Игорь Губерман Смотрю на Божий мир я исподлобья…
В оформлении переплета использована картина «Slightly Confused XI» К. Победина
Фотография Игоря Губермана на 4-й сторонке переплета Д. Хубецовой
© Губерман И., 2015
© Победин К., оформление переплета, 2015
© Хубецова Д., фотография, 2015
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Шестой иерусалимский дневник
Часть первая
В любой мелькающей эпохе, везде стуча о стену лбами, мы были фраеры и лохи, однако не были жлобами.* * *
Не то чтобы печален я и грустен, а просто стали мысли несуразны: мир личности настолько захолустен, что скукой рождены его соблазны.* * *
Реальность этой жизни так паскудна, что рвётся, изнывая, на куски душа моя, слепившаяся скудно из жалости, тревоги и тоски.* * *
Свободно я орудую ключом к пустому головы моей сосуду: едва решу не думать ни о чём, как тут же лезут мысли отовсюду.* * *
Накалялся до кровопролития вечный спор, существует ли Бог, но божественность акта соития атеист опровергнуть не мог.* * *
Мессия вида исполинского сойдёт на горы и долины, когда на свадьбе папы римского раввин откушает свинины.* * *
Я и откликнувшийся Бог — вот пара дивных собеседников, но наш возможный диалог зашумлен воплями посредников.* * *
Все мы перед Богом ходим голыми, а пастух – следит за организмами: счастье дарит редкими уколами, а печали – длительными клизмами.* * *
Людей ничуть я не виню за удивительное свойство — плести пугливую хуйню вокруг любого беспокойства.* * *
Мне стены комнаты тесны, сегодня в путь я уложусь, а завтра встречу три сосны и в них охотно заблужусь.* * *
Ушли мечты, погасли грёзы, усохла роль в житейской драме, но, как и прежде, рифма «розы» меня тревожит вечерами.* * *
Забавно мне: среди ровесников по ходу мыслей их таинственных — полно пугливых буревестников и туча кроликов воинственных.* * *
С утра душа моя взъерошена, и, чтоб шуршанье улеглось, я вспоминаю, что хорошего вчера мне в жизни удалось.* * *
Нашёл я для игры себе поляну, играю с интересом и без фальши: в далёких городах, куда ни гляну, я думаю о тех, кто жил тут раньше.* * *
Живу не в тоске и рыдании, а даже почти хорошо, я кайфа ищу в увядании, но что-то пока не нашёл.* * *
А на зовы прелестного искуса я с отмеченных возрастом пор то смотрю с отчуждением искоса, то и вовсе – не вижу в упор.* * *
Душа моя однажды переселится в застенчивого тихого стыдливца, и сущая случится с ним безделица — он будет выпивать и материться.* * *
Истории слепые катаклизмы, хотя следить за ними интересно, весьма калечат наши организмы — душевно даже больше, чем телесно.* * *
В дому моих воспоминаний нигде – с подвала по чердак — нет ни терзаний, ни стенаний, так был безоблачен мудак.* * *
Я ободрял интеллигенцию, как песней взбадривают воинство, я сочинял им индульгенцию на сохранение достоинства.* * *
Так часто под загадочностью сфинкса — в предчувствии томительном и сладком — являлись мне бездушие и свинство, что стал я подозрителен к загадкам.* * *
Он оставался ловелас, когда весь пыл уже пропал, он клал на девку мутный глаз и тут же сидя засыпал.* * *
Кто верил истово и честно, в конце концов, на ложь ощерясь, почти всегда и повсеместно впадал в какую-нибудь ересь.* * *
Я мучу всех и гибну сам под распорядок и режим: не в силах жить я по часам, особенно – чужим.* * *
Всё в мире любопытно и забавно, порой понятно, чаще – не вполне, а замыслы Творца уж и подавно — чем дальше, тем загадочнее мне.* * *
Благодарю, благоговея,— за смех, за грусть, за свет в окне — того безвестного еврея, душа которого во мне.* * *
Я на сугубо личном случае имею смелость утверждать, что бытия благополучие в душе не селит благодать.* * *
Ко мне стишки вернулись сами, чем я тайком весьма горжусь: мой автор, скрытый небесами, решил, что я ещё гожусь.* * *
Забавно мне моё еврейство как разных сутей совмещение: игра, привычка, лицедейство, и редко – самоощущение.* * *
В жестоких эпохах весьма благотворным я вижу (в утеху за муки), что белое – белым, а чёрное – чёрным узрят равнодушные внуки.* * *
Все темы в наших разговорах кипят заведомым пристрастием, и победить в застольных спорах возможно только неучастием.* * *
Сегодня старый сон меня тревожил, обидой отравив ночной уют: я умер, но довольно скоро ожил, а близкие меня не узнают.* * *
С судьбой не то чтоб я дружил, но глаз её всегда был точен: в её побоях (заслужил) ни разу не было пощёчин.* * *
Я на гастролях – в роли попугая, хотя иные вес и габарит: вот новый город, публика другая, и попка увлечённо говорит.* * *
Наше бытовое трепыхание зря мы свысока браним за водкой, это благородное дыхание жизни нашей, зыбкой и короткой.* * *
А премий – ряд бесчисленный, но я не награждаем: мой голос легкомысленный никем не уважаем.* * *
Весьма в ходу сейчас эрзацы — любви, привязанности, чести, чем умножаются мерзавцы, легко клубящиеся вместе.* * *
К долгой славе сделал я шажок, очень хитрый (ибо не дебил): новые стихи я с понтом сжёг и про это всюду раструбил.* * *
Сопит надежда в кулачке, приборы шкалит на грозу; забавно жить на пятачке, который всем – бельмо в глазу.* * *
Кто много ездил, скажет честно и подтвердит, пускай беззвучно, что на планете нету места, где и надёжно, и не скучно.* * *
Когда, восторжен и неистов, я грею строчку до кипения, то на обрез попутных смыслов нет у меня уже терпения.* * *
Моя задорная трепливость — костюм публичности и членства, а молчаливость и сонливость — халат домашнего блаженства.* * *
Так редок час душевного прилива, ласкающего старческую сушь, что я минуты эти торопливо использую на письменную чушь.* * *
Пока живу, звучит во мне струна — мучительная, жалобная, лестная; увы, есть похоть творчества – она живучей, чем сестра её телесная.* * *
Шушера, шваль, шантрапа со шпаной — каждый, однако, с пыльцой дарования — шляются в памяти смутной толпой из неразборчивых лет созревания.* * *
С утра весь день хожу смурной, тоской дыханье пропиталось, как будто видел сон дурной и ощущение – осталось.* * *
Движение по небу облаков, какая станет баба кем беременна, внезапную активность мудаков — Создатель расчисляет одновременно.* * *
Скоморошество, фиглярство, клоунада, шутовство — мастерства живое царство и свободы торжество.* * *
Пусть ходит почва ходуном, грохочет гром, разверзлись хляби, но кто родился блядуном — идёт под молниями к бабе.* * *
Пространство жизни нами сужено (опаска, сытость, нет порыва), а фарта тёмная жемчужина всегда гнездится у обрыва.* * *
С утра умылся, выпил кофе и обволокся дымом серым; к любой готов я катастрофе, любым распахнут я химерам.* * *
В какой ни скроемся пещере, пока лихие годы минут, лихое время сыщет щели, через которые нас вынут.* * *
Конторское в бумагах копошение и снулая семейная кровать — великое рождают искушение чего-нибудь поджечь или взорвать.* * *
Свобода, красота и справедливость не зря одушевляли нас веками, мне только неприятна их плешивость от лапания подлыми руками.* * *
Когда мы жалуемся, хныча, мы – бесов лёгкая добыча.* * *
Кто светел, чист и непорочен, исполнен принципов тугих, обычно тяжко заморочен мечтой улучшить и других.* * *
Где плоти воздаётся уважение, и духу достаётся ублажение.* * *
По жизни всей отпетый грешник и всехних слабостей свидетель, отменный быть я мог насмешник, но я – печальник и жалетель.* * *
Дивным фактом, что, канув во тьму, мы в иных обретаемся кущах, не случилось пока никому достоверно утешить живущих.* * *
Взойдёт огонь большой войны, взыграет бойня дикая, по чувствам каждой стороны — святая и великая.* * *
Где теперь болтуны и задиры, посылавшие времени вызов? Занимают надолго сортиры и дремотно глядят в телевизор.* * *
Жестокость жизни беспредельна, слезу не грех смахнуть украдкой, а вместе с этим нераздельно — блаженство пьесы этой краткой.* * *
В пространстве духа тьмой кустисты углы за светлыми дворами, там оборотни-гуманисты стоят обычно с топорами.* * *
Пока наш век неслышно тает, душа – болит, а дух – витает.* * *
Похоже, я немного раздвоился, при этом не во сне, а наяву: я тот люблю дурдом, где я родился, и тот люблю дурдом, где я живу.* * *
По виду несходства раздор наш понятен, и зряшны резоны цветистые: за грязные руки он мне неприятен, а я ему мерзок – за чистые.* * *
Чепуху и ахинею сочиняя на ходу, я от радости пьянею — я на выпивку иду.* * *
Безжалостно двуногое создание, и если изнутри, не напоказ в душе у нас родится сострадание — то кто-то им одаривает нас.* * *
Со склона круче понесло, теперь нужны и ум, и чувства, поскольку старость – ремесло с изрядной порцией искусства.* * *
У жизни остаются наслаждения: ещё перо в чернила я макаю, и праздные леплю свои суждения, и слабостям посильно потакаю.* * *
Мы вместе пили, спорили, курили, и в радости встречались, и в печали… Недообщались, недоговорили и просто мало рядом помолчали.* * *
Укрыть себя, прильнуть и слиться, деля душевность и уют,— как мы везде хотим! Но лица нас беспощадно выдают.* * *
Увы, когда покинула потенция, её не заменяет элоквенция.* * *
Когда бы вдруг вернуть я смог то, что терял или пропил, то царской выделки чертог я б даже с мебелью купил.* * *
Есть мысли – очень часто из известных, несущие заметные следы, настолько отпечатались на текстах их авторов чугунные зады.* * *
Мне кажется, в устройство мироздания, где многому Творец расчислил норму, заранее заложены страдания, а время в них меняет вид и форму.* * *
Повеял тёмным и нездешним летучий шёпот мысли грешной, но дуновением не внешним, а из душевной тьмы кромешной.* * *
В повадке, мимике и жесте, а также в умственной наличности всегда есть сведенья о месте, где место этой милой личности.* * *
Я много раз давал зарок являть недвижную солидность, но верю я – наступит срок, её придаст мне инвалидность.* * *
Из массы зрительных явлений люблю я девок на экране: игра их нежных сочленений бодрит меня, как соль на ране.* * *
Витиевато, вяло, выспренно, косноязыча суть и слово, пытался высказать я искренно, как дивно всё и как хуёво.* * *
Время сыплет медленный песок, будущим заведуют гадалки, муза Клио катит колесо и сама в него вставляет палки.* * *
Если в мыслях разброд и шатание — значит, выпивкой скудно питание.* * *
Совсем уже бедняга – не герой, а выглядел когда-то победительно, кого-то ещё трахает порой, однако же не очень убедительно.* * *
Нас не тянет в неведомый рай, наша участь и тут не бедна: всё, что нам наливают по край, мы легко выпиваем до дна.* * *
В утопшей Атлантиде мне таинственно, что, если бы и впрямь она была, её бы помянули многолиственно еврейские торговые дела.* * *
Играет крупно Сатана, спустившийся с небес: часть жизни Богом нам дана, а часть нам дарит бес.* * *
Нелепо – сразу от порога судить и предопределять: чем нынче строже недотрога, тем послезавтра круче блядь.* * *
Цветы прельстительного зла обычно так однообразны, что только пыльного козла влекут их жухлые соблазны.* * *
Хотя я в меру разума и сил судьбу свою клонил к увеселению, у Бога я подачек не просил, а сам Он не давал их, к сожалению.* * *
Кому-то являясь то быдлом, то сбродом, надежды вселяя в кого-то, народ очень редко бывает народом, он чаще – толпа и болото.* * *
Мы часто в чаяньях заветных нуждаемся в совете Божьем, но знаков от него ответных постичь не можем.* * *
Как волк матёрый на ягнят взирает издали из леса, на наших шумных жиденят тепло глядят глаза прогресса.* * *
Ни разу я за жизнь мою не помню злобного порыва и гнева мутного, пускай враги мои в раю сто лет поют без перерыва, даже минутного.* * *
Себя трудом я не морочу, высокий образ не леплю, и сплю охотно днём. А ночью весьма охотно тоже сплю.* * *
Теченье жизни нашей плавное благодаря скупым мыслишкам приобрело журчанье славное: нам ничего не надо слишком.* * *
По жизни дороги окольные, изгойства надменные корчи и тёмные мысли подпольные — рассудка блаженные порчи.* * *
Уча Талмуд, евреи стрёмные наглеют в ходе обучения и Богу шлют не просьбы скромные, а деловые поручения.* * *
Прочёл я море умных книг (хотя люблю я – ахинею), ни на секунду не возник во мне восторг, что я умнею.* * *
Сегодня с мудаками на обеде я сидел невозмутимо и спокойно; достоинство участника трагедии — в умении вести себя достойно.* * *
Лихой типаж – унылая сиротка. В компаниях такие молчаливы. Улыбчивы, но коротко и кротко. Застенчивы. И дьявольски ебливы.* * *
Мне кажется давным уже давно, и мне от понимания приятно: мы вставлены в какое-то кино, а кто его снимает – непонятно.* * *
Мы затем и склонны к окаянству дёргаться, лететь куда-то страстно, что, перемещаясь по пространству, время проживаем не напрасно.* * *
Чего-то кажется мне, Господи, (сужу я зряче, без поспешности), что рай – большой недолгий госпиталь по излечению безгрешности.* * *
По городской живя погоде, набит повадкой городской, я отношусь к живой природе с почтеньем, тактом и тоской.* * *
Бумагу, девственно пустую, не зря держу я под рукой, сейчас я чушь по ней густую пущу рифмованной строкой.* * *
Когда-то мчался на рысях я на своих на двух; теперь едва плетусь – иссяк и в них задора дух.* * *
Что делать с обузданием урода? Плюя на все укоры и сентенции, еврей, потенциальный враг народа, ничуть не расположен к импотенции.* * *
Мы понимали плохо смолоду, что зря удача не является: кто держит Господа за бороду, тот держит дьявола за яйца.* * *
Вполне, конечно, молодость права, что помнить об ушедших нет обычая, но даже загулявшая вдова — и та порою плачет для приличия.* * *
Когда я был совсем бедняк — а так оно порой бывало, то всё же не было и дня, чтоб я не выпил мало-мало.* * *
Поэты разных уровней, ступеней и звучностей – в одном ужасно схожи: пронзительность последних песнопений морозом отзывается по коже.* * *
Святые книги умолчали о важной вещи: и в малой мудрости печали — ничуть не меньше.* * *
Есть почему-то чувство кражи, когда разносится слушок о медицинской запродаже печёнок, почек и кишок.* * *
В любом горемычном событии со временем блекнет основа: его вспоминая в подпитии, находишь немало смешного.* * *
То на душе как будто гири, то вдруг опять она легка — везде тоска в подлунном мире течёт сквозь нас, как облака.* * *
Беженец, пришлый, чужак — могут прижиться в народе, только до смерти свежа память у них об исходе.* * *
Так безумна всеобщая спешка, словно жизни лежат на весах, и незримая Божья усмешка над кишеньем висит в небесах.* * *
Я главным образом от жажды страдал десятки дивных лет, я заливал её многажды, но утоленья нет как нет.* * *
Когда сидит гавна мешок и смачно сеет просвещение, я нюхом чувствую душок и покидаю помещение.* * *
По возрасту я вышел на вираж, последний и не столь уже крутой, хотел бы сохранить я свой кураж до полного слиянья с темнотой.* * *
Очень часто нам от разных наших бед — и обида в их числе, и поражение — помогает своевременный обед, возлияние и словоизвержение.* * *
Уютно и славно живётся в курятнике; что нужно мне? – стол и кровать; порой к нам орлы залетают стервятники — духовную плоть поклевать.* * *
Я издаю стихи не даром и вою их, взойдя на сцену, своим актёрским гонораром я им удваиваю цену.* * *
Пускай любой поёт, как кочет, учить желая и внушать, но проклят будь, кто всуе хочет нам нынче выпить помешать.* * *
Нынче думал о России в полусне: там весной везде кудрявятся берёзки, а впитав тепло свободы по весне, распускаются лихие отморозки.* * *
Любое в мире текстов появление таланта между гнили и мудил — в такое меня вводит умиление, как если б это я его родил.* * *
По жизни моё достижение — умение вмиг и заранее надеть на лицо выражение, пристойное духу собрания.* * *
О чём предупредить они стремятся? Зачем уже который раз подряд ушедшие друзья мне ночью снятся и что-то непонятно говорят?* * *
Любая дребедень и залепуха, придуманная сочно и не бледно, влетая в оттопыренное ухо, уже не растворяется бесследно.* * *
Рутины болотная ряска взрывается вдруг и некстати, но всякая нервная встряска — полезна душе в результате.* * *
Российский нецензурный лексикон — великое богатство русской речи, и счастлив я, что капнул в сей флакон ту каплю, что не долили предтечи.* * *
Боюсь я, вот-вот прекратится во мне клокотание звука, и там, где курлыкала птица, поселится тёмная скука.* * *
Я столь же к женским чарам восприимчив, но менее, чем раньше, предприимчив.* * *
Смешно слегка для пишущего матом, но очень ощущенья эти часты: я чувствую себя аристократом из некой не оформившейся касты.* * *
Нет, судьба не лепится сама, много в ней и лично моего: смолоду не нажил я ума, а состарясь – выжил из него.* * *
Еврею строить на песке — вполне удобно и привычно, а что висит на волоске, то долговременно обычно.* * *
Когда я на прогулки пешие внутри себя порой хожу, то там такие бродят лешие, что криком я себя бужу.* * *
Когда-нибудь люди посмотрят иначе на всё, что мы видели рядом,— текущее время намного богаче доступного нынешним взглядам.* * *
Ввиду гигиенических мотивов любых я избегаю коллективов.* * *
Есть и радость у старости чинной, когда всё невозвратно ушло: перестав притворяться мужчиной, видишь лучше, как это смешно.* * *
Мы часто принимаем за харизму готовность всем на свете вставить клизму.* * *
Никем, конечно, это не доказано, однако может чувство подтвердить: умение терять интимно связано с умением и даром находить.* * *
Не часто судьба посылает нам вызов, и смелость нужна для понятия, что шанс на удачу высок или низок — не важно для факта принятия.* * *
Всё-таки сибирские морозы вдули в меня лаской милицейской гомеопатические дозы тухлой осторожности житейской.* * *
Когда бы человечеству приспичило, а я как раз такое изобрёл, душой бы воспарил я, как орёл, и чтоб изобретение фурычило.* * *
Ещё душа в мечтах и звуках, и крепко мы ещё грешны, а ген бурлит уже во внуках, и внукам мы уже смешны.* * *
Сексуальной игры виртуозы весь их век до почтенных седин увлечённо варьируют позы, но итог – неизменно один.* * *
Перемешай желток в белке, и суть блеснёт сама: в любом отпетом дураке — полным-полно ума.* * *
Жаль, не освоил я наук и не достиг учёных званий, а жил бы важно, как паук, на паутине тонких знаний.* * *
Мышления азартное безделье — целительно для думающей личности: всегда в удачной мысли есть веселье — и даже в постижении трагичности.* * *
У подряхления убогого есть утешение лишь то, что нет уже довольно многого, но меньше хочется зато.* * *
Чем были яростней метели, чем был надрывней ветра вой, тем чаще я дремал в постели и укрывался с головой.* * *
По счастью, мы не полными калеками из долгой темноты вошли в потёмки, а в полном смысле слова человеками уже, возможно, станут лишь потомки.* * *
Ведя за миром наблюдение, живу рассеянно и наспех, великое произведение создам я позже курам на смех.* * *
В пространстве умозаключений, где всюду – чистая страница, такой простор для приключений, что и реальности не снится.* * *
Тупая и пожизненная страсть отыскивать слова, ловя созвучия, меня так истрепала и замучила, что лучше бы умел я деньги красть.* * *
В синклит учёных я не вхож, но видно мне без разъяснений: еврейский гений с русским схож — они цветут от утеснений.* * *
Печальный и злокачественный случай, зовущий собутыльников к терпению: я мыслящий тростник, но не певучий, а выпивка меня склоняет к пению.* * *
Конечно, мы сгораем не дотла, и что-то после нас ещё витает, но времени суровая метла и воздух беспощадно подметает.* * *
Привычка думать головой — одна из черт сугубо личных, поскольку ум как таковой у разных лиц – в местах различных.* * *
Нет, я не наслажусь уже моментом, когда не станет злобы воспалённой, и выпьют людоед с интеллигентом, и веточкой занюхают зелёной.* * *
Со всеми слабостями нашими душой мы выше в годы низкие, а беззащитность и бесстрашие — друзья и верные, и близкие.* * *
Такие случаются дни весеннего света и неги, что даже трухлявые пни пускают живые побеги.* * *
Моё существование двояко: вкушаю дивной жизни благодать, чтоб тут же с упоением маньяка бумаге эту радость передать.* * *
По лесу в тусклом настроении я брёл, печалясь о старении, а меж белеющих берёз витал рассеянный склероз.* * *
С утра свободен завтра буду, ещё запрусь на всякий случай, и сладостно предамся блуду словосмесительных созвучий.* * *
Духом усохли, прибавились в теле бывшие фавны, былые сатиры; прежде – забавы, застолья, постели, нынче – аптеки, врачи и сортиры.* * *
Увы, жестока наша участь: у века – злобы дух густой, у денег – малость и текучесть, у мыслей – вялость и застой.* * *
В моей читательской игре — пустые траты, но вдруг на мёртвом пустыре — цветок цитаты.* * *
Стукнет час оборваться годам, и вино моё будет допито, а немедля, как дуба я дам, и Пегас мой откинет копыта.* * *
С эпохой долгое соседство мне по крупинке нанесло всё, что оставлю я в наследство,— моё там только ремесло.* * *
Нет, я не изменяюсь, не расту, живу себе ни шатко и ни валко, но видно и слепому за версту, что я не улучшаюсь, – вот ведь жалко.* * *
Текла, кипела и сочилась моя судьба – то гнев, то нежность; со мною всё уже случилось, осталась только неизбежность.* * *
Может, мы и неприятней основного населения, но хула Творцу занятней, чем корыстные моления.* * *
Моё пространство жизни сужено, о чём печалюсь я не очень: ведь мы всегда во время ужина уже вполне готовы к ночи.* * *
В небо глядя, чтоб развеяться, я подумал нынче вечером: если не на что надеяться, то бояться тоже нечего.* * *
Много книжек я в жизни прочёл, и печаль мою каждый поймёт: мы гораздо бездарнее пчёл — я лишь горечь собрал, а не мёд.* * *
Все плоды святого вдохновения — илистое дно реки забвения.* * *
Весь мир вокруг уже иной, у нас – эпоха провожаний, а бедный стих, зачатый мной, утонет в море подражаний.* * *
Не тот мужчина, кто скулит, что стал постыдный инвалид, а тот мужчина, кто ни звука о том, какая это мука.* * *
Когда впадаешь в созерцание любых камней, извечно местных, душе является мерцание каких-то смыслов бессловесных.* * *
Бродя по жизненным аллеям, со вкусом я на свете пожил, полит был дёгтем и елеем и сам гавно метал я тоже.* * *
Боюсь давно уже заранее и разобрался в сути я: мне вязкий ужас умирания страшней, чем страх небытия.* * *
На стыке пошлости и свинства сочней кудрявится единство.* * *
Навряд ли буду удостоен я с бодрым будущим свидания — мой стих на жалости настоян и на печали сострадания.* * *
Когда-то были темой споров — свобода, равенство и братство, сегодня стержень разговоров — погода, празднество и блядство.* * *
Прости, жена, прощайте, дети, мы с вами встретимся потом, я вас любил на этом свете, рад буду свидеться на том.* * *
Я за удачное словцо, печалям жизни гармоничное, готов пожертвовать яйцо — но, разумеется, не личное.* * *
Во всех земных иллюзиях изверясь, я в полной пустоте себя застал; явись какая дерзостная ересь, я с радостью фанатиком бы стал.* * *
Езжу по миру и смехом торгую — словно купец при незримом товаре; сам я сыскал себе долю такую, редкую даже для мыслящей твари.* * *
Какая бы и где ни тлела смута, раздоры и кровавая охота, настолько это выгодно кому-то, что пламя раздувают эти кто-то.* * *
Если жизнь безупречно отлажена и минует любое ненастье, непременно объявится скважина, сквозь которую вытекло счастье.* * *
Нам жажда свойственна густая — с толпою слиться заодно, а стадо это или стая, понять не сразу нам дано.* * *
Вчера ко мне забрёл ходячий бред и жарко бормотал про вред безверия, на что я возражал, что главный вред растёт из темноты и лицемерия.* * *
Дряхлением не слишком озабочен, живу без воздыханий и стенаний, чердак мой обветшалый стал непрочен, и сыпется труха воспоминаний.* * *
Меня почти не беспокоя, душа таит себя и прячет, и только утром с перепоя она во мне болит и плачет.* * *
Как бы ни орудовало знанием наше суетливое мышление, правило и правит мирозданием хаоса слепое копошение.* * *
Когда мы ни звонков, ни писем уже не ждём, то в эти годы ещё сильнее мы зависим от нашей внутренней погоды.* * *
Увы, прервётся в миг урочный моё земное бытиё — и, не закончив пир полночный, я отойду в непитиё.* * *
В нас долго бились искры света, но он погас; могила праведника – это любой из нас.* * *
Мужчины с женщиной слияние, являясь радостью интимной, имеет сильное влияние на климат жизни коллективной.* * *
И носы у нас обвисли, и глаза печальны очень, камасутренние мысли исчезают ближе к ночи.* * *
Фортуна коварна, капризна и взбалмошна, как молодёжь, и в анус вонзается клизма, когда её вовсе не ждёшь.* * *
Воздержаны в сужденьях старики, поскольку слабосильны и убоги, однако всем резонам вопреки в них тихо пузырятся педагоги.* * *
По счастью, в нас во всех таится глухое чувство бесшабашное: у смерти так различны лица, что нам достанется нестрашное.* * *
Хотя семейный гнёт ослаб и стал теплей уют, но мужики орут на баб, когда их бабы бьют.* * *
Во мне звучит, не умолкая и сердце тиская моё, глухая музыка – толкая на поиск текста под неё.* * *
Где мой гонор, кураж и задор? Где мой пафос, апломб и парение? Я плету ахинею и вздор, не впадая в былое горение.* * *
Итог уже почти я подытожил за время, что на свете я гостил: навряд ли в мире мудрость я умножил, зато и мало скорби напустил.* * *
Кто-то рядом, быть может, и около проживает в полнейшей безвестности, но дыхание духа высокого — благотворно пространству окрестности.* * *
Болезней тяжких испытания, насколько я могу понять, шлёт Бог не в целях воспитания, а чтобы нашу прыть унять.* * *
Хроника лет начинает виток будущей травмы земной: миром испробован первый глоток новой отравы чумной.* * *
Сделался вкус мой богаче оттенками, тоньше, острей, но не строже: раньше любил я брюнеток с шатенками, нынче – и крашеных тоже.* * *
Возле устья житейской реки, где шумы бытия уже глуше, ощущают покой старики, и заметно светлеют их души.* * *
Восьмой десяток, первый день. Сохранна речь, осмыслен взгляд. Уже вполне трухлявый пень, а соки всё ещё бурлят.* * *
Я книжек дикое количество за срок земной успел испечь; когда не станет электричества, топиться будет ими печь.* * *
Огромность скважины замочной с её экранами цветистыми даёт возможности заочной, но тесной близости с артистами.* * *
Сейчас вокруг иные нравы, ебутся все напропалую, но старики, конечно, правы, что врут про нравственность былую.* * *
Когда накатит явное везение и следует вести себя практично, то совести живое угрызение помалкивает чутко и тактично.* * *
Склад ума еврейского таков, что раскрыт полярности суждений; тот же склад – у наших мудаков с каменной границей убеждений.* * *
Забавно, как потомки назовут загадочность еврейского томления: евреи любят землю, где живут, ревнивей коренного населения.* * *
А я б во всех газетах тиснул акт для всехнего повсюду любования: «Агрессией является сам факт еврейского на свете пребывания».* * *
Во мне так очевидно графоманство, что я – его чистейшее явление: пишу не ради славы или чванства, а просто совершаю выделение.* * *
Если впрямь существует чистилище, то оно без конца и без края безразмерно большое вместилище дезертиров из ада и рая.* * *
Любой росток легонько дёрни и посмотри без торопливости: любого зла густые корни растут из почвы справедливости.* * *
Господь, ценя мышление отважное, не может не беречь мой организм; я в Боге обнаружил нечто важное: глобальный, абсолютный похуизм.* * *
Печальна человеческая карма: с годами нет ни грации, ни шарма.* * *
Прихваченный вопросом графомана, понравилась ли мне его бурда, я мягко отвечаю без обмана, что я читать не стал, однако – да.* * *
Близится, бесшумно возрастая, вязкая дремота в умилении, мыслей улетающая стая машет мне крылами в отдалении.* * *
Что-то я сдурел на склоне лет, строки словоблудствуют в куплет, даже про желудка несварение тянет написать стихотворение.* * *
Сегодня, присмотреться если строже, я думал, повесть буйную жуя, страдальцы и насильники – похожи, в них родственность повсюду вижу я.* * *
Уже слетелись к полю вороны, чтоб завтра павших рвать подряд, и «С нами Бог!» – по обе стороны в обоих станах говорят.* * *
У многих я и многому учился — у жизни, у людей и у традиций, покуда, наконец, не наловчился своим лишь разуменьем обходиться.* * *
С интересом ловлю я детали наступающей старческой слабости: мне стихи мои нравиться стали, и хуле я внимаю без радости.* * *
Я никого не обвиняю, но горьки старости уроки: теперь я часто сочиняю свои же собственные строки.* * *
Уверен я: в любые времена, во благе будет мир или в беде, но наши не сотрутся имена — поскольку не написаны нигде.* * *
Согревши воду на огне, когда придёшь домой, не мой, красавица, при мне и при других не мой.* * *
Радость понимать и познавать знают даже нищий и калека, плюс ещё возможность выпивать — тройственное счастье человека.* * *
Сколь ни обоюдна душ истома, как бы пламя ни было взаимно, женщина в её постели дома — более к любви гостеприимна.* * *
Мир земной запущен, дик и сложен, будущее – зыбко и темно, каждый перед хаосом ничтожен, а вмешаться – Богом не дано.* * *
Судьба среди иных капризов, покуда тянется стезя, вдруг посылает жёсткий вызов, и не принять его – нельзя.* * *
Все в мысли сходятся одной насчёт всего одной из наций: еврей, настигнутый войной, обязан не сопротивляться.* * *
Не слушая кипящей жизни шум, минуя лжи возведенный гранит, опавшую листву я ворошу — она остатки памяти хранит.* * *
Для мысли слово – верный друг, дарящий мысли облик дерзкий, но есть слова – от подлых рук на них следы и запах мерзкий.* * *
Тихо поумнев на склоне лет, я хвалюсь не всем перед гостями: есть и у меня в шкафу скелет — пусть пока побрякает костями.* * *
Ласкали нежные уста нам на весеннем карнавале весьма различные места, но до души – не доставали.* * *
В любую речь для аромата и чтобы краткость уберечь, добавить если каплю мата — намного ярче станет речь.* * *
Давно уж море жизни плещет, неся челнок мой немудрёный, а небо хмурится зловеще, и точит море дух ядрёный.* * *
По мере личного сгорания душе становятся ясней пустые хлопоты старания предугадать, что станет с ней.* * *
Когда несёшься кувырком в потоке чёрных дней, то притворяться дураком становится трудней.* * *
Бог людям сузил кругозор для слепоты как бы отсутствия, чтобы не мучил нас позор и не сжигала боль сочувствия.* * *
Среди всемирных прохиндеев и где клубится крупный сброд — заметно много иудеев: широк талантом наш народ.* * *
Как робко это существо! Он тихий, вдумчивый и грустный. Но гложет жизни вещество, как ест червяк листок капустный.* * *
Когда раздора мелкий вирус неслышно селится меж нас, не замечаешь, как он вырос и стал заразней в сотни раз.* * *
Как это странно: все поэты из той поры, наивно-дымчатой, давно мертвы. Их силуэты уже и в памяти расплывчаты.* * *
Являя и цинизм, и аморальность, я думаю в гордыне и смущении: евреи – объективная реальность, дарованная миру в ощущении.* * *
На свете очевидны территории, охваченные внутренним горением, где плавное течение истории сменяется вдруг диким завихрением.* * *
Я очень тронут и польщён высоким Божьим покровительством, однако сильно истощён своим ленивым долгожительством.* * *
Разъезженная жизни колея не часто вынуждает задыхаться — на мелкие превратности плюя, вполне по ней приятно бултыхаться.* * *
Чтобы сгинула злая хандра и душа организм разбудила, надо вслух удивиться с утра: как ты жив ещё, старый мудила?* * *
Люди молятся, Бога хваля, я могу лишь явить им сочувствие; Бог давно уже знает, что я уважаю Его за отсутствие.* * *
Я в жизни ничего не понимаю — запутана, изменчива, темна, но рюмку ежедневно поднимаю за то, чтобы продолжилась она.* * *
В атаке, в бою, на бегу еврей себя горько ругает: еврей когда страшен врагу, его это тоже пугает.* * *
История капризна и причудлива, симпатии меняет прихотливо, играющий без риска и занудливо — не друг и не любовник музе Клио.* * *
Со времён чечевичной похлёбки каждый стал боязлив и опаслив, но росло и искусство наёбки: тот, кого наебли, нынче счастлив.* * *
Хотя война у нас – локальная, но так еврей за всё в ответе, что извергается фекальная волна эмоций по планете.* * *
Мне близкий друг принёс вино, чтоб тонкий вкус во мне копился, меня растрогало оно, и грубым виски я напился.* * *
Муза тихо бесится, ища, чем и как поэта взволновать, а его, гулящего хлыща, девка затащила на кровать.* * *
Кто своей персоной увлечён, с пылкостью лелея дарование, рано или поздно обречён на тоску и разочарование.* * *
Когда был молод и здоров, когда гулял с людьми лихими, я наломал немало дров — зато теперь топлю я ими.* * *
Домашним покоем доволен, лежу то с журналом, то без, и с ужасом думаю: болен во мне проживающий бес.* * *
С работой не слишком я дружен, таскать не люблю я вериги, но это наркотик не хуже, чем выпивка, бабы и книги.* * *
Браня семейной жизни канитель, поведал мне философ за напитком: супружеская мягкая постель — мечта, осуществлённая с избытком.* * *
Характер наших жизненных потерь похож у всех ровесников вокруг, утраты наши – крупные теперь: обычно это близкий старый друг.* * *
Совсем не зная, что частушки — весьма опасная потеха, я их читал одной толстушке, толстушка лопнула от смеха.* * *
Хотя предчувствие дано и для счастливых потрясений, в нас ограничено оно шуршаньем тёмных опасений.* * *
Реальность соткана из истин такой банальности, что дух, который не корыстен,— изгой реальности.* * *
А пока тебе хворь не грозит, возле денег зазря не торчи, нынче девки берут за визит ровно столько же, сколько врачи.* * *
Натолкнувшись на рифму тугую, подбираю к ней мысли я строго — то одну отберу, то другую, и от этого думаю много.* * *
Любви жестокие флюиды разят без жалости и скидок, весною даже инвалиды себе находят инвалидок.* * *
На небо в полной неизвестности подобно всем я попаду, сориентируюсь на местности и вмиг пойму, что я в аду.* * *
Иллюзия, мираж и наваждение — такое оптимизму подаяние, такое для надежды услаждение, что больно, когда гаснет обаяние.* * *
Ручьи весенние журчат, что даль беременна грозой, на подрастающих внучат старушки смотрят со слезой.* * *
Самые великие открытия, истину даруя напрямик, делались по прихоти наития, разум подменявшего на миг.* * *
Есть люди, чьи натуры певчие — пушинки духа в жизни мчащейся, со всем, что есть, расстаться легче им, чем с этой музыкой сочащейся.* * *
Поблажек у стихии не просил в местах, её безумием простроченных, однако же всегда по мере сил наёбывал её уполномоченных.* * *
С возрастом сильней у нас терпение, выдержан и сдержан аксакал; просто это выдохлось кипение и душевный снизился накал.* * *
У секса очень дальняя граница, но дух у старика – слабей, чем тело, и тянет нас от секса уклониться, поскольку уже просто надоело.* * *
Стали нам застолья не с руки: сердце, нету сил, отёки ног, и звонят друг другу старики, что ещё увидимся, даст Бог.* * *
Подземные гулы и громы слышнее душе на закате, Харон уже строит паромы, ему его лодки – не хватит.* * *
Все текущие беды и сложности сотворяются, эка досада, из-за полной для нас невозможности вынуть шило и пламя из зада.* * *
Мы в юности шустрили, свиристя, дурили безоглядно и отпето, и лишь десятилетия спустя мы поняли, как мудро было это.* * *
Сегодня почему-то без конца я думаю о жизни в райских кущах: как жутко одиночество Творца среди безликих ангелов поющих!* * *
Есть нечто умилительно-сердечное, и просится душа из тела вон, когда во мне разумное и вечное пытается посеять мудозвон.* * *
Всех печатных новинок ты в курсе, и печалит меня лишь одно: у кого закавыка во вкусе — безошибочно любит гавно.* * *
Читал во сне обрывки текста и всей душой торжествовал; и сон исчез; болело место, о коем текст повествовал.* * *
Люди, до глубоких тайн охочие, знают, как устроена игра: или будет Божье полномочие, или не нароешь ни хера.* * *
Иная жизнь вокруг течёт, иной размах, иная норма, нам воздаваемый почёт — прощанья вежливая форма.* * *
Не разбираюсь я во многом, достойном острого внимания, поскольку в разуме убогом нет сил уже для понимания.* * *
К судьбе моё доверие не слепо, и я не фаталист в подвижной клетке, живой душе надеяться нелепо на милости бесчувственной рулетки.* * *
Еврейский Бог весьма ревнив и для Него – любой греховен: ведь даже верность сохранив, ты в тайном помысле виновен.* * *
Я все утраты трезво взвесил, прикинул риск от А до Я, и стал от дивной мысли весел: теперь законна лень моя.* * *
К России я по-прежнему привязан, хоть ездить без охоты стал туда, теперь я ей чувствительно обязан за чувство непрестанного стыда.* * *
Истории бурлящая вода сметает все преграды и плотины, а думать, что течёт она туда, где лучше, – перестали и кретины.* * *
В игре по типу биржевой судьба не знает махинаций, и я вполне ещё живой, но мой пакет уже без акций.* * *
Духом ощутимо, видно взглядом, как непринуждённо и интимно быт и бытиё здесь ходят рядом и перекликаются взаимно.* * *
Накопленные в доме сбережения, привезённые мной из-за границы, высокого достойны уважения, поскольку разлетаются, как птицы.* * *
Я много думал, подытожа, что понял, чувствуя и видя; о жизни если думать лёжа, она светлей, чем если сидя.* * *
Нас уже не манит неизвестность, а что близко, мы переиначили: всю свою болотистую местность горными вершинами назначили.* * *
Свой обывательский покой оберегая много лет, я эту жизнь люблю такой — с домашним запахом котлет.* * *
Укрытый от азартной суеты исконно стариковским недоверием, я нюхаю весенние цветы с осенним на лице высокомерием.* * *
Легко могу принять и допустить: божественно Всевидящее Око, мой ум готов немногое вместить, но внятное мне – дьявольски жестоко.* * *
Вчера шепнуло мне сердчишко, заставив лечь и слух напрячь: уже ты, милый, не мальчишка, прижми свой гонор или спрячь.* * *
Я бросил распускать павлиньи перья, держусь подобно хрупкому сосуду, по типу красоты похож теперь я уже на антикварную посуду.* * *
С годами наши дарования ничуть не склонны к убыванию, легко от самооплевания склоняя к самолюбованию.* * *
А жалко мне меня с моим умишком, до многого я им не дотянусь, поэтому и трогает не слишком божественных решений блеск и гнусь.* * *
Пишу не чтобы насладиться, меня томит не страсть, а мука, и я спешу освободиться от распирающего звука.* * *
А вечером, уже под освежение, течёт воспоминательный ручей, и каждое былое поражение становится достойнейшей ничьей.* * *
Банально, заурядно и обыденно — отныне это явь и это есть — подкравшаяся тихо и невидимо нас чёрная прихватывает весть.Часть вторая
Не видя прелести в фасаде, меня судьба словила сзади.* * *
Пройдя через опасности и гнусь, пока тянулись годы заключения,— ужели я сломаюсь и загнусь от горестных превратностей лечения?* * *
Едва я только вышел на опушку, ища семье для ужина грибы, судьба меня захлопнула в ловушку, чтоб реже я шутил насчёт судьбы.* * *
Годы плавно довели до больничной койки, без меня друзья мои ходят на попойки. Жарят мясо на огне, старость нашу хают, вспоминая обо мне, горестно вздыхают. Я, однако, поднимусь и походкой гордой я в застолье к ним вернусь с той же светлой мордой.* * *
Ещё одно, замеченное мной у хвори, где сюжет недуга сложен: от жизни я невидимой стеной всё время ощутимо отгорожен.* * *
После этой дурной переделки безмятежно займусь я старением, и часов равнодушные стрелки мне ещё подмигнут с одобрением.* * *
Я стойко бои оборонные веду с наступлением сзади, и дроги мои похоронные — лишь доски пока что на складе.* * *
Когда и сам себе я в тягость, и тёмен мир, как дно колодца, то мне живительная благость из ниоткуда часто льётся.* * *
Защита, поддержка, опека, участливой помощи мелочь — любезны душе человека, но дарят ей вялую немочь.* * *
Творится явный перебор при сборе данных к операции: такой мне вставили прибор, что вспомнил я о дефлорации.* * *
Засосанный болезнью, как болотом, но выплыть не лишённый всё же шанса, телесно я сравнялся с Дон Кихотом, но умственно – я прежний Санчо Панса.* * *
Свой лук Амур печально опустил, застыв, как тихий ангел над могилой; напрасно ты, приятель, загрустил, ещё мы поохотимся, мой милый.* * *
Жизненной силы бурление вкупе с душою шальной — лучшее в мире явление из наблюдавшихся мной.* * *
Забавен в нас, однако, дух публичный: примерно через два десятка дней болезнь – уже не факт интимно личный, и хочется рассказывать о ней.* * *
Закинут в медицинское верчение, внутри я подвергаюсь и наружно, лечение – крутое обучение тому, что никому из нас не нужно.* * *
Радость воли, азарт, вожделение — удалились в глухой монастырь, мне осталось болезни глумление и разрушенных планов пустырь.* * *
Гнусная – однако не позорная — выпала от жизни мне награда, горько заскучает беспризорная и осиротелая эстрада.* * *
Стану я слегка другим отныне — словно гонг неслышно прозвучал, столько оплеух моей гордыне в жизни я ещё не получал.* * *
Придётся мириться, подружка, с печальной моей ситуацией: с утра электронная пушка стреляет мне в зад радиацией. В меня заливается химия, которая травит и косит, уже моя внутренность – синяя, но рак этот цвет не выносит. Судьбу разозлило, наверно, моё в облаках почивание, и послана гнусная скверна, чтоб вытерпел я врачевание.* * *
Сделаться бы собраннее, суше и бронёй укрыться, словно в танке, чтобы не улавливали уши звуков затевающейся пьянки.* * *
Сначала не чувствуешь путы, внутри не пылает свеча, становишься болен с минуты, когда побывал у врача.* * *
Болезнями даётся постижение того, чем не умели дорожить, и есть ещё в болезнях унижение, которое полезно пережить.* * *
Я благодаря текущей хвори с радостью и страхом обнаружил, что у Бога я ещё в фаворе, ибо всё могло быть сильно хуже.* * *
Я вынесу густую передрягу, но, если не сдержу я это слово,— отрадно, что над ямой, где залягу, друзья наверняка хлебнут спиртного.* * *
Готовлюсь духом к операции, надеясь тихо и недужно, что у хирурга хватит грации лишь то отрезать, что не нужно.* * *
Когда в халат недуга прочно влез, а душу манит лёгкая беседа, родится нездоровый интерес к течению болезни у соседа.* * *
Всё, что жизни привольно довлело — интересы, азарт, обольщения,— не пропало и не омертвело, а укрылось и ждёт возвращения.* * *
Есть виды очень разного спасения в лихом репертуаре излечения, и скоро я восторгу облысения подвергнусь в результате облучения.* * *
Уверенность, что я перемогнусь, не снизилась в душе ни на вершок, поскольку я, конечно же, загнусь, когда всё будет очень хорошо.* * *
Приметливо следя за настроением, я пристален к любой в себе подробности — как будто занимаюсь измерением оставшейся во мне жизнеспособности.* * *
Забавно, как денно и нощно, до самой могильной плиты старательно, резво и мощно мы гоним поток суеты.* * *
И по безвыходности тоже, и по надрезу на судьбе — с тюрьмой недуги наши схожи, но здесь тюрьма твоя – в тебе.* * *
Узник я, проста моя природа, я не тороплю скольженье дней, в будущем обещана свобода, я пока не думаю о ней.* * *
Отнюдь не в лечебной палате — я дома, гостей угощаю, однако в больничном халате всё время себя ощущаю.* * *
С недугом познакомившись поближе (с тюрьмой не понаслышке я знаком), я сходство обнаружил: хочешь выжить — в тюрьму не погружайся целиком.* * *
Терпению крутое обучение ведут со мною славные ребята; «Мучение – вот лучшее лечение»,— учили их наставники когда-то.* * *
Бывают в жизни обстоятельства — другому знать о них негоже, и самолучшее приятельство за эту грань уже не вхоже.* * *
От шуток хорошо бы отучиться: живя без их ехидного коварства, я стал бы эффективнее лечиться, смех сильно ослабляет яд лекарства.* * *
Кошмарный сон тянулся густо, аж голова от пота взмокла: лежу на ложе у Прокруста, а надо мною – меч Дамокла.* * *
Шёл еврей в порыве честном сесть и тихо выпивать, но в углу каком-то тесном рак его за жопу – хвать!* * *
Я справедливо наказан судьбой, вряд ли отмолят раввины, грустный пейзаж я являю собой — радостей жизни руины.* * *
Образ жизни мой шальной стал теперь – кошачий, и не столько я больной, сколько я лежачий.* * *
Но нельзя не подумать, однако, что причина – в рождения дне: я рождён под созвездием Рака, он был должен явиться ко мне.* * *
Мой рак ведёт себя по-свински, поскольку очень жить мешает, а говоря по-медицински, мне дозу кары превышает.* * *
Душа металась, клокотала, бурлила, рвалась и кипела, потом отчаялась, устала и что-то тихое запела.* * *
В болезни есть таинственная хватка — тюремной очевидная сестра: почти уже не мучает нехватка всего, что было радостью вчера.* * *
Согласно процедуре изучения плетусь из кабинета в кабинет, я нынче пациент, объект лечения, а личности – в помине больше нет.* * *
Сейчас мои доброжелатели, пока верчусь я в передряге,— отменных сведений жеватели, я рад, что счастливы бедняги.* * *
Я к вечеру бываю удручён и словно опалён огнём из топки — возможно, потому что облучён, хотя всего скорей – в тоске по стопке.* * *
Читаю. Но глаза ещё следят за очереди медленным течением, вокруг мои соратники сидят, печальные, как рак под облучением.* * *
Сижу поникший, хмурый, молча, какая ж, думаю, ты блядь: в меня вселившаяся порча на душу тянется влиять.* * *
Завидя жизни кутерьму, я прохожу насквозь и мимо, поскольку я для всех незримо несу в себе свою тюрьму.* * *
Послушно принимая курс лечения, покорствую, глаза на всё закрыв, испытывая счастье облегчения, когда мне объявляют перерыв.* * *
Подумал я сегодня на закате: ведь мы, храня достоинство и честь, за многое ещё при жизни платим, что Страшный Суд не может не учесть.* * *
На время из житейской выйдя школы, вселился в медицинский я шатёр, и ныне честолюбия уколы сменились на уколы медсестёр.* * *
Тяжелы бесполезные муки, а успехи – пусты и убоги; но когда опускаются руки, то невдолге протянутся ноги.* * *
Да, организм умней меня: ничуть не возмутившись, вся невоздержанность моя исчезла, не простившись.* * *
Встаю теперь я очень рано и не гужуюсь у приятелей, в моей тюрьме я сам – охрана, жена – команда надзирателей.* * *
В период серый и недужный, где страхи вьются у двери, мир делится на мир наружный и сферу вязкой тьмы – внутри.* * *
Дела мои сейчас пока неважные, наездник унитаза я часами, а мысли все – лихие и отважные, и все с кавалерийскими усами.* * *
Судьба жестоко вяжет по канве, стандартной для недуга моего, но в каше, что варю я в голове, не в силах она тронуть ничего.* * *
Чужими мыслями пропитан, я, чтоб иметь на них права,— поскольку в честности воспитан — перешиваю их сперва.* * *
На сердце – странные колючки: прошли ведь вовсе не века, но вот в Россию едут внучки, уже не зная языка.* * *
Пока порхал на ветку с ветки, пел гимны солнцу и дерьму, переродившиеся клетки внутри построили тюрьму.* * *
Стариков недовольное племя говорит и в жару и при стуже, что по качеству позжее время — несравненно, чем раньшее, хуже.* * *
Художник, пророк и юродивый со всем, что сказали в запале, хвалу получают от родины не раньше, чем их закопали.* * *
«Завидным пользуясь здоровьем», его мы тратили поспешливо, и этим дедовским присловьем былое машет нам усмешливо.* * *
Наивен я: с экрана или рядом — смотрю на лица монстров без опаски, мне кажется всё это маскарадом: да – дикие, да – мерзкие, но – маски.* * *
Сообразив, что не умру, владея времени бюджетом, я превратил болезнь в игру с отменно жалостным сюжетом.* * *
Я знаю, почему люблю лежать: рождён я обывателем и книжником, а лёжа мне легко воображать борцом себя, героем и подвижником.* * *
А время – это всё же мельница, в её бесшумных жерновах настолько всё бесследно мелется — лишь пыль на книгах и словах.* * *
Срама нет в уподоблении: нашей юности поэты всё ещё в употреблении, но истёрты, как монеты.* * *
Ген, как известно, – не водица, там папа, мама, предка примеси; всё, с чем доводится родиться, кипит потом на личном примусе.* * *
В болезни есть одно из проявлений, достойное ухмылки аналитика: печаль моих интимных отправлений мне много интересней, чем политика.* * *
Под гам высоких умозрений молчит, сопя, мой дух опавший, в тени орлиных воспарений он – как телёнок заплутавший.* * *
Я думаю часто сейчас, когда уплотняются тучи, что хаос, бушующий в нас, подземному – брат, но покруче.* * *
Напрасно разум людской хлопочет, раздел положен самой природой: рождённый ползать летать не хочет, опасно мучить его свободой.* * *
Когда мне больно и досадно, то чуть ещё маркиздесадно.* * *
В ответ на все плечами пожимания могу я возразить молве незрячей: мы создали культуру выживания, а это уж никак не хер собачий.* * *
Свои успехи трезво взвесив и пожалев себя сердечно, я вмиг избавился от спеси — хотя и временно, конечно.* * *
Покуда жив, пока дышу, покуда есть и слух и зрение, я весь мой мир в себе ношу, а что снаружи – важно менее.* * *
Мой стих по ритмике классичен, в нём нет новаторства ни пяди, а что он часто неприличен, так есть классические бляди.* * *
Ужели это Божье изуверство для пущей вразумлённости людей? Ведь наши все немыслимые зверства — издержки благороднейших идей.* * *
Гуляло по свету гулящее тело, в нём очень живая душа проживала, Россия его разжевать не успела, хотя увлечённо и долго жевала.* * *
Мне смыслы, связи и значение — важней хмельного сладкозвучия, но счастлив я, по воле случая услышав музыки свечение.* * *
Найти побольше общего желая, я сравниваю часто вхолостую: тюрьмы любой романтика гнилая — отсутствует в болезни подчистую.* * *
Тюрьма: нигде не мучим болями, я, как медлительный слепой,— из-за апатии с безволием на фоне слабости тупой.* * *
Сегодня пьянка вместо дел, сегодня лет минувших эхо — какое счастье, что сидел! — какое счастье, что уехал!* * *
Душе распахнута нирвана и замолкают в мире пушки, когда касаюсь я дивана, тахты, кровати, раскладушки.* * *
Забавное у хвори окаянство: с людьми общаясь коротко и смутно, я выселился в странное пространство, в котором подозрительно уютно.* * *
В размышлениях я не тону, ибо главное вижу пронзительно: жизнь прекрасна уже потому, что врагиня её – омерзительна.* * *
К сожаленью, подлецы очень часто – мудрецы, сладить с ними потому — тяжко прочему дерьму.* * *
В поиске восторгов упоения разум и душа неутомимы, нас не ранят горести гонения, мелкие для чувства, что гонимы.* * *
Душа твоя утешится, философ, не раньше, чем узрит конечный свет, ведь корень всех земных её вопросов — в вопросе, существует ли ответ.* * *
Сегодня думал перед сном, насколько время виновато, что ото всех борцов с дерьмом немного пахнет странновато.* * *
Великая российская словесность, Россию сохраняя как вокзал, сегодня просочилась даже в местность, где житель ещё с веток не слезал.* * *
Случайно выплывает облик давешний, и снова ты забыть его готов, но памяти назойливые клавиши играют киноленту тех годов.* * *
Те, кто жил до нас веками ранее, были нас умами не бедней, разум наш замусорило знание, но оно не делает умней.* * *
Хочу, когда уже я стар и сед, сказать о чувстве времени двояком: я гибельному веку – лишь сосед, хотя в родстве с убийцей и маньяком.* * *
Наш век пошёл на слом, запомнясь полосой — от девушки с веслом до бабушки с косой.* * *
Недуг мой крылья распростёр и грозно вертит пируэты, а я и зритель, и актёр, и сцена этой оперетты.* * *
Состарившись, мы видимся всё реже, а свидевшись, безоблачно судачим, как были хороши и были свежи те розы у Тургенева на даче.* * *
Увы, но даже духа воспарения способны довести до изнурения.* * *
А славно, зная наперёд, что ждут людей гробы, и твой вот-вот уже черёд, под водку есть грибы.* * *
Сколько б мы, воспаляясь, ни спорили то изустно, то в текстах несметных — сокровенные нити истории недоступны для зрения смертных.* * *
Верю в точность химических лезвий, но сегодня почувствовал снова, что лекарства, сражая болезни, заодно пришибают больного.* * *
Я стараюсь отойти при умных спорах, в них опасная зараза вероятна: есть умы, от обаяния которых остаются на душе дурные пятна.* * *
Когда-то был я вольнодумец, свободой пылко восхищался, но стал печальник и угрюмец, когда с ней близко пообщался.* * *
Все в мире пьют покоя сок, не чувствуя беды, засунув головы в песок и выставив зады.* * *
Всё, что вытворяется над нами, было бы успешливо едва ли, если бы своими именами всё, что происходит, называли.* * *
Всегда жива надежда, что однажды к нам вылетит божественная птица, получит по заслугам Каин каждый и Авель каждый к жизни возвратится.* * *
Подпочвенные рокоты и гулы, сулящие губительные вспышки, нисколько не влияют на загулы, целебные для краткой передышки.* * *
Удачи и шедевры – не объекты для пламенной мыслительной игры, охотней полыхают интеллекты вокруг пустого места и дыры.* * *
Старанием умелых докторов от этой лихоманки я оправлюсь и сделаюсь физически здоров, а умственно и так себе я нравлюсь.* * *
Недуг меня уже подпортил малость: я чувствую, едва сойду с крыльца, движений унизительную вялость и слабую приветливость лица.* * *
Способствуя врачу по мере сил, в послушном разговоре о диете про выпивку я просто не спросил, чтоб, выпивши, не думать о запрете.* * *
Поэзия – коварная езда, я сборники порой листаю честно: порожние грохочут поезда, куда, зачем, откуда – неизвестно.* * *
Когда больные пятна запорошены снежком уже беспамятной зимы, сны снятся удивительно хорошие о том, насколько славно жили мы.* * *
Всё-таки друзья меня достали и сидят с уверенной ухмылкой: качеством закалки твёрже стали, мой характер – воск перед бутылкой.* * *
Дом, жена, достаток, дети, а печаль – от малости: в голове гуляет ветер, не пристойный старости.* * *
Как некогда в те годы заключения, когда в тюрьме стихи писал надменно, свидетель я иного злоключения, в котором – и герой одновременно.* * *
Когда нас косит века вероломство и время тапки белые обуть, сильнее в нас надежда на потомство, которое отыщет лучший путь.* * *
А что, скажи по сути, делал ты? Не скромничай, ведь это между нами. Я смыслы извлекал из пустоты и бережно окутывал словами.* * *
Становится тоскливо и ненастно, и жмутся по углам венцы творения везде, где торжествует самовластно конечный результат пищеварения.* * *
Споры стали нам духа опорой, даже с Богом мы спорить не трусили, нету в мире хуйни, над которой не витали бы наши дискуссии.* * *
С моим недугом я расстанусь, одну измену не простив: меня подвёл двуликий анус, врага преступно пропустив.* * *
Чтоб лавры обрести, не суетись, не сетуй на житейские морозы, тебе даны стихи, чтобы спастись в растлительном потоке низкой прозы.* * *
С меня заботы жизни дружно слезли, у взгляда сократилась территория, теперь моя история болезни — единственная личная история.* * *
Я облученьем так потрёпан, что не могу ни встать, ни сесть, и даже дружеского трёпа ещё не в силах перенесть.* * *
Вот на восьмом десятке лет и пишутся стихи, поскольку сил у деда нет на прочие грехи.* * *
Люблю, чтоб шёл жених к невесте, люблю чувствительные сказки, и всей душой мне в каждом тексте счастливой хочется развязки.* * *
Когда-то я мчался на полном скаку и ветры хлестали по мне, сегодня я с кайфом лежу на боку, а как надоест – на спине.* * *
Увижу ли я тех, кого хочу, на небе, недоступном для живого? Я преданно смотрю в лицо врачу, не слыша и не слушая ни слова.* * *
Чтоб не болтать о муках ада, к земным я лучше перейду: врагу – и то желать не надо мою зубную боль в заду.* * *
Какое-то заразное влияние оказывают книги на меня: медлительное словоизлияние томит меня потом к исходу дня.* * *
Дурная боль не сломит лоха, упрямство клонит к терпежу; хожу сейчас я крайне плохо; сижу – едва; но как лежу!* * *
На заре поют зазря соловьи, трели ранние во мне безответны, утром сумеречны чувства мои, а под сумерки – светлы и рассветны.* * *
Сколь у нас ни будь ума и чести, совести, культуры, альтруизма, тайно покурить в запретном месте — счастье для живого организма.* * *
– Послал ему Бог испытание! – А что с ним? – Почти ничего: постигло его процветание, молитесь за душу его.* * *
Всякой боли ненужные муки не имеют себе оправданий, терпят боли пускай только суки, что брехали о пользе страданий.* * *
Повысить о чём-нибудь знание — могу я, хотя и натужно, когда б не предвидел заранее, что это ни на хер не нужно.* * *
Время течёт не беззвучно, время бурлит и журчит, внуки докажут научно факт, что оно не молчит.* * *
Свалился я под сень моих чертогов, овеян медицинским попечением, сейчас уже лечусь я от ожогов, содеянных заботливым лечением.* * *
Перечёл – и по коже мороз, обнаружил я признаки грозные, что уже на пороге склероз: мысли стухли и стали серьёзные.* * *
Сказать про жизнь, её любя, точней нельзя: сапог не парный, и то тюрьма вокруг тебя, то дружной пьянки дух нектарный.* * *
Звучит, как скверный анекдот, но жребий не кляня, я выздоравливаю от лечения меня.* * *
Всё срастается на теле живом, но ещё за стол не сесть, не поврать; выздоравливаю я тяжело; это лучше, чем легко умирать.* * *
Тревожат Бога жалобой, прошением, те молят за себя, те – за других, а я к Нему – с циничным утешением: терпи, Ты всё равно ж не слышишь их.* * *
Невнятное томит меня смущение — с душой, видать, не всё благополучно: с людьми недуг порвал моё общение, а мне ничуть не пусто и не скучно.* * *
Висит над миром шум базарный, печь разногласий жарко топится, и тихо полнятся казармы, и в арсеналах гибель копится.* * *
Всегдашнее моё недоумение — зачем живу, случаен и безбожен, сменилось на уверенное мнение, что этого Творец не знает тоже.* * *
Надо мне известности не боле, чем недавно выпавшая мне: два моих стишка в какой-то школе в женском туалете на стене.* * *
Творец давно уже учёл всего на свете относительность, и кто наукам не учён, у тех острей сообразительность.* * *
Свалясь под уважительную крышу признания, что скорбен и недужен, окрестной жизни гомон я не слышу — похоже, он давно мне был не нужен.* * *
Везде стоят солидные ряды и книги возлежат на них залётные — то мудрости трухлявые плоды, то пошлости порывы искромётные.* * *
Нет, я уже не стану алкоголиком, и я уже не стану наркоманом, как римским я уже не буду стоиком и лондонским не сделаюсь туманом.* * *
Чей разум от обычного отличен — сгорают на огне своём дотла, а мой умишко сильно ограничен, поэтому печаль моя светла.* * *
За все про все идейные течения скажу словами предка моего: «Любого не боюсь вероучения, боюсь только апостолов его».* * *
Одна лишь пагубная линия заметна мне в существовании, по ней ведёт нас блуд уныния, ловитель кайфа в остывании.* * *
Я в молодости часто забывал, как выглядел конец вечерней пьянки, а утром этот памяти провал оказывался девкой с той гулянки.* * *
С той поры, как нашёл этот дивный метод битвы с недугом паскудным, я использую самый активный вид лечения – сном непробудным.* * *
Среди бесчисленных волнений, меня трепавших без конца, всегда была печаль сомнений в доброжелательстве Творца.* * *
Я тщательно, порой до неприличия, найти пытаюсь тайное тавро: у зла ведь очень разные обличия, всех чаще это – светлое добро.* * *
Сам я счастлив бы стал, в человеках сея мысли, как жить хорошо, но в моих закромах и сусеках я такого зерна не нашёл.* * *
Кошмары мучили поэта: напившись, он уже вот-вот касался истины, но это обычной девки был живот.* * *
Что впереди? Родни галдёж, потом наркоз и вся потеха; когда хирург прихватит нож, дай Бог им общего успеха.* * *
Забавно, что у дней бывают лица: угрюмые, задумчивые, строгие, день может улыбаться или злиться, бывают мельтешные и убогие.* * *
Поскольку им непогрешимость дана, как истина сама, в сужденьях равов есть решимость с некрупной примесью ума.* * *
Недолгое от будней отключение по случаю наплыва злоключений — заметное приносит облегчение от суетных и вздорных попечений.* * *
В душе у меня затвердела любимая бабкой присловица: «Родиться евреем – полдела, евреями люди становятся».* * *
Всё нужное, чтоб выжить нам, – единое, для жизни корневое основание, а лишнее и не необходимое — нужнейший эликсир существования.* * *
Прочтя, как полезны страдания, что счастью они не помеха, я слышу за шкафом рыдания — там черти рыдают от смеха.* * *
Обманчиво понурое старение: хотя уже снаружи тело скрючено, внутри творится прежнее горение, на пламя только нет уже горючего.* * *
В палитре боли – очень пёстрой — живут в готовности слепой — от сокрушительной и острой до изнурительной тупой.* * *
Бредя сквозь жизнь, изрядно мглистую, терпя её коловерчение, чесать пером бумагу чистую — весьма большое развлечение.* * *
Висит гипноз бесед манерных, и дикий зреет самосуд, и легионы правоверных мир иноверцев сотрясут.* * *
А славен буду я десятки лет не в памяти у нескольких гурманов, но яркий по себе оставя след на многих поколеньях графоманов.* * *
Случай, на кого-то фарт обрушив, сильно всё меняет в человеке, деньги деформируют нам души, но светлы и счастливы калеки.* * *
Я сидел, но присутствие ложа всё вниманье моё занимало, хорошо себя чувствовать лёжа — это тоже при хвори немало.* * *
Мне по душе оно как есть, земное бытиё, и получи благую весть, я б не понёс её.* * *
В пустой игре моих мыслишек испуг нечаянный возник, что бередит меня излишек херни, почерпнутой из книг.* * *
Меня спасает только сон, однако и во сне поёт сопенью в унисон печаль моя во мне.* * *
По жизни счастлив я, однако скажу как честный старожил: владей я княжеством Монако, совсем иначе я бы жил.* * *
За мною нет заслуг существенных, но я зачислил бы туда, что я в любых делах общественных не лез на сцену никогда.* * *
Всё, что плодит моё воображение, зачато впечатлением извне, но в то же время это отражение свеченья балаганного во мне.* * *
Я без печали упустить уже из рук удачу мог, я мог понять, могу простить, но чтоб забыть – избави Бог.* * *
Во мне как будто гамма нотная, по вкусу время выбирая, гуляет музыка дурнотная, мотивы гнусные играя.* * *
Порой бывает, что мгновение зависнет в воздухе бесплотно, и словно духа дуновение тебя обвеет мимолётно.* * *
А многое, что ужасом казалось натурам понимающим и чутким, меня как будто вовсе не касалось, настолько разъебаем был я жутким.* * *
Есть образ, некогда печаливший умишко мой, во тьме блуждающий: челнок, от берега отчаливший и цели плаванья не знающий.* * *
Моё некрупное жилище мне словно царские хоромы, сдаётся мне, что только нищим нужны дома-аэродромы.* * *
Люблю, когда в массиве текста — и в книге, и на полотне, как на холме живого теста, игра дрожжей заметна мне.* * *
Сегодня день понурый и больной, сам воздух катит волны утомления, и мутной наплывают пеленой угрюмые о жизни размышления.* * *
В моём химическом сосуде — состав наследственностей двух: жестокий дух еврейских судий и прощелыги лёгкий дух.* * *
Не притворяюсь мудрецом, но я недугу благодарен за то, как больно, всем лицом о стол гуляний был ударен.* * *
У времени различны дарования: несёт оно, не ведая сомнения, то свежее струенье созревания, то душное дыхание дряхления.* * *
Когда стекаются слова, чтобы составить корпус текста, слегка кружится голова, для них отыскивая место.* * *
Везде кипит безумный торг, торгует мир и тьмой, и светом, и каждый день увозят в морг всех надорвавшихся на этом.* * *
Ночь обещала быть тяжёлой, поскольку вечер тёк в тиши, и я подумал: дивной школой хворь обернулась для души.* * *
В момент известий огорчительных, учил высокий эрудит, лишь сок напитков горячительных надёжно ярость охладит.* * *
Украл у местного поэта лихую рифму «нота – квота», и утешал себя, что это он тоже стибрил у кого-то.* * *
Живу я в мире, узко здешнем, имею жалкий кругозор, а далеко в пространстве внешнем творятся слава и позор.* * *
Пора меняться: стану тощий, смурной и горестно молчащий, быть пессимистом сильно проще, поскольку прав гораздо чаще.* * *
Мир так загнил до основания, что посреди жестокой прозы смешны все наши упования, надежды, планы и прогнозы.* * *
Тоской познанья были мучимы и эрудит, и грамотей, а мы, наукам не обучены, усердно делали детей.* * *
С какого-то невнятного вчера я что бы ни читал и что б ни видел, мне слышится: пора, мой друг, пора, и я на этот голос не в обиде.* * *
Тьму парков обожают наши дети — и дурни все, и выросшие дуры — чего им там? А в городе, при свете,— полным-полно искусства и культуры.* * *
Конечно, я уже не молодой, но возраст – не помеха, если страсть… Вот разве что ужасно стал худой — в меня теперь Амуру не попасть.* * *
Увы, но взгляд куда ни кину — везде пропорция равна, везде Творец, готовя глину, чуть-чуть подмешивал гавна.* * *
Язычник я: мой разум узкий не принял свыше господина, и мне язык текучий русский — кумир и воздух воедино.* * *
В чаду и вихре наслаждений хиреет пламень убеждений.* * *
У всех висит за сумеречной скукой неведомая финишная дата; забавно, что душа перед разлукой милей и ощутимей, чем когда-то.* * *
За то, что было дней в избытке, благодарю судьбу, природу и алкогольные напитки, таившие живую воду.* * *
Конец тебе, любой герой, когда в души твоей хозяйство прокрался сочный геморрой национального зазнайства.* * *
Помыслы, порывы, побуждения — чистые и светлые, как искра, душу озаряют в миг рождения, но и затухают очень быстро.* * *
Увы, мой мир совсем ещё не светел, я слабости своей не обнаружу, но так меня легко шатает ветер, что я не выхожу пока наружу.* * *
Не счесть уму грехов количества, но разбираясь в их меню, я, чтоб не впасть в соблазн учительства, себя в невежестве храню.* * *
Я душой тянулся много лет к мыслям этим, тонко прихотливым: знание, что в жизни счастья нет, вовсе не мешает быть счастливым.* * *
Не стоит нам сегодня удивляться, что клонит плиты мрамора, как ветки: на кладбищах надгробия кренятся, когда в гробах ворочаются предки.* * *
Душа смакует облегчение без даже капли скуки пресной, что круто высохло влечение к херне, доселе интересной.* * *
Дохрустывая жизнь, как кочерыжку, я вынужденно думаю о ней: когда ещё бежал по ней вприпрыжку, она была значительно сочней.* * *
Заболев, я укрылся в обитель — тихо ждать и пугливо надеяться, но свихнувшийся ангел-хранитель созывает гостей, чтоб развеяться.* * *
Не то чтобы мы патокой с елеем себя всё время мазали слегка, но сами от себя мы скрыть умеем заметное другим издалека.* * *
Мой путь поплоше и попроще, чем у героев и философов: пасу свои живые мощи, их ублажая массой способов.* * *
Среди интимных мыслей нежных, меня щекочущих приятно, совсем не видно белоснежных — везде моих насмешек пятна.* * *
Творец над нами ставит опыты, насколько прочны дух и тело, но это всё пустые хлопоты — в нас нету явного предела.* * *
Сумерки сгущают ощущения, к ночи вянут мысли деловые, в сумраке пустого помещения сходятся на рюмку домовые.* * *
Лишь тот умён, учил мудрец, кто не от Бога ждёт посылку, а сам находит огурец, когда уже добыл бутылку.* * *
Легко беру я, что мне нужно, из книг, которые читаю, чужое тоже мне не чуждо, но я своё предпочитаю.* * *
На старость очень глупо быть в обиде, беречься надо, только и всего; я в зеркале на днях такое видел, что больше не смотрюсь уже в него.* * *
Не зря сегодня день уныл и скукой стелется зелёной: с утра его я не омыл мыслишкой утренней солёной.* * *
Зло я ощущал кошмарно близко — нюхом и на слух, а больше взглядом, но тогда я падал жутко низко, а сейчас оно повсюду рядом.* * *
Ум быстро шлёт, когда невмочь, нам утешенья скоротечные: болит живот почти всю ночь — я рад, что боли не сердечные.* * *
Потом герои с их попытками враз одолеть земное лихо угрюмо гасят пыл напитками, которым жалуются тихо.* * *
Все рыцари добра полны надежды: отнюдь они не сеют и не пашут, а, вырядившись в белые одежды, призывами к добру отважно машут.* * *
У правды нынче выходной: полез я в память, из подвала таща всё то, чего со мной по жизни сроду не бывало.* * *
Я с женским хором был знаком, хористки так меня любили, что часто виделись тайком — в любви они солистки были.* * *
Измучась озверелым врачеванием, я мыслю со стоическим спокойствием: зато теперь гастрольным кочеванием с усиленным займусь я удовольствием.* * *
Мои на мудрость посягательства, мои высокие печали не пережили наплевательства, сбежали вон и одичали.* * *
Мне кажется, я здраво ограничился о доме и о близких беспокойством — меня пугает каждый, кто набычился бороться со всемирным неустройством.* * *
Не знаю, что бы это означало: меня не устаёт терзать и мучить глухое материнское начало: вон ту удочерить, а ту – увнучить.* * *
Когда-то даже в пору повзросления мы духом были – мелкие клопы, забуду ли я муки вылупления из дьявольски уютной скорлупы?* * *
Забавны выплески любви на фоне тягостных событий: меня сейчас друзья мои сильнее любят и открытей.* * *
Певучий сок раблезианский добыл я личными трудами, колодец мой артезианский в себе я сам копал годами.* * *
Всегда приходит Новый год, неся подарки дорогие — освобожденье от невзгод и их замену на другие.* * *
Было дико, но прекрасно, и пока дряхлеть не стала, Леда много лет напрасно снова лебедя искала.* * *
Нас давит жизнь густой нагрузкой, однако дней тяжёлых между мы все на выпивку с закуской имеем право и надежду.* * *
К себе забавно присмотреться, поскольку с миром наши трения то затевает ум, то сердце, а то – разлад пищеварения.* * *
Я слишком щедро облучён и до сих пор ещё болею; рак безусловно обречён, а я, быть может, уцелею.* * *
Не просто я утратил пиетет к ума и интеллекта обаянию, а странный ощутил иммунитет к любому постороннему влиянию.* * *
В организме поближе ко дну — разных гадостей дремлет немало, начинаешь лечить хоть одну — просыпается всё, что дремало.* * *
Я наслажусь ещё не раз гулящей мысли выкрутасами, жизнь хороша и без прикрас, но обаятельна – прикрасами.* * *
Хотя исход у всех – летальный и не бывает исключений, однако этот путь фатальный прекрасен массой приключений.* * *
Легко и по книгам надёргать цитаты, и всюду истории устные: мечты и надежды – легки и крылаты, а сбывшись – хромые и грустные.* * *
Среди крутого мироздания так рад я личному присутствию, что к людям полон сострадания, а сам себе я не сочувствую.* * *
На грешный рай земных утех ещё кошу я светлы очи, а вон у этих и вон тех на даже глянуть нету мочи.* * *
К Богу я не лезу с панибратством, а играть с Ним – дело не простое: чтобы заниматься святотатством, надо тонко чувствовать святое.* * *
Если вдруг пошла потеха, плавя лёд и ржавя сталь, возраст людям – не помеха, а досадная деталь.* * *
Гибкость, лёгкость и живучесть лжи, растёкшейся в повсюдную, обещает миру участь огорчительно паскудную.* * *
Зная дело вдумчиво и туго, правку исповедуя дальнейшую, я совсем не чувствую испуга, если написал херню полнейшую.* * *
Учти, Господь: я не оратор и ни к чему не призывал, я лишь убогий литератор, и стих мой личный завывал.* * *
Нет, я не о Толстом сейчас толкую, со многими случалось это так: великие несли хуйню такую, которой постеснялся бы мудак.* * *
В истории ничто уже не внове, а было столько лжи и столько фальши, что слышится в любом высоком слове звучание запачкавшихся раньше.* * *
Российские евреи жили сочно, как будто долго спали и проснулись, копалась ими умственная почва, а к пахотной – они не прикоснулись.* * *
Исконным занимаясь женским делом и полные законной женской гордости, девицы всех мастей торгуют телом, жалея, что товар – со сроком годности.* * *
Моё живое существо уйдёт из жизни утолённой и обратится в вещество породы неодушевлённой.* * *
Забавно остывает голова, когда она работала весь день: кипят ещё какие-то слова, но смыслы заволакивает тень.* * *
История животна и растительна, копируя бездушную природу, однако же злопамятна и мстительна — в подобие двуногому уроду.* * *
Мне если кто и ненавистен, то проповедник заводной: мне прописных высоких истин уже не надо ни одной.* * *
Что-то я из рюмочного текста вышел в непонятное теперь: то ли среди мудрых жажду места, то ли мне в склероз открылась дверь.* * *
Нам ещё охота свиристеть, бравыми прикинувшись парнями: крона продолжает шелестеть над уже усохшими корнями.* * *
Моё глухое беспокойство, когда на девок я гляжу,— весьма сомнительного свойства, и я в руках себя держу.* * *
Обидно, что с огранкой мастерства, когда уже всё выделкой покрылось, уходит легковейность естества, которое шампанским пузырилось.* * *
Легко реальность подменив, тактично, гибко и сердечно в картину мира входит миф и поселяется навечно.* * *
Мне многое сегодня очевидно, целебный опыт жизни мной добыт: ведь нас лягают больно и обидно — всего лишь обладатели копыт.* * *
Забавно, что былое нам открыто не настежь и отнюдь не поминутно: всё то, что совершалось шито-крыто, и помнится сегодня крайне смутно.* * *
Ещё о преимуществах лежания: покой теперь надёжен и упрочен, а в мысли стало больше содержания, поскольку лёжа взгляд сосредоточен.* * *
Я не умею обижаться, но все попытки усмиряю: своей судьбой распоряжаться я и судьбе не доверяю.* * *
Когда бежишь – горят подмётки, и плещет алчности волна, то бедной совести ошмётки болят, как целая она.* * *
Когда всё хрупко, слякотно и зыбко, и ждать чего угодно можно вдруг, случайного попутчика улыбка — отменно упрочняет мир вокруг.* * *
Всюду мудрецов сейчас – несметно, я хоть не завистник, но обидно: лично я умнею незаметно, и пока что этого не видно.* * *
К любой судьбе готовы смолоду, в совсем негожую погоду мы с решетом ходили по воду — и приносили эту воду.* * *
Слиянья полного не ищет моё с евреями единство, и я в духовной даже пище люблю умеренное свинство.* * *
Я давно простился с лицемерием и печалюсь, глядя в небосклон: к Богу мы относимся с доверием большим, чем заслуживает Он.* * *
Куда-нибудь въехать на белом коне — вот радость и сердцу, и глазу, и жалко, что эта мечта не по мне, поскольку не ездил ни разу.* * *
Создатель, дух даря творению и научая глину жить, способность нашу к озверению навряд ли мог предположить.* * *
Одну мыслишку изреку, мне поделиться больше нечем: не ставьте рюмку дураку, он вам испортит целый вечер.* * *
Науку вольно жить в неволе мы самодельно проходили, довольно часто ветра в поле искали мы – и находили.* * *
Я не питаю подозрения насчёт размеров дарования, мои пустые умозрения — души угрюмой пирования.* * *
Меня постигло озарение, зачем лежу я так помногу: лень – это чистое смирение, и этим я любезен Богу.* * *
Был озарён я где-то в тридцать высоким чувством непорочным, что нежелание трудиться бывает пламенным и прочным.* * *
За то ещё ценю свою свободу, что вижу без полемики и прений желудочно-кишечную природу у множества духовных воспарений.* * *
Однажды гуси Рим спасли от чужеземного коварства, за что их жарить отнесли на пир во славу государства.* * *
Полон я глубокого почтения к автору, навязанному мне: книга изумительна для чтения, третий день я плаваю в гавне.* * *
Еврейской мысли ход текучий ввиду высокой вероятности всегда учитывает случай большой внезапной неприятности.* * *
Ничтожный островок в сухой пустыне евреи превратить сумели в сад, и чудо это всажено отныне в арабский гордый ум, как шило – в зад.* * *
Едва лишь я умру – с кем не бывало? — душа метнётся в небо прямиком, а сброшенное ею покрывало окажется дурацким колпаком.* * *
И я, слабея в час дурной, писал серьёзнейшую скуку, но чувство жанра, правя мной, немедля сковывало руку.* * *
Я чувствую ко всем благоволение, и умного хвалю, и дурака, и только вызывает изумление, что крылышки не чешутся пока.* * *
Обязан если прихоти Творца распущенностью духа моего, не должен я до смертного конца обуздывать и сдерживать его.* * *
Догадка иногда во мне сквозит, что жизненный азарт – весьма игральный, и весь вокруг житейский реквизит — не наш совсем, а вовсе театральный.* * *
Хотя мой ум весьма ничтожен, но в нём шумит разноголосица: туда словарь какой-то вложен, и много слов на волю просится.* * *
Всегда в конце удавшейся пирушки мы чувствуем, рассудку вопреки, что мы – не у судьбы в руках игрушки, а сами – удалые игроки.* * *
Вот мистики простейшие уроки: душа зовёт в минутную отлучку, и полностью законченные строки текут через меня под авторучку.* * *
Уже мы как бы чуть издалека следим, как вырастают наши внуки, а если посмотреть на облака, то думаешь о странности разлуки.* * *
Мне жалко всех, кто ближе к ночи и за ночным уже пределом себя тоской угрюмо точит, что в жизни что-то недоделал.* * *
Не стану глупо отпираться я — да, страх ползёт, как нервный зуд, меня страшит не операция, а то, что там они найдут.* * *
За то, что плохо всё предвидим, такие бедственные мы: кого сегодня мы обидим, тот завтра всем даёт взаймы.* * *
Я счастлив тем, чем я богат, моё богатство – пантомима, и вздев улыбку напрокат, хожу скотов различных мимо.* * *
Приятно думать про возможность, что к Богу явится простак, осмелясь на неосторожность Его спросить: за что нас так?* * *
Всего скорей, что по наитию — мой ум не ладит с вычислением — готов я вечером к распитию с любым народонаселением.* * *
Я так самим собой напичкан и чушь такую горожу, что разве что к небесным птичкам по чик-чирику подхожу.* * *
Мы прочные пустили корешки повсюду в почву, начисто не нашу — не Бог ли обжигал нам те горшки, в которых мы свою варили кашу?* * *
Шестым каким-то, тёмным чувством я к мысли вдруг ловлю толчок, что станет сукой и прокрустом вот этот милый мужичок.* * *
У жизни всюду есть звучание — при свете, ночью и во мгле, наступит если вдруг молчание, нас дикий страх пригнёт к земле.* * *
Ход жизни рвёт порой плотина, прервав течение и бег, и тут беснуется скотина и каменеет человек.* * *
В печальных признаках мельчания и мысли свежеоскоплённой видны приметы одичания души, желудком усыплённой.* * *
Мучительное творческое свойство (у всех оно мучительностью разно) — самим собой святое недовольство — Сальери утолил своеобразно.* * *
Достойных духом в райских кущах — согласны все, кого ни спрашивал,— из поколений предыдущих гораздо больше, чем из нашего.* * *
Он даже в юные года настолько малый был не промах, что успевал туда-сюда резвее многих насекомых.* * *
Мне думать о былом сегодня нравится, пускай былое в памяти продлится, мы были все красавцы и красавицы — наивность озаряла наши лица.* * *
А пока пасёмся мы на воле, Бог нас видит овцами типичными, ибо зеленеющее поле — минами усеяно различными.* * *
Я помню ясно и вполне, как выживал, давимый прессом, и что тюрьма теперь во мне, я наблюдаю с интересом.* * *
Заметил я, что даже хвори присущи слабости мучительства: так у неё весьма в фаворе часы пустого сочинительства.* * *
В моём любом воспоминании — к чему в былом ни прикоснусь — я вечно жил в непонимании, что есть повсюду мразь и гнусь.* * *
Клянусь, пишу не ради рифмы, а наблюдая каждый случай: у разных дней различны ритмы — бегущий, скачущий, текучий.* * *
Есть мысли – только что набухли, уже распустятся вот-вот, но вдруг увяли и пожухли, как будто порча в них живёт.* * *
И разве что не в мелкий микроскоп исследован я был, каков я есть, и дьявольский прибор – колоноскоп — совали мне, куда зазорно лезть.* * *
Со мной у докторов пошла игра, и каждый изгалялся по способности, что тема для высокого пера, поскольку очень низменны подробности.* * *
С ума сошли бы наши предки и закричали: «Боже, Боже!» — пересчитав мои таблетки, которым я не верю тоже.* * *
Творить посильную гулянку нам по любому надо случаю, покуда каждому – подлянку судьба готовит неминучую.* * *
Лишь ненадолго стоит лечь — и стих журчит, уже кристален,— должно быть, есть какая течь во мне, когда горизонтален.* * *
Время не течёт, а испаряется, и возможно, где-то вдалеке есть оно сгущённое, как яйца, сваренные круто в кипятке.* * *
Мне скорее страшно, чем забавно, как растёт в порыве чрезвычайном то, что нам казалось лишь недавно мелким и едва ли не случайным.* * *
Природы я давно боюсь: когда б я ни был на природе, я чистой свежестью травлюсь и задыхаюсь в кислороде.* * *
Чтоб выдать замуж дочерей и чтобы внуки голосили, готов зятьёв кормить еврей вплоть до пришествия Мессии.* * *
Когда бы нас оповещали про жизни скорое лишение, то мы бы только учащали своё пустое мельтешение.* * *
Смотря в былое взором мысленным, я часто радуюсь тайком, каким я был широколиственным и полным соков мудаком.* * *
Сейчас борьба добра со злом идёт во мне, но я не вхож, и в этой битве перелом содеет нож.* * *
Я не мог получиться священником, и врачом бы, наверно, не мог, а случиться отпетым мошенником — очень мог бы, но миловал Бог.* * *
В себе копаясь как-то на досуге, подумал я про тягостный хомут — о глупостях, содеянных в испуге, что иначе неправильно поймут.* * *
Сперва уколов тонкие укусы, а далее – в сознании провал… Я знал давно, что все мужчины – трусы, но что настолько – не подозревал.* * *
Ночью мне приснилось очень ясно — дёрнулись от ужаса зрачки — что хирург зашил меня напрасно, что внутри меня забыл очки.* * *
У смерти очень длинная рука, и часто нас костлявая паскуда свободно достаёт издалека, внезапно и как будто ниоткуда.* * *
Хотя врачи метут пургу и врут о зле спиртном, я столько пользы не могу найти ни в чём ином.* * *
Туда летит моё волнение, где без огреха и греха верша умелое глумление, мне ловко вскроют потроха.* * *
Я выдаю для отсечения хотя и малый, но вершок — поскольку жажду излечения своих единственных кишок.* * *
Лишь ради текста гну я спину, мила неволя мне моя, и если я перо откину, то и коньки откину я.* * *
На выпивке в недавнишние дни я верные слова друзьям нашёл: чтоб жили так же счастливо они, как нам бывало вместе хорошо.* * *
В душе мы очень сиротливы, темны по мироощущению, а то, что дико похотливы,— мы просто тянемся к общению.* * *
Пришла мне в голову вчера мыслишка дьявольски простая: от воцарения добра пошла бы жизнь совсем пустая.* * *
О многом бы ещё подумать надо, готовясь к долгой встрече с тишиной, поскольку одряхления прохлада изрядно уже чувствуется мной.* * *
Есть идея – в ней отравно обаяние, а звучит она – донельзя обаятельно: если ждёт нас после смерти воздаяние, то живым его творить не обязательно.* * *
Мышление моё и примитивно, и нежно, как овечка на лугу, и если что-то сильно мне противно, то я об этом думать не могу.* * *
Вмиг с исчезновением опаски завязи плода в игре интимной ебля стала просто формой ласки, признаком симпатии взаимной.* * *
Я буду и внутри, и духом чист, укроет боль и страх наркоза плёнка, и тут, суров очами и плечист, хирург меня разрежет, как цыплёнка.* * *
Навряд ли, что отделаюсь я дёшево; не веря утешительному блуду, ничуть и ничего не жду хорошего, зато разочарован я не буду.* * *
Чего грустить, пока дышу и кровь податлива бурлению? А дрянь, которую ношу,— полезна позднему взрослению.* * *
Важно для науки лишь начать, и — всё пойдёт с надёжностью будильника: нынче даже семя для зачатия попросту берут из холодильника.* * *
Отрадны мне покой и одинокость, больничный не томит меня уют, печальна только грубая жестокость пословицы – «лежачие не пьют».* * *
Капли у меня сомнений нет, этого и жду я суеверно: сызнова увидя белый свет, я ему обрадуюсь безмерно.* * *
В больничной сумрачной палате решил я так: мой дух ничтожен, и к райской Божьей благодати ещё никак не расположен.* * *
Перспективы душу нежат, ем лекарства, как халву, если завтра не зарежут — послезавтра оживу.* * *
Мне предстоит на склоне лет с ножом интимное свидание, забавно мне, что страха нет, хоть очень давит ожидание.* * *
В еде – кромешный перерыв, я пью слабительную гадость, чтобы хирург, меня раскрыв, мог испытать живую радость.* * *
Не видел я – экая жалость, лежал на спектакле чужом: впервые в меня погружалась рука человека с ножом.* * *
Слегка дышу, глаза смежив, тяну цепочку первых фраз: на этот раз остался жив, посмотрим следующий раз.* * *
Придя в себя после наркоза, я тихо теплил чувство честное, что мне милее жизни проза, чем песнопение небесное.* * *
Тюрьмы, где провёл я много дней, помнятся мне ярко и пронзительно — светлые места судьбы моей выглядели крайне омерзительно.* * *
Я мыт, постригся, гладко выбрит — готов, как юный пионер, из жизни я на время выбит, но я и так пенсионер.* * *
Уже в петле зловещего витка, навязанного мне фортуной хваткой,— о чём томлюсь? О прелести глотка спиртного, раздобытого украдкой.* * *
Судьба права, но не вполне: я тих от завтрака до ужина, перчатка, брошенная мне, была не шибко мной заслужена.* * *
Течёт неспешная беседа без ни единого секрета — я разбудил в себе соседа, горит ночная сигарета.* * *
В нашей маленькой, но солнечной стране каждый житель так умён и так толков, что не может оставаться в стороне от дискуссий оголтелых мудаков.* * *
Мы в театре жизни в полном праве на любой актёрский реквизит, но к чужой приклеиваться славе может лишь заядлый паразит.* * *
Ночные всюдные огни творят нам ночь такой воскресной, что освещают даже дни с их безнадёжной мглой окрестной.* * *
Тиха вечерняя больница, я завтра буду глух и нем, а нынче ночью мне приснится, что я под пиво раков ем.* * *
Сейчас бы капельку хлебнуть — и стихнет мелкий бес, налил бы рюмку кто-нибудь, но в мире нет чудес.* * *
В немом покорстве жду рассвета, по жизни мыслями мечусь, в пространстве крутится планета, а на кровати – я верчусь.* * *
Целительна больничная кровать, и в тянущейся смутности ночей на ней заметно легче уповать на опыт и умение врачей.* * *
Я очень рад вести дневник, внося любой пустяк невзрачный, а рядом бедный мой двойник лежит – разрезанный и мрачный.* * *
Портновской блажью все грешили, кто рядом жил и кто живёт: в России дело мне пришили, тут – перешили весь живот.* * *
Теперь к удачам ветер дует, уже пора вести им счёт: и рак во мне не зазимует, и виски снова потечёт.* * *
Довольно издевательски судьбой на время я премирован отныне: я всюду свой сортир ношу с собой, красиво это только на латыни.* * *
Кончается последняя страница, пора идти за лаврами и нам, так курица, снеся яйцо, гордится и смотрит свысока по сторонам.* * *
Всё стало проще и скудней: ничком валяюсь на тахте, царит покой в душе моей, пока нет болей в животе.* * *
Пусты фантомы ожиданий, они безжалостно подводят, а я мечтал: следы страданий моё лицо облагородят.* * *
Прогнозы мрачны и зловещи, а страх – у всех из-за всего; безумный мир бессильно плещет о стены дома моего.* * *
Наш дух – погрешность достоверности, ибо лишён материальности гибрид летучей эфемерности и ощутительной реальности.* * *
Судьба являет мудрую сноровку, с годами украшая голый срам: в тюрьме я наколол татуировку, теперь имею мужественный шрам.* * *
Туники, тоги, кимоно — футляром выглядят наряды, в которых всё своё кино таскают юные наяды.* * *
Годы утекли, как облака, возраст мой угрюм и осторожен, старость – вроде знамени полка: тяжко воздымать, но честь дороже.* * *
Хожу я плохо: ноги ватные, и нет упругости у чресел, и ощущенья неприятные где врач кишки мои подвесил.* * *
Все мышечные силы будто скисли, диван меня зовёт, как дом – солдата, и хочется прилечь уже от мысли, что надо на минуту встать куда-то.* * *
Ручки-ножки похудели, всё обвисло в талии, и болтаются на теле микрогениталии.* * *
Хотя ещё не стал я пнём застылым, но силами – уже из неимущих: на лестнице немедля жмусь к перилам и нервничаю, глядя на бегущих.* * *
Ужасно это жалко и обидно, что разум, интеллект и юмор мой — гнездились, как отныне очевидно, в отрезанной кишке моей прямой.* * *
С утра сегодня думал целый день о пагубе иных земных растений: живя, еврей отбрасывает тень, а людям мало солнца из-за тени.* * *
Ещё я доживу до лучшей доли, откину медицинскую клюку, пока же я из этой подлой боли печалистую рифму извлеку.* * *
Ходил и свежим воздухом дышал, и радовался листьев колыханию, и дым от сигареты не мешал, а всячески способствовал дыханию.* * *
Пора поставить Богу три свечи: я крепкий новый сборник залудил, болезнь мою затрахали врачи, а я себя немного победил.* * *
В итоге уцелеет белый свет, хотя случится бойня миллионная; забавно, как чума меняет цвет: коричневая, красная, зелёная.* * *
Мой разум полон боли и печали: не мысли в нём, а клочья их и пена, его врачи надолго выключали, бедняга оживёт лишь постепенно.* * *
Понурый и морщинистый, и глазик лопоушистый, я раньше был мущинистый, а сделался – старушистый.* * *
Грустно думать под вечер мужчине о своей догоревшей лучине.* * *
Дедушка всем добродушно поддакивал, всяко слыхав на веку, тихо и тайно дедуля покакивал дырочкой в правом боку.* * *
В том Божья прихоть виновата, хотя заслуга есть и личная, что если в ком ума палата, она всегда слегка больничная.* * *
Я гуляю, сплю и ем, ни про что не думаю, кем я был и стал я кем, прячу боль угрюмую.* * *
Ушли стремления, желания, в душе затихло всё, что пело, поплыло время доживания, но жить – ничуть не надоело.* * *
Я вчера про скудость интересов думал опечаленно и праздно: веря в эльфов, ангелов и бесов, жил бы я насыщенней гораздо.* * *
От рыхлости в период увядания из разума сочатся назидания.* * *
На пире жизни гость давнишний, без куража на нём гуляю, и не скажу, что я здесь лишний, но пир уже не оживляю.* * *
В окно уставя взгляд незрячий и сигарету отложив, я думал: жизненной удачей — кому обязан я, что жив?* * *
Хотя года наш разум сузили, сохранна часть клавиатуры, а также целы все иллюзии и слёзы льют, седые дуры.* * *
Сегодня всё расплывчато и мутно, чужой и неприглядный вид в окне, и мерзко от того, как неуютно фарфоровым зубам торчать во мне.* * *
Блажен, кто может с полдороги, по делу хлебному спеша, оборотить, присвистнув, ноги и закурить, помедлив шаг.* * *
Я довольно замкнутый мужчина, мысли не дарю я никому, есть на то печальная причина: мне их не хватает самому.* * *
Свобода – тягостное бремя, туманит ум её игра, и долго-долго длится время тоски по ясному вчера.* * *
Кого ни спроси – никогда и нигде, и книги порукой тому — помочь в настоящей душевной беде не может никто никому.* * *
Мной пренебрёг отменный ген, живу я к музыке спиной, а Шуман, Шуберт и Шопен меня обходят стороной.* * *
Разумному рассудку невдомёк, зачем такое тёмное упорство, с которым я лелею стихотворство и теплю этот хилый огонёк.* * *
Не то что жду я неприятностей, но больно много – жди не жди — непредсказуемых превратностей уже зарыто впереди.* * *
Я бываю счастлив, когда сплю, мне целебно сонное отсутствие, а из ощущений я люблю радости нечаянной предчувствие.* * *
Похоже, Божьему суду мне близко время отчитаться, ещё плетусь я и бреду, а скоро буду телепаться.* * *
Благодаря пудам питания и бурным генам нашей нации ко мне вернулись очертания моей былой конфигурации.* * *
И муза, дыша чем-то кислым, вернулась, шалава гулящая, слова зацепляются смыслом, и строчка ползёт настоящая.* * *
Мысли вьются серой тучей — мухи настроения, но сквозит и в них летучий дух благодарения.* * *
Услыша всхлипы и стенания, я часто думаю сурово, что стоны эти – от незнания того, как может быть херово.* * *
Хоть и есть над каждым крыша, все они весьма непрочные, и Творец смеётся, слыша наши планы долгосрочные.* * *
А кто угрюмый и печальный, ходячей выглядит могилой — он жизни смысл изначальный не уловил душой унылой.* * *
Нет ни единой нынче мысли, поем – и вновь на боковую, и потому в каком-то смысле сегодня я не существую.* * *
И что бы с нами дальше ни стряслось, и как бы ни сгущались облака, уверен я, что русское «авось» поможет нам и впредь наверняка.* * *
Такое выпадает наслаждение, когда приснится светлая весна, что злишься на тупое пробуждение, лишающее сладостного сна.* * *
Каждый выбирает сам себе светлые житейские иллюзии, а от них пунктиром по судьбе тянутся душевные контузии.* * *
Я струюсь по жизни еле-еле — как дыханье зайца по траве — нету совершенно силы в теле и блаженно пусто в голове.* * *
Ко всем я проявляю уважение, но я не безразличный старикан, и теплится во мне расположение к умеющим держать в руке стакан.* * *
Мне к лицу благополучие и покоя покрывало, раньше мысли часто мучили, но прошло, как не бывало.* * *
Я стакан тащу к устам по причинам очень веским: я ведь буду скоро там, где и нечего, и не с кем.* * *
Заметил я очень давно, качаясь по жизненным волнам: жена – это счастье, оно с годами становится полным.* * *
Резался я в карты до утра, в шахматы играл с отвагой русской, лучшая настольная игра — это всё же выпивка с закуской.* * *
Всюду афоризмы в толстой книжке, разума печальное кипение, мудрости такие там излишки, что немедля впал я в отупение.* * *
В восьмой десяток погружаюсь, и видно делается мне, что мой мирок, весьма сужаясь, душе достаточен вполне.* * *
Думать и метаться неохота, и не будет пользы всё равно; мы ещё надеемся на что-то, а Творец отчаялся давно.* * *
Подделки, суррогаты и эрзацы — отменным стали рыночным товаром, остались одиночные мерзавцы — шедевры создают они задаром.* * *
Мне с девками уже не интересно, от секса плоть моя освободилась; ища себе незанятое место, в паху теперь духовность угнездилась.* * *
Зло запредельное – оставим на Божий суд, а нам оно — не по уму, и плотный ставень захлопнул узкое окно.* * *
Когда я с толку сбит, растерян, мечусь, томясь и изнывая, я всё равно всегда уверен, что снова вывезет кривая.* * *
Пакостна житейская клоака — беды, унижения, лишения, но она же дарит нам, однако, всяческого рода утешения.* * *
Я хоть и знаю вкус удачи, однако всё же неспроста ни разу не был на раздаче венков лаврового листа.* * *
Когда обжигается ветром лицо, и хрусток от холода снег, и хочется птице обратно в яйцо — не может не пить человек.* * *
Не зря судьба меня вертела, и так и сяк играя мной: гораздо крепче стало тело, и нелюдь чувствую спиной.* * *
Всё в конце концов пошло отлично, слой печали – тоньше волоска, жизнь моя светла и гармонична; только утром – лютая тоска.* * *
Старуха, если миф не врёт, подняв незримую косу, на полуслове оборвёт ту чушь, которую несу.* * *
Когда был молод я и весел, гулял распутно в райских кущах, я сам с беспечностью развесил все вехи лет моих грядущих.* * *
Я учинял не раз попытки исправить дурости дефект, и было умных книг в избытке, но нулевой от них эффект.* * *
Я сделал так: расправил кудри, побрызгал капли восхищения, рубцы и шрамы чуть запудрил — душа готова для общения.* * *
Я подумал сегодня средь полночи, что тревожимся попусту мы, и не стоит обилие сволочи принимать за нашествие тьмы.* * *
А я давно уже заметил, что мысли медленны мои, куда-откуда дует ветер, быстрее знают холуи.* * *
Увы, но очень, очень многие — вполне скоты, хотя двуногие.* * *
Прав разум, когда ищет и стремится, и праведна душа, когда томится; поскольку у души предназначение — томление, предчувствие, свечение.* * *
Мне сладко жить в самообмане, в надежде света и добра, но в историческом тумане пока не видно ни хера.* * *
Живут и дружат через пропасть (наружно – трещина неровная) моя убогая европость и местечковость полнокровная.* * *
Когда беда рекой течёт, когда мы двух несчастий между, то разум, логика, расчёт себе взамен зовут надежду.* * *
Всё утрясётся худо-бедно, и глупо – плакать предварительно, хотя слезу пускать не вредно, а для души – весьма целительно.* * *
Победа неожиданно видна, отсюда у неждавших нервный тик, победа начинается со дна, которого поверженный достиг.* * *
Живу – как на отменном карнавале, меж тем, как на планете, где так дивно, нет места, где бы нас не убивали — семейно, в одиночку, коллективно.* * *
Ничуть не осуждаю мельтешение, оно и не смешно, и не плачевно, кишение приносит утешение тоски, что бытиё твое никчемно.* * *
Судьба течёт моя, а не чужая, Творцу навряд ли стыдно за творение, и счастлив я, легко перемежая писание херни и говорение.* * *
И мудро – учинять посильный пир, хотя не время, ветрено и шумно, а глупо – полагать, что Божий мир задуман был гуманно и разумно.* * *
Теперь пускай уже другие трудом живут богоугодным, и пусть их мускулы тугие лоснятся потом благородным.* * *
Я часто вспоминаю про тюрьму — про мерзости, про страхи, унижения, я очень ей обязан потому, что понял цену самоуважения.* * *
Каждый день мою жизнь урезает, водку новые пьют поколения, но строка на строку наползает, и слабеют печали дряхления.* * *
Пылая истово и страстно (всё изнутри то жжёт, то душит), не беспокой Творца напрасно — пожаров личных Он не тушит.* * *
Пошли теперь совсем иные песни, и устный трёп мой дух не бередит, а книга мне гораздо интересней, чем самый просвещённый эрудит.* * *
Когда я в мышцах был неслаб и наслаждался бездуховностью, мы приамуривали баб своей немедленной готовностью.* * *
То, что мы теряем без возврата — всё пустяк и мелочь, милый друг, подлинная личная утрата — это помираешь если вдруг.* * *
Я водку пью, и виски, и вино — в количествах, каких душа запросит; мне выздороветь если суждено, то выпивка судьбу не перекосит.* * *
На улице встретил рекламу свою; забыв поручения спешность, застыл, как безумный, и молча стою: какая достойная внешность!* * *
Не знаешь назначения, названия какой-то вещи, утвари, предмета, но есть, однако, чувство узнавания, как будто в прошлой жизни видел это.* * *
Целители, гадальщицы и знахари, которые с невидимым на «ты»,— отменные, признаться надо, пахари на ниве нашей дикой темноты.* * *
Живу, как выжатый лимон, в отдохновении глубоком; отбыв лечебный угомон, опять нальюсь горячим соком.* * *
Усердно ища соответствия, не видит мыслителей каста, как ловко причины и следствия местами меняются часто.* * *
С тех пор, как этот мир содеян, мы ищем путь по бездорожьям, но верим дьявольским идеям гораздо более, чем Божьим.* * *
Болезней нынче выдумано столько — и каждой срок сокрытости дарован,— что век живёшь, не ведая, насколько ты дремлющей взрывчаткой фарширован.* * *
Пишу я то стихи, то мемуары, и с ними же – со сцены выступатель, а к вывеске «Культурные товары» охотно притекает покупатель.* * *
Впитывая жадно, словно губка, все на свете что, когда и как, я потом пыхчу, как мясорубка, делая из этого форшмак.* * *
Прохвосты, прохиндеи, проходимцы, заметные по хватке и масштабам,— фортуны вековечные любимцы (нескучность мужиков любезна бабам).* * *
Бывало время взлёта и упадка, бывал еврей иллюзий диких пленником, однако наша главная загадка — в ползучей неприязни к соплеменникам.* * *
Старость – это трудная стезя, много в ней невидимых заборов, и на всё покласть уже нельзя из-за частых старческих запоров.* * *
Таю немногое, а в частности — один существенный момент: в моей публичной безучастности брезгливость – главный компонент.* * *
Люблю полемику по-русски: вразнос, без жалости, крушительно; при должном качестве закуски она влияет освежительно.* * *
В ту полночь рак почуял тоже, что выжить он во мне не сможет; и мне приснились безобразные чудовища ракообразные.* * *
Смотрю на жизнь оптимистически — пусть обвиняют в верхоглядстве, а если глянешь чуть мистически — сакральный свет лежит на блядстве.* * *
Когда б я жил на свете дольше, то и херни наплёл бы больше.* * *
Писать мудрёно – просто неприлично, душе нужна при чтении приятность, мудрёное всегда косноязычно, а мне мила прозрачная понятность.* * *
Радуюсь я, видя жизни буйство, где огонь поганства подзатух, но в чаду холопства и холуйства слабо вызревает вольный дух.* * *
Я получшал в пути тернистом, весь эгоизм во мне примолк, я стал настолько альтруистом, что возвращаю взятый долг.* * *
В культуре всё запутано и сложно: что рушили, чуть позже – невредимо, а многие «нельзя» звучат как «можно» и даже иногда «необходимо».* * *
Моё по долгой жизни обретение — встречал его у старых заключённых,— что выучился жить я, как растение: рад солнышку, и мыслей нету чёрных.* * *
Близка вторая операция, и это, в общем, замечательно: в моём устройстве разобраться врачи решили окончательно.* * *
Пишу я не ахти, не чересчур, но так как я от этого торчу, меня прихватит подлый окочур не ранее, чем сам я захочу.* * *
Уже года и не осенние, настала зимняя пора, зато мне снятся сны весенние — в них я гуляю до утра.* * *
Из моих блокнотов и тетрадок — всюду невзначай и между прочим — светится иной миропорядок, нежели Творец накособочил.* * *
Давно на этом свете предпочтение я книгам, не колеблясь, отдаю, поскольку только выпивка и чтение опрыскивают светом жизнь мою.* * *
Были мной не раз уже замечены в наших ощущениях секреты: утром сигарета или вечером — разные по вкусу сигареты.* * *
Только от людей и ждёшь беды, мне страшней торнадо и обвала те из нас, чьи принципы тверды, их вокруг меня, по счастью, мало.* * *
Многие дела теперь подсудны; числя их в разряде пустяков, умные бывают безрассудны чаще осторожных дураков.* * *
Врачи меня подвигнуть норовят, чтоб это я не ел, и это не… Кормясь весьма охотно всем подряд, особенно люблю что вредно мне.* * *
Пение – не голос и не слух (лично я лишён того и этого), пение – волнующийся дух тела, возлиянием согретого.* * *
Склероз, недавний друг мой близкий, велик и грозен, как Аллах, я сам себе пишу записки, напоминая о делах.* * *
Ещё мы не в полной отключке, и нам опасения лестны, чтоб как бы на свадьбе у внучки не трахнуть подругу невесты.* * *
Река и море, лес и горы, и всюду воздух льётся сочно… Люблю природные просторы, но по возможности – заочно.* * *
Пишу я в никуда, ни для чего, что выйдет – я не ведаю заранее, но нечто сотворять из ничего — божественное, в сущности, играние.* * *
Теперь уже, где я ни буду, сюда захочу я вернуться, чтоб чувством причастности к чуду опять и опять захлебнуться.* * *
Напрасно – изучать меня извне, хотя копаться попусту приятно, а то, что совершается во мне, и мне по большей части непонятно.* * *
Нет, мы на одиночество не ропщем, уже благополучие важней, но больно колет память: в рабстве общем гораздо жили ярче и дружней.* * *
Мы не склонны сегодня к утопиям, и иллюзии нам ни к чему, но прекрасен и сладостен опиум, и ещё мы вернёмся к нему.* * *
С любой разумной точки зрения, явив сухую рассудительность,— не человек венец творения, а беспощадная растительность.* * *
Увы, но мы стареем, не мудрея, и разве что опасливость глухая — наследственное качество еврея — растёт, неторопливо разбухая.* * *
Куражимся, бодрясь и не скисая, обильно пузыримся всяким понтом, и тихо приближается косая, умело притворяясь горизонтом.* * *
Чтоб не смущалось разумение патриотическое местное, своё об этом месте мнение я выражаю только лестное.* * *
Много фактов, из коих история лучше знала бы технику зла, поглощает огонь крематория и хоронит архивов зола.* * *
Скисает моё поколение, на домыслы падко дремучие; огонь, обратившийся в тление, мечтает, что вспыхнет при случае.* * *
Пришла весна, тоску снимая, и я воскликнул, жизнь любя: прощай, кишка моя прямая, мне будет грустно без тебя.* * *
Держи, дружок, покрепче кружку вблизи невидимой калитки: ты долго жил на всю катушку, теперь висишь на тонкой нитке.* * *
Как соблазнять, он рано понял, он восхищал и слух, и глаз, и стольких дам окупидонил, что надорвался и угас.* * *
Тут нету рек нектара и елея, темны за горизонтом облака, и жить между евреев тяжелее, чем пылко их любить издалека.* * *
Внезапно как-то стал я стар, сижу, как баржа на мели, а жизни дерзостный нектар сосут подросшие шмели.* * *
С историей еврейства наши встречи в позорное меня повергли бегство: тугой водоворот противоречий кошмарно замутил моё наследство.* * *
Усаживаясь утром за еду, глазами прохожусь по книжным полкам: я мысли там успешливо краду, обычно – из невысказанных толком.* * *
Когда бы приключился семинар — откуда в нас рождается философ, то я, припоминая мерзость нар, ответил бы на множество вопросов.* * *
Хочу, чтоб мы слегка спесиво седой кивали головой: когда стареют некрасиво, то стыдно мне за возраст мой.* * *
Да, я весьма самонадеян и глух ко мнению публичному, к любым вещам, к любым идеям я отношусь по вкусу личному.* * *
Большое в жизни упущение — своё весь век любить болото и не изведать ощущения паденья в пропасть и полёта.* * *
А ночью правит миром тишина: глядит на лица спящих опечаленно, и бродит, очертаний лишена, и цыкает, шумнёшь когда нечаянно.* * *
В этом кратком колыхании на пути к мирам иным наша сила – в потакании нашим слабостям земным.* * *
Нас очень чудно воспитали — семья, учёба, участковый — у нас нервишки твёрже стали и светлый разум подростковый.* * *
Все приметы знают суеверы, вижу в их наиве правоту, ибо нескончаемы примеры пользы суеверия в быту.* * *
С иллюзиями бережен доныне я, любовно их лелея и храня, иллюзии целебны от уныния, а скепсиса боятся, как огня.* * *
Душе, когда с возрастом тело убого, теплей от забот бытовых, а мёртвых приятелей больше намного, чем полу– и четверть живых.* * *
Поэзии святая простота способна обнаружить ненароком глухие сокровенные места в душевном заповеднике глубоком.* * *
Гуляют смыслы прихотливо, легко названия кроя: всегда был рак наперсник пива, а нынче это хворь моя.* * *
Сирые, никчемные, убогие, с меткой безнадёжности тупой — самые опасные двуногие, если собираются толпой.* * *
Держав армейские учения должны убойность имитировать, но приступ умопомрачения — зачем ещё и репетировать?* * *
Ещё я мыслю иногда, ища плоды в заглохшей грядке, внизу давно у нас беда, а сверху всё пока в порядке.* * *
И радостно порою мне за голос тихий мой, за клочья пены на волне упрямости живой.* * *
Навряд какой-нибудь философ посмел додумать до конца, что жизнь земная – просто способ самопознания Творца.* * *
Возможно, мой душевный пыл напрасен, но в собственном подворье сам я барин, а с теми, кто со мною не согласен, я тоже безусловно солидарен.* * *
На склоне лет ужасно тянет к душеспасительным мыслишкам — надеюсь я, что Бог не станет ко мне приёбываться слишком.* * *
Знания нам жизненно важны, их растить полезно и беречь, знания затем ещё нужны, чтобы ими круто пренебречь.* * *
Судьба, фортуна, рок и фатум со мною бережны, как няни, когда укрывшийся халатом я почиваю на диване.* * *
Много у искусства достижений, ибо может всякое вместить; после многих самовыражений очень воду хочется спустить.* * *
Чем печень разрушать, кипя и злобствуя на мерзости вселенских прегрешений, разумней выпить рюмку, философствуя о благости житейских искушений.* * *
Поварясь в человеческой гуще, я до грустной идеи добрёл: нынче каждый на свете живущий — сам себе Прометей и орёл.* * *
Заспорив, я слегка высокомерен, себя не успевая остеречь, поскольку очень часто не уверен, что ведаю, о чём по сути речь.* * *
Дух мой часто пьян от ерунды, можно охмурить меня задёшево, выкормыш баланды и бурды, жадно я клюю любое крошево.* * *
Задворки, тупики и закоулки, которых трезвый разум сторонится, хранят порою пыльные шкатулки, в которых чёрт-те что легко хранится.* * *
Легко сказать могу теперь, Мафусаила одногодок, что чем обильней счёт потерь, тем выше качество находок.* * *
Вздор, галиматья, поливы чуши, брызги непотребной шутки шалой глубже освежают наши души, чем потоки мудрости увялой.* * *
Проснулся, выпил чаю и прилёг, мне двигаться и лень, и не с руки, колышусь я, как тонкий стебелёк, а в комнате бывают сквозняки.* * *
Опрос общественного мнения, весьма стихиям соприродного, всегда родит во мне сомнения в достоинствах ума народного.* * *
Смиряя порывы желания, хотя и болтливы, как дети, секрет своего выживания евреи содержат в секрете.* * *
Творя житейскую гулянку, я знаю, как себя вести: когда фортуна ставит планку, то лучше прыгать, чем ползти.* * *
Проснулся в ночь – о страхах старых был сон – курить хотелось срочно, и вспомнил: ночь, курю на нарах, и тьма, и счастлив так же точно.* * *
Я лист объявлений в газетах люблю и даже порою читаю: «Ищу, продаётся, меняю, куплю», но нету: «Я жду и мечтаю».* * *
Свойственна снам-утешителям польза душе эффективная, грезится ночью мыслителям с истиной близость интимная.* * *
Какие пошли бы феерии в театре житейском земном, когда б хоть во что-то мы верили и в чём-то сходились в одном!* * *
Когда я принимаюсь, выпив, петь — в заоблачной парю я атмосфере, хотя ступил на ухо не медведь, а мамонт или слон по меньшей мере.* * *
Не флора снилась и не фауна, а спора жаркого арена: дебил, опровергая дауна, цитировал олигофрена.* * *
Фортуна гуляла бы голой и всех возбуждала окрест, но холод и запах тяжёлый текут из общественных мест.* * *
Года сожгли мою свечу, цветные выдохлись туманы, теперь я с девками кручу лишь виртуальные романы.* * *
Туманит память жизни длинность, былое скрыв за пеленой… Когда утратил я невинность? И это было ли со мной?* * *
Нет, я насмешлив не был сроду — унылый нравственный балда, я смех нашёл, ища свободу, и я обрёл её тогда.* * *
Дома, деревья и луна. Коты помоечной породы. Пейзаж я вижу из окна, и мне достаточно природы.* * *
Уже живу, по сути, в келье, порой заходят выпить люди, моё лукавое безделье спустя полгода книгой будет.* * *
Пускай старик нескладно врёт, я не скажу ему ни слова, уже никто не отберёт у нас роскошного былого.* * *
Я запретил себе спешить, я не бегу трусцой противной, хочу я медленно прожить остаток жизни этой дивной.* * *
Любой из нас настолько падок до жаром пышущей дискуссии, что забывает про осадок в её несвежем послевкусии.* * *
В одежде женской я профан и понимать начну едва ли, а юбка или сарафан — едино мне, быстрей бы сняли.* * *
Когда к нам денежки с небес летят, ложась у изголовья, то шлёт их нам, конечно, бес — дай Бог и впредь ему здоровья.* * *
Я зелен был, как лист капустный, и весел был, как солнца луч, потом я стал большой и грустный и потерял к веселью ключ.* * *
Висит полуночная тьма. Чиста моя тетрадь. Я так люблю игру ума! Но некому играть.* * *
Я сам себе колю сейчас уколы прописанной врачами новой мерзости; уколов я боюсь ещё со школы и радуюсь моей отважной дерзости.* * *
Всё то, что вянет, киснет, чахнет, внутри, где плесень, мох и тина — в конце концов неважно пахнет, и это очень ощутимо.* * *
На что я жизнь мою истратил? Уже на тихом берегу, в пижаме, тапках и халате, понять я это не могу.* * *
В любой подкравшейся болезни есть чувство (словно в день ареста) прикосновения к той бездне, которая всегда отверста.* * *
Большие жизненные льготы умелой старостью добыты: мои вчерашние заботы сегодня мной уже забыты.* * *
В года, когда вокруг везде ограды, решётки и колючка на барьере, серьёзность легкомысленной бравады охрана только ценит в полной мере.* * *
Была в моей болезни Божья милость: мне больше о себе теперь известно, и многое во мне переменилось, но к лучшему – навряд ли, если честно.* * *
Наши сплетни, тары-бары, болтовни живые соки, попадая в мемуары, обретают дух высокий.* * *
Боюсь я, будет очень тяжко мне жить в кошмаре предстоящем: во мне унылый старикашка свирепо борется с гулящим.* * *
И тихий опасен был голос на фоне молчащего хора, коль чувствовал глиняный колосс, что где-то ослабла опора.* * *
Конечно, сокрыта большая кручина в том факте, что нас ожидает кончина, однако прекрасно и очень гуманно, что точное время темно и туманно.* * *
Забавно мне: распад, разруха, жестокой мерзости приют — куда питательней для духа, чем полный благости уют.* * *
Никак не овладею я ключом к науке поступать наверняка: сполна узнав по жизни что почём, я запросто клюю на червяка.* * *
Я не слишком нуждаюсь в ответе, но не прочь и услышать ответ: если есть справедливость на свете, почему же тогда её нет?* * *
Гуляет по оконному стеклу весенняя растерянная муха и тянется к заветному теплу, как выжившие в нас росточки духа.* * *
Читатель я усердный и пристрастный, я чтению отдал немало лет, поскольку этот дивный труд напрасный — на вход в чужие души наш билет.* * *
Течёт житейское кино, где роли все давно разучены: кипит и пучится гавно, а сливки – мыслями замучены.* * *
Много времени по жизни протекло, а точнее – улетело, словно птица, стольким людям за душевное тепло я обязан, что вовек не расплатиться.* * *
И столь же мне до лампочки возможные хулители, как порванные тапочки в помоечной обители.* * *
Всё, что сбылось и состоялось, а не ушло в песок обманчиво, совсем иным в мечтах казалось и было более заманчиво.* * *
Про то, что нет прямой кишки у пожилой и грустной личности, я напишу ещё стишки весьма высокой элегичности.* * *
Я сам обманываться рад по поводу людей и вижу чистый маскарад в лихой толпе блядей.* * *
Этот малый убог, но не просто, в голове его что-то испорчено, он какой-то идеи апостол, но гнусавит о ней неразборчиво.* * *
Меня уже не бередит мечтаний пылкая надежда и грусть, что я не эрудит, а много знающий невежда.* * *
Расчислив счёт моих грехопадений, учтёт пускай всеведущий свидетель, что я в порыве чистых побуждений порою проявлял и добродетель.* * *
Курортный кончился сезон, и дует ветер в очи, а женских юбочек фасон теперь ещё короче.* * *
Живу сегодня крайне дохло: вчера пил водку на траве, и всё во рту к утру засохло, и сумрак в жухлой голове.* * *
Ещё когда я числился в подростках и только намечал по жизни путь, уже я тайно думал о подмостках, с которых я читаю что-нибудь.* * *
Причаливая к чуждым берегам, еврей на них меняется стремительно, умение молиться всем богам еврею животворно и губительно.* * *
Мы сволочи. Зато по воскресеньям — и ценят это бдительные женщины — мы время посвящаем нашим семьям, замазывая будничные трещины.* * *
Покуда мы по прихотям течения плывём к далёким пристаням конечным, меняются и смыслы, и значения у многого, что выглядело вечным.* * *
Что столько я грешу – ничуть не жаль, на днях мне откровение явилось: я свято соблюдаю ту скрижаль, которая, как помнится, разбилась.* * *
Я снова над пустым сижу листом — никак не сочиню благую весть, уж лучше спать по пьяни под кустом или херню какую изобресть.* * *
Сегодня очевидно и понятно, что будущее зыбко и во мгле: некрозом угрожающие пятна ползут, меняя место, по земле.* * *
Порой наш ум, с душою ссорясь (хотя друзья они до гроба), напоминает ей про совесть — и горестно смеются оба.* * *
«Поспал бы ты, – шепнуло мне сознание,— здоровьем надо очень дорожить», и подлое, родное мироздание на время без меня осталось жить.* * *
Как мало надо человеку для воздаянья по труду: лишь куд-кудах и кукареку в бульон и на сковороду.* * *
Гомон, дым и чад застолий я не мог не полюбить, там я слышал тьму историй и не все успел забыть.* * *
Привыкший к мерзости и снегу, я б так и отбыл срок земной — благословляю зов к побегу, который был услышан мной.* * *
Я думаю: сколько могло бы зажечься огней в темноте, когда бы энергия злобы могла послужить доброте.* * *
Мне хорошо, что стал я тощий и спало пухлое брюшко, теперь и в рай попасть мне проще через игольное ушко.* * *
Везде проникнуть дано евреям, везя двойную свою посуду, по всей Европе наш прах развеян, и вновь евреи живут повсюду.* * *
Уже тому немало лет, с поры, что грешный жар лелею, в раю был порван мой билет, о чём ничуть не сожалею.* * *
Такие дни стоят весенние, так солнце греет сквозь одежду, что впору верить в воскресение и теплить хлипкую надежду.* * *
Я полностью в моих сужденьях волен, хотя порой болтаю что не надо, однако же с поры, что стал я болен, умеренней коптит моя лампада.* * *
Когда крепчает дух изгойства, клубясь по душам и окрест, еврея мучит беспокойство и тяга к перемене мест.* * *
Забавная во мне сидит заноза, фортуной мне подложена свинья: пишу я без надрывного серьёза, и стыдно, что не стал серьёзен я.* * *
Легко свою повадку мы меняем, недаром по планете мы рассеяны и местные заветы исполняем охотней, чем сухие Моисеевы.* * *
Я был дурак и всюду лез, и мне мой труд был мил: дрова таскать любил я в лес и воду в реки лил.* * *
Если спор идёт победы ради, всё тогда легко и просто нам, ибо факты – опытные бляди и дают обеим сторонам.* * *
Меня куда-то вынесло за рамки, и лучше меня знать издалека: любя мои стихи, не выйти в дамки и козырем не стать наверняка.* * *
Изгой большого коллектива, я всё же врос в его игру и говорю весьма правдиво, когда на самом деле вру.* * *
По жизни главный мой трофей — богам служенье скромное: Венера, Бахус и Морфей — спасибо вам огромное!* * *
В гончарню Бога я не вхож и перестал с годами злиться на то, что истина и ложь имеют родственные лица.* * *
Из дел – безусловно доходные еврею милей и желаннее, слагает он песни народные по месту его проживания.* * *
Идеи наши, мысли и суждения, которым нет начала и конца, разнятся только видом заблуждения по поводу способностей Творца.* * *
Не нужно вовсе мне пророков, пока они херню несут, что я – вместилище пороков и низкой мерзости сосуд.* * *
Глухому ночному пространству весной сообщаю я вновь, что близок весьма к христианству надеждой на веру в любовь.* * *
Знание мы пьём из общей чаши, а другой источник нам неведом; мысли, непохожие на наши, кажутся нам дикостью и бредом.* * *
Земной благодати отведав, не тянет в небесный уют: там долгих не будет обедов и выпить навряд ли дают.* * *
Творец весьма по сути нам подобен, и власть его простёрта не везде — так, вовсе Он, похоже, неспособен держать мои наклонности в узде.* * *
От мыслей, что утешны для кастрата, приятно даже мне, слепой тетере: есть в каждом обретении утрата и есть приобретение в потере.* * *
Памятью не хвастаясь могучей, я учу цитаты с неких пор, мне они нужны на редкий случай, если встряну в умный разговор.* * *
Потёмки влекут к авантюре, о чём я всё время толкую: невежество – мать нашей дури, но мать надо чтить и такую.* * *
Я медленно влачу судьбу свою, а время – быстрокрыло, как кино; от века я заметно отстаю, хотя опередил его давно.* * *
Мы все живём, надежды множа, готовясь к будущим победам, надежда дьявольски похожа на сытость завтрашним обедом.* * *
Горячей страсти извержение, привычной тверди колебание, святых основ ниспровержение — волнуют наше прозябание.* * *
Сегодня я подумал снова: от Бога жду я всепрощения, а если Он не враг спиртного, то я созрел бы для общения.* * *
Есть аккуратно и культурно меня учила мать когда-то, но после жил я так сумбурно, что ем порою зверовато.* * *
Когда мы в жажде испытания и чтобы мир постичь превратный, пускались в шалые скитания, то был у нас билет обратный.* * *
Где же тот подвижный горлопан? Тих и семенит едва-едва. Стал я грациозен, как тюльпан, и висит на стебле голова.* * *
Дневная – не слабей вечерней грусть, она под сердцем ноет безотлучно, а я рукой машу: пришла и пусть, сама уйдёт, со мной мерзавке скучно.* * *
Казалось мне всегда, что я вполне — откуда и куда ни посмотри — достаточно хорош собой извне, хирург меня улучшил и внутри.* * *
Вижу я коллег лишь невзначай, а живи меж ними, я б зачах: экзистенциальная печаль спит у них на лицах и в речах.* * *
Плывущие по небу облака не знают о людской безмерной низости; я многое люблю издалека, что очень помогает нашей близости. По сути, существует очень хрупко любой, кто беззаботно свиристит, покоя ненадёжная скорлупка всё время подозрительно хрустит.* * *
Я вспоминаю институт как несомненную удачу: я потерял невинность тут и все иллюзии в придачу.* * *
Заметным личным качеством отмечена, беспечна и проста моя натура, меня Творец ваял от делать нечего, и вылепилась редкая халтура.* * *
Мой дух не из породы монолитов и робок на высокое парение, а белые халаты айболитов рождают в нём покорство и смирение.* * *
Спасибо жизни: строчки ткутся, с утра прозрачна голова, и под пером упруго вьются неуловимые слова.* * *
Читатель мой, хотя и кроткий, зато ни в чём не хватит лишку: прочтёт страницу, выпьет водки и, закурив, отложит книжку.* * *
Моя животная дремучесть мне очень в жизни помогла одолевать любую участь и застывать, покуда мгла.* * *
Без устали твержу: ничуть не сбрендил я, грядёт пора, не менее лихая, в руинах мирового милосердия — остаточная музыка глухая.* * *
По-моему, любовное влечение — отменное для духа приключение.* * *
Забавно, что душа когда понура и всякие гнетут её превратности, способна даже редкостная дура в неё посеять искорки приятности.* * *
Пленительность случайных впечатлений, возможно, происходит оттого, что мы в палитру внешних наслоений привносим цвет настроя своего.* * *
Уже мне чужды гомон и галдёж, и поздно влечь подружку в березняк; как говорит сегодня молодёжь — настал поздняк.* * *
Когда душа уже взлетела и нарастает отдаление, то про оставленное тело в ней испаряется волнение.* * *
Что говорить, в былые дни я был гораздо меньший трус и написал полно хуйни, погибшей, как Ян Гус.* * *
Здоровье нынче сильно подкачало, уже хожу к районному врачу, но если бы крутить кино с начала мне кто-то предложил, то не хочу.* * *
Знает к нашим душам пароли танцев наших ловкая шарманщица, все мы сочинялы и врали, но надежда – крупная обманщица.* * *
Когда шептала воля мне — «Увидимся авось», то мне, как некогда в тюрьме, в больнице не спалось.* * *
Приходит возраст замечательный, нас постепенно усыпляющий: мужчина я ещё старательный, но очень мало впечатляющий.* * *
Уверен я пока не шибко, но у меня окрепло мнение, что наша крупная ошибка — себя обуздывать умение.* * *
Не геркулес и не атлант, артист бы спал давно, но люди липнут на талант, как мухи – на гавно.* * *
Я решил конец пути жить сугубо взаперти, потому что из окна жизнь яснее мне видна.* * *
Я чтением себя всегда глушил, на выдуманных судьбах замыканием, наркотик для мятущейся души, оно к тому же славно привыканием.* * *
Смерти ощущая приближение, чувствуя, что клонишься медлительно, веровать в души преображение — очень и разумно, и целительно.* * *
И я соловьиные трели на лунном певал берегу, играл я на дивной свирели, останки её – берегу.* * *
В эпоху дикую, трагичную, в года повального разбоя приятно встретить смерть обычную — от долгих лет и перепоя.* * *
Стоны, слёзы, кровавая смута и презрение к людям земным — так же точно душевны кому-то, как покой тишины – остальным.* * *
У жизни есть ещё одна отрада: испив земного времени сосуд, идти в последний путь уже не надо — оденут и прекрасно отнесут.* * *
Многие, с кем жизни мы связали, канули уже в немую Лету; с неких пор живёшь, как на вокзале, только расписания в нём нету.* * *
Грешил я так во цвете лет, гулял я так тогда, что даже если ада нет, я попаду туда.* * *
Но столь неправедно потом я ввергнут был в узилище, что, Страшным выслушан Судом, останусь я в чистилище.* * *
Готовлюсь я спокойно умереть: уже меня потомок не забудет, и книгам нет угрозы устареть, поскольку их никто читать не будет.* * *
А там, наверно, дивное собрание теней, уже постигших все секреты, и с тенью друга, сгинувшего ранее, затянемся мы тенью сигареты.* * *
Душе моей желаю отпущения грехов былого тела злополучного, и дай, Господь, ей после очищения опять попасть в кого-нибудь нескучного.* * *
Стоять погода будет жаркая — в такую даже не напиться, когда, ногами вяло шаркая, друзья придут со мной проститься. И будет зной струиться жёлтый, немного пахнущий бензином, и будут течь людские толпы по лавкам и по магазинам.Седьмой дневник
Друзьям, которые давно уже меня не читают
СОЛО НА ОСЛАБШЕЙ СТРУНЕ
Комментарии к книге «Смотрю на Божий мир я исподлобья…», Игорь Миронович Губерман
Всего 0 комментариев