Джордж Гордон Байрон Стихотворения (1816-1824)
Сон
I
Жизнь наша двойственна; есть область Сна, Грань между тем, что ложно называют Смертью и жизнью; есть у Сна свой мир, Обширный мир действительности странной. И сны в своем развитье дышат жизнью, Приносят слезы, муки и блаженство. Они отягощают мысли наши, Снимают тягости дневных забот, Они в существованье наше входят, Как жизни нашей часть и нас самих. Они как будто вечности герольды; Как духи прошлого, вдруг возникают, О будущем вещают, как сивиллы. В их власти мучить нас и услаждать, Такими делать нас, как им угодно, Нас потрясать виденьем мимолетным Теней исчезнувших – они такие ж? Иль прошлое не тень? Так что же сны? Создания ума? Ведь ум творит И может даже заселить планеты Созданьями, светлее всех живущих, И дать им образ долговечней плоти. Виденье помню я, о нем я грезил Во сне, быть может, – ведь безмерна мысль, Ведь мысль дремотная вмещает годы, Жизнь долгую сгущает в час один.II
Я видел – двое юных и цветущих Стояли рядом на холме зеленом, Округлом и отлогом, словно мыс Гряды гористой, но его подножье Не омывало море, а пред ним Пейзаж красивый расстилался, волны Лесов, полей и кое-где дома Средь зелени, и с крыш их черепичных Клубился сизый дым. Был этот холм Среди других увенчан диадемой Деревьев, вставших в круг, – не по игре Природы, а по воле человека. Их было двое, девушка смотрела На вид, такой же, как она, прелестный, А юноша смотрел лишь на нее. И оба были юны, но моложе Был юноша; она была прекрасна И, словно восходящая луна, К расцвету женственности приближалась. Был юноша моложе, но душой Взрослее лет своих, и в целом мире Одно лицо любимое ему Сияло в этот миг, и он смотрел С боязнью, что оно навек исчезнет. Он только ею и дышал и жил, Он голосу ее внимал, волнуясь От слов ее; глядел ее глазами, Смотрел туда, куда она смотрела, Все расцветив, и он всем существом Сливался с ней; она, как океан, Брала поток его бурливых мыслей, Все завершая, а от слов ее, От легкого ее прикосновенья Бледнел он и краснел – и сердце вдруг Мучительно и сладко так сжималось. Но чувств его она не разделяла И не о нем вздыхала, для нее Он только брата заменял – не больше. Ей, не имевшей брата, братом стать Он смог по праву дружбы детской. Последним отпрыском она была Из рода древнего. Названье брата Он принял нехотя, – но почему? Он смутно понял то, когда другого Она вдруг полюбила, и сейчас Она любила, и с холма смотрела – Быть может, на коне послушном мчась, Спешит возлюбленный к ней на свиданье.III
Внезапно изменилось сновиденье. Увидел я усадьбу и коня Оседланного пред старинным домом. В часовне старой, бледен и один, Тот самый юноша шагал в волненье. Потом присел к столу, схватил перо И написал письмо, но я не мог Прочесть слова. Он голову руками, Поникнув, обхватил и весь затрясся, Как от рыданий, и потом, вскочив, Написанное разорвал в клочки, Но слез я на глазах его не видел. Себя принудил он и принял вид Спокойствия, и тут вновь появилась Пред ним владычица его любви. Она спокойно улыбалась, зная, Что им любима, – ведь любви не скроешь, И что душа его омрачена Ее же тенью, и что он несчастен. Она и это знала, но не все. Он вежливо и холодно коснулся Ее руки, и по его лицу Скользнула тень невыразимых мыслей, – Мелькнула и пропала в тот же миг. Он руку выпустил ее и молча Покинул зал, не попрощавшись с ней. Они расстались, улыбаясь оба. И медленно он вышел из ворот, И вспрыгнул на коня, и ускакал, И больше в старый дом не возвращался.IV
Внезапно изменилось сновиденье. Стал взрослым юноша и средь пустынь На юге пламенном нашел приют. Он впитывал душой свет яркий солнца, Вокруг все было странно, и он сам Другим стал, не таким, как был когда-то. Скитался он по странам и морям, И множество видений, словно волны, Вдруг на меня нахлынули, но он Был частью их; и вот он, отдыхая От духоты полуденной, лежал Средь рухнувших колонн, в тени развалин, Надолго переживших имена Строителей; паслись вблизи верблюды, И лошади стояли у фонтана На привязи, а смуглый проводник Сидел на страже в пышном одеянье, В то время как другие мирно спали. Сиял над ними голубой шатер Так ясно, и безоблачно, и чисто, Что только бог один был виден в небе.V
Внезапно изменилось сновиденье. Любимая повенчана с другим, Но муж любить ее, как он, не может. Далеко от него в родимом доме Она жила, окружена детьми. Потомством красоты, – но что случилось? Вдруг по лицу ее мелькнула грусть, Как будто тень печали затаенной, И, словно от невыплаканных слез, Поникшие ресницы задрожали. Что значит грусть ее? Она любима, Здесь нет того, кто так ее любил. Надеждой, плохо скрытым огорченьем Не может он смутить ее покой. Что значит грусть ее? Ведь не любила Она его, и он об этом знал, И он, как призрак прошлого, не мог Витать над ней и омрачать ей мысли.VI
Внезапно изменилось сновиденье. Вернулся странник и пред алтарем Стоял с невестой, доброй и прекрасной, Но Звездным Светом юности его Лицо прекрасное другое было. Вдруг выразилось на его челе Пред алтарем то самое смятенье, Что в одиночестве часовни старой Его так взволновало, и сейчас, Как и тогда, вдруг по его лицу Скользнула тень невыразимых мыслей, Мелькнула – и пропала в тот же миг. И он спокойно клятву произнес, Как подобало, но ее не слышал. Все закружилось, он не замечал Того, что совершалось, что свершится, Но старый дом, старинный зал знакомый, И комнаты, и место, и тот день, И час, и солнце яркое, и тени – Все, что ее когда-то окружало, Ее – его судьбу, – назад вернулось И встало между ним и алтарем. Как в час такой могли они явиться?VII
Внезапно изменилось сновиденье. Владычицу его любви постигла Болезнь душевная, и светлый ум Куда-то отлетел, ее покинув. В ее глазах погаснул блеск, а взор Казался неземным, и королевой Она в своем волшебном царстве стала. Витали мысли у нее бессвязно. Мир образов, незримых для других, Стал для нее знакомым и обычным. Считают то безумием, но мудрый Еще безумнее, ведь страшный дар – Блеск меланхолии, унылой грусти. Не есть ли это правды телескоп? Он приближает фантастичность далей, Показывает обнаженной жизнь И делает действительность реальной.VIII
Внезапно изменилось сновиденье. Был странник, как и прежде, одинок, Все окружающие отдалились Иль сделались врагами, и он сам Стал воплощенным разочарованьем, Враждой и ненавистью окружен, Теперь все стало для него мученьем, И он, как некогда понтийский царь, Питался ядами, и, не вредя, Они ему служили вместо пищи. И жил он тем, что убивало многих, Со снежными горами он дружил, Со звездами и со всемирным духом Беседы вел! Старался он постичь, Учась, вникая, магию их тайны, Была ему открыта книга ночи, И голоса из бездны открывали Завет чудесных тайн. Да будет так.IX
Мой сон исчезнул и не продолжался. И странно было, что судьба обоих Так ясно обозначилась во сне, Как и в действительности, – и безумьем Закончила она, несчастьем – оба.Июль 1816 г.
Перевод М. Зенкевича
Тьма
Я видел сон… Не все в нем было сном. Погасло солнце светлое, и звезды Скиталися без цели, без лучей В пространстве вечном; льдистая земля Носилась слепо в воздухе безлунном. Час утра наставал и проходил, Но дня не приводил он за собою… И люди – в ужасе беды великой Забыли страсти прежние… Сердца В одну себялюбивую молитву О свете робко сжались – и застыли. Перед огнями жил народ; престолы, Дворцы царей венчанных, шалаши, Жилища всех имеющих жилища – В костры слагались… города горели… И люди собиралися толпами Вокруг домов пылающих – затем, Чтобы хоть раз взглянуть в глаза друг другу. Счастливы были жители тех стран, Где факелы вулканов пламенели… Весь мир одной надеждой робкой жил… Зажгли леса; но с каждым часом гас И падал обгорелый лес; деревья Внезапно с грозным треском обрушались… И лица – при неровном трепетанье Последних замирающих огней Казались неземными… Кто лежал, Закрыв глаза, да плакал; кто сидел, Руками подпираясь, улыбался; Другие хлопотливо суетились Вокруг костров – и в ужасе безумном Глядели смутно на глухое небо, Земли погибшей саван… а потом С проклятьями бросались в прах и выли, Зубами скрежетали. Птицы с криком Носились низко над землей, махали Ненужными крылами… Даже звери Сбегались робкими стадами… Змеи Ползли, вились среди толпы, шипели, Безвредные… Их убивали люди На пищу… Снова вспыхнула война, Погасшая на время… Кровью куплен Кусок был каждый; всякий в стороне Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке. Любви не стало; вся земля полна Была одной лишь мыслью: смерти – смерти Бесславной, неизбежной… Страшный голод Терзал людей… И быстро гибли люди… Но не было могилы ни костям, Ни телу… Пожирал скелет скелета… И даже псы хозяев раздирали. Один лишь пес остался трупу верен, Зверей, людей голодных отгонял – Пока другие трупы привлекали Их зубы жадные… Но пищи сам Не принимал; с унылым долгим стоном И быстрым, грустным криком все лизал Он руку, безответную на ласку, И умер наконец… Так постепенно Всех голод истребил; лишь двое граждан Столицы пышной – некогда врагов – В живых осталось… Встретились они У гаснущих остатков алтаря, Где много было собрано вещей Святых… Холодными костлявыми руками, Дрожа, вскопали золу… Огонек Под слабым их дыханьем вспыхнул слабо, Как бы в насмешку им; когда же стало Светлее, оба подняли глаза, Взглянули, вскрикнули и тут же вместе От ужаса взаимного внезапно Упали мертвыми… …. … И мир был пуст; Тот многолюдный мир, могучий мир Был мертвой массой, без травы, деревьев Без жизни, времени, людей, движенья… То хаос смерти был. Озера, реки И море – все затихло. Ничего Не шевелилось в бездне молчаливой. Безлюдные лежали корабли И гнили на недвижной, сонной влаге… Без шуму, по частям валились мачты И, падая, волны не возмущали… Моря давно не ведали приливов… Погибла их владычица – луна; Завяли ветры в воздухе немом… Исчезли тучи… Тьме не нужно было Их помощи… она была повсюду…Диодати, июль 1816 г.
Перевод И. Тургенева
ПРОМЕТЕЙ
1
Титан! На наш земной удел, На нашу скорбную юдоль, На человеческую боль Ты без презрения глядел; Но что в награду получил? Страданье, напряженье сил Да коршуна, что без конца Терзает печень гордеца, Скалу, цепей печальный звук, Удушливое бремя мук Да стон, что в сердце погребен, Тобой подавленный, затих, Чтобы о горестях твоих Богам не смог поведать он.2
Титан! Ты знал, что значит бой Отваги с мукой… ты силен, Ты пытками не устрашен, Но скован яростной судьбой. Всесильный Рок – глухой тиран, Вселенской злобой обуян, Творя на радость небесам То, что разрушить может сам, Тебя от смерти отрешил, Бессмертья даром наделил. Ты принял горький дар, как честь, И Громовержец от тебя Добиться лишь угрозы смог; Так был наказан гордый бог! Свои страданья возлюбя, Ты не хотел ему прочесть Его судьбу – но приговор Открыл ему твой гордый взор. И он постиг твое безмолвье, И задрожали стрелы молний…3
Ты добр – в том твой небесный грех Иль преступленье: ты хотел Несчастьям положить предел, Чтоб разум осчастливил всех! Разрушил Рок твои мечты, Но в том, что не смирился ты, – Пример для всех людских сердец; В том, чем была твоя свобода, Сокрыт величья образец Для человеческого рода! Ты символ силы, полубог, Ты озарил для смертных путь, – Жизнь человека – светлый ток, Бегущий, отметая путь, Отчасти может человек Своих часов предвидеть бег: Бесцельное существованье, Сопротивленье, прозябанье… Но не изменится душа, Бессмертной твердостью дыша, И чувство, что умеет вдруг В глубинах самых горьких мук Себе награду обретать, Торжествовать и презирать, И Смерть в Победу обращать.Диодати, июль 1816 г.
Перевод В. Луговского
Отрывок
Когда б вновь вынесла меня волна реки К первоисточнику блаженства и тоски – Я не поплыл бы вновь меж теми берегами, Что пожелтевшими усеяны цветами, – Пускай бы как теперь текла река часов, Сливаясь с множеством безвестных ручейков. Но что такое Смерть? Покой сердец, гробница? И целое того, чего мы все – частица? Ведь жизнь – видение. Лишь то из бытия Мне кажется живым – что взором вижу я, И мертвыми считать отсутствующих можно. Для сердца мысль о них мучительно тревожна, Воспоминания в час отдыха ночной Окутывают нас печали пеленой. О да, они мертвы и холодны; едва ли Мы вновь увидим их, какими раньше знали. Они изменчивы, а если и хранит Воспоминанье тот, кто нами не забыт, Мы все ж разлучены – лежит ли между нами Земля, простор морской с шумящими волнами Иль земли и моря – пока в своих гробах В один бесчувственный мы не сольемся прах. И кто они – жилищ подземных населенье? Мильоны мертвецов, что стали жертвой тленья? Тысячелетий пыль, покрывшая собой Все то, на что ступал иль ступит род людской? Полна обитель их молчанием глубоким И там живут они по кельям одиноким? Иль есть у них язык, сознанье бытия Их бездыханного, что в мрачном напряженье Безмолвью полночи подобно? О, земля! Где – опочившие, и для чего – рожденье? Усопшие – твои наследники, а мы – Зыбь на поверхности. Среди могильной тьмы – Ключ от глубин твоих, и служит гроб вступленьем, Преддверьем в твой чертог с громадным населеньем. Войдя туда как дух, я суть земных веществ Там в превращениях постиг бы несказанных, И видел чудеса, и – ныне бездыханных – Открыл бы тайну избранных существ.Диодати, июль 1816 г.
Перевод О. Чюминой
Стансы к Августе
Когда время мое миновало И звезда закатилась моя, Недочетов лишь ты не искала И ошибкам моим не судья. Не пугают тебя передряги, И любовью, которой черты Столько раз доверял я бумаге, Остаешься мне в жизни лишь ты. Оттого-то, когда мне в дорогу Шлет природа улыбку свою, Я в привете не чую подлога И в улыбке тебя узнаю. Когда ж вихри с пучиной воюют, Точно души в изгнанье скорбя, Тем-то волны меня и волнуют, Что несут меня прочь от тебя. И хоть рухнула счастья твердыня И обломки надежды на дне, Все равно: и в тоске и унынье Не бывать их невольником мне. Сколько б бед ни нашло отовсюду, Растеряюсь – найдусь через миг, Истомлюсь – но себя не забуду, Потому что я твой, а не их. Ты из смертных, и ты не лукава, Ты из женщин, но им не чета. Ты любовь не считаешь забавой, И тебя не страшит клевета. Ты от слова не ступишь ни шагу, Ты в отъезде – разлуки как нет, Ты на страже, но дружбе во благо, Ты беспечна, но свету во вред. Я ничуть его низко не ставлю, Но в борьбе одного против всех Навлекать на себя его травлю Так же глупо, как верить в успех. Слишком поздно узнав ему цену, Излечился я от слепоты: Мало даже утраты вселенной, Если в горе наградою – ты. Гибель прошлого, все уничтожа, Кое в чем принесла торжество: То, что было всего мне дороже, По заслугам дороже всего. Есть в пустыне родник, чтоб напиться, Деревцо есть на лысом горбе, В одиночестве певчая птица Целый день мне поет о тебе.24 июля 1816 г.
Перевод Б. Пастернака
Послание к Августе
Сестра моя! Коль имя есть святей, Тебе я дам его, как зов приветный. Хоть разделяет нас простор морей, Не слез прошу, а нежности ответной. Где б ни был я, ты для души моей – Луч сожаленья, сладостный, заветный. Две цели мне оставлены судьбой: Для странствий – мир, очаг и кров – с тобой. Что странствия? О, лишь бы цель вторая Дала мне гавань радости. Но вот Мы разошлись, твоя судьба другая, И уз ее твой брат не разорвет. Капризен суд судьбы: он, повторяя Удел отцов, к беде меня ведет. Гул непогоды дед встречал на море, А я на суше – непокой и горе. Когда, внук моряка, я средь других Стихий спознался с бурей мировою И погибал на рифах потайных, Не видимых, не обойденных мною, – Моя вина. Не тратя слов пустых, Защитою ошибок не прикрою. Плывя, я знал, что рок грозит бедой, – Своих несчастий верный рулевой. На мне вина. Вся жизнь моя – расплата; Мой каждый день глухой борьбой чреват, И, омрачив дар бытия богатый, Судьба иль воля без путей кружат. Не хватит сил – казалось мне когда-то, Из бренных уз я вырваться был рад. Теперь не так. Я жду – пусть жизнь продлится: Я посмотрю – чему еще случиться? Хоть я и молод, но не раз видал Надменных царств и королевств крушенье. И понял я: о, как ничтожно мал Поток моих тревог, что мчал в кипенье И в ярости свой дикий, пенный вал! Скажу теперь я, обретя терпенье, Что мы недаром груз скорбей своих Несем – хотя бы ради них самих. То вызов ли неласковой судьбине, Отчаянье ль, что за бедой идет, Как и она, со мной сдружившись ныне, Иль чистый воздух солнечных высот (Легко порой ничтожнейшей причине Придать нам сил, чтоб сбросить тяжкий гнет). Но я теперь покою странно предан, Что в дни затишья не был мной изведан. Как в детстве, на ручей, лужайку, сад Смотрю со свежим чувством, умиленно. Они о тех местах мне говорят, Где я до школы жил. Вновь покоренный, Я узнаю природы ясный взгляд, Его встречаю, сердцем размягченный, И чудится: влюбленным сердцу быть, Хоть, как тебя, вовек не полюбить. Здесь сладостный источник размышленья В красотах Альп раскинулся у ног. Пусть краток миг восторгов, восхищенья – Глубоких чувств нас увлечет поток. Я не заброшен: глушь уединенья Дала мне все, чего желать я мог. Вид озера великолепен. Все же Скромнее наше, но душе дороже. О, если б ты была со мной! Но я Безумен, вновь желание лелея, – Уединенье славит кисть моя, Его ль предам, о прошлом сожалея? Их много – сожалений, но, тая Их в скрытном сердце, замолчу скорее: Для философии – отлива час, Прилив печали встал слезой у глаз. Я вспомнил озеро у замка. Годы Покажут, сохраню ль его навек. Хотя прекрасны Леманские воды, Мне не забыть столь милый сердцу брег. Разрушить память мне должны невзгоды, Чтоб образ твой или его поблек, Хоть разлучен со всем, что б ни любил я, Все потерял иль с болью уступил я. Дары земли раскрыты предо мной, Возьму один – природы щедрой краски. Сливаясь с небом, я вкушу покой, Познаю солнца нежащие ласки; Отбросив груз апатии немой, Природы лик увижу я без маски. Она мне друг. Пусть будет и сестрой, Пока опять не свижусь я с тобой. В себе все чувства укрощу я строго, Но это – нет: все радует мой взор, Как утро жизни, у ее порога. О, если бы, толпе наперекор, Я шел всегда той утренней дорогой, Я был бы праведней, чем до сих пор, Я дремлющим страстям не нес бы дани. Ты слез не знала бы, а я страданий. Я ложность честолюбия постиг. Любовь и слава? Рос я вместе с ними, Они пришли, хоть не искал я их, И дали все, что были в силах, – имя. Все ж не они венец забот моих, Я был знаком с исканьями иными. Все позади, покончено с борьбой, К обманутым причислен я судьбой. С меня в грядущем даже рок жестокий Потребует лишь крохи прежних сил: Я пережил намного жизни сроки – Затем, что много в жизни пережил. Бессменно бодрствуя, удел высокий Я нес и сном огня не угасил. Весь путь мой – четверть века, но хватило Его бы и на век Мафусаила. Приму все то, что даст остаток дней. Благодарю года, что подарили И счастья краткий миг душе моей Среди борьбы, в тщете моих усилий. И в настоящем я не стал черствей, И свежесть чувств мне судьбы сохранили. Гляжу вокруг: глубоких мыслей строй Склоняется пред вечной красотой. Сестра моя! Уверен, дорогая, В твоем я сердце, как и ты в моем. Мы не откажемся, сердца сплетая, От этих уз. И, вместе ль мы живем, Иль разлучает нас судьба слепая, – Мы об руку к закату дней придем. Смерть медленно иль быстро подкрадется – Связь первых дней последней оборвется.1816 г.
Перевод Б. Лейтина
К бюсту Елены, изваянному Кановой
В своем чудесном мраморе светла, Она превыше грешных сил земли – Того природа сделать не могла, Что Красота с Кановою смогли! Ее постичь уму не суждено, Искусство барда перед ней мертво! Бессмертие приданым ей дано – Она – Елена сердца твоего!25 ноября 1816 г.
Перевод А. Арго
Песня для луддитов
Как за морем кровью свободу свою Ребята купили дешевой ценой, Так будем и мы: или сгинем в бою, Иль к вольному все перейдем мы житью, А всех королей, кроме Лудда, – долой! Когда ж свою ткань мы соткем и в руках Мечи на челнок променяем мы вновь, Мы саван набросим на мертвый наш страх, На деспота труп, распростертый во прах, И саван окрасит сраженного кровь. Пусть кровь та, как сердце злодея, черна, Затем что из грязных текла она жил, – Она, как роса, нам нужна: Ведь древо свободы вспоит нам она, Которое Лудд насадил!24 декабря 1816 г.
Перевод Н. Холодковского
***
Не бродить нам вечер целый Под луной вдвоем, Хоть любовь не оскудела И в полях светло, как днем. Переживет ножны клинок, Душа живая – грудь. Самой любви приходит срок От счастья отдохнуть. Пусть для радости и боли Ночь дана тебе и мне – Не бродить нам больше в поле В полночь при луне!28 февраля 1817 г.
Перевод С. Маршака
Томасу Муру
Вот и лодка у причала, Скоро в море кораблю. Скоро в море, но сначала Я за Тома Мура пью. Вздох я шлю друзьям сердечным И усмешку – злым врагам. Не согнусь под ветром встречным И в бою нигде не сдам. Пусть волна ревет в пучине, Я легко над ней пройду. Заблужусь ли я в пустыне, Я родник в песках найду. Будь хоть капля в нем живая – Только капля бытия, – Эту каплю, умирая, Выпью, друг мой, за тебя. Я наполню горсть водою, Как сейчас бокал – вином, И да будет мир с тобою, – За твое здоровье, Том!Июль 1817 г.
Перевод Л. Шифферса
На рождение Джона Уильяма Риццо Гопнера
Пусть прелесть матери с умом отца В нем навсегда соединится, Чтоб жил он в добром здравьи до конца С завидным аппетитом Риццо.20 февраля 1818 г.
Перевод А. Блока
E Nihilo Nihil[1], или Зачарованная эпиграмма
Рифм написал я семь томов Для Джона Меррея столбцов. Немного было переводов Для галльских и других народов; Для немцев два, – но их язык Мне чужд: к нему я не привык. Страсть воспевал я вдохновенно, (Что нынче петь несовременно), Кровосмешение, разврат И прочих развлечений ряд, На сценах услаждавших взгляды И персов, и сынов Эллады. Да, романтичен был мой стих, И пылок, по словам других. Чистосердечно иль притворно, Но многие твердят упорно, Что в подражаньях древним, – им Стиль классиков невыносим. Но я к нему давно привычен, – И, – как-никак, – теперь классичен, Но промах я уразумел И, чтоб исправиться, запел О деле более достойном – Подобном славным, древним войнам. Слагал я песни, как Нерон, – И Риццо пел, – как Рим пел он. Я пел и что ж?… Скажу без лести Великой вдруг добился чести: Четыре первые стиха (Хотя они не без греха) Наметили для переводов Четырнадцать чужих народов! Так меркнет блеск семи томов Пред славой четырех стихов. Я эту славу посвящаю Ринальдо повести моей. В ней "аппетит" я воспеваю А переводчик – (о, злодей!) С развязностью донельзя милой Его вдруг заменяет "силой". О Муза, близок твой полет, Так дай же, Риццо, мне доход!Февраль 1818 г.
Перевод В. Мазуркевича
К мистеру Меррею
Стрэхен, Линто былых времен, Владыка рифм и муз патрон, Ты бардов шлешь на Геликон, О, друг Меррей! В безмолвном страхе пред судьбой Стихи проходят пред тобой… Ты сбыт находишь им порой, О, друг Меррей! "Quarterly" книжечка давно Стола украсила сукно, А "Обозренье"? Где ж оно, О, друг Меррей? На полках книг чудесных ряд: С "Искусством стряпать" там стоят Мои стихи… Что ж, очень рад, О, друг Меррей! Заметки, очерки есть там, Морской листок и всякий хлам, Что только ближе к барышам, О, друг Меррей! Хоть жаль бумагу мне марать, Но как, – раз стал перечислять, О "Долготе" мне умолчать, О, друг Меррей!Венеция, 11 апреля 1813 г.
Перевод С. Ильина
Стансы к реке По
Река! Твой путь – к далекой стороне, Туда, где за старинными стенами Любимая живет – и обо мне Ей тихо шепчет память временами. О, если бы широкий твой поток Стал зеркалом души моей, в котором Несметный сонм печалей и тревог Любимая читала грустным взором! Но нет, к чему напрасные мечты? Река, своим течением бурливым Не мой ли нрав отображаешь ты? Ты родственна моим страстям, порывам. Я знаю: время чуть смирило их, Но не навек – и за коротким спадом Последует разлив страстей моих И твой разлив – их не сдержать преградам. Тогда опять, на отмели пустой Нагромоздив обломки, по равнине Ты к морю устремишься, я же – к той, Кого любить не смею я отныне. В вечерний час, прохладой ветерка Дыша, она гуляет по приречью; Ты плещешься у ног ее, река, Чаруя слух своей негромкой речью. Глаза ее любуются тобой! Как я любуюсь, горестно безмолвный… Невольно я роняю вздох скупой – И тут же вдаль его уносят волны. Стремительный их бег неудержим, И нескончаема их вереница. Моей любимой взгляд скользнет по ним, Но вспять им никогда не возвратиться. Не возвратиться им, твоим волнам. Вернется ль та, кого зову я с грустью? Близ этих вод – блуждать обоим нам: Здесь, у истоков, – мне; ей – возле устья. Наш разобщитель – не простор земной, Не твой поток, глубокий, многоводный; Сам Рок ее разъединил со мной. Мы, словно наши родины, несходны. Дочь пламенного юга полюбил Сын севера, рожденный за горами. В его крови – горячий южный пыл, Не выстуженный зимними ветрами. Горячий южный пыл – в моей крови. И вот, не исцелясь от прежней боли, Я снова раб, послушный раб любви, И снова стражду – у тебя в неволе. Нет места мне на жизненных пирах, Пускай, пока не стар, смежу я веки. Из праха вышел – возвращусь во прах, И сердце обретет покой навеки.Июль 1819 г.
Перевод А. Ибрагимова
В день моей свадьбы
Новый год… Все желают сегодня Повторений счастливого дня. Пусть повторится день новогодний, Но не свадебный день для меня!2 января 1820 г.
Перевод С. Маршака
Эпитафия Уильяму Питту
От смерти когтей не избавлен, Под камнем холодным он тлеет; Он ложью в палате прославлен, Он ложе в аббатстве имеет.2 января 1820 г.
Перевод Н. Холодковского
Эпиграмма на Уильяма Коббета
Твои, Том Пейн, он вырыл кости, Но, бедный дух, имей в виду: К нему ты здесь явился в гости, Он навестит тебя в аду.2 января 1820 г.
Перевод С. Маршака
Стансы
Кто драться не может за волю свою, Чужую отстаивать может. За греков и римлян в далеком краю Он буйную голову сложит. За общее благо борись до конца – И будет тебе воздаянье. Тому, кто избегнет петли и свинца, Пожалуют рыцаря званье.5 ноября 1820 г.
Перевод С. Маршака
Пенелопе
Несчастней дня, скажу по чести, В ряду других не отыскать: Шесть лет назад мы стали вместе, И стали порознь – ровно пять!5 ноября 1820 г.
Перевод С. Ильина
Благотворительный бал
О скорби мужа ей заботы мало; В чужом краю пускай тоскует он. Ведь Небо за нее! Со всех сторон Несутся похвалы царице бала! Ей дела нет, что скорбною душой Так глубоко он все переживает, Что ложь его так страстно возмущает: Ведь бал ее одобрил сам святой!10 декабря 1820 г.
Перевод С. Ильина
Эпиграмма на адрес медников, который общество их намеревалось поднести королеве Каролине, одевшись в медные латы
Есть слух, что медники, одевшись в медь, поднесть Желают адрес свой. Парад излишний, право: Куда они идут, там больше меди есть Во лбах, чем принесет с собой вся их орава.6 января 1821 г.
Перевод Н. Холодковского
Из Марциала
Перед тобою – Марциал, Чьи эпиграммы ты читал. Тебе доставил он забаву, Воздай же честь ему и славу, Доколе жив еще поэт. В посмертной славе толку нет!1821 г.
Перевод С. Маршака
На смерть поэта Джона Китса
Кто убил Джона Китса? – Я, – ответил свирепый журнал, Выходящий однажды в квартал. – Я могу поручиться, Что убили мы Китса! – Кто стрелял в него первый? – Я, – сказали в ответ Бзрро, Саути и Милмэн, священник-поэт. Я из критиков первый Растерзал ему нервы!30 июля 1821 г.
Перевод С. Маршака
Стансы, написанные по дороге между Флоренцией и Пизой
Ты толкуешь о славе героев? Довольно! Все дни нашей славы – дни юности вольной. И стоит ли лавр, пусть роскошный и вечный, Плюща и цветов той поры быстротечной? На морщинистом лбу мы венцы почитаем. Это – мертвый цветок, лишь обрызганный маем. Что гирлянды сединам? Пустая забава. Что мне значат венки, раз под ними лишь слава? О слава! Польщенный твоей похвалою, Я был счастлив не лестью, не фразой пустою, А взором любимой, моей ясноокой, Что, пленившись тобою, раскрылся широко. Там тебя я искал, там тебя и нашел я, Милых взоров лучи в твои перлы возвел я: Где они освещали мой взлет величавый, Там – я ведал – любовь, там – я чувствовал – слава!6 ноября 1821 г.
Перевод Б.Лейтина
На самоубийство британского министра Кэстелри
I
О Кэстелри, ты истый патриот. Герой Катон погиб за свой народ, А ты отчизну спас не подвигом, не битвой – Ты злейшего ее врага зарезал бритвой.II
Что? Перерезал глотку он намедни? Жаль, что свою он полоснул последней!III
Зарезался он бритвой, но заранее Он перерезал глотку всей Британии.Август 1822 г.
Перевод С. Маршака
Победа
Пою дитя любви, вождя войны кровавой, Кем бриттов отдана Нормандии земля, Кто в роде царственном своем отмечен славой Завоевателя – не мирного царя. Он, осенен крылом своей победы гордой, Вознес на высоту блистательный венец: Бастард держал, как лев, свою добычу твердо, И бриттов победил в последний раз – храбрец.8-9 марта 1823 г.
Перевод А. Блока
Экспромт
Под взглядом леди Блессингтон Рай новый будет обращен, Как прежний, в мирную обитель. Но если наша Ева в нем Вздохнет о яблоке тайком, – Как счастлив будет соблазнитель!Апрель 1823 г.
Перевод С. Ильина
Песнь к сулиотам
Дети Сули! Киньтесь в битву, Долг творите, как молитву! Через рвы, через ворота: Бауа, бауа, сулиоты! Есть красотки, есть добыча – В бой! Творите свой обычай! Знамя вылазки святое, Разметавшей вражьи строи, Ваших гор родимых знамя – Знамя ваших жен над вами. В бой, на приступ, страткоты, Бауа, бауа, сулиоты! Плуг наш – меч: так дайте клятву Здесь собрать златую жатву; Там, где брешь в стене пробита, Там врагов богатство скрыто. Есть добыча, слава с нами – Так вперед, на спор с громами!1823 г.
Перевод А. Блока
Из дневника в Кефалонии
Встревожен мертвых сон, – могу ли спать? Тираны давят мир, – я ль уступлю? Созрела жатва, – мне ли медлить жать? На ложе – колкий терн; я не дремлю; В моих ушах, что день, поет труба, Ей вторит сердце…19 июня 1823 г.
Перевод А. Блока
Последние слова о Греции
Что мне твои все почести и слава, Народ-младенец, прежде или впредь, Хотя за них отдать я мог бы, право, Все, кроме лавров, – мог бы умереть? В тебя влюблен я страстно! Так, пленяя, Влечет бедняжку-птичку взор змеи, – И вот спустилась пташка, расправляя Навстречу смерти крылышки свои… Всесильны ль чары, слаб ли я пред ними, – Но побежден я чарами твоими!…Перевод Н. Холодковского
Любовь и смерть
Я на тебя взирал, когда наш враг шел мимо, Готов его сразить иль пасть с тобой в крови, И если б пробил час – делить с тобой, любимой, Все, верность сохранив свободе и любви. Я на тебя взирал в морях, когда о скалы Ударился корабль в хаосе бурных волн, И я молил тебя, чтоб ты мне доверяла; Гробница – грудь моя, рука – спасенья челн. Я взор мой устремлял в больной и мутный взор твой, И ложе уступил и, бденьем истомлен, Прильнул к ногам, готов земле отдаться мертвой, Когда б ты перешла так рано в смертный сон. Землетрясенье шло и стены сотрясало, И все, как от вина, качалось предо мной. Кого я так искал среди пустого зала? Тебя. Кому спасал я жизнь? Тебе одной. И судорожный вздох спирало мне страданье, Уж погасала мысль, уже язык немел, Тебе, тебе даря последнее дыханье, Ах, чаще, чем должно, мой дух к тебе летел. О, многое прошло; но ты не полюбила, Ты не полюбишь, нет! Всегда вольна любовь. Я не виню тебя, но мне судьба судила – Преступно, без надежд, – любить все вновь и вновь.Перевод А. Блока
В день, когда мне исполнилось тридцать шесть лет
Должно бы сердце стать глухим И чувства прежние забыть, Но, пусть никем я не любим, Хочу любить! Мой листопад шуршит листвой. Все меньше листьев в вышине. Недуг и камень гробовой Остались мне. Огонь мои сжигает дни, Но одиноко он горит. Лишь погребальные огни Он породит. Надежда в горестной судьбе, Любовь моя – навек прости. Могу лишь помнить о тебе И цепь нести. Но здесь сейчас не до тоски. Свершается великий труд. Из лавра гордые венки Героев ждут. О Греция! Прекрасен вид Твоих мечей, твоих знамен! Спартанец, поднятый на щит, Не покорен. Восстань! (Не Греция восстань – Уже восстал сей древний край!) Восстань, мой дух! И снова дань Борьбе отдай. О мужестве! Тенета рви, Топчи лукавые мечты, Не слушай голосов любви И красоты. Нет утешения, так что ж Грустить о юности своей? Погибни! Ты конец найдешь Среди мечей. Могила жадно ждет солдат, Пока сражаются они. Так брось назад прощальный взгляд И в ней усни.Миссолонги, 22 января 1824 г.
Перевод Игн. Ивановского
ПРИМЕЧАНИЯ
1
Из ничего ничто (лат.)
В настоящий сборник вошли стихотворения Байрона, созданные им в годы изгнания. В этот период зрелого творчества поэтом были созданы крупнейшие его произведения – поэмы, сатиры, драмы; стихотворения же занимают сравнительно скромное место. Публикация произведений Байрона в Англии, проходила с осложнениями, поэтому многие стихотворения указанного периода не были опубликованы при жизни поэта.
Сон
Впервые – "Шильонский узник", Лондон, Меррей, 1816.
Понтийский царь – Митридат VI Евпатор (132-63 до н. э.).
Тьма
Впервые – "Шильонский узник", Лондон, Меррей, 1816.
Байрон, хорошо знавший Библию и часто обращавшийся к ее мотивам, видимо, и при создании "Тьмы" был близок к ее образной системе.
Прометей
Впервые – "Шильонский узник", Лондон, Меррей, 1816.
Отрывок
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
Стансы к Августе
Впервые – "Шильонский узник", Лондой, Меррей, 1816.
Посвящено сестре поэта Августе Ли.
Послание к Августе
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона" т. 2, 1830.
Стихотворение также посвящено Августе Ли.
К бюсту Елены, изваянному Кановой
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
В письме к Меррею от 25 ноября 1816 года, в котором было это стихотворение, Байрон писал: "Елена Кановы, бесспорно, на мой взгляд, самое совершенное по красоте создание человеческого гения, далеко оставившее мои представления о творческих возможностях человека".
Канова, Антонио (1757-1822) – итальянский скульптор, представитель классицизма.
Песня для луддитов
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
"Не бродить нам вечер целый…"
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", 1830.
Стихотворение является частью письма к Муру от 28 февраля 1817 года.
Томасу Муру
Впервые – "Вальс", Лондон, Бенбоу, 1821.
На рождение Джона Уильяма Риццо Гопнера
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
Четверостишие написано по случаю рождения сына английского консула в Венеции.
Е nihilo nihil, или Зачарованная эпиграмма
Впервые – Собрание сочинений в 7 томах, под редакцией Э. X. Колриджа, Лондон, 1904.
К мистеру Меррею
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
Стрэхен, Уильям (1715-1785) – английский издатель.
Линто (Линтот), Бернеб Бернард (1675-1736) – английский издатель.
Геликон – гора в Беотии, по древнегреческой мифологии, жилище муз. В подлиннике упоминается не Геликон, а Пинд – горы в северной Греции, также по мифологии считавшиеся местопребыванием муз.
Quarterly – "The Quarterly Review" – журнал, основанный в феврале 1809 г. Его издателя, Уильяма Гиффорда, (1756-1826) Байрон считал лучшим литературным критиком в современной ему Англии.
А "Обозренье"? Где ж оно… – Меррей собирался купить половину пая в издании журнала "Блеквуд Эдинборо мансли магазин". Байрон знал об этих намерениях Меррея, которые тот осуществил в августе 1818 года.
О "Долготе" мне умолчать… – Байрон рассказывал Медвину, что в 1813 г. Меррей взял заказ Адмиралтейства и Совета Долготы на издание навигационных карт, а шестое издание "Чайльд-Гарольда" передал другому издателю. (Т. Медвин. "Разговоры с лордом Байроном", 1824).
Стансы к реке По
Впервые – Т. Медвин. "Разговоры с лордом Байроном", 1824. Посвящены Терезе Гвиччиоли.
В день моей свадьбы
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
Эпитафия Уильяму Питту
Впервые – Томас Мур, "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
Питт, Уильям Старший – см. прим. к стих. "Строки, адресованные преподобному Бичеру".
Эпиграмма на Уильяма Коббета
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830,
Коббет, Уильям (1762-1835) – английский публицист и историк, демократ; в 1819 году перевез прах Пейна из Америки в Англию.
Пейн, Томас (1737-1809) – английский публицист, участник войны за независимость в Северной Америке.
Стансы
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", 1830.
Стихи были посланы Байроном Муру на тот случай, если поэт погибнет, сражаясь в рядах карбонариев. Они представляют собой как бы автоэпитафию.
Пенелопе
Впервые – Т. Медвин, "Разговоры с лордом Байроном", 1824.
Благотворительный бал
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830. Написано в связи с сообщением в газете, что леди Байрон была патронессой на ежегодном благотворительном балу.
Эпиграмма на адрес медников…
Впервые – Томас Мур, "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", 1830.
Основанием для написания стихотворения послужило сообщение в "Ежегоднике" Ривингтона от 30 октября 1820 года, в котором описывалась торжественная процессия медников, направлявшаяся к королеве.
Из Марциала
Впервые – Собрание сочинений в 17 томах, Лондон, Меррей, 1832-1833.
Марциал (ок. 40 – ок. 104) – римский поэт, автор пятнадцати книг эпиграмм. Байрон взял из Книги I первую эпиграмму.
На смерть поэта Джона Китса
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
Джон Китс (1795-1821) – английский поэт-романтик, близкий по своим взглядам Шелли и Байрону. Байрон считал, что в смерти Китса повинна злобная критика в английских журналах, травившая молодого поэта. Ките умер от туберкулеза 23 февраля 1821 года в Риме. В письме к Шелли от 26 апреля 1821 года Байрон писал: "Я очень огорчен тем, что вы сообщили мне о Китсе, – неужели это правда? Я не думал, что критика способна убить". См. также поэму "Дон-Жуан", XI, 60.
Стансы, написанные по дороге между Флоренцией и Пизой
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
На самоубийство британского министра Кэстелри
Впервые – журн. "Либерал", 1822, э 1.
Кэстелри (Каслрей) Роберт Стюарт (1769-1822) – английский политический деятель, возглавил жестокое подавление восстания в Ирландии в 1798 году; в 1812-1822 гг. министр иностранных дел.
Победа
Впервые – Собрание сочинений в 17 томах, Лондон, Меррей, 1832-1833. Рукопись стихов найдена в бумагах поэта после его отъезда из Генуи в Грецию.
Экспромт
Впервые – Томас Мур. "Жизнь, письма и дневники лорда Байрона", т. 2, 1830.
Блессингтоны – муж и жена, друзья Байрона, которых поэт уговаривал задержаться в Генуе и снять виллу под названием "Рай". Графиня Блессингтон в 1834 году издала книгу "Беседы лорда Байрона с графиней Блессингтон".
Песнь к сулиотам
Впервые – Собрание сочинений в 7 томах, под редакцией Э. X. Колриджа, Лондон, 1904.
Сулиоты – греко-албанское горное племя. Свое происхождение ведут от небольшого числа греческих семейств, которые в XVII веке, спасаясь от турецкого ига, бежали в горы Сули, неподалеку от греческого города Парга. Сулиоты принимали активное участие в борьбе за независимость Греции.
Из дневника в Кефалонии
Впервые – Собрание писем и дневников в шести томах, под редакцией Р. Э. Протеро, Лондон, 1898-1901.
Последние слова о Греции
Впервые – журн. "Меррей мэгэзин", 1887, февраль.
Любовь и смерть
Впервые – журн. "Меррей мэгэзин", 1887, февраль.
Друг Байрона Хобхауз на копии этих стихов написал, что они никому конкретно не посвящены и представляют собою просто "поэтическое скерцо".
Стихи были написаны на оборотной стороне "Песни к сулиотам".
В день, когда мне исполнилось тридцать шесть лет
Впервые – газ. "Морнинг кроникл", 1824, 29 октября.
Брат Терезы Гвиччиоли, Пьетро Гамба в своем "Описании последнего путешествия лорда Байрона в Грецию" (1825) пишет об этом стихотворении следующее: "Сегодня утром лорд Байрон вышел из своей спальни в комнату, где находились полковник Стенхоп и другие наши друзья, и, улыбаясь, сказал: "Вот вы как-то жаловались на то, что я теперь уже не пишу стихов. Сегодня день моего рождения, и я только что кончил стихи, которые, кажется, лучше того, что я обыкновенно пишу". Вслед за тем он прочел это стихотворение".
Р. Усманова
Комментарии к книге «Стихотворения (1816-1824)», Джордж Гордон Байрон
Всего 0 комментариев