно: царевич обвиняет в измене «трех бояр больших», «трех Годуновых»; царь грозит изменникам жестокой расправой. Конфликт Ивана Васильевича с царевичем Федором происходит из-за того, что тот, назвав изменников, не раскрыл их преступлений и обвинил отца в связях с ними; правда, певец изложил это место не совсем четко. Вариант Кирши Данилова дает вполне определенную характеристику села, которое получает Никита Романович за спасение царевича: это убежище для «гулящих людей», «воров» — «кто церкву покрадет, мужика ли убьет, а кто у жива мужа жену уведет...». Начальные строки песни связывают ее с песней о взятии Казани, делая ее как бы прямым продолжением последней.

Песня «Никите Романовичу дано село Преображенское» (без этого названия) была послана Демидовым Ф. Миллеру в 1768 году.

Строка 34. Что меньшей Федор Иванович. Настойчивое сохранение в абсолютном большинстве текстов песни имени Федора является одним из аргументов против предположения, будто в песне отразился по-своему факт убийства Иваном Грозным сына (Ивана).

Строка 75. Малюта-палач сын Скурлатович. Во всех известных текстах Малюта изображается резко отрицательно. В его образе народ высказал свое отношение к тем жестокостям, которые характеризовали правление Ивана Грозного.

Строка 81. Ко старому Никите Романовичу. Обычно весть о несчастье приносит мать Федора-царевича. Исторический прототип героя — царский шурин, брат царицы Анастасии Романовны, первой жены Грозного. В песенном фольклоре Никита Романович фигурирует неоднократно: в былинах он стоит на заставе с Ильей Муромцем, в песне о Кострюке он ищет борцов, в песнях «удалого» содержания он выступает иногда как атаман или есаул и т. д. Никита Романович всегда противостоит как внешним врагам Руси, так и боярам.

Строки 124-141. Сказни ты любимова конюха моево ... Потом же увидел и голову у них. Все это место в различных вариантах разрабатывается по-разному: иногда Никита Романович казнит самого Малюту, чаще же просто отнимает племянника. Необходимость казнить подставное лицо мотивируется обычно в песнях тем, что Иван Грозный приказывает принести ему голову казненного в качестве доказательства свершившегося. В тексте Кирши Данилова всех этих подробностей нет, подчеркивается горе царя, увидевшего убитого сына.

Из манастыря Боголюбова старец Игренищо.

Впервые у Шеффера, стр. 142-144. Песня очень редкая. Вариант (тоже в записи XVIII века), более краткий и во всех отношениях уступающий тексту Кирши Данилова, — в журнале «Живая старина», 1895, вып. 1, стр. 122-123. Сходный по сюжету рассказ имеется в рукописном сборнике XVIII века, среди жарт: ГПБ, собр. Титова, № 1627, лл. 86 об. и 87 (указано мне В. Д. Кузьминой).

Текст Кирши Данилова представляет блестящий образец скоморошьей песни; все эпизоды хорошо разработаны, в песне много юмора; имеются и элементы сатиры (комическое изображение старца, собирающего милостыню, чтобы «душа спасти», и похищающего девушку, и др.). Во второй части (начиная с возвращения старца в монастырь) ощущается запись с пересказа. В варианте «Живой старины» эта часть отсутствует.

Прозвище Игренище связано, как предполагает В. Чернышев, с названием масти лошадей: игрений — рыжий («Русская баллада. Предисловие, редакция и примечания В. И. Чернышева». Л., 1936, стр. 448).

Строка 37. И увидели его ребята десятильниковы. Десятильниками назывались сборщики пошлин с монастырей и церквей. Тот факт, что старец сталкивается именно с десятильниками, усиливает сатирическое начало песни.

Садков корабль стал на море.

Впервые у Калайдовича, № 44. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 625-627; II, стр. 793-794; Пропп, стр. 98-109. Дополнительно: Б. Мериджи. Наблюдения над «Сборником Кирши Данилова». — «Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры». М. — Л., 1966, стр. 21-22; Б. Н. Путилов. Об эпическом подтексте (На материале былин и юнацких песен). -«Славянский фольклор», М., 1972, стр. 14-17.

Сюжет, являющийся продолжением былины «Садко — богатый гость». Здесь Садко, теперь уже богатый новгородский купец, отправляется за море с товарами. На обратном пути происходит чудо — при полном ветре корабль Садко не двигается с места. Морю приносят богатые дары, но корабль остается на месте; Садко понимает, что море требует человеческой жертвы, тогда начинают бросать жребий, кому идти в море.

В тексте Кирши Данилова вся эта часть изложена очень схематично, без ряда эпизодов и не вполне ясно. Фактически былина начинается здесь сразу с метания жребия. Эпизод этот разработан очень хорошо: Садко прибегает к хитрым уловкам, чтобы жребий не выпал на него, но из этого ничего не получается. Рассказ о дальнейшей судьбе Садко в варианте Кирши Данилова содержит одно существенное отличие: Садко здесь попадает не на дно морское (как в большинстве вариантов), а на берег, в избу, где встречает морского царя; нет здесь и сказочного описания морского царства.

Мотив женитьбы героя на дочери морского царя очень древний (он известен также по сказкам). Былинный герой не может жениться на девушке из морского царства, иначе он навсегда останется здесь. Благодаря тому, что брак — по совету Николы — не совершается, Садко возвращается домой.

Строки 50-51. И во то сине море Хвалынское Хлеба с солью не опу́сковал. Приносить дань морю хлебом с солью — обычай, зафиксированный в прошлом в Новгородской области.

Строка 104. А во сне пришел святитель Николай к нему. Николай — покровитель мореплавателей, защитник их от бурь и бедствий на море (ср. у Проппа, стр. 104).

Строки 142-148. С молодой женой на подклете спит ... А левая нога во Волх-реке. В других вариантах Садко просыпается на берегу реки, а его руки, которым он обнимал во сне невесту, оказываются в воде. Из этого видно, что в образах дочерей морского царя олицетворены реки, а девушка, которую выбирает Садко, олицетворяет его родную реку Волхов (Пропп, стр. 108).

Строка 70. По три дни не осматривали. «Не» надо понимать, видимо, как «нее», «ее»: по три дни ее осматривали.

Добрыня купался — Змей унес.

Впервые у Калайдовича, № 45. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 570-573; II, стр. 731-733; Пропп, стр. 179-206, 575-577. Дополнительно: Б. Мериджи. Наблюдения над «Сборником Кирши Данилова». — «Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры». М. — Л., 1966, стр. 23-25; Б. Н. Путилов 1971, стр. 32-53 (здесь — славянские параллели); Смирнов-Смолицкий, стр. 371-376.

Один из популярных сюжетов русского эпоса, известный в науке под названием «Добрыня и Змей». Текст Кирши Данилова не принадлежит к лучшим. Сюжет изложен довольно схематично, нет существенных эпизодов, составляющих обычно вторую — наиболее важную — часть былины. По наиболее полным вариантам, Добрыня не убивает Змея при первой встрече, а лишь наносит ему поражение и берет с него «заповедь великую», что он не станет больше чинить вред Киеву. Однако Змей нарушает договор и уносит из Киева племянницу Владимира Забаву Путятишну. По поручению князя Добрыня снова отправляется в путь, убивает Змея и спасает Забаву.

Строка 23. Купатися на Сафат-реку. В других вариантах река называется Израй (как и в словах матери Добрыни), Пучай. Здесь представление о том, что нельзя купаться в реке, имеющей священное значение, соединяется с более старыми представлениями о реке — месте обитания фантастического змея. О Сафат-реке см. комментарий к былине «Алеша Попович».

Строка 36. Надевал на себя шляпу земли греческой. Образ этот встречается и в других былинах. Он имеет определенный символический смысл: шляпа (по другим вариантам — шапка, колпак) земли греческой есть художественное воплощение могущества Киевской Руси, укреплению которой способствовало принятие христианства через посредство Византии (см. у Проппа, стр. 192).

Первая поездка Ильи Муромца в Киев.

Впервые у Якубовича, № 8. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 605-609; II, стр. 761-765; Пропп, стр. 237-257, 579-580. Дополнительно: Илья Муромец. Подготовка текстов, статья и комментарии А. М. Астаховой. М. — Л., 1958, стр. 453-456; Путилов 1971, стр. 62-70 (здесь — славянские параллели).

Былина об Илье Муромце и Соловье Разбойнике — один из наиболее популярных и значительных сюжетов русского героического эпоса. В ней есть следы древних представлений о борьбе с чудовищами, но в целом она проникнута идеями эпоса периода древнерусского государства: «Образ Соловья — художественное изображение сил, разъединявших Русь, дробивших ее на части, стремившихся к замкнутости, к изоляции Киева как столицы от остальной Руси. Подвиг Ильи кладет конец отъединенности Чернигова и других городов от Киева» (Пропп, стр. 255).

Текст Кирши Данилова содержит основные эпизоды сюжета; здесь нет часто встречающихся в других вариантах мотива чудесного исцеления Ильи и рассказа об освобождении им Чернигова. В тексте хорошо разработана заключительная часть былины, в которой Илья Муромец противостоит князю Владимиру и его окружению.

Строка 10. И залег ее, дорогу, Соловей-разбойник. Конкретный облик Соловья-разбойника по былинам восстановить нельзя; можно, однако, догадываться, что в нем соединены черты звериные, фантастические, и человеческие. Очень архаичны образы сыновей Соловья, способных «обвернуться черными воронами».

Строка 98. Оне только Илью видели. В тех вариантах, где семья Соловья пытается погубить Илью, богатырь обычно уничтожает или пугает ее и затем едет дальше.

Строки 145-152. Все русские могучие богатыри ... Только было у князя их тридцать молодцов. По другим источникам известны былины о Самсоне, Сухане, Святогоре, братьях Сбродовичах.

Илья ездил с Добрынею.

Впервые у Якубовича, № 11. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова I, стр. 609-614; Пропп, стр. 261-264. Дополнительно: «Илья Муромец. Подготовка текста, статья и комментарии А. М. Астаховой». М. — Л., 1958, стр. 475-479; Путилов 1971, стр. 206-210 (здесь — славянские параллели); Б. Н. Путилов. Сюжетная замкнутость и второй сюжетный план в славянском эпосе. — «Славянский и балканский фольклор». М., 1971, стр. 83-90.

Сюжет былины о бое Ильи Муромца с сыном (последний обычно именуется Сокольником) — один из самых замечательных в русском эпосе. Вопрос о его генезисе и идейной сущности очень сложен. Наиболее вероятно толкование былины как отражения противоречий материнского рода и рода отцовского. С другой стороны, былина входит в героический киевский цикл и подчиняется основной специфике этого цикла. Поэтому сын Ильи, приезжающий, чтобы отомстить отцу за бесчестье матери, характеризуется как враг Руси. В более полных вариантах Сокольник упорно хочет убить Илью; былина оканчивается обычно тем, что Илья Муромец, убедившись в вероломстве сына, убивает его.

Вариант Кирши Данилова очень своеобразен. Здесь сюжет о встрече отца с сыном оказывается в составе другой былины — о победе Ильи Муромца и Добрыни Никитича над бабой Горынинкой; эта былина, неизвестная в других записях, изложена схематично. Та часть песни, которая посвящена встрече Ильи и Збута-королевича, также схематична и неполна. Столкновение их рисуется как случайная стычка, а не как закономерный конфликт (Збут лишь от матери узнает, что Илья Муромец — его отец), и поэтому кажется в этой былине лишь эпизодом.

Строка 7. Как бы сверх тое реки Череги. См. комментарий к былине «Чурила Пленкович».

Строка 8. Как бы будут оне у матушки у Сафат-реки. См. комментарий к былине «Алеша Попович».

Князь Роман жену терял.

Впервые у Якубовича, № 23. Обзор вариантов: Астахова, II, стр. 790-793.

Популярная песня-баллада. В русском фольклоре есть целый ряд балладных песен трагического содержания — о семейных конфликтах, заканчивающихся гибелью одного или обоих супругов («Князь Михайла», «Князь, княгиня и старицы» и др.). Содержание этих песен связано с бытовыми отношениями феодальной Руси.

Причина убийства жены Романом в вариантах не мотивируется. Главная тема этой песни — не конфликт мужа и жены (даются лишь его последствия), а трагедия дочери, которая ищет свою мать, узнает о ее судьбе и хоронит ее останки. В ряде вариантов весть о смерти матери приносят волки.

Текст Кирши Данилова сюжетно хорошо разработан. Он принадлежит к той группе вариантов, в которой дочь узнает о судьбе матери, увидев в когтях орла ее руку с золотым перстнем. Художественную цельность песни несколько нарушает заключительный эпизод, содержащий натуралистические подробности.

Во хорошем высоком тереме, под красным косящетым окошком.

Впервые у Калайдовича, № 49. Вариантов нет.

Лирическая песня. Замечательна как одно из самых ранних по времени записи фольклорных произведений на тему о рекрутчине. В Сборнике Кирши Данилова это — одна из немногих современных песен. Вместе с песнями «Под Ригою стоял царь-государь» и «На литовском рубеже» составляет в Сборнике небольшой цикл о тяжелой доле солдата и его семьи. По стройности композиции, сюжетной завершенности и эмоциональной насыщенности может быть отнесена к числу лучших лирических песен Сборника.

[Про] атамана польскова.

Впервые у Калайдовича, № 50. Вариантов нет. О песне см.: Ист. песни XIII-XVI, стр. 668-669. Имя Михаила Черкашенина уводит историческое содержание песни к временам Ивана Грозного: Михаил был одним из тех атаманов (польских, т. е. полевых), которые приводили казаков на царскую службу при Иване Грозном; он же поднял донских казаков на Азов, когда крымский хан казнил его сына Данилу (см.: С. Ф. Платонов. Очерки по истории Смуты в Московском государстве, XVI-XVII вв. СПб., 1910, стр. 112). Черкашенин был убит при обороне Пскова от Стефана Батория в 1582 году.

Однако отдельные подробности песни обнаруживают в ней более далекие исторические связи: город Зарайск, Рязань Старая, образ молодой жены, встречающей убитого мужа «с высокого терема», — все это заставляет вспомнить знаменитый эпизод с князем Федором и его женой Евпраксией, изложенный в «Повести о разорении Рязани Батыем».

На литовском рубиже.

Впервые у Калайдовича, № 51. Вариантов нет. О песне см.: «Народные баллады. Вступительная статья, подготовка текста и примечания Д. М. Балашова». М. — Л., 1963, стр. 403.

Песня четко делится на две части, сюжетно связанные между собой предсказанием коня о гибели молодца. Первая часть развивает тему о горестной судьбе героя «на службе царской, службе воинской»; близка к песням Сборника «Под Ригою стоял царь-государь» и «Во хорошем высоком тереме». Вторая часть — с эпизодами наступления врага, выезда поединщика — «Чуда поганого», единоборства с ним, победы русского воина и его последующей гибели в плену — очень сходна с песней Сборника «Под Конотопом под городом»; здесь нет, однако, характерного для последней мотива стойкости героя.

Особенностью текста является последовательное наименование ее героя дворянином.

Упоминание в песне Смоленска и литовского рубежа позволяет отнести ее создание (в данной редакции) не ранее, чем ко второй половине XVII века.

Ох, в горе жить — некручинну быть.

Впервые у Калайдовича, № 52. Обзор вариантов и исследований: В. Ф. Ржига. Повесть о Горе-Злочастии и песни о Горе. «Slavia», 1931, вып. I, стр. 40-66; вып. II, стр. 288-315; Н. К. Гудзий. История древней русской литературы, изд. 7-е. М., 1966, стр. 409-410; «Русская повесть XVII века. Составитель М. О. Скрипиль». Редактор И. П. Еремин. Л., 1954, стр. 400-415. Основные варианты: Соболевский, I, №№ 438-447.

В русском фольклоре известны две группы песен о Горе — лиро-эпические и лирические. Текст Кирши Данилова, относящийся к лирическим песням, своеобразен. В нем очень ясно выражено противопоставление судьбы бедного и богатого. В первой части песни Горе предстает просто как реальный удел бедняка и лишь во второй части приобретает характер персонифицированного образа.

По наблюдениям В. Ф. Ржиги, некоторые стихи варианта Кирши Данилова «дословно повторяют отдельные стихи Повести о Горе-Злочастии». На основании текстологических сопоставлений Ржига сделал вывод о том, что «вариант Кирши является лирической композицией, навеянной повестью и весьма отличной от других песен» («Slavia», стр. 312-313).

Строка 2. А в горе жить — некручинну быть. Ср. в Повести о Горе-Злочастии; «а в горе жить — некручинну быть».

Строка 7. Не бывать гулящему богатому. Ср. в Повести:

Не бывать бражнику богату.

Строки 10-11. Не утешити дитя без матери, Не скроить атласу без мастера. Ср. в Повести:

Что не класти скарлату без мастера, Не утешити детяти без матери.

Строка 13. А и лыком горе подпоясалась. Ср. в Повести:

Еще лычком горе подпоясано.

Строка 16. А горя прежде век зашол. Ср. в Повести:

А что злое Горе наперед зашло.

Во зеленом садочку.

Впервые у Шеффера, стр. 163. Вариант: «Русская баллада. Предисловие, редакция и примечания В. И. Чернышева». Л., 1936, стр. 155. Текст, возможно, объединяет две самостоятельные песни (вторая начинается со слов «А девушка у девушки спрашала»). Об образности песни см.: А. А. Горелов. Диффузия элементов устнопоэтической техники в «Сборнике Кирши Данилова». — «Русский фольклор», XIV. Л., 1974, стр. 189-190.

Чурилья-игуменья.

Впервые у Калайдовича, № 53. О песне см.: «Народно-поэтическая сатира. Статья, подготовка текста и примечания Д. М. Молдавского». Л., 1960, стр. 416; «Народные баллады. Вступительная статья, подготовка текста и примечания Д. М. Балашова», стр. 413.

Уникальная песня. Сюжет очень хорошо разработан. В песне ярко проявляется характерный для ряда текстов Сборника лукавый юмор, шутливый тон. Насмешка над монастырскими нравами соединяется в песне с явным шутливо-сочувственным отношением к ловкой Стафиде Давыдьевне, нарушающей нормы церковной морали.

Строки 20-21. А поют оне на крылосах, мешаются, Не по-старому поют, усмехаются. Сравн. в плаче А. М. Пашковой:

Я стояла, да заметила, Что попы поют-мешаются, Дьяки читают-усмехаются И подаянья не начаются («Русские плачи Карелии. Под ред. М. К. Азадовского». Петрозаводск, 1940, стр. 73).

Высота ли, высота поднебесная.

Впервые у Калайдовича, № 54. Вариантов нет. Былины о Суровце-Суздальце, известные по другим записям, — на совершенно иной сюжет.

Текст Кирши Данилова представляет начало былины. Замечательна запевка, которая переходит в необычное для эпоса описание «беззаконства великого». Все это вступление, видимо, не связано с основным содержанием былины.

Строки 12-15. При старце Макарье Захарьевиче... Чернецы по дорогам — разбойницы. По вероятному предположению А. А. Горелова здесь имеются в виду реальные факты XVII века: Покровский монастырь в Туринске, где монахи и монахини жили совместно, славился беспорядками и несоблюдением нравов. Для наведения строгих порядков игуменом был назначен Макарий, но и при нем положение еще долго не менялось. Характерно, что этот реальный мотив в песне включен в широкий эпический контекст.

Строка 32. И поехал ко городу Покидашу. В других былинах встречается город Кидиш. Возможно, что это — искаженное наименование легендарного города Китежа, который якобы при приближении татар опустился на дно озера и был таким образом спасен.

[Про] дурня.

Впервые у Калайдовича, № 55. Песенные и стихотворные варианты: «Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях... Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном», вып. I. М., 1898, № 966; «Белорусские песни. Сборник П. В. Шейна». СПб., 1874, № 755 и стр. 424-425; М. Дмитриев. Опыт собрания песен и сказок крестьян Северозападного края. Гродно, 1868, стр. 143-149; Н. И. Рождественская. Сказы и сказки Беломорья и Пинежья. Архангельск, 1941, стр. 69-71. О сюжете см.: «Русская сатирическая сказка в записях середины XIX-начала XX века. Подготовка текста, статья и комментарии Д. М. Молдавского». М. — Л., 1955, стр. 252-253.

Сказка о дурне, который говорит все невпопад и из-за этого страдает, известна преимущественно в прозаической форме. В тексте Кирши Данилова все основные сказочные эпизоды сохранены. Сохранены и стилистические сказочные особенности. Окончание придает тексту особую остроту: дурня убивают солдаты. Заключительные строки прозаичны. Текст из Сборника в обработанном виде вошел в «Первую русскую книгу для чтения» Л. Н. Толстого (см.: Э. Е. Зайденшнур. Работа Л. Н. Толстого над русскими былинами. — «Русский фольклор. Материалы и исследования», V. М. — Л., 1960).

Голубина книга сорока пядень.

Впервые опубликована П. Н. Шеффером в «Известиях ОРЯиС АН», 1897, т. 2, кн. I. Варианты см.: А. Марков. Беломорские былины. М., 1901, стр. 612.

Духовный стих о Голубиной (т. е. мудрой — «глубинной») книге.

В наиболее полных вариантах стих о Голубиной книге содержит вопросы и ответы, касающиеся происхождения мира, животных, различных святынь, и, кроме того, — возникновения сословий («от чего зачадилися» цари с царицами, князья с боярами, крестьяне и т. д.). Заключительная часть стиха повествует о борьбе между Правдой и Кривдой и о том, как «Кривда Правду приобидела», «Пошла Правда на вышние небеса, а Кривда осталась на сырой земле».

Духовный стих о Голубиной книге сложился на основе апокрифических сказаний — «Беседы трех святителей» и некоторых других. При всей своей религиозности, Голубиная книга не отражает официальных взглядов церкви, в ней содержатся еретические представления; есть в ней и мотивы неудовлетворенности социальным строем, пессимистические настроения о торжестве Кривды на земле и т. д.

Текст Кирши Данилова не содержит вопросов и ответов социального порядка (о создании сословий), характерных для ряда вариантов. Нет здесь также заключительного эпизода о борьбе Правды с Кривдой. В имеющихся пределах вариант Кирши Данилова хорошо разработан. Стилистически он во многом близок к былинам. Своеобразен эпизод о борьбе единорога и льва за право царствовать над зверями. В характеристике льва-царя угадывается элемент скоморошьей сатиры («А и лев подписан — царем ему быть. Царю быть над зверями всем; а и хвост у него колечиком»)

Вступление к стиху, не известное по другим вариантам, очень сходно с началом «Повести о Горе-Злочастии». А. Марков считал первоначальным источником в данном случае стих («Живая старина», 1913, вып. 1-2, стр. 19); В. Ф. Ржига более убедительно доказывает зависимость стиха в этом месте от Повести («Slavia», 1931, № 1 стр. 55).

Там на горах наехали бухары.

Впервые у Калайдовича, № 56.

Текст уникален. Песню можно трактовать как шуточную. Возможно, она исполнялась в качестве частой-плясовой. Для песен этого типа характерно отсутствие сюжетной стройности и строгой связанности между стихами. В припеве — смесь искаженных иноязычных слов — польских, еврейских, возможно, бурятских (ср.: А. А. Горелов. Диффузия элементов устнопоэтической техники в «Сборнике Кирши Данилова», стр. 192). В параллель можно привести украинские шуточные песни с припевами на слова, как будто лишенные смысла, искаженные иноязычные (см., например: «Труды Этнографическо-статистической экспедиции в Западно-русский край...» — «Материалы и исследования, собранные П. П. Чубинским», т. V. СПб., 1874, стр. 1130, 1163, 1177, 1181 и др.).

Строка 1. ... наехали бухары. Скорее всего имеются в виду бухарские купцы, которые в XVII- XVIII вв. вели широкую торговлю в Сибири, имели лавки в городах. Возможно, однако, что речь идет об очередном посольстве бухарского хана: такие посольства в XVII-XVIII вв. неоднократно проходили в Москву через Тобольск или Тюмень.

Ох, горюна! Ох, горю хмелина!

Впервые у Шеффера, стр. 174-175. Варианты: Соболевский, VII, №№ 194-196.

Текст уникален. Сходство с указанными вариантами только в первой части песни — в описании того, как «садили девушки хмель». Вторая часть совершенно отлична. В вариантах сначала теща приглашает зятя на пироги и, возмущенная его обжорством, выгоняет из дому, а затем зять варит для тещи пиво и потчивает «в четыре полена березовых». Тексты только со второй частью: Соболевский, VII, №№ 197-201.

Текст Кирши Данилова входит в группу песен, относящихся к скоморошьему репертуару.

У Спаса к обедне звонят.

Впервые у Калайдовича, № 57. Вариант: Соболевский, VII, № 192.

Шуточная скоморошья песня.

Текст Кирши Данилова гораздо богаче по содержанию и более художествен, чем указанный вариант. Все эпизоды хорошо разработаны и мотивированы. В тексте несомненна скрытая ирония по адресу тещи. Имя Дениса Борисовича, быть может, было взято певцом как хорошо знакомое аудитории (ср. выше, в песне «Да не жаль добра молодца»).

Строки 1-3. У Спаса к обедне звонят ... По монастырям благовестят. Вариант к этой песенной формуле есть в шуточной игровой песне:

Тень, тень, потетень, Выше города плетень. У Спаса бьют, У Миколы звонят, У старого Егорья Часы говорят. («Сказки и песни Вологодской области». Составители: С. И. Минц и Н. И. Савушкина. Вологда, 1955, № 71).

Теща, ты теща моя.

Впервые у Шеффера, стр. 176-177. Вариантов нет. Примыкает в Сборнике к группе песен о теще и зяте (см. два предыдущих текста). Несомненно, скоморошья версия.

Усы, удалы молодцы.

Впервые у Калайдовича, № 58. Обзор вариантов и исследований: Т. М. Акимова. Народные удалые песни сатирико-юмористического характера. — «Ученые записки Саратовского гос. ун-та», т. 67. Выпуск филологический. 1959, стр. 5-22; П. С. Богословский. Песня об Усах из Сборника Кирши Данилова и камская вольница. Пермь, 1928; В. Чернышев, Рецензия на книгу П. Богословского. «Slavia», 1932, № 1, стр. 176-179.

П. Богословский считает текст Кирши Данилова самым близким к первоначальной форме песни. Более правильны выводы В. Чернышева, который относит его к пермской редакции песни, возникшей первоначально в Москве.

Вариант Кирши Данилова — один из лучших. Основная тема песни — нападение разбойников на богатого мужика — разработана в скоморошьем духе. Начало напоминает песню о разинском сынке; речь атамана выдержана в манере пародии на выступления атамана в исторических песнях. Эпизод с завтраком Усов разработан в манере песен-«небылиц». В результате усиления шутливо-забавных мотивов собственно разбойничья тема в песне оказалась несколько притушенной, зато усилены мотивы обличения богатого крестьянина. В этом плане характерна и разработка образа дурака в песне.

Гришка Мурышка, предводитель Усов, — лицо реальное; он был известен своими разбоями на Волге в 40-е годы XVII века (см. в кн.: Н. Аристов. Об историческом значении русских разбойничьих песен. Воронеж, 1875, стр. 34).

Строка 43. А и тот с борку, иной с борку ... См. комментарий к песне «Сергей хорош» (стр. 432).

Кто Травника не слыхал.

Впервые у Калайдовича, № 59. Варианты: «Русская баллада. Предисловие, редакция и примечания В. И. Чернышева. Вступительная статья Н. П. Андреева». Л., 1936, стр. 466; «Былины и исторические песни из Южной Сибири. Записи С. И. Гуляева. Редакция, вступительная статья и комментарии М. К. Азадовского». Новосибирск, 1939, № 12 (то же: «Былины и песни Южной Сибири. Собрание С. И. Гуляева. Под ред. В. И. Чичерова». Новосибирск, 1952, № 58). В. И. Чернышев предположительно относил песню к игровым.

Текст Кирши Данилова — лучший, вероятно, скоморошьего происхождения. Очень интересен здесь образ Травника (Зуй, Травник — куличок). Сохраняя внешне черты кулика, он в то же время вполне человечен. По предположению М. К. Азадовского, в песне следует видеть сатирическое описание похождений какого-то доброго молодца. Травник терпит всяческие невзгоды из-за своего буйного характера и «лукавства великого». Но песня содержит и критическое изображение тех порядков, при которых Травника все бьют, сажают его в тюрьму, берут с него деньги и т. д.

Строка 3. Ставил Потанька плужок. Плужок — по-видимому, силок для ловли птиц.

Свиньи хрю, поросята хрю.

Впервые у Шеффера, стр. 181-182. Вариантов нет. Эпизод о том, как жена задушила мужа, составляет самостоятельную песню (Соболевский III, №№ 123-129). О песне см.: А. А. Горелов. Частушка с разных сторон. — «Русская литература», 1972, № 4, стр. 213.

Шуточная скоморошья песня с характерным для песен такого рода соединением ряда самостоятельных, не связанных единой логикой сюжета, эпизодов. Основное их содержание — вышучивание семейных отношений; в конце характерен эпизод, в котором насмешливо изображены поп и попадья.

А. А. Горелов находит в составе текста около десяти «мелких песен», скрепленных «внешнетематически, скорее даже эмоционально, и отчасти — интонационно ритмически». Некоторые из них можно было бы отнести к плясовым частушкам.

Строка 22. Испить боло побольше — побольше шумит. «Боло» — было. Не вполне ясно, как следует понимать смысл всей фразы: «испито было побольше» или «испить было бы побольше».

Стать почитать, стать сказывать.

Впервые у Шеффера, стр. 183-187. Вариантов нет. Песня не может быть напечатана полностью ввиду непристойного характера. О песне см.: А. А. Горелов. Диффузия элементов устнопоэтической техники в Сборнике Кирши Данилова, стр. 193-194. А. А. Горелов предлагает эту песню, как и предыдущую, рассматривать в виде «связки мелких песен» и насчитывает в ней около сорока таких песенок, представляющих образцы «ранних частушек-скоморошин» («Русская литература», 1972, № 4, стр. 213).

О станишниках, или разбойниках.

Впервые у Калайдовича, № 60. Обзор вариантов и исследований сюжета: Астахова, I, стр. 601-602; II, стр. 759-761; «Илья Муромец. Подготовка текстов, статьи и комментарии А. М. Астаховой». М. — Л., 1958, стр. 488-491; Пропп, стр. 264-267.

Былина «Илья Муромец и разбойники» часто встречается в составе другой песни, обычно — об Илье Муромце и Соловье Разбойнике. Текст Кирши Данилова принадлежит к числу тех, в которых сюжет выделился в самостоятельную былину.

Строки 37-38. А Селма стает пересемывает, а Спиря стает, то постыривает. Характерная для некоторых песен Сборника формула, передающая испуг.

О атамане Фроле Минеевиче.

Впервые у Калайдовича, № 61. Вариантов нет. Тексты, встречающиеся в сборниках казачьих песен и почти буквально совпадающие

с нашим, взяты из Сборника Сахарова, который фальсифицировал запись Кирши Данилова.

Содержание песни относится к концу XVII — началу XVIII века. Фрол Минаев — казачий атаман, старавшийся мирными средствами уладить конфликты донских казаков с царским правительством. Жалобы, которые передает песня, с одной стороны, вызваны политикой Петра Первого, направленной на дальнейшее ограничение казачьих прав, а с другой — напоминают о несчастных для донских казаков последствиях неудачного похода в Крым русских войск под командованием Василия Голицына.

В рукописи лист с текстом песни очень плохо сохранился, поэтому некоторые места не поддаются прочтению. Пользуясь тем, что отдельные места заключительной части были прочитаны К. Калайдовичем и П. Шеффером, можно предложить следующий вариант последних строк песни:

Что злата труба в царстве протрубила, Прогласил надежа благоверны царь: «А и гой есть атаман и с донски казаки! У тебя, у атамана, есть казачий суд, Есть ли ... непорядочно живет ...

Строка 7. ...с крепким Лютиком. Турецкий форт Лютик, прикрывавший подступы к Азову со стороны Дона, был взят русскими войсками в 1696 г. Упоминание его в данном контексте не оправдано.

О Стеньке Разине.

Впервые у Калайдовича, Предисловие, стр. III. Варианты см. в комментарии к песне «По край моря синего стоял Азов-город».

Сохранилось только начало песни, остальных листов в рукописи нет.

Начало песни совпадает с текстом «По край моря синего стоял Азов-город». На этом основании Сахаров и Костомаров печатали песню «По край моря синего» с заменой Ермака на Разина.

Прикрепление песни к Разину в других записях не встречается.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

[Курсивом обозаначается номер песни (согласно оглавлению), прямым шрифтом — номер строки.]

Авдотья вдова, Блудова жена 17: 9, 13, 20, 36, 49.

Авдотья вдова, Чесовая жена 17: 8, 14, 29, 53, 65, 80, 81, 98, 102, 126, 127.

Авдотья Ивановна, жена гостя Терентишша 2: 24, 34, 71, 83, 115, 131, 150, 168, 178.

Авдотья, Авдотьюшка Леховидьевна, жена Потока 23: 52, 63, 72, 80, 86, 108, 119, 125, 135, 156, 158, 176, 200, 204, 223.

Авдотья Чесовична, дочь вдовы, Чесовой жены 17: 18, 28, 56, 68, 71, 118.

Агафон, один из усов, удалых молодцов 65: 80.

Агафонушка Никитин, богатырь 27: 22.

Адам 60: 3, 7, 8, 10, 15, 18, 41, 45, 50.

Азвяк Таврулович, царь татарский 4: 6, 7, 15, 59, 60, 67, 73, 74, 92.

Алексей Михайлович, царь 32: 3; 34: 3, 6, 13.

Алеша, Алешинька, Алешка, Алешунька Попович 11: 86; 20: 4, 16, 29, 31, 38, 40, 46, 50, 54, 75, 86, 88, 96, 100, 101, 103, 108, 113, 116, 117, 119, 129, 134, 150, 170, 171, 175, 180, 199, 214, 229, 248, 249, 252, 269, 275, 278, 285, 289, 294, 296, 300, 302, 304, 305, 306, 311, 313, 316, 322, 325, 328, 333, 336, 340; 21: 86, 106, 131, 162, 173, 176; 23: 12; 24: 140, 144, 152, 157, 161, 173, 174, 176, 185, 187.

Амелфа Тимофеевна, мать Василия Буслаева 10: 12, 17, 42, 154, 155, 159, 239, 257, 272, 288; 19: 26, 30, 37, 281, 295, 298.

Амелфа Тимофеевна, мать Добрыни Никитича 48: 10.

Амелфа Тимофеевна, мать Соловья Будимировича 1: 191, 229.

Анна Ивановна, крестная мать Добрыни Никитича 9: 151, 175, 181, 184.

Анна Романовна, дочь князя Романа Васильевича 51: 11, 18, 23, 42, 62, 63, 82.

Анна Семеновна, жена Травника 66: 46, 77.

Анофрей Степанович, казачий атаман 13: 11, 161; 14: 6, 70, 72.

Апраксевна княгиня, жена князя Владимира 1: 79, 219; 11: 321, 341; 15: 148; 18: 127; 20: 163, 188, 274, 341; 21: 142, 145; 22: 231, 233; 24: 75, 92, 102, 107, 132, 135, 138, 146, 154, 172, 181, 193, 228, 304, 306, 320, 339, 363, 366; 49: 171.

Афимья Александровна, мать Добрыни Никитича 9: 150, 170; 21: 60, 72, 125.

Афонас, один из усов, удалых молодцов 65: 79.

Афромей, Вахрамей Афромеевич, царь загорский 16: 44, 72, 129, 130, 160, 166, 173, 180, 188, 192, 205, 214, 240, 245, 253, 256, 277, 280.

Афросинья королевична, дочь короля Етмануйла, Етмануйловича 11: 42, 43, 68, 121, 166, 170, 185, 212.

Ахрамей, шурин царя Азвяка 4: 19, 66.

Бермята, Бермяка Васильевич, старорый муж Катерины Прекрасной 18: 92, 116, 208, 231.

Борисовичи, братья, 4: 63, 72, 86, 97, 112; 5: 238.

Борков Сергей Федорович 7: 4, 5, 6, 7, 8, 9, 14, 21, 23, 25, 33, 35, 38, 44, 50, 52, 54, 59, 60, 71, 79.

Буслай, отец Василия 10: 2, 6.

Ваня 67: 56.

Василей 67: 57.

Василей Игнатьев, пьяница 25: 70, 76, 219, 223, 224.

Василий, Василей, Васинька, Васка, Васютка, Васюнька Буслаев, Буслаевич, Буславьевич 10: 14, 15, 21, 23, 26, 27, 43, 46, 47, 48, 52, 58, 64, 68, 76, 83, 84, 87, 91, 94, 97, 101, 106, 118, 121, 124, 131, 146, 148, 158, 162, 164, 166, 169, 188, 191, 196, 200, 206, 212, 222, 224, 225, 229, 232, 247, 259, 266, 273, 282, 287, 290; 19: 6, 7, 11, 19, 23, 32, 39, 44, 49, 51, 60, 62, 70, 81, 82, 85, 87, 90, 93, 95, 102, 103, 116, 129, 131, 142, 145, 148, 154, 156, 159, 164, 170, 172, 175, 182, 186, 195, 198, 205, 209, 211, 214, 221, 224, 226, 230, 237, 238, 241, 244, 246, 252, 253, 265, 268, 273.

Василий, Василей Иванович, имя, которое берет себе жена Ставра Годиновича 15: 63, 97, 110, 130, 149, 161, 191.

Василий, шурин царя Азвяка 4: 17, 64.

Василиса Микулишна, жена Ставра Годиновича 15: 111.

Владимер-князь 1: 36, 47, 72, 78, 91, 108, 216, 218, 235, 237, 242, 248, 252, 264; 3: 78, 80, 86, 93, 100, 119, 132, 139, 140, 148, 153, 159, 164, 167, 169, 176, 183; 8: 2, 10, 32, 51, 140; 9: 2; 11: 2, 9, 12, 17, 34, 54, 59, 80, 87, 122, 189, 214, 223, 273, 289, 293, 297, 312, 316; 15: 2, 18, 28, 29, 39, 45, 49, 78, 118, 122, 144, 147, 152, 162, 171, 179, 189, 201, 204, 207, 209, 218, 233, 237, 240, 244; 16: 2, 5, 12, 22, 24, 57, 59, 61, 110, 146, 233, 236, 239, 241, 269, 271; 17: 2, 5, 52, 79, 129; 18: 2, 9, 18, 39, 51, 66, 77, 90, 110, 126, 149, 184, 186, 192, 195, 201, 212, 216; 20: 27, 33, 155, 163, 165, 173, 200, 230, 322, 327, 331; 21: 2, 9, 33, 47, 105, 135, 142, 144, 161, 163, 172; 22: 40, 42, 51, 55, 64, 74, 98, 220, 225, 230, 232, 242, 258; 23: 2, 13, 94, 103, 111, 136, 214; 24: 40, 42, 59, 62, 65, 203, 247, 278, 286, 288, 298, 303, 305, 307, 327, 335, 337, 362, 365; 25: 21, 30, 36, 43, 46, 48, 52, 88, 105, 108, 111, 118, 139, 156, 221; 48: 104, 108, 110, 112, 113, 124, 133; 49: 112, 120, 125, 131, 137, 160, 170, 172; 50: 89.

Волотомон Волотомонович, царь 60: 64, 65, 116, 117.

Волх, Вольх Всеславьевич, Всесловьевич, богатырь 6: 13, 18, 25, 26, 37, 39, 42, 43, 46, 48, 50, 51, 54, 63, 67, 74, 78, 86, 99, 100, 122, 133, 137, 155, 175, 180, 187, 191, 196.

Вороновы, господа 14: 30.

Воротынский, князь 29: 125, 130, 177.

Годуновы, бояре 12: 46, 54; 45: 39, 53, 170.

Голицын Васька 70: 25, 37.

Гордей, шурин царя Азвяка 4: 18, 65

Горден Блудович 17: 21, 27, 40, 50, 57, 62, 75, 78, 83, 88, 90, 99, 104, 112, 118, 123.

Горынинка баба 50: 18, 19, 22, 111, 120, 128, 133.

Гришка Мурышка, дворянский сын 65: 13, 44.

Гришка Отрепьев Расстрига 12: 4, 5, 6, 8, 9, 11, 16, 19, 20, 24, 25, 43, 44, 59, 65.

Давыд Евсеевич, царь 58: 11; 60: 71, 72, 85, 118, 132.

Денис Борисович 63: 18, 54, 76.

Дмитрей, Митрей, черниговский гость богатый 16: 20, 35, 37, 63, 65, 114, 118, 120, 123, 138, 144.

Дмитрий, Дмитрей Иванович, царевич 12: 7, 38, 45, 53.

Добрыня, Добрынюшка Никитич, Никитьевич 9: 3, 4, 8, 24, 29, 58, 60, 62, 63, 67, 69, 78, 81, 82, 85, 91, 97, 99, 103, 106, 107, 109, 112, 132, 133, 134, 135, 139, 142, 145, 149, 152, 166, 169, 178, 203, 204, 205, 206, 209, 210, 224, 232; 18: 115; 21: 31, 50, 51, 54, 70, 77, 87, 109, 113, 116, 120, 121, 133, 140, 146, 159, 167; 23: 10; 24: 192, 194, 197, 199, 220, 223, 227; 48: 12, 13, 15, 17, 18, 21, 25, 28, 29, 33, 34, 35, 37, 38, 43, 45, 46, 47, 53, 58, 59, 66, 69, 72, 74, 83, 88, 110, 114, 117, 119, 120, 122, 135; 50: 5, 11, 14, 15, 16, 20, 21, 110, 115, 116, 122, 125, 132, 136, 143.

Дунай Иванович 11: 53, 60, 62, 64, 72, 74, 78, 79, 89, 90, 103, 111, 114, 127, 132, 142, 144, 162, 167, 176, 183, 184, 195, 198, 203, 208, 218, 228, 233, 240, 241, 257, 260, 278, 287, 288, 311, 318, 323, 326, 330, 332, 340, 343, 353, 354, 360, 365, 369, 373, 382.

Дюк Степанович, Степанов, боярский сын 3: 7, 8, 14, 27, 57, 66, 75, 96, 106, 107, 114, 115, 118, 125, 133, 138, 150, 158, 166, 178.

Евва 60: 3, 11, 15, 19, 42.

Еким 67: 58.

Еким Иванович, помощник Дуная Ивановича 11: 85, 88, 145, 149, 152, 158, 210, 211; 20: 5, 17, 21, 28, 42, 51, 56, 125, 130, 137, 142, 251, 293.

Елена, царица казанская 30: 51; 45: 7.

Елена Александровна, Аздяковна, Азвяковна, царица индейская 6: 114, 115, 192, 193; 26: 18, 19, 61, 62, 71, 73, 74, 230, 232, 233.

Ермак Тимофеевич, Тимофеев, казачий атаман 13 9:, 134, 150, 160, 169; 14: 5, 11, 36, 46, 48, 63, 69, 81, 86, 87, 89, 90, 91, 93, 95, 100, 102, 107, 110, 112, 115, 125, 128, 132, 133, 136, 140; 40: 20, 26, 47, 70, 72, 74.

Етмануйл Етмануйлович см. Этмануил Этмануилович.

Жинжа 61: 3, 5.

Залешена мужики, богатыри князя Владимира 10: 86; 49, 150.

Запава Путятична, Путятишна, племянница князя Владимира 1: 104, 116, 133, 137, 140, 148, 151, 167, 169, 183, 195, 217, 246, 253, 261.

Збут Борис, королевич 50: 33, 34, 47, 57, 60, 69, 73, 78, 82, 83, 88, 100.

Змей, Змеишша Горынич, Горынчат, Горынишша, Горынчища, Горычища 9: 85, 102, 105, 116, 119, 123, 130, 238, 241, 245; 48: 54, 55, 57, 61, 64, 71, 77, 79, 81, 84, 86, 91, 95, 97, 126.

Иван 67: 59; 68: 12.

Иван Васильевич Грозный, царь 5: 4, 6, 84, 86, 100, 136, 170, 222; 14: 24, 94, 109, 117; 30: 15, 29, 54; 45: 4, 35, 50, 137, 166, 172, 184, 200, 218.

Иван, Иванушка Годинович 16: 4, 6, 7, 8, 13, 14, 16, 23, 25, 29, 30, 31, 39, 40, 49, 51, 52, 53, 55, 60, 62, 68, 69, 77, 82, 86, 99, 111, 113, 115, 133, 139, 143, 153, 154, 155, 158, 175, 178, 179, 185, 190, 197, 199, 203, 212, 216, 218, 227, 228, 246, 248, 267, 276.

Иван Гостиной сын 8: 29, 31, 48, 55, 57, 60, 66, 70, 88, 98, 100, 116, 117, 122, 143; 11: 31, 33, 38, 56.

Иван Пономарь 57: 8, 9, 38, 44.

Игренища Кологрениша, старец 46: 2, 3, 21, 23, 26, 46, 47, 60, 61, 68, 69, 70, 80, 86, 89, 97, 98, 99, 100.

Илья Муромец, сын Иванович 8: 20, 40; 25: 95, 98, 104, 110, 112, 117, 132, 134, 149, 153, 160, 167, 170, 176, 180, 185, 188, 196, 203, 218, 222, 224: 49: 4, 11, 17, 19, 20, 23, 28, 30, 31, 38, 40, 48, 54, 67, 88, 98, 100, 103, 104, 106, 116, 118, 124, 126, 136, 141, 153, 173; 50: 3, 9, 28, 45, 49, 50, 52, 53, 64, 67, 72, 75, 77, 107, 113, 123, 129, 132, 136, 141; 69: 4, 21, 40, 43, 47.

Исус Христос 19: 207; 20: 289; 60: 23, 24, 27, 134, 147, 155, 194, 195.

Казаринов, Казаренин Михайла, Михайло Петрович, «добрый молодец» 22: 6, 47, 62, 63, 71, 75, 82, 104, 106, 112, 139, 171, 172, 179, 192, 208, 221, 222, 226, 227, 246, 247, 260, 261.

Калин-царь Калинович 25: 3, 4, 8, 18, 28, 57, 58, 61, 75, 77, 78, 82, 125, 130, 132, 135, 137, 148, 154, 158, 163, 166, 172, 175, 182, 203, 204, 205.

Карлос, Карлус, король свицкий 29: 38, 41, 57, 59, 76.

Касьян, Косьян Михайлович, атаман калик 24: 10, 11, 31, 99, 103, 111, 145, 150, 196, 202, 206, 211, 213, 218, 222, 225, 231, 244, 251, 256, 263, 267, 274, 292, 299, 302, 309, 312, 318, 326, 346, 349, 354.

Катерина, жена Бермяты Васильевича 18: 210, 232,

Кирила Данилович, «похмельный молодец» 38: 4.

Козеев Прокопей, есаул 35: 12.

Коромышев Семен Костянтинович, персидский посол 13: 119, 156, 165; 14: 120.

Костентин, Костентинушка Саулович, Савулович, сын царя Саула Леванидовича 26: 30, 34, 37, 64, 68, 76, 130, 135, 143, 148, 176, 186, 200, 241, 291, 293, 300, 313.

Костя Новоторженин, названый брат Василия Буслаева 10: 66, 67, 73, 74, 77, 122.

Крестина, гостиная жена 7: 18.

Кунгур Самордович, царь татарский 26: 133, 156, 157, 158, 161, 183, 265.

Кучум, татарский царь 14: 83, 89, 107, 113.

Лоншек, сын Калина царя 25: 67.

Лука, сын боярский 10: 82, 123.

Лукерья, мать дурня 59: 50, 87, 136, 213, 250.

Макарий Захарьевич, старец 58: 12.

Малюта Скурлатов, Скурлатович 29: 128, 129, 156, 165, 181; 45: 75, 110, 114, 123.

Марина Игнатьевна 9: 16, 18, 39, 40, 47, 49, 71, 73, 80, 83, 90, 96, 124, 127, 155, 157, 159, 179, 186, 189, 195, 199, 212, 214, 222, 223, 226, 233.

Маринка Юрьевна 12: 13, 21, 62.

Марфа Всеславьевна, мать Волха Всеславьевича 6: 3, 28.

Марфа Матвеевна, царица, мать царевича Дмитрия Ивановича 12: 35, 36, 39.

Марфа Петровична, русская полонянка 22: 138, 149, 191, 194, 241.

Марья Алфертьевна 66: 45.

Марья Дивовна, тетка Добрыни 48: 99, 136.

Марья Темрюковна 5: 14, 33, 79, 220, 230.

Мастрюк Темрюкович 5: 15, 34, 40, 65, 93, 143, 149, 150, 163, 164, 165, 177, 199, 207, 209, 210.

Михайла Ефимонтьевич, князь 58: 35, 42, 49.

Михайла Михайлович, брат Касьяна 24: 33, 214, 260, 283.

Мишка Борисович, московский молодец, борец 5: 182, 188, 194.

Мосей, сын боярский 10: 82, 123.

Настасья Дмитриевна, дочь черниговского гостя 16: 41, 70, 122, 127, 135, 137, 158, 165, 177, 182, 193, 202, 210, 215, 249, 273.

Настасья королевишна, дочь короля Етмануйла Етмануйловича 11: 41, 227, 303, 325, 329, 333, 366.

Настасья Никулишна, жена Добрыни Никитича 21: 65, 78, 80, 101, 103, 104, 165, 168.

Никита, отец Добрыни 48: 4, 5.

Никита Романович 5: 82, 101, 107, 118, 122, 125, 130, 137, 144; 14: 97, 99; 45: 81, 84, 86, 92, 94, 100, 101, 115, 122, 153, 175, 178, 180, 182, 188, 191, 196, 197, 198, 199, 208, 222, 229.

Никитин Костья из дружины Василия Буслаева 19: 9.

Николай, Никола святитель 47: 104, 125, 139.

Ной 60: 48.

Орина 68: 10.

Петр Алексеевич, император 32: 5, 32; 70: 34.

Плен, Пленка Сароженин, Сороженин, отец Чурилы 18: 120, 125, 146.

Пожарский Семен Романович, князь 31: 22, 23, 25, 31, 37, 38, 49, 51, 56, 61, 66, 67, 79, 95, 99, 104, 108, 112, 124, 134, 141, 149.

Полкан, богатырь 49: 148.

Попов Давыд, «голый шап» 1: 197, 204, 217, 262.

Потанька, московский молодец, борец 5: 196, 202; 66: 3.

Потаня, из дружины Василия Буслаева 19: 10.

Поток Михаил, Михайла Иванович, богатырь 23: 8, 14, 22, 40, 53, 58, 65, 69, 84, 89, 95, 97, 116, 118, 123, 133, 140, 150, 155, 163, 165, 177, 185, 194, 208, 212, 218, 222.

Притченки молодцы, борцы 15: 128.

Разин Стенька 71.:

Репнин Данила Александрович, князь 43: 24, 39.

Роман Васильевич, князь 51: 1, 13, 15, 16, 36, 39, 40.

Сабанак, татарин 14: 89.

Садко-богатый гость 28: 2, 4, 21, 37, 69, 81, 84, 87, 90, 91, 93, 94, 95, 124, 137, 140, 146, 152, 158, 164, 171, 173, 179, 180, 184, 187, 191, 192; 47: 4, 7, 14, 16, 28, 29, 37, 42, 43, 46, 52, 57, 65, 72, 76, 78, 80, 81, 83, 84, 85, 86, 93, 94, 95, 96, 97, 99, 101, 102, 103, 106, 115, 122, 123, 132, 137, 139, 141, 146, 149, 150, 154, 158, 159, 164, 167.

Салтан Салтанович, царь турецкий 40: 24, 28, 32, 45.

Салтык Ставрульевич, царь индейский 6: 93, 94, 186.

Самбур Андреевич, казачий атаман 13: 10, 160; 14: 5, 69, 72.

Самсон Колыванович, богатырь 49: 146.

Сартак, зять Калина-царя 25: 65, 79.

Саул Леванидович, царь индейский 26: 1, 10, 11, 17, 78, 225, 227, 238, 242, 259, 294, 296, 301, 311.

Сбродовичи, семь братьев 10: 88; 49: 149.

Святогор, Светогор-богатырь 49: 148.

Седомирский Юрий, пан 12: 12, 31.

Селма, «станишник, разбойник» 69: 37.

Сема, богатырь 16: 224; 24: 58.

Семен 68: 11.

Семен Егупьевич 66: 44, 53, 61, 83, 84.

Семион, Симеон, царь казанский 30: 5, 6, 58; 45: 6.

Скопин Михайла Васильевич, князь 29: 19, 26, 28, 29, 31, 73, 87, 89, 109, 119, 122, 127, 138, 144, 159, 160, 169, 170, 175, 182.

Соловей Будимерович, богатый гость 1: 12, 42, 43, 53, 61, 69, 76, 87, 93, 97, 107, 110, 112, 113, 159, 163; 178, 190, 196, 207, 212, 223, 226, 231, 244, 250, 256.

Соловей Разбойник 49: 10, 31, 32, 35, 50, 51, 52, 54, 55, 61, 66, 90, 94, 95, 96, 135, 139, 154, 155, 156, 157, 161, 174.

Спиря, богатырь 16: 223; 24: 57.

Спиря, «станишник, разбойник» 69: 38.

Ставр, Ставер Годинович, боярин 15: 12, 19, 30, 40, 46, 50, 52, 85, 111, 146, 219, 220, 223, 225, 226, 236, 238, 239, 249, 256.

Стафей Лаврентьевич, есаул 13: 145.

Стафида Давыдовна, Давыдьевна, «старица» 57: 37, 44, 49, 50, 55, 61, 67, 74, 79, 85.

Стефан, архидьякон 28: 147.

Строгонов Григорий Григорьевич 14: 29, 33; 65: 4.

Суздалец Суровец, богатырь 58: 21, 51.

Сутырин Иван, «битый молодец» 38: 2.

Сухан Домантьевич, богатырь 49: 147.

Темрюк Степанович, царь 5: 12, 13, 29, 30.

Терентишша, Терентей, гость богатый 2: 5, 36, 42, 49, 52, 55, 57, 60, 65, 67, 89, 92, 94, 103, 107, 118, 139, 147, 151, 156, 160, 166, 169, 173, 180, 185, 196.

Травник 66: 8, 9, 11, 14, 15, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 38, 40, 41, 42, 47, 53, 54, 61, 72, 76, 82.

Тугарин, Тугаретин Змеевич 8: 21, 41; 20: 68, 69, 93, 97, 104, 107, 109, 112, 114, 133, 151, 184, 193, 196, 212, 213, 225, 226, 245, 246, 250, 260, 266, 271, 291, 292, 295, 299, 300, 307, 312, 318, 339.

Улка, «девонька» 68: 16.

Урзамовна, дочь мурзы турского 13: 80, 82.

Федор-дьяк 57: 23, 27, 32, 46, 52, 58, 76.

Федор, поп ростовский, отец Алеши Поповича 20: 238.

Федор Дементьянович, воевода 35: 10.

Федор Иванович, царевич, сын Ивана Васильевича 45: 34, 42, 49, 91, 206.

Фрол Минеевич, атаман донских казаков 70: 12, 17.

Фунтосов Митрофан, шурин Скопина 29: 55.

Хапиловы братья, богатыри князя Владимира 49: 151.

Хапилонки молодцы, борцы 15: 128.

Черкашенин Михайла, польский атаман 53:, 10, 29.

Чернава, сестра дурня 59: 51, 88, 137, 214, 251.

«Чудо поганое о трех руках» 54: 56, 64, 65, 68, 80.

Чурило Пленкович 3: 113, 135; 11: 299: 18: 89, 91, 93, 94, 118, 154, 166, 169, 172, 176, 189, 191, 192, 202, 205, 207, 215, 217, 220, 231: 69: 46.

Чурилья, игуменья 57: 11, 17, 22, 40, 45, 73, 78, 81.

Шереметьев Борис Петрович, князь 41: 6, 14, 23, 31, 38, 45.

Шишков, полковник 59: 261.

Щелкан Дудентьевич, Дюдентевич, шурин царя Азвяка 4: 22, 26, 29, 41, 44, 56, 57, 58, 76, 87, 98, 118, 121.

Этмануил Этмануилович, Етмануйл Етмануйлович, король 11: 39, 65, 98; 15: 76, 102; 21: 20, 41, 100, 150.

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

[Курсивом обозначается номер песни (согласно оглавлению), прямым шрифтом — номер строки. Названия в указателе приводятся в той форме, в которой они встречаются в Сборнике.]

Азов 40: 5, 10, 56, 59, 78; 71: 4, 10.

Александрова слобода 5: 109.

Алыберское царство 26: 228, 310, 312.

Амур 44: 4, 22, 90.

Астраханское царство 13: 168; 28: 40.

Астрахань 14: 1, 20; 43: 1, 21, 23, 31; 45: 10, 31.

Ахтуба протока 13: 31, 93, 167; 14: 15, 119.

Байкал, Бойкал 35: 1.

Баранча-река 14: 53, 54.

Баранченская переволока 14: 51.

Боголюбов монастырь 12: 34; 24: 2, 368; 46: 1, 51.

Большая Орда 4: 1; 8: 19, 39.

Брынские леса 5: 26, 49; 49: 8, 26, 29; 58: 8.

Бузан-остров 13: 3, 26.

Булат-река 30: 19.

Волга 3: 48; 13: 1, 30, 112, 152, 168; 14: 2, 21; 28: 1, 9, 10, 15, 26, 29, 35, 36, 38, 43; 40: 80; 43: 6, 19, 20, 41.

Волме-горы 68: 15.

Вологда 4: 18, 65.

Волынец 3: 2; 22: 2, 190.

Вольх, Волх-река 10: 176, 208, 224, 225; 47: 148, 154, 156.

Галич 3: 2; 22: 1, 2, 190.

Губанье 70: 8.

Даурская сторона 44: 2, 3.

Днепр, Непр 1: 4, 64, 224, 233; 8: 149; 15: 241; 16: 92; 20: 268; 25: 8; 58: 4.

Дон 27: 1; 40: 2; 70: 1, 4, 28, 35; 71:, 2.

Дунай 11: 385.

Енисей 14: 132, 139.

Енисейский городок 67: 13.

Епанча-река 14: 61.

Ердань-река 19: 36, 179, 194, 201, 204, 206, 215; 24: 18, 239; 60: 144, 145, 146.

Ерусалим, Иерусалим 1: 60, 86; 15: 228; 19: 32, 68, 71, 152, 171, 183, 198, 225; 24: 4, 15, 34, 137, 224, 234, 236; 60: 191, 192, 193.

Ефимьева пустыня 24: 1, 369.

Жаравль-река 14: 49.

Загорская земля 16: 43, 71, 281.

Зарайский город 53: 1.

Змеевая гора 13: 167.

Золотая Орда 5: 11, 28; 8: 135; 11: 38, 64, 93, 97, 104, 109, 115, 136, 193; 15: 72, 92, 96, 101; 22: 166; 25: 1.

Иерусалим — см. Ерусалим.

Израй-река 48: 29, 30, 31, 38, 46, 80, 89.

Илмень-озеро 19: 2, 15, 56; 28: 20, 24, 28, 32, 42, 47, 56, 60, 95, 97, 99.

Индейское царство 6: 15, 65, 91, 92, 102, 106, 107, 141, 160, 165, 171.

Иркутск 67: 13.

Иртыш 14: 73.

Казанка-река 30: 20.

Казанское царство 30: 1, 18, 23; 45: 5.

Казань 14: 23; 43: 1; 67: 11.

Кама 3: 48, 49.

Камышевка, Комышевка-река 43: 5, 7, 47.

Канакжа 66: 2, 43.

Каспицкое море 19: 74, 124, 178, 217, 234.

Киев 1: 35, 46, 63, 199, 222, 223, 234; 3: 77, 79, 112; 6: 12, 57, 60, 120; 8: 1, 15, 22, 33, 43, 80; 9: 1, 7, 143, 161, 221; 11: 1, 16, 92, 204, 209, 213, 217, 272, 319, 324; 15: 1, 17, 20, 33, 48, 52, 65, 67, 71, 77, 82, 84, 87, 93, 94, 124, 126, 207, 239; 16: 1, 54, 109, 163, 219, 232, 237, 268, 270; 17: 1; 18: 1, 94, 191, 194;  20: 26, 32, 35, 57, 154, 156, 320, 330; 21: 1, 13, 34, 109; 22: 39, 41, 45, 97, 217, 218; 23: 1, 73, 78, 81; 24: 37, 74, 80, 81, 171, 188, 189, 223, 227, 246, 277; 25: 5, 7, 20, 29, 33, 35, 37, 44, 49, 56, 69, 96, 114, 144, 164, 173, 189, 214, 216; 45: 8, 29; 49: 5, 104, 162; 50: 1, 81; 57: 1.

Коловинские острова 43: 12, 26.

Комара-река 44: 5.

Комарский, Камарский острог 44: 13, 39, 43, 53, 55, 57, 68, 72, 87.

Конотоп 31: 3, 135, 136.

Корела 3: 3.

Корочаево, Карачаево село 49: 2, 129.

Кострома 4: 19, 66; 67: 16.

Красная мыза 41: 10.

Крым 39: 1.

Куминский остров 19: 75, 218.

Куракин (город?) 67: 18, 19.

Леденец-город 1: 7, 211.

Литва 12: 11; 26: 198, 199; 29: 5, 46.

Литовская земля 4: 27.

Литовский рубеж 54: 3.

Лютик 70: 8.

Магницкого гора 14: 55.

Малороссия 29: 103.

Малый Киевец 18: 95.

Матица-остров 13: 36.

Медведь-камень 14: 55.

Могозея 25: 2.:

Москва 5: 9, 45, 51, 76, 80, 103, 120, 171, 229, 231, 233; 12: 10, 47, 58; 14: 25, 94, 95, 96; 29: 85, 114, 124; 30: 66; 32: 2; 34: 5, 14, 25; 40: 58, 72, 81; 45: 11, 36, 37, 62, 72, 90; 66: 25, 26; 67: 11; 70: 22, 29, 30.

Москва-река 33: 134,142; 45: 66, 77, 102.

Московское царство 5: 81; 13: 86; 29: 4, 17, 20, 45, 110, 146; 30: 9, 13, 65; 60: 196.

Муром 20: 24; 49: 1, 128.

Мяденские юрты 14: 65.

Нагай 39: 1.

Непр — см.: Днепр.

Нижний Новгород 68: 4.

Новгород 2: 1, 93; 3: 43; 10: 1, 3, 25, 61, 134, 136, 150, 200, 209; 19: 1, 16, 234, 277, 278; 28: 6, 14, 17, 22, 44, 98, 108, 126, 137, 138, 140, 142, 152, 153, 165, 166, 180, 182, 193; 29: 27, 28, 84, 85; 45: 9, 30; 47: 147, 150; 67: 14.

Орда 18: 144, 151; 26: 198, 199.

Орешек 41: 1, 25.

Плес-город 4: 17, 64.

Покидош, Покидаш-город 58: 32, 33, 34.

Полувецка земля, орда 26: 3, 80; 29: 56.

Преображенское село 45: 232.

Рига 34: 1, 15, 16, 17, 20, 23.

Романовское село 45: 79, 80, 155, 156.

Российское государство 13: 87; 29: 18, 111, 147.

Ростов 20: 1, 128, 172.

Русь 3: 55; 6: 117; 59: 4, 55, 93, 141, 176, 218, 255; 65: 3.

Рязань, Резань 45: 10, 31; 48: 1, 2, 3; 53: 2.

Саксонская земля 29: 36.

Саратов 43: 2.:

Сафат, Сафет-река 20: 36, 53, 92, 281; 48: 23; 50: 8, 13, 29.

Свицкая земля 29: 36.

Селенга-река 35: 2, 13, 23.

Селендинский, Селенденский острог 35: 3, 34.

Серебренная река 14: 47, 49.

Сибирка-река 14: 82.

Сибирская сторона 14: 126, 128.

Сибирская украина 44: 1.

Сионская гора 60: 49, 58, 148.

Смоленские грязи 5: 25, 48; 49: 9, 27; 58: 9.

Смоленский город, Смоленец-город 54: 4, 5, 45.

Смородина-река 26: 132, 154; 33: 57, 60, 82, 87, 93, 103, 105, 122, 134, 142; 51: 4, 73, 78.

Сорочинская гора, Сорочинские горы 19: 88, 99, 121, 237, 239, 250, 255, 274; 58: 7.

Сосновка-деревня 31: 2.

Соуксанская лука 14: 82.

Тагиль-река 14: 55, 60.

Тверь 4: 69, 70, 83, 84, 94, 95, 100, 101.

Тоболь-река, Тоболь-гора 14: 65, 66, 69, 71, 74.

Тура-река 14: 61.

Углич 12: 45; 26: 186, 193, 224, 253, 272, 278, 308.

Урий Поволжский 5: 108.

Усолья, Усольи 14: 28, 33; 65: 4.

Уфа-город 67: 15.

Уфа-река 7: 10.

Фаор-гора 60: 25.

Хвалынское море 27: 51; 47: 50, 155.

Царицын 43: 3.

Царьград 1: 59, 85; 15 227.

Чевылецкий плес 58: 6.

Черега-река 18: 20, 79; 24: 38; 50: 7.

Черкасский городок 70: 9.

Чернигов 8: 22, 43, 80; 16: 19, 27, 91, 112, 113, 131, 152; 20: 25.

Чусовая река 14: 35, 37.

Шингальский хребет 44: 29.

Шлюшенбурх 41: 2.

Яик 14: 22.

Якутск 67: 13.

СЛОВАРЬ УСТАРЕЛЫХ, ДИАЛЕКТНЫХ И ДРУГИХ МАЛОПОНЯТНЫХ СЛОВ

алтын — денежная единица в 6 денег или в 3 копейки; монета в 3 копейки.

атаман — 1) казачий начальник, предводитель; 2) старшина, выборный начальник ватаги.

бабариха — баба (шуточно). («Добро ты, баба, баба-бабариха, мать Лукерья, сестра Чернава! потом я, дурень, таков не буду», «[Про] дурня», строки 48-53).

баберековый — из баберека (байберек — шелковая ткань, гладкая или с золотыми и серебряными узорами).

баса — краса, красота. («... в передней слуке по тирону по каменю, по дорогу по самоцветному, — а не для-ради мене, молодца, басы, — для-ради богатырские крепости, Царь Саул Леванидович», строки 99-103).

бат — однодеревка, долбленный из одной колоды челн.

башлык (бошлык) — рыболовный, неводной начальник; глава рыболовной артели. (Проси башлыков во Новегороде, их со тремя неводами и с теми людьми со работными, «Садко богатой гость», строки 43-45).

беда, в выражении за беду стало — стало обидно, досадно. (Тут Добрыни за беду стало, будто над ним насмехаются, «Три года Добрынюшка ...», строки 24-25).

безвременный — несчастный. (Не я тебе топлю, безвремяннова молодца, топит тебе, молодец, похвальба, твоя пагуба! «Когда было молодцу ...», строки 129-132).

безвременье — 1) отсутствие времени, досуга для чего-либо (А втапоры Марине безвременье было, умывалася Марина, снарежалася, «Три года Добрынюшка ...», строки 39-40); 2) несчастье, беда; тяжелое время (А стало доброму молодцу безвременье, некто́-де молодца не почитает, «Из Крыму ...», строки 11-12).

белохрущатая см. хрущатый .

бердыш — старинное оружие в виде широкого топора, насаженного на длинное древко.

березина — березовое дерево, березовая палка.

беремя — ноша, охапка.

беседа — 1) скамейка; место для сиденья (В чердаке была беседа-дорог рыбей зуб, подернута беседа рытым бархотом, на беседе-то сидел купав молодец, «[Про] Саловья Будимеровича», строки 39-41); 2) собрание, вечеринка (И при всем народе, при беседе, вдову опазорела, «Гардей Блудович», строки 33-34).

битая печь — печь, сделанная из глины (а не выложенная из кирпича). (Печки у тебя биты глинены, а подики кирпичные, «Дюк Степанович», строки 121-122).

богоданный — о свойственниках по замужеству, женитьбе и т. п.; богоданная матушка — теща.

болотиник, в выражении зуй болотиник — долгоногий кулик; веретенник (ср. у Даля: болотник).

большина — первенство; старшинство (Станем мы с тобою боротися о большине́;, что кому наша Настасья достанется, «Иван Гаденович», строки 181-182).

браный — тканый в узор; узорчатый.

братеник — названый брат.

братчина — складчина, ссыпчина; праздник на общий счет (обычно в честь особенно почитаемых святых). (А и гои вы еси, мужики новогородские! Примите меня во братшину Никольшину, а и я вам сыпь плачу немалую, «Садко богатой гость», строки 115-119).

бродучий — хорошо заметный, отчетливый; свежий (по рыхлому, вязкому, топкому).

брус полатный — один из брусьев, на которые кладется настил полатей.

булава — палица; дубина с утолщением на одном конце. (А брал булаву в полтретья пуда, бил молодца по буйной голове «Из манастыря ...», строки 82-83).

булат — сталь самого высокого качества.

булатный — из булата.

бумажный — 1) стеганный на хлопчатой бумаге (Поставил он, Иван, тут свой бел шатер, развернул ковры сорочинския постлал потнички бумажныя, изволил он, Иван, с Настасьею опочив держать, «Иван Гаденович», строки 150-158); 2) из бумаги.

бурнастый — совсем рыжий. (Брал Соловей свою золоту казну, сорок сороков черных соболей, второе сорок бурнастых лисиц, «[Про] Саловья Будимеровича», строка 71).

буса — большое судно; большая лодка. (Бусы-корабли, бусы-галеры — синонимические сочетания).

вежство — учтивость, вежливое обращение.

вольящатый (вальящетый) — литой, чеканный, точеный, резной. (Пуговки вольящатые; тавлеи вольящетые; стремя вальящетое; ворота вальящетые).

венчальное — плата за венчание. (Венчальнова дал Дунай пять сот рублев, «О женитьбе ...», строка 288).

вера, в выражении ему вера поборотися — намерение, желание, охота.

вереи (ед. верея) — столбы, на которые навешиваются ворота.

верста — старая русская мера длины. Верста мерная — измеренная, в полную меру; верста пятисотная — мерой в пятьсот сажен; верста тысячная — мерой в тысячу сажен.

вершина — верховье, начало, исток реки. (... я гулял по Волге двенадцать лет, со вершины знаю и до устья ее, «Садко богатой гость», строки 38-39).

веселый молодец, веселые молодцы — скоморох, скоморохи.

ветляный, ветляненький — из дерева ветлы.

вечное петье — заупокойные молитвы; заключительные слова молитв по умершему: «вечная память». (И пропели петье вечное тому князю Пожарскому, «Под Канатопом ...», строки 148-149).

вислоухий — нерасторопный, простофиля.

вихнуть — повеять, венуть. (А и буйныя ветры не вихнут на ее, а красное солнцо не печёт лицо, «О женитьбе ...», строки 45-46).

вместо — вместе. (А и тут люди дивовалися, что ево тело вместо срасталося, «Под Канатопом ...», строки 144-145).

вожий, в выражении вожий выжлок — хорошо вывоженный на смычке и своре; послушный.

войский — воинский, войсковый. (Становились молодцы во единой войской круг, середи круга стоит войсковой атаман, «О атамане Фроле Минеевиче», строки 15-16).

волога — приправа к еде; зимний запас соленья — грибов. (А капуста в масле — не ества ли то? А грибы с чесноком — не волога ли то? «Свиньи хрю ...», строки 28-29).

волокитный — обыденный, будничный. (Не надо мне эти луки богатырския; есть у меня лучонко волокитной, с которымъ я езжу по чисту полю, «[Про] Ставра-боярина», строки 163-165).

волочайка — потаскушка, распутная женщина.

волочить, в выражении волочить медь — тянуть, вытягивать в нить, в проволоку.

волх — волхв; знахарь. (Ты поди, дохтуров добывай, волхи-та спрашивати, «[Про] гостя Терентиша», строки 40-41).

воровинный — из веревки; веревочный.

воровской — мятежный; нарушающий закон.

воскикать — закричать, запеть (о птицах). (Как бы гуси, лебеди воскикали, «Под Ригою ...», строка 10).

вотчина — 1) земля, состоящая во владении; родовое имение (Сколько по полю я езживал, по ево государевой вотчине, такова чуда не наезживал, «Михайла Казаринов», строки 7-109); 2) род, происхождение (Али место тебе было не по вотчине? «Гардей Блудович», строка 46).

враг — дьявол, черт. (А ты бы молвил: «Будь, враг, проклят именем господним ...», черти б убежали, «[Про] дурня», строки 40-44).

вражба — колдовство, ворожба. (Скоро он вражбу чинил: обвернется гнедым туром, «Иван Гаденович», строки 167-168).

вселды — всегда.

втапоры — в ту пору, тогда.

втокарить — воткнуть, втиснуть.

выжлок — ищейная, гончая собака.

выскорь — вывороченное с корнем дерево, бурелом. (Завали, боже, дорогу пеньем-колодьем ... выскорью, «Ох, горюна ...», строки 29-30).

выходы — дань, оброк (обычно в сочетании со словом «дань»). (Буду вам платить дани-выходы, по смерть свою, на всякой год по три тысячи, «[Про] Василья Буслаева», строки 137-138).

галера — парусное или гребное судно (обычно военное). (Грабят бусы-галеры, разбивают червлены карабли, «Василий Буслаев ...», строки 79-80).

галица — галка.

глуздырь — птенец, который еще не в силах летать. (А стой ты, Васька, не попорхивай, молоды глуздырь, не полетывай! «[Про] Василья Буслаева», строки 206-207).

гоголь — вид дикой утки.

годиться — случиться. (И в то время годилося мимо идти послу персидскому, «Ермак взял Сибирь», л. 23 об.; А и денег со мною не годилося, а и езжу я, князь, за охотою, «Сорок калик ...», строки 68-69).

гомозить — возиться, вертеться, щекотать.

горазд (гаразд) — искусен, способен, ловок.

горница — светелка, комната над избой (на чердаке).

горносталь — горностай.

гостиный — 1) купеческий (Была я, дочи гостиная, из Волынца-города, «Михайла Казаринов», строки 188-189); 2) в выражении гостиный двор — торговые ряды (И сделан гостиной двор, и лавки каменны, «Во сибирской украине ...», строки 93-94).

гость — 1) гость (в современном значении); 2) купец (обычно иноземный).

грабиться — хвататься руками за что-либо (чтобы вылезть, вырваться).

гривна — 1) старинная монета достоинством в 2,5-3 рубля; 2) серебряная монета в 10 копеек. Здесь, вероятно, второе

значение. (А и денег нету — перед деньгами, появилась гривна — перед злыми дни, «Ох! в горе жить ...», строки 4-5).

гридня — особое помещение или особое строение при древних княжеских дворцах, где проводил время князь с дружиной.

грянуть — 1) с грохотом выстрелить. (В три пушечки гунули, а ружьем вдруг грянули, «На Бузане-острове», строки 69-70); 2) налечь на весла, начать грести. (И садилися молодцы во свои струги легкие, оне грянули, молодцы, вниз по матушке Волге-реке, «На Бузане-острове», строки 27-30).

гунуть — с силой ударить; выстрелить. (А бы́ла у казаков три пушки медныя ... три пушечки гунули, «Во сибирской украине ...», строки 75-78).

десятильник — сборщик пошлин (десятой доли) с монастырей и церквей.

деяние — действие; происшествие; то, что было; то, что произошло.

домовище — гроб.

доход, в выражении в доходе идет — идет к концу, кончается.

доходить, дойти — окончиться, прекратиться.

дружина — 1) часть войска, состоящая из приближенных и доверенных людей, сопровождающая князя во всех походах, охотах и т. п.; 2) войско, рать; 3) товарищество, ватага.

дупля — слово не встречается в других записях. К. Ф. Калайдович при издании Сборника обозначил его точками, считая его неприличным, как предполагает П. Н. Шеффер.

дядина-вотчина — род, происхождение. (Не спросил не дядины-не вотчины: княженецкая ль дочь и боярская, «Михайла Казаринов», строки 186-187; Ты скажись мне, молодец, свою дядину-вотчину, «Илья ездил с Добрынею», строка 68).

епанечка — безрукавая, короткая, сборчатая шубейка; накидка.

еретница — еретичка.

есаул — подручный атамана, исполняющий обязанности адъютанта, дежурного.

ества — еда, кушанья.

жалованье — то, что жалуется, что пожаловано (Не тем узда дорога, что вся узда золота, она тем узда дорога — царская жалованье ... а нельзя, дескать, тое узды не продать, не променять, «Щелкан Дудентьевич», (строки 48-54).

жезло — жевл, посох.

железа — кандалы. (Владимер-князь приказал сковать Ставра-боярина, на руки и на ноги железа ему, посадить ево в погребы глубокия, «[Про] Ставра-боярина», строки 39-42).

жорный — предназначенный для еды; съестной.

забедно — обидно, прискорбно. (Не то мне, доброму молодцу, забедно, что царь меня на службу ту посылает, а то мне, доброму молодцу, забедно — отец-мати старешуньки остаются, а некому поить будет их, кормити, «Во хорошем высоком тереме ...», строки 23-27).

завозный — привозной; привезенный.

заворочать — ворочая, переваливая накрыть, завалить. (И заворочали потолокомъ дубовыем, и засыпали песками желтыми, «Потук Михайла Иванович», строки 180-181).

загон — участок земли.

загрезить — сделать что-либо недозволенное; натворить, напроказничать. (Перву беду не утушили, а другую беду оне загрезили: — убили зятя любимова, «Калин царь», строки 83-85).

задорить — начать вздорить, ссориться, спорить.

заздориться — начать ссору, поссориться.

зазнаючи — зная; заведомо.

зазрить — завидеть, увидеть.

займище — места, затопляемые весенним разливом (места, где бывают поемные луга, покосы).

закориться — заупрямиться, начать перекоряться.

залезено (залезти) — приобретено, добыто.

залечь — сделаться недоступным, заглохнуть.

замычется (замыкаться) — замыкается, запирается.

заповедь — обет; нерушимый наказ.

запоручить — сговорить, помолвить, просватать и «запить» невесту.

заручный, в выражении заручные записи — подписанный собственной рукой.

зарывчивый — усердный, рьяный.

заселшина (зашелшина) — сельский, деревенский житель, невежа (?).

заслон — заслонка, деревянный щит.

заспороваться — заспорить.

заступь, заступовать — начать игру, сделать ход (в шахматах, шашках и т. п.).

засыкать — засучивать, завертывать.

захламостить — завалить хламом, засорить.

заход — хлев, отхожее место.

зватое — взнос, который делают гости; побор с приглашенных (?).

зголовье — изголовье.

зграбиться см. сграбиться .

здорить — вздорить, ссориться, браниться.

злокоман — тот, кто делает зло, вред; враг, недруг.

злочастный — злосчастный; несчастный.

зуб рыбий — моржовый клык; также название резной кости и перламутра.

зуй — кулик.

изголовь — мыс, конец острова. (Во тех устьях тобольскиех на изголове становилися, «Ермак взял Сибирь», л. 22 об.).

изнести, в выражении сердце не изнести — сорвать на ком-либо гнев. (Моей крови тебе не пить будет, моего мяса не есть будет, надо мною сердце не изнести, «Михайла Казаринов», строки 125-127).

изойти — захватить врасплох, настигнуть.

изъехать — наехать внезапно, захватить наездом.

изымать — поймать, схватить.

изыматься — ухватиться. («Я-де опустила десятова молодца, Добрыня Никитьевича, он всем атаман-золотые рога!» За то-то слово изымается Добрынина матушка родимая, «Три года Добрынюшка ...», строки 167-171).

имать — ловить.

истопка — чердак, вышка, все место под кровлей (над избой).

исторговаться — распродать весь товар.

казна — 1) деньги; драгоценности (А то коли я товары не выкуплю, заплачу казны вам сто тысячей, «Садко богатой гость, строки 132-133); 2) ценные меха (И пошли к нему, Ермаку, с подарачками, понесли казну соболиную и бурых лисиц сибирскиех, «Ермак взял Сибирь», л. 23).

калика — паломник, странник.

камка — шелковая цветная ткань с узорами.

канун — пиво или брага, сваренные к празднику.

кирпищатый — брусчатый, кирпичный.

клюка — палка, посох с загнутым верхним концом.

клюшник — ключник; лицо, заведующее съестными припасами дома, княжеского двора, монастыря и т. п. (Гой еси, клюшники мои, приспешники! Приспевайте кушанье разное: а и постное и скоромное, заутра будет ко мне гость дорогой, «Гришка Расстрига», строки 27-30).

кляплый — пониклый, пригнутый книзу; согнутый.

княженецкий — княжеский.

кожух — струпья, короста.

кокора — дерево, вывороченное с корнем; нижняя часть дерева с корнями.

кологривый — с большой, развалистой на обе стороны шеи гривой.

коломенка — род большой лодки, судна.

комуха — лихорадка.

копаруля — заступ, лопатка.

кораблик — теплая шапка, у которой зад и перед вздернуты вверх в виде носов.

корму держать — править судном.

корчага, в выражении согнуть корчагой — смять, пригнуть к земле.

косаточка — вилохвостая ласточка.

косица — висок.

косящатый — 1) с косяками (И сидит она под окошечком косящетым, «Потук Михайла Иванович», строка 88); 2) обшитый досками. (Да трои сени косящетыя да трои сени решетчетыя, «[Про] Саловья Будимеровича», строки 124-125).

котух — хлев.

красная рыба — бескостная, хрящевая рыба: белуга, осетр, севрюга и др.

красное крыльцо — парадное, чистое крыльцо.

крашенина печатная — крашеный холст с набивным узором.

кречатник — охотник, служитель при ловчих кречетах.

кречет — хищная птица из породы соколиных (самая ценная из всех ловчих птиц).

кросенный стан — ткацкий стан

круг — общий сход для обсуждения и решения дел.

кружало — питейный дом, кабак.

крупичатый — крупчатый; из лучшей пшеничной муки.

кряковистый — кряжистый, с толстым, крепким стволом.

кубец — кубок, стопа.

кубышка — ларец для денег; дуплянка.

кукарачь, на кукарачь — на четвереньки.

купавый — красивый.

кут — угол в избе у входной двери; угол за печкой.

куяк — доспех из металлических пластинок, нашитых на бархат, сукно и т. п.

ладонцы — ладони.

ларечник — лицо, которое ведает съестными припасами; род ключника.

ластица — ласточка.

лень — рыба семейства лососевых

лепкий — цепкий, липкий. (А и божья крепко, вражья-то лепко, «Три года Добрынюшка ...», строка 59).

локоть — мера длины, равная расстоянию от локтевого сгиба до конца вытянутого среднего пальца.

лоскнуть — лосниться.

луб — внутренняя часть коры березы или липы, идущая на разные поделки.

лука — деревянный изгиб переднего или заднего края седла.

любь, в выражении до́ люби — до полного удовлетворения. (Ты живи в Киеве, служи мне, князю Владимеру, до́ люби тебе пожалую, «Алеша Попович», строки 330-333).

майдан — игорный стол. (Расставили майданы терския и раздернули ковры сорочинския; а играли казаки золотыми оне тавлеями, кто-де костью, кто-де картами, «[Про] князя Репнина», строки 15-18).

маковица — глава церкви. (А и шод Садко, божей, храм сорудил ... кресты, маковицы золотом золотил, «Садко ...», строки 146-148).

маковка — украшение в виде маковой головки. (А кругом двора железной тын, на тынинки по маковке, а и есть по земчуженке, «[Про] гостя Терентиша», строки 7-9).

мамка — нянька.

масти пане — сударь, господин, милостивый государь, (польск.: mości panie)

матица — балка, идущая поперек избы, на которую настилается потолок.

мех — мешок. (А купили шелковой мех — дали два гроша мешок, «[Про] гостя Терентиша», строки 6-7).

мехоноша — лицо, которое носит мешок (с провизией, с товарами и т. п.) за своими товарищами. (Посадили Терентиша во тот шелковой мех, мехоноша за плеча взял, «[Про] гостя Терентиша», строки 104-105).

могорец — угощение при заключении сделки.

молодица, молодка, молодушка — молодая замужняя женщина.

мотовило — мотальное орудие; палка, на которую наматывается пряжа.

мурава — зелень, трава на корню.

муравленый — глазурованный, облицованный глазурью. (Была печка муравленая, «[Про] гостя Терентиша», строка 17).

мураш — муравей.

мурза — незначительный князек у татар.

мутовка — очищенная сосновая палочка, на конце которой оставляются коротко подрезанные веточки; служит для взбалтывания, взбивания, пахтанья и т. п.

мучник — печеный хлеб; пирог без начинки.

набелки (набилки) — часть ткацкого стана (2 грядки, в которые вставляется бердо).

набойница — лодка-долбленка с набитыми по бортам досками.

надолба — вкопанная стойка, столб.

назола — досада, огорчение.

налучен — чехол, футляр для лука. (Молоды Дунай он догадлив был, вымал из налушна тугой лук, из колчана вынул калену стрелу, «О женитьбе ...», строки 208-230).

нанести, в выражении нанести речь напрасную — оклеветать, оговорить.

напрокучить, напроскучить — наскучить, надоесть.

наступчивый — выступающий бодрой поступью.

нахтарма — мездра, изнанка кожи.

начаяться — ожидать, думать, полагать.

недоладом — грубо, безобразно.

неладом — неистово, неладно.

ногай-птица — гриф.

облавить — окружить.

облелеять — облечь, обступить.

обручница — невеста; обрученная.

обручной — обрученный.

обудиться — пробудиться, проснуться.

однорядочка — однобортный долгополый кафтан без ворота.

оздориться — войти в задор; раззадориться.

оздынуть — поднять.

окольный — находящийся по соседству, близко.

оконница — оконная рама.

окорачиться (окарачиться) — опуститься на четвереньки, осесть назад, подогнув ноги. (Под Ильею конь окарачелся, и падал ведь на кукарачь, «Первая поездка Ильи ...», строки 38-39).

опазновати — узнавать, признавать по памяти.

опала — немилость царя, князя.

опальный, в выражении опальное платье — темное, ненарядное, как знак печали и немилости.

осек — выгон или участок земли, огороженный поваленными деревьями с несрубленными сучьями.

ослопина — дубина, большая жердь.

остояться — остановиться.

остров — высокое место среди болота, поросшее лесом.

острог — укрепленное поселение, обнесенное высоким частоколом (сваями, заостренными вверху).

отецкий — знающий своего отца (не безотний).

отхожий — находящийся на некотором расстоянии.

охлестывать — пить сразу много и жадно. (И нечестно Тугарин питья пьет: По целой чаше охлестовает Алеша Попович, строки 196-197).

охлуп — гребень, конек крыши, пригнетающий собой доски обоих скатов крыши. (С теремов верхи поволялися, а с горниц охлупья попадали, «Сорок калик ...», строки 87-88).

пала — опала. (Благослови пред собой слово молвити, и единое слово безопальное, а и без тое палы великия, «О женитьбе ...», строки 35-37).

папороток — малое крылышко, второй сустав крыла.

паробочек — слуга. (Владимер-князь стольной киевской тотчас сам он Екима руками привел: «вот-де те, Дунаю будет паробочок!», «О женитьбе ...», строки 87-89).

перегородье — ? (А в Нижнем славном Нове-городе, на перегородье в бубны звонят, в горшки благовестят», «Стать почитать ...», строки 4-6).

переный — оперенный. (Строганы те стрелки во Нове-городе, клеены они клеем осетра-рыбы, перены оне перьицам сиза́ орла, «Дюк Степанович», строки 43-45).

перепадчивый — изменчивый, непостоянный; пугливый (А и женское дело прелестивое, прелестивое, перепадчивое, «Три года Добрынюшка ...», строки 198-199).

пета см. пята .

печера — пещера. (... нашли оне печеру каменну на той Чусовой реке, «Ермак взял Сибирь», строка 36).

пеша — пешком. (А пеша ту дороженьку повыду, «Из Крыму ...», строка 8).

плаши — бляхи, пластинки; колпачки-золоты плаши — колпачки с золотыми бляхами, с золотыми верхами (Есть молодцов ... и за пятьсот .... кафтанцы на них камчатныя, однорядочки-то голуб скурлат, а и колпачки-золоты плаши, «Чурила Пленкович», строки 26-30).

плетни — завязки, шнурки. (На них смурые кафтаны с подпушечками с комчатыеми ... а красная рубашки — косые воротники, золотые плетни, «Усы ...», строки 6-9).

плотбище — место на берегу реки, где вяжут плоты, где строят суда. (А на другой стороне была у них плотбища: делали большия коломенки, «Ермак взял Сибирь», л. 22 об.).

побоище — оружие, средство боя. (А у Чуда поганова одно было побоиша, одно было побоишша — большая рогатина, «На литовском рубиже», строки 68-71).

повалечное (повалешное) — сбор (с валька) за мытье белья на плоту. (На всякой год будем тебе носить: с хлебников по хлебику, с калачников по калачику, с молодиц повенешное, с девиц повалешное, «[Про] Василья Буслаева», строки 250-258).

повалуша — общая спальня; помещение (без печи), где спят летом.

поваренка — поварешка, разливательная ложка; ковш.

повенечное — плата, сбор за венчание.

поветь — чердак; помещение над двором, над хлевами; летняя холодная комната над двором.

подбородыш — часть лезвия топора, оттянутая книзу. (А мечитеся по кузницам, накуйте топоры с подбородышами, «Усы ...», строки 20-22).

подворотина — доска, которой закладывается отверстие под воротными створами.

поддернуть — подсунуть. (В тот час они дело сделали: поддернули зелья лютога, подсыпали в стакан, в меды сладкие, «Михаил Скопин», строки 152-154).

подклет, подклеть — нижнее жилье избы; брачное ложе, брачная комната молодых. (Красное солнцо закатается, Поток Михайла Иванович спать во подклет убирается, «Потук Михайла Иванович», строки 147-150; А и тут Садко-купец, богатой гость, с молодой женой на подклете спит, «Садков корабль ...», строки 144-145).

подковыривать лапти — проплетать лапти в узор; чинить лапти.

подмолвиться — подольститься.

подсолнучник — зонтик. (Едет Чурила ко двору своему, перед ним несут подсолнучник, чтоб не запекла солнца бела его лица, «Чурила Пленкович», строки 166-170).

подсумок — небольшая сумка, которую носят на ремне через плечо.

поиграть — выиграть. (Стал с ним в шахматы, играть ... первую заступь заступовали, и ту посол поиграл; другую заступь заступовали, и другую заступь посол же поиграл, «[Про] Ставра-боярина», строки 193-198).

покаянная — место одиночного или строгого заключения; тюрьма. (Тюрьмы с покаянными оне все распущалися; а и погребы царские оне все растворялися, «Светел, радошен ...», строки 17-20).

покаять — исповедать.

покользнуть — поскользнуться, скользнуть.

полть (мн. ч. полтеи) — половина туши, разрубленной вдоль. (Нельзя пройти девки по улице: что полтеи́ по улице валяются тех мужиков новогородских, «[Про] Василья Буслаева», строки 262-264).

полудновать — жить, доживать последние минуты. (И скажи Чурилье-игуменье, что мало Стафиде можется, едва душа в теле полуднует, «Чурилья-игуменья», строки 72-74).

помелечко — помело, которым обметается печной свод перед посадкой хлебов.

помолвить — сговориться, условиться, договориться. (Тут оне и помолвили. Целовалися оне, миловалися, золотыми перстнями поменялися», «[Про] Соловья Будимеровича», строки 187-189).

поновить — обновить, освятить. (И разрывали тое могилу наскоро ... вынимали Потока и с добрым конем и со ево молодой женой; и объявили князю Владимеру и тем попам соборныем, поновили их святой водой, приказали им жить по-старому, «Потук Михайла Иванович», строки 210-217).

понос понести — забеременеть. (А втапоры княгиня понос понесла, а понос понесла и дитя родила, «Волх (В)сеславьевич», строки 9-10).

понять — взять. (Он понел, царь-государь, царицу благоверную Марью Темрюковну, «Мастрюк Темрюкович», строки 31-33).

попрыжея — больше, лучше, скорее (?).

поруки держать — поручиться за кого-либо.

поцапывать (посапывать) -похватывать.

посверстняе — покрепче (?). (Под большим-то братом конь уставает, а меньшей за большего умирает: «а и гой еси, мой братец родимой! А я тебе, братец, посверстняе, а пеша ту дороженьку повыду», «Из Крыму ...», строки 4-8).

пословаться — приветствовать друг друга как полагается, как следует послам.

посрочить — отложить; повременить с чем-либо.

постояться — приостановиться, задержаться.

постыривать — неповоротливо, неохотно что-либо делать.

потаить — утаить, скрыть.

потаковка — ковшик, черпак. (Он посла стал подчивати, всяко питье потаковкам пьют. — Уж тут ли посол напивается, «[Про] Ставра-боярина», строки 119-121).

поторчина — кол, столб, врытый, поставленный торчком. (Заплетайте вы туры високия, а ставьте поторчины дубовые, колотите вы надолбы железныя, «Царь Саул Леванидович» строки 163-165).

потылица — затылок, зашеина.

почестный — почетный (эпитет при слове пир).

пошахать — пошагать, пойти.

прави́льное перушко — крайнее перо (особого вида) в крыле. (На дубу сидит тут черны ворон, с ноги на ногу переступавает, он прави́льна перушка поправливает, «Михаила Казаринов», строки 99-101).

править — исполнять, совершать.

приворотняя изба — изба у ворот; сторожка. (А живал все Сергей на Уфе на реке, в ямской слободе, у попа во дворе, в приворотней избе, «Сергей хорош», строки 9-13).

пригодиться — случиться.

примета — цель. (Тут пьяной Дунай расхвастался: «что нет против меня во Киеве такова стрельца из туга лука по приметам стрелять!», «О женитьбе ...», строки 318-320).

принабуркаться — наполниться, набраться. (А для-ради Сергея и суседей позвала, а и тот с борку, иной с борку, уже полна изба принабуркалася, «Сергей хорош», строки 25-30).

приспевать — приготовлять.

приспешник — слуга. (Гой еси, клюшники мои приспешники, приспевайте кушанье разное, а и постное и скоромное, «Гришка Расстрига», строки 27-29).

притка — беда; неожиданная помеха, неудача.

притченки да хапилонки — (значение неясно).

причалина — навеска; наставка. (Попал он в окошечко косящетое, проломил он оконницу стекольчеую, отшиб все причалины серебреныя, «Три года Добрынюшка ...», строки 33-35

пробой — пропущенный сквозь дверь (ставню) металлический стержень с отверстием на конце, в которое вставляется засов или навешивается замок. (Двери были у полат железныя, крюки-пробои по булату злачены, «Волх (В)сеславьевич», строки 178-179).

прозритель — провидец; предвидящий будущее.

пропасть — падаль, мерзость. (Молоды Касьян, сын Михайлович, а и дунул духом святым своим на младу княгиню Апраксевну, — не стало у ней тово духу-пропасти, «Сорок калик ...», строки 318-321).

простой — порожний, пустой; свободный от какого-либо содержимого; в выражении просты поруки крепкие — потеряли силу, нарушены (освобождены). (Гой еси ты, Иван Гостиной сын! Уведи ты уродья со двора долой: про́сты поруки крепкия, записи все изодраныя, «Иван Гостиной сын», строки 143-146).

протаможье — штраф за продажу товаров, не предъявленных в таможне (В городе Леденце у тово царя заморскаго Соловей у царя в пратаможье попал, и за то посажен в тюрьму, «[Про] Саловья Будимеровича», строки 211-213).

противница — ровня, пара.

прохлад, в выражении «за прохлад» — не торопясь, для развлечения; от нечего делать. (Обе жены богатыя, богатыя жены дворянския. Промежу собой сидят, за прохлад говорят, «Гардей Блудович», строки 11-12).

прохладныя речи — приятные, неторопливые разговоры для развлечения. (А сидели на пиру честныя вдовы ... промежу собою разговоры говорят, все были речи прохладные, «Три года Добрынюшка ...», строки 148-154).

прощаться — просить прощения. (Втапоры княгиня прощалася, что нанесла речь напрасную, «Сорок калик ...», строки 318-319).

прыскучий (зверь) — рыскучий, дикий.

пята — 1) дверной крюк, вбиваемый в косяк для навешивания дверной петли; 2) нижняя оконечность дверного полотна, упирающаяся в косяк; отворить дверь на пяту — отворить дверь настежь. (Идет во гридню во светлую; как бы на пету двери отворялися, «[Про] Саловья Будимеровича», строки 73-74).

разгузыниться — рассердиться, разгневаться. (Попадья на попа разгузынилася-распечалилася, а кобылу-ту колом и корову-ту колом, «Свиньи хрю ...», строки 69-70).

разиться -броситься, кинуться. (Втапоры его матушка ... разилася о сыру землю и не может во слезах слово молвити, «Илья ездил с Добрынею», строки 96-99).

разрывчатый — тугой, очень упругий (эпитет ловес при «лук»).

разъясачивать — назначать, распределять. (Стал он, Иван, разъесачавати: послал он за гнедым туром сто человек и велел поймать ево бережно, без той раны кровавыя, «Иван Гаденович», строки 99-102).

раменье — густой лес; лес, соседящий с полями. (Он обвернется серым волком, бегал-скакал по темным по лесам и по раменью, а бьет он звери сохатыя, «Волх (В)сеславьевич», строки 68-70).

раскаты земляные — земляная насыпь или площадка для установки на ней пушек. (А стоит крепкой Азов-город со стеною белокаменною, земляными роскатами, и ровами глубокими, «По край моря синего ...», строки 5-8).

рассычать — подслащать, прибавлять подслащенной воды. (Она мыла те кореньица в синем море ... рассычала коренья белым сахаром, «По далам девица ...», строки 7-11).

расшеперивать — растопыривать, раздвигать.

ротиться — клясться, божиться. (А душечка, удалой доброй молодец ратился, а всякими неправдами заклинался, «Во хорошем высоком тереме ...», строки 5-7).

рушать — разрезать на части, делить (о пище).

рытый, в выражении рытый бархат — с цветами, с узорами, вытисненными по ворсу.

рыхнуть — рыкнуть (?) или треснуть, рассыпаться, развалиться (?). (Горька редька рыхнула, белая капуста крикнула, «Из манастыря Боголюбова ...», строки 41-42).

ряд и ряды — торговые лавки, гостиный двор, а также каждая часть гостиного двора, где торгуют определенными товарами.

сбруя — доспехи, все вооружение. (И обрал у девицы сбрую всю: куяк и панцырь с кольчугою, «О женитьбе ...», строки 268-269).

свашить — быть свахой, сватать. (Скоро вздумал о свадьбе, что отдать Запаву за голова шапа Давыда Попова. Тысецкой — ласковой Владимер-князь, свашела княгиня Апраксеевна, «[Про] Саловья Будимеровича», строки 215-219).

сверстаться — сравняться, поравняться. (Сверстался Алеша Попович млад против Тугарина Змеевича, «Алеша Попович», строки 108-109).

свершный — сверстный, равный в чем-либо; свершна умом — равна умом. (А кто мне-ка знает сопротивницу, сопротивницу знает, красну девицу: как бы та была девица станом статна ... и умом свершна́;, «О женитьбе ...», строки 19-22).

сграбиться — схватиться. (Казаки оне справилися, за ружье сграбелися, «Во сибирской украине ...», строки 73-74).

середа — часть избы; здесь, вероятно, передний, гостиный угол избы. (Походи-ка, Терентишша, по своей светлой гридни,

и по середи кирпищетой, «[Про] гостя Терентиша», строки 161-163).

скатный (жемчуг) — крупный, круглый и ровный.

скрасть (караулы) — снять, захватить врасплох. (Как скрали оне швецкия караулы, маэора себе во полон полонили, «[Про] Бориса Шереметева», строки 17-18).

скурлат (скорлат) — сорт дорогого сукна (Кафтанцы на них камчатныя, однорядочки-то голуб скурлат, «Чурила Пленкович», строки 28-29).

скучить — наскучить, надоесть.

сливной — сплошной, слившийся вместе.

слоны сохатные — ? (Потому цена лука три тысячи: полосы были булатныя, а жилы слоны сохатныя, и рога красна золота, «Михайла Казаринов», строки 23-25).

смурый — темно-серый, неопределенного темного цвета; смурое сукно — крестьянское некрашеное сукно из темной шерсти. (Принес сукно смурое, да крашенину печатную, «[Про] Соловья Будимеровича», строки 201-202).

согнуть корчагой см. корчага.

сопротивница — ровня, пара. (А и холост я хожу, неженат гуляю, а кто мне-ка знает сопротивницу, сопротивницу знает красну девицу, «О женитьбе ...», строки 18-20).

соян (саян) — сарафан особого покроя; распашной сарафан. (И выдавали оне тут соян хрущето́й камки на тое княгиню новобрачную ... а цена тому сояну сто тысячей, «О женитьбе ...», строки 301-304).

сохатый — с рассохами, с рогами (олень, лось и т. п.). (А бьет он звери сохатыя, а и волку медведю спуску нет, «Волх (В)сеславьевич», строки 69-71).

спеченик — небольшая спица (?), деревянный гвоздь в стене; заостренная палочка.

спинать — остановить, задержать, не дать ходу.

споряду — подряд, сплошь.

старица — монахиня.

стол — пир. (И будет день в половина дни, и будет стол во полу́столе, — Владимер-князь полсыта́ наедается, полпьяна́ напивается, «Дюк Степанович», строки 146-148).

столование — пир. (Было пированья почестной пир, было столованья, почестной стол, «Иван Гостиной сын», строки 3-4).

столовати — пировать.

столочить — вытоптать, примять. (Еще кто траву стоптал, кто мураву столочил?, «Перед нашими воротами ...», строка 4).

стольник — придворный чин: смотритель за царским (княжеским) столом. (А втапоры стольной Владимер-князь не имел у себя стольников и чашников, наливал сам чару зелена вина, «Михайла Казаринов», строки 64-66).

стольничать — быть стольником. (У славнова сударь-князя у Владимера три годы Добрынюшка стольничал ... он стольничал, чашничал девять лет, «Три года Добрынюшка ...», строки 2-5).

стоялый — долго стоявший, выдержанный; застоявшийся.

стряпчий — тот, кто стряпает; повар. (И тут у Дюка стряпчей был, припас про князя Владимера нечестной стол, «Дюк Степанович», строки 138-139).

струг — лодка (обычно большая), судно.

сугонь — погоня. (Скричит за молодцом как в сугонь быстра река Смородина человеческим языком, душей красной девицей, «Когда было молодцу ...», строки 92-95).

сукрой — ломоть хлеба во всю ковригу. (Отрезал хлеба великой сукрой, а и солью насолил ево, «Садко богатой гость», строки 7-9).

сур — (П. Н. Шеффер связывает слово «сур» с прилагательным «суровой», которое в некоторых диалектах имеет значение «резвый», «молодецкий»). (И пришел тут к нам удалой доброй молодец, удалой молодец был волжской сур, «Садко богатой гость», строки 113-114).

счастка — счастье, удача. (По его по щаски великия, привалила птица к круту берегу, настрелял он гусей, белых лебедей, «Потук Михайла Иванович», строки 30-32).

съезжий — предназначенный для заезда, заезжий, постоялый.

сыгрыш — напев, мелодия (?). (И зачал тут Ставер поигравати: сыгриш сыграл Царя-града, «[Про] Ставра-боярина», строки 226-227).

сыпь (сып) — доля в складчине. (Не малу мы тебе сып платим: за всякова, брата по пяти рублев, «[Про] Василья Буслаева», строки 99-100).

сыта медвяная — подслащенная медом вода; медовый взвар. (Медвяною сытою пои́ и сорочинским пшеном корми, «Иван Гостиной сын», строки 93-94).

сыть — пища, еда. (Говорит Илья Муромец Иванович, а ты, волчья сыть, травеной мешок! Не бывал ты в пещерах белокаменных, «Первая поездка Ильи ...», строки 40-42).

тавлеи — шашки; шахматы

тарханная грамота — грамота, дававшая льготы, освобождавшая от податей и т. п.

терять — убивать, губить. (А князь Роман жену терял, жену терял, он тело терзал, тело терзал, во реку бросал, «Князь Роман ...», строки 1-3).

тесьмяный — сделанный из тесьмы.

тожно — потом, вслед за тем. (Еще втапоры турецкой царь напоил-накормил доброва молодца и тожно стал ево спрашивати, «По край моря синего ...», строки 52-54).

токо — если, если же. (А Владимир-князь стал проведывати: тока посол буде женщина, не станет он во Киеве боротися со моими могучими богатырями, «[Про] Ставра-боярина», строки 123-126).

толды — тогда.

толочить — топтать; вытаптывать.

тонцы — игры, пляска, хороводы (?). (А и гои еси ты, Стафида Давыдьевна, а и царская ты богомольщица ... не твое-то дело тонцы водить, а твое бо дело богу молитися, «Чурилья-игуменья», строки 61-65).

торгаться — дергаться.

торженый, в выражении торженые усы — выдерганный, выщипанный. (Два братца родимые по базару похаживают, а и бороды бритые, усы торженые, «Мастрюк Темрюкович», строки 110-113).

торока — ремни сзади седла для привязывания поклажи.

травник — кулик. (Прилетел молодой травник, молодой зуй-болотник, «Кто травника не слыхал», строки 9-10).

трапезник — церковный сторож; церковный староста.

третьяк — бык по третьему году.

трость-дерево — тростник.

трудный — тяжело больной. (Трудна-больна — синонимическое сочетание: «На зголовье молодая жена, Авдотья Ивановна. Она с вечера трудна-больна, со полуночи недужна вся», «[Про] гостя Терентища», строки 23-26).

трясца — лихорадка.

тур — вид укрепления, представляющий собой плетеные из хвороста и набиваемые землей корзины. (Научил тех ли татар поганыех копати ровы глубокие: «Заплетайте вы туры высокие», «Царь Саул Леванидович», строки 162-164).

тысяцкий — старший свадебный чин.

тынинка — кол, жердь, из которых делается тын, забор.

улан — ханский чиновник; татарский сановник. (И отправляет король своих мурзы-улановья везти за Дунаем золоту казну, «О женитьбе ...», строки 196-197).

улус — становище кочевников, табор кибиток. (Переправились казаки за Селенгу за реку, напущались на улусы на мунгальския, «Поход селенгинским казакам», строки 13-14).

упадка, в выражении не с упадкою — безбоязненно, смело. (Говорит тут маэор не с упадком, а стал он силу рассказывать, «[Про] Бориса Шереметева», строки 26-27).

урас — поражение. (А сели оне, молодцы, во единой круг, выпили ведь по чарочке зелена вина со того урасу молодецкова от мужиков новгородских, «[Про] Василья Буслаева», строки 276-279).

уреченный — назначенный, условленный. (И дает ему матушка свое благословение великое на те годы уреченныя, «Добрыня чудь покорил», строки 76-77).

ускорить — успеть, поспеть. (Поток Михайла Иванович нигде не мешкал, не стоял; Авдотьюшка Леховидьевна перво ево в свой дом ускорить могла, «Потук Михайла Иванович», строки 84-87).

ути́н — боль в пояснице; прострел. (Расходился недуг в голове, разыгрался утин в хребте, «[Про] гостя Терентиша», строки 27-28).

ускок — лошадиный скачок, скок.

утолочить — вытоптать, выбить ногами.

хайлище — огромный рот.

хмелина — стебель, плеть хмеля.

хмельник — огород, где растет хмель.

хобот — 1) хвост змеи, ящерицы. (Обвивается лютой змей около чебота зелен сафьян, около чулочика шелкова, хоботом бьет по белу стегну, «Волх (В)сеславьевич», строки 5-8); 2) окружной окольный путь, крюк (Он бегал, скакал по чисту полю, хоботы метал по темным лесам. Не нашел он в поле сопротивника, «Высота ли, высота поднебесная», строки 29-31).

холоденушка — лягушка.

хрущатый — (П. М. Савваитов объясняет как «кружчатый», т. е. с узором из кругов, кружков, но возможно и другое объяснение: хрусткий, т. е. плотный, твердый или хрусткий — хрустящий шуршащий).

хрящ — крупный песок. (Запирали дверями железными и засыпали хрещом, пески мелкими, «Царь Саул Леванидович», строки 220-221).

целовальник — человек, принявший присягу на верность; доверенное лицо. (А вы целовальники любимыя, а и все приказчики хорошия, принесите шубу соболиную, «Садков корабль ...», строки 52-54).

чебодан — чемодан.

чебурацкий — ? (Стал ево бити червленым вязом, в половине было налито тяжела свинцу чебурацкова, «[Про] Василья Буслаева», строки 70-71).

чембур — одинокий (третий) повод, за который водят и привязывают коня. (Гой еси ты, Настасья Дмитревна! Подай чембур от добра коня, «Иван Гаденович», строки 210-211).

червленый — красный, багряный.

чердак — 1) помещение на палубе судна. (На том соколе-корабле сделан муравлен чердак, «[Про] Саловья Будимеровича», строки 37-38); 2) помещение над избой; светелка (Гришка Расстрига догадается сам в верхни чердаки убирается, «Гришка Расстрига», строки 59-60).

черевостоя — беременная.

черепан — ? (И стоят тут черепаны, гнилые горшки, а все горшки уже битые, «Садко богатой гость», строки 183-184).

черчатый — багряный, пурпурный.

чеснок — частокол; часто поставленные столбы. (Круг оне острогу Камарскова оне глубокой ров вели, высокой вал валилися, рогатки ставили, чеснок колотили, «Во сибирской украине ...», строки 13-17).

чингалище — кинжал, кинжалище. (Он выдернул чингалишша булатное, а и хочет взрезать груди белые, «О женитьбе ...» строки 248-249).

шабура (шабур) — домотканная грубая ткань; рабочая одежда из этой ткани.

шамшура (и шемшура и шешумра) — род шапочки (волосник), надеваемой под платок замужними женщинами.

шал см. щап .

шебур см. шабура .

шелепуга — плеть, кнут; палка (Шелепуга подорожная, в пятьдесят пуд, «Алеша Попович», строки 64-65).

ширинка — 1) полотенце. (Утренней зарею умывается, белаю ширинкаю утирается, «Алеша Попович», строки 48-49); 2) шеренга, ряд (... в одном мне полку быти, в одной мне шириночке служити, «Во хорошем высоком тереме ...», строки 29-30).

шкарб — скарб.

шлык — женский головной убор, род повойника. (Он стал молоду жену лечить, Авдотью Ивановну: шлык с головы у нея сшиб, «[Про] гостя Терентиша», строки 171-179).

шишимора — кикимора (бранно).

щап — щеголь, франт.

щапливый — щеголеватый, франтоватый.

щастка см. счастка .

щепетко — щегольски, нарядно.

ягодица — щека. (Ее белое лицо, как бы белой снег, и ягодицы, как бы маков цвет, «О женитьбе ...», строки 23-24).

яловица — овца, корова и т. п., не давшая приплода.

ярлык — письмо, грамота. (Садился Васька на ременчетой стул, писал ярлыки скоропищеты, от мудрости слово поставлено, «[Про] Василья Буслаева», строки 48-50).

ярый — белый, светлый.

ярыжка — работник, наемный слуга, прислужник.

ясак — дань. (Казаки царя белова оне острог поставили, острог поставили, ясак царю собрали, «Во сибирской украине ...», строки 6-9).

ясачный — платящий ясак, обложенный ясаком.

Примечания

1

Текст был найден в сети как соответствующий изданию 1938 года, тем не менее, как минимум, «комментарий» явно соответствует изданию 1977-го. Детальное сравнение приведенного текста с изданиями 1938, 1958 и 1977гг не проводилось.

(обратно)

2

В электронной версии «воспроизведение рукописи» отсутствует.

(обратно)

3

«Сборник Кирши Данилова. Издание Императорской Публичной библиотеки. Под редакциею П. Н. Шеффера». СПб., 1901.

(обратно)

4

О принципах издания П. Н. Шеффера см. в его вступительной статье

(обратно)

5

О принципах редактирования текста и изменениях (графических и орфографических), внесенных в него, см. Комментарий

(обратно)

6

Единственная заметка о А. Ф. Якубовиче, принадлежащая Б. Шувалову, имеется в «Русском биографическом словаре».

(обратно)

7

Посвящение это было вызвано, по-видимому, не только служебными соображениями Ключарева: Трощинский интересовался народной поэзией, вокруг него группировались ранние украинские фольклористы.

(обратно)

8

Вопрос о литературно-общественной деятельности Ф. П. Ключарева поставлен М. К. Азадовским в его книге «История русской фольклористики», Учпедгиз. М., 1958, стр. 168-169; см. там же о Якубовиче, стр. 170-172.

(обратно)

9

См., например: А. М. Лобода. Русский богатырский эпос. Киев, 1896, стр. 51-53.

(обратно)

10

П. Бессонов. Материалы для жизнеописания К. Ф. Калайдовича. — «Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете», 1862, кн. 3, стр. 53-54, 57-58.

(обратно)

11

М. Н. Сперанский. К истории сборника песен Кирши Данилова. — «Русский филологический вестник», 1911, № 1, стр. 199-204.

(обратно)

12

Там же.

(обратно)

13

П. Бессонов. Материалы..., стр. 58.

(обратно)

14

Ценные сведения для истории второго издания Сборника содержатся в письмах Н. П. Румянцева к А. Ф. Малиновскому (см.: «Переписка государственного канцлера гр. Н. П. Румянцева с московскими учеными». — «Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете», 1862, кн. 1, стр. 20, 29-30, 35, 63, 67, 71, 98 и др.; см. также: А. А. Кочубинский. Начальные годы русского славяноведения. Одесса, 1887-1888, стр. 67, 101).

(обратно)

15

Сохранилось оглавление рукописи, составленное для Н. П. Румянцева. В нем против песен, не вошедших впоследствии в издание 1818 года, поставлено «непристойная» (см.: «Сборник для истории Румянцевского музея», вып. I, стр. 100-103).

(обратно)

16

П. Н. Шеффер. Заметка о Сборнике Кирши Данилова. — «Известия ОРЯиС ИАН», т. II, кн. 1. СПб., 1897.

(обратно)

17

А. М. Лобода. Указ. соч., стр. 51-52.

(обратно)

18

А. Н. Пыпин. История русской этнографии, т. I. СПб., 1890, стр. 229; А. М. Лобода. Указ. соч., стр. 154-155.

(обратно)

19

«Филологические наблюдения А. X. Востокова. Издал, по поручению 2-го отделения Академии наук, И. Срезневский». СПб., 1865, стр. XII.

(обратно)

20

А. X. Востоков. Опыт о русском стихосложении. — «Санктпетербургский вестник», 1812; отд. изд.: СПБ., 1817, стр. 139, 147-148, 149, 150, 152-153, 157, 158.

(обратно)

21

Обзор соответствующей литературы см.: М. П. Штокмар. Исследования в области русского народного стихосложения. М., 1952, стр. 21-27.

(обратно)

22

«Дневник В. К. Кюхельбекера». — «Русская старина», 1875, т. XII, стр. 502.

(обратно)

23

О роли «Сборника Кирши Данилова» в развитии русского литературного фольклоризма начала XIX века см.: Ф. М. Селиванов. Былины и русский романтизм первой четверти XIX века. — «Из истории русского романтизма. Сборник статей», вып. I. Кемерово, 1971.

(обратно)

24

«Пушкин и его современники», вып. IX-X. СПб., 1910, стр. 134; ср. также: Н. Трубицын. Пушкин и русская народная поэзия. — «Пушкин», изд. Брокгауз-Эфрон, т. IV. СПб., 1910, стр. 59.

(обратно)

25

А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, том шестой, изд. АН СССР. М., 1937, стр. 193-194.

(обратно)

26

Н. М. Карамзин. История государства Российского, т. X. СПб., 1824, Примечания, стр. 138; см. также по изданию В. Максимова: СПб., 1898, стр. 200-202.

(обратно)

27

«Мала простонародньа славено-сербска песнарица». Издана Вуком Стефановићем. Вена, 1814, стр. 12, 19; Л. Стојановић). Живот и род Вука Стеф. Караџића, 1924, стр. 66.

(обратно)

28

П. Бессонов. Материалы..., стр. 60.

(обратно)

29

«Narodne pesni ilircke, koje se рěvaju po Štajerskoj, Vranjskoj, Koruškoj i Zapadnoj Ugárske. Skupio i na svět izdao Stanko Vraz». Zagreb, 1838, str. XVII-XVIII.

(обратно)

30

См.: М. К. Азадовский. История русской фольклористики. М., 1958, стр. 312. О знакомстве фольклористов славянских стран с «Древними российскими стихотворениями» и о его значении для их деятельности см. там же, стр. 311-315.

(обратно)

31

См.: W. Е. Harkins.The Russian Folk Epos in Czech Literature. 1800-1900. New York, 1951; С. В. Никольский. К вопросу о знакомстве Ф. Л. Челаковского с русской фольклористикой начала XIX века. — «Ученые записки Института славяноведения», т. I. М — Л., 1949; его же. «Отзвук русских песен» Ф. Л. Челаковского. — «Из истории связей славянских литератур». Сборник статей. М., 1959.

(обратно)

32

K. X. Busse. Fürst Wladimir und dessen Tefelrunde. Alt-Russiche Heldenlieder. Leipzig, 1819.

(обратно)

33

Р. V. Götze. Stimmes des russischen Volks in Liedern. Stuttgart, 1828.

(обратно)

34

Подробно см. об этом: Э.Хексельшнайдер. К истории изучения русского фольклора в Германии в первой половине XIX в. — «Русский фольклор. Материалы и исследования», VII. М. — Л., 1962, стр. 283-287; Е. Hexelschneider. Die Russische Volksdichtung in Deutschland bis zur Mitte des 19. Jahrhunderts. Berlin, 1967, S. 40-108.

(обратно)

35

Therese Albertine Luise von Jakob (Talvj). Übersichtliches Handbuch einer Geschichte der slawischen Sprache und Literatur. Leipzig, 1852.

(обратно)

36

См., например: К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 29, стр. 17, 23.

(обратно)

37

«Изображение просвещения россиян». — «Северный вестник», 1804, ч. 2, № 5, стр. 205-206; Евгений Болховитинов. Замечания на «Рассуждение о лирической поэзии». — «Сочинения Державина», т. 7. СПб., 1878, стр. 623; Александр Шишков. Разговоры о словесности. СПб., 1811, стр. 87-88 и сл.

(обратно)

38

«Северный вестник». СПб., 1808, ч. 1 и 2.

(обратно)

39

Там же, ч. 1, март, стр. 340-342.

(обратно)

40

[Цертелев]. Взгляд на русские сказки и песни. СПб., 1820, стр. 3-4.

(обратно)

41

Николай Грамматин. Рассуждение о древней русской словесности. М., 1809, стр. 16-20.

(обратно)

42

«Вестник Европы», 1820, т. CXI, стр. 219-220.

(обратно)

43

И. П. Сахаров. Сказания русского народа. Изд. 3-е, т. I, кн. I. СПб., 1841, стр. 29-31. История вопроса: А. Н. Пыпин. История русской этнографии, т. I, стр. 279 и др.; А. М. Лобода. Указ. соч., стр. 60-63.

(обратно)

44

См.: В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. V. М., 1954.

(обратно)

45

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. IV, стр. 381.

(обратно)

46

Там же, стр. 88.

(обратно)

47

А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, т. V. М. — Л., 1955, стр. 24.

(обратно)

48

М. К. Азадовский. «Певцы» Тургенева. — «Известия АН СССР, Отделение литературы и языка», 1954, № 2, стр. 146.

(обратно)

49

С. Л. Толстой. Музыка в жизни Л. Н. Толстого. — «Лев Николаевич Толстой. Юбилейный сборник. Собрал и редактировал Н. Н. Гусев». М. — Л., 1928, стр. 307; см. также: Э. Е. Зайденшнур. Народная песня и пословица в творчестве Л. Н. Толстого. — «Лев Николаевич Толстой. Сборник статей и материалов». М., 1951, стр. 530.

(обратно)

50

М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах, т. 28. М., 1954, стр. 215.

(обратно)

51

См. об этом: Н. Чехов. Любопытная находка (Рукописный сборник Кирши Данилова, принадлежащий А. Ф. Малиновскому). Письмо к редактору. — «Живая старина», 1894, вып. II, стр. 299-300.

(обратно)

52

«Сборник Кирши Данилова. Издание Императорской Публичной библиотеки. Под редакцией П. Н. Шеффера». СПб., 1901. Рецензии: «Русский филологический вестник», 1901, № 3-4, стр. 299-301 (автор Е. Карский); «Журнал Министерства народного просвещения», 1902, апрель, стр. 502-521 (автор Е. Ф. Будде); «Этнографическое обозрение», 1902, № 1, стр. 118-120 (авторы А. В. Марков и А. Маслов).

(обратно)

53

Четвертым является издание А. С. Суворина 1892 г. Оно воспроизводит издание 1878 г.

(обратно)

54

«Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. Подготовка текста, статья и комментарии С. К. Шамбинаго». М., 1938.

(обратно)

55

«Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. XVIII.

(обратно)

56

Там же, стр. XXXV.

(обратно)

57

«Журнал Министерства народного просвещения», 1902, апрель, стр. 521.

(обратно)

58

См. в настоящей книге статью А. П. Евгеньевой «Рукопись Сборника Кирши Данилова и некоторые ее особенности».

(обратно)

59

Е. И. Дергачева-Скоп. Новонайденные листы из Сборника Кирши Данилова. — «Труды Отдела древнерусской литературы», т. XXI. М. — Л., 1965.

(обратно)

60

Возражения см.: А. А. Горелов. Диффузия элементов устнопоэтической техники в Сборнике Кирши Данилова. — «Русский фольклор», XIV. Л., 1974, стр. 199-201.

(обратно)

61

Вс. Миллер относил создание Сборника к северо-восточной части Пермской губернии и южной части Тобольской и Томской (Всеволод Миллер. Очерки русской народной словесности. М., 1897, стр. 79). П. С. Богословский ограничивает район создания Сборника Пермским краем (П. С. Богословский. Песня об Усах из сборника Кирши Данилова и Камская вольница. — «Пермский краеведческий сборник», вып. IV, 1928).

(обратно)

62

«Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. XXV-XXVI.

(обратно)

63

Там же, стр. XXV.

(обратно)

64

«Журнал Министерства народного просвещения», 1902, апрель, стр. 521.

(обратно)

65

М. К. Азадовский. Русская былевая традиция в Сибири и на Алтае. — «Былины и исторические песни из Южной Сибири. Записи С. И. Гуляева». Новосибирск,1939.

(обратно)

66

Я. Р. Кошелев. Вопросы русского фольклора Сибири (дооктябрьский период). Томск, 1963, стр. 19-42.

(обратно)

67

См., например: А. А. Горелов. Цена реалии (Сборник Кирши Данилова — народная книга середины XVIII века). — «Русская литература», 1963, № 3; его же. Трилогия о Ермаке из Сборника Кирши Данилова (полемические заметки). — «Русский фольклор. Материалы и исследования», VI. М. — Л., 1961.

(обратно)

68

См.: А. М. Астахова. Былины. Итоги и проблемы изучения. М. — Л., 1966, стр. 170-172.

(обратно)

69

«Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. 203.

(обратно)

70

Впервые опубликовано в сокращении С. Шевыревым в журнале «Москвитянин» (1854, т. I, «Исторические материалы», стр. 9-10). В исправленном виде, с текстом песни, напечатано П. Н. Шеффером в издании 1901 года.

(обратно)

71

Впрочем, как раз из этих слов некоторые исследователи (Н. С. Тихонравов, Л. Майков, А. М. Лобода, С. К. Шамбинаго) делают совершенно противоположный вывод.

(обратно)

72

См., например: Н. С. Тихонравов. Пять былин по рукописям XVIII века. — «Русские былины старой и новой записи», под ред. Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера. М., 1894, стр. 77-79; Л. Майков. Рецензия на издание 1878 года. — «Журнал Министерства народного просвещения», 1878, сентябрь, стр. 329; А. М. Лобода. Указ. соч., стр. 57; С. К. Шамбинаго. Предисловие к кн.: «Древние российские стихотворения...», стр. IX.

(обратно)

73

А. М. Лобода. Указ. соч., стр. 57.

(обратно)

74

Все известные тексты ныне научно систематизированы и изданы с подробным комментарием: «Былины в записях и пересказах XVII-XVIII веков. Издание подготовили А. М. Астахова, В. В. Митрофанова, М. О. Скрипиль». М.-Л., 1960. Исследование здесь же: А. М. Астахова, В. В. Митрофанова. Былины и их пересказы в рукописях и изданиях XVII-XVIII веков.

(обратно)

75

Там же, стр. 64.

(обратно)

76

М. К. Азадовский. История русской фольклористики, стр. 102-103.

(обратно)

77

См. об этом, например: М. Н. Сперанский. Рукописные сборники XVIII века. Материалы для истории русской литературы XVIII века. М., 1963; А. В. Позднеев. Рукописные сборники XVII-XVIII веков (Из истории песенной силлабической поэзии). — «Ученые записки» Московского государственного заочного педагогического института, т. I, 1958.

(обратно)

78

А. М. Астахова, В. В. Митрофанова. Былины и их пересказы в рукописях и изданиях XVII-XVIII веков, стр. 72-73.

(обратно)

79

Л. Майков. Материалы и исследования по старинной русской литературе. — «Сборник ОРЯиС АН», т. 53, № 5. СПб., 1896, стр. 6.

(обратно)

80

А. А. Горелов. Трилогия о Ермаке из Сборника Кирши Данилова (полемические заметки). — «Русский фольклор. Материалы и исследования», VI. М.-Л., 1961.

(обратно)

81

А. И. Стендер-Петерсен. Проблематика Сборника Кирши Данилова. Несколько соображений. — «Scando-Slavica», t. IV, 1958; резюме: IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии, т. I. М., 1962, стр. 489-490.

(обратно)

82

IV Международный съезд славистов, стр. 500-506.

(обратно)

83

С. К. Шамбинаго. Указ. соч., стр. XVIII.

(обратно)

84

«Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. XXXVI-XXXVII.

(обратно)

85

П. Д. Ухов. Из наблюдений над стилем Сборника Кирши Данилова «Русский фольклор. Материалы и исследования», I, изд. АН СССР. М.-Л., 1956, стр. 113.

(обратно)

86

А. В. Позднеев. Общие места и «перенесения» в былинах. — «Проблемы истории литературы». М., 1964.

(обратно)

87

А. А. Горелов. Диффузия элементов устнопоэтической техники в Сборнике Кирши Данилова. — «Проблемы художественной формы. Русский фольклор», XIV. Л., 1974.

(обратно)

88

Ф. Е. Корш. О русском народном стихосложении. — «Известия ОРЯиС АН», т. I, ч. 1. СПб., 1896, стр. 37; С. К. Шамбинаго. Указ. соч., стр. XVIII; М. К. Азадовский. «Былины и исторические песни из Южной Сибири. Записи С. И. Гуляева».

(обратно)

89

А. А. Горелов. Кем был автор сборника «Древние российские стихотворения». — «Русский фольклор. Материалы и исследования», VII. М.-Л., 1962.

(обратно)

90

Там же, стр. 308.

(обратно)

91

«Былины и исторические песни из Южной Сибири. Записи С. И. Гуляева», стр. 19; ср. также в статье А. М. Астаховой в кн.: «Русское народное поэтическое творчество», т. II, кн. 1. М.-Л., 1955, стр. 141.

(обратно)

92

А. А. Горелов. Кем был автор сборника «Древние российские стихотворения».

(обратно)

93

См.: В. С. Бахтин. Дополнение к сборнику А. Ф. Гильфердинга (былины И. А. Касьянова). — В сб.: «Русский фольклор. Материалы и исследования», II. М.-Л., 1957, стр. 220-230.

(обратно)

94

Ф. Е. Корш. О русском народном стихосложении, стр. 36-37.

(обратно)

95

См., например: В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. V, стр. 126.

(обратно)

96

Любопытная находка принадлежит А. А. Горелову. В документах XVIII в., относящихся к Нижнетагильскому заводу, он обнаружил рядом стоящие имена мастеровых Кирилла Данилова и Ивана Сутырина («Русская литература», 1963, № 3, стр. 169). Как известно, оба имени стоят, тоже рядом, в песне «Да не жаль добра молодца...» Можно, конечно, отнести это совпадение на счет простого случая. Если же связывать документ с песней, то возникает множество вопросов, которые требуют дополнительных разысканий.

(обратно)

97

По-видимому, фантастические сведения о Кирше Данилове содержатся в «Энциклопедическом лексиконе» А. А. Плюшара (т. XV, стр. 335-336); они приведены и справедливо оценены П. Н. Шеффером: «Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. XIX-ХХ.

(обратно)

98

Консервативные литераторы и в дальнейшем связывали с образом Кирши Данилова представления о грубой простонародности. М. Катков, критикуя попытки переводить Гомера «на простонародный русский язык», писал, что «пусть уж лучше старый рапсод будет представляться нам неясно, в тумане, чем... корчить нашего приятеля казака Киршу Данилова» («Пропилеи», кн. IV. М., 1854, стр. 554).

(обратно)

99

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. V, стр. 353.

(обратно)

100

Ценные наблюдения в этом направлении сделаны в статье М. К. Азадовского «Русская былевая традиция в Сибири и на Алтае».

(обратно)

101

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. V, стр. 436.

(обратно)

102

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. V, стр. 439

(обратно)

103

См., например: А. В. Марков. Повесть о Горе-Злочастии. — «Живая старина», 1913, вып. I-II; В. Ржига. Повесть о Горе и Злочастии и песни о Горе. — «Slavia», 1931, вып. I-II.

(обратно)

104

Подробнее об этом см. в статье: Б. Н. Путилов. Песня «Добрый молодец и река Смородина» и «Повесть о Горе-Злочастии». — «Труды Отдела древнерусской литературы», т. XII. М. — Л., 1955.

(обратно)

105

Например В. Ф. Одоевский. См. об этом: В. В. Пасхалов. Комментарии В. Ф. Одоевского к сборнику Прача. — «Труды музыкально-этнографической комиссии», т. II. М., 1911, стр. 431.

(обратно)

106

Один из экземпляров этого редчайшего издания хранится в Отделе рукописей и редкой книги Библиотеки АН СССР в Ленинграде, инв. № 4218-П. Журнал состоит из 6 выпусков. Первые четыре были изданы в 1806 г., V и VI — в 1807 г.

(обратно)

107

«Собрание русских народных песен. Текст и мелодии собрал и музыку аранжировал для фортепиано и семиструнной гитары Михаил Стахович». Тетрадь 1. СПб., 1851; тетрадь 2. СПб., 1852; тетради 3 и 4. М., 1854.

(обратно)

108

«Известия Академии наук по Отделению русского языка и словесности», т. IV. СПб., 1855, лл. 77-78, стлб. 22-34.

(обратно)

109

Н. А. Римский-Корсаков. Сборник русских народных песен. Соч. 24. В. Бессель и К°, М., 1877, № 3 — «Соловей Будимирович», № 4 — «А и горе, горе, гореваньице», № 7 -«Ермак Тимофеевич» («Во славном в понизовом городе Астрахани»). Обработки даны по сборнику М. Стаховича (см.: Н.А.Римский-Корсаков. Летопись моей музыкальной жизни, 5-е изд. М., 1935, стр. 142-143).

(обратно)

110

См.: О. X. Агренева-Славянская. Вечера пения Дмитрия Александровича Славянского. Собственность издательницы, вып. IV. М., 1884, стр. 8-22 — «О князе Михаиле Скопине-Шуйском» и стр. 39-41 — «О том, как зачиналась каменна Москва и о Кострюке Кострюковиче».

(обратно)

111

«Известия 2-го отделения Академии наук», т. I, кн. 1. СПб., 1896, стр. 1-45.

(обратно)

112

П. Н. Шеффер. Заметка о сборнике Кирши Данилова. СПб., 1896 (перепечатана в «Известиях 2-го отделения Академии наук», т. II, кн. 1. СПб., 1897, стр. 34-53).

(обратно)

113

Е. Ш. По поводу одного музыкального издания. — «Русское обозрение». М., 1897, июль, стр. 646-684.

(обратно)

114

В статье «Русская песня» в Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона (т. XXVII (53). СПб., 1889, стр. 316).

(обратно)

115

А. Л. Маслов. Кирша Данилов и его напевы. — «Русская музыкальная газета», 1902, № 43. В статье дана критика суждений А. Ф. Тюрина и Е. Ш.

(обратно)

116

А. Л. Маслов. Былины, их происхождение, ритмический и мелодический склад. — «Труды Музыкально-этнографической комиссии», т. II. М., 1911, стр. 299-327.

(обратно)

117

См.: Е. Э. Линева. Великорусские песни в народной гармонизации, вып. I, СПб., 1904, стр. XXXVI. Там же дан и опыт подтекстовки.

(обратно)

118

Н. Ф. Финдейзен. Сборники российских песен XVIII в. — «Известия Академии наук по Отделению русского языка и словесности». Л., 1926, т. XXXI, стр. 296-298.

(обратно)

119

Возможность ознакомления с рукописью этой работы, находившейся в Кабинете народной музыки Московской Государственной консерватории им. П. И. Чайковского, была мне предоставлена с разрешения автора В. И. Харьковым в 1957 г. Несколько лет спустя вышла в свет книга: В. М. Беляев. Сборник Кирши Данилова. Опыт реконструкции песен. М., 1969.

(обратно)

120

А. Н. Александров. Соч. 76. Русские народные мелодии для фортепиано. Музгиз, М., 1952, тетрадь первая: № 1 — «Про дурня», № 2 — Былинный напев («О женитьбе князя Владимира»), № 3 — «Про старину» («Благословите братцы про старину сказать»), № 4 — «Про Соловья Будимировича»; тетрадь вторая: № 1 — «Голубиная книга сорока пядень», № 2 — «Там на горах наехали Бухары», № 7 — «Ермак взял Сибирь».

(обратно)

121

«Исторические песни XIII-XVI веков». Издание подготовили Б. Н. Путилов, Б. М. Добровольский. М. — Л., 1960, нотн. прилож. № 9, 10, 21, 44, 52, 65, 69, 71 (в № 9 и 10 ошибки в подтекстовке); «Исторические песни XVII века». Главная редакция: А. М. Астахова, В. Г. Базанов, Б. Н. Путилов. М. — Л., 1966, нотн. прилож. № 1, 6, 22, 26 и «Исторические песни XVIII века». Издание подготовили В. Б. Алексеева и Л. И. Емельянов. Л., 1971, нотн. прилож. № 1 и 5 — реставрации В. В. Коргузалова (№ 5 — без учета повторов текста).

(обратно)

122

Она вошла в «Сборник русских народных лирических песен» Н. М. Лопатина и В. М. Прокурина (М., 1889, № 57), в обработке для голоса с фортепиано. В записях XIX века известна по сборнику «Крестьянские песни, записанные в селе Николаевке Мензелинского уезда Уфимской губ. Н. Пальчиковым» (М., 1896, № 43). В записях нашего времени: Л. Л. Христиансен. Современное народное песенное творчество Свердловской области. М., 1954, стр. 17-19.

(обратно)

123

В этих двух мелодиях ритмическое повторение верхнего звука видимо является инструментальным вступлением — отыгрышем. Такие же «ритурнели» можно подозревать и в других напевах. Отсюда возникает вопрос, не исполнялись ли песни со скрипкой, дублирующей голос, и с прибавлением в некоторых напевах, после каждой строфы или тирады, отыгрыша, как это существует у исполнителей эпических песен в Югославии, при сопровождении их на гусле, или у русских певцов, аккомпанировавших на колесной лире пению духовных стихов.

(обратно)

124

См. «Исторические песни XVII века», нотн. прилож. №№ 13 и 13а — фото трехголосной партитуры и расшифровка ее В. В. Коргузаловым. Следует отметить, что сличение записей подтверждает нашу догадку об использовании третьей открытой струны при создании скрипичных редакций напевов в сборнике Кирши Данилова.

(обратно)

125

См. В. Трутовский. Собрание русских простых песен с нотами. Под редакцией и с вступительной статьей В. Беляева. М., 1953.

(обратно)

126

Микола Дилецкий. Граматика музикальна. Фотокопия рукопису 1723 року. Київ, 1970. См., например, лист IX, строка 6.

(обратно)

127

Фонограммархив ИРЛИ АН СССР, фонограмма 2158, запись М. К. Азадовского в 1914 г. от А. А. Ушакова, ст. Екатерино-Никольская Амурской обл.: Зачин — «Как у князя у Владимира» (текст слышен плохо, условно сюжет определен нами как былина об Иване Гостином сыне).

(обратно)

128

«Сборник Кирши Данилова. Издание Императорской Публичной библиотеки под редакциею П. Н. Шеффера». СПб., 1901, стр. XXXIX; палеографическое описание рукописи дано на стр. XLII-XLV.

(обратно)

129

Н. П. Лихачев. Палеографическое значение бумажных водяных знаков. Части I и III, знак № 3592.

(обратно)

130

С. А. Клепиков. Филиграни и штемпели на русской и иностранной бумаге конца XVII-XIX вв. Всесоюзная книжная палата. М., 1961, Филигрань № 535.

(обратно)

131

«Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. XLIII.

(обратно)

132

П. Н. Шеффер обращает внимание на то, что листы 64-72 несколько отличаются от предшествующих и последующих, но отличие это не в рисунке, не в написании букв, а в более беглой манере письма, поэтому он приходит к справедливому выводу, что это один и тот же почерк («Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. XLIV, прим. 3).

(обратно)

133

П. Н. Шеффер обозначает почерки буквами: А — 1-й почерк, Б — 2-й, В — 4-й, Г — 5-й, Д — 3-й почерк («Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. XLIII-XLIV).

(обратно)

134

Е. И. Дергачева-Скоп. Новонайденные листы Сборника Кирши Данилова. См. в книге: «ТОДРЛ XXI». М.-Л., 1965, стр. 362-372.

(обратно)

135

«Сборник Кирши Данилова», 1901, стр. XLIII.

(обратно)

136

«История русской словесности А. Галахова», т. 1. СПб., 1880, стр. 28.

(обратно)

137

М — копия в письме Демидова Миллеру, Сб. — текст издаваемой здесь рукописи Сборника.

(обратно)

138

П. С. Богословский. Песня об Усах из Сборника Кирши Данилова и Камская вольница. Опыт анализа и локализации текста. «Пермский краеведческий сборник», вып. IV. Пермь, 1928, стр. 1-117.

(обратно)

139

Е. Ф. Будде. Сборник Кирши Данилова. Рецензия. ЖМНП, 1902, апрель, стр. 502-521.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

ТЕКСТЫ

  1 [ПРО] САЛОВЬЯ БУДИМЕРОВИЧА

  2 [ПРО] ГОСТЯ ТЕРЕНТИША

  3 ДЮК СТЕПАНОВИЧ

  4 ЩЕЛКАН ДУДЕНТЬЕВИЧ

  5 МАСТРЮК ТЕМРЮКОВИЧ

  6 ВОЛХ (В)СЕСЛАВЬЕВИЧ

  7 СЕРГЕЙ ХОРОШ

  8 ИВАН ГОСТИНОЙ СЫН

  9 ТРИ ГОДА ДОБРЫНЮШКА СТОЛЬНИЧЕЛ

  10 [ПРО] ВАСИЛЬЯ БУСЛАЕВА

  11 О ЖЕНИТЬБЕ КНЯЗЯ ВЛАДИМЕРА

  12 ГРИШКА РАССТРИГА

  13 НА БУЗАНЕ-ОСТРОВЕ

  14 ЕРМАК ВЗЯЛ СИБИРЬ

  15 [ПРО] СТАВРА-БОЯРИНА

  16 ИВАН ГАДЕНОВИЧ

  17 ГАРДЕЙ БЛУДОВИЧ

  18 ЧУРИЛА ПЛЕНКОВИЧ

  19 ВАСИЛЕЙ БУСЛАЕВ МОЛИТЬСЯ ЕЗДИЛ

  20 АЛЕША ПОПОВИЧ

  21 ДОБРЫНЯ ЧУДЬ ПОКОРИЛ

  22 МИХАЙЛА КАЗАРИНОВ

  23 ПОТУК МИХАЙЛА ИВАНОВИЧ

  24 СОРОК КАЛИК СО КАЛИКОЮ

  25 КАЛИН-ЦАРЬ

  26 ЦАРЬ САУЛ ЛЕВАНИДОВИЧ

  27 АГАФОНУШКА

  28 САДКО-БОГАТОЙ ГОСТЬ

  29 МИХАЙЛА СКОПИН

  30 ВЗЯТЬЕ КАЗАНСКОЕ ЦАРСТВО

  31 ПОД КАНАТОПОМ ПОД ГОРОДОМ

  32 СВЕТЕЛ-РАДОШЕН ЦАРЬ АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ

  33 КОГДА БЫЛО МОЛОДЦУ ПОРА-ВРЕМЯ ВЕЛИКАЯ

  34 ПОД РИГОЮ СТОЯЛ ЦАРЬ-ГОСУДАРЬ

  35 ПОХОД СЕЛЕНГИНСКИМ КАЗАКАМ

  36 ПО ДАЛАМ ДЕВИЦА КОПАЛА КОРЕНЬЯ ЛЮТАЯ

  37 ПЕРЕД НАШИМИ ВОРОТАМИ УТОПТАНА ТРАВА

  38 ДА НЕ ЖАЛЬ ДОБРА МОЛОДЦА БИТОВА — ЖАЛЬ ПОХМЕЛЬНОВА

  39 ИЗ КРЫМУ И ИЗ НАГАЮ

  40 ПОКРАЙ МОРЯ СИНЕГО СТОЯЛ АЗОВ-ГОРОД

  41 [ПРО] БОРИСА ШЕРЕМЕТЕВА

  42 БЛАГОСЛОВИТЕ, БРАТЦЫ, ПРО СТАРИНУ СКАЗАТЬ

  43 [ПРО] КНЯЗЯ РЕПНИНА

  44 ВО СИБИРСКОЙ УКРАИНЕ, ВО ДОУРСКОЙ СТОРОНЕ

  45 НИКИТЕ РОМАНОВИЧУ ДАНО СЕЛО ПРЕОБРАЖЕНСКОЕ

  46 ИЗ МАНАСТЫРЯ БОГОЛЮБОВА СТАРЕЦ ИГР[ЕН]ИЩО

  47 САДКОВ КОРАБЛЬ СТАЛ НА МОРЕ

  48 ДОБРЫНЯ КУПАЛСЯ — ЗМЕЙ УНЕС

  49 ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА В КИЕВ

  50 ИЛЬЯ ЕЗДИЛ С ДОБРЫНЕЮ

  51 КНЯЗЬ РОМАН ЖЕНУ ТЕРЯЛ

  52 ВО ХОРОШЕМ ВЫСОКОМ ТЕРЕМЕ, ПОД КРАСНЫМ КОСЯЩЕТЫМ ОКОШКОМ

  53 [ПРО] АТАМАНА ПОЛЬСКОВА

  54 НА ЛИТОВСКОМ РУБИЖЕ

  55 ОХ, В ГОРЕ ЖИТЬ — НЕКРУЧИННУ БЫТЬ

  56 ВО ЗЕЛЕНОМ САДОЧКУ

  57 ЧУРИЛЬЯ-ИГУМЕНЬЯ

  58 ВЫСОТА ЛИ, ВЫСОТА ПОДНЕБЕСНАЯ

  59 [ПРО] ДУРНЯ

  60 ГОЛУБИНА КНИГА СОРОКА ПЯДЕНЬ

  61 ТАМ НА ГОРАХ НАЕХАЛИ БУХАРЫ

  62 ОХ, ГОРЮНА! ОХ, ГОРЮ ХМЕЛИНА!

  63 У СПАСА К ОБЕДНЕ ЗВОНЯТ

  64 ТЕЩА, ТЫ ТЕЩА МОЯ

  65 УСЫ, УДАЛЫ МОЛОДЦЫ

  66 КТО ТРАВНИКА НЕ СЛЫХАЛ

  67 СВИНЬИ ХРЮ, ПОРОСЯТА ХРЮ

  68 СТАТЬ ПОЧИТАТЬ, СТАТЬ СКАЗЫВАТЬ

  69 О СТАНИШНИКАХ ИЛИ РАЗБОЙНИКАХ

  70 О АТАМАНЕ ФРОЛЕ МИНЕЕВИЧЕ

  71 О СТЕНЬКЕ РАЗИНЕ

ПРИЛОЖЕНИЯ

  «СБОРНИК КИРШИ ДАНИЛОВА» И ЕГО МЕСТО В РУССКОЙ ФОЛЬКЛОРИСТИКЕ

  О НОТНЫХ ЗАПИСЯХ В «СБОРНИКЕ КИРШИ ДАНИЛОВА»

  РУКОПИСЬ «СБОРНИКА КИРШИ ДАНИЛОВА» И НЕКОТОРЫЕ ЕЕ ОСОБЕННОСТИ

  КОММЕНТАРИЙ

    СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

    [Про] Саловья Будимеровича.

    [Про] гостя Терентиша.

    Дюк Степанович.

    Щелкан Дудентьевич.

    Мастрюк Темрюкович.

    Волх (В)сеславьевич.

    Сергей хорош.

    Иван Гостиной сын.

    Три года Добрынюшка стольничел.

    [Про] Василья Буслаева.

    О женитьбе князя Владимера.

    Гришка Расстрига.

    На Бузане-острове.

    Ермак взял Сибирь.

    [Про] Ставра-боярина.

    Иван Гаденович.

    Гардей Блудович.

    Чурила Пленкович.

    Василей Буслаев молиться ездил.

    Алеша Попович.

    Добрыня чудь покорил.

    Михайла Казаринов.

    Потук Михайла Иванович.

    Сорок калик со каликою.

    Калин-царь.

    Царь Саул Леванидович.

    Агафонушка.

    Садко-богатой гость.

    Михайла Скопин.

    Взятье Казанское царство.

    Под Канатопом под городом.

    Светел-радошен царь Алексей Михайлович.

    Когда было молодцу пора-время великая.

    Под Ригою стоял царь-государь.

    Поход селенгинским казакам.

    По далам девица копала коренья лютая.

    Перед нашими воротами утоптана трава.

    Да не жаль добра молодца битова — жаль похмельнова.

    Из Крыму и из Нагаю.

    Покрай моря синего стоял Азов-город.

    [Про] Бориса Шереметева.

    Благословите, братцы, про старину сказать.

    [Про] князя Репнина.

    Во сибирской украине, во Доурской стороне.

    Никите Романовичу дано село Преображенское.

    Из манастыря Боголюбова старец Игренищо.

    Садков корабль стал на море.

    Добрыня купался — Змей унес.

    Первая поездка Ильи Муромца в Киев.

    Илья ездил с Добрынею.

    Князь Роман жену терял.

    Во хорошем высоком тереме, под красным косящетым окошком.

    [Про] атамана польскова.

    На литовском рубиже.

    Ох, в горе жить — некручинну быть.

    Во зеленом садочку.

    Чурилья-игуменья.

    Высота ли, высота поднебесная.

    [Про] дурня.

    Голубина книга сорока пядень.

    Там на горах наехали бухары.

    Ох, горюна! Ох, горю хмелина!

    У Спаса к обедне звонят.

    Теща, ты теща моя.

    Усы, удалы молодцы.

    Кто Травника не слыхал.

    Свиньи хрю, поросята хрю.

    Стать почитать, стать сказывать.

    О станишниках, или разбойниках.

    О атамане Фроле Минеевиче.

    О Стеньке Разине.

  УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

  УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

  СЛОВАРЬ УСТАРЕЛЫХ, ДИАЛЕКТНЫХ И ДРУГИХ МАЛОПОНЯТНЫХ СЛОВ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg