«Больное золото»

Больное золото (fb2) - Больное золото (Стихи, поэмы) 135K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Васильевна Кекова

Светлана Кекова БОЛЬНОЕ ЗОЛОТО

* * *

По утверждению историка, весь мир стремится стать руинами, всё остальное — блажь, риторика, борьба ацтеков с бедуинами. А с точки зрения алхимика, любой металл — больное золото, жестикуляция и мимика — лишь следствие любви и голода. По убеждению лунатика, любая ночь — как математика, где звёзд немое копошение готовит верное решение. Снуют по миру, словно гномики, в погоне за большими числами банкир, профессор экономики, удачливый торговец смыслами, и гибель лета в шубе лиственной, и Гоголь в сюртуке набоковском, и мой печальный друг единственный, что утонул в стакане блоковском. Бегут большевики с эсерами, стоят составы под Царицыном, и только вопленицы с серыми от сдавленного крика лицами стоят у кладбища просторного от моря Белого до Чёрного, от океана Ледовитого и до стакана недопитого…

* * *

Я научилась жить средь тягот и утрат, не плача и тебя ни в чём не упрекая, но я давно нашла волшебный старый сад, где Герда навсегда забыла братца Кая. За скудный мой словарь меня корила мать, но от земных потерь, поверь мне, мало толку. И снова я учусь слова иные ткать, иные — вышивать, держа в руках иголку. Я сердце уколю и позову врача — мне нужен валидол и пластыря полоска. Скажи скорее мне, что слово не свеча — когда оно горит, не слышен запах воска. Как весело блуждать с волшебным фонарём в саду, где расцвели азалии и маки! Какое слово мы у жизни в долг берём, чтоб Одиссей сумел добраться до Итаки? Там память и любовь прядёт его жена, но распускает вновь таинственные строки, и пряжа солона, как слёзы и волна, как льющаяся кровь, как времена и сроки…

* * *

Мы хлеб пекли, ходили по воду и огурцы солили впрок, пока по слову, как по проводу, бежал любви незримый ток. Мы звали жизнь Её Величеством за шаль, спадающую с плеч, и насыщали электричеством своё молчание и речь. Не слово, нет, — исчадье адово — дышало жаром и огнём, и всё нам чудилась Ахматова в усталой иве за окном…

* * *

Снова звук золотой из молчанья возник и звенит в тишине, опасаясь повтора. Я не слышу его — потому что должник избегает дверей своего кредитора. Как блестят куполов золотые холмы и качается колокол звуков протяжных! Сколько слов я брала у пространства взаймы, сколько рифм у воды, по-русалочьи влажных! А теперь я молчу, потому что вокруг мной любимые души проходят мытарства… Как долги отдавать, если к старости вдруг опустела казна моего государства?

* * *

1

Мы выброшены в мир как бы волной взрывной. И если муравьи возводят град земной, их остановит глас, отчётливый и гневный. Мы в мире проросли, как травы и цветы, чтоб тихо совершать — средь прочей суеты — существованья подвиг ежедневный.

2

А птицы в облаках небесный строят град, там ласточка-сестра и жаворонок-брат, и что им Августин — они ещё блаженней… А смертных тяготит то безотчётный страх, то жалость, то любовь, то жизнь в иных мирах, то сложная игра взаимных отражений.

3

По комнате старик расставит зеркала, чтобы в одном из них любовь его спала, в другом теснилась злость, а в третьем жило эхо. Он с полки вдруг возьмёт, к примеру, «Валерик» и с книги сдует пыль. Ну что тебе, старик? Ты подвиг совершил, достойный слёз и смеха.

4

Ты ночью умирал, а утром воскресал, перед Ковчегом ты, как царь Давид, плясал, с драконом воевал и родину покинул, ты друга хоронил под колокольный звон, и много жён имел, как мудрый Соломон, и Господа призвал — и век твой краткий минул.

5

Взяв муравьиный рис — прохладное зерно — как ласточка, хлебнёшь воздушное вино, и вздрогнет сердце от внезапного укола. Скорее три перста, мой друг, сложи в щепоть: у сердца твоего уже стоит Господь, а ты ещё твердишь: Вирсавия, Мелхола…

* * *

В муравейнике памяти, в городе улочек узких, где под звуки свирели невинное пляшет дитя, среди бедных лесов и печальных равнин среднерусских пролетает любовь, опереньем своим шелестя. Пролетает любовь, не скорбя и не плача о прошлом, в золотых облаках приснопамятный снег вороша, и куда ни пойдёшь, — лёгкий прах прилипает к подошвам, и куда ни посмотришь — везде серебрится душа. Я потрогаю ласково тополь, берёзу, осину — облетела листва, но совсем им не хочется спать. В муравейнике бабочки куколок прячут на зиму, чтобы им после холода чудом и радостью стать.

* * *

Сыновья одиночества бродят по зимнему саду. Засвистела синица, присел воробей на ограду, задрожала рябина, кораллами ягод горя, чтобы бедному грешнику встать у её алтаря. Но завесою снега в пространстве вселенского храма скрыт ветвей семисвечник и первая жертва Адама, и Завета Ковчег, и рябины прощальная дрожь, послушание Авеля, Каина каменный нож. Дочерям тишины — нашим мыслям о тайной свободе не молиться в ночи, но ходить до утра в хороводе. Хочешь — ветку сломай, хочешь — ягоды даром бери, а не то налетят и рябину склюют снегири. Этот мир не привык откликаться на тайное имя. Превращаются в сны те, кто некогда были живыми, выйду тихо из храма, на паперти слёзы утру, где рябина без ягод стоит на холодном ветру…

* * *

Что сердце для тебя? Земных страстей оплот. Оно мне говорит, что мир — созревший плод, но разум не готов к познанию итогов. Узор земных вещей подобен ряби вод, подземным городам, где есть владыка — крот, волнению листвы в её лесных чертогах. Кто создал сей узор? Не Ангелов ль Совет? Узор земных вещей то ярок, словно свет, то блёкл, неуловим, то праздничен, как фреска. Я вглядываюсь в мир и вопрошаю я: где явленный для всех орнамент бытия? Где зодчий облаков и фосфорного блеска? Зачем нас этот мир пускает на постой и под невнятный шум дождя в листве густой нам задаёт, как Сфинкс, одну из трёх загадок? Но, знаешь ли, в ответ раздастся детский всхлип, поскольку, человек, — будь ты хоть царь Эдип, — узор земных вещей земному сердцу сладок. Китайцы говорят, что нет запретных тем. Что вянут лепестки цветущих хризантем, когда они во всём подобны перьям птицы. Рисунок на воде — ущербная луна — напоминает мне иные времена, иные письмена, иных стихов страницы…

* * *

Не тронь её — она так сладко спит, ей снится ночь, утратившая стыд, ей сладко быть безмолвной и покорной. Пусть спит она — ей знать не суждено, зачем земли тяжёлое вино в себе таит струенье крови чёрной. Скажи, зачем тебе душа моя? Ведь в чаше страсти светлая струя давно исчезла, горек стал напиток, в котором ночью плавает звезда, И длинный путь от детского стыда до плача и отчаянных попыток услужливую память обмануть тобою пройден. Нас нельзя вернуть туда, где ночь в руках держала птицу, где аист нёс младенца, где река подробно отражала облака и вниз с небес летящего Денницу. Саратов

Оглавление

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * * Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg