«В начале всех миров»

В начале всех миров (fb2) - В начале всех миров (Антология Живой Литературы (АЖЛ) - 6) 5547K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Антология - Нари Ади-Карана

В начале всех миров Редактор-составитель Нари Ади-Карана

Серия: Антология Живой Литературы (АЖЛ)

Серия основана в 2013 году

Том 6

Издательство приглашает поэтов и авторов короткой прозы к участию в конкурсе на публикацию в серии АЖЛ. Заявки принимаются по адресу skifiabook@mail.ru.

Подробности конкурса: издательский сайт .

Все тексты печатаются в авторской редакции.

Предисловие

В начале всех миров – Слово.

Оно творит миры, и в нем миры встречаются друг с другом.

Редактор тома Нари Ади-Карана

P.S. Если у вас есть желание предложить свои произведения – мы будем рады. Просто вышлите свои работы вместе с небольшим рассказом о себе по электронному адресу нашего издательства: skifiabook@mail.ru с пометкой «заявка на участие в Антологии Живой Литературы». Мы обязательно рассмотрим ваше предложение и ответим вам.

Я прошел в мире тысячи троп Ирина Иванченко. г. Томск

От автора:

Поэт-сетевик honey_violence, настоящее имя Ирина Иванченко. Помимо изучения Востока как основного рода деятельности занимаюсь написанием фанфикшена и стихов, основное направление – переиначенные на новый лад сюжеты всеми любимых сказок, мифов и легенд, классических книг и современных (мульт-)фильмов. На данный момент изданных книг не имею, но храню в своей поэтической копилке несколько побед в местных и интернет-конкурсах, а также ряд публикаций в журналах и тематических альманахах. Активно поддерживаю творческую молодежь города, организовала в 2012 году и по сей день курирую группу юных писателей Томска.

© Иванченко Ирина, 2016

По щучьему веленью

Щука клянется, божится, хвост ее ходит, как ладони, трясущиеся от страха. Говорит, буду тебе невестой, сеть рыболовная вышла с тобой нам свахой. Говорит, буду тебе рабыней, дно океанское крошечное – не скроюсь. Говорит, буду тебе чем хочешь: подругой, судьбой, женою, радостью буду, ушами, чтобы послушать, губами буду – правду среди лжи ведать. Говорит. Емеля руки в карманах греет, недовольный морозом, сказками щуки, снегом, недовольный жизнью своей, похожей на прозябание, недовольный тем, что хочется, а не может. Он ладони к щуке тянет, та в них влетает, чешуя ее цветная сияет и греет кожу; и не рыбья совсем – горяча по-человечьи, и слова ее Емеле кажутся чище истин. Говорит, украшу жизнь тебе, чем захочешь, будет жизнь твоя светлее любого жизни. И Емеля долго думает, глядя, как щуке душно вне воды, ее родившей, но сердце к посулам глухо – жизнь пустая на печи в бездействии ему слаще. Он берет ее покрепче и вспарывает ей брюхо.

Люби

Ты, чьи ладони нежны, не изрезаны лезвием волн, ты, чья душа наполнена солнечной теплотой, ты, на чьей шее вьются нитями жемчуга, добытые мной в подарок, будь вместо меня – жена! Ласку ему дари, тихая, словно штиль, слова ему говори человеческие, свои, которые он поймет, а не забудет, как шум свежий, дикий, морской, затихающий поутру в теплой постели, нег полной – горячий мед! Нежи его, родная. Оставь мне мой вечный лед. Времени прекратить этот нелепый бег сможет любой из вас, но не сомкнете век. Русалочью душу не жаль, она, словно пена, пуста. Ничтожна для вас цена – за ноги — ее хвоста. Обида уснет на дне, обиду укроет ил. Люби его долго — долго, люби его за двоих. Но только страшись увидеть седые его виски и, зная, что он уйдет, не утешить его тоски, когда, одинокий, выйдет на берег, шагнет в волну — и миг повторит, в который когда-то не утонул.

Победитель дракона становится драконом

Победил двух драконов, третьего не сумел. Превратиться не смог ни разу, как предрекали, Мол, дракона срази, проклятье его регалий Перейдет на тебя, явился раз, глуп и смел. Я специально сдирал доспехи и голым шел, Не боясь, без меча кидался, как волк, на зверя, Я хотел победить, желая, не лицемерил, Только что-то не так, быть может, с моей душой, Раз проклятье меня обходит за разом раз, И драконья душа вселяться в меня не хочет. Почему только я единственный среди прочих, И меня обманул предания гнилой сказ? Третья туша в крови сгнивает у моих ног, Желтый глаз смотрит пристально-мертво, и режут сталью Крыльев черных шипы, которые не достались. Я стою и смеюсь: я смог, да, я снова смог, Но драконья судьба прошла стороной меня: Победивший дракона остался, как был когда-то!.. Только правда стеклом драконьего жжется взгляда: Монстр уже был внутри, и его ни к чему вселять.

Питер Пен

Он прилетает испуганным, покалеченным: Жернова времени нагнали и изувечили. Стынет над Лондоном серый, промозглый вечер. Венди глядит отчужденно и с равнодушинкой: Эти истории видели, знаем, слушали. Взрослость приходит к каждому. И все рушит. Мечется в клети взрослого тела Питер, Дверь закрывается в детство надрывным скрипом. Скрипом? Точнее, с воплем надрывным, криком. Венди, как в кокон, прячет его под пледом, Кормит его полезным ему обедом И обещает отправиться за ним следом. Только в Нетландию путь им уже заказан: Мы вырастаем. И вырастаем сразу. Так что моргнуть порой не успеем глазом. Он по подушке мечется, тихо плачет. Венди, кричит, что все это, скажи, значит? Что надо мной стоит, как немой палач? Венди уходит, закрыв за собою двери. Правда пришла, пусть ты в нее и не верил, Так принимай по-взрослому, без истерик. Питер ломается, как куколка из картона, И больше не молит о светлом, живом «потом», Просит добить скорей и забыть на том. Наутро встает, вливается в строй прохожих. Он неотличим, он теперь стал на них похожим. И ты, что читает это, Однажды. Тоже.

Сказки

А русалка, ну что русалка? Пеной бьется о берега. А принц счастливо живет рядом с той, кто искренне дорога, С той, что ласкова и прекрасна человеческой теплотой. Это в сказках бывает глупых: рыбы, ведьмы и колдовство. А служанка, ну что служанка? Изгорбатилась, моя пол. А невеста принца красива была в церкви, и королем ставший принц был иных прекрасней — ровно Золушкина мечта. Это в сказках бывает глупых: бал, кареты, часы, хрусталь. А принцесса, ну что принцесса? Не проснется, отравлен кто. Правит мачеха государством прежестокой своей рукой. На вопросы «Кто здесь милее?» промолчит черный дух зеркал. Это в сказках бывает глупых: оживать на чужих руках. Башни прячут того ребенка, что поранилась об иглу, что не выросла дивной розой, что не просто легла уснуть. И бездетная королева, и скорбящий седой отец… Только в сказках, убив дракона, можно ждать пресчастливый конец, только в сказках спасают принцы, феи-крестные всем даря́т, только в сказках любовь такая, что умеет всегда спасать, побеждать, уничтожив злое силой верности и любви. Только в сказках счастливых двое. Ну а в жизни увы. Увы.

Цена

Приплывает, еле двигая плавником, Говорит, от немоты отойдя не слишком, У меня теперь отдать тебе – ничего, Даже голос предложить – осмеёшь же — такой неслышный Стал, осипнув от молитв и от горьких клятв, Что рассыпала ему, как в спальню цветы до ложа, Где теперь он спит, а рядом его жена, И покоя их никто уже не тревожит. Я смотрю, как слезы капают – жемчуга — На ее ладони белые, вижу горе, И ей вторят волны, режущие мне грудь, И ей вторит, боли девичьей вторит море, И не можется мне глупой не помогать, Раз хранить беду и счастье работу дали. Я ей капаю в напиток прозрачный яд, Что ей вены взрежет пламенем острей стали, Доберется лапой жадною до груди, Вырвет сердце ее ласковое – прочь жалость. Принц, ее не полюбивший, не пощадил, Нелюбви своей вонзив в нее злое жало, Значит, мне жалеть не нужно ее вдвойне, Только колет в клетке ребер чертовски сильно, И не хочется мне цену ей говорить, Пусть она помочь сама же меня просила. Варево готово от бед мое, Выпьешь – и уйдет боль, уже не тронет. Она преподносит мне алый ком Вырванного сердца В своей Ладони.

Герде

Да иди ты на все четыре отсюда пешей. Притащила воз роз, а на кой они в царстве мрака, Где вокруг только лед? Я прошу тебя, Герда, дура, Зарекаю тебя, прекращай же, ну хватит плакать. Забирай это все, ни к чему мне твои подарки, Что в сравнении с тихой поступью Королевы И ее белых рук подарить мне смогла б простая Девка вроде тебя? Только тело, да, только тело. Но что руки твои, озябшие от мороза, Все в царапках колючих от холода и от ветра, Что мне ноги твои, истоптанные до крови, Что от сердца в груди, горящего безответной Жадной, жалкой, ненужной, мешающей тебе страстью, Этой нежностью, что и льдины согреть не в силах? Уходи, пока можешь, о гордая и босая, Я тебя приходить сюда, в общем-то, не просил.

Как Алену вывели из воды

Как Алену вывели из воды, в доме стало только мрачней, чем было. У Алены бело, как мел, лицо, у Алены сердце давно застыло – что ей муж, глядящий во все глаза, что ей брат, сумевший спасти сестрицу? Ей туда б, обратно, где мать-река протекает, миру живых границей сберегая тех, кто уснул на дне. Вот где дом Аленин, где братья-сестры. Как Алену вывели из воды, так взгляд стал Аленин и злым и острым, голос же медовым: зовет с собой проводить на реку, достать ей лилий, и река смеется, плеща волной, и зовет уснуть в своем мягком иле. Как Алену вывели из воды, ни житья, ни счастья – все поисчезло. Не дозваться брату сестры родной, не спасти любимую, бесполезно: с кем однажды мир тебя повенчал, с тем тебе вовеки пребыть и присно. У Алены только одна печаль: как себя спасти от постылой жизни, как унять тоску свою по воде, как сбежать, где взять бы тяжелый камень, чтобы не поднять никому из тех, кто ее вернул живым против правил, кто отнял покой ее, тишину, кто забрал из дома уже родного. Забирай, Иван, у своей сестры воздуха загрудного цепь-оковы, что сплели вкруг сердца ее, как сеть, нежеланье жить, как в клети горлице. Не держи Алену среди живых, отпусти на реку домой. Топиться.

Крапива не жжется

Крапива не жжется, не колется, не горит По тонким рукам вдоль тела, как ветви ив, Висящим безвольно. Ткала, да не доткала — Отнялись уставшие пальцы, заранее все решив. Завыла спустя года молчания: зря, все зря! Глаза потускнели вмиг, закушен до крови рот. Пыталась, пыталась, но рубашки не довязать — Коль не был ты в ней рожден, она тебя не спасет. Высокий держит забор, такой бы лучше костер: Шагнуть в него – что ей жизнь теперь, коли не спасла? Одиннадцать комьев холодной сырой земли. Одиннадцать птиц, взмывающих в небеса.

Вальгалла

Не боялся меча, не боялся копья в грудину. Даже братского прежде клинка не по-братски в спину. Не боялся вставать на рассвете, не зная, вернется ль к ночи, не боялся за жизнь – у других ведь куда короче, чем дозволили жить ему боги с извечного льда глазами. Он в них верил и каждой истории из сказаний. Я его повстречал не на поле кровавой сечи, был спокоен и благостен светлый, прозрачный вечер. Я как враг с ним на узкой тропе никогда бы не разминулся, я как друг нашел слов для него и души коснулся, и с тех пор по дорогам далеким страны моих диких фьордов мы шагали вдвоем. Боги горстью ссыпали годы, умирало вокруг все, мы ж делались лишь сильнее. Он в богах был своих так наивно-светло уверен: без щита шел на пики, без крика, сжимая зубы, принимал свои раны, надеясь, что боги судят не по ранам – по доблести, храбрости и по чести. Мы с ним, если случится, всегда собирались вместе по ступеням Чертога на Одина пир веселый заглянуть отдохнуть. Кто же знал, что случится скоро нам найти туда путь? Иноземцы чертили знаки и плевали нам вслед, вслед нам лаяли, как собаки, и пинали божков, и топтали дар подношений. За такое ни боги, ни люди не смеют давать прощений. И мой друг отомстил. Умер каждый дурной насмешник, лишь один прошептал на издох ему: «Будешь грешник по моей правде совести да по своим законам». Мой друг тотчас добил его, зубы сведя до стона – нож торчал из груди его, и кровь рукоять ржавила. Он пытался подняться, но не было больше силы. Я помочь ему мог, но свои залечить бы раны – чужеземца удар вероломен был и негадан. Поля битв пред глазами стояли, манили нас – но пустое. Мы погибли, как прежде хотели – вдвоем, нас погибших двое. Не спустились валькирии. Видно, доблести было мало. Я, глаза закрывая, видел двери святой Вальгаллы. Он, впервые крича, бил о землю рукой ослабшей, не держащей меча, и от этого было страшно. Не спустился за нами никто. Где же шаг валькирий? Где же боги его, на кого мы всегда молились? Я сажусь рядом с ним, он молчит, и немая жалость — это все, что досталось нам с ним, что ему досталось от меня, не богов его старых, закрывших наверх ступени, словно долгая жизнь миг последнего преступленья не омыла отвагой, не скрасила грех последний. Он Вальгалле своей до конца оставался верным. Он к Вальгалле своей путь рубил топором и гневом. И Вальгалла манила своим бесконечным небом… В недвижимости этой мы смотрим в него, но тщетно. И врагов, и свои тела стали щепоткой пепла сотни весен назад, но молчат небеса стальные вечной серостью фьордов. Просили мы как, молили!.. О твоей златостенной и вечной, святой Вальгалле нам солгали, мой друг, нам с тобой так жестоко лгали.

Гефсиманский сад

Ты – олива восьмая, растущая в том саду, Где гробница Ее, пустующая столетья. Я пришел к тебе помолиться, прижавшись лбом, Но ушел, как Фома, что, явившись, увы, не встретил Ту, к которой пришел – только гроб, только белый гроб, Равнодушно-холодный под взглядом, таким же ставшим. Ты роняешь на землю выцветшие листы, Я себя опускаю рядом душой уставшей, Чтобы вместе с тобой обернуться опять землей, Чтобы цепью ладоней сомкнулся небесный купол Гефсимании вечной, не прячущей тела той, Что в ответ на молитвы протягивает нам руку, Но слезы не утрет – очистительна сила слез. Сколько плакалось ей, прежде чем даровались силы… Я молчу, глядя в небо, и небо глядит в меня, И касаются лба, словно пальцы, листы оливы.

«Расставания боль больше нежности, плача злее…»

Расставания боль больше нежности, плача злее, Так пуст Рай оказался, когда исхитрился змей Увести Еву в ад, и пусть дали сюжет иначе, По пустынному Раю разносится скорбный плач. И тебя разрывает криком, сшивает заново, Было имя ее наградой, а стало раною — Так кровит и болит немыслимо эта женщина, И ладонь твоя ей, как линией, вся исчерчена. Ты зовешь – ее? Господа? – сходит на стон проклятие, Когда кожа твоя горит по ее объятиям, Только нежность с ее шагами навеки сгинула. А все ребра твои, Адам, целые до единого.

«Я выкладывалась дорогами, длинной тропкой по твой порог…»

Я выкладывалась дорогами, длинной тропкой по твой порог, Я собакой к рукам ластилась и покорно была у ног, Я ночною и хищной птицею вдаль высматривала врага. Все, что делала, било мимо, и не стала я дорога. Ведьма сыпала в чан коренья, наливала туда воды То ли мертвой, то ли целебной, чтоб заметил мои следы, Чтобы в мире, где сотни, сотни! выбирал лишь одну меня. Все, что сварено, лилось мимо. На кого меня променял? Слова слушала и шептала, повторяя вслух наговор, И пыталась украсть из клетки ребер белых, как дерзкий вор, Сердце, бьющееся в свободе, не желающее любить. Изломала, но не достала, пальцы, рвущие нить судьбы. Ведьма плюнула: непокорный, неподвластный. Уйди, смирись. Отвечала ей: как же сдаться? Без него разве будет жизнь? А потом замерла, увидев, как блестит по свободе взгляд: В дар снеси ему душу с жизнью, он вернет их тебе назад, Подари ему все, что хочет, да не рад будет, хоть ты вой. Не молись, не роняй слез больше, покрести и ступай домой. Пусть другим заговоры ведьма помогает в ночи плести — Если мимо лежат дороги, там и богу их не свести.

«Я не трогаю тебя взглядом, я не трогаю тебя словом…»

Я не трогаю тебя взглядом, я не трогаю тебя словом, просто я не хочу, чтоб снова что-то взвыло, как пес, внутри. Говорю: я – всему основа, не дуэт пусть, а будет соло. А что вытекло из глаз солью, рукавом, не стыдясь, утри: кто не плакал, тот не был ранен, кто не падает, тот не встанет. Я в тумане, в таком тумане разбиваются корабли, только свет маяка, он манит, утешая тоску прощаний. За туманом другие дали, и за ребрами не болит.

«Мы заложники расстояний…»

Мы заложники расстояний, Мы заложники расставаний, Бесконечных в пути скитаний И погаснувших маяков, Мы владельцы дыры в кармане, Пустоты той, что между нами, Мы – подошвы от наших прежде Целых, новеньких сапогов. Может, хватит, ну право слово, Ну, подумаешь, не взросло в нас. Ну, прими уже, что мне снова Что-то пробовать – нет огня: Я настолько устал, что, хочешь, Трать неделями дни и ночи, Вряд ли станет уже короче От тебя путь и до меня.

«Я прошел в мире тысячи троп, я прошел сотней узких и злых…»

Я прошел в мире тысячи троп, я прошел сотней узких и злых тропинок. От порогов мне вслед злые слезы летели в спину за плечами оставленных женщин, детей их, со мной с лиц схожих. Я входил в столько жизней и каждую потревожил, не оставив взамен ничего, кроме сердца боли. Только все стало честно, когда мы свелись судьбою. Я к воротам твоим приходил, возвратясь со странствий. Ты, куда б ни ушел я, прощала меня, скитальца, принимала обратно, стелила мне мягче пуха. А когда уходил, в спину мне не неслось ни звука. Потому и спешил сюда вновь из любого края: там, где слезы не льют, там из памяти не стирают. А где думы гадают и так солона подушка, слезы высохнут за ночь, а к вечеру станет лучше. Ты ж, голубка, жила без меня так же славно, как и со мною. Этим счастьем своим повязала, и мне спокойно, несмотря на капкан. Хотя разве же это путы?.. Руки нежные эти с кап — каном нельзя попутать. Только крепко они рядом держат — хомут шелковый. Сколько раз уходил, но всегда возвращался снова.

«Часть меня выжила. Слышишь? Одна лишь часть…»

Часть меня выжила. Слышишь? Одна лишь часть. После тебя, как дракона, от замка один лишь остов, Выжженный дочерна. Что мне любовь твоя, Если она в моей глотке застряла костью, Если война твоей нежности во стократ Вышла бескровней, а нежность твоя убила? Часть меня выжила. Слышишь? Одна лишь часть, Я растерять себя полностью, нет, не в силах, Я подпустить тебя снова в обломки стен, Горе, разруху не смею и не желаю. Мертвой водой окропи – не сойдется ран Край, потому что я сплошь повдоль – ножевая От твоих слов, распредательских, как Иуд Сотен и сотен ртов бесконечно лживых. Часть меня выжила. Да, пусть одна лишь часть, Но… многие ль от любви твоей ушли живы?

«Мама, мне послезавтра исполнится восемь лет. Через неделю…»

Мама, мне послезавтра исполнится восемь лет. Через неделю приедет к нам Дед Мороз, и я уже знаю, что буду просить в ответ за то, что весь год я вел себя хорошо. Мама, я попрошу, чтобы ты пришла, пусть и на час. Я знаю, ты занята, мне так сказали. Что мама моя ушла. «А мама вернется?» «Когда завершит дела». Какие дела у тебя важнее, чем целый я? Я, тебя ждущий… не нужен мне Новый год! Деду Морозу я знаю, что рассказать, о чем попросить – пусть мама меня найдет. Мама, я много и много тебе про нас рисовал. Мама, не смейся, что синий твой цвет волос – один на двоих здесь делится карандаш, их здесь не хватает, как и тебя порой. Нас в комнате десять, и каждый тебя зовет. Не знаю, зачем им тебя, ведь я твой один, но знаешь, я все-таки верю, что сможешь и заберешь, узнаешь, вернувшись, укажешь и скажешь: «Сын». Узнаешь меня, хоть я вырос и Новый год я встретил уже, мне сказали, здесь пятый раз. Пожалуйста, мамочка, пускай найдет Дед Мороз тебя где-то там, поможет решить дела. Пожалуйста, мамочка, дай ему мне помочь тебя отыскать. Я вел себя хорошо! Пожалуйста, боженька, пусть бы на этот раз мне тети сказали: «К тебе кое-кто пришел».

Этот мир будет жить

этот мир будет жить, подвластный твоим законам, утопать в твоей щедрости, нежиться в твоей ласке, забывая, что быть счастливыми – твой приказ. этот мир будет жить в границах твоих владений, под защитой твоей, покорным пребудет воле, потому что ты обещаешь боль ему. много боли. этот мир будет жить, другого царя не зная, и, когда ты уйдешь туда, где уже не судят, он останется здесь, нескоро тебя забудет и продолжит псом верным истово жечь и рушить все, что было тебе не нужно и ненавистно, будет класть на алтарь свои и чужие жизни и теперь и потом, когда все осядет прахом, когда память сотрется, а имя поглотит вечность: страх по-прежнему будет здесь, будет их стеречь, и твой мир будет жить.

Графика Александр Очеретянский. США, г. Фэрфилд

Об авторе:

Александр Очеретянский родился в Киеве в 1946 году. Стихи пишет с середины 60-х прошлого, разумеется, столетия.

В СССР не печатался. Автор восьми поэтических книг, опубликованных в России и в США; библиографии «Россия. Литературный авангард. 1890–1930»; двух коллажных книг, множества неопубликованных коллажей и коллажных книг, соавтор двух книг по исследованию русской литературы 10-20-х гг. ХХ столетия, поэтической антологии того же периода, а также мини-поэтической антологии свободных стихов «НАШ ВЫБОР», Россия. Короткие тексты (1950–2000).

Автор многочисленных публикаций в периодических изданиях (бумажных и электронных) по обе стороны океана. Редактор и издатель литературно-визуального альманаха «Черновик» с 1989 по 2012 г.

© Очеретянский Александр, 2016

1

С каждым годом сил меньше все будет и меньше с каждым годом как будто иначе нельзя с каждым годом обязан я быть все сильнее сильнее с каждым годом иначе нельзя

2

тоска и бессилие грусть и ярость душа и в состоянии войны разум густая неразборчивая боль тяжесть

3

как только себя оправдать хотим сразу находим слова и поступки и жесты все то чего у нас нет и когда делаем дело нет у многих ни разу, целую жизнь

4

мне протянута была тоненькая ниточка уцепившись за нее размотать клубок было честно говоря делом техники я не знаю отчего нитка тонкою была знаю лишь что был в том прок раз мотал таки клубок

5

вы вы ветки вы не можете ветки меня не понять вы не можете ветки зеленые ветки меня не понять вы не можете ветки зеленые ветки на мусорной куче цветущие пышно меня не понять вы не можете ветки зеленые ветки на мусорной куче цветущие пышно — плевать вам на мусор – меня не понять я такой же как вы плоть от плоти такой же как вы так же точно живу оживаю расту под дождем так же точно как вы умираю от холода голода жажды

6

на дерево ДЕРЕВО один и тот же взгляд на протяжении минуты очень разный ВЗГЛЯД разный дерево одно один и тот же человек

7

одуванчики больше любил он чем розы астры — больше чем все вместе взятые в мире цветы жизнь (свою и чужую) любвинеприглядномвеличии

8

зимний день день день свежий прозрачный солнечный воздух покой тишина я подумал что жизнь моя жизнь быть такой же быть точно такой же могла будь она эта жизнь человеку другому дана

9

когда всем сердцем ждешь покоя тишина когда всем сердцем ждешь покоя глубина вся жизнь твоя видна такою какою быть обязана она

10

Старик (опыт объемного портрета) ему уже не нужно ничего глаза глаза он полон жизни разрушенные пусты а какой бойницы беспомощны не помнит забытых помнят

11

сказка но крошечный (излюбленная тема) росток зеленый в трещине асфальта зеленым цветом закрывает мгновенно красит серый асфальт избитый нашими ногами нашу жизнь

12

обожание – звук пустой слово с пылью смешать раз плюнуть из улыбки легко сделать фарш мясной замечательный надо думать обожание – звук пустой полый звук – полу-звук чет-верть сотая ноль без палочки обожать – значит день и ночь для того только жить чтоб нравиться обожание – звук пустой

13

желание родиться выродиться вы материться вслух пройти на голове коленками назад ползти на четырех на месте прыгать головой трясти сойти за неврастеника шута паяца идиота всё что угодно только бы не эта тишина

14

объятие обязано быть

КРЕПКИМ ПОРЫВИСТЫМ И ЧИСТЫМ КАК СЛЕЗА

Обязано объятие быть объятием и л и не быть

15

как все-таки безжалостно линяет новизна ф р а з а из письма

16

ЗДЕСЬ прежде теперь покой запустение величие тишь ЛИШЬШОРОХШАГОВЛИШЬ

17

наивно трогательно (чуть глуповато) и потому всегда так грустно так тоскливо так печально и так больно больно чуть-чуть

18

Из окна вагона Столько роз посадили Одна расцвела Под палящим безжалостно солнцем Будь ты счастлива роза цветущая роза одна под палящим б е з ж а л о с т н о солнцем

19

на повороте большой дороги дерево маленькое лежало мимо неслись машины прохожие шли мимо все было как обычно сумерки продолжались день подходил к концу все было как обычно дерево умирало сумерки продолжались день подходил к концу

20

из любви к ненависти от ненависти к скуке из любви к тонкости от ненависти к грубости из любви к упрямству от ненависти к тупости из любви к силе от ненависти к слабости из любви к работе от ненависти к тщеславию из любви к самолюбию от ненависти к беспомощности из любви к искусству от ненависти к бездарности из любви к верности от ненависти к предательству из любви к жажде от ненависти к пустыне из любви к жизни от ненависти к смерти из любви к ненависти

21

лицевая сторона страницы: жизни пять минут пять минут пять пять минут пять минут минут минут пять пять пять минут минут пять пять минут минут минут пять минут минут пять пять минут минут пять пять пять пять ми нут пять пять пять пять минут минут минут минут пять минут минут минут минут пять пять минут пять пять минут минут пять пять пять пять пять минут минут м инут минут пять минут минут пять минут минут мин ут пять минут минут пятьт минут минут пять минут пя ть минут минут минут минут пять пять пять пять пять минут минут минут пять пять минут минут пять пят ь минут минут минут пять пять пять минут минут пять минут пять минут пять пять минут минут минут минут п ять минут минут пять минут пять минут пять минут пять минут пять минут пять минут пять пять пять ми нут пять минут минут минут минут минут пять пять пять пять пять пять пять пять пять минут минут минут мин ут пять минут пять минут минут пять пять пять пят ь пять пять пять пять минут минут минут пять ми нут пять минут минут пять минут пять минут минут пять минут минут минут пять минут пять минут минут пять минут минут пять минут пять минут пять мину т минут минут минут пять пять пять минут минут мин ут минут пять пять пять пять минут пять пять пять пять минут минут минут минут пять пять пять пять минут пять минут пять минут минут

обратная сторона страницы:

не хватило

–

Проводы Ольга Челюканова. г. Москва

Об авторе:

Ольга Челюканова родилась в Приморском крае, в семье военнослужащего. Часто переезжая, проехали весь Союз от Владивостока до Калининграда. Долгое время жила в Латвии. Закончила дневное отделение Литературного института им. А.М. Горького, семинар поэзии. В 1998 году принята в Союз писателей России (МГО). Член Клуба писателей ЦДЛ. Пишет стихи и прозу. Переводила с латышского, болгарского, украинского. Живет в Москве. Публикуется с 1979 года. Автор нескольких книг. Среди них «Стихи о России» (2003), «Электронная скрипка» (2013). Стихи публиковались в газетах, журналах, альманахах и коллективных сборниках. Песни на мои стихи слушайте на сайте chelukanova.ru.

© Челюканова Ольга, 2016

Проводы. Поэма

1

Друзья мои праздничные, друзья мои будничные, Друзья мои горестные, товарищи дальних, Сопутники дерзких дорог, с кем счастье вынянчивали, С кем верили в будущее, с кем горе стоверстное Объятьем пасхальным сминали до траурных крох! Пути наши пройденные, пустые ли, праведные, Пути наши памятные, озноб поворотов, Остуда рассветов сквозных… Которого ордена мы? Куда мы направлены, и так затемно, затемно?.. Раскаянья ропот на робком рассвете возник. Шаги ваши призрачные, глаза ваши пристальные, Лучами пронизанные огней негасимых, Горячих. Попробуй, сверни… Прочь, здания призменные! Отмучились пристанями кораблики пригнанные Непереносимо Стремятся сквозь думы и дни.

2

Возжелав доказать себе, Что былое не безвозвратно, Я воздвигну закон простой И увижу: ничто не зря. Те, что шли по одной тропе, Обрели родимые пятна. Самой жадною кислотой Эти солнца стереть нельзя! Эти солнца горят во лбах. В осиянных лбах эти клейма! Нас – вчерашних – зовут назад. Мы тогда не умели – вспять. Не за совесть и не за страх Нам отметины ныне время Без разбора, вкось, наугад Будет бойко штемпелевать! В тех, иных небесах – Луна. Несомненно, Луна иная. Мы не знали, что ОЖИЛ Босх… Мы не знали, что ЖИВ Шекспир… Ох, трава была зелена! Но была зелена – иначе. Как широкий и свежий вдох, Распускался цветастый мир! А за Детством – сошлись… Ура! Кое-что уже пережили: Небо после десятого Нам ударило в головы. Сквозняков игра. И ветра Нас кружили и мы дружили, И хотелось нам всякого, Улыбалось нам – долгое!..

3

Принимая – тернистый путь, Отвергая – легчайшие, Мы как с шашкою наголо — Налетали ватагами! Хоть проспорили истину, Да рождали не чаще ли, Горлопанной атакою Без стратегии с тактикой! Юность – время певучее. Нет у ней повелителя, Как у дерева – имени. Разве только название… Есть такое горючее — Не создать заменителя Ни в химерах алхимии, Ни путем волхвования. Только б ярость наяривать! Только б версты наверстывать! Только б руку берущую, Чтобы можно – одаривать! Как на яркой на ярмарке, Развеселой, за просто так, Всех прошедших и будущих Без числа – отоваривать! Бескорыстные купчики, Богачи неимущие, Что со скоростью мысли Свой товар продувают! Станут позже задумчивей Руки ваши дающие: Зерна веские смысла В них не оскудевают…

Вход

Детским дырявым сачком Резвое время поймали. Биться не стало оно, Крылья цветные сложив. Точные пальцы потом Из розовеющей марли, Не осыпая пыльцы, Нежно, без спешки и лжи, Не нагнетая побед. Не подавляя прозрений И, прокламируя быль, Не педалируя боль, Вынули время на свет, Мудрый, первично-осенний. Вновь полетело оно. Но – повело за собой. Следом! По следу – к следам, К оттискам всех впечатлений, К слепкам больших платежей, К матрицам вечных долгов… Следом! По следу – туда, Где на доске объявлений Старого парка – слова: «Вера. Надежда. Любовь». Холст не истерзан нисколь. Краски настойчиво-ярки. Сонмы пропавших снегов… Толпы прошедших дождей… Время, веди – не неволь Под нетриумфальную арку Парка утраты моей, Парка надежды моей. Там, в лабиринтах дерев, Быль переходит в прогнозы. Не рассыпается в пыль Прошлого память и пыл. И нарастает напев. Свежи и розги и розы. Предполагаешь, прозрев: Ты ничего не забыл. Снова тебя завлекут Старые аттракционы. Призрачная карусель Смело взяла в оборот! А репродукторы ткут Жалобу аккордеона: Что-то он так потерял, Что нипочем не найдет… Светлые песни весла И аллилуйя аллеи… Так и оставим. Пойми Эту «ошибку пера»… Память звала и несла! Слева забыто белели Колышки от шапито, Словно бы снялись – вчера… Как говорится – вошла! Дальше, на время не глядя, Следовать этим путем, Не отвлекаясь, опять. И, не предав ремесла, Вслед, на промозглой эстраде Будет слепой музыкант Вечные темы играть!

Метод

1

Проживаю ситуацию сполна, Добросовестно, как старая актриса. Роль – к финалу, что рискованно написан, Я толкаю. Подсуфлируй, тишина.

2

Прожигаю ситуацию до дыр. Понимаю: преждевременно ветшает. Нищета первоначальных обещаний, Острия свежеотравленных рапир —

3

Для финала! И на все – одна цена. Каково твое последнее паренье? Как меняется твое мировоззренье? Изживаю ситуацию до дна!

4

И уже не важно: вместе иль поврозь, Для начала неожиданных итогов. Ностальгическая вежливость. И только. Провожаю – ситуацию – насквозь!

Приглашение к проигрышу

Ляжем в дрейф! Станет вновь Легендарной земля. И – ни «лево руля». И – ни «право руля». Позабудем людей, Берега, тополя… Все – ни «лево руля», Да ни «право руля». И вражда и любовь На нуле – о-ля-ля! Что ж! Ни «лево руля» И ни «право руля»! А большая вода Убивала, шаля! Но – ни «лево руля». Но – ни «право руля». Все – теперь И совсем ничего – «опосля». И – ни «лево руля». И – ни «право руля». И уже никогда Не сойдем с корабля. Эх – ни «лево руля», Да – ни «право руля»… Протянулась рука, Да не стало руля. А припевом всему: Тра-ля-ля, тра-ля-ля!

Лицом – в ладони

…И когда твоя сигарета попадает четко мимо пепельницы, И когда вино твое горько вне зависимости от качества, Вспомни скорее время недалеко от детства, Вспомни, как непритворно там смеется и плачется. Что ж теперь? Где вы все? Чем вы стали? Чем я? Сколько слов. Лишних. Наложите лимит. Я кричу! Отзовитесь. Под сводами снов я иду к вам. Откликнетесь. Сделайте вид, что – узнали! Ох, и трудно… Похоже теперь, что я ною. Ноет – сердце, да все ж неуместно как будто. И опять уплыву на ковчеге на Ноевом. Новом. Буду спать и качаться. Бесплодно. Зато – беспробудно. Да пугает тот сон, где Пьеро изнемог от отчаянья, Где с веревкою гвоздь выбирал он надежный и крепкий, Где девчонка какая-то, глупенькая и случайная, Захотела с веревкой попрыгать И от смерти страдальца спасла… …не надолго. Нелепость? Что ж теперь? Где вы все?

От причала юности

Завершилась проулка. Не ругай – не хвали. Юность, странно и гулко Мне отплыть повели. Я, конечно, уеду. Только под ноги – трап. Авантюрное кредо Неоправданных трат! В параходное чрево, В моментальное «пусть!» Я войду королевой Без парламента. В путь! Не в каюте качаясь Респектабельно, но В глубине нескончаемой… Днище. Донышко. Дно. Здесь на стенах осклизлых Пишет плесень цвета Приглушенно-изысканные… И светла нищета! Одичавшие чаянья. Озорное вино. Неужели – отчаливаю? В океане давно! Мели-отмели шельфа Миновав по пути, Сожаления шлейфы Позади распустив, Безалаберно, слепо, Тем не менее – верно, Шел корабль. И свирепа Была его вера! Неустанно. Неистово. Наобум. Но едва ли Вы стояли на пристани, И платочки порхали… Бесшабашное счастье. На ветру пилигрим. Отыгралось! Ненастья Стерли радужный грим. Полиняли полемики. Облупились куплетики. Вы со мной – неотъемлемо. Остальное – эклектика! Навсегда. Безбилетно, Вам со мной по пути! Но прощай, недопетое… Огневое, – прости! Чьи слова мне мигают? Где реальность, где – кажимость… Увозя, – постигаю Ваши. Каждое. Каждое. В отрешенной нездешности Лже-безлюдного трюма Околдована сдержанность, Просветленность угрюма. За завесами замыслов Засыхает печаль. Зачинаются завязи Не случайных начал… Ваши дальние лица В забытьи не удержишь. Заводись, небылица, Как кружением – дервиш! Встречу риф или берег? Пепелище? Жилье? Ваше право – не верить. Помнить – право мое…

В трюме

Отбыла. Отболело. Все кончилось. Что-то – останется. Проглочу отрезвело Хмельные остатки катарсиса. Расставанный настой На горячем спирту передряг. Рецептурой – простой. Да горчит. Приготовлен не так. Не канючу. Не каюсь. Жестяное слово «цейтнот». Ну а здесь, спотыкаясь, По стеночке время идет.

Первая неподвижность

Решеньем натуго спеленута, Как тайна после сотворения. Разоблачительной разгадке Уже не причаститься вам. Или, как мумия, не тронута Тысячелетиями тления. А если – да, не ваши руки Протянутся к моим бинтам. Чем я полна сейчас? Сказаньями? Из трав повымерших бальзамами? Каких ветров прикосновением Еще лицо мое живет? Полна глазами, голосами я… Хотя звучит – бездоказательно! Со мной в наикрепчайшей дружбе Крутое слово – «поворот».

Самореанимация

Пустое забытье. Ни звука. Ни огня. Найди меня, мое. Вселись, мое, в меня. Вернись. Не обессудь: На что мне тлен и прах? Отдай мне плоть и суть. Не оставляй впотьмах. Включи мне шум и свет. И боль верни назад, И тысячи примет, Подряд и наугад! Почти в руках покой, Предсказанный – точь-в-точь! Но вечный сон – на кой? Оставь мне день и ночь. К чему мне вниз иль ввысь? Зачем мне ад иль рай? Мое – в меня вернись. И мне – меня отдай! Не надо – «на помин». Хотя бы на «пока» Мне губы крась в кармин, Витийствуй у виска! Пускай сначала – пульс. Да будет жизнь – сейчас. А завтра… Разберусь В себе. В который раз!

Пробуждение

Поприбавилось вдруг суеты. Поотстали дела иные. Поразмыслив, увяли цветы, И в особенности – голубые. Почернели, поникли и те, Развеселого цвета розового. Соблюдали нейтралитет, Только корни враз подморозило. Ураганилось! Татем шнырялось. Рысью рыскалось и галопом. Зубоскалилось! Счастье и ярость Были рядышком. Около. Около! Бедокурилось… Куролесилось… Все – и горькое – весело, весело! Все – и злое – не больно, не больно… Только время шепнуло: «Довольно». Так спокойно, так веско сказало. Я подумала: «Блажь. Показалось». Эту юность продлила на мили, На парсеки… Остановили. Точка. Финиш. Другим – седло. Заарканило. Оплело… И теперь – разъезжаю в дрожках. И дрожу простудною дрожью. Хоть и хлещут лошадок вожжи, — Не поможет уже. Не поможет. Поприбавилось вдруг суеты. Поотстали дела иные. Поразмыслив, увяли цветы, Мои розово-голубые.

Лозунги

Хватит лежать, Коль «беда – не беда», Коль «душа – молода»… Прошлое! Не убий мя, Да коли встану когда, Не себя во имя.

Прошение

Былую легкость возврати И отношеньям, и походке. Чтоб любопытство – больше глаз, А удивленье – шире рук, Крестом расставленных. В пути Устала, крадучись подлодкой, С опасным грузом про запас, Над несомненным делать круг… О, подари мне ранг Разини И сан Наивности святой Раззявы титулом свяжи. Повышу звания отныне, Вставая в должность на постой: Пойду к неведенью служить — Стяжаю Недотепы чин!

Отдаленным друзьям (обращение первое)

Друзья вы мои!.. Как отсутствие ваше заметно… Да будут замешаны круто все ваши труды! Но только не это: «наветами стали приветы, И жажда, и некто недобрый не дарит воды»! Ему я могу лишь в одном отношенье завидовать: Что вы – рядом с ним. Но ничуть не завидую вам. Мы знали источник. Пропали приметы и виды. Исчезло названье, но воды – чистейшие – там!

Перемены

Сигналы летят… Телефонные пухнут счета… Но руки другие Снимают далекую трубку И руки другие 07 набирают. Тщета.

Отдаленным друзьям (обращение второе)

Не вспомните, хотя не изменили. Я ж на мгновенье не могу избыть Все наши «да» и «нет», все «или-или» И «быть – или не быть». Плохая недоношенная рифма. Я говорю давно сама с собой О том, как я бреду, сбиваясь с ритма, И осмеет – любой. Но мне вас не хватает высочайше. Глубинно и бестрепетно храню В душе, как в чаше, – несравнимость вашу — Ни тлену – ни огню.

Эпилог

Заполошная бабочка. На огонь! На огонь! На свечу ли? На лампочку? «Не упрямься. Не тронь». Только гости незваные Ослепленно летят. Одинокие, странные, Всюду люди сидят. На верандах и в комнатах Все не гасят огни, Все вздыхают о ком-то… «Не упрямься. Усни. Не гляди без участия: Так сгоришь и в тени. Надави выключатель, Фитилек приверни. Крылья – воспламеняемы!» Но не внемлют они. Зона Воспоминания. – Затяжные огни! На свечу ли? На лампочку? – На огонь! – На огонь! Сумасшедшая бабочка, Образумься. Не тронь.

Старение Дарья Бухарова. г. Санкт-Петербург – г. Москва

От автора:

Живу на два города. Пишу в поездах. Не верю печатному слову, не думаю о будущем. Люблю командовать, мистифицировать реальность и не спать по ночам.

© Бухарова Дарья, 2016

«В мой лингвистический паспорт вписано столько…»

В мой лингвистический паспорт вписано столько Слов-паразитов, что к черту всякие смыслы. Скука трехглавая жрет с трех сторон без соли, Жамкает, сука, слюняво моими мыслями. К черту. Я не выбирал таблетку и не подписывал Кровью, что обязуюсь – в петлю по пятницам, Хватит, свали в туман и оттуда визгами Жалуйся, сколько хочешь, что вся жизнь катится К черту. Слышишь, вселенная, думаешь, я забавный? Ночью, когда мну сердце сухой ладонью, И, пока день сползает к вечеру плавно, Делаю вид, что я в норме, просто спросонья. К черту. Я не устал, я просто слегка оплавлен, Как подожженный кончик шнурка из кожи. Мне двадцать три, я уверен, что в полном праве Ныть уже года два: вот я был моложе… К черту.

«Теперь я сплю на краю кровати…»

Теперь я сплю на краю кровати, Как будто ближе к дверным проемам, Как будто дальше от злых объятий — В стенных перчатках квадратов дома, Углов и гладких обоев в клетку. Теперь я кутаюсь в одеяло, Так, чтоб дышать – словно двигать камни, И через ткань не глядеть в усталый Проем окна, черно-бело-рамный, Закрытый плотно стеклом и сеткой. В ушах – шуршание каждой ночью, Я, крепко жмурясь, сверяюсь с пульсом. Все пережитое – сна источник, Хотел проснуться бы – не проснулся! Полет нормальный – но путь опасный… И в полусонном бреду рассветном Звон истерично сознанье лижет. И: одеяло – глушить звук вредный, И: самый край – так тянуться ближе, И вся поэзия страха – сказки.

«Ой, а помнишь, никто не стоял над душой?..»

Ой, а помнишь, никто не стоял над душой? Не плевал тебе в душу. И пальцами сердце не лапал. Слышишь, помнишь? Теперь-то ты тоже, конечно, другой, И другие – другие. И страхи так приторно пахнут. Когда ты ускользаешь от всех, притворяясь больным, Ищешь чувство покоя, крутясь на постели измятой, То не веришь, что все это было когда-то другим, Это – боль, это – стыд. И чуть-чуть несмываемых пятен. А теперь ты уже не уверен, что было, что нет. Все смешалось – и ты помешался, и ты разложился На десяток историй, цветных, как изломанный свет Через призму из лжи. И ты даже, наверно, смирился. Не смотри. И не думай. Я зря потревожил зверей, Так спокойно сопевших внутри, у лазейки наружу. Помнишь, как тебе было легко? Помнишь? Знаешь… забей. Хватит помнить. И – я умоляю тебя – хватит слушать.

Умение драматизировать

Мне не приходилось бежать за воздушным змеем, Мой китайский фонарик сгорел на взлете, На мягких подушках из ветром вырванных перьев Я разлагаюсь, точа об обои когти. Не строил шалаш на ветках толстого клена, Не рисовал зеленкой котов на икрах. Я жег в керосине жуков у ручья под домом И пропустил все злые детские игры. Мне не приходилось лежать и смотреть на звезды, Там, где я жил, у меня был Луны кусочек. А через щели Солнце пугало монстров С черной стены пунктиром рыженьких точек. Я иногда забываю скрипеть и злиться, Я столько лет провел на листах тетрадных. Я воплощаю упадок: убью за пиццу И за любовь. Но за пиццу – вдвойне приятней.

«Кажется, раньше – память уже не та…»

Кажется, раньше – память уже не та, Я плохо помню, но знаю наверняка — Все проблемы решались прыжком с моста Или хотя бы жаждой того прыжка. Нет, все, правда, было как-то легко, Раз – пожелал, и твои кошмары истлели, Даже неважно, насколько шутя, и кто Был свидетелем этим жалких истерик. Ну а теперь – хочешь сорвать замки, Глянуть через перила узкой Фонтанки, Только здесь – знаешь – нет ни твоей реки, Ни веры в магию этой самообманки. Кажется, раньше – память уже не та, Подводит, наверное, верить в такое сложно — Все проблемы решались прыжком с моста, Воображаемым плеском и мокрой кожей.

«Инспектор по делам этого мира…»

Инспектор по делам этого мира, Приезжай, пора навести порядок. На главном канале в прямом эфире Скажи, что комиссия уже в сборе. Что всем на орехи… Зря? Но мир выглядит более чем тревожно. Даже зеркалу нужно увидеть допуск, Прежде чем отображать кислую рожу. Правда проворовалась до истощения. Стены черепа больше не держат крышу, Каждый греет сердце отросшей шерстью, Но бреется гладко. Инспектор, слышишь? Инспектор, есть там в вашей конторе Кто-нибудь по делам несовершеннолетних? Цивилизация впала в детство И верит только в безумие. Готовь клетки, Инспектор. Готовь протоколы, Больше расстрелов, больше огня, Больше внимания к миру, хватит уже проколов. Только быстрее, пока я не умер от страха И не отозвал эту жалобу.

«Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема…»

Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема; Тошно, и кровью пропитано небо. Знали бы раньше про риск неотъемлемый — Стали себя выбивать бы из гроба? Трогать за горло звенящими пальцами Можно, пока тебя слушают мышцы. Совесть закручена в жгут. Как скитальцы мы: Знаем про дом, но о нем только слышали. Нет ощущений и нет преимущества, Только спокойствие холода дикого, И, в темноте, одиноко, могущество Шепчет: «Приди ко мне». Плачет: «Приди ко мне». Чувствуешь в венах текущую вялую Смесь вискаря с раскаленным металлом? Слева – направо, но… слева ли? в праве ли? Текст бы расползся, когда б нас не стало. Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема; Жрешь с отвратительным хрустом стеклянные Капсулы. И, зычным воем колеблемо, Все бытие распадается в данные.

«Половинки мозга под ударами грома…»

Половинки мозга под ударами грома Дрожат, как желе, и скрылась давно луна. В предвкушении перед новым циклоном Рифмуются точно «наука» и «тишина». Я давно уже сплю в обнимку с плюшевой бритвой И больше не думаю, что из меня вырастет. Я всегда перед сном читаю одну молитву: «Выброси это, выброси это, выброси». Мне раньше хотелось двигаться по касательной, Но я двигаюсь по кривой, метаясь мыслями. А перед самой волной Молитва меняется, и вдруг слышишь: «Выстрели».

«Окна дышат темной пленкой…»

Окна дышат темной пленкой. Лезут в будущее руки. Скрип костей и голос звонкий. Имена – пустые звуки. Шея в ожерелье бега — Врозь коралловые ножки. На тебе пальто из снега И из пластика подстежка. На тебе наряд из боли. На игле – стекляшки страхов. Обманули. Искололи. Напугали. Чертит знаки Проповедник подзаборный. Ересь – разновидность гриппа. Окна дышат. Стонут горны. Чепуху бормочет сипло Сон, Такой пастельно-черный.

«Я выбился из сил – и высших, и подземных…»

Я выбился из сил – и высших, и подземных; Я не слагаю вирш – и даже вишлистов, Зимой бесснежной я лежу, уткнувшись в стену, И слышу, как хрустят семь шейных позвонков, И, клетчатым ковром завесив подоконник, Пытаюсь обмануть простуду и судьбу. Я составляю свой – не очень верный – сонник: Орда знакомых лиц и кто-то-там-в-гробу. Не знаю, как там вы, а я залез в бутылку: Как склизкий конденсат, ничто не красит склеп… Тут: звуковой волной – и прямо по затылку; Урон плюс пять дэ шесть, гитара-бас-бэкстэп.

«Традиций древних дело – отвечать на вопросы…»

Традиций древних дело – отвечать на вопросы, Что может быть надежней легенд? Что, съев врага печенку, станешь храбр, как опоссум, А почку – быстр, как муравьед. Но вдоволь наглотавшись этих тонких ответов, Ты все равно не можешь понять, Где грудами лежат идеи новых сюжетов, И как бы их оттуда достать. Не надо биться грудью о кинжальную совесть — Закон письма прост, как алфавит. Когда две части жизни не срастаются в повесть, Ты просто нажимаешь delete. И нет никаких спросов, никаких предложений, Лишь нечто порождает ничто. Взгляни на белый лист. Не делай резких движений. Вот видишь. Этот текст – не про то.

Категоричный сонет

Когда, проснувшись и взглянув в окно, Мы видим, что там склизко и темно, Как видели вчера – мы все равно Наивно верим, что настанет рай. Когда меня влечет железный ритм, Я прячусь, потому что дух болит От башен, блоков, тротуаров, плит — Я не могу так глупо проиграть. Это наивно – верить небесам, И стройка жизни, что досталась нам, — Мой самый неудавшийся контракт. Но если пожелавших не найду Гореть на этом свете и в аду, Я просто отменю горенья факт.

«Привычный шум воды – как древнее сказанье…»

Привычный шум воды – как древнее сказанье. Листаю струи строк, низвергнутых из туч. И знает ли сам черт… но что такое «знанье»? Воспитанный водой, ум тоже стал текуч. И ветер в голове, и тонкий вкус корицы, И мокрого песка неведомый покров. А я закрыл глаза, и задрожали жрицы Пред Голосом во мне вещающих богов.

«Эй, капитан, береги эту темную воду…»

Эй, капитан, береги эту темную воду, И смотри на нее, только если уверен, что спишь. Слушай ее, только если уверен, что молод, А не то ненароком от жалости горькой сгоришь. Будь осторожен, ныряя за сказочным кладом: Под твоим отражением битых ракушек стекло. Песни сирен это шутки в сравнении с сладким Разбивающим сердце неискренним шорохом волн. Рук не тяни, задирай подбородок повыше, И по ветру – хвосты; сколько б ни было их, все давай! С каждой милей разрезанных волн – ближе, слышишь, Сердцевина, исток. И порядок, и хаос, и рай.

«Ты думал, что эта победа будет легка?..»

Ты думал, что эта победа будет легка? Но – видишь, какой у нашей войны конец. Ты должен быть красавцем, командир полка Миллионов маленьких кровяных телец. Поправь фуражку, расправь плечи – за дело! Перед парадом будет сезон расстрелов. Подходящее время, чтобы вступать в должность, Командуй, братец. Увидишь, это не сложно. Забудь про совесть, хватит уже вертеться, Делай все, как привык. Только не ной. Теперь отдавай приказы своему сердцу: Налево, направо; левой, правой. Огонь. Ты думал, можно выйти сухим из любви, Когда все нервы сточились о кость врага? Как бы душа ни была тебе дорога, Забудь. Ты победитель – ты и живи.

«Я знаю: космос – светлый, он белее снегов…»

Я знаю: космос – светлый, он белее снегов, И звезды в нем тверды, словно лед. Я знаю точно, в космосе не встретишь богов, Я знаю точно, в космосе нет звуков у слов, И только изо рта пар идет. Я знаю точно, космос защищает своих, Что не отдашь за вьюжный уют!.. Я знаю точно, космос не впускает живых… Но, может быть, в порядке исключения, двоих Он приютит в холодном раю?

«Расскажи о своих видениях, сын гипнотических женщин…»

Расскажи о своих видениях, сын гипнотических женщин, Расскажи о своих сомнениях и о далеких снах, Сколько бы ни было в них, в этих историях, желчи, Сколько б ни длились они, даже если считать в веках. Где тот счастливый бог, что вылепил все из глины: Маленьких злых людей и то, на чем им писать? Расскажи мне свои стихи – я на табличках выбью, И так, пока хватит воли, глины и сил молчать. Я? Я так прост! Меня породил философский диализ. Я молюсь Аполлону. Втайне тащу Дионису жертвы, Правда, ни тот, ни этот не любят психоанализ… Расскажи, у тебя есть столько слов в голове! Ты первый.

«Что-то, отдаленно похожее на смерть…»

Что-то, отдаленно похожее на смерть. Не сметь. Эхо сердцебиения катит по венам, Чувствую боль, но не вижу проблемы. В красной рамке – на стену — Подмена. Подмена понятий или подмена смыслов. Я не представляю, что бы с себя отчистить, Горько, гнилостно – быстро. Отворись! Что-то темно-зеленое заливает метро. Мятная горечь во рту, пульсирует лоб, Не знаю, когда – конец, но будет смешно. Молись.

Чувство вины

Темная жидкость в венах – не кровь, что-то другое. Холодно – кутайся в плед, только не лезь под крыло. Хочешь – свернись, медитируя, в темном покое, Хочешь – взорви свое сердце, и станет светло. Тянешь из прошлого нити безумств и волнений, В твоем мироздании слезы надежней штыков. Пока ты решал, приговор приведен в исполнение. Помнят слова больше, чем ты помнишь слов. Тени ползут с потолка, след оставляя блестящий, Но ты привык, тебе хочется этой войны. Наедине сами с собой, до зари – настоящие, Немилосердны твои разномастные сны. Пялится бездна из каждой секунды и скалит Зубы, когда ты пытаешься прятать глаза. В детстве играли в «а если меня не станет?». Так все трагично, даже смешно рассказать. Хочешь – стены раздвинь и шагай по звездной дороге, Хочешь – налей до краев страх в ожиданья бокал. Я не сказал, что свободы не сыщешь в итоге. Но, если так посмотреть… я, возможно, не знал.

«Я просто не знаю стихов. Уже. Ни своих, ни чужих…»

Я просто не знаю стихов. Уже. Ни своих, ни чужих. Помню, когда-то давно. Кажется. Кем-то другим. Видимо, это оно – то, что мешает мне жить, — Видимо, это оно сделало горло немым. Помню, болели глаза. Мутный слезящийся взгляд. Грязное зеркало снов. Снова – внутри как вовне… Что-то. Похоже на то. Да. Обернуться б назад. Кажется, было стихов – много. В моей голове. Это так странно теперь. Было. Вопрос только – как? Свежим печатным листом пахнет моя голова. Раз – собираешь свои остатки сознания в кулак, И – только память о том, как превращаться в слова.

Контекст Валентина Краснопирка. г. Люберцы, Московская область

Об авторе:

Родилась в 1984 году в Виннице (Винницкая область, Украина), но всю жизнь проживает в городе Люберцы (Московская область, Россия). Окончила общеобразовательную, музыкальную и художественную школы, а после – Московский государственный университет приборостроения и информатики. На данный момент работает графическим дизайнером и учится в Институте современного искусства.

Стихи публиковались в сборниках «Современники», «Кольцо ‘А’» и «Антология сетевой поэзии», а также в интернет-журнале молодых писателей России «Пролог» и интернет-газете для женщин «Яблоко».

Лауреат Пушкинского молодежного фестиваля искусств «С веком наравне» в номинации «Поэзия».

© Краснопирка Валентина, 2016

Обычная история

Он опять ей твердит о том, что готов жениться, Оправдав эту блажь повальной нехваткой принцев, И, спугнув журавля, кладет ей в ладонь синицу. А она смеется, как будто ручей искрится: Не мути, – говорит, – водицу… Он при ней, не стыдясь, снимает и грим, и панцирь, Ради встречи мотая за́ день десятки станций. Он давненько в нее влюблен – и готов признаться — Да она все воротит нос, и уж если вкратце: Продолжает над ним смеяться. И тогда он решает: все, наигрались, баста. Начинает везде искать от нее лекарство, А потом – выжигает сердце и клеит пластырь. Он внушает себе, что будет любим и счастлив, Чтобы к старости этим хвастать. …А она – поначалу ждет, что он вдруг вернется, С каждым днем опускаясь глубже на дно колодца. Ей по-прежнему как-то дышится и живется, Но с тех пор она – признавая свое сиротство — Никогда уже не смеется.

В открытку

Разгоняйся, покуда ноги тебя несут. Спотыкайся, падай – скрашивай свой досуг. Это мелко – ждать, что тебя спасут, Уповая на Божий суд. – Не ищи покоя – покою не будешь рад. Совершай ошибки, действуя наугад. Если опыт – лучшая из наград — Не стесняйся, что им богат. Ты ведь сам создаешь и рушишь свои табу. Но свобода мысли – знаковый атрибут, Так что глупо плакаться на судьбу. – Запиши у себя на лбу. А когда устанешь – тогда оглянись кругом: Путь от точки А до В под крутым углом — Это жизнь, которая must go on. – Научись набирать разгон.

«Как видно, не нашлось острее лезвия…»

Как видно, не нашлось острее лезвия, Чем скальпель, удаляющий саркому: Словами – рассудительными, трезвыми — Он резал – без наркоза, по живому. Неловкий жест – а ткань уже испорчена. И сложно оценить масштаб утраты. – Но то, что раны долго кровоточили, Едва ли занесут потом в медкарту. Однако по какой-то злой иронии Все время пребывания в палате — Как будто это было оговорено — Меня же покалечивший оплатит. …Сейчас, когда формальности улажены, Мы тщетно игнорируем друг друга. – Я знаю, как мне следует выхаживать Того, кто побывал в руках хирурга.

«Истерия – как признак отсутствия вкуса…»

Истерия – как признак отсутствия вкуса. Проверяя по ГОСТу железные нервы, Удивляюсь тому, что по-прежнему сплю с ним: Каждый раз – будто первый. И скроив свой макет по стандартному плану, Я другого расклада, пожалуй, не мыслю. – Почему «эпизод» этот так и не канул В кинохрониках жизни?.. Как герой он едва ли годится сюжету — После титров обычно претензий навалом… Мне придется стихи до скончания лета Собирать по карманам. Мне придется искать «вариант» среди прочих, Убеждая себя, что я многим умнее… Только жаль, что другие читать между строчек – Так как он – не умеют.

Письмо на замерзшем окне

Я совсем одна, а вокруг ледяная твердь. И привычно гуляет вьюга у стен дворца… Мне придется тебя любить, а тебе – взрослеть. Герда станет все отрицать. Если скажет она, что не было этих дней, зачарованных, проведенных в моем плену, я прошу тебя, не берись пререкаться с ней, подтверждая мою вину. Я могла бы найти замену тебе, мой Кай. Подошел бы вполне Пиноккио или Нильс. Только думаю о других – и берет тоска, от которой мне не спастись. Даже если собрать их дружно одной гурьбой (Питер Пэн, Том Сойер и маленький мальчик Мук), наша сказка едва ли сбудется, но с тобой… люди сразу ее поймут. Я уже не считаю, сколько прошло ночей с той поры, как ты возвратился в свой старый дом. Жаль, что внешний мир не прельщает меня ничем, а тебе не жилось в моем… Но когда мои сани мчатся по облакам, обрекая на лютый холод зверье и птиц, я прошу тебя, вспоминай обо мне, мой Кай — заклинаю тебя, мой принц.

«Пока рикошетит из трубки с грохотом…»

Пока рикошетит из трубки с грохотом Который раунд – держусь инструкций: Я молча слушаю, как же плохо там, Куда он вынужден был вернуться. «Упавших больше не бить – из жалости» — Мое табу, свод негласных правил: Ему так паршиво, что я – не жалуюсь, Хотя он первый меня «ударил». А дальше, в общем-то, по накатанной: Подшила связки, срастила кости — Когда он снова послал в нокаут меня Обычной фразой «заеду в гости».

О мужчинах

Я выбираю – всегда заочно — Большее из двух зол, Чтобы проверить себя на прочность, Выдержать на излом. Чтобы спуститься как можно глубже, Грохнуться свысока. Я выбираю – намного хуже — Чтобы наверняка! Чтобы концовка была трагичной И проняла насквозь. Я выбираю – себя цинично Пробуя на износ. Я выбираю. И с каждым разом, От одного к другим, Я получаю – как по заказу. – Господи, помоги…

«Он опять не спит, любуясь ее лицом…»

Он опять не спит, любуясь ее лицом. И, хотя уже репетировал раз пятьсот, говорит ей с почти предательской хрипотцой: «Я ведь точно знаю, что ты создана́ Творцом для таких вот, как я, – глупцов… Отчего же я не бегу от тебя стремглав, чтоб отсрочить финал романа на пару глав?.. Я бы мог позабыть о том, что Земля кругла, и начать бестолково маяться по углам, если б ты на то обрекла… – Ты вольна решать, но я тебя не корю. Я бы рад опять нацепить на себя броню, но пока безоружным пленным стою в строю: если хочешь толкнуть – то вот он я, на краю. Только ждут ли меня в раю?..» А она молчит. И тогда он ее во сне прижимает к себе тесней…

«Завязать бы мысли в тугой клубок…»

Завязать бы мысли в тугой клубок: Как ни бейся – а не распутать. Осыпается медленно с рук и ног Жизнь. И кро́шится на минуты… Путь, что пройден нынче почти на треть, Не оставил сомнений, кроме Глупой прихоти – взять и переболеть Тем, Кто сам изначально болен. Если учишь правило – на зубок! — Не спеши сочинять другое. И не хочется знать, что в конце дорог Мне. И близко ли от него я…

«…И вновь на плечах как будто лежит гора…»

…И вновь на плечах как будто лежит гора: Пусть ты как Сократ – мудра, как Земля – стара, Да только не спится в 4 часа утра – В осколках былых утрат. И ты, уткнувшись в подушку, опять ревешь, О том, чего не продать/не купить за грош, Покуда память кромсает и режет сплошь Обшивку дебелых кож. – Но крыть больше нечем, ибо накрыло так, Что сердце вот-вот собьется, изменит такт, И в пору лечиться – в надежде на добрый знак — Колесами натощак. …Когда же попустит – отпустит в объятья сна: Ты станешь как боль – сильна, как Луна – бледна. А те, кто в бреду зовутся по именам — Простятся тебе – сполна.

«Зачем я тебе?.. Какая такая блажь…»

– Зачем я тебе?.. Какая такая блажь Тебя заставляет биться со мной без толка?.. Я стала циничней шлюхи и злее волка. Но даже если ты меня не предашь — То будешь со мной недолго. Во мне все подделка. Видимость. Суррогат. Нужда создавать и множить свои личины. И я однозначно сдохну неизлечимой, Когда башка однажды придет вразлад — Без повода и причины. Пока же – слова во рту отдают свинцом, Чтоб их потреблять прицельно (и это финиш). Но стоит вглядеться лучше – и ты увидишь, Как от улыбки сводит мое лицо В попытке исправить имидж. Однако тщетно… Фактура – не первый сорт. И время разумных доводов истекает, Пока ты напрасно маешься неприкаян: Когда вокруг довольно других красот, Зачем я тебе – такая? Зачем я тебе – такая?..

«Хоть и не свято – пустеет место…»

Хоть и не свято – пустеет место… На зависть публике разномастной Он был как будто другого теста — Особой касты. Он отличался – по всем приметам — И, выбиваясь из всех канонов, Он словно жил по другим заветам — Своим законам. Ступая смело по тонкой грани — Как представитель иной породы — Он ставил выше стандартных правил Свою свободу. И был, казалось бы, всем доволен… Но с ним простившись, я понимаю — Он тоже воин – того же поля, Что и сама я.

Имя

Имя – столь непривычное, Чуждое языку… Чтобы найти отличия — Пробуй его. Смакуй. Звуками перекатывай Медленно по губам. Имя его – с заплатами, С брешами – пополам. Золотом, мной украденным, Пролитым мной вином — Имя, что было дадено Кем-то ему давно. Искрами серебристыми Стелется налету. Имя его – как выстрелы. В яблочко. За версту.

Бон Вояж

Я готов оплатить нам Лондон, Берлин, Париж И хоть как-то тебя отвлечь от всего, малыш. Но пока ты пьешь и о чем-то своем молчишь, Мы как будто глобально в ссоре. А могли бы объехать мир, что не так уж плох… – Раз тебе до меня достался отборный лох, Ты внуши себе невзначай, будто он издох От какой-то внезапной хвори. Я бы мог прикупить нам «Порш» и уютный дом, Если это поможет снять «болевой синдром» — Ты ж его забываешь, крошка, с таким трудом, Что диагноз уже формален. Ты себя защищаешь тщетно, со всех сторон, Потому что он посягнул на твое нутро. – И не ясно, какой тебе причинен урон, Но тебя до сих пор «ломает». Я не знаю, чего он делал с тобой и как. Если он твой Бог – очевидно, что я дурак, Но пока твое тело спит на моих руках — Я счастливейший из дебилов. …Мы увидим с тобой Варшаву, Монако, Рим. А когда затянется брешь у тебя внутри, Станет легче – и вот тогда мы поговорим, Не касаясь того, что было. Только мне не изъять всю дурь из тебя силком. – Собирайся, детка. Пора завершать ситком.

«Приезжай, мой друг, пока пустотел мой дом…»

Приезжай, мой друг, пока пустотел мой дом — Я открою дверь, сказав, как безумно рада. Будем пить самбуку, водку и ром со льдом И шутить о том, о чем говорят с трудом, Чтобы твой визит казался вдвойне оправдан. За избытком слов считается весь контекст: Ты опять блеснешь подборкой своих интрижек, А потом – привычно сдержишь в себе рефлекс… Даже если мы замутим улетный секс — Он не сделает нас понятнее или ближе. Ты же знаешь, как напрасна моя страда — Я ищу в других надежности и покоя. А вблизи тебя – зашкаливает радар, Кровь моя струится током по проводам И приборы чувств выходят из-под контроля. – Я на самом деле сломана и больна, Но тебе мои симптомы давно знакомы: Мир внутри меня – не более чем война. Только если ты останешься дотемна, Научи меня, как может быть по-другому…

«Пла́чу опять без повода…»

Пла́чу опять без повода, Зная – не станет легче… Жизнь моя – это проводы Тех, кого держат крепче. …И не такое вынесу, Лишь бы – в порядке бреда — Боль моя стала вымыслом В сказке без хеппи-энда.

Мамины носочки

– Моя мама совсем седая и много вяжет: У нее в руках оживают клубок и спицы. Но у мамы моей нет внуков – а это важно, Потому что ее носочки должны носиться. – И она раздает их детям моих подружек: Малыши подрастают споро и торопливо… Но покуда ее носочки исправно служат, Моя мама себя считает почти счастливой. – Дочь у мамы, конечно, тоже не белоручка: Отчего же я засиделась одна в невестах? Мне бы мамой стать – да только не выпал случай, И носочкам в моей квартире, увы, не место. – Моя мама себя корит – за меня в ответе. Вьется нитка по спицам, чей перестук отлажен: Убегает за годом год, подрастают дети, Мама вяжет носочки, я покупаю пряжу…

«Детка-детка… чего ж ты себя корежишь…»

Детка-детка… чего ж ты себя корежишь, Загоняя такого – себе под кожу? – Будто кто-то тебя просил… Ты найди себе проще – он слишком сложен: С ним бы надо грубее, жестче и строже, Да уже не хватает сил. Ты ведь им переполнена, под завязку. Но от всякой случайной прохожей ласки, Мельком брошенной на бегу, Не спасает тебя ни жилет, ни каска. – Потому ты глядишь на него с опаской, Только он в ответ – ни гу-гу. У него же таких – ровно два десятка. Или три?.. В общем, все у него в порядке: Целый выводок – под рукой. А прикол в том, что ты при твоих повадках — Скоростная прыть да стальная хватка — Охраняешь его покой. И хотя он мнится тебе полубогом — Не стели ты ковром перед ним дорогу — Пусть всего достигает сам. Постарайся стать грубой. Жесткой. И строгой. Уложи его в раз на лопатки – слогом — И ступай по своим делам. У тебя ведь вся жизнь впереди – плацдармом. Ты ж ему не нужна – ни в кредит, ни даром, Так что хватит. И но́шу с плеч. Согласись с тем, что он для тебя не пара. – Ты вполне устоишь под таким ударом, От которого впору слечь. Только вот ведь беда – те же грабли, вилы, Позывные навроде «родная? – милый!» — Слишком цепкие стремена. И ты скачешь галопом, мотая мили — Потому что иначе не научили! — Оставаясь ему верна. Ныне. Присно. Во все времена.

«Безнадежно взрослеет племя моих самцов…»

Безнадежно взрослеет племя моих самцов: Я гляжу, как Бетховен, Сахаров и Конфуций Обрастают бытом и в офисах дружно трутся, Но никто не горит идеями революций… – Пареньки, что любили трогать мое лицо, Мужиками в него смеются. Каждый новым статусом будто бы даже горд, А когда-то – летели в пекло, не зная брода, С перспективой меня беречь и любить до гроба. …Тициан и Пушкин ругаются на погоду И мечтают однажды вырваться за бугор, Наплодивши детей в разводах. – Ничего не вышло, но разве я их виню, Что себя с трудом поднимаю с утра с кровати? Если мыслить здраво, то в целом расклад понятен: Просто так «подфартило» – силы на них истратить, Чтобы нынче из мазохизма писать фигню И бояться, что слов не хватит. Но пока еще существует моя Орда — Потому я плачу им дань и делюсь на части, Хоть призывный клич раздается уже нечасто… – Очевидно, что Ганди весел, а Дарвин счастлив. И, наверно, их не волнует, что я одна, Словно преданный соучастник.

«Тишина вокруг порождает побочный шум…»

Тишина вокруг порождает побочный шум — Он фонит извне, ночами не затихая: Я так много бредовых мыслей в себе ношу, Что пора уже отхаркиваться стихами. Только то, что я постигаю с таким трудом, Не облечь в слова – на прописях или устно… – Просто Бог кладет меня бережно на ладонь, А потом в кулак сжимает ее до хруста.

Ирония и жалость Лука Шувалов. г. Кострома

От автора:

Мне шестьдесят семь лет. Я урожденный москвич, родился в cеле Алексеевском, как раз на том месте, где сейчас расположен южный вход в метро ВДНХ.

Сейчас по ряду причин перебрался в прекрасный древний русский город Кострому, живу спокойной областной жизнью, состою в местных лит. объединениях, от случая к случаю впитывая культурную жизнь Костромы и Ярославля.

По профессии – инженер, много лет проработал в авиационной, газовой промышленности, станкостроении, где работаю, кстати, и сейчас.

Стихи начал писать довольно давно, но от случая к случаю. А в начале 2014 года зарегистрировался на одном из сайтов и начал публиковать один за одним рифмованные и прозаические тексты, чем занимаюсь и сейчас.

«Лука Шувалов» – это мой литературный псевдоним, история его сложна, она описана в романе «Иродион», выложенном на «проза. ру», там же можно узнать и мои настоящие имя и фамилию.

Литературные вкусы мои формировались в шестидесятые-восьмидесятые годы прошлого века великой русской цепочкой: от Пушкина, Гоголя через Толстого и Достоевского к Маяковскому, Булгакову, а от них к Трифонову и Окуджаве, и далее – к Сорокину и Улицкой.

А дальше – стихи, которые я постарался насытить по совету уже с утра «слегка выпившего» Билла Хортона из хемингуэевской «Фиесты» самой, по моему мнению, главной литературной субстанцией: иронией и жалостью.

© Шувалов Лука, 2016

Фэнтази на тему моего псевдонима

Лоза на море вид не портит, Сырой веранды пол дощат. Лука Шувалия из Поти Смакует кофе натощак. Неярки дней его охвостья, Была страна, была жена, В Рустави сын, а дочка в Хосте. За русским замужем она. Базарный крик портовых чаек Привычен и не режет слух, Ничто под кофе не печалит Луку, быть может, пара мух, Порой жужжащих деловито, Электробритвой «Агидель», Была же ведь электробритва! И он ей брился через день. Он вспоминает, как светило Над Поти солнце, из Москвы Встречались женщины, щетина Их не пугала – дармовых Подарков Потийского лета, Что одаренья сами ждут. А было ль все хмельное это? Над Поти осень, листья жгут. В душе Луки все вне сезонов: Спокойный космос доброты, Заряд его заложен, взорван, И грунт взметнувшийся остыл. Как протяженна в Поти осень, С зимой тоскливой – года треть. Лука пьет кофе, он же Овен, А Овнам долго не стареть.

Сиреневый Киев

Ох, подкузьмили мне хохлы… Да ладно, ладно – украинцы! Мне написать бы о любви, О ночи, где щебечут птицы. Но птицы ночью не поют? В орнитологии – не дока. Вороны точно не дают Заснуть порой хоть ненадолго. А тут Майдан, Донбасс и Крым, С любовью нами поглощенный, И снайперы стреляют с крыш В народ крещеный, некрещеный. …Я помню, помню тот ботсад, Тот дочернобыльский, с сиренью, Его к Днепру ленивый спад. Да, это было в воскресенье… На теплом дерне пили мы, И вниз лилась сирени лава. Как беззаботны и хмельны Мы были, и стояла справа С вонзенным в небеса мечом Угрюмая стальная нэнько, И байки были ни о чем, И Днепр серый тек близэнько. Сплошной волной сирень лилась, И рвали глаз ее оттенки. И власть. Умела нежно красть, И руки не чесались к стенке Ее поставить и спустить Курок старинного нагана. И сладко было нам так пить, Купаясь в радости обмана! Мы не пропили ту страну, Она сама собой пропилась. Растаяла, как снег в весну, Что вдруг с циклоном накатилась. Мы не пропили город тот С его сиреневою пеной. Он съеден был как хрусткий торт — Расхожий символ яви бренной. Опять, верчусь-кручусь как болт С неумно сорванной резьбою, Хотел же о любви, а вот… Но что же делать мне с собою? Жизнь, пощади, не лезь вовнутрь Ковшом погнутым, пыльным, ржавым, Уймись хоть на мгновенье, ну! Не жги нутро сухое жалом. Смеешься гадко над людьми, А ведь они твои же дети… А я хотел вот о любви, Да, видно, нет ее на свете.

Зачем

Скажите мне, мой друг, зачем, Пространство полня вязким звуком, Солирует виолончель Скребницею простого уха. Зачем, зачем седой старик, По струнам шаря шустрой пястью, Людей собравшихся томит И в сон ввергает их отчасти? Зачем – зажат в сухую горсть — Смычок снует виолончельный? Ведь каждый здесь – случайный гость Унылой трапезы вечерней. Колки подвернуты зачем? К чему настройки гул утробный? Не селит дух беднягу-чернь Среди среды высокопробной. Тут, правда, есть еще рояль… Бык племенной консерваторий, Играет втору он, а жаль, Хоть посолировал бы, что ли! Как, черт, раздольна и звонка Рояльных звуков гулких россыпь! В ней отсвет конского зрачка, Грозы июньской молний отсвет. Ему б объять тут все, но нет! Лоснится бок его напрасно. Ты, парень, аккомпанемент Виолончели – девки страстной. Сгибаясь, тихо семенят К дверям входным, да так и лучше. Тут корм дают не в их коня, Чего себя напрасно мучить? Старик встает, и все встают, Трезвонят сотовые трели, Тут корм не в их коня дают. Как вязок звук виолончели!

Коту Шувалова

Дай, Джип, на счастье, папке, что ль, Переднюю шальную лапу, Ох, мать твою, какую боль Ты причинил невольным цапом! Подлец, какой же ты подлец, Гляди, подлец, вон кровь на коже, Ведь ты, подлец, не знал подъезд, Помойку, свалку, двор и кошек. Существ, что лихо предадут, Увидев сытого мейнкуна. Их сблагосклонить что за труд? Вот пережить измену трудно… Любовь? Зачем коту она? К чему терпеть мороки эти? Кой год пуста его мошна, А он все метит, метит, метит! Достался ты за деньги, друг, – Я помню в Ховрино квартиру — Ты сразу прыгнул мне на грудь И по плечам прошелся с миром. О, как прекрасен, чтоб ты знал, Шотландской шерсти вид и запах, Когда ты тянешь после сна Свои четыре ветви-лапы. Как ты, лизал сухую шерсть Котяра на ковчеге Ноя, Был кто он? Абиссинец, перс, Ангора… но как гнусно ноешь Ты по утрам, когда не сыт, Когда еще я сплю не крепко, Встаю, ведь корма просит сын, А сын бывает сыт так редко… Потрись на счастье об меня Живи, Джипяра, сколько сможешь. Прости, сынок, когда, браня, Я не ценю твою пригожесть. Сидит в полоску красота, Лениво шевеля ушами, Храни, судьба, храни кота! Ведь жизнь не дрянь, пока кот с нами.

Сизиф

Качу валун по склонам горным, Бывает, двигаю, сопя, Что это? Бесовская гордость Или прозрение в себя? Кем я покаран, кем отмечен, В какой момент, в каких краях? Хулил, грешил, не ставил свечи, Или виной всему моя гордыня дерзкая предбожья, Что рвет в безумье удила, Что в помышленьях столько может, А в яви – пепел и зола. Но я качу валун свой бурый, Сводя насильем мышц бугры, Вcе для того, чтоб взглядом хмурым, Смотреть, как он летит с горы. Бреду за ним тропинкой пыльной, И я все знаю наперед. Да, я обижен, но не сильно: Ведь с камнем – Дело не умрет. И где-то ведь Христос родился. Он вроде Зевса помягчей. Ему и я бы пригодился, Но слышу я в ответ: «Ты чей?» А чей я: свой, чужой, вселенной? Я – царь, «Сизифом» наречен, Я просто камень здоровенный катаю… Он тяжелый, черт! И никаких приспособлений, И склон не гладок, не покат. И на горе так мало тени, И редко солнце в облаках. «А ты что думал? Фунт изюму? Ну, ты, Сизиф, – идеалист. Чуть подкати еще, я сдуну Валун твой, видишь, как он вниз Летит, и быстро как. Вот так-то, Видать, не понял ты сполна» И я бреду на место старта И глажу бок у валуна. Катись, гранитный мой соратник! Твой путь извечен как прибой, Ты – рок, ты – рай, ты – ад, ты – праздник, Что вечно я ношу с собой.

Пережитое

По кухне ползал таракан. Путем коротких перебежек Он пропитание алкал Из крошек свежих и несвежих. Над ним гремел бессильный мат, Под мата гулкие раскаты Он бегал… то ль не виноват, А может… то ль не виновата. Да, не был в гендерный реестр Он вписан строчкой четкой пола, Где особь любится, где ест, В какой щели меж плиток пола? Как одинок тот таракан Среди собратьев рыжих множеств! Ему б придумывать роман, А ты все мать его тревожишь. Зачем его стремишься ты Расплющить в тлен китайским тапком И в раже злобной простоты Воскликнуть гордое: «Вот так-то!» Ведь он для жизни интерьер Избрал тот кухонный, неброский, И не стремится, например, В ту часть жилья, где в книгах Бродский. Он брат твой, рыжий хлопотун, Под нежно-строгим Будды взглядом, Погладь его, сам сядь на стул И посади с собою рядом. Порасспроси, где жил, как рос? Поговорите хоть немножко! Но ты все ищешь дихлофос, А он разыскивает крошки.

Эро

Когда Создатель остроумный, походя, — Такой каприз, порой бывает у него — Неверным светом запоздалой похоти Вдруг озарит полуживое естество… Вкус кислосладкий блюда местечкового Возникнет явью на подсохшем языке, И камешек соска так остро снова ты Вдруг ощутишь меж пальцев на руке. Совместный одр и дружба добродушная И стона спертого совместный скудный пир, Вам на двоих была та ссуда ссужена Грядет возврат, торопится Банкир. Ты отдал все, кошель твой пуст, как вакуум, Но никогда ты не узнаешь, точно, нет! Размер остатка в сумке ее лаковой тех ссуженных Создателем монет. А свет погас, растаял коркой наледи, Ненужным всплеском в тихой дреме полусна. Оставь, Создатель! Да. Смешно. А надо ли? Ведь сна так мало, да и спит она…

О славе солдатской

Солдату слава и не шибко-то важна, Куда нужнее «по уму» ему приказы. Паек нескудный, без него в бою хана. И чтоб стрелок «оттуда» взял да и промазал. А коль придет черед подставить плоть свою Под траекторию пчелы, летящей лихо, Так пусть к излету пули встретятся в бою И будут ближе друг от друга вход и выход. И чтоб не смылась кровью в памяти любовь, Тепло руки и губ обманчивая бездна. Тогда с надеждой – выжить – легче входишь в бой, А как ты выйдешь, только Богу и известно. И чтоб четыре оконечья-шатуна Остались целы и работали исправно, И чтоб не сразу позабыла нас страна, И чтоб не прокляли страну другие страны. И чтоб не снилась по три раза чья-то смерть Тебе, кричащему и хрипло, и бессильно, И, отирая пот холодный словно снег, Шептала мать: «Все позади, забудь все, сына…» А слава что ж? Да и она не повредит И генералу, и миляге-адъютанту, В очередях за нею вечно впереди Все те, кто сзади под огнем, браток, вот так-то.

Кавказские обрывки – 2014

Невнятный пейзаж февральского курорта, Немеет кожа щек от ласки зябких струй, Съестное на столе несолоно, протерто. Усталому нутру – невольный поцелуй. Да… выше всех окрест Бештау оголовок со снежной полосой на каменном боку, Старик влезает в лифт, напорист и неловок, Держа наперевес блестящую клюку. Оперся в аккурат, кряхтя, на чью-то ногу, И вскриком изошла мизинца злая боль. С вершины Машука видать совсем немного: Белесый солнца край и ближних туч подбой. Собрав морщинок пазл в ненужное кокетство, Танцует дамский круг в неистовстве лихом, Колышутся комки поверх больного сердца, И крестик на комках, и сладкий дух духов. Хмельные танго – козырь струнного квартета, Скрипачка бьет смычком, со лба стирая пот, Траву сухую жгут, там… в километре где-то. Закормленных приблуд гуляет тихий полк. В простонародье песьем – пегая борзая выкусывает блох, усевшись на крыльце, Так в очередь в собес актриса отставная Врывается, как миф, с вуалью на лице. Проходит по ковру с подругой мусульманка. Она из Кабарды? Всего скорее – нет. Сиреневый хиджаб – покорности обманка, Как рамка темных глаз. Волнует силуэт Ее виолончельных бедер в одеянье, По комнате сосед – сухумский армянин любовнице звонит. На пестром одеяле Лежит подарок ей, завернут, не один он там лежит: часы, бейсболка, ножик, паспорт. По радио шумит прибоем мрачным «Крым». И Крыму в унисон его хлюпливый насморк — Гортанной речи спутник, как он матом крыл каких-то подлецов-врагов своих. Бештау опять не виден весь, лишь только ближний лес, Где шарфик, черт возьми! Как вновь похолодало. А ты что думал, брат? Зима – зима и здесь.

Монаху Аристоклию

Заснули Нерехты дома, Заборы, люди, окна, печи, На ночь затих привычный мат, Чтоб утром вновь стать фоном речи. Мой друг там где-то вдалеке Творит неспешную молитву, А я пишу, строка к строке, Кладя их в ряд, как в ванной плитку. Он текст придумал про меня, Про Кострому, куда сбежал я. Да, я с дисконтом обменял Свой кров и быт, и с пылу с жару Схватил столовский пирожок И ем с восторженною миной, Чтоб суп сварить, я дом поджег, Чтоб душ принять – взорвал плотину. Не ты ль пример, лукавый бес, Ушедший в мир иной вселенной? Туда, где Богу отдан весь, С умом, душой и плотью бренной. Мне не бывать, старик, как ты, Да лучше всех сам знаешь это. Мне не уйти лечиться в тыл, Не для погибших лазареты. Но сладок воли пирожок, Хоть не съедобен он местами. Глянь, за окном пылит снежок И до весны он не растает.

Осень… Еще тепло…

На свете воли нет, есть чьё-то дозволенье Плутать скитальцем меж резиновых преград, Чуть напузырить их порывистым движеньем, И пасть отброшенным безжалостно назад. Покоя нет на свете, только промежуток, Затишье в стычках с отражением своим, Когда отступит на мгновенье сытый жупел, Что ты придумал, воспитал и накормил. А счастье есть. Взять в руки старую корзину И в предвкушенье милой тяжести опят Почти бежать до леса, зная ту низину, Где те деревья полусгнившие лежат. И в алчном раже хлопотливо-первобытном Семейки рвать, не обрезая корешков, Какой покой, какая воля? Надо быстро Набрать корзинку, вон уж там, недалеко «Ау!» кричит какой-то голос ненавистный, И – будь ты проклят – откликается другой, Сейчас придут сюда грибные террористы, И будет им тут воля, а тебе – покой. Как стан опеночный и строен и фалличен! И пахнет так, как пахнуть должен потный гном. Мы с грустной миною грибы над тазом чистим, А было ль счастье, правда, было ли оно?

Апрель на дачах

Унылый лай стареющей собаки Не заполняет уха лабиринт, Как одинокий позабытый бакен, Луна меж туч в реке небес горит. Деревьев спят апрельские скелеты, И только ветер – вечный хлопотун не спит. Он будет хлопать до рассвета По лапам тихих незлобивых туй. Их жесткий край, резные окончанья, Ладоней ветра им не уколоть. А вот ты ель зажми в кулак случайно: Узнаешь, как нежна ладоней плоть. Дороги профиль глинистый, нечеткий Разбит навек колесами машин, Так еж лежит раздавленною щеткой Серед шоссе, а ведь он так спешил Туда, где лес чернеет за кюветом, Деревьев дальних первая листва, И может, будет что-то этим летом. Но за шоссе все будет, а сперва… Вперед, вперед на лапках семенящих, Вот полшоссе, рывок, а там – кювет, И мир за ним, мир новый, настоящий! «Там ежик мертвый, пап, ты видел?» «Видел, Свет!» Чего искал он на чужой сторонке! Роса не слаще, черви не жирней. Ежих чужих? Отвязней, да и только. И в жены брать-то лучше поскромней. Весенних дач недолог сон беспечный, Трава зовет, гудит: «Да хватит спать! Расти мне надо! Сок пахучий млечный, Как хочет он на срезе выступать Травинки каждой, стриженной косьбою, Вставай, бездельник, плеши разрыхли! Подсей меня, зеленой, под тобою Я шевелюрой буду у земли». Еще чуть-чуть. Со лба отбросит солнце Лучей апрельских теплый желтый чуб. И, ночь спугнув, грузовичок крадется, Везя соседу Мише банный сруб.

Нет, не тебе…

«Синяя крона, малиновый ствол, Звяканье шишек зеленых…» Вот это текст! Только жалко не твой, И не тебе на поклоны Вновь выходить, от вниманья устав, В куртке из сморщенной кожи. Нет, ты, увы, Окуджавой не стал, Да и не станешь, похоже. Звякай струной за аккордом аккорд, Тенором пой, баритоном, Даже дискантом, как мартовский кот, И не тебе на поклоны, От клокотанья души не остыв, Лихо на сцену врываться. Нет, не Высоцкий ты… Это не стыд, Да и не стоит стараться. Будь сам собой. Что найдешь: опиши В рифму без «крови-любови», В текст свой вложив теплый атом души, Злую молекулу боли. Может, услышат, прервав глухоту, Глаз приоткрыв – и увидят, Может, не завтра, и может, не тут, «Нет» лишь скажи ты обиде.

Часовенка души

Покой и свет в душе усталость тела топят в таинственной реке, текущей на восток. Потерь, побед и бед теперь не нужен опыт, В гусиный пруд слились и устье, и исток. Забота без забот, веселье без похмелья, Без пафоса слеза, без злой обиды гнев, Покойная земля, припал всем телом к ней я, И строю теплый кров, сарай, забор и хлев. Зазубрен мой топор – не там бревно он тешет, Не точена пила, и рез ее не прям, Проекта нет совсем, и знает только леший: А будет ли вообще построен этот храм. Какой уж храм? Смешно! Часовенка в низине с иконкой лишь одной «Нерукотворный Спас», Неужто тот костер погаснет и остынет, Который я разжег, и горстку дров припас. Течет поток машин не пафосного вида На север в Кострому, по бывшей «Костромской», Неправдой снов теперь мне кажутся обиды, Да были ли они? Прошли. Как в детстве корь…

Семь вечера в парке «Дубки»

Хосе Аркадио Буэндия показывал всем плошку с крупинками золота, словно он сам его создал. Удовлетворив общее любопытство, он наконец оказался лицом к лицу со своим старшим сыном, который в последнее время почти не заглядывал в лабораторию. Отец поднес к его глазам сухую желтоватую массу и спросил: «Что это, а?» Хосе Аркадио чистосердечно ответил:

– Дерьмо. Собачье.

Габриэль Гарсиа Маркес. «Сто лет одиночества» Пронзителен в «Дубках» июльский запах дуба. Скворечит детвора под взглядом сонных мам. Не думай, голова, пожалуйста, не думай! Чего просить, она не думает сама. Вечерний тихий спад дня середины лета, Он долог, как сонет, и грустен, как сонет. Его судьба – уйти под ночь с последним светом И возродиться вновь под именем «рассвет». Ухоженый старик в отглаженной ветровке Ротвейлера бранит лениво и длинно. Но пуст собачий взгляд, он мыслями на тропке, Где под кустом такой интригою Оно! «Твой скудный мир – ничто, невольный повелитель, А вислый нос так груб, желанья так просты. О, мой собачий бог, как он нелюбопытен! Ну, ты хоть раз взорли, айда со мной в кусты! Ты долго свет коптишь, застал, как умер Сталин, А рыжий тот нахал, должно быть, правнук твой. Ведь Ею этот знак в кустах густых оставлен. Смотри, старик, смотри: он цветом – золотой! А в запахе его – стрелой желанья ноты, Пойми меня, мой друг, ну ты не так уж ветх! О, мне б к тому столбу, поднять повыше ногу И дать ей свой ответ, свой золотой ответ». В нем «бросить все» призыв за сладость злую сцепа, Окрестным кобелям угроза всех порвать. Как ваша жизнь в любви убога и нелепа! Цветов ненужный шик, скрипящая кровать. Июльская жара, тяжелая, как штанга, В ротвейлерских глазах азарт сменила грусть. В московских небесах исчез собачий ангел, Лишь шепот по кустам: «И где же ты, Мисюсь?»

Посвящается Валентине Волошиной

В обшарпанном номере статей советских Обшарпанный стол и обшарпанный стул, Настольная лампа на полочке ветхой, Как будто лет сорок, как мир здесь уснул. Солдаты войны никому не понятной — Осенние мухи пред мутным стеклом, И вид неопрятный постели помятой, Вошедшего взгляду открыт как назло. Сквозит холодком из-под двери балконной, И водочной порции просит душа. Всего-то чуть-чуть, без желанья и стона, Полпальца до дна. И глотнуть не спеша, Прочувствовав горечь запретного зелья, Ненужность поступков и зыбкость границ. И странное чувство: «А здесь-то зачем я? Средь этих пространств и мелькающих лиц». А Волга течет, огибая Лунево, Набросив халатик осенних лесов, И мы для нее только повод и довод Для диспута с Богом, что жизнь – это сон.

A capella (пение без аккомпанемента)

«Эх, Андрюша, нам ли быть в печали!»… Компания подвыпивших людей Поет, не больно стукаясь плечами, В какой-то общепраздный будний день. Они поют, на все лады играет Ребристым телом вятская гармонь, А городское солнце догорает, Встает Луны обкусанный ломоть. Цветут сады и розовым, и белым, И горы крутят с блеском фуэте, Уходят в ночь ни с чем воровки-беды, Оставив мир на откуп доброте. Они поют, горячее на блюде тепло теряя, горкою лежит, Они поют, и, может быть, не будет Зла, выяснений, драки и обид. В сетчатке глаз их места не находит Стол неопрятный с кляксами еды, Там свет и слезы в вечном хороводе Садов, где вихрем с белых яблонь дым. Как грудь цыганки, холодец трясется, Овал зеленых яблок так красив, Мотив банальный над столом несется, Но как всесилен, как ядрен мотив! И спев «Андрюшу» дружным a capella, Они без тоста выпьют, как пить дать, А женский пол сноровисто, умело Начнет для чая стол освобождать. А завтра будет буден день, работа, Недельный центр, а жалко, вот облом! Ах, если б завтра выдалась суббота, Подольше все попели за столом. Казак гулявый, верная Катюша, Степан на стрежне с бедною княжной. А может, девка выбралась на сушу? И стала чьей-то скучною женой. …Там в небесах, где сетью Божьи тропки, Андрюша уложил в футляр гармонь, Вздохнув, убрал сады свои в коробки И «Спать горам!» приказ озвучил он.

Стихогеография

Я прочел тут текст. Хирурга – судя по тому, как автор рифмовал — органы людские: ноги, груди — с местностями, где он побывал. Вот какой ты орган не затронешь На Руси найдется городок, Для желудка – Тула иль Воронеж, Для трахеи – Пермь или Моздок. Ну а ниже – вовсе, ох, раздолье: Костромская область, город Буй… Написать про органы мне, что ли? Их же в организме сколько, уй! Но я не патологоанатом, Мне тела не довелось вскрывать, Ну а зря, практиковаться надо, Вдруг чего придется срифмовать. Пишущий народ вовсю рифмует С Томском – Омск, Караганда? Беда! А почешет темя, глаз зажмурит: Выдаст вариантом «лебеда». А уж как прорвешься за границу! Вот раздолье праздному уму, Как нанижешь пиццу ты на Ниццу Или Колыму на шаурму! Ой! Куда-то не туда заехал! Лучше вы уж с рюмкой к нам, сюда. В Магадане будет не до смеха Тем, кто зарифмует Магадан. Но не будем с вами мы о грустном, Лучше вот что сделаем, ребят! Соберите мне чуток «капусты» И отправьте, что ли, в Ленинград. С этим словом рифмовать сподручней, Лучше, чем с «Санкт, тьфу ты! Петербург». Ведь мужик Собчак-то был не скучный. И чего на Вову взъелся вдруг? На того, что, лысиной сверкая И топча ногами броневик, Про рабочий класс кричал, картавя. Ну а про кого решили вы? Дал язык нам Бог и не заметил, Что язык нам вроде как во вред. Тьма названий всяких на планете, Не срифмуешь все. Ну точно нет.

Десять сов Олег Дэймор (Зятенков). г. Санкт-Петербург

От автора:

Мне кажется, что я так и не стал взрослым и просто хорошо мимикрирую. И мой папа, как и обещал, сидит себе в райских кущах и смотрит на меня с облака, и если я найду нужное облако, то я его увижу. Еще я считаю пальцы у людей, но мне пока так и не встретился кто-либо с шестью или семью. Я не знаю, зачем мне это нужно. А еще я родился в Ленинграде и назван в честь Олега Блохина, но, как выяснилось, все равно очень плохо стою на воротах…

© Дэймор Олег, 2016

Море грустило

В эпоху эоархея образовалась гидросфера Земли, однако воды на Земле было сравнительно немного и единого мирового океана еще не существовало, водные бассейны существовали изолированно друг от друга…

В конце эоархея появились первые прокариоты – простые одноклеточные безъядерные организмы.

Википедия

Русалке А. Гэлраэн

Море было огромным, совсем нежилым и заброшенным, Словно дом аварийный, где шорохи, тлен и мыши, Мертвый дом, где вчера на постой чуть не стали лошади, Только кучер ни тлеть не хотел, ни шорохи слышать… Это море грустило, как поэтесса Ахматова, Та, что с мужем рассталась и разругалась с сыном, И поверхность у моря по-детски бледна и матова, Словно жилка на шее, бьется, волнуясь, синим. Просто море не знало, что эоархей закончится, Что Земля успокоится, выбросив лишнее ввысь. Ну а дальше какие-то тысячи лет одиночества И у моря на донышке самом затеплится жизнь…

О дождях

…переезжая из города в город, мы часто привозим с собой дождь.

Мне кажется, это письма, так дожди переписываются друг с другом. Они используют нас, как молчаливых перевозчиков, ведь Почта России вряд ли примет такое сырое письмо, а нам вроде как и некуда деваться…

Было так: Дождь из Питера, дождь из Москвы Никогда не встречались, но письма писали исправно: О погоде, о новой ливневке, о цвете травы (он под каплями глубже и ярче), и кратко – о главном, Что: …махнуть бы на обе столицы грибным и к зиме, Когда метеоцентр буранами занят и вьюгой, На свиданье вслепую сорваться и там, в Костроме Или лучше в Воронеже – к югу, да, лучше бы к югу, Без особых примет – ливня щедрый купеческий жест И тоскливая морось учителки с темой урока — Мы узнаем друг друга во множестве солнечных мест, И узнав – затаимся и страсть свою сдержим до срока. И вот ночью, когда этот город закроет глаза, Мы сольемся и биться в экстазе о стекла мы будем! (Кто-то сверху дает всем живым существам тормоза, Но у нас проржавели детальки от ливневых буден) Струи, всплески, объятия ливня – представлю/дрожу — Увеличим процент годовых – на осадки кто ставил? Град везти? – Да не стоит, у местных чуть-чуть одолжу, Ты сама приезжай. – Против правил? – Ну да, против правил… …Но пока только письма, что в складки сырого плаща, Петербурженку выхватив на Ленинградском вокзале, Ухарь-ливень как в ящик почтовый вложил. …Москвича Дождь и ветер промозглый в столицу домой провожали… И послание бисерной моросью за капюшон — О траве, о ливневке… И дальше согласно билетам Заполошный бухгалтер успеет в последний вагон, Плащ болоньевый в душном купе…..и дождливое лето.

Космос

Ты всегда говорила: с науками все по плечу, Ты учись, и не важно, кем станешь – физиком, лириком! Только, мама, родная, я в космос давно хочу, Я полжизни лечу по орбите безвестным игреком! Ты заметила, мама, что здесь очень странный ЦУП — Ни тебе центрифуги, ни рычагов управления? Лишь в живом уголке вечно бегают по колесу Хомяки, и нас водят смотреть на них время от времени. Я забыл все инструкции, данные главврачом: Цель стыковки, пароли, значение первой космической… Но я чувствую, мама, во мне есть нужный разъем. Да, я помню, мам, что закончил Политехнический! С кем стыкуюсь? Она космолетчица из седьмой, Там все буйные и санитар не снимает скафандр. Он вчера показал мне секретный ее позывной: Крик совы, семь пятерок и вой ледяных саламандр. Этот вой – он во мне порождает большой пожар, Что сравним с астероидом, сгорающим в атмосфере. Да, я знаю, что если бы я с твое порожал, То не стал бы каждому встречному психу верить. Я готовлюсь к полету, не жду, что будет легко — Нынче март, тренировки идут на котах и кошках. Млечный Путь? Помнишь, мама, как я пролил молоко? Да я почти улетел!!! но ты вызвала неотложку….

Ночные скороговорки

Мы не спим сегодня ночью, Мы с сестрой хотим знать очень Про ужей и сторожей, Про чижей и про ежей. Я к папе молча подхожу, Его толкаю и бужу: – Папа, правда или сон, Что под горой живет дракон? На что, не открывая глаз, Наш папа явно врет сейчас: – Зимой, укутываясь в шали, Шипели змеи и шуршали. Одна окуклилась и вот — Дракон у озера живет! И мы тогда с сестрой спросили: – А где живет ушастый филин? От папы я не отхожу, Пихаю локтем и бужу. Испуганно взглянув на нас, Он врать не стал на этот раз: – Две подружки совки-сплюшки На опушке ели плюшки. Плюшки совки-сплюшки съели, Сплюшки с плюшек раздобрели. Не узнали мамы сплюшек И надрали сплюшкам уши. А через месяц у крыльца Нашли ушастого птенца! И тут глаза открыла мать И нам пришлось ложиться спать! Мы не узнали про стрижей И про моржей, про сторожей, Но снился мне ушастый филин И змеи… змеи тоже были…

Стешонок и море

Стешонка привезли на море и поставили у самой кромки на мокрый песок. Море подбежало и уткнулось в его ноги своим прохладным, покрытым белой кудрявой шерсткой лбом: Здравствуй, малыш! Я скучало за тобой… И Стешонок от неожиданности заплакал: Как такое огром — ное море знает такого большого Стешонка, если сам Стешонок видит море впервые? И чего скучало? Но, едва Стешонок заплакал, его подхватили на руки, и он не успел отдать морю все те вопросы, что уже начали рождаться в его голове. Стешонку вложили в ладошку ракушку, и теперь Стешонок сам искал ответы для новорожденных вопросов. А зажатая в руке ракушка думала: надо ему помочь. Ракушка была ребристая и, если лизнуть, немножко соленая, но она почти не помнила себя в море. Когда-то она была створкой раковины и сопровождала моллюска в его постижении морского дна. Но однажды ее вынесло волной на берег, где она и осознала себя уже ракушкой: ни второй створки, ни моллюска больше не было, а она была половинчатой и пустой. И море теперь стало для нее далеким и по-прежнему непостижимым. И ракушка молчала. И, когда Стешонок разжал кулачок, ракушка, которая была меньше моря и меньше Стешонка, быстро потерялась… Лежала ракушка в песке — Ребристая и белая, Я взял ее и сжал в руке, Спросил: Что в море делала? Ты видела, как дремлет кит? А рыбу-попугая? В ладошке ракушка молчит, Лежит, как неживая. Но к уху я поднес и слышу: Она молчит… и морем дышит.

Сатори. До востребования

Письмо из Ниццы от несуществующего меня

…ты спроси: Как звучала капель в Ницце С опустевших бунгало на мокром пляже? Слышал, капельницы здесь в больнице Звучат фонетически точно так же, Но не в пример тише и сразу в вены. А капель – в душу – значит совсем иначе. Встречу весну – напишу тебе непременно, Но тут и зимой плюс шесть, вот незадача… Я представился братцем-Апрелем, собрался духом, Привинтил к окну и врубил до упора кондишн. Перегрелся. И капли с сосулек падали глухо, Уходили в песок, и я их совсем не слышал. Может статься, что все потепление – чья-то шутка? И к нам завтра течением вынесет белых медведей. Опустеют бунгало совсем… и мне станет жутко. И тот несуществующий я из Ниццы уедет.

Из жизни нарисованных кошек № 1

Я с рождения заперт в простом тетрадном листе, Нарисован небрежно в восьмой и девятой клетке. Я сидел в тетрадке у Пашки и ждал вестей О весне. А потом он меня скопировал Светке И меня стало двое, и я, который второй, Приносил ей пятерки, как полудохлых мышек. Оставлял на полях. А после уроков домой Уходил со Светкой. И я брел с Пашкой на крышу. И вот там этот первый моих добивал мышей — Те ложились вверх ластами, как мальки на причале. Истерила мать и отец гнал Пашку взашей — Тот шел к Светке, где оба я виновато молчали, Света правила цифры, а Пашка пушил нам хвост. Может, завтра училка проверит и мыши воскреснут, И опутает подписью в мой двухклеточный рост, И в тетрадном листе мне скованно станет и тесно. А потом на каникулах Светка уедет в Крым, А я с Пашкой останусь в школе на целое лето И на солнце выгорю – стану совсем седым…. …А второй я утонет – не сможет спасти Света.

Из жизни нарисованных кошек № 5: Десять сов

Мне приснились 40 кошек и 51 сова. На бумаге зарисую этот странный сон сперва: К каждой кошке пририсую по сове, Только к рыжему котенку – целых две! У меня остались совы, буду их держать в уме. Чтоб они не голодали, я придумать мышь сумел! Мышь одна. Эх, жаль, не смог хотя бы двух — И теперь в уме совиный прах и пух…

Из жизни нарисованных кошек № 4

Кошка сдохла хвост облез

Нарисуй мне кота с человеческими глазами. Проще в круглое влезть, чем в две скобки, стоящие рядом. Я б сидела в зрачке и глядела, как хвост облезает Под его стекленеющим и угасающим взглядом. Нарисуй. Он свою арифметику жизней истратил, Но я стану десятой, что теплится в маленьком теле. Я нарочно сегодня в трехцветном счастливейшем платье, Чтобы руки врача опускаться не смели… не смели…

Зимний зебренок (в Московском ZOO)

L&K

Бить копытом, взять разбег, Дом покинуть каменный! Там, в вольере, белый снег, Как полоски мамины. Дверь открыта – сделать шаг, Кляксить плоскость белую; Только холодно дышать И стою, не бегаю…

Сказки в дорогу Люся Токайрин. Китай, г. Пекин

От автора:

Меня зовут Люся Токайрин и называют Лита, я сказочница, поэт, немного философ и бренд-менеджер. Последние три года живу в Поднебесной, там же творю и работаю, пишу стихи и песни.

Творчество всегда откровенно, а у откровенности много уровней, и я выбрала для себя уровень иносказательный, нишу сказок и прочей метафизики. Как и у сказок, у моих произведений одна основная тема: как выжить в этом мире. Мои герои идут навстречу своему страху, побеждают чувство вины и обстоятельства, переживают потери и залечивают раны. И я верю: то волшебство, что приходит им на помощь, можно найти и в нашей реальности. Надо только выйти на поиски.

© Токайрин Люся, 2016

Руди

Дева Льдов поцеловала Руди,

смертельный холод пробежал по его спине в мозг,

он вскрикнул, рванулся, зашатался и упал.

Г. Х. Андерсен. «Дева Льдов»

1

В горном шале аромат травяного чая, Мята, шалфей, лаванда и розмарин. Вот уже год, как Руди живет один, Вот уже год, как Бабетта его скончалась, Жарко горит камин, Руди заходится в кашле И вспоминает… Шаг, прыжок, след в след, Где же ты, Руди? Руди нет. Вверх По отвесной Ска — Ле Снежные кошки след в след. Спрятавшись в облаке, ждет Ледяная Дева, Где же ты, Руди? Выследить и пленить, В холод одеть, кудри выбелить, застеклить, Руди, тебе не скрыться, так выходи! Это ее скалы, ее небо, Только вот Руди не Кай, у него в груди Нету осколка стекла, и ему нет дела До твоих планов на мир, Ледяная Дева, Руди смышленый мальчик, он помнит точно, Ты не боишься псов, но не любишь кошек Руди встает на четыре лапы, Потом Скажут, что он с рождения был котом. Все это байки, вообще-то на самом деле Руди мог стать котом только в понедельник, Всю остальную неделю был Руди псом. Шел первый день недели. Ему везло. Шаг, прыжок, след в след, Где же ты, Руди? Руди нет. Вверх По отвесной Ска — Ле Снежные кошки след в след.

2

Все кончилось лучшим образом, Руди спасся, Только с тех пор ночами глухими черными Он по постели мечется, задыхается, Руди все чаще мнится, что обречен он. Руди, стекло – не льдинка, задето легкое, Как мало времени, сколько еще не сделано! Жди ее, Руди, она исцеляет холодом. Жди ее, Руди, свою Ледяную Деву.

3

В горном шале аромат травяного чая, Руди не спит, над каминной полкой ружье Руди настойчиво, тихо зовет ее. – Ну, приходи, забери меня, я скучаю! На руки мне ледяные перчатки надень, Вот мои волосы – посеребри снегом, Вот мое сердце – сегодня конец недели, Я не сбегу, как же я измотался бегать… Ну же, иди, я заждался, возьми свое, Если тебе нужен пес, Ледяная Дева.

Перешагни Самайн

У Грэтхен с начала лета болят глаза, Ей снится – чащоба, нож, ледяные пальцы, Снится – «беги, спасайся! скорее, Ганс!» Грэтхен кричит от ужаса, Просыпается. Грэтхен с начала осени не уснет, Боль где-то в области солнечного сплетения. Ганс уже ждет ее, ждет ее, ждет ее, ждет, Он – бог по другую сторону сновидения, Только от собственной тени Ганс не спасет. Грэхтен с начала зимы разучилась петь — Горло стянуло колкою льдистой коркой. Грэтхен, не спи, твои сны – яд, паденье, смерть, Так же опасны, как лед на тропинке горной. Грэтхен, весны не будет, не жди тепла. Чутки твои глаза, но ладони слепы — Ты уже все, конечно же, поняла: Выпусти птиц и раздай по знакомым клетки. Кстати, тебя зовут, Поднимайся, Грэтхен. Слышишь, он шепчет: на что тебе та весна? Грэтхен, твои сомнения так нелепы, Грэтхен, очнись! Ты же в паре шагов От лета. Перешагни Самайн.

Русалочья Считалочка

Море волнуется раз… Эй! человек за бортом! Море волнуется два… Ты ведь не выплывешь, Грей. Море волнуется три… Ум — Ри. Не важно, насколько ты сильный пловец, Не важно, как долго ты выдержишь в море, Однажды в бессилии скажешь: «Конец», Закроешь глаза и отдашься на волю Соленым волнам. Приближается дно. И вовсе не страшно, и вовсе не больно. В финале нас всех ожидает одно, Расслабься, усни, невесомым, спокойным… Но Грей не из тех, кто согласен на дно, Но Грей будет плыть до последнего вздоха. Один или в паре – не все ли равно? Ему в одиночестве вовсе не плохо. Он молод и он будет драться за жизнь Хоть с тысячным войском морского Владыки! И пусть среди волн ни единой души, И пусть рядом с ним ни единой души, Бездушные девы его не покинут. За Грея в его бесконечной борьбе Пять бледных сестер отдадут свои косы, Шестая уйдет в свой последний рассвет, И выплывет Грей, ледяной и бесслезный. Он выйдет на берег и встретит Ассоль Когда-нибудь, где-нибудь, рано ли поздно, Чертовски красивый, соленый, босой, Сияя безудержно, солнечно, звездно. Он будет волшебником, добрым волхвом, Вершителем обыкновенного чуда, И, может быть, ты, человек за бортом, Решив, что от жизни остались минуты, Увидишь над морем до срока закат — Его алый парус, он ярок и ясен, Как знак: побеждай, и ни шагу назад! Ведь мир в твоей власти. Весь мир в Твоей власти.

По желтой кирпичной

Моя дорогая Элли, легко ли это, Брести по желтой дороге, уворачиваться от ветра, От стекол мелких битых, Колющих щеки, Ошметки обид Обжигают, рвут надвое, Горячо как… Моя дорогая Элли, на каждом слепом повороте Ты видишь железную статую — Блеск топора — Лоскутное сердце, как знак, Собирайся – пора Сшиваешь две шелковых тряпки — Теперь мы в расчете. Моя дорогая Элли, с рассветом Придет твоя храбрость С косматою львиною гривой. Возможно, настало время просить совета У пугала, что, говорят, правдиво. Крепись, моя девочка, завтра все станет радостней, Он не обманет, моя дорогая Элли, Ни словом, ни делом, Щелкни три раза серебряными каблучками, Гудвин великий С пятницы по понедельник Не принимает. Вот только… Он не поможет тебе, ни словом, ни чудом, Не даст надежды, не вылечит старый страх. Да и зачем, родная? Волшебные туфли уже на твоих ногах, Тебе и не нужен Гудвин, Ты понимаешь? Ну что же, моя дорогая Элли, иди По желтой кирпичной, Нам еще по пути, Пока по пути. Пусть тебя берегут в дороге Лоскутное сердце, Отвага в чужой груди, Серебряные Каблучки, Твой Паскаль И боги.

Фейская колыбельная

В этой песне, родная, о многом не говорят, Но покуда еще фонари за окном горят, Но покуда не спят ребята, и ты обрат — Но Не торопишься, Руки кружкою Грей и слушай. Ее звали весною немного веков назад, И семьи у нее было – пара сестриц и брат. Говорили, она слыла ведьмой, я даже рад, Не соврали почти — Была феей, Одной из лучших. Но и с феей бывает – растратила весь заряд — Колдовала без роздыху восемь ночей подряд, Затупилась какая-то внутренняя игла Или что там у нас на себе Замыкает душу? А я ей говорю: «Ну, поешь, ну давай, ну что же ты? Ты же умная девочка, кушай, моя хорошая, За маму, за папу, за Гете и юных Вертеров». Я все еще ждал улыбки ее, наверное. Я ей говорю: «Давай, соберись, ты выстоишь! Я знаю, твое надежное счастье – истинно, Послушай, опоры вовсе не обязательны, Никто от тебя не требует доказательства, Никто и не сомневается, что ты лучшая». И, знаешь, она меня начинает слушаться. И вот она расцветает и выпрямляется, Летит высоко, легонько луны касается, И звезды ей очарованно улыбаются. Хороших тебе, добрых-красочных, Спи, Красавица.

Тропинка из лазурита

Нарисуй меня в новом альбоме, вот чистый лист, Нарисуй много солнца, цветов и поющих птиц, Белый домик за правым плечом и звенит-журчит там Белогривая речка — тропинка из лазурита (Вместо дороги из желтого кирпича). Нарисуй в моем доме собаку, зажженный очаг, Над порогом подкова, у притолоки – свеча, Из сирени и лавра венок под пологом спрятан, В изголовье льняной кошель с имбирем и мятой, Гости званы, желанны песни, открыта дверь, Под окном бьет копытом, ждет, однорогий зверь, В белой гриве сверкают льдом голубые перья, Гамаюн в полнолуние сказками говорит, О долине, куда тропинка из лазурита Приведет, Там чудес – не высказать! Посмотри! Нарисуй меня здесь, пожалуйста. Там – сотри.

Изольда

Время писать заклятье, моя хорошая… Стены уже осыпались желтым крошевом, Буря у двери, кто же теперь поможет нам? Рыцари вымерли, псы убежали в лес. Леди Изольда прозвана Златовласкою, Магия песни и силы воды подвластны ей, В сердце ее, по секрету мне было сказано, Юный Тристан и еще ледяной дворец. Леди Изольда двери скрепит засовами, Выйдет на битву, хрупкая, невесомая, Звонко и властно произнесет лишь слово, и Буря смирится, стихнет и повернет. Чем же тебя нам благодарить, кудесница? Есть в королевском замке под старой лестницей Зелье, враз исцеляющее болезни все, От одного глотка твоя боль уйдет. Все повторяется, в целом, без изменения, Леди, тебя опоили Любовным Зелием, Люди не врут, и оно может быть спасением: Зелье исцелит старые раны, Но Вместо Тристана и ледяного замка, там, В сердце твоем, незваным да и неназванным, Змей обретется, властный, жестокий, ласковый, Станет тебе покоем морское дно.

Питер Паркер

Она смотрит с отчаяньем, говорит: «Ведь это же ад нескончаемый, Пит, кошмарный, подсвеченный лабиринт, дороги на волю нет, беги не беги. Карусель воплощений, куда там Сансаре?» Полувздох-полустон, под ребрами горячо: «Как ты все это терпишь?» – И плачет ему в плечо. Солнце только взошло, и неплохо б поспать еще. Двадцать с лишним в секунду, и сцена ждет. Свет зажжен, Пит садится в кровати. Все расписано: время рожденья и смерть, неизменный костюм, имя в паспорте USA. Питер Паркер: шатен, белокурый, почти брюнет. Та, что с ним, была рыжей, блондинкой, – их больше нет. Погибают, уходят, их долго, но забывают. Его создали разом и насовсем, в клетке пленок, макулатуры и микросхем, в сердце жаждущей зрелищ, надежнейшей из систем, в череде новых шансов, врагов, музыкальных тем, — Продаваемый комикс, раскрученный бренд, сценарий. В цифровых и бумажных рамках, внутри сети, Как ребенок, как неисправимый псих, Он упрямо проходит прописанные пути, Верит, будто однажды он сможет его спасти, Среди всех вероятностей будет одна такая.

Бела, как снег, румяна, как кровь

И она отправилась в потайную комнату,

куда никто никогда не входил, и приготовила там

ядовитое-преядовитое яблоко. Было оно снаружи

очень красивое, и всякому, кто б увидел его,

захотелось бы его съесть, но кто съел

хотя бы кусочек его, тот непременно бы умер, (с)

«Белоснежка», Братья Гримм Цвета крови, заката, твоих леденцовых губ, Солнце лижет глазурь, тени нежно скользят по стенам. Что-то яркое падает рядом, ты слышишь стук, Наливается кровью и медленно гаснет небо. «Слушай, принцесса. Чтоб избежать беды, Выучи, вызубри эти простые правила: Бойся старинных зеркал и цветной воды, Не принимай в подарок ни лент, ни яблок». Крестные феи и ведьмы, враги, друзья, Гномы и принцы, все, в общем-то, предсказуемо. Кроме тебя. Я зажмуриваю глаза. Слишком правдивое зеркало. Тень безумия. «Слушай, красавица. Будет один закат. Женщина в сером придет под окно с корзиною. Не открывай ей дверей, не смотри в глаза. Не отвечай, о чем бы ни попросила». Но Мне ли не знать, что беда – мой хрустальный гроб — Неотвратима, как наш поцелуй при встрече, Ты Пьешь с моих губ ядовитый медвяный сок, Яблоко катится в снег, я считаю вечности. Мне ли не знать, что, помноженное на семь, Предназначенье вернет, принесет спасение. Будем жить долго и счастливо. Стает снег. Жду твоего поцелуя как искупления.

На свет

Девочки из лабиринта выходят на свет, Щурятся, ослепленные, улыбаются, Девочкам было же сказано, – выхода нет, «Дура ты, девочка», – слышали девочки вслед, Шли, спотыкались и падали, и поднимались. С разных концов лабиринта, не зная пути, Не замечая ни времени, ни расстояния, Девочки слали друг другу слова-маячки, Кто заблудился – помогут дорогу найти: Хлебные крошки, и карты, и старое знание. Месяцы, годы, века, в ледяной темноте, В страхе повышенной плотности (до осязания), В переплетенье дорог, нескончаемых стен, Среди пустых коридоров, заброшенных сцен, Не дожидаясь ни фей, ни волхвов, ни спасателей. Через пятьсот тупиков отступается Ганс, Гензель готов застрелиться примерно на сотом. Девочки молча, упрямо идут мимо вас, Не поднимая с дороги внимательных глаз. Кто-то ведет их на свет, понимаешь? Но Кто То?

P. S.: Сутра Лотоса – единственная Сутра, где утверждается, что любой может достичь состояния Будды. В том числе и женщины. Тем не менее принято считать, что женская карма тяжелее мужской.

Любовь – призвание мое Зоя Святогорова-Лиже. г. Санкт-Петербург

Об авторе:

Автор – Зоя Святогорова-Лиже. В свое время окончила филологический факультет Санкт-Петербургского государственного Университета. Работала экскурсоводом в Исаакиевском соборе, преподавателем русского языка как иностранного в Военно-Морской академии, делала переводы с английского, испанского и итальянского языков для издательства «Азбука» и для различных газет и журналов, некоторое время работала в Испании переводчиком.

В последние годы работает гидом на автобусных турах по Европе, сопровождает группы русских туристов по всем европейским странам, от Финляндии до Португалии, а в свободное время пишет книги: рассказы, стихи, романы.

© Святогорова-Лиже Зоя, 2016

«Уж сотни лет, как сгинули мечты…»

Уж сотни лет, как сгинули мечты, Тысячелетьям меры нет в пространстве. Но средь нелепой, вечной немоты Стоит Любовь в нелепом постоянстве, Тысячелетьем меря снов кресты… Уж сотни лет, как сгинули мечты, И ты стоишь, пространством время меря, Столетьями исчерпывая время, Не находя предвиденной черты. Уж сотни лет, как сгинули мечты… А с ними вместе Рай Блаженства сгинул, И сгинуло неистовое Имя — Соитие Пространства, Простоты… И Памяти… И Вечной Немоты… Уж сотни лет, как сгинули мечты…

«Когда пришла неистовая ночь…»

П.

Когда пришла неистовая ночь — Соитье Простоты и Постоянства, Лишь Слова не нашлось, чтоб превозмочь Нелепой неподвижности Пространства, Преодолеть Неистовую Ночь… Прийти, и Имя произнесть, И, внемля Пространства отклику, Приникнуть, пасть, Ладонями окутывая Землю, Не отдаваясь Времени во власть, Всем существом окутывая, – пасть, Ни Имени, ни отклику не внемля. И Постоянству Вечной Простоты, Протягивая робкие ладони, Стыдиться той извечной Немоты, Что родилась на хрустком горном склоне В соитье Времени и Пустоты.

«Успеть бы, успеть бы, успеть…»

Успеть бы, успеть бы, успеть — Запретную руку и плод Уже не сорвать, не посметь — Не дай Бог, Ненастье сорвет — Запретную чудную кисть, Запретно-влекущую сласть — Лишь только устами склонись, Предчувствуя вечную власть — Играя словами – склонись, Играя рукой – припади, Взирая на милую кисть, Сжигая томленье в груди — И к пальцам ее прикоснись, Приникни к запястью – и вот… Отринь, отомри, отрекись, Отдай эту чудную кисть, Запретный, загадочный плод.

«Услышать бы чью-то улыбку…»

Услышать бы чью-то улыбку, Увидеть бы чей-то смешок. Заныла проклятая скрипка — Рванем-ка на посошок! На скатертью-грустью дорожку, На всех утоленье скорбей, На мышь, на зайчонка, на кошку, На скрип эти райских дверей, Которые Петр не отворит, И пусть – да и что ж отворять? И так ведь Господь не позволит Покойный Эдем осквернять — Где гладкие бюргеры в лайке, Где женушки их в кружевах, Где кружатся легкие стайки Невинных младенчиков… Ах! Да кто же туда и захочет — В безвременье и безжитье? В бесстрасть? Безотраду? Без-очень Всесильное слово твое, Которое было вначале, А все остальное – потом… Где мучились и ликовали, А горькую пили – потом, Но сладкая Чаша вскипала Свершеньем, сияньем – двоим… И Солнца в сверканье бокала Украдкой подлил херувим.

«Воспоминанья ряскою сомкнутся…»

Воспоминанья ряскою сомкнутся Над бренной головой. Теперь вздохни. Попробуй улыбнуться. Услышать чей-то вой. И чей-то стон. И чей-то плач. Доколе Под ряской прозябать? Пусть грудь теснит, пусть муторно До боли. Пора всплывать.

«Вот – в сумерках ночи неблаготворной…»

И вы еще почувствуете кожей, как плоть переполняется душой… Вот – в сумерках ночи неблаготворной Восстал мой дух – живой и непокорный С тлетворной искрой жажды бытия И обретенья жаждущий всечасно Того, над чем ни Плоть, ни Мысль не властна, Того, чего постичь не в силах я. Вы – Соль Земли, – сказал Господь — И что же — Зачем он Соли вкус не уничтожил — Не растворил в избытке Бытия, К которому стремилась Плоть моя, И не сказал – Вы – Плоть Земли, О, Боже, Где Соль – там Плоть, Где Плоть – там – вечно Я. Как Символ, Звук, Душа иль завещанье, Того, чего уж нет, Иль как прощанье Со всем, что Соль, И что была не Я. А что такое Соль – меж Фа и Ля, И после Си – извечного согласья, Извечности Любви и Благодати, Пронзительного смысла Бытия.

«Где те объятия…»

Где те объятия, которые нельзя разомкнуть? Где память, которую можно вернуть? Где звуки, что душу пронзают до дна? Вина! Но только кому, или чья, или Гроздья Повергнуты в омут по имени Осень, И в нем лиловеют, бездумно мерцая, Спасая! Вот – пальцы, что нежно касаются Неба, Вот странный Сентябрь – он был Или не был, Вот Нега, что тихо касается дна — Вина! И нет утоленья, и нету ответа, А есть только Осень по имени «Где ты?» И Сердце, и Чаша, но Чаша без дна. Вина! Сомкнулися листья, и гроздья, и Осень Над Омутом тихим, над омутом грозным, Но где же та Чаша, та Чаша без дна? Вина!

«В ненастных сумерках Зимы…»

В ненастных сумерках Зимы Стоим, как два сугроба мы. Не шевельнуться, не упасть, К груди соседней не припасть, И только ждем, когда Весною Растаем оба мы с тобою.

«Любовь и Деньги….»

Любовь и Деньги, Деньги и Любовь — Вот то, что Миром правит вновь И вновь. Из двух правителей – как пользу мне Извлечь? Меж ними лечь.

«Припасть к Источнику Любви…»

Припасть к Источнику Любви И жадно, крупными глотками Его впивать, ласкать руками До острой сладости в крови. Вот рифма старая – ее Я превозмочь уже не в силах. Любовь – призвание мое — Все то, что будет, есть и было.

«Вы не видели Ван Гога?..»

Вы не видели Ван Гога? Проходил он здесь недавно, А осталась лишь дорога, Лишь пустые чемоданы. Вы не видели Ван Гога? Разве он не задержался, Разве в сумерках порога В темном Доме не остался? В валенках и в телогрейке — Я ждала его сегодня В бесприютном зимо-лете У порога Преисподней. Я хочу его увидеть У померкшего порога Где ни звезд, ни слез не видно. Вы не видели Ван Гога?

«Когда в ненастье бытия…»

Когда в ненастье бытия Встает звезда – Звезда Надежды, О, не смыкай в сомненье вежды, И ты увидишь – это я, Звезда — В Ненастье Бытия. Когда ж ты Грустью обоймешь Весь свет Вселенной – не печалься, И, коль пришла пора прощаться, Не говори Разлуке – НЕТ — Всё – Грусть и Свет.

«Я не жду ответа…»

Я не жду ответа, Я не жду зари. Не хочу на этом Свете говорить. А на том – тем паче, Пусть там все иначе. Бьется там о дно Красное вино. Если кровь – то чья же? Слаще, больше, гаже. Напились Апостолы, Ловят звезды россыпью, Ловят листья в заводи, Засыпают загодя Среди звезд с оливами — Блудники счастливые, Предавая спьяну Господни Раны.

«Полет любви, полет печали…»

Полет любви, полет печали. Еще и руки не устали, А губы – снова и опять Готовы имя повторять. Но дождь – проклятой пеленою Поклялся жизнь сровнять с землею — В ней даже плач не прорастет. А дождь идет, идет, идет…

«Ни Страсти, ни Отрады, ни Надежды…»

Ни Страсти, ни Отрады, ни Надежды — Ты не сомкнешь измученные вежды — Ты не сомкнешь – не тщись и не скорби — Любви! Любви – без Утоления Печали, Любви – где нет ни Звездного Причала, ни Лунной Пристани, ни горестной зари — Любви!

«В недосягаемой дали…»

В недосягаемой дали В недосягаемом начале Ждут те, которые ушли В безмолвном сумраке печали. Там Рая нет и Ада нет, И нет надежды на спасенье, А лишь сияет ровный свет — Предвестник мглы иль Воскресенья. А ты стремишься – но куда? И для чего все это надо? Иди – ведет тебя звезда Туда, где Рая нет и Ада.

«Где-то на краю жизни…»

Где-то на краю жизни, Где-то на краю света, Где-то, как рефрен тризны Жалобно звучит: «Где ты?» Где-то на краю моря, Где-то на краю неба, Где-то посреди горя Тянет свою нить Небыль. Вот она сидит, Пряха, Жалобный мотив ноет: Вышли, мол, вы все из праха, Где, мол, ваш Ковчег Ноев, Где твоя, кричит, Пара, Тварь, как ты сюда влезла? Отплывает челн старый, Где по паре всех с Бесом, Остаешься ты с Богом, У Петра ключей груда… Вот и дерево у порога, Вот и синие ноги Иуды, Вот и дрожь его поцелуя, Вот и холод бежит по чреслам, Вот и хор поет «Аллилуйя»… Только мне уже не воскреснуть.

«О, жизнь моя, о жизнь моя…»

О, жизнь моя, о жизнь моя, О, ненаглядность Бытия, О, неизведанность Простора, Где ангелы вещают хором О неизбывности Любви — Живи! Живи, не внемля предсказаньям, В бездонных сумерках желанья, Вплетаясь в Формулу Любви, Живи!

«Ну, и где твой свет?..»

Ну, и где твой свет? Твое Солнце где? В лепестках цветов, Или в талой воде, Или в чистом дожде, Или в Чаше Пути… Не дойти. Может быть, расплескать Эту Чашу и Боль. Солнце двинется вспять По дороге Любовь. По дороге тепла, По дороге Цветов, Где Беда не взошла, Не сжигают мостов, Где дома не горят, И по Лунной Заре Ты взойдешь на Алтарь, Вся, светясь в серебре, Чистой жертвою Сна. Луна.

«Господи, пригрей мою душу…»

Господи, пригрей мою душу, Господи, призри мое тело, Господи, я мольбу твою слушаю, Что мне для Тебя сделать? Господи, пронеси эту Чашу, Господи, и не дай ей упиться, В слабости и в Любви нашей Дай раствориться. Кристалликом светлым, Как лепесток, Я лягу на гладь Долгих дорог, Я в свет окунусь Чистый, как снег, Я, может, очнусь, А может быть, нет, Я только найду Тайну пути, Я только дойду — Надо идти.

«Как хочется света…»

Как хочется света, Как хочется ласки, Как хочется Бога, Как хочется Сказки, Как хочется Чуда, Как хочется Песни, Как хочется верить, Что Лето воскреснет, Не в Лету, а в Лето, В Любовь, в Не-Разлуку, В надежные, крепкие, добрые руки, В невинность, в прощенье, В сияющий свет, И в Солнечный Берег, И в Новый Рассвет, Где любят и верят, И где Нет Лет.

Сказки больших городов Кайлиана Фей-Бранч. г. Москва

От автора:

Родилась 26.12.1990 в Москве, где и живу всю свою жизнь. Всегда увлекалась сферой искусства. Музыкант, актриса, театральный режиссер. Стихи пишу с шести лет, примерно с этого же возраста пылаю неизменной страстью к опере и академическому вокалу. Соответственно, уже много лет профессионально пою. Сама по себе, редкостная инфантильная обалдуйка, искренне верящая в волшебство.

© Фей-Бранч Кайлиана, 2016

«Есть люди, которые сбились когда-то…»

Есть люди, которые сбились когда-то, Забыли свой дом. Телефоны и даты. Шагнули в окно за кармином заката, Ушли в колдовские леса. Их числят родные «пропавшим», «погибшим», Их ищут по всем подворотням и крышам. Но только не знают, не видят, не слышат Обычные чудеса. Судьба отсчитала таких единицы: Которым не естся, не пьется, не спится, Которым бы крылья да зрение птицы! И бесконечность дорог. Они ненавидят бетонные стенки, Сжимают руками худые коленки. Мечтают о главном. Пьют кофе без пенки. И каждый из них одинок. А им повторяют: «работать!», «учиться!» Решетки на окнах. Решетки-границы. И выбор простой: умереть или спиться. Что, в общем-то, суть – одно. Бегут. Исчезают. Уходят навеки. Взвиваются ввысь, погружаются в реки, Подальше от тюрьм. От любви и опеки. От злобы и вечных «но». И воют родные: «Куда ж, на кого же?!», И молят: «Верни нам! Верни нам их, Боже! Мы вылечим, вытащим! Мы им поможем!» Глотают валокордин. Вот только не видят, как солнце лучится, Не слышат дождя и дыхания птицы, Не верят, что можно вот так возродиться Из опыта и седин. Есть люди, которые сбились когда-то, Забыли свой дом. Телефоны и даты. Шагнули в окно за кармином заката, Вьюнком или сон-травой. Увидеть такого – к беде и удаче. Ты счастье познаешь, но горько заплатишь. Очнешься в тюрьме и всю душу проплачешь. Поманит окно высотой…

Анни

1. Анни

Анни идет по пустым проспектам, жмурится, думает о своем. Анни пятнадцать и мир – прекрасен. Завтра поедет на водоем С мамой и братом под запах пряный летних кувшинок пить горький чай. Анни пятнадцать. Она любит маму, брата и вид перелетных стай. Город застыл в предвечерней стуже, улиц пустынных сжимает крюк. Анни спешит приготовить ужин. Вечером нужно позвать подруг, Чтобы смеяться, держать за руки, быть легче маленького пера[1]… Город теряет последние звуки. С голоду кружится голова. Анни шагает упругим шагом. Смотрит на искры рожденных звезд. Мама, наверно, играет с братом. В клетке поет прирученный дрозд О чем-то далеком, волшебно-птичьем. Сказочных странах, больной тоске. Анни узнала сегодня обычай писать желания на песке И завтра у берега водоема найдется чаячье перо. Анни мечтает увидеть Тома и загадает, конечно, его. Смуглого, сильного. Взгляды-льдинки. Летом ему поступать в институт. Анни считает: они – половинки. Он помнит едва, как ее зовут, Но это не важно! Алеют щеки и мысли зажались тугим клубком. Она представляет свои дороги, думает стать городским врачом, Чтоб непременно спасала жизни смерти и подлости супротив. Будущее завлекает призмой ярких свершений и перспектив. Анни идет по пустым проспектам. Слышит движение за спиной. Анни пятнадцать. Но мир – опасен. …она никогда не придет домой.

2. Том

Том просыпается среди ночи, шарит рукой и включает свет. Мир одинок, сиротлив, непрочен. Тому семнадцать долбанных лет. Комната куца, глаза слезятся. В комнате зябко с дурного сна. Может, когда ему стукнет двадцать и для него зацветет весна? Ну а пока – листопад конспектов, голос, охрипший от сигарет. Тому хотелось бы вспомнить детство, выйти из комы, увидеть свет, С неба сорвать ярких звезд крупицы, взвыть на луну беспородным псом… Том бы хотел обернуться птицей. Он представляет себя дроздом. Серым, невзрачным, но песни-трели шлющим в далекие небеса… Пьяный отец захрапел в постели. Том поднимается, трет глаза. Тому семнадцать, порез над бровью. И оплеуха еще саднит. Томас свое выгрызает с кровью. Томас об этом не говорит. Только твердит, крепко стиснув зубы, что поскользнулся (шаги легки). Когда у папаши пылают трубы – не самое страшное кулаки. Город застыл в предрассветной неге, улицы-крючья сплелись узлом. Том вспоминает о первом снеге и девочке, жившей от них за углом. Тонкой и легкой, глаза-сапфиры. Нежные губы и сердце – свет. Он бы отдал все богатства мира, чтобы ее оградить от бед. Он бы смотрел, как она смеется. Слушал дыхание, шел след в след. Ночь истекает. Восходит солнце. Том вспоминает: Погибла. Нет. Мысли запутаны. Правда горька. … маленький дрозд клювом бьет в стекло. Том улыбается и впервые чувствует, как тепло.

3. Эдгар

Эдгару сорок. Он славный малый, только порой слишком много пьет. Судьба наставляет свои фингалы. Тянется жизни круговорот. Дом и работа. Кабак под вечер. Клетка обыденной маяты. Он каждый день зажигает свечи. Гладит ладонью Ее цветы — Все, что осталось живым и хрупким, помнящим нежность любимых рук. Виски со льдом, матерщина, юбки… Так начинается новый круг. Эдгару сорок. Совсем не мало. К черту обманчивую мораль! Лишившись короны и пьедестала, каждый четвертый — уже бунтарь. Борется яростно с внешним миром, терпит крушенье, идет на дно. Он же, всего лишь, создал кумира… Эдгару, в общем-то, все равно, Что говорят про него соседи. Залпом бутылку — и нет проблем! Если пить дни, месяца, недели – мир так блаженно размыт и нем… Эдгар давно стал плешив и жалок от безнадежной своей любви. Он прогоняет с могилы шавок, прячет в кармане комок земли, Верит, что так не увидит ночью то, что терзает семнадцать лет. Тонкое тело в предсмертной корче, трубки, врачи и потухший свет Бледной надежды на жизнь и чудо, теплый очаг и уютный дом. Эда совсем извела простуда. Кашель заснуть-то дает с трудом. Эдгару сорок. Он очень болен. Тратит на выпивку каждый грош И ненавидит сына, который так на нее похож.

«Не отпускай моих холодных рук…»

Не отпускай моих холодных рук. Не дай порваться этой тонкой нити. Я солью с мелом начертаю круг и не пускаю тьму в твою обитель. Под светом звезд, в мерцании свечи Твой взгляд бездонней вечного колодца. Не закрывай глаза. Не бойся. Не молчи. Мы доживем до следующего Солнца.

«Он говорит: – Перебесишься. Отболит…»

Он говорит: – Перебесишься. Отболит. Он говорит: – Твои чувства – лишь дань привычке. Я улыбаюсь. Но что-то внутри горит, Обожженное злым безразличием, словно спичкой. Он говорит: – Пройдут месяцы, дни, года. Ты забудешь лицо и не сможешь припомнить имя. Я смотрю на него, и я знаю, что никогда Не смогу перепутать родные глаза с другими. Он говорит: – Я устал. От тебя устал! Сколько можно тянуть на себе эту лямку-бремя, Возводить эфемерный, бессмысленный пьедестал Для любви, на которую тратим бесстыдно время? Он говорит: – Ну чего ты, балда, ревешь? Никуда от тебя, горе-горюшко, я не денусь. Я достаю стакан, убираю нож. Он открывает облупленный теплый термос. Он наливает чай, подает на стол. Рядом садится, обняв за худые плечи. Я обжигаю горло большим глотком. Стрелки настенных часов отмечают вечер. Он говорит: – Пройдут месяцы, дни, года. Он говорит: – Мы их встретим, конечно, вместе. Я улыбаюсь. В закате горит весна И навсегда начинается наша Вечность.

О драконах и рыцарях

Ты рос послушным. Играл, улыбался старшим. Ты знать не знал ни драконов, ни старых башен. Только беда: уродился сынком монаршим. А значит, ноги в стремя. Спасай. Скачи. И наплевать бы с высокой на ту девицу, Пусть она дальше в каморке своей томится. Надо же было – родиться наследным принцем! …в кузне уже натачивают мечи. Что не сидится спокойно вам, бабы-бабы! К башням таким дорога – одни ухабы. Лучше по-русски, жила бы в обличье жабы И по ночам готовила калачи. Ты вырос крупным, на радость себе и старшим. Ты знать не знал ни принцесс, ни каких-то башен.. И что от тебя надо этой дурынде страшной? Пальцем грозит: – Ты обязан! Хватай, тащи! И наплевать бы, да крыльями отмахнуться. Пусть себе братья и сестры потом смеются! Что ж так насела… Кричит. И глаза, как блюдца. И ты сдаешься: – Только не верещи. Ты ищешь башню, сидишь и сидишь на стреме. Вот угораздил попасться дурной кулеме! Лежал бы себе в пещере в блаженной дреме… А не считал бы от скуки ее прыщи. Рыцарь с драконом сойдутся в финальной схватке, Да на принцесс ни один, ни другой не падки. Как их любить? Лишь претензии и припадки, Чуть что не так – «еду к маме!». Ищи-свищи. Плюнут. Обнимутся. Станут болтать о вечном. Дружба любого делает человечным. Что до принцессы – найдет дурака на печке, Чтобы всю жизнь варить для него борщи.

«Когда тебе только двадцать с лишним…»

Когда тебе только двадцать с лишним, ты видишь многое наперед. В окне танцует ветвями вишня и зацветает который год. Гремит обыденным звукорядом рабочий гомон и гул машин. Я рядом, Рикки. Я буду рядом, когда родится твой первый сын. В стенах участка, почти как дома — давно не слабенький новичок, И тяжелит кобура знакомо бедро, блестит на свету значок. Горчащий кофе в любимой кружке, давящий вес утомленных век. Любой злодей у тебя на мушке, пока ты все еще человек. Вот, сыну восемь и спеет вишня. А ты теперь окружной шериф. Тебе – всего только тридцать с лишним. Все так же молод и черногрив. И осень пламенным листопадом ссыпает сказочные деньки. Я рядом, Рикки. Я буду рядом, не отпуская твоей руки. Для новых грамот давно нет места, на полках кипы раскрытых дел. Ты из такого крутого теста — умен и честен. И очень смел. Жена, целуя тебя, смеется, прижав ладони к твоей груди. И каждый день для вас светит солнце, пока ты знаешь, что впереди. Цветет все так же упрямо вишня. И раздражает седая прядь. Тебе – каких-то там сорок с лишним. Второму сыну сегодня пять. Ты сросся с буднями и укладом. Любой бы сросся за столько лет. Я рядом, Рикки. Я буду рядом. Тебе остался один куплет. А дальше – старость, смешные внуки, зеленый вязаный свитер, трость. Гремят на полную мощность звуки. В ладонях вызревших вишен гроздь. И старший сын, приходя с работы, значок снимает и кобуру. Текут обратно часы и ноты. Все разрешится уже к утру. Когда тебе только двадцать, веришь: тебя ждет многое впереди И не закроет пути и двери шальная пуля в твоей груди. Но знают старшие – все иначе. Им молодых хоронить не раз. И потому старый коп не плачет от надоевших больничных фраз: – На аппарате. Нет, это кома. Нет, не спасти и не оживить. Танцует вишня, цветет у дома. Не защитили. Кого винить? И, пониманием полны, взгляды сжигают сердце и душу в ноль. Я рядом, Рикки. Я буду рядом, когда закончится эта боль.

Сны Мари

Сон приходит к Мари под утро, обнимает ее, лелеет, На холодной земле Парижа обволакивает теплом. В храме скоро начнется служба – неба край чуть заметно тлеет. Спит Мари у резных ступеней, и ей снится далекий дом. Спит Мари, и ей снятся горы. Снится старенькая кибитка, Лошадь в яблоках, звуки песен, вечера у больших костров. Солнце крыс загоняет в норы. Сена ловит лучи и гибко, Извиваясь, бросает блики на копну смоляных вихров. Сон заботлив, как брат, и молод. Укрывая волной покоя, Смотрит ласково на ресницы и припухлость дрожащих век. Отгоняет настырный голод, предлагает вино, жаркое… Спит Мари. Ей, конечно, снится тот – единственный! – человек, Что накормит, поймет, отмоет. Защитит от пустых скитаний. Встретив нищенкой, замарашкой, не скривит в отвращеньи рот. – По кому-то собака воет. – Город полон таких роптаний. Перед дремлющей побирашкой к храму двигается народ. Спит Мари у резных ступеней. И ей снятся отец и мама. Снится табор, луга и травы, и привал на большой реке. Но ее укрывают тени – силуэт одного жандарма. Спит Мари. И не видит камень, припасенный в его руке.

Приворот

Я знаю: имя мое цепное Тебе однажды вгрызется в глотку, Утробным ревом своих созвучий Из сердца вырвав огромный клок. Я приношенье творю ночное, Для диких духов готовлю откуп — Судьбы, жестокой и неминучей, Хочу приблизить заветный срок. Я знаю: руки мои – изломы Тебя опутают, как удавка, Тяжелым грузом придавят плечи, Отнимут самый последний крик. Я пробираюсь в твои хоромы, Крадусь сквозь сырость и тьму, как навка. Твоей погибели злой предтечей Послужат рута и базилик. Я знаю: цвет моих губ кровавый Тебя наполнит огнем до края, Опалит душу, сломает волю И бросит куклой к моим ногам. Я с заговором поджигаю травы, Я отнимаю тебя у рая, Тебе сплетая иную долю И обращая к моим Богам. В рассветном солнце сияет терем, Оскалив окон своих провалы. Я ожидаю тебя и нервно Считаю ворох шальных минут. Ты быстрым шагом проходишь в двери, Покорней пса или приживалы, Я заклинаю: – Служи мне верно. И навсегда оставайся тут.

«Сказочник, щурясь, выдохнул едкий дым…»

Сказочник, щурясь, выдохнул едкий дым И написал: мол, «однажды, давным-давно». Право, ну сколько можно? Давным, давным… Будто вы все со временем заодно. Дай угадаю – дальше «жила-была»? Это клише, мой милый, давно избито. Может, хоть раз принц свалится из седла И на принцессе не женится храбрый рыцарь? Что ты окрысился? Мне твоя руготня… Я же бездарность. Не мне поучать великих. Но, раз история пишется про меня, Может, позволишь прибрать за собой улики? Да я не спорю! Жила. Хорошо жила! Нет же, не в башне и не за семью замками. Прясть из соломы? Да в жизни я не пряла! Золото? Милый, ты передышал духами! Ладно же, ладно! Пиши, как хотел, пиши! Вот до абсурда попался мужик упрямый. Только исправь: мой отец не считал гроши, Не приводил во дворец, сговорившись с мамой. Брысь с табуретки! Тебе говорю, тебе! Чуть что не так – или топится, иль в петлю. Да, Румпельштильцхена я не звала в нужде, Не становилась супругою королю. Брось сигарету. Уже тяжело дышать. Мне от твоих мучений, ей Богу, тошно! Коли решишься истину рассказать, То подойди и спроси меня, мой хороший. И я отвечу: жила. Хорошо жила. Пела, плясала, носила цветные юбки. Шила наряды из купленного сукна И продавала табак, мундштуки и трубки. Так бы и длилась спокойная эта жизнь, Если б один обалдуй не пришел к прилавку, Не хорохорился, не козырял тузы, Не перенюхал последнюю всю поставку. Был неуклюж, перепуган, нелеп, смешон, Ты никого не узнал в этом силуэте? Если смущался – прятался в капюшон, Но продолжал обещать все-все-все на свете. Знаешь, я верила сладким его речам. Всем своим сердцем быть с ним навсегда желала. Но что мне делать теперь, ты подумай сам, Раз такой сказки тебе, мой хороший, мало?

«Месяц щурит глаза, улыбается невредим…»

Если женщину изнасилуют, а она не будет кричать

достаточно громко, то ее нужно убить.

Библия. Второзаконие 22:23–24. (одно из толкований) Месяц щурит глаза, улыбается невредим. Я убил ее, Отче! Четырнадцать долгих зим Миновало с тех пор, как она почила в грязи, Распустилась цветами багряных кровоподтеков. Я убил ее, Отче! И горек свершенный грех. Я любил ее больше, чем ты возлюбил нас всех, Но четырнадцать зим на дорогу ложится снег, Унося ее влагой в ржавелые пасти стоков. Я любил ее больше, чем пламя любило сталь. Я дарил ей сусальное золото и хрусталь. Но в жестоких руках беспощадна твоя скрижаль — Неоспоримы страшные приговоры. Я живу в новом мире четырнадцать долгих зим. Я брожу по дорогам, ненужен и невредим. Я убил ее, Отче! И холод полярных льдин Гонит бесов в моей груди смоляные норы. Я любил ее больше, чем рабские спины плеть. Я хотел ей владеть. Я всего лишь хотел владеть! А не видеть, как мягких волос завитая медь Утекает на снег, расцветая закатно-алым. Я живу в новом мире четырнадцать долгих зим. Жду, что небо разверзнется. Жду, когда сгину с ним. А она за плечом. Ослепителен яркий нимб. Почему же, Господь? Почему она не кричала? Я живу в новом мире, который создал я сам. Я не нужен подземному царству и небесам. А она за плечом. Гладит ветром по волосам, Выжигает глаза этим чистым и ярким светом, Не дает отпустить сжатый камень в моей руке, Запирает слова на негнущемся языке. Я убил ее, отче! И горек свершенный грех. …Даже летом в иссушенном воздухе пахнет снегом.

Пекарня Лиз

У Лиз бесцветно-сухие кудри, размер одежды, наверно, сотый. И руки вечно в муке и пудре – с восхода солнца кипит работа. Открыты настежь резные двери, наполнен запахом спящий город. Пекарня Лиз на тенистом сквере. У Лиз цветастый подол и ворот, Веснушек рой на лице курносом, румянец щедро раскрасил щеки. Каким еще удивишь вопросом о нашем сказочном хлебопеке? К ней ходят старые, ходят дети. К ней едут люди с любых окраин. Пухляшке Лиз – лишь одной на свете! – такой бесценный талант подарен. У нашей Лиз золотые руки. В любом рогалике, в хлебном море Есть средство против тоски и скуки, живет лекарство от всякой хвори. Когда гроза прервала прогулку, ушла любовь, повредил колено — Купи у Лиззи простую булку и боль отпустит тебя из плена. У Лиз смешные большие уши и голос слишком уж басовитый, Но Лиз латает больные души. Лиз с каждым ласкова и открыта. Важнее внешности добродетель. Пусть тонки губы, пухлы запястья, Но знают взрослые, верят дети: в пекарне Лиз выпекают счастье.

Последняя колыбельная

В доме темно и пугливо свеча дрожит. Лес тянет руки-сучья к окну в мольбе. Спи, мой хороший. Мороки-миражи Живы, покуда страхи живут в тебе. Ночь приближается. Алым горит закат. Спи, юный Кеннет[2], под звуки волшебных слов. Завтра погибнет в битве твой старший брат. Завтра мы все потеряем своих отцов. В доме темно и пугливо свеча дрожит. Спи, юный воин. Я тьму прогоню за дверь. Страшной ценой ты останешься завтра жить. Выйдешь каленой сталью из всех потерь. Спи, храбрый Кеннет. Так скоро наступит срок Детскими пальцами сжать рукоять меча… Месяц на небе юн и серебророг. Ночь истекает. Вот-вот догорит свеча. Алым пожаром на ели падет восход. Верить и помнить, Кеннет, пообещай. Вороны Морриган кружатся у ворот, Губы дрожат и нет сил прошептать… Прощай. Завтра я стану последним твоим щитом, Любящим сердцем куплю бесконечность лет. Спи, сын мой, Кеннет. И не забывай о том, Что и тебе будет время держать ответ. Будь же бесстрашен, Кеннет, и справедлив. Вырастешь статным – на солнце блестит броня. Только таким ты останешься дальше жить. Только такими рождаются из огня.

Сначала больно – потом привыкнешь

Сначала больно – потом привыкнешь бумагой рваться под хохот ножниц. Не замечая усмешки лисьи его несчетных богинь-наложниц, Давясь служанок привычной лестью и зябко кутаясь в атлас платьев, Бояться ложа, как страшной мести, как будто хочет тебя распять он. Сначала больно – но станет легче. Тебе на диво к лицу корона. Быть в клетке запертой птицей певчей – цена за близость венца и трона. Но перстни, пальцы твои сжимая, вливают в жилы могильный холод. Зачем ему ты нужна – такая? Король так молод… Бесстыдно молод! Прекрасных фрейлин цветные стаи вокруг него — выбирай любую. Не плачь, не хмурься. Печали старят. Не важно, с кем он, кого целует, Тебе корона к лицу на диво! Тебе на диво к лицу сапфиры! Учись быть гибкой изящной ивой. Учись быть гордой и очень сильной. Сначала больно – но стиснешь зубы, перенесешь, обернувшись сталью. Король – надменный, бесстрашный, грубый — перед тобой семенит шакальи И пресмыкается, словно нищий, проворовавшийся проповедник. Скрываешь смех за приемом пищи. Ты победила. Растет наследник.

«Осень вокзал укутывает в дожди…»

Осень вокзал укутывает в дожди, Гладит любовно северными ветрами. Я обещаю – вернусь к тебе. Только жди. И на пути, между болью, людьми, зонтами, Будто живые движутся поезда: Фыркают, ропщут и всхрапывают ретиво. Я обещаю – тебя не найдет беда. Только тепло одевайся и будь счастливой. И по ночам не ходи в магазин одна. Пой, веселись, отвечай на чужие письма. Я обещаю – вернусь к тебе. Навсегда. Будь в моей памяти, будь. Просто будь и снись мне.

Ночью приходит тенью нежная Эвридика…

Ночью приходит тенью нежная Эвридика. Шепчет ему на ухо: там, за границей тьмы Душат чужие мысли, держат чужие руки, Мелко дрожат от крика стены моей тюрьмы. Ночью его ладони иглами гладит стужа, Голос – такой знакомый! – колет клинком ребро. Перебирая числа там, за границей комы, Стягивая все туже раненое нутро. Следом за ней сатиры, гарпии и химеры, Змеи свивают гнезда возле его лица. Если бы мог пробиться через «нельзя» и «поздно», Не обернуться первым, выдержать до конца! Ночью она приходит тенью в его покои, Мягко целует впалость бледных усталых глаз. Шепчет сквозь рокот Стикса: – Что от тебя осталось? …Он каждый вечер воет волком: – Не спас. Не спас.

«…и тогда ты бормочешь в тягучем своем бреду…»

…и тогда ты бормочешь в тягучем своем бреду, будто я на тебя насылала печаль-беду. Я с целебной травой прихожу с потаенных троп. Я целую висок, промокаю горячий лоб. Ты клянешь меня, гонишь, велишь полыхать в огне, Все мучения ада ты обещаешь мне. Я считаю ночами твой каждый чуть слышный вдох. Я не верю в твой рай и в твой ад. Бесконечный Бог Для меня застывает холодным рисунком скул, Отражаясь в жестоком изгибе привычных губ. Ты твердишь, что я Мара, Геката и Вельзевул, Потому ты со мной беспощадно бесстрастно груб. Я баюкаю беды. Я все заберу себе, Разольюсь теплотой по холодному февралю. Ты меня проклинаешь. Ты мне обещаешь смерть. Я люблю тебя. Господи, как я тебя люблю!

«Кто-то умел от рождения быть крылатым…»

Кто-то умел от рождения быть крылатым: Перья росли через кожу, одежду, латы, Небо затмив, разверзалась упруго сила, Звезды манили, мол, где же тебя носило? Ты же – прозрачный кокон. Ни то, ни это. Не надломиться, не встать, не увидеть света. Вечно беспомощный, еле живой придаток Боли, взрезающей гребни твоих лопаток. Кто-то умел. Кто-то верил и рвался в битву… Ты – только горечью травишь одну молитву. Что тебе толку от крыльев, когда не можешь Вылупиться из своей человечьей кожи?

Мойра

Она смотрит на пламя и мысли ее горят, Исчезая в огне, пляшут легкие мотыльки. Было время – и сотни великих вставали в ряд, Чтобы только однажды коснуться ее руки. По болотам-трясинам ведет непролазность троп, Через вязкую тьму, что порой не дает вздохнуть. Как же этот простак, столь беспомощный остолоп Одолел, лишь героям подвластный, последний путь? Он стоит. Улыбается. Гордо не прячет глаз. Через пляску костра видит – пальцы ее дрожат. И хотела бы крикнуть: давай же! Сейчас, сейчас! Развернись и беги. Ты успеешь еще бежать! Но в танцующих отсветах губы ее немы И тюрьмой возвышается верный привычный лес… Было время – и кости великих истерлись в пыль. Глупый юный мальчишка, что ждешь отыскать ты здесь? Он стоит. Улыбается, слабо, едва дыша. Страстно шепчет: прошу, разреши мне тебя любить! Она смотрит, как пламя целует бока ножа, И привычным движением перерезает нить[3].

«Этот свет был слепяще ярким, как дыханье весны в апреле…»

Этот свет был слепяще ярким, как дыханье весны в апреле, Краткий миг, городскую полночь разукрасивший в рыжий цвет. Мне всегда говорили: вспомнишь. За секунду до смерти вспомнишь, Все, что пройдено в этом теле, вереницу прожитых лет. Ночь упрямо ползет к рассвету, замирает секундной стрелкой. Перепутав асфальт и небо, в лужах плавают облака, Утекая сквозь звездный невод. Сквозь бездонный небесный невод, Чертят дуги сухой побелкой у раздробленного виска. Этот свет был слепяще яркой, бесконечной дорогой к дому, По проспектам, спеша на помощь, вытанцовывала гроза. Мне всегда говорили: вспомнишь. Умирая, конечно, вспомнишь. Я запомнила только кому. И визжащие тормоза.

Лихо

Это Адам, ему шестнадцать. Поразительно хмур и груб. Не умеющий улыбаться, коренастый, как старый дуб. Бесконечно сутулый, тихий. Прячет сбитый кулак в карман, А в кармане такое лихо… – Уголовник и наркоман! — Говорят про него соседи, – Беспризорник! Пройдоха! Вор! По сугробам и гололеди он приходит в знакомый двор. По оплеванным гребням лестниц на привычный пустой чердак: В этом самом надежном месте нет ни голода, ни собак. Лихо фыркает, шерсть взъерошив, раздувает свои бока, Вместо снежных холодных крошек – миска вкусного молока, Мягкой кучей лежат матрацы, пахнет сыростью и теплом… Это Адам, ему шестнадцать. «Забияка и костолом» Гладит серую шубку Лиха и бормочет себе под нос: – Тихо, маленький. Тихо, тихо! Я забрал тебя и принес. Слышишь, кроха? Даю поруку: я – твой самый надежный щит. Лихо тычется носом в руку и, посапывая, урчит.

«Как будто начинается с нуля…»

Как будто начинается с нуля Простой отсчет и набирает скорость. Ты – огненные крылья сентября, Я – дождевая ласковая морось. И в вышину взвивается спираль, Витками опоясывая время. Ты – ледяной заснеженный февраль, Я – первые весенние капели. Из года в год, из века в новый век Ведут слова, плетут стихи и песни. Исчезнет время, сгинет человек — И мир родится вновь. И мы воскреснем.

Берега Кира Разумовская. г. Санкт-Петербург

От автора:

Родилась в 1986 году в Ленинграде. Окончила Филологический факультет СПбГУ, затем училась в магистратуре ЕУСПб, но после получения диплома заниматься научной деятельностью не стала. Большую часть сознательного детства провела на верфи исторических парусных судов «Петровское Адмиралтейство» – участвовала в строительстве и первом плавании фрегата «Штандарт», ходила на исторических парусно-гребных лодках. Большое влияние на меня оказала волонтерская работа в Театре Поколений имени З. Я. Корогодского в 2009–2010 годах. Люблю большую воду, научпоп, испанскую и японскую поэзию. В качестве постоянного хобби занимаюсь изготовлением украшений из натуральных материалов.

© Разумовская Кира, 2016

«Распускается ржа на железных опорах мостов…»

Распускается ржа на железных опорах мостов, А река все течет – день, и сто дней, и тысяча сто. Урожай разобрали, повешен замок на амбар… Растворяется в небе холодном кухонный угар, А река все течет на восток…

«Бессонница задохнулась, закашлялась, ты заснул…»

Бессонница задохнулась, закашлялась, ты заснул. Хребтами глядятся крыши в редеющей темноте. Не так ты живешь, настолько не так, что хоть караул Кричи. Караул устал – в нем тоже, Похоже, стоят не те. Рассвет белокурой мутью по краю обвел окно. Ах, как бы получше время для жизни тебе избрать? Ты спишь, но смотри – пожалуй, Это как раз оно: Рассвет, никого, и солнце Бриллиантом в пятьсот карат.

Питер: Фонтанка

Чудесный день расцвел чудесной ночью, А за полночь созрели семена. Дыханье рек, кирпичная стена, И камень под ногами – так непрочен, Здесь все стремится оползнем сойти, Но держится пока. Свети, свети, Луна, ты нынче плохо мне видна! Развилка водяных путей спокойна. Друзья-мосты, скрепляйте берега! Когда б не вы, была бы так легка Прогулка меж фронтонов и понтонов? Вот ключ к невыхожденью из себя: Иди туда, где, трепетно любя Всех шляющихся, стыло спит река, И – с нею будь, до ломоты в лодыжках. Обратно – столько же. Железные цветы Кивнут тебе головками, но ты, Конечно, спишешь это на подвижки Свои, а не на пульс особняка… Потом одна закончится река, А на другой как раз сведут мосты.

Питер: Кронверк

Погода шепчет, ноет и поет, Как одинокий зуб, торчит на крыше флюгер. А у реки, где летом вертолет Садится на бетон, как птица в руки — Свистит, и хриплый колокольный звон Заталкивает в горло колокольне. В ладоши хлопает с восторгом мокрый клен, Как нищий, в щель за выступленьем сольным Следящий и не смеющий войти. И – в брызгах пресноводные пути, И высоки мосты, как лоб собора, И густо ветер тянет: «Скоро, скоро В снег превратятся здешние дожди».

Театр

Итак, все начинается с начала. Выходят лица – ну и что, что маски, Их носят все живущие на свете — И занимают сцену по рисунку. Жизнь… И любовь, и ветер над свечами. Сюжет уже перевалил завязку — Здесь юный Вертер утопился в туалете, А старый Фауст молча поднял рюмку… И вам смешно, ведь все серьезно так по-детски, И каждый, бредя, лезет вон из кожи, Их суета сует для них – бесценна, А qui pro quo – трагично, хоть кричи… Конец у постановки неважнецкий, Но мы опустим занавес – быть может, Герои пьесы разберутся там, за сценой, Пока вы разбираете плащи.

Актриса

О. Р.

Разыграть, как по нотам, «фантазия с бантом», И пленка мотается – «паузы» нет. Пленка мотается в темпе анданте, Ей все равно, сколько стоил билет… Предложение действием – стрелки курантов Намотали десятый пожизненный срок, А потом, постояв, пошуршали обратно По пробелам и буквам заученных строк, Но Растворяются старого льда торосы, Высушен Солнцем камень причальных плит… Ветер на карусели сбивает слезы, Больно и ласково голос в ушах звенит. Импровизация льется не без заминки, В окнах мелькая, назад убегает тракт… На дне музыкальной шкатулки Лежат картинки, Которыми сцена оденется Через Такт.

Перевод из Кубо Тайто (с английского подстрочника)

Мы думаем – прекрасен тот цветок, Растущий на обрыве, так как сами, Как он, не смеем в небо наступить И двигаться вперед, а замираем У края, скованные ужасом высот.

Море не вылить из раковины

А. О.

Море не вылить из раковины. Слушай и жди, Как по песку пролетают шторма и дожди, Как их следы осушает ладонями ласковыми Солнце. А море — Нет, море не вылить из раковины. Может, когда-нибудь видел, а нет – посмотри, Как розовеет у кромки прибоя она… Брось ее в море, и шорох затихнет у дна. Раковина никогда не бывает одна — Море внутри.

«Душа спит в раю и видит кошмарный сон…»

Душа спит в раю и видит кошмарный сон, Бред безысходный, безвыходный лабиринт. В светлую радость укрыта со всех сторон, Спит, и мечтает проснуться, и дальше спит. Сон не навечно, навечно – небесный свод, Время проснуться, конечно, придет, придет… Слезы стирая, душа забывает остатки сна. Все хорошо, и в раю, как всегда – весна.

Зимний рок

Зима приносит соль и снег, Но ночь прекрасна, как всегда, Подумаешь, что холода — Ведь ты берешь разбег. Момент решенья был вчера. До края поля – до утра — Не так уж долго, так взлетай, Good luck, good bye. Умойся, мой друг! Вода смывает соль, А ветер в лицо – это чистая боль, чистая боль. На высоте всегда мороз, Там не до мечт и не до слез, Ты видишь наконец – и здесь Теперь все то же! Так если небо до земли, Кой черт она тебе? Вдали Уже осела эта взвесь, Там света больше. Умойся, мой друг! Вода смывает соль, А ветер в лицо – это чистая боль, чистая боль… У горизонта огоньки. Забудь, забудь, прости, прости — Ну что нам стоит, на пути К концу строки… Расставленные навсегда Промерзшим неизменным «да» — Одни и те же два крыла. Земля ушла… Умойся, мой друг! Скорость сведет все в ноль, А ветер в лицо – это чистая боль, чистая чистая боль.

«До начала войны мы не будем с тобой целоваться…»

В. А.

До начала войны мы не будем с тобой целоваться. Если бы знать, как вредны нам разлуки и встречи, Если б представить, каким фейерверком расцвечен Будет парад – и не встретились бы, может статься. О, мы друг другу почти не нужны, чтобы выжить, Главное – не окликать, не пытаться вернуться. И не надеяться скрыться, в болотную жижу Вместе ныряя и рядом пытаясь пригнуться. И разделиться идея была не из лучших. Каждая весть и молчание рушит редуты, И, выходя из границ, лезут роты на роты, Сердце мое, ты как многозарядная пушка, Скоро ли выйдут снаряды? Долготы, широты, Вы над моей головой перекрестьями вздуты, Точка в зените – какие ее номера? Мы проиграли. Но наша с тобою игра, Наша война и союзничество провалились. Вплоть до того, что – кому ни сдавайся на милость, Даже того, кто забрал тебя в плен – не найдешь. Дождь За окном. Я люблю тебя, не появляйся, Черт бы побрал тебя. Прочь из сосудов моих, Прочь с моей кожи. И буквы, идущие в стих, Пусть отраженье твое разобьют на считалку для вальса.

«У вас, на дне морском, сплетаются цветы…»

У вас, на дне морском, сплетаются цветы, И где-то высоко – из бересты, Как будто, брезжит светлая поверхность. А здесь – знакомая, родная неизвестность. У вас, на дне морском, прохлада без границ. В воде непросто опуститься ниц, И быстро разучаешься. Причал Далек. Вам кто-то что-то обещал? На дне морском – свобода. Горизонт Невидим. Только света зыбкий зонт Накроет местность эту или ту… Здесь вряд ли можно перейти черту. Весь гнет надежды – растворится, лей Его во тьму за край своих полей. Здесь все – одним стремительным броском, На дне морском.

«У всадников моих который год…»

У всадников моих который год У кузни фыркают раскованные кони. Они давно отстали от погони, Сто лет назад умчавшейся вперед. У часовых моих всю жизнь, как сон, Проносится война перед глазами. Их лица, неподвижные, как камни Резные, украшают гарнизон. Моих дорог пустые берега Мечтают о полях в цветах и травах… Но горевать о временах и нравах Не будет тот, кто бросился в бега. На ножнах сердца чьей еще руки Я не видала тонких отпечатков? Мой милый, я всегда хожу в перчатках. Не бойся. Дай мне руку. Помоги.

«Я никогда не верил в корабли…»

Я никогда не верил в корабли, Идущие к неведомым причалам. И, что бы там они не означали, Им не до нашей вымокшей земли. Я верил в то, что море без краев, Я верил в мир, не знающий порядка — Я верил в то, что видел. Было сладко, И горько было. Разный был улов. Я не хочу стоять на берегу И, словно нищий, ждать от неба чуда, Я не хочу надеяться. Покуда Ты прост – и жизнь проста, как сон в стогу. Но я их вижу. В складках облаков, В игре волны, в игрушке детской в луже. Я вижу паруса белее стужи, Я знаю курс, и песню моряков… Прости меня, тот, от чьего прощенья Зависит мир в измученной душе! Я не был там. Меня не звали. Где мне Остановиться – не на рубеже?..

Володе

Можно, ты будешь сегодня большим и добрым, как старший брат? Мы бесконечно молоды вместе, но мне, в числах, меньше лет, И то, что мы, болтая ногами, сидим на одной трубе, Радует, как при влезаньи туда не потерянный сандалет, Как загаражное царство, огромное, ставшее в тысячу крат Больше при рассмотрении с высоты сквозь закатный свет. Я растираю ссадину и руку тяну к тебе, Ты открываешь козырь – трамвайный один на двоих билет, Справа и слева поровну. Мир будет нашим.

«Вот мир – неоновый пейзаж…»

Вот мир – неоновый пейзаж, И с черной высоты Ты слышишь тихий четкий марш, Как капли – на мосты. Замковый камень под ногой. И – тысячей из ста, Навстречу шагу мир другой Чернила льет с листа.

«В цене упали акции добра…»

1

В цене упали акции добра, И мелкой сошкой рынок переполнен. Когда придут смывающие волны, И все под молчаливое «Ура!» Отправится на корм бесплатным рыбам, Мы тоже будем снесены приливом — Под громкий смех и крики «От ведра!».

2

Игра не стоит открыванья рта. Я против объявления банкротства! Такие есть, Горацио, места, Любой зарулит в них – не развернется. В таком раскладе выход – только вверх. На все плевать при вертикальном взлете. Одни слова уместны тут из всех: Вранье, дружок. И Вы, любезный, врете.

«Нет, в центре мира не стоит столба…»

Нет, в центре мира не стоит столба, И ворон не кружит над перекрестком. Устроен мир непостижимо просто: Везде, где ты, – твой заповедный остров, С началом в точке в середине лба. На берегу – единственный причал От века омывается ветрами. Так много места между всеми нами — У горизонта вижу всех, кого встречал.

«Не стало ни леса, ни степи, ни рек с городами…»

Не стало ни леса, ни степи, ни рек с городами. Одна только песня выводит на тонкой свирели: Играли без устали, делали все, что хотели, Спокойно лежать не оставили камня на камне. А песен на свете так много, что сыщешь едва ли Единственую, что бежит, точно слезы без боли, Что делает сердце прочнее прокованной стали И яблоком в руки ложится, и греет ладони. Играли без устали, лезли на каждую кручу — Ни слова. Ни звука. Лишь тянется тонкой свирелью За взглядом молчащим, за небом большим и плакучим Та самая песня, которую так и не спели.

Фантасту Максиму Далину

Он войдет в затрещавшую форточку в самом конце Уходящего года, по пламени взглядом скользнет, Плюнет в свечку и скажет, недобрый, как муха це-це: Я пришел, проводник. Нас немаленький ждет перелет. Сохрани для себя, это нужно на той стороне, Где ты жил и живешь, алфавит на перо намотав, Ну а там, куда мы полетим на драконьей броне, Как десант – осветит и согреет сама темнота. …Я вернусь в тот же миг, еще будет куриться дымок, С новым томом судьбы под эпиграфом встреч и разлук. И придет новый год, неся новые тысячи строк, И – я снова зажгу огонек. Прикормлю его с рук.

98-15 Михаил Лебедев. п.г.т. Редкино, Тверская обл

От автора:

Родился в 1977 г. п. Редкино Тверской обл. Конаковского р-на. С 1995 по 2008 г. находился преимущественно в Москве. В 2009 г. вернулся в родной поселок и начал взаимодействовать с местным ДК, где создал группу «NOTAiks» в соавторстве с молодым автором И. А. Волковой Для привлечения молодежи провел два фестиваля при поддержке местных администраций п. Редкино (ДК «Химик») и п. Озерки (ДК «Феникс») с участием местных и московских коллективов.

В настоящее время продолжаю творческую деятельность в обновленном составе «NOTAiks», а также сольно. В представленный цикл вошли тексты песен, написанных мной в период с 1998 по 2015 г.

© Лебедев Михаил, 2016

Раздвоение

Зачем ты рисуешь свинцовые капли дождя?.. — И в пустоте остановились слова… Дай отдышаться… Мыслей пустая возня… Чтобы не рисовать… Как болит голова… Хочется радугу самых чудесных цветов Свежих и чистых фраз, без хитрости глаз Все, к чему так непримиримо готов, Дождь превращает в рассказ Дыхание слушая пустоты Руны чернилами выводя Рисую портрет ударами кисти — Другого себя На примирение с тем, кто внутри Точил в моих ребрах свое мастерство, Времени нет. Я сказал: «Выходи» — И он вышел… Нас теперь двое Сидим напротив друг друга Нас теперь двое — В центре горящего круга Мы так похожи Желанием выйти из круга, Но не разорвать… Готовые к схватке, Изучаем друг друга И луки уже Натянуты туго И мы понимаем, Что в этом бою Никому Не дано будет Верх одержать Так нарисуем! Пусть звонкие сабли дождя Уничтожают огонь этой битвы души С каждой минутой Все лучше Я знаю Тебя С каждой секундой Нам легче Становится Жить И хочется радугу самых чудесных цветов Чистых и свежих фраз, без хитрости глаз Все, к чему был непримиримо готов Дождь упрощает в рассказ

Блюз 34

Тридцать Четвертый блюз на сентябрь Желтый автобус увозит назад Взгляд… – снимается табор Табор уходит, в небо уходит… Птицы летят… Тридцати Чертовый блюз на сентябрь Я оглянулся – темнеет вода Через года вижу – тянется табор Табор уходит, в небо уходит В детство мое навсегда! Хэй! Осеннее Солнце! Ржавые травы примнем Все еще ластишься, Солнце…?)) Хмельного плеснем! Где, опоясанный ветром, Буду еще я гулять? Чьих еще сказок не ведал? Мне и не знать бы… Мне их не знать бы — Осень встречать! Тридцать Четвертый блюз на сентябрь, Желтый автобус увозит назад, Пни и заборы, где же ты, Табор? Где-то пропал вместе с летом, Все озаряющим светом, Вольною волей гулять…!!!

Что почем?

Что почем Распродажа усталых сердец Что почем Кто за кем В бесконечном ряду Я не вижу последних и первых Я не вижу свободных мест Я не знаю, как здесь оказался Куда я иду… Сколько бы времени вышло Песочных часов Из солнечных лет На двоих с тобой Я не устану, нет Я крепко держу твою руку своей рукой Что почем? Распродажа красивых слов Обещаний и клятв Поэтов великой любви Я не вижу последних и первых Мне кажется – я не готов Оказаться звеном Этой цепи

Дом

Там, где небо твой потолок, Где горячей золой, скрыта сила огня, Там, исполином рожден, Спутан ветер ветвями — спит на груди декабря Там тебя позабудут печали струн Там, где твой старый дом скрипнет: «Привет. Где же ты был столько лет». Там, Словно твой детский сон Волшебством тишины окрыленный покой не встревожит рассвет И там, где тебя сейчас нет В чем осталась душа Даль не исполненных лет Где, Ожидая тепла, зимний сад вспоминает весны голоса, Вспоминает твой смех Там тебя позабудут печали струн

Другой

Снова стану другой Я снова стану другой Дорогой, листвой и травой Ветром, рассветом, росой… Солнце утренним взрывом проясняет глаза Распахнувшись, окно Пропустило ток, Из раскрывшихся вен Бьет фонтаном вода, Из ладоней весны Пьет земля через вздох Я стоял и смотрел, Как входила Она Как дождями смывала С лица черный снег Как струился Март Умирал Февраль Как лучами играл Средний сын Апрель Как зеленый плащ С себя скинул Май И как первой грозой — Взглядом сверкнул И я видел, как зарастает даль И я чувствую, что Вот-вот взорвусь… Снова стану другой Я снова стану другой Дорогой, листвой и травой Ветром, рассветом, росой…

Новый день

Колесо, сделав круг, подбросило вверх То, что было укрыто пылью сомнений Из разорванных мыслей и робких мгновений Рождая слепые строки на свет Они жмутся друг к другу ища тепла Опасаясь погибнуть растворенные временем Но вот подхвачены Чьим-то пением становятся частью большого костра Отсекая все лишнее Становиться сильней Нам с тобою в прошедшем Не встретить участья И на вечный вопрос — Где искать свое счастье? Я, теперь не колеблясь, Отвечу тебе

Посвящение отцу

Освободи – проклятье бессонницы – ночь, Освободи от грохота тишины, Мелькают страницы, И корчатся строки в усталых глазах, Только не в силах помочь, Кто-то украл мои сны… Ничего… И книги, как дети бессонных ночей, Меня, Давно принимая за своего, Греют ладони, Не подпуская холодную тень к душе, Одиночества моего Освободи от безымянной тоски, Освободи часового у призрачных врат, Я написал бы Лучшие свои стихи, К черту спалил другие, И не вернулся назад Рвется метель В распахнутое окно! Прочь выгоняя бред, На пол швыряя листы… И если чему-то Исполниться не суждено, Значит, да будет так! Надо дождаться весны…

Просыпайся!

Отсвистела зима, оттрещала Просыпайся, опять все сначала Скоро свистнут гудками причалы… И от края земли поплывут корабли И наполнится птицами воздух И в саду у меня заалеют тюльпаны Просыпайся, опять все с начала! Каждый раз, будто новая жизнь Я окно открываю, вдыхаю Это яркое синее утро Эти трели И, в который раз, словно не веря, Закрывая глаза против солнца, Я навстречу теплу раздвигаю Застонавшей души мой двери Просыпайся! Ты со мной – это значит, я счастлив Это значит, спокоен и весел Это значит, что будет и «завтра» Все, что в прошлом уже не так важно… — Там зима, где я был искалечен Но тобой воскрешен и очнулся И в наш дом свежий ветер ворвался Просыпайся!

Анна

Анна, Что творится вокруг? Снова весна, Мой милый друг, Вы крепко спали, не слыша Кошачьих шагов ее… Бледным казалось еще вчера, Низкое солнце Февральского утра, А вот теперь Заливает Глаза Перламутром… Пора — Пора! Доброе Такое Утро, А ты Отбиваешься Пятью Минутами. Толкает меня На Выступление В марте 8 числа Воскресение Кто-то настойчиво Просится на руки, Но там, за окном, Подарок из Африки, Там и корабль С тугим белым парусом, Там и рассеется сон, Просыпайся! Анна, К черту пыль с глаз! Зимняя клетка Теперь не про нас. Солнечный смех Уже загонял По квартире Кота Туда — Сюда Солнечный смех вскрывает окно, А за окном тепло, Тепло! Носятся в воздухе птичьими криками Парой слова: «Это весна!»

Видение

Она – Принцесса-Ночь — Влюбляет в красный цвет И исчезает прочь В объятьях спящих тел Чуть слышен шепот снов И бледный звездный свет И странный звездный свет Струится вслед за ней И как догнать ее Соединиться с ней Поверить в чудо Беспечна и легка Набросит алый плащ Ночной охотник И входит в мою кровь С невидимой иглой Ее наркотик Она взяла с собой И вдруг ослепла смерть И отступила боль И притяженья нет И мы вдвоем с тобой Моя Принцесса-Ночь Остановили время….

Встреча

Не говори со мной, Это Встреча исписанных фраз… Ледяной ветер рассеет остатки Фантазии сна Черное станет белым, Чистым листом без полей На горизонте реют знамена Иных королей Иди! Их песня – Весна Сгорай! У трона Любви Строки слагает даже скупая зима, Мудрые сходят с ума, Не ощущая под ногами земли. Вот перекресток пройден И половина пути, Как молчаливое озеро У меня позади Музыкой звучит истина Музыка – это не ложь Я истреблял свои письма В надежде на высшую помощь Я нарисую апрель В каплях цветного дождя Солнечную акварель В пасмурный день октября Я нарисую апрель Как он звенит из ручья Как разгорается день Новой дороги начало…

Зеркало

Когда безразличными станут слова И станет желтой трава Когда оторвать нету сил трудный сон И тяжела голова Когда наступает долгая ночь И шепот скользящих по стенам теней Спутает мысли. Бессонная ночь Напоминает о Ней Приходит Октябрь Садится за стол И вот мы молчим вдвоем И наблюдаем Как зеркала Покрываются льдом А что, если б не было вовсе зеркал?.. И чтобы не видеть их глаз… А что, если б не было вовсе зеркал, Которые помнят нас, Когда безразличными стали слова И стала желтой трава… В бледнеющей маске расплывается тушь Зачем-то болит голова О том, что надежно убито И пальцы, стирают окурки в пыль Приходит Ноябрь.

ГрОфIT! Роман Белоусов. г. Троицк, Челябинская обл

От автора:

Мне 26 полных лет (род. в 1989 году), по образованию – историк и программист. Стихи и рассказы начал в качестве увлечения сочинять еще с раннего детства, а записывать их – с 9 лет. В то раннее время жизни ориентирами в творчестве являлись произведения Д. Хармса и впечатления от чтения журнала «Трамвай». Первоначальное направление в писательской деятельности со временем уступило модернизму с элементами постмодернизма и иронического футуризма – во многом под влиянием как творчества российских и многих зарубежных фантастов, так и ряда направлений мистико-философских идей современности, в том числе использующих интегральный подход к освещению действительности. Сейчас в большей мере отношу себя к прозаикам, нежели к поэтам, хотя продолжаю создавать произведения в обоих направлениях, а главным в сочиняемых текстах считаю передачу смысла, который, как правило, можно передать только метафорически из-за частой «потусторонности» описываемых областей восприятия. В настоящее время, кроме писательской деятельности, увлекаюсь фотодизайном, созданием монохромных рисунков и артхаусных клипов, а также практикой осознанных сновидений, в немалой степени помогающей творить и созидать. Уверен: если каждый человек на Земле будет стремиться раскрыть как можно больше собственных способностей и умений или хотя бы просто не будет бояться быть собой, обретая свободу жизненного пути, то семимильными шагами разовьются не только наука и техника, но и уровень становления сознания всего Человечества. Увы – пока что подобные идеи слишком утопичны, чтобы реализоваться на практике, но время, помноженное на приложенные в этом направлении усилия, все может изменить. И это – один из вероятных смыслов, подталкивающих меня творить дальше.

© Белоусов Роман, 2016

Внеземные светлячки

Вечер светел. В искрах лу́ны — Внеземные светлячки, Я сокрыл отныне руны Под холщовые сачки. На засвеченной дороге, В бело-пыльной пустоте Кочевали мои ноги, Только ноги уж не те. Мир в душе пылает жаром, Кротко серебрится тень. Я иду с воздушным шаром Встретить за пригорком день. Ночь сокрыла небосклоны, Разделив на пять частей Алхимическое лоно, Элементы новостей. Космос дышит, метеоры И кометы к нам летят, Что бездонные, как горы В пухе солнечных котят. Явь чудес открыла страны, Тропы, тайные ходы, Измеренья, океаны Галактической воды. Предо мной змеит проселок, Под пятой вздымая злак, Он ведет в седой поселок, Мудрый подавая знак. Шевелятся ели в тучах, Щекоча махоркой игл, Словно бахромой колючей Ступит на охоту тигр. Созерцанье бесконечных Искр Млечного Пути, Столь возвышенно-беспечных, Сколь и вовсе не найти. Пустота меня объяла, Приласкала, по щеке Дует, словно из бокала, Невесомо, налегке. Диво из чудес сомкнулось, Серебрится лунный дождь, Пусть тропинка затянулась — Нас ведет могучий вождь В мириады изобилий, В маринады из идей, Дух ты мой, поэт Вергилий, За бессмертие радей. Чудесатее, безумней Жить внутри чужих оков, Не подписывать в них уний И не гладить утюгов, Только снов бояться странных, Их предвидя наперед, Собирать с небесной манны Лишь оброк на огород. Мир пластмассовых спиралей Разделен напополам, В бесконечностях гадали, Собирая кланы лам. Я вошел сюда незримо, Словно тень в туннелях тел, И сотряс неколебимый Выдох ложных чуждых дел. Он открыл иные грани, Отворил страницы зон И вобрал с рассветной рани Гармоничный унисон. Кто подскажет – где дорога? Кто увидит – где же брод? Тот – спаситель и подмога, Знающий небес оплот. Разум разложив на части, Смотришь, словно в микроскоп. Там взрастишь иллюзий страсти, Вырыв разума окоп. Так вперед, на штурм созвездий! Мы летим сквозь шторм глубин, Поглотителям известий Нипочем никчемный гимн! Славу трансу превозносим, А безумных мыслей ход Снова в черепном подносе Совершает хоровод. Щерится негуманоид, Только щупы мельтешат, Выстрелит гиперболоид Луч сиреневых мышат. Только искры оживают Сквозь эфедру и очки — То кувшинками кивают Внеземные светлячки. Непонятен, безутешен, Время праздника вобрал. В общем, этот мир безгрешен, Как сакральный карнавал!

Воркута как Ростов

Воркута как Ростов — Краски сохнут в тени. Всякий житель готов Коротать трудодни. Я злаченый асфальт Покидаю навек, Разбивая об альт Сто седьмой чебурек. Скоро кончатся сны, А за городом – град В облаченье весны Отправляет парад. В серпантина мундир Одевает столбы Мишуры командир, Направляющий лбы. И опять дом за дом, Дон за Дон, день за ночь, Как делирия гон Мысли вяжутся прочь! За окном пролетают Озера и львы, Дух чудной исторгают Вагоны травы. Город серый, но милый, Город яркий, но злой, Села черпают силу — Печи сыпят золой. Измененья ландшафтов На изгибах стекла Пред очей космонавтов Свершает дела. На просторах устоев Поплывут пузыри, Прогоняя изгоев Латунной зари. Нам повсюду не скрыться От взоров людей, В их овсянке вариться Нам велел лицедей. Всяк довольствия жаждет, Даже коль от него Будет мучиться каждый На дорожке кривой. В мелочах мы находим Утешенье душе, И в слепом хороводе Скуку гоним взашей. Мы не знаем путей, Но живем на Земле. В ворох дружных статей Мысль вбираем извне. Вечно где-то идем, Сердце волей скрепя, Вдохновения ждем Или ищем себя. Воркута как Ростов — Россыпь звезд не видна. Мир не знает долгов. Мир – Реальность без дна!

Истоки эволюции сознания

Что человеку не дано, К тому стремится непременно. Но время жить его отменно Отмерено. Не суждено Вкушать всю сладость мирозданья На распластавшемся пути Не поздно ли ему уйти Из-под пределов подсознанья? Паук оставит тихий след На липкой, словно шерсть, корзине В его прогорклой паутине Фантазии – и мига нет! Те, что в привычном мире, тщетно Пытаются добраться вплавь. Свою историю добавь, Сказитель, искази заметно! Зачем стремимся к цели мы, Когда ценить ее не смеем, Хранить, имея, не умеем?!! Сколь далеко до Колымы? Светило радость доставляет, Как цель, к которой кожу рвем. Достигнув, весело умрем; И пусть удача повлияет На радость жизненных начал, Откуда все мы пешим ходом Плывем стоглавым пароходом, Где глас младенца прозвучал. Удача есть. Она бесценна, Ведь всякий раз ее цена, Уж сколь нам грезилась она, На деле – пропадет мгновенно. И непременно будет так, Коль всяк мечте пусть вызов бросит И ничего у ней не просит; Щепу и сушь скрывает лак. Душа – прожорливее брюха, Ведь не насытится она, Но будет вечна и юна́, Хоть телом – дряхлая старуха. Как в нечистот поток извечный, Добытый потом и трудом, Хлеб зерновой в хлеву седом Все ж обратится бесконечно, Так и стремления души, Когда близки – порой отвратны, И далеко не столь приятны. На расстоянье – хороши! Я наблюдал, как шаг за шагом Из ничего и в никуда Осколков острая вода Течет в канаву за оврагом. Там, где погашен звездный свет, В агонии где светоч бьется — Идея просто не дается Всей жизни отвратить запрет. И я скользил между мирами, Как книгу космоса листал. Пропахла дегтем береста, Расплывшись между миражами. Со стороны увидев мир, Я воспарил над всей планетой: В Этерне ведь запретов нету; В нас всех колышется эфир. Столь ясно, четко сознавая, Не утверждайте между слов, Деление из двух голов — Противоречье ада. Рая Давно уж нет. Сливайтесь цепью воедино, Рисуйте лишь свою картину И падайте на снежный свет. Мы формируем мир, как видим, И видим, что наш глас создал. Ты вероятность угадал Отколом лунным не в обиде. Ты есть лишь только потому, Что сам вершишь свое уменье. Я поздравляю. Руку жму За внутренний фонтан веленья. И каждый раз он в новый свет Бывает собран раной рваной. Стекло текло на мой завет И угасало в сладкой ванной; Средь пены облачных начал Трансформер Солнцем заискрился, Меж крон деревьев засорился. В канализацию кричал Столь гулко, сколько невозможно. Тягучесть меда и огня Калит железо дочерна, Черпая деготь осторожно. Лепи, плакучий пластилин, Собак, дома, хвосты, узоры, Переговоры и дозоры. Властитель жизни он средь глин, Добивших общее начало; Истоки, корни, род людской, По-деревенски городской, В нем радость жизни привечала Любого, кто не выше нас. В соблазн низвергнув не поддастся, Давайте дальше будем красться, Где кросс обманывает час. Там газ сокрыт толпой кишащей. Запретной палкою пороть — Пора ее перебороть. Взор обращайте к звездам чаще!

Насекомое мое!

В лето статных насекомых Переливчато летим, Между клоунов и клонов Жалом дышит сизый дым. Изнутри вспухают крылья, Ты препоны одолей, Перепонки на полмили По полям разжечь сумей. Как кивают богомолы В коридорах пирамид, Так исходит из-под полы Нимф мерцанья сонный вид. В реве ветоши пустыни Трем пятою мы зерно, Мириады молний синих Ткут сознанья полотно! Так пойми ж, о, человече, Зря движеньем упоен! Мысль твоя – петуний вече, Пауков земной полон! Взгляд низвергни наизнанку. Видишь? Там сияет клоп! Он – хрустальная приманка, А в груди – калейдоскоп. Сушат жвала стержни мира, Щупалец отсохла пыль, Опираясь из эфира На костей сухих костыль. Пчелы слышат! Пчелы дышат! Пчелы в людях гнезда вьют, Будто полевые мыши, Темя жалят или жгут. И в борьбе своей извечной Меда капли в нас текут, На реке пути беспечной По брегам оковы ждут. Люди – ульи – небоскребы! Франкенштейнов коллектив, В очертаниях Европы Вещий зреет лейтмотив. Темзы хладной пчеломатка В прах ведет пустынный мед. Ее брюхо томно, гладко Вертит кущ людских оплот. В банках пухнут яйцекладки, Зреет в них финансов сор, Фунтов стерлингов заплатки, Долга красный мухомор. Морит мух седой поганец! Кверху лапками лежат, Отскакав последний танец Мухи в шатких гаражах. Босх скрипит в обломках тучи Кистью колкой о мольберт, Хмурит брови, невезучий, Утрамбованный в конверт. Ловит цепких лап движенье, Выжимая жучий сок. Лязг хитинового пенья Выстрадал его пророк. Роем воют тела души, Волей роют душа дождь, Между морем среди суши Насекомый правит вождь. Крутит лапками, вздыхая, Вперевалочку идет, Свистом воздух осязая, Сей властитель сотен сот. Он гремит – трясутся горы, Магма лезет между плит, Раздвигаются просторы, Изменяя внешний вид. Ты пошто царя оставил, Твоя буйная башка? Иль не ведаешь ты правил? Иль тонка твоя кишка? Нас растит личинок стая, Нежный шелк соткав в узор, То работа не простая, Не пришел б голодомор… Так веди за насекомым, Мой колониальный рой! Быть ведущим иль ведомым, Став иллюзии игрой? Гипомании манящей О, безумный сельдерей! Дождь нам дай свободы вящей, Из Эдема сельдь идей! Я хочу стать муравьедом, Рабство чтоб слизать структур. Подзаправившись обедом, Растворить в ничто гламур. Морд плакатных блеск гниенья Расползается по швам. Быть в выси или под сенью — Некому решать, лишь вам! Так снедайте ж муравейник, Словно сот пчелиный воск. Надевает он ошейник, Нагнетая ложный лоск. Выдыхайте пчел потоки, Объявите пчелам бой, Бьются экзорцизма токи, Оставляя вас собой! Мажет сталь кузнечный молот, Мозг вправляя на станках; Безответен мыслей голод, Узаконенный в веках. Спин кузнечиков зеленка Развевается, как флаг. Политическим всем гонкам Я кажу чугунный фак! На чешуйчатых закрылках Радуг тянет тетива. Тащит звездная кобылка Вагонеток караван. Она челюстью вращает, Она лапами шуршит, Оборот небес свершает И вокруг главы кишит. Липки коготков ухваты, Облик нагоняет страх, И сверкают камнепады В сих фасеточных глазах. Я сокрылся, я зарылся — Да оставь же ты меня! Инсектоид испарился В смрадном облаке вранья…

Ясность

К чему рассудку эта ясность, Что прорастает за предел? Ведь в бытии царит лишь гласность: Границ условность не у дел… Ловите чистоту сознанья За ласковый пушистый хвост. Не терпит возражений знанье О том, что разум не донес. Все выраженья – искры яви, Гротеск, исторгнутый завет Безумной мысли, что буравит Рассудок всяк на ленте лет. Пропащий тот, кто ищет смыслы И цели облачных существ. Опомнись: смыслы – только мысли В гареме основных естеств. Мир есть, каков сформировался. Мир – бесконечнейший поток. О человек! Твой мозг б взорвался, Цветок в полях сорвать коль б смог. Неуловимые мгновенья! Часы идут: тик-так, бим-бом… В них – злата дра́же откровенья, Иных галактик звездный звон…. Пронизан всяк лучами смысла, Клубочком домыслов в тебе. И мрак души, и свет харизмы — Ступень! Отнюдь не острие. Глядите: рвется эта ветошь, Как только мы коснемся сфер, В коих живем. Мерцает лето: Бриз суеверий, жалких вер Ланиты нежит. Благочестье Нас восхваляет, вознося; И в упоенье сладкой вестью Несемся мы на небеса. Зачем? К чему бежать на небо? Противна мысль быть «где-то там»! Иль на земле не хватит хлеба, Чтоб нам молиться облакам? Ведь видеть нужно! Знать иное! Понять, что некуда бежать… Вступи́те на тропу покоя — Мир не сломить – и не создать. О нет! Не нужно быть пассивным! Пассивность – слепота и плен! Уверенность и креативность Поднимут с согнутых колен, Разбитых тяжестью конфессий, Концепций, споров и войны, Идей бредовых и репрессий На мысли, мол, от сатаны… Глупейшее рассудка свойство — Деленье на добро и зло. Недоработка иль расстройство? Кому с рожденья повезло… Потенциал все. Все – частично! Оно скорее есть, чем нет… И, осознавши самолично, Нашел я сущности ответ: Нам нужно быть не кем-то: Просто! Плыть сквозь мгновений океан. Насилье над душой всем роста Не принесет. Один обман! В вас отражаются столетья, Внутри – галактики горят. Окутан космос мыслей сетью, Что ввысь несет видеоряд. Нет четче линий, посмотрите: Эфир просвечивает мир. Вы пламенеете, горите. А в душах – мириады лир. Раскатом громовых стенаний Нанизаны на струны мы. Распластаны меж осознаний, Что вырвались из той тюрьмы. Феноменальный мир – кирпичик В стене неоднозначных зон: Ни направлений, ни табличек. Но резонирует сей звон. В нас – все. Все – мы. И это просто Реальность, данная, как есть. Узорный мир в полях из воска — И лоском он окутан весь. Зеленый город подо мною… Текут гирлянды по стеклу… И нити щупалец порою Испепеляют свет в золу! Быть настоящим в настоящем! Собою – и никем другим! За радугой лететь манящей, Личины сдав в сухой отжим. Свободным быть – и не зависеть Ни от господ, ни от божеств. Стоптав в муку свой хвостик лисий, Не пожалеть ни сил, ни средств. Нельзя лишить людей свободы. Седой острог – внутри тебя. Душа… она иного рода: Теряйся, смыслом окропя На посошок! Разбив сознанье, И вовсе цепи потеряв, Отвергни славу и признанье, Невыразимое вобрав. Благоухают в выси тучи. Фиалок гром совсем оглох. Ты ищешь бога, чтоб стать круче? Опомнись – ты уже есть бог! Внимай блаженство – не опасность — В вселенской тьме средь черных дыр. Зачем рассудку эта ясность? Быть может, чтобы Видеть Мир.

Записки на выдранных страницах Ася Солонина. г. Москва

От автора:

Родилась, выросла и живу в Москве. Пишу и публикуюсь в сети под псевдонимом Ася Солонина. Пишу с детства (лет с 5), пишу по-человечески – со школы. На данный момент являюсь студенткой 3-го курса СПО ГМПИ им. Ипполитова-Иванова. Помимо стихов, осваиваю прозу и жанры критической литературы.

© Солонина Ася, 2016

«О жизни – пустые слова…»

О жизни – пустые слова Бессмысленно канули в Лету. И снова болит голова, И снова вопрос без ответа. И снова навязчивый стих Строкою пунктирного ритма Пролился дождем. Голос стих… И песня, звучащая слитно… И снова кричит тишина, Ломая слепые преграды. Я снова в пустыне одна, И солнце не знает пощады. Проклятый, замыленный бред Пленняет безжизненный разум. Как будто в стихах есть ответ, Звучащих в облупленных фразах. Когда же безвременный свет Палящей строкой пронесется, Я точно услышу ответ, Но сердце мое разорвется…

Веснеет…

Веснеет. Всецветные реки Текут из-низ кверху Стеклянные веки (Там лебедь со стерхом) Темнеют. Веснеет. Соленые лужи Ласкают подошвы. Кому ты здесь нужен Сегодня и в прошлом? Веснеет. Сумасшедшие люди Расправили крылья. Заманчив и труден, Испачканный пылью — Светлеет! Свет — тлеет… Опухшие щеки Красны от мороза. В саду одиноком Рождается роза — Краснеет… Во сне ли? Светланины скрипки Рождают искусство — Рождают улыбки Слоеные чувства. И где-то к прохожим Протянуты руки. Дыханьем тревожным Тяжелые звуки Развеют. И где-то – на взводе Безумные бродят: И счастливы вроде, Не веря природе, Что с сердца все сходит. Надежды лелеют, Влюбленно краснеют, И снится во сне им — Веснеет, Веснеет, Весне-е-ет!

«Пристукивая по коленям…»

Пристукивая по коленям, Раскидывая сердца ритм, Наступит завтра потепленье — Мне хватит этой сотни рифм. И нет на свете абсолюта, И правды, в целом, тоже нет. Никто не бьет тебе салюта, Не приглашает на обед. А ты – ну что ж? – сиди и слушай Чужие песни под окном. Никто не знает, где же лучше Быть: на щите или – под щитом…

Танцуй!

Туманы преграждают путь, Плита на сердце – не вдохнуть, И что-то сковывает тело. А ты рукой ведешь несмело, Боясь нечаянно уснуть. Сияет руна на виске — Танцуй босая на песке! Ломай движениями воздух, Взлетай! И смейся на пике! Вдохни! – Порви тугую ткань! Танцуй, себя собою рань! Едва коснись рукою кожи — Какая сладость, Боже! Боже!.. Так бьется под стрелою лань. Пусть под тобой горит песок, Бежит по венам алый сок — Танцуй! – над пропастью сомненья, Пока еще не вышел срок. Пусть кожу рвет златая плеть — Ведь для тебя – что значит смерть? Танцуй о том, как мир прекрасен, Раз нету слуха, чтобы петь.

Девочка

Темная улица молча седеет — Падает с неба узорчатый лед. Мертво сверкает слепая аллея. Ветер в объятья сжимает и жжет. Вдох по пути превращается в трепет И застывает в конце декабря. Из подворотни пронзительно слепят Два светло-серых больших фонаря. Взор их напуган и трепетно кроток, Детские щеки недетски бледны. Крепко хватаясь за прутья решеток, Взгляд проникает в глубокие сны. Пальцы, как тонкие веточки ивы, Мелко дрожат, поддаваясь зиме. Что-то мне, девочка, стало тоскливо, Что-то болезненно дышит во мне. Кто же ты, девочка, с этого ль мира? Что говорит твой пронзительный взгляд? Где-то играет загадочно лира, Все превратив в затяжной снегопад. Девочка, дай мне согреть твои руки! Не закрывай, умоляю, глаза. В них утопают все мысли и звуки… Что же еще мне такого сказать?.. Падают с глаз бирюзовые слезы — Сколько же в них накопилось обид! Дай обниму тебя в эти морозы — Вижу же: душу безмерно знобит… Взгляд стекленел, и как мокрая вата, Руки упали на рваный подол… Девочка, я пред тобой виноватый! Как же я, девочка, поздно пришел!.. Темная улица молча седеет, Падает с неба узорчатый лед, Мертво сверкает слепая аллея — Тихо рыдая, кончается год.

Молодость и старость

Меня нес поезд, веселясь — Уж много верст за ним осталось. Напротив молодость и старость Сидели, за руки держась. Одна – левей – сидит, ссутулясь, Держа за прошлое ответ. Та, что правей, в струну тянулась, Еще предслыша жизни цвет. Левей – темна, одета просто, Лицо обрамлено платком. Та, что правей – повыше ростом, Одета цветом, как цветком. Правей – моложе, ярче, краше, Лицо спокойно, но вот взгляд!.. И синь платка скрывает пашни — Роскошный черный водопад. И синь платка водой студеной Бледнит точеное лицо. А взгляд у левой – умудренный Так скоро дышащим концом. Вот так сидят два поколенья, Одна в другую опершись, А это рук переплетенье — И есть вся наша с вами жизнь.

О стихах

Как пишутся стихи? Спонтанно или грузно? От помысла иль музы? С душою ли лучистой? Иль, может, ночью мглистой, Когда слышней грехи? А может, это Бог В ночи к поэту сходит И, поддаваясь моде, Нашептывает строки Про вечные пороки, Про то, что мир оглох? А может, все не так? И стихотворец – демон. Весь из пороков сделан Он собственною страстью Людишек рвет на части, И каждый символ – мрак. И все же я скажу: Стихи я вижу тонко. С небрежностью ребенка И лаской стариковой Мы мира рвем оковы, Шагая по ножу.

Нет, Вы – не Байрон…

Нет, Вы – не Байрон, Вы – иначе. Не Вам лежать под дуба тенью, Не Вам быть преданным смятенью, О Вас не солнце медом плачет. Нет, Вы – не Байрон, Вы жестокий. Вы, может быть, угрюмый демон, И Вам важнее: между делом Чтоб тело пропускало токи. Нет, Вы – не Байрон, Вы – иначе, Вы с легкостью отвергли чувства, И Вам не родственно искусство. Я Вас таким люблю! Тем паче…

Встреча с призраком М. Цветаевой

А ночь колышется слегка, С рояля звук слетел, ссутулясь, Как будто мертвая рука Усталых клавиш вдруг коснулась. Но тут, опомнившись на миг, Застыла, словно на витрине. И вот я вижу этот лик: Моя знакомая – Марина. Но нет уж завиты́х волос, И зелень глаз уж потускнела. В изгибе профиля вопрос Застыл в лице бледнее мела. Кому ты стала не мила? За что ты смотришь так угрюмо, Как непокорная скала, Поверженная тяжкой думой? В каких забыла ты садах Свое безудержное счастье? В ответ Марина сыплет прах На кожу мне. Шальная сладость Коснулась светлой головы, Но вдруг осыпалась смолою… Скажи, за что мы все мертвы? За что все кончилось петлею? Марина улыбнулась вскользь: «На что тебе мои ответы? Поверь, все только началось В тот день, когда кончалось лето. Ведь смысл – просто острый шип, И все мы в мире полукровки…» Она ушла – я слышу скрип Ее затянутой веревки. И тут же мысли, словно тля, Гудят в преддверии финала. На шее галстуком петля, И я шагаю в то Начало…

15 секунд…

15 секунд на плач, 15 секунд на смех. Приходит ко мне палач Под корень рубить успех. 15 секунд на крик — Он бьется о сотни призм. Сквозь самый неяркий блик 15 секунд на жизнь…

«Ты знаешь, Тьмы во мне немало…»

Ты знаешь, Тьмы во мне немало… Ты знаешь, мне прощенья нет… Ты знаешь, я не все сказала, Но договаривать сил нет. Ты знаешь, море потемнело, Ты знаешь, мой корабль слаб… А сердце ведь когда-то пело… На нем следы когтистых лап… Ты знаешь, мне немного больно, Немного грустно и смешно. А я ведь жить хотела вольно, А получается – грешно. Но я премного БлагоДарна Тебе за то, ты здесь есть. Как ни была бы жизнь коварна, Мне многим легче крест свой несть. Ты знаешь, мир наш поменялся, Но я доверилась Судьбе. И если Свет во мне остался, Я весь отдам его тебе!

Лицемер

Раскрашен мир на свой манер, И слиты воедино краски. На старой сцене лицемер Играет в жизнь, меняя маски. Пустив в толпу ослепший взор, Рассказом бередит он души. Плетет из слов своих узор, Смолою заливая уши. Меняет маски под сюжет, Костюм меняет, жест и речи. А вот лица под маской – нет, Покинут облик человечий. А все стоят, раскрывши рты, И охают на эти бредни. И лицемер с толпой на «ты». Его пятак дороже медный. Но что толпе до правды сей? Ей в веру то, что лучше слышно. Не слышно ей моих речей (У лицемера сцена выше). А лицемер ведет уж торг: Торгует шелком и велюром, И на мой гнев его восторг Долбит «кондовеньким C-dur’ом» Смеется он, не зная мер: «Заткнись, поэт, я все же выше!» Ну, смейся, смейся, лицемер! За смехом выстрела не слышно…

«Я каждый конвейерно-пасмурный день…»

Я каждый конвейерно-пасмурный день На сбитые руки мотаю бинты свежей кожи, Несваренным кофе сгоняю уставшую тень С на что-то похожей немножечко рожи. Сегодня мой день как-то вдруг несказанно хорош — Быть может, виною тому большеглазый наркотик. Минута – то счастье, цена за которое – грош И в сердце втыкаемый чем-то отравленый дротик. Минута! А дальше – хоть в воду, хоть в газ и огонь. Минута! А дальше уже ничего и не страшно. Лишь только огнем прожигает больную ладонь, Грозя повторить впереди безысходность разлуки вчерашней…

«Я тебя ото всех, от всего сберегу…»

Я тебя ото всех, от всего сберегу, Я укрою тебя от упреков и сплетен. За тебя я отдамся под стрелы врагу, Только чтобы твой вдох был ему незаметен. Я укрою тебя от скорбей и обид И душевные раны залью своим светом. Мое сердце теперь – твой безвременный щит. Я упрячу все это под страшным секретом. Пусть осудят меня: «Ты, девица, чудак! Все девчонки другого хотят и лелеют, Ты же делаешь все абсолютно не так!..» – Просто я по-другому любить не умею.

«Дрожит в ожидании ночи…»

Дрожит в ожидании ночи Дневная бескрылая птица. Как только закрою я очи — Все снова во сне проявится. И сбудется в точности снова Все то, что лелеется в жилах, Что, даже на уровне слова, Исполнить, увы, я не в силах. И снова осветится вечер Ореховых глаз фонарями, И снова могучие плечи Предстанут пред мною горами. Вдохну – и взлетает на волю Мечта, что жива раньше срока. Я дерзкую роскошь позволю И Вас обниму ненароком. Мороз так медлительно-грубый — Ему не поспеть за словами. Я Ваши холодные губы Согрею своими губами. И Ваша улыбка немая — Великая светлая милость. Я рада и счастлива, зная, Что в Вас я еще не влюбилась.

Демон

Беги, мой радужный ребенок, Тебя я чую за версту. Я так устал сидеть с пеленок На этом адовом посту. Я жутко голоден и жаден, Не пробуй ставить мне преград. Тебе, как сказочной награде, Я буду очень сильно рад. Во мне пропало все живое. Беги, покуда я держусь! Я все равно вслед за тобою Сквозь эти кандалы прорвусь. Я – зверь свирепый и голодный, И для меня святого нет. Внутри меня комок холодный. А люди для меня – обед. Я вижу то, что вам не видно, Я чую радость или страх, И мне за вас за всех обидно, Что вы себя сгноили в прах. Я – ваш каратель и спаситель, Мне миссия моя дана. И не зови меня в обитель, Где ты останешься одна. Ты мне мила, ребенок света, Но порвана святая нить. Так не берись за дело это — Тебе меня не изменить.

Эмбрион

Я – эмбрион под дождем осуждений, Цианидные струи впиваются в кожу. Я затерялась в плену наваждений — Выход из них мне уже невозможен. Я ото всех запираюсь в квартире, От домочадцев – спасение в ванной. Спрятаться в струях шумящего тира И позабыть вновь о разуме рваном. Водам от этого мира свободным Дать отхлестать свое голое тело. После – лежать, с наслажденьем голодным Слушать, как тянется нерв до предела. Сжаться, внимая живительным стрелам, Зная, что где-то средь смеха и стонов Так же сжимаются, жаждя расстрела, Сотни таких же, как я, эмбрионов.

Будь сильной!

Ты все сидишь, обнимая колени, Воздухом жадным хватаешь секунды. По потолку растекаются тени Бархатно-хладной безжалостной тундры. Знай, что тебе здесь никто не поможет: Ты всеми предана – мир тобой предан. Холод жестокий расползся по коже, Не оставляя от радости следа. Солнце давно уже скрылось за тучи — Ты свою боль прикрываешь очками. Сколько же можно себя этим мучить? Хватит за сказку цепляться крючками! Этот наркотик – лишь ветер могильный — Мягко врезается в серые стены. Просто запомни, что надо быть сильной, Не поддаваться поганому тлену. Жизни безжалостной путь очень сложен: В каждом явленьи – подводная мина, Даже когда зло вгрызается в кожу, Не забывай то, что надо быть сильной!

«Вот так, обдирая ноги…»

Вот так, обдирая ноги, Срываясь на легкий бег, Я быстро любила многих, Порой ненавидя всех. С росою глотала чувства, В слезах утопая вновь. Я горькой строкой искусства Терзала и грела любовь. Я чувствую жизни жало, И где-то в мозгу игла. И если я много страдала, То, значит, я точно жила!

Душа Мурат Ибрагимов. г. Пермь

От автора:

Живу в Перми – работаю, что еще – ЖИВУ! Много это или мало, не знаю… – Богу угодно, чтобы душа моя жила и радовала другие души… Похоже, вот так – похоже!

© Ибрагимов Мурат, 2016

«Наклонился…»

Фото Иван Охлобыстин

Было душно от жгучего света, А взгляды его как луч…. Я только вздрогнула. Этот Может меня приручить… А. А. Наклонился От снега Крест – снега белого Что лучится в ночи как слеза И в рассвете от лучика первого Золотятся на Кресте – ноги Христа… И душа застыла, наверное Не от холода Свет обжег ее и мои глаза Плакал я – от жгучего света И душою в Распятье Уже я вставал… как свеча Что душа – она смотрела и плакала Видишь – я это – шептала она Снег с дерев падал Облизанный — Ветром И меня словно саваном он покрывал… С Христова плеча – я Под ним угасал – дыша не дыша…

«В роще луч от солнца…»

В роще луч от солнца Первый Зыбкий Чуть туманится земля Ветра нет – луч солнца Хлипкий Над землей парит – парит… Тает на глазах…

«Душою примеряю радость и беду…»

Мои глаза бредут, как осень, По лиц чужим полям. В. Х. (1911) Душою примеряю радость и беду Свою и не свою Шепчу душе иной – привет – не жду я Что скажет мне она в ответ – привет И аллилуйя Я столько лет и не живу я а, словом что стилетОМ Душе даю меня зарезать и дышать в рану в сердце — Слова — Небесным светОМ Во сне все происходит в том далекОМ сне Что мне душа приносит лишь его под утро… Я спрашивал ее – тихо молча – откуда – в ответ ни слова Душа молчала томительно и долго И таяла она – свеча горит не тихо и не громко… То не валежник в молнии небесной Как гром под небеса торжественно и громко Летит стрелою ангелА – громА достойно – я слышал Небеса Еще в рождении своем – ребенкОМ! Душа моя в ней Жизней сколько? Спрошу ее – в ответ – твердит – нисколько, Что Жизнь она – Ничто — И только! Поэт! Тебя же нет – уж, сколько лет – уж сколько… А сколько? Тишина в ответ – вопросов столько — Душа – стилет? Ее Под койку и «Золотой ветвью» придавлю ее Не хватит – «Творения» – Велимира сверху что еще! А сам Есенина том стихов и уголком – я на лицо И в сон отправлюсь, бубня псалмы ЕГО – я дальше… С душой его моей пропащей… — Дали дальше…

«Мне не нравится, что боль моя не слышна…»

Мне не нравится, что боль моя не слышна И слова мои – вам не нужны И что сердце у меня стучится тихо Тихо И как будто не в груди оно Да не в груди А в ладони у меня оно стучит Стучит… И мне хочется послать все далеко А душу настежь Распахнуть как бы ее Как рубаху у реки — Голышом на воду пластом Брюхом И в глазах чтобы – искры красны! В мир уйти хочу, что с детства знаю И своей дождаться там с небес звезды Видеть вот она, и падает, Бежать к ней знаю я напрасно Падает она А вот куда – то место знаешь только – ТЫ!

«Мне нравится, когда стена тумана…»

Мне нравится, когда стена тумана Пред мной стоит – я ладони в него, а он – слезой ко мне Стекает Я в ладони его сбираю и пью его, не заходя в него И хлад его моею становится он – душой! Душой!

«На такое люблю смотреть…»

На такое люблю смотреть На Руси всюду есть места такие Друг отца, когда был он жив — Приглашал… На Плотинку — Дом до сих пор его там и есть И раздолье лугов, где полоской далекою – лес Был я там – взрослым ребенком На горе – стоит — Плотинка Мне казалось, что до небес Храм она Небесный – Плотинка И видно было с нее аж до Химиков — Небо луга и лес Солнце облака Словно в нем в обжарке Драники… А сметаной белой – по ним – ветр… Ночью — Звезды бездомные калики… — Боговы данники… Не бывал я там – много уж лет Друг отца смер давно Люди в доме его живут — Так не знаю про них ничего А вот очи закрой До нее дойду – я Слепо Скуля По-щенячьи дойду и с пути не собьюсь Вот так слепо вроде идя, но с душой – то Живой! Пока что я – с душой Зрячей! — Я Зрячий! Да и только!

«Не жалею…»

Не жалею Знаю скоро С косогора Солнце упадет В озера – скоро Ночь уйдет в леса С дозором Мне бы сердце поберечь То душа грозит разором И готова — Все иссечь — Сердце? Сердце! Если надо – надо – может и себя Не жалею – понимаю я ее — Она меня…

«Не любил, не люблю и не буду…»

Не любил, не люблю и не буду И скорей бы За горизонт мне б уйти Как там раньше говаривали – в люди Чтоб найти для себя – души кусок На зубок… А Бог – ты б вспомог? Где ты – Бог?

«Неважно где ты – ночь иль утро…»

Неважно где ты – ночь иль утро И за окном ты видишь снег Зима Я вижу далеко В пути я утром Я словно бы еврей – я словно Так вижу мир поутру я сполна Поет моя душа и словно бы она пьяна Пьяна уже с утра…

«Нет новых слов – душою чувствую…»

Нет новых слов – душою чувствую И страшно мне при этом Есть из мозгов сироп – есть! А я Я помню, было «бабье лето» Алел восток И паутина резала висок Песок мерцал у босых ног — Река луной блистала… Я целовал ее под сердце стукоток Она Меня любить — Мне – вечно обещала… Душа потом – уже потом Стихи слагала в песни… Все песни о любви – я знал об этом Знал! Слова нам небо все шептало,… оно их знало Знало! — Нет новых слов, а если есть – то мало их Осталось… — Нам… – осталось…

«Неуловимое мгновение крИкА…»

Неуловимое мгновение крИкА Души — В стихи – мои Дарует Бог, но как – движением души Иди Смотри Прекрасен мир – ты видишь это все! Душа моя кричит – в стихи И дышит там – порою даже спит – она со мною Лепечет мне во сне – живи Ты главное живи Гуляй со мной пиши стихи – мои… Мне радостно с тобой! Обидели тебя и все пошло не так – пустяк Ты главное живи, пиши стихи твои? Лепечет так во сне – душа А я Что я – живу еще пока И ухожу в рассвет я поутру Иду, пишу стихи, а мы Втроем – я и душа и Бог что смотрит с нами в мир! И шепчет нам – стихи – свои А мы пред ним стоим, мерцая как свечи — Стихи Его кричим! В небо в него в небо…и Скоро замолчим, уйдя во сне ни в что — Его, его, его… Жизнь это миг мгновения крика его в стихи души его Его! Я вижу этот мир душою Для Него…во сне живя ЕГО! В необратимом, Где и Что и ТО во сне Его? И на ЗЕМЛЕ ЕГО? Мы – КТО? Неведомо сиЕ… – душе и мне И мне…

«Подойду и сяду тихо к ней спиной прижму крыла…»

Подойду и сяду тихо к ней спиной прижму крыла К белолицей, что девчонке, что ладони ронит в белы небеса Я приткнусь к ней псом щеночком со слезою на глазах Прошумит она — К себе притянет, скажет, может – Ты, крылатый, отдохни — Тут у меня… А хотя чего ты хочешь – рукавом слезу утри В небеса смотри – Крылатый да Да закрой на миг ладоней слепы синь сине глаза… Я не раз такое делал – я горбатый и с клюкой Приходил к березке этой словно к деве молодой… Слеп Горбат Да вот потеха в горбе крыла у меня То, что слеп – то не помеха у меня в руке – клюка… И сюда я к ней дорогу нахожу еще пока У души есть ноги – знаю – впереди идет она… И сюда на гору эту в облака Который год с ней хожу я вот потеха как бездомный старый кот… Я – Горбун с клюкою страшный Эй, эй, эй, кто там бродит в небесах – покажись, если Бог так исповедуй Если Ангел – бражка есть и колбаса… Тишина и в ушах – вата – утро скоро – темь светла Скоро солнце скоро скоро – его вдали вижу я…

«Причудлив сон, в котором сна и нет…»

Причудлив сон, в котором сна и нет Парад планет и извержение вулкана И майя диск, где жизни всей конец Печально Печальный сон, в котором сна и нет А есть действительность где разум ночью просто отдыхает… А так как будто это сон Душа в тот миг из сердца твоего На небо истекает ночью… — Бывает днем — Бывает утром — Да – бывает… Причудлив сон И что И кто в нем… – все ж бывает… — Душа о снах своих – не помнит И не знает – будто!

«Простыни белые – снега…»

Простыни белые – снега Вьюга лишь в полдень А даль – даль тиха… Небо не к дождику К снегу – беда Кланяюсь божику По пояс В снеге — Стоя…

«Рощи голы…»

Рощи голы Нивы тощи И в реке водятся щуки Косогоры Холмогоры Домы с красной черепицей… Где еще можно Влюбиться И подглядывают воры Счастьем хотят насладиться… Рощи голы Нивы тощи Птиц небесных тихих Споры — Это Счастье Я – душе без уговоров Говорю мне б туда И там родиться?! Деве милой В сне присниться… Белой птицей У чистой воды Водице Белой птицей ей присниться…

«Свой Крестный Путь Он не прошел…»

Свой Крестный Путь Он не прошел Остановили – пули? В живот – Дантес – его рукой? Царя? Чьи оки от кого в душу Поэта заглянули Мертвы они Жена невинна!? Чьи пули были?

«Стена и лампа на стене…»

Стена и лампа на стене Мрак от стены и в темень Свет и на стене от света — Тени Тени…

«У меня – душа такая – то котенок…»

У меня – душа такая – то котенок То непонятное чего-то Бес Чертенок Или только что дитенок без пеленок Лишь в рубашечке, однако У меня душа такая и она бывает разной Почему да потому что – нет ответа потому что Потому что Потому что – у меня душа такая Иногда я с ней играю Пистолет к виску своему я с одним патроном ставлю А пулей – душа в патроне… шелк в курок — хлопок не слышу Холостой наверно выстрел… – так играем — мы без правил и Игра у нас такая У меня – душа такая – то котенок То дитя без морали и без правил, кстати, ствол опять к виску приставил я к чужому Ствол приставил… На курок поставил палец – жду указа от кого-то — жду ладоней я хлопка… Раз и снова … – тишина…

«Что держит здесь меня…»

Что держит здесь меня Душа Иль то, что вижу я Все это Быть может так мир этот для поэта Чья душа то бабочка под лунным светом Порхает Это я? Я – это…?

«Чудный свет на дождь похожий…»

Чудный свет на дождь похожий Боже Боже Мне бы смочь так взорить в мир Что б мороз по коже Мурашами мог бы Сердце мое напрочь сжечь! И неважно, что и кто я Русь люблю такой как есть она А душа моя – меня ревнует И не хочет сердце мое поберечь! Я же хочу В красоте такой – дальше жить и Умереть…!

Анатомия души Аленка Кошкина. г. Санкт-Петербург

От автора:

Стремлюсь к осознанности и гармонии.

Верю, что случайности не случайны и все нас к чему-то ведет.

Люблю людей и верю, что мы сможем стать лучше, если начнем больше задумываться над сутью.

Люблю животных и считаю их соседями по планете.

© Кошкина Аленка, 2016

Возвратная пятиминутка

И снова вернулось прошлое, В бешеном дне дедлайновом, И так это огорошило, А прошлое все в онлайне. И мыслей совсем много, От них никуда не деться, Все те же крутые пороги, Опять затрещало сердце. А сердце, ему неймется, — Весна уж совсем беспокойная Слезам бы уже выйти… Глазами совсем спокойная, Сижу, непонятно думаю И не задаю вопросов. Я снова не там сунулась… Десятая папироса. Страница до дыр просмотрена, Тайком и волнуясь жутко. А чувства не предусмотрены, — Возвратная пятиминутка.

География любви

Тот город Стал для меня родным. Со всеми его мостами, Львами, ветрами, Моими соплями, Любви не с нами, Дворами, Ночами белыми. Верю – взаимно с ним! Он любит смелых. В нем и живу мечтами, Дышу жабрами, Вижу глазами. Твоими. Мой город, Совсем храбро Люблю я твое имя!

Остановка

Остановка. Хочу тишины. Отнесите меня на парковку, Там есть место для скрипов души. Там заказана музыка – скрипка. Голубой везде свет, нету лиц и калитка, Если вдруг захочу заспешить. Я там стану собой понемногу, Там найду горизонт и дорогу, Потеряю для слов всякий смысл, Обрету света след, поразмыслив, Голубого, И выкину ключ.

Ничего

Сердце твое ждет. Чувство еще верит. Раз – и все наоборот. Два – закрываются двери. Следующий пункт – боль. Скоро конечная, значит. Мы – «ничего» с тобой. Сердце мое плачет. Знаю – грядет весна. Стану чихать от пыли. Ночью не буду спать, Думая – не забыл ли? Буду сходить с ума, Шутка ли, лед сходит. Мы – «ничего», а Нева Снова мосты разводит.

Ликвидация

Я выветрилась, Вычихалась. Растворилась. Меня нет. Много чувств. И все «слилось». Нулевой километр. «Разлилась» По воде и по ветру. Укрылась От возможных приветов. Забылась В зарисовках комплектов. Без взгляда, без шума, Без голоса даже, Ушла. Ни к чему эпатаж. Лишь безумство.

Чистовик

Разноцветные краски наношу с вдохновением, Оживляя холодные маски, выхожу из забвения. Я взяла в руки кисть, мне назад нет пути, Нарисую чудесную, новую жизнь. Семь цветов, два прыжка. Сто шагов перейти.

По дороге к нулю

Господи, так, что ли, сходят с ума? Это когда вот так сильно больно? Это когда ты – натянутая тетива, Но нет прав прокричать – довольно! Господи, так, что ли, люди теряют себя? Меркнут слова и цвета, все повольно. Вой в тишине – и на 10 минут ты снова жива. Ну а потом – возвращение боли. Господи, просто будь! Я прошу тебя, тихо. Как бы там ни было – это мой путь. Я в нем. Он во мне. Что добро, а что лихо, Пойму, может быть, на заре. Лишь дай успокоиться вихрю…

Под светом

Навзничь упаду, Как спичка, сгорю, В словах твоих, Умоляющих. В руках твоих Я смогу понять, Любовь свою Догорающую. В глазах твоих Живут облака, И тайны миров Собраны. Мои миры устали, Слегка. И мною пока Разобраны.

Ощущения желтой

Все в воздухе дышит терпкостью. Тоску прикрываю дерзостью. И кофе, да в кружку с кошками. Закрою глаза – «понарошку я». По листьям новыми туфлями, Всего лишь за деньги куплены. Кусочки души разбросаны И смешаны с папиросами. И джаз – мелодичные ноты. Осенняя желтая квота.

Знаки препинания

Мне не хватает тебя. Я задыхаюсь почти. Хватаю жабрами воздух, Но нас уже не найти. И просто усталость, Делюсь на кусочки. Я знаю – ты тоже, Но «точки» – есть точки. И может быть, как-то, Немного хромая, Проскочит последняя, Вдруг, запятая.

«Вы слышите песни дельфинов?..»

Вы слышите песни дельфинов? Как нет? А они вечерами, Печально носики вскинув, Плачут о нас в океане. Они улыбаются жизнями И верят, пока еще верят, Когда-нибудь мы услышим их, Сумеем внимать их песням. Их души уже отпустили нас — Ведь мудрый прощает незрелость, Зовут они, знают, пускай не сейчас — Когда-нибудь мы прозреем.

Тебе

Тебя нет, но ты рядом, в каждом солнца луче, В листьях желтых, спешащих, в родинке на плече. В тучах, грозно нависших, в облаках над Невой. И у мира на крыше мы гуляем с тобой. Сквозь века и надежды мы ведем диалог: Ты в летящих одеждах, я сквозь мутный порог. Тебя нет, но ты рядом! Твердо знаю: ты есть! Чистотой, как награда, твое вечное «здесь». В каждом крике младенца, повороте судьбы, В волнах, отблесках света, вновь рождаешься ты! Время тихо уходит, как за ним не спеши… Сквозь столетия приходят отголоски души…

Подсказки

Барабанит по крышам дождь, Он остатки былого смывает. В час, когда ничего не ждешь, «Озарение» приходит, бывает. И становится так легко, Я люблю его очень за это. Гулкой дробью, там, далеко, Дождь выстукивает советы. И мы снова раскроем зонт, Бормоча, что нам дождь не нужен… Удивительное тепло Дарят людям мокрые лужи.

В ожидании

Мой рассвет будет очень красив, Наперед это точно знаю. Доберусь, из последних сил, До того, что считала краем. Много ползать. Пора взлетать, На ходу набирая скорость. Боль меня научила прощать, Отпускать научила совесть. Свой багаж поменяла слегка, Оставлять приходилось важное. Видит небо, что снова пуста, Время вновь заполняться отважно. И иду, обивая ноги. Знаю – много камней соберу. Прямо в небо уходит дорога, И на ней свое солнце зажгу.

Восемь

Мой портрет у тебя на щеке, Его там отпечатала вечность, Ты со мною, хоть и вдалеке, Ты моя, я твоя бесконечность. И несется стремительно путь, От тебя до… тебя и по новой, Только ты меня не забудь! И во сне мы увидимся снова.

Приветствие

Здравствуй, Жизнь! Я соскучилась, слушай! Что-то выпала как-то И погрязла по уши. Но я здесь уже, слышишь? Я хочу постигать! Вижу, чувствую – дышишь, Научи и меня! Все вокруг заиграло Краской раннего дня! Я бегу, я лечу, Я подпрыгнуть хочу! Глубина ощущений, Вероятность падений, Ожидание чуда — Это Ты для меня!

Тандем

«Я верю, снова верю», Шепотом сказало сердце. И я распахиваю двери, Ведь сердцу хочется согреться! Мы с ним так славно потрудились, Летели курсом обоюдным: Любовь и краски. Плыло водой прозрачной наше судно, И тут вдруг мель – то пустота и маски. Мы с сердцем вдребезги разбились. Уже открыты двери. Несмело ветерок гуляет, А сердце недоверчиво за мною наблюдает. И взгляд настойчив, никуда не деться. «Я тоже верю», улыбнувшись, я шепнула сердцу!

Такое вот понимание

И это есть особый трепет, Две лапы на моей руке. Готовься, мама, будем мыться — Язык шершавый на щеке. Холодным носом ищем «нычку», Растянем лапы, будем спать, Нам подойдет вполне подмышка, Все, колыбельную урчать! Подвинься, мамка, разлеглась, Мне нужно место для хвоста, Не слышит, что ж, тогда придется Мне укусить ее слегка! Проснулась, злится, выгоняет, Ну, мама, ты не понимаешь, Такие у меня «слова». Ковер. Мне грустно тут одной, Эй, человек, хочу с тобой! Ответа нет, пойду под ванну, Зачем обидела я маму?! Пришла! Я знала, я ждала! Коврик немножко подрала, Чтоб показать тебе свое расстройство, Мамуль, ты знаешь, как я беспокоюсь, Чтоб понимала ты мои «слова»?!

Стоп-кадр

Прорвало. Еле слышно и тонко. Но все больше с минутами громче и звонко. Умываюсь дождем на ресницах дрожащих. Сердце плачет от мыслей, куда-то упавших. Целый мир вдруг замкнулся для меня для одной. Так бывает, лишь вспышка укажет, Что мне делать с собой. И застыла душа, просто ей нужно время, И осколочком грифеля карандаша Нарисует вновь радугу, позже сумеет. А пока раздирается на ошметочки малые, И кладется на полочки: новые – старые. И так сложно понять большинство диалогов, Зато можно писать в это время порогов. И лишь кошки усердно, сменяя друг друга, За меня лижут, милые, лечат недуг.

Вокруг

Ну вот и снова и опять, А я уже решила – «будет». По колесу, ни дать ни взять, Блуждаем в лабиринтах судеб. Так сложно лица угадать, Всего мгновение поймать, На то мы есть всего лишь люди. Друг друга трудно понимать, Так не понятно, что же будет. И остается только ждать, Ах, да, еще и верить в чудо!

Соки чувства Елена Парамонова. г. Тула

От автора:

Я соки чувств раскушала давно, Но выделить из вкуса не сумела Оттенков, послевкусий и сортов — Не понимает скованное тело. Я на палитре смешиваю чувства, В мазок добавив каплю чернослива И персик с нектарином сладким – густо. Уходит вдаль куда-то перспектива.

© Парамонова Елена, 2016

Муза творения

Муза творения – с узеньким личиком, Тыковка – клинышком, вся угловатая, Ночью интимной и инфантильной Входит фрегатом, как тень странноватая. Смотрит в глаза мне немного задумчиво, Остро заточенный схватив карандаш, Мысли фильтрует в листик оборванный, — Чтоб отделить очевидную фальшь. Домик кирпичный строю словечками — Буква, тире, запятая и точка, Голову мутят противоречия… Малость подумав, – рождается строчка. Первый кирпичик положен по правилам: За существительным вслед – прилагательное, Встрял между ними горластый глагол, Вместо наречья самостоятельного. Ночь инфантильная в доме построенном, Собрана в столбик со звуком ударным. Тлеет в зубах у нее папироска и Кофе остывший вопросом коварным Спать не дает, хоть убей.

Старый-новый-год-новый-старый

Старый-новый год заходил вчера. Я за ним бегом, глаз продрав с утра. Не зажглась пока Млечная Звезда, — И куда идти за Звездой, куда? Снежный день пуржит. Я – одна, балда Говорю с собой и не слышу – ДА, А вокруг орут матом провода.

Метельная пурга

Рой снежных мух бегом от фонаря, Чтоб крылья не обжечь неонным светом, Вдоль мерзлых переулков втихаря Стелился светло-кремовым паркетом, Назавтра перекрыв движенье шин И быстрый шаг опаздывавших ног,— То Января закупоренный Джинн Вдруг из бутылки вырвался, как дог, И кинулся неведомо куда, А вслед за ним растерянный хозяин — На босу ногу, в сланцах, как всегда, Бежал от дома до седых окраин. А рой метельной взбалмошной пурги, Как бешеный кобель по переулкам Носился, высунув язык тайги, И к лапам липла снега штукатурка. Я вся пристыла к черному окну. Метельный стан хребтом Альпийских горок На привязи цепной держал волну — Тонул неслышно полусонный дворик, И тишь зимы дышала из-за шторок.

Я с ВАМИ не была на ТЫ

А. Вознесенскому

Андрей – поэт-авантюрист, Артист и страстный активист. Оставил в памяти слова! От них больная голова — Светлей, и длиньше рукава. Стихам Андрея вторит день. И с губ, – как сваренный пельмень, Целительный напиток слов Глотаю я из-под коров. И день становится лилов. И воздух чище и теплей! Свисают серьги с тополей, И полной грудью дышит май! Минут на десять ожил рай. От строк Андрея блещет край. И я примазалась к стихам. Молчи и слушай, и вздыхай! — Пока читаю громко вслух. В глазах моих цветет лопух И одуванчиковый пух! С ветрами майских перемен Танцует страстная Кармен — Под ритм Андреевских стихов! Приятным запахом духов — Повеяло. И со всех ног Ковром из мыслей липнет мох.

Крики Музы

По перетоптанной дороге в шубейке старой Шагает седенький прохожий, в руках – гитара. Поет житейские романсы. Синеют пальцы, А он, прикрыв глаза от страсти, не ждет оваций. Его поющая натура пылает жаром, И дух пацанский неуемный под стать гитаре — Не ищет теплого местечка. Под стылым взглядом Бегущего назад с оглядкой. Тот при параде, С довольной мордой неподъемной, колбаски-пальцы, А вместо сердца – лишь подстежка ассоциаций. Спиной прижавшись к изгородью, поет гитара, Ей пальцы длинные живые – родная пара. И крик души неодолимой – товарищ стойкий, Расправив плечи, словно крылья, слагает строки — Умело, с ритмом воедино – с горящим сердцем! Молчу и слушаю забывшись… Поддай, брат, перцу!.. И пой-ори на всю округу – подругу-песню!

Всплеск на книгу АКСИОМА

Комбинация слов буквой Х или Z — Аксиома стихов – Вознесенского степ По просторным страницам. Переходный процесс, бороздящий века, — Иксы, игреки, зеты, как мыслей река — Отражаются в лицах. Совмещенный санузел озябшей души, Суматошная Муза ослепшей кишки На азы раздвоится. Безударный-ударный трехстопный недуг Комбинация мыслей – единственный друг Оперившейся птицы. Комбинация слов буквой Х или Z — Аксиома стихов – Вознесенского крест, В построенье таблицы. От которой светлеет моя голова.

Острые ощущения

Зубы стынут, потрескавшиеся губы примерзли к зубам. Платье из шерсти не греет и висит на мне, как на чучеле. Холод зимы стонет. Поясница снова отнимается. От мороза, скребущего по нервам, мозги переглючило. Пики сосулек упираются в костлявый, шершавый бок. Острый, пронизывающий ветер залезает за пазуху. Мчусь со всех ног домой – к теплым, родным носкам и к батарее. К ребрам ее горячим прижалась, – мне вспомнилась засуха.

Женщина – трещина

На каждом пальчике футляр кровавый Со змейкой золоченого цветка, — Рисунок маникюра как приправа Для блюда, и загадка знатокам, Умеющим прочесть рисунок линий И выделить, что главное на них, Да так, чтоб не задеть чужой гордыни, Отметив для себя крестовый штрих. И вслух произнеся как заклинанье: «Сударыня, Вы женщина мечта! Слепите глаз скульптурой изваянья, Бесценны Вы для масла и холста!» И женщина, скривив лицо в ухмылке, Довольная метафорой, собой, — Загадочна от пятки до затылка, Играет в прятки с строгою судьбой. На тыльной стороне пока все гладко, На внутренней – штриховка и кресты, За пазухой заряжена рогатка, В глазах – преобладанье слепоты. О Боже, неужели это я?

НЕ

Нервозность, неуверенность, настрой неподходящий Натянутой надежды, нескроенной судьбы. Наручники-подручники на шее и запястьях Надеты негативным наростом из нужды. Нужды от нетерпения, незнанья и невежества. Неискренности, немощи, несчастья бытия. Никчемности, ненужности с наслоенной небрежностью — Недвижимость, неистовость навета забытья. Настырность не спасет меня от низкого неведенья И ненависть не вылечит нетленную любовь, Не вычеркнуть из списка ненужного сомнения Несобранность с нелепостью рождают нелюбовь.

Под перестук колес

В теплом, уютном вагоне Сонные мечутся мысли. А под щекою – ладони Вместо подушки пушистой. Плечи поникшие жмутся К жесткой, надежной основе. И у дороги есть плюсы — В отдыхе без предисловий. Побоку быт и заботы, Сон, одурманив сознанье — Требует вновь разворота Под перестук толкованья Пар говорливых колесных Сверх нарастающим звуком, И в голове приглушенно — Точек и строчек закутки В спящем сознании узки.

Встреча на перроне

Попутчику Владимиру

Серое старое драповое пальто, Шапка из давно убитого зверька, Клетчатый мохеровый шарф – из прошлого, Из-под вытертого рукава – рука Цельного человека – Мужа, Воина! Рост мелкокалиберный, глаз с прицелом, Бровь седовласая с округлым изгибом Глаз оттеняет серо-зеленый смелый. Первая фраза о капризах погоды, — «Март с Февралем поменялись местами…» Я продолжаю: «Февраль себя покажет, — Снежными, метровыми весной холмами». Слово за слово… Громкоголосый поезд Наш диалог перебил, взяв пассажиров, Мы – двое в вагоне, как на перроне, Друг против друга и речь без пунктиров Плавно, размеренно, тихим прибоем Плещется мягко без принуждения. Пауза. Взгляд обращен к горизонту, Сочный закат в тишине – откровение. Старец стихом тишину отодвинул, Душу наполнив соком гранатовым. Строки поэтов любимых – зачитанных Твердо звучали в балансе контактовом. Небо погасло в вечерней проталине, Час и другой пролетели в мгновение. Образ попутчика – древнего возраста — Мне не забыть, не подвергнуть сомнению. Возраст – суровость! Со скоростью поезда Мчится по рельсам судьбы догоняющей, Встреча, знакомство и мыслей прочтение — С путником легким, всепонимающим. Мост, и в воде фонарей отражение Пункта конечного. Долгая пауза… Время прощаться, на сколько? – Неведомо, Может, навечно? – «До встречи на Яузе!»

Она и Он

Она на кухне ставит чайник, Бруском кромсает бутерброды, — Хмельная от любви запальной И скомканной своей свободы, — Задумалась. Он курит на балконе «Приму» Застывший взгляд непроницаем, А перед взором скачут мысли, Наотмашь мысли отрицая, — Окурок тушит. Она и Он в одной квартире, Их жизнь поделена надвое, И день за днем неторопливо Отсчитывает метрономом — Года рутины.

Я только встретила Весну

Я только встретила Весну, — Прической новой, переменой Кокетливо-веселых чувств. А Март куражится изменой. И вновь метели Февраля Шаманят дружно хороводы, Весна же жмется по углам У неприветливой Природы. А я-то, встретила Весну…

Февральские разборки

Застывшие слезы на стеклах Цепочкой разорванных линий — Прозрачно-ажурная штора Пейзажем оформлена зимним. И мыслей бесцветные сгустки Сливаются с зимней картинкой. Застывшие слезы на стеклах — Трагедия двух поединков. Вчера еще Март в тертых джинсах, В кроссовках и в куртке-косухе, По улицам шел улыбаясь Девчонкам и даже старухам. Казалось, Весна встрепенулась, Окрасила волосы в русый. В коротенькой вязаной юбке Гуляла с мальчишкой безусым. И вдруг оборвалось веселье. Помятый Февраль в обносках Вернулся – небритый, обрюзгший, Размазал по стеклам наброски Художника – тонкого Марта. Так что же ему остается?.. Писать безотказно пейзажи, И небо опять распахнется.

Москва

Задерганная, нервная Москва С широкими воротами вокзалов Встречает, нагнетая едкий страх. Гостей пугает шумной суетой Огромный зал вокзала ожиданья, — Просеивая люд сквозь решето. Столичный взгляд внушительно сердит, В метро, что переполнено народом, Мне кажется, что я сошла в аид. И тело накрывает липкий пот От штопорных и беспокойных взглядов, В которых явно поселился черт. Надменная Москва бока мне мнет В засиженном народом переходе, — Гудит без остановок и орет. Так каждый день приветлива Москва.

До и после спектакля

Целый месяц ожиданий, — Ну какой он – Макс Аверин? Он – Глухарь иль все же – Брагин, Или Моцарт и Сальери? Я читаю в Интернете — Где снимался, что играет, Кто учитель и наставник — Костя Райкин? – Уважаю! На экране фотографий Прорва, всяких – фас и профиль, Из кино и из спектаклей, — Да, милашка он, по роли. Рост велик, душа ранима, Живчик, шут, смятенный Гамлет, Цельный, противоречивый, Взглядом молчаливым ранит. Вот настал и день свиданья! Подарю ему я книгу, Где стихи мои и тайны, — Может, он поймет интригу? Покоренное харизмой Сердце в счастье замирает, От бурана артистизма Я сознание теряю… Третий день хожу с улыбкой, Как подумаю о Максе.

Сто часов без возврата

Сто часов без возврата – слишком злая расплата, — Плата за переплату, за житье не по блату. Вновь дыханье зажато. Сто часов непосильных – сто часов замогильных — Это четверо суток и четыре часа… Суечусь как оса. И взамен получила – то, что недоучила, Недоделала к сроку, не вложила усилий. Я не помню фамилий Из недавнего прошлого и не блестящего Крепко спящего настоящего. Опоздавшая я,— Счастье потерявшая. Я из смытого времени с накопленным бременем. Бонус зря проморгала и силы терпения К авансу доверия. Сто часов без возврата – целой жизни расплата.

Гарантия на завтра

Гарантия на завтра сегодня мне нужна. Поспешное «Мне надо» – мелодрамой Спешащего на Май мажорного дождя, Рассыпалось слезинками на граммы. Гарантия на завтра сидит в дупле судьбы И что-то там рассматривает медленно, А у самой из глаз вопросы и мольбы Несносного вчера в меня нацелены. За плинтусом у жизни – гарантий точно нет, Пока не встанешь твердо на ступеньку. Где сможешь разглядеть оранжевый Рассвет И вкус определить рассвета терпкий.

Словесных сочетаний вкус

Попробовала на язык Словесных сочетаний вкус, — Понравилось взбивать из букв Фруктово-авангардный мусс. И мыслей синий горизонт Под покрывалом облаков В прозрачно-чувственной реке Играет бликом-завитком, — Затягивает в реки слов.

Любовь и нелюбовь Тимур Т. г. Москва

От автора:

Живу под сенью неба моего. Кругом смотрю, Творю. И нет прекрасней Мира ничего!

© Тимур Т, 2016

«Мы спать хотим безжалостно, безбожно…»

Мы спать хотим безжалостно, безбожно. Устав от скверны человечьей суеты, Мы с одиночеством останемся на «ты» Иль пренебрегнем одиночеством, возможно, Зовимы ликом женской наготы. О женственность! Даруем ей признанье. И рифмы строк, и страсти медный глас, Которые, в полночный душный час, Воспетые в восторге ликованья, От одиночества избавили бы нас.

Прогулка

Гуляли в парке у ручья Мамаша ваша, вы и я. Кипела ваша болтовня. В нетрезво-зимнем свете дня, Начав, как водится, с погоды, Затронув кратко писки моды, Добрались-таки до меня: Женись – вот доченька моя! — Глаголет мама, но, увы, Не на того напали вы. Других ищите дураков! Но это мысли, а из слов Моих смогли они понять, Что дочки новая любовь — Не есть мамаши новый зять. Пришлось мне, бедному, опять Свою головушку спасать По парку вдоль ручья бегом, Нетрезво-серым зимним днем.

Проспали

Прекрасным утром, потянувшись, Распахну свое окно. Ты спишь, немного улыбнувшись, Хоть встать пора уже давно. Продлить желая умиленье От спящей нежности твоей, Прерву дыханье на мгновенье. Что там работа – Бог бы с ней. Я знаю точно: сейчас проснешься, Начнется шум и суета, Покой бедламом обернется, Спугнув несчастного кота. И потому, мой друг любезный, Я наслаждаюся тобой Сейчас, пока в твой сон воскресный Не вторгся вторник трудовой!

Такие грустные дела (лирическое стихотворение о первой любви)

Был месяц май, сирень цвела. Я шел без дел и направленья, Поверив в силу провиденья — Вот это силища была! Своим божественным началом Она за нос меня вела, С теченьем времени дичала, Но той весной не подкачала — Влюбиться парню помогла! Я не готов был к проявленью Подобных милостей судьбы. Я ждал страстей, желал борьбы, Победы громкой упоенья. Мой романтический настрой Был близок к умопомраченью, Как вдруг, цветущею весной, Я взглядом встретился с тобой На чьем-то скучном дне рождения, Где много пили за столом, Нетрезво, шумно танцевали, Интим кому-то предлагали, Но были только мы вдвоем, Среди порочного веселья За старым кухонным столом, В тиски младого неуменья Зажав тревогу и волненье, Мечтали только об одном: Скорей, скорей соединиться, Узнать друг друга имена. Без грязных танцев и вина На глупость мудрую решиться, Забыть про все и до утра, Когда другим вставать пора, Не спать и даже не ложиться! Я был, ты счастлива была, Любовью первой одержимы. Минуло все, опять одни мы — Такие грустные дела!

Август

Сижу под яблоней. Напротив – забор и дом. Росою вечерней, Как и все кругом — Окроплен. Стрекочет Всякая Прыгучая Нечисть. Одна — В пяти метрах от меня, — Не далече… О, Август! Кладешь ты мне руки на плечи И говоришь что-то, Что-то шепчешь… О леди милой, Которою бредишь, О тех работах, Где себя не найдешь, О вечных муках Души и печени, Которых терпеть — Уже невтерпеж. О чем-то начатом И не добитом, О духе времени, В сознанье убитом, О пыли звезд В небе ядовитом, Закатом Проглоченном Наполовину… Не надо, Август. Ты лучше вспомни О времени детском — Ничто ведь не тонет В море памяти. Оно стонет Об утре холодном На рыбалке с дедом, О том, как ложкой Получал за обедом, О бабке, что ноги Укрывала пледом, О зеленом яблоке И яблоке спелом. Как матушка в школу Будила вставать, Как заболеть Хотелось И Поспать, Потом Вскочить, В поликлинику И – гулять. Вот жизнь школьная! Благодать! Ну, вспомнил? И хватит. На часы погляжу, Пойму, что на поезд Уже сильно спешу. А напоследок Пожелаю всем вам: Сидите под яблонями В августе По вечерам.

Больной

Привет, чертежи фотографий! Не взирайте на немощь больного. Тот больной со своей астролябией На путь верный наставит любого. Пускай нету глаза и пальцев рук — Не больной, а какой-то калека, Он достанет свою астролябию вдруг И наставит на путь человека!

Простая рифма октября

Я замираю, не дышу. Я здесь, один, и я пишу. Пишу о том, о чем нельзя Не написать, мои друзья: О том, что осень на дворе Застряла в мокром октябре, И желтизной своей она В меня взаимно влюблена; Пишу о том, что слово «дом» Отжило в языке моем, А отчего и почему — Себе, отдельно, одному Черкну когда-нибудь потом; Сейчас пишу, что наш закон Не для простых изобретен Обыкновенных россиян, А для того, кто властью пьян От положенья своего И всяких бонусов его. И первого из этих зол, Известного, как люд пошел — Бумажных денег и монет. Страшнее грязи в мире нет. Там сосны были до небес. Я помню их… Погиб тот лес. Под скорбный вой бездушных пил Сородич наш сосну убил, Чтобы зарплату получить, Себя и близких накормить. А из наваленных стволов Нашлепать властный муж готов, Закон имеющий к тому, Дензнаков к счастью своему. Какой тут может быть итог? Природа преподаст урок За наш корыстный беспредел! На том заплакать я хотел, Но осень плачет за меня Дождем цветного октября.

Черный век

Был век Серебряный, и Золотой век был, Неся в века поэтов вдохновенья Плоды прекрасные, чудесные творенья, Красу любви и страсти медный пыл. И наши дни… бегущий человек, Поток сует, самим им сотворенный, И смысл строк, надуманный, притворный. О, эти дни… о Черный век!

Родине моей

Под молитву без слов, без печалей и снов, Без иного чего-то по жизни Мы шагаем с тобой дружным строем рабов По полям, по болотам, Отчизна. Мы совка нахлебались когда-то сполна, Перестройки, что жгла нас до пепла, дотла, Войн локальных и революций. Мы блуждаем впотьмах, – я один, ты одна, — Строк законов и конституций. Но мы шли и идем, и так будет всегда. Наша правда. И наша дорога верна. Пусть врагов у нас вечно немало, Мы, расставшись опять, вновь уйдем кто куда, Чтоб при встрече начать все сначала.

Театр Луны

Лето, дом, зажжены свечи. Подойду, – ты у окна. Обниму тебя за плечи, Гляну в небо – там Луна Освещает поздний вечер, Летом, как и мы, полна. Мы стоим завороженны. Тени лунные для нас Поснимали капюшоны — Постановка началась. У забора ветер тронет Мягкой струйкой клена лист, На деревне пес провоет Да раздастся чей-то свист, Роли всем Луна отводит — Режиссер и сценарист. Написав произведенье, Ставит вмиг его она. В день поспит, а вдохновенье Ловит вечером со сна. Утром – станет солнца тенью, Исчерпав его сполна. Вид прекрасный лунной сцены — Страсти и интриг пожар. Тут вон – свадьбы, там – измены, Мышка – кошкин гонорар. На билеты низки цены И богат репертуар. Летом под Луною чудно. Сочетается игра Всех актеров. Поминутно Всем им действовать пора. И играть тут надо путно, Чтоб остаться до утра. Тронешь ты меня ладонью, Повернешься от окна, Глянешь мило, дернешь бровью, И покинет нас Луна. Все держу тебя за плечи, Ты все льнешь к моей груди. Одурманил лунный вечер — До кровати бы дойти.

Философский этюд – Дружба и конь

Каша пшенная. Крупа манная. Жила крепкая – жизнь странная, Неспокойная… А любовь нежная, нежданная, Никогда не званная, Всегда живая, всегда желанная; То злая, то голодная, И нужная, и главная, Каждому дарованная, Только не всем данная. Кем-то обретенная, заведенная, Силой наделенная, а кем угаданная. Мощная, сочная, Как воронка ураганная, Как смерть странная, Как луна несчастная, Как всякая сторона под ней в ночи прекрасная! Скрипит моя телега. Эх, санки бы ко снегу. И в негу с разбега клячи пегой, Зашвырнуть их, да телега Не идет по снегу, Скрипит, а толку нету. Тпррр, милая! Жалко клячу пегую — Живую, теплую, Может, знатную, может, глупую, Рожденную, да вот уже и старую. И в том, что степь кругом, С настом или льдом, Потонула в том, что снегом мы зовем, На языке моем, не повинен лом, Что в коне гнедом, Что в лошади моей пегой, В глотках их – то же, Что и в кадыке моем ком. Короче, ни при чем… Не повинно животное ни в чем! Но как же быть нам в случае таком? Каком таком? Каком таком? Да, каком? — Пищат совята где-то… А может, это было летом, Днем или перед закатом, Рассветом светлым, А может даже, И под желтым фонарем. Так, вы все так же Хотите знать в случае каком Я должен с каким-то там конем… Тьфу ты! с лошадью вдвоем Пурги среди в степи ночной, Где конь бы сам бы был не свой, Под желто-лунным фонарем, Который видно только днем, Да днем безветренным притом… – Тут, шеф, мечтать бы о таком… – Не бил я женщин кулаком. Но если б ты была конем, То мы остались бы вдвоем Под вой и пляски двух подруг — Луны и этой вьюги вьюг — Коню б я сделал ход конем! – Е-и-ие… Шеф, а конем – это как? Галоп пластунский, рысь, гопак? – Как остроумен мой рысак! Видать, конь – ваще огонь! Была б еще на точку бронь, Да не бронируют точки коней — Хватает и старых изъезженных лошадей. Должны копыто об кулак Мы гнать теперь снотворный мрак. – Я поняла. А что везем? Казенный груз иль просто так? – Ты в голове не будь конем — Коровой сделать может всяк Коня вдвоем, козой втроем, И дойной, если в четвером. Забудь о куэсчане своем… Понятно, лошадь?! Шутка, шутка, На, овса покушать Подвигайся минутку, Приготовься слушать. Везу пшенку да манку, Но не могу кушать… – Охота, шеф, небось? – О-о-о, ты это брось… А чтоб тебе слабей спалось Да мерзлось меньше, знай: овес Из твоего пайка принес Себе навроде смеха слез. Привык я – голод перенес… Гляди, ты видишь, снег белес Вон там от лучиков – волос! Восток презент нам преподнес. Что, кляча, топать мы могем? – Копыта мерзнут, но идем. – И плуг наш снежный не берем! Свободу Коням и коням, И тощим, старым лошадям! Вот только тару заберем, Потихоньку пойдем, игру заведем, Назовем «Ход лошадью»… – Нье-йе-е-е, лучше «Ход конем» А как играть, шеф, в нее вдвоем? – Да просто, лошадь, так же, как втроем, И в циферном ряду во всем: По вопросу задаем, Потихоньку бредем, Ответа минуту ждем, И так дальше, пока из бури не уйдем. – А там, йе-е-есле-е не сдохнем, Еще тему найдем. – Не боись, животное! Куда-нибудь придем. Что же, начнем? – И-и-и-ессс! Почему манку не лопаешь с пшеном? Думаешь о чем другом – мясном? – Вопрос твой не существует на языке лес — ном, На людском-мирском еще то-на-сем… Так что лучше заткнись, соберись. Вопросы о съестном По правилу путника не задаем. Теперь очередь моя. Хочу знать имя того коня… Тьфу ты, лошади, что в буран согрела меня? – Ш-е-е-фф, то печаль моя. Не имею имени я! – Да ты врешь небось, коняшка моя? Нет? Везет. Получишь имя от меня! – Называй тогда лучше коня ты, С кобылою будешь семидесятый. – Зоя, Федя. – Первый, пятый! – Гляди, шел кто – снежок помятый? Расходится буря, солнышко выглядывает. – Не встретить бы в степи медведя.. – Отставить бредни эти На рассвете… Идем!

Осенний Маркер Шри Махадэва Ади Нидана. г. не найден

От автора:

И Одиночество Мое среди Угасших Звезд Водило Хоровод из Огненной Листвы…

© Шри Махадэва Ади Нидана

Сгорающий Символ

Дырявый Мешок, как Библейский Сюжет, Устало терял Свой Кредитный Товар. Прозрачная Мысль, словно Ткань Креп-Жоржет, Пыталась в Мозгах обтянуть Будуар. Китайская Ваза – в Драконьих Хвостах Курилась, и Воздух от Дыма – дурел. Плашмя и в Крови на Забитых Мостах Лежала Любовь, только Символ – Горел… Песчинка к Песчинке – Устойчивость, в Прах; Сюжетный Мешок весь по Горло набит. Возможно, наступит Предсказанный Крах, Но только Предчувствие пусть не гнобит Уставшую Плоть, как Хозяин – Раба; Пусть Спины не гнутся под Тяжестью дня. Как только замолкнет Пустая Мольба, Так Влага Ночная омоет меня.

Love of September

Пушистым Сном, нырнув под Одеяло, Лизнув Плечо, Глаза Закрыв от Неги; Ночь Сентября Уснула Затаенно В Моей Груди, Уставшей от Сумятиц. За Нею Следом, в Цвете Красной Охры, Сентябрь, как Блик, метнулся Сладострастно; Шептала Ночь в Моей Груди от Страсти, Стал Сентябрем Я, Плавясь от Восторга.

Инжирное

Ах! Твой Поцелуй, Как Вызов Партнера на Ринг. ИЯ Удивленный, Мечусь Меж Канатами В Свете Софитов Пространства Тюрьмы Родного Балкона… Пытаясь Создать Витражи Из Звука Твоих Поцелуев, Но Только, не Жди, Что Звук Их Чудесный Я Буду Гасить — Добавкой Безумных Страстей Из Прочих Добавок… В Основе Которых — Сладчайшая Вязкость Инжира. Не Думай, Что Я Так Безумен И Глуп… Инжир Лучше Съем Я, Втихую В Ночи… О! Нет! Не Кричи… Не Кричи… Не Кричи… А Впрочем, — Кричи… От… Ударов Перчаток… Инжирных По Сердцу Моей Тенеформы. Твой Вызов Так Глуп; И Сила Ударов Меня Не Смущает. Не Чувствуя Запах Инжира, Ты — Все Потеряла. Сегодня… Сегодня, Вчера И На Завтра, На Годы… Возможно, Столетья Спустя, (Как И В Прошлых Столетьях), Наевшись Инжира, Метнешься По Рингу, Как Тень… От Собаки, Лизнувшей Инжира; И Молча, Оближешь Мне Плечи Худые, Покрытые Слоем Инжировой Мази…

Одиночество

В тряпье ночных теней, кружащих под Луной, Туманным решетом ловлю я облик твой, Касаясь сонных крыш, цепляясь за забор, Пожухлою листвой вяжу пустой узор. Усталый дом уснул, глазницы затворив, Лишь черный кот в ночи по-прежнему игрив. А я парю в тени у твоего окна; В груди тупая боль и полная Луна.

Варган

Но в Дни и Ночи Прошлых Миров, Страстно, раскованно — Звуком Твоим — Ворвусь. Тенью Среди Черных Рвов — Скользну, По Перилам Чужим. Над Ступенями Прошлых Миров — Проплыву, мягко, Звуком Твоим, Как Туман. Тенью, Среди Старых Снов, Скользну… тихо По Губам Чужим. Но в Дни и Ночи Прошлых Миров, Что-то сломалось Под Звуком Твоим… Бредит Тенью Среди Черных Снов — Мелодия, По губам Чужим.

Байкер Хвост (Лунные Мыши)

Посвящается Лунным Белкам

Луна – Мышью в Сарайные Крыши; Грызет Шифер Холодным Светом. С Крыши на Крышу – Лунные Мыши, Грызут Печаль Уходящим Летом, Врезаясь с Хрустом в Междуреберье С Бензопилой и Автокраном… Стенают Ребра, но вот Поверье Пронзает Суть. И, как Дурманом — Лучом Геката по Снов Журчанью Пустой Строкой Чужих Проделок, По Крикам Ночи, назло Рычанью Владельцев Байков – Лунных Белок. Скользит устало, сдирая Кожу. Но Байкер Хвост в Очках и Шлеме, Закрыв от Смеха Хмельную Рожу, Формует Мысль в Своей Системе.

Беспринципно

Я Строфы Чувств вырезаю из Камня; Я Строфы Ума лью из Металла; Мои Ступни полируют Ступени в Небо; Ладони возжигают Костер среди Звезд. Мой Взгляд уперся в Пустые Пространства, Где Свет еще не ласкал Взоры; Мои Поцелуи пусты и холодны, Без Жизни и Страсти, Как Взор, не нашедший Знакомых Объектов. Но я – беспринципно лишаю Наивность Воззрений Чужих – возможности жить, Чтобы не мучить себя и Тех, Ошалелых, Что Правды боятся, как Зеркала Хворый. Жесток я? Возможно! Но Силы Пракрити Себе не позволят Кошачьего Писка И Визга Толпы пред Пожаром, В Котором Огонь осушит Их Слезы, В Котором Огонь очистит Их Души, В Котором Огонь разбудит Их память, И Страсть к Бытию исчезнет Навечно, Растает в Огне, будто Лед… И Тайны Эфира откроют Границы…

Липа цветет

Вмиг Распались Картины, С Темой Запаха Лета. В Теме Запаха Липы — Запах Серенькой Тины, В Ней Не видно Ответа… Черно-Белые VIPы, В Черно-Белых Машинах, Но Без Гари На Шинах, Шлют Друг Другу Приветы. Я гуляю По Парку И Под Сенью Деревьев… Невзирая На Лица, Перемажу Всех Гарью И, Как Черная Птица, На Бетонную Арку Вознесусь, Как Царица, Или Царь — Равно Полу… И не вспомню Я Детства… Смысла помнить Уж нету, Но такое Соседство Не испортит Погибшей, Той Слащавой Картины С Видом Серенькой Тины… Уходящей Направо, Уходящей Налево… ………………… Только Сердце Кружится у Замедленной Мины… ………………… Ночью Долго не спится… ………………… В Теме Запаха Липы Слышу Горькие Стоны, В Теме Запаха Лета, Так Звонят Телефоны… ………………… И всю Ночь VIP-Персоны Мне поют Под Балконом… …………………. Не меняя Картины, Я ищу Лишь Ответа В Жутком Запахе Тины… В Нежном Запахе Лета.

Шепот И-Цзын

Над Безвременьем Сны, у Числа Анти-Ноль. В Этих Снах, лишь Печаль на Ресницах. Логарифм Его Сна – Посекундная Боль, Даже Пыль на Земных Половицах. Не-Число-Анти-Ноль, – словно Роза в Снегу, Как Рояль под Дождем в Звуках Листа. Тихо шепчет И-Цзин на Морском Берегу Звуком Брызг, перезвоном Мониста.

Бычок и Телочка

Не кутай Нос, Губы, Щеки – Лицо, в общем, В Мех Драный, Старый. Купи себе Воротник Хороший Из Горностая, например. Мы, хоть и ропщем Против Убийства Горностаев, но Нос Отмерзший, Кому Он нужен? У Дамы Леонардовой Нос — В порядке. Горностай – Донор. Дама – прекрасна. Гоголь лишил Сей Предмет Горностая. Нос, как Матрос, Уплыл в Безбрежные Дали Своего Сознания; и Арговасна Была бесполезна, хоть тыщу Флаконов выпей. Лед тронулся, Господа Присяжные, меняя Лики Берегов. И по Утрам на Прибрежных Камнях – Иней, Искрящийся, как Седая Полынь у Коровьих Рогов, Которую Жевать невозможно, иначе Горечь Молочная Оттолкнет Покупателя. А ты так рассчитывал На Продажу, чтобы потом взять, т. е., – попытка срочная: Телочку и Бычка, а Продукт – в Подвал, Чтоб не Кис; иначе Кожа на Носу, Губах, Щеках — Лице, в общем, не будет такой гладкой, как Нос Дирижабля́. Поэтому лучше, не мучаясь, ходить в Шелках Из Абу-Даби и не сквернословить с окончанием на «Я».

Межсезонье

Холодно… Ужом – под Одеяло… Стылая Печь. Солнце лениво Встает. Луч между Штор, – вяло Крадется, ломается криво И… По Стене… Каплею Яркой, Падая на Пол, – в Осколки. Солнечный Блик – Краской Маркой, Мне по Плечу, ставя Наколки, Россыпью – Вверх, по Глазам; Нежно впиваясь в Зрачки. Шепот Теней по Углам…

Скользкие Комья Чернозема

Кого хоронишь, Друг? Любовь хороню… И скользкие Комья Чернозема Падают на Позолоченную Крышку Гроба. Мой Друг, Мы Все Там будем… Любовь не исключение… Она тоже умирает, Потому что не выдерживает Испытаний. А как же мы? Мы – остаемся… Остаемся одинокие и забытые, Чтобы Жить в Тени других, Тени их Любви, С Налетом Горечи… А как же – другие? Когда их Любовь – Умрет, Они придут к нам, Побитые и в слезах, Обманутые и опустошенные, С Петлей на шее, Вместо Ясного Взора… И тогда для них, Как и для нас, Нелюбимых, Откроется Тайна Любви Под названием Вечность…

Букет Кроликов

1

И снова вечер, поиграв в свои игрушки, Печально лег устало и небрежно. Какой-то человек, почти с макушки Раскрасив сам себя, приделав ушки, Пошел раскладывать слова.

2. Узкий Кролик

Вы просили Свою Девочку, чтобы Она Не МАЗАЛА Вас Словом «ПРОСТИ»? Я, уходя в… Пенал Своего Окна, Страху не давал расти… До Пределов Отчаяний Гадких, Дерущих Горло Колючим Комом. Но Ухмылки Ротиков гладких Полируют Сердце – Ломом. И ВОПРОС восставал, как Трава из Грязи, Согнув Позвоночник, опершись на Кочку Это УЗКИЙ КРОЛИК, выстроив норные связи Наблюдает за мной, превратившись в Точку…

3. Широкий Кролик

В Пене Прибоя Песок намокал, Теряясь Сыпучестью Сказок. Солнечный Локон нежно ласкал Реснички Опущенных Глазок. Парился День, словно Сдобный Пирог, Ловко Боками вращая КРОЛИК ШИРОКИЙ, словно ВАН ГОГ Холст свой в Шедевр превращая, Тысячи Солнц засветил на Холсте, Сжав Их в ПОДСОЛНУХ СУДЬБОЙ, Только Песок, по Своей Простоте, Мокрый остался Собой.

4. Средний Кролик

Возможно ли схожденье Параллельных На плоскостях, стоящих под Наклоном? Возможно ли в Активах Запредельных Воззвать к Числу, Царящему над Кроном? — Где СРЕДНИЙ КРОЛИК Взглядом Режет Плоскость Уверенно, без Лишнего Движенья. Континуум, меняя Свою Броскость, Мотается по Факторам Мгновенья. Ложится Снег на Горные Вершины, Белит Усталость Каменных Макушек, Но СРЕДНИЙ КРОЛИК нежно гладит ШИНЫ, Лежащие на СКЛАДЕ между УШЕК.

Полоса без Огней

Н2О – по Щеке, То ли Слеза, То ли Капля Дождя; И Валентностью Губ Мне мерещится Твой Поцелуй. Чужеродной Строкой, По Душе проходя, Реактивность Твоя — Словно Тысяча Струй В Турбулентности Сна, Что под Утро трясет; Только Крылья — Прочны, Но устали От Взмахов… И По Кругу Полет Мне опять принесет Разномерность Высот И… Отличие Знаков. А Внизу — Полоса, без Огней, Но Ангар явно виден На Фоне Унылой Бетонки. Я — Штурвал… от Себя… И Икар Долго ждавший меня, … Поцелуи Огня очень Тонки…

Стружки Сердца

Я Сердце строгая Рубанком, Дарил Свои Стружки Любимой. В Огонь Она Их отправляла; И Пламя сжирало Их Хищно. А Холод в Углах, затаившись, Не ведая Жарких Позывов, Любимую нежно Лаская, На Сердце Сугроб Ей воздвигнул. Сгорал мой Подарок, как Свечка. Рубанок тупел от натуги. Любимая гадко смеялась; И сыпались Стружки как Слезы.

Откуда Осень?.

Какая Осень! Откуда – Чудо? Откуда – Дэвы? Откуда – Звуки? Откуда – Темы? Откуда Луны, что Ночь за Ночью Блуждают в Строках, в Слезах рождаясь? Откуда Солнца в Багряных Кронах? Откуда Крылья у Дэвов Нежных, Но Сильных Волей? Откуда Губы, Что Шепот явят средь Мощных Сосен? Пора настала явить ЧТО ХОЧЕШЬ? Явить ЧТО ЗНАЕШЬ? Иль просто Нидра Пришел с Подвохом? Никто не знает, боясь споткнуться На Ровном Месте…

Гладкость Звуков

Перо – Розгами по Бумаге. Образ – по Нервам, Больно… Мысли тонут во Влаге Слез Дождя и Безвольно Рвутся Струны, как Нити; В Их стремлении к Покою Нет особенной Прыти. Только Дождь Сам с Собою Разбирает Протесты Капель Гордых и Нежных. Водяные ж Невесты В Своих Видах Прилежных На Горбатом Асфальте Разбиваются в Брызги; Жалко слышатся в Альте Их Предсмертные Визги; И Скрипичные Звуки Продолжают Их Горько. И, как Символ Разлуки, Звуки выдержат – Столько, Сколько Небо лишь может Слез на Скрипку обрушить. Дождь Все Страстью изгложет И не даст обнаружить Свою Хитрую Мягкость, Что ласкается Влагой… Звуком стелется Гладкость Над Вощеной Бумагой.

Страсть

Парадигмой, крадучись, без оглядки, Неспешно, безрассудно и нежно, Ласкала, кокетливо, Ребер Грядки — Поцелуем, считая небрежно Количество в Мышцах Холмов и Впадин. Под Сердце – Ужом, минуя Страх. И в Лабиринте Чувств, и Глаз – Громадин, Которые как Озера в Горах, Бездонные, словно Слезы Младенца, Тень легла, затаясь тревожно. Только на Бедрах – Витки Полотенца, В Трепетном Танце, неосторожно…

Осенний Маркер

Маркером маркирую Любовь и Осенние Листья; Маркером маркирую Ветер, Тебя и Осень; Маркером маркирую Дождь, себя и Укрытия, Где скрыты Маркера Тайны, и в Тучах – Просинь Маркирует Серое Небо Цветом Глаз Твоих, Зовущих в Листву Багрового Покрывала, Размером, пригодным для нас двоих, Но, кажется, нам и Этого – мало…

Над Холмами Тревог

Мировое Кольцо Дурноты – Тошноты И Бессонных Ночей под Угрюмый Вокал Ветряного Контральто над расхлябанной Дверью Сырого Подъезда. Я в Дозорах Своих, не найдя Правоты, Жизнь увел на Забытый Вокзал, Чтобы спрятать Ее От Пустого Наезда. Но вихляется Путь, Долгожданный Успех Не является в Нужное Время, И стирается Мысль, вот опять как на Грех И рождается Хилое Племя Возлияний пустых, развращенных Судьбой, Разбросавшей Цветы по Кюветам Дорог, Только мечется Блик от Луча над Тобой, Что был послан из Вне над Холмами Тревог. Растворяется Боль во Вселенской Любви, Тихо падают Звезды на Скатерть. Весь Ночной звездопад в Узелок – собери И не трать больше Сил…

Разноцветье

Сергей Грызлов г. Тула

© Грызлов Сергей, 2016

«Ночь барабанит дождем по стеклу…»

Ночь барабанит дождем по стеклу, В шуме том я уснуть не могу. Образы, мысли уносятся в мглу И бесконечно роятся в мозгу. Оленем бежит трудовой коллектив, За ним бегемотом завязший мотив. А следом вприпрыжку, в охапку схватив, Несется с цветами кооператив. Бежит калькулятор – на нем я считал, И бабочкой лестница – с ней вместе упал В саду, когда яблок ведро набирал, А следом лопата бежит – ей копал. Роятся предметы, им мысли под стать, И некогда шумною ночью мне спать, Всю ночь я планирую; кончив считать, О будущем надо еще помечтать. Летела корова, и дятел бежал, Садовник лопату рассадой сажал, И пахла капуста тропическим ливнем, А кот ковырял землю мерзлую бивнем. Я съел бедуина с верблюдом в придачу, Как сладко во рту! На зубах только «хрум». Какое блаженство! Какая удача Десяток-другой съесть конфет «Кара-Кум»! Будильника голос. Я тут же проснулся, Чуть-чуть полежав, сладко я потянулся. Ведь надо ж! Я спал! Я со сном обманулся! И с ложа восстав, я в бассейн окунулся.

Осенняя простуда, или Лечение психоанализом

Смотрю я задумчивым взглядом На гору немытой посуды. И фрукты, и овощи – рядом, И врач не приходит, паскуда. Холодная осень простуду Нагнала, распятая в рамах, И сил нет уж вымыть посуду — Не то, что работать на БАМах. Прощалось со мною веселье Задумчивым взмахом крыла — Лежу вот теперь на постели И молча гляжу из окна. А мысли конями все бродят, Скучать голове не дают И настроенье мне портят — Нервишки со стоном сдают. Учить мне ведь надо уроки, Вникая в их сложную суть — Приходится вспомнить пороки, По сердцу ножом полоснуть. Анализ в разбор привлекая, Как скальпелем режу вражду, Она же, болезнь навлекая, Бежит все во тьму. Но я жду. Сгущает осенняя серость Сознания тьму на глоток — Я жду, что проявится смелость Взглянуть на души уголок. Причины всех наших болезней Там можно, порыскав, найти, Анализ причин всех полезней Лекарства, что встретишь в пути. Над каждою точкой часами, Над каждою запятой, Приходится думать мозгами И биться о пол головой.

Ответы на тест «Мне нравится»

Люблю балдеть под звуки синтезатора, Напившись молока, сметаною заев, Люблю я нюхать розу из дозатора, Навозной кучи запахи презрев. Люблю я в полдень, на ветвях раскинувшись, Варгана звуками округу оглашать, Затем, меж грядок с тяпкою воскинувшись, Энграмм коренья в психике искать. В трусах до пят, люблю я в ярко-синий Глядеть, на грядке стоя, небосвод, Люблю, закутавшись в цветочный иней, Жужжаньем пчел своих хвалить народ. Люблю, люблю, люблю, люблю безмерно Актеров, музыкантов череду, Что проплывает мимо равномерно… Звонок, встаю, с любовью к вам иду.

«И грипп свиной, и водки два стакана…»

И грипп свиной, и водки два стакана, — Прострация, безбрежность забытья И пофигизм матерого уркана, Но не скотизм бомжующего «я». Сознанья сон окончен. Утром рано К трудам души направил стопы я, Обязанность животного аркана Стал выполнять. В том функция моя. Свиньи болезнь, щекина, обновленье, Стих, проза, Сурья Намаскар, Сиянье звезд и звука пробужденье — И вот представил на-гора товар! Свист, крики, смех и речи осужденья — Не нравится народу этот дар, Но это мой кусочек вдохновенья — Вода желаний превратилась в пар.

Метро

По серенькой веточке ползет Серенькая гусеница, По зелененькой веточке идет Зелененькая ее сестрица. Раздуты бока. Перетяжки Того гляди лопнут. В натуге Они едва держатся в натяжке. Гусеницы оказывают услуги: Когда чрево их открывается Высыпается множество Муравьишек. Опасаются Передавить друг друга. Ничтожество! Беспросветное быдло! А гусеницы Вбирают и возят это убожество! И никто не боится путаницы. Все друг другом довольны давно: И гусеницы, и веточки, и муравьи.

Валерий Коростов Украина, г. Бровары

© Коростов Валерий, 2016

1. Гонец

Я бежал от себя самого, как злосчастная Ио от овода. И вздымались белесые скалы, тенор пел высоко наверху за косыми, как челка, лучами. Под стопами кончалась земля. Иссякала… болели колени… Прерывалось дыханье. Куда я бежал по надменной орбите? Мне уже не узнать. Все слабей и слабей контрабасовый окрик за плечом. Будто некий джазмен окосел от паршивого виски и промазывает по струне… Скоро шлепнется овод, и я, то есть Ио… мы будем свободны. Как задорно выбрыкивать ей на густых виртуальных лужках!.. Ну а я… Дорог мне и почетен венок, что получит гонец марафонский.

2. Ясон

Припомни, Ясон, когда ты разбрасывал зубы дракона, один не попал ли в сандалию, не угодил случайно как раз под тугой ремешок из крепкой греческой кожи и там затаился? Нет? О, боги нам мстят, подмешивая в гончарную глину половы с соломой! Ты вез, как этрусскую вазу, свое послезавтра, и рядом с тобой звенел триумфально натянутый парус. Команда подсчитывала барыши. Любовно круглилось плечо тебя обожающей юной Медеи. Выскакивал из белой пены дельфин.

3. Акустика

Богиня Афина в свободно спадающем пеплосе ультрамарина, в котором блистает лучами ее раззолоченный шлем, благожелательная и простая, склоняясь над амфитеатром — над мраморным ульем со зрительским роем — внимает раскатистому рокотанью, как будто держа возле уха громадную раковину из пучин. «Поэзия смертных порою бывает бессмертной», — так мыслит она, вероятно, дивясь колоссальному эху, заполнившим город ее звуковым колебаньям. Они же все ширятся дальше и дальше, стасим за стасимом, виток за витком, векам закаляя сладостным ужасом душу.

4. Бормотанье Кассандры

Мощный победитель Агамемнон, прочитай «Арес» наоборот!.. Капли крови – юркие улитки, ожерелье плотоядной смерти. Стоит первую пролить, и нижет бесконечно бусы Немезида. Чу, в потемках ящик отпирает, словно одержимая, Пандора… Крышку не захлопнуть никому! Недалекий воин Агамемнон, прочитай «Арес» наоборот!

5. Пракситель

Это изображенье из бронзы (о чем не догадываешься ты, слава Богу) будет потом переплавлено в пушку. Легконогая нимфа с нежным налетом патины трансформируется в коренастого единорога, изрыгающего картечь во врага. Но пока что мечтай о бессмертии, славе, задержав на секунду резец, чтобы полюбоваться одним из недолгих мирных закатов.

6. Сафо

В моем саду роз алые водовороты. А ты их краше, стройней. Желанней… Когда ты втягиваешь меня в свою судьбу, когда поглощаешь, лишая рассудка, как делает Лета, то я уж не я, цветы не цветы — а хищные омуты с зазубренными краями! Склоняюсь к ним, нюхаю… Вижу Эрота: Сафо дожидается, чтобы столкнуть!

7. Лаокоон освобожденный

Я даю тебе волю, узник в удушливых кольцах! И твоим сыновьям. Что же проще: фантазией одного заковать, а другого – порвать договор, на котором нет оттиска, подписи смыты? Пусть двойник твой в музее тешит зевак, возводя беспрестанно горе осушенные коршуном времени очи, ну а ты гостем будь у меня за столом. Отдохни, закуси и отведай вина. И ни слова об участи тех, кто решался на правду.

8. Элевсинские мистерии

Психея моя вещая, ступай босиком по извилистому коридору в танцующих отблесках факелов. Психея моя вещая — путем воскресающей чистой богини, очищенная от сует. Еле-еле брезжит во мраке намек на спасенье. Пускай! Психея моя вещая, ступай к светляку, затеплившемуся во мраке, ступай. С рассветом покажет тебе жрец оперившийся колос из нового урожая, и ты, догадавшись о главном, на землю рухнешь в слезах!

Элизабет Райдлин г. Москва

© Райдлин Элизабет, 2016

Молчаливые годы

Мы просрочены на длительность своих дрянных жизней,— Останови меня, когда захочешь, чтобы я поставил точку. Мы упускаем многое из-за банальной, ненужной трусости — Это, пожалуй, самая большая ошибка, что нами придумана. Сокрушаемся, но не переходим ни на шаг границу гордости. Отрекаемся от последних, самых сокровенных желаний. Мы все хотим, чтобы нас любили, но не говорим об этом, Мы боимся стать отвергнутыми. Боимся правды. Так проходят наши молчаливые годы, А мы все продлеваем несуществующую отсрочку.

Шлем

Путешествуя по просторам своей внутренней вселенной, Не потеряйся там, вернись обратно, вернись живым, Обретя себя меж ярких звезд, Осознай – все, что было там – это не всерьез. Не пугайся того, что стал седым,— Это к лучшему. К тому же уже неизменно. Обитая там, ты только не снимай свой шлем, На тебя будут лететь огромные метеориты, Попытается овладеть тобою – черная дыра, Там тоже будет поджидать тебя множество проблем, Но ты не почувствуешь себя разбитым Ведь тебя не посетит тоска. Главное – твой шлем. Будь выше всех своих неприятностей земных, Но не пытайся искать глубину нового пространства. Не ищи в нем спасения, кроме тебя там никого нет. Значит, некому ждать твоих действий благих. Любовь? Не бывает там такого чувства, Ведь, в космосе этом не существует планет.

«Предан своим сокровенным желаниям…»

Предан своим сокровенным желаниям Исключительно в воображении, Я перестал узнавать себя, утром Тяжело поднимаясь с постели, Перед зеркалом вижу нечто, Помешанное на общественном мнении. Гиблые вздохи, — Ведь в неизбежной реальности Мои мечты онемели. Старые стены, упущенные из виду Неосуществимые достижения… Назначьте мне старостью моральной Долгосрочное лечение. Как я мог потеряться в других, В тех, для кого не имею значения, Захлебнулся. Ведь абсолютно все Искали во мне утешение. Как отыскать убежище, а убегая, Потерять желание оглянуться? Отвращение, страх, презираю вас В воплощении себя самого, Как забыть этот ужас? Изничтожен! Мне нужно скорее проснуться… Я обязательно счастье найду, Но на этот раз До конца Сохраню его.

Небо плачет

Я смотрю, как капли дождя ударяются в стекла, Падают на листья деревьев и на асфальт, Я смотрю на них, и мне очень больно, Небо так долго плачет, его становится жаль. Мы похожи с ним, оба – обречены на слезы, Только его боль уходит некоторое время спустя, Яркий, солнечный свет сменяет грозы. Страдания покидают всех. Всех, кроме меня.

Партия вничью

Пусть нас согреет атмосфера этой холодной ночи, Пусть нас спасет этот нелепый случай, Мне будет тепло с тобой, точно-точно, Возьми мою руку и больше никогда не отпускай. Давай говорить о звездах, обсуждать луну, Что сегодня для нас так ярко светит. Держи мою руку крепче, не оставляй меня одну, Единственного тебя мне на всю свою жизнь хватит. Ты даришь мне любовь этой холодной ночью. Я млею от твоих прикосновений, Но эта партия будет сыграна вничью, Ведь ты всего лишь герой моих сновидений.

Юрий Краснов г. Тула

© Краснов Юрий, 2016

Вступление в тему

Пройдя границу сферы пустоты, Я в мир попал, где тысяча абстракций В цветных, прозрачных и неясных формах, Искрящихся пульсирующим светом, Друг друга хаотично заменяют. И память мне сказала, что когда-то Бывал я здесь, не новы под луной Знакомы их виденья. Здесь вольны Служить воображение и воля, Здесь мысли и слова – одно и то же. Тут проживают те, кто дорог мне, Кто раньше знал меня и жал мне руку. Жить можно без жилища, но порой Здесь не хватает вкуса свежих яблок, Тепла от солнца, холода снегов. Мы однополы, страсти лишены. Тут ангелы из недоступных сфер То светом ослепят, то пропадают. Я сам могу спускаться в темноту — Туда, где меньше света, красоты. Для там живущих я почти святой. Весы над нами, рейтинги, часы Идут по кругу, отмеряя время Вращения планет и бытия. Для поиска миров, иных законов Мое воображение слабо. Как хочется уйти за грань всего, Прорезать скорлупу, раскрыть глаза… Кишка тонка, точнее ее нет, Как нет мозгов, костей, волос и крови, Но сохранились образы и память. Чтоб видеть больше в этом странном мире, Я логикой пытаюсь чувств куски Соединить в конструкцию, в которой Зачатки есть гармонии и силы.

«В сознание всплывает чей-то номер…»

В сознание всплывает чей-то телефонный номер.

И. Бродский, «Брайтон-рок» В сознание всплывает чей-то номер, Откуда взялся этот странный номер? Наверно выполз он из подсознанья. И явно видно – не из надсознанья. Вокруг сознанья разные названья Кричат как галки моего незнанья; То цифры, то фрагменты мирозданья, То бред или кошмар… – и крыша зданья Сползает вниз, – то радость пониманья. Со дна, не обретая достоверность, Всплывает в голове, ну, на поверхность. Как ни крути – неузнанная местность, Куда ни плюнь – интимная подробность, Какая-то размытая способность. Тут есть определенная погрешность Всплывать, не нарушая неизвестность. Зачем эта ненужность, непригодность, Для организма явная тут вредность. Всем управляет триггер электронный, Банк звуков, букв и цифр на нем огромный. В системном блоке шепот однотонный, На мониторе список телефонный, Вид на дворец таинственный и сонный, Отряд под градом пуль несется конный, Взгляд женщины, таинственный и томный. Все сложено двоичным кодом. Оный — Один и ноль кладет в ряд монотонный. По кочкам вдоль болот трясется «хаммер», Внутрь, в зеркала уходят сотни камер. Все сущее в Миру имеет номер, Как пропадает – обладатель помер. Для каждого стучит природы таймер, Пропала цифра – таймер сразу замер. Пульс кончился и раздается зуммер, На память – лишь картина Люды Реммер. И в цифрах жизнь лежит в палате мер.

Летчик (Сто лет тому назад)

На Fokkere прощаюсь я с Землей. Мотор стучит, пропеллер слился в диск, Шарф рвется от винта, впиваясь в горло, Навстречу мне бежит осенний лес. Руль плавно на себя, рывок, – трава внизу, Деревья ветками хватают за шасси, но поздно. Триплан стремится в вату облаков, Врезается в нее, ни зги не видно. Туман, очки потеют, мокрый воздух, — Исчез весь мир, и вдруг он под крылом. Вернее, мир другой, на землю не похожий. Я выключил мотор и тишина пришла. Земля под плотным саваном укрыта, Над головой ущербная Луна да звезды. Вдалеке Клин перелетных птиц. Все чисто, голо, В груди восторг и радость, мыслей нет, И кажется, что счастье где-то рядом… Как долго это длилось? Помню только, Я выполнял полетное заданье. Созвездия указывали путь, И самолет крутился в виражах, дрожал, Срываясь вниз в невидимые ямы. Движок то включен был, то отключен. Чихал, ревел, когда с машиной Мы стремились к звездам. Или урчал, как сытый, толстый кот, Без перегрузок на горизонтали. Когда с востока желтый свет пробился, Сменился красным, осветив полнеба, Я понял, что нам надо возвращаться. Как фильм наоборот мелькнул туман, Макушки сосен, полоса посадки, Толчок, пробежка по земле, Все медленней и тише… И тут напал кошмар; откуда ни возьмись Полезли в голову счета, долги, вагины, Бухгалтеры, шоферы, балерины, Глаза судьи всегда с немым укором, Оркестр из трубочистов с дирижером, Жандармы с ружьями, бегущие куда-то, Дом с колоннадой, убранный богато, Бордель, исподнее играет на ветру, Холодный дождь со снегом поутру. Официанты, булочники, дети, Мешают нам невидимые сети. В ангаре-клетке заперли синицу, В который раз я упустил жар-птицу. Нельзя внизу рассчитывать на милость, На небесах любовь и справедливость.

Примечания

1

Речь идет о известной игре под названием «легкая, как перышко, крепкая, как доска».

(обратно)

2

Кеннет – скандинавское имя, означающее «рожденный в огне», «искусно выкованный».

(обратно)

3

Маленькое пояснение: речь идет об Атропе, одной из греческих Мойр. Именно Атропа представляла собой рок, неизбежность. Атропа – перерезающая нити жизни.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Я прошел в мире тысячи троп Ирина Иванченко. г. Томск

  По щучьему веленью

  Люби

  Победитель дракона становится драконом

  Питер Пен

  Сказки

  Цена

  Герде

  Как Алену вывели из воды

  Крапива не жжется

  Вальгалла

  Гефсиманский сад

  «Расставания боль больше нежности, плача злее…»

  «Я выкладывалась дорогами, длинной тропкой по твой порог…»

  «Я не трогаю тебя взглядом, я не трогаю тебя словом…»

  «Мы заложники расстояний…»

  «Я прошел в мире тысячи троп, я прошел сотней узких и злых…»

  «Часть меня выжила. Слышишь? Одна лишь часть…»

  «Мама, мне послезавтра исполнится восемь лет. Через неделю…»

  Этот мир будет жить

Графика Александр Очеретянский. США, г. Фэрфилд

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

Проводы Ольга Челюканова. г. Москва

  Проводы. Поэма

  Вход

  Метод

  Приглашение к проигрышу

  Лицом – в ладони

  От причала юности

  В трюме

  Первая неподвижность

  Самореанимация

  Пробуждение

  Лозунги

  Прошение

  Отдаленным друзьям (обращение первое)

  Перемены

  Отдаленным друзьям (обращение второе)

  Эпилог

Старение Дарья Бухарова. г. Санкт-Петербург – г. Москва

  «В мой лингвистический паспорт вписано столько…»

  «Теперь я сплю на краю кровати…»

  «Ой, а помнишь, никто не стоял над душой?..»

  Умение драматизировать

  «Кажется, раньше – память уже не та…»

  «Инспектор по делам этого мира…»

  «Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема…»

  «Половинки мозга под ударами грома…»

  «Окна дышат темной пленкой…»

  «Я выбился из сил – и высших, и подземных…»

  «Традиций древних дело – отвечать на вопросы…»

  Категоричный сонет

  «Привычный шум воды – как древнее сказанье…»

  «Эй, капитан, береги эту темную воду…»

  «Ты думал, что эта победа будет легка?..»

  «Я знаю: космос – светлый, он белее снегов…»

  «Расскажи о своих видениях, сын гипнотических женщин…»

  «Что-то, отдаленно похожее на смерть…»

  Чувство вины

  «Я просто не знаю стихов. Уже. Ни своих, ни чужих…»

Контекст Валентина Краснопирка. г. Люберцы, Московская область

  Обычная история

  В открытку

  «Как видно, не нашлось острее лезвия…»

  «Истерия – как признак отсутствия вкуса…»

  Письмо на замерзшем окне

  «Пока рикошетит из трубки с грохотом…»

  О мужчинах

  «Он опять не спит, любуясь ее лицом…»

  «Завязать бы мысли в тугой клубок…»

  «…И вновь на плечах как будто лежит гора…»

  «Зачем я тебе?.. Какая такая блажь…»

  «Хоть и не свято – пустеет место…»

  Имя

  Бон Вояж

  «Приезжай, мой друг, пока пустотел мой дом…»

  «Пла́чу опять без повода…»

  Мамины носочки

  «Детка-детка… чего ж ты себя корежишь…»

  «Безнадежно взрослеет племя моих самцов…»

  «Тишина вокруг порождает побочный шум…»

Ирония и жалость Лука Шувалов. г. Кострома

  Фэнтази на тему моего псевдонима

  Сиреневый Киев

  Зачем

  Коту Шувалова

  Сизиф

  Пережитое

  Эро

  О славе солдатской

  Кавказские обрывки – 2014

  Монаху Аристоклию

  Осень… Еще тепло…

  Апрель на дачах

  Нет, не тебе…

  Часовенка души

  Семь вечера в парке «Дубки»

  Посвящается Валентине Волошиной

  A capella (пение без аккомпанемента)

  Стихогеография

Десять сов Олег Дэймор (Зятенков). г. Санкт-Петербург

  Море грустило

  О дождях

  Космос

  Ночные скороговорки

  Стешонок и море

  Сатори. До востребования

  Из жизни нарисованных кошек № 1

  Из жизни нарисованных кошек № 5: Десять сов

  Из жизни нарисованных кошек № 4

  Зимний зебренок (в Московском ZOO)

Сказки в дорогу Люся Токайрин. Китай, г. Пекин

  Руди

  Перешагни Самайн

  Русалочья Считалочка

  По желтой кирпичной

  Фейская колыбельная

  Тропинка из лазурита

  Изольда

  Питер Паркер

  Бела, как снег, румяна, как кровь

  На свет

Любовь – призвание мое Зоя Святогорова-Лиже. г. Санкт-Петербург

  «Уж сотни лет, как сгинули мечты…»

  «Когда пришла неистовая ночь…»

  «Успеть бы, успеть бы, успеть…»

  «Услышать бы чью-то улыбку…»

  «Воспоминанья ряскою сомкнутся…»

  «Вот – в сумерках ночи неблаготворной…»

  «Где те объятия…»

  «В ненастных сумерках Зимы…»

  «Любовь и Деньги….»

  «Припасть к Источнику Любви…»

  «Вы не видели Ван Гога?..»

  «Когда в ненастье бытия…»

  «Я не жду ответа…»

  «Полет любви, полет печали…»

  «Ни Страсти, ни Отрады, ни Надежды…»

  «В недосягаемой дали…»

  «Где-то на краю жизни…»

  «О, жизнь моя, о жизнь моя…»

  «Ну, и где твой свет?..»

  «Господи, пригрей мою душу…»

  «Как хочется света…»

Сказки больших городов Кайлиана Фей-Бранч. г. Москва

  «Есть люди, которые сбились когда-то…»

  Анни

  «Не отпускай моих холодных рук…»

  «Он говорит: – Перебесишься. Отболит…»

  О драконах и рыцарях

  «Когда тебе только двадцать с лишним…»

  Сны Мари

  Приворот

  «Сказочник, щурясь, выдохнул едкий дым…»

  «Месяц щурит глаза, улыбается невредим…»

  Пекарня Лиз

  Последняя колыбельная

  Сначала больно – потом привыкнешь

  «Осень вокзал укутывает в дожди…»

  Ночью приходит тенью нежная Эвридика…

  «…и тогда ты бормочешь в тягучем своем бреду…»

  «Кто-то умел от рождения быть крылатым…»

  Мойра

  «Этот свет был слепяще ярким, как дыханье весны в апреле…»

  Лихо

  «Как будто начинается с нуля…»

Берега Кира Разумовская. г. Санкт-Петербург

  «Распускается ржа на железных опорах мостов…»

  «Бессонница задохнулась, закашлялась, ты заснул…»

  Питер: Фонтанка

  Питер: Кронверк

  Театр

  Актриса

  Перевод из Кубо Тайто (с английского подстрочника)

  Море не вылить из раковины

  «Душа спит в раю и видит кошмарный сон…»

  Зимний рок

  «До начала войны мы не будем с тобой целоваться…»

  «У вас, на дне морском, сплетаются цветы…»

  «У всадников моих который год…»

  «Я никогда не верил в корабли…»

  Володе

  «Вот мир – неоновый пейзаж…»

  «В цене упали акции добра…»

  «Нет, в центре мира не стоит столба…»

  «Не стало ни леса, ни степи, ни рек с городами…»

  Фантасту Максиму Далину

98-15 Михаил Лебедев. п.г.т. Редкино, Тверская обл

  Раздвоение

  Блюз 34

  Что почем?

  Дом

  Другой

  Новый день

  Посвящение отцу

  Просыпайся!

  Анна

  Видение

  Встреча

  Зеркало

ГрОфIT! Роман Белоусов. г. Троицк, Челябинская обл

  Внеземные светлячки

  Воркута как Ростов

  Истоки эволюции сознания

  Насекомое мое!

  Ясность

Записки на выдранных страницах Ася Солонина. г. Москва

  «О жизни – пустые слова…»

  Веснеет…

  «Пристукивая по коленям…»

  Танцуй!

  Девочка

  Молодость и старость

  О стихах

  Нет, Вы – не Байрон…

  Встреча с призраком М. Цветаевой

  15 секунд…

  «Ты знаешь, Тьмы во мне немало…»

  Лицемер

  «Я каждый конвейерно-пасмурный день…»

  «Я тебя ото всех, от всего сберегу…»

  «Дрожит в ожидании ночи…»

  Демон

  Эмбрион

  Будь сильной!

  «Вот так, обдирая ноги…»

Душа Мурат Ибрагимов. г. Пермь

  «Наклонился…»

  «В роще луч от солнца…»

  «Душою примеряю радость и беду…»

  «Мне не нравится, что боль моя не слышна…»

  «Мне нравится, когда стена тумана…»

  «На такое люблю смотреть…»

  «Не жалею…»

  «Не любил, не люблю и не буду…»

  «Неважно где ты – ночь иль утро…»

  «Нет новых слов – душою чувствую…»

  «Неуловимое мгновение крИкА…»

  «Подойду и сяду тихо к ней спиной прижму крыла…»

  «Причудлив сон, в котором сна и нет…»

  «Простыни белые – снега…»

  «Рощи голы…»

  «Свой Крестный Путь Он не прошел…»

  «Стена и лампа на стене…»

  «У меня – душа такая – то котенок…»

  «Что держит здесь меня…»

  «Чудный свет на дождь похожий…»

Анатомия души Аленка Кошкина. г. Санкт-Петербург

  Возвратная пятиминутка

  География любви

  Остановка

  Ничего

  Ликвидация

  Чистовик

  По дороге к нулю

  Под светом

  Ощущения желтой

  Знаки препинания

  «Вы слышите песни дельфинов?..»

  Тебе

  Подсказки

  В ожидании

  Восемь

  Приветствие

  Тандем

  Такое вот понимание

  Стоп-кадр

  Вокруг

Соки чувства Елена Парамонова. г. Тула

  Муза творения

  Старый-новый-год-новый-старый

  Метельная пурга

  Я с ВАМИ не была на ТЫ

  Крики Музы

  Всплеск на книгу АКСИОМА

  Острые ощущения

  Женщина – трещина

  НЕ

  Под перестук колес

  Встреча на перроне

  Она и Он

  Я только встретила Весну

  Февральские разборки

  Москва

  До и после спектакля

  Сто часов без возврата

  Гарантия на завтра

  Словесных сочетаний вкус

Любовь и нелюбовь Тимур Т. г. Москва

  «Мы спать хотим безжалостно, безбожно…»

  Прогулка

  Проспали

  Такие грустные дела (лирическое стихотворение о первой любви)

  Август

  Больной

  Простая рифма октября

  Черный век

  Родине моей

  Театр Луны

  Философский этюд – Дружба и конь

Осенний Маркер Шри Махадэва Ади Нидана. г. не найден

  Сгорающий Символ

  Love of September

  Инжирное

  Одиночество

  Варган

  Байкер Хвост (Лунные Мыши)

  Беспринципно

  Липа цветет

  Шепот И-Цзын

  Бычок и Телочка

  Межсезонье

  Скользкие Комья Чернозема

  Букет Кроликов

  Полоса без Огней

  Стружки Сердца

  Откуда Осень?.

  Гладкость Звуков

  Страсть

  Осенний Маркер

  Над Холмами Тревог

Разноцветье

  Сергей Грызлов г. Тула

    «Ночь барабанит дождем по стеклу…»

    Осенняя простуда, или Лечение психоанализом

    Ответы на тест «Мне нравится»

    «И грипп свиной, и водки два стакана…»

    Метро

  Валерий Коростов Украина, г. Бровары

    1. Гонец

    2. Ясон

    3. Акустика

    4. Бормотанье Кассандры

    5. Пракситель

    6. Сафо

    7. Лаокоон освобожденный

    8. Элевсинские мистерии

  Элизабет Райдлин г. Москва

    Молчаливые годы

    Шлем

    «Предан своим сокровенным желаниям…»

    Небо плачет

    Партия вничью

  Юрий Краснов г. Тула

    Вступление в тему

    «В сознание всплывает чей-то номер…»

    Летчик (Сто лет тому назад) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg