Юрий Галансков Стихотворения
Вступление к поэме «Апельсиновая шкура»
Я — поэт. Мне восемнадцать лет. Возможно, поэтому хочется в тело Земли вцепиться усилием рук и ног, в щепки разбить границы и вычесать Атомных блох. Вы по ночам спите, мучаете ваших жён. А я в стихотворные нити весь до волос погружён. И когда кто-нибудь из вас не верит в мой творческий рост, я прикуриваю от горящих глаз или от кремлёвских звёзд. Все утверждают, что, вроде, я груб, и ни один иначе; а я улыбаюсь гвоздиками губ и изредка ландышем плачу… Я белкой резвился на ёлке по иглам, я цвёл на вишнёвой ветке. И вдруг, неожиданно, сделался тигром у жизни в железной клетке.«Он к нам придёт…»
Он к нам придёт, надев свою кольчугу, раскрасив улицу плакатом и мечом, лучом встревожит каждую лачугу и разорвётся красным кумачом. Он наши раны рваные залечит, он наши шрамы верою скуёт, он распрямит прогнувшиеся плечи и чёрные оковы разобьёт. Он красной птицей явится в темницы, он нерешённое решит гораздо проще. Уже сверкает лезвие зарницы и блеск меча зовёт меня на площадь.Конструкция
«Папа, снимите хомутики», — маленький мальчик изрёк. «Видишь, сыночек, прутики; а если ещё поперёк?.. Дай-ка тетрадку в клетку. Здесь нарисуй глаза, птичку, солнце и ветку, и на щеке — слеза…» И на тетрадке в клетку тихо рисует зверёк птичку, солнце и ветку в прутиках поперёк…«Бежим туда — ты знаешь…»
Бежим туда — ты знаешь, где в ветвях щебечущей идиллии меж чёрных рёбер на воде растут фарфоровые лилии. Я на руках тебя несу к берёзе в солнечную сетку. Потом в тяжёлую косу вплетаю ивовую ветку.«Рванулось пламя из ствола…»
Рванулось пламя из ствола под кроной ивы молодой. И лебедь вскинул два крыла над окровавленной водой. Другая птица вверх взлетела, И, за крыло сложив крыло… Её стремительное тело, упав, разбрызгало стекло. То было утром — рано, рано. Лишь солнце землю припекло. — И чёрный пруд кровавым шрамом, как щёку негра рассекло.Ночь темна…
1
Ночь темна. Луна. Неяркий свет в углу окна вещает — скоро будет что-то… Ведь не напрасно эти ноты тревожно лезут из-под шторы, насторожённые, как воры. Вот чья-то быстрая рука, касаясь клавишей слегка, рождает звук — как стук рапир, как лай собаки на цепи, как Ниагарский водопад, как бой нервический в набат.2
Ночь темна. Луна. Шуршит листвою тишина. Но тишина обречена на… Ведь ясно каждому — не зря они стоят у фонаря, о чём-то тихо говоря. Стоят — и каждый молодой, стоят — и каждый с бородой, стоят — и не разлить водой. Здесь нет людей, здесь — динамит, здесь искра взрывом прогремит. Поэтому-то тишина обречена на…3
Ночь темна. Луна. Она, конечно, не одна. И я совсем не одинок, вот-вот — и прозвенит звонок. Услышу в дверь условный стук, вскочу, схвачу пожатье рук, надену плащ, и мы уйдём почти под проливным дождём. Уйдём, и надо полагать — идём кого-то низвергать.Утро
Горящим лезвием зарницы восток поджёг крыло вороны. И весело запели птицы в сетях немой и чёрной кроны. Запутал ноги пешеходу туман, нависший над травой… И кто-то лез беззвучно в воду огромной рыжей головой.1955 (?)
«События спешили устареть…»
События спешили устареть. Родился силуэт тревоги. Никто не властен был стереть следы разбоя на дороге. Вчера спокойная, толпа сегодня тайною владела, играла фетишем столпа, и страстям не было предела… Ещё вчера рукоплескали, вручая здания ключи, а утром лозунги искали в газетах: «Это палачи». События спешили устареть. Родился силуэт тревоги. Никто не властен был стереть следы разбоя на дороге…1956 (?)
Убийство
Суд. Закрытые двери. Судьи-звери рычали, сжимая лапы; подсудимые молчали — во рту торчали кляпы. Из глаз вылезал гнева залп. Он зал разрезал, сердца пронзал и петли вязал тиранам, от власти пьяным. Чиновник чётко читал приговор — и весь разговор. Утром тишина шептала: «Тише, тише». Солнце поднималось выше, выше. И на землю вяло луч роняло. С ветки птичка щебетала: «Они были, их не стало; их убили, я видала…» Часы кремлёвские били, людей будили. Люди вставали, пили, ели, в блюдце глядели, судили о деле и уходили работать.1956 (?)
«Мне больно…»
Мне больно. Руки уберите, от вас я помощи не жду. Я не в бреду. Я знаю сам куда иду. Там рабьей дрожью не дрожат, там страсти в рамках не лежат, там человек за шагом шаг идёт, танцуя на ножах. Небо мечет огненное лассо. Резкий треск, и корчатся святоши. Это я, ободранный, как мясо, хлопаю в железные ладоши.1957 (?)
«С последней трибуны…»
С последней трибуны торжествующему палачу, отделившему туловище от меня, я, разрубленный, прокричу: «Пролетарии всех стран, соединя…» Но ваше фальшивое счастье, ваши лозунги, ваши плакаты — я разрываю на части и бросаю в камин заката.1960 (?)
Человеческий манифест
1
Всё чаще и чаще в ночной тиши вдруг начинаю рыдать. Ведь даже крупицу богатств души уже невозможно отдать. Никому не нужно: в поисках Идиота так измотаешься за день! А люди идут, отработав, туда где деньги и б… И пусть. Сквозь людскую лавину я пройду непохожий, один, как будто кусок рубина, сверкающий между льдин. Не-бо! Хочу сиять я; ночью мне разреши на бархате чёрного платья рассыпать алмазы души.2
Министрам, вождям и газетам — не верьте! Вставайте, лежащие ниц! Видите, шарики атомной смерти у Мира в могилах глазниц. Вставайте! Вставайте! Вставайте! О, алая кровь бунтарства! Идите и доломайте гнилую тюрьму государства! Идите по трупам пугливых тащить для голодных людей чёрные бомбы, как сливы, на блюдища площадей.3
Где они — те, кто нужны, чтобы горло пушек зажать, чтобы вырезать язвы войны священным ножом мятежа? Где они? Где они? Где они? Или их вовсе нет? — Вон у станков их тени, прикованы горстью монет.4
Человек исчез, ничтожный, как муха, он еле шевелится в строчках книг. Выйду на площадь и городу в ухо втисну отчаянья крик! А потом, пистолет достав, прижму его крепко к виску… Не дам никому растоптать души белоснежный лоскут. Люди, уйдите, не надо… Бросьте меня утешать. Всё равно среди вашего ада мне уже нечем дышать! Приветствуйте Подлость и Голод! А я, поваленный наземь, плюю в ваш железный город, набитый деньгами и грязью.5
Небо! Не знаю что делаю… Мне бы карающий нож! Видишь, как кто-то на белое выплеснул чёрную ложь. Видишь, как вечера тьма жуёт окровавленный стяг… И жизнь страшна как тюрьма, воздвигнутая на костях! Падаю! Падаю! Падаю! Вам оставляю — лысеть. Не стану питаться падалью — как все. Не стану кишкам на потребу плоды на могилах срезать. Не нужно мне вашего хлеба, замешанного на слезах. И падаю, и взлетаю в полубреду, в полусне. И чувствую, как расцветает человеческое во мне.6
Привыкли видеть, расхаживая вдоль улиц в свободный час, лица, жизнью изгаженные, такие же, как и у вас. И вдруг, — словно грома раскаты и словно явление миру Христа, восстала растоптанная и распятая человеческая красота! Это — я, призывающий к правде и бунту, не желающий больше служить, рву ваши чёрные путы, сотканные из лжи! Это — я, законом закованный, кричу Человеческий манифест, — и пусть мне ворон выклёвывает на мраморе тела крест.1960, Москва
Тексты предоставлены Геннадием Кагановским
Комментарии к книге «Стихотворения», Юрий Тимофеевич Галансков
Всего 0 комментариев