Саша Кругосветов Пора домой
* * *
Составитель О. Якк
© Саша Кругосветов, 2017
© Интернациональный Союз писателей, 2017
Молитва благоверным князьям Борису и Глебу
О двоице священная, братия прекрасная, доблии страстотерпцы Борисе и Глебе, от юности Христу верою, чистотою и любовию послужившии, и кровьми своими, яко багряницею, украсившиися, и ныне со Христом царствующии! Не забудите и нас, сущих на земли, но, яко тепли заступницы, вашим сильным ходатайством пред Христом Богом сохраните юных во святей вере и чистоте неврежденными от всякаго прилога неверия и нечистоты, оградите всех нас от всякия скорби, озлоблений и напрасныя смерти, укротите всякую вражду и злобу, действом диавола воздвигаемую от ближних и чуждих. Молим вас, христолюбивии страстотерпцы, испросите у Великодаровитаго Владыки всем нам оставление прегрешений наших, единомыслие и здравие, избавление от нашествия иноплеменных, междоусобныя брани, язвы и глада. Снабдевайте своим заступлением страну нашу и всех, чтуших святую память вашу, во веки веков. Аминь.
Саша Кругосветов
Саша Кругосветов, член Интернационального Союза писателей (ИСП), куратор петербургского отделения ИСП, член Международной ассоциации APIA (Лондон). Медали им. А. С. Грибоедова, имени Адама Мицкевича, Императорская Медаль «Юбилей Всенародного подвига» 1613–2013. Гран-при Крымского фестиваля фантастики «Созвездие Аю-Даг» 2013. Лонг-листер премии «Золотой Дельвиг – 2014» Литературной газеты. Победитель Всероссийского конкурса «Бумажный ранет», 2014. Премия «Фаворит НИФа» Крымского фестиваля фантастики «Созвездие Аю-Даг», 2014. Премия «Алиса» фестиваля фантастики «Роскон – 2014». Премия «Серебряный РосКон – 2015». Лауреат литературной Московской премии 2014 года в номинации публицистика имени Владимира Гиляровского. Премия «Изумрудный город» и премия «Созвездие Малой Медведицы», II место, Крымского фестиваля фантастики «Созвездие Аю-Даг», 2015. Лауреат премии «Специальный приз оргкомитета Роскон – 2016». Гран-при-лауреат в номинации «Проза» и I место в номинации «Публицистика» международного фестиваля «Ялос – 2016». Финалист премии Независимой газеты «Нонконформизм – 2016». Литературная премия первой степени имени Владимира Гиляровского, 2016, номинация: художественная проза.
Предисловие почитателя
С точки зрения банальной эрудиции не каждый индивидуум способен…
Да, с любой точки зрения, ни один классический критик-литературовед не способен классифицировать творчество Саши Кругосветова, которое представлено в этой книге. Настоящий талант не классифицируется, не просчитывается по законам инженерии человеческих душ.
Я бы назвал этот сборник метафизическим-пост-модерном – «никто не скажет, почему».
Вообще-то, Саша Кругосветов в писательской среде никогда не числился новатором стиля. За ним укрепился статус добротного детского писателя – автора фантастики и приключений для детей от «самой первой книжки» до пубертатного периода – возраста мушкетерства и романтических подвигов.
Здесь же, в «Пора домой», мы видим совершенно другого автора – вольного изобретателя, свободного художника слова, который в своих философских миниатюрах смело берется за смешение разных жанров и форм, игнорируя все условности и тенденции ортодоксальных иллюзий.
Впрочем, за этой видимой легкостью проступает серьезная глубина авторских наблюдений и знаний исходного материала. Перед читателем, как на выставке талантов, разворачивается серия ярких картинок-клипов, легких для первого восприятия, но запоминающихся сразу и навсегда как повод для дальнейших раздумий и творческих поисков. Тут, почти как у Довлатова, только вместо чемодана с памятными мелочами – три докторских диссертации и стопка изобретательских патентов, перевязанные черным поясом мастера единоборств.
Несомненно, найдутся критики подобных вольностей, начнут считать количество слогов в трехстишиях и пятистишиях, сравнивая тексты Кругосветова с классическими правилами хокку и танка, найдутся астрологи со своими таблицами и календарями, знатоки китайских мифов и библиографы братьев Гримм.
– Ребятки! – отвечу я этим надутым неудачникам, – свои дипломы и изыски можете использовать по прямому их бумажному назначению. Хотя это будет жестко и в физическом, и в метафизическом плане.
А что поделаешь? Современный писатель просто обязан созидать новые формы в литературе. Искать хореический ямб в ямбическом хорее – это удел зануд, снобов и неудачников. Пусть они считают стопы и ловят внутренние рифмы.
В конце-то концов, Саша Кругосветов – писатель-сказочник, а сказка, как известно, это высшая литературная форма, подвластная только мастеру. А «Пора домой» – это сборник мастерских эскизов, слишком удачных и самоценных, чтобы вставлять их в оправу более крупных произведений классических форм.
Это ученик, когда сдает экзамен, обязан вписываться в ритм и соблюдать размер, а мастер вертит слово, как нунчаки, нанося проникающие вербальные удары хлестко и неожиданно. Это его игра, его танец, его бой. Это он – мастер слова – задаёт ритм, создает правила и законы своего мира.
В этот, созданный автором мир на книжной странице, можно войти гостем, другом, читателем-почитателем, ибо на воротах книги нет замков, и петли не ржавеют. А жалко скулить и заглядывать в щелку забора – это удел завистливых соседей-огородников, которым на собственные грядки и сады вечно не хватает семян и удобрений.
В общем, «Пора домой» Саши Кругосветова – это роскошное чтиво для наслаждения эстетов.
Александр Чистяков
Поэт, директор фестивалей, чернорабочий русской словесности.
Лирическая тетрадь
Сказка о прекрасной Лю Ши
Жила-была на свете прекрасная китаянка – покровительница влюбленных, звали ее Лю Ши.
О, Лю Ши, поступью подобная юной лани, быстрая, словно девочка-гепард! Шее твоей завидуют лебеди, стройности стана – гибкая березка. Красотой лица затмеваешь ты ночную луну, а глубиной синих глаз – утреннюю зарю. Улыбка освещает ночью землю: когда ты улыбаешься, кажется, будто дневное светило уже проснулось и наступил рассвет. Ноги едва касаются земли, голова витает в голубых небесах, легкие облака – спутники твои и собеседники. Руки – нежнее гагачьего пуха, а объятия и поцелуи несут избраннику неземное блаженство.
В те времена жил на китайской земле мудрый монах. Он измерил ногами тысячу дорог и ни в одной заморской земле не нашел того, ради чего стоило жить. Изучил тысячу единоборств и победил десять тысяч соперников и в этом тоже не нашел ничего такого, ради чего ему хотелось бы отдать все силы своей души. Обратился с молитвами к тысяче богов, молился день и ночь, заточал себя в мрачные пещеры, истязал железом и плетьми, но и это не наполнило его душу светом и спокойствием. Прочел книги тысячи мудрецов. Заменил числа мудреными символами, расчленил бесконечно сложные системы, сотворил с помощью философского камня огненного человечка гомонкулуса, обращающего ртуть в золото; стоял на пороге невиданного обогащения, на пороге владения миром, и остановился именно в этот момент – он понял, что и это не то, ради чего стоило бы жить. Монах поднял голову к небесам, раскинул руки и закричал: «Господи, если ты есть на свете, если ты всемогущий и всеблагий, открой мне загадку жизни, приоткрой уголок завесы, дай увидеть хоть кусочек того, что на той стороне человеческого разумения! А иначе, для чего ты дал мне горячий огонь жизни?»
Господь раздвинул облака, и, увидев его, в страхе упал монах на землю, ибо не в силах человека вынести зрелище Всемогущего. «Как зовут тебя, дерзкий человек?» – спросил его Вседержитель. «А имя мое – Са Кру Ша, о Всезнающий, зачем ты спрашиваешь об этом?» «Чтобы ты обратился к своему сердцу и понял, как легко человеку узнать тайну и смысл его жизни. В твоем сердце уже находится то, что дано тебе от рождения». «Что это, о Господи? Это терпение путника, это искусство единоборств, это страсть к знанию, это желание власти и богатства? Но я уже испытал все это и не нашел даже крупицы счастья». «Иди, спроси об этом у красавицы Лю Ши», – услышал в ответ монах и облака захлопнулись. «Что нового может сказать мне неразумная женщина?» – с горестью подумал монах. Он пошел в дальние края, чтобы найти красавицу Лю Ши. И когда увидел ее, забыл обо всех своих вопросах.
Потому что в его сердце вспыхнула любовь.
Записки для неофита, стоящего у входа в сад любви
Стоящий у входа приветствует тебя, Сад Любви
Не спеши обойти весь сад целиком, не спеши охватить его одним взглядом.
Если попытаешься сделать это, ускользнет смысл Сада Любви, и ты не сможешь прикоснуться к его величию.
Осматривай, изучай, исследуй Сад Любви, не торопясь, маленькими частями, сантиметр за сантиметром.
Через 10 лет, через 20, возможно, к концу жизни, ты приблизишься к тому, чтобы оценить и принять сердцем неизмеримую красоту этого сада.
Может случиться, что ты почувствуешь скорый конец своей жизни, – а ты еще не осознал величия этого творения, созданного родной землей специально для тебя! И воскликнешь в отчаянии: «Почему я не поспешил? Кто виноват в том, что счастье узнать этот сад прошло мимо меня?» И вот тогда, только тогда ты вдруг поймешь, как ты был счастлив в этом саду.
И что именно в этом состоял замысел провидения.
Шесть фраз
Любовь живет по своим законам, она не зависит от нашего желания, приходит и уходит сама — никто не скажет почему. Когда встречаешь свою единственную, сразу поймешь, что это именно она — никто не скажет почему. Причин ухода любви может быть много – невнимание друг к другу, плохой запах, какая-нибудь незначительная мелочь типа привычки неровно выдавливать зубную пасту, а может и не быть причин, любовь проходит сама собой — никто не скажет почему. Нельзя вернуть любовь, даже если очень хочешь, это не зависит от нас. Любовь может вернуться (или не вернуться) сама собой — никто не скажет почему. Говорят, что к женщинам старая любовь не возвращается, женщина уходит от своего любимого и больше не возвращается — никто не скажет почему.Я – Лев, ты – Весы
Я – Лев, ты – Весы. Я – огонь, ты – ветер. Ты, если б ты знала, какая ты, – потрясающая, легкая, быстрая, стремительная, смелая и свободная. Ветер – победитель всех стихий. Раздувает огонь, вздымает волны на море, обрушивает снежные лавины, выветривает и разрушает горы. Ветер пришел ко мне, раздул огонь любви в моем сердце. Что я могу сделать для ветра? Только обогреть; если хватит сил – иссушить, раскалить его своей любовью, сделать ветер грозным и беспощадным, всесокрушающим, как это великое чувство… Если хватит сил. Ветер манят путешествия и странствия. Бесполезно пытаться запереть, спрятать его в клетку. Придет момент, и ты оставишь меня, унесешься в дальние края, туда, где много других огней, которые зовут и ждут тебя, о моя недолгая любовь. Огонь разгорается, он счастлив, он живет, пока рядом с ним ветер. Также и я – живу тобой, счастлив, ловлю каждое мгновение, пока ты со мной, дорогая. Потому что я – огонь, а ты – ветер.Шлемазл из Питера
Гретхе-е-е-ен! – несется крик – по всей земле, Через все галактики, через всю вселенную. Обитатели иных миров слышат его и говорят: «Это кричит шлемазл из Питера. Он зовет свою Гретхен. Видно, он скучает по ней».Когда-нибудь
Когда-нибудь наступит момент, И я смогу сказать желанные слова: «моя Гретхен». Сейчас ночь, ты спишь, нежная и беззащитная — Такая, какой была девочка Гретхен, Которая живет в тебе, Которую я так люблю и за которую всегда боюсь.«Гретхен, Гретхен, где ты, почему ты так далеко…»
Гретхен, Гретхен, где ты, почему ты так далеко, почему я не рядом с тобой? Если бы я тебя не встретил, у меня не возникло бы этих щемящих и чудных вопросов.«Ты говоришь: я красивая, я красивая…»
Ты говоришь: я красивая, я красивая. Ты не знаешь, какая ты, – а я знаю. И красоту твоей нежной души.«Солнце, цветы, красота…»
Солнце, цветы, красота. И мысли прекрасные – о тебе. Все связано в лучшем из миров.Изменения приходят сами собой
Изменения приходят сами собой. Совсем не оттуда, откуда ты предполагаешь. Они тебя уже ждут. В один прекрасный момент что-то щелкнет, и весь мир вокруг изменится, все засверкает новыми красками.Темно-красная роза
Ты – роскошная темно-красная роза. Твой аромат – для тех, кто любит тебя и умеет ценить, Капля росы между лепестками – для тех, кто жалеет тебя и знает, как быстролет — ны молодость и красота, Колючие шипы – для тех, кто хочет со — рвать тебя или поломать длинные стебли. Роза – само совершенство.«Роза любви выросла в сердце…»
Роза любви выросла в сердце, разрывает шипами. Умираю без тебя. Сладкая смерть.«Раньше бывало…»
Раньше бывало, Я говорил сам с собой, и губы шептали непроизвольно: «Радость моя, голубушка, как же ты прекрасна!» Кому я говорил тогда, еще до встречи с тобой, О ком думал? Я тогда уже к тебе обращался, О тебе думал.Осень любви
Небесные глаза – серые лужицы, Вишни губ поблекли. Ни радости, ни грусти, Тусклый свет безразличия — Дождь, осень любви.«В твоих глазах отражаются мои…»
В твоих глазах отражаются мои. В моих отраженных глазах я опять встречаю твои — Мы бесконечно входим друг в друга, Или бесконечно удаляемся?«Останови на мгновение свой стремительный бег…»
Останови на мгновение свой стремительный бег, дай весточку. Без тебя нет воздуха, света, тепла, воды и тверди земной, Без тебя исчезают пространство и время, без тебя умирает вселенная. И я вместе с ней.На стекле моей жизни
На стекле моей жизни нарисовано прекрасное женское лицо. Смотрю на все через это лицо, Через его чудные краски, через небесные глаза, Через воронье крыло волос, через тихую улыбку. Пока это лицо улыбается мне, жизнь тоже улыбается, И во всем я вижу краски и небесную высоту этого лица, Твоего лица, дорогая. Что станет со мной, когда эта улыбка будет не для меня, Когда у меня не будет твоей улыбки? Разве кто-то хочет наступления ночи? Пусть дольше длится день моего счастья.Голова твоя в облаках
Ты стоишь, голова твоя в облаках Босые ноги – на земле. Обнимаю и целую эти нежные, любимые ноги. Я всегда был один. А теперь я рядом с чем-то очень большим, Что хочется любить и чему стоит поклоняться.«Нам не дано знать будущего…»
Нам не дано знать будущего. Но сегодня я знаю: Ты возвышаешь меня Над обыденным, над повседневным. Молюсь, чтобы это никогда не кончалось.«Сердце мое живет и раскрывается…»
Сердце мое живет и раскрывается словно огромный белый цветок, когда я думаю о тебе. Спасибо тебе за все.«Не понимаю, как я жил до встречи…»
Не понимаю, как я жил до встречи с тобой. Наверное, жил как мертвый. Словно робот делал что-то, не жил — отбывал номер. А теперь – живу. На душе расцветают лилии. Белые, с солнечными тычинками.«Сердце болит и плачет, когда тебя нет…»
Сердце болит и плачет, когда тебя нет. Темнота. Хочется немного света, Хоть на минуту увидеть твою нежную улыбку.Скучаю
Без тебя мне ничего не надо, все пресно и уныло. Кажется, что жизнь на земле умирает, когда ты далеко, моя любимая.«Не спится…»
Не спится, все мысли о тебе, скучаю.«Прошел длинный день…»
Прошел длинный день. Как хорошо, что перед сном я могу, не торопясь, вспоминать о тебе. Это примиряет с трудностями пути. У меня теперь все хорошо, потому что есть ты.«Живу вдали от тебя…»
Живу вдали от тебя. Под тяжестью различных обязательств. Прорублю скалу, освободившийся по — ток подхватит меня и понесет к тебе. Живу надеждой.«Ночь упала, ты спишь…»
Ночь упала, ты спишь. Если б ты знала, как хочу услышать твой голос. Проснешься, прочтешь и узнаешь, как тоскую по тебе. Если во сне ты услышишь, что тебя зовут – знай, это я. И когда меня не будет, и ты услышишь, что тебя зовут, Знай – это тоже я.«Засыпаю с надеждой…»
Засыпаю с надеждой, ты придешь во сне и скажешь: – Ничего не бойся, дорогой, потому что я с тобой. Все будет хорошо, пока я с тобой. Я ведь ангел, – скажешь ты мне. – Разве ты этого не знаешь?«День отошел, постепенно стемнев…»
«День отошел, постепенно стемнев». Ты и я. Больше никого. Целую твою спину, и ты засыпаешь. Во сне тебе предстоит чудесный полет.«Держу твою красивую руку…»
Держу твою красивую руку. Шепчу заворожённо: «Царица чудная, голубушка ненаглядная, утренней зари принцесса несравненная. Спокойной ночи, прекрасных снов и утренних надежд пробуждения».«Ты для меня – как чистый родник…»
Ты для меня – как чистый родник. Как хрустальный плеск. Как радуга прозрачного кристалла. Спокойной ночи, девушка моей мечты. Приходи во сне, мне есть, о чем тебе рассказать.«Сердце полно тобой…»
Сердце полно тобой, моя царица.
Чувство полноты жизни с примесью сладкой горечи.
«Люблю – какое емкое слово…»
Люблю – какое емкое слово. Ничего не надо добавлять.Жар-Птица
Гуляя по парку жизни, встретил незнакомую птицу. «Какая красивая птица», – подумал я. Подошел ближе – Жар-Птица. Если бы схватил за хвост, она улетела бы, оставив только перо. Буду гулять с ней, любоваться ее красотой, говорить с ней, Пусть подольше не улетает.«Ты летишь над океаном или над новым…»
Ты летишь над океаном или над новым континентом, Из Старого Света в Новый, из прошлого в будущее, из известного в неизвестное. Когда ступишь в новый мир, прочтешь это письмо И вспомнишь, что в прошлом остался человек, который думает о тебе, Поймешь, что ты все время была не одна, я летел рядом, согревал дыхани — ем твои прекрасные руки, наполнял те — плым воздухом крылья.«Ты спишь, Жар-Птица…»
Ты спишь, Жар-Птица. Когда проснешься и полетишь, опять будешь обжигать меня пламенем своих огненных крыльев.«Теперь я знаю, почему так мало сказал…»
Теперь я знаю, почему так мало сказал тебе нежных слов. Потому что ты улетаешь быстрее, чем я их произношу. Когда-нибудь ты прервешь ненадолго свой полет, И мои слова, все до единого, догонят тебя. Вопрос только, дождусь ли я этого времени.«Всех женщин мира собрали вместе…»
Всех женщин мира собрали вместе, взяли у них лучшее, Получили экстракт, из него сделали тебя. Вот отчего ты такая. Квинтэссенция женщины.«Я без тебя – река без воды…»
Я без тебя – река без воды, Лист без солнца, Ночное небо без луны, Птица без крыльев, Дом без крыши, Окна с выбитыми стеклами, Очаг без огня, Соловей без песни, Море без идущих кораблей. Жизнь покидает меня, когда ты вдали.Дома
Дома! Не тревожьте меня, дома! Уходи — те домой, дома! Не понять ваш задумчивый шепот. Что хотите сказать мне? Вы не связаны, ваша истина развали — вается во мне, ее никак не собрать. Ногтем веду по шероховатости, осыпаю пыль. Окидываю взглядом. Инженером чувствую конструкцию и железную вязь узлов. Но это не вы! Вскрой, разрежь, расщепи, войди внутрь замкнутой целесообраз — ности, Может быть, осмотри изнутри. Хирург-варвар, ты достиг. Ты понял каждую жилку, каждый по — ворот, Еще немного… Но истина снова мертва. Хороший хирург – и уже патологоана — том. И опять — Бессмысленное нагромождение эта — жей-перепонок, Холодная, ускользающая лепка линий. Откроются ли мне ваши души? Какая кровь течет в ваших жилах, Какое тепло бережет вашу твердость? Мои друзья. Мои приятели. Мои недруги. Вы не просите: «Спасите наши души!». Упрямо лезу грубыми отпечатками на остриях пальцев. Простите меня. Мои друзья. И вы, приятели, и вы, недруги-друзья. Я в большом городе. Всегда. Когда был, не был, буду… И вы неизменны во мне. Всегда. Когда был, не был, буду. Вглядись в лицо друга. Глаза – клинопись души, Губы – страницы чувств, Нос – сущность, чересчур абстрактная и не слишком понятная. Щеки? – обстоятельства жизни, Когда как – то важные, то не очень. Морщины, трещины лица – следы вре — мени. Уши? – так, пустячок. Прическа! О! Кажется, что это совсем немаловажно — барокко, рококо, эклектика времен культа Или эклектика послекультовая – на при — ческу не обращай внимания, Пусть образ друга в тебе не зависит от темперамента парикмахера. Еще для понимания общего возьми ка — рандаш взгляда И проведи им по линии овала лица. И шеи. А теперь – с той стороны. И больше тебе помочь никто не сможет. Ты довольно просто сумеешь сказать, Что друг улыбается. А если он не улы — бается? Ты сможешь заметить, что он невесел? А если он все-таки весел? Ты хотя бы веришь, что он друг? Может быть, ты и не веришь? Знакомые и незнакомые дома. Счастье иметь много друзей, Тем тяжелее видеть их только через ту — манную перегородку. Утеряны пути, разорваны связи, забы — ты языки. А вы все так же – рядом. Вы хмуритесь – я опять что-нибудь сде — лал неважно. Вы растроганы (какая гадость!) – но, ка — жется, я не оплошал. Вы смеетесь – просто хорошая погода. А когда железные дождевики Плохо укрывают вас от холодного ветра и брызг, Вы ежитесь, втягиваете голову в плечи и жмурите окна глаз. Мой город – выставка друзей. Всегда на своих местах мои давние зна — комые, Всегда готовы встретить меня. Вот ты – старый, толстый, веселый и очень умный дом. Люблю поплакаться тебе в жилетку. Как живешь, мой дорогой? Покровительственно хлопаю его По плохо оштукатуренному пузу. А ты, семимесячный? Крупнопанельная шпана, пижон! Ни в тебе тонкости, ни благородства. Одни размалеванные квадраты. Люблю таких веселых ребят, На – получай ногой по заднице. Ого-го-го! Ты тоже парень не промах. Дома, вы как люди – молчаливые, до — брые, знакомые, незнакомые. Вам трудно живется, дома, у вас свои заботы. Но для меня вы всегда найдете Немного места, Капельку тепла И кусочек крыши над головой. Несите свой крест, дома. Написано в шестидесятыеЮность
«Какие все-таки гладкие улицы в этом городе!
По ним можно ехать на собственных колесах, даже не отрываясь от земли.
А дома, какие высокие!
И эта река с каменными берегами!
Нет, этот город мне положительно нравится. Как я сюда попал, интересно?
И откуда?
А где я был раньше? Не помню.
На мне белая футболка с голубыми рукавами – видимо, я спортсмен.
А куда же я еду?
Э-э, брат! Хе-хе, сейчас ты едешь наверняка не туда, куда нужно. Так и есть – первая встреча с милицией!
Посмотри-ка, дружок, какая женщина живет в этом городе.
И ноги, и спина, и бедра! Какие волосы, их много, и они кажутся такими тяжелыми.
Походка мне ее нравится. Это походка королевы.
Наверное, она здорово смеется. Наверное, когда она хохочет, всем становится хорошо, и земля разверзается в гомерическом смехе. Ха-ха-ха-ха!
Человек обычно беззащитен, когда ему смотрят в спину, – а эта спина не чувствует себя беззащитной. Я сам беззащитен перед лицом этой спины.
Спина, а спина! Ты просто очаровательная, спина! Почему я должен от тебя уезжать? Мне этого совсем не хочется, дорогая моя спина, которая, как мне кажется, смеется лучше всех на свете.
Все-таки у тебя удивительная походка, даже с твоей спины, спина!
Но спина! Я же должен посмотреть на тебя с другой стороны.
Так, так, вот я тебя объезжаю. Не волнуйся, я не оглянусь сразу, я отъеду на почтительное расстояние и тогда посмотрю через плечо.
Я, пожалуй, перестарался и здорово тебя обогнал. Вот так, сейчас посмотрю.
Пардон, да ты вовсе и не идешь.
Черт, черт! Это же манекен! Ну и сюрприз: думал, изумительная женщина… Выясняется – просто манекен.
А это что за футболист?
Мяч словно прилип к его ноге, они движутся слитно – то сходясь, то расходясь в виртуозном движении.
Тоже манекен. Вон у него из плеч торчит гладкий штырь, на который забыли надеть бутафорскую голову с сиреневыми щеками (откуда я знаю, что щеки непременно должны быть сиреневыми?). Наверное, чтобы не перегревалась на солнце или чтобы не мешала при быстром движении».
Так на улицах моего города появился маленький велосипедист на изящной рогатой машине.
Вначале он был веселым, он радовался тому, что оказался в нашем городе. Ему нравились люди.
Но город был таким, как все другие города, и люди в нем жили самые что ни на есть обычные. «Самые, самые обычные», – подумал он. И когда спустился вечер, глупому маленькому велосипедисту стало одиноко и грустно.
Он ехал медленно, медленно. Словно во сне. А люди проплывали мимо него со своими горестями и радостями. Они проходили вопросами, как бы ожидая его ответов, но ответов не было, – а, может быть, ответами на его вопросы – и больше никогда не встречались. Их внешность соответствовала их характерам. Внешность, которая всегда может быть подогнана под определенный стандарт. Но нестандартный характер прорывался через внешность и оставлял следы. Люди несли на лице следы своего характера, свои следы. Казалось, с любым заговори, и возникнет взаимопонимание, а после – благодарность за эту мимолетную общность. Но люди проходили вопросами, так и не дождавшись ответов, и больше никогда не встречались. И оставалось только чувство, вначале теплое и немного тоскливое, которое сменялось отчуждением и холодом. Теплота с привкусом тоски не находила опоры и быстро исчезала, а на ее место приходили недоумение и стыд. И странная пустота после наивного порыва. Что такое? К чему все это? – и больно от своего теперешнего безразличия.
Велосипедист задумчиво объезжал крышки люков, рисуя на сыром асфальте замысловатый узор. Вот он круто свернул и, подкидывая задком, спустился по ступеням на водную гладь. Туман принял его, и велосипедист заскользил по блестящей печальной поверхности. Туман галактиками накручивался на колеса его машины, и быки мостов толпились вокруг него и молчали, как сказочные кристаллические великаны.
Маленький, печальный велосипедист. Современный велосипедист с острыми сухими коленками. На плечи его садился седой иней. Кожа замерзала и леденела. Плечи, спина, ноги чувствовали чужое, холодное движение своей кожи. Смеженные веки, качаясь, холодили теплые глаза.
Глаза широко открывались внутри, под веками, и заполняли собой весь мир. И мир глаз приходил в его сознание, мир теплых глаз под холодными веками. В этих глазах мир таял под лучами нездешнего солнца, и теплое море плескалось в этих глазах. Море качалось и манило, и пеной стекало по бронзовой коже. И маленький велосипедист уплывал, чтобы потеряться в ласковой бездонной стихии. Он падал с головокружительной высоты, теряя сознание, и обретал волшебную власть над своим телом, слитым в движении с соленой стихией.
Стихией…
Стихи…
И в воображении его, плывущего, раздвигалась и открывалась другая, теплая, оранжевая страна, населенная красивыми молчаливыми женщинами. Незнакомки всех поэтов теснились на его размягченном мозгу, и, как ни странно, печального велосипедиста тянуло к конфликту, к детскому цинизму, как к отвратительному и притягательному плоду. Печальный юный велосипедист с острыми сухими коленками.
«Распался мир, раскололся, как в каждое двадцатилетие, как для каждого в его двадцатилетие. Враждебный мир, несвязанный, как для любого, открывающего дверь в него с наивными глазами и застенчивой улыбкой. Он угрожает, улюлюкает, паясничает. Мир, населенный чудовищами с задами вместо лиц. И лицо этой вселенной предстает гигантским, розовым, колыхающимся задом, ощерившимся по недоразумению в зубастой, нагло приветливой улыбке: „Входите, молодой человек, в жизнь. Посмотрите, как она прекрасна! Мы для вас приготовили уже все пути и дороги!“»
Мир закачался и накренился как корабль, застигнутый штормом, но велосипедист этого не заметил. Впереди неожиданно очертились две фигуры.
– Скажи, ты меня любишь, милый?
– Я тебя обожаю.
– Как это?
– Я не могу без тебя жить.
– А если меня не будет?
– Я буду один, мне будет очень плохо.
– Бедненький…
Они остановились. Кукла, изображающая юношу, отвернулась. Другая – которая должна изображать девушку – игриво улыбалась и подрагивала бедрами.
– Уходи от меня! У тебя нет души, – гневно сказала кукла-юноша.
– Да что ты говоришь.
– Уходи!
Слова, сделанные из папье-маше, гулко отдавались в пустом городе.
– Вот как? Ты еще пожалеешь об этом! – она повернулась и пошла, независимо вихляясь.
На велосипедиста наплывало лицо куклы-юноши с влажно-упрямыми глазами и подрагивающими губами. Оно наплывало, росло и бледнело, пока не растворилось, пока не распалось, рассыпалось на отдельные снежинки. Снег был сухой и прохладный. Он струился, застилая все светящейся туманной пеленой. Предметы появлялись из него, неожиданно огромные, и мгновенно закрывали все поле зрения.
Велосипедист – ехал или плыл? – не по – над улицей.
Масштабы сместились. Огромные шары фонарей заботливо склонялись к самому его лицу, склонялись, словно головы близких, и мудро светились изнутри.
Жестяные круглые блины дорожных знаков предупреждали об опасностях на жизненном пути и глухо гудели на ветру.
Провода города казались толстенными канатами, снастями ночного корабля. Словно сквозь огромную, заиндевевшую лупу, просматривались части этого призрачного механизма.
Из тумана появилась бронзовая голова великана. Вслед за ней – бронзовые же могучие плечи и рука с книгой, указывающая направление дальнейшего движения. Голова была исполнена достоинства и пустая изнутри, она тоже гудела на ветру. Статуя мрачно посмотрела на велосипедиста и проводила его тяжелым невидящим взором.
Велосипедист задумчиво проехал вдоль шеренги больших портретов незнакомых людей, старательно проникаясь уважением к плохо нарисованным лицам. Но портреты смотрели холодно и осуждающе, и ни одно лицо не улыбнулось.
Сквозь туман катился по влажному асфальту голос того самого юноши и исчезал в серой мгле.
«Где ты, где ты?
Ты у меня здесь. Ты моя.
Я тебя придумал, тебя нет нигде, ты только здесь, в моем сердце. Ты моя.
Где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, ты со мной. Я засыпаю с твоим именем, просыпаюсь от твоего взгляда.
Что бы я ни делал, ты говоришь мне: „да“. Или говоришь: „нет“. Я советуюсь только с тобой. Ты – моя правда, мой стержень».
Велосипедист ехал по проводу, растянутому над улицей. Странным и задумчивым было его молчаливое движение.
Он перебирался с провода на провод, залезая все выше и выше.
На серебристом ночном небе его силуэт был черным и четким. Он – то поднимался, то опускался. Безошибочные колеса его касались нехоженых металлических путей скалистых крыш и огромных кранов. Стрельчатые фермы подставляли ему свои узкие спины, и недобрая луна с испугом наблюдала за движением заколдованной фигурки.
Вселенная съежилась от холода и сжалась. Дома проплывали мимо крохотные, как курсовые архитекторов или детские кубики.
Велосипедисту казалось, что он может все, но самое главное почему-то ускользало от него. Он снижался, искал людей. Те появлялись из ночи, большие, недоступные, о чем-то беззвучно кричали друг другу, размахивали руками и исчезали. Велосипедист заметил пламя, огонь. Что это, костер? Вокруг него стояло много людей. Нет, они не кричали – почему он так подумал? Они торжественно молчали, захваченные, казалось, единой мыслью.
Туда, туда!
Порыв ветра закрыл внезапно все холодной пеленой.
Вот он у пламени. Что это за огонь? Велосипедист проехал по каменной площадке. Ни души.
Где они, о чем думали эти люди? Куда они все так внезапно подевались?
Почему их радости – не мои радости?
Почему их горести – не мои горести?
Оглянулся. Огонь был далеко позади. Вокруг огня стояли люди. Недобрые слова поднимались в его душе. Слова – откровения. Слова – слезы.
Он бормотал: «Послушайте меня, послушайте, люди!
Мир, мир людей!
Я даю тебе себя – бери; все, что у меня есть – твое. Ничего из того, что имею, не берегу для себя. Чем ты ответишь? Можешь ли ты сказать: „все, что у меня есть, отдаю тебе“? Можешь ли ты сказать: „ничего, что имею, не берегу для себя, от тебя“?
Бережешь – не даешь, не замечаешь. Ты дал мне множество загадок – сухая гимнастика ума. Ты дал мне мать, которая во всем для меня, но осталась твоей. Ты дал мне друзей, которые подарили мне себя сами, как я им, а не ты, мир. Но они остались с тобой. То, что твое, от тебя, сухая связь с близрасположенными людьми – неизбежная координация в пространстве.
Ты дал мне любовь. Казалось бы, самую близкую мне. Но она не моя. Даже случаю ты не позволяешь изменить себя, хоть чуть-чуть подвинуть в сторону щедрости. Она твоя, от тебя, твое, для тебя. Самое сокровенное, совершенное. Зачем тебе еще нужен я, так для тебя, под тебя не приспособленный?
Где граница твоему тщеславию? Уходи, мир, со своими щедрыми дарами. Тебе не унизить меня подарками и не обмануть, тебе придется обойтись без меня.
Я не войду в тебя, мир, – я стану рядом с тобой.
Я не боюсь тебя, мир, я буду сильней тебя. Я отниму от тебя, мир, то, что мне будет нужно для жизни. И ничто твое не уйдет от меня, потому что все твое – это слуги, рабы, они всегда покорятся другому, более сильному.
И ты ляжешь, словно побитая собака, к ногам человека и сам понесешь, потащишь то, что мне нужно для себя.
Только это не нужно будет мне для себя. Я кину эту ношу, подачку, тебе, как пощечину, – на, тащи, если хочешь; с той же жестокостью, как ты кинул мне дружбу, дело, любовь, – на, люби меня, если хочешь. И ты будешь меня любить и, возможно, тихо ненавидеть. И тогда, мир, я буду счастлив и буду тебе, наверное, даже немного благодарен».
Вот таковы были его сомнения, такими были его вызов и его так называемый «цинизм». Это был начитанный, интеллигентный велосипедист, и даже в мыслях – «высоким штилем». Он был серьезным и требовательным к себе и называл все это «цинизмом», не зная настоящего.
Так и ехал он, добрый, маленький, по ночному городу, мечтая стать большим и сильным. Его дорога под гору все время шла вверх.
Я был знаком с этим велосипедистом. Мой десятидневный контакт с ним продолжался несколько лет. Он родился на моих глазах и на моих глазах умер. И, если бы меня попросили кратко написать о его жизни, я написал бы следующее.
«В нем все было, как обычно, как принято в нашем мире. Он был неприятным, но очаровательным человеком. Он был глуп и при этом необычайно умен. Его скромность производила вызывающее впечатление.
Своих любимых он не любил, с друзьями не дружил. В жизни его было все, как у всех.
Спрятавшееся за тучами солнце палило нещадно его кожу. Знойный раскаленный воздух приятно холодил тело. На ровной дороге он попадал впросак, на корявой – держался молодцом.
Его никогда нельзя было увидеть упавшим сразу после падения. Он никогда не падал до конца и поэтому здорово расшибался.
„Люди, где вы?“ – заорал он спокойным шепотом на всю окрестность, но его никто не услышал, потому что вокруг были люди. И тогда он понял раз и навсегда: иногда кричать бесполезно. Он мгновенно переждал несколько лет, готовясь к трудному переходу, и, трусливо набравшись храбрости, пошел своим путем, расталкивая людей, по местам, где не ступала еще нога человека.
Шли дожди, и ему приходилось ходить сухим; палило солнце, и он ходил с мокрыми ногами. По пути он слабел, но силы его прибывали. И в тот момент, когда жизнь в нем восторжествовала, он умер».
Написано в шестидесятые
Сны любви
Ты спишь, дорогая, а я уже встал – так часто бывает в последние годы.
Объяснялся ли я когда-нибудь тебе в любви? Получается, что нет.
Мы встретились не в юном возрасте, у каждого за плечами – своя жизнь. Мне под сорок, тебе под тридцать. Я – ещё молод и силен, ты – чудо, как хороша. Мы с тобой никогда не признавались в любви, не говорили нежные слова. Не принято было. У нас с тобой не было принято. Сын наш – сейчас уже совсем взрослый. Мы очень любим его. Никогда не баловали его нежностями и объятиями, принятыми в других семьях. Но очень любили его. И любим. Он всегда знал об этом. И сейчас знает.
Мы были как одно целое. Твои глаза неизменно светились, когда я смотрел на тебя или брал за руку. И земля качалась и улетала. Наверное, мои глаза тоже светились.
Мы только познакомились. С первого дня, где б мы ни появлялись, незнакомые люди принимали нас за молодоженов. Это было очень и очень долго. А сейчас, наверное, уже не принимают. Не потому что прошло больше тридцати лет. Я чувствую то же, что и раньше, когда держу твою руку. Просто, какие уж мы молодожены. Молодожены – молодые муж и жена. Мне – за семьдесят.
Тебе тоже немало. За шестьдесят. Хотя, мы еще ничего себе.
Почему я никогда не объяснялся в любви к тебе? С теми, с кем был раньше, до тебя, с теми объяснялся, и часто. С тобой – никогда.
Сегодня утром, в тот момент, когда я проснулся, вся наша жизнь промчалась перед моими глазами. Я понял, как был счастлив с тобой. И мне захотелось сказать тебе об этом. Ты, конечно, знаешь. Но, всё равно, хочется сказать. Сколько мыслей и воспоминаний промчалось в это одно мгновение… Их не уместить в короткие слова. Я решил написать об этом в письме. Ты ложишься позже меня, просыпаешься – соответственно, у меня есть не менее двух часов. Я напишу все, что хочу сказать, ты проснешься и прочтешь. Просто прочтешь. И ничего не будем обсуждать. Потому что ты и так знаешь то, что я хочу сказать. И что я могу написать о нас. Больше тридцати лет быть с женщиной. Любить. И никогда не сказать об этом. Мне уже семьдесят. Когда же еще, если не сейчас?
Вся моя жизнь разделилась надвое встречей с тобой: до и после.
До – я жил, мечтал, работал, любил и был любим. Путешествовал, много путешествовал. И точно знал, что я тебя еще не встретил. Знал, что встречу обязательно. Признаюсь – готовился к этому. Часто думал об этом. Готов ли я?
Не стыдно ли мне будет за себя, когда мы встретимся? Не сочтешь ли ты меня пресным, унылым, пошлым, неинтересным, мелочным, пустым, суетным, ограниченным? Что я скажу тебе? Заинтересует ли тебя то, что я скажу? Или сделаю? При встрече. И потом. И долгие годы после этого.
Было много новых лиц, приключений, путешествий. Я вбирал в себя впечатления от слетов, тусовок, соприкосновений, толковищ, междусобойчиков, свиданок, вечеринок, где знакомился с разными интересными и не очень интересными людьми. Но больше всего запоминались знакомства и встречи с красотами земли. Отбирал лучшее и хранил в своем сердце. Знал, что это будет нужно. Потом. Для тебя. Многое повидал, ведь я же моряк. Но в памяти оставалось немногое. Оставалось лишь то, что захватывало меня целиком, без остатка. Потом эти особенные впечатления и эти поездки приходили во сне. И во сне я снова переживал посещение прекрасных, незабываемых мест.
То была, как бы предварительная жизнь. Эскиз. Черновик. Я думал, что люблю больше блондинок, смешливых хохотушек. Остроумных, дерзких. Такой была Жанетта. Мы совсем не подходили друг другу. И я упорно искал тебя. Но так же упорно продолжал думать, что мне нравятся только блондинки-хохотушки.
А потом мы встретились. Это произошло очень буднично и без фанфар. Увидел тебя и сразу подумал, что ты – это ты. Отметил про себя: она совсем другая, не такая, как я думал. Но все равно понял, что это ты. Сразу. Когда встречаешь суженую, понимаешь сразу: это та, которую искал. Просто я, наверное, был готов.
Началась новая жизнь. Наша общая жизнь. Для меня – жизнь набело. Я не говорил тебе о том, как бы мне хотелось поделиться с тобой самыми яркими впечатлениями. Которые я уже пережил раньше. Один. Начерно. Я хотел пережить это еще раз, вместе с тобой. Набело. Это получалось само собой. И тебе это нравилось.
Теплое море. Мы кладем вещи на матрас. И плывем. Вдоль берега. Я толкаю матрас. Плывем весь день. Спрямляем натянутые луки пляжей. Огибаем огромные скалы, убежавшие в море на сотни метров. Наблюдаем отчаянных ныряльщиков, разбегающихся, летящих вдоль скалы горизонтально и вниз, втыкающихся в хрустальную бездну с семидесятиметровой высоты. Плывем вдоль вертикальной горной стены без береговой линии, подводная часть которой столь же вертикальна, что и надводная. Я держу твою руку, и мы опускаемся вниз, под воду, вдоль зеркально отвесной стены. Беспечные рыбешки играют в радиальных лучах солнца. И твои черные волосы развеваются вокруг головы, уходящей в веселую пучину. Мы плывем все утро, весь день. Из пункта А в пункт Б. Пересекая бухты, иногда оказываемся далеко в море. Потом плывем к берегу. Слышим призывы спасателей: «Купальщики, вернитесь в зону купания!». Да мы возвращаемся, возвращаемся. Мы и так уже возвращаемся. Находим уголок для ночевки. Совсем нам не подходящий. Мокрицы, сырость, теснота. Влажные простыни. А мы – молодые, загорелые, сильные, веселые. На следующий день плывем дальше. Ты и я. Мы. Мы и теплое море. И ничего искусственного. В море нет места для обмана, корысти, гордыни. Злобы, суеты, коварных замыслов. Всего, чем заполнена наша жизнь на суше. Только природа. Вода, мать всего живого. И любовь. Море – мать любви. Небо – отец любви. Солнце – заботливый друг любви. Ветер – веселый спутник любви. Ты вспоминаешь? В наших жилах бьют токи молодой крови. Она вскипает от эликсира любви, переданного нам в момент рождения неведомым механизмом, механизмом, запущенным любовью наших отцов и матерей, тогда еще молодых, безрассудных и любящих друг друга, как мы сейчас. Море, любимое море, – вот мой тебе подарок, дорогая. Я готовил для тебя свою любовь к морю. И взаимность моря. Море теперь любит тебя так же, как меня. Потому что мы вместе.
Мы поднимаемся к острой вершине, господствующей над разогретыми солнцем скалами старого кратера. Последний участок – самый крутой. Вокруг – отвесные обрывы. Тебе не хочется подниматься. Отказаться и вернуться ни с чем – тоже не хочется. Я не уговариваю. После некоторых раздумий ты делаешь последние сто шагов, держась руками за гладкие камни. Я помогаю. Ты на вершине. Площадка совсем маленькая. Метр на метр. Может, – полметра на полметра. Ты выпрямляешься. Складки старого горного массива у твоих ног. Здесь, в этом Киммерийском вулкане, был проход в царство мертвых. Глубоко под землей тихо течет Стикс, река мертвых. Харон во времена оны согласился перевезти через нее Одиссея туда и обратно. Сейчас Стикс надежно укрыт отрогами. Не видно Стикса и не слышно. Не видно прохода в царство мертвых. Видны лишь обрывающиеся в море грозные скалы. Внизу – Чертовы пальцы, тридцатиметровые каменные столбы. Которые, кажется, дырявят небо, когда смотришь на них снизу. А сверху – просто пальчики. Симпатичные. Но совсем не грозные. И голубые морские дали. И крохотные деревеньки внизу. Теперь ты видишь то, что снилось мне. Что я лелеял и готовил для тебя в прошлой жизни. Ты вытянулась, как бутон цветка, только что пробившегося на вершине из каменного тела горы. Дух Святой нисходит к нам с небес в лучшие моменты жизни. За твоей спиной распахиваются роскошные белые крылья. Я снимаю тебя на вершине горы, ангел мой. Это лучшая твоя фотография. Все имеет начало и конец в подлунном мире. Прошло время. Казалось, заканчивается моя вторая жизнь. Прекраснейшая из моих жизней. Но она заканчивалась. Любовь устала. Света становилось все меньше. Осталась привычка. Твои глаза потухли. Мои – наверное, тоже. Упали сумерки. Жизнь остановилась. Должна была прийти третья, четвертая, еще какая-нибудь жизнь. Сердце забилось с новой силой. Казалось, вот он, новый свет. Казалось, мою жизнь осветили новые прекрасные глаза. Новые объятия. В голове – бардак. Чердак забит ерундой. Все перемешалось. Суета сует. Закрутились вихри, поднимая тучи пыли. Я расскажу тебе о том, о чем раньше не говорил. Демоны, прежде дремавшие в темных закоулках моего мира, проснулись и захватили все пространство. Они кричали, визжали. Впивались когтями в сердце. Царапали лицо, руки. Вокруг всё рушилось. Оказывались врагами те, что прежде казались друзьями. А враги не становились друзьями. Где я? Что со мной? Новые глаза с нежностью и грустью, но почему-то без сожаления следили за крахом моей жизни. Разваливались и падали здания, цирки, башни, которые я всю жизнь возводил вокруг себя. Размывались принципы, рушились идеи. Господи, помоги мне! Научи, дай хоть немного света во тьме кромешной. Укрепи мое сердце. Я был болен. Руки тряслись. Глаза ничего не видели. Губы пересохли. Мои ангелы-хранители спустились с неба, чтобы спасти меня. Они прикладывали влажную повязку к моему пылающему лбу. Они держали меня за руки. Чтобы унять их дрожь. Что-то нашептывали мне. «На свидание с Господом, – говорил мне библейский красавец отец Михаил, – надо приходить не только по праздникам». Вспоминались слова Сына Божьего: «Не делай другому того, чего не хотел бы, чтобы делали тебе». «И так, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь». «Входите тесными вратами». «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». «Блаженны чистые сердцем. Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источник жизни». Я был плох, и мои ангелы долго занимались мною. «Подобное притягивает подобное», – говорили они, чтобы объяснить мне, что происходит. Я уединялся. Подолгу бывал один. Но я не был один. Небесные хранители не оставляли меня ни на минуту. И везде устанавливали знаки на моем пути. Началось прозрение. Раскаяние. Катарсис. Очищение. Я чувствовал себя в церкви не только как в доме Отца Небесного. Но и как в своем доме. В родном доме. Где хорошо. Где все радует. По-прежнему в собор приходили кликуши, агрессивные старухи, убогие, приходили беззастенчивые, просящие подаяние. Но теперь я не видел их. Они оставались вне моего зрения и сознания. Не раздражали. Не портили благолепия отчего дома. Демоны покидали насиженные места в моем сердце. Им нечего было ловить. Пиявки и присоски, облепившие во множестве мою жизнь, стали отваливаться. Сами собой. Без усилий с моей стороны. Исчезать из поля зрения. Теряли интерес ко мне, забывали обо мне. Потому что я перестал думать о них, думать, как они неправы, мысленно спорить с ними. Перестал вспоминать о них. Перестал притягивать их агрессию. Не смотри хищнику в глаза – не вызовешь агрессии и нападения. Забудь хищника. Пусть он живет своей жизнью. Новые, прекрасные, любящие глаза удалялись. Размывались их очертания. Размывались черты лица. Уже почти не различимы звуки голоса, который прежде казался мне прекрасным. Я ли, в самом деле, тот, кто тянулся ко всему этому? Я ли все это натворил? Как удивительно. Будто бы не я. Я, но другой, прежний.
Наша любовь вернулась. Сразу. Сама собой. Будто и не уходила. Без объяснений. Без упреков. Дни и ночи напролет мы проводили в объятиях друг друга. И земля кружилась. Земля уплывала. Мы были переполнены любовью. Прохожие провожали тебя взглядом. Мужчины разворачивались, чтобы догнать тебя. Ошарашенные, они врезались лбами в водосточные трубы. Запинались о тротуары, падали. Говорили тебе что-то несуразное. Словно школьники совали в руку записочки. Потому что ты была прекрасна как в дни своей молодости. Как утренняя звезда, обещающая новый радостный день, дарящая каждому надежду любви. Нет, так и не началась третья моя жизнь. Продолжилась вторая. Она лишь приостановилась на мгновенье, словно запнувшись. Чтобы снова устремиться вперед и продолжить свой победоносный путь. Триумф нашей любви.
Не исчерпаны все кладовые, все подарки, что я готовил для тебя. В моих снах снова и снова – волшебные видения прежней жизни. Я должен пережить их еще раз. Наяву. Вместе с тобой. Когда? Не знаю. Я ничего не планирую. Знаю, что непременно эти волнующие моменты наступят. В свой черед. Как бы сами собой.
Мы бродили по пыльной Бухаре, предпочитая её яркому разрисованному Самарканду. В Бухаре слышны говоры, топот и неторопливые ритмы жизни древних народов. Мы поднимались на мыс Горн, чтобы бросить вызов проливу Дрейка и невидимому за ним огромному ледяному континенту. Мы часами стояли, запрокинув голову, чтобы видеть покатые вершины Синих гор, трезубцем пробивающих небесную твердь. Мы слушали пение горных исполинов, возносящих благодарственную молитву создателю. Мы бродили по лабиринтам и глубоким ущельям красных гор, где из-за поворотов поднимаются вырубленные в толще скал величественные храмы Петры. Забирались на Киммерийские плоскогорья, источенные изнутри пещерами набожных греков. Окунались в священные воды реки Иордан. Господь, казалось, радовался вместе с нами. Потому что именно для нас он приготовил бесценные дары этого мира.
Мы плавали в горячих подземных реках Туркмении. Над нами летали мыши, а по стенам ползали какие-то бесцветные неповоротливые твари. Купались в известковых ваннах с голубой водой, прилепившихся к кручам Малоазийских гор. Опускались в базальтовые разломы континентальных плит, прикасались к древним, праматеринским породам нашей космической колыбели. Вместе переплывали бешенный горный Варзоб на Памире. Любовались «полетами» гигантского ската, морского дьявола манты, и огромной тихоходной рыбы Наполеон.
Но больше всего запомнилось не это. Мне и нам. Не столь яркое. Не столь экстремальное.
Падающие листья. Мы – у подножья знаменитого дуба. Которому поэт посвятил строки: «Гляжу ль на дуб уединенный и мыслю: патриарх лесов переживет мой век забвенный как пережил он век отцов». Весь день мы любовались неяркими осенними пейзажами Псковщины. Кормили лебедей. Пробовали у бабушек на обочинах десятки сортов яблок, лучших яблок России. Слушали бесконечно знакомые и бесконечно любимые стихи. И вот, когда сердце дрогнуло и облилось слезами, наступила тишина. И мы услышали. Как осенние листья отрываются от веток. Это было похоже на еле слышный, вернее – угадываемый, щелчок. Мы внимали тому, как они, качаясь, медленно опускались на мягкую землю, покрытую ветхим одеялом упокоившихся уже листьев. Это было как череда вздохов. И слушали, как они касались упавших собратьев, закончив последний путь, – словно теплый шепот на ночь с пожеланием спокойной ночи. Множество звуков этих сливалось в тихую симфонию осени. Которую может услышать не каждый. Мы умылись музыкой среднерусской природы, сердце очистили стихами поэта поэтов. Мы были готовы. Ты услышала то же, что и я. Ты приняла мой подарок.
Деревянная церковь XIX века. Я позабыл дорогу к ней. Долго блуждали мы по заливчикам и берегам недалеко от маленького карельского городка. И все-таки мы нашли её. Потемневшее дерево. Черное серебро осиновой щепы на крышах, куполах и скатах. Ветхие лестницы. Убогий алтарь. Он пел нам какую-то незнакомую и непонятную песню из далекого прошлого нашей страны. Озадаченные, мы вышли из церкви. Отошли немного. И обернулись, чтобы еще раз посмотреть на нее перед отъездом. Церковь стояла в конце полуострова с крутыми берегами. Опять услышали тихое пение – кто это мог петь, чье это было пение? И тут мы всё увидели и поняли. Церковь слилась с крутыми косогорами берегов, падающими к узеньким пляжам огромного как море, уходящего вдаль северного озера. Стройная, неестественно высокая, она продолжала эти берега. На наших глазах она взлетала. Будто мы стали свидетелями вознесения к небесам, Успения Святой Девы Марии. Нет, архитектура не «застывшая музыка». Такая архитектура – это мощная, живая музыка. Вместе с которой мы улетали к небесам. Вместе с Успенской церковью. Вместе с тобой.
И еще я хочу напомнить тебе о саде Эльфов. Я знал и любил этот сад очень-очень давно. Часто рассказывал тебе. И мы там оказались. Не то, что этот сад неизвестен. Многие в нем бывали. Сад на берегу фьорда. Высоко над обрывом. Создатели сада оставили скульптурные портреты друг друга. Такие, какими они себя видели. Это были летающие люди. Они летали сами. Играли на простых музыкальных инструментах. Летали вместе с богами. Вместе с летающими конями поэзии. Они ныряли и плавали рядом с фантастическими существами, которых уже нет на земле. И все они пели песни. Здесь не было страданий. Все они были воплощением радости бесконечной и неудержимой жизни. Многим нравился этот сад. Как красиво. Сколько фантазии. И только мы с тобой знали, что это сад Эльфов. Нам повезло говорить с ними. Эльфы приняли нас словно своих. Как нам повезло. Они говорили с нами, минуя слова. И мы понимали их. Удивительно! Они тоже понимали нас. Потому что это был язык любви. Который понятен всем любящим. И для него нет преград.
Много снов есть у меня еще, снов, которые мы пока не посетили, которые нам предстоит пережить вместе наяву. Как много было дано нам с тобой. Спасибо судьбе за это.
Но не всё суждено нам пережить вместе. «Есть в близости людей заветная черта»… Воспоминания, которые я не смогу подарить тебе. Мое смутное военное детство. Темная лестница. Какие-то бревна, почему-то сложенные аккуратно на лестничной площадке. Белый котенок играет среди огромных бревен. Он останавливается. Смотрит на меня. Моя будущая жизнь, и светлая, и беспокойная, всякая, смотрит на меня через его детские звериные глаза. Никак нам с тобой, дорогая, не попасть вместе в то время и туда, где был белоснежный котенок, где был я, маленький Саша. Когда тебя еще не было.
Мне снится огромная коммунальная квартира на Грибной улице. Очень хорошо знаю эту квартиру, каждый закоулочек. И где она находится. Я никогда там не был. Даже в детстве, в бессознательном возрасте. Там жили мои родители, когда меня еще не было. Хотел бы пригласить тебя, родная, в эту квартиру. Но это не по силам нашей любви. Пока еще.
Мне снится прекрасное место. У моря. Высокие холмы на берегу теплого моря. Так мне хочется, чтоб мы оказались там. И бросили взгляд на морские дали с этих холмов. Однажды мы c тобой побывали недалеко от этих мест. Даже двинулись в том направлении. Прошли полпути. Тритоновы бухты. Валуны-лягушки, торчащие из воды. Не сложилось. Мы повернули назад. Проходили годы. Сны-воспоминания об этих местах становились все более расплывчатыми. Я начал забывать, где точно они находятся. Помнил только крутые осыпи, уютную бухту и светящиеся каменные ворота недалеко от берега, арку в море, через которую проходят небольшие морские суда.
Однажды мы снова оказались недалеко от этих мест. Я был уверен, что сумею найти дорогу. «Пойдем, – сказал я тебе. – Мы доберемся за два часа, не торопясь. И за два часа вернемся. Нам хватит времени». «Нет, – сказала ты, – мы не успеем. Не получится». Одна молодая женщина, которая слышала от меня о светящихся воротах, сказала: «Пойдемте, покажите мне. Я хотела бы увидеть светящиеся ворота. Мы успеем». «Иди, – сказала ты. – Ты же хочешь дойти до светящихся ворот. А я останусь здесь. Я подожду». Но я не пошел. Мне было неинтересно смотреть на светящиеся ворота без тебя. Это может быть только моим подарком тебе. Вместе смотреть на светящиеся ворота.
Я многое сумею еще тебе подарить, моя дорогая. Но светящиеся ворота я тебе, видно, уже не подарю. Ворота эти еще приходят ко мне во снах. Иногда. Они все менее и менее отчетливы. Я уже не помню точно, где эти ворота. Как жаль. Прости меня, родная. Моя вина. Наверное, моей любви не хватило, чтобы подарить тебе светящиеся ворота. Пока еще не хватило.
Пора домой
Железный человек
Я – железный человек. Ну, не тот из фильма. Я и есть я. Но в доспехах железного человека. И четыре двигателя. Реактивных. Те, что сзади, на ногах, с ними ясно. На них можно опираться или вперед лететь. А те, что на руках, с ними вопрос. Если с места подниматься, они тоже помогут. И тягу дают, и равновесие помогают держать. А если лететь. Можно руки сзади держать или чуть в сторону. Тогда можно рулить – влево-вправо и вверх-вниз. А если руки вперед вытянуть – как, чтобы не обжечься? И как кисти с двигателями назад вывернуть? Нет, вперед – точно не получится.
А что будет, если ногами направлять вверх, а руками вниз? Если резко сделать – закрутит, и пошел в штопор или поломает к чертям собачьим. Спина-то, хребет, они остаются такими как есть, их прочность несоизмерима с мощностью двигателей. Чуть перекос – крак! – и нет меня. Железный человек, он только так называется, что он железный. Нет никакого железного человека. Просто есть летательный аппарат. Очень мощный. И пользоваться им надо очень и очень осторожно.
Как, к примеру, летать горизонтально? Если все двигатели работают назад, это не позволит летать. Вернее, горизонтально, конечно, будешь лететь, но и падать все равно будешь – крыльев-то нет, подъемная сила не создается. Надо попробовать в груди прогнуться. Тогда набегающий воздушный поток будет поддерживать. И регулировать полет вверх-вниз можно прогибом. Это, похоже, безопасней.
Почему я решил стать железным человеком? Свобода. Это сладкое слово свобода. Настоящий полет.
Сколько раз мне виделось во сне. Сидя на стуле, я поднимаюсь и тихо скольжу вдоль пола. Пластаюсь горизонтально в воздухе – уже без стула. Смотрите, смотрите. Вы не верите, что есть чудеса. Есть, есть. Я сам не верил. А вот оказывается… Получается. Вылетел из зала через открытое окно под потолком – вверх, вверх, в небеса, между темно-серых туч и ярко голубым небом, вперед, вперед, вверх, вверх…
Сон заканчивается, полет прерывается. А тут не надо ждать особенной ночи, особенного сна. Надел доспехи и полетел. Куда хочешь. И что скажешь, дает это свободу? Опасно, конечно, надо учиться летать. При таких скоростях воздух становится даже не жидким, даже не водой – твердым, как сталь.
Ну и что, ты теперь свободен? Везде ПВО. «Неизвестный объект нарушил воздушное пространство Российской Федерации!» В Европе, в Средней Азии, на Ближнем Востоке – везде контроль воздушного пространства. А на высоте 10 километров не полетишь. Там давление – ноль, температура – абсолютный ноль. Это, блин, высоты не для простого железного человека. Во сне – скорости поменьше, зато вполне безопасно
Все рушится
Ребята, возьмите меня. Хочу снова быть инженером. Просто инженером. Ну что ж, что мне 60. Мне не шестьдесят. Я такой же, как и раньше. Остался таким, как был. Как хотите, так и считайте. Хоть сорок, хоть двадцать. Не надо мне должностей. Я не хочу руководить. И зарплата. Пусть самая-самая маленькая. Совсем без зарплаты нельзя, это себя не уважать. Работу любую – лишь бы инженерную.
Конечно, я все уже забыл. Раньше так хорошо знал математику и физику, а теперь забыл. Решил сам сосчитать высоту геостационарной орбиты, то есть орбиты, на которой экваториальный спутник зависнет над одной точкой земной поверхности. Угловая скорость известна, ускорение силы тяжести известно, радиус Земли известен, линейную скорость поверхности Земли нетрудно вычислить. Надо знать формулу центробежной силы. Не помню – хоть убей, не помню. Стал считать. Составил дифференциальное уравнение, решил его, получил искомую формулу mv2/r. Нашел высоту – 35790 км над уровнем моря. Интересно, там что-нибудь уже крутится?
– Зря вы все это считали, мил человек.
– А как же без расчетов? Вы же считаете, все надо учитывать. Вот вы считаете ракету – как траектория, когда и куда поворачивать?
– Да нет, все это уже не работает, разве вы не знаете?
Всё, нашей определенной, предсказуемой и такой уютной Вселенной конец. Ничего уже не подтверждается. Ни закон всемирного тяготения, ни одна из констант. Логика разрушается.
Собрался быть инженером – что вы сможете проектировать, как проектировать, на что опираться? Мы сами строили этот мир таким определенным.
Закон за законом, константа за константой. Даже непослушные и непредсказуемые кванты и элементарные частицы удалось втиснуть в законы квантовой механики. А если что не укладывалось, назвали принципом неопределенности Гейзенберга.
А сейчас ничего уже не укладывается. Все расползается. Мы сами, как кванты, оказываемся одновременно в разных частях пространства и в разных временах. И сами влияем на свое прошлое и будущее.
Посмотритесь в зеркало, что вы увидите? Вы все время колеблетесь. То вы ребенок, то убеленный сединами муж, то выживший из ума древний старик. Только зафиксировали внимание на чем-то, сразу все меняется. И это зависит не только от нашей воли. Всякая наша автоматика, она ведь принимает решения и тут же меняет и прошлое, и будущее.
Вот я вам покажу две фотографии. Это фотография движения ракеты за 0.01 сек. до принятия решения об изменении направления движения. Мы видим на снимке ее траекторию в виде белой струйки конденсата. А вот другая фотография – сделана через 0.01 сек. после начала поворота ракеты. Вот новый кусочек траектории, который ракета прошла за эту одну сотую секунды. А вот хвост – это старый хвост. Должен быть старый, но посмотрите: он совсем другой. Это уже другая траектория. Автоматика, принявшая решение о повороте ракеты, повлияла не только на настоящее и будущее, но и на прошлое.
А вы хотите быть инженером. Как вы это мыслите? Нет уже такой профессии. Ничего нельзя спроектировать. Нет основ. Не на что опереться. Вселенная разваливается. Планеты уже движутся по другим траекториям. Меняются дни и ночи, месяцы, времена года, восходы и закаты. Надо создавать новые научные основы мироздания. Когда это произойдет? Когда придут новые Эвклиды, Галилео Галилеи, Ньютоны, Эйнштейны?
Козырев предсказывал это. Он говорил, что время – это самая мощная субстанция, несущая энергию всему сущему, меняющая знак энтропии. С временем нельзя шутить. А мы – понаставили кругом зеркала. Да не только прямые – полно и кривых зеркал. Зеркалами ломаем пространство и время, плющим, меняем местами прошлое и будущее. Вот время и взбунтовалось. Что теперь будет? Сколько всего оно, это время, попереломает? Когда утихнет буря, и жизнь снова войдет в нормальную, предсказуемую фазу? Неизвестно. А вы со своими фантазиями. Инженером он хочет. Чего вам неймется?
Посмотрите по сторонам. Все рушится.
Сейчас уже не мы определяем этот мир. А наши смарты. Именно они все сейчас строят под себя. А мы послушно идем в кильватере их виртуального мира. Идем по дорогам, указанным их картами, играем в их игры, смотрим их фильмы, коммуницируем в их социальных сетях. Смарты – новая цивилизация, полностью подчинившая нас. Мы для них – средства воспроизводства. У нас уже нет собственных интересов. Все, что бы мы ни делали, – это только их интересы.
А в виртуальном мире не важны ни законы тяготения, ни законы квантовой механики, ни физические константы. У них другой мир. Ортогональный нашему. Так что ничего такого, что им, виртуалам, не требуется, нам создать не удастся. О чем бы мы ни мечтали, куда бы мы ни стремились. Мы, человеки, профукали нашу собственную, свою, человеческую жизнь. Вот так вот, батенька. А вы… Проектировать. Быть инженером. На любую ставку согласен… Не смешите.
Где я?
Ну, вот и поговорили. Ладно, не нужен, так не нужен. Идти мне надо.
Сколько сейчас? Так, так, все время я опаздываю. В этот раз не опоздаю. У меня два с половиной часа. Надо в номер зайти, взять вещи. И до порта добраться. Пароход отходит позже, до окончания посадки у меня еще есть время.
Не могу понять, где я. Путь перегораживает огромное здание. Мне его не обойти. Здесь только обходить больше часа. Придется бегом. А мне явно не в ту сторону. Где-то недалеко должен быть проход.
Может, по пути на кафедру зайти? По этому коридорчику, чуть выше по лестнице. И дальше – третья или четвертая дверь. Как все-таки неудобно, что я так и не сдал зачет по английскому. Уже взрослый человек. Сам же поступил на курсы, никто меня не толкал туда, не уговаривал. Неловко, что не сдал зачет. Как это объяснить? Работы выше головы. Сажусь вечером за рояль, а ничего не слышу. Все гудит, звуки реверберируют. Ничего не слышу из того, что играю. Какая уж тут токката и фуга ре-минор? В голове – собачий вальс с проблесками чижика-пыжика. Иногда попискивает этот чижик-пыжик, жалостливо так, беспомощно. Поэтому ничего с зачетами по английскому и не получается. Может, не переживать? Они-то не переживают, что я не сдал зачет. Вот и мне бы не переживать. Сколько прошло тому – уже лет двадцать, наверное? Ладно, не пойду туда. Как-нибудь в другой раз. Надо бы мне на пароход успеть, а то все время я куда-то опаздываю.
Коридор длинный, предлинный. Хоть один бы поворот налево, мне же на другую сторону здания. Здесь был какой-то лаз. Я уже пользовался им. Вот, кажется, сюда. Какие-то ступеньки наверх, полуразрушенный проход. Помню, помню, здесь надо забраться наверх, проход совсем узкий. Из кирпича торчат острые металлические штыри. Все осыпается. Надо подтянуться, а сверху труха сыпется. Так все колени и локти обдеру. Что-то очень узко, и лаз изгибается. Кажется, что не пролезть. Но раньше-то пролезал. Душно очень, темнота, пыль. Силы-то есть? Еще чуть-чуть. Вот – кажется, голова вылезает. Выхожу. Дальше какие-то переходы сомнительные. Ну, хоть не тесно, и потолок высоко. И светло, все видно. Но штырей из стен торчит много. Дырки в перекрытиях, того гляди – провалишься.
Шаги сзади. Кто-то идет по моему пути. Парень и девушка. Тоже смогли пройти через этот лаз.
Так, что дальше? Я на обратной стороне здания. Надо бы к взморью. Там какие-то древние районы. То ли Иудея, то ли Палестина. Но пока туда не попасть.
Вдоль здания док, какой может быть док вдали от моря? Верфь, одним словом. И корабль вдоль здания. То ли сухогруз, то ли танкер. Из здания уже полно выходов, а не пройти. Идти до конца – непонятно сколько. За этим кораблем еще два видны. А если больше?
Попробую через верфь пройти. Здесь рабочие, не особенно-то они приветливы.
– Как сюда попал? Здесь охраняемая зона, никак не могу пропустить. Или в полицию, или возвращайся, откуда пришел. Суда для китайцев строим. Какой же ты грязный, жуть. Весь оборванный. А здесь чистое производство. Кто за это ответит? Здесь каждая пылинка на счету. В лаборатории проверяют. Берут кубический сантиметр воздуха и считают, сколько пылинок. Высокие технологии.
– А вон ты парня с девушкой пропустил.
– Скажешь тоже. У них белье из антистатического материала. И халаты на голо тело. А видел, как они вымыты? И косынки на голове, и тапочки сменные. У них все чин-чинарем, нечего и сравнивать.
– Да они там же, где и я пролезали. Как же они чистыми оказались?
– Ну, иди к следующему кораблю. Там китайцы работают. Они, может, тебя и пропустят. Скажешь, что ты от проектантов. Проверить их работу. Ты ведь приходил к нашим спецам на работу наниматься? Ты-ты, я помню. Ну, так не говори им, что тебя не взяли. Взяли, вот и работаешь. Давай, шевелись. А то скоро конец смены. Придет охрана. Они точно не пропустят. Отправят назад. Откуда пришел, спросят. Из лаза? Вот и отправляйся назад. Это они так скажут. Беги, беги, пока китайцы не ушли.
Как-то надо же до гостиницы добраться. Что за странная вещь. Была Палестина – то ли Палестина, то ли Израиловка. Непонятная, пугающая старина. Так я ничего и не узнал об этом. Прожил жизнь, а не разобрался. Почему все так внезапно изменилось? Больше похоже на Украину. Говор не совсем украинский. Может быть, сербы? Как машину-то поймать? Все частные и частные. Подходят, разворачиваются, уходят. Где такси? Только плечами пожимают. Может, на поезде? Пригородный поезд. Вон станция. Стоят две электрички. Доеду до центра. Нет, та электричка давно ушла. Эта до Городищ. Может, там пересядешь. Садись в ту.
Вскочил, она поехала. Доеду до центра? Ты чего? Это в другую сторону. Ничего, там пересядешь в обратную сторону. Недолго это. Минут 30–40. Как 30–40? – у меня нет их.
Чего же я мучаюсь? Все, я как раз на главной площади. Вот и делегация наша. На обед идут. Пойду с ними. На входе талончики проверяют. Где мой талончик? Я не брал. Никто мне и не предлагал. И денег нет с собой, деньги в номере. Как же мне поесть?
До отъезда еще столько времени. Как-то надо поесть. Пойду в свой номер. Кажется, в этом коридоре. Где-то на втором этаже. Похоже, что в этом углу. Не помню номер. В этом, кажется. Почему-то здесь 4 кровати. Какие-то люди.
– Да нет, мы заехали вчера. Никого здесь не было. Были какие-то вещи. Не знаем чьи – ваши, не ваши. Вон чемодан остался. Да нет, он пустой. Ничего нет. Может, администрация что скажет.
– Нет, вы у нас не числитесь.
– Как же, – мне номер давали, в книгу записывали.
– Они все ушли. Вчера. Что с них возьмешь – филиппинцы. И вещи не передавали. Тем более, документы, деньги. Ничем вам не можем помочь.
Надо к своим обратиться.
– У вас когда трансферт в порт?
– У всех по-разному. Мы заказали себе трансферты. Кто микроавтобус, кто автомобиль. Нет, у нас мест нет. Да и багажа много. Вы бы лучше привели себя в порядок. Посмотрите, на кого вы похожи. Удивительно, что вас вообще пригласили на этот конвент. Знаете что, друг мой, вы из тех, у кого не бывает друзей. Сами подумайте, какой у вас изъян.
Как я без документов? И в таком виде, и без денег? Какой такой у меня изъян? У меня все из рук валится. Они не понимают этого. Нейтроны теперь имеют другую массу, а протоны потеряли почти весь свой заряд и теперь вообще почти от нейтронов не отличаются.
Мне никак не собрать свои мысли. Они ведут себя как хотят. И совсем не создают картину мира. А мне не удержать в голове ни последовательность, ни названия, ни понятия. Людей не узнаю – тех, кого, казалось бы, знаю. А кого не знаю – узнаю. Тех, кого люблю, вообще растерял, никого найти не могу.
Почему они так – друзей у меня нет? Есть у меня – и друзья, и любимые. Просто они там, на той стороне. Туда переехать совсем нетрудно – два часа езды на пароходе. А до парохода не добраться. И это очень плохо. Они любят меня. А меня все нет и нет. И они не знают, что и подумать. А все ведь очень просто. Они остались в той жизни. Где мы дружили и любили друг друга. Им повезло – они остались в той жизни. А я все прыгаю, прыгаю, вот и попал в эту новую жизнь, про которую никто не может точно сказать, какая она.
В этой жизни ни про что уже не скажешь – это истинно, а это ложно, это хорошо, а это плохо, это любовь, а это ненависть, это талант и скромность, а это суесловие и тщеславие. И я оказался наедине. Неясно с кем. Не с собой – потому что меня уже почти нет. И не с теми, другими. Потому что неясно, кто они эти другие. Их тоже уже почти нет.
Надо что-то предпринимать. Это нельзя так просто все оставлять. Мне мои близкие на той стороне не простят. Надо что-то сделать, чтобы опять все стало ясно и понятно. Может быть, это будут достаточно кардинальные шаги.
Потоп
Все-таки есть еще шанс сделать что-то здесь. Как же начать все сначала? Если я сам меняю мир, если сам воплощаю все, о чем думаю, если я наделен волей и могуществом…
«Я – господин тысячи миров, я царь с начала времен. Ночь и день пройдут в своем цикле, пока я рассмотрю их дела»[1].
Все, все надо переделывать. Распутывать запутавшееся. Ничто ни с чем не стыкуется. Надо все смыть, разрушить. Грехи человеческие будут унесены в мировой океан. Они смешаются с крилем, кораллами, стаями рыб, кальмарами, опустятся на дно, на недостижимые глубины, где вода спрессована как камень. Оттуда ничего не поднимется. Это пустоши на подходах к преисподней.
Великаны, посланцы темных миров, издавна живут среди нас, они создают пронизывающие нас виртуальные миры.
Когда откроются хляби небесные, эти демоны кинутся врассыпную. Большинство погибнет, но кто-то уцелеет. Нефилимы скроются среди вершин Кавказа и будут принимать облик – то троллей, то циклопов, то ракшасов. Анакимы пересекут Атлантику и будут бесчинствовать в высокогорьях Перу. И те, и другие исчезнут там без продолжения рода.
Рефаимы пойдут ратоборцами к фелистимлянам и фессалийцам. Все повторится. Огний будет царствовать, пока не будет убит соплеменниками Моисея. Давидово войско вырежет семя Голиафа, Сафута, Лахмия и иже с ними. Ахиллес, не задумываясь, зарежет Боагрия, словно огромного тупоумного поросенка.
Все смешается. Еще больше, чем сейчас. Струю мальчика будут называть янтарной. Свальный грех – играми Бахуса, Вакханалиями. Пастух с козочкой поиграл – Приаповы забавы, скажут. Парилки станут обивать ядовитым свинцом. Ртутью будут сводить веснушки и лечить сифилис.
Многое, многое начнется впервые.
Начнут делать лодки и суда, потянут их к морю. Море еще очень высокое. Поэтому на картинах горизонт поднимают под самый верхний край.
Из моря снова поднимается Ирландия. Удобренные килом, ее холмы и равнины покроются лилово-сиреневым цветением вереска, желтыми соцветиями дрока. Из их аромата будет соткана небесная фея Этайн, временами воплощающаяся в земную женщину Эйлид Прекрасную, дивную супругу многих и многих царей.
Впервые кролик родится в шерсти и зрячий – первый заяц, который через завесу колокольчиков и цветов тимьяна будет молиться северному сиянию под вой феи смерти, баньши, топот вышедших из-под земли лепреконов и визг ненасытных шакалов.
Человека, который высек искру ударом кремния о кресало, назовут Прометеем. Хилый Гефест будет спасен в море феями Фетидой и Эвриномой и построит первую кузницу. Он же изготовит несокрушимые путы для своей матери. Первые мореходы сделают астролябии, чтобы вести суда по звездам.
Все струится, поднимается из ничего. Дети смотрят первые детские картинки и в душе мечтают о комиксах, еще не зная, что это такое.
Кровь, еще никто не боится крови. Первый жертвенный барашек, первые побратимы кровью, первый убитый, напившийся кровью гнус, первая кровь девочки, первый Каин, убивший брата своего из зависти, первая Синяя борода, первая бойня и козел-новатор, ведущий скот на заклание. Стада прерий на убой, запах крови, навоза и матэ.
Кровь и молоко, реки молока. Кровь с молоком – высшая похвала деревенской простушке.
Первые плотины бобров, инженеров-интуитивистов. Первые лавки. Грязь и помои городов. С запахом модного кофе «мазаграна».
Все с начала – кто-то изобрел флюгер, кто-то колокол, кто-то свирель и силки для ловли птиц.
Луна прислушивается к торжественным звукам органа на перевале Сен-Готард, установленного среди голубого свечения ледников и хаоса гор, расколотых невидимым движением литосферных плит, к пастушеской музыке и задушенной декламации первых сонетов.
Гром, молния, пена, взбухающий, булькающий пруд, закрывший черными пузырями белокаменные ступени. Все сошло.
Теперь можно строить заново наш мир. Можно следить за всем происходящим. Наблюдать за Луной и Венерой. Изучать магию чисел. Ждать, пока на тебя упадет яблоко. Родиться гениальным Абелем и рано умереть. Идти на баррикады, а в перерывах между сражениями записать на обрывках теорию групп, и тоже рано умереть. Снова строить ясные и прозрачные конструкции, вокруг которых формируется такой понятный и уютный, удобный для жизни мир. Боже, какая скука! Безнадежная скука.
И конечно, королева. Королева, колдунья, ведунья, ведьма. Она раздувает угли в надежде выплавить огненного человечка-гомункулуса. Но гомункулуса, превращающего свинец в золото, не будет. И то, что знает, она не скажет нам. Мы так и останемся в неведении.
И потоп. Потоп. Сколько смертей, сколько живых безвинных душ. Если бы я был демиургом… Я не смог бы и не смогу.
Нить Ариадны
Шанс, шанс. Я же пришел не один сюда. С любимой. Она тоже где-то здесь. Удивляется, куда это я запропастился. Она надежная. Всегда была опорой для меня. Она-то точно знает все: и номер нашего номера, и где мои вещи, и как добраться до порта, и вообще, что надо делать. И почему мы все равно сумеем остаться людьми, пусть вокруг все рушится и размывается. Она всегда знала, чем надо заполнить пустоту, если вдруг образуется пустота.
А у меня пустота. Внутри. Вокруг тоже пустота. Где ты, дорогая? Почему я убежал в эти – то ли Иерусалим, то ли Сербию, то ли Болгарию?
Оставил где-то кроссовки. Не помню, зачем я их снимал? Теперь иду босиком. Хорошо хоть мобила есть. Какая-то она странная стала – вместо экрана циферблат почему-то. Ну, циферблат, так циферблат. Хорошо хоть кнопки остались. Как набрать? Ничего не помню. Надо через Россию набирать, что ли… Россия +7. А здесь плюса нет. Просто цифры. И телефон не помню. Бывает так – то, что хорошо помнишь, вдруг начисто вылетает из памяти.
Да вот же, она сама звонит. Надо ответить. Жму кнопку, почему-то не соединяется. Она точно знает, почему я в Болгарию рванул, и где теперь мои документы, и вещи, и кошелек. И где кроссовки оставил. И когда будет трансферт. Она уже там, на пароходе. Сидит и ждет меня. И все, что я потерял, при ней. И вещи, и представление о мире. И чувства, и преданность, и любовь.
Раз она звонит, значит, связь не потеряна. Значит, я еще не потерял самое главное. А тогда, опираясь на это, можно построить все заново. И логику. И круг общения. И цели. И, самое главное, – найти смыслы. Все ищут новые смыслы. Мне новые смыслы не нужны. Мне бы старые сохранить, удержать. Меня и старые вполне устраивают. Хорошо бы их не потерять.
Звони, звони, дорогая. Не прерывай звонка. Это нить Ариадны. Я держу тебя на нити этого звонка. Я иду по этой нити, бегу, только не бросай трубку. Пока ты звонишь, я точно знаю, куда идти и что делать.
И я приду к тебе. Ты посмотришь на меня критически и скажешь:
– Саша, на кого ты похож? Почему ты ведешь себя по-дурацки? Я всегда знала, что ты не от мира сего. Едем домой, дорогой. Зачем нам эти Израилевки, зачем нам Скупщина, зачем Болгарщина? Едем домой. Только дома нам хорошо. Я буду топить камин. А ты писать свои детские книжки.
Ничего, что жизнь расползается. Не так уж все и плохо. Она теперь такая, как в твоих книгах. Непрогнозируемая, немного ненормальная, умная и безбашенная одновременно. И романтичная. Потому что романтиком и идеалистом можно быть только, если отбросить сиюминутное и правильно-прагматичное.
Наш с тобой дом – это прибежище для Криса Кельвина из «Соляриса». Это наша маленькая родина. Где нам по силам быть домашними волшебниками. К нам иногда приходит погреться у камина наш взрослый сын, принц нашей маленькой сказки. Ему тоже суждено стать волшебником. А пока он носится и вращается в этом распадающемся мире. Ему кажется, так все и должно быть. Он пока не верит в чудеса. И так будет до тех пор, пока он не научится сам делать чудеса. А когда научится, он найдет себе подругу и построит свой собственной мир сказки. И тогда он лучше поймет нас.
Она права. Ну, что, поехали, демиург? Домой, домой. Где есть законы Ньютона. Где есть тепло, чувства и ясный разум. Побеги нормального мира начнут прорастать из нашего дома наружу и выстраивать все, с чем они соприкасаются, так, как это было раньше, когда живы были наши родители, наши дедушки и бабушки, наши прародители, которые жили в Эдеме и оживляли своим дыханием Парадиз – великую прародину человечества.
Назад в Эдем. Пора возвращаться. Мы все так уже набедокурили, наделали столько глупостей. Пора взрослеть. Пойдем в Эдем, дорогая. Вначале вдвоем. Потом к нам присоединится сын. Потом друзья. Потом друзья сына. Заразительны не только плохие дела. Но и хорошие. За нами пойдут многие. Их будет все больше и больше. Отец Небесный дал знак. Пора возвращаться домой. Он ждет нас. Мы созрели вернуться в отчий дом.
Мы с тобой точно созрели. И остальные тоже. Только они пока этого не знают. Посмотрят на нас и поймут, что надо вернуться.
В отчий дом. Где мы будем как боги. Где будем знать существо и имя каждой вещи и каждого животного. Где мы будем творить мир, где есть ясный разум и живое чувство.
Пора домой.
Примечания
1
Мантра йогов. Приписывается поэту Орру.
(обратно)
Комментарии к книге «Пора домой», Саша Кругосветов
Всего 0 комментариев