Александр Твардовский Василий Теркин. Сборник
Лирика
РОДНОЕ
Дорог израненные спины, Тягучий запах конопли… Передо мной знакомые картины И тихий вид родной земли… Я вижу – в сумерках осенних Приютом манят огоньки. Иду в затихнувшие сени, Где пахнет залежью пеньки. На стенке с радостью заметить Люблю приклеенный портрет. И кажется, что тихо светит В избе какой-то новый свет. Еще с надворья тянет летом, Еще не стихнул страдный шум… Пришла «Крестьянская газета», Как ворох мужиковских дум. А проскрипит последним возом Уборка хлеба на полях — И осень закует морозом В деревне трудовой размах. Придет зима. Под шум метелей В читальне, в радостном тепле, Доклад продуманный застелет Старинку темную в селе… А за столом под шум газетный Улыбки вспыхнут в бородах, Прочтя о разностях на свете, О дальних шумных городах.1926
«Зашел я в дом, где жил герой…»
Зашел я в дом, где жил герой, А нынче мать его осталась Да с ней парнишка – сын второй, Что стал опорою под старость. Большому горю скоро год, А мать по-прежнему украдкой — Нет-нет и снова перечтет Все те слова бумаги краткой. Знать, с каждым разом в том письме Дороже буква ей любая. Сидит, забывшись, как во сне, Из рук платок не выпуская. С пеленок сына никому Не уступали эти руки, Кроили курточки ему, Обнять спешили в день разлуки. И вот молва гремит о нем, Все почести ему отдали. А здесь его, в селе родном, Еще по отчеству не звали — Так молод был. Кому бы знать, Что многих славою богаче Он станет вдруг. А мать? А мать И думать не могла иначе. Что в самый кинется огонь, Не струсит, знала без проверки… Стоит в углу его гармонь И стопка книг на этажерке. И на меньшого смотрит мать: Ничем тут, видно, не поможешь. Ему играть, ему читать И быть на старшего похожим.1940
«Велика страна родная…»
Велика страна родная, Так раскинулась она, Что и впрямь – война иная Для нее как не война. Но в любой глухой краине, Но в любой душе родной Столько связано отныне С этой, может, не войной. Пусть прибитый той зимою След ее травой порос, И прибой залива моет Корни сосен и берез, Пусть в тот край вернулись птицы, И пришло зверье в леса, И за старою границей День обычный начался, — Там… Там, в боях полубезвестных, В сосняке болот глухих, Смертью храбрых, смертью честных Пали многие из них.1941
«В поле, ручьями изрытом…»
В поле, ручьями изрытом, И на чужой стороне Тем же родным, незабытым Пахнет земля по весне: Полой водой и – нежданно — Самой простой, полевой Травкою той безымянной, Что и у нас под Москвой. И, доверяясь примете, Можно подумать, что нет Ни этих немцев на свете, Ни расстояний, ни лет. Можно сказать: неужели Правда, что где-то вдали Жены без нас постарели, Дети без нас подросли?..1945
«В дружбе есть святая проба…»
В дружбе есть святая проба, Есть заветная статья: Если мы друзья до гроба — И за гробом мы друзья. Верю я в закон могучий, Что на свете не избыт: Друг мой, смерть нас не разлучит, Если жизнь не пособит. Пусть прощанья час настанет — Мне ль, тебе ль придет черед — Дружбы долг в себе оставит Нерушимо – тот и тот. Дружбы подлинной науку Средь живых познав людей, Я твою живую руку Как бы въявь держу в своей…1954
Моим критикам
Всё учить вы меня норовите, Преподать немудреный совет, Чтобы пел я, не слыша, не видя, Только зная: что можно, что нет. Но нельзя не иметь мне в расчете, Что потом, по прошествии лет, Вы же лекцию мне и прочтете: Где ж ты был, что ж ты видел, поэт?..1956
«Та кровь, что пролита недаром…»
Та кровь, что пролита недаром В сорокалетний этот срок, Нет, не иссякла вешним паром И не ушла она в песок. Не затвердела год от года, Не запеклась еще она. Та кровь подвижника-народа Свежа, красна и солона. Ей не довольно стать зеленой В лугах травой, в садах листвой, Она живой, нерастворенной Горит, как пламень заревой. Стучит в сердца, владеет нами, Не отпуская ни на час, Чтоб наших жертв святая память В пути не покидала нас. Чтоб нам, внимая славословью, И в праздник нынешних побед Не забывать, что этой кровью Дымится наш вчерашний след. И знать, что к бою правомочна Она призвать нас вновь и вновь… Как говорится: «Дело прочно, Когда под ним струится кровь».1957
Слово о словах
Когда серьезные причины Для речи вызрели в груди, Обычной жалобы зачина — Мол, нету слов – не заводи. Все есть слова – для каждой сути, Все, что ведут на бой и труд, Но, повторяемые всуе, Теряют вес, как мухи мрут. Да, есть слова, что жгут, как пламя, Что светят вдаль и вглубь – до дна, Но их подмена словесами Измене может быть равна. Вот почему, земля родная, Хоть я избытком их томим, Я, может, скупо применяю Слова мои к делам твоим. Сыновней призванный любовью В слова облечь твои труды, Я как кощунства – краснословья Остерегаюсь, как беды. Не белоручка и не лодырь, Своим кичащийся пером, — Стыжусь торчать с дежурной одой Перед твоим календарем. Мне горек твой упрек напрасный. Но я в тревоге всякий раз: Я знаю, как слова опасны, Как могут быть вредны подчас; Как перед миром, потрясенным Величьем подвигов твоих, Они, слова, дурным трезвоном Смущают мертвых и живых; Как, обольщая нас окраской, Слова – труха, слова – утиль В иных устах до пошлой сказки Низводят сказочную быль. И я, чей хлеб насущный – слово, Основа всех моих основ, Я за такой устав суровый, Чтоб ограничить трату слов; Чтоб сердце кровью их питало, Чтоб разум их живой смыкал; Чтоб не транжирить как попало Из капиталов капитал; Чтоб не мешать зерна с половой, Самим себе в глаза пыля; Чтоб шло в расчет любое слово По курсу твердого рубля. Оно не звук окостенелый, Не просто некий матерьял, — Нет, слово – это тоже дело, Как Ленин часто повторял.1962
«Дробится рваный цоколь монумента…»
Дробится рваный цоколь монумента, Взвывает сталь отбойных молотков. Крутой раствор особого цемента Рассчитан был на тысячи веков. Пришло так быстро время пересчета, И так нагляден нынешний урок: Чрезмерная о вечности забота — Она, по справедливости, не впрок. Но как сцепились намертво каменья, Разъять их силой – выдать семь потов. Чрезмерная забота о забвенье Немалых тоже требует трудов. Все, что на свете сделано руками, Рукам под силу обратить на слом. Но дело в том, Что сам собою камень, — Он не бывает ни добром, ни злом.1963
«Мне сладок был тот шум сонливый…»
Мне сладок был тот шум сонливый И неусыпный полевой, Когда в июне, до налива, Смыкалась рожь над головой. И трогал душу по-другому, — Хоть с детства слух к нему привык, — Невнятный говор или гомон В вершинах сосен вековых. Но эти памятные шумы — Иной порой, в краю другом — Как будто отзвук давней думы, Мне в шуме слышались морском. Распознавалась та же мера И тоны музыки земной… Все это жизнь моя шумела, Что вся была еще за мной. И все, что мне тогда вещала, Что обещала мне она, Я слышать вновь готов сначала, Как песню, даром что грустна.1964
«Посаженные дедом деревца…»
Посаженные дедом деревца, Как сверстники твои, вступали в силу И пережили твоего отца, И твоему еще предстанут сыну Деревьями. То в дымке снеговой, То в пух весенний только что одеты, То полной прошумят ему листвой, Уже повеяв ранней грустью лета… Ровесниками века становясь, В любом от наших судеб отдаленье, Они для нас ведут безмолвно связь От одного к другому поколенью. Им три-четыре наших жизни жить. А там другие сменят их посадки. И дальше связь пойдет в таком порядке… Ты не в восторге? Сроки наши кратки? Ты что иное мог бы предложить?1965
«Все сроки кратки в этом мире…»
Все сроки кратки в этом мире, Все превращенья – на лету. Сирень в году дня три-четыре, От силы пять кипит в цвету. Но побуревшее соцветье Сменяя кистью семенной, Она, сирень, еще весной — Уже в своем дремотном лете. И даже свежий блеск в росе Листвы, еще не запыленной, Сродни той мертвенной красе, Что у листвы вечнозеленой. Она в свою уходит тень. И только, пета-перепета, В иных стихах она все лето Бушует будто бы, сирень.1965
«Как неприютно этим соснам в парке…»
Как неприютно этим соснам в парке, Что здесь расчерчен, в их родных местах, Там-сям, вразброс, лесные перестарки, Стоят они – ни дома, ни в гостях, Прогонистые, выросшие в чаще, Стоят они, наружу голизной, Под зимней стужей и жарой палящей Защиты лишены своей лесной. Как стертые метелки, их верхушки Редеют в небе над стволом нагим. Иные похилились друг ко дружке, И вновь уже не выпрямиться им… Еще они, былую вспомнив пору, Под ветром вдруг застонут, заскрипят, Торжественную песнь родного бора Затянут вразнобой и невпопад. И оборвут, постанывая тихо, Как пьяные, мыча без голосов… Но чуток сон сердечников и психов За окнами больничных корпусов.1965
«Как глубоко ни вбиты сваи…»
Как глубоко ни вбиты сваи, Как ни силен в воде бетон, Вода бессонная, живая Не успокоится на том. Века пройдут – не примирится, — Ей не по нраву взаперти. Чуть отвернись – как исхитрится И прососет себе пути. Под греблей, сталью проплетенной, Прорвется – прахом все труды — И без огня и без воды Оставит город миллионный. Вот почему из часа в час Там не дозор, а пост подводный, И стража спит поочередно, А служба не смыкает глаз.1965
«Чернил давнишних блеклый цвет…»
Чернил давнишних блеклый цвет, И разный почерк разных лет И даже дней – то строгий, четкий, То вроде сбивчивой походки — Ребяческих волнений след, Усталости иль недосуга И просто лени и тоски. То – вдруг – и не твоей руки Нажимы, хвостики, крючки, А твоего былого друга — Поводыря начальных дней… То мельче строчки, то крупней, Но отступ слева все заметней И спуск поспешный вправо, вниз, Совсем на нет в конце страниц — Строки не разобрать последней. Да есть ли толк и разбирать, Листая старую тетрадь С тем безысходным напряженьем, С каким мы в зеркале хотим Сродниться как-то со своим Непоправимым отраженьем?..1965
«Ночью все раны больнее болят…»
Ночью все раны больнее болят, — Так уж оно полагается, что ли, Чтобы другим не услышать, солдат, Как ты в ночи подвываешь от боли. Словно за тысячи верст от тебя Все эти спящие добрые люди Взапуски, всяк по-другому храпя, Гимны поют табаку и простуде, — Тот на свистульке, а тот на трубе. Утром забудется слово упрека: Не виноваты они, что тебе Было так больно и так одиноко…1965
«День прошел, и в неполном покое…»
День прошел, и в неполном покое Стихнул город, вдыхая сквозь сон Запах свежей натоптанной хвои — Запах праздников и похорон. Сумрак полночи мартовской серый. Что за ним – за рассветной чертой — Просто день или целая эра Заступает уже на постой?1966
«Погубленных березок вялый лист…»
Погубленных березок вялый лист, Еще сырой, еще живой и клейкий, Как сено из-под дождика, душист. И Духов день. Собрание в ячейке, А в церкви служба. Первый гармонист У школы восседает на скамейке, С ним рядом я, суровый атеист И член бюро. Но миру не раскрытый — В душе поет под музыку секрет, Что скоро мне семнадцать полных лет И я, помимо прочего, поэт, — Какой хочу, такой и знаменитый.1966
«Просыпаюсь по-летнему…»
Просыпаюсь по-летнему Ради доброго дня. Только день все заметнее Отстает от меня. За неясными окнами, Словно тот, да не тот, Он над елками мокрыми Неохотно встает. Медлит высветить мглистую Дымку – сам не богат. И со мною не выстоит, Первым канет в закат. Приготовься заранее До конца претерпеть Все его отставания, Что размечены впредь.1966
«Есть имена и есть такие даты…»
Есть имена и есть такие даты, — Они нетленной сущности полны. Мы в буднях перед ними виноваты, — Не замолить по праздникам вины. И славословья музыкою громкой Не заглушить их памяти святой. И в наших будут жить они потомках, Что, может, нас оставят за чертой.1966
«Который год мне снится, повторяясь…»
Который год мне снится, повторяясь Почти без изменений, этот сон: Как будто я, уже с войны вернувшись, Опять учиться должен в институте И полон вновь школярскою тревогой, Как зазубрить лежалые науки, И страшно мне и горько осрамиться В той юности моей, второй иль третьей. И я, проснувшись, рад чистосердечно, Что в яви нету мне такой мороки, Но всякий раз потом бывает грустно.1966
«Я знаю, никакой моей вины…»
Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они – кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, — Речь не о том, но все же, все же, все же…1966
«Лежат они, глухие и немые…»
Лежат они, глухие и немые, Под грузом плотной от годов земли — И юноши, и люди пожилые, Что на войну вслед за детьми пошли, И женщины, и девушки-девчонки, Подружки, сестры наши, медсестренки, Что шли на смерть и повстречались с ней В родных краях иль на чужой сторонке, И не затем, чтоб той судьбой своей Убавить доблесть воинов мужскую, Дочерней славой – славу сыновей, — Ни те, ни эти, в смертный час тоскуя, Верней всего, не думали о ней.1966
«Такою отмечен я долей бедовой…»
Такою отмечен я долей бедовой: Была уже мать на последней неделе, Сгребала сенцо на опушке еловой, — Минута пришла – далеко до постели. И та закрепилась за мною отметка, Я с детства подробности эти усвоил, Как с поля меня доставляла соседка С налипшей на мне прошлогоднею хвоей. И не были эти в обиду мне слухи, Что я из-под елки, и всякие толки, — Зато, как тогда утверждали старухи, Таких, из-под елки, Не трогают волки. Увы, без вниманья к породе особой, Что хвойные те означали иголки, С великой охотой, С отменною злобой Едят меня всякие серые волки. Едят, но недаром же я из-под ели: Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели.1966
«Спасибо за утро такое…»
Спасибо за утро такое, За чудные эти часы Лесного – не сна, а покоя, Безмолвной морозной красы, Когда над изгибом тропинки С разлатых недвижных ветвей Снежинки, одной порошинки, Стряхнуть опасается ель. За тихое, легкое счастье — Не знаю, чему иль кому — Спасибо, но, может, отчасти Сегодня – себе самому.1966
«На дне моей жизни…»
На дне моей жизни, на самом донышке Захочется мне посидеть на солнышке, На теплом пенушке. И чтобы листва красовалась палая В наклонных лучах недалекого вечера. И пусть оно так, что морока немалая — Твой век целиком, да об этом уж нечего. Я думу свою без помехи подслушаю, Черту подведу стариковскою палочкой: Нет, все-таки нет, ничего, что по случаю Я здесь побывал и отметился галочкой.1967
«Чуть зацветет иван-чай…»
Чуть зацветет иван-чай, — С этого самого цвета — Раннее лето, прощай, Здравствуй, полдневное лето. Липа в ночной полумгле Светит густой позолотой, Дышит – как будто в дупле Скрыты горячие соты. От перестоя трава Никнет в сухом оперенье. Как жестяная, мертва Темная зелень сирени. Где-то уже позади День равноденствие славит. И не впервые дожди В теплой листве шепелявят. Не пропускай, отмечай Снова и снова на свете Легкую эту печаль, Убыли-прибыли эти. Все их приветствуй с утра Или под вечер с устатку… Здравствуй, любая пора, И проходи по порядку.1967
«Полночь в мое городское окно…»
Полночь в мое городское окно Входит с ночными дарами: Позднее небо полным-полно Скученных звезд мирами. Мне еще в детстве, бывало, в ночном, Где-нибудь в дедовском поле Скопища эти холодным огнем Точно бы в темя кололи. Сладкой бессонницей юность мою Звездное небо томило: Где бы я ни был, казалось, стою В центре вселенского мира. В зрелости так не тревожат меня Космоса дальние светы, Как муравьиная злая возня Маленькой нашей планеты.1967
«В чем хочешь человечество вини…»
В чем хочешь человечество вини И самого себя, слуга народа, Но ни при чем природа и погода: Полны добра перед итогом года, Как яблоки антоновские, дни. Безветренны, теплы – почти что жарки, Один другого краше, дни-подарки Звенят чуть слышно золотом листвы В самой Москве, в окрестностях Москвы И где-нибудь, наверно, в пражском парке. Перед какой безвестною зимой Каких еще тревог и потрясений Так свеж и ясен этот мир осенний, Так сладок каждый вдох и выдох мой?1968
«Допустим, ты свое уже оттопал…»
Допустим, ты свое уже оттопал И позади – остался твой предел, Но при тебе и разум твой, и опыт, И некий срок еще для сдачи дел Отпущен – до погрузки и отправки. Ты можешь на листах ушедших лет Внести еще какие-то поправки, Чертой ревнивой обводя свой след; Самозащите доверяясь шаткой, Невольно прихорашивать итог… Но вдруг подумать: Нет, спасибо в шапку, От этой сласти береги нас бог. Нет, лучше рухнуть нам на полдороге, Коль не по силам новый был маршрут. Без нас отлично подведут итоги И, может, меньше нашего наврут.1968
«К обидам горьким собственной персоны…»
К обидам горьким собственной персоны Не призывать участье добрых душ. Жить, как живешь, своей страдой бессонной, — Взялся за гуж – не говори: не дюж. С тропы своей ни в чем не соступая, Не отступая – быть самим собой. Так со своей управиться судьбой, Чтоб в ней себя нашла судьба любая И чью-то душу отпустила боль.1968
«Когда обычный праздничный привет…»
Когда обычный праздничный привет Знакомец твой иль добрый друг заочный Скрепляет пожеланьем долгих лет, Отнюдь не веселит такая почта. К тому же опыт всем одно твердит, Что долгих лет, их не бывает просто, И девятнадцать или девяносто — Не все ль равно, когда их счет закрыт. Но боже мой, и все-таки неправда, Что жизнь с годами сходит вся на клин, Что есть сегодня, да, условно, завтра, Да безусловно вздох в конце один. Нет, был бы он невыносимо страшен, Удел земной, не будь всегда при нас Ни детства дней, ни молодости нашей, Ни жизни всей в ее последний час.1969
«Не заслоняй святую боль…»
Не заслоняй святую боль Невозмутимым видом, Коль стих на славу не тобой Сегодня миру выдан. Быть может, эта боль – залог Того, что славы слаще, Когда пронзает холодок Удачи настоящей.1969
«Нет ничего, что раз и навсегда…»
Нет ничего, что раз и навсегда На свете было б выражено словом. Все, как в любви, для нас предстанет новым, Когда настанет наша череда. Не новость, что сменяет зиму лето, Весна и осень в свой приходят срок. Но пусть все это пето-перепето, Да нам-то что! Нам как бы невдомек. Все в этом мире – только быть на страже — Полным-полно своей, не привозной, Ничьей и невостребованной даже, Заждавшейся поэта новизной.1969
«Что нужно, чтобы жить с умом?..»
Что нужно, чтобы жить с умом? Понять свою планиду: Найти себя в себе самом И не терять из виду. И труд свой пристально любя, — Он всех основ основа, — Сурово спрашивать с себя, С других не столь сурово. Хоть про сейчас, хоть про запас, Но делать так работу, Чтоб жить да жить, Но каждый час Готовым быть к отлету. И не терзаться – ах да ох — Что, близкий или дальний, — Он все равно тебя врасплох Застигнет, час летальный. Аминь! Спокойно ставь печать, Той вопреки оглядке: Уж если в ней одной печаль, — Так, значит, все в порядке.<1969>
«Час мой утренний, час контрольный…»
Час мой утренний, час контрольный, — Утро вечера мудреней, — Мир мой внутренний и окольный В этот час на смотру видней. Час открытий, еще возможных, И верней его подстеречь До того, как пустопорожних Ни мечтаний, ни слов, ни встреч. Не скрывает тот час контрольный, — Благо, ты человек в летах, — Все, что вольно или невольно Было, вышло не то, не так. Но еще не бездействен ропот Огорченной твоей души. Приобщая к опыту опыт, Час мой, дело свое верши.1970
Поэмы
Василий Теркин Книга про бойца
От автора
На войне, в пыли походной, В летний зной и в холода, Лучше нет простой, природной — Из колодца, из пруда, Из трубы водопроводной, Из копытного следа, Из реки, какой угодно, Из ручья, из-подо льда, — Лучше нет воды холодной, Лишь вода была б – вода. На войне, в быту суровом, В трудной жизни боевой, На снегу, под хвойным кровом, На стоянке полевой, — Лучше нет простой, здоровой, Доброй пищи фронтовой. Важно только, чтобы повар Был бы повар – парень свой; Чтобы числился недаром, Чтоб подчас не спал ночей, — Лишь была б она с наваром Да была бы с пылу, с жару — Подобрей, погорячей; Чтоб идти в любую драку, Силу чувствуя в плечах, Бодрость чувствуя. Однако Дело тут не только в щах. Жить без пищи можно сутки, Можно больше, но порой На войне одной минутки Не прожить без прибаутки, Шутки самой немудрой. Не прожить, как без махорки, От бомбежки до другой Без хорошей поговорки Или присказки какой, — Без тебя, Василий Теркин, Вася Теркин – мой герой. А всего иного пуще Не прожить наверняка — Без чего? Без правды сущей, Правды, прямо в душу бьющей, Да была б она погуще, Как бы ни была горька. Что ж еще?.. И все, пожалуй. Словом, книга про бойца Без начала, без конца. Почему так – без начала? Потому, что сроку мало Начинать ее сначала. Почему же без конца? Просто жалко молодца. С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой. Я забыть того не вправе, Чем твоей обязан славе, Чем и где помог ты мне. Делу время, час забаве, Дорог Теркин на войне. Как же вдруг тебя покину? Старой дружбы верен счет. Словом, книгу с середины И начнем. А там пойдет.НА привале
– Дельный, что и говорить, Был старик тот самый, Что придумал суп варить На колесах прямо. Суп – во-первых. Во-вторых, Кашу в норме прочной. Нет, старик он был старик Чуткий – это точно. Слышь, подкинь еще одну Ложечку такую, Я вторую, брат, войну На веку воюю. Оцени, добавь чуток. Покосился повар: «Ничего себе едок — Парень этот новый». Ложку лишнюю кладет, Молвит несердито: – Вам бы, знаете, во флот С вашим аппетитом. Тот: – Спасибо. Я как раз Не бывал во флоте. Мне бы лучше, вроде вас, Поваром в пехоте. — И, усевшись под сосной, Кашу ест, сутулясь. «Свой?» – бойцы между собой, — «Свой!» – переглянулись. И уже, пригревшись, спал Крепко полк усталый. В первом взводе сон пропал, Вопреки уставу. Привалясь к стволу сосны, Не щадя махорки, На войне насчет войны Вел беседу Теркин. – Вам, ребята, с серединки Начинать. А я скажу: Я не первые ботинки Без починки здесь ношу. Вот вы прибыли на место, Ружья в руки – и воюй. А кому из вас известно, Что такое сабантуй? – Сабантуй – какой-то праздник? Или что там – сабантуй? – Сабантуй бывает разный, А не знаешь – не толкуй. Вот под первою бомбежкой Полежишь с охоты в лежку, Жив остался – не горюй: Это – малый сабантуй. Отдышись, покушай плотно, Закури и в ус не дуй. Хуже, брат, как минометный Вдруг начнется сабантуй. Тот проймет тебя поглубже, — Землю-матушку целуй. Но имей в виду, голубчик, Это – средний сабантуй. Сабантуй – тебе наука, Враг лютует – сам лютуй. Но совсем иная штука Это – главный сабантуй. Парень смолкнул на минуту, Чтоб прочистить мундштучок, Словно исподволь кому-то Подмигнул: держись, дружок… – Вот ты вышел спозаранку, Глянул – в пот тебя и в дрожь: Прут немецких тыща танков… – Тыща танков? Ну, брат, врешь. – А с чего мне врать, дружище? Рассуди – какой расчет? – Но зачем же сразу – тыща? – Хорошо. Пускай пятьсот. – Ну, пятьсот. Скажи по чести, Не пугай, как старых баб. – Ладно. Что там триста, двести — Повстречай один хотя б… – Что ж, в газетке лозунг точен: Не беги в кусты да в хлеб. Танк – он с виду грозен очень, А на деле глух и слеп. – То-то слеп. Лежишь в канаве, А на сердце маята: Вдруг как сослепу задавит, — Ведь не видит ни черта. Повторить согласен снова: Что не знаешь – не толкуй. Сабантуй – одно лишь слово — Сабантуй!.. Но сабантуй Может в голову ударить, Или, попросту, в башку. Вот у нас один был парень… Дайте, что ли, табачку. Балагуру смотрят в рот, Слово ловят жадно. Хорошо, когда кто врет Весело и складно. В стороне лесной, глухой, При лихой погоде, Хорошо, как есть такой Парень на походе. И несмело у него Просят: – Ну-ка, на ночь Расскажи еще чего, Василий Иваныч… Ночь глуха, земля сыра. Чуть костер дымится. – Нет, ребята, спать пора, Начинай стелиться. К рукаву припав лицом, На пригретом взгорке Меж товарищей бойцов Лег Василий Теркин. Тяжела, мокра шинель, Дождь работал добрый. Крыша – небо, хата – ель, Корни жмут под ребра. Но не видно, чтобы он Удручен был этим, Чтобы сон ему не в сон Где-нибудь на свете. Вот он полы подтянул, Укрывая спину, Чью-то тещу помянул, Печку и перину. И приник к земле сырой, Одолен истомой, И лежит он, мой герой, Спит себе, как дома. Спит – хоть голоден, хоть сыт, Хоть один, хоть в куче. Спать за прежний недосып, Спать в запас научен. И едва ль герою снится Всякой ночью тяжкий сон: Как от западной границы Отступал к востоку он; Как прошел он, Вася Теркин, Из запаса рядовой, В просоленной гимнастерке Сотни верст земли родной. До чего земля большая, Величайшая земля. И была б она чужая, Чья-нибудь, а то – своя. Спит герой, храпит – и точка. Принимает все, как есть. Ну, своя – так это ж точно. Ну, война – так я же здесь. Спит, забыв о трудном лете. Сон, забота, не бунтуй. Может, завтра на рассвете Будет новый сабантуй. Спят бойцы, как сон застал, Под сосною впокат. Часовые на постах Мокнут одиноко. Зги не видно. Ночь вокруг. И бойцу взгрустнется. Только что-то вспомнит вдруг, Вспомнит, усмехнется. И как будто сон пропал, Смех прогнал зевоту. – Хорошо, что он попал, Теркин, в нашу роту.* * *
Теркин – кто же он такой? Скажем откровенно: Просто парень сам собой Он обыкновенный. Впрочем, парень хоть куда. Парень в этом роде В каждой роте есть всегда, Да и в каждом взводе. И чтоб знали, чем силен, Скажем откровенно: Красотою наделен Не был он отменной. Не высок, не то чтоб мал, Но герой – героем. На Карельском воевал — За рекой Сестрою. И не знаем почему, — Спрашивать не стали, — Почему тогда ему Не дали медали. С этой темы повернем, Скажем для порядка: Может, в списке наградном Вышла опечатка. Не гляди, что на груди, А гляди, что впереди! В строй с июня, в бой с июля, Снова Теркин на войне. – Видно, бомба или пуля Не нашлась еще по мне. Был в бою задет осколком, Зажило – и столько толку. Трижды был я окружен, Трижды – вот он! – вышел вон. И хоть было беспокойно — Оставался невредим Под огнем косым, трехслойным, Под навесным и прямым. И не раз в пути привычном, У дорог, в пыли колонн, Был рассеян я частично, А частично истреблен… Но, однако, Жив вояка, К кухне – с места, с места – в бой. Курит, ест и пьет со смаком На позиции любой. Как ни трудно, как ни худо — Не сдавай, вперед гляди. Это присказка покуда, Сказка будет впереди.Перед боем
– Доложу хотя бы вкратце, Как пришлось нам в счет войны С тыла к фронту пробираться С той, с немецкой стороны. Как с немецкой, с той зарецкой Стороны, как говорят, Вслед за властью за советской, Вслед за фронтом шел наш брат. Шел наш брат, худой, голодный, Потерявший связь и часть, Шел поротно и повзводно, И компанией свободной, И один, как перст, подчас. Полем шел, лесною кромкой, Избегая лишних глаз, Подходил к селу в потемках, И служил ему котомкой Боевой противогаз. Шел он, серый, бородатый, И, цепляясь за порог, Заходил в любую хату, Словно чем-то виноватый Перед ней. А что он мог! И по горькой той привычке, Как в пути велела честь, Он просил сперва водички, А потом просил поесть. Тетка – где ж она откажет? Хоть какой, а все ж ты свой. Ничего тебе не скажет, Только всхлипнет над тобой, Только молвит, провожая: – Воротиться дай вам бог… То была печаль большая, Как брели мы на восток. Шли худые, шли босые В неизвестные края. Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя! Шли, однако. Шел и я… Я дорогою постылой Пробирался не один. Человек нас десять было, Был у нас и командир. Из бойцов. Мужчина дельный, Местность эту знал вокруг. Я ж, как более идейный, Был там как бы политрук. Шли бойцы за нами следом, Покидая пленный край. Я одну политбеседу Повторял: – Не унывай. Не зарвемся, так прорвемся, Будем живы – не помрем. Срок придет, назад вернемся, Что отдали – все вернем. Самого б меня спросили, Ровно столько знал и я, Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя? Командир шагал угрюмо, Тоже, исподволь смотрю, Что-то он все думал, думал… – Брось ты думать, – говорю. Говорю ему душевно. Он в ответ и молвит вдруг: – По пути моя деревня. Как ты мыслишь, политрук? Что ответить? Как я мыслю? Вижу, парень прячет взгляд, Сам поник, усы обвисли. Ну, а чем он виноват, Что деревня по дороге, Что душа заныла в нем? Тут какой бы ни был строгий, А сказал бы ты: «Зайдем…» Встрепенулся ясный сокол, Бросил думать, начал петь. Впереди идет далеко, Оторвался – не поспеть. А пришли туда мы поздно, И задами, коноплей, Осторожный и серьезный, Вел он всех к себе домой. Вот как было с нашим братом, Что попал домой с войны: Заходи в родную хату, Пробираясь вдоль стены. Знай вперед, что толку мало От родимого угла, Что война и тут ступала, Впереди тебя прошла, Что тебе своей побывкой Не порадовать жену: Забежал, поспал урывком, Догоняй опять войну… Вот хозяин сел, разулся, Руку правую – на стол, Будто с мельницы вернулся, С поля к ужину пришел. Будто так, а все иначе… – Ну, жена, топи-ка печь, Всем довольствием горячим Мне команду обеспечь. Дети спят. Жена хлопочет, В горький, грустный праздник свой, Как ни мало этой ночи, А и та – не ей одной. Расторопными руками Жарит, варит поскорей, Полотенца с петухами Достает, как для гостей. Напоила, накормила, Уложила на покой, Да с такой заботой милой, С доброй ласкою такой, Словно мы иной порою Завернули в этот дом, Словно были мы герои, И не малые притом. Сам хозяин, старший воин, Что сидел среди гостей, Вряд ли был когда доволен Так хозяйкою своей. Вряд ли всей она ухваткой Хоть когда-нибудь была, Как при этой встрече краткой, Так родна и так мила. И болел он, парень честный, Понимал, отец семьи, На кого в плену безвестном Покидал жену с детьми… Кончив сборы, разговоры, Улеглись бойцы в дому. Лег хозяин. Но не скоро Подошла она к нему. Тихо звякала посудой, Что-то шила при огне. А хозяин ждет оттуда, Из угла. Неловко мне. Все товарищи уснули, А меня не гнет ко сну. Дай-ка лучше в карауле На крылечке прикорну. Взял шинель да, по присловью, Смастерил себе постель, Что под низ, и в изголовье, И наверх, – и все – шинель. Эх, суконная, казенная, Военная шинель, — У костра в лесу прожженная, Отменная шинель. Знаменитая, пробитая В бою огнем врага Да своей рукой зашитая, — Кому не дорога! Упадешь ли, как подкошенный, Пораненный наш брат, На шинели той поношенной Снесут тебя в санбат. А убьют – так тело мертвое Твое с другими в ряд Той шинелкою потертою Укроют – спи, солдат! Спи, солдат, при жизни краткой Ни в дороге, ни в дому Не пришлось поспать порядком Ни с женой, ни одному… На крыльцо хозяин вышел. Той мне ночи не забыть. – Ты чего? – А я дровишек Для хозяйки нарубить. Вот не спится человеку, Словно дома – на войне. Зашагал на дровосеку, Рубит хворост при луне. Тюк да тюк. До света рубит. Коротка солдату ночь. Знать, жену жалеет, любит, Да не знает, чем помочь. Рубит, рубит. На рассвете Покидает дом боец. А под свет проснулись дети, Поглядят – пришел отец, Поглядят – бойцы чужие, Ружья разные, ремни. И ребята, как большие, Словно поняли они. И заплакали ребята. И подумать было тут: Может, нынче в эту хату Немцы с ружьями войдут… И доныне плач тот детский В ранний час лихого дня С той немецкой, с той зарецкой Стороны зовет меня. Я б мечтал не ради славы Перед утром боевым, Я б желал на берег правый, Бой пройдя, вступить живым. И скажу я без утайки, Приведись мне там идти, Я хотел бы к той хозяйке Постучаться по пути. Попросить воды напиться — Не затем, чтоб сесть за стол, А затем, чтоб поклониться Доброй женщине простой. Про хозяина ли спросит, — «Полагаю – жив, здоров». Взять топор, шинелку сбросить, Нарубить хозяйке дров. Потому – хозяин-барин Ничего нам не сказал. Может, нынче землю парит, За которую стоял… Впрочем, что там думать, братцы, Надо немца бить спешить. Вот и все, что Теркин вкратце Вам имеет доложить.Переправа
Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, Снег шершавый, кромка льда. Кому память, кому слава, Кому темная вода, — Ни приметы, ни следа. Ночью, первым из колонны, Обломав у края лед, Погрузился на понтоны Первый взвод. Погрузился, оттолкнулся И пошел. Второй за ним. Приготовился, пригнулся Третий следом за вторым. Как плоты, пошли понтоны, Громыхнул один, другой Басовым, железным тоном, Точно крыша под ногой. И плывут бойцы куда-то, Притаив штыки в тени. И совсем свои ребята Сразу – будто не они, Сразу будто не похожи На своих, на тех ребят: Как-то все дружней и строже, Как-то все тебе дороже И родней, чем час назад. Поглядеть – и впрямь – ребята! Как, по правде, желторот, Холостой ли он, женатый, Этот стриженый народ. Но уже идут ребята, На войне живут бойцы, Как когда-нибудь в двадцатом Их товарищи – отцы. Тем путем идут суровым, Что и двести лет назад Проходил с ружьем кремневым Русский труженик-солдат. Мимо их висков вихрастых, Возле их мальчишьих глаз Смерть в бою свистела часто И минет ли в этот раз? Налегли, гребут, потея, Управляются с шестом. А вода ревет правее — Под подорванным мостом. Вот уже на середине Их относит и кружит… А вода ревет в теснине, Жухлый лед в куски крошит, Меж погнутых балок фермы Бьется в пене и в пыли… А уж первый взвод, наверно, Достает шестом земли. Позади шумит протока, И кругом – чужая ночь. И уже он так далеко, Что ни крикнуть, ни помочь. И чернеет там зубчатый, За холодною чертой, Неподступный, непочатый Лес над черною водой. Переправа, переправа! Берег правый, как стена… Этой ночи след кровавый В море вынесла волна. Было так: из тьмы глубокой, Огненный взметнув клинок, Луч прожектора протоку Пересек наискосок. И столбом поставил воду Вдруг снаряд. Понтоны – в ряд. Густо было там народу — Наших стриженых ребят… И увиделось впервые, Не забудется оно: Люди теплые, живые Шли на дно, на дно, на дно… Под огнем неразбериха — Где свои, где кто, где связь? Только вскоре стало тихо, — Переправа сорвалась. И покамест неизвестно, Кто там робкий, кто герой, Кто там парень расчудесный, А наверно, был такой. Переправа, переправа… Темень, холод. Ночь как год. Но вцепился в берег правый, Там остался первый взвод. И о нем молчат ребята В боевом родном кругу, Словно чем-то виноваты, Кто на левом берегу. Не видать конца ночлегу. За ночь грудою взялась Пополам со льдом и снегом Перемешанная грязь. И усталая с похода, Что б там ни было, – жива, Дремлет, скорчившись, пехота, Сунув руки в рукава. Дремлет, скорчившись, пехота, И в лесу, в ночи глухой Сапогами пахнет, по том, Мерзлой хвоей и махрой. Чутко дышит берег этот Вместе с теми, что на том Под обрывом ждут рассвета, Греют землю животом, — Ждут рассвета, ждут подмоги, Духом падать не хотят. Ночь проходит, нет дороги Ни вперед и ни назад… А быть может, там с полночи Порошит снежок им в очи, И уже давно Он не тает в их глазницах И пыльцой лежит на лицах — Мертвым все равно. Стужи, холода не слышат, Смерть за смертью не страшна, Хоть еще паек им пишет Первой роты старшина. Старшина паек им пишет, А по почте полевой Не быстрей идут, не тише Письма старые домой, Что еще ребята сами На привале при огне Где-нибудь в лесу писали Друг у друга на спине… Из Рязани, из Казани, Из Сибири, из Москвы — Спят бойцы. Свое сказали И уже навек правы. И тверда, как камень, груда, Где застыли их следы… Может – так, а может – чудо? Хоть бы знак какой оттуда, И беда б за полбеды. Долги ночи, жестки зори В ноябре – к зиме седой. Два бойца сидят в дозоре Над холодною водой. То ли снится, то ли мнится, Показалось что невесть, То ли иней на ресницах, То ли вправду что-то есть? Видят – маленькая точка Показалась вдалеке: То ли чурка, то ли бочка Проплывает по реке? – Нет, не чурка и не бочка — Просто глазу маята. – Не пловец ли одиночка? – Шутишь, брат. Вода не та! – Да, вода… Помыслить страшно. Даже рыбам холодна. – Не из наших ли вчерашних Поднялся какой со дна?.. Оба разом присмирели. И сказал один боец: – Нет, он выплыл бы в шинели, С полной выкладкой, мертвец. Оба здорово продрогли, Как бы ни было, – впервой. Подошел сержант с биноклем. Присмотрелся: нет, живой. – Нет, живой. Без гимнастерки. – А не фриц? Не к нам ли в тыл? – Нет. А может, это Теркин? — Кто-то робко пошутил. – Стой, ребята, не соваться, Толку нет спускать понтон. – Разрешите попытаться? – Что пытаться! – Братцы, – он! И, у заберегов корку Ледяную обломав, Он как он, Василий Теркин, Встал живой, – добрался вплавь. Гладкий, голый, как из бани, Встал, шатаясь тяжело. Ни зубами, ни губами Не работает – свело. Подхватили, обвязали, Дали валенки с ноги. Пригрозили, приказали — Можешь, нет ли, а беги. Под горой, в штабной избушке, Парня тотчас на кровать Положили для просушки, Стали спиртом растирать. Растирали, растирали… Вдруг он молвит, как во сне: – Доктор, доктор, а нельзя ли Изнутри погреться мне, Чтоб не все на кожу тратить? Дали стопку – начал жить, Приподнялся на кровати: – Разрешите доложить… Взвод на правом берегу Жив-здоров назло врагу! Лейтенант всего лишь просит Огоньку туда подбросить. А уж следом за огнем Встанем, ноги разомнем. Что там есть, перекалечим, Переправу обеспечим… Доложил по форме, словно Тотчас плыть ему назад. – Молодец! – сказал полковник. — Молодец! Спасибо, брат. И с улыбкою неробкой Говорит тогда боец: – А еще нельзя ли стопку, Потому как молодец? Посмотрел полковник строго, Покосился на бойца. – Молодец, а будет много — Сразу две. – Так два ж конца… Переправа, переправа! Пушки бьют в кромешной мгле. Бой идет святой и правый. Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле.О войне
– Разрешите доложить Коротко и просто: Я большой охотник жить Лет до девяноста. А война – про все забудь И пенять не вправе. Собирался в дальний путь, Дан приказ: «Отставить!» Грянул год, пришел черед, Нынче мы в ответе За Россию, за народ И за все на свете. От Ивана до Фомы, Мертвые ль, живые, Все мы вместе – это мы, Тот народ, Россия. И поскольку это мы, То скажу вам, братцы, Нам из этой кутерьмы Некуда податься. Тут не скажешь: я – не я, Ничего не знаю, Не докажешь, что твоя Нынче хата с краю. Не велик тебе расчет Думать в одиночку. Бомба – дура. Попадет Сдуру прямо в точку. На войне себя забудь, Помни честь, однако, Рвись до дела – грудь на грудь, Драка – значит, драка. И признать не премину, Дам свою оценку. Тут не то, что в старину, — Стенкою на стенку. Тут не то, что на кулак: Поглядим, чей дюже, — Я сказал бы даже так: Тут гораздо хуже… Ну, да что о том судить, — Ясно все до точки. Надо, братцы, немца бить, Не давать отсрочки. Раз война – про все забудь И пенять не вправе, Собирался в долгий путь, Дан приказ: «Отставить!» Сколько жил – на том конец, От хлопот свободен. И тогда ты – тот боец, Что для боя годен. И пойдешь в огонь любой, Выполнишь задачу. И глядишь – еще живой Будешь сам в придачу. А застигнет смертный час, Значит, номер вышел. В рифму что-нибудь про нас После нас напишут. Пусть приврут хоть во сто крат, Мы к тому готовы, Лишь бы дети, говорят, Были бы здоровы…Теркин Ранен
На могилы, рвы, канавы, На клубки колючки ржавой, На поля, холмы – дырявой, Изувеченной земли, На болотный лес корявый, На кусты – снега легли. И густой поземкой белой Ветер поле заволок. Вьюга в трубах обгорелых Загудела у дорог. И в снегах непроходимых Эти мирные края В эту памятную зиму Орудийным пахли дымом, Не людским дымком жилья. И в лесах, на мерзлой груде, По землянкам без огней, Возле танков и орудий И простуженных коней На войне встречали люди Долгий счет ночей и дней. И лихой, нещадной стужи Не бранили, как ни зла: Лишь бы немцу было хуже, О себе ли речь там шла! И желал наш добрый парень: Пусть померзнет немец-барин, Немец-барин не привык, Русский стерпит – он мужик. Шумным хлопом рукавичным, Топотней по целине Спозаранку день обычный Начинался на войне. Чуть вился дымок несмелый, Оживал костер с трудом, В закоптелый бак гремела Из ведра вода со льдом. Утомленные ночлегом, Шли бойцы из всех берлог Греться бегом, мыться снегом, Снегом жестким, как песок. А потом – гуськом по стежке, Соблюдая свой черед, Котелки забрав и ложки, К кухням шел за взводом взвод. Суп досыта, чай до пота, — Жизнь как жизнь. И опять война – работа: – Становись!* * *
Вслед за ротой на опушку Теркин движется с катушкой, Разворачивает снасть, — Приказали делать связь. Рота головы пригнула. Снег чернеет от огня. Теркин крутит: – Тула, Тула! Тула, слышишь ты меня? Подмигнув бойцам украдкой: Мол, у нас да не пойдет, — Дунул в трубку для порядку, Командиру подает. Командиру все в привычку, — Голос в горсточку, как спичку Трубку книзу, лег бочком, Чтоб поземкой не задуло. Все в порядке. – Тула, Тула, Помогите огоньком… Не расскажешь, не опишешь, Что за жизнь, когда в бою За чужим огнем расслышишь Артиллерию свою. Воздух круто завивая, С недалекой огневой Ахнет, ахнет полковая, Запоет над головой. А с позиций отдаленных, Сразу будто бы не в лад, Ухнет вдруг дивизионной Доброй матушки снаряд. И пойдет, пойдет на славу, Как из горна, жаром дуть, С воем, с визгом шепелявым Расчищать пехоте путь, Бить, ломать и жечь в окружку. Деревушка? – Деревушку. Дом – так дом. Блиндаж – блиндаж. Врешь, не высидишь – отдашь! А еще остался кто там, Запорошенный песком? Погоди, встает пехота, Дай достать тебя штыком. Вслед за ротою стрелковой Теркин дальше тянет провод. Взвод – за валом огневым, Теркин с ходу – вслед за взводом, Топит провод, точно в воду, Жив-здоров и невредим. Вдруг из кустиков корявых, Взрытых, вспаханных кругом, — Чох! – снаряд за вспышкой ржавой. Теркин тотчас в снег – ничком. Вдался вглубь, лежит – не дышит, Сам не знает: жив, убит? Всей спиной, всей кожей слышит, Как снаряд в снегу шипит… Хвост овечий – сердце бьется. Расстается с телом дух. «Что ж он, черт, лежит – не рвется, Ждать мне больше недосуг». Приподнялся – глянул косо. Он почти у самых ног — Гладкий, круглый, тупоносый, И над ним – сырой дымок. Сколько б душ рванул на выброс Вот такой дурак слепой Неизвестного калибра — С поросенка на убой. Оглянулся воровато, Подивился – смех и грех: Все кругом лежат ребята, Закопавшись носом в снег. Теркин встал, такой ли ухарь, Отряхнулся, принял вид: – Хватит, хлопцы, землю нюхать, Не годится, – говорит. Сам стоит с воронкой рядом И у хлопцев на виду, Обратясь к тому снаряду, Справил малую нужду… Видит Теркин погребушку — Не оттуда ль пушка бьет? Передал бойцам катушку: – Вы – вперед. А я – в обход. С ходу двинул в дверь гранатой. Спрыгнул вниз, пропал в дыму. – Офицеры и солдаты, Выходи по одному!.. Тишина. Полоска света. Что там дальше – поглядим. Никого, похоже, нету. Никого. И я один. Гул разрывов, словно в бочке, Отдается в глубине. Дело дрянь: другие точки Бьют по занятой. По мне. Бьют неплохо, спору нету. Добрым словом помяни Хоть за то, что погреб этот Прочно сделали они. Прочно сделали, надежно — Тут не то что воевать, Тут, ребята, чай пить можно, Стенгазету выпускать. Осмотрелся, точно в хате: Печка теплая в углу, Вдоль стены идут полати, Банки, склянки на полу. Непривычный, непохожий Дух обжитого жилья: Табаку, одежи, кожи И солдатского белья. Снова сунутся? Ну что же, В обороне нынче – я… На прицеле вход и выход, Две гранаты под рукой. Смолк огонь. И стало тихо. И идут – один, другой… Теркин, стой. Дыши ровнее. Теркин, ближе подпусти. Теркин, целься. Бей вернее, Теркин. Сердце, не части. Рассказать бы вам, ребята, Хоть не верь глазам своим, Как немецкого солдата В двух шагах видал живым. Подходил он в чем-то белом, Наклонившись от огня, И как будто дело делал: Шел ко мне – убить меня. В этот ровик, точно с печки, Стал спускаться на заду… Теркин, друг, не дай осечки. Пропадешь, – имей в виду. За секунду до разрыва, Знать, хотел подать пример: Прямо в ровик спрыгнул живо В полушубке офицер. И поднялся незадетый, Цельный. Ждем за косяком. Офицер – из пистолета, Теркин – в мягкое – штыком. Сам присел, присел тихонько. Повело его легонько. Тронул правое плечо. Ранен. Мокро. Горячо. И рукой коснулся пола: Кровь, – чужая иль своя? Тут как даст вблизи тяжелый, Аж подвинулась земля! Вслед за ним другой ударил, И темнее стало вдруг. «Это – наши, – понял парень, — Наши бьют, – теперь каюк». Оглушенный тяжким гулом, Теркин никнет головой. Тула, Тула, что ж ты, Тула, Тут же свой боец живой. Он сидит за стенкой дзота, Кровь течет, рукав набряк. Тула, Тула, неохота Помирать ему вот так. На полу в холодной яме Неохота нипочем Гибнуть с мокрыми ногами, Со своим больным плечом. Жалко жизни той, приманки, Малость хочется пожить, Хоть погреться на лежанке, Хоть портянки просушить… Теркин сник. Тоска согнула. Тула, Тула… Что ж ты, Тула? Тула, Тула. Это ж я… Тула… Родина моя!..* * *
А тем часом издалека, Глухо, как из-под земли, Ровный, дружный, тяжкий рокот Надвигался, рос. С востока Танки шли. Низкогрудый, плоскодонный, Отягченный сам собой, С пушкой, в душу наведенной, Страшен танк, идущий в бой. А за грохотом и громом, За броней стальной сидят, По местам сидят, как дома, Трое-четверо знакомых Наших стриженых ребят. И пускай в бою впервые, Но ребята – свет пройди. Ловят в щели смотровые Кромку поля впереди. Видят – вздыбился разбитый, Развороченный накат. Крепко бито. Цель накрыта. Ну, а вдруг как там сидят! Может быть, притих до срока У орудия расчет? Развернись машина боком — Бронебойным припечет. Или немец с автоматом, Лезть наружу не дурак, Там следит за нашим братом, Выжидает. Как не так. Двое вслед за командиром Вниз – с гранатой – вдоль стены. Тишина. – Углы темны… – Хлопцы, занята квартира, — Слышат вдруг из глубины. Не обман, не вражьи шутки, Голос вправдашний, родной: – Пособите. Вот уж сутки Точка данная за мной… В темноте, в углу каморки, На полу боец в крови. Кто такой? Но смолкнул Теркин, Как там хочешь, так зови. Он лежит с лицом землистым, Не моргнет, хоть глаз коли. В самый срок его танкисты Подобрали, повезли. Шла машина в снежной дымке, Ехал Теркин без дорог. И держал его в обнимку Хлопец – башенный стрелок. Укрывал своей одежей, Грел дыханьем. Не беда, Что в глаза его, быть может, Не увидит никогда… Свет пройди, – нигде не сыщешь, Не случалось видеть мне Дружбы той святей и чище, Что бывает на войне.О награде
– Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, Так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль. На медаль. И то не к спеху. Вот закончили б войну, Вот бы в отпуск я приехал На родную сторону. Буду ль жив еще? – Едва ли. Тут воюй, а не гадай. Но скажу насчет медали: Мне ее тогда подай. Обеспечь, раз я достоин. И понять вы все должны: Дело самое простое — Человек пришел с войны. Вот пришел я с полустанка В свой родимый сельсовет. Я пришел, а тут гулянка. Нет гулянки? Ладно, нет. Я в другой колхоз и в третий — Вся округа на виду. Где-нибудь я в сельсовете На гулянку попаду. И, явившись на вечерку, Хоть не гордый человек, Я б не стал курить махорку, А достал бы я «Казбек». И сидел бы я, ребята, Там как раз, друзья мои, Где мальцом под лавку прятал Ноги босые свои. И дымил бы папиросой, Угощал бы всех вокруг. И на всякие вопросы Отвечал бы я не вдруг. – Как, мол, что? – Бывало всяко. – Трудно все же? – Как когда. – Много раз ходил в атаку? – Да случалось иногда. И девчонки на вечерке Позабыли б всех ребят, Только слушали б девчонки, Как ремни на мне скрипят. И шутил бы я со всеми, И была б меж них одна… И медаль на это время Мне, друзья, вот так нужна! Ждет девчонка, хоть не мучай, Слова, взгляда твоего… – Но, позволь, на этот случай Орден тоже ничего? Вот сидишь ты на вечерке, И девчонка – самый цвет. – Нет, – сказал Василий Теркин И вздохнул. И снова: – Нет. Нет, ребята. Что там орден. Не загадывая вдаль, Я ж сказал, что я не гордый, Я согласен на медаль.* * *
Теркин, Теркин, добрый малый, Что тут смех, а что печаль. Загадал ты, друг, немало, Загадал далеко вдаль. Были листья, стали почки, Почки стали вновь листвой. А не носит писем почта В край родной смоленский твой. Где девчонки, где вечерки? Где родимый сельсовет? Знаешь сам, Василий Теркин, Что туда дороги нет. Нет дороги, нету права Побывать в родном селе. Страшный бой идет, кровавый, Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле.Гармонь
По дороге прифронто́вой, Запоясан, как в строю, Шел боец в шинели новой, Догонял свой полк стрелковый, Роту первую свою. Шел легко и даже браво По причине по такой, Что махал своею правой, Как и левою рукой. Отлежался. Да к тому же Щелкал по лесу мороз, Защемлял в пути все туже, Подгонял, под мышки нес. Вдруг – сигнал за поворотом, Дверцу выбросил шофер, Тормозит: – Садись, пехота, Щеки снегом бы натер. Далеко ль? – На фронт обратно. Руку вылечил. – Понятно. Не герой? – Покамест нет. – Доставай тогда кисет. Курят, едут. Гроб – дорога. Меж сугробами – туннель. Чуть ли что, свернешь немного, Как свернул – снимай шинель. – Хорошо – как есть лопата. – Хорошо, а то беда. – Хорошо – свои ребята. – Хорошо, да как когда. Грузовик гремит трехтонный, Вдруг колонна впереди. Будь ты пеший или конный, А с машиной – стой и жди. С толком пользуйся стоянкой. Разговор – не разговор. Наклонился над баранкой, — Смолк шофер, Заснул шофер. Сколько суток полусонных, Сколько верст в пурге слепой На дорогах занесенных Он оставил за собой… От глухой лесной опушки До невидимой реки — Встали танки, кухни, пушки, Тягачи, грузовики, Легковые – криво, косо, В ряд, не в ряд, вперед-назад, Гусеницы и колеса На снегу еще визжат. На просторе ветер резок, Зол мороз вблизи железа, Дует в душу, входит в грудь — Не дотронься как-нибудь. – Вот беда: во всей колонне Завалящей нет гармони, А мороз – ни стать, ни сесть… Снял перчатки, трет ладони, Слышит вдруг: – Гармонь-то есть. Уминая снег зернистый, Впеременку – пляс не пляс — Возле танка два танкиста Греют ноги про запас. – У кого гармонь, ребята? – Да она-то здесь, браток… — Оглянулся виновато На водителя стрелок. – Так сыграть бы на дорожку? – Да сыграть – оно не вред. – В чем же дело? Чья гармошка? – Чья была, того, брат, нет… И сказал уже водитель Вместо друга своего: – Командир наш был любитель… Схоронили мы его. – Так… – С неловкою улыбкой Поглядел боец вокруг, Словно он кого ошибкой, Нехотя обидел вдруг. Поясняет осторожно, Чтоб на том покончить речь: – Я считал, сыграть-то можно, Думал, что ж ее беречь. А стрелок: – Вот в этой башне Он сидел в бою вчерашнем… Трое – были мы друзья. – Да нельзя так уж нельзя. Я ведь сам понять умею, Я вторую, брат, войну… И ранение имею, И контузию одну. И опять же – посудите — Может, завтра – с места в бой… – Знаешь что, – сказал водитель, — Ну, сыграй ты, шут с тобой. Только взял боец трехрядку, Сразу видно – гармонист. Для началу, для порядку Кинул пальцы сверху вниз. Позабытый деревенский Вдруг завел, глаза закрыв, Стороны родной смоленской Грустный памятный мотив, И от той гармошки старой, Что осталась сиротой, Как-то вдруг теплее стало На дороге фронтовой. От машин заиндевелых Шел народ, как на огонь. И кому какое дело, Кто играет, чья гармонь. Только двое тех танкистов, Тот водитель и стрелок, Все глядят на гармониста — Словно что-то невдомек. Что-то чудится ребятам, В снежной крутится пыли. Будто виделись когда-то, Словно где-то подвезли… И, сменивши пальцы быстро, Он, как будто на заказ, Здесь повел о трех танкистах, Трех товарищах рассказ. Не про них ли слово в слово, Не о том ли песня вся. И потупились сурово В шлемах кожаных друзья. А боец зовет куда-то, Далеко, легко ведет. – Ах, какой вы все, ребята, Молодой еще народ. Я не то еще сказал бы, — Про себя поберегу. Я не так еще сыграл бы, — Жаль, что лучше не могу. Я забылся на минутку, Заигрался на ходу, И давайте я на шутку Это все переведу. Обогреться, потолкаться К гармонисту все идут. Обступают. – Стойте, братцы, Дайте на руки подуть. – Отморозил парень пальцы, — Надо помощь скорую. – Знаешь, брось ты эти вальсы, Дай-ка ту, которую… И опять долой перчатку, Оглянулся молодцом И как будто ту трехрядку Повернул другим концом. И забыто – не забыто, Да не время вспоминать, Где и кто лежит убитый И кому еще лежать. И кому траву живому На земле топтать потом, До жены прийти, до дому, — Где жена и где тот дом? Плясуны на пару пара С места кинулися вдруг. Задышал морозным паром, Разогрелся тесный круг. – Веселей кружитесь, дамы! На носки не наступать! И бежит шофер тот самый, Опасаясь опоздать. Чей кормилец, чей поилец, Где пришелся ко двору? Крикнул так, что расступились: – Дайте мне, а то помру!.. И пошел, пошел работать, Наступая и грозя, Да как выдумает что-то, Что и высказать нельзя. Словно в праздник на вечерке Половицы гнет в избе, Прибаутки, поговорки Сыплет под ноги себе. Подает за штукой штуку: – Эх, жаль, что нету стуку, Эх, друг, Кабы стук, Кабы вдруг — Мощеный круг! Кабы валенки отбросить, Подковаться на каблук, Припечатать так, чтоб сразу Каблуку тому – каюк! А гармонь зовет куда-то, Далеко, легко ведет… Нет, какой вы все, ребята, Удивительный народ. Хоть бы что ребятам этим, С места – в воду и в огонь. Все, что может быть на свете, Хоть бы что – гудит гармонь. Выговаривает чисто, До души доносит звук. И сказали два танкиста Гармонисту: – Знаешь, друг… Не знакомы ль мы с тобою? Не тебя ли это, брат, Что-то помнится, из боя Доставляли мы в санбат? Вся в крови была одежа, И просил ты пить да пить… Приглушил гармонь: – Ну что же, Очень даже может быть. – Нам теперь стоять в ремонте. У тебя маршрут иной. – Это точно… – А гармонь-то, Знаешь что, – бери с собой. Забирай, играй в охоту, В этом деле ты мастак, Весели свою пехоту. – Что вы, хлопцы, как же так?.. – Ничего, – сказал водитель, — Так и будет. Ничего. Командир наш был любитель, Это – память про него… И с опушки отдаленной Из-за тысячи колес Из конца в конец колонны: «По машинам!» – донеслось. И опять увалы, взгорки, Снег да елки с двух сторон… Едет дальше Вася Теркин, — Это был, конечно, он.Два солдата
В поле вьюга-завируха, В трех верстах гудит война. На печи в избе старуха, Дед-хозяин у окна. Рвутся мины. Звук знакомый Отзывается в спине. Это значит – Теркин дома, Теркин снова на войне. А старик как будто ухом По привычке не ведет. – Перелет! Лежи, старуха. — Или скажет: – Недолет… На печи, забившись в угол, Та следит исподтишка С уважительным испугом За повадкой старика, С кем жила – не уважала, С кем бранилась на печи, От кого вдали держала По хозяйству все ключи. А старик, одевшись в шубу И в очках подсев к столу, Как от клюквы, кривит губы — Точит старую пилу. – Вот не режет, точишь, точишь, Не берет, ну что ты хочешь!.. — Теркин встал: – А может, дед, У нее развода нет? Сам пилу берет: – А ну-ка… — И в руках его пила, Точно поднятая щука, Острой спинкой повела. Повела, повисла кротко. Теркин щурится: – Ну, вот. Поищи-ка, дед, разводку, Мы ей сделаем развод. Посмотреть – и то отрадно: Завалящая пила Так-то ладно, так-то складно У него в руках прошла. Обернулась – и готово. – На-ко, дед, бери, смотри. Будет резать лучше новой, Зря инструмент не кори. И хозяин виновато У бойца берет пилу. – Вот что значит мы, солдаты, — Ставит бережно в углу. А старуха: – Слаб глазами, Стар годами мой солдат. Поглядел бы, что с часами, С той войны еще стоят… Снял часы, глядит: машина, Точно мельница, в пыли. Паутинами пружины Пауки обволокли. Их повесил в хате новой Дед-солдат давным-давно: На стене простой сосновой Так и светится пятно. Осмотрев часы детально, — Все ж часы, а не пила, — Мастер тихо и печально Посвистел: – Плохи дела… Но куда-то шильцем сунул, Что-то высмотрел в пыли, Внутрь куда-то дунул, плюнул, — Что ты думаешь, – пошли! Крутит стрелку, ставит пятый, Час – другой, вперед – назад. – Вот что значит мы, солдаты. — Прослезился дед-солдат. Дед растроган, а старуха, Отслонив ладонью ухо, С печки слушает: – Идут! – Ну и парень, ну и шут… Удивляется. А парень Услужить еще не прочь. – Может, сало надо жарить? Так опять могу помочь. Тут старуха застонала: – Сало, сало! Где там сало… Теркин: – Бабка, сало здесь. Не был немец – значит, есть! И добавил, выжидая, Глядя под ноги себе: – Хочешь, бабка, угадаю, Где лежит оно в избе? Бабка охнула тревожно, Завозилась на печи. – Бог с тобою, разве можно… Помолчи уж, помолчи. А хозяин плутовато Гостя под локоть тишком: – Вот что значит мы, солдаты, А ведь сало под замком. Ключ старуха долго шарит, Лезет с печки, сало жарит И, страдая до конца, Разбивает два яйца. Эх, яичница! Закуски Нет полезней и прочней. Полагается по-русски Выпить чарку перед ней. – Ну, хозяин, понемножку, По одной, как на войне. Это доктор на дорожку Для здоровья выдал мне. Отвинтил у фляги крышку: – Пей, отец, не будет лишку. Поперхнулся дед-солдат. Подтянулся: – Виноват!.. Крошку хлебушка понюхал. Пожевал – и сразу сыт. А боец, тряхнув над ухом Тою флягой, говорит: – Рассуждая так ли, сяк ли, Все равно такою каплей Не согреть бойца в бою. Будьте живы! – Пейте. – Пью… И сидят они по-братски За столом, плечо в плечо. Разговор ведут солдатский, Дружно спорят, горячо. Дед кипит: – Позволь, товарищ. Что ты валенки мне хвалишь? Разреши-ка доложить. Хороши? А где сушить? Не просушишь их в землянке, Нет, ты дай-ка мне сапог, Да суконные портянки Дай ты мне – тогда я бог! Снова где-то на задворках Мерзлый грунт боднул снаряд. Как ни в чем – Василий Теркин, Как ни в чем – старик солдат. – Эти штуки в жизни нашей, — Дед расхвастался, – пустяк! Нам осколки даже в каше Попадались. Точно так. Попадет, откинешь ложкой, А в тебя – так и мертвец. – Но не знали вы бомбежки, Я скажу тебе, отец. – Это верно, тут наука, Тут напротив не попрешь. А скажи, простая штука Есть у вас? – Какая? – Вошь. И, макая в сало коркой, Продолжая ровно есть, Улыбнулся вроде Теркин И сказал: – Частично есть… – Значит, есть? Тогда ты – воин, Рассуждать со мной достоин. Ты – солдат, хотя и млад, А солдат солдату – брат. И скажи мне откровенно, Да не в шутку, а всерьез. С точки зрения военной Отвечай на мой вопрос. Отвечай: побьем мы немца Или, может, не побьем? – Погоди, отец, наемся, Закушу, скажу потом. Ел он много, но не жадно, Отдавал закуске честь, Так-то ладно, так-то складно, Поглядишь – захочешь есть. Всю зачистил сковородку, Встал, как будто вдруг подрос, И платочек к подбородку, Ровно сложенный, поднес. Отряхнул опрятно руки И, как долг велит в дому, Поклонился и старухе И солдату самому. Молча в путь запоясался, Осмотрелся – все ли тут? Честь по чести распрощался, На часы взглянул: идут! Все припомнил, все проверил, Подогнал и под конец Он вздохнул у самой двери И сказал: – Побьем, отец… В поле вьюга-завируха, В трех верстах гремит война. На печи в избе – старуха. Дед-хозяин у окна. В глубине родной России, Против ветра, грудь вперед, По снегам идет Василий Теркин. Немца бить идет.О потере
Потерял боец кисет, Заискался, – нет и нет. Говорит боец: – Досадно. Столько вдруг свалилось бед: Потерял семью. Ну, ладно. Нет, так на тебе – кисет! Запропастился куда-то, Хвать-похвать, пропал и след. Потерял и двор и хату. Хорошо. И вот – кисет. Кабы годы молодые, А не целых сорок лет… Потерял края родные, Все на свете и кисет. Посмотрел с тоской вокруг: – Без кисета, как без рук. В неприютном школьном доме — Мужики, не детвора. Не за партой – на соломе, Перетертой, как костра. Спят бойцы, кому досуг. Бородач горюет вслух: – Без кисета у махорки Вкус не тот уже. Слаба! Вот судьба, товарищ Теркин. — Теркин: – Что там за судьба! Так случиться может с каждым, — Возразил бородачу, — Не такой со мной однажды Случай был. И то молчу. И молчит, сопит сурово. Кое-где привстал народ. Из мешка из вещевого Теркин шапку достает. Просто шапку меховую, Той подругу боевую, Что сидит на голове. Есть одна. Откуда две? – Привезли меня на танке, — Начал Теркин, – сдали с рук. Только нет моей ушанки, Непорядок чую вдруг. И не то чтоб очень зябкий, — Просто гордость у меня. Потому, боец без шапки — Не боец. Как без ремня. А девчонка перевязку Нежно делает, с опаской, И, видать, сама она В этом деле зелена. – Шапку, шапку мне, иначе Не поеду! – Вот дела. Так кричу, почти что плачу, Рана трудная была. А она, девчонка эта, Словно «баюшки-баю»: – Шапки вашей, – молвит, – нету, Я вам шапку дам свою. Наклонилась и надела. – Не волнуйтесь, – говорит И своей ручонкой белой Обкололась: был небрит. Сколько в жизни всяких шапок Я носил уже – не счесть, Но у этой даже запах Не такой какой-то есть… – Ишь ты, выдумал примету. – Слышал звон издалека. – А зачем ты шапку эту Сохраняешь? – Дорога. Дорога бойцу, как память. А еще сказать могу По секрету, между нами, — Шапку с целью берегу. И в один прекрасный вечер Вдруг случится разговор: «Разрешите вам при встрече Головной вручить убор…» Сам привстал Василий с места И под смех бойцов густой, Как на сцене, с важным жестом Обратился будто к той, Что пять слов ему сказала, Что таких ребят, как он, За войну перевязала, Может, целый батальон. – Ишь, какие знает речи, Из каких политбесед: «Разрешите вам при встрече…» Вон тут что. А ты – кисет. – Что ж, понятно, холостому Много лучше на войне: Нет тоски такой по дому, По детишкам, по жене. – Холостому? Это точно. Это ты как угадал. Но поверь, что я нарочно Не женился. Я, брат, знал! – Что ты знал! Кому другому Знать бы лучше наперед, Что уйдет солдат из дому, А война домой придет. Что пройдет она потопом По лицу земли живой И заставит рыть окопы Перед самою Москвой. Что ты знал!.. – А ты постой-ка, Не гляди, что с виду мал, Я не столько, Не полстолько, — Четверть столько! — Только знал. Ничего, что я в колхозе, Не в столице курс прошел. Жаль, гармонь моя в обозе, Я бы лекцию прочел. Разреши одно отметить, Мой товарищ и сосед: Сколько лет живем на свете? Двадцать пять! А ты – кисет. Бородач под смех и гомон Роет вновь труху-солому, Перещупал все вокруг: – Без кисета, как без рук… – Без кисета, несомненно, Ты боец уже не тот. Раз кисет – предмет военный, На-ко мой, не подойдет? Принимай, я – добрый парень. Мне не жаль. Не пропаду. Мне еще пять штук подарят В наступающем году. Тот берет кисет потертый, Как дитя, обновке рад… И тогда Василий Теркин Словно вспомнил: – Слушай, брат. Потерять семью не стыдно — Не твоя была вина. Потерять башку – обидно, Только что ж, на то война. Потерять кисет с махоркой, Если некому пошить, — Я не спорю, – тоже горько, Тяжело, но можно жить, Пережить беду-проруху, В кулаке держать табак, Но Россию, мать-старуху, Нам терять нельзя никак. Наши деды, наши дети, Наши внуки не велят. Сколько лет живем на свете? Тыщу?.. Больше! То-то, брат! Сколько жить еще на свете, — Год, иль два, иль тыщи лет, — Мы с тобой за все в ответе. То-то, брат! А ты – кисет…Поединок
Немец был силен и ловок, Ладно скроен, крепко сшит, Он стоял, как на подковах, Не пугай – не побежит. Сытый, бритый, береженый, Дармовым добром кормленный, На войне, в чужой земле Отоспавшийся в тепле. Он ударил, не стращая, Бил, чтоб сбить наверняка. И была как кость большая В русской варежке рука… Не играл со смертью в прятки, — Взялся – бейся и молчи, — Теркин знал, что в этой схватке Он слабей: не те харчи. Есть войны закон не новый: В отступленье – ешь ты вдоволь, В обороне – так ли сяк, В наступленье – натощак. Немец стукнул так, что челюсть Будто вправо подалась. И тогда боец, не целясь, Хряснул немца промеж глаз. И еще на снег не сплюнул Первой крови злую соль, Немец снова в санки сунул С той же силой, в ту же боль. Так сошлись, сцепились близко, Что уже обоймы, диски, Автоматы – к черту, прочь! Только б нож и мог помочь. Бьются двое в клубах пара, Об ином уже не речь, — Ладит Теркин от удара Хоть бы зубы заберечь. Но покуда Теркин санки Сколько мог В бою берег, Двинул немец, точно штангой, Да не в санки, А под вздох. Охнул Теркин: плохо дело, Плохо, думает боец. Хорошо, что легок телом — Отлетел. А то б – конец… Устоял – и сам с испугу Теркин немцу дал леща, Так что собственную руку Чуть не вынес из плеча. Черт с ней! Рад, что не промазал, Хоть зубам не полон счет, Но и немец левым глазом Наблюденья не ведет. Драка – драка, не игрушка! Хоть огнем горит лицо, Но и немец красной юшкой Разукрашен, как яйцо. Вот он – в полвершке – противник. Носом к носу. Теснота. До чего же он противный — Дух у немца изо рта. Злобно Теркин сплюнул кровью. Ну и запах! Валит с ног. Ах ты, сволочь, для здоровья, Не иначе, жрешь чеснок! Ты куда спешил – к хозяйке? Матка, млеко? Матка, яйки? Оказать решил нам честь? Подавай! А кто ты есть, Кто ты есть, что к нашей бабке Заявился на порог, Не спросясь, не скинув шапки И не вытерши сапог? Со старухой сладить в силе? Подавай! Нет, кто ты есть, Что должны тебе в России Подавать мы пить и есть? Не калека ли убогий, Или добрый человек — Заблудился По дороге, Попросился На ночлег? Добрым людям люди рады. Нет, ты сам себе силен. Ты наводишь Свой порядок. Ты приходишь — Твой закон. Кто ж ты есть? Мне толку нету, Чей ты сын и чей отец. Человек по всем приметам, — Человек ты? Нет. Подлец! Двое топчутся по кругу, Словно пара на кругу, И глядят в глаза друг другу: Зверю – зверь и враг – врагу. Как на древнем поле боя, Грудь на грудь, что щит на щит, — Вместо тысяч бьются двое, Словно схватка все решит. А вблизи от деревушки, Где застал их свет дневной, Самолеты, танки, пушки У обоих за спиной. Но до боя нет им дела, И ни звука с тех сторон. В одиночку – грудью, телом Бьется Теркин, держит фронт. На печальном том задворке, У покинутых дворов Держит фронт Василий Теркин, В забытьи глотая кровь. Бьется насмерть парень бравый, Так что дым стоит сырой, Словно вся страна-держава Видит Теркина: – Герой! Что страна! Хотя бы рота Видеть издали могла, Какова его работа И какие тут дела. Только Теркин не в обиде. Не затем на смерть идешь, Чтобы кто-нибудь увидел. Хорошо б. А нет – ну что ж… Бьется насмерть парень бравый — Так, как бьются на войне. И уже рукою правой Он владеет не вполне. Кость гудит от раны старой, И ему, чтоб крепче бить, Чтобы слева класть удары, Хорошо б левшою быть. Бьется Теркин, В драке зоркий, Утирает кровь и пот. Изнемог, убился Теркин, Но и враг уже не тот. Далеко не та заправка, И побита морда вся, Словно яблоко-полявка, Что иначе есть нельзя. Кровь – сосульками. Однако В самый жар вступает драка. Немец горд. И Теркин горд. – Раз ты пес, так я – собака, Раз ты черт, Так сам я – черт! Ты не знал мою натуру, А натура – первый сорт. В клочья шкуру — Теркин чуру Не попросит. Вот где черт! Кто одной боится смерти — Кто плевал на сто смертей. Пусть ты черт. Да наши черти Всех чертей В сто раз чертей. Бей, не милуй. Зубы стисну. А убьешь, так и потом На тебе, как клещ, повисну, Мертвый буду на живом. Отоспись на мне, будь ласков, Да свали меня вперед. Ах, ты вон как! Драться каской? Ну не подлый ли народ! Хорошо же! — И тогда-то, Злость и боль забрав в кулак, Незаряженной гранатой Теркин немца – с левой – шмяк! Немец охнул и обмяк… Теркин ворот нараспашку, Теркин сел, глотает снег, Смотрит грустно, дышит тяжко, — Поработал человек. Хорошо, друзья, приятно, Сделав дело, ко двору — В батальон идти обратно Из разведки поутру. По земле ступать советской, Думать – мало ли о чем! Автомат нести немецкий, Между прочим, за плечом. «Языка» – добычу ночи, — Что идет, куда не хочет, На три шага впереди Подгонять: – Иди, иди… Видеть, знать, что каждый встречный — Поперечный – это свой. Не знаком, а рад сердечно, Что вернулся ты живой. Доложить про все по форме, Сдать трофеи не спеша. А потом тебя покормят, — Будет мерою душа. Старшина отпустит чарку, Строгий глаз в нее кося. А потом у печки жаркой Ляг, поспи. Война не вся. Фронт налево, фронт направо, И в февральской вьюжной мгле Страшный бой идет, кровавый, Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле.От автора
Сто страниц минуло в книжке, Впереди – не близкий путь. Стой-ка, брат. Без передышки Невозможно. Дай вздохнуть. Дай вздохнуть, возьми в догадку: Что теперь, что в старину — Трудно слушать по порядку Сказку длинную одну Все про то же – про войну. Про огонь, про снег, про танки, Про землянки да портянки, Про портянки да землянки, Про махорку и мороз… Вот уж нынче повелось: Рыбаку лишь о путине, Печнику дудят о глине, Леснику о древесине, Хлебопеку о квашне, Коновалу о коне, А бойцу ли, генералу — Не иначе – о войне. О войне – оно понятно, Что война. А суть в другом: Дай с войны прийти обратно При победе над врагом. Учинив за все расплату, Дай вернуться в дом родной Человеку. И тогда-то Сказки нет ему иной. И тогда ему так сладко Будет слушать по порядку И подробно обо всем, Что изведано горбом, Что исхожено ногами, Что испытано руками, Что повидано в глаза И о чем, друзья, покамест Все равно – всего нельзя… Мерзлый грунт долби, лопата, Танк – дави, греми – граната, Штык – работай, бомба – бей. На войне душе солдата Сказка мирная милей. Друг-читатель, я ли спорю, Что войны милее жизнь? Да война ревет, как море Грозно в дамбу упершись. Я одно скажу, что нам бы Поуправиться с войной, Отодвинуть эту дамбу За предел земли родной. А покуда край обширный Той земли родной – в плену, Я – любитель жизни мирной — На войне пою войну. Что ж еще? И все, пожалуй, Та же книга про бойца. Без начала, без конца, Без особого сюжета, Впрочем, правде не во вред. На войне сюжета нету. – Как так нету? – Так вот, нет. Есть закон – служить до срока, Служба – труд, солдат – не гость. Есть отбой – уснул глубоко, Есть подъем – вскочил, как гвоздь. Есть война – солдат воюет, Лют противник – сам лютует. Есть сигнал: вперед!.. – Вперед. Есть приказ: умри!.. – Умрет. На войне ни дня, ни часа Не живет он без приказа, И не может испокон Без приказа командира Ни сменить свою квартиру, Ни сменить портянки он. Ни жениться, ни влюбиться Он не может, – нету прав, Ни уехать за границу От любви, как бывший граф. Если в песнях и поется, Разве можно брать в расчет, Что герой мой у колодца, У каких-нибудь ворот, Буде случай подвернется, Чью-то долю ущипнет? А еще добавим к слову: Жив-здоров герой пока, Но отнюдь не заколдован От осколка-дурака, От любой дурацкой пули, Что, быть может, наугад, Как пришлось, летит вслепую, Подвернулся, – точка, брат. Ветер злой навстречу пышет, Жизнь, как веточку, колышет, Каждый день и час грозя. Кто доскажет, кто дослышит — Угадать вперед нельзя. И до той глухой разлуки, Что бывает на войне, Рассказать еще о друге Кое-что успеть бы мне. Тем же ладом, тем же рядом, Только стежкою иной. Пушки к бою едут задом, — Это сказано не мной.«Кто стрелял?»
Отдымился бой вчерашний, Высох пот, металл простыл. От окопов пахнет пашней, Летом мирным и простым. В полверсте, в кустах – противник, Тут шагам и пядям счет. Фронт. Война. А вечер дивный По полям пустым идет. По следам страды вчерашней, По немыслимой тропе; По ничьей, помятой, зряшной Луговой, густой траве; По земле, рябой от рытвин, Рваных ям, воронок, рвов, Смертным зноем жаркой битвы Опаленных у краев… И откуда по пустому Долетел, донесся звук, Добрый, давний и знакомый Звук вечерний. Майский жук! И ненужной горькой лаской Растревожил он ребят, Что в росой покрытых касках По окопчикам сидят. И такой тоской родною Сердце сразу обволок! Фронт, война. А тут иное: Выводи коней в ночное, Торопись на «пятачок». Отпляшись, а там сторонкой Удаляйся в березняк, Провожай домой девчонку Да целуй – не будь дурак, Налегке иди обратно, Мать заждалася… И вдруг — Вдалеке возник невнятный, Новый, ноющий, двукратный, Через миг уже понятный И томящий душу звук. Звук тот самый, при котором В прифронтовой полосе Поначалу все шоферы Разбегались от шоссе. На одной постылой ноте Ноет, воет, как в трубе. И бежать при всей охоте Не положено тебе. Ты, как гвоздь, на этом взгорке Вбился в землю. Не тоскуй. Ведь – согласно поговорке — Это малый сабантуй… Ждут, молчат, глядят ребята, Зубы сжав, чтоб дрожь унять. И, как водится, оратор Тут находится под стать. С удивительной заботой Подсказать тебе горазд: – Вот сейчас он с разворота И начнет. И жизни даст. Жизни даст! Со страшным ревом Самолет ныряет вниз, И сильнее нету слова Той команды, что готова На устах у всех: – Ложись!.. Смерть есть смерть. Ее прихода Все мы ждем по старине. А в какое время года Легче гибнуть на войне? Летом солнце греет жарко, И вступает в полный цвет Все кругом. И жизни жалко До зарезу. Летом – нет. В осень смерть под стать картине, В сон идет природа вся. Но в грязи, в окопной глине Вдруг загнуться? Нет, друзья… А зимой – земля, как камень, На два метра глубиной, Привалит тебя комками, — Нет уж, ну ее – зимой. А весной, весной… Да где там, Лучше скажем наперед: Если горько гибнуть летом, Если осенью – не мед, Если в зиму дрожь берет, То весной, друзья, от этой Подлой штуки – душу рвет. И какой ты вдруг покорный На груди лежишь земной, Заслонясь от смерти черной Только собственной спиной. Ты лежишь ничком, парнишка Двадцати неполных лет. Вот сейчас тебе и крышка, Вот тебя уже и нет. Ты прижал к вискам ладони, Ты забыл, забыл, забыл, Как траву щипали кони, Что в ночное ты водил. Смерть грохочет в перепонках, И далек, далек, далек Вечер тот и та девчонка, Что любил ты и берег. И друзей и близких лица, Дом родной, сучок в стене… Нет, боец, ничком молиться Не годится на войне. Нет, товарищ, зло и гордо, Как закон велит бойцу, Смерть встречай лицом к лицу, И хотя бы плюнь ей в морду, Если все пришло к концу… Ну-ка, что за перемена? То не шутки – бой идет. Встал один и бьет с колена Из винтовки в самолет. Трехлинейная винтовка На брезентовом ремне, Да патроны с той головкой, Что страшна стальной броне. Бой неравный, бой короткий. Самолет чужой, с крестом, Покачнулся, точно лодка, Зачерпнувшая бортом. Накренясь, пошел по кругу, Кувыркается над лугом, — Не задерживай – давай, В землю штопором въезжай! Сам стрелок глядит с испугом: Что наделал невзначай. Скоростной, военный, черный, Современный, двухмоторный Самолет – стальная снасть — Ухнул в землю, завывая, Шар земной пробить желая И в Америку попасть. – Не пробил, старался слабо. – Видно, место прогадал. – Кто стрелял? – звонят из штаба. Кто стрелял, куда попал? Адъютанты землю роют, Дышит в трубку генерал. – Разыскать тотчас героя. Кто стрелял? А кто стрелял? Кто не спрятался в окопчик, Поминая всех родных, Кто он – свой среди своих — Не зенитчик и не летчик, А герой – не хуже их? Вот он сам стоит с винтовкой, Вот поздравили его. И как будто всем неловко — Неизвестно отчего. Виноваты, что ль, отчасти? И сказал сержант спроста: – Вот что значит парню счастье, Глядь – и орден, как с куста! Не промедливши с ответом, Парень сдачу подает: – Не горюй, у немца этот — Не последний самолет… С этой шуткой-поговоркой, Облетевшей батальон, Перешел в герои Теркин, — Это был, понятно, он.О герое
– Нет, поскольку о награде Речь опять зашла, друзья, То уже не шутки ради Кое-что добавлю я. Как-то в госпитале было. День лежу, лежу второй. Кто-то смотрит мне в затылок, Погляжу, а то – герой. Сам собой, сказать, – мальчишка, Недолеток-стригунок. И мутит меня мыслишка: Вот он мог, а я не мог… Разговор идет меж нами, И спроси я с первых слов: – Вы откуда родом сами — Не из наших ли краев? Смотрит он: – А вы откуда? — Отвечаю: – Так и так, Сам как раз смоленский буду, Может, думаю, земляк? Аж привстал герой: – Ну что вы, Что вы, – вскинул головой, — Я как раз из-под Тамбова, — И потрогал орден свой. И умолкнул. И похоже, Подчеркнуть хотел он мне, Что таких, как он, не может Быть в смоленской стороне; Что уж так они вовеки Различаются места, Что у них ручьи и реки И сама земля не та, И полянки, и пригорки, И козявки, и жуки… И куда ты, Васька Теркин, Лезешь сдуру в земляки! Так ли, нет – сказать, – не знаю, Только мне от мысли той Сторона моя родная Показалась сиротой, Сиротинкой, что не видно На народе, на кругу… Так мне стало вдруг обидно, — Рассказать вам не могу. Это да, что я не гордый По характеру, а все ж Вот теперь, когда я орден Нацеплю, скажу я: врешь! Мы в землячество не лезем, Есть свои у нас края. Ты – тамбовский? Будь любезен. А смоленский – вот он я. Не иной какой, не энский, Безымянный корешок, А действительно смоленский, Как дразнили нас, рожок. Не кичусь родным я краем, Но пройди весь белый свет — Кто в рожки тебе сыграет Так, как наш смоленский дед. Заведет, задует сивая Лихая борода: Ты куда, моя красивая, Куда идешь, куда… И ведет, поет, заяривает — Ладно, что без слов, Со слезою выговаривает Радость и любовь. И за ту одну старинную За музыку-рожок В край родной дорогу длинную Сто раз бы я прошел. Мне не надо, братцы, ордена, Мне слава не нужна, А нужна, больна мне родина, Родная сторона!Генерал
Заняла война полсвета, Стон стоит второе лето. Опоясал фронт страну. Где-то Ладога… А где-то Дон – и то же на Дону… Где-то лошади в упряжке В скалах зубы бьют об лед… Где-то яблоня цветет, И моряк в одной тельняшке Тащит степью пулемет… Где-то бомбы топчут город, Тонут на море суда… Где-то танки лезут в горы, К Волге двинулась беда… Где-то будто на задворке, Будто знать про то не знал, На своем участке Теркин В обороне загорал. У лесной глухой речушки, Что катилась вдоль войны, После доброй постирушки Поразвесил для просушки Гимнастерку и штаны. На припеке обнял землю. Руки выбросил вперед И лежит и так-то дремлет, Может быть, за целый год. И речушка – неглубокий Родниковый ручеек — Шевелит травой-осокой У его разутых ног. И курлычет с тихой лаской, Моет камушки на дне. И выходит не то сказка, Не то песенка во сне. Я на речке ноги вымою. Куда, реченька, течешь? В сторону мою, родимую, Может, где-нибудь свернешь. Может, где-нибудь излучиной По пути зайдешь туда И под проволокой колючею Проберешься без труда, Меж немецкими окопами, Мимо вражеских постов, Возле пушек, в землю вкопанных, Промелькнешь из-за кустов. И тропой своей исконною Протечешь ты там, как тут, И ни пешие, ни конные На пути не переймут. Дотечешь дорогой кружною До родимого села. На мосту солдаты с ружьями, — Ты под мостиком прошла. Там печаль свою великую, Что без края и конца, Над тобой, над речкой, выплакать, Может, выйдет мать бойца. Над тобой, над малой речкою, Над водой, чей путь далек, Послыхать бы хоть словечко ей, Хоть одно, что цел сынок. Помороженный, простуженный Отдыхает он, герой, Битый, раненый, контуженный, Да здоровый и живой… Теркин – много ли дремал он, Землю-мать прижав к щеке, — Слышит: – Теркин, к генералу На одной давай ноге. Посмотрел, поднялся Теркин, Тут связной стоит. – Ну что ж, Без штанов, без гимнастерки К генералу не пойдешь. Говорит, чудит, а все же Сам, волнуясь и сопя, Непросохшую одежу Спешно пялит на себя. Приросла к спине – не стронет… – Теркин, сроку пять минут. – Ничего. С земли не сгонят, Дальше фронта не пошлют. Подзаправился на славу, И хоть знает наперед, Что совсем не на расправу Генерал его зовет, — Все ж у главного порога В генеральском блиндаже — Был бы бог, так Теркин богу Помолился бы в душе. Шутка ль, если разобраться: К генералу входишь вдруг, — Генерал – один на двадцать, Двадцать пять, а может статься, И на сорок верст вокруг. Генерал стоит над нами, — Оробеть при нем не грех, — Он не только что чинами, Боевыми орденами, Он годами старше всех. Ты, обжегшись кашей, плакал, Ты пешком ходил под стол, Он тогда уж был воякой, Он ходил уже в атаку, Взвод, а то и роту вел. И на этой половине — У передних наших линий, На войне – не кто как он Твой ЦК и твой Калинин. Суд. Отец. Глава. Закон. Честью, друг, считай немалой, Заработанной в бою, Услыхать от генерала Вдруг фамилию свою. Знай: за дело, за заслугу Жмет тебе он крепко руку Боевой своей рукой. – Вот, брат, значит, ты какой. Богатырь. Орел. Ну, просто — Воин! – скажет генерал. И пускай ты даже ростом И плечьми всего не взял, И одет не для парада, — Тут война – парад потом, — Говорят: орел, так надо И глядеть и быть орлом. Стой, боец, с достойным видом, Понимай, в душе имей: Генерал награду выдал — Как бы снял с груди своей — И к бойцовской гимнастерке Прикрепил немедля сам. И ладонью: – Вот, брат Теркин, — По лихим провел усам. В скобках надобно, пожалуй, Здесь отметить, что усы, Если есть у генерала, То они не для красы. На войне ли, на параде Не пустяк, друзья, когда Генерал усы погладил И сказал хотя бы: – Да… Есть привычка боевая, Есть минуты и часы… И не зря еще Чапаев Уважал свои усы. Словом – дальше. Генералу Показалось под конец, Что своей награде мало Почему-то рад боец. Что ж, боец – душа живая, На войне второй уж год… И не каждый день сбивают Из винтовки самолет. Молодца и в самом деле Отличить расчет прямой. – Вот что, Теркин, на неделю Можешь с орденом – домой… Теркин – понял ли, не понял, Иль не верит тем словам? Только дрогнули ладони Рук, протянутых по швам. Про себя вздохнув глубоко, Теркин тихо отвечал: – На неделю мало сроку Мне, товарищ генерал… Генерал склонился строго: – Как так мало? Почему? – Потому – трудна дорога Нынче к дому моему. Дом-то вроде недалечко, По прямой – пустяшный путь… – Ну а что ж? – Да я не речка, Чтоб легко туда шмыгнуть. Мне по крайности вначале Днем соваться не с руки. Мне идти туда ночами, Ну, а ночи коротки… Генерал кивнул: – Понятно! Дело с отпуском – табак. — Пошутил: – А как обратно Ты пришел бы?.. – Точно ж так… Сторона моя лесная, Каждый кустик мне – родня. Я пути такие знаю, Что поди поймай меня! Мне там каждая знакома Борозденка под межой. Я – смоленский. Я там дома. Я там – свой, а он – чужой. – Погоди-ка. Ты без шуток. Ты бы вот что мне сказал… И как будто в ту минуту Что-то вспомнил генерал. На бойца взглянул душевней И сказал, шагнув к стене: – Ну-ка, где твоя деревня? Покажи по карте мне. Теркин дышит осторожно У начальства за плечом. – Можно, – молвит, – это можно. Вот он Днепр, а вот мой дом. Генерал отметил точку. – Вот что, Теркин, в одиночку Не резон тебе идти. Потерпи уж, дай отсрочку, Нам с тобою по пути… Отпуск точно, аккуратно За тобой прошу учесть. И боец сказал: – Понятно. — И еще добавил: – Есть. Встал по форме у порога, Призадумался немного, На секунду на одну… Генерал усы потрогал И сказал, поднявшись: – Ну?.. Скольких он, над картой сидя, Словом, подписью своей, Перед тем в глаза не видя, Посылал на смерть людей! Что же, всех и не увидишь, С каждым к росстаням не выйдешь, На прощанье всем нельзя Заглянуть тепло в глаза. Заглянуть в глаза, как другу, И пожать покрепче руку, И по имени назвать, И удачи пожелать, И, помедливши минутку, Ободрить старинной шуткой: Мол, хотя и тяжело, А между прочим, ничего… Нет, на всех тебя не хватит, Хоть какой ты генерал. Но с одним проститься кстати Генерал не забывал. Обнялись они, мужчины, Генерал-майор с бойцом, — Генерал – с любимым сыном, А боец – с родным отцом. И бойцу за тем порогом Предстояла путь-дорога На родную сторону, Прямиком через войну.О себе
Я покинул дом когда-то, Позвала дорога вдаль. Не мала была утрата, Но светла была печаль. И годами с грустью нежной — Меж иных любых тревог — Угол отчий, мир мой прежний Я в душе моей берег. Да и не было помехи Взять и вспомнить наугад Старый лес, куда в орехи Я ходил с толпой ребят. Лес – ни пулей, ни осколком Не пораненный ничуть, He порубленный без толку, Без порядку как-нибудь; Не корчеванный фугасом, Не поваленный огнем, Хламом гильз, жестянок, касок Не заваленный кругом; Блиндажами не изрытый, Не обкуренный зимой, Ни своими не обжитый, Ни чужими под землей. Милый лес, где я мальчонкой Плел из веток шалаши, Где однажды я теленка, Сбившись с ног, искал в глуши… Полдень раннего июня Был в лесу, и каждый лист, Полный, радостный и юный, Был горяч, но свеж и чист. Лист к листу, листом прикрытый, В сборе лиственном густом Пересчитанный, промытый Первым за лето дождем. И в глуши родной, ветвистой, И в тиши дневной, лесной Молодой, густой, смолистый, Золотой держался зной. И в спокойной чаще хвойной У земли мешался он С муравьиным духом винным И пьянил, склоняя в сон. И в истоме птицы смолкли… Светлой каплею смола По коре нагретой елки, Как слеза во сне, текла… Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Край недавних детских лет, Отчий край, ты есть иль нет? Детства день, до гроба милый, Детства сон, что сердцу свят, Как легко все это было Взять и вспомнить год назад. Вспомнить разом что придется — Сонный полдень над водой, Дворик, стежку до колодца, Где песочек золотой; Книгу, читанную в поле, Кнут, свисающий с плеча, Лед на речке, глобус в школе У Ивана Ильича… Да и не было запрета, Проездной купив билет, Вдруг туда приехать летом, Где ты не был десять лет… Чтобы с лаской, хоть не детской, Вновь обнять старуху мать, Не под проволокой немецкой Нужно было проползать. Чтоб со взрослой грустью сладкой Праздник встречи пережить — Не украдкой, не с оглядкой По родным лесам кружить. Чтоб сердечным разговором С земляками встретить день — Не нужда была, как вору, Под стеною прятать тень… Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Край, страдающий в плену! Я приду – лишь дня не знаю, Но приду, тебя верну. Не звериным робким следом Я приду, твой кровный сын, — Вместе с нашею победой Я иду, а не один. Этот час не за горою, Для меня и для тебя… А читатель той порою Скажет: – Где же про героя? Это больше про себя. Про себя? Упрек уместный, Может быть, меня пресек. Но давайте скажем честно: Что ж, а я не человек? Спорить здесь нужды не вижу, Сознавайся в чем в другом. Я ограблен и унижен, Как и ты, одним врагом. Я дрожу от боли острой, Злобы горькой и святой. Мать, отец, родные сестры У меня за той чертой. Я стонать от боли вправе И кричать с тоски клятой. То, что я всем сердцем славил И любил, – за той чертой. Друг мой, так же не легко мне, Как тебе с глухой бедой. То, что я хранил и помнил, Чем я жил – за той, за той — За неписаной границей, Поперек страны самой, Что горит, горит в зарницах Вспышек – летом и зимой… И скажу тебе, не скрою, — В этой книге, там ли, сям, То, что молвить бы герою, Говорю я лично сам. Я за все кругом в ответе, И заметь, коль не заметил, Что и Теркин, мой герой, За меня гласит порой. Он земляк мой и, быть может, Хоть нимало не поэт, Все же как-нибудь похоже Размышлял. А нет, ну – нет. Теркин – дальше. Автор – вслед.Бой в болоте
Бой безвестный, о котором Речь сегодня поведем, Был, прошел, забылся скоро… Да и вспомнят ли о нем? Бой в лесу, в кустах, в болоте, Где война стелила путь, Где вода была пехоте По колено, грязь – по грудь; Где брели бойцы понуро, И, скользнув с бревна в ночи, Артиллерия тонула, Увязали тягачи. Этот бой в болоте диком На втором году войны Не за город шел великий, Что один у всей страны; Не за гордую твердыню, Что у матушки-реки, А за некий, скажем ныне, Населенный пункт Борки. Он стоял за тем болотом У конца лесной тропы, В нем осталось ровным счетом Обгорелых три трубы. Там с открытых и закрытых Огневых – кому забыть! — Было бито, бито, бито, И, казалось, что там бить? Там в щебенку каждый камень, В щепки каждое бревно. Называлось там Борками Место черное одно. А в окружку – мох, болото, Край от мира в стороне. И подумать вдруг, что кто-то Здесь родился, жил, работал, Кто сегодня на войне. Где ты, где ты, мальчик босый, Деревенский пастушок, Что по этим дымным росам, Что по этим кочкам шел? Бился ль ты в горах Кавказа Или пал за Сталинград, Мой земляк, ровесник, брат, Верный долгу и приказу Русский труженик-солдат. Или, может, в этих дымах, Что уже недалеки, Видишь нынче свой родимый Угол дедовский, Борки? И у той черты недальной, У земли многострадальной, Что была к тебе добра, Влился голос твой в печальный И протяжный стон: «Ура-а…» Как в бою удачи мало И дела нехороши, Виноватого, бывало, Там попробуй поищи. Артиллерия толково Говорит – она права: – Вся беда, что танки снова В лес свернули по дрова. А еще сложнее счеты, Чуть танкиста повстречал: – Подвела опять пехота. Залегла. Пропал запал. А пехота не хвастливо, Без отрыва от земли Лишь махнет рукой лениво: – Точно. Танки подвели. Так идет оно по кругу, И ругают все друг друга, Лишь в согласье все подряд Авиацию бранят. Все хорошие ребята, Как посмотришь – красота. И ничуть не виноваты, И деревня не взята. И противник по болоту, По траншейкам торфяным Садит вновь из минометов — Что ты хочешь делай с ним. Адреса разведал точно, Шлет посылки спешной почтой, И лежишь ты, адресат, Изнывая, ждешь за кочкой, Скоро ль мина влепит в зад. Перемокшая пехота В полный смак клянет болото, Не мечтает о другом — Хоть бы смерть, да на сухом. Кто-нибудь еще расскажет, Как лежали там в тоске. Третьи сутки кукиш кажет В животе кишка кишке. Посыпает дождик редкий, Кашель злой терзает грудь. Ни клочка родной газетки — Козью ножку завернуть; И ни спичек, ни махорки — Все раскисло от воды. – Согласись, Василий Теркин, Хуже нет уже беды? Тот лежит у края лужи, Усмехнулся: – Нет, друзья, Во сто раз бывает хуже, Это точно знаю я. – Где уж хуже… – А не спорьте, Кто не хочет, тот не верь, Я сказал бы: на курорте Мы находимся теперь. И глядит шутник великий На людей со стороны. Губы – то ли от черники, То ль от холода черны. Говорит: – В своем болоте Ты находишься сейчас. Ты в цепи. Во взводе. В роте. Ты имеешь связь и часть. Даже сетовать неловко При такой, чудак, судьбе. У тебя в руках винтовка, Две гранаты при тебе. У тебя – в тылу ль, на фланге, — Сам не знаешь, как силен, — Бронебойки, пушки, танки. Ты, брат, – это батальон. Полк. Дивизия. А хочешь — Фронт. Россия! Наконец, Я скажу тебе короче И понятней: ты – боец. Ты в строю, прошу усвоить, А быть может, год назад Ты бы здесь изведал, воин, То, что наш изведал брат. Ноги б с горя не носили! Где свои, где чьи края? Где тот фронт и где Россия? По какой рубеж своя? И однажды ночью поздно, От деревни в стороне Укрывался б ты в колхозной, Например, сенной копне… Тут, озноб вдувая в души, Долгой выгнувшись дугой, Смертный свист скатился в уши, Ближе, ниже, суше, глуше — И разрыв! За ним другой… – Ну, накрыл. Не даст дослушать Человека. – Он такой… И за каждым тем разрывом На примолкнувших ребят Рваный лист, кружась лениво, Ветки сбитые летят. Тянет всех, зовет куда-то, Уходи, беда вот-вот… Только Теркин: – Брось, ребята, Говорю – не попадет. Сам сидит как будто в кресле… Всех страхует от огня. – Ну, а если?.. – А уж если… Получи тогда с меня. Слушай лучше. Я серьезно Рассуждаю о войне. Вот лежишь ты в той бесхозной, В поле брошенной копне. Немец где? До ближней хаты Полверсты – ни дать ни взять, И приходят два солдата В поле сена навязать. Из копнушки вяжут сено, Той, где ты нашел приют, Уминают под колено И поют. И что ж поют! Хлопцы, верьте мне, не верьте, Только врать не стал бы я, А поют худые черти, Сам слыхал: «Москва моя». Тут состроил Теркин рожу И привстал, держась за пень, И запел весьма похоже, Как бы немец мог запеть. До того тянул он криво, И смотрел при этом он Так чванливо, так тоскливо, Так чудно, – печенки вон! – Вот и смех тебе. Однако Услыхал бы ты тогда Эту песню, – ты б заплакал От печали и стыда. И смеешься ты сегодня, Потому что, знай, боец: Этой песни прошлогодней Нынче немец не певец. – Не певец-то – это верно, Это ясно, час не тот… – А деревню-то, примерно, Вот берем – не отдает. И с тоскою бесконечной, Что, быть может, год берег, Кто-то так чистосердечно, Глубоко, как мех кузнечный, Вдруг вздохнул: – Ого, сынок! Подивился Теркин вздоху, Посмотрел, – ну, ну! – сказал, — И такой ребячий хохот Всех опять в работу взял. – Ах ты, Теркин. Ну и малый. И в кого ты удался, Только мать, наверно, знала… – Я от тетки родился. – Теркин – теткин, елки-палки, Сыпь еще назло врагу. – Не могу. Таланта жалко. До бомбежки берегу. Получай тогда на выбор, Что имею про запас. – И за то тебе спасибо. – На здоровье. В добрый час. Заключить теперь нельзя ли, Что, мол, горе не беда, Что ребята встали, взяли Деревушку без труда? Что с удачей постоянной Теркин подвиг совершил: Русской ложкой деревянной Восемь фрицев уложил! Нет, товарищ, скажем прямо: Был он долог до тоски, Летний бой за этот самый Населенный пункт Борки. Много дней прошло суровых, Горьких, списанных в расход. – Но позвольте, – скажут снова, — Так о чем тут речь идет? Речь идет о том болоте, Где война стелила путь, Где вода была пехоте По колено, грязь – по грудь; Где в трясине, в ржавой каше, Безответно – в счет, не в счет — Шли, ползли, лежали наши Днем и ночью напролет; Где подарком из подарков, Как труды ни велики, Не Ростов им был, не Харьков, Населенный пункт Борки. И в глуши, в бою безвестном, В сосняке, в кустах сырых Смертью праведной и честной Пали многие из них. Пусть тот бой не упомянут В списке славы золотой, День придет – еще повстанут Люди в памяти живой. И в одной бессмертной книге Будут все навек равны — Кто за город пал великий, Что один у всей страны; Кто за гордую твердыню, Что у Волги у реки, Кто за тот, забытый ныне, Населенный пункт Борки. И Россия – мать родная — Почесть всем отдаст сполна. Бой иной, пора иная, Жизнь одна и смерть одна.О любви
Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то… Не подарок, так белье Собрала, быть может, И что дольше без нее, То она дороже. И дороже этот час, Памятный, особый, Взгляд последний этих глаз, Что забудь попробуй. Обойдись в пути большом, Глупой славы ради, Без любви, что видел в нем, В том прощальном взгляде. Он у каждого из нас Самый сокровенный И бесценный наш запас, Неприкосновенный. Он про всякий час, друзья, Бережно хранится. И с товарищем нельзя Этим поделиться, Потому – он мой, он весь — Мой, святой и скромный. У тебя он тоже есть, Ты подумай, вспомни. Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то… И приходится сказать, Что из всех тех женщин, Как всегда, родную мать Вспоминают меньше. И не принято родной Сетовать напрасно, — В срок иной, в любви иной Мать сама была женой С тем же правом властным. Да, друзья, любовь жены, — Кто не знал – проверьте, — На войне сильней войны И, быть может, смерти. Ты ей только не перечь, Той любви, что вправе Ободрить, предостеречь, Осудить, прославить. Вновь достань листок письма, Перечти сначала, Пусть в землянке полутьма, Ну-ка, где она сама То письмо писала? При каком на этот раз Примостилась свете? То ли спали в этот час, То ль мешали дети. То ль болела голова Тяжко, не впервые, Оттого, брат, что дрова Не горят сырые?.. Впряжена в тот воз одна, Разве не устанет? Да зачем тебе жена Жаловаться станет? Жены думают, любя, Что иное слово Все ж скорей найдет тебя На войне живого. Нынче жены все добры, Беззаветны вдосталь, Даже те, что до поры Были ведьмы просто. Смех – не смех, случалось мне С женами встречаться, От которых на войне Только и спасаться. Чем томиться день за днем С той женою-крошкой, Лучше ползать под огнем Или под бомбежкой. Лучше, пять пройдя атак, Ждать шестую в сутки… Впрочем, это только так, Только ради шутки. Нет, друзья, любовь жены — Сотню раз проверьте, — На войне сильней войны И, быть может, смерти. И одно сказать о ней Вы б могли вначале: Что короче, что длинней — Та любовь, война ли? Но, бестрепетно в лицо Глядя всякой правде, Я замолвил бы словцо За любовь, представьте. Как война на жизнь ни шла, Сколько ни пахала, Но любовь пережила Срок ее немалый. И недаром нету, друг, Письмеца дороже, Что из тех далеких рук, Дорогих усталых рук В трещинках по коже. И не зря взываю я К женам настоящим: – Жены, милые друзья, Вы пишите чаще. Не ленитесь к письмецу Приписать, что надо. Генералу ли, бойцу Это – как награда. Нет, товарищ, не забудь На войне жестокой: У войны короткий путь, У любви – далекий. И ее большому дню Сроки близки ныне. А к чему я речь клоню? Вот к чему, родные. Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то… Но хотя и жалко мне, Сам помочь не в силе, Что остался в стороне Теркин мой Василий. Не случилось никого Проводить в дорогу. Полюбите вы его, Девушки, ей-богу! Любят летчиков у нас, Конники в почете. Обратитесь, просим вас, К матушке-пехоте! Пусть тот конник на коне, Летчик в самолете, И, однако, на войне Первый ряд – пехоте. Пусть танкист красив собой И горяч в работе, А ведешь машину в бой — Поклонись пехоте. Пусть форсист артиллерист В боевом расчете, Отстрелялся – не гордись, Дела суть – в пехоте. Обойдите всех подряд, Лучше не найдете: Обратите нежный взгляд, Девушки, к пехоте. Полюбите молодца, Сердце подарите, До победного конца Верно полюбите!Отдых Теркина
На войне – в пути, в теплушке, В тесноте любой избушки, В блиндаже иль погребушке, — Там, где случай приведет, — Лучше нет, как без хлопот, Без перины, без подушки, Примостясь кой-как друг к дружке, Отдохнуть… Минут шестьсот. Даже больше б не мешало, Но солдату на войне Срок такой для сна, пожалуй, Можно видеть лишь во сне. И представь, что вдруг, покинув В некий час передний край, Ты с попутною машиной Попадаешь прямо в рай. Мы здесь вовсе не желаем Шуткой той блеснуть спроста, Что, мол, рай с передним краем Это – смежные места. Рай по правде. Дом. Крылечко. Веник – ноги обметай. Дальше – горница и печка. Все, что надо. Чем не рай? Вот и в книге ты отмечен, Раздевайся, проходи. И плечьми у теплой печи На свободе поведи. Осмотрись вокруг детально, Вот в ряду твоя кровать. И учти, что это – спальня, То есть место – специально Для того, чтоб только спать. Спать, солдат, весь срок недельный, Самолично, безраздельно Занимать кровать свою, Спать в сухом тепле постельном, Спать в одном белье нательном, Как положено в раю. И по строгому приказу, Коль тебе здесь быть пришлось, Ты помимо сна обязан Пищу в день четыре раза Принимать. Но как? – вопрос. Всех привычек перемена Поначалу тяжела. Есть в раю нельзя с колена, Можно только со стола. И никто в раю не может Бегать к кухне с котелком, И нельзя сидеть в одеже И корежить хлеб штыком. И такая установка Строго-настрого дана, Что у ног твоих винтовка Находиться не должна. И в ущерб своей привычке Ты не можешь за столом Утереться рукавичкой Или – так вот – рукавом. И когда покончишь с пищей, Не забудь еще, солдат, Что в раю за голенище Ложку прятать не велят. Все такие оговорки Разобрав, поняв путем, Принял в счет Василий Теркин И решил: – Не пропадем. Вот обед прошел и ужин. – Как вам нравится у нас? – Ничего. Немножко б хуже, То и было б в самый раз… Покурил, вздохнул и на бок. Как-то странно голове. Простыня – пускай одна бы, Нет, так на, мол, сразу две. Чистота – озноб по коже, И неловко, что здоров, А до крайности похоже, Будто в госпитале вновь. Бережет плечо в кровати, Головой не повернет. Вот и девушка в халате Совершает свой обход. Двое справа, трое слева К ней разведчиков тотчас. А она, как королева: Мол, одна, а сколько вас. Теркин смотрит сквозь ресницы: О какой там речь красе. Хороша, как говорится, В прифронтовой полосе. Хороша, при смутном свете, Дорога, как нет другой, И видать, ребята эти Отдохнули день, другой… Сон-забвенье на пороге, Ровно, сладко дышит грудь. Ах, как холодно в дороге У объезда где-нибудь! Как прохватывает ветер, Как луна теплом бедна! Ах, как трудно все на свете: Служба, жизнь, зима, война. Как тоскует о постели На войне солдат живой! Что ж не спится в самом деле? Не укрыться ль с головой? Полчаса и час проходит, С боку на бок, навзничь, ниц. Хоть убейся – не выходит. Все храпят, а ты казнись. То ли жарко, то ли зябко, Не понять, а сна все нет. – Да надень ты, парень, шапку, — Вдруг дают ему совет. Разъясняют: – Ты не первый, Не второй страдаешь тут. Поначалу наши нервы Спать без шапки не дают. И едва надел родимый Головной убор солдат, Боевой, пропахший дымом И землей, как говорят, — Тот, обношенный на славу Под дождем и под огнем, Что еще колючкой ржавой Как-то прорван был на нем; Тот, в котором жизнь проводишь, Не снимая, – так хорош! — И когда ко сну отходишь, И когда на смерть идешь, — Видит: нет, не зря послушал Тех, что знали, в чем резон: Как-то вдруг согрелись уши, Как-то стало мягче, глуше, — И всего свернуло в сон. И проснулся он до срока С чувством редкостным – точь-в-точь Словно где-нибудь далеко Побывал за эту ночь; Словно выкупался где-то, Где – хоть вновь туда вернись — Не зима была, а лето, Не война, а просто жизнь. И с одной ногой обутой, Шапку снять забыв свою, На исходе первых суток Он задумался в раю. Хороши харчи и хата, Осуждать не станем зря, Только, знаете, война-то Не закончена, друзья. Посудите сами, братцы, Кто б чудней придумать мог: Раздеваться, разуваться На такой короткий срок. Тут обвыкнешь – сразу крышка, Чуть покинешь этот рай. Лучше скажем: передышка. Больше время не теряй. Закусил, собрался, вышел, Дело было на мази. Грузовик идет, – заслышал, Голосует: – Подвези. И, четыре пуда грузу Добавляя по пути, Через борт ввалился в кузов, Постучал: давай, крути. Ехал – близко ли, далеко — Кому надо, вымеряй. Только, рай, прощай до срока, И опять – передний край. Соскочил у поворота, — Глядь – и дома, у огня. – Ну, рассказывайте, что тут, Как тут, хлопцы, без меня? – Сам рассказывай. Кому же Неохота знать тотчас, Как там, что в раю у вас… – Хорошо. Немножко б хуже, Верно, было б в самый раз… Хорошо поспал, богато, Осуждать не станем зря. Только, знаете, война-то Не закончена, друзья. Как дойдем до той границы По Варшавскому шоссе, Вот тогда, как говорится, Отдохнем. И то не все. А пока – в пути, в теплушке, В тесноте любой избушки, В блиндаже иль погребушке, Где нам случай приведет, — Лучше нет, как без хлопот, Без перины, без подушки, Примостясь плотней друг к дружке, Отдохнуть. А там – вперед.В наступлении
Столько жили в обороне, Что уже с передовой Сами шли, бывало, кони, Как в селе, на водопой. И на весь тот лес обжитый, И на весь передний край У землянок домовитый Раздавался песий лай. И прижившийся на диво, Петушок – была пора — По утрам будил комдива, Как хозяина двора. И во славу зимних буден В бане – пару не жалей — Секлись вениками люди Вязки собственной своей, На войне, как на привале, Отдыхали про запас, Жили, «Теркина» читали На досуге. Вдруг – приказ… Вдруг – приказ, конец стоянке. И уж где-то далеки Опустевшие землянки, Сиротливые дымки. И уже обыкновенно То, что минул целый год, Точно день. Вот так, наверно, И война, и все пройдет… И солдат мой поседелый, Коль останется живой, Вспомнит: то-то было дело, Как сражались под Москвой… И с печалью горделивой Он начнет в кругу внучат Свой рассказ неторопливый, Если слушать захотят… Трудно знать. Со стариками Не всегда мы так добры. Там посмотрим. А покамест Далеко до той поры.* * *
Бой в разгаре. Дымкой синей Серый снег заволокло. И в цепи идет Василий, Под огнем идет в село. И до отчего порога, До родимого села Через то село дорога — Не иначе – пролегла. Что поделаешь – иному И еще кружнее путь. И идет иной до дому То ли степью незнакомой, То ль горами где-нибудь… Низко смерть над шапкой свищет, Хоть кого согнет в дугу. Цепь идет, как будто ищет Что-то в поле на снегу. И бойцам, что помоложе, Что впервые так идут, В этот час всего дороже Знать одно, что Теркин тут. Хорошо – хотя ознобцем Пронимает под огнем — Не последним самым хлопцем Показать себя при нем. Толку нет, что в миг тоскливый. Как снаряд берет разбег, Теркин так же ждет разрыва, Камнем кинувшись на снег; Что над страхом меньше власти У того в бою подчас, Кто судьбу свою и счастье Испытал уже не раз; Что, быть может, эта сила Уцелевшим из огня Человека выносила До сегодняшнего дня, — До вот этой борозденки, Где лежит, вобрав живот, Он, обшитый кожей тонкой Человек. Лежит и ждет… Где-то там, за полем бранным, Думу думает свою Тот, по чьим часам карманным Все часы идут в бою. И за всей вокруг пальбою, За разрывами в дыму Он следит, владыка боя, И решает, что к чему. Где-то там, в песчаной круче, В блиндаже сухом, сыпучем, Глядя в карту, генерал Те часы свои достал; Хлопнул крышкой, точно дверкой, Поднял шапку, вытер пот… И дождался, слышит Теркин: – Взвод! За Родину! Вперед!.. И хотя слова он эти — Клич у смерти на краю — Сотни раз читал в газете И не раз слыхал в бою, — В душу вновь они вступали С одинаковою той Властью правды и печали, Сладкой горечи святой; С тою силой неизменной, Что людей в огонь ведет, Что за все ответ священный На себя уже берет. – Взвод! За Родину! Вперед!.. Лейтенант щеголеватый, Конник, спешенный в боях, По-мальчишечьи усатый, Весельчак, плясун, казак, Первым встал, стреляя с ходу, Побежал вперед со взводом, Обходя село с задов. И пролег уже далеко След его в снегу глубоком — Дальше всех в цепи следов. Вот уже у крайней хаты Поднял он ладонь к усам: – Молодцы! Вперед, ребята! — Крикнул так молодцевато, Словно был Чапаев сам. Только вдруг вперед подался, Оступился на бегу, Четкий след его прервался На снегу… И нырнул он в снег, как в воду, Как мальчонка с лодки в вир. И пошло в цепи по взводу: – Ранен! Ранен командир!.. Подбежали. И тогда-то, С тем и будет не забыт, Он привстал: – Вперед, ребята! Я не ранен. Я – убит… Край села, сады, задворки — В двух шагах, в руках вот-вот… И увидел, понял Теркин, Что вести его черед. – Взвод! За Родину! Вперед!.. И доверчиво по знаку, За товарищем спеша, С места бросились в атаку Сорок душ – одна душа… Если есть в бою удача, То в исходе все подряд С похвалой, весьма горячей, Друг о друге говорят. – Танки действовали славно. – Шли саперы молодцом. – Артиллерия подавно Не ударит в грязь лицом. – А пехота! – Как по нотам, Шла пехота. Ну да что там! Авиация – и та… Словом, просто – красота. И бывает так, не скроем, Что успех глаза слепит: Столько сыщется героев, Что – глядишь – один забыт. Но для точности примерной, Для порядка генерал, Кто в село ворвался первым, Знать на месте пожелал. Доложили, как обычно: Мол, такой-то взял село, Но не смог явиться лично, Так как ранен тяжело. И тогда из всех фамилий, Всех сегодняшних имен — Теркин – вырвалось – Василий! Это был, конечно, он.Смерть и воин
За далекие пригорки Уходил сраженья жар. На снегу Василий Теркин Неподобранный лежал. Снег под ним, набрякши кровью, Взялся грудой ледяной. Смерть склонилась к изголовью: – Ну, солдат, пойдем со мной. Я теперь твоя подруга, Недалеко провожу, Белой вьюгой, белой вьюгой, Вьюгой след запорошу. Дрогнул Теркин, замерзая На постели снеговой. – Я не звал тебя, Косая, Я солдат еще живой. Смерть, смеясь, нагнулась ниже: – Полно, полно, молодец, Я-то знаю, я-то вижу: Ты живой, да не жилец. Мимоходом тенью смертной Я твоих коснулась щек, А тебе и незаметно, Что на них сухой снежок. Моего не бойся мрака, Ночь, поверь, не хуже дня… – А чего тебе, однако, Нужно лично от меня? Смерть как будто бы замялась, Отклонилась от него. – Нужно мне… такую малость, Ну почти что ничего. Нужен знак один согласья, Что устал беречь ты жизнь, Что о смертном молишь часе… – Сам, выходит, подпишись? — Смерть подумала. – Ну что же, — Подпишись, и на покой. – Нет, уволь. Себе дороже. – Не торгуйся, дорогой. Все равно идешь на убыль. — Смерть подвинулась к плечу. — Все равно стянулись губы, Стынут зубы… – Не хочу. – А смотри-ка, дело к ночи, На мороз горит заря. Я к тому, чтоб мне короче И тебе не мерзнуть зря… – Потерплю. – Ну, что ты, глупый! Ведь лежишь, всего свело. Я б тебя тотчас тулупом, Чтоб уже навек тепло. Вижу, веришь. Вот и слезы, Вот уж я тебе милей. – Врешь, я плачу от мороза, Не от жалости твоей. – Что от счастья, что от боли — Все равно. А холод лют. Завилась поземка в поле. Нет, тебя уж не найдут… И зачем тебе, подумай, Если кто и подберет. Пожалеешь, что не умер Здесь, на месте, без хлопот… – Шутишь, Смерть, плетешь тенета. — Отвернул с трудом плечо. — Мне как раз пожить охота, Я и не жил-то еще… – А и встанешь, толку мало, — Продолжала Смерть, смеясь. — А и встанешь – все сначала: Холод, страх, усталость, грязь… Ну-ка, сладко ли, дружище, Рассуди-ка в простоте. – Что судить! С войны не взыщешь Ни в каком уже суде. – А тоска, солдат, в придачу: Как там дома, что с семьей? – Вот уж выполню задачу — Кончу немца – и домой. – Так. Допустим. Но тебе-то И домой к чему прийти? Догола земля раздета И разграблена, учти. Все в забросе. – Я работник, Я бы дома в дело вник. – Дом разрушен. – Я и плотник… – Печки нету. – И печник… Я от скуки – на все руки, Буду жив – мое со мной. – Дай еще сказать старухе: Вдруг придешь с одной рукой? Иль еще каким калекой, — Сам себе и то постыл… И со Смертью Человеку Спорить стало свыше сил. Истекал уже он кровью, Коченел. Спускалась ночь… – При одном моем условье, Смерть, послушай… я не прочь… И, томим тоской жестокой, Одинок, и слаб, и мал, Он с мольбой, не то с упреком Уговариваться стал: – Я не худший и не лучший, Что погибну на войне. Но в конце ее, послушай, Дашь ты на день отпуск мне? Дашь ты мне в тот день последний, В праздник славы мировой, Услыхать салют победный, Что раздастся над Москвой? Дашь ты мне в тот день немножко Погулять среди живых? Дашь ты мне в одно окошко Постучать в краях родных И как выйдут на крылечко, — Смерть, а Смерть, еще мне там Дашь сказать одно словечко? Полсловечка? – Нет. Не дам… Дрогнул Теркин, замерзая На постели снеговой. – Так пошла ты прочь, Косая, Я солдат еще живой. Буду плакать, выть от боли, Гибнуть в поле без следа, Но тебе по доброй воле Я не сдамся никогда. – Погоди. Резон почище Я найду, – подашь мне знак… – Стой! Идут за мною. Ищут. Из санбата. – Где, чудак? – Вон, по стежке занесенной… Смерть хохочет во весь рот: – Из команды похоронной. – Все равно: живой народ. Снег шуршит, подходят двое. Об лопату звякнул лом. – Вот еще остался воин. К ночи всех не уберем. – А и то: устали за день, Доставай кисет, земляк. На покойничке присядем Да покурим натощак. – Кабы, знаешь, до затяжки — Щец горячих котелок. – Кабы капельку из фляжки. – Кабы так – один глоток. – Или два… И тут, хоть слабо, Подал Теркин голос свой: – Прогоните эту бабу, Я солдат еще живой. Смотрят люди: вот так штука! Видят: верно, – жив солдат. – Что ты думаешь! – А ну-ка, Понесем его в санбат. – Ну и редкостное дело, — Рассуждают не спеша. — Одно дело – просто тело, А тут – тело и душа. – Еле-еле душа в теле… – Шутки, что ль, зазяб совсем. А уж мы тебя хотели, Понимаешь, в наркомзем… – Не толкуй. Заждался малый. Вырубай шинель во льду. Поднимай. А Смерть сказала: – Я, однако, вслед пойду. Земляки – они к работе Приспособлены к иной. Врете, мыслит, растрясете — И еще он будет мой. Два ремня да две лопаты, Две шинели поперек. – Береги, солдат, солдата. – Понесли. Терпи, дружок. — Норовят, чтоб меньше тряски, Чтоб ровнее как-нибудь, Берегут, несут с опаской: Смерть сторонкой держит путь. А дорога – не дорога, — Целина, по пояс снег. – Отдохнули б вы немного, Хлопцы… – Милый человек, — Говорит земляк толково, — Не тревожься, не жалей. Потому несем живого, Мертвый вдвое тяжелей. А другой: – Оно известно. А еще и то учесть, Что живой спешит до места, — Мертвый дома – где ни есть. – Дело, стало быть, в привычке, — Заключают земляки. — Что ж ты, друг, без рукавички? На-ко теплую, с руки… И подумала впервые Смерть, следя со стороны: «До чего они, живые, Меж собой свои – дружны. Потому и с одиночкой Сладить надобно суметь, Нехотя даешь отсрочку». И, вздохнув, отстала Смерть.Теркин пишет
…И могу вам сообщить Из своей палаты, Что, большой любитель жить, Выжил я, ребята. И хотя натер бока, Належался лежнем, Говорят, зато нога Будет лучше прежней. И намерен я опять Вскоре без подмоги Той ногой траву топтать, Встав на обе ноги… Озабочен я сейчас Лишь одной задачей, Чтоб попасть в родную часть, Никуда иначе. С нею жил и воевал, Курс наук усвоил, Отступая, пыль глотал, Наступая, снег черпал Валенками воин. И покуда что она Для меня – солдата — Все на свете, все сполна: И родная сторона, И семья, и хата. И охота мне скорей К ней в ряды вклиниться И, дождавшись добрых дней, По Смоленщине своей Топать до границы. Впрочем, даже суть не в том, Я скажу точнее: Доведись другим путем До конца идти, – пойдем, Где угодно, с нею! Если ж пуля в третий раз Клюнет насмерть, злая, То по крайности средь вас, Братцы, свой последний час Встретить я желаю. Только с этим мы спешить Без нужды не станем. Я большой любитель жить, Как сказал заране. И, поскольку я спешу Повстречаться с вами, Генералу напишу Теми же словами. Полагаю, генерал Как-никак уважит, — Он мне орден выдавал, В просьбе не откажет. За письмом, надеюсь, вслед Буду сам обратно… Ну и повару привет От меня двукратный. Пусть и впредь готовит так, Заправляя жирно, Чтоб в котле стоял черпак По команде «смирно»… И одним слова свои Заключить хочу я: Что великие бои, Как погоду, чую. Так бывает у коня Чувство близкой свадьбы… До того большого дня Мне без палок встать бы! Сплю скорей да жду вестей. Все сказал до корки… Обнимаю вас, чертей. Ваш Василий Теркин.Теркин – Теркин
Чья-то печка; чья-то хата, На дрова распилен хлев… Кто назябся – дело свято, Тому надо обогрев. Дело свято – чья там хата, Кто их нынче разберет. Грейся, радуйся, ребята, Сборный, смешанный народ. На полу тебе солома, Задремалось, так ложись. Не у тещи, и не дома, Не в раю, однако, жизнь. Тот сидит, разувши ногу, Приподняв, глядит на свет. Всю ощупывает строго, — Узнает – его иль нет. Тот, шинель смахнув без страху, Высоко задрав рубаху, Прямо в печку хочет влезть. – Не один ты, братец, здесь. – Отслонитесь, хлопцы. Темень… – Что ты, правда, как тот немец… – Нынче немец сам не тот. – Ну, брат, он еще дает, Отпускает, не скупится… – Все же с прежним не сравнится, — Снял сапог с одной ноги. – Дело ясное, – беги! – Охо-хо. Война, ребятки. – А ты думал! Вот чудак. – Лучше нет – чайку в достатке, Хмель – он греет, да не так. – Это чья же установка Греться чаем? Вот и врешь. – Эй, не ставь к огню винтовку… – А еще кулеш хорош… Опрокинутый истомой, Теркин дремлет на спине, От беседы в стороне. Так ли, сяк ли, Теркин дома, То есть – снова на войне… Это раненым известно: Воротись ты в полк родной — Все не то: иное место И народ уже иной. Прибаутки, поговорки Не такие ловит слух… – Где-то наш Василий Теркин? — Это слышит Теркин вдруг. Привстает, шурша соломой, Что там дальше – подстеречь. Никому он не знакомый — И о нем как будто речь. Но сквозь шум и гам веселый, Что кипел вокруг огня, Вот он слышит новый голос: – Это кто там про меня?.. – Про тебя? — Без оговорки Тот опять: – Само собой. – Почему? – Так я же Теркин. Это слышит Теркин мой. Что-то странное творится, Непонятное уму. Повернулись тотчас лица Молча к Теркину. К тому. Люди вроде оробели: – Теркин – лично? – Я и есть. – В самом деле? – В самом деле. – Хлопцы, хлопцы, Теркин здесь! – Не свернете ли махорки? — Кто-то вытащил кисет. И не мой, а тот уж Теркин Говорит: – Махорки? Нет. Теркин мой – к огню поближе, Отгибает воротник. Поглядит, а он-то рыжий — Теркин тот, его двойник. Если б попросту махорки Теркин выкурил второй, И не встрял бы, может, Теркин, Промолчал бы мой герой. Но, поскольку водит носом, Задается человек, Теркин мой к нему с вопросом: – А у вас небось «Казбек»? Тот помедлил чуть с ответом: Мол, не понял ничего. – Что ж, трофейной сигаретой Угощу. — Возьми его! Видит мой Василий Теркин — Не с того зашел конца. И не то чтоб чувством горьким Укололо молодца, — Не любил людей спесивых, И, обиду затая, Он сказал, вздохнув лениво: – Все же Теркин – это я… Смех, волненье. – Новый Теркин! – Хлопцы, двое… – Вот беда… – Как дойдет их до пятерки, Разбудите нас тогда. – Нет, брат, шутишь, – отвечает Теркин тот, поджав губу, — Теркин – я. – Да кто их знает, — Не написано на лбу. Из кармана гимнастерки Рыжий – книжку: – Что ж я вам… – Точно: Теркин… – Только Теркин Не Василий, а Иван. Но, уже с насмешкой глядя, Тот ответил моему: – Ты пойми, что рифмы ради Можно сделать хоть Фому. Этот выдохнул затяжку: – Да, но Теркин-то – герой. Тот шинелку нараспашку: – Вот вам орден, вот другой, Вот вам Теркин-бронебойщик, Верьте слову, не молве. И машин подбил я больше — Не одну, а целых две… Теркин будто бы растерян, Грустно щурится в огонь. – Я бы мог тебя проверить, Будь бы здесь у нас гармонь. Все кругом: – Гармонь найдется, Есть у старшего. – Не тронь. – Что не тронь? – Смотри, проснется… – Пусть проснется. – Есть гармонь! Только взял боец трехрядку, Сразу видно: гармонист. Для началу, для порядку Кинул пальцы сверху вниз. И к мехам припал щекою, Строг и важен, хоть не брит, И про вечер над рекою Завернул, завел навзрыд… Теркин мой махнул рукою: – Ладно. Можешь, – говорит, — Но одно тебя, брат, губит: Рыжесть Теркину нейдет. – Рыжих девки больше любят, — Отвечает Теркин тот. Теркин сам уже хохочет, Сердцем щедрым наделен. И не так уже хлопочет За себя, – что Теркин он. Чуть обидно, да приятно, Что такой же рядом с ним. Непонятно, да занятно Всем ребятам остальным. Молвит Теркин: – Сделай милость, Будь ты Теркин насовсем. И пускай однофамилец Буду я… А тот: – Зачем?.. – Кто же Теркин? – Ну и лихо!.. — Хохот, шум, неразбериха… Встал какой-то старшина Да как крикнет: – Тишина! Что вы тут не разберете, Не поймете меж собой? По уставу каждой роте Будет придан Теркин свой. Слышно всем? Порядок ясен? Жалоб нету? Ни одной? Разойдись! И я согласен С этим строгим старшиной. Я бы, может быть, и взводам Придал Теркина в друзья… Впрочем, все тут мимоходом К разговору вставил я.От автора
По которой речке плыть, — Той и славушку творить… С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной, Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой. Но еще не знал я, право, Что с печатного столбца Всем придешься ты по нраву, А иным войдешь в сердца. До войны едва в помине Был ты, Теркин, на Руси. Теркин? Кто такой? А ныне Теркин – кто такой? – спроси. – Теркин, как же! – Знаем. – Дорог. Парень свой, как говорят. – Словом, Теркин, тот, который На войне лихой солдат, На гулянке гость не лишний, На работе – хоть куда… Жаль, давно его не слышно, Может, что худое вышло? Может, с Теркиным беда? – Не могло того случиться. – Не похоже. – Враки. – Вздор… – Как же, если очевидца Подвозил один шофер. В том бою лежали рядом, Теркин будто бы привстал, В тот же миг его снарядом Бронебойным – наповал. – Нет, снаряд ударил мимо. А слыхали так, что мина… – Пуля-дура… – А у нас Говорили, что фугас. – Пуля, бомба или мина — Все равно, не в том вопрос. А слова перед кончиной Он какие произнес? – Говорил насчет победы. Мол, вперед. Примерно так… – Жаль, – сказал, – что до обеда Я убитый, натощак. Неизвестно, мол, ребята, Отправляясь на тот свет, Как там, что: без аттестата Признают нас или нет? – Нет, иное почему-то Слышал раненый боец. Молвил Теркин в ту минуту: «Мне – конец, войне – конец». Если так, тогда не верьте, Разве это невдомек: Не подвержен Теркин смерти, Коль войне не вышел срок… Шутки, слухи в этом духе Автор слышит не впервой. Правда правдой остается, А молва себе – молвой. Нет, товарищи, герою, Столько лямку протащив, Выходить теперь из строя? — Извините! – Теркин жив! Жив-здоров. Бодрей, чем прежде. Помирать? Наоборот, Я в такой теперь надежде: Он меня переживет. Все худое он изведал, Он терял родимый край И одну политбеседу Повторял: – Не унывай! С первых дней годины горькой Мир слыхал сквозь грозный гром, — Повторял Василий Теркин: – Перетерпим. Перетрем… Нипочем труды и муки, Горечь бедствий и потерь. А кому же книги в руки, Как не Теркину теперь?! Рассуди-ка, друг-товарищ, Посмотри-ка, где ты вновь На привалах кашу варишь, В деревнях грызешь морковь. Снова воду привелося Из какой черпать реки! Где стучат твои колеса, Где ступают сапоги! Оглянись, как встал с рассвета Или ночь не спал, солдат, Был иль не был здесь два лета, Две зимы тому назад. Вся она – от Подмосковья И от Волжского верховья До Днепра и Заднепровья Вдаль на запад сторона, — Прежде отданная с кровью, Кровью вновь возвращена. Вновь отныне это свято: Где ни свет, то наша хата, Где ни дым, то наш костер, Где ни стук, то наш топор, Что ни груз идет куда-то, — Наш маршрут и наш мотор! И такую-то махину, Где гони, гони машину, — Есть где ехать вдаль и вширь, Он пешком, не вполовину, Всю промерил, богатырь. Богатырь не тот, что в сказке — Беззаботный великан, А в походной запояске, Человек простой закваски, Что в бою не чужд опаски, Коль не пьян. А он не пьян. Но покуда вздох в запасе, Толку нет о смертном часе. В муках тверд и в горе горд, Теркин жив и весел, черт! Праздник близок, мать-Россия, Оберни на запад взгляд: Далеко ушел Василий, Вася Теркин, твой солдат. То серьезный, то потешный, Нипочем, что дождь, что снег, — В бой, вперед, в огонь кромешный Он идет, святой и грешный, Русский чудо-человек. Разносись, молва, по свету: Объявился старый друг… – Ну-ка, к свету. – Ну-ка, вслух.Дед и баба
Третье лето. Третья осень. Третья озимь ждет весны. О своих нет-нет и спросим Или вспомним средь войны. Вспомним с нами отступавших, Воевавших год иль час, Павших, без вести пропавших, С кем видались мы хоть раз, Провожавших, вновь встречавших, Нам попить воды подавших, Помолившихся за нас. Вспомним вьюгу-завируху Прифронтовой полосы, Хату с дедом и старухой, Где наш друг чинил часы. Им бы не было износу Впредь до будущей войны, Но, как водится, без спросу Снял их немец со стены: То ли вещью драгоценной Те куранты посчитал, То ль решил с нужды военной, — Как-никак цветной металл. Шла зима, весна и лето. Немец жить велел живым. Шла война далеко где-то Чередом глухим своим. И в твоей родимой речке Мылся немец тыловой. На твоем сидел крылечке С непокрытой головой. И кругом его порядки, И немецкий, привозной На смоленской узкой грядке Зеленел салат весной. И ходил сторонкой, боком Ты по улочке своей, — Уберегся ненароком, Жить живи, дышать не смей. Так и жили дед да баба Без часов своих давно, И уже светилось слабо На пустой стене пятно… Но со страстью неизменной Дед судил, рядил, гадал О кампании военной, Как в отставке генерал. На дорожке возле хаты Костылем старик чертил Окруженья и охваты, Фланги, клинья, рейды в тыл… – Что ж, за чем там остановка? — Спросят люди. – Срок не мал… Дед-солдат моргал неловко, Кашлял: – Перегруппировка… — И таинственно вздыхал. У людей уже украдкой Наготове был упрек, Словно добрую догадку Дед по скупости берег. Словно думал подороже Запросить с души живой. – Дед, когда же? – Дед, ну что же? – Где ж он, дед, Буденный твой? И едва войны погудки Заводил вдали восток, Дед, не медля ни минутки, Объявлял, что грянул срок. Отличал тотчас по слуху Грохот наших батарей. Бегал, топал: – Дай им духу! Дай еще! Добавь! Прогрей! Но стихала канонада, Потухал зарниц пожар. – Дед, ну что же? – Думать надо, Здесь не главный был удар. И уже казалось деду, — Сам хотел того иль нет, — Перед всеми за победу Лично он держал ответ. И, тая свою кручину, Для всего на свете он И угадывал причину, И придумывал резон. Но когда пора настала, Долгожданный вышел срок, То впервые воин старый Ничего сказать не мог… Все тревоги, все заботы У людей слились в одну: Чтоб за час до той свободы Не постигла смерть в плену.* * *
В ночь, как все, старик с женой Поселились в яме. А война – не стороной. Нет, над головами. Довелось под старость лет: Ни в пути, ни дома, А у входа на тот свет Ждать в часы приема. Под накатом из жердей, На мешке картошки, С узелком, с горшком углей, С курицей в лукошке… Две войны прошел солдат Целый, невредимый. Пощади его, снаряд, В конопле родимой! Просвисти над головой, Но вблизи не падай, Даже если ты и свой, — Все равно не надо! Мелко крестится жена, Сам не скроешь дрожи: Ведь живая смерть страшна И солдату тоже. Стихнул грохот огневой С полночи впервые. Вдруг – шаги за коноплей. – Ну, идут… немые… По картофельным рядам К погребушке прямо. – Ну, старик, не выйти нам Из готовой ямы. Но старик встает, плюет По-мужицки в руку, За топор – и наперед: Заслонил старуху. Гибель верную свою, Как тот миг ни горек, Порешил встречать в бою, Держит свой топорик. Вот шаги у края – стоп! И на шубу глухо Осыпается окоп. Обмерла старуха. Все же вроде как жива, — Наше место свято, — Слышит русские слова: – Жители, ребята?.. – Детки! Родненькие… Детки!.. — Уронил топорик дед. – Мы, отец, еще в разведке, Тех встречай, что будут вслед. На подбор орлы-ребята, Молодец до молодца. И старшой у аппарата, — Хоть ты что, знаком с лица. – Закурить? Верти, папаша. — Дед садится, вытер лоб. – Ну, ребята, счастье ваше — Голос подали. А то б… И старшой ему кивает: – Ничего. На том стоим. На войне, отец, бывает — Попадает по своим. – Точно так. – И тут бы деду В самый раз, что покурить, В самый раз продлить беседу: Столько ждал! – Поговорить. Но они спешат не в шутку. И еще не снялся дым… – Погоди, отец, минутку, Дай сперва освободим… Молодец ему при этом Подмигнул для красоты, И его по всем приметам Дед узнал: – Так это ж ты! Друг-знакомец, мастер-ухарь, С кем сидели у стола. Погляди скорей, старуха! Узнаешь его, орла? Та как глянула: – Сыночек! Голубочек. Вот уж гость. Может, сала съешь кусочек, Воевал, устал небось? Смотрит он, шутник тот самый: – Закусить бы счел за честь, Но ведь нету, бабка, сала? – Да и нет, а все же есть… – Значит, цел, орел, покуда. – Ну, отец, не только цел: Отступал солдат отсюда, А теперь, гляди, кто буду, — Вроде даже офицер. – Офицер? Так-так. Понятно, — Дед кивает головой. — Ну, а если… на попятный, То опять как рядовой?.. – Нет, отец, забудь. Отныне Нерушим простой завет: Ни в большом, ни в малом чине На попятный ходу нет. Откажи мне в черствой корке, Прогони тогда за дверь. Это я, Василий Теркин, Говорю. И ты уж верь. – Да уж верю! Как получше, Но какой теперь манер: Господин, сказать, поручик Иль товарищ офицер? – Стар годами, слаб глазами, И, однако, ты, старик, За два года с господами К обращению привык… Дед – плеваться, а старуха, Подпершись одной рукой, Чуть склонясь и эту руку Взявши под локоть другой, Все смотрела, как на сына Смотрит мать из уголка. – Закуси еще, – просила, — Закуси, поешь пока… И спешил, а все ж отведал, Угостился, как родной. Табаку отсыпал деду И простился. – Связь, за мной! — И уже пройдя немного, — Мастер памятлив и тут, — Теркин будто бы с порога Про часы спросил: – Идут? – Как не так! – и вновь причина Бабе кинуться в слезу. – Будет, бабка! Из Берлина Двое новых привезу.На Днепре
За рекой еще Угрою, Что осталась позади, Генерал сказал герою: – Нам с тобою по пути… Вот, казалось, парню счастье, Наступать расчет прямой: Со своей гвардейской частью На войне придет домой. Но едва ль уже мой Теркин, Жизнью тертый человек, При девчонках на вечерке Помышлял курить «Казбек»… Все же с каждым переходом, С каждым днем, что ближе к ней, Сторона, откуда родом, Земляку была больней. И в пути, в горячке боя, На привале и во сне В нем жила сама собою Речь к родимой стороне: – Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Приднепровский отчий край, Здравствуй, сына привечай! Здравствуй, пестрая осинка, Ранней осени краса, Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка, Здравствуй, речка Лучеса… Мать-земля моя родная, Я твою изведал власть, Как душа моя больная Издали к тебе рвалась! Я загнул такого крюку, Я прошел такую даль, И видал такую муку, И такую знал печаль! Мать-земля моя родная, Дымный дедовский большак, Я про то не вспоминаю, Не хвалюсь, а только так!.. Я иду к тебе с востока, Я тот самый, не иной. Ты взгляни, вздохни глубоко, Встреться наново со мной. Мать-земля моя родная, Ради радостного дня Ты прости, за что – не знаю, Только ты прости меня!.. Так в пути, в горячке боя, В суете хлопот и встреч В нем жила сама собою Эта песня или речь. Но война – ей все едино, Все – хорошие края: Что Кавказ, что Украина, Что Смоленщина твоя. Через реки и речонки, По мостам, и вплавь, и вброд, Мимо, мимо той сторонки Шла дивизия вперед. А левее той порою, Ранней осенью сухой, Занимал село героя Генерал совсем другой… Фронт полнел, как половодье, Вширь и вдаль. К Днепру, к Днепру Кони шли, прося поводья, Как с дороги ко двору. И в пыли, рябой от пота, Фронтовой смеялся люд: Хорошо идет пехота, Раз колеса отстают. Нипочем, что уставали По пути к большой реке Так, что ложку на привале Не могли держать в руке. Вновь сильны святым порывом, Шли вперед своим путем, Со страдальчески-счастливым, От жары открытым ртом. Слева наши, справа наши, Не отстать бы на ходу. – Немец кухни с теплой кашей Второпях забыл в саду. Подпереть его да в воду. – Занял берег, сукин сын! – Говорят, уж занял с ходу Населенный пункт Берлин… Золотое бабье лето Оставляя за собой, Шли войска – и вдруг с рассвета Наступил днепровский бой… Может быть, в иные годы, Очищая русла рек, Все, что скрыли эти воды, Вновь увидит человек. Обнаружит в илах сонных, Извлечет из рыбьей мглы, Как стволы дубов мореных, Орудийные стволы; Русский танк с немецким в паре, Что нашли один конец, И обоих полушарий Сталь, резину и свинец; Хлам войны – понтона днище, Трос, оборванный в песке, И топор без топорища, Что сапер держал в руке. Может быть, куда как пуще И об этом топоре Скажет кто-нибудь в грядущей Громкой песне о Днепре; О страде неимоверной Кровью памятного дня. Но о чем-нибудь, наверно, Он не скажет за меня. Пусть не мне еще с задачей Было сладить. Не беда. В чем-то я его богаче, — Я ступал в тот след горячий. Я там был. Я жил тогда… Если с грузом многотонным Отстают грузовики, И когда-то мост понтонный Доберется до реки, — Под огнем не ждет пехота, Уставной держась статьи, За паром идут ворота; Доски, бревна – за ладьи. К ночи будут переправы, В срок поднимутся мосты, А ребятам берег правый Свесил на воду кусты. Подплывай, хватай за гриву, Словно доброго коня. Передышка под обрывом И защита от огня. Не беда, что с гимнастерки, Со всего ручьем течет… Точно так Василий Теркин И вступил на берег тот. На заре туман кудлатый, Спутав дымы и дымки, В берегах сползал куда-то, Как река поверх реки. И еще в разгаре боя, Нынче, может быть, вот-вот, Вместе с берегом, с землею Будет в воду сброшен взвод. Впрочем, всякое привычно, — Срок войны, что жизни век. От заставы пограничной До Москвы-реки столичной И обратно – столько рек! Вот уже боец последний Вылезает на песок И жует сухарь немедля, Потому – в Днепре намок. Мокрый сам, шуршит штанами. Ничего! – На то десант. – Наступаем. Днепр за нами, А, товарищ лейтенант?.. Бой гремел за переправу, А внизу, южнее чуть — Немцы с левого на правый, Запоздав, держали путь. Но уже не разминуться, Теркин строго говорит: – Пусть на левом в плен сдаются, Здесь пока прием закрыт. А на левом с ходу, с ходу Подоспевшие штыки Их толкали в воду, в воду, А вода себе теки… И еще меж берегами Без разбору, наугад Бомбы сваи помогали Загонять, стелить накат. Но уже из погребушек, Из кустов, лесных берлог Шел народ – родные души — По обочинам дорог… К штабу на берег восточный Плелся стежкой, стороной Некий немец беспорточный, Веселя народ честной. – С переправы? – С переправы. Только-только из Днепра. – Плавал, значит? – Плавал, дьявол, Потому – пришла жара… – Сытый, черт! Чистопородный. – В плен спешит, как на привал… Но уже любимец взводный — Теркин, в шутки не встревал. Он курил, смотрел нестрого, Думой занятый своей. За спиной его дорога Много раз была длинней. И молчал он не в обиде, Не кому-нибудь в упрек, — Просто, больше знал и видел, Потерял и уберег… – Мать-земля моя родная, Вся смоленская родня, Ты прости, за что – не знаю, Только ты прости меня! Не в плену тебя жестоком, По дороге фронтовой, А в родном тылу глубоком Оставляет Теркин твой. Минул срок годины горькой, Не воротится назад. – Что ж ты, брат, Василий Теркин, Плачешь вроде?.. – Виноват…Про солдата-сироту
Нынче речи о Берлине. Шутки прочь, – подай Берлин. И давно уж не в помине, Скажем, древний город Клин. И на Одере едва ли Вспомнят даже старики, Как полгода с бою брали Населенный пункт Борки. А под теми под Борками Каждый камень, каждый кол На три жизни вдался в память Нам с солдатом-земляком. Был земляк не стар, не молод, На войне с того же дня И такой же был веселый, Наподобие меня. Приходилось парню драпать, Бодрый дух всегда берег, Повторял: «Вперед, на запад», Продвигаясь на восток. Между прочим, при отходе, Как сдавали города, Больше вроде был он в моде, Больше славился тогда. И по странности, бывало, Одному ему почет, Так что даже генералы Были будто бы не в счет. Срок иной, иные даты. Разделен издревле труд: Города сдают солдаты, Генералы их берут. В общем, битый, тертый, жженый, Раной меченный двойной, В сорок первом окруженный, По земле он шел родной. Шел солдат, как шли другие, В неизвестные края: «Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя?..» И, в плену семью кидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей. Но какая ни морока, Правда правдой, ложью ложь. Отступали мы до срока, Отступали мы далеко, Но всегда твердили: – Врешь!.. И теперь взглянуть на запад От столицы. Край родной! Не на шутку был он заперт За железною стеной. И до малого селенья Та из плена сторона Не по щучьему веленью Вновь сполна возвращена, По веленью нашей силы, Русской, собственной своей. Ну-ка, где она, Россия, У каких гремит дверей! И, навеки сбив охоту В драку лезть на свой авось, Враг ее – какой по счету! — Пал ничком и лапы врозь. Над какой столицей круто Взмыл твой флаг, отчизна-мать! Подождемте до салюта, Чтобы в точности сказать. Срок иной, иные даты. Правда, ноша не легка… Но продолжим про солдата, Как сказали, земляка. Дом родной, жена ли, дети, Брат, сестра, отец иль мать У тебя вот есть на свете, — Есть куда письмо послать. А у нашего солдата — Адресатом белый свет. Кроме радио, ребята, Близких родственников нет. На земле всего дороже, Коль имеешь про запас То окно, куда ты сможешь Постучаться в некий час. На походе за границей, В чужедальней стороне, Ах, как бережно хранится Боль-мечта о том окне! А у нашего солдата, — Хоть сейчас войне отбой, — Ни окошка нет, ни хаты, Ни хозяйки, хоть женатый, Ни сынка, а был, ребята, — Рисовал дома с трубой… Под Смоленском наступали. Выпал отдых. Мой земляк Обратился на привале К командиру: так и так, — Отлучиться разрешите, Дескать, случай дорогой, Мол, поскольку местный житель, До двора – подать рукой. Разрешают в меру срока… Край известный до куста. Но глядит – не та дорога, Местность будто бы не та. Вот и взгорье, вот и речка, Глушь, бурьян солдату в рост, Да на столбике дощечка, Мол, деревня Красный Мост. И нашлись, что были живы, И скажи ему спроста Все по правде, что служивый — Достоверный сирота. У дощечки на развилке, Сняв пилотку, наш солдат Постоял, как на могилке, И пора ему назад. И, подворье покидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей… Но, бездомный и безродный, Воротившись в батальон, Ел солдат свой суп холодный После всех, и плакал он. На краю сухой канавы, С горькой, детской дрожью рта, Плакал, сидя с ложкой в правой, С хлебом в левой, – сирота. Плакал, может быть, о сыне, О жене, о чем ином, О себе, что знал: отныне Плакать некому о нем. Должен был солдат и в горе Закусить и отдохнуть, Потому, друзья, что вскоре Ждал его далекий путь. До земли советской края Шел тот путь в войне, в труде, А война пошла такая — Кухни сзади, черт их где! Позабудешь и про голод За хорошею войной. Шутки, что ли, сутки – город, Двое суток – областной. Срок иной, пора иная — Бей, гони, перенимай. Белоруссия родная, Украина золотая, Здравствуй, пели, и прощай. Позабудешь и про жажду, Потому что пиво пьет На войне отнюдь не каждый Тот, что брал пивной завод. Так-то с ходу ли, не с ходу, Соступив с родной земли, Пограничных речек воду Мы с боями перешли. Счет сведен, идет расплата На свету, начистоту. Но закончим про солдата, Про того же сироту. Где он нынче на поверку. Может, пал в бою каком, С мелкой надписью фанерку Занесло сырым снежком. Или снова был он ранен, Отдохнул, как долг велит, И опять на поле брани Вместе с нами брал Тильзит? И, Россию покидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей. Может, здесь еще бездомней И больней душе живой, Так ли, нет, – должны мы помнить О его слезе святой. Если б ту слезу руками Из России довелось На немецкий этот камень Донести, – прожгла б насквозь. Счет велик, идет расплата. И за той большой страдой Не забудемте, ребята, Вспомним к счету про солдата, Что остался сиротой. Грозен счет, страшна расплата За мильоны душ и тел. Уплати – и дело свято, Но вдобавок за солдата, Что в войне осиротел. Далеко ли до Берлина, Не считай, шагай, смоли, — Вдвое меньше половины Той дороги, что от Клина, От Москвы уже прошли. День идет за ночью следом, Подведем штыком черту. Но и в светлый день победы Вспомним, братцы, за беседой Про солдата-сироту…По дороге на Берлин
По дороге на Берлин Вьется серый пух перин. Провода умолкших линий, Ветки вымокшие лип Пух перин повил, как иней, По бортам машин налип. И колеса пушек, кухонь Грязь и снег мешают с пухом. И ложится на шинель С пухом мокрая метель… Скучный климат заграничный, Чуждый край краснокирпичный, Но война сама собой, И земля дрожит привычно, Хрусткий щебень черепичный Отряхая с крыш долой… Мать-Россия, мы полсвета У твоих прошли колес, Позади оставив где-то Рек твоих раздольный плес. Долго-долго за обозом В край чужой тянулся вслед Белый цвет твоей березы И в пути сошел на нет. С Волгой, с древнею Москвою Как ты нынче далека. Между нами и тобою — Три не наших языка. Поздний день встает не русский Над немилой стороной. Черепичный щебень хрусткий Мокнет в луже под стеной. Всюду надписи, отметки, Стрелки, вывески, значки, Кольца проволочной сетки, Загородки, дверцы, клетки — Все нарочно для тоски… Мать-земля родная наша, В дни беды и в дни побед Нет тебя светлей и краше И желанней сердцу нет. Помышляя о солдатской Непредсказанной судьбе, Даже лечь в могиле братской Лучше, кажется, в тебе. А всего милей до дому, До тебя дойти живому, Заявиться в те края: – Здравствуй, родина моя! Воин твой, слуга народа, С честью может доложить: Воевал четыре года, Воротился из похода И теперь желает жить. Он исполнил долг во славу Боевых твоих знамен. Кто еще имеет право Так любить тебя, как он! День и ночь в боях сменяя, В месяц шапки не снимая, Воин твой, защитник-сын, Шел, спешил к тебе, родная, По дороге на Берлин… По дороге неминучей Пух перин клубится тучей. Городов горелый лом Пахнет паленым пером. И под грохот канонады На восток, из мглы и смрада, Как из адовых ворот, Вдоль шоссе течет народ. Потрясенный, опаленный, Всех кровей, разноплеменный, Горький, вьючный, пеший люд… На восток – один маршрут. На восток, сквозь дым и копоть, Из одной тюрьмы глухой По домам идет Европа. Пух перин над ней пургой. И на русского солдата Брат француз, британец брат, Брат поляк и все подряд С дружбой будто виноватой, Но сердечною глядят. На безвестном перекрестке На какой-то встречный миг — Сами тянутся к прическе Руки девушек немых. И от тех речей, улыбок Залит краской сам солдат: Вот Европа, а спасибо Все по-русски говорят. Он стоит, освободитель, Набок шапка со звездой. Я, мол, что ж, помочь любитель, Я насчет того простой. Мол, такая служба наша, Прочим флагам не в упрек… – Эй, а ты куда, мамаша? – А туда ж, – домой, сынок. В чужине, в пути далече, В пестром сборище людском Вдруг слова родимой речи, Бабка в шубе, с посошком. Старость вроде, да не дряхлость, По-дорожному крест-накрест Вся платком оплетена И в котомку впряжена. Поздоровалась и встала, Земляку-бойцу под стать, Деревенская, простая Наша труженица-мать. Мать святой извечной силы, Из безвестных матерей, Что в труде неизносимы И в любой беде своей; Что судьбою, повторенной На земле сто раз подряд, И растят в любви бессонной, И теряют нас, солдат; И живут, и рук не сложат, Не сомкнут своих очей, Коль нужны еще, быть может, Внукам вместо сыновей. Мать одна в чужбине где-то! – Далеко ли до двора? – До двора? Двора-то нету, А сама из-за Днепра… – Стой, ребята, не годится, Чтобы этак с посошком Шла домой из-за границы Мать солдатская пешком. Нет, родная, по порядку Дай нам делать, не мешай. Перво-наперво лошадку С полной сбруей получай. Получай экипировку, Ноги ковриком укрой. А еще тебе коровку Вместе с приданной овцой. В путь-дорогу чайник с кружкой Да ведерко про запас, Да перинку, да подушку, — Немцу в тягость, нам как раз… – Ни к чему. Куда, родные? — А ребята – нужды нет — Волокут часы стенные И ведут велосипед. – Ну, прощай. Счастливо ехать! — Что-то силится сказать И закашлялась от смеха, Головой качает мать. – Как же, детки, путь не близкий, Вдруг задержат где меня: Ни записки, ни расписки Не имею на коня. – Ты об этом не печалься, Поезжай да поезжай. Что касается начальства, — Свой у всех передний край. Поезжай, кати, что с горки, А случится что-нибудь, То скажи, не позабудь: Мол, снабдил Василий Теркин, — И тебе свободен путь. Будем живы, в Заднепровье Завернем на пироги. – Дай господь тебе здоровья И от пули сбереги… Далеко, должно быть, где-то Едет нынче бабка эта, Правит, щурится от слез. И с боков дороги узкой, На земле еще не русской — Белый цвет родных берез. Ах, как радостно и больно Видеть их в краю ином!.. Пограничный пост контрольный, Пропусти ее с конем!В бане
На околице войны — В глубине Германии — Баня! Что там Сандуны С остальными банями! На чужбине отчий дом — Баня натуральная. По порядку поведем Нашу речь похвальную. Дом ли, за́мок, все равно, Дело безобманное: Банный пар занес окно Пеленой туманною. Стулья графские стоят Вдоль стены в предбаннике. Снял подштанники солдат, Докурил без паники. Докурил, рубаху с плеч Тащит через голову. Про солдата в бане речь, — Поглядим на голого. Невысок, да грудь вперед И в кости надежен. Телом бел, – который год Загорал в одеже. И хоть нет сейчас на нем Форменных регалий, Что знаком солдат с огнем, Сразу б угадали. Подивились бы спроста, Что остался целым. Припечатана звезда На живом, на белом. Неровна, зато красна, Впрямь под стать награде, Пусть не спереди она, — На лопатке сзади. С головы до ног мельком Осмотреть атлета: Там еще рубец стручком, Там иная мета. Знаки, точно письмена Памятной страницы. Тут и Ельня, и Десна, И родная сторона В строку с заграницей. Столько верст и столько вех, Не забыть иную. Но разделся человек, Так идет в парную. Он идет, но как идет, Проследим сторонкой: Так ступает, точно лед Под ногами тонкий; Будто делает с трудом Шаг – и непременно: – Ух, ты! – крякает, притом Щурится блаженно. Говор, плеск, веселый гул, Капли с потных сводов… Ищет, руки протянув, Прежде пар, чем воду. Пар бодает в потолок, Ну-ка, с ходу на полок! В жизни мирной или бранной, У любого рубежа, Благодарны ласке банной Наше тело и душа. Ничего, что ты природой Самый русский человек, А берешь для бани воду Из чужих, далеких рек. Много хуже для здоровья, По зиме ли, по весне, Возле речек Подмосковья Мыться в бане на войне. – Ну-ка ты, псковской, елецкий Иль еще какой земляк, Зачерпни воды немецкой Да уважь, плесни черпак. Не жалей, добавь на пфенниг, А теперь погладить швы Дайте, хлопцы, русский веник, Даже если он с Литвы. Честь и слава помпохозу, Снаряжавшему обоз, Что советскую березу Аж за Кенигсберг завез. Эй, славяне, что с Кубани, С Дона, с Волги, с Иртыша, Занимай высоты в бане, Закрепляйся не спеша! До того, друзья, отлично Так-то всласть, не торопясь, Парить веником привычным Заграничный пот и грязь. Пар на славу, молодецкий, Мокрым доскам горячо. Ну-ка, где ты, друг елецкий, Кинь гвардейскую еще! Кинь еще, а мы освоим С прежней дачей заодно. Вот теперь спасибо, воин, Отдыхай. Теперь – оно! Кто не нашей подготовки, Того с полу на полок Не встянуть и на веревке, — Разве только через блок. Тут любой старик любитель, Сунься только, как ни рьян, Больше двух минут не житель, А и житель – не родитель, Потому не даст семян. Нет, куда, куда, куда там, Хоть кому, кому, кому Браться париться с солдатом, — Даже черту самому. Пусть он жиловатый парень, Да такими вряд ли он, Как солдат, жарами жарен И морозами печен. Пусть он, в общем, тертый малый, Хоть, понятно, черта нет, Да поди сюда, пожалуй, Так узнаешь, где тот свет. На полке́, полке́, что тесан Мастерами на войне, Ходит веник жарким чесом По малиновой спине. Человек поет и стонет, Просит: – Гуще нагнетай. — Стонет, стонет, а не донят: – Дай! Дай! Дай! Дай! He допариться в охоту, В меру тела для бойца — Все равно, что немца с ходу Не доделать до конца. Нет, тесни его, чтоб вскоре Опрокинуть навзничь в море, А который на земле — Истолочь живьем в «котле». И за всю войну впервые — Немца нет перед тобой. В честь победы огневые Грянут следом за Москвой. Грянет залп многоголосый, Заглушая шум волны. И пошли стволы, колеса На другой конец войны. С песней тронулись колонны Не в последний ли поход? И ладонью запыленной Сам солдат слезу утрет. Кто-то свистнет, гикнет кто-то, Грусть растает, как дымок. И война – не та работа, Если праздник недалек. И война – не та работа, Ясно даже простаку, Если по три самолета В помощь придано штыку. И не те как будто люди, И во всем иная стать, Если танков и орудий — Сверх того, что негде стать. Сила силе доказала: Сила силе – не ровня. Есть металл прочней металла, Есть огонь страшней огня! Бьют Берлину у заставы Судный час часы Москвы… А покамест суд да справа — Пропотел солдат на славу, Кость прогрел, разгладил швы, Новый с ног до головы — И слезай, кончай забаву… А внизу – иной уют, В душевой и ванной Завершает голый люд Банный труд желанный. Тот упарился, а тот Борется с истомой. Номер первый спину трет Номеру второму. Тот, механик и знаток, У светца хлопочет, Тот макушку мылит впрок, Тот мозоли мочит; Тот платочек носовой, Свой трофей карманный, Моет мыльною водой, Дармовою банной. Ну, а наш слегка остыл И – конец лежанке. В шайке пену нарастил, Обработал фронт и тыл, Не забыл про фланги. Быстро сладил с остальным, Обдался и вылез. И невольно вслед за ним Все поторопились. Не затем, чтоб он стоял Выше в смысле чина, А затем, что жизни дал На полке мужчина. Любит русский человек Праздник силы всякий, Оттого и хлеще всех Он в труде и драке. И в привычке у него Издавна, извечно За лихое удальство Уважать сердечно. И с почтеньем все глядят, Как опять без паники Не спеша надел солдат Новые подштанники. Не спеша надел штаны И почти что новые, С точки зренья старшины, Сапоги кирзовые. В гимнастерку влез солдат, А на гимнастерке — Ордена, медали в ряд Жарким пламенем горят… – Закупил их, что ли, брат, Разом в военторге? Тот стоит во всей красе, Занят самокруткой. – Это что! Еще не все, — Метит шуткой в шутку. – Любо-дорого. А где ж Те, мол, остальные?.. – Где последний свой рубеж Держит немец ныне. И едва простился он, Как бойцы в восторге Вслед вздохнули: – Ну, силен! – Все равно что Теркин.От автора
«Светит месяц, ночь ясна, Чарка выпита до дна…» Теркин, Теркин, в самом деле, Час настал, войне отбой. И как будто устарели Тотчас оба мы с тобой. И как будто оглушенный В наступившей тишине, Смолкнул я, певец смущенный, Петь привыкший на войне. В том беды особой нету: Песня, стало быть, допета. Песня новая нужна, Дайте срок, придет она. Я сказать хотел иное, Мой читатель, друг и брат, Как всегда, перед тобою Я, должно быть, виноват. Больше б мог, да было к спеху, Тем, однако, дорожи, Что, случалось, врал для смеху, Никогда не лгал для лжи. И, по совести, порою Сам вздохнул не раз, не два, Повторив слова героя, То есть Теркина слова: «Я не то еще сказал бы, — Про себя поберегу. Я не так еще сыграл бы, — Жаль, что лучше не могу». И хотя иные вещи В годы мира у певца Выйдут, может быть, похлеще Этой книги про бойца, — Мне она всех прочих боле Дорога, родна до слез, Как тот сын, что рос не в холе, А в годину бед и гроз… С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной, Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой. Я забыть того не вправе, Чем твоей обязан славе, Чем и где помог ты мне, Повстречавшись на войне. От Москвы, от Сталинграда Неизменно ты со мной — Боль моя, моя отрада, Отдых мой и подвиг мой! Эти строки и страницы — Дней и верст особый счет, Как от западной границы До своей родной столицы, И от той родной столицы Вспять до западной границы, А от западной границы Вплоть до вражеской столицы Мы свой делали поход. Смыли весны горький пепел Очагов, что грели нас. С кем я не был, с кем я не пил В первый раз, в последний раз… С кем я только не был дружен С первой встречи близ огня. Скольким душам был я нужен, Без которых нет меня. Скольких их на свете нету, Что прочли тебя, поэт, Словно бедной книге этой Много, много, много лет. И сказать, помыслив здраво: Что ей будущая слава! Что ей критик, умник тот, Что читает без улыбки, Ищет, нет ли где ошибки, — Горе, если не найдет. Не о том с надеждой сладкой Я мечтал, когда украдкой На войне, под кровлей шаткой, По дорогам, где пришлось, Без отлучки от колес, В дождь, укрывшись плащ-палаткой, Иль зубами сняв перчатку На ветру, в лютой мороз, Заносил в свою тетрадку Строки, жившие вразброс. Я мечтал о сущем чуде: Чтоб от выдумки моей На войне живущим людям Было, может быть, теплей, Чтобы радостью нежданной У бойца согрелась грудь, Как от той гармошки драной, Что случится где-нибудь. Толку нет, что, может статься, У гармошки за душой Весь запас, что на два танца, — Разворот зато большой. И теперь, как смолкли пушки, Предположим наугад, Пусть нас где-нибудь в пивнушке Вспомнит после третьей кружки С рукавом пустым – солдат; Пусть в какой-нибудь каптерке У кухонного крыльца Скажут в шутку: «Эй ты, Теркин!» — Про какого-то бойца; Пусть о Теркине почтенный Скажет важно генерал, — Он-то скажет непременно, — Что медаль ему вручал; Пусть читатель вероятный Скажет с книжкою в руке: – Вот стихи, а все понятно, Все на русском языке… Я доволен был бы, право, И – не гордый человек — Ни на чью иную славу Не сменю того вовек. Повесть памятной годины, Эту книгу про бойца, Я и начал с середины И закончил без конца С мыслью, может, дерзновенной Посвятить любимый труд Павших памяти священной, Всем друзьям поры военной, Всем сердцам, чей дорог суд.1941–1945
Теркин на том свете
Тридцати неполных лет — Любо ли не любо — Прибыл Теркин На тот свет, А на этом Убыл. Убыл-прибыл в поздний час Ночи новогодней. Осмотрелся в первый раз Теркин в преисподней… Так пойдет – строка в строку — Вразворот картина. Но читатель начеку: – Что за чертовщина! – В век космических ракет, Мировых открытий — Странный, знаете, сюжет. – Да, не говорите!.. – Ни в какие ворота. – Тут не без расчета… – Подоплека не проста. – То-то и оно-то…* * *
И держись: наставник строг — Проницает с первых строк… Ах, мой друг, читатель-дока, Окажи такую честь: Накажи меня жестоко, Но изволь сперва прочесть. Не спеши с догадкой плоской, Точно критик-грамотей, Всюду слышать отголоски Недозволенных идей. И с его лихой ухваткой Подводить издалека — От ущерба и упадка Прямо к мельнице врага. И вздувать такие страсти Из запаса бабьих снов, Что грозят Советской власти Потрясением основ. Не ищи везде подвоха, Не пугай из-за куста. Отвыкай. Не та эпоха — Хочешь, нет ли, а не та! И доверься мне по старой Доброй дружбе грозных лет: Я зазря тебе не стану Байки баять про тот свет. Суть не в том, что рай ли с адом, Черт ли, дьявол – все равно: Пушки к бою едут задом, — Это сказано давно… Вот и все, чем автор вкратце Упреждает свой рассказ, Необычный, может статься, Странный, может быть, подчас. Но – вперед. Перо запело. Что к чему — Покажет дело.* * *
Повторим: в расцвете лет, В самой доброй силе Ненароком на тот свет Прибыл наш Василий. Поглядит – светло, тепло, Ходы-переходы — Вроде станции метро, Чуть пониже своды. Перекрытье – не чета Двум иль трем накатам. Вот где бомба ни черта Не проймет — Куда там! (Бомба! Глядя в потолок И о ней смекая, Теркин знать еще не мог, Что – смотря какая. Что от нынешней – случись По научной смете — Так, пожалуй, не спастись Даже на том свете.) И еще – что явь, что сон — Теркин не уверен, Видит, валенками он Наследил у двери. А порядок, чистота — Не приткнуть окурок. Оробел солдат спроста И вздохнул: – Культура… Вот такие бы везде Зимние квартиры. Поглядим – какие где Тут ориентиры. Стрелка «Вход». А «Выход»? Нет. Ясно и понятно: Значит, пламенный привет, — Путь закрыт обратный. Значит, так тому и быть, Хоть и без привычки. Вот бы только нам попить Где-нибудь водички. От неведомой жары В горле зачерствело. Да потерпим до поры, Не в новинку дело. Видит Теркин, как туда, К станции конечной, Прибывают поезда Изо мглы предвечной. И выходит к поездам, Важный и спокойный, Того света комендант — Генерал-покойник. Не один – по сторонам Начеку охрана. Для чего – судить не нам, Хоть оно и странно: Раз уж списан ты сюда, Кто б ты ни был чином, Впредь до Страшного суда Трусить нет причины. По уставу, сделав шаг, Теркин доложился: Мол, такой-то, так и так, На тот свет Явился. Генерал, угрюм на вид, Голосом усталым: – А с которым, – говорит, — Прибыл ты составом? Теркин – в струнку, как стоял, Тем же самым родом: – Я, товарищ генерал, Лично, пешим ходом. – Как так пешим? – Виноват. (Строги коменданты!) – Говори, отстал, солдат, От своей команды? Так ли, нет ли – все равно Спорить не годится. – Ясно! Будет учтено. И не повторится. – Да уж тут что нет, то нет, Это, брат, бесспорно, Потому как на тот свет Не придешь повторно. Усмехнулся генерал: – Ладно. Оформляйся. Есть порядок – чтоб ты знал — Тоже, брат, хозяйство. Всех прими да всех устрой — По заслугам место. Кто же трус, а кто герой — Не всегда известно. Дисциплина быть должна Четкая до точки: Не такая, брат, война, Чтоб поодиночке… Проходи давай вперед — Прямо по платформе. – Есть идти! И поворот Теркин дал по форме. И едва за стрелкой он Повернул направо — Меж приземистых колонн — Первая застава. Тотчас все на карандаш: Имя, номер, дату. – Аттестат в каптерку сдашь, — Говорят солдату. Удивлен весьма солдат: – Ведь само собою — Не положен аттестат Нам на поле боя. Раз уж я отдал концы — Не моя забота. – Все мы, братец, мертвецы, А порядок – вот он. Для того ведем дела Строго – номер в номер, — Чтобы ясность тут была, Правильно ли помер. Ведь случалось иногда — Рана несмертельна, А его зашлют сюда, С ним возись отдельно. Помещай его сперва В залу ожиданья… (Теркин мельком те слова Принял во вниманье.) – Ты, понятно, новичок, Вот тебе и дико. А без формы на учет Встань у нас поди-ка. Но смекнул уже солдат: Нет беды великой. То ли, се ли, а назад Вороти поди-ка. Осмелел, воды спросил: Нет ли из-под крана? На него, глаза скосив, Посмотрели странно. Да вдобавок говорят, Усмехаясь криво: – Ты еще спросил бы, брат, На том свете пива… И довольны все кругом Шуткой той злорадной. Повернул солдат кру-гом: – Будьте вы неладны… Позади Учетный стол, Дальше – влево стрелки. Повернул налево – стоп, Смотрит: Стол проверки. И над тем уже Столом — Своды много ниже, Свету меньше, а кругом — Полки, Сейфы, Ниши; Да шкафы, Да вертлюги Сзади, как в аптеке; Книг толстенных корешки, Папки, Картотеки. И решеткой обнесен Этот Стол кромешный И кромешный телефон (Внутренний, конечно). И доносится в тиши Точно вздох загробный: – Авто-био опиши Кратко и подробно… Поначалу на рожон Теркин лезть намерен: Мол, в печати отражен, Стало быть, проверен. – Знаем: «Книга про бойца». – Ну так в чем же дело? – «Без начала, без конца» — Не годится в «Дело». – Но поскольку я мертвец… – Это толку мало. – …то не ясен ли конец? – Освети начало. Уклоняется солдат: – Вот еще обуза: Там же в рифму все подряд, Автор – член союза… – Это – мало ли чего, Той ли меркой мерим. Погоди, и самого Автора проверим… Видит Теркин, что уж тут И беда, пожалуй: Не напишешь, так пришьют От себя начало. Нет уж, лучше, если сам. И у спецконторки Примостившись, написал Авто-био Теркин.* * *
По графам: вопрос – ответ. Начал с предков — Кто был дед. «Дед мой сеял рожь, пшеницу, Обрабатывал надел. Он не ездил за границу, Связей также не имел. Пить – пивал. Порой без шапки Приходил, в сенях шумел. Но, помимо как от бабки, Он взысканий не имел. Не представлен был к награде, Не был дед передовой. И отмечу правды ради — Не работал над собой. Уклонялся. И постольку Близ восьмидесяти лет Он не рос уже нисколько, Укорачивался дед…»* * *
Так и далее – родных Отразил и близких, Всех, что числились в живых И посмертных списках. Стол проверки бросил взгляд На его работу: – Расписался? То-то, брат. Следующий – кто там? Впрочем, стой. — Перелистал, Нет ли где помарок. – Фотокарточки представь В должных экземплярах… Докажи тому Столу: Что ж, как не запасся, Как за всю войну в тылу Не был ты ни часа. – До поры была со мной Карточка из дома — Уступить пришлось одной, Скажем так, Знакомой… Но суров закон Стола, Голос тот усопший: – Это личные дела, А порядок общий. И такого никогда Не знавал при жизни — Слышит: – Палец дай сюда, Обмакни да тисни. Передернуло всего, Но махнул рукою. – Палец? Нате вам его. Что еще другое?.. Вышел Теркин на простор Из-за той решетки. Шаг, другой — И вот он, Стол Медсанобработки. Подошел – не миновать Предрешенной встречи. И, конечно же, опять Не был обеспечен. Не подумал, сгоряча Протянувши ноги, Что без подписи врача В вечность нет дороги; Что и там они, врачи, Всюду наготове Относительно мочи И солдатской крови. Ахнул Теркин: – Что за черт, Что за постановка: Ну как будто на курорт Мне нужна путевка! Столько всяческой возни В их научном мире. Вдруг велят: – А ну, дыхни, Рот разинь пошире. Принимал? – Наоборот. — И со вздохом горьким: – Непонятный вы народ, — Усмехнулся Теркин. – Кабы мне глоток-другой При моем раненье, Я бы, может, ни ногой В ваше заведенье…* * *
Но солдат – везде солдат: То ли, се ли – виноват. Виноват, что в этой фляге Не нашлось ни капли влаги, — Старшина был скуповат, Не уважил – виноват. Виноват, что холод жуткий Жег тебя вторые сутки, Что вблизи упал снаряд, Разорвался – виноват. Виноват, что на том свете За живых мертвец в ответе… Но молчи, поскольку – тлен, И терпи волынку. Пропустили сквозь рентген Всю его начинку. Не забыли ничего И науки ради Исписали на него Толстых три тетради. Молоточком – тук да тук, Хоть оно не больно, Обстучали все вокруг — Чем-то недовольны. Рассуждают – не таков Запах. Вот забота: Пахнет парень табаком И солдатским потом. Мол, покойник со свежа Входит в норму еле, Словно там еще душа Притаилась в теле. Но и полных данных нет, Снимок, что ль, нечеткий. – Приготовься на предмет Общей обработки. – Баня? С радостью туда, Баня – это значит Перво-наперво – вода. – Нет воды горячей. – Ясно! Тот и этот свет В данном пункте сходны. И холодной тоже нет? – Нету. Душ безводный. – Вот уж это никуда! — Возмутился Теркин. – Здесь лишь мертвая вода. – Ну, давайте мертвой. – Это – если б сверху к нам, — Поясняет некто, — Ты явился по частям, То есть некомплектно. Мы бы той тебя водой Малость покропили, Все детали меж собой В точности скрепили. И готов – хоть на парад — Ты во всей натуре… Приступай давай, солдат, К общей процедуре. Снявши голову, кудрей Не жалеть, известно. – Ах, валяйте, да скорей, Мне бы хоть до места… Раз уж так пошли дела, Не по доброй воле, Теркин ищет хоть угла В мрачной той юдоли. С недосыпу на земле, Хоть как есть, в одеже, Отоспаться бы в тепле — Ведь покой положен. Вечный, сказано, покой — Те слова не шутки. Ну, а нам бы хоть какой, Нам бы хоть на сутки. Впереди уходят вдаль, В вечность коридоры — Того света магистраль, — Кверху семафоры. И видны за полверсты, Чтоб тебе не сбиться, Указателей персты, Надписи, таблицы… Строгий свет от фонарей, Сухость в атмосфере. А дверей – не счесть дверей, И какие двери! Все плотны, заглушены Способом особым, Выступают из стены Вертикальным гробом. И какую ни открой — Ударяет сильный, Вместе пыльный и сырой, Запах замогильный. И у тех, что там сидят, С виду как бы люди, Означает важный взгляд: «Нету. И не будет». Теркин мыслит: как же быть, Где искать начало? «Не мешай руководить!» — Надпись подсказала. Что тут делать? Наконец Набрался отваги — Шасть к прилавку, где мертвец Подшивал бумаги. Мол, приписан к вам в запас Вечный – и поскольку Нахожусь теперь у вас, Мне бы, значит, койку… Взглядом сонным и чужим Тот солдата смерил, Пальцем – за ухо – большим Указал на двери В глубине. Солдат – туда, Потянул за ручку. Слышит сзади: – Ах, беда С этою текучкой… Там за дверью первый стол, — Без задержки следуй — Тем же, за ухо, перстом Переслал к соседу. И вели за шагом шаг Эти знаки всуе, Без отрыва от бумаг Дальше указуя. Но в конце концов ответ Был членораздельный: – Коек нет. Постели нет. Есть приклад постельный. – Что приклад? На кой он ляд? Как же в этом разе? – Вам же ясно говорят: Коек нет на базе. Вам же русским языком… Простыни в просушке. Можем выдать целиком Стружки. Для подушки. Соответственны слова Древней волоките: Мол, не сразу и Москва, Что же вы хотите? Распишитесь тут и там, Пропуск ваш отмечен. Остальное – по частям. – Тьфу ты! – плюнуть нечем. Смех и грех: Навек почить, Так и то на деле Было б легче получить Площадь в жилотделе. Да притом, когда б живой Слышал речь такую, Я б ему с его «Москвой» Показал другую. Я б его за те слова Спосылал на базу. Сразу ль, нет ли та «Москва», Он бы понял сразу! Я б ему еще вкатил По гвардейской норме, Что такое фронт и тыл — Разъяснил бы в корне… И уже хотел уйти, Вспомнил, что, пожалуй, Не мешало б занести Вывод в книгу жалоб. Но отчетлив был ответ На вопрос крамольный: – На том свете жалоб нет, Все у нас довольны. Книги незачем держать, — Ясность ледяная. – Так, допустим. А печать — Ну хотя б стенная? – Как же, есть. Пройти пустяк — За угол направо. Без печати – как же так, Только это зря вы… Ладно. Смотрит – за углом — Орган того света. Над редакторским столом — Надпись: «Гробгазета». За столом – не сам, так зам, — Нам не все равно ли, — – Я вас слушаю, – сказал, Морщась, как от боли. Полон доблестных забот, Перебил солдата: – Не пойдет. Разрез не тот. В мелком плане взято. Авторучкой повертел. – Да и места нету. Впрочем, разве что в Отдел Писем без ответа… И в бессонный поиск свой Вникнул снова с головой. Весь в поту, статейки правит, Водит носом взад-вперед: То убавит, То прибавит, То свое словечко вставит, То чужое зачеркнет. То его отметит птичкой, Сам себе и Глав и Лит. То возьмет его в кавычки, То опять же оголит. Знать, в живых сидел в газете, Дорожил большим постом. Как привык на этом свете, Так и мучится на том. Вот притих, уставясь тупо, Рот разинут, взгляд потух. Вдруг навел на строчки лупу, Избоченясь, как петух. И последнюю проверку Применяя, тот же лист Он читает Снизу кверху, А не только Сверху вниз. Верен памятной науке, В скорбной думе морщит лоб… Попадись такому в руки Эта сказка — Тут и гроб! Он отечески согретым Увещаньем изведет. Прах от праха того света, Скажет: Что еще за тот? Что за происк иль попытка Воскресить вчерашний день, Неизжиток Пережитка Или тень На наш плетень? Впрочем, скажет, и не диво, Что избрал ты зыбкий путь. Потому – от коллектива Оторвался — Вот в чем суть. Задурил, кичась талантом, — Да всему же есть предел, — Новым, видите ли, Дантом Объявиться захотел. Как же было не в догадку — Просто вызвать на бюро Да призвать тебя к порядку, Чтобы выправил перо. Чтобы попусту бумагу На авось не тратил впредь: Не писал бы этак с маху — Дал бы планчик просмотреть. И без лишних притязаний Приступал тогда к труду, Да последних указаний Дух всегда имел в виду. Дух тот брал бы за основу И не ведал бы прорух… Тут, конечно, автор снова Возразил бы: – Дух-то дух. Мол, и я не против духа, В духе смолоду учен. И по части духа — Слуха, Да и нюха — Не лишен. Но притом вопрос не праздный Возникает сам собой: Ведь и дух бывает разный — То ли мертвый, То ль живой. За свои слова в ответе Я недаром на посту: Мертвый дух на этом свете Различаю за версту. И не той ли метой мечен Мертвых слов твоих набор. Что ж с тобой вести мне речи — Есть с живыми разговор! Проходите без опаски За порог открытой сказки Вслед за Теркиным моим — Что там дальше — Поглядим. Помещенья вроде ГУМа — Ходишь, бродишь, как дурной. Только нет людского шума — Всюду вечный выходной. Сбился с ног, в костях ломота, Где-нибудь пристать охота.* * *
Галереи – красота, Помещений бездна, Кабинетов до черта, А солдат без места. Знать не знает, где привал Маеты бессонной, Как тот воин, что отстал От своей колонны. Догони – и с плеч гора, Море по колено. Да не те все номера, Знаки и эмблемы. Неизвестных столько лиц, Все свои, все дома. А солдату – попадись Хоть бы кто знакомый. Всем по службе недосуг, Смотрят, не вникая… И не ждал, не думал – вдруг Встреча. Да какая!* * *
В двух шагах перед тобой Друг-товарищ фронтовой. Тот, кого уже и встретить Ты не мог бы в жизни сей. Но и там – и на том свете — Тоже худо без друзей… Повстречал солдат солдата, Друга памятных дорог, С кем от Бреста брел когда-то, Пробираясь на восток. С кем расстался он, как с другом Расстается друг-солдат, Второпях – за недосугом Совершить над ним обряд. Не посетуй, что причалишь К месту сам, а мне – вперед. Не прогневайся, товарищ. И не гневается тот. Только, может, в миг прощальный, Про себя, живой солдат Тот безропотно-печальный И уже нездешний, дальний, Протяженный в вечность взгляд Навсегда в душе отметит, Хоть уже дороги врозь… – Друг-товарищ, на том свете — Вот где встретиться пришлось… Вот он – в блеклой гимнастерке Без погон — Из тех времен. «Значит, все, – подумал Теркин, — Я – где он. И все – не сон». – Так-то, брат… — Слова излишни. Поздоровались. Стоят. Видит Теркин: друг давнишний Встрече как бы и не рад. По какой такой причине — На том свете ли обвык Или, может, старше в чине Он теперь, чем был в живых? – Так-то, Теркин… – Так, примерно: Не понять – где фронт, где тыл. В окруженье – в сорок первом — Хоть какой, но выход был. Был хоть суткам счет надежный, Был хоть запад и восток, Хоть в пути паек подножный, Хоть воды, воды глоток! Отоспись в чащобе за день, Ночью двигайся. А тут? Дай хоть где-нибудь присядем — Ноги в валенках поют… Повернули с тротуара В глубь задворков за углом, Где гробы порожней тарой Были свалены на слом. Размещайся хоть на дневку, А не то что на привал. – Доложи-ка обстановку, Как сказал бы генерал. Где тут линия позиций, — Жаль, что карты нет со мной, — Ну, хотя б – в каких границах Расположен мир иной?.. – Генерал ты больно скорый, Уточнился бы сперва: Мир иной – смотря который, — Как-никак их тоже два. И от ног своих разутых, От портянок отвлечен, Теркин – тихо: – Нет, без шуток?.. — Тот едва пожал плечом. – Ты-то мог не знать – заглазно. Есть тот свет, Где мы с тобой, И, конечно, буржуазный Тоже есть, само собой. Всяк свои имеет стены При совместном потолке. Два тех света, Две системы, И граница на замке. Тут и там свои уставы И, как водится оно, — Все иное – быт и нравы… – Да не все ли здесь равно? – Нет, брат, – все тому подобно, Как и в жизни – тут и там. – Но позволь: в тиши загробной Тоже – труд, и капитал, И борьба, и все такое?.. – Нет, зачем. Какой же труд, Если вечного покоя Обстановка там и тут. – Значит, как бы в обороне Загорают – тут и там? – Да. И, ясно, прежней роли Не играет капитал. Никакой ему лазейки, Вечность вечностью течет. Денег нету ни копейки, Капиталу только счет. Ну, а в части распорядка — Наш подъем – для них отбой, И поверка и зарядка В разный срок, само собой. Вот и все тебе известно, Что у нас и что у них. – Очень, очень интересно… — Теркин в горести поник. – Кто в иную пору прибыл, Тот как хочешь, а по мне — Был бы только этот выбор, — Я б остался на войне. На войне о чем хлопочешь? Ждешь скорей ее конца. Что там слава или почесть Без победы для бойца. Лучше нет – ее, победу, Для живых в бою добыть. И давай за ней по следу, Как в жару к воде – попить. Не о смертном думай часе — В нем ли главный интерес: Смерть — Она всегда в запасе, Жизнь — Она всегда в обрез. – Так ли, друг? – Молчи, вояка, Время жизни истекло. – Нет, скажи: и так, и всяко, Только нам не повезло. Не по мне лежать здесь лежнем, Да уж выписан билет. Ладно, шут с ним, с зарубежным, Говори про наш тот свет. – Что ж, вопрос весьма обширен. Вот что главное усвой: Наш тот свет в загробном мире — Лучший и передовой. И поскольку уготован Всем нам этак или так, Он научно обоснован, — Не на трех стоит китах. Где тут пекло, дым иль копоть И тому подобный бред? – Все же, знаешь, сильно топят, — Вставил Теркин, – мочи нет. – Да не топят, зря не сетуй, Так сдается иногда, Кто по-зимнему одетый Транспортирован сюда. Здесь ни холодно, ни жарко — Ни полена дров, учти. Точно так же – райских парков Даже званья не найти. С басней старой все несходно — Где тут кущи и сады? – А нельзя ль простой, природной Где-нибудь глотнуть воды? – Забываешь, Теркин, где ты, Попадаешь в ложный след: Потому воды и нету, Что, понятно, спросу нет. Недалек тот свет соседний, Там, у них, на старый лад — Все пустые эти бредни: Свежесть струй и адский чад. И запомни, повторяю: Наш тот свет в натуре дан: Тут ни ада нет, ни рая, Тут – наука, Там – дурман… Там у них устои шатки, Здесь фундамент нерушим. Есть, конечно, недостатки, — Но зато тебе – режим. Там, во-первых, дисциплина Против нашенской слаба. И, пожалуйста, картина: Тут – колонна, Там – толпа. Наш тот свет организован С полной четкостью во всем: Распланирован по зонам, По отделам разнесен. Упорядочен отменно — Из конца пройди в конец. Посмотри: Отдел военный, Он, понятно, образец. Врать привычки не имею, Ну а ежели соврал, Так на местности виднее, — Поднимайся, генерал… И в своем строю лежачем Им предстал сплошной грядой Тот Отдел, что обозначен Был армейскою звездой. Лица воинов спокойны, Точно видят в вечном сне, Что, какие были войны, Все вместились в их войне. Отгремел их край передний, Мнится им в безгласной мгле, Что была она последней, Эта битва на земле; Что иные поколенья Всех пребудущих годов Не пойдут на пополненье Скорбной славы их рядов… – Четкость линий и дистанций, Интервалов чистота… А возьми Отдел гражданский — Нет уж, выправка не та. Разнобой не скрыть известный — Тот иль этот пост и вес: Кто с каким сюда оркестром Был направлен или без… Кто с профкомовской путевкой, Кто при свечке и кресте. Строевая подготовка Не на той уж высоте… Теркин будто бы рассеян, — Он еще и до войны Дань свою отдал музеям Под командой старшины. Там соха иль самопрялка, Шлемы, кости, древний кнут, — Выходного было жалко, Но иное дело тут. Тут уж верно – случай редкий Все увидеть самому. Жаль, что данные разведки Не доложишь никому. Так, дивясь иль брови хмуря, Любознательный солдат Созерцал во всей натуре Тот порядок и уклад. Ни покоя, мыслит Теркин, Ни веселья не дано. Разобрались на четверки И гоняют в домино. Вот где самая отрада — Уж за стол как сел, так сел, Разговаривать не надо, Думать незачем совсем. Разгоняют скукой скуку — Но таков уже тот свет: Как ни бьют — Не слышно стуку, Как ни курят — Дыму нет. Ах, друзья мои и братья, Кто в живых до сей поры, Дорогих часов не тратьте Для загробной той игры. Ради жизни скоротечной Отложите тот «забой»: Для него нам отпуск вечный Обеспечен сам собой… Миновал костяшки эти, Рядом – тоже не добро: Заседает на том свете Преисподнее бюро. Здесь уж те сошлись, должно быть, Что не в силах побороть Заседаний вкус особый, Им в живых изъевший плоть. Им ни отдыха, ни хлеба, — Как усядутся рядком, Ни к чему земля и небо — Дайте стены с потолком. Им что вёдро, что ненастье, Отмеряй за часом час. Целиком под стать их страсти Вечный времени запас. Вот с величьем натуральным Над бумагами склонясь, Видно, делом персональным Занялися – то-то сласть. Тут ни шутки, ни улыбки — Мнимой скорби общий тон. Признает мертвец ошибки И, конечно, врет при том. Врет не просто скуки ради, Ходит краем, зная край. Как послушаешь – к награде Прямо с ходу представляй. Но позволь, позволь, голубчик, Так уж дело повелось, Дай копнуть тебя поглубже, Просветить тебя насквозь. Не мозги, так грыжу вправить, Чтобы взмокнул от жары, И в конце на вид поставить По условиям игры… Стой-постой! Видать персону. Необычный индивид Сам себе по телефону На два голоса звонит. Перед мнимой секретаршей Тем усердней мечет лесть, Что его начальник старший — Это лично он и есть. И упившись этим тоном, Вдруг он, голос изменив, Сам с собою – подчиненным — Наставительно учтив. Полон власти несравнимой, Обращенной вниз, к нулю, И от той игры любимой Мякнет он, как во хмелю… Отвернувшись от болвана С гордой истовостью лиц, Обсудить проект романа Члены некие сошлись. Этим членам все известно, Что́ в романе быть должно И чему какое место Наперед отведено. Изложив свои наметки, Утверждают по томам. Нет – чтоб сразу выпить водки, Закусить — И по домам. Дальше – в жесткой обороне Очертил запретный круг Кандидат потусторонних Или доктор прахнаук. В предуказанном порядке Книжки в дело введены, В них закладками цитатки Для него застолблены. Вперемежку их из книжек На живую нитку нижет, И с нее свисают вниз Мертвых тысячи страниц… За картиною картина, Хлопцы дальше держат путь. Что-то вслух бубнит мужчина, Стоя в ящике по грудь. В некий текст глаза упрятал, Не поднимет от листа. Надпись: «Пламенный оратор» — И мочалка изо рта. Не любил и в жизни бренной Мой герой таких речей. Будь ты штатский иль военный, Дай тому, кто побойчей. Нет, такого нет порядка, Речь он держит лично сам. А случись, пройдет не гладко, Так не он ее писал. Все же там, в краю забвенья, Свой особый есть резон: Эти длительные чтенья Укрепляют вечный сон… Вечный сон. Закон природы. Видя это все вокруг, Своего экскурсовода Теркин спрашивает вдруг: – А какая здесь работа, Чем он занят, наш тот свет? То ли, се ли – должен кто-то Делать что-то? – То-то – нет. В том-то вся и закавыка И особый наш уклад, Что от мала до велика Все у нас Руководят. – Как же так – без производства, — Возражает новичок, — Чтобы только руководство? – Нет, не только. И учет. В том-то, брат, и суть вопроса, Что темна для простаков: Тут ни пашни, ни покоса, Ни заводов, ни станков. Нам бы это все мешало — Уголь, сталь, зерно, стада… – Ах, вот так! Тогда, пожалуй, Ничего. А то беда. Это вроде как машина Скорой помощи идет: Сама режет, сама давит, Сама помощь подает. – Ты, однако, шутки эти Про себя, солдат, оставь. – Шутки! Сутки на том свете — Даже к месту не пристал. Никому бы не мешая, Без бомбежки да в тепле Мне поспать нужда большая С недосыпу на земле. – Вот чудак, ужели трудно Уяснить простой закон: Так ли, сяк ли – беспробудный Ты уже вкушаешь сон. Что тебе привычки тела? Что там койка и постель?.. – Но зачем тогда отделы, И начальства корпус целый, И другая канитель? Тот взглянул на друга хмуро, Головой повел: – Нельзя. – Почему? – Номенклатура. — И примолкнули друзья. Теркин сбился, огорошен, Точно словом нехорошим.* * *
Все же дальше тянет нить, Развивая тему: – Ну, хотя бы сократить Данную Систему? Поубавить бы чуток, Без беды при этом… – Ничего нельзя, дружок. Пробовали. Где там! Кадры наши, не забудь, Хоть они лишь тени, Кадры заняты отнюдь Не в одной Системе. Тут к вопросу подойти — Штука не простая: Кто в Системе, Кто в Сети — Тоже Сеть густая. Да помимо той Сети, В целом необъятной, Сколько в Органах – сочти! – В Органах – понятно. – Да по всяческим Столам Список бесконечный, В Комитете по делам Перестройки Вечной… Ну-ка, вдумайся, солдат, Да прикинь, попробуй: Чтоб убавить этот штат — Нужен штат особый. Невозможно упредить, Где начет, где вычет. Словом, чтобы сократить, Нужно увеличить… Теркин по́д локоть дружка Тронул осторожно: – А какая все тоска, Просто невозможно. Ни заботы, ни труда, А тоска – нет мочи. Ночь-то – да. А день куда? – Тут ни дня, ни ночи. Позабудь, само собой, О зиме и лете. – Так, похоже, мы с тобой На другой планете? – Нет, брат. Видишь ли, тот свет — Данный мир забвенный, Расположен вне планет И самой Вселенной. Дислокации иной — Ясно? – Как не ясно: То ли дело под луной Даже полк запа́сный. Там – хоть норма голодна И гоняют лихо, Но покамест есть война — Виды есть на выход. – Пообвыкнешь, новичок, Будет все терпимо: Как-никак – оклад, паек И табак без дыма… Теркин слышит, не поймет — Вроде, значит, кормят? – А паек загробный тот По какой же норме? – По особой. Поясню Постановку эту: Обозначено в меню, А в натуре нету. – Ах, вот так… — Глядит солдат, Не в догадку словно. – Ну, еще точней, оклад И паек условный. На тебя и на меня Числятся в расходе. – Вроде, значит, трудодня? – В некотором роде… Все по форме: распишись — И порядок полный. – Ну, брат, это же – не жизнь! – Вон о чем ты вспомнил. Жизнь! И слушать-то чудно: Ведь в загробном мире Жизни быть и не должно, — Дважды два – четыре…* * *
И на Теркина солдат Как-то сбоку бросил взгляд. Так-то близко, далеко ли Новый видится квартал. Кто же там во власть покоя Перед вечностью предстал? – Любопытствуешь? – Еще бы. Постигаю мир иной. – Там отдел у нас Особый, Так что – лучше стороной… – Посмотреть бы тоже ценно. – Да нельзя, поскольку он Ни гражданским, ни военным Здесь властям не подчинен. – Что ж, Особый есть Особый. — И, вздохнув, примолкли оба.* * *
…Там – рядами по годам Шли в строю незримом Колыма и Магадан, Воркута с Нарымом. За черту из-за черты, С разницею малой, Область вечной мерзлоты В вечность их списала. Из-за проволоки той Белой-поседелой — С их особою статьей, Приобщенной к делу… Кто, за что, по воле чьей — Разберись, наука. Ни оркестров, ни речей, Вот уж где – ни звука… Память, как ты ни горька, Будь зарубкой на века! ……………………………… – Кто же все-таки за гробом Управляет тем Особым? – Тот, кто в этот комбинат Нас послал с тобою. С чьим ты именем, солдат, Пал на поле боя. Сам не помнишь? Так печать Донесет до внуков, Что ты должен был кричать, Встав с гранатой. Ну-ка? – Без печати нам с тобой Знато-перезнато, Что в бою – на то он бой — Лишних слов не надо; Что вступают там в права И бывают кстати Больше прочих те слова, Что не для печати… Так идут друзья рядком. Вволю места думам И под этим потолком, Сводчатым, угрюмым. Теркин вовсе помрачнел. – Невдомек мне словно, Что Особый ваш отдел За самим Верховным. – Все за ним, само собой, Выше нету власти. – Да, но сам-то он живой? – И живой. Отчасти. Для живых родной отец, И закон, и знамя, Он и с нами, как мертвец, — С ними он И с нами. Устроитель всех судеб, Тою же порою Он в Кремле при жизни склеп Сам себе устроил. Невдомек еще тебе, Что живыми правит, Но давно уж сам себе Памятники ставит… Теркин шапкой вытер лоб — Сильно топят все же, — Но от слов таких озноб Пробежал по коже. И смекает голова, Как ей быть в ответе, Что слыхала те слова, Хоть и на том свете. Да и мы о том, былом, Речь замнем покамест, Чтоб не быть иным числом, Задним, – смельчаками… Слишком памятны черты Власти той безмерной… – Теркин, знаешь ли, что ты Награжден посмертно? Ты – сюда с передовой, Орден следом за тобой. К нам приписанный навеки, Ты не знал наверняка, Как о мертвом человеке Здесь забота велика. Доложился – и порядок, Получай, задержек нет. – Лучше все-таки награда Без доставки на тот свет. Лучше быть бы ей в запасе Для иных желанных дней: Я бы даже был согласен И в Москву скатать за ней. Так и быть уже. Да что там! Сколько есть того пути По снегам, пескам, болотам С полной выкладкой пройти. То ли дело мимоходом Повстречаться с той Москвой, Погулять с живым народом, Да притом, что сам живой. Ждать хоть год, хоть десять кряду, Я б живой не счел за труд. И пускай мне там награду Вдвое меньшую дадут. Или вовсе скажут: рано, Не видать еще заслуг. Я оспаривать не стану. Я – такой. Ты знаешь, друг. Я до почестей не жадный, Хоть и чести не лишен… – Ну, расчувствовался. Ладно. Без тебя вопрос решен. Как ни что, а все же лестно Нацепить ее на грудь. – Но сперва бы мне до места Притулиться где-нибудь. – Ах, какое нетерпенье, Да пойми – велик заезд: Там, на фронте, наступленье, Здесь нехватка спальных мест. Ты, однако, не печалься, Я порядок наведу, У загробного начальства Я тут все же на виду. Словом, где-нибудь приткнемся. Что смеешься? – Ничего. На том свете без знакомства Тоже, значит, не того? Отмахнулся друг бывалый: Мол, с бедой ведем борьбу. – А еще тебе, пожалуй, Поглядеть бы не мешало В нашу стереотрубу. – Это что же ты за диво На утеху мне сыскал? – Только – для загробактива, По особым пропускам… Нет, совсем не край передний, Не в дыму разрывов бой, — Целиком тот свет соседний За стеклом перед тобой. В четкой форме отраженья На вопрос прямой ответ — До какого разложенья Докатился их тот свет. Вот уж точно как в музее — Что к чему и что почем. И такие, брат, мамзели, То есть – просто нагишом… Теркин слышит хладнокровно, Даже глазом не повел. – Да. Но тоже ведь условный Этот самый женский пол?.. И опять тревожным взглядом Тот взглянул, шагая рядом.* * *
– Что условный – это да, Кто же спорит с этим. Но позволь и мне тогда Кое-что заметить. Я подумал уж не раз, Да смолчал, покаюсь: Не условный ли меж нас Ты мертвец покамест? Посмотрю – ни дать ни взять, Все тебе охота, Как в живых, то пить, то спать, То еще чего-то… – Покурить! — И за кисет Ухватился Теркин: Не занес ли на тот свет Чуточку махорки? По карманным уголкам Да из-за подкладки — С хлебной крошкой пополам — Выгреб все остатки. Затянулся, как живой, Той наземной, фронтовой, Той надежной, неизменной, Той одной в страде военной, В час грозы и тишины — Вроде старой злой жены, Что иных тебе дороже — Пусть красивей, пусть моложе (Да от них и самый вред, Как от легких сигарет). Угощаются взаимно Разным куревом дружки. Оба – дымный И бездымный — Проверяют табаки. Теркин – строгий дегустатор, Полной мерой раз и два Потянул, вернул остаток И рукой махнул: – Трава. На-ко нашего затяжку. Друг закашлялся: – Отвык. Видно, вправду мертвым тяжко, Что годится для живых… – Нет, а я оттуда выбыл, Но и здесь, в загробном сне, — То, чего не съел, не выпил, — Не дает покоя мне. Не добрал, такая жалость, Там стаканчик, там другой. А закуски той осталось — Ах ты, сколько – да какой! За рекой Угрой в землянке — Только сел, а тут «в ружье!» — Не доел консервов банки, Так и помню про нее. У хозяйки белорусской Не доел кулеш свиной. Правда, прочие нагрузки, Может быть, тому виной. А вернее – сам повинен: Нет – чтоб время не терять — И того не споловинил, Что до крошки мог прибрать. Поддержать в пути здоровье, Как тот путь бывал ни крут, Зная доброе присловье: На том свете не дадут… Тут, встревожен не на шутку, Друг прервал его: – Минутку!..* * *
Докатился некий гул, Задрожали стены. На том свете свет мигнул, Залились сирены. Прокатился долгий вой Над глухим покоем… Дали вскорости отбой. – Что у вас такое? – Так и быть – скажу тебе, Но держи в секрете: Это значит, что ЧП Нынче на том свете. По тревоге розыск свой Подняла Проверка: Есть опасность, что живой Просочился сверху. Чтобы дело упредить, Срочное заданье: Ну… изъять и поместить В зале ожиданья. Запереть двойным замком, Подержать негласно, Полноценным мертвяком Чтобы вышел. – Ясно. – И по-дружески, любя, Теркин, будь уверен — Я дурного для тебя Делать не намерен. Но о том, что хочешь жить, Дружба, знаешь, дружбой, Я обязан доложить… – Ясно… – …куда нужно. Чуть ли что – меня под суд. С места же сегодня… – Так. Боишься, что пошлют Дальше преисподней? – Все ты шутки шутишь, брат, По своей ухватке. Фронта нет, да есть штрафбат, Органы в порядке. Словом, горе мне с тобой, — Ну какого черта Бродишь тут, как чумовой, Беспокоишь мертвых. Нет – чтоб вечности служить С нами в тесной смычке, — Все в живых охота жить. – Дело, брат, в привычке. – От привычек отвыкай, Опыт расширяя. У живых там, скажешь, – рай? – Далеко до рая. – То-то! – То-то, да не то ж. – До чего упрямый. Может, все-таки дойдешь В зале в этой самой? – Не хочу. – Хотеть – забудь. Да и толку мало: Все равно обратный путь Повторять сначала. – До поры зато в строю — Хоть на марше, хоть в бою. Срок придет, и мне травою Где-то в мире прорасти. Но живому – про живое, Друг бывалый, ты прости. Пусть мне скажут, что ж ты, Теркин, Рассудил бы, голова, Большинство на свете мертвых, Что ж ты, против большинства? Я оспаривать не буду, Как не верить той молве, И пускай мне будет худо — Я останусь в меньшинстве. Если он не даром прожит, Тыловой ли, фронтовой — День мой вечности дороже, Бесконечности любой. А еще, сознаться можно, Потому спешу домой, Чтоб задачей неотложной Загорелся автор мой. Пусть со слов моих подробно Отразит он мир загробный, Все по правде. А приврет — Для наглядности подсобной — Не беда. Наоборот. С доброй выдумкою рядом Правда в целости жива. Пушки к бою едут задом, — Это верные слова… Так что, брат, с меня довольно До пребудущих времен. – Посмотрю – умен ты больно! – А скажи, что не умен? Прибедняться нет причины: Власть Советская сама С малых лет уму учила — Где тут будешь без ума! На ходу снимала пробу, Как усвоил курс наук. Не любила ждать особо, Если понял что не вдруг. Заложила впредь задатки Дело видеть без очков. В умных нынче нет нехватки, Поищи-ка дураков. – Что искать – у нас избыток Дураков – хоть пруд пруди, Да каких еще набитых — Что в Системе, что в Сети… – А куда же их, примерно, При излишестве таком? – С дураками планомерно Мы работу здесь ведем. Изучаем досконально Их природу, нравы, быт, Этим делом специальный Главк у нас руководит. Дуракам перетасовку Учиняет на постах. Посылает на низовку, Выявляет на местах. Тех туда, а тех туда-то — Четкий график наперед. – Ну, и как же результаты? – Да ведь разный есть народ. От иных запросишь чуру — И в отставку не хотят. Тех, как водится, в цензуру — На повышенный оклад. А уж с этой работенки Дальше некуда спешить… Все же – как решаешь, Теркин? – Да как есть: решаю жить. – Только лишняя тревога. Видел, что за поезда Неизменною дорогой Направляются сюда? Все сюда, а ты обратно, Да смекни – на чем и как? – Поезда сюда, понятно, Но отсюда – порожняк? – Ни билетов, ни посадки Нет отсюда «на-гора». – Тормозные есть площадки, Есть подножки, буфера… Или память отказала, Позабыл в загробном сне, Как в атаку нам, бывало, Доводилось на броне? – Трудно, Теркин, на границе, Много легче путь сюда… – Без труда, как говорится, Даже рыбку из пруда… А к живым из края мертвых — На площадке тормозной — Это что – езда с комфортом, — Жаль, не можешь ты со мной Бросить эту всю халтуру И домой – в родную часть. – Да, но там в номенклатуру Мог бы я и не попасть. Занимая в преисподней На сегодня видный пост, Там-то что́ я на сегодня? Стаж и опыт – псу под хвост?.. Вместе без году неделя, Врозь на вечные века… И внезапно из тоннеля — Вдруг – состав порожняка. Вмиг от грохота и гула Онемело все вокруг… Ах, как поручни рвануло Из живых солдатских рук; Как хватало мертвой хваткой Изо всех загробных сил! Но с подножки на площадку Теркин все-таки вступил. Долей малой перевесил Груз, тянувший за шинель. И куда как бодр и весел, Пролетает сквозь тоннель. Комендант иного мира За охраной суетной Не заметил пассажира На площадке тормозной. Да ему и толку мало: Порожняк и порожняк. И прощальный генералу Теркин ручкой сделал знак. Дескать, что кому приго дней. На себя ответ беру, Рад весьма, что в преисподней Не пришелся ко двору. И как будто к нужной цели Прямиком на белый свет, Вверх и вверх пошли тоннели В гору, в гору. Только – нет! Чуть смежил глаза устало, И не стало в тот же миг Ни подножки, ни состава — На своих опять двоих. Вот что значит без билета, Невеселые дела. А дорога с того света Далека еще была. Поискал во тьме руками, Чтоб на ощупь по стене… И пошло все то круга ми, От чего кричат во сне… Там в страде невыразимой, В темноте – хоть глаз коли — Всей войны крутые зимы И жары ее прошли. Там руин горячий щебень Бомбы рушили на грудь, И огни толклися в небе, Заслоняя Млечный Путь. Там валы, завалы, кручи Громоздились поперек. И песок сухой, сыпучий Из-под ног бессильных тек. И мороз по голой коже Драл ножовкой ледяной. А глоток воды дороже Жизни, может, был самой. И до робкого сознанья, Что забрезжило в пути, — То не Теркин был – дыханье Одинокое в груди. Боль была без утоленья С темной тяжкою тоской. Неисходное томленье, Что звало принять покой… Но вела, вела солдата Сила жизни – наш ходатай И заступник всех верней, — Жизни бренной, небогатой Золотым запасом дней. Как там смерть ни билась круто, Переменчива борьба, Час настал из долгих суток, И настала та минута — Дотащился до столба. До границы. Вот – застава, Поперек дороги жердь. И дышать полегче стало, И уже сама устала И на шаг отстала Смерть. Вот уж дома – только б ноги Перекинуть через край. Но не в силах без подмоги, Пал солдат в конце дороги. Точка, Теркин. Помирай. А уж то-то неохота, Никакого нет расчета, Коль от смерти ты утек. И всего-то нужен кто-то, Кто бы капельку помог. Так бывает и в обычной Нашей сутолоке здесь: Вот уж все, что мог ты лично, Одолел, да вышел весь. Даром все – легко ль смириться — Годы мук, надежд, труда… Был бы бог, так помолиться. А как нету – что тогда? Что тогда – в тот час недобрый, Испытанья горький час? Человек, не чин загробный, Человек, тебе подобный, — Вот кто нужен, кто бы спас… Смерть придвинулась украдкой, Не проси – скупа, стара… И за той минутой шаткой Нам из сказки в быль пора. В этот мир живых, где ныне Нашу службу мы несем… – Редкий случай в медицине, — Слышит Теркин, как сквозь сон. Проморгался в теплой хате, Простыня – не белый снег, И стоит над ним в халате Не покойник – человек. И хотя вздохнуть свободно В полный вздох еще не мог, Чует – жив! Тропой обходной Из жары, из тьмы безводной Душу с телом доволок; Словно той живой, природной, Дорогой воды холодной Выпил целый котелок… Поздравляют с Новым годом. – Ах, так вон что – Новый год! И своим обычным ходом За стеной война идет. Отдохнуть в тепле не штука. Дай-ка, думает, вздремну. И дивится вслух наука: – Ай да Теркин! Ну и ну! Воротился с того света, Прибыл вновь на белый свет. Тут уж верная примета: – Жить ему еще сто лет!* * *
– Точка? – Вывернулся ловко Из-под крышки гробовой Теркин твой. – Лиха концовка. – Точка все же с запятой… – Как же: Теркин на том свете! – Озорство и произвол: Из живых и сущих в нети Автор вдруг его увел, В мир загробный. – А постольку Сам собой встает вопрос: Почему же не на стройку? – Не в колхоз? – И не в совхоз? – Почему не в цех к мотору? – Не к мартену? – Не в забой? – Даже, скажем, не в контору? — Годен к должности любой. – Молодца такой закваски — В кабинеты – не расчет. – Хоть в ансамбль грузинской пляски, Так и там не подведет. – Прозевал товарищ автор, Не потрафил в первый ряд — Двинуть парня в космонавты. – В космонавты – староват. – Впору был бы по отваге И развитию ума. – В космонавты? – Нет, в завмаги! – Ох, запутают. – Тюрьма… – Укрепить бы сеть Нарпита. – Да не худо бы Жилстрой… – А милиция забыта? – А пожарник – не герой?.. Ах, читатель, в этом смысле Одного ты не учел: Всех тех мест не перечислить, Где бы Теркин подошел. Спор о том, чьим быть герою При наличье стольких свойств, Возникал еще порою Меж родами наших войск. Теркин – тем ли, этим боком — В жизни воинской своей Близок был в раскате дней И с войны могучим богом, И гремел по тем дорогам С маршем танковых частей, И везде имел друзей, Оставаясь в смысле строгом За царицею полей. Потому в солдатском толке, По достоинствам своим, Признан был героем Теркин Как бы общевойсковым… И совсем не по закону Был бы он приписан мной — Вдруг – по ведомству какому Или отрасли одной. На него уже управа Недействительна моя: Где по нраву — Там по праву Выбирает он края. И не важно, в самом деле, На каком теперь посту — В министерстве иль артели Занимает высоту. Там, где жизнь, Ему привольно, Там, где радость, Он и рад, Там, где боль, Ему и больно, Там, где битва, Он – солдат. Хоть иные батареи И калибры встали в строй, И всему иной покрой… Автор – пусть его стареет, Пусть не старится герой! И такой сюжет для сказки Я избрал не потому, Чтобы только без подсказки Сладить с делом самому. Я в свою ходил атаку, Мысль одна владела мной: Слажу с этой, так со всякой Сказкой слажу я иной. И в надежде, что задача Мне пришлася по плечу, Я – с чего я книжку начал, Тем ее и заключу. Я просил тебя покорно Прочитать ее сперва. И теперь твои бесспорны, А мои – ничто – права. Не держи теперь в секрете Ту ли, эту к делу речь. Мы с тобой на этом свете: Хлеб-соль ешь, А правду режь. Я тебе задачу задал, Суд любой в расчет беря. Пушки к бою едут задом, — Было сказано не зря.1954–1963
По праву памяти
Смыкая возраста уроки, Сама собой приходит мысль — Ко всем, с кем было по дороге, Живым и павшим отнестись. Она приходит не впервые, Чтоб слову был двойной контроль: Где, может быть, смолчат живые, Так те прервут меня: – Позволь! Перед лицом ушедших былей Не вправе ты кривить душой, — Ведь эти были оплатили Мы платой самою большой… И мне да будет та застава, Тот строгий знак сторожевой Залогом речи нелукавой По праву памяти живой.1. Перед отлетом
Ты помнишь, ночью предосенней, — Тому уже десятки лет, — Курили мы с тобой на сене, Презрев опасливый запрет. И глаз до света не сомкнули, Хоть запах сена был не тот, Что в ночи душные июля Заснуть подолгу не дает… То вслух читая чьи-то строки, То вдруг теряя связь речей, Мы собирались в путь далекий Из первой юности своей. Мы не испытывали грусти, Друзья – мыслитель и поэт, Кидая наше захолустье В обмен на целый белый свет. Мы жили замыслом заветным, Дорваться вдруг До всех наук — Со всем запасом их несметным — И уж не выпустить из рук. Сомненья дух нам был неведом; Мы с тем управимся добром И за отцов своих и дедов Еще вдобавок доберем… Мы повторяли, что напасти Нам никакие нипочем, Но сами ждали только счастья, — Тому был возраст обучен. Мы знали, что оно сторицей Должно воздать за наш порыв В премудрость мира с ходу врыться, До дна ее разворотив. Готовы были мы к походу. Что проще может быть: Не лгать. Не трусить. Верным быть народу. Любить родную землю-мать, Чтоб за нее в огонь и в воду. А если — То и жизнь отдать. Что проще! В целости оставим Таким завет начальных дней, Лишь про себя теперь добавим: Что проще – да. Но что сложней? Такими были наши дали, Как нам казалось, без прикрас, Когда в безудержном запале Мы в том друг друга убеждали, В чем спору не было у нас. И всласть толкуя о науках, Мы вместе грезили о том, Ах, и о том, в каких мы брюках Домой заявимся потом. Дивись, отец, всплакни, родная, Какого гостя бог нанес, Как он пройдет, распространяя Московский запах папирос. Москва, столица – свет не ближний, А ты, родная сторона, Какой была, глухой, недвижной, Нас на побывку ждать должна. И хуторские посиделки, И вечеринки чередом, И чтоб загорьевские девки Глазами ели нас потом, Неловко нам совали руки, Пылая краской до ушей… А там бы где-то две подруги, В стенах столичных этажей, С упреком нежным ожидали Уже тем часом нас с тобой, Как мы на нашем сеновале Отлет обдумывали свой… И невдомек нам было вроде, Что здесь, за нашею спиной, Сорвется с места край родной И закружится в хороводе Вслед за метелицей сплошной… Ты не забыл, как на рассвете Оповестили нас, дружков, Об уходящем в осень лете Запевы юных петушков. Их голосов надрыв цыплячий Там, за соломенной стрехой, — Он отзывался детским плачем И вместе удалью лихой. В какой-то сдавленной печали, С хрипотцей истовой своей Они как будто отпевали Конец ребячьих наших дней. Как будто сами через силу Обрядный свой тянули сказ О чем-то памятном, что было До нас И будет после нас. Но мы тогда на сеновале Не так прислушивались к ним, Мы сладко взапуски зевали, Дивясь, что день, а мы не спим. И в предотъездном нашем часе Предвестий не было о том, Какие нам дары в запасе Судьба имела на потом. И где, кому из нас придется, В каком году, в каком краю За петушиной той хрипотцей Расслышать молодость свою. Навстречу жданной нашей доле Рвались мы в путь не наугад, — Она в согласье с нашей волей Звала отведать хлеба-соли. Давно ли? Жизнь тому назад…2. Сын за отца не отвечает
Сын за отца не отвечает — Пять слов по счету, ровно пять. Но что они в себе вмещают, Вам, молодым, не вдруг обнять. Их обронил в кремлевском зале Тот, кто для всех нас был одним Судеб вершителем земным, Кого народы величали На торжествах отцом родным. Вам — Из другого поколенья — Едва ль постичь до глубины Тех слов коротких откровенье Для виноватых без вины. Вас не смутить в любой анкете Зловещей некогда графой: Кем был до вас еще на свете Отец ваш, мертвый иль живой. В чаду полуночных собраний Вас не мытарил тот вопрос: Ведь вы отца не выбирали, — Ответ по-нынешнему прост. Но в те года и пятилетки, Кому с графой не повезло, — Для несмываемой отметки Подставь безропотно чело. Чтоб со стыдом и мукой жгучей Носить ее – закон таков. Быть под рукой всегда – на случай Нехватки классовых врагов. Готовым к пытке быть публичной И к горшей горечи подчас, Когда дружок твой закадычный При этом не поднимет глаз… О, годы юности немилой, Ее жестоких передряг. То был отец, то вдруг он – враг. А мать? Но сказано: два мира, И ничего о матерях… И здесь, куда – за половодьем Тех лет – спешил ты босиком, Ты именуешься отродьем, Не сыном даже, а сынком… А как с той кличкой жить парнишке, Как отбывать безвестный срок, — Не понаслышке, Не из книжки Толкует автор этих строк… Ты здесь, сынок, но ты нездешний, Какой тебе еще резон, Когда родитель твой в кромешный, В тот самый список занесен. Еще бы ты с такой закваской Мечтал ступить в запретный круг. И руку жмет тебе с опаской Друг закадычный твой… И вдруг: – Сын за отца не отвечает. С тебя тот знак отныне снят. Счастлив стократ: Не ждал, не чаял, И вдруг – ни в чем не виноват. Конец твоим лихим невзгодам, Держись бодрей, не прячь лица. Благодари отца народов, Что он простил тебе отца Родного — с легкостью нежданной Проклятье снял. Как будто он Ему неведомый и странный Узрел и отменил закон. (Да, он умел без оговорок, Внезапно – как уж припечет — Любой своих просчетов ворох Перенести на чей-то счет; На чье-то вражье искаженье Того, что возвещал завет, На чье-то головокруженье От им предсказанных побед.) Сын – за отца? Не отвечает! Аминь! И как бы невдомек: А вдруг тот сын (а не сынок!), Права такие получая, И за отца ответить мог? Ответить – пусть не из науки, Пусть не с того зайдя конца, А только, может, вспомнив руки, Какие были у отца. В узлах из жил и сухожилий, В мослах поскрюченных перстов — Те, что – со вздохом – как чужие, Садясь к столу, он клал на стол. И точно граблями, бывало, Цепляя, ложки черенок, Такой увертливый и малый, Он ухватить не сразу мог. Те руки, что своею волей — Ни разогнуть, ни сжать в кулак: Отдельных не было мозолей — Сплошная. — Подлинно – к у л а к! И не иначе, с тем расчетом Горбел годами над землей, Кропил своим бесплатным потом, Смыкал над ней зарю с зарей. И от себя еще добавлю, Что, может, в час беды самой Его мужицкое тщеславье, О, как взыграло – боже мой! И в тех краях, где виснул иней С барачных стен и потолка, Он, может, полон был гордыни, Что вдруг сошел за кулака. Ошибка вышла? Не скажите, — Себе внушал он самому, — Уж если этак, значит – житель, Хозяин, значит, – потому… А может быть, в тоске великой Он покидал свой дом и двор И отвергал слепой и дикий, Для круглой цифры, приговор. И в скопе конского вагона, Что вез куда-то за Урал, Держался гордо, отчужденно От тех, чью долю разделял. Навалом с ними в той теплушке — В одном увязанный возу, Тянуться детям к их краюшке Не дозволял, тая слезу… (Смотри, какой ты сердобольный, — Я слышу вдруг издалека, — Опять с кулацкой колокольни, Опять на мельницу врага. — Доколе, господи, доколе Мне слышать эхо древних лет: Ни мельниц тех, ни колоколен Давным-давно на свете нет.) От их злорадства иль участья Спиной горбатой заслонясь, Среди врагов Советской власти Один, что славил эту власть: Ее помощник голоштанный, Ее опора и боец, Что на земельке долгожданной При ней и зажил наконец, — Он, ею кинутый в погибель, Не попрекнул ее со злом: Ведь суть не в малом перегибе, Когда – Великий перелом… И верил: все на место встанет И не замедлит пересчет, Как только – только лично Сталин В Кремле письмо его прочтет… (Мужик не сметил, что отныне, Проси чего иль не проси, Не Ленин, даже не Калинин Был адресат всея Руси. Но тот, что в целях коммунизма Являл иной уже размах И на газетных полосах Читал республик целых письма — Не только в прозе, но в стихах.) А может быть, и по-другому Решал мужик судьбу свою: Коль нет путей обратных к дому, Не пропадем в любом краю. Решал – попытка без убытка, Спроворим свой себе указ. И – будь добра, гора Магнитка, Зачислить нас В рабочий класс… Но как и где отец причалит, Не об отце, о сыне речь: Сын за отца не отвечает, — Ему дорогу обеспечь. Пять кратких слов… Но год от года На нет сходили те слова, И званье с ы н в р а г а н а р о д а Уже при них вошло в права. И за одной чертой закона Уже равняла всех судьба: Сын кулака иль сын наркома, Сын командарма иль попа… Клеймо с рожденья отмечало Младенца вражеских кровей. И все, казалось, не хватало Стране клейменых сыновей. Недаром в дни войны кровавой Благословлял ее иной: Не попрекнув его виной, Что душу горькой жгла отравой, Война предоставляла право На смерть и даже долю славы В рядах бойцов земли родной. Предоставляла званье сына Солдату воинская часть… Одна была страшна судьбина: В сраженье без вести пропасть. И до конца в живых изведав Тот крестный путь, полуживым — Из плена в плен – под гром победы С клеймом проследовать двойным. Нет, ты вовеки не гадала В судьбе своей, Отчизна-мать, Собрать под небом Магадана Своих сынов такую рать. Не знала, Где всему начало, Когда успела воспитать Всех, что за проволокой держала, За зоной той, родная мать… Средь наших праздников и буден Не всякий даже вспомнить мог, С каким уставом к смертным людям Взывал их посетивший бог. Он говорил: иди за мною, Оставь отца и мать свою, Все мимолетное, земное Оставь – и будешь ты в раю. А мы, кичась неверьем в бога, Во имя собственных святынь Той жертвы требовали строго: Отринь отца и мать отринь. Забудь, откуда вышел родом, И осознай, не прекословь: В ущерб любви к отцу народов — Любая прочая любовь. Ясна задача, дело свято, — С тем – к высшей цели – прямиком. Предай в пути родного брата И друга лучшего тайком. И душу чувствами людскими Не отягчай, себя щадя. И лжесвидетельствуй во имя И зверствуй именем вождя. Любой судьбине благодарен, Тверди одно, как он велик, Хотя б ты крымский был татарин, Ингуш и л ь д р у г с т е п е й к а л м ы к. Рукоплещи всем приговорам, Каких постигнуть не дано. Оклевещи народ, с которым В изгнанье брошен заодно. И в душном скопище исходов — Нет, не библейских, наших дней — Превозноси отца народов: Он сверх всего. Ему видней. Он все начала возвещает И все концы, само собой. Сын за отца не отвечает — Закон, что также означает: Отец за сына – головой. Но все законы погасила Для самого благая ночь. И не ответчик он за сына, Ах, ни за сына, ни за дочь. Там, у немой стены кремлевской, По счастью, знать не знает он, Какой лихой бедой отцовской Покрыт его загробный сон… Давно отцами стали дети, Но за всеобщего отца Мы оказались все в ответе, И длится суд десятилетий, И не видать еще конца.3. О памяти
Забыть, забыть велят безмолвно, Хотят в забвенье утопить Живую быль. И чтобы волны Над ней сомкнулись. Быль – забыть! Забыть родных и близких лица И стольких судеб крестный путь — Все то, что сном давнишним будь, Дурною, дикой небылицей, Так и ее – поди, забудь. Но это было явной былью Для тех, чей был оборван век, Для ставших лагерною пылью, Как некто некогда изрек. Забыть – о нет, не с теми вместе Забыть, что не пришли с войны, — Одних, что даже этой чести Суровой были лишены. Забыть велят и просят лаской Не помнить – память под печать, Чтоб ненароком той оглаской Непосвященных не смущать. О матерях забыть и женах, Своей – не ведавших вины, О детях, с ними разлученных, И до войны, И без войны. А к слову – о непосвященных: Где взять их? Все посвящены. Все знают всё; беда с народом! — Не тем, так этим знают родом, Не по отметкам и рубцам, Так мимоездом, мимоходом, Не сам, Так через тех, кто сам… И даром думают, что память Не дорожит сама собой, Что ряской времени затянет Любую быль, Любую боль; Что так и так – летит планета, Годам и дням ведя отсчет, И что не взыщется с поэта, Когда за призраком запрета Смолчит про то, что душу жжет… Нет, все былые недомолвки Домолвить ныне долг велит. Пытливой дочке-комсомолке Поди сошлись на свой главлит; Втолкуй, зачем и чья опека К статье закрытой отнесла Неназываемого века Недоброй памяти дела; Какой, в порядок не внесенный, Решил за нас Особый съезд На этой памяти бессонной, На ней как раз Поставить крест. И кто сказал, что взрослым людям Страниц иных нельзя прочесть? Иль нашей доблести убудет И на миру померкнет честь? Иль, о минувшем вслух поведав, Мы лишь порадуем врага, Что за свои платить победы Случалось нам втридорога? В новинку ль нам его злословье? Иль все, чем в мире мы сильны, Со всей взращенной нами новью, И потом политой и кровью, Уже не стоит той цены? И дело наше – только греза, И слава – шум пустой молвы? Тогда молчальники правы, Тогда все прах – стихи и проза, Все только так – из головы. Тогда совсем уже – не диво, Что голос памяти правдивой Вещал бы нам и впредь беду: Кто прячет прошлое ревниво, Тот вряд ли с будущим в ладу… Что нынче счесть большим, что малым — Как знать, но люди не трава: Не обратить их всех навалом В одних не помнящих родства. Пусть очевидцев поколенья Сойдут по-тихому на дно, Благополучного забвенья Природе нашей не дано. Спроста иные затвердили, Что будто нам про черный день Не ко двору все эти были, На нас кидающие тень. Но все, что было, не забыто, Не шито-крыто на миру. Одна неправда нам в убыток, И только правда ко двору! А я – не те уже годочки — Не вправе я себе отсрочки Предоставлять. Гора бы с плеч — Еще успеть без проволочки Немую боль в слова облечь. Ту боль, что скрытно временами И встарь теснила нам сердца И что глушили мы громами Рукоплесканий в честь о т ц а. С предельной силой в каждом зале Они гремели потому, Что мы всегда не одному Тому отцу рукоплескали. Всегда, казалось, рядом был, Свою земную сдавший смену, Тот, кто оваций не любил, По крайней мере знал им цену. Чей образ вечным и живым Мир уберег за гранью бренной, Кого учителем своим Именовал о т е ц смиренно… И, грубо сдвоив имена, Мы как одно их возглашали И заносили на скрижали, Как будто суть была одна. А страх, что всем у изголовья Лихая ставила пора, Нас обучил хранить безмолвье Перед разгулом недобра. Велел в безгласной нашей доле На мысль в спецсектор сдать права, С тех пор – как отзыв давней боли Она для нас – явись едва. Нет, дай нам знак верховной воли, Дай откровенье божества. И наготове вздох особый — Дерзанья нашего предел: Вот если б Ленин встал из гроба, На все, что стало, поглядел… Уж он за всеми мелочами Узрел бы ширь и глубину. А может быть, пожал плечами И обронил бы: – Ну и ну! — Так, сяк гадают те и эти, Предвидя тот иль этот суд, — Как наигравшиеся дети, Что из отлучки старших ждут. Но все, что стало или станет, Не сдать, не сбыть нам с рук своих, И Ленин нас судить не встанет: Он не был богом и в живых. А вы, что ныне норовите Вернуть былую благодать, Так вы уж Сталина зовите — Он богом был — Он может встать. И что он легок на помине В подлунном мире, бог-отец, О том свидетельствует ныне Его китайский образец… …Ну что ж, пускай на сеновале, Где мы в ту ночь отвергли сон, Иными мнились наши дали, — Нам сокрушаться не резон. Чтоб мерить все надежной меркой, Чтоб с правдой сущей быть не врозь, Многостороннюю проверку Прошли мы – где кому пришлось. И опыт – наш почтенный лекарь, Подчас причудливо крутой, — Нам подносил по воле века Его целительный настой. Зато и впредь как были – будем, — Какая вдруг ни грянь гроза — Людьми из тех людей, что людям, Не пряча глаз, Глядят в глаза.1966–1969
Комментарии к книге «Василий Тёркин», Александр Трифонович Твардовский
Всего 0 комментариев