«Заколдованное счастье»

СЛОВО О ДРУГЕ

Вынянченный зыбучими топями и певучими лесными глухоманями, взращенный среди скупых и не всегда ласковых полей, поэт с детства впитал в себя любовь к земле, научился понимать ее суровую молчаливость, поверил в необходимость служить ей не за страх, а за совесть. В нем и доныне осталось многое от того разведчика-партизана, которого я узнал в лютом сорок третьем году.

Нашей спецгруппе приказали проникнуть в гарнизон врага. Нужен был проводник. Мы запросили штаб Второй партизанской бригады.

— Ладно! — сказал начальник бригадной разведки. — Подсобим.

А через час у нашего костра осадил взмыленного коня коренастый парнишка:

— Товарищ командир, разведчик Маляков выполнять задание готов!

Мы удивленно переглянулись.

— Ничего, — усмехнулся замполит. — Вы у нас люди новые, Льва Ивановича не знаете, а я ручаюсь: не подведет, ему не впервой.

На пятые сутки Лев Маляков докладывал:

— Вот разведданные. А это — сумка с планами ихними. Пришлось не спрося прихватить.

Возвращаясь к своим, мы разговорились.

— Сам я псковский, есть такая деревня — Калашниково, у Чудского озера. 1927 года рождения. Семилетку окончил, а дальше война помешала. Сначала по крестьянству ходил, а когда отца расстреляли фрицы, в партизаны подался…

Так началась наша дружба.

В 1944 году мой побратим ушел добровольцем на флот. На торпедных катерах брал Кенигсберг, добивал Курляндскую группировку врага. Довелось ему и ледяной воды хлебнуть, когда разбитый катер пошел на дно.

Я с морем бывал. Будто с полем: На ты. Я принял соленой его доброты…

В 1950 году он демобилизовался. Через пять лет окончил факультет журналистики Ленинградского университета и возвратился в Псков.

Работа литсотрудником «Псковской правды», редактором газеты «Молодой ленинец», заведующим сектором печати обкома партии обогатила поэта жизненным материалом и опытом.

В поэзии Лев Маляков — не сторонний наблюдатель и не равнодушный созерцатель. Он — страстный работяга. О том говорят его стихи, собранные в этой, уже четвертой, книжке.

Главная тема сборника — ответственность человека за судьбу своей земли.

Удаются поэту стихи о людях. Они просты, задушевны, правдивы, подсолены добрым юмором. Умеет он расслышать и донести до нас невнятные и приглушенные голоса природы, которая и смеется, и плачет, и зовет к себе в его лирике.

И в поэме «Заколдованное счастье» верный сын пристально глядит «в глаза земле», слушает ее чутким отзывчивым сердцем, не боится держать ответ за беды ее, за свои и чужие грехи:

На перекрестье двух дорог, Земля, Перед тобою каюсь, От бед твоих не отрекаюсь, Прими же сына на порог.

Нет, не веруя всей своей сутью, так истово не споешь. И значит, все в порядке: в добрый час, ни пуха ни пера тебе, друг мой, поэт Лев Маляков!

Игорь Григорьев

ГЛАЗА ЗЕМЛИ

«Не поросло быльем…»

Не поросло быльем Былое, Не поросло. Оно, как в сказке золотое Плескун-весло. На сердце меты вековые Разрыв-травы. Кривых мечей Рубцы живые Всегда правы. Хоть шрамы давние —                                болючи: Горят, горят! Они, как правда, неминучи, Не покривят. Ты слушай, слушай: В их биенье Страда дорог, Самой России повеленье, Огня глоток!

В МЕТЕЛЬ

Снег на землю падает — Тает, Снег на голову слетает — Старит… Встанешь утром, Не узнать низины здешние: Наметелили метели Горы снежные. Выхожу я спозаранку в стынь лиловую, Месяц теплится потерянной подковою. Ветер плачет: «Не развеять хмару белую!» К большаку тропу не скоро, видно, сделаю. Надо мной провисло небо темной тучею. Я швыряю снег лопатой загребучею… На деревне говорят: — Работа зряшняя, В снеги канула тропа твоя вчерашняя: С каждым днем на ней сугробы нарастают!.. Но не ждать же мне весны, Когда растают!

МОЯ ДЕРЕВНЯ

Калашники — Названье-то какое! С ним тяжела негрузная строка: Который год мне не дает покоя, Тревожит, Как былое старика. Купцовским прозвищем Зароди шутки, Деньги заради Хутор нарекли… Отсюда до Чудского двои сутки Двуколку кони парой волокли. Укатанных, Булыгой крытых трактов Округа не знавала никогда. Сюда пробиться Сдюжит только трактор, Когда осядет рыжая вода. Бурча утробно, княжат здесь болота, Спят водохлебы — ива да ольха… Сусеков не наполнила Забота, И клада не подкинула Соха. Но пахарь не искал земель богаче: Куда пойдешь? Повсюду Тушин мох. Попробуй Осуши тот мох на кляче, Когда он и доныне не иссох! Он и теперь еще питает стаи Тоскующих горласто журавлей. И лезет хмарь, Багунная, густая, Вливается в проталины полей. Кусты опять деревню одолели, Бредняк нахально лезет в огород… А мы, как гости, Поживем неделю И подаемся в Псков на целый год. Напутствуя Удачливых соседей, Дедок проговорит, Махнув рукой: — Какой дурак на жительство поедет В болотину с фатеры городской… Меня поспорить подмывает с дедом, Но я молчу: Мол, слово молвить лень, — Земляк-то прав. Не он, а я уеду Писать беду и радость деревень.

РАЗДУМЬЕ

Я ищу, Все ищу свой заглавный стих. Он, как шорох в лесу, притих, Схоронился, как старый хитрец русак, — Я шукаю и этак, и так; Может, ветром завихрил в белынь-поля, На проселках порошей пыля… Или в озере дремлет ленивым линем, Или вдребезги лужи копытит конем, Иль на зорях моторами кличет меня, Переспелой росой звеня? А скорее всего — У той, у той, Что заходится маятой: Не домучить короткий июньский сон… В этом сердце мой стих, Как стон… Где б он ни был, Его я найду, Найду. И коль не на радость — Себе на беду.

РОДИНА

Полыхает заря, Голубые За рекою теплеют снега, — Все знакомо, Но снова впервые Я встречаю твои берега. До чего же она многолика, Наша тихая матерь-земля!.. От истоков До устья Великой Исходил я леса и поля. И от устья опять — До начала Разливанная лада-волна Лютой вьюгой меня привечала, Жар-цветами дарила сполна! Здесь и летом, И в зимние стыни Без умолку гудят провода, И столбы электрических линий, Будто люди, Текут в города. За болотом фабричные трубы Не дадут в глухомани пропасть. Тянет солнышко жаркие губы, Чтобы к росной поляне припасть. По утрам дергачиные всклики Будоражат зеленую тишь. И птенцами рассветные блики Осыпаются в темный камыш. Я дышал половодья кипеньем, Слушал пульс потаенных ключей, Упивался воинственным пеньем Одуревших в любви косачей. И не раз у лосиного стада, Замирая, Стоял на виду… Как мне мало, Как много мне надо! Я к тебе, Как на праздник, иду!

ГОРЯЧЕЕ ВРЕМЯ

Мелькают бескрайние русские версты, Проносятся мимо стремглав… В зеленых деревьях Деревня, что остров, — Плывет в половодии трав. Плывет, Погруженная в думу-заботу, Под вечер устав от хлопот, А утро торопит, Зовет на работу: — Хозяева, дело не ждет!.. На лемехе плуга Земля не успела С весенней страды Прикипеть, А время озимые сеять приспело — Нам снова на пашне хмелеть. На час Оторвав от баранок ладони, В обнимку с землей засыпать. И снова в машинах За счастьем в погоне Рассветные зори встречать.

«Отсугробились сугробы…»

Отсугробились сугробы, Отдымили, Отплясала суматошная метель. Мы о стужах и о вьюгах Позабыли В эту звонкую апрельскую капель. Да и нам ли не забыть О непогодье, Если морем разливается река И на льдинах лиловатые разводья Разбегаются При вспышке ветерка… За ночь инеем чуть-чуть посеребрены, Хороши Необозримые поля: Воды вешние веселым перезвоном В даль зовут И призадуматься велят.

«Избы отцовской сени…»

Избы отцовской сени Мне дарят тихой просини Задумчивую милость. Сюда как будто осени Сама душа вселилась. Сюда, к лесной сторожке, Неслышные, сторожкие, Как лоси к водопою, Сошлись тихони-стежки — Ни сна им, ни покою! Толпятся в сенцах тени На невидимках-лапах Знакомо и туманно. Укропа крепкий запах Колдует безобманно. Вдыхаю сумрак пряный, Родной, Извечный, Странный. И вдруг — мороз по коже: Неужто я прохожий?!

ИСКРА

В глухомани глухариной, На задворках у мшарин, Как журавль, Ногастый, длинный, Жил мужик, Не дворянин. Никогда он не был ловким, Не скопил рублевки впрок. Но, однако, сына Лёвкой На потеху всем нарек. С этим именем нездешним Жил я, весел и здоров: Рос, Гонял по водам вешним Краснолапых гусаков. И пришло, — Раскрылось слово Вещей силой колдовской: Батя Именем Толстого Взбаламутил мне покой. Хоть не сам себя, Так сына Высоко решил взмахнуть: От сохи да от овина — На крылатый песни путь! Я не знаю, может, это И заставило меня Путь прокладывать В поэты,— Нет же дыма без огня!

«Опять меня тревожат журавли…»

Опять меня тревожат журавли, И, чуя непогодье, ноют раны. Опять не спится: Вижу, как мы шли Сквозь полымя и стужу, Партизаны. Молчал сторожко дьявольский простор, Погибель и спасение сулящий. Октябрь костры червонные простер. А жизнь, что день, милей, А клюква слаще… Измаянных, Израненных в бою, Чуть сплоховал — Болото хоронило! Над нами журавли в косом строю, Срезая ветры, торопились к Нилу. Внимал их крику неоглядный мох И набухал туманом и тоскою. Я слушал их И к лютой боли глох, Сжимал ей горло слабнущей рукою. Который день тянулись прямиком, Под стать тревожной и печальной птице. Тебя, болото, Будто отчий дом, Мы покидали С клятвой возвратиться. Не только мох осилили,— Прошли Пути иные — этих не короче. Знать, потому о прошлом журавли Опять трубят — И сердце кровоточит!

«С плеч избитых…»

С плеч избитых, С израненных спин Дула черных зрачков Не сводили. В ельник частый За дальний овин На расстрел партизан уводили. Над землей Кровоточил восход, Стыл над гумнами месяц глазастый. Два мальчишки В последний поход Отправлялись по хрусткому насту. Шли раздетые, Шли босиком, След багровый в снегу оставляли. Их в деревне за каждым окном Наши матери благословляли. Сколько пролили женщины слез, Пряча скорбные очи в косынки… А у них Даже в жгучий мороз В потемневших глазах Ни слезинки!

РУССКАЯ ДУША

Воевал четвертый год, Свыкся, Битва — как работа, Только сердце жгла забота Неуемней всех невзгод. Сквозь огонь вела солдата День и ночь — Вперед, вперед, В ту страну, что виновата В бедах русского бойца До кровинки! До конца! Но пришел далекий срок — Долгожданная расплата: На чужой шагнул порог С наведенным автоматом. Фриценята у стены Жмутся в кучу, как зверята,— Дети горя и войны… В окна ластится закат, Догорает день на склонах… А в груди — Набат, набат! А в глазах — огней зеленых… «Дочка! Доченька Алена!.. Вот он, Вот отмщенья час — Полоснуть из автомата!..» — Воин зло сощурил глаз: — Что, спужалися, ребята? — И, скривив в усмешке рот, Из мешка достал краюху: — Ничего, бери, народ. Ни пера вам и ни пуха! Эх!..— И вышел из ворот.

СОВЕСТЬ

Бывает, пооблепит лень Тягучей паутиною… Тогда — как совесть — Давний день Встает с тропой лосиною, С медвежьей Васькиной спиной — И я за ней, Как за стеной… Ты мог послать на мост меня — На страшное и вечное. И все же сам В разгар огня Ушел тропой приречною. Ушел, Чтоб я остался жить: Довоевать и долюбить… С тех пор, Василий, побратим, В тяжелый час И светлый миг Всё помню тяжкие пути, Что наперво душой постиг, И твой последний, Главный бой, — Он стал мне клятвой И судьбой, Стал радостью и маетой! Тот бой несу, Что крест литой, Как взрыв, В душе упрятанный,— Кровавый, Незапятнанный!

НАЧАЛО

Деревни вдоль реки, Как поезда, С проулками, С ольховым ломким тыном… Мне по душе В вагонах тех езда. Но, кажется, Я снова опоздал: Прослыл в своем селенье Блудным сыном. Но в чем моя вина? Безус, простоволос, Из дома бросился, Что из вагона,— И кубарем скатился Под откос. А поезд громыхал По перегонам. Я шел в огонь, Вжимаясь в землю, полз, От злости в голос выл, Совсем по-бабьи. Деревню, Как потрепанный обоз, Бросало, будто в пропасти, В ухабья. Что человек усердно натаскал, Как муравей, По бревнышку веками, Подмял огнем Орды откатный вал. Попробуй вновь Дома поднять руками! На тех печищах Бабы, старики, Не изменив Привычкам и заботам, Ложили не венцы — Смолистые венки, Осыпанные, как росою, Потом. А я тогда На Балтике служил В заглавном чине Старшего матроса. На вахте потихонечку тужил По августовским Выбеленным росам. И вот пришел К началу всех начал: Ходил на промыслы, Пахал, ковал подковы. И даже, каюсь, Дедов поучал, Как хлеб растить И чем кормить корову. Но до сих пор В тот поезд не попал, Который не подвластен Расписанью: То ль проскочил разъезд, Иль попросту проспал И на вокзал приехал С опозданьем… И тешусь только тем, Что новая строка Деревне-поезду Подможет выйти в кручу, Что стих прочтет земляк Наверняка И обо мне Подумает получше.

«Открыли купавы лица…»

Открыли купавы лица Навстречу восходу, До света: И ноченькою не спится — В разгаре недолгое лето. Июнь — В полях расцветанье, А это ведь что-то значит. Они сошлись на свиданье: Тихонько смеются и плачут. На грешной земле, Не в сказке, На глине, что бомбы рвали, На ржавой двурогой каске Цветы молодые встали!

«Поет над родимым болотом…»

Игорю Григорьеву

Поет над родимым болотом, Трубит журавлиная стая. Сентябрь раскидал позолоту — Ни счета, Ни меры, Ни края!.. А утро студено и мглисто, Заря багровеет над логом. И кличет Вожак голосистый, Бедует Не птичьей тревогой. Узнать бы, О чем они тужат, Какая их гонит неволя?.. Но встал — И молчишь на разлужье, Захлестнутый песней до боли.

«Здорово, Лайка, ласковая псина…»

Александру Васильевичу Александрову

Здорово, Лайка, ласковая псина, Ну, что виляешь, мудрая, хвостом? В такую новь Пристала старь-кручина: Мой зверь не твой — Не заяц под кустом! Его не шуганешь заливным лаем, Не пуганешь — Пали хоть сотню раз. Не только ты — И сами мы не знаем, Откуда что навалится подчас. Хоть, право, в век двадцатый не до скуки: Он не скупится жару приподдать! Но все ж нет-нет душа заломит руки, Как будто время Тело покидать… И я в лесной сторожке — Неспроста. Но ты уймись, Не радуйся напрасно, И не дрожи от носа до хвоста, — Что толку лаять, Пусть и громогласно!

«Обветренный со всех сторон…»

Обветренный со всех сторон, Был день, как день — Не очень новый. Швырялся стаями ворон Над крышами закат багровый. Под вечер ветер присмирел, Устал, улегся по карнизам. Но за горой уже горел День новый В сутемени сизой.

«Раскидался закат по земле…»

Раскидался закат по земле Затуманенными медяками. Октябриная роща во мгле Мне призывно машет крылами. Запоздалой отавой луга Никого теперь не обманут. Надивиться — И вся недолга, Будешь, нет ли потом упомянут. Северик не на шутку печет, Искрометит листвою шало… Нам под сорок — Да все не в счет: Заворожены, как бывало. Околдованные стоим С глазу на глаз с вещуньей Русью. Ничего-то не утаим, Мы как есть — перед очи твои С немотой, добротой и грустью. Принимаем, что было, что есть, Принимаем, рады не рады, Понимаем: Не сладко цвесть В листопады и снегопады!

БЕСПОКОЙСТВО

Изба — избой, каких не мало Стоит у пыльных большаков, Какие Русь наоставляла Еще от дедовских веков. И что мне, что в избенке этой О четырех косых углах? И все же незажившей метой Вдруг припечет, как на углях! И снова вижу я окошки: Они как матери глаза. К ним полумрак мохнатой кошкой Ползет, ознобом пронизав… Мы поднялись в ином просторе: Один — моряк, другой — пилот, — На радость той избе и горе, Благословившей наш полет. Домой лишь изредка писали И обещали каждый год Родителям: Нагрянем сами На августовский огород. Когда, случалось, приезжали: С дороги — в баньку, и — к столу… И в рамках под стеклом дрожали Ребячьи грамоты в углу… Мы, гости, спорили ночами, Как жить да быть, Чтоб наш колхоз Из года в год дюжел плечами, А не кренился под откос. Но шумом не поможешь делу, — На нем и воза не свезешь. А осень знай себе звенела, Тихонько осыпая рожь. Не потому ль, что лишь советы Мы щедро сыпали тогда, Нам и теперь покоя нету, Когда селом идет страда?

УЖИН

Вались, как сноп, И до утра Блаженствуй в росной роздыми, Но щи духмяные с костра Несут с приправой звездною. И хочешь, нет —                       усадят в круг: Спеши повеселиться!.. Под звонкий ложек перестук Пошла, пошла работа рук — Испарина на лицах. Кухарка потчует ребят, Похваливает варево. И лезет ложка наугад — Соседу в миску… — Эко, брат, Со щей-то пораспарило!.. Роса шарахнулась с куста: Хохочут — ночь разбужена, Как будто за день на мостках Двух норм не передюжено!

«Забыв о поплавке…»

Забыв о поплавке, Гляжу во все глаза — Как будто зорьку Я впервые вижу. На небе заиграла бирюза, Подпалиной прихваченная рыжей. Густая синь на запад потекла, Ершистые смывая с неба звезды. И ночь уже не ночь — Белым-бела, И распирает грудь, Как радость, воздух. Я закричать готов: — Гляди, гляди, Береза занялася, словно свечка!— И вот уже пожар вовсю гудит В кустарнике прибрежном И на речке. Забыв о поплавке, Готов опять, Как маленький, Рожденьем дня дивиться. И хочется мне Этот край обнять И ласковым березам поклониться!

«Под полою у красавицы зари…»

Под полою у красавицы зари Отбивают косу косари: Звонкие литовки, будто тетива, Каждая по-своему поет. Замирая, слушает трава, Тянется, На цыпочки встает. Молоточки клювами стучат И с ресниц у девонек-девчат Склевывают звонко: «Чок, чок, чок!» — Золотинки — ласковые сны. Месяц, раскаленный пятачок, Стынет на ладони у сосны. Дробным цокотом Молчунья тишина Поразбужена, Зарей подпалена. По округе гул моторный вкривь и вкось Перестуком крепко-накрепко прошит. Спозаранку дело каждому нашлось, Только, чур, Коль веселиться — от души: Видишь, зоренька откинула полу!.. Пригласила нас хозяюшка к столу, На заречные луга с духмян-травой Всей деревнею на праздник даровой.

ДОБРОТА МОРЯ

Я с морем бывал, Будто с полем: На ты. Я принял соленой его доброты. Случалось: Ложилась кругом тишина, И в поле меня уносила волна… А ныне и поле, как море, Опять На кручи кидает меня. И хочешь не хочешь — Приходится внять Велению страдного дня! Приемлю расплату. За беды твои Без хлеба оставь, без воды! Лишь в сердце обиды слепой не таи, — Чтоб вновь не случилось беды. Позволь хоть однажды Хозяином быть — И море не мог я вполсилы любить! Гривастое море — морщины у рта — О как пригодилась твоя доброта!

«Хребты на сутулые плечи…»

Але Темирхановой

Хребты на сутулые плечи, Как бурку, накинули ночь. Ручьи на гортанном наречье Ведут бесконечные речи; Как лучше друг другу помочь? Как в каменном мире дремучем Пробиться сквозь тяжесть громад? И, яростно пенясь, По кручам Несутся к утесам могучим, А те, как могилы, молчат. И жутко бывает, не скрою, Услышать, Как дышит гранит, Как борются волны с горою, Огромной, Суровой, Немою, И думать: А кто ж победит?

«Мне слова нужны малиновей заката…»

Мне слова нужны малиновей заката, Голубее самой ласковой воды, Мне слова нужны, Как бревна в три наката, Что на фронте укрывали от беды, Чтобы добрые оставили следы. Где найти их, Чтобы — грозны и нежны? Мне слова Сполна надежные нужны! Мне ведь песню надо спеть О древнем крае, Зачинавшем Русь И плугом, и мечом, Защищавшем Русь И сердцем, и плечом, Ни сомнения, Ни устали не зная. Где найти Для этой песни самоцвет, Чтобы свет лучил Вперед на сотни лет? Как найти мне Настоящие слова, Чтоб от песни закружилась голова? Я пойду туда, Где теплятся восходы, Где из ночи тянут солнце трактора, Где, как ленты, В голубые вечера Красны девицы вплетают хороводы. На чудскую на озерную волну Нагляжусь И сердцем к берегу прильну. О великом князе-воине сполна Мне поведает плескучая волна… Возвратившись к нашим будням Из веков, Как за хлебом, За словами я приду — В вихревую деревенскую страду — На горластое собранье земляков.

«Дни короче…»

Дни короче, Прозрачней стали, Глубже, Радостнее печаль. Мы с волненьем осень встречаем, Каждый спелый лист привечаем, Провожаем в дымную даль. Удивленным, Влюбленным взглядом Мы глядим на клин журавлей, Пролетающих горестным стадом Над притихшим, продрогшим садом, Над раздольем родимых полей. Видно, тяжко без нашего лета Птицам жить в стороне чужой, Коль уносят На юг фиолетовый Неба русского Цвет голубой!

«Я опять удираю из дома…»

Я опять удираю из дома В отчий дом, Где морянит весна, Чтоб взглянуть на родных и знакомых, На хмельных от воды и вина. Там, на зыбких мшаринниках, Море — Разливанная вешняя гладь, По утрам краснокрылые зори… Там житуха теперь — Благодать! Мужики в эту пору — Министры, Всяк себе господин до поры, Круты на руку, На ногу быстры, Хлебосольны, на шутку щедры. На досуге Живут без оглядки: Все замашки — наружу торчком: Потянуло Данилу к солдатке — На лучок с новгородским «сучком». До потемок, С придыхом да звоном Пантелеевы колют дрова: Пролежать — никакого резону, Коль неделя далась дарова. За одворком байненку подмыло, А хозяин с дружком обнялись: «Половодье постыло, да мило — Дело б делать, так нет — веселись…» Чтоб обнять и родных, и знакомых, Захмелеть от воды и вина, Что ни год — удираю из дома В те края, Где морянит весна.

ЗЕМЛЯ

Земля, как раненый солдат, Превозмогая боль-поруху, Шагнула к людям: «Друг и брат, Возьми последнюю краюху!» Как старый хлебороб, мудра, Доверчива, под стать ребенку, Дарила людям, Что могла: Косую в пять венцов избенку. Несмело утешала вдов, Сама — извечная вдовица, И звала в поле мужиков: «Пашите, люди, Пригодится!..» А мы, чего греха таить, Кто мог, по городам засели, Чтоб вкусно есть, Чтоб сладко пить… Да, видно, что-то проглядели. Но у земли простая суть: На стол не с неба подается! И рано ль, поздно ли — Взглянуть В глаза самой земле придется.

ЛИПА

Закипая веселой, Ядреной листвой, Ты вовсю хорошела Над тихой Псковой, В половодье смиряла Строптивость воды, Отводила корнями обрыв От беды. Ох, и грузно же было В июльскую звень Из суглинка водицу тянуть Долгий день! А мальчишек В зеленой охапке качать! А влюбленных С темна до светла привечать! А стоять у обрыва, Как зорька, светла!.. Для кого ж ты, сердяга, Была не мила?.. У Псковы я опять Вечерами брожу И на корни витые взглянуть Захожу. Им трудиться не тридцать, А триста бы лет, Да какому-то злыдню Ты застила свет. К нашим бедам — глуха, А к удачам — легка, Ободрала кору Ножевая рука. Сникли, съежились листья У суши в когтях… И добро б человеку Потребность в лаптях!

«За деревню сквозь желтую осыпь…»

За деревню сквозь желтую осыпь Вел проселок То прямо, то косо, Опоясав низину подковой, Заворачивал в клевер медовый. Вдоль ракитника вел над рекою, Прятал в спелую рожь с головою И волнистым шуршащим навесом Убегал к синеватому лесу. Тот проселок за долгие годы Утоптали, как ток, пешеходы. По нему шли туда, Где раскаты, Шли на смерть В сорок первом солдаты. Укатали проселок обозы И листвой застелили березы, Сапогом да узорчатой шиной Пропечатана вязкая глина… Выбегают проселки такие На большие дороги России.

«Живешь, заботой городского…»

Живешь, заботой городского Насквозь прохвачен и прогрет. И вдруг Под ложечкой заноет, Да так, Что почернеет свет… С чего бы, Сам не понимаю, Тоской захолонуло в мае, Когда на влажных тротуарах Асфальт теплынью разморен: Его вздувает, что опару. Да что гудрон, Когда бетон Зеленой молодью пропорот. И вроде город мне не в город. Так вот с чего тупая боль Отозвалась под сердцем гулом: Полями вешними пахнуло… И ты хоть как себя неволь — Уснуть не сможешь: Ночь, другую Все видишь землю дорогую С крутым опасным половодьем, Когда ручей под стать реке, А в нем березы налегке Бредут, Смеясь над непогодьем. А бани, словно пароходы, В субботу густо задымят. И до потемок огороды Богато ведрами звенят. Листа березового запах, Мореного в жару сухом, Ложится в лунные накрапы Еще не сложенным стихом. В тех банях сверстники с устатку, Как боги, в облаках парят… Я сладко шевельнул лопаткой, Как будто жаром тем объят. И до утра усну едва ли. Я знаю: Ждут меня поля, Зовут, Зовут родные дали… Прости, Отцовская земля!

В МЕДВЕЖЬЕМ ВИРУ

Не дед — бородища лопатой, Плечами покат, Звероват, — Лесничий Сергей Конопатый, Веснушчат, как рыжий закат. Такого ль хозяина ждали Увидеть в Медвежьем Виру: Увидели — И заскучали Собратья мои по перу. Все кажется им, Что на древней Земле чудаков-скобарей Слезятся курные деревни, Скрипят на ветру без дверей. А в них мужики бородаты, С ухваткой Медведю под стать, На крышах замшелых закаты Ложатся с полдня почивать… Ищите, Ищите, коллеги, Ну как же — остались следы: Еще громыхают телеги, И в чайной галдеж не с воды. Но бороду Для колорита Найдете у нас не везде. Да вряд ли собака зарыта, Хотя бы и в сверхбороде. Узнайте лесничего в деле, В потемках озябших лесов, Когда затяжные метели Свивают снега в колесо, И ветры березник в ободья Сгибают, Натужно звеня, — Когда затрубит половодье В воронку у каждого пня!… И что бы в лесу ни стряслося, Ответчик — Лесничий один: Зачислит на пенсию лося, Дожившего до седин, Накормит в мороз куропаток, Зайчишку-подранка спасет… На этих плечах непокатых Серега порядком несет!… И с деревом он человечен, А что безбород — не в укор: Он завтрашним, Завтрашним вечен, Как этот порубленный бор!

ГУСЛЯРЫ

Небо — куполом иль мокрою рогожею, — В путь-дороженьке калики перехожие. Потешали молодецкую братчину, В Киев-городе оплакали дружину Князя Игоря. И снова Русь былинная… То не песня в поднебесье лебединая, Перед бурей не птенцов скликают гуси — Взрокотали звончатые гусли. Шли калики с песнями да охами — По векам, как по ступенькам. В стольный град Заявилися ватажно скоморохами. Слушай гусельки Кто рад и кто не рад! Смерды слушали — Душою приосанились. А монахи да ярыжки прячут нос: Чуть стемнело — к володыке, Земно кланялись. Спешно стряпали на вольницу донос. И затеялось гонение на звончатые… Только видано ль, Чтоб песню на Руси На кресте распяли и прикончили! Наши деды гусли пронесли Через все кресты И все запреты, Деды — безымянные поэты!

МОЙ СТИХ

Стих мой тихий                         в дорогу Да в ветер влюблен, Ни черту, ни богу Не молится он. Один заночует В лесу под сосной. И снова кочует С мешком за спиной. В мешке том рябины Рубиновый клад, Запевки, Былины Да притчи лежат; Настой медуницы В низине парной, Прохлада водицы В полуденный зной; Накрапы рассвета, И горькость, И мед: Горючее лето В мешке он несет. В деревне привычно Стучится в окно. — Ну вот и отлично, Заждались давно. Мне давечь сказала Соседка про вас… Пропустим по малой, С дороги — как раз. — По «сотенке» можно. — Пожалте за стол.— И дед осторожно Про песни повел: — Составлены вроде Толково на слух… — Но тут в огороде Взорвался петух. Хозяин степенно: — Пора и в кровать, — У нас не посменно: До солнца вставать. И стих не перечит, Он знает: Сейчас Не падки на речи В деревне у нас.

«Ты, земля, не баловала лаской…»

Ты, земля, не баловала лаской Хлеборобов, Родичей моих: Загибала мужикам салазки, Норовила кулаком под дых. А потом сама и вызволяла Из беды мой деревенский род: Ягодою свежею и вялой Да грибом в неурожайный год. Выдавала клена на ободья, Шелковой бересты и мочал… Дед пахал хозяйские угодья, В бороду до времени молчал… По себе, Не по рассказам знаю, Как берет костлявая беда. Что от нас осталось бы тогда, Если бы не доброта земная? Враг с огнем прошелся по хлебам — И поля мертвели, словно туши. Добрая земля в чащобах Нам Почерневшие выхаживала души. Мы кормились молотой корой И хмелели от малинового чая. Вот тогда и понял я впервой: Безгранична доброта земная. Доводилось мне потом встречать Посуровее края и посердечней, И везде, и всем земля — как мать В доброте и щедрости извечной. У моей единственной мечты Из веков проторена дорога: Людям бы вот столько доброты Черноземной, Искренней И строгой!

ЗАКОЛДОВАННОЕ СЧАСТЬЕ (поэма)

ВСТУПЛЕНЬЕ

На перекрестье двух дорог, Земля, Перед тобою каюсь, От бед твоих не отрекаюсь, Прими же сына на порог. Мы что-то потеряли все, Тебя покинувшие в горе,— И тот, кто властвует на море, И тот, кто строит на Чусе. Ушедшие судьбу пытать, Перед тобой мы виноваты. Грядет священный час расплаты — Ни вволю есть, Ни в меру спать. Он ждет, Придет тот день вчерашний, Посмотрит пристально в глаза: Разбудит голос талой пашни, И, ослепив, Прозрит гроза! Возьмет всего, Насквозь проймет Тебя Забытыми ветрами. Увидишь сам, что век не тот С его неновыми делами. Тогда ты, может быть, поймешь Упрек родительницы кроткой, Что без тебя растила рожь И коротала век короткий. Ведь ты забыл, как держат косу, Не говоря уж об ином, И двадцать лет не кажешь носу В осевший под березой дом. Немалый срок. Решений тьма, Романов — и того не мене, Но ни решенья, Ни тома За плугом стариков не сменят. И нам придется дать ответ За все погибшие колосья, За «королеву поля» — Гостью, Что насаждали столько лет; Понять самой вины причину, Зазря не пригревать хулу И все принять, Как должно сыну: И равнодушье, и хвалу.

РЕВНОСТЬ

До соседнего села Через рощу Мне ходить бы на блины к тощей теще: Шалью шелковой Болезную одаривать. Под наливочку неспешно разговаривать. И не знать бы ни беды, ни тревоги,— Чтоб молодка завсегда на пороге. Будь с покоса ты, с похмелья, от собранья, Чтобы Дарьюшка — Сплошное пониманье: До полночи дожидалась бы встречи, Ни словечком супротив не поперечив. Да и я уж радость-женушку пестовал бы,— Обходился б не как с бабой, Как с невестою… Спохватился я от дум — Коченею!.. А совсем недавно хаживал с нею — С самолучшей на округу нашу девкой — Да пошаливал под окнами припевкой!.. И с чего бы вдруг ко мне охладела? Я до ней, А у Дарьюшки — дело: То концерт, То громкое чтенье, То по Красному Кресту обученье. Ох, не по сердцу мне Дарьины учения Допоздна У сельсоветчика Евгения!.. Иль позарилась на твердую зарплату, Захотелось на готовые харчи? Понаскучило вынянчивать лопату Да выстаивать на зорьке у печи? Или душеньку твою, Душа-девица, Соблазнило, Подкузьмило в недород? Как же мне-то быть веселым Ухитриться, Заявиться Прежним гоголем в народ?! Эх, не я ли Первый парень на деревне, Хоть с гармонью, Хоть с саженною косой! Ты ходила бы при мне под стать царевне, На покатых — С огнерыжею лисой! Ничего, что трудодень не давит спину, Нам уменья на житье не занимать: Ремесло в котомке за плечи закину — Словом-лихом попрошу не поминать. Заявлюсь домой Не с дохленькой зарплаты, На плечах моих — похрустывает хром! Захоти — И выстрою палаты: С топором-то Посподручней, чем с пером. Или, может, гармозень моя осипла, Не сумеет отчубучить «скобаря»?.. И какого черта к этому прилипла? — Ох, гляди, невеста, Вышло б не зазря! Мы еще тово Евгения спытаем: (Не на слово — На двужилистый кулак!) Уж такая ли любовь его крутая, Да и костью председателишко — Как?

* * *

Шел деревней Первомай, В красное одетый. Хочешь — нет: воздымай Метра в два портреты. И неси свою беду В святости иконной… В сорок первый год иду, Словно в боль влюбленный. Не поплакаться иду,— Чтоб, скулу спружиня, Рассказать про ту беду, Живу и поныне. Пошуметь иной не прочь: Мол, молился каждый Тем портретам день и ночь С суеверной жаждой. Хоть ученый, Хоть иной Утвердитель смелый, За широкою спиной Прятаться не дело. Говорил ты черта с два В деревнях с народом, Что концы сводил едва Горе-огородом, Что от дум темнел с лица, Как под осень травы… Мне те думы от отца Перешли по праву.

* * *

А тогда? Тогда-то что! Двадцать лет — не сорок, Жил я верой и мечтой, Вспыльчивый, как порох. День, как солнышко, горел Дарьюшкиным взором, И в обиде все же грел Жарким разговором. До портретов ли, Когда Сердце, ох, зашлося: Думы душеньку — беда! — Доконали вовсе. Я от митинга — в кусты, Будто бы по делу, И наметом три версты — Аж в ушах свистело. Сердце — молотом в виски! Хоть не дюже чинно,— Сняв ботинки и носки, Дую босячиной. У деревни за гумном На ноги — обновки. «Сковырнешься кверху дном, Супротивник ловкий!» Возле лавки мужики — Скинулись по малой. — Примыкай, коли с руки, Ты ведь свойский малый. Отказаться не резон, — Праздничное дело, И к тому ж в душе трезвон: Вот как накипело! Хоть залить ее, Спалить — Лишь бы полегчало! Только выпало подлить Масла в то начало. На траве на молодой Знатное застолье: Не холодной не водой Заливаю боль я. Всей закуски — огурец Да одна хренина. С третьей — Тутошний кузнец Сгреб за грудки сына. Мужики промеж — герой: Чуют даровую. — На свово-то, ишь герой, Ставь на мировую! С той проклятой «мировой» Мне бы в самый раз домой! Да не тут-то было: Не привык я к даровой: — Дуй в ларек, Данила! Пили, Нюхали рукав, Дымили самосадом… Я, плечами поиграв, Встал: — Бывайте!                   Надо!.. На пригорке Сельский клуб — Хоромина нескладная… — Дарья, Дашка,                          приголубь, Мо-оя не-на-гля-дна-я!.. Мне в ответ — Секут глаза: Встречают, будто грешника. И не Дарья —                     а лоза Середи олешника. Как ножи, Зрачки грозят, Студят незнакомостью… Девки, Бабы, Мальцы — В ряд: Вся деревня полностью. Возле Дарьи — как прирос — Евгений приспособился. А по мне — мороз, мороз! — Ишь кого сподобился! Ухватясь рукой за стол, Похрустываю пальцами. Гармонист щербатый пол Выстеливает вальсами. Разломились пополам, Ахают малиновы. Гонит ветер подола, Ситцевы, сатиновы. Выдаю земной поклон — Лишь бы Дарью взять в полон, Закрутить бы в огневой Да из клуба вызволить, На лужайке медовой О сердечном выспросить. Встал Евгений, Голос — медь: — Что ты прешься, как медведь? Я к нему: — О чем вопрос?..— Кинул левой бровью, Руку правую занес, Этак — для здоровья. Вот так раз: Пластом лежит. Дарья побелела, В карих слезынька дрожит, Горько, оробело… Хоть хмельной, Да понял я: Дело, паря, полынья!..

ВИРЫ

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Молодик над пожней, будто коса Звенящая над плечом В ожиданье трав… О боже! О чем это я, о чем?.. Дымилась, Ручьилась роса, Лезвием поиграв. Земля наплывала, Текла под взмах: Бескрайность и ты — Один на один. И этот захлеб высоты! И кажется — счастье в твоих руках. И ты — У вечности сын!.. Хоть двадцать лет С тех пор пронеслись, Все не забыть Того июньского дня: Евгений и двое, Будто коней покормить, Завернули в луга, Сказали: садись! И ствол вороненый Слепо глядел на меня. Явь или сон? Но верь — не верь: Решетки ржа Когтит голубень. Слышно: Протопают сторожа, Пропорет молчанье скрипучая дверь… И этак — Который день! А мне бы на волю, С косой в луга: Не ждет страда, И рук нехватка. За перекатом темны омута, В полдень с жерлицами бы туда: Щука теперь до жора падка… Мне думалось: Травы заждались меня, Роняют росины, Как слезы мужские. Не знал, что Россия В захлебах огня, Военным набатом Объята Россия!.. Клацнул, как выстрел, За дверью замок — Ударило светом В глаза жестоко. — Капут совьетам!.. Ты нам бы мог Помогать очень-очень много!.. Сижу. Глаза протираю: «Брысь!..» Добро бы Женька, А тут почище! Мерещится? Вроде нет! Откуда взялись Эти Кованые Сапожищи? Тянется В рыжих волосьях рука. Хлопает по плечу, Как брата. На вопросы молчу. Гляжу на черного паука, Рукав облапившего горбато. А немец с ухмылкой Богато сулит За службу лакея И деньги, и счастье. «Шалишь: И елеем, И прочим я сыт…» А сердце от дум — На части! Вали, Подкидывай, Не скупись,— Будет тебе работа!.. Эх, недотепа, нескладица-жисть! Мне бы лишь за ворота…

ИСПЫТАНИЕ

Елки чернеют копьями, Целятся в месяц багряный. Псковскими зыбкими топями Шли партизаны. Нянчить бы нам руками Не автоматы — Землю, Песнями да стихами Щедрость ее приемля! Горько В неполных двадцать Отплакать и отсмеяться, Тихому хлеборобу В поле идти солдатом, Пашни первую пробу Брать не плугом — Гранатой. Давит на плечи доля, Нет, не косой — Прикладом… Сердце гудит от боли: Надо, надо, надо! Что с нами завтра будет? Видеть ли нам рассветы? А по деревням люди, Ближе которых нету. Ночь тяжела в болоте. Ночь добра на подходе. — Доты! — Шепот по роте, Будто озноб проходит. Хутор байнёнкой ветхой Мне заслонил Полмира, Красной остался меткой В карте у командира, На сердце отпечатался, Пулей ко мне посватался.

* * *

В горе Россия суровела, Взглядом строгим Темнела, Рвы и окопы строила, Смелых вела И несмелых. Благословленным Ярость Круто вздымала жилы… Лишь на последнюю малость В ребрах бы стука хватило! Только бы дотянуться К доту Ценой любою… Сутки, Вторые бьются: Пятеро… трое… двое… Эти минуты стоят, Может быть, целой жизни! Двое. Остались двое. Благослови, Отчизна!..

НА ОСТРИЕ

В ярых отсветах черные кости Над рекой запрокинул мост. Каково погулялось вам, Гости? Каково прогулялось «нах Ост»?! Приюти меня, вдовушка-ночка, У заступника-валуна, Подсоби дотянуть до лесочка. Ты же можешь, темным-темна! Остуди, Охлади сентябринами: В добрых чащах с густою листвой, Переспелыми журавинами Да прохладою луговой! Некрещеный, Готов я взмолиться, Исповедаться под мостом. Вот так сказочка-небылица,— Отведи, Хоть перстом, хоть крестом! Мне бы только покромок поляны Одолеть, Превозмочь до зари… Рубцеватые раны — каляны, Отомщения поводыри. Как ремнем, Перехваченный болью, Обнимаю земную юдоль. Сто шагов до лесного раздолья — Сто кинжалов в открытую боль! Захватил пятернею осоку, Через кочки — Привал… перевал… И послышалось: Будто бы с боку Кто-то стонет? На помощь позвал? Не ошибся: Зеленые точки Прострочили и стоны, и ночь, Я, как видно, родился в сорочке, Мне бы к лесу Да тихонько прочь… И с чего бы В звенящую свару Пустоты, черноты и огня, Как в предбанник сквозной с перепару, Потянуло всем телом меня? И откуда в навылет пробитом Моготы На такое взялось: За плечами с живым иль убитым Проползти ту поляну насквозь?.. Я очнулся под яростный стрекот Пировать прилетевших сорок. С неба сыпался «юнкерсов» рокот, Багровел, Разгорался восток. Приподнял я спасенного мною, Отвернулся, Хоть плач над собой, И какой непонятной виною Провинился я перед судьбой?! Меж разлапин корявых корений,— Как вчерашнее,— Вспомнить изволь,— Председатель Совета Евгений — К новым бедам да старая боль! Оказалось: Ничто не забыто! Я поднялся, от боли стеня,— Потемнело, зарею омыто, Голубое рождение дня. Шаг за шагом, Без думы, без цели — Лишь бы прочь от былого уйти, А оно, как столетние ели, На моем поднималось пути. Уходил, спотыкаясь, в былое, Будто кончилась в мире война. Отступало вчерашнее злое, Лишь осталась, как солнце, Она. И светила, Светила глазами, Ой, какие у Дарьи глаза! Мне бы выплеснуть горе слезами, Да откуда возьмется слеза! Огляделся, Вздохнул облегченно, Шевельнул онемевшей спиной. И деревья, насквозь пролученные, Расступилися передо мной. Возвратился я к лобному месту, Сам себя беспощадно казня. Председатель все кликал невесту, Словно жилы тянул из меня. Я молчал, Непосильную ношу, Как судьбу, Поднимал на себе. Только шаг — и, казалося, брошу Новый вызов проклятой судьбе. И шагнул я (К беде иль спасенью?) — Так впервые ступают по льду… Через сучья, Завалы, Коренья Пробирался, как будто в бреду. Как в бреду! Но ничто не забылось, Хоть крутенько бывало потом: Ни брусничника малая милость, Ни лесничего кряжистый дом. Навсегда отпечатался в сердце Председателя въедливый взгляд. Никуда от него мне не деться, Не податься ни вбок, ни назад. В этом взгляде прочел я такое, Что поведать достанет ли сил! А промолвил он вовсе простое: Поклониться жене попросил…

* * *

Будь здорова, сторожка лесная, Помаленьку живи, Не старей! Да хранит тебя ель вековая С развеселой семьей снегирей! От цветов ли, От диких корений, От живой ли ключовой воды Даже меченный смертью Евгений Выкарабкивался из беды. Хочешь, нет — От затишка лесного Подаваться настала пора. В той сторожке оставив больного, Выходил я опять на ветра. Раскаленные ветры хлестали, Смерть чернела над нами, как дым. Жаростойкие плавились стали, Каково ж доставалось живым! На локтях бы дополз до Берлина, Да не вышло — Моя ли вина, Если пуля Летела не мимо, В дом родной отпустила война.

ГОРЬКАЯ РАДОСТЬ

Вместо деревни Недобро Торчали заборов ребра. Только береза, как знамя, Высилась — Память деда. Радостью со слезами Праздновалась победа. Мне самому хотелось Выть от беды, что есть мочи. Только не терпит дело, Больно коротки ночи. Трав развеселой рябью Вспыхнул край приозерный. С ветхих подолов бабьих Сыплются горькие зерна. Старшая по колхозу Гильзою зерна мерит, Бабьи считает слезы. Верит она И не верит… «Бросить бы все на свете. Взять да испечь лепешки: С голода пухнут дети, Баб покормить бы немножко…» Думы… Но с губ ни оха, Смотрит в землистые лица. — Спробуем сами в соху, Выдюжим, молодицы? Мы не одни, Подмога — Три мужика — Ко времю. — Бабы, побойтесь бога, Их и всего-то на племя!.. Шутке смеялись строго, Хлябко ходили плечи. Вроде поели немного, На сердце будто легче. Доброе же лекарство — Ядреное кстати слово. Двинулось бабье царство Горя добрать земного. Тенью подернуло дали, Спины дымятся от пота. Деды не зря считали Пашню мужской работой. Выдохлись молодицы. Дарья в кофточке белой К речке спустилась напиться. Я подошел несмело. Дарья стоит на камне, Тычется ветер в колени. С этакими ногами В самый бы раз — на сцене. Балую робким взглядом, — Знаю: У наших — строго. Много ль солдату надо? Ой, молодица, Много! Ветер испариной клейкой Дунул — да прямо в душу. Ворот у телогрейки, Черт, До чего же душен! Руки — И те, как лишние, В них что-то еле слышное, Чуткое и живое Не находило покоя. Руки, Солдатские руки, Натосковались в разлуке!

* * *

Бревна ль меня укатали — Плечи обвисли устало. В черень висков Подпалин Солнышко ль набросало? Только от баб глазастых Не утаишь присухи. Бросит словечко — Баста! Ходят землянками слухи, Радуются старухи. Слышал сам на неделе — Бабы меня жалели: «Вот же нечистая сила, Мальца-то как присушила!»

* * *

Песня идет отавой По августовским росам. Шлепает через лавы, Боса, простоволоса. В реченьке зачерпнула Пригоршней лунного звона, Голову окунула Клену В шелест зеленый. Песня ноченькой поздней Ходит под ливнем звездным, Девичья, безбаянная, Жаркая, окаянная! Может, я виноватый, Песня, перед тобою? Как, Подскажи солдату, Быть со своей судьбою?

ОДИНОЧЕСТВО

Задождило. Вторую неделю И в землянке, и в поле тьма. Столько дел! А я не при деле, — Этак впору сойти с ума. С потолка, Словно в душу, капает, Одиночеству счет ведет. Темнота по-звериному лапает, За прошедшее сводит счет. Хоть петух встопорщил бы перья, Из души маету пуганул… Кто-то скрипнул фанерной дверью, Осторожно во тьму шагнул. Неужели и я везучий? Торопливо коптилку зажег. — Ты ли, Дарьюшка? — Взгляд колючий, И опять между нами круча, А казалось — Один шажок. Обалдело стою. Ни слова, Будто нечего мне сказать. Вот бы мне Да меня былого: Этак скинуть годочков пять! От натужного горького вздоха Заплясала в землянке тень. А она: — Не подумай плохо… Собиралась который день. Мне сказали: Ты видел Женьку И как будто от смерти спас?.. — И еще сошла на ступеньку, Три — оставила про запас. Пересилив озноб, Устало Опустился на табурет. Пережитое вырастало И опять огнем и металлом Все пытало, Пытало, Пытало, Будто скрыл я какой секрет. Знать и впрямь приходилось туго: Дарья руку мою взяла И прижала к груди упругой. А сама, Будто снег, бела. По-девчоночьи вдруг прильнула И отпрянула. Верь не верь: Только взглядом шальным стрельнула И без слова, Как птица, — в дверь.

ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ

Время воронки заносит, Празднует жизнь Над войною. Женские слезы В колосьях Спеют в июльском зное. Вызрели            и, что звезды, Падают — Слышно людям. Бабы вздыхали: — Не поздно ль… Этак без хлеба будем! Бабьи глаза влажнели, Солнышки в них дрожали, Солнышки еле-еле Сдерживались на ресницах. И на день не пожелали Откладывать жатву жницы. В поле до поздней ночи Нынче и старый, и малый. — Охтеньки, Нету мочи!.. — Кто-то спиной усталой Хрустнет, И снова в поклоне Гнется к земле влюбленно. Жжется стебель в ладони, Будто огнем спаленной. В серп, словно в месяц, Пястью Снова стебли заводит… Нету страшнее власти, Нету превыше власти, — Хлеб половодит! Силы лишь бы достало Выстоять, Не свалиться!.. Родина, Ты помогала Мне, будто небо птице. Ты и Дарья! — Безгрешный Взгляд ее ливнем вешним, Сердце мое омывая, Лился, как солнце в мае. Слышат сухие губы, Полные терпкой полыни, Ты прошептала: — Любый, Помню тебя доныне! — И притянула жесткой, Ласковою ладошкой… В реку растопленным воском Лилась заката стежка. Месяц в воде —                         подковой, Хочешь — Бери на счастье! С ношей своей бедовой Шли мы во звездной власти. Речка у ног плескалась, Выгнув дугою тело. Лунная зябкая алость Рябью переливалась, В травах густых звенела. Здесь и былинка каждая, Вырасти в песню жаждая, Слышно, Как голос пробует. Песня наша — Особая…

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Слава богу, Хлеба чистой ржицы Испекли сегодня молодицы. Коркою поджаристою, хрусткой Тянет аппетитно за околицу. Села и деревни старорусские Радостью тихонько обзаводятся. Из деревни, Спрятанной в подполье, Дух смолистый вытесняет сырость. Первый сруб на пепелище вырос С окнами в лучистое раздолье. Солнцем августовским накалёны, Бревна зажелтели, будто свечи. Лесом окорённым просмолены, Опьяняют Дарьюшкины плечи. От любви и бабьих пересудов Я хожу хмельной уже неделю. Ныне обо мне толкуют худо, А давно ли — охали-жалели. Нравы, как норовистые кони, Головы закидывают круто. Будто сыромятные супони, Пересудов захлестнули путы. Мне-то что: Поговорят и бросят, — По бревну топор гуляет злее. А вот Дарье Что ни день — подносят Стопочку ехидного елея. Зыркнув глазом, шепчут: — Ты слыхала, Твоего-то видели в столице?.. — Горемыки-бабы, Разве мало Горюшка на выжженной землице?! Суды-пересуды — Лишь начало, Дарью не такое ожидало!

* * *

Женщины знали, что ли? Слух обернулся былью: Мне будто в рану — соли, Как топором по крыльям. Кто-то орал натужно: — Дарья, встречай армейца! — Разом колючей стужей Мне захлестнуло сердце. Дарья с лицом иконным — Рядом с безруким мужем. В карих очах Бездонно Зреет зеленый ужас…

* * *

Я и Евгений —                        сидим на бревне. Курим, Молчим и курим. Как перед штурмом, Как на войне: Курим Да брови хмурим. Всякое было: Бивали меня, Сам не скупился на сдачу. Тут же Только дым без огня — Экая незадача! Женька без рук, Будто кряжистый пень, — С этаким наработай, — Пристально смотрит в закатный день, Соображает что-то. Вдруг повернулся, Подался ко мне, Черти в глазах заиграли. Вилами недругов этак к стене Прадеды припирали. — Поговорить вот хочу с тобой! — Он процедил невнятно. — Не возражаю; Спор любой Лучше драки, понятно. Женька привстал И невпопад, Словно для протокола: — Надо к учебе пристроить ребят, Отдал бы сруб под школу! Я сплюнул окурок: — Да в срубе ли суть? Думал, о деле будешь!.. — Женька с усмешкой: — О Дарье забудь; Аль, может, мне руки добудешь?.. Ловко придумал: Хотя и без рук, Хватка — рукастому впору! Вот и тягайся с ним, Враг ли он, друг, — Сдвинь-ка такую гору… — Что ж, будь по-твоему,— Говорю, — Дарья — баба с мозгами… Сруб ребятишкам под школу дарю Со всеми его потрохами. Только, начальник, ответом уважь: Помнишь, перед войною, Спор первомайский неконченный наш?.. Это не ты ли… На карандаш, Чтоб посчитаться со мною? Женька поморщился: — Кто ж задает Этакие вопросы? — Он ухмыльнулся, С лесины встает: — Дай-ка еще папиросу… И зашагал. А я стою. Ухмылка — как штык под ребра. И снова у пропасти на краю — В былое гляжу недобро…

ПАМЯТЬ

Обронила Дарьюшка слово, То не слово — Переспелое зерно: — Мне от Женьки, Словно от былого, Не уйти с тобою все равно. Не уйти!.. — И дрогнули ресницы, Тихо бросили прощальную зарю… Мне и ныне ожиданье снится, Будто снова с Дарьей говорю. Так вот и осталась ясноликой Без платка у пахоты стоять!.. Оплетал я словом-повиликой И такое загибал —                             честная мать! Говорил: В колхозах на Кубани Манной с неба Сыплется зерно, Там тебе и клубы, Там и бани, — Разве ты не видела в кино?! В город путь нам тоже не заказан, Вот уж где хозяйкам благодать… Но ни хлебом городским, Ни газом Дарью не сумел С собой зазвать. Просыпаюсь утром, как побитый, Виноватый в чем-то перед ней, Виноватый перед необжитой, Дедовской землею позабытой, Что лежит в плену у купырей. Купырьё и Дарье непосильно, — Мужняя, Да на земле — вдова. Ей в страду В помощники обильно Сыпали Слова, слова, слова… Кто же Дарье на поле поможет? Женьке что, Без рук — На все плюет. В сельсовете, знай, бумажки множит Да тихонько самогонку пьет. Хмель добряк: Вернет любое право, Да не руки… Но не будь, читатель, строг: Власть не только Женьку — Молвить здраво, Не таких она — в бараний рог, Мы не злобивы — Пускай уж сельсоветит, Кто-то должен справки выправлять. Прошлое ему теперь не светит, Не река — Не поворотишь вспять. Мы познали цену Горькой сласти, Как познали деды власть земли, И не потому ль искали Счастье От родимых пажитей вдали? Сколько нас в тяжелую годину Подалось за счастьем в города… О земля, Прости,           прости же сыну Без тебя пропавшие года! И теперь в краю моем мшарином На земле не густо мужиков. Но зато и к нам пришли машины, Как посланцы будущих веков. Я и сам хочу поверить в чудо, В царство сверхкосмических идей. Но машинам тоже очень худо, Как земле без нас — Простых людей. А простым живется, Ох, не просто, Вроде и машины не про нас. И такое было, Что хоть с моста Головою вниз, — И весь тут сказ. Дарья хлеб из года в год растила, А сама чуть свет (По чьей вине?) За буханкой Десять верст месила Псковскую грязюгу по весне. А потом весь день — За парным плугом, К ночи — хоть убей — Ни сесть, ни встать. Ох, пора, Пора бы по заслугам Дарье за труды ее воздать! За труды ее И за терпенье… Женька будто вовсе очумел, Что ни утро — Чистое мученье, Хоть умри — Подай на опохмел. Дарья, в мужню сторону не глядя, На порожек по-мужичьи Грузно сядет, Горько усмехнется: — Ну и ну, Лучше бы уж за плечи суму. Вся надежда — Сыновья в ученье, Выйдут в люди — Кончится мученье… О надежды — Вечные жар-птицы, Журавли в заоблачном дыму! И земле который год не спится: Ей бы на сынов своих дивиться В светлом свежесрубленном дому И сынам — Потомкам хлеборобов — Не пора ли в мартовскую стынь Взять в ладонь Земли морозной пробу И почуять в ней Июньскую теплынь?

* * *

Столько годов — легко ли! — С лесами, С лугами             в разлуке… Грустью туманится поле, Ноют о бороздах руки. Старую боль морозом Время не прихватило. Все же сбирается в грозы В жилах земная сила! Дума — Все выше, выше, Солнышком пропекает. Полюшка вздохи слышу — Поле Меня упрекает. Видится мне: Над рекою Перезревают травы… Мне не дает покоя Память —               моя отрада, Память —               моя отрава!

Оглавление

СЛОВО О ДРУГЕ

ГЛАЗА ЗЕМЛИ

  «Не поросло быльем…»

  В МЕТЕЛЬ

  МОЯ ДЕРЕВНЯ

  РАЗДУМЬЕ

  РОДИНА

  ГОРЯЧЕЕ ВРЕМЯ

  «Отсугробились сугробы…»

  «Избы отцовской сени…»

  ИСКРА

  «Опять меня тревожат журавли…»

  «С плеч избитых…»

  РУССКАЯ ДУША

  СОВЕСТЬ

  НАЧАЛО

  «Открыли купавы лица…»

  «Поет над родимым болотом…»

  «Здорово, Лайка, ласковая псина…»

  «Обветренный со всех сторон…»

  «Раскидался закат по земле…»

  БЕСПОКОЙСТВО

  УЖИН

  «Забыв о поплавке…»

  «Под полою у красавицы зари…»

  ДОБРОТА МОРЯ

  «Хребты на сутулые плечи…»

  «Мне слова нужны малиновей заката…»

  «Дни короче…»

  «Я опять удираю из дома…»

  ЗЕМЛЯ

  ЛИПА

  «За деревню сквозь желтую осыпь…»

  «Живешь, заботой городского…»

  В МЕДВЕЖЬЕМ ВИРУ

  ГУСЛЯРЫ

  МОЙ СТИХ

  «Ты, земля, не баловала лаской…»

ЗАКОЛДОВАННОЕ СЧАСТЬЕ (поэма) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg