Облунение (fb2) - Облунение 184K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Юрьевич Ступников
Александр Ступников
Облунение
Вы можете со мной спорить, но я всё равно с вами соглашусь…
«Мы выросли из городских дворов…»
Мы выросли из городских дворов.
И даже не успели удивиться,
Как быстро изменились наши лица.
И Родина. И Вера. И Любовь.
И то, что не случилось. Но творится.
Бессмысленно сожженные мосты.
Ослепшие в прозрениях невежды.
И клочьями разбросанной одежды,
Возложенные к женщинам цветы,
Валяются на дальнем побережье.
И многие, как Спасы на крови,
Возвысились в построенных притонах,
Чтоб с бубнами толкаться под амвоном
Без Родины. Без Веры. Без Любви.
Зато с татуированной иконой.
И, ставшая бутылочной, вода
Повсюду освящает позолоту.
А наши дети, выйдя за ворота,
У отпрысков стареющих кидал
Уже стоят в надежде на работу.
Смешно и грустно видеть, как опять
Царями восхищаются плебеи.
И снова перед именем робеют
И тычутся, куда поцеловать
Хозяина карман и портупею.
Но мне плевать на выгодный расчет.
И злобную обиженность баранов.
Во мне всё так же, как это ни странно,
И Родина. И Вера. И еще
Любви благословенная осанна.
А время первобытное течет
С идиотизмом сломанного крана.
«Учителя учили нас тому…»
Учителя учили нас тому
Чему самих их, неучей, учили
Другие неучи.
Вот мы и получили
На каждого не столько по уму,
А сколько от ума недолечили.
«Один вагон…»
Один вагон. Один маршрут. Одна конечная.
А настоящим не живут.
Как будто вечные.
«Закат, похожий на рассвет…»
Закат, похожий на рассвет.
Очарование Магриба.
За то, что не было и нет,
Чужая женщина, спасибо.
За обращенный силуэт
И безвопросие вопросов.
За горечь сладкой папиросы,
Которой не было и нет.
За одиночество пути
И многотичие за дверью.
За то, что я тебе не верю,
Чужая женщина, прости.
То запотевшее стекло
Произошло, но не случилось.
И ничего не получилось
И получится не могло.
Ночь, обращеннная вослед,
Проснется днем — какой бы ни был.
За то, что не было и нет,
Чужая женщина, спасибо,
Очарование Магриба.
Закат похожий на рассвет.
Переболит… Переболеет…
Переболит… Переболеет…
Счастливым некого винить:
Кому даровано любить,
Того Господь не пожалеет.
А пожалея, не простит.
И приревнует, чтоб размазать.
И хрупкость созданной им вазы
В слепых осколках заблестит.
Где обитала пустота,
Так и останутся пустоты.
Любовь же плещется, как ноты
По беломорию листа.
И возгораемой дотла,
Ей, разноликой, все подвластно:
Она и в женщине прекрасна.
И в одиночестве светла.
На каждый день есть свой порог.
Свое рождение и рея.
И вновь рассветами алеют
Бинты ниспосланных дорог.
Любви неведома корысть
Где плыть. Где быть. Где оставаться.
Она везде увидит высь,
И не ослепнет удивляться.
Счастливым некого винить.
Их берега не обмелеют.
Кому даровано любить,
Того Господь не пожалеет.
А, значит, так тому и быть…
«Глубины прячет море подо льдом…»
Глубины прячет море подо льдом.
Зато на лужах мусора навалом.
Всю спину исплевали.
Поделом.
Не прижимай к груди кого попало.
У тех, кто очернять других привык,
Чем мельче ум, тем пакостней язык.
«Куда-то…»
Куда-то. Перед кем-то.
С кем-то. Как-то.
Всё, что угодно — кроме тишины.
Как много, убоявшихся себя.
«Вздохнула проседью дождя…»
Вздохнула проседью дождя
На солнце мокнущая осень.
Всё гуще серость за окном.
«От перемен житейских или мест…»
От перемен житейских или мест
Не человек меняется, а двери.
Еврей не может на себе поставить крест.
А, если сможет — кто ж ему поверит?
«О чем-то каркают вороны…»
О чем-то каркают вороны.
И поезд из железных стен
Скрипит колесами колен.
И окон свальные иконы
Плывут, глазея монотонно,
На нас за стеклами арен.
А я на паперти перрона
Стою, как одинокий член
В толпе отвязанных сирен
И вспоминаю, поименно,
Кому сдавался ночью в плен.
Кто подавал с утра патроны.
А после кофе и лимоны.
И полагал, что насовсем.
А насовсем есть только тлен.
Часы, карманники, вороны.
И уже фыркают вагоны
Вдыхая тягу перемен.
«Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть…»
Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть
И не нащупать верную дорогу,
Подвешенный,
Воистину от Бога,
Фонарь под глазом осветит твой путь.
Нет опыта и ярче, и мудрей,
Чем отсвет персональных фонарей.
«Из темной бренности веков…»
Из темной бренности веков
Иной дороги не дается:
Работа любит дураков.
А тот, кто любит — тот ведется
На увлеченность, на кураж,
На бескорыстие и смелость.
На гениальную умелость
И проб возвышенную блажь.
У умных нет других забот,
Как только пользовать работу.
Их дни — расписанные ноты
Где всё скрипично наперед.
И ежедневно, «от и до»,
В почасовой своей расплате
Они мечтают о зарплате
Или о выигрыше в лото.
Так повелось, но далеко
Не все на этом свете плохо:
Работа любит дураков
А я люблю её, дуреху.
«Никто не может знать наверняка…»
Никто не может знать наверняка,
Что прячут намалеванные лица.
Как Библию. В руках клеветника.
Или Коран. В кармане у убийцы.
Но кто-то же придумал облака?
Никто не может знать наверняка
Заоблачную роспись отражений
На силуэтах принятых решений,
Всплывающих из нас, издалека.
Но кто-то же придумал искушения?
Нам и не надо знать…
Наверняка
Есть только ты. И я.
И облака.
«Кто он такой, чтоб говорить мне о моём…»
Кто он такой, чтоб говорить мне о моём.
О долге и обязанностях.
Звезды
Наляпаны на плечи
Тускло днем.
Я их не вижу. У меня другие.
И небо, как живая ностальгия,
По времени, в котором не живем.
Кто вы такой, чтоб говорить мне обо мне.
Что делал, как молился.
Удивляюсь,
Чего вам надо?
Мне ли это знать.
Расплесканным рассветом умываюсь
И ночью снова им же укрываюсь.
Мне некого за это упрекать.
Проснусь с благодарением к судьбе:
Кто я такой, чтоб говорить не о себе.
«Владей хоть половиной суши…»
Владей хоть половиной суши.
Храни хоть в банке. Хоть в носке.
Те, кто копаются в песке,
Все украдут.
А нет — разрушат.
Уже наточены ножи,
Как языки у скользкой лжи.
Не страшно.
Новый день разбудит.
С нас не убудет:
Будем — будет!
«Приму глаза твои…»
Приму глаза твои.
Коснусь губами век.
Единовремье…
Как отрешенное мгновенье
Горящих рек.
Проснусь
Один.
Согнувшись, словно на коленях.
И раб себе. И господин.
То засуха. То наводнение.
Ужели в этом откровение
Любви,
С которой даже грим
Необратимых лет и зим
Не смоет соприкосновения.
Единовремье…
Век
Губами
Коснусь.
Глаза твои
Приму.
Как много слада между нами.
Как мало надо
Одному.
«Я сижу и попиваю вино…»
Я сижу и попиваю вино.
Мне, признаться, под вино, всё равно:
Кто и с кем, и почему, и зачем.
Я сижу и пью вино. Я — ничей.
Я сижу и пью вино. Мне плевать
«Б» на роже у кого или «Ять».
«Эй» топорщит под спиной или «аз».
Я сижу и пью вино. Не про вас.
Я сижу и попиваю вино.
Мне, признаться, расхотелось давно
В шоколаде бултыхать, как в г-не.
Я сижу и пью своё «Каберне».
Я сижу и попиваю вино.
А вокруг меня смешное кино:
Закусь, трах, одна и та же байда.
Я сижу и пью вино. Не туда.
По- собачьи завывает сосед.
У соседа ни вина, ни конфет.
Но зато есть у соседа жена —
Тот же трах, и закусон, и война.
А соседка говорит о деньгах.
У соседки сто колец на руках.
И ей надо-то всего лишь одно.
А я пью и подливаю вино.
Мне твердят, что мир рехнулся.
И что?
Он всегда таким и был.
«Конь в пальто».
И кому-то по размерам оно.
А я ржу. И попиваю вино…
«Зачем книги сжигать, площадям на потеху…»
Зачем книги сжигать, площадям на потеху,
Освещая невежество черным огнем,
Если можно не ночью, а солнечным днем
Их, без шума, изъять из библиотеки.
«Никто не хочет чахнуть и стареть…»
Никто не хочет чахнуть и стареть.
Но в этом нет ни страха, ни печали.
Какое это счастье — умереть:
Отца и мать я снова повстречаю,
Чтоб с ними эти двери запереть
И новые открыть. Уже вначале.
Всего лишь жизнь.
И вновь, всего лишь смерть.
«Без посторонних можно обойтись…»
Без посторонних можно обойтись.
Но слов не обойти —
От посторонних…
«Не поставишь офицера на пуанты…»
Не поставишь офицера на пуанты.
А медали не заменишь на монеты.
За отчизну поднимались лейтенанты.
Маркитанты опускались за фуршеты.
И никто из них своей не знает меры.
Лишь во времени иначе бронзовея,
Лейтенанты быть хотели среди первых.
Забывая, что последние — живее.
И для каждого заложены палаты.
Золоченые. Больничные. Иные.
Вспоминали о любимых лейтенанты.
Маркитанты уминали отбивные.
В этом мире многогранные таланты.
И законы на столетия отлиты:
Честь и слава доставались лейтенантам.
Память павшему. А падшему — корыто.
Но в природе сбой случается когда-то.
И пустые раздуваются кареты.
Маркитанты победили лейтенантов.
Чести нет. И славы нет.
Одни фуршеты.
«Я прежде никогда не жил «так просто»…»
Я прежде никогда не жил «так просто».
А оказалось, это очень просто:
Живи — и всё.
И вся. И все. И всех.
Я думал, это бег.
А это остров.
Среди помостов,
Как среди погостов,
Где хочется заплакать,
Слыша смех.
И рассмеяться запросто.
И остро.
Но шепчет мне о праздности утех
Встревоженный тринадцатый апостол,
Откуда-то возникший.
Как на грех.
«О, стреноженные кони…»
О, стреноженные кони.
Если только вы — не пони.
Мы в законах, как в загонах.
То уздечка. То седло.
Дышло, чтоб не увело.
И хомут на перегонах.
И расшитые попоны,
Если с крупом повезло.
А вокруг толпа в погонах,
Что возносят на плечах:
И в большом, и в мелочах.
И в постели, и в вагонах.
В темноте и при свечах.
И цветочки моветона
Как венки на кирпичах.
О, стреноженные кони.
Как же вам не повезло.
Эх, залечь бы на балконе
С пулеметом наголО.
«Заметались по поземке…»
Заметались по поземке
Стаи ищущих людей.
Снег крошится на асфальт.
«Мой муж решился сделать харакири…»
Мой муж решился сделать харакири.
Теперь свободны оба: он и я.
Как просто сделать женщину счастливой…
«Без парусов…»
Без парусов. Под парусами.
Спина слепа. Как поводырь
С потусторонними глазами.
Какая разница… Пустырь,
Москва, Нью-Йорк или Сибирь,
Когда и морем, и лесами
И на воде, и под водой
Одно и то же, Боже мой,
Слегка меняется местами.
Как наслаждение — бедой.
А убеждения — годами.
Но как прекрасны миражи!
Кто не был предан, тот не жил.
«Кто продажен и бездарен…»
Кто продажен и бездарен,
Без работы не сидит.
От чиновников рябит,
Как рябит на рожу Сталин.
Все равно, в какой стране,
Они варят нас в г..не.
Государство — враг народа.
В этом суть его природы.
«Мужчина тянет груз свой целый век…»
Мужчина тянет груз свой целый век:
На шее, на хребте, на пояснице.
Но каждому когда-нибудь да снится
Готовность перетрахать вся и всех.
Иначе и не стоило родиться.
«Споткнулся и упал…»
Споткнулся и упал. Разбил колено.
И ничего. Ни слова, ни обид.
Так что же я так злюсь на пустоту
Ничтожества,
Тупого, как мурена,
Со злобой несмываемой во рту.
Которая хватает и шипит,
Но этим и живет одновременно.
Когда змея попалась на пути,
Не можешь пристрелить — тогда уйди.
«То просветление покоя…»
То просветление покоя.
То наступающая тьма.
Прекрасны лето и зима.
И дождь, нависший над рекою,
Как чудо явственного сна.
С его реальностью благою,
В смертельных заводях ума.
Жизнь, безусловно, хороша:
В ней есть и всё.
И ни шиша.
«Мы сидели на опушке…»
Мы сидели на опушке:
Я — с собой. И некто Пушкин.
— Почитай чего-нибудь, —
Молвил он бывало.
— Нет дружок, не обессудь,
Просто так «чего-нибудь» —
Это очень мало.
Ай, да Пушкин. Сукин сын.
Бакенбарды и трусы.
По такому случаю
Я читал. А он писал.
Торопил и наливал.
Звал меня «Петруччио».
Так сидели мы гурьбой:
Он один.
И я — с собой.
«Я хотел состояться…»
Я хотел состояться. И стал.
А зачем?
Я хотел выделяться. И встал.
А зачем?
Я хотел удивляться. И вновь удивляюсь,
Почему собираюсь и снова пытаюсь
Чем-то стать. Кем-то быть.
Но в итоге — ничем.
Чтоб песком на ветру полететь,
Не стараясь.
Он ведь тоже не знает — куда и зачем?
Как слова, что нежданно упали,
Слетаясь.
«Приятна пожеланий благодать…»
Приятна пожеланий благодать.
Но все-таки придется признавать,
Заложенную властью и природой,
Галиматью очередного года.
«Смотрю открытыми глазами…»
Смотрю открытыми глазами,
Вдыхая утренний надой,
На благодать под небесами
И ноги в тазике с водой.
А где-то женщины басами
О распрекрасном шелестят.
И сами, вроде как с усами,
Поскольку бриться не хотят.
Повсюду божия роса
И даже ангелы в трусах.
А я вдыхаю благодать
— Еб-на мать… Еб-на мать…
«Самурай мозги не пудрит…»
Самурай мозги не пудрит,
Как другие фраера.
Меч за пояс, в хвостик кудри
И по гейшам — до утра.
А наутро неспроста
Пудрит разные места.
«Подумаешь, какая-то печаль…»
Подумаешь, какая-то печаль.
Как будто троеточие вначале.
Подумаешь. И не было печали.
А только дождь, стекающий с плеча.
Подумаешь… Какая-то беда.
Но если переспать её с рассветом,
Взглянув в окно, под кофе с сигаретой,
Окажется, что это — ерунда.
Подумаешь… Какой-то там бином.
Разорванные страсти и порывы.
Подумаешь.
Пока родные живы,
Не стоит даже думать об ином.
«Природы бесконечная игра…»
Природы бесконечная игра:
Бревно мечтает превратиться в кошку.
Ее хозяйка — в яркую обложку.
Его хозяин — в жизнь позавчера.
А кошка — в утешение двора,
Чтобы бревном проспаться понемножку
И загудеть до самого утра.
Так и живут, друг с другом.
Понарошку.
«Пот надоело вытирать со лба…»
Пот надоело вытирать со лба.
И злоба за спиною надоела.
Мне дела нет до тех, кому есть дело
Что, забирая, дарит нам судьба.
У них на все раскатана губа.
Но алчнее — терзающие тело.
Их черные усилия на белом.
И гербовых бумажек ворожба.
Раб власти низменней безвластного раба…
«Она считала благородным…»
Она считала благородным,
Когда муж правильный и модный.
Не пьет, не курит, гладко брит
И по-японски говорит.
— А почему не по-английски? —
Спросил я, наливая виски.
— И почему без бороды? —
Добавил содовой воды.
Она ответила, белея:
— Я об их женах сожалею.
Мой муж не будет с бородой
Ходить. Как я, с моей п…
С тех пор я сожалею тоже,
Глядя на глаженные рожи.
Хотя не знаешь никогда
Кого скрывает борода.
«Кому-то перепачканность судьбой…»
Кому-то перепачканность судьбой.
Кому-то лотереечная слава.
У каждого есть право быть собой.
Но право: это влево. Или вправо.
Есть выбора двоякая стезя,
Где жизнь — то эпизод. А то эпоха.
Да будет непротоптанной дорога.
И грязной. Но от хлебного дождя.
Господь, свои пути нисповеди.
Воздай на всех и праведность, и благо.
И в скользкой опрометчивости шага
Пусть будет то, что будет впереди.
Кому-то перепачканность судьбой.
Кому-то лотереечная слава.
У каждого есть право быть собой.
Но право: это влево. Или вправо.
«Смешно, наверное, но мне так интересно…»
Смешно, наверное, но мне так интересно
Узнать, что Там. Живое или нет.
И почему. И что это такое,
Из ничего. А, если не просвет,
То что тогда. Свободно или тесно
За тишиной уснувшего покоя
В расщелинах забытых тысяч лет.
Или одна дождинка над рекою.
И кто вокруг? И подо мной. И выше?
А кошку кот приходует на крыше.
«Будь ты слугой или царем…»
Будь ты слугой или царем.
Летай иль ползай под ногами.
Плыви один, но с синяками.
Или, бесцветно, косяком.
Живи, чтоб ненависти ком
Копился деньгами в кармане.
И пузырился зеркалами,
Не сожалея ни о ком.
Или люби. А что почем,
Оставь слепым, с поводырями.
Как много выбора кругом.
И ничего — что за кругами.
Жизнь не закончится добром.
И возвратится не за нами.
Живу. Живут. Живи… Живем…
«Всё приходит — всё проходит»
«Всё приходит — всё проходит».
Только зачем вы мне говорите об этом,
Если я видел,
Как плачут люди…
«Когда бы был я тем, кто есть…»
Когда бы был я тем, кто есть.
Весь.
Тогда бы стал я тем, кем был.
Слыл.
Но как всё это совместить
С тем,
Другим. Каким я должен быть —
Всем.
«Когда был Ленин маленький…»
Когда был Ленин маленький,
Он школу пропускал
И, втихаря от маменьки,
Котов домой таскал.
Их души беспросветные
Любил он изучать.
И так, из неприметного,
Дорос до Ильича.
Зато все дети поняли:
Когда в руках коты,
То будет жизнь заполнена.
А надо — и наполнена
Реальностью мечты.
Фазаны
Те же суки на суку.
Только сучья разные.
Ходят, в собственном соку,
Праздно-безобразные.
Я бы пострелял слегка.
Только сыт еще пока.
«Жизнь не диктуют…»
Жизнь не диктуют. Каждый пишет сам.
И буквы черные струятся по глазам.
Как судьбы, чьи отчетливые лица
Словами оседают на ресницах.
Но оттеняют строчек благодать.
Кто видит цвет, способен и читать.
Иной гордится,
Что остался белым,
Всю жизнь свою истратив на пробелы.
«Твоя рука в моих штанах…»
Твоя рука в моих штанах
Всё о возвышенном гадает.
И, неподвижностью взлетая,
Я, как мороженое, таю
В своих приспущенных летАх.
Пусть преждевременный монах
По мне апокрифы читает.
А я смотрю, уже светает.
И день, как будто запятая
На полусогнутых ногах.
Кто не живет, тот обитает.
А я — в бесчисленных мирах,
Где ох! И эх! И ух! И ах!
Срок бесконечности мотаю.
Как та рука — в моих штанах.
«Уже струится к ужину обедня…»
Уже струится к ужину обедня,
А ты все разливаешь «по одной».
Мой давний друг, не ты тому виной,
Что честь и совесть превратились в бредни.
А мир, то черно- серый, то цветной
От искр из глаз не кажется победней.
Когда ругня — и есть смертельный бой.
А склоки: и сегодня, и намедни,
Оставь другим толкаться на убой.
Не первый ты. Но, к счастью, не последний.
Не плачь над миром —
Он смеется над тобой…
«Товарищ, верь, взойдет она…»
Товарищ, верь, взойдет она —
Звезда предсказанных пристрастий.
И возвратится Самовластье.
И ложка, полная г-на,
Опять надолго угораздит
Любить былые времена.
Не удивляйся, это счастье.
Но, слава Богу, не война.
«Говорят, что моря обмелели…»
Говорят, что моря обмелели.
В этом мире всегда все не так.
Что-то яйца давно не звенели
Колокольцами диких атак.
Я одену себя наизнанку.
То ли ватник поверх. То ли фрак.
За манишку возьму вышиванку.
Если что — пригодиться, как флаг.
По дорогам, порой непутевым,
Запылю, как не раз, впопыхах.
Чтоб подалее от полотеров,
С их малиновым звоном в штанах.
И плевать, что моря обмелели.
Я мотню накручу на кулак.
Только б яйца победно звенели
Колокольцами диких атак.
«Не пересчитать тебе, Овидий…»
Не пересчитать тебе, Овидий,
Стаи пролетающую стать.
Осенью им надо улетать.
Но зачем обратно возвращаться?
И родной землею восхищаться,
Чтоб опять,
Спасаясь, покидать.
А во сне, заснеженную, видеть.
Теплые края им не понять.
И места, и норы, и берлоги.
Небо воздается для дороги.
А земля, чтоб было где лежать.
«Человек готов всегда…»
Человек готов всегда
Ждать до Страшного суда,
Но вокруг него повсюду
Ходят судьи и Иуды.
Неподсудных не бывает,
Кто бы что ни говорил.
Даже если хата с краю
Или лица вместо рыл.
В мире вечно подсудимых
Не отыщешь невредимых,
Несъедобных, неделимых
И неУдобоваримых.
Но, пока еще есть ты,
Нюхай травку и цветы.
«Пусть знает враг…»
Пусть знает враг —
Мы встанем на плетень.
Без всяких благ. И прочей хренотени.
Мы вежливо и молча, словно тени,
На вас свою положим хренотень.
Поскольку наша правда — без изъяна.
А в Африке тоскуют обезьяны.
«Если есть и мех, и шкура…»
Если есть и мех, и шкура,
Причиндалы и штаны,
Берегитесь, пацаны.
Не топчитесь там, где куры.
Они только с виду дуры.
А внутри — страшней войны.
Не случайно бабы-ёжки
Строят дом на курьих ножках.
«Давно протоптана дорога…»
Давно протоптана дорога.
Но чуть расслабился. И тут
Уже за поворотом ждут,
Чтоб сразу вспомнил мать и Бога.
Кто расслабляться призывает,
Тебя не ждет. А поджидает.
«Империи — как воры на доверии…»
Империи — как воры на доверии,
Обречены на взлеты и падения.
А я стою, держа в руках Аврелия,
И у меня свои местоимения.
К нему, и к ним, и к прочим поимениям:
Когда ничто взлетает к небесам
Невольно станешь верить чудесам.
«Что бы мне ни говорили…»
Что бы мне ни говорили
О врачах и палачах,
Я давно покоюсь в мире,
С головой не на плечах:
Государство — это клизма
Для мозгов и организма.
«Я с женщиной живу который год…»
Я с женщиной живу который год.
Всё потому, что маму не послушал.
Объелся груш, хотя я их не кушал.
И сплю ночами — задом наперед,
Зажав в ладонях свернутые уши.
У женщины тяжелая рука.
Зато она воздушна у подружки,
Что с радостью намнет тебе подушку.
Но дальше, после свадьбы, и бока.
За все, что ты навешивал на ушко.
Сынуля, ты жениться не спеши.
Протри глаза. И приготовь лапши…
«Гордится тем стоячая вода…»
Гордится тем стоячая вода,
Что в луже отражается звезда.
Вода цветет. Ей баговонье мнится.
Но не взойдет ни цветом, ни звездой.
И даже кони к ней на водопой
Не подойдут. И ею не омыться.
И не напиться, как живой водой.
Она себя боялась растерять.
И выдохлась. И застоялась
В грязь.
«Налипла грязь на башмаки…»
Налипла грязь на башмаки.
И бесполезны кулаки,
Когда отчаяние всевластно.
И я, смертельно не опасный,
Стою над пропастью строки.
И смысла нет.
Но жизнь прекрасна…
«В кабинетных аллеях…»
В кабинетных аллеях
То в делах, то у дел,
Всюду бродят ливреи
С унитазами тел.
Каждый день веселею.
Но почти онемел.
Я уже не ху..ю.
Я уже ох. ел.
Сковородку нагрею,
Чтоб удобнее сесть.
Я уже не ху..ю.
Сколько можно х. еть?
Но живу, не болею.
Я свое отболел:
Кто еще не ху. ет,
Тот уже ох. ел.
«Мой друг развелся на Подоле…»
Мой друг развелся на Подоле,
Пять лет промучившись в неволе.
Ревел, вздымаясь, Днепр широкий.
Богданэ палку зажимал.
И только парус одинокий
Болтался в небе — «чмоки-чмоки»
И капитану угрожал,
Что тот не заплатил налоги
И всех любил.
Но не рожал.
Ночь украинская тиха.
А кто из нас не без греха?
«Дети, криками у дома…»
Дети, криками у дома,
Навевают тайный смысл
Тем, кому заняться нечем.
Остальные бисер мечут
И лепечут про каприз,
Чтоб попрыгать вверх и вниз.
И опять застыть в истоме,
Пересчитывая рис,
На подстеленной соломе.
В скороварке анатомий
Тесно, как ни повернись.
Но безумие не лечит
Здравомыслие у крыс.
«Иной вопрос, как та печать…»
Иной вопрос, как та печать,
Что закрепляет слова сущность.
И пустоту его, и сучность.
И заключение врача.
Когда созрел, но не дорос,
Мужчина — сам себе вопрос,
Чтоб по утрам искать ответы:
И х… стоит. А счастья нету.
«Если женщина полюбит…»
Если женщина полюбит,
Всей душой и приголубит.
Так мужчины не умеют.
Потому и голубеют.
«Неутомим на кухне дровосек…»
Неутомим на кухне дровосек.
Мужчина — это тоже человек.
А женщина не курица. А — птица.
Но им обоим трудно примириться,
Что яйца в этом мире не у тех.
«Иным дано прожить…»
Иным дано прожить, но не родиться.
Рассматривать, не видя, белый свет.
Зачем все эти книги, если нет
Картинок на заполненных страницах?
Хоть до седин, на собственном веку,
Читать не научиться дураку.
А это значит, жить не научиться.
Иным дано прожить. Но не родиться.
«О горизонтах я уже не спорю…»
О горизонтах я уже не спорю.
Передо мной обоссанное море,
С корабликами где-то далеко.
И мужики сосут свое пивко.
И говорят, как пишут на заборе,
О тех, кто незаслуженно в фавОре
Поскольку опустились высоко.
Мне дела нет до этих всех печалей.
Я вижу только волны или чаек.
Допью своё. Схожу неглубоко.
И мне вдвойне от этого легко.
«Я хотел бы поутру проснуться…»
Я хотел бы поутру проснуться
Рядом с той, что любит.
И любима.
Чтобы состояние покоя
Снизошло.
Как это было прежде.
Но приходит утро.
И, усталый,
Я встаю,
Чтоб отдохнуть в работе.
Той, что и надежна.
И любима.
Так себя обманываю снова.
И живу.
И не пойму, откуда
Странные желания приходят.
«Я о любви мечтала, оробев…»
Я о любви мечтала, оробев.
И на мужчин смотрела тихой сапой,
Пока не испытала на себе
Желание неистового графа.
Он был такой красивый и большой.
Слова шептал и даже крепко лапал.
И чувствовалось близко, под душой,
Желание неистового графа.
С тех пор прошли и годы, и мужья,
Одних и тех же полные метафор.
И по ночам колбасило меня
Желание неистового графа.
Но не забыть до Страшного суда
Мне свою глупость: «Только не сюда…»
«Ушел в поход любимый самурай…»
Ушел в поход любимый самурай
За славой и добычей.
Недоумок.
Тем, кто остался, многого не надо…
«Как будто люди, кружит воронье…»
Как будто люди, кружит воронье.
Не обессудьте,
Каждому — своё.
«Ни дня без строчки и простоя…»
Ни дня без строчки и простоя.
Поэт, живи без сухостоя!
«Подумал я, что было бы неплохо…»
Подумал я, что было бы неплохо
Родиться снова.
Но не обнимать
Другую мать или отца другого.
Наверное, придется умирать.
Не жить — оно ведь тоже благодать.
Есть таинство дороги и порога,
Которых никому не разорвать:
Того немного.
И сего немного.
Всё лучше, чем выклянчивать у Бога,
Подольше за собой не прибирать.
«Время научит быть неучем…»
Время научит быть неучем.
Что говорить, если не о чем.
Если незнание — знание.
Если вопрос, как дознание.
Если ответ, как фазанистость.
Если безделие — занятость.
Если пустое — сановное.
Если простое — виновное.
Если чиновник двурожистый
Видит во всем скотоложество.
А буржуа мелкопакостный
Смотрит гешефтно, но благостно.
Если невесты — проверены.
Если невежды — уверенны
И назначаются светочем.
Что говорить,
Если незачем…
«Недруги, соседи, домочадцы…»
Недруги, соседи, домочадцы.
Столько развлечений, что ни зги.
Если вам к себе не достучаться,
Есть кого пристукнуть от тоски.
Если вам к другим не достучаться,
Есть кого пристукнуть у себя.
Надо же хоть чем-то отличаться,
Зеркало и в зеркале любя.
«Слева — «изм»…»
Слева — «изм». И справа — «изм».
Впереди и сзади.
И на что социализм
Променяли, бл. ди?
«Еще один день — как еще один год…»
Еще один день — как еще один год.
Еще один год — как еще один вечер.
И новые люди — как давние встречи.
Одно утешает, «и это пройдет».
«Все те же лбы, затылки, рожи…»
Все те же лбы, затылки, рожи.
И ничего не изменить?
Неправда это. Надо жить —
Коль выживать уже не можем.
«Мне мук любви не вынести высокой…»
Мне мук любви не вынести высокой.
Но что-то неслучайное стократ
Несет в себе француз маркиз Де Сад
И мацает еврей Зохер Мазоха,
Который в своем счастье виноват,
Пока маркиз господствует неплохо.
А рядом с ними царствует эпоха
И руки вытирает о халат.
И потому ни там, и ни сюда,
Чиновником не стать мне никогда.
«Снег сошел, как я — с ума…»
Снег сошел, как я — с ума.
Но пока еще не каюсь.
От судьбы не зарекаюсь.
И в прозрачные дома,
На безлюдье, утыкаюсь.
Вот и кончилась зима…
«Жизнь — извечное томленье…»
Жизнь — извечное томленье.
Но сегодня и всегда
Для одних «вчера» — везенье.
Для других «вчера» — беда.
А что завтра? Будет завтра
Мир знакомый, но иной,
Повторять всё те же мантры,
Зубы скаля за спиной.
Без меня или со мной.
«Я спросил у дяды Ромы…»
Я спросил у дяды Ромы:
— Что за Пасха без погрома?
И с тех пор на Пасху дома
Остается дядя Рома.
Ест кулич и водку квасит.
Яйца в красное не красит,
А сугубо в голубое.
Вот что значит быть собою.
«Он говорил, не думая, что думал…»
Он говорил, не думая, что думал.
Тогда они подумали о нем.
Теперь пугать он будет сам себя…
[Хайку и танка]
* * *
Птичья стая расписала
Небо прямо надо мной.
Весь, испачканный, стою.
* * *
В пять утра у Фудзиямы
Поневоле вспомнишь маму.
* * *
В краю, где одноногих большинство,
Двуногому ходить небезопасно.
Но можно и вообще не выходить.
* * *
У любви свои законы беззакония и права:
Дождь не может прекратиться,
Если и не начинался.
* * *
Два слова «я — тебя».
И этого вполне
Достаточно для тысяч послесловий…
* * *
Старик на рынке продавцу
Не говорит, а изливает
Молчаньем переполненную душу.
Насколько ж одиноко в ней ему.
* * *
Я так старался,
Что пустил слюну.
Любимая храпит. А мне не спится…
* * *
Ночью женщина приснилась,
Но лица не разглядел.
Чертовщина, не иначе.
* * *
Кусалась ночь. Царапалась ветвями
В окно мое
На острове Кюсю.
* * *
Сосед опять счастливый. Он заначку
Сумел удачно спрятать от жены.
И значит, ему есть куда деваться…
* * *
Я всяких повидала.
Но теперь,
Когда и дом, и деньги поимела,
То думаю: а стоило терпеть?
* * *
Хотела замуж. Вышла.
Но теперь
Лимон не сразу выжму. А по капле.
Чтоб скулы не сводило от его
ПолУночных постылых разговоров…
* * *
Любимая вошла. И свет погас.
Так и живу на ощупь,
Просветленный.
* * *
В тот день аборигены съели Кука.
А празднуют
святого Валентина.
* * *
Как странно,
В моем доме расплодились
Довольные ухоженные крысы.
Придется, видно, собирать манатки…
* * *
Я горд страной, в которой не живу.
А, если б жил,
То умер от стыда бы.
* * *
— Ты только позови, и я приду, —
Сказал мне друг.
Кто ж знал, что он мне не был другом.
* * *
Хлестнула молния.
Любовью пролилась.
Воробушек о крышу трется, шалый.
* * *
Без денег муж вернулся.
А зачем?
Уж лучше бы вообще не заявлялся.
* * *
Как всё мне надоело.
Это всё
Мне надоело больше, чем себе я.
* * *
— Поверил я той женщине.
Трубя.
Она дитя мне вскоре обещает.
— Беги, сынок, от тех, кто угощает.
Им явно что-то надо от тебя.
* * *
Сказала женщина: «Иди…»
И я пошел, куда послала.
Они всё знают. Как и мы.
* * *
По телевизору опять
Одни и те же. Только сбоку.
Собаки брешут за окном.
* * *
Опять подорожают сигареты.
И сразу будет видно,
Кто босяк.
* * *
Мне сёгун подарил машину и дворец.
А просто надо знать,
Где сёгуны пасутся…
* * *
На узкой дорожке
начальника встретил.
А может, и вправду сбываются сны?
* * *
Пообещали и заботу, и любовь,
И обеспеченную старость напоследок.
Не верь политикам, юнец.
* * *
Не смылась тушь губами на ресницах.
Она лежит, холщовая, во сне.
Распарена.
О, как бы это мне
Красиво проскользнуть и смыться.
* * *
Ни прошлого нет. Ни грядущего нет.
На синих деревьях инеет рассвет.
Любовь — это смерть понарошку.
* * *
В любви призналась женщина.
Кувшин
Хрустальный обратился в глину.
Я ничего хорошего не жду.
* * *
Разграблен стол,
Прекрасный со вчера.
Накинулись, собаки, и пожрали.
* * *
Утро туманное.
Утро седое.
Теплая ванна.
Время отстоя.
* * *
Он мерчендайзер, а не продавец.
Хозяин просчитал:
Самооценку
Дешевле, чем зарплату, поднимать.
* * *
Я так устал, — сказал он,
Пробежав
Пять километров беговой дорожки.
Еще немало предстоит пройти
Ему в пути: и длинном, и тяжелом…
* * *
Подставил обе щёки.
Как учили.
Теперь под поясницей ищут цель.
«Когда, с улыбкой палача…»
Когда, с улыбкой палача,
Вставал мой ангел за плечами,
Мне ничего не отвечали.
А я всё время отвечал.
И вновь врагов своих прощал.
Мы только близких не прощаем.
Мне ничего не обещали.
А я себе наобещал.
Мой белый лист. Мой стыд и честь.
Мы никуда не опоздали.
Глупцы все умными предстали.
А мы как были —
так и есть…
Из сборника «Пятый угол»
«Жалею, что так много не сказал…»
Жалею, что так много не сказал,
Не пробовал, не видел, не измерил.
И, напролом выламывая двери,
Жалею, что дерзил — а не дерзал.
Взорвусь дождем. И хлыну между строк.
И словом захлебнувшись, как любовью,
Жалею, что так много предисловий,
В которых предсказуем эпилог.
Жалею, что, пытаясь быть купцом,
У паперти надуманных пророчеств
Толпятся миллионы одиночеств,
Спиной к спине, стоящие лицом.
Кто хочет быть несчастным, как долги
Выпрашивает жалость у другого.
Жалею, что так много от Магога,
И мало от Матфея и Луки.
Дров в жизни наломаю на потребу
Костру, где возгорается судьба.
Сожгу в себе живущего раба.
Зола — земле.
Все остальное — небу.
«Зажгу светильник…»
Зажгу светильник. Без огня.
Спрошу у пешего коня.
А у завистника подмоги.
И разговор, как будто вор,
Откроет бесполезный спор
И разольется в монологи.
А я не верил до сих пор,
Что, оставаясь без ответа,
Жизнь — это ночь перед рассветом,
Где каждый день, как приговор.
«Чем меньше я, тем больше должен…»
Чем меньше я, тем больше должен.
Мороз по коже… Не унять
Меня желающих обнять
И обобрать, насколько можно.
Я не в шелках. Зато в долгах.
Забуду вдруг. Напомнят сразу
О тараканьих тех бегах,
Где я участвовать обязан.
Какой кощунственный разбой —
Платить за все самим собой.
И уменьшаться, вырастая,
Из птичьей стаи —
В волчью стаю.
«То бьют в лицо…»
То бьют в лицо. То воду пьют с лица.
И глупый трус похож на мудреца.
А я никем казаться не умею.
И потому имею, что имею.
И нет во мне ни зверя, ни ловца.
И мне просить не надо у Творца
Ни помощи, ни денег, ни венца.
Ни ожиданий будущности вечной.
Он тоже одинок,
Но бесконечно.
И так же многолик. Но без лица.
Я, веруя, молиться не умею.
Не Он — меня,
А я Его жалею.
«Опять мне с непогодой повезло…»
Опять мне с непогодой повезло.
Прошедшее волною унесло.
Есть только то, что впереди
Маячит.
Поймаю ветер в парус.
Наудачу.
Удача — это тоже ремесло.
Особенно, когда в руках весло.
«Мне кажется…»
Мне кажется. Мне очень даже кажется,
Что люди вдруг собою быть отважатся.
Когда уже нельзя в полутонах
Любить, и ненавидеть, и стенать,
И над своим достоинством куражиться.
Но мне, наверно, слишком много кажется.
Мне хочется. Мне очень даже хочется,
Чтоб дочь моя гордилась своим отчеством.
И верила, что мы — неповторимы.
Как верят в Палестину пилигримы,
Где путь для них начнется — а не кончится.
Но мне, наверно, слишком много хочется.
Мне верится. Мне очень даже верится,
Что есть на свете рыцари и мельницы.
И где-то, но у каждого своя
В душе — Обетованная земля,
Где грех в благодеянье перемелется.
Но мне, наверно, слишком в это верится.
«Жить будущим…»
Жить будущим. Что былью поросло.
Не вместе быть, а рядом. Словно в стае.
Раскрашенными перьями блистая,
Друг с другом говорить через стекло.
И жилы от усилий надрывать
В забеге ипподромного азарта.
Когда не жизнь поставлена на карту,
А ставки, что другим дано сорвать.
Как часто, оглянуться недосуг,
Я шел вперед,
Описывая круг.
«Что толку в крыльях у кого-то…»
Что толку в крыльях у кого-то,
Коль нет решимости полета.
И для чего гончарный круг —
Без глиной вымазанных рук.
Зачем дороги без порога.
И храмы с богом. Но без Бога.
И тормоза без скоростей.
И дом, не знающий гостей.
И что могу я.
Что я значу,
Когда тобою день не начат?
«Рождаясь, плачем…»
Рождаясь, плачем.
Плача, умираем.
Но между датами рождения и ночи
Из многих слов, что в жизни собираем,
На камне оставляем только прочерк.
«Мы были одиноки до того…»
Мы были одиноки до того,
Как встретились.
Теперь все изменилось:
Мы снова одиноки,
Но вдвойне.
И это называется любовью.
«Как ночью дождь незаменим…»
Как ночью дождь незаменим.
И пес шатается без дела.
А мне поговорить хотелось.
И увязался я — за ним.
Мы шли по улице вдвоем.
И были чем-то очень схожи.
Собаки на людей похожи,
Но это незаметно днем.
С собой, приятель, совладей.
Я понимаю, это трудно.
Ты без ошейника — приблудный.
Ошейник — пропуск в мир людей.
Не будет крыши от дождя.
И не позволят лаять громко.
И вислозадая болонка
Тебя презреет, обойдя.
И ночь покой не принесет.
И лишь людское твердолобье
Когда-нибудь каленой дробью
Тебя от бешенства спасет.
Но не кори людей сплеча.
И мы порой, не зная сами,
Глядим собачьими глазами,
Над костью брошенной урча.
А ночь исчезла. И за ней
Мы разошлись. Нельзя иначе.
Он по своей тропе — собачьей.
Я — по своей.
«Кто может знать, что к мыслях у глупца…»
Кто может знать, что к мыслях у глупца.
И у кого мы сами на примете.
— Как всё-таки прекрасно жить на свете, —
Подумал окунь, глядя на живца.
«Я заблудился…»
Я заблудился.
Лица… Лица…
Как зеркала,
В которых мне
Не отразиться.
Но вполне
И даже впору —
Исказиться.
Но, если люди — зеркала,
Ужель во мне так много зла?
«Что может быть обидней и нелепей…»
Что может быть обидней и нелепей,
И горестней, и яростней, и злей
Реальности, где множество нулей,
В единстве, образовывают цепи.
Нули — всегда основа для цепей.
Но это неподвластно величинам,
Которые не меньше, чем причина
Быть избранным в прицельную мишень.
«У меня жена и дети…»
У меня жена и дети.
У тебя жена и дети.
У него жена и дети.
Дочь мечтает о балете.
Умный сын — как междометья.
Глупый сын — в начальство метит
И, наверно, попадет.
Мир вот- вот с ума сойдет.
В остальном же все в порядке:
Те, кто надо — на запятках.
Кто не надо — тот в карете.
У меня жена и дети.
У тебя жена и дети.
У него жена и дети.
И у всех — жена и дети.
Сеем ветер…
«Болею памятью…»
Болею памятью. А может быть старею.
О том, что совершилось, не жалею.
Того, что совершится — не боюсь.
На улице тревожно обернусь,
Но никого увидеть не сумею.
Как месиво названий и имен
Во мне переселение времен:
Вассалы, императоры, милорды…
И катятся ликующие орды
Уже несуществующих племен.
И то, что происходит. И давно
Когда-нибудь уже происходило
Вагантами во мне перебродило
И вылилось в похмельное вино.
«Куплю билет до станции конечной…»
Куплю билет до станции конечной.
И в замяти вокзальной суеты
Да будет наша память человечной.
А это значит, человечны мы.
Да будут обретения светлы
Потерями победных поражений.
Да будет нам легко от унижений
И душно от полушной похвалы.
Когда в овеществленной нищете
Царящая холопствует прислуга,
Да будет многолюдно друг без друга
И очень одиноко в тесноте.
И в перекрестье наведенных глаз,
Где взглядов изготовленные луки,
Да будут не обманчивы для нас
Рукопожатьем связанные руки.
«Пекутся на воде слова о доброте…»
Пекутся на воде слова о доброте.
Когда бесцельна ложь. Но с целью бескорыстие.
Когда не те друзья. И недруги не те.
И долгожданный дождь не омывает листья.
Затем перестают всерьез воспринимать:
Имущий — подает. Берущий — обещает.
И грубым полотном застелена кровать,
Где пьют твое вино. И им же угощают.
И вкусное сулят. И круглый, как дурак,
Опять разинут рот в предчувствии удачи.
Обещанного ждут, как рубль — за пятак.
Когда предъявлен счёт, составленный из сдачи.
На всё своя пора и истины момент.
Но сколько бы добра во зло не обещали,
Есть собственное «Да»
И собственное «Нет».
Как горечь — для побед.
И сладость — для печали.
«Я на Земле транзитный пассажир…»
Я на Земле транзитный пассажир.
И жизнь себе на время одолжил.
А, имя от рождения меняя,
Стихи пишу, как будто вспоминаю
Увиденные в прошлом миражи.
Мигель де Унамуно и Вийон,
Десятки неизвестных мне имен —
Мои единокровные собратья.
Чего во имя. И чего не ради —
Я с вами одиночеством скреплен?
В глаза мне удивленно посмотри,
Единоверец мой, Аль Маари.
Все тот же мир: и запахи, и краски,
И лицемеров вежливые маски,
Как запертые двери изнутри.
Аль Маари, порвем календари.
Нет тлена, если жизнь самосожжение.
И пламя опрометчивых решений
Обугленною строчкой озарит.
Когда немые в голос говорят,
И души одинаково горят,
Мы все обречены на откровение
Жить в новом обрамлении лица.
И мучаться, не ведая конца —
Как тени от своих стихотворений.
«Я с тобой, любимая…»
Я с тобой, любимая,
Словно в светлой гавани,
Где зеленоглазые зАводи у скал.
И тебе бы песни я
Пел, придя из плавания,
И подарки разные в воду опускал.
В перламутрах лаковых
Руки твои искренни.
Ах, мужчины, как же мы поздно узнаем:
Пена одинакова. Но всегда единственна
Женщина, которая вышла из нее.
«Осенний лист, озябнув, пожелтел…»
Осенний лист, озябнув, пожелтел.
Под ветром задышал и закружился.
А мне вчера отец живой приснился.
И я с ним расставаться не хотел.
Мы шли вдвоем по травам полевым
И были неразлучными как будто.
Я не хотел, чтоб наступило утро.
Но мало ли, что хочется живым…
«Нашей памяти камеры…»
Нашей памяти камеры,
Храмы ее и чертоги,
Словно корни сплетенные,
Соком ветвистым полны.
Как бессилие одних
Порождается трусостью многих,
Так и чья-то вина
Вырастает из общей вины.
Страх, влипая в рубашку,
Не даст оторваться от стада.
А за тех, кто отстал,
Не дадут и поломанный грош.
Потому что бездарно проста
Говорящая правда
И чертовски талантлива
Громко орущая ложь.
«Так хотелось тепла…»
Так хотелось тепла. Тепло.
Так хотелось любви. Пришло.
Так хотелось весны. Оттаял.
А чего-то опять не хватает…
«Подумать грустно, сколько объяснят…»
Подумать грустно, сколько объяснят
Загоны из расставленных преград,
Когда чины достоинством считая,
Приобретают, словно вычитают,
Из смысла лет — бессмыслицу наград.
Подумать грустно, сколько говорят
В круговороте бытоописаний
Ненужных столкновений и касаний.
И соприкосновения утрат
Расходятся кругами под глазами.
Смешно сказать, никто не виноват
В растрате жизни —
Худшей из растрат.
«Что остается после нас?»
Что остается после нас?
Не день, не ночь.
Ни дня, ни ночи.
И, если капля камень точит,
То сколько их должно упасть
На бесконечность черных строчек,
Чтоб насладиться ими всласть
И захлебнуться в многоточие…?
Что остается перед тем,
Как начинается бессмертье.
И жизнь, вторая или третья,
На многослойность наших тел
Кладет столетие за столетием
И бесконечность — на предел.
«Я в сущую свою обитель…»
Я в сущую свою обитель
Давно забытою весной
Вошел, как в дворик проходной:
Сначала вдох. А после — выдох.
Сначала вход. А после — выход.
А может все наоборот?
И выход — это тоже вход?
Но не расскажет тот, кто видел…
«Всё и вся кончается однажды…»
Всё и вся кончается однажды.
Мы живем на свете только дважды:
Первый раз — с собой.
Второй — с другими.
Боже мой, все были молодыми.
Каждому дарована
Во благо
На пути Цирцея
Иль Итака.
«Муссоны… Пассаты…»
Муссоны… Пассаты…
Мыс Доброй Надежды.
Не те уж фрегаты,
А волны — все те же.
И горстка матросов —
Лишь самая малость.
Из тех, кто не бросил.
Из тех, что остались.
Другие привычки
Нагие одежды.
Сгоревшие спички.
Мыс Доброй Надежды
Мыс Доброй Надежды.
Наш парус в тумане.
Всё реже и реже
Взойдет в океане.
Толкайтесь у киля
Барахтайтесь волны.
Опаснее штиля —
Не может быть шторма
От тех, кто послушен
И в этом безгрешен,
Спаси Наши Души,
Мыс Доброй Надежды.
«Я, видимо, чего-то не постиг…»
Я, видимо, чего-то не постиг.
И верю в душу, словно еретик
Который не нуждается в прощении.
И в кровообращении интриг
Не вижу человека воплощения,
Поскольку человек тогда велик,
Когда он сам себе первосвященник.
И сам себе творец.
А не мясник.
«Не избежать тому навета…»
Не избежать тому навета,
Кто радость спрятать не сумел.
И быть удачливым посмел.
Зачем я думаю об этом…
Нет заблуждения опасней,
Чем, на беду, делиться счастьем.
«Не по своей мы воле рождены…»
Не по своей мы воле рождены.
Не по своей живем и умираем.
Но хочется быть властным над судьбой.
И верить, что мы сами выбираем
Границу между — быть
И быть собой.
«Боль любую успокоит…»
Боль любую успокоит.
Смоет горечь без следа.
И остудит. И напоит
Родниковая вода.
Чистоту её и радость
Только жаждущий поймет.
А случается, что рядом
Лишь один водопровод.
«Примятая трава…»
Примятая трава.
Ты не права.
Разорванный рукав.
И ты неправ.
Зашьют рукав.
Поднимется трава.
Никто не прав,
Когда одни права.
«Живу, пока меня ругают…»
Живу, пока меня ругают
Неуважаемые мной.
Они толкутся за спиной
И обо мне предполагают.
Я прежде этого не знал
И, как покойник, ждал похвал.
Оглавление
«Мы выросли из городских дворов…» «Учителя учили нас тому…» «Один вагон…» «Закат, похожий на рассвет…» Переболит… Переболеет… «Глубины прячет море подо льдом…» «Куда-то…» «Вздохнула проседью дождя…» «От перемен житейских или мест…» «О чем-то каркают вороны…» «Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть…» «Из темной бренности веков…» «Никто не может знать наверняка…» «Кто он такой, чтоб говорить мне о моём…» «Владей хоть половиной суши…» «Приму глаза твои…» «Я сижу и попиваю вино…» «Зачем книги сжигать, площадям на потеху…» «Никто не хочет чахнуть и стареть…» «Без посторонних можно обойтись…» «Не поставишь офицера на пуанты…» «Я прежде никогда не жил «так просто»…» «О, стреноженные кони…» «Заметались по поземке…» «Мой муж решился сделать харакири…» «Без парусов…» «Кто продажен и бездарен…» «Мужчина тянет груз свой целый век…» «Споткнулся и упал…» «То просветление покоя…» «Мы сидели на опушке…» «Я хотел состояться…» «Приятна пожеланий благодать…» «Смотрю открытыми глазами…» «Самурай мозги не пудрит…» «Подумаешь, какая-то печаль…» «Природы бесконечная игра…» «Пот надоело вытирать со лба…» «Она считала благородным…» «Кому-то перепачканность судьбой…» «Смешно, наверное, но мне так интересно…» «Будь ты слугой или царем…» «Всё приходит — всё проходит» «Когда бы был я тем, кто есть…» «Когда был Ленин маленький…» Фазаны «Жизнь не диктуют…» «Твоя рука в моих штанах…» «Уже струится к ужину обедня…» «Товарищ, верь, взойдет она…» «Говорят, что моря обмелели…» «Не пересчитать тебе, Овидий…» «Человек готов всегда…» «Пусть знает враг…» «Если есть и мех, и шкура…» «Давно протоптана дорога…» «Империи — как воры на доверии…» «Что бы мне ни говорили…» «Я с женщиной живу который год…» «Гордится тем стоячая вода…» «Налипла грязь на башмаки…» «В кабинетных аллеях…» «Мой друг развелся на Подоле…» «Дети, криками у дома…» «Иной вопрос, как та печать…» «Если женщина полюбит…» «Неутомим на кухне дровосек…» «Иным дано прожить…» «О горизонтах я уже не спорю…» «Я хотел бы поутру проснуться…» «Я о любви мечтала, оробев…» «Ушел в поход любимый самурай…» «Как будто люди, кружит воронье…» «Ни дня без строчки и простоя…» «Подумал я, что было бы неплохо…» «Время научит быть неучем…» «Недруги, соседи, домочадцы…» «Слева — «изм»…» «Еще один день — как еще один год…» «Все те же лбы, затылки, рожи…» «Мне мук любви не вынести высокой…» «Снег сошел, как я — с ума…» «Жизнь — извечное томленье…» «Я спросил у дяды Ромы…» «Он говорил, не думая, что думал…» [Хайку и танка] «Когда, с улыбкой палача…» Из сборника «Пятый угол» «Жалею, что так много не сказал…» «Зажгу светильник…» «Чем меньше я, тем больше должен…» «То бьют в лицо…» «Опять мне с непогодой повезло…» «Мне кажется…» «Жить будущим…» «Что толку в крыльях у кого-то…» «Рождаясь, плачем…» «Мы были одиноки до того…» «Как ночью дождь незаменим…» «Кто может знать, что к мыслях у глупца…» «Я заблудился…» «Что может быть обидней и нелепей…» «У меня жена и дети…» «Болею памятью…» «Куплю билет до станции конечной…» «Пекутся на воде слова о доброте…» «Я на Земле транзитный пассажир…» «Я с тобой, любимая…» «Осенний лист, озябнув, пожелтел…» «Нашей памяти камеры…» «Так хотелось тепла…» «Подумать грустно, сколько объяснят…» «Что остается после нас?» «Я в сущую свою обитель…» «Всё и вся кончается однажды…» «Муссоны… Пассаты…» «Я, видимо, чего-то не постиг…» «Не избежать тому навета…» «Не по своей мы воле рождены…» «Боль любую успокоит…» «Примятая трава…» «Живу, пока меня ругают…»
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg 
Комментарии к книге «Облунение», Александр Юрьевич Ступников
Всего 0 комментариев