Биографическая справка
Иннокентий Васильевич Федоров, выступавший в литературе под псевдонимом Омулевский, родился 26 ноября 1836 года в Петропавловске-на-Камчатке, где его отец служил исправником. В 1842 году отец был переведен на должность полицмейстера в Иркутск; здесь прошли детство и ранняя юность писателя.
Учиться он начал с семилетнего возраста, сначала дома, а потом в местной классической гимназии. Известно, что первые стихотворные опыты Омулевского подчас вызывали серьезные нарекания гимназического начальства: он рос, испытывая в эти годы значительное влияние политических ссыльных — декабристов и польских повстанцев.
Закончив шесть классов гимназии, Омулевский пытается служить, но служба его была непродолжительна, и в середине 1850-х годов он уезжает в Петербург, где поступает вольнослушателем на юридический факультет университета.
Вскоре, однако, он оставляет и университет и целиком отдается литературной деятельности, сразу попадая в атмосферу передовой демократической мысли, горячих и бурных увлечений русской молодежи кануна 1860-х годов. В 1860-е годы Омулевский был близок к революционно-демократическому лагерю, сотрудничал в журналах «Современник», «Искра», «Русское слово» и «Дело».
В печати Омулевский выступил рано: вскоре по приезде в Петербург им был издан отдельной книжкой перевод 22 сонетов Мицкевича (1857), стихами которого он увлекался с юных лет. Книга была встречена критикой, в том числе и критикой «Современника» (Н. А. Добролюбов), не слишком одобрительно.
Впоследствии и сам Омулевский сурово отнесся к своим переводам из Мицкевича, не включив их в единственный прижизненный сборник стихотворений «Песни жизни». Близко знавший его в эти годы Н. М. Ядринцев рассказывает в своих воспоминаниях {«Восточное обозрение», 1884, 16 августа.} о намерении Омулевского создать газету наподобие «Искры», о блестящей поре его планов и надежд, об его неистощимом веселье.
Дважды на протяжении 1860-х годов Омулевский уезжал из Петербурга: в первый раз ненадолго в Витебск, где служил чиновником особых поручений при губернаторе, и второй раз — на родину в Иркутск. В начале 1865 года — он снова в Петербурге и снова ведет нелегкую жизнь литературного поденщика, сотрудника многих периодических изданий.
В 1870 году в журнале «Дело» был напечатан роман Омулевского «Шаг за шагом», имевший огромный успех у демократического читателя. Отдельным изданием он вышел в 1871 году под заглавием «Светлов, его взгляды, характер и деятельность (Шаг за шагом)». Однако второе отдельное издание (1874) было уничтожено цензурой, так же как и новый роман Омулевского «Попытка на шутка», начало которого появилось в № 1 «Дела» за 1873 год. Цензурные преследования гнетуще действовали на писателя. Новой бедой был внезапный арест Омулевского, вызванный его устными антиправительственными высказываниями, и кратковременное заключение в Петропавловскую крепость, откуда он по решению суда был переведен в Литовский замок (тюрьма в Петербурге).
По выходе из тюрьмы (в том же 1873 году) Омулевский вновь занялся литературной работой, в частности переводами из Мицкевича, Сырокомли, Гюго и др. В 1877 году вышел его перевод (с польского) трагедии К. Залевского «Марко Фоскарини».
В 1879 году Омулевский женился на Е. А. Ивановой и совершил с женой вторую поездку в Иркутск — для устройства дел после смерти отца. Поселившись с семьей в Иркутске, писатель в этот период испытывает тяжелую нужду. Через некоторое время он возвращается в Петербург. Продолжается почти нищенское существование, изнуряющая работа в журналах. Поездка в Сибирь, впрочем, дала новое направление творческим замыслам Омулевского. В его поэзии зазвучала сибирская тема. Он становится постоянным сотрудником «Восточного обозрения», создает цикл стихотворений «Сибирские мотивы». Местная печать высоко оценивала новые поэтические произведения Омулевского. Однако нужда и лишения писателя усиливаются, здоровье его пошатнулось: начал развиваться туберкулез; средств для серьезного лечения не было.
26 декабря 1883 года Омулевский умер от разрыва сердца в обстановке самой горькой и безысходной бедности, оставив жену с тремя малолетними детьми. Он был похоронен на Волковом кладбище.
Кроме книги переводов «Мицкевич в переводе Омулевского. Сонеты» (СПб., 1857) при жизни писателя вышел только один сборник его оригинальных произведений и переводов — «Песни жизни» (СПб., 1883). Небольшой сборник юмористических стихотворений Омулевского «Земной рай и тайна карьеры» (СПб., 1884) был издан уже после смерти писателя. Почти исчерпывающе стихи Омулевского представлены в его Полном собрании сочинений, тт. 1–2, СПб., 1906 (стихотворения помещены во втором томе). В 1936 г. Восточносибирским краевым издательством предпринято было издание Собрания сочинений Омулевского. Был выпущен только второй том (Стихотворения, Иркутск, 1936).
261 «Если ты странствуешь, путник…»
Если ты странствуешь, путник, С целью благой и высокой, То посети между прочим Край мой далекий… Там сквозь снега и морозы Носятся мощные звуки; Встретишь людей там, что терпят Муки за муки… Нет там пустых истуканов, Вздохов изнеженной груди… Там только люди да цепи, Цепи да люди!<1865>
262. ПРИЗНАНИЕ
Весело я побежал Юношей в жизненный путь, Грудью за правду стоял — И… надсадил себе грудь. Честно служить я хотел, К цели стремяся благой, Сутки, согнувшись, сидел — И… насидел геморрой. Спину не в силах сгибать Перед сановным лицом, Прямо любил я стоять — И… оказался с горбом. Зная, что сам я хорош, Пошло топтать я не мог Пышных порогов вельмож — И… щеголял без сапог. Мудрствуя детским умом В смысле, что стыдно молчать, Я рассуждал обо всем — И… приказали прогнать. Чуя свою правоту, Я при отставке до дна Выказал всю чистоту — И… замарали меня. Но и поруганный, я Дело свое продолжал, Словно в степи вопия, — И… голодать начинал. Тут уж понявши, что лоб Стену собой не пробьет, Думал я кинуться в гроб — И… поступил на завод. Весь превратившися в лесть, Ныне ползу я ужом — И… в результате уж есть Деньги и каменный дом.<1866>
263. СВОБОДА
Свобода — отличная штука, Но, если по правде сказать, — Вперед тому будет наука, Кто вздумал ее испытать… У ней помещение прочно — Глухой за замком каземат, И к двери приставлен нарочно Со штуцером добрым солдат… Свобода и кормит не худо: Чтоб мысли трезвее был ход, Такое дадут тебе блюдо, Что ты не возьмешь его в рот… И так как во мраке сильнее Работает ум у людей, — От солнца тебя поплотнее Закупорят в келье твоей… Чтоб не было скучно немножко Сидеть в совершенных потьмах, — Прорублено в келье окошко, Точь-в-точь как в сырых погребах… Не бойся насчет искушенья — Предвидено было оно: Заделал хозяин строенья Железной решеткой окно… Чтоб рваться не мог бесполезно Ты к прежнему рабству на свет, Вперед, тебе скажут любезно, На сколько свободен ты лет… Когда же сумеешь степенно Ты высидеть сказанный срок, — Позволят тебе непременно Взглянуть на родной уголок — Похвастаться там пред рабами Лицом, изнуренным борьбой, Потухшими в скорби очами, Седою, как лунь, бородой!<1867>
264 «Светает, товарищ!..»
Светает, товарищ!.. Работать давай! Работы усиленной Требует край… Работай руками, Работай умом, Работай без устали Ночью и днем! Не думай, что труд наш Бесследно пройдет; Не бойся, что дум твоих Мир не поймет… Работай лишь с пользой На ниве людей Да сей только честные Мысли на ней; А там уж что будет, То будет пускай… Так ну же работать мы Дружно давай, — Работать руками, Работать умом, Работать без устали Ночью и днем!<1867>
265. К МОЛОДОМУ ПОКОЛЕНИЮ
Спешите, честные бойцы, На дело родины святое! Того, что сделали отцы, От вас потребуется вдвое… Вам путь тяжелый предстоит, И ждет немало вас лишений, Но пусть вам силы подкрепит Пример минувших поколений… Не озирайтеся назад Трусливых выслушать советов: На то, что сзади говорят, У вас не может быть ответов… Ответ за вас произнесет Высоко поднятое знамя — И каждый грамотный прочтет, Какое движет вами пламя! В ком дух любви уже ослаб, Тому не место между вами: Не должен быть «ленивый раб» Между рабочими людями… А ваши бодро пусть спешат, Как будут силы их ни малы: Плох — говорят у нас — солдат, Когда не метит в генералы… Еще далеко та страна, Где протекают реки медом; Не вдруг познается она Идущим издали народом; Не вам дано в ней отдохнуть, Кончая подвиг жизни бранной… Но хорошо окончить путь В виду земли обетованной!<1867>
266. ТАЙНА КАРЬЕРЫ
Если хочешь скоро Сделать ты карьеру, Позайми, мой милый, У зверей манеру, — То есть, сообразно С местом или фактом, Лезь из шкуры в шкуру С ловкостью и тактом. Там крадися кошкой, Где в виду добыча, Глубже спрятав когти, Ласково мурлыча. Там же, где опасно Хапнуть произвольно, Курочку припомни: Зернышком довольна. Так как цели жизни Все в приобретены! То рекомендую Быть ослом в терпеньи. Где привыкли люди Жить чужой подачкой, Ты на задних лапках Послужи собачкой. У людей практичных Подбираясь к кушу, Гибкою змеею Заползай им в душу. Пред лицом сановным Бегая рысцою, Быть старайся всюду Смирною овцою. Между бедняками, Дав понять им толком, Что ты есть за птица, — Рыскай серым волком; Если же увидишь, Что меж них есть лица Тонкие, с понятьем, — Бегай как лисица, В набожном семействе, С набожной матроной, Каркай беспрестанно О грехах вороной; С барышней же светской Ты не корчь пророка, А болтай, напротив, Бойко, как сорока. На гуляньях модных Модным господином Выступай солидно, Так сказать, павлином. Где сойдутся люди Разных свойств и сана, Будь в лице подвижен Ты, как обезьяна; Но еще вернее В положеньи оном, Если ты сумеешь Быть хамелеоном. В обществе камелий Высшего разбора Изловчись представить Воробья ты вора, — То есть, распустивши Крылья, будто млея, Наблюдай, где можно Свить гнездо теплее. Ласковым теленком Будь ты повсеместно: Он сосет двух маток, Как тебе известно. В уголовном деле Зайцем будь с судьями, С толку их сбивая Ложными следами; Если ж доберутся До того-другого, — В образе предстань им… Ну… тельца златого. Так как уж недолго Тьме царить над миром, То и успевай ты Сделаться вампиром. Если ж царство света Верх возьмет над мраком — Ничего не бойся, Пяться только раком.<1870>
267. ЗАБЫВЧИВЫ ЛЮДИ
Забывчивы люди… не с детства ли мне Они постоянно твердили, Что бог воплощенный учил на земле, Чтоб люди друг друга любили? И я их послушал, и заповедь ту Храню я, как лучшую в жизни мечту, И вечно хранить ее буду… Зачем же теперь упрекают меня За то, что я верю в пришествие дня, Когда это сбудется всюду?.. Забывчивы люди… не их ли урок Я вынес из практики школьной, Что жизненной честности подвиг высок? К чему же с улыбкой довольной Они мне насмешливо ныне твердят, Что я непрактичен, что вреден мой взгляд, Когда благородно и смело, Как рыцарь за даму в минувшие дни, Стою я за честные мысли свои, За правое, честное дело?.. Забывчивы люди… не их ли же речь Мне, юноше, кровь кипятила, Что родину надо любить и беречь, Хотя бы за это могила И стерла в цветущую пору с лица Родимой твердыни ее храбреца? Зачем же считают опасной Теперь, как я вырос, любовь к ней мою, Когда я действительно грудью стою За счастье отчизны прекрасной?.. Забывчивы люди… не ты ли сама, Подруга моя дорогая, Едва не сходила, бывало, с ума, Надежды мои разделяя На битву с врагами отчизны моей? А ныне, когда я напомню о ней В плену, за решеткой железной, — Зачем же ты никнешь на грудь головой И слышу я вопль раздирающий твой — Твой вопль обо мне безнадежный?!.<1872>
268. ПЕСНЯ
Песня — свобода моя, Песня — моя и отрада! Если я смолкну, друзья, — Мне ничего уж не надо… Над колыбелью моей Песня, как гений, витала: Бедная мать моя в ней Силы свои почерпала… Слушая песни ее, Я приучался сурово Личное благо свое В счастии видеть другого… Песня вдохнула в меня К подвигам жажду святую, Чтоб до последнего дня Биться за мысль молодую… Петь мастерица была Дней моих светлых подруга; С песней она и ушла В мир беспечальный от друга… Песней я только и мог Эту наполнить потерю: Я изболел, изнемог, Но в возрождение верю… Пусть и еще надо мной Бури промчатся с грозою. Прежде чем пасть под грозой, Встречу их песнью родною… Если ж я смолкну, друзья, Мне ничего уж не надо: Песня — свобода моя, Песня — моя и отрада!<1875>
269. ТЕПЛЫЙ УГОЛ
Не велика моя квартира: Шагнул два раза — и стена; Но здесь зато вопросам мира Ширь необъятная дана. В квартире, правда, свежесть дачи И дует запросто сквозняк, — Зато, как спор пойдет горячий, Потеют все, да еще как; Положим, мебели немного — Всего два стула да кровать, Но молодежь не судит строго, И ей к тому не привыкать. Притом за ряд таких стеснений Гостям советую я всем Отнюдь свободу жарких прений Не ограничивать ничем. Подслушать некому их спора: Слуга для всех — хозяин сам, А он их юного задора Не выдаст мнительным ушам. Не спорю, мог бы я прелестней Себе устроить уголок, Да ведь порывам мысли честной Открыт мой настежь кошелек. Мне говорят: «Вы без расчета Живете, старый холостяк», Но это — мненье идиота, А для меня оно — пустяк. Как! эти лица в цвете жизни, Что жмут мне руку как друзья — Надежда, будущность отчизны, — Неужли это не семья? Мне говорят: «Самих тревожит Вас часто волчий аппетит». Так что ж? Ко мне являться может Обедать каждый, кто не сыт. Скудна обитель трудовая, Но что поставлено на стол, Ешь смело, юность золотая: Хозяин — русский хлебосол. Одно неладно: для пирушки Стаканов, рюмок не найдешь, — Так будем пить из общей кружки… — За ваше счастье, молодежь!<1877>
270. МИР ПРЕКРАСЕН…
Мир прекрасен, мир чудесен… О, не спорю я! Только он немного тесен, Только полон тайны весь он, Только в нем не столько песен, Сколько слез, друзья! Человек умен; он много Делает добра… Но у каждого порога — Будь то храм — жилище бога, Замок, хижина, берлога — Нищие с утра! Жизнь светла, как солнце в лето… Да! но есть в ней тень: Яд вчера, сегодня где-то Смерть с моста, из пистолета Кто-то бацнул в лоб, — и это Каждый божий день.<1879>
271. ПЕСНЯ МОЛОДОГО АФРИКАНСКОГО ВОЖДЯ
Передо мной враги теперь одни; Они хохочут, празднуя победу… О, мог и я смеяться бы в те дни, Когда бы туча стрел моей родни Настигла вас по стоптанному следу. Передо мной лежит далекий путь: Теперь я стал без имени, без роду… О, дайте мне хоть раз еще взглянуть На милый кров, чтоб юность помянуть, Запечатлеть родимую природу! Передо мной нет права на мольбу — И не дойдет до вас моя молитва… О, знайте же, что шел я на борьбу Не за свою — за общую судьбу, Хоть одного меня сразила битва; Передо мной потянутся года Без радостей, без почестей, без цели… О, кто бы мог сказать, что никогда Не покраснеют дети от стыда, Что вы мне дать свободу не посмели! Передо мной единственный исход: Безумие, быть может, роковое… О, пусть же к вам сознание придет, Что вы в цвету сгубили пышный плод, Осиротивши поле им родное! Передо мной… Что ни было бы там, Но мой язык не лжет врагам в угоду… О, если б только цепь к моим ногам Не льнула так, я показал бы вам, Как следует отстаивать свободу.24 сентября 1880
272. ЗЕМНОЙ РАЙ
Юмористическая фантазия
1
«Что будет, — спрашиваешь ты, — В дали веков обетованной, Когда исполнятся мечты Людей теории гуманной?» О милый друг! в те времена, Глаза и разум ослепляя, Явиться смертному должна Картина жизни вот какая: Все реки медом потекут — Конечно, в берегах кисельных, А сверху меда поплывут Большие крынки сливок цельных. На деревах начнут расти, В роскошных рощах для прогулки, Всегда горячие почти, Московского печенья булки. Повсюду будет дичь летать Французской кухни, с трюфелями: Ловите птицу, так сказать, В готовом виде, прямо ртами. Шампани резвою струей Забьют, где надобно, фонтаны; А рядом — сельтерской водой, Чтоб были пьяные не пьяны. Моря наполнятся ухой — Уж, разумеется, стерляжьей: Труда не будет той порой, Так для чего же суп говяжий? В известный час польют дождем Горячий чай и кофей рядом, С густым, конечно, молоком, И будет сахар падать градом. Без немцев — скука на Руси: Для них в озерах будет пиво, А берега — из колбасы, — Практично, просто и красиво. В те дни не будут прилагать К младенцам нашего ухода: Заменит няньку им и мать Благословенная природа. Кто хил — немедленно умрет, Кто крепок — вырастет на воле… Какая дивная пойдет Людей порода в этой школе! Встречая всюду благодать Чуть в рот не падающей пищи, Они не будут понимать, Что значит «вор», «голодный», «нищий». И скептик самый записной, О человечестве радея, В те времена, хоть волком вой, Не встретит гнусного злодея. Все станут братьями смотреть, Ходить в обнимку, улыбаться, И каждый будет «честь иметь» О здравьи ближнего справляться. Тогда не будет докторов, Не будет даже медицины: Уж если смертный нездоров Без всякой видимой причины, Так лучше прямо умирай, Другим не порти аппетита, — А то какой же это рай, Где люди морщатся открыто? Да! запретят в те времена Под страхом смерти — вид угрюмый, Мечты, лишающие сна, И ум тревожащие думы. Чтоб жить в раю — и размышлять! Да это слыхано ли в мире? Ведь это школьнику не знать Грешно, как дважды два — четыре! Вот потому-то, в свой черед, Я должен здесь оговориться: Всё это будет… для господ, А для народа не годится…2
Для мужиков везде пойдут Из каши гречневой болота; Их кочки луком порастут, — Закусывай, кому охота. Вдали воздвигнется хребет Из мягких масс ржаного хлеба; Его вершину, словно лед, Покроет масло вплоть до неба. С хребта прелестный будет вид — Глазам представятся два моря: В одном — сивуха забурлит, Уж, разумеется, не с горя; В другом — отличный кислый квас (Ликуйте, Ваньки, Васьки, Федьки!) У скал запенится, крутясь; А скалы будут все из редьки. Для баб, а пуще в тех видах, Чтоб не орали ребятишки, Во всех появятся борах Грибы из вяземской коврижки. Везде такая благодать, Тепло, как после доброй порки, И самый воздух, так сказать, Пронзится запахом махорки! Но мужики ведь никогда Довольны жизнью не бывали; Они, пожалуй, и тогда Без жалоб проживут едва ли. «На молочке уж не взыщи: Держать коров — карманы пусты, А с неба валят только щи — И те, кажись, не из капусты.. Вот тоже баньки нету здесь, В квасу купаться — бога стыдно, И ходишь чешешься день весь… Уж это очень нам обидно! Опять же соли не найдем: Сказать в час добрый, место свято — И вздуло брюхо колесом, А всё как будто пустовато…» В таком-то роде, например, Они нытье свое поднимут. Но против них суровых мер За мину кислую не примут: Ведь на мужицкий грубый взгляд И рай не сладок по приказу, — Им просто-напросто велят Не объедаться хлебом сразу, Не трогать пищи у господ, Как неудобной для сваренья; А пуще — в первый райский год Не напиваться до забвенья. Да! в это времечко… но тут, О милый друг! я ставлю точки: Боюсь, что слюнки потекут На недописанные строчки.<1881>
273. РАЗЛАД
В душе темно, как ночью в бурном море, И там, во тьме, как за волной волна, Без устали идет за горем горе, Вновь поднимая прошлое со дна. Вокруг меня сияющие лица, Я слышу смех ликующих людей; А издали проходит вереница Угрюмых лиц, страдальческих теней… Давно мой ум опутать, как сетями, Стремится тот чудовищный разлад; Но он могуч над слабыми умами, — Я знать хочу: кто прав, кто виноват? Мне дела нет до этих ликований, Пока они доходят до меня В сопутствии подавленных рыданий: Я света жду — не призрачного дня! Ведь слабый блеск мерцающей зарницы Не озарит широкого пути, А солнца луч и в глубину темницы Способен узнику отраду занести. В душе темно, как ночью в бурном море, Находит скорбь волною за волной… Но, может быть, ты смоешь это горе, Девятый вал, когда-нибудь собой!<1881>
274. ЗАПЕВКА
Люди мучат меня За свободу мою, — Что я весел всегда, Что я песни пою. Но не знают они, Что от боли тех мук Только крепнет в груди Чародейственный звук. Сколько на небе звезд, Столько песен во мне; Звезды светят в ночи, Я пою в тишине. И как звездных никто Не измерит высот, Так и песня моя Всё растет и растет!<1882>
275. СОВЕТ
«Покорись! — родная говорила. — Ведь врагов тебе не превозмочь; Велика их сплоченная сила, И темны их помыслы, как ночь. Разве ты не знаешь, что на муки Вел людей упорно-смелый путь? Не такие опускались руки, Не такая задыхалась грудь! Был еще ты, сын мой, в колыбели, Как борцов я знала: у иных — В двадцать лет их кудри поседели И улыбка с уст сбежала их, У других — под гнетом покаянья Светлый ум померкнул навсегда… О, как много слышалось страданья В их словах, безумных иногда! Молод ты, а дума молодая Любит часто собственный обман; Путник верит в призраки, не зная, Что пред ним лишь стелется туман. Поздно, сын, приходит отрезвленье, И когда в измученную грудь Западет тяжелое сомненье, Сил уж нет идти в обратный путь. Помертвев от ужаса и боли, Без надежды в сердце на исход, Где найдешь ты столько силы воли, Чтобы снова кинуться вперед? Не в друзьях ли — думаешь ты — сила, Закалить способная твой дух? Много их я, друг, переменила, — Непродажных не было и двух! А на крик души твоей отважной, На призыв к отчаянной борьбе — Даже друг и лучший, не продажный, Не ответит откликом тебе. Если ж ты знавал между друзьями Удальцов незыблемой души, — Те друзья давно замолкли сами Где-нибудь в неведомой глуши… Знаю, друг, что в нравственной опоре Много значит добрая жена; Что с тобой и радости, и горе Понесет безропотно она. Но бывают высшие страданья: Колыбель, как призрак роковой, Восстает в минуту колебанья — И подруга жертвует тобой… Покорись же, тронься хоть слезами, О мой милый, мой любимый сын! Враг стоит несметными рядами… Покорись! Ты видишь — ты один!..» Уж давно молчит моя родная, Уж навек замолк ее совет. Но я всё борюсь, не уставая, И во мне раскаяния нет. А врагов несметнее всё сила, Все друзья ушли куда-то прочь… Может быть, сразит меня могила, Но мой дух врагам не превозмочь!<1882>
276. БИРГОСИНСКИЙ ЛЕС
Дорожный набросок
Что пристально взглянул, ямщик, ты на меня? Дивит тебя небось, с каким восторгом я На жестком облучке присел с тобою рядом? Ты думаешь: «Зачем он жадным ловит взглядом По обе стороны дороги темный лес? Ведь в Питере, поди, каких уж нет чудес!» Пожалуй, ты и прав… Но знай, земляк любимый, Мне всяческих чудес милее край родимый, Мне любо оттого, что едем мы тайгой: Не снится и во сне столице лес такой! Как все сибиряки, люблю я бор дремучий, Где бродит наш земляк косматый и могучий — Медведь; его у нас «хозяином» зовут, — И точно, он вполне хозяйничает тут. Мне Мишка тоже люб: сибирские трущобы Представить не могу я без его особы. Давно, когда еще я отроком был сам И шлялся, как иной зверенок, по лесам, Запас поэзии беспечно накопляя, — Уж знал я этого причудника-лентяя: Встречался ли мне кедр, обросший снизу мхом, Бруснику ли я брал горстями, как черпком, Искал ли диких пчел в лесине лиственничной — Мне так и думалось, что лакомка привычный Таких лесных даров, таких отборных блюд — Косматый мой земляк — уж где-нибудь да тут. Случилось даже нам и лакомиться вместе, Хотя и не вблизи, но так… шагов за двести. Заметивши меня — гроза сибирских баб, — Рябины спелой куст он выпустил из лап И вежливо привстал, как будто приглашая, Чтоб я ему прочел стихи, не унывая; Но я скорей удрал: «Лукав, мол, ты, земляк, Да только ведь и я… природный сибиряк». Так вот как, мой ямщик! Сибирскою тайгою Потешил ты меня; а там, за Бирюсою, Пойдет уж лес другой, и я соснуть могу. Но знаешь ли, за что люблю я так тайгу? Она являет мне живое воплощенье Страны моей родной: в ней то же запустенье, Такой же в ней хаос, безлюдье, тишина, И так же благом прав обижена она; В ней столько же богатств, не тронутых от века, На пользу общую, рукою человека, И те же, наконец, медведи за людей На полной волюшке хозяйничают в ней…<1882>
277. БЛИЗ ГРАНИЦ МОНГОЛИИ
Дорожный набросок
Еду я… Саянские хребты Тешат глаз мой вечными снегами. Я дремлю. О родине мечты Золотыми кажутся мне снами. Чу!.. монгол… Луна глядит с небес, Как он пал пред чем-то на колени… А к нему чудесный темный лес Протянул причудливые тени. Сон пропал. Но грезы всё растут, Словно те седые великаны, Что стоят на страже вечной тут, В голубые кутаясь туманы. Мне сдается: родина моя Через них гигантскими шагами Перешла и смотрит на меня Ожиданья полными очами, — И, качая грустно головой, Будто шлет мне молча укоризну, Что не раз я там, в стране чужой, Забывал далекую отчизну…<1882>
278. БАРАБИНСКАЯ СТЕПЬ
Дорожный набросок
Не забыть мне, как ранней весною, Чуть растают снега на полях, Я, бывало, родной Барабою Проезжал по зарям на дружках. [1] При волшебном румянце природы Путь в степи чародейски хорош! Как спросонок зардеются воды Озерков. Точно бодрая дрожь Пробежит по сухому бурьяну От весеннего ветра, — а там И уйму нет степному буяну, — Он как вихорь несется к холмам, Где задвигались странные тени: Это ветряных мельниц ряды, Пробудясь от его нападений, Начинают дневные труды. Так и ждешь, что сейчас Дон-Кихота Привиденье мелькнет на холмах… И дремать припадает охота, Cозерцая лишь крыльев размах. Но картины мгновенно не стало, Унеслась и дремота за ней. «Жги, малютки!» — кричит разудало На проворных дружок лошадей. Он к бичу не дает им повадки: Не для красного молвить стишка, Барабинские знают лошадки Рукавицу да голос дружка. Под дугой колокольчик обычный Так и замер, не трогая слух, — И во мне от езды непривычной Замирает томительно дух. Из-под ног лошадей, без оглядки, В белых брючках мохнатых, гурьбой Удирают в ковыль куропатки, Точно школьницы резво домой.2
И чем дальше, тем лучше картины… Впереди — перелесок пошел. На верхушке громадной лесины Восседает, топорщась, орел. А вдали, посредине дороги, Как хозяева полные тут, Косачи без малейшей тревоги Совещанье о чем-то ведут. «Глуповатая птица весною, — Замечает дружок про себя. — Уж была бы винтовка со мною, Не видать бы тетерькам тебя!» И, прикрикнув: «Держись, мол, левее!» — Разгоняет он птиц. А заря Так и пышет всё ярче, алее. Вдруг — ее же лучами горя — Развернулося озеро. Слышен Где-то издали крик лебедей. Вон плывут они парами! Пышен, Розоватый теперь от лучей, Их наряд белоснежный. И глухо, Точно исповедь, слышится мне: «Тоже бьют их немало… для пуху… Вот уж это так птица вполне!» И дружок, покраснев, как девица, Продолжает, сдержавши коней: «Королевна прямая — не птица! Ишь, у нас полюбилося ей. Здесь места — благодатное дело, Не другим, не Рассей чета… Аль тебе уж трястись надоело? Погоди! — остается верста. Не верста хоть — побольше немного, Да ведь кто их здесь мерял? Допрежь Тут была столбовая дорога, А теперече — волк ее ешь! — Попадаются, значит, гнилые Верстовые столбы посейчас, — Старики и толкуют седые: Семисотные версты у нас! Ну, малютки! вздохнули с натуги?» — Речь заводит он с тройкой лихой, И, прикрикнув: «Работайте, други!» — Уж несется, как вихорь степной.3
Вот и станция. Снова рядами Возвышаются мельниц холмы. Подъезжаем к пристанищу мы В три окошка с резными ставнями. Вся семья высыпает вперед К растворившимся настежь воротам. «Седока, мол, господь вам дает, Так примайте-ка гостя с почетом», — Говорит, поклонившись, дружок. И пойдут по-сибирски приветы, Да поклоны, да с солью ответы, Точно здесь — твой родной уголок. Но хоть он и чужой, а с охотой За порог переступишь его: Там всё дышит хозяйством, заботой, Чистоплотностью прежде всего. Входишь в горницу. Пахнет приятно Лиственничного леса смолой; Пол лоснящийся вымыт с дресвой, И особенно как-то опрятно Смотрят голые стены кругом. А к стенам прислонились рядами, Под накрышкой тюменским ковром, Сундуки с дорогими вещами. Тут же с грудой подушек кровать Манит путника пышной периной За цветистый свой полог старинный — На лебяжьем пуху полежать. И мигнуть не успеешь, раздевшись, Как накроется в горнице стол; А хозяйская дочка, зардевшись, С устремленными взорами в пол, Расстановит на скатерти чистой Угощений обильный запас, — И невольно разлакомят вас Самый вид их и пар их душистый. И чего-то, чего-то здесь нет! За обилием яств и солений, Как сибирского кушанья цвет, Подаются ржаные пельмени. Но когда из-под длинных ресниц Любопытные выглянут очи С глубиною и сумраком ночи, Как у зорких встревоженных птиц, И послышится звук мелодичный: «На здоровье покушай-ка всласть», — Так и дрогнет душа необычной Симпатией, похожей на страсть. О, степные красавицы наши! На расцвете житейской весны Навевали чудесные сны Мне глаза темно-карие ваши… Но довольно. Мечты о былом Заковали в незримые цепи Расходившийся стих мой — ив нем Не осталось простора для степи. Не порвать мне волшебную цепь, Я не в силах разрушить былого… Ты простишь мне бессилие слова, Барабинская чудная степь!<1883>
279. СИБИРСКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Посвящается моему сыну
Спи, дитя! В стране изгнанья Ты — ей сын родной; Все ее мечты, желанья Пусть растут с тобой. Закалит твой дух в отчизне Северный мороз, Чтоб не мог изведать в жизни Ты бессильных слез. Разовьется ум твой бойко Под родной простор, Чтоб в борьбе стоял ты стойко, Как вершины гор. Помни твердо, что народу Призван ты слугой, Что беречь его свободу — Слава за тобой. Спи, дитя! В стране изгнанья Ты — ей сын родной; Светлый ангел упованья Дремлет над тобой: Как цветет Сибирь родная Вся цветами сплошь, Пусть и ты на радость края Пышно расцветешь!<1883>
280 «Я снам не верю, но порой…»
Я снам не верю, но порой, В тиши ночей, неотразимо Передо мной проходит мимо В чудесных грезах край родной. И то уже не край изгнанья, А край свободного труда, Где благоденствия года Давно изгладили страданья. Я снам не верю, но пускай Мне чаще снятся грезы эти, — Пускай, как в матерь верят дети, Я тоже верую в мой край.281 «На дальней родине моей…»
На дальней родине моей Обычный звук был звук цепей, Он рано в душу мне проник И с детства в ней будить привык Тоску по участи людей. Не помню я такого дня, Чтоб не звучал он для меня; Не знал ночей таких, чтоб мне Он не пригрезился во сне, Всё так же явственно звеня. Я ощущаю и поднесь В ушах болезненную резь, Когда доходит звук такой До них хоть издали порой, — И часто вздрагиваю весь. И я молю, чтоб этот звук, Глухой, как в крышку гроба стук, Бесследно замер поскорей Для бедной родины моей — Страны изгнания и мук…<1883>
282 «Пройдут года — и ты, страна родная…»
Пройдут года — и ты, страна родная, Во всей красе могучей расцветешь! Минует ночь — и, свет зари встречая, Отгонишь ты видений сонных ложь… Благословен для дремлющего края Подобный миг, как страсти первой дрожь! В тот чудный миг, в лучах того рассвета, Растает тьма, объявшая тебя; Ты миру дашь могучего поэта, Ты приютишь любовно у себя Чужих певцов и тех скитальцев света, Кому невмочь на родине борьба… Со всех сторон сойдутся на работу Твои сыны — твои богатыри; Завет их грез свершится йота в йоту: Заменят торг — науки алтари… О, лишь одно томит меня до гнету: Мне не дожить до чудной той поры! Но всё равно — исполнен обаянья И для меня грядущий твой удел: Ведь я с тобой переживал страданья, Я рос, как ты, под градом вражьих стрел… Да будет же хоть сладость упованья Наградой мне за горечь темных дел! Любовь к тебе и веру ту живую Я унесу в могилу за собой, — Пускай и там, в ночь вечности глухую, Они стоят на страже надо мной: Их талисман подобен поцелую Любимых уст в час смерти роковой!<1883>
283. СИБИРСКИЕ СВЯТКИ
Заплетися, плетень, заплетися…
Святочная песня О, кто вас не помнит в былые порядки, Не ценит, не любит, сибирские святки, С раскатистым смехом, с морозною пылью, С веселым напевом, с сердечною былью, С радушной хозяйкой, с красавицей дочкой, С трескучим морозом и лунною ночкой! Бывало, нагрянешь веселой ватагой, Со скрипкой, с гитарой, а пуще с отвагой, В забавных костюмах, в причудливых масках, К знакомым, где нету отказа вам в ласках, Где знаешь, что шалость оценят со смыслом, И мигом подымешь там дым коромыслом. А тут уж, увлекшись, хозяева сами Заложат лошадок и едут все с вами Куда-нибудь дальше, к своим уж знакомым — И катится снежным компания комом, Пока не наскучит искать новоселья. А смеху-то сколько! а сколько веселья! Бывало, сберется как в горенке тесной Цветник сибирячек, живой и чудесный — Всё смуглые лица, всё алые губы, Всё карие очи, всё перлами зубы, — Да песни польются, да игры затеют, Так, кажется, стены — и те веселеют! Уж что и за песни! — прямая услада, А игры какие! — блаженства не надо: Всё жарче и громче, живей и чудесней За каждой игрою, за каждою песней Звучат поцелуи, и нет им запрета… Вот так бы и отдал всю душу за это! Не то расшалятся и целой гурьбою Айда все на стужу одна за другою; >, Кидаются снегом, ушки потирают, Толкают друг дружку, резвятся, гадают, — И зябко, и любо, и хохот нервозный Разносится звонко по ночи морозной. А к утру, как только средь песни подблюдной Раздастся к заутрени благовест гудный, Всё смолкнет в минуту, притихнет всё сразу, Лишь слышишь хозяев радушную фразу: «Гуляйте почаще!» — и станут прощаться, И дремлется сладко, и жалко расстаться. О, где вы, те годы надежд и желаний? Унес вас, как вихорь, поток испытаний. О, где вы, те песни, те игры живые? Вы те, да не те же, что были впервые! Живешь и к могиле спешишь без оглядки, И мне уж не знать вас, сибирские святки!<1883>
284 «По ком ты плачешь, ветер?..»
По ком ты плачешь, ветер? О чем твоя печаль? «Я ни о ком не плачу, Мне никого не жаль». Зачем же ты наводишь Тоску на душу мне Своим угрюмым воем В полночной тишине? «Зачем?.. И на могиле Когда-нибудь твоей Я тоже буду плакать И выть среди ночей…»1883 (?)
ПРИМЕЧАНИЯ
Настоящее издание ставит своей целью познакомить читателя с творчеством малоизвестных представителей демократической поэзии 1870-1880-х годов.
В книгу не вошли произведения А. М. Жемчужникова, Л. Н. Трефолева и П. Ф. Якубовича, поскольку их стихотворному наследию посвящены отдельные сборники Большой серии, а также стихи тех поэтов, которые составили соответствующие разделы в коллективных сборниках «Поэты „Искры“» (тт. 1–2, Л., 1955) и «И. З. Суриков и поэты-суриковцы» (М.-Л., 1966).
В потоке демократической поэзии 70-80-х годов видное место принадлежало популярным в свое время произведениям, авторы которых либо неизвестны, либо не были демократами, хотя создавали подчас стихотворения, объективно созвучные революционным и просветительским идеалам. Весь этот обширный материал, в значительной своей части охваченный специальным сборником Большой серии- «Вольная русская поэзия второй половины XIX века» (Л., 1959), остался за пределами настоящего издания, так как задача его — представить демократическую поэзию в разнообразии ее творческих индивидуальностей. Ввиду этого в данном сборнике отсутствуют произведения, авторство которых не подкреплено достаточно убедительными данными (например, «Новая тюрьма» и «Сон», соответственно приписывавшиеся П. Л. Лаврову {Поэтическое наследие Лаврова выявлено и опубликовано не полностью. В бумагах поэта хранились две юношеские тетради стихов (см.: Е. А. Штакеншнейдер, Дневник и записки, М.-Л., 1934, с. 541, прим. Ф. И. Витязева); из них пока известно только одно стихотворение, напечатанное самим автором в 1841 г. В автобиографии Лавров указывал, что некоторые его стихотворения были анонимно и с искажениями без его ведома напечатаны в разных заграничных сборниках (П. Л. Лавров, Философия и социология. Избр. произведения, т. 2, М., 1965, с. 618). Полным и точным списком этих Стихотворений мы не располагаем. О стихотворениях периода эмиграции Лавров сообщал: «Из позднейших стихотворений два, без подписи, были напечатаны в газете „Вперед“» (там же). В настоящее время Лавров считается автором четырех стихотворений из этой газеты, хотя одно («Новая тюрьма») атрибутируется без веских оснований.} и В. Г. Тану-Богоразу).
По этой же причине в книгу не вошли стихи видных народовольцев Б. Д. Оржиха и Д. А. Клеменца, так как вопрос о принадлежности большинства приписываемых им стихотворений остается спорным. — Профиль настоящего издания определил и метод отбора текстов. С наибольшей полнотой в нем представлены, естественно, стихи самых неплодовитых поэтов (Г. А. Лопатин, Г. А. Мачтет), тогда как принцип избранности распространен в основном на поэтов с обширным стихотворным наследием (С. С. Синегуб, П. В. Шумахер, А. Н. Яхонтов, В. И. Немирович-Данченко и др.).
Сборник состоит из двух частей. В первой помещены произведения поэтов, непосредственно участвовавших в революционном движении, как правило связанных с ним организационно и практически. Вторая объединяет поэтов, зарекомендовавших себя в качестве профессиональных литераторов демократического направления. Расположение материала примерно воспроизводит этапы историко-литературного развития 70-80-х годов, т. е. поэты старшего поколения предшествуют поэтам молодого поколения, завершающего эпоху, и т. д. Внутри разделов, посвященных отдельным поэтам, материал расположен в хронологической последовательности. При отсутствии данных для точной датировки под текстом произведения в угловых скобках указывается год, не позднее которого оно написано (в большинстве случаев это даты первых прижизненных публикаций). Все авторские даты, если они почерпнуты из указываемых в примечаниях сборников, газет, журналов, не имеют ссылок на источник. Оговариваются только ошибочные даты либо две несовпадающие авторские датировки.
Тексты печатаются по последним прижизненным редакциям. Исключение сделано лишь для Н. А. Морозова, который, готовя в 1920 году первое бесцензурное собрание своих стихотворений, написанных в годы тюремного заключения, пересматривал и переделывал их. В результате такой правки, проведенной в совершенно иных исторических условиях, по-новому начинали звучать произведения, обязанные своим происхождением другой эпохе. Ввиду этого стихи Морозова в настоящем сборнике печатаются в их первоначальных редакциях с учетом той небольшой правки, которая была осуществлена автором в легальных изданиях 1906–1910 годов.
Специальных текстологических решений требует также публикация стихотворений С. С. Синегуба. При жизни поэта произведения его в основном были напечатаны в коллективном сборнике «Из-за решетки» (Женева, 1877) и в авторском сборнике «Стихотворения. 1905 год» (Ростов-на-Дону, 1906). Целый ряд новонайденных произведений Синегуба был недавно обнародован в статьях В. Г. Базанова: «Неизвестные стихотворения Сергея Синегуба», «К истории тюремной поэзии революционных народников 70-х годов», «Еще об одной тетради стихотворений Сергея Синегуба» («Русская литература», 1963, № 4, с. 160–167; 1966, № 4, с. 164–174; 1967, № 1, с. 170–176). Источником публикации послужили беловые автографы двух тетрадей, сохранившихся в частном архиве (у внука поэта, С. В. Синегуба) и переданных публикатору.
В одной тетради находятся двадцать семь стихотворений. За исключением шести, все они известны по сборнику «Из-за решетки», но многие из них даны в других редакциях или с существенными разночтениями. Помета рукой Синегуба на первой странице тетради № 1: «1873–1879» свидетельствует, что тексты ее более позднего происхождения, {Отсюда можно заключить, что в тетрадь вошли стихотворения эпохи «хождения в народ» и тяжелых лет пребывания в Доме предварительного заключения и в Петропавловской крепости. Это подтверждается и содержанием последних восемнадцати стихотворений, созданных после 1873 г.
Грань между стихотворениями, написанными до ареста Синегуба, и стихотворениями, сложенными в тюрьме, легко устанавливается с помощью второй пометы. На обороте 10-й страницы тетради № 1 рукой Синегуба обозначен заголовок нового раздела: «Тюремные стихотворения». Заголовок этот перечеркнут, вероятно, потому, что в первый раздел попало стихотворение «Терн», которое частично или целиком было написано в заточении (оно имеет типично тюремную концовку). Однако раздел «Тюремные стихотворения» в тетради № 1 начинается стихотворением «Думы мои, думы…», которым открывается в сборнике «Стихотворения. 1905 год» цикл «Тюремные стихи. (Из старых тетрадок)». Стало быть, десять стихотворений, предшествующих в тетради No I тюремным стихотворениям, мы вправе относить к написанным на свободе, т. е. до конца 1873 г. Показательно также, что первый раздел стихотворений в этой тетради открывается известной «Думой ткача», которая датируется началом 1873 г.} чем в сборнике «Из-за решетки» (1877). Это подтверждается их анализом: Синегуб устранял длинноты в стихах, вносил в них стилистические исправления.
Тетрадь № 2 содержит тексты, не публиковавшиеся при жизни автора и относящиеся, по всей вероятности, к двум последним годам тюремного заключения поэта (два стихотворения помечены здесь 1877 и 1878 гг.).
Учитывая соотношение печатных и рукописных источников, произведения Синегуба в данном издании приводятся по тетради № 1, если она дает последнюю редакцию стихов, ранее напечатанных в сборнике «Из-за решетки».
Произведения, не обнародованные при жизни поэта, воспроизводятся по журналу «Русская литература», прочие стихотворения — по прижизненным публикациям.
Исчерпывающие библиографические данные об авторских сборниках содержатся в биографических справках.
Примечания имеют следующую структуру, после порядкового номера указывается первая публикация стихотворения, затем все последующие источники, содержащие какие-либо текстуальные изменения — вплоть до публикации, в которой текст установился окончательно. Последняя выделяется формулой «Печ. по…». Указанная формула не применяется, если после первой публикации текст произведения не менялся или если эта публикация была единственной. Далее приводятся сведения о наличии и местонахождении автографов, данные о творческой истории, поясняются малопонятные намеки и реалии, лица, упоминаемые в стихотворении, и т. п. В примечаниях оговариваются анонимные публикации, а также криптонимы и псевдонимы, если они не являлись обычной подписью поэта (например, псевдоним В. Г. Богораза — «Тан»).
Так как творчество многих поэтов представлено в этой книге с достаточно строгим отбором, факт включения стихотворений в авторские сборники отмечается в единственном случае — когда необходимо подтвердить атрибуцию текста.
Разделы, посвященные Н. А. Морозову, В. Н. Фигнер, Омулевскому (И. В. Федорову), А. Л. Боровиковскому, А. А. Ольхину, Н. В. Симборскому, Д. Н. Садовникову, А. П. Барыковой (составление, биографические справки и примечания), подготовлены к печати А. М. Бихтером; раздел стихотворений С. С. Синегуба — В. Г. Базановым; остальные разделы — Б. Л. Бессоновым.
Условные сокращения, принятые в примечаниях
Буд. — «Будильник».
BE — «Вестник Европы».
ВО — «Восточное обозрение».
ВРП — «Вольная русская поэзия второй половины XIX века». Вступ. статья
С. А. Рейсера. Подготовка текста и примечания С. А. Рейсера и А. А. Шилова, «Б-ка поэта», Б. с, Л., 1959.
ГИМ — Отдел письменных источников Государственного исторического музея (Москва).
Д — «Дело».
Драгоманов — М. П. Драгоманов, Детоубийство, совершаемое русским правительством, Женева, 1877.
ЖО — «Живописное обозрение».
«Звездные песни» I — Н. Морозов, Звездные песни, М., 1910.
«Звездные песни» II — Н. Морозов, Звездные песни. Первое полное издание всех стихотворений до 1919 г., кн. 1–2, М., 1920–1921.
ИР — «Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенников по политическим причинам в период 1873–1877 гг., осужденных и ожидающих „суда“», Женева, 1877.
«Из стен неволи» — Н. А. Морозов, Из стен неволи. Шлиссельбургские и другие стихотворения, Ростов-на-Дону — СПб., 1906.
КС — А. В. Круглое, Стихотворения, М., 1903.
ЛН — «Литературное наследство».
МС — Н. Морозов, Стихотворения. 1875–1880, Женева, 1880.
Наб. — «Наблюдатель».
НСРПиС — «Новый сборник революционных песен и стихотворений», Париж, 1898.
ОД — «Общее дело. Газета политическая и литературная», Женева, 1877–1890.
03 — «Отечественные записки».
ПБ — «Песни борьбы. Сборник революционных стихотворений и песен», Женева, 1892.
ПД — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР.
«Песни жизни» — Омулевский, Песни жизни, СПб., 1883.
ПЛ — «Петербургский листок».
РБ — «Русское богатство».
РЛ — «Русская литература».
РМ — «Русская мысль».
СиП — П. Шумахер, Стихи и песни, М., 1902.
СП — Ф. Волховской, Случайные песни, М., 1907.
СС — «Собрание стихотворений», СПб., 1879.
Ст. — Стих, стихи.
«1905 год» — С. Синегуб, Стихотворения. 1905 год, Ростов-на-Дону, 1906.
Т, С — Тан, Стихотворения, СПб., 1910.
ФПСС — Вера Фигнер, Полное собрание сочинений, т. 4 (стихотворения), М., 1932.
ФС — Вера Фигнер, Стихотворения, СПб., 1906.
«Цветы и змеи» — Л. И. Пальмин, Цветы и змеи, СПб., 1883.
ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва).
ЦГАОР — Центральный государственный архив Октябрьской революции (Москва).
ЦГВИА — Центральный государственный Военно-исторический архив (Москва).
ЦГИА — Центральный государственный исторический архив (Ленинград).
ШСС — П. Шумахер, Стихотворения и сатиры. Вступ. статья, редакция и примечания Н. Ф. Бельчикова, «Б-ка поэта», Б. с, 1-е изд., (Л.), 1937.
ЯС — «Стихотворения Александра Яхонтова», СПб., 1884.
261. «Современник», 1865, № 11–12, с. 472. В сб. «Песни жизни» помещено в цикле «Сибирские мотивы». В этот цикл входили No№ 276–282.
262. Буд… 1866, № 49–50, с. 199, подпись: Камчаткин. В изображении жизненной карьеры чиновника, заканчивающейся верной службой хозяину-заводчику, Омулевский близок к Некрасову. Ср.: «Весь превратившися в лесть, Ныне ползу я ужом — И… в результате уж есть Деньги и каменный дом». У Некрасова: «Тих и кроток, как овечка, И крепонек лбом, До хорошего местечка Доползешь ужом… Купишь дом многоэтажный, Схватишь крупный чин…» («Колыбельная песня», 1845).
263. «Искра», 1867, № 28, с. 337, с подзаг. «С немецкого». Печ. по «Песням жизни», с. 39. Штуцер — старинное военное нарезное ружье большого калибра.
264. Д, 1867, № 10, с. 317. Печ. по «Песням жизни», с. 77. В свое время стихотворение пользовалось широкой популярностью в кругах демократической интеллигенции и входило в песенный репертуар революционной молодежи.
265. «Женский вестник», 1867, № 9, с. 137. «Ленивый раб» выражение, восходящее к евангельской притче о рабе, зарывшем талант (деньги) своего господина в землю и не получившем никакой прибыли.
266. Д, 1870, № 3, с. 42, подпись: Странствующий певец одноцветный. Матрона — в Древнем Риме почтенная женщина, мать семейства. Камелия — см. прим. 236. Телец златой — см. прим. 131.
267. Д, 1872, № 9, с. 143, с подзаг. «С венгерского». Печ. по «Песням жизни», с. 93.
268. Д, 1875, № 9, с. 112.
269. Д, 1877, № 6, с. 97.
270. ЖО, 1879, № 2, с. 25.
271. Полн. собр. соч., т. 2, 1906, с. 296. Напечатано редактором этого издания П. В. Быковым, очевидно, по утраченному впоследствии автографу. 748
272. Буд., 1881, № 46, с. 703, с подзаг. «Юмористическая поэма». Печ. по «Песням жизни», с. 231. Трюфели — здесь: съедобные грибы округлой формы, растущие под землей; употребляются как приправа.
273. ЖО, 1881, № 3, с. 49.
274. ЖО, 1882, № 12, с. 185. Этим программным стихотворением Омулевский открыл сб. «Песни жизни».
275. Наб., 1882, № 9, с. 151. Печ. по «Песням жизни», с. 81.
276. ВО, 1882, 19 августа. Рассказ о встрече с медведем носит, очевидно, автобиографический характер: об этом эпизоде Омулевский упоминает также в своем романе «Шаг за шагом», ч. 2, гл. 1 (Полн. собр. соч., т. 1, 1906, с. 83).
277. ВО, 1882, 30 сентября.
278. ВО, 1883, 17 февраля. Косач — тетерев. Дресва — гравий, крупный песок.
279. ВО, 1883, 17 марта. Посвящено старшему сыну поэта Василию (1881–1899).
280–283. ВО, 1883, 5 мая, 7 июля, 22 сентября, 29 декабря (посмертно).
284. ВО, 1884, 5 января, в редакционном сообщении о похоронах Омулевского. Стихотворение было найдено после смерти поэта на его письменном столе. Комментарии: 1, последний от 14/07/2012.
Примечания
1
«Ехать на дружках» — выражение чисто сибирское. «Дружками» зовут вольных ямщиков на Барабе, где у каждого из них имеется на ближайшей станции свой «дружок» (приятель), который обязательно и везет седока дальше за вперед условленную дешевую плату. На остановках за продовольствие и услугу не берут ничего, — так, по крайней мере, было на нашей памяти.
(обратно)
Комментарии к книге «Стихотворения», Иннокентий Васильевич Федоров-Омулевский
Всего 0 комментариев