«Опасный груз»

Опасный груз (fb2) - Опасный груз 2194K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Васильевич Денисов

ОПАСНЫЙ ГРУЗ Стихотворения Поэмы

Техническая страница

ББК 84Р7

Д 33

Денисов Н. В.

Опасный груз. Стихотворения, поэмы. Художественное оформление И. Н. Холомьевой. – Шадринск: ПО «Исеть». 2001. – 60 с.

Под редакцией автора:

Поэтические произведения русского поэта Николая Денисова, вошедшие в новый сборник «Опасный груз», написаны в последнее время. Публиковались в периодических изданиях.

ISBN 5-7142-0374-7

© Н. В. Денисов, 2001

© И. Н. Холомьева, 2001

Опасный груз

КЛИЧ

В леса! За болота и реки. В скиты, где лишь шепот травы. Немедленно ладить засеки, Ходы потайные и рвы. Аврально и без проволочки, Как в злые годины, века, – В леса! Пусть в слезах химподсочки, Но все ж еще наши пока. И снова – за брата, за друга, За этот... за менталитет – Пройти от пращи и от лука Свой путь до брони и ракет! Достанет последнего гада Архангел своим копием. Бесовскую пыль демократа На паперти Храма стряхнем. В леса! В Пустозерски, в Уржумы! В подвижники – Бог на челе!.. Но нет огневых Аввакумов Сегодня на Русской земле. 2000

В ГЛУБИНКЕ

Да что Москва! В глубинке – те же грабли. Вон воровской Цигарки огонек. И мало звезд. Небесный свод ограблен. И на моей хибарке Сбит замок. Гремлю ведром. Колодца шурф полночный Вморожен в абрис Зябкого двора. На лужах лед Потрескивает сочно, Он не растает Точно до утра. Нагрею печь. Чаёк – привычный фактор. И – не впервой В миры былого плыть. Москва, Москва! – Две тыщи верст по тракту, Приснится, золотая, Может быть. 2000

ВОТ СНЕГИРЬ ПРИЛЕТЕЛ

Десять лет, как в огне, И четырнадцать – смуты туман. Лишь порой с бодуна Противление робкое Змию. Бесконечные выборы – Свара, отмазка, обман. Ой, простак-русачок, Промытаришь, гляди, и Россию. Тьфу! Вон сучка бежит, А за ней – разношерстная масть – Табунов кобельков (Изнахратили гады породу!), Но один самый сильный, Он держит над сучкою власть: Вот насел, овладел И на рейтинг работает сходу. Не ищу параллелей... В окне деревенском весна. Вот снегирь прилетел И репей шелушит с голодухи. Я в напряге и сам: Эх, в тугие б сейчас стремена! Ни стремян, ни коней... Только пьянь-перепьянь Да старухи. 2000

ЭПИЗОД

Ну, теплынь! Ботву сжигать пора. Сашка вон, балда, однако пьяный, Деньги есть, а то б приполз с утра И канючил «чирик» свой поганый. А скворцов! И, надо же, чижи! Опустились, яблоню прогнули. Но Валера в гневе – алкаши Иль бичи веранду бомбанули. Алексей – тот в мать и перемать! Тоже всё в домишке вверх тормашки. Ничего не взято, что там брать, Ну шмутье какое, ложки, чашки. Мужики – а каждый голова! – Без собак-ищеек и ментовок, Направленье выбрали сперва – По чужим протекторам кроссовок... Как в кино, сидит домушник-спец, По-блатному смалит сигарету, Недопита водка, огурец, На груди наколка «Щастья нету!» Страшен был расправы эпизод: Выл негодник, по полу катаясь. Шлангами его от «К-700». Выходили, за сердце хватаясь. 2000

УВЕЛИ КОНЕЙ

Увели коней, беспредел в миру, Распоясался злой шайтан. Не нажил палат, тяжко фермеру, Хоть беги назад в Казахстан. Там родной аул, там зари тюльпан, Тихоструйный дым кизяка, На коврах сидит свой кайсацкий хан, Бывший пламенный член ЦК. И пошел на тракт, и прищурил взгляд: Катерининбург – далеко, По обочинам жар-мангалы в ряд, Шашлыки дымят. Эх, Гнедко! Эх, Игренька-друг, молодой скакун, Губы сахарны, гладок круп... Вот кафе «Абрек», о гранит-валун Точит-холит нож душегуб. Ой, шайтанский стан, кровяной шесток! Не видать, не знать бы вовек. Вышел главный сам, взор колюч, жесток: «Нэ хады сюда, чаловек!» И побрел степняк, восставать не стал. Говорил с женой: то да сё... Объявленье дал, от руки писал: «Продается дом...» Вот и всё. 2000

СОЦИАЛКА

...И сосед мой про живность жалейку завел, Показатель упал, мол, до смертной отметки: Две коровы в округе, пять ярок, козел, Поголовье котов еще дикой расцветки. Да, покуда я классикой душу лечу, И земная – при чтеньи – юдоль не колышет, Иль там что-то отважно в тетрадке строчу, Они шкуру друг дружке сдирают на крыше. В одиночестве волчий всегда аппетит, Подкреплюсь, неохотно помою посуду. О каких-то «реформах» транзистор бухтит? Социалка теперь превалирует всюду. Правда, сам я хозяйство вести не сдурел. Вон решился и сник новорусский холера... Ублажились коты. И закат забурел. И в семь сорок зажглась над поселком Венера. 2000

НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ

У ночной телелоханки Я сижу, корежа лик. Трах-бабах! С копьем архангел Посреди жилья возник! Я привык к бесовским рожам И не ждал визита – вдруг: – Много гадов изничтожил? Доложи мне! – Сотню штук! Вздернул бровь, Мол, экий Стенька: – Дуру гонишь иль кино? Говорю: – Приплел маленько, Но ведь нынче их полно. Сам же видишь, не пасую, Не спешу торжествовать. По рогам вот расфасую, Будем пальцы загибать. Во, красавцы! В лучшем виде, Обналичены стократ. Если зря кого обидел, Так простил электорат Я ж не рушил Божьих правил, На костях не пировал. И не зря священник Павел Целовать мне крест давал... Доложил, облегчил душу. И за гостем дверь закрыл. Вот то место, где он слушал, Вот перо небесных крыл. 2000

ИЗВЕСТНЫМ МУДРЕЦАМ

Нет и вам спасенья, говорю, Но хоть раз послушайтесь совета: На Восток молитесь, на зарю, На Китай, на пагоды Тибета. И пока оттуда пропылят Колесницы огненной шимозы, И консенсус в мире утвердят, Всех сметая, эти китаёзы, – Думайте, шурупьте! Между тем, Как-нибудь слинять вострите лыжи. Ну обрежьтесь начисто, совсем! Конструктивней выхода не вижу... 2000

ДЕВАХИ

Каких-то девах принесло, Развязных, накрашенных кралей. Кривляются, ржут весело, При всех эпатажно скандаля. Помадой очерчен оскал, На шеях колье-погремушки. Я воду в колодце набрал, Припали к ведру, как телушки. Ну что ж, приласкай, старина, Вон ту, что отчасти медова, С плацдармом кровати она Знакома и к бою готова. Неважно, что голос хрипит, И шутки дурны и колючи, Подцепишь классический СПИД Иль что-то позлей и покруче! Наверно, глазами и ртом Я все же сумел улыбнуться. Попили девахи, потом Ушли, обещая вернуться. Пока размышлял о былье И думам живым предавался, Бренчало в проулке колье, И смех непростой раздавался. 2000

СТРОЮ БАНЮ

В рыжих опилках Апрельский осевший сугроб. Стружка кудрявится С локоном девы сравнима. На перекурах Вползает под свитер озноб. Талые воды журчат И проносятся мимо. Дело решенное: Вот уж на взъёмы стропил Скат набиваю из досок, Кладу рубероид. Сруб конопачу, Мощу потолочный настил. К августу точно Веселую баньку дострою! Банька, что надо! Нагрянет родня, как в музей. Веник березовый, Он – распервейшее дело. Много пожалует На дармовщинку друзей. Жару поддам И пусть дурь выбивают из тела! Надо б просторный Предбанник изладить. И свод. Каменки выложить. Дел, как подумаешь, море. Хитрый скворец вон За паклей охоту ведет, Тащит в скворечник. И снова свистит на заборе. 2000

ПРОЙДЯ АТЛАНТИКИ

Весенний день на ощупь шелков, Пахучи тополь и ветла, Навозных куч субтропик желтый Приметней в мареве тепла. Вскопал три грядки, подытожил, Что посажу, посею и... Вот до чего ты, парень, дожил, Пройдя Атлантики свои. Неси свой крест и пей отныне По шесть с полтиной молоко. Давно ль, моряк торговых линий, По Сингапуром пил пивко! Вздымай лопату, словно знамя, Не оступайся на граблях. Итог один: вперед ногами... Как, впрочем, и на кораблях. 2000

ПОЛУСТАНОК

Поленницы, кучи угля, Электроопор истуканы, Без плоти листвы тополя, Как будто собаками рваны. Вокзала обшарпанный вид, Перрон, навевающий скуку, Каблучной картечью побит, Заштопан на скорую руку. Зевающий, сонный народ, Как вынут на свет из заначки. И с датой – «13-й год» Кирпичный престол водокачки. За красноажурной, рябой, Стеною столетнего дива – Мне чудится дым над трубой Летящего локомотива. Мазутом и гарью пропах, Он мчит сквозь разор и разруху. Быть может, и в наших рядах Прибавится дерзких по духу. 2000 АРКТИКА Торосов хруст, дыхание борея, Столпотворенье пакового льда. Иль – воскрешен последний день Помпеи, Иль эпизоды Страшного Суда? Стальным бортам не вырваться из плена, Попытки-пытки гибнут на корню. Сам бог Нептун, сломав через колено, Трезубец свой закинул в полынью. Бредет медведь: «Браток, далеко ль суша?» Матерый зверь, а вон как одичал! Потом трусит медведица: «Послушай, Ты моего тут блудня не встречал?..» Арктическая белая пустыня... Апофеоз свершений и потерь... Ребята, как там плавается ныне, Каким богам вы молитесь теперь? 2001

ВОРОТА В БОМБЕЙ

Над аркою этих ворот Плескалось полотнище флага. И требовал «плату за вход» Какой-то шутник иль деляга. Плевать бы! Но вляпался в спор, Попёр я в погибель скандала. И тут же уперся в забор Крутых полицейских амбалов. И самый амбалистый – мне Тюрьмой пригрозил. Ну и гад же! Вальяжный такой, в тюрбане, Наверно, ба-а-льшой магараджа! И взяли меня в оборот, Как неслуха, зелень-мальчишку. И здесь же, в притворе ворот, Повытрясли всю мелочишку. Пошел я на свой сухогруз, Закрылся и запил в гордыне: Могучий Советский Союз И пикнуть не дал бы, а ныне... К печали штормов и зыбей, К позору торгового флота,– На древних воротах в Бомбей Могли и повесить в два счета. 2001

ПРО ИНДИЙСКУЮ КОРОВУ

Священная – да! А по части навоза? Не видел. Одна подкопытная пыль. Конечно, жестка постановка вопроса, Но это ж корова, не автомобиль. Загон переулка, асфальта подстилка, На впалых боках – голодовки печать; Окрестную травку побила кобылка[1], Одно остаётся корове – мычать. Смотрю я и мучаюсь горькой, подспудной, Далёкого детства бедой-лебедой: Эх, эту б корову в лужок изумрудный, – Пасись и нагуливай добрый удой! Под вечер пришла бы корова до хаты, И кроме удоя с собой принесла – Две пары копыт и большие ухваты Священных рогов к изумленью села. С коровой и в жизни была б перемена: Звенел бы литовкой на знойном лужке, Зимой бы носил ей навильники сена, Похожий на Будду в своём кожушке. 2001

В БУЭНОС-АЙРЕСЕ

«...Они тут давно поселились, хохлы, Огонь до сих пор высекают кресалом, А молвишь едва «Здоровеньки булы!», Тебе уж горилку подносят и сало!» – Вчерашние байки. А нынче – молчок. Сверкает Флорида – центральная трасса, Кафе, магазины... Взгляни, морячок, Однако, скульптура Шевченко Тараса? Оно, изваянье! Но фальшь фонаря, Но это пальто аргентинского франта... А дума и взор, и усы кобзаря, И надпись достойная: «От эмигрантов». Ухоженный скверик. Народу пестро. И все же поэта глаза хмуроваты, С того ль, что под кручей не чудный Днипро, А волны чужого залива Ла-Плата? 2001

ОПАСНЫЙ ГРУЗ

Нет, нам не платят «гробовые», Хоть в трюмах и опасный груз. «Ревущие сороковые[2]...» Пуэрто-Мадрин... Санта-Крус. Так и плывем, удел нехитрый, Шторма привычно мачты гнут. Конфуз, коль тыщи тонн селитры Набухнут влагой и рванут! Ни "SOS" подать – в простор куда-то... Ни слышать больше никогда, Как в полный штиль журчит в шпигатах, Стекая с палубы, вода... Конечно, жаль, – Судьба-индейка! – Упасть ни в травы-ковыли,– Не ближний свет,– В проливе Дрейка, На рифы Огненной Земли... 2001

В ХОЛОДНОЙ ИЗБЕ

Жар в печи обещает прогресс, Образ мира черты обретает. Солнце вышло в разводья небес И арктической льдиной блистает. Дров подкинешь, гудит дымоход, В талых окнах – простор для обзора. И белеет наш сад-огород, За межой, как отрез коленкора. Хорошо от плиты прикурить, Сразу вспомнишь уют полубака: Налицо философская нить От избы – и до звезд Зодиака. Одичав на родной стороне, Не держу к ней претензий и злобы. Рад вещунье-сороке в окне И тугому форштевню сугроба. Рад сноровке пичужек синиц, К людям только душа охладела, – Столь их нынче, физических лиц, Все спешат по ненужному делу. 2001

ФОРУМ

Под занавес нас приняли в Кремле Под музыку Вивальди, может, Шнитке. Но больше мне понравилось суфле И устрицы, и легкие напитки. Отметил суетящихся особ, – Орду у нас кормившихся клиентов: Америк и нордических Европ, И желтых рас, и черных континентов. Кубинцев – «Вива, Куба!» – обнимал, Братались мы: агрессор нам не страшен! И Пельше из заначки вынимал «Столичную» – родименькую, нашу. Засняли для кино и для газет, Из рук высоких выдали награду. Генсек был на больничном, но фуршет Дал от себя по высшему разряду. Опять внесли и закусь и вина. Приветила страна и угостила. Была уже беременна она Антихристом Кровавым Михаилом... 2001

БРИГАДИР

Портрет вождя. И «ходики» в ходу, И счёты – в толчее бумаг и пыли, – Костяшки их, как грешники в аду, Метались и угла не находили. Подбил итоги – цифры и нули: Приход-расход. И так сказал: «Ребята, Вы хорошо колхозу подмогли, А может быть, всему пролетарьяту!» Запомнилось, как грохал по столу, Давал приказ напористо и круто, Как нас подвел к бригадному котлу: «Ты покорми работников, Анюта!» Подали кашу, в меру посоля, Желтел компот, белела горка хлеба. Сквозь полевой навес из горбыля, Как горний свет, просеивалось небо. Куда он канул? Азимут ветров Увел ли вновь – в земные страсти, войны? Иль коммунизм, как лучший из миров, Примерив к людям, понял – недостойны… 2001

ВРЕМЯ ТРАТИТСЯ...

Отреклись от теории классовой, Согласились терпеть и молчать. Время – вспомнить поэмы Некрасова, Достоевского вновь изучать. Ах, Добрыни, Алеши Поповичи, Ах, святая ребенка слеза! Геть, вас грефы и все абрамовичи, Ваши «новости» и «голоса». Сколько пролито слез! Сколь растратили, Побросали несжатых полос! В бесовской толчее демократии Вроде ладана русский вопрос. Время тратится, стужей сугробится, И приметы пока ни к весне, – К Сатане, ни к Святой Богородице, К Хакамаде, Чубайсу, Чечне... 2001

РАСКЛАД

«Отец мой был природный пахарь...»

Из народной песни Ну что, орлы-интеллигенты, Соколики, тетерева, Как там «текущие моменты», «Свободы» ваши и «права»? Теперь повсюду тары-бары, Не жмет, не душит агитпроп. Вы ж так хрипели под гитары Об этом – в кухонках – взахлеб! Ну допросились в кои веки Почетных званий и наград, Ну вышли в общечеловеки... А дальше что? Какой расклад? Вокруг желудка интересы, Все те же всхлипы про «судьбу» Да злые шуточки от беса Про белы тапочки в гробу. А не от Бога – болевое Еще живого бытия: «Горит, горит село родное, Горит вся родина моя…» 2001

У РОДНЫХ ОЗЕР

Тополя да березник редкий, Пристань с лодкой, сенник, сарай. Закогтились когда-то предки В этот хлебный, озерный край. Встанет колос – душе отрада, И в озерах – живой оброк – Добывался карась богато, И коптился-солился впрок. Так века протекли. А ныне Укрепились посланцы зла: Выйдешь в поле, там гул пустыни, Гады мрака, им несть числа. От березника – только вздохи, Вороньё гомонит на пнях. В черноземах – чертополохи При разбойничьих кистенях. Встретишь друга, он пьян: – Здорово... Разговоры, как двух Ярём: – Ну стряслось... и довольно, рева, Будем живы, так не помрем. Погужуем на этом свете, А на том отдохнем зато! Ладно... Надо б проверить сети, Может быть, и попалось что?.. 2001

БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ

В ад и в рай посчитал я ступени, Но ни в ад и ни в рай не попал. Потоптался у врат заведений: Те и эти из бруса, из шпал. Сектор ада – жестокая штука: Живодерни, жаровни, крюки... Клиентура здесь та еще: – Ну-ка, Где тут рай? – обступили братки. В интонациях – чуть не угрозы, Прохиндейский, блатной интерес. Возжелали парить, как стрекозы, В экологии чистых небес. Вынь да выложь нектару и меду, Черной корочки знать не хотят. О «Гулагах» мусолят колоду, О «правах человека» бухтят. – Где тут рай? – прижимает орава. Леденеют протесты в груди. –Во-о-н, ворота... При нынешних нравах Отворят ведь. Пропустят, поди? 2001

УШЕДШИМ ПОЭТАМ

Нет, необдуманно вы поступили, ребята,– Рано легли на погосты под хвойные кроны. Бренную плоть поглотил крематорий заката, Души спаслись? Ведь и здесь покушались вороны. Зябко в округе. Луна, будто высохший череп. Глянешь на звезды: что тлёю капуста побита. С кем перемолвиться? Всюду базарная челядь, Жалкие лики и – ни одного индивида. Ладно еще – остается небесная тема. Только и здесь ненадёжен приют для поэта. Жизнь проматросил, поверив Звезде Вифлиема. Кончились жданки. Второго пришествия нету! В сад Гефсиманский бреду, как ужаленный током. Чей там галдежь за ночными оливами сада? Мир обвожу утомленным «всевидящим оком» – Крест свой, Голгофу, умытые руки Пилата. Дальше провал... И – пещера с приметами штрека. Эй, мужики! Но в ответ только скрежет железный. Тут и найдет нас субъект двадцать первого века, – Злой фарисей иль все тот же архангел небесный?.. 2001

* * *

Утро. И птицы летят. Сыплется иней морозный. Руки работы хотят. Дух нарождается грозный! Не было. И дождались Чувства большого накала. Вся обозримая высь Дружно проторжествовала! Славься торжественный миг День наступающий славен. Он, словно гений, возник, Радостью Пушкину равен. Густо снегами одет, По-богатырски спокоен. Родина. Радость. Рассвет. Русское утро какое! 2001

БАЗАР Поэма

1.

Зимнее солнце багряно садится в сугробы, Кипень поземки в окошке куделится, дышит. Кинешь в печурку полешек березовых, чтобы Было теплей. Через час уже горница пышет. Станут у мамы мелькать за вязанием спицы, Мыкать телок и дымиться отца самокрутка. Бог Саваоф будет мирно дремать на божнице, Волк не застреленный выть за околицей жутко. Хрумкают сумерки квашенной – в бочке – капустой, Паром картошки исходит чугун полведерный. Соль на столе. А вот с хлебушком скудно, не густо. Но доживем до целинной эпохи задорной! Вот еще годик, другой и – достаток вернется. Сталин в Кремле, потому и не будет иначе. Любо смотреть, как чухонец лощеный клянется В дружбе к России... А «шмайсер» на хуторе прячет. Видно, и нас не минуют военные громы, Глянь, «суверенов» повсюду расставлены мины. Вот и евреям создали Израиль искомый, Пусть себе едут и строят свои Палестины. Рубят жилье, комбинаты возводят и домны. Только все чаще роятся иудовы слухи: Сталин умрет, волонтерами «пятой колонны» Вновь они вздыбят зловещую гидру разрухи. Слухи пока лишь... А вечер все длится. И длятся Жаркие схватки, победы и горести – в книжке. Вьюга в окошке, но – чу! Там в ворота стучатся! Это цыгане. Вон – куча мала! – ребятишки. Ну, заходите! Бывают «ташкенты» на свете! С кучей подушек ввалили и радости ворох! Батька семейства – две Красных Звезды на жилете! – Сразу, понятно, сошелся с отцом в разговорах. Все поуляжется, стихнет к заре деревенской. Утром, лишь свист, и умчат в свои дали цыгане, После, потом приблазнится в печали вселенской: Ах, ведь могли, и меня полусонного – в сани! Ах, ведь могли... И не знал бы «реформ» и «застоя», Толком не ведал бы о поэтическом даре, Честно считал бы, что время пришло золотое, Вроде, кацо продавал бы урюк на базаре. Нет, миновало... На все, видно, промысел Божий, Вдосталь и так нахлебались недавней Голгофы. Вышел я в мир, очарованный утром погожим. Кто тогда ведал о нынешнем дне катастрофы?! Вышел я в мир. Из сугроба торчал конопляник. Каждый забор был украшен вещуньей-сорокой. Шел я и шел по земле – очарованный странник! – Пашню пахал и в моря зарывался глубоко. Мог бы и в космос! Но дел там не выпало срочных. Парус поднял и прошел все порты знаменито. Всласть торговался на ярких базарах восточных, Думал, о Господи, сколько лежит дефицита! Вольные мысли... Бывали там – выговор, взбучка. Главное – цел! И надев сингапурские «шкары». С борта сошел: а в Отчизне такая ж толкучка – Жвачка, и «сникерсы», и вперемешку Гайдары. Сколько их сразу набухло во вражеском стане! Враз продала нас кремлевская сытая свора. Лучше б тогда уж меня умыкнули цыгане, Лучше б утоп я в родных окуневских озерах! Меченый дьявол и прочих мастей пустозвоны Всласть уж топтались на бренных останках Союза. Лучше б меня Филиппинского моря циклоны Смыли за борт, растерзав под винтом сухогруза. Нет, миновало... Иная нам выпала повесть – Настовать заново русскую честь и отвагу. В «новой Расее», где все продается, и – совесть, Выход один: Сталинград! И за Волгу – ни шагу! Дело уж к вечеру. Думы испытанной пробы. Вот я, поживший, стою на краю тротуара. Зимнее солнце садится в дома, как в сугробы, Словно бы в ад, кровенеют ворота базара.

2

Сколько товаров, на ценники глянуть хотя бы, Возле ларьков – атмосфера рыбацкой путины. Гоголь вздохнул бы, прикинув базара масштабы: Редкая птица достигнет его середины! Как плагиат, здесь гонконгские «щели» и «ниши», С верой в навар, по-китайски улыбчивы зубы. Две только разницы: там для прохлады «кондишен», Здесь же торговцы дубеют в романовских шубах. «Друг, заходы!» – и с улыбкою слаще варенья, Кличет один, воссияв из ларька-паланкина. Русский доцент и вчерашний учитель черченья Рядом бодрятся с челночным шмутьем из Пекина. Глянешь, прикинешь, немеют рассудок и чувства: Что за бюстгальтер? Войдет два ведерка картошки! В целой РФ не найдется достойного бюста, Разве в глубинке, и то при хорошей кормежке. Дальше, как с силосом ямы, раскрыты баулы – Сытый товар и серьезней зазывные трели, Запах ядреный – набор кожухов из Стамбула. Сдуру примеришь, тепло, как с турчанкой в постели! ……………………………………………………………… Сколько я знал знаменитых мехов! Но бараньего Не было лучше – на шапки и варежки царские! Или – ондатра с озер! С одного лишь Кабаньего План годовой закрывала в морозы январские. Край мой охотничий! Щедрость озер. А леса его! Лисы, зайчишки! Их тропы, как грамота нотная. Глянешь теперь на пушнину бород «под Басаева»: «Друг, заходы!» – а в прищуре тоска пулеметная. Что говорить тут! За русский народ не ответчики – Ни радикалы, ни власти валютная братия. Входишь в «структуры», все те же сидят партбилетчики Вместо марксизма макают тебя в демократию. Нет уж, увольте! Хоть здесь налегке путешествую, Гроздью цыганок оброс, как афганец «лимонками». Батюшки-свет! Как предтеча второго пришествия, Бывший райкомовец ходко торгует иконками. В крылышках, в нимбах – тут вся олигархия райская, Нынча – лафа. ФСБ за кордоны не вытурит. Да и Сибирь – это вам не пустыня Синайская, Круче «телец» и мощней фарисеи и мытари. Были и нет! – легионы охранных ораторов, Пали чекисты, скукожилась «наша» милиция. Кто половчее, освоил дуду «реформаторов», В меру стараясь, а – вдруг победит оппозиция?! «Ладно, земляк, дай иконку, вот эту, с Николою! – Мелочь сую, как туземцу стекляшечки с бусами,– Выстоит Русь?» Он кивает головкою квелою, Выдохнув так, что – ищи огурец и закусывай. Дальше, о диво! О дева! Юбчоночка куцая, Презервативы колготок и глазки алмазовы. Вся из себя, сексуальная вся революция, Задом покрутит, балдеешь, как шприц одноразовый. Тут – не слабо! И таких в телевизоре вечером Полный букет, НТВ с ОРТ состязаются. В корень смотрел с ускореньем и гласностью Меченый: Только и дел, что торгуют, жуют, раздеваются. «Друг, заходы!» – вот уж третий в приятели мылится. Что ж, я привык дипломатию гнуть с иноземцами. Гнев всенародный кипит и когда-нибудь выльется,– Где вожаки?! Да все там же, в торговле, в коммерции.

3

Бизнес, о бизнес! (Нет толку, пойди и поплачь). Факт налицо: дефициты фарцовые кануты! В сквере, где раньше взмывал по-над сеткою мяч, Нынче шнуры, словно струны реформы натянуты. Э-э, не смущайся! Народ оторви тут да брось, Всюду бывал. Вон глаза, как подшипники-ролики. Тампаксы, памперсы, трусики – видно ж насквозь! – С Польши, конечно. И здесь преуспели католики. Тополь-коряга, ты помнишь, была тут скамья? В пору июня сидел я с есенинским томиком. Нынче – прилавок, развал, вавилоны белья, А по теплу, по ночам, упражняются гомики. Рыночный курс! Он хитер и весьма вороват, Строго хранят его смуглого облика «визири». Сдуру – иль как? – поддержал его электорат, И паханат – до дебилов донес в телевизоре. Три на четыре – рекламное чудище-блеф: «Пей кока-колу!» (В загранках напился, не жаждаю). А в уголочке – листовочка КПРФ: «Не поддавайтесь! Имейте понятие, граждане!» Я-то имею. А массы опять – в дураках. Вот и взываю: проснитесь! – за Родину ратуя. «Белым» – смешно ведь! – считался при большевиках, «Розовым» нынче! – у всех нас судьба полосатая. Жил бы в 30-х, в шинели б ходил, как нарком. Но и – в тельняшке! – отважно метафоры копятся. Улицей Ленина топаю хрустким снежком, – Что-то евреи названье сменить не торопятся?! Модное ретро! Но, глянь, новорусская стать, – Важная дама, плацдармы для страсти обильные: Сколько несчастных копытных пришлось ободрать, Чтобы покрыть эти плечи и грудь сексапильные?! Дальше – бомжихи, носы, как в обивке гробы. Гей, демократы! Вы страсть как пеклись о сословиях! Эти «графини» в подвале, у теплой трубы, Тоже кайфуют – в антисанитарных условиях. Улица Ленина! Каждый себе – индивид. Не ожидала? Ну что же, прими паче чаянья: Тихою куклой таджичка-беглянка сидит, Шепот арыка в глазах ее спекся с отчаяньем. Эх, далека, велика – эсенговая ширь! Столь тюбетеек от Каспия-моря – до Беринга! Чуют мотыжники: лучше уж к русским в Сибирь, Но не в Украйну, где сало да «вильная» Жмеринка. Сам на пределе, замкнулся в себе, как в броне. Кто посочувствует? Клен или тополь-уродина? Мне бы вот тоже – ко крестным в Каракас. Но мне Пишут оттуда: «Ты счастливей нас, ты – на Родине».

4

Продано. Продано. Все! Даже в парке снега. Даром снежок не скатаешь, не бросишь играючи. Вот бы на Север, в другие снега – в округа, Умных олешек каслать[3] да и жить припеваючи! Эк, размечтался! Недавняя «дружба по гроб» В смутную пору – былая агитка, не более. Юра Неелов и тот, как восточный набоб, Вряд ли припомнит, как вместе пеклись в комсомолии. В древнем Обдорске он сел на Полуе-реке, Вроде князца, в суверенном своем губернаторстве, Газовый крантик зажал в комсомольской руке, Сменится власть, не дай Бог, уличат в узурпаторстве. Времечко, время! Шумит, как худой унитаз. Бритоголово мерцают братаны и кореши. Что им романтика – та, что возвысила нас? Руки умыли. Ну, что ж, с облегченьем, нувориши! Продано. Продано. Все! Даже стыд и позор. Бонзы обкомов – не бонзы, «хозяева справные». Сытые офисы их флибустьерских контор, Ладан куря, освятили попы православные. Шапку, что ль, оземь? И с криком «спаси-сохрани!» Кровью умывшись, сразиться с ворьем и пройдохами, Только не сдаться, как Гипротюменский НИИ, Тот, что осыпан лотками-ларьками, как блохами. К свету зову. А в изданиях – тень на плетень, Быстро привыкли к вранью и повадкам одонышей. Кто-то рискнул и рублевку кладет за «Тюмень Литературную» – в ней я крушу гайдаренышей. Кто-то узнал меня, давит прищуром, как рысь, У-ух, ненавидит! «Мотай,– говорю,– пошевеливай...» Ладно еще, что поэты не все продались, Но конформистов до жути полно, хоть отстреливай. (То ль еще будет... Вон митинг пошел на редан, Близ Ильича расправляет он флаги багряные. Редкий оратор ворью не сулит Магадан, И не грозится набить «эти хари поганые»). Грустно, конечно: приблудышам рифмы не впрок, Бездари эти припомнят мне строки скандальные. Раньше бы, тьфу, поматросил – гульнул вечерок, Бросить пришлось, даже «пойла» пошли самопальные. Продано. Продано. Все! И растоптано в прах. Время, как бомж, что торчит на скамейке-колодине. Сколько в тельняшке еще продержусь на ветрах? Но не забуду: «Ты счастливей нас, ты – на Родине!»

5

Зимнее солнце садится в дома, как в торосы, Мрак исторический прет, как волна штормовая. Словно в 17-м, слышите, братцы-матросы, Так же бескровно почтамт городской занимаю. Ну, посылай,– говорю,– ситуация схожа! – То, что успел застолбить и к огласке готово. Ельцину? Не-е. Беловежец совсем ненадежен, Лучше своим – на родное село Окунево. Жил бы отец, поддержал по-гвардейски бы: «Бросьте Мучить народ, ведь таких мы вершин достигали!» Нет уж бойца. Поспешил он залечь на погосте, Ночью в шкафу лишь звенят на мундире медали. Грустно звенят... Под крестом православным и мама. Редко – крестов. Больше звездочек, все – фронтовые. Там соловьи уж – в трудах! – подустали немало, Я бы сменил их. Но только б внимали – живые! «Что ж, земляки!..» И быть может, окстятся и внемлют, Раз хоть поверят тревожному слову поэта?! Мать бы их за ногу, что они ждут еще, дремлют, Тупо взирают на власовский флаг сельсовета?! Кончились жданки. Да! Катится молох развала: Вырезан скот и не сеется в поле пшеница. Силюсь понять я: кукушка ль беду куковала? Или Пророк нас зомбировал, мча в колеснице? Рад бы поверить, что сплошь – «цереушные планы», Рад бы и пьянство списать на «масонские козни», Если б масоны силком нам плескали в стаканы, Иль принуждали растаскивать склады-завозни. Ну, земляки! Ну припомните сами, не труся, Как мы хлеба поднимали на наших увалах: Строем «ДТ» шли с плугами, потом «Беларуси» Сцепки борон волокли – урожаям на славу! Самый удачливый шел в том напоре былинном С пламенным флагом на пыльном горячем капоте,– С нашим, победным! Он гордо парил над Берлином! Неповторимо! В державном и сталинском взлете. Что же теперь – при свободах? А речь о продаже Русской земли – покупай, мол, гектары любые! Разве не ясно, что нету коммерции гаже? Это же полный аншлаг, земляки дорогие. Где ваши вилы, как в том феврале, в 21-м, Грозные пики, что гневом, не водкой налиты?! Ельцин, конечно, ОМОНы науськает. Нервы! Нервы шунтами у всей демократии шиты. Родина! Грустно... Я сам в этой гадской, кротовой, В жизни смурной, накаляюсь гремучей гранатой. Как амбразура зияет и ящик почтовый... Хватит базара! Придет еще год – 45-й. 1997–1998

ЗМЕЯ Современное повествование

Описываемые ниже события имели место на целебном озере Соленое, близь села Окунёво Бердюжского района Тюменской области в лето 7508 года от сотворения мира, в 2000-м году от Рождества Христова.

Автор

1

Первой Люба решилась и сходу, Возмущая спокойную воду, Упоительно плюхнулась: «Ух!» Так и прянул упругий, застойный, Погребной, не смертельно убойный, Солонцовый, целительный дух! Люба сразу в пылу и экстазе Забурилась в целебные грязи,– Ледниковой эпохи замес. Следом мы полуголой ватагой С безоглядной туземной отвагой Погрузились в лечебный процесс. Поврачуем суставы и спину, Пополощем водичкой «ангину», Помечтаем о сытном борще... Размышляю о жизненной связи Идиомы «Из грязи да в князи!», О житье, о бытье вообще. Рыбка в море, корыто разбито, На Гавайях-Канарах элита, На Соленом – «совковый» народ. Кто ты нынче, поэт именитый? Иль казах, «стехандрозом» побитый? По раскладу элитному – сброд. Тут и Люба к раскладу приспела: Как торпеда, на берег влетела, Заметалась, сама не своя, Как по углям горячим босая, Просоленные хляби пронзая Переулочным криком: – Змея!.. – Где Змея? – мы воззрились на воду,– Тут пиявок не видели сроду, А уж Змей – отродясь и вовек! – Вон, однако! – казах замечает, Головою, как кобра качает. Ну, бывает, устал человек... А Змеища по озеру рыщет: Сатанинский оскал, а глазища! – Позавидовать впору сове. Мы, как зомби, недвижны и немы. Тихий ужас... Развитие темы Во второй судьбоносной главе.

2

Нет покоя на русской земле!.. Президент в самом пекле, в Кремле, Гневно мечет державные искры. Кто-то нынче падет под топор?! Олигархи? Их ждет прокурор, Пусть войдут силовые министры. Президент в ситуацию вник. Да еще тут какой-то мужик Из Бердюжья звонил многократно: «Ты давай не кремлевских чинуш, Срочно вышли хоть пару «катюш», Мы ответим Змее адекватно!» Бросил трубку: – Ну что за народ, Нет, самим бы в обход или вброд Окружить! И – держаться стеною! Посмотрел в заоконный простор: Колыхался с орлом триколор, Солнце встало. И пахло войною. Ваше слово, министры войны? А министры вошли – хоть бы хны, Словно только пленили Хаттаба. – Дайте карту... Бледней белены С точной картой возник из стены Офицер Генерального штаба,– Указал на «квадрат» и «дыру», На жестокие промахи ГРУ[4], Обретая присутствие духа; – У Змеи нынче самый балдеж!.. Погранцы не сработали то ж, Проморгали. И вот тебе плюха!.. – Успокойтесь, я поднял полки, Как Верховный, согласно закона! Напружинились силовики, Встрепенулись орлы на погонах. – Поручаю, товарищи, вам... Оцените серьезность момента! Приосанились, руки по швам, И глазами едят президента. Оба-двое готовы в бою Хоть сейчас умереть на Соленом: – До седьмого колена Змею истребим! – И зачистим ОМОНом! – Хорошо... У Генштаба вопрос? – Пару слов в дополненье картины: Вот «Головка[5]», вот «Савинский мост[6]», Здесь фугас, тут магнитные мины. Моджахеды! Легко заключить: Для терактов забросили банду... Исключается! Будем «мочить»! Передайте дословно десанту.

* * *

Но недаром зияла «дыра», А в дыре однозначно сквозило, Чтобы войско не только «ура!», А набором калибров разило! Для острастки нашли моряков, А для шмона и общих затирок – Три телеги латышских стрелков И отряд вертухаев с Бутырок. Жириновцев ловили везде, Чтоб бесстрашно – без шума и пыли – Поплескались в целебной воде, Сапоги да и морды помыли. Провожали, как на целину, По саперной вручали лопатке... Словом, третья глава про войну, Про Змею. И подробности схватки.

3

В тот же час зоревой на «Тойоте» Сам глава – ну, ребята, даёте! – Прикатил из района и сник, Мол, бензина последняя банка, А нужна и солярка для танка, А еще – этот странный старик! – В чем душа-то, а посох – в зените, Столько ярости, что, мол, творите! Отцепился от деда с трудом И – на «газ», инцидентов хватает, Скоро наш президент прилетает, Что не так, объясняйся потом!.. Ну, поэт, забабахал ты дело! Где Змея? Не видать. Присмирела. В кои веки хоть ягод поем... И пошел на лужок. А машины С ревом-грохотом прут из Ишима – Боевые – советских систем. Как положено, включены фары. Субмарину, как груз бочкотары, По частям на «Камазах» везут, Соберут и нацелят торпеды. Русский дух не учли моджахеды, Словом, амба и Гитлер капут! Степь желта, как прищур азиата. В небе гул. – Перехватчик, ребята! (Да, Змее не сносить головы). По ракете на крыльях, конечно, Вот пикирует: ужас кромешный! Ну долбай же, соколик! Увы. Взмыл под облако. Вольному воля. Разворот и... заходит на поле, Где ячмень рос, а нынче осот. С горстью ягод, кипящий, как чайник, Подоспел и районный начальник. Буря пыли. И – сел самолет! Вот и САМ он. Сошел неторопко: Гермошлем, чемоданчик и кнопка Государственных ядерных сил. Посмотрел на казаха устало, Любе руку пожал, засияла! – Одолеем? – у братьев спросил. Мы давно уж при экипировке: По хорошей в руке монтировке, И «ЗИЛок» – два ведущих моста! Как в песок истекают минуты. Снова гул в небесах. Парашюты. И Верховный сказал: – От винта! Чика в чику, в железные сроки – ВДВ приземлились в осоке. Вот вам Ханко и новый Хасан! Все сошлись – и секретная «Кобра», И береты Спецназа и Собра, И кой-где пиджаки партизан. Донный ил БМП – не преграда, Но вначале ударили «Грады», Из-под солнца добавили «Су». Взвыла адом озерная тина. За отсеком отсек – субмарину Враз собрали в прибрежном лесу. «По местам!» – и подлодка ликует, Сам Верховный кувалду целует, Как зеленый матросик-черпак[7]! Пусть дрожат моджахеды-шакалы: Президент на борту! Адмиралы Твердо держат Андреевский флаг! Слабоват лишь вопрос провианта. Но тотчас сундуки-интенданты Приступили к закупке скота. В бурном натиске кончили дело, Перещупали страждущих девок, ППЖ[8] завели. Лепота-а! Постановка врага на колени Поручалась чекистам Тюмени, В ноль часов доложили: – Сдались! В Окунево – в ДК гарнизона – Ждали враз Пугачеву с Кобзоном. Тут салют! И без них обошлись. Слава нам! Но в истерике «ящик»: «Где наличие трупов смердящих? Кем был отдан преступный приказ? Где кредиты Всемирного Банка?..» В ФСБ позвонили: – Лубянка? – Да, Дзержинский! Я слушаю вас... «Ящик» в панике «выпал в осадок», Многим драпать пришлось без оглядок, Только баксы и чад прихватив. Тридцать «Боингов» взлет запросили! Вскоре шутку ЧК раскусили, – И своим дал отбой Тель-Авив. А в полках в пацифистском угаре Комитет матерей комиссарил, Генералам давал трепака. И Генштаб, ошалев в перебранке, Дал согласье распиливать танки, Но броня оказалась крепка... На Соленом жарища, истома. Но азартно добытчики лома Копошатся в грязи и траве. А Змея где? В «дыру» ускользнула. Нас-то ладно, державу обула. Обратимся к последней главе.

4

Лет пяток бы назад – забухал, Эвон как обернулись леченья!.. Но однажды, как раз на Успенье, По селу старичок шкандыбал С посошком и в своем направленьи! Просветленный, открытый мирам, Вроде Ленина, кепка в кармане. Вижу, топчет тропинку за рям[9] – На погост, где у нас двоедане[10]. Богомолец? Похоже! С сумой, От которой шалеют собаки. Присмотрелся я, Боже ты мой, Не поверите, Павел Замякин! – Дедка Па-а-вел! – Да ты не базлай... Он! Сосед наш! Не мог обознаться... – Ты зачем же опять, Николай, Фулюганишь? А мне отдуваться!.. – Ты живой, что ль? – пытаюсь обнять. – А не знаю, схороненный, вроде?! Но, как видишь, спокой исполнять Ни хрена, брат, и ТАМ не выходит. То овечки, холера возьми, Забредут, то мычат телятишки. Тут война! Я уперся костьми В домовину и – в сторону крышку. Вылез: что это? Новый потоп? Нет, смотрю, расторопней решили,– Еропланы, туды вашу в гроб, И орудья! Всего наташшили. Рвут, где попадя, бомбы, тротил... Долбанули б по энтому клану! А Змея? Я уж всяко судил: Может, Ельцин диканился спьяну?.. Балабоним себе, ворошим Черт те что, а все ближе к итогу. Поздний рейс «Окунёво – Ишим» Тормознул. – Поезжай себе с Богом! Догорал на закатной золе Короб солнца. И вот уже нету. Поползли, умножаясь в числе, Гады мрака и нежить куветов. – Ну поперли! И удержу нет. Ты ступал бы, Никола, не мешкал... – Что-то ж было на озере, дед? – А не знаю... Скорей всего – вешка. Эк поверили бабе – Змея! Ну бомбить – моджахеды, угрозы! Там же, помнишь, зимой полынья, Не берут никакие морозы... – Слушай, дед, от твоих повестей Впору выпить змеиного яда... – Не вмастил, знать? Язык без костей. Ну да ладно, поправишь, как надо! Тут и канул он. Ужас и шок: Только зрил ведь?! Везде обыскался, Никого! Лишь в траве посошок Зло шипел и в колечки свивался.

* * *

Ждете правду сермяжную, суть? Многим пали награды на грудь! Был Указ. Фейерверк из орудий. Все бывает в родимом краю... Видит Бог, услежу и Змею, Покараю. Поспорим о сути. Столь уж гадов низвержено в ад: Губишь головы, снова шипят! Глянешь на руки – руки в кровище! В черной крови и плаха стола,– Лезут, лезут и несть им числа: Сатанинский оскал и глазища! Июль – август 2000

ОКУНЕВСКАЯ ПОВЕСТЬ

И застал меня декабрьский закат Посреди родных калиток и оград, Средь немеренных сугробов, среди звезд, Погодился и подвез молоковоз, А не то сейчас бы пёхом штурмовал То Песьяновский, то Карьковский увал. А потом бы на Крутом, сколь видит глаз: От дирекции – до скотных ферм и баз Открывалась бы в заборах и плетнях Панорама Окунёва – вся в огнях! Здравствуй, родина! Не все я сжег мосты! Вон темнеют двоеданские кресты Возле ряма, где кичиги сторожат Вечный сон, мои родители лежат. И замечу я по поводу судьбы: Жили ладно – не двужильны, не слабы! Вспомню лето – там озерный плеск весла, А весна – та вся медунками цвела. Вспомню осень – золотой разлив стерни, Журавли там пролетали. Где они? Где осинник, что багрянцем полыхал? Там пары я перед армией пахал. Открутилось, отвилось веретено, Дом отцовский был, но все разорено. Не согреться меж ухватов на печи, С пылу – с жару! – не заманят калачи. Живы ль родичи? Небесный стон в груди. Кличет Петр Николаич: «Заходи!» Ставит рюмочки, «перцовки» – два стручка, Но не рад им: «Мне б парного молочка...» «Ну, беда! Ведь не видались столько лет! Огорчил, племянник... Тоже мне – поэт!..» На трезвянку рассуждаем про родню, Телевизор – про Балканы и Чечню, Про Гайдара (все пороки на лице!) И про Ельцина – аминь всему! – в конце... Жарко в горнице. Привольно, как барон, Я под фикусом улегся, вижу сон: Ходит Ельцин, как чеченец за рекой, И грозит своей беспалою рукой. Я за дрын, а он скрывается в пурге, Как медведь, скрипит на липовой ноге. Шли охотники – ребята, будь здоров, Отметелили «гаранта», поднял рев. Мчали с лесом в Петропавловск шофера, Отмутузили за все «ваучера». Просыпаюсь и впотьмах ищу пальто, Зреньем внутренним слежу: а дальше что? Он голодный и к тому же с похмела, И опасен мирным гражданам села. К почте кинулся, слегою дверь припер, И за рям покрался в сумраке, как вор. «Хорошо, – тут скажет Клинтон, – вери гут!» А собаки в околотке цепи рвут. Свежий холмик на погосте он разрыл, Человечинки, свежатинки добыл. Воет вьюга. Спит округа. Ни души. В частной лавке лишь кайфуют алкаши. Там, где лозунг цвел «Мы строим коммунизм!», Безысходность, беспросветность, дебилизм. Ветер в базах – ни коровы, ни овцы, Раздолбали их гайдары-мудрецы. Лишь блажит за Соколовкою баран,– В государстве сопредельном – Казахстан. Шло путем ведь все. И внуки Ильича Ладный выстроили клуб из кирпича, Но гармошку с балалайкой – под кровать: Будем здравствовать, как все, едрена мать! И задули в саксофоны русаки, И задергались, как негры, мужики, И когда уж обрели товарный вид, Взял их тепленькими Запад-троглодит... У окошка «Приму» горькую курю,– «Просыпайся, Николаич,– говорю, – Будет дрыхнуть! Эй, товарищ-господин, Ты же брал «тридцатьчетверкой» град-Берлин! Нешто Борьку мы отпустим без тюрьмы?» Скрипнул панцирной кроватью: «Дай пимы!» Вышли в темень, пошарашились вдоль стен, Танк сейчас бы, но в Тагиле сдох мартен. Отыскали, быстро вспомнив старину, Две рогатины и – ходом на войну! Чисто поле: ни былинки, ни куста. Залегли, как светлы воины Христа, Обустроились в сугробе, как в избе. Все Дебейки всполошились в ЦКБ[11]! Спит село. Горят кичиги. Лай собак. Черти в ступах дорогой толкут табак. Мчится мимо и скрывается, как бес, Пограничной стоп-конторы «мерседес». Как на царстве, на снегу сижу: «Беда! Николаич, от Бориски ж нет следа! Просочился, знать, суметами во мглу – К Нурсултану – злому хану в Акмолу?!» Ничего не молвил воин, не сказал, Взял рогатину, острее обстругал, Получились, неуклюжие слегка, Как подствольные – два спаренных штыка. «Ты, как хочешь, поезжай, я не держу, В одиночку уж «гаранта» дослежу, Чую, близко он, не делся никуда, Затаился от народного суда...» Тот же самый проезжал молоковоз, Он бы взял меня, стихи писать повез. Но плотней я сел в «секрете» – до зари; Сосчитав на всякий случай сухари. Топят печи. Над плетнями дым и чад. Стратегически рогатины торчат. Признак битвы – кружат стаи воронья. И в «вестях» о нас – три короба вранья. 1999

Сноски

1

Саранча (прим. авт)

(обратно)

2

Широты Южного полушария.

(обратно)

3

Каслать – пасти

(обратно)

4

ГРУ – главное разведывательное управление.

(обратно)

5

«Головка» – местное озеро

(обратно)

6

«Савинский мост» – местное обозначение

(обратно)

7

Матросик-черепак – неопытный (жарг.)

(обратно)

8

ППЖ – пахотно-полевая жена

(обратно)

9

Рям – в лесостепи участок заболоченного хвойного леса

(обратно)

10

Двоедание – староверы (сибирск.)

(обратно)

11

Центральная клиническая больница

(обратно)

Оглавление

Техническая страница

Опасный груз

КЛИЧ

В ГЛУБИНКЕ

ВОТ СНЕГИРЬ ПРИЛЕТЕЛ

ЭПИЗОД

УВЕЛИ КОНЕЙ

СОЦИАЛКА

НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ

ИЗВЕСТНЫМ МУДРЕЦАМ

ДЕВАХИ

СТРОЮ БАНЮ

ПРОЙДЯ АТЛАНТИКИ

ПОЛУСТАНОК

ВОРОТА В БОМБЕЙ

ПРО ИНДИЙСКУЮ КОРОВУ

В БУЭНОС-АЙРЕСЕ

ОПАСНЫЙ ГРУЗ

В ХОЛОДНОЙ ИЗБЕ

ФОРУМ

БРИГАДИР

ВРЕМЯ ТРАТИТСЯ...

РАСКЛАД

У РОДНЫХ ОЗЕР

БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ

УШЕДШИМ ПОЭТАМ

* * *

БАЗАР Поэма

ЗМЕЯ Современное повествование

ОКУНЕВСКАЯ ПОВЕСТЬ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg