Артур Троицкий Фалес Аргивинянин
Предисловие
1
Не дрогнет пусть моя рука
И мыслью истина крепка;
Покуда чувствует душа
Томленье тела неспеша,
Глумленье плоти над святой
Праматерью отцов – душой.
Пусть свет прозренья из пера
Прольётся. Сколь б ни была скора
В порывах страсти – о, душа,
Ты с важной честью малыша
Обиды все прощаешь нам
За скверну слов, иной бедлам.
Но строки не затем пишу –
Глотая слёзы, я ропщу –
Сколь быстро тело забывает грех,
В посмертии не зрит потех.
2
Нет, я не Дант, гораздо ниже,
В монахи даже не был стрижен;
Нет, не святой – обычный люд.
Спасаясь от глумящих пут
К душе моей, сквозь будни дней,
Сейчас поговорим о ней.
В саду Магдалы
1
С чего начать, не знаю, право,
Всё ж не услышу в ответ: «БРАВО!»
Начну свой оскуделый стих;
Вот сердца вновь удар притих,
И снова ангелы толпой,
Как будто в театр неземной
Пришли вкушать несмелый дар
Пузатых букв, словесных пар.
2
Мне было мало лет тогда,
Но впечатленья навсегда
Огнём вожглись в нестарый ум,
И преисполнен томных дум;
Сейчас всю важность осознав,
Поведать вам спешу стремглав.
Глава 1
1
Уж много лет прошло с тех пор,
Но тем не менье жду укор
В багровых рясах тлевших лиц,
Что перед смертью канут ниц.
И вместо истины порой
Клеветный с уст спускали гной.
Господь давно покинул их,
Спасая милостью иных.
2
Легендам верить не привык,
А лгать с покон веков отвык.
Главой седою я поник,
Моленьем заглушая крик,
Щемящийся в душе моей.
Со днём становится сильней.
Поведаю не ложь, но быль,
Стряхнув со стоп уставших пыль,
Но страшна исповедь моя.
Скажу, прискорби не тая,
И сферы Вечности Маяк
Спустил лучей мерцанья так,
Как высший знак сановности моей
Фиванского Святилища. Плебеи
Деяньям думать не могли,
Во что себя они ввергли.
Покуда солнце – златый диск,
Не спепелит их жалкий писк.
3
Мой ученик и друг Македонянин
И я, как помнится, Аргивинянин.
По скудне лет и темноте волос
Я Клодием реку его. Голос
Как прежде робок, нелюдим;
О да, и вместе мы едим.
Да не пристал сей этикет,
Но нет нужды сзывать авторитет.
То быль реку вам, о, народ,
Великих знаний сей оплот.
Достигли уровня тогда,
Ниц бросив предрассудки навсегда.
Мы с рук Великого Питьё
Иерофанта приняли – бытьё.
Тот кубок был не древо, не металл
Ввергая нас в искусственный аннал.
И примитивен был на вид.
О, если б мудрый знал Давид!
Но «Кубком Жизни» звался он…
Так вот с лексира кубком мы
Дорогой Вечности бразды
В десницы взяли я и он,
К Учителю придав поклон,
Держали путь в пещеру тайн,
Где, может быть, селился Кайн
Братоубивец – человек…
О, что таит ещё наш век?
4
Держали путь мы в город Фивы.
Нам ветер гимны пел гулливо,
Катился к ночи скучный день.
Игра миров, мирьяд и тень…
Страша, взросла в исполинский размер.
Вот эго явный вам пример.
Мы долго мяли грудь земли
Стопою мерной, как могли.
Всё новый мир вскрывался нам
Подобно явь людей – мышам…
Мы путь держали к мудрецу
(Он улыбался и глупцу),
Но Тёмным нарекли его,
Не разумея ничего,
Что нёс народу светлый муж,
Хоть был и малость неуклюж.
А имя – Гераклит – давно забыл
Но створки памяти закрыл.
5
О, сколько лет прошло с тех пор!
Не раз катились реки с гор,
Покуда впитывали мы
Любовь и знания, а сны
Иллюзией ковали нас,
Дурманом пеленая глаз.
Сколь много раз с учительского лона
Мы покидали; небосклона
Касался чуть, едва наш взор
Питая солнечный укор.
О мощной мудрости своей
На землю – колыбель детей.
6
Но сколь короток жизни век!
И пожиная плод – побег
В пройдённом жизненном пути,
Нам в мире боле не сойти.
Земную жизнь однажды я
Под видом стоика, друзья,
Влачил обыденностью лет
Челом, храня в устах обет
Мощнейших формул жизни сей,
Иначе, что бы сталось с ней?
Когда же сон меня опутал ложью,
Как малое утробное дитя,
То страх меня замучил гложью,
Моим бессилием крутя.
Сколь уязвимо тело человека,
Природным сдавшись слабостям!
Но мало ли открытий века
Открылись, сдавшись божеским властям.
Подобно им во сне я чаял
Младого мужа средних лет
И взгляд его презреньем лаял
На мой, отеческий, в ответ.
Тот сон запомнил я надолго,
Он вещим мне казался так,
И в путь отправились подолгу.
Тебя Эмпидиокл видел так:
«Был хмурен день, на солнце скуден,
А город пуст был и нелюден.
Часы за полдень превышали счёт
(Тогда не точен был учёт).
Черна одежда, скрытен лоб,
Не сводит взор с окровавленных стоп
Со старца, шедшего пред ним.
То был Сократ, придя за сим,
Нуждаясь вверить мне тебя,
Он руку протянул, любя.
Твои перста к моей руке
И, потянувшись налегке,
Ни слова так не проронив,
Исчез в эфире, тот мотив,
Что пели ангелы тогда,
Заполнил разум навсегда.
Склонилось солнце в плечи гор,
Свершая церемоний хор,
Последней литургии дань
Бросая жребий на ночную брань.
О, эти впалые глаза,
А на челе печать. Слеза
Прискорбной боли об одном
Несчастном детстве и былом…»
И свет созвездия тогда
Зиял как боле никогда.
И путеводный блеск. Светило
Меня сияньем поглотило.
Бесспорно, то был добрый знак.
Я в этом лучший был мастак.
Но зрил я друга пред собой,
А перед ним стоял иной.
И цепь знакомств произрастала
От незапамятных времён —
От Врат Златых она лежала,
От той страны, не помним мы имён…
Под толщей вод и вулканами
Хранит земля её под нами.
Как непослушное дитя,
За веком век, всё непростя…
7
Миры менялись, и плеяды
Вплетались в косы неземной,
Вставая в ровные армады,
Дивясь вселенскою душой.
Так год заканчивал свой счёт,
Перебегая наперёд,
Гадал о сменщике своём,
Но не о нём сейчас поём.
Не раз сменялись день и ночь,
Луны ты неприкаянная дочь.
И полнолуния не раз
Встречали желтизной мой глаз.
Давно не юн, Эмпидиокл,
Ты брат и друг мне, как Патрокл.
Уже не гордость твой удел,
Во многом осознав предел,
До середины земных лет
С рожденья держишь ты обет.
Призвал учитель вскоре нас
И так звучал могучий глас:
«Настал тот час, ученики,
Что силам воли вопреки
Призвал я вас явиться в мир
(А голос слаще звуков лир).
Грядёт Миссия с облаков,
Неся нам истину основ.
Но где искать сей дар небес?
Не вижу боле, чёрен лес…»
Перстом своим, закрыв глаза,
Махнул учитель, и слеза
Негодованья по щеке
Его скатились налегке.
«Вам мудрость Бога на потом
Да будет указующим перстом!»
На том сомкнул уставший взгляд,
Окинув скудный наш наряд.
В ту пору Клодий был со мной,
Он ненадежною стопой
По тропам дхармы прошагал,
По большей части же болтал.
Сложён и статен был малец,
Подобным, как его отец.
Его при жизни я знавал:
Он от болезней пострадал…
«Покуда так велик Грядущий, –
Вновь начал Клодий блеять в уши, –
То почему, о, Гераклит,
Пренебрегая свой синклит,
Тебе на встречу не пойти?
Ведь путь одним нам не найти…»
Но я молчал, покуда мудрость
Подобную не знала грубость.
Распять сомнением слова;
Насколько падки существа?
Как всё же глуп двуногий род.
На явь он смотрит словно крот.
И отвечал так Гераклит:
«Меня виденье не манит
Ибо я знаю, Кто грядёт,
Он символ вечности – Оплот.
Я не достоин встречи с Ним.
И должно вам ступать одним.
На солнце может лишь слепец
Остановить свой взгляд. Творец
Послал нам ниц сие творенье,
И прочь гоните все сомненья», –
Закончил так и вышел вон,
Я лишь в ответ послал поклон.
Глава 2
1
Тогда мой нрав повиновался
Великой мудрости святой.
Я на верблюдах отправлялся
К святилищу тропой одной.
Не одинок я был в пустыне.
Со мной был Клодий – ученик.
До сей поры не знал в помине
К чему с ним в милости я сник.
На север нас несли верблюды,
Двугорбые дитя земли,
В пути их мучили то зуды,
То зной, то хлад изнемогли.
Молчал и Клодий, он ошибки
В себе не смел искоренять,
И сколь мотивы были зыбки,
Ему я был как словно мать.
Луна как скромница плутала
По небу словно колесо,
То будто звёзды рассыпала,
То вновь сбирала их в лассо.
Опять читателя смутил
Своею несвершенной речью,
Но как и прежде, окропил
Страницы эти святой течью.
Поднадоел скуделый стих
Нечёткой рифмой, и притих
Мелодий звук сей музы сладкой,
Но также ей молюсь украдкой.
Молчанье – мудрость, это факт,
Добавим эту строчку в такт,
Ведь слово языка боится,
С чего наш ум на свете тлится.
Барханов мимо и песков
Жрецов встречали молчаливых.
Обет священников таков
Скрывая мудрость от глумливых.
Мы задали вопрос простой,
Но нам ответил не иной,
Рукой лишь в север обращая,
В великий центр – то Молчанья,
Где счёт годам давно утерян,
Где жизни ход банально мерен,
Там планетарный календарь
Уже рассыпался как старь.
Их назначенье – ждать конца,
Ждать воплощение Отца,
Иль стать могильщиком Земли.
Вы и представить не могли.
О, храм священ был столь и мрачен.
Иллюзией любой был одурачен,
Иллюминацией, сонм теней.
Вот тень одна, поговорим о ней:
Её размеры впечатленны,
Одежды светлы и нетленны,
Игра огней то там, то здесь.
И поглощен был мраком весь.
Но чуть поближе подкрадясь,
То изумленья не сдержал,
Перед молчаньем поклоняясь,
Я к полу с трепетом припал,
Рабу подобно или сыну.
И Клодий повалился ниц,
Ответа ждал, не подымая тыну,
Дыханья на макушке чуял бриз.
И молвил он: «О, мои дети,
Не попадайтесь с ложью в сети, —
Так немощный нам вторил муж
Хоть вид его и был недюж, —
Прекрасен был тот сладкий час,
Когда препятствием потряс
Единый Сын Отца всего,
Кто есть Господь и Ничего…
Его я видел в колыбели
Среди божественных коров,
Сиял он выше капители,
Светлее злата и даров.
То было дивное мгновенье,
Пожалуй, лучше для меня.
Он не просил к себе моленья,
Лежа в хлеву, людей маня.
Его увидел скоротечно,
Обдал поклоном, опосля
Слезу смахнул, рукой сердечно
Аштар великую моля.
Как вижу, Гераклит, мой сын
Направил вас рукою смелой,
И коль вы поклонились в тын,
Идите в луч светила белый.
Но только помните одно,
Как вы увидите Его,
В глазах Его падёте в дно,
Лишитесь вы достигшего всего!»
Так говорил Сын Утренней Звезды,
Сей молчаливой тайны жрец,
Спустив правления бразды
Желаньем – так велел Творец.
На север лишь персты подъял,
Я вновь как ученик стоял
И токи мудрости питал,
Всё новых указаний ждал.
Закончив свой недолгий сказ,
Земли Могильщик удалился
И, принимая, сей подсказ,
На север с Клодием стремился.
2
Вот вновь дороги нудный вид,
Двугорбый зверь нам был как гид,
Слова мы в скудости держали:
От зноя томного страдали.
Барханов жалкая среда
Не причинила нам вреда,
И только весь попутный люд
Был хуже, чем под мной верблюд.
Настало время. Вот предстал
Во всём величье, я б сказал,
Великий город Палестины!
Я вынужден сложить стремнины.
Мы токами питались там,
Стачавшего с глуби народа,
А помеси флюидных срам,
Грехи сдавали человеческого рода.
Несчастных храмов тусклый свет –
Жрецов изысканный обед,
Столь лицемерных и жестоких,
Сквернивших души очень многих.
Глотая воздух сквозь хитон,
С моей груди скрывался стон.
Душа моя вопила так,
Что понял бы любой дурак…
Чуть подкрепясь духовной мыслью,
Я средь людей изнемогал,
И не легендой баю, былью,
На суше рыбой я страдал.
Как панцирь без начинки храмы
Внушали видом лишь своим.
Преданья же мужи и дамы
Публично врали нам двоим.
Во всякой правде доля лжи,
И мы – учёности мужи
Искали мудрых в граде том
Входя, гостили в каждый дом.
Так указуя, нам твердили:
Мол, есть мудрец, он там живёт.
О, если б истиной вы слыли,
Кому своим челом он бьёт.
Но Клодий – друг Македонянин,
И я – Фалес Аргивинянин
Средь многострочных, лживых слов
Снимали мрачности оков.
Великих сказок Расы Красной
Сожженных призмой халдеев,
Мы ощущали звук прекрасный,
Сбивая полумрачный рёв.
Кхазарсифа – безумца, ренегата,
Наследье жалкое жрецов,
Мгновеньем близости расплата,
Богатством сдавленных слепцов.
Полило светом ярко-красным
Лучом закатным путевым,
Для человечества опасным,
Потусторонним, неживым.
Народец ждал иного чуда.
Учитель свыше мог явить,
Срамя перстами алчность блуда,
Отца прощения просить.
Недолго оным быть в забвенье,
Глупцам недолго прозябать.
Укажет миру агнец тленья,
Души грехов и боли рать.
Текло неспешными часами,
Своеобразными плодами
Недельных дней – вселенной пыль,
Продолжу далее свою быль…
Бродя однажды по Афинам,
Увековеченным стремнинам,
К нам шел навстречу иудей,
Был знатен, в окружении людей.
Но наш вопрос своеобразный
Он начинал такую речь:
«Я, Никодим, весьма небедный, —
И понеслась такая течь, –
О, мудрецы, великих слава,
Триумф мощнейшего конклава,
Скажу, философы, куда
Светит вам путеводная звезда».
Покуда волю дал словам,
Его я душу по глазам
Читал бессмертную искру,
Непревзойдённую игру.
«Вам нужен старец, понял я, –
Сказал он, голову склоня,
Но не в поклоне, только нет
И дух запел его сонет, —
Он телом гол, а нрав – гора.
Немедля двигаться пора,
Покуда отдан был приказ,
Но не окончил я свой сказ;
За непристойностью деяний,
За неуплату подаяний,
На самодержца клевету
В годах накликал он беду.
Быть может, он подскажет вам,
Но путь к нему я верный дам.
Зовётся Иоанном он».
И дале только был поклон.
А под конец добавил так:
«На небе видел свыше знак:
В нашей стране живёт пророк!»
Последним словом он изрёк.
3
Вот по указке Иордан
Зрачку философов был дан,
Уж солнце падало в зенит,
И на лучах его гранит
Спадала грязная копна –
Волос немытых седина.
Худое тело и нагое
Истошно щерила мой взгляд.
И, вспоминая всё былое
Ему в душе я всё ж был рад.
Вся грудь и плечи в изнемоге
Держать не смели этот вес.
Колени голые и ноги,
Но был искателей там лес.
Богопреклонно и послушно
Народ на голову хулу
Вкушал, ропща неравнодушно,
Зовя как будто бы к столу.
Жестикуляцией не мерно
Хрипучим голосом внушал,
И волосом мотая гневно,
Взывая к каре, он кричал.
О боже, сколь людей – пророков
Гниют в обличии таком,
Вкушая истины истоков,
Людьми молились об одном.
Я ощущал родную душу,
Сердечный, пламенный подъём,
Флюид сточающихся гущу,
Размеры духа и объем.
Но в тот же миг спросился Клодий:
«О, сколько ты души угодий
Стране оставил просто так.
О чём же вторит тот чудак, —
Рукою тощей указуя,
Пустые речи лепетал
И, к Господу взывая всуе
Синицей ровно он роптал, –
Он, может, тот, кого мы ищем?! –
Мне Клодий в ухо повторил. –
И пал в такое жизни днище? –
Бесстыдно глас его шептал.
То не конец, то есть начало.
Учитель – это человек,
Он жизни сын! – и замолчало
Лицо моё, застыв навек.
Во время толка, распинаний
Народ обруганный вошёл,
Втоптав крупицу мощных знаний,
В широку реку их повёл.
Разноплановые люди
Единым стадом в Иордан,
И погружаясь в этот студень,
Великий свет был выше дан.
Довольно быстро, скороспело
Побрёл по улочкам народ,
Забыв про проповедь несмело,
Оставив средь рябящих вод.
На мелководье, в жиже ила
Стоял измученный старик,
И синевою глаза Нила,
Потупя взором, он поник.
Моё терпенье позволяло
Приблизиться тот час к нему,
И ощущенье, чем являло
Всё естество моё ему.
Как скоро руку на затылок,
А после на спину повёл,
Приветствуя потоком; пылок,
То жар, то холодом повёл.
На тайном языке, как ране
Я мудрых формулу назвал,
То радость показалась в стане,
Он божьей радостью сиял.
И обернувшись, даже дива
Я на челе сем не читал,
И грозный лик уже гулливо
Сердечной тягой к нам питал.
«Вопрос известен наперёд, —
Ответил нам он в свой черёд, —
Но всё ж спрошу я вас: куда
Ведёт вас путеводная звезда?
Великой скромностью исполнись
Пред мудрой старческой главой,
И токами любви наполняясь,
Я баял так: «Людской молвой
На путь к тебе я был направлен
(И ученик мой не оставлен),
На попечение иных
Деяний добрых и плохих.
Но не конечной целью будет
Невинный разговор с тобой,
Пока нас случай не принудит
Коснуть Учителя рукой.
Ему привет несёт святилищ,
Убежищ мы несём привет,
Дабы вселенских Он вместилищ
Донёс таинственный обет.
«Да вам известно будет это,
Что повстречаете Его
И, окатив лучами света,
Он не оставит ничего.
Вы потеряете былое,
Великий дух начнёт с начал,
Но всё надейтесь на иное,
Он свет иллюзий и аннал».
Такую речь нам вторил старец,
Мы знали это и пришли!
И грациозно поднял палец
И с Клодием мы вдоль пошли.
Глава 3
1
Небесных дум моих введенья
Пьянящий, сладостный поток
И к Богу верные стремленья –
Нектара медленный глоток.
Вот крылья ночи над главой
Простёрлись мощной пеленой,
И полновластная Луна
Царит владычицей одна.
Лозы прекрасной виноградной
Свисали кисти вниз гурьбой,
И сонмы странников блуждали
Под песнь луны хмельной толпой.
Но робкой поступью приблизясь,
Нас трезвый муж к себе позвал
И, опустившись на колени,
Такую речь он начинал:
«Привет даю тебе, мудрейший,
Тебе любовь шлю – падаван
Я укажу вам, где светлейший,
К Тому, о ком был знак вам дан», –
И указующим перстом,
Поднявшись на ноги потом,
На дом в долине показал,
Но баять далее продолжал, –
«Иисус – Учитель с Назареи
Вошёл с воскресшего в тот дом.
Собрались также там халдеи,
Поверив сердцем и умом.
Там Лазарь жил, живёт поныне,
Но дом паломникам отныне
Священной службе будет дан,
Всё это свет, а не обман!»
2
Так в благодарности великой,
Хитонах жизни многоликой,
Великих мужу благ даря,
Пошли мы, духом воспаря…
В тот сад Магдалы окружащий,
И запах дерева пьянящий
Манил в ветшалый дом тогда.
То не забыть мне никогда.
Но только в сад ступить успели,
Два мужа стройных подоспели,
Нам путь преградой застелив,
Лишь неприятности сулив.
Один был средних лет мужчина,
Второй юнец; льняных волос
Спадала прядь, бела как льдина,
И доносился к нам голос:
«Ответ держите, вам куда,
Скажите сразу без вреда!»
Так первый муж нам приказал,
Что даже имя не назвал.
Я произнёс ему в ответ:
«Несём мы дружбы вам привет.
К Учителю держали путь,
А ныне ж ищем, где уснуть»
Сверкали злобой лишь глаза,
А с сердца потекла слеза,
И сонмы ангелов святых
Замолкли в нимбах золотых.
«Ступайте прочь, покуда целы,
Он не к язычникам пришёл!»
А под деревьями омелы
На землю ангел снизошёл.
Подобной грубостью встречаясь,
Улыбкою их смог обдать.
Но голову склонив, смиряясь,
Им посылал я благодать.
«Моим очам предстал мудрейший:
Я вижу, Вы великий муж,
Что может дать тебе Светлейший
Учитель ваш, Спаситель душ?
Мы посему желали б тоже
Подобно вам стать, или схоже.
Учитель б нас мог научить,
Да глупость нашу присмирить».
И мой ответ был не по нраву
Защитнику садов святых
Вот потянул юнец рукаву,
Шепнул на ухо, и затих.
Пронзивши взглядом, улыбнулся, –
Умнее боле был юнец,
И пальцем губ своих коснулся
Он, юный статный молодец.
«Прошу присесть, меня дождаться, –
Он ласково слова сплетал, –
Пришлю товарища – признаться,
Должны ему вы!» – запорхал.
3
Мой мозг не стал чинить преграды,
И дабы были люди рады,
Мы сели там и так благой
Селя божественной чертой.
Я ощущал, настигнув цели,
Что струны сердца как свирели
Ловили, так в саду святом
Струится, мог он лишь в одном.
Однако ждать мне не пришлось,
Видение моё сбылось.
Стоял пред нами азиат —
Священной расы был сатрап.
И тихой мудрости печать
Челом сверкала – благодать!
Одежды чистые. Маяк
Горел от Красной Расы – знак!
Откуда Трижды Величайший
(Великий, как песок мельчайший),
Где тонут в мудрости града,
Где треугольник властвует всегда…
И наши знаки видел он,
С улыбкой подарив поклон,
Урок преподал этикета
Для столь необразованного света.
«Привет вам, братия из Фив!
Так значит, это был не миф?!
Фома – мне имя – ученик
Того, куда ваш путь приник!
Но какова же ваша цель?
Где мудрых ваша цитадель?
Кем посланы вы были, братья? —
Он рядом сел, приподняв платья.
И полился наш разговор
На языке, живущем с пор
Сознания самой Земли,
О чём и думать не могли.
Фома поведал нам о том:
«Учитель послан был Творцом!»
И слово молвил Клодий так:
«Великих ангелов Вожак!» —
Насупив нос, скосивши взгляд,
Но я его словам был рад.
И вот гордыней воспылал,
Он, улыбнувшись, продолжал:
«Подобно мифам древних лет
Он ниспослал на Землю свет,
Он Альфой и Омегой стал!» —
Но, поклонившись, промолчал.
Немногословна речь моя,
И сердцем разум упоя,
Я право слова перенял,
Безмолвно с Клодия сорвал.
«Ужели ты не помнил, право,
Вверяясь полно в гущи нрава,
Что Гераклит нам наказал,
О чём при встрече он сказал?!»
С виною низкой, несравненной,
Его глаза смотрели ниц:
«Или Молчанья – жрец блаженный
О покаяньи падал бриз?
Готовься, мой Македонянин!
Увидел истину саму,
Ведь я, Фалес Аргивинянин,
Не верил боле никому!»
Фома привстал и поклонился,
И также глас его явился.
Не смею боле слов ронять,
Порою лучше промолчать:
«Пойду Учителя позвать!», –
Что мог он нам ещё сказать?
Походкой словно бы писца
Он в сад вернулся слегонца.
Но только вышел в чащу древ,
Его я имя нараспев,
Как тайны знак произнеся,
В священный транс перенесся.
Грядущего так видел созерцанья,
Невинных образов мерцанья
И мне дано увидеть то,
Основу времени – ничто…
Как только речи разомкнул,
Увидев женщину земную,
Печать заботы так коснул
Перстом великим кожу льную.
Её небесный голос тихо
Призвал проследовать за ней,
А Клодий – нетерпенья лихо
Предался чувствам – Гименей!
Покуда чувств был Клодий раб,
То на сиденье не держался
И под влияньем «нутрих жаб»
Навстречу истине помчался.
Вот, тихо следовав за ним,
Мне сердце хладом обжигало,
Ибо печать зерцанья сим
Небесный ум мой огорчало.
4
Дорогой лунною сотканной
Небес великие ткачи,
И трели живности чеканной
Нам пели гимны в той ночи.
Вселенской пылью орошал
Бесценным серебром листву,
И тусклым светом умащал
Лучи, готовя в тетиву.
Маслин несчётные деревья
Террасы лунной полон блик.
И вот, закончивши моленья,
Пред мной божественный был лик.
То был Учитель Неизречённый
Под тусклым взором той луны.
В тени маслин непревзойдённый.
Тогда, казалось, были сны.
Высокий рост, худое тело,
Лишь на плечах висел хитон.
Лицо его как будто пело,
Из тела же сочился стон…
Тёмно-каштанового цвета
Покрыто волосом лицо.
Великое Страданье Света
Ковались в кокон-яйцо.
Лобзая ноги, неподъёмно
Македонянин уж лежал.
Учитель руку неуёмно
Ему на тело возлагал.
Наполнился рыданьем скорбным
Террасы сад, округи близь.
Но я держался неприступным
Возвыся взор свой тихо ввысь.
Та дева, что вела по саду,
Полуиспуганно глядя
То на меня, молясь по взгляду,
Каноны вежести блюдя.
И тихий на себе взгляд чуя,
Подобно сотне матерей,
Небесным голосом воркуя,
Я ждал божественных речей.
«Рыданья друга всё сказали.
Скажи же ты, зачем искал?», –
Вокруг уж птицы замолчали,
А я в ответ ему сказал, –
«Принёс привет тебе, Молчанья
Светил, убежища привет!
И хлад великого познанья…
Лишившись сил, прошу ответ!»
«Так почему товарищ твой, –
Ласкал глас уши как благой, –
Всего лишившись, не любви,
Сбери любовь в своей крови?!»
Так шёл великий разговор,
Но продолжался чистый спор.
«Ибо не видел созерцанья
И будущего к нам увещеванья!»
«Неизречённым звал меня,
Веков ты мудрость зришь, храня!»
Его фигура и сложенье
Зерцало всем своё явленье.
И свет невидимых лучей,
Пронзая плоть аж до костей,
Великой данью одарил,
На Землю благодать пролил.
«Тебя узнать нельзя – Великий,
Ведь жизнь твоя же быть безликим,
Узнать же можно только то,
Что нам явишь в лицо одно.
Я потерял, хочу сказать,
Что боле не хочу иметь
Громадных волей благодать,
Дабы душа умела петь!»
Но тихо так рука святая
Моей коснулась головы
И словно в детстве я, мечтая,
Скрывал свой слух от злой молвы.
Он обернулся к деве ясной,
И снова глас его прекрасный
По саду ветром разнесся,
Любовь, спасение неся.
«Скажи по сердцу же, Мария,
Кто с этих двух мужей
Ко мне любовью, как стихия
Пылает больше и сильней?!»
Она же робко указала
Перстом на Клодия тогда
«Он любит больше, – замолчала, –
А тот же… мне страшно. О, да!»
«Любовь испугана страданьем,
Блажен ты – мужества венец!»
И, преисполнившись молчаньем,
Добавил так: «То был конец!»
«Учитель, этот к Тебе ближе!» —
В порывах страсти прервала.
А Клодий зарывался ниже
(Улыбка тронуть нас смогла).
«Права ты снова – это так,
Ибо познанья он исполнен.
Частичный над Землёю мрак,
Что ране был злодеем узаконен».
«Со мной идёшь ли, Клодий, ты?!», –
Спросил Учитель, и мечты
О наших странствиях иных
Тонули вмиг в судьбах чужих.
И на согласье перст вознёс
Гасить горящий над челом
Тот Вечности Маяк, и произнёс:
«Забудь же, Клодий, о былом!
С главы твоей снимаю крест
И возлагаю на плечах.
Так, странником незваных мест,
Поборешь ты предсмертный страх.
Любовью мудрость же твоя
Пусть окропится на века,
Распятьем смертным упоя,
Душа, как времени река!»
Вперяя взор вселенских ок,
Вдыхая воздуха глоток,
Спросил Учитель у меня,
Разменной данью пророня:
«Тебя я видел, – говорил, –
О чём ещё могу молить?»
«Идём со мной!», – Он попросил.
«Не можешь ты о том просить.
Ибо всегда я за Тобой
Ту стражу вечную несу
И вглубь веков перенесу!»
«Да будет так!», – сказал Учитель.
Стихий земных он повелитель, –
«Я жизни страх тебе верну,
Неси её ты к бездны дну.
Ты к Гераклиту возвратись,
Скажи, дабы он ждал меня,
Доколе не вернусь я близь,
Заветы вечности храня.
Не должно путь держать туда.
Кому Молчание венец,
Ибо со мной он навсегда,
Святилищ жизненный старец,
Потом, прошу я, возвернись.
На триумфальный мой конец
Дабы страданья пронеслись
На богоборческий венец…»
В поклоне низком я ушёл.
Учеников сонм мимо шёл
И отделился от него
Тот, с кем встречались до сего:
«Мудрец, прости меня, любя…» —
Сказал, пройдя мне, он, скорбя.
В глазах вражда царила, злоба,
Удел ничтожнейшего рода.
«Обиды нет в том, иудей,
Ты погаси в очах вражду,
Ведь меж шипов царя царей
Твой шип предательства в аду».
Шакалом резко отскочив,
Толпу учеников смутив,
Со страхом взоры на меня
Смотрели, мыслею браня.
И лишь Фома с пригоршней чада
Сопроводили до врат сада.
Фома нагнулся и сказал,
Сказать точнее, он шептал:
«Мы братья Фив святилища, о да,
Храни же вечность ей всегда,
Палладе Вечной, неземной,
Кормилице моей одной!»
Я был спокоен, как всегда,
И путеводная звезда
Уже ласкала гладь земли.
Ростки начала проросли.
«Великий Клодий опечален, –
Сказал один мне ученик, –
Прими же дар, что мной представлен, –
Рукой к руке моей приник, –
Его рукой цветок был сорван,
Он будто соткан из любви!»
И розы алый цвет смакован
Шипом подобно на крови.
Я спрятал розу на груди.
Сказав ему в ответ: «Иди!
Свой старый мир тебе дарю
И за проступки не корю.
Но вижу, встретимся мы вновь,
Даря святилище любовь.
И точки жизней пресекутся,
В одном пристанище сольются!»
Так я покинул Палестину.
Уже один расправив спину,
Через барханы и пески
Держал я путь к святилищу тоски.
Глава 4
1
Бродящий дух, подобно псине
Уже завыл де от тоски,
И как на привязи, в трясине
Стал презирать вокруг пески.
Я в тренировках научился
Жару и голод упреждать
И чрез мгновения молился,
Вновь заставляя себя ждать.
Оазис, солнце и жара,
О, неужель и мне пора?
Как вдруг знакомые чертанья
И щебет птиц, увещеванья.
То были Фивы, город злат,
Опорный пункт массивных врат!
Прибыв в убежище, вошёл,
Где Гераклита я нашёл.
В смятеньи полном и великом
Он с радостью встречал меня,
Но вдруг отпрянул с громким криком,
Глазами, взором лишь пленя.
«Мы связаны духовной нитью,
Но почему же от тебя
Несётся хлад, проникшись смертью?» –
Спросил, он, губы теребя.
И вот стою я пред колонной
И ведаю ему рассказ.
Да, он сидел смятенья полный,
Как если б я читал приказ.
Но не успел я встрепенуться,
То он у моих ног лежал,
Так, не давая мне согнуться,
В мои циновки он рыдал:
«За крест спасибо, – ожиданье, –
Ты одесную с Ним сидел.
Спасибо, брат, и за страданья,
Что ты к моим ушам воспел!»
Без промедленья я покинул
Чертоги прежние свои
В Элладу мысли перекинул
Вершить стяжательства свои.
2
Недолго путь мой продолжался
В пучинах вод сиих морских.
Не много выбор мой метался
По рощам, пастбищам иных.
В корнях платана я Палладе
С святилищ Гелиоса спал,
Прохладной роще и Элладе
Царице мудрости взывал.
Как у костра зелёный пламень
И глас таинственный её.
Так снова выпал с души камень,
Не мог я взор свести с неё.
«Услышав зов, к тебя явилась,
Скажи мне, сын мой, что случилось?»
И повторил ей всё сначала,
Что лишь слеза на пол упала.
На лбу моём её рука
Чуть прикоснулась и легка,
Поняв намеренья конец,
Снимал с главы своей венец.
«О, милый мой Аргивинянин,
Ты отрекаешься, увы,
Как друг когда-то твой Македонянин
Вы оба были так правы.
Сидел ты, сын мой, подле Бога,
Но под влияньем злого рока.
Увидимся с тобой, мой друг,
Преодолей же свой испуг.
Еврейской женщины глаза,
С которой вдруг стечёт слеза.
Воистину пойдёшь за ним
И уж за теми, кто за ним!»
Она дотронулась до розы,
Та вмиг сияньем зацвела,
И предвещая вскоре грёзы,
Богиня вновь в огонь вошла.
Порвал я связь с богами, мудрым,
Но остаётся самым трудным
Прервать общение с людьми
Я к цели этой взял ремни.
3
Я снова въехал в Палестину,
Бесчинств безмерную долину,
Бескрайний рынок фимиам,
За что я и гроша не дам.
Там, под нарядами араба
Узнал владыку Чёрных Рас.
Не удивился он мне дабы,
Приветствием его я не потряс.
Когда-то он с Молчаньем вкупе
Младенцу Иисусу воздали.
Приветом отдавали в кубе
До них пришедших, как могли.
«Стезёй иною ты пошёл,
И, потерявши, снизошёл.
Но срок не долгим будет так
Мы встретимся с тобой и так.
4
Эмпидиокл! Милый друг
(Самой беспечности супруг),
Не повторить ли мне о том
Предательстве миров большом!
Нет, не намерен повторять,
Но я обязан рассказать,
Как у подножия креста
С владыкой были неспроста.
И взгляд бессмертный, неживой,
Покоился на нас рекой.
Так спали вмиг оковы льда,
Но не забыть мне никогда.
И был в саду, где погребён
И где воскрес всесильный – ОН!
Афины очи видел там,
Что не придать иным словам.
Марии очи были то,
Сияли так, как если б сто!
Ученика, что мне грубил,
Он о прощении молил.
Рыдал он тысячей волов,
Иль тысячей земных слонов,
Я лишь верёвку дал ему,
И указал так одному.
Схватив верёвку, дикий зверь,
Он к дереву бежал – поверь.
Я молча смерть его зерцал,
Смерть Человека наблюдал!
Ученики Распятого просили
Остаться с ними насовсем,
И как святого меня чтили,
Хотя считался я никем.
Я отказал им, удалился
И пред Молчанием явился.
«Отец и Царь! Я отрекаюсь,
К тебе в моленьях не нуждаюсь!
Теперь вот я, Эллады сын
И посвящённый высший Фив,
Не поклонюсь я боле в тын
Свои моления сокрыв.
Потомка града Златых Врат
К владыке воздуха. Мой брат,
Царь и Владыка, отпусти
И за погрешности прости!»
Да, как Распятый обещал,
Меня Молчанье отпускал.
Владыка воздуха, мой дух
Принял как птенчика и рух…
Но также много лет спустя
Всё человечество простил,
Мне на пути комок летел,
То Клодий был – он тихо пел.
Небесный ком мне рассказал,
В душе с восторгом он роптал.
Он также баял, что сестёр
На крест, распятый, он простёр.
Что матери он в том помог,
Завидя райственный порог,
Мученья сам переносил,
И для сестёр он тем же слыл.
«Привет тебе, о Клодий, друг,
Теперь спокойствия супруг, —
Так начал я – Аргивинянин!
И предо мною лик, о Назарянин! —
Да как же мне, ведь столь ничтожен,
Я, человеческий комок,
И не приветствовать негоже
Столь светлой радости скачок, —
Ты неужели возомнил
Служить мучением Ему,
Великому Творцу светил,
В итоге служишь ты кому?»
И вихрем я, эфир прекрасный,
Промчался мимо впопыхах,
И лишь бросал он взор напрасный
Хуля испуганно в сердцах.
«Крести, крести… ужели думал,
Что мой предвечности Маяк,
Не лучше светом, чем призрак,
Чем ты являешься? Простак!»
Вот так закончилась исторья.
Я стал невольником изгоя,
Как сам себя прогнал с людей,
Необразованных зверей.
Да пребудет вовеки с тобой!
Мир Распятого Бога, друг мой!!!
Комментарии к книге «Фалес Аргивинянин», Артур Троицкий
Всего 0 комментариев