«Подъем Испанской империи. Реки золота»

Подъем Испанской империи. Реки золота (fb2) - Подъем Испанской империи. Реки золота [litres] (пер. Екатерина Алексеевна Некрасова) (Испанская империя - 1) 3195K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Хью Томас

Хью Томас Подъем Испанской империи. Реки золота

Hugh Thomas

RIVERS OF GOLD

THE RISE OF THE SPANISH EMPIRE

Печатается с разрешения автора и литературного агентства The Wylie Agency (UK) Ltd.

© Hugh Thomas, 2003

© Перевод. Е. Некрасова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

Введение

Васко Нуньес де Бальбоа писал испанскому королю Фердинанду в 1513 году, что в поселении Дарьен в заливе Ураба, что ныне находится в Колумбии, текут реки золота. «У нас больше золота, – добавлял он, – чем здоровья, и нам, скорее, не хватает пищи, чем золота». Это письмо привело к наплыву в Центральную Америку кастильских охотников за золотом. Но и там, и в любом другом месте обеих Америк поиск золота сопровождался желанием привести души к христианству, жаждой знаний о Новом Свете и стремлением к славе.

Эта книга рассматривает первые два поколения исследователей, колонизаторов, правителей и миссионеров, проложивших путь огромной Испанской империи, у которой долго не было соперников; империи, продержавшейся три сотни лет, – дольше, чем ее британская, голландская или российская сестры. Многие страны в более поздние времена имели свой прилив колоссальной энергии: Франция в XIX веке, Германия в начале и США в конце XX века. Конец XV и начало XVI веков были исключительно испанской эрой – хотя итальянцы и португальцы тоже сыграли свою роль в этой истории.

Каждая глава «Рек золота» посвящена одному из эпохальных событий: падению Гранады, образованию единой Испании, изгнанию испанских евреев, открытию Нового Света Колумбом, испанским завоеваниям основных островов Карибского моря, началу колонизации юга Американского континента в Дарьене, ранним протестам доминиканцев против дурного обращения с индейцами, началу неустанных трудов фра Бартоломе де лас Касаса по защите туземного населения, началу работорговли чернокожими, избранию Карла V императором Священной Римской империи, завоеванию Кубы Диего Веласкесом и Мексики Эрнаном Кортесом, а также кругосветному плаванию Магеллана.

Я побывал во многих упомянутых в книге местах. Так, я посетил девственный Мадригаль-де-лас-Альтас-Торрес, где родилась Изабелла, и церковь Сан-Мигель в Сеговии, где она была провозглашена королевой. Я провел много счастливых дней в Севилье и Санлукар-де-Баррамеда, откуда отправлялись многие корабли империи, и я прошел от Могера до Палоса, откуда в первый раз отправился Колумб. Я знаю монастырь в Ла-Рабиде, где его радушно принимали. Я был в Сосе, где родился Фердинанд Католик, и в Мадригальехо, где он скончался, я был в Молинес-де-Рей, где Бартоломе де лас Касас столь красноречиво говорил перед Карлом V. Я видел мост, где в январе 1492 года Колумба по дороге из Гранады догнал королевский гонец, и был в Санта-Фе, где Колумб подписал свой контракт с католическими королями. Я видел дом в Куэльяре, где родился Диего Веласкес, и место его гулянки в Сантьяго-де-Куба. Я побывал в доме, где жил некогда Хуан Понсе де Леон, – теперь это место находится в Доминиканской республике, – и был в заливе, где он впервые ступил на землю Пуэрто-Рико. Я видел Косумель, Исла-Мухерес и Веракрус, где высаживались Кортес и его предшественники, я прошел по дороге оттуда до Мехико/Теночтитлана, путем, которым шли Кортес и его люди в 1519 году. Я посетил Жемчужный Берег и Картахену-де-Индиас на северном побережье Южной Америки. Я видел Кабо-Грасиас-а-Диос, где в 1502 году Колумб встретил торговцев-майя, и я видел залив Святой Анны (Новая Севилья) на Ямайке, где он провел печальный 1503 год.

Главным исключением из списка посещенных мной мест, упомянутых в этой книге, стала первая испанская колония на континенте – Дарьен в заливе Ураба на севере Колумбии, неподалеку от панамской границы. Эта территория сейчас находится в руках повстанцев, в чьи интересы, как мне кажется, не входит помощь историкам. Однако чтобы компенсировать этот пробел, в Британской библиотеке я подержал в руках первое издание «Амадиса Галльского» (Сарагоса, 1508).

Главы 33, 34 и 35 представляли серьезную проблему, поскольку я уже написал книгу о завоевании Мексики. Я могу только надеяться, что эти три главы будут представлять собой изложенные вкратце наиболее существенные сведения. Я пытался дать резюме, а не пересказывать свой же текст. Здесь я хотел бы выразить свою благодарность за помощь в написании этой книги многочисленным друзьям. Среди них Омеро и Бетти Арихис (Мексика), Рафаэль Атьенса (Севилья), Гильермо Баральт (Пуэрто-Рико), Марилус Баррейос (Тенерифе), Николо Каппони (Флорентийские библиотеки), Энтони Читэм, профессор Эдуард Купер (семейства Испании XV века), Джонатан Дориа (Рим), Дэвид Джонс (библиотека Палаты Лордов), Фелипе Фернандес-Арместо, Антония Фрэзер (вопросы религии), Карлос и Сильвия Фуэнтес (Мексика), Мануэль Антонио Гарсиа Аревало (Санто-Доминго), Иэн Гибсон (Гранада), Хуан Хиль (Севилья), Маурисио Гонсалес (Херес де ла Фронтера), Джон и Сьюки Хемминг (Бразилия), Дэвид Хениг (вопросы населения), Эусебио Леаль (Куба), Висенте Льео (Севилья), Кармен Мена (Севилья), Франсиско Моралес Падрон (Севилья), Бенцион Нетаньяху (вопросы инквизиции), покойный Маурисио Обрегон (Карибы), Херарда де Орлеанс (Санлукар-де-Баррамеда), Хуан Перес де Тудела (Мадрид), Ричард и Айрин Пайпс (Виргинские острова), Марита Мартинес дель Рио де Редо (Мексика), Оскар и Аннет де ла Рента (Санто-Доминго), Артур Росс (Ямайка), фра Винсенте Рубио (Санто-Доминго), Игнасио и Мария Глория Сегорбе (Севилья), Сантьяго и Исабель Тамарон, Джина Томас (немецкие тексты), Консуэло Варела (Севилья) и Энрикета Вила Вильяр (Севилья).

Я хотел бы поблагодарить директоров Британской библиотеки, Библиотеки Лондона, Национальных библиотек в Париже и Мадриде, Национального исторического архива в Симанкасе, Генерального архива Индий в Севилье, Архива документов в Севилье и Национального исторического архива в Мадриде.

Я также очень благодарен Глории Гутьеррес из агентства «Balcells» и Эндрю Уайли. Особенно хотелось бы поблагодарить Скотта Мойерза, прежде работавшего в нью-йоркском «Рэндом Хауз», за его скрупулезную работу над ранней версией книги, и сменившего его Дэвида Эберсхоффа за помощь. Моя жена Ванесса благосклонно согласилась прочесть рукопись книги и ее корректуру. Я очень признателен Терезе Веласко за то, что она тщательно распечатала и перепечатала рукопись, Джейн Биркетт за дотошную редактуру и Дугласу Мэтьюзу за быстрое и прекрасное составление алфавитного указателя.

Приношу благодарность трудам двух ученых, чья работа так мне помогла: Эрнсту Шаферу, продолжателю великой традиции немецкой науки, за алфавитный указатель к двум сериям собранных и не публиковавшихся раньше официальных документов, взятых из архива Индий (см. CDI и CDIU в библиографии), и Антонио Муро Орехона за соответствующую работу над каталогом американских документов в севильском Архиве документов (также см. Библиографию).

Хью Томас,

17 марта 2003 года

Примечания:

1. Я обычно англизировал испанские географические названия, когда есть английский вариант, – Гавана, а не Хабана, Севилья, а не Севийя. Но христианские имена я оставлял так, как они звучат по-испански, – Хуана, а не Иоанна, Фернандо, а не Фердинанд[1].

Я также переводил титулы – герцог, но не дуке.

2. В Испании XVI века люди выбирали фамилию любого из своих дедов или бабок. Например, два брата могли иметь совершенно разные фамилии – Лас Касас мог приходиться братом Пеньялосе.

3. Я старался стандартизировать валюты, переводя все цены в мараведи.

4. Большое количество цитат из Бартоломе де лас Касаса, Гонсало Фернандеса де Овьедо, самого Колумба и Пьетро Мартитре д’Ангиера, а также из сборника документов Мартина Фернандеса де Наваррете и «Collection de documentes ineditos», относящихся к открытию Нового Света и его завоеванию, – мои собственные переводы. Те часы, которые я провел, занимаясь этой чудесной работой, – самые замечательные в моей жизни.

Книга первая Испания на перепутье

Глава 1 «Этот город – жена, муж ее – гора»

Остановись на террасе Альгамбры и оглянись вокруг.

Этот город – жена, муж ее – гора,

Опоясанная водами,

Цветы ожерельем охватывают ее шею,

Перстни ее – ручьи, и – узри! – свадебные гости

ее рощи деревьев.

Жажду их утоляют каналы.

Альгамбра высится подобно венцу на челе Гранады,

В который вплетены звезды.

Альгамбра (да хранит ее Аллах)

Подобна рубину в этом венце.

Гранада – невеста, чей венец – Альгамбра,

Цветы – украшения и драгоценности ее.

Ибн Замрак{1}, ок. 1450 года

Испанская армия и двор рас полагались в Андалусии, в Санта-Фе – новом белом городе, который построили король Фердинанд и королева Изабелла для осады Гранады, последнего оплота исламского сопротивления христианству в Испании. Стояла осень 1491 года. Те, кто бывал в это время года на плодородной равнине, веге, на которой стоит Гранада, помнят эту легкую прохладу ясного утра, полуденное синее небо и сверкание почти вечных снегов высокой сьерры на юге.

Санта-Фе был возведен солдатами наскоро, за восемьдесят дней, и напоминал решетчатый крест в четыре сотни шагов длиной и три сотни шагов шириной. По совпадению, после решения Фердинанда построить город, пожар уничтожил старый испанский военный лагерь поблизости{2}. Королева едва успела спастись из шатра, причем ей пришлось на время одолжить одежду у подруги. Чтобы добыть материал для строительства нового города, солдаты снесли до основания несколько деревень по соседству. Но сейчас у Санта-Фе имелся собственный мэр, придворный, один из героев предшествующего периода войны с Гранадой – Франсиско де Бобадилья, comendador (командор) ордена Калатрава, одного из полурелигиозных братств, сыгравших такую большую роль в христианской Реконкисте Испании. Бобадилья также был maestresala (мажордом) монархов и братом лучшей подруги королевы, Беатрис де Бобадилья{3}. Теперь в городе имелись стойла на тысячу лошадей. Эта демонстрация решительности испанцев и скорость, с которой они выстроили Санта-Фе, послужили сильным психологическим оружием против мусульман{4}.

Санта-Фе и до сих пор являет собой маленький, сияющий белый город. Стоя на площади перед церковью Санта-Мария-де-Энкарнасьон, возведенной в XVI веке, можно видеть отходящие от нее во все четыре стороны улочки с белеными домами. Посредине каждой из четырех древних внешних стен видны ворота, увенчанные часовенками. Ярко-белые, они кажутся новенькими и вечными. Над входом в церковь изваяно копье с надписью «Аве, Мария!» в память кабальеро Эрнана Переса де Пулгара, «доблестного рыцаря»{5}, который однажды зимней ночью проник в Гранаду по потайному ходу, чтобы пригвоздить своим кинжалом к дверям главной мечети города пергамент с этими словами{6}.

Подвиг Пулгара напоминает, что конфликт христиан с мусульманами рассматривался многими как cвященная война, в которой мужи стремились выказать свою храбрость. Большинство представителей испанской аристократии участвовали в ней, и многие сражались не только ради завоевания Гранады, но и ради славы.

Гранада лежит на высоте полутысячи футов над уровнем моря в шести милях к югу от Санта-Фе. Из испанского лагеря этот город казался массой дворцов и домиков, питаемых водой двух рек, сбегавших с гор Сьерра-Невады, Хениль и Дарро, которые сочетаются браком, то есть сливаются прямо возле города. «Что Каир хвалится своим Нилом, когда у Гранады тысяча Нилов?» – вопрошал мусульманский поэт. С высоких минаретов над мечетями, которые, как считали христиане, вскоре станут церквями, муэдзины призывали правоверных к молитве.

Испанские монархи восемь лет назад получили от покладистого папы-генуэзца Иннокентия VIII право покровительства всем церквям и монастырям, которые будут основаны на завоеванной территории{7}. Испанские солдаты могли во время разведки заглядывать в осажденный город. Их глаза притягивала «арка ушей», Пласа-дель-Ареналь, не говоря уже о Бибаррамбле, квартале ремесленников, а также плотно заселенный богатый квартал Альбайсин.

Город был, скорее, похож на мусульманские города Северной Африки, чем на христианскую Испанию, как могли бы сказать один-два опытных солдата. Красоту голубых черепиц Гранады не было видно издалека, также христиане не могли прочесть арабских изречений «Не будь праздным», или «Нет победителя, кроме Бога», или даже «Благословен Тот, кто дал имаму Мухаммеду дворец, краше которого нет». Но слухи о богатстве Гранады ходили по испанскому лагерю. Некоторые кастильцы считали, что река Дарро – золотоносная, но более трезвые испанские командиры знали, что главным богатством Гранады был шелк, который иногда привозили в виде сырца из Италии, но по большей части производили в долине Альпухаррас на юге, за Сьерра-Невадой и, выкрашенный в разные цвета, продавали на рынке la alcaiceria.

Выше располагался очаровательный, беспорядочный дворец Альгамбра, большая часть которого была построена в XIII и XIV веках, причем большую часть работ выполнили рабы-христиане. Опять же, из испанского лагеря не было видно множества арок, ведущих из одной великолепной комнаты в другую. Но были видны крепкие башни и соединявшие их деревянные галереи. Еще выше, в конце тропинки, окаймленной миртом и лавром, раскинулись прекрасные сады Хенералифе, полные замечательных плодов и прекрасных источников – по крайней мере, так говорили лазутчики{8}.

Но осаждавшие видели в городе одетых в смехотворные, по их мнению, мусульманские одежды мужчин и женщин. Женщины носили так называемые бурка – одеяния, скрывавшие не только их тела, но и большую часть лица. По ночам они напоминали призраков{9}. Также там были и беженцы, спасавшиеся от христиан после более ранних сражений, из других городов. Но не только они, а еще и люди, которые не хотели жить как зависимые мусульмане (мудехары) в условиях, установленных в таких местах, как Уэскар, Сахара, Малага, Алькала-де-лос-Газулес и Антекера{10}.

К этому времени только немногие из мосарабов – христиан, переживших несколько поколений мусульманского правления, оставались в Гранаде. Большинство из тех, что некогда жили здесь, были изгнаны властями как возможные предатели. В Гранаде жило некоторое количество евреев – но их обычаи, равно как еда и официальный язык, были по большей части арабскими. Они куда больше подходили к стилю жизни этого города, чем христиане.

Гранада была столицей эмирата, возникшего в XIII столетии из тени других павших исламских монархий – Кордовы, Валенсии, Хаэна и Севильи. Эмиры происходили из семейства Насридов, которое возвысилось в 1240-х годах, когда умный полководец из маленького городка Архона в Центральной Андалусии, в семи милях от Андухара, сам провозгласил себя монархом под именем Мухаммада I. Он заключил мир с христианами, послал пять сотен человек на помощь королю Фердинанду при захвате Севильи и выплатил дань кастильцам. Эти отношения тянулись бесконечно – Гранада платила золотом Кастилии до 1480 года, чтобы обеспечить свое существование, хотя считали ли христиане это вассалитетом, остается под вопросом.

Этот осажденный город в 1491 году оставался последней цитаделью исламской империи, которая некогда простиралась за Пиренеи и включала в себя северные испанские территории, такие как Галисия и некоторое время даже Астурия. Некогда исламская цивилизация Испании была богатой, сложной и образованной, а кастильцы, как и прочие христиане, многому у нее учились. Но европейская цивилизация больше не искала в исламском мире вдохновения.

Насриды избрали Гранаду своим оплотом, как религиозным, так и военным. Хотя ее внутренняя политика была некрасивой, убийство и предательство в правящей семье стали нормой, но муллы были суровы{11}. Всем мусульманам из других мест их духовные предводители предписывали бежать именно сюда: «Во имя Аллаха, о мусульмане, Гранада не имеет равных, и нет ничего лучше, чем служить на рубеже во время Священной войны… Аль-Андалус… где по слову Пророка живые счастливы, а мертвые мученики, это город, в который, доколе он стоит, христиане не попадут иначе как пленники…»{12}

Несмотря на такие советы, многие мусульмане оставались жить в городах христианской Испании, в морериях – мусульманских гетто: около 30 000 человек в Арагоне, в основном в долине Эбро, примерно 75 000 в Валенсии и от 17 000 до 25 000 в Кастилии{13}. Условия их жизни были одинаковы, будь они жертвами недавних завоеваний или их предки отдались под власть христианской Испании в XIII веке или раньше. Если христиане после сражения захватывали мусульманский город, мусульман из него изгоняли, но если город сдавался без боя, они часто там оставались и становились мудехарами{14}. Последнее решение казалось исламу опасным. Исламский законник писал: «Следует опасаться всепроникающего влияния их [христиан] образа жизни, их языка, их платья, их отвратительных обычаев и их влияния на людей, долго живущих рядом с ними, как это случилось с [мусульманскими] жителями Авилы и других городов, ибо они утратили свой арабский язык, а когда был забыт язык, они утратили и свою правоверность»{15}. Но с исламским законодательством шла вразрез и выплата государством дани христианскому королю, как делала Гранада большую часть своего существования.

Но христиане поступали по-разному. Наварра, номинально независимое королевство на севере, в Пиренеях, была особенно терпима к исламу. На юге такой терпимости проявлялось значительно меньше, хотя использование арабского языка продержалось в Валенсии дольше, чем где бы то ни было. Большинство христианских властей в Кастилии, однако, допускали исламские обычаи. Господствующий кодекс законов Альфонсо X, «Семь партид», гласил, что «мавры пусть живут среди христиан так же, как и… евреи, следя за своими землями и не нанося урону нашим… да не отнимается у них имущество»{16}.

Многие из христианских предводителей в Санта-Фе хорошо знали арабский мир, а кое-кто даже испытывал чувство верности обеим сторонам. Некоторые рыцари в христианском воинстве были мусульманского происхождения, а новообращенные и перебежчики много лет играли большую роль в этих войнах. Конфликты последних поколений приводили к заключению союзов, многие из которых были сомнительны, а одна прославленная мусульманская семья, воспетая в балладах Абенсеррахи, в 1460-х нашла убежище у герцога Медина Сидония{17}.

Покойный монарх Гранады, Абу аль-Хассан, сделал своей любимой женой прекрасную пленницу-христианку Исабель де Солис, дав ей имя Сорайя. Отсюда, естественно, пошла вражда между семьями двух жен Абу аль-Хассана.

Война против Гранады порой, казалось, шла на равных, испанцы тоже терпели поражения. Но теперь было понятно, что эмират скоро сдастся и война окончится триумфом христиан. После почти восьми сотен лет весь полуостров будет свободен от мусульманского ига.

Грядущая победа обуславливалась несколькими предпосылками: земледелие мусульман в веге было подорвано постоянными налетами испанцев, талас, осуществлявшимися начиная с 1482 года из недавно завоеванного города Альхама. Испанцы уничтожали пшеницу и оливковые деревья. Натиск кастильцев был успешен. Города сдавались один за другим – даже Ронда с ее высокими стенами, считавшимися неприступными. В 1487 году падение порта Малага практически решило итог войны. Тысячи арабов были взяты в плен, сотни обращены в рабство{18}.

Гранада все еще имела выход к морю через южные горы и рыбацкий городок Адру, где, по идее, могли бы высадиться подкрепления из Северной Африки. Но помощь не пришла. Исламские эмираты Магриба были дружественны Насридам, но в это время помощи дать не могли. Только одна деревня вне стен Гранады все еще поставляла в город фрукты и овощи, это была Альфакар в четырех милях к востоку от города на склонах Сьерра-де-Уэтор.

Эмир города, безвольный Боабдил, некогда был пленником у христиан, и хотя он нарушил условия соглашения его семьи с испанцами как минимум один раз, его верность собственному народу теперь тоже была под вопросом. Разлад в Гранаде тоже стал фактором победы христиан, особенно после 1485 года, когда испанская армия рассекла эмират на две части.

Не сразу очевидно, почему кампания против Гранады началась в начале 1480-х. В городе было около полумиллиона мусульман, чьих правителей наверняка можно было угрозами заставить выплачивать дань, которую они исправно платили в течение 250 лет. Несомненно, требовалось стереть из памяти 1481 год, когда Муллай Хасан, дядя эмира Боабдила, захватил христианский город Сахару (в то время как ее правитель, Гонсало Сааведра, был в загуле в Севилье) и предал мечу большую часть города. Но это поражение уже было отомщено победами христиан в Альхаме, Лусене и Ронде.

Во всяком случае, решение присоединить Гранаду к Кастилии было принято кортесами (парламентом) в Толедо в 1480 году. Хронист Альфонсо де Паленсия, хорошо знавший королеву Изабеллу, был уверен, что она и ее супруг король Фердинанд решили положить конец независимости Гранады еще в самом начале своего правления. Они не раз заключали перемирия с эмиратом в 1470-х, когда им надо было уладить внутренние проблемы, но, разобравшись с ними, они поручили чиновнику из Севильи, Диего Мерло, начать наступление на Гранаду{19}.

Правда заключается в том, что христиане на протяжении XIII и большей части XIV столетия рассматривали эмират исключительно как мусульманское владение внутри Кастилии. Правители Гранады порой посылали солдат сражаться на стороне кастильского короля. Но, похоже, они воспользовались гражданской войной в Кастилии и во время одного из перемирий с Изабеллой разорвали старые союзы. Теперь настала пора положить этому конец (по крайней мере, такое объяснение дал Фердинанд мамелюкам Египта){20}.

Богатство Гранады, несколько преувеличенное, также очень манило христиан, хотя оно по большей части зависело от генуэзских купцов (семейств Чентуриони, Палавичини и Вивальди), а также от Датини и Прато, чья торговля связывала мусульманскую Испанию с Северной Африкой и далее с Италией. После поражения Насридов они могли покинуть Гранаду. Генуэзцы были, конечно, христианами, но многие из них относились к вере легкомысленно.

Фердинанд и Изабелла, несомненно, хотели порадовать папу, а нунций папы Сикста IV, Николо Франко, говорил в 1470-х об опасности сохранения мусульманского анклава в Испании – в то же самое время, когда выступал против евреев в Кастилии. В 1479 году папа издал буллу о крестовом походе, призывающую к войне против мавров Гранады, и повторил призыв в другом подобном документе, Orthodoxae Fidei в 1482 году.

Христианство играло центральную роль в кастильской армии. Перед солдатами в битву несли серебряный крест, дарованный папой Сикстом IV. Его несли перед знаменем святого Якова (Сант-Яго), покровителя страны. Также армию сопровождал меч Святого Фердинанда, короля, завоевавшего Севилью в XIII веке, а также знамя святого Сан-Исидро (святого Исидора), ученого епископа Севильи, жившего в VII веке. Всегда войско сопровождали священники, чтобы петь «Te Deum», в битвах сражались архиепископы и епископы.

Быстрое превращение мечетей в церкви, украшенные многочисленными крестами и колоколами, стало признаком завоеванных христианами городов. Это были дни, когда папы и кардиналы должны были вести собственные битвы. Епископы окружали себя свитой вооруженных вассалов. Они соперничали друг с другом в великолепии своих войск. При необходимости клирики сами вступали в бой, и войска их порой усиливались купцами. Луис Ортега, епископ Хаэна, разумно управлял Альхамой после ее завоевания в 1482 году, в то время как архиепископ Каррильо предводительствовал войсками под командованием короля Фердинанда в битве при Торо в 1475 году. Епископы Паленсии, Авилы и Саламанки в одной и той же гражданской войне предводительствовали отрядами из 200, 150 и 120 копейщиков соответственно, которые содержали за свой счет{21}.

У войны с Гранадой была еще одна стратегическая цель – вырвать юго-восточное побережье Испании из-под власти, связанной с пугающей, агрессивной международной угрозой в лице турок{22}. Кроме того, в прошлом как минимум дважды король Наварры искал союза с Гранадой, так что Кастилии грозила война на два фронта{23}. В таких условиях существование исламской монархии на испанских землях могло расцениваться как оскорбление, по мнению нунция Франко. Мусульмане Магриба однажды могли снова исполниться уверенности и помочь Гранаде. Кроме того, последнее столетие и даже больше вдоль всей христианско-исламской границы постоянно шли стычки. Безрассудные набеги нарушали перемирия и мешали торговле, хоть они и служили источником прекрасных баллад, посвященных отважным командирам обеих сторон, изящно восседавшим на прекрасных конях (по мавританской манере, «a la jineta»), служившим прекрасным дамам, коварным и лукавым, или, по крайней мере, угонявшим скот. В этих балладах и христиане, и мусульмане обладали равными доблестями, достойными восхищения, и среди них не было негодяев.

Эта неуправляемая жизнь порубежья казалась опасной монархам, одержимым жаждой эффективного управления, в любом случае им не по вкусу было, что аристократы ищут себе славы в конфликтах, которые Корона не может контролировать. Кроме того, всегда существовал риск, что незначительная стычка по несчастной случайности перерастет в войну в самое неподходящее время.

Возможно также, что король Фердинанд, который в прежних войнах показал себя успешным стратегом и командующим, боялся, что превосходство христиан, возникшее благодаря их артиллерии, в один прекрасный день рухнет, поскольку мусульмане выдвинут против них еще какое-нибудь новшество{24}.

Макиавелли, флорентиец, поклонник короля Фердинанда, давал более циничное объяснение: через двадцать пять лет в своем трактате «Государь» он писал, говоря о Фердинанде: «Ничто не может внушить к государю такого почтения, как военные предприятия и необычайные поступки»[2]. Так что, возможно, Гранада была последней составляющей национальной идеи, тем, в чем постоянно враждующая между собой знать могла найти согласие. Макиавелли считал, что Фердинанд «увлек ею кастильских баронов так, что они, занявшись войной, забыли о смутах; он же тем временем, незаметно для них, сосредоточил в своих руках всю власть и подчинил их своему влиянию»{25}.

Герцог Медина Сидония, глава семейства Гусман, действительно примирился со своим недругом, маркизом Кадисом, главой дома Понсе де Леон, когда привел свои войска на помощь последнему и тем спас его под стенами Альхамы. Совместное служение общему, национальному делу объединяло этих аристократов так, как они и не мечтали в дни мира. Так, Хуан Лопес де Пачеко, маркиз Вильена, старый враг королевы, успешно действовал против мусульман в Альпухарре, плодородной горной гряде к югу от города. Родриго Тельес Хирон, магистр ордена Калатрава, воевал против Изабеллы во время гражданской войны в 1470-х – но погиб, сражаясь за нее в Лохе в 1482 году. Так родилась национальная аристократия, верная национальной идее.

Глава 2 «Единственная счастливая страна»

Испания – единственная счастливая страна…

Петер Мартир. Письма, 1490 год

Испанский двор, развязавший войну с Гранадой, был странствующим двором. Его ежегодная перекочевка в течение многих поколений напоминала перегон стад мериносовых овец с летнего пастбища на зимнее и обратно. В последнее время короли кочевали в основном в юго-восточном направлении, подчиняясь необходимости войны. Но и до начала войны центр испанской власти, закона и управления был кочевым{26}. Один год, например, монархи останавливались в двадцати различных городах и стольких же деревнях, проводя вместе со свитой неуютные ночи в пути между двумя крупными городами. Они скитались по зернопроизводящим районам юга и запада, а также долине Эбро, но не оставляли без внимания менее плодородные регионы, такие, как Галисия или Страна Басков. Они посещали винодельческие районы, такие, как богатые земли вокруг Севильи, но также и долины в среднем течении Дуэро, и нижнюю Галисию. Они знали о феодальном хозяйстве не меньше, чем о церковных и королевских владениях, – таковы были три основных вида собственности.

В 1488 году двор провел январь в освященной веками Сарагосе, проехал через весь Арагон до порта просвещенной Валенсии, куда он прибыл в конце апреля, и в мае отправился в Мурсию – место, где впечатляющие стены окружали не слишком интересный город. Затем монархи разделились: король отправился в военный лагерь близ моря, в Веру, а королева осталась в Мурсии. Но в августе двор снова воссоединился и вернулся в Кастилию, проведя несколько дней в Оканье близ многолюдного Толедо, который был излюбленным местом пребывания королевы. В сентябре они достигли сурового Вальядолида. Изабелла провела там остаток года, а Фердинанд отправился в богатые церковные города Пласенсия и Тордесильяс на Дуэро{27}.

Эта перекочевка отметила пятнадцатую годовщину правления монархов. Но кочевой быт был характерен и для правления их предков{28}. Все прежние правители тоже проводили тысячи часов верхом – престолом Испании было седло{29}. На каждой остановке с вьючных мулов сгружали ларцы и ящики с бумагами и канцелярскими принадлежностями, сундуки с фламандскими гобеленами и картинами, роскошными платьями и камзолами из Нидерландов, папки и воск для печатей{30}. Каждую пятницу, будь они в Севилье или Сеговии, Мурсии или Мадриде, монархи выделяли время для публичных аудиенций, во время которых вершили суд{31}.

Дворцы, монастыри или замки, где останавливался королевский двор, были похожи друг на друга: обычно открытый круглый двор, наружная стена для защиты, никаких украшений – единственный намек на изыск, как правило, ограничивался надвратным украшением. Снаружи вряд ли можно было понять, сколько внутри строения этажей. Большая часть этих зданий имела круглые башни по углам, что контрастировало с квадратным планом сооружения, сложенного из тесаного камня. Испанские монархи повидали много таких грубых жилищ испанской знати, в которых они проводили столь много времени.

В то время монархи и двор чаще всего посещали Вальядолид, второй по величине после Севильи кастильский город. Это была почти столица, и город процветал: здесь после 1480 года располагалась новая канцелярия или верховный суд Кастилии. Еще не была возведена одна из архитектурных жемчужин того времени – колледж Сан-Грегорио, основанный образованным духовником королевы Альфонсо де Бургосом, позднее епископом Паленсии, как и соседний изящный колледж де Санта-Крус, построенный по заказу кардинала Мендосы. Оба они будут позже возведены выдающимся испанским архитектором Энрике де Эгасом. Эти два новых колледжа казались новому поколению епископов и преподавателей ключом к учености.

Но не завидовали ли испанские короли и не копировали ли давно возникшие постоянные столицы своих малоподвижных соседей – королей Португалии, Франции и Англии – и тем более Гранады? Разве сами императоры не были гостями в Риме?{32} Королевские перекочевки были тяжелы как для двора, так и для советников, и уж точно для самих монархов (особенно тех, кто страдал от подагры). Мудрая сводня Селестина из одноименного романа Фернандо де Рохаса говорила: «Тот, кто живет во многих местах, ни в одном не находит отдыха», и Сенека вторит ей: «У путешественников много мест для жилья, но мало друзей».

Действительно, в 1478 году беременная Изабелла некоторое время провела в Севилье, в то время как ее муж Фердинанд отправился в Сарагосу и Барселону, чтобы разобраться с тем, что он считал исламской и французской угрозой. Иногда король также выбирал место для остановки на несколько дней там, где была хорошая охота. Обоих монархов часто можно было застать в иеронимитских монастырях{33} – таких, как прекрасное сельскохозяйственное имение Ла Мехорада неподалеку от Медина-дель-Кампо, или во францисканских хозяйствах Эль Аброхо неподалеку от Вальядолида, где они на время удалялись от мира{34}.

У этих государственных перекочевок были и свои преимущества: Фердинанд и Изабелла посетили почти все уголки Испании, где выслушивали жалобы и вершили суд. Английские монархи иногда ни разу не покидали родной страны, французские редко покидали Иль де Франс[3]. А вот испанские владыки знали собственное королевство лучше, чем другие монархи знали свои земли. Когда они пытались урегулировать требования конфликтующих сторон, они видели практические последствия собственных приговоров. Они также встречались с жителями провинций, где примечали тех, кто могли бы стать хорошими государственными служащими{35}.

Такие странствия были тем более важны, что королевства были раздроблены. Фердинанд и Изабелла могли, по мере необходимости, встречаться со всеми четырьмя кортесами (парламентами) Каталонии, Арагона или Валенсии и Кастилии. В 1486 году они побывали даже в далекой Галисии, в первую очередь для того, чтобы подавить восстание графа Лемоса. Однако оказавшись там, они не только лично наблюдали за разрушением двадцати замков потенциальных мятежников, но также посетили Сантьяго, чтобы помолиться перед гробницей святого апостола Иакова. Они поручили Эгасу построить странноприимный дом рядом с собором покойного епископа Диего Хемиреса – строение, в котором, как они надеялись, разместится школа врачей, а также гостиница для пилигримов{36}.

Монархи также дважды посетили Бильбао, в то время как Фердинанд в 1476 году посещал Гернику и поклялся уважать fueros (права) Страны Басков. Единственной частью Испании, которую они не посетили, была Астурия, хотя она и являлась колыбелью их королевства: ее древняя столица, Овьедо, была отрезана высокими горами, которые предок Фердинанда и Изабеллы, король Гарсия Астурийский, пересек в 912 году, чтобы никогда не вернуться назад{37}.

Высшая знать королевства тоже странствовала, порой не меньше королей, ибо слишком часто их владения находились в разных частях страны{38}.

В городах Кастилии, где останавливались монархи, можно увидеть рисунки фламандского художника Антона ван дер Вингаэрде. Вообще-то этот художник творил двумя поколениями позже, и некоторые из городов, которые он так тщательно выписал, за это время успели разрастись. В свете этого роста в середине XVI столетия фрай Игнасио де Буэндиа написал любопытную пьесу «El Triunfo de Llaneza», выступая против миграции крестьян в города в поисках заработка. Если в 1512 году население Барселоны составляло 25 000 человек, во времена Вингаэрде там уже жило более 40 000{39}. В дни Буэндиа сельская местность обезлюдела. Изменился и характер некоторых городов – новый собор в Севилье был закончен только в 1506 году. Строились церкви в Гранаде. Но нет гида дотошнее, чем этот фламандец, и многие из башен, дворцов, улиц и стен в 1490-м могли выглядеть так, как на его изящных рисунках.

Немецкий художник Кристоф Вайдитц из Страсбурга сохранил для нас облик испанцев того времени. Опять же, его искусная «Книга костюмов» была составлена позже, но мода тогда менялась не слишком быстро, и рыцари Вайдитца, предводители, дамы, морские капитаны, черные и мусульманские рабы в 1528 году показались бы странствующим испанским монархам вполне знакомыми. Были ли карикатурами его смеющиеся торговцы, пышногрудые графини, задумчивые моряки, трудолюбивые рабы и слуги, развязные всадники?{40} Даже поверхностное прочтение «Селестины», одного из испанских шедевров того времени, который доныне не утратил своей остроты, дает основание предположить, что мужчины и женщины 1490 года были именно такими, как изобразил их Вайдитц.

Двор предполагал в первую очередь присутствие королевы и короля – именно в этом порядке, потому что королева Изабелла из двоих монархов была более могущественной. В то время ее единство с королем Фердинандом рассматривалось как чудо – трудно найти другой пример двух суверенных монархов, объединенных браком, которые так успешно действовали бы вместе. Вильгельм и Мария Английские? Власть первого была куда больше, чем королевы. Были два царя в Спарте и два консула в Риме, но это явно неподходящие примеры. Как ни странно, успех Изабеллы и Фердинанда так и не привел к повторению их примера.

Этих монархов часто видели в Санта-Фе в 1491 году, обычно верхом. Мы можем представить себе решительный облик Изабеллы по ее статуе – королева вдумчиво молится в королевской часовне в соборе Гранады, как изобразил ее Фелипе де Бигарни{41}. Она была белокура и белокожа, как и большинство представителей семейства Трастамара, такой мы видим ее на множестве портретов{42}.

В 1491 году Изабелле было сорок лет. Она родилась в 1451 году во дворце своего отца, короля Кастилии Хуана II, в маленьком, но многобашенном городке Мадригаль-де-Альтас-Торрес, от которого день езды на юг до торгового города Медина-дель-Кампо. Дворец не был монументальным сооружением, он был построен просто на случай как резиденция на пути королевских поездок. Когда король Хуан умер в 1454 году, ему наследовал сводный брат Изабеллы, Энрике IV. Изабелла переехала в Аревало, на двадцать миль восточнее, где прожила семь лет с матерью, которая все глубже погружалась в слабоумие. В городе было много зданий в мудехарском стиле и прочих напоминаний о том, что он был завоеван христианами, – в частности, таким напоминанием были и сами мудехары. В Аревало они и евреи были меньшинствами, к которым относились терпимо, а раввин и его сын были широко известны своим красноречием.

В детстве Изабелла часто посещала францисканский монастырь за городом, основанный, по слухам, самим святым Франциском. Она полюбила этот орден и даже потом будет просить, чтобы ее похоронили во францисканском одеянии. Проведенное в Кастилии детство оставило свой отпечаток на Изабелле – там было жарко летом, холодно зимой, там дуют дикие ветра, а города отдалены друг от друга.

Ее образование, как и у ее брата Альфонсо, было поначалу доверено Лопе де Баррьентосу, доминиканцу, который впоследствии стал толерантным епископом Сеговии. Позднее в ее классной комнате бывали ученый Родриго Санчес де Аревало, епископ Паленсии, позднее ставший представителем своих монархов в Риме. Он был теоретиком, который развил идею о верховенстве кастильской монархии в Европе, ибо в его «Historica Hispanica» утверждалось, что в классические времена Кастилия не только превосходила Португалию, Наварру и Гранаду, но также Францию и Англию. Эти высокопарные утверждения о роли его страны и монархии не могли не оказать влияния на его ученицу.

От одного из своих наставников Изабелла переняла восхищение Жанной д’Арк. Когда она вышла замуж, ей преподнесли хронику деяний знаменитой Орлеанской девы, написанную анонимным поэтом, что заставило Изабеллу мечтать о том, что и она однажды вернет утраченное королевство ее предков – в данном случае Гранаду.

Вскоре она и ее брат Альфонсо отправились ко двору, чтобы вместе со свитой королевы поселиться в Сеговии (мать королевы, уже вряд ли сохранившая остатки разума, оставшиеся ей сорок лет провела в Аревало{43}). Несмотря на все очарование Сеговии, позже перестроенной под покровительством королевы, это было для Изабеллы трудное время, ибо королева, пусть и красивая, была своенравной и непредсказуемой{44}. Король Энрике намеревался перенять мавританский обычай, издевался над христианством и не думал о войне с исламом. Воспоминания об этом обуреваемом страстями дворе наверняка стали причиной суровости Изабеллы в будущем.

Изабелле предлагали различных женихов, и всегда по политическим мотивам – герцог Гиеньский, который мог оказать помощь в ситуации с Наваррой; старый король Португалии Афонсу, союз с которым устранил бы угрозу войны на западе; даже герцог Ричард Йорк, в будущем шекспировский король-убийца Ричард III; влиятельный аристократ Педро Хирон, брат маркиза Вильены, который мог привести большую часть земельной аристократии к повиновению Короне.

Но что же многообещающий наследник престола Арагона, троюродный брат Изабеллы, Фердинанд, у которого у самого были права на престол Кастилии и брак с которым означал объединение испанских корон?

Пока права Изабеллы на престол поддерживались врагами ее сводного брата, короля. Гражданская война между двумя группировками кастильской знати началась на нижнем уровне, и в 1468 году, когда ее брат Альфонсо умер у нее на руках, в Карденьосе близ Авилы она была провозглашена врагами короля Энрике претенденткой на престол. Ее избрали потому, что считали, что ей можно будет диктовать свою волю. С другой стороны, она казалась решительно настроенной завоевать корону Кастилии и ради этого готовой пойти на любой компромисс. Несколько последующих лет жизни для Изабеллы были сложными, полностью понятными, видимо, только специалисту по генеалогии, нотариусу или же придворному сплетнику. Все же мы должны постараться выделить то, что нам доподлинно известно, поскольку эти события являются ключом к остальной жизни Изабеллы. Эта история разыгрывалась в Старой Кастилии, в таких городах, как Сеговия, Мадригаль-де-лас-Альтас-Торрес с его пронзительными ветрами, в Аревало, Оканье и в какой-то мере в Мадриде, городе будущего.

Король Энрике был странным человеком – возможно, гомосексуалистом, порой импотентом (его первый брак с Бланкой Наваррской был признан недействительным именно по этой причине). Он был импульсивен, медлителен, порой его охватывал творческий порыв, но чаще – лень. Но он не был глуп{45}. Аристократы считали его легко управляемым. Главный церковник страны, беспокойный архиепископ Толедский Альфонсо Каррильо де Акунья хотел, чтобы Изабеллу провозгласили королевой здесь и сейчас же, в то время как друг короля с самого детства и самый могучий из аристократов, Хуан Пачеко, маркиз де Вильена и мажордом королевства, хотел, чтобы ее просто провозгласили наследницей. Каррильо надеялся, что Изабелла в конце концов выйдет замуж за Фердинанда Арагонского. Но у Пачеко был свой претендент на ее руку – Афонсу Португальский, и они с Энрике разработали сложную схему, чтобы этого брака добиться{46}. В конце концов Изабелла приняла титул наследницы престола, но не королевы, и не стала торопиться с замужеством, и имела на то основания, поскольку ей было всего лишь семнадцать лет. Король Энрике признал Изабеллу наследницей. Его удалось в то время убедить, что Изабелла, хотя и очень юная, более убедительная претендентка на престол, чем его собственная дочь Хуана пяти лет от роду, прозванная Бельтранехой, – по имени Бельтрана, герцога Альбукерке, «доброго рыцаря» (el buen caballero), поскольку были основания считать его ее отцом{47}. Затем последовала церемония примирения сторон в иеронимитском монастыре Гисандо у подножия гор Гредос. Изабелла, отныне официально принцесса Астурийская, отправилась к минеральным источникам Оканьи, неподалеку от Толедо с его сладкими водами, твердыни Пачеко, где большую часть своей жизни проводил и король.

У инфанты уже имелся важный механизм политической власти – хорошо подобранный двор. Его возглавлял муж ее придворной дамы, Гонсало Чакон, некогда управитель Альваро де Луны, долгое время бывшего министром короля Хуана I. Его кузен, Гутьере де Карденас{48}, мажордом двора, успешно выдвинулся из числа приближенных архиепископа Каррильо. Оканья была штаб-квартирой Карденаса, поскольку здесь был его дворец, чьи колонны венчали раковины и гербовые щиты, сохранившиеся и поныне, и именно здесь поселилась Изабелла. В 1469 году и Карденас, и Чакон были молодыми людьми, решительно настроенными добиться ослепительного успеха в государственной карьере.

Секретарем Изабеллы был ученый Альфонсо де Паленсия{49}, историк и гуманист, блистательный латинист, которому было уже пятьдесят лет. Его трактат о том, как добиваться военных побед, был популярен у будущих солдат. Он работал на столь же образованного конверсо – епископа Бургоса Алонсо де Картахена и, будучи в Италии, встречался с самыми выдающимися людьми своего поколения. Один историк восхваляет его как человека, «больше всего похожего на итальянского гуманиста из всех испанцев своего времени»{50}.

Исключительность советников Изабеллы – существенный момент, объясняющий ее успехи как королевы. Ее старшими фрейлинами были Беатрис де Бобадилья, позже маркиза де Мойя, и Менсия де ла Торре. Король Энрике отдал Изабелле для кормления город Медина-дель-Кампо, в котором проводились ярмарки, а также монетный двор в Авиле{51}.

Изабелла выбрала в мужья Фердинанда Арагонского. Он был единственным мужским представителем королевской династии Трастамара, к которой принадлежала и она сама, и считался, по убеждению многих, ее наследником. Он был отважен и хорош собой. Она не встречалась с ним, но видела, насколько этот брак будет выгоден для Кастилии. Возможно, этот брак хотя бы обеспечит ее власть над Кастилией. Союз с Арагоном и Каталонией также скорее усилит Кастилию, чем обяжет ее поддерживать авантюры в Атлантике – как получилось бы, если бы Изабелла вышла за португальского короля.

Арагонский двор много сделал для такого решения Изабеллы. И этот брак стал триумфом в первую очередь для них, несмотря на тот факт, что легальность этого союза зависела от документа, разработанного Антонио Венерисом, представителем папы в Испании{52}. Этот документ позволял Фердинанду жениться на женщине, состоявшей с ним в троюродном родстве. Тайный договор, предваряющий брачный, был подписан в январе 1469 года. Изабелле еще не было восемнадцати, а Фердинанду было шестнадцать лет. Арагон включал в себя не только регион под этим названием. Во владения арагонского короля входили Каталония, Валенсия и Балеарские острова, а также Сицилия и Сардиния. В Арагоне существовала конституционная система, в которой законы и свободы были разумно сбалансированы и в разработке которой большое участие принимало торговое сословие. В Барселоне имелись хорошая почтовая служба и влиятельные цеховые организации. Парламент – кортесы Арагона – имел большое влияние, а верховный судья Арагона был независим и играл важную роль в поддержании законов.

Король Альфонсо Великодушный, дядя Фердинанда, правивший перед его отцом, закрепил власть Арагона в Южной Италии, хотя его долгое отсутствие в Испании ослабило его позиции там{53}.

На первый взгляд королевство Арагон могло показаться более динамично развивающимся и более разнообразным, чем Кастилия. Но Каталония находилась в экономическом упадке. Дни ее процветания, когда она доминировала в Западном Средиземноморье, закончились, даже несмотря на то, что развивающаяся торговля Валенсии частично компенсировала эту потерю. Более того, Кастилия имела рынки сбыта в Северной Европе – во Фландрии и Англии, успешно торгуя там шерстью. Эта торговля приносила процветание кантабрийскому побережью, особенно таким портам, как Корунья, Сантандер, Ларедо и Сан-Себастьян, чьи торговцы в конце XIII столетия создали сообщество «Братство Болот»{54} для защиты своих интересов. Ярмарки в Медина-дель-Кампо, торговцы Бургоса, моряки и купцы Севильи с каждым годом становились все более известны за пределами Испании{55}. Кортесы Кастилии были явно не так влиятельны как в Арагоне. Корона меньше зависела от них, поскольку у нее был альтернативный источник денег. Эти кортесы как законодательный орган были слабы{56}, но зато Кастилия становилась все богаче.

Король, услышав о матримониальных планах своей сводной сестры Изабеллы, заявил, что возьмет ее под стражу, если она не оставит это решение за ним. Это была обоснованная реакция. Но Изабелла в ответ приказала архиепископу Каррильо послать солдат, чтобы сопровождать ее в Вальядолид, где, как она знала, она будет в безопасности во дворце Хуана де Виверо, женатого на кузине Фердинанда, – племянника архиепископа, который сам некогда был королевским казначеем.

Оттуда она отправила фрая (брата) Альфонсо де Паленсия и Гутьере де Карденаса к Фердинанду Арагонскому. Принца не понадобилось убеждать отправиться вместе с ними в Кастилию, что он проделал в старинном романтическом духе – без свиты, хотя и был ранен под градом камней, сброшенных на него и его отряд в Бурго-де-Осма{57}.

В Дуэньясе, городке, принадлежавшем Педро де Акунье, графу Буэндида, брату архиепископа Каррильо, расположенном между Вальядолидом и Паленсией на рубеже между Старой и Новой Кастилией, Карденас 14 октября 1469 года представил Фердинанда Изабелле, как утверждают, с такими словами: «Вот он, вот он (Ese es, ese es)» – фразой, которая потом была помещена на его гербе в виде переплетенных «S».

И Фердинанд, и Изабелла понравились друг другу, нотариус записал их взаимные обеты, и Изабелла написала своему брату, королю Энрике: «При помощи моего письма и моих гонцов ныне извещаю ваше высочество[4] о моем решении касательно моего брака». С тех пор она целиком посвятила себя Фердинанду – и возмущалась его постоянными изменами{58}. Он тоже был воодушевлен: «Я умоляю вас, госпожа, писать мне чаще, поскольку, клянусь жизнью, письма очень поздно доходят»{59}.

Архиепископ совершил венчание во дворце Виверо в Вальядолиде. Кроме Фадрике Энрикеса, адмирала Кастилии, дяди Фердинанда, практически никто из крупных национальных деятелей не присутствовал. Также присутствовали внебрачные дети Фердинанда – Альфонсо и Хуана Арагонская{60}. Фрай Перо Лопес де Алькала зачитал сомнительной подлинности буллу папы Пия II, снимающую с супругов всякий грех кровосмешения. Другой, уже подлинный документ прибыл из Рима позже.

Тот факт, что в Кастилии насчитывалось примерно четыре миллиона человек, а в Арагоне – менее миллиона, давал Изабелле преимущество в сделке с Фердинандом{61}. Но все равно – этот брак горячо поддерживали король Арагона Хуан II, а также его друзья среди знати и деятели церкви{62}. Фердинанд должен был стать родоначальником новой династии королей.

Фердинанд Арагонский родился в 1452 году, годом позже Изабеллы, в доме семьи Сада в Сосе, в высоких Пиренеях Арагона, куда уехала рожать его мать, Хуана Энрикес, вторая жена его отца, поскольку воздух там был хороший. Знать Арагона в те дни летом отправлялась в эту долину. Остатки ее дворцов до сих пор можно там увидеть. Историк Эрнандо де Пулгар так писал о молодом Фердинанде: «Он был настолько любезен, что все, кто хотел говорить с ним, жаждали служить ему»{63}. Современный историк пишет, что он был «самым гениальным из ренессансных правителей»{64}. Он был приветлив, умен и отважен. Но его девиз гласил: «Как наковальня, я храню молчание до времени». По сравнению с отцом он был экономен, отчего многие считали его скупым. Он любил охоту, игру, турниры и, прежде всего, женщин{65}.

По его совместным с Изабеллой портретам мы знаем, как он выглядел. На портрете в Реаль-Монастерио-де-лас-Уэльгас в Бургосе мы видим довольно смуглого человека. В Прадо мы видим его молящимся на изображении «Мадонны католических монархов», а в Колехьята-да-Санта-Мария-Дарока мы видим его с сыном, не по летам развитым инфантом Хуаном{66}.

Фердинанд был младшим кузеном Изабеллы со стороны отца, поскольку Арагоном уже почти сто лет правила младшая ветвь кастильской династии Трастамара, и он с семьей до сих пор имел обширные владения в Кастилии. Вся его жизнь проходила в коридорах власти. Он был представителем своего отца в Каталонии, когда ему было всего девять лет, а местоблюстителем государства он стал в шестнадцать лет. Это были годы гражданской войны. Фердинанд привык принимать решения вместе со своей властной матерью, Хуаной Энрикес, сестрой адмирала Кастилии{67}. Но она умерла от рака, и молодой принц, заливаясь слезами, сказал аристократам Валенсии: «Господа, все вы знаете, с какими трудами моя матушка вела войну, чтобы удержать Каталонию в составе Арагона. Отец мой стар, а я слишком молод. Потому поручаю себя вам и в ваши руки предаюсь, и прошу вас давать мне советы, как сыну».

Принц, конечно же, понимал, что его брак может привести к объединению королевств Арагона (вместе с Валенсией и Каталонией) и Кастилии, и эта мысль была ему наслаждением. Его дед со стороны отца, король Фердинанд, который назывался «Антекерским» во славу его победы над маврами в этом городе, предсказывал и желал этого.

Фердинанд много думал о том, как нововведения, действующие в Арагоне и Каталонии, можно было бы ввести и в Кастилии. Но он обязался, ради уважения к власти, которой он будет обладать в Кастилии, уважать традиционные институты и все решения подписывать вместе с Изабеллой.

После столь благоразумной свадьбы Изабелла послала посольство к брату, королю Энрике, ради примирения, заверяя его в верности своей и Фердинанда. Но королевской чете пришлось уехать из Вальядолида, поскольку этот город вскоре был осажден верным Короне аристократом, графом Бенавенте. В 1470 году им казалось, что на их стороне оставались только Медина-дель-Кампо и Авила, и даже там они не чувствовали себя в безопасности. Энрике лишил Изабеллу права на престол и снова провозгласил наследницей свою дочь Хуану. Он разорвал соглашение при Гисандо. Прибыв в Медина-дель-Рио-Секо, гнездо семейства Энрикес, Изабелла в марте 1471 года подписала расторжение договора с королем Энрике. Во многих городах вспыхнули мятежи, обе стороны утратили контроль над своими территориями из-за поведения мятежной знати.

Эти беспорядки были улажены в 1473 году после переговоров, в ходе которых один из представителей Изабеллы, дотошный Алонсо де Кинтанилья{68}, ее казначей, двадцать три раза посещал двор короля Энрике в Алькала. Остальные же прославились своей осмотрительностью, включая Андреса де Кабрера{69}, коменданта алькасара (цитадели) Сеговии, который был женат на подруге Изабеллы, Беатрис де Бобадилья. Еще одним миротворцем был Педро Гонсалес де Мендоса, молодой кардинал-епископ Калаорры, который (под давлением папы) вместе с семейством Мендоса переметнулся на другую сторону и начал свою двадцатилетнюю службу Изабелле{70}.

Во время этих событий король и его сводная сестра провели Крещение 1474 года вместе в перестроенном алькасаре Сеговии. Энрике пел, Изабелла танцевала{71}. Но это был их последний праздник, поскольку менее чем через год, в декабре, король Энрике внезапно скончался в маленьком городе Мадриде.

Когда эти новости дошли до Изабеллы, которая все еще оставалась в Сеговии, она впервые отважно появилась в белом траурном облачении на мессе в церкви Сан-Мартин. Она переехала в алькасар и затем, следующим утром, сверкающая золотой парчой, отправилась в не такую большую, ближе расположенную церковь Сан-Мигель, и там, на помосте, была провозглашена королевой Кастилии{72}. Она принесла присягу, ее маленький двор (Андрес де Кабрера, Гонсало Чакон, Гутьере де Карденас и Альфонсо де Паленсия) опустился на колени, как и городской совет Сеговии, впоследствии ставший единственным гарантом ее власти над нацией. Карденас ехал впереди процессии с обнаженным мечом, чтобы напомнить о королевском праве карать преступников{73}.

Молодой историк Эрнан Пульгар, который учился в школе королевских секретарей, взял на себя труд составить список королев, которые занимали трон Кастилии начиная с VIII столетия (он не мог составить такого же списка для Арагона, поскольку действующие там салические законы лишали женщин всех прав на правление). Королева также могла радоваться тому, что ее сокровищница до сих пор хранилась в алькасаре Сеговии и оставалась, таким образом, в руках ее близких друзей, Кабрерасов. Между тем Фердинанд, который находился в Арагоне во время смерти Энрике, спешно направился в Сеговию, и после улаживания некоторых кажущихся разногласий советники его и Изабеллы добились взаимопонимания, о чем было подписано соглашение 15 января 1475 года.

По этому соглашению корона Кастилии доставалась королеве. Но Фердинанд и Изабелла могли совместно издавать декреты и утверждать печати и монеты. Имя Фердинанда должно было ставиться впереди имени королевы на государственных документах, но ее герб будет стоять впереди. Ей должны будут приносить вассальную клятву, ей будут подчиняться замки, только она может назначать в Кастилии должностных лиц, и хотя Фердинанд мог, как и она, распределять доходы, только она будет устанавливать пожалования. Королева будет назначать комендантов крепостей, хотя ее муж (вероятно, благодаря своей репутации военачальника) будет назначать командующих армиями. Все приказы Фердинанда, касающиеся войны, будут немедленно считаться имеющими юридическую силу – но не в другом случае.

Оба монарха будут вершить правосудие, когда будут находиться вместе, но каждый может вершить его и сам, в обоих королевствах, хотя они всегда должны прислушиваться к Совету королевства – влиятельному комитету, составленному из знати, духовенства и нескольких образованных юристов или letrados.

Оба будут считаться королями Кастилии, Леона и Сицилии и князьями Арагона. Если Фердинанд умрет, Изабелла унаследует корону Арагона, несмотря на то что женщина никогда не была в этом королевстве правительницей. Понятно, что если бы Изабелла умерла, ей наследовал бы ее старший сын (или дочь), но не Фердинанд.

Фердинанд принял эти условия, хотя ему не нравились некоторые из уступок, на которые советники Изабеллы заставили его пойти, и решил покинуть Сеговию. Архиепископ Каррильо, разозленный тем, что с ним не посоветовались, выбранил обоих, и Изабеллу, и Фердинанда, и заявил, что тоже уезжает. Изабелле не было дела до отъезда архиепископа, но Фердинанда она стала умолять остаться. Он остался, но Изабелле пришлось принять некоторые небольшие изменения в соглашении: например, у них будет совместный герб, они будут пользоваться только одной печатью, и на монетах будут оба их профиля. А также у них будет общий двор{74}. Эти учредительные соглашения были приняты – при том, что Кастилия оставалась доминирующим партнером в союзе.

С этого момента Изабеллу, кроме ее проницательного супруга, направляли еще двое мужчин: первым был кардинал Мендоса, теперь архиепископ Севильи, вторым – Эрнандо де Талавера, приор иеронимитского монастыря Прадо в Вальядолиде, ее исповедник после 1475 года.

Способный, утонченный и приятный внешне кардинал Педро Гонсалес де Мендоса, аристократ испанской церкви, «третий король Испании», как вскоре его будут называть, в своей пурпурной шляпе и плаще руководил Советом королевства точно так же, как если бы ехал по правую руку королевы в битве. В 1491 году ему было шестьдесят два года. Он был девятым, младшим сыном просвещенного Иньиго Уртадо де Мендоса, маркиза Сантильяны, поэта и гуманиста, человека достаточно культурного, чтобы соперничать с любым князем Италии. В своей истории Лас Касас писал о «великой доблести, осторожности и верности монархам» кардинала, а также о его «благородстве духа и происхождения»{75}. На одних доблестях далеко не уедешь, но с другими его качествами поспорить было трудно. Семейство Мендоса было самым могущественным в Кастилии, члены его занимали важные посты по всему королевству. Братья, сестры, племянники и племянницы кардинала были хозяевами церкви и государства.

Молодой Мендоса еще мальчиком был отослан к своему кузену Гутьере Гомесу де Толедо, епископу Паленсии, хотя он и жил в Толедо. После изучения права в университете Саламанки будущий кардинал стал сначала приходским священником в Ите, в пятнадцати милях к северу от Гвадалахары, где потом стал архидиаконом. Он знал греческий и латынь настолько хорошо, что его могущественный отец попросил его перевести для него «Илиаду», а также «Энеиду» и некоторые поэмы Овидия. В 1454 году Мендоса стал епископом Калаорры – по сути, в семейной епархии. Он переехал ко двору, добился понимания между своей семьей и королем, поскольку его отец, который некогда был мятежником, уже умер. Он крестил предполагаемую дочь Энрике, несчастную Хуану.

Мендоса пытался уладить распри между Энрике и знатью, предупреждая, что те, кто не повинуется даже дурному королю, являются схизматиками. Благодаря дружбе с умным, пусть и самолюбивым гостем из Ватикана, Родриго Борджиа, к тому времени уже кардиналом, который был в Кастилии в 1472 году, Мендоса стал «кардиналом Испании». С 1474 года Мендоса сделался правой рукой королевы, министром более современным, чем грозный архиепископ Каррильо, хотя последний очень помог Изабелле несколько лет назад. Он также сражался при Торо, где был ранен. В 1485 году он стал архиепископом Толедо и примасом всей Испании.

Мендоса усердно добивался постов для своих протеже, которые, однако, как правило, оказывались наиболее подходящими людьми для предполагаемой службы. Он активно участвовал в войне с Гранадой, одно время даже осуществляя военное командование. После сдачи Кадиса и Альмерии он приказал сделать барельеф с изображением сдачи пятидесяти четырех мавританских городов для хоров толедского кафедрального собора. Эта работа многих мастеров, по большей части Родриго Алемана, не была закончена к 1491 году, как и кампания, ее вдохновившая. На этом барельефе видно и кардинала – работы Фелипе де Боргонья, – который скачет на коне рядом с монархами: воинственный и решительный епископ в кольчуге поверх саккоса. Мы также можем увидеть его изображенным в камне перед высоким алтарем Гранады верхом на муле, в перчатках, с его «острым орлиным профилем», как описал его Ричард Форд по контрасту с более круглыми и полными лицами монархов{76}. Еще более воинственно он выглядит на портретной росписи на потолке его собственного Колехио-Сан-Грегорио в Вальядолиде{77}.

Мендоса был весьма избирательно верен религиозным доктринам. Он имел самый пышный стол в Испании. У него были незаконные сыновья от Менсии де Лемос, одной из страстных фрейлин распутной королевы Жуаны, которых он зачал, еще будучи епископом Сигуэнсы, и королева Изабелла, хотя и строгая, однажды спросила своего исповедника: «Не кажутся ли ему грехи кардинала слишком плотскими?»{78} Мендоса узаконил своих детей, и старший из них, Родриго, стал графом Сида и маркизом Сенете.

В те дни с Мендосой был близок и постоянно находился при нем фрай Эрнандо де Талавера, духовник королевы. Как и большинство королевских духовников, он имел огромное негласное влияние. В нем текла еврейская кровь, и однажды он из-за этого пострадает. Но прежде он, протеже Мендосы, написал проповедь «Как всем верным христианам получить обновление духа во время поста» в качестве «зерцала князей» для Изабеллы, связывая королевскую власть с добродетелью и утверждая:

«Если вы королева, вы должны быть образцом и предметом вдохновения для ваших подданных… Вознеситесь, вознеситесь и узрите венец славы… ибо через эти труды и размышления вы сохраните, как орел [символ святого Иоанна Евангелиста, от которого Изабелла получала наитие], силу и бодрость юности. Обновите ваш благородный дух через Бога и достигните совершенства, ибо вы обладаете качествами женщины и владычицы совершенными и исполнены добродетели и доброты как орел среди прочих птиц»{79}.

Талавера вошел в Совет королевства по предложению Мендосы и в течение двадцати пяти лет пользовался там огромным авторитетом, равно как и влиянием на Изабеллу. Он делал для нее все, что мог, даже составил для нее расписание с целью наилучшей организации времени. Повсюду говорили, что хотя обычно исповедник встает на колени, чтобы выслушать исповедь своего царственного подопечного, Талавера стоял, в то время как Изабелла преклоняла перед ним колени. В 1475 году он написал руководство для духовной жизни своих братьев. Изабелла просила его объяснить то же самое для нее. Он скромно отказался, заявив, что то, что хорошо для монахов, не подходит для мирян. Она настояла, чтобы фрай Эрнандо написал девять глав для ее духовного руководства{80}.

Сама Изабелла была серьезной, решительной, твердой и целеустремленной. Также она была прямым человеком. Она не была слишком улыбчива, хотя юмор понимала. Она обожала учиться, умела читать по-латыни, любила музыку, часто возила с собой хор из двадцати пяти человек, а то и больше. Она часто слушала игру на виуэле, старинной гитаре и, позже, «Cancionero del palacio» восхитительного Хуана дель Энсины, которая пелась, как и большинство его стихов, под шестиструнную виолу или лютню. Любопытно, что она слышала в этих строках:

Mas vale penar Sufriendo dolores Que estar sin amores. Лучше сносить страдания, Жить в скорби, Чем не знать любви{81}.

Изабелла рассматривала церемониал и музыку как полезные вспомогательные средства управления, которые подчеркивали еще и роскошный стиль королевского образа жизни. По этой причине она, не скупясь, тратила деньги на наряды – хотя во время осады Гранады носила, как правило, мрачный черный цвет{82}. Но говорили, что она также любила балы и затейливые наряды. Она восхищалась фламандскими художниками и купила, как минимум, одну картину Мемлинга (ныне она находится в королевской часовне в Гранаде). Она любила собак и попугаев, часто возила с собой циветт. Она могла бывать мстительной – но благочестивой она была всегда.

Королева была более культурной по сравнению с Фердинандом, своим супругом, в ее библиотеке было более четырех сотен книг – очень много для того времени. Она также поощряла новое искусство печати. Ее итальянский капеллан, Люцио Маринео Сикуло, говорил, что в 1490-х годах она могла слушать мессу каждый день и молиться в канонические часы, словно была монахиней. Она часто вспоминала поговорку: «Король, который не боится Бога, боится собственных подданных». Возможно, что она стала терциарием ордена францисканцев в монастыре Сан-Хуан Пабло в Вальядолиде. Еще один итальянец, Петр Мартир (Пьетро Мартире д’Ангиера), писал: «…Сама королева, которую весь мир отчасти почитает, отчасти боится, отчасти восхищается; но когда вы получаете право входить к ней свободно, вы застаете ее в печали». Он гадал, не печалится ли она оттого, что Бог покинул ее, последствием чего стало множество смертей среди ее ближайших родственников, в том числе умерли трое ее детей?{83}

Однако труды Изабеллы в первые десять лет ее пребывания королевой Кастилии были замечательны во многом. Ни одна женщина в истории не превзошла ее достижений. Вот как пелось в популярной песенке:

Flores de Aragon, Flores de Aragon Dentro de Castilla son Flores de Aragon en Castillo son. Цветы Арагона, цветы Арагона В Кастилии, Цветы Арагона цветут в Кастилии.

Фердинанд, когда он стал рыцарем бургундского ордена Золотого Руна, взял своей эмблемой ярмо, символизирующее объединение государств, а также буквы «F» – Фердинанд и «Y» – Изабелла.

Эти двое монархов основали свое королевство на сотрудничестве, пусть не всегда счастливом, но чрезвычайно важном и выгодном для обоих государств. Но проблемы Испании не закончились, когда Изабелла взяла власть в свои руки. Если большая часть Севера поддержала ее, на Юге отношение к ней было двойственным. Новый маркиз Вильена, сын Пачеко, твердо стоял за двенадцатилетнюю Хуану, дочь умершего короля Энрике, которая находилась под его контролем и которую друзья Изабеллы двусмысленно называли «дочерью королевы». Земли Пачеко на востоке и юге были способны выставить целую армию. Теперь его поддерживал раздраженный архиепископ Каррильо, граф Бенавенте, знать северо-западной Кастилии, Родриго Понсе де Леон в Севилье и Альваро де Суньига, герцог Бехар, в Эстремадуре.

Португальский король Афонсу заявил о своем намерении жениться на Хуане, и вспыхнула война. Много городов поддержали Хуану. Португальская армия вторглась в северо-западную Кастилию. Некоторые полагают, что эта война не имела смысла{84}. Но если бы победили португальцы и Ла Бельтранеха, будущее полуострова стало бы совершенно иным, поскольку возник бы союз Португалии и Кастилии, а не Арагона и Кастилии. Выгоды такого брака тоже были бы немалыми, – но история пошла бы другим путем.

После множества нападений из засад, маневрирования, набегов на территорию Португалии и усилий Изабеллы и Фердинанда по достижению мира Фердинанд встретился с Афонсу в марте 1476 года в битве при Пелеагонсало возле Торо – укрепленного пограничного города на реке Дуэро. Хотя люди Фердинанда устали и артиллерия вовремя не подошла, победа его оказалась решительной. Некоторое время война еще шла на побережье Африки, продолжались бои в Эстремадуре. Но дело Хуаны было проиграно{85}. Афонсу, который уже передал престол Португалии сыну, попытался убедить Францию помочь ему, но безуспешно.

На следующий год Фердинанд сменил отца на престоле Арагона. Он неустанно отстаивал интересы своего королевства и служил королевству своей супруги.

Будучи по происхождению кастильцем, но выросшим в Арагоне, Фердинанд был идеален для своей сложной роли. Он поставил опыт успешного управления Арагоном и Каталонией на службу Кастилии. Он был более обходителен, чем королева, но при этом и более жесток, расчетлив и циничен. Эти качества хорошо совпадали с предсказаниями многих религиозных деятелей о том, что он станет королем, который вернет христианам Святую Землю{86}. Он был трудолюбив и знал свое дело, обладал чувством юмора, которого, казалось, была лишена его супруга. Он инстинктивно искал умеренного решения проблем, предчувствуя, что в противном случае решить их не удастся{87}.

Фердинанд мог быть нравоучительным, если это было необходимо. «Во всех моих королевствах я всегда в первую очередь забочусь о благе людей, а не о моих личных интересах», – написал он однажды лучшему своему военачальнику, Гонсало Фернандесу де Кордова, «Еl Gran Capitan», который предлагал ввести особые концессии в отношении поставок пшеницы на Сицилию{88}. Несмотря на часто высказываемые теплые слова в отношении своей супруги, он был скорее счетной машиной, чем страстным человеком. Немецкий путешественник Мюнцер, однако, всегда вспоминал его как человека, зависшего между смехом и серьезностью{89}.

Во времена Фердинанда и Изабеллы Испания начала смотреть за обычные пределы – не на Средиземноморье, где Арагон многие поколения проявлял активность, но на Атлантику. Завоевание Канарских островов казалось мелочью. И все же как зимой луч солнца говорит о приходе весны, так и испанское завоевание Канар стало знаком настоящего восхождения страны на международный небосклон. Итальянский царедворец, Петер Мартир, рассматривал это как результат достижений двух монархов. Испания была «единственной счастливой страной»{90}.

Глава 3 «Великое спокойствие и порядок»

Эти католические монархи были весьма прославляемы в те дни за их мудрость и за то, что установили великий покой и порядок в своих королевствах.

Гвиччардини, «История Италии»

В годы своей совместной власти Фердинанд и Изабелла достигли исключительного успеха. Трудно найти важный вопрос, по которому бы их мнения расходились. Их девиз «Tanto monta, monta tanto, Isabel con Fernando» («Все едино, Изабелла есть одно с Фердинандом») указывал на их равенство – оба монарха могли управлять обоими своими королевствами, а также тем или другим. Но это с самого начала было личным замыслом Фердинанда – сложный узел лучше просто разрубить, как это сделал Александр с Гордиевым узлом{91}.

И Изабелла, и Фердинанд унаследовали от своих предшественников уверенность в том, что королевское правосудие должно защищать слабых и вознаграждать успешных. Они воспринимали свой долг настолько же серьезно, как серьезно относились к своей славе. У них также был дар вызывать доверие даже в душах своих беднейших подданных. Они покончили с хронической гражданской войной, которая была обычным способом выяснения отношений между монархами и знатью в обоих их королевствах. Все хронисты того времени свидетельствуют о жестокостях былых дней – даже если делать поправку на их желание польстить новым правителям{92}. Их деяния сравнивались с деяниями их современников – монархов Франции и Англии, где короли восстановили мир и порядок после долгих лет гражданских войн. Но ни там, ни там не было такого единения, как между Кастилией и Арагоном.

Постоянно странствуя, сурово подавляя мятежи, благоразумно раздавая награды и титулы, монархи свели знать к положению одного из сословий королевства, тогда как прежде она бывала соперницей Короне. Кастильские дворяне могли все еще вести свою локальную политику, но национальной политики они уже не определяли. Например, в прошлом они составляли большинство в Совете королевства. Но после кортесов 1480 года в Толедо его составили прелат (прежде всего кардинал Мендоса) в качестве председателя, восемь или девять ученых государственных служащих (letrados) в качестве членов совета, а также три рыцаря. Аристократия и высшие церковные иерархи по-прежнему могли присутствовать на Совете – но без права голоса. Этот комитет, который прежде был судебным, становился руководящим элементом управления{93}. Все больше и больше юридической работы между тем выполнял верховный суд (audiencia real), чьи судьи (oidores) собирались в Вальядолиде.

Задачей муниципальных советников (corregidor){94}, которые уже существовали в большинстве крупных городов, было укрепление королевской власти, ибо эти представители Короны, часто происходившие из мелкого дворянства, председательствовали в городских советах. Типичным коррехидором в Толедо был поэт Гомес Манрике, чей брат являлся магистром ордена Сант-Яго{95}. В 1490 году около пятидесяти таких чиновников, представителей центральной власти, насчитывалось по всему королевству – зачастую в заштатных регионах, таких как маркизат Вильена.

Флорентийский историк Франческо Гвиччардини, дипломат, бывший в Испании в 1512 году, писал, что «эти двое монархов были весьма прославляемы в те дни, – то есть в его дни, – высоко чтимы за их мудрость и за то, что установили великий покой и порядок в своих королевствах, которые прежде были самыми мятежными»{96}.

До Фердинанда и Изабеллы большая часть королевского дохода поступала от налогов на продажу (alcabala) или таможенных пошлин (almojarifazco). Хотя объединенная монархия не пренебрегала этими источниками, новые люди изобрели новые способы добывания денег – в теории, на войну с исламом, но которые предполагалось сохранить и потом: налог, известный как cruzada, «крестовый» налог; доля от десятины и пожалований церковным собраниям; прямые сборы с епископов и городов. Корона также разработала прибыльные соглашения с Местой – коллегией, которая владела двумя с половиной миллионами мериносовых овец в Кастилии{97}. В 1488 году Корона попыталась регулировать различные методы взвешивания продукции – имелись большие различия в разных унциях, – объявив, что все меры весов должны согласовываться с недавно установленными стандартами для драгоценных металлов{98}. Фердинанд добился титула великого магистра всех трех важных военных орденов (Сант-Яго, Алькантара и Калатрава), что принесло ему богатство и славу, ибо эти организации имели много земель и в прошлом служили основой для власти крупнейших аристократов, Альваро де Луна или Хуана Пачеко.

Таким образом, корона Кастилии могла в течение долгого времени обходиться без кортесов, поскольку у нее было меньше необходимости искать дотаций, чем у Арагона. В Кастилии кортесы ни разу не созывались между 1480 и 1498 годами. Это собрание, как упоминалось ранее, в любом случае было не столь влиятельно, как аналогичный орган в королевстве Фердинанда. Присутствия церковников и знати не требовалось, и поэтому они там созывались редко. Число городов, присылавших procuradores (представителей) в кортесы, было снижено до семнадцати{99}, и большую часть XV столетия от каждого города было не более двух представителей. То есть даже когда королева ощущала необходимость созвать кортесы, поскольку нуждалась в деньгах для войны, ей просто было нужно встретиться с тридцатью четырьмя представителями, из которых многие были ее друзьями, а остальных можно было уговорить.

Что касается международных отношений, то после поражения в 1470-х король Португалии был отстранен от власти и больше не представлял угрозы для Кастилии – и для Канарских островов, которые, как и часть африканского побережья, к тому времени находились в основном под испанским правлением – хотя острова Тенерифе и Ла-Пальма еще предстояло завоевать. Также был достигнут мир с Францией, хотя будущее Перпиньяна и Руссильона (захваченных Францией в 1460-х) оставалось неясным. Англия была связана с Кастилией договором о взаимопомощи, подписанном в Медина-дель-Кампо в 1489 году. Эти дипломатические успехи отчасти были следствием организации Фердинандом постоянных посольств в пяти европейских столицах. Это помогало ему быть более информированным, чем его современники-монархи. Этот успех также был результатом того, что Кастилия и Арагон, пусть у себя на родине и бывшие самостоятельными королевствами, внешне воспринимались как единая сила.

Учреждение по предложению советника Изабеллы Кинтанильи кортесами 1476 года в Мадригалье национального варианта вооруженных братств (hermandades), осуществлявших поддержание порядка на местах, стало рождением кастильской национальной полиции с юридическими функциями: каждый город должен был выставлять одного всадника от сотни домовладельцев. Первым командующим стал сводный брат Фердинанда, Альфонсо де Арагон, герцог Вильяэрмоса{100}.

Как обычно, когда монархам приписывается какая-то важная перемена, некоторые начинают утверждать, что преобразования начались задолго до правления конкретно этих королей. Историк Тарсисио де Аскона, например, называет всю династию Трастамара и тех, кто их поддерживал, революционерами{101}. Но достижения этих двоих последних представителей династии, Изабеллы и Фердинанда, были особенными.

Трудно сказать, сколько в точности собралось солдат в Санта-Фе в 1491 году для последнего сражения с исламом в Испании: возможно, от 6 до 10 тысяч рыцарей и от 10 до 16 тысяч оруженосцев в составе армии, которая в целом составляла 80 тысяч человек{102}.

Фердинанд показал себя благоразумным полководцем – это качество он продемонстрировал и раньше, в кампаниях против португальцев и мятежных кастильцев. Разрушение Тахары, осада Малаги, захват Ронды, прежде считавшейся неприступной, а также маленьких городов, таких как Сетениль (где потерпел поражение дед Фердинанда) и Алора («о ты, град крепкостенный у потока»), были личными триумфами Фердинанда. Он научился импровизировать в самых неблагоприятных условиях{103}.

Королева в своих приготовлениях в Кордове в 1484-м, как и при осаде Бургоса, показала себя способным интендантом. Она основывала военные госпитали, эффективно снабжала артиллерию, поставляла провизию, присылала людей и лошадей. Инженеры, дорожные строители, кузнецы и быки требовались всегда. Организовать все это было непростой задачей – армия Кастилии потребляла ежедневно 30 тысяч фунтов ржи и ячменя{104}.

Среди ведущих испанских командиров выделялся порывистый Родриго Понсе де Леон, граф Аркос, рыжий и высокий, герой как современной ему хроники, написанной Андресом де Бернальдесом, так и американского историка XIX века Уильяма Прескотта. Дон Родриго воплощал в себе рыцарский дух, исповедовал честь, отвагу, верность монархам, куртуазность и щедрость. Шотландский философ Дэвид Юм писал, что «в XV веке в Испании рыцарский дух и благородство подпитывались воображением людей и развились в настоящий культ»{105}.

Хотя дон Родриго одно время поддерживал Хуану Бельтранеху и португальцев и нарушил королевское перемирие с Гранадой в 1477-м, чтобы захватить два маленьких мусульманских городка в следующем году, он также спас Фердинанду жизнь в бою{106}. Он был опытным командиром – в 1482 году он собрал 2500 всадников и 3000 пехотинцев у Марчены и незаметно провел их по сложной местности, чтобы захватить богатый город Альгаму – наиболее замечательный подвиг этой войны. Он также изобретательно построил деревянную крепость, способную вместить 14 000 пехотинцев и 2500 всадников, чтобы они могли послужить при осаде Малаги в 1487 году.

Более космополитичным рыцарем был Иньиго Лопес де Мендоса, блистательный граф де Тендилья, племянник кардинала Мендосы, который стал губернатором Альгамы после ее падения. Он был послом в Риме и поразил Ватикан своим экстравагантным поведением{107}. Мы не должны забывать и о наследном коннетабле Кастилии, Педро Фернандесе де Веласко, графе Аро, который был ранен в лицо при Лохе. Пост коннетабля стал в его семье наследным в 1472 году – как раз в то время, когда пост адмирала Кастилии был пожалован семейству Энрикес. Это был хороший способ обеспечения лояльности. Герцог Медина Сидония, некоронованный король Севильи, в свое время поставил сто галер с припасами для королевской армии при осаде Малаги.

Эти и многие другие аристократы воевали так, словно, как минимум, заглядывали в «Трактат о достижении воинского триумфа» (Tratado de la Perfection del Triunfo Militar), написанный секретарем королевы Альфонсо де Паленсия, или в «Рыцарский катехизис» (Doctrinal de los Caballeros) покойного епископа Бургосского, Алонсо де Картахены.

Историки одно время любили описывать одежды, которые носились при этом воинственном дворе. И ранее как мужчины, так и женщины одевались так, чтобы производить впечатление. Например, английский рыцарь сэр Эдуард Вудвил был одет в длинную кольчугу, поверх которой носил «французское сюрко из темного шелкового броката». Коней также часто наряжали в шелк, а мулы, на которых ехали дамы королевы, были, как мы читаем, «богато украшены». Королева по случаю носила парчовую юбку. Ее подруга, Фелипа де Португаль, носила платье настолько плотно расшитое, что оно защитило ее от кинжала убийцы при Малаге{108}. Таким образом, война стимулировала торговлю и, как всегда, технологические нововведения. Капитаны Кастилии жили между этими двумя мирами.

Под началом этих капитанов служили люди изо всех уголков Испании. Их можно было разделить приблизительно на восемь групп. Во-первых, это были муниципальное ополчение, кавалерия и пехота – преимущественно кавалерия. Все регионы Испании, включая далекие Галисию и Бискайю, присылали своих людей. Во-вторых, здесь были три главных военных ордена, Сант-Яго, Алькантара и Калатрава, которые сыграли столь важную роль в прежних войнах с исламом. В этой войне с Гранадой они были мобилизованы в последний раз. Орден Сант-Яго снарядил около полутора тысяч рыцарей и примерно 5000 пехотинцев, другие два – чуть меньше{109}. Они не всегда показывали себя хорошо – командующий ордена Сант-Яго, Алонсо де Карденас, в 1483 году возглавил атаку на Малагу из Антекеры, но заблудился в Сьерра де Ахарка и потерпел жестокое поражение, хотя свою жизнь спас. В-третьих, монархи имели королевскую гвардию в тысячу конных копейщиков. Ими командовал Гонсало Фернандес де Кордова, младший сын одной из знатнейших семей Кордовы. В юности он был пажом архиепископа Каррильо, постоянно сражался в войнах с Гранадой, начиная с Альгамы, был ранен в сражении при Сумии и особенно проявил себя в совсем не романтическом деле tala – уничтожении сельского хозяйства в веге Гранады. Он всегда считался «зерцалом рыцарства» – надменен со знатными, прост с солдатами, учтив при дворе, не терял самообладания при любых условиях, особенно в бою. Его владение арабским делало его хорошим переговорщиком, равно как и воином. Самый страшный для мавров кастильский военачальник, Фернандес де Кордова был Ахиллом без мрачного символа суетности этого эпического героя – его уязвимой пяты{110}.

При каждом из монархов Кастилии всегда находились по пятьдесят вооруженных арбалетами телохранителей, monteros de Espinosa, традиционно происходивших из живописного кастильского городка под этим же названием в очаровательной долине в южных предгорьях Кантабрийских гор. Их задачей было оберегать персону государя денно и нощно{111}.

В-четвертых, были отряды из эрмандад – полицейских сил, организованных в национальном масштабе в 1476 году. Во время войны они выделили 1500 копейщиков и пятьдесят стрелков, разделенных на отряды. Эти войска часто находились под командованием дворянина и обычно составляли гарнизоны захваченных городов.

Также нельзя не упомянуть армию слуг и рабов, которые обслуживали монархов и всех прочих выдающихся членов двора, включая клириков. Вероятно, на службе короля состояли одновременно около тысячи человек{112}. Рабы были с Канарских островов, из пленных мусульман, захваченных в прежних войнах, а также чернокожие из Африки.

Члены испанского двора, испанская знать и торговцы, церковники и пекари всегда обычно держали по два раба, а особо знатные – намного больше. Например, у герцога Медина Сидония в 1492 году было девяносто пять рабов, многие из них были мусульманами, среди них около сорока чернокожих{113}. В 1490 году в Испании насчитывалось примерно 100 000 рабов, основная часть – в Севилье. Некоторые рабы могли быть потомками рабов из Восточной Европы, которых продавали в Западной Европе в Средневековье, заменив старое латинское слово «сервус» на «слав»[5].

Национальный состав испанских средневековых рабов был чрезвычайно разнообразен – среди них были черкесы, боснийцы, поляки, русские. Некоторые могли быть захвачены в сражениях с Гранадой и сами могли быть мусульманами. Остальных покупали на процветающих рынках западного Средиземноморья – возможно, в Барселоне или Валенсии, Генуе или Неаполе. Некоторые из рабов, мужчины и женщины, были захвачены на Канарских островах, даже на еще не завоеванном Тенерифе или уже покоренных Ла-Пальме или Гомере. Остальные, по большей части берберы, прибывали из маленьких североафриканских аванпостов – Сахары, находившейся на берегу почти в прямой видимости Канарских островов, или Лансарота. Немного чернокожих рабов могли быть куплены в Лисабоне у торговцев, которые в течение двух последних поколений торговали людьми, закупали их на западном побережье Африки, где-то между Сенегалом и Конго, вероятно, в Гвинее. Многих продавали флорентийские и генуэзские торговцы – в Португалии или, через своих представителей, в Севилье.

Количество рабов не удивительно. Рабство в Средиземноморье никогда не отмирало со времен Античности и особенно процветало во время войн в Испании между христианами и мусульманами. Христиане обычно обращали в рабов своих мусульманских пленных – точно так же мусульмане поступали с пленными христианами, иногда отправляя их в Северную Африку на государственные работы, – а христиане использовали своих рабов-мусульман для строительных работ. Многих рабов использовали в домашнем хозяйстве, а остальные работали на сахарном производстве на островах в Атлантическом океане (Азорах, Мадейре или Канарах). Некоторые хозяева нанимали их за деньги.

Христианское право, как показывают средневековые «Семь партид» короля Альфонсо, как и мусульманское право, зафиксированное в Коране, тщательно определяет место раба в обществе. Иногда раб может владеть собственностью, иногда может выкупить себя. Иногда хозяева обращались с ними даже лучше, чем с наемными слугами. Хозяин обладал полной властью над рабом – за исключением того, что он не мог убить или покалечить его. Ни один еврей или мусульманин, живший в христианском королевстве, не имел права держать рабов-христиан. Заявление таких рабов не требовало доказательств, и никаких жалоб от хозяев не принималось. С рабами хозяева были обязаны обходиться гуманно. Но никто не считал, что рабство будет когда-либо отменено.

Да, рабство в конце концов стало экономически невыгодным в Северной Европе. Англичане, северные франки и фламандцы уже пришли к выводу, что по мере ослабления феодальных связей лучше оплачивать наемный труд. Но мусульманский мир и прежде всего Оттоманская империя абсолютно зависели от рабства, поэтому торговля рабами через Сахару все расширялась. Береговую торговлю обеспечивали португальцы{114}.

Корона Кастилии имела собственную феодальную систему, поскольку следующими среди бойцов под стенами Гранады были вассалы, которые получали земли или доходы в награду за службу. Около тысячи таких солдат уже получали ежедневное жалованье. К ним следует добавить некоторые войска королевского домена, как кавалерию, так и пехоту городов.

Многие знатные люди также приводили с собой значительные силы. Землевладельцев заботило, чтобы их люди не были встроены в национальную командную структуру. В то же время монархи часто давали таким людям особый ранг, чтобы поощрить их выставить войска. Так, герцог Альба получил звание главнокомандующего. Знать Кастилии без особого энтузиазма относилась к войне, но андалузцы были более преданы королям и часто приводили по несколько сотен человек.

Некоторых солдат привлекла в армию возможность загладить на службе престолу какие-то свои преступления. Петер Мартир де Ангиера, итальянский царедворец, писал архиепископу Миланскому:

«Кто бы мог поверить, что астурийцы, галисийцы, баски и жители Кантабрийских гор, люди, привыкшие творить деяния зверски жестокие и драться по любому поводу у себя дома, будут общаться дружески не только друг с другом, но также с толедцами и коварными андалузцами? Все они живут в гармоничном подчинении властям, как члены одной семьи, говорят на одном языке и подчиняются единой дисциплине»{115}.

Такие же мысли спустя поколение приходили в голову историку Гонсало Фернандесу де Овьедо в Панаме{116}. Было необходимо выступить единым фронтом против врага, что объединило испанцев. Еще в XIII веке каталонцы сражались в битве при Лас-Навас-де-Толоса против мусульман под командованием кастильского короля.

И наконец, в испанской армии служили иностранцы. Разве это не был Крестовый поход? Один из таких, португальский капитан Франсишку де Алмейда, через пятнадцать лет станет вице-королем португальских владений в Индии. Можно объяснить его присутствие в войсках тем, что двоюродный дед Изабеллы, Энрике Мореплаватель, прежде чем начал снаряжать экспедиции в Западную Африку, пожелал проявить инициативу в завоевании Гранады. Герцог Гандиа, сын кардинала Родриго Борджиа, также символически участвовал в войне в 1480-х. В войсках имелось некоторое число швейцарских наемников под командованием Гаспара де Фрея, а еще раньше в осаде Лохи участвовал сэр Эдуард Вудвил, брат английской королевы{117}, который привел с собой три сотни человек – некоторые были родом из этой северной страны, остальные из Шотландии, Ирландии, Бретани и Бургундии, вооруженные по большей части длинными луками и секирами. Было некоторое количество людей из Брюгге, один из них, Пьер Алимане, попал в плен и сбежал из Феса, похитив сердце мусульманской княжны. Генуэзские корабли, принадлежавшие Джулиано Гримальди и Паскуале Ломеллини, находившимся на службе Кастилии, охраняли Гибралтарский пролив.

Армия была разделена на части, называвшиеся баталиями. Авангардом, как правило, командовал великий магистр ордена Сант-Яго, арьергардом – либо коннетабль Кастилии (Педро Фернандес де Веласко), либо Диего Фернандес де Кордова, маршал королевских пажей и старший брат Гонсало, «великого капитана». Король должен был находиться прямо перед арьергардом, по флангам его должны были охранять два отряда солдат, набранных властями Севильи и Кордовы. За ним тянулись около тысяч телег артиллерийского обоза{118}.

Упоминание об артиллерии напоминает нам, что христиане вели эту войну как бы в двух мирах – рыцарском, с религиозным чувством братства, как в Средние века, вооруженные тяжелыми копьями, дротиками, алебардами и пиками, а также большими луками и арбалетами. Кастильцы имели в своем арсенале средневековые средства осады, такие как bastidas (осадные башни), которые позволяли осаждающим подниматься вровень со стенами; «королевские лестницы», на которых пехоту при помощи блоков поднимали на зубчатые стены; обтянутые кожей конструкции, позволявшие кастильцам приближаться к стенам на уровне земли, а также большие катапульты. Астурийские саперы прокапывали ходы под стены осажденных городов.

Но артиллерийский парк – это уже было из другой эры. В числе нового оружия были аркебузы, изобретенные около 1470 года, которые впервые обеспечили возможность использования порохового оружия одиночным солдатом{119}. Ломбарды, или мортиры{120}, являлись даже еще более новаторским вооружением: это были пушки длиной в двенадцать футов, отлитые из бронзы или чугуна с толщиной стенок в два дюйма, стянутые железными кольцами; они метали каменные ядра по 140 штук в день. Иногда эти ядра достигали фута в диаметре и весили до 175 фунтов, или же они могли представлять собой шары, набитые воспламеняющейся смесью, перемешанной с порохом. Пали бы без применения артиллерии Ронда, Алькала эль Реаль?

Таким образом, война была современной, и успех в осаде обеспечивался артиллерией. Она помогла кастильцам захватывать город за городом, словно отколупывая один за другим зернышки граната – а ведь «Гранада» по-испански означает «гранат»{121}.

Некоторые из этих новых вооружений, как две сотни пушек, отлитых в большинстве своем в Эсихе между Кордовой и Севильей, нуждались не только в порохе, но также в бургундцах, немцах и французах, чтобы их обслуживать. И все же Франсиско Рамирес, один из лучших солдат нового типа, нанесший огромный урон врагу при штурме Малаги, был родом из Мадрида, а пушечные ядра поставлялись из Сьерра-Морены, особенно из городка Константина.

Был еще один признак нового среди предводителей кастильско-арагонской армии – то, что так отличало мужчин и женщин двора Фердинанда и Изабеллы от их предшественников. Многие из них были начитанны, имели много книг, этих новых драгоценностей, которые впервые стали массово доступны в 1450 году благодаря Гуттенбергу в Германии, а потом, около 1470 года, благодаря печатникам Испании, в первую очередь Севильи, Валенсии и Сеговии – первый испанский печатный станок, как считается, был собран в Сеговии в 1471 году Ионом Париксом из Гейдельберга. Многие местные книгопечатники были немцами – результат растущей торговли с Германией, чья столица книгопечатания, Нюрнберг, особенно выделялась из прочих, хотя Кастилия также импортировала немецкие металлические изделия, лен и фланель{122}.

До сих пор печаталось мало развлекательной литературы. Среди книг были научные публикации, вскоре в них появились гравюры, существовали издания классики. Можно было прочесть письма Цицерона друзьям, а также работы Овидия и Плиния. Имелась «География» Птолемея, «О Граде Божием» святого Августина, но скоро появятся и романы. Один из лучших среди них, «Тирант Белый» Жоанота Мартуреля, появился в 1490 году. Напечатан он был в Валенсии в количестве семисот экземпляров{123}. Сервантес назовет его «лучшей книгой в мире», поскольку «рыцари в нем люди, а не куклы…». Это страстный роман, особенно его последние главы. Он также хорошо фиксирует смесь жестокости и рыцарственности в войнах того времени. Космополитический аспект отражается в появлении в книге сэра Энтони Вудвила (старшего брата Эдуарда) как «senyor d’Escala Rompuda», в то время как первая часть книги рассказывает о мусульманском вторжении в Англию, отраженном графом Уорвиком.

«Тирант Белый» стал одной из первых «рыцарских» историй, широкая популярность которых была характерна для нескольких следующих столетий. Чтение впервые стало не столько ученым ритуалом, сколько обыкновением, хотя книги до сих пор считались чем-то, что необходимо читать вслух. Длинный перечень невероятных подвигов рыцарственных героев в далеких странах создавал идеал, в котором сливались отвага, доблесть, сила и страсть{124}. Королева Изабелла, насколько мы знаем, имела у себя в библиотеке книгу «Баллада о Мерлине и поисках Святого Грааля». Все это стало прологом к приключениям испанцев в Новом Свете.

Эти «рыцарские» романы рисовали мир, в котором границы государств были эфемерными. Приключения уносили читателей в «Великобританию» или в Константинополь, и в то же самое время в реальности множество иностранцев бывали при дворах обоих королей и их аристократов. Из Фландрии приезжали архитекторы – например Хуан де Гуас, который построил церковь Сан-Хуан-де-лос-Рейес в Толедо, францисканский монастырь, который являлся вершиной художественных достижений во времена Фердинанда и Изабеллы, а также дворец герцога Инфантадо в Гвадалахаре. Один испанский живописец, Михаэль Литтов, был эстонцем по рождению. Итальянские писатели, такие как Петер Мартир или Маринео Сикуло, давали уроки знати, а вскоре флорентийский скульптор Доменико Франчелли начнет работу над своими замечательными гробницами{125}.

Баллады и любовные истории также игнорировали государственные границы. И потому испанские рыцари считали Роланда и короля Франции своими героями, хотя их географические знания были несовершенны и столицу Франции они представляли себе стоящей на испанской реке:

Cata Francia, cata Paris la cuidad Cata a las aguas del Duero, do van a dar en el mar! Посмотри на Францию, посмотри на город Париж, Посмотри на воды Дуэро, стремящиеся к морю.

Большинство советников монархов в 1491 году находились в Санта-Фе, поскольку там располагались и двор, и штаб-квартира. Среди присутствовавших были все опытные советники Изабеллы – Чаконы, Алонсо де Кинтанилья, Гутьерре де Карденас, Андрес де Кабрера, Беатрис де Бобадилья. При Фердинанде также была его свита – кроме мудрого казначея Арагона, Алонсо де Кабальериа, около шестнадцати «фердинандовских» секретарей{126}. Первым по важности являлся секретарь по иностранным делам Мигель Перес де Альмаса. Также там был Хуан де Кабреро, мажордом короля и неразлучный его друг. Он спал в одной комнате с королем и был его ближайшим и доверенным человеком. Габриэль Санчес, личный казначей Фердинанда, являлся конверсо, точно так же, как и Кабальериа. Хуан де Коломба, компетентный личный секретарь, служивший Фердинанду с 1469 года, был человеком деревенского происхождения, женившимся на внучке главного магистрата Арагона, Мартина Диаса дез Аукс. В Санта-Фе находился также Луис Сантанхель, который занимался доходами Эрмандады, тоже конверсо, хитроумный политик, который был связан родством и с Санчесом, и с Кабальериа.

Кроме этих опытных государственных деятелей закулисного кабинета, при дворе было много молодежи, имена некоторых из них известны только по подписям под королевскими документами, в то время как другие были людьми будущего, уже видевшими, как, тяжелым трудом заработав репутацию надежного человека, можно в конце концов достичь цели. Мы можем представить, как эти люди каждый день совместно ужинали, добивались взаимопонимания, поглощая турецкий горох, печенье, похлебку и крепленое вино – скажем, из Касалья-де-ла-Сьерра, что в Сьерра-Морене.

Эти гражданские служащие были порой клириками, иногда епископами, монахами или приорами, но зачастую это были люди образованные, letrados, которые лет за десять-двенадцать до того были многообещающими студентами-законниками в университете Саламанки. Некоторые были судьями. Таким типичным государственным служащим являлся Лоренсо Галиндес де Карвахаль, молодой уроженец Эстремадуры, который только-только начал свое впечатляющее восхождение в окружение монархов. Им постоянно приходилось жить в тесноте, размещаться кое-как, спать на голом полу или на жаре, так что в Санта-Фе они чувствовали себя уютно – хоть какой-то отдых от постоянных переездов.

Предки многих из этих людей быстро перешли из иудаизма в христианство сто лет назад, после жестоких погромов. Большинство из них – это касалось и торговцев, с которыми они были связаны либо родством, либо дружбой, – к 1490 году были убежденными христианами и забыли веру своих предков. Однако кое-кто по семейной традиции или по лености сохранил некоторые еврейские обычаи – например, обмывание покойника перед погребением, пристрастие к жареному в масле чесноку или поворачивание умершего к стене лицом. Еще меньшее число их были тайными иудаистами, которые тайно соблюдали шаббат, тайком ели мясо по пятницам и даже хранили пьянящую надежду, что Мессия скоро явит себя – возможно, в Севилье, где королева во время своего долгого там пребывания в 1478 году заметила то, что она сочла постыдной литургической вялостью{127}. Приор доминиканского монастыря, фрай Алонсо де Охеда, рассказывал ей, что многие конверсо в Севилье возвращаются к своей прежней иудейской вере и таким образом угрожают христианству. Его орден начал эффективную пропагандистскую кампанию против конверсо.

Потому испанские монархи в 1478 году обратились к папе Сиксту IV с просьбой учредить Святую палату, или инквизицию, дабы выкорчевать эту угрозу. Методы этого хорошо организованного следственного управления имели долгую историю в Средних веках. На самом деле этот орган, на практике достаточно бесполезный, был точно с такой же целью создан братом Изабеллы, королем Энрике. Так Испания сползла к принятию того, что оказалось откровенной несправедливостью и шагом назад в ее развитии.

Евреи составляли важное меньшинство в Испании еще с римских времен. В XIV веке многие из них играли ведущую роль в государственной администрации. В 1391 году по стране прокатились народные выступления против евреев, прежде всего в крупных городах. После этого тысячи евреев, примерно две трети от их числа, добровольно крестились, чтобы избежать преследований. Корона облегчила им принятие крещения. Многие из этих конверсо вошли в правительство или успешно служили церкви, а также доминировали в торговле. Один кастильский раввин, ученый ха-Леви, даже стал епископом Бургоса под именем Алонсо де Санта-Мария.

Конверсо процветали. Они выделялись среди тех, кто хотел внедрить в Испании итальянский гуманизм, – но оставались замкнутой сектой внутри общества и церкви, потому привлекали внимание, вызывали зависть, враждебность – как минимум после 1449 года, когда в Толедо вспыхивали выступления против «новых христиан», – там соперничество между старыми христианами и конверсо было весьма значительным{128}. В других местах такая ненависть смешивалась и с традиционным соперничеством между двумя группами семейств. Особым случаем была ситуация в Кордове, где в 1473 году имели место мятеж и массовое убийство конверсо{129}. Но конверсо все равно оставались епископами, королевскими секретарями, банкирами, менялами и приорами монастырей, а также сочетались брачными узами со знатью.

Было ли целью инквизиции найти способ выявления, кто среди конверсо истинный христианин, а кто ложный?{130} Кажется очевидным, что принципиальное обвинение в тайной ереси считалось прерогативой исключительно монархов и должно было совершаться публично{131}. Было ли целью инквизиции разрушение социума конверсо? Неужели двое правителей, традиционно известных как покровители евреев и конверсо, осознали, что если они будут «продолжать защищать их, то это будет им стоить слишком дорого в смысле отношений с большинством подданных, и что наличие иудеев, несмотря на все преимущество, было скорее долгом, чем вкладом?»{132} Первый историк инквизиции, домарксов марксист Льоренте, полагал, что мотивы к учреждению инквизиции были скорее финансовыми, в то время как великий немецкий историк фон Ранке считал, что это была очередная мера по обеспечению абсолютной власти монархов. Испанский медиевист Менендес Пелайо считал, что целью было искоренение ереси, которая действительно угрожала христианству, в то время как деятельный Америго Кастро писал, что инквизиция была типично иудейской идеей, лежащей вне испанских традиций, на самом деле изобретенной конверсо для самозащиты.

Хотела ли Корона учредить Святую палату, чтобы подавить растущее народное движение против конверсо? Дело в том, что многие старые христиане думали, что значительная часть, если не все конверсо и их потомки, являются тайными иудеями или, по крайней мере, склонны возвращаться к иудейским обычаям из-за чрезмерной терпимости церкви. Конечно же, многие евреи в дни преследований в конце XIV века крестились из страха. Раввины же считали, что все евреи, силой обращенные в Христову веру, должны считаться иудеями, как и их дети.

Какими бы ни были мотивы королей, папа Сикст IV издал буллу (Exigit Sincere Devotion), учреждавшую инквизицию. В 1480 году в Севилье были назначены два инквизитора, оба доминиканцы. Они руководствовались средневековыми текстами, которые ранее использовались против, к примеру, катаров. Они живо принялись за дело, организовав свою штаб-квартиру и тюрьму в замке Сан-Хорхе в Триане, прямо напротив Севильи через реку Гвадалквивир. Расследования велись втайне, обвиняемых могли держать в тюрьме месяцами, даже годами, пока подготавливалось обвинение. Обвиняемые имели право на защитников – но таковых избирали среди самих инквизиторов. Обнаруженных тайных иудеев отправляли на костер («предавали в руки светской власти», как это обычно называлось) перед стенами города после церемонии публичного отречения на аутодафе. Те, кто успел вовремя скрыться, тоже предавались сожжению – в виде их изображений. Других, очищенных (reconciliado), заставляли босиком идти по улицам в знаменитых «санбенито» – ризах и островерхих колпаках. Бывали и другие наказания – домашний арест, обязательное посещение мессы по определенным дням.

Многие конверсо и правда покинули Севилью, некоторые прибыли в Рим, где им помог Сикст IV, который даже написал Фердинанду и Изабелле о чрезмерном усердии инквизиции. Он также аннулировал приговоры против тех конверсо, которые могли доказать свои утверждения о том, что они верные христиане.

В то же время инквизиция была учреждена практически во всех больших городах Кастилии. Учреждение Святой палаты в Арагоне прошло гораздо труднее, поскольку пришлось ликвидировать некоторые уже существующие учреждения, созданные для той же цели. Особенно неприязненно встречалась идея, что в этом должны играть ведущую роль кастильские инквизиторы. Протесты шли как со стороны традиционалистов, так и от «новых христиан», и утверждение, что убийство инквизитора Педро Арбуэса в 1485 году в соборе Сарагосы, вызвавшее скандал среди христиан Арагона, было делом рук последних, имеет под собой основания.

Число тех, кто погиб из-за доносов инквизиции, сопровождавшимися тайными судами и тюремным заключением, а затем «передачей виновного светским властям», к году осады Гранады составило две тысячи человек{133}. Большинство из тех обвиненных, которые сумели доказать свою невиновность, так никогда и не получили назад своего имущества, конфискованного в начале расследования. Инквизиция действовала против конверсо, а не против иудеев – но, конечно, между ними была связь, как показали дальнейшие события.

В Санта-Фе находилось много известных евреев, как и конверсо, – например Авраам Сеньор, финансист, занимавший множество официальных постов, Исаак Абраванель, знаменитый сборщик налогов, бежавший из Португалии после обвинения в заговоре в 1485 году{134}. Также там был медик королевы, Лоренсо Бадос, и медик короля – Давид Абенкайя из Итарреги{135}.

В то время церковь Испании могла гордиться сорока восемью епископами{136}, из которых многие часто бывали при дворе, в том числе и в Санта-Фе. Многие по служебному положению обладали огромными состояниями, особенно архиепископ Толедский, и все они были освобождены от налогов. Десять кастильских кафедр, включая примасскую епархию в Толедо, контролировали тридцать городов и имели более 2300 вассалов{137}. Этих епископов возглавлял Мендоса, кардинал и архиепископ, но остальные были не менее воинственны и активны. В прошлом правило было таково: если в Риме умирал епископ, в его епархию назначал преемника папа. В остальных случаях кандидата предлагало епархиальное собрание (cabildo), хотя ему приходилось рассматривать любое предложение, выдвигаемое монархами, – и теперь их пожелания постепенно начинали становиться решающими.

Также под стенами Гранады присутствовали представители религиозных орденов: в качестве созерцателей – бенедиктинцы и иеронимиты, в качестве активно действующих – доминиканцы и францисканцы. Среди последних позднее возникло течение, известное как «обсерванты», которые искали большей духовной жизни. Из всех них иеронимиты, чей орден насчитывал всего сто лет и имел изумительную штаб-квартиру в Гуадалупе, занимали особое место в сердце королевы{138}.

В Санта-Фе присутствовали также младшие члены королевской фамилии – в первую очередь дон Хуан, тринадцатилетний наследник престола, гордость и надежда монархов. При нем был и его двор – необычная смесь зрелых советников, товарищей по играм и собратьев по учебе – в письме, арифметике, геометрии и латыни. Двор инфанта Хуана в Альмасане на границе Арагона и Кастилии позже станет блестящим собранием людей, и некоторые их них (Николас де Овандо, Кристобаль де Куэльяр, Гонсало Фернандес де Овьедо) позже займут важные посты в будущей Испанской империи{139}.

Также перед осадой Гранады среди кастильцев присутствовали и аристократы, по большей части богатые герцоги и графы, чей род насчитывал не так много поколений, поскольку большая часть родовитой старой знати, как и в Англии, оказалась выбита в гражданских войнах позднего Средневековья{140}. Могущественный главный министр Хуана II, Альваро де Луна, который практически правил Испанией с 1420 по 1453 год, создал новую знать, начавшуюся в 1438 году с графа Альба де Тормес, предка семейства Альба. Эти новые титулы были наследными и теперь давались людям, которые не принадлежали к королевской семье. Пожалование наследного титула – «тебе и твоим потомкам до скончания времен» – также давало представителю новой знати постоянные права на земли, от которых он получал имя. Так, пожалование наследного маркизата Сантильяна (в 1445 году) закрепило за семейством Мендоса город и земли Сантильяны в Кантабрии. В Санта-Фе аристократов было легко узнать, поскольку они обычно носили золотые или серебряные шпоры и блестящие доспехи.

Современный историк писал, что испанская знать к концу XV столетия представляла собой большую семью, возглавляемую королем{141}. Вернее будет сказать, что эта большая семья, состоявшая из примерно двадцати ветвей, возглавлялась Мендосами, старшим из которых был герцог Инфантадо. Но даже этот титул насчитывал не более двадцати лет, в то время как титул герцогов Медина-Сидония отсчитывал свой возраст с 1444, Альбы (как герцогов) – только с 1472, а Нахэра – с 1482 года. Герцог Медина-Сидона принадлежал к королевской крови, но герцогский титул его был получен только в 1479 году.

Все эти люди находились в Санта-Фе, поскольку по древнему обычаю были обязаны помогать монарху в трудный час. В Средние века короли жаловали земли знати, чтобы они в ответ высылали королю людей для войны, а мелким дворянам – за службу. В 1491 году крупная знать по-прежнему должна была присылать королю людей для войны. Они также ожидали наград за службу, особенно в виде земель. Право знати на обладание землями гарантировалось королевским пожалованием с ограничением права распоряжения собственностью (mayorazgo), по которому владения не могли разделяться, но глава семьи был обязан заботиться о младших братьях и их наследниках, равно как обеспечивать сестер приданым. Такие семьи, как правило, держали собственный двор, при котором бывали поэты и ученые, библиотекари и музыканты.

Кроме аристократов, в войске присутствовали рыцари, некоторые из них владели титулами, что давало им статус, но вряд ли могло обеспечить существование. Амбициозный рыцарь, таким образом, мог начать карьеру при дворе в качестве, к примеру, continuo, придворного на посылках, одного из примерно сотни, и получать в год несколько тысяч мараведи. Либо он мог прибиться ко двору аристократа, где доходы были поменьше. На войне такие рыцари, как правило, объединялись в отряды по 150–350 человек, они могли быть так называемыми вооруженными рыцарями (caballeros armados) или просто оруженосцами (escuderos).

Еще одним классом придворных были идальго. Бедные дворяне, умевшие сражаться, обычно преданные своим патронам не меньше, чем королю, некоторые сведущие в управлении, зачастую весьма изобретательные (ingenioso) и отважные. Hidalgismo, как нам рассказывают, «это и принадлежность к сословию, и образ мышления; но недостаточно просто быть отважным – необходимо и демонстрировать это»{142}. Демонстрация дерзкой отваги, такой, как подвиг Эрнана де Пулгара перед мечетью Гранады, была поступком истинного идальго.

Стремление к славе в Испании не было еще таким, как в Италии. Мало кто из испанцев читал Плутарха, Светония или Петрарку. Но уже несколько сотен лет существовал культ баллад, написанных на кастильском, в которых прославлялись исторические герои, – такие, как Цезарь, Александр и Карл Великий, причем так, словно они были современниками. Хорошо образованные люди привыкли украшать свои разговоры аллюзиями на античность.

Война не всегда была рыцарственной – мусульмане часто смазывали наконечники стрел ядом аконита или волчьего лыка, растущих в Сьерра-Неваде. Когда мусульманский фанатик Ибрахим аль-Джарби из Туниса напал на Альваро де Португаля и его супругу при осаде Малаги, считая, что это Фердинанд и Изабелла, его сначала растерзали, а затем останки были заброшены в город катапультой. Там его тело сшили снова шелковой нитью и похоронили с честью, а затем казнили пленного христианина, труп которого посадили на осла и выпустили в лагерь христиан{143}.

И наконец, не в последнюю очередь, война была дорогим делом. Общая ее стоимость составляла примерно 800 миллионов мараведи, которые добывались многими способами. Это привело, среди прочего, к специальному налогу на еврейскую общину Испании, который дал не менее 50 миллионов мараведи{144}.

Двор Фердинанда и Изабеллы, как и прочие дворы в Санта-Фе или в Сантьяго-де-Компостела, наводняли и искатели удачи. Некоторые из них были учеными с кое-какой известностью, некоторые практически попрошайками, но все жаждали хотя бы кивка, хотя бы улыбки какого-нибудь секретаря. Были и такие, кто надеялся заработать хотя бы на тарелку гороха, играя на виуэле.

Среди них был и высокий, решительный, рано поседевший человек – когда-то его волосы были рыжими, – голубоглазый, с орлиным профилем и высокими скулами, часто красневшими, и с длинным лицом. Всем, кто пожелал бы его выслушать, он рассказывал удивительные вещи о географии. Он пробыл при дворе почти пять лет и был поражен тем, что люди не желали его слушать. Но чего он ожидал сейчас, когда война близилась к концу? Казалось, что у него нет ни чувства меры, ни юмора, и он никогда не подшучивал над собой. Он был благочестив и по воскресеньям только молился. Действительно, с учетом его постов, молитв и вечных тирад против богохульства он мог бы показаться членом религиозного ордена. Но все же он был учтив и дружелюбен. Его излюбленной клятвой было «во имя святого Фернандо», а единственным ругательством – «чтоб тебя Господь забрал». Он бегло говорил по-испански, но с неопределенным акцентом. Он никогда определенно не рассказывал, откуда он родом, но большинство считали его генуэзцем. Он бывал в Гвинее и на островах Зеленого Мыса[6] и потому знал об ошеломляющих открытиях лисабонских мореходов на западном побережье Африки со дней Энрике Мореплавателя.

О нем также говорили, что он торговал сахаром на Канарских островах, будучи представителем флорентийских купцов. У него были могущественные друзья – его любил герцог Мединасели, и даже великий кардинал Мендоса время от времени интересовался им. При дворе он смотрелся экзотической фигурой, потому что, несмотря на все его международные связи, нравы там царили местные. В 1488 году Петер Мартир написал, что Испания осталась дальней комнатой обширного дворца, в котором Италия – гостиная, центр мира{145}.

Этот человек был давно уже всем знаком, поскольку долго ждал знака королевской милости. Но эта узнаваемость заставляла и уважать его. Он искал поддержки Короны для путешествия на запад, через то, что он называл «океаном». Этого человека звали Колумб{146}.

Книга вторая Колумб

Глава 4 «Под силу только государям»

Такое предприятие под силу только государям.

Королева Изабелла – герцогу Мединасели, 1491 год{147}

Колумб был гражданином Генуи. Этот порт казался настоящим центром мира:

Столь многочисленны генуэзцы И столь твердою стопою ступают они везде, Они идут туда, куда желают, И воссоздают там свой город{148}.

Генуэзские купцы доминировали в средиземноморской торговле. Папа Иннокентий VIII был генуэзцем, урожденным Джованни Батиста Чибо, выходцем из семьи, прославившейся морскими перевозками зерна из Туниса в Европу. Один из Чибо в XIV столетии был губернатором Хиоса. Джованни Батиста Чибо являлся ставленником сурового кардинала Каландрини, сводного брата папы Николая V, основателя Ватиканской библиотеки, происходившего из чудесного пограничного генуэзского городка Сардзаны. После того как еще один генуэзец, Франческо делла Ровере, был избран папой под именем Сикста IV, Чибо без особых усилий стал первым кандидатом на престол святого Петра в 1484 году.

Но на этом почетном месте он оказался довольно никчемным – историк Гвиччардини пишет, что в делах улучшения благосостояния населения Чибо был совершенно бесполезен{149}. Должность наместника бога на земле, каким считали его все христиане, как короли, так и батраки, архиепископы, священники и монахи, нашла в лице Чибо недостойного представителя. Однако, к его чести, следует сказать, что он построил красивый двойной фонтан на площади Святого Петра, а также раку для священного копья Лонгина. Также, по крайней мере, говорили, что после разговора с ним никто не уходил неутешенным{150}.

Римские аристократы называли папу Иннокентия VIII «генуэзским моряком». Это было оскорблением в Вечном Городе, но мало где еще. Быть может, генуэзцев и недолюбливали, но уважали. В романе «Тирант Белый» мы читаем, как героя умоляют «разогнать этих коварных генуэзцев, ибо чем более жестокой будет их смерть, тем славнее будет твое имя»{151}. Петрарка, в то время бывший центром внимания, считал Геную «истинно царственным градом»{152}.

Святой Фердинанд выделил генуэзцам особый квартал в Севилье с собственной часовней, причалом и публичными банями. Генуэзская фамилия Чентурионе (Сентурион по-испански) считалась самой важной купеческой семьей Малаги и до, и после ее завоевания христианами. Малага считалась северным центром африканской золотой торговли. Другой Сентурион скупал сахар на Мадейре, а его брат торговал шелком в Гранаде. Дориа продавали оливковое масло из долины Гвадалквивира, а Франческо Пинелли из Генуи (для испанцев – Пиньело) был среди тех, кто финансировал завоевание Гран-Канарии, где он построил первый сахарный завод. Он также стал вторым казначеем Священной Эрмандады, зародыша кастильской национальной полиции. Вместе с Луисом Сантанхелем, Франческо Риппароло (по-испански – Рибероль) он торговал красящими веществами, особенно орселем[7], на Канарах. Потом он торговал мылом в Севилье, получив впоследствии ценную монополию на него.

Генуэзские Гримальди были заинтересованы в пшенице, в то время как их близкие родственники, Кастильоне, торговали шерстью. Среди других генуэзских торговых фамилий, которые пользовались возможностями Испании, были Вивальди, из которых двое братьев в 1291 году отправились в Атлантику в поисках «океанских путей в Индию» (и больше о них никто ничего не слышал), а также большая фамилия Форнари (Форне), которая продавала рабов на Хиос. Генуэзец Ланцаротто Малочелло около 1330 года открыл (или заново открыл) Канарские острова и водрузил кастильский флаг на острове Лансароте, названном в его честь. Еще один генуэзец, Антонио Узодимаре, из купеческой семьи на португальской службе, первым из европейцев поднялся по рекам Сенегал и Гамбия. Другой уроженец Генуи, Антонио Ноли, впервые от имени Португалии заложил действующее поселение на Островах Зеленого Мыса. Португальский флот был основан генуэзцем, и командовали им его потомки, в течение нескольких поколений носившие титул адмирала.

Генуэзские предприниматели также первыми начали выращивать сахарный тростник в Алгарве. Ломеллини контролировали португальскую торговлю золотом и доминировали не только в торговле сардинской солью и серебром, но и мастикой с Хиоса{153}. Генуэзцы преобладали в торговле Сеуты после захвата ее Португалией в 1415 году, и большая часть золота, доставляемого из Черной Африки караванами, оставалась здесь{154}. Власть над островами Атлантического океана по договору делили между собой короли Кастилии и Португалии: Мадейра, Азорские острова и Острова Зеленого Мыса принадлежали Португалии, Канарские – Испании, но генуэзцев можно было встретить на всех островах, какой бы над ними ни развевался флаг – испанский или португальский.

Генуэзцы специализировались на работорговле. В отличие от португальцев, чьи капитаны обычно по необходимости хотя бы делали какие-то телодвижения в сторону обращения пленных в христианство, генуэзцы об этом даже не задумывались. Генуэзцы захватывали в рабство и продавали людей в Крыму и на Хиосе, в Тунисе и Сеуте, в Малаге и Гранаде, продавали мужчин, женщин, детей, черкесов и эфиопов, славян и боснийцев, берберов и чернокожих африканцев, уроженцев Канарских островов и греков – все находили сбыт{155}.

Эти семьи в своем родном городе держали дома – их палаццо до сих пор можно там увидеть. Некоторые из них, как палаццо Дориа, триумфально возвышаются над руинами XII столетия, другие, как палаццо Чентуриони, едва различимы среди разрушающихся домов возле порта. Эти роскошные здания часто были полны сокровищ, которые стало возможным добыть в ходе испанских авантюр, в которых генуэзцы переиграли своих соперников-каталонцев, хотя сама Генуя не была имперским городом, как Венеция. Генуэзские купцы всегда действовали сами по себе, не принимая во внимание интересов республики. То, что они сыграли такую роль в европейских предприятиях в Атлантике, не было общим или государственным решением. Это был результат трезвого расчета финансовых преимуществ, который сделали примерно пятьдесят семейств или компаний{156}.

Генуэзцы были не единственными итальянцами, поселившимися на юге Испании и Португалии. К примеру, Бартоломео Маркьонни, флорентинец, был самым крупным работорговцем в Лисабоне. Он настолько успешно торговал черными рабами, что считался почетным португальцем. Среди его партнеров в Севилье были Джуанотто Берарди и Америго Веспуччи, тоже флорентинцы, торговавшие не только перекупленными в Лисабоне чернокожими рабами, но и туземцами с Канарских островов. Венецианец Альвизе Ка да Мосто открыл для португальского короля Острова Зеленого Мыса в 1450-х годах.

В эти дни Рим еще не был представлен в Испании постоянным нунцием. Но многие деятели церкви приезжали и уезжали, в то время как другие итальянцы выполняли функции послов в отсутствии постоянного представителя даже в испанском лагере в Санта-Фе под стенами Гранады. Среди таких был Петер Мартир де Ангиера – блестяще образованный человек, родившийся в деревне на Лаго Маджоре. Он приехал в Испанию с герцогом Тендильей, бывшим послом в Риме. Мартира просили заняться образованием сыновей испанской знати. Он писал живые письма на грубой латыни своим итальянским благодетелям, таким как кардинал Асканио Сфорца – брат Людовико Моро, хитрого миланского герцога, и следующим за ним папам. Гуманист, капеллан и профессор лингвистики с Сицилии, Луцио Маринео Сикуло, также был при испанском дворе. Его побудил туда приехать Фадрике Энрикес, сын адмирала Кастилии{157}. Итальянские художники, такие как Никола Пизано, занимались реставрацией вида и цвета севильских азулехо, в то время как Доменико Фанчелли, вдохновенный скульптор из Флоренции, вскоре будет работать в Испании во многих церквях.

Но этот обмен был не однонаправленным – кастильцев можно было найти в Болонье и других итальянских университетах, в то время как каталонские консулы имелись в городах королевства Неаполитанского, а также в Венеции, Флоренции, Пизе и Генуе. Лоренсо Васкес из Сеговии, «испанский Брунеллески», обучавшийся на архитектора в Риме и Болонье, в 1490-х перестроил Колехио де Санта-Крус в Вальядолиде, а также работал над дворцом герцога Мединасели в Когольюдо близ Гвадалахары, как и над новой архиепископской резиденцией кардинала Мендосы в этом же городе{158}.

Эти люди осуществляли связь Испании с центром культуры Европы. Еще не настало время, когда, благодаря книгопечатанию, почитаемый всеми флорентинец Петрарка будет задавать сюжеты и даже рифмы большинства испанских поэм. Однако самые амбициозные писатели Испании в 1490-х уже ухитрялись проводить время в Италии, как это будут делать просвещенные англичане в XVIII веке. Вскоре Фердинанд и Изабелла пошлют туда в поддержку своих претензий на Неаполь армии под предводительством лучшего из своих полководцев – Гонсало Фернандеса де Кордова (Эль Гран Капитана). Он в мягкой форме будет осуществлять девиз: «Espana, las armas! Italia, la pluma!»{159}

Испания ценила Италию отнюдь не за литературу. Когда королеве Изабелле в Севилье преподнесли роскошный плащ для ее любимой Богоматери, она запросила капюшон из тонкой парчи от своего любимого портного из Венеции, Франческо дель Неро{160}.

Несмотря на роль Венеции, Флоренции и Рима в Испании времен Фердинанда и Изабеллы, считалось вполне нормальным, что папа по обеим линиям был генуэзцем. Также нормально было и то, что вечный проситель при испанском дворе, седовласый Кристофоро Коломбо, или Кристобаль Колон, если называть его по-испански, тоже родился в Генуе.

Колумб, как его называют в англоязычном мире, был немного не в своей тарелке среди вышеуказанных великих генуэзских торговцев. Но ему было бы не по себе в любом окружении. Именно потому некоторые пытаются приписать ему галисийское, еврейское или майоркское происхождение{161}. Один писатель считал, что Колумб говорил по-кастильски, поскольку хотя его «полуеврейская семья» (как утверждает автор) эмигрировала из Галисии после 1391 года, в ней всегда называли Кастилию родным домом. Но Генуя была не слишком гостеприимна для евреев, так что все это можно считать небылицами. Колумб часто выказывал враждебность как к евреям, так и к конверсо – и в разговорах, и в письмах{162}, но это ничего не доказывает, поскольку зачастую самыми одиозными антисемитами являлись именно конверсо. Но он в любом случае был убежденным христианином, который предпочитал не работать по воскресеньям{163}.

Сам Колумб упоминал, что он родом из Генуи, когда пытался добиться феодального владения (mayorazgo) в Испании для своей семьи в 1497 году. Он также говорил, что всегда хотел иметь дом в Генуе{164}. В добавлении к своему завещанию, написанному незадолго до смерти, в 1506 году, он упоминал только генуэзских друзей – кроме «того еврея, который охраняет ворота еврейского квартала в Лисабоне»{165}.

Тайна, которой окружил Колумб свое происхождение, может быть объяснена тем, что он его стыдился. Его отец, Доменико Коломбо из Моконези в долине Фонтанабуона, выше Генуи, был всего лишь ткачом, как и его мать, Сюзанна Фонтанаросса. Доменико позже, видимо, стал землевладельцем и хозяином харчевни в Савоне в тридцати пяти милях к западу от Генуи – там, где родился папа Сикст IV. Но это не слишком помогало подниматься по социальной лестнице. Колумб и позже никогда не рассказывал ни о своих родителях, ни о сестре Бьянчинетте, которая вышла замуж за торговца сыром, ни о брате Джованни Пелегрино, который остался дома. Однако два других брата, Бартоломео и Диего, постоянно были вместе с ним в Испании и Новом Свете, как и два его племянника. Колумб однажды сказал, что он «не был первым адмиралом» в их семье. Возможно, он ссылался на родственников своей жены.

Как уже говорилось выше, его акцент и манера речи привлекали внимание. Лас Касас, который был с ним знаком, считал, что он говорит так, будто его родным языком был не кастильский{166}. Колумб употреблял немало португальских слов, что считали признаком того, что он выучил испанский, когда жил в Лисабоне в промежутке между 1475 и 1485 годами. Он никогда не писал писем по-итальянски – вероятно, потому, что знал только генуэзский диалект, на котором писали очень редко.

Раннюю жизнь Колумба можно восстановить по его собственным позднейшим заметкам, а также по воспоминаниям его сына Фернандо, который написал его биографию, весьма достойную похвалы. Так, в 1501 году он рассказывал королеве и королю, что рано вышел в море{167}. Фернандо Колон (так мы будем его называть, поскольку он-то уже был совершенным испанцем) говорил, что его отец учился в университете Павии{168}. Лас Касас также говорил, что Колумб изучал латынь и основы грамоты, особенно грамматики, в Павии{169}. Но историк отец Андрес Бернальдес, у которого Колумб некоторое время гостил в его доме близ Севильи, говорил, что Колумб был «человеком великого разума, но не слишком образованным»{170}. Так что его пребывание в Павии сомнительно.

Первый морской поход Колумба имел место в 1472 году, когда ему был двадцать один год. Видимо, он был простым моряком на корабле, принадлежавшем Паоло ди Негро и Николозо де Спиноле, которые оба происходили из известных генуэзских семей. Предположительно, они ходили в арагонские владения в Тунисе, где были очень сильны позиции семейства Чибо, и захватили корабль, принадлежавший купцам из Барселоны. Позже Колумб отправился на борту «Роксаны», корабля, которым владел тот же самый Паоло ди Негро, в генуэзскую колонию на Хиосе близ Смирны в Эгейском море – в порт на острове, через который шла не только торговля рабами, но и сахаром, а также мастикой (смолой, из которой варили лак).

Впервые в Лисабоне он, видимо, побывал в 1476 году, когда потерпел крушение после морского сражения, предположительно, с кастильцами, будучи на борту «Бекаллы» – корабля, принадлежавшего другому генуэзцу, Людовико Чентурионе. Затем в 1477 году Колумб ходил в Ирландию и, вероятно, в Исландию на другом корабле Паоло ди Негро и Спинолы – и снова, видимо, простым моряком{171}.

На следующий год Чентурионе предложил Колумбу поработать на него, торгуя сахаром на Мадейре, – «земле, где растет множество тростника», как описывал ее венецианец Альвизе Кадамосто около 1460 года. Видимо, так Колумб и поступил, таким образом познакомившись с колониальным хозяйством, где на плантациях использовался труд чернокожих рабов, а также порабощенных канарских туземцев (первый сахарный завод на Мадейре был построен в 1452-м).

Колумб изучил хитрое переплетение каналов и туннелей, одни из которых были построены из камней, скрепленных известковым раствором, а другие вырезаны в скале. Они назывались «levadas» и подводили воду к участкам земли на террасах. Большая часть сахара, доставляемого Колумбом, шла в Нидерланды, где часто обменивалась на роскошные одежды. Но как и где он производил такую торговлю? Имеющиеся записи об этом молчат. Прежде чем отправиться на Мадейру (предположительно в 1477 году), Колумб женился на Фелипе Палестрелло (Перештрелу по-португальски) – сестре наследного губернатора Порту-Санту, самого маленького из двух островов архипелага Мадейры, который был колонизован первым.

Отец Фелипы, Бартоломео, уже покойный к тому времени, приехал из Пьяченцы в Северной Италии. Мать Фелипы, Изабель Муньис, вела свой род от капитана, который в 1147 году помог отбить Сан-Жорже у мавров. Один район Лисабона до сих пор зовется Пуэрта де Мартим Муньис. Отец Изабель, Жиль Айрес Муньис, имел немалую собственность в Алгарве и участвовал в португальской экспедиции и успешной осаде города Сеута в 1420 году. Так что Колумб породнился с семьей, у которой были очень хорошие связи.

После падения Сеуты португальцы половину столетия развивали замечательную морскую активность. Колумб понимал это еще до того, как прибыл в Лисабон, – хотя бы потому, что в ней играли большую роль генуэзцы. Экспансию Португалии поощрял принц Энрике Мореплаватель, брат короля Жоана, один из командующих португальскими войсками при Сеуте{172}. Его первым предприятием была оккупация прежде незаселенных островов Мадейра, начавшаяся в 1425 году (острова были так названы по их лесам с промышленной древесиной, madeira по-португальски означает «дерево»), и примерно в 1431 году – Азорских (слово это означает «ястреб»). Обе эти группы островов были колонизированы португальцами, но в колонизации принимали участие также фламандцы и итальянцы. С обоих архипелагов поставлялись воск, мед и красители, «драконья кровь», получаемая из смолы драконового дерева, а также лишайник орсель, который пользовался большим спросом как источник фиолетового красителя.

На Колумба наверняка произвело впечатление, насколько далеко в океане находятся оба этих архипелага – на расстоянии тысячи и шестисот миль от Лисабона соответственно. Остров Порту-Санту, находившийся на расстоянии двадцати восьми миль от главного острова, из обеих Мадейр было освоить легче всего. Его было легко колонизировать, поскольку он был безлесным, плоским, а море вокруг кишело рыбой. Гористый основной остров Мадейры был покрыт лесом до тех пор, пока грандиозный пожар не уничтожил большую его часть.

Также Энрике посылал экспедиции к побережью Западной Африки. Его целью было найти морской путь к источникам африканского золота у истоков рек Нигер и Вольта. В 1434 году один из его капитанов, Жиль Эаннес, обошел мыс Боядор, который прежде считался непреодолимым (хотя один из французских завоевателей Канарских островов, вероятно, обходил его и раньше). Считалось (вероятно, благодаря мусульманам, которые пытались отвадить первопроходцев), что моряки, обойдя мыс Боядор, чернеют, а любой корабль здесь сгорает от жары.

В течение нескольких следующих лет португальские капитаны посетили большую часть земель Западной Африки: Мавританию, реку Сенегал, реку Гамбия, Острова Зеленого Мыса (в 1455 году), Перечный Берег, Берег Слоновой Кости, Золотой Берег, Невольничий Берег, затем королевство Бенин, устье Нигера и Камерун – все это было открыто еще до прибытия Колумба в Лисабон.

Второй повод для африканских путешествий был стратегическим и, одновременно, религиозным – португальские короли, будучи верными воинами Христовыми, искали способ ударить по мусульманам с тыла.

К 1470 году важной частью этих походов стал поиск черных рабов. Лисабон стал центром торговли живым товаром и дальнейшей поставки рабов на средиземноморские рынки – как в христианских, так и в исламских странах. Опять же, в этом деле участвовали итальянцы – например генуэзец Лука Кассано, который был работорговцем в Терсейре на Азорских островах, венецианец Альвизе Ка да Мосто, который покупал черных рабов на реке Гамбия. Семейство Ломеллини продолжало свою широкую банковскую деятельность в Лисабоне. Флорентинец Маркьони из семейства, известного работорговлей в генуэзском Крыму, в 1470-м начал укреплять свои позиции как работорговец в тамошней столице.

Эти португальские путешествия в глазах истории не столь важны, как плавание Колумба. Но как заметил один голландский путешественник XVIII века, португальцы «спустили свору на добычу» в эру европейской экспансии{173}. Их путешествия начали эпоху открытий, главным героем которой стал Колумб. Они обладали потрясающей дерзостью и жаждой нового – что удивительно для маленькой нации, которая прежде никогда не оставляла заметного следа в истории.

Некоторое время Колумб и его жена Фелипа жили в Лисабоне, в доме ее матери Изабель Муньис. Они плавали также в Порту-Санту и Фуншаль на Мадейре. Когда в Фуншале Фелипа умерла родами, дав жизнь их сыну Диего, Колумб вернулся в Лисабон и работал то как книготорговец, то как картограф. Его преданный брат, Бартоломео, приехал к нему из Генуи. Позже Колумб должен был встречаться с моряками и торговцами, которые знали Океан, – как тогда называли Атлантику, поскольку даже самые образованные люди того времени верили, следуя грекам, что это – та самая масса воды, что окружает единый массив суши.

В то время ходило много историй о плавании на запад в поисках других островов Атлантики – например Антилии и Бразила, или островов святой Урсулы или святого Брендана. Море казалось полным магии, невероятных возможностей, в то время как идея антиподов исчезла после публикации в 1469 году в Испании «Географии» грека Страбона. Этот географ I века говорил даже о возможности напрямую проплыть из Испании до Индии{174}.

Между 1430 и 1490 годами португальцы совершили более десяти плаваний на запад. Возможно, некоторые из этих мореплавателей слышали о средневековой норвежской экспедиции в Гренландию, Винланд и Северную Америку. В конце концов, последний гренландец норвежского происхождения умер только в пятнадцатом столетии{175}.

То, что земля круглая, было понятно уже в течение нескольких поколений. Греческие географы из Милета еще за пятьсот лет до Рождества Христова считали, что Земля имеет форму шара. Этот взгляд отстаивал и геометр Пифагор. Хотя многое из знаний греков было утеряно, католическая церковь приняла эту гипотезу примерно в 700 году нашей эры, и в XV веке со «сферичностью» планет все в целом соглашались. Только горстка невежд продолжала утверждать, что земля плоская.

Колумб вместе с португальской экспедицией прошел вдоль берегов Западной Африки вплоть до крепости Эль-Мина на Золотом берегу, рядом с Островами Зеленого Мыса, которые представляли собой колонию в еще большей степени, чем Мадейра, так что там требовалось много рабов из близлежащей Африки. Опять же, кажется очевидным, что он тогда был простым моряком – возможно, с кое-какими полномочиями. Быть может, он останавливался на Перечном берегу (Малагетта), где, как потом утверждал, видел сирен. Это было либо в 1481-м, когда была построена торговая фактория Эль-Мина, или в 1485-м, когда там побывал и картограф Жозе Визиньо, посланный туда «совершенным государем», королем Жоаном, чтобы рассчитать высоту солнца на экваторе. Сообщается, что с Колумбом ходил его брат, Бартоломео{176}. В этих плаваниях он досконально познакомился с кораблями, которые позволили португальцам столь многого достичь, а именно – с каравеллами, маленькими, с треугольными косыми парусами и высокой маневренностью, хорошей скоростью и малой осадкой. Они могли ходить против ветра лучше старых кораблей с четырехугольными прямыми парусами{177}.

Колумб не только много путешествовал, но и много читал. Вероятно, ему попалось на глаза удивительное утверждение Сенеки, что можно дойти от Испании до Индии за несколько дней{178}. Он наверняка читал записки Марко Поло, сделанные на мосту Риальто в Венеции ради пользы других путешественников, а также его мемуары, надиктованные товарищу по заточению в генуэзской тюрьме. Последняя книга была полна увлекательных историй, включая байки об амазонках и псоглавцах. Марко Поло утверждал, что Чипангу (Япония) расположена на расстоянии 1500 миль к западу от Китая, и что вокруг Азии находятся 1378 островов{179}.

Еще одна книга, которую читал Колумб (в то время или чуть позже), была «Imago Mundi»[8] Пьера д’Айи, космографа начала XV века, который был также епископом Камбрэ, кардиналом и духовником короля Франции. В своей работе этот ученый француз обсуждал не только астрономию, но и размер Земли. Он предполагал, что Атлантический океан узок, что Сенека был прав, утверждая, что при попутном ветре его можно пересечь за несколько дней и что антиподы существуют. В своем экземпляре книги рядом с этим утверждением Колумб написал: «Нет смысла верить, что океан покрывает половину земли»{180}. Колумб также изучал «Описание Азии» сиенца папы Пия II (Энея Сильвия Пикколомини), который настаивал, что по всем морям можно ходить и все страны обитаемы. Этот понтифик также был уверен, что можно попасть из Европы в Азию, плывя на запад.

Колумб, естественно, также видел новое издание Птолемеевой «Географии» – самой известной книги по этой теме. В латинском переводе она появилась в 1406 году, напечатана была в Виченце в 1475-м, а позже постоянно переиздавалась. Эта книга была написана александрийским ученым примерно в 150 году после Рождества Христова. В ней перечислялись 8000 мест, имелись карты и таблицы. Самой важной идеей этой книги была мысль о возможности астрономически определить точное расположение любого места по широте и долготе. Большая часть информации в книге Птолемея была получена по слухам, но в то время она считалась научной. Колумб, вероятно, видел второе издание, опубликованное в Болонье в 1477 году, в котором было двадцать шесть карт Азии, Африки и Европы. Он также читал курьезную, но популярную работу любителя книг о дальних странствиях сэра Джона Мандевиля, который писал о вымышленных приключениях. Эта книга вскоре была несколько раз переиздана{181}. Он мог видеть карты, принадлежавшие его тестю, поскольку возможно, что Пирестрелло был одним из советников Энрике Мореплавателя по океанским плаваниям{182}.

Наконец, Колумб получил несколько писем от пожилого эрудита и гуманиста, флорентинца Паоло дель Поццо Тосканелли, который в письме от 1474 года португальскому канонику Фернанду Мартиншу, одному из капелланов короля Афонсу V, утверждал, что западный путь в Китай возможен: «Я послал его высочеству эту карту, которую я начертил… и на которой отметил берега и острова, которые могут послужить для вас отправными точками, если вы предпримете плавание на запад»{183}. Тосканелли, глава семейного дела по торговле кожами и пряностями во Флоренции, также говорил, что обсуждал с королем Португалии «кратчайший путь отсюда до островов Индии, где растут пряности, путь, более короткий, чем через Гвинею». Это путешествие может привести к «Антилии», или Японии.

Колумб сделал собственную копию этого письма из книги папы Пия II. В другом письме Тосканелли добавлял, что император Китая считал, что западный путь в его страну из Европы может составить 3900 морских миль – но сам он думает, что 6500 миль более вероятная цифра. Он прислал Колумбу копию этого последнего письма, вероятно, в 1481 году{184}. Еще позже он писал Колумбу: «Я уверен, что это путешествие не столь сложно, как считают»{185}.

Колумб позже сделал собственный вывод. Он согласился с мнением Пьера д’Айи, что Атлантический океан не так широк, как кажется{186}, и с мнением Тосканелли, что его можно пересечь. Фернандо Колон писал, что его отец начал думать, что «как некоторые португальцы могли плавать так далеко на юг, так можно идти и на запад, и вполне логично ожидать, что в этом направлении встретятся земли»{187}. Он, по словам Фернандо Колона, собирал все идеи, полезные для торговца или морехода, будучи убежденным, что «к западу от Канарских островов и Зеленого Мыса находятся много островов и земель».

Тосканелли оказал решающее влияние на Колумба, который постоянно упоминает его в своих письмах. В дневнике своего первого плавания он говорит о «Паоло Фисико» чаще, чем о своих испанских соратниках. Тосканелли, однако, обладал живым воображением и сильно ошибался в оценке расстояния от Канарских островов до Японии{188}.

Начиная с XV столетия ходит история, что Колумба подтолкнул к такому решению «неизвестный лоцман» – вероятно, андалузец или португалец, который на смертном одре рассказал ему, что его бурей занесло в Западную Индию, когда он шел из Португалии в Индию. Лоцман рассказывал о нагих людях, которые жили в гармонии под солнцем, – видимо, на островах Карибского моря. Большинство историков XVI века (Фернандес де Овьедо, Лопес де Гомара и сам Фернандо Колон) отрицали эту байку, которая шла вразрез с ожиданиями Колумба: ведь тот никогда не предполагал встретить в Новом Свете примитивные племена. Напротив, он ожидал встречи с утонченным сегуном Японии Асикага или минским императором Китая.

Но тем не менее байка эта пережила века, и в XX веке несколько заслуженных писателей горячо поддержали теорию о «неизвестном лоцмане»{189}. Например, один историк писал, что Колумб таким образом «узнал не только о существовании земли в океане на западе, принадлежавшей, как он считал, к Западной Индии, но и о точном расстоянии до Старого Света, а также о его четком положении в огромном море»{190}. Но «неизвестный лоцман» вовсе не нужен для объяснения образа мыслей Колумба: его план, по существу, был составлен только при помощи Пьера д‘Айи и Тосканелли, француза и флорентинца.

В 1481 году Колумб составил план плавания на запад, в Чипангу (Японию) и Китай для португальского короля Жоана, который больше других монархов был заинтересован в открытиях. Португальские первопроходцы уже открыли загадочные королевства, такие, как Бенин, увидели громадные африканские реки, такие, как Сенегал, Гамбия, Нигер и даже Конго. В начале 1480-х годов Диогу Кан почти достиг мыса Доброй Надежды. Так что трудно было заинтересовать короля планами поисков западного пути в Китай. Однако Жоан предложил план Колумба на рассмотрение комиссии – первой из многих, перед которыми генуэзцу придется говорить в течение последующих десяти лет. В те дни это было стандартной практикой, как и в наше время. Правители всегда запрашивают совета у экспертов в сложных случаях.

В эту комиссию, Жунта дос Математикос, собравшуюся в Лисабоне, входили картограф Жозе Визинью, с которым Колумб, возможно, ходил в Западную Африку, епископ Сеуты Дього Ортис де Вильегас (кастилец из Кальсадильи неподалеку от Кории, в Касересе){191} и эксцентричный астроном, мештри Родригу, с которым Колумб уже обсуждал деликатные вопросы высоты солнца над экватором.

Жунта решила, что Чипангу может находиться дальше, чем считают Колумб и Тосканелли (в этом ее члены оказались полностью правы), и что невозможно снарядить экспедицию, снабдив ее достаточным количеством воды и припасов, чтобы пересечь такое огромное морское пространство. Ни одна команда не сможет так долго сохранять дисциплину. Но как только король Жоан отказал Колумбу, он по совету епископа Ортиша отправил каравеллу к западу от островов Зеленого Мыса на исследование Атлантики. Она вернулась через много дней, без новостей{192}.

Получив отказ в Португалии, Колумб решил обратиться к монархам Испании. В Испании он прежде не бывал. Но эта страна, как и Португалия, имела свои аванпосты в Атлантике – на Канарских островах, и в колонизации их тоже участвовали генуэзцы. Колумб это знал, а благодаря письму Тосканелли он понимал, что Канарские острова – лучшее место для начала трансатлантического плавания.

Канарский архипелаг состоит из множества островов – нескольких больших и десятков мелких, из которых самый ближний лежит на расстоянии пятидесяти миль от северо-западного побережья Африки и в 750 милях от юго-востока Испании, в тринадцати днях нормального плавания от Кадиса. Этот архипелаг, вероятно, известный в древности как «Счастливые острова», впервые посетил, как сказано выше, кастильский флот под командованием генуэзца Ланцаротто Малочелло. Другая кастильская экспедиция в 1402 году возглавлялась французскими искателями приключений, Жеаном де Бетанкуром из Гренвилля в Нормандии и Гадифером де ла Саль из Пуату. Бетанкур основал собственное княжество на Лансароте и двух других островах поменьше, Фуэртевентуре и Иерро, где туземцы не так отчаянно сопротивлялись, как на Гран-Канарии и Тенерифе. Он разделил захваченные земли между своими последователями, преимущественно кастильцами, а также несколькими нормандцами. За этим последовали усобицы. Португальцы заявили на архипелаг свои права, Энрике Мореплаватель жаждал захватить острова и безуспешно сражался за них. Наконец, главенствующим на островах стали Медина Сидония и семейство Пераса, тоже родом из Севильи. Миссионеры пытались обратить в христианство местное население, включая туземцев еще не завоеванных островов, в то время как морские капитаны захватили многих аборигенов, чтобы продать в рабство в Испанию{193}.

В конце концов португальцы согласились с испанским владычеством на Канарах по договору в Алькасовасе в 1479 году, а также признали за испанцами полосу земли в Африке, лежащую напротив островов (нынешняя Западная Сахара), таким образом оградив «Малое Море» (El Mar Pequeno), одно из лучших рыболовных мест в Атлантике. Взамен Кастилия признала за португальцами Азорские острова и Мадейру, а также их монополию на торговлю с Западной Африкой{194}. Затем кастильцы под предводительством Педро де ла Вера из Хереса-де-ла-Фронтера после жестоких боев сумели установить владычество над большей частью Гран-Канарии. Также в начале 1490-х был завоеван остров Ла Пальма. Таким образом, в руках туземцев оставался один Тенерифе.

Эти канарцы были загадочным народом. Были ли они берберского, африканского или европейского происхождения? Вероятнее всего первое, хотя никто не может сказать в точности даже как они выглядели. Колумб описывает их как не темнокожих и не светлокожих, что дает мало информации, а записи о продаже рабов говорят, что среди них были и первые, и вторые{195}. Французы начала XV века называли их «высокими и ужасными». Канарцы, похоже, не знали мореплавания (или полностью забыли его), потому никогда не покидали своего архипелага, даже не плавали с острова на остров. Они не знали и что такое хлеб. Они не ведали лошадей, и потому кастильская кавалерия приводила их в ужас. У них было несколько языков, и управляли ими многочисленные независимые царьки. Они хорошо сражались каменным и деревянным оружием, но их численность уже начала сокращаться из-за завезенных европейцами болезней. Испанцы могли вести себя в этих землях как хотели, поскольку местное население было слишком малочисленно – вероятно, 14 тысяч на Тенерифе, 6 тысяч на Гран-Канарии и полторы тысячи человек на остальных островах{196}.

Канарские острова стали источником богатства для Кастилии. Начиная с 1450-х годов множество туземцев были захвачены в плен и проданы в рабство в Андалузии. Поскольку их не коснулся ислам, они считались более надежными, чем берберы (мусульмане были печально известны упорной верностью своей религии). Несколько влиятельных людей при испанском дворе, такие, как старший советник Гутьере де Карденас, получали весомый доход от продажи такой продукции островов, как орсиль, на торговлю которым у Карденаса была монополия. Его коллега Алонсо де Кинтанилья получал помощь от севильских генуэзцев при финансировании этих завоеваний. Людовико Чентурионе построил на Гран-Канарии сахарный завод в 1484 году, хотя острова еще не были окончательно завоеваны. Сюда был также назначен епископ Рубикона – Хуан де Фриас. Завоевание Канарских островов Кастилией в XV веке было первым шагом к Новому Свету, хотя в то время о его существовании даже и не подозревали.

Колумб, видимо, не бывал на Канарах до своего визита в Испанию – иначе он непременно бы об этом упомянул. Хотя у Колумба вроде бы была интрижка с последней правительницей Ла Гомеры, Беатрис де Бобадильей, вряд ли это имело место до их встречи в Кордове. Но, как предполагалось ранее, еще до отплытия в Испанию он знал, что любому капитану, собирающемуся плыть на запад, лучше всего использовать в качестве базы Канарские острова; как говорил Тосканелли, такое путешествие лучше начать как можно южнее, чтобы воспользоваться господствующими ветрами. Ветра в Атлантике идут по часовой стрелке, как в большом колесе. Широтный характер этой системы был ключевым моментом плавания в Новый Свет в течение многих поколений, и Колумб мог узнать об этом из разговоров с моряками в Лисабоне.

Колумб приехал в Уэльву во второй половине 1485 года. Он отправился во францисканский монастырь Ла-Рабида, неподалеку от которого мутно-красная Рио-Тинто впадает в Атлантический океан. Монахи этого convento не только интересовались нуждами моряков, но могли и предоставить им нужную информацию. Они знали многие полезные вещи – например, что стая птиц указывает на близость суши. Среди них был фрай Франсиско (Альфонсо) де Боланьос, который был заинтересован в обращении туземцев Канарских островов и Гвинеи и даже запасся милостивым папским заявлением в пользу туземцев и с критикой работорговли{197}. Фрай Хуан Перес разговаривал с Колумбом об астрономии, Колумб также завел дружбу с фраем Антонио де Марчена.

Ла-Рабида была чем-то вроде морского университета{198}. Тамошний послушник Педро де Веласко в юности был лоцманом у Диогу де Тейве, который служил принцу Энрике Мореплавателю и был одним из первых, кто начал сажать на Мадейре сахарный тростник. Сам Веласко в юности искал Атлантиду, и до сих пор его можно было увлечь разговором о вечерних морских туманах, которые давали морякам надежду, что они вот-вот достигнут суши. В море есть свои миражи, как и в пустыне. Даже и сейчас «столь часто причудливые облака затягивают все вокруг и обманывают человека, принимая форму гор, холмов и долин»{199}.

Много лет спустя люди вспоминали, как Колумб пришел пешком в монастырь – в сверкающее белое здание под пронзительно-голубым небом, и как он просил хлеба и воды для своего шестилетнего сына Диего{200}. Тамошний сад сегодня наверняка очаровательнее, чем в те годы, – бугенвиллея и кипарисы придают ему ту красоту, которой не было в 1480-х годах. Но ярко-желтые камни патио, белые стены, черепичные крыши и башенки были такими же и в XV столетии.

Марчена и Перес побудили Колумба отправиться к кастильскому двору. У них там были хорошие связи, поскольку Перес некогда был духовником самой королевы. Они дали ему верительные письма. Итак, несомненно, прежде помолившись прекрасному Христу Ла-Рабиды, Колумб отправился в Севилью, а затем в Кордову, где находился двор, оставив своего сына Диего у невестки, Бриоланжи Муньиш, которая вышла замуж за арагонца Мигеля Мулиарта и жила близ Уэльвы в Сан-Хуан-дель-Пуэрто{201}.

Колумб добрался до Кордовы к лету 1485 года. Там он повстречался с Беатрис Энрикес де Аранья, девушкой из Санта-Мария де Трасиерра, жившей в нескольких милях к северу от города. Она опекала своего дядю, местного влиятельного горожанина Родриго Эрнандеса де Аранья. Колумб сожительствовал с ней и от нее прижил второго сына – пусть и незаконного, Фернандо. Он также встречался с давнишними советниками королевы – такими, как Талавера, духовник Изабеллы, Сантанхель, казначей, и Кинтанилья, наиболее деятельный из придворных Изабеллы. Он виделся с Хуаном Кабрерой, ближайшим другом короля, и даже с кардиналом Мендосой, чья поддержка так была ему желанна{202}. Вероятно, он завел эти знакомства благодаря фраю Марчене и Пересу. Но хотя Колумб и встречался с этими влиятельными людьми, они не могли устроить ему встречи с королевой, и ему пришлось следовать за двором всю осень 1485 года через всю Кастилию, во время традиционного путешествия, мимо Андухара и Линареса, а затем Вальдепеньяса, Оканьи и Алькала-де-Энарес близ Мадрида.

Алькала была владением семейства Мендоса и располагалась в половине дня езды от их главного дворца в Гвадалахаре. Там, на месте разрушенного мавританского алькасара, во внушительном епископском дворце, который доныне возвышается на окраине города, благодаря поддержке кардинала Колумб наконец встретился с королевой. Мендоса сообщил Изабелле, что этот генуэзец умен, просвещен, деятелен и весьма сведущ в космографии. Он предположил, что Короне следует помочь ему, выделив несколько кораблей. Стоить они будут недорого, но могут принести множество выгод{203}.

Мендоса до сих пор считался наиболее влиятельным человеком в Испании после монархов, и он был первым государственным деятелем как в Испании, так и в Португалии, кто понял важность идей Колумба. Со своей стороны, Кинтанилья, похоже, решил, что Испании было бы разумно исследовать море за мысом Боядор, чтобы не оставлять исследование океана на долю одних португальцев.

Первый разговор монархов с Колумбом состоялся 20 января 1486 года во дворце кардинала, но был он безуспешным{204}. Фердинанд заранее запасся экземпляром птолемеевой «Географии», и не похоже было, чтобы он поддерживал Колумба. Короля интересовали Канарские острова – но лишь как плацдарм для поиска пути к африканским золотым копям{205}. Монархи действительно заинтересовались путем, о котором говорил Колумб, а также картой, которую предположительно начертил его брат Бартоломео («эта карта заставила их пожелать увидеть то, что он описывал»{206}). Но Колумб слишком дал волю своему воображению{207} – и, что было весьма неразумно, дал понять, что хочет стать адмиралом Океана, а также вице-королем и губернатором. Возможно, он выдвигал такие же требования и в Португалии{208}.

Все эти титулы были связаны с испанской короной. Хотя в понимании Колумба звание «адмирал» могло ассоциироваться с генуэзской семьей Пессаго, которые носили этот титул в португальском флоте, но в Испании он вызывал другие ассоциации – с «адмиралом Кастилии», наследным титулом, который недавно был пожалован семейству Энрикес, кузенам Фердинанда{209}. В Кастилии вице-король был лишь один раз, а именно в Галисии, – пусть даже несколько чиновников с таким званием были на службе арагонского короля. Вероятно, Фердинанда такое требование особенно раздражало. Губернатор? Этот титул тоже недавно использовался в связи с Галисией, маркизатом Вильена и Канарскими островами, но в других случаях не применялся.

И Фердинанд, Изабелла были наследниками королей, которые в свое время активно занимались внешними делами. Образованный королевский двор Арагона всегда интересовался внешним миром, и дядя Фердинанда, Альфонсо Великодушный, проводил в Неаполе больше времени, чем в Испании. В XIII веке в зависимости от Арагона был Тунис, арагонские короли до сих пор жаждали завоеваний в Африке. Колумб имел дело не с изоляционистами.

Но Колумб в своей напористости не учитывал того, что короли сейчас были заняты войной с Гранадой. Как пишет Лас Касас, «когда монархи должны заниматься войной, они мало что знают и хотят знать о других делах»{210}.

Отношения католических королей с Генуэзской республикой в то время тоже были неважными. Потому казалось, что до идей Колумба дело не дойдет. Примерно тридцать лет спустя один юрист, Тристан де Леон, писал, что сложность была в том, что «полагаться приходилось только на слова Колумба»{211}. Затем Колумб сказал монархам, что представит им человека, который в него верит. Он послал за фраем Антонио де Марчена из Ла-Рабиды, который заявил, что то, о чем говорит Колумб, по большей части верно. Марчена предложил, чтобы по крайней мере было созвано ученое собрание, как это было в Лисабоне{212}. Его монастырь помогал в завоевании Канарских островов, чтобы увеличить в мире число христианских душ. Колумб предлагал возможность еще более широкого распространения христианства.

Монархи согласились на созыв собрания. Самым важным членом комиссии, «председателем», был духовник королевы – Талавера, которому было велено собрать «людей, наиболее искушенных в вопросах космографии, которых, однако, было немного в Кастилии»{213}. Пока специалисты будут работать, было решено, что Колумб останется при дворе, где бы двор ни находился, и ему будет выплачиваться небольшой пенсион в 12 000 мараведи{214}.

Но работа Талаверы и его коллег была отложена из-за неудач в войне с Гранадой. Колумбу придется подождать. Но он хорошо воспользовался этим временем. Он заработал немного денег, чертя карты, встречался с важными людьми. Среди них были и его соотечественники-генуэзцы, двое богатых купцов из семьи Франческо, Пиньело и Ривароло, которые помогали финансировать завоевание Канарских островов, а также влиятельный Гутьерре де Карденас – тот самый, кто нес обнаженный королевский меч в Сеговии в 1474 году.

Возможно, эти люди в конце концов сочли, что Колумб сможет дать Испании несколько новых островов, вроде Канарских. Но что еще важнее, Колумб завязал дружбу с доминиканцем-теологом Диего Десой, который до недавнего времени был профессором теологии в Саламанке, а теперь служил приором в коллегии Святого Себастьяна здесь, а также был главным наставником наследника престола, инфанта Хуана, которому ежедневно давал уроки латыни. Почему Деса и Колумб стали такими друзьями, непонятно, – но так случилось, и, как всегда, большую роль сыграло духовное родство. Это была дружба, которая оказалась Колумбу очень полезной{215}.

Деса нашел Колумбу приют в доминиканском монастыре в Саламанке и познакомил его со своими друзьями, включая кормилицу инфанта, Хуану Веласкес де ла Торре, и ее кузена, Хуана Веласкеса де Куэльяра, казначея инфанта. Инфант очень любил Хуану – однажды, когда ему еще не было десяти лет, он сказал ей: «Ты должна выйти замуж за меня и больше ни за кого». Колумб также привязался к Хуане, и она стала его доверенной приятельницей{216}.

Кардинал Мендоса по-прежнему интересовался Колумбом и временами приглашал его к себе на обед, как и contador Кинтанилья. Талавера продолжал делать Колумбу небольшие регулярные выплаты, согласно решению монархов.

Комиссия, в которой председательствовал Талавера, собиралась зимой 1486/87 года в Саламанке. Ее выводы были такими же отрицательными, как и выводы комиссии в Лисабоне. Эти умные и хорошие люди, как и их португальские коллеги, считали, что выводы Колумба о расстоянии и легкости путешествия не могут быть верны. Они сделали вывод, что Корона ничего не получит, поддерживая Колумба, и что если он получит такую поддержку, королевская власть умалится{217}.

Это удручающее заключение было передано Колумбу в августе 1487 года. Комиссия смягчила резкость своих выводов, заявив, что они вовсе не исключают возможности, что однажды, когда будет выиграна война с Гранадой, Корона пересмотрит свое решение. Вероятно, на такой форме ответа комиссии настоял добрый доктор Деса.

Как бы то ни было, Колумб, естественно, пал духом. Он решил вернуться в Португалию. Его брат Бартоломео недавно писал о том, что здесь возобновился оптимизм по поводу новых перспектив мореплавания после того, как путешественник Бартоломеу Диаш в том же августе отправился в путь, чтобы в очередной раз попытаться достичь самой южной точки Африки (Лас Касас утверждал, что Бартоломео Колон участвовал в этом героическом плавании){218}. В том же самом году еще один замечательный португальский путешественник, Перу де Ковильян, достиг Каликута в Индии, проделав путь на исламском торговом судне через Красное море.

В начале 1488 года король Жоан отправил Колумбу охранную грамоту для поездки в Лисабон, которую Колумб показал королю Фердинанду и королеве Изабелле в Мурсии{219}. Но в то время испанские монархи все еще были заняты войной с Гранадой, и этот документ не впечатлил ни одного из них.

Оказавшись в Лисабоне в октябре 1488 года, Колумб снова получил отказ. Король Жоан несколько изменил свое мнение о ценности атлантического пути в Китай – но отправил на запад маленькую экспедицию под командованием фламандца Фердинанда ван Олмена с двумя каравеллами (построенными за его счет), чтобы открыть «большой остров или острова, где, как говорят, могут находиться семь городов». Но больше об этом путешествии никто ничего не слышал. Ван Олмен, который считался погибшим, отплывал с Азорских островов, которые, по мнению Колумба, были не столь выгодной точкой для начала путешествия, как Канары.

Вероятно, Колумб был в Лисабоне в декабре 1488 года, когда вернулся Бартоломеу Диаш – которого, возможно, сопровождал Бартоломео Колон. Диаш обогнул южную оконечность Африки, которую оптимистически назвал мысом Доброй Надежды{220}. Получив долгожданный южный путь в Индию, король Португалии уже не был заинтересован в новом западном пути.

Еще раз потерпев неудачу в поисках необходимой поддержки, Колумб задумал обратиться к королям Франции и Англии. В конце концов, Испания и Португалия были не единственными морскими державами. Потому он отправил своего брата Бартоломео в Лондон{221}. Но неудачи продолжали его преследовать – Бартоломео был захвачен пиратами и провел два года в тюрьме. Колумб, который получил известие об этом не сразу, вернулся в монастырь Ла-Рабида – в единственное место, где у него было время для себя и для того, чтобы подумать над своими идеями.

Фрай Антонио де Марчена поддерживал его энтузиазм, как и фрай Хуан Перес. Марчена предложил, чтобы Колумб попытал судьбу у герцога Медина Сидония, чьи корабли господствовали в Гибралтаре и который из своего дворца, царящего над Санлукар-де-Баррамеда в устье Гвадалквивира, контролировал местное рыболовство. Герцога в народе звали «королем тунцов» («El Rey de los Atunes»). Он вложил много средств в сахарную торговлю на Канарах и вскоре обзавелся значительной собственностью на Тенерифе. Наверняка у него найдутся свободные корабли. Но Медина Сидония направил свои корабли на войну с Гранадой и не поддался обаянию Колумба{222}.

Чем дальше занимался Колумб – загадка. Ибо мы знаем, что монархи отправляют письма в муниципальные советы Андалузии, повелев им обеспечить Колумба жильем и пропитанием, поскольку он выполняет для них различные поручения{223}. Возможно, он занимался военной разведкой – хотя представить это трудно. Как бы то ни было, это наверняка помогло ему получить еще одну аудиенцию у королевы. На сей раз он встречался с Изабеллой наедине, в замке Хаэна, поскольку Фердинанд был в военном лагере близ Басы.

Похоже, что Изабелла долго говорила с Колумбом, после чего у него создалось четкое впечатление, что она поможет ему, как только падет Гранада. В то время у нее уже была книга удивительных историй «сэра Джона Мандевилля», и хотя обычно королева была практична, у нее имелась некоторая слабость к умеющим внушать доверие мечтателям. Например, ее первый союзник, архиепископ Каррильо, в 1470-х годах познакомил ее с неким Фернандо Аларконом, который пообещал превратить все ее железо в золото. Возможно, при очередном разговоре Изабелла узнала о путешествии Колумба в Африку в 1480-х; возможно, он обсуждал с ней свою уверенность в том, что Бог помогает ему и что у него постоянно на уме Иерусалим и его освобождение. В конце их разговора Изабелла дала Колумбу еще денег на расходы и пригласила его в свою свиту при ожидаемой сдаче мавританского города Баса в конце 1490 года.

Не имея известий от своего брата Бартоломео, хотя и предполагая, что он может столкнуться со сложностями, Колумб решил отправиться во Францию лично. Но его отговорил теолог доктор Деса{224}. А затем ему повезло – он встретился с герцогом Мединасели.

Герцогу Мединасели, Луису де ла Серда, было почти пятьдесят лет. Он мог бы быть королем – но его предки отказались от этих высоких притязаний. Но король Фердинанд по-прежнему признавал, что если вдруг королевская семья вымрет – а такое могло случиться, – то престол наследует представитель Мединасели{225}.

Как и большинство других аристократов, герцог был внуком прославленного маркиза де Сантильяны и, таким образом, приходился племянником кардиналу Мендосе и двоюродным братом герцогу Альбе. В юрисдикции Мединасели находился Пуэрто-де-Санта-Мария, также он контролировал Уэльву. Не будучи воином, он, однако, принимал участие во всех войнах с Гранадой. Однажды он отказался передавать своих солдат, сражавшихся под его белым флагом, под командование графа Бенавенте, сказав: «Передайте своему господину, что я пришел сюда как глава своих домочадцев, чтобы служить ему, и они никуда не пойдут, кроме как под моей командой»{226}.

Мединасели в то время держал свою главную резиденцию в Пуэрто-де-Санта-Мария; там от своей служанки Каталины дель Пуэрто он имел несколько детей, один из которых, Хуан, наследовал ему. Его дворецкий, некто Ромеро, вероятно, еврей, говорил с ним о Колумбе, и герцог вызвал генуэзца к себе{227}. Он был впечатлен; более того, Колумб его убедил, герцог предоставил ему стол, деньги и крышу над головой.

Колумб много говорил не только с герцогом, но и с его моряками, а также, вероятно, с коррехидором Эль Пуэрто, историком Диего де Валерой, которому тогда было за семьдесят. Валера написал несколько исторических трудов о Кастилии, в которых стоял на монархических позициях. «Помните, что вы правите от имени Господа на земле, – писал он королю после захвата Ронды. – Всем понятно, что Господь наш намерен выполнить то, что было задумано много столетий назад, а именно – вы должны объединить под своим королевским скипетром не только все королевства Испании, но и подчинить великие земли за морем». Он также писал королю Фердинанду в 1482 году о своих мыслях, как достичь победы над Гранадой{228}. Он был как раз из тех людей, с которыми Колумб любил подолгу говорить. Он и его сын Карлос хорошо показали себя в морской войне против Португалии в 1470-х и заслужили доверие короля. Несомненно, что Колумб разговаривал с Карлосом, который командовал флотом у берегов Африки.

Мединасели хотел помочь Колумбу. Но, будучи верным престолу и стоящим близко к трону, не мог действовать без королевского соизволения{229}. Герцог написал королеве и рассказал о том, что готов помочь Колумбу{230}. Королева ответила письмом, в котором благодарила Мединасели за его предложение, сказав, что весьма рада, что в ее королевстве есть такие замечательные люди, как он, с таким воодушевлением готовые действовать на благо государства. Но предприятия, вроде предложенных Колумбом, «под силу только монархам»{231}. Королева не хотела, чтобы аристократы могли приобретать независимые владения в Индиях или где бы то ни было еще. Однако она попросила без отлагательств снова пригласить Колумба ко двору.

Герцог был раздражен – но волю королевы он считал божьей волей. Год или два спустя он писал своему дяде, кардиналу Мендосе{232}:

«Я не знаю, знает ли ваше преосвященство о том, что у меня в доме долгое время проживал Христофор Колумб, который прибыл из Португалии и желал видеть короля Франции, чтобы искать у него поддержки. Я сам хотел было отослать его из Эль-Пуэрто с тремя каравеллами с хорошим снаряжением. Но поскольку я видел в этом королевское дело, я написал королеве, и она попросила меня отправить его к ней, поскольку если кто и должен ему помогать, так она»{233}.

Итак, усталый генуэзец готовился еще раз вернуться ко двору – на сей раз под стены Гранады. Как бы то ни было, он жил у Мединасели, потому к долине Гранады прибыл не ранее середины лета 1491 года. Он прибыл туда, как часто бывало, в неподходящий момент. Лагерь выгорел сразу после его прибытия. Никого не интересовали его идеи. Колумб принял решение раз и навсегда уехать во Францию. Однако перед отъездом он решил вернуться в монастырь Ла-Рабида, а по пути он заехал в Кордову – чтобы попрощаться (видимо, в последний раз) со своей любовницей Беатрис Энрикес и своим сыном Фернандо.

Он приехал в Ла-Рабиду в октябре. Монахи поняли, что Колумб уезжает во Францию в поисках помощи, и стали умолять его задержаться еще на несколько недель, а в это время связались с королевой. Фрай Хуан Перес, некогда бывший духовником королевы и «стражем монастыря», написал ей об этом. Если она не изменит своего мнения по поводу предложения Колумба, будет слишком поздно. Это письмо отвез в Санта-Фе лоцман «Лепе», Себастьян Родригес. Королева ответила, что немедленно встретится с Колумбом, и отправила ему 20 000 мараведи на придворную одежду и на мула, чтобы ехать вместе с королевой. Еще раз, полный надежд, он отправился в Андалусию.

Роль фрая Хуана Переса была очень значительной. Он принадлежал к той ветви францисканского ордена, которая находилась под влиянием милленария, цистерцианца Хоакина де Фиоре, аббата двух монастырей в Калабрии в XII столетии. Фрай Хуан хотел обеспечить Колумбу королевскую поддержку в преддверии того, что аббат Хоакин называл «последним веком человечества».

Однако надежды Переса и Колумба снова не оправдались. Сначала Колумбу снова пришлось излагать свои идеи комиссии «самых выдающихся людей». Опять же, мы точно не знаем, кто они были, – но, вероятно, председателем, как всегда, был Талавера. Возможно, в ней участвовал и Мединасели, как и Алессандро Джеральдини, недавно прибывший из Генуи гуманист, один из наставников инфанта Хуана. Мы можем представить, как Колумб снова показывал свои карты, письма от Тосканелли, его толкования д’Айи, его примечания к Птолемею, его приснопамятные цитаты из Мандевиля и папы Пия II, свои собственные воспоминания об Атлантике. Вероятно, он упомянул о возможности в результате финансировать кампанию по освобождению Иерусалима. «Я не согласен с мнением ваших светлостей, что все, что удастся получить в результате этого путешествия, будет растрачено при завоевании Иерусалима, и ваши светлости рассмеялись и сказали, что идея им нравится»{234}.

Но в эти недели Гранада была на грани падения, и мысли монархов, а также их придворных и их ученых советников были привязаны к Старому Свету. Комиссия не сделала окончательных выводов, и Колумбу пришлось ждать всю осень 1491 года. Ему не оставалось ничего, кроме как только наблюдать, как мусульмане Гранады обсуждают сдачу без боя.

Глава 5 «Спой мне песню, ради Бога»

– Спой мне песню, ради Бога!

Повтори ее, моряк.

– Песню ту лишь тот услышит,

Кто со мною стал под флаг[9].

Романс о графе Арнальдосе, 1492 год

В ноябре 1491 года в Гранаде шли споры о возможной капитуляции перед христианами. Арабские записи рассказывают, как предводители, знать и простые люди, исламские законники, главы гильдий, старейшины, ученые и отважные воины, еще оставшиеся в живых, собрались вместе – все, кто хоть сколько-то понимал в делах Гранады{235}. Они пришли к эмиру Боабдилу и сказали ему о том, в каких условиях живет его народ и в каком состоянии сейчас люди. Они сказали ему – твой город велик, и припасов, которые есть сейчас в нем, даже в мирное время было недостаточно. Как же выживать, если сейчас в город почти ничего не поступает? Пути доставки провизии из богатых деревень Альпухарры на юге перерезаны. Лучшие мусульманские воины погибли, те, кто уцелел, ослабели от ран. Люди не могут выходить за стены в поисках пищи или возделывать землю.

Мало кто из заморских собратьев-мусульман пришел на помощь Гранаде, хотя их и просили об этом. Христианские враги все усиливались и искусно вели осадные работы. Но началась зима, большая часть вражеской армии рассеялась, военные операции были приостановлены. Если мусульмане сейчас начнут открытые переговоры с христианами, то их инициативу, несомненно, примут благосклонно. Христиане могут согласиться на то, о чем их будут просить. Если, тем не менее, с переговорами протянут до весны, то христиане усилятся, мусульмане ослабнут, голод станет еще более жестоким. Христиане могут не согласиться с умеренными условиями сдачи, которых пытаются добиться мусульмане, и город так и не спасется от захвата. Некоторые из мусульман, бежавших в христианский лагерь, были готовы указать новым друзьям слабые места обороны города. Почетная сдача сейчас казалась предпочтительней жестокого военного поражения через несколько месяцев.

Потому все в Гранаде пришли к общему согласию в том, что «…следует отправить посланца на переговоры с королем христиан. Некоторые [мусульмане] считали, что Боабдил и его министры втайне уже согласились сдать город Фердинанду – но, боясь возмущения простого народа, обманывают их. Во всяком случае, когда предводители послали сообщение Фердинанду, они обнаружили, что тот с радостью готов выполнить их предложения»{236}.

Детали капитуляции были выработаны Эль Гран Капитаном – Гонсало Фернандесом де Кордовой, который владел арабским и считался восходящей звездой испанской армии, и аль-Мули, арабским правителем города, который спросил: «Каковы гарантии, что мой господин Боабдил получит от короля и королевы позволение жить в Альпухарре [в долинах между городом и морем, которые мусульмане настоятельно хотели сохранить за собой], ибо это главный вопрос в наших переговорах. И каковы гарантии, что они будут обращаться с ним, как с родственником?» «Обязательства эти будут держаться, сеньор губернатор, – ответил Фернандес де Кордова, – покуда его высочество Боабдил остается на службе их высочеств»{237}.

28 ноября 1491 года «Capitulaciones», то есть условия капитуляции, были ратифицированы обеими сторонами{238}. Они были относительно мягкими. Оба испанских монарха их подписали, их засвидетельствовал опытный секретарь Эрнандо де Сафра. Основным условием было то, что в течение сорока дней мавританский король должен сдать Фердинанду и Изабелле крепость Альгамбра и ворота Альбайсин, «чтобы их высочества могли войти в них вместе со своими войсками». Христианские монархи примут всех, кто живет в Гранаде, как своих вассалов и природных подданных. Мусульманам оставят их дома и усадьбы навсегда. Боабдил и его люди могут «жить по своей вере, и никому не дозволено отнимать у них мечети». Покоренный народ также сохранит право быть судимым «по их собственным законам». Тем, кто хочет уехать и жить в Берберии – Северной Африке, – будет позволено продать свою собственность и выручить за нее сколько возможно денег. Если они пожелают, их бесплатно перевезут туда на больших кораблях в течение трех лет. Мусульмане, которые останутся в Испании, не обязаны носить определенную одежду и будут платить те же налоги, что и прежде. Христиане не будут входить в мечети без разрешения. В качестве сборщиков налогов среди мусульман не будут назначаться евреи, и они не будут иметь никакой власти над мусульманами. Мусульманские обычаи будут сохранены. Споры между мусульманами будут решаться по их законам. Споры между людьми двух религий будут решаться мусульманским и христианским судьями. Любой мусульманский пленный, которому удалось во время войны убежать в Гранаду, будет объявлен свободным.

Никого из мусульман не будут против воли обращать в христианство. Ни у кого не потребуют вернуть захваченное в ходе войны имущество. Судьи, мэры и губернаторы, назначенные Фердинандом и Изабеллой, будут уважать мусульман и обращаться с ними по-доброму (amorosoamente). Никого не будут призывать к ответу за то, что случилось до капитуляции. Все пленники должны быть освобождены: те, которые в Андалузии, – в течение пяти месяцев, в Кастилии – восьми. Наследное право мусульман будет почитаться, как и все пожалования мечетям. Мусульман против воли не будут призывать на службу Кастилии, и у христиан и мусульман будут отдельные скотобойни.

Эти условия напоминали те, на которых арагонские предки Фердинанда несколько поколений назад принимали капитуляцию Валенсии. В романе «Амадис Галльский» эта капитуляция называется «милосердным завоеванием»{239}. Хотя бы внешне оно действительно было мягким. Невольно вспоминается китайское изречение, что самая большая победа – это та, которая одержана без боя. В этом было и некое предвосхищение бесчисленных капитуляций нехристианских народов перед испанцами в Америке.

Когда гранадских пленников передали испанцам, в городе вспыхнуло недовольство, и один праведный человек начал кричать, что мусульмане до сих пор могли бы победить, если бы почитали Мухаммеда. Начались волнения, и против воли Боабдил задержался в Альгамбре. Он написал Фердинанду, сообщая, что, по его мнению, лучше бы сдать город прямо сейчас, а не ждать до Крещения, чтобы избежать в дальнейшем подобных волнений{240}.

Итак, 1 января 1492 года Гутьерре де Карденас, тот самый mayordomo, который восемнадцать лет назад в Сеговии провозгласил Изабеллу королевой, въехал во дворец Альгамбры в сопровождении аль-Мули и Кумаши, чтобы принять капитуляцию последнего мусульманского города в Западной Европе. Он принял ключи и дал расписку в их получении. 2 января он и его люди заняли самые важные места Гранады, и на мечетях были повешены колокола. Колумб позже вспоминал, как увидел знамена Кастилии и Арагона над башнями Альгамбры. А Боабдил тем временем официально передал город Фердинанду. Фердинанд передал их королеве, та – инфанту Хуану. А он, в свою очередь, графу Тендилье, который, конечно же, был из дома Мендоса и теперь должен был стать первым христианским правителем города{241}. Так гранат Гранады присоединился к королевскому гербу Кастилии{242}.

Тендилья и Талавера, новый губернатор и новоназначенный архиепископ Гранады, вошли в город вместе с Карденасом. 6 января монархи торжественно въехали в город, хотя жить остались в Санта-Фе{243}. Альгамбра всем казалась чудом. Петер Мартир писал кардиналу Арчимбольдо в Рим: «О бессмертные боги, что за дворец! Подобного ему в мире нет!»{244}

Вся Европа праздновала. В Риме кардинал Рафаэло Риано устроил драматическое представление по поводу гранадских событий, а 1 февраля испанский кардинал Борджиа, декан коллегии кардиналов, предложил устроить в Риме бой быков – такого прежде здесь никогда не бывало{245}. Он возглавил процессию от церкви Сантьяго де лос Эспаньолес до палаццо Навона, где папа Иннокентий отслужил под открытым небом мессу в честь победы. Падение Гранады Рим рассматривал как событие, почти уравновешивавшее потерю Константинополя в 1453 году. И уж точно оно было отмщением за Отранто в 1480 году, когда 12 000 жителей, по слухам, были вырезаны мусульманами или подвергнуты страшным пыткам, многих сбросили со скал, оставив их трупы собакам, а старый архиепископ, который до конца молился перед алтарем, был распилен пополам{246}.

Труды по введению Гранады в состав Кастилии были поручены губернатору Тендилье и архиепископу Талавере при поддержке королевского секретаря Эрнандо де Сафры. Талавера, еврей по происхождению, держался терпимо с мусульманами. Он учил арабский и готовил простой катехизис, который помог бы новым христианам познакомиться с основами веры. Он нанял специальных учителей, которые помогали объяснять христианские догмы. Его энтузиазм оказался заразительным, и он стал известен как «afaqui santo» (возлюбленный предводитель). В результате, тысячи мусульман обратились в христианство. Тендилья, столь же терпимый, позволил мусульманам сохранить большинство мечетей, хотя главную превратил в христианский собор, перестроенный в ренессансном стиле великими архитекторами Эгасом и Силоэ{247}.

В целом в Кастилии осталось от 20 до 30 тысяч мусульман – включая тех, кто с 1481 года сдался в разных местах, помимо Гранады. Большая часть земель в долине уже была поделена между завоевателями, теперь настала очередь остальных, в том числе и самого города. Воспоминания об этом разделе земель до сих пор сохранились в названиях – например предгорья Сьерра-Невады к югу от Гуадикса до сих пор известны как «маркизат Генете», хотя маркизы давно уже не существуют{248}.

В этих новых драматических обстоятельствах комиссия, созданная для рассмотрения планов Колумба, снова собралась в Санта-Фе – и, как обычно, вынесла отрицательный вердикт. Изабелла и Фердинанд посоветовали Колумбу как можно скорее покинуть Гранаду, и он действительно уехал в Кордову и остановился там в крепости, а не в Ла-Рабиде. Он был готов отправиться во Францию{249}. Возможно, он получил известие от своего брата Бартоломео, который оказался в Англии на свободе, что капитаны из Бристоля недавно отправили каравеллы на поиски «острова Бразил» – земли, где растет дерево бразил, как через несколько лет сообщит испанский посол в Лондоне, Педро де Айяла{250}.

Но тут в дело вмешался арагонский казначей, конверсо Луис Сантанхель. Как вспоминал Фернандо Колон, именно он убедил королеву изменить решение{251}. Деса и секретарь Кабреро были единодушны с Фердинандом{252}. Сантанхель сказал королеве, что если она поможет Колумбу, то риск будет невелик, а слава очень вероятна. Если Колумбу поможет другой король и путешествие окажется успешным, Испания ей этого не простит. Колумб, по мнению Сантанхеля, был «человек мудрый, осторожный, обладающий блестящим умом». Сантанхель также напомнил ей о том, что она сама часто выказывала желание выделиться среди монархов и попытаться раскрыть «величие и тайны Вселенной»{253}. Сантанхель добавил также, что это «превышает его компетенцию как казначея – но он намерен высказать все, что у него на душе»{254}.

Кинтанилья, главный ревизор Кастилии, всегда благоволил к Колумбу и тоже выступил в его пользу. Говорят, что и Беатрис де Бобадилья, главная фрейлина, наиболее влиятельная после королевы женщина при дворе, тоже замолвила перед Изабеллой словечко за Колумба{255}. Пинело, генуэзский партнер Сантанхеля, также оказал ему поддержку.

Таким образом, королеву удалось убедить. Изабелла, однако, предложила подождать, пока компенсация военных расходов позволит спонсировать экспедицию – но, если Сантанхель сочтет это необходимым, она сама заложит свои драгоценности{256}. Сантанхель сухо заметил, что в этом не будет необходимости, – он легко найдет необходимую сумму. В конце концов, по сравнению с возможной выгодой эти расходы были ничтожны{257}. На самом деле деньги частью поступили от Сантанхеля, частью от Пинело{258}. Возможно, они цинично считали, что, несмотря на разговоры Колумба о Китае и Индии, он найдет хоть какие-нибудь новые Канары. Некоторые из украшений Изабеллы уже лежали в банке Сантанхеля в Валенсии, включая ее золотое ожерелье с рубинами в залог 25 000 флоринов на кампанию 1490 года, в ходе которой был захвачен город Баса. Корона также была должна Сантанхелю 35 000 флоринов, и еще некоторые драгоценности были отданы под залог 50 000 флоринов в собор Барселоны.

Итак, в начале апреля 1492 года гонец от монархов в придворной ливрее приехал за Колумбом. Но раздосадованный генуэзец к этому времени уже покинул Санта-Фе и добрался до Пиноса, находившегося примерно в пяти милях к северу. Он ехал во Францию. Говорят, посланец перехватил его на старинном мосту{259}. Посланец, видимо, ясно дал понять, что мнение королевы радикально изменилось, поскольку Колумб не вернулся бы, если бы ему не был гарантирован успех.

В Санта-Фе Сантанхель, а затем монархи приняли Колумба и дали приказ опытному арагонскому секретарю Хуану де Колома написать условия, по которым Колумбу приказывалось осуществить открытия, которых он всегда желал.

Есть одна испанская баллада, которая рассказывает о графе Арнальдосе, который в день святого Иоанна, то есть 25 июня, в самый разгар лета, отправился на охоту. С вершины скалы он увидел корабль с шелковым парусом. Моряк пел песню, успокаивающую море, утихомиривающую ветра, заставляющую рыб выпрыгивать из моря, а птиц садиться на мачту. «Спой мне песню, ради Бога!» – воскликнул граф. Но песня была волшебная, и моряк ответил: «Только тот ее услышит, кто со мною встал под флаг!»

Этот моряк был воплощением Колумба. В отличие от монархов, знати и секретарей, чья жизнь проходила в границах Кастилии и Арагона, Колумб много странствовал – он побывал в Африке, на островах Атлантического океана, в Эгейском море, Алжире, даже в Ирландии. Он оббил много порогов, обращаясь за помощью. Его жизнь напоминала рыцарский роман, ибо в таких произведениях герои всегда встречаются с королями, любезничают с королевами и просят их о помощи. Но его настоящее путешествие только начиналось.

Король и королева Арагона и Кастилии основали испанскую империю в Америке, когда 17 апреля 1492 года в Санта-Фе решили поддержать экспедицию Колумба на его собственных, чрезвычайных условиях. Оба монарха со своими секретариатами участвовали в составлении так называемых «Capitulaciones» вместе с генуэзцем{260}. Вероятно, секретарь Хуан де Колома использовал наброски Колумба, написанные, вероятно, фраем Хуаном Пересом, – что объясняет упор на вопросы, касающиеся статуса Колумба{261}.

В документе от 17 апреля было пять пунктов. Во-первых, Колумб становился «адмиралом Океана»{262} и «всех островов и континентов»{263}, которые он уже открыл{264}, – так же, как дядя короля, Фадрике Энрикес, был «адмиралом Кастилии». Как и в случае Энрикеса (только с 1472 года), титул этот будет наследным. Колумб также получит титул вице-короля и генерал-губернатора всех островов и земель, которые он откроет в будущем. Эти титулы также будут считаться наследными, несмотря на все прецеденты.

Колумб будет именоваться «доном». В то время это был особый титул – идальго с привилегиями (например, не платить налоги). В любых открытых землях Колумб получит право выдвигать на важные государственные должности трех кандидатов (terna), из которых король выберет одного. Это была старинная кастильская традиция. Колумб также получал право на десятину от всего – жемчуга, золота, серебра, других драгоценных металлов, пряностей, которые найдет на любых территориях. На все корабли, которые будут вести торговлю с новыми территориями, Колумб сможет грузить одну восьмую груза. Наконец, он будет проинформирован обо всех жалобах, возникающих в результате торговли с этими территориями{265}.

Экспедиции, планируемые Колумбом, стоили недорого – только два миллиона мараведи в целом. Свадьба инфанты Катарины и принца Артура в Лондоне стоила 60 миллионов мараведи. Годовой доход герцога Мединасели из Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария был выше миллиона{266}. Куда больше, чем на экспедицию Колумба, монархи потратили на пышную свадьбу, которую они устроили в 1490 году, когда их дочь Изабелла вышла замуж за принца Афонсу Португальского. «Кто может подсчитать расходы на торжественный въезд, на празднование, на турнир, на музыку…» – писал об этом празднике хронист Бернальдес, который потом принимал Колумба в гостях, когда был священником{267}.

Колумб стоил всего два миллиона за все. Два старших казначея – Арагона (Сантанхель) и Кастилии (Пиньело), конверсо и генуэзец, собрали более половины необходимого, 1 400 000 мараведи, от продажи индульгенций в провинции Эстремадура{268}. Маленький порт Палос на реке Рио-Тинто, к северу от Уэльвы, задолжал Короне службу в два корабля в год, поскольку Диего Родригес Прието из этих краев ограбил несколько португальских кораблей. Было решено, что Палос выплатит этот долг, поставив два корабля на службу Колумбу. Городской совет Палоса и, главное, местные моряки были против – но их утихомирил известный капитан из этого города, Мартин Алонсо Пинсон, который признал, что для города это будет выгодно.

Остальная сумма, необходимая для плавания, была вложена самим Колумбом. Часть он занял у своего флорентийского друга Джуанотто Берарди, который торговал в Севилье различными товарами, в том числе и рабами. Он был компаньоном богатого флорентийца из Лисабона, Бартоломео Маркьонни, который имел интерес во многих предприятиях. Также Берарди, начиная с 1489 года, являлся главным представителем младшей ветви Медичи в Севилье. Вероятно, и другие итальянские купцы сделали свой вклад, как и герцог Мединасели{269}.

Соглашение с Колумбом содержалось в еще одном документе от 30 апреля – «письме о привилегиях», которое подписали монархи, верный Хуан де Колома и еще группа секретарей{270}. Колумба с этого времени называли адмиралом, вице-королем и губернатором, но не генерал-губернатором. Непонятно, было ли это понижением в должности, – но если да, то весьма небольшим. Правда, в очередном документе от 30 апреля, направленном к муниципалитетам Андалузии с просьбой помочь Колумбу запастись вином, мясом, деревом, рыбой и порохом, монархи называли его просто капитаном{271}. Но это было менее формальное письмо. Более важным был факт, что первый документ был нарочно написан как королевское пожалование и, таким образом, мог быть отозван. Он включал пункт, что Колумб может решать все дела, гражданские или уголовные. Он может карать виновных даже смертью, хотя за оскорбление он и сам мог подвергнуться наказанию. Он мог разбирать дела даже в Кастилии, если они касались коммерции на открытых им территориях.

Все эти дарованные Колумбу концессии являлись чрезвычайными, а титулы были особенно любопытны. Нет сомнения, что они были приняты потому, что монархи еще с 1487 года знали, что проситель на меньшее не согласится. Конечно, они затягивали подписание соглашения. Государственные мужи прекрасно понимали, что они дают Колумбу власть, которая противоречила желанию монархов установить свое прямое правление во всех подвластных землях. Вероятно, это противоречие, если такое и было, могло быть объяснено тем, что данная Колумбу власть являлась фикцией. Но титулы вице-короля, губернатора и адмирала – они были настоящими! И какие титулы! Куда выше, чем adelantado – впечатляющий титул, пожалованный недавно Альфонсо Фернандесу де Луго в Тенерифе на Канарах.

Какие земли Колумб рассчитывал завоевать для Испании? Он предполагал найти различные острова, среди них было и Чипангу (Япония) и континент (tierra firme) Катай (то есть Китай). Но в «Capitulaciones» не было ни слова ни об Индиях, ни о Китае – хотя Колумб повезет с собой письма к Великому хану[10], а также переводчика, который знал несколько восточных языков. Возможно, он намеревался найти возле Китая и Японии какие-то земли, которые надеялся захватить без труда? Это неясно. Так же непонятно, что по этому поводу думала Корона.

Очевидно, здесь было множество мотиваций. Экономические цели – это понятно. Монархи понимали, что после завоевания Гранады они быстро начнут терять деньги. Наследные земли Насридов, ставшие главной добычей Изабеллы и Фердинанда после завоевания Гранады, были небольшими и разоренными. Так что глупо было бы пренебрегать вероятностью появления другого источника доходов. Кабреро, Сантанхель, Пиньело и генуэзские банкиры в этом поддерживали короля и королеву.

Второй мотивацией было желание превзойти короля Португалии. В 1490-х это казалось не столь необходимым, чем десятью годами раньше – но тем не менее Изабелла не желала, чтобы Колумб уехал служить другому двору. В XV веке, как и в XX, правители соизмеряли свои имперские аппетиты с репутацией соседей.

Португальцы предполагали, что одной из выгод их собственных экспедиций в Западную Африку будет возможность ударить исламу в тыл. Этот мотив вряд ли играл роль при планировании испанских экспедиций на запад. Колумб всегда утверждал, что одна из его целей – освободить Иерусалим с востока. Но поначалу никаких миссионерских целей не оговаривалось{272}.

Возможно, Фердинад и Изабелла хотели поддержать Колумба из-за нового кастильского чувства уверенности, добавившегося к чувству избранности судьбой. У монархов было желание «отворить запертые врата географии», как драматически писал об этом Лас Касас{273}. Вспомним о прекрасном образовании Изабеллы. Это новое устремление было выражено в то лето прославленным грамматиком Антонио де Небриха, который в предисловии к своей испанской грамматике 18 августа 1492 года писал, вспоминая Рим: «Язык – всегда спутник империи» (siempre la lengua fue companera del imperio){274}. Небриха, которому в то время было около пятидесяти лет, профессор Саламанкского университета, был великим ученым своего времени и находился на пике влиятельности – сила, которой он не стеснялся похваляться.

Но не менее важным объяснением новообретенного энтузиазма монархов относительно Колумба была, вероятно, другая проблема, которая встала перед ними весной 1492 года после победы под Гранадой: жесткий выбор, поставленный перед кастильскими евреями, – либо принять христианство, либо покинуть страну. Решение по этому вопросу было принято где-то в марте, а указы были подготовлены к 31 марта – один для Кастилии, другой для Арагона, хотя до конца апреля они не были оглашены ни евреям, ни кому бы то ни было. Таким образом, время начала новой политики относительно евреев совпало со временем перемены отношения к Колумбу, хотя монархам первое казалось важнее второго. Гонец перехватил Колумба в Пиносе через несколько дней после написания указа о евреях. «Capitulaciones» датируются 17 апреля, четвергом Страстной недели, – а указ, в котором евреям предлагался выбор, был опубликован 29 апреля, в Фомино воскресенье.

Этот указ, составленный инквизитором Торквемадой, предписывал, чтобы «святая евангелическая и католическая вера» была растолкована всем евреям Кастилии и чтобы до конца июля все они были крещены или покинули страну{275}. Если же по недальновидности, как считали монархи, они решат покинуть страну, то им будет позволено взять большую часть движимого имущества – кроме денег, золота, серебра, оружия и лошадей. Те, кто решит принять христианство, будут полностью приняты в кастильское общество. Указ объяснял, что в последнее время в Испании появилось слишком много дурных христиан – эвфемизм для не до конца обратившихся евреев – и что это было следствием постоянного общения с евреями{276}. Петер Мартир говорит, что евреи, будучи в целом богаче христиан, успешно совращали и соблазняли конверсос{277}. Не стоит забывать, что раввины говорили, что насильно обращенные евреи не могут считаться настоящими христианами.

Этот указ нельзя рассматривать в отрыве от организации Святой палаты, инквизиции, в 1480 году. С тех пор около 13 000 человек были признаны виновными в тайном следовании еврейским традициям и, как уже говорилось выше, около 2000 человек в результате погибли. Эти духовные колебания, как думали власти – или как их побуждали думать, – возникали отчасти оттого, что повсюду в Испании встречались евреи с их синагогами, библиотеками и весьма красноречивыми раввинами. Корона попыталась на кортесах в Толедо в 1480 году изолировать евреев политически, – но было очевидно, что они продолжали встречаться, учить, совершать обрезание как у иудеев, так и у конверсос и, возможно, снабжать последних иудейскими молитвенными книгами. Они резали скот согласно иудейской традиции и ели пресный хлеб. Корона считала, что одной из причин, почему некоторые – многие – конверсос сохраняли еврейские обычаи и традиции, было то, что они продолжали общаться с ортодоксальными евреями.

Монархи и их советники, вероятно, считали, что из-за слабости человечества «дьявольские обманы и соблазны» иудеев могут завоевать христианский мир – если не будет устранен «главный источник опасности» – сами евреи{278}. В 1483 году инквизиторы старались изгнать всех евреев, живших в диоцезах Севильи и Кордовы, и действительно, многие бежали оттуда, хотя и остались в Испании. Это привело к тому, что еврейский пригород Севильи Триана опустел и был готов, как можно было бы сказать, принять моряков. Затем было несколько скандальных случаев, когда вскрывался сговор между евреями и конверсос. Однако в некоторых наиболее печально известных случаях, как с Бенито Гарсией и «Святым чадом Ла Гуардиа» в 1490 (закончившимся аутодафе в Авиле в ноябре 1491 года), имеющиеся свидетельства кажутся поддельными{279}.

Целью нового указа 1492 года, насколько это касалось обоих монархов (особенно Фердинанда), было покончить с иудаизмом – но не самими евреями, которых король и королева надеялись обратить в христианство. Разве благочестивый житель Майорки, мистик Раймунд Луллий, живший в XIII веке, не предполагал, что путем убеждения можно освободить иудеев от влияния раввинов, и не предлагал изгонять бунтарей?{280} Монархи также были твердо намерены защитить от «народного гнева» своих советников-конверсос: Талавера, например, был духовником королевы вплоть до той самой весны. Среди них были Кабрера, маркиз Мойя, казначей Алонсо де ла Кабальериа, восходящий к вершинам карьеры молодой Мигель Перес де Альмасан, их секретарь по международным делам, Эрнандо де Пулгар, королевский хронист, который написал кардиналу Мендосе письмо с протестом против действий Святой палаты{281}. Даже Луис Сантанхель, казначей Эрмандады, который взял на себя инициативу в поддержке Колумба, – тоже происходил из крещеных евреев.

Ослабление влияния Талаверы после захвата Гранады многое объясняет. Конечно, он был назначен архиепископом Гранадским, что в обстоятельствах 1492 года синекурой не считалось. Он получил эту должность как человек, способный выполнить трудную задачу. Но больше он не виделся с королевой каждый день. По рекомендации кардинала Мендосы его сменил жутковатый францисканец Франсиско (Гонсало) Хименес де Сиснерос. Сиснерос принадлежал к знатной, но безденежной семье. Он родился в 1436 году в Торрелагуне – городке неподалеку от Мадрида, близко к проходу Сомосьерра, который контролировали Мендоса. То есть ему было уже около шестидесяти лет. Его отец собирал десятину для Короны. Сухощавый, высокий, костлявый, с длинным лицом, выдающейся верхней губой, огромным носом и кустистыми бровями, похожий на борзую, всегда в грубой робе, он имел маленькие живые черные глаза и довольно пронзительный голос, который сглаживало четкое произношение. Он много ел, но мало пил. Бескорыстный, суровый, скромный, ревностный, любитель культуры, он был физически силен и целеустремлен. Он ненавидел коррупцию, работал по восемнадцать часов в день, часто доводя советников до истощения. Петер Мартир с характерным для него преувеличением говорит, что Сиснерос обладал острым умом Августина, воздержанностью Иеронима и суровостью Амброзия{282}. Как говорили, он носил власяницу, часто бил себя плетью, чтобы достичь экстаза, и беседовал с давно умершими святыми.

Сиснерос учился в Саламанкском университете, жил в Риме, был протоиереем Уседы к северу от Мадрида и некоторое время сидел в церковной тюрьме Санторкаса из-за ссоры по поводу назначения кандидатуры в Уседу, за что его наказал епископ Каррильо. Затем он служил в Сигуэнсе кардиналу Мендосе, который увидел в нем человека с будущим, поскольку тот показал себя образцовым администратором. Он стал францисканцем в 1484 году в новом монастыре Сан-Хуан-де-лос-Рейес в Толедо, сменив свое христианское имя Гонсало на Франсиско. Он присоединился к обсервантам – самому суровому ответвлению францисканцев, в монастыре ла Сальседа в Сеговии, основанном фраем Хуаном де Вильясересом. Вскоре он стал там старшим. Опасаясь (по словам Мартира)«изменчивости мира и ловушек дьявола, он покинул все, чтобы не попасть в погибельные объятия наслаждений и прелести»{283}. Он хотел привнести обсервантские реформы во францисканский орден, ревностно уничтожив его менее строгие направления. Но хотя он и принадлежал к нищенствующему ордену, он был рожден повелевать, а не просить{284}.

Мендоса приказал своему протеже Сиснеросу принять пост духовника королевы, боясь, что в противном случае тот может отказаться. Изабелле он понравился – в Сиснеросе она нашла, как писал Мартир своему давнему покровителю, графу Тендилье, «то, чего она так горячо желала, человека, которому она в тишине могла открыть свои самые глубочайшие тайны… в том была причина ее чрезвычайного удовлетворения»{285}. Сиснерос был решительным реформатором, который дал испанской церкви такую силу, которую дал и королеве. Скоро он основал новый университет в Алькале – Комплутенсе, который специализировался на теологии, основывающейся, в свою очередь, на исследованиях францисканских обсервантов 20-летней давности. Он переиздал устав собственного ордена. Он был весьма заинтересован в улучшении церковной музыки и литургии, а также старался сохранить мосарабский ритуал, который пережил долгий период доминирования ислама. Хотя указ 1492 года об изгнании евреев был, предположительно, написан инквизитором Торквемадой, Сиснерос мог повлиять на его формулировки, его безжалостность и простоту. Несомненно, именно он настоял перед монархами на том, чтобы после падения Гранады в их королевствах не осталось неверных{286}.

Этот указ, обнародованный в марте 1492 года, поразил испанских евреев. Как мы видели, ограничения для евреев становились все жестче: кортесы Толедо настаивали на создании гетто, на физическом разделении евреев и христиан{287}. Затем было вытеснение евреев из Андалузии. Они в буквальном смысле слова прекратили жить в городах и по большей части теперь находились в маленьких городках и деревушках. Но никто не ожидал ничего подобного полному изгнанию, потому что Корона всегда защищала евреев. Они осознали, что указ в первую очередь нацелен на обращение евреев, а не на их изгнание, – но они также понимали, что монархи просчитались.

Трое из наиболее выдающихся евреев, как рассказывают, отправились к королю. Это были Исаак Абраванель, Абрахам Сеньор и Меир Мехамед. Абраванель происходил из семьи кастильских евреев, которые бежали в Португалию после преследований 1391 года. Он был казначеем короля Афонсу V Португальского, а затем главным сборщиком налогов и финансовым советником герцога Визеу, который пытался свергнуть португальскую монархию в 1487-м и был казнен. Абраванель, как и потомки герцога, семейство Браганса, уехал в Испанию, где разбогател, стал сборщиком налогов для герцога Инфантадо, главы дома Мендоса, как прежде в Португалии. Он ссудил монархам немалую сумму на войну с Гранадой. Он часто резко высказывался против конверсос и заявлял, что они в целом безосновательно обвиняются в скрытом иудаизме – насколько ему, еврею, известно{288}. Сам он придерживался древнеиудейского закона и верил, что мессия уже родился и скоро явит себя – вероятно, в 1503 году{289}. Что касается Абрахама Сеньора, то он был казначеем Священной Эрмандады до Луиса де Сантанхеля и собрал много денег во время осады Малаги на выкуп евреев этого города. Он также был судьей еврейской общины. Меир Мехамед был его зятем – не только сборщиком налогов, но и раввином.

Все трое умоляли короля отменить указ. Предположительно, Фердинанд пообещал подумать над этим. Все трое евреев, воспрянув духом, предложили ему 300 000 дукатов, если он полностью отменит указ, – то есть 112 миллионов мараведи, в пятьдесят раз больше, чем стоила экспедиция Колумба. Фердинанд поддался было соблазну, но под конец отказался, сказав, что решение принимал вместе с Изабеллой.

Абраванель пишет, что он говорил с королем три раза – и все безрезультатно. Тогда они с Сеньором отправились к королеве и сказали, что если она считает, что евреев можно привести к смирению такой мерой, то она ошибается. Евреи существуют с начала мира, они всегда переживали тех, кто пытался расправиться с ними, и человек не в силах их уничтожить. Абраванель просил Изабеллу повлиять на Фердинанда, чтобы тот отменил указ. Она ответила, что не может даже помыслить об этом, если бы и хотела: «Сердце короля в руке Господней как вода в реке. Он поворачивает его куда желает». Она умоляла их обратиться в христианство{290}.

Два еврейских лидера решили, что королева – или Сиснерос? – несут бо льшую ответственность за этот указ, чем король. В этом они ошибались. Нет никаких свидетельств, чтобы эти двое расходились по этому или какому-нибудь другому важному вопросу. Но долгое пребывание Изабеллы в Севилье в 1477–1478 годах стало для нее горьким опытом, поскольку она увидела такую распущенность, что решила, что для спасения церкви необходимы радикальные меры. Отсюда явилась инквизиция, отсюда пошла сегрегация евреев и отсюда этот трагический указ, предлагавший тяжелый выбор.

Дороги Абраванеля и его спутников разошлись. Абрахам Сеньор крестился, как и его зять, Меир Мехамед, и наиболее выдающийся раввин, равви Абрахам. Церемония крещения была совершена в июне в церкви иеронимитского монастыря в Гуадалупе. Воспреемниками были монархи. Сеньор стал Фернаном Нуньесом Коронелем, а Мехамед – Фернаном Пересом Коронелем. Но Абраванель уехал в Неаполь. Там он постоянно писал. Его дом был разграблен французами в 1495. Потом он уехал в Венецию, где и скончался. Он оставался примером для евреев еще долго после своей смерти{291}.

Нежелание евреев креститься было куда сильнее, чем полагали монархи, поскольку многие оставались «упорными и неверными», и многие раввины делали «все, что могли, чтобы укрепить их в их вере». Тысячи евреев решили покинуть Испанию. Уехали и некоторые конверсо. Но монахи были повсюду. Они пытались уговорить евреев креститься, и некоторые достигали в этом успеха. Например, знаменитый проповедник фрай Луис де Сепульведа отправился в города Македа и Торрихос и обратил почти всех тамошних евреев. Крестилось почти все еврейское население Теруэля – около сотни человек. Но сдвиг был все же значительным. Эмиграция означала необходимость срочно продавать дома и имущество, фамильные ценности и скот, виноградники и прочие владения. Евреи по большей части уезжали в Марокко или Португалию, и записи о дурном обращении с ними в первой из этих стран просто удручающи.

Итоговые цифры вызывают споры. Один историк считает, что из 80 000 испанских евреев в 1492 году осталось 40 000{292}. Другой, освещая примерно то же время, считает, что в 1492 году насчитывалось 200 000 евреев, из которых половина крестилась. Самый образованный испанский социолог, специалист по еврейскому вопросу, также считает, что в Испании в 1490 году было около 200 000 тысяч евреев, из которых 50 000 обратились в христианство{293}. Здесь мы переходим в мир вдохновенных догадок. В Кастилии в 1474 году было 216 еврейских районов, в которых жили около 15 000 семей. Цифр для Арагона нет. Но оттуда уехали не менее 50 000 евреев – вероятно, более 70 000.

Так закончился сефардизм – блестящая испанская культура, и закончился как раз в тот самый момент, когда Испания была готова начать завоевание Нового Света. С этого времени ни в теории, ни по закону испанских евреев не существовало, оставались только обращенные евреи – конверсос, при этом некоторые являлись потомками обращенных еще во время преследований в конце XIV века, а остальные обратились в 1492 году, как раввин Абрахам Сеньор. Многие из них, разочаровавшись в Кастилии, сыграли свою роль в Новом Свете. Их путешествия порой бывали незаконными, но, тем не менее, они туда отправлялись. Другие евреи были хорошо приняты в Оттоманской империи и Италии. Они стали украшением своей новой родины, хотя многие из них испытывали глубокую тоску по дому, который они были вынуждены так внезапно оставить{294}.

Это изгнание не было истреблением. Это было преднамеренное выселение не шедших на компромисс евреев. Количество таковых, как надеялись монархи, будет небольшим, но они были удивлены. Их действия можно сравнить с подобными действиями, которые были предприняты, скажем, в Англии в XIII веке, – но никак не с варварством Германии в 1940-х.

В то же самое время началась другая эмиграция. В 1492 году все, кто говорил по-испански, жили на полуострове, который Арагон и Кастилия делили с Португалией. Больше такого не будет. Мужчины и женщины этих земель скоро окажутся в тропической и субтропической Америке, где они создадут новое оригинальное общество, время которого еще впереди.

Глава 6 «Белая полоска земли»

Хуан Родригес Бернехо увидел белую полоску земли, закричал: «Земля! Земля!» – и выстрелил из ломбарды.

Колумб и его люди подплывают к Сан-Сальвадору, октябрь 1492 года

Итак, на фоне этой нетерпимости Колумб ранним летом 1492 года отправился из Гранады в Палос-де-ла-Фронтера близ Уэльвы. Сегодня Палос – маленький сонный городок, находящийся в глубине суши в нескольких милях от Рио-Тинто. Там, где в XV веке была гавань, теперь раскинулись земляничные поляны. Река обмелела, потом пересохла. Но в 1492 году Палос был небольшим оживленным портом с населением примерно в 3000 человек. Он играл важную роль в торговле с Португалией, Канарскими островами и испанской частью африканского побережья. Он находился неподалеку от монастыря Ла-Рабида, и Колумб мог использовать его как базу{295}.

Прежде чем перебраться сюда, Колумб получил еще одну почесть: Диего Колон, его сын от Фелипы Муньис, которому было теперь двенадцать лет, стал пажом инфанта Хуана. Вскоре он присоединится к прославленному детскому саду в Альмасане, где у него завяжутся дружеские связи, которые продлятся до конца жизни{296}. Вероятно, этим Колумб был обязан фраю Диего де Деса.

Королевский указ, требующий от порта Палос обеспечения экспедиции, был зачитан там нотариусом Франсиско Фернандесом 23 мая в новой церкви Са-Хорхе, выходящей на гавань: «Знайте же, что, несмотря на все деяния, совершенные вами в ущерб нам, наш совет приговаривает и обязывает вас в течение года снабдить нас двумя оснащенными кораблями за ваш счет». На собрании присутствовали Колумб, его наставник фрай Хуан Перес, мэр и члены городского совета, а также советники (рехидоры) и procurador{297}. Также там присутствовали братья Мартин Алонсо Кинтеро Пинсон и Висенте Ианьес Пинсон – знатные горожане Палоса, хорошо известные среди мореходов. Их задачей было организовать предполагаемое путешествие. Как говорил Лас Касас, они ожидали получить в результате этого богатство и могущество{298}.

Корабли, выставленные Палосом, «Пинта» («Накрашенная дама») и «Нинья» («Девица»), были небольшими каравеллами, от 55 до 60 тонн водоизмещением, каждая примерно в 70 футов длиной и 25 футов шириной, 11 футов осадки. «Пинта» принадлежала Гомесу Раскону из семейства конверсо, которое уже пострадало от инквизиции, и Кристобалю Кинтеро, из другого семейства мореходов из этого города. «Нинья» принадлежала Хуану Ниньо, в честь кого она и получила свое название. Он приехал из чуть более крупного порта Могер, находившегося на несколько миль выше по Рио-Тинто – теперь он, как и Палос, находится на некотором расстоянии от реки{299}. Эти два корабля возглавили два брата-капитана. Третий корабль нанял сам Колумб – «Санта-Мария», также известная как «Мария Галанте»{300}. Водоизмещением примерно в 100 тонн, с круглыми формами корпуса и прямоугольными парусами, она была построена в Галисии. Ее наняли у Хуана де ла Коса, капитана, прибывшего из Сантоньи близ Кантабрии, но большую часть прожившего в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Он был из окружения герцога Мединасели, где Колумб, вероятно, с ним и познакомился.

Найдя корабли, Колумб начал подыскивать им команды, и вот в этом ему определенно помогали Пинсоны, которые набрали большую часть из восьмидесяти или около того людей, которые потом вышли в плавание. У многих был опыт хождения на Канары или в Лисабон.

Пинсонов также поддержал фрай Антонио Марчена или фрай Хуан Перес – друзья Колумба из Ла-Рабиды. Фернан Перес Камачо, моряк, позже говорил, что фрай Антонио сказал Мартину Пинсону, что если будет найдено много земель, то это будет угодно богу.

Большинство членов команды были родом из других портов на Рио-Тинто – Могера и Уэльвы, а также из Палоса, но некоторое количество моряков были из Севильи. В Могере до 1486 года был еврейский район. У Палоса были в этом отношении некоторые трудности с бывшим комендантом крепости{301}. В общем, некоторые моряки команды Колумба могли быть евреями. На борту были несколько басков – вероятно, их взяли из-за опыта рыбной ловли в Атлантике. Около десяти моряков были родом из Кантабрии. Были также двое португальцев – взаимный обмен между кастильскими и португальскими атлантическими портами в то время был обычным делом{302}. Четыре-пять человек были преступниками, которым удалось избежать суда, согласившись пойти в плаванье, – среди них был и Бартоломе де Торе, который в пьяной драке убил соперника. Другой Торе, Луис, конверсо, умел говорить на арабском и на еврейском, но туземных языков не знал. Он был взят в экспедицию в качестве переводчика.

В экспедиции были и несколько королевских чиновников – например Диего де Аранья, кузен любовницы Колумба из Кордовы, стал главным комендантом, а Педро Гутьеррес, некогда главный дворецкий короля, – главным инспектором. Также там был Хуан де Пеньялоса, еще один конверсо и придворный, чьей задачей было объединять команду под начальством Колумба, – трудная задача, поскольку адмирал, как его теперь все называли, являлся генуэзцем. Любопытно, что в это плавание не отправилось ни единого священника{303}.

Мартин Алонсо Пинсон, опытный капитан, которому тогда было под пятьдесят лет, чуть старше Колумба, явно был душой приготовлений. После его смерти его друзья и родственники сделали от его лица экстравагантное заявление. Например, Ариас Перес, его сын, написал, что, будучи по делам в Риме в 1491 году, Пинсон убедился, «читая карты в библиотеке Ватикана», что в идеях Колумба есть определенный смысл. Пинсон, как говорили, также нашел документ, написанный во времена Соломона, который оспаривал то, что если плыть на запад из Средиземного моря, то вскоре окажешься в Японии. Франсиско Гарсиа Вальехо, горожанин из Могера, утверждал, что если бы не Пинсон, Колумб никогда бы не отчалил. Кузен Пинсона, Хуан де Умбрия, говорил то же самое{304}.

Все эти истории могли быть выдумкой – ни в одном документе времен экспедиции мы ничего не находим о Ватиканской библиотеке. Но по последующим действиям Пинсона, а также и по его поведению до начала экспедиции становится очевидно, что Пинсон надеялся перехватить контроль над ней. Он был действительно опытным капитаном и, вероятно, часто бывал в Лисабоне и на Канарских островах. Он был кровно связан со многими кораблестроителями и другими капитанами портов на Рио-Тинто. Сдается, он умел быстро принимать решения и был безжалостен. Он причинил Колумбу много хлопот – и принес бы еще больше, если бы события не повернулись иначе.

Имена тех, кто первым отправился в те земли, которые станут Испанской империей в Индиях, немного удивляют. Среди них был Велес де Мендоса, еще двое из семейства Мендоса – один из Гвадалахары, сердца владений дома Мендоса, так что он, скорее всего, являлся незаконным отпрыском этой прославленной семьи. Мы видим Годоя и Патиньо, Форонду и Вергату, Бараону и Талаверу. Такие фамилии можно было бы найти в то время на любом кастильском корабле или в современном правящем кабинете Испании. Также там видим несколько иностранных имен, что было характерно, несмотря на запреты, для многих поколений Испанской империи.

Перед отплытием Колумб получил пенсион в 10 000 мараведи в год из королевского дохода Кордовы, и именно там любовница Колумба, Беатрис Энрикес де Аранья, в первый год получала деньги{305}.

Путешествие началось «за полтора часа до рассвета» 3 августа 1492 года. Двадцать шесть человек были на борту «Пинты», двадцать четыре – «Ниньи», сорок – на «Санта-Марии». Им платили по тысяче мараведи в месяц, если они были опытными моряками, и 600 – если они были новичками. На самом деле до 1513 года им ничего не выплачивали – до тех пор, пока Корона не получила золота из Индий{306}. На борту были типичные предметы, которые брали в такие путешествия (Колумб знал это еще по своим экспедициям с португальцами к западному побережью Африки): бубенчики, стеклянные венецианские бусы и прочие стеклянные предметы для торговли, а также еда, которая могла долго храниться, – соленая треска, копченая грудинка и сухари. Также на борту был годовой запас вина, муки, оливкового масла и, конечно, воды. Вином, вероятно, была мансанилья из Санлукара-де-Баррамеда или портвейн из Касальи-де-ла-Сьерра или подобное вино, крепленное коньяком, – этим великим средневековым изобретением бенедиктинцев, без которого ни одна из последующих экспедиций не могла бы пройти так удачно{307}. Несмотря на жалобы по другим вопросам в ходе путешествия, недостатка в еде, похоже, не было.

Колумб также взял с собой несколько песочных часов, сделанных, вероятно, в Венеции{308}. Они были рассчитаны примерно на полтора часа, что возлагало большую ответственность на тех, кто следил за временем. Конечно, у Колумба был компас, как и у двух других капитанов. Он измерял направление в квартах, то есть в углах по 11 градусов. Это остроумное китайское изобретение XII века использовалось в Италии примерно с 1400 года. Португальцы показали, что это важный инструмент исследований вдалеке от берега Африки.

Все лоцманы имели при себе камни, которые позволяли им намагничивать иглы. Колумб также имел с собой астролябию. Пусть эти устройства в то время были не так надежны, но они позволяли рассчитывать примерную широту путем выяснения меридиональной высоты солнца. Вероятно, это был вариант устройства, изобретенного блестящим нюрнбергским мастером Мартином Бехаймом{309}. Также при нем была карта – вероятно, сделанная на основе той, что дал ему Тосканелли. Он держал все эти маленькие предметы в своей маленькой каюте на «Санта-Марии», где писал ежедневные отчеты, что само по себе было радикальным новшеством, потому что прежде таких дневников не велось{310}.

Эти три каравеллы – корабли из легенды. Мы всегда воображаем их с тремя мачтами, белыми парусами с красным крестом, слегка надутыми ветром. Вероятно, необходимо упомянуть, что каравелла была небольшим судном с водоизмещением менее 100 тонн. Галеры из, скажем, Венеции или Флоренции в то время могли быть водоизмещением до 300 тонн, из Барселоны или Марселя – 400 тонн, в то время как объемистые корабли Генуи, которые Колумб мог видеть еще мальчиком, бывали и 1000-тонными. Однако каравеллы предназначались для долгого плавания или для пиратства, а не для перевозки тяжелых грузов. Они были легкими и почти сферическими по форме{311}.

Путешествие Колумба между августом и октябрем 1492 года описано многократно и в таких подробностях, что вроде бы про него уж ничего нового и не скажешь. И все же мы можем пролить на него кое-какой свет. Первая стадия плавания после выхода из Рио-Тинто длилась неделю. Это всегда было легким путешествием благодаря попутным течениям и ветрам – в те дни именно возвращение с Канарских островов требовало хода галсами в течение многих дней. Это путешествие привело Колумба на Гран-Канарию, где он пробыл со своими тремя кораблями почти месяц. Штурвал «Пинты» требовал замены, оснастка «Ниньи» оставляла желать лучшего, также казалось необходимым заготовить побольше провизии – знаменитого козьего сыра с самого западного острова Канарского архипелага, Ла-Гомеры, где была замечательная глубокая гавань. Колумб выбрал Канарские острова конечной точкой для отплытия, поскольку он знал, что тамошние ветра дуют в направлении Атлантики, и поскольку это рекомендовал Тосканелли. Он должен был отплыть из испанского порта, что в любом случае исключало португальские Азоры или Мадейру.

В то время Канарские острова, за исключением Тенерифе, самого большого острова, находились под прямым управлением Испании. Например, Ла-Пальма была захвачена в 1491 году. Монархи недавно одобрили план Алонсо Фернандеса де Луго, кастильского предпринимателя и командира, по захвату Тенерифе с его магическим вулканом Эль-Тейде, часто скрытым облаками. Он возьмет с собой 1200 человек, 20 000 коз и овец. Он хорошо знал Канарские острова, поскольку основал первую сахарную фабрику, Агаэте на острове Гран-Канария, но продал ее для финансирования завоевания Тенерифе. Ему очень помогла блестяще проведенная предварительно миссионерская работа туземного христианина, Франсиско де Гасмиры. Между тем Алькасовасский договор 1479 года позволил кастильцам под началом Хофре Тенорио построить башню Санта-Крус де ла Мар Пекенья на африканском побережье напротив Лансароте. Этот остров должен был стать начальной точкой для торговли с Африкой, включая, конечно же, работорговлю.

Испанским губернатором Ла-Гомеры де-факто считалась Беатрис Бобадилья (не путать с ее кузиной и тезкой, подругой королевы, маркизой Мойя). Эта Беатрис была известна как «охотница» (la casadora), «столь же жестокая, сколь и прекрасная». Как говорят легенды, она сопровождала своего мужа, Эрнана Перасу, в походе на остров, и когда он был в 1488 году убит, она сама с большим кровопролитием восстановила там власть Испании{312}. По слухам, у нее были любовные отношения с королем, а в Кордове – и с Колумбом{313}. Но эти деликатные материи никогда не освещались. Как бы то ни было, Беатрис ничем не могла помочь экспедиции 1492 года.

Понятно, почему Колумб так надолго задержался на архипелаге. На островах он мог собственными глазами увидеть интересное сочетание частного предпринимательства и государственного контроля. Такая же комбинация существовала и действовала на Балеарских островах в XIV веке. Да, Майорку и Минорку завоевал король. Но Ибису и Форментеру захватили отдельные крестоносцы, действовавшие с королевского одобрения. На Канарах тоже половина людей была предпринимателями, половина – военачальниками, которые финансировали плавания из своих средств, получая на то полное королевское дозволение. Такое положение дел должно было заинтересовать Колумба. С учетом опыта Реконкисты, в предвидении того, что может случиться в Новом Свете, Канары стали как бы лабораторией для основания Испанской империи{314}. Даже в настоящее время поездка на Канарские острова позволяет путешественнику ощутить привкус того, что он может встретить в Испанской Америке, – свет, архитектура, цвет, даже определенный, несомненно моряцкий испанский говор.

Канарские острова по-прежнему производили товар. Лишайник-орсель всегда был предметом забот королевского советника Гутьерре де Карденаса и его жены Тересы – они продавали его генуэзским купцам, а те использовали его для окрашивания тканей. Сахарные производства, где трудились африканские чернокожие рабы, часто строились на генуэзские деньги (к 1515-му их будет около тридцати и, вероятно, к тому времени их производительность превысила производительность фабрик Мадейры). Первое осуждение дурного обращения с туземцами также было выдвинуто на Канарах – отцом Альфонсо де Идулареном и отцом Мигелем Лопесом де ла Серной в донесении королеве. В нем Педро де Вера, завоеватель Гран-Канарии, описывается как негодяй, работорговец и жестокий командир. Это также предполагало, что подобные обвинения скоро придут и из Нового Света. То же самое касается сокращения туземного населения в результате занесенных испанцами болезней, не говоря уже о расколе среди завоеванных народов – например некоторые туземцы с Гран-Канарии помогали в захвате Тенерифе. То же самое будут провоцировать конкистадоры на американском континенте ради своей выгоды.

В конце концов 6 сентября Колумб и три его корабля покинули Ла-Гомеру после молитвы в большой новой приходской церкви, Сан-Себастьян, которая доныне смотрит на океан. Колумб отплыл на запад с отклонением на юго-запад. Пассаты, las brisas, как называли их испанцы, наполняли паруса. Это был лучший путь в Вест-Индию, и это море вскоре стало известно как El Golfo de Damas – Дамский пролив.

Прежде чем отплыть, Колумб узнал от капитана корабля, прибывшего с одного из Канарских островов, Эль-Йерро, что португальские каравеллы находятся в Восточной Атлантике и намерены помешать его плаванию. Возможно, португальский король намеревался ему отомстить за то, что он принес присягу Испании. Колумб обошел эту угрозу, если таковая и была. В любом случае он с самого начала был уверен, что настоящие его враги могут находиться на борту его собственных кораблей. И потому на четвертый день плавания он начал вести два журнала – один верный, а второй такой, в котором он произвольно вел счет миль, чтобы не беспокоить команду. Возможно, его целью было также держать маршрут в тайне от соратников, которые позже могли стать его соперниками.

Последнее, что увидела экспедиция, покидая Старый Свет – как и многие другие мореплаватели в будущем, – был вулкан Эль-Тейде на Тенерифе.

22 сентября Колумб показал Пинсону свою карту, «на которой адмирал вроде бы указал какие-то острова в море». Лас Касас писал, что это была карта Тосканелли. Но Колумб шел не по ней. Это должна была быть другая карта{315}.

Двумя днями позже на кораблях начались беспорядки. Никогда никто из моряков не бывал так долго вдали от суши. Некоторые считали, что «великое безумие и сущее самоубийство так рисковать жизнью ради выдумок чужестранца, который готов жизнь положить, только бы сделаться gran senor»{316}. Другие намеревались вышвырнуть Колумба за борт. Этот кризис был преодолен, и маленький флот шел еще две недели. По-прежнему моряки не видели ничего. Колумбу не удалось упрочить свое положение, сравнивая себя с Моисеем{317}.

5 октября Пинсон и Колумб поссорились. Первый предложил резко свернуть к югу и таким образом, как он предполагал, выйти прямо на Чипангу (Японию). Колумб считал, что они должны как можно скорее идти в Китай. Их знания о Дальнем Востоке, как мы видим, были весьма скромными. Друзья Пинсона позже утверждали, что именно тогда Колумб спросил его, куда плыть{318}. Моряк Франсиско Гарсия Вальехо позже сообщал, что Колумб вызвал двух остальных капитанов – возможно, и лоцманов – и спросил их совета по поводу команд, которые сильно страдали.

«Висенте Ианьес, капитан „Ниньи”, сказал: „Пройдем еще две тысячи лиг и затем, если не найдем того, что ищем, повернем назад”. Но его брат, Мартин Алонсо Пинсон, сказал: „Как это так, сеньор? Мы вышли из Палоса, а теперь вы тревожитесь? Вперед, сеньор, Господь даст нам победу, и мы найдем землю. Господь никогда не простит нам, если мы позорно повернем назад”. Тогда Колумб сказал: „Да благословит вас Бог”. И из-за того, что сказал Мартин Алонсо Пинсон, они поплыли дальше…»{319}

На другой день последовали очередные жалобы – на сей раз со стороны моряков-басков «Санта-Марии». Вероятно, Колумбу удалось убедить Мартина Алонсо утихомирить их. Но еще через несколько дней «стало казаться, что люди не способны дальше терпеть»{320}. В разговоре в каюте Колумба на «Санта-Марии» братья Пинсоны вместе с Пералонсо Ниньо дали Колумбу еще три дня. Если за это время не появится земля, то они повернут домой. Как минимум один историк утверждает, что именно тогда Колумб рассказал Мартину Алонсо Пинсону свою историю о «неизвестном лоцмане»{321}.

10 октября Колумб объявил, что подарит шелковый плащ тому, кто первым увидит землю. Это предложение было встречено молчанием. Зачем такая вещь в океане? Но в тот день и Колумб, и Мартин Алонсо заметили птиц. Последний мудро заметил: «Эти птицы летают не просто так». В ту же ночь Колумбу, Педро Гутьерресу и видору Родриго Санчесу показалось, что они увидели впереди свет, и решили, что там земля. На следующую ночь, в два часа пополуночи при полной луне Хуан Родригес Бернехо, также известный как Родриго де Триана, моряк из Севильи с «Пинты», увидел «белую полосу земли» (una cabeza blanca de tierra). Он закричал: «Земля! Земля!» – и выстрелил из ломбарды{322}. На другой день, 12 октября, Колумб ступил на сушу{323}.

Мы легко можем себе представить восторг девяноста членов экспедиции Колумба, когда они бросили якорь у берега в спокойной синей воде, где волны тихо плескали о планшир, – в первый раз в истории европейский корабль оказался в водах, которые мы отныне должны называть американскими.

Колумб, вероятно, достиг бухты Лонг-Бэй на острове, который мы сегодня называем островом Уотлинга, а туземцы называли его Гуанахани. Колумб назвал его Сан-Сальвадор, и это был первый из бесчисленных островов, которым он дал названия, по большей части в честь святых{324}. Он увидел жителей, которых поначалу назвал индейцами. Они казались простым народом, хотя их подарки ему – попугаи, копья и шарики хлопка – показались ему такими же странными, как и испанские подарки туземцам – шляпы, шары и стеклянные бусы. Туземцы Багамских островов потом вымерли из-за контакта с испанцами. Они находились в близком родстве с таино, с которыми Колумб скоро столкнется на Карибах{325}. Но в первую очередь его поразило то, что они не носили одежды.

Колумб именем короля и королевы объявил Сан-Сальвадор собственностью Испании{326}. Он также поднял флаг монархов – зеленый крест с буквами «F» и «Y» под короной на белом фоне. Он словно бы не сознавал, что это могло быть знаком объявления войны китайскому императору династии Мин, японскому сегуну Хосугаве или же гипотетическому монгольскому хану. Вероятно, он полагал, что этот остров был одним из множества тех, которые, по словам Марко Поло, находились у побережья Азии и не защищались ничьей верховной властью.

Местные жители были удивлены бородами европейцев, особенно светлой бородой адмирала. Они сами по цвету кожи были сходны с гуанчами, туземцами Тенерифе, у них были длинные волосы и приятная внешность. Некоторые раскрашивали себя белым и черным (иногда все тело, иногда только лицо). Казалось, что среди них нет никого старше тридцати лет, они были вооружены деревянными копьями. У некоторых были ножи из рыбьих зубов. Некоторые из этих «индейцев» носили следы ранений в битвах – возможно, с соседями, которые пытались их захватить. Колумб сразу же непонятно почему решил, что они смогут стать хорошими христианами{327}. У них были длинные каноэ, «с замечательным искусством вырезанные» из древесных стволов.

У немногих жителей Сан-Сальвадора имелись золотые подвески, которые они носили в носу. Языком знаков они показали Колумбу, что на юге есть король, у которого гораздо больше такого металла, и что у него даже корабли из золота. Адмирал попытался, но безуспешно, убедить людей Сан-Сальвадора проводить их туда. В конце концов, он проплыл три тысячи миль в тяжелых условиях не для того, чтобы просто открыть остров дикарей, объясняющихся жестами. Но поведение туземцев, однако, было вполне разумным – сообщить, что золото находится где-то на юге, было лучшим способом отделаться от чужаков – такое проделывалось многократно другими народами в течение следующих поколений.

14 октября Колумб причалил к la isleta, увидел другие деревни и встретил других индейцев, «которые, как мы поняли, спрашивали, не сошли ли мы с неба». Из них Колумб захватил семерых, которых он предполагал отвезти домой в Кастилию, чтобы обучить их испанскому языку, а потом использовать как переводчиков. Двое из них сумели на другой день сбежать. Но в течение следующих недель были захвачены еще несколько туземцев. Один из них, которому дали имя Диего Колумб, оставался переводчиком при Колумбе в течение двух лет{328}.

Адмирал считал, что может отправить в Кастилию все население острова – вероятно, в качестве рабов, – поскольку полагал, что с полусотней вооруженных людей он сможет покорить их всех{329}. Он писал, что «они очень смиренны» и «не искусны в смысле оружия». Это наверняка сделает их «хорошими подданными»{330}.

Колумб, власть которого на трех кораблях теперь никем не оспаривалась, остановился еще на нескольких островах архипелага, ныне известного как Багамские острова. Первый он назвал Санта-Мария-де-ла-Консепсьон, два остальных – Фердинанд и Изабелла. Непонятно, какие именно это были острова. Рум-Кэй? Крукед-Айленд? Лонг-Айленд? Все они плоские и не особо привлекательны для колонизации или сельского хозяйства. Он не заявил официально о присоединении к Испании этих островов, поскольку он, видимо, предположил, что если он захватил один, то захватил все{331}. Но всем им он дал названия, хотя на них уже жили местные туземцы.

Он принял подарки в виде хлопка и взамен отдал уже традиционные стеклянные бусы и всякие безделушки, которые принимались с благодарностью. В своем журнале он с восторгом писал о деревьях, запахе цветов, приносимом ветром с суши, как на Корсике, о чистых домиках, гамаках (местное слово, которое потом перешло в испанский), маленьких собачках, а также коротких хлопковых юбках, которыми женщины прикрывают срам. Он постоянно расспрашивал о золоте, которое оптимистично предполагал найти на соседних островах, и решил покинуть Багамы только после того, как счел, что «золотых россыпей тут нет». Колумб сожалел, что не может распознать всех трав, которые они находили, хотя считал, что нашел алоэ. Он постоянно сравнивал эти места с Андалузией в апреле. Пение птиц Лонг-Айленда было таким сладостным, что «никто не желал покидать этого места»{332}.

24 октября Колумб отчалил в поисках Чипангу – Японии – или ее части. «Еще один очень большой остров… они называют его Колба… но я по-прежнему решительно настроен дойти до материка и города Кинсай [Ханьчжоу], чтобы передать письма вашего высочества великому хану». «Колба» оказалась Кубой. Туземцы-гуанахани сказали, что этот остров не обойти за двенадцать дней, – значит, его можно было обойти за несколько более долгое время, но Колумб пропустил это мимо ушей. Адмирал говорил об этой новой земле, что «она больше Англии и Шотландии, вместе взятых» – хотя на деле Куба меньше одной только Англии{333}. Но он действительно поначалу считал ее островом. Только позже он стал настаивать, что это материк.

Когда Колумб 28 октября достиг Кубы, он решил, что это часть азиатского материка{334}. Он все равно назвал ее «Хуана». Он поднялся по красивой реке – так он тогда подумал. Скорее всего это был залив Бариай, неподалеку от того, что он назвал Рио-де-Марес: «…никогда прежде я ничего красивее не видел». Эта земля напомнила ему Сицилию. Здесь были величественные пальмы, не похожие на те, что росли в Испании или Гвинее. Он нашел здесь собак, которые не лаяли, и рыболовные снасти{335}. В другом городе он нашел хорошие дома с крышами из пальмовых листьев и маленькие женские фигурки из глины, интересное тростниковое плетение, реку, спокойную, как в Севилье, и полную лягушек. А также он увидел серебряные украшения в носу у местных жителей.

Были ли на этом берегу кокосовые пальмы, слива узколистная, лаванда, ипомеи, кедры и розмарин, которыми мы теперь восхищаемся, прибывая сегодня на восточный берег Кубы? Конечно, да. Также европейцы впервые познакомились тут с манграми и стеркулией зудовызывающей.

В начале ноября Колумб направил внутрь острова Родриго де Хереса из Айямонте и Луиса де Тореса из Мурсии вместе с двумя индейцами – одним с Сан-Сальвадора, а вторым местным. Луис де Торес «жил у аделантадо Мурсии (Фахардо) и был евреем, стало быть, предположительно уже иудеем не был, и знал еврейский и халдейский, а также арабский». По его фамилии уже понятно, что Херес был еще и конверсо{336}. Через четыре дня они вернулись, отыскав большую деревню из пятидесяти больших деревянных домов, крытых пальмовыми листьями и по форме напоминающих палатки, которые жители использовали как общий дом и спальную{337}. Это был первый приличный город, который испанцы нашли в Новом Свете. Там жило племя таино.

Навстречу испанцам приветствовать их вышел старейшина, он усадил их на деревянные кресла в форме животных, и люди поцеловали руки и ноги прибывших, «веря, что те сошли с небес». Де Торес и Херес обнаружили тут табак («особая трава, дым которой они вдыхают») – растение, чья роль в будущем окажется весьма важной и противоречивой. Они нашли хлопок, который собирали с дерева сейба. Адмирал счел, что испанские купцы могут получить большую выгоду от этого товара.

Конечно, целью этого путешествия были открытия, и Колумб жаждал увидеть больше. 12 ноября он направился к земле, оказавшейся островом Инагуа-Гранде, где на холме они увидели кресты, которые использовались как обереги на случай урагана, – но европейцы, что любопытно, сочли, что находятся в христианских землях. Затем они поплыли на запад до Пуэнте-Малагета, а затем повернули обратно к Кубе, где провели еще пару недель, поймав еще несколько индейцев, чтобы отправить их в Испанию. Они нашли воск, который по предположению Лас Касаса поступал прямо с Юкатана, что означало наличие контакта с материком{338}. Колумб отправил ныряльщиков за жемчугом, но оказалось, что в местных раковинах жемчуга нет. К тому времени адмиралу пришлось столкнуться с еще одним мятежом, и весьма серьезным. Амбициозный Мартин Алонсо Пинсон 21 ноября отплыл на «Пинте» без дозволения командующего. Он отправился искать золото самостоятельно. Он был раздосадован тем, что ему приходится повиноваться приказам Колумба. Это был вопиющий акт неповиновения. Колумб благоразумно не стал раздувать скандала, выжидая время, – при этом, похоже, ему удалось заручиться верностью брата Пинсона, Висенте{339}.

Оставшись только с двумя кораблями, «Санта-Марией» и «Ниньей», адмирал обосновался в восточной части Кубы, в Баракоа, который он назвал Пуэрто-Санто и описывал с особым восхищением. Он покинул это место 5 декабря, поймав ветер, который понес его на «Гаити», как его называли местные жители, или в Малую Испанию, Эспаньолу – это название Колумб дал этому острову из-за растительности. Даже рыба здесь была почти такой же, что и в Испании{340}. Эспаньола показалась Колумбу «лучшей страной на земле». Он был уверен, что это Чипангу (Япония), и тут обнаружилось кое-какое золото, которое намывали в речном песке или добывали в скалах. Одно это уже окупало его путешествие.

Также оказалось, что тут есть развитое общество – более развитое, чем на Кубе. На Эспаньоле было несколько княжеств, в которых возводились каменные и деревянные резные строения, дворы для игры в мяч, туземцы делали ожерелья из камней и подвески. Колумб считал, что «…все эти острова настолько подвластны вашим высочествам, что остается только организовать здесь испанскую администрацию и приказать им вершить вашу волю… Я мог бы пересечь все эти острова, не встречая никакого сопротивления… эти люди ваши, они могут на вас работать, сеять зерно, делать все, чтобы строить города. Они могут носить одежду и примут наши обычаи»{341}.

Колумб постоянно говорит о том, что видел корабли великого хана и другие признаки китайской цивилизации, – но до сих пор он, похоже, не задумывался о том, как можно с такой безнаказанностью захватывать земли столь могущественного властителя{342}.

Если бы он не привез никакого золота и никаких украшений, из него сделанных, интерес Испании к Индиям мог улетучиться. Однако сложилось так, что интерес возник и никогда не угасал{343}.

Но оказалось, что, кроме дружелюбных таино, на Карибах живут много воинственных людоедов. 26 декабря 1492 года в журнале Колумба впервые появилось слово «кариб» – людоед (эти два слова в течение долгого времени считались синонимами). Он с капитанами обедал вместе с местным князем, касиком (тоже туземное слово, которое, как и гамак, перешло в испанский).

«После того как они закончили трапезу, князь повел адмирала к берегу, и адмирал послал за луком и стрелами, и приказал одному из своих людей стрелять, и князь, который никогда такого не видел, подумал, что это чудо, и сказал, что хочет поговорить о каннибалах, которых они обычно называли карибами. Адмирал знаками показал ему, что монархи Кастилии уничтожат этих карибов… и затем адмирал приказал принести ломбарду и аркебузу и стрелять из них»{344}.

Лобмарда восхитила и перепугала индейцев. Князь был весьма доволен, когда адмирал показал, что это оружие будет использовано для его защиты. Он дал Колумбу несколько масок с золотыми глазами и большими золотыми ушами{345}. Колумб счел туземцев «столь дружелюбными и щедрыми людьми, столь послушными (convenible), что я заверяю ваше высочество, что нет лучшего народа или земли во всем мире… но… у них очень хорошие обычаи, и князь ведет себя столь пышно и с достоинством, что глаз радуется смотреть на него»{346}. Колумб также считал, что перец, который он нашел на острове, гораздо лучше того, что он привозил из Гвинеи и Александрии{347}.

В сочельник 1492 года самый большой из кораблей Колумба, «Санта-Мария», на котором он сам пересек Атлантику, потерпел крушение на коралловом рифе вблизи Кап-Аитьен на Гаити. Колумб в то время спал и позже писал, что в несчастье виноват юноша, оставленный на дежурстве. Затем он обвинил в двуличии «людей из Палоса», которые, как он считал, дали ему дурной корабль (хотя «Санта-Мария» была построена в Галисии). Первый помощник Колумба, кузен его кордовской любовницы, Диего де Аранья, договорился с касиком Гуанакари, с которым они тогда обедали, что тот пошлет людей, чтобы помочь испанцам выгрузить добро с борта корабля прежде, чем судно затонет. Это было сделано, но в результате кораблекрушения у адмирала остался только один корабль.

И Колумб принимает судьбоносное решение. Отплывая из Палоса, он не ожидал, что захватит какие-то земли. Но, столкнувшись с невозможностью отвезти обратно в Испанию всех своих людей на одном корабле, он сделал неожиданный шаг. Он основал «город» – Ла-Навидад, поскольку было это в день Рождества, для тридцати девяти людей, которые останутся, как он думал, собирать золотые предметы в ожидании следующей испанской экспедиции. Колумб говорил о том, что выбрал место для основания Навидада благодаря откровению, посланному свыше, а не потому, что там разбилась «Санта-Мария»: «Господь явно хочет, чтобы тут оставался гарнизон», – писал он. Из досок погибшего корабля он построил здесь башню, а потом обнес ее рвом.

4 января 1493 года Колумб покинул первый город европейцев в Америке, оставив управление в руках Диего де Араньи. В городе было тридцать девять жителей{348}. Там остался также врач, маэстре Хуан. Среди прочих был и Луис де Торес, переводчик-конверсо, который был первым из двоих, кто начал курить табак. Колумб оставил там и многие вещи: касику, которого встретил на берегу, он подарил покрывало, которым застилал собственную постель, «очень красивые янтарные бусы», красные туфли, «флягу апельсиновой воды» и бусы, на которых он вырезал головы короля и королевы, скопировав их с монеты, excelente, имевшей тогда хождение в Кастилии{349}.

Глава 7 «Слезы в царственных очах»

Царственные очи были полны слез…

Комментарий Бартоломе де Лас Касаса по поводу приема Колумба королем и королевой в Барселоне в 1493 году

Теперь Колумб собирался вернуться в Испанию – что являлось храбрым и даже безрассудным поступком, учитывая плохую весеннюю погоду в тех местах. Плывя на «Нинье» на восток вдоль северного берега Гаити, Колумб и пятнадцать его людей повстречались со странствовавшим на «Пинте» Алонсо Пинсоном возле места, ныне известного как городок Монтекристи в Доминиканской Республике. Пинсон и его двадцать шесть человек воссоединились с экспедицией, принеся с собой золота на 900 песо – которое, как сообщил Пинсон, получили торговлей. Хотя его попытки оправдать свое дезертирство были неубедительными, Колумб притворился, что поверил ему.

В начале 1513 года некоторые заявляли, что Пинсон достиг Магуаны{350}, где посетил дома нескольких принцев, одного из которых звали Бехечио, второго Каонабо, и где «удалось найти много золота»{351}. Поговаривали, что он также нашел перец чили, корицу, жемчуг, ананасы и табак. Поскольку каноэ и гамаков везде было предостаточно, Колумб взял с собой домой на «Нинье» десять индейцев, один из которых, по словам Петера Мартира, умер по пути в море{352}. Он подтвердил в своем журнале 1 января, что действительно нашел то, что искал{353}.

Обратный путь в Испанию не обошелся без происшествий. 13 января, когда воссоединившиеся экспедиции «Пинты» и «Ниньи» достигли полуострова Самана, испанцы впервые столкнулись в вооруженном конфликте с коренным населением Нового Света. Возможно, европейцы в поисках рабов напали на индейцев и те стали защищаться. Во всяком случае, разрисованные таино использовали длинные и упругие тисовые луки, стрелы из тростника с наконечниками из заостренного дерева, а порой из рыбьей кости, некоторые были еще и смазаны ядом. Сопротивление убедило адмирала в том, что это «те карибы, что едят людей»{354}. Ведь его друзья-аборигены сказали ему, что «каннибалы, так же называвшиеся карибами, порой высаживались к ним и преследовали их по лесам, словно охотники, гнавшиеся за зверями. Каннибалы берут в плен детей, которых они кастрируют так же, как мы кастрируем свиней и куриц, которых мы хотим откормить для стола; а потом, когда они вырастают, они съедают их. Тех, кто постарше, они убивают и разрезают на мелкие кусочки, чтобы съесть; они также едят внутренности и конечности, которые они засаливают. Они не едят женщин… Если они захватывают женщин, они хранят и берегут их, заботятся о них, как мы заботимся о курицах-несушках, овцах, лошадях и других животных. Женщины постарше становятся рабынями… Остров, населенный этими чудовищами [на самом деле полуостров], находится к югу и немного в сторону других островов»{355}.

Так родился новый миф. Следующее поколение испанцев, встречавшее сопротивлявшихся коренных жителей, считало их каннибалами, которых допустимо было брать в рабство. Колумб назвал залив и мыс «де лас Флехас» – «залив стрел»{356}.

Сначала Колумбу было тяжко найти путь среди ветров, несших его с востока. Потом он плыл на северо-восток через Саргассово море, где морской травы было так много, что некоторые из его людей стали думать, что они застрянут. Так или иначе, он поплыл на восток, к Азорским островам. По пути эскадра попала в шторм, и вновь два «прославленных» корабля разделились. Это была худшая погода, в которую они попали с того момента, как они покинули Палос в прошлом году.

14 февраля Колумб написал два письма: одно – Луису де Сантанхелю, казначею и своему главному покровителю, и второе – арагонскому казначею, Габриелю Санчесу. Письмо Сантанхелю описывало, как он за тридцать три дня достиг Индийских островов, как он нашел множество населенных островов, назвав их Сан-Сальвадор, Санта-Мария-де-ла-Консепсьон, Фердинанд, Изабелла, Хуана (Куба) и Эспаньола (Гаити). Возвращаясь, он нашел еще шесть островов, но не материк. Колумб поместил это письмо в бочонок с запиской, что тот, кто найдет это письмо, должен доставить его королю Фердинанду и королеве Изабелле.

Целью этих действий было то, что «если его корабль погибнет во время урагана, монархия узнает о его достижении…»{357} Эта предосторожность оказалась ненужной, поскольку 17 февраля 1493 года «Нинья» достигла гавани Санта-Мария на Азорских островах. Но «Пинта» вместе с Мартином Пинсоном вновь пропала.

Десять человек из команды Колумба сошли на берег Азорских островов в Пепельную среду, чтобы поблагодарить Деву Марию. Они были быстро арестованы Хуаном де Кастанедой, португальским капитаном острова. Адмиралу пришлось попотеть, чтобы добиться их освобождения, поскольку отношения между Португалией и Испанией были натянутыми. Но в конце концов ему это удалось. Он показал португальским представителям власти «с расстояния» свою «грамоту о предоставлении привилегий» от 30 апреля 1492 года{358}. Колумб покинул Азорские острова 20 февраля и 4 марта достиг Лисабона, ближайшего европейского порта{359}. В тот день Колумб писал в постскриптуме своего письма к Сантанхелю, что он остановился в Португалии из-за плохой погоды{360}. Он повторил, что он «достиг Индийских островов за тридцать три дня и вернулся за двадцать восемь»{361}.

Он также написал письмо королю и королеве, сообщая о своем открытии. Оно было почти таким же, как и письмо к Сантанхелю. В нем была любопытная просьба к королю: потребовать от папы сделать его сына Диего (который все еще был пажом инфанта) кардиналом, когда Фердинанд (как предполагал Колумб) напишет Иннокентию VII об открытиях, «ибо и юный Джованни ди Медичи, сын Лоренцо, получил кардинальство в 1489-м, когда ему было лишь четырнадцать…»{362}. Он не отсылал этого письма, пока не достиг Испании. Колумб написал еще несколько писем, рассказывавших о его подвигах: одно своему другу с 1490 года, герцогу Мединасели, другое – Джуанотто Берарди, флорентийскому торговцу из Севильи.

Перед возвращением в Испанию, 6 марта, адмирал встретился с королем Жоаном Португальским в монастыре Санта-Мария-дас-Вертудес в Валле-дель-Параисо, в тридцати милях от Лисабона. Король уехал туда из-за эпидемии чумы в столице. Позднее в Кастилии Колумб, естественно, попал под подозрение из-за этого визита, поскольку Жоан его радостно приветствовал и потом, что довольно предсказуемо, утверждал, что открытые Колумбом новые земли должны принадлежать Португалии, а не Испании, следуя соглашениям между двумя странами{363}. Колумб также встретился с королевой Изабеллой Португальской, которая была испанкой по происхождению и старшей дочерью Фердинанда и Изабеллы, в монастыре Сан-Антонио, на Вила-Франка-де-Зира{364}. Король Жоан предложил адмиралу лошадей, чтобы тот мог добраться до Кастилии по суше, ежели пожелает, но Колумб предпочел идти морем.

После того как Колумб 13 марта отбыл в Испанию, король Жоан тщательно допросил двух португальцев, что ходили в плавание с Колумбом и решили остаться на своей родной земле. Он решил немедленно послать флот под командованием Франсишку де Алмейды искать земли, найденные Колумбом{365}. Один из португальских летописцев, Руй де Пина, писал, что некоторые из придворных Жоана предлагали убить Колумба до того, как он достигнет Испании, чтобы они могли воспользоваться успехом экспедиции{366}.

Новости о возвращении Колумба достигли короля, королевы и двора Испании 9 марта. Миланский торговец, Анибал Дзеннаро, будучи в Барселоне, написал об экспедиции своему брату, который был послом в Милане. Он доложил, что Колумб вернулся, сошел на берег в Лисабоне и написал королю, который призвал его в Барселону{367}.

Текст этот весьма интересен:

«Прошлым августом эти монархи, после просьб некоего Колумбуса, согласились, что он должен взять четыре каравеллы, чтобы отправиться через Великий океан и плыть в западном направлении… пока он не приплывет на Восток{368}, поскольку из-за того, что мир круглый, он так или иначе должен был достичь Востока. Так и случилось. И за тридцать три дня он достиг огромного острова, где жили те, чья кожа была цвета оливок, ходившие нагишом и не желавшие сражаться»{369}.

В конце марта новости распространились повсеместно. Флорентинец Трибальдо де Росси описал открытие Индии в своей «Либро де Конти» – чем-то вроде ранней газеты, предназначенной для доставки информации одному из многих его соотечественников в Севилье{370}.

Монархи покинули Гранаду и Санта-Фе в конце мая 1492 года, во время десятимесячного отсутствия Колумба при дворе. Сначала они направились в Кордову, а потом на север, порой останавливаясь, пока 18 октября не достигли Барселоны, где остались до конца января 1493-го – во многом лишь для того, чтобы курировать дипломатические переговоры по возвращению Руссильона и Серданьи, которые отец Фердинанда, Хуан II, заложил французскому королю Людовику XI в 1460-х годах{371}. Королева тем временем подготавливала свою реформу монастырей, которая в дальнейшем привела к реформации и роспуску излишних для Испании монастырей. Прочла ли Изабелла бестселлер года, «Карсель де Амор» («Тюрьма Любви») Диего де Сан-Педро? Это было бы неудивительно, поскольку книга была посвящена одному из самых близких ее друзей – начальнику королевских пажей (alkaide de los donceles) Диего Фернандесу де Кордова.

В декабре 1492 года Фердинанд подвергся нападению вооруженного ножом убийцы на Пласа-дель-Рей в столице Каталонии. К счастью, король носил тяжелую золотую цепь, которая остановила удар, и он остался жив. Нападавший, явно сумасшедший, Хуан де Канамарес, признался в том, что дьявол велел ему убить короля, поскольку королевство по праву принадлежало ему. Королева «помчалась к мужу» – но не раньше, чем приказала всем военным галерам прибыть в порт, чтобы защитить инфанта. «Созвали целый батальон докторов и хирургов, – писал Мартир, – мы мечемся между страхом и надеждой»{372}. После нескольких дней лихорадки Фердинанд поправился, а убийца умер ужасной смертью, подробности которой скрывали от Изабеллы до самого момента казни{373}. Изабелла написала своему исповеднику Талавере: «Так мы и убедились, что короли тоже смертны»{374}.

В январе 1493 года двое монархов подписали мирный договор с Францией, по которому та возвращала завоеванные провинции Руссильон и Серданью. Взамен монархи согласились позволить французскому королю Карлу VIII пройти в Италию, дабы сразиться с племянником Фердинанда, Ферранте (Фердинанд), королем Неаполя. Фердинанд и Изабелла направились в Перпиньян, дабы присутствовать на праздновании в честь возвращения провинций, хотя Изабелла в длинном письме жаловалась на утомительность столь частых обедов с французскими послами.

В течение всех этих месяцев монархам не было никакого дела до возможных достижений Колумба, и они были столь же равнодушны, когда их ушей достигли известия о страданиях их недавних подданных, упорствующих евреев. Многих из них похитили и продали в рабство корсары, их продавали в тех же портах, откуда они отплывали, в то время как других продавали на рынках рабов в Фесе или Танжере. Немногие вернулись и обратились добровольно{375}.

Однако монархов заинтересовало известие о том, что после смерти папы римского Иннокентия VIII в конце июля 1492 года и его скорого погребения в гробнице, спроектированной Поллайоло, конклав в Риме избрал папой кардинала Борджиа, который принадлежал к той же валенсийской семье, что и Каликст III (его дядя). Борджиа принял папскую тиару как Александр VI, ему был шестьдесят один год. Как говорил Гвиччардини, «его победа получена потому, что он открыто купил многие голоса, частично обещаниями санов и мест»{376}.

Все знали, что Борджиа не окажется «святым папой римским», чье появление в 1493 году предрекали мечтатели, – человеком, который станет не гнаться за властью, а будет заботиться о благополучии душ. Да, он был развратником, гедонистом, светским и весьма очаровательным человеком, непростительно чувственным женолюбцем, он покровительствовал своей семье, в том числе своему сыну-убийце Чезаре, – но он являлся наполовину испанцем, что было на руку Фердинанду и Изабелле. Петер Мартир довольно грубо прокомментировал это, сказав, что если Борджиа сделал своего старшего сына герцогом Гандиа, будучи всего лишь кардиналом, то теперь он его точно возведет в короли{377}. Он писал, что хотя Александр VI и испанец, монархам очень не по душе его «лукавство, непристойность и амбициозность по отношению к своим детям»{378}.

Но, несмотря на это, монархам было на руку то, что Александр был папой: основным языком в Риме теперь был валенсийский, и так оставалось во время его правления{379}. Фердинанд, которому Борджиа нравился, был не из тех, кто будет спорить с кем-либо из-за моральных убеждений. Как вице-канцлер папы Сикста IV, Борджиа влиял на то, чтобы политика Рима шла на пользу Фердинанду и Изабелле с тех самых пор, как он посетил Испанию, будучи папским представителем в 1472 году, надеясь заручиться активной поддержкой Испании против турок. Это Борджиа убедил юного кардинала Мендосу встать на сторону Фердинанда и Изабеллы в 1472 году и предать короля Энрике. Он издал буллу, позволившую этим троюродным брату и сестре пожениться, и он разрешил Фердинанду взять главенство в ордене Сант-Яго в 1472 году после смерти Родриго Манрике. Также, по мнению флорентийского историка Франческо Гвиччардини, Александр обладал завидной хитростью и дальновидностью, прекрасной рассудительностью, великолепной способностью убеждать людей, а также невероятной сноровкой и внимательностью к важным делам. Правда, Гвиччардини считал, что эти качества перевешивались его «непристойным поведением, нечестностью, бесстыдностью, богохульной склонностью ко лжи, непочтительностью, безудержной и ненасытной амбициозностью, более чем варварской жестокостью и пламенным желанием возвеличить своих бесчисленных детей»{380}. Историк Инфессура заметил, что сразу после того, как Борджиа стал папой, он раздал свои богатства небогатым кардиналам, что проголосовали за него, и лидером которых был Асканио Сфорца{381}.

Монархи послали поздравительное письмо Колумбу, когда тот был на пути в Барселону. Они были довольны тем, что «Господь позволил вам закончить так же хорошо, как и начать, дабы вы послужили и Ему, и нам, и королевства наши получат великие блага»{382}. Они попросили Колумба поспешить в Барселону и называли его всеми титулами, что он попросил, – адмирал Океана, вице-король и губернатор Индии.

Но сначала Колумб направился в Палос, а потом в Севилью, где его радостно встречали на улицах. Среди встречавших был юный Бартоломе де Лас Касас, будущий историк, поборник справедливости и апостол Индии. Потом он с триумфом вернулся в Барселону, пройдя через Кордову, Мурсию, Валенсию и Таррагону. При нем еще были семь оставшихся в живых индейцев, которых он собирался показать в Барселоне{383}.

Мартин Алонсо Пинсон также прибыл в Испанию на «Пинте», в город Байона, что в Галисии, недалеко от Виго, за пару дней до того, как Колумб достиг Севильи. Он был готов устроить Колумбу проблемы, опровергнув его историю; к тому же он вполне мог бы заявить, что он первым достиг Европы по возвращении из Нового Света. Он написал монархам о том, что нашел материк (Китай?), а также острова, в то время как Колумб считал, что он нашел лишь острова. Но Пинсон умер, как только достиг Севильи, – возможно, от сифилиса; монархи же в любом случае были рады видеть своего адмирала. Все же, сложись ситуация иначе, Америка, возможно, называлась бы Пинсония.

Колумб явился в Барселону примерно 21 апреля. Лас Касас сказал, что улицы были полны народу, что монархи принимали Колумба как героя, позволив ему ехать вместе с ними в процессии. Он добавил, что внешность адмирала была похожа на внешность сенаторов древней Римской империи{384}. Петер Мартир, который там присутствовал, написал, что «Колумб был принят с почестями королем и королевой, ему было позволено сидеть в их присутствии, что было знаком великой почести и любви среди испанцев». Он также добавил, что он был «как один из тех, кого древние величали богами»{385}. Картограф Хайме Ферре, который также был там, уподоблял адмирала апостолу, который сделал для Запада то же, что и святой Фома для Индии{386}. В королевской часовне распевали «Te Deum», и Лас Касас говорил, что «королевские глаза были полны слез», когда оба монарха вдохновенно преклонили колена{387}. Изабелла получила в подарок от Колумба хутий – маленьких крысообразных зверьков с Карибских островов, перцы чили, сладкий картофель, обезьянок, попугаев, некоторое количество золота и шесть человек, носивших золотые кольца в носу и серьги, «чья кожа была не белой, а цвета айвы»{388}. Этих туземцев тайно крестили, королевская семья была их крестными родителями, а один из них, «Хуан Кастильский», стал пажом – но, к сожалению, «Господь вскоре призвал его к себе».

Все эти события произошли в Салон-дель-Тинель, в тронном зале королевского дворца, на том месте, которое сейчас известно как Пласа-дель-Рей и где так недавно была попытка покушения на жизнь Фердинанда. Зал был сооружен Гильермо Карбонелем в середине XIV века и так и не изменился с тех пор. Первооткрыватель Америки наверняка видел эти диковинные готические фрески на стенах. Когда монархи отсутствовали, этот дворец уже использовался инквизицией{389}.

Копия письма Колумба Габриэлю Санчесу была опубликована Педро Поссе в Барселоне несколькими днями позже. Версия на латыни, переведенная Леандро дель Коско, вскоре появилась в Риме и была отпечатана не меньше восьми раз в 1493 году (три раза в Барселоне, три раза в Париже, один раз в Антверпене и один раз в Базеле){390}. Столь широкое распространение письма не было бы, конечно, возможно, если бы не изобретение печатного станка, которое в следующем поколении помогло повсюду возбудить интерес к географическому открытию.

Во всех своих письмах того времени Колумб говорил о даре Господа Кастилии. Как славно, что столь чудесный подарок находится так близко к Канарам! Как хорошо приняли индейцы христианскую веру!{391} Колумб написал, что он слышал повсюду на Кубе пение соловьев. Он говорил, что на Эспаньоле у людей нет религии, но они верят, что наверху есть нечто божественное и могущественное{392}. Он не нашел чудовищ, но видел хороших людей и все они говорили на одном языке, что было бы полезно при обращении их в христианство. Он докладывал, что оставил там мощную крепость, Навидад, и завладел большим городком, где сумел установить хорошие отношения с местным королем{393}. Что это был за город – говорилось весьма смутно. Он также рассказывал о карибах, которые плавали на каноэ, круша все на своем пути, а также удовлетворяя женщин «Матитино» – скорее всего, острова Мартиники, который он в тот год ни разу не видел и не посещал.

Колумб заключал, что в результате своих открытий он сможет дать их высочествам столько золота, сколько им нужно, «если они окажут мне одну небольшую милость». Также:

«Я дам им столько пряностей и хлопка, сколько они смогут пожелать, и привезу им огромный груз мастики (как с Хиоса), если так пожелают их высочества. Я также привезу столько алоэ, сколько они попросят, и много рабов, которых возьму из идолопоклонников. Я также уверен, что нашел ревень и корицу. Таким образом Господь, Наш Владыка, дарит тем, кто идет по пути Его, победу над теми трудностями, что кажутся невозможными… И да возрадуются все христиане тому, что наш Спаситель подарил нашим блистательным королю и королеве и их королевствам триумф. Они должны возликовать и торжественно благодарить Святую Троицу многочисленными торжественными молитвами за предстоящий великий подвиг обращения множества людей в нашу веру, и за те блага, которые это принесет не только Испании, но и всем христианам»{394}.

Колумб, конечно, думал, что он побывал в Азии. Но наиболее сообразительные из итальянских комментаторов немедленно предположили, что его открытия были сделаны в совершенно другой части земного шара: он принес имя Христа на острова антиподов, «которые, как мы думали, даже не существуют». Кто-то во Флоренции говорил об открытых землях как о «другом мире, противоположном нашему»{395}. Это было следствием идеи, широко распространенной среди итальянских гуманистов 1490-х. Церковный писатель V века Макробий предполагал в комментариях к Цицерону, что «материк антиподов может существовать как в Северном, так и в Южном полушариях». Его работы были недавно изданы. В то же время энциклопедист V века, Марциан Капелла из Северной Африки, предполагал то же самое в своей любопытной аллегорической новелле «De Nuptis Mercurii et Philologia», теперь так же доступной; космограф Пьер Д’Айи предполагал, что земли антиподов могут быть продолжением известной суши.

Петер Мартир в Испании также писал, что Колумб был «на Антиподах»: «Вернулся с западных Антипод Колумб из Лигурии, что едва смог выпросить у моих повелителей три корабля для путешествия, так как принимали они его россказни за выдумки». Поскольку «Антиподы» подразумевают находящееся что-то прямо напротив, было бы трудно найти «западные Антиподы»!

Мартир также говорил, что Колумб побывал в «неизвестных местах», то есть он не считал, что это точно была Азия{396}. Он написал в сентябре своему бывшему покровителю, графу Тендилье и архиепископу Талавере, без чьего совета (льстиво, добавлял он, хотя это было не так) Колумб не сделал бы всего этого: «Воспряньте духом, мудрецы, и услышьте о новом открытии! Помните, ибо это ваш долг, что Колумб из Лигурии путешествовал по новому полушарию западных антиподов»{397}. Месяцем позже он писал уже более должным образом архиепископу Браги в Португалии о том, что Колумб вряд ли нашел Индию. «Я не отрицаю это полностью, хотя размер земного шара подразумевает, что это нечто иное»{398}. В письме кардиналу Асканио Сфорца от 1 ноября 1493 года{399}, говоря о тех местах, где был Колумб, Мартир использовал более точное обозначение «нового мира» – novi orbis.

Сам адмирал в своем письме Луису де Сантанхелю говорил о том, что «за тридцать три дня я достиг Индий». В том же письме он писал, что «шел через Индии острова с флотом, что дали мне блистательные король и королева, наши повелители»{400}. Почему не «Индия» – в единственном числе? Потому что, скорее всего, Колумб хотел «избежать разрушения образа, сложившегося в представлении тех, кто остался дома»{401}, и Фернандо Колон, смышленый сын адмирала, подумал, что он использовал эту фразу, поскольку «это были земли в восточной части Индии, за Гангом, куда ни один географ не ступал…»{402}.

Колумб продолжал считать, что это были Индийские острова, и никто не пытался это оспорить. Но он, конечно же, обнаружил нечто другое. Фердинанд и Изабелла, так же, как и двор, знали, что случилось. Вскоре они начали действовать так, как хотел бы и Петер Мартир.

Глава 8 «Они любят своих соседей, как самих себя»

Таино миролюбивы и лишены алчности… И любят своих соседей, как самих себя.

Колумб о туземцах Эспаньолы, 1492 год

Два континента, ныне известных как Америка, как и многие острова, окружавшие их и «открытые» Колумбом, первыми заселили азиатские племена, которые еще за 15 тысяч лет до нашей эры достигли нынешней Аляски по ледяному перешейку, что соединяла ее с Сибирью{403}. Там, где сейчас находится Берингов пролив, до самого конца Ледникового периода, примерно за 8000 лет до н. э., моря еще не было.

Эти азиатские племена, похоже, кочевали группами примерно по пятьдесят человек, что характерно для людей, для которых охота была основным способом выживания. Возможно, они впервые направились на восток в поисках животных, например мамонтов – ровно так же, как Колумб направился на запад в поисках сокровищ и пряностей.

Физически эти люди были похожи на монголов или татар. Возможно, некоторые из них выглядели как японские айны. Однако женщина, чей скелет был найден возле Мехико в 2002 году, имела более вытянутый череп – скорее европейский, чем азиатский. Археологи много лет будут биться над этой загадкой. В любом случае множество азиатов медленно кочевали по Америкам.

Новые мужчины и женщины все прибывали из Азии, пока исчезновение льда на Беринговом проливе не сделало переправу сложной. Но даже тогда это не остановило миграцию: например эскимосы не жили в местах своего нынешнего обитания до 100 года до н. э. Некоторые из этих странников, возможно, достигли Мексики примерно за 10 000 лет до н. э.

В конце концов здесь появились некоторые «оседлые» культурные центры: в долине Мехико, на Юкатане и в Перу. Все это стало возможным благодаря открытию земледелия. Это было последствием вымирания больших млекопитающих, охота за которыми скорее всего и привела человека в Америку.

В Мексике земледелие появилось за 5000 лет до н. э. – наверняка после того, как одно из племен обнаружило, что посадка семян может обеспечить регулярное производство зерна. Это первое поле было кукурузным (маисовым), что естественно для Мексики, и стало вкладом Северной Америки в благосостояние мира. Даже через 2000 лет с начала нашей эры кукуруза составляет половину продовольствия Мексики. Кукурузу вскоре стали выращивать на террасах. Другими растениями старой Мексики стали авокадо, бобы и перец чили, хотя дикие фрукты, рыбная ловля и охота также поставляли важную часть рациона. Гончарное дело появилось вскоре после 5000 года до н. э., а хлопок стал использоваться для изготовления ткани примерно за 3000 лет до н. э.

Эти события произошли гораздо позже, чем в Старом Свете (сажать семена ради получения урожая стали на Ближнем Востоке за 10 000 лет до начала нашей эры или даже ранее). Так же земледелие здесь не сопровождалось одомашниванием скота, как в Азии. Примитивные американские собаки оставались объектом охоты. Лошади изначально водились в Америках, но вымерли за 8000 лет до н. э. На обоих американских континентах не было вьючных животных – за исключением отчасти лам в Перу, пока европейцы не завезли других вьючных животных.

Как и в Азии, появление земледелия в Америках привело к концентрации населения в городах. Появились организованные религии, сложные политические системы и, как минимум, в месте, ныне известном как Месоамерика (Центральная Америка и Мексика), – торговля. Среди первых объектов торговли в Мексике был красивый твердый черный камень – обсидиан, который сыграл такую же роль и в древней Месопотамии.

Когда Колумб и его испанские друзья достигли Карибских островов в сентябре 1492 года, они нашли на Багамских островах (тогда известных как Лукаянские) людей, называвшихся таино. Люди этого народа жили на острове, который Колумб назвал Эспаньола и который местные жители именовали Гаити или Кискейя (что обозначало «не бывает больше»); на Кубе, которая сохранила свое изначальное название; на Пуэрто-Рико, который тогда был известен как Борикен; на Ямайке (слово, обозначающее «земля дерева и воды»); на севере Малых Антильских островов.

Таино иногда называют араваками, но это неверное наименование: племя с этим именем действительно существовало, но они жили в Гвиане и на острове Тринидад. Слово «таино» обозначало на языке этих людей «хороший», и некоторые таино использовали это слово, чтобы убедить Колумба в том, что они не есть плохие «карибы»{404}.

На Малых Антильских островах, к югу от Гуадалупе, испанцы, как мы знаем, столкнулись с менее развитыми, но более агрессивными аборигенами – карибами.

Все жители Карибских островов изначально прибыли на каноэ из Южной Америки по цепочке островов, известной как Антильские или Вест-Индские острова, через Тринидад и Тобаго. Ветра в этом регионе благоприятствуют путешествиям с юга на север и с востока на запад. Сильное течение реки Ориноко, возможно, приносили людей к Вест-Индским островам. С северо-востока весь год дул пассат. Таино же, в свою очередь, настаивали на том, что все жители появились из таинственных магических пещер Эспаньолы.

На дальнем западе Кубы, за Пинар-дель-Рио, испанцы нашли другой народ – гуанахатибибов, также известных как сибонеи, о которых мало что известно кроме того, что они так и остались кочевниками. Это были дикари, жившие в пещерах, не строившие поселений и не знавших политики; они ели черепах, рыбу и птиц{405}. Возможно, это были ранние поселенцы, оттесненные на запад таино, когда те пришли на Малые Антильские острова; но вскоре они исчезли – еще на заре испанской оккупации. Таино последовали за ними, хотя кровь некоторых из них (и даже кровь обоих народов) течет в жилах как белых, так и чернокожих обитателей-иммигрантов Эспаньолы, Пуэрто-Рико и Кубы, особенно в некоторых пуэбло Кубы возле Баямо и кубинских аристократических семьях (особенно Ресио); некоторые карибы также живут в резервации на острове, известном ныне как Доминика. Некоторые слова языка таино мелькают в испанском и даже в английском языке (гамак, каноэ, ураган, саванна, каннибал, барбекю и, конечно же, касик – вождь).

Между таино и материковой цивилизацией было мало контактов. Пролив между Кубой и Юкатаном шириной чуть больше 120 миль, но течение не позволяло существовать здесь регулярному сообщению, хотя у майя и были достаточно хорошие суда, способные пересекать моря. Острова Тобаго и Гренада лежат примерно в шестидесяти милях от материка, но подобное расстояние легко можно преодолеть на каноэ, и даже сотня миль от Сан-Висенте до Гуадалупе не представляет трудностей.

Люди Месоамерики были гораздо более развиты, чем таино, но в их легендах и записях (что были собраны после испанского завоевания) нет ни слова о путешествиях на восток – кроме упоминания о том, что один из богов, в которого верили древние мексиканцы, Кетцалькоатль, исчез в Мексиканском заливе на плоту из змей.

Связь между Месоамерикой и Карибскими островами существовала, но была ограниченной. На мексиканском острове Косумель испанцы Кортеса нашли женщину с Ямайки, потерпевшую кораблекрушение{406}. Горизонтальный мексиканский барабан тепонацтль знали на Кубе, когда Колумб в 1492 году достиг этого острова. Сам же Колумб заявлял, что на Кубе нашел кольцо для носа, сделанное из серебра, – которое, если это являлось правдой, должно было быть создано в Мичоакане, единственном ближайшем центре обработки серебра в Мексике{407}. Позднее первый испанский губернатор Кубы, Диего Веласкес де Куэльяр, написал испанскому королю в 1514 году, что люди этого острова рассказали ему о том, что индейцы пришли через море с суши на расстоянии пяти-шести дней плавания на каноэ{408}. Эти люди могли приплыть с Юкатана или из Мексики{409}. Через пару веков, возможно, и таино, если бы их не трогали (это всего лишь предположение) могли бы освоить проливы и начать торговлю с Юкатаном. Но тогда, возможно, их так же легко, как испанцы, завоевали бы мексиканцы.

Ученые все никак не могут решить, сколько же было изначально коренных американцев: то ли в контакт с европейцами на островах вошли восемь миллионов таино{410}, то ли всего двести тысяч{411}. Историк, пропагандист, святой и проповедник Бартоломео де Лас Касас выдвинул экстравагантное предположение, что три миллиона индейцев умерли в промежутке между 1494 и 1508 годами, а в 1519 году доминиканцы заявили, что Бартоломео Колумб, брат адмирала, предположил, что на Эспаньоле было в 1494-м миллион и сто тысяч индейцев{412}. Гораздо более вероятны куда меньшие цифры. Большинство исследователей сходятся на том, что в 1510 году на острове жили примерно 35 тысяч человек{413}. Есть очень много документов о первых годах Сан-Доминго, но никакой тревоги по поводу снижения численности населения не было до 1511 года. Испанцы не испытывали особой любви к туземцам – но и не были столь равнодушны, чтобы не заметить 99-процентное снижение письменности населения по сравнению с 1493 годом, когда прибыли первые поселенцы. В 1499 году Колумб все еще считал возможным экспортировать с острова 4000 рабов в год. Так что предположим, что на Эспаньоле было от 40 000 до 100 000 человек, и еще 100 000 жили на Пуэрто-Рико, Ямайке, Кубе и на других Карибских островах{414}.

Эти люди жили в больших деревнях по 1000–2000 человек. Колумб говорил королю и королеве Испании, что таино были менее цивилизованны, чем японцы и китайцы. Это было правдой, хотя знания адмирала о жителях Востока были минимальны. В каждой деревне имелся свой вождь – или касик, если использовать их язык. Дома таино, достаточно большие, чтобы вместить в себя несколько семей, были сделаны из дерева и соломы, с земляными или глиняными полами, как в современных кубинских бохио, хотя они и меньше. Дома обычно были в беспорядке расположены вокруг центральной площади. Дом вождя был гораздо больше остальных. Вожди хранили излишки еды в специальных сараях. Предводителями могли быть как мужчины, так и женщины, что шло вразрез с обычной патриархальной иерархией примитивных племен. Предки всегда считались по материнской линии, несмотря на полигамию{415}. Таким образом, роль женщин на Карибах была гораздо выше, чем у других народов, цивилизованных или нет. Внутри этих домов находились гамаки из хлопка, в которых люди спали. Слово hamaca было обычным для подобных вещей в Южной Америке (хлопок был одним из растений, которое можно было найти по обе стороны Атлантики до путешествий Колумба). На стенах висели корзины. Касики усаживали посетителей на резные деревянные стулья (duho) – так они принимали конверсо, Луиса де Тореса и Родриго де Хереса во время первого путешествия Колумба. Таино хорошо работали по дереву (и не только – иногда как подвески носились резные черепа). Королева Эспаньолы послала четырнадцать таких стульев брату Колумба в 1494 году, и он сам послал несколько стульев из эбенового дерева, дабы Петер Мартир восхитился ими. Вождей транспортировали куда-либо в гамаках, если они направлялись в путешествие по суше. Несколько деревень составляли округ, а несколько округов составляли регион. Регионом правил верховный касик. Однако в его руках не было власти над жизнью и смертью людей, живших в деревнях, – эта власть была в руках вождей деревень. Наглядный принцип приоритетности низшего звена в принятии решений, который бы неплохо усвоить и нам.

Имена некоторых именитых царьков Эспаньолы дошли до нас через испанские летописи. Был Каонабо, правивший холмистым королевством в центре острова, известного испанцам как Ла-Магуана, а индейцам – как Сибао, предполагаемое место золотых копей, которые Колумб искал без устали. Этот касик был женат на Анакаоне, сестре Бехечио, правившего на западе. Также была Каяка, старая королева, державшая власть на востоке. Последней важной венценосной персоной был Гуарионекс, правивший большой и плодородной долиной на севере острова. Каждому из них подчинялись еще семьдесят-восемьдесят касиков, из которых Гуаканагари, дружественный к христианам, правил той землей, где Колумб основал Навидад и который, по его собственным словам, пытался защитить людей на своей земле. В итоге его ненавидели все остальные касики – в особенности Каонабо и Бехечио, каждый из которых украл у него по жене. У всех этих монархов и вождей власть передавалась по наследству, как и в Европе.

Один из друзей Колумба, отшельник-иеронимит, отец Рамон Пане, сопровождавший его в путешествии на Эспаньолу в 1493 году, написал о религии этих людей. Было два главных божества или земи: Юкаху, бог соленой воды и кассавы, и Атабей, его мать, богиня пресной воды и плодородия. Были и другие боги меньшей значимости. Их изображения делались из дерева, глины или кости, и вожди хранили копии этих статуэток в специальных домах, что служили примитивными храмами, охраняемыми жрецами, – которые, как ни странно, не являлись отдельным классом. Шаманы или лекари, чьей задачей было исцеление больных, в своих церемониях использовали этих земи.

Каждый год проводились празднества в честь касиков, на которых были танцы и игра на барабанах, а через весь город шла процессия. Музыка и танцы всегда сопровождали друг друга. И мужчины, и женщины таино играли каучуковым мячом (раздельно). Проводились эти игры на специальных площадках, где различные регионы и деревни соревновались друг с другом. Возможно, это было еще одним признаком связи с материком – в Месоамерике также играли в мяч на специальных огороженных площадках.

Общество таино делилось на два класса, низшим из которых были работники, у которых было не так много прав. Однако рабов не было – фактически уникальное явление. Однако Лас Касас, знавший Кубу, писал, что сибонеи были «простым и кротким народом, с которыми обращались как с рабами»{416}.

У таино были некоторые познания в металлургии, поскольку они находили в реке золото и ковали из него блюда. Они не умели плавить металл, но они торговали с людьми северного берега Южной Америки, где это искусство было известно и помогало получить более дешевое золото с примесью меди (гуанин), которое носилось вождями как украшения. Эти таино разжигали костер с помощью деревянного огневого сверла, они знали гончарное дело и могли делать одежду из хлопка.

Обычно мужчины ходили нагишом, порой прикрываясь хлопковой набедренной повязкой, в то время как женщины носили юбки из хлопка и, если они не были замужем, повязки на волосах. Вожди любили носить головные украшения из перьев, часто довольно сложные, так же, как и в остальной Америке до прибытия Колумба.

Таино создали удачный вид земледелия, главной характеристикой которого была земляная куча (conuco) в три фута высотой и диаметром в девять футов, на которой выращивались корнеплоды. Единственным инструментом была палка-копалка. На главном поле выращивалась кассава или юкка (casaba manioc), потом шел сладкий картофель (batata). Из первого растения делалась мука, из которой пекли пресный плоский хлеб, который можно было долго хранить. Колумб называл юкку «их жизнью»{417}. И он был прав. Сладкий картофель ели как овощ. Маис также выращивался здесь в небольших количествах, но хлеб, сделанный из него, хранился недолго.

Кроме того, в рационе были ананасы, арахис, тыквы, перец и бобы, а еще табак. Последнее растение курили в форме сигар для удовольствия – привычка, которую испанцы быстро переняли. Однако у таино не было алкоголя. Они рыбачили с помощью сетей. Они ели игуан, попугаев и хутий – ныне вымерших крысообразных вредителей, несколько из которых, как мы помним, были подарены Колумбом королеве. Черепах держали в мелководных загонах. Микеле Кунео, генуэзец, являвшийся одним из самых наблюдательных спутников Колумба в 1493 году, описал их как «необыкновенно больших, просто огромных»{418}. Домашних животных не было, имелись лишь маленькие собаки, которые не лаяли. Их содержали, как питомцев, и ели. Таино использовали каноэ и ради торговли выходили в море гораздо чаще, чем нынешние обитатели Карибских островов. Эти каноэ выдалбливались из деревьев, часто из сейбы, с помощью каменных инструментов. Зачастую они были хорошо вырезаны и украшены. У таино были весла, но не было парусов. Как считал Колумб, некоторые из этих каноэ могли перевозить до 150 человек{419}.

Эти индейцы не хотели войны. Колумб описал их как «дружелюбных и не знавших алчности». «Они любят своих соседей так же, как любят самих себя, – писал он. – У них сладчайшие речи в мире». Но даже не будь испанцев, таино, скорее всего, приближались к концу своего свободного существования, поскольку на них постоянно нападали карибские разбойники с востока, которые крали девушек, чтобы обзавестись невестами. Чтобы отбиться от подобных нападений, таино разрисовывались красным и прикрепляли к своим головам изображения богов. Они сражались с помощью палок, луков и стрел, а также копий.

Однако, хотя они и были довольно крепки здоровьем, таино страдали от эндемического сифилиса. Древние легенды таино говорили о легендарном пловце, направившемся в Южную Африку на поиски лекарства от этого недуга{420}. Существовало несколько языков таино, так что те, кто жил на севере Эспаньолы, говорили иначе, чем жители юга.

Главными островами врагов таино, карибов, были Гуадалупе и Мартиника. Эти люди, о которых почти ничего не было известно, несправедливо дали свое имя региону и морю. Мужчины и женщины карибов, судя по всему, жили в отдельных домах, как в старомодных школах-интернатах. У них были такие же поля, как у таино, и они делали своеобразное вино из ананасов{421}. Они также разводили уток, чего таино не делали. Они нападали на другие острова в поисках жен, но, как и таино, вели торговлю с севером Южной Америки. Их главным оружием были лук и стрелы. Они ели части тел воинов, которых захватывали, – не для удовольствия, а чтобы стать доблестными. Их языком был аравак – южноамериканский язык, отличающийся от языка таино.

До прихода карибов на Гуадалупе и Мартинику на этих островах жил народ игнерис. Карибы их захватили и ассимилировали.

Испанцы называли всех, кто противостоял им и кто не желал принять христианство, карибами, однако тут они несколько запутались, поскольку к северу от Гуадалупе карибов не было.

По разнообразным причинам, которые будут обсуждаться позднее, эти люди Карибских островов, как и те, что жили на Канарах, исчезли. Поэтому и невозможно узнать, какими они были на самом деле. Они живут лишь в истории, и лишь в истории они хорошо сохранились. Однако святыми они не были. Если бы не испанское вторжение, карибы в итоге уничтожили бы таино – так же, как таино уничтожили сибонеев. Некоторые описывали Карибы как рай. Но в этом раю существовала жестокость…

Глава 9 «Мы признаем за вами право владения землями и островами, открытыми вами»

Также мы признаем за вами и вашими наследниками право владения островами и землями, открытыми вами… со всеми правами, привилегиями и неприкосновенностями.

Папа римский Александр IV – католическим королям, 1493 год

Жуан, король Португалии, довольно быстро оправился от потери, которую понес вследствие слишком нелюбезного своего обращения с Колумбом в 1485 и 1488 годах. Аллегретто Аллегретти, сенатор Сиены и историк, не сумел его утешить, когда написал королю, что Америка – просто еще один из Канарских островов{422}. 5 апреля 1493 года, еще до того, как Колумб достиг Барселоны, Жуан отправил в Испанию Руя де Санде, главу магистрата Торрес-Ведрас, маленького городка, где выращивался виноград и где португальский королевский двор проводил Пасху. Он собирался сказать королеве Изабелле и королю Фердинанду, что после разговора с Колумбом в Лисабоне он считает земли, открытые им, принадлежащими Португалии. Все действующие договоренности также подкрепляли его мнение. Он, как мы знаем, послал судно на запад, как только услышал о достижениях Колумба, и, если верить некоторым ученым-фантастам, корабль прибыл обратно, обнаружив Бразилию{423}.

Фердинанд и Изабелла также отправили посла в Лисабон. Это был Лопе де Эррера, который должен был сообщить, что испанские монархи хотели бы встретиться и обсудить с португальцами все возможные проблемы, которые могут возникнуть из-за открытий Колумба. Он также должен был упомянуть, что испанская корона предпримет карательные меры ко всем, кто направится к Индийским островам без их разрешения, – ровно по такой же причине испанцы не имели ничего против монополизации пути до Эль-Мины на Золотом Берегу и по всей Африке португальцами после соглашения в Алькасовасе{424}. Лопе де Эррера должен был сообщить Лиссабону, что португальцам нечего делать на этих новых Индийских островах, открытых Колумбом и принадлежащих Испании{425}.

Эта просьба была разумной, так как в конце апреля новый герцог Медина Сидония, Хуан де Гусман (старый герцог Энрике, который с неохотой помогал Колумбу, умер летом 1492 года), проинформировал монархов о том, что король Жуан намерен послать Франсишку де Алмейда с несколькими кораблями посмотреть на открытия Колумба. В ответ на это монархи 5 мая попросили герцога направить свои каравеллы на юг Испании, чтобы помешать португальцам совершить задуманное{426}. Королевская армада из Бискайи (шесть кораблей с экипажами почти в девять сотен человек) под командованием баска Иньиго де Артиета{427} также прибыла к побережью Кадиса{428} – другим заданием де Артиета было эскортирование несчастного короля Боабдила в Африку{429}. Обо всех этих передвижениях вскоре стало известно в Лисабоне благодаря сети португальских шпионов в Севилье{430}.

Мудрые испанские монархи поддерживали связь и с папой. Испанский агент в Риме, Бернардино де Карвахаль, был племянником кардинала Хуана Карвахаля, который являлся одним из самых трудолюбивых римских посланников, особенно в Центральной Европе. На его гробнице начертано: «Hic anima Petrus pectore Caesar erat» («Душою Петр, отвагой Цезарь»). Бернардино, человек не столь великий, имел огромные возможности. Карвахали прибыли из Пласенсии, что в Эстремадуре, и имели связи с имевшими влияние семьями этого региона – например с Бехарано, Орельяно и Монрой. Бернардино Карвахаля попросили сказать папе, что если обнаруженные Колумбом острова окажутся на той же широте, что и Канары, то они будут принадлежать Испании. Но что, если это окажутся таинственные «Антилы» или «Атлантида», о которых так много судачили старые моряки? По легенде, эти острова принадлежат Португалии. Где можно было бы провести границу между португальскими и испанскими интересами? Сам Колумб предлагал сделать границу в сотне лиг на запад от Азорских островов, где, как ему показалось, он почувствовал изменение в климате. За этой линией, как должен был заявить Карвахаль, начиналась испанская территория{431}.

Карвахаль и Диего Лопес де Аро, посол Фердинанда и Изабеллы в Риме, находились с папой в Ватикане. Лопес де Аро, мелкий поэт из великой семьи, за глаза критиковал то, что папа поддерживает войну в Италии, закрывает глаза на коррупцию в курии, что он укрывает конверсо, которые на самом деле были евреями{432}, а также осуждал его за симонию. Карвахаль должен был настаивать на том, что волей Господа Канары принадлежат Испании, как и «многие другие [острова] Индии, о которых до нынешнего времени ничего не было известно, и ожидается, что скоро их население будет обращено в христианскую веру людьми, которых туда послали монархи. А для этого, в свою очередь, необходима папская булла, подтверждающая то, что Индийские острова принадлежат им. Они также просят папского разрешения на то, чтобы выручка с папских индульгенций, которая ранее должна была идти на финансирование войны с Гранадой, пошла на обращение новых подданных»{433}.

Папа Александр, хотя уже и утративший вкус к жизни, был взволнован новостями об экспедиции Колумба, «узрев, что столь широкие врата в море открылись, и видя, что мир, который был сокрыт от них, полон бесконечным количеством народов, которые многие века были сокрыты, и он надеялся на то, что империя Христа увеличится»{434}. 3 мая 1493 года он издал папское бреве, которое на следующий день стало буллой «Inter Caetera Divinae». Сим он передавал все земли, обнаруженные Колумбом, правителям Кастилии, если монархи будут насаждать там христианство и если острова эти не заняты другими христианами – португальцами. Так испанцы получили те же права, что и Португалия по отношению к Африке. Возможно, на скорость принятия решения повлияло некоторое количество испанского золота, часть которого была привезена Колумбом и передана монархам в Барселоне. Рассказывают, что первое золото, привезенное в Рим из Америки, было использовано для украшения панелей в Санта-Мария-Маджоре, и ничего чудеснее этого рода в Риме не было{435}.

Также папа Александр детально описал права Испании и остановился на том, как «эти новые варварские племена» должно обратить в христианство. Он с энтузиазмом говорил о победе Фердинанда и Изабеллы над маврами (los saracenos) и о необходимости распространять христианство (el Imperio Cristiano). Он также писал:

«Наш дорогой сын Колумб, не без великого труда, подвергаясь опасности и не поскупившись на богатства, с кораблями и людьми, подходящими для подобной миссии, искал дальние и неизвестные земли в морях, куда никто ранее не плавал.

Принимая во внимание все вышеперечисленное, а также распространение католической веры, что естественно для католических королей и принцев, вы [Фердинанд и Изабелла] решили, следуя заветам своих предков, великолепных королей, оставшихся в нашей памяти, отдать нам земли и острова и их обитателей и тех, кто живет на них, и обратить их с Божией милостью в католическую веру… так же, как короли Португалии обнаружили и получили в свое владение такие части Африки, как Гвинея, Эль-Мина на Золотом Берегу и другие острова… так же мы признаем за вами и вашими наследниками право владения островами и землями, открытыми вами… со всеми правами, привилегиями и льготами»{436}.

Стоит упомянуть, что данные права давались лишь Кастилии. У Арагона их не было. Подобное обстоятельство не тревожило короля Фердинанда, так как он собирался править в Кастилии всю свою жизнь.

Возможно, из-за того, что некоторые из этих заявлений казались смутными, и, возможно, после намеков Карвахаля папа добавил 4 мая другое заявление, в котором были выпущены все упоминания о Португалии и включены похвалы Колумбу. Александр также объявил, что «мы отдаем и признаем право владения всеми землями и островами, которые были открыты и будут открыты на юге и западе, проводя от Арктического полюса, что на севере, до Антарктического полюса на юге, границу, что лежит на расстоянии сотни лиг от Азорских островов и Зеленого Мыса»{437}.

Эти заявления даровали Фердинанду и Изабелле приоритет по отношению к территориям, обнаруженным их адмиралом. «Как ныне на открытия даются патенты, а на литературные произведения – авторское право, – писал один историк Рима, – так и папская булла, санкционированная церковью, не давала отнять у открывателя потом и кровью полученные плоды открытий»{438}.

Это решение, как говорил кастильский судья Алонсо де Суасо поколением позже, «разделило мир надвое, словно апельсин, между королем Португалии и монархами Испании». Не будь папа испанцем, имей Португалия более хорошего представителя в Риме, решение могло бы быть другим.

Но что папа хотел получить за подобный дар? Ожидал ли он организации миссий – или же Фердинанд и Изабелла должны были иметь «полную свободу юрисдикции и полномочий»? К тому же можно было утверждать, что и сделал впоследствии Магеллан, что данное решение разделило не только Западное полушарие, но также могло считаться разделением между Испанией и Португалией всего Восточного полушария. Таким образом, Острова Пряностей и Молуккские острова, ставшие Ост-Индским архипелагом, также находились в той части земного шара, что принадлежала испанцам{439}.

Король Жуан Португальский сделал вид, что не знал об этих уступках папы, и попытался договориться напрямую с Фердинандом и Изабеллой. Однако Кастилии было пока не до того – Корона всячески воодушевляла Колумба на повторное путешествие к новым Индийским островам.

После того как он продемонстрировал свои сокровища и пленников, а также рассказал, что оставил испанских колонистов в своей «крепости», адмирал вернулся из Барселоны в Севилью, взяв с собой «жалованную грамоту» от 23 мая, в которой говорилось, что никто не должен отправляться в Новый Свет или везти туда что-либо без разрешения короля и королевы, либо Колумба, либо архидьякона Хуана Родригеса де Фонсеки{440}.

Последний был совсем недавно посвящен в этот сан. Он был родом из хорошей семьи, происходившей из королевского рода Венгрии, судя по генеалогии. Династический брак в Испании в XI веке? Похоже, с семьей Фонсека могло произойти что угодно. Наш Фонсека был двоюродным братом печально известного, но щедрого архиепископа Сантьяго. Его тетка была замужем за Кастильей, королевским бастардом, так что он приходился двоюродным братом любовнику королевы Жуаны. Его отец, Фернандо, пал в битве при Торо, сражаясь на стороне Кастилии, в то время как его дядя, Алонсо, был могущественным архиепископом Севильи в 1470 году. Огромный фамильный замок Кока, возле Медина дель Кампо, стоит посетить даже сейчас. Ученик великого филолога Небрихи в Саламанке, а также протеже королевского исповедника Талаверы, Хуан Родригес де Фонсека в 1492 году анонимно пересек Францию, чтобы организовать свадьбу инфанта Хуана и принцессы Маргариты Габсбургской, а также свадьбу инфанты Хуаны с принцем Филиппом Габсбургским. В 1492 году Талавера взял с собой Фонсеку в качестве генерального викария в Гранаду, где он стал архиепископом, и собирался обучать его, дабы «у него на службе он научился быть святым». Но там он узнал, что впереди святости стоят управленческие способности.

Таким образом, архидьякон уже был хорошим дипломатом. Он был посвящен в сан в марте 1493 года, хотя родился в 1451-м, что делало его ровесником Колумба и королевы. Королева наделила его огромными полномочиями, и в результате кропотливой работы он целое поколение царил в истории отношений Испании с Индийскими островами{441}. Его называли «министром Индийских островов» – без всякого титула, но по существу он был скорее государственным служащим, чем священником. Его брат Антонио также играл важную роль в Кастилии, получив земли после захвата Ронды, в котором он участвовал, и став королевским казначеем (contador mayor) Кастилии.

По новым правилам положение Колумба, с одной стороны, вроде бы улучшилось. К примеру, он получил новый герб, на котором был изображен «замок и лев, чьи цвета и положение требовали тщательного и грандиозного описания…»{442}. Ему платили 10 000 мараведи в год всю оставшуюся жизнь за то, что он первым открыл и увидел новые земли{443}. Его титулы, права и власть, описанные в «Сapitulaciones» и «привилегях» от 17 и 30 апреля 1492 года, были подтверждены, и его нарочито ставили на одну доску с «наместниками короля и губернаторами, которые существовали и существуют в королевствах Кастилии»{444}. Адмирала также называли «Дон Кристобаль». Его владения (dominio) простирались от меридиана, проходившего через Азорские острова и Кабо-Верде, до Северного и Южного полюсов{445} – это было более щедрым даром, чем то, что предлагали испанские дипломаты Португалии в Лисабоне. В другом письме о Колумбе говорили как о «генерал-капитане»{446}.

Монархи также титуловали Колумба его новыми великими титулами и считали своими «Индийские острова, что он открыл». Было важно, как они думали, найти еще и tierra firme, какую-то часть «нового азиатского континента». В любом случае, документ за документом, указ за указом, как говорил современный историк, монархи начали создавать основу для нового колониального правления, назначая официальных представителей, нанимая крестьян и рабочих, создавая собственную монополию на Индийских островах{447}. Осознавали ли они, что Колумб обнаружил Новый Свет, а не восточный край старого, непонятно. Но очевидно, что государственные служащие и секретари (среди которых выделялся Фонсека) имели хороший опыт. 23 мая 1493 года Фердинанд и Изабелла также отдали несколько других приказов. Колумбу (с помощью Фонсеки) предписывалось снова подготовить флот и все обговорить с Хуаном де Сория, который был назначен ответственным за финансы экспедиции. Ранее Сория приносил огромную пользу в качестве секретаря инфанта Хуана, а также был назначен судьей, который должен был расследовать бегство из Леона и Саморы в Португалию евреев, забравших с собой свое имущество, что было противозаконно{448}.

Эрнандо де Сафра, старший королевский секретарь, ответственный за исполнение требований сдачи Гранады, также получил приказ выбрать из членов новой Эрмандады города «двадцать рыцарей, на которых можно положиться, пять из которых – всадники», дабы они отправились в Новый Свет вместе с Колумбом. Им должны были платить столько же, сколько казначеи Эрмандады платили своим коллегам, хотя это путешествие было для них в новинку{449}. Это был новый тип рыцарей – легкая кавалерия; из всей брони у них были лишь кираса и стальной шлем, подобно гранадским кавалеристам, дабы их мобильность была выше. Подобные приказы шокировали Колумба, который увидел, что его независимая власть трещит по всем швам.

В тот же день 23 мая король и королева назначили соотечественника Колумба, банкира-генуэзца Франческо Пиньело, на должность казначея экспедиции{450}. Он также согласился выплачивать жалованье в количестве 200 000 мараведи архидьякону Фонсеке{451}. Королевское отношение к банкиру-генуэзцу было демонстративно почтительным: например 4 августа 1493 года они написали ему благодарственное письмо – ведь его заслуги были поистине велики{452}.

Также монархи приказали Фернандо де Вильяреалю и Алонсо Гутьерресу де Мадрид, новым казначеям Священной Эрмандады, являвшимся молодыми банкирами и, возможно, конверсо, выдать Франческо Пиньело 15 000 золотых дукатов, что они собрали для Эрмандады, дабы покрыть затраты новой армады{453}. Длительная карьера Гутьерреса, чья жена была племянницей двух великих магистров ордена Калатрава, будет связана с торговлей в Атлантике. Монархи также решили использовать конфискованную сумму в 1,545 миллиона мараведи, которую двое других генуэзских банкиров, Октавио Кальво и Бернардо Пиньело (родственник Франческо), хотели отослать (от имени Алонсо де Кастро, торговца из Толедо) изгнанному еврею Ия Бененисте, который уже находился в Португалии. Вместо этого данная сумма была использована для финансирования экспедиции{454}. Также друг Колумба из Флоренции, Джуанотто Берарди, агент Бартоломео Маркионни в Севилье, получил просьбу о покупке каравеллы водоизмещением от 100 до 200 тонн, дабы подготовить ее для адмирала.

29 мая Колумб получил официальные указания касательно новой экспедиции{455}. Согласно этому документу должен был быть подготовлен флот, а также должна быть создана колония на Эспаньоле. Адмирал должен был управлять всеми кораблями и командами и мог отправить их куда угодно, как для торговли, так и для открытия территорий. Он должен был назначать судей (алькальды) и констеблей (альгвасилы){456}. В сущности, колонисты были по большей части рабочими, которым платила Корона, и Колумб был их надзирателем. Должностных лиц было не так много, а женщин не было вообще – Изабелла боялась, что они станут проститутками. Подобная неожиданность, конечно же, заставила испанцев искать индейских женщин – собственно, так и появились в Новом Свете метисы{457}.

О монархах во время путешествия и в колонии положено было говорить как о «суверенных монархах (emperadores soberanos) над всеми королями, принцами и королевствами всей Индии, островов и tierra firme – как известных, так и тех, что предстоит открыть»{458}. Формулировка была новой, но незаметно прижилась. Обращение новых стран в христианство было подчеркнуто как решение, наиболее близкое сердцам монархов{459}. В указаниях было сказано, что Корона ожидает от Колумба и его лейтенантов «muy bien e amorosarnente» (доброго и любезного) отношения к индейцам (что являлось повторением формулировки при сдаче Гранады), без причинения оным какого-либо «беспокойства». Любой, кто плохо относился к индейцам, должен был быть тяжело наказан.

Сущностью этих приказов, изложенных в разделе, следовавшим за описанием необходимости крещения, была дисциплинированная организация будущей колонии с достаточным снабжением для установления экономической монополии Короны, а также верной и покорной Короне. Слово «rescate» (выкуп) суммировало общее представление об экономике. Никто не должен был брать какие-либо ценности, относящиеся к «de rescate», будь то золото или еще что-нибудь. Это мог сделать лишь адмирал или королевский казначей в присутствии королевского счетовода. На Индийских островах должен быть один таможенный склад, где должны храниться все товары, которые правительство присылает из Кастилии, в то время как в Кадисе должен быть склад, где хранится все, что приходит с островов. Всем членам экспедиции платили жалованье. Предполагается, что Фонсека был настоящим автором этих определений. Итак, мы наблюдаем зарождение испанской торговой системы, которая развивалась следующую сотню лет{460}.

Далее последовали указания от 7 июня Берналю де Писа, который должен был стать представителем королевского счетовода на островах, и Хуану де Сория{461}. Приказы первому были четкими: он должен был учитывать все, что отправлялось на кораблях; он также должен был записывать тех, кто собирался куда-либо отправляться; он должен был считать все, что погружалось на корабли по пути следования, а также перечислять то, что и когда отправлялось домой. Его задачей было создание на островах таможенной службы. Основной целью экспедиции были земледелие и торговля, хотя и золото, конечно же, не осталось забытым.

12 июня монархи в своем письме уверяли Колумба в добрых намерениях короля Португалии{462}. Но во время проповеди в Риме 19 июня Бернардино Карвахаль, тем не менее, дипломатично заявил:

«Господу нашему Иисусу Христу было угодно отдать империи (imperium) королей Испании во владение Блаженные (Канарские) Острова, чья необычайная плодородность столь заметна. И теперь наш Господь отдал и другие, что находятся по направлению к Индии, ранее неизвестные, но похоже, что в мире нет иных, более ценных и богатых»{463}.

Он говорил о предсказании из книги Исайи, что лев ляжет рядом с быком – намекая, что бык был гербом Борджиа. Эта проповедь получила широкую известность.

Вскоре после этого брат Карвахаля, Гарсия Лопес Карвахаль, который ранее не играл какой-либо роли в дипломатии, а также протонотарий Педро де Айяла предстали перед Жоаном II в Лисабоне со встречным предложением от Кастилии – в ответ плану, с которым Руи де Санде приехал в Барселону. Оно родилось из идеи Колумба, хотя и изменилось: поперечный раздел океана по линии, идущей на запад от Канар. К северу – владения Испанской короны, к югу – владения Португалии, за исключением тех земель, что уже были ей отданы. Лишь Северная Америка стала бы испанской.

Педро де Айяла был в ярости от идеи, которую он должен был предложить, поскольку оно бы отдало изрядную часть Нового Света Португалии, чьи владения, как он надеялся, ограничатся лишь Африкой. С другой стороны, король Жоан II был раздражен упрямством испанцев и сказал: «У этой делегации нет ни рук, ни ног». Он считал Карвахаля дураком, а Айялу – бездарностью. Все же переговорщики преуспели, поскольку они сумели доказать, что Колумб вернется не через португальские воды. В результате в Португалии был созван комитет по обсуждению прав двух сторон.

Фонсека, бюрократ-архидьякон, уже направился в Севилью, чтобы «помочь Колумбу подготовиться к новому путешествию»{464}. Скорее всего этим положением он был обязан поддержке Талаверы, архиепископа и духовника, под началом которого он ранее служил. Подготовка спровоцировала множество споров, и не только архидьякон, но и Хуан де Сория все меньше могли терпеть адмирала. Дело зашло так далеко, что монархи были вынуждены написать им обоим, чтобы они относились к Колумбу с должным уважением – поскольку он все-таки был капитаном флота{465}.

Король и королева имели во втором путешествии Колумба своих представителей – монахов и священников. Им были гарантированы все привилегии, которые им были необходимы{466}. Монархам в эти дни повезло обратить на себя внимание его святейшества, поскольку он был занят свадьбой своей дочери, прекрасной Лукреции, с Джованни Сфорца в Ватикане{467}. Все же у него нашлось время для составления буллы, названной Pius Fidelium, от 25 июля 1493 года, которая стала основой для работы миссионеров. Она позволила выдающемуся церковнику фраю Бойлю отправиться вместе с экспедицией Колумба и устранила какие-либо запреты на основание монастырей без позволения Святого Престола{468}.

В тот же день Фердинанд и Изабелла написали Фонсеке, побуждая его поторопиться с подготовкой отбытия Колумба{469}. Перу Диаш и Руй де Пинья, послы из Португалии, теперь предлагали монархам Барселоны новую границу (raya), отделявшую португальские владения от испанских. Они говорили, что если адмирал не отложит свое второе плавание, король Жуан пошлет свои корабли на запад, – то есть это была угроза, что какой-нибудь португальский капитан прибудет, скажем, на Кубу и возьмет ее под свой контроль. Но испанская армада Бискайи, похоже, предотвратила попытки осуществления этой угрозы{470}.

По этой причине 18 августа 1493 года Изабелла написала самому Колумбу, прося его отбыть как можно скорее, поскольку день задержки теперь стоил двадцати и поскольку «зима приближается…». В Португалии было беспокойно. Колумб слышал, что король послал каравеллы с Мадейры в Испанию. Монархи предполагали, что Колумбу стоит быть к этому готовым со своими кораблями, но главное – не трогать Гвинею: приказ, который свидетельствовал о крайне смутном понимании местоположения географических открытий Колумба{471}.

5 сентября 1493 года Изабелла вновь написала адмиралу, упоминая свои опасения по поводу Португалии и дружески прося его всегда рассказывать о том, что он делает{472}. В тот же день оба монарха побуждали Фонсеку настоять на скорейшем отплытии{473}. И в еще одном письме Колумбу они умоляли его отправляться без дальнейшей задержки. Они рассказали Колумбу о состоянии переговоров с Лисабоном о границе, разделявшей зоны влияния, и говорили о недавних открытиях Португалии. Лишь по этой причине, говорили они уже в другом письме в тот же день, им необходимо было знать, «в каких пределах находятся острова и земли, что вы открыли, и по каким широтам проходит ваш путь»{474}.

Не все эти письма дошли – или, по крайней мере, не все они дошли вовремя, поскольку 25 сентября Колумб отправился в свое второе путешествие с семнадцатью кораблями.

Глава 10 «Словно у себя дома»

Привлеченные тем, как легко можно было брать ценности с тех островов, и тем, сколь богата была добыча, многие испанцы стали жить там, словно у себя дома.

Гвиччардини, «История Италии» (1561–1564)

Королева Изабелла и король Фердинанд провели большую часть осени в Барселоне, за исключением поездки в сентябре в Херону, Фигерас и Перпиньян. Как обычно, их сопровождали герцоги, графы, духовники, епископы, солдаты, архивы, сундуки и гобелены.

Триумфатор Колумб был в новой экспедиции. Среди его кораблей были «Нинья», «Сан-Хуан» и «Кордеро». Они были выбраны адмиралам за свою легкость – он не хотел брать тяжелых кораблей вроде «Санта-Марии». Но в итоге он получил большие корабли и одиннадцать маленьких. Это был разномастный флот: пятнадцать кораблей шли под прямыми парусами, в то время как на двух стояли треугольные, косые.

На кораблях находились примерно 1200–1500 мужчин и несколько женщин. Полностью команды никто никогда так и не подсчитывал{475}, но они укомплектовывались так же, как и в 1492 году, и так же, как и ранее, морякам платили по 1000 мараведи в месяц, если у них был опыт, и 600 – если опыта не было. Большая часть экипажей вновь была набрана из Ньеблы и Палоса, среди них было чуть больше басков, чем в 1492 году. Некоторые из моряков были генуэзцами, включая брата Колумба, Диего (Джакомо), который всегда был одет как священник, а также его друга детства, Микеле Кунео, который писал отчет о путешествии{476}. Был еще один генуэзец, Тенерин, который стал contramaestre (боцманом) «Кардены». Несколько других старых друзей Колумба стали различными чиновниками. Примерно двадцать два человека, сопровождавших его, ходили с ним и в первое плавание{477}.

Счетовод, Берналь Диас де Писа, друг детства инфанта Хуана, был назначен в экспедицию королевским приказом, так же, как Себастьян де Олано, который позднее унаследовал его пост. Таким образом, финансовая часть экспедиции зависела от Короны, какой бы властью адмирал, по его мысли, ни обладал. Его начали обходить. Также друзьями монархов были Антонио де Торес, брат кормилицы инфанта Хуана, Хуаны Веласкес де ла Торре, давний приближенный инфанта и один из старейших придворных. Колумб хотел назначить его командиром крепости Ла-Изабелла, но у того был королевский приказ – вернуться в Испанию с частью кораблей как можно скорее{478}. Он должен был увидеть Эспаньолу сам, как если бы он был глазами монархов. Сын Колумба, Фернандо, был высокого мнения о Торесе и называл его «человеком благоразумным и благородным»{479}.

Старшим инспектором являлся Диего Маркес, идальго из Севильи, который ранее был пажом архидьякона Фонсеки, – еще одно назначение, которое насторожило адмирала.

Там же было около двух сотен волонтеров, которым не платили. Возможно, среди них были такие «вольные аристократы», как Диего де Альварадо, сын коммендадора Орначоса из Эстремадуры, а также дядя братьев Альварадо, которые позднее стали известны в истории Мексики; Диего Веласкес де Куэльяр, будущий губернатор Кубы, Хуан де Рохас, будущий основатель Гаваны, как и Веласкес, происходивший из дома Куэльяр в Кастилье. Был также Хайме Канисарес, молодой адвокат, который несколькими годами позже станет казначеем императора Карла V. Другим аристократом, бывавшим в Риме в качестве посла, был Мельчор Мальдонадо, родившийся в Севилье. Из Севильи в Новый Свет плыл Педро де Лас Касас и его братья Габриэль и Диего де Пеньялоса, оба нотариусы, как и их четвертый брат, Франсиско де Пеньялоса{480}. Это были отец и дяди историка Бартоломео де лас Касаса, и все они были обращенными в христианство иудеями. Другим рыцарем был Хуан Понсе де Леон, двоюродный брат Родриго, маркиза Аркоса и будущего завоевателя Пуэрто-Рико, а также Себастьян Окампо из Галисии, позднее ставший первым кубинским мореплавателем. Этим первопроходцам предстояло основать огромную империю.

Еще одним придворным, что командовал кораблем, был Педро Маргарит, выходец из благородной каталонской семьи, которая владела в Монгри горным замком, видным в Ампурдане за много миль. Он был внучатым племянником знаменитого епископа Херонского, кардинала Хуана Маргарита, который многие годы служил в римской курии от имени короля Альфонсо V и Хуана II Арагонского, защищал королеву Хуану Энрикес и ее сына Фердинанда в 1461-м. Именно он однажды заметил, что для хорошего административного управления империей необходимо благоразумие, а не нравственность. Епископ был красноречивым гуманистом, стоящим за единство Испании{481}. Его кузен сменил его на посту епископа Херонского. Другой двоюродный брат, Луис Маргарит, был в 1480-м королевским советником от Каталонии. У Педро Маргарита были старые и хорошие связи с путешественниками. Еще в 1477-м он был в Сарагосе судьей от инквизиции, а в 1478-м участвовал в знаменитом турнире в Севилье в честь находившихся там монархов. Он также оказал некоторые услуги Короне в войне против Гранады, за что король дал ему право собирать налог на скот (montazgo) в городе Дарока, что в Арагоне{482}.

«Темной лошадкой» среди капитанов во втором путешествии Колумба был Алонсо де Охеда, мужчина двадцати пяти лет, родом из Куэнки, что в Кастилии. Адмирал познакомился с ним у герцога Мединасели в Пуэрто-де-Санта-Мария в 1490 году. Он был умным и привлекательным мужчиной, не слишком крупным, но, по словам Лас Касаса, «объединявшим в себе все достоинства, которые мог иметь мужчина, несмотря на невеликий рост»{483}. Колумб восхищался им, но в будущем у него будет много проблем с Алонсо – отчасти потому, что тот позднее станет служить Фонсеке, а не Мединасели. Королева также восхищалась им: в ее присутствии он без всяких признаков головокружения прошелся по балке лесов, которые окружали Хиральду, 250-футовую мусульманскую башню, во время строительства собора в Севилье.

Большинство этих людей имели больше придворного опыта, чем Колумб, и автоматически были более лояльны Короне, нежели генуэзцу, командовавшему экспедицией.

Также в экспедиции было 20 рыцарей, у пятерых из них было по две лошади из Гранады. Это были члены гранадской Эрмандады, которые сражались против эмирата. Каждый из них был связан с людьми, чьи имена позднее фигурировали в истории ранней Испанской империи: Коронадо, Кано, Аревало, Осорио, Лейва, Сепульведа и Ольмедо{484}. Присутствие этих военнослужащих, чему Колумб был не особо рад, а также двух сотен рыцарей-волонтеров, беспокоило адмирала: они отличались от тех людей, которыми он привык командовать.

В экспедиции были два врача. Первый, Диего Альварес Чанка из Севильи, ранее являлся медицинским консультантом короля и королевы, он явно недооценил очевидные неудобства путешествия. Монархи, похоже, платили ему жалованье. Он был членом семьи блистательного рыцаря Родриго Понсе де Леона, и позднее написал ему важное письмо, где изложил все, что видел. Вторым доктором был Гильермо Кома из Барселоны, который также описал свои впечатления{485}.

Большую часть этих людей Колумб видел впервые, и для них генуэзский адмирал был любопытен: великолепный мореплаватель, это было вне сомнений, но со множеством старомодных привычек и забавным португальским испанским. В общем, «было столь много людей, предложивших себя в услужение, что пришлось ограничить их количество…» – писал сын Колумба, Фернандо{486}.

Как мы уже знаем, при Колумбе находились несколько священников и монахов, притом некоторые из них являлись королевскими шпионами. Их глава, фрай Бернардо Бойль (Буйль), арагонец, который вначале состоял в ордене бенедиктинцев, был другом детства и секретарем короля Фердинанда, послом во Франции и Риме; он стал одним из «минимитов», отшельников Святого Франциска – общества, которое образовалось вокруг Франциска из Паолы, праведника из Козенцы в середине XV века. Бойль вел переговоры с Францией от имени Фердинанда и Изабеллы по поводу Серданьи и Руссильона в 1490 году – дело, требовавшее особой осторожности. Он был человеком с весомой репутацией в обществе. Бойль сам провозгласил себя «апостольским викарием всея Индии». Его миссия была не особо ясна: возможно, монархи хотели, чтобы их протеже – адмирал – был под постоянным наблюдением.

Фердинанд и Изабелла написали Колумбу: «Мы посылаем с вами нашего преданного отца Бойля, вместе с другими религиозными личностями, чтобы… индейцы были осведомлены о нашей вере и смогли понимать наш язык»{487}. Как пресвятой отец собирался общаться с аборигенами, было неясно, а его большой жизненный опыт во властных кругах делал его скорее политическим комиссаром экспедиции, а не священником{488}. К тому же Колумб ему не нравился, и условия жизни на борту (а позднее и на суше) для него были попросту невыносимы, хотя он и называл себя аскетом-отшельником{489}. В общем и целом, комбинация из Маргарита и Бойля означала, что во втором путешествии Колумба у короля Фердинанда были шпионы на самых важных позициях.

Также среди людей, имевших прямое отношение к религии, в экспедиции были фрай Педро де Аренас, совершивший первую мессу в Индиях{490}; фрай Хорхе, командор рыцарей Сантьяго{491}, и иеронимитский отшельник фрай Рамон Пане, каталонец, чей испанский был неидеален. «Человек столь простого склада ума, – писал о последнем Лас Касас, – что порой то, что он говорит, вводит в замешательство и не имеет какого-либо смысла»{492}. Однако именно он написал первый отчет о таино Эспаньолы{493}. Также в экспедиции участвовали отец Хуан де ла Дель и отец Хуан де Тисин, оба бельгийцы[11], францисканские послушники со связями в Пикардии, а также Хуан де Боргонья, еще один францисканец из Дижона{494}. Таким образом, состав экспедиции был почти интернациональным.

Также в экспедиции 1493 года были несколько женщин – мы узнаем о них из дневника адмирала: «…и я приказал им отдать мальчика-аборигена, найденного на одном из Малых Антильских островов, женщине, которая прибыла с нами из Испании»{495}.

Колумб также взял с собой трех индейцев, которых он захватил в 1492 году и о которых Петер Мартир писал: «Все это было пересказано с помощью переводчиков-аборигенов, которых взяли в Испанию после первого путешествия…»{496} Изначально было похищено больше индейцев, чтобы сделать из них переводчиков, но к тому времени остальные уже умерли. Также, возможно, на борту были рабы-африканцы – берберы, мулаты или негры из Западной Африки. В Севилье их было предостаточно; в основном ими торговал флорентийский купец Маркионни, который обосновался в Лисабоне, или же один из его посредников в Севилье, как, например, Джуанотто Берарди, друг Колумба{497}. Лас Касас, конечно же, предполагал, что на кораблях были рабы-негры. По словам Бернальдеса, историка, Колумб вез двадцать четыре кобылы, а также десять жеребцов и трех мулов, но скорее всего в это число входили и скакуны рыцарей{498}. Также на борту были и другие животные – свиньи, козы и овцы.

Большую часть членов экспедиции составляли рабочие, задачей которых было возделывать почву Эспаньолы, а также искать и добывать золото. Они поехали ради заработка, чтобы если и не стать идальго, то хоть немного подняться по социальной лестнице. Королевский казначей, Эрнандо де Сафра, получил просьбу подыскать в Гранаде «двадцать батраков и еще кого-нибудь, кто знает, как рыть оросительные каналы. И он не должен быть мусульманином»{499}. Эти люди должны были привезти с собой кобыл, жеребцов, мулов и других животных, а также пшеницу, ячмень и «другие виды маленьких деревьев и фруктовых кустов»{500}. Лас Касас позднее писал, что «если бы хоть один из этих людей знал, что за работа им предстоит, думаю, они бы не поехали»{501}. Но Колумб планировал создать торговую колонию по всем генуэзским традициям (как, например, на Хиосе или в Гвинее), чтобы можно было отсылать домой мастику (смолу каучука, которую он встречал во время своего первого путешествия), хлопок и золото, а также рабов-«каннибалов».

Уже видны различия в ожиданиях Короны и Колумба. Колумб в конце концов хотел взять с собой семейных людей, которые сделали бы колонию стабильной, а также ремесленников и усердных геологов-разведчиков. «Даже нереиды и сирены оцепенели, когда флот отплыл», – писал доктор Гильермо Кома{502}. Корона же пыталась повторить на Индийских островах успех Канарских{503}.

2 октября флот Колумба достиг Гран-Канарии, где моряки починили протекавшее судно{504}. Также они остановились на острове Ла-Гомера, где Колумб купил восемь свиней, каждая по семьдесят мараведи, трех мулов и некоторое количество кур – эти животные через несколько лет разведения изменили Новые Карибы до неузнаваемости. В то время на острове шло празднование в честь действующего губернатора, Беатрис Бобадильи{505}. Единственное, что не предусмотрел Фонсека, – запас еды на год для 2000 человек, – было наверстано, пусть и не полностью.

13 октября 1493 года экспедиция покинула Канары. Колумб решил на этот раз подойти к Карибам с юго-востока, а не с северо-востока. Он не обсуждал это ни с монархами, ни с Фонсекой, ни с каким-либо другим представителем власти. Он был на пике славы, так что его воля была исполнена без пререканий; а его волей было попытаться найти другие острова, о которых он слышал. Большая часть слухов была совершенно дикой – байки об амазонках и гигантах, которых остальные испанцы не особо хотели встретить.

Через двадцать дней плавания экспедиция наткнулась на несколько островов, которые адмирал принял за острова карибов. Первым был тот, который он назвал Ла-Десеада по совершенно простой причине – и он, и его команда слишком хотели увидеть землю вновь. Второй остров – гористая Доминика, поскольку в тот день, когда они увидели его, было воскресенье, Domingo. Третий был назван Мария-Галанте, в честь флагманского корабля, здесь они вскоре нашли неплохое место для швартовки. «Адмирал, а также множество людей с королевскими штандартами в руках, взяли эту землю во владение»{506}. Надзиратель Диего Маркес взял с собой одиннадцать человек и, направившись в глубь острова, пропал на несколько дней, но Колумб отправил Алонсо де Охеда и сорок человек с ним, чтобы найти Маркеса. Они захватили двадцать полненьких, но красивых девочек-аборигенок и двух мальчиков-рабов, кастрированных каннибалами. Все эти «индейцы» в конечном счете отправились в Испанию{507}.

Эти необычайно зеленые острова находились примерно в половине пути от Малых Антильских островов, так что Колумб во время своего путешествия пропустил Мартинику. Если верить тому, что Антонио де Торрес рассказал Петеру Мартиру, Колумб (снова) верил, что амазонки находились на последнем острове, и мужчины навещали их регулярно в течение года. Если на них нападали, женщины уходили в тайные пещеры, где защищались при помощи луков и стрел. Это были плохие новости: амазонки представляли собой самую большую опасность для европейцев{508}. Амазонки были известны (если так можно сказать) в греческой мифологии, как находившиеся на краю цивилизованного мира. Говорят, Александр Македонский повстречался с царицей амазонок за Сыр-Дарьей, которая впадает в Аральское море. Так что у Колумба была неплохая компания.

Экспедиция направилась на Гуадалупе (названный в честь иеронимитского монастыря в Эстремадуре) и причалила в бухте, известной как «La Grande Anse» (Великая Бухта). Они нашли здесь красивый водопад, а также дома с соломенными крышами, на которых были заметны попугаи и человеческие кости – признак каннибализма. Мысль о том, что карибы были дикарями-каннибалами, получила еще большее подтверждение. Некоторые из местных жителей были захвачены, включая мальчика и двадцать женщин-таино, захваченных на Борикене, или Пуэрто-Рико. Кастильцы нашли тут курительные трубки, гусей и попугаев, а также склады с провизией и хорошо сделанной одеждой из хлопка. Там нашлись и каноэ, но испанцы выяснили, что десять из них были взяты для набега на другие острова, поскольку, по словам доктора Альвареса Чанки: «Люди здесь дружелюбны друг к другу, словно они являются частью одной большой семьи. Они не наносят вреда друг другу, но враждуют с теми, кто живет на других островах. Они похищают столько женщин, сколько могут. В пятидесяти домах мы не нашли ни одного мужчины, кроме пары кастрированных юношей. Более двадцати пленников были девочками. Они говорили, что к ним относились с необычайной жестокостью».

По словам Альвареса Чанки, карибы считали, что «человеческая плоть столь вкусна, что лучше нее нет ничего в мире; похоже, это действительно правда, поскольку человеческие кости, найденные нами в домах, были настолько обглоданными, что на них не осталось ни кусочка плоти, если не считать того, что было тяжеловато разжевать. В одном из домов мы нашли шею человека, которая готовилась в пищу. Они кастрируют мальчиков, которых берут в плен и используют их, как слуг, покуда те не возмужают. Потом, когда они… хотят попировать, они убивают и съедают их. Они говорят, что плоть женщин и мальчиков не стоит есть»{509}.

Антонио де Торес, назначенный алькальдом крепости Ла-Изабелла, позднее говорил почти то же самое: «В их горшках [была] гусятина вперемешку с человечиной, в то время как другие части человеческих тел были нанизаны на прутья, готовые к зажарке… в другом доме испанцы нашли кости, которые каннибалы аккуратно сохраняют, чтобы сделать из них наконечники для своих стрел, поскольку они не знают железа… Испанцы нашли недавно отрубленную голову молодого человека, покрытую свежей кровью»{510}.

На этом острове Микеле Кунео получил от своего друга Колумба красивую девочку. Он позднее написал, что ему пришлось ее избить, чтобы она не сопротивлялась его домогательствам, но в конце концов «мы пришли к соглашению» и «она, похоже, свое дело изучала в школе продажных женщин»{511}. Таково первое описание любви в Новом Свете.

Эти открытия нагнетали тяжелые предчувствия. Возможно, завоевание окажется отнюдь не таким легким, как представлялось. Однако человеческие плоть и кости все же являли не совсем надежное доказательство. Разве могли мореплаватели из Севильи отличить плоть человека от обезьяньей?

После шести дней на Гуадалупе (4–10 ноября 1493 года) Колумб отплыл к острову Санта-Мария-де-Монсеррат, названному так, поскольку гора в его центре была похожа на ту, на которой стоял известный монастырь в Каталонии. Здесь, как сообщили пленники, карибы вырезали все население. Неподалеку, на Санта-Марии-ла-Редонда, названной так из-за своих округлых холмов, путешественники вновь причалили, но не высадились. Они двинулись дальше, к Санта-Марии-де-Антигуа, названному так в честь знаменитой Девы в соборе Севильи. Наконец, они пристали к острову, который адмирал назвал Сан-Мартин. Остров, казалось, был густо населен. Каноэ, находившееся на «расстоянии двух выстрелов», не двигалось, его экипаж из семи человек попросту окаменел при виде кастильцев. Испанцы с легкостью захватили этих людей, хотя и не без боя. Двое из людей Колумба были ранены, еще один, предположительно галисиец, был убит – первая потеря экспедиции.

К 14 ноября они доплыли до острова Санта-Крус: «Очень высокий и по большей части пустынный. Это было самое вероятное местонахождение металлов, но мы не сходили на берег». Остров казался необитаемым{512}. Путешественники не сошли на берег и на других приятных островах, которые Колумб назвал Виргинскими, – в честь святой Урсулы из Кельна, замученной, по легенде, вместе с «одиннадцатью тысячами» девственниц в III веке (что являлось опечаткой, на самом деле их было всего одиннадцать){513}.

На следующий день они достигли Борикена, что означало «краб» на языке таино, а Колумб называл этот остров Сан-Хуан-Батиста. Позднее остров стал называться Пуэрто-Рико. Еще одно поколение Сан-Хуан оставался столицей. Альварес Чанка считал, что «это самый красивый остров и, похоже, очень плодородный. Карибы устраивают сюда набеги и похищают людей. У местных нет каноэ [это не было причиной], и нет знаний о мореплавании, но, если верить карибам, которых мы захватили, они используют похожие луки и, если они захватывают кого-то из налетчиков, они съедают его так же, как и карибы. Мы остановились в бухте этого острова на два дня, и многие из наших людей сошли на берег. Но мы так и не сумели поговорить с аборигенами, поскольку они ужасно боялись карибов и убежали»{514}.

Скорее всего это был Агуадилья, западный берег которого обращен к острову, позже названному Мона, а также к опасным течениям. Колумб заявил, что его население ело людскую плоть – впрочем, этому обвинению нет подтверждения{515}.

Колумб также в те дни дал имена еще нескольким островам: Нуэстра-Сеньора-де-лос-Ньевес, позднее Невис; Санта-Анастасия (ныне Сент-Эсташ); Сан-Кристобаль (ныне Саба).

В итоге экспедиция достигла Эспаньолы, привезя с собой тридцать пленников с малых островов, которые Колумб только что посетил. Возможность торговли рабами, захваченными на этих островах, выглядела для адмирала все более привлекательной{516}.

22 ноября флот посетил бухту Саманы или Кабо-Энганьо, затем с 25 по 27 ноября побывал на Монте-Кристи и, наконец, 28-го{517} достиг колонии Навидад, основанной предыдущей экспедицией, куда были обращены все ожидания. Она оказалась уничтожена{518}. Экспедиция «нашла от Навидада только пепел, над местом стояла тишина. Адмирал и его спутники с тяжелым сердцем думали и надеялись, что кто-то из поселенцев, возможно, все еще жив и бродит по острову; он приказал стрелять из ломбард, чтобы громкий звук выстрелов послужил знаком его прибытия. Тщетно, все были мертвы»{519}.

В деревушке из семи или восьми домов на побережье люди Колумба нашли некоторые пожитки своих соотечественников – среди них был мавританский плащ, который так и не распаковали после привоза из Испании, чулки и некоторое количество одежды, а также якорь с разбившейся «Санта-Марии».

Таким образом, первая битва в Новом Свете была выиграна аборигенами. Правда о том, что произошло, никогда так и не раскрылась, но брат Гуанакагри, местного касика, позднее заявил, что испанцы под командованием Араньи начали красть их женщин и охотиться за золотом. Много людей было убито, и сам Гуанакагри был ранен. Битва произошла меньше двух месяцев назад – судя по состоянию найденных тел. Но Колумб посчитал, что в этом виноваты карибы с другого острова. Некоторые из членов его команды, включая аскетичного фрая-минимита Бернардо Бойля, хотели отомстить за погибших, захватив Гуанакагри, но Колумб просто навестил его и получил некоторое количество золота путем обмена{520}.

В начале декабря{521}, примерно 7-го или 8-го числа, адмирал «решил, что мы должны развернуться и плыть по берегу, вдоль которого мы прибыли из Кастилии, поскольку слухи о золоте пошли именно оттуда, но из-за плохой погоды прошло много недель, прежде чем мы высадились»{522}. Лас Касас писал, что «люди приплыли к новому месту выгрузки очень уставшими, а лошади попросту выдохлись»{523}. Возможно, некоторые из лошадей так и не оправились{524}.

После этого трудного путешествия адмирал и его корабли наконец-то прибыли назад на Монте-Кристи в начале января. Колумб сошел на берег в сорока милях к востоку, там он высадил двадцать четыре кобылы и десять жеребцов, а также трех мулов – пока что потери были минимальны{525}.

Испанские члены экспедиции вскоре пришли в себя, поев ямса и местной рыбы. Место, где они высадились, было населено таино, которые настолько хорошо к ним относились, что по словам Альвареса Чанки, «их легко можно было обратить в христианство, если бы только у нас был переводчик, поскольку они повторяют все, что мы делаем. Они сами преклоняют колени у алтарей перед святой Марией и крестом. Они все говорят, что хотят быть христианами. Однако в их домах стоят идолы, которые, по их словам, принадлежат небу»{526}.

Колумб же решил основать новое поселение, которое он назвал Ла-Изабелла – в честь королевы. Он выбрал место, которое находилось близко к долине Сибао, где, как он понял из доклада Мартина Алонсо во время предыдущего путешествия, находились золотые копи{527}. Вскоре здесь было построено около 200 хижин, расположенных прямоугольником, по плану, который понравился бы или хотя бы позабавил Витрувия. Вода тут была хорошей, хотя Колумб преувеличивал, как и всегда, когда сказал, что она бралась «из великой реки, где вода чище, чем в Гвадалквивире, и с помощью канала ее можно провести к центру поселения, сделав пригодной огромную долину на юго-востоке. Здесь есть замечательная земля, гораздо лучше, чем земля в Кастилии, на ней растет высокая трава… в двух лигах от поселения есть великолепный пляж и самая лучшая бухта в мире…»{528}

На самом деле возле Ла-Изабеллы была плохая бухта, да и место было выбрано не очень удачно. Река была недостаточно хороша для водяных мельниц.

Колумб вскоре показал себя плохим губернатором; кроме того, он оказался не способен контролировать жадность своих подчиненных. У него не было опыта в гражданском администрировании, и он так и не развил в себе ни одного качества политика. Он назначал испанцев на должности наугад, либо они сами на них вызывались. Большинство из назначенных не имели никакого понятия, что им делать, зато они ожидали жалованья – но оказалось, что его невозможно обеспечить прямо сейчас. Целью Колумба вначале было использовать Эспаньолу для добычи золота – через местных вождей заставляя туземцев собирать его в качестве подношения. План предполагал, что золота должно быть много (а его не было) и что индейцы слабы (что также было неверно, просто у них были хорошие манеры). Некоторые из поселенцев вскоре захотели домой. Другие были жестоки к таино, в то время как некоторые (включая таких врагов Колумба, как фрай Бойль и Педро Маргарит) выступали против любых жестокостей в отношении индейцев. Когда начались споры с местными – в результате ухудшения отношений, в котором немалую роль сыграло похищение женщин-таино, было захвачено некоторое количество местных рабов. Перспектива работорговли ради наживы становилась все более привлекательной. Почти так же считали португальцы, когда их капитаны в Африке поняли, что люди, населявшие ее, были готовы к рабской жизни или уже были рабами, и добыть их было куда проще, чем драгоценные металлы.

Через неделю после высадки на Ла-Изабелле, в середине января, адмирал послал Алонсо де Охеда, капитана из Куэнки, отличавшегося привлекательностью, а также Хинеса де Корвалана в качестве его заместителя и девятнадцать других человек в глубь острова на поиски золота. Это тут же вызвало столкновение адмирала с «хинетами» (рыцарями), предоставленными Эрмандадой Гранады. Колумб хотел, чтобы рыцари отдали своих лошадей Охеде, но они отказались. Даже те, кто был болен после путешествия, твердо решили, что не отдадут своих скакунов. Подобное неповиновение, а это оно и было, заставило Колумба с досады урезать рацион лошадей. Вот с таких мелочных усобиц началось завоевание мира{529}.

Так что Охеда с пятнадцатью своими людьми отправился пешком. Он прошел шестьдесят миль в сторону места, ныне известного как городок Сан-Хосе-де-лас-Матас. Удача улыбнулась ему и его спутникам: когда они вернулись, их доклад был более чем оптимистичным, «куда ни посмотришь в этом месте, всюду найдешь золото». Охеда много говорил о «большом количестве золота в трех-четырех местах». Альварес Чанка замечтался и написал домой, что «наши правители теперь могут считать себя самыми богатыми и процветающими во всем мире, поскольку никто никогда не видел и не читал ни о чем подобном. Во время следующего путешествия корабли привезут столько золота, что те, кто об этом услышат, будут ошеломлены»{530}. Похоже, исследователи наконец-то нашли то, что им было необходимо больше всего: притягательность золота возбуждала воображение людей того времени настолько, что сегодня это невозможно передать.

Микеле Кунео написал, что «гонка за золотом была истинной целью путешествия Колумба»{531}. Он вспоминал, что адмирал говорил монархам, что может найти на Эспаньоле столько золота, сколько есть железа в Баскских землях. Кунео также говорил, что несмотря на то, что первое путешествие Колумба в глубь острова в 1494-м было очень тяжелым, «жажда золота вливала силу в наши тела и души»{532}. Фернандес де Овьедо, историк, который в то время был лишь пажом при дворе инфанта Хуана, позднее писал о большей части конкистадоров, которых он знал:

«Это не те люди, которые хотят обратить индейцев в христианство или обосноваться на этой земле. Они пришли лишь за золотом или каким-либо иным богатством, каким бы способом оно ни давалось. Для них честь, честность и мораль – второстепенные ценности по сравнению с этой целью, и ради нее они идут на обман, убийство и совершают бесчисленные преступления…»{533}

Но конкистадоры жаждали золота не столько ради обогащения, как средневековые мусульмане или христиане. Те желали не абстрактного признания и не богатства, а самого желтого металла. Один из современных историков однажды сказал об этом так: «Золото было прекрасным стимулом для путешествия в Индии, но вот мечта о личной карьере… это был стимул посильнее…»{534}

2 февраля 1494 года Антонио де Торес, один из агентов монархов на Эспаньоле, кому Колумб собирался поручить командование крепостью Изабелла, отправился домой в Испанию с двенадцатью экспедиционными кораблями (оставив Колумбу пять), забрав с собой формальный меморандум, или письмо от адмирала, письмо от Альвареса Чанки и самого Альвареса Чанку, а также золота на 30 000 дукатов, немного корицы, перца, дерева, нескольких рабов-индейцев и шестьдесят попугаев. Торрес также взял с собой несколько сотен тех, кто отправился в экспедицию в 1493 году и разочаровался в ней. Скорее всего именно это путешествие принесло в Старый Свет сифилис – первый неприятный подарок от Нового Света Старому{535}.

Меморандум Колумба монархам представлял собой бессвязный документ, в котором говорилось, что Охеда и Хинес де Корвалан (которые были среди тех, кто возвращался в Испанию) нашли «реки золота». Он объяснял, что тоска по дому, о которой Торрес наверняка заявит, была вызвана переменой климата по прибытии на новую территорию. Колумб также объяснял, что он посылает домой рабов-каннибалов, чтобы их высочества передали их в руки тех, кто сможет научить их испанскому языку. Колумб красноречиво говорил, что каннибалы могут стать оплатой за скот и другие припасы, которые, как он надеялся, будут каждый год поступать из Кастилии, поскольку эти рабы хотя и дикари, но хорошо сложены («люди, подходящие для цели»). Он был полностью уверен, что если бы они могли избавиться от своей «первобытности», они могли бы стать лучшими рабами на свете. К тому времени он говорил об «индейцах» без всякого смущения{536}.

В этом письме также имелось признание, что некоторые его ожидания – насчет золота, климата и индейцев – оказались несколько завышены. Но даже тогда Колумб предсказывал, что в будущем остров можно засеять пшеницей, тростниковым сахаром и виноградом и что домашний скот из Кастилии будет здесь прекрасно плодиться и размножаться. Он просил прислать рабочих из ртутных шахт Альмадены – людей, которые были бы заинтересованы в долгосрочной работе. Он жаловался на нарушение субординации рыцарями, на их отказ отдать лошадей ради целей экспедиции, также заявляя, что казначей, Хуан де Сория, в последний момент подсунул на корабли плохих лошадей, и Колумб уже не смог их проверить. Колумб не знал, что говорить о рыцарях: с одной стороны, они были нужны ему, чтобы защищать лагерь Изабеллы, но, с другой стороны, он не хотел, чтобы они считали себя неподвластными ему.

Итак, мы видим несчастного адмирала, безуспешно пытающегося справиться с проблемами управления на суше, к которому он был совершенно неспособен. Он желал вернуться в море, которое считал своим.

Глава 11 «Материк, а не остров»

Кажется, что это – материк, а не остров{537}.

Колумб, во время плавания вдоль побережья Кубы, 1494 год

12 марта 1494 года Колумб сам направился вместье с пятью сотнями человек исследовать то, что он называл «золотой страной» Эспаньолы{538}. Он направился в Пуэрто-де-Сибао (возле нынешнего Сан-Хосе-де-лас-Матас) и Сен-Томас, что на реке Ямико. Все дееспособные люди, которые не были необходимы для охраны тех кораблей, что остались от флота, ехали или шли вместе с Колумбом. Условия были суровыми, но «желание заполучить золото придавало им сил и бодрости»{539}. Индейцы выступали в качестве вьючных животных, неся на себе вещи и оружие, а также помогая тем, кто не мог переплыть две реки.

Королевский казначей Берналь Диас де Писа к тому времени уже успел поругаться с Колумбом – скорее всего не понимая того, что «золота мы не получим без траты времени и сил, и без некоторых лишений»{540}. Захватив два корабля, он собирался отправиться в Испанию, как только Колумб направится в глубь острова 12 марта. Но он так и не отплыл из порта, поскольку вместе с несколькими «сообщниками» был посажен под арест Диего, братом Колумба, как предатель{541}.

В поход в глубь острова Колумб взял с собой не только свою команду пехотинцев, но и так называемую необходимую кавалерию – скорее всего это означало, что он согласился взять с собой нескольких рыцарей, а значит, хоть и неохотно, но выделив фураж, необходимый для их лошадей{542}.

Колумб достиг, как он надеялся, волшебного золотого Сибао через четыре дня, 16 марта. Место оказалось каменистым и негостеприимным, но омываемым реками. Обнаружив некоторые признаки присутствия золота, он решил основать форт в месте, которое он назвал Сен-Томас{543}. Каталонец Педро де Маргарит и фрай Бойль, представители как Короны, так и церкви, были назначены местными управляющими – впервые по взаимному согласию. Кунео докладывал, что во время путешествия обнаружилось несколько предателей, но они сами выдали друг друга, и адмиралу не составило труда расправиться с ними. Некоторых выпороли, другим отрезали уши, третьим носы. Кунео также писал, что «один очень сильно пожалел о содеянном»{544}, поскольку Колумб «одного арагонца, Гаспара Ферриса, повесил».

Затем 29 марта Колумб вернулся в Ла-Изабеллу. Двумя днями позднее, 1 апреля, сюда прибыл посланник от Маргарита, который сказал, что «соседи-индейцы бежали» и что король Каонабо, кажется, собирался напасть на крепость. На следующий день Колумб отправил в Сен-Томас 70 вооруженных человек{545}. Похоже, он воспользовался ситуацией, чтобы избавиться от некоторых рыцарей, готовых бросить ему вызов. Колумб также приказал Маргариту схватить касика Каонабо, которого он теперь считал виновным в смерти испанцев в Навидаде. Захватить его должен был один из людей Маргарита, Контрерас, который должен был ублажать касика, а затем внезапно схватить его. Маргарит отказался в этом участвовать – но не по моральным убеждениям, а потому что это деяние могло дурно повлиять на отношения индейцев и испанцев в целом. Так что через неделю, 9 апреля, Колумб послал в Сен-Томас дополнительное подкрепление, состоявшее из всех здоровых людей, что у него оставались, за исключением мастеровых и чиновников, – примерно 360 человек и 14 оставшихся рыцарей. Командиром был красавец Алонсо де Охеда, а Луис де Арриага – его помощником.

Для Маргарита это было понижением в должности, хотя его и попросили организовать экспедицию по острову. Это делало его ответственным за провиант для пяти сотен человек, для которых он стал, по словам современного историка, «капитаном голода»{546}. Маргарит должен был «разведать эти места и познакомиться с населением». Он «должен был хорошо обращаться с индейцами и заботиться о том, чтобы им не причиняли вреда и зла, а также чтобы они не были захвачены против их воли. Их необходимо уважать и охранять, дабы они не подняли мятеж». Но если бы они взбунтовались, тогда им следует отрезать носы и уши, «поскольку это те части, отсутствие коих невозможно скрыть»{547}. Колумб приказал Маргариту сделать так, чтобы «испанского правосудия боялись»{548}. Если испанцы не могли купить еду, она должна была быть реквизирована «как можно более честно».

Между тем Алонсо де Охеда мало беспокоили моральные проблемы, и когда он достиг соседнего с Сен-Томасом места, он хитростью взял в плен Каонабо и двух или трех его близких.

Он отправил их связанными Колумбу в Ла-Изабеллу{549}. Одного из принцев привязали на площади нового города и на глазах у всех отрезали ему уши. Адмирал хотел послать Каонабо в Испанию в качестве трофея – но корабль, на котором он находился, затонул на некотором расстоянии от берега во время погрузки рабов. Каонабо, главный трофей, утонул{550}. К тому времени Колумб уверился в том, что некоторое количество индейцев необходимо отослать в Испанию, дабы обеспечить Короне некоторую прибыль, даже если они представляли собой ту самую рабочую силу, которую он предлагал использовать. Право христиан вести себя подобным образом проистекало из уверенности Колумба, поддерживаемой священниками, что раз индейцы не крещены, они живут во грехе{551}.

Последствия были предсказуемыми – аборигены перестали контактировать с европейцами. Они перестали поставлять им рыбу и другие продукты как раз тогда, когда у испанцев закончилась мука. Ни одно испанское или европейское растение еще не дало урожая, хотя сын адмирала, Фернандо, докладывал о том, что бараний горох, пшеница, тростниковый сахар, дыни, огурцы и виноград уже начали расти возле Ла-Изабеллы. Пришлось нормировать еду. Климат был далек от идеального для европейских злаков, да и болезни тут оказались не редки. Золото находили отнюдь не постоянно.

Колумб не хотел заниматься урегулированием кризиса. В первую очередь считая себя «адмиралом океана» и первопроходцем, он решил сложить с себя обязанности губернатора и вице-короля и 24 апреля отправился в поход на запад к таким островам, как Куба, которую он видел лишь мельком во время своего первого путешествия.

Адмирал оставил свою новую островную колонию на попечение своего брата Диего, а также отца Бойля, который был председателем совета. В совете также заседали великий альгвасил Педро Фернандес Коронель, Алонсо Санчес Карвахаль, друг Колумба из Баэсы, а также бывший королевский придворный Хуан де Лухан{552}. Колумб перед своим отбытием объяснил, что скоро придет провизия из Испании, но дожидаться, сбудется ли его предсказание, он не стал. Для тех, кого он оставил на острове, это выглядело как дезертирство – ведь он оставил им лишь два корабля, поскольку остальная часть флота либо вернулась в Испанию с Антонио де Торресом, либо утонула вместе с Каонабо. Авторитет Колумба после этого так и не восстановился.

Перед отправлением адмирал написал королю и королеве в Испанию. В письме было много курьезных преувеличений: говорилось, что река Яки шире Эбро, земли Сибао – больше, чем Андалузия, и в Сибао больше золота, чем где бы то ни было в мире. Он вновь писал о том, что ничто ему не мешает обратить индейцев в христианство, кроме незнания их языка, – хотя вообще-то, «Диего Колон», индеец, захваченный во время первого путешествия, к тому времени знал основы кастильского, так что у адмирала был как минимум переводчик на язык таино.

Это письмо Колумб не смог отправить в Испанию немедленно. Ни один корабль не был готов к плаванию. Так что на тот момент меморандум Колумба, что был отвезен Торресом монархам, был для двора единственным источником информации о новых Индийских островах.

Торрес со своими двенадцатью кораблями тридцать пять дней шел до Кадиса, прибыв туда 7 марта 1494 года{553}. Некоторые из вернувшихся вместе с ним сообщили, что многое из того, что писал Колумб, было смехотворно преувеличено – что в Ла-Изабелле недостаточно провианта, что Колумб незаконно арестовал казначея Берналя Диаса де Писа и что система дани, которую должны были платить индейцы, не работает. Золота мало, золотых копей нет. Монархи и их двор находились в то время в торговом городе Медина-дель-Кампо, в замке Ла-Мота, построенном шестьдесят лет назад. Придворные были расквартированы по богатым домам, чьи владельцы разбогатели на торговле шерстью с Фландрией. Один из них принадлежал к семье писателя Гарсиа Родригеса де Монтальво, автора (или переписчика)«Амадиса Галльского», который, как мы предполагаем, как раз в то время работал над этим замечательным шедевром. Другой дом принадлежал семье будущего летописца завоевания Мексики, Диаса де Кастильо. Королеве всегда нравилась Медина-дель-Кампо: она находилась не так далеко от ее места рождения, Мадригаль-де-лас-Альтас-Торрес, а также была недалеко от Аревало, где Изабелла выросла{554}.

У правителей Испании в то время было множество иных забот, помимо Индийских островов. Великий инквизитор, доминиканец фрай Томас де Торквемада, всячески подталкивал их к тому, чтобы отдать старое еврейское кладбище в Авиле под площадку для строительства нового монастыря Святого Фомы{555}. Было совершено несколько аутодафе и осуществлено еще несколько странных наказаний по отношению к тем, кто признал свою теологическую вину{556}. После всех осуждений того месяца папа Иннокентий VIII признался, что его взгляд на инквизицию слишком близок к взгляду королевы{557}.

Торрес, хотя и был умным человеком, привез с собой золота чуть больше, чем на 11 миллионов мараведи, а также некоторые не слишком дорогие пряности и просьбу о срочной поставке припасов{558}. Фердинанд был разочарован, поскольку ему нужны были деньги в Европе, и он мечтал о том, что сможет использовать индийское золото для своих целей в Италии. Когда Торрес в апреле предстал перед королевским двором, с ним были Петер Мартир, а также придворный из Севильи, Мельхор Мальдонадо. Также там были Пералонсо Ниньо, кормчий, и Хинес де Корвалан – те, кто вместе с Охедой ходили в глубь Эспаньолы в поисках золота. Все они, как ни странно, довольно хорошо говорили об адмирале. Мартир, находясь под впечатлением их речей, писал своему итальянскому другу Помпонио Лето об огромных количествах золота, которое ждет их там, о «золотом изобилии»{559}.

Десятью днями позже, 13 апреля, монархи написали Колумбу ободряющее письмо и приказали брату адмирала, Бартоломео Колону, приготовиться к отплытию на Индийские острова с тремя каравеллами провианта. Бартоломео наконец-то вернулся из обескураживающего путешествия во Францию и Англию и теперь стремился присоединиться к своему старшему брату{560}. Корона также назначила второго сына адмирала, Фернандо, в пажи инфанту Хуану – так же, как и его старшего брата Диего. Берарди, друг Колумба из Флоренции, предоставил Бартоломео деньги на закупку всего необходимого для плавания{561}.

Бартоломео отплыл на Ла-Гомеру, взял здесь на борт сотню овец и в мае вышел в Атлантику{562}. Между тем Фердинанд Альварес, один из королевских секретарей, от лица Короны ответил на все пункты меморандума, отправленного Колумбом с Торресом. По ходу дела он направил одно или два довольно строгих требований Фонсеке, который все еще был королевским чиновником, управлявшим Индийскими островами, – например, «учитывая то, что адмиралу отсылается мясо, пожалуйста, убедитесь в том, чтобы оно было хорошего качества»{563}.

Несколько более срочным делом, требовавшим королевского внимания ранним летом 1494 года, были переговоры с Португалией по поводу их совместных прав в Новом Свете. В апреле несколько представителей португальского двора прибыли в Медину-дель-Кампо. Одним из них был Руи де Соуза из Сагреша, поверенный короля Жуана, опытный мореплаватель и дипломат, который не только бывал послом в Англии, но и командовал флотом, который ходил в Конго. Это он в 1475 году доставил королеве Изабелле объявление войны от имени короля Афонсу V. Вместе с ним прибыли его сын Педру, верховный коннетабль Португалии, и Айреш де Альмейда, также бывший посол в Англии. Эти три человека были членами португальского Совета королевства.

Их сопровождали четверо «экспертов»: Дуарте Пачеко, знаменитый мореплаватель и картограф, который бывал в Гвинее и своей книгой «Esmeraldo de Situ Orbis» (появившейся десятью годами позднее) сделал огромный вклад в описание географии Африки, а также Руй де Леме, который вырос на Мадейре и чей отец, Антониу де Леме, был одним из тех, кто обсуждал плавание в Атлантике с Колумбом в 1470-х годах. Здесь были Жоан Соарес де Сикейра и Эставао Вас, секретарь Жуана II. К последнему испанские монархи относились благосклонно, поскольку он доставил им партию пороха при осаде Малаги. Позднее он был послом в Кастилии, именно ему было поручено привести в порядок дела герцога Браганца, после того, как последнего казнили в Лисабоне за предательство. Все эксперты хорошо знали Восточную Атлантику.

Кастилию же представляли гранды, чьи познания в географии были скудными. Среди них был Энрике Энрикес, мажордом двора, дядя короля – несмотря на свой титул адмирала Кастилии, аристократ без каких-либо познаний о море. Его присутствие объяснялось лишь тем, что он был отцом Марии, невесты одного из сыновей папы, и состоял в переписке со своим consuegro (сватом), Александром Борджиа{564}. Был также Гутьере де Карденас, главный казначей, давно находившийся при дворе, который представил Фердинанда Изабелле в 1474 году. Он хорошо нажился на импорте орселя, особенно с Канар, однако его познания о мореплавании в лучшем случае ограничивались плаванием от Кадиса до Гран-Канарии. Также там были Родриго Мальдонадо де Талавера, юрист из Совета королевства, и три эксперта-географа: comendadores Педро де Леон, Фернандо де Торрес и Фернандо Гамарро. По предложению кардинала Мендосы, некоторое время там присутствовал и Джауме Ферре, каталонский картограф. Если сравнивать этих людей, то представители Португалии были гораздо опытнее испанцев, что впоследствии отразится в мировой истории.

Переговоры проходили в монастыре Санта-Клара в Тордесильясе. 8 мая 1494 года туда из Медины-дель-Кампо прибыли королева Изабелла, король Фердинанд и их придворные. Путь в пятнадцать миль был легкой утренней прогулкой. Королевский двор оставался здесь до 9 июня. Монархи имели несколько официальных встреч с членами орденов Сант-Яго и Калатрава, а потом началось обсуждение{565}. В Морском музее в Лисабоне есть картина, описывающая эту встречу, – или, по крайней мере, ее результат: там изображены ученые мужи, склонившиеся над картами под стягами обоих королевств. Лас-Касас-дель-Тратадо – «дома соглашений», здания, где велись переговоры, все еще существуют. После месяца переговоров 7 июня было достигнуто соглашение между Кастилией и Португалией: сначала было оговорено право обоих королевств на мореходство, морскую торговлю и рыбную ловлю, а также о хозяйствовании на Канарах и на берегу Африки. Это было не более чем подтверждение Алькасовасского соглашения от 1479 года{566}, но в тот же день было заключено еще одно соглашение о «разделе моря» (particiуn del mar). Португальцы получили весьма солидные права – в отличие от тех, что папа римский пожаловал им годом ранее. Была проведена новая линия: «граница или линия, проведенная от Северного до Южного полюса, не в 100, а в 370 лигах к западу от островов Зеленого Мыса»{567}. К западу от этой линии все принадлежало Испании; но на востоке, за исключением Канарских островов и обращенной к ним стороны Африки, все принадлежало Португалии. «Рассечь воздух саблей или рассечь море ножом» – так можно было определить Тордесильясское соглашение. Таким образом, Португалия получила изрядный кусок земли, который потом станет Бразилией. Объединенная комиссия из представителей обеих делегаций (как сказали бы ныне) должна была отправиться на двух каравеллах для установления этой линии, но этого так и не случилось.

Как португальцы смогли выиграть? Правители Испании как-никак привыкли добиваться своего на международном уровне. Первое поражение Испании в Тордесильясе показало, что было необходимо новое соглашение. Испанские монархи или, по крайней мере, их советники, чересчур беспокоились о том, что португальский флот может отправиться в Индии. Однако никто не посоветовался ни с Колумбом, ни с Антонио де Торресом, который мог бы стать идеальным советником в данном деле и который в то время был в Кастилии. Возможно, португальцы так настаивали на своем потому, что Бразилия уже была обнаружена, но это открытие хранилось в тайне?{568} Вряд ли. Факт, что португальцы были слишком озабочены африканскими маршрутами. Они хотели обеспечить себе путь к заманчивым Островам Пряностей, нанесенным на карту Берналем Диасом. Расположение границы в 370 лигах на запад от них – на 270 лиг дальше, чем в 1493 году, – означало, что корабли могли плыть на юг по широкой дуге, избегая ветров и течений африканского побережья. Не особо ясно, как удалось «выбить» еще 270 лиг, но в этом оказалась вся суть дипломатических уступок. Один из историков предполагает, что, возможно, каждая сторона считала, что сумела обмануть противника{569}.

В то время, как принимались эти важные решения, Колумб, который и создал причину для данных переговоров, направлялся к берегу Кубы с тремя каравеллами, одна из которых («Сан-Хуан») имела водоизмещение в 70 тонн, две другие были гораздо меньше. С ним были один или двое его друзей – таких, как Мигель Кунео из Генуи, Фернан Перес де Луна и Диего де Пеньялоса, два севильских нотариуса, а также кантабриец Хуан де ла Коса, с которым он познакомился в доме герцога Мединасели в Пуэрто-де-Санта-Мария и который был хозяином или совладельцем потерпевшей крушение во время первого путешествия Колумба «Санта-Марии», а ныне простым моряком, хотя уже закладывавшим основы своей известности как картографа.

Бартоломе Перес из Роты, лоцман «Сан-Хуана»; Алонсо Перес Рольдан из Малаги, хозяин «Сан-Хуана»; Алонсо Родригес, боцман «Сан-Хуана»; Кристобаль Перес Ниньо из Палоса, хозяин «Кардены» и, скорее всего, родственник тех самых Ниньо, что так много сделали во время первой экспедиции; Пенерин Хиновес, боцман «Кардены», Гонсало Алонсо Галеоте из Уэльвы, Педро Ромеро де Торреро и Иньиго Лопес де Суньига из команды самого Колумба{570}. Также там был первый турист Нового Света – «богатый и набожный аббат» из Люцерна, который отправился на Карибы «лишь для собственного удовольствия и дабы узреть что-нибудь новое»{571}.

Колумб и его экспедиция сначала нашли прекрасный остров, который они по довольно очевидной причине назвали Тортугой – он показался им похожим на большую черепаху. Затем они прошли тысячу миль по Наветренному проливу и вдоль южного берега Кубы. Ни один остров не мог быть столь протяженным: «Мне кажется, что это – материк, а не остров»{572}. Адмирал нашел там, как ему показалось, следы грифона.

Флот адмирала прошел мимо залива Гуантанамо, и там они увидели большие каноэ. Затем они направились на остров Ямайка и 5 мая достигли места, ныне известного как залив Святой Анны на ее северном побережье. Здесь они высадились. Колумб назвал это место «Санта-Глория» из-за «необычайной красоты этой земли» и позднее сказал историку фраю Андресу Бернальдесу, что сады Валенсии «ничто в сравнении с ней»{573}. Местные таино казались миролюбивыми, поскольку они никогда ранее не испытывали ужасов войны: карибы еще не успели сюда добраться.

Проведя ночь на борту на некотором расстоянии от берега, адмирал направил корабли на запад, в «Залив Открытий», где он повстречался с враждебной группой таино. Колумб спустил на них собаку. Он также использовал арбалеты и формально захватил остров, который он назвал Сантьяго. Затем таино вышли на берег и устроили испанцам пир. 9 мая адмирал двинулся на запад, дабы достигнуть Эль-Гольфо-де-Буэно-Тьемпо (залив Монтего), а затем поплыл прочь, 18-го числа прибыв на Кубу в Кабо-Крус (так назвал это место Колумб). Проплыв через Лос-Хардинес-де-ла-Рейна («Сады королевы», как он назвал эти острова), он достиг острова Сан-Хуан-Евангелиста (ныне остров Пинес) примерно 13 июня{574}. Там испанцы стояли десять дней. И там они обнаружили игуан.

Прямо перед этим, находясь в устье реки Сабало{575}, Колумб заверил документ, составленный нотариусом флотилии Фернаном Пересом де Луной и подписанный всеми его матросами и пассажирами (включая Хуана де ла Коса), что они видели материк, la tierra firme, в начале Индийских островов – возможно, провинцию Манги (Китай) или Золотой Херсонес (Малакка). Остров все же будет называться Тьерра-де-Куба-Азиа-Патрис как минимум до 1516 года{576}. Они также поклялись, что если бы они пошли далее, то бы узрели сам Китай; и они пообещали подтвердить свое слово под страхом наказания – штрафа в 10 000 мараведи и урезания языка{577}. Почти все подписались. Мигелю де Кунео было разрешено не давать клятву (хотя данная информация была не из его уст), а «богатый и набожный аббат» из Люцерна отказался давать клятву, поскольку заявил во всеуслышание, что не знает, где он находится. Колумб был намерен заявить, что нашел Азиатский материк, хотя еще во время его первого путешествия таино на севере сказали ему, что Куба – остров. Настаивая на этом, он, скорее всего, хотел угодить католическим королям, поскольку они верили, что «на материке должно найтись больше сокровищ, богатств и возможностей, чем на островах»{578}.

В конце июня или в начале июля 1494 года Колумб вернулся на западный берег Кубы, снова достигнув Кабо-Крус 16 июля. Затем он вновь отправился в плавание вокруг Ямайки, которая оказалась «необычайно плодородной и многолюдной…» «Туземцы, – как ни странно, считал он, – гораздо более проницательны и умелы в ремеслах, а также более агрессивны [чем те, кто населял Эспаньолу]…»{579} 20 августа он обнаружил западный край Эспаньолы, который назвал «Кабо-Сан-Мигель» в честь Кунео – ныне это мыс Тибурон. Он пошел вдоль южного берега острова и направился в Саону (названную в честь лигурийского города Савоны, где он бывал в детстве). Он вернулся в Ла-Изабеллу 29 сентября, где на несколько месяцев слег – возможно, из-за подагры, возможно, из-за дизентерии, а возможно, и из-за обеих болезней{580}. Колумб нашел остров, как говорил его сын Фернандо, в «жалком состоянии»: его собратья-христиане творили такие дела, из-за которых индейцы их ненавидели и отказывались подчиняться им{581}.

Пока он отсутствовал, в колонии действительно случилась беда. Припасы, которые обещал адмирал, так и не прибыли. В Ла-Изабелле кончалась еда, ситуация в Сибао была еще хуже. Урожай культур, привезенных из Испании, разочаровывал. Многие испанцы – возможно, до половины людей Маргарита, умерли от сифилиса, подхваченного от индейских девушек{582}. Диего Колон был непопулярен – он едва умел говорить по-испански. Вдобавок к заявлениям о его некомпетентности ходили байки о призраках, которые снимали свои шляпы вместе с головами, приветствуя еще оставшихся в живых изголодавшихся поселенцев{583}. Индейцы также страдали из-за того, что испанцы бродили по округе, похищали женщин и еду. Хотя бывали интересные моменты – например, когда один из индейцев предложил Маргариту двух черепах в обмен на «разные стеклянные бусины». Маргарит впоследствии отпустил черепах, поскольку на всех бы их не хватило, а один он есть не хотел{584}. Чуть позже он решил покинуть Сибао и направиться в Вега-Реал, находившийся лишь в тридцати милях от Ла-Изабеллы, намереваясь либо подчинить себе тамошний совет, оставленный Колумбом для управления поселением, либо стать его членом. Маргарит, как бы это ни было невероятно, стал лидером тех, кто настаивал на гуманном обращении с индейцами, как с существами, обладающими душой{585}.

Так или иначе, индейцы взбунтовались. Форт, строившийся на излучине реки Яки между Сибао и Ла-Изабеллой, подвергся нападению, двенадцать испанцев были убиты. Это было первое серьезное сражение на колумбовой Эспаньоле. Конечно же, из Ла-Изабеллы выступил карательный отряд, и многие индейцы попали потом на рабские рынки.

Единственной хорошей вещью, которую Диего Колон сделал во время своего правления, было строительство в Ла-Изабелле водяной мельницы, которая стала перемалывать пшеницу, посеянную в прошлом году, хотя ручей, на котором она стояла, был чересчур слаб.

Наконец, 24 июня, из Испании прибыл Бартоломео Колон с тремя каравеллами. На них были провизия и другие припасы, а также арагонский вельможа Мигель Диас де Аукс и, возможно, Хуан Понсе де Леон, который во время второго путешествия сначала прибыл на Индийские острова, затем вернулся в Испанию вместе с Торресом, и вот теперь прибыл назад. Диас де Аукс, который родился в Барбастро, был, наверное, первым арагонцем, достигнувшим Индийских островов. Он происходил из семьи, известной своими заслугами на государственном поприще. Он приходился родственником Хуану де Коломе, влиятельному королевскому секретарю, который составил «Capнtulaciones» для Колумба в 1492 году{586}. Впоследствии он сыграет важную роль в истории Эспаньолы.

Бартоломео немедленно отобрал руководство колонией у своего младшего брата Диего. Хотя испанцев это и не удивило, многие из них были раздосадованы вмешательством генуэзцев. Однако Бартоломео был намного лучшим управленцем, чем его старший брат Христофор, – и почти таким же хорошим моряком. Он был также великолепным картографом. К нему были настроены враждебно не из-за этих качеств. Это было последствием его критического отношения к национальной гордости{587}.

Прибытие Бартоломео Колона совпало с возвращением в Ла-Изабеллу Маргарита с его людьми, включая мятежных рыцарей. Это означало немедленное столкновение между двумя группировками оголодавших людей – причем людям Маргарита приходилось есть диких собак, которых они нашли на острове. Бартоломео попытался убедить рыцарей помочь ему достроить водяную мельницу, которую начал сооружать его брат, – но рыцари сочли это делом ниже своего достоинства. Они также считали, что их драгоценных лошадей нельзя заставлять работать на мельнице. Было ли это обыкновенным столкновением между итальянцами, которые были заинтересованы в технологическом развитии, и испанцами, которых интересовало сохранение чести? Хуже всего было то, что Маргарит, несмотря на то, что он командовал армией Сибао, не был в итоге приглашен в состав Колумбова совета{588}.

Поэтому неудивительно, что через несколько недель, пока Колумб все еще болел, а Бартоломео Колон все еще командовал, в середине сентября 1494 года Маргарит вместе с требовательным и раздражительным отцом Бойлем наконец-то «дезертировал». Захватив три корабля, на которых прибыл Бартоломео Колон, они отплыли домой, в Кастилию. Отчасти, как они говорили, причиной этому была жестокость адмирала (ранее он повесил за дезертирство арагонца Гаспара Ферриса), а отчасти – проблемы с продовольствием. «Главной проблемой был голод», – писал Лас Касас{589}. Это было тогда, когда, также по словам Лас Касаса, люди в Ла-Изабелле стали говорить: «Пожалуйста, Господи, забери меня в Кастилию!»{590} Маргарит и его люди взяли с собой нескольких монахов, которые прибыли в колонию в 1493 году, и нескольких рыцарей (трое из которых умерли), в итоге не оставив в колонии ни одного священника – лишь одного монаха, бедного каталонского отшельника фрая Рамона Пане.

Те испанцы, которых Маргарит оставил в Сен-Томасе или Сибао, разбрелись по различным индейским общинам. В результате, как писал Фернандо Колон, «каждый из них шел туда, куда хотел, отнимая у индейцев имущество и женщин и нанося столько вреда, что индейцы решили мстить за себя всем испанцам, если число их было мало. Таким образом касик Магдалены, Гуатигана, убил десять христиан и тайно приказал поджечь хижину, где находились сорок больных…»{591}.

Единственным хорошим известием было то, что фрай Рамон Пане удачно обращал индейцев в новую веру. Сначала он направился в крепость в области, названной Колумбом Магдаленой (позднее ею управлял кастилец по имени Артеага), где находились обращенные в христианскую веру слуги касика Куанобокона, умершего смертью мученика{592}. Пане стал крестным отцом одного из касиков, Гуаикавану, окрещенного Хуаном. Затем он направился в Ла-Консепсьон, где испанским капитаном был Хуан де Айяла и где он наставлял касика Гуарионекса в христианской вере. Гуарионекс поначалу был хорошим учеником, но затем отказался, и Пане попытался обратить касика по имени Мавиатуэ, семья которого дружно заявляла, что они желают стать христианами. Но Гуарионекс помешал этому{593}. Данная экспедиция показала, что обращение в христианство, возможно, могло оказаться альтернативой завоеванию. Доклад Пане был первым литературным произведением, написанным в Америках{594}.

Поскольку Колумб все еще был болен, Бартоломео Колон оставался управляющим. Адмирал назначил его «аделантадо» – пост, в Кастилии дававшийся генералу с административной властью в оккупированной провинции, и Колумб имел право назначать людей на такую должность.

Самым радостным событием на Эспаньоле за эти месяцы стало возвращение Антонио де Торреса из Испании в октябре 1494 года с четырьмя новыми кораблями, полными припасов. С собой он привез письма монархов Колумбу от 16 и 17 августа, оба были написаны в Сеговии и составлены Фернандо Альваресом де Толедо, умным конверсо, который посвящал большую часть своего времени межгосударственным делам{595}. В первом письме монархи сообщали Колумбу о договоре с Португалией{596}. Они также писали, как ни удивительно, что «одним из наиболее приятных для нас фактов является то, что… похоже все, о чем вы говорили в первый раз, оказалось правдой, как если бы вы сами все видели еще до того, как об этом рассказали»{597}. Королева добавляла, что она думает ежемесячно отправлять на остров корабль. Фердинанд наконец-то выказал хоть какой-то интерес к Новому Свету, попросив Колумба прислать как можно больше соколов{598}.

Судя по письмам, во всем остальном монархи Испании были довольны своими новыми владениями. Потому 22 октября они заключили контракт с Андресом Кемадой и Хуаном де Картайей из Хереса-де-ла-Фронтера, дабы они направились на Эспаньолу, чтобы изучить почву, найти наиболее плодородное место и затем начать возделывать в тех местах подходящие культуры{599}. Той осенью монархи по большей части были в Мадриде, порой навещая Гвадалахару (в конце сентября) – частично, чтобы нанести визит кардиналу Мендосе, находившемуся на смертном одре, и посетить находящийся рядом Чинчон (в декабре). Это было словно предчувствие того, что здесь, в конце концов, окажется лучшее место для расположения испанской столицы{600}.

В то же время король и королева не были обмануты докладами Колумба. Это стало ясно из письма Фонсеке от начала декабря 1494 года, в котором они говорили, что с радостью услышали о прибытии Маргарита и Бойля. Их не стали обвинять в угоне кораблей с Эспаньолы и возвращении без разрешения Колумба. Монархи попросили Бойля предстать перед двором{601}. По словам Лас Касаса, после его доклада монархи стали лучше разбираться в географическом смысле того, что им говорил Антонио де Торрес: что все истории о богатствах Индийских островов были «лишь приманкой» (burla); что золота там не так много и что затраты их высочеств не окупаются{602}.

Король и королева Арагона и Кастилии были обеспокоены, как им казалось, гораздо более важной проблемой. Кузен Фердинанда, Ферранте, король Неаполя, умер в январе 1494 года. Его наследником стал его сын, Альфонсо, который женился на дочери Людовико Моро, герцога Миланского. Это стало сигналом для французского короля Карла – он возобновил свои старинные и запутанные претензии на неаполитанский трон. 3 сентября 1494 года, как он и обещал, Карл пересек границу между Францией и Савойей, имея с собой более 30 000 солдат-пехотинцев, еще 10 000 находились на кораблях{603}. Столь хорошо вооруженная армия удивила его современников. Также он вез немалое количество артиллерии. Вторжение являлось угрозой испанскому правлению Сицилией – и, конечно же, кузену Фердинанда, королю Альфонсо{604}.

Веками считалось, что именно в этот момент и началась современная история. Историк Гвиччардини описывает дурные знамения в Италии: в Пульи однажды ночью в небе появилось три солнца, сопровождаемые ужасающим громом и молнией; в Ареццо в небесах было видно неисчислимое количество людей на огромных лошадях, с производящих ужасный шум трубами и барабанами; многие святые статуи мироточили; были замечены чудовищные люди и животные. Французская мощь повергала людей в ужас{605}. Фердинанду, однако, подобные слухи были отчасти на руку. Как ранее уже говорилось, он вернул Арагону Руссильон и Сердань. Но он не ожидал, что Карл победоносно войдет в Неаполь. Тот вошел в городской собор, неся державу (Восточная Империя) в левой руке и скипетр (Неаполитанский) в правой. Хотя несколькими днями позже Карл ушел из города с половиной своей армии, остальное войско оставалось под командованием его кузена, герцога Монпансье.

Наиболее шокирующим в этом новом периоде европейской истории было то, каким образом Карл VIII вел войну: в Монте-Джованни французы устроили настоящую бойню. Гвиччардини писал, что «предавшись полнейшему варварству, они завершили свои жестокости поджогом домов». Подобный способ ведения войны не использовался в средневековой Италии, и это наполнило королевство «величайшим ужасом…»{606}. Битва при Таро в 1495-м была хорошим тому примером: французы потеряли две сотни, итальянцы – несколько тысяч человек; подобных сражений не было в Италии в течение многих поколений.

Фердинанд понял, что от дипломатии пора переходить к войне. В сентябре он отправил в Италию флот из более чем сорока каравелл под командованием Гарсерана де Рекесенса. С ним был герой последних этапов войны с Гранадой, Гонсало Фернандес де Кордова – Эль Гран Капитан, который вскоре выступил в Калабрию, где начал длительную легендарную карьеру. Флот Рекесенса был организован вездесущим Фонсекой{607}.

В Италии случилось еще одно событие, связанное с открытиями Колумба. Вновь цитируем замечательного Гвиччардини:

«Это было то время, когда впервые появилась хворь, которую французы называли „неаполитанской заразой”, а итальянцы либо „фурункулезом”, либо „французской заразой”. Причиной было то, что впервые она появилась у французов, когда те были в Неаполе, а потом, когда они маршировали обратно во Францию, она расползлась и по Италии. Эта болезнь проявлялась либо в виде отвратительных фурункулов, которые часто становились неизлечимыми язвами, либо сильной болью по всему телу. И поскольку лекари не имели опыта в исцелении подобной заразы, они применяли лекарства, которые не столько помогали, сколько наносили вред, что зачастую приводило к заражению крови. Таким образом, болезнь унесла многих мужчин и женщин всех возрастов, а иные оказались ужасно искалечены и недееспособны, страдая от практически постоянных мучений».

Этой хворью был сифилис, от которого люди Колумба уже пострадали в Новом Свете и который начнет свое долгую жизнь в европейской культуре{608}. Это название было введено Джироламо Фракасторо, когда он опубликовал свою поэму «Syphilis Morbus Gallieus» в 1530 году. К тому времени хворь была уже широко известна, и уродливые болячки омрачали жизнь императоров, шутов, французов и турок, епископов и дельцов, а также солдат и миссионеров. Зараза в основном процветала среди высших слоев общества – кто грешил больше, был сильнее наказан.

Глава 12 «Можем мы продавать этих рабов или нет?»

Мы хотим узнать у теологов и знатоков канонического права, можем ли мы продавать этих рабов или нет?

Фердинанд и Изабелла – Хуану Родригесу де Фонсеке, 16 апреля 1495 года

К 1495 году король и королева Испании осознали, что открытия Колумба выявляют для них новые возможности, но и возлагают новые обязанности. И они начали ощупью прокладывать пути имперской политики. Решительное влияние на нее, как и на прочие вопросы, оказывал Хименес де Сиснерос, новый духовник королевы, а с января 1495 года – преемник кардинала Мендосы в качестве примаса и архиепископа Толедского{609}. Как архиепископ этот способный, суровый и деятельный церковник продолжал вести такую жизнь, как если бы оставался отшельником. Он ходил босиком, он продолжал отдавать все свое внимание реформам францисканского ордена – что вызвало недовольство, особенно когда он настоял на том, что братья должны вести аскетический образ жизни. Некоторые из них, по слухам, уехали в Северную Африку, чтобы принять ислам, но не расставаться со своими любовницами{610}.

Однако чиновником, который обеспечивал в Севилье или Кадисе осуществление решений странствующего королевского двора касательно Индий, был другой прелат – Хуан Родригес де Фонсека, некогда архидиакон Кадиса, который в те годы стал негласным министром по делам Индий. В 1494 году он был назначен епископом Бадахоса, хотя ни разу в этом эстремадурском городе не бывал и не жил, поскольку работа на благо Короны держала его в Севилье. Он получал за свои труды годовое жалованье в размере 200 000 мараведи. Он также стал членом Совета Кастилии, что принесло ему еще 100 000 мараведи. Он был компетентным и находчивым человеком, – но он недолюбливал Колумба, чей гений он не замечал и в котором видел только недостатки.

В то время все это замечали. Лас Касас писал о Фонсеке: «Он куда успешнее создавал флотилии, чем служил мессы»{611}, и добавлял:

«Я всегда слышал и был в том уверен, и даже своими глазами видел, что он и правда всегда был против адмирала, не знаю, зачем и почему… Должен сказать, справедливо или нет, адмирал был против него, и в этом я не сомневаюсь. И все же епископ был человеком из хорошей семьи, высоким духом и очень близким к монархам»{612}.

Фернандо Колон был более жестким в своих оценках. Он писал, что Фонсека всегда ненавидел его отца и его предприятия, и что он «всегда был предводителем тех, кто дурно говорил о нем при дворе»{613}. Он вольготно чувствовал себя только с людьми высокородными, так что авантюристы, пусть самые умные, страдали от его придирок, а аристократы, пусть и самые тупые, благоденствовали. Антонио де Гевара, францисканец, который был пажом инфанта Хуана в 1495 году, а потом стал старшим проповедником и историком двора (а также тайным автором «Золотой книги Марка Аврелия», одной из наиболее популярных книг XVI столетия), откровенно писал Фонсеке:

«Вы спрашиваете, сеньор, что о вас здесь говорят. Весь двор говорит, что вы, может, и очень тверды в христианской вере, но как епископ вы весьма неуживчивы (desabrido). Также говорят, что вы толстяк, зануда, что вы небрежны и нерешительны при заключении соглашений, которые у вас в руках, и точно так же ведете себя с просителями – и, что еще хуже, многие из них возвращаются домой изнуренными, так и не решив свое дело. Также говорят, что вы грубы и горды, нетерпеливы; другие, пылкие, признают, что вы человек честный в делах, честны в словах и друг правды, а лжецы с вами не в дружбе. Они признают, что вы человек прямой в делах и решениях, честно говоря, у вас нет предубеждений и любимчиков. Также говорят, что вы умеете сочувствовать, благочестивы и милосердны. Не удивляйтесь тому, что я скажу, поскольку я потрясен тем, что вы делаете. Для человека, руководящего миром, нет большей доблести, чем терпение. Будь вы прелат или губернатор, вы должны вести жизнь скромную и многострадальную»{614}.

Фонсека, как и прочие члены его прославленной семьи, любил искусство, особенно фламандскую живопись, как можно судить по его благочестивым изображениям в соборах Бадахоса и Паленсии – особенно в последней, где он был изображен фламандцем Хуаном Иостом де Калсаром на запрестольной перегородке{615}.

Необходимость четкой имперской политики Испанской короны была вызвана политикой Колумба на Эспаньоле, особенно в отношении порабощения индейцев. В 1495 году Колумб, все более отчаиваясь найти хоть какое-нибудь золото, серьезно пытался компенсировать это поставкой домой рабов. Он сам, его брат Бартоломео и красавец Алонсо де Охеда совершали жестокие вооруженные вылазки почти во все части Эспаньолы с целью захвата индейцев. Но туземцы не были готовы смиренно терпеть такое. К тому же испанцы не различали мирных индейцев, которые могли бы в будущем стать христианами, и карибов, которых считали безбожными дикарями и людоедами.

Кампания Колумба по захвату индейцев в рабство дала повод к написанию самых душераздирающих глав в работах Лас Касаса, который добавляет, что таким образом было уничтожено две трети населения островов. Такое преувеличение типично для Лас Касаса – но его оппонент, историк Овьедо, также писал о бесчисленных жертвах{616}. Это привело к тому, что многие индейцы Эспаньолы приняли спонтанное решение бежать в горы. Этот «мятеж», как его ошибочно назвали, спровоцировал Колумба захватить около 1660 «душ, как мужчин, так и женщин», как пишет Мигель Кунео, и отослать 550 из них домой в Кастилию, со вторым возвращавшимся домой флотом Антонио де Торреса, который покинул Ла-Изабеллу 24 февраля 1495 года. Таким образом, атлантическая работорговля изначально шла с запада на восток – не из Африки в Европу, но с Карибских островов.

Во втором обратном плавании Торреса сопровождал младший брат адмирала, Диего Колон, и друг его детства Мигель Кунео. Возвращение их было далеко не триумфальным. Но зато оно оказалось быстрым: Кунео писал, что они шли от Пуэрто-Рико (Борикен) до Мадейры всего двадцать три дня. Но около двух тысяч индейцев, бывших на борту у Торреса, скончались, как считал Кунео, от холода, когда они вошли в испанские воды{617}. Остальные высадились в Кадисе, хотя половина из них была больна. Кунео снова писал: «Они непривычны к тяжелой работе, они страдают от холода и живут недолго»{618}. Девять индейцев были подарены флорентийцу Джуанотто Берарди, который приказал отдать их в подходящие руки, чтобы однажды они могли стать толмачами. Остальных оставили на продажу в Севилье, хотя сколько-то из них сумели сбежать.

Но еще до их прибытия каталонцы Маргерит и фрай Бойль, без разрешения покинувшие Колумба, представили двору теорию, что индейцы могут стать добрыми христианскими подданными их высочеств, а потому их нельзя обращать в рабство{619}. Такой вывод они сделали, наблюдая за религиозными обрядами таино, – их приношения пищи богам, их украшения, процессии, танцы, пение и распределение хлеба главами семейств имело нечто общее с практикой христиан{620}.

Берналь Диас де Писа, счетовод, которого Колумб посадил под замок, был вызван ко двору, чтобы дополнить своим рассказом то, что происходит на Эспаньоле{621}. Несколько рыцарей также пожаловались, что братья адмирала отняли у них лошадей. Еще один или двое сказали, что Колумб говорил некоторым дворянам из добровольцев, что кто не будет работать, тот не будет есть: такого заявления ни один испанский дворянин не может перенести спокойно, особенно от безродного генуэзца{622}.

Колумб ничего не знал об этих придворных интригах – хотя, проведя при дворе столько времени, мог бы и представить такое. К моменту прибытия Торреса в Испанию он уже снова был на Эспаньоле, теперь намереваясь захватить весь остров от имени Испанской короны. Его первоначальная мысль, что это будет простой перевалочный пункт для доставки товаров, драгоценных металлов и рабов в стиле португальских факторий в Африке, был забыт ради более кастильского варианта экспансии: оккупации земель и захвата их населения. Этот стиль поведения был знаком как по временам Реконкисты, так и по завоеванию Канарских островов{623}.

Колумб покинул Ла-Изабеллу 25 марта с двумя сотнями человек, двадцатью лошадьми и несколькими собаками, чтобы «оккупировать» центр Эспаньолы, а не торговать с ней. При нем были его брат Бартоломео и его местный союзник касик Гуанакагри, а также несколько его индейцев. Он разделил свои силы на две части и атаковал большую индейскую армию. Испанцы легко разбили их: Фернандо Колон писал, что индейцев разогнали, «словно они были птицами».

Колумб принялся за основание четырех крепостей в четырех местах: Консепсьон-де-ла-Вега (Санто-Серро), Эсперанса, Сантьяго и Санта-Каталина. Конечно, они были построены из дерева, так что здесь был нужен скорее труд плотников, чем каменщиков. Как бы то ни было, Консепсьон стала центром паломничества – и чудес. В своем завещании Колумб вспоминал ее и надеялся, что в ее часовне каждый день будут служиться мессы. Однако к моменту его смерти на этом месте снова росли джунгли{624}.

Большинство оставшегося немногочисленного населения Ла-Изабеллы перебралось внутрь острова в эти крепости. В течение той весны и лета Колумб договорился с дружественными касиками о том, что все взрослые индейцы от четырнадцати до семидесяти лет будут приносить регулярную дань Испанской короне в виде местной продукции. Так, индейцы Сибао и Вега-Реаль согласились отдать Колумбу более 60 000 песо золотом за три выплаты. Те, кто жил в местах, где выращивался хлопок, каждый принесет кипу хлопка. Все данники после выплаты положенного получат диск, который будут носить. Взамен Колумб удержит своих спутников от опрометчивых авантюр{625}. А пока некоторые из его спутников начали селиться на острове с индейскими женщинами.

Касики давали что могли – но просили прощения, если они не приносили того, чего от них требовали. Гуарионекс предложил разбить большой сельскохозяйственный участок (conuco) от юга до севера всего острова, если его людей избавят от дани золотом. Колумб задумался над этой идеей. Конечно, он предпочитал золото. Отличная рыба здесь легко ловилась, как всегда на Карибах. Хлопок, лен и некоторые другие местные продукты начали хорошо производиться при испанском руководстве, часть растений, завезенных из Кастилии, также хорошо прижилась: пшеница, овощи, некоторые злаки, виноград и даже сахарный тростник. Хорошо плодились свиньи и куры.

Неизвестно, сумел бы Колумб долго удержаться на посту главнокомандующего, губернатора и вице-короля этого маленького мирка, но к концу 1495 года он понял, что политика Короны в этом отношении изменилась. Еще в апреле того года монархи начали рассматривать Эспаньолу и другие Карибские острова так, словно они были областями Андалузии{626}.

Отчасти это стало результатом отсылки в Испанию индейцев-рабов, каковыми их следовало считать, по мнению Колумба. Наверное, легко было бы организовать их поставки на продажу в Испанию{627}. Андалузия в конце концов привыкла к торговле живым товаром разного происхождения. Валенсийские купцы, такие, как Хуан Абельо и Антонио Виана, легко могли разобраться с таким грузом, как и другие купцы – в Генуе, например, такими были Доменико де Кастельон и Франсиско Гато.

В принципе Корона не была против; так, 12 апреля монархи писали Фонсеке в Севилью, что «в отношении того, что вы пишете об индейцах, которые прибыли на каравеллах, нам кажется, что вам лучше продать их в Андалузии, нежели где бы то ни было еще, и вы должны продать их как можно выгоднее»{628}. Но Корона изменила свое мнение. Несомненно, это стало результатом вмешательства Бойля и Маргарита. Духовник королевы Сиснерос тоже мог сыграть здесь свою роль. Его отношение к индейцам, которых он не знал, было всегда намного гуманнее, чем к евреям или мусульманам, с которыми он имел дела. В любом случае всего четырьмя днями позже, 16 апреля 1495 года монархи послали Фонсеке другое письмо, откладывавшее продажу:

«Мы хотим узнать у ученых, теологов и знатоков канонического права, можем ли мы продавать этих рабов или нет, и мы не можем этого сделать, пока не увидим писем, которые адмирал написал нам… и эти письма находятся у Торреса, но он еще не переслал их нам; потому продажу этих индейцев следует на некоторое время отложить»{629}.

Ученое мнение появилось очень не сразу. Непонятно также – как, у кого и вообще запрашивалось ли официально это мнение. Но что, видимо, на самом деле случилось, так это быстрая продажа пятнадцати индейцев адмиралу Хуану Лескано Арриарану для королевских галер; еще нескольких Фонсека позволил продать Берарди; остальные умерли в Севилье в ожидании решения своей судьбы{630}. Монархи, со своей стороны, продолжали считать, что нужно проводить различие между дурными и добрыми индейцами: Кунео в письме одному другу в Севилью осенью 1495 года упоминает об этом различии, говоря о том, что каннибалы были обнаружены сразу после его прибытия на «Санта-Мария-Галанте» во время второго путешествия Колумба{631}.

Это стало началом долгих споров об отличительных чертах карибов и возможности порабощения таино. Но что замечательно в этих королевских сомнениях, так это то, что монархи понимали, что тоже подчиняются законам и не могут их придумывать[12]. Может, они и были автократами, но закон соблюдали.

Им обоим все более становилось понятно, что они должны урезать привилегии Колумба. Фердинанд и Изабелла объединяли полуостров не для того, чтобы какой-то генуэзский авантюрист установил частный сюзеренитет под их властью. Как бы то ни было, 10 апреля 1495 года монархи издали в Мадриде указ, которым позволяли любому – то есть любому кастильцу – снаряжать экспедиции для поиска островов и даже континентов, в Индиях или в океане. Закон для тех, кто желал отправиться в Индии, был следующим:

«Поскольку мы услышали, что многие наши подданные желают отправиться на поиски островов и частей континента иных, чем те, что по нашему распоряжению уже были открыты в указанной части океана, и торговать золотом, другими металлами и товарами; и поскольку иные хотели бы обосноваться на Эспаньоле, которая уже была открыта по нашему приказу, и помня, что никто не должен отправляться в Индии без нашего патента… мы, во-первых, постановляем, что каждый корабль, который отчаливает в Индии, должен отплывать из Кадиса и ниоткуда более; и те, кто отплывает, должны зарегистрироваться там у соответствующих чиновников. Во-вторых, любой, кто желает уехать жить в Индии без жалованья, может сделать это свободно и получить годовое содержание, оставив себе треть золота, которое он найдет, отправляя две остальные части нам, в то время как от всех прочих товаров он должен отдавать нам десятину. В-третьих, любой, кто хочет, может отправляться и открывать новые острова или tierra firme, кроме Эспаньолы, но они должны регистрироваться в Кадисе и отплывать оттуда{632}. И, в-четвертых, любой может брать с собой все, что он пожелает, в качестве припасов на Эспаньолу, но на всех кораблях десятую часть должны составлять наши грузы, и так далее…»

Колумб также всегда мог перевозить восьмую часть своего груза на всех кораблях.

Это был документ величайшей важности. Он нарушал монополию Колумба{633}. В выигрыше, тем не менее, оказался его флорентийский друг Берарди, который по другому указу получил возможность нанять двенадцать кораблей для перевозки 900 тонн товаров на продажу по 2000 мараведи за тонну. Он получил конкретное преимущество – передать половину флота человеку, мечтавшему об открытии неизвестных мест, с заверением прежних привилегий. Это был единственный способ выработать эффективный метод для того, чтобы окупить расходы на экспедицию Колумба, ее обратный путь и так далее.

Естественно, Колумб обжаловал этот указ, когда услышал о нем. Но он услышал о нем слишком поздно, и его жалоба ни к чему не привела. Указ давал шесть лет вольности торговцам и эмигрантам: вольности, которой больше не будет в течение двухсот пятидесяти лет{634}.

Эти решения сопровождают большую часть королевской корреспонденции касательно Индий в начале того года. Так, в феврале монархи приказали Фонсеке отправить в Индии четыре корабля с припасами{635}. 14 февраля Себастьян Олано, придворный, который ходил с Колумбом в 1493 году, писал монархам, что Колумб вовсе не запретил распределение припасов в отсутствие счетоводов, как полагали, а совсем наоборот{636}. В марте Хуан Агуадо, гофмейстер двора, собрал флотилию из трех кораблей на Санто-Доминго. Агуадо также ходил с Колумбом в 1493 году и вернулся с Торресом. Колумб считал его другом – но, похоже, тот твердо стоял на стороне Фонсеки во всех сомнительных вопросах. Педро де Мата, представитель инквизиции в Севилье, выдал Хуану Лусеро из Могера 40 000 мараведи из казны инквизиции для финансирования отправки этой экспедиции в Индии{637}. Затем, в апреле, Корона приказала Джуанотто Берарди пополнить припасы колонии на Эспаньоле. В результате был заключен контракт, согласно которому флорентиец отправлял туда двенадцать судов в товарами в три захода. Но отправка судов была отложена. Корона в то время все еще пребывала в раздумьях насчет того, следует ли оставлять монополию на торговлю с Новым Светом Колумбу и им самим{638}.

Берарди писал монархам, что проблема состоит в том, что все или почти все участники экспедиций на Эспаньолу хотят вернуться домой, поскольку долг им вырос до десяти-двенадцати миллионов мараведи. Он предложил наугад решение для обеих проблем. Списав два из двенадцати миллионов мараведи, Корона может приобрести от десяти до двенадцати каравелл, чтобы колонисты Эспаньолы могли найти и даже поселиться на других островах. Еще за пять каравелл они могут купить себе столько провизии, сколько им нужно. Оставшиеся пять миллионов мараведи они могут вложить в товары, которые будут продаваться жителям Эспаньолы{639}.

Всех поселенцев острова можно будет обеспечить на два года – хотя те, кто найдет драгоценные металлы или жемчуг, будут платить Короне пятину (quinto). Впредь на каждом корабле, кроме капитана, будет нотариус. Все исследовательские корабли должны возвращаться на Эспаньолу, и все они, по предпочтению монархов, должны были строиться в Испании, а не в Индиях. Этот план будет продвигаться медленно, сначала будут отправлены четыре каравеллы с провизией и товарами, потом они будут ходить по две. В конце шести месяцев пятина окупит все{640}.

В этих предложениях мы видим начало бюрократизации открытий, которая впоследствии охватит все Индии.

Вскоре после этого монархи отправили свое первое серьезное замечание Колумбу: 1 июня 1495 года они писали ему из Аревало:

«Мы узнали, что в последнее время, особенно когда вас не было на Эспаньоле, имеющиеся припасы не распределялись между поселенцами. Потому мы приказываем вам распределить их так, как было условлено, и просим не изменять этого правила за исключением случая свершения кем-нибудь тяжкого преступления, достойного смертного приговора, который приравнивается к сокращению снабжения»{641}.

Оказалось, что ответственными за такое «сокращение» были не Колумб и не его брат, а те, кого они назначили контролировать распределение припасов, – Алонсо Санчес де Карвахаль и его преемник, Хуан де Оньяте из Севильи. Как бы то ни было, это письмо стало первым сигналом адмиралу, что у Короны есть свои замыслы насчет Индий{642}.

Остаток 1495 года монархи в Испании занимались разработкой политики в отношении Неаполя и Индий. По последнему поводу они издали несколько указов, в которых, однако, по-прежнему не было последовательного плана, кроме того, что всю ответственность берет на себя Корона. Этим Колумб низводился до уровня рядового должностного лица, с чем ему было трудно смириться. Также мы видим, что инквизиция выдает Фонсеке изрядные суммы, отобранные у эмигрировавших или осужденных евреев ради разработки новых открытых земель{643}.

Последовали и другие законодательные акты. Любой, кто хотел отправиться в Новый Свет, теперь должен был подчиняться назначенному командиру, который должен был получить патент на «завоевание и заселение» внутренней части острова или побережья. Этот человек должен был сам найти деньги на финансирование всего предприятия. При этом к нему будут приписаны королевские чиновники. Однако часто такой человек получал пожизненный титул (например, губернатора) – и, возможно, передавал его сыну. Естественно, от него ожидали, что он будет снабжать миссионеров и священников и, конечно, он должен был повиноваться всем королевским указам. Он также должен разведывать и развивать свою предполагаемую колонию, закладывать города, чтобы искать золотые россыпи и обращать туземцев в христианство{644}.

Корона, которая не могла предложить первопроходцам защиты, по-прежнему ожидала получения пятины от полной стоимости всех продуктов, без учета расходов. Если сокровище добывалось из гробниц, Корона получала половину. Воистину, любой, кто получал патент, должен был быть игроком или ясновидцем, чтобы заложить все и отплыть в неведомый путь во главе банды авантюристов, многие из которых были просто головорезами. Большинство из спутников такого человека не получали дохода и потому были не слишком ему верны.

5 августа 1495 года Хуан де Агуадо, королевский гофмейстер, отправился из Севильи на Эспаньолу с четырьмя кораблями с припасами{645}, но также с конкретным приказом провести residencia (расследование) в отношении Колумба. Это была нормальная кастильская практика, часто используемая в отношении коррехидоров, – но это было знаком резкого изменения королевской политики в отношении Колумба и началом конца его мечтаний о личной империи.

Агуадо привез с собой документ, в котором были изложены его привилегии и права. Из него Колумб узнал, что его монополия отныне ограничивается Эспаньолой и что остальные Индии, включая те места, которые он лично открыл, будут находиться под иной юрисдикцией. Даже на Эспаньоле Корона налагала на него ограничения: например монархам показалось, что количество людей, которым платят жалованье, чересчур велико. Желательно ограничиться максимум пятью сотнями поселенцев.

Моряки и капитаны четырех кораблей Агуадо получили указания вернуться, пробыв в Индиях не более месяца. Но все эти корабли погибли в Ла-Изабелле вскоре после прибытия во время урагана осенью 1495 года. Доклады этого чиновника утрачены, но, узнав о них, адмирал начал думать, что сможет разобраться со своими врагами, только вернувшись в Испанию{646}. 15 октября он написал Фердинанду и Изабелле из Вега-де-ла-Магуана. По большей части в этом письме шла речь о касике Каонабо и его преступлениях, а также о кораблях Агуадо и о том, как они погибли. Но он предлагал, чтобы монархи прислали в Индии «несколько благочестивых монахов, которые стоят выше благ земных» – вероятно, это был камень в огород фрая Бойля, которого он теперь считал главой своих врагов{647}. Верно, что при дворе очень саркастически отзывались о заявлении адмирала, что он нашел «Индии». 9 августа 1495 года Питер Мартир написал из Тортосы Бернардино де Карвахалю, что Эспаньола в конце концов действительно является Офиром царя Соломона{648}.

Открытия Колумба начали привлекать внимание многих мыслящих людей Кастилии. Так, Хуан дель Энсина из Саламанки (где его отец был сапожником), служивший при дворе герцога Альбы как актер, придворный и поэт, написал вступление к своей книге баллад (Cancionero), названной «Искусство кастильской поэзии», посвятив ее инфанту Хуану. В нем мы находим замечательные слова: «Поскольку, как сказал наиученейший маэстро Антонио де Небрихо (тот, кто изгнал… варварство из нашего романского языка), одной из причин, которая сподвигла его [то есть Энсину] создать искусство романа, состоит в том, что наш язык ныне более возвышен и отточен, чем когда бы то ни было, так что есть опасения, что падение будет столь же стремительно, как и взлет…»{649} Воистину, язык империи!

Колумб в конце концов решил вернуться в Кастилию. 10 марта 1496 года он покинул Ла-Изабеллу вместе с тридцатью индейскими рабами и 225 разочарованными испанцами, включая большинство тех, кто приплыл с Агуадо, и тех, кто не мог уплыть прежде. Они возвращались на двух кораблях, которые были построены в Индиях, – похоже, на самых первых из них{650}.

Прямо перед отплытием Колумб нашел новые золотые россыпи к югу от Веги, которым он дал название Сан-Кристобаль. Он снова оставил губернатором своего брата Бартоломео. Его заместителем стал Диего Колон.

В письме Фердинанду и Изабелле спустя два года, в 1498 году, адмирал объяснял, что в это время в Испании «поднялись злые толки, преуменьшавшие важность начатого мной предприятия, поскольку я не отправил сразу же домой корабли, нагруженные золотом, ибо этого невозможно было сделать в краткое время, равно как не позволяли сделать того те проблемы, о которых я говорил… клянусь спасением, меня представили в невыгодном свете, и всему, что я просил или говорил, чинились препятствия. Потому я решил сам предстать перед вашими высочествами и выказать свое недоверие к этому и также показать, что я был во всем прав».

Он также напомнил, как Соломон отправлял свои корабли на восток в Офир, как Александр посылал других людей на поиск «Тапробаны», а Нерон пытался найти истоки Нила, и даже короли Португалии искали Гвинею{651}. Колумб считал себя в хорошей компании.

Глава 13 Злая шутка богини Фортуны

Насмешки и злые шутки богини Фортуны…

Петер Мартир

Колумб возвращался домой через Малые Антильские острова. 10 апреля он остановился на Гуадалупе, где захватил в рабство некоторое количество карибов, и отчалил 20 апреля. Никаких неизвестных островов он по дороге не посещал. Адмирал прибыл в Кадис 11 июня.

Оттуда он отправился в Севилью, одетый в серую робу францисканского монаха. В нем всегда было что-то монашеское, и у него были отличные отношения с этим орденом еще до его пребывания в Ла-Рабиде. Некоторое время он пробыл дома у Андреса Бернальдеса, священника в Лос-Паласиос, позже автора «Истории царствования католических монархов», главы которой, посвященные открытию Индий и второй экспедиции, были написаны под сильным влиянием рассказов адмирала{652}. Приход Бернальдеса находился в пятнадцати милях к югу от Севильи, но тем не менее он был капелланом и протеже фрая Диего де Деса, друга Колумба при дворе инфанта Хуана. Он был антисемитом, и печально читать его ликования по поводу страданий евреев, уехавших из Испании в Марокко в 1492 году{653}.

Прибыв в Севилью, Колумб мог наблюдать, как его старый соратник по первой экспедиции, Пералонсо Ниньо, готовится отправиться в Индии (он отплыл 16 июня). Это был новый флот Фонсеки, состоявший из двух каравелл и бретонского судна, а также купленной в Кадисе 14-весельной бригантины[13]. Как и большинству других таких флотилий, им пришлось купить сто овец и несколько коз на Ла-Гомере{654}. Они намеревались добраться до Эспаньолы и вернуться, о дальнейших экспедициях ничего не говорилось.

Это плавание не было одобрено адмиралом и вице-королем, и он ничего о нем не знал до самого отплытия. Однако Колумб мог знать, что Алонсо Фернандес де Луго завершил, наконец, завоевание Тенерифе в 1496 году и в июне провел своих пленников-гуанчей перед монархами в Альмасане, городе на реке Дуэро на границе Кастилии и Арагона, который стал местом недолгого пребывания двора инфанта Хуана{655}. Колумб мог бы узнать, что каким бы важным ни казалось его предприятие в 1492 году, четыре года спустя оно рассматривалось лишь одним из многих деяний монархов – вероятно, равное завоеванию Канарских островов, но куда менее заманчивое, чем завоевание Италии.

Однако Колумб узнал, что внешне короли вовсе не ослабили своей поддержки ему. Они написали ему из Альмасана любезное письмо{656}. Колумб, по-прежнему во францисканской рясе, отправился на встречу с ними в Бургос в начале октября. Они приняли его в Каса-дель-Кордон, прекрасном дворце, строительство которого начал покойный коннетабль Кастилии, Педро Фернандес де Веласко, а закончила его вдова Менсия. Он преподнес им «золото хорошей пробы и много масок с золотыми глазами и ушами, а также много попугаев»{657}. Он также представил монархам Диего – брата покойного касика Каонабо, носившего золотой ошейник весом в 600 кастельяно{658}.

Этот намек на возможность получить больше золота в будущем стал для монархов наиболее воодушевляющим фактором. Легенда утверждает, что часть привезенного в 1496 году золота была передана Диего де ла Крусу, который позолотил ретабло в часовне картезианского монастыря в Мирафлорес близ Бургоса, где вскоре будет похоронена мать королевы Изабеллы, скончавшаяся в 1496 году.

Адмирал хотел немедленно вернуться в Индии, и монархи считали, что он действительно должен отплыть с восемью кораблями – в первую очередь, чтобы исследовать материк, – то есть, предположительно, Кубу и Южную Америку. Колумб наверняка красноречиво рассказал о своих достижениях, поскольку несмотря на критику со стороны Маргарита и Бойля, которую уже слышали монархи, его «Привилегии» от 1492 года снова были подтверждены. Петер Мартир, как обычно, находился при дворе и оттуда писал Бернардино де Карвахалю восторженные письма о Колумбе{659}. Брат последнего, непопулярный Бартоломео, получил от Короны подтверждение своего звания аделантадо, которое дал ему адмирал.

Однако отплытие все затягивалось. Фонсека не хотел поручать Колумбу очередного путешествия, потому всяческими способами оправдывал задержки. Будучи совершенно несентиментальным, он понимал, что открытие – это одно, а управление – совсем другое. Он считал, что сейчас Колумба лучше всего задержать в Кастилии.

Находясь при дворе и следуя за монархами в Бургос, Вальядолид, Тордесильяс и Медину-дель-Кампо, адмирал не тратил времени зря и много читал (многие из серьезных книг, прочитанных им, вероятно, были прочитаны как раз в эти годы). Именно в 1496 году он получил из Англии экземпляр «Путешествий» Марко Поло (которые он, видимо, прочие впервые), а также купил «Philisophia Naturalis» Альберта Великого и «Almanach Perpetuum» Абрахама Сакуто{660}. Эти покупки – счастливое напоминание о том, что теперь обычный человек мог позволить себе приобрести печатную книгу. На следующий год Колумб будет искать информацию о недавнем плавании венецианца Джованни Кабота[14], который пересек Северную Атлантику благодаря сообщениям об успехах Колумба{661}.

Колумб сделал новые выводы о размере Земли и сравнил ее с грецким орехом, оболочка которого – море. Конечно же, он вел беседы, и его, наверное, даже слушали. Предположительно он присутствовал в декабре 1496 года на церемонии, когда папа Александр пожаловал Фердинанду и Изабелле титул «Католических королей», Los Reyes Catуlicos: это взбесило короля Франции Карла, который носил титул «христианнейшего короля». Этот жест был вызван последствиями войны в Гранаде – но также и намерением этих двоих послать армию в Неаполь, дабы помочь папе в войне с Францией (так Александр VI понимал высадку Эль Гран Капитана и его людей в мае 1495 года){662}. Такого формального титула они не получили за покровительство Колумбу в Новом Свете.

Вероятно, в начале 1497 года Колумб участвовал в праздновании по поводу прибытия в Испанию «столь желанной эрцгерцогини Маргариты» (слова Мартира), семнадцатилетней дочери императора Максимилиана, которая предназначалась в жены инфанту, – венец династической политики монархов, дополнявший брак их дочери Хуаны и брата Маргариты Филиппа. «Белоснежные шеи королевы и ее дам отягчали драгоценности», – писал Петер Мартир в том же возвышенном стиле, что и Колумб при описании ландшафта Карибских островов{663}.

Колумб также был свидетелем горя, охватившего двор после смерти инфанта Хуана в октябре того же года в Саламанке на руках у отца, что покончило не только с блистательным малым двором Альмасана, собранным за год до того фраем Диего де Деса, но и со старинным королевским родом Испании{664}. Законного наследника мужского пола в династии Трастамара не осталось, и казалось, что трон, вне сомнения, перейдет к Габсбургам по линии инфанты Хуаны. Сегодня мы можем увидеть изысканное надгробие «надежды всей Испании» в доминиканском монастыре Святого Фомы в Авиле, сделанное флорентийцем Фанчелли – это был его первый большой заказ, – и можем представить себе весь ужас события.

Ни Фердинанд, ни Изабелла так и не оправились от горя, которое вскоре усугубилось смертью в следующем 1498 году их старшей дочери Изабеллы, королевы Португалии, а затем ее маленького сына – инфанта Мигеля (в 1500 году).

После смерти инфанта монархи отправились в епископский дворец Гвадалахары к кардиналу Хименесу де Сиснеросу, где жили буквально в изоляции до апреля 1498 года. Именно в это время Сиснерос, хотя и занятый организацией нового университета в Алькале (университет Комплутенсе){665}, получил де-факто пост главного министра Короны. Можно предположить, что его молитвы утешали государей. Или же их больше утешали строки, написанные Хорхе Манрике на смерть его отца:

Пап, императоров И князей церкви Смерть забирает, Как и бедных пастухов. […] Наши жизни – лишь реки, Которые вливаются В море смерти. Туда же путь и королям{666}.

Семейство Габсбургов всегда утверждало, что принц умер, переусердствовав в занятиях любовью с Маргаритой. Другая версия гласит, что он наелся несвежего салата в Саламанке{667}.

Членам двора инфанта, конечно, пришлось искать новое место. Друг Колумба, доктор Деса, стал епископом Саламанки, а затем архиепископом Севильи, затем на него пролились и другие почести. Младшие братья Колумба, Диего и Фернандо, сыновья адмирала[15], которые служили при инфанте пажами, стали домочадцами королевы. Большинство остальных придворных инфанта сделали успешную карьеру – кто в Индиях, пользуясь опытом службы при инфанте до конца своих дней, как Кристобаль де Куэльяр, казначей инфанта. Он часто говаривал, как на Кубе, так и в Кастилии, что ужасные события в Альмасане «были для него все равно что раз или два низвергнуться в ад»{668}.

Той же осенью Пералонсо Ниньо вернулся в Испанию с Эспаньолы. Ходили слухи, что он привез еще золота, но оказалось, что весь его груз состоит из рабов, присланных Бартоломео Колоном, а также из некоторого количества дерева бразил[16]. Более трехсот рабов он передал Николасу Кабреро, севильскому купцу{669}. Пералонсо Ниньо привез мало новостей с Эспаньолы – разве что известие о том, что Бартоломео Колон предал смерти несколько человек касика Гуарионекса за то, что они сожгли несколько христианских образов{670}.

Колумб по-прежнему пытался организовать новое плавание, уже третье. Он получил финансирование от Короны в размере шести миллионов мараведи, но ему этого показалось мало. Разве не потратили монархи шесть миллионов на оборону Перпиньяна от французов? Колумбу также теперь было трудно набирать добровольцев для своего плавания. Слишком много мрачных историй рассказывали о суровой жизни в Индиях. Те, кто бывал на Эспаньоле, создали ей недобрую славу: как говорил историк Овьедо, «они были цвета золота, но без его блеска»{671}.

В это время католические короли – теперь они полностью олицетворяли собой этот титул – попросили Антонио де Торреса сменить Фонсеку на посту главного организатора экспедиции в Индии. Это стало триумфом Колумба, поскольку Торрес хотя бы знал Индии, чего нельзя было сказать о Фонсеке. Король и королева также написали, что Колумб имеет право покупать все, что пожелает{672}.

Но кто бы не исполнял волю монархов, Фонсека или Торрес, католические короли твердо были намерены навязать Колумбу свои условия. Колония должна представлять собой сотрудничество солдат и работников, и Корона сама хотела определять, кто это будет и сколько их должно быть. Что до политики в отношении туземцев, то она должна характеризоваться обращением их в христианство: туземцев надо заставить служить Короне мирно, «кротким подчинением, дабы их можно было обратить в нашу святую католическую веру»{673}. Несколько монахов и священников, «добрых людей», будут осуществлять таинства для тех, кто там находится, а также обращать индейцев в христианство, и они возьмут с собой все, что необходимо для религиозного служения{674}. По специальному указу в новой колониальной жизни могли принимать участие преступники. Но убийцы, фальшивомонетчики, поджигатели, содомиты (гомосексуалисты любого рода), предатели, еретики или те, кто нелегально вывозил деньги из Кастилии, таких возможностей были лишены.

Другие указы последовали летом 1497 года. Иногда они исходили из замка Медина-дель-Кампо, иногда из монастыря Ла-Мехорада, иногда они направлялись Колумбу, иногда Торресу. При чтении этих текстов возникает понимание имперской политики, которую с трудом вырабатывали монархи, нащупывая свой путь в новых обстоятельствах. Конечно, Реконкиста и завоевание Канарских островов были похожими прецедентами, но не совсем такими. Вскоре вернется Фонсека и начнет направлять дела в Индиях: Торрес выдвинул слишком много условий, так что его сотрудничество с монархами начало их раздражать{675}.

Но поток указов не прекратился. В одном из них Корона отказывается от всеобщего разрешения кастильцам снаряжать экспедиции в Новый Свет и снова принимает монополию Колумба. Но сам Колумб также сменил мнение по этому поводу: «Мне кажется, – писал он, – что следует дать разрешение всем, кто хочет плыть». Возможно, он понял, что теряет деньги из-за того, что настаивает на монополии, припомнив, что на его долю приходится восьмая часть груза каждого корабля, идущего в Новый Свет, даже не принадлежащего ему{676}. Похоже, что в результате в следующие несколько лет многие капитаны получили разрешение, возможно, некоторые даже открыли новые земли, не оставляя записей{677}.

Но, вероятно, более важным было то, что 22 июля 1497 года Колумб получил полномочия распределять земли Эспаньолы – с условием, что новые хозяева должны будут в течение четырех лет работать на упомянутой земле, выращивая пшеницу, хлопок или лен или строя сахарные или прочие производства. Все владения, производящие металлы, а также те, откуда можно получать дерево бразил, должны оставаться за Короной, а вся остальная земля, если она огорожена, должна считаться общей{678}. В теории это означало, что Колумб сможет создать нечто вроде земельной олигархии{679}. Также Колумба просили найти место для нового города на Эспаньоле в районе золотых россыпей{680}.

Но третье плавание адмирала продолжало откладываться. Большую часть лета 1497 года он провел в Ла-Мехорада, любимом иеронимитском монастыре католических королей близ Медина-дель-Кампо. Фердинанд и Избелла также находились там{681}. Можно представить, что иногда они встречались на широком монастырском подворье. Колумб написал краткое резюме в поддержку намерений своих государей опротестовать Тордесильясский договор. Этот документ рассказывает о том, как он «отправился на вышеуказанные острова и континент Индии»{682} и как его вынудили идти в Лисабон в конце его [первого] плавания. Затем король Португалии, узнав о его плавании, послал собственный флот в эти же страны, воспользовавшись помощью португальских моряков, ходивших с адмиралом, но безуспешно{683}. Похоже, что португальский флот так и не достиг Карибских островов.

Адмирал также написал интересную сводку событий, приведших к Тордесильясскому договору. Он указывал, что раз Земля круглая, то есть сомнения относительно результатов раздела мира на востоке. Где на Дальнем Востоке (который тогда так не назывался) будет лежать линия, разделяющая испанскую и португальскую зону интересов?{684} Этот вопрос надо было решить как можно быстрее.

Случилось так, что тем летом испанское владычество распространилось в новую сторону: не в «Индиях», но в Африке, поскольку в 1497 году Педро де Эстопиньян, капитан из приближенных герцога Медина Сидония, осадил и захватил североафриканский порт Мелилья, находившийся недалеко от Тафилата, центра золотой торговли между побережьем и Сахарой{685}. Кроме того, монархи были заняты созданием новой валюты и координацией монетарной ситуации в Кастилии, которая со времени правления Энрике IV пребывала в беспорядке{686}.

Зимой 1497/98 года Колумб находился в Севилье, явно надеясь вскоре отплыть в Индии. Его сын Фернандо позднее писал, что все эти проволочки были делом рук Фонсеки, который надеялся помешать гордому и непредсказуемому адмиралу вернуться на Эспаньолу{687}. Корабли, выделенные для него, даже успел использовать Педро де Эстопиньян. Позднее адмирал скажет, что он предпринял свое третье плавание, чтобы доставить королеве хоть какое-то облегчение после смерти инфанта{688}.

В то время он стал встречаться со многими друзьями-итальянцами – фраем Гаспаром Горрисио, картезианцем из Новары, затем перешедшим в монастырь Лас-Куэвас прямо рядом с Севильей. В ту зиму Колумб впервые записал свои мысли насчет размеров Земли: он считал, что окружность ее составляет 4000 миль, «как подтверждает» Жозе Визинью, португальский космограф. (В действительности она составляет 25 000 миль по экватору{689}.) Колумб по-прежнему был намерен доказать, что достиг Азии, снова и снова напоминая утверждение Пьера д’Айи в «Ymago Mundi» (которую он приписывал Аристотелю), что «между западной оконечностью Испании и восточной оконечностью Индии море узко и проходимо за малое число дней{690}. Это должно было подтвердить его правоту.

Но отплытие продолжало откладываться: в январе 1498 года его друг Педро Фернандес Коронель, который был констеблем (старшим альгвасилом) во время второго плавания, отправился на Эспаньолу с двумя кораблями с припасами. Одним из кораблей была «Вакуина», «половина которой принадлежала вашим высочествам и половина – вдове из Палоса»{691}. Все понимали, что эта флотилия была авангардом самого Колумба. Но адмирал все медлил, еще не найдя требуемой поддержки, к тому же ему надо было уладить личные проблемы: так, в феврале он добился майората (mayorazgo) для своих владений. Видимо, это был знак продолжающейся благосклонности королей{692}. Его титулы сначала переходили к его сыну Диего, а если у того не будет наследников – к Фернандо. Его братья Бартоломео и Диего были следующими наследниками.

В одном документе Колумб тепло отзывался о Генуе как о «благородном и могучем морском городе»{693}. Он также сравнивал себя с адмиралом Кастилии{694}. Он вспоминал, что «Святая Троица вселила мне в душу эту мысль, которая позже стала полной уверенностью в том, что я смогу доплыть из Испании до Индий, пересекши океан в направлении на запад». Он утверждал, что пожертвовал 25 % добычи из Нового Света (корона никогда не требовала больше десятой части от своей королевской пятины). Колумб также говорил о своей доле в Индиях в размере ста лиг к западу от Островов Зеленого Мыса – словно никогда не слышал о разделе по Тордесильясскому договору{695}.

29 апреля 1498 года Колумб, наконец, смог написать сыну Диего, закончив его такими словами: «Твой отец любит тебя словно себя самого»{696}. 12 мая, спустившись по реке Гвадалквивир с пятью кораблями и уже будучи в Санлукар-де-Баррамеда, он написал своему новому доверенному человеку, фраю Гаспару Горрисио, что уже погрузил на борт свой груз, но что столько людей хотят отправиться с ним, что ему потребуется еще один корабль, из-за чего ему снова придется задержаться{697}. 28 мая адмирал снова пишет Горрисио, говоря, что он купил еще один корабль в Палосе, но все равно еще не может отплыть, поскольку в открытом море пиратствуют французы, и они уже захватили корабль с зерном, предназначенным для Индий{698}.

Наконец он покинул Санлукар-де-Баррамеда, отчалив, как он сказал, во имя Святой Троицы, 30 мая 1498 года с пятью каравеллами – «Кастилия», «Рабида», «Горда», «Гарса» и «Санта-Мария-де-Гуйя». Все они были построены в Палосе{699}. Эти корабли везли более двух сотен человек, включая восьмерых тяжеловооруженных всадников, сорок семь арбалетчиков и шестьдесят моряков. Также там было двадцать слуг, десять садовников, тридцать старателей и, наконец, около двадцати женщин (как минимум, две из них были цыганками). Еще были пятьдесят крестьян, несколько священников и еще некоторое количество специалистов. Все прежние права Колумба были подтверждены. Ему было дозволено наделять землей своих спутников. О правах туземцев на сей раз не было сказано ни слова.

Это «третье плавание» финансировалось по большей части генуэзскими банкирами Чентурионе – старыми работодателями Колумба в 1470-х и самой влиятельной семьей в Севилье. Помогал и другой генуэзский партнер, Бернардо Гримальди. Плавание Колумба никогда не состоялось бы без помощи этих обладающих живым воображением и свободомыслящих генуэзцев{700}.

У Колумба и Короны по-прежнему расходились взгляды на цели колонизации Карибских островов. По мысли Колумба, идеальным вариантом было превращение Эспаньолы в торговую колонию, главной задачей которой будет поставка сырья, такого как золото, хлопок, красители, пряности и рабы, – хотя в конце концов кормить колонистов будет кастильское зерно. Но монархи, превознося новое плавание, например, перед городами Испании, говорили о колонизации острова Эспаньолы и других островов, «которые есть в упомянутых Индиях, поскольку таким образом мы служим Господу нашему, распространяя Его святую веру и расширяя наше собственное королевство»{701}. Они по-прежнему хотели, чтобы Колумб разделил Эспаньолу между поселенцами, точно так же, как были разделены Канары. Также они, видимо, желали, чтобы в Индиях развивалось сельское хозяйство в стиле Канар (культивирование сахарного тростника), а еще они хотели получать драгоценные металлы и дерево бразил (для производства красителей).

Колумбу было сказано, чтобы «…он со всем усердием попытался побудить и привлечь индейцев на путь мира и спокойствия и внушить им, что они должны служить и жить под властью наших высочеств в кроткой покорности и, прежде всего, они могут перейти в нашу святую веру, и что им и всем, кто живет в Индиях, будут предоставлены святые таинства церковниками и монахами, которые уже есть там или будут»{702}.

Ничего не говорилось об открытии других земель, хотя вскоре станет ясно, что Колумб именно это держал в уме.

Адмирал разделил людей по двум флотилиям по три корабля в каждой. Первой будет командовать его друг Алонсо Санчес де Карвахаль, который некогда был рехидором (членом городского совета) Баэсы и уже оказал адмиралу много мелких услуг. Второй из его кораблей поведет племянник, Хуан Антонио Коломбо, который, вероятно, был незаконным сыном либо Бартоломео, либо Диего{703}. Третьим кораблем будет командовать Педро де Аранья, кузен старой кордовской любовницы адмирала, Беатрис. Эти первые три корабля пойдут прямо на Эспаньолу, через пролив, который вскоре будет известен как Доминиканский.

Остальные три корабля под командованием самого Колумба сначала подойдут к Островам Зеленого Мыса, а оттуда через Атлантику, чтобы подойти к Эспаньоле с юга. С ним был его старый товарищ Алонсо де Охеда. Целью Колумба было исследовать достоверность слухов, ходивших в Лисабоне, что на юге между Индией и Европой лежит новый континент{704}.

По пути в Новый Свет Колумб посетил все острова Атлантики: на Азорах он был 7 июня. Затем он зашел на Мадейру, где много лет назад умерла его жена Фелипа, родив его младшего сына Диего. Он вспоминал, как продавал здесь сахар по поручению семейства Чентурионе, которое сейчас финансировало его. Потом он посетил Канары, которые тоже знал по другим своим путешествиям. К тому времени весь архипелаг был аннексирован Кастилией после захвата Тенерифе Алонсо де Луго, который оставался губернатором и Тенерифе, и Ла-Пальмы. Луго был не особенно дружен с Колумбом, хотя его и обвиняли в том, что он покровительствует генуэзцам и португальцам, а не своим товарищам-кастильцам. Дело в том, что эти генуэзцы имели капитал, который был нужен Канарам. Португальские работники и фермеры также приветствовались здесь, поскольку у них был опыт производства сахара на Мадейре. Но генуэзцы всегда славились своей предприимчивостью{705}. Местное население, гуанчи, скоро останутся только в истории – но у некоторых рабов из этого народа должны были остаться потомки в Испании.

Наконец Колумб отправился на Острова Зеленого Мыса и 1 июля прибыл на Фого. Там было около пятидесяти поселенцев, по большей части преступников. Португальский губернатор, Алваро да Каминья, торговал рабами из близлежащей Африки, медными предметами и сахаром. Он также в то время держал при себе две тысячи еврейских мальчиков и девочек, которых разлучили с родителями в Лиссабоне после того, как король Мануэл ввел в прошлом году законы, согласно которым евреи должны были быть изгнаны во время его свадьбы с испанской принцессой. У родителей этих детей не оказалось достаточно денег, чтобы заплатить штраф, необходимый, чтобы обеспечить им дальнейшее пребывание в Португалии. То, что происходило на Фогу, наверняка смотрелось красочно: нищие прокаженные, охотники за черепашьей кровью, сборщики красильного лишайника. На острове Боавишта водились дикие козы. Адмирал бывал там в 1480-х, но тогда они ему показались «столь засушливыми, что ничего зеленого не видно». Однако его впечатляло то, что самый захудалый африканский раб мог быть продан здесь за 8000 мараведи{706}. Возможно, именно поэтому он сам решил купить побольше рабов.

5 июля 1498 года Колумб отправился на запад. Корабли попали в штиль, и на них обрушилась жара, из-за чего часть припасов сгнила. 31 июля они достигли неисследованного острова, который адмирал назвал Тринидад (поскольку он увидел три холма и так или иначе собирался посвятить это путешествие Святой Троице). Колумб причалил на востоке этого острова (в Пунта-Галета), дабы пополнить запасы пресной воды. Здесь появилось каноэ с двадцатью четырьмя людьми на борту. «Вооруженные луками со стрелами и деревянными щитами, эти люди были светлее, чем другие туземцы, которых мне довелось видеть», – прокомментировал адмирал со своим обычным энтузиазмом. Головные уборы, что они носили, были похожи на мавританские. Колумб пытался привлечь их блестящими мечами и кастрюлями, но это привлекло их еще меньше, чем тамбурин Хуана де Гвадалахары, чья чарующая музыка (под которую некоторые испанцы танцевали) заставила аборигенов начать стрельбу. Колумб приказал стрелять из арбалетов. Аборигены уплыли{707}.

Затем адмирал поплыл на юг, к мысу, который он назвал Пуэнте-де-Ареналь, который, видимо, находился неподалеку от современного Пуэнте-Арагвапиче. Там он увидел огромное устье Ориноко – самой большой реки, которую европейцы узрели в Новом Свете. Это породило предположение, что они, возможно, находятся недалеко от материка, и это подтвердилось еще тем, что адмирал заметил вулканическую волну, которая, как он опасался, может потопить его корабль.

В 1513 году во время разбирательства в Севилье по поводу действий Колумба свидетелей спрашивали, считали ли они, когда адмирал заявил, что он открыл Парию на краю Венесуэлы, что он достиг Тринидада. Алонсо де Охеда сказал, что адмирал поплыл на юг, надеясь найти острова, о которых ему рассказали индейцы, и что он прошел между Тринидадом и материком по проливу, который позднее назовут «Пастью Дракона», на краю залива Пария. Затем Педро де Ледесма, бывший рулевым в 1498 году, в 1513 году засвидетельствовал, что Колумб не нашел ничего похожего на Азию, однако вместо этого видел остров Маргариты (и не высадился на нем) перед тем, как повернуть на север к Эспаньоле.

Действительно, флот снялся с якоря возле Южной Америки, и Педро Ромеро де Торреро взял эту территорию под свой контроль от имени католических королей{708}. Эрнандо Пачеко, пятнадцатилетний севилец, был среди тех, кто сошел на сушу и помог воздвигнуть крест, которым аборигены так восхищались: «Адмирал спросил у кормчих, где, по их мнению, они находятся, и некоторые из них подумали, что они были в Испанском море, другие же – что в Шотландском». Но моряки добавляли, что «черт дернул их пойти с адмиралом»{709}. Охеда говорил, что он «видел в Парии кошек и следы достаточно крупные, чтобы принять их за лошадиные, а также следы коз и свиней»{710}. Некоторые испанцы сочли, что тамошние деревья «столь же прекрасны, как венецианские сады в апреле».

Встреченные Колумбом люди были дружелюбны, носили «жемчуг на руках и золото на шеях. Мы направились на встречу с ними в огромный дом с двускатной крышей. Мы отведали их пьянящего пива». Наверняка оно было из маиса, который Колумб уже привозил на родину, и теперь «его было достаточно в Кастилии».

Открытие этого алкоголя, которого не было ни на Эспаньоле, ни на Кубе, было не менее интересно, чем и обнаружение золота{711}.

Испанцам было устроено два ужина на берегу, один отцом, другой сыном. Им сказали, что золото и жемчуг можно найти на островах на западе. Однако им посоветовали туда не ходить, поскольку их населяли каннибалы. Именно тогда адмирал предположил, что «земля не круглая, а подобна груше – сферическая, за исключением того места, где она удлиняется к черенку; и что хотя земля в целом круглая, есть место, где она поднимается подобно соску». Этот выступ, как он думал, находился чуть ниже экватора в Атлантическом океане, «на самом дальнем востоке». Здесь стоит упомянуть, что впервые сферичность Земли была предположена Анаксимандром в VI веке до н. э.

Адмирал и его спутники посчитали, что у реки Ориноко четыре устья, как и у райских рек: в Средние века считалось, что Аравия граничит с Эдемом. Колумб был уверен в том, что Ориноко была одной из рек, орошавших Эдем, и что он нашел рай земной, «в который никто ступить не может без разрешения Господа… Он находится на вершине, которую я описал как выступ груши и по мере приближения… приходится туда карабкаться… Я не верю, что кто-то может забраться на эту вершину… даже если эта река не течет из Рая Земного, это все равно великое чудо, поскольку я не верю, что где-либо может существовать столь огромная и глубокая река»{712}.

Все, кого Колумб встретил в то время как на Тринидаде, так и на материке, антропологи относят к «карибской племенной группе». Они были довольно развиты, поскольку разводили растения в огородах. Горькая маниока была основным продуктом их питания, а дерево коки – самым ценным среди всех разводимых растений. Выращивалось оно ради листьев. Другое дерево разводилось для производства каучука. Маис, сладкая маниока, сладкий картофель, бутылочная тыква, перец чили, ананасы и гуава также выращивались здесь в большом количестве.

У этих людей была создана постоянная система каналов и рвов для орошения, хотя поля оставляли отдохнуть после двух лет возделывания. Также они собирали дикие фрукты. Ради пропитания они охотились на оленей, дикобразов, кроликов, белок, тапиров, крыс и черепах, как и на множество птиц (перепелки, голуби, утки, куропатки). Основным их оружием был длинный лук с тростниковыми стрелами. Охотники использовали как сети, так и огонь. Похоже, что эти люди также разводили индеек. Они делали пальмовое вино и маисовое пиво.

Деревни, как правило, состояли из пары сотен больших круглых домов, по форме напоминавших шатры, – с крышами из коры, пальмовых листьев, тростника или соломы. Обычно они располагались вокруг центральной площади. Касик мог владеть большим количеством зданий, включая помещения для внушительного гарема, как в случае с касиком Гуараменталем с реки Ураре. Внутри его домов были гамаки для сна, и порой ночью под ними разводили огонь, чтобы отогнать москитов. Многие дома могли похвастаться резными стульями из эбенового дерева.

Мужчины носили красивые хлопковые набедренные повязки, дабы прикрыть свои интимные части, – либо в виде двух кусков ткани, сзади и спереди, либо просто передник, как и женщины. Часто женщины туго привязывали к груди круглые пластинки. Представители обоих полов порой носили ожерелья из зубов и костей животных, которых они убили, или же иные украшения, браслеты на ногах и руках, серьги, жемчуг, коралловые бусины и цветы. И мужчины, и женщины раскрашивали свои тела и порой покрывали себя каучуком, к которому они прикрепляли перья. Как и таино, все обитатели северного побережья Южной Америки искусно плавали на каноэ.

Обычаи этих индейцев были непривычными: здесь не порицали гомосексуализм, вдовы переходили к брату погибшего, женщины собирали урожай, пряли и занимались гончарным делом. Но они воевали вместе с мужчинами и умело обращались с луком и стрелами. Стариков уважали. Касики были порой наследными, а порой избирались. Вершить правосудие полагалось пострадавшему. В отличие от карибов, рабство тут было делом обычным, а вот война объявлялась церемониально. На диких пирушках напивались до одури, курили табак, а во время танцев играли на флейтах, барабанах и погремушках. Год у местных жителей был разделен на лунные месяцы{713}.

Колумб прошел вдоль северного побережья современной Венесуэлы до острова, которому он дал имя Маргарита, поскольку именно там он нашел жемчуг. Чуть позже он написал, что это был «другой мир» (otro mundo). Так оно и было – но он так и не понял или не смог принять, что это был новый континент, нечто совершенно новое для него{714}.

Обнаружение жемчуга было самым важным итогом третьего путешествия Колумба. Это изменило мнение относительно финансовой выгоды открытия Нового Света на родине и возбудило интерес к нему, который рос в последующие несколько лет. Этого Колумб уже не мог контролировать{715}. Высадка Колумба 1 августа 1498 на юге полуострова Пария стала датой открытия Южной Америки – хотя многие и старались доказать отсутствие факта высадки и ее значимости, которой, честно говоря, Колумб и сам не понял. Он написал 13 августа 1498 года: «Я думаю, что это – огромный остров [tierra firme, grandнsima], о существовании которого до сих пор никто не знал»{716}. Но адмирал до сих пор считал, что он находится в Азии. Несколькими днями позже он повернул на север, к Эспаньоле, поскольку у него воспалились глаза от болезни, которую он, предположительно, подхватил на Кубе несколькими годами ранее и которую он недолечил. Одно лишь это путешествие было воистину мореплавательским подвигом, поскольку ни один европеец до сих пор не проходил Карибское море курсом на север.

Прибыв в Санто-Доминго 31 августа 1498 года, Колумб узнал, что в то время, как два судна, с которыми он послал Эрнандеса Коронеля в январе, достигли колонии, и преступники с одного из них уже работали на золотых рудниках в центре острова, другие суда, под командованием Санчеса де Карвахаля, только-только достигли Харагуа на западе острова, и их груз был поврежден. Там их экипажи ввязались в неразрешимую склоку, связанную с Бартоломео Колоном, который заправлял всем во время отсутствия своего брата-адмирала.

Звездный час Бартоломео Колона в управлении Эспаньолой настал в 1497 году, когда он согласился даровать право на владение землей (а также право на эксплуатацию живших на ней индейцев) конкистадорам. Дабы иметь возможность воспользоваться золотыми приисками, Колон основал новый город – Бонао, название которого было испанизацией местного слова. С королевского разрешения (и при письменной поддержке Колумба){717} он начал строительство Санто-Доминго на плодородном южном берегу Эспаньолы как альтернативной столицы и административного центра вместо Ла-Изабеллы{718}. Большинство испанцев, оставшихся в Изабелле, перебрались на юг в этот город, который начали строить по традиционной прямоугольной схеме. Люди Бартоломео собирались построить церковь, ратушу, дворец губернатора и тюрьму – все это вокруг площади. Людьми, назначенными на «заселение» территории, стали баск Франсиско де Гарай, нотариус, и Мигель Диас, арагонец, прибывший вместе с Бартоломео.

Однако подобные перемены спровоцировали мятеж, который возглавил главный судья Ла-Изабеллы – Франсиско Рольдан, андалузец из окрестностей Хаэна (Торре-де-Донхимено), который, видимо, был разгневан тем, что его собственный город потеряет свою значимость, и обвинил Бартоломео в том, что он был «строг, груб и столь же жесток, как и жаден»{719}.

Реальная причина мятежа остается загадкой. Рольдан был любимчиком адмирала, но буквально за одну ночь он утратил все свое благодарное отношение к адмиралу и его брату{720}. Что же привело Рольдана в негодование? Неужели Бартоломео слишком далеко зашел в своих обвинениях по поводу соблазнения Рольданом жены вождя Гварионекса? Или он был его соперником в сердечных делах?{721} Рольдан позднее сказал, что Бартоломео правил с «такой суровостью», что «они боялись его настолько, что вся любовь к нему была забыта». Возможно, ему попросту не нравилось то, что Бартоломео имел больше власти и не гнушался ею пользоваться.

Восстание случилось тогда, когда Бартоломео находился на западе острова, около Харагуа, оставив Рольдана в качестве своего заместителя, за которым присматривал его брат, Диего. Рольдан решил, что необходимо отправить судно в Испанию за подкреплением. Диего был против этой идеи, объяснив это нехваткой снаряжения. Рольдан обвинил Бартоломео и Диего в том, что они связывают ему руки и эксплуатируют индейцев как хотят. А когда Бартоломео вернулся, он заключил под стражу Барахону, друга Рольдана, без всякой на то причины.

В общем и целом, мятежников было от семидесяти до сотни{722}. Рольдан спорил с братьями Колумбами о том, как лучше использовать землю и эксплуатировать ее обитателей. Он был против идеи взыскивать с индейцев дань. Вместо того, чтобы строить крепости, Рольдан предполагал, что с местными можно договориться. Возможно, если бы его не трогали, он в самом деле смог бы оказать благое влияние.

Диего Колон послал Рольдана и сорок человек с ним, чтобы усмирить индейцев неподалеку от Консепсьона. Рольдан думал, что он сможет сделать этот город-призрак своей цитаделью и взять остров под контроль. Однако местный командир форта, почтенный каталонец Мигель Баллестер из Таррагоны, остался верным Колумбу и сообщил Бартоломео о случившемся. Тот направился в Консепсьон, где Рольдан потребовал от него, чтобы он позволил ему на корабле вернуться домой. Бартоломео ответил, что ни Рольдан, ни его люди не умеют водить корабли. Рольдан отказался улаживать конфликт и, более того, отказался сдать пост судьи{723}.

Затем он направился в Ла-Изабеллу, где, узнав, что действительно не может спустить корабль на воду, разграбил арсенал и хранилище, а затем направился в Харагуа, на запад, где, как он знал, находилась «наиболее плодородная и хорошая часть острова с наиболее цивилизованными аборигенами, а также с самыми добродушными женщинами»{724}. Пока он плыл туда, он освободил всех встреченных ими индейцев от обязанности посылать дань Бартоломео.

В конечном счете Бартоломео позволил мятежникам – вместе с их слугами и любовницами из индейцев – жить практически независимо ото всех в Харагуа. Рольдан добился того, чтобы «его» индейцы не платили дань Бартоломео. Так и началась трагедия – ведь освобождение от дани продуктами и нехватка обычных припасов вскоре привели к голоду в колонии.

Рольдан в своей части острова также сделал важный шаг в разделе земельных участков, раздавая своим последователям землю и индейцев. Однако это решение было принято как без вице-королевского, так и без королевского разрешения. Рольдан, будучи верховным судьей, действовал как распорядитель – и в то же время он ясно дал всем понять, что розданные им земли будут наследными{725}.

Избавившись от придирчивых коллег, Бартоломео вновь с головой погрузился в создание линии из семи фортов между северным и южным побережьем острова, а после двинулся на запад в поисках дерева бразил. Его хорошо приняли вождь Бехечио и Анакоана, вдова несчастного Каонабо. Бехечио предложил испанцам хлопок и хлеб из маниоки. Однако некоторые из индейских вождей (например, Гварионекс и Майобеникс) были захвачены, последнего держали в рабах до отправки в Испанию. Это было ошибкой, поскольку когда не осталось вождей, объем дани снизился еще сильнее.

Бартоломео достиг успеха в строительстве Санто-Доминго, административного центра на южном побережье, который затем стал хорошей верфью и продуктовым складом. Его цепь крепостей, в каждой из которых было по десять испанцев вместе со специально назначенным командиром (алькальдом) под общим контролем самого аделантадо, была создана для обеспечения получения дани{726}.

В третий раз вернувшись на Эспаньолу, Колумб счел, что снова взял власть в руки, и попытался расправиться с Рольданом. Ему пришлось пойти на компромисс – ведь у него и его братьев было слишком мало людей, которым можно было доверять. 12 сентября он издал указ, пообещав припасы и свободный путь домой всем, кто этого желает{727}. Затем Мигель Баллестер из Консепсьон доложил, что Рольдан и двое лидеров повстанцев (Педро де Рикельме и Адриан де Мухика) находятся неподалеку. Колумб попытался склонить их к примирению, предложив им отправиться домой, если они того хотят. Возможно, он хотел захватить Рольдана, если бы это было возможно. Однако эта стратегия не сработала. У Рольдана было больше оружия, и его силы увеличивались недавним притоком новых союзников. Он сказал, что переговоры будет вести лишь с Эрнандесом де Карвахалем, которого он знал. Подобный подход заставил Колумбов подозревать Карвахаля, который, как и Баллестер, не видел иного выхода, кроме как помириться с повстанцами.

Двумя месяцами спустя после прибытия Колумба из Санто-Доминго домой в Кастилию ушла новая флотилия из пяти каравелл. К удивлению адмирала, его предложением вернуться домой воспользовались триста испанцев. Колумб разрешил каждому из них взять с собой одного раба-индейца, также было послано еще некоторое количество рабов. Королева была не в восторге, когда узнала об этой уступке. «Разве адмирал обладает моей властью, чтобы раздавать моих подданных кому бы то ни было?» – говорила она, требуя освободить всех рабов{728}. На тот момент проблема легитимности рабства еще не была решена.

Вернувшиеся колонисты также привезли с собой письма от Колумба владыкам Испании, где он писал, что в год от Эспаньолы можно получать двадцать миллионов мараведи дохода лишь за вырубку дерева бразил. Торговля рабами-индейцами также должна быть прибыльна. Вся Европа, говорил он, нуждается в тех или иных рабах, хотя множество рабов из Западной Индии умерли в Испании, такая же смертность была замечена среди берберов и чернокожих из Африки, а также жителей Канарских островов. В год можно было отправлять в метрополию примерно четыре тысячи рабов{729}. За каждого можно было взять 1500 мараведи. Колумб хвастался тем, что в его колонии «ни в чем нет недостатка, кроме вина и поселенцев»{730}.

Также адмирал добавлял, что «люди у нас здесь такие, что нет ни плохого, ни хорошего, у которого не было бы одного или двух индейцев, прислуживающих ему, собаки охотятся для него, хотя, наверное, не стоило это упоминать, женщины столь прелестны, что ими стоит восхищаться. Что до последнего… то я крайне недоволен этим, но ничего не могу поделать, равно как и с привычкой есть мясо по субботам [по-видимому, в пятницу], а также другими дурными привычками, вредными для христиан»{731}.

Колумб предложил Короне прислать монахов, дабы «восстановить христианскую веру» и позже обратить индейцев. Он хотел, чтобы с каждым флотом прибывали по пятьдесят здоровых человек; в обмен же он будет посылать обратно непослушных и ленивых{732}. Как «несчастный чужеземец», он также просил прислать letrado, «человека, который был бы опытен в делах закона», хотя неясно, хотел ли он, чтобы этот человек заменил его или помогал бы ему{733}.

В это время Эрнандес де Карвахаль успешно вел переговоры с Рольданом. Он почти что уговорил Рольдана встретиться с братьями Колумбами. Однако друзья Рольдана остановили его, и словесная война продолжилась. В своей новой необычной роли защитника индейцев Рольдан требовал, чтобы Колумб отпустил всех тех индейцев, которых он взял в плен. Он также написал архиепископу Сиснеросу 10 октября 1498 года письмо, обвиняя адмирала в желании отдать Эспаньолу генуэзцам{734}. Неделей позже он и его друзья послали Колумбу письмо, обвинявшее Бартоломео в том, что именно он спровоцировал мятеж, и просили Колумба разрешить им создать независимое княжество{735}. Колумб ответил на это письмо, избегая последней темы и изображая из себя саму терпимость, говоря, что «любой может прийти ко мне и высказать то, что хочет»{736}.

В конечном счете Рольдан все же встретился с Колумбом, предварительно вытребовав себе безопасный проезд. Через пару недель он послал список пунктов соглашения между ними. Колумб повесил приказ об амнистии на дверях церкви Консепсьон и дал возможность безопасного прохода всем, кто не хотел возвращаться в Кастилию. В свою очередь, в ответ на возобновление, пусть и формальное, лояльности Рольдана Колумбу, как представителю Короны, мятежнику и его соратникам было позволено поселиться практически где угодно. Большинство поселились в центре острова, хотя сам Рольдан, назначенный верховным судьей всей колонии, остался на западе, в Харагуа.

В результате мятежа Рольдана почти незаметно была принята новая форма пожалования земли: определенного касика и его людей назначали служить определенному конкистадору. Пожалование людей называлось энкомьендой, которая в несколько иной форме существовала в старой Испании во время Реконкисты против мавров. Различие заключалось в том, что в средневековой Испании местных не отдавали; также в старой Испании не было никаких требований к завоевателю по поводу религиозного обращения завоеванных{737}. Большинство выживших индейцев в захваченных областях подпали под действие данной системы. Рольдан, если можно так сказать, таким образом подчинился Колумбу на условиях того, что он сам и его друзья получают не только землю, но и услуги тех индейцев, что на ней работали{738}.

Однако Колумб недолго наслаждался относительным спокойствием, которого он и его друг де Карвахаль достигли с таким трудом. Среди испанских поселенцев вспыхнул новый мятеж. Затем, 21 марта 1499 года, Франсиско де Бобадилья, член ордена Калатрава, камергер католических королей, брат лучшей подруги королевы Беатрис и некоторое время мэр нового города Санта-Фе, был назначен выяснить, кто выступал против Короны в Эспаньоле, и привлечь к суду его и всех, кто был причастен. Ведь Колумб сам попросил прислать на Индийские острова кого-то, кто был опытен в делах закона – letrado. Таким человеком и был Франсиско де Бобадилья{739}.

Книга третья Бобадилья и Овандо

Глава 14 «Для лучших вод подъемля парус ныне»

Для лучших вод подъемля парус ныне,

Мой гений вновь стремит свою ладью,

Блуждавшую в столь яростной пучине.

Данте, «Чистилище», со слов Веспуччи при отбытии из Гвианы, 1499 год

Франсиско де Бобадилья был опытным государственным деятелем. У него были великолепные связи. Он хорошо себя проявил как лидер во время войны с Гранадой, а затем – как алькальд Санта-Фе во время сдачи этого мусульманского города. Его отец и дед оба служили королям Кастилии{740}. Сам он занимал несколько государственных должностей. Так что его назначение на Индийские острова было вполне оправданным. Для двора это было ознаменованием того, что новые завоевания должны приравниваться к старым. Для друзей Колумба это назначение подтверждало важность достижений адмирала{741}.

Условия назначения Бобадильи не предвещали ничего дурного. В королевском указе говорилось:

«Знайте же, что дон Кристобаль Колон, наш адмирал Океана, прислал нам донесение о том, что пока он находился вдали от вышеупомянутых островов, при нашем дворе некоторые из находившихся там, в том числе и судья, восстали против вышеупомянутого адмирала и наших представителей, которые находятся там, и несмотря на то, что их попросили сдержаться, они не только не послушали, но и продолжили свой мятеж, грабя, разрушая и творя иные преступления на острове, что противны Господу нашему, подавая таким образом дурной пример и становясь достойными порицания и наказания. Поэтому мы приказываем Вам направиться на Индийские острова и материк. Там Вы должны найти тех людей, кто восстал против адмирала и наших судей. Вы должны их схватить и конфисковать их имущество и, когда они будут заключены под стражу, продолжайте выполнять свои обязанности»{742}.

Это было достаточно понятно. Колумба действительно не называли вице-королем или губернатором – только «адмиралом»; но в приказе признавалось, что он открыл именно Индийские острова, и данный термин использовался как официально, так и неофициально. Также в сознании владык прочно укрепилась мысль, что преступниками были Рольдан и его друзья, а не Бартоломео Колон со своими людьми.

Но в позднейших документах приказы Бобадилье несколько менялись. Например, 21 мая 1499 года был издан новый указ, в котором Колумб не упоминался, но в котором говорилось, что Бобадилья будет управлять Новым Светом. Все крепости, все оружие, лошади, корабли и даже дома должны были быть переданы новому губернатору{743}. В письме от 26 мая 1499 года католические владыки писали Колумбу, что Бобадилья проинструктирован лично ими и они просят Колумба прислушаться к нему{744}.

Итак, время Колумба действительно миновало. Петер Мартир предположил, что устав от столь многих жалоб, в то время как золота до сих пор было найдено немного, монархи решили поставить губернатором кого-нибудь другого, дабы восстановить порядок{745}. Возможно, тот факт, что Колумб продолжал присылать местных рабов против желания королевы, тоже было причиной его смещения{746}: пять кораблей, везших очередную партию из шести сотен рабов, достигли Севильи в мае того же года{747}. Частично это может быть объяснено тем, что среди членов королевского двора прокатилась волна ксенофобии и большая часть невзгод была приписана иностранцам{748}. Подобные настроения были особенно сильны на Канарах, где было постановлено, что ни один иностранец не имеет права покупать собственность стоимостью больше 500 000 мараведи{749}. Генуэзцы вели переговоры, добиваясь, чтобы для них сделали исключение, но их положение все равно оставалось под угрозой.

Отец Бернальдес доложил о слухах (ходивших в Севилье), что Колумб присвоил себе все найденное золото; также вновь поползли слухи, что он собирается отдать Эспаньолу своим друзьям-генуэзцам{750}.

Правда, между получением приказа и отплытием Бобадильи, как всегда, произошла задержка, поскольку еще более властный архиепископ Толедо, Хименес де Сиснерос, по-прежнему остававшийся духовником королевы, пожелал укрепить евангелическую роль Испании на Индийских островах. Поэтому он искал священников, которые сопроводили бы Бобадилью, и в конечном счете договорился о путешествии одного бенедиктинца (фрая Алонсо де Висо) и пяти францисканцев{751}. Целью этих людей было обращение язычников и постройка церквей, однако они также должны были быть официальными представителями Бобадильи.

Самой любопытной личностью из всей этой группы был «El Abulense», фрай Франсиско Руис, будущий епископ Авилы, которому в то время было 23 года. Его отцом был продавец оливкового масла из Толедо, ранее бывший хористом в городе, а затем ставший секретарем Сиснероса, а также профессором францисканского монастыря в Алькала. По рекомендации Сиснероса королева Изабелла попросила его выяснить, что на самом деле происходит в Новом Свете под властью Колумба{752}.

Другой причиной задержки Бобадильи в Севилье было то, что король был занят в горах к югу от Гранады, в Альпухаррах, руководя операциями против мусульманских повстанцев, отказавшихся сделать предлагаемый им выбор – принять христианство или покинуть страну. Ни Хименес де Сиснерос, который ранее заявлял, что обратил не менее четырех тысяч мусульман в Гранаде в 1499 году, ни король не имели достаточно времени на проблемы Индий.

Сиснерос теперь был самым влиятельным человеком в колониальных делах. Мартир снова замечает:

«Этот человек [Сиснерос] – тот, без чьего совета в Испании ничего не делается. Благодаря своей деятельности, таланту, притягательности, мудрости, святости, в которой он выше всех монахов, отшельников и скитников, в глазах монархов он приобрел репутацию куда более высокую, чем кто-либо иной. Они считают грехом действовать против его совета, поскольку верят, что все, что он говорит, исходит из уст не просто человека…»{753}

К тому же он «казался королеве столь чудесно решительным во всем, что он делал, никогда не предаваясь сомнению. Он всех впечатлял тем, что мог совмещать медитативную духовность с высокой способностью к управлению – сочетание качеств, которые так впечатлили кардинала Мендосу, когда он был молод». Королева продолжала во всем полагаться на Сиснероса. Его влияние просматривалось во всех ее действиях. По словам историка XVI века Херонимо Суриты, неудивительно, что Сиснерос не был популярен при дворе – вне круга монархов, – поскольку у него был разум, «паривший на крыльях великих идей, более подобающих королю, нежели святому отцу»{754}. Его массовые обращения были лишь малой толикой тех деяний, которые позднее были совершены с тем же пылом, частично под его влиянием, другими францисканцами в Новом Свете. Они действительно контрастировали со средневековой практикой Кастилии, где три «человека Писания» часто жили бок о бок в различных, но соседствующих регионах.

Франсиско де Бобадилья летом 1500 года все еще был в Севилье. Прямо перед его отбытием в Санто-Доминго, 20 июня, монархи решили освободить некоторых выживших в Испании рабов, что были присланы Колумбом. Бобадилью попросили отвезти этих людей обратно на Эспаньолу{755}. Один из придворных, Педро де Торрес, был назначен ответственным за доставку как можно большего числа из них коррехидору Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, Гомесу де Сервантесу, который организовывал флотилию Бобадильи. Торрес смог найти для Сервантеса 21 индейца. Один из них был слишком болен, чтобы путешествовать. Еще одна девочка настаивала на том, что хочет не только продолжить свое обучение в доме Диего де Эскобара, севильца, бывшего во втором путешествии Колумба, но и остаться в Испании по окончании обучения. Возможно, путешествие пугало ее. Оставшиеся 19 индейцев, среди которых были три женщины, были переданы для сохранности и безопасного путешествия фраю Франсиско Руису.

Двадцать один человек были лишь малой частью выживших в Испании карибских рабов{756}. После отплытия Бобадильи их осталось там еще как минимум пять сотен. Возможно, королева, Сиснерос и Фонсека считали правильным то, что они находились в рабстве, поскольку было заявлено, что они – каннибалы (или были таковыми), либо по крайней мере имели каннибальские наклонности, или же были захвачены по справедливой причине. Также в 1501 году в Гранаде все еще были таино и рабы-карибы. Их продавали генуэзские торговцы. Но все таино, возвращенные искателями приключений в Новый Свет, были освобождены{757}.

Пока Бобадилья задерживался, в Новый Свет отправлялись новые экспедиции. Колумба подобный ход событий сбил с толку, он не был к такому подготовлен. Первой экспедицией командовал Пералонсо Ниньо из Могера, отправившийся с Пало на Жемчужный Берег – северный берег Южной Америки, в начале мая 1499 года. Вторая экспедиция покинула Кадис чуть позже в том же месяце, и командовал ею Алонсо де Охеда вместе с кантабрийцем Хуаном де ла Коса и Америго Веспуччи – флорентийцем, жившим в Севилье. Третьей была экспедиция Винсента Яньеса де Пинсона и Хуана Диаса де Солиса, которая покинула Палос в ноябре. Четвертой была экспедиция Диего де Лепе, которая покинула Севилью в следующем месяце.

Затем Родриго де Бастидас, молодой конверсо, торговец из Трианы, находившийся в одной из экспедиций 1499 года (возможно, вместе с Охедой), получил разрешение идти к северному побережью Южной Америки. Наконец, в июле 1500 года Алонсо Велес де Мендоса также получил разрешение отплыть в Бразилию, находившуюся в португальской зоне Америки. Однако всем командующим экспедициями было приказано во время своих путешествий избегать земель, которые уже открыты Колумбом, и учитывать Тордесильясский договор; так что Мендосе пришлось вернуться, не завладев тем, что он видел.

Нам, без сомнения, стоит упомянуть и седьмое путешествие – блистательного португальца, в марте 1500 года вышедшего из Белена, что близ Лисабона. Эскадра, управляемая Педру Алварешем Кабралом, отправилась к настоящей Индии[17] – но, сделав крюк на запад, положила начало португальскому освоение Бразилии.

* * *

Похоже, найти моряков для данных путешествий не представляло труда. Все такие путешествия имели первостепенную значимость. Люди, которые иначе всю жизнь прозябали бы на Канарах или на войне против мусульман, теперь благодаря деяниям Колумба получили шанс сделать что-то великое. Так Пералонсо Ниньо из Могера, сопровождавший адмирала в его первом путешествии как капитан «Санта-Марии», ходивший во вторую экспедицию матросом, увидел во время третьего плавания возможность найти жемчуг неподалеку от острова Маргарита. Вернувшись в Испанию, Ниньо пытался добиться разрешения на личное путешествие туда, получив финансовую поддержку от Луиса Гуэрры, банкира из Трианы. Он отплыл из Палоса на одном-единственном корабле с тридцатью людьми вместе с младшим братом Луиса Гуэрры, Кристобалем, и Хуаном де Верагуа, доверенным лицом Кристобаля{758}.

Позже, как уже вскользь упоминалось, возник спор о том, какая часть территории уже была известна Колумбу и мог ли Пералонсо Ниньо и его соратники первыми открыть Южную Америку. Они побывали во многих местах, где Колумб был в 1498 году, но зашли на несколько сотен миль дальше на запад. От Кубагу или Курианы, что находились на полуострове Парагуана, где ныне располагается Венесуэла, к югу от острова Аруба, они нашли довольно много жемчуга. Они посетили несколько рынков на северном побережье Южной Америки, где и узнали, что золотом в том месте, что ныне известно как Колумбия, торговали свободно: Петер Мартир позднее упомянул, что Пералонсо Ниньо вспоминал о том, что «своей манерой вести торговлю, спорить и что-то предлагать аборигены вели себя так же, как наши женщины, когда они пытаются спорить с разносчиками»{759}.

Пералонсо вернулся, правильно предположив, что «эта земля – континент»{760}. Он также привез с собой «столько жемчуга, сколько иные возили с собой сена». Испанцы также выменяли на бубенцы, стеклянные бусины и красную ткань различные фрукты, маниоку, маис и немного золота. Это путешествие оказалось по-настоящему прибыльным. Пералонсо, похоже, не хотел отдавать Короне ее часть, вернувшись в Кастилию через Байону, устье Миньо в Галисии, как это сделал Мартин Пинсон в 1493 году. Естественно, его там арестовал Эрнандо де Вега, вице-король, родственник короля по жене, выполнявший в тех краях множество различных административных задач. Гуэрра, предавший Пералонсо и сообщивший Короне о его замыслах, привез с собой и продал в нескольких городах Андалусии некоторое количество рабов-индейцев – чего католические владыки не одобряли, говоря, что «они наши подданные». Монархи вновь попытались обеспечить освобождение этих рабов и их возвращение на Эспаньолу со следующей экспедицией{761}. В то же время доказательств против Пералонсо Ниньо не нашли и его освободили.

Второе независимое путешествие, командовали в котором Охеда, ла Коса и Веспуччи, было самым интересным, хотя его детали неясны. Охеда был самым известным капитаном экспедиций в Новый Свет после Колумба. Хотя он был порывист и беспечно относился к человеческой жизни, он ныне считался самым опытным из тех, кто мог вести дела с индейцами Карибов{762}. Хуан де ла Коса из Сантоньи также был ветераном первого и второго путешествий Колумба. Во время второго путешествия Колумб просил его делать карты. Однако Веспуччи на Индийских островах не бывал – хотя ходило множество слухов о том, что он туда ходил в 1497 году и даже открыл Мексику{763}.

Этому флорентийцу было в то время примерно 45 лет, и он жил в Севилье с 1494 года{764}. Он, Охеда и Хуан де ла Коса отправились на четырех каравеллах из Кадиса 18 мая 1499 года и, как обычно, пересекли Атлантическое море от Канарских островов{765}. Не похоже, чтобы Веспуччи хоть когда-то командовал каким бы то ни было судном. Предводители этой экспедиции шли искать жемчуг на Маргарите, но, кроме этого, они прошли еще дальше на запад, чем Пералонсо Ниньо, и пристали на островах, которые в то время были известны как Фрайлес, или «Гиганты», остановившись на Кокубакоа (ныне полуостров Гуахиро). Они достигли современной границы Колумбии и Венесуэлы. Охеда заявлял, что он открыл Маракайбо, так называемый Венесуэльский залив. Они нашли как золото, так и жемчуг.

Веспуччи послал своему нанимателю во Флоренции, Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи, доклад о своем путешествии. Похоже, он несколько отстал или на некоторое время отбился от основной экспедиции с двумя кораблями и пошел не на запад, а на юг, от окрестностей острова Тринидад к Демераре, Бербису и другим рекам Гвианы{766}. Здесь он нашел необыкновенно ароматные деревья и леса, а также пресное озеро{767}. Он также увидел великолепных птиц и деревья. Как и Колумб, он посчитал это место раем земным{768}. Он поднялся по одной из рек, по сравнению с которой «Гибралтар или Мессинский пролив не более чем аквариум». Возможно, это была Корантейн или Мароуини. Глядя на звезды и пытаясь понять изменившиеся конфигурации созвездий, Веспуччи с чувством вспоминает строфу из «Чистилища» Данте, которая фигурирует в названии этой главы.

Наконец, повернув на север, Веспуччи прибыл на Тринидад, где он нашел голых безбородых аборигенов: это были каннибалы. Они, однако, ели не друг друга, а отправлялись за своими жертвами в длительные путешествия.

«Они не едят женщин, за исключением рабынь. У них есть луки и стрелы, и они прекрасные лучники. Они привели нас в деревушку, дали нам еды, по большей части от страха, а не по доброй воле и, проведя с ними день, мы ушли. Мы продолжили путь и увидели залив Парии и Ориноко, где увидели то, что посчитали прекрасным городом и где нас приняли с радушием. Там мы пили фруктовое вино, и оно было очень хорошим. Они дали нам немного маленьких жемчужин и одиннадцать больших»{769}.

Веспуччи, как и Колумб, все еще считал, что Южная Америка находится «на краю Азии»{770}. С особым энтузиазмом он писал о женщинах, встреченных им, из-за чего его письмо, опубликованное в 1502 году, пользовалось очень большим успехом. Он продолжал:

«Пройдя 400 лиг, мы начали встречать людей, которые не хотели нашей дружбы. Они ждали нас с оружием, не давая нам высадиться, так что приходилось с ними сражаться. Часто нам вшестнадцатером приходилось сражаться с двумя тысячами их. Однажды португальский моряк, которому было 55 лет, подбодрил нас, когда мы уже хотели бежать, сказав: „Мальчики мои, повернитесь лицом к врагу, дабы Господь даровал нам победу”»{771}.

Подобный призыв повернул ход дела в пользу путешественников, и «вскоре враги бежали, а мы убили полторы их сотни и сожгли 180 домов».

Вскоре после этого Веспуччи, похоже, воссоединился с Охедой и Хуаном де ла Коса. Они продолжили путешествие и привезли с собой несколько изумрудов, которыми и поныне знаменита Колумбия. Они также высадились на островах Кюрасао (где нашли необычайно высоких людей) и Аруба, где множество аборигенов жили в домах, которые стояли в море, «как в Венеции». Поэтому они и назвали материк «маленькой Венецией» – «Венесуэлой». Название прижилось. Лишь Веспуччи из всех капитанов мог бывать в Венеции, но даже это точно не установлено. Однако лавры за название получил Охеда.

Затем они направились домой, поскольку экипажи кораблей устали «искушать море и удачу»{772}. Они вернулись через Эспаньолу, хотя им и было приказано избегать ее, поскольку она находилась под контролем Колумба. В 1499 году Охеда высадился у Якимо, что неподалеку от Харагуа, и немедленно заявил, что он представитель Фонсеки на Индийских островах. По приказу Колумба Рольдан выступил против него. Однако после некоторого спора Охеда отговорил его от каких-либо действий – как-никак они были старыми друзьями. Но де ла Коса и Веспуччи, захватившие 232 местных жителя в качестве рабов в различных местах, дабы продать их в Кадисе, вернулись домой через Азорские острова. Веспуччи написал своему покровителю, Медичи, что обратное путешествие заняло 13 месяцев – предположение, которое, естественно, оспаривается. Некоторые говорят, что они вернулись в конце ноября или в начале декабря{773}, а другие – что возвращение должно было состояться в июле{774}. Неопределенность добавила карьере Веспуччи таинственности, что мы обсудим позднее. Когда бы он ни вернулся, жемчуг, что он привез, он отдал королеве{775}. Он потерял лишь двух человек (убиты индейцами) за все свое путешествие.

Веспуччи закончил свой отчет Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи о том, что он видел, сказав, что надеется вскоре отправиться в следующее путешествие, дабы найти остров Цейлон (Тапробану){776}. Он добавил, что отправил карту и глобус в Тоскану с флорентинцем Франческо Лотти, который был с ним в Севилье. Он также написал Лоренцо ди Пьерфранческо о недавнем путешествии Васко да Гамы в Индию и объяснил, что, когда он был на островах Кабо-Верде, он также слышал о путешествии Кабрала{777}.

Высадившись в Лисабоне, Веспуччи вновь написал Лоренцо, сообщив: «Мы прибыли на новую землю, которая по многим причинам, изложенным ниже, оказалась материком». Тот факт, что он посчитал описанное «новой землей», а не просто восточным краем Азии, позволяет признать Веспуччи первооткрывателем Америки. Хуан де ла Коса по своем возвращении сделал навигационную карту, которая потом высоко ценилась{778}.

Третье путешествие того времени проходило под командованием Хуана Диаса де Солиса вместе с Винсенте Яньесом де Пинсоном и его племянником Ариасом. Первый из вышеназванных был родом из древней, но обедневшей астурийской семьи. Он родился в Лебрихе, неподалеку от Санлукар-де-Баррамеда и служил Португалии. Говорят, он покинул Португалию, дабы избежать обвинений в убийстве своей жены, однако подобные слухи часто ходят в портах.

Яньес Пинсон, конечно же, был в первых двух путешествиях Колумба. Он происходил из семьи из Палоса, которая была достаточно сильно связана с морем. Эти два капитана построили в вышеупомянутом городе четыре каравеллы, откуда они и отплыли 18 ноября 1499 года вместе с Перо де Ледесма в качестве главного кормчего{779}.

Они пошли к Канарским островам, потом к Кабо-Верде и, наконец, к концу января 1500 года приплыли в Бразилию. Они достигли устья Амазонки (Кабо-Сан-Августин) на самом востоке Южной Америки, который они окрестили Санта-Мария-де-ла-Консоласьон.

Там Пинсон и Солис объявили эту землю собственностью католических владык – хотя они знали, что это была зона португальского влияния. Аборигены убили восьмерых из них, включая кормчего, и испанцы заметили на земле отпечатки ног, «в два раза больше, чем у среднего мужчины». Они думали, что находились «на другой стороне Китая, на берегу Индии, недалеко от реки Ганг». Они нашли много дерева бразил и коричного дерева («столь же действенно для борьбы с жаром, как и корица, продаваемая аптекарями…») и такие большие деревья, что шестнадцать человек не могли обхватить ствол, держась за руки{780}. Большую реку они назвали Мараньон – вероятно, исходя из каких-то личных соображений, ныне давно забытых{781}. Пережив ужасные шторма, они повернули на север, к Эспаньоле, которой они, наконец, достигли 23 июня 1500 года{782}. Вернувшись в Испанию, они достигли Палоса 30 сентября с грузом из двадцати рабов и кампешевого дерева. Путешествие было важным, поскольку сотрудничество между двумя столь умелыми капитанами оказалось успешным и наверняка будет продолжено. Однако экспедиция потеряла много людей.

Четвертое путешествие, в которое отправился Диего де Лепе (похоже, он имел родственные связи с Пинсонами и родился в Палосе), не кажется столь важным, как путешествия его предшественников. Лепе отплыл в декабре 1499 года с двумя кораблями, доплыл до Кабо-Верде и потом прошел 1500 миль на юго-запад, пока не достиг залива в нынешней Бразилии, которому дал имя Сан-Хулиан. Там Лепе не нашел никого, с кем мог бы иметь дело или хотя бы поговорить. Он прошел сотню миль по изумительной реке Амазонке, которую назвал Санта-Мария-де-ла-Мар-Дульсе. Вернувшись к морю, он двинулся на север к реке Мараньон; после этого он все время плыл на север до нынешней Парии, где захватил нескольких индейцев, которых повез домой в качестве подарка епископу Фонсеке{783}.

Родриго де Бастидасу из Трианы было 25 лет, когда он отправился в Южную Америку с двумя кораблями – каравеллами «Санта-Мария-де-Грасия» и «Сан-Антон»{784}. Половина его моряков были из Севильи, половина – баски. Экспедицию финансировали 19 человек, почти все из Севильи, за исключением Альфонсо де Виллафранка из Вальядолида{785}. С ним был Хуан де ла Коса, который шел почти тем же маршрутом с Алонсо де Охедой, а также искатель приключений Васко Нуньес де Бальбоа, который позднее сыграет большую роль в будущем Испанской империи. Неясно, где они действительно высадились – возможно, они поплыли к острову Маргарита, а потом в Рио-де-ла-Хача, приятную бухту, которая ныне известна как «Картахена-де-Индиас», а потом в бухту Ураба, которая оказалась центром торговли индейцев. Возможно, Бастидас и Хуан де ла Коса и окрестили Картахену{786}. Они остановились там на пару недель, нашли золото и некоторое количество изумрудов – эти прекрасные самоцветы в Америке были найдены впервые. Возможно, они достигли Номбре-де-Диос на Панамском перешейке, где Нуньес де Бальбоа провозгласит себя «первым каудильо Америки».

Затем, направившись к Эспаньоле, поскольку их корабли были повреждены термитами и потерпели крушение неподалеку от Харагуа, Бастидас и его компаньоны (включая ла Косу и Нуньеса де Бальбоа) прошли двести миль вдоль берега Эспаньолы до Санто-Доминго; предположительно их добычу несли индейцы. Он (и Ла Коса) вернулись в Испанию в 1501-м на корабле «Игла» (Aguja), пережившем ураган в 1502 году{787}. Хотя свои деньги он потерял, Бастидас отдал пятую часть того, что у него было (включая изумруды, жемчуг и золото), монархам в Алькала. Эта добыча привлекла много внимания. Наконец-то Индийские острова начали приносить добычу. Открытия казались уже не такими важными. Но Бастидас прошел вдоль всего северного побережья Южной Америки и, наверное, открыл перешейки Центральной Америки. В любой другой момент истории его отчет об этом путешествии казался бы эпохальным{788}.

Последним из этой серии ранних независимых испанских путешествий было плавание командора Алонсо Велеса де Мендосы, идальго из Могера, что покинул Испанию 20 июля 1500 года. При нем было два корабля, одним владел другой трианский горожанин, Луис Родригес де ла Мескита, второй принадлежал к семье Рамирес. Мендосе пришлось добавить к стоимости организации своего путешествия сумму жалованья инспекторов, на присутствии которых настояли монархи. Инструкции, что он получил, были аналогичны тем, что были даны Бастидасу, – за исключением того, что ему запретили путешествовать не только в тех краях, которые были открыты Колумбом, королем Португалии и Кристобалем Гуэррой, но также Охедой. Монархи вновь должны были получить пятую часть всей добычи{789}. Луис Гуэрра сопровождал Мендосу. Во время путешествия он достаточно сильно расширил познания европейцев о побережье Бразилии. Там он высадился возле Кабо-Санто-Агостино, а потом, возможно, забрался на юг так далеко, что к Рождеству дошел до современного устья Сан-Франсиско{790}.

Португальский флот Педру Алвареша Кабрала, вышедший из Белена 9 марта 1500 года, не должен был никоим образом связываться с Испанской империей. Однако этот поход оказал на нее огромное влияние. Экспедиция была очень большой: тринадцать кораблей – самый большой флот, собранный Португалией в Атлантике. Он должен был идти в Индию, повторив удачное путешествие Васко да Гамы двухлетней давности. На борту этих кораблей было полторы тысячи человек, включая фрая Энрике Суариша де Коимбра, бывшего епископом Сеуты, девять священников и восемь францисканцев{791}.

Сначала они подошли к Канарским островам (14 марта), но не приставали к берегу, поскольку острова принадлежали испанцам. Потом корабли направились к островам Кабо-Верде, которые они покинули 22 марта. Затем, 2 мая, они направились к Индии, сделав большой крюк, но взяли курс скорее на юго-запад, а не на юго-восток. 22 апреля они оказались у побережья современной Бразилии. Николас де Коэльо, который плавал с да Гамой в 1498 году, высадился перед крутой горой, которую они назвали Монте-Паскуаль. Кабрал занял эту территорию именем короля Португалии; он назвал ее Терра-Санта-Крусис. Он оставался там десять дней, а потом отослал один корабль обратно в Португалию, дабы оповестить о своем открытии. (Это была «Анунсьяда», принадлежавшая флорентийскому торговцу Бартоломео Маркьонни, – неудивительно, что в то время его влияние прослеживалось в каждом деле{792}.)

По сравнению с этими путешествиями плавание Бобадильи для того, чтобы принять бразды правления над единственным местом, где в Новом Свете поселились европейцы, над Эспаньолой, казалось довольно спокойным. Однако лишение власти Колумба было делом громким. Бобадилья отплыл из Севильи в июле 1500 года с четырьмя кораблями. На борту были его священники и освобожденные рабы-индейцы. Он достиг Санто-Доминго примерно через месяц, 25 августа 1500 года, и нашел здесь Диего Колона, управлявшего этим небольшим поселением. Тело Адриана де Мухика раскачивал бриз на виселице справа от реки Осамы, а тело другого беззвестного испанца висело слева. В общем, за предыдущую неделю были повешены семеро испанцев, поддерживавших Рольдана, а еще двое, Педро Рикельме и Эрнандо де Гевара, ожидали своей смерти в крепости Санто-Доминго. Сам Колумб и его брат Бартоломео охотились на повстанцев на территории острова, адмирал находился неподалеку от Консепсьона, губернатор – на западе от Харагуа.

За последний год после возвращения Колумба на Эспаньолу и установления относительного спокойствия после переговоров с Рольданом он и его семья, управляя колонией, постоянно слышали в свой адрес критику, хотя мятежей не было. Проблемы с Рольданом так до конца и не были разрешены. За время переписки между ними Колумб не только разрешил пятнадцати друзьям бывших повстанцев вернуться в Кастилию, но назначил Рольдана, которого так и не наказали, пожизненным судьей Харагуа. Колумб также согласился с идеей Рольдана о том, что земля Эспаньолы, и не только ее, должна быть разделена между поселенцами. Поселенец должен был не только защищать индейцев от карибов, но и наставлять их в христианской вере. За это касики будут служить ему и давать дань в определенной форме.

К тому времени Рольдана, похоже, поддерживали около сотни поселенцев, заселявших более богатую западную часть острова, нынешнее Гаити. Слово, обозначавшее подобный раздел земли, repartimiento, было хорошо известно в Старой Кастилии. Например, завоевание Андалузии было характеризовано именно этим словом{793}. А вот прогресс в обращении индейцев в христианство кроме как позором назвать было нельзя. Действительно, бельгийский францисканский отец Хуан де Деуле, приплывший с Колумбом в 1493 году, заявлял, что к 1500 году на Эспаньоле были крещены 2000 индейцев. Однако это была лишь малая часть всех таино{794}.

Адмирал недавно послал несколько кораблей домой (одним командовал Мигель Баллестер), отправив с ними рабов, письма и некоторые другие вещи. Колумб все еще надеялся развить работорговлю. Он также подумывал подзаработать на раздаче монополий: например он дал севильцу Педро де Сальседо разрешение торговать на острове мылом{795}.

Колумб позднее утверждал, что те годы, с 1498-го по 1500-й, были решающими для развития колонии. Он завершил строительство линии фортов, начатое его братом Бартоломео. Линия проходила через остров Эспаньола, от Изабеллы на севере до Санто-Доминго на юге. В центре этой линии, в Сибао, окрещенном Ла-Вега-Реал, было найдено золото. Колумб создал ферму для разведения лошадей, скота и свиней; он согласился с Рольданом, что для разведения там всегда будут содержаться две телки, два жеребца и двадцать свиней. Разве это не важные достижения? – заявлял он. В письме от мая 1499 года Колумб докладывал королю о том, что колония не смогла давать больше золота из-за жадности тех, кто прибыл на Индийские острова лишь для того, чтобы быстро сколотить себе состояние: они считали, что золото и пряности тут можно грести лопатами, не подумав, что золото еще надо добыть на рудниках. Некоторые также считали, что пряности растут на деревьях.

Колумб верил, что система управления функционировала бы лучше, не задержись он так долго в Испании. Подыскивая козла отпущения, он винил в подрыве своего авторитета конверсо – хотя нигде нет доказательств того, что Рольдан, Маргарит и Бойль были таковыми. Но вот некоторые королевские секретари действительно являлись конверсо. Колумб добавил, что не особо волновался, поскольку никто из его недоброжелателей не избежал Господней кары{796}. Потом, в феврале 1500 года, адмирал написал монархам другое, более горькое письмо. «Похоже, что мои слова, – писал он, – не доходят до Вас, Ваши высочества». Он как одержимый твердил о желательности восстановления Иерусалимского храма с помощью офирского золота. Он вспоминал усилия своего сторонника, фрая Хуана Переса из Ла-Рабиды, к тому времени уже усопшего, который помогал католическим монархам не только в отношении Нового Света, но и в завоевании Гранады и изгнании евреев{797}.

Но Колумбу казалось, что монархи пренебрегают его делами. На самом деле это было объяснимо – они не только планировали войну с Францией в Неаполе, но они также все еще пытались разобраться с мусульманами из старых городов. Мусульманские восстания вспыхнули не только в Альбайсине, что в Гранаде, но и в Альпухарре (октябрь 1500 года), а также в Ронде (январь 1501 года). Все они были спровоцированы принудительным обращением в христианство. Король был занят войной, которая завершилась в 1502 году указом о том, что мусульманам Кастилии дается два месяца, чтобы принять христианство. Те, кто отказывался, должны были отправиться в Африку со всем своим имуществом. Королева находилась в Севилье, – но даже ее мысли были заняты мусульманскими мятежниками, а не делами адмирала на Эспаньоле{798}.

После того как Бобадилья высадился в Санто-Доминго, он и его свита сразу же направились к дому, где находился Диего Колон. Бобадилья предъявил ему королевское письмо с предписанием о назначении. Секретарь Колумба, Диего де Альварадо, похоже, был готов, как и командир крепости, Родриго Перес, сражаться с новоприбывшими – но оба были взяты под стражу{799}. Диего Колон сдал должность и послал гонца к своим братьям. Во время церемонии 15 сентября Бобадилья вновь представил свою верительную грамоту, на сей раз адмиралу. При этом присутствовали множество поселенцев. Колумб заявил, что у него есть королевское письмо, в котором указывается противоположное письму Бобадильи. Возможно, он надеялся на долгий спор, в итоге которого он выйдет победителем. Но, похоже, он к тому же сказал Бобадилье, что считает его очередным андалузским искателем приключений. Что бы он ни сказал, Бобадилья тут же посадил его и его братьев в импровизированную тюрьму и заковал их в кандалы. С братьями Колумбами был Мигель Диас де Аукс, арагонец, ставший комендантом крепости Санто-Доминго.

Затем Бобадилья провел следствие касательно деятельности Колумба и его братьев и выслушал множество жалоб{800}. Главной претензией было то, что они казнили испанцев без всякого на то разрешения Совета Кастилии. Возможно, некоторые из убитых были друзьями Бобадильи. Если бы не верность кока Колумба (его звали Эспиноса), адмиралу пришлось бы туго. Через пару недель Бобадилья отправил своих прославленных заключенных домой на судне, на котором он сам прибыл, в Испанию. Он попросил капитана, Андре Мартинеса де ла Горда, доставить братьев Колумбов «в цепях» к епископу Фонсеке{801}. Они отправились в Испанию в октябре.

Затем Бобадилья принял несколько более радикальных решений. Во-первых, он возобновил добычу золота в центре острова, разрешив доступ туда всем, при скромном условии – одиннадцатая часть добычи отходит Короне. Рудники Сан-Кристобаля были расширены, и только в 1501 году там было добыто почти 300 килограммов золота{802}. Затем губернатор издал указ, в котором говорилось, что индейцы Эспаньолы – свободные вассалы королевы. Это означало, что любой конкистадор мог использовать труд таино только за плату и только если уговорит их работать на себя. Мятежники, которых Колумб приговорил к смерти, получили отсрочку. С Рольданом обращались жестко, но с почтением.

Этими и другими мерами он возродил веру в успех дел на острове, которая практически угасла из-за почти что гражданской войны между Рольданом и братьями Колумбами. Бобадилья действовал эффективно, хотя и безжалостно. Колония, которая теперь действительно стала таковой, развивалась при нем гораздо лучше, чем при Колумбах, достоинства которых были в другом. Утечка поселенцев обратно в Испанию прекратилась. Захват индейцев в рабство также прекратился, хотя индейцы работали до седьмого пота в рудниках и мало что за это получали. Считая осмотрительность лучшей доблестью, Бобадилья не вмешивался в репартимьенто Рольдана в Харагуа. Он даже поощрял поселенцев найти себе касика, которым можно было бы управлять, основывая свою власть на факте захвата и угрозе наказания; но он также принимал во внимание и то, сколько испанцев жили с дочерьми местных вождей.

Лас Касас писал, что «три сотни испанцев, которые здесь жили [в 1502 году]… соблазном или силой брали себе высокородных женщин из деревень, или же их дочерей в качестве любовниц или служанок, как они их называли, и жили с ними в грехе. Родственники или вассалы этих женщин считали, что их взяли в законные жены, и поэтому очень тянулись душой к испанцам, которые стали объектами общего обожания»{803}. Так началась традиция смешения крови, которая позднее стала характерной для Испанской империи, – по контрасту с позднейшей ситуацией в англосаксонском Новом Свете. Возможно, причиной тому было общее влечение испанцев к индейским женщинам.

Тем временем Колумб достиг Испании. Он и его братья оставались в цепях все время плавания. Их сопровождал отец Франсиско Руис, умный секретарь Сиснероса, который не переносил карибского климата. Высадившись в Кадисе 20 ноября 1500 года, адмирал написал монархам жалобную записку – что понятно, – сообщая о своем прибытии домой. Он объяснил: «Бобадилья отправил меня сюда в цепях. Я клянусь, что не знаю и подумать не могу почему, ведь я делаю то, что Господь наш Бог хочет, чтобы я сделал для Вас, Ваши высочества… Я сделал лишь то, что Авраам сделал для Исаака и Моисей для людей Израиля и Египта»{804}.

Монархи в Гранаде, похоже, пришли в ужас от того, что Бобадилья зашел так далеко. Несмотря на их занятость мусульманской проблемой, они 17 декабря написали Колумбу ответ, одновременно потребовав немедленно освободить адмирала, и велели ему прибыть в Гранаду. Обиженный Колумб оставался в цепях, в каком виде и явился перед монархами в Альгамбре. Католические монархи настаивали на том, что у них и в мыслях не было, чтобы с ним так обращались и брали его под стражу{805}.

Колумб также написал своему старому другу, Хуане де ла Торре, бывшей воспитательнице инфанты Хуаны и сестре Антонио де Торреса. «Уж если жалобы мои по поводу этого света новы, то уж его обычай дурного обращения все так же стар»{806}, – начал он. Затем он описал то, как скептически к нему относились все, кого он встречал: «Но Господь дал королеве способность понять меня… Семь лет прошло в разговорах, и еще девять лет я провел, занимаясь самим делом… Потом я вернулся, и ни один мерзавец не преминул меня обвинить». Он говорил, что часто «молил их высочеств послать кого-нибудь за мой счет, чтобы они взяли на себя управление или правосудие; и когда я узнал, что главный судья [Рольдан] взбунтовался, я молил их вновь, чтобы они послали людей хотя бы с тем слугой, что вез их письма»{807}.

Монархи провели в Гранаде большую часть 1500 года и довольно долго пробыли там в 1501 году. Заняты они были мусульманской проблемой. Старое правительство Гранады было расформировано в 1501 году, взамен было создано новое единое правительство с небольшими уступками мусульманам. Верховный суд, учрежденный в Сьюдад-Реале, вскоре также был переведен в Гранаду. Большинство мусульман приняли крещение – хотя некоторые бежали на запад, в горы или же вообще покинули страну, убежденные в том, что монархи отказались от условий Capitulacмones 1491 года. Незначительная партизанская война все еще продолжалась в сьерре на юге. Ее поддерживали мусульмане из-за Средиземного моря, и в этой войне страдали как христиане, так и обращенные мусульмане (мориски), а производство шелка в Гранаде пошло на спад. Мусульмане Испании в общем перестали верить в свои силы, как было до недавнего времени. Также в Гранаде начала действовать инквизиция Кордовы, провоцируя недовольство и вызывая враждебность к себе милостивого губернатора города, графа Тендильи.

Именно на фоне этих событий католические монархи вновь обратили свое внимание на Индийские острова. С Колумбом дурно обошлись, а Бобадилья показал себя несдержанным. Но при этом прибытие новых грузов золота показало, что «индийское предприятие» наконец-то начало окупаться. Монархам в конце концов нужны были деньги – в первую очередь для войны с турками в Средиземноморье. Для этого требовался флот, а для флота – финансы. Индийские острова могли поставить какое-то количество золота, пусть и не столько, сколько обещал адмирал. Угроза христианству со стороны Оттоманской империи не исчезла с падением Гранады. Средиземноморье, как и Балканы, оставалось театром военных действий. Эти соображения были на уме у всех европейских дворов, включая папский.

В результате монархи решили, что необходимо назначить нового, серьезного, лояльного и эффективного проконсула, который мог бы смягчить разногласия на Эспаньоле, которые, казалось, лишь разгорелись сильнее после прибытия Бобадильи. Возможно, они решили, что легче всего будет прийти к решению именно в то время, когда летом 1501 года их наиболее опытный советник по делам Индийских островов, епископ Фонсека, который был в ответе за назначение Бобадильи, отправился во Фландрию, дабы помочь принцу Филиппу, мужу инфанты Хуаны.

Наверное, данное назначение было для Фонсеки трудным, поскольку он привык к суровости испанского двора. Теперь же он находился при дворе, где любовь и брак не всегда были спутниками, где любовницы играли важную роль в жизни как знатных мужей, так и королевской семьи. Вместо Фонсеки в то время в Испании остался менее амбициозный Диего Гомес де Сервантес, коррехидор Кадиса, у которого с Колумбом были хорошие отношения через Алонсо де Вальехо, который сопровождал его из Санто-Доминго{808}. К тому же Петер Мартир, итальянский придворный, которому всегда были интересны дела Индийских островов, отправился в Египет в качестве испанского посла.

Так что Фердинанд и Изабелла решили назначить своего кандидата: это был фрай Николас де Овандо, командор Лареса из ордена Алькантара. Хотя Бобадилья считал, что он хорошо справляется с делом и добывает капитал для Короны, его с этого поста сняли. Возможно, бывший тогда председателем Совета королевства Альваро де Португаль сыграл свою роль в этом назначении, как и Сиснерос. За этим назначением в ноябре последовала по королевской просьбе папская булла, в которой говорилось, что Корона будет получать все церковные подати в Новом Свете при условии, что губернаторы будут наставлять и обращать индейцев, а также поддерживать благосостояние церквей{809}.

Но до того как Бобадилья узнал о своем смещении, состоялись еще одно-два одобренных плавания. Таким образом, в феврале 1501 года в Санто-Доминго без лишнего шума были отправлены два корабля с припасами. Отправили их Франческо Рибероль из Генуи{810} и Хуан Санчес де Тесорейя, арагонский торговец с хорошими связями, конверсо по происхождению: его дядьями были Габриэль Санчес, казначей Арагона после 1479 года, и Алонсо Санчес, казначей Валенсии{811}. Часть в этом предприятии имели также Франсиско де Барди из Флоренции (он женился на Бриоланье, сестре жены Колумба, Фелипы) и трое других предпринимателей. Это была чисто торговая экспедиция на Индийские острова, и ее прибыль исчислялась примерно от трех и четырех сотен процентов{812}. Груз, по большей части, состоял из одежды, но там также были лошади, овцы и скот. Также были плавания в Новый Свет и из Лисабона. Самым интересным было путешествие Гашпара Кортириала со своим братом, Мигелом. Два корабля отплыли либо из Лисабона, либо с Азорских островов летом 1500 года. Гашпар Кортириал ходил на поиски новых островов, возможно, даже нового материка, еще до 1500 года. Он был сыном Жуана Ваш Кортириала, главнокомандующего Южной Терсейры на Азорских островах, и девушки из Галисии, которую его отец похитил. Жуан, как говорят, был «прославленным землекрадом»{813}. Его сын, похоже, достиг Лабрадора, затем Ньюфаундленда, очень «близко к Англии», по любопытному замечанию Лас Касаса{814}. В 1501 году он направился в другую экспедицию с тремя кораблями – вероятно, достиг Гренландии, затем вернулся на Лабрадор и, скорее всего, погиб в Гудзонском проливе. Его брат Мигел отправился на его поиски, но также сгинул в арктической части Канады{815}. Интересным в этих путешествиях является то, что они показывают, что португальские капитаны хотели найти новые земли – но в то же время не желали вторгаться на территорию, считающуюся испанской. Ни у Кортириала, ни у Кабота не возникло мысли, что они оказались не в Азии. Другие путешествия, предпринятые или финансируемые членами семьи Кортириал, продолжались вплоть до 1580-х.

Несомненно, в те годы состоялись и другие экспедиции в Новый Свет, без одобрения правительства. Некоторые выходили из испанских портов, некоторые – из португальских, а иные отплывали из Англии или Франции. В письменном показании от 19 июня 1505 года, данном в Руане неким Бино Польмье де Гонневиллем, мы узнаем о «моряках из Дьеппа и Сен-Мало, а также о других нормандцах и бретонцах, которые многие годы отправлялись в Западные Индии в поисках красильного дерева, хлопка, обезьян, попугаев и других ценностей»{816}. Он не был первым французским пиратом, который оспаривал Тордесильясский договор. Современному миру, наверное, показалось бы любопытным то, что ни один капитан, направлявшийся в Америку, не мог по закону сняться с якоря в любом из европейских портов без разрешения. Но так оно и было, поскольку все правительства стремились обложить корабли налогами как по прибытии, так и при отплытии. Последствия были неминуемы – нелегальные путешествия множились.

Глава 15 «Наилучшее благо, которого только можно желать»

Мы желаем, чтобы индейцы были обращены в нашу святую католическую веру, дабы их души были спасены, поскольку это – наилучшее благо, которого мы можем пожелать…

Наставления Николасу де Овандо, губернатору Индий, 1501 год

Фрай Николас де Овандо был избран католическими монархами в качестве преемника Бобадильи на посту испанского верховного главнокомандующего Индий. Орден Алькантара, к которому он принадлежал, как и ордена Сант-Яго и Калатрава, был в авангарде армий Кастилии во время Реконкисты – и ныне, по очевидным причинам, утрачивал свое влияние. Но ордена все еще сохраняли свой престиж и приносили прибыль. Символично то, что новым губернатором Индий должен был стать высокопоставленный член старого ордена, основанного для того, чтобы нести службу на новообретенных христианских аванпостах в старой Испании.

Овандо был известен своей честностью и прямотой характера, а также прямотой действий, к тому же он был «был врагом жадности и богатства»{817}. Его место в ордене Алькантара давало ему положение при дворе. Однако он, кроме того, был высокого происхождения. Через своих предков Бласкесов он происходил от незаконнорожденного сына короля Альфонсо IX. Бласкесу (уроженцу Леона) был пожалован город Касерес после освобождения его от мусульман. Сын Николаса, Диего де Касерес Овандо, «Эль Капитан», получил множество привилегий, когда королева Изабелла посещала Эстремадуру в 1477 году во время войны против Ла Бельтранехи и португальцев.

Матерью Овандо была Изабелла де Флорес Гутьеррес, особо приближенная фрейлина матери королевы Изабеллы, Изабеллы Португальской. Она была родом из Бросаса, городка на северо-западе Эстремадуры, возле Алькантары, где вырос Овандо и где его дом находился еще в 1502 году.

Фрай Николас был спутником инфанта Хуана. Он был среди тех десяти рыцарей, что всегда находились при нем. Он был также первым из многих эстремадурцев, сыгравших большую роль в испанской части истории Америки{818}.

Овандо был назначен губернатором 3 сентября 1501 года, когда королевский двор все еще находился в Гранаде. Приказ о его назначении стоит подробного рассмотрения{819}. Ему было дано право управления и должность мирового судьи на новых испанских землях, а также право назначать судей ниже рангом, мэров и комендантов{820}. Однако ему не поручали управления той частью материка Южной Америки, где побывали Алонсо де Охеда и Винсенте Яньес де Пинсон.

Овандо было поручено выяснить, есть ли в его новых владениях иностранцы, и если же он их найдет, их должно было отправить в Испанию: Новый Свет нельзя было эксплуатировать всем, на это имела право лишь Кастилия. Конечно, если кто-то из иностранцев достиг Индийских островов с помощью адмирала, то их статус следовало принять во внимание; к тому же, Овандо позволено было брать с собой португальцев{821}. Но ему строго запрещалось брать с собой «мусульман, еретиков и евреев, наказанных за то, что они притворялись, что не являются иудеями (reconcмliados) и конверсо». Хотя он мог взять с собой «чернокожих и других рабов, которые родились от рабов наших христианских подданных»{822}. Хотя один или двое черных африканских рабов могли попасть в Новый Свет и раньше{823} (как мы уже видели, Колумб мог привести некоторых во время своего третьего путешествия), однако это было первое открытое упоминание о рабах в официальном документе.

Некоторые другие соответствующие указы были изданы того же 3 сентября, включая запрет на экспедиции в Новый Свет без королевского разрешения. Любой, кто отправится в подобную экспедицию, будет сурово наказан. С тех пор всегда требовалась лицензия на плавание{824}. Это делалось не только потому, что Корона хотела контролировать портовые сборы, но также было способом контролировать численность населения новой империи. Это было полной противоположностью либеральной политике, начатой в 1495 году. Несомненно, как и в случае многих других законов, количество нелегальных путешествий было существенным. Возможно, подобные законы и были тому причиной. Но подобного порядка продолжали придерживаться{825}.

Инструкции Овандо были уточнены 16 сентября 1500 года, когда был издан еще один королевский документ, подписанный Гаспаром де Грисио, королевским секретарем по имперским делам, ставшим преемником Фердинанда Альвареса де Толедо{826}. Это дало Овандо почти абсолютную власть: никто не должен был разрабатывать золотые прииски или даже искать россыпи без его на то дозволения. Что касалось добычи золота, то половина его (позднее количество было снижено до трети, а потом до пятой части) должна была отходить Короне. Так или иначе, добыча золота поощрялась. Старатели объединялись в группы по десять человек под командованием надежного лидера. Все пожалования от Бобадильи так или иначе отменялись{827}.

В другом приказе для Овандо было следующее:

«Мы желаем, чтобы индейцы были обращены в нашу святую католическую веру, дабы их души были спасены, поскольку это – наилучшее благо, на которое мы можем надеяться, и посему они должны быть осведомлены об особенностях нашей веры. Вы должны проследить за тем, чтобы духовенство просвещало и наставляло их с любовью и без насилия, дабы они могли быть обращены настолько скоро, насколько это возможно».

Овандо должен был заверить выживших вождей в том, что Корона их защитит и что дань Короне они должны платить так же, как и другие ее подданные. Эта дань должна была быть согласована с вождями, чтобы они знали, что с ними не станут дурно обращаться{828}.

Овандо, естественно, должен был провести официальный опрос (residencia) касательно управления Бобадильи и его представителей и отослать их обратно в Испанию на тех же кораблях, на которых он прибыл сам{829}. Новый губернатор должен был получать вдвое больше, чем его предшественник (360 000 мараведи в год вместо 180 000), а также он должен был назначить сотню новых чиновников.

Инструкции были подписаны не только королем, королевой и Грисио, но и архиепископом Гранады Талаверой, который некоторое время был духовником королевы; а также лиценциатом Луисом Сапатой. Сапата был известным интриганом, мадридским конверсо. Он был невысокого роста, отчего его стали называть, намекая на его влиятельность, «El Rey Chiquito» – «королек». Он славился продажностью и скаредностью, и в то же время медоточивостью речей. Он был чиновником, прикрывавшим в Испании всю «арагонскую мафию», которая вскоре успешно осела на Эспаньоле{830}.

Ничто из приготовлений не держалось в секрете. 2 октября 1501 года в Севилье их огласил глашатай, Франсиско де Меса, на ступенях часовни (прославленной «градас») в присутствии различных нотариусов и важных людей города. То же самое было и на Гран-Канарии{831}.

Экспедиция Овандо была организована Диего Гомесом де Сервантесом, коррехидором Кадиса, одним из тех важных королевских чиновников, что стремились усилить власть Короны в муниципальных советах. Химено де Бривиеска, конверсо, помогавший Хуану Родригесу де Фонсеке в общем управлении Индиями, отвечал за расходы в Севилье.

В то время было разрешено еще несколько других экспедиций. Так, Луис де Арриага, идальго из Берланги в Кастилии, который был в экспедиции Колумба в 1493 году и некоторое время служил заместителем губернатора Маргарита, а потом комендантом Ла-Магдалены (где он отразил несколько серьезных нападений индейцев под предводительством вождя, которого испанцы звали Хуатинанго), получил приказ колонизировать Эспаньолу, поселив там крепкие испанские семьи{832}. Следовало основать четыре городка по пятьдесят поселенцев в каждом, в общей сложности – две сотни человек{833}. От них не ждали дохода. Однако им будет дан свободный проезд, и через пять лет они получат в свою собственность землю, которая была им выделена. Стоимость семян, скота и иных вещей они должны были оплатить сами. Им разрешили исследовать и другие берега{834}. Эта экспедиция покинула Севилью в феврале 1502 года, почти в то же время, что и Овандо.

Вечный искатель приключений Алонсо де Охеда также покинул Кадис в начале 1502 года с четырьмя кораблями. Два из этих судов разбилось либо в Байя-Онде, либо в бухте Санта-Крус на Кубе в начале мая. На третьем уплыл на Ямайку Хуан де Вергара, не подчинившийся капитану. Охеда преследовал его, как главный капитан, на каравелле «Ла-Магдалена», но был схвачен своими врагами, которые принесли его, связанного, к Овандо, тогда находившегося в Санто-Доминго{835}. Карибы начинали все больше походить на Эстремадуру докатолических монархов.

Колумб в то время в Испании добивался новой попытки захвата Иерусалима, где, как он думал, будет находиться двор «последнего императора мира»{836}. В конце концов, близился конец света, как предсказывал святой Августин. Колумб вел по этому поводу переписку со своим новым другом – картезианцем, фраем Гаспаром де Горрисио. Он изводил монархов своими постоянными требованиями и письмами: «Я лучше буду источником восторга и услады ваших высочеств, – писал он, – чем осмелюсь вызывать Ваше раздражение и отвращение». Это трогательное письмо было полно сомнительных научных раздумий о последствиях того, что мир представлял собой сферу{837}.

Затем, в январе 1502 года адмирал получил разрешение на «еще одно плавание во имя Святой Троицы», как он писал папе римскому и банку Генуи. 14 марта монархи написали ему крайне дружелюбное письмо из Валенсии-де-ла-Торре:

«Ваше заключение для нас было крайне неприятным, как мы уже сказали и вам, и всем остальным, и как только мы об этом узнали, мы приказали освободить вас. Вы знаете, с какой благосклонностью мы к вам всегда относились, и теперь мы еще больше будем вас почитать и обращаться с вами, как подобает. Все, что мы вам даровали, останется вашим, и ваши наследники будут этим пользоваться так же, как сейчас… молим вас не задерживаться с отбытием»{838}.

Король и королева, очевидно, поняли, что Колумб был отличным первооткрывателем земель, но совершенно бездарным администратором.

В те месяцы корреспондент Колумба, папа Александр, подтвердил свою заинтересованность в действиях своих испанских соотечественников. Так, 16 декабря 1501 года, булла Sinceritas Eximie Devotionis повторила «Привилегии», дарованные в 1493 году. Папа также подтвердил, что подати в Индиях будут получать католические монархи, а не церковь{839}. Сам Колумб вновь написал Александру в феврале 1502 года, что он хотел приехать «и поговорить лично с Его Святейшеством о своих открытиях». Однако этого ему не позволила напряженность между монархами Испании и королем Португалии. Но все же он хотел бы, чтобы папа знал об открытии 1400 островов и о том, что он обнаружил на азиатском материке не менее 333 языков, а также различные металлы, включая, конечно же, золото и медь. Что же касается Эспаньолы, то о ней стоило думать как о сочетании «Тарсиса, Хетии, Офира, Офиса и Сипанги». Он также упомянул, что он был и на юге от тех земель и видел «рай земной», где, соответственно, было большое количество жемчужниц. Но Сатана не позволил всему идти по плану, и Колумб добавлял: «Бразды правления, которые были мне даны навечно, были жестоко вырваны из моих рук»{840}.

Овандо же без приключений 13 февраля 1502 года покинул Санлукар-де-Баррамеду на Санта-Марии-де-ла-Антигуа с двадцатью семью кораблями. Вне всяких сомнений, это был самый большой флот, который отправлялся в Новый Свет, – еще больше, чем флот Кабрала. На кораблях плыли 2500 будущих поселенцев, включая множество женщин, священников, францисканцев и ремесленников. Флот вез шелковицу в достаточном количестве, чтобы позволить основать шелковое производство, а также много тростникового сахара{841}. Арриага последовал за ним с еще тремя кораблями, взяв с собой семьдесят три из запланированных двух сотен семей. Фонсека дал ему право собирать подати в Эспаньоле. 15-го числа Алонсо Велес де Мендоса, идальго из Могера, который, как мы знаем, в 1500 году, идя вдоль побережья Бразилии, достиг португальской территории, отправился в очередную экспедицию, которая должна была повторить экспедицию Арриаги{842}.

Двенадцать сотен поселенцев Овандо, похоже, были родом из Эстрамадуры, в том числе несколько из его родного города, Бросаса. Некоторые были идальго, как его секретарь, Франсиско де Лисалур{843}, и Себастьян де Окампо из Нойи, что в Галисии, – который также, возможно, был с Колумбом во втором плавании{844}. Многие были бедняками, решившими уехать, чтобы избежать возможной нестабильной экономической ситуации в будущем – последствия скудных урожаев, а также, возможно, королевского благоволения к Месте, знаменитой шерстяной монополии. С Овандо в качестве его правой руки плыл Антонио де Торрес, опытный капитан, имевший хорошие связи и часто плававший через Атлантику туда и обратно. (В течение года перед этим новым заданием он был губернатором Гран-Канарии.)

Казначеем экспедиции был назначен Кристобаль де Куэльяр, кастилец, которого Овандо знал еще по двору инфанта Хуана в Альмасане, вместе с шестью его помощниками. Ревизором стал Диего Маркес из Севильи, некогда бывший пажом Фонсеки, – ту же должность он занимал во втором путешествии Колумба. Fimdidor, ответственным за переплавку золота, был Родриго дель Алькасар, член богатой семьи конверсос из Севильи, взявший с собой девять слуг{845}. Родственник Овандо, Франсиско де Монрой из талантливой, но буйной эстремадурской семьи, путешествовал с ними в качестве торгового агента с шестью слугами{846}; Родриго де Вильякорта из кастильского городка Ольмедо, прославившийся во время гражданских войн предыдущего века, был казначеем. В той же должности он сопровождал Колумба во время второго плавания. Адмирал говорил о нем как о «трудолюбивом человеке, к тому же верном слуге Короны»{847}. Алонсо Мальдонадо из Саламанки направился с Овандо в качестве верховного судьи. Он оказался лучшим из первых судей Нового Света – по словам как Овьедо, так и Лас Касаса, чьи мнения впервые совпали{848}. Он взял с собой двух слуг.

Адмиралом, командовавшим всеми кораблями, был Андрес Веласкес, у которого было двое слуг. Скорее всего он принадлежал к большой семье Веласкесов, сыгравшей одну из ключевых ролей в истории испанской Америки. Альфонсо Санчес де Карвахаль, агент адмирала, вернулся на Эспаньолу вместе с Овандо, дабы распоряжаться имуществом Колумбов. На борту также были Кристобаль де Тапия, протеже епископа Фонсеки из Севильи и Родриго де Альбукерке из Саламанки. Эти люди, вместе с Франсиско де Пуэртола, должны были командовать тремя новыми крепостями, которые должны были быть построены вдоль линии от Изабеллы до Санто-Доминго{849}. Также там находились командор Габриэль де Варела, Кристобаль де Санта-Клара, торговец-конверсо, а также конверсо из Севильи по имени Педро де лас Касас и его сын, Бартоломео – будущий апостол Индий. Двадцатилетний Эрнан Кортес, еще один дальний родственник Овандо из Эстремадуры, собирался пойти в плавание с ним, но прямо перед плаванием он повредил ногу, выпрыгнув из окна одной дамы в Севилье, которую он пытался соблазнить, и потому не смог уехать{850}.

На этих кораблях также находились семнадцать францисканцев{851} и четверо священников{852}. Первым было поручено основать первый монастырь их ордена в Новом Свете. Так что эти семнадцать человек олицетворяли собой некую поворотную точку. Это путешествие было важным как для начала трансатлантической торговли, так и для духовного поиска. Также на борту было почти шестьдесят лошадей{853}. Монархи оптимистично запретили всем, кто путешествовал с Овандо, перепродавать рабов, которых он вез домой. Это было первым случаем возвращения рабов-индейцев в Новый Свет из Испании.

Овандо отплыл с музыкой и празднествами, что было обыкновенным делом, когда большая экспедиция покидала Испанию. Порт, из которого он вышел, Санлукар-де-Баррамеда, ныне стал дочерним городом Севильи из-за торговли, шедшей между ним и Индийскими островами, поскольку большая часть товаров грузилась на борт именно тут, и множество пассажиров предпочитали отплывать отсюда или же плыть на отдельном судне, а не садиться на корабль в Севилье. Преимуществом для Хуана де Гусмана, герцога Медина Сидония, было то, что его замок находился на холме за городом, – солидная прибыль от торговли с Индиями плыла прямо к нему в руки. Даже сейчас, если стоять на берегу Санлукара, глядя в сторону небольшой группы домов в Лас-Палетас, на устье реки Гвадалахара, легко представить себе флот Овандо, уходящий в закатное море{854}.

Музыка стихла, и несколько дней все было тихо и спокойно, через восемь дней, на полпути к Канарским островам, 21 февраля, флот Овандо попал в ужасный шторм. Один из кораблей, «Ла-Рабида», пропал вместе со 120 пассажирами, в то время как экипажи решили сбросить за борт свои товары. Все корабли были разбросаны по морю. Множество сундуков выбросило на берег Андалузии. До королевского двора дошел слух, что весь флот погиб.

Фердинанд и Изабелла, боясь худшего, ни с кем не разговаривали восемь дней{855}. По сравнению с их триумфальной политикой их личная жизнь была столь печальной, что казалось, эта новая трагедия легла новым проклятием на их деяния{856}. Но вскоре они узнали, что затонул лишь один корабль. Разбросанные корабли можно было найти. Король и королева продолжили свои обычные нелегкие перекочевки. Вскоре они покинули Севилью и Андалузию, отправившись на север через Сьерра-Морену в Толедо, где они провели лето 1502 года. Королевское настроение слегка улучшилось, поскольку их дочь и наследница Хуана достигла Испании вместе со своим мужем, Филиппом Габсбургом. Эта королевская пара достигла Фуэнтеаррабии, покинув Фландрию в июле 1501 года. Выбор дороги по суше влек за собой постоянное выражение почтения королю Франции, включая дарение монет как знак вассалитета{857}.

Они, конечно же, ныне были наследниками королевства. Их приветствовал Фердинанд, а Изабелла встретилась с ними в Толедо. Затем последовали королевский пир и турниры. 22 мая кортесы и другие структуры принесли Филиппу и Хуане присягу как «принцам Астурийским»{858}. Некоторые сетовали, что Филипп не говорил по-испански. Но осознание того, что от него у монархов наконец-то будут внуки, в том числе мальчики (Карл, старший сын Хуаны, родился в 1500 году), заставило забыть об этом. Большей проблемой было то, что принц Филипп не упускал ни одной симпатичной девушки, которая попадала под взгляд его голубых глаз, – а инфанта не желала игнорировать подобные пристрастия своего мужа{859}.

В это время Овандо собрал большую часть своих кораблей на Гран-Канарии. Он нашел множество свидетельств предпринимательской деятельности на острове. Батиста де Рибероль строил важный сахарный завод, а его соратник-генуэзец Матео Винья делал то же самое в Гарачио, на Тенерифе{860}. Множество португальских фермеров и рабочих поселились там как колонисты – некоторые из них после пребывания на Мадейре. Воспользовавшись услугами острова, чтобы починить свой флот, Овандо вновь отплыл. Он достиг Санто-Доминго с половиной своих кораблей 15 апреля 1502 года. Остаток его экспедиции, за печальным исключением потерянной «Ла-Рабиды», прибыл две недели спустя, ведомый ветераном Антонио де Торресом.

Овандо обнаружил, что испанское население Эспаньолы насчитывает всего лишь три сотни человек. Некоторые находились в Консепсьон-де-ла-Вега, Сантьяго и Бонао, другие, как Рольдан, в Харагуа, но большая часть жила в Санто-Доминго. Многие из этих колонистов, как уже упоминалось, жили со своими местными любовницами и детьми-метисами. Там были примитивные церквушки с тростниковыми крышами, как в Ла-Изабелле, так и в Санто-Доминго (однако местные священники не имели права проводить конфирмацию). Власть у индейцев официально оставалась в руках вождей, но в то время Гуаканагари и Гварионекс уже подчинились испанцам, а Каонабо был мертв. В Игуэе, на востоке острова, Котубано отдавал дань испанцам натурой; в Харагуа, на западе, где ныне находится Гаити, король по имени Бехечио делал то же самое.

В долине Сан-Кристобаль по-прежнему добывали золото. Другими ценностями были хлопок и бразильское дерево.

Двое из друзей Колумба, Франсиско де Гарай, баск, и Мигель Диас де Аукс, трудолюбивый арагонец, неплохо разбогатели на золоте{861}.

Адмирал отправил этих предпринимателей вниз по лесистым склонам Бонао и там, на берегу реки Хаины, одна женщина, присев отдохнуть, нашла самородок весом в 35 фунтов – знаменитый pepita (самородок), который и помог двум этим уроженцам Северной Испании сколотить состояние. Они, по общему мнению, оказались богатейшими людьми в колонии. Гарай начал строительство первого каменного частного дома в Санто-Доминго.

Сразу по прибытии Овандо провел требуемое расследование (residencia) по действиям Бобадильи. Кортесы 1480 года в Толедо установили как правило, что после отставки или оставления должности судьей, особенно старшим, он должен оставаться на своем месте пребывания еще месяц («тридцать дней или больше»), чтобы все, кто желает, мог пожаловаться на его действия или принести благодарность. Иногда такие расследования растягивались по времени, иногда все кончалось быстро. Порой, если субьект расследования, как выяснялось, поступал дурно, то против него могли выдвинуть обвинение в преступлении{862}.

Эта практика была прямым переносом кастильской практики в Новый Свет. Residencia Бобадильи была закончена в установленный законом срок в тридцать дней. Вне всякого сомнения, Овандо стремился как можно скорее отослать своего предшественника домой. Бартоломе де лас Касас, впервые оказавшийся на Эспаньоле, дивился тому, как люди наперебой нападали на Бобадилью. Однако отставной губернатор вряд ли лично нажился.

К концу июня корабли под командованием Антонио де Торреса были готовы к обратному плаванию. Бобадилья и его люди вместе с надежно упакованными бумагами касательно residencia готовились отчалить. Были и другие люди, желавшие возвращения. И тут пришла тревожная новость, что Колумб, ненавистный «фараон», находится неподалеку от берега с небольшой флотилией из четырех кораблей.

Напомним, что монархи сподвигли Колумба выйти в четверное, новое плавание – исключительно исследовательское. Но не предполагалось, что он сам будет управлять тем, что откроет. Однако он должен был приступить к дальнейшему исследованию Южной Америки. Государи надеялись, что он найдет пролив, который приведет прямо к Азии. Он и сам ожидал достичь Островов Пряностей. 21 марта адмирал написал Николо Одериго, генуэзскому послу в Испании, сообщая, что оставил копию недавно подтвержденных его «Привилегий» у Франсиско Рибероля, еще одну – у своего друга-картезианца фрая Гаспара де Горрисио, и еще одну в своем доме в Санто-Доминго. Четвертую он отправил самому Одериго.

Список адресатов показывает, что дружеские связи Колумба оставались прочными. Рибероль, например, был одним из богатейших генуэзских купцов, имевший большую долю в парусине, мыле, сахарных плантациях и пшенице. Он держал на откуп монополию на канарские красители, такие, как орсель, от Гутьере де Карденаса, влиятельного придворного, и теперь имел долю и в старейшем сахарном заводе на Канарах, El Agaete{863}.

2 апреля Колумб писал банку Сан-Джордже в Генуе, заверяя их, что хотя его телу приходится странствовать вдалеке, его сердце всегда с ними. Бог дал ему такие дары, каких Он не давал никому со времен царя Давида, и теперь он намерен вернуться в Индии во славу Троицы{864}. Также он писал своему сыну, говоря, что надеется, что Диего воспользуется всем, что принадлежит ему в Санто-Доминго, найдет Беатрис Энрикес, его кордовскую любовницу, выплатив ей 10 000 мараведи в год – или половину жалованья каждого из трех комендантов трех новых крепостей на Эспаньоле, которые приплыли с Овандо. Еще 10 000 мараведи следует выплатить его невестке Бриоланье Муньис{865}.

Также он поведал Диего о своих четырех генуэзских друзьях – Рибероле, Франческо Дориа, который продавал в Севилье больше пшеницы и закупал оливок больше, чем кто бы то ни было; Франческо Катаньо (Каттанео), заинтересованном в экспорте сахара в Милан и чей брат Рафаэль вел счета при подготовке третьего плавания Колумба, и, наконец, о Гаспаде д’Эспинола, который торговал сухими фруктами из Гранады. Эти друзья снабдили Колумба товарами, которые он сейчас вез в Индии{866}.

Колумб отплыл с четырьмя каравеллами, и не только со своими двумя братьями, Бартоломео и Диего, но и с Фернандо – своим умным, все еще юным незаконным сыном от Беатрис Энрикес. Его первой целью была «разведка территории Парии». Он сообщал монархам, что он вполне может столкнуться с Васко да Гамой, португальским капитаном, который отплыл на восток. Монархи ответили ему:

«Мы написали соответствующим образом королю Португалии [Мануэлу I], нашему зятю, и посылаем вам при сем письмо, адресованное его капитану, как вы и просили, уведомив его о вашем отплытии на запад. Мы сказали, что мы узнали о его [да Гамы] отплытии на восток и что если вы встретитесь, то вам следует обращаться друг с другом по-дружески»{867}.

Перспектива встречи была привлекательной, но вероятность ее – невелика.

Флот Колумба из четырех кораблей возглавлял флагман, «Санто» (или «Санта-Мария»), капитаном которого был Диего Тристан, ходивший в экспедицию 1493 года. Происходил он из семьи севильских торговцев кожей. Хозяином корабля был Антонио Санчес, морской капитан, ныне открывший долгую карьеру трансатлантических плаваний{868}. На корабле «Сантьяго-де-Палос»{869} капитаном шел Франсиско де Поррас, а его брат, Диего де Поррас, был нотариусом. Они ходили в экспедицию к Парии вместе с Кристобалем Гуэррой и Пералонсо Ниньо в 1499 году, и в четвертый поход Колумба были взяты по требованию казначея Кастилии, Алонсо де Моралеса, который, как говорят, был любовником их тетушки, – хотя непонятно, настоял он на их отплытии потому, что просто хотел убрать их с дороги, или же желал дать им шанс завоевать славу. Они были из семейства конверсо – этот факт не слишком радовал Колумба{870}.

Третьим кораблем был «Гальега», капитаном на нем шел Педро де Терерос, который, как и хозяин судна, Хуан Кинтеро, ходил с Колумбом во все три предыдущих похода. Кинтеро, происходивший из известной семьи мореходов Палоса, был братом Кристобаля Кинтеро, владельца «Пинты», бывшей в походе 1492 года. Четвертый корабль, «Вискайна», шел под командой Бартоломео Фиески из знаменитого генуэзского рода. Фиески был единственным генуэзцем, который служил у Колумба капитаном на море. Лоцманом был Педро де Ледесма, также ветеран третьего похода адмирала.

Все команды насчитывали 140 человек{871}. Среди лоцманов были люди, которые в следующем поколении будут водить суда в Карибском море. Одним из них был Антонио де Аламинос, первопроходец Гольфстрима, который сейчас начинал свою морскую карьеру при Колумбе в качестве юнги{872}, а также Хуан Боно де Кехо, баск из Сан-Себастьяна{873}. Главным писарем флота был Диего Мендес, старый соратник Колумба, по происхождению либо севилец, либо португалец, который выбрал не ту сторону во время гражданской войны с Бельтранехой и сопровождал Лопе де Альбукерке, графа Пеньяфлор, в долгой ссылке во Франции, Фландрии и даже в Англии{874}. В экспедиции был, как минимум, один чернокожий раб – некто Диего, состоявший при своем хозяине Диего Тристане{875}.

Колумб получил инструкции не заходить в Санто-Доминго, хотя ему и позволялось ненадолго остановиться там на обратном пути, «ежели вы сочтете это необходимым». Он намеревался идти прямо на запад вдоль северного побережья Южной Америки от Парии, но 15 июня на Мартинике он повернул на север, потому что хотел заменить в Санто-Доминго одно медленное тяжелое судно («Сантьяго-де-Палос») на лучшее и более легкое. Мартиника предположительно была тем самым островом Матинино, прославленным своими амазонками, но ни одной из них Колумб не увидел.

Адмирал пошел к острову Сан-Хуан (Пуэрто-Рико) 24 июня, а 29-го числа достиг Санто-Доминго, где послал Педро Терероса, капитана «Гальеги», на берег, чтобы рассказать Овандо о том, что им необходимо. Он также подумал, что должен посоветовать Овандо не позволять идущему домой флоту Торреса выходить в море из-за надвигающегося шторма. Овандо вслух насмешливо прочел письмо Колумба перед группой колонистов, проигнорировал просьбу адмирала и не стал откладывать выход Торреса в море с тридцатью кораблями. Его поведение было продиктовано обидой, которую все еще питало к семейству Колумбов большинство поселенцев Санто-Доминго.

Антонио де Торрес, бывший губернатор Бобадилья, бумаги, касающиеся расследования по делу Бобадильи, индейский касик Гварионекс, знаменитая pepнta de oro, найденная Гараем и Диасом де Аукс, а также мятежник Арансиско Рольдан вместе с множеством своих последователей весело вышли в море 30 июня и направились в Испанию. В последний момент Родриго де Бастидас, молодой купец-конверсо из Трианы, который прошел пешком более двух сотен миль до Санто-Доминго, когда его собственный корабль разбился в Харагуа, также присоединился к армаде на маленьком суденышке «Агила» – вместе с агентом Колумба, Санчесом де Карвахалем, который приплыл вместе с Овандо{876}.

Колумб, разъяренный отказом в разрешении ступить на остров, который он считал своим, укрылся у берега в будущем заливе Асуа-де-Компостела: «Кто из смертных не умер бы от отчаяния – кроме самого Иова, – получив отказ укрыться от опасностей на той самой земле, которую, по Божьему соизволению, потом и кровью я завоевал для Испании…»{877} Колумб подошел ближе к берегу. Он был в Асуа, когда разразился шторм{878}.

Шторм был разрушительным. Город Санто-Доминго, построенный Бартоломео Колоном на восточной стороне реки Осама, оказался практически стерт с лица земли{879}. Колумб писал, что «шторм был ужасен, и в ту ночь мои корабли практически развалились. Каждый корабль поднимал якорь, не надеясь ни на что, кроме смерти. Все думали, что остальные корабли погибнут»{880}. Но благодаря умелому руководству Колумба и его брата Бартоломео все четыре корабля уцелели. Флот Антонио де Торреса был не столь удачлив. Уже достигнув глубокого и опасного пролива Мона между Санто-Доминго и Пуэрто-Рико, двадцать три из двадцати семи кораблей, включая тот, на борту которого находились сами Антонио Торрес, Бобадилья, Рольдан и множество его друзей, и даже касик Гварионекс, погибли{881}, как и 200 000 песо золота, а также и pepita de oro и все документы, касающиеся отбывшего губернатора. Три корабля осторожно вернулись в гавань Санто-Доминго. Только один корабль из флота, самый маленький, «Агила» с Бастидасом и Санчесом де Карвахалем на борту, в конце концов достиг Испании и привез 4000 песо адмиральского золота.

Сокровище Бастидаса произвело впечатление{882}, но потерь это не компенсировало.

Несмотря на дурное начало, правление Овандо на Эспаньоле начало обретать очертания. Он отправил преступников назад в Испанию. Исчезновение Рольдана и его соратников сильно облегчили ему жизнь. Овандо немедленно принялся заново отстраивать Санто-Доминго на западном, а не на восточном берегу реки Осамы, где этот город с тех пор и стоит и где в его честь установлена прекрасная статуя. Он составил план (la traza) новой столицы, возвел там крепость и возвел двенадцать каменных домов. Он также ввел новый налог вдобавок к тому, что выплачивался с 1498 года, – в унцию на каждые три добытых унции золота, что было особенно непопулярно среди колонистов, полностью посвятивших себя старательству. Это совпало с ростом цен как на продовольствие, так и на инструменты, вызванным внезапным перебоем связи с Кастилией.

Овандо также настроил против себя протеже Фонсеки, Кристобаля де Тапиа, который перед строительством нового города купил землю там, где должна быть построена большая часть Санто-Доминго. Но компенсации за землю он не получил{883}. Большинство новых людей Овандо быстро перебрались к золотым россыпям в центре острова, в область Сибао, которая ныне управлялась как испанская провинция. Но эти новые поселенцы, полные энтузиазма и алчности, сгинули от дизентерии почти сразу же, как и индейцы, которых они заставили работать. Дизентерия была вызвана прежде всего новым пищевым рационом. Золотоискатели вернутся в Санто-Доминго, ликуя по поводу крох золота, которое, как они думали, нашли. Им трудно было понять, что «золото не растет на деревьях и не ждет их прибытия, чтобы упасть им прямо в руки»{884}. Еще труднее было узнать, что когда индейцы разбежались, что они часто проделывали, «что им самим придется трудиться, ползая на четвереньках, нагружая тележки, возможно, золотоносной породой, даже таскать грузы на собственной спине»{885}.

Таким образом, эйфория новоприбывших долго не продержалась. Жара, усталость, даже голод взяли свое. Затем в Сибао разразилась эпидемия сифилиса или его разновидности. Таким образом, к концу 1502 года тысяча из новых поселенцев умерли, еще пятьсот заболели, и численность колонистов Овандо упала до тысячи с небольшим{886}. Большинство из них вскоре забросили золотые копи – как из-за нехватки труда туземцев, так и из-за недостатка технических знаний, что не давало им успешно вести работы самим{887}. В результате три сотни ветеранов, людей вроде Диего де Альварадо или Диего Веласкеса де Куэльяра, которые приехали на остров во время второго или третьего плавания Колумба, стали хозяевами положения, поскольку у них не только были опыт и доступ к продовольствию, но и служба индейцев.

Поиск, нахождение и мытье золота вскоре стали систематическими. Были определены места для ежегодной выплавки золота: два в новом золотоносном районе Буэнавентура близ Санто-Доминго, где каждая выработка давала от 50 до 60 миллионов мараведи, и два на старых россыпях, в Консепсьон-де-Ла-Вега, где обычно выход был даже больше.

После первоначальных неудач политика Овандо начала приносить успех. После неудачного управления «фараона» Колумба и его братьев, а затем трудных дней правления Бобадильи стало казаться, что превращение Карибских островов в форпост Эстремадуры фраем Николасом де Овандо было как минимум созданием сокровищницы, сравнимой с той, которую предполагал Колумб.

В 1504, 1506 и 1507 годах в метрополию было отослано золота соответственно на 15,3, 17,5 и 16,8 миллиона мараведи{888}. И все равно в те годы колония казалась организованной (как указывает один современный историк) как «большой горнодобывающий завод, на котором трудилось все дееспособное население»{889}. На самом деле сельское хозяйство тоже неплохо развивалось: в первую очередь культивировали маниоку и чеснок, а также разводили свиней.

Кастилия до сих пор доминировала только в центре острова Эспаньола. Однако испанцы занимали широкую полосу земли от старой столицы Изабеллы, которая с каждым днем все более разрушалась, до Санто-Доминго. Как к востоку, так и западу от нее сохранились владения местных касиков, в той или иной степени независимые.

Овандо прекратил мирное сосуществование с туземными правителями. Бартоломео де лас Касас, который, как указано выше, приехал вместе с Овандо, писал, что его начальник был «осторожным, неторопливым, скромным и уравновешенным» – но его действия противоречили этой характеристике – ибо с самого начала Овандо имел дурные отношения с индейцами, которых даже не пытался понять. В конце 1502 года новый губернатор решил исследовать территорию к востоку от Вега-Реаль, золотых россыпей в северной части центра острова, где во времена Колумба было мало стычек и где, как он считал, он сумеет убедить туземцев работать на испанцев. Он также начал строить новый порт на севере острова, в Пуэрто-Плата, в месте, которое до сих пор так называется. Оно лежит в заливе, в котором находится лучшая гавань на севере Эспаньолы. В отношении мореходства она была гораздо лучше Ла-Изабеллы. Свое название она получила благодаря Колумбу, который, проходя мимо нее во время первого путешествия, подумал, что гора похожа на серебро.

Затем, после предварительного обследования экспедицией из восьми человек, Овандо послал экспедицию вокруг восточного побережья острова. Она остановилась на острове Саона, на котором Колумб побывал в 1493 году, чтобы купить маниоки. Один из испанских псов, вероятно, мастиф, возможно, ищейка, хотя его и называли lebrel (борзая), загрыз местного касика. Неудивительно, что за этим последовал «мятеж», и восемь испанцев были убиты. Овандо послал на умиротворение отряд из четырех сотен человек под командованием хладнокровного севильца Хуана де Эскивеля{890}.

Эскивель, как и многие из этого поколения поселенцев, был родом из семьи конверсо, будучи сыном Педро де Эскивеля и Констансы Фернандес де Арасуль (дочери Габриэля Санчеса – конверсо, который был таможенным инспектором в Севилье). Педро де Эскивель был взят в плен маврами в горах Ахаркия, к северу от Малаги, когда орден Сант-Яго потерпел там тяжкое поражение в 1483 году. Бежав из плена, он в результате обрел благосклонность монархов. Но Эскивели не могли избежать позорного клейма конверсо{891}.

Хуан де Эскивель получил указания замириться с индейцами. Но касик Котубанама, властвовавший на востоке Эспаньолы (его столица находилась примерно на месте нынешнего города Игуэй), не желал рассматривать никаких условий. Его люди, включая женщин, готовились к войне. Но поскольку их вооружение нельзя было сравнить с оружием испанцев, они были разбиты, и Саона обезлюдела. Многие попали в рабство – причем законно, потому что были взяты «на войне»{892}. Эскивель и Котубанама в конце концов договорились, что порт Игуэй будет отныне снабжать испанцев, останавливающихся возле него в море, маниокой. Котубанама согласился на положение данника.

На западе острова осенью 1503 года высадился Овандо, устроив здесь еще более жестокое «замирение». Несколько отдельных испанцев, оставленных тут Рольданом, до сих пор держали свои нелегальные энкомьенды и не желали мириться с контролем со стороны Санто-Доминго. К тому же постоянно возникали недоразумения с индейцами. Теперь местной правительницей стала Анакоана, сестра Бехечио и вдова Каонабо. Она сделала все, что могла, чтобы ублаготворить испанцев, но не смогла усмирить собственных людей, которые часто нападали врасплох на поселенцев и мешали их попыткам создать новое сельскохозяйственное подобие Кастилии.

Овандо решил положить конец тому, что он счел двоевластием и беспорядками. Он выступил из Харагуа с семьюдесятью всадниками и тремя сотнями пехотинцев. Он намеревался ввести систему субординации, ведущую начало от практики военных орденов, обычную для Испании{893}. Такая система предполагала просвещенное управление землей незаинтересованным высшим классом; можно сказать, это была своеобразная форма национализации. Овандо также, видимо, решил завоевать весь остров и привести к подчинению всех индейцев. Он был уверен, что под испанским управлением они будут жить лучше, чем под властью своих касиков, которых он считал жестокими и бездарными разбойниками. Лас Касас тепло писал, что он действительно «был достоин управлять людьми – но не индейцами»{894}. Таким образом, Овандо принял решение покончить со старой политикой, вероятно, без всякого совета с монархами и даже без обсуждения в Санто-Доминго. Он был губернатором. И слово его считалось законом – хотя, вероятно, он обсуждал перспективы испанского правления на Эспаньоле приватно с Фердинандом и Изабеллой перед отплытием из Испании.

Не зная о неминуемой судьбе, Анакоана дала пир в честь Овандо. Она пригласила туда множество местной знати (около сотни) и многих других своих подданных и дружественно встретила губернатора. Были устроены развлечения, долгие танцы и изящные игры с палками (juego de caсas). Звуки испанских гитар и показ лошадей мешались с местными танцами и играми. Казалось, что на празднике царит настоящая дружба. Это длилось три дня. Но потом поползли слухи, что индейцы затевают заговор.

Такие донесения будут играть главную роль в истории испанских завоеваний в Америке{895}. Нельзя сказать, чтобы это было полным заблуждением. В 1503 году испанцы, как еще много раз в будущем, находились в крайнем меньшинстве. Они заподозрили, что ночью на них нападут и всех перережут. Губернатор пообещал показать индейцам оружие. Индейцы были в восторге. И люди Овандо открыли огонь, когда их командир положил руку на золотой крест ордена Алькантара, который он носил на груди. Всадники окружили большой дом, в котором собрались касики, а пехотинцы не дали никому сбежать. Затем дом был подожжен. Анакоана была схвачена и позже повешена на площади Санто-Доминго по обвинению в «мятеже». Сопротивление уцелевших индейцев Харагуа было яростным, но малоэффективным. Были убиты сорок испанцев, но завоевание было завершено{896}. Теперь Кастилия полностью контролировала запад острова{897}.

Овандо назначил своим заместителем на этой территории Диего Веласкеса де Куэльяра, конкистадора, который прибыл в Индии в первый раз в 1493 году с Колумбом. Он присутствовал при этой резне, но ответственность возлагал на Овандо. Как бы то ни было, Веласкес принимал в ней участие, и никогда ничто не показывало, что он неохотно участвовал в жестокостях.

Теперь губернатор Овандо стал полным правителем большого острова, который был обнаружен всего одиннадцать лет назад. Все вожди, которых тогда встретил Колумб, были мертвы. Овандо построил для себя дом, нынешний Асталь-Николас-де-Овандо. Церковь в центре Санто-Доминго до сих пор была покрыта соломой, но были планы и на серьезное строительство – хотя к возведению собора не приступали еще двадцать лет, а пока эту роль выполняла Капилья-де-лос-Ремедиос. Вскоре начал строиться и монастырь Святого Франциска{898}.

В центре Санто-Доминго Овандо начал строить и другие здания, включая губернаторский дворец, – нынешний Museo de las Casas Reales. Овандо основал новый госпиталь Святого Николая из Бари, бывший в течение многих лет популярной богадельней, хотя до 1508 года он представлял собой просто большую хижину с соломенной крышей{899}. Еще один большой дом принадлежал генуэзскому торговцу Джеронимо Гримальди, который вместе со своим дядей Бернардо стал самым крупным предпринимателем в Индиях, – Бернардо помогал в финансировании третьей экспедиции Колумба. Семейство Гримальди изначально торговало шерстью. Теперь они имели часть во всех делах. Овандо также начал строительство огромной открытой крепости с тремя башнями (Fortaleza de Santo Domingo) на обрыве над тем местом, где Осама впадает в Карибское море.

Эти строения, часть из которых дожили до наших дней, были первыми примерами испанской архитектуры в Новом Свете. От Колумба не осталось ничего. Труды Овандо положили начало великой традиции. Грандиозные изменения предстояли народам, ландшафтам и экономическим условиям обширных территорий, на которые вскоре заявила права, а затем и завладела Кастилия. Возникли новые государства. Странные, революционные, бескомпромиссные, военные, жестокие и даже либеральные правительства сменяли друг друга. Но здания, подобные тем, что приказал возвести Овандо, до сих пор отбрасывают величественные тени на площади разрушающихся столиц, засовы на их дверях вызывают воспоминания, и сами их камни – олицетворение долговечности.

Глава 16 «Обучить их и привить им добрые обычаи»

Нашей главной целью было донести до них нашу святую католическую веру и позаботиться, чтобы эти люди приняли ее, а также прислать прелатов, монахов, священников и других богобоязненных ученых мужей, дабы обучить их и привить им добрые обычаи.

Кодициль к завещанию королевы Изабеллы, 1504 год

Среди тех, кто видел резню в Харагуа, был Диего Мендес, ходивший с Колумбом в четвертое плавание к Эспаньоле в качестве главного делопроизводителя. Он вернулся в Санто-Доминго на каноэ с Ямайки после весьма необычных приключений. Он сумел передать Овандо, что адмирал не так далеко от Ямайки.

Овандо не был впечатлен. Как и большинство испанских идальго, он относился к «фараону» без почтения и без энтузиазма. Он ничего не делал, чтобы помочь Колумбу, – однако Колумб как раз нуждался в помощи.

Укрывшись от шторма 1502 года в заливе Асуа, в пятидесяти милях на запад вдоль побережья Санто-Доминго, куда его четырем судам не разрешили причаливать{900}, Колумб не только видел ураган и пережил его: будучи в заливе Санто-Доминго, он видел свежие карты, составленные Бастидасом, который потом вернулся домой. Лас Касас говорил, что был свидетелем их встречи{901}. Затем, 14 июля, Колумб двинулся к Якимо, что на западе Эспаньолы. Это место было известно большим количеством бразильского дерева. Однако его цель лежала еще дальше к западу. Очевидно, для начала он намеревался попасть на Ямайку, а затем высадиться неподалеку от того места, где бывал Бастидас. Во время этого плавания его с кораблями пронесло штормом от Кубы через острова, которые он сам назвал Хардинес-де-ла-Рейна, а потом – мимо Кайо-Ларго и острова Пинос к другим островам Центральной Америки, ныне известным как Ислас-де-ла-Баия, неподалеку от Гондураса. Они зашли дальше, чем до сих пор добирались когда бы то ни было европейцы.

Путешествие через Карибское море было ужасным. Сам адмирал вспоминал:

«Дождь, гром и молнии продолжались так долго, что казалось – это конец света… в течение восьмидесяти восьми дней продолжался этот невыносимый шторм, да так, что мы не видели ни солнца, ни звезд, по которым могли бы ориентироваться. [Таких долгих штормов просто быть не могло.] Корабли были беззащитны перед небом, паруса порваны, якоря и ванты потеряны, как и якорные канаты… множество припасов смыло за борт; экипажи чувствовали себя скверно и каялись в своих грехах, обращаясь к Богу. Все клялись совершить паломничество, если они спасутся от смерти, и очень часто люди даже исповедовались друг другу. Это был не первый шторм, через который мы прошли, но ни один не был столь ужасен. Многие считавшиеся храбрецами попросту ломались от ужаса.

Отчаяние моего сына [Фернандо], что был со мной, попросту убивало меня, поскольку ему было лишь тринадцать лет, и он был не просто измучен, но был в таком состоянии уже долгое время. Но Господь создал его храбрым, и он подбадривал остальных и с таким усердием помогал по кораблю, словно бы он был моряком восемьдесят лет. Он успокаивал меня, поскольку я тоже заболел и много раз был на грани смерти. Я прокладывал курс из маленького укрытия, построенного мной на палубе. Мой брат [Бартоломео] находился на самом плохом и самом опасном из кораблей, и горе мое было велико, поскольку я взял его с собой против его воли»{902}.

В конце этого мрачного путешествия Колумб и его друзья достигли северного побережья нынешнего Гондураса в Центральной Америке. Возможно, это был остров, названный Гуанайя, что лежит в сорока милях от берега. Колумб отремонтировал там корабли и пополнил припасы, а местные жители знаками ему рассказали о золотых приисках на юге – точно так же, как рассказывали ему жители Сан-Сальвадора в 1492-м. Колумб предположил, что он находился в местности, которую Марко Поло называл Кохинхина. Еще он услышал об очень богатой земле, которая, похоже, была Юкатаном{903}, – однако он был уверен, что находится в десяти днях пути от реки Ганг{904}. К тому времени большинство в Испании и Италии, да и в остальной Европе уже понимали, что Колумб обнаружил нечто иное. Но несчастный адмирал все еще жил в своем мире мечты о Востоке.

Этими «местными жителями», что говорили о золоте, были либо пайя, либо индейцы хикаке – скорее первое. Они занимались подсечно-огневым земледелием, семена сажали женщины с помощью палок-копалок. Главными продуктами их сельского хозяйства были ананасы, а также сладкая и горькая маниока. Мужчины использовали четырехфутовые луки и стрелы с обсидиановыми наконечниками для охоты. И мужчины, и женщины пользовались костяными крючками для ловли рыбы. Порой рыбу били стрелами, а крупных особей ловили с помощью гарпунов. Мед и сок лиан использовали для изготовления легкого алкогольного напитка. Как и на Кубе, здесь в небольших загончиках на мелководье держали живых черепах. В деревнях индейцев пайя насчитывалось приблизительно 100–500 жителей, которые жили в овальной формы общих домах, где на платформах стояли кровати.

Их одежда обычно состояла из набедренной повязки и пончо. Женщины носили юбку до колен из лубяной ткани, обмотанной вокруг тела. У индейцев пайя были короткие волосы. Мужчины раскрашивались черным цветом, женщины – красным, в обоих случаях для украшения и для защиты от насекомых. Эти люди делали плетеные корзины, горшки из глины, полированные галькой, деревянные ложки, табуреты и духовые трубки. Они были изобретательны.

Похоже, политические лидеры тут избирались деревенскими старейшинами. Как и в большинстве мест с индейской культурой, танцы и музыка шли рука об руку, почти никогда не встречалось одного без другого. Пайя и хикаке верили в двух добрых божеств, а также в богиню, олицетворявшую зло. Пайя считали, что после смерти их души ждет путешествие в нижний мир изобилия. Все индейцы считали, что мир природы полон духов{905}. В целом эти индейцы жили в гармонии и спокойствии, и война редко их затрагивала.

Вот как случилась встреча испанского и индейского миров. Один из моряков адмирала, Рамиро Рамирес, вспоминал, что «индейцы оставили на берегу двух девочек, и адмирал приказал схватить их и посадить в лодку. Он велел им надеть платья и обувь, а затем вернул их туда, где они были найдены… и индейцы вернулись за ними и сняли с них одежду..»{906}.

Но самым интересным происшествием этого путешествия Колумба, пока он еще находился у Ислас-де-ла-Баия, была встреча «с каноэ, по размерам сопоставимым с галерой, восьми футов шириной и сделанным из одного ствола дерева… загруженным товарами с запада Новой Испании… пальмовый лист на них играл роль навеса – прямо как у гондол в Венеции. Это давало полную защиту как от ветра, так и от волн»{907}. На этом каноэ находились двадцать пять торговцев из района, который обычно считается территорией майя Юкатана. Они носили вышитые рубашки из крашеного хлопка, хлопковые плащи, набедренные повязки, длинные деревянные мечи с углублениями, в которые были вставлены куски кремня. Также они имели при себе хорошие медные топоры, медные бубенцы и «некое вино из маиса, похожее на английское пиво»{908}. Как нам теперь известно, это было пульке. Женщины и дети находились под навесом в окружении инструментов из оникса и какао-бобов, которые в землях майя использовали в качестве валюты. Индейцы показали себя «необычайно скромными», поскольку «если индеец оказывался без набедренной повязки, он спешил прикрыть свои гениталии руками, а женщины закрывали свои лица, словно мусульманки из Гранады»{909}.

Эта встреча произвела сильное впечатление на испанцев – из них особенно стоит принять во внимание одного из юнг, Антонио де Аламиноса, который позже большую часть жизни служил лоцманом для кораблей в этом регионе. Эти люди были более развиты, чем таино или карибы; к тому же испанцы были несказанно рады тому, что смогли найти у аборигенов алкоголь. «Колумб взял из числа местных одного старика, некоего Юмбе, в качестве переводчика и держал его при себе, пока его суда не достигли Коста-де-лас-Орехас, за пределами которого на языке этого мужчины не говорили, и тогда Колумб отослал его домой»{910}.

В этот момент Колумб принял решение, за которое потом его не раз будут упрекать. Он пошел не на северо-запад, где находилась более развитая цивилизация Юкатана и майя, а сначала на восток, потом на юг. По этому маршруту он проплыл мимо Кабо-Грасиас-а-Диос, Никарагуа, Карая (ныне Пуэрто-Лимон в Коста-Рике) и залива Чиригуи до залива, который он назвал Портобело (в Панаме), которого некогда достигли Бастидас и Охеда, придя с востока.

Колумб решил отправиться по этому маршруту, потому что местные жители, которых испанцы встретили на Гуанайе, рассказывали о проливе, который, как считал Колумб, вел через «Херсонес» (Малайя) к Индии{911}. В записях об этом путешествии, как обычно, содержится масса преувеличений. Он прослушал мессу на берегу Северного Гондураса, в месте, которому он дал имя Коста-де-лас-Орехас. Потом он обнаружил Карай, который был «лучшей страной, где жили самые лучшие люди, которых мы только встречали». На юге, в Верагуа (территория, скорее всего названная так по исковерканному туземному обозначению), на месте нынешней западной Панамы, было найдено золото. Фактически отсюда и берет начало тот титул, который потомки Колумба носят до сих пор{912}. Оттуда Колумб послал католическим монархам оптимистическое письмо. Он был уверен, что его владыки «полноправные властители этой земли так же, как Хереса и Толедо»{913}. Он видел здесь здание из камня и извести, а также встретил крупные посадки кукурузы. Ниже по берегу в изобилии изготавливали пальмовое и ананасовое вино.

Еще один шторм завел его и его небольшой флот в устье реки Кулебра, об опасности которой адмирал говорил с особым жаром. Они вошли в залив Портобело, который в течение нескольких веков будет местом жаркой торговли и сценой многих военно-морских действий. Затем экспедиция направилась в другой залив, который путешественники назвали Номбре-де-Диос, а потом вернулась в Портобело и Верагуа. Они успели как раз к празднеству Богоявления 1503 года. Праздновали они в долине, которую Колумб назвал Белен. Там они пытались поторговать с индейцами. Небольшая экспедиция во главе с Бартоломео Колумбом нашла некоторые признаки наличия золота выше по течению реки – но водопад не позволил людям Колумба подняться туда на лодках. Адмирал подумывал оставить Бартоломео в Портобело, а самому вернуться в нарушение приказа на Эспаньолу, чтобы снарядить экспедицию для добычи золота. Однако отношения с местными индейцами становились все хуже, так что он передумал{914}. Еще хуже было то, что его суда оказались повреждены термитами{915}.

Отчаявшись, Колумб направился в «воронье гнездо» своего корабля, где обратился к Господу – и, кажется, не зря{916}. Вскоре ему удалось двинуться к Санто-Доминго. Корабли достигли Хардинес-де-ла-Рейна примерно в начале мая 1503 года и остановились в Макаке, на Кубе, неподалеку от места, ныне известного как Кабо-Крус. И наконец, в конце июня они прибыли на Ямайку. Корабли Колумба были повреждены и не могли плыть дальше. Сначала он встал на якорь у берега Пуэрто-Буэно, а затем у Санта-Глории (залив Святой Анны), где Колумб побывал еще в 1494 году.

У адмирала не было иного выбора, кроме как построить поселок – дома из древесины разрушенных судов с соломенными крышами. Когда члены экспедиции разделили остатки вина и хлеба, Диего Мендес, близкий друг Колумба, отправился в глубь острова за едой. Он сумел добыть у туземцев хлеб из маниоки, а также договориться, чтобы еду им приносили каждый день. Но как экспедиция могла вернуться в Кастилию? Дойти на каноэ до Санто-Доминго, 120 миль по морю? Никто не вызвался добровольцем – кроме Мендеса, который сначала считал, что подобное путешествие невозможно. Затем он сказал Колумбу:

«„Мой господин, есть у меня одна лишь жизнь, не более. Я готов отважиться на это ради того, чтобы услужить вам и тем, кто здесь присутствует, и поскольку я надеюсь, что наш Господь Бог, узрев мои добрые намерения, поможет мне, как не раз помогал прежде”. Когда адмирал услышал мои слова, он поднялся, обнял меня и поцеловал в щеку, сказав, что „Я и не сомневался, что никто, кроме тебя, не пойдет на подобное”»{917}.

В июле 1503 Мендес уплыл на каноэ с шестью индейцами и в сопровождении Бартоломео Фиески, генуэзского капитана одной из четырех каравелл Колумба{918}. Он взял с собой письма: одно от адмирала картезианцу фраю Гаспару Горрисио, а также донесение католическим монархам, которое заканчивалось словами: «Я прошу прощения у ваших высочеств. Как я говорил, я разорен. До настоящего времени я оплакивал других. Да сжалятся надо мною небеса и да оплачет меня земля. Из мирского имущества у меня нет ни одного мараведи, который я мог бы отдать за спасение души…»{919} Это было сильным преуменьшением его финансового состояния. Однако Колумб воспринимал все именно так.

Под угрозой нападения враждебных индейцев возле порта Антонио Мендес и Фиески вернулись в залив Святой Анны, дабы взять с собой Бартоломео Колона, который провел их на западный край острова. План был таков: как только оба достигнут Эспаньолы, Фиески быстро вернется обратно и сообщит, что Мендес доплыл и ищет лодки, чтобы переправить домой всю экспедицию.

Мендес и Фиески вместе с индейцами всю ночь гребли через Наветренный пролив. Два капитана менялись на веслах. Индейцы выпили всю воду, не задумываясь о возможной необходимости в ней в дальнейшем. На другой день была сильная жара, и индейцы порой освежались, плавая. Один из них умер от жажды. В конце концов экспедиция достигла голой скалы, с которой им посчастливилось собрать дождевой воды и моллюсков, которых они съели. Через четыре дня после отбытия они, измотанные, прибыли в Кабо-Сан-Мигель, что на западе Эспаньолы.

Фиески, как настоящий герой, хотел вернуться обратно и оттуда направиться на Ямайку, чтобы сообщить Колумбу о его с Мендесом успехе, – но индейцы отказались плыть с ним: они больше вообще не хотели грести. Так что Мендес и Фиески направились к Санто-Доминго пешком, точно так же, как Бастидас год назад. Они достигли Асуа на южном берегу Эспаньолы – залива, где Колумб укрылся от шторма в прошлом июне. Тогда-то они и узнали, что Овандо находится в Харагуа, в ста пятидесяти милях к западу{920}. Фиески отправился один к Санто-Доминго, в то время как Мендес направился в Харагуа, где нашел губернатора, «который продержал меня при себе несколько месяцев»{921}. Овандо ничего не обещал. Он не спешил что-либо предпринять, чтобы помочь Колумбу. Так что Мендес прошел двести миль обратно до Санто-Доминго. Там он ждал, пока из Испании не прибыли корабли. До прибытия трех кораблей прошло много времени. Один из них Мендес купил, чтобы отправиться к Ямайке с припасами. Но это случилось лишь в мае 1504 года.

На Ямайке все росли недовольство и ропот. Первостепенной заботой была еда. Адмирал и его спутники ели кроликов, крыс и хлеб из маниоки. Наконец, разразился мятеж, возглавленный Франсиско де Поррасом (ранее бывшего капитаном «Сантьяго-де-Палос») и его братом, нотариусом Диего.

Для адмирала братья Поррас были с самого начала нежеланным грузом. Как еще будет упомянуто, их ему подсунул Моралес, королевский казначей. Однажды, будучи в заливе Святой Анны, Франсиско де Поррас явился к Колумбу и спросил его: «Что это значит? Почему вы не предпринимаете никаких усилий, чтобы мы вернулись в Кастилию? Вы что, хотите, чтобы мы здесь остались и сгинули?» Адмирал понял, что это вызов, но лишь ответил, что пока корабль не прислали, он не знает, как вернуться домой. Если у Порраса есть идея, он может ее изложить на следующем собрании капитанов. Поррас ответил, что времени на разговоры нет, и что адмирал решает, остаются ли они или куда-то отправляются. Затем он повернулся и прокричал: «Я в Кастилию. Кто со мной?» Все, кто был снаружи, ответили: «Мы с тобой!» Без всякой организованности эти мятежники заняли рубки и марсы главных мачт разрушенных кораблей. Некоторые выкрикивали: «В Кастилию, в Кастилию!» или «Смерть им!», или «Сеньор капитан, что теперь?»

Несчастный адмирал в то время так страдал от подагры, что едва мог стоять. Но даже тогда он поковылял вперед с мечом наголо. Правда, его слуги отговорили его драться и даже смогли упросить его более воинственного брата, Бартоломео, бросить свое копье. Поррас и его друзья завладели каноэ, что были добыты Колоном: в первую очередь для себя, а во вторую – чтобы ими не смогли воспользоваться индейцы. Они направились к Санто-Доминго так же радостно, как если бы это была регата в Кастилии. Многие из не участвовавших в мятеже, отчаявшись, тоже набились в эти лодки. Потом они схватили нескольких индейцев и приказали им грести. Несколько верных адмиралу людей и больные остались, ошеломленные произошедшим.

Экспедиция Порраса была вынуждена повернуть назад, когда она была менее чем в двенадцати милях от запада Ямайки, возле современного Порт-Антонио. Затем они сделали еще две попытки доплыть до Эспаньолы, закончившиеся неудачей из-за встречного ветра. Так что они пешком вернулись к Колумбу, пройдя шестьдесят миль и грабя индейцев по дороге{922}. Затем, как не без обоснованного самодовольства писал Колумб, они «были преданы нам в руки…».

Пока братья Поррас и их друзья отсутствовали, Колумб разобрался с отказом индейцев снабжать их продовольствием. Он вызвал шок у индейцев, удачно предсказав лунное затмение по своим книгам{923}. Таино были под впечатлением, и некоторое время адмирал жил спокойно. Наконец, в мае 1504 года севилец Диего де Эскобар прибыл с Эспаньолы от имени Овандо, дабы удостовериться в бедственном положении Колумба. Он был вольнонаемным дворянином, бывшим с Колумбом во втором путешествии. Позднее он участвовал в мятеже Рольдана, выступавшего против Бартоломео Колона. Он привез с собой бочку вина и соленый свиной окорок – скромная помощь бедствующей экспедиции. Также он привез с собой письмо от Овандо.

Почти сразу же де Эскобар отплыл обратно, взяв с собой ответ на письмо, в котором адмирал выразил свою «надежду на то, что вы не надорветесь, если спасете нас»{924}. Колумб позже пояснил, что он заставил Эскобара отплыть обратно как можно скорее потому, что его судно было слишком маленьким, чтобы всех вместить. Братья Поррас продолжали строить свой заговор, живя отдельно и заявляя, что каравелла Эскобара была лишь выдумкой. Ведь настоящая каравелла не ушла бы так скоро. Бартоломео направился к ним на переговоры, однако они на него напали. Но вместо быстрой и легкой победы, которую они ожидали, несколько мятежников были убиты Бартоломео и его друзьями, включая главного лоцмана, Хуана Санчеса де Кадиса. Франсиско Поррас был взят в плен. 20 мая 1504 года он и его компаньоны попросили перемирия.

Наконец, в июне с Эспаньолы прибыло два судна – благодаря Диего Мендесу, хотя сам Мендес решил вернуться в Испанию, чтобы рассказать монархам о произошедшем. 28 июня все испанцы покинули Ямайку. Их плавание через Наветренный пролив было трудным, однако они прибыли в Санто-Доминго 13 августа. Овандо решил, наконец, проявить щедрость и поселил Колумба и его братьев на несколько дней в своем доме. Однако, как писал Фернандо, это было «поцелуем скорпиона», поскольку Овандо отпустил Порраса и пообещал наказать тех, кто был ответственен за его арест. 12 сентября Колумб, его брат Бартоломео и его сын Фернандо уехали в Испанию. Уже в море главная мачта первого судна флотилии треснула. Другая мачта также была повреждена во время шторма. Однако навыков братьев Колумбов хватило, чтобы благополучно вернуться в Санлукар, где они узнали, что королева, благодетельница Колумба, лежит на смертном одре в ее любимом городе, Медина-дель-Кампо.

В течение тех лет, что Колумб провел вдали от дома, монархи проявляли лишь случайный интерес к новой империи в Индиях. Конечно, никто еще не называл ее империей, и поддержка испанских интересов в Неаполе (чему король Фердинанд уделял свое все возраставшее внимание) казалась более значительной для Короны и более важной. Однако Корона осознавала, что Индии принадлежат ей, а не Колумбу, и уж точно не местным касикам. Новый Свет все еще считали «Индиями». Трудно понять, считалось ли, что эти Индии находятся недалеко от настоящей Индии. Еще в 1494 году Франсиско де Сиснерос, клерк из Севильи, заявил, что «эти новые острова… не Индия. Находятся они в Эфиопском море и называются (должны называться) Гесперидами…»{925} Петер Мартир всегда думал так же. Но Колумб продолжал настаивать на том, что он был в Индии, Малайе, Китае, а также Японии, и все так же пользовался славой великого исследователя, каким бы плохим правителем он себя бы ни показал. В булле от 1504 года, изданной в Риме, говорилось, что испанские завоевания произошли в «некоторых частях Азии», а также назывались несколько основанных там новых епархий{926}.

К тому времени сообщение между Испанией и Эспаньолой стало постоянным. Несмотря на задержку в 1504 году, которая так расстроила Диего Мендеса, между Севильей или Санлукаром и Санто-Доминго или Пуэрто-Плата в год курсировало от двадцати до тридцати кораблей{927}. Иногда Овандо посылал в Испанию касиков, чтобы они учили испанский: их встречал его друг, Хуан Васкес, и они оставались там по два года. Некоторые из них потом вернулись с Хуаном Бермудесом, командовавшим «Санта-Крус» во время третьего плавания Колумба к Индиям. Позднее его именем назовут одинокий островок к востоку от будущей Джорджии.

С каждым годом торговля все росла. Так, 12 сентября 1502 года Хуан Санчес де ла Тесорейра, видный арагонский торговец (конверсо) оливками в Испании, и Алонсо Гарсиа Браво, известный как посланник королевы, получили лицензию на отправку пяти каравелл с различным грузом в Эспаньолу. Двое этих торговцев должны были предоставить королевскому секретарю, Химено де Бривиеска, оценку своих товаров, чтобы после их продажи Корона получила четверть прибыли{928}.

Колумб или его представители в Испании все еще имели право на восьмую часть груза, а губернатор Овандо также имел право переправлять семьдесят тонн без налога. Один из кораблей в этом плавании вез запрестольный образ, на котором были изображены испанские и фландрские сценки, написанные двумя художниками из Севильи, – Диего де Кастро и Франсиско де Вильегасом. Однако самым важным товаром, привозимым в Индии, была одежда, которую часто делали в Северной Европе, порой в Лондоне. Отчасти это были голландский лен и бархат из Фландрии. Эти корабли действительно привозили все, «что только представить можно»{929}.

В начале 1502 года монархи находились в Толедо, и Фердинанд провел большую часть лета в Арагоне. Там он убедил кортесы в Сарагосе признать его дочь Хуану в качестве наследницы престола в том случае, если (что было уже неизбежно) у него не будет сына. Затем оба монарха направились в Алькасар в Мадриде, где и провели большую часть оставшегося года. Порой им приходили новости об Индиях, но разум их был занят делами более насущными – например голодом, вызванным неурожаем.

Должно быть, они слышали, что в Асналькольяре, что в двадцати пяти милях к северо-востоку от Севильи, люди пошли к мэру, требуя выдать им пшеницу, которая, как они знали, находилась в амбарах. Они сказали, что «если пшеницу им не выдадут, они ворвутся силой и заберут ее, поскольку не хотят видеть, как их дети умирают»{930}. Монархи также одобрили безвредный с виду приказ о том, что авторы, перед тем как печатать книги, должны были получить лицензию и заплатить пошлину судьям. Импортирование книг из-за границы теперь также требовало лицензии Совета Кастилии{931}. Тень цензуры нависла над жизнью Испании. Однако в мире, где сами книги были новинкой, это пока еще было пустяком.

Проблемы евреев и конверсос также подкосили здоровье королевы: прошел страшный слух, что архиепископ Талавера, ее давний друг и советник, бывший ее духовником, а также епископы Хаены и Альмерии, верховный духовный судья Хуан Альварес Сапата и королевский секретарь Хуан де Сафра, не говоря уже о казначее Руи Лопесе, втайне были иудеями, и что они хотели послать ко двору учителей закона Моисеева, которые объявили бы явление не только Илии, но и самого Мессии{932}. Хотя нет ни одного упоминания о реакции Изабеллы на эти тревожные обвинения.

Возможно, королева в те месяцы также узнала о различных акциях, осуществленных Святой инквизицией. Так, в июле 1502 года в Табладе, что на северо-востоке от Севильи, пять человек были сожжены на костре. Трое из них были женщинами, наказанными за ересь, «одна из которых являлась матерью Диего де ла Муэла, одного из королевских счетоводов… Deo gracias…»{933}. Но королева ни в коем случае не стала бы вмешиваться в подобные дела, да и к тому же она в любом случае летом 1502 года тяжело заболела – скорее всего это была форма рака. Однако она была деятельна еще долгие месяцы. Например, в октябре 1502 года она приказала коррехидору Толедо и казначею Мадрида, Алонсо Гутьерресу, расследовать, почему так много золота «утекает» из королевства из-за действий банкиров.

Гутьеррес был еще одной важной личностью, близкой ко двору. Он был конверсо по происхождению и являлся членом Совета (veмnticuatio) Севильи, где он жил после 1510 года, а также казначеем монетного двора и Священной Эрмандады. Будучи на этой должности, он сумел решить вопрос жалованья рыцарям, чьи лошади были взяты Колумбом на Эспаньолу в 1493 году. Его и Фернандо де Вильяреаля также попросили приписать 15 000 дукатов, которые иначе пошли бы в казну Эрмандады, к стоимости снаряжения армады Овандо, шедшей к Индиям{934}. Через двадцать лет Гутьеррес накопит состояние и станет противоречивой персоной с большим влиянием{935}.

Расследование утечки испанского золота началось в первые месяцы 1503 года. Особое внимание уделялось Франсиско Пальмаро и Педро Санчесу из банка Валенсии. Ведь учитывая их доступ к итальянскому и другим средиземноморским рынкам, они вполне могли оказаться виновными. После допроса бумаги были переданы в Совет королевства для расследования. За Пальмаро и Санчеса внесли залог – по десять миллионов мараведи за каждого{936}. В это же время сама королева задолжала им двенадцать миллионов мараведи. Обвинитель Совета выдвинул обвинения против этих двоих, заявляя, что они присвоили 150 миллионов мараведи золотом из казны Испании за прошедшие четыре года. Он потребовал смертного приговора. Как часто происходило, приговор был утвержден, но так и не исполнен. Причиной утечки золота было то, что итальянцы, особенно генуэзцы, продавали намного больше изделий в Испании, чем за ее границами{937}.

Фердинанд провел большую часть 1503 года в Арагоне, пытаясь закрепить свои позиции в Южной Италии, которые ослабли после договора с его непредсказуемым зятем Филиппом. Условием было то, что в Неаполе будет править сын Филиппа, маленький Карл (будущий Карл V) и французская принцесса Клод, дочь наследника французского престола (Луи, герцога Орлеанского) – на которой, как ожидалось, Карл женится. А пока что (и это «пока» длилось достаточно долго) Неаполем будут править совместно фламандцы и французы. Фердинанд не был готов принять это соглашение и вскоре стал посылать войска своему командующему в Италии, великолепному Эль Гран Капитану. Этот спор между зятем и тестем не сулил ничего хорошего для их будущего сотрудничества в Италии.

Тем временем в 1502 году Индии вынужденно привлекли к себе внимание монархов, когда один из друзей Колумба в Севилье, Франсиско Пинело, чья широкая коммерческая деятельность была достаточно известна, написал работу, названную «Что необходимо для управления делами и контрактами в Индиях»{938}. В ней излагался план того, что позже станет Каса-де-Контратасьон-де-Индиас (Торговой палатой Индий). В какой-то степени она представляла собой копию Каса-де-Гуине, находившейся в Лисабоне и организовывавшей внешнюю торговлю Португалии (в Лисабоне также с 1498 года была Каса-де-Индия). Также тут имелось сходство с Консуладо Бургоса, созданным в 1494 году. Существовали похожие организации в Валенсии, Пальма-де-Майорке и Барселоне. Бургос тогда был самым крупным поставщиком шерсти в Кастилии. Хотя он находился в сотне миль от моря, оттуда постоянно организовывались поставки шерсти из баскских и кантабрийских портов – таких как Сан-Себастьян и Ларедо.

Дабы управлять этим новым учреждением, необходимы были агент, казначей и пара счетоводов, которые могли бы компетентно, как специалисты, осматривать суда и следить, чтобы они не были перегружены, а если это было нужно – советовать командам, плывшим в Индии, лучший маршрут. Следствием меморандума Пинело стало то, что 20 января католические монархи велели построить в Севилье здание для Каса-де-Контратасьон{939}. Учреждение в целом соответствовало прошлогодним предложениям – правда, счетовод был только один. Сам Франсиско Пинело стал первым агентом, а севилец-каноник (священник) Санчо де Матиенсо из Вильясаны-де-Мена, что в предгорьях Кантабрийских гор, где он основал монастырь, стал первым казначеем. Несомненно, его рекомендовали предшественники из Бургоса. Химено де Бривиеска (конверсо и помощник Фонсеки) стал первым нотариусом. Изначально Каса должна была находиться в Севилье, в части Алькасара, известной как Атарасанас, но вскоре ее переместили в другую часть этого дворца, фасадом к реке. Площадь перед Касой стала известна как Пласа-де-Контратасьон и носит это имя до сих пор.

К марту 1503 года Пинело и Матиенсо уже получили назначения, теперь настал черед Бривиески. Матиенсо оказался компетентным служащим: изучавшие счета Касы говорили, что «результаты его работы превосходили результаты любого казначея или инспектора, что были после него»{940}.

Пусть и вдохновленная отчасти примером Бургоса, связь с арагонскими предшественниками вскоре сделала Каса-де-Контратасьон гораздо более важным государственным учреждением Испании, чем казалось изначально. Обязанности ее были расширены и теперь включали торговлю с Канарами и Варварийским Берегом. Монетному двору Севильи в июле 1502 года было поручено перечеканить в монеты все золото, которым Каса его обеспечит; но лишь одна треть золота Касы должна была чеканиться в Севилье, остальное чеканилось в Гранаде или Толедо{941}.

Каса начала деятельность 25 февраля 1503 года. Несмотря на пропаганду Пинело, всем заправлял Фонсека, чьи способности к управлению и исполнению трудной работы были хорошо известны{942}. То, что Каса-де-Контратасьон была учреждена в Севилье, еще раз показывало то, что этот город де-факто являлся столицей Индий. Декрет от 20 января постановил, что правительство будет вести свои коммерческие дела с Новым Светом только через это учреждение, которое в одно и то же время должно было стать рынком, судом, хранилищем реестра кораблей, центром информации и местом, где находится список капитанов{943}. Была создана почтовая служба, которая, если монархам было нужно, информировала бы их о делах в течение 48 часов. Вся торговля с Новым Светом должна была проходить через Каса-де-Контратасьон. Вначале судам было позволено получать груз в другом месте, а затем направляться в Севилью, чтобы его зарегистрировать, но через некоторое время подобная схема оказалась не работающей. Все суда должны были отплывать из Севильи.

В течение года или двух была начертана официальная карта Нового Света, названного «Падрон Реал», которая регулярно перепроверялась картографом, дабы потом ее можно было продавать.

Полномочия Каса-де-Контратасьон были определены в декларации, изданной королевой в июле 1503 года{944}. С тех пор она имела право наложить штраф, посадить преступника в тюрьму, потребовать залог и отклоняться от законов Севильи. Указ от января 1504 года позволил чиновникам Касы выдавать лицензии с любыми условиями. Теперь власть была в их руках{945}. Однако слова первой декларации были не совсем ясны и чреваты серьезными последствиями. Последовали многочисленные правовые споры между Каса-де-Контратасьон и Севильей, и только в 1508 году было решено, что власти Севильи не станут вмешиваться в дела Касы. В 1503 году споры все не утихали, что не было неожиданностью для нового учреждения, где чиновники думали по-своему.

Честно говоря, Кадис с его большим заливом имел гораздо более доступную гавань, чем Севилья. Корабли, покидавшие Севилью, должны были пройти мимо опасных мелей Санлукара-де-Баррамеда, а путешествие оттуда вверх по реке Гвадалквивир до Севильи было трудным. Однако у Севильи было множество преимуществ. Ее было легче защищать от пиратов, чем Кадис, находившийся на полуострове, да и к центрам внутренней торговли Кастилии она была ближе. Товары, востребованные поселенцами на Карибах – вино, мука, оливковое масло, – гораздо легче было получить в Севилье, чем в Кадисе, где и земли толком не было. Порты Рио-Тинто, такие как Палос или Могер, были слишком маленькими и слишком близкими к границе с Португалией, чтобы стать альтернативой, – кровью и потом добытое золото с легкостью можно было оттуда провезти контрабандой в Лисабон, если бы Каса находилась там. Так что в течение двухсот лет Каса-де-Контратасьон находилась в Севилье. И в течение этих двухсот лет каждый раз выстрел из пушки означал, что в течение шести часов отдаст швартовы каравелла с грузом для Индий. Она сплавится по Гвадалквивиру до Санлукара и потом выйдет в море{946}.

Первое судно, отправившееся в Индии под контролем Каса-де-Контратасьон, вышло в ноябре 1503 года, когда Педро де Льянос, старый друг Колумба, направился в Санто-Доминго в качестве комиссионера, поскольку Франсиско де Монрой умер. После этого все иммигранты, направлявшиеся в Новый Свет, сперва регистрировались в Касе.

В марте 1503 года еще одним декретом было постановлено, что больше ни один раб – ни бербер, ни чернокожий из Африки – не будет отправлен на Эспаньолу из Испании. Причиной стало то, что некоторые из прибывших взбунтовались, а также помогли индейцам поднять мятеж{947}. Вопрос рабства в Америках был решен лишь в более позднем указе. Сколько темнокожих рабов попали на Эспаньолу – неизвестно: нет никаких бумаг, которые хоть одного упоминали бы. Было бы удивительно, если бы их было больше пятидесяти.

В конце того же месяца монархи надиктовали подробные правила по обучению индейцев цивилизованной христианской жизни. Указ был назван «О невинности и смущении»{948}. Похоже, он стал ответом на ныне утраченный отчет Овандо. Возможно, Сиснерос помогал в его составлении. Индейцы островов Нового Света не должны были разбредаться; их требовалось объединить вместе, чтобы они жили семьями в городах, где их легче было наставлять в христианстве. У каждой индейской семьи должен был быть дом. Как правило, в каждом городе должны были быть церковь, священник и больница. Все индейцы находились под защитой испанцев, энкомендеро, дабы их вожди не поступали несправедливо. Священник должен был учить индейцев «любить ближних своих» и уважать их собственность, а энкомендеро защищал индейцев от эксплуатации. Индейские дети должны были получать церковное образование, а также обучаться читать и писать. Корона также поддерживала смешанные браки между индейцами и испанцами.

Всех индейцев следовало побуждать одеваться пристойно, запрещалось богохульство – это было приказом как в отношении испанцев, так и индейцев. Все платили налоги и подати. Все фиесты становились христианскими праздниками, купание нагишом было запрещено. Всех индейцев должны были крестить и советовать им, как лучше избавиться от своих языческих обычаев. Для защиты самих же индейцев они не имели права продавать поселенцам свою собственность{949}.

Другой указ, изданный в конце марта 1503 года, дополнил эти правила. В нем говорилось, что «в каждом из городов при церкви должен находиться дом, куда дети приходили бы два раза в день, и где священник обучал бы их не только писать и читать, но и творить крестное знамение; где они бы выучили молитву Господню, „Ave Maria”, изучили бы символ веры и „Salve Regina”»{950}. Это объясняет, для чего в 1505 году в Индии послали 138 учебников (картильас). Скорее всего они были составлены Эрнандо де Талаверой, который все еще был епископом Гранады, для индейцев, а не для испанцев.

Однако инструкции относительно индейцев, работавших на приисках, противоречили этим утопическим декларациям. Например, Овандо получил другой приказ, в котором говорилось о необходимости селить индейцев поближе к копям{951}. Было очевидно, что не в первый и не в последний раз в имперской истории правительство говорило двумя голосами: у монархов было два разных советника.

Королевским советником по финансовым вопросам был Фонсека. Советником же духовным был Сиснерос. По отношению к мусульманам кардинал был непреклонен. Но он вел себя мягко по отношению к Новому Свету. Точно так же доминиканцы были жестоки к евреям у себя дома – но доброжелательны к индейцам{952}.

С другой важной декларацией, касавшейся отношений испанцев и индейцев в Новом Свете, королева 30 октября обратилась к будущим монархам – Филиппу и Хуане, своим зятю и дочери{953}. Предполагалось, что «король, мой господин, и я, дабы обеспечить, чтобы каждый, живущий на островах и на материке в океане [достаточно странный способ объяснения проблемы], мог стать христианином и принять нашу католическую веру; посылаем письмо, чтобы никто из облеченных властью не посмел взять в плен никого из индейцев, чтобы их куда-нибудь увезти.

И чтобы убедить христиан жить благоразумно, мы приказали некоторым нашим капитанам направиться туда и взять с собой монахов, чтобы они наставляли туземцев и проповедовали им нашу католическую веру… в тех местах, где живут люди, известные как каннибалы{954}, которые не желали ни слышать, ни привечать их, защищались с оружием и убили одного или двух христиан. А после они с жестокостью и упорством начали войну с индейцами, служащими мне, захватывая их, чтобы потом съесть{955}… и… думаю, было бы правильно наказать тех каннибалов за преступления, что они совершили против моих подданных»{956}.

Изабелла добавляла, что просит «своих советников изучить этот вопрос и обсудить его», и Совет решил, что из-за «многочисленных преступлений каннибалов» и их нежелания даже слушать христианских проповедников, их «можно захватывать и отвозить на другие острова, чтобы после этого успешно обращать в христианство»{957}.

Это была палка о двух концах. С аборигенами хорошо обращались, если они были покорны, принимая христианство и власть Испании. Однако если они сопротивлялись, их обвиняли в каннибализме и обращали в рабство. Однако между этими двумя индейцами расового различия не проводилось – непокорный таино, с которыми испанцы порой встречались на Пуэрто-Рико, мог быть обвинен в каннибализме; а спокойный кариб, если такой встречался, был хорошим индейцем. Пока эти противоречия не были разрешены, индейцы Карибского моря находились на грани вымирания.

После этих декретов при дворе, который в конце 1503-го находился в Медине-дель-Кампо, состоялось обсуждение основ испанского правления в Америках. В обсуждении приняли участие члены Совета королевства, а также адвокаты и духовные лица. Присутствовал и фрай Диего де Деса, ставший генералом инквизиции в Кастилии, а также епископом Саламанки. Прогресс был невелик. Было решено, что индейцев, «бегущих от христианства и работы, стоит рассматривать как бродяг». Участники тщательно изучили заявления папы римского Александра VI и, кажется, согласились с тем, что в соответствии с божественным и человеческим замыслами индейцы должны служить испанцам{958}. Но все, кто был там, осознавали, что проблема еще далеко не решена.

Другой указ, изданный в Медина-дель-Кампо королевой 20 декабря 1503 года, упорядочивал идею разделения, репартимьенто, таино между испанцами, в результате чего уцелевшие касики отвечали за вербовку рабочих{959}. Те, кто работал на приисках, должны были находиться там не больше шести-восьми месяцев, а потом, по правилу «отсрочки», возвращались в город, где могли снова заняться своими огородами. Для каждого города назначался инспектор, который следил бы за тем, чтобы работа хорошо выполнялась. Возможно, Овандо заставили организовать так называемые энкомьендас на основе того, что он о них знал, будучи комендадором выдающегося ордена Алкантара.

Это было развитие более ранних идей Колумба и Рольдана. План был в том, что каждый туземец будет отдан в услужение конкретному испанцу, если только он не назначен Короной работать на копях или в сельском хозяйстве. В теории таино, будучи подданными Короны, должны были работать только за плату. Они должны были быть не рабами, а набориас – слово, пришедшее из языка таино{960}. На самом же деле с ними обращались так же, как с рабами, а может, и хуже, поскольку у их владельцев не было никакого стимула обращаться с ними хорошо{961}. Было предложено, чтобы у индейцев был статус ученика (pupila) Короны, со всеми правами и обязанностями. Государство было обязано через поселенца защищать, кормить и «воспитывать» индейца, заботясь как о его физическом благосостоянии, так и о духовном. А поселенец имел взамен право на службу индейца.

Энкомьенда в средневековой Испании подразумевала дарование права на отправление правосудия на земле, а «энкомьендерос» получал права на услуги заинтересованных лиц. В Эспаньоле же энкомьенда подразумевала еще обучение индейцев, работавших на принадлежавшей владельцу земле, где разводился крупный рогатый скот, свиньи, выращивались маниока, батат и сахарный тросник.

Индейцы же, наверное, видели это все по-иному. На самом деле на работе из них выжимали все соки. Если они убегали, их считали теми же беглыми рабами. Многие вскоре начали замечать снижение численности населения, хотя когда конкретно это было замечено – неясно.

Это были трудные годы и для Испании. Монархов все еще куда больше заботили экономика, плохие урожаи, голод и высокая смертность на полуострове, чем у нескольких тысяч эмигрантов в Новом Свете. Урожай в Кастилии в 1504 году был таким низким, что цена на пшеницу взлетела до 600 мараведи за фанегу{962}. Галисия, Астурия и Бискайя никогда не могли прокормить себя, но теперь и сама Кастилия зависела от импортного зерна. Отчасти это было последствием закона 1501 года, где говорилось, что любая земля, на которой попаслись овцы, закреплялась за объединением овцеводов, Местой. В результате обширные поля Эстремадуры и Андалузии выпали из сельскохозяйственного пользования. Королевская поддержка производства шерсти означала крах земледелия. По иронии судьбы, именно в 1504 году появилась популярная стихотворная пастораль «Аркадия» Сан-Надзаро, повествующая о прелестях сельской жизни{963}.

Но не все было так уж и плохо{964}. Монархи радовались серии потрясающих успехов Эль Гран Капитана в Италии: в конечном счете, в мае 1503 года он с триумфом вернулся в Неаполь после победы над французами при Чериньоле. 28 декабря он вновь одержал победу над французами при Гарильяно. 1 января 1504 года сдалась Гаэта. Французы признали потерю Неаполя. Южная Италия стала восточным оплотом владений Испании. Неаполь и Сицилия с тех пор являлись частью Испанской империи{965} в течение нескольких поколений.

Эти победы стали возможны после того, как Эль Гран Капитан сделал из своей армии сильную пехоту, – что само по себе было заслугой крепкой брони-кирасы и легких шлемов. Столь успешная реорганизация армии была достигнута на основе разделения ее на четыре полка с поддержкой артиллерии и конницы. Новое оружие, такое как ломбарды и аркебузы, составило компанию мечам, копьям и дротикам прошлого. С той поры Неаполем (а также Сицилией и Сардинией) правил наместник короля, назначенный арагонской Короной.

Эти победы стали некоторым утешением после смерти ватиканского друга Испании, Александра VI Борджиа. После краткого папства Пия III, который умер через 10 дней после своего назначения, кардинал Джулиано делла Ровере, кандидат от Франции, авторитетный генуэзец, племянник папы Сикста IV, взошел на престол под именем Юлия II. Этот князь церкви, как утверждал венецианский посол Доменико Тревиано, определенно собирался играть в «мировую игру». И он сделал это{966}.

В мае 1504 года в Медина-дель-Кампо заболела королева. Казалось, она очень страдала. Петер Мартир в октябре писал, что «доктора потеряли всякую надежду на выздоровление королевы. Болезнь распространилась по ее венам, и вскоре стало понятно, что это водянка. Ее постоянно лихорадит до самых костей. День и ночь ее мучает жажда, а от одного вида пищи ее тошнит. Смертоносная опухоль быстро растет под кожей»{967}. Изабелла прекратила рассмотрение обычных документов и подписывала только самые важные.

Королева вообще ничего не подписывала после 14 сентября, кроме своего завещания. В документе от 4 октября она умоляла свою дочь и ее мужа посвятить себя непрестанному завоеванию Африки и Крестовому походу против ислама. В конце концов, можно было заявить, что вестготское королевство Испании также включало в себя и Марокко. Она хотела быть похоронена во францисканском облачении во францисканском монастыре Святой Изабеллы. Ее наследники ни в коем случае не должны были отказываться ни от титула маркиза де Вильены, который Изабелла завоевала для Короны, ни от Гибралтара. Ее старшая дочь Хуана должна была стать ее наследницей: «В соответствии с тем, что я должна сделать и что должно сделать по закону, я приказываю, чтобы ее, как мою законную наследницу… признали как истинную королеву и хозяйку». Она благодарила короля Фердинанда за все то, что он сделал для Кастилии, и вновь подтвердила его права на кастильские государственные приобретения{968}. Фердинанд должен был получать половину всего, что Изабелла получала из Индий.

В дополнении к завещанию королевы, датированному 23 ноября 1504 года, появилось и упоминание Нового Света:

«Когда острова и материк были уступлены нам святым апостольским престолом… Нашей главной целью было донести до них нашу святую католическую веру и позаботиться, чтобы эти люди приняли ее, а также прислать прелатов, монахов, священников и других богобоязненных ученых мужей, дабы обучить их и привить им добрые обычаи»{969}.

Этот кодициль предполагает, что она считала неоспоримыми свои права на Индии{970}. Позднее доминиканцы воспользовались этими строками, чтобы подтвердить то, что Корона приняла на себя миссию обратить индейцев и что это было главной целью испанского правления в Новом Свете.

Последними действиями Изабеллы, касавшимися Индий, было разрешение на очередную экспедицию к северному побережью Южной Америки, ведомую Хуаном де ла Коса и Педро де Ледесмой{971}, а также назначение 30 сентября честолюбивого сына Куэнки, Алонсо де Охеды, губернатором колумбийского залива Ураба и прилегающей территории, где ныне проходит граница между Колумбией и Панамой. Это было самым безнадежным поручением любого из монархов. Ураба, как тогда, так и сейчас, непригодна для жизни. Жара и высокая влажность здесь попросту невыносимы. Однако это место должно было стать первой колонией на материке.

Шестая часть выручки от всех продаж колонии должна была передаваться монарху. Там следовало учредить постоянный гарнизон в пятьдесят человек. Покровителями Охеды была забавная компания: купец-конверсо Хуан Санчес де ла Тесорериа; Лоренсо де Аумадо, адвокат и, возможно, еврей по происхождению – Каталина Санчес де Аумадо «обратилась» в 1494 году; наследники Хуана де Вергары, который плавал с Охедой и чья мать получила пожизненное заключение в 1494-м как ложная христианка; Гарсия де Окампо, эстремадурец – похоже, он единственный из всех был «старым» христианином. Однако это невозможное предприятие так и не было осуществлено до смерти Изабеллы.

Согласно Колумбу, вернувшемуся в Испанию после ужасного четвертого плавания, «дворяне королевства точили клыки, словно дикие кабаны, ожидая изменений в государстве». В письме своему сыну Диего Колумб упомянул, что «Сатана» потерпел поражение; он утверждал, что послужил их высочествам с таким усердием и любовью, что достоин попасть в Рай{972}.

Больше Колумб не виделся с королевой, поскольку 26 ноября она «снизошла в темное царство Аида», как бы это описал автор «Тиранта Белого». Ее отпел отец-настоятель Ла-Мехорады. При этом присутствовал Фердинанд. Она также освободила всех своих личных рабов – вне сомнения, среди них были чернокожие из Африки – берберы и негры, не говоря уже о жителях Канарских островов, а также мужчинах и женщинах, захваченных в Малаге и Гранаде{973}. Ее тело отвезли в Гранаду, где она 18 декабря была похоронена в королевской часовне. При погребении присутствовал ее экс-духовник, архиепископ Талавера. Впоследствии флорентиец Доменико Фанчелли изваял ее изображение, обладавшее огромным сходством с королевой, для ее великолепного надгробия.

Изабелла была великой королевой. Вместе со своим мужем, королем Фердинандом, она установила дома мир. Она приручила знать. Одни лишь ее духовные реформы заставляют вечно вспоминать ее ум и интуицию. Она разумно выбирала себе советников. Кастилия в 1504 году стала неузнаваема для тех, кто видел ее в 1474-м. Ее репутация помогла объединить королевство. То, что она поддержала Колумба, было важным для осуществления индийской «кампании». С помощью своего мужа она основала учреждения, которые функционировали потом долгие годы. Для Изабеллы христианство и церковь представляли собой саму истину. Петер Мартир писал о ней как о «зерцале достоинств, хранилище добра и биче зла», добавляя, что «в женском теле у нее жила мужественная душа»{974}.

Но великие королевы, как и великие люди, совершают великие ошибки. То, что она в последние годы – с 1492 по 1504 – так полагалась на Сиснероса, способствовало как нравственности, так и нетерпимости. Она не только поддерживала инквизицию, но также способствовала изгнанию евреев и мусульман. Ее гробница в Гранаде изображает ее спокойной. Однако спокойствия у нее в жизни никогда не было. Смерть единственного сына, одной из дочерей и внука, а также непредсказуемость Хуаны Безумной лежали камнем на ее душе. На ее долю досталось страданий не меньше, чем славы.

Глава 17 «Дети всегда должны слушаться родителей»

Король Фердинанд сказал: «Моя дорогая дочь. Ты, как правительница этих земель, должна избрать место, где будешь жить». Хуана ответила: «Дети всегда должны слушаться родителей»{975}.

Петер Мартир, 1507 год

После смерти королевы Изабеллы в 1504 году ее королевства погрузились в хаос. Некоторое время, почти два года, казалось, что все может вернуться в старые недобрые времена. Пока его жена была жива, Фердинанд Арагонский считался королем Кастилии. После ее смерти он лишился прав на Кастилию. Теперь трон принадлежал Филиппу и Хуане.

Отчасти эту проблему Изабелла создала сама, поскольку ее завещание было не слишком внятным. Относительно регентства в Кастилии после ее смерти королева в кодициле противоречила самому завещанию. Кто должен действовать от имени Хуаны, которую считали недееспособной, – Фердинанд, Филипп Фландрский или же кардинал Сиснерос?{976} Фердинанд теперь мог быть лишь экс-королем, консортом и королем Арагона. Однако свои знамена он поднял за Хуану, которая была провозглашена «la Reina proprietata», а сам он назвался и правителем и распорядителем.

В конце ноября 1504 года он вернулся в свой любимый монастырь Ла-Мехорада, неподалеку от Медины-дель-Кампо. Затем 10 декабря он отправился в саму Медину-дель-Кампо, а после нее – в Торо, где и находился вплоть до 29 апреля 1505 года, встретившись там с кортесами Кастилии. Филипп и Хуана в то время оставались во Фландрии, в богатом и процветающем княжестве Габсбургов, которое император Максимилиан, отец Филиппа, унаследовал от своей жены, Марии Бургундской.

Из-за неразберихи, случившийся, по сути, из-за недееспособности Хуаны, на улицах бесчинствовали толпы, вельможи захватывали в городах власть, на которую не имели прав, городские советы, расколовшись на фракции, не могли ничего поделать, люди пытались как-то повлиять на Хуану и Филиппа – и даже честные чиновники не знали, что делать{977}.

11 января 1505 года завещание Изабеллы было предоставлено для прочтения кортесам, собравшимся в Торо, которые признали его законным, поклялись в верности Фердинанду, как «administrador e gobernador». Они согласились, что если Хуана окажется больна, Фердинанд станет постоянным регентом, а Филиппу об этом решении сообщат. Фердинанд повелел чеканить на монетах Кастилии «Фердинанд и Хуана, король и королева Кастилии, Леона и Арагона»{978}. В то же время многие гранды, почуяв, к чему идет дело, направились во Фландрию или же послали туда весть, чтобы подольститься к Филиппу и Хуане, которые были недовольны замыслами Фердинанда. Пару месяцев назад, страна, казалось, была полна сильных мужчин. Сейчас же она будто бы была населена нерешительными пигмеями. Такое количество переметнувшихся на сторону Филиппа знатных людей можно объяснить лишь их давней подозрительностью к Фердинанду, который вместе с Сиснеросом оставался единственным способным человеком.

В конце апреля этот монарх отправился через Аревало в Сеговию, где он провел почти все лето до середины октября. Урожай вновь был плохим, пшеница в Кастилии продавалась по 375 мараведи за фанегу, в то время как в Эстремадуре она вновь стоила по 600{979}. Затем, поскольку он все еще желал сына, он заключил договор о повторном браке. Для большинства это было сюрпризом, для некоторых – шоком, поскольку жениться он собирался на племяннице французского короля Людовика, Жермене де Фуа. Их брак отпраздновали в Вальядолиде 22 марта 1506 года{980}.

Этот брак означал отказ Фердинанда от своей обычной политики заключения союзов против Франции. Жермена тогда была симпатичной девушкой восемнадцати лет, Фердинанду же было пятьдесят четыре. Рождение наследников было довольно вероятно. Более того, Жермена была из Наварры – факт, который помог бы Фердинанду в его политических действиях по отношению к Наварре, которой он так желал завладеть. Фердинанд согласился на брак, потребовав, чтобы Людовик отказался от любых претензий на Неаполь. Однако Неаполь был приданым Жермены. Если бы она умерла, не принеся наследника, французские претензии могли возобновиться. Таким образом, этот брак ставил под угрозу единство Арагона и Кастилии, которые с таким старанием объединили католические монархи. Но наследник престола мужского пола был бы гарантией того, что Арагон, по крайней мере, окажется в руках испанского принца, а не одного из Габсбургов. Фердинанду, который был патриотом своей страны, ставки казались высокими.

Также, похоже, назревала крупная ссора между королем Фердинандом и его зятем, Филиппом, по поводу прав. Неаполь уже рассорил их; а в сентябре 1505 года Филипп, будучи во Фландрии и настроенный порвать с прошлым, отстранил от дел инквизицию Кастилии. Фердинанд пожаловался папе римскому{981}.

Однако тогда он сумел достигнуть соглашения, так называемого Concordia de Salamanca, с представителями Филиппа, Флемингом де Веиром и Андреа дель Бурго. Кастилией будут вместе править три монарха – Хуана, Фердинанд и Филипп. Теперь кортесы в Торо присягнули на верность Хуане и Филиппу как «reyes proprietańas»[18] – в их отсутствие – и Фердинанду как «gobernador perpetuo»[19]{982}.

7 января 1506 года Филипп и Хуана отправились в Испанию. Учитывая то, что для Испании Нидерланды были лучшим рынком сбыта шерсти, а Кастилия для Нидерландов была одним из лучших внешних рынков, в этом соглашении был определенный смысл.

Что же касается инквизиции, то ее новый генерал (Сиснерос ушел в отставку), архиепископ Деса, старый друг Колумба, написал в следующем году Филиппу и Хуане, что он задерживал «судопроизводство по искам, находившимся на рассмотрении в Севилье и других городах, покуда Их Высочества не решат, чего они хотят от Святой инквизиции», и что «Богу было бы угодно, если бы это случилось поскорее»{983}. В июне 1506 года Деса объявил в Асторге, что приостановка касалась только «обвинений в крупных преступлениях, а мелкие дела все так же будут рассматриваться»{984}.

Филипп и Хуана потерпели крушение неподалеку от Англии и прибыли в Ла-Корунью, что в Галисии, лишь 26 апреля 1506 года. Они оставались в городе до 28 мая, восстанавливая силы. В Галисию они отправились, скорее всего, чтобы не встретиться с Фердинандом в Ларедо или другом месте на северном побережье Кастилии. Корунья и так была крупным портом с прекрасной гаванью. Со своей обычной привычкой преувеличивать, Петер Мартир сказал бы, что «ему нет равных. В нем могут стоять все суда, что когда-либо плавали в море»{985}. Множество дворян решили приветствовать монархов, если их можно было таковыми считать. Среди знати были адмирал герцог дель Инфантадо, Фадрике Энрикес и даже коннетабль Веласко, который ранее не знал, чью сторону принять. Многие епископы, включая Сиснероса, присягнули на верность Филиппу. Колумб написал Филиппу и Хуане небольшое письмо, в совершенно лизоблюдской манере объясняя, почему он не предстал перед ними{986}. Казалось, Фердинанд терял свои позиции как правитель Кастилии.

Как писал Петер Мартир, Филипп был «тверже алмаза»{987}. Впрочем, он не считал это дурным качеством в короле. От также считал, что не было никого приятнее Филиппа. Ни один из принцев не мог похвастаться такой храбростью и красотой, как Филипп. Он умел великолепно себя подать, а также был остер на язык{988}. К тому же любой король Испании был вправе ожидать верности своих дворян. Однако Филипп, к несчастью для Хуаны, уже давно получил ту свободу от своей жены, которую он имел, будучи принцем{989}. Он также мечтал взять Португалию под испанский контроль. Это стремление возникало в крови любого вспыльчивого фламандца, не осознававшего реальных различий между двумя странами.

В то время король Фердинанд совершил одну любопытную поездку. Решив встретиться лицом к лицу со своим зятем и дочерью, он уехал из Вальядолида 28 апреля, направившись в Дуэньяс, Торквемаду, Паленсию, Каррион-де-лос-Кондес, Саагун и затем в Леон. Будучи в Леоне, он послал гонцов к Филиппу и Хуане. Среди них был Петер Мартир, который, по его словам, хотел убедить Филиппа не ссориться с тестем{990}. Затем последовали интересные «телодвижения», поскольку Фердинанд посетил множество мест, которые не посещал ни один монарх, да и посещать не будет{991}. Наконец, на дальнем западе Кастилии, 20 июня, в сельском доме в Ремесале, в долине Санабрии, что около португальской границы, он встретился с Филиппом.

Тот, в свою очередь, избрал более долгий, но в то же время более прямой путь из Ла-Коруньи через Галисию, пройдя через великолепный Бетансос, превосходный Сантьяго, любопытную Ривадавию с ее заброшенной judeira (еврейский квартал), прелестный Оренсе, что стоит на реке Миньо, известный своими святыми горячими источниками и великолепными винами и, наконец, Санабрию{992}.

Филипп прибыл на рандеву в Ремесале с армией, Фердинанд – с терпением. Есть предположение, что Хуана, великолепно говорившая на французском после десяти лет жизни в Брюсселе, выступала в качестве переводчика, как и в 1502 году во время первой совместной поездки с Филиппом в Испанию{993}. Фердинанд согласился с Филиппом, что несмотря на то, что сказано в завещании Изабеллы, было бы неразумно посадить Хуану на трон. Затем он согласился, что в Кастилии его зять Филипп будет обладать исключительной властью.

Затем Фердинанд уехал в Вильяфафилу – крошечный городок в Леоне. Там он отказался от регентства 27 июля в пользу своих «наилюбимейших детей», Филиппа и Хуаны. Это было прагматично, но отнюдь не того он желал. Даже граф Тендилья в Гранаде подумывал из личных побуждений присягнуть Филиппу. Фердинанд направился в Тудела-дель-Дуэро и Ренедо, где 5 июня он вновь встретился с Филиппом и Хуаной (прибывшими из Бенавенте и Мусьентеса). Теперь он согласился отправиться в Арагон, где немедленно втайне отказался от соглашения, заключенного в Вильяфафиле{994}. В пути его охраняли копейщики герцога Альбы. Этой услуги Фердинанд не забудет: Альба впоследствии мог рассчитывать на короля во всем.

Филипп вступил на трон как Филипп I Кастильский. Он отправился в Вальядолид, в то время бывший столицей, и 12 июля был признан кортесами как король. Парламентарии (procuradores) присягнули Хуане на верность как царствующей королеве (reina titular), Филиппу – как ее мужу и их шестилетнему сыну Карлу, находившемуся во Фландрии, как наследнику. Придворный Хуан Мануэль, взрастивший Филиппа во Фландрии и бывший мастером интриг, был назначен верховным министром. «Столь же проницателен, как и энергичен» – писал о нем папский историк{995}. Фонсека, который постоянно находился при короле Фердинанде, отказался от управления Индиями и удалился в свою епархию в Бургосе. Его помощник Лопе Конхильос, о котором Мартир говорит как о «добродушном и умном человеке, что верен королевской семье», был заточен в темницу и в итоге оказался в замке Вильворде{996}. Он пытался вместе с Фонсекой не дать Филиппу прийти к власти.

Филипп и Хуана оставались в Вальядолиде до 31 июля. Затем они направились в Кохесес-де-Искар – небольшой город между Вальядолидом и Сеговией. Хуана опасалась, что если она останется в замке, то там ее и запрут, и посему отказалась оставаться там, что было достаточно интересным способом самосохранения. 8 августа они двинулись в Тудела-дель-Дуэро, где провели три недели. Там был прелестный еврейский квартал, ныне пустой. Филипп отослал архиепископа Десу в Севилью, велев ему передать свои полномочия генерала инквизиции епископу Катании, Диего Рамиресу де Гусману{997}. Вместе молодые монархи направились в Бургос. К тому времени Фердинанд достиг Барселоны.

Проведя там месяц, Фердинанд 4 сентября отправился в Италию, где он никогда не был, но о которой необычайно заботился. Он был заинтересован в реорганизации политической структуры Неаполя, а также хотел заменить Эль Гран Капитана, которому, как говорят, Фердинанд завидовал из-за его изумительных успехов. Также он хотел заменить в Неаполе некоторых арагонских чиновников. После этого консультативный совет Неаполя состоял вначале лишь из двух адвокатов, «регентов», прибывших из Арагона{998}.

О недолгом пребывании Филиппа и Хуаны в Бургосе мало что можно сказать. Король играл в пелоту в картезианском монастыре Мирафлорес. Однако он слишком сильно выкладывался. 25 сентября после очередной игры он выпил ледяной воды, после чего его охватила лихорадка, которая со временем только ухудшалась. Он умер еще до заката. Как выразился биограф Хуаны, завоеватель сам себя завоевал{999}. Его похоронили на следующий день в том же самом Мирафлоресе – довольно скромном месте для такого щеголя. Предполагалось, что его отравили, а убийцей был Луис Феррер, постельничий, действовавший по воле Фердинанда. Это довольно вероятно. О Фердинанде говорили много дурного. Однако, несмотря на ревностное отношение к своим итальянским владениям, он вряд ли был способен на такое убийство.

После известия о смерти молодого короля беспорядки вспыхнули с новой силой. Возникло множество других проблем. Его вдова, Хуана, в то время двадцати семи лет от роду, сходила с ума от горя, не говоря уже о ее прежнем состоянии. Ее отец, Фердинанд, был вне досягаемости в море, остановившись лишь в Паламосе, порте Вендре и Коллиуре в Каталонии и затем в Тулоне. Когда Филипп умер, он находился в Савоне, недалеко от Генуи – в порту, где отец Колумба, Доменико, однажды хотел построить таверну.

Хуана была родом из семьи, которая в полной мере испытала на себе тяжесть душевных болезней. Память о ее бабушке, Изабелле Португальской, которая, будучи сумасшедшей, одна жила в Аревало, часто приходила на ум ей и ее семье. У нее началось, как говорил Петер Мартир, «умственное смятение», и она довольно часто вела себя непредсказуемо – как, например, когда желала жить вне стен замка, боясь того, что ее заключат в тюрьму. Она приказала остричь волосы миловидной фламандке, которую она (возможно, что и небезосновательно) подозревала в любовной связи со своим мужем{1000}. Она не ответила на предложение помощи от своей сестры, Каталины (Екатерина Арагонская), когда была в Англии. Впрочем, она часто проявляла решительность, пока жила в Нидерландах. Ее воспитывал гуманист Джеральдини, которого королева Изабелла назначила ее наставникам. Она была хорошей сиделкой Филиппу. У нее было от него шестеро детей, и все они дожили до совершеннолетия. Впрочем, вопреки мнению ее младшего сына Фернандо, это не стало для нее утешением{1001}.

Но после смерти Филиппа Хуана погрузилась в апатию, стала нерешительной, тихой, не заботилась о себе, не принимая пищи целыми днями. Никто не мог понять, что она говорила. Возможно, она не была такой уж безумной в современном смысле слова – если в нем вообще есть смысл. Но в 1506 году она была не способна править. После вскрытия могилы ее мужа в картезианском монастыре Мирафлорес, что в Бургосе, она сопровождала его тело в Гранаду зимой. Затем она удалилась в монастырь – что было довольно естественно после того, как с ней бесчеловечно обходился тот же «гнусный» арагонец Луис Феррер (которого подозревали в убийстве Филиппа) и даже маркиз Дениа, кузен Фердинанда{1002}.

История Хуаны ла Локи является одной из самых трагичных в мировой истории. Красивая и образованная принцесса, дочь и возможная наследница величайшей из королев, бывшая замужем за наследником империи – и добровольно избравшая одиночество, тишину и отчуждение.

Совет королевства встретил кризис, вызванный смертью Филиппа и неспособностью Хуаны с неожиданной твердостью. Временное регентство сформировалось под руководством кардинала Сиснероса, которого поддержал коннетабль Веласко, герцог Альба, что был ближайшим другом Фердинанда, и герцог Инфантадо. Они хотели, чтобы власть была в руках Совета. С другой стороны, «фламенкос», давние сторонники Филиппа – герцог Нахера, маркиз Вильена и Хуан Мануэль – призвали императора Священной Римской империи Максимилиана, отца Филиппа, принять регентство от имени Карла Гентского, старшего сына Филиппа и Хуаны, наследника трона Кастилии (и в конечном счете Арагона – если у королевы Жермены не будет сына). Эти заговорщики пытались похитить второго сына Филиппа и Хуаны, инфанта Фердинанда, из его комнат в замке Симанкас. Им это не удалось.

Казалось, королевский закон пошатнулся. Пожилая маркиза Мойя, Беатрис де Бобадилья, захватила алькасар Сеговии, в то время как старый галисийский мятежник 1480-х, граф Лемос, осаждал Понферраду. Кардиналу Сиснеросу пришлось приставить к Хуане в Бургосе сотню всадников, чтобы они охраняли ее в замке. В сложившейся ситуации она была скорее пленницей, чем королевой. Герцог Медина Сидония осадил Гибралтар, которого его лишила Корона в 1502 году и который охранял комендант Гарсиласо де ла Вега. Тот, в свою очередь, попросил помощи у соседей-дворян. Граф Тендилья из Гранады организовал экспедицию, чтобы освободить это место, – но маркиз Приего отказался ему помогать, пока сама Хуана не отдаст приказ. Этот приказ трудновато было получить, но Тендилья своего добился Медина Сидония тогда заключил союз с архиепископом Севильи (Десой), Приего и графами Уреньи и Кабры, которые заявили, что намерены освободить Хуану из-под власти Сиснероса. Архиепископ Деса снова возглавил инквизицию. Он даже защитил жестокого инквизитора Лусеро, против которого взбунтовалась Кордова. Однако Хуана, когда ее разум на время прояснился, по совету кардинала аннулировала все декреты мужа, касавшиеся инквизиции.

1506 год вновь был ужасным голодным годом в Испании. Пшеница продавалась почти по 250 мараведи за фанегу – в сравнении с 1501 годом, когда она стоила меньше 100 мараведи{1003}. Похоже, в одном лишь октябре в страну прибыло порядка 80 судов с зерном из Фландрии, Британии, Берберии, Сицилии и Италии{1004}. Баскские торговцы привезли пшеницу из Фландрии, а за ними последовали и остальные, включая таких генуэзских негоциантов, как Бернардо Гримальди, Джулиано Ломеллини, Франческо Дория, Гаспаре Спинола и Космо Риппароло (Рибероль). Все это были известные генуэзские торговцы, многие из которых уже имели дело с Индиями, а другим еще это предстояло{1005}. Бернардо Гримальди, давний сторонник Колумба, в январе 1507 года выплатил королю 30 000 дукатов за право считаться кастильцем и свободно торговать в Америке. Он был единственным иностранцем с подобными правами – правда, в итоге они мало что значили{1006}.

Этот крупный беспорядок сыграл на руку королю Фердинанду. Он спокойно доплыл от Савоны до Генуи, а затем прибыл в Портофино, в очаровательной бухте которого он получил срочное сообщение от регентов Испании, в котором его просили немедленно вернуться, дабы стать правителем королевства. Однако со свойственным ему спокойствием он направился в Неаполь, пообещав войти в будущее правительство Кастилии, если это будет необходимо, и одобрив будущие действия регентов. Он написал Совету и согласился, чтобы Сиснерос оставался в нем за главного, пока король не вернется. Он также назначил графа Тендилью своим наместником в Андалузии, а герцога Альбу – своим заместителем в Кастилии. Эти двое, вместе с Инфантадо и Веласко, теперь полностью поддерживали Фердинанда. Тем временем Хуана оставалась в Бургосе до конца года.

Но все-таки спас положение именно Сиснерос. Великий кардинал показал себя с самой лучшей стороны: он не отказывался от своих решений, наслаждался властью и непринужденно относился к каждому требованию.

Фердинанд достиг Неаполя 27 октября, торжественно войдя в город 1 ноября со своей новой королевой, Жерменой Эль Гран. Капитан Фернандес де Кордова с почтением встретил его, но вскоре Фердинанд сместил его с поста{1007}. Король оставался в Неаполе до лета 1507 года. Неизвестно, повидал ли он все известные красоты города, но ему там явно нравилось. В Кастилии же герцог Альба и констебль Веласко разбирались с беспорядками. Копейщики последнего вновь действовали решительно в пользу Фердинанда. Зимой 1506/07 года герцог Инфантадо сумел добиться мира и порядка в Толедо. Тендилья достиг того же в Андалузии, в конечном счете взяв под контроль порты Малаги, Гибралтара и Кадиса от имени Фердинанда. Королева Хуана начала потихоньку путешествовать по своим владениям – впрочем, без особого эффекта.

Фердинанд ждал в Италии, пока его союзники не закрепили его положения в Испании. Он уехал из Неаполя 5 июня, остановившись по дороге в Гаэте, Портовенере, Генуе и Савоне (где он встретился с французским королем Людовиком XII), Виллафранке, Кадакесе, Таррагоне, Салоу и, наконец, Эль-Грао-де-Валенсия, которого он достиг 20 июля. Его сопровождал Эль Гран Капитан. Фердинандо обращался с ним как «с другим монархом»{1008}. Но эта лесть оказалась недолговечной. Фернандес де Кордова более не получал назначений от Короны.

Фердинанд не остановился в Остии, чтобы встретиться с папой римским Юлием, хотя последний специально направился туда, чтобы повидаться с ним{1009}. 25 июля Фердинанд торжественно вошел в Валенсию вместе с королевой Жерменой{1010}. Там их с пятью сотнями всадников встретил Педро де Фахарадо, губернатор испанской провинции Мурсия и самый выдающийся дворянин этой области.

Затем Фердинанд вновь прибыл в Кастилию, в Монтеагудо, где 21 августа он возобновил правление от имени Хуаны. Там его провозгласили регентом, и он медленно начал продвигаться в сторону Бургоса, останавливаясь в таких местах, как Аранда де Дуэро, Тортолес (где он 29 августа встретился с Хуаной), Санта-Мария-дель-Кампо (где он пробыл с 4 сентября до 10 октября) и Аркос (где он снова повидался с Хуаной и представил ей свою жену). Он достиг Бургоса 11 октября и оставался там до начала февраля 1508 года. У него с дочерью, видимо, состоялся только один серьезный разговор, когда он сказал ей: «Моя дорогая дочь. Ты, как правительница этих земель, должна избрать место, где будешь жить». Хуана ответила: «Дети всегда должны слушаться родителей»{1011}.

Теперь вся Испания понимала, что Хуана никогда не будет способна править и что Фердинанд должен стать регентом и править от имени своего восьмилетнего внука, Карла Гентского. Секретари все еще говорили о la Reyna Doсa Juana, но ее письма писали по приказу Фердинанда, а сама она фактически оставалась в заключении в Тордесильясе. Таким образом, дворянам оставалось или вновь поддержать Фердинанда – или же, как Хуан Мануэль, пытаться снискать благорасположения фламандцев, которые, как казалось, еще сыграют свою роль в будущем Испании. Наследник Хуаны и Фердинанда, Карл, обучался умной и интересной особой – бывшей невесткой Фердинанда Маргаритой, сестрой Филиппа и вдовой инфанта Хуана{1012}.

Фердинанд вновь собрал своих старых советников по Индиям. Он объявил, что любые запросы или донесения относительно этих владений сначала должны направляться епископу Фонсеке, который довольно эффективно держался в стороне во время правления короля Филиппа, или же Лопе Конхильосу, который вышел из тюрьмы, где он изрядно настрадался. Фонсека был членом Совета королевства. Совет имел коллегиальный характер, но Фонсека действовал в отношении Индий своевольно и довольно независимо.

Можно ли сказать, что Фонсека и Конхильос уже создали зачаточный Совет Индий? Не совсем, поскольку другие члены Совета королевства – Гарсия де Мухика, Франсиско де Соса (епископ Альмерии), Фердинанд Тельо, адвокат из Севильи, и другой адвокат, Хуан Лопес де Паласиос Рубиос – отвечали за все, связанное с Индиями. Однако Фонсека и Конхильос считались важными персонами, если говорить об управлении новыми землями, и пока был жив король Фердинанд, они вели дела как хотели. Хотя они и наживались на этом (судя по списку энкомьенд в Эспаньоле от 1514 года), они действовали эффективно. Например, они учредили новую почтовую службу по образу, который недавно ввела Каса-де-Контратасьон, – верхом от Севильи до королевского двора, где бы он ни был. Этот путь занимал лишь четыре дня, что побудило принять решение о том, что в каждом городе должно быть судно для пересечения реки «в любой час, когда прибудет почтальон и без всякой задержки»{1013}. Король им доверял, к тому же он умел назначать на нужные места нужных людей.

Таким образом, ситуация в Кастилии к началу 1508 года стабилизировалась. Однако после смерти Изабеллы прошло немало времени и произошло множество перемен. Прежде всего, если говорить об Индиях, умер Колумб. Последние месяцы ему приходилось тяжело. Он вернулся в Севилью из своего четвертого путешествия за несколько месяцев до смерти королевы. Он собирался поехать ко двору, который, как он думал, рано или поздно прибудет в Вальядолид. Для поездки в город он получил разрешение, чтобы его несли на тех же носилках, на которых доставили тело кардинала Уртадо де Мендоса в Севилью для погребения: «Если уж ехать на носилках, то по серебряной дороге… [«Ла-Плата» – так называлась северная дорога из Севильи]», – писал Колумб своему сыну Диего, сообщая ему несколько недель спустя, что ему не заплатили ни гроша за его последнее путешествие, и он так беден, что «живет в долг» (что, опять же, совершенно не совпадало с реальным состоянием дел). Он надеялся, что Диего, находясь при дворе, сообщит архиепископу Деса о его трудностях.

Колумб, как обычно, задержался перед отбытием. Лишь в мае 1505 года, через шесть месяцев после смерти Изабеллы, он отправился ко двору в сопровождении своего брата Бартоломео и большого количества багажа. Но король и королевский двор сами путешествовали, и нагнать их было трудно. Колумб не отступал от своей цели и написал королю в июне 1505 года, что «величайшей честью для меня было править и иметь собственность. Меня несправедливо изгнали. Я нижайше прошу{1014} Ваше Высочество передать полномочия, которые у меня ранее были, моему сыну»{1015}.

Король с почестями принял Колумба в августе – но, согласно словам Фернандо Колона, с коварством, поскольку теперь он сам хотел править Индиями. Он хотел предложить Колумбу очередной договор, но это пришлось отложить, поскольку королю надо было встречаться со своим зятем, Филиппом{1016}. Тем временем Колумб написал Филиппу и Хуане, чтобы они считали его своим королевским вассалом и верным слугой{1017}.

20 мая 1506 года Колумб умер в своей постели в Вальядолиде. От старости? Ему было лишь пятьдесят семь лет. Он вроде бы ничем явно не болел. Его завещание, в котором в основном говорилось о его генуэзских друзьях, было датировано предыдущим днем. В кодициле он написал о своих владениях в Индиях, начинавшихся в «ста лигах» (300 миль) к западу от Азорских островов и островов Кабо-Верде.

Тело Колумба сначала было предано земле в Вальядолиде. В 1509 году его перенесли в картезианский монастырь Лас-Куэвас, что в Севилье, и оттуда отправили в Санто-Доминго. В XIX веке его перевезли в Гавану, а после 1898 года – назад в Севилью, где его тело, вероятно, до сих пор остается в великолепном склепе в соборе{1018}.

Достижения Колумба были «дивными», если описать это его любимым словом. Он убедил испанскую Корону поддержать задуманную им экспедицию, которая привела к завоеванию и заселению половины Америк испанцами. Он умер, все еще считая, что материк к югу от Карибских островов был частью Азии, – хотя Веспуччи называл его Новым Светом. Колумб понятия не имел о существовании Северной Америки. Он был не только великолепным моряком, но дальновидным и целеустремленным человеком, сумевшим убедить монархов Кастилии сделать то, к чему они не были расположены. Легко сказать, что если бы не Колумб, то кто-то еще обнаружил бы Новый Свет, – ведь очевидно, что как только стало известно, что Земля круглая, кто-нибудь да поплыл бы на запад. Однако очевидное не всегда случается.

Большую часть оставшейся жизни Колумб был занят тем, что размышлял о том, что случится во время ожидаемого пришествия Антихриста и Страшного суда. В 1498 году, составляя планы относительно майората (mayorazgo) для своего сына, он говорил о том, что надеется вернуться в Иерусалим. Ранее эти слова появились в распоряжении в начале одной из его любимых книг, «Путешествий» Мандевилля. В своей «Книге Пророчеств», являвшейся сборником фантазий и написанной в 1501 году, Колумб писал католическим монархам, что Иерусалим и гора Сион скоро снова вернутся в руки христиан и, как предсказывал калабрийский аббат Иоахим Флорский, это будут испанцы{1019}.

Колумб был мечтателем. Проживи он дольше, он, возможно, сконцентрировался бы больше на Иерусалиме, чем на Индиях. Но его магнетическая личность привлекла католических монархов отчасти потому, что он был прозорливцем. В его время довольно большой благосклонностью пользовалась сестра Мария де Санто-Доминго, Beata de Piedrahita, мирянка Третьего ордена доминиканцев. Благодаря Сиснеросу она стала инспектрисой доминиканских монастырей в Кастилии. Колумб, должно быть, казался монархам визионером того же порядка. Король Фердинанд написал Овандо, дабы гарантировать, чтобы Диего Колону-младшему передавалось золото и другой доход, который Колумб должен был бы получать. Ведь Диего в конце концов унаследовал титул адмирала и провел при дворе большую часть своей жизни{1020}.

Колумб умер вовсе не в бедности, как бы он ни жаловался. У него были внушительные владения в Эспаньоле, и он неплохо жил, получая доход от множественных льгот. 26 ноября того же 1506 года Фердинанд написал молодому Диего письмо, вновь заверяя его в своей дружбе{1021}. Вскоре она была подтверждена необычным образом.

Глава 18 «Вы должны прислать сотню черных рабов»

Губернатор написал мне, что вы прислали ему семнадцать черных рабов и должны прислать еще больше. Мне кажется, что вы должны прислать сотню черных рабов, и с ними должен отправиться ваш доверенный человек.

Король Фердинанд, 1507 год

Тем временем политические беспорядки в Кастилии развязали Овандо руки на Эспаньоле. В течение краткого царствования короля Филиппа никаких указаний по Индиям не поступало. Губернатор обрел друга в лице Кристобаля де Санта-Клара, которого назначил главным финансовым инспектором колонии после смерти Педро де Вильякорта. Санта-Клара происходил из недавних конверсос – его отец, Давид Виталес, был известным купцом-иудеем из Сарагосы, а кости его матери Клары были захоронены в 1495 году так, как хоронят еретиков{1022}. Но это сомнительное происхождение не помешало ни ему, ни его братьям Бернардо и Педро сделать долгую и успешную карьеру в Индиях. Кристобаль был известен своими сумасбродствами: как-то раз он устроил в Санто-Доминго обед, на котором солонки были наполнены золотой пылью.

При успешном, пусть и суровом правлении Овандо численность испанского населения на Эспаньоле выросла с 300 человек до нескольких тысяч. Это произошло отчасти из-за того, что Корона указом от 2 февраля 1504 года дала понять, что «мы желали и желаем населить и облагородить этот остров христианами». Это, в свою очередь, позволило всем поселенцам беспошлинно ввозить на остров все виды одежды, скот, кобыл, семена, пищу и напитки, необходимые для существования и обработки земли. Из этой концессии были исключены только рабы, лошади, оружие, изделия из золота и серебра{1023}.

Естественным основным источником притока иммигрантов была Андалузия. Вскоре Овандо придется просить, чтобы в данный момент на остров больше никого не присылали, поскольку больше здесь работы нет. Двое procuradores, Диего де Никуэса и Антон Серрано, вернулись в 1507 году в Кастилию, чтобы отговорить от дальнейшей отправки поселенцев. (Procurador как в Кастилии, так и в Новом Свете должен был представлять простых граждан в Совете королевства и заботиться о том, чтобы обсуждаемые вопросы решались к «общему благу».) Никуэса и Серрано также имели поручения от своих знакомых поселенцев добиться от короля разрешения ввозить рабов с соседних островов, таких, например, как Багамы, тогда известные как Лукайские или «бесполезные острова»{1024}. Бесполезными они считались только потому, что там не было золота. Но племена, жившие там, принадлежали к той же расе, что и таино Эспаньолы.

Овандо уже начал организовывать остров, на котором он имел полную власть, словно собственное большое поместье. На пастбищах быстро размножался скот, что стало возможным из-за сокращения индейского населения. Также размножались свиньи и лошади.

Юкка давала весь необходимый маниоковый хлеб. Овандо закупил волов, чтобы помогать туземцам перевозить товары от шахт на корабли, и также озаботился строительством дорог{1025}. Он отправил назад в Испанию некое вещество, которое оказалось каучуком, а также коренья, из которых можно было получать марену. В ответ Корона посылала семена, надеясь, что посадки тутовых деревьев в дальнейшем позволят производить шелк{1026}.

Овандо также считал, что нашел медь близ Пуэрто-Реаля. При нем был некий «трудолюбивый иностранец» (вероятно, итальянец), который вскоре занялся ее разработкой{1027}.

Таино, захваченные во время войн в Игуэе и Харагуа, считались рабами и стали собственностью тех, кто их захватил. Овандо получил королевское одобрение именно такой интерпретации{1028}. Он также убедил Корону, что в будущем они будут получать больше выгоды, если Корона согласится забирать лишь пятую часть дохода от урожая и горной добычи колонии. Эта quinto (пятина) стала постоянной в 1508 году{1029}.

За завоеванием Харагуа на западе последовала новая война на востоке, возле Игуэя – последствие лесного пожара и гибели восьми тамошних испанцев из девяти. Овандо послал карательную экспедицию. Ее снова возглавил севилец Хуан де Эскивель. Двумя его подчиненными были, во-первых, Диего де Эскобар (невольный спаситель Колумба), который прибыл из Консепсьона, и во-вторых, – Хуан Понсе де Леон, незаконнорожденный отпрыск знаменитой севильской семьи, кузен рыжего Родриго, героя Гранадской войны{1030}. Отряды, возглавляемые этими людьми, встретились у Якиагуа, возле Игуэя. Всего их было четыре сотни человек, при них было несколько индейцев – носильщиков и слуг. Сражения с индейцами были, как всегда, неравными из-за превосходства испанского оружия, особенно мечей. Христиане стремились согнать индейцев в стадо, словно скот, а затем перебить их.

Но бывали и поединки. Индейцы иногда бросались в ущелья, чтобы спровоцировать испанцев на такие же прыжки, а некоторые индейские женщины кончали с собой. Котубанарна был взят в плен – последний из туземных касиков. Он был повешен в Санто-Доминго. Большинство пленников были обращены в рабство, и конкистадоры использовали их по своему усмотрению. Пятую часть их отослали в Испанию в качестве рабов Короны{1031}.

После того как Игуэй и восток острова покорились и стали подвластны Кастилии так же, как и запад острова, Овандо занялся основанием городов. Как уже указывалось выше, король был доволен тем, что «христиане, живущие на указанном острове, не должны обитать в изоляции». Овандо был с этим согласен: он знал, что такое рассредоточение под властью Колумба разрушило все надежды на практическое осуществление королевской политики.

Эти новые испанские поселения были построены по большей части возле бывших деревень таино и назывались вильяс (поселки) – в отличие от испанских поселений, которые называли пуэблос. Этими новыми поселениями (основанными заново или построенными на старом месте) были Бонао, Консепсьон-де-ла-Вега и Буэнавентура (все они стали центрами старательства), Пуэрто-де-ла-Плата (в дальнейшем Пуэрто-Плата) – новый порт на северном побережье; Сальвалеон-де-ла-Игуэй и Санта-Крус-де-ла-Анигуайна – восточные штаб-квартиры Понсе де Леона и Эскивеля соответственно; Пуэрто-Реаль неподалеку от колумбова Навидада; Ларес-де-Гуахаба – также на северо-западе; Сан-Хуан-де-ла-Магуана – неподалеку от старой столицы касика Каонабо. Также среди них были Санта-Мария-де-ла-Вера-Плас и Вильянуэва-де-Якимао, оба неподалеку от Харагуа. Наконец, на западе – Сальватьерра-де-ла-Сабана, штаб-квартира заместителя Овандо, Диего Веласкеса де Куэльяра. Асуа-де-Компостела был, конечно, портом, в котором в 1502 году встал на якорь Колумб.

Во всех этих поселениях были поставлены советники, судьи, нотариусы и учреждены гербы, как у старых городов Испании. Два из упомянутых городов, Консепсьон-де-ла-Вега и Буэнавентура, имели по две литейных мастерских. Овандо, как всегда, стремился внедрить пересмотренную версию традиций родного полуострова. Основным элементом превращения мусульманской территории в испанскую было строительство городов, в особенности христианских учреждений на мавританском фундаменте. Овандо, как и прочие конкистадоры, также основывал кастильские города на местах туземных городков или около них, придавая им некую законность существования и ставя на городские должности своих друзей.

Как и в Кастилии, эти города строились по прямоугольной схеме – за исключением центра, где на главной площади должны были стоять губернаторский дом, ратуша, церковь и, возможно, тюрьма. Город должен доминировать над окружающей местностью. Городская знать могла брать в аренду или использовать (но не владеть) участки земли, но все равно они по-прежнему жили со своими семьями в домах близ главной площади{1032}. Города, построенные по такому принципу, вскоре появятся повсюду в Испанской Америке.

Овандо также получил право назначать всех должностных лиц в городах. Это по сути дела сводило на нет заключенные соглашения – например с Алонсо Велесом де Мендоса, согласно которому все поселенцы сами должны были выбирать своих алькальдов и прочих чиновников{1033}.

Тем временем Санто-Доминго все больше стал походить на столицу. Здания города на западном берегу реки Осамы были почти закончены. К 1507 году была построена каменная крепость, Торре-дель-Оменахе. Она была спроектирована итальянским архитектором Хуаном Рабе. Когда в августе 1508 года очередной ураган уничтожил в порту Сант-Доминго половину трансатлантического флота и повредил город, губернатор решил заменить каменными домами прежние деревянные с соломенными крышами: «Для города честь иметь каменные дома», – писал Хуан Москера, нотариус, который был одним из советников. Архитектор побед на восточном побережье острова, Хуан Эскивель, говорил то же самое: «Это дело чести для города»{1034}. Таким образом, к 1509 году в Санто-Доминго было как минимум четыре частных каменных дома – они принадлежали баску Франсиско де Гара, фраю Антонио дель Висо из ордена Калатрава, известному лоцману Бартоломе Рольдану и севильскому конверсо хуану Фернандесу де лас Варасу{1035}.

Испанцы в этих новых городах нуждались в развлечениях. Значит, надо было ввозить книги и новые украшения. Таким образом, мы видим, что в январе 1505 года из Санлукара вышла каравелла «Санта-Мария-де-ла-Антигуа», принадлежавшая Алонсо Нуньесу и Хуану Бермудесу, первооткрывателю Бермуд, на борту которой были «138 листов бумаги для чтения; пятьдесят „Часословов”, тридцать четыре романа, все переплетенные, и шестнадцать трудов на латыни»{1036}. Среди этих романов наверняка был самый прославленный – «Амадис Галльский».

Этот рыцарский роман имел беспрецедентный успех в начале XVI столетия. Вскоре его опубликовали на всех основных европейских языках, включая французский, немецкий, итальянский, английский, голландский, португальский, а также иврите. «Амадис», сочиненный предположительно в конце XIII столетия, был переработан в конце XV века Гарсия Родригесом де Монтальво, городским советником Медины-дель-Кампо, знаменитого торгового города в Кастилии. Скорее всего впервые он был опубликован в середине 1495 года, хотя самый старый уцелевший экземпляр, напечатанный в Сарагосе, относится к 1508 году{1037}. Но были и более ранние издания, и мы можем предположить, что любая поставка романов в Санто-Доминго в 1505 году включала несколько таких книг.

Книга знакомила своих читателей – будь они на борту утлого корабля или в Новом Свете – с героическим рыцарем Амадисом, королем Галлии, который влюблен в Ориану, дочь Лизуарте, британского короля. Он не только являет собой олицетворение семи добродетелей, он также непобедимый воин, который убивает каждого, кто бросает ему вызов – и странствующего рыцаря, и военачальника. Он верен своей очаровательной Ориане, с которой в конце концов разделяет ложе и с которой вскоре зачинает сына, Эспландиана. Поскольку Амадис – незаконнорожденный, ему приходится доказывать свое достоинство и странствовать по миру (то есть по Европе), ввязываясь в поединки, спасая попавших в беду, истребляя чудовищ и злых рыцарей и захватывая зачарованные острова.

В «Амадисе» есть несколько чудесных любовных сцен, чуть ли не в подробностях описывающих соблазнение. Главным героям, возлюбленным, однако достается ночь любви, что достаточно неожиданно для испанской литературы, находившейся под влиянием Реформации и контрреформации вплоть до XIX века. Однако эти моменты занимают лишь второе место после величественных описаний поединков.

«Амадис» остается замечательным романом, увлекательным и очаровательным. Несомненно, некоторые испанские искатели приключений, у которых в ранце лежал томик «Амадиса», подпадали под его влияние. Возможно, некоторые думали, что если Амадис легко перебил 100 000 врагов, то и они смогут. Отсюда, вероятно, численные преувеличения в знаменитой книге Берналя Диаса о завоевании Мексики. Некоторые, возможно, были одурманены им как сервантесовский Дон-Кихот – и действительно, этот знаменитый роман в какой-то мере был данью уважения «Амадису» (Сервантес в своем романе дает эпиграфами стихотворные отрывки из «Амадиса»).

Один из городов Нового Света в Бразилии был основан португальцем Олиндой и назван в честь одной принцессы из «Амадиса». Это магическое имя было «Калифорния» – царство королевы-амазонки Калифры, взятое из продолжения романа, «Деяния Эспландиана», впервые опубликованного в 1510 году. Слово «Патагония», название самого южного из испанских владений в Америках, происходит из другого романа, а название великой реки Амазонки было дано ей, потому что знаменитый Орельяна счел ее рекой, на которой жили амазонки{1038}.

Успех «Амадиса» заставил многих копировать его, и вскоре начали появляться продолжения, а также параллельные романы, в которых появлялся, к примеру, Пальмерин Оливский, впервые возникший в 1511 году. Автором его, вероятно, был некий Франсиско Васкес. Читающая публика XVI столетия была очарована рыцарскими романами. Эти читатели в конце концов представляли собой самое первое поколение мужчин и женщин, читавших книги ради развлечения. Блестящий испанский военачальник следующего поколения, командовавший в Италии, Фернандо де Авалос, читал «Амадиса» в детстве и сам говорил, что был вдохновлен им к поискам славы{1039}. Другие испанские солдаты в Италии читали «Амадиса» с пользой для себя{1040}. Гарсиласо де ла Вега[20], первый настоящий американский историк, автор «Королевских комментариев об Индиях»[21], также любил эти романы в юности{1041}.

Не только искатели приключений, у которых было много времени во время долгого плавания через Атлантику, были очарованы им. Например, святая Тереза Авильская писала, что «в детстве я тоже было взяла за обычай читать их [рыцарские романы] …и мне казалось, что нет ничего дурного в том, чтобы проводить долгие часы днем и ночью в таком пустом времяпрепровождении, хотя я скрывала это от отца. Я была так ими захвачена, что если у меня не было новой книги для чтения, я чувствовала себя несчастной»{1042}. Святой Игнатий Лойола испытывал то же самое: будучи раненым при осаде Памплоны в 1521 году, он попросил один из таких романов, и, возможно, под их влиянием он основал орден Иисуса. Несомненно, приход в Париж Амадиса и его первых последователей был очень похож на основание рыцарского братства.

Другими развлечениями в Новом Свете была выпивка – и мы видим, что ветеран экспедиции 1501 года, Родриго де Бастидас из Трианы, теперь ставший скорее торговцем, чем исследователем, поставлял вино (несомненно, популярное крепленое из Кальсада-де-ла-Сьерра) в Санто-Доминго, имея 300 процентов дохода{1043}. В 1508 году алькальд Эсперы скажет королевскому лоцману (comitre) Диего Родригесу, что товары, которые он ему дал на продажу, стоили 600 дукатов, а пошли за 2000 – то есть с доходом свыше 200 процентов{1044}.

Овандо счел, что достижения его таковы, что он может уйти на покой: 20 мая 1505 года он написал в Кастилию своему брату Диего: «Хвала Богу, что сей остров сейчас настолько замирен и так желает служить его высочеству… я уверен, что это дает мне лицензию [на возвращение домой]…»{1045} Но разрешение на это он не получал еще в течение многих месяцев.

18 сентября 1505 года Фердинанд, получив оптимистические донесения о вероятном обнаружении меди на Эспаньоле, отправил из Севильи три каравеллы{1046} со всем необходимым для этого предприятия оборудованием. Он прислал не только оборудование, но и сотню африканских рабов{1047}.

Поначалу Овандо был против идеи труда чернокожих, поскольку обнаружил, что африканцы создают беспорядки среди индейцев. Но ему пришлось убедиться, что африканские рабы могут весьма способствовать всем этим предприятиям. Все на Эспаньоле теперь заметили, что немногочисленные чернокожие рабы трудились усерднее местных индейцев, которые выработали много хитроумных способов избегать излишней работы, которой требовали от них испанцы. За два дня до того король Фердинанд лично сказал чиновникам из Каса-де-Контратасьон, что «губернатор написал мне, что вы прислали ему семнадцать черных рабов и должны прислать еще больше. Мне кажется, что вы должны прислать сотню черных рабов, и с ними должен отправиться ваш доверенный человек»{1048}.

Как мы видим, в первые годы XVI столетия в Новый Свет было отправлено не так много рабов. Но прежде они туда попадали по двое-трое и никогда сотнями. Так что 1507 год является началом новой фазы в истории Индий, Африки, Европы и человечества{1049}.

Остров Эспаньола был теперь разделен между завоевателями. Он был хорошо организован в отношении обнаружения золота, главной задачи острова. Доход, получаемый старателями, был значительным: quinto одной Короны в 1505 году составляла 22 286 079 мараведи. То есть общий счет был около 110 или 120 миллионов{1050}. Годы с 1503-го по 1510-й принесут в целом около 5000 килограммов золота, что впечатлило короля{1051}.

В эти же годы Овандо также привез в колонии крупный рогатый скот за свой счет, позаботившись, чтобы ему не давали размножаться{1052}. К 1507 году он даже смог написать королю, заявляя, что кобыл больше присылать не стоит: лошадей уже достаточно для завоевания соседних островов{1053}. Он поручил опытному лоцману, Андресу де Моралесу, начертить карту берегов известных Антильских островов. Его карты скоро стали считаться лучшими и наиболее интересными из имеющихся. Моралесу, бывшему родом из Севильи, в 1508 году было чуть больше тридцати, и он был первым, кто методически описал океанские течения в Западных Индиях.

Овандо, однако, начал подвергаться критике. Например, он несправедливо решил дело Кристобаля Родригеса, конкистадора, который изучил язык таино, проведя несколько лет, не общаясь ни с кем из испанцев. Он отправился на переговоры с Рольданом по приказу Колумба и первым явился в порт Санто-Доминго по просьбе адмирала, чтобы провести в гавань флот Бобадильи. Он был переводчиком на венчании в 1505 году испанца Хуана Гарсеса и индеанки Консепсьон. Поступив так без разрешения, он был оштрафован Овандо на 100 000 мараведи и отослан назад в Испанию. Но король увиделся с ним, отнесся к нему хорошо и решил, что Родригес будет ценен для колонии. К неудовольствию Овандо, он был снова прислан на Эспаньолу – с конем и даже кобылой, и с указаниями попытаться выработать конституционные правила для индейцев. Позднее Родригес обвинил Овандо, что тот недавно распределил индейцев в свою пользу{1054}.

Куда серьезнее была ссора Овандо с братьями Тапиа из Севильи. Кристобаль де Тапиа, которого поддерживал епископ Фонсека (с которым он был в дальнем родстве), доносил королю из Санто-Доминго, что Овандо не выполняет инструкции из писем, которые его высочество посылал ему, прося распределить индейцев между различными назначенными персонами. Но в то же самое время губернатор весьма благосклонно обращался с собственными эстремадурскими друзьями, среди них были даже «помощники помощников поваров, которые владели множеством индейцев»{1055}. Овандо поставил своего кузена Диего де Касереса комендантом крепости в Санто-Доминго вместо Кристобаля де Тапиа, который к тому же потерял свои земли на западном берегу Осамы.

Правда была в том, что Овандо предпочитал севильцам эстременьо — эстремадурцев, особенно из своих собственных городов Бросаса и Гарробильяса. Он даже назначил неизвестного молодого нотариуса из Медельина, Эрнана Кортеса, своего дальнего родственника, нотариусом нового города Асуа вскоре после того, как тот прибыл на Эспаньолу в октябре 1506 года{1056}.

Обвинения братьев Тапиа поддерживал Мигель Пасамонте, арагонский конверсо из Худеса близ Арисы, который прибыл сюда как королевский казначей в 1508 году и который с тех пор представлял интересы Фонсеки в Индиях{1057}. Он получил власть на Эспаньоле и отвечал за распределение многих индейцев и раздачу торговых привилегий, на чем можно было подзаработать.

Знаком растущего интереса короля к Индиям была его решимость закрепить за собой контроль над назначением епископов в Новом Свете. Это была важная перемена, поскольку он имел над прелатами такую власть, которой не имел никогда и нигде ни один монарх. Но до этого назначения прошло еще три года. К тому времени там планировалось строительство трех монастырей, один из которых, францисканский в Санто-Доминго, был почти уже закончен. Там еще не было каменных церквей, но каменные госпитали уже были построены в Буэнавентуре и Консепсьоне, а также временный госпиталь Святого Николая в Санто-Доминго. Власть церкви была тем, на что все больше полагались монархи в своих попытках контролировать как индейцев, так и поселенцев.

К лету 1508 года Кристобаль де Тапиа решил, что у него достаточно материалов против Овандо, чтобы вернуться в Испанию и предоставить их Фонсеке вместе с требованием снять губернатора. Фонсека предложил, чтобы Франсиско де Тапиа, брат Кристобаля, стал там главнокомандующим. Кристобаль, польщенный, вернулся в Санто-Доминго, чтобы собрать больше материала против губернатора. Даже пошел слух, что он затевает мятеж среди поселенцев. Овандо перехватил письмо королю, которое, как подразумевалось, доказывало это. Он отправил Тапиа в тюрьму и конфисковал его индейцев.

Фонсека приказал Овандо освободить Тапиа. Конхильяс собрался заслушать криминальное письмо и побудил короля великодушно заявить: «Любой, кто желает написать нам, должен иметь полную свободу это сделать, и любые полученные сведения мы рассмотрим, и примем решение, руководствуясь полной истиной; и как только мы узнаем всю истину, мы примем решение»{1058}. Это казалось дуновением свободы в отношении свободы слова со стороны Короны. Но это не было законом.

Король, который с большой пышностью прибыл в 1508 году в Севилью со своей новой женой Жерменой, решил заменить Овандо. В Аревало, что в Кастилии, где в то время постигал науку жизни и рыцарственности юный святой Игнатий, будучи приближенным Хуана Веласкеса де Куэльяра, король 9 августа 1508 года сказал, что он просил Диего Колона, как наследного адмирала после своего отца, отправиться в Индии и жить там как губернатор{1059}. Формальное назначение Диего состоялось 29 октября 1508 года в Севилье. Письмо короля приказывало всем чиновникам Нового Света принести необходимую присягу вышеуказанному Диего и признавать его «моим судьей и правителем этих островов и материка»{1060}. Таким образом, Диего получил подтверждение наследного титула адмирала – но насчет титула вице-короля не говорилось ничего. Он также был назван адмиралом Индий – но не Океана. Ошибка?{1061} Ни в коем случае. Фонсека и Кончильяс таких ошибок не допускали. Власть Диего Колона была существенно урезана.

Объяснением этому назначению может послужить то, что король, несомненно прислушивавшийся к мнению двора, понял по полученным жалобам, что время Овандо кончилось. В конце концов он семь лет был губернатором, начиная с 1501-го. Что до назначения Диего Колона – Фердинанд тепло к нему относился, часто встречаясь с ним при дворе – поначалу когда тот был товарищем покойного инфанта, а потом как член свиты королевы Изабеллы. Фонсека тоже наверняка был доволен этим назначением{1062}.

Но что важнее – Диего Колон недавно женился на Марии Толедо-и-Рохас, племяннице герцога Альба (она была дочерью Фернандо де Толедо, командора Леона). Как правило, все, чего в те дни требовал Альба, король сразу же жаловал ему за помощь в тяжелые времена – помощь, которая действительно могла понадобиться снова.

Фердинанд дал свои наказы Диего Колону 3 мая 1509 года. В тот же самый день он дал Овандо разрешение вернуться в Испанию, о чем проконсул часто просил, – и что, как зачастую бывает в таких случаях, удивило его.

Овандо оставил остров Эспаньола испанским – но запуганным. Вся власть тут находилась в руках губернатора. Никакого альтернативного источника власти не осталось. Но отчасти из-за этого заката туземной власти, что так печалило Колумба, численность туземного населения начала падать. Пока Овандо был у власти, никто особенно о них не заботился, даже если это вскоре и стало главной проблемой поселенцев.

Глава 19 «И они ступили на сушу»

Все они путешествовали очень счастливо и в полном удовольствии и ступили на сушу. Они пошли к касикам индейцев и говорили с ними до захода солнца.

Франсиско Родригес – в свидетельстве в пользу Хуана Гонсалеса Понсе де Леона, 1532 год

24 апреля 1505 года, будучи в Торо, через несколько месяцев после смерти королевы Изабеллы, король Фердинанд согласился назначить старого соратника Колумба, Висенте Ианеса Пинсона из Палоса, коррехидором и капитаном острова Сан-Хуан.

Пуэрто-Рико, как вскоре стали его называть, или Борикен, как его называли индейцы, был ближайшим к Эспаньоле островом, который мог бы стать новой колонией, – если достаточное количество кастильцев проявит к ней интерес и решится туда отправиться. Он имел около 150 миль в длину и 75 в ширину. Как и на Эспаньоле, земля здесь будет поделена между новыми поселенцами, которые решатся там остаться как минимум на пять лет. Ианес должен был построить там крепость, в которой сядет губернатором{1063}. До 1492 года таино с восточного берега Эспаньолы ежедневно ходили на Борикен через глубокий узкий пролив{1064}.

Висенте Ианес посетил остров (высадившись, вероятно, на его южном берегу), построил здесь форт и перевез туда домашний скот. Но более ничего долговременного он не построил. Он даже не смог увидеть центральный горный хребет, который так отличается от прочих карибских пейзажей. Пока никто не выказал желания поселиться здесь – Эспаньола казалась достаточно большой.

Ианес, как и Колумб, был великим мореходом, а не колониальным администратором – хотя он, опять же, как и Колумб, соблазнился землей: для искателя приключений земля всегда привлекательна. И все же была поставлена важная веха: Эспаньола станет центром экспансии.

На Борикене ничего не происходило вплоть до 12 августа 1508 года, когда Хуан Понсе де Леон, приплывший из Игуэя на востоке Эспаньолы, которую помог завоевать и где он сам жил, высадился в прелестном заливе Гуаника на юго-западном побережье Пуэрто-Рико вместе с сорока двумя потенциальными поселенцами и восемью моряками{1065}.

Понсе де Леон, как уже говорилось выше, приходился кузеном Родриго Понсе де Леону, герцогу Аркос – но Понсе де Леоном он был по обеим линиям{1066}. Он сражался с маврами в Гранаде и служил пажом при дворе. Предположительно он ходил добровольцем с Бартоломео Колоном в 1494 году, а также, вероятно, был среди энтузиастов-эмигрантов во время второго плавания Колумба в 1493 году{1067}. Он приходился другом епископу Фонсеке. Он помогал севильцу Эскивелю во время завоевания Игуэя. Поселившись там, он получи энкомьенду и некоторое время зарабатывал продажей хлеба из маниоки проходящим испанским кораблям – вероятно, ведя свое дело в доме, который до сих пор существует и считается принадлежавшим ему{1068}. Сам Понсе де Леон владел (вместе с Альфонсо Самьенто), как минимум, одним кораблем – «Санта-Мария де Регла»{1069}. Он заставил Овандо дать ему разрешение на завоевание Пуэрто-Рико.

Мы не можем ничего определенного сказать о личности Понсе де Леона. Лас Касас позволяет себе сказать лишь, что «он был весьма умен и прошел много войн»{1070}. Овьедо был более красноречив, говоря, что он был «горяч, благоразумен и усерден во всех делах, касающихся войны», и являлся «идальго и мужчиной щеголеватым, с возвышенными чувствами»{1071}. Морской историк Сэмюэль Элиот Морисон, гордость Гарварда, отметил, что Понсе де Леон был типичным андалузцем – но не дал никаких обоснований этому невинному замечанию{1072}. Судя по его делам, он был энергичным, сильным, отважным, но не обладал сильным воображением.

Среди сопровождавших его конкистадоров присутствовал его собственный сын, Хуан Гонсалес Понсе де Леон, который уже усвоил язык таино и был при нем переводчиком, и еще несколько капитанов, таких как Мигель де Торо, побывавший с Колумбом на Эспаньоле, или Мартин де Исасага, баск. Также при нем были несколько севильцев – слуг семьи Понсе де Леон. Еще одним искателем приключений, сопровождавшим Понсе де Леона, был чернокожий вольноотпущенник португальского происхождения, Хуан Гарридо{1073}.

Король назначил Понсе временным губернатором острова. Он получил старинный титул аделантадо – такое назначение Колумб пожаловал своему брату Бартоломео. Этот титул давал носителю как политическую, так и военную власть. Длинный список других обязанностей, подразумевавшихся за этим титулом, в данном случае значения не имеет{1074}.

Похоже, другого обоснования для вторжения, кроме завоевания, не имелось. Однако возможно, что Овандо предвидел необходимость устранить потенциальную базу карибов так близко к Эспаньоле. Конечно, он надеялся обратить индейцев в христианство. Но амбиции Хуана Понсе де Леона заполучить собственную колонию, вероятно, тоже сыграли свою роль. Возможно, Овандо желал убрать этого искателя приключений на другой остров. Условия соглашения, заключенного с Понсе де Леоном, похоже, ничего определенного не говорили о сохранении местных княжеств.

Лучшее описание завоевания Пуэрто-Рико мы находим в сообщении сына Понсе де Леона, Хуана Гонсалеса{1075}. В нем откровенно говорится, что целью экспедиции его отца с самого начала было «завоевание и заселение» острова. После высадки в Гуанике отряд снова вернулся на борт и направился в Агуадилью на самой западной оконечности острова, близ реки, которую туземцы называли Гуарабо, и где Колумб побывал во время своего второго плавания в 1493 году, – вероятно, действительно в сопровождении Понсе де Леона. Там Хуан Гонсалес общался с некоторыми индейцами, вооруженными луками и стрелами. Вероятно, переговоры были успешны. Двоих он взял на корабль, чтобы они поговорили с его отцом, который подарил им гребни, рубахи, бусины и зеркала. (Андрес Лопес, слуга в доме Понсе де Леона, позднее говорил, что среди этих подарков были алмазы, но это вряд ли; скорее всего, если бы ему показали алмаз, он даже не понял бы, что это такое.)

На другой день Хуан Гонсалес вернулся в Агуадилью вместе с отцом и большинством его спутников. Свидетель, Франсиско Родригес, вспоминает, что все они плыли «весьма счастливо и удачно, и выпрыгнули на берег» вместе с Хуаном Гонсалесом: «они пошли к касикам индейцев и говорили с ними до заката солнца, когда надо было вернуться на борт. Многие индейцы сопровождали их вплоть до корабля. Хуан Гонсалес сказал отцу, что говорил со многими касиками и вождями и что они были рады нашему прибытию».

Это была территория касика Агуэйбаны – индейского вождя, который поначалу показался всем видевшим его испанцам «человечным и добродетельным». Он приветствовал Понсе, предложил обменяться с ним именами, и они достигли определенных территориальных договоренностей. Он даже рассказал, где можно найти золото{1076}. И опять же, согласно Андресу Лопесу, индейцы делали из этого золота «серьги для ушей и кольца для носа»{1077}.

Переводчик Хуан Гонсалес и двадцать испанцев отплыли на поиски лучшего порта – и они нашли его в ста милях к востоку, в заливе, который в будущем назовут заливом Сан-Хуан. Там они перенесли на сушу при помощи индейцев свое снаряжение и багаж. В нескольких ручьях по соседству они нашли золото. Но тут на них напали индейцы.

Историк Овьедо рассказывает, что туземцы считали, будто белый человек не может умереть. Маленькая группа индейцев убедила некоего Сальседо отправиться с ними в некое прекрасное место верхом на лошади. Затем они схватили его, сунули под воду и держали там. Они обнаружили, что испанец быстро умер и через три дня начал смердеть. Это убедило индейцев в том, что их прежняя информация была неверна. И тогда они стали готовиться к войне с испанцами{1078}.

Хуан Гонсалес Понсе де Леон, согласно собственному сообщению, успешно замаскировался под туземца, раскрасив лицо и выкрасив волосы, и, таким образом, сумел подслушать планы индейцев. Он также прошел на каноэ дальше на восток, прошел Кулебру и Вьекес, вошел в прекрасный архипелаг Виргинских островов (как их назвал Колумб) и захватил нескольких карибов, которых потом увез рабами в Санто-Доминго. Он доложил, что слышал, как индейцы говорят, что хотят вырезать всех испанцев{1079}.

Индейцы вскоре разрушили маленькое испанское поселение в Агуадилье, перебив большинство колонистов. Хуан Гонсалес спасся, получив тридцать шесть ран от стрел. Это событие стало переломным, поскольку испанцы никогда не прощали такой жестокой реакции. Это стало началом жестокой войны.

Около года тянулись нападения из засад и походы, в ходе которых, согласно собственному сообщению, всегда участвовал хитроумный Хуан Гонсалес, проникая и выходя из индейских поселений, маскируясь там тем или иным образом. Новое поселение было основано в Сан-Хермане, на юго-западе острова. Названо оно было в честь новой супруги Фердинанда, королевы Жермен де Фуа. Хуан Гонсалес также захватил семнадцать касиков, которых его отец отослал в Санто-Доминго. Это, похоже, стало концом сопротивления индейцев. Понсе де Леон обосновался неподалеку от нынешнего Сан-Хуана, в Капарре, которая называется так до сих пор и где до сих пор можно увидеть изразцы из Трианы, порта напротив Севильи на реке Гвадалквивир, привезенные сюда в ранние дни империи.

Дальнейшие официальные объявления закрепили положение Понсе де Леона на острове – хотя Корона особенно подчеркивала, что ему запрещается использовать труд индейцев на копях. Он основал свою асьенду в Тоа, близ Сан-Хуана, где посадил множество сельскохозяйственных культур{1080}.

Прибытие Диего Колона в Санто-Доминго изменило ситуацию в Сан-Хуане. Новый губернатор Эспаньолы, похоже, не знал о назначении королем Понсе де Леона губернатором Пуэрто-Рико (или делал вид, что не знает) и пожелал поставить там своего человека. Итак, новый адмирал назначил на этот пост своего товарища, Хулио Серона, а главным судьей поставил старого друга своего отца – Мигеля Диаса де Аукса, одного из немногих арагонцев, интересовавшихся Индиями.

Серон изгнал Понсе де Леона из Пуэрто-Рико и даже из Тоа, его нового имения. Но у Понсе на острове был документ, которым он назначался на должность, и в возникшей сумятице он схватил обоих – и Серона, и Аукса, обвинив их в «превышениях полномочий», а затем отправил домой в Испанию пленниками на корабле, принадлежащем Хуану Боно де Кехо, капитану-баску, который был его другом. Сделав умный политический ход, Понсе де Леон назначил собственным главным судьей одного из друзей Диего Колона, Кристобаля де Сотомайора. Аристократ португальского происхождения (он был братом графа Каминья и родственником первого губернатора португальской колонии Сен-Томас, Алвару ду Каминья), Сотомайор был секретарем покойного короля Филиппа и стал эффективным помощником Понсе. Он отплыл в Индии с собственным маленьким флотом в 1509 году.

Понсе де Леон сделал что мог, чтобы получить подтверждение своих полномочий в колонии. Например, он дал золотодобытчику Херонимо де Бруселасу – вероятно, фламандцу, протеже Кончильоса – разрешение ввозить индейцев с других островов. Такая же лицензия была дана Сотомайору{1081}. Но самым крупным поставщиком индейцев в колонию был трианский конверсо, начавший торговлю жемчугом, – Родриго де Бастидас, ныне поселившийся в Санто-Доминго и заложивший фундамент для огромного состояния{1082}. Понсе де Леон сделал все, что мог, чтобы окончательно завершить завоевание острова{1083}.

Ссоры и нерешительность среди испанцев провоцировали индейцев Пуэрто-Рико на протест, и в начале 1511 года касик Агуэйбана, прежде казавшийся благожелательным, податливым и дружелюбным, поднял мятеж. У него было около трех тысяч человек, – в число которых, вероятно, входили и карибы из Санта-Круса, которых привез на Пуэрто-Рико Сотомайор после смертоносной зачистки Малых Антильских островов. Они сожгли асьенду Сотомайора и убили его вместе с его племянником Диего, что привело к жестокому «умиротворению», выполненному капитаном Хуаном Хилем из Коруньи по приказу Понсе.

Испанцы были втянуты в войну с туземцами и карибами в первую очередь потому, что поселенцы хотели получать рабов с Малых Антильских островов. Пуэрто-Рико таким образом был поставлен под удар{1084}.

Совет Кастилии тем временем принял решение в пользу Серона – он стал губернатором, а Диас де Аукс – главным судьей. Понсе де Леон был отстранен. Его заменил вице-губернатор Родриго де Москоско, а затем Кристобаль де Мендоса – другой аристократ, которого высоко ценил Овьедо: «Человек хорошего рода и высоких доблестей, годный для этого места и даже более важного»{1085}. Но Мендосу вскоре заменил Педро Морено из Севильи, который сумел установить спокойствие на острове, – индейцы были устрашены, их вожди убиты или попали в рабство. Местный судья и член большой семьи Веласкесов, Санчо Веласкес в 1512 году занял на острове пост главного судьи.

В 1514 году Понсе де Леон, вернувшись после других приключений, в основном во Флориде, снова формально был назначен вице-губернатором – а по сути дела губернатором – Пуэрто-Рико{1086}.

В конце 1515 года два последних уцелевших касика Сан-Хуана – Хумако и Дагуао, снова восстали против испанцев. Причиной стала попытка Иньиго де Суньиги рекрутировать десять индейцев, чтобы те помогли ему против карибов. Некий амбициозный интриган, Франсиско Лисаур, бывший протеже Овандо, был назначен главным ревизором на Сан-Хуане. Эти сражения с карибами были самыми серьезными до сих пор войнами с индейцами на островах Карибского моря, в которых знаменитую роль сыграл рыжий пес губернатора, Бесеррильо. Он получал жалованье арбалетчика. К концу 1516 года прекрасный остров Пуэрто-Рико (некогда называвшийся Борикен) окончательно оказался в руках испанцев{1087}.

Колумб открыл и почти обошел Ямайку в мае 1494 года. Ему пришлось пережить там самое тяжелое время в 1503–1504 годах в нынешнем заливе Святой Анны. Поэтому его сын Диего Колон тем более был раздражен, узнав, что в 1508 года король пожаловал этот остров в качестве базы Алонсо де Охеде и Диего де Никуэсе, двум искателям приключений, с которыми он не ладил. Он считал, что все, открытое его отцом, принадлежит ему. Разве адмирал не называл Ямайку «прекраснейшим из множества островов, которые мне довелось увидеть в Индиях»?{1088} (Хотя точно так же он говорил и о Кубе.) Это заставило Диего Колона решиться завоевать Ямайку для собственного управления. И он поручил это умелому Хуану де Эскивелю{1089}.

Эскивель еще более обезличен в историческом смысле, чем Понсе де Леон. У нас нет его портретов, мало что известно о его жизни. Как уже говорилось, он был конверсо из Севильи, из семьи, которая обратилась в христианство в конце XIV столетия. Вероятно, он прибыл в Новый Свет во время второго плавания Колумба. И он отвечал за покорение востока Эспаньолы, причем Понсе де Леон был его заместителем.

С другой стороны, Панфило де Нарваэс, правая рука Эскивеля, был фигурой исполинской. Выходец из Старой Кастилии, он родился в городке Навальмансано между Куэльяром и Сеговией. Похоже, он прибыл в Новый Свет с одной из малых экспедиций 1498 года – возможно, с Пералонсо Ниньо. Берналь Диас описывает его как человека, от природы властного, высокого, светловолосого, с рыжеватой бородой, благородного, порой мудрого, но чаще безрассудного, интересного собеседника, обладателя глубокого голоса, хорошего, хотя зачастую беспечного бойца. Он, как показал потом инцидент во время завоевания Кубы, в трудной ситуации всегда сохранял ясную голову{1090}.

По просьбе Диего Колона – снова, видимо, без указаний от короля – Эскивель и Нарваэс заложили на севере Ямайки, возле залива Славы (la Bahнa de Santa Gloria), поселение Севилья-ла-Нуэва – неподалеку от того места, где Колумб потерпел кораблекрушение в 1503 году.

Донесения о покорении острова различаются. Лас Касас писал, что конкистадоры обращались с индейцами жестоко, основываясь на надуманных обвинениях, и немедленно отправляли их в свои имения работать на маниоковых плантациях, кукурузных и хлопковых полях, чтобы поставлять продукцию на другие острова{1091}. Овьедо, напротив, считал, что Эскивель вел себя во время своей миссии как «добрый рыцарь», поставив остров под испанский стяг не только силой, но и убеждением, без излишнего кровопролития{1092}.

В 1510-м король Фердинанд получил сообщение, что нецелесообразно разрешать испанцам с других островов захватывать индейцев Ямайки, поскольку, в отличие от Багам (Лукайские острова), этот остров не был «бесполезным» – он был относительно крупным и, следовательно, многообещающим в смысле сельского хозяйства{1093}.

Эскивель оставался на острове после его завоевания еще примерно три года, пока не лишился благосклонности как Короны, так и Диего Колона. Его сменили один за другим двое идальго, приятели Диего Колона, некие капитан Переа, а затем бургосец, капитан Камарго. Но продержался каждый из них недолго, поскольку богатый главный судебный пристав Санто-Доминго, Франсиско де Гара, имел другие замыслы. Честолюбивый и компетентный, он женился на тетке Диего Колона, Ане Муньис де Перестрело, сестре португальской супруги Колумба, Фелипе. Он, как Эскивель, вероятно, прибыл в Новый Свет в 1493-м во время второго путешествия Колумба. Он нашел золото и прославился тем, что построил один из первых частных каменных домов в Санто-Доминго. Теперь он вернулся в Испанию и убедил короля назначить его губернатором Ямайки.

Гара, который неудачно попытался основать поселение в Гуадалупе, был баском. Он основал еще два поселения на Ямайке – Мелилью и Ористан; позже он привез туда скот, свиней и лошадей, многие из которых разбежались и одичали. Петер Мартир, который вскоре будет поставлен аббатом Новой Севильи близ залива Святой Анны, описывал остров с чужих слов как сад Эдема{1094}.

Тем временем возвратившийся из Старого Света Хуан Понсе де Леон попытался захватить Гуадалупе. Это был крупнейший из Малых Антильских островов, и, конечно, название ему дал Колумб в 1493 году. Но тут Понсе де Леон столкнулся с серьезным препятствием. Петер Мартир писал:

«Когда [карибы] узрели испанские корабли, они спрятались в месте, откуда могли тайно следить за всеми перемещениями людей, которые высадились бы на берег. Понсе послал на берег женщин мыть рубахи и белье, а также нескольких пехотинцев на поиски пресной воды, поскольку он не видел земли с тех пор, как покинул Иерро на Канарах… Эти каннибалы (sic) внезапно напали на женщин и захватили их, разогнали мужчин, из которых спаслись только единицы. Понсе не осмелился напасть на карибов, опасаясь отравленных стрел, которыми эти дикие людоеды пользовались чрезвычайно искусно. Блистательный Понсе, который, будучи в безопасности, похвалялся, что изведет карибов под корень, был вынужден бросить своих портомоек и отступить перед островитянами…»{1095}

Среди этих конкистадоров был и ветеран, чернокожий португалец Хуан Гарридо, который уже бывал с Понсе де Леоном на Пуэрто-Рико и во Флориде, а также на Кубе{1096}. Женщины были скорее всего с Канарских островов.

Но не только Западные Индии привлекали внимание нового поколения конкистадоров-землепроходцев. Ведь была и tierra firme, та таинственная земля, материк, который, как все уже осознали, кроме Колумба, не был ни Индией, ни Азией. Потому Хуан де ла Коса вместе с Педро Ледесмой в качестве главного судебного пристава вышел в 1505 году с четырьмя каравеллами к северному побережью Южной Америки, где уже бывал прежде, – в 1499 году, с Охедой и Веспуччи. Это было четвертое плавание де ла Косы через Атлантику, поскольку еще до 1499 года он дважды ходил с Колумбом{1097}. Ледесма и Мартин де лос Рейес, оба севильцы, были финансистами.

Экспедиция остановилась, что было уже в порядке вещей, на Канарах, затем отправилась к Гуадалупе и стала на якорь у жемчужного острова Ла-Маргарита. Там испанцы, как всегда, преподнесли в подарок различным индейским касикам бусы и зеркала, а в ответ получили попугаев, кошениль, жемчуг и новую роскошь – картофель, чей потенциал был не сразу оценен. Они пошли к соседнему острову Кубагуа, а затем в залив Кумана, нашли мало жемчуга, зато много дерева бразил. Они захватили в рабство нескольких индейцев, а затем пошли к тому месту, которое позже стало называться Картахена-де-лас-Индиас, где во вместительном заливе встретили, к своему удивлению, флотилию из четырех кораблей под командованием Луиса Герры из Трианы. Его старший брат, торговец Кристобаль, только что был убит индейцами, и Луис жаждал вернуться домой. Их экспедиция вышла за год до того к Жемчужному Берегу. Ла Коса отдал ему две трети своего дерева бразил, чтобы тот отвез его в Испанию, а также перегрузил Луису Герре половину захваченных им рабов{1098}.

Ла Коса и Ледесма шли, покуда не достигли залива Ураба – нездорового места, по которому сейчас проходит граница между Колумбией и Панамой. Один услужливый индеец показал им город, недавно покинутый местным касиком, который оставил там в корзине несколько дисков из чистого золота и шесть золотых масок.

Вернувшись в Картахену, они обнаружили, что один из кораблей Луиса Герры, на котором капитаном был некто Монрой – несомненно, из побочной ветви этой необузданной эстремадурской семьи, – разбился. Луис Герра давно уже уплыл в Испанию. Ла Коса с друзьями пришли на помощь Монрою, но и у них вскоре начались неприятности, и собственный корабль ла Косы налетел на берег. Командир приказал вытащить на берег все, что можно было еще спасти. Так здесь возникло временное поселение для двух сотен кастильцев. Им пришлось добывать средства к существованию, но даже при этом они не забывали о поисках золота: как сказал Овьедо, «его нельзя есть, но оно приносит удовольствие и надежду на последующий отдых»{1099}.

Но, как бы то ни было, эти ранние невольные испанские поселенцы на будущем краю Колумбии страдали от жуткой нехватки продовольствия. Месяц тянулся за месяцем, а легче не становилось. В конце концов Хуан де ла Коса и Хуан Ледесма отправились на восток на двух бригантинах, взяв на борт все население колонии, а больные и страждущие шли на маленьких лодках под командованием Мартина де лос Рейес. Перед тем как покинуть залив Ураба, испанцы закопали свое тяжелое снаряжение – якоря, копья, несколько ломбард и арбалетов.

Ветра были неблагоприятны, продвижение шло медленно, моральный дух был низок, еды по-прежнему не хватало, смертность была высокой. Овьедо рассказывает, что трое испанцев поймали индейца, убили и съели его, за что ла Коса их выбранил, но наказывать не стал{1100}. Свежий ветер разбросал маленький флот. Одно маленькое суденышко унесло к Кубе, в то время как бригантины оказались у берегов Ямайки. Ла Коса отправил один из своих кораблей с больными под командованием капитана Хуана де Кеседо с лоцманом Андресом де Моралесом в Санто-Доминго, в то время как двадцать пять более-менее здоровых испанцев остались на Ямайке. Их спасли позже, хотя не без происшествий. Например, чтобы напугать индейцев, которые наседали на них, ла Коса согласился поджечь дом в туземном городке – но огонь раздуло ветром, и все поселение сгорело.

Глава 20 «Назовите эту новую землю Америга»

Поскольку Европа и Азия получили женские имена, не вижу причины, почему бы нам не назвать эту новую землю Америга или Америка – в честь мудрого человека, который ее открыл.

Картограф Манин Вальдзеемюллер, 1508 год

Чтобы обсудить, как получить наибольшую выгоду от этих земель, которые вдруг стали казаться бескрайними, в Бургосе в 1508 году было собрано заседание, предположительно у епископа. Присутствовали король, епископ Фонсека и несколько важных моряков-исследователей, включая Хуана де ла Косу, Хуана Диаса де Солис из Лепе (который некогда плавал на восток, будучи на португальской службе), Висенте Диаса Пинсона из Палоса, великого ветерана плаваний Колумба, и флорентийца, жившего в Севилье, Америго Веспуччи.

Веспуччи, после того как в последний раз был при испанском дворе в 1501 году, проделал долгое путешествие. Ибо он в 1502 году ходил в Бразилию, будучи на службе короля Мануэла Португальского. Будет правильно посвятить некоторое время обзору его жизни хотя бы потому, что его христианское имя настолько прославилось.

Семейство Веспуччи считалось одним из богатейших во Флоренции. У них было прекрасное поместье в Перетоле – эту деревушку сейчас снесли, чтобы построить международный аэропорт. Они сделали состояние на торговле шелком. Семейство Веспуччи имело палаццо во Флоренции, удобно расположенный в северо-западной части города, возле Порта-дель-Прато (позже известного как Порто-дела-Кана) в районе Санта-Лючия-де-Оньиссанти. Члены этого семейства занимали важные должности во Флоренции в течение нескольких поколений: например, еще один Америго в середине XV столетия был председателем Синьории, а его сын Настаджио (Анастасио) унаследовал его пост. В 1472 году Настаджио поручил молодому Доменико Гирландайо написать картину с изображением святой Елизаветы Португальской (историк искусства Вазари пишет, что это был его первый заказ). В центре картины изображена Мадонна Милосердия, Мизерикордия, а вокруг нее расположены портреты донаторов, членов семьи. Картина предназначалась для часовни Веспуччи, которая позже стала церковью Сан-Сальвадоре-д’Оньиссанти. Здесь мы можем увидеть брата Настаджио, священника Дорджо, «зерцало флорентийской набожности и неподкупности», собирателя книг, ученого и гуманиста; также там изображены сыновья Настаджио, включая Антонио, который пошел по стопам своих предков, став чиновником Синьории; нотариуса Джироламо; будущего торговца шерстью Бернадо.

И прямо на нас, словно он сам рисовал свой автопортрет, смотрит восемнадцатилетний Америго Веспуччи, названный в честь своего деда. Этот Америго учился под присмотром своего дяди Джорджо, который поочередно говорил с ним о Птолемее и Аристотеле; вероятно, он встречался с Тосканелли, флорентийским географом и торговцем, в числе корреспондентов которого числились король Португалии и Колумб.

Некоторых из Веспуччи уже привлекло к себе море (один из его кузенов, Бернардо, был капитаном флорентийской галеры, другой, Пьеро, был командиром флорентийского флота, сражавшегося с североафриканскими корсарами); еще один, Марко, был женат на прекрасной Симонетте, возлюбленной Джулиано Медичи и, вероятно, модели для боттичеллиевских «Рождения Венеры» и «Весны».

Юный Америго начал карьеру в Париже, став личным секретарем еще одного своего кузена, Гвидантонио Веспуччи, флорентийского посла в Париже, а позже в Риме и Милане. Затем Гвидантонио стал главным судебным исполнителем или гонфалоньером Флоренции. Но Америго начал работать на младшую ветвь семейства Медичи, которую в то время возглавляли молодой Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи и его брат Джованни. Он бывал по делам в разных частях Италии и несколько раз в Испании, прежде чем поселиться в Севилье осенью 1492 года, в то время, когда Колумб был в своем первом плавании{1101}.

В последующие годы Америго сотрудничал с Джуанотто Берарди, своим «особым другом» и приятелем Медичи с 1489 года. Согласно одному из биографов Америго, его амбиции подстегнула «попытка Колумба» (провальная, как он считал) найти западный путь в Индию. Отсюда его участие (о чем уже говорилось ранее) в экспедиции Алонсо Охеды с 1499 по 1500 год; отсюда его согласие на поручение пройти вдоль берега Южно-американского континента по приказу короля Португалии где-то с мая 1501 по лето 1502 года. Он прошел вдоль бразильского побережья от места, которое он назвал мыс Сан-Роки (где он побывал 16 августа) мимо Байи и Рио-де-Жанейро до реки Кананор (куда он добрался в январе 1502 года). Он счел, что это конечная западная точка, до которой по Тордесильясскому договору с Испанией могла доходить Португалия. Затем он направился на юг к Рио-де-ла-Плата в испанской зоне влияния.

Когда Веспуччи вернулся из Бразилии, он заявил, что земля, вдоль которой он шел, слишком далеко тянется на юг, чтобы быть Индией. Он писал Пьерфранческо из Лисабона: «Мы прибыли в новую страну, которую по многим причинам, перечисленным ниже, мы сочли континентом». Он был уверен, что обнаружил совершенно новую землю, а не просто восточный выступ Азии{1102}. Следовательно, Веспуччи мог утверждать, что обнаруженное Колумбом на самом деле является новым материком, который отгораживает путь в Азию с запада, – разве что в нем не будет найден проход.

Это потрясающее новое открытие впервые осознали в Лисабоне, и тамошний двор, картографы и купцы вскоре это учли. Так, прекрасная карта Портолано 1502 года показывает новый континент в виде двух раздельных территорий. Азия завершается другим океаном, который должен лежать между ней и Новым Светом. Также там показывается, что Куба, остров это или нет, определенно не является частью Азии.

Веспуччи вернулся в Севилью. Его друг, флорентийский торговец Пьетро Рондинелли, писал, что он «претерпел великие труды, но получил мало выгоды». Позже говорилось, что Веспуччи написал еще два письма: одно, «Mundus Novus», предположительно предназначалось его другу Лоренцо ди Пьерфранческо. Оно было опубликовано в 1504 году, и в нем описывалась деятельность Веспуччи в Новом Свете. В нем содержится смесь неточных и ложных утверждений, среди которых очень мало конкретно научных наблюдений. Также там содержатся вульгаризмы, не характерные для стиля Веспуччи. Оно было адресовано человеку, который, как точно знал Америго Веспуччи, в момент написания письма уже умер – и уже это должно настораживать. В конце концов, к тому времени Веспуччи был уже знаменит. Синьория Флоренции приказала, чтобы дом, в котором он родился, освещался в течение трех ночей, а семье Веспуччи было дозволено поставить на своем доме маяк. Письмо, приписываемое ему, наверняка хорошо продавалось бы. Действительно, «Mundus Novus» пользовалось популярностью.

Еще одно письмо было опубликовано через месяц, в сентябре 1504 года. Оно имело форму официального сообщения, адресованного Пьеро Содерини, новому гонфалоньеру Флоренции, и датировано 4 сентября 1504 года. Содерини был новым человеком, «слабым и робким, неподходящим для этого времени», к тому же он завидовал Медичи, с которыми был связан Веспуччи{1103}.

В своем предыдущем письме к Лоренцо Америго говорил о том, что совершил два путешествия в Новый Свет. Содерини он писал о четырех. Это новое письмо вскоре было опубликовано под названием «Quattuor Amerнci Vesputi navigations» («Четыре плавания Америго Веспуччи») – то есть в 1497–1498, 1499, 1501 и 1503 годах, – из них первое и последнее являлись выдумкой. Письмо от сентября 1504 года полно неточностей, нелогичностей, грамматических ошибок, и в нем есть некоторые слова, которые читаются как итальянские испанизмы. Также там имеются некоторые описания физиологического порядка, которые больше присущи английской желтой прессе XXI века, чем Ренессансу.

Автором этих текстов, скорее всего, был флорентийский наемный писака, Джованни Джокондо. Никто в это время не понял, что эти письма – подделка и что Веспуччи к ним отношения не имеет. Следующая подделка имеет необычную историю. Это письмо было разослано в начале 1505 года нескольким конкретным корреспондентам. Среди них, в частности, был Рене II, герцог Лотарингский, меценат, которого интересовала география. Этот герцог Рене был племянником знаменитого «доброго короля Рене» – номинального короля Сицилийского, который жил во Франции, в Анжу. Он, как и его племянник, интересовался географией, и действительно в его замке на стенах были нарисованы карты мира. Он особенно гордился латинским переводом книги географа Страбона, недавно законченным Гварино из Вероны{1104}.

Герцог Рене, в свою очередь, передал свой экземпляр последнего письма группе ученых людей, известных как Gymnase Vosgien в Сен-Дье, маленьком городе в Вогезах, в Эльзасе{1105}. Это был круг интеллектуалов, которые регулярно встречались, как бы сказали испанцы, в peсa[22]. Один из них, Готье (Вальтер) Люд, был секретарем герцога. Он владел печатным станком. Другой член группы, Мартин Вальдзеемюллер, уже решил напечатать новое издание птолемеевской «Космографии» (вместе с третьим участником, Маттеусом Рингманом, профессором латыни). Вальдзеемюллер, который трудился над этими идеями много лет, написал предисловие, Cosmographia Introductio, в которое вставил эти «Navigationes», переведя их с итальянского на латынь по канону Сен-Дье. В предисловии он писал:

«Сегодня эти части земли, Европа, Азия и Африка, исследованы полностью, и четвертая часть обнаружена Америго Веспуччи, как можно увидеть в прилагающихся картах. И поскольку Европа и Азия получили женские имена, не вижу причины, почему бы нам не назвать эту новую землю Америга или Америка – в честь мудрого человека, который ее открыл».

Названы ли были Азия и Европа в честь женщин – это еще вопрос. Азия, как говорят, означает «земля восходящего солнца» или «земля света», но, скорее всего, это название происходит от хеттского названия северо-запада Малой Азии – «Ассиува». В то же время, Европа – не только имя прекрасной дочери Агенора, тирского царя, к которой воспылал страстью Зевс; в понимании грека это было название Центральной Греции, потом греческой части континента и, наконец, всех земель за ней. Название «Африка», с другой стороны, предположительно происходит из финикийского или карфагенского названия местности, и от римской провинции, носившей это название.

Но Вальдзеемюллер считал, что все эти названия происходят от женских имен, и это заставило его избрать для Нового Света мужское имя. В его новой «Космографии» приводилась планисфера, которую он начертил сам, – рядом с ней был изображен Птолемей, смотрящий на восток, и Веспуччи, смотревший на запад: «Нам предложили написать нечто вроде предисловия к этой небольшой книге… которое мы написали как на глобусе, так и на карте – на глобусе, где требуется место, конечно, очень сжато, но более развернуто на карте мира». На этой карте (приведенной на первых страницах этой истории) новое полушарие за океаном впервые называлось «Америкой».

Это новое издание птолемеевской «Космографии» было напечатано Готье Людом 25 апреля 1507 году. Деревянные доски для гравюр карт были сделаны в пятидесяти милях, в Страсбурге и отпечатаны в Сен-Дье{1106}. В дальнейшем они очень повлияли на других картографов, особенно на Меркатора в 1540 году{1107}.

Вальдзеемюллер не намеревался преуменьшать достижений Колумба. Он сказал это в своем предисловии к Птолемею, и на этой большой карте действительно написал в разделе Карибов: «Эти острова были открыты Колумбом, адмиралом Генуи, по приказу короля Испании». В разделе, относившемся к Южной Америке, он написал: «Эти земли были открыты Колумбом, капитаном короля Кастилии, и Америкусом Веспутиусом, мужами великих способностей; хотя великая часть их скрыта ходом лет, солнцем и тропиками, тем не менее они простираются на девятнадцать градусов за тропик Единорога к Антарктическому полюсу».

На карте имели место некоторые потрясающие подробности: так, на вкладке представлена большая часть севера того, что мы ныне называем Америками, а также их юга. Южная Америка хорошо прорисована. Обе Америки, Южная и Северная, соединены – хотя на одной из более крупных карт (не на вкладке) они разделены гипотетическим проливом прямо там, где сейчас находится Панамский канал. Что еще интереснее – и на вкладке, и на карте имеется большой океан между Азией и Новым Светом, даже больше Атлантического. Это была поистине выдающаяся догадка, поскольку в 1507 году Тихий океан никто из европейцев еще не видел, не то что пересекал{1108}.

Петер Мартир вскоре написал о Южной Америке, что «этот континент простирается в море совершенно как Италия, но на человеческую ногу он очертаниями не похож, и в том различие. Более того, к чему нам сравнивать пигмея и гиганта? Эта часть континента, лежащего от своей восточной точки в направлении Атласа, исследованная испанцами, по меньшей части в восемь раз больше Италии, и ее западный берег еще не исследован»{1109}.

Фредерик Пол, биограф Веспуччи, указывает, что слово «Америка» настолько благозвучно и так удачно ложится в параллель со словами «Азия» и «Африка», что идея использовать именно это название сразу же понравилась{1110}. В1509-м оно возникло на одном глобусе, а потом это волшебное имя появилось и на остальных.

Ирония судьбы состоит в том, что письмо о четырех плаваниях, которым так гордился герцог Рене и которое произвело такое впечатление на мудрецов из Сен-Дье, скорее всего было подделкой. Первого якобы путешествия Веспуччи, относившегося к 1497 году, не было, и Колумб открыл материк Южная Америка во время третьего плавания в 1498 году. Вальдзеемюллер, похоже, понял это и в очередном издании Птолемея, осуществленного им в 1513 году, уделил больше доверия данным Колумба. Как бы то ни было, в 1538 году картограф Меркатор на своей первой карте мира, Orbis Imago, что имела форму сердечка, назвал христианским именем Америго еще и северный континент – Северную Америку{1111}.

То, что «Четыре плавания» – подделка, не упоминалось ни единым словом до 1879 года, и только в 1926 году профессор Альберто Маньяни из Милана в работе о Веспуччи показал, что и это письмо, «Mundus Novus» – фальшивка{1112}.

Веспуччи заслужил свое наследие, «Америку». В сентябре 1503 года, вернувшись из своего плавания вдоль берегов Бразилии, будучи на службе португальского короля, он заявил, что был в Новом Свете{1113}, который он назвал Novus Orbis, «как называли его в древности»{1114}. Он добавил, что однажды хотел бы вернуться туда, чтобы достичь востока через юг, используя южные ветра{1115}. Но ему это так и не удалось.

Королевские советники – Веспуччи, Хуан де ла Коса, Висенте Ианьес де Пинсон и Хуан Диас де Солис – собравшиеся в Бургосе в 1505 году, решили, во-первых, учредить в Каса-де-Контратасьон пост главного лоцмана (piloto mayor), верховного географа и картографа, который будет составлять схемы для экспедиций в Новый Свет. Этот пост в первую очередь должен был занять Веспуччи, который будет получать 75 000 мараведи в год – неплохая сумма в то время, хотя губернатор Овандо получал 360 000. Король надеялся, что Веспуччи передаст свои замечательные познания всем испанским лоцманам, которых будет обучать, а также попытается убедить их использовать свои астрономические методы определения долготы в море, а не полагаться на старый обычай счисления пути{1116}. Все хозяева кораблей, прежде чем получить денежный аванс на путешествие в Индии, должны были явиться к Веспуччи в Каса-де-Контратасьон с подробным объяснением: кто является собственником корабля и какова грузоподъемность судов, чтобы чиновники могли определить их ценность и количество груза, который можно безопасно поднять на борт.

8 августа король пожаловал Веспуччи патент, который определял его обязанности и давал ему полномочия, подчиняющие ему всех лоцманов. Формулировки были жесткими:

«Никто не должен осмеливаться водить суда или получать за это плату, кроме как лоцман; а также никто из хозяев не должен брать лоцманов на борт, пока они не будут проэкзаменованы вами, Америго Веспуччи, нашим главным лоцманом, и не получат удостоверения о сдаче экзамена и вашем одобрении. Мы приказываем, чтобы те, кто получает вышеуказанное удостоверение, считались лоцманами и принимались таковыми на борт всеми, кому сие удостоверение будет предъявлено, ибо мы довольны, что вы будете экзаменатором наших лоцманов. Чтобы невежды могли легче обучаться, мы велим вам обучать их в вашем доме в Севилье всему, что им надобно знать, и за ваш труд вы будете получать плату…

Далее, мы узнали, что существует множество карт, сделанных разными мастерами, на которых изображены земли и острова наших Индий, открытых недавно по нашему приказу, и поскольку эти карты могут привести к путанице, ибо они весьма отличны друг от друга, как в лоции, так и в очертаниях береговых линий, приказываем, чтобы была сделана генеральная карта (padrуn general); а дабы она была наиболее точной, мы приказываем нашим чиновникам из Каса-де-Контратасьон в Севилье собрать всех лучших лоцманов, каких только возможно сейчас сыскать в Испании, чтобы в вашем присутствии, Америго Веспуччи, наш главный лоцман, составить карту всех островов и земель Индий… и таковая карта будет храниться у вышеупомянутых чиновников и у вас, главного лоцмана, и ни один лоцман не должен ходить, руководствуясь никакой другой картой…

Далее, мы приказываем всем лоцманам… которые с нынешнего момента будут ходить в вышеуказанные земли наших Индий, как открытых, так и еще не открытых, когда они будут находить новые земли, острова, заливы, гавани или что еще, они должны отмечать их на вышеуказанной королевской карте, и по прибытии в Кастилию они будут отчитываться перед вами, главным лоцманом, и чиновниками Каса-де-Контратасьон, дабы все это могло быть верно нанесено на вышеуказанную королевскую карту… Никто из наших лоцманов впредь да не будет ходить без квадранта и астролябии и не зная правил работы с ними под угрозой быть объявленным некомпетентным для своей должности…»{1117}

Таким образом, piloto mayor должен был стать чем-то вроде наставника и создать школу для капитанов в своем доме в Севилье. К тому времени Веспуччи уже имел в Севилье репутацию не только великого путешественника, но и «весьма искусного» в составлении карт{1118}. Он выполнял свои новые функции в доме на Пласа-дель-Постиго-дель-Карбон, который он снял у епископа Фонсеки, и, похоже, более никуда не переезжал{1119}. Его племянник Хуан (Джованни) жил вместе с ним, как и его жена-севильянка Мария Сересо. Также при нем жили и его рабы, включая двоих чернокожих и одну уроженку Канарских островов, Исабель, которая, вероятно, родила Веспуччи двух незаконных сыновей{1120}. Как Колумб и Изабелла Католическая, после смерти в 1512 году он был похоронен в одеянии францисканского монаха.

Еще одно решение собрания в Бургосе в 1508 году было вызвано желанием найти проход между Америками, чтобы проложить настоящий западный путь к Островам Пряностей. С учетом того, что Веспуччи обследовал большую часть побережья Бразилии, а Ла Коса прошел вдоль северного побережья Южной Америки до Дарьена в то время, как Колумб прошел от Дарьена до Ислас-де-ла-Баия, имелись всего три вероятности: одна на крайнем юге, одна в центре, к северу от Ислас-де-ла-Баия, и одна на крайнем севере, где в интересах Англии действовал Кабот. 29 июня 1508 года Пинсон и Молис отчалили для поиска этого центрального пути неподалеку от того места, где Колумб повернул к югу в 1502 году после встречи с торговцами майя. Вероятно, они шли с двумя кораблями, «Сан-Бенито» и «Магдаленой». С ними шел Педро де Ледесма, лоцман, бывший с Колумбом в его ужасном четвертом плавании. В этом походе они почти наверняка высадились на Юкатане и, вероятно, некоторое время шли вдоль нынешнего побережья Мексики{1121}. Они снова вернулись в Испанию в конце августа 1509 года. Это путешествие имело гораздо большее значение, чем посчитали тогда.

Теперь, когда закончились все сложности, связанные со смертями королевы Изабеллы и короля Филиппа, и Диего Колон был восстановлен в своей должности на Эспаньоле, стало возможным полностью утвердить Алонсо де Охеду и Диего де Никуэсу в должности первых губернаторов новых провинций на континенте – Ураба и Верагуа. Ямайка должна была стать их базой. Диего Колон все равно был недоволен, поскольку считал, что использование этих титулов и Ямайки было нарушением его прав. Но его проигнорировали. В состав провинции Ураба войдет Картахена-де-Индиас, а Охеда построит две крепости. Верагуа будет включать восточную часть нынешней Панамы. Однако в Вальядолиде ни одна из провинций не была определена точно. Тем не менее, Охеда и Никуэса, как известно, были друзьями по крайней мере с того времени, когда они ходили с Колумбом в 1493 году. Казалось, их дружба предвещает успех этой, как считали в Кастилии, совместной экспедиции.

Охеда, сочетавший в себе энергичность, жестокость и честолюбие, в дальнейших инструкциях не нуждался. Надо уточнить, что Никуэса был дворянином из Баэсы. Некогда он состоял при дворе дяди короля, Энрике Энрикеса, адмирала Кастилии, и не будь открыта Америка, он оставался бы там всю жизнь. Он был одаренным и обаятельным человеком, хорошо управлялся с лошадьми, умело играл на старинной гитаре (виуэле), был богат и доброжелателен. Увы, он жаждал заполучить собственную колонию. Это оказалось его концом. Вернувшись в Испанию как прокурадор Санто-Доминго, он попросил у короля дать ему назначение в Верагуа. Фердинанд согласился{1122}.

Тем временем Охеда уже отплыл к северному побережью Южной Америки 18 декабря 1508 года. С ним шел ветеран Хуан де ла Коса и несколько молодых людей – таких, как находчивые братья Педро и Диего де Ордасы из Кастроверде-дель-Кампо близ Бенавенте. Они остановились на Канарах и Эспаньоле, где взяли на борт еще некоторое количество людей, включая Франсиско Писарро, незаконного сына отважного идальго из Эстремадуры, известного своими подвигами во время итальянских войн. Этот Писарро впервые ходил в Индии с Овандо.

Экспедиция бросила якорь в Турбако неподалеку от Картахены, где у местных индейцев сохранились недобрые воспоминания о жестоком визите Кристобаля Герры. Охеда подумал было войти в соседний залив Каламар, чтобы захватить какое-то количество индейцев в рабство и отправить на Эспаньолу в качестве оплаты своих долгов. Хуан де ла Коса, будучи главнокомандующим отряда, вспомнил о ядовитых стрелах, которые ему доводилось видеть раньше, и посоветовал отказаться от этого намерения. Но Охеда настоял на своем и внезапно напал на местных индейцев, захватив шестьдесят человек. Спасшиеся бежали в Турбако.

Энергичный кастилец преследовал беглецов до самого их поселения, но там вдруг обнаружил, что остался практически один. Большая часть его людей отстала позади в горах, и индейцы, перегруппировавшись, стали атаковать испанцев удивительно организованными волнами. Испанцы гибли один за другим. Охеда отчаянно сражался, но в конце концов пустился в бегство и спасся на одном из находившихся поблизости кораблей. Но Хуан де ла Коса – герой или злодей стольких путешествий в Новый Свет, был окружен в хижине и 28 февраля 1510 убит стрелами, а вместе с ним погибли еще около семидесяти его спутников. Ему было тогда шестьдесят лет{1123}.

Оставшиеся на кораблях в конце концов подошли на лодках, чтобы найти уцелевших. Они подобрали Охеду без сознания в мангровом болоте. Братья Диего и Педро де Ордас и Писарро также спаслись. Это сражение при Турбако стало первым серьезным поражением испанцев после Навидада в 1493 году.

К тому моменту Диего де Никуэса с двумя нао[23] и тремя бригантинами, а также несколькими сотнями свежих солдат, появился в виду берега. В каком-то смысле слова получив подкрепление, Охеда вернулся в бой и даже прорвался в Турбако, уничтожив поселение. Он сжег хижины и перерезал жителей, которых захватил в плен. Затем он отправился в залив Ураба, где организовал поселение, пока в зачаточном виде – Сан-Себастьян. Он отправил назад, в Санто-Доминго, корабль с грузом пленных индейцев, из которых часть были родом с острова Фуэрте, прямо рядом с берегом.

Никуэса, с другой стороны, двинулся к тому, что, как он надеялся, окажется Верагуа. Его старая дружба с Охедой, похоже, не пережила этого жеста дружелюбия с его стороны.

Условия жизни в заливе Ураба, в Сан-Себастьяне, этом первом подобии колонии на континенте, обескураживали. Припасы Охеды иссякли, индейцы преследовали его людей, используя отравленные стрелы, а болезни забирали свою обычную ужасную дань. К счастью испанцев, вскоре появился корабль с семьюдесятью беглецами от правосудия с Эспаньолы под командованием Бернардино де Талаверы. Они угнали корабль у генуэзского купца в Пунта-де-Тибурон. Но Охеде они весьма пригодились{1124}.

Колония вскоре исчерпала припасы, привезенные Талаверой, и Охеда решил вернуться в Санто-Доминго на украденном корабле примерно с половиной состава экспедиции. Что до оставшихся, то если помощь не придет в течение пятидесяти дней, уцелевшие под командой Франсиско Писарро, талантливого заместителя Охеды после смерти де ла Косы, пойдут туда, где смогут спастись.

Охеда вместе со своим новым напарником Талаверой сначала отправился на Кубу. Там, в будущем заливе Кочиос они были атакованы таино, чей местный касик, однако, впоследствии принял их хорошо. Педро де Ордас отплыл с Кубы на Ямайку за помощью, и новый губернатор, Хуан де Эскивель, прислал оттуда хорошо снаряженную каравеллу под командой своего первого помощника, де Нарваэса, который забрал Охеду и его спутников в Санто-Доминго. Однако Охеда так и не оправился от ран и умер в нищете в 1515 году, в самом конце жизни став францисканским монахом.

Охеда пересекал Атлантику около семи раз и исследовал большую часть северного побережья Южной Америки. Его небрежная жестокость заслоняет для нас его значительные достижения. Лас Касас был суров к нему: «Не родись он, мир ничего не потерял бы»{1125}. Однако Охеда был неукротим и имеет все права на то, чтобы называться первым чистым искателем приключений в Новом Свете.

Тем временем Диего де Никуэса отправился к тому месту, которое Колумб назвал Верагуа, и к предполагаемым золотым россыпям; после некоторых испытаний его отряд высадился примерно в четырех милях к западу от залива Ураба, в Лас-Мисас – такое название было дано поселению потому, что здесь отслужили первую мессу на континенте Нового Света. Здесь Никуэса разделил свою экспедицию на две части – это никогда не считалось разумным шагом. Никуэса оставил основную часть своих людей и большую часть кораблей под командой своего кузена Куэто, еще одного идальго из Баэсы. Сам он, с единственной каравеллой и бригантиной под командованием некоего баска, Лопе де Олано, участвовавшего в мятеже Рольдана против Колумба в конце 1495 года, отправился на север с девятнадцатью спутниками в поисках «Верагуа». Шли они, как оказалось, наугад, хотя с Никуэсой был один из лоцманов, Педро де Умбрия, который ходил с Колумбом во время четвертого путешествия по тем же самым водам.

Прошли два месяца, в течение которых Куэто и его люди в Лас-Мисас ничего не слышал о Никуэсе. Они послали поисковый отряд, который обнаружил послание от Никуэсы, оставленное на дереве, где Никуэса сообщал, что с ним все в порядке. Потом отряд наткнулся на Лопе де Олано, который рассказал, что капитан ушел в одиночку на каноэ после горячего спора с одним из лоцманов по поводу местонахождения Верагуа. И если он не говорит сущую правду, добавил лоцман, то пусть ему снесут голову.

Тогда Куэто и Олано сами направились на север в поисках уже не Верагуа, а Никуэсы, и по дороге нашли на реке поселение, которое Колумб в свое время назвал Белем. К тому времени пришли новости о Никуэсе от его друга, Диего Риберы, который оставил его на острове, названном Эль-Эскудо, в нескольких милях от берега. За ним послали бригантину, и Олано теперь вообразил себя у власти и арестовал Никуэсу, когда тот прибыл в лохмотьях, голодный и больной. Но Гонсало де лос Рейес, капитан, человек милосердный, забрал его до выздоровления на вершину холма, возвышавшегося над местностью, которая потом стала известна как Номбре-де-Диос. Все эти путешествия, конечно, были для европейцев совершенно в новинку.

Теперь же вспомним, что Алонсо де Охеда дал оставшимся поселенцам колонии Сан-Себастьян-де-Ураба пятьдесят дней на ожидание после его отплытия на Эспаньолу{1126}. Командиром после себя он оставил сурового эстремадурца Франсиско Писарро, который задержался там дольше назначенного срока, – а потом, в сентябре 1510 года, отплыл в Санто-Доминго. Но в заливе Каламар, неподалеку от будущей Картахены-де-Индиас, он случайно встретился с кораблем, на борту которого находился географ Мартин Фернандес де Энкисо, бывший в составе первоначальной экспедиции Охеды. Они с Писарро вернулись в Сан-Себастьян, но увидели, что поселение вырезано индейцами. По предложению Васко Нуньеса де Бальбоа, хитроумного конкистадора из Хереса-де-лос-Кабальерос, который тайком проник на корабль Энкисо в Санто-Доминго, чтобы сбежать от кредиторов{1127}, они пошли в Дарьен, который Бальбоа знал, побывав там в 1501 году с Родриго де Бастидасом. Несмотря на сопротивление индейцев сину, эти трое конкистадоров, Писарро, Нуньес де Бальбоа и Фернандес де Энкисо, основали там город Нуэстра-Сеньора-де-ла-Антигуа – в заливе Ураба, в устье реки Атрато, на территории будущей Колумбии{1128}.

Основание этого нового поселения было ошибкой. Мартир на основе позднейших разговоров с теми, кто побывал там, писал:

«Место выбрано плохо, оно куда более нездоровое и тлетворное, чем Сардиния. Все колонисты бледны, словно страдают желтухой. И это не вина одного климата, ибо во множестве других мест, расположенных на той же широте, климат здоровый и приятный. Чистые ключи бьют из земли, и быстрые реки текут в незаболоченных берегах. Местные жители, однако, строят поселения не в долинах, а на холмах. Колония на берегах Дарьена стоит в глубокой долине, окруженной высокими холмами, причем расположена она так, что прямые лучи солнца бьют туда в полдень и отражаются от гор со всех сторон, когда солнце садится, отчего это место становится невыносимым. Солнечные лучи особенно жестоки, когда отражаются. Нездоровость этого места еще более усиливается зловонием болот, окружающих его. Честно говоря, весь город стоит на болоте. Когда рабы сбрызгивают полы в домах водой, отовсюду лезут жабы. Тут даже хорошей гавани нет… поскольку от залива город отстоит на три лиги и ведущая туда дорога трудна…»{1129}

И все же это была испанская колония в далеком неведомом краю. Какая отвага, какая решимость требовались, чтобы основать такое поселение!

Как только оно было отстроено как следует, оттуда отправились несколько экспедиций в поисках Диего де Никуэсы в Номбре-де-Диос – под командованием Родриго Энрикеса де Кольменареса, которого сопровождали Диего дель Корраль и Диего Альбитес. Они нашли его «в самим жалком состоянии, исхудавшего как скелет, в лохмотьях». Они обнялись, и Никуэса вернулся с ними в Ураба. Прибыв туда, воспрянув духом, подбадриваемый Кольменаресом и прочими, Никуэса пожелал восстановить свои полномочия. Новое поселение, настаивал он, было областью его власти. Он пожелал конфисковать товары Бальбоа и его друзей. Но Бальбоа повел себя очень умно. Он убедил Никуэсу спать в его комнате, и спустя три недели Никуэса был отправлен на борт одной из собственных его бригантин с приказом снова отплыть в Верагуа. Он в ярости отправился в путь 2 марта 1511 года – но на восток, а не на север, и больше никто никогда его не видел. Вероятно, он был убит индейцами в Картахене, где он высадился в поисках пресной воды. Двое из его людей, послушник Херонимо де Агилар из Экихи близ Кордовы и Хуан Герреро из Лепе близ Уэльвы, пропали в море на лодке, разбившись у побережья Юкатана. Оба остались в живых и сыграли важную роль в экспедиции Кортеса в Мексику{1130}.

Лопе де Олано, который тоже оспаривал полномочия Бальбоа, был наказан по-другому. Его заставили молоть кукурузу по-индейски на улицах Дарьена. Что до Фернандеса де Энкисо, то Бальбоа его просто изгнал. Они никогда не были друзьями, поскольку тот в свое время, когда Бальбоа был обнаружен на его судне, пришедшем из Санто-Доминго, угрожал высадить его на необитаемом острове. Таким образом, Бальбоа на время обрел душевное спокойствие – но одновременно приобрел врага в лице могущественного человека, способного устроить ему неприятности. Как бы то ни было, сейчас он узурпировал власть в колониях. Его правой рукой стал Франсиско Писарро{1131}.

Бальбоа послал двоих своих сторонников, Вальдивию и Мартина де Самудио, объяснить свое поведение Диего Колону, и 23 декабря 1510 года получил подтверждение своих полномочий от короля. Самудио отправился в Испанию, но Вальдивия вернулся в Дарьен. Его корабль разбился, а он сам и несколько его спутников были захвачены в плен индейцами майя на Юкатане{1132}.

Бальбоа был первым каудильо в Америках – в том смысле, что он сам выдвинул себя в лидеры благодаря упорству и силе характера. Он проводил довольно дружественную политику относительно туземцев, которая в целом неплохо работала (не без исключений, например, таких случаев, когда касик Пакра был растерзан собаками). Индейские вожди в Ураба были похожи на вождей Эспаньолы тем, что по ним сразу было видно, кто касик. Но во многом другом эти индейцы были более развиты – они делали пальмовое и ананасовое вино, варили пиво из кукурузы и украшались блестящим золотом. Дома их вождей были прямоугольными, часто изящно располагались среди деревьев, их золотые украшения (порой накопленные поколениями) были зачастую замысловаты. Как все развитые народы, они держали рабов. У них не было горькой юкки Карибских островов и, следовательно, не было хлеба из маниоки. Но в Мексике были свои массовые продукты – кукуруза, сладкий картофель и сладкая юкка. Они также разводили на пищу индеек и собак.

Бальбоа угрожал им. Они предоставляли ему и его трем сотням людей пищу и девушек. Он много путешествовал, как правило, вместе с Кольменаресом, и обнаружил золото в предгорьях Анд, положив начало мифу об Эльдорадо. Однажды касики задумали перебить испанцев, но сестра одного из них, любовница Бальбоа, предала своих родичей{1133}.

Бальбоа также имел столкновение со старшим сыном касика по имени Комогре, которого поразило, как высоко ценят конкистадоры золото. Он спросил:

«Что же это, христиане, как возможно, чтобы вы ставили такую высокую цену на столь малое количество золота? Что вы так разрушаете красоту этих ожерелий, превращая их в слитки? Если ваша жажда золота такова, что из-за этого вы уничтожаете мирный народ и приносите несчастья и беды, если вы покинули свою страну в поисках золота, то я покажу вам место, где вы сможете удовлетворить жажду, что вас так терзает. Но для этого похода вам понадобится много людей, ибо вам придется покорить могучих правителей, которые будут защищать свою страну до последней капли крови. И особенно яростно будет вам сопротивляться царь Туманама. По ту сторону гор есть другое море, которое вы никогда не преодолеете на ваших утлых кораблях. Там люди ходят нагими и живут, как мы, но у них есть и паруса, и весла…весь южный склон гор очень богат золотыми россыпями».

Царь Туманама даже ест на золоте, сказал юный индеец. Там золото ценится не выше, чем в Европе железо, беззаботно продолжал он. Юный Комогре предложил стать их проводником. Он сказал: «Собери тысячу воинов, хорошо вооруженных, чтобы с ними и при помощи людей моего отца… мы сможем сокрушить могущество наших [и ваших] врагов… Так вы получите золото, которого желаете». «Наши люди исходили слюной от жажды золота…» – говорил один из моряков, с которым беседовал Петер Мартир{1134}. Конечно, многое в этом рассказе следует отнести на долю воображения.

Около 1512 года вся область Карибского залива будет находиться под властью пятерых человек: Диего Колона на Эспаньоле, Хуана Понсе де Леона на Пуэрто-Рико, Диего Веласкеса на Кубе (см. главу 23), Хуана Эскивеля на Ямайке и Васко Нуньеса де Бальбоа в Дарьене – итальянца, рожденного от матери-португалки, двух севильцев, уроженца Старой Кастилии и эстремадурца. Диего Колон был уверен, что формально имеет верховную власть над остальными, но они не слишком соблюдали субординацию.

Экспедиция в нынешнюю Флориду состоялась в 1513 году: испанцы называли это место Бимини. Тамошние туземцы были суровее, чем карибские таино, – у них, в отличие от карибских и мексиканских индейцев, были отравленные стрелы. Они были охотниками, но также выращивали кукурузу. Они могли быть таинственными гуанахатебеями Кубы, с которой имели контакт{1135}.

Опытный искатель приключений Хуан Понсе де Леон стал командиром испанской экспедиции{1136}. Возможно, это была компенсация за то, что его сняли с поста губернатора Пуэрто-Рико. Он взял с собой три корабля – во-первых, «Сантьяго» под командованием Диего Бермудеса, брата того самого Хуана Бермудеса, который открыл Бермудские острова. Лоцманом шел Антонио Аламинос – выдающийся моряк, который ходил еще с Колумбом, а позже станет лоцманом при завоевании Мексики{1137}. Второй корабль назывался «Санта-Мария де Консоласьон», ее капитаном был Хуан Боно де Кехо, баск из Сан-Себастьяна. Он тоже сделает долгую морскую карьеру в Карибском море, которая закончится участием во второй фазе завоевания Мексики. Третьим кораблем была бригантина «Сан-Кристобаль».

На борту «Сантьяго» находились две женщины, в каком качестве – непонятно. Среди других путешественников был и Хуан Гарридо, чернокожий португалец-вольноотпущенник, который побывал с Понсе де Леоном в Пуэрто-Рико и Гуадалупе и сражался на Кубе. Позже он отправится в плавание вместе с Кортесом и станет первым европейцем, который посеет в Новом Свете пшеницу{1138}. Понсе де Леон также взял с собой сына, Хуана Гонсалеса Понсе де Леона, который служил своему отцу переводчиком при завоевании Пуэрто-Рико.

Экспедиция Понсе де Леона вышла из Пуэрто-Рико в марте 1513 года и высадилась во Флориде неподалеку от нынешнего Палм-Бич на первый день Пасхи, 27 марта. Корабли прошли на юг мимо мест, где сейчас расположены знаменитые морские курорты мыса Канаверал, Дейтона-Бич и Майями, а затем свернул на север в Мексиканский залив. Как говорит нам Петер Мартир, Понсе де Леон в первую очередь искал «источник молодости», обладавший чудесной силой возвращать старому человеку его угасающие способности{1139}. Это чудо упоминалось в работе сэра Джона Мандевилля, мифического путешественника XIV века. Об этом же рассказывалось в «Пальмерине Оливском» – романе, появившемся в 1511 году, – где он, как говорилось, находился на волшебной горе Артифарии, принадлежавшей королю Англии Пальмерину.

Но Понсе де Леон не нашел ни источника, ни золота. А нашел он Гольфстрим, и открытие это оказалось не менее важно, чем открытие Флориды{1140}. По пути назад на Пуэрто-Рико он остановился на Юкатане{1141} (предположительно, возле нынешнего Прогресо в Мериде), в то время как лоцман Аламинос вернулся назад через Багамы (Лукаяны).

Однако Понсе де Леон, похоже, не особо исследовал Юкатан. Он достиг Пуэрто-Рико 10 октября 1513 года, завершив плавание, которое оказалось куда более важным, чем сообщал его руководитель, не нашедший своего источника молодости. Он назвал «остров», который обнаружил, в честь дня своего открытия – первого дня Пасхи, дня весеннего праздника – La Pascual Florida. Затем, в 1514 году, Понсе де Леон вернулся в Испанию, чтобы получить желанный титул аделантадо.

Книга четвертая Диего Колон

Глава 21 «Глас вопиющего в пустыне»

«Я… глас Христов, вопиющий в пустыне этого острова, чистейший глас, который вам только доводилось слышать, самый пронзительный, самый суровый и внушающий благоговение и страшный, какой вы только чаяли услышать…»

Рождественская проповедь фрая Антонио де Монтесиноса, Санто-Доминго, 1511 год

Диего Колон, старший, законный сын адмирала, прибыл в Санто-Доминго из Испании 9 июля 1509 года после спокойного путешествия на «Ке Диос Сальве» с большим штатом челяди и домочадцев{1142}, среди которых была Мария де Толедо, его великосветская дама-супруга, племянница герцога Альбы. Мария привезла с собой множество высокородных девиц, которым предстояло стать фрейлинами, достойными супруги вице-короля{1143}.

К тому времени Диего исполнилось тридцать лет. Как все испанские губернаторы, он приехал к месту службы со своими друзьями, помимо своего младшего брата Фернандо и дядьев – некогда печально известного Бартоломео (который стал главным судебным приставом, то есть алькальдом) и Диего, не говоря уже о двоюродных братьях, таких как Хуан Антонио и Андреа Коломбо. Администрации Овандо повезло, что возвращение этих старших членов семейства Колумба не привело к мятежу на острове.

Диего привез с собой опытного мирового судью, Маркоса де Агилара из Экихи, которого он поставил главным судьей острова. С ним прислали свои товары важные кастильские торговцы – например Алонсо де Небреда, успешный торговец из Бургоса, состоявший в кровном родстве с купцами-конверсо этого города. Среди прочих спутников Диего Колона был Гарсия де Лерма, предприниматель из Бургоса, который считается первым капиталистом Карибов{1144}.

Диего был придворным, но не мореходом. Всю жизнь он провел при дворе инфанта Хуана или королевы, а потом короля. Отец очень любил его, как правило, заканчивая свои письма к нему словами: «Твой отец, который любит тебя больше, чем себя».

Колумб строил большие планы для Диего. Можно вспомнить, что в 1493 году он просил для него кардинальства. Затем он надеялся, что Диего женится на Менсии, дочери герцога Медина Сидония, который обладал такой мощью на Гибралтаре. Но король отказал ему. В конце концов, он сыграл более удачную партию, женившись в 1508 году на Марии де Толедо. Лас Касас писал о Диего Колоне, что «он был, скорее, наследником страданий, трудов и неудач своего отца, чем положения, почестей и привилегий, добытых этими усилиями»{1145}. Это было так. Диего считался наследным адмиралом – но ничего не говорилось о его титуле вице-короля. Имелись и другие привилегии, дарованные его отцу, включенные в знаменитый контракт Санта-Фе от 1492 года, которых не было в титуле Диего от 1509 года. Потому он начал тяжбу против Короны – забавное приложение к его отправке на новое место службы.

С собой он вез тщательно разработанные инструкции{1146}. Во-первых, ему было сказано, что во всех отношениях с церковью желательно полагаться на казначея, Мигеля де Пасамонте. Во втором пункте благосклонно говорилось об Овандо: «Меня известили, что фрай Николас весьма достойно ведет себя». Диего Колона просили получить от своего предшественника Овандо меморандум о том, как он осуществлял руководство островом{1147}. Затем новому губернатору предписывалось присматривать за госпиталями, которые были основаны в Буэнавентура-де-ла-Консепсьон.

Король добавлял, что его главным желанием является обращение индейцев Эспаньолы в христианство, и чтобы ради этого в каждом городе был бы клирик, не обязательно священник, дом которого находился бы рядом с церковью. Губернатор также должен был сказать индейским касикам, что он хочет, дабы с ними «обращались хорошо, а не грабили». Они, в свою очередь, должны были обещать хорошо обращаться со своими собственными индейцами. Индейцы не должны были иметь никаких праздников, кроме «тех, которые празднует другой народ наших королевств», то есть в испанском стиле. Все – и испанцы, и индейцы – должны были жить в городах. Индейцев, ставших бродягами, следовало заставить работать, а те, которые наследовали имущество, не должны были продавать его за бесценок. Никто не должен продавать или давать оружие индейцам.

Губернатор вместе с казначеем Пасамонте должны были обеспечить максимально возможную добычу золота. Золото плавилось группами из десяти человек, или же сколько будет сочтено правильным, под контролем доверенного лица. Диего Колон должен был пересчитать индейцев на острове и провести перепись населения – если, однако, этого уже не сделал Хиль Гонсалес Давила, придворный, который был назначен счетоводом. Следовало следить за падением и ростом населения. Губернатор должен был позаботиться, чтобы никто не был праздным, «ибо праздность опасна».

Фердинанд надеялся, что треть мужского населения Эспаньолы можно будет направить на поиски золота в песчаных руслах рек или в скалах.

Диего Колон должен был озаботиться, чтобы ни один чужеземец не обосновался в Индиях. Ни мавры, ни евреи, ни еретики, никто из осужденных инквизицией (reconciliados), ни новообращенные не должны были туда попасть. Исключение делалось для черных рабов или других, рожденных в христианстве, – они могли туда попасть, если для них было получено дозволение. Потомкам всех, кого осудила инквизиция, также запрещалось ехать туда. Две крепости, строительство которых было одобрено во времена Овандо, но не построенные, должны были быть закончены – одна в Консепсьон, вторая в Сантьяго. Никто не доложен исследовать остров без королевского разрешения. Губернатор должен был писать частые и подробные отчеты «обо всем, что происходит»{1148}.

Как часто бывает в таких случаях, королевские инструкции скорее показывали, чего хочет Корона от Эспаньолы, чем указывали на то, чего должен добиться Диего Колон. Из них видно, что Корона предполагала, что основная власть будет находиться в руках казначея Пасамонте, а губернатор будет номинальной фигурой{1149}. Возможно, в Испании считали, что ему хватит счастливого пребывания в новом каменном доме, построенном для Овандо, и чтения – ибо он и его друзья отплыли с множеством книг на борту: даже новый аптекарь взял пять книг по медицине. Кристобаль де Сотомайор взял девять книг, восемь из которых были обложены золотом, карту мира и стопку непереплетенных книг. Позже он передал Фернандо Колону две рукописи – явный знак дружбы. Законники также взяли свои книги: Альваро де Сандоваль имел с собой «Семь партид», правовой кодекс короля Альфонсо X, а Маркос де Агилар вез три ящика книг{1150}. Среди них, вероятно, были один или два экземпляра романа «Амадис Галльский» издания 1508 года.

Продолжая традицию катастроф, с которыми сталкивались большинство прежних правителей Эспаньолы, почти все корабли Диего Колона были разбиты штормом в бухте Санто-Доминго вскоре после прибытия. В результате колония не могла сообщаться с madre patria (родиной-матерью) до октября. Диего не особенно тревожился, поскольку он был намерен контролировать все перемещения соотечественников в Карибском регионе. Ни одна экспедиция не могла отправиться с острова, пока Диего Колон не давал на это своего разрешения и не одобрял ее лидера – по крайней мере пока он сам вел тяжбу относительно судьбы Нового Света, который считал своим наследством.

Несмотря на чрезмерное вмешательство казначея Пасамонте, Диего Колон приступил к подготовке собственных решений проблем острова. Его советниками были три францисканца: фрай Алонсо де Эспиналь, который прибыл на Эспаньолу вместе с Овандо и сумел добиться, чтобы его собственный орден смог получить земли в Новом Свете, невзирая на обет бедности. Вторым был фрай Педро де Мелгарехо, севилец, который позже примет участие во второй части экспедиции Кортеса в Мексику; третьим был эстремадурец фрай Педро Мехия.

Вместе с этими людьми Диего Колон приступил к новому переделу земель острова. Он действовал, не опасаясь, что туземные вожди сорвут его планы, поскольку их больше не было. Но сокращение туземного населения само по себе стало тревожным знаком. Предполагалось, что губернатор раздаст по сто индейцев чиновникам и комендантам крепостей, названным Короной. Любой кабальеро (рыцарь), который привез в Индии жену, должен был получить восемьдесят индейцев, а любой пеший солдат, который привез свою жену, получал шестьдесят. Простые испанцы-работники, которые также приезжали с женами, должны были получить по тридцать индейцев.

Историк XVIII века, Муньос, который изучал архивы по этому вопросу, заявил, что это reparto коснулось 33 528 таино. Но подробные детали, судя по всему, утрачены. Потому мы не можем узнать, насколько численность индейского населения упала по сравнению с 1492 годом, а также сколько всего было индейских рабов. Все подсчеты численности населения (предполагая его катастрофическое сокращение) некорректны, поскольку делались заинтересованными сторонами. Наверняка число индейцев было ниже, чем к моменту первого контакта с европейцами. Но в 1509 году это не вызывало особой тревоги – это позволяет предположить, что численность населения была не намного меньше, чем прежде. Будь ее падение таким, как писал Бартоломе де Лас Касас или Калифорнийская историческая школа XX столетия (Лесли Б. Симпсон, Вудро В. Бора, Шерберн Ф. Кук), уже поднялась бы тревога, если не паника{1151}. Напротив, согласно указу от 1510 года, вместо сотни индейцев, выделяемых по reparto чиновникам и комендантам крепостей, теперь выделяли двести{1152}. Король дал согласие на ввоз, по необходимости, рабов с соседних островов.

Рабство в смысле, близком к европейскому, было хорошо известно в Америке еще до прибытия европейцев – правда, не среди таино. Это было одно из многочисленных удобных для конкистадоров сходств двух миров. В обеих основных устойчивых монархиях, Мексике и империи инков, имелось достаточно много рабов{1153}. Карибы также использовали таино и прочих пленников в качестве рабов.

Десяток колонистов Эспаньолы в августе 1509 года получили позволение строить каравеллы для захвата рабов на соседних островах{1154}. В том же месяце губернатор одобрил предложение группы торговцев поставлять индейцев с Багамских островов или с континента по сниженным ценам. Если пленники шли в услужение добровольно, их называли naborнas (слугами по договору); если они сопротивлялись, их считали рабами{1155}. Но в отличие от набориас Эспаньолы, эти уроженцы Багам (лукаяны) не имели собственной земли для возделывания. Таким образом, между ними и собственно рабами разница была небольшая.

Главой заинтересованных в этой авантюре был казначей Мигель де Пасамонте{1156}. Он был чиновником, но ни он, и ни кто другой из его современников государственных служащих не считал, что служба должна мешать коммерции. В этом отношении его поддерживал счетовод Хиль Гонсалес Давила. Как было сказано позже на судебном разбирательстве в отношении протеже епископа Фонсеки в Санто-Доминго, Кристобаля де Тапиа, «имущество этой земли не имеет отношения к индейцам»{1157}.

Король тоже был в этом заинтересован. В начале 1510 года он писал Диего Колону:

«Я видел письмо, которое вы прислали с вашим братом Фернандо… Ныне я отвечаю на ваши тревоги касательно золотых копей. И поскольку Господь дает его [золото], и мне оно нужно для войны в Африке [с берберскими пиратами], нельзя снижать добычу. И поскольку индейцы слишком хилы для дробления камня, прошу вас направить в шахты [черных] рабов, которых я вам посылаю еще пятьдесят через чиновников Севильи»{1158}.

10 февраля 1510 года король, находившийся тогда в городке Гвадаррама, разрешил послать в Новый Свет еще двести африканских рабов. Большинство из них первоначально были привезены в Лисабон или Севилью португальцами из Гвинейского залива или с Островов Зеленого Мыса. Некоторые были неграми, другие – берберами. Некоторые из них, или даже их отцы, долго пробыли в Европе. Однако две сотни было значительным количеством, и это решение короля, даже больше чем акт 1507 года, который мы упоминали выше, стало важной вехой в истории африканской работорговли с Америками.

На этой стадии никого не волновало положение этих африканцев, которые как рабы ценились везде. Около 150 человек, купленных в Португалии генуэзскими купцами из семейства Сальваго, Балианом и Антонио, похоже, были в 1510-м отправлены на Эспаньолу на принадлежащих королю судах{1159}.

Король заметил, что с каждым годом импорт золота с Эспаньолы вроде бы увеличивается. Золота в общей сложности на 445 000 песо было доставлено за три года, с 1503-го по 1505-й, из него на 116 000 песо было напрямую добыто в королевских копях. Между 1506-м и 1510-м эта цифра выросла почти до миллиона, из которых Короне пошло более 250 000 песо{1160}. Именно эта сторона Индий интересовала Фердинанда: до сих пор трудно понять, привлекало ли его что-нибудь еще.

Для учета золота командор Очоа де Исасага, новый уполномоченный Каса де Контратасьон, сменивший генуэзца Франсиско Пиньело (он умер в 1509 году), предложил ввести некоторые изменения в организации этого севильского учреждения. Находясь в Монсоне, где проводил март королевский двор, Исасага предложил свои усовершенствования. Эти 36 указов (одобренных королем, Фонсекой и Кончильосом 15 июня 1510 года) были важными, но индейцев они не затрагивали. В них указывалось, что все транзакции должны заноситься в единую книгу. Там будут вестись записи для подсчета всех денег, как доходов, так и расходов, а в другой книге будут регистрироваться все виды объектов. Дела будут вестись дважды в день, с 10 до 11 утра и с 5 до 6 вечера. Летом утренние часы будут с 9 до 10 утра.

Каса де Контратасьон также занималась управлением имуществом тех, кто скончался в Индиях. Оно должно было храниться в сундуках с тремя замками, как и все золото. Хотя никому из осужденных по религиозным или другим делам не позволялось отправляться в Индии, все остальные жители Кастилии и Арагона могли туда отправиться, если им хотелось, зарегистрировавшись в Каса де Контратасьон{1161}. Каждое крупное судно впредь будет иметь на борту нотариуса. В Каса должен был быть умный управляющий, казначей, счетовод и, опять же, нотариус. Любой, кто хотел отправиться в Индии в первую очередь должен был предоставить свое судно для инспекции{1162}. Такие поправки давали Короне многие выгоды, включая обложение налогом тех, кто отправлялся в Новый Свет. В следующем году были добавлены очередные усовершенствования, когда указом Каса де Контратасьон получила право гражданской и уголовной юрисдикции, а также время, необходимое для разбирательства со всеми делами, связанными с торговлей с Санто-Доминго. Однако арестованные Каса должны были содержаться в городской тюрьме в Севилье.

В долговременной перспективе куда важнее этих бюрократических поправок было отправление в Санто-Доминго в августе 1510 года шестерых доминиканцев, как результат указа короля Фердинанда, подписанного в предыдущем ноябре. Все эти монахи были из реформированной части ордена, из «провинции святого Гавриила эстремадурского»{1163}. Идея прислать доминиканцев в Индии принадлежала фраю Доминго де Мендоса, образованному, благочестивому проповеднику, который умел осуществлять на практике хорошие идеи{1164}.

Поначалу эти доминиканцы не казались соперниками францисканцам, которые к тому времени хорошо угнездились на острове Эспаньола. Но не пройдет и нескольких месяцев, как они будут представлять угрозу всему традиционному ордену. Эти монахи стали великими реформаторами ранних дней испанского правления. Их великолепные монастыри, построенные в течение следующего поколения в Новом Свете, стали достопримечательностями не менее важными, чем города.

Доминиканцы не сразу приступили к делу, и 1510 и 1511 годы прошли без особых событий. Тяжба Диего Колона за наследство была решена Советом королевства в Севилье 5 мая 1511 года, наследные права нового адмирала были признаны не над всей территорией к западу от линии, определенной Тордесильясским договором, как он требовал, но, как минимум, над островом Эспаньола и другими землями, открытыми его отцом, – немалым архипелагом{1165}.

Диего надеялся на другое решение, поскольку принятое означало, что он всего лишь губернатор, а титул вице-короля ему не вернули{1166}; но все равно этого было достаточно, чтобы снова начать исследования, и потому его друг Хуан де Аграмонте был направлен на северо-запад континента – в Панаму и дальше{1167}.

Первая audiencia или первый верховный суд в Новом Свете также был организован на Эспаньоле в 1511 году. Поскольку располагался он в Санто-Доминго, этот город в течение нескольких поколений оставался фактически столицей Испанской империи в Новом Свете.

Судьями были назначены Лукас Васкес де Айон (он приезжал как представитель в Санто-Доминго для суда над Мальдонадо и даже вел кое-какие дела на острове), Хуан Ортис де Матьенсо и Марсело де Вильялобос. Из них Васкес де Айон происходил из семьи конверсо из Толедо, где его отец был советником. Ортис де Матьенсо приходился племянником казначею Каса де Контратасьон, Санчо де Матьенсо, которому и был обязан этим назначением. Вильялобос был севильцем, женатым на Исабель де Манрике, родственнице герцога Нахэра.

Все эти судьи считали, что их назначение позволяет им вести торговые дела на острове, особенно Васкес де Айон. Они также ожидали получить важную часть в управлении колонией. Испанские аудиенсиас были более беспристрастными. Диего Колон тоже протестовал, хотя не относительно коммерции. Он не думал, что кто-то будет оспаривать у него губернаторскую власть. Если эти судьи остаются здесь, то разве они не должны составить губернаторский совет под его управлением?{1168}

Но прежде чем эти судьи прибыли на Эспаньолу, острова достигли еще несколько доминиканцев{1169}. Теперь в колонии было около двадцати этих монахов – больше, чем францисканцев. Их лидер, фрай Педро де Кордова, был праведным человеком, благоразумным и обаятельным, хорошо понимающим в теологии. Он прибыл из Кордовы и происходил из хорошей семьи. Он учился в Саламанке и некоторое время провел в монастыре Торквемады – монастыре Святого Фомы в Авиле. Губернатор принял его хорошо.

Несколько недель доминиканцы были любимцами поселенцев. Фрай Педро де Кордова красноречиво проповедовал перед населением. Затем, на четвертое воскресенье Рождества, 4 декабря, фрай Педро вдохновил своих коллег, фрая Антонио де Монтесиноса, тоже произнести проповедь в большом, но все еще крытом соломой деревянном доме, который служил для доминиканцев церковью. Он объявил, что темой его проповеди будет Евангелие от Матфея, глава третья, стих о гласе вопиющего в пустыне (Ego vox clamantis in deserto).

Доминиканский проповедник все еще был новичком в Санто-Доминго, так что в тот день церковь была забита поселенцами, включая многих бывалых людей, прибывших на остров с Колумбом, и других, приехавших с Овандо, а также Диего Колоном. Доминиканцы имели славу хороших проповедников. Однако в тот день проповедь стала необычным вызовом для всех поселенцев.

Фрай Монтесинос сказал:

– Чтобы вы осознали свои грехи против индейцев, я взошел на эту кафедру. Я… глас Христов, вопиющий в пустыне этого острова, и потому вам следует слушать не с беспечным пренебрежением, но от всего сердца и со всем чувством, ибо это чистейший глас, который вам только доводилось слышать, самый пронзительный, самый суровый и внушающий благоговение и страшный, какой вы только чаяли услышать…

Монтесинос говорил так горячо, что некоторые из тех, кто слушал его, подумали, что они уже слышат голос Божьего суда.

Он продолжал:

– Этот голос говорит вам, что вы впали в смертный грех, что вы живете и можете умереть в нем из-за жестокости и тиранства, с коими вы обращаетесь с этими невинными людьми. Скажите мне, по какому праву или по какому истолкованию закона вы держите этих индейцев в таком жестоком и ужасном рабстве? По какому праву вы развязали такие отвратительные войны против людей, которые некогда жили так спокойно и мирно в своей собственной земле? Почему вы держите тех, кто уцелел, в таком угнетении и истощении, не давая им достаточно еды, не заботясь о них в их болезни? Ибо из-за чрезмерной работы, которой вы от них требуете, они заболевают и умирают – или, скорее, вы убиваете их своим желанием добывать каждый день все больше золота. И что вы делаете для обучения их религии, чтобы они познали Бога, Творца, чтобы они крестились и слушали мессу, блюли святые праздники и воскресенья?.. Или они не люди? Или у них нет души и разума? Разве вы не обязаны возлюбить их как самих себя? Или вы не понимаете этого? Не чувствуете? Почему вы погрузились в такой летаргический сон? Будьте уверены, что сейчас спасение от вас так же далеко, как от мавров и турок{1170}…

С этими словами Фрай Монтесинос покинул церковь с гордо поднятой головой, оставив колонистов в ужасе{1171}. Они никогда особо не задумывались о своих индейских подопечных и не думали, что поступают с ними неправильно. Несколько видных поселенцев (среди них мы можем представить бывшего секретаря Колумба, Диего де Альварадо, Родриго де Москосо, Хуана Москеру, Хуана де Вильорию и Педро де Атьенсу, чтобы упомянуть некоторых прочих богатейших землевладельцев) пришли во дворец к губернатору, требуя наказать проповедника как возмутителя спокойствия или распространителя новой доктрины. Затем они пошли в доминиканский монастырь, где фрай Педро де Кордова заверил их, что Монтесинос говорил от лица всех доминиканцев.

Сам Диего Колон пожаловался фраю Педро. Раз уж он говорил так резко, сами доминиканцы не должны держать индейских рабов, заметил губернатор. Он попросил его сказать Монтесиносу снять свои обвинения, иначе он будет наказан. Фрай Педро ответил, что Монтесинос будет проповедовать и на следующее воскресенье. Диего Колон подумал, что тот извинится в своих резких словах. Но фрай Антонио начал такими словами: «Я вернулся, чтобы повторить то, о чем говорил на прошлой неделе», – и снова продолжил резкие речи с текстом из Книги Иова. Он сказал, что он сам и его собратья-монахи с нынешнего дня больше не будут принимать исповедь поселенцев и конкистадоров, как если бы те были разбойниками с большой дороги. Пусть пишут домой кому хотят, ежели желают жаловаться.

Церковь была полна разъяренных поселенцев, которые, однако, ничего больше не предприняли{1172}. Но испанские заморские владения больше никогда не будут прежними.

Глава 22 «Неверные вправе защищаться»

Если неверным не предложили принять христианство, они вправе защищаться.

Матиас де Пас, около 1512 года

Проповеди доминиканцев в Санто-Доминго не возымели немедленного эффекта. Тринидад по-прежнему оставался источником рабов для Эспаньолы – при условии, что деятельность работорговцев не затронет Жемчужных островов.

Туземцы Тринидада были объявлены каннибалами 23 декабря 1511 года – таким образом, их было позволено захватывать в рабство{1173}. В тот же самый день король выпустил в Бургосе указ, в котором говорилось, что «можно покорять и брать в рабство всех, кто оказывает сопротивление или не желает оказывать прием в своих землях капитанов и других, которые, согласно мандату, прибывают к этим берегам, дабы наставлять здешних людей в основах святой католической веры»{1174}. Это включало карибов, населявших весь Антильский архипелаг и северное побережье Южной Америки от Мартиники до Картахены{1175}. Колонисты Санто-Доминго были в восторге. Они прекрасно знали (что бы там ни предполагали себе в Кастилии), что практически любого можно назвать карибом и, таким образом, обратить в рабство{1176}.

Судьи аудиенсии в конце концов прибыли в Санто-Доминго. Они не поддержали Монтесиноса и доминиканцев. Эти трое судей – Васкес де Айон, Матьенсо и Вильялобос – сами стали самыми активными деятелями торговли индейскими рабами, а также жемчугом, создав схему судейского участия в коммерции, которая повлияла на дальнейшее доверие к испанской юрисдикции.

В 1512 году из Санто-Доминго в поисках рабов отправились две экспедиции: первая в составе четырех каравелл, двух бригантин и четырехсот человек, организованная Диего Мендесом, тем самым отважным колонистом, который спас Колумба в 1502 году; вторая была организована Хуаном Фернандесом де лас Варгасом, торговцем-конверсо из Севильи, тесно связанным со всей администрацией. Два из этих кораблей направлялись на Виргинские острова и будущую Доминику из группы Наветренных островов{1177}.

Король Фердинанд, узнав о проповеди Монтесиноса, приказал Диего Колону урезонить проповедника. Если он и его собратья-доминиканцы продолжат упорствовать в своих ошибках (которые, как беззаботно заявил король, были осуждены еще десять лет назад), то губернатор получит приказ отослать их всех назад в Испанию{1178}. Через несколько дней, 23 марта, фрай Алонсо де Лоайса, глава доминиканцев Испании, написал письмо, в котором делал выговор фраю Педро де Кордова и Монтесиносу и призывал последнего прекратить проповедовать свою скандальную доктрину. Если эти проповеди будут продолжаться, то больше монахов-доминиканцев присылать не будут{1179}. Вряд ли это можно считать наказанием, и уж вряд ли это могло бы иметь хоть какой-то эффект. В Испании последовала продолжительная дискуссия по вопросам, затронутым Монтесиносом в его проповедях. И доминиканцы, и колонисты прислали ко двору представителей, доминиканцы – Монтесиноса, колонисты – францисканца Алонсо де Эспиналя{1180}. В конце концов, завоеванию Канарских островов предшествовало законодательно подтвержденное заявление епископа Алонсо де Картахена, в котором говорилось, что эти острова являются частью королевства визиготов{1181}.

В августе 1512 года вернувшийся в Испанию фрай Антонио Монтесинос был лично вызван на Совет королевства в Бургос. Он сказал королю: «Государь, прошу Ваше Высочество оказать мне милость и дать мне аудиенцию. Ибо я должен поведать Вам вещи, которые чрезвычайно важны для Вашего дела». Король ответил: «Говорите что пожелаете, отец»{1182}. Тогда Монтесинос огласил длинный список жалоб индейцев. Это не просто произвело впечатление на короля, но привело его в ужас, и он созвал группу богословов и чиновников, чтобы обсудить проблему.

Следует вспомнить, что подобная королевская комиссия собиралась Короной по вопросу относительно Колумба. Комиссия встречалась в Бургосе более двадцати раз, вероятно, в доме коннетабля Кастилии, Каса дел Кордон, здании в мавританском стиле, над главным входом в который имелся барельеф в виде вервия. Именно тут Фердинанд и Изабелла принимали Колумба в 1496 году, здесь умер в 1506 году король Филипп. Этот пояс Святого Франциска связывал герб рода Веласко с королевским. В смысле символики место казалось вполне подходящим. Строительство этого здания началось в 1482 году.

Здесь говорились совершенно необычные вещи, и следует признать, что эти дебаты были уникальны в истории империй. Разве Рим, Афины или Македония когда-нибудь дискутировали по поводу правомочности своих завоеваний? Поступали так Франция или Россия? Стала бы Британия устраивать научный диспут в Оксфорде, чтобы выяснить, законна ли их война против ашанти или афганцев? Одна эта идея вызывает смех[24].

Незадолго до этой дискуссии появился некий труд, озаглавленный «Комментарии ко второй книге сентенций» и написанный в Париже шотландским философом Джоном Мэйджором в 1510 году. В нем содержалось пространное теоретическое рассмотрение роли Испании в Америке. Мэйджор не допускал мирской власти ни папы, ни императора, и заявлял, что незнание веры не лишает людей собственной независимости, но вот вооруженное сопротивление проповеди веры – лишает{1183}.

Королевская комиссия в Бургосе состояла из епископа Фонсеки, вечного царедворца Эрнандо де Веги, вице-короля Галисии Луиса Сапаты, королевского секретаря лиценциата Сантьяго и доктора Паласиоса Рубиоса (оба люди ученые), лиценциата Мухики, лиценциата Сосы, двух доминиканских монахов (Томаса де Дурана и Педро де Коваррубиаса) и юриста из Саламанки, Матиаса де Паса. Это был самый цвет Кастилии{1184}.

На этом заседании фрай Бернардо де Меса, тогдашний любимый проповедник короля и представитель знатного толедского семейства, представил диссертацию, в которой доказал, как минимум ради собственного удовлетворения, что индейцы Нового Света являются свободными людьми, – однако страдают от склонности к лени. Так что задача короля – преодолеть этот порок. Абсолютная свобода для них вредна, так что желательна некая форма зависимости, «чтобы обуздать эти пагубные склонности». Меса оправдывал порабощение туземцев, приводя аргументы по большей части из «Руководства для государей» (Regimiento de Prнncipes) – документа, приписываемого тогда святому Фоме Аквинскому, но на самом деле принадлежащего перу одного из его учеников, Толомео из Лукки{1185}.

Затем фрай Матиас де Пас, молодой доминиканец – профессор богословия из Саламанки, который потом много лет преподавал в этом университете, заявил, что индейцы не могут быть низведены до рабства, поскольку они не охватывались аристотелевым определением естественного права{1186}. За пятнадцать дней в Вальядолиде де Пас написал основной трактат «о происхождении правления Индиями короля Испании». Этот трактат поднимал три вопроса и давал на них ответы: во-первых, может ли король править Индиями деспотически или тиранически? Ответ был:

«Неправедно христианскому владыке развязывать войны против неверных из-за желания властвовать над ними или овладеть их богатством. Такое можно делать только ради распространения веры. Если жители этих стран (которые никогда прежде не были христианскими) готовы слушать и принимать веру, христианские владыки не могут вторгаться на их земли…»

Второй вопрос – может ли король Кастилии осуществлять политическую власть? Ответ:

«Если предложения обратиться в христианство сделано не было, неверные вправе защищаться, даже если король, побуждаемый христианским рвением и имея полномочия от папы, ведет справедливую войну. Таких неверных нельзя держать как рабов, разве только они упорно отказываются подчиняться государю или отказываются принять христианство».

Третий вопрос – можно ли обязать тех поселенцев, которые пользовались многими услугами индейцев, обращаясь с ними как с рабами, возместить ущерб? Ответ: только с благословения папы король может править этими индейцами законно и брать их под руку Короны. Потому испанские поселенцы, которые угнетали индейцев после того, как те были обращены, должны определенно выплатить им компенсацию. Однако как только индейцы обращаются в христианство, законно будет, как и при всех других политических условиях, требовать от них работы. В конце концов, от христиан Испании требуют еще большего, пока эти требования обоснованы – например, налоги, чтобы покрыть расходы на путешествия и прочие, связанные с поддержанием мира и доброго управления дальними провинциями.

Де Пас также, со всеобщего одобрения, процитировал Генриха из Сузы, епископа Остии в XIII веке, который утверждал, что когда язычников приводят в Христову веру, вся их власть и права передаются Христу, который становится их Господином как в мирском, так и в духовном смысле. Его же права, соответственно, передаются папе. Де Пас кротко добавил:

«Мне сказали, что в этих индийских землях существует кроткий народ, не честолюбивый, не алчный или злобный, но смиренный, который можно обратить в нашу веру, если с этими людьми обращаться милостиво. Некоторые демонстрируют естественное право, другие поклоняются дьяволу, с кем они ведут речи. Возможно, именно потому Господь вдохновил нашего государя послать людей, чтобы указать этим людям путь к спасению»{1187}.

Это либеральное заявление не имело себе равных в течение трех столетий.

Дальше слово взял Хуан Лопес де Паласиос Рубиос, умный законник, член Совета королевства. Он был родом из Сантандера и обладал спокойной деловитостью людей той местности. Он был преподавателем права в Вальядолиде. Также он был неудачливым послом Испании в Ватикане и председателем совета Месты. Никто не имел лучших связей и лучшей подготовки к этой дискуссии: только в испанских овцах он понимал больше, чем в американских индейцах{1188}.

Паласиос Рубиос считал очевидным, что Господь создал всех людей равными и что именно война меняет эту ситуацию. Те, кто взят в плен на справедливой войне, всегда может рассматриваться как раб. Он написал апологию недавней претензии Фердинанда на Наварру, в которой утверждал, что все добро, приобретенное в этой «весьма святой и весьма справедливой войне» против Наварры, станет «собственностью победителей», – хотя и не предлагал, что мужчины и женщины Памплоны по полному праву должны стать рабами. В своем труде «Об островах Океана» (1512) он отстаивает право Испании на Индии, выводя его от дара папы Александра VI от 1493 года. От индейцев следует требовать, чтобы они обратились в истинную веру – но те, кто дурно с ними обходится, должны выплатить возмещение. Он тепло говорил об индейцах и даже утверждал, что с ними следует обходиться как с нежными растениями. Он также был согласен с идеей, что папа имеет как мирскую, так и духовную власть{1189}.

Другой профессор права, лиценциат Грегорио, был полон презрения. Он называл индейцев «говорящими животными». Он приводил много цитат из Аристотеля, Фомы Аквинского, Дунса Скотта и Августина Анконского для доказательства этого утверждения{1190}. Но фрай Антонио Монтесинос не приобрел много сторонников, когда заявил, что его проповедь будет посвящена притче Соломоновой «отвечай глупому по глупости его, чтобы он не стал мудрецом в глазах своих». Его красноречие было потрачено впустую. Выступали также францисканец фрай Алонсо Эспиналь (с которым Монтесинос поссорился на улице Бургоса) и Мартин Фернандес де Энсисо, который, конечно, имел преимущество в том, что побывал в Индиях, будучи заместителем Алонсо де Охеды.

В конце концов бургосская комиссия решила, что всех индейцев следует считать свободными. Тем не менее, они будут подвергаться принуждению, чтобы их можно было наставлять в католической вере. Они должны будут работать ради собственного блага, их труд будет оплачиваться одеждой и домами. Пожалование земель поселенцам будет рассматриваться «с точки зрения апостольского милосердия и пожертвования и, таким образом, находиться в согласии как с Божьим, так и с человеческим правосудием». Но «никто не может избивать или пороть индейцев, называть индейца собакой или каким другим прозвищем – только по его настоящему имени»{1191}.

Эти дебаты привели к созданию так называемых Бургосских законов, которые были обнародованы 27 декабря 1512 года. Самыми важными пунктами были следующие: все индейцы должны быть поселены в деревнях и городках в специально построенных новых домах; их старые дома будут сожжены, «чтобы у них не было соблазна вернуться туда, но переселение не должно происходить с жестокостью, напротив, с наибольшей мягкостью». (Это отражало указ времен Овандо, который так и не был выполнен.) Испанские землевладельцы должны были уделять большое внимание религиозным наставлениям, таким как заучивание «Кредо», важность молитвы и исповеди. Следовало строить церкви и украшать их долженствующими картинами и орнаментами. Когда индеец умирал, остальные индейцы его городка должны были присутствовать на похоронах и идти за крестом. Все дети индейцев должны быть крещены не позже восьми дней после рождения; сыновей касиков следовало отдавать францисканцам на четыре года для обучения чтению и христианской доктрине. В Санто-Доминго их также должен был учить латыни некто Эрнан Суарес{1192}. Треть всех индейцев должна была работать на золотых копях, как пожелал того король, – но следовало позаботиться, чтобы с ними не обращались дурно и не утруждали чрезмерной работой. От беременных женщин нельзя было требовать ручного труда. Следовало поощрять всех индейцев заключать браки.

Затем следовали некоторые запреты, которые явно должны были стать непопулярными среди индейцев. Им не разрешалось плясать, поскольку это означало возвращение к их старым обрядам и религии. Также им не разрешалось раскрашивать тело и напиваться допьяна. В каждый новый город будут назначаться два инспектора, которые будут наблюдать за исполнением закона{1193}.

Фрай Педро де Кордова, глава доминиканцев Эспаньолы и вдохновитель отважного вызова поселенцам, вернулся в Испанию, изучил эти законы и потребовал внести изменения. Король Фердинанд был впечатлен и согласился. Была созвана новая комиссия, в состав которой вошли фрай Томас де Матьенсо и фрай Алонсо де Бустильо{1194}. (Матьенсо побывал в 1498 году в Брюсселе в качестве духовника инфанты Хуаны и прислал отчет о ее тамошней жизни{1195}.) После ее работы 28 июля 1513 года были опубликованы так называемые «Разъяснения» к Бургосским законам{1196}. В них содержались положения для дальнейшей защиты индейских детей, а также высказывалось требование, чтобы индейцы носили одежду. Детям индейцев дозволялось изучать ремесло, если они того желали. От индейцев требовалось девять месяцев в год работать на испанских землевладельцев, «дабы удержать их от лености», – но оставшиеся три месяца они могли работать на собственных фермах.

Чтобы донести до индейцев на новых землях то, что предлагают им испанцы, Паласиоса Рубиоса попросили написать знаменитые «Требования» (Requerimiento), на которые, вероятно, повлиял опыт Алонсо де Охеды, который ощущал необходимость такого документа в Картахене де лос Индиас в 1509 году. Эта процедура имела под собой прочную испанскую основу: городской совет в споре с землевладельцем мог огласить «Требования» по вопросу о спорных границах. Более жесткие «Требования» использовались на Канарских островах, когда губернатор потребовал, чтобы туземцы приняли одновременно кастильский суверенитет и христианство.

Окончательный текст 1513 года для использования в Индиях был выработан в ходе дискуссии в доминиканском монастыре Сан-Пабло в Вальядолиде, построенном в предыдущем поколении Хуаном и Симоном де Колония, двумя архитекторами из Кельна, отцом и сыном, которые прежде работали в Бургосе. Паласиос Рубиос утверждал, что испанцам Индии выделены самим Богом, точно так же, как Иисус Навин закрепил Ханаан за евреями. Потому «король вправе посылать людей, чтобы «потребовать от этих индейцев-идолопоклонников» передать ему свои земли, поскольку они были даны ему папой. Если индейцы будут противиться, то король вправе начать против них войну и захватывать в рабство или убивать тех, кто поднял против него оружие, как обошелся Иисус Навин с ханаанеями». Но те индейцы, которые отдадут свои земли, получат позволение жить там мирно как подданные короля{1197}. Что-то вроде Requerimiento использовалось на Канарских островах, также имелось определенное сходство с «Capitulaciones» последних этапов войны с Гранадой.

На дискуссии также присутствовали Кончильос и Матьенсо, духовник короля, а также большинство доминиканских монахов монастыря Сан-Пабло.

Согласно «Требованиям», туземцев будут просить признать римскую церковь и папу верховными правителями мира и, от имени папы, признать короля и королеву Хуану «главами» этих островов и материка. Кроме того, индейцы должны были позволить, чтобы их наставляли в вере. Если согласия не было, испанцы спокойно заявляли: «Мы обратим вас, ваших жен и детей в рабов и будем продавать их, как прикажет Его Высочество; мы заберем ваше добро и причиним вам такой ущерб, какой сможем, поскольку это правомочно в отношении вассалов, которые не подчиняются и не желают признавать своего господина, спорят с ним и сопротивляются ему; мы подчеркиваем, что все смерти и потери, которые могут случиться, будут по вашей вине… и мы требуем, чтобы присутствующий нотариус письменно засвидетельствовал это, и просим остальных присутствующих быть свидетелями наших требований»{1198}.

Документ начинался с краткой истории мира до дарения Америк папой Александром VI католическим королям. Эти «Требования» давали испанцам на жарких речных берегах Индий, стоящим перед отрядами плохо вооруженных мужчин и женщин или перед лесами, в которых, по их предположению, скрывались каннибалы, иллюзию, что они поступают в согласии с высшими инстанциями во всех действиях, какие хотели предпринять.

Но что они могли предпринять на завоеванной территории Эспаньолы, чье население начало сокращаться? В 1514 году Родриго де Альбукерке, дотошный законник из Саламанки, вместе с помогавшим ему казначеем Пасамонте занялся общим распределением земель и населения острова. Альбукерке, родственник королевского секретаря Сапаты, который, вероятно, устроил ему это новое назначение, отправился на Эспаньолу с Овандо в 1502 году и был первым комендантом крепости в Ла-Консепсьон.

Это новое распределение земель Альбукерке отражало баланс сил в Испании. Например, король Фердинанд получал 1000 индейцев, вице-король Диего Колон – 300, его жена, Мария де Толедо, столько же, братья Колумба, Диего и Бартоломео, по 200–300 каждый, новые судьи и прочие чиновники – по 200 каждый, а все мировые судьи, procuradores, советники и прочие чиновники получали меньше. Так и было сделано, хотя король получил 1503 индейца, а не 1000; кроме того, кузен короля, придворный Эрнандо де Вега, вице-король Галисии и член Совета королевства, получил 300. Епископ Фонсека и Кончильос получили в свое отсутствие по 200. (Они получат столько же на Кубе, Ямайке и Пуэрто-Рико.) Ни один из религиозных орденов индейцев не получил.

В остальном распределение на практике было таким, как и ожидалось: там было уже 738 имений, между которыми следовало распределить немногим больше чем 26 000 индейцев{1199}. Это не охватывает всю численность индейцев, поскольку рабы считались личной собственностью и потому в раздел не включались. Декрет от 1514 года показывает, что существовали опасения насчет испанского населения острова: 250 человек получили предложение бесплатного проезда и временного содержания в Санто-Доминго{1200}.

Repartimiento не слишком повлияло на статус уже покоренных индейцев. Чрезмерная работа и крушение традиционного сельского хозяйства сыграли роль в сокращении туземного населения. Уровень рождаемости упал, самоубийства – это легко было сделать, напившись ядовитого сока горькой юкки, – также сыграли свою роль. Разрушение старой формы правления тоже следует принимать во внимание. Менее очевидно влияние фактора болезней до 1518 года (когда случилась первая серьезная эпидемия оспы). Но, вероятно, случались небольшие вспышки брюшного тифа и туберкулеза[25]. Переселение таино из знакомых деревень в незнакомые места тоже, конечно, вызывали потерю веры в будущее. Как и в прочих империях, уничтожение туземного прошлого казалось необходимым для испанского триумфа – он был слишком успешен.

Верно, что многие девушки таино жили с испанскими конкистадорами, – отчасти потому, что на острове было слишком мало испанских женщин. Распределение 1514 года предполагало, что половина испанцев имела местных жен. Поэтому реальное сокращение туземного населения было меньше приводимых цифр.

Появление европейского скота уничтожило большую часть местного сельского хозяйства, поскольку завезенные животные по большей части выпускались на вольный выпас. Именно об этом писал Томас Мор в своей «Утопии», впервые опубликованной в 1516 году, что «эти кроткие создания [овцы], которые требовали обычно так мало корма, теперь, похоже, развили зверский аппетит и превратились в людоедов. Поля, дома, города – все идет им в глотку». Утопия Мора располагалась неподалеку от Бразилии – но в Новом Свете она могла оказаться где угодно.

Здесь разразилась демографическая катастрофа, в которой, естественно, всегда обвиняли испанцев. Их обвиняли и в то время – причем сами же испанцы. Так, Педро де Кордова, провинциал доминиканцев Эспаньолы, заявлял: «Народ столь кроткий, столь послушный и добрый перегружали непосильной и непривычной работой… Фараон и его египтяне лучше обращались с детьми Израиля»{1201}. При здравом размышлении, недостаток рабочей силы, казалось, можно было компенсировать захватом рабов в других местах. 6 января 1514 года Диего Колон вместе с судьями Санто-Доминго и другими чиновниками решили финансировать экспедицию за рабами на три острова – Кюрасао, Аруба и Бонайре, которые в 1513 году были объявлены, как и Багамы, «бесполезными островами». Это путешествие было организовано севильским генуэзцем Джеронимо Гримальди при помощи Диего Кабальеро из Санлукар-де-Баррамеда и двумя другими торговцами – Хуаном де Амплесом и Лопе де Бардеси (который был одновременно нотариусом и королевским администратором), хотя один из судей, Марсело де Вильялобос, также имел в деле свой интерес. Педро де Саласар, имевший опыт экспедиций за рабами на Багамах, был назначен капитаном. Моряков на корабли набрали прямо на улицах Санто-Доминго, из тех, кто отозвался на зов глашатая. Им было велено собраться у дома Саласара. Король одобрил экспедицию, даже велел своим представителям помочь в ее финансировании{1202}.

Туземцы обреченных островов поначалу принимали экспедицию мирно, но когда намерения капитанов становились ясны, они, конечно же, начали обороняться. Это мало им помогало, и большинство их были взяты в плен. Двести человек были отосланы на Эспаньолу в августе 1514 года; капитан Саласар остался на Кюрасао, и в последующие месяцы с этих островов на Санто-Доминго были отосланы от 500 до 2000 индейцев. Две трети умерли во время переправки или уже по прибытии на место. Выжившие по большей части содержались в обширном поместье, купленном Гримальди в Санто-Доминго, хотя небольшое число содержались в тамошнем новом здании Каса де Контратасьон. Их продали на аукционе по 100 песо за голову. Всем поставили клеймо на лице. Судья Васкес де Айон был среди активных покупателей{1203}.

Тем временем оппозиция в Новом Свете обрела нового лидера.

Бартоломе де Лас Касас, один из наиболее выдающихся испанцев первых пятидесяти лет освоения Америки, был уроженцем Севильи. Бартоломе родился предположительно в 1484 году{1204}; он происходил из семьи конверсо и приходился внуком некоему Диего Кальдерону, которого сожгли как иудея в Севилье в 1491 году{1205}. Он был сыном Педро де Ласа, который сопровождал Колумба во время второго его плавания в 1493 году. Педро получил при разделе земель Альбукерке семь земельных наделов – набориас – и пятьдесят три индейца{1206}.

У Бартоломе были любопытные дядюшки: Хуан де Пеньялоса, придворный, которому было поручено в 1492-м зачитать в Палосе указ, обязывающий тамошних жителей служить Колумбу; Франсиско де Пеньялоса, также придворный, пользовавшийся благосклонностью Изабеллы, был главой военного контингента во время второго путешествия Колумба. Позже он был убит в Африке при Азамере; Диего де Пеньялоса, нотариус; Луис де Пеньялоса, каноник собора в Севилье.

Бартоломе де лас Касас посещал школу Сан-Мигель в этом городе. После этого он стал посещать занятия Небрихи в школе при соборе и стал «хорошим латинистом»{1207}. Он видел Колумба в Севилье в 1493 году по его возвращении из Индий с индейскими трофеями в золоте и жемчугах, с их зелеными попугаями{1208}. Также говорилось, что он был записан в ополчение, которое отправлялось на подавление мятежа мавров в горах Альпухарры.

Лас Касас прибыл в Новый Свет с Овандо в 1502 году, будучи восемнадцати лет от роду, сопровождая своего отца (который возвращался в знакомую колонию). Не похоже, чтобы он был тогда клириком. Он мог сразу же заинтересоваться рудниками – вероятно, ближайшими к Санто-Доминго, возможно, самыми богатыми в провинции Сибао{1209}. Когда он прибыл, как он сам потом писал, поселенцы Санто-Доминго рассказали ему, что на острове все идет хорошо и что недавняя война принесла много рабов. Эти новости вызвали радость на его корабле{1210}.

Лас Касас, вероятно, не участвовал в жестокой экспедиции против Анакоаны в Харагуа, хотя позднее он написал, что его с Диего Веласкесом связывала «дружба, которая была между нами на этом острове»{1211}. Однако летом 1504 года вместе с Хуаном де Эскивелем он участвовал в покорении Игуэя: «Все это вещи, столь далекие от человеческой природы, я видел собственными глазам»{1212}. Он также, видимо, был среди тех пятидесяти человек, которых Эскивель взял с собой в Саону, чтобы свергнуть местного царька Котубанаму. После этого он некоторое время занимался поставками древесины, провизии и одежды для поселенцев. Он покинул Эспаньолу в 1506 году, намереваясь принять сан, и оказался в самом Риме в начале января 1507 года. Там он видел праздник флейт, который всегда празднуют 30 числа этого месяца, на котором «с великой разнузданностью мужчины, одетые женщинами и в масках, плясали…»{1213}

Лас Касас вернулся в Санто-Доминго в 1509 году, уже будучи священником – вероятно, с Диего Колоном, поскольку он писал, что был свидетелем отплытия Никуэсы на континент. Возможно, некоторое время он снова занимался сельским хозяйством на ферме отца близ реки Ясика. Позже (видимо, в 1510 году) он служил мессу в Консепсьон-де-ла-Вега: впервые в Индиях недавно рукоположенный священник служил там свою первую мессу, и ради этого случая на мессе присутствовал Диего Колон{1214}. С тех пор Лас Касас был на дружеской ноге с доном Диего. Он также сдружился с доминиканцами, которые прибыли сюда в сентябре 1510 года, и, вероятно, встречался с фраем Педро де Кордовой в Консепсьоне в ноябре. Он побывал с де Нарваэсом на Кубе в 1511 году (см. главу 23).

Лас Касас отправился с Кубы в Санто-Доминго между августом и сентябрем 1515 года, а затем отправился домой на «Санта-Мария де Сокорро» – судне королевского лоцмана Диего Родригеса Пепиньо в компании фрая Гутьерре де Ампудии, который недавно возглавлял маленькую религиозную миссию на Кубе. Он достиг Севильи 6 октября, а затем с письмом от архиепископа Десы встретился с королем в Пласенсии, куда Фердинанд приехал 28 ноября{1215}. Лас Касас сказал католическому королю, что индейцы Нового Света скоро вымрут, если ничего не будет сделано для их спасения. Старший секретарь Кончильос попытался отвлечь внимание короля от этой темы, и епископ Фонсека поддержал его. Однако король пообещал Лас Касасу еще раз встретиться с ним в Севилье. Лас Касасу, «апостолу Индий», как скоро будут его называть, пришлось этим удовлетвориться{1216}. Аудиенция у короля сама по себе была большим шагом вперед.

Трудно сказать, на скольких начавшихся с того момента обсуждениях по поводу того, как обращаться с индейцами, присутствовал сам король. Он присутствовал на части дискуссий в Бургосе, но затем продолжил с супругой свои обычные кочевания по Испании. Например, в 1510 году он провел несколько месяцев в Кордове, затем переехал в Эсиху, Кармону, Ла-Ринконаду и Севилью, где оставался с конца октября до начала декабря. При нем всегда был доверенный штат секретарей – и прежде всего Перес де Альмасан и Кончильос, а также советники Сапата, Галиндес де Карвахаль и еще несколько советников, таких, как Фонсека и Эрнандо де Вега. В эти годы делались существенные выплаты придворным и прочим за определенные услуги, включая миллион мараведи в год герцогу Альбе{1217}.

Мысли Фердинанда были в первую очередь заняты не вопросом, как обращаться с индейцами, а проблемами войн с Наваррой и Италией. Поскольку Фердинанду не удалось зачать наследника мужского пола от второй жены, Жермены, он был в сильно подавленном состоянии. Точнее, Жермена родила ему сына в 1509 году – но он прожил всего несколько часов. Ни Фердинанда, никого другого в Испании не грела мысль о том, что престол объединенного королевства, которое создали они с Изабеллой и к которому была присоединена Гранада, перейдет к иноземной династии – Габсбургам. Но два его единственных внука мужского пола, Карл и Фердинанд, дети недееспособной Хуаны, принадлежали именно к этой императорской семье.

Фердинанд также должен был разбираться с войной в Африке, где кардинал Сиснерос развязал большую кампанию для расширения испанского влияния в Западном Магрибе. Это было продолжением его стремления исполнить завещание Изабеллы, в котором она призывала Испанию утвердиться не только в Америке, но и в Африке. В мае 1509 года, на праздник Вознесения, кардинал, по совету генуэзского командующего, Джироламо Вианелло, вступил с армией в Оран, собрав и деньги, и войска для этой экспедиции на территории, которая принадлежала его архиепископству. Старшим капитаном был Педро Наварро, известный как завоеватель Велеса-де-ла-Гомера, еще одного опорного пункта на побережье Северной Африки. Вступив в Оран, кардинал радостно процитировал 115-й псалом: «Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam…[26]»{1218} Существует изображающая эту сцену красивая фреска работы Хуана де Боргонья в мосарабской часовне в соборе Толедо. Позже командование над новыми землями принял Диего Фернандес де Кордова, родственник Эль Гран Капитана.

Сиснерос вернулся в Алькалу со множеством мавританских рабов и караваном верблюдов, нагруженных золотом и серебром, не говоря уже о коллекции арабских книг по астрологии и медицине, а также чашами для омовений, ключами и свечами, которые использовались в мечети. Некоторые из этих предметов до сих пор можно увидеть в церкви Сан-Ильдефонсо в Алькала{1219}. Но за этим успехом последовало серьезное поражение при Джербе. Целью Фердинанда было строительство флота для нападения на мусульман. Его привлекала идея лично отправиться в Африку и отомстить за эту неудачу. Но Италия занимала его сильнее. Однако он так и не разработал стратегии для колонизации Северной Африки, и постоянно спорил с Сиснеросом по поводу плана захвата Магриба до самой границы с Сахарой.

По этим, а также другим вопросам возникли сложности и с папой Юлием. Например, в декабре 1510 года верховному совету инквизиции были представлены буллы, посредством которых Юлий позволил Педро Лопесу де Агила, севильцу, избежать ограничений, налагаемых на конверсо, хотя он и был осужден Святой Палатой{1220}.

Экономика европейских владений Фердинанда тоже должна была причинять королю немало головной боли. Например, между 1510 и 1515 годами имело место падение цен – единственное в этом столетии, за которым последовал резкий скачок в 1515 году.

Несомненно, Фердинанд по узкоэкономическим причинам был куда более, чем прежде, заинтересован в Индиях. Так, в декабре 1509 года он требует отчета об инструкциях, руководствах и прочих обязательных к исполнению указах, отосланных в Каса де Контратасьон, чтобы сделать, по необходимости, новые распоряжения. Этот приказ был повторен 22 января 1510 года{1221}. Растущая заинтересованность Фердинанда в золоте Эспаньолы уже обсуждалась выше.

30 июля 1512 года для Диего Колона был подготовлен королевский приказ, которым Бартоломе Ортис назначался «представителем [испанской] бедноты в Новом Свете». Наградой ему был труд семидесяти индейцев – не слишком щедрое вознаграждение в тех обстоятельствах{1222}. 26 сентября 1513 года король подытожил пожалования и прочие вольности, прежде даваемые поселенцам Эспаньолы. В документе он отметил, что остров был заселен «старыми христианами», не новыми, и что ни одному сыну или внуку сожженного еретика или сыну реконсилиадо, или даже сыну или внуку еврея или мавра не может быть выделено индейцев на этом острове{1223}. Но на самом деле в 1512-м между Короной и общинами конверсо Кордовы, Хаэна и Леона было заключено соглашение, по которому конверсо могли отправиться в Новый Свет, заплатив 55 000 дукатов. Некоторые так и сделали{1224}.

Но мы полагаем, что эти приказы были написаны Фонсекой и Кончильосом и представлены королю только на подпись, даже если они с виду совпадали с желаниями Фердинанда. Несомненно, точно так же было и в июле 1513 года, когда король инструктировал своего посла в Риме, Херонимо де Вича, добиться «вселенского патриархата» в Индиях для Фонсеки{1225}.

В мае 1512 года король тяжело заболел. Сейчас трудно идентифицировать эту болезнь, но он от нее так до конца и не оправился{1226}. Однако он был способен направить армию под командованием своего друга герцога Альбы оккупировать Наварру в июле 1512 года. Это был акт реальной политики, который Фердинанд оправдывал, утверждая, что существует тайный план вторжения в Кастилию, составленный совместно Францией и домом Альбрэ. Устранение французского протектората (как это казалось) к югу от Пиренеев было осуществлением долговременных амбиций стратегически мыслящего Фердинанда. Папа Юлий II послушно благословил вторжение и последующую оккупацию Наварры, а также передачу суверенных прав на нее. Но это касалось только испанской Наварры – французская (или северная) Наварра оставалась независимым, пусть и французским государством под властью дома Альбрэ{1227}.

Фердинанд пробыл в Вальядолиде почти весь 1513 год, не считая выездов в Тордесильяс, Медину-дель-Кампо и в монастыри Абройо и Ла-Мехорада. Он выезжал на охоту и там, и позднее в Леоне. Но его недомогание теперь было постоянным. Он был слишком болен, чтобы осуществлять свою обычную работу, что позволило его секретарям стать еще влиятельнее. Даже старые союзники, такие как граф де Тендилья, утратили свое право прямой переписки с государем, поскольку все их письма были исчерканы секретарями.

В этих обстоятельствах Фердинанд попытался устроить назначение герцога Альбы регентом в случае его смерти. Это было нарушением завещания Изабеллы, в котором было оговорено, что в случае необходимости эту должность должен исполнять кардинал Сиснерос. Тендилья поддерживал Альбу, но другие могущественные аристократы, от чьего одобрения столько зависело, такие, как герцог Инфантадо и коннетабль Веласко, поддерживали Сиснероса. Эти споры ярко показывают, что даже самые могущественные монархи не все могут себе позволить.

Опять же, из-за домашних проблем Испании владения Колумба пока могли жить сами по себе. Фрай Педро де Кордова, глава доминиканцев Нового Света, после того, как его упрекнул провинциал его ордена, Алонсо де Лоайса, наконец, сумел отстоять свою позицию в споре с францисканцем Алонсо де Эспиналем. 10 июня 1513 года он сумел заставить Фердинанда позволить ему возглавить пятнадцать миссионеров для обращения индейцев Южной Америки между заливом Париа и тем, что уже было известно как Венесуэла. Кордова сам намеревался возглавить эту миссию. Никакого конкретного определения этой территории дано не было{1228}. Но чтобы избежать столкновения с испанскими охотниками за рабами, Кордова убедил короля не позволять без его согласия ни одной армаде из Санто-Доминго или Испании ходить на побережье континента между Кариако, прямо к югу от острова Маргарита, до тогдашнего Кокибакоа – нынешнего полуострова Гуахира. Это примерно пятьсот миль береговой линии, покрывающих большую часть западной половины нынешней Венесуэлы.

Королю Фердинанду внушили просить Диего Колона снабдить монахов всем, что им понадобится. Это были товары на 400 000 мараведи, включая образки святых и изображение Святого Семейства, некоторые кисти таких знаменитых художников, как Алехо Фернандес, или же статуи работы Хорхе Фернандеса (оба были уроженцами Севильи), а также тридцать экземпляров грамматики Небрихи. Среди образов были Богоматерь Росарио, святой Доминик и святой XIII века Петр Мученик{1229}.

Из-за болезни фрай Педро де Кордова не смог возглавить экспедицию, которой так страстно желал. Он попросил строптивого проповедника Монтесиноса заменить его. Но хотя Монтесинос и принял непростое задание, он тоже заболел в Сан-Хуане, и в конце концов только один монах-доминиканец Франсиско де Кордова и послушник Хуан Гарсес{1230} отправились из Санто-Доминго в этот героический поход. Оба сошли на берег на выходе к морю долины Чирибичи, на востоке определенной им территории. Там их хорошо принял касик «Алонсо», который был крещен Алонсо де Охедой за несколько лет до того.

Через несколько месяцев Гомес де Рибера, родом из Сафпы в Эстремадуре, приплыл в Чирибичи с тремя кораблями. Рибера был нотариусом в Санто-Доминго, и в 1500-м Франсиско де Бобадилья даже попросил его провести расследование по делу братьев Колумбов. Он остался в Санто-Доминго и по разделу Альбукерке от 1514 года получил семь небориас и двадцать пять рабов. Он искал жемчуг и еще рабов. Несколько дней длился праздник, некоторое время велись дружеские беседы между новоприбывшими и индейцами, на которых присутствовали оба миссионера. Затем один из людей Риберы пригласил касика и его жену на свой флагман. «Алонсо» вместе с семнадцатью индейцами принял приглашение. Их тут же схватили, корабль поднял паруса и ушел в Санто-Доминго.

Оставшиеся на берегу индейцы, естественно, тут же схватили двух доминиканцев, которые сказали, что передадут капитану следующего судна письмо в Санто-Доминго, что их жизнь зависит от того, вернут ли назад «Алонсо» и его людей. Письмо дошло до Эспаньолы и фрая Педро де Кордовы. Но к тому времени «Алонсо» и его спутники уже были распроданы. Монтесинос осудил это деяние, и Гомес де Рибера укрылся в монастыре мерседерианцев[27] в Санто-Доминго, где его защищал его родственник, судья Васкес де Айон. Монтесинос напрасно требовал возвращения индейцев. В результате спустя всего четыре месяца в январе 1515 года оба миссионера, фрай Франсиско де Кордова и Хуан Гарсес, были казнены. Последующее расследование под руководством Франсиско де Вальехо, конкистадора, который впервые прибыл в Новый Свет с Овандо, постановило, что доминиканцев убили карибы – и, следовательно, нет преступления в том, чтобы продолжать захватывать в рабство их предводителей{1231}.

Этот двусмысленный вывод возлагал вину за гибель миссионеров на доминиканский орден, поскольку их предупреждали, чтобы они не заходили на территорию карибов. Но потом было сказано, что захваченные индейцы были не карибы, а гуатиао, хотя и жили среди карибов. Некоторые из захваченных Гомесом де Риберой были отвезены назад в Чирибичи. Это несчастное решение суда заслоняет тот факт, что доминиканский монах Франсиско де Кордова и послушник Хуан Гарсес были первыми поселенцами на северном побережье Южной Америки, предшественниками огромных волн эмиграции, – и в итоге предвестниками создания двух больших независимых государств.

Глава 23 «Беспристрастно, без приязни или неприязни»

«А знаете ли вы, что вышеупомянутый аделантадо Диего Веласкес относился к индейцам и их энкомьендам справедливо, отдавая их тем, кто ценил их больше всего беспристрастно, без приязни или неприязни?»

Вопрос номер 22 из инспекции по делу Диего Веласкеса, 1525 год{1232}

В 1508 году вокруг большого, протяженного и прекрасного острова Куба, в те дни порой называемого «Хуана», а иногда – «Фердинанда», за восемь месяцев прошел Себастьян Окампо, кабальеро из Нойи, что в Галисии, который некоторое время был придворным королевы Изабеллы{1233}. Нойя находилась неподалеку от Падрона, где в IX веке были чудесным образом найдены мощи Святого Яго (Иакова) – отсюда и название Сантьяго-де-Компостела.

Подвиг Окампо был достоин его происхождения. Он прибыл в Индии в 1493 году во второй экспедиции Колумба{1234}. Если не считать таинственной ссоры в Хересе в 1501 году, он, похоже, оставался на Эспаньоле с тех самых пор{1235}. В 1507 году губернатор Овандо захотел проверить, является ли Куба, по словам Колумба, частью материка или же Петер Мартир оказался прав, сказав в 1505 году, что «есть те, кто – как, например, Висенте Ианьес Пинсон – заявляют, что проплыли вокруг нее»{1236}.

Взяв два корабля, Окампо обогнул Кубу, вошел в Гаванский залив – превосходный, но еще неизвестный испанцам порт, – прошел Пунта-де-Сан-Антон, посетил места, где водилась кефаль, и всем этим показал, что Куба действительно является островом, по протяженности равным Британии. На Кубе также, похоже, была медь, вдобавок Окампо заметил некоторые признаки золота в районе Сьерры на востоке. Он доложил о том, что залив у Хагуа, ныне известный, как Сьенфуэгос, мог спокойно вместить до 1000 каравелл{1237}. Он также увидел Баракоа и Манати – последние места, посещенные Колумбом на острове, где во время первого путешествия он килевал свои суда.

На самом деле Куба могла гордиться не только небольшими залежами золота, но также никеля, кобальта, железа, марганца и хромовой руды. И в будущем самым важным металлом из них станет никель. В то время Лас Касас говорил, что Куба – остров гораздо более спокойный и чистый, чем Эспаньола{1238}.

В начале 1511 года завоевание Кубы провел Диего Веласкес де Куэльяр, «грузный и рыжеволосый» идальго. Веласкес, как и Овандо, был из семьи, сыгравшей свою роль в Средние века. Одним из основателей военного ордена Калатрава был другой Диего Веласкес, монах, вызвавшийся защищать город Ла-Манча (Калатрава) от мусульман, когда тамплиеры заявили, что не могут этого сделать. Руи Веласкес сочинил несколько известнейших баллад на испанском. Еще один Руи Веласкес приходился дядей инфантам Лара. Родной дядя Диего был советником короля Хуана II Кастильского, а кузен, Кристобаль Куэльяр, бывший в Санто-Доминго вместе с Овандо в качестве казначея, служил виночерпием инфанта дона Хуана, наследника католических монархов, которому была уготована трагическая судьба{1239}. Еще один кузен, главный казначей инфанта, комендант замка в Аревало, был в 1511-м наставником молодого и многообещающего баска Иньиго де Лойлола, который позднее основал Общество Иисуса – орден иезуитов. Санчо Веласкес де Куэльяр, судья верховного суда, был членом первого национального совета инквизиции в 1484 году. Антонио де Торрес, капитан, ходивший с Колумбом в его второе плавание и правая рука Овандо, фактически родоначальник регулярных рейсов от Индий и обратно (la carrera de Indias), также находился с ним в близком родстве{1240}.

Куэльяр, откуда вел происхождение Диего Веласкес, был древним и давно захиревшим кастильским городом на полпути между Сеговией и Вальядолидом. Он находится слишком далеко от Мадрида, чтобы столичные жители выезжали туда на уик-энд, а местность тут хоть и изобилует сосновыми лесами, но слишком сурова для туристов. Ныне там проживают 10 000 человек, работающих на обработке лесоматериала и занимающихся сельским хозяйством, особенно скотоводством. Английский путешественник XIX века Ричард Форд говорил, что улицы Куэльяра круты и плохо вымощены. Подобное описание применимо и в наши дни. Однако там есть очаровательные площади, несколько церквей и монастырей, некоторые из них разрушены, огромный замок и несколько обветшавших домов с выкрошившимися, но еще различимыми гербами над дверями{1241}. Один из них, находившийся на Калье Сан-Педро, резко уходящей вниз от главной площади, принадлежал семье Веласкес. Замок в Куэльяре был построен Бельтраном де ла Куэва, первым герцогом Альбукерке, любимчиком короля Энрике IV и любовником его второй жены, королевы Жуаны. И хотя Куэльяр сейчас кажется захолустным городком, в конце XV века здесь плелось множество сложных интриг. Современная разруха символизируется замком и церковью Святого Франциска – оба здания разрушены. Даже надгробия семьи Альбукерке ныне находятся в музее Испанского наследия на севере Нью-Йорка. Куэльяр был городком, налоги которого шли королеве Изабелле, когда она была еще девочкой. Он был также известен своими мечами.

Диего Веласкес родился примерно в 1464 году. В этом году Корона передала Куэльяр герцогу Альбукерке. Из-за гражданской войны, которая в те годы разделила кастильскую знать, детство конкистадора наверняка было бурным. Были также и религиозные сложности: в Куэльяре имелся солидный еврейский квартал. Один из тамошних раввинов был настолько красноречив, что в 1470-х даже христиане, включая и самого губернатора города, стекались в синагогу, дабы послушать его проповедь. Однако стоит предположить, что Диего Веласкес был воспитан на историях о рыцарях, а не о евреях, а также на балладах, многие из которых были классическими, поскольку такова была мода в то время.

Диего Веласкес присутствует в списке тех, кто участвовал в последнем походе против Гранады. Война оставила его «бедным и немощным». Однако он, похоже, достаточно скоро оправился, чтобы быть в числе тех двух сотен колонистов, которые сопровождали Колумба в его втором путешествии к Эспаньоле в 1493 году. Он более не возвращался не только в Куэльяр, но и в Европу{1242}.

Дон Диего разбогател в Санто-Доминго и вскоре был признан главой новой испанской колонии. Наверное, он был физически силен, поскольку большинство его спутников по второй экспедиции Колумба погибли, а большинство из тех, кто выжил, отправились домой, когда обнаружили, что золота там не так много. Он стал близким другом брата Колумба, сурового Диего. Наверное, он был еще и гибок в политическом смысле, поскольку мало кто из бывших на высоких постах пережили хаотичное правление «Фараона» (как называли Колумба разъяренные испанские колонисты), а также реформы его преемников.

Роль Веласкеса как заместителя губернатора, управлявшего западной частью острова, ныне известной как Гаити, является загадкой. Лас Касас, достаточно жесткий критик, пишет о нем как о беззаботном и добродушном человеке, который способен как легко вскипеть, так и быстро остыть и простить. Веласкесу нравились проповеди Лас Касаса – так говорил сам Лас Касас. Однако Веласкес наверняка присутствовал при жутких событиях, включавших предательский захват Анакоаны и ее казнь в 1503 году.

Очевидно, что он был обаятельным человеком. Будучи губернатором Кубы, он умел вести разговор непринужденно, как беседу молодых людей из хороших семей, которые хорошо друг друга знают. Веласкесу нравились пиры. Он также гордился семьей Веласкес, что было понятно по его завещанию, и эта гордость передалась многим обедневшим кастильским родственникам, сопровождавшим его в Индиях.

После умиротворения Санто-Доминго был созван совет, чтобы решить вопрос – стоит ли распространить испанское влияние на другие близлежащие места: Пуэрто-Рико и Ямайку, а на западе, конечно же, на Кубу. Понсе де Леон направился в Пуэрто-Рико, Эскивель – на Ямайку. Веласкес же после разгрома вождей таино на нынешнем Гаити хотел развить успех экспедицией на Кубу – тем более, что один из касиков, Хатуэй, бежал на остров, находившийся почти в шестидесяти милях за Наветренным проливом. Идея Веласкеса была поддержана Пасамонте, всемогущим королевским казначеем в Санто-Доминго. Король видел в Хатуэе мятежника, поскольку некоторое время казалось, что он «служил нам»{1243}.

Куба – большой остров. Идея о завоевании Кастилией такой большой территории наверняка должна была обсуждаться на Совете королевства. Но, похоже, такого не было. Испанская империя разрасталась сама по себе – локально и по локальным причинам. Диего Колон рассказал королю о своем замысле, но получил его одобрение позднее – король был против того, чтобы дядя Диего, Бартоломео, возглавил экспедицию.

В 1509 году Диего Колон дал Веласкесу полномочия по завоеванию Кубы. Нам неизвестно, какие именно указания он получил. Похоже, что через Пасамонте Веласкес держал прямую связь с Короной, обходя формальную зависимость от Диего Колона: Фердинанд наверняка понял, что Веласкес был человеком самостоятельным, и тот писал письма напрямую королю, а не через Диего Колона{1244}.

Веласкес подготовил три или четыре корабля и собрал примерно три сотни испанцев в Сальватьерре-де-ла-Сабана, ныне известном как залив Лес-Кайес на Гаити. Он финансировал их из своих денег. Его секретарь, тридцатилетний Эрнан Кортес, который наверняка играл большую роль во время этих приготовлений, являлся протеже Овандо. До этого он был нотариусом и плантатором в Асуа, одном из городов, основанных Овандо. Как Овандо принял Веласкеса, хотя тот и был кастильцем, так и Веласкес воспользовался услугами Кортеса, хотя тот был из Эстремадуры. Именно уход в отставку Овандо скорее всего и заставил Кортеса предположить, что будущего у него на Эспаньоле нет. Бартоломе де лас Касас также входил в состав экспедиции. Хотя, как мы знаем, он стал священником в 1508 году, он все еще был больше заинтересован в завоеваниях, чем в спасении душ индейцев. Также в составе экспедиции было четверо франсисканцев. Сын Понсе де Леона, Хуан Гонсалес, служивший переводчиком своему отцу, тоже плыл с Веласкесом{1245}.

Веласкес быстро обосновался на дальнем востоке Кубы, возле Баракоа, где основал первую столицу, названную Асунсьон-де-Баракоа. Местные туземцы сопротивлялись, но их луки и стрелы не смогли справиться с испанцами. Веласкес вскоре взял в плен Хатуэя, касика Санто-Доминго.

Что случилось дальше, рассказывает кубинская легенда. Захваченный вражеский вождь должен был быть казнен. Никто в этом не сомневался. Францисканец предложил Хатуэю христианскую смерть и погребение, если тот примет христианство. Хатуэй слушал, что ему говорил священник, и сказал, что если принятие христианства означает то, что он проведет вечность в компании испанцев, то он отказывается от крещения. Поэтому он был сожжен на костре как язычник{1246}.

Затем началось завоевание острова. Это не было трудно, поскольку Куба хоть и была больше Эспаньолы, но населения на ней было меньше. На Кубе было несколько вождей, однако они не привыкли воевать, за исключением тех случаев, когда необходимо было защищаться от набегов карибов. Тут они случались реже, чем в Санто-Доминго. Таино прибыли на этот остров уже после того, как заселили Санто-Доминго, и здешняя почва, похоже, оказалась благодатной для возделывания палками-копалками. Так что это место было достаточно плодородно.

Как и в остальной Америке, луки и стрелы, а также камни и пращи не могли сравниться с испанским оружием: аркебузами, примитивной артиллерией, лошадьми и даже собаками. Но самым главным было то, что у испанцев были длинные стальные мечи, которые даже сейчас заставляют дрожать от возбуждения, когда мы их видим в военно-исторических музеях. Любопытно представить себе всех этих рыцарей из Куэльяра или других городов Старой Кастилии, скачущих по красивому тропическому острову. К сожалению, единственным источником подобных впечатлений о конкистадорах была история Лас Касаса, у которого были несколько иные приоритеты, когда он принялся за свою книгу{1247}.

На Кубе к Веласкесу присоединился Панфило де Нарваэс, светловолосый гигант и правая рука Эскивеля на Ямайке. Веласкес скорее всего знал его с детства, поскольку родом он был из Навальмансано – маленького городка между Куэльяром и Сеговией. Овьедо говорил о нем как о хорошем человеке, знавшем толк в военном деле, однако Лас Касас отказывал ему в большинстве достоинств{1248}.

Нарваэс прибыл на Кубу с хорошо вооруженным отрядом из тридцати стрелков. Он высадился на южном побережье острова и вскоре присоединился к Веласкесу, который выступил на запад из Баракоа с сотней пехотинцев и примерно двадцатью всадниками. Они прошли через будущую провинцию Ориенте к Баямо, где Нарваэс, находившийся в авангарде, доложил о сопротивлении. Веласкес отослал ему еще пятьдесят человек, десять из которых были на лошадях. Нарваэс должен был попытаться объяснить аборигенам, что он прибыл лишь посмотреть страну, проинформировать их о том, что они должны служить Испании, и объяснить, что намерение обратить их в христианство вреда не принесет{1249}.

Однако исполнить свою миссию Нарваэс не смог (по его словам). Сначала он попал в засаду и (как он доложил) ему пришлось убить сотню таино, таким образом взяв Баямо под власть Испании. Он преследовал аборигенов до Камагуэя, убив по пути вождя по имени Кагуас. Индейцы Камагуэя, естественно, не были рады пришельцам. Люди же Баямо быстро подчинились испанцам, предложив им в качестве подарка костяные бусы.

Нарваэс вернулся в Баямо и обнаружил, что Веласкес вернулся в Баракоа, оставив за главного своего молодого племянника, Хуана де Грихальву, который также был уроженцем Куэльяра. Лас Касас был при нем священником. Затем конкистадоры вновь двинулись на запад с несколькими сотнями людей, поддерживаемые примерно тысячей завороженных и странно готовых к сотрудничеству местных жителей. И возле Камагуэя они нашли золото. Проходя через поселение под названием Куэиба, они увидели, что некоторые аборигены поклонялись образу Святой Девы Марии, который, скорее всего, здесь оставили какие-нибудь потерпевшие крушение испанцы. Они с неохотой обменяли его на гораздо более хороший образ, оставленный Лас Касасом.

Испанцы планировали продвигаться в сторону деревни местных жителей, где Лас Касас попытался бы уговорить аборигенов отдать испанцам половину их земли. Их также попросили поделиться едой – мясом, рыбой и хлебом. Лас Касас послал бы переводчика, который все это объяснил бы.

Но в Каонао, возле нынешнего Камагуэя, все пошло наперекосяк. Поселение было большое, с двумя подобиями площадей. В ответ на просьбу Лас Касаса туземцы приготовили для пришельцев большое количество хлеба из маниоки. Две тысячи человек собрались, дабы посмотреть и подивиться тому, как выглядели испанцы, ибо для них это было необычно. Еще больше аборигенов впечатлили их лошади. Еще пять сотен индейцев наблюдали за пришельцами из большого дома на площади. Лас Касас сказал аборигенам, что испанцы хотели бы войти в тот дом, но им предложили больше куриц, лишь бы удержать их снаружи. Покуда командиры решали, что им делать, один из испанцев (которого Лас Касас не назвал) сорвался и принялся убивать. Подобный настрой был заразителен. Капитаны Нарваэса (опять же – мы не знаем их имен) направились в большой дом и устроили там такую бойню, что кровь вытекала наружу. Лас Касас сумел спасти сорок индейцев на площади, однако его спутники все бросились в бой. Нарваэс сидел на своем коне «подобно статуе», покуда все это продолжалось. Когда он увидел Лас Касаса, он спросил его: «Что ты думаешь о наших испанцах? О том, что они здесь натворили?» Лас Касас ответил: «Я всех вас посылаю к дьяволу». Он с горечью вспоминал: «Не помню, сколько крови мы пролили на том пути»{1250}.

После этой бойни испанцы никого не встречали – местные жители пытались уйти на ближние острова, хотя потом они и вернулись. Лас Касас говорил:

«Мужчины и женщины, подобные овцам, каждый с немногочисленными пожитками в узелке за спиной… Их возвращение заставило меня возрадоваться, поскольку возвращались они в свои дома, и это было тем, чего они хотели. Но я также испытывал жалость и сострадание к их кротости, смирению, нищете и страданиям, к тому, что были они изгнаны и безвинно. Отцы, сыновья, братья и соседи их были жестоко убиты… неужели все это можно просто оставить в стороне и забыть, как дело давнее?»{1251}

Произошедшее заставило Лас Касаса изменить свое отношение к политике испанцев. Он основал свою черепашью ферму в лагуне возле Сьенфуэгоса и, похоже, оставался там в течение года, с 1512 по 1513 год. Однако в скором времени он последовал примеру фрая Антонио де Монтесиноса, доминиканца из Санто-Доминго. Возможно, это произошло после прибытия на Кубу трех доминиканцев: Гутьерра де Ампудиа, Бернардо де Санто-Доминго и Педро Сан-Мартина. Один из них (как ранее говорилось) отказывал Лас Касасу в причастии, покуда тот владел рабами. 14 августа 1514 года Лас Касас осудил завоевание поселенцами провинции Санкти-Спиритус: «Я начал говорить им, что они были слепы, нечестны, деспотичны и жестоки»{1252}. Лас Касас передал свою собственность Веласкесу и посвятил остаток своей жизни заботе о хорошем отношении к индейцам. Так же сделал и его компаньон, Педро де Рентерия. То, что они видели своими глазами варварское завоевание Кубы, укрепило их решимость.

Нарваэс обосновался на северном побережье Кубы, где имелись перспективы найти какое-то количество золота. Скорее всего это было возле Санта-Клары (искаженное «casa harta», «полный дом». Так это место называлось потому, что испанцы там сытно питались попугаями).

Аборигены рассказывали о каком-то испанце и двух женщинах, которые давно были в плену у их знакомых таино. Нарваэс проинформировал об этом Веласкеса, и тот послал вдоль северного побережья корабль в поисках пропавших соотечественников. Посланники высоко над собой держали палки с белым флагом. Неподалеку от Кохимара они нашли двух обнаженных испанских женщин. Они указали на вождя, который, как они сказали, предательски утопил их спутников. Испанцы уже собирались его сжечь, но Лас Касас воспрепятствовал им, поэтому вождя взяли в плен и заковали в цепи, а затем направились вдоль реки, где, как говорилось, было золото{1253}.

Вскоре их встретил еще один касик и передал им Гарсию Мехиа, кастильца из Эстремадуры, который несколько лет пробыл в плену. Он почти что забыл испанский и жестикулировал как таино. Как оказалось, он и две женщины были тем, что осталось от экспедиции Алонсо де Охеды в Ураба в 1506 году, которая разделилась на пути в Санто-Доминго.

Нарваэс и его люди направились на встречу с Веласкесом в Хагуа на месте современного Сьенфуэгоса на Рождество 1513 года. Затем Веласкес отправил Нарваэса обратно в Гавану с шестью десятками человек, а затем еще дальше на запад, к нынешнему Пинар-дель-Рио. Он вернулся по южному берегу Кубы, где в январе 1514 года основал город Тринидад. Его мэром через некоторое время станет шурин Нарваэса, Франсиско Вердуго из Кохесеса-де-Искар, что в Кастилии. Оттуда он послал корабль на Ямайку за хлебом из маниоки, а другой – в Санто-Доминго за скотом, лошадьми и маисом. Завоевание было успешно завершено – в том смысле, что кастильцы могли свободно селиться на этом острове там, где им было угодно.

Диего Веласкес пробыл губернатором Кубы еще одиннадцать лет, до 1524 года. В это время он вместе со своим секретарем Кортесом основал главные города Кубы – поселения, которые и в наши дни сохраняют свою значимость: Сан-Сальвадор-де-Баямо (основан в ноябре 1513 года, но несколько не в том месте, где находится нынешний Баямо), Тринидад (основан в январе 1514 года), Санкти-Спиритус и Пуэрто-Принсипе (Камагуэй), которые также были основаны в 1514 году, а также Асунсьон-де-Баракка (1511), Гавану и Сантьяго. Гавана была основана на южном побережье Кубы, возле крохотного городка Батабано. Позднее ее вместе с названием переместили в местечко Каренас. Сделано это было скорее всего для удобства доставки груза домой в Испанию через Багамы. Путешественник, направляющийся в Батабано, безуспешно будет искать то, что осталось от первой Гаваны. Ныне это даже не легенда. Время переноса точно не известно: все могло начаться в 1519 и закончиться в 1526 году{1254}.

Все эти новые города, как и на Эспаньоле, были построены неподалеку от поселений таино. Оформлением необходимых бумаг для их основания (бумажная волокита всегда присутствовала в испанских делах) занимался, скорее всего, Эрнан Кортес как нотариус. Планировка этих городов – расположение площадей, церквей, тюрем, городских ратуш и дворцов губернаторов – была характерна для городов Эспаньолы, и их очертания все еще можно уловить в структуре современных городов{1255}.

Конечно же, здания возводили индейцы. Веласкес передал королю, что кубинцы «гораздо более благосклонны к нашей вере, чем население Эспаньолы или Пуэрто-Рико», чему король обрадовался{1256}. Почему у Веласкеса сложилось такое впечатление – непонятно. Но он всегда предпочитал видеть во всем хорошее. После первых дней на Кубе он стал гораздо более толерантным, чем ранее{1257}.

Покуда Веласкес был занят основанием своей новой колонии, против него выступил Франсиско де Моралес, севилец и протеже Диего Колона, который назначил его главой города Мансанильо. Он горячо поддерживал энкомьенду, которая была учреждена в Эспаньоле и которую Веласкес еще не ввел на Кубе. Моралес, похоже, взял в плен нескольких кубинцев, дабы подтолкнуть Веласкеса к этому. Туземцы взбунтовались и убили нескольких христиан. Веласкес взял Моралеса под стражу и отправил его в тюрьму в Санто-Доминго{1258}. Среди тех, кто поддерживал Моралеса, был секретарь губернатора Эрнан Кортес. Веласкес сначала хотел было его повесить за это, но все же воздержался. Однако Кортес никогда больше не был его секретарем.

Веласкес вскоре получил разрешение из Кастилии поделить индейцев Кубы так же, как и на Эспаньоле. Таким образом, Моралес добился своего, но уже после заключения под стражу. Однако были некоторые отличия от предыдущего опыта: для начала губернатор назначал кубинцев работать на кастильцев лишь один месяц, в конце которого они возвращались в родную деревню, получив на дорогу еды. Веласкес также послал экспедиции из примерно двадцати кастильцев в разные места вместе с переводчиками. Они должны были привести туземцев в новые города, зависевшие от испанских землевладельцев, чтобы они жили там. Он назначил ревизоров, задачей которых было следить, чтобы с индейцами хорошо обращались. Король велел обращаться с кубинцами мягче, чем с их сородичами в Эспаньоле и Пуэрто-Рико, аргументируя это тем, что он «глубоко их уважает» и желает обратить их в христианство. Фердинанд понимал, что если нажить в лице туземцев себе врагов, то много золота испанцы не получат. Веласкес со свойственным ему оптимизмом доложил королю, что испанцы были впоследствии «удовлетворены и стали доброжелательнее, чем раньше…»{1259}.

Вскоре после этого, когда Веласкес вновь был в Баямо, он получил от короля письмо, в котором ему было дано разрешение на всеобщее разделение индейцев. Ему также было позволено действовать без совета Диего Колона, официального губернатора всех Индий.

Для начала Веласкес ограничился разделением индейцев Баракоа и Баямо. Его друг и казначей, Кристобаль де Куэльяр, получил двести индейцев. Веласкес приписал к каждому испанцу вождя, который вместе со своими людьми должен был служить этому испанцу. За это их кормили, одевали и обращали в христианство. Максимальный размер энкомьенды составлял триста индейцев. Это количество предназначалось для представителей власти. Высокопоставленные граждане получали по сотне, менее важные – шестьдесят, а совсем уж простые – по сорок. Королевский секретарь Конхильос и Диего Колон были из тех, кто получил хорошую долю. Обычно энкомьендерос были поселенцами, что значило, что у испанцев были еще и права на землю{1260}. В дополнение к прикрепленным индейцам-рабочим были еще и рабы – мужчины и несколько женщин, захваченных во время войны.

На Кубе, как и на Эспаньоле, местное население начало вымирать. Возможно, сюда было завезено некоторое количество черных африканских рабов, дабы компенсировать убыль рабочей силы. Но так же, как и в Санто-Доминго, работорговля на Карибах существовала еще до появления африканцев. Многих индейцев забирали с «бесполезных» Багамских островов, а также с tierra firme — в данном случае, из Дарьена (Панамы) или иных мест этого обреченного региона.

Веласкес всячески поощрял выращивание конкистадорами местных культур. Проконсулы в других местах были не уверены в их ценности, но губернатору Кубы никто не запрещал приказать выращивать маниоку, маис, сладкий картофель, рис и малангу – корнеплод, который до сих пор употребляют в пищу на Кубе. Он также завез овец, свиней и другой скот. Эти животные быстро расплодились. Веласкес хвастался королю, что небольшое стадо из трехсот длинноногих свиней, которое у него было в начале, разрослось до тридцати тысяч за три года. Лошади тоже плодились здесь. Конкистадорам казалось, что увеличение количества животных вполне компенсировало уменьшение количества индейцев.

На Кубе добывалось некоторое количество золота. Эрнан Кортес и его друг, Франсиско Давила, к примеру, возле Баракоа в первые несколько лет испанской оккупации сколотили небольшое состояние. Также золото было найдено возле современного Сьенфуэгоса в долине Рио-Аримао. Это открытие подействовало как магнит, заставив многих недовольных испанцев покинуть Эспаньолу.

Наконец, за некоторое время до середины апреля 1515 года, Веласкес перенес свою столицу из Баракоа в поселение, которое он и Кортес уже назвали «Сантьяго-де-Куба». Оно находилось на окраине неплохого залива на южном побережье. Губернатор обдумывал основать свою штаб-квартиру чуть в глубине острова, возле Тринидада или, например, в заливе Хагуа, однако потом отказался от этой идеи. Вскоре он начал строительство в Сантьяго каменного дома, который и по сей день связывается с его именем, но на тот момент он планировал постройку деревянного дворца. Король объявил, что он хочет, чтобы это поселение стало постоянным, и началась постройка других домов для длительного проживания. Женатые мужчины послали за своими женами в Испанию. Веласкес построил хранилище для королевской доли прибыли – королевской пятины, quinto. Впоследствии Веласкес окружил себя в Сантьяго небольшим двором, состоявшим преимущественного из конкистадоров из его родной части Кастилии. Многие из них были родственниками, включая как минимум троих, носящих его собственную фамилию.

Выдающимся членом окружения Веласкеса всегда был Кристобаль де Куэльяр, казначей. Поскольку губернатор женился на Марии де Куэльяр вскоре после прибытия на Кубу, Куэльяр приходился Веласкесу тестем. Мария же в свою очередь прибыла в Индии в качестве одной из подружек невесты жены Диего Колона. Ее свадьба с Веласкесом была первой христианской свадьбой на острове, но невеста умерла через неделю.

Друзьями, что собирались в доме Веласкеса в Сантьяго-де-Куба, были Андре де Дуэро, коротышка из Туделы-де-Дуэро, секретарь губернатора, вступивший на пост после Кортеса, который ныне посвящал все свое время поискам золота; также там был Амадор де Ларес, счетовод губернатора, который, когда его спрашивали (а порой и просто так), вспоминал свои дни в Италии при Эль Гран Капитане Фернандесе де Кордова. Порой сам Веласкес шутил насчет того, что когда он вернется в Испанию, он вновь женится, на этот раз либо на Марии, либо на Майор – одной из двух богатых племянниц его покровителя, епископа Бургоса. Никто, похоже, не решился сказать дону Диего, что эти племянницы, уже к тому времени дамы средних лет, давно были замужем. Но, возможно, он об этом знал. Порой на этих tertulias бывал экс-секретарь губернатора Эрнан Кортес. Веласкес простил его, и он стал судьей в городском совете Сантьяго. Учтивый, даже льстивый, но определенно независимый, «Кортесито», как называли его недруги на Кубе, участвовал во всех этих дискуссиях, но с осторожностью.

Порой один или другой генуэзский торговец, Рибероль или Чентурионе, которые к тому времени заинтересовались Кубой так же, как Санто-Доминго и Пуэрто-Рико, присоединялись к этим разговорам. Некоторые из этих торговцев получили разрешение на проживание в Индиях, в то время как другие считали, что им не нужно утруждать себя такими формальностями. Один или два конверсо – например Бернардино де Санта-Клара, который прибыл в Новый Свет, дабы избежать внимания инквизиции, – также могли присутствовать там. (Брат Санта-Клары был тем самым казначеем Санто-Доминго, который во время пиршества заполнил солонки золотой пылью вместо соли.) Веласкес, как и полагалось тропическому монарху, также имел при себе шута, Франкесильо, который в виде шуток рубил не самую приятную правду-матку.

Эти и другие друзья Веласкеса во время обсуждения различных дел насущных курили американскую траву табак, которую они покупали у индейцев. Это растение также курили дома, вскоре к нему привязалось знаменитое название – сигара, а сигарилья (cнgarillo) появилась, скорее всего, потому, что табак курили в сигарильях за пределами Толедо. Так назывались маленькие беседки из-за того, что после обеда цикады (cigarra) пели особо громко.

У Веласкеса были родственники по боковой линии от сестры. В особняке современных Веласкесов в Мадриде хранятся остатки стола из красного дерева, который, как считается, принадлежал Диего. Был ли Диего Веласкес родственником художника XVII века – неизвестно, но вряд ли{1261}.

Веласкес и его друзья привыкли к тропикам, местная еда (маниока, мясо черепах, игуан и птицы котора) начала им нравиться так, как никогда не нравилась в Санто-Доминго. Губернатор не обращал особого внимания на многое из того, что происходило в других местах на острове, хотя он и обустроил себе десяток или больше асиенд в нескольких местах, начиная с Баракоа на востоке и до Гаваны на западе. Обычно они находились в совместном владении с другими людьми, а следили за ними управляющие, которые получали треть, пятую или даже седьмую часть прибыли. На этих фермах в основном разводили свиней, черепах и всякую живность{1262}.

Снижение численности индейского населения, конечно же, было замечено, так же, как и на Эспаньоле, но никто, даже Лас Касас, который к тому времени вернулся в Испанию, не мог придумать решения этой проблемы. Разве что завезти еще больше черных рабов. Данную проблему наверняка обсуждали вечерком у Веласкеса в Сантьяго. Фраем Педро де Кордова из Сантьяго были посланы четверо доминиканцев, однако это не принесло особых результатов, несмотря на то, что они проповедовали справедливое отношение к туземцам{1263}. Но беспокойство о будущем работников росло, за любым индейцем, сбежавшим в лес, шли с собаками. Раб был как минимум столь же важен, как и поселенец.

Перед тем как весенние дожди размывали дороги, затрудняя этим передвижение, в Сантьяго проходила ежегодная переплавка золота. В то время в Сантьяго встречались представители (прокурадорес) городов, порой отсюда отсылали главного уполномоченного в Кастилию с докладом королю и за указаниями, что необходимо сделать. Это была не демократия, но скорее некая олигархия – либеральная по отношению к поселенцам.

Одним из вопросов, возможно, поднятых на тертулиас в Сантьяго-де-Куба, был вопрос о том, что находится на западе и северо-западе острова. Здесь в знаниях имелся пробел. Понсе де Леон, завоеватель Пуэрто-Рико, как мы знаем, нашел место, которое он окрестил Ла-Паскуаль-Флорида. На западе он, а ранее Пинсон и Диас де Солис причаливали к многообещающему берегу. Это, конечно же, был Юкатан. Даже Колумб в 1504 году наткнулся на высокоразвитых торговцев майя возле Центральной Америки. Но никто точно не знал, откуда они прибыли.

В 1514 году Веласкес в своем первом после завоевания Кубы докладе написал королю, что он слышал порой, что какие-то индейцы приходили с островов за Кубой, «севернее, в пяти или шести днях на каноэ, и прибывшие рассказывали о других островах». Это был ценный доклад, которому уделили мало внимания. Он предполагал связь между Центральной Америкой и Кубой, которой археологи не заметили{1264}. Веласкес и его друзья, ведя свои вечерние разговоры, конечно же, не могли знать, что это был след месоамериканской цивилизации. Однако они предполагали, что исследование тех мест принесет прибыль. В крайнем случае там наверняка можно будет поживиться рабами, что хоть как-то скомпенсирует сокращение количества рабочих рук. Они даже не представляли, какие богатства ждали их соотечественников в Мексике и Перу.

В Гаване, на Пласа-де-Армас, возле дома генерал-губернатора на северном берегу острова, находится небольшая часовня, воздвигнутая в честь основания города в 1519 году. Картины французского художника XIX века показывают, что Веласкес присутствовал на первой в этом месте мессе Бартоломе де Лас Касаса. Впрочем, вряд ли это правда: скорее всего Гавану не переносили с юга на север вплоть до смерти Веласкеса. И вряд ли Лас Касас был первым, кто служил здесь мессу. Эта путаница демонстрирует количество мифов, окружающих историю Кубы с самого ее начала. Лишь одно мы знаем точно: Колумб не преувеличивал, когда говорил в своем первом плавании об этом острове как о рае земном. Но испанцы XVI века хотели богатства, а не цветов, золотых рек, а не золотящихся полей.

Книга пятая Бальбоа и Педрариас

Глава 24 «Они объявили власть над морем»

И на глазах у туземцев они объявили власть над морем и странами, граничащими с ним, от имени Фердинанда и Хуаны.

Рассказ Петера Мартира о том, как Бальбоа увидел Тихий океан, 1513 год

Васко Нуньес де Бальбоа был действительным губернатором первой постоянной континентальной колонии Дарьен. Он опрометчиво отослал домой доклад о своих открытиях. Это было восторженное письмо королю, в котором говорилось о реках золота в трех днях пути от колонии, в которых можно было также найти крупный жемчуг{1265}. В то же время он отправил Хуана де Кеведо и Родриго де Кольменареса как своих представителей на Эспаньолу просить прислать подкрепления и судью. Мартир говорит, что эти прокурадорес были избраны, однако скорее всего Бальбоа назначил их сам{1266}. Он наверняка захотел бы поехать сам – но его последователи выбрали не его. Возможно, потому, что боялись, что он не вернется; возможно, потому, что они нуждались в нем как в предводителе.

Путешествие было трудным, поскольку делегаты потерпели крушение недалеко от Кубы и там повстречались с остатками экспедиции Вальдивии. 20 января 1513 года Бальбоа вновь написал королю. Именно это письмо и привело его к гибели. В письме он многое присочинил, поскольку писал:

«В провинции Дарьен мы обнаружили множество богатых золотых жил. Золота здесь много. Мы нашли двадцать рек, а всего их тридцать, в которых есть золото. Все они берут начало в сьерре в двух лигах от этой виллы. Есть здесь вожди, у которых золота… как маиса, и они его держат в корзинах. Они говорят, что во всех реках в этих сьеррах есть золото, а также большое количество самородков вообще»{1267}.

Это были земли великого касика Дабеибы. Бальбоа попросил тысячу человек, как советовал сын Комогре, «для завоевания большей части этого света»{1268}. Он также попросил предоставить ему корабли.

Это письмо было доставлено королю Себастьяном Окампо, который обошел вокруг Кубы. Но Окампо задержался в Санто-Доминго и умер, как только добрался до Севильи в июне 1514 года. И хотя он передал полномочия своему кузену Алонсо де Нойе (еще один галисиец, судя по фамилии), двое прокурадоров – Хуан де Кеведо, бывший веедор Никуэсы, и Родриго Энрикес де Кольменарес – прибыли в Испанию первыми в мае 1513 года. Когда Фонсека представил их королю, Петер Мартир решил, что «одного взгляда на этих людей достаточно, чтобы понять, сколь вредны для здоровья климат и температура Дарьена, поскольку они пожелтели настолько, что кажется, будто у них не все в порядке с печенью. Также они страдают одышкой. Они говорят, что это из-за всего, что им пришлось пережить»{1269}.

Мартир также писал, что среди привезенных диковин был ананас – единственный перенесший путешествие. Король его отведал. Мартир добавил:

«Есть коренья, которые индейцы называют батат [сладкий картофель]. Растут они сами собой. Когда я впервые увидел это растение, я принял его за миланскую репу или большие грибы. Не важно, как они приготовлены, зажарены или сварены, они не уступают деликатесам, да и вообще любой еде. Шкурка у них прочнее, чем у грибов или репы, и она землистого цвета, тогда как внутри все белое. Если есть их сырыми, на вкус они как каштан, только слаще»{1270}.

Это было первое описание картофеля, блистательная история которого в Европе только начиналась.

Бальбоа послал домой еще одного эмиссара, Мартина де Самудио, чтобы тот всячески расписал его достоинства перед королем. Однако было уже поздно: информация, доставленная Фернандесом де Энсисо и затем прокурадорами, навредила репутации Бальбоа. Если верить историку Овьедо, Самудио пришлось тайно покинуть королевский двор, а Совет королевства даже отдал приказ о его аресте{1271}.

Еще до того, как прибыли прокурадоры, о Дарьене при испанском дворе уже было известно довольно много. Предполагалось, что те немногие колонисты, что выжили, «жили в сплошной анархии, даже не собираясь обращать местных в христианскую веру или разведывать земли…» Однако теперь по Кастилии поползли слухи, что «золото на tierra firme можно ловить на удочку». Мысль о «золотых реках», конечно, опьяняла. Поэтому огромное количество мужчин и некоторые женщины отправились туда «порыбачить»{1272}. Петер Мартир чуть позже писал с иронией:

«Теперь Испании не надо раскапывать землю до самых глубин Ада или строить огромные дороги, или дырявить горы ценой огромного труда и рисковать тысячу раз, чтобы добыть богатства из земли. Она найдет богатства на поверхности, копая не так глубоко… Жемчуг (так же) будут собирать без особого труда»{1273}.

Творческий энтузиазм Бальбоа вышел ему боком. Король и епископ Фонсека окрестили Дарьен Золотой Кастилией, «Castilla del Oro». Они немедленно запланировали новую экспедицию, которую возглавил бы «важный человек».

Сначала король назначил главой предприятия Диего де Авилу, коменданта города Авилы, но затем передумал. Никто так и не понял, почему. Потом, благодаря поддержке Фонсеки, губернатором новой золотой колонии был назначен престарелый солдат Педро Ариас Авила, известный при дворе как «Педрариас». Ему было велено создать долговременное поселение. Не было никакого упоминания о его подчинении Диего Колону – Педрариас должен был править независимо от адмирала в Санто-Доминго.

2 августа 1513 года Педрариасу были выданы его инструкции. Он, как капитан-генерал и губернатор «как на суше, так и на море, должен прибыть на материк, как мы его ранее называли и который ныне называться должен Золотой Кастилией»{1274}. В приказе говорилось, что «на кораблях не должно быть слишком много народу и отправляться нужно через Канарские острова. По дороге пройти через острова каннибалов [Малые Антильские]. Пятая часть [всей добычи] должна отойти Короне, все новые города должны получать свои имена после обсуждения с епископом Кеведо. Местных женщин не похищать, карточные и прочие игры запретить…»{1275}.

Это была лишь вторая финансируемая Короной экспедиция с 1492 года – первой была экспедиция Колумба в 1493 году. Все остальные финансировались частными лицами. Произошедшее позволило Короне начать новую эру испанских завоеваний, и права семьи Колумба еще более отошли на задний план.

И противники, и друзья Бальбоа пытались каким-либо образом отменить назначение Педрариаса. Но Фонсека сказал королю:

«О Ваше католическое Высочество, Педро Ариас – храбрый человек, который часто рисковал своей жизнью во имя Вашего Высочества и который, как нам известно по большому опыту, командовал войсками. Он замечательно показал себя в войне против мусульман, где он проявил свою солдатскую храбрость и расчетливость офицера. По моему мнению, было бы попросту грубо снимать его с поста в ответ на инсинуации завистливых личностей. Посему, позвольте этому хорошему человеку отправиться в путь под Вашим покровительством. Позвольте этому преданному приверженцу Вашего Высочества, жившему с самого рождения во дворце, отправиться в путь»{1276}.

Но в итоге Педрариас отправился из Санлукара в «Castilla del Oro» только 11 апреля 1514 года. Его экспедиция задержалась, пока не была проведена ревизия «Требований». Это привело в бешенство, как минимум, Фернандеса де Энсисо, планировавшего отправиться вместе с Педрариасом, дабы раз и навсегда разделаться со своим врагом, Бальбоа.

Подготовка флота Педрариаса к отплытию была ответственностью Каса де Контратасьон. Но в то же время Каса имела лишь исполнительную власть. Право принимать какие-либо решения оставалось за советниками короля, а именно за Фонсекой и Кончильосом. Король был особенно заинтересован в экспедиции, и все лето 1513 года в Севилье интерес к происходившему был велик. Небольшая группа солдат вернулась из Италии, и некоторые из тех, кто сражался вместе с Эль Гран Капитаном, были внесены в список экспедиции. 28 июля был издан любопытный указ, в котором было велено умерить количество предметов роскоши в экспедиции Педрариаса{1277}.

Бальбоа, услышав о предполагаемом путешествии, решил сам отыскать золотую землю, о которой говорил сын Комогре. Он отправился по морю, взяв с собой 190 человек, и высадился в области Кареки, где правил касик Коиба. Он прошел прямо к горам через территорию сбежавшего вождя по имени Помча. Бальбоа посылал ему сообщения, предлагая союз, который в конце концов был заключен. Бальбоа предложил Помче железный топор. «Нет такого инструмента, который местные так бы ценили, поскольку у них таковых нет», – писал Мартир{1278}. Однако индейцам нравились и стеклянные бусины, из которых делали ожерелья, а также зеркала и медные колокольчики. Испанцы в ответ на это получили золота на 110 песо. Касик Помча дал им проводников, которые помогли бы пройти через «недоступные ущелья, населенные свирепыми зверями».

Конкистадоры взобрались на «крутые горы и пересекли несколько крупных рек как с помощью импровизированных мостов, так и перекидывая стволы деревьев и балки с одного берега на другой». Им бросил вызов Куарека, владыка местности с одноименным названием, вышедший впереди своей обнаженной орды и сказавший примерно следующее: «Пускай вернутся той дорогой, что пришли, если они не желают погибнуть все до одного». Но вскоре и он, и его люди остолбенели от ужаса перед выстрелами мушкетов, поскольку сочли, что испанцы управляли громом и молнией, и «шесть сотен из них были убиты подобно диким зверям». Когда Бальбоа узнал, что брат Куареки, а также некоторые его «придворные» были трансвеститами, он отдал их на растерзание собакам – конкистадоры порой были яростными блюстителями нравов и морали{1279}. (Поскольку индейцы носили не так много одежды, чтобы узреть трансвестизм, требовалось богатое воображение.)

Бальбоа решил пересечь полуостров. По пути он встретил красивую индейскую женщину, которая послужила ему в качестве переводчика. Ведомый ее соотечественниками, пройдя через густые джунгли, которые ни он, ни его люди никогда еще не видели, в конце сентября 1513 года с «лысого холма» на месте, которое ныне является Панамой, он впервые увидел долгожданное «Южное Море» – Тихий океан. Бальбоа добрался до этой горной вершины вместе с фраем Андресом де Вера, лиценциатом Андресом Вальдеррабано и стойким эстремадурцем из Трухильо по имени Франсиско Писарро – со священником, адвокатом и будущим великим завоевателем{1280}. Бальбоа «отправился на вершину и первым достиг ее… Преклонив колени, он воздел руки к небесам и приветствовал Южное море… Он поблагодарил Бога и всех святых за то, что они дали ему, простому человеку без всякого опыта и влияния, такую возможность. Завершив свою молитву в военном стиле, он помахал рукой некоторым из своих соотечественников и показал им то, к чему они стремились…» Все его товарищи радостно закричали. «Исполненный гордостью больше, чем Ганнибал, показывавший своим солдатам Италию и Альпы… он пообещал несметные богатства своим людям, сказав: „Узрите же долгожданный океан! Узрите же, те, кто перенес все тяготы, узрите же страну, о которой сын Комогре и другие аборигены говорили столь чудесные вещи…”»

В качестве знака власти Бальбоа сложил кучу камней в форме алтаря и, «дабы будущие поколения не обвиняли их во лжи, они начертали там, а также на стволах деревьев, имя короля Кастилии»{1281}. Адвокат Вальдеррабано составил заявление об открытии, подписанное всеми присутствовавшими испанцами. Священник Андрес де Вера подписался первым. Также считается, что при этом присутствовали собака и чернокожий раб{1282}.

Опьяненные ощущениями этого момента, Бальбоа и его друзья продолжили путь и победили касика Чиапеса, который хотел преградить им дорогу. Испанцы спустили группу бойцовых собак и разрядили свои ужасающие ружья. Звук выстрела раскатился по горам и «пороховой дым, казалось, выбрасывал пламя; и когда индейцы учуяли запах серы, который к ним нес ветер, они в панике бежали, падая на землю». Испанцы подошли к ним в боевом порядке, убили нескольких и взяли остальных в плен. Затем они согласились на перемирие с Чиапесом, давшему Бальбоа 400 песо золотом и получившему в ответ «изделия европейского производства…» Испанцы затем отправились на берег долгожданного океана «и на глазах у туземцев они объявили власть над морем и странами, граничащими с ним, от имени Фердинанда и Хуаны»{1283}. На первый взгляд это кажется смешным, но потом начинаешь восхищаться отвагой Бальбоа и его людей.

Бальбоа оставил некоторое количество своих людей вместе с Чиапесом и отправился в путь, взяв восемьдесят человек и нескольких индейцев. Он проплыл на каноэ вверх по реке до земель касика Кокеры. Там все прошло по стандартной уже схеме: касик попытался сражаться, но безуспешно; посланник Чиапеса посоветовал ему сдаться, он сдался и обменялся подарками с испанцами. Бальбоа посетил залив Сан-Мигель и дал ему это имя – в честь архангела, который, как он предполагал, покровительствовал ему. Затем он вышел в открытое море, где он и его люди чуть не утонули. Они нашли убежище на некоем острове. Пережив ночь, они обнаружили, что их каноэ были наполовину уничтожены и заполнены песком. Но все же они их починили и пересекли земли касика Тумако, который подарил им четыре фунта местного жемчуга, что их «весьма порадовало»{1284}. Баск Арболанте взял их с собой в Испанию и пытался убедить короля Фердинанда в великих достоинствах Бальбоа. Но было уже слишком поздно.

Бальбоа нашел для себя и другие места, богатые жемчугом, и отобрал несколько самых красивых и мелких жемчужин. Продолжались стычки с касиками, порой удавалось наладить хорошие отношения, порой на них спускали собак. Вожди почти всегда давали золото в обмен на бусины и топоры, которые они ценили. Что же до испанцев, то им тоже пришлось заплатить за свое стяжательство: «У них было полно золота, но голод лишил их сил продолжать путь…»{1285}

Это были необыкновенные путешествия по совершенно неизвестной территории, осуществленные с решимостью и воображением, несмотря на такие трудности, как жара, насекомые, дикие звери, джунгли и отсутствие определенного пути.

Трудно сказать, какие на этих землях жили племена. Но регион был населен людьми, говорившими либо на языках коибе или куэра, либо на их диалектах. Они выращивали множество овощей, основными из которых были маис и маниока. Мясо коптили ради сохранности. Источником пищи для аборигенов служили олени, игуаны, черепахи и утки. Птиц ловили сетями. Рыба и моллюски также были важной частью питания. Обычным напитком было маисовое пиво чича.

Эти племена жили в деревнях с населением до 1500 человек, обычно укрепленных деревянным частоколом, и в которых были дома разных размеров. Дома касиков были порой огромными. Внутри, как обычно у коренных американцев, были гамаки или скамьи, покрывала, корзины и ширмы.

Большинство этих людей разрисовывали себя или носили татуировки, а вожди носили украшения – золотые шлемы, головные уборы с перьями, серьги в носу, губах, ожерелья и так далее. У этих людей была хорошо развита обработка металла. Они изобрели множество способов отливки, покрытия металлом, пайки и холодной ковки. У них имелось гончарное дело, и они плели большие корзины. Их вожди жили в роскоши; у них было множество рабов – в отличие от таино.

На всей этой территории, похоже, имелись регулярные армии, вооруженные копьями, дротиками, луками и стрелами. Эти туземцы устраивали игры в мяч – как и таино; но церемонии у них были гораздо более пышными{1286}.

После многочисленных задержек и одного-двух фальстартов, Педрариас покинул Санлукар-де-Баррамеда в Святой вторник, 11 апреля 1514 года. У него было двадцать три корабля, девять из которых были каравеллами (в том числе четыре португальских), еще два старыми каравеллами для транспортировки пассажиров и груза, четыре – бригантинами, похожими на пинассы, а восемь – простыми рыбачьими судами. Четырнадцать судов принадлежали королю, три были наняты (одно – совместными силами Фернандеса де Энсисо и торговца галетами Хуана Лопеса). Одно судно было профинансировано мадридским банкиром Алонсо Гутьерресом, который тогда участвовал во всех морских предприятиях ради выгоды торговли. Конверсо из Бургоса (и будущий конкистадор в Мексике), Хуан де Бургос, владел одним из кораблей, в то время как распределитель земель Эспаньолы Родриго де Альбукерке владел другим. Сам Педрариас был владельцем третьего, который, похоже, был крупной баркой.

Еще одна каравелла, «Санта-Мария», присоединилась к флоту на Канарских островах. На ней находились военные – капитан Хуан де Сурита и еще двое офицеров, чьей задачей было обучение солдат на Канарах. Предполагалось, что они сыграют важную роль в завоевании. Это был единственный корабль, у капитана которого, Хуана де Камарго, было разрешение причалить в Санто-Доминго.

В итоге рыбацкие корабли, как и бригантины, так и не вышли в море – либо по причине плохого состояния, либо из-за перегрузки. Под присмотром плотника из Санлукара, Кристобаля Маркеса, было приказано собрать четыре судна в Дарьене{1287}. Все они были аккуратно загружены, дабы избежать перегрузки. Именно перегрузку посчитали причиной трагедии, случившейся в начале путешествия Овандо в 1502 году.

Стоимость экспедиции составила более 10 миллионов мараведи. Это было самое дорогое предприятие, проводимое Кастилией в Новом Свете{1288}.

Педрариас был необычным выбором на пост командующего экспедицией. Сколь бы правдивыми ни были жалобы на его жестокость, высокомерие и импульсивность, нельзя отрицать самоотверженности, с которой он вел экспедицию в Новый Свет в свои семьдесят лет. Он происходил из одной из интересных семей конверсо из Сеговии, хотя по характеру совершенно не походил на еврея: он не мог сидеть сложа руки, был совершенно несдержан, непредсказуем – полная противоположность мыслителю. Он был младшим братом графа Пуньонростро и был известен при дворе как бретер, щеголь и «великий лизоблюд». Его дедушкой был Диего де Ариас, «Диегариас», казначей Кастилии при Энрике IV. А его отец, второй граф Пуньонростро, также был известен как Педрариас «Храбрый». Дядя, Хуан де Ариас, много лет был епископом Сеговии и являлся родоначальником испанского книгопечатания. Позднее он стал в Сеговии предводителем тех, кто выступил против своенравного поведения коменданта алькасара, фаворита королевы Изабеллы маркиза Мойи Андре де Кабрера, который его и изгнал. В 1491 году инквизиция обвинила епископа Ариаса в ереси, и Корона, поддержав инквизицию, выиграла последующий спор с папским престолом. Но епископ Хуан умер до того, как дело дошло до суда.

Конкистадор Педрариас был высок, бледен, у него были зеленые глаза и рыжие волосы. Он родился скорее всего в 1440 году. Посему, со слов Лас Касаса, он был «человеком в возрасте, ему было за шестьдесят», когда он отправился в Индии{1289}. Он был пажом двух королей Кастилии – сначала Хуана II, а затем Энрике IV. Он женился на Изабелле де Бобадилья, дочери Франсиско де Бобадильи, который правил Эспаньолой в период между 1500 и 1502 годами, и утонул после того, как послал братьев Колумбов домой в цепях. Его супруга была также племянницей Беатрис де Бобадильи, близкой подруги королевы Изабеллы, и фрейлиной ее дочери, несчастной Хуаны, на ее злосчастной свадьбе в Брюсселе.

Педрариас во время африканской кампании 1510 года был одним из заместителей Педро Наварро, специалиста по минам. В документе о пожаловании герба от 1512 года упоминается, что он участвовал «в святом завоевании Гранады и Африки… в захвате Орана, где вы с честью показали себя, а также в завоевании Бугии»{1290}. Но не только о его тяжелом труде во время войны стоит рассказать. Он был смертельно ранен в Африке, и родственники Педрариаса решили похоронить его в монастыре Богоматери от Креста на окраине Торрехона, недалеко от Мадрида, но когда он был уже в гробу, один из слуг, обнимая его в последний раз, обнаружил, что тот жив. Этот инцидент решительно повлиял на «Щеголя», подарив ему еще одно прозвище – «Возрожденный». С тех пор каждый год он слушал торжественную заупокойную службу, лежа в гробу, благодаря Бога за то, что Он спас его в последнюю минуту.

Жалованье Педрариаса в Кастилье-де-Оро было чуть больше, чем у Овандо: 366 000 мараведи в год; половину – 183 000 – ему выдали в качестве аванса при назначении.

Его банкирами и поставщиками были Хуан де Кордова, серебряных дел мастер из Севильи, являвшийся другом семьи Колумбов, и становившиеся с каждым годом все более влиятельными Чентурионе и Гримальди{1291}. С тех пор Гаспаре Чентурионе (Гаспар Сентурион), чье состояние изначально основывалось на торговле пшеницей с Севильей, стоял за каждой экспедицией в Новый Свет. Другие генуэзцы, Августин Вивальдо и Николас Гримальди, получили разрешение прибыть самим или отправить своих представителей на tierra firme и «вести торговлю так, словно бы они были испанцами»{1292}.

В дополнение Педро Баэс, мажордом Педрариаса, объявил перед отплытием из Кастилии, что он получил 10 500 мараведи от другого Гримальди – Августина, от имени своего брата Бернардо для покупки припасов в Севилье{1293}. Конкистадор по имени Эрнандо де Сото из Вильянуэвы-де-ла-Серена в Эстремадуре, позднее ставший известным во Флориде, рассказал, что он получил ссуду в 3000 мараведи от Хуана Франсиско де Гримальди, в то время как Фернандес де Энсисо, Педро Камачо, Хуан Фернандес де Энсисо (скорее всего брат географа) и торговец Гонсало де Севилья решили вернуть 225 дукатов Хуану Гримальди и Сентуриону. Деньги были заняты для оснащения кораблей{1294}. Санчо Гомес де Кордова, придворный, разрешил Хуану Франсиско де Гримальди и Гаспару Сентуриону, а также Хуану де Кордове взять с собой троих чернокожих рабов. Таким образом, эта великая королевская экспедиция, как и первая экспедиция Колумба в Новый Свет, во многом проходила под влиянием генуэзцев.

Несмотря на роль генуэзцев, большинство членов экспедиции были испанцами. Петер Мартир с трудом сумел добиться разрешения на путешествие для итальянского ботаника, Франческо Кото, но в конечном счете смог это сделать благодаря вмешательству короля{1295}.

Педрариас взял с собой примерно две тысячи человек – «все идальго и выдающиеся люди»{1296}. По словам Паскуаля де Андагойи, одного из его капитанов, это были «наиболее яркие личности Испании, которые когда-либо покидали ее берег»{1297}. Предположительно, количество участников составляло 3000{1298}, при том что первоначальный список включал 800 человек{1299}.

Среди тех, кто сопровождал «Щеголя», было множество его друзей; среди них – сам Паскуаль де Андагойя, сыгравший потом большую роль в завоевании Перу{1300}. Также там был Мартин Фернандес де Энсисо, которого пригласили, «потому что у него был опыт как на земле, так и на флоте»{1301}, Себастьян де Беналькасар, который также позднее прославился в Перу, Эрнандо де Лике – послушник, который воевал вместе с Писарро, Бернардино Васкес де Тапиа, который сражался вместе с Кортесом в Мексике, Эрнандо де Сото, прославившийся как в Перу, так и во Флориде, Диего дель Альмагро – союзник, а затем противник Писарро, а также Диего де Товилья, летописец правления Педрариаса (описал в своей книге «La Barbarica»){1302}.

Также, конечно, был Алонсо де ла Пуэнте, казначей и бывший секретарь инфанта Фердинанда; Диего Маркес, адвокат и главный куратор второго путешествия Колумба, потерявшийся на шесть дней на Гуадалупе в 1493 году; Хуан де Тавира, куратор и протеже королевы Португалии; будущий историк Гонсало Фернандес де Овьедо, протеже Фонсеки, который, хотя ему и сравнялось уже тридцать шесть лет, еще не нашел своего призвания. Он должен был заниматься шахтами Кастилии-де-Оро и переплавкой золота.

Овьедо происходил из Астурии, похоже, он был родом из старой семьи нотариусов-конверсо. Он начал свою карьеру в 1485 году как камергер герцога Вильяэрмоса, бастарда короля Хуана II Арагонского и первого командующего национальной Эрмандады. В 1491 году он отправился ко двору инфанта Хуана, а затем в Неаполь вместе с доном Фадрике, герцогом Калабрии. Сначала он женился на Маргарите де Вергара, которая, по слухам, была самой красивой женщиной Толедо, с белокурыми волосами до земли. Она умерла в родах. Вторым браком он женился на Изабелле де Агилар, от которой у него было двое детей. Он был нотариусом инквизиции в 1507 году, затем находился при неаполитанском дворе. Он хотел бы вернуться в Италию, но ему это так и не удалось{1303}.

Педрариаса также сопровождал епископ Кеведо. Этот прелат был назначен епископом «Betica Aurea» в Кастилии-де-Оро. Его резиденция находилась в Дарьене. Его поддерживал декан Хуан Перес де Сальдуэндо, священник из Торрихоса (который уже побывал в Санто-Доминго), а также архидьякон, кантор, различные каноники, трое ризничих и архипресвитер, не считая шестерых францисканцев{1304}. Епископ, конечно же, имел при себе епископский перстень, серебряный посох и нагрудный крест, церковную ризу, освященные свечи, коврики, молитвенники, алтари, кадила, чаши, несколько серебряных крестов и шесть картин на религиозные темы. Никаких скидок на жизнь в тропиках не давалось{1305}.

Пассажирами «Педрарии» было множество хорошо одетых кастильских господ. Некоторые прибыли в Дарьен в «шелке, а кто-то – в парче»{1306}. Некоторые из этих щеголей воевали с Италией, где, как говорил король, «пристрастились к жутчайшим порокам»{1307}.

Путешествие и пропитание для всех пассажиров или эмигрантов было бесплатным, как и провизия на первый месяц после прибытия. К тому времени предполагалось, что все найдут, чем поживиться. Но для избежания дефицита запасов провизии было взято на полтора года, дабы потом продавать ее по приемлемой цене. В течение четырех лет эмигранты могли вернуться в Испанию без всяких пошлин на соль, жемчуг и драгоценные камни – конечно же, после того как уплатят королевскую пятину. И на время этого периода они были свободны от всяких судебных дел!{1308}

В этой экспедиции были несколько рабов-туземцев с tierra firme (не из той части, куда отправился Педрариас), а также пятьдесят так называемых индейцев, привезенных в Испанию с Эспаньолы, которые должны были знать о том, как добывать золото{1309}. Наконец, король, хотя и будучи больным и уставшим, передал экспедиции почти двадцать миллионов мараведи и занялся многими деталями плана гораздо плотнее, чем когда-либо ранее с 1492 года. Как и его подданные, он был очарован письмом Нуньеса де Бальбоа, которое рассказывало о золотых ресурсах колонии. Он считал данное предприятие «одним из самых важных в мире»{1310}. Он был уверен, что если отложить отправление даже на один-единственный день, это сильно повредит экспедиции.

Денег было достаточно. Кристобаль де Моралес, художник из Севильи, расписавший зал для приемов Каса де Контратасьон, придумал для Педрариаса великолепный королевский флаг с раздвоенным концом, со львами и орлами. Также было еще три шелковых флага, расписанных Педро Рамиресом: один был сделан в монастыре Богоматери Ла-Антигуа, один – в монастыре Апостола Сантьяго и еще один – в монастыре Иерусалимского Креста. Ружья были закуплены на королевском заводе в Малаге, в то время как остальные военные принадлежности закупили в Бискайе. Диего Колона попросили прислать Педрариасу переводчиков, однако в распоряжении не принималось в расчет то, что языки Эспаньолы отличались от языков тех индейцев, что жили в районе Панамского перешейка.

Педрариас сделал все, чтобы нанять лучших лоцманов. Лоцманом его корабля, назначенным самим королем, был Хуан (Джованни) Веспуччи, племянник Америго, который, как и его дядя, был родом из Флоренции. Хуан Серрано (позднее плававший с Магелланом) стал главным лоцманом флота. Андрес де Висенте Ианьес де Пинсон должен был стать лоцманом «Санто-Эспириту» – но ему пришлось отказаться из-за здоровья, и его место занял Родриго Ианьес (скорее всего, его сын){1311}.

Большинство членов экспедиции привлекали земли и золото; в конце концов король же сказал: «Мы желаем разделить дома, места, земли и фермы, дабы создать различие между пехотинцами и теми, кто менее важен»{1312}.

Король по совету инквизиции рекомендовал Каса де Контратасьон не позволять отправляться в Индии ни детям тех, кого «очистила» инквизиция, ни правнукам тех, кого сожгли по обвинению в ереси. Однако несколько таких людей все же попали на борт: например Маэстре Энрике, португальский хирург. Запрет не коснулся Лас Касаса – возможно, это было преднамеренно. Также запрещалось пускать адвокатов, что было беспрецендентно{1313}.

С экспедицией шли многочисленные слуги, некоторые из них специально были наняты на тот период. Также на кораблях было некоторое количество черных рабов: например у Педрариаса их насчитывалось двенадцать, десять было у Алонсо де ла Пуэнте, трое у Санчо Гомеса де Кордовы.

Военное снаряжение представляет особый интерес, поскольку это была смесь старого и нового вооружения. Педрариас взял с собой сорок аркебуз, два маленьких фальконета (легкие пушки), шесть рибадокуине (бронзовые пушки), почти двести мечей с украшенными ножнами, 500 пик, 50 длинных рыцарских копий, 800 коротких копий, 50 железных булав и 200 даг из Вильяреаля, ножны для которых продал экспедиции некий Бартоломе Муньос с Калье-Сьерпес в Севилье.

Состоялась дискуссия о том, какие доспехи подойдут лучше всего. Некоторые предполагали, что оптимальным будет сплошной металлический доспех; другие считали, что лучшим окажется прочный дублет, подбитый хлопком или шерстью, известный как эскапиль. В конце концов, у индейцев никогда не встречалось мощного оружия. В итоге последнее слово осталось за самозваным экспертом – Фернандесом де Энсисо из Ураба: он порекомендовал использовать бронзовые нагрудники с прикрепленными обочьями по 500 мараведи за каждый. По прибытии в Кастилия-де-Оро каждого мужчину, которому выдавали такую броню, обязывали заплатить за нее три дуката – эквивалент двухмесячного жалованья. Педрариас также взял с собой более 700 шлемов с небольшими крыльями. Он купил 1000 деревянных щитов, сделанных из «драконьего дерева» на Канарах.

Большая часть этой экипировки была поставлена шестью десятками купцов из Басконии, по большей части из Аспейтии, Эйбара, Сан-Себастьяна и Дуранго{1314}. В целом в Стране Басков было потрачено почти 700 000 мараведи. Именно после всех этих закупок в экономическую историю Испании вошли такие известные впоследствии семьи, как Агирре, Мотрико, Ибарра и Арриола. Ружья же были по большей части из Малаги.

Педрариас взял тридцать пять бочек вина и зерна; две бочки меда; шестьдесят арроб уксуса и столько же масла. Лиценциат Барреда и его фармацевт Солорсано закупили множество медикаментов для «первой аптеки Нового Света»{1315}. Возчики неплохо зарабатывали: они доставляли товары из Санлукара-эль-Майор, Малаги или Страны Басков.

Педрариас планировал оставить в Испании свою жену, Изабеллу де Бобадилья. Но она была родом из несговорчивой и опытной семьи и, когда ей это предложили, написала:

«Мой дорогой муж, мы были вместе с молодых лет, как мне казалось, ради того, чтобы жить вместе и никогда не расставаться. Куда бы тебя ни повела судьба, будь это бурное море или трудности, ожидающие тебя на суше, я должна тебя сопровождать. Никакая угроза смерти не страшит меня так, как разлука с тобой, как то, что я буду жить без тебя, вдали от тебя. Я скорее умру или пойду на корм рыбам или каннибалам, чем буду вечно плакать и горевать, ожидая не мужа, а его писем… Дети, которых нам дал Господь [а их было девять], ни на секунду меня не задержат. Мы оставим им наследство и приданое – этого будет достаточно, чтобы они могли жить соответственно своему положению, и к тому же у меня нет других занятий»{1316}.

В итоге она взяла с собой двух детей. Изабелла была не первой из губернаторских жен, сопровождавших своих мужей в Новый Свет. Эта честь выпала Марии де Толедо, жене Диего Колона. Но Изабелла направлялась в гораздо более дикую колонию.

Глава 25 «Человек, весьма способный перегнуть палку»

Он очень стар для такой роли и весьма страдает от тяжкого недуга, который не оставляет его с того дня, как он прибыл. Он человек, весьма способный перегнуть палку.

Бальбоа о Педрариасе, 1515 год

Когда флот Педрариаса отчалил, сам он находился на борту каравеллы «Богородица Консепсьонская»[28]. Самым интересным из капитанов кораблей был Алонсо Кинтеро, капитан «Санта-Каталины». Уроженец Палоса, он переправлял пассажиров и товары из Севильи в Санто-Доминго уже более десяти лет. Среди его пассажиров в 1506 году был Эрнан Кортес, который к 1513 году перебрался с Санто-Доминго на Кубу.

Педрариас шел южным путем до Карибского моря и причалил к Доминике 3 июня. Здесь он назвал большую бухту в честь епископа Фонсеки, столкнулся с индейцами и, отказавшись от мысли останавливаться в других местах Малых Антильских островов, отправился к нынешней Санта-Марте в Колумбии, куда прибыл 12 июня.

Там 19 июня он устроил первое чтение «Требования» законника Паласиоса Рубиоса. Это сделал его нотариус Родриго де Кольменарес{1317}. По берегу туда-сюда бегали индейцы с отравленными стрелами, ожидая прибытия испанцев, чьи корабли они заметили в море. Тела их были разрисованы, в волосах торчали перья. Всего там было около семидесяти индейцев, и Педрариас с Родриго де Кольменаресом сочли, что это достаточное количество слушателей, чтобы огласить им новое узаконенное заявление.

Текст был оглашен с помощью индейской девушки, которая была захвачена во время предыдущей экспедиции (вероятно, братьями Герра или Веспуччи) и на сей раз привезена из Испании. Впервые индейцы услышали странные утверждения о том, как Господь, наш Владыка, создал небо и землю, как были созданы какие-то Адам и Ева, от которых происходят и император, и шут{1318}. Это было более пяти тысяч лет назад. Господь Бог наш позже передал власть над миром одному человеку – святому Петру. Его назвали «папой», и нынешний папа является его преемником.

Один из последних пап отдал эти острова Карибского моря, а также tierra firme вышеуказанным королю и королеве Кастилии, продолжал Кольменарес, и «я прошу и требую от вас, прекрасно понимающих мои слова, чтобы вы признали церковь владыкой и главой Вселенной, наших владык – главами и владыками этих островов и континента в силу вышеуказанного пожалования. И если вы это принимаете, я приму вас со всей любовью и милосердием, и оставлю ваших детей, жен и хозяйства свободными без сервитута…»{1319}.

Естественно, это заявление было встречено молчанием. Никто среди индейцев ни слова ни понял. Затем на испанцев обрушился град стрел. В ответ прозвучали выстрелы. Это обратило индейцев в бегство, и они скрылись в лесистых горах.

Фернандес де Овьедо сказал Педрариасу: «Господин, сдается мне, эти индейцы не станут слушать теологию этого „Требования”, а у вас нет никого, кто бы мог разъяснить им это. Не хочет ли ваша честь, чтобы мы сдерживали их, пока не удастся захватить одного из этих индейцев и посадить в клетку, чтобы разъяснить ему все это на досуге, а мой господин епископ мог объяснить это ему?»{1320} Затем Овьедо передал документ Педрариасу, который со смехом взял его, и к этому смеху присоединились все, кто услышал эту речь. Но эти «Требования» продолжали зачитывать деревьям и пустым деревням, иногда под барабанный бой, иногда с кораблей у побережья острова.

Лас Касас говорил, что не знал, смеяться ему или плакать, когда слышал чтение этого документа{1321}. Даже автор документа, Паласиос Рубиос, посмеялся бы, если бы Овьедо рассказал ему об этом{1322}.

По пути к заливу Картахены шторм занес Педрариаса на Исла-Фуэрте, где он захватил в плен нескольких индейцев. 30 июня 1513 года он добрался до места назначения – Санта-Марии-ла-Антигуа-де-Дарьен в западной части залива Ураба.

Там он обнаружил колонию из сотни с небольшим испанцев, на которых работали около 1500 индейцев в качестве слуг или батраков. Комендантом, конечно, был Нуньес де Бальбоа. Поселение казалось богатым. Лас Касас сообщал, что колонисты до 1512 года получили доход свыше 36 миллионов мараведи, из которых 7 миллионов поступили королю. В то же время поход Нуньеса де Бальбоа в «Южное море» принес более 13 миллионов мараведи. Овьедо счел, что Бальбоа и его друзья живут хорошо и разбогатеют. Один Бальбоа заработал более 5 миллионов мараведи{1323}. Ему также удалось добиться, чтобы его индейцы были более-менее довольны – если и не «кротки как овечки»{1324}, как он позднее утверждал.

Бальбоа, находившийся в трех милях от берега в Санта-Марии, был извещен через гонца о новом событии: «Сеньор, Педрариас прибыл в порт и повел себя как губернатор этих земель»{1325}. Бальбоа заявил, что весьма доволен этим и устроил прием в честь нового губернатора. Действительно, он с колонистами встретил Педрариаса с пением «Te Deum Laudamus»{1326}, два предводителя обнялись, а затем Педрариас, его супруга и епископ Кеведо торжественно вошли в город, который уроженцам Сеговии должен был показаться самой убогой дырой на земле. Старые жители предложили новоприбывшим свои дома до тех пор, пока индейцы не построят для них новые. Но это не решило проблемы размещения, поскольку строительство новых домов требовало времени.

Педрариас направился в ратушу, где представил свой мандат и, уволив всех старых советников, зависящих от Бальбоа, назначил новых. Он имел с Бальбоа долгий разговор в учтивом тоне, расспрашивая подробности о землях, а также передал ему благодарность от короля за все, что он сделал. В ответ Бальбоа 2 июля дал Педрариасу отчет по обнаруженному им золоту и перечислил имена всех касиков, которых он покорил.

Затем началось резиденсия Бальбоа, в котором ответственным судьей был лиценциат Гаспар де Эспиноса, сопровождавший Педрариаса. Это вызвало долгую ссору между друзьями Бальбоа и Фернандеса де Энсисо, которого Бальбоа изгнал и который теперь вернулся. Но Эспиноса не позволил врагам Бальбоа руководить своими решениями. В действительности он быстро понял, что Бальбоа был замечательным предводителем, как понял это и епископ Кеведо. С другой стороны, Педрариас хотел отправить Бальбоа в Испанию в кандалах из-за его самоуверенности и непокорности. Кеведо удалось не допустить этого, в результате его обвинили в закулисных переговорах с Бальбоа. Тем временем Педрариаса подкосила болезнь – вероятно, подагра, из-за которой он постоянно не мог заниматься делами{1327}.

Мартир говорит, что в Дарьене царила атмосфера процветания. Он писал папе:

«Все, что испанцы посадили или посеяли в Урабе, выросло великолепно. Разве, ваше святейшество, это не достойно высочайшего восхищения? Все виды семян, все прививки, сахарный тростник, саженцы деревьев, черенки, не говоря уже о курах и четвероногих, о которых я упоминал, были привезены из Европы. О восхитительное плодородие! Огурцы и прочие овощи готовы к сбору менее чем за двадцать дней! Капуста, свекла, латук, салат и прочие овощи созревают за десять дней, тыквы и дыни собирают через двадцать восемь дней после того, как посеяны семена. Саженцы и рассада деревьев, которые мы сажаем в наших питомниках или канавах, равно как и черенки деревьев, таких же, как в Испании, приносят плоды так же быстро, как на Эспаньоле»{1328}.

Но географическое положение колонии было не столь благодатным. «Захолустный городок Антигуа, состоящий из двух сотен домов в туземном стиле, в котором жили испанцы Бальбоа, с трудом мог вместить 1500 новых поселенцев. Болезни и голод… сокращали жизнь поселенцев…» – писал Паскуаль Андагойя. Он добавлял: «Эти поселения до тех пор были маленькими и могли сами себя обеспечивать. Но они не могли вместить новых поселенцев… люди начали заболевать так, что их невозможно было вылечить, и такими образом за один-единственный месяц семьсот человек умерли от голода или modorra[29]»{1329}. Впервые это ужасное слово употреблялось для описания болезни, которая так повлияла на раннюю Испанскую империю. Вероятно, это была форма сонной болезни, возможно, «болезнь Чага» – изнурительный недуг, передаваемый насекомыми.

Кроме того, имели место волнения из-за того, что провизия, которую севильские чиновники предназначили для продажи, так и не была распределена{1330}. Вдобавок выяснилось, что большая часть из привезенных бекона и солонины, даже галеты и соленая рыба, протухли во время плавания. Инспектор Хуан де Тавира раздавал провизию маленькими пайками, но некоторые из тех, кто ее получал, продавали ее более богатым эмигрантам. Это прекратилось после поджога складов. Тогда новые колонисты начали разорять дома индейцев, иногда предлагая им шелковое платье за кусок хлеба. Рассказывали, что поселенцы из Севильи или Бургоса умирали с криком «Хлеба!» Затем последовал налет саранчи. Старая колония все больше сожалела о том, что сюда приехали новые поселенцы, – но растущее соперничество между Педрариасом и Бальбоа не давало рационально подойти к решению проблемы надвигающейся катастрофы.

«Золотые реки» из письма Бальбоа до сих пор казались далекими. Новые конкистадоры, которым недоставало опыта, настраивали против себя индейцев; многие из этих поселенцев уехали в Испанию при первой же возможности – среди них были францисканский епископ Хуан де Кеведо и историк Овьедо. Однако некоторые уезжали на Кубу, а оттуда, как Франсиско Монтехо, Бернардино Васкес де Тапиа и Берналь Диас де Кастильо, отправились с Кортесом в Мексику.

Тем временем король размышлял о том, какие взаимоотношения могли установиться между Бальбоа и Педрариасом. Он предписал последнему сотрудничать с первым и советоваться с ним в разных предприятиях. Затем он назначил Бальбоа аделантадо Южного моря и губернатором Панамы и Койбы. Но даже в такой должности он должен был подчиняться Педрариасу: король специально настоял, чтобы «здесь был один предводитель, и не более».

Тем временем Педрариас решил, что единственным для него выходом было послать капитанов по всем направлениям. Эти энтрадас, как они назывались, согласно Овьедо, были облавами – охотой за рабами. Овьедо добавляет, что ему просто не хватит времени описать все, что делали конкистадоры для того, чтобы загнать индейцев в ловушку. Эти энтрадас свели на нет довольно неплохие отношения с индейцами, которых в целом достиг Бальбоа. Постоянно зачитывались «Требования». Их читали по-испански, обычно с расстояния. Однажды, когда их смысл был растолкован Фернандесом де Энсисо касику индейцев сину, тот сказал: «О, папа, должно быть, был пьян», раз раздал земли, которые уже принадлежали другим. Однажды Хуан де Айора, самый жестокий из командиров Педрариаса, зачитал эту декларацию, когда индейцы уже стояли с веревками на шеях{1331}.

Эти долгие забытые рейды забытых ныне конкистадоров в дальние джунгли представляли собой странную смесь отваги и жестокости. Имена как испанцев, так и их центральноамериканских открытий – племен, людей, мест – поражают. Но это не должно нам помешать вспомнить те потрясающие и беспрецедентные предприятия, риск которых был высок, а потери – огромны.

Первую важную экспедицию на материк возглавил Луис Каррильо (свояк королевского секретаря, Лопе де Кончильоса). Будучи неопытным, Педрариас дал ему в помощь Франсиско Писарро, почти никому не известного. Они выступили с шестьюдесятью спутниками в южном направлении, основали на реке Анадес поселение, которое назвали Фонсека-Давила. Но они не нашли столько золота, как рассказывал Бальбоа, – добыча составила всего каких-то 1000 песо, хотя они и захватили много рабов. Экспедиция Каррильо вернулась в Дарьен. Педрариас был разгневан ее беспомощностью, но, возможно, из-за родства Каррильо и королевского секретаря не стал никого наказывать{1332}.

Вторая важная энтрада на запад была предпринята под командованием Хуана де Айоры, с которым ушли четыреста человек. Целью ее, согласно Овьедо, было продолжение дела Бальбоа – поиск самого узкого места Панамского перешейка и построение фортов вдоль него. И губернатор, и епископ дали Айоре краткие инструкции о том, чтобы тот был терпим с индейцами{1333}.

Айора разделил свой отряд на три группы: одна под командованием Хуана де Сориты, численностью в пятьдесят человек, двинулась в Покорису, а другая, возглавляемая Франсиско де Авилой, численностью в 150 человек, направилась к Тихому океану. Третья группа, под командованием самого Айоры, отправилась исследовать земли индейцев куэва.

Получив теплый прием в Комагреме и завоевав доверие индейцев, Айора и его люди атаковали гостеприимных хозяев, желая золота и рабов, пытая и травя их собаками. Однако вождь индейцев Тубанамы спасся и сумел, в свою очередь, атаковать испанцев. В октябре Айора вернулся в Дарьен, сославшись на болезнь и оставив вместо себя лейтенанта Эрнана Переса де Менесеса, – который основал Лос-Анадес в заливе Сан-Блас. Этот новый город был вскоре уничтожен, а много испанцев перебиты разъяренными индейцами. Мария де Агилар, любовница Айоры, которая храбро поехала со своим мужчиной, была захвачена касиком, который сделал ее своей наложницей. Впрочем, ее скоро убили другие жены касика. Затем Франсиско де Авила пытался основать город в Тумака (возможно, на месте нынешней Панамы) – но, заболев, оставил эту затею.

Во время этих походов Хуан де Айора обращался со встреченными касиками с такой жестокостью, что те стали непримиримыми врагами испанцев. Доведенные до крайности, они убивали испанцев порой в открытую, порой устраивая им ловушки. В тех местах, где во времена Бальбоа шла более-менее нормальная торговля, а касики были дружелюбны, теперь приходилось сражаться. Зато Айора, награбив таким путем достаточно золота, решил сбежать в Испанию. Похоже, Педрариас закрывал на это глаза{1334}.

К этому времени прибыли две каравеллы, доставив королевское послание о назначении Бальбоа на должность аделантадо, а также с новыми поселенцами на борту. Педрариас хотел перехватить эти письма, чтобы они не попали к Бальбоа. Но и Кеведо, и Бальбоа уже слышали о них, и Педрариасу пришлось собрать местный совет. Епископ Кеведо обвинил Педрариаса в нарушении распоряжений Короны, но Диего Маркес и Алонсо де ла Пуэнте решили, что эти письма не следует передавать Бальбоа, пока не будет закончена инспекция по его делу. В конце концов письма были переданы ему по настоянию епископа Кеведо. С этого момента Бальбоа действительно стали именовать аделантадо. Это лишь усугубило проблемы: Педрариас был в том возрасте, когда назначение значит все, и он чувствовал себя оскорбленным, поскольку это назначение явно угрожало его положению. Педрариас написал домой, жалуясь на то, что Бальбоа не исследовал тот регион, губернатором которого был назначен.

Тем временем закончилась резиденсия по делу Бальбоа. Несмотря на свое растущее восхищение его работой, Эспиноса нашел свидетельства нарушения субординации в отношении Короны, что стоило Бальбоа 1 565 000 мараведи, после чего он остался почти без денег. Тогда он написал несколько писем королю. Одно из них сохранилось – это письмо от 26 октября 1515 года, в котором Бальбоа требовал расследования событий в Дарьене. Ибо, писал он, касики и индейцы, которые были подобны агнцам, «обратились в диких львов, что стало плохой услугой Господу»{1335}. Что до губернатора, то, может быть, он и почтенный человек, но «он очень стар для такой роли и весьма страдает от тяжкого недуга, который не оставляет его с того дня, как он прибыл». Он, считал Бальбоа, «человек весьма способный перегнуть палку»{1336}. Он «никогда не наказывал тех, кто понес урон в различных энтрадах».

Бальбоа и Педрариас также конфликтовали по поводу нового указа, который позволял торговать рабами, захваченными в глубине островов. Бальбоа был против, но Педрариас сказал, что сейчас «лучше смириться с этим, поскольку людям есть чем заняться». Андагойя заметил, что в те дни «никто не желал заниматься миротворчеством или развитием поселения. Всех интересовала лишь добыча золота и рабов».

Последовала очередная entrada – теперь к Тихому океану. Возглавил этот поход Гаспар де Моралес. Он выступил вместе с Писарро и захватил очаровательный прибрежный остров Терарекуи, богатый жемчугом. Именно тогда Писарро услышал о богатой земле на юге, которой оказалась Перу. Для испанцев это была выгодная экспедиция. Они нашли одну необыкновенную жемчужину: La Peregrina или La Huerfana, весом в 31 карат. Моралес продал ее Педро дель Пуэрто, купцу, который вскоре, опасаясь владеть ею, продал ее Исабель де Бобадилье, от которой она вскоре перешла к супруге Карла V, императрице Изабелле, за 900 000 мараведи{1337}.

Моралес прошел через территорию новых племен, таких, как тутибра, чичама, гарачина и биру. Его люди вели себя чрезвычайно жестоко и захватили много рабов. Их сородичи-индейцы пытались их освободить, случилась жестокая битва, в ходе которой Моралес намеренно перебил всех своих пленных. Затем он вернулся в Дарьен и с благодарностью принял разрешение вернуться домой в Испанию.

Бальбоа тоже направился в новую экспедицию на поиски волшебного царства Дабеиба в предгорьях Анд, которое он описывал как полное золота и дворцов. Он выступил в поход с Луисом Каррильо и примерно двумя сотнями человек. Экспедиция оказалась неудачной. Бальбоа чуть не умер от стрелы, попавшей ему в голову, а Каррильо скончался от ран.

В марте 1515 года в поход на запад с сорока солдатами отправился Гонсало де Бадахос. Он дошел до колумбова мыса Грасиас-а-Диос, где ему не удалось подкупить или убедить касиков помочь ему. Там к нему присоединился Луис де Маркадо с пятнадцатью солдатами. Они решили пересечь горы и взять под испанскую власть Южное море. По дороге они зашли в Явана, откуда касик сбежал, захватив с собой все добро. Однако испанцы захватили несколько любопытно заклейменных рабов. Также они нашли изрядное количество золота и навестили касиков Тотонго и Таракуру и брата последнего Пананоме, а также других, по имени Аната, Скотия и Париза{1338}. Затем Бадахос вернулся в Дарьен.

Все эти предприятия были плохо спланированными попытками обогатиться. Их командиров мало интересовали открытия, интереса к спасению душ туземцев тоже замечено не было, в итоге предводителям досталось мало славы.

Наконец Педрариас отправился в собственное путешествие. Не проявляя активности с момента своего прибытия из-за постоянного недомогания, 28 ноября 1515 года он наконец-то выступил с 250 солдатами и двенадцатью каравеллами. Отряд направился на запад, в сторону залива Ураба, целью были поиски «конкистадора» Габриэля Бесерры, который умер там восемь месяцев назад. Была и еще одна цель – карательная, поскольку весь регион восстал против испанцев.

Педрариас и его люди высадились в Агуаде, двинулись внутрь континента к Агиле, затем к Акле, известной как «Huesos Humanos» (человеческие кости), поскольку там в прошлом развернулось сражение между касиком Картеа и его братом Чимой. Там Педрариас устроил пир, вино лилось рекой, и там он основал порт, который считал защищенным от корабельного червя. Оттуда, утверждал он, легко пешком дойти до Тихого океана. Это место, вероятно, находится недалеко от нынешнего города Колон.

Но Педрариас снова занемог (на сей раз, похоже, это был гепатит), и ему пришлось вернуться в Антигуа. Он прибыл туда 26 января 1517 года, оставив вместо себя опытного Лопе де Олано с приказом достроить порт; командиром остатка экспедиции был назначен Эспиноса. Свою энтраду он считал успешной: были добыты 45 миллионов мараведи и две тысячи рабов для продажи на Эспаньоле. Однако Лопе де Олано и члены его немногочисленного отряда вскоре умерли или были перебиты, и территория осталась под контролем индейцев.

Бальбоа втайне послал своего друга, Андреса де Гарабито, на Кубу, чтобы набрать людей для очередной экспедиции к Южному морю. Он оставил надежду найти добровольцев среди участников экспедиции Педрариаса, которые стали бы подчиняться ему, – пусть он формально и являлся аделантадо. Гарабито нашел шестьдесят добровольцев на Кубе и в Санто-Доминго. Они приехали тихо, ночью, но Педрариас их обнаружил. В бешенстве он арестовал Бальбоа и посадил в деревянную клетку у себя в доме.

Епископ Кеведо снова выступил в его защиту. Кеведо понимал, что единственным выходом для колонии является мир, и предложил Бальбоа жениться на одной из дочерей Педрариаса. Жена Педрариаса, Исабель де Бобадилья, согласилась, и в апреле 1516 года Бальбоа по доверенности женился на юной Марии. Его невеста находилась в то время в монастыре в Испании, откуда она так и не вышла. Через несколько месяцев освобожденный из заточения Бальбоа отправился вместе со своими людьми восстанавливать Аклу прежде, чем двинуться к Южному морю.

Эспиноса оставался командиром экспедиции Педрариаса, продолжая по пути убивать и захватывать рабов. При нем все еще были двести пехотинцев и десять всадников. Он перешел Сьерра-де-Карета, достиг верхнего каньона Байамо, где в отместку за истребление испанцев в Санта-Крус и Лос-Анадес перебил много индейцев. Затем он направился к реке Ната, где простоял со своими людьми четыре месяца, питаясь индейским маисом. Он вступил в земли Паризы, где устроил несколько засад, в которых решающую роль сыграли его лошади, – индейцы их боялись. Он вернулся вдоль полуострова Асуэро, и в апреле 1517 года пришел в Аклу, где мягко, но эффективно управлял Бальбоа. Люди Эспиносы нашли жителей Аклы «в хорошем состоянии, они питались так хорошо, словно жили в Сесилье»{1339}. Там было много деревянных домов, немногочисленное испанское население процветало трудом индейских слуг и батраков.

В августе 1517 года Бальбоа снова отправился к Южному морю с двумя сотнями испанцев, сотней чернокожих рабов, приехавших с Педрариасом, и со множеством индейцев. Среди его людей были Андагойя, Эрнандо де Сото, Диего де ла Тобилья, Андрес де Вальберрабано, Эрнандо де Аргуэльо и Педро де Арболанча, из которых трое последних вложили все свои деньги в то, что Бальбоа назвал «компанией Южного моря» (Compaснa de la Mar del Sur). Педрариас сам хотел возглавить этот поход, но ему пришлось остаться из-за возраста и подагры.

Бальбоа приказал построить для экспедиции флотилию. Древесину добыли на побережье Карибского моря. Всю древесину, а также паруса, якоря, смоленую парусину и оснастку доставили через перешеек. Бальбоа считал, что лес на восточном побережье лучше. Это был воистину подвиг Геракла. Лас Касас считал, что более сотни индейцев-носильщиков умерли; другие дают цифру в четыре раза выше.

В итоге Акла стала штаб-квартирой Бальбоа. Оттуда испанцы и индейцы выступили в семидесятимильный поход до Рио-де-лас-Бальсас (Сабанас), где на обширном участке ровной земли была подготовлена верфь. Но когда туда доставили драгоценную карибскую древесину, выяснилось, что в конце концов большую часть ее источили черви.

В октябре 1518 года Бальбоа дошел до Тихого океана и построил здесь две бригантины, которые сам повел к Жемчужным островам. Бальбоа оставил на берегу несколько человек с приказом построить еще два корабля, а сам с сотней человек направился к заливу Сан-Мигель. Они подошли к Пурто-дель-Пиньяс, но им не дала высадиться здесь стая китов. Бальбоа надеялся основать собственную независимую колонию на побережье Тихого океана, в месте, более удобном, чем в Панаме, и подальше от Педрариаса.

Однако в Дарьене назревали перемены. Как мы уже видели, Кеведо и Овьедо вернулись в Испанию. Оба доложили о том, какие жестокости Педрариас позволял своим последователям. Их рассказы убедили короля Фердинанда в том, что надо найти замену губернатору. Даже епископ Фонсека был согласен: «Я уже говорил, что мы должны удалить оттуда этого человека»{1340}. Королевский выбор пал на уважаемого чиновника, Лопе де Сосу, тогдашнего губернатора Гран-Канарии.

Слухи о переменах вскоре достигли Дарьена. Именно поэтому Бальбоа медлил на тихоокеанском побережье, ожидая прибытия нового чиновника. Он направил экспедицию в составе своих друзей (Гарабито, Вальдеррабано, Луиса Ботельо, Эрнана Муньоса), чтобы те привезли из Аклы побольше корабельного леса, а также выяснили, не прибыл ли еще новый губернатор. Педрариас опасался, что Бальбоа затевает мятеж, и послал отряд, чтобы захватить его людей. Он почти поверил их невинному отчету. Но затем он передумал и, разъяренный тем, что не смог убедить Бальбоа вернуться, послал своего старого подчиненного, безжалостного эстремадурца Франсиско Писарро, арестовать его. Это было совершенно неожиданно. «Но, Писарро, – воскликнул изумленный Бальбоа, – не так ведь ты приветствовал меня прежде!»{1341} Понимая, однако, что к полномочиям надо прибегать в последнюю очередь, Писарро увез Бальбоа в Аклу, послав Бартоломе Уртадо принять команду над отрядом аделантадо, все еще находящимся на побережье.

Судья Эспиноса предъявил Бальбоа обвинение, в котором Луис Ботельо, Вальдеррабано, Муньос, Аргуэльо, Гарабито и отец Родриго Перес были объявлены изменниками. Гарабито переметнулся на другую сторону – вероятно, из-за соперничества с Бальбоа из-за принцессы Анаянси; он предательски донес Педрариасу на Бальбоа, обвиняя того в подготовке мятежа против короля, а не только против Педрариаса. Бальбоа также обвинялся в смерти Диего де Никуэсы в 1509 году, а также в незаконном захвате власти у Фернандо де Энсисо в 1510 году. В спешном порядке его и его друзей приговорили к отсечению головы, что и было исполнено на площади Аклы. Гарабито был прощен, так же как и Родриго Перес – поскольку он был священником.

Педрариас посетил Бальбоа в сделанной наспех тюрьме и заявил ему: «Я обращался с вами как с сыном, поскольку верил в вашу верность мне и королю. Но затем я узнал, что вы решили поднять мятеж против Короны. Потому я не могу больше считать вас сыном, но врагом, и от меня вы не можете ожидать большего, чем… я вам сказал».

Бальбоа отвечал:

«Это ложь, поскольку ни о каком мятеже я и не помышлял, и если бы такое случилось действительно, мне не надо было бы отвечать на ваш приказ вернуться домой, поскольку в моем распоряжении было три сотни человек и четыре корабля, с которыми я, не видя и не слушая вас, мог бы уйти в море, поскольку земли хватит всем, и богатым и бедным…»

Это был разговор глухих. 1 января 1519 года Бальбоа и четверо его близких друзей (Луис Ботельо, Вальдеррабано, Муньос и Аргуэльо) были выведены на импровизированную площадь в Акле. Под грохот барабанов Бальбоа и трое из них были обезглавлены. Аргуэльо в последнюю минуту был помилован. Педрариас наблюдал за казнью. Голова Бальбоа оставалась на площади в течение нескольких дней{1342}.

Бальбоа был бельмом в глазу Педрариаса с 1514 года, и, принимая во внимание жесткость каждого, такая развязка, вероятно, была неминуемой. Бальбоа мог бы прикончить Педрариаса – но, будучи смелым и обладая богатым воображением, он был не столь безжалостен.

Теперь у Педрариаса были развязаны руки, и он мог начать собственные авантюры на Южном море. И он, и Бальбоа понимали, что этот район более удобен и обещает куда больше успехов, чем Дарьен. Назначив Эспиносу своим заместителем, Педрариас двинулся по реке Бальсас до залива, достиг Жемчужного архипелага и завладел островом Исла-де-лас-Флорес. Эспиноса достиг участка, который он счел «самым узким местом между одним морем и другим». Он попытался убедить Педрариаса основать там поселение. Таким образом, 15 августа 1519 года после традиционной церемонии они вместе основали Панаму.

Нотариус Антон Куадрадо сделал записи о том, как Педрариас от имени королевы Хуаны и молодого короля Карлоса объявлял власть над этим местом. Педрариас выделил дома в городе четырем сотням присутствующих испанцев, как было сказано в его наказе от 1513 года, и 5 ноября 1519 года начал раздавать земли на основании энкомьенды.

Здесь было много рыбы, в том числе сардин, а также и моллюсков, и царила пышная зелень. Море было мирным. Но это место оказалось не столь гостеприимным, чем то, где побывал Бальбоа, – и непонятно, почему оно было выбрано заново. Возможно, тут сыграл случай.

Оставалось, конечно, еще бесчисленное количество не побежденных в войне индейцев, но никто не знал, сколько их. Все же Педрариас решил разделить индейцев по их вождям на политические единицы – cacicazgos. В этом разделении земли участвовали чуть больше сотни испанцев, большинству из которых пришлось удовлетвориться менее чем шестьюдесятью индейцами на каждого. Больше – от 150 до 300 – получили друзья губернатора{1343}.

Педрариас послал Эспиносу на север с лоцманом Хуаном де Кастаньедой, и они открыли залив Нокойя. Также они обнаружили богатые деревни, многочисленное население и множество оленей, а также павлинов и гусей в загонах. Там они основали еще одно поселение – еще один Сантьяго. Другую экспедицию под командованием Диего де Альбитеса Педрариас направил, чтобы найти Номбре-де-Диос Никуэсы на карибской оконечности того, что вскоре станет основной дорогой от Карибского моря к Тихому океану, так называемой Camino Real.

Затем губернатор вернулся в Дарьен, намереваясь снести его полностью. Теперь он знал, что на тихоокеанском побережье возможностей куда больше, чем на карибском. Но жители Санта-Марии-де-Дарьен были резко против.

К тому времени в порт вошел флот нового губернатора, Лопе де Сосы. Будущее старого губернатора оказалось неопределенным – но это уже не имело значения, поскольку как только корабли вошли в гавань, Соса, который большую часть пути проболел, умер в полночь 7 мая 1520 года, предположительно от недуга, который подхватил по дороге. Были устроены пышные похороны, на которых присутствовали чиновники и францисканцы из новой, но недостроенной церкви Дарьена. Педрариас расточал любезности сыну нового губернатора, сопровождавшему отца, и его племяннику, носившему то же имя, который должен был стать заместителем Сосы, а также предполагаемому главному судье, Хуану Родригесу де Алькарконсильо, от которого ждали инспекции. В сложившихся обстоятельствах, естественно, было предположено, что Лопе де Соса отравлен Педрариасом. Однако свидетельств тому не было. Педрариас был способен на любое преступление, даже на убийство, но сейчас в этом не было необходимости.

Через несколько месяцев, 20 июля 1520 года, в Дарьен из Испании вернулся историк Гонсало Фернандес де Овьедо. Он вернулся, считая, что Лопе де Соса занял пост губернатора и он снова сможет спокойно жить в своем доме в Дарьене. Он намеревался приехать из Испании с Сосой, но прибыл месяцем позже, поначалу заехав в Санто-Доминго, где и услышал о смерти нового губернатора. Он вместе с женой и сыном поехал в Дарьен, где Педрариас дружелюбно принял его, – хотя и должен был знать, что Овьедо в Испании сделал все, что мог, чтобы опорочить его имя.

Овьедо действительно вскоре стал главой тех, кто выступил против переноса испанской столицы из Дарьена, он нарочно построил себе здесь роскошный дом стоимостью в 7 миллионов мараведи. Педрариас, однако, гнул свою линию, перенеся резиденсию как правителя, так и епископа к Тихому океану. Овьедо пережил покушение, которое считал делом рук Педрариаса, поскольку он читал документы суда над Бальбоа, которые потом исчезли. В конце концов он решил вернуться в Испанию, где в 1522 году добился королевского приказа о запрете переноса столицы. Но было слишком поздно – к тому времени Педрариас силой перевел на тихоокеанское побережье оставшихся жителей Дарьена, за исключением нескольких стариков, которые не могли ехать. Вскоре их перебили индейцы, которые подожгли город, не оставив ничего, кроме нескольких лимонных и апельсиновых деревьев – как памятник первому поселению европейцев на американском континенте.

Педрариас, «Furor Domini», как называли его подчиненные, хотел остаться губернатором. Его столь же решительно настроенная супруга, Исабель де Бобадилья, не убоявшаяся ни климата, ни питания, ни болезней и неудобств, вернулась в Испанию, чтобы вмешаться в дело от имени супруга. Она поехала со старшим сыном Диего, взяв с собой ларец с жемчугом и золотом. Когда она прибыла, король Карл уже уехал в Германию, в Испании бушевала гражданская война (восстание коммунерос, о котором см. главу 32), и в сентябре 1520 года она легко добилась подтверждения губернаторских полномочий Педрариаса. Несомненно, сыграли свою роль драгоценности из той самой шкатулки. Среди них была жемчужина, которую нашел Гаспар де Моралес и продал на аукционе в Дарьене примерно за 600 миллионов мараведи{1344}.

Поступки Педрариаса нельзя назвать достойными. Но его гибкость и сила воли достойны восхищения.

Книга шестая Сиснерос

Глава 26 «Король Фердинанд мертв!»

«Король Фердинанд мертв!» Трижды раздался этот возглас. Затем тринадцать испанских рыцарей в соборе бросили свои знамена на землю и прокричали: «Да здравствуют католические монархи – королева Хуана и король Карл!»

Глашатаи в соборе Святых Михаила и Гудулы в Брюсселе, 1516 год

Король Фердинанд, как обычно, провел начало января 1516 года в путешествии. Сколько же дорог он прошел с той поры, как женился на Изабелле в 1469 году, и в каких необычных уголках их соединенных королевств он только не побывал! Он исходил всю Испанию, кроме Астурии! Он совсем недавно побывал в Пласенсии на свадьбе незаконной внучки и уже направлялся в Севилью. Он побывал в Трухильо, родине Писарро, 2 января. 11 и 20 января он был в Ла-Абертуре и Мадригалехо – маленьких городках, которые едва стоит отмечать на картах, старых или новых. Возле Ла-Абертуры, находившейся на холме, было множество прелестных ручейков. Однако о Мадригалехо вряд ли можно сказать что-либо хорошее. В наши дни он настолько же мал, насколько был во времена дона Фернандо. До сих пор здесь стоит тот дом, в котором расположился тогда король, – одноэтажное здание, которое с течением времени не менялось и не перестраивалось. Вдалеке король мог видеть высокий мавританский замок Монтсанчес. Неподалеку протекала река Писарроса, не обладавшая сильным течением. Карл, внук и наследник Фердинанда, говоря о покрытых свинцом гробах своих прародителей, лежавших под королевской часовней Гранады, отмечал, что «столь великая слава заняла так мало места». Наверное, он сказал бы примерно то же самое, если бы увидел маленький домик в Мадригалехо.

Эти городки находились в Эстремадуре, земле конкистадоров, людей вроде Нуньеса де Бальбоа и Эрнана Кортеса, а также Франсиско Писарро – кастильских капитанов, уже обосновавшихся на Кубе и в Дарьене; в то время как о великих державах – Мексике и Перу, которые будут позднее захвачены во имя Кастилии, – еще даже не слыхали.

В Мадригалехо смерть стиснула своей ледяной хваткой этого чрезвычайно успешного короля. Из-за его эстремадурских связей это место вполне подходило ему, чтобы окончить жизнь – однако сам он так не сказал бы, хотя и не жаловался. Фердинанд не был сентиментален, хотя он, возможно, помнил, как его жена, королева Изабелла, осадила это местечко в 1478 году во время гражданской войны против Бельтранехи, используя осадные орудия и артиллерию, и в конечном счете отдала приказ разрушить замок{1345}.

Для Фердинанда важнее было то, что между Мадригалехо и Севильей находилась долина, называвшаяся Серена. Оттуда поступала самая лучшая шерсть мериносных овец, использовавшаяся в севильской текстильной индустрии. Стада Месты проводили там зиму, а поставка шерсти происходила в апреле и мае. Город Лора-дель-Рио, расположенный южнее, был важным торговым пунктом для связи между Сереной и Севильей – и несомненно, Фердинанд собирался доехать до Севильи через него. Главными покупателями шерсти в 1516 году были генуэзцы, как и многими годами ранее: все известные имена богатых семей из родного города Колумба были в списке торговцев шерстью{1346}.

Фердинанд объединил Кастилию, регентом которой он все еще был, и Арагон, где он был королем, и с тех пор эти королевства не разделялись, за исключением некоторых вспышек сепаратизма. Он также завоевал всю Наварру к югу от Пиренеев, и она тоже с тех пор стала частью Испании. Неаполь, благодаря Эль Гран Капитану Фернандесу де Кордове, также стал вице-королевством Испании. Эти территории управлялись советами, находившимися либо в подчинении Совета королевства, либо Совета Арагона, которые управлялись образованными чиновниками, что крайне раздражало старую знать.

Некоторые из этих «новых» людей находились вместе с Фердинандом в Мадригалехо. Например, здесь присутствовал Лоренсо Галиндес де Карвахаль, «хронист» и законовед из Эстремадуры, который «был наиболее правильным и мудрым политиком своего времени» и имел «наилучшую осведомленность в делах закона, был честен и немного циничен»{1347}; а также важный лиценциат Луис Сапата, «El Rey Chiquito», корыстный, но сладкоречивый. Был здесь и Франсиско де Варгас, казначей Кастилии – довольно серая личность, что являлось обычным для чиновников того времени. Но он был одной из тех надежных опор, на которых строился режим.

Некоторые упирают на то, что Фердинанд пытался разрешить унаследованные им проблемы в Каталонии, – в частности, трения между сословиями, – посредством возрождения старых традиций. Он не пытался объединить организации Арагона и Кастилии, проведя в последней за все время своего тридцатисемилетнего правления лишь четыре года. Он во многом полагался на представителей и вице-королей этих земель. Он старался сделать все, что возможно, чтобы показать себя королем всей Испании.

Конечно же, на Фердинанде последние годы лежала ответственность еще и за Новый Свет, где росла новая Испанская империя, которая к тому времени еще не называлась так. Не было никакого «Совета Индий», никакого официального органа, который управлял бы теми территориями. По большей части Фердинанд оставлял решение вопросов по данной теме Фонсеке, который в то время был епископом Бургоса, и его озлобленному помощнику, конверсо из Арагона по имени Лопе де Конхильос. Среди секретарей, занимавшимися делами Индий, уже тогда можно было увидеть хитроумного Франсиско де лос Кобоса, бедного идальго из Убего, который подписывал королевские документы по этому вопросу в 1515 году. Сам Фердинанд все еще не особо представлял, что такое эти Индии, и интересны они ему были лишь как возможный источник финансирования его предприятий в Средиземноморье.

Пренебрежение Индиями было единственной серьезной ошибкой Фердинанда. Однако он был не последним испанским королем, предпочитавшим Средиземноморье Карибскому бассейну. Гораздо большей ошибкой было безусловное доверие епископу Фонсеке, который выбирал людей по их принадлежности к знатным семьям: Бобадилья, Овандо, Понсе де Леон, Ариас или Веласкес оказывались в лучшем положении, чем захудалые Колумб, Бальбоа или Кортес. Однако четыре самых крупных острова Карибского моря – Эспаньола, Куба, Ямайка и Пуэрто-Рико – были подведомственны испанским губернаторам. Губернаторы последних трех формально подчинялись губернатору первого, хотя длительное нахождение Диего Колона, второго адмирала Океана, в Испании привело к междувластию на первом острове. Кастилец Диего Веласкес, баск Франсиско Гарай (преемник Хуана Эскивеля) и севилец Хуан Понсе де Леон контролировали оставшиеся три острова. Против «колумбовых чиновников», за исключением самого Диего Колона, было начато расследование, или residencia.

В то время на материке заправлял Педрариас, «Щеголь» – кастилец, в чьих жилах текла кровь конверсо. В 1516 году он все еще правил там в неловком тандеме с Нуньесом де Бальбоа в Дарьене и Панаме, в то время как настоятель-доминиканец Педро де Кордова, глава доминиканской миссии в Новом Свете, собирался создать святую колонию неподалеку от Жемчужного Берега в Венесуэле. Вскоре во всех этих колониях появились духовные лидеры: в 1512 году были назначены три епископа – на Санто-Доминго, в Консепсьон-де-ла-Вега (а также Эспаньолу) и на Пуэрто-Рико.

Снижение численности туземцев стало в конце концов серьезной проблемой для поселенцев Нового Света. Конечно же, их заботила не трагедия туземцев, а сокращение рабочей силы. На Багамы, Тринидад, Антильские острова и материк регулярно посылались экспедиции в поисках рабов, которые обычно финансировались важными фигурами Эспаньолы – такими, как, например, судьи аудиенсии{1348}. Однако доминиканский проповедник фрай Антонио де Монтесинос и священник Бартоломе де лас Касас, находясь в Испании, стремились добиться новых правил обращения с индейцами. В те годы можно было спокойно сказать, что количество золота, добываемое на Эспаньоле, начало оправдывать огромные затраты сил, вложенных в это предприятие вначале, и пока что никто не подозревал, что нестабильность цен в Кастилии связана именно с импортом драгоценных металлов из Индий{1349}.

Король, несомненно, умирал. Было ли это следствием влияния на сердце лекарства королевы Жермены де Фуа – по слухам, сделанного из тестикул быка, дабы повысить потенцию короля для зачатия наследника престола? Но даже если такое лекарство и было, оно не подействовало. Распалось и единство корон. Но сам Фердинанд в те годы, видимо, надеялся на то, что Испания будет поделена между домом Габсбургов в Кастилии и Трастамара в Арагоне, а не объединена под правлением немца{1350}. Возможно, именно бесконечные переезды, войны, интриги и поиск блестящих решений, ночи, проведенные на неуютном ложе, вымотали Фердинанда.

Он находился на середине шестого десятка – самый возраст для смерти в эпоху Ренессанса. Он исповедовался в последний раз у фрая Томаса де Матьенсо, который был членом его просвещенного комитета Бургоса по делам Индий. Затем он призвал Галиндеса де Карвахаля из Совета королевства, секретаря Сапату и казначея Варгаса. Вместе они посоветовали ему изменить завещание, сделанное в пользу своего второго внука, Фердинанда, которого хорошо знал, поскольку тот рос в Испании. Советники предположили, что единство между королевскими советниками и знатью может быть достигнуто лишь в том случае, если он изменит свое завещание в пользу старшего инфанта, Карла Гентского, которого король ни разу не видел.

Король Фердинанд без пререканий последовал этому совету{1351}. Галиндес де Карвахаль только что был назначен главой почтового отдела Каса де Контратасьон – эта должность подразумевала отслеживание в течение некоторого времени всей трансатлантической корреспонденции{1352}. Похоже, именно эти советники сговорились действовать, чтобы на престол не взошел очередной Фердинанд. Возможно, они ошиблись. Инфант Фердинанд вполне мог стать хорошим королем, который позаботился бы об Испании и Новом Свете – в то время как его брат, Карл, занялся бы Нидерландами и Священной Римской империей.

После смерти короля Фердинанда и вплоть до прибытия Карла в Испанию, как говорилось в королевском завещании, регентом Кастилии снова будет кардинал Сиснерос, а незаконнорожденный сын Фердинанда, Алонсо Арагонский, архиепископ Сарагосы, будет занимать тот же пост в Арагоне. По закону у Фердинанда не было права ставить кого-то на эти должности в Кастилии, поскольку он сам был лишь регентом, а правящей королевой – его дочь, Хуана. Но король Фердинанд уже давно понял, что Хуана была как минимум не в себе, и что прежде всего необходимо сохранить в королевстве хоть какую-то власть.

В этом сельском «неукрашенном и необставленном»{1353} доме в маленьком городке Мадригалехо в бедной части Кастилии король 22 января написал своему наследнику, внуку инфанту Карлосу (как его называли испанцы) нежное предсмертное письмо. В начале его он писал: «Наверное, Господу нашему Богу угодно поставить нас в столь затруднительное положение, когда мы больше мертвы, чем живы». Фердинанд жалел, что он и Карл не смогли встретиться и что Карл не смог прибыть в Испанию до его смерти. Он также надеялся, что Карл присмотрит за его «дорогой и любимой женой» – Жерменой{1354}.

Король умер вскоре после полуночи 23 января 1516 года{1355}. Сообщение было тут же отправлено Карлу во Фландрию. Но задолго до того, как оно дошло, кардинал Сиснерос, зная об инструкциях короля по поводу регентства, отправился из Алькалы-де-Энарес в монастырь в Гуадалупе, куда он добрался 29 января. Там быстро собранный Совет королевства дал ему полномочия и узаконил его правление. Первым делом он посадил инфанта Фердинанда, который все еще составлял конкуренцию Карлу, под домашний арест. Он также несколько ограничил действия Гонсало Нуньеса де Гусмана, наставника Фердинанда{1356}.

Сиснерос вместе с инфантом Фердинандом, королевой Жерменой и некоторыми членами Совета королевства, как, например, Галиндес де Карвахаль, покинул Гуадалупе и через Пуэнте-де-Арсобиспо, Калеру и Талаверу отправился в Мадрид. Там они остановились в доме Педро Сасо де Кастилья, на все еще существующей Пласуэла-де-Сан-Андреа. Придворные частично располагались в Алькасаре и частично – в богатых кельях монастыря Сан-Херонимо.

10 февраля 1516 года новости о смерти короля Фердинанда достигли города Мехелена, что в пятнадцати милях к северу от Брюсселя, где инфант Карл жил вместе со своей мудрой тетушкой, эрцгерцогиней Маргаритой. Его главный советник, Гильом де Шьевр, сеньор де Круа, собрал всех испанских чиновников во Фландрии, пообещав не только укрепить их позиции, но и утроить их жалованье{1357}.

Все эти советники и их друзья вращались вокруг трех фигур: самого Карла, которому было 16 лет, эрцгерцогини – его тетушки, которая была замужем за инфантом Хуаном, и самого сеньора де Шьевра. Была еще одна влиятельная фигура – строгий и эрудированный Адриан Утрехтский.

Юный Карл родился 25 февраля 1500 года в Генте, сердце старой Бургундии. Его назвали в честь его вспыльчивого прадеда, последнего герцога Бургундского{1358}. До того времени почти никого в Испании не называли Карлом{1359}. Его тезка-герцог оказал на него некое влияние: «Никто не был так вдохновлен примерами прошлого или же старался им подражать, как Карл Смелый. В юности он требовал, чтобы ему читали отрывки из приключений Гавейна и Ланселота…»{1360} Юный Карл из Гента был таков же.

Карла крестили в великолепной церкви Святых Михаила и Гудулы в Брюсселе, 7 марта 1500 года. При этом не присутствовало ни одного представителя испанского двора. Единственным испанцем был Диего Рамирес Вилаэскуса, тогдашний капеллан инфанты Хуаны, а позднее – епископ Малаги. Маргарита Австрийская, недавно вернувшаяся из Испании после смерти мужа, инфанта Хуана, стала крестной матерью Карла. Учитывая это, не удивительно, что Карл был принцем, который первые 15 лет своей жизни не хотел быть никем, кроме как бургундским аристократом.

Двор Бургундии был знаменит своим пристрастием к детально разработанными церемониям. Отсюда Карл почерпнул благородные принципы всей жизни – куртуазность, дух двора великого принца, идея рыцарской чести, борьбы за христианскую веру, которую олицетворял бургундский орден Золотого Руна. Бургундия также привила Карлу истинное благочестие и привязанность как к идеалам рыцарства, так и к строгому придворному церемониалу. Было ли это идеей уходившего века? Или же здесь имелось веяние Нового Света?{1361}

Карла больше привлекали физические, нежели умственные упражнения, что разделяли с ним все его пажи{1362}. В совсем молодом возрасте освоил искусство псовой и соколиной охоты, а также рыцарского поединка. Говорили, что он был способен переломить копье противника, не слетев с седла.

Детство Карла по большей части прошло в Мехелене. Это было обучение, отмеченное суровостью на грани нужды, поскольку обучал его праведник-ученый Адриан Утрехтский, от которого Карл в огромной степени унаследовал свою набожность. Но с 1509 года начало расти влияние аристократа Гильома де Шьевра, а после 1515 года требования бургундской роскоши стали первостепенными. У Карла всегда была склонность одеваться «богато и благородно»{1363}. Его рыцарственный дед, император Максимилиан, гордился им и говорил, что рад тому, что Карл так быстро осваивает искусство охоты, поскольку, будь иначе, можно было бы подумать, что мальчишка – бастард{1364}.

Карл был наделен многими хорошими качествами, но с самых малых лет его окружали ненасытные придворные. Винченцо Кверини, венецианский представитель в Брюсселе, говорил, что Карл был «во всех своих действиях жесток и несговорчив; он также был очень похож на Карла Смелого, переняв его рыцарский дух». Он также язвительно добавлял: «Он не представляет собой ничего, и им управляют другие»{1365}.

Этот неприятный комментарий был несправедлив, но другой венецианец, Лоренцо Паскуалиго, высказывался о Карле так: «Он не выделялся статью и был столь худ, что поверить невозможно; бледен, меланхоличен и всегда с открытым ртом»{1366}. Хуан де Лонги считал, что Карл представляет собой нездоровую смесь пассивности и нетерпеливости. Один из послов сказал, что он выглядит так, словно глаза ему приклеили на слишком длинное лицо. Однако когда он был в 1513 году в Англии, он показал себя достойным кандидатом на руку принцессы Марии и впечатлил всех своим ростом и чувством собственного достоинства. Все эти отзывы о Карле разительно отличаются от того, что о нем будут говорить, когда он повзрослеет. По совершеннолетии, 5 января 1515 года, его объявили герцогом Бургундии. Тогда ему было 15 лет, и Максимилиан думал, что он может справиться с такой ответственностью. Регентство эрцгерцогини Маргариты закончилось. Придворные сменились. После этого Карл неспешно проехал по Нидерландам и обосновался в Брюсселе. Когда Карл де Ланнуа вызвал его на церемониальный поединок по обвинению в том, что музыка, нравившаяся ему, была слишком женственна, он выбрал поединок на копьях. Бой шел верхом на больших конях, и хотя Карл в конце концов выиграл, на его теле еще долго оставались шрамы{1367}.

Влияние тетки Карла имело большой вес до 1515 года. Маргарита Австрийская, родившаяся 10 января 1480 года, была названа в честь своей крестной, Маргариты Йоркской, последней жены Карла Смелого. В результате Арраского соглашения между Францией и бюргерами Гента от декабря 1482 года, она, «мадам Маргарита», стала «мадам ла Дофин» – предполагаемой невестой дофина Карла, будущего французского короля Карла VIII, который был на девять лет старше ее. Ее приданное было внушительным: Артуа, Франш-Конте, Макон, Осер, Бар-сюр-Сен и Нуайон. Она отправилась во Францию в трехлетнем возрасте. Французы приняли ее в Эдене, назвав «La Marguerite des Marguerites». Она была помолвлена с Карлом и до 1491 года оставалась во Франции, в Амбуазе, в качестве дофины, а затем, после смерти Людовика XI, считалась почти королевой. Ее советницей была мадам де Боже, дочь короля (Madame ma Bonne Tante). В те счастливые дни королевского детства у девочки был питомец – зеленый попугай. Однако в 1491 году молодой, но уже черствый Карл VIII женился на Анне Бретонской, дабы заполучить это герцогство для Франции. Маргарита покинула Амбуаз, некоторое время оставаясь в полу-заключении в Мелене, однако в июне 1493 года она вернулась в Мехелен{1368}.

Следующая глава крестного пути принцессы открылась два года спустя. 5 ноября 1496 года она вышла замуж за любимого наследника короля Фердинанда и королевы Изабеллы, инфанта Хуана. Проведя несколько дней со своим братом Филиппом (который еще не был женат на ее будущей золовке) в аббатстве Миддельбург, 22 января 1497 года Маргарита отправилась в Испанию, остановившись в Англии в Саутгемптоне, дабы переждать шторм. Она достигла Сантандера и встретилась с инфантом. Они вместе отправились в Бургос и вновь узаконили брак 3 апреля 1497 в монастыре Святой Троицы. Медовый месяц перед венчанием они провели в монастыре. Петер Мартир писал: «Если вы видели ее, считайте, что вы созерцали саму Венеру». Также Мартир вспоминал, что «наш принц сгорал от любви» и упросил своих родителей «временно отказаться от протокола, дабы он смог получить желанные объятия» до церемонии. Однако 13 июня Мартир отметил, что принц был каким-то грустным. Он умер 4 октября. «Вот и умерла надежда Испании», – добавлял Мартир. Возможно, он действительно умер, наевшись салата из плохо промытых овощей во время празднования в Саламанке. Однако Габсбурги всегда утверждали, что он слишком часто занимался любовью со своей женой.

Маргарита была беременна, однако родила дочь преждевременно. Девочка вскоре умерла, и Маргарита снова вернулась в Нидерланды.

В сентябре 1501 года молодая вдова вновь была обручена с герцогом Филибером Савойским. Она вновь направилась во Францию, в Доль, где был заключен брак по доверенности. «Великий Бастард», брат Филибера, был его доверенным лицом. Затем она направилась на юг и в монастыре неподалеку от Женевы встретила Филибера. Вскоре она перехитрила всю остальную семью и фактически взяла герцогство под свой контроль, правя из замка в Пон д’Эн.

Однако, к сожалению, вскоре вновь произошла трагедия – Филибер погиб во время охоты на вепря в сентябре 1504 года, почти так же, как Филипп, муж Хуаны, который напился холодной воды после физических упражнений. Маргарита отдала свой лучший жемчуг, дабы ему устроили растирания и сделали самое лучшее лекарство, однако все было безуспешно. Она утешила себя тем, что построила прелестный памятник в церквушке в Бру, выполнив обещание своей давно умершей свекрови, Маргариты де Бурбон. Однако она потеряла Савойю.

Брат Маргариты, Филипп, хотел сделать ее королевой Англии. Был даже составлен брачный договор для свадьбы с будущим Генрихом VIII, подписанный в марте 1506 года. Маргарита мудро отказалась от этой партии – хотя и могла принести Англии пользу, если бы она приняла предложение. Максимилиан сделал ее регентшей Нидерландов. Она покинула герцогство Савойское и 18 марта 1507 года официально приняла бразды правления одной из самых богатых территорий. С собой она взяла множество жителей Савойи – в частности, трудолюбивого итальянца Меркурио де Гаттинара. Она также стала приемной матерью инфанта Карла и обосновалась в Мехелене – там, где спокойно дожила до смерти в 1594 году Маргарита Йоркская. Эрцгерцогиня окружила себя поэтами, музыкантами и художниками. Ее библиотека стала знаменитой. Она играла в шахматы с савойцами и в триктрак с Шьевром.

Вскоре Маргарита углубилась в высокую дипломатию, триумфом которой стала Камбрейская лига, – знаменитый альянс против Венеции. Она была настроена и против Франции, вела проанглийскую, несколько агрессивную политику – в отличие от осторожного Шьевра, который станет ее наследником в качестве главного формирователя политической стратегии. Ей пришлось оставить бразды правления после опрометчивого ареста в 1513 году Хуана Мануэля, представителя испанского двора во Фландрии, который также оказался рыцарем Золотого Руна. Ей пришлось оправдываться перед советом этого ордена. Однако вступление на престол французского короля Франциска I изменило ситуацию в пользу Маргариты. Ее девизом было: «Неудача, как и добрая удача, делает нас сильнее».

Однако главное влияние на Карла к 1516 году оказывал Шьевр, который к тому времени стал верховным канцлером Бургундии. Это был рафинированный аристократ, который в свое время являлся послом во Франции. Он был губернатором Фландрии в 1505 году, в то время, пока Филипп находился в Испании. С 1509 года он был верховным советником Карла V. «По правде говоря, пока монсеньор де Шьевр был жив, он управлял мной», – сказал однажды сам Карл. Шьевр спал в одной комнате с Карлом и таким образом мог присматривать за ним днем и ночью. Позднее Карл рассказывал венецианскому послу Гаспару Кантарини, будущему кардиналу и эссеисту, что он очень быстро понял ценность Шьевра и некоторое время подчинялся ему. Шьевр был умен, наблюдателен и куртуазен, что делало его достойным противовесом Маргарите, хотя он часто бывал «высокомерен, амбициозен и аморален»{1369}. Когда французский посол Жанли спросил у него в 1515 году, зачем он заставляет принца так усердно трудиться, он ответил: «Кузен, я хранитель и страж его детства. Когда я умру, я хочу, чтобы он был способен действовать самостоятельно – но он должен знать, что ему нужно делать, и он должен уметь работать»{1370}.

Шьевр был главой правительства Фландрии в период между 1515 и 1520 годами. В отличие от Маргариты он был настроен решительно профранцузски, и триумфом его политики стал Нуайонский мирный договор от 13 августа 1516 года между Карлом V и Франциском I. Этот договор покончил с эрой вражды с Францией и должен был закрепить вечную дружбу двух королей и разрешить проблемы Неаполя и Наварры. Шестнадцатилетний Карл пообещал жениться на Луизе, дочери Франциска I (в то время еще годовалой), а приданым должно было стать снятие всех притязаний французской стороны на Неаполь. Карл также выслушал жалобы старой королевской семьи Наварры, Альбрэ{1371}. Максимилиан придерживался этого соглашения в своем Брюссельском договоре от 3 декабря 1516 года{1372}.

Четвертый советник Карла, Адриан Утрехтский, был настоятелем церкви Святого Петра в Лувене, а позднее – епископом Утрехта. При рождении его звали Адриан Флоренсзоон Буйенс ван Утрехт, родился он в Утрехте в 1459 году и был сыном простого плотника. Он являлся членом монашеского ордена, известного как Братство общей жизни. В 1491 году он получил в университете Лувена докторскую степень по теологии, а позднее, в 1497 году, стал ректором этого университета. Будучи назначен Максимилианом в качестве наставника Карла в 1507 году, он отправился к эрцгерцогине Маргарите в качестве посла Фландрии в Испании в 1515 году, когда Фердинанд подумывал, чтобы назначить своего второго внука, инфанта Фердинанда, наследником. Адриан оказал на Фердинанда успокаивающее воздействие: «осторожный кормчий великого корабля, уверенно идущего по морю», как его описывал Мартир{1373}. Он, пусть и в качестве «посла», был привлечен Сиснеросом в правительство Испании, на что Адриан (а позднее и Карл, когда он узнал о завещании своего деда) согласился. Однако он был довольно скромным советником, поскольку знал мало об Испании и испанцах. Но он знал латынь и мог общаться с клириками и образованными людьми, понимавшими этот язык, – как и Бартоломе де лас Касас, неплохо владевший этим языком.

Сиснерос, которому к тому времени исполнилось восемьдесят лет, получил дружелюбное письмо от Карла в конце февраля 1517 года (первое со смерти Фердинанда){1374}. 9 марта он отправил письмо с распоряжениями по поводу налогов в Индии. Письмо было подписано им самим и епископом Адрианом от имени Хуаны. Никакого упоминания о Карле не было. Похоже, все было спокойно. Сиснерос эффективно брал правление в свои руки. 4 марта Совет королевства написал Карлу письмо, в котором говорилось, что «пока жива королева – наша госпожа и Ваша мать, – нет никакой необходимости Вам принимать на себя бремя королевской власти, поскольку это уменьшит те почести и преклонение, которые ей полагаются Божеским и человеческим законом… и поскольку после смерти католического короля, Вашего деда, Вы еще не получили больше прав, чем раньше, поскольку это королевство ему не принадлежало»{1375}.

Регент Арагона, архиепископ Алонсо, послал своему племяннику Карлу гораздо более теплое письмо со словами поддержки, говоря, что он часто уговаривал старого короля пригласить Карла в Испанию. В то же время 8 марта Алонсо Манрике де Лара, епископ Бадахоса и один из людей, оказывавших Карлу поддержку во Фландрии, послал Сиснеросу письмо с разъяснением обстановки в Брюсселе: «Нрав у Карла добрый, однако он едва ли знает что-то об Испании и совершенно не знает испанского. Фламандские советники дергают его за ниточки, особенно Шьевр». Епископ особенно подчеркивал жадность фламандцев. Он также говорил, что в Брюсселе есть некоторые испанцы, которые критикуют инквизицию, «да таким образом, что люди начинают задаваться вопросом, не стоит ли вообще прекратить деятельность инквизиции». Он осуждал слишком уважительное отношение к Франции, что наверняка было результатом деятельности Шьевра, который, как он вспоминал, заставлял Карла подписывать письма к Франциску I как «ваш покорный слуга и вассал»{1376}. Наконец он предположил, что Карла в скором времени назовут королем. Для Сиснероса, у которого он раньше служил капелланом, это стало сюрпризом.

Вечером 13 марта 1516 года, пока письмо Манрике де Лара еще ехало в Испанию, от дворца в Брюсселе в собор Святой Гудулы направилась процессия с факелами ради службы по поводу похорон короля Фердинанда. Службу вел епископ Манрике. Принц ехал в траурном плаще с капюшоном верхом на муле. Была отслужена заупокойная месса, во время которой епископ Манрике, который недаром приходился двоюродным братом поэту Хорхе де Манрике, произнес проповедь о тщетности людских желаний. Возможно, он втайне вспоминал девиз своего деда Родриго: «Мы не происходим из рода королей, но короли происходят из нашего рода». Стены церкви были завешены черной парчой, были зажжены сотни свечей.

На следующий день в собор направилась совершенно другая процессия. Тринадцать испанских рыцарей несли знамена королевств Фердинанда, еще трое несли щит, шлем и меч – символы рыцарства. Карл вошел в собор последним и сел у алтаря. Вновь епископ Манрике отслужил мессу. Глашатай ордена Золотого Руна повернулся к пастве и со ступеней алтаря произнес: «Да здравствует король Фердинанд!» Из глубин церкви ему ответили: «Он мертв!» Так повторилось три раза. Затем тринадцать испанских рыцарей в церкви бросили знамена на пол и провозгласили: «Да здравствуют католические монархи, королева Хуана и король Карл!» Новоиспеченный король сбросил свой траурный плащ и принял меч из рук епископа Манрике. Он поднял меч, и паства прокричала: «Viva el rey!»{1377} По сути это был дворцовый переворот{1378}, поскольку Совет королевства в Кастилии настаивал на исполнении завещания Фердинанда, в котором Карл упоминался как «правитель» Испании, но не больше.

Эта чрезвычайная демонстрация притязаний на престол была отчасти результатом влияния фламандских советников Карла, которые считали, что у него будет больше шансов унаследовать престол другого деда, императора Максимилиана, если он будет королем, а не губернатором. Однако для Испании эта церемония означала уверенный шаг к утверждению Карла и Габсбургов на троне святого Фердинанда.

Новости об этом достигли Мадрида неделей позже, 21 марта, вместе с приказом Сиснеросу от Карла, дабы он, кардинал и регент, Совет королевства, великие вельможи и города признали его королем. Карл добавил, что такова его «воля». В письме Сиснерос был назван «князем» – титулом, ранее не использовавшемся в Кастилии, – и ему давались права регента до прибытия самого Карла.

Это решение Карла привело многих влиятельных людей Кастилии в ярость – они считали, что он хочет отобрать у королевы титул, который имеет право носить лишь она. По этому поводу произошли яростные дебаты на встрече, на которой присутствовали как вельможи, так и священники и которую прекратил Сиснерос, настаивавший на том, что он «не думал ни о чем ином, кроме как признать Карла королем»{1379}. Он созвал старых друзей короля Фердинанда, таких как герцог Альба, адмирал Кастилии (Фадрике Энрикес) и просвещенный маркиз Вильена, и сообщил им, что предлагает объявить Карла королем. Он повторил это перед Советом королевства на Пласа-де-Паха, открыв окна на площадь и показав вельможам свою артиллерию, что породило знаменитый миф о том, что он приказал своим людям открыть огонь, перед тем как сказал герцогу Инфантадо и графу Бенавенте: «При помощи этих войск, данных мне королем, я правлю и буду править Испанией до прибытия нашего владыки, принца, дабы он правил нами»{1380}. Он устроил, чтобы Карла объявили королем в Толедо, где Педро Лопес де Айяла, граф Фуэнсалида, поднял знамена от его имени.

31 марта на встрече в Мадриде советники, гранды и придворные признали Карла королем-соправителем Хуаны, которая считалась первой по порядку. Несколькими днями позже брат графа Фуэнсалиды, каноник Диего Лопес де Айяла, покинул Мадрид и направился во Фландрию в качестве представителя Сиснероса, дабы объяснить епископу Манрике и Карлу произошедшее. Сиснерос и Адриан (ныне кардинал) написали из Мадрида письма всем влиятельным личностям страны – не только членам магистратов, но и вельможам, а также высшим иерархам церкви, сообщая им, что вскоре Карл будет править как король вместе со своей матерью{1381}. Вскоре после этого инфант Фердинанд, который ни разу не проявлял никаких инициатив (ему было всего лишь тринадцать лет), оказался под домашним арестом. Чуть позже Сиснерос послал своего друга, Родриго Санчеса де Меркадо, епископа Майорки, в Тордесильяс, дабы пересмотреть обращение с королевой Хуаной. Уже приходили протесты с мест по поводу беззакония ее стража, Луиса Ферреры, и епископ постарался, чтобы он получил отставку навечно. Он также позаботился, чтобы Хуана вместе со своей дочерью, Каталиной, могли более свободно гулять в садах{1382}. Уверенные действия Сиснероса сохранили Испанию для Карла. Иначе могло случиться что угодно.

Карл, конечно же, был доволен действиями Сиснероса. Придворные предпочитали иметь во Фландрии кардинала, а не конверсос, которых считали еврейской мафией. Они были рады, что Сиснерос установил порядок в Испании, что Адриан вместе с ним состоит в правительстве и что признания инфанта Фердинанда наследником удалось избежать.

Большую часть следующих шести месяцев Карл слал Сиснеросу письма, в которых рекомендовал на продвижение тех людей, которые ему нравились или которые служили его отцу. Однако он не сделал ни единой попытки отправиться в Испанию. Флот для этого был подготовлен, но 10 октября Карл распустил корабли. Однако он старался вмешиваться в правление Сиснероса. Например, разъяренный почти что каждодневными случаями насилия, совершаемыми вельможами по всей Испании, Сиснерос замыслил попросить «людей закона» создать ополчение, которое каждый город будет пополнять в зависимости от численности населения: так, например, Авила и Сеговия должны были прислать 2000 человек, Толедо – 3500 и так далее. Таким образом, было бы создано подобие национальной армии или полиции из примерно 30 000 человек, способных вмешаться в дело когда и где нужно по приказанию кардинала. Кардинала вдохновлял пример былой Эрмандады. Возможно, это было верным решением – чтобы именно кардинал создал первую регулярную армию. Но вельможи были против и они добились того, чтобы Карл в Брюсселе наложил на это начинание вето{1383}. Отчасти, возможно, это было следствием влияния конверсо из Бургоса, епископа Руиса де ла Мота, «el maestre Mota», альмонария[30] Карла.

А в делах Индий случилось совершенно вопиющее: 24 апреля Сиснерос уволил епископа Фонсеку. Это было связано скорее всего не с политикой в Индиях, а с тем, что Сиснерос считал его взяточником. Однако Лас Касас видел в этом защиту своих собственных идей и идей Монтесиноса. Несколькими днями ранее Сиснерос велел канонику Санчо де Матьенсо доставить все золото и драгоценности, что находились в Каса де Контратасьон. Затем Бартоломе Диас, королевский лоцман и друг Лас Касаса, находившийся в Севилье, отправил Сиснеросу доклад о коррупции в этой организации.

Сам Лас Касас, в то время лишенный после смерти короля его царственного общества, прибыл ко двору Сиснероса в Мадрид. Он собирался во Фландрию, дабы там предстать перед придворными Карла и рассказать им о страданиях индейцев. Но перед тем, как покинуть Мадрид, он послал письмо «послу Адриану», написанное на латыни, в котором он описывал тот ужас, что творился на Кубе: он говорил о нечеловеческом труде в шахтах, о голодных слугах, которых заставляли спать на полу, о том, как людей заставляли бросать женщин и детей, о том, что индейцев использовали как рабочий скот, об отсутствии воскресного отдыха, о трудном строительстве дорог и жестоких наказаниях{1384}. Адриан пришел в ужас. Он отправился к Сиснеросу, дабы на это пожаловаться.

Сиснерос уже кое-что знал о трагедии в Индиях и получил от Лас Касаса на испанском версию того, что он рассказала Адриану. Лас Касас также написал королю Карлу о «возможных реформах»{1385}. Он сделал двенадцать предложений для улучшения жизни аборигенов.

Это была первая из подобных программ, которые Лас Касас предложит в последующие несколько лет, – идеи реформ, тщательно проработанные до мелочей, необычайно оптимистичные. Они были прочитаны влиятельнейшими людьми и приняты. Во-первых, он предлагал избавиться от энкомьенды и прочих видов принудительного труда; во-вторых, он предлагал сохранить существующие законы только в том случае, если они защищали права индейцев. В-третьих, все ныне занимавшие свои посты губернаторы и чиновники должны были быть заменены другими. В-четвертых, индейцы должны были быть собраны в коммуны, в каждой из которых должен был быть госпиталь в форме креста, насчитывавший пятьдесят коек, и в центре его должен был находиться алтарь, дабы все могли наблюдать мессу со своих коек. Если индейцам нужен был скот, испанцы должны были ссужать им половину своего{1386}. В-пятых, хотя индейцы и должны были быть свободными, они будут продолжать работать на испанцев. Однако у них должно было быть свободное время, дабы они могли возделывать собственную землю. Также должна быть ежегодная очередность работы индейцев в городе и на виллах. Индейцам следовало вернуть лучшие земли, даже если они находились сейчас в руках испанцев. В-шестых, некоторые индейцы, конечно же, должны были работать прислугой. В-седьмых, испанцы, лишившиеся своих индейцев, получат компенсацию в виде закупок у них скота и урожая, за которые будет заплачено из первой или второй выплавки золота. И, наконец, все поселенцы имели право иметь свои сахарные производства и могли сами искать золото. Король дал лицензию на импорт как черных, так и белых рабов, и в шахтах индейцев сменили африканские или иные рабы{1387}. Тот факт, что священники-идеалисты хотели компенсировать сокращение индейской рабочей силы черными африканскими рабами, говорит о том, что Ренессанс становился все более классическим и не только в одном направлении.

Лас Касас также рекомендовал создание смешанных испано-индейских поселений. Новые города Индий должны были укрепить по 40 рабочих, прибывших из Испании вместе со своими семьями, к каждому из которых будут приписаны пять индейцев. Часть полученной прибыли отходила королю, а остальное делилось между фермером и его индейцами. В конечном счете, испанцы и индейцы переженятся настолько, что будет создана единая «республика», которая будет самой спокойной и христианской в мире, поскольку «сыновья одной расы возьмут в жены дочерей другой». Подобное поощрение смешения крови было замечательным – и, как и остальные аспекты программы, утопичным. Лас Касас считал, что есть множество бедных испанцев, которые только рады будут начать новую жизнь в Индиях: «Таким образом, земля станет плодородней и людей будет становиться все больше, поскольку они будут сажать различные фрукты и овощи. Доход Вашего Величества возрастет, и острова облагородятся и, таким образом, станут самыми лучшими и богатыми в мире…»

В то же время корабли, шедшие к Багамам, контролировались королем, и на каждом из них были доминиканский и францисканский священники, которые решали, приспособлен ли для населения остров по меркам Кастилии или нет. Если жить на них было невозможно, на них строилась «casa del rey» в качестве центра распространения христианства.

Священник на каждом острове мог защищать индейцев и наказывать поселенцев, которые плохо с ними обращались. Индейцев за дурные поступки наказывали не так, как испанцев. Всех священников обучали тонкостям обращения с индейцами. С другой стороны, индейцы не имели права перемещаться с одного острова на другой. Было создано отделение инквизиции, поскольку «уже были найдены и сожжены двое еретиков». Затем будут напечатаны и присланы на острова «книги по вопросам об индейцах доктора Паласиоса Рубиоса и маэстро Матиаса де Паса, бывшего профессора Вальядолида» – «дабы испанцы поняли, что индейцы тоже люди, что они свободны и что с ними стоит обращаться именно так».

И наконец, над всем будет стоять ревизор. Священники будут наставлять индейцев в религии. Выпускники учебных заведений будут обучать их испанскому. Лекари, хирурги и химики также будут привлечены к обслуживанию индейцев, адвокаты будут представлять их в различных судебных делах, в то же время шахтеры, рыбаки, свинопасы и лодочники также будут соответствующим образом обращаться с индейцами. Индейцев учили сидеть на скамейках и есть за столом. Они не должны спать на земле, но везде носить с собой гамаки. Всегда одно или два вьючных животных должны быть «наготове, дабы привезти больных индейцев [в госпиталь] при первой необходимости». Семьдесят четыре чиновника должны будут стоить более 3 миллионов мараведи в год, не считая расходов на их животных{1388}.

Это замечательное письмо можно сравнить со знаменитой «памятной запиской» об образовании в Индии Маколея. Маколей хотел превратить индийцев в настоящих англичан из высшего класса. Лас Касас хотел, чтобы его западные индейцы превратились в добрых кастильских католиков. Его предложение рассматривал комитет советников по делам Индий: кузен короля, Эрнандо де Вега; секретарь Сапата; талантливый Галиндес де Карвахаль; доминиканский провинциал Педро де Кордова; адвокат Паласиос Рубиос; епископ Авилы Франсиско Руис – «El Abulense», советник Сиснероса по делам Индий (который, как стоит упомянуть, некоторое время был на Эспаньоле вместе с Бобадильей). Были рассмотрены все мнения: как тех поселенцев, которые хотели продолжать обращаться с индейцами как с вьючными животными и без всяких оговорок, так и тех, кто исповедовал имперские идеи вроде Аристотелевой о превосходстве белого человека над цветным. Наконец, был рассмотрен также радикальный гуманистический подход, отраженный Монтесиносом в 1511 году и Лас Касасом в 1516 году.

Среди рассмотренных в конце мая вопросов была также петиция от Хиля Гонсалеса Давилы, счетовода Эспаньолы, который уговаривал построить две сахарные фабрики и одну лесопилку, а также разбить хлопковые и сахарные плантации. Предлагалось продолжать культивировать пшеницу и виноград, дабы избежать лишних затрат на импорт. Гонсалес Давила также предлагал поощрять к переселению добрых андалузцев, знавших толк в сельском хозяйстве, и оплачивать их переезд. Он также предлагал, чтобы плавку золота проводили раз в два месяца в течение двух-трех дней, а не раз в год. Однако он также полагал, что положение рабов будет лучше, если все индейцы будут обращены в рабство{1389}.

Его меморандум привел к появлению другого, уже от Лас Касаса{1390}. Начинался он уже позабытым пунктом из завещания Изабеллы насчет хорошего обращения с индейцами. Утверждалось, что Фердинанд («который, как все надеялись, находится подле Господа»{1391}) желал, чтобы за индейцами присматривали милостивые энкомьендерос. Лас Касас также требовал, чтобы соблюдались Бургосские законы, и оспаривал полезность восстановления правления Диего Колона в Эспаньоле, в то же время осуждая всех протеже Фонсеки.

Монтесинос и доминиканский священник Доминго де Бетансос из Галисии 4 июня 1516 года написали письмо ко двору, советуя прислушаться к Лас Касасу и критикуя утверждение, что браки с индейцами оскорбительны для веры: «Христиане так говорили лишь потому, что многие поселенцы хотели индейских рабов для добычи»{1392}.

Сиснерос попросил «Абуленсе», Франсиско Руиса, доложить, прав ли Лас Касас. Руис написал по этому поводу записку. Он был не согласен с тем, что следует отбирать индейцев у отсутствовавших на рассмотрении. Как Лас Касас и Давила, он был согласен с тем, что стоит послать рабочих из Кастилии на острова. Руис также считал, что недавно основанная Санта-Марта в нынешней Колумбии должна стать главным портом Индий. Однако он добавил:

«Индейцы – злые люди, которые всегда стараются придумать, как навредить христианам, у них нет здравого смысла, они не способны принять веру, у них нет никаких иных достоинств для обращения и спасения… ими, как лошадьми или другими животными, должен управлять Христос»{1393}.

Столь нетерпимое отношение было подкреплено прибытием в Кастилию Панфило де Навареса и Антонио Веласкеса, представителей с Кубы. Первый, как мы знаем, был правой рукой Диего Веласкеса во время завоевания этого острова и до этого находился вместе с Эскивелем на Ямайке; второй же был одним из многочисленных братьев губернатора. Эти двое обвинили Лас Касаса в том, что он был «человеком незначительным, с малым влиянием и еще меньшим доверием, говорящим о том, чего он не знает и не видел по причинам, которые сами по себе являются противоречивыми»{1394}. Сиснерос тут же пресек это: Лас Касас у него имел хорошую репутацию. Они представляли собой любопытное сочетание: суровый кардинал и искусный проповедник. Однако они оба хорошо служили Короне.

Глава 27 «Возвращайтесь туда сами и посмотрите своими глазами»

Сиснерос спросил его: «Кому же мы можем доверять? Возвращайтесь туда сами и посмотрите своими глазами».

Беседа Сиснероса с Лас Касасом во время миссии прелатов на Эспаньоле, 1517 год

В конце июня 1516 года кардинал Сиснерос, которому со всех сторон сыпались разнообразные советы по поводу Индий, принял замечательное решение. Он безуспешно искал среди королевских чиновников того, кто действительно желал бы добиться правосудия в Индиях. Поэтому он попросил заняться этим нескольких священников из ордена иеронимитов. В письме Карлу, в котором он объяснял свой беспрецедентный поступок, он осуждал создание новых синекур в Индии (вроде тех, что были закреплены за придворным Эрнандо де Вега). Он указывал на то, что индейцы, работавшие как прислуга, являлись свободными людьми, а не рабами, и к ним должно относиться как к свободным. Он считал, что Короне не должны принадлежать ни крестьянские хозяйства, ни индейцы. Он осуждал неких старых придворных и слуг католических монархов – явный намек на Фонсеку и Конхильоса, имена которых не упоминались. По его мнению, они были коррумпированы, слишком потакая личным интересам. Он ссылался на последний визит Лас Касаса к королю, когда тот лежал на смертном одре, «но, поскольку он умер, уже ничем нельзя было помочь».

Это письмо многим было обязано Лас Касасу, который благодаря своей энергичности, обаянию и настойчивости с каждым днем становился все более влиятельным. Однако идея составить правительство Эспаньолы из священников-иеронимитов полностью принадлежала самому Сиснеросу. Лас Касас предложил, чтобы туда назначили фрая Рехинальдо де Монтесиноса, доминиканца и брата отца Антонио. Но Сиснерос был против назначения францисканцев или доминиканцев, дабы «они не стали потакать первому или второму»{1395}. Иеронимиты имели несколько преимуществ: во-первых, у них была хорошая репутация администраторов, во-вторых, недавнее введение в устав ордена положения о чистоте крови означало, что среди них будет мало конверсо, а это нравилось суровому Сиснеросу. Наконец, трения между новаторами и реакционерами, имевшиеся в обоих нищенствующих орденах, не затронули иеронимитов. У ордена, кроме прочего, не имелось опыта в делах Нового Света, что также казалось Сиснеросу преимуществом.

Сиснерос послал своего представителя, прелата де Тесореро, к генералу иеронимитов, отцу Педро де Мора, который находился в то время в монастыре Святого Бартоломе де Лупиана, что в Гвадалахаре. Он сказал ему, что кардинал считает, что до сих пор все, кого посылали в Индии, заражались пресловутой алчностью. Сейчас же представлялась возможность реально что-то изменить.

В конце июля Сиснерос, кардинал Адриан (теперь епископ Толосы и, совершенно не к месту, инквизитор Арагона), а также епископ Руис Авильский переговорили с такими настоятелями, как Гонсало де Фриас (настоятель Санта-Марии де Армедилья, недалеко от Куэльяра), Санта-Крус (настоятель Ла-Сислы, недалеко от Толедо) и настоятелем Сан-Леонардо, что недалеко от Альба-де-Тормес. Сиснерос объяснил настоятелям, что индейцы, похоже, все же являются разумными существами, однако их культурное отставание обязует Испанию обратить их и цивилизовать, не превращая их в рабов, а привлекая к посильной службе. Сиснерос просил своих друзей назвать имена тех трех человек, кто мог бы управлять индейцами и в то же время обращать их в христианство. Он попросил о том же и настоятеля монастыря иеронимитов в Мадриде{1396}.

Придворные встретились с этими же настоятелями в том же самом монастыре Сан-Херонимо в Мадриде. Придворные (включая Фонсеку!) сидели на нижних хорах близ ризницы, где собрались настоятели Сислы, Армедильи, Мадрида, Сан-Леонардо и прочие. Некоторые из настоятелей с энтузиазмом восприняли идею Сиснероса, среди них был фрай Кристобаль де Фриас, в то время являвшийся главным теологом ордена. Вскоре были назначены три настоятеля для проведения реформ в Индиях: Луис де Фигероа из Ла-Мехорады в Ольмедо, любимого монастыря Фердинанда и Изабеллы, родом из Севильи; настоятель монастыря Сан-Херонимо де Буэнавентура возле Севильи; Бернардино де Мансанедо, настоятель Санта-Марии возле Саморы. Это был некрасивый, но добрый человек и праведный монах, уравновешенный, молодой и здоровый{1397}.

Здесь, в иеронимитском монастыре в Мадриде, Лас Касас начал свою знаменитую пропагандистскую бомбардировку цифрами. Он утверждал, будто бы Бартоломе Колон говорил, что в 1492 году на Эспаньоле было 1,1 миллиона индейцев. Однако теперь там остались лишь 12 000 человек{1398}. Почти все статистические данные, приведенные Лас Касасом, преувеличены, а эта цифра – больше всех остальных.

Сиснерос попросил законника Паласиоса Рубиоса помочь ему разработать план управления Индиями, и тот консультировал Лас Касаса, который составлял этот план вместе с фраем Рехинальдо де Монтесиносом. Этот план, близкий к тому, что Лас Касас предлагал ранее, был принят с минимальными изменениями{1399}.

В начале августа 1516 года настоятели-проконсулы получили свои инструкции. В первую очередь они должны были «наблюдать и думать о том, что угодней всего будет Господу, и как лучше всего обучить индейцев нашей вере ради их же блага, а также что лучше будет для поселенцев на островах; все, что вы считаете нужным делать, – делайте»{1400}. Нужды индейцев превалировали над нуждами поселенцев. Также в любых случаях, когда христиане дурно обращались с индейцами, индейцы могли выступать в качестве свидетелей. Доминиканцы и францисканцы, которые уже находились на Эспаньоле, должны были служить переводчиками. Следовало созвать поселенцев и нескольких касиков, дабы рассказать им о том, что права индейцев будут отныне соблюдаться: право на жизнь, а не на дурное обращение, на личную безопасность, на защиту чести и достоинства, на сохранение культуры – но, конечно же, не на сохранение прежней религии. У индейцев также было право собираться и говорить с другими. В конечном счете возникнут «республика индейцев», которые будут жить в свободных сообществах, и «республика испанцев»{1401}. В условиях того времени более гуманный план трудно было придумать.

8 августа 1516 года Сиснерос написал Санчо де Матиенсо в Каса де Контратасьон в Севилье, прося дать «хороший и надежный корабль, который мог бы доставить нескольких иеронимитов на Эспаньолу».

Были и протесты против этих странных назначений. Антонио Веласкес и Хиль Гонсалес Давила поджидали фраев у дома Лас Касаса в Мадриде и кричали, что он «их главный враг… извращенный и злой человек». Монахи остановились на некоторое время в госпитале Санта-Каталина-де-лос-Донадос, где несколько человек, вернувшиеся из Индий, пытались убедить их принять позицию поселенцев, а не Лас Касаса.

Монахи отправились к себе, дабы попрощаться с монастырями, но настоятель Сан-Херонимо де Буэнавентура решил отказаться от поездки. Вместо него вызвался Алонсо де Санто-Доминго, настоятель монастыря Сан-Хуан де Ортега возле Бургоса, энергичный реформатор монастыря в Уклесе в 1504 году. Однако к 1516 году он уже был стар и не подходил для этого предприятия. Также к миссии присоединился столь же престарелый фрай Хуан де Сальватьерра. Фрай Луис де Фигероа, настоятель Ла-Мехорады, был главой миссии. Паласиос Рубиос, переговоривший со всеми тремя настоятелями, был шокирован тем, что фрая Луиса, похоже, уже подкупили друзья казначея из Санто-Доминго, Пасамонте и, более того, он, похоже, уже был негативно настроен к индейцам. Паласиос направился к Сиснеросу, дабы сказать ему, что назначены не те люди. Однако Сиснерос в то время страдал колитом, а самого Паласиоса Рубиоса скрутила подагра.

Трагедия заключается в том, что еще до своего отбытия иеронимитские посланники охладели к пожеланиям Сиснероса. Однако, как это часто бывает в политике, кардинал понимал, что уже слишком поздно что-то менять. Лас Касас навестил его и рассказал ему о сомнениях своих и Паласиоса Рубиоса. Шокированный Сиснерос ответил: «Кому же мы можем доверять? Возвращайтесь туда сами и посмотрите своими глазами»{1402}. Лас Касас, сохраняя свой оптимизм, приготовился отправиться в путешествие с новыми инструкциями{1403}.

Сиснерос также назначил Алонсо де Суасо, ученика Паласиоса Рубиоса, умного юриста из Сеговии, который учился у кардинала в Вальядолиде, чиновником, которому предстояло провести резиденсию прежних судей аудиенсии Эспаньолы, а также других официальных лиц. Он должен был действовать под руководством «благочестивых отцов».

Инструкции настоятелям были подписаны 18 сентября Сиснеросом и Адрианом. В них не было никакого прямого указания хорошо обращаться с индейцами: «Вам следует знать, что нам известно о многих страданиях и зле, которые причинили и продолжают причинять христиане индейцам на этих островах. Многие из вышеуказанных индейцев негодуют потому, что по сути дела являются пленниками». Сиснерос хотел, чтобы индейцев «наставляли в нашей христианской вере, дабы они жили как разумные люди»{1404}. У настоятелей были полномочия отстранять чиновников, а также временно назначать на должности. Они должны были быть не губернаторами, не судьями, а «верховными комиссарами по защите индейцев». Они контролировали Кубу, Ямайку, Пуэрто Рико и tierra firme – Панаму и Дарьен, а также Эспаньолу{1405}. В теории у них было больше власти в Индиях, чем когда-либо было у Диего Колона, поскольку его предписания никогда не распространялись на перешеек, находившийся под властью Педрариаса.

В октябре 1516 года иеронимитские настоятели добрались до Севильи. Они показали, что довольны служащими Каса де Контратасьон, однако они не доверяли Лас Касасу. Он объяснил, что хотел бы отплыть в Индии с ними на одном судне, дабы разъяснить им детально, что там происходит. Однако настоятели сказали, что присутствие Лас Касаса нарушит их душевный покой. На самом деле они на некоторое время задержались в Севилье против прямого приказа кардинала и сели на корабль, который вез четырнадцать или пятнадцать чернокожих рабов, которых хозяева доверили капитану{1406}. Этим кораблем был «Сан-Хуан», и владели им в долях Диего Родригес Пепиньо и Луис Фернандес де Альфаро. Они также задержались на 11 дней в Санлукар-де-Баррамеда и наконец отплыли 11 ноября 1516 года. Их провожали владельцы корабля и Лопес де Рекальде, счетовод Каса де Контратасьон. Лас Касас отправился на Тринидад, взяв с собой четырех слуг и свою библиотеку. Корабль должен был остановиться в Сан-Хуане на Пуэрто-Рико, дабы разгрузиться. Среди пассажиров также был Гонсало де Сандоваль из Медельина, что в Эстремадуре – молодой человек, который позднее сыграет важную роль в завоевании Мексики.

Совладелец «Сан-Хуана», Луис Фернандес де Альфаро, был морским капитаном и торговцем. Его карьера хорошо иллюстрирует, как в первом поколении поселенцев Нового Света любой капитан из Севильи мог дослужиться до важного поста. Прежде всего, он был конверсо{1407}. Он упоминается в записях как хозяин «Сан-Хуана», в 1504 году отправившийся в Санто-Доминго, заняв 32 000 мараведи у банкира Педро де Хереса, который также был конверсо{1408}. 29 августа 1506 года молодой Эрнан Кортес заплатил Альфаро 11 дукатов (4125 мараведи), чтобы тот отвез его в Индии. Кортес и в дальнейшем поддерживал связь с Альфаро, который позже продавал ему оружие и другие товары, вместе с серебряных дел мастером Хуаном де Кордова{1409}. Имеется датируемая тем же годом отсылка к Франсиско де Моралесу, который, как и Кортес, направился на Кубу после 1511 года, заплатив Альфаро 12 000 мараведи за доставку его самого, жены и дочери, а также «ящика товаров» до Санто-Доминго{1410}. В том же 1506 году некая Констанса Фернандес продала этому торговцу «одного черного раба, рожденного в Гвинее» за 8500 мараведи{1411}. Следующие несколько лет Альфаро был известен тем, что ходил в Новый Свет как хозяин и владелец кораблей, порой возвращавшихся с золотом для короля{1412}.

В следующем году в севильских архивах Альфаро уже числится торговцем: Франсиско де Лисаур, секретарь Овандо, и лиценциат Алонсо де Мальдонадо, судья, оба из Санто-Доминго, обязались заплатить Альфаро, «торговцу», 27 000 мараведи золотом, которые Лисаур был ему должен за неозначенный публичный контракт{1413}. В 1507 году известный капитан Амбросио Санчес подписал контракт с Альфаро на «перевозку всех товаров, которые тот намеревался продать на Эспаньоле»{1414}. В 1512 году мы узнаем об основании «торговой компании, которой управляли он сам, Гаспар де Вильядиего и Фернандо де Каррион» с капиталом в 1,6 миллиона мараведи, которой должен был управлять упомянутый священник.

К 1513 году Альфаро стал банкиром и менялой. Он поставил флоту Педрариаса, направлявшемуся в Дарьен, большое количество льна, из которого делали простые и диванные подушки, а также парусину; также он обеспечил флот необходимым количеством бочек для воды. Компания закрылась в 1517 году, но Альфаро к тому времени сколотил состояние более 600 000 мараведи{1415}. Он уже был совладельцем «Сан-Хуана». Мы еще встретимся с ним, когда он вновь будет вести дела с Кортесом во время завоевания Мексики, став партнером Хуана де Кордовы.

Вскоре после отбытия Лас Касаса и настоятелей ко двору прибыло письмо от фрая Педро де Кордовы, адресованное первому, в котором говорилось, что он считает, что Корона должна выделить орденам доминиканцев и францисканцев 100 лиг южноамериканского побережья возле Куманы. Если 100 лиг выделить не представлялось возможным, Лас Касас должен был просить 10 лиг или хотя бы остров. Кордова добавлял, что если данные условия не будут соблюдены, он отзовет всех доминиканцев из Нового Света, поскольку «бесполезно проповедовать индейцам, когда те видят, что сами проповедники действуют вразрез с христианскими идеалами».

Доминиканцы просили административной власти над большой полосой территории. Фрай Педро ни в коем случае не был подавлен гибелью своего тезки, а также послушника Гарсеса. Их опыт показал ему, что их ошибкой было такое малое представительство на южноамериканском побережье.

Однако Фонсека, прочитавший письмо в отсутствие Лас Касаса, сказал, что нельзя выделять 100 лиг дикого побережья монахам, не обеспечив им должной защиты. Он был против такого пожалования, но в итоге Кордова так и не отозвал доминиканцев.

На Эспаньоле продолжалось междуцарствие. Диего Колон был в Испании, однако его жена, Мария де Толедо, содержала в Санто-Доминго подобие тропического королевского двора. Казначей Пасамонте и судьи эффективно управляли и ожидали прибытия настоятелей, которых они надеялись склонить к своей точке зрения насчет индейцев, рабов и шахт. Скорее всего они получили из Испании новости о настрое предводителя миссии, фрая Луиса де Фигероа. Экспедиции за рабами продолжались. В 1516 году было совершено восемь таких экспедиций к северному побережью Южной Америки из одного только Сан-Хуана.

Одна из таких экспедиций, организованная Антоном Кансино, еще одним капитаном из Палоса, была отменена доминиканцами, которые напомнили, что подобные рейды запрещены в зонах миссионерства. Правительство приказало недавно вставшему на должность судье, также являвшемуся губернатором Сан-Хуана, Санчо Веласкесу де Куэльяру (еще один член той семьи, что была везде в высших кругах испанской администрации) поместить уже имевшихся рабов в заключение до разрешения дела. Однако Кансино преподнес судье Васкесу де Айону в дар жемчуга на 22 500 мараведи, и тот разрешил продать рабов.

Осенью того же 1516 года подобная экспедиция, возглавляемая двумя капитанами из Сан-Хуана в Пуэрто-Рико – Хуаном Хилем и Маэсе Антонио Каталаном, – так варварски обращалась с индейцами, что даже лишенная сантиментов аудиенсиа Санто-Доминго осудила их. Хиля заточили в обычную тюрьму, в которой он и умер{1416}.

Побережье территории Педрариаса, а также земли немного к северу от него в Центральной Америке стали основным направлением рейдов работорговцев с Кубы. Например, в 1516 году экспедиция направилась из Сантьяго-де-Куба к Гуахабо. Один корабль, заполучив груз, вернулся домой через Гавану. На Санта-Каталине, одном из островов архипелага Ислас-де-ла-Баия, что в Гондурасском заливе, часть захваченных индейцев подняла мятеж и сумела перебить испанский экипаж – за исключением двоих, которых они заставили идти обратно, к Гуахабо. Диего Веласкес послал в ответ карательную экспедицию. Произошла жестокая битва, в которой испанцы разбили индейцев и вернулись на Кубу с четырьмя сотнями рабов{1417}. Охота на рабов с материка для островов на самом деле была огромным стимулом для экспансии.

Летом 1516 года власти Эспаньолы разрешили одной флотилии направиться на остров, находившийся недалеко от северного побережья Южной Америки. Он был известен со времен визита на него Колумба в 1498 году как Тринидад. Единственной целью был поиск карибов, которых можно было бы взять в плен и обратить в рабство. Это, как и во всех случаях с испанскими экспедициями, было совместное предприятие: вместе действовали как королевские чиновники (включая судей), так и частные предприниматели. Некоторые из последних (Бечерра, Бардеси, Бастидас) хотели контролировать экспедицию, предлагая переправить рабов по дешевке, а детей и стариков даром. Судьи отказались от этого предложения, поскольку сами хотели войти в долю{1418}. Капитаном экспедиции был Хуан Боно де Кехо, давно плававший в Карибском бассейне. Он был севильцем, но родился в Сан-Себастьяне. Он ходил с Колумбом в его четвертую экспедицию, а также участвовал в экспедиции Понсе де Леона во Флориду. У него были могущественные друзья в Испании. Среди капитанов его трех кораблей был племянник Диего Веласкеса, Хуан Грихальва из Куэльяра, что близ Сеговии.

По прибытии на Тринидад испанцы были радушно встречены индейцами. Однако испанцы схватили около сотни из них и отправили на одном из кораблей обратно на Эспаньолу. Их прибытие возбудило протесты не только со стороны доминиканцев, но также со стороны некоторых кораблестроителей, которым не дали присоединиться к экспедиции. Первые потребовали возвращения индейцев, однако пленных объявили карибами (каннибалами), что делало их захват легальным.

В декабре 1516 года Боно вернулся с оставшимися двумя судами в Сан-Хуан на Пуэрто-Рико, привезя с собой еще 180 рабов. Он прибыл тогда, когда туда после спокойного путешествия приплыли трое иеронимитских священников. «Сан-Хуан» должен был идти прямо в Санто-Доминго, но в итоге остановился на Пуэрто-Рико для ремонта. Лас Касас позднее присоединился к ним на Тринидаде. На пляже Сан-Хуана он, конечно же, увидел Боно и 180 скованных индейцев, некоторые были изранены. Боно поприветствовал Лас Касаса, которого он знал уже много лет и, предложив ему отобедать, тут же перешел к делу. «Клянусь честью, святой отец, – сказал он Лас Касасу, – поскольку я знаю, что ты предал бы меня суду, если бы мог, тебе стоит знать, что если нельзя взять рабов миром, их надо брать насильно»{1419}. Лас Касас был в ярости, поскольку настоятелям, похоже, было наплевать на беззаконие, учиненное Боно, которого он ненавидел. «Хуан Боно злодей» – таков его откровенный комментарий.

Настоятели прибыли в Санто-Доминго 20 декабря и на первое время обосновались в новом францисканском монастыре, а потом в здании, принадлежавшем Каса де Контратасьон. Они призвали трех судей (Васкеса де Айона, Вильялобоса и Ортиса де Матиенсо), казначея (Мигеля де Пасамонте), посредника (Хуана де Ампиеса, арагонского друга Лопе де Конхильоса), магистратов (опытного Диего де Альварадо и конверсо Кристобаля де Санта Клара), а также двух советников (Франсиско де Тапиа и Антона Серрано). Лас Касас прибыл из Сан-Хуана парой недель позже.

Настоятели хотели, конечно же, узнать о местных проблемах. Они узнали, что к тому времени не все из городов Овандо уцелели: Верапас, Сальватьерра, Виллануэва и Ларес исчезли. Население Эспаньолы в 1516 году составляло примерно 4000 испанцев – примерно на 6000 меньше, чем во времена Овандо; произошло так из-за того, что множество поселенцев переехали на Кубу в поисках лучшей судьбы. За исключением Санто-Доминго оставшиеся города все еще казались трудовыми лагерями при копях{1420}. Однако снижение численности индейцев представляло наибольшую угрозу. Лас Касас считал, что работоспособное население составляло в 1509 году 60 000 человек, Диего Колон в 1510 году – 40 000. Петер Мартир повторил то, что было сказано Лас Касасом в Мадриде, – а именно то, что Бартоломео Колон предполагал, что население Эспаньолы в 1495 году составляло примерно 1 200 000 индейцев{1421}.

Все это были лишь предположения, особенно касательно больших цифр – однако то, что с 1509 года население сокращалось, было несомненно. Хиль Гонсалес Давила рассказывал в Кастилии, что это произошло потому, что индейцы постоянно перемещались из одного места в другое. Более современное мнение – что «великолепный, но тонкий экологический баланс был нарушен». Туземцы продолжали питаться кассавой, но вот возможность ловить рыбу или охотиться у них уменьшилась.

Для начала настоятели сделали все, что могли. Лас Касас, как очень часто случалось, был слишком пессимистичен насчет пристрастий нового начальства. Они старались дистанцироваться от поселенцев и чиновников вроде наглого Пасамонте. Они пытались стимулировать иммиграцию и старались способствовать приезду как можно большего количества испанцев вместе с семенами и скотом. Они также старались обойтись без насилия над индейцами и, следуя приказам Сиснероса, освободили тех индейцев, что принадлежали отсутствовавшим на острове хозяевам, даже таким, как епископ Фонсека и Конхильос. Настоятели также побывали на золотых приисках в центре острова. Они пытались устроить так, чтобы выжившие индейцы были переселены в города в четыреста-пятьсот человек, в которых были бы церковь и госпиталь, где были бы общинные земли и где они платили бы фиксированную дань в качестве налога. Настоятели считали, что стоило прекратить заставлять индейцев искать золото. Пусть они лучше выращивают различные испанские сельскохозяйственные культуры, поскольку мало кто из поселенцев, даже на Кубе, был заинтересован в американских продуктах, даже в маисе. Пока что сахарный тростник выращивался в маленьких количествах. Но успешное культивирование его на Канарах позволяло предположить, что его можно выращивать и в Индиях. К 1515 году на Канарах было более тридцати сахарных производств. Вскоре их построят и на Карибах, и генуэзский капитал сыграет здесь ту же роль, что на Тенерифе или Гран-Канарии. Это было начало великой истории сахара Карибского бассейна, которая не окончена даже сейчас. Настоятели тут же столкнулись с реалиями Америки: сокращение рабочей силы, нежелание индейцев ассимилироваться, сокращение поставок провизии и вина из Кастилии, душная жара, ощущение расстояния, невежество поселенцев и обманчивая красота ландшафта. Вместе с захваченными Боно рабами с Тринидада пришло прошение от нескольких старых колонистов, которых поддержали францисканцы и даже некоторые доминиканцы, о присылке артиллерии и пороха для защиты от каннибалов. Настоятели, с другой стороны, считали, что подобные вещи не очень хорошо сочетаются с «мирной евангелизацией», и еще раз осудили рейды по захвату рабов.

При расследовании моряки и те, кто побывал на Жемчужном Берегу, сказали, что индейцы, привозимые оттуда, всегда были карибами, и их передавали испанцам местные вожди. Но иеронимитов это не убедило, и они постарались запретить все сделки с Жемчужным Берегом. Однако они были вынуждены пойти на уступки и даже назначить Хуана де Ампьеса ответственным за побережье – это было любопытным решением, поскольку он был замешан в торговлю индейцами. Настоятели разрешили двум судам ходить туда – одно было под командованием Диего Кабальеро де ла Роса, влиятельного торговца и счетовода из Санто-Доминго (сын конверсо Хуана Кабальеро, «очищенного» на аутодафе в Севилье в 1488 году). Капитаны Хуан Руано и Хуан Фернанес захватили 150–200 индейцев и, как и раньше, объявили их карибами, хотя святые отцы настояли на том, чтобы похищенные были объявлены свободными работниками. Эти индейцы были переданы Ампьесу.

Естественно, настоятели начали расследование дел колонии. В апреле 1517 года было задано семь вопросов двенадцати старейшим жителям{1422}. В третьем вопросе говорилось, считает ли спрашиваемый… «что эти индейцы… были достойны свободы. Способны ли они жить в тех же условиях, что и испанцы?». Можно ли ожидать, что однажды они сами смогут себя обеспечивать собственным трудом, вспахивая ли почву, добывая ли руду или же занимаясь поденным трудом? Знают ли они, заинтересованы ли в том, что они могут получать за свой труд? Способны ли они тратить заработок на свои нужды, как если бы они были рабочими из Кастилии? Могут ли они стать хорошими испанцами?

Маркос де Агилар, главный мировой судья из Эсихи в Андалусии, живший на острове еще с дней Диего Колона, считал, что продолжительный контакт с христианами в конце концов может приучить индейцев жить самостоятельно. А вот Хуан Москера, землевладелец, который получил 257 индейцев во время раздачи земель Альбукерке в 1513 году, считал, что большинство индейцев настолько погрязли в пороке, что даже не желают видеть испанцев и часто убегают, когда попадаются испанцам на глаза. Херонимо де Агдэро, советник, который всегда был ярым сторонником семьи Колумбов (не он ли обучал Диего и Фернандо Колонов в молодости?) и имевший порядка 80 индейцев, сказал, что тех, кого он знал, можно было заставить работать лишь за большую плату. У них совершенно отсутствовало чувство ценности: ну зачем индейцу менять свою лучшую рубашку на зеркало или ножницы?!

Антонио Серрано, который недавно был в Испании как прокурадор, считал, что столь любопытное отсутствие у индейцев жажды наживы означает, что они не смогут жить в обществе без присмотра со стороны испанцев. Хуан де Ампьес сказал, что даже если индейца избить или отрезать ему уши, его друзья не станут хуже относиться к нему; а вот Педро Ромеро, еще один советник, который прожил много лет с женой-индеанкой, сказал, что если индейцы хотят свободы, ее нужно им дать. Казначей Пасамонте, с другой стороны, считал, что индейцам никогда не стоит давать полной свободы из-за дружественных отношений, которые у многих из них завязались с черными рабами. Гонсало де Окампо, эстремадурец и друг Лас Касаса, поделился своим мнением насчет того, что индейцы вполне способны к самостоятельности, – ведь они возделывали поля, строили дома и делали одежду еще до прибытия испанцев. Судья Васкес де Айон считал, что пускай уж индейцы будут как слуги привязаны к определенным людям, а не бродят свободно подобно зверям.

Диего де Альварадо из Эстремадуры, экс-секретарь Колумба и дядя известных братьев Альварадо, которые еще отличатся во время завоевания Мексики, считал, что без надзора испанцев индейцы будут пить, плясать и замышлять злое. Еще один землевладелец рассказал свою печальную историю: когда Овандо был губернатором, он даровал свободу двум индейским вождям и дал им имена – Алонсо де Касерес и Педро Колон. Эти люди вскоре научились читать и писать, поскольку они многие годы прожили с испанцами. Овандо был к ним благосклонен, однако потом, как рассказал Москера, в течение шести лет с 1508 по 1514, пока они были свободны, они не пахали земли, не выращивали свиней, не могли сами одеться или прокормиться. Можно сказать, что разделение Альбукерке лишило их свобод. Первый эксперимент окончился «нищетой и бесчестьем».

По результатам другого расследования, такие свидетели, как торговцы Жаком де Кастельон и Хуан Фернандес де лас Варас, Санчо де Вильясанте и Гонсало де Гусман, изложили ясную картину жизни на Эспаньоле. Гусман описывал большие облавы на рабов на побережье нынешней Венесуэлы, в которых он принимал участие, а Франсиско де Монрой из эстремадурской семьи с тем же именем говорил, что в 1516 году некий Педро де Эррера кричал опасные слова: «Viva el ynfante don Fernando…»{1423}

Когда опросы были окончены, оставив настоятелей в еще большем замешательстве по поводу того, что следует делать, на Эспаньолу прибыли новые люди. Первым в апреле 1517 года приехал судья Алонсо Суасо – вместе с четырнадцатью слугами, мулом и дорогостоящим багажом. Он незамедлительно начал свое расследование по поводу судей, однако они сумели избежать наказания благодаря своему опытному адвокату, Кристобалю Леброну.

Почти в то же время в Санто-Доминго прибыли четырнадцать францисканцев смешанного происхождения из реформированного отделения в Пикардии. Их возглавлял достопочтенный французский брат, фрай Ремигио де Фольс. Они стали долгожданным пополнением монастырей в Санто-Доминго и Консепсьон де-ла-Вега. Лас Касас считал, что все они походят на римских сенаторов. Они представляли несколько францисканских групп: один из них, Рикардо Гани де Манупреса, был англичанином. Гильермо Герберт был нормандцем, а провинциал Томас Инфант, похоже, являлся незаконнорожденным братом Мари де Лоррен, королевы Шотландии{1424}.

Настоятели пришли к интересному заключению. Возможно, на них повлиял Лас Касас, однако прямых доказательств этого нет. Они написали Сиснеросу, что, пробыв на Эспаньоле шесть месяцев, они увидели недостаток рабочей силы, став свидетелями тому, какую «бурю» поднимали индейцы каждый раз, когда от них требовали более усердной работы. Они не сомневаются, что необходимо ввозить туда рабов из Африки – босалес. Так называли рабов, купленных в Африке, а не выращенных в Европе; «ибо опытным путем была показана их польза». Они предполагали, что Короне стоит дать добро и признать, что «с этого острова будет легко добраться до Кабо-Верде или Гвинеи и можно нанять кого-нибудь для экспорта рабов оттуда»{1425}.

Однако подобная просьба шла вразрез с чаяниями фламандских придворных Карла V: они знали, что работорговля прибыльна для посредников. К тому же это шло вразрез со всеми договорами насчет того, что торговля с Гвинеей должна быть монополией Португалии. Так или иначе, эта просьба представляет большой интерес. Поскольку король Фердинанд дал добро на ввоз 200 черных рабов в Америку в 1510 году, некоторое количество их стали привозить каждый год. Они принимали участие во многих экспедициях. Диего Веласкес имел при себе нескольких черных рабов в 1511 году, во время оккупации Кубы. Как мы знаем, Васко Нуньес де Бальбоа заявлял, что у него был раб-африканец (Нуньо де Олано), когда он впервые увидел Тихий океан, и африканские рабы в 1517 году строили для него корабли на побережье этого океана{1426}. При Педрариасе также было несколько черных рабов, когда он обнаружил группу их соотечественников, сбежавших во время кораблекрушения неподалеку несколькими годами ранее.

Так что едва ли было удивительно то, что в мае 1517 года лицензия на торговлю черными рабами была дана Жоржи ду Португалу, сыну Алвару ду Португала – изгнанного португальского принца, который входил в Совет королевства во времена королевы Изабеллы{1427}. Новая лицензия позволяла привезти четыреста черных рабов прямо в Индии. Предположительно они были куплены в Лисабоне или в Севилье. За них не полагалось платить налога{1428}. Позднее количество было снижено до двух сотен{1429}. Однако Жоржи ду Португал, похоже, не сумел сделать многого – он послал лишь небольшую группу рабов. Он был комендантом Трианы – замка инквизиции в Севилье, и был слишком занят местной политикой.

Настоятели слишком медлили предпринимать какие-либо шаги, почему Лас Касас снова начал жаловаться. Его письма были перехвачены, и, оскорбленный, он счел, что настоятели ищут повода для его ареста. Он сказал настоятелям, что собирается вернуться домой, однако сам укрылся в доминиканском монастыре. Фрай Луис де Фигероа ему на это ответил: «Не уходи, ведь ты – светоч, который воспламеняет наши деяния»{1430}. Судья Суасо сказал, что ему придется разрешить Лас Касасу отправиться домой, если тот того желает. Сам Лас Касас беспечно заявил, что ему необходимо вернуться в Испанию, потому что у него там есть собственные дела{1431}. 3 июня 1517 года он действительно вновь отплыл в Испанию. С собой он вез письма: не только длинное от судьи Суасо, но и два других – одно от 27 мая от фрая Алонсо де Санто-Доминго, написанное на латыни и подписанное реформированными доминиканцами колонии, а также новыми францисканскими монахами, и второе от 28 мая, написанное фраем Педро де Кордовой. В последнем письме говорилось о том, что причиной столь стремительного снижения численности индейцев является жестокость завоевателей, и единственным способом разрешить ситуацию является освобождение индейцев.

15 июня 1517 года Суасо в документах, связанных с расследованием по делу судей, раскрыл детали о флотах работорговцев и показал активное участие в них судей, главным образом Васкеса де Айона{1432}. Настоятели недоумевали, что же им делать. В конечном счете фрай Бернардино де Мансанедо отправился домой вместе с Лас Касасом, дабы сообщить Сиснеросу о том, что он и его коллеги чувствуют себя неспособными выполнять свои обязательства. Они считали себя слишком духовными, чтобы управлять поселенцами. Повидав Сиснероса и доставив его письмо Конхильосу, Мансанедо с облегчением удалился в отставку и ушел в свой монастырь Санта-Марта возле Саморы.

Его письмо было пессимистично. Он считал, что индейцы не способны жить как кастильцы, однако если предоставить их самим себе, они вернутся к своему старому образу жизни, воскресят старую веру и церемонии. Но если оставить их в энкомьендах, они попросту вымрут. Возможно, трагедию можно отсрочить, если избегать постоянного перехода от хозяина к хозяину. Недавние дарения земли могут в будущем обернуться выгодой, поскольку их можно считать постоянным соглашением, а не действующим лишь в течение одного поколения и, таким образом, каждому испанцу не должно доставаться более 80 индейцев на одного человека. Коренное население Эспаньолы таяло, и это можно было компенсировать лишь ввозом черных рабов из Африки.

Лас Касас встретился с Сиснеросом в Аранде-дель-Дуэро в июле 1517 года. Было видно, что кардинал в унынии. Он был болен. Лас Касас счел, что дальнейшие разговоры с ним не принесут особой пользы, и благоразумно решил подождать прибытия короля Карла в Испанию. В случае если он не прибудет, Лас Касас собирался сам направиться во Фландрию. Рехинальдо де Монтесинос, брат красноречивого фрая Антонио, предложил сопроводить его, если он туда направится{1433}. (На самом деле Карл собирался впервые посетить Испанию в сентябре{1434}.)

Сиснерос уже занимался переработкой своей политики относительно Индий. Его новые идеи содержались в письме от 28 июля 1517 года{1435}. Они включали поощрение епископов Антильских островов оставаться в своих епархиях; назначение судей для расследования на Пуэрто-Рико, Ямайке и Кубе (которых настоятели могли назначать по своему усмотрению, и у Суасо не было права наложить вето), а также назначение доверенного лица и казначея на Кубе; назначение правительственных инспекторов, которые должны были присутствовать на всех кораблях с жемчугом для предотвращения злоупотреблений; разрешение торговцам покупать рабов с Жемчужного Берега и продавать их на островах – но только если с захваченными таким образом индейцами хорошо обращались; отправка рабочих из Андалусии, откликнувшихся на призыв городского глашатая; разрешение на легализацию торговли рабами с Багамских островов; выговор доминиканцам за их осуждение энкомьенды; отправка Лас Касаса в Кастилию и признание того, что на данный момент в инквизиции в Индиях для поиска еретиков или конверсо не было необходимости.

Данный курс скорее всего ему нашептал «Абуленсе» – фрай Франсиско Руис, на которого Сиснерос полагался в качестве советника по вопросам Индий в отсутствие Лас Касаса. Это означало окончательное отступление от курса, на который прежде делал ставку кардинал.

Импорт черных рабов был иным делом, и Сиснерос хотел, чтобы настоятели дождались прибытия Карла в Испанию. Он и решит. Возможно, мудрый кардинал видел последствия обязательств по ввозу черных африканцев в колонии{1436}.

Однако Сиснерос позволил своей просвещенной имперской политике, внушенной Лас Касасом, уйти в небытие – например больше не было рассуждений по поводу того, как будут оплачиваться услуги рабочих из Кастилии, отправившихся на Эспаньолу; не было их также и по поводу жалоб насчет almojarifazgo – налога с продажи, который стал одним из преимуществ в руках арагонской мафии; не было их и по поводу исполнения разрешения короля Карла Жоржи де Португалу на перевоз четырехсот черных рабов на острова.

Сиснерос покинул Мадрид вместе со своим окружением в сопровождении инфанта Фердинанда и епископа Адриана. Он направлялся к северному побережью Испании, где собирался встретить нового короля. Сиснерос и его свита остановились в Торре-лагуне и, миновав проход Сомосьерра, направились в Аранду-де-Дуэро, прибыв туда 15 августа. Перед тем как покинуть Мадрид, Сиснерос увидел первые экземпляры своей переведенной на семь языков Библии, за которую было частично заплачено золотом из Индий. Это был его памятник на века. Задуманная в традициях многоязычной версии Ветхого Завета III века, созданной ученым Оригеном, в первых четырех томах она содержала Ветхий Завет на греческом, латыни и древнееврейском – а также Пятикнижие Моисея на халдейском. Пятый том содержал Новый Завет на греческом и латыни, в то время как финальный том содержал словари и грамматику древнееврейского{1437}.

Сиснерос также заменил свиту инфанта Фердинанда. Это было сделано по приказу Карла, который 7 сентября – в день своего отплытия в Испанию – в довольно грубой форме писал своему брату из Миддлебурга: «Очень часто и с разных сторон я слышу, что многие из твоих домочадцев творят такое, что оказывает медвежью услугу католической королеве, моей матери, а также рушит гармонию между мной и тобой». Он пояснил, что отправил распоряжение трем ближайшим товарищам Фердинанда – великому командору Калатравы, маркизу Агилару (Педро Манрике) и епископу Асторги – покинуть королевский двор. Вместо этого за инфантом должны были присматривать эль клаверо (архивариус) ордена Калатравы, Диего де Гевара, и Шарль Пупе де Лаксао, один из собственных фламандских советников Карла. В то же время Алонсо Тельес Хирон, благонадежный андалузец и брат маркиза Вильены, должен был оставаться при нем до тех пор, пока вышеназванные господа не достигнут Испании{1438}.

Возможно, на бездействие Сиснероса относительно Индий повлияло письмо от судьи Суасо. «Грустно то, – писал он из Санто-Доминго, – что до прибытия судей вроде Айона, весь остров был полон людей. Но теперь можно увидеть лишь хижины пастухов». В самом большом городке за стенами Санто-Доминго было примерно двадцать пять жителей. В Асуа – тридцать семь, а в Сальватьерре-де-ла-Сабана – лишь пятнадцать. В Консепсьон-де-ла-Вега было сорок. Ларес-де-Гуахаба совсем исчез{1439}.

7 сентября Карл наконец-то собрался в Испанию, и на следующий день отправился из Миддлебурга с сорока кораблями. На парусах был изображен крест, расположенный между Геркулесовыми Столпами, и девиз «Plus Oultre»{1440}. Карл настоял на том, чтобы взять с собой свою сестру, инфанту Елену, которая, как он узнал, была влюблена в одного из его любимых товарищей по воинским забавам, пфальцграфа Фридриха. Среди остальных сопровождающих короля был Вольф Халлер из Нюрнберга, представлявший знаменитую банкирскую семью Фуггеров из Аугсбурга, – это стало первым вмешательством Фуггеров в испанские дела{1441}. Позднее Халлер сыграет важную роль в избрании Карла императором Священной Римской империи. Также с Карлом ехал его мажордом, Лоран де Грев, утонченный губернатор Бресса в Савойе, с 1504 года являвшийся главой двора эрцгерцогини Маргариты. Этот придворный также был адмиралом Фландрии и маршалом Бургундии, что являлось лишь малой частью его огромной коллекции титулов, он тоже сыграл пусть небольшую, но важную роль в имперских делах Испании.

18 сентября 1517 года, потеряв на одном корабле во время шторма всех своих лошадей, король Карл и его двор оказались неподалеку от побережья Астурии. Впередсмотрящий сказал, что он видит впереди горы Кантабрии и что они приближаются к земле. На следующий день они поняли, что это вовсе не Кантабрия. Может, стоит повернуть назад к Ларедо или высадиться? Учитывая погоду, экипаж решил, что последнее будет разумнее. Королевская барка была спущена в море, и в пять часов вечера Карл и страдающая от безнадежной любви Елена, а также секретари, в том числе важный Франсиско де лос Кобос, прошли мимо Тасонеса и вместе с приливом поднялись вверх по течению реки в город Вильявискоса. Там они сошли на землю за милю до города и остальную часть пути прошли пешком. Фламандцы, включая самого Карла, были поражены грубыми манерами астурийцев, которые вначале подумали, что прибывший флот был турецким или французским.

Собравшиеся люди Вильявискосы были вооружены. «Мавры на берегу» уже стали привычным страхом побережий. Но когда они увидели придворных дам и вельмож, которые были едва вооружены, их страх улетучился. Король и его сопровождение достигли Вильявискосы, когда уже стемнело. Астурийцы принесли им все, что могли: бурдюки вина, корзины хлеба, окорока, баранину. Говорят, инфанта Елена сделала омлет с вареньем. Большинству остальных пришлось ночевать на скамьях или на соломе. Придворные занялись поиском лошадей, дабы найти замену утерянным в море. Бельгиец Лоран Виталь писал, что в награду за гостеприимство король освободил астурийцев от всех налогов, «словно они были благородными людьми». Но даже если их так подняли социально, астурийцы не были богаты. Немногие из них даже носили обувь{1442}.

Карл провел четыре ночи в Вильявискосе – там все еще стоит тот самый дом, в котором он проживал, – и затем прошел десять миль до Колунги, маленького городка, где он и его сестра остановились в домах напротив друг друга. Часть дороги они прошли пешком, часть на повозках, запряженных быками. Астурия, должно быть, была любопытна для двухсот придворных, многие из которых были арагонцами, некоторые конверсо, а остальные – фламандцами! Никто из них никогда не бывал здесь, в колыбели кастильской нации. Флот в это время пошел на встречу с двором в Сантандере. Виталь доложил, что сельская местность была «подобна пустыне, мало населена, а также тяжела и опасна для путешествий»{1443}. Затем путешественники достигли приятного морского порта, Рибадесельи, где их встретили с флейтами и тамбуринами. Потом была устроена битва апельсинами.

26 сентября группа прибыла в веселый порт Льянес на востоке Астурии, где короля радушно приняли. Он задержался там на две ночи, во время которых побывал на мессе в церкви Ла-Магдалены и увидел бычьи бега. По пути он написал несколько приятных писем Сиснеросу, набросанных Шьевром на французском, но переведенных на испанский Кобосом (который совсем недавно обвинил Сиснероса в незаконном удержании королевского дохода ради собственных корыстных целей). В одном письме король просил кардинала остаться в Аранде, поскольку сам еще не решил до конца, каким маршрутом поедет. Он направлялся в Сантандер, где собирался воссоединиться с остальными своими попутчиками.

По словам Алонсо де Санта Крус, фламандцы низшего ранга в то время вели себя как завоеватели, даже убивали людей на улицах ради забавы{1444}. Дабы Карл не узнал об этом, Шьевр убедил короля «держаться замкнуто и ни с кем не говорить – так что в городах, через которые он проезжал, люди стали называть его немцем, с которым и поговорить-то нельзя, и даже врагом испанцев»{1445}. Испанцы также стали считать фламандцев людьми, желающими присвоить богатства Испании. Сложность была в том, что фламандцы и испанцы никаким образом не могли найти общий язык. Если же говорить о склонностях, то фривольное поведение фламандцев конфликтовало со строгостью испанского двора.

Сиснерос оставался во францисканском монастыре Ла-Агилера возле Аранды, ожидая встречи с королем в Вальядолиде. К середине сентября он пошел на поправку, получая от Карла приятные письма: например в письме от 27 сентября король выражал сочувствие кардиналу по поводу его недомогания и надеялся, что тот полностью посвятит себя восстановлению сил{1446}. А затем, оказавшись в симпатичном порту Сан-Висенте-де-ла-Баркера, заболел и сам король. Он пробыл там несколько дней, приняв Франсиско де Варгаса, королевского казначея, привезшего деньги, и архиепископа Антонио де Рохаса, председателя Совета королевства, который не подчинился приказу Сиснероса оставаться в Аранде.

Доктора решили, что причиной болезни была близость моря. Шьевр приказал королевскому флоту в Сантандере прислать королевский багаж в Сан-Винсенте-де-ла-Баркера, и когда он прибыл после некоторых приключений на море, они отправились на юг, в глубь страны, к Вальядолиду.

Король продолжал болеть, ничего не ел. Погода была плохая. Вскоре они достигли Рейносы на дороге из Сантандера в Вальядолид. Там их встретил Жан ле Соваж, протеже Шьевра, верховный канцлер герцогства Бургундия, который посуху прибыл из Брюсселя. Они направились в Агилар-де-Кампо, где их встретили епископ Фонсека, его брат Антонио, военный представитель их семьи, советник Сапата, доктор Галиндес де Карвахаль и Эрнандо де Вега. Поскольку двор находился в его епархии, Фонсека демонстративно встретил его как епископ Бургоса. Сиснерос, знай он об этом, посмеялся бы над придворными, лебезившими перед новым правительством.

Король, уже поправившийся, встретился с грандами 22 октября. Из Сантандера прибыли лучники и сотня немецких вельмож. Секретари спрашивали, не подтвердит ли Шьевр их посты, на что он ответил, что этого сделать невозможно, покуда двор не достигнет Вальядолида. Однако двор тревожился, как бы Карла в том городе не отвергли. Воспользовавшись слухом о чуме в самом Бургосе, вместо того, чтобы направиться в Вальядолид или Сеговию, Карл решил навестить в Тордесильясе свою мать, Хуану. Королева недавно оказалась на попечении Хиля де Варакальдо, отца секретаря Сиснероса, и Эрнана, герцога Эстрады.

В то же время Сиснерос медленно продвигался на север из Аранды в Боа, по дороге в Вальядолид, где он, ныне страдавший не только колитом, но и геморроем, остановился во дворце графа Сируэлы. Много лет назад в этом самом городе один священник обучал его латыни. Но сейчас все придворные из Севильи были заняты новым двором, а не Сиснеросом. Адриан Утрехтский, похоже, подпал под влияние епископа Фонсеки, чья звезда вновь воссияла. На День всех святых Карл, будучи в Бесерриле, встретился с коннетаблем Кастилии, Иньиго Фернандесом де Веласко в сопровождении его родичей, облаченных в золотые одежды.

4 ноября королевский кортеж достиг Тордесильяса, и здесь король вместе со своей сестрой Еленой повидали свою мать впервые с тех пор, как она покинула Фландрию в 1505 году, когда Карлу было лишь пять лет. Они увидели не только Хуану, но и гроб их отца, который еще не был погребен и находился в монастыре Санта-Клара, а также повидали сестру Каталину, которая всю свою жизнь прожила с матерью. Каталина, которой тогда было одиннадцать лет, была одета в крестьянскую одежду – простая юбка, кожаный камзол и шарф на голове.

Шьевр долго говорил с Хуаной и рассказал ей, какое ей выпало счастье, что Карл наконец вырос и может освободить ее от тягот правления. Он не знал, чего от нее можно ожидать. А вдруг Хуана в своем уме и сможет постоять за себя? Но Карл ушел, уверенный в том, что ему не стоит бояться Хуаны, которую совершенно не интересовали дела государства. По словам бельгийского придворного Виталя, Хуана, впервые увидев Карла и его сестру Елену, спросила: «Но разве это мои дети? Как быстро они выросли!»{1447} Сандоваль, маркиз Дениа, кузен Хуаны со стороны семьи короля Фердинанда, с тех пор надзирал за королевой как губернатор Тордесильяса. Карл написал письмо Сиснеросу, которое было заверено Кобосом. В нем он благодарил кардинала за всю его предыдущую службу и просил его о встрече в маленьком городке Мохадос, где они могли бы обсудить насущные проблемы, а затем Сиснерос мог бы, наконец, получить заслуженный отдых.

Но почти наверняка до того, как он успел получить письмо, и уж точно до того, как он смог прочесть написанные в нем указания, 8 ноября 1517 года Сиснерос умер. Ходил слух, что он получил еще одну депешу от короля, которая потом была утрачена и в которой содержалось нечто столь бесцеремонное, что благородный кардинал посчитал, что лучше умереть и таким образом пресечь еще не начавшийся конфликт. Это, вкупе с неблагодарностью нового монарха, неудержимой алчностью фламандцев (которые все чаще смотрели на Испанию как на вторые Индии в смысле грабежа) и трусостью грандов, которые пообещали новому королю свою дружбу, заставило Сиснероса потерять вкус к жизни{1448}. Однако нет никаких свидетельств о существовании такого письма.

Сиснерос был суровым и жестким человеком, имевшим решающее влияние на королеву Изабеллу. Он был предельно честен и всегда стремился найти верное решение. Его нетерпимость к евреям и мусульманам компенсировалась верой в то, что к индейцам стоит проявлять милосердие. Он был одним из величайших кастильцев своего времени. Благочестивый и в то же время способный к управлению, трудолюбивый и неутомимый, он не боялся ни смелых действий, ни командования армией. Даже те, кто ненавидел Сиснероса, восхищались им. По крайней мере, так видится через призму времени.

Книга седьмая Карл: король и император

Глава 28 «Лучшее на земле место для черных»

Нужно выдавать лицензии на ввоз черных, ибо они идеально подходят для работы – в отличие от местных, которые столь слабы, что способны выполнять лишь легкую работу… [Эспаньола] является лучшим на земле местом для черных.

Судья Суасо, 1518 год

Заносчивые фламандцы, крутившиеся возле молодого короля Карла, надеялись, что со смертью старого кардинала исчезнут все препятствия на их пути к власти. На самом же деле рухнул краеугольный камень, на котором держалась власть в Кастилии. Ни Карл, ни фламандцы не сожалели о смерти Сиснероса – однако именно за восемнадцать месяцев его регентства возникла возможность спокойной передачи власти новому молодому монарху-иностранцу. Прибытие в Испанию такого количества уроженцев Северной Европы показалось многим жителям катастрофой вследствие прекращения отечественной королевской династии. Но Карл, несмотря на его новых советников и дружбу с Фландрией и Бургундией, сумел ввести Испанию в общее русло европейской цивилизации Ренессанса. Да, многие фламандцы были алчными взяточниками. Однако другие были людьми великодушными, непредубежденными, дружелюбными и культурными.

12 ноября 1517 года, через четыре дня после смерти кардинала, Карл и его придворные покинули его мать, Хуану, в Тордесильясе и направились в Мохадос – деревушку в восемнадцати милях к югу от Вальядолида. Там они встретились уже не с Сиснеросом, а с инфантом Фердинандом, «вечным младшим братом», который всегда вел себя безупречно, даже когда Карл опасался обратного. Шьевр так же впервые встретился с Советом королевства – архиепископом Рохасом, его невозмутимым председателем; епископом Фонсекой, «министром Индий»; образованным и хитрым эстремадурцем Лоренсо Галиндесом де Карвахалем; «El Rey Chiquito» Луисом Сапатой и «серым казначеем» Франсиско Варгасом.

Шьевр сделал то, чего они хотели: подтвердил их полномочия. Переводчиком с французского на испанский скорее всего был Кобос. Необходимость подтверждения их полномочий Шьевром, наверное, казалась курьезом для некоторых из этих испанских чиновников. Однако они были верны монархии. Они не могли себе представить какое-либо иное правление, кроме королевского. Скорее всего они одобрили передвижение нового королевского двора в иеронимитский монастырь в Аброхо к югу от Вальядолида, пока сам город готовился к торжественной встрече короля. В конце концов, «католические короли», которые и создали ту форму монархии, которой сами так восхищались, любили находиться в Эль-Аброхо почти так же, как и в Ла-Мехораде.

Карл прибыл в Вальядолид, неофициальную столицу Кастилии, во главе праздничной процессии 18 ноября 1517 года. Он расположился во дворце Бернардино Пиментеля, кузена графа Бенавенте, рядом с церковью Сан-Пабло де Корредера. Большая часть остальных придворных расположилась в близлежащих домах графа Рибадавии, дворянина из Галисии. За встречей последовали турниры, пиры, танцы, состязание по метанию копий и шуточный судебный процесс в канцелярии, где две группы адвокатов состязались друг с другом перед лицом короля. Карл узнал, что в Кастилии закон может быть не только призванием, но и развлечением. Все было устроено как театральное представление{1449}.

Фрай Бартоломе де Лас Касас и доминиканец фрай Рехинальдо де Монтесинос также прибыли в Вальядолид – не столь торжественно, но с решимостью в сердце. Фрай Рехинальдо предполагался Лас Касасом в качестве альтернативы иеронимитским священникам, управлявшим империей. Они с Лас Касасом немедленно вновь прибыли ко двору, снова опираясь на содействие секретаря Сапаты. Последний был одним из членов Совета королевства; ни разу не видев ни одного индейца, был уверен в том, что такие люди не способны принять веру. Однако он, как и многие другие, был очарован красноречием Лас Касаса и, похоже, простил фрая Рехинальдо за то, что он настаивал на том, что его, Сапаты, взгляд на индейцев был фактически ересью{1450}.

И фрай Бартоломе, и фрай Рехинальдо присутствовали 11 декабря на встрече с членами Совета королевства, которых заботили Индии. Присутствовали Фонсека, Сапата, Конхильос и Галиндес де Карвахаль. Двое защитников индейцев представили меморандум, главной целью которого было повторение заявления, что «индейцы – свободные люди», как было постановлено в Вальядолиде в 1513 году{1451}. Они предлагали, чтобы Эспаньола и другие испанские колонии были воссозданы заново с индейскими поселками, в которых было бы как минимум десять христианских (испанских) семей и шестьдесят индейцев. Испанская территория Индий была бы разделена на провинции. Два «ревизора» и страж порядка (альгвасил) посещали бы каждый город раз в год. С рабами, будь то чернокожие или индейцы, нужно обращаться хорошо. Они могли жениться, если получали одобрение своих хозяев. Данные предложения были плодом взаимного труда фрая Рехинальдо де Монтесиноса и Лас Касаса. На обоих, возможно, повлияли пересказы идей Томаса Мора, чья «Утопия» была опубликована в Англии годом ранее и, возможно, была доступна на английском языке в библиотеке Сан-Грегорио в Вальядолиде{1452}. А может быть, их впечатлил Платон, который повлиял на Мора? Так или иначе, мы видим «утопическую» схему развития испанского Нового Света, героически выдвинутую двумя красноречивыми священниками{1453}.

Впрочем, многого они этим не добились. Как писал Лас Касас:

«Король был совсем новичком и передал все управление Кастилией и Арагоном фламандцам, которые не знали, кто в Испании имеет вес, а кто – нет. Они никому не доверяли, боясь, что им предоставят ложную информацию. Множество государственных дел застопорилось – в особенности те, что касались Индий, которые находились далеко и не были столь хорошо известны»{1454}.

К декабрю 1517 года правление Индиями было передано от Фонсеки Шьевру, а затем – канцлеру герцогства Бургундия Жану ле Соважу. Шьевр был умным человеком. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что суждение Фонсеки порой было узким и действовал он порой в собственных интересах. Ле Соваж происходил из семьи мелких дворян, зависевших от Шьевра. Он был настоящим носителем профранцузских идей последнего{1455}. Однако у него были свои ограничения: профессор Хименес Фернандес считал его «архетипом современного государственного чиновника, слепым проводником абсолютного государственного контроля, который со всей своей неподкупностью был гораздо более опасен, чем старомодные скользкие аморальные индивидуалисты»{1456}. Однако Лас Касас считал его «великолепным человеком, очень рассудительным, способным вести почти любые переговоры и имевшим высокие полномочия и прекрасный характер; его вполне можно было представить римским сенатором» – последнее, по меркам Лас Касаса, было высочайшим комплиментом{1457}. Лас Касас и фрай Рехинальдо определенно были ему рады и посылали ему множество писем на латыни, которую они все хорошо знали.

Первый документ, касавшийся Индий, чуткий Соваж получил в конце 1517 года, после прочтения меморандума Монтесиноса и Лас Касаса. Это было «мнение» поселенцев, которое скорее всего было составлено Хилем Гонсалесом Давилой, бывшим казначеем Эспаньолы, однако подписано оно было некоторыми «индианос» (этим словом называли тех, кто сделал в Индиях состояние и вернулся домой), в то время находившимися в Испании{1458}. Темой документа являлось то, что «индейцы не способны жить самостоятельно»{1459}. Единственные, кто дурно обращается с индейцами – чернь и крестьяне (из Испании), у которых нет добродетелей. Если король хочет изменить обращение с индейцами, то расходы превысят выгоды{1460}.

В сокращении численности индейцев Эспаньолы были повинны четыре вещи, говорили индианос: во-первых, постоянная смена губернаторов; во-вторых, переселение индейцев из одного места в другое; в-третьих, судебные тяжбы между поселенцами; и в-четвертых, слух о том, что в Индиях гораздо больше золота, чем на самом деле. Последствием этого было прибытие слишком большого количества белых испанцев в Эспаньолу. Одним из решений данной проблемы мог стать «ввоз или разрешение привести побольше чернокожих из Кастилии»{1461}. Данная идея продвигалась в качестве национального интереса Кастилии.

Это «мнение» также, похоже, касалось будущего того, что впоследствии станет Новой Испанией или «Мексикой»: «Если Ваше Высочество позволит населению ныне населенных островов поредеть, то это будет большой потерей, но в результате новых экспедиций будут обнаружены другие, гораздо более богатые и хорошие острова»{1462}.

Это было намеком на первую экспедицию от Кубы к Юкатану под предводительством Франсиско Эрнандеса де Кордовы, который вернулся на Кубу через Флориду весной 1517 года{1463}. Эрнандес де Кордова был смертельно ранен в стычке с индейцами майя, однако он повидал множество интересных вещей, включая самую интересную из всех – золотые украшения{1464}.

На следующий год Хуан де Грихальва, племянник губернатора Диего Веласкеса, который несколькими месяцами ранее сопровождал Хуана Боно де Куэхо на остров Тринидад в охоте за рабами, покинул Кубу во второй раз с экспедицией из четырех кораблей{1465}. Всего у Грихальвы было две сотни человек. Они отсутствовали всего лишь пару месяцев. В июне один из капитанов, обаятельный Педро де Альварадо, отплыл домой на Кубу. В конечном счете, и сам Грихальва решил вернуться{1466}. Это путешествие описывается в главе 34. Но стоит упомянуть, что эти экспедиции были предприняты в 1518 году, в первый год правления Карла в Испании.

В феврале 1518 года, когда Грихальва готовился к своему путешествию, несколько испанцев (например, Франсиско де Лисаур, который стал советником по Индиям для другого придворного, Шарля де Лаксао) убедили мажордома Карла, Лорана де Горрево, просить короля о милости. А конкретно – о монополии на торговлю с новым островом, который Эрнандес де Кордова только что открыл, то есть с Юкатаном, который он хотел колонизировать вместе с фламандцами{1467}.

Однако этому не суждено было случиться. Возможно, король и дал бы Горрево такую возможность. Горрево был верным другом семьи Карла. Однако отдавать новую землю, размера и ценности которой не знаешь, было уж слишком. Горрево еще не раз пытался выйти на испанский рынок. Те, кто видел особняк XV века в Бурк-ан-Брессе, принадлежавший его семье, наверняка поражаются размаху его деятельности. Горрево был другом эрцгерцогини Маргариты еще с тех пор, когда она была супругой герцога Филибера Савойского, у которого он был главным управителем. Она уже велела построить церковь в стиле пламенеющей готики, не уступающую многим фламандским церквям, с бургундской черепичной кровлей. Построена церковь была в Бру, под Бурком, в Брессе, который был частью ее приданого. Она управляла герцогством из Мехелена – в память своего счастливого брака, а Горрево как губернатор провинции помогал ей деньгами и поддержкой на местах. Красивые гробницы из мрамора и алебастра для нее самой, ее мужа и ее свекрови были созданы фламандцем Жаном Перреалем и немцем Конрадом Мейтом, который не так давно изваял знаменитый бюст самого Карла. Рядом с новой церковью должен был находиться августинский монастырь.

Брат Горрево, Луи, также был назначен Маргаритой как первый (и единственный) епископ Бурка{1468}. У Горрево были свои часовня и склеп в церкви. Витраж, посвященный святому Фоме, – на котором мы можем видеть этого успешного администратора коленопреклоненным, – увековечил память о нем и его двух женах, но его гробница была уничтожена во время Французской революции радикалами, которые, наверное, даже не знали, кто такой Горрево. Он часто писал Маргарите, рассказывая ей о том, что он видел, и о своих делах. Его описание одежды знати во время провозглашения Карла в Вальядолиде понравилось бы любому обозревателю моды{1469}.

Остальными вовлеченными в дискуссию об Индиях примерно с января 1518 года были Сапата, Адриан и Фонсека, которые вместе с Соважем подписали приказ чиновникам Каса де Контратасьон не позволять кому-либо отправляться в Индии, пока «Я [король] не напишу вам, что нужно сделать». Из-за конфликта мнений по поводу того, что действительно необходимо было сделать, ле Соваж попросил Хуана де Самано, одного из секретарей, работавших с Конхильосом (и который, естественно, получал некоторую прибыль на Кубе), составить краткое изложение всех мнений, что тот и сделал. По этому поводу Лас Касас, конечно же, написал еще один меморандум, сказав: «Ничто так не убивает индейцев, как тоска, которая их охватывает в плену и рабстве, а также дурное обращение, включая похищение их женщин и детей, а также сверхурочная работа и недоедание»{1470}. Лас Касас говорил, что каждый год похищаются и доставляются на Эспаньолу семь-восемь тысяч индейцев. Как мы знаем, он никогда особо не был точен с цифрами, но он добавлял, что «Их Высочества должны благосклонно позволить поселенцам привозить столько черных рабов, сколько поселенцы пожелают»{1471}. То, что идеи Лас Касаса вообще принимались во внимание ле Соважем, просто выводило индианос Вальядолида из себя. Вместе они написали «петицию», в которой всячески нападали на Лас Касаса, называя его неблагоразумным человеком. Но стоит заметить, что он вполне себе обдумывал идею африканского рабства.

У епископа Фонсеки тоже было свое мнение{1472}. Он был категорически против освобождения индейцев. Как и Лопес де Рекальде из Каса де Контратасьон, Фонсека считал, что необходимо назначить единого комиссара для управления Индиями. Он был согласен с тем, что «индейцы, принадлежащие Короне, самому Фонсеке, Диего Колону и судьям, должны быть отпущены на свободу»{1473}. Однако те, кто принадлежал энкомьендам, должны были остаться в рабстве. Торговля индейцами с других островов и с материка должна быть узаконена, считал епископ. Свое мнение передали и настоятели. 18 января 1518 года, через год с небольшим после прибытия в Санто-Доминго, они написали, что пытались селить индейцев в городках по четыреста-пятьсот человек, велев им самим обрабатывать свои поля и ухаживать за скотом (новый курс). Им также было позволено охотиться и ловить рыбу. Настоятели добавляли, что они поддержали постройку еще трех сахарных мануфактур, и завершали свое обращение новой просьбой – дабы новый король «дал бы нам средства, чтобы отправиться на поиск черных рабов с островов Кабо-Верде и побережья Гвинеи»{1474}. Неужели суда, которые в то время направлялись в залив Пария за рабами, не могли отправиться в Гвинею? Данная просьба показывает, что настоятели не особо понимали в морском деле, поскольку это путешествие шло бы против ветра. Однако это показывает, насколько укоренилась идея ввоза рабов из Африки.

Не только настоятели писали из Индий: судья резиденсии, сеговианец Алонсо Суасо, 22 января 1518 года написал королю, что состояние туземцев, когда он прибыл годом ранее, было похоже на «состояние человека на предсмертном одре, которого уже оставили доктора со свечой в руках». Суасо призывал, чтобы из Испании прибывали супружеские пары, ибо это породит настоящую любовь к земле: «На данный момент двое из трех конкистадоров не имеют жен (если у них они вообще были) и у них нет здесь настоящего дома». Нужно было основывать хозяйства на месте обезлюдевших городков возле копей. Необходимо было разрешить беспрепятственную иммиграцию – единственным условием должно было стать христианство. Суасо хотел, чтобы торговля в Индиях была открыта для всех, кто этого желал. Его описание Эспаньолы походило на описание рая, где можно было выращивать сахар, хлопок, бобовые, восточные пряности и дикую корицу. Однако для этого была необходима надежная рабочая сила. Все проблемы Эспаньолы, как считал Суасо, заключались в алчности колонистов. Он хотел, чтобы управление вернули Диего Колону, а также чтобы были смещены остальные чиновники, в особенности Мигель де Пасамонте, которого он считал продажным.

Почва Эспаньолы была лучшей в мире; там было не слишком жарко и не слишком холодно – действительно, жаловаться было не на что. Все зеленело и все росло{1475}. «Сам Христос в великое время империи, – писал Суасо, – пришел искупить грехи Старого Света». Судья также слащаво добавил, что в прибытии короля Карла было нечто схожее и он явился искупить грехи Нового Света.

Суасо, так же, как и настоятели, и Лас Касас, приходил к мысли о том, что решением проблемы сокращения рабочей силы на Карибах будет ввоз африканцев. Эспаньола, настаивал он, была лучшим в мире местом для чернокожих: «La mejor tierra que ay en el mundo para los Negros». Он рекомендовал, чтобы выдавались «лицензии на ввоз черных, ибо они идеально подходят для работы в отличие от местных, которые столь слабы, что способны выполнять лишь легкую работу», как, например, присмотр за земельными участками или плантациями. Было бы глупо считать, добавлял Суасо, что, прибыв на Карибы, «чернокожие поднимут мятеж: в конце концов, на островах, принадлежащих Португалии (Мадейра, Азорские острова), живет одна вдова, у которой есть восемь сотен африканских рабов. Все зависит от того, как с ними обращаться. Прибыв сюда, я обнаружил, что некоторые чернокожие стали ворами, а другие бежали в горы. Некоторых я высек, другим отрезал уши, и в целом после этого никто не жаловался».

Суасо также писал, что уже вблизи Санто-Доминго находятся прекрасные плантации сахарного тростника. Некоторые стебли толсты, как запястье мужчины. Было бы великолепно, если бы можно было создать большие мануфактуры по производству сахара!{1476}

Он также доложил, что из 15 000 индейских рабов, привезенных на Эспаньолу с Багамских островов, 13 000 уже умерли. Одним из главных зол было то, что под прикрытием новых открытий экспедиции часто снаряжались для захвата рабов на континенте. Суасо доложил, что он созвал всех прокурадоров Эспаньолы, дабы обсудить эти проблемы. Так называемые кортесы Эспаньолы продолжались до апреля.

Шьевр, уставший выслушивать противоречивые мнения, разыскал Лас Касаса и пригласил его отобедать. Фламандцы, похоже, любили делать дела за трапезой{1477}. Лас Касаса приняли очень дружелюбно. На обеде присутствовали и несколько других советников. Лас Касас сказал Лорану де Горрево, что для получения вожделенного контракта на освоение Юкатана ему стоит поговорить с Диего Веласкесом, губернатором Кубы, который сам положил глаз на материк{1478}. Он подразумевал здесь все, что было открыто как Эрнандесом де Кордовой, так и Грихальвой. Горрево сказал, что доволен; через пару месяцев в Санлукар-де-Баррамеда, что в устье реки Гвадалквивир, прибыли корабли Горрево, на которых было множество фламандских работников, готовых заселить «территорию Юкатана», практически невозможная задача, учитывая то, что Юкатан еще даже не разведали, не говоря уже о завоевании. Его вообще еще считали островом.

Диего Колон прослышал о предлагаемом пожаловании Юкатана Горрево и заявил, что никто не имеет на это прав, поскольку они принадлежат ему по наследству от отца. Боясь длительных судебных тяжб, король временно воздержался от помощи своему другу-савояру и начал раздумывать, какую бы привилегию пожаловать ему взамен. Франсиско де лос Кобос был назначен преемником Конхильоса в должности секретаря Индий. Сам Конхильос одобрил этот выбор: он написал из Толедо 5 апреля 1518 года Совету королевства об уходе со своего поста из-за «некоторых недугов, что постигли его во время служения Короне». Он предложил в качестве своего преемника Кобоса, поскольку тот «лучше, чем кто-либо из секретарей, знает, что лучше всего для Индий и какой политике стоит следовать. Я смиренно умоляю Ваше Величество, дабы на мое место Вы поставили вышеозначенного секретаря…»{1479}.

Кобос, которому в то время было почти сорок лет, был родом из Убеды. Этот город вскоре украсится благодаря собственному богатству Кобоса. В течение двадцати пяти лет он очень успешно занимался тем аспектом государственного управления, которое касалось Индий. Франсиско попал к королевскому двору через мужа своей тетки, Диего Вела Алиде, казначея королевы Изабеллы. Благодаря Эрнандо де Сафре он побывал на различных должностях, как, например, королевский нотариус в Перпиньяне. Затем он в 1510 году сменил Сафру на посту счетовода Гранады, хотя это не означало, что он покинул королевский двор. Наоборот, теперь его задачей было записывать платежи, пожалования и награды, назначенные королем. Он начал подписывать документы Короны в 1515 году, затем работал на Конхильоса, который использовал его как посредника во время трудных переговоров. Его доход составлял уже 65 000 мараведи в год.

В 1515 году он получил титул нотариуса королевской опочивальни, а в 1516 году нашел повод отправиться в Брюссель и оставался там во время всего регентства Сиснероса. Это был умный ход. Уго де Урриес, один из секретарей совета Арагона, представил его всемогущему Шьевру, к которому он тут же привязался и на которого он и стал работать против Сиснероса, – хотя кардинал, похоже, этого так и не понял. Шьевру понравился Кобос, поскольку тот хорошо выглядел, казался беззаботным и добродушным, но был трудолюбив и педантичен. Главным же было то, что он никогда не смог бы стать соперником Шьевру, поскольку был далеко не столь умен. Он не знал латыни и ни разу не упоминал Эразма в тех своих письмах, что сохранились. Он также был одним из тех немногих испанских государственных чиновников в Брюсселе, в жилах которых не текла кровь конверсо.

В начале 1517 года Шьевр сделал Кобоса секретарем короля с годовым жалованьем в 278 000 мараведи, что было намного больше, чем у других секретарей. Карл сказал Сиснеросу, что он назначил Кобоса, «дабы он вел счет нашим доходам и финансам, всему, что выплачивается и назначается нашим казначеям и другим персонам, дабы все было сделано в соответствии с правилами, которые вы сами установили и обсудили»{1480}.

Лас Касас описывал Кобоса как «превосходившего других секретарей, поскольку монсеньор де Шьевр симпатизировал ему больше, чем остальным, ибо, по правде говоря, он был более одарен, чем прочие и выглядел гораздо более привлекательно»{1481}. Лопес де Гомара говорил, что хотя он и «был усердным и скрытным… он также очень любил играть в карты»{1482}. Он очень любил говорить с женщинами, да и вообще был женолюбом, хотя имена его любовниц нам узнать не суждено. Все говорили, что он был очарователен, но при этом благоразумен. Он никогда не сплетничал.

В начале февраля в Вальядолиде собрались первые кортесы Карла. Король попросил председательствовать своего канцлера, Жана ле Соважа, при поддержке епископа Руиса де ла Мота. Хуан Сумель, прокурадор Бургоса, выразил протест. Он был против присутствия иностранцев, особенно ле Соважа в качестве председателя, и на некоторое время он стал национальным героем, хотя и сомнительным – возможно, потому, что он был креатурой коннетабля Кастилии, Иньиго Фернандеса де Веласко, герцога Фриаса, который властвовал над Бургосом. После этого ле Соваж в кортесы не явился. Ла Мота, бывший из того же города, присутствовал, не без поддержки Гарсии де Падильи, члена Совета королевства, который являлся протеже короля Фердинанда и который, как и многие, эмигрировал во Фландрию после смерти старого монарха, «дабы сохранить свое положение»{1483}.

Главной причиной всех таких собраний, будь они в Англии или где бы то ни было, была нужда Короны в финансах. Кортесы приняли решение по восьмидесяти восьми другим вопросам, некоторые представляли собой повторные петиции, однако в одном из дел была вежливая просьба к королю, дабы он говорил со своими подданными на испанском (несмотря на все усилия таких испанских советников, как Луиса де Ваки во Фландрии, познания Карла в кастильском языке на тот момент были скромными{1484}). Кортесы также просили Карла жениться как можно скорее, дабы произвести на свет наследника. Они надеялись, что он выберет Изабеллу, принцессу Португалии, а не станет ждать, пока самая предпочтительная кандидатка, Луиза Французская, войдет в возраст. Они умоляли Карла сохранять власть над Южной Наваррой и даже не помышлять о том, чтобы вернуть ее Франции.

Следующим вопросом была петиция о том, чтобы шестнадцатилетний племянник Шьевра, который, как ни удивительно (даже для тех времен), был назначен преемником Сиснероса в качестве архиепископа Толедского, хотя бы жил в Испании, пусть и не в своей епархии. Сам же Шьевр в то время готовился к собственной инаугурации в качестве главного казначея Кастилии, хотя позднее он и продал эту должность герцогу де Бехару за 110 миллионов мараведи. Несмотря на столь неординарные действия, он сумел справиться даже с самыми настырными прокурадорами. Важнее всего было то, что своим красноречием и трудом он сумел выбить у кортесов субсидии для Короны в размере 225 миллионов мараведи в год на следующие три года. Кортесы же, закончив свою сессию, были не очень-то довольны, учитывая возрастающее влияние фламандцев в стране{1485}. Это в какой-то мере предвосхитило недовольство «правлением Брюсселя» в конце XX века.

Карла провозгласили королем в соборе Сан-Пабло в Вальядолиде. Это была церковь доминиканской общины, восстановленная кардиналом Хуаном де Торквемадой (теологом, дядей первого Великого инквизитора), который и сам принимал там сан. Испанские вельможи сопровождали короля пешком. Инфант Фердинанд, инфанта Елена, прокурадоры, епископы и вельможи – все они присягнули Карлу на верность 7 февраля 1518 года. Вскоре после этого была устроена первая коррида для короля: «великолепное зрелище, которое стоит увидеть». Было потрачено огромное количество денег на шелка и золотую парчу – примерно 150 миллионов мараведи. Историк Санта-Крус без всякой иронии написал, что «Его Высочество начал выказывать великую щедрость»{1486}.

Даже тогда, когда Карл и его двор трудились над тем, чтобы упрочить свою власть в Испании, им продолжали напоминать о проблемах за океаном. Фрай Бернардино Мансанедо, писавший из монастыря в Саморе, продолжал требовать лицензии для настоятелей для ввоза чернокожих на Эспаньолу, «поскольку индейцев не хватало для поддержания качества жизни на острове». Он усердно настаивал на том, что стоит прислать столько же чернокожих женщин, сколько и мужчин. И все они должны были быть bozales — рабами прямо из Африки, ибо рабы, выращенные в Кастилии, часто бунтовали. Они также должны были быть привезены из лучших регионов Африки, а именно с юга реки Гамбия, дабы избежать мусульманской скверны{1487}. В конце концов, стабильность Эспаньолы зависела от рабочей силы, а ее как раз и не хватало.

Более сенсационной, но, наверное, менее значимой была проповедь в доминиканском колледже Святого Фомы в Севилье, произнесенная фраем Франсиско де Сан-Рома. Он высказывался в ней против тирании Педрариаса в Дарьене. С преувеличением, характерным для фанатиков всех времен, проповедник говорил, будто бы он сам видел, как 40 000 индейцев предали мечу или отдали на растерзание собакам{1488}. Фрай Рехинальдо де Монтесинос написал об этом Лас Касасу, который, в свою очередь, написал Ле Соважу, который попросил Лас Касаса показать это епископу Фонсеке, что он и сделал. 20 марта Ле Соваж, чье спокойствие было поколеблено, сказал Лас Касасу: «Король, наш владыка, приказал, чтобы вы и я привели Индии в надлежащий порядок. Так что пришлите мне ваш меморандум»{1489}.

Этот разговор случился, когда Лас Касас выходил из королевских покоев во дворце Бернардино Пиментеля в Вальядолиде. Эта короткая беседа дала Лас Касасу новую надежду в его борьбе если не за африканских рабов, то за индейцев. Во второй раз судьба индейцев оказалась в его руках. Какая победа его красноречия, настойчивости, трудолюбия – и, несомненно, его харизмы!

Король и его двор покинули Вальядолид и отправились в Арагон{1490}. Двигались они медленно, поскольку их помпезно принимали почти всюду, где бы они ни проезжали, дабы отметить королевский визит. Король вновь сначала направился в Тордесильяс, дабы встретиться со своей матерью Хуаной, а затем – в Аранда де Дуэро, в Альмасан, где прежде размещался двор его покойного дяди, Хуана, а затем в Калатаюд, дабы попрощаться со своим братом{1491}. 20 апреля печальный, но верный брату инфант Фердинанд отправился из Сантандера во Фландрию, где он стал эрцгерцогом Австрии, навеки оставив не только свою любимую сестру Елену, но и шанс стать королем Испании. Братья обнялись. Фердинанд навсегда сохранил любовь к Испании, где он провел свое счастливое детство, и мы в долгу перед ним за то, что он собрал коллекцию из множества замечательных вещей{1492}. Письма его представителя в Испании, Мартина де Салинаса, являются прекрасным источником информации о жизни испанского двора с 1522 года и далее{1493}.

9 мая 1518 года король и его двор достигли Сарагосы. Здесь и собрались кортесы Арагона. Они обсуждали, правильно ли называть Карла королем, пока его мать, Хуана, еще жива, а также размер субсидии, которую арагонцы должны были выплачивать Карлу, будь он король или регент, – 750 миллионов мараведи. Эти проблемы не давали кортесам разойтись до 7 января 1519 года. Королевский двор также до тех пор оставался в Сарагосе{1494}.

Лас Касас ушел на покой в монастырь в Аранда де Дуэро. Там он подготовил еще один меморандум, как раз по просьбе ле Соважа{1495}. Он писал в основном о материке, а не островах, и предложил план, к которому так или иначе стремился несколько лет. Правда, написанное скорее походило на рыцарский роман, а не на мысли политического реформатора, ибо Лас Касас предложил создать вдоль побережья Карибского моря, там, где ныне находится испанская Америка, цепь крепостей и городков на расстоянии друг от друга в сотню лиг. В каждом поселятся по сотне христиан, в каждом поселении будет командовать капитан. В глубь материка идти было нельзя под страхом наказания. Индейцам будет дарована свобода, и все, кого забрали в качестве рабов когда-либо, будут также освобождены. Будет учреждена свобода торговли, и индейцам будут говорить, что испанцам нужно золото и жемчуг. Будут назначены епископы – священники либо доминиканского, либо францисканского ордена, и эти ордена будут контролировать проповедь Слова Божьего. На Эспаньоле, Кубе, Ямайке и Пуэрто-Рико будут распущены энкомьенды, и всем индейцам скажут, что они могут жить, как хотят и где хотят. Каждый испанский рабочий, который захочет поехать в Индии, может это сделать. За успешное возделывание культур вроде шелка, сахара, специй, винограда, пшена и корицы положена награда. Также каждый христианин в Индиях «может иметь двух черных мужчин-рабов и двух женщин»{1496}.

Таким образом, фундамент торговли африканскими рабами стал еще прочнее. В то время как Лас Касас мечтал об утопическом будущем, в реальности на Эспаньоле, похоже, приближался конец автократии. Двое оставшихся настоятелей, Фигейроа и Санта-Крус, следуя своим обязанностям, старались, чтобы прокурадоры на Эспаньоле избирались поселенцами напрямую. Представители должны были подавать совместные прошения по поводу того, что им казалось правильным, и, похоже, действительно имело место некое подобие выборов, хотя избирателей везде было не более двадцати мужчин-поселенцев. Эти мужчины – конечно же, они были только мужчинами – частью являлись приверженцами Пасамонте, наверняка «из-за семьи Колумба». Они были не слишком гуманны, но они представляли испанское сообщество на Эспаньоле. Когда они собрались в апреле 1518 года в монастыре Сан-Франциско в Санто-Доминго, они сначала выбрали генерал-прокурора, который отправился бы в Кастилию, дабы представлять их интересы. С результатом в семь голосов против пяти 18 мая был выбран судья-«пасамонтист», Васкес де Айон. Другим же претендентом был торговец-«коломбист», Лопе де Бардеки. Судья резиденсии, Алонсо Суасо, заявил, что это незаконно, поскольку Айон, будучи судьей, не имел права покинуть остров. Пасамонте, судья Вильялобос, казначей Алонсо Давила и сам Васкес де Айон были против подобного заявления и обвинили Суасо в том, что он был «исполнителем желаний Диего Колона», действующим против нужд добрых людей.

Прокурадоры из Санто-Доминго просили многого. Наиболее важным было то, что они вновь просили привезти чернокожих рабов прямиком из Африки. Они полагали, что Короне будет только на пользу организация работорговли. Они требовали разрешения на ввоз рабов-индейцев с Багамских островов и материка, а жители прибрежных городов должны были иметь возможность захватывать их без всяких помех и преград{1497}. Все энкомьенды, будь то принадлежащие Короне или отсутствующим владельцам вроде Эрнандо де Веги или епископа Фонсеки, или же чиновников в Севилье, должны были быть отменены в надежде на то, что это приведет к более благоприятному обращению с индейцами. Обязательство индейцев работать в шахтах должно было быть отменено или же, если это было невозможно сделать, следовало сократить время их работы там.

В то же время поселенцы не только старались улучшить качество жизни индейцев, но и пытались добиться пожизненного владения энкомьендами, позволяя передавать их по наследству. Также они хотели увеличить их количество, снизив количество индейцев в энкомьенде до восьмидесяти. Прокурадоры должны были свободно избираться советами, концентрация власти в Санто-Доминго должна быть снижена, однако тамошнее начальство должно было по-прежнему отвечать за постройку дорог. Торговцы должны были иметь право торговать в Индиях где угодно в Индиях. Каждый корабль из Кастилии должен был привозить виноградные лозы и семена злаковых, а мануфактуры по производству сахара должны были поощряться Короной безналоговыми займами{1498}.

Рассмотрение данных вопросов задержалось сначала из-за того, что Лас Касас заболел тифом, а затем от той же болезни 7 июня 1518 года скончался Ле Соваж. О смерти Ле Соважа в Испании не сожалели. Он накопил примерно 18,75 миллиона мараведи, пока был в стране. Однако для Лас Касаса это стало возвратом к прежним позициям, поскольку вечный епископ Фонсека вновь вернулся к власти – после того, как (по слухам) он и его брат, Антонио, верховный казначей Кастилии, заплатили Шьевру взятку. Последний был из тех, кого можно подкупить: даже его жена, Анна, получила в подарок жемчуга из Индий весом в 160 марко от конверсо, которые желали уменьшить власть инквизиции{1499}. Она и ее подруга, жена конюшего Карла, Шарля де Ланнуа, также получили разрешение на вывоз из Испании трех сотен лошадей и восьмидесяти мулов, нагруженных драгоценностями, золотом и одеждой{1500}.

Фонсека действовал быстро. В день смерти Ле Соважа он и его протеже Кобос подготовили восемнадцать указов, которые якобы были составлены самим Ле Соважем, у которого просто не хватило времени их подписать. На самом же деле это была работа Кобоса. В частности, судья Суасо лишился жалованья. Ему также было приказано (в июне 1518-го) не покидать Эспаньолу, покуда в отношении него не будет проведено расследование. Однако стоит напомнить, что именно Суасо прибыл в Индии, дабы самому провести расследование относительно остальных судей! Вся власть в Индиях, похоже, вновь оказалась сосредоточена в руках Фонсеки, который действовал с негласного согласия Шьевра и спокойного попустительства Жана Каронделе, фламандского дворянина, который в дополнение к тому, что был настоятелем собора в Безансоне и выборным архиепископом Палермо, был также действующим канцлером.

Зная, что Меркурино Гаттинара, савойский протеже эрцгерцогини Маргариты, был назначен преемником Ле Соважа и должен был покинуть Нидерланды, дабы отправиться в Испанию, Фонсека и Кобос поняли, что им необходимо было совершить задуманное, пока у них был шанс. В таких обстоятельствах Лас Касас некоторое время вообще не мог рассчитывать на какие-либо полномочия. Конечно же, в эти недели секретари Гарсия де Падилья и Сапата делали все возможное, дабы расстроить весь план реформ Сиснероса{1501}. Настоятели потеряли свою судебную власть, Конхильос вновь получил свою прибыль от переплавки всего золота в Индиях, и множество новых лицензий на ввоз рабов было выдано в угоду старым бюрократам.

Однако вскоре к Лас Касасу вновь стали прислушиваться – сначала кардинал Адриан, все еще находившийся в Испании с довольно непонятной миссией – он больше не мог быть «сорегентом» после прибытия короля, – а затем Шарль де Лаксао, фламандский придворный, которого Карл послал к Сиснеросу, дабы тот с ним сблизился, однако его подкупили старые друзья короля Фердинанда, такие как герцог Альба и даже, до какой-то степени, епископ Фонсека{1502}.

Именно с кардиналом Адрианом Лас Касас говорил о письме от фрая Педро де Кордовы, находившегося в Санто-Доминго. В нем говорилось, что выжившие после очередной бойни индейцы с Тринидада были проданы в Санто-Доминго. Кордова с трудом сумел убедить настоятелей снять их с торгов и вернуть их агентам, которые, как он бы уверен, тайно выставили индейцев на торги. Он предлагал, чтобы индейцам с этих пор говорили держаться на сотню лиг от испанских поселений{1503}.

Получив это письмо, Лас Касас рыдал, рассказывая о его содержании Фонсеке и Совету королевства. Фонсека же сухо ответил, что король будет в бешенстве, если они последуют совету фрая Педро. Как испанцы могли выжить без индейцев? Он сказал Лас Касасу: «Ты ведь однажды тоже был причастен к этой тирании, к грехам, от которых ты ныне открещиваешься». Лас Касас ответил: «Правда, что я некогда подражал или следовал этим нечестивым путем, – но будьте справедливы и признайте, что я отрекся от этого и другого воровства, убийств и жестокости, которые продолжаются и по сей день»{1504}. Лас Касас никогда особо не распространялся о том, что делал в Индиях в молодости, хотя и не пытался избежать ответственности за свои поступки.

К лету 1518 года все ответственные люди, как в Индиях, так и в Испании, уверились, что единственным решением проблемы с рабочей силой в новой империи является доставка африканских рабов. Чернокожие рабы были устойчивее испанцев к тропическим болезням и легче привыкали к работе на жаре. Странно, что многие, пользовавшиеся услугами рабов из Старого Света, включая чернокожих, в то же время скептически относились к моральности порабощения индейцев в Новом Свете[31]. При этом африканцы были ближе к европейцам в своих познаниях о животных и агрокультуре, а также во многих других аспектах.

Никто не выдвигал иного мнения. В делах Индий король Карл и его советники считали естественно верным принять рекомендации человечного судьи Суасо, милосердного Лас Касаса и мудрых настоятелей. Если они единогласно что-то рекомендовали, был ли смысл отказываться? Единственным вопросом оставалось, сколько нужно африканских рабов?

Фонсека, Карондоле и, конечно же, Кобос посоветовались с Каса де Контратасьон в Севилье. Это означало, что они говорили с Хуаном Лопесом де Рекальде, местным счетоводом, который предположил, что для четырех главных островов империи (Эспаньола, Пуэрто-Рико, Куба и Ямайка) для начала хватит 4000 африканцев. Лас Касас согласился{1505}.

Королевский двор тогда все еще находился в Сарагосе, король пытался заручиться поддержкой арагонцев. Впоследствии он станет самым ответственным из монархов, но сейчас ему было всего лишь восемнадцать лет. Он все еще был всего лишь королем Карлом I Испанским, поскольку его дедушка-император, Максимилиан, все еще был жив. Когда дело касалось Америк, он был полностью во власти своих советников.

18 августа 1518 года декрет, подписанный Фонсекой и Кобосом, дал разрешение не кому иному, как Горрево, протеже эрцгерцогини Маргариты и губернатору Ла-Бресса, отправить в Индии 4000 чернокожих рабов. «Второй по жадности фламандец» (после Шьевра), как его называли испанцы, Горрево хотел (как мы уже знаем) получить для себя лично рынок Юкатана, где побывали Эрнандес де Кордова и Грихальва{1506}. Однако теперь в качестве компенсации за то, что ему этого не досталось, он получил позволение привезти этих 4000 рабов прямиком из Африки, если понадобится, на новые территории Испанской империи{1507}. Изданный впоследствии указ (подписанный королем, Фонсекой, Кобосом и Гарсией де Падилья) повелевал королевским чиновникам не брать пошлины за этих рабов{1508}. Количество черных рабов, присланных в Новый Свет ранее, было несравнимо меньше завезенных в этот раз.

Молодой король подписал документ, одобрявший асиенто (контракт) Горрево и, если бы он подумал как следует, он скорее всего решил бы, что спасает жизни американских индейцев, согласившись удовлетворить петиции настоятелей и прислушавшись к красноречию Лас Касаса. Все те люди, кто знал что-либо об Индиях и кто обычно не соглашался друг с другом, были единодушны, когда речь заходила о нужде в черных рабах. Карл, должно быть, был рад наконец-то посодействовать, как он считал, одному из друзей и сторонников его тетушки Маргариты. Горрево о своем контракте в письмах к Маргарите не упомянул. В июле 1518 года он закончил одно из своих писем такими словами: «Я не знаю более ничего, достойного упоминания»{1509}.

Горрево, похоже, был заинтересован лишь в финансовой стороне полученной им лицензии, а не в социальной, будь она к добру или ко злу, ибо вскоре он продал свою великую привилегию Хуану Лопесу де Рекальде из севильской Каса де Контратасьон. Именно он предположил, что 4000 рабов будет достаточно. Но этот чиновник, в свою очередь, продал контракт другим через посредника, банкира-конверсо по имени Алонсо Гутьеррес, который был родом из Мадрида. Он, как мы знаем, с самого начала был тесно связан с торговлей в Индиях, поскольку именно он был тем человеком, который в 1506 году принял окончательное решение о поселении рыцарей, сопровождавших Колумба в 1492-м. Конечно, у него имелись некоторые проблемы со Святой палатой, но на данный момент его богатство, положение в обществе и влияние предотвращали подобные инциденты{1510}.

Как мы можем предположить, Горрево набил полученными им деньгами свои сундуки в Бурк-ан-Брессе. Часть этого богатства он скорее всего пожертвовал на проект эрцгерцогини Маргариты – постройку церкви и монастыря в Бру, чего она так страстно желала.

Выгодный контракт Горрево у Лопеса де Рекальде выкупили один испанец и два генуэзских торговца, обосновавшиеся в Севилье. Это были Доминго де Форнари, который купил право перевести 1000 африканских рабов в Новый Свет, Агостин де Вивальди и Фернандо Васкес, кастилец, которые вместе получили право привезти оставшихся 3000{1511}. Последние двое также перепродали свои права Хуану де ла Торре из Бургоса, Гаспару Чентурионе (еще более знаменитому генуэзцу, хотя и перебравшемуся в Кастилию) и Хуану Фернандесу де Кастро, также из Бургоса, но потом перебравшемуся в Севилью{1512}. Они купили права за более чем 9 миллионов мараведи, что означает примерно 2250 мараведи за одного раба{1513}.

Первый из этих людей, Доминго де Форнари (Форнес), был членом генуэзской семьи, давно занимавшейся торговлей рабами с Хиоса. Он также слыл работорговцем в Португалии, поставляя из Гвинеи рабов на остров Сен-Томасе в Гвинейском заливе{1514}. Таким образом, он был известным специалистом по торговле черными рабами. Хуан Фернандес де Кастро был коммерсантом, связанным со всеми влиятельными торговыми семьями Бургоса. Агостин де Вивальди (порой известный в Испании как Рибальдо) имел схожее с Форнесом прошлое. Хуан де ла Торре был хорошо известен в Севилье уже целое поколение. Он также был партнером авантюриста Франсиско Баррионуэво, который вскоре стал военным командиром в Эспаньоле. Наконец, Гаспар Чентурионе к 1518 году был самым влиятельным генуэзским торговцем в Севилье, имевшим большой опыт в Санто-Доминго.

Арендовав дворец (находящийся ныне на Пласа-де-Донья-Эльвира) возле Хорхе-де-Португаль, – это в действительности была современная площадь, – он прибыл в Севилью как торговец из Неаполя примерно в 1507 году, и теперь уже он был банкиром, занимавшимся бесчисленными делами, – как, например, поставка вина из Гуадалканала, которую он осуществлял вместе с Хуаном де Кордовой, или же ссуда географу Мартину Фернандесу де Энсисо или даже Эрнандо де Сото, еще одному блистательному капитану, предположительно находившемуся в экспедиции с Педрариасом{1515}. Он был также банкиром епископа Фонсеки.

Чентурионе часто действовал вместе со своим земляком, генуэзцем Хуаном Франсиско (Джованни Франческо) де Гримальди. Они делали деньги на том, что предоставляли ссуды капитанам или же направлявшимся в Индии торговцам. Даже представители церкви, даже Хуан де Санта-Мария, архисвященник церкви Консепсьон де ла Вега, что в Эспаньоле, был должен Чентуионе{1516}. Долг имел и Хуан Понсе де Леон. Лас Касас сетовал по поводу контракта Горрево: он думал, что лицензию дадут испанцам, поскольку его соотечественники были беднее, чем генуэзцы и фламандцы{1517}.

Это была первая крупная партия африканских рабов для обоих американских континентов, и это оказалось во всех смыслах всеевропейское предприятие: пожалование рожденного во Фландрии императора савояру, который продал свои права через кастильцев генуэзцам и испанцам, которые, в свою очередь, устроили все так, чтобы португальцы доставляли рабов из Африки или Лисабона. Ибо не стоит забывать, что ни одному испанскому кораблю не было позволено легально ходить в Гвинею. Монархи двух стран в то время были союзниками, и в любом случае лишь португальцы могли додуматься о доставке 4000 рабов за раз. Некоторые из замешанных в это дело были конверсо – как, например, Гутьере, а возможно, также Фернандес де Кастро и Хуан де ла Торрес. Эта дарственная не была монопольной, поскольку вскоре стали выдаваться минорные лицензии на ввоз рабов: на десять рабов для Педро де Веласко в 1520 году, на 50 для каждого из королевских секретарей, Кобоса и Вильегаса, на следующий год, также на 200 рабов, для Альваро де Кастро, который получил лицензию в 1510 году и воспользовался услугами генуэзца Бенито де Басиниана в качестве поставщика{1518}.

Альваро Перес Осорио, маркиз Асторга, получил в 1518 году лицензию на 400 рабов для отправки в Новый Свет. Это разрешение он также продал генуэзским банкирам{1519}. Однако лицензия Горрево стала поворотным моментом. Поселенцы на Карибских островах сочли, что их проблемы с рабочей силой разрешены. В каком-то смысле так оно и было, поскольку начатое Карлом и Горрево дало начало трансатлантической работорговли, которая привела к продаже миллионов африканцев, продолжавшейся три с половиной века, – вплоть до1860-х годов.

Глава 29 «Ясно как Божий день»

Ясно как Божий день, что если бы не я, не получить бы вам римскую корону.

Яков Фуггер – Карлу V, 24 апреля 1523 года

Возвращение епископа Фонсеки к власти в Кастилии в результате смерти фламандца Ле Соважа не разорвало бесконечного потока дальнейших предложений по улучшению условий в Индиях. Таким образом, 10 сентября 1518 года даже епископ провозгласил приказ по поводу «привилегий и свобод, дарованных работникам, направляющимся в Индии». Это дало тем, кто жил в Испании в нищете, возможность эмигрировать. Всем мужчинам и женщинам, желающим отправиться в Новый Свет, был дарован бесплатный проезд. Им были доступны бесплатные медикаменты, земля, скот, семена и все, что было необходимо, дабы поддержать их, пока не взойдет их первый урожай. Налоги не нужно было платить в течение 20 лет (за исключением церковной подати). Была предоставлена помощь индейцам, которые строили дома, а также выдавались награды тем хозяевам, которые произвели первые двенадцать фунтов шелка, гвоздики, имбиря, корицы и других специй.

Король Карл одобрил этот приказ и проинструктировал Лопеса де Рекальде в Каса де Контратасьон в Севилье давать эти привилегии любому фермеру, который направлялся оттуда в Индии и объяснять им открывающиеся возможности. Именно он должен был удостовериться в том, чтобы каждый фермер получал все необходимое{1520}.

Затем, чтобы выздоравливающий от тифа Лас Касас не чувствовал себя обойденным, ему прислали королевский указ, позволявший постройку городков для свободных индейцев, дабы они жили «в политическом смысле как испанцы». Они должны были платить дань, как и другие подданные, а также не находились в энкомьенде. Он также получил указ, из которого всем известным чиновникам, судьям, господам, «добрым людям каждого города и деревушки» в Испании стало известно о цели плана Фонсеки отправлять фермеров в Индии. Не должно было быть никаких затруднений на пути тех, кто хотел туда отправиться.

У Лас Касаса был припасен еще один план, касавшийся земель между Дарьеном вплоть до Жемчужного Берега: по сути, от залива Ураба до острова Маргарита неподалеку от Венесуэлы. Эта огромная полоса территории, как он думал, должна быть зарезервирована для нищенствующих орденов. Не в первый раз эта поразительная идея была вынесена на обсуждение. Выдвинул ее еще фрай Педро де Кордова. Однако сейчас Лас Касас сделал ее весомой. Это, сказал он, была лучшая земля, которой Кастилия владела в Индиях, и наверняка здесь находятся несметные богатства. Затем он предложил свое великолепное предложение от прошлого апреля по постройке линии крепостей, в каждой из которых будет по сотне человек, имеющих достаточно вещей, дабы менять их у туземцев на золото и изумруды. Командиры этих крепостей постепенно должны были расширять свою зону влияния, дабы увеличить как район евангелизации, так и расширять владения Кастилии. Традиционные энтрадас были запрещены, и ни одного индейца не дозволялось брать в рабство. Издержки будут покрыты конфискацией части золота и серебра, уже награбленного испанцами{1521}.

Представив свой план Совету королевства, Лас Касас приступил к набору людей. Он и некоторые из его друзей в октябре 1518 года покинули Сарагоссу на мулах и отправились по городкам Кастилии, рассказывая в церквях о выгодах идеи, которая была, как это ни парадоксально, замыслом Фонсеки. Они провозглашали с кафедр, что король стремится заселить новые земли в Индиях. Они говорили о плодородии, свободе от болезней и богатствах тех земель, а также о том, какие преимущества король дает тем, кто направится туда. Как заметил сам Лас Касас, они говорили так, что «все воспрянули духом»{1522}. В конце концов, он знал те земли, о которых говорил, и мог агитировать, опираясь на собственный опыт. Он добрался до Рельо, бедного городка возле Альмасана, принадлежавшего графу Коруньи, внуку маркиза Сантильяны. Городок состоял из тридцати домов. Там ему удалось завербовать двадцать человек, включая двух пожилых братьев, у которых на двоих было 17 детей. Он спросил: «Вы, отец, действительно хотите отправиться в Индии, будучи столь старым и утомленным?» На это был ответ: «Клянусь своей верой, сударь, я отправляюсь туда, чтобы умереть и оставить своих детей на свободной земле»{1523}. Подобное заявление было для Лас Касаса столь же неожиданно, сколь неприятно для графа Коруньи.

Лас Касаса сопровождал Луи де Беррио из Хаэна, прежде служивший солдатом в Италии. Его Лас Касасу порекомендовал епископ Руис де ла Мота{1524}. Беррио, с одобрения Фонсеки, нанял в Андалузии 200 человек, которых Лас Касас считал «бандитами, бродягами и лентяями, которые совсем не работали». Через Каса де Контратасьон они были отправлены в Санто-Доминго, где они столкнулись со множеством трудностей, поскольку, к сожалению, чиновников об их прибытии заранее не предупредили. Некоторые умерли. Другие стали ворами, грабившими индейцев, третьи – кабатчиками, как и ранее.

Лас Касас продолжал свою миссию в Кастилии два месяца. В декабре он прибыл в Берлангу, деревню между Бурго де Осма и Альмасаном, принадлежавшую коннетаблю Кастилии Иньиго Фернандесу де Веласко. Населения в ней было двести человек. Лас Касас, будучи красноречивым, завербовал семьдесят из них. Ему сказали, что они не могут ехать в Индии, «поскольку здесь всего хватает, у каждого из нас по 100 000 мараведи или больше; но мы хотим оставить наших детей на свободной земле»{1525}. Повторение того, что он слышал в Рельо, конечно же, впечатлило Лас Касаса. Услышав это, Иньиго Фернандес де Веласко послал пехотинца, дабы тот велел Лас Касасу уйти из города. Он также попросил Лас Касаса удалить своих подчиненных из других мест. Лас Касас вернулся в Сарагосу, дабы передать епископу Фонсеке, что он нанял 3000 работников. Их могло бы быть и 10 000, не опасайся он обидеть грандов. На тот момент у него было готово 200 волонтеров. Фонсека спросил: «Вы уверены? Вы уверены?» «Да, сударь, уверен, уверен», – был ответ Лас Касаса. «Господи, – сказал Фонсека, – это воистину великое достижение!»{1526}

Однако к тому времени начал проявлять себя новый фактор в делах Индий. Это был Меркурино Гаттинара, назначенный канц лером и прибывший ко двору 8 октября. 15 октября он преклонил колено перед королем перед тем, как занять свой пост. Хотя Индии всегда имели для него меньшее значение, чем Испания, и гораздо меньшее, чем Италия или Германия, ясный разум Гаттинары вскоре понял необходимость ясной политики в Новом Свете.

Гаттинара родился в Верчелли, что в Пьемонте, в 1465 году в семье мелких дворян. Он возвысился как адвокат, работавший на герцога Савойского в Турине. Он стал председателем герцогского парламента, купил особняк в Шевиньи возле Безансона во Франш-Конте и сделался бургундским подданным эрцгерцогини Маргариты. Бургундские принципы чести играли большую роль в его действиях. Однако Контарини, венецианский посол в Испании, считал его, по сути, итальянцем, и посему он сумел сохранить за собой владения в Северной Италии. Ему доверяли как Маргарита, так и ее отец Максимилиан. Последний отправил его в 1509 году во Фландрию в качестве посла. К нему стали относиться с подозрением, когда он попытался навязать жесткую, но классическую систему правосудия фламандским вельможам, которые добились его смещения. Когда Карл назначил его имперским канцлером, Гаттинара был председателем парламента в Доле. Он также был главой тайного совета Маргариты.

У него был универсальный взгляд на жизнь. Именно ему принадлежала гуманистическая концепция Священной Римской империи, которой он хотел придать новое значение в духе Ренессанса, и он желал, чтобы Карл развивал ее. Христофор Шерл из Нюрнберга вспоминал его как «опытного оратора, эрудированного юриста, верного советника, трудолюбивого, мягкого, очаровательного, веселого, доброго и хорошо осведомленного в делах учтивости. Он был холостяком, но никогда не обедал один, его всегда радует компания пирующих гостей. Он веселит других, смеется, общается и смешивает шутки с делом во время еды; он наиболее приятен в своей манере, наиболее доступен и покладист. Он почитает тех, кто его навещает и милостиво слушает»{1527}.

С тех пор Гаттинара был советником, который влиял не только на политику Карла, но также на его характер. Его советы обозначили отход от профранцузского направления Шьевра и Ле Соважа. Кроме того, он отстаивал право Карла, который сам в своем религиозном вдохновении был полон почти дантовского восторга, быть императором Священной Римской империи. Гаттинара настаивал на том, что Карл должен быть императором, дабы использовать титул «iustisimus» и править всем миром. Создатель меморандума, который он записал своим аккуратным, ровным и правильным почерком, он мечтал о мировой монархии под властью единого вождя{1528}. Он пока что ничего не знал об Индиях, однако его упорный труд вскоре сделал его самым просвещенным и влиятельным экспертом по американским вопросам.

Прежде чем Гаттинара полностью погрузился в решение заокеанских проблем, епископ Фонсека принял несколько важных решений. Он знал, что миссия настоятелей в Санто-Доминго провалилась, поэтому он убедил короля официально отменить ее. Он предложил, чтобы Родриго де Фигероа (насколько нам известно, он никак не был связан с настоятелем Луисом де Фигероа с Эспаньолы), сорокасемилетний адвокат из Саморы, который некогда работал на военные ордена и служил в Севилье как судья альмохарифасго (по делам импорта и экспорта), сменил губернатора. Король согласился и написал настоятелям письмо. Поблагодарив их за их многочисленные письма, он объяснял, что проблемы в Испании не позволяли ему написать ранее, и просил их оставаться на местах до прибытия Фигероа.

Лас Касас был назначен главным помощником нового губернатора Фигероа. Он сопровождал его на обсуждениях с советниками короля в Сарагосе. Фонсека в конечном счете попросту желал убрать этого беспокойного священника из Испании как можно более эффективным способом. Он был настолько рад тому, что сможет сказать Лас Касасу «прощай» в последний раз, что был почти что ласков к нему.

Инструкции Фигероа – в сорока параграфах{1529} – по большей части были полны морализаторства. В них было включено обсуждение работ, которые необходимо провести в полях и шахтах индейцам, как с ними нужно хорошо обращаться, как нужно их обучать христианской доктрине, что нужно позволять индейцам иметь лишь одну жену, что нужно защищать женщин и детей и что необходимо ограничить количество индейцев, приписанных к одному энкомьендеро, – максимум 150, минимум 40. Фигероа также должен был направлять королю мнения всех «недовольных» в колонии по поводу свобод индейцев{1530}. Эти параграфы скорее всего были внесены под влиянием кардинала Адриана, который ныне был убежден в мудрости суждений Лас Касаса{1531}.

Фигероа также получил приказ, касавшийся флотов, которые все так же уходили из Санто-Доминго на поиски рабов: во-первых, необходимо очертить районы, населенные каннибалами-карибами; во-вторых, индейцев из некарибских племен нельзя захватывать против их воли; в-третьих, Фигероа должен выяснить, что же на самом деле произошло во время достопамятной экспедиции Хуана Боно на Тринидад; в-четвертых, людей Багамских островов, Барбадоса и Ислас-Гигантес, что неподалеку от Венесуэлы (как и сейчас), считать свободными; и наконец, в-пятых, необходимо узнать, как добывается жемчуг на Жемчужном Берегу{1532}.

Однако пока новый правитель готовился, у настоятелей в Санто-Доминго случилась новая напасть: зимой 1518 года по островам прошла эпидемия оспы, в особенности она затронула новые города, основанные настоятелями{1533}. Это была первая полномасштабная эпидемия в Новом Свете, хотя грипп, тиф и корь наносили удары и ранее. Возможно, добрые намерения настоятелей по созданию новых городов непреднамеренно помогли распространению инфекции. В любом случае казалось, что туземцы, страдавшие от изнурения или потери веры в будущее, теперь еще и находятся под угрозой исчезновения из-за европейской болезни, к которой крепкие испанцы, как новоприбывшие, так и закрепившиеся поселенцы, казались менее невосприимчивыми. Индейцы и испанцы вместе проводили религиозные церемонии в Санто-Доминго, моля о божественной защите. Но молитв и церемоний было недостаточно.

Ближайшим последствием стала возросшая необходимость в лукаянах (с Багамских островов) и рабах с Жемчужного Берега. Севильский генуэзец Жакоме де Кастельон (Кастильоне) продолжал посылать экспедиции на север, к Багамам, и на юг, к побережью, осуществляя своеобразную смесь порабощения и обращения. Также велась и торговля: оружие и в особенности вино к 1518 году оказались востребованы Чирибичи в Южной Америке, в то время как бесполезные острова систематически лишались своего населения уже в течение пятнадцати лет{1534}. Это также заставило настоятелей просить о большем количестве черных рабов{1535}.

Обсуждение дел Индий в Сарагосе было прервано. Сначала, 7 января 1519 года, кортесы Арагона оказали Карлу поддержку и выделили деньги. Карл с легким сердцем отправился в Каталонию, дабы встретиться с местными кортесами в Барселоне. Король без всякой помпы прибыл в Лериду. Но, будучи в этом каталонском городе, 24 января он получил новости о событии, изменившем историю Испании и всех ее владений: его дед, император Максимилиан, который казался бессмертным, 12-го числа скончался в Вельсе в Верхней Австрии. Последние месяцы императора мучил сифилис. Его боли лишь слегка облегчались применением «индейского» дерева (madera de Guayana), которое, как и болезнь, которую оно должно было смягчить, пришло из Америки{1536}.

Папа Лев Х из семейства Медичи тут же выдвинул в императоры короля Франциска I Французского. Но Карл был опасным соперником. В этих условиях кому бы то ни было в Испании трудно было привлечь его внимание к какому-либо местному делу, не говоря уж об Индиях. Канцлер Гаттинара был одержим имперской мечтой чуть ли не больше Карла. Поэтому многое, что произошло в Индиях, осталось незамеченным в метрополии.

Так, в начале 1519 года Альварес де Пинеда начал исследовать берег между Флоридой и Миссисипи. Этот регион он назвал Амихель. То, что он впервые увидел реку Миссисипи, ставит его в ряды ведущих исследователей этого поколения. К сожалению, он, похоже, не оставил записей об увиденном. Затем Диего Веласкес, губернатор Кубы, послал еще одну экспедицию на запад с целью пройти по следам Фернандеса де Кордова и Хуана Грихальвы. Это было поручено его собственному экс-секретарю, опытному эстремадурцу Эрнану Кортесу. Мало кто в Испании знал об экспедиции, а когда узнали, то не особо придали этому значения. Даже Лас Касас и не знал о ней, и не интересовался.

Тем временем судья Суасо в Санто-Доминго согласился с тем, что индейская рабочая сила все же необходима, и весной дал разрешение Диего Кабальеро, главному счетоводу Эспаньолы, а также Антону Кансино отправиться в земли, столь маняще называемые «запретными», в поисках рабов – как говорилось в материалах следствия по его делу. Он дал такое же разрешение таким торговцам, как Бастидас и Фернандес де лас Варас{1537}.

Настоятели, все еще ожидавшие прибытия Фигероа, дабы освободиться от своей ответственности, смирились с этим, хотя и отказались давать на это официальное разрешение без одобрения короля. Затем 24 января Фонсекой был подписан декрет, дававший другим севильским генуэзцам, Адаму де Вибальдо (Рибальдо) и Томасу де Форнари, брату Доминго, монополию на продажу черных рабов, доставленных им Горрево{1538}.

Король же отправился в монастырь Вальдонсельи возле Барселоны и стал готовиться к официальному вступлению в этот город. Секретари Кобос и Падильа направились вперед, дабы начать переговоры с местными чиновниками. Вернувшись в Молинс-дель-Рей, они направились обратно в Барселону с доктором Галиндесом де Карвахалем{1539}. Следующей ночью Карл вступил в Барселону инкогнито, дабы самому посмотреть на город. На следующий день он прибыл в Барселону со всем размахом, но даже тогда он думал о потенциальной германской империи и под пение хора собора провел церемонию принятия десяти испанских вельмож в бургундский орден Золотого Руна{1540}.

В то же время Гаттинара и Лаксао продолжали обсуждения с Лас Касасом, и, похоже, им действительно понравились его речи. Сам король также начал склоняться к его идеям. Король предложил для принятия решения по предложению Лас Касаса касательно побережья Южной Америки составить комитет из советников, которых священник сам изберет. Лас Касас выбрал Хуана Мануэля, опытного и проницательного дипломата, возглавлявшего партию короля Филиппа, Алонсо Тельеса и Луиса Манрике, летрадос, которых Лас Касас одобрял. К ним присоединился Франсиско де Варгас, казначей Кастилии.

Подготовка комитета дала Лас Касасу время на отшлифовку своих замыслов. Он сделал их еще более привлекательными. Теперь он хотел отправить пятьдесят поселенцев, которых стали бы называть рыцарями Золотой Шпоры, что еще больше отдавало благородной рыцарской романтикой, чем его первое предложение. Их должны были сопровождать двенадцать францисканских или доминиканских миссионеров, а также десять индейских переводчиков, и они должны были искать жемчуг, выделяя пятину королю, если место добычи было известно, и лишь двенадцатую часть, если оно было новым. Несколько мнимых финансовых сделок подогревали интерес Короны и колонизаторов. Лицензия позволяла каждому партнеру иметь трех африканских рабов первоначально и семь позднее{1541}.

Дискуссия в Совете королевства началась с обсуждения этой темы и завершилась кампанией против лично Лас Касаса. Но в то время это казалось не столь важным. Самым важным событием в истории Испанской империи происходило в церкви Святого Варфоломея во Франкфурте, где король Карл I Испанский был, в свое отсутствие, избран императором Карлом V. (В то время было семь имперских избирателей – четверо мирян и трое архиепископов.)

Победа не была неизбежной. Франциск I, король Франции, стремился к имперской короне и, судя по его недавним военным успехам, казался наиболее успешным кандидатом. Короля Генриха Английского, все еще бывшего в здравом уме и счастливо жившего со своей женой, Екатериной Арагонской, теткой короля Карла, тоже не стоило списывать со счетов. Один или двое из электоров сами являлись кандидатами – например Фридрих Саксонский или Иоахим Бранденбургский. Папа, видя, что король Франции может и не выиграть, стал поддерживать первых двух в качестве альтернативы. Карл ему не нравился по одной простой причине – он не хотел, чтобы императором стал тот, кто уже являлся королем Неаполя!

Король Франции заранее с помощью своих опытных послов старался создать впечатление неисчерпаемости своих финансовых ресурсов. Его богатая мать, Луиза Савойская, действительно дала сыну много денег, да и его владения были гораздо более централизованными, чем у Карла, так что найти деньги ему было легче. Однако Франциск не мог с легкостью получить деньги в Германии. Яков Фуггер, самый могущественный банкир того века, отказался его спонсировать; а деньги в валюте были необходимы для имперских выборов. У каждого избирателя была своя цена.

Карл сначала обратился к Вельзерам из Аугсбурга, затем к Филиппо Гвальтеротти из Флоренции. Ему дали обязательство выдать 133 000 и 55 000 рейнских флоринов соответственно, последний заем страховался у генуэзцев Форнари и Филиппо Гримальди. В контрактах говорилось, что деньги будут выданы лишь в том случае, если Карл будет избран императором. В феврале 1519 года расписки были отданы на хранение Якову Фуггеру. Вместе они стоили более 300 000 мараведи, но этого было далеко не достаточно{1542}. Форнари были из тех, кто в итоге получил прибыль от лицензии Карла на продажу африканских рабов в Америке, но нет никаких доказательств финансовой связи между ними и королем в то время.

Эрцгерцогиня Маргарита, мудрая тетушка Карла и некогда его приемная мать, напрямую обратилась к Якову Фуггеру, являвшемуся нервным узлом всей немецкой банковской системы. После длительной дискуссии он сделал предложение на полмиллиона флоринов. Четыре года спустя Фуггер напишет письмо Карлу: «Всем известно и ясно как Божий день, что если бы не я, то не получить вам римскую корону»{1543}. То же самое могла сказать и эрцгерцогиня{1544}.

Как были потрачены полученные деньги, весьма любопытно. Из электоров архиепископ Майнца, Альберт Бранденбургский, получил 113 200 флоринов золотом – 100 000 для него, остальное для его свиты. Возможно, это позволило ему заплатить Альбрехту Дюреру за прекрасную гравюру, которую Альбрехт ему сделал в том же году. Архиепископ Кельна, Герман фон Вайд, получил 50 000 флоринов, 12 800 из которых предназначались его свите; а архиепископ Тревесский, Рихард, получил более 40 000 флоринов, из которых почти 20 000 пошло его прислуге. Пфальцграф Рейнский, давняя любовь сестры императора, Елены, получил 184 000 флоринов{1545}.

Фридрих Саксонский получил 32 000 флоринов. Он был единственным из электоров, который отказался говорить, за кого он отдаст свой голос. Однако испанский посол увеличил эту сумму еще на 80 000 для его свиты, а также уплатил половину суммы его долга императору Максимилиану, сделанного несколько лет назад. Фридрих Саксонский также был клиентом и моделью Дюрера, который несколько лет спустя сделал гравюру с его портретом. Король Богемии получил более 40 000 флоринов, его голос был отдан за него его канцлером, графом Ладисласом Штернбергом из известной семьи, который получил 15 000 флоринов. Сам король получил чуть больше 20 000 дукатов, еще 5000 было отдано Георгу Сатмари, епископу Печа (Фюнфкирхен), старому другу Фуггера.

Электор от Бранденбурга, Иоахим I, поддерживал короля Франции почти до самого конца на этом, как он сказал, «сенном рынке»: Франциск пообещал, что если он выиграет, он сделает Иоахима регентом на время своего отсутствия. В конечном счете он проголосовал за Карла, хотя и клялся, что сделал это «лишь из страха». Его кузен, маркграф Казимир Бранденбургский, который был при дворе Карла и работал на него, получил 25 000 флоринов{1546}. Доля палатина увеличилась еще на 30 000 флоринов. Таким образом, электоры получили в целом почти 500 000 флоринов{1547}.

Новости о его триумфе в Германии достигли Карла в Барселоне 6 июля{1548}. Гаттинара также в тот день оказался триумфатором. Он всегда ожидал, что Карл станет императором. Он говорил о достоинствах, дарованных его господину, которые, как он считал, делали его «самым важным императором и королем, который когда-либо существовал со времен разделения империи Карлом Великим, вашим предшественником, и это ставит вас на путь, ведущий к вселенской монархии, дабы о мире заботился единый пастырь» – любимое его выражение{1549}. Он продолжал в своем руководстве монарху («De Regime Principium») говорить Карлу о том, как важно иметь хороших чиновников{1550}.

Имперский посол, пфальцграф и брат герцога Баварии вскоре прибыли в Барселону с оригиналом декларации, провозглашавшей Карла императором. В ней говорилось, что ему необходимо отправиться в Германию, дабы получить корону.

Но в Кастилии на это смотрели косо: как мог их монарх занять чужеземный трон, не посоветовавшись с кастильцами? Их сомнения были оправданны. Если бы Карл не был избран императором, у него оставалось бы больше времени для Испании. Однако у него были обширные интересы в Бургундии и Фландрии, и что бы ни случилось в Германии, он продолжал бы играть роль государственного деятеля европейского масштаба, а не только в границах Испанского полуострова. Если бы Хуана вмешалась, ситуация изменилась бы полностью. Но она бездействовала. Если бы Мединасели или Энрикес заняли бы трон Испании в 1516 году, все также бы пошло иначе. Но они не были в этом заинтересованы.

Глава 30 «К действиям меня побудило искреннее сострадание»

Я был вынужден действовать не потому, что я был лучшим христианином, чем остальные, но к действиям меня побудило искреннее сострадание.

Бартоломе де Лас Касас – королю, 1519 год

В 1519 году Испанией правил король, которому было приятно быть еще и императором, но своим владением он считал Европу. Он и Испания стояли на пороге возникновения империи в Индиях, но он еще не понимал это. Правда, в сентябре Карл скажет: «По воле Святого Престола и других законных прав, мы являемся владыкой [сеньором] Западных Индий, Островов и Материков в океане уже открытых и тех, что будут открыты»{1551}. Эти слова появились в указе, отправленном в ответ на просьбу поселенцев и конкистадоров Эспаньолы, которым Карл подтверждал свое право владеть новыми территориями{1552}. Таким образом, впервые использовалось выражение «Западные Индии» – в противовес настоящей Индии.

Положение этих колоний укрепилось за несколько предыдущих лет благодаря импорту золота, который сильно вырос с 1510 года: по официальным источникам, было добыто больше девяти тысяч килограммов золота, но мы можем быть уверены, что на самом деле эта цифра была выше. Если до 1515 года большая часть этих сокровищ была доставлена с Эспаньолы, то после 1515 года Пуэрто-Рико и Куба одновременно внесли свой вклад: добыча на Пуэрто-Рико практически сравнялась с эспаньольской, и в некоторые годы добыча золота на Кубе достигала половины этого объема{1553}.

Теперь на эти острова направлялся Родриго де Фигероа, судья из Саморы, призванный сменить иеронимитских настоятелей. Бартоломе де лас Касаса с ним больше не было, но великий проповедник все еще верил в возможность вдохновить свободных крестьян отправиться из Испании в Новый Свет. У него была сотня других идей, которые он по-прежнему пытался протолкнуть при дворе. Однако на корабле, направлявшемся в Индии, Фигероа говорил со многими опытными путешественниками – такими людьми, как Хуан де Вильориа, которого он мог расспросить об истинной природе отношений между судьей Суасо и Диего Колоном. За подобными пикантными историями, должно быть, пролетело много часов в открытом море.

После прибытия в Санто-Доминго Фигероа обнаружил на этом острове лишь около тысячи поселенцев: так много народу покинули ее, отправившись на Кубу. Индейские население по-прежнему сокращалось. Он часто беседовал с приорами. Не все их опыты провалились. Например, на деньги, полученные с продажи индейцев, ранее принадлежавших отсутствующим землевладельцам, у них появилась возможность одолжить деньги предпринимателям, таким как Эрнандо де Горхон, который покинул Испанию вместе с Овандо, сколотил состояние на торговле и собирался основать колледж, который потом станет Университетом Санто-Доминго. С помощью настоятелей Горхон построил сахарный завод на своей энкомьенде в Асуа – новом городе, где во времена Овандо нотариусом служил Эрнан Кортес. Фигероа также помог ему, попросив Алонсо Фернандеса де Луго, губернатора Тенерифе, отправить специалистов по производству сахара и избавив необходимое оборудование для постройки завода из всех налогов{1554}.

Фигероа обнаружил, что подавляющее большинство испанцев в его колонии были против предоставления индейцам какой бы то ни было свободы. Он освободил индейцев, которые работали в копях только для того, чтобы получить множество жалоб от поселенцев, которые говорили, что из-за этого добыча золота упадет на целую треть от прошлогоднего объема{1555}. Они знали, что к этому прислушаются в Испании.

В то время в Испании Лас Касас одержал победу, поздним летом 1519 года выступив в Совете королевства с новой, дополненной версией своей экстраординарной идеи обложения индейцев северного побережья Южной Америки – «лучших и богатейших территорий Индий» – данью на десять лет с основанием десяти образцовых городов. Согласно этому плану, Корона будет спонсировать строительство, выделив девять миллионов мараведи, оплатит стоимость проезда граждан и закупку снаряжения, а также освободит эти города от налогов, что облегчит импорт африканских рабов и отмену энкомьенды. Города будут полностью подчинены Диего Колону. Эти планы были представлены двору в Барселоне, где тогда пребывал король.

Схема впечатлила канцлера Гаттинару. Диего Колон также дал свое одобрение, так как понимал, что это вернет ему власть. Но Фонсека знал, куда нанести ответный удар. Он критиковал все предложенное Лас Касасом и выдвинул против него тридцать обвинений, обвинив его в неопытности в управлении, обмане его покровителя Сиснероса даже в том, что он был «дурным священником», – обвинение, которое было тяжело доказать, что бы ни думали об идеях Лас Касаса. Фонсека даже обвинил своего критика в грабежах на Кубе и, хуже того, в заговоре с венецианцами и генуэзцами против Испании. Антонио де Фонсека, офицер и брат епископа, тоже критически относился к Лас Касасу. Он говорил: «Отец, вы не можете сказать, что эти господа в Совете Индий убивали индейцев, потому что вы забрали у них индейцев, которых они использовали для работ на себя».

Лас Касас ответил: «Сударь, не владения и не дарственные губили индейцев даже несмотря на то, что многие умерли, но испанцы и ваша милость помогали им». Совет был изумлен, и сам Фонсека выглядел потрясенным. Епископ сказал с иронией: «Повезло же Совету короля – кроме советов, ему приходится еще и вести судопроизводство против Лас Касаса!» Лас Касас ответил: «Еще больше повезло Лас Касасу, который проделал путь в 2000 лиг, пережил огромные риски и лишения, чтобы дать совет своему королю и его совету не раздувать бурю, вызванную тиранией, убийствами и разрушением устоявшегося образа жизни, которую они подняли в Индиях». Взволнованный Гаттинара тихо обратился к Лас Касасу: «Епископ, очевидно, очень зол. Я молю Бога, чтобы все это закончилось хорошо»{1556}.

К этому времени в Испании уже начал формироваться Совет Индий (Консехо де лас Индиас) – неофициальная группа членов Совета королевства. В нее входили Фонсека (председатель), епископ Руис де ла Мота, Гарсия де Падилья и Луис Сапата вместе с Кобосом на должности секретаря{1557}. Последний, так же как и Гаттинара, был сам себе на уме. Вскоре организация королевского секретариата состояла из трех советов: королевства, Индий и Фландрии. Эти изменения были делом рук Гаттинары.

Как-то ночью в конце сентября 1519 года оставшийся в Барселоне Гаттинара пригласил своего фламанского коллегу, Пупэ (Лаксао) и Лас Касаса на ужин. Он показал Лас Касасу тщательно продуманный документ, который лежал на его столе: это был выпад со стороны Фонсеки. «Вы должны ответить, – сказал Гаттинара, – на эти оскорбления и прочее, что было сказано в ваш адрес». Лас Касас ответил: «Неужели, господин мой, я должен сейчас, за несколько секунд ответить на то, что заняло у них три месяца работы? Дайте мне пять часов»{1558}. Лас Касас подготовил свою защиту. Он попросил Гаттинару прочитать громко обвинения Фонсеки одно за другим и ответил на каждое. Они едва приступили к этому, когда вошел посыльный сказать Гаттинаре, что король желает видеть его. Лас Касас ушел, но вернулся позже, и они вдвоем – канцлер и священник, провели следующие четыре ночи, готовя защиту Лас Касаса. Он успешно оправдался, и весть послали королю, который сначала переехал в Бадалону, а затем обратно в Молинс-де-Рей из-за чумы в Барселоне.

Фонсека уже покинул Барселону, отправившись в Корунью для подготовки отправки королевского флота в Германию. Надо признать, он был великолепным администратором и специалистом в подготовке флота. В его отсутствие, что было весьма кстати, король одобрил все планы, которые предложил Лас Касас. Последний, видя, что ему придется уступить, чтобы избежать продолжительного противостояния с Фонсекой и его друзьями, решил исключить из своего плана добычу жемчуга в Кабагуа, на территории нынешней Венесуэлы, таким образом снижая потенциальную прибыль желаемой им территории, хотя и не так сильно. Он говорил о том, что следует нанять пятьдесят помощников «с островов» (Куба, Эспаньола и Пуэрто-Рико), дабы выполнить этот план. По большей части это должны были быть «идальго или рыцари и люди, достойные уважения». Но было неясно, где искать таких благородных людей. Францисканские и доминиканские миссионеры, что уже были в Кумана, тоже должны будут принимать участие в колонизации.

На обсуждаемой территории не было золота, о котором знал бы Лас Касас, не считая земель рядом с Картахеной, на которых жили индейцы сену. Лас Касас хотел включить эти земли на западе, вместе с рекой Эссекуибо в Гвиане (ныне известной как Рио-Дульсе), в западный рубеж. Это были огромные территории, включавшие всю Венесуэлу и большую часть Колумбии; несложно отчасти согласиться с епископом Фонсекой в его критическом отношении к этому плану. Под силу ли было организовать их колонизацию неопытному священнику с полусотней соратников, какими бы достойными они ни были? Казалось, что Лас Касас все больше и больше стремился к превращению Индий в фантазию.

Корона не советовалась с правительством Индий по этому вопросу. В то же время Фигероа в Санто-Доминго отстаивал интересы общества. Он назначил целый список новых чиновников: например своего помощника Антонио Флореса (который прибыл с ним) он назначил верховным судьей Ла Веги для того, чтобы расследовать незаконную продажу «лукайцев» на севере Эспаньолы{1559}. Выяснилось, что во множестве случаев рабов просто продавали, а не меняли. Другое расследование коснулось жизни Жемчужного Берега. Фигероа решил установить, откуда взялись «карибы», поскольку многие рабы, которых привозили на Эспаньолу, явно не принадлежали к этой расе. Были ли люди с Тринидада карибами? Многие из этих вопросов были, казалось, сформулированы так, чтобы оправдать захват рабов. Например, один из вопросов звучал так: «Точно ли индейцы, которые владели рабами, продавали их карибам для еды или для жестокого использования?» Каннибализм и содомия продолжали считаться оправданием для похищения любого индейца любым испанцем{1560}.

Среди свидетелей этих расследований было много опытных моряков, судовладельцев и торговцев – например капитан Франсиско Дорта из Могера (который пересекал Атлантический океан больше десяти лет), Антон Гарсиа (который в далеком 1501 году был компаньоном Охеды на Тринидаде), неописуемый Хуан Боно де Кехо, известный всему Тринидаду (который теперь настаивал, что все карибы без исключения содомиты), Франсиско де Вальехо (самый опытный человек на Жемчужном Берегу). Большинство из них были энкомьендерос, пусть и небольшого масштаба. Доминиканские монахи фрай Педро де Кордова и фрай Педро Мехия тоже выступили свидетелями. Но буйный характер туземцев заставлял этих двух мудрых мужей сомневаться в возможности серьезной миссионерской деятельности. В письме говорилось: «Я вижу благо в пребывании здесь святых отцов, пребывающих здесь, но это очень невеликое благо». Современный историк мрачно констатирует, что «монахи уже не были безусловными противниками порабощения коренных народов»{1561}.

В этом расследовании впервые вскрылось демографическое разнообразие севера Южной Америки: например выяснилось, что на побережье Венесуэлы обитают восемь различных больших племен, четыре из них определялись как араваки, четыре – как карибы. Карибские территории впоследствии были названы четырьмя «провинциями залива Париа и всех незаселенных островов Карибского архипелага за исключением Лукаян, Барбадоса, Ислас-де-Гигантес, Тринидада и Маргариты». Захват карибов по-прежнему разрешался, но с надлежащей лицензией.

Расследование вскрыло в том числе и сомнительность назначений на Жемчужном Берегу. Францисканская миссия закрылась, и доминиканцы угрожали сделать то же самое из-за того, что слишком мало испанцев слушали мессы. В октябре 1519 года на побережье снова остался всего один доминиканец с несколькими братьями-мирянами.

Фигероа также начал ревизию деятельности судьи Суасо и в связи с этим опросил многих поселенцев – например бывшего казначея Кристобаля де Санта-Клара. Главным обвинением было то, что Суасо давал лицензии на захват рабов без ведома иеронимитов и потворствовал своим друзьям{1562}. Он также был обвинен в совращении индейской девочки, которую он впоследствии продал судье Кристобалю Леброн, который сам вел следствие по делу Маркоса де Агилара, предыдущего верховного судьи. Суасо выдвинул встречные обвинения против свидетелей – например, что Кристобаль де Санта-Клара был пьяницей, что он пытался скрыть убийство Хуана Писарро (брата Франсиско), которого Пасамонте приказал убить; что бакалавр Хуан Ролдан жил с ведьмой; что Эрнандо Кабальеро являлся конверсо и сыном вероотступника, и потому не должен был находиться в Индиях в принципе; в то же время, он обвинил Эрнандо де лас Мальяса в колдовстве. Суасо настаивал на том, что все его лицензии выдавались на захват карибов, которых можно было обращать в рабство законно{1563}.

Основная забота Фигероа была та же, что и у настоятелей: если он намерен хорошо обращаться с индейцами, энкомьенды придется запретить. Но если он их запретит, многие кастильцы отправятся домой. Ни один из 4000 африканских рабов, разрешенных к ввозу Горрево, еще не прибыли. Из тридцати индейских городов, которые планировали построить настоятели, существовало только четыре{1564}. Фигероа основал еще несколько{1565}. Однако он сознавал, что сокращение рабочей силы буквально заставляет его принять аргументы энкомьендерос и разрешить повальный захват в рабство индейцев на Багамах и Жемчужном Берегу.

Вскоре он получил доклад о появлении 108 индейцев, которые добрались до Санто-Доминго на судне, принадлежащем Жакоме де Кастельону, одному из множества испанизированных генуэзцев, который сделал большой вклад в установление испанской власти в Индиях в ее начальные годы{1566}. Выяснилось, что только двадцать восемь из них были мужчинами, остальные – женщины, некоторые с грудными детьми. Их возраст варьировался между семью и тридцатью, в то же время трем женщинам было далеко за семьдесят. Двое мужчин были еще старше. Фигероа попросил Боно де Кехо, капитана Дорта и Антона Гарсию осмотреть этих индейцев. Касик Куманы был при этом переводчиком. Семьдесят восемь из ста восьми индейцев были опрошены. Те, кто сумел доказать, что они не карибы, были определены как набориас и ушли с чиновником Ампьесом. Боно де Кехо заявил, что все они были карибами. Трое людей, проводивших осмотр, в один голос подтвердили это утверждение, но губернатор усомнился. Фигероа вызвал магистрата, Франсиско де Вальехо и Антонио де Охеду, которые в этом разбирались, чтобы сделать новое заключение. Испанские власти начинали привыкать к подобным расследованиям.

Итогом всех этих расследований стало то, что Корона разрешила властям участвовать в работорговле при условии, что они делают это сами, без торговых организаций. Незаконность продажи набориас снова была подтверждена{1567}.

Но каким бы добросердечным в душе не был Фигероа, он искал выгоды от любой торговли, вплоть до исключения из нее всех старых кораблестроителей. Например, он вместе с опытным плантатором Алонсо Гутьерресом де Агилоном из Асуа создал общество, дабы построить новый сахарный завод, и отправил собственного племянника, Алонсо де Агилара, сделать то же самое на севере острова. В 1519 и 1520 годах почти тридцать четыре маленькие эскадры отправились по обычным направлениям на север и юг в поисках жемчуга и рабов одновременно, они привезли около 1500 индейцев. Также примерно двадцать эскадр из Сан-Хуана, посланных к Жемчужному Берегу, привезли более 500 марок жемчуга. Антонио Серрано, прокурадор, возвращаясь из Испании, в свободное время занялся разработкой схемы, которая позволила бы перевозить рабов из новых португальских поселений в Бразилии на Эспаньолу на кастильских кораблях{1568}. Прилети в то время сюда марсианин, основной заботой новой Испанской империи ему, наверное, показался бы поиск индейских рабов на материке Южной Америки или отдаленных островах.

Фигероа вызвал враждебность многих старых кораблестроителей Санто-Доминго, у которых имелись могущественные друзья дома. Несмотря на низкое происхождение, или, возможно, как раз из-за него, он надменно заявил: «Здесь нет торговца, у которого есть хоть капля совести и чести»{1569} – что, даже будь оно правдой, вряд ли кого могло обрадовать. У кораблестроителей, в свою очередь, была поддержка трех судей аудиенсии – Матиенсо, Вильялобоса и Васкеса де Айона, а также друзей при дворе.

Но тогда у всех были какие-то друзья при дворе: например Лас Касас, который едва ли не диктовал политику (если не действия) в Индиях, постоянно оказывался при дворе, где бы двор ни оказался. В октябре 1519 года он по-прежнему находился в Молинс де Рей близ Барселоны. Лас Касас встречался с епископом Хуаном де Кеведо, некогда крестьянским мальчиком с гор Сантандера, который являлся епископом Дарьена при Педрариасе и которого пригласил на обед королевский альмонарий Руис де ла Мота. Хуан де Самано, нотариус и протеже Конхильоса, который пережил закат своего покровителя и вскоре будет назначен Кобосом своим представителем в делах Индий, также присутствовал тут. Лас Касас подошел к Кеведо и сказал: «Сударь, из-за моих забот об Индиях я должен поцеловать ваши руки»{1570}. Кеведо спросил Самано, у которого были некоторые связи на Кубе: «Кто этот священник?» – «Это сеньор де Лас Касас». Кеведо спросил: «О, сеньор де Лас Касас, и какую же проповедь вы нам прочтете на сей раз?»{1571} Лас Касас сказал: «Конечно, дни напролет я мечтал проповедовать вашей милости – но я уверяю вас, что у меня есть лишь пара проповедей, которые, если вы только выслушаете и примете к сведению, будут более ценными, чем все деньги, которые вы привезете назад из Индий»{1572}. Кеведо в ярости ответил: «Тебе конец, тебе конец…» Самано вмешался, сказав Кеведо, что Совет королевства доволен идеями Лас Касаса. Кеведо заметил: «Благими намерениями вымощена дорога в ад»{1573}.

Лас Касас готов был уже ответить как следует, когда епископ Руис де ла Мота вышел из королевской спальни и предложил Кеведо отужинать с ним, а также с Диего Колоном и Хуаном де Суньигой, бывшим придворным старого короля Филиппа и будущим наставником короля Филиппа II{1574}. После ужина Лас Касас приблизился к Руису де ла Мота, который в тот момент играл в карты. Все следили за игрой, когда некто, бывавший на Эспаньоле, сказал, что там можно выращивать пшеницу. Кеведо отрицал это. Лас Касас затем достал из своего кармана несколько семян апельсинового дерева из сада в Санто-Доминго. Кеведо грубо спросил его: «Ты хоть в чем-нибудь разбираешься вообще? Что у тебя за дело? Ты хоть знаешь, о чем говоришь?»

Лас Касас спросил в ответ: «Мои начинания добрые или злые?» Кеведо потребовал: «Ты хоть читать умеешь или обучен чему, раз посмел обсуждать эти дела?» Лас Касас ответил: «Ты хочешь знать, господин мой епископ, сколько я знаю об этих делах? Или что ученость моя больше, чем ты предполагаешь? Но мои идеи – это выводы, и один из них – ты согрешил тысячу раз и тысячу тысяч раз, поскольку свою душу ты не посвящаешь своей пастве, не освобождаешь их из рук тиранов, которые губят их. И мой второй вывод – что ты ешь их плоть и пьешь их кровь. Мое третий вывод – если ты не вернешь все, что ты украл из Индий, все до последнего гроша, ты не сможешь спасти никого больше – кроме, наверное, Иуды!»

Епископ не нашел что ответить Лас Касасу, поэтому он начал смеяться. Лас Касас воскликнул: «Ты смеешься, господин мой епископ. Лучше оплачь свою беду и беду твоей паствы… Ах, если бы у меня в кармане были слезы!»{1575}

Епископ Руис де ла Мота продолжал играть в карты, пока шла эта необычная беседа. Диего Колон и Суньига сказали что-то в поддержку Лас Касаса, а затем Руис де ла Мота отправился к королю, которому он и рассказал, что произошло между Лас Касасом и епископом Кеведо, предположив, что король сам захочет послушать то, что «мессер Бартоломе» говорил касательно Индий. Король согласился и предложил, чтобы епископ и Лас Касас оба явились к нему через три дня.

Три дня прошли. Епископ подошел к Лас Касасу в комнате, которую Карл использовал как тронный зал, и заявил: «Падре, ты здесь? Хорошо ли монаху слоняться бесцельно по замку? Несомненно, священникам лучше сидеть в своих кельях, чем в замке?» Лас Касас ответил: «По правде говоря, было бы лучше для всех нас, священников, остаться в своих кельях!» (Кеведо был францисканцем, в то время как Лас Касас на тот момент не принадлежал к какому-либо ордену.) Епископ Кеведо потребовал, чтобы Лас Касас ушел, что король не должен его здесь видеть. На что Лас Касас ответил: «Спокойнее, господин мой епископ. Пусть король придет, тогда посмотрим»{1576}.

Вскоре король вошел и сел на свой импровизированный трон. Его сопровождали Шьевр, Гаттинара, Руис де ла Мота, Августин Агирре и еще трое-четверо, среди которых был историк Овьедо. Последний добивался земельного пожалования – он получит его в Санта-Марте в Колумбии, но не добьется позволения отправиться туда вместе с сотней других членов ордена Сант-Яго, чего он также добивался. Лас Касас насмехался над этим планом, хотя уж не ему было насмешничать, учитывая его предложения по созданию особого рыцарского ордена. Овьедо только что вернулся с территории Педрариаса, и он был, конечно, опытным царедворцем. Августин Агирре, вице-канцлер Арагона (несмотря на свое баскское имя), был при короле Карле с 1517 года. Король Фердинанд однажды заключил его в тюрьму за то, что он выступал против выделения субсидий кортесами Калатаюда, – или, как говорили некоторые, потому что он был слишком приветлив с юной королевой Жермен де Фуа, которая, будучи в 1518 году 29-летней женщиной, заигрывала с молодым королем, которому было все еще восемнадцать и которому, стоит упомянуть, было велено приглядывать за ней его дедом, старым королем Фердинандом{1577}.

Гаттинара сказал епископу: «Ваше высокопреосвященство, Его Величество дает тебе слово, если тебе есть что сказать по поводу Индий»{1578}. Благодаря Гаттинаре в Испании теперь к королю обращались «Ваше Величество» вместо «Ваше Высочество». Кобос написал всем испанским дворянам и властям, убеждая их в том, что эта перемена не означает намерения короля понизить престиж его испанских владений. Но письма монарху больше не адресовались «благороднейшему и могущественному владыке», сейчас их надписывали «SCCR Majestad» – «sacra, cesarea, catolicia, real Majestad». Гаттинара также хотел, чтобы Карл отказался от традиционной испанской королевской подписи «yo, el rey», заменив ее на «Карлос», – но Карл, возможно, думая о письмах от короля Фердинанда, отказался{1579}.

Кеведо затем сделал комплимент королю на латыни, сказав, что его лик, подобно лику царя Приама из «Илиады», сам по себе делает его достойным империи. Всем это понравилось, особенно королю – они забыли, какая участь постигла царя Трои. Затем Кеведо сказал, что ему действительно нужно сообщить королю множество важных сведений об Индиях, и попросил, чтобы те, кто не состоял в Совете королевства, ушли.

Гаттинара прошептал что-то королю на ухо и после этого повторил: «Ваше высокопреосвященство, Его Величество приказывает вам говорить сейчас, если вам есть что сказать». Епископ повторил, что хочет, чтобы сказанное им осталось в секрете. Гаттинара опять посоветовался с королем и затем сказал: «Ваше высокопреосвященство, Его Величество приказывает вам говорить сейчас, если вам есть что сказать».

После этого, несмотря на неприятное ему присутствие Лас Касаса, епископ заговорил. Он с почтением говорил о деде короля, католическом короле, который первым направил флот в Новый Свет. Он сказал, что он лично жил в Дарьене на протяжении пяти лет, и поскольку экспедиция не взяла с собой достаточно припасов, многие его друзья умерли от голода. Первый правитель Дарьена, Нуньес де Бальбоа был, конечно, плохим – но второй, Педрариас, был еще хуже, так что «я решил вернуться домой и рассказать Его Величеству о том, что я видел». Что до индейцев, то «эти люди рабы по своей природе», как говорил философ Аристотель.

Затем дали слово Лас Касасу. Он сказал, что он один из самых старших людей, побывавших в Индиях, и впервые он оказался там в 1502 году, «повидал великую жестокость и бесчеловечность в отношении любезных и миролюбивых туземцев без иной причины, кроме жадности и жажды до золота конкистадоров – мой отец [Габриэль де Пеньялоса] был среди них». По его словам, эти преступления совершались двумя путями: посредством несправедливых войн, в которых погибли множество людей, городов и даже народов; и принуждением индейцев к невероятно тяжелому труду ради добычи золота. «Я был вынужден действовать – не потому, что я лучший христианин, чем другие, но из-за искреннего сострадания». Он рассказал, как отправился сообщить об этом королю Фердинанду, как он приходил к Сиснеросу и после него к Жану ле Соважу. Он повторил, что «эти индейцы… способны принять христианскую веру, но по своей природе они свободны, и у них есть свои короли и признанные владыки… и что даже если все так, как его преосвященство говорит, мы должны вспомнить, что философ [то есть Аристотель] не был христианином и наверняка сейчас горит в аду»{1580}. Эта ремарка произвела внушительный эффект. Как правило, никто не брался критиковать Аристотеля.

Лас Касас добавил, что христианская вера проповедует равенство, и нет таких людей, которые были бы «рабами по своей природе». Люди должны помнить, что Иисус Христос умер также и за этих людей.

Эта речь длилась три четверти часа. Лас Касас умел завлекать своей речью и полностью удерживал внимание своих слушателей. Когда он закончил, был приведен францисканец Кристобаль дель Рио, который только что вернулся из Санто-Доминго, чтобы коротко и пылко рассказать о досадном снижении численности индейцев. Диего Колон также вставил несколько фраз о том ущербе, который понесли индейцы.

Когда адмирал прекратил говорить, епископ Кеведо поднялся и попросил разрешения ответить. Но Гаттинара, снова посоветовавшись с королем, сказал: «Ваше высокопреосвященство, если вам есть еще что сказать, вы должны написать это». Король вернулся в свои комнаты, и больше ничего сказано не было.

Какой это был необычный разговор! Мы знаем о нем только от Лас Касаса и должны с осторожностью отнестись ко всему, что он говорит. В то же время ясно, что красноречие Лас Касаса убедило не только достойного Гаттинару, но и еще неопытного юного короля.

Кеведо написал свои рекомендации на бумаге. К всеобщему изумлению, они были довольно схожи с идеями Лас Касаса. Во-первых, он описал резню, которую видел в Дарьене, и, во-вторых, предложил покончить с этими злодеяниями. Это должно было положить конец энтрадам, которые продолжались и после того, как были формально запрещены.

Перед самым Рождеством 1519 года Гаттинара призвал Лас Касаса, отвел его в свою комнату и дал ему одну из больших свечей, которые были на его столе, велев прочесть меморандум епископа. После этого Лас Касас сказал Гаттинаре, что он готов сам подписаться под этими документами: «Есть ли большие злодеяния, чем описанные здесь?»

Впоследствии Карл и Гаттинара поддержали планы Лас Касаса. Какая замечательная возможность открылась теперь перед священником из Севильи! Проблема была в том, что, несмотря на победу в битве идей, его собственные идеи оставались фантастическими. Он написал в своей «Истории»: «Если бы не поспешность, с которой король был выбран императором, коронован и утвержден в качестве императора, будущее Индий было бы многообещающим»{1581}. Возможно, это был самообман.

Лас Касас по-прежнему преследовал свою цель по созданию ордена рыцарей Золотой Шпоры. Он думал, что их будет пятьдесят. Каждый из них вложит по 75 000 мараведи, и на эти деньги можно будет основать колонию. Они будут носить белые одежды с красным крестом, таким же, как в ордене Калатрава. Они будут контролировать 1000 лиг между Санта-Мартой и Парией.

Противником этого плана стал Овьедо, который сказал, что у него есть собственная идея, схожая с этой, но которая способна принести более высокий доход. Фанатизм Лас Касаса допек его к тому времени настолько, что это, несомненно, отразилось в его истории Индий. Но Диего Колон, как и многие другие, был очарован священником, и написал Гаттинаре письмо в его поддержку.

Другой оппонент писал: «Нет уверенности в том, что предложение Лас Касаса будет успешным, так как оно идет вразрез с привилегиями людей, ныне находящихся на Эспаньоле. Есть другие весомые и секретные причины против Лас Касаса, которые вынуждают меня рекомендовать отказать ему». Но Гаттинара убедил короля игнорировать мнение как Овьедо, так и Фонсеки. Ситуация упростилась после смерти Кеведо в канун Рождества 1519 года от болезни – возможно, подхваченной в Индиях. Поставленные Лас Касасом вопросы, в частности, как осуществить его идеи, были оставлены на усмотрение Совета королевства, который вскоре должен был собраться в Бургосе{1582}.

Глава 31 «Ибо империя исходит лишь от Бога»

Наконец, империя была доверена мне по единодушному согласию Германии – и, надеюсь, по воле и указанию Господа. Ибо воистину ошибается тот, кто считает, что всемирная империя может стать уделом кого бы то ни было вследствие людских деяний, богатства, незаконного выбора или хитрости. Ибо империя исходит лишь от Бога.

Король и император Карл в Сантьяго де Компостела, 1520 год

Пока при дворе шли эти ученые споры, их начали затмевать сенсационные международные дела.

Умами Гаттинары, Шьевра и Карла начал овладевать вопрос о том, что будет с Германской империей. Диалог Ульриха фон Гуттена «Vadiscus» о тех бедах, в которые, по мнению автора, вовлекла Германию католическая церковь, стал перчаткой, дерзко брошенной в лицо Риму. Гуттен превозносил древнюю германскую свободу. 20 февраля 1520 года электоры Майнца и Саксонии написали Карлу, прося его немедленно прийти им на помощь. Если он не поторопится, разразится катастрофа, равной которой еще не было{1583}. В марте фон Гуттен призвал Карла V возглавить борьбу против гнета Рима.

В этом же году султан Сулейман I взошел на престол Османской империи, покончив с миролюбивой политикой своего отца Селима I, пределом амбиций которого было вторжение в Персию и Египет, – но не нападение на христианскую Империю. С тех пор Карл периодически воевал с турками, которые сами по себе зачастую действовали в союзе с Францией, что для остальной Европы было поводом для скандала. В то же время на западном Средиземноморье появился сильный враг – Барбаросса, беглый греческий пират (в 1516 году он захватил Алжир{1584}).

Гаттинара был решительно настроен обеспечить Карлу эффективное управление его огромными владениями. В начале 1520 года он написал очередное письмо императору (которым сейчас, естественно, был Карл), давая ему напутствующий совет: «Каждой из стран, которыми вы управляете, должно быть оставлено право управлять собой согласно их древним законам и обычаям. Каждая из стран так же должна устроить так, чтобы ее расходы не превышали доход»{1585}. Но Гаттинара, кроме того, считал, что за состоянием королевских финансов должен следить генеральный контролер{1586}. О роли Империи в Индиях не было сказано ни слова.

23 января Карл и испанский двор переехали в Бургос. По пути в Калахорру, бывшую многие годы владениями Мендосы, секретарь Кобос призвал кортесы Кастилии собраться 20 марта в Сантьяго-де-Компостела. Королю, как обычно, требовались деньги. Почему Сантьяго? В основном, потому, что король пожелал быть поближе к Корунье, назначенной как его порт отбытия. Возможно, еще он хотел держаться подальше от таких слишком оживленных мест, как Бургос. Шьевр старался убедить муниципальные власти в Вальядолиде, независимо от кортесов, незамедлительно выделить королю деньги напрямую. Но город был охвачен смутой из-за толедских прокурадоров, которые прибыли туда и убеждали прислушивавшихся к ним коллег воспротивиться выделению любых новых субсидий, пока не будут выполнены их требования.

По Вальядолиду поползли слухи: быть может, король собирается в Корунью, чтобы навсегда оставить Испанию? Забил церковный колокол церкви Сан-Мигель, толпы людей высыпали на улицы в знак протеста. Король принял двух прокурадоров из Толедо, Алонсо Суареса и Педро Ласо, которые просили его выслушать их просьбы. Но Карл сказал, что ему необходимо немедленно отправиться в Тордесильяс, чтобы повидаться со своей матерью, Хуаной. Он хорошо знал, что Вальядолид был самым противоречивым в Испании городом. Шьевр, услышав шум толпы на улицах, потребовал уехать немедленно, под проливным дождем. Кто-то пытался остановить королевский побег, закрыв ворота. Но королевская гвардия, несмотря на свою малочисленность, разогнала собравшихся, и Карл вместе со Шьевром галопом преодолели пятнадцать миль до Тордесильяса, куда прибыли к концу дня. Королевский двор в итоге догнал их, застав короля потрясенным до глубины души, – почти так же, как его прапраправнук, король Людовик XIV, был потрясен Фрондой через сто тридцать лет{1587}.

Карл, снова повидавшись со своей скорбной матерью и передав ее в не самые заботливые руки своего кузена, маркиза Дениа, 9 марта покинул Тордесильяс и добрался до Галисии, остановившись в Вильяльпандо, бывшей крепости тамплиеров, где он снова встретился с некоторыми несговорчивыми представителями Толедо, к которым теперь присоединились прокурадоры из Саламанки. Их приняли епископ Руис де ла Мота и Гарсия де Падилья, секретарь короля Фердинанда, который с присущим ему умом сумел интригами добиться влияния на Карла. С 1518 года он подписывал документы касательно Индий и действовал как временный председатель малой группы чиновников, которые разбирались с имперскими делами в Совете Кастилии вместо епископа Фонсеки, находившегося в Корунье.

Руис де ла Мота сказал, что если толедцы не объяснят, в чем заключается их прошение, то их не примут. Они изложили часть своих требований: они желают, чтобы с их интересами считались, – извечное требование всех парламентариев. Епископ велел им вернуться к двум часам пополудни. Они вернулись и подали свои прошения.

Затем Руис де ла Мота сказал, что король уезжает в Бенавенте. Там их приняли вновь, но на этот раз они увидели только Антонио де Рохаса, архиепископа Гранады и председателя Совета королевства, и Падилью, который безапелляционно заявил им, чтобы они не вмешивались в дела короля. Они решили добраться до Сантьяго, куда монарх и двор явились 24 марта, после Тордесильяса ни разу не ночуя в одном и том же месте и повидав много «медвежьих углов» Галисии. Короля, двор и прокурадоров приветствовал епископ Алонсо, который, как и его отец и дед, был здесь архиепископом. Архиепископ устроил пир с рыбой, фруктами и другими деликатесами, которыми славилась Галисия{1588}.

Для большинства придворных казалось ошибкой проводить встречу в Сантьяго-де-Компостела, удаленном месте, где бывали только пилигримы. И все же ассамблея открылась, как и было запланировано, 1 апреля в часовне монастыря Сан-Франсиско – по слухам, основанного самим святым Франциском{1589}. Собрание было пестрым, поскольку среди прокурадоров было много друзей короля: Гарсиа Руис де ла Мота, брат епископа, Хуан Перес де Картахена из могущественной семьи конверсо, прибывший из Бургоса, королевский секретарь Кобос как один из двух представителей от Гранады{1590}. Хитроумный царедворец Эрнандо де Вега, вице-король Галисии в течение долгих лет, также был здесь, как и Гарсия де Падилья и Луис Сапата. Последний выполнял роль секретаря.

Здесь, в монастыре, епископ Руис де ла Мота произнес впечатляющую речь, излагавшую имперскую идею. Она скорее всего была написана королевским доктором, гением из Милана, Людовиком Марлиано, лучшим другом Гаттинары. Петер Мартир называл его «половиной души Гаттинары». Именно он придумал для Карла девиз «Plus Ultra» и в качестве вознаграждения (во всяком случае, так говорилось) получил две испанские епархии – Ту й и Сьюдад-Родриго. Первый был одним из самых красивых пограничных городов. Карл, по словам Руиса де ла Мота, был больше королем, чем любой другой монарх когда бы то ни было, потому что у него было больше царств{1591} – даже если «Кастилия была опорой, защитой и силой, стоявшей за всеми остальными».

Он напомнил, что в далеком прошлом Испания была колыбелью римских императоров – например Траяна, Адриана и Феодосия. Теперь Римская империя снова искала себе короля и императора в Испании{1592}. Однако «садом его наслаждений, его крепостью, его военным станом, его сокровищем и мечом будет его испанское наследство»{1593}. Руис де ла Мота был одним из тех, кто сделал все возможное для того, чтобы Карл выучил испанский. Это, несомненно, было хорошим выбором, ибо «никто не владел этим языком с такой легкостью и изяществом»{1594}.

После этого слово взял Карл. Его речь была, вероятно, записана Гаттинарой. Он сказал:

«Наконец империя была доверена мне по единодушному согласию Германии – и, надеюсь, по воле и указанию Господа. Ибо воистину ошибается тот, кто считает, что всемирная империя может стать уделом кого бы то ни было вследствие людских деяний, богатства, незаконного выбора или хитрости. Ибо империя исходит лишь от Бога. И никогда я не взял бы на себя сам столь великое бремя. Ибо я вполне удовлетворился бы Испанской империей с ее Балеарскими островами, Сардинией, Сицилианским королевством и большой частью Италии, Германии и Франции и иным, смею сказать, золотоносным миром[32]. Но ныне необходимость влечет меня на мой новый путь. Решение сие принято с должным уважением к религии, чьи враги столь умножились, что спокойствие государства, достоинство Испании, благосостояние моих царств не позволяют мне мириться с такой угрозой. Все это вряд ли сможет существовать или продолжать благоденствовать, пока я не свяжу Испанию с Германией и не добавлю титула цезаря к титулу испанского короля»{1595}.

Затем Карл сделал два обещания: во-первых, пусть ему и надо было отправляться в Германию, он обещал вернуться в Испанию в течение трех лет; во-вторых, он не станет более назначать иностранцев на испанские посты. Он добавил, что согласен со всем, сказанным Руисом де ла Мота.

Прокурадоры Саламанки с интересом слушали эти высокопарные речи – но у них были свои, менее возвышенные требования. Они не хотели, чтобы иностранец вроде Гаттинары председательствовал в кортесах Сантьяго, ровно так же, как Ле Соваж в Вальядолиде. Прокурадоры отказались присягать королю до тех пор, пока их прошения не будут удовлетворены. Затем их отпустили. Педро Ласо из Саламанки утверждал, что король должен прислушаться к протестам городов, в то время как дворяне Галисии начали просыпаться от своей длительной летаргии, требуя, чтобы и их города могли направлять прокурадоров в кортесы Кастилии. Почему в них должны быть лишь представители нескольких кастильских, а Сантьяго и Коруньи – нет?

Шьевр отправил Кобоса и Хуана Рамиреса, секретаря Совета королевства, туда, где поселились люди из Толедо, дабы сказать, что король велел им покинуть Сантьаго. Возглавляемые Алонсо Ортисом, они явились к Шьевру, который согласился на компромисс: они удалятся в Эль-Падрон, в двенадцати милях западней Сантьяго, в город, в котором тело Иакова было вынесено на берег реки Улья в его каменном гробу. Но король по-прежнему отказывался принимать их. Вместо этого он на Страстной неделе удалился в монастырь Сан-Лоренсо.

Ортис продолжал давить на Шьевра, Сапату и Кобоса. Споры продолжались. Кобос, непонятно почему будучи представителем Гранады, настаивал на щедрых субсидиях Короне. Гаттинара в более поздних мемуарах утверждал, что он выступал против требования Карлом денег на поездку в Германию, – но записи свидетельствуют о том, что канцлер несколько раз высказывался в пользу этого{1596}. Это не значит, что великий пьемонтец хоть немного стеснялся давить на испанских слушателей.

После Пасхи двор покинул Сантьяго, направившись в Ла-Корунью. Карл приказал кортесам, то есть прокурадорам, следовать за ним к этому порту, расположенному неподалеку на обеих сторонах изящного полуострова. На восточной стороне была хорошая гавань, и план заключался в том, что король отправится оттуда в северную часть своей империи кратким путем, нанеся по пути дипломатический визит в Англию. В перерыве между встречами в двух городах Галисии придворные Карла убедили большинство прокурадоров поддержать выделение субсидий. Сам король провел большую часть своих последних дней перед отправкой в Северную Европу за обсуждением дел Индий. Таким образом, 17 мая 1520 года Карл восстановил Диего Колона в должности губернатора Индий без четкого ограничения его власти, поскольку он должен был стать губернатором и, в конечном счете, вице-королем острова Эспаньола, а также всех прочих островов, которые адмирал Колумб открыл в тех морях.

Это означало, что Диего не только вернет себе острова Карибского архипелага, Кубу, Ямайку и Пуэрто-Рико вместе с Эспаньолой, но еще и получит северное побережье Южной Америки от Ориноко до Гондураса, которое его отец посещал в своих третьем и четвертом путешествиях в 1489 и 1502 годах. Этот указ, казалось, покончит с бесконтрольной независимостью Кубы, Ямайки и Пуэрто-Рико, возникшей вследствие прежних назначений в качестве вице-губернаторов Веласкеса, Экскивеля и Понсе. Но в действительности ничего не менялось. Вице-губернаторы станут проконсулами на местах, а Диего Колон будет представлять собой лишь удаленный суд высшей инстанции.

Диего была сделана еще одна уступка: против него не будут проводить расследование, когда он отойдет от должности. Но он все равно подлежал проверкам комиссаров, что по сути дела было тем же расследованием, только под другим названием{1597}.

Указ от 14 мая касательно Диего Колона был весьма обстоятельным. Он был подписан Гаттинарой, Кобосом, Руисом де ла Мота, Луисом Сапатой и доктором Хосе – новым летрадо из Каталонии. В него входил пункт 12, который словно бы был написан Лас Касасом. Там утверждалось, что Господь сотворил индейцев свободными людьми, а не чьей-либо собственностью. Они не были обязаны служить испанцам{1598}. Пункт 13 тоже был определенно положительным, поскольку в нем король и его советники чудесным образом соглашались в том, что «индейцы – свободные люди, требующие соответствующего отношения, и которых нужно крестить так, как это велел Христос»{1599}.

Диего Колон к тому времени де-факто заключил союз с Лас Касасом, таким образом гарантировав себе возможность трудиться ради обращения индейцев на материке в христианство. Еще по одному соглашению дон Диего получал десятую часть от всего золота, серебра, жемчуга и других ценных камней, а также всех остальных продуктов, найденных в Индиях. Еще один пункт, 22-й, утверждал, что основание новых городов и муниципалитетов не может осуществляться без согласия Диего. Империя может быть и будет строиться свободными людьми для свободных людей, но свобода их действий будет ограничена законами Кастилии.

Кардинал Адриан, которого было не слышно и не видно в течение долгих месяцев, теперь вдруг – вопреки логике – был назначен регентом Испании в грядущее отсутствие монарха. Это было дело Шьевра. Адриан произнес торжественную и ученую речь, в которой он сказал, что «по естественным причинам, по праву священного закона и согласно трудам святых отцов, по мирским и церковным законам, индейцам нужно подавать знание о Боге мирными способами, а не мусульманскими методами» – то есть не силой{1600}. Лас Касас считал, что этот закон поможет ему продолжать осуществлять свои планы колонизации.

Территории, которые теперь, по мнению Лас Касаса, были в его распоряжении для особого развития, простирались от Санта-Марии до Парии, то есть это была большая часть побережья нынешней Колумбии и все побережье Венесуэлы. Ему не дали монополии на добычу жемчуга, о которой он решил просить сейчас. Добыча жемчуга, равно как и все насильственные действия против индейцев в Южной Америке, были запрещены. Лас Касас вновь просил освободить и доставить домой индейцев, которые были захвачены в прошлом в любой части этой территории и сейчас были рабами на Эспаньоле.

В свою очередь, Лас Касас обещал замирить и обратить в христианство подвластных ему индейцев и собрать их в городах, и тогда через два года король может получить десятки тысяч новых подданных, платящих налоги. Лас Касас обязался платить Короне налог в размере 5,625 миллиона мараведи по прошествии третьего года, 11,25 миллиона после шестого и 22,5 миллиона – после десятого.

Пятьдесят испанцев, рыцарей Золотой Шпоры, которые должны были претворить в жизнь эти прекрасные мечты и стать опорой этой операции, должны были, по словам Лас Касаса, быть «скромными, способными идти на компромисс, делать сию добрую работу по душевному благородству, а не из корысти – хотя им не возбраняется, конечно, искать законные пути для собственного обогащения»{1601}. Но таких «скромных» людей в Индиях XVI века сложно было найти.

Король также велел губернатору Эспаньолы, Фигероа, дать индейцам их свободу «со всей разумной поспешностью». Он должен был начать с тех, кто был отобран у неместных энкомьендерос. Индейцы, оставшиеся без хозяина после смерти их энкомьендерос, также подлежали освобождению. Некоторые «хорошие испанцы» должны были поселиться среди индейцев, дабы научить их жить. Освобожденные индейцы будут обеспечены едой и инструментами до тех пор, как сами научатся собирать урожай. В каждое поселение будет назначен священник и управляющий. Фигероа искал индейцев, которые хотели и могли жить в этих поселениях, невзирая на недовольство своих энкомьендерос. Такие же преобразования должен был осуществить севильянец Антонио де ла Гама, недавно назначенный судьей в Пуэрто-Рико.

Другое решение казалось менее важным в то время – но в долговременной перспективе оно оказалось более значительным, чем все прочее, согласованное в Корунье в те майские дни 1520 года. Предыдущей осенью в Севилью из Индий прибыли двое испанских конкистадоров, один из Саламанки – Франсиско де Монтехо, второй из Медельина в Эстремадуре – Алонсо Фернандес Портокарреро. Монтехо впервые побывал в Индиях в 1514 году с Педрариасом, а Фернандес Портокарреро отправился на Кубу в 1516 году. В 1518 году они ходили вместе с Эрнаном Кортесом на запад. Затем, по приказу Кортеса, они вернулись из Вера-Крус через Флориду, под предводительством прославленного лоцмана Аламиноса, ветерана четвертого плавания Колумба, а также экспедиции Понсе де Леона во Флориду.

Монтехо поначалу казался другом Диего Веласкеса, но стал беспрекословным сторонником Кортеса, остаток жизни он посвятит будущему Новой Испании. Фернандес Портокарреро был кузеном графа Медельина, города, в котором он родился. Таким образом, он был, вероятно, старым другом Кортеса. Его мать приходилась сестрой Алонсо де Сеспедесу, судье Лас-Градас в Севилье, что было очень полезной связью (к тому же связью с конверсо).

Эти люди, включая Аламиноса, привезли в Испанию замечательные новости и сокровища, а также несколько индейских рабов с территорий, на которых, согласно их донесениям, Кортес вместе с шестью сотнями человек строил новую колонию. Кортес, похоже, был осужден за мятеж губернатором Веласкесом, который написал о его произволе епископу Фонсеке и другим в Испании. Фонсека пожелал арестовать и, возможно, казнить двух людей, которые так нагло явились в качестве «прокурадоров» Кортеса (формально – как представители города, который он основал на Карибских островах, Вера-Крус).

Епископ Руис де ла Мота и Кобос, оба люди консервативные, но не всегда осторожные, считали, что двору нужно подождать и увидеть, чем разрешится конфликт между Кортесом и Веласкесом. Они, как и их коллеги, были потрясены сокровищами, которые прислал Кортес; не следует забывать, что сам король в своей речи в Сантьяго несколько недель назад называл эти территории «новыми золотыми землями». Так называемые прокурадоры Кортеса путешествовали вместе с королевским двором всю зиму и весну, и сокровища, которые они привезли с собой, показывали не только в Севилье, но еще и в Тордесильясе. Золото держали в Каса де Контратасьон. Гордостью этой выставки были два больших, изысканно обработанных «колеса» из дерева, покрытых серебром и золотом. Это были подарки мексиканского монарха Монтесумы Кортесу{1602}.

Индейцы, которых конкистадоры привезли с собой, также были представлены двору, и король лично вынужден был вмешаться, чтобы их одели как должно для кастильской зимы. Монтехо и Портокарреро сопровождал Мартин Кортес, отец Эрнана, воевавший еще с Гранадой (и участвовавший в гражданской войне между Ла Бельтранехой и Изабеллой), в то время как его кузен, Франсиско Нуньес, юрист из Саламанки, устроил встречу посланников Кортеса с влиятельным членом Совета Кастилии, Лоренсо Галиндесом де Карвахалем, дальним родственником Мартина Кортеса{1603}. Эта встреча была второй по важности в жизни Карвахаля после его беседы с королем Фердинандом Католиком у его смертного одра.

30 апреля Совет королевства обсуждал просьбы этих посланников. Они просили всего лишь разрешения для Кортеса продолжить экспедицию без обязательств перед губернатором Веласкесом. На обсуждении присутствовали кардинал Адриан, Гаттинара, Эрнандо де Вега, Антонио де Рохас, архиепископ Гранады, Фонсека и фламандец Каронделе вместе с такими государственными служащими, как Диего Бельтран, Сапата, Франсиско де Агирре и Гарсия де Падилья. Галиндес де Карвахаль тоже присутствовал, как минимум, при части дискуссии. Если Совет и не был расположен к Кортесу, то хотя бы не был и настроен враждебно. И хотя он не принимал решения по основному вопросу, но позволил отцу Кортеса и его друзьям получить из Каса де Контратасьон в Севилье 4,5 миллиона мараведи на их расходы{1604}. Самого Кортеса не хвалили. Но его также и не обвиняли – и потому его друзья чувствовали, что одержали великую победу{1605}.

19 мая 1520 года королевские кормчие в Корунье объявили, что поднялся попутный ветер для плавания в Англию. Король, королева Жермена и ее новый муж (маркиз Бранденбургский), пфальцграф Фридрих, герцог Альба и его сын Вильяфранка, отправились в эту северную страну в сопровождении знати и придворных – таких как маркиз Агилар, Диего де Гевара, Хуан де Суньига, Галиндес де Карвахаль, Руис де ла Мота, Гарсия Падилья, Манрике, Кобос и, конечно, Гаттинара и Шьевр. «Под громкие звуки рожков и флейт, с великой радостью [королевский двор] поднял якорь и отправился в путь» в Англию и Германию на сотне кораблей, подготовленных Фонсекой с помощью Лопеса де Рекальде.

А позади, в Испании, оставался «обремененный теперь скорбью и неудачами» новый Совет королевства, возглавляемый, как и прежде, архиепископом Рохасом Гранадским. В состав его входили вечный придворный Фернандо де Вега, вице-король Галисии, епископ Фонсека, его брат генерал Антонио де Фонсека и казначей Франсиско де Варгас, в то время как Совет Арагона возглавлял Хуан, архиепископ Сарагосы (бастард и наследник также незаконнорожденного архиепископа дона Алонсо, ныне покойного), а валенсийский – Диего де Мендоса, граф Мелито, признанный бастард кардинала Мендосы{1606}.

Фонсека и Сапата выступали как представители Индий вместе с Варгасом, Педро де лос Кобосом (кузеном Франсиско), нотариусом Хуаном де Самано и итальянским придворным, Петером Мартиром, который много беседовал с людьми, побывавшими в Индиях ради того, чтобы приукрасить свои блестящие письма в Рим. Он нравился Фонсеке. «Епископ Бургосский, в котором я абсолютно уверен, был со мной очень любезен», – писал Мартир в сентябре 1518-го{1607}. Можно ли уже было назвать этих людей Советом Индий, даже сейчас нельзя сказать с полной уверенностью. Они определенно действовали как подкомитет Совета королевства. Но им, как и всем прочим королевским комитетам, вскоре придется столкнуться с беспрецедентными потрясениями и даже оказаться на грани краха.

Глава 32 «Новая золотая земля»

Я видел то, что они привезли королю из новой золотой земли.

Альбрехт Дюрер, 1520 год

Король-император Карл покинул Испанию 20 мая 1520 года и прибыл в Англию в качестве гостя короля Генриха, его дяди по браку. Он побывал в Дувре, Кентербери и Сэндвиче. Видимо, он показывал там сокровища, привезенные из «новой золотой земли» Новой Испании стараниями Кортеса{1608}. К сожалению, нет записей о том, что по этому поводу думали англичане. Карл достиг Фландрии в июне и назначил свою коронацию как императора Священной Римской империи в Аахене на 20 октября{1609}.

Карла встретили в Германии словно нового Мессию. Даже Мартин Лютер возлагал на него большие надежды. В августе 1520 года этот реформатор высказался в обращении «К христианскому дворянству немецкой нации» о Карле как о долгожданном «молодом и благородном» вожде. В этом же году вышли две другие великие работы Лютера: «О вавилонском пленении церкви» и «О свободе христианина». Ранней осенью более радикальный Ульрих фон Гуттен вновь лично обратился за помощью к Карлу V, говоря ему, что римская церковь является естественным врагом немецкого императора. Карл не отреагировал. Упустил ли он возможность? Вероятно. Но он был слишком хорошим католиком, чтобы поддаться игре на эмоциях.

Пока Карл был занят коронацией, как и все его предшественники, в Аахене{1610} мексиканские сокровища Кортеса были выставлены на обозрение в мэрии Брюсселя. Альбрехт Дюрер, любимый художник эрцгерцогини Маргариты, с большим удовольствием изучил их, сделав о них несколько преувеличенную запись в своем «Дневнике путешествия в Нидерланды». Дюрер читал описание завоеваний Кортеса в письме «Ein Auszug Ettlicher Sendsbriefe», опубликованном в его родном Нюрнберге местным печатником, Фридрихом Поэлем. Так что Дюрер был подготовлен. Теперь он писал: «Я видел то, что они привезли королю из новой золотой земли»{1611}.

Новый Свет даже в глазах самых ограниченных придворных из окружения нового императора вдруг засверкал блеском экзотических богатств. Дюрер повстречался с Эразмом, и той осенью последний предложил церкви компромисс: папа временно попридержит буллу (Exsurge Domine), направленную против Лютера, и все дело будут разрешать назначенные императором люди – его шурин Лайош, король Венгрии, и его дядя, король Англии (будущий английский схизматик в то время имел хорошую репутацию в Риме). Все должны были воздержаться от использования какой-либо вооруженной силы, пока мудрые люди будут заседать{1612}.

Некоторое время казалось, что эта примирительная политика возымеет успех. Мир, однако, по-прежнему стоял на грани великих перемен. Император повстречался с Лютером на знаменитом диспуте, известном как Вормсский рейхстаг. Карл явился лично, как и Лютер, имевший охранную грамоту, подписанную электором Фридрихом Саксонским. Карл, похоже, считал Лютера еретиком, однако не утверждал, что стоит полностью против церковной реформы. Все взгляды были обращены к нему, в том числе и со стороны полных подозрения представителей папы: нунций Джероламо Алеандро жаловался имперскому двору, что Карл решил выслушать Лютера в Вормсе. Шьевр ответил: «Пусть папа исполняет свой долг и не вмешивается в наши дела, и тогда мы будем делать то, что он хочет»{1613}.

Лютер прибыл в Вормс 16 апреля. Выступил он плохо. Но через пару дней он выступил прекрасно, показав себя вождем революции. Он произвел большое впечатление. Реформация началась. Однако на Карла это оказало полностью негативный эффект. 19 апреля Карл сделал личное заявление на французском. Он объяснил, что унаследовал свою верность католической церкви от своих предков и собирается оставаться верным их памяти. Он готов пожертвовать своими землями (включая земли империи), имуществом, телом, кровью, друзьями, жизнью и душой ради этой цели. Он считал позором, если еретические мысли находят место в сердцах его слушателей:

«Мы слышали слова Лютера, и я сожалею, что не высказался против него сразу. Я больше никогда не стану его слушать. Конечно же, он под охранной грамотой, но с сего момента я считаю его отъявленным еретиком и надеюсь, что каждый из вас исполнит свой долг доброго христианина…»{1614}

Великий ученый-медиевист Менендес Пидаль считал что на речь Карла повлияла память о его глубоко верующей бабке, Изабелле{1615}. Она никогда бы не согласилась на перемирие со злом. В итоге любые идеи о компромиссе канули в Лету. Отлучение Лютера от церкви Львом Х было, таким образом, одобрено Карлом. 4 мая Лютера схватили солдаты электора Фридриха Саксонского и увезли его в замок Вартбурга в Саксонии, где он, однако, сумел продолжить свой труд в покое.

Карла занимало другое: в апреле 1521 года король Франциск I объявил ему войну, и вскоре после этого три испанские каравеллы, направлявшиеся в Новый Свет, были перехвачены французами. Вопрос защиты новой империи внезапно встал ребром – особенно когда на следующий год французские корабли были впервые замечены у Санто-Доминго. Век дипломатической неприкосновенности, когда единственным конкурентом Испании в Индиях была Португалия, подошел к концу.

Благодаря дипломатии испанского посла в Риме, вежливого и проницательного Хуана Мануэля, Карл заключил с папой Львом Х союз против Франции. Также был подготовлен эдикт против Лютера. В конце мая посредством свадьбы в Линце был заключен другой союз – между братом Карла, инфантом Фердинандом, который к тому времени стал эрцгерцогом Фердинандом, и Анной, сестрой короля Лайоша Венгерского, который сам в то же время женился на Марии, сестре Карла и Фердинанда.

К сожалению, надежды на мир с Францией не было! Наставник Карла, Шьевр, который столь долго спал в королевской спальне и который так желал мира с этой страной, которую он уважал как сюзерена Бургундии, умер в мае. Его пост главного камергера занял Генрих из Нассау, который никогда не влиял на политику так же сильно, как Шьевр. Канцлер Гаттинара теперь держал власть в своих руках, пускай даже, когда в июле 1521 года он несколько месяцев гостил в Кале, дабы встретиться с другими канцлерами, – гордым английским кардиналом Уолси и французом дю Пра. Карл вошел во вкус самостоятельного принятия решений. Он стал все больше и больше полагаться на секретарей – таких как двое опытных арагонцев, Уго де Урриеса и Педро Гарсия, а также очаровательного бургундца Жана Лалемана, хозяина Бокланса, некогда бывшего клерком в парламенте Доля, где Гаттинара был председателем. Лалеман быстро поднимался по карьерной лестнице под влиянием Гаттинары – покуда, как это часто бывает с бюрократами, он однажды не решил, что пришло время потеснить своего благодетеля{1616}.

Кобос также с тех пор часто виделся с императором для обсуждения дел Испании и Индий. Когда в конце мая королевский двор покинул Вормс и отправился в Брюссель, остановившись по пути в Кельне, император вручил Кобосу подарок – четыре головы, предположительно принадлежавших четырем из 11 000 девственниц, которых, как говорят, убили в этом городе в первом веке после Рождества Христова. Кобос их принял как ценную реликвию и отвез в свой дом в Убеде. (Напомним, реально девственниц было только восемь.)

В то время как Карл поднимался к вершинам величия в Германии, его первое королевство, Испания, разваливалось на части. 29 мая 1520 года, в Троицын день, через девять дней после того, как король отплыл из Коруньи, в Сеговии вспыхнуло восстание комунерос — сторонников городских советов{1617}. Вождем восставших в этом городе был решительный Хуан Браво, женатый на женщине из рода Мендоса. Его пример нашел отклик в сердцах многих недовольных – тех, кто хотел, чтобы король всегда оставался в Испании; тех, кто ненавидел фламандских и бургундских советников; тех, кто желал сохранения старой Испании с ее независимыми городами; и тех, кто считал, что централизаторские реформы католических монархов зашли слишком далеко. Как и большинство протестных движений, оно не имело единого вождя.

6 июня кардинал Адриан, неудачный регент, назначенный Карлом, достиг Вальядолида вместе с Советом королевства. Архиепископ Антонио де Рохас из Гранады, председатель Совета, уже находился там вместе с коннетаблем Кастилии, Иньиго Фернандесом де Веласко. Они обсуждали проблему, возникшую из-за поразительного поведения комунерос Сеговии. Все считали, что необходимо действовать решительно, опасаясь, что беспорядки распространятся.

Это и случилось: даже далекая Мурсия мирно провозгласила «комунидад» – что означало городскую независимость, в то время как Хуан Негрете объявил о том же в Мадриде. Педро де Кока, плотник, и Диего де Медина, кровельщик, сделали то же самое в столице Мендосы, Гвадалахаре, в то время как в Бургосе популярный коррехидор Кордовы, Диего де Осорио, прибывший домой к жене, Исабель де Рохас, также подбил город к восстанию. Толпа требовала сжечь дом епископа Руиса де ла Моты из-за голосования этого прелата в кортесах Коруньи.

В итоге несколько дворцов Бургоса действительно были разграблены, включая принадлежавший коменданту замка Лара, Хофре де Котанесу, который в гневе заявил, что отстроит свой дом из голов конверсо Бургоса, кладя по две головы за каждый уничтоженный камень. Он бежал, но в итоге был схвачен восставшими и повешен. Обвинять евреев было не в чем: в центре мятежа стояли люди старой христианской крови. Удачные восстания произошли и в других городах Кастилии и Эстремадуры: Авиле, Толедо, Тордесильясе, Пласенсии, Касересе, Бадахосе, Сории, Торо и Сьюдад-Родриго.

Представители Авилы потребовали смещения Шьевра, Руиса де ла Моты, Падильи и Кобоса, поскольку, по слухам, они украли большие суммы из испанской казны. Адриан уже написал Карлу, говоря, что комунерос настаивали на том, что «деньги Кастилии должны быть потрачены на пользу Кастилии, а не Германии, Арагона, Неаполя и прочих; и Вы, Ваше Величество, должны управлять всеми вашими подконтрольными землями на деньги, которые с них получаете»{1618}. Гаттинара был с этим согласен.

В сентябре совет представителей восставших городов встретился в Тордесильясе и создал революционное правительство. В нем были представлены тринадцать городов: Толедо, Саламанка, Сеговия, Торо, Бургос, Сория, Авила, Вальядолид, Леон, Самора, Куэнка, Гвадалахара и Мадрид. Было объявлено о роспуске Совета королевства и постановлено, что Карл не имеет права быть королем, пока жива его мать. Новый председатель совета вскоре стал издавать декреты от имени «комунидадес» и королевы Хуаны, не упоминая имени короля.

Старый королевский режим переживал тяжелейший кризис. Каким же мог быть исход? Кардинал Адриан пошел на мудрые уступки: король откажется от привилегий, за которые проголосовали в Корунье. Королевский двор согласился, что более ни один иностранец не будет назначен на высокий пост, – эта уступка надолго успокоила повстанцев. Затем Гаттинара, будучи во Фландрии, назвал двух кастильцев (коннетабля Иньиго Фернандеса де Веласко и адмирала Фадрике Энрикеса) в качестве сорегентов Адриана, после чего как минимум высшая знать стала переходить на сторону короля.

Прежде чем этот приказ прибыл в Испанию, комунерос отправили отряд солдат в Вальядолид с приказом арестовать Совет королевства. Им это не удалось, но они сумели схватить двух королевских секретарей – Бартоломе Руиса де Кастанеду и Хуана де Самано. Остальная часть совета – даже гордый епископ Фонсека – бежали. Силы лоялистов под командованием брата епископа Фонсеки, Антонио, который прославился своим благоразумием, проявленным в войне против Наварры, попытались атаковать Сеговию. Они были разбиты и направили усилия на поиск артиллерии в богатом городе Медина-дель-Кампо. Фонсека и здесь потерпел неудачу – на него напали горожане. Город загорелся, и большая часть его знаменитого рынка и королевского квартала сгорела дотла. Последствия пожара оказались почти что фатальными для лоялистов, поскольку уничтожение рынка лишь разъярило жителей до того времени бездействовавших городов на юге: Медина-дель-Кампо была центром всей испанской экономики.

В сентябре 1520 года в Севилье, де-факто столице новой империи, состоялась попытка переворота, предпринятая Хуаном де Фигероа, братом герцога Аркоса. Здешний конфликт представлял собой новую главу в хронике старинной вражды между семьями Понсе де Леон и Гусман: первых возмущала предположительная жадность муниципального казначея, Франсиско де Алькасара, и наличие у власти конверсос, которые считались протеже Гусманов. Представитель Короны, коррехидор, боялся возвращаться из Коруньи, где он проголосовал за субсидии королю, поскольку подобное право принадлежало Андресу де Вергаре, главному судье, перебравшемуся во дворец герцогов Медина Сидония. Другие города Испании испытывали схожие «взрывы». Все началось с новых идеалов, но вскоре верх взяла старая политика{1619}.

2 сентября в доминиканском монастыре Сан-Пабло в Севилье Хуан де Фигероа и группа недовольных аристократов, включая разорившегося казначея Луиса де Медину, Франсиско де Леона, вместе с Педро и Перафаном де Вилясисом, задумали учинить бойню конверсо. Сколько достойных горожан потеряли доход из-за того, что высокие посты заняли эти сомнительные христиане?{1620} Первой целью была семья Алькасар, поскольку казначей, Франсиско де Алькасар, наиболее ответственный чиновник, недавно повысил местные налоги{1621}.

Фигероа повел около четырех сотен последователей к собору по Калье-Сьерпес. Теперь это известная дорога для тех, кто совершает паломничество в Севилью во время Страстной недели. Однако путь им возле монастыря Сан-Франсиско преградили вооруженные люди. Пусть радикалов остановили, но зловещие выкрики с требованием повешений породили такую панику, что высокопоставленные конверсо, такие как Хуан де Кордова, ювелир-банкир, Хуан Варела, продавец книг, и другие коммерсанты с Калье Генова написали письмо Карлу, где клялись ему в верности и просили о защите{1622}. Под этим письмом позднее подпишутся многие уважаемые горожане, включая печатников Томаса Унгута, Диего де Талаверу, Гонзало де Роэласа и Хуана де Вальядолида, некоторые из них являлись конверсо, а кое-кто даже реконсилиадо{1623}.

Фигероа в итоге был впущен в Алькасар его комендантом, Хорхе де Португалем. Но многие из его последователей покинули его, и вскоре он был окружен, хотя епископ Деса предложил ему компромисс, от которого он отказался. Алькасар атаковали сторонники короля, и он был захвачен с потерями, причем Фигероа оказался ранен. Он стал пленником архиепископа, в то время как двое его последователей были повешены: продавец сыра Франсиско Лопес – 23 октября и музыкант (violero) Хуан Веласкес – 6 ноября.

Странная гражданская война в остальной Испании также была далека от завершения. Акура, епископ Саморы, вместе с двумя тысячами вооруженных людей начал мощное, популярное, фактически антиаристократическое движение на территории своих владений. Этот епископ, назначенный папой Юлием II, был бастардом последнего в XV столетии епископа Бургоса и являлся представителем католических монархов в Риме{1624}. В 1521 году он отправился в Толедо, который его люди захватили и чьих горожан убедили назвать его архиепископом.

Также в феврале 1521 года Хуан де Падилья захватил несколько ключевых мест. Повстанцы, похоже, действовали все более успешно. Но трудностью для них было то, что они не знали, что делать с внезапно свалившейся на них властью. Они соглашались, что старый режим нужно свергнуть, – но вот что делать дальше? Экстремисты каждый день получали все больше власти, и социальная революция, казалось, была неминуема. Это была бы национальная социальная революция, уж точно направленная против фламандцев и имперской роли Карла. Но множество торговцев, ранее симпатизировавших протестам, дрожали при одной лишь мысли о ней.

Комунерос отправились в Тордесильяс, к королеве Хуане. Они предложили ей все, чего она желала. Сомневаясь и пребывая в неуверенности, она высказала им свое сочувствие, но благородно, по-королевски, лояльно (с ее собственной точки зрения), если не глупо, отказалась от их предложений. Таким образом она спасла своего сына Карла – однако обрекла себя еще почти на 35 лет фактического заточения в отвратительных условиях{1625}.

23 апреля комунерос, которые теперь были в равной степени как армией, так и политической партией, были вынуждены сразиться у небольшого поселения Вильяр возле Торо с королевскими силами, наскоро собранными новыми регентами, коннетаблем и адмиралом Кастилии. Они были разбиты. Три главных предводителя комунерос, Хуан де Падилья, Хуан Браво и Франсиско Мальдонадо были схвачены и немедленно казнены. За несколько недель большая часть восставших городов была захвачена лоялистами. Толедо под командованием вдовы Падильи, Марии Пачеко, держался дольше всех. Но епископ Акура был схвачен и заключен под стражу в замке Симанкас. Похожее, но в некотором смысле более опасное движение протеста сформировывалось в Валенсии, где группа горожан, преимущественно ремесленников, учредили братство или «Эрманию», которая взяла город под свой контроль. Некоторые, как Хуан Лорена, стремились создать «республику наподобие Венеции». Другие, как Висент Перис, желали уничтожить аристократическую власть. Местные вельможи, такие как Педро Фахардо, аделантадо Мурсии и маркиз Лос-Велес подумывали было о том, чтобы выказать симпатии повстанцам, но вскоре оставили это. В начале 1522 года восстание было подавлено: Лорена уже погиб, а Перис был схвачен и казнен{1626}.

Результатом восстания комунерос стало усиление авторитарного элемента в монархии Испании. Города больше никогда не заявляли о своей независимости. С тех пор королевский двор и монарх определяли, что нужно делать. Испанская империя взяла пример со своих заморских владений, институты которых остались прежними. Монархи сделали все, что можно, дабы ограничить власть кортесов. Избрание прокурадоров продолжалось, но они теперь были лишены реальных полномочий.

20 мая 1520 года, в день, когда король покинул Корунью, Лас Касас направился к кардиналу Адриану. Он повстречал его, когда тот вышел их своих покоев вместе с епископом Альмерии, Франсиско де Сосой, который некогда был членом Совета королевства. Соса работал с Фонсекой и сказал на этот раз Лас Касасу: «Целуй сейчас руки своего почтенного покровителя [Адриана], поскольку именно он дал тебе свободу всех индейцев». Лас Касас рассмеялся, ответив на латыни – языке, который он знал, как и Адриан{1627}.

Пока король путешествовал, Испания полыхала, а Адриан был занят восстаниями, власть над Индиями оставалась в руках неизменного Фонсеки, хотя и сам он последние несколько недель был не в курсе своих обязанностей. Но в любом случае, когда королевский двор в конечном итоге пришел в себя, Лас Касас добился следующих уступок: всем, кто пожелает участвовать в территориальной авантюре Лас Касаса, будет дарована специальная грамота. Он взял на себя замирение 10 000 индейцев за два года, не применяя силы; он посвятил себя цели доставлять Короне растущую прибыль каждый год. Он согласился построить три поселения с 50 поселенцами в каждом, «для доклада о любом обнаружении золота» и дал слово строго подчиняться Короне. В каждом пункте будет назначен ученый человек (letrado) для управления, также будут избраны счетовод и казначей. В любой момент можно было отправить наблюдателя, дабы оценить работу Лас Касаса. Идя на эти уступки, Лас Касас показывал, что он сохранил некоторые из предпринимательских качеств, которые у него были ранее, когда он был поселенцем на Кубе.

Сам он был готов отправиться в Новый Свет, но гражданская война не позволила ему покинуть Вальядолид. Так что пока Испания кипела в политическом котле и покуда друзья Фонсеки скрывались, где только могли, Лас Касас ухватился за возможность усовершенствовать свой план при поддержке кардинала Адриана.

Указ от 17 мая, восстанавливавший власть Диего Колона в Новом Свете, достиг Санто-Доминго в начале августа 1520 года. Старые судьи вернулись на свои посты и старые королевские чиновники радостно попросили, чтобы Фигероа, которого они ненавидели, прошел через стандартную резиденсию. Правая рука Фигероа, Антонио Флорес, вскоре был обвинен во множестве злоупотреблений на Кубагуа, где ныне находится Венесуэла, в особенности в отношении добычи жемчуга – хотя Фигероа докладывал, что Жемчужный Берег процветает благодаря ему одному! На самом деле Флорес устроил диктатуру на этом берегу, повесив оказывавшего испанцам услуги касика Мельчора и некоторых других вождей, – деяние, которое само по себе вызвало мятеж, закончившийся смертью двух миссионеров и еще девяти испанцев.

В итоге дознаватель лисенсиадо Леброн осудил Фигероа за его злоупотребления. Леброн уже участвовал в более раннем расследовании на Эспаньоле против судьи Агилара, который на время оказался влиятельным вице-губернатором Тенерифе.

Учитывая волнения в Севилье и последующие репрессии, все больше потенциальных эмигрантов были заинтересованы в идеях Лас Касаса, гораздо больше, чем ранее, особенно потому, что Сан-Хуан на Пуэрто-Рико был первой остановкой в пути. Если идея колонизации Южной Америки по плану Лас Касаса окажется непривлекательной, всегда можно было вернуться на Пуэрто-Рико. Губернатором там в то время был Антонио де ла Гама, сын лейтенанта нового ассистенте, представителя Короны в Севилье, Санчо Мартинеса де Лейвы – и это тоже успокаивало севильцев{1628}.

В конце концов Лас Касас покинул Севилью и 14 декабря 1520 года направился в Индии в сопровождении тридцати пяти спутников{1629}. Еще примерно двадцать человек присоединилось к ним в Санлукаре; люди, «бросившие свои лопаты и коров и уже представлявшие себя благородными, особенно по воскресеньям и выходным, вместе со своими женами и хозяйством… [включая] множество печенья, много вина, окороков, а также прочих благ, все за счет Его Величества…»{1630}.

10 января 1521 года Лас Касас вновь достиг Сан-Хуана на Пуэрто-Рико. Это было короткое плавание – лишь две с половиной недели. Никто не пересекал Атлантику так часто, как он. К сожалению, «восстание» аборигенов, начавшееся в сентябре 1520 года на побережье Южной Америки после убийства вождя Мельчора, распространилось до Сан-Хуана после убийства нескольких монахов в Чирибичи в заливе Санта-Фе. Флорес, все еще находившийся в Кубагуа, безуспешно пытался подавить восстание. Но в процессе три капитана и более пятидесяти испанцев, включая умелого капитана Франсиско Дорта, были убиты индейцами. Флорес готовился оставить Кубагуа, а поселенцы – покинуть дома.

Также карибы напали на сам Сан-Хуан – вероятно, они были с острова Санта-Крус. Тринадцать испанцев погибли, карибы захватили пятьдесят таино. В Санто-Доминго была подготовлена карательная экспедиция под предводительством эстремадурца Гонсало де Окампо. Сан-Хуан стал их первой остановкой. Окампо был старым другом Лас Касаса и прибыл в Сан-Хуан 27 февраля, как раз вовремя, чтобы повстречаться с ним.

Окампо был жителем Касереса. Он родился в 1475 году, и в 1520 году ему было около сорока пяти лет. Он был одним из многих сыновей известного землевладельца. Он также приходился зятем Франсиско де Гараю, губернатору Ямайки. Будучи сам веселым и жизнерадостным, Лас Касас утверждал, что любил Окампо и никогда у них не было разговора, который не был бы полон счастья и смеха{1631}. В 1502 году он отправился на Эспаньолу вместе с Овандо, как и Лас Касас. Именно тогда они и подружились. Окампо позднее занялся торговлей с Жемчужным Берегом, а также захватом рабов на Багамах. С 1504 по 1507 год он был представителем генуэзских банкиров Гримальди в Санто-Доминго. Он давал показания в ходе расследования, проводимого настоятелями в 1517 году по вопросу, станет ли благом для индейцев свобода – хотя у него самого в Ла-Буэнавентуре, что на Эспаньоле, была энкомьенда, состоявшая из тридцати трех индейцев {1632}.

Лас Касас просил старого друга воздержаться от его предприятия, поскольку, согласно данным ему указаниям, север Южной Америки подчинялся ему. Окампо сказал, что он, конечно же, подчинится приказу короля, переданному Лас Касасом (которым он восхищался), – но он должен выполнить приказ, полученный в Санто-Доминго. 1 марта он отправился в путь. Окампо разделался с мятежом жестко, решительно и окончательно. Все туземцы, которых он захватил, были отправлены в Санто-Доминго и проданы в рабство.

В это время Лас Касас, по своему обыкновению, разругался с Ла Гамой, губернатором Сан-Хуана, купил каравеллу за 500 песо и отправился вместе со своим помощником Франсиско де Сото в Санто-Доминго, оставив в Сан-Хуане большую часть тех, кого он привез с собой из Испании. Грандиозный план, который так понравился императору и епископам в Испании, похоже, начал разваливаться. Разве великому предпринимателю, намеревавшемуся покорить тысячу миль морского побережья, могло понадобиться покупать собственный корабль?

Прибыв в Санто-Доминго, Лас Касас обнаружил, что его новый друг, Диего Колон, вернулся – но со старым казначеем, Пасамонте, который, как всегда, вел себя как деспот. Диего Колону его старая штаб-квартира казалась мрачной, несмотря на то, что рядом начал строиться собор: уже был заложен первый камень. Работа началась еще в 1512 году, северный придел был закончен к 1527 году, а само здание было освящено в 1541 году{1633}. Дабы не позволить Лас Касасу вернуться в Кастилию и выдвинуть обвинение против всех (что всегда предполагалось), чиновники из Санто-Доминго отобрали у него корабль. Они даже убедили баскского кораблестроителя, Доминго де Гетарию, сделать его непригодным для плавания{1634}.

Узнав о победе лоялистов над комунерос у Вильялара и последовавшим за этим усилением власти кардинала Адриана, чиновники поняли, что теперь им придется хоть как-то помогать Лас Касасу, который, похоже, был любимчиком регента. Они, к счастью, пока не знали, что Корона ограничила влияние Лас Касаса, выдав лицензии на поиск жемчуга в части его владений двум торговцам, являвшимся протеже Фонсеки (и Кобоса), – Хуану Лопесу де Идиакесу и Хуану де Карденасу, инспектору каравелл в Севилье. Епископ явно надеялся нагреть на этом деле руки.

Лас Касас сумел прийти к некоему взаимопониманию с властями. Его друг, Гонсало де Окампо, все так же занимался умиротворением бунтарей-индейцев, но Лас Касас, как «управитель индейцев Жемчужного Берега», становился всемогущим губернатором. Его затея вылилась в создание торговой компании, разделенной на двадцать четыре части, шесть из которых принадлежали королю, шесть – Лас Касасу и его партнерам, три – Диего Колону и по одной каждому из влиятельных людей Санто-Доминго, таких как судьи Васкес де Айон, Вильялобос и Ортис де Матиенсо. Этот список включал как многих друзей Лас Касаса, так и его врагов.

Лас Касасу предстояло решать, где лучше всего добывать рабов и жемчуг. Его былой недруг, Доминго де Гертария, предоставил ему два корабля. Ему отрядили сто двадцать солдат. Испанцы должны были вести с индейцами переговоры и сражаться с ними, только если сам Лас Касас подтверждал, что это каннибалы или если они отказывались принимать христианскую веру.

На самом деле жемчуг в больших количествах поступал из Кубагуа. Его поставлял Хуан де ла Баррера, конверсо из речного порта Могер на Рио-Тинто. Он становился самым влиятельным коммерсантом того времени, а также достиг своего собственного (практически сепаратного) взаимопонимания с властями Санто-Доминго.

В июле 1521 года Лас Касас наконец-то доплыл до своей Утопии. Однако в конечном счете спутников у него осталось немного: счетовод Мигель де Кастельянос, священник Эрнандес, его помощник Франсиско де Сото из Ольмедо в Вальядолиде, кастилец Хуан де Самора и еще шестеро других. Это был печальный провал в полосе удач Лас Касаса, которая ранее казалась столь долгой. Словно тропические корабельные черви пожрали все его планы.

Экспедиция остановилась на острове Мона, а затем у Сан-Хуана, где Лас Касас не нашел ожидавших его «скромных и трудолюбивых фермеров», которых он привез с собой из Испании, дабы начать колонизацию. Некоторые из них умерли, другие растворились в растущем новом сообществе Пуэрто-Рико, а некоторые присоединились к Хуану Понсе де Леону в его новом путешествии во Флориду. Однако он и оставшаяся группа его друзей отправились дальше, к Кумана, что на северном побережье Южной Америки, куда они и прибыли 8 августа. Это было очень красивое, но дикое место.

Там они нашли деревянный монастырь францисканцев. Фрая Хуана Гарсето и его собратьев не затронуло «восстание» туземцев. Также они обнаружили небольшой городок, оптимистично названный Толедо, который был основан Окампо. Однако городок был разрушен, и индейцы, которые там жили, разбежались.

Лас Касас обратился к тем немногим испанцам, которых он нашел на побережье, и поведал им об изменениях, которые собирался осуществить{1635}. Но не многие из них пожелали остаться в Индиях и еще меньше – в сказочной стране Лас Касаса. Вскоре, невзирая на пламенные речи, которые так впечатлили всех в Кастилии, начиная с императора, уехали все, за исключением францисканцев, которые приняли в Кумана «апостола Индий» с гимнами и молитвами. Одно дело – произносить зажигательные речи в Кастилии, и совсем другое – оставаться таким же энтузиастом в дебрях Южной Америки.

Лас Касас построил себе домик из дерева и соломы, разбил сад с апельсинами и виноградником, а также огород, где выращивал неплохие дыни. Затем он рассказал индейцам о своем замысле. Говорил он через «донью Марию», жену вождя, известного как «дон Диего», которая служила в качестве переводчика. Дабы защитить воды реки Кумана от других испанцев, которые обосновались на острове Кубагуа, Лас Касас хотел построить крепость, но ему это не удалось, поскольку другие испанцы подкупили начальника над работами в карьере, который отвечал за строительство. Лас Касас также не сумел контролировать тех, кто тайно и нелегально продолжал торговать рабами и жемчугом. Испанцы Кубагуа снабжали туземцев вином – самой ценной валютой для индейцев{1636}. Когда те напивались, они хватались за свои луки и отравленные стрелы и становились непредсказуемыми.

Лас Касас также повздорил с Франсиско де Вальехо, назначенцем настоятелей из Санто-Доминго. Находясь в паре миль от Лас Касаса, де Вальехо заявлял, что это он представитель Диего Колона на этом побережье. В поисках рабов приходили все новые флотилии, и принадлежали они таким искушенным торговцам, как Бастидас, Фернандес де лас Варас и Херонимо де Рибероль. Лас Касас отправился на Кубагуа и потребовал от Вальехо, чтобы он сдал командование и вернулся в Санто-Доминго. Тот отказался. Лас Касас отправил письменную жалобу властям Санто-Доминго, но она не возымела никакого действия, и тогда он решил отправиться туда сам, дабы лично выразить свой протест. Он отправился в декабре 1521 года на корабле одного из работорговцев, Фернандеса де лас Вараса, оставив Франсиско де Сото за главного. В отсутствие Лас Касаса и не оповестив его, Сото с двумя остававшимися у него кораблями отправился на поиски золота, а затем – жемчуга и рабов. Перспектива создания рыцарской Утопии с каждым днем казалась все более призрачной. Когда Лас Касас уплыл, индейцы Кумана ополчились на монахов. Те попросили «донью Марию» (переводчицу) вмешаться. Она сказала, что никакой опасности нет, хотя тайно дала знать, что она существует. Появилось судно работорговцев, и старые последователи Лас Касаса попытались найти на нем убежище – однако судну не позволили причалить индейцы. Испанцы приготовились отстреливаться из пушек, однако порох промок. В конечном счете индейцы напали, убили пятерых из группы Лас Касаса, а также францисканца, и сожгли его новый дом с людьми внутри. Сото был ранен. Он и несколько уцелевших монахов отплыли на каноэ, преследуемые индейцами. Испанцы вышли в открытое море, а затем укрылись на берегу, заросшем колючим кустарником, в который индейцы не полезли. В конечном счете их спасло проходившее испанское работорговое судно. Сото умер в Карибском море по пути к Эспаньоле{1637}.

Сам Лас Касас два месяца добирался до Санто-Доминго, поскольку ему пришлось, в результате кораблекрушения, высадиться в Якимо, на западе острова и пройти пешком остальную часть пути. Когда он достиг места, он написал королю, надеясь, что найдется какое-то решение его проблемы. Но король все еще был в Германии. Лас Касас не получил ответа.

Отвергнутый всеми, пережив крах своих планов, Лас Касас искал утешения у доминиканцев, чьим лидером или провинциалом в Санто-Доминго был умный галисиец, фрай Доминго де Бетансос. Он язвительно сказал Лас Касасу, что тот уже достаточно много сделал для душ индейцев и пора бы уже подумать о своей. Бетансос знал, о чем говорил. Проведя бурную юность, он стал доминиканским монахом и в 1514 году отправился на Эспаньолу. Лас Касас, которому к тому времени было около тридцати восьми лет, укрылся в доминиканском монастыре в Санто-Доминго и к концу года, без всяких комментариев или каких-либо действий, решил там остаться. Он полностью разочаровался в жизни и вступил в доминиканский орден. Следующие десять лет он позволил себе размышлять обо всем случившемся{1638}. Поселенцы, освобожденные от гнета – так они считали – отца Бартоломе, далее стали жить так, как им хотелось, несмотря на его чудесный меморандум и возвышенные речи, произнесенные в далекой Кастилии.

В это время, в 1521 году, Хуан Понсе де Леон предпринял очередное плавание. К тому времени в Пуэрто-Рико его обошел судья Санчо Веласкес, который де-факто являлся губернатором и, как всегда, искал новые острова для завоеваний. Понсе имел в Пуэрто-Рико титул «капитана», но это мало что значило. Ныне он был единственным человеком, жившим здесь с самых ранних дней поселений на Карибах, и его по-прежнему интересовала Флорида. Он вновь отправился туда в феврале 1521 года из Сан-Хуана в сопровождении двух с половиной сотен человек на четырех кораблях, за которые он заплатил сам. На борту у него было несколько францисканцев, а также большое количество инструментов для земледелия, поскольку он планировал основать колонию. Он хотел основать ее на острове Санибель, что в устье реки Калусахатчи в Западной Флориде, но индейцы воспрепятствовали их высадке. Понсе был ранен отравленной стрелой. По пути на Кубу он умер в страшных муках недалеко от нынешнего порта Гаваны в июле, его останки в конечном итоге были доставлены в Пуэрто-Рико, где они и поныне покоятся в соборе Сан-Хуана{1639}.

Экспедиция была прекращена.

В конце мая 1522 года король-император Карл покинул Брюссель и вернулся в Испанию через Англию. В этот раз он задержался в Англии на несколько недель, до 6 июля, а затем отправился оттуда в Испанию из Саутгемптона, прибыв в Сантандер 16 июля. Вместе с ним прибыли четыре тысячи немецких и фламандских солдат. Оттуда он направился в Рейносу, затем в Агилар-де-Кампо и Паленсию, куда он прибыл 5 августа. Там он впервые после восстания комунерос созвал Совет королевства. На обсуждении стоял вопрос наказаний по результатам конфликта. Франсиско де лос Кобос и епископ Руис де ла Мота, как и епископ Фонсека и Эрнандо де Вега, заняли жесткую позицию, в то время как люди, действительно спасшие королевство, – коннетабль Веласко и адмирал Энрикес стояли за помилование{1640}.

Затем последовал короткий период репрессий, во время которого были казнены большинство высокопоставленных прокурадоров и других лидеров комунерос – например Алонсо де Саравия из Вальядолида, а также Педро де Сотомайор из Мадрида, Хуан де Сольера из Сеговии. Одним из последних по первому списку приговоренных 16 августа был казнен Педро Мальдонадо Пиментель – после безуспешных просьб о помиловании со стороны его дяди, графа Бенавенте, а также регентов Веласко и Энрикеса. Также были казнены некоторые из тех, кто подозревался в разжигании мятежей.

Наверное, современного читателя, привыкшего к куда большим потерям в результате гражданских войн XX века как в Испании, так и в остальной Европе, удивит, что в 1522 году в Испании как от топора палача, так и от болезней в тюрьме погибли всего около сотни человек. В Испании 1939 года после Гражданской войны редкий день обходился меньшим числом жертв{1641}.

В Севилье, столице империи, каковой она вот-вот должна была стать, возвращение традиционной власти встретили радостно. Проститутки Компас-де-Мансебия танцевали на ступенях собора, по Пласа-де-Сан-Франсиско прогнали быков, а на реке устроили регату{1642}. Казалось, мир стоит на пороге Золотого Века.

Книга восьмая Новая Испания

Глава 33 «Я сгину, как увянувший цветок»{1643}

Я сгину, как увянувший цветок,

Моя слава станет ничем,

Моя слава на земле будет забыта.

Древнемексиканский стих, переведенный отцом Гарибаем{1644}

Вто время как Испанская империя в начале XVI века вела свою экспансию в Карибском бассейне, на материке процветали две крупные цивилизации – мексиканская (ацтеки) и инкская. По своему развитию и сложности они в чем-то походили на цивилизации восточного Средиземноморья античных времен, а не на общества Карибского бассейна. Никто о них ничего не знал до 1518 года.

Примерно в 1950 году немецкий ученый Рихард Конецке ввел новый термин для обозначения Мексики и Центральной Америки доколумбовой эпохи: «Месоамерика». Это довольно громоздкое слово не вошло в обычный лексикон образованного человека. Однако оно полезно, поскольку объединяет множество разных народов, говоривших на более чем пяти сотнях различных языков, которые населяли эти земли примерно 1500 тысячи лет. На территории, ныне известной как Мексика, в 1519 году предположительно проживали восемь миллионов человек{1645}.

История древней Месоамерики делится на две эры: эпоха, о которой можно узнать лишь по археологическим находкам или другим артефактам, включая фрески среди руин, как, например, в Бонампаке или Каксале; и эпоха Мексики, продолжавшаяся до XVI века, о которой многое можно узнать традиционными историческими методами – например из хроник, составленных людьми с примесью туземной крови в XVI веке{1646}.

Множество характерных элементов древней Мексики зародились на берегах нынешнего Мексиканского залива в провинциях Табаско и Вера-Крус – например пирамиды в церемониальных центрах; человеческие жертвоприношения на вершинах этих пирамид; игры в мяч; глиняные фигурки; иероглифы; арифметика, построенная на двадцатеричной системе счисления; солнечный календарь; любовь к нефриту, а также развитая торговля и рынки. Позднее сообщества развивались и в более умеренных широтах, однако там всегда требовались вещи, добываемые лишь в тропиках: например шкуры ягуаров, а также перья красивых птиц и хлопок. Но можно сказать, что все эти люди, как в прибрежных, так и в умеренных зонах, составляли единую историческую общность{1647}.

Рассмотрим в первую очередь ольмекскую цивилизацию, процветавшую примерно между 1200 и 600 годами до н. э. Огромные каменные головы, которые можно увидеть во многих музеях Мексики, в первую очередь в Садовом музее в Коацакоалькосе, большое количество резного нефрита, а также каменные алтари являются доказательствами того, что эта цивилизация зародилась именно здесь. У ольмеков также были познания в астрономии, они искусно резали по дереву, а также изготавливали изящную, богато расписанную керамику. К 650 году до н. э. у них, похоже, появилась примитивная письменность в виде простых иероглифов на цилиндрических печатках{1648}. Они использовали в качестве музыкальных инструментов барабаны, примитивные флейты, а также раковины. У них имелись шила, крючки, иголки и лопаты. Ольмеки жили в прибрежном районе, который в XX веке стал зоной добычи нефти и славится каучуком. Интересно, что слово «ольмек» действительно означает каучук на языке науатль, который в Центральной Мексике в начале XVI века использовался как язык межнационального общения{1649}.

Ольмеки укрыты завесой тайны во многих аспектах. Мы не знаем, например, была ли у них какая-то империя, или были ли они как-то похожи на те головы, изваяниями которых прославились. Они во многом были хорошо развиты, но у них не было двух важных вещей: одомашненных животных и колеса.

Причины «рывка» ольмеков, сопоставимого с тем, который имел место в Старом Свете в Египте или Вавилоне, до сих пор являются предметом спора. Возможно, важную роль сыграли доступные воды рек, лагун и изобилие дождей. Реки и озера означали наличие путей сообщения, сама вода была источником пищи. Малярии здесь не было, как и желтухи и других тропических болезней – их занесли европейцы, и позже они распространились в этих болотистых краях.

Вторым важным обществом старой Месоамерики были майя, чей золотой век пришелся на период примерно между 250 и 900 годами н. э. Большая часть типичных для майя творений, возможно, была создана задолго до них – некоторые уверены, что они, «возможно, могли повлиять на возникновение ольмекской культуры»{1650}. Когда бы майя ни появились на огромной карте Мексики, они выглядят самыми высокоразвитыми предшественниками европейцев. Гипсовые барельефы Паленке, фрески Бонампака и их расписная керамика напоминают греческие. Майя строили дворцы из известняка, со сводчатыми потолками и декоративными арками{1651}, а также вырезали стелы с надписями, которые устанавливали перед своими зданиями.

Майя были математиками, способными делать столь же точные вычисления, как и вавилоняне. У них был солнечный календарь, начинавшийся с 3133 года до н. э. и имевший погрешность всего в 0,0003 суток в год. Писцы майя создавали великолепные иллюстрированные книги{1652}, из которых до наших дней дошло пять. Они использовали для этого индюшачьи перья, которые обмакивали в красную или черную краску. Они искусно резали по камню и создавали великолепные церемониальные комплексы, из которых было найдено 230. Самый большой из них, Тикаль, находится в Гватемале. Он имеет площадь в шесть квадратных миль и состоит из 3000 зданий. Жили там примерно от 10 до 40 тысяч жителей. Земледелие майя было основано на подсечно-огневом методе, однако они также, возможно, пользовались чинампами — скоплениями плавучих островов-огородов. Возможно, именно поэтому они использовали водяную лилию в качестве герба.

На пике своего развития цивилизация майя насчитывала примерно миллион человек. Они поклонялись 160 божествам и любили торговлю. Великолепнейшим их творением является Храм Солнца в Паленке. Храм надписей в этом же чудесном городе может гордиться единственной гробницей в пирамиде в Месоамерике: она принадлежала правителю Пакалю, чей труп был покрыт прекраснейшим нефритом.

Гибель цивилизации майя остается загадкой. Однако мы знаем, что эти одаренные люди часто сражались друг с другом. Фрески в Бонампаке изображают битвы, а анналы малых племен майя почти только о битвах и рассказывают. Однако не воинственность стала причиной катастрофы – во всяком случае, она была не большей, чем в Европе. Майя скорее всего были завоеваны людьми с севера, из Теотиуакана. Ближе к концу VII века н. э. к тому же имел место ряд природных катастроф – засух, ураганов, приведших к смуте. Церемониальные города были покинуты. Когда с побережья Юкатана стали прибывать испанцы, государство майя представляло собой горстку разрозненных городов, их уровень развития был гораздо ниже, чем у их предков пятьсот лет назад. Как современные ученые в Европе часто не знают латыни, также нельзя быть уверенными в том, что жрецы майя могли прочесть надписи их собственного Золотого века.

Еще до падения майя (и совершенно безотносительно к ним) в плодородной долине к северо-западу от нынешней столицы Мексики возник огромный город Теотиуакан. Будучи основан примерно во времена Христа, Теотиуакан в 600 году имел площадь в 2000 акров и население в 200 000 человек. Он был центром торговли – с площадками для игры в мяч, дворцами, несколькими рынками и хорошей канализацией. Искусные ремесленники обрабатывали перья и обсидиан, расписывали керамику, в то время, как торговцы организовывали торговлю по всем направлениям на далекие расстояния. В самом Теотиуакане длинная Дорога Мертвых с пирамидами, посвященными солнцу и луне (посвященная солнцу была столь же большой, хоть и не столь высокой, как Большая пирамида в Гизе в Египте), была прекрасней многих дорог Европы того времени. Любая улица поменьше впечатлила бы римского архитектора Витрувия.

В отличие от майя, жители Теотиуакана не ценили скульптуру, а вот фрески были у них в почете. Городом управляла теократия, а пернатый змей Кетцалькоатль занимал почетное место в пантеоне, включавшем других богов, узнаваемых, пусть и под иными именами, когда прибыли испанцы, например Тлалок, бог дождя. Опорой Теотиуакана было земледелие, которое, как и ольмекское, держалось на чудесных плавучих садах, а также террасах и орошаемых полях.

Как и у ольмеков, политическая сторона жизни Теотиуакана остается загадкой, несмотря на его величину и развитую культуру. Никто не знает, кем были жившие здесь люди и имели ли они какое-либо отношение к майя. Говоря о последних, никто не знает, была ли у них империя. Но все равно, величие этого города будоражило воображение культур-преемников, пришедших следом, и вдохновляло их так же, как античный Рим – средневековую Европу и эпоху Ренессанса. Его влияние простиралось вплоть до Гондураса на юге и Колорадо на севере. Большие пирамиды Чолулы на востоке от Мексико и Тахина на побережье были скорее всего построены колонистами, пришедшими из Теотиуакана.

Еще одной загадкой, подобной причине заката майя, является окончательная судьба города. Одно предание говорит, что люди потеряли веру, когда несколько лет не было дождя. Возможно, тогда утративший единство город пал перед натиском варваров с севера.

Теотиуакан стал архетипом последующих культур в этой стране, даже для современной Мексики. Город явно был духовным прародителем Толлана, воинственного города-государства, возникшего на его руинах, а через Толлан он напрямую повлиял на Мехико – Теночтитлан.

Тольтеки были менее изобретательны, чем люди Теотиуакана и майя. До 1940 года считалось, что их столицей был Теотиуакан – но ныне более вероятным кандидатом является Тула, унылый и продуваемый ветрами город к западу от Теотиуакана. В любом случае тольтеки правили долиной Мехико во время европейского Высокого Средневековья, примерно от 1000 до 1200 года н. э. Их наследие состоит из четырех важных моментов: во-первых, их язык, науатль, стал основным в регионе. Во-вторых, они были очень воинственными и в X веке захватили большую часть Юкатана. Там они основали новую версию цивилизации майя, породившую такие великолепные города, как Чичен-Ица. Экспедиция туда часто ассоциируется с бегством бога Кетцалькоатля, который, как предполагается, бежал из Толлана, поскольку ему не нравились человеческие жертвоприношения. В-третьих, тольтеки передали свои знания обо всех древних культурах Месоамерики Мексике. В-четвертых, у них был культ смерти, требовавший все большего количества человеческих жертвоприношений. Именно они стали строить культовые стены из черепов.

В Толлане в XII веке, видимо, случилась засуха, которая привела к политическим переворотам, что уже в который раз сыграло на руку северным варварам. Говорят, что город пал примерно в 1175 году н. э. Еще один город тольтеков, Куальхуакан, также находившийся в долине Мехико, продержался дольше.

К тому времени с севера пришел кочевой народ, доживший до исторических времен. Он достиг великого озера в центре долины, которое сейчас давно уже высохло. В начале жившие вокруг озера люди считали их варварами. В легендах времени испанской конкисты 1521 года говорится, что эти люди пришли из легендарного места под названием Ацтлан, или «место журавлей».

Эти мешика отправились на юг, побуждаемые сопровождавшими их жрецами. Скорее всего они делились на кланы (кальпулли) и потратили примерно сотню лет, чтобы достичь долины Мехико, которая к тому времени была покрыта поселениями и зависела от тольтеков, а до этого – от Теотиуакана. Предыстория этих людей не слишком ясна, поскольку ее переписывали под требования политики в XV веке. Но, видимо, когда мешика прибыли к озеру, там доминировали тепанеки, которые проявляли свою власть традиционным способом, – требовали дани и грозили войной. Они заняли лучшие места, так что новоприбывшим было тяжко найти место для поселения. Мешика отправились сначала, как говорится в легенде, на холм Чапультепек, «холм саранчи», ныне находящийся в центре города Мехико, но тогда располагавшийся на краю озера. Их изгнали оттуда, и они переселились на каменистый остров на самом озере, известный как Теночтитлан. Жрецы сказали мешика, что им судьбой начертано поселиться здесь, поскольку они увидели здесь орла, сидевшего на кактусе и пожиравшего змею, что являлось (по легендам) явным признаком нужного места.

Мешика оставались вассалами тепанеков сотню лет. Благодаря им они переняли многое из того, что ныне считается типично «ацтекским» – например культ Кетцалькоатля и Тлалока, бога дождя, использование пирамид для жертвоприношений, возвышение жреческой касты, торговля обсидианом и перьями, ремесло выделки нефрита и календари. Мешика, как позднее выяснили испанцы, хорошо умели копировать изобретения других народов. Однако у них сохранялись и свои традиции, как, например, поклонение их жестокому богу войны и охоты Уицилопочтли, который стал одним из верховных богов вместе с Тлалоком, – крайне необычное сочетание{1653}.

Почти так же, как в свое время готы захватили политическую власть над своими господами, римлянами, точно так же мешика отобрали ее у тепанеков. Решительный переворот случился в конце 1420-х. Ицкоатль, вождь мешика, в чьих жилах текла и кровь тольтеков, сначала убил своего миролюбивого предшественника, а затем и последнего правителя тепанеков. Он и шестеро его потомков – между ним и Монтесумой II, правившим в 1519 году, сменились шесть императоров – сумели создать в Центральной Мексике империю, в разы превосходящую те, что существовали здесь ранее. Она простиралась от линии Гуанахуато – Керетаро на севере до полуострова Техуантепек на юге. На этой территории жили около тридцати различных народов, плативших мешика дань, дабы их защищали – если не от врагов, то от самих мешика.

Как и Рим, Теночтитлан был огромным городом-государством, центр власти которого находился в столице – изумительном образце городской архитектуры. Его центральная площадь, по словам Кортеса, была в два раза больше той, что в Саламанке, – в то время как каналы, рынки и дворцы напоминали впечатлительным конкистадорам Венецию{1654}. Но Теночтитлан в 1519 году был больше, чем Венеция или любой европейский город того времени – за исключением, возможно, Константинополя.

Испанцы называли правителя-мешика «императором». Несмотря на некоторое критическое отношение к употреблению именно этого термина, он сохранился до нашего времени. Этот термин имел смысл, поскольку правитель Мексики властвовал над множеством других монархов, которых обычно называли «королями». Посему его положение можно было сравнить с положением императора Священной Римской империи и его подданными – электорами и герцогами Германии. Но дословный перевод слова, которым древние мексиканцы называли императора, уэйтлатоани, означал «главный оратор». Подвластными землями правили тлатоани – «те, кто хорошо говорит». Эти слова напоминают нам о том, что от правителей Мексики, в первую очередь, требовалось умение хорошо говорить. В фундаментальной работе по антропологии, известной как «Флорентийский кодекс», составленной неутомимым францисканцем Бернардино де Саагуном в середине XVI века, есть множество примеров ораторского искусства, которое демонстрировал император или другие правители при мексиканском дворе.

Науатль, язык мешика, был языком богатым, и в свой золотой век он использовался не только для высокопарных проповедей, но и для трогательной поэзии, которая в переводе похожа на французские стихи XV века или же испанские им подражания – как, например, стихи Хорхе Манрике: полные печали о том, что красота умирает, что молодость проходит, что воины слабеют. Например:

Я сгину, как увянувший цветок, Моя слава станет ничем, Моя слава на земле будет забыта. Подумайте над этим, воины ордена Орла и Ягуара, Пусть вы и вырезаны из нефрита – вы сломаетесь; Пусть вы и сделаны из золота – вы расколетесь; Пусть вы и перо кецаля – вы состаритесь. Мы не вечны на этой земле, Лишь на время мы здесь.

Сравните со стихами Хорхе Манрике:

Драгоценных подарков горы, королевские зданья, Покои и залы, на тонкой посуде узоры, Сундуки с казной золотою, подвалы, И свита, и гордая стать коней, что так горячились, Узда в жемчугах, — Куда мы пойдем их искать, Не навек ли они испарились Росой на лугах?{1655}

Подобное сходство, естественно, вызывает предположения, что те ученые мужи, которые пытались записать поэзию мешика, просто находились под влиянием европейской поэзии. Возможно и так – однако мешика в самом деле чувствовали так же, как их современники с другой стороны Атлантики. В конце концов, многое в политике и экономике мешика напоминало конкистадорам то, что они уже видели или представляли. Например, Мексиканская империя опиралась на армии, предки которых захватили ныне подчиненные империи города. Под угрозой насилия данники были вынуждены два раза в год доставлять дань своим повелителям. Данникам не нравилось такое положение – и конкистадорам это оказалось на руку. Однако до прибытия испанцев мешика регулярно получали огромные богатства. Лучший анализ их системы податей можно увидеть в Кодексе Мендосы, составленном примерно в 1540 году для первого испанского наместника в Мексике, Антонио де Мендосы, сына графа Тендильи, который был первым губернатором Гранады после ее завоевания.

В этом кодексе перечисляется большинство вещей, необходимых Теночтитлану: ткань для платьев и одежды – сырье для которой нельзя было вырастить в Мексиканской долине, но которую там ткали (преимущественно женщины) особо искусным образом; перья для церемониальных украшений; тропические культуры; в огромном количестве маис, являвшийся основным продуктом, – хотя возле столицы были поля, на которых он произрастал, но его все равно не хватало. Другими мексиканскими товарами, отправляемыми в столицу, были шоколад, который вскоре стал чудесным открытием для европейцев; кошениль (красный краситель, также широко используемый в Европе); томаты, ставшие великолепным дополнением к меню Старого Света; индейка, названная так англичанами, поскольку слово это казалось экзотичным, несмотря на то что оно пришло с запада, а не с востока{1656}. Европейцы в Средневековье не привыкли к такой масштабной дани – но она была сравнима с тем, что практиковалось в восточных деспотиях, как, например, у монголов или татар, и некоторым испанским конкистадорам об этом было известно.

Императоров в Мексике избирали из небольшой группы знатных людей, принадлежавших к одной семье. Это было похоже на шотландскую систему наследования до Макбета, так называемый «закон выборной системы наследования». Некоторые сравнивают смену императоров на престоле с современной преемственностью президентов Мексики в пределах одной «революционной семьи» – Институционно-Революционной партии.

Император, как и современный президент Мексики (впрочем, не стоит так долго задерживать внимание на столь удачном анахронизме), был деспотом. Однако его власть ограничивалась некоторым количеством тщательно разработанных законов или правил, которые связывали всех остальных. Он также был текущим олицетворением цивилизации, в которой религия играла ведущую роль.

В Мексике существовала социальная система, вовсе не чуждая конкистадорам. Здесь была каста вельмож, связанных с императором, которые первые несколько поколений до 1500-х годов купались в неописуемой роскоши – благодаря системе податей. Существовала каста ремесленников, работников по камню или с краской – возможно, наследственная, как и в Древнем Египте. Были земледельцы, которых каждый год все чаще привлекали к выполнению некоторых общественных работ в городе и которые к тому же выращивали маис на своих участках. Были рабочие – возможно, некий эквивалент прислуги. Наконец, были настоящие рабы – мужчины и женщины, они либо были захвачены во время войны, либо стали рабами, совершив какое-то преступление. Жрецы и военачальники также были отдельной кастой. Но все свободные мешика, не являвшиеся ни рабами, ни слугами, должны были идти на войну, когда император посчитает нужным.

Мешика не являлись единственными властителями Месоамерики. Недалеко от них, на востоке, находилась небольшая, еще не завоеванная ими территория Тласкалы, которую к началу XVI века мешика окружили, но пока Тлаcкала оставалась независимой. Общество, проживавшее там, было бледной копией строя его могущественного соседа, и свобода тласкаланцев сильно ограничивалась их соседством с мешика. На севере находилась монархия тарасков – это имя дали им испанцы. Они обосновались в месте, ныне известном как Мичоакан, и перед их копьями с медными наконечниками мешика бежали в 1470 году. Далеко на юго-востоке жили майя, которые ранее были самым развитым обществом, но в XVI веке, как упоминалось ранее, превратились лишь в тень своего великого прошлого. Мешика торговали с ними и, похоже, даже не пытались их захватить. Стоит напомнить, что во время своего первого путешествия Колумб и его спутники повстречались с торговцами, которые, возможно, были из майя, – и остались под впечатлением от них{1657}.

Множество фактов, касающихся древней Мексики, до сих пор поражает исследователей. Но более всего впечатляют великолепные культурные достижения ее обитателей. Мешика, например, в скульптурах больше ценили (и выделяли) рельеф, красивые головы и орнаменты. Они также любили возводить памятники. Они создавали изящные украшения из золота, порой вставляя в них различные камни, прекрасные образцы которых все еще можно найти в Мексике (некоторые из них были найдены в знаменитой гробнице № 7 в Оаксака). Они делали великолепные мозаики из перьев, несколько экземпляров которых дожили до наших дней (лучше всего посмотреть их в Венском этнографическом музее){1658}. Подобную работу с перьями мешика можно счесть не меньшим достижением, чем поэзия Англии.

Делались и мозаики из полудрагоценных камней, из которых выше всего ценилась бирюза{1659}. Мешика также были искусными обработчиками дерева, что можно понять по их барабанам и копьям. Они пользовались краской – как для украшения каменных скульптур, так и просто для рисунка на камне без всяких скульптурных украшений. Древние мешика также использовали краску для написания своих книг или кодексов, в которых с помощью различных символов и рисунков (а не алфавита!) они записывали свои генеалогии, хронику завоеваний и размер дани. Мешика играли на инструментах, которые испанцы назвали флейтами, но скорее они были блок-флейтами, на раковинах и как минимум на двух различных разновидностях барабанов. Они часто и довольно экстравагантно танцевали. Похоже, что, как и повсюду в Новом Свете, не было такого события в старой Мексике, которое не отмечалось бы музыкой и танцами. У мешика были игры, в которых они использовали мячи из каучука – гораздо лучшие, чем те, что использовались на огороженных площадках для игры в мяч на Карибских островах{1660}.

Цивилизация древней Мексики была упорядоченной: улицы регулярно убирали и подметали. Это было символом общества, замечательного тем, что оно обеспечивало некоторое образование всем своим членам, – за исключением рабов и слуг, и в котором у каждого было свое конкретное место, почти так же, как и в Древнем Египте.

Сложную религию мешика нельзя изложить вкратце{1661}. Для обычного человека религия оборачивалась огромным количеством праздников: как минимум, раз в месяц чествовалось определенное божество, по случаю чего устраивались шествия с песнями и танцами. Он также должен был присутствовать на церемониях подношения даров и жертвоприношений. Порой в жертву приносили птиц, таких, как перепелки, но все чаще – рабов и пленников. Как и у других, более ранних цивилизаций, человеческие жертвоприношения свершались на вершинах пирамид на алтарях различных богов. Жрецы, монархи и вельможи должны были приносить свою кровь иначе: из уха, запястья или даже пениса. Человеческие жертвоприношения повергли испанцев в шок. Однако они были неотъемлемой частью целой серии церемоний, проводимых в регионе.

Кроме поклонения обычным богам, среди знати, особенно проживавшей к востоку от озера Тескоко, были и те, кто постепенно приходил к идее безличного божества, чья божественность не поддавалась описанию:

Везде твой дом, Даритель Жизни. Цветочный ковер сплетаю я из цветов. На нем владыки поклоняются тебе. {1662}

Жизнь большинства мешика была трудной. Однако верхушка общества, как и везде, баловала себя алкоголем – например пульке, напитком, сделанном из сока агавы; также они употребляли галлюциногенные грибы, цветы и кактусы. Возможно, эти вещества употребляли для одурманивания жертв перед жертвоприношением, и так же, как алкоголь в Европе, для придания воинам храбрости перед боем.

История Мексики до прихода испанцев вызывает интересное ощущение дежа-вю – не в последнюю очередь связанное со схожестью с процессами, имевшими место в Старом Свете. В Мексике, как и в Старом Свете, история говорит о возвышении и падении городов, о том, как энергичные кочевники богатели за счет оседлых народов; о традициях украшения себя, о праздниках и церемониях. Но различия все же были немалыми: отсутствие одомашненных животных, применяемых как в земледелии, так и на войне; использование мужчин и женщин в качестве вьючных животных; отсутствие колеса и использование металла только для украшений. Та же пиктографическая письменность могла использоваться для записи истории, но была намного менее эффективной, чем европейский алфавит. Некоторое сходство развития индейцев Мексики (а также Перу) с тем, что происходило в Азии, подтолкнуло многих к мысли о том, что, возможно, между двумя культурами некогда был контакт. От китайцев жители Америк научились плетению, от японцев – гончарному мастерству. Была даже гипотеза, что пристрастие к закону мешика привили потерянные колена Израиля. Считалось даже, что святой Фома принес в Америку крест как символ религии.

Все эти идеи безосновательны. Китайцы во времена династии Цинь могли бы достигнуть Америк на своих больших кораблях еще в III веке до н. э. – но они не сочли нужным идти в ту сторону. Все доказывает, что цивилизации американских индейцев развивались в изоляции.

Мешика считали себя, по словам их императора Монтесумы, «хозяевами мира»{1663}. Но их не интересовало, что находится за землями диких северных племен, которых они называли чичимеками, и за землями майя на юге – хотя торговцы знали, что за землями чичимеков можно было найти бирюзу. На юг от майя жил народ, торговавший нефритом, а позднее изумрудами и золотом, которое некоторые из данников мешика научились обрабатывать с неподражаемым искусством. Как с юга, так и с севера владыки Теночтитлана получали рабов.

Мешика не интересовались, что находится за Восточным морем (которое мы ныне называем Мексиканским заливом), хотя в их легендах говорится, что мудрый преобразователь бог Кетцалькоатль много лет назад ушел туда на плоту из змей и пропал. Отсутствие любопытства было еще одной чертой, отличавшей старую Мексику от Европы.

Однако примерно с 1500 года до Мексики с востока стали доходить любопытные слухи. В 1502-м некоторые из торговцев, возможно хикаке или пайя, являющиеся, как мы помним, подгруппой майя, повстречались с Колумбом во время его четвертого путешествия неподалеку от Ислас-де-ла-Баия в Гондурасском заливе. Возможно, рассказы о хорошо одетых бородатых европейцах вельможи майя донесли до императора мешика в Теночтитлане – точно так же, как Колумб рассказал в Испании о торговцах, которых встретил{1664}.

Затем, как мы знаем, в 1508 году двое опытных мореходов из Севильи, Висенте Ианьес Пинсон, который был капитаном каравеллы «Пинта» во времена первого плавания Колумба, и Хуан Диас де Солис, который позднее открыл Ла-Плату, высадились на Юкатане. Они искали пролив, который, как они думали, приведет их к Тихому океану, – а значит, к Островам Пряностей и Китаю. Вероятно, они прошли вдоль побережья Мексики до Вера-Крус или даже Тампико. Возможно, именно их поход был описан мешикским торговцем того времени: три храма, плывущие по морю на огромных каноэ. Рисунок был послан в Теночтитлан, где Монтесума обсудил его как с советниками, так и со жрецами{1665}.

Затем где-то в 1512 году неподалеку от Косумеля рядом с Юкатаном выбросило на берег каноэ таино, жителей Ямайки. Выжившие, возможно, рассказали посредством жестов о том, что делали европейцы в Карибском заливе{1666}. Чуть позже в Мексиканском заливе, неподалеку от Ксикаланко, торгового аванпоста мешика возле Кампече, выбросило на берег сундук. Там лежали несколько смен европейской одежды, драгоценные камни и меч. Никто никогда не видел подобных вещей раньше. Что это такое? Кому это принадлежит? Говорят, Монтесума поделился найденным в сундуке со своими братьями, царями Тескоко и Такубы. Однако тайна так и осталась не раскрыта.

Как мы знаем, в 1510 году испанское поселение было основано в Дарьене, в Панаме. Вначале им правил Васко Нуньес де Бальбоа, первый испанец, увидевший Тихий океан, а затем Педрариас де Авила. Вести о жестокостях, творимых испанскими конкистадорами под командованием последнего, наверняка достигли мешика. Дарьен находился в 1800 милях птичьего полета от Теночтитлана, однако торговцы так далеко не заходили.

В 1511 году Диего де Никуэса, торговец-исследователь, плывший из Дарьена в Санто-Доминго, потерпел крушение неподалеку от Юкатана. Несколько испанских моряков выжили, а двое из них, Гонсало Герреро и Иеронимо де Агилар, в течение нескольких лет были пленниками майя. Второй даже встал на сторону своих пленителей. Поэтому неудивительно, что колдун из Теночтитлана, позднее известный испанцам как Мартин Оцелотль, предсказал «пришествие бородатых людей на эту землю»{1667}.

Еще одна испанская высадка произошла в Юкатане в 1513 году, когда Хуан Понсе де Леон сделал там остановку, возвращаясь из своего неудачного путешествия во Флориду, где он хотел найти источник вечной молодости. В 1515 году также произошла еще одна интересная встреча между испанцами и Месоамерикой: испанский судья Корралес в Дарьене доложил, что встретил «беглеца из внутренних провинций на западе». Этот человек наблюдал за тем, как судья читал документ, и задал прекрасный вопрос: «У вас тоже есть книги? Вы тоже понимаете знаки, с помощью которых вы говорите с отсутствующими?»{1668} И хотя рисованные книги мешика были хуже своих европейских аналогов, предназначение у них было то же.

Последние годы старой Мексики полны предсказаний, легенд о кометах и рассказов о странных видениях. Но важнее были свидетельства наступления испанцев.

В 1518 году ко двору Монтесумы прибыл один работник. Говорят, у него не было больших пальцев, ушей и пальцев ног – их все отрезали в наказание за какое-то преступление{1669}. Он сказал, что видел «цепь гор или больших холмов, плывших по морю». Монтесума заключил этого человека под стражу – возможно, чтобы предотвратить распространение столь тревожных вестей. Но он послал нескольких доверенных советников на берег, дабы они выяснили, что происходит. Они вернулись, дабы рассказать своему владыке следующее:

«Правда, что на берег пришли какие-то непонятные люди; на волнах были горы, и люди снизошли с них на берег. Некоторые из них имели при себе удочки, другие – сети. Они ловили рыбу с маленькой лодки. Затем они сели в каноэ и поплыли обратно к некоему сооружению на море с двумя башнями и забрались на него. Их было около пятнадцати… у некоторых на голове были зеленые платки, у других – красные шляпы, некоторые из которых были большими и круглыми, похожими на маленькие сковородки, дабы защититься от солнца. Эти люди очень бледные, гораздо бледнее нас. У них у всех длинные бороды и волосы ниже ушей»{1670}.

Эти новые люди прибыли в 1518 году с испанского острова Куба на флотилии из четырех кораблей под предводительством племянника губернатора – Хуана де Грихальвы, «очаровательного молодого человека, на которого было приятно смотреть и который был обучен хорошим манерам», как считал Лас Касас. Он также был «человеком, склонным к добродетели, покорности и… очень послушным по отношению к своему начальству»{1671}.

Один англичанин некогда написал пару строк об этих путешествиях открытиях и завоеваниях. Начинались стихи так:

Колумба роковые каравеллы Коснулись неизведанной земли, И мореходы на берег сошли.

Близилось самое потрясающее событие в истории Америки.

Глава 34 «Эта страна – богатейшая в мире»

Мы уверены, что эта страна – богатейшая в мире, и богатство это заключается в камнях высокой ценности, коих мы привезли назад великое множество.

Отец Хуан Диас в своем отчете о путешествии Грихальвы в Мексику, 1519 год

Первая испанская экспедиция на территорию, известную ныне как Мексика, отправилась в путь в 1517 году на трех кораблях (две каравеллы и бригантина), под предводительством Франсиско Эрнандеса де Кордовы. Менее чем с сотней человек он охотился за индейцами с целью похитить их и привести назад на Кубу как рабов – об этом путешествии уже упоминалось ранее{1672}.

Эрнандес де Кордова был членом большой семьи из Кордовы, из которой происходил знаменитый Эль Гран Капитан. Он был «близким другом»{1673} Лас Касаса и прибыл на Кубу из Санто-Доминго вместе с Веласкесом в 1511 году. Эрнандес де Кордова, которому в 1517 было уже сорок два года, убедил двух других капитанов отправиться вместе с ним и разделить затраты. Этими людьми были Кристобаль де Моранте из Медины-дель-Кампо, отправившийся в Санто-Доминго в 1514 году, и Лопес Очоа де Кайседо, еще один уроженец Кордовы, который покинул Испанию в 1512 году.

Один из их спутников (Хинес Мартин) говорил, что они отправились на Багамские острова, но непогода загнала их на Юкатан{1674}. Ответственность за отклонение от курса лежала на Антонио де Аламиносе, из Палоса, знаменитом штурмане Посе де Леона, знакомого с побережьем Центральной Америки с тех пор, как он побывал там вместе с Колумбом в 1502 году. По словам Аламиноса, он был приглашен Эрнандесом де Кордовой и его друзьями «для того, чтобы открыть новые земли»{1675}. Так что у этого, на первый взгляд, обычного путешествия было несколько причин.

Экспедиция добралась до Исла-Мухерес неподалеку от нынешнего Канкуна. Затем они отправились вдоль берега на запад, остановившись в месте, ныне известном как мыс Каточе. Испанцы не раз мирно встречались с индейцами, называвшими им землю, на которую они прибыли, Юкатаном{1676}. Эрнандес де Кордова в присутствии нотариуса Мигеля де Моралеса заявил, что берет эту землю во владение от имени королевы Хуаны и короля Карла, ее сына{1677}. Но вскоре ему пришлось отказаться от своих стремлений – после битвы с индейцами майя у места, ныне известного как Чампотон. По словам пережившего сражение Педро Прието, двадцать пять испанцев были убиты. Сам же Эрнандес отправился домой смертельно раненным, но все же его небольшой отряд, вооруженный огнестрельным оружием, произвел некоторое впечатление на туземцев, впервые почуявших запах пороха.

Эрнандес де Кордова вернулся на Кубу с несколькими золотыми изделиями хорошей работы, парой серебряных дисков и глиняных фигурок. «Никогда мы не открывали лучшей земли», – писал участник одной из его экспедиций, Берналь Диас дель Кастильо, солдат, который, как и Кристобаль де Моранте, происходил из Медины-дель-Кампо{1678}. Вернувшись на Кубу, Эрнандес де Кордова заявил, что хотел бы вернуться в Кастилию и поведать обо всем, что он узнал, королю и королеве – но смерть опередила его{1679}.

В 1518 году в Новую Испанию отправилась вторая экспедиция. Ее возглавлял Хуан де Грихальва, племянник губернатора Веласкеса, который отправился с бо льшим войском на четырех кораблях. В числе прочего он взял с собой несколько пушек, стрелявших двадцатифунтовыми ядрами примерно на четыре сотни ярдов{1680}. Также у него были аркебузиры, арбалетчики и несколько боевых псов – вероятно, мастифов, но не было лошадей. Его инструкции предписывали ему пройти вдоль берега и купить рабов в Юкатане, но не поселяться там. Однако иеронимиты-настоятели из Санто-Доминго не давали ему разрешения ни на то, ни на другое{1681}. Зато с ним был опытный штурман Антонио де Аламинос, который теперь был хорошо знаком с водами Мексиканского залива. Четырьмя кораблями командовали Педро де Альварадо из Бадахоса, Франсиско де Монтехо из Саламанки и Алонсо де Авила из Сьюдад-Реаля. Благодаря своему участию в последующей экспедиции Кортеса в Мексику, они вошли в историю, подобно бессмертным богам. Каждый из этих капитанов сделал вклад в экспедицию, как и Диего Веласкес{1682}. В отличие от Эрнандеса де Кордовы, Грихальва взял с собой священника, отца Хуана Диаса из Севильи, который вкратце изложил увиденное им. Всего в экспедицию отправились три сотни человек{1683}.

Считается, что Грихальва впервые вышел из Санта-Доминго в 1508 году. Он принимал участие в позорном походе за рабами на Тринидад с Хуаном Боно де Куэхо в 1516 году, но несмотря на это заслужил репутацию человека честного как в делах, так и по натуре.

Его экспедиция отправилась в январе 1518 года, он высадился, как и Эрнандес де Кордова, в Косумеле, который они назвали Санта-Крус. Там они, к своему изумлению, обнаружили великолепные дома с каменными ступенями (по их словам, ступени были сделаны из мрамора), покрытыми сланцем крышами, высокие храмы, величавые лестницы, статуи и терракотовые фигурки животных. В воздухе острова висел устойчивый запах ароматных курений, как будто это была Корсика в старые дни. Затем Грихальва по следам Эрнандеса де Кордовы повернул на север и на запад и достиг местечка возле современной Кампече. Там вождь майя, которого испанцы называли Ласаро, попросил их уйти: «Мы не хотим принимать вас, как гостей» – таков был однозначный смысл его слов. Возможно, это был тот самый касик, что встречался с Эрнандо де Кордовой. Началась стычка, и индейцы бежали, услышав грохот пушек. Грихальва, потерявший в бою два зуба, не преследовал их. Вместо этого он продолжил плавание вдоль берега современной Мексики. Возможно, именно там в 1508 году побывали Диас де Солис и Пинсон.

Грихальва вскоре отправился туда, где не бывал еще ни один европеец. Он миновал порт, ныне известный как Эль-Десеадо, и на реке, сегодня носящей его имя, встретил каноэ, на котором рыбаки ловили рыбу на золотые крючки. Испанцы захватили одного человека, и местный касик пообещал им заплатить за него золотом по его весу, но Грихальва, «несмотря на несогласие товарищей», отказался. Вскоре другой касик дальше по берегу подарил Грихальве большое количество украшений, включая золотые башмаки, краги и кирасы, а также золотую броню.

Затем Грихальва добрался до Острова Жертвоприношений, где он и его друзья обнаружили следы недавних человеческих жертвоприношений. Должно быть, они уже видели подобные вещи в Юкатане, – но здесь они наткнулись на отсеченные головы и очевидные следы каннибализма. Местный касик, предположительно, тотонак, подарил Грихальве золотую чашу, несколько браслетов, золотых шаров и прочих украшений. Еще один касик, прозванный испанцами «Овандо», подарил им множество прекрасных золотых изделий, в том числе статуэтку мужчины, веер и маску – все искусно выделанное и украшенное по краям драгоценными камнями. Они отужинали с касиком, который в числе прочего подарил Грихальве красивую, разряженную девушку-рабыню. Здесь они приблизились к границам того, что позже станет штатом Вера-Крус, и, в конце концов, к Туспану. Здесь Грихальва и его спутники впервые услышали о великой империи Монтесумы в мексиканских горах.

Некоторые участники экспедиции, например Мартин Мильян де Гамбоа, хотели остаться здесь и основать колонию, но Грихальва запретил им: его дядя дал другие указания. Вместо этого он отправил Педро де Альварадо обратно на Кубу на своей каравелле, чтобы рассказать Веласкесу о своем открытии. Альварадо взял с собой часть подаренного Грихальве золота – в том числе нагрудную пластину и маску. Это была удивительная история. Золото и рассказы об империи Монтесумы произвели огромное впечатление на всех. Пусть эта империя и не была Китаем, но казалась не слишком отличной от него.

Грихальва отправился обратно вдоль берега до мыса Каточе и 28 июня достиг Кубы. Когда он, наконец, добрался до Сантьяго-де-Куба, Веласкес обрушился на него, упрекая, что тот не остался заселить открытую им землю – хотя прекрасно знал, что у Грихальвы не было права на подобные действия{1684}.

Грохот пушек Грихальвы произвел огромное впечатление на индейцев, так же как и эффективность, с которой они сеяли разрушение на расстоянии. Их малая точность на близкой дистанции казалась уже не столь важной.

В то же время все испанцы были впечатлены уровнем мастерства, с которым они столкнулись. Ремесло Карибских островов не шло с ним ни в какое сравнение. Вместе с тем путешествие выявило, что индейцы, платящие дань ацтекам (такие как тотонаки, живущие неподалеку от нынешнего порта Вера-Крус), настроены настолько враждебно к Мексиканской империи, что могут стать союзниками Испании. Недвусмысленные доказательства человеческих жертвоприношений, найденные на острове Улуа неподалеку от нынешнего Вера-Круса, встревожили всех. И все же нельзя было отрицать и положительных сторон экспедиции.

Уже в июле 1518 года, всего через месяц после возвращения Грихальвы на Кубу, Петер Мартир с восторгом писал в своем письме бывшим ученикам, маркизам де Лос Велес и де Мондехар:

«Много вестей приходит из Индий. Испанцы, отплывшие с Кубы, которую они называют Фернандина, на запад и больше на полдень, встретили города, в которых жители имеют законы, где существует торговля и люди ходят одетыми. У них есть книги, где между письменами рассыпаны фигурки королей и идолов, такие, как мы видели сами, вроде тех, которые печатают наши историки со всякими сказочными изображениями, чтобы они лучше продавались. Как и в любом другом городе, у них есть улицы, дома, построенные из камня и беленные известью, великолепные дворцы и роскошные храмы, где они приносят жертвы своим богам, похожим на ночные кошмары. Ежегодно они приносят в жертву несчетное число детей, девушек и даже рабов, купленных на рынке»{1685}.

Перед испанцами Карибских островов открывался истинный Новый Свет – богатый благодаря золоту, жестокий из-за человеческих жертвоприношений и цивилизованный, судя по ярким книгам, скульптурам и другим произведениям искусства. Все это в целом стало огромным искушением для кубинских испанцев: жажда славы, жажда золота и жажда принести язычникам веру в истинного Бога.

Глава 35 «О, владыка наш, ты измучен»

О, владыка наш, ты измучен усталостью, ты испытал тяготы, ты прибыл, чтобы жить на земле.

Слова Монтесумы Кортесу по дороге в Теночтитлан, ноябрь 1518 года{1686}

Третья испанская экспедиция в Мексику прошла под руководством Эрнана, или Эрнандо Кортеса, – если называть его по тому имени, под которым он был известен все то время. Ко времени похода ему было уже под 40, поскольку родился он примерно в 1480 году. Родом он был из городка Медельин, что в Эстремадуре, и впервые побывал в Индиях в 1506 году. Он был родом из боковой обедневшей ветви эстремадурской семьи Монрой и приходился дальней родней Овандо из Санто-Доминго. У него также были родственные связи с одним из членов Совета королевства, Лоренсо Галиндесом де Карвахалем. У него было множество кузенов, но ни одного брата или сестры. Его отец и дед по материнской линии поддержали Ла Бельтранеху в гражданской войне 1470-х годов; его дед, Диего Альфон Альтамирано, был мажордомом одного из предводителей проигравшей стороны, графини Медельин, дочери Хуана Пачеко, знаменитого фаворита короля Энрике IV. Замок Медельин был осажден королевскими войсками в 1476 году, и дед Кортеса, возможно, был в то время там{1687}. Так что завоеватель Мексики как никто другой был знаком с восстаниями, войнами и заговорами.

Городок Медельин, принадлежавший графу с той же фамилией, находился в восьми милях на запад от Вильянуэвы-де-ла-Серена, находившейся в чудесной долине Серена, где хранился архив Месты и где раз в год собирались несколько сотен участников этого «овечьего сообщества»{1688}. Так что жителям Медельина было не в новинку контактировать с внешним миром. Кортес посещал университет Саламанки и там выучился латыни{1689}. Возможно, он каким-то образом был связан с деканом собора Саламанки, Альваро де Пасом{1690}. Некоторое время он прожил в Севилье в качестве нотариуса. В Медельине он познакомился не только с культурой Кастилии – ведь во времена его детства в городе были и еврейские, и мусульманские кварталы. Преемник его деда в качестве мажордома замка также был евреем, обратившимся в христианство в 1492 году, когда Кортесу было примерно двенадцать лет и когда на месте синагоги началось строительство церкви Санта-Сесилия.

Как мы знаем, Кортес служил своему родственнику Овандо в качестве нотариуса в новом городе Асуа на южном побережье Эспаньолы со своего прибытия туда осенью 1506 года до 1510 или 1511 года. Затем он стал секретарем Диего Веласкеса де Куэльяра, который взял его с собой на Кубу и фаворитом которого он сделался. Кортес скорее всего был свидетелем того, как Веласкес основал несколько новых городов на Кубе. В промежуток между 1516 и 1518 годами он также был одним из судей Сантьяго, тогдашней испанской столицы острова. Он получал довольно хороший доход от добычи золота{1691}.

Кортес был осторожным и невозмутимым человеком. Его никогда особо не заботил комфорт. Он хорошо владел пером, если судить по его искусным письмам Карлу V – единственным документам, которые стоит прочесть из всей литературы, появившейся в результате завоеваний. С другой стороны, он был тем еще сластолюбцем: список женщин, с которыми он побывал, включая множество мексиканок, огромен. Его лучший портрет – медальон, сделанный уроженцем Страсбурга Кристофом Вайдитцем{1692}.

Экспедиция Кортеса была гораздо серьезней, чем предпринятые его предшественниками, ибо он взял с собой двадцать кораблей и почти шесть сотен человек, включая матросов. Как и Эрнандес де Кордова, он взял аркебузиров. Как и Грихальва, он взял артиллерию. Но в отличие от них обоих он взял лошадей. Он взял с собой не только священника, отца Хуана Диаса из Севильи, который сопровождал Грихальву, но также неутомимого брата-мерседерианца Бартоломе де Ольмедо из окрестностей Вальядолида в Кастилии, который наверняка помогал ему просчитывать реакцию кастильского двора на его действия.

С Кортесом также было около двадцати женщин, которые были не только монахинями или любовницами, но и бойцами (роль женщины-конкистадора еще ждет своего изучения). С ним было множество молодых людей, только что прибывших из Испании, – таких как Гонсало де Сандоваль и Антонио де Тапиа, оба из его родного Медельина, а также свободный чернокожий солдат, Хуан Гарридо, побывавший во множестве битв на Карибах, Пуэрто-Рико, Гвадалупе, во Флориде вместе с Понсе де Леоном и на Кубе с Веласкесом.

Большинство людей в экспедиции провели по нескольку лет на Кубе, однако были и те, кто специально прибыл из Санто-Доминго – например Хуан де Касерес, который стал мажордомом Кортеса. Также имелись и те, кто и раньше бывал на Юкатане, как под началом Эрнандеса де Кордовы, так и Грихальвы или же в обоих экспедициях – например три старших лейтенанта (Альварадо, Авила и Монтехо). Также в экспедицию отправились Хинес Мартин Бенито де Бехар (который великолепно играл на тамбурине) и Педро Прието. Некоторые, как Франсиско де Монтехо и Берналь Диас дель Кастильо, сначала отправились в Индии с Педрариасом, но затем уехали на Кубу, когда пребывание в Дарьене стало слишком тяжелым испытанием для их здоровья и терпения.

Кортес встал во главе экспедиции как только Педро де Альварадо вернулся из своего путешествия с Грихальвой. Веласкес дал ему указания заселить земли, обнаруженные Грихальвой, распространять христианство, составить карту побережья от Юкатана на север – и по возможности разведать, есть ли там пролив в Тихий океан, который в то время еще называли Южным морем. Где бы он ни высадился, он должен был заявить права на землю от имени испанских монархов. У него был еще один необычный указ – разузнать о «людях с большими широкими ушами, и о других, у кого лица похожи на песьи, а также где и в каком направлении живут амазонки, которые, со слов индейцев, которых ты берешь с собой, живут не так далеко»{1693}.

Люди Кортеса были родом почти что из всех уголков Кастилии, однако больше всего среди них было уроженцев Андалузии – примерно 36 %, в особенности из Севильи. Примерно 16 % происходили из Эстремадуры, чуть меньше – из Старой Кастилии. Командиры, однако, были в основном из Эстремадуры, включая тех, кого Кортес знал всю свою жизнь и кто безоговорочно поддержал бы его в трудный час. Верность предводителю-земляку была обычным делом среди первого поколения конкистадоров. Пара людей были родом из Арагона и Каталонии, один или двое из Валенсии, почти никого из Гранады{1694}. Кортес еще взял с собой нескольких кубинских индейцев в качестве слуг или рабов: Веласкес дал на это свое разрешение{1695}.

Его армией, когда она, наконец, была сформирована, командовали Педро де Альварадо из Бадахоса, который являлся племянником того самого Диего де Альварадо, что был одним из старейших испанских поселенцев Эспаньолы, Диего де Ордас из Кастроверде-дель-Кампо в Кастилии, Алонсо де Авила из Сьюдад-Реаля, Андрес де Тапиа, возможно, происходивший из медельинской семьи. Позднее среди командиров появился Гонсало де Сандоваль, который также родился в Медельине и в конечном счете стал правой рукой Кортеса. Ни один из них не имел большого военного опыта, хотя некоторые участвовали в боях, приведших к захвату Кубы Испанией. Диего де Ордас сражался в трагической битве при Турбако в 1509 году, будучи в экспедиции Охеды, когда был убит Хуан де ла Коса. Сам Кортес сражался на Кубе и, возможно, на Эспаньоле. Но все же большинство были родом из семей, где культ оружия был основной темой для разговоров, и у некоторых, как у самого Кортеса, отцы сражались в войне против Гранады.

Альварадо, несомненно, поделился с Кортесом своими впечатлениями о Новом Свете, найденном Эрнандесом де Кордовой и Грихальвой. Кортес внимательно слушал.

Он и его экспедиция сначала направились на Юкатан. Там они нашли монаха из Эсихи, Иеронимо де Агилара, который потерпел крушение в 1509 году во время экспедиции Никуэсы. Ему несколько лет пришлось жить среди индейцев майя{1696}. Один из людей Кортеса, Анхель Тинтореро, рассказал, как во время охоты на дикого вепря на острове неподалеку от Юкатана (как он помнил) он наткнулся на Агилара в индейской одежде, сжимавшего потрепанный «Часослов»{1697}. Агилар на первый взгляд был так похож на индейца, что никто не понял, что он испанец. Но он знал язык майя. Когда позднее Кортесу подарили рабыню-мексиканку Малиналь, или «Марину», как ее назвали испанцы, которая говорила как на языке майя, так и на науатле (языке мешика), он смог общаться со своими предполагаемыми противниками с помощью корявого, но эффективного двойного перевода{1698}.

После нескольких стычек в различных местах Мексиканского побережья Кортес разбил лагерь недалеко от Вера-Крус, пренебрегши желаниями Диего Веласкеса. Там он подавил восстание, начатое сторонниками губернатора, которые присутствовали в экспедиции и хотели, по-видимому, отправиться домой. Он сумел наладить контакт с жителями побережья, тотонаками, которые были данниками мешика. Уже тогда он и его друзья, как и Грихальва до него, обнаружили признаки человеческих жертвоприношений: «подобие алтаря с запекшейся кровью» было одной из их неприятных находок на Юкатане.

Монтесума, император мешика, заигрывал с Кортесом. Он осыпал его подарками, а также попытался выяснить как можно больше об этих пришельцах с длинными волосами, острыми мечами и большой физической силой. Его колдуны, которые, как мы предполагаем, были его шпионами, доложили, что главные испанцы всю ночь вели беседу, а на заре вновь оседлали своих коней. Монтесума подарил Кортесу два тяжелых колеса хорошей работы, сделанных из золота и серебра, которые скорее всего являлись мексиканскими календарями (это были репуссе). Их скорее всего изготовили в подарок Грихальве – но тот отбыл раньше, чем они были закончены{1699}. На той стадии завоевания они показались прекрасными трофеями.

Кортесу невероятно повезло в том, что он высадился на территорию, контролируемую мешика в тот год, который жрецы посвятили доброму богу Кетцалькоатлю. Кортес и его конкистадоры пришли с того же моря, куда по легенде давным-давно ушел этот бог на плоту из змей. Кортес сыграл на этом: ведь в другой легенде говорилось, что Кетцалькоатль однажды вернется – хотя нет доказательств того, что подобная легенда существовала до завоевания. Мешика скорее всего приняли Кортеса за пропавшего бога. Именно поэтому Кортесу официально вручили одежду, походившую на одеяния Кетцалькоатля.

Кортес отправил двух прокурадоров – Алонсо Эрнандеса де Портокарреро из Медельина и Франсиско де Монтехо из Саламанки – с докладом королю. Эти люди были самыми обыкновенными прокурадорами в полном смысле этого слова. И Кортес отправлял их как своих представителей, а не представителей Вера-Крус. Несомненно, выбор пал именно на них потому, что они чувствовали себя при дворе как в своей тарелке. Кортес не упомянул о том, чтобы они доложились Диего Веласкесу, но поскольку Монтехо имел некоторую собственность на Кубе, он задержался там на день-другой по пути в Испанию. Именно здесь часть сокровищ Кортеса увидел один из его друзей, который потом рассказал о них кубинскому губернатору.

Эта миссия была обсуждена заранее{1700}. Среди сокровищ были «колеса», подаренные Монтесумой, а также подборка характерных мексиканских произведений искусства: резное дерево, бирюза, мозаики из камней и перьев, золотые украшения и нефрит. Правда, там не могло быть тех больших скульптур, которые впоследствии заслуженно прославят Мексику. Двое конкистадоров также доставили новости о том, что Херонимо де Агилар, считавшийся пропавшим без вести в последней экспедиции Никуэсы, жив-здоров и служит королю в качестве переводчика{1701}.

В августе Кортес оставил на берегу порядка сотни человек, в то время как сам, взяв с собой тотонаков в качестве носильщиков, повел остальных по тропическим низинам в умеренную зону Мексики недалеко от Пероте, через горы у востоку Теночтитлана, столицы Мексики.

Кортесу и его армии по пути в Теночтитлан пришлось пережить много сражений гораздо большего масштаба, чем все те, в которых европейцам пришлось участвовать в Новом Свете. Однако после битвы с тлаcкаланцами они заключили с ними союз. Тлаcкала, как мы знаем, являлся городом-государством, который часто воевал с мешика. Также им пришлось сражаться при Чолуле, где испанцы сочли, что местные жители собираются напасть на них. Это было маловероятным, но все же численное преимущество было не на стороне экспедиции, и люди, естественно, опасались подобного нападения. «Если бы мы не обрушили на них эту кару, наши жизни оказались бы в великой опасности», – прокомментировал Берналь Диас дель Кастильо, один из множества членов экспедиции, описавших это событие{1702}.

Затем Кортес и его спутники встретились с императором Монтесумой. Это была одна из самых пышных встреч в истории. Она произошла в ноябре 1519 года на южном мосту, ведшем через озеро Тескоко к Теночтитлану. Кортес прибыл с четырьмя или пятью сотнями европейцев, в сопровождении носильщиков и слуг-тузецев, не являвшихся ацтеками и желавшими служить ему. Эти люди были рады поддержать иноземного военачальника, который мог бы помочь им свергнуть гнет мешика.

Кортес и другие предводители экспедиции, как, например, Педро де Альварадо и Гонсало де Сандоваль, облаченные в свою броню и верхом на великолепных испанских лошадях, произвели огромное впечатление. У Кортеса была пара бойцовых собак, которые наверняка обеспокоили мешика. Вероятно, к Теночтитлану была подвезена и пара пушек на повозках, которые тянули тотонаки, – что впервые показало жителям Северной Америки полезность колеса. Вдобавок в отряде были и аркебузиры, которые могли устроить громкую стрельбу, даже если стреляли они не слишком метко.

Мешика скорее всего уже были наслышаны о длинных, крепких и страшных испанских мечах, которые успели показать свою смертоносность во время путешествия от побережья.

Монтесума лично принял Кортеса, окруженный множеством изысканно разодетых мексиканских придворных. Перед императором шел человек, держащий в руках резной шест, подчеркивающий его власть. Испанцы были знакомы с этой частью церемонии, и некоторые из них даже смогли оценить замечательную резьбу, которой был покрыт посох. Может быть, император и не хотел встречаться с Кортесом, но местные традиции гостеприимства требовали этого.

Манеры мексиканцев были безупречны: «вежлив, как мексиканский индеец» стало типичным словесным оборотом в Испании XVII века. Монтесума сошел со своих зеленых носилок, согласно записям, украшенным драгоценными камнями, резьбой, перьями и прочими предметами роскоши, которыми славился его народ. Возможно, император носил вышитый плащ с зеленой пернатой короной – вроде той, что представлена в Музее Человечества в Вене, и был обут в украшенные золотом сандалии. Коснувшись земли, он поцеловал руку Кортеса.

Кортес, вероятно, спросил: «Ты ли это? Ты ли Монтесума?» Затем он преподнес императору жемчужное ожерелье, из жемчуга, собранного, вероятно, на острове Маргарита в Венесуэле, где испанские добытчики жемчуга были особенно активны. В ответ Монтесума подарил Кортесу двойное ожерелье из красных улиток с восьмью креветками, сделанными из золота. Красный цвет ожерелья, возможно, подтверждал, что Монтесума в действительности верил в то, что Кортес может быть реинкарнацией пропавшего бога Кетцалькоатля, – ведь красный был одним из основным цветов этого божества.

Затем император обратился к Кортесу. Согласно записям фрая Бернардино де Саагуна, францисканца, который, добравшись в 1526 году до Мексики, посвятил свою жизнь изучению этой цивилизации, это было самое удивительное приветствие в истории. Предполагается, что Монтесума сказал:

«О, владыка наш, ты измучен усталостью, ты испытал тяготы, ты прибыл, чтобы жить на земле. Ты пришел править городом Мехико, ты пришел, дабы сесть на твою циновку, сиденье, которое я некоторое время берег для тебя… я не грежу и не сплю. Мне не снится, что я вижу тебя, гляжу в твое лицо… Ушедшие правители устроили так, чтобы ты посетил этот город, чтобы ты сошел на мою циновку, на твое сиденье»{1703}.

Перевод с мексиканского (науатль) XVI века, сделанный Саагуном, вызвал множество скептических комментариев, – но так или иначе, подобные торжественные слова приветствия были произнесены. «Это твой дом» до сих пор является традиционным испанским приветствием незнакомцу, даже на полуострове.

Кортесу и его людям были предоставлены комнаты во дворце напротив покоев Монтесумы, за священной огороженной территорией, на том месте, где сегодня находится городской ломбард. После нескольких дней, проведенных в страхе быть запертыми, а затем убитыми мексиканцами на досуге, Кортес захватил императора и держал его в качестве пленника в этих самых комнатах. В течение периода между ноябрем 1519 и апрелем 1520 года Монтесума продолжал править Мексикой, в то время как Кортес правил Монтесумой. Кортес обучил императора использовать аркебузу, и они провели множество интересных бесед, впоследствии приведенных во многих воспоминаниях.

Отношения между Кортесом и Монтесумой стали довольно близкими, и однажды Кортес заявил, что с его оружием и талантом полководца и с мексиканскими человеческими ресурсами они, несомненно, смогли бы покорить мир вместе – или хотя бы Китай{1704}. В то же время между конкистадорами и мешика возникала напряженность – например, когда Кортес, Андрес де Тапиа с несколькими товарищами выставили изображения Девы Марии и святого Мартина в главном храме на вершине пирамиды и разбили несколько идолов мексиканских богов, останки которых были сброшены к основанию здания.

В январе 1520 года Монтесума официально присягнул на верность королю Испании Карлу V{1705}. Это, как и многое другое во время пребывания Кортеса в мексиканской столице, довольно сомнительно – вероятнее было бы предположить, что понятие вассала в Мексике отличалось от принятого в Испании. Тем не менее, до XV века мексиканцы считались вассалами тепанеков, и теперь Кортес предполагал, что они станут вассалами Кастилии. Некоторые очевидцы подтверждали, что своими глазами это видели, и определенная уступка верховной власти имела место{1706}. Быть может, Монтесума даже согласился принять христианство{1707}. Также предполагалось, что Кортес не преследовал иной цели, кроме как убедить Монтесуму признать себя вассалом Карла V{1708}.

Конец этому невероятному совместному правлению наступил в апреле 1520 года, когда около тысячи испанцев, возглавляемых опытным конкистадором, завоевателем Ямайки и заместителем командующего Кубы Панфило де Нарваэсом, высадились в ВераКрус, полные решимости захватить или убить Кортеса и установить здесь власть губернатора Кубы. Вместе с Нарваэсом пришли множество опытных и лихих авантюристов, отличившихся в битвах на Эспаньоле и Кубе. И снова бесчисленные кубинские индейцы отправились вместе с Нарваэсом в качестве рабов и слуг{1709}. Кортес сказал Монтесуме, что новоприбывшие в основном баски{1710}. Это было не так, даже если среди них и были баски – такие как Хуан Боно де Куэхо, один из капитанов Понсе де Леона во Флориде и предводитель похода на Тринидад за рабами в 1515 году.

Кортес оставил своего заместителя, Педро де Альварадо в Теночтитлане и отправился к берегу, в Семпоаллан, где ночью внезапно атаковал своих соотечественников-испанцев, находившихся под командой Нарваэса. Это было первой битвой между испанцами в Америке. Около десятка людей Нарваэса были убиты. Сам Нарваэс был ранен, схвачен и провел многие месяцы в плену в Вера-Крус. Затем Кортес вернулся в Теночтитлан с армией, пополнившейся новобранцами, переметнувшимися к нему. Теперь у него было намного больше лошадей.

Однако в то же время Альварадо в Теночтитлане, опасаясь нападения, вроде того, что случилось в Чолуле прошлой осенью, выражаясь в терминах современной стратегии, нанес упреждающий удар. Он вырезал большую часть мешикской знати на празднике, но после этого сам был окружен. Кортес вошел в Теночтитлан, чтобы начать осаду, но не смог этого сделать. Настрой мешика сильно отличался от того, что был предыдущей зимой. Монтесума погиб на крыше дворца, пытаясь усмирить бушующую толпу. По запискам фрая Франсиско Агилара выходит, что он был убит камнем, брошенным из толпы{1711}. Переговорив c Альварадо, Кортес решил втайне покинуть город ночью.

Некая женщина, набиравшая воду, подняла тревогу. В жестокой битве, разгоревшейся ночью 30 июня 1520 года на тракте из Такубы в Теночтитлан, так называемой Ночи Печали, многие испанцы были убиты. Многих застали врасплох и захватили спящими, чтобы потом принести в жертву на вершине главной пирамиды.

Испанцам все же удалось перегруппироваться в городе Такуба, где теперь стоит церковь Лос-Ремедиос. Они маршем прошли вдоль озера Тескоко и разбили мешика в открытом бою неподалеку от города Отумба. У них получилось полностью восстановить силы по другую сторону гор в Тласкале. Жители этих мест, непримиримые враги мешика, стали «союзниками» испанцев, они встретили их и помогли им в обмен на договор, который отдавал им право на владение долиной Мехико{1712}.

Тлаcкала был крупным городом-государством, успешнее всех сопротивлявшимся вхождению в империю мешика. Прочие народы были покорены и вынуждены подчиниться – что им, конечно, не нравилось. Некоторые из них сочли прибытие испанцев дарованной небом возможностью вернуть свою былую независимость. Многие тлаcкаланцы воспринимали испанцев как наемников, надеясь с их помощью выиграть, и пошли, как они считали, на тяжелую сделку в обмен на их помощь{1713}.

Кортес и его офицеры понемногу оправились от ранений. После этого они посвятили несколько месяцев завоеванию небольших городков империи мешика – например Тепеаки к востоку от столицы. Кортес умышленно использовал террор, чтобы избежать последующего сопротивления. Наконец его армия, усиленная помощью местных индейцев и новыми испанскими добровольцами, прибывшими из Санто-Доминго, весной 1521 года осадила Теночтитлан{1714}.

В это время из Испании через Канары вышла экспедиция, отправленная двумя старыми конверсо, компаньонами Кортеса, Хуаном де Кордовой, известным серебряных дел мастером из Севильи, и Луисом Фернандесом де Альфаро, торговцем и некогда морским капитаном, который привез Кортеса в Индии в 1506 году и чья жизнь была описана раньше. Родриго де Бастидас из Санто-Доминго тоже отправил экспедицию{1715}.

Кортес собрался атаковать Теночтитлан со стороны озера, поручив севильцу Мартину Лопесу построить двенадцать бригантин. Они были построены в Тлаcкале, доставлены через холмы по частям и были собраны в дельте реки, впадавшей в озеро: впечатляющее действие, наподобие акции Бальбоа на Панамском перешейке.

Много раз испанцы терпели неудачи во время осады и долгой битвы. Это сражение обычно описывается как невиданное в Новом Свете, наравне с наиболее кровавыми европейскими битвами: оно, несомненно, было одной из решающих битв мировой истории. Благодаря использованию бригантин испанцы быстро получили контроль над озером и, соответственно, отрезали мешика от источников снабжения пищей и прочими припасами. Бои привели к разрушению города и гибели от голода или во время битвы многих мешика. Последние почти всегда бросались в бой с храбростью, возможно, подбадривая себя священными грибами и кактусом пейотль{1716}. Но 13 августа 1521 года двоюродный брат и наследник Монтесумы, молодой император Куаутемок, сдал город Кортесу. Многие тысячи мешика были убиты. Этот народ никогда больше не оправился от краха, но в то же время некоторые из выживших мешика присоединились к последующим завоеваниям на стороне испанцев. Потери испанцев в Мексике с 1518 года составляли около пяти сотен человек{1717}.

Победа Кортеса над многократно превосходящими силами мешика имеет несколько объяснений. Более дисциплинированные испанцы были организованы в отряды и подразделения, аналогов которым у мешика не было. Кортес проявил себя превосходным командиром: он всегда был спокоен, особенно в сложных ситуациях Он всегда бился в первых рядах и всегда был способен творчески импровизировать, если дела шли плохо. Он был хорошим лидером как при отступлении, так и в наступлении, он умел ободрять своих солдат, говоря сдержанным и вдохновляющим голосом. Он также умел объяснять «превосходным образом… нашу святую веру» индейцам{1718}.

Сыграли свою роль и другие моменты. Берналь Диас писал, как во время осады Теночтитлана Кортес эффективно поддерживал связь по переписке с Альварадо. Берналь Диас комментировал: «Он всегда писал нам, что делать, где и как нам сражаться»{1719}. Роль переписки во всех этих завоеваниях XVI века была названа «буквальным преимуществом» или «возможно… самым важным» различием между испанцами и местными{1720}. Одна из переводчиц Кортеса и впоследствии его любовница, Марина, также сыграла огромную роль.

Обе стороны были убеждены в своем преимуществе. Убежденность испанцев в том, что они несут истинную веру тем, кто приносит в жертву людей, стоила многого. При Кортесе находились трое или четверо священников (священник Хуан Диас, брат Херонимо де Агилар, фрай Бартоломе де Ольмедо, францисканец фрай Педро де Мельгарехо) – но все его люди сами по себе были одержимы религией. Эта религиозность усиливалась по мере продолжения конкисты, когда вскрывалась правда и правда о человеческих жертвоприношениях, которые практиковали индейцы.

Испанцы также оказались способны на импровизацию и поиск решений, которые мешика казались по меньшей мере странными. Например, когда после завоевания Теночтитлана стало отчаянно недоставать пороха, Кортес отправил двоих своих самых надежных товарищей Франциско де Монтано и Диего де Пенялосу к вулкану Попокатепетль. Те спустили в кратер третьего, Франсиско де Месу, дабы набрать в корзину серы{1721}.

Однако решающим фактором оказались оружие и лошади. Чтобы не дать мешика прятаться на крышах зданий своей столицы, забрасывая улицы камнями, был открыт ураганный, пусть и не точный, огонь из мортир и кулеврин. Лошади не были эффективны при рукопашном бою в городе – но они сыграли решающую роль в полевых сражениях, например в битве при Отумбе; к тому же сначала они показались мешика ужасающей диковиной. Аркебузы и более старинное оружие вроде арбалета не играли большой роли в сражениях – но длинный заточенный кастильский меч, как и везде на Карибском архипелаге, стал важнейшей частью испанского успеха. По сравнению с ним мешикские мечи из острого обсидиана, вставленного в деревянные рукояти, были предназначены в первую очередь для того, чтобы ранить, а не убивать, поскольку их хозяева рассчитывали ранить противника и взять его в плен ради жертвоприношений по праздникам.

Артиллерию необходимо было перевозить. В этом испанцы могли положиться на помощь своих индейских союзников. Вначале, вероятно, им помогали кубинские индейцы. Вряд ли Кортес отправился бы в Теночтитлан из Вера-Крус, если у него с самого начала не было столько «сипаев». Даже у пехотинцев были слуги; и солдаты, и офицеры обычно держали при себе индейских девушек в качестве любовниц. Последствием этого стало появление в Мексике расы метисов, что тоже благотворно сказалось на боевом духе испанцев.

Следующим звеном успеха испанцев стала вспышка в старой Мексике осенью 1520 года эпидемии оспы, которая ослабила сопротивление индейцев и унесла нескольких выдающихся предводителей. Испанцы по сравнению с индейцами были куда устойчивее к этой болезни. Это, должно быть, имело сильный психологический эффект, а кроме того, свело на нет численный перевес, который всегда был у мешика. Эта эпидемия была отмечена в Испании в 1518 году, на протяжении следующего года она свирепствовала в Санто-Доминго и была привезена в Новую Испанию одним рабом Нарваэса.

Двусмысленные отношения Монтесумы с его испанскими захватчиками тоже должны были отрицательно повлиять на многих его соотечественников.

После завоевания Кортес начал восстановление Теночтитлана. Он привлек к делу выживших мешика и некоторых своих союзников, например жителей Чалько, которые были известны своим зодчеством с тех пор, как они работали на строительстве столицы мешика в XV веке. Это было одним из величайших триумфов планирования городов в ренессансном стиле: в 1518 году, до разрушения, Теночтитлан, как было уже сказано, превосходил по размерам любой из городов Западной Европы. Он был восстановлен всего за три года в том же масштабе по плану, разработанному одним из друзей Кортеса из Бадахоса, Алонсо Гарсиа Браво{1722}. По словам францисканского монаха Мотолиньи, индейцы работали с невероятным энтузиазмом и целеустремленностью, восстанавливая то, что некогда было их гордостью.

Индейцы были потрясены двумя западными изобретениями, с которыми их познакомили испанцы, – колесом и воротом. Испанцы во время войны использовали повозки для перевозки пушек. Несмотря на то что у мексиканцев был гончарный круг, они не сообразили использовать колесо для транспортировки. Также у них не было подходящих домашних животных. Повозка и ворот, преобразившие работу над строительством Теночтитлана (который скоро превратился в Мехико), стали для них откровением. Они помогли обращению индейцев в христианство. Если у иноземцев были подобные технологии, то их боги (Дева Мария, святой Мартин, святой Христофор и Троица) тоже, наверное, настоящие.

Духовное завоевание Мексики стало следующим шагом после физического покорения. Оно стало триумфом прозелитизма. Многие мешика сочли, что победа Кортеса означала триумф христианского Бога и святых. Во многом они были правы.

Вскоре Кортес начал раздавать своим сторонникам энкомьенды. В письме королю Карлу он объяснил, что не хотел бы так делать, но принужден к этому тем, что для награждения отличившихся просто недоставало сокровищ{1723}. Среди первых энкомьендерас были, разумеется, герои завоевания – Андрес де Тапиа, Педро де Альварадо и Хуан Харамильо.

Весной 1521 года подробный доклад о Теночтитлане (по словам Петера Мартира, конкистадоры называли его «Богатой Венецией») наконец-то достиг Испании. Мартир сообщал об этом в письме своим привычным корреспондентам, маркизам де Мондехар и де лос Велес{1724}. Осенью в Севилью прибыли двое новых посланников Кортеса – Алонсо де Мендоса и Диего де Ордас. Первый был уроженцем Медельина, старым другом Кортеса, но не принадлежавшим, видимо, к этой большой аристократической семье. Второй, Диего де Ордас, родился в Старой Кастилии и в 1518 году был магистратом в Сантьяго-де-Куба, как и Кортес, став одним из его первых командиров.

Эти двое рассказывали о невероятном городе, который они осаждали, об империи мешика, которую Кортес уже окрестил Новой Испанией. Они говорили о той решимости, с которой их командир стремился завоевать ее для Испании. В Кастилии продолжали обсуждать эти новости, когда шесть месяцев спустя, 1 марта 1522 года, пришло донесение от Кортеса, что он действительно захватил Теночтитлан, столицу мешика. Эти новости опубликовал немецкий печатник из Севильи, Якоб Кромбергер в постскриптуме ко второму из донесений Кортеса королю, «Cartas de Relaciуn», которое уже должно было быть готово к печати.

В третьем письме, написанном Кортесом из Новой Испании в мае 1522 года, содержалось описание происходившего во время осады и завоевания Теночтитлана. Письмо достигло Севильи в ноябре 1522 года и было обнародовано в марте 1523-го. Оно было заверено для предания ему весомости отпрыском старинной семьи из Тордесильяса, Хулианом де Альдрете, королевским казначеем Теночтитлана, и двумя другими заслуженными конкистадорами – Алонсо де Градо и Бернардино Васкесом де Тапиа. Это было повествование, по сравнению с которым бледнели «Тирант Белый» и «Амадис Галльский», хотя последнюю книгу Кромбергер тоже публиковал. Отношение старой Испании к Индиям изменилось раз и навсегда.

Долгое время считалось, что изучение истории завоевания Мексики сильно облегчалось благодаря письмам участников войны. Среди них был и сам Кортес, Берналь Диас дель Кастильо, Андрес де Тапиа, отец Агилар, Бернардо Васкес де Тапиа и отец Хуан Диас (хотя последний писал лишь об экспедиции Грихальвы). Фрай Бартоломе де лас Касас и Овьедо также писали свою историю, основываясь на личных рассказах людей, участвовавших в этом завоевании. Но эти имена – лишь вершина айсберга. Но еще триста пятьдесят конкистадоров, выступавших свидетелями на residencia Кортеса, либо отвечавшие в ходе следствия об их собственных действиях, или же выступавшие как свидетели в следствии касательно действий других людей, тоже оставили что-то вроде личных воспоминаний о том, что они пережили и повидали за 1519 и 1520 годы. Все главные военачальники вели какие-то записи. Таким образом, это оказалась одна из наиболее задокументированных войн в истории. Сколь часто в ходе какого-нибудь расследования спустя двадцать или больше лет судья спрашивал пожилого конкистадора: «Но откуда вы об этом знаете?», получая в ответ: «Но я же был там, я видел это своими глазами!»

Книга девятая Магеллан и Элькано

Глава 36 «Плывите, и да пребудет с вами удача»

Плывите, и да пребудет с вами удача в вашем путешествии, в котором вы должны разведать часть океана в наших границах… и в последующие десять лет никому другому не будет позволено… разведать тот же путь, по которому вы отправитесь.

Наставления Магеллану, 1520 год

Вмарте 1518 года Бартоломе де лас Касас находился в покоях канцлера Жана ле Соважа в Вальядолиде, когда туда прибыл португальский капитан Эрнандо (Фернан) де Магальяиш – Магальянес на испанском, или же Магеллан. Он прибыл вместе со своим другом, Руем Фалейро, самозваным астрологом. Они попали на аудиенцию к Ле Соважу не без помощи коррумпированного, но доброжелательного торговца из Бургоса, конверсо Хуана де Аранды{1725}.

У Магеллана при себе имелся раскрашенный глобус, на котором он отметил путь на запад, по которому он хотел проплыть. Похоже, он был уверен в том, что там он найдет пролив, по которому доберется до дальнего юга того, что Вальдзеемюллер назвал Америкой, а затем до Молуккских островов, «откуда доставляются специи». Он и Фалейро, как минимум к своему удовлетворению, вычислили, что делящая между испанцами и португальцами мир линия, если ее протянуть по всей планете, оставит Острова Пряностей на испанской территории.

Лас Касас спросил: «А если вы не найдете пролив, то как же вы пройдете через Южное море?»{1726} Магеллан ответил, что в таком случае он пройдет по старому португальскому пути через Южную Африку, который он знал по собственному опыту. Антонио Пигафетта, житель Виченцы, что в Венецианской республике, позднее писал, что Магеллан был уверен в том, что найдет пролив потому, что в библиотеке короля Португалии видел карту, нарисованную Мартином де Бехаймом, на которой был такой пролив{1727}. Однако на том самом знаменитом глобусе, изготовленном Бехаймом в Нюрнберге, не показаны ни пролив, ни сама Америка. Карта Вальдзеемюллера изображает Тихий океан – но там нет никакого пролива. Скорее всего Магеллан видел его где-то еще{1728}. Важнее скорее всего то, что в голове он держал совет своего кузена, Франсиско Серрано, бывшего командующим на Молуккских островах, – тот был убежден, что на Восток можно добраться через Западные Индии.

Разведывательные экспедиции шли в этом направлении и раньше. Например, Хуан Диас де Солис, опытный моряк, ставший преемником флорентийца Веспуччи в качестве главного лоцмана, также отправлялся в поисках пролива из Атлантики в Южное море{1729}. В начале 1516 года Диас де Солис обнаружил устье Ла-Платы, которую он назвал «El Mar Dulce». Это было великим открытием – но это не было проливом. Да и сама река не оказалась dulce – «сладкой». Солис торжественно ступил на берег вместе с восемью своими спутниками, и тут их схватили, а потом и съели индейцы гуарани – трагический конец для великого мореплавателя{1730}.

Другие члены экспедиции были захвачены в плен и содержались для последующего поедания на острове Санта-Каталина, однако некоторым удалось сбежать на каноэ. Одним из них был Алехо Гарсия, предположительно португалец, потрясающая личность, как и многие из европейцев первого поколения после Колумба. Вместе с четырьмя своими соотечественниками он сумел достигнуть южноамериканского континента на импровизированном каноэ. Они отправились искать «Белого Человека», мифическую личность, который, по словам местных индейцев, владел несметными богатствами. Автор «Амадиса Галльского» не придумал бы лучше. Преследуемый много миль толпой индейцев, которых он сумел не только утихомирить, но и впечатлить, Гарсия добрался до перуанских Анд и стал первым европейцем, повстречавшимся с инками. Затем он отправился обратно и неподалеку от нынешнего Асунсьона был, как и Диас де Солис, убит гуарани примерно в 1525 году{1731}.

Что же до планов Магеллана по поводу тех вод, то между ним и королем Карлом было заключено соглашение (капитуласьон, которое также было подписано «индийскими» специалистами при дворе Карла – Кобосом, Гаттинарой, Фонсекой, Руисом де ла Мотой и Гарсией де Падильей). Магеллан повидался не только с Ле Соважем, но также с Фонсекой, а потом и со Шьевром. В капитуласьон от 19 апреля 1519 года заявлялось, что Магеллан хотел оказать испанской Короне великую услугу в границах установленной зоны контроля Испании. Там также говорилось:

«Плывите, и да пребудет с вами удача в вашем путешествии, в котором вы должны разведать часть океана в наших границах… и в последующие десять лет никому другому не будет позволено… разведать тот же путь, по которому вы отправитесь.

Также вы, возможно, обнаружите в тех местах что-то еще не открытое, однако вам запрещено совершать открытия или что-то делать в границах милостивого короля Португалии, моего дражайшего и любимого дядюшки и брата…»{1732}

Магеллан должен был отдать королю одну двадцатую всех выменянных и найденных сокровищ. Торговец Хуан де Аранда также должен был получить восьмую часть доходов от путешествия. Такова выгода важных новшеств. Магеллану было дано право вести судопроизводство в случае каких-либо конфликтов, возникших на суше или на море. Перед отбытием и Магеллан, и Фалейро получили титул рыцарей ордена Сант-Яго{1733}.

Магеллан родился в Саброзе, в районе Вилла-Реал, Траз-уш-Монтиш, на севере Португалии, неподалеку от Порто. Он был родом из семьи мелкой знати. Его отец, Руй Родригу де Магальяйнш, был некоторое время алькальдом Авейру, в то время как его дед, Педру Афонсу, также играл некую роль в управлении провинцией. В довольно раннем возрасте Магеллан служил пажом португальской королевы Леонор. В 1505 году он присоединился к экспедиции в Индию под предводительством Франсишку ду Альмейды, который сражался за Кастилию против Гранады. Он принимал участие в завоевании Молуккских островов. Он побывал в Индии вместе с великолепным адмиралом Афонсу ду Албукерки, а затем в Аземмуре, в Марокко.

Магеллан был не только опытным навигатором, но и военным. Однако он умудрился обидеть короля Мануэла – отчасти потому, что поругался с Албукерки, отчасти из-за тривиальной неудачи – не смог передать скот, захваченный у арабов в Марокко. Поэтому его не стали слушать, когда он захотел представить королю Португалии свой план доплыть до Молуккских островов через Индии.

Получив отказ в Лисабоне, Магеллан отправился в Севилью вместе с Руем Фалейро, голова которого всегда была полна любопытных идей. В Севилье его принял португальский торговец Диогу Барбоза, заместитель коменданта Алькасара, Жоржи ду Португала, сына знаменитого бастарда португальского королевского рода. Он привел Магеллана в Каса де Контратасьон и, конечно же, ввел его в общество Севильи; в итоге Магеллан женился на его дочери, Беатрис. Король Мануэл Португальский продолжал всячески вставлять палки в колеса Магеллану. Один из советников Мануэла, епископ Васконселос, даже предлагал убить Магеллана. Севильский агент короля Португалии, Себастьян Альварес, как-то зашел к Магеллану и, увидев, что тот собирает корзины и ящики с провиантом для своего путешествия, сказал ему, что он ступил на путь, где опасностей не меньше, чем спиц в колесе Святой Екатерины. Он должен вернуться домой. Магеллан же сказал, что «его честь не позволяет ему делать ничего, кроме того, на что он дал согласие». Альварес сказал, что медвежья услуга собственному королю не может быть делом чести. Однако Магеллан возразил: воистину печально, что ему отказали в Лисабоне, – однако сейчас уже поздно делать что-то, кроме как служить королю Кастилии.

Другой агент короля Мануэла писал, что он лично сказал королю Карлу, что «дурно и странно выглядит то, что один король принимает вассалов другого короля, своего друга, да и против его воли: такое было необычно даже среди рыцарей…»{1734}

20 сентября 1519 года Магеллан покинул Санлукар-де-Баррамеда с экспедицией из пяти кораблей и примерно 250 человек. Сначала, следуя по пути всех исследователей, он направился к Канарским островам. Затем, двумя неделями позже, он покинул Тенерифе, приняв на борт еще 26 человек; таким образом, общая численность экипажей теперь достигла 265 человек. Примерно треть людей Магеллана не были испанцами, и их фамилии часто указывали на места, откуда они были родом: Джакомо де Мессина, Симон де ла Рохола и так далее. Примерно пятнадцать человек были португальцами. Некоторые из них знали побережье Бразилии – например итальянец Джованни Караваджо. Родригес Серрано также побывал в Бразилии в 1500 году вместе с Велесом де Мендосой{1735}. Один из людей Магеллана, «маэсе Андрес», «констебль», предположительно был англичанином из Бристоля. Женщин на борту не было. Пигафетта из Виченцы писал, что Магеллан «не огласил своим людям полный путь, по которому они должны были пройти, дабы избежать со стороны своих людей нежелания отправляться в столь дальнее плавание, будь то от изумления или из страха»{1736}.

Флагманом Магеллана, чье имя должно остаться в легендах, как и имя Колумба, была каравелла «Тринидад» (110 тонн), которой командовал сам Магеллан. Пигафетта плыл в качестве пассажира, как и Альваро де ла Мескита, кузен Магеллана. Магеллан велел постоянно держать на корме своего корабля горящий факел, дабы остальные не потеряли его из виду. На корабле Магеллана были хорошие чугунные пушки.

Вторым кораблем являлся «Сан-Антонио» (120 тонн), капитаном которого был инспектор армады, Хуан Перес де Картахена, – возможно, он приходился племянником епископу Фонсеке{1737}. Третьим кораблем была «Консепсьон» (90 тонн), которой командовал Гаспар Кесада, ранее служивший Фонсеке{1738}. Ее хозяином был находчивый баскский моряк Хуан Себастьян де Элькано[33], тоже оставивший свой след в истории{1739}. Четвертой была «Виктория» (85 тонн), капитаном которой был Луис де Мендоса, протеже архиепископа Десы. Пятым, «Сантьяго» (75 тонн), командовал Хуан Родригес Серрано.

Магеллан взял с собой много артиллерии: 62 кулеврины и 10 фальконетов, а также 50 аркебуз. Он также вез 1000 копий, 220 щитов, 60 арбалетов, 50 легких ружей (эскопет) и 50 кинталей (центнеров) пороха в бочках – уж эта экспедиция могла за себя постоять. Вдобавок имелось более 10 000 рыболовных крючков, более четырехсот бочонков вина или воды, более двадцати карт на пергаменте, шесть компасов, около двадцати квадрантов, семь астролябий, восемнадцать песочных часов и огромное количество вещей для обмена с туземцами: бубенчики, ножи, зеркала, блестящие безделушки и ножницы. На кораблях имелось более двух тонн сухарей, а также сушеная рыба, бекон, бобы, чечевица, мука, чеснок, сыры, мед, миндаль, анчоусы, белые сардины, фиги, сахар и рис. В путешествие было взято шесть коров (по одной на каждом корабле, за исключением «Тринидад» – там было две), а также три свиньи. В Санлукар-де-Баррамеда говорили, что Магеллан потратил на сухое крепленое белое вино, мансанилью, больше денег, чем на порох{1740}. Сундук с медикаментами также находился на «Тринидаде»{1741}.

Флот стоил 8,78 миллиона мараведи, из которых король выделил 6,4 миллиона, а большую часть оставшейся суммы вложил Кристобаль де Аро, купец из Бургоса и ведущий торговец специями, который был особенно заинтересован в отыскании западного пути к Островам Пряностей. В кои-то веки экспедиция была по большей части спонсирована королевством – как вторая экспедиция Колумба и экспедиция Педрариаса. Большая часть королевского взноса была скорее всего оплачена из золота, привезенного с Карибского моря{1742}.

Магеллан и его корабли сначала направились к Кабо-Верде, а затем – к Сьерра-Леоне, где постоянно шел дождь. За кораблями следовали акулы. Экспедиция поймала нескольких гарпунами, но, за исключением тех, что поменьше, они оказались несъедобны. Порой моряки докладывали, что видели огни Святого Эльма{1743}, порой им чудился и образ самого святого[34], порой являлись птицы без хвостов, а то и райские птицы либо летающие рыбы. Магеллан отправился на юго-восток к «Верзину», что по-итальянски означает красное дерево – то есть к Бразилии.

Он достиг берега через шестьдесят дней плавания, что в то время было самым продолжительным морским путешествием без остановки. Пигафетте было ясно, что обнаруженная ими земля крайне плодородна, однако его шокировало то, что местные жители ничему не поклонялись. Однако они, по его словам, жили от 125 до 140 лет. Они ходили голыми, спали в хлопковых гамаках, подвешенных в общинных домах, в которых могли находиться до ста человек. У них были каноэ из цельных деревьев. Они ели своих противников – но не потому, что человеческая плоть была вкусна, а потому что у них был обычай: через поедание противника можно было получить его доблести. Здесь были красивые попугаи. За топор или нож аборигены были готовы отдать все, что угодно: одну или двух дочерей в качестве рабынь, пять или шесть птиц; за расческу – двух гусей; а за маленькое зеркальце или пару ножниц – столько рыбы, что «десяти мужам не съесть». За бубенчик они давали плод под названием батат. За колоду карт они давали пять курочек.

На борт взошла красивая девушка и, найдя в каюте младшего офицера немного гвоздики, «с особым изыском вложила ее между губ своего естества, по его словам». Магеллан, конечно же, усердней всего искал гвоздику на Молуккских островах. Действия девушки предрекали успех.

Аборигены Бразилии, конечно же, получили плату за внимание. Именно они стали прототипом «благородных дикарей», о которых впервые написал Драйден и в которых души не чаяли более поздние европейские писатели, в особенности Руссо. Пьеса Драйдена «Завоевание Гранады» описывает человека, который считает себя:

…свободным, словно первый человек, Еще не ведающий рабства, Когда благородный дикарь скитался в лесах.

Великодушные люди эпохи Просвещения вдохновлялись идеями просвещенных наблюдателей XVI века. Петер Мартир, например, рассказывал папе, что «прибывшие из Бразилии люди утверждают, что народ там живет в золотом веке… и они, естественно, следуют добродетелям». «Похвала глупости» Эразма Роттердамского была вдохновлена Бразилией, да и «Утопия» Томаса Мора находилась где-то неподалеку, ибо место, описанное им, было «к югу от экватора», но в Новом Свете. Рабле писал своего «Пантагрюэля» под влиянием слухов о Бразилии. По словам Веспуччи и других европейцев, первыми посетивших те места, эти индейцы жили в благодатном, но примитивном социализме, владея всем совместно, без всяких денег и торговли. Пигафетта припоминал, как обнаженные индейские девушки забирались на испанские корабли и отдавались европейцам с присущей им невинностью. Это впечатление позднее подтвердил великолепный французский моряк Пармантье, который в 1520-х описывал этих девушек как «необузданных жеребят»{1744}.

В своем знаменитом эссе «О каннибалах» французский писатель Монтень писал, что он встречался с людьми, побывавшими в Бразилии. Через сорок лет после Магеллана, в 1560 году, нескольких туземцев привезли во Францию и показали королю Карлу IX. К тому времени у французов имелись неплохие переводчики. Монтень спросил одного из них, о чем говорят туземцы. Как оказалось, они говорили, что им казалось необычным то, что столь великолепная страна, как Франция, управляется таким низкорослым человеком{1745}.

Среди индейцев Бразилии во времена прибытия португальцев существовали большие различия, которые дожили до наших дней. Изначальная численность населения на огромной территории нынешней Бразилии составляла примерно 2,5 миллиона человек. Ныне численность индейцев тут составляет 100 000 человек{1746} – это означает, что на протяжении веков здесь случилась демографическая катастрофа.

Магеллан и его люди задержались в Бразилии на тринадцать дней, а затем, проплыв мимо Ла-Платы и не войдя в реку, доплыли до нынешней Аргентины. Там, по словам Пигафетты, они повстречались с гигантами, которых он довольно ярко описал. К тому времени путешественники были уже далеко от берегов, которые посещал кто-либо из европейцев.

Из-за проблем с кораблями экспедиция на пять месяцев остановилась в заливе Сан-Хулиан, в пяти сотнях миль к северу от мыса Горн. Магеллан не хотел отправляться в холодные воды на потрепанных кораблях. Экипажи, столь долго сидевшие без дела, уже отчаялись найти таинственный пролив. Команда сидела на жестком пайке и тосковала в этих бесплодных и холодных землях. Магеллан считал, что им стоит задержаться здесь до весны. Однако многие из его спутников хотели домой. Они считали, что принимали участие в бесполезном предприятии. Между испанцами и португальцами в экипажах возникали разногласия. Для испанцев, вроде баска Элькано, капитана «Консепсьон», было странным слышать капитан-генерала Магеллана, португальца, говорившего «от имени короля». Понятно, что между Магелланом и его испанскими капитанами возникли разногласия – в особенности с Кесадой и Картахеной. Ссора вспыхнула еще раньше, когда возникли разногласия в том, когда и как отдавать честь Магеллану. Судьбы империй часто держались на столь тривиальных проблемах.

На Вербное воскресенье 1 апреля 1520 года Магеллан велел своим экипажам сойти на берег, слушать мессу. Затем он пригласил офицеров и лоцманов отобедать с ним на «Тринидаде». Однако лишь двое, Кока и Альваро де ла Мескита (который принял командование над «Сан-Антонио») отправились на мессу, и лишь Мескита пришел на обед. Той ночью Кесада и Картахена направились на «Сан-Антонио» и, взяв Мескиту под арест, заявили команде, что теперь здесь приказывают они, а не Магеллан. Хуан де Элорриага из Гипускоа, хозяин корабля, был на стороне Магеллана, и Кесада так сильно его ударил, что тот умер через два месяца.

Вначале никто не посмел взять командование на «Сан-Антонио». В итоге это сделал Элькано при поддержке Кесады. Картахена принял командование над «Консепсьон», Луис де Мендоса направился на «Викторию».

Мятежники захватили большую часть кораблей и передали Магеллану, что теперь он должен выполнять королевский приказ согласно их трактовке. Они добавили несколько неуважительных заявлений. Магеллан был в ярости. Он приказал всем капитанам прибыть на «Тринидад», однако мятежники попросили его самого явиться на «Сан-Антонио». Он отправил на «Викторию» с письмом Луису де Мендосе своего судебного пристава, Гонсало Гомеса де Эспиносу вместе с шестью людьми. Мендоса прочитал письмо и злобно усмехнулся. Гомес де Эспиноса, увидев усмешку, нанес ему удар в горло, а другой матрос ударил его в бок. Мендоса упал замертво. Пристав и его вооруженные люди захватили корабль.

Почти то же самое случилось на «Сантьяго». Мятежники хотели бежать на «Сан-Антонио» и «Консепсьон», но Кесада послал Мескиту к Магеллану для примирения. Магеллан сказал, что это бесполезно. Элькано замешкался. Магеллан расстрелял «Сан-Антонио» из своих пушек, а потом его люди взяли корабль на абордаж. Элькано, Кока и Кесада были арестованы. Картахена на «Консепсьон» сдался без боя. На заре Магеллан отправил тело Мендосы на берег, разрубил его на четыре части и публично обвинил его в предательстве. Кесада был повешен, а затем четвертован. Другие окончили свою жизнь чуть менее ужасно: Картахену высадили на необитаемом острове со священником (скорее всего, французом по имени Кальметт). Петер Мартир позднее писал, что, по его мнению, Магеллан «имел полное право сделать это, однако другие считали иначе»{1747}.

Затем Магеллан простил сорок остальных, скомпрометировавших себя во время восстания, включая Элькано{1748}. В то же время Эстебан и Гомес бежали на «Сан-Антонио», намереваясь вернуться в Испанию и взяв с собой «гиганта», которого они захватили. Херонимо Гуэрра взял на себя командование, заключив Альваро де Мескиту под арест. Они достигли Испании в мае 1521 года.

«Сантьяго» был уничтожен, однако вся его команда уцелела. Мятеж был подавлен, уцелевшие корабли в конечном счете продолжили путешествие, проплыв мимо так называемого мыса Одиннадцати тысяч Девственниц (мыс Девственниц) к нынешнему Магелланову проливу.

Открытие этого пролива, цель столь огромных испанских усилий и множества экспедиций последних лет, стало триумфом. По словам Пигафетты, он был в 110 лиг длиной, что составляет примерно 350 миль, и был по обеим сторонам окружен заснеженными горами. Сначала экспедиция приняла его за простой залив. Но Магеллан верил, что знает больше остальных, – возможно, благодаря информации, которую он собрал в Лисабоне. Он настоял на том, чтобы плыть дальше. Ветра осложняли движение. Однако Магеллан продолжил путь и буквально зарыдал от радости, когда они проплыли Кабо-Десеадо и вошли в спокойные воды Южного моря – «Тихого», как его стали называть с тех пор. Ночи в то время года длились лишь по три часа, поскольку стоял октябрь. Они назвали пролив Estrecho Patagonico в честь Патагонии, которая получила свое имя от мифической страны из романа «Дения Эспландиана» – творения Гарсии Монтальво, автора или же восстановителя «Амадиса Галльского». Роман «Деяния Эспландиана» был опубликован в Севилье в 1510 году Кромбергером{1749}.

Магеллан и его соратники еще три месяца и двадцать дней шли по Тихому океану, ни разу не попав в шторм и пройдя, по словам Пигафетты, 4000 лиг (примерно 12 000 миль). Сначала он направился на север, вдоль побережья Чили, а затем на северо-запад. Но на этом этапе умерли 19 человек, а также «гигант». Затем они двинулись в океан, повернув на запад возле нынешней Вальдивии, Чили.

Похоже, у Мегаллана было врожденное чутье на ветра. Несомненно, он кое-что узнал об их возможных направлениях, будучи в Восточных Индиях. Еда заканчивалась, и членам экспедиции приходилось есть крыс и плесневелые сухари. Вода тоже была грязной. Многие заболели цингой, а в то время не знали, что она лечится лимоном. Один из участников экспедиции написал: «Не благослови нас Господь и Богоматерь хорошей погодой, мы бы умерли от голода в этом огромном море. Я воистину верю, что больше никогда не будет свершено подобного путешествия»{1750}.

В итоге Магеллан в марте 1521 года добрался до Марианских островов, тянувшихся цепью к югу от Японии[35]. Они назвали их Островами Воров, поскольку туземцы, никогда не видевшие европейцев, стянули у них все, что смогли. Некоторое время европейцы также называли это место Islas de Velas Latinas, «Острова треугольных парусов» – из-за формы парусов, используемых местными жителями для рыбной ловли. (Эти острова не назывались Марианскими вплоть до конца XVIII века, когда королева Анна Австрийская послала туда иезуитских миссионеров.)

Пигафетта детально описал местных туземцев, сказав, что они жили свободно, не поклонялись божествам, были наги (за исключением того, что женщины носили тонкую полоску коры на своих интимных частях); у некоторых были бороды до пояса и шляпы из пальмовых листьев, «как если бы они были албанцами». У них были деревянные дома, крытые досками и фиговыми листьями, они спали на пальмовых циновках и пальмовом волокне. Магеллан несколько раз официально обменивался с ними дарами; рыба, пальмовое вино и фиги или бананы, позднее – рис и кокосы. Это были самые важные подношения туземцев. Потом путешественники получили немного золота. Еще позже им преподнесли сладкие апельсины и кур. Экспедиции порой везло, порой не очень. Магеллан некоторое время провел среди людей, чей вождь ел рис с фарфоровых тарелок, пил бульон из свинины, а также довольно хорошее пальмовое вино.

Так они продолжали путешествие. На острове Гатиган была обнаружена птица размерами с орла, а на Ззубу (нынешнем Себу) они впервые услышали известия о португальцах, приплывавших сюда раньше. Переводчик Магеллана мягко разъяснил туземцам, что их господин, король Испании, гораздо могущественней короля Португалии. Как и всегда, произошел обмен подарками: Пигафетта вручил королю Ззубы одеяние из желтого и фиолетового шелка, красную шляпу, некоторые стеклянные изделия и два позолоченных бокала для питья. Этот монарх скорее всего был рад такому вниманию, поскольку когда команда Магеллана впервые его увидела, он носил лишь набедренную повязку, легкий тюрбан, тяжелую золотую цепь на шее и две большие золотые серьги. Его лицо было ярко раскрашено, он ел черепашьи яйца, а его подданные играли музыку на странных инструментах, и испанцы танцевали с ними.

Вдобавок к подаркам, по воспоминаниям Пигафетты, они обменяли четырнадцать фунтов железа на золото, а за другие мелкие товары удалось получить коз, свиней и рис. Магеллан пытался обратить встреченных им правителей в христианство. Он действовал по следующему принципу – если удастся спасти душу правителя, то и остальные за ним потянутся. Поэтому он сказал королю Ззубу, что если он хочет стать христианином, он должен сжечь всех идолов и воздвигнуть крест. Господу надлежало поклоняться на коленях, делая крестное знамение. Король согласился, и, когда он принял христианство, он стал известен как «дон Карлос», а его брат – «дон Фердинанд». То же случилось с королевой и ее фрейлинами, которых очень привлек образ Богоматери, держащей Христа на руках. Ярко раскрашенная королева, чьи губы и ногти были окрашены в тот же ярко-красный цвет, как у современных модниц, стала «Хуаной», ее сестра – «Изабеллой», а ее дочь – «Каталиной». В определенные моменты Магеллан делал залп из своей артиллерии, дабы отпраздновать эти события.

Очень часто описания, сделанные Пигафеттой, напоминают отрывки из «Тиранта Белого» или других рыцарских романов:

«Однажды королева явилась во всей своей красе. Ее сопровождали три дамы, несшие в руках три ее шляпы. Она была одета в черное с белым и носила большую шелковую вуаль с золотыми полосками, покрывавшую ее голову и плечи. Множество женщин последовали ее примеру, покрыв головы маленькими вуалями и надев поверх них шляпки. Остальная часть их тел была обнажена, за исключением небольшого отрывка ткани, прикрывавшего их интимные части. Их волосы каскадом ниспадали на плечи. Королева, поклонившись алтарю, села на шелковую вышитую подушку, и капитан окропил ее и ее фрейлин розовой водой с мускусом. Этот запах очень им понравился…»{1751}

Позже король и его семья поклялись в верности королю Испании. В свою очередь, европейцы присутствовали на церемонии благословения свиньи, а также на ззубских похоронах.

Магеллан согласился сразиться с жителями близлежащего Мактана, дабы оказать ответную любезность королю Ззубу. Эта авантюра была выгодна только одной стороне и кончилась дурно. Битва на острове Себу, на юге архипелага, состоявшаяся 27 апреля 1521 года, завершилась трагедией. Магеллан бросился в гущу боя, но недооценил его серьезность. Его почти тут же ранили оружием, которое Пигафетта назвал «скимитаром». Он упал, и «в тот же миг все островитяне набросились на него и стали колоть копьями и прочим оружием, у них имевшимся. Так умертвили они наше зерцало, свет наш, утешение наше и верного нашего предводителя»{1752}.

Новым капитаном стал Дуарте Барбоза, кузен Магеллана и тоже португалец. Судя по словам Пигафетты, его избрали на этот пост скорее всего голосованием. Хуан Серрано, старший кормчий, также принимал участие в командовании, но вскоре его оставили на растерзание «христианскому королю», которого Магеллан считал союзником{1753}.

Пигафетта так описывал характер Магеллана:

«В числе других добродетелей он отличался такой стойкостью в величайших превратностях, какой никто никогда не обладал. Он переносил голод лучше, чем все другие, безошибочнее, чем кто бы то ни было в мире, умел разбираться в навигационных картах. И то, что это так и было на самом деле, очевидно для всех, ибо никто другой не владел таким даром и такой вдумчивостью при исследовании того, как должно совершать кругосветное плавание, каковое он почти и совершил…»{1754}

Лас Касас, знавший Магеллана, говорил о нем как о «сильном духом человеке, храбром в мыслях и способном свершать великие дела» – хотя внешне он такого ощущения не вызывал, «будучи невеликого роста»{1755}. Магеллан так и не завершил начатое, однако именно его путешествие привело к кругосветным плаваниям. Его воображение привело его к этому замыслу, а его храбрость помогла ему провести свои корабли через пролив, ныне носящий его имя, в самое большое море в мире.

Посчитав, что теперь они смогут справиться лишь с двумя кораблями, члены экспедиции сожгли «Консепсьон» и на «Виктории» и «Тринидаде» после нескольких любопытных встреч на Филиппинах (что в изложении Пигафетты также стоит отрывков из «Амадиса» или «Тиранта Белого») вернулись в Испанию через Индийский океан. На обратном пути Пигафетту больше всего впечатлил Борнео, поскольку ему и некоторым из его спутников пришлось покидать одну королевскую особу верхом на слонах. Также некоторые члены оставшегося экипажа здесь дезертировали. И впервые за свое путешествие здесь христиане повстречались с исламом, восточная вариация которого не слишком напоминала им о старой Гранаде.

Они также нашли маленькие и приземистые коричные деревья, лимонное дерево и сахарный тростник (который, видимо, был местным растением), за которыми Магеллан охотился с самого начала. Они видели монеты с дырками посередине, слышали истории о жемчуге размером с куриное яйцо, обнаружили китайский фарфор и жевательную смолу. Некоторые из этих товаров они обменяли на бронзу, железные ножи и, в частности, на очки.

Экспедиция добралась до Молуккских островов, Тидоре и Тернате, «где растет гвоздика», и, к своему удовольствию, по словам Пигафетты, обнаружили, что достичь их оказалось не так трудно, как описывали португальцы. Эти Острова Пряностей были захвачены мусульманами пятьдесят лет назад, и 45-летний мусульманский король острова Тидоре (раджа Султан Мансор) быстро согласился стать вассалом короля Испании. Он даже согласился изменить название своего острова на «Кастилию». Эти мусульмане, думали испанцы, куда как сговорчивей, чем средиземноморские.

Несмотря на длительность путешествия, у преемника Магеллана было еще достаточно даров: одеяние из желтого турецкого бархата, а также еще одно из парчи, кресло, обитое красным бархатом, четыре локтя алой ткани, немного желтого дамаста, белый камбейский лен, шапки, стеклянные бусины, ножи и несколько больших зеркал. Дары Востоку делала вся Европа, а не только Испания или Португалия, даже будь этот лен сделан в Индиях. Бусины наверняка были венецианские. Возможно, алая ткань была из английского Котсуолда. Таким образом Нортлич, возможно, сыграл свою роль в этой ранней «глобализации».

Члены экспедиции показали радже, как стрелять из арбалета и фальконета, который был больше аркебузы. Этот монарх был только рад миру с испанцами, поскольку ранее он рассорился с Франсиско Серрано, португальским капитан-генералом и другом Магеллана. Он даже пытался отравить его листьями бетеля.

Экспедиции удалось обменять свои товары на гвоздику: за десять локтей красной ткани хорошего качества они получили бахар (более четырех килограммов) гвоздики. Еще один бахар они получили за 15 топоров – высоко ценимый на Востоке и в Бразилии предмет европейской цивилизации, а также пятнадцать локтей ткани среднего качества, тридцать пять стеклянных чашек, двадцать шесть локтей льна, семнадцать катилов киновари, семьдесят катилов ртути, 125 ножей, пятьдесят пар ножниц и килограмм бронзы!

Когда экспедиция была готова к отплытию, каждый ее член сделал все возможное, чтобы купить как можно больше гвоздики. Некоторые продавали свои рубашки, плащи и верхнюю одежду, чтобы заполучить как можно больше этого волшебного продукта, который, как они знали, будет хорошо продаваться в Европе. Европейцы также наблюдали за тем, как гвоздика росла на высоких густых кустах, а также выяснили, что урожай гвоздики собирают дважды в год. Они видели, как деревца выживали в горах, а не на равнинах. Очевидно, туманы создавали идеальные условия для роста гвоздики. Они также видели деревья мускатного ореха и кустарник, корнями которого был имбирь. Они были в раю, который многие европейцы так долго искали. Острова Пряностей! Они их достигли!

Испанцы также узнали и некоторые тревожные вести: португальский капитан Диего Лопес де Сикерос послал в их направлении флот из шести кораблей, не зная, что Магеллан уже мертв. И вот, на единственном корабле – «Виктории» («Тринидад» вместе с пятьюдесятью тремя членами экспедиции был оставлен на попечении короля Тидоре для починки), – оставшиеся сорок семь человек пытались избежать встречи с португальцами и покинули Тидоре 21 декабря 1521 года.

По пути на запад, в Испанию, экспедиция миновала Яву и Малакку и двинулась напрямик через Индийский океан, чтобы затем повернуть на север, вдоль западного побережья Африки. Эти достижения в общих чертах были описаны итальянцем Пигафеттой. Он ни разу не упоминал Хуана Себастьяна де Элькано, 45-летнего баска из Гетарии, Гипускоа, который стал новым капитан-генералом еще до того, как они достигли Африки{1756}. Вместо этого Пигафетта рассказывал о Китае, о котором экспедиция много слышала, – о том, как там получают мускус, цепляя пиявок на специальных кошек; о том, что китайский император никогда ни с кем не встречается, а если он захочет отправиться куда-то, его сопровождают дамы, одетые так же, как он, дабы сбить с толку возможных убийц. Он также писал, что императорский дворец окружен семью стенами, на каждой из которых – люди с собаками и кнутами. Листая эти записи, мы, опять же, словно бы читаем рыцарский роман. Пигафетта писал, что все эти странные вещи ему рассказал один мусульманин, живший в Пекине.

В итоге «Виктория» достигла мыса Доброй Надежды, «самого опасного мыса в мире», и оттуда некоторые из выживших португальцев на каноэ отправились на север, к Мозамбику. Однако «другие, заботясь больше о своей чести, чем о жизни, решили плыть до Испании, хотя бы это стоило им жизни». Они отправились на северо-запад к островам Кабо-Верде, где они запаслись рисом и водой для последнего рывка до дома. Пока они плыли вдоль африканского побережья, им приходилось выбрасывать мертвецов за борт и, сухо заметил Пигафетта, «когда мы опускали в море их трупы, христиане пошли ко дну с лицами, обращенными вверх, а индейцы[36] – с лицами, обращенными вниз»{1757}. Они также обнаружили, что поскольку они постоянно плыли на запад, они выиграли день – была среда, а не четверг. У них были некоторые сложности с представителями власти, поскольку острова Кабо-Верде принадлежали португальцам, но в итоге они без проблем отправились дальше.

В субботу 6 сентября 1522 года «Виктория» наконец-то достигла Санлукар-де-Баррамеда лишь с восемнадцатью членами экипажа на борту (из 276 отправившихся), большинство из которых были больны. В Санлукар-де-Баррамеда говорили, что Элькано первым делом потребовал по прибытии стакан мансанильи – изысканного местного хереса{1758}. Гордый, пусть и забытый ныне список вернувшихся на «Виктории», можно увидеть в старой ратуше на Пласа-дель-Кабильдо в этом городе.

Два дня спустя, 8 сентября, восемнадцать выживших добрались до Севильи и дали триумфальный залп с корабля. Затем они отправились в Вальядолид, где побывали на аудиенции у короля, ранее в том же году вернувшегося в Испанию из Германии. Пигафетта, неутомимый горожанин Виченцы, изложил ему свои яркие воспоминания о первом кругосветном путешествии.

Король вручил Себастьяну де Элькано пятьсот золотых крон, а также дал ему право взять в качестве герба глобус и девиз «Primus me circumdedisti». Описание кругосветного плавания от Пигафетты было издано на итальянском языке в Венеции в 1524 году.

Команда «Тринидада», оставленная Элькано на Тидоре в марте 1522 года, в конечном счете села на свой корабль после починки и отправилась обратно в Тихий океан, где они дошли до Панамы. Однако тут корабль пошел ко дну, а моряки столкнулись с враждебно настроенными туземцами. Большинство были убиты, и лишь некоторые из них смогли вернуться в Индию. Кто-то умер в Гоа, но горстка все же достигла Лисабона, где все они, естественно, были немедленно заключены в тюрьму. Четверо из пятидесяти семи, включая кормчего, Хинеса де Мафру, сумели добраться до Испании.

И вновь было доказано, что мир – шар. Через тридцать лет после первой экспедиции Колумба Магеллан – или, скорее, Элькано – показал, что Востока можно достичь, плывя на Запад. Была доказана сферичность Земли. Достижения величественнее этого еще не бывало. Оно по праву стало великим триумфом для Испании. Однако капитан, на котором все держалось, был португальцем, а лучший летописец экспедиции – итальянцем, что не являлось редкостью в авантюрах XVI века. Большая часть экипажа происходила из Андалузии, а капитаном в обратном путешествии был баск. Не ясно, что случилось с английским «констеблем», Андресом из Бристоля, бывшим среди тех, кто отправился в путешествие. Стоит полагать, что он умер на Филиппинах.

Итак, перед нами снова европейский триумф, достойный величайшего из европейских правителей – императора Карла V, больше европейца, чем испанца, фламандца, немца или бургундца. Магеллан и Элькано отправились в путешествие к краю света – который оказался тем же самым портом, откуда они вышли. И Санлукар-де-Баррамеда, колоритный город, стоящий на реке Гвадалквивир, впадающей в океан, в тени дворца герцога Медина Сидония на границе страны хереса, остается местом, которое достойно называться эпицентром мира.

Книга десятая Новая империя

Глава 37 «Новый император»

…Обо всех богатствах этой земли… столь многочисленных, что называться новым императором этого королевства не менее славно, чем императором Германии, и которыми, по милости Божьей, Ваше священное Величество уже обладает.

Эрнан Кортес – королю Карлу V, 30 октября 1520 года

Вапреле 1520 года Педро Руис де ла Мота, епископ Бадахосский, наставник, друг и советник Карла V, произнес перед кортесами Кастилии в Сантьяго-де-Компостела в монастыре Святого Франциска выдающуюся речь. Император в то время еще не был коронован, но уже избран. В течение месяца он собирался отправиться в Германию на коронацию. Короля в Галисии сопровождал двор, недовольные прокурадорес Кастилии, а также Франциско де Монтехо и Алонсо Фернандес Портокарреро, представители Кортеса. Портокарреро, как мы помним, прибыл с великолепными дарами: золото и серебро, мозаики из перьев и бирюзы, изделия и деревянное оружие, украшенные резьбой, музыкальные инструменты и даже удивительные люди. В этот момент друзья Кортеса были в центре внимания.

Епископ провозгласил, что Карл «больший король, чем все другие короли». Этот король не чета другим королям потому, что Испания «лишь треть нашего могущества» (un tercio de nuestro pan). Он – король королей, наследник семидесяти королей. Народ Испании опечален отбытием короля в Германию. Но в чем причина печали? Карл согласился принять бремя императорского титула и должен отправиться в Германию на коронацию. Зачем? Ради своих амбиций? Напротив, во славу Испании! Карл должен стать не только королем и императором Рима. Он будет Императором Мира. И мир этот, разумеется, включает в себя тот самый «новый мир, сотворенный для него из золота», – Новую Испанию, «ибо она родилась лишь в наши дни»{1759}.

Что побудило Руиса де ла Моту на подобные речи, в которых звучит слово «император»? Оно не было привычным для испанского слуха. По правде говоря, лингвист Небриха говорил, что язык – спутник империи{1760}. Автор «Требования» 1513 года, Паласиос Рубиос, говорил, что король Испании никогда не признавал чьего-либо главенства: «Rex es emperator in regno suo». Придворный историк Галиндес де Карвахаль писал, что «Испания никогда не признавала Империю [то есть Священную Римскую], а мировая империя также не претендовала на нее»{1761}. Правители средневековой Испании никогда не были частью Священной Римской империи – хотя король Альфонсо X подумывал о том, чтобы стать претендентом на этот престол.

На самом деле несколько раз католические монархи называли себя императорами своих собственных земель. В XIII веке архиепископ Толедский, Родриго Хименес де Рада, привлекал образ империи для описания королевств, собранных к тому времени королем Кастилии. Для него слово «император» довольно точно обозначало правителя, стоящего над другими монархами. Возможно, епископ Руис де ла Мота читал те главы «Амадиса Галльского», герою которых, Аполидону, предлагалось взять «империю Греции»?{1762} Точно так же Лас Касас писал касательно второго путешествия Колумба, что католические короли могли считать себя императорами и сюзеренами всех королей и князей в Индиях{1763}. В характерно рыцарском стиле Родриго Понсе де Леон, герой Гранадской войны, заявлял, что «один очень мудрый человек и истинный католик» лично заверял его, что Фердинанд не только выбьет мусульман из Испании, «но заодно покорит всю Африку, уничтожит ислам, вернет Иерусалим и станет императором Рима, Турции и Испании»{1764}. Фердинанд в самом деле долгое время был уверен, что не умрет до тех пор, пока не освободит Иерусалим.

Небриха также писал:

«И кто же сейчас не видит, что хотя титул „империи” принадлежит Германии, на самом деле он принадлежит испанским монархам, которые управляют большой частью Италии и островами в Средиземном море, ведут войну в Африке и отправляют свой флот по пути, освещенному звездами, к островам Индий и в Новый Свет, связывая Восток и западные границы Испании и Африки»{1765}.

Речь епископа Руиса де ла Мота в Сантьяго уходила корнями к романтическим видениям аббата и пророка Иоахима де Фиоре, который примерно в 1300 году мечтал об «императоре мира»; некоторые поклонники Фердинанда Католика тоже говорили о нем в подобном контексте. Но Карл, принц Бургундский и новый император Священной Римской империи, правитель лежащих за океаном земель, названия которых он едва ли знал, был более достоин этого титула{1766}. Колумб был не единственным при дворе Фердинанда и Изабеллы, предвидевшим явление последнего императора, который исправит мир перед его последними днями.

Кузен Руиса де ла Моты, Херонимо, тоже житель Бургоса, но моложе его, отправился в Индии в августе 1520 года. Он был сыном бургосского советника, Гарсии Руиса де ла Моты, и некоторое время являлся мажордомом Диего Колона; возможно, Херонимо сопровождал его ко двору. Гарсия Руис де ла Мота был прокурадором в кортесах в 1520 году, как и в предыдущих случаях. Херонимо вполне мог слышать речь своего кузена{1767}.

После недолгой остановки в Санто-Доминго Херонимо в марте 1521 года отправился в Новую Испанию на корабле, зафрахтованном опытным торговцем Родриго де Бастидасом. Он сопровождал Хулиана де Альдрете из Тордесильяса, который станет королевским казначеем в Мексике. Там имелись несколько интересных пассажиров – среди них был кузен Кортеса, лисенсиадо Хуан Альтамирано, который будет судьей во время резиденсии Диего Веласкеса, Алонсо Кано из Севильи, который первым использует мулов в Новой Испании, Херонимо Лопес, который позже напишет известное письмо королю (императору) о злоупотреблениях властей в Новой Испании, а также Диего де Мармолехо, ветеран войн в Африке. Они, очевидно, и сообщили Кортесу последние новости из Кастилии. Возможно, они прибыли как раз вовремя, чтобы успеть поговорить с ним до того, как он отправил в Испанию через своего доверенного друга Алонсо де Мендоса второе письмо, адресованное Карлу V.

Письмо было длинным и живо описывало то, как Кортес был радушно принят в Теночтитлане Монтесумой и как дела пошли под откос после прибытия Нарваэса. Это случилось 30 октября 1520 года – в тот самый месяц, когда Карл был коронован в Экс-ла-Шапель, о чем Кортес не мог знать. Но из-за сложностей с сообщением письмо не было отправлено до конца мая 1521 года. Тот факт, что Кортес обращался к Карлу «Ваше Величество», а не «Ваше Высочество», говорит, что в то время он был в достаточной мере проинформирован о том, что происходило при дворе.

Кортес пишет, что, к сожалению, у него не было возможности регулярно писать о своих действиях:

«Господь свидетель, как это меня угнетало, ибо я желаю, чтобы Ваше Величество знало обо всех богатствах этой земли – как я уже написал в другом донесении, столь многочисленных, что называться новым императором этого королевства не менее славно, чем императором Германии, и которыми по милости Божьей Ваше священное Величество уже обладает»{1768}.

Эти слова Кортес поместил в начале письма – возможно, после того, как перечитал этот документ после его завершения. Таким образом, вероятно, что идея Испанской империи была им почерпнута из слов епископа Руиса де ла Моты, а подсказали ее Кортесу кузен епископа, Херонимо, его новый соратник, или другие опытные люди, сопровождавшие его в Новую Испанию.

Источник этой идеи мог быть даже более интересным – вопреки предположениям, это был не персонаж с таким титулом из какого-нибудь рыцарского романа. Несмотря на отсылки к Греческой империи, императоры в «Тиранте Белом» или «Амадисе» не стоят выше других королей. Но Кортес покорил «великого Монтесуму», о котором он упоминал в своем первом письме Карлу V как об «un grandisimo senor»{1769}. Часто те, кто писал о Монтесуме в XVI веке, именовали его «владыкой». Но по словам архиепископа Хименеса де Рада, он был императором, ибо Монтесума главенствовал над «королями» других народов: такубы и тескоко, не говоря о чалька, отоми и тотонаках. К тому же не следует забывать, что, по мнению Кортеса, Монтесума согласился признать себя вассалом испанского императора. Пример покоренного Монтесумы, таким образом, мог повлиять на оборот речи, использованный Кортесом{1770}.

Таким образом, название «Испанская империя» было впервые применено Кортесом. В течение долгого времени это название не использовалось широко и уж точно не применялось официально. Новая Испания была «монархией» (reino). Вскоре там обнаружатся и другие индейские монархии (reinos indianos). Но империя, которой владели испанцы, и все ее земли стали называться именно так – хотя король Испании никогда не носил императорского титула.

На территориях Индий король Кастилии имел не только суверенные, но и имущественные права. Он был единственным владельцем всех американских колоний{1771}. Корона тщательно исключала любую возможность перенесения в Новый Свет любых сложных споров, которые возникли в Арагоне, Каталонии или Валенсии, хотя после смерти королевы Изабеллы в 1504 году множество выходцев из этих земель уехали в Индии, а у Арагона был близкий к «имперскому» опыт в Средиземноморье{1772}. Эти образованные люди, которые выросли в первые двадцать лет XVI века, могли быть «людьми Возрождения», и у всех у них имелся свой образ имперского Рима, который вдохновлял их, – несмотря на то, что все мудрые люди считали, что эту древнюю империю превзойти невозможно{1773}.

В 1522 году права Испании на Новый Свет уже были поставлены под сомнение. Как говорят, король Франциск I Французский заявил, что хотел бы увидеть тот пункт в завещании Адама, который исключал бы Францию из раздела мира{1774}. В 1521 году французские корсары перехватили две испанские каравеллы по пути из Испании в Индии, и для отражения этой опасности на средства от специального налога (averia) был построен флот, отданный под командование Педро Манрике. В следующем году три вооруженные каравеллы под командованием Доминико Алонсо де Амиливия, оплаченные Каса де Контратасьон, были отправлены конвоировать одиннадцать кораблей до Канарских островов на пути в Индии. Позже в том же году два корабля Кортеса на пути из Вера-Крус были захвачены французским капитаном Жеаном Флореном неподалеку от Азорских островов. Французы взяли хорошую добычу, большую часть которой составляли перьевые мозаики из Мексики{1775}. Таким образом, новой империи понадобились бастионы. Она вскоре получит их – например в Севилье, городе, где, по словам современного историка, «чувствовалось сердцебиение мира»{1776}.

Глава 38 «Из тополей я вышла, мама»

Из тополей я вышла, мама,

Посмотреть, как ветер колышет листву.

Из тополей Севильи

Я вышла встретить моего милого,

Из тополей я вышла, мама.

Песенка, около l500 года{1777}

Городом, ставшим к 1522 году неофициальной столицей новой Испанской империи в Новом Свете, была Севилья. «Ты не город, ты – Вселенная», – напишет через поколение Фернандо де Эррера, называемый «божественным» поэтом этого города{1778}. Как гордо было написано на Хересских воротах Севильи: «Геркулес построил меня, Цезарь дал мне стены и башни, святой король завоевал меня рукой Гарсии Переса де Варгаса»{1779}.

Этот город и правда был завоеван или «освобожден», по мнению христиан, от мусульман в 1248 году королем (позже святым) Фердинандом III. Но напоминания о былом исламском влиянии до сих пор видны повсюду – например старинный апельсиновый дворик рядом с собором, возвышающаяся над ним Хиральда, откуда некогда муэдзин призывал правоверных на молитву, – ныне это изящная колокольня. И другие воспоминания об исламе можно найти повсюду: церкви, подобные той, что стоит на нынешней Пласа-дель-Сальвадор, некогда были мечетями. Многие дома в городе были построены мусульманами, да и сами стены были возведены не Цезарем, но Альмохадами – сектой фанатиков, этакой средневековой Аль-Каидой, завоевавшей в XII столетии половину Испании. В мусульманской Севилье было много бань, и отказывались от них очень медленно: бани королевы Хуаны и Сан-Хуана-де-ла-Пальма были популярны в 1520 году даже среди христиан.

Однако самым важным сооружением, унаследованным христианами от мусульман, был акведук от источников Кармоны, который подводил воду к Севилье и входил в город у Кармонских ворот на востоке.

В Севилье по-прежнему повсюду царила атмосфера Востока, но Ренессанс явно наступал: эту перемену знаменовало появление более широких дорог, площадей перед дворцами, более пышных зданий. До того времени улицы были узкими и запутанными, хотя по большей части мощеными, но вскоре тут проложат новые «широкие и счастливые» улицы, столь впечатлившие венецианского посла Наваджеро, а также разобьют прелестные скверы, пусть ныне зачастую и захламленные{1780}.

За малым исключением мусульмане оставили Севилью после ее завоевания христианами, уехав по большей части в Северную Африку, а их имущество король передал своим последователям и другим солдатам – причем, кому что достанется, решал жребий. Большинство новых жителей, «матерей новой Кастилии, которая есть Андалусия»{1781}, действительно приехали из Старой Кастилии{1782}.

В XV столетии в городе власть оспаривали две могущественные семьи: Гусман и Понсе де Леон. Интерес последних в конце XIII века лежал в землях по обе стороны нижнего течения Гвадалквивира, поскольку они были сеньорами Санлукара-де-Баррамеда, порта, где река впадала в Атлантический океан. С 1445 года они стали герцогами Медина Сидония. Понсе де Леоны вели свой род от Фернана Переса Понсе, ставшего владыкой Марчены к западу от Севильи в начале XIV века, а его потомки в 1440 году стали графами Аркос де ла Фронтера, а позже маркизами и герцогами Кадисскими. Современный путешественник может увидеть в Севилье остатки дворцов этих семей: это Корте-Инглес на Пласа-дель-дуке-де-ла-Витория и за церковью Лос-Терсерос на Пласа-де-Понсе-де-Леон. Но тут уже потребуется сильное воображение.

Третьей семьей, начавшей соперничать с первыми двумя в XV веке, были де ла Серда, графы, а потом герцоги Мединасели, хозяева Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария. Дворец Мединасели, так называемый «дом Пилата», и ныне остается центром внимания и восхищения. Другими семьями, сыгравшими большую роль в Севилье несмотря на связь с другими местами, были Портокарреро, Суньига, Давало, Сааведра и – все больше – Афан де Рибера{1783}.

При усилении новых коммерсантов старая аристократическая распря между двумя самыми важными семьями и Гусманами поутихла. Мы не должны забывать о вмешательстве королевы Изабеллы в 1470-х, когда она утихомирила Родриго Понсе де Леона, маркиза Аркоса, хотя вражда между двумя семьями снова вспыхнула во время восстания комунерос. Люди, носящие их фамилии, – несомненно, младшие сыновья младших сыновей или бастарды, – часто уезжали в Индии в первые годы их заселения{1784}. Франсиска Понсе де Леон, дочь Родриго, рыжего героя войны с Гранадой, оплатила один из кораблей флотилии Диего Колона в 1509 году, а Менсия, герцогиня Мединасели, – другой. О разнообразной деятельности Хуана Понсе де Леона в Карибском заливе рассказывалось ранее, а один представитель семейства Гусманов сыграл большую роль в начальной истории как Эспаньолы, так и Кубы.

Власть в Севилье, как и везде в кастильских городах, принадлежала городскому совету. Кабильдо, как он назывался в Андалусии и вскоре будут называться в Индиях, имел много привилегий, исчезнувших на протяжении XVI столетия, но в 1522 году эти привилегии все еще были значительны, несмотря на растущую власть ассистенте – этим титулом в Севилье обозначался центральный чиновник, в других местах известный как коррехидор. Этот чиновник был одновременно мэром, главным судьей, главой городского ополчения, местным губернатором – короче, верховной местной властью.

Кабильдо обладал судебной властью до 1553 года. Главные судьи и их заместители вершили правосудие вместе с судьей Ступеней (в теории он должен был решать споры по поводу торговли на ступенях церкви, но имел более широкие полномочия). Центром судебной власти была Каса-Кадра на Пласа-де-Сан-Франсиско, а сам кабильдо в те дни собирался в Корраль-де-лос-Ольмос («Двор Вяза» – буквальный, хотя и неподходящий перевод) на Пласа-дель-Арсобиспадо, рядом с апельсиновым двориком.

Ассистенте, как правило, выбирался из титулованной знати, как и большинство из примерно сорока старших советников (в Севилье их называли «вейнтикуатрос», поскольку их было двадцать четыре), в то время как хурадос («представители народа», по словам короля Энрике III, всенародно избираемые по приходам) должны были просто происходить из хороших семей – то есть идальго. Шестеро высших чиновников были представителями высшей знати, назначенными Короной (хотя вскоре эта должность стала продаваться): в 1522 году это были герцоги Медина Сидония и Бехар, маркизы Аркос, Тарифа и Вильянуэва, а также Мартин Серон, мещанин, который вел себя надменнее любого герцога. Главный полицейский чин (альгвасил майор) был самым важным представителем исполнительной власти в городе. Его назначал лично монарх, причем пожизненно, и жилье он имел в здании кабильдо. Он был исполнителем правосудия и председательствовал на собраниях в отсутствие высших чиновников. Он распоряжался ночным дозором и тюрьмой.

Эти представители севильской знати контролировали все городские должности, так что не удивительно, что главными протоколистами и нотариусами в течение нескольких поколений были представители семьи Пинеда; заместителями главного начальника полиции (альферес майор) всегда являлись маркизы ла Альгаба, а комендантом Алькасара, как правило, были Гусманы (графы Оливарес). Замком Триана командовал, как правило, герцог Медина де лас Торрес. Из чиновников, претворявших в жизнь решения кабильдо (фиелес эхекуторес), двое назначались советниками, двое – хурадос и двое напрямую горожанами. Они следили за мерами и весами и такими вопросами, как права на лов рыбы. Они посещали тюрьмы и следили, чтобы пятьсот или более заключенных были накормлены, а также должны были наблюдать за исполнением наказаний – такими, как публичная порка или казнь, чтобы не допускать ненужных жестокостей. В этом они никогда не были одиноки: народ любил такие зрелища, как и костры инквизиции на лугу Сан-Себастьян.

Эта муниципальная деятельность финансировалась из городских налогов: например альмохарифаско, акабалы и терсии. Первый налагался на импорт и экспорт, второй был налогом с продаж импортных товаров в городе, а последний – треть, полагавшаяся Короне в церковной десятине.

Мавританские стены Севильи, частично альморавидские, частично альмохадские, тянулись почти на четыре мили, увенчанные более чем сотней башен, с двенадцатью вратами{1785}, а также с тремя или четырьмя малыми дверьми (постихос). Некоторые участки стены сохранились до сих пор – например у ворот Макарены, хотя сейчас они изуродованы следами от пуль – напоминание о расстрелах времен гражданской войны в XX веке, которая по размаху не шла ни в какое сравнение с гражданской войной времен Карла V.

Самой важной башней в XVI веке была Торре-дель-Оро на берегу реки близ Хересских ворот, в которой находилась тюрьма Сан-Эрменхильдо. Но у всех ворот были башни, и в большинстве из них жили родственники или друзья, либо чиновники на различных условиях ренты или по другим договренностям{1786}. Торре-дель-Оро была построена альмохадами в качестве дозорной башни, а затем использовалась как сокровищница. В 1522 году Каса де Контратасьон использовала ее для хранения драгоценных металлов, привезенных из Нового Света. Сокровища Кортеса, привезенные его «прокурадорами», пролежали здесь несколько месяцев к ярости его отца и друзей. Севилья, как говорили, лежала в устье «реки Америк», приносившей ей золото и серебро{1787}.

Неподалеку от этой башни в начале XVI века всегда стоял импровизированный подъемный механизм, который применялся при выгрузке с речных судов камня и прочих материалов, необходимых для постройки собора{1788}. С восточных стен города можно было видеть искусно сделанный мост длиной в 300 ярдов – тоже мусульманское сооружение. Он состоял из семнадцати лодок, поставленных поперек реки и соединенных железными цепями. Этот мост связывал город с Трианой, городом-спутником, по сути уже тогда пригородом, производившим фарфор и мыло. Это был дом множества моряков, ходивших в Новый Свет, город судоходства, а его мрачный полуразрушенный мавританский замок Сан-Хорхе стал местной штаб-квартирой инквизиции, одновременно тюрьмой и судом.

Мост постоянно нуждался в ремонте. Дерево для него обычно поставлялось со склонов Сьерра-Морены и из Константины. Порой кабильдо или Корона предлагали построить каменный мост – но эту идею всегда отвергали, поскольку считалось, что такой мост рухнет под собственной тяжестью из-за природы здешнего речного дна. Дальновидные горожане надеялись, что однажды по Гвадалквивиру снова можно будет подниматься до самой Кордовы, как в дни Рима.

Командовал на стенах, будучи, таким образом, главным защитником города в любой чрезвычайной ситуации, Фернандо Энрикес де Рибера, маркиз Тарифа. В 1522 году он только что вернулся из паломничества в Иерусалим – через Италию – и, привезя домой немного святой земли из этого судьбоносного края, вскоре построил Каса-дель-Пилатос – «дом Пилата» – в память о своем путешествии. Его сопровождал поэт Хуан дель Энсина, чье воображение было направлено в нужное русло, когда его покровитель предложил построить дом Пилата в Севилье.

С этих стен можно было увидеть несколько монастырей за пределами города: Лас-Куэвас, чьи сады так восхитили венецианца Наваджеро, прекрасный Сан-Исидоре и Лос-Ремедиос. Видны были и многочисленные сады – Уэрта-дель-Корсо, где однажды будет жить поэт Бальтазар дель Алькасар, Уэрта-де-ла-Флор в Риане – «ключ к Альхарафе». За стенами к северу лежали руины римской Италики, а на юго-востоке располагалось место казней на лугу Сан-Себастьян, а также еврейское кладбище, лежащее прямо за Пуэрта-де-ла-Карне. Также можно было увидеть, как Фернандо Колон, ученый и библиофил, незаконный сын первого адмирала, разбивал сад возле своего дома близ Пуэрта-де-Голес. Там же находился прекрасный Уэрта-дель-Рей, выходивший на Кампану, где у маркиза Тарифы был прелестный сельский дом возле озера, окруженный апельсиновым садом.

Но самый величественный вид открывался на востоке: Гвадалквивир, золотая цепь, связывавшая город с Атлантикой и Новым Светом, а также Старым. В реке по-прежнему было полно рыбы – от миноги до окуня. На берегах стояли Ареналь – буквально «пески», – но это слово удостоилось обозначать целый мир. Каждый год мореходство все набирало обороты, поскольку здесь сосредотачивалась севильская торговля с Новым Светом. Ареналь едва выдерживал ее: в нем недоставало набережных (и только одна была каменной), было мало причалов, а расширяться было некуда. Каждый новый кораблестроитель пытался захватить место под солнцем, многие уже стояли на пороге великого богатства{1789}. Купцы и моряки, капитаны и галерные рабы, торговцы – всем нужен был проезд в Америку, и писцы записывали их. Нищие и паломники, надеющиеся сбежать преступники, авантюристы, мечтающие о богатстве, – все встречались в Аренале. Здесь можно было найти поэтов и проституток, жен галерных рабов и моряков.

К 1522 году основные интересы торговцев были направлены на Индии. Корабли для плавания туда были небольшими по сравнению с галерами, бороздившими Средиземное море, – редко кто более 100 тонн грузоподъемностью. Но их было много: с 1506 по 1515 год в Индии совершило рейсы 289 судов; с 1516 по 1525 год – 499{1790}. Севильский морской регистр показывает, что в те годы основным конечным пунктом маршрута этих судов были Канары или Новый Свет{1791}.

Корабли, ходившие в Новый Свет, были разных типов, но съестные припасы на них, как правило, были такими же, как в экспедиции Педрариаса: куры и лошади, но никаких коров или крупных животных. Средний моряк мог рассчитывать на литр вина в день и, возможно, на полкило галет. К ним могли добавляться масло, уксус, нут, бобы, вяленое мясо или солонина и рыба{1792}. Часовой со стены мог каждый день наблюдать погрузку тех или иных из этих припасов.

Купцы начали привозить разнообразные американские товары: красильное дерево бразил, рабов, золото и жемчуг. Вскоре сюда будут поставлять тростниковый сахар с Карибских островов, ананасы, картофель и томаты. Три последних продукта были почти неизвестны, но король Фердинанд ел картофель и пробовал ананас, и скоро некоторое количество этих товаров появится в Аренале.

Основные здания в стенах Севильи были связаны с религией. Христианство доминировало в жизни людей. Люди строили церкви ради вдохновения, для самоутверждения, а также для впечатления, поскольку они несли не только духовное успокоение, но и служили пропагандой. Частные дома и дворцы Севильи, какими бы величавыми они ни были, казались скромными по сравнению с церквями, прячась на арабский манер в глухих переулках, а не выходя на широкие улицы, – хотя некоторые начали строить площади пред ними, как перед дворцом герцога Медина Сидония на нынешней Пласа-де-ла-Виктория. Исключением был волшебный дворец Алькасар, мавританское строение, расширенное и усовершенствованное христианским королем Педро Жестоким.

Самой большой площадью была, видимо, Пласа-де-ла-Лагуна, ныне Аламеда-де-Эркулес, где постоянно проводились бои быков. Но была и перекрытая арками Пласа-де-Сан-Франсиско с очаровательными мирадорами и чудесным фонтаном в одном конце, обрамленная ратушей, верховным судом, монастырем Святого Франсиска и тюрьмой. На этой площади располагался рынок, где торговали хлебом, рыбой, мясом, овощами и фруктами. Неподалеку, перед старой мечетью, находилась Пласа де Сан-Сальвадор, где отчаянно торговались торговцы канатами, свечами и зеленщики.

В городе было много фонтанов: некоторые общественные, некоторые частные, в патио больших домов. Их, вероятно, было около трех сотен{1793}. Вода в них поступала по акведуку из Кармоны.

Величайшим строением в Севилье был собор. До сих пор он вызывает восхищение. В начале XVI века он, со своими семью приделами, огромной высотой (145 футов неф, 171 – купол) был некоторое время самым большим зданием в Европе. Строительство его закончили в 1506 году, освятили на следующий год, а началось все в 1402 году, когда была, наконец, снесена альмохадская мечеть, построенная Аль-Мансуром, но служившая христианской церковью с 1248 года. Тогдашний архиепископ решил строить с размахом. Полагают, что капитул изрек: «Пусть потомки восторгаются ею после завершения и скажут, что те, кто осмелился задумать эту работу, были сумасшедшими».

Собор в то время был больше старого собора Святого Петра в Риме – хотя, обновленный папой Юлием II, он вскоре перещеголяет севильский.

Собор был построен на похожем на базилику основании бывшей мечети, и она повлияла на его размеры: 430 футов в длину и 300 в ширину. Первым его архитектором, вероятно, был Шарль Гэте из Руана, работавший над тамошним собором. Действительно, собор очень много позаимствовал от французских моделей. Капитул запланировал сто окон, самые мелкие из которых были закончены к 1522 году, включая те, что были выполнены мастером Кристобалем Алеманом. У него было много боковых приделов, некоторые до сих пор не достроены, хотя ходит легенда, что очаровательная Богоматерь Антигуа в приделе ее имени, которую так чтил Колумб, с розой в руке, была написана самим святым Лукой и была чудесным образом сокрыта в течение пятисот лет исламского господства. (Романтики говорят, что она сыграла свою роль в освобождении этого города святым Фернандо.) Колумб назвал ее именем один из Подветренных островов в Карибском заливе, столица Бальбоа в Дарьене также была названа в ее честь.

Другая картина в соборе изображала Мадонну де лос Ремедиос. Написана она была около 1400 года неким представителем сиенской школы. Эта Богоматерь была любимицей Эрнана Кортеса – один из его медельинских друзей, Хуан Родригес Вильяфуэрте, привез ее образ в Теночтитлан и поместил его в храме Уицилопочтли в 1519 году{1794}. Кортес молился ей близ Такубы на западном берегу озера Тескоко наутро после «Ночи печали». Уже в 1522 году возникли планы построить там храм, который со временем станет любимым храмом мексиканских креолов.

Севильский собор, как и торговля с Новым Светом, был международным предприятием, поскольку золотые запрестольные перегородки за высоким алтарем были совместной работой кастильца Хорхе Фернандеса и фламандца Питера Данкарта. Рядом находилась богатая гробница архиепископа Диего Уртадо де Мендосы, умершего в 1504 году, законченная в 1510 году. Это была работа итальянца Мигеля Флорентино, в то время как надгробные скульптуры были созданы французом Мишелем Перреном и бретонцем Лоренцо Меркаданте.

Рядом с собором возвышалась Хиральда – бывший минарет, построенный на закате власти альмохадов, откуда уже две с половиной сотни лет колокола восхваляли святую Руфину и святую Юстину, двух покровительниц города, дочерей-христианок одного горшечника из Трианы, оскорбивших богиню Саламбо и казненных по приказу Диоклетиана{1795}. Замечательное изменение замысла – элегантный силуэт Хиральды должен был служить добрым знаком всем андалусцам, направляющимся в Новый Свет, где предстояли подобные перемены. В соборе служили около трех сотен человек, не считая слуг. Это были архидиаконы соседних городков, а также настоятели местных скитов. В соборе было сорок каноников, двадцать пребендариев, 230 помощников пребендариев, двадцать девять клириков и много мальчиков-хористов. Капитул собора владел значительным количеством сел за пределами Севильи{1796}.

На ступенях, окружавших это обширное здание, рядом с каменными колоннами, подпиравшими как древний римский храм, так и мечеть, толпились торговцы, продавцы безделушек и украшений, крупные купцы и мелкие лавочники, и, наконец, менялы, в XV веке это были по преимуществу евреи, а в начале XVI века – генуэзцы. Наблюдательный венецианец Наваджеро напишет, как купцы весь день торчат в этом «самом привлекательном уголке Севильи»{1797}. Если начинался дождь, купцы заходили в сам собор вместе со своими лошадьми и прочими животными.

Под сенью собора (образно выражаясь) находились около тридцати приходских церквей и сорок монастырей. Самым важным, вероятно, был картезианский монастырь в Куэвас, основанный в 1400 году (там покоились останки Колумба и его братьев){1798}. Большой друг Колумба в конце его жизни, фрай Гаспар Горрисио, прожил последние годы в этом убежище{1799}. Наваджеро писал, что сады его были столь очаровательны, что представляли собой лучшую мостовую к Небесам. Здесь же были и францисканцы – триста братьев в двух обителях, из которых самая важная располагалась за пределами старых стен, на месте современной Пласа-де-Сан-Франсиско. Были и четыре доминиканские обители – Сан-Пабло, Ла-Магдалена, Санто-Томас и Нуэстра-Сеньора-дель-Валье, основанная заново в 1507 году, в которых было около 250 братьев. Оба этих ордена уже оказали свое влияние на острова Империи в Карибском заливе. Доминиканский монастырь Санто-Томас был тесно связан с инквизицией, поскольку двое первых инквизиторов Севильи в 1480-х были братьями этого монастыря.

В Ла-Магдалене также располагались мерседариане, формально занимавшиеся выкупом христианских пленников в мусульманских тюрьмах – ярким представителем этого ордена был друг Кортеса фрай Бартоломе де Ольмедо. Братья-кармелиты жили в Ремедиос, к югу от реки в направлении Хереса. В XIV веке двумя важными монастырями были Сан-Исидро-дель-Кампо и Сан-Августин, разместившийся в старой женской обители возле Кармонских ворот. Сан-Исидро был основан как цистерцианская цитадель в 1301 году в Сантипонсе, деревеньке, принадлежавшей ордену, Алонсо Пересом де Гусманом, предком герцогов Медина Сидония, и его супругой, Марией Алонсо Коронель. После 1431 года цистерцианцев сменяют иеронимиты. Вторым крупным монастырем, основанным в то время, стал Сан-Августин, созданный семьей Понсе де Леон, чей городской дворец находился неподалеку. Понсе де Леон были основными донаторами монастыря, и многие члены этой семьи были здесь погребены. Вероятно, здесь было около 1500 братьев.

Половина монастырей Севильи была женскими, из них самым важным был кармелитский, имевший две обители, – Сан-Клементе и Санта-Мария, а также кларисинский монастырь в Санта-Инес – еще один, основанный Марией Фернандес Коронель. Говорят, что в Санта-Инес остается нетленным тело Марии Коронель, хотя она и изуродовала себе лицо кипящим маслом, чтобы защититься от распутного короля Педро Жестокого. Стоит вспомнить и монастырь Мадре-де-Диос, основанный в 1486 году на нынешней Калье-Сан-Хосе, в здании, захваченном инкивизицией у их прежних владельцев. В его склепах в конце концов упокоятся потомки Колумба и Кортеса.

Эти здания возвышались над Севильей и занимали половину города. Они были крупными землевладельцами и, подобно аристократам, монахи существовали благодаря продуктам сельского хозяйства из близлежащих сел. Немножко вина из Касальи, хамон из Арасены? Непременно!

Инквизиция в 1522 году была мощным религиозным институтом. У нее был большой штат в замке Трианы, ее местными чиновниками были генерал-инквизитор, трое или четверо инквизиторов, прокурор, судья, который занимался имуществом осужденных, – как в случае прежних владельцев здания монастыря Мадре-де-Диос, несколько юристов, магистрат, заведовавший «тайной тюрьмой» и занимавшийся теми, кто никогда оттуда не выйдет. Здесь же был нотариус, ведший протокол тайных допросов, счетовод, привратник, два капеллана, шесть теологов и около пятидесяти фамильярес – информаторов. В промежутке от 1481 до 1522 года в Севилье были сожжены около 1000 человек, еще около 2000 были осуждены и отреклись от своих заблуждений (реконсилиадос). Это около половины всех, погибших таким образом во всей Испании. Порожденный инквизицией в национальном масштабе страх уже начал отравлять интеллектуальную жизнь города.

Некоторые религиозные братства (кофрадиас), все еще существующие в 2001 году, были основаны до 1500 года{1800}, но большинство из имеющих значение ныне были созданы в середине XVI столетия. Тогда же были упорядочены шествия: со статуями Христа и Богоматери, несомыми на платформах, которые устраивала какая-нибудь группа ремесленников, например пекарей или грузчиков, в сопровождении сцен Тайной вечери и Распятия. За ними шли кающиеся, обычно хлещущие себя плетьми во искупление грехов. Праздник Тела Христова в августе был важнее Страстной недели. Другим важным праздником был так называемый праздник «маленького епископа» (обиспильо), отмечавшийся в день Святого Николая{1801}. Также часто бывали случайные шествия – такие, как шествие 1500 полунагих фанатичных христиан от Кармоны до придела Антигуа в соборе{1802}. Не стоит забывать и о процессии гигантов и одетых дикарями детишек, известной как мохаррильяс (весельчаки). Эти празднования переселились и в Новый Свет. Так, Кортес и его люди праздновали Вербное воскресенье в 1519 году после победы над майя в Потончане в Мексиканском заливе, отслужив торжественную мессу и устроив процессию с водружением креста на площади{1803}.

Кабильдо пожелал учредить здесь университет, и в 1502 году было получено королевское дозволение на создание такого института для изучения теологии, канонического права, медицины и некоторых свободных искусств. В те времена для этого требовалось одобрение со стороны религиозных властей: папская булла от 1505 года признавала, что Севилье недостает университета. Один богатый конверсо, маэсе Родриго Фернандес де Сантаэлья, купил несколько домов, в которых начал создавать нужную структуру. Прежде он показал свою ученость, переведя на испанский книгу Марко Поло о его путешествиях. В 1515-м архиепископ Деса, которому частенько припоминали его еврейское происхождение, основал коллегию Святого Фомы Аквинского. Госпиталям тоже требовалась религиозная санкция. Их было много – некоторые совсем крохотные, например госпиталь Дель Рей имел всего двенадцать коек. Всего в Севилье было, судя по всему, семьдесят шесть госпиталей. Некоторые были специализированными, один, например, занимался лечением новой болезни – сифилиса, основного вклада Нового Света в беды Европы, страдания от которого можно было лишь частично облегчить при помощи ртутной мази.

Севилья за последние годы выросла. В 1475-м ее население составляло около 40 000 человек{1804}. Но в 1520-м в ней было около 60 000 жителей, если не больше. В город приезжало и покидало его столько народу, что трудно определить их достоверное количество. Мор, ураганы, засуха, голод, наводнения – все это влекло за собой болезни и смерть{1805}. Мор жестоко прошел по Севилье между 1505 и 1510 годами. Историк Бернальдес оценивает потери от него в 28 000 человек{1806}. Наводнение принесло не меньший урон в 1507 году, а голод 1503 года был просто катастрофой, за которой последовала еще одна такая же в 1522 году. Сифилис был широко распространен и в высших классах общества, и среди проституток в Мансебии, районе возле реки. Бордели кабильдо были более здоровыми{1807}.

На численность населения влияла и эмиграция – в период с 1492 по 1519 год каждый третий эмигрант в Индии был андалузцем, и две трети их происходило из Севильи.

С другой стороны, население выросло и окрепло за счет генуэзских и флорентийских купцов и их семей, как и за счет других иностранцев, многие из которых полностью испанизировались. В городских документах указывается, что в период от 1472 до 1480 года в Севилье вели дела шестнадцать генуэзских купцов, но уже с 1489 по 1515 год их стало более 400{1808}. Многие стали носить кастильские фамилии: Марини стали Марин, Кастильоне – Кастельон. У генуэзцев были в Севилье права начиная с XIII века. За их помощь против Альхесираса, столь памятного Чосеру, Альфонсо XI даровал им освобождение от обычных пошлин.

В Севилью приезжали и многие кастильцы в надежде добыть славу и богатство в Новом Свете, но порой они так и оставались в столице Андалусии. Здесь было много басков и гальего, по большей части моряков, в то время как иммигранты из Бургоса часто бывали торговцами, привлеченными новыми перспективами Карибских островов.

В Севилье по-прежнему было много рабов – явно больше, чем в 1490-х. Любой город Южной Европы в то время мог исчислять свое богатство в рабах. Несколько тысяч черных или берберских рабов, купленных в Лисабоне или у обосновавшихся здесь работорговцев вроде Бартоломео Марконни или их агентов типа Пьеро Рондинелли, трудились в Севилье рядом с рабами-мусульманами, уцелевшими жителями Гранады. Было несколько сотен рабов с Канарских островов, некоторое количество американских туземцев и рабов из Восточной Европы, которая была основным источником рабов в Средние века как в Италии, так и в Испании{1809}. Большинство их продавали в Патио-де-лас-Наранхас или на ступенях собора Лас-Градас. Как правило, им клеймили лицо, нанося татуировку в виде лилии, звезды, креста Святого Андрея или просто имени хозяина. Они служили домашними слугами, поварами, привратниками, кормилицами, литейщиками драгоценных металлов, дубильщиками, горшечниками, строителями, гонцами и проститутками. Рабы не были достоянием только богатых людей – ремесленники, художники и морские капитаны тоже держали рабов. Если бы американские рабы оказались лучшими работниками, чем, положим, чернокожие из Гвинеи, их стали бы привозить в Испанию в огромном количестве. Но они не могли с ними сравниться.

Некоторое количество свободных бывших мусульман (морисков) жили в собственном районе, принадлежавшим им с XIV века, – Адарвехо, рядом с церковью Сан-Педро. Как правило, они заключали браки внутри своего сообщества. В начале XVI века основной их профессией было строительство. Но среди них были и зеленщики, бакалейщики, торговцы пряностями, трактирщики, пекари или просто лавочники.

Положение евреев-конверсо было неоднозначным. Они всегда находились под угрозой, но оставались влиятельными. Часто они бывали богаты, как правило, обладали хорошими связями. В 1511 году им было дано разрешение уезжать в Новый Свет. Если они могли выплатить крупную сумму в 3 миллиона мараведи, они могли присоединиться к великой авантюре иммиграции. Остальные занимали видное положение в общественной жизни: например Франсиско де Алькасар, который пользовался доверием герцогов Медина Сидония и стал казначеем Севильи, хотя и был реконсилиадо в 1493 году. Алькасар, как и герцогиня Мединасели и Франсиско Понсе де Леон, владел кораблем «Сан-Сальвадор», который плавал в Индии, а также купил у Диего Колона звание сеньора Ла-Пальмы, расположенной выше по течению Гвадалквивира. И он, и банкир Алонсо Гутьеррес де Мадрид, тоже конверсо, были советниками в Севилье{1810}.

Теперь много таких конверсо было в Новом Свете. Самым выдающимся их семейством были Санта-Клара, один из представителей которого, Кристобаль, являлся казначеем в Санто-Доминго, а его брат Бернардино помогал Кортесу – как и Педро де Малуэнда, торговец-конверсо из Бургоса, обладатель хороших связей, бывший комиссаром на втором этапе завоеваний Кортеса и скончавшийся от неизвестной болезни в Теночтитлане после его завоевания. Еще один конверсо, из Санлукар-де-Баррамеда, Алонсо Кабальеро, чей портрет вместе с портретом его брата Диего работы Педро де Кампана будет висеть в приделе «Эль Марискаль» собора Севильи, был после 1520 года адмиралом Кортеса. Хуан Фернандес де лас Варгас и Родриго Бастидас принадлежали к богатейшим людям Санто-Доминго: оба были конверсо. Неутомимый Лас Касас тоже был сыном конверсо.

Под конец жизни король Фердинанд ужесточил политику в отношении конверсо. Например, Лусеро, ненавистный прокурор Кордовы, триумфально вернулся к должности в июне 1511 года. В феврале 1515 года духовный совет Севильи под председательством архиепископа Десы потребовал указа, который запрещал бы детям осужденных Святой палатой становиться священниками. Этот указ был подписан многими, которые происходили из конверсо и надеялись таким образом избежать внимания к себе самим{1811}. Позже один спор между городским советом Севильи и казначеем инквизиции Педро де Вильясисом был решен королем в пользу последнего{1812}.

Так возник кризис в результате ареста за «иудаистские обряды» Гутьерре де Прадо – купца, собиравшего церковную ренту. Это стало потрясением, поскольку Прадо был связан родством со множеством известных семей. Но что еще хуже – оказалось, еще большему количеству людей он задолжал{1813}. Этот скандал заставил забыть даже о былом величайшем еврейском скандале в городе – аресте в 1494 году Альваро дель Рио, нотариуса, служившего секретарем архиепископа Уртадо де Мендосы; позже его сожгли в Сеговии{1814}.

Многие из домоправителей крупных аристократов Севильи были конверсо, и такие люди, как Франсиско де лас Касас, служивший герцогу Медина Сидония, или Гомес де Кордова, занимавший такую же должность у маркиза де Мотемайор, вовсе не чувствовали себя в безопасности, даже если некоторые из них, вроде Диего Гарсии, служившего герцогу Кадисскому, ради самосохранения сами стали молотом евреев.

Севилья со времен римлян славилась оливковым маслом, вином и пшеницей. Первое в XVI веке еще мало использовалось для готовки, но составляло значительную часть экспорта, как и в дни мусульман. Его поставляли во Фландрию, Лондон, Геную, на Хиос и в Мессину. Но теперь его в большом количестве поставляли и в Новый Свет. «Севилья всем обязана оливам», – пишет один современный историк, и этого нельзя отрицать{1815}. В середине XV века в год производилось около 6,5 тысячи тонн оливкового масла, а в XVI веке эта цифра выросла еще на четверть{1816}. Лучшим регионом для выращивания оливок считалась Альхарафе – плодородный край на западе, между Севильей и Уэльвой, где производством оливок занимались как мелкие землевладельцы, так и знать, и религиозные ордена. Урожай по всей Андалусии по большей части собирали женщины, начиная с дня Всех Святых в течение двух месяцев. В это время сборщицы жили в специальных баках (кортихос). Им платили пять-шесть мараведи за корзину, то есть выходило около 300 мараведи на работника.

Как обычно, главными торговцами здесь были генуэзцы. Больше половины будущего урожая закупали они, причем крупнейшим дельцом в этом был Джакопо Сопранис{1817}. В большинстве районов Севильи имелись крупные хранилища для оливкового масла (альмасенес), особенно в «Эль Мар», позже заброшенной территории между собором и Ареналем. Масло держали в дубовых бочках, которые делали в других местах, особенно в Кория-дель-Рио, на пути из Санлукара-де-Баррамеда по Гвадалквивиру. Список связанных с торговлей оливковым маслом – настоящий общественный регистр старой Севильи, в который входят все знаменитые генуэзские семьи, но также и местные севильские аристократы, и среди них герцог Медина Сидония, маркиз Аркос, граф Ферия и маркиз Приего{1818}.

Но для чего же использовалось масло, если не для готовки? Конечно, чтобы есть его с хлебом, но прежде всего – для варки мыла. Именно благодаря ему Севилья стала самым важным в этом смысле городом Кастилии. Традиционное мыло было темным, оно изготавливалось из оливкового масла, смешанного с поташом. Главная фабрика стояла неподалеку от мечети на Пласа Сан-Сальвадор. Монархи сделали мыловарение монополией, которую передали маркизу Тарифа, который владел большей частью фабрики. Другая часть принадлежала Луису Понсе де Леону, маркизу Кадисскому. Как обычно, они передавали свои доли в субаренду генуэзцам.

Но к 1520 году успехом стало пользоваться белое мыло. Франческо Сопранис Риппароло, снявший у владельцев монополии склад, к тому времени ввел в обращение твердое белое мыло, изготавливавшееся из масла и соды. Его фабрики находились в Триане, он снял их у семьи Альмонте, и в Сантипонсе, прямо за стенами Севильи возле иеронимитского монастыря Сан-Исидро-дель-Кампо, у которого он взял в аренду склад. Вместе с партнером-генуэзцем Марко Кастильоне, имевшим третью часть в деле, он контролировал рынок мыла вплоть до 1514-го, пока не умер. После 1517 года главную роль в этом деле стал играть Джакопо Сопранис, кузен Франческо. Продажи этого важного продукта в Новый Свет были значительны, и вскоре те же самые генуэзцы закрепились там. Скоро по всей Испанской Америке привычным делом стали чистые руки, чистая одежда и даже чистые ноги. Стоит вспомнить, что Колумб передал монополию на продажу мыла на Эспаньоле своему другу, Педро де Сальседо.

Следующим после масла товаром было зерно. Севилья получала его с полей Кармоны и из Эсихи. Урожай, конечно, не всегда был велик. Богатейшим пшеничным магнатом являлся маркиз Приего, банкирами которого, конечно же, были Гаспар Чентурионе и Джулиано Кальво, который сам был партнером Стефано Чентурионе. К 1516 году зерна было куда больше, чем в XV веке, и Чентурионе процветали. Спрос на муку в Индиях рос с каждым годом, и купцы знали, что если без чего-то другого поселенцы могли обойтись, то без зерна – нет. До завоевания Мексики и колонизации умеренных широт кастильское зерно невозможно было заменить местной продукцией. Первым зерно в Новом Свете стал выращивать чернокожий португалец, Хуан Гарридо, чье хозяйство находилось в Койоакане{1819}.

Севилья и ее окрестности также были основным винодельческим регионом Испании, хотя за поколение или около того для удовлетворения местного спроса новые виноградники разбили на севере, в Риохе, долине Дуэро и по берегам прекрасной Миньо в Галисии. Спрос на вино в большой степени стимулировался торговлей с Индиями. Путешественникам нужен был не портящийся продукт. Отсюда пристрастие к крепленым винам Сьерра-де-Морены, Константины, Касальи и Гуадальканала – причем вино из Касальи пользовалось самым высоким спросом, поскольку очень сильно нравилось туземцам{1820}. Великолепные хересы из Хереса и мансанильи из Санлукара-де-Баррамеда, порта герцога Медина Сидония в устье Гвадалквивира, было легко доставлять прямо на корабли, уходящие оттуда.

Много вина поставляли генуэзцы (Бернардо Гримальди, Бенедетто Дориа и Антонио Пинело) или флорентийцы (Пьеро Рондинелли), но Хуан де Бургос, торговец, который доставил припасы Кортесу и затем сражался рядом с ним и остался в Новой Испании, также играл большую роль – вероятно, из-за того, что он был конверсо. Крупнейшими покупателями являлись Гарсия де Хаэн и Фернандо де Севилья, оба конверсо, а последний в 1494 году еще и стал реконсилиадо{1821}.

Пряности, сахар и рис купить в Севилье было легко. Столицей европейской торговли пряностями был Лисабон, но торговцы Андалусии весьма ею интересовались. Пьеро Рондинелли был известен тем, что скупал перец у купцов из Кремоны, обосновавшихся в Лисабоне{1822}. Продажа пряностей стала еще одной почти монополией генуэзцев{1823}. Тростниковый сахар, производимый на португальских островах в Атлантике, также был важным предметом рынка в Севилье. Этот же продукт начал поступать с Канарских островов после 1485 года. Опять же, у генуэзцев была квазимонополия на его продажу. Конечно, это производство, которым занимался и Колумб в юности, также ждало большое будущее{1824}.

Ткань выделывали в Севилье примерно на трех тысячах станков. Но объем их производства никак не удовлетворял спроса. Потому жители Севильи, как и Индий, обратились к импорту из Северной Европы. Шерстяные ткани из Англии, например, продавались в городе с XIV века через посредника – влиятельного купца из Прато, Франческо Датини{1825}. К 1500 году большинство продавцов английского текстиля в Севилье были именно англичанами – например Томас Мэйллард или Джон Дэй. Также очень ценилась черная ткань из фламандского Куртрэ. Осуществлялись небольшие поставки ткани из Руана, Милана и Флоренции, а также из Валенсии, Сеговии и Баэсы. Эти торговые связи с Северной Европой объясняли, почему порой в экспедициях, направляющихся в Индии, появлялись один-два человека оттуда: например «мастер Андрес» из Бристоля шел с Магелланом.

Еще одним продуктом, производимым в Севилье, была кошениль, применяемая для окрашивания тканей. Производили ее прежде всего в землях Медина Сидония, например в Чиклане и Чипионе, близ Санлукара, хотя она была хуже критской или коринфской. Вскоре зарекомендовали себя и мексиканские варианты. Другие красители, как мы видели раньше, поступали с Азорских и Канарских островов (орсель). Торгуя ими, предприимчивые торговцы из Бургоса удачно соседствовали с южанами.

Севилья была также полна маленьких мастерских, работавших на местный рынок. Так, здесь находились важная кожевенная мануфактура, использовавшая не только андалусское сырье, но и привезенное с берберского побережья. Обувь и кожаная одежда пользовались в Индиях спросом, как и легкие кожаные щиты. У генуэзцев была монополия на поставку козьей кожи, их склады находились в Кадисе. Некоторые ремесленники были заодно и торговцами, как Педро Лопес Гавилан. В этом бизнесе активно действовал и флорентиец Пьеро Рондинелли.

Самой требуемой тканью был, вероятно, камлот – утонченная смесь верблюжьей шерсти и шелка. Он поступал из Египта, его также изготавливали из смеси козьей вместо верблюжьей. Долгое время центром его производства был Кипр, и генуэзские семьи, торговавшие хлопком, продавали его на Хиосе. В Севилье камлотом торговали опять же почти сплошь генуэзцы, из которых самым выдающимся был Лука Баттиста Адорно{1826}. В торговле бархатом также заправляли генуэзцы. Одна мастерская, практически фабрика в Триане производила порох, также явно для удовлетворения спроса Нового Света.

Триана была центром производства керамики и гончарных изделий еще с римских времен и остается таковой до наших дней. В начале XVI века там было пятьдесят печей, в которых производили глазурованную керамику, кирпичи, черепицу и посуду. Но были также гончарные мастерские в Сан-Педро, Сан-Висенте и Табладе. Технология была старинной, но ей придал новый импульс блестящий тосканец Франческо Никулозо. Как и в случае мыла и тканей, Индии скоро стали большим рынком для глиняной посуды, поставки в раннее поселение Капарру близ Сан-Хуана на Эспаньоле, например, были особенно впечатляющими. После керамики шло золото: Севилья, благодаря своим долгим связям с исламом, в XV веке была кастильской столицей торговли золотом. Значение ее было общеевропейским: большая часть золота в то время поступала из Западной Африки (Буре, Лоби, Акан) в слитках или в виде песка через Севилью.

Также важна была книготорговля. Многие прославленные романы, о которых мы упоминали ранее, печатались искусным Якобом Кромбергером, уроженцем Нюрнберга, жившим в Севилье с 1500 года. Его красивые томики можно было купить на Аренале в Севилье или на Калье-дель-Мар (сегодня Калье-Гарсия-де-Винуэса), шедшей к Ареналю от собора. Среди покупателей было много искателей приключений, направлявшихся в Индии, которых печатные романы часто пьянили сильнее мансанильи и были изысканнее коньяка{1827}. Очередным литературным успехом стал сборник баллад, составленный Эрнандо дель Кастильо и опубликованный в 1511 году под названием «Candonero General». Отсюда Берналь Диас узнал о значении реки Рубикон, а Кортес мог ему напоминать Суллу или Мария. Эти отсылки, судя по запискам, много для них значили: Берналь Диас писал, что Кортес «перешел Рубикон», когда вступил в глубинные районы империи мешика, а Кортес в возвышенном стиле заявил, что соперничество между Гонсало де Сандовалем и Гарсия Ольгуином по поводу того, кто именно захватил императора Куаутемока, напомнил ему спор между Суллой и Марием по поводу пленения Югурты, царя Нумидии.

Вероятно, не менее важным для атлантической торговли был спрос на священные образа и переносные алтари, алтарные перегородки и экраны, изображения Богоматери или святого Мартина, Христа и святого Христофора – они производились в таком масштабе, что многие туземцы, войдя в контакт с кастильцами, по понятной причине предполагали, что у христиан целый пантеон богов.

В Севилье в начале XVI века было много лавок. Продавцы товаров – от кожевенников до торговцев шелком, от шляпников до портных, как правило, объединялись в гильдии – наполовину профсоюзы, наполовину религиозные братства, которые обосновывались на определенных «цеховых улицах» (кальес тальерес). У многих ремесленников не было специальных союзов, и они, как влиятельные торговцы гипсом, объединялись с другими (в данном случае – со строителями и каменщиками). И все же, гуляя по городу, мы нашли бы дублеты и брюки на Калье Генова, шляпы и арбалеты – на Калье-де-ла-Мар, подковы на Калье-де-Кастро, головные уборы и обувь на Градас, духи, галантерейные товары и украшения для женщин – на Калье-Франкос, белье на Калье-Эскобар, а деревянные, железные, стальные и золотые предметы, равно как и легкое оружие, – на Калье-Сьерпес. Впоследствии в 1526 году венецианец Наваджеро скажет, что Севилья отправляла в Индии не только зерно и вино, но также всю необходимую одежду{1828}.

Мы ведем речь еще о веке дерева. Из дерева в Севилье строили дома, делали повозки, лодки, чтобы поддерживать странный мост через реку, бочки, а также топили им печи. Таким образом, дерево было основой многих предприятий. Но местный дуб почти вырубили – поредели даже дубовые рощи Константины. Сосна считалась плохим материалом, так что дерево привозили из Англии, Галисии, Германии и даже Скандинавии. Еще одной переменой стал рост производства конопли для канатов, по большей части по берегам реки Гвадалквивир.

Итак, к началу 1520-х Испания имела не только язык для создания империи, как на том настаивал философ Небриха, не только множество людей, готовых на приключения и эмиграцию, но еще и Севилью – город, готовый стать столицей Нового Света. Сюда вернулся Колумб после своего великого плавания в 1493 году, сюда вернулся Элькано после своего кругосветного путешествия. Сюда вернутся представители Кортеса, а потом и сам Кортес после завоевания невероятной империи мешика. Из Севильи отплыли Педрариас, Бобадилья, Овандо и бедные иеронимитские настоятели. Отсюда в течение нескольких сотен лет на тысячах кораблей будут отправляться в Индии и возвращаться оттуда бесчисленные вице-короли, губернаторы и генерал-капитаны, военачальники, исследователи, миссионеры и поселенцы. Они будут привозить домой золото и серебро, шоколад и бирюзовые мозаики, сахар и кофе – а также потрясающие воспоминания о завоеваниях и невероятных приключениях, о которых и мечтать не могли всего поколение назад – разве что усердные читатели великого романтика, «сэра Джона Мандевилля».

Но конкистадоры жаждали не только славы и золота. Большинство из них верили, что самым долговременным благом от их открытий станет христианизация туземцев со всеми культурными последствиями. Они знали, как заявила испанская Корона в 1504 году, что они «облагораживают» эти земли христианами. Они вели свое завоевание с чистой совестью, уверенные в том, что несут цивилизацию, что в конце концов они позволят этому новому народу избавиться от отсталости. Кто мог усомниться в том, что они имели право осудить идею религии, основанной на человеческих жертвоприношениях или простом поклонении солнцу или дождю? Как писал один французский генерал XX столетия после того, как Франция оставила Северную Африку:

«Каждая эпоха имеет свой взгляд на жизнь, и он резко отличается от того, что был прежде или будет после. Манера в этой области переменчива и обычно влияет на нас больше, чем мы полагаем. Мы считаем себя свободными и разумными существами. Но всеми нами, хотим мы этого или нет, всего лишь играют великие волны идей, несущие нас вперед»{1829}.

Таково было и поколение испанцев 1500 года. Они знали, что их миссия – найти новые христианские души. Золото и слава держали их щит, на гербе которого сияло христианство.

Нельзя читать работ, написанных в XVI веке, не понимая, что колесо Фортуны вращается постоянно. Дюрер в 1515 году изобразил такое колесо на своей гравюре. «О, какими обидами и ударами терзает наше время Фортуна», – вспоминал эрудит Петер Мартир в письме к великому канцлеру Меркурино Гаттинаре в январе 1521 года{1830}. Летом предыдущего, 1520 года, дабы увековечить грядущую коронацию как императора тогда столь многообещающего юного героя Европы Карла V, были заказаны шпалеры под названием «Почести», созданные по картонам Бернарта ван Орлея – тогда самого известного живописца при самом просвещенном дворе Нидерландов. Сейчас они находятся в испанском дворце Ла-Гранха возле Сеговии. На одной из шпалер изображено колесо Фортуны. Богиня Фортуна бросает с одной стороны камни, с другой – розы; среди тех, кому она бросает розы, мы видим Цезаря в лодке, который легко мог бы быть Эрнаном Кортесом, самым знаменитым из конкистадоров. Теперь Фортуна начала осыпать розами Испанию, и так будет продолжаться еще два поколения, в течение которых испанцы – из Кастилии и Арагона, Галисии и Астурии, Страны Басков и Гранады – будут утверждать себя по всему Новому Свету, а на родине создавать новую объединенную страну, нацию, которой не будет равных{1831}.

Примечания

Монархи Кастилии и Арагона

Альба и Колумбы

Дом Мендоса

Дом Фонсека

Дом Понсе де Леон

Источники часто обозначаются сокращениями. Если это не так, то ссылка обозначается следующим образом: полное название произведения дается при его первом упоминании; далее в квадратных скобках после имени автора книги, статьи или другого материала указываются глава и номер ссылки, в которой произведение было впервые упомянуто. Таким образом, Azcona [1:2] означает, что полное наименование работы Асконы можно найти в главе 1, примечание 21. Приведенные ниже сокращения относятся к использованным изданиям данных материалов; они не обязательно лучше.

Примечание: Я включил в текст примечаний многие цитаты на испанском, потому что зачастую язык Испании Золотого века имеет собственное неповторимое обаяние.

Аббревиатуры

AEA: Anuario de Estudios Americanos

AEM: Anuario de Estudios Medievales

AGI: Archivo General de las Indias

AGS: Archivo General de Simancas

AHR: American Historical Review

APS: Archivo de Protocolos, Seville

BAE: Biblioteca de Autores Espanoles

BAGN: Boletin del Archivo General de la Nation, Mexico

BRAH: Boletin de la Real Academia de la Historia, Madrid

CDI: Coleccion de documentos ineditos relativos al descubrimiento, conquista, y organization de las posesiones espanolas en America y Oceania, 42 vols., Madrid 1864–89, ed. Joaquin Pacheco and Francisco Cardenas

CDIU: Coleccion de documentos ineditos relativos al descubrimiento, conquista y organization de las antiguas posesiones espanolas de ultramar, 25 vols., Madrid 1880–1932

Cu: Cuadernos Americanos

ed: edition; edited by

f: folio

fn: footnote

Fr: Father, sometimes Fray

HAHR: Hispanic American Historical Review

intr: introduced by

Las Casas: Bartolome de las Casas, Historia de las Indias, ed. M. Aguilar,

3 vols., Madrid 1927

leg: legajo

lib: libro

Lie: licenciado

mgr.: monsignor

ms.: maravedis

NF: Neue Folge

Oviedo: Gonzalo Fernandez de Oviedo, Historia general y natural de las Indias, 5 vols., ed. Juan Perez de Tudela, Madrid 1959

p: pieza, i. e. piece (in archives)

qu.: quoted by

r: ramo, i. e. section (in archives)

r: recto, i. e. right side (in folio pages)

R de I: Revista de Indias

repr: reprinted by

res: residencia of

tr: translation; translated by

v: verso, the other side (in folio pages)

vol: volume

Примечания

1

В нашем переводе мы будем использовать традиционное для отечественной историографии «латинизированное» написание королевских имен: Фердинанд, а не Фернандо и т. д. (Прим. перев.)

(обратно)

2

Перевод Г. Муравьевой. Приводится по: Макиавелли Н. Избранные произведения. М.: Художественная литература, 1982. (Прим. перев.)

(обратно)

3

Центральная часть Франции, район Парижа. (Прим. ред.)

(обратно)

4

До первой половины XVI века испанские короли носили титул «высочество», титул «величество» был введен Карлосом I (Карлом V Габсбургом). (Прим. перев.)

(обратно)

5

Легенда о происхождении слова «sclav» (раб) от «slav» (славянин) не имеет исторического подтверждения и, очевидно, родилась в Австро-Венгрии во второй половине XIX века. (Прим. ред.)

(обратно)

6

Ниже автор именует их то по-английски, то по-испански, причем создается впечатление, что слово «мыса» он периодически опускает – поэтому не всегда понятно, имеются в виду острова или сам полуостров Кабо-Верде, Зеленый Мыс. (Прим. ред.)

(обратно)

7

Фиолетово-красный краситель, лакмус. (Прим. перев.)

(обратно)

8

«Образ мира» (лат.).

(обратно)

9

Пер. Д. Самойлова. (Прим. перев.)

(обратно)

10

Заметим, что в данном случае европейцы располагали крайне устаревшей информацией: последний Великий хан (то есть император из монгольской династии Юань) был свергнут еще за полтора века до описываемых событий. (Прим. ред.)

(обратно)

11

Так у автора; очевидно, имеются в виду выходцы из фламандских владений Испании – Бельгия как государство и географическое обозначение возникла три с лишним века спустя. (Прим. ред.)

(обратно)

12

Нетрудно заметить, что этот пассаж является чисто идеологическим: и ранее, и далее (в том числе несколькими абзацами ниже) автор приводит множество примеров того, как Изабелла и Фердинанд отказывались от исполнения законов и договоров, если они переставали быть им выгодны. Между тем принцип верховенства права, провозглашаемый краеугольным камнем современной европейской цивилизации и объявленный залогом ее успехов, по самой своей идее предполагает, что закон должен соблюдаться всегда и везде – а не только там, где это выгодно и удобно. Ниже, в главе 16, приводится пример одновременного издания монархами законов, защищающих права индейцев, – и указов, нарушающих эти законы. (Прим. ред.)

(обратно)

13

Здесь следует уточнить, что бригантина XV века сильно отличалась от известных нам бригантин XIX века, – в ту эпоху так назывались небольшие мореходные парусно-гребные суда, дальнейшее развитие галер. (Прим. ред.)

(обратно)

14

Более известного как Джон Кэбот. (Прим. ред.)

(обратно)

15

Так у автора. Судя по предыдущим описаниям, имеются в виду малолетние сыновья Колумба; его младшие братья, Бартоломео и Диего, а также два племянника отправились в плавание вместе с ним, третий брат (Джованни) оставался в Италии. (Прим. ред.)

(обратно)

16

Пернамбуковое дерево, или Caesalpinia echinata, известно также как бразильский сандал. Помимо качественной древесины, являлось источником красного красителя. (Прим. ред.)

(обратно)

17

Всего у Кабрала было 13 кораблей и 1200 моряков и солдат. Однако открыв Бразилию (обозначенную им как «земля Вера-Круш»), Кабрал не оставил выполнения основной задачи – он отправил в Португалию курьера с донесением, а сам продолжил путь в Ост-Индию, откуда вернулся в 1502 году с богатым грузом. Исследования Бразилии в 1501–1502 годах продолжила специально высланная из Португалии по донесению Кабрала экспедиция адмирала Коэлью на трех судах. (Прим. ред.)

(обратно)

18

Истинным королям. (Прим. перев.)

(обратно)

19

Постоянный регент. (Прим. перев.)

(обратно)

20

Официально его звали Гомес Суарес де Фигероа (1539–1616), он был незаконнорожденным сыном губернатора Куско Себастьяно Гарсиласо де ла Вега и двоюродной сестры Уаскара, 12-го императора инков, поэтому прибавлял к своему имени и это имя, став известным как Инка Гарсиласо де ла Вега. В 20 лет уехал в Испанию, где получил на завещанные отцом деньги хорошее образование и сделал карьеру в армии. Автор «Подлинных комментариев об истории государства инков» («Los Comentarios Reales de los Incas», в русском переводе 1974 года – «История государства инков»). (Прим. ред.)

(обратно)

21

Так у автора – «The Royal Commentaries of the Indies». На самом деле в английском переводе книга именуется «Royal Commentaries of the Incas». (Прим. ред.)

(обратно)

22

Дружеский кружок. (Прим. перев.)

(обратно)

23

Крупное судно с развитым парусным вооружением, дальнейшее развитие каракки. (Прим. ред.)

(обратно)

24

В данном случае автор подменяет понятия. Комиссия, созванная испанским королем, обсуждала не правомочность завоеваний (которые никем под сомнение не ставились), а право колонистов на обращение в рабство местных жителей – юридически находившихся под покровительством Короны. Добавим, что и Англия, и Франция, и Росcия, как минимум, в XIX веке мотивировали свои завоевательные экспедиции именно борьбой с рабством. (Прим. ред.)

(обратно)

25

Как минимум туберкулез является социальной болезнью – увеличение заболеваемости означает ухудшение условий жизни. (Прим. ред.)

(обратно)

26

В православной традиции – 113-й псалом: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, по милости Твоей и истине Твоей». (Прим. перев.)

(обратно)

27

Братья ордена Святого Милосердия. (Прим. перев.)

(обратно)

28

В оригинале название дано на английском. (Прим. ред.)

(обратно)

29

Забытье, летаргия. (Прим. перев.)

(обратно)

30

Чиновник, ведающий раздачей милостыни. (Прим. перев.)

(обратно)

31

Здесь играло роль множество переплетающихся факторов: расовых, религиозных, психологических и рационалистических. Очевидно, что испанцы относились к индейцам с меньшим расовым предубеждением, нежели к африканцам, – иначе бы они не брали себе в жены девушек-индеанок. В конце концов, именно такое смешение испанской и индейской крови проповедовал Лас Касас, именно оно в итоге привело к возникновению современного латиноамериканского этноса. Вряд ли кому-нибудь в Испании того времени пришло бы в голову агитировать за смешение крови европейцев и африканских негров…

С другой стороны, право захвата земель в Америке и владения ими испанцы получили от церкви, и оно исходно обуславливалось необходимостью приобщить аборигенов к христианству. Рабство (как минимум, в такой форме, которая подразумевала работорговлю) этим целям противоречило, то есть лишало испанские завоевания формальной легитимности. Одно дело – принести диким землям свет современной цивилизации, пусть даже и не бескорыстно; совсем другое – просто ограбить новые территории, убивая и обращая в рабство их жителей. Первое для той же Британии (а также Франции, США и более мелких стран) до сих пор составляет предмет гордости, а за второе лидеров еще другой европейской страны однажды повесили в Нюрнберге.

Наконец, значительную (а в глазах многих, как мы видим, – определяющую) роль играла чистая статистика: африканских рабов требовалось меньше, они были более выносливы, чем индейцы, и меньше умирали. В результате их использование, кроме всего прочего, выглядело более гуманным вариантом. О том, чтобы обойтись в колониях вовсе без принудительного труда, в те времена никто даже и не думал – дискуссии шли лишь о форме этого труда. (Прим. ред.)

(обратно)

32

Предположительно так Карл впервые публично упомянул о Новом Свете. (Прим. авт.)

(обратно)

33

По происхождению баск, в отечественной литературе иногда ошибочно писался как Эль Кано. В действительности же исходная форма имени – дель Кано; считается, что мореплаватель сменил ее из-за неблагозвучия (Cano по-испански «седой»). (Прим. ред.)

(обратно)

34

Святой Эльм считался покровителем моряков, и его явление должно было восприниматься как доброе предзнаменование, предвещающее счастливое избавление от опасностей. (Прим. ред.)

(обратно)

35

У автора в этом месте оговорка – «к северу от Японии». (Прим. ред.)

(обратно)

36

Предположительно захваченные в Бразилии. (Прим. авт.)

(обратно)(обратно)

Комментарии

1

Tr. L. P. Harvey, Islamic Spain 1250–1500, Chicago 1990, 219.

(обратно)

2

В городе, когда-то называемом мусульманами Аткуа и христианами Охос-де-Уэскар. Петер Мартир сообщал, что пожар был вызван куском «просмоленного дерева», использовавшегося для освещения и упавшего в шатре королевы. (Epistolario, in Documentos ineditos para la historia de Espaha, Madrid 1953 , IX, 160).

(обратно)

3

В 1483 году он возглавил против мавров отряд в 350 копий и был назначен комендантом (алкальдом) крепости в городе Хаэн, когда оттуда были выведены мавры. Он также приходился двоюродным братом знаменитому королевскому министру другого поколения, Альваро де Луна. О его последующей деятельности см. главу 9 и далее.

(обратно)

4

Martyr [1:2], 91.

(обратно)

5

«el de las hazanas». Интересно, был ли этот Пулгар конверсо – подобно историку с той же фамилией?

(обратно)

6

Martyr [1:2], 91.

(обратно)

7

Ludwig von Pastor, History of the Popes, tr. Frederick Ignatius Antrobus, London 1898, V, 338.

(обратно)

8

См. Petrus Christus II’s «Our Lady of Granada», обычно датируемую «ок. 1500», в настоящее время хранится в Музео-дель-Кастильо в Пейетальяда. См. Diego Angulo Iniguez, ‘La Ciudad de Granada, vista por un pintor flamenco’, in Al-Andalus, V, 1940, 460–70.

(обратно)

9

Antoine de Lalaing, Relation du premier voyage de Philippe le Beau en Espagne, en 1501, Brussels 1876, 204–208.

(обратно)

10

Беженцы из Антекеры имели в Гранаде собственный квартал, Ла Антекера.

(обратно)

11

См.: Ibn Khaldun, Histoire des Berberes et des dynasties musulmanes de VAfrique septentrionale, tr. and repr. Paris 1969, IV, 74.

(обратно)

12

Циркулярное письмо Юсуфа III Гранадского, ок. 1415 года, написано в Арагоне и опубликовано в: J. Ribera and M. Asin, Manuscritos arabes y aljamiados de la Biblioteca de la Junta, Madrid 1912, 259, cit. L. P. Harvey [1:1], 59.

(обратно)

13

Эти цифры взяты из Ladero Quesada in ‘Isabel y los musulmanes’, в Isabel la Catolica y la politico, Instituto de Historia de Simancas, Valladolid 2001.

(обратно)

14

Более распространенное обозначение «морос» часто используется также и для мест, где они жили, – морерас. Мусульмане, обратившиеся в христианство, стали известны как мориски. Мудехары были известны в Арагоне как сарраценос.

(обратно)

15

Abu’ l’-Abbas Ahmad al-Wanshari, c.1510, qu. Harvey [1:1], 58.

(обратно)

16

Las Siete Partidas, ed. Francisco Lopez Estrada and Maria Teresa Lopez Garcia-Berdoy, Madrid 1992, 420: «deben vivir los moros entre los cristianos en aquella misma manera que… lo deben hacer los judios; guardando su ley y no denostando la nuestra… en seguridad de ellos no les deben tomar ni robar lo suyo por fuerza».

(обратно)

17

Historia del Abencerraje y la hermosa Jarifa, perhaps Antonio Villegas, Madrid 1551–1565.

(обратно)

18

683 раба были пожалованы прелатам или рыцарям, семьдесят – кардиналу Мендосе. Некоторые были отправлены папскому двору.

(обратно)

19

Alfonso de Palencia, Cronica de Enrique IV, Historia de la guerra de Granada, ed. A. Paz y Melia, Biblioteca de Autores Espanoles (hereafter BAE), vols. 257, 258, Madrid 1973–1975, 57. Мерло был представителем Короны в Севилье, ассистенте.

(обратно)

20

Luis Suarez, Isabel I, Reina, Barcelona 2000, 221.

(обратно)

21

Tarsicio Azcona, Isabel la Catolica, Vida y Reinado, Madrid 2002, 184.

(обратно)

22

J. Masia Vilanova, ‘Una politica de defensa mediterranea en la Espana del siglo XVI’, в Fernando el Catolico, pensamiento politico, V Congreso de historia de la Corona de Aragon, Saragossa 1956, 99ff. См. также W. H. Prescott, The Art of War in Spain: the Conquest of Granada, 1481–1492, London 1995 (репринтная версия главы о войне в его жизнеописании Изабеллы и Фердинанда), 181.

(обратно)

23

Harvey [1:1], 228, 256.

(обратно)

24

Hernando del Pulgar, Cronica del los Reyes Catolicos, Madrid 1770, 177–179.

(обратно)

25

Macchiavelli, The Prince, tr. and ed. by George Bull, London 1961, 119. Макиавелли писал: «В наше время мы имеем Фернандо Арагонского нынешним королем Испании. Его можно рассматривать в качестве нового князя, потому что, будучи слабым монархом, он возвысился до славы и известности величайшего короля христианского мира. Если вы изучите его достижения, то увидите, что все они были великолепны и некоторые из них не имеют себе равных. В начале своего царствования он напал на Гренаду, и это предприятие заложило основы его мощи». Сэр Джон Эллиот (Imperial Spain, London 1963, 34) точно так же писал: «Энергичное обновление для войны против Гранады сделало больше, чем что-либо еще, дабы сплотить страну вокруг ее новых правителей».

(обратно)

26

В XX веке дон Хуан сказал своему сыну, Хуан Карлосу, что он тоже «должен быть кочевником» (El Pais, 20 November 2000, 29).

(обратно)

27

Antonio Rumeu de Armas, Itinerario de los Reyes Catolicos 1474–1516, Madrid 1974, 157–164, 179–183.

(обратно)

28

См. перечень таких поездок в Rumeu de Armas [2:2], 14–15, and fns 3–18.

(обратно)

29

Эта версия озвучена: Azcona [1:21], 371.

(обратно)

30

Традиционно фламандские гобелены XV века висят в соборе Гранады рядом с могилами тех монархов, которые когда-то возили их с собой. Как говорят, у Изабеллы было 370 таких гобеленов.

(обратно)

31

Suarez [1:20], 120, использует для них слово «театральный».

(обратно)

32

Имперский канцлер Карла V, Граттинара, считал, что странствующий суд является римским прецедентом. См.: A. H. M. Jones, The Later Roman Empire, Oxford 1964, I, 366–7. «Комитатус», комбинация министерств, прикрепленных к императору, составлял «на самом деле мигрирующее село». Герцог Бургундии также вел кочевую жизнь, как и император Максимилиан. Об их замечательных путешествиях см. Collection des voyages des souverains des Pays-Bas, ed. M. Gachard, I, Brussels 1876, 9–104.

(обратно)

33

Этот порядок был заложен в XIV веке, и к 1490 году таких монастырей было уже 35.

(обратно)

34

Сильнейшее ощущение этого утерянного прошлого можно испытать сегодня при посещении Ла Мехорады, где когда-то великолепные внутренние дворики заросли мальвами и дикие собаки бродят по ним: «Кукуруза там, где была Троя».

(обратно)

35

В соответствии с Lorenzo Galindez de Carvajal (Anales Breves de los Reyes Catolicos, в Coleccion de documentos ineditos para la historia de Espana, Madrid 1851, vol. XVIII, 229–30), «Los reyes tenian un libro y en el memoria de los hombres de mas habilidad y meritos para los cargos que vacasen, y lo mismo para la provision de los obispados y dignidades eclesiasticas».

(обратно)

36

Она уцелела как знаменитый Парадор.

(обратно)

37

Единственным королем, посетившим Астурию до Карла V, отправившегося туда не по своей воле в 1517 году, был Педро Жестокий.

(обратно)

38

См. Luis Suarez, Nobleza y Monarquia, Madrid 2002, 145.

(обратно)

39

Richard Kagan (ed.), Cuidades del Siglo de Oro, Las vistas espanolas de Anton van den Wyngaerde, Madrid 1986, 70.

(обратно)

40

Christoph Weiditz, Trachtenbuch, 1529, в Германском Музее, Нюрнберг, и факсимильного издания д-ра Теодора Хампе, Берлин 1928. Вейдлиц приехал в Испанию в свите польского посла Дантишкуса [Он же Ян Дантишек (1485–1548), посол короля Сигизмунда I, с 1537 года – архиепископ Варемии. (Прим. ред.)]. Это счастливое напоминание о тех временах, когда богатые поляки помогли бедным немцам.

(обратно)

41

Он же Филипп де Бигами из Лангра в Бургундии, великий мастер скульптуры в соборе Бургоса. Возможно, он был из города Бургос. Его жизнь была долгой, его произведания разнообразны.

(обратно)

42

Большинство людей скажут, что лучший ее портрет – работа анонима, изображающая королеву с Картухой де Мирафлорес, в настоящее время он находится в Паласио-Реаль в Мадриде. Другие прекрасные портреты Иза беллы можно будет увидеть в Королевской исторической академии, музее Прадо (с Фердинандом и в одиночку) и в Королевской коллекции в Виндзоре, Англия. Существует также прекрасная скульптура на ее могиле в Гранаде работы Доменико Фанчелли (около 1514 года). См. в порядке дискуссии Azcona [1:21], p. 18–19.

(обратно)

43

Королева Изабелла-мать умерла в 1496 году, лишившись здравого рассудка уже много лет назад.

(обратно)

44

Azcona [1:21], 89, отмечает, что она была «de esplendida belleza pero sin dote».

(обратно)

45

См.: Luis Suarez, Enrique IV de Castillo, Barcelona 2001.

(обратно)

46

По этой договоренности Афонсу после свадьбы считался «принцем Кастилии и Леона» и «принцем Астурийским». Он мог сохранять эти титулы для двоих своих детей. Дети будут воспитываться в Кастилии, и их двор будет состоять из кастильцев. После смерти Энрике оба станут монархами Кастилии. Если после этого Изабелла умрет первой, Афонсу останется королем Кастилии. По альтернативному плану Афонсу женился на Хуане.

(обратно)

47

См.: Azcona [1:21], 68ff. and 75. Он указывает, что «el hecho incontrovertible es que Juana fue jurada princesa heredera y que ninguna duda surgio entonces sobre su nacimiento legitimo». В своем жизнеописании Изабеллы Луис Суарес утверждает, что она сама не испытывала никаких иллюзий по поводу нелегитимности Хуаны: мать Хуаны имела любовников и внебрачных детей. Кроме того, что важнее, Энрике признался, что его брак с Хуаной состоялся без папского одобрения, так что по каноническому праву «Ла Бельтранеха» не была легитимной. См.: Luis Suarez, [2:20], 235–6. Альфонсо де Паленсия, историк, который в скором времени станет секретарем Изабеллы, также сообщает слухи, что Энрике не был сыном своего предполагаемого отца.

(обратно)

48

Гутьере де Карденас, племянник Алонсо де Карденаса, великого магистра ордена Сант-Яго, в течение долгого времени находился при дворе архиепископа Каррильо; вместе с Пачеко он часто сопровождал инфанта Альфонсо и стал маэстресала двора Изабеллы в 1468 году, сменив Тороса де Гузандо. Он был с Паленсией в Сарагосе в 1469 году, чтобы вернуть в Вальядолид принца Арагонского, Фернандо. На провозглашении в Сеговии в 1474 году он ехал перед Изабеллой с обнаженным мечом, обещая кару преступникам. С 1475 года он был вторым контактором дель рейно (казначеем королевства). Он взял на себя руководство последней стадией войны с Гранадой; сначала потерпел неудачу у Малага, но привел испанские войска в Альгамбру в январе 1492 года. К тому времени он «постоянно жил во дворце», был богат, являлся командующим Леона и занимал должность контадор майор — главного казначея. Он возглавлял посольство в Англию по поводу свадьбы Екатерины Арагонской. Позднее он участвовал в безуспешных Тордесильясских переговорах и умер около 1502 года.

(обратно)

49

Альфонсо де Паленсия (1423–1492) – ученик Алонсо де Картахены [Алонсо де Санта-Мария де Картахена (1384–1454) – архиепископ Бургосский, знаменитый писатель-моралист, один из образованнейших людей своего времени. (Прим. ред.)], был латинским секретарем и летописцем монархов Кастилии в 1456–1474 годах. Его история царствования Энрике IV (Cronica dе Enrique Cuarto, BAE, т. 257, 258) является одним из самых важных произведений в испанской исторической науке. Он критиковал Энрике за действия некоторых его фаворитов, утверждал, что он развязал гражданскую войну и заключил слишком благоприятные для мусульман соглашения. Затем он стал секретарем Изабеллы и вместе с Гутьере де Карденасом доставил Фердинанда в Вальядолид в 1469 году. Он был основным источником для таких историков, как Бернальдес, Пульгар, Валера и т. д., а также для Прескотта в его «Истории королей Фердинанда и Изабеллы» (Prescott, History of the Reign of Ferdinand and Isabella, 3 vols., 1838).

(обратно)

50

John Edwards, The Spain of the Catholic Monarchs, 1474–1520, Oxford 2000, 266.

(обратно)

51

См.: Maria Isabel del Valdivieso, ‘La Infanta Isabel, Senora de Medina del Campo’, Estudios de Historia Medieval, in Homenaje a Luis Suarez, Valladolid 1991. См. также: Historia de Medina del Campo y su tierra, ed. Eufemio Lorenzo Sanz, 2 vols., Valladolid 1986.

(обратно)

52

Azcona [1:21], 115, подчеркивает арагонскую инициативу. Булла, которая была представлена монсеньором Венерисом, якобы утверждала, что Пий II издал аналогичную буллу в 1464 году.

(обратно)

53

См.: Ernest Belenguer, La corona de Aragon en la monarquia hispanica, Barcelona 2001, chapters II–III.

(обратно)

54

«La hermandad de las marismas».

(обратно)

55

Так как на ранних стадиях Арагон играл меньшую роль в испанской империи в Индиях, чем Кастилия, это королевство здесь подробно не рассматривается.

(обратно)

56

См.: Juan Manuel Carretero Zamora, Cortes, monarquia ciudades: Las cortes de Castillo a comienzos de la epoca modema, 1476–1515, Madrid 1988.

(обратно)

57

Palencia [1:19], 287–296, ярко описывает это путешествие.

(обратно)

58

Хуана, ее дочь, сказала английскому дипломату в мае 1505 года, после смерти Изабеллы, что эта страсть была взаимной, но сильнее оказалась в ее матери (cit. Azcona [1:21], 25). «Notorio es que no fue otra cosa que los celos y no solo se halla en mi esta pasion, mas la Reyna, mi senora… fue asimisma celosa…»

(обратно)

59

«Suplico a vuestra senoria que mas a menudo vengan las cartas que, por mi vida, muy tardias vienen» (Vicente Rodriguez Valencia, Isabel la Catolica en la Opinion de Espanoles y Extranjeros, 3 vols., Valladolid 1970, III, 108).

(обратно)

60

Альфонсо стал архиепископом Сарагосы и сам завел незаконных потомков. Хуана вышла замуж за Бернардино Фернандеса де Веласко, коннетабля Кастилии.

(обратно)

61

Вероятно, в 1500 году все население полуострова составляло чуть более 6 миллионов человек, из которых Португалия насчитывала миллион. См.: Azcona [1:21], 323.

(обратно)

62

На этом настаивает Azcona [1:21], 115.

(обратно)

63

Pulgar [1:24], 36: «E habia una gracia singular, que cualquier que con el fablase, luego le amaba e le deseaba servir».

(обратно)

64

Manuel Gimenez Fernandez, Bartolome de las Casas, vol. 1, Seville 1953.

(обратно)

65

Фердинанд, как «завзятый бабник», обсуждается в Manuel Fernandez Alvarez, Juana la Loca: La Cautiva de Tordesilias, Madrid 2000, 57ff.

(обратно)

66

Другие изображения находятся в Музее изящных искусств в Пуатье, и в Британском Королевском Собрании (неизвестные художники) в Виндзоре. См. также «Деву Милосердия» Диего де ла Круза и его подмастерьев, изображающую его семью и кардинала Гонсалеса де Мендосу, в Реал Монастерио де лас Уэльгас в Бургосе.

(обратно)

67

Peggy Liss, Isabel the Queen, Oxford 1992, 76.

(обратно)

68

Алонсо де Кинтанилья был чиновником, который позже пустил в ход идею национальной полиции или Эрмандады в 1476 году, до кортесов в Мадригале. Он организовал помощь генуэзцев (Рибароло, Пинелли) для завоевания Канарских островов в 1480-х годах. Герцог Мединасели в своем письме к кардиналу Мендосе в 1493 году говорит, что Кинтанилья оказал поддержку идее экспедиции Колумба. Благодаря кардиналу Мендосе, Колумб часто бывал на обедах в доме Кинтанильи. (Gonzalo Fernandez de Oviedo, Historia general y natural de las Indias, BAE, 2nd ed., Madrid 1992, I, 22.)

(обратно)

69

Андрес де Кабрера, мажордом Энрике IV, около 1472 года был алкальдом Сеговии, а также лидером конверсо в Сеговии. Он стал маркизом Мойя, а затем женился на Беатрис де Бобадилья, камеристке Изабеллы. Суарес [1:20] говорит о нем как «el de las gestiones decisivas» (162). Он постоянно использовался Изабеллой и к 1492 был очень богат.

(обратно)

70

Кардинальство Мендосы было, вероятно, организовано Родриго Борджа в качестве компенсации за изменение его политики. Борджа был в Испании с 18 июня 1472 года по 12 сентября 1473 года, посетив Валенсию, епископом которой являлся с 1458 года. См.: Fr. Miguel Batllori, La familia de los Borjas, Madrid 1999, 92.

(обратно)

71

Palencia [1:19], 156–157: «la senora Princesa danco alii e el senor Rey canto delante de ella e estovieron en su gajasa do gran parte de la noche…»

(обратно)

72

В Кастилии монархи не короновались, как во Франции и в Англии.

(обратно)

73

Palencia [1:19], 154.

(обратно)

74

Епископ Мендоса станет канцлером Тайной Печати, Чакона – главой бухгалтерии, Карденас – его заместителем, а Родриго де Ульоа, который служил при короле Энрике, – третьим в команде. Габриэль Санчес, арагонский конверсо, будет заниматься финансами королевского двора.

(обратно)

75

Bartolome de las Casas, Historia de las Indias, 3 vols. (hereafter Las Casas), Mexico 1986, I, 156: «Su gran virtud, prudencia, fidelidad a los reyes y generosidad de linaje y de animo».

(обратно)

76

Richard Ford, A Handbook for Travellers in Spain, 3rd ed., London 1855, I, 320.

(обратно)

77

См. также гробницу Мендосы в Толедском соборе, который по его воле должен быть «прозрачен и открыт, со скульптурами по обеим сторонам». Она, вероятно, была создана Сансовино. Существует портрет кардинала в красном и красной шляпе в Вирген-де-ла-Мерсед и в «Католических королях» в Лас Уэльгас в Бургосе. Другой его портрет, без шляпы, находится в Ретабло дель Карденал в Сан-Гинеса, Гвадалахара, – по-видимому, работы Хуана Родригеса де Сеговии, «эль маэстро де-лос-Луна». Кардинал основал Коллегию Святого Креста – первое здание в стиле ренессанс в Испании, в Вальядолиде. Здесь летрадов должны были обучать для королевской службы. Они должны были иметь лимпиесу, то есть быть свободными от обвинений в наличии еврейской крови.

(обратно)

78

Suarez [1:20], 115.

(обратно)

79

Liss [2:42], 122–123.

(обратно)

80

Библиотека Изабеллы включала книгу Ландульфа Саксонского «Жизнь Христа», «El Jardin de las nobles doncellas» фрая Мартина де Кордовы, «Soliloquies» фрая Педро дель Гвадалахары и «Exercitorio de la vida espiritual» фрая Гарсиа Хименеса де Сиснероса, а также многочисленные (поначалу) рыцарские романы.

(обратно)

81

Хуан дель Энсина работал для герцога Альбы, и мы можем представить, как одна из его музыкальных пьес исполнялась в замке герцога в Альба-де-Тормес в канун Рождества 1492 года. Энсина был мастером музыки и поэзии.

(обратно)

82

Таким образом, она сказала исповеднику, Талавере: «No reprehendo las dadivas y las mercedes… No el gasto de las ropas y nuevas vestiduras, aunque no carezca de culpa en lo que en ello ovo de demasiado». (См. для дискуссии: Rodriguez Valencia [2:34], III, 5.) Германский путешественник Мюнцер описывает ее всегда одетой в черное: ‘Viaje por Espana’, in J. Garcia Mercadal, Viajes de Extranjeros por Espana y Portugal, Madrid 1952, 404. Антуан де Лалайн говорил то же самое в 1501 году: «No hablo de los vestidos del rey y de la reina, porque no llevan mas que panos de lana».

(обратно)

83

Martyr, Epistolario [1:2], letter 150.

(обратно)

84

К примеру, сэр Питер Рассел, цит. у: Edwards [2:25], 1.

(обратно)

85

Прекрасное описание этой войны дано в: Edwards [2:25], 23ff.

(обратно)

86

Об ином пророчестве см. главу 37.

(обратно)

87

Как, например, Фердинанд продемонстрировал своим эффективным урегулированием социальных проблем Каталонии где он обеспечил конец хроническому противостоянию между крестьянами и помещиками.

(обратно)

88

Luciano Serrano y Pineda, Correspondencia de los Reyes Catolicos con el Gran Capitan durante las campanas de Italia, in Revista de Archivos, Bibliotecas y Museos, vols. XX–XXIX, 1909–13, dated 10 July 1505.

(обратно)

89

‘De semblante entre grave y risueno’, Munzer in Garcia Mercadal [2:57], 406. Из всех биографий Фердинанда последней является: Ernest Belenguer, Fernando el Catolico, Barcelona 1999.

(обратно)

90

Martyr [1:2], 50.

(обратно)

91

Александр Великий, прибыв в Гордиум, обнаружил узел, завязанный настолько сильно, что никто не мог развязать его. Тот, кто сделал бы это, стал бы завоевателем мира. Александр разрубил узел мечом, сказав: «Tanto Monta», что по-испански в XV веке стало означать «Это то же самое» («da lo mismo»). Другими словами, Фердинанд был приглашен отстаивать свои права путем выбора прямых решений. См.: P. Aguado Bleye, ‘«Tanto Monta»: la Empresa de Fernando el Catolico,’ Revista de Santa Cruz, 8, Valladolid 1949.

(обратно)

92

Например, Бемальдес говорил о Кастилии как о переполненной «mucha soberbia, e de mucha herejia, e de mucha blasfemia e avarica, e rapina, e de muchas guerra e bandos, e parcialidades, e de muchos ladrones e salteadores, e rufianes e matadores, e tahures, e tableros publicos…» (Andres Bemaldez, Historia del Reinado de los Reyes Catolicos, 2 vols., Seville 1869, 25).

(обратно)

93

Azcona [1:21], 214–215, указывает, что социальное положение Совета было достаточно скромным, он состоял большей частью из уважаемых людей местности.

(обратно)

94

Постепенно коррехидоры во всех крупных городах стали назначаться Короной – это означало, что в Кастилии опасность муниципалитетов, стремящихся к независимости по итальянскому образцу, сильно уменьшилась. Сама эта должность существовала здесь с XIV века, но начала широко использоваться, как правило, с 1480-х годов.

(обратно)

95

Его племянник, Хорхе Манрике, был гораздо более знаменитым поэтом. В 1494 году уже пятьдесят четыре города Испании имели своих коррегидоров.

(обратно)

96

Francesco Guicciardini, The History of Italy, tr. Sidney Alexander, New York 1969.

(обратно)

97

Julius Klein, The Mesta, Cambridge 1920, 27. Клейн указывает, что между 1477 и 1512 годами их было 2,6 миллиона. Королевские поступления от «servicio y montazgo» из стад, перегоняемых по «’canadas reales» 78 метров в ширину, были абсолютно гарантированы.

(обратно)

98

Earl Hamilton, American Treasure and the Price Revolution in Spain 1501–1650, Cambridge 1934, 157.

(обратно)

99

После 1492 года к ним будет добавлена Гранада. В числе этих городов были Авила, Бургос, Кордоба, Куэнка, Гвадалахара, Хаэн, Леон, Мадрид, Мурсия, Саламанка, Сеговия, Севилья, Сория, Толедо, Торо, Вальядолид и Самора. Последняя утверждала, что говорит за Галисию!

(обратно)

100

В целом о средневековом бэкграунде см.: Edwards [2:25], 42.

(обратно)

101

Лучшее обобщающее описание можно найти в главах VII–VIII и XI биографии Асконы [1:21], 87.

(обратно)

102

Предполагается, что число жителей уменьшилось в два раза с 1486–1487 годов, момента падения Малаги. См.: Ladero Quesada, in La Paz y la guerra en la epoca del Tratado de Tordesillas, Valladolid 1994, 270.

(обратно)

103

«La bien cercada, tu que estas en par del rio».

(обратно)

104

Figures in Ladero Quesada [3:12], 271–272.

(обратно)

105

David Hume, History of England, 8 vols., Dublin 1775, vol. III, 278.

(обратно)

106

См.: Ladero Quesada [3:12], 266.

(обратно)

107

Например, однажды Мендоса предложил курии ужин на берегу Тибра, на котором – отголоски Петрония – каждое блюдо подавалось на новом серебре, после чего его бросали в реку. Некто из гостей, Тендилья, поставил в реке сети и выловил все, кроме одной ложки и двух вилкок. Когда Ватикан оказался отрезан от снабжения дровами, он купил несколько старых домов и разобрал их на дрова. Его портрет можно увидеть на медали, выбитой в честь него в 1486 году.

(обратно)

108

О лицах XVI века см.: John Pope-Hennessy, The Portrait of the Renaissance, New York 1963. Об одежде см.: Carmen Berm’s, Trajes y modas en la Espana de los Reyes Catolicos, I Las Mujeres: II Los Hombres, Madrid 1979.

(обратно)

109

Я принимаю цифры Мартира (Martyr, [1:2] I, 113), но см. также: Ladero Quesada [3:12], 266.

(обратно)

110

См. прекрасную биографию Jose Enrique Ruiz-Domenec, El Gran Capitаn, Barcelona 2002. Кампания в Андалусии была для «Эль Гран Капитана» репетицией Италии.

(обратно)

111

В X веке егерь (montero) из Эспиноса спас жизнь графа Санчо Гарсия. После этого монтерос стали королевскими телохранителями.

(обратно)

112

A. de la Torre (Documentos sobre las relaciones internacionales de los Reyes Catolicos, 6 vols., Madrid 1949–1951).

(обратно)

113

Miguel Angel Ladero Quesada, Los senores de Andalucia, Cadiz 1998, 247–8.

(обратно)

114

О сущности средневекового испанского (и итальянского) рабовладения см.: Charles Verlinden’s L’Esclavage dans l’Europe medievale, vol. I (Bruges 1955). См. также мою работу: The Slave Trade (London 1977), особенно главу 4. О статусе рабов в христианской Испании см.: Las Siete Partidas [1:16], Part IV, Titulo 21, ‘De los siervos’ (sic).

(обратно)

115

Martyr [1:2], II, 120.

(обратно)

116

Oviedo [2:43], I, 52: «Cuanto mas que han aca pasado diferentes maneras de gentes; porque, aunque eran los que venian, vasallos de los reyes de Espana, ¿quien concerta al vizcaino con el Catalan, que son de diferentes provincias y lenguas? Como se avernan el andaluz con el valenciano, y el de Perpinan con el cordobes, y el aragones con el guipuzcoano, y el gallego con el castellano… y el asturiano e montanes con el navarro?»

(обратно)

117

Лорд Скейлс, именуемый у Мартира (Martyr [1:2], I, 93)«графом Эскала» из «Британии».

(обратно)

118

Ladero Quesada [1:13], 270.

(обратно)

119

Это слово происходит от немецкого Hakenbuhse – hookgun.

(обратно)

120

Возможно, искаженное «бомбарда».

(обратно)

121

Варианты включают цербатану, фальконет и рибадокен.

(обратно)

122

См.: Hermann Kellenbenz, Los Fugger en Espana y Portugal hasta 1560, Junta de Castilla y Leon, Salamanca 1999, 8. Испанским вкладом в эту торговлю были кораллы, хлопок, кроличьи шкуры и ароматические растения, прежде всего шафран.

(обратно)

123

Первым каталонским изданием была работа немецкого печатника Николя Шпиндлера, вызванного в Валенсию, чтобы издать книгу Хуана Рикса де Кура. Посвященная инфанту Фердинанду Португальскому, она была опубликована в Кастилии в 1511 году, а написана в Валенсии между 1460 и 1466 годами. См.: Don Quixote, I, ch. VI.

(обратно)

124

См.: Irving Leonard’s Books of the Brave, New York 1949, 115.

(обратно)

125

Франчелли родился в Сеттиньяно в 1469 году, приехал в Испанию в молодости и жил в Сарагосе до своей смерти в 1519 году.

(обратно)

126

Francisco Sevillano Colom, ‘La Cancilleria de Fernando el Catolico’, V Congreso de la corona de Aragon, Saragossa 1955, 215–253.

(обратно)

127

Juan Gil, Los conversos y la Inquisition Sevillana, 5 vols., Seville, 2000–2, II, 11. Среди секретарей католических королей к конверсо принадлежали Фернандо Альварес де Толедо, сын коррехидора Толедо, а также Андрес де Кабрера, Хуан Диас де-Алькосер, Хуан-де-ла-Парра и Эрнандо дель Пульгар. Мы не должны забывать также про фрая Эрнандо де Талавера и Диего де Валера.

(обратно)

128

См.: Palencia [1:19], 15.

(обратно)

129

См.: John Edwards, ‘The «massacre» of Jewish Christians in Cordoba, 1473–1474’, in Mark Levene and Penny Roberts, The Massacre in History, New York 1999.

(обратно)

130

Luis Suarez, ‘La Salida de los Judios’, in Isabel la Catolica y la Politico, ed. Julio Valdeon Baruque, Valladolid 2001, 86. В другом месте он объясняет основные обвинения, сформулированные против конверсо. Нетаньяху считает, что целью инквизиции было «уничтожить марранское сообщество. Сторонники инквизиции, конечно, знали, что конверсо были так или иначе связаны с ним». Конверсо были теми, кто обратился в христианство по своей воле, марраны – те, кто был принужден к обращению силой.

(обратно)

131

См. Suarez’s Isabel I, [1:20], 299.

(обратно)

132

Netanyahu, Toward the Inquisition, New York 1997, 198–199.

(обратно)

133

Хотя цифра 2000 наиболее распространенная, многие исследователи в ней сомневаются. Например, Alfredo Alvar Ezquerra, Isabel la Catolica, Madrid 2002, 98, говорит, что в годы правления двух монархов их число составляло около 9000 – из в общей сложности 10 000 конверсо.

(обратно)

134

Откупщик был частным лицом, собиравшим налоги от имени центральной власти.

(обратно)

135

J. Vicens Vives, Historia critica de la vida y reinado de Fernando II de Aragon, Saragossa 1962, 654. Ранее врачом Изабеллы был Саломон Байтон.

(обратно)

136

Шестнадцать в Арагоне, тридцать один в Кастилии, один в Наварре.

(обратно)

137

Edwards [2:25], 197.

(обратно)

138

Всего в Испании было около двухсот монастырей, из которых пятьдесят – цистерцианских, шесть премонастерианских, а среди остальных большинство составляли бенедиктинские, некоторые зависящие от основы в Клюни. Имелось около двухсот францисканских конвенто, несколько доминиканских и тридцать четыре иеронимитских.

(обратно)

139

См.: Louis Cardaillac, L’Espagne des Rois Catholiques, he Prince Don fuan, symbole de I’apogee d’un regne 1474–1500, Paris 2000, 113–223.

(обратно)

140

Helen Nader, The Mendoza Family in the Spanish Renaissance, New Brunswick 1979, 109.

(обратно)

141

Manuel Fernandez Alvarez, Corpus documental de Carlos V, Salamanca 1973, 5 vols., I, 167 fn, 62.

(обратно)

142

Suarez Fernandez [1:20], 28.

(обратно)

143

Pulgar [1:24], 313–14.

(обратно)

144

См.: Miguel Angel Ladero Quesada, ‘Les finances royales de Castille a la vieille des temps modernes’, Annates, May-June 1970.

(обратно)

145

Martyr [1:2], 3.

(обратно)

146

Лучший его портрет, судя по всему, находится в Военно-морском музее в Мадриде. Ср. также впечатление от «La Virgen de los Mareantes» Алехо Фернандеса в Алькасаре в Севилье, которая может отражать воспоминания Фернандеса о Колумбе из того времени, когда он жил в Кордове. Мое описание исходит из нескольких источников, например Las Casas [2:50], I, 29. Oviedo [2:43], I, 8 – а те, кто видел его в 1493 году, говорят, что Колумб был «de buena estatura e aspecto, mas alto que mediano y de recios miembros; los ojos vivos e las otras partes del rostro de buena proportion; el cabello muy – bermejo, y la cara algo encendida e pecoso; bien hablado, cauto, e de gran ingenio, e gentil latino… gracioso cuando queria, iracundo cuando se enojaba». Существует тонкий портрет Себастьяна дель Пьомбо в Метрополитен-Музее в Нью-Йорке, но Колумб ли это?

(обратно)

147

Las Casas [2:50], I, 163: «tal empresa como aquella no era sino para reyes».

(обратно)

148

Anon in Poesie, ed. L. Cocito, 1970, 566, cit. Felipe Fernandez-Armesto, Before Columbus, London 1987, 106.

(обратно)

149

Guicciardini [3:6], 9.

(обратно)

150

Pastor [1:7], V, 241.

(обратно)

151

Joanot Martorell and Marti Joan de Galba, Tirant lo Blanc, tr. David H. Rosenthal, London 1984, 198.

(обратно)

152

Fernandez-Armesto [4:2], 119.

(обратно)

153

О генуэзцах на Хиосе см.: Philip Argenti, The Occupation of Chios by the Genoese 1346–1566, 3 vols., Cambridge 1958.

(обратно)

154

Jacques Heers, Genes au XVeme siecle, Paris 1961, 68–71.

(обратно)

155

Sir Peter Russell, Prince Henry the Navigator, New Haven 2000, 249, освещает эту сторону генуэзской коммерции.

(обратно)

156

Argenti [4:7], 333, предостерегает нас от мысли, что все, кто именовался Чентурионе, Гримальди, Пинелли и т. д., являлись потомками лиц, носящих эти фамилии. Зачастую они просто были известны в своих отрядах под такими прозвищами.

(обратно)

157

Suarez [1:20], 121.

(обратно)

158

Кардинал появляется с тимпаном: более банкир, нежели епископ, как говорит Пегги Лисс: Peggy Liss [2:42], 260.

(обратно)

159

Gonzalo Fernandez de Oviedo, Las Quinquagenas de la Nobleza de Espana, Royal Academy of History, I, Madrid 1880.

(обратно)

160

Qu. Consuelo Varela, Cristobal Colon, retrato de un hombre, Madrid 1992, 124. См.: Eloy de Benito Ruano, ‘La participation en la guerra de Granada’ (I congreso de Historia de Andalucia, II, Cordoba 1978).

(обратно)

161

См., к примеру, Celso Garcia de la Riega, ¿Colon espanol? Madrid 1914; Анри Вигно был изобретателем «еврейской легенды», подхваченной Мадариагой.

(обратно)

162

Cristobal Colon, Textos y documentos completes, ed. Juan Gil and Consuelo Varela, Madrid 1992, 423.

(обратно)

163

Лучшая биография на испанском – Consuelo Varela [4:14]; на английском – Felipe Fernandez-Armesto (Columbus, Oxford 1992), на французском – специалиста по генуэзской истории Ж. Хеерса (J. Heers, Christophe Colomb, Paris 1981). Эссе Хуана Жиля (Juan Gil’s, ‘Historiografia Espanola sobre el descubrimiento y descubrimientos’ in Revista de Indicts (hereafter R de I), 49, 187, Sept. – Dec. 1989) – лучшее введение к написаному о Колумбе.

(обратно)

164

Colon [4:16], 356, «siendo yo nacido en Genova».

(обратно)

165

Colon [4:16], 356.

(обратно)

166

Las Casas [2:50]. Лас Касас видел Колумба и, вероятно, говорил с ним в 1493 году, по его возвращении из первого путешествия. Видел ли он его снова, например в 1497–1498 или в 1500–1502 годах, – неясно.

(обратно)

167

‘De muy pequena edad’, Colon [4:16], 444.

(обратно)

168

Colon [4:16], 89–91; also Las Casas [2:50], I, 31.

(обратно)

169

Las Casas [2:50], 1,31.

(обратно)

170

Bernaldez [3:2], I, 357: «hombre de alto ingenio sin saber muchas letras».

(обратно)

171

Колумб описал свое путешествие в Ирландии в письме к королю и королеве в 1495 году; см. Colon [4:16], 285.

(обратно)

172

См. Peter Russell’s admirable Prince Henry the Navigator [4:9]. Возможно, это действительно был мыс Джуби.

(обратно)

173

Упомянуто в: Willem Bosman, A New and Accurate Description of the Coast of Guinea, Eng. tr. London 1705.

(обратно)

174

Страбон (64 до н. э. – 21 н. э.) – античный географ греческого происхождения, хотя в его жилах текла азиатская кровь. Он был стоиком, а они считали, что земля состоит в основном из суши. Его работа является кладезем тогдашних географических знаний, большая часть которых весьма интересна и многие соответствуют действительности.

(обратно)

175

Samuel Eliot Morison, The European Discovery of America: the Northern Voyages, Oxford 1971, 61–62.

(обратно)

176

Las Casas says so [2:50], I, 144.

(обратно)

177

«Lateen» (латинский) парус был треугольным и ставился косо, под углом около 45 градусов к мачте.

(обратно)

178

Morison [4:29], 8.

(обратно)

179

См.: El libro de Marco Polo, ed. Juan Gil, Madrid 1992.

(обратно)

180

«No hay que creer que el oceano cubra la mitad de la tierra»: см. Pierre d’Ailly, Ymago Mundi, ed. Antonio Ramirez de Verger, Madrid 1992, 150. О д’Айи см.: J. Huizinga, The Autumn of the Middle Ages, Chicago 1996, 124.

(обратно)

181

См.: Stephen Greenblatt, Marvellous Possessions, Chicago 1991, 26ff.

(обратно)

182

Russell [4:9], 99.

(обратно)

183

Henry Harrisse, The Discovery of North America, London 1892, 378, 381. Письмо переведено на испанский Лас Касасом: Las Casas [2:50], I, 63.

(обратно)

184

Martin Fernandez de Navarrete, Coleccion de viajes y descubrimientos que hicieron por mar los espanoles, 4 vols., Madrid 1954, I, 299, 300. См.: Heers [4:17] for the date, 88. Другие считают, что письмо было отправлено только в 1492 году. На самом деле от Китая до Канарских островов 12 000 миль.

(обратно)

185

Navarrete [4:38], I, 300: Тосканелли особенно интересовался кометами, а также провел открытый диспут во Флоренции с тогдашними молодыми интеллектуалами, среди которых был Леонардо да Винчи и, возможно, Америго Веспуччи.

(обратно)

186

Fernando Colon, Historia del Almirante, ed. Luis Arranz, Madrid 2000, 66.

(обратно)

187

Fernando Colon [4:40], 62.

(обратно)

188

Обсуждение этой ошибки можно найти в: Samuel Eliot Morison, The European Discovery of America: the Southern Voyages 1491–1616, New York 1974, 30–31.

(обратно)

189

См.: Edmundo O’Gorman, La Idea del descubrimiento de America, Mexico City 1951, и, в частности, Juan Manzano y Manzano, Colon y su secreto: el predescubrimiento, Madrid 1976, 1989. Oviedo [2:43] rejected the idea, I, 16.

(обратно)

190

См.: Manzano [4:43], xxi.

(обратно)

191

О епископе Ортисе де Вильегасе см.: Las Casas [2:50], I, 151. Fernando Colon [4:40], 64–7, called Ortiz ‘Calzadilla’.

(обратно)

192

Joao de Barros qu. Heers [4:17], 101.

(обратно)

193

Alfred W. Crosby, Ecological Imperialism, Cambridge 1986, 79, предполагал, что рабы были привезены с Канарских островов и Майорки в начале 1342 года.

(обратно)

194

Позднее испанские Канары находились под управлением Диего Гарсии де Эрреры и его супруги из Пераса, чей дед добавил Ла Гомеру к коллекции испанских колоний. Их сменили сын, Фернандо Эррера, и его супруга, Беатрис де Бобадилья.

(обратно)

195

Felipe Fernandez-Armesto, The Canary Islands after the Conquest, Oxford 1982; Vicenta Cortes Alonso, ’La conquista de Canarias a traves de las ventas de esclavos’, Anuario de estudios Americanos (hereafter AM), I, 1955, 498.

(обратно)

196

Fernandez-Armesto summarises the evidence [4:49], 10.

(обратно)

197

См.: Fernandez-Armesto [4:2].

(обратно)

198

Мансано сообщает, что Марчена был благосклонен к Колумбу, потому что тот сообщил ему о тайне «неизвестного мореплавателя». См. [4:43], xxii. For Velasco, см.: Las Casas [2:50], I, 68.

(обратно)

199

Как написал мне один друг: «ya que una neblina caprichosa todo la tapa y muchas veces se confunden con unas nubes bajas que parecen formar montanas, colinas y valles».

(обратно)

200

Свидетельство Гарсия Эрнандеса, доктора из Палоса, в Navarrete [4:38], II, 330–1.

(обратно)

201

Они жили в семье Альваро де Португала, одного из детей казненного герцога Брагансы, который недавно бежал в Испанию.

(обратно)

202

Эта датировка вытекает из Rumeu [2:2], 419.

(обратно)

203

Oviedo [2:43], I, 22, со слов Мендосы и сообщает, что Колумб увидел монархов.

(обратно)

204

Большие развалины дворца архиепископа в Алькале все еще можно увидеть; размеры территории его парка достаточно велики для любого епископа того времени, дабы скрыть прелата от мира.

(обратно)

205

Alfonso de Palencia [1:19], 205.

(обратно)

206

Bemaldez [3:2], I, 359: «Tos mostro el mapa-mundi, de manera que puso en deseo de saber de aquellas tierras».

(обратно)

207

«E les fizo relation de su imagination», Bemaldez [3:2], I, 358.

(обратно)

208

Las Casas [2:50], I, 149.

(обратно)

209

Они имели право на загрузку третьей части грузов на всех судах, которые покидали порты Кастилии. Они также получили третью часть от прибыли всех королевских судов на их пути, а также третью часть от реального дохода всех. См.: Privilegio от 17 августа 1416 года, цит. в: Navarrete [4:38], I, 262–93, где излагаются полные права старых адмиралов. Эти документы содержались в архиве Колумба во владении герцогов Вергара. Права, данные Фадрике в 1512 году, излагаются в документе за этот год там же, с. 293–295:

1. Каждое судно, которое оставляет Севилью, должно платить адмиралу 20 мараведи за тонну груза, но не более чем 3000 мараведи.

2. С каждой тонны товаров, отправленных из Севильи, должен быть уплачен налог для адмирала в 8 мараведи за тонну.

3. Адмиралу должно быть уплачено по 5 реалов серебра за каждые 100 тонн балласта.

4. С каждой бутыли вина или масла, взятого из Севильи, должно заплатить адмиралу по 5 бланка.

5. Каждый корабль в 100 тонн вместимостью платит 1450 реалов за якорную стоянку.

6. За каждый центнер канатов, веревок и конопли платится 25 мараведи.

7–19. За пшеницу, железо, печенье, зерно, сардины, шерсть, устрицы, мидии и т. д. – должно платить различные налоги в пользу адмирала.

(обратно)

210

Las Casas [2:50], I, 156.

(обратно)

211

Archivo General de Simancas, Patronato real 28–31, quoted Azcona [1:21], 491.

(обратно)

212

Manzano [4:43], xxiv.

(обратно)

213

Полный список участников, судя по всему, не сохранился. Среди них был Родриго Мальдонадо де Талавера, профессор права из Саламанки, который вел дела и хорошо знал Португалию, а также был членом Консейхо Реаль.

(обратно)

214

Las Casas [2:50], I, 157–158.

(обратно)

215

Manzano [4:43], xvii, 104, предполагает, что Колумб сообщил Деса свою тайну, почерпнутую из сообщений «неизвестного мореплавателя».

(обратно)

216

Bemaldez [3:2]. Хуана была сестрой Педро Веласкеса, который в момент своего назначения в 1479 году являлся секретарем королевы, и Антонио де Торре, который отправился в Америку с Колумбом во время его второго путешествия. Позже она вышла замуж за Хуана Давила.

(обратно)

217

Navarrete [4:38], II, 348. Лас Касас считал, что Талавера был главным виновником негативного влияния, Петер Мартир думал наоборот. Консуэло Варела находился в этой дискуссии на стороне Мартира. См.: Las Casas [2:50], I, 167.

(обратно)

218

Las Casas [2:50], I, 145, 155.

(обратно)

219

Rumeu [2:2], 426.

(обратно)

220

Colon [4:16], 92; Antonio Sanchez Gonzalez, Medinaceli y Colon, Madrid 1995, 172.

(обратно)

221

См.: Las Casas [2:50], I, 153, for Bartolomeo: «de menos simplicidad – que Cristobal… no mucho menos docto en cosmografia».

(обратно)

222

Las Casas [2:50], I, 161.

(обратно)

223

Navarrete [4:38], 1, 302: «algunas cosas cumplideras a nuestro servicio».

(обратно)

224

Letter of 1505.

(обратно)

225

Sanchez Gonzalez [4:74], 133. Последняя из де ла Серда, Изабель, вышла замуж за Бернардо де Фуа, первого графа Мединасели, бастарда Беарна, сына Гастона Феба, который прибыл в Испанию в одной из «белых компаний», чтобы помочь Трастамара. Дом Мединасели был создан королем Энрике II в 1368 году и с графского титула поднялся до герцогства в 1479 году.

(обратно)

226

Asqu. Prescott [1:22], 182.

(обратно)

227

Las Casas [2:50], I, 164.

(обратно)

228

См.: John Edwards, War and Peace in XVth-Century Spain, in Studies in Medieval History presented to R.H. C. Davis, Henry Mayr-Harting and R. I. Moore, London 1994, 65ff.

(обратно)

229

См. above, page 60.

(обратно)

230

Las Casas [2:50], I, 162–163.

(обратно)

231

«Tal empresa como aquella no era sino para reyes» Las Casas [2:50], I, 163. Эти письма ныне утеряны. Санчес Гонсалес, архивариус Фонда Мединасели, предполагает, что они были украдены.

(обратно)

232

Они были отосланы его дочери Леонор, супруге Родриго, маркиза Сенете, сына кардинала.

(обратно)

233

AGS, Estado, leg. I–II, in Navarrete [4:38], I, 310.

(обратно)

234

«Proteste a vuestras altezas que toda la ganancia d’esta mi empresa se gastase en la conquista de Hierusalem, y vuestras altezas se rieron, y dixeron que les plazia y que sin esto tenian aquella gana…» (Diary of first voyage, 26 December 1492 in Colon [4:16]).

(обратно)

235

Harvey [1:1], 310.

(обратно)

236

Nubdha-Kitah nubdhat al-asr fi Akhabar muluk Bani Nasr, ed. and tr. Carlos Quiros and Alfredo Bustani, ‘Fragmentos de la epoca sobre noticias de los reyes nazaritas’, BAE, 1905–29, qu. Harvey [1:1], 310–311.

(обратно)

237

Историю части «Великих капитанов» можно проследить в прекрасной новой биографии Ruiz-Domenec [3:20], 200ff.

(обратно)

238

Капитуляция была обычным документом, которым фиксировались права казны на соответствующих территориях, а также гарантировалось вознаграждение лидеру экспедиции.

(обратно)

239

«Aquella santa conquista que el nuestro muy esforcado rey hizo del reino de Granada…» Prologue to Amadis de Gaula by Garci Rodriguez de Montalvo, ed. Juan Bautista Avalle-Arce, Madrid 1991, 128.

(обратно)

240

Bernaldez [3:2], I, 302.

(обратно)

241

Alonso de Santa Cruz, Cronica de los Reyes Catolicos, ed. Juan de Mata Carriazo, 2 vols., Seville 1951, I, 47.

(обратно)

242

Его можно увидеть в виде «точки» на гербе в бревиарии Изабеллы, p. 6. Он не является мусульманским символом.

(обратно)

243

Rumeu [2:2], 190.

(обратно)

244

Martyr [1:2], 172.

(обратно)

245

На гербе Борджиа был изображен бой быков.

(обратно)

246

Pastor [1:7], IV, 334.

(обратно)

247

Harvey [1:1], 326.

(обратно)

248

Первый маркиз был признанным сыном кардинала Мендосы.

(обратно)

249

«con determinada voluntad de pasarse a Francia…» Las Casas [2:50], I, 167. Manuel Serrano y Sanz, Los amigos y protectores Aragoneses de Cristobal Colon, Madrid 1918, reissued Barcelona 1991, dates this Jan. 1492. Las Casas [2:50], I, 167.

(обратно)

250

Letter of Ayala to the Catholic Kings, 25 July 1498, in Bergenroth, calendar of letters… relating to the negotiations between England and Spain, London 1862, I, 176, qu. Harrisse [14:37], 2.

(обратно)

251

Fernando Colon [4:40], 93.

(обратно)

252

Sanchez Gonzalez [4:74], 229.

(обратно)

253

Las Casas [2:50], I, 168–170: «haber intentado saber las grandezas y secretos del universo»

(обратно)

254

«las reglas o limites de su oficio». Но он был «animo notificarle lo queen mi corazon siento». Las Casas [2:50] I, 168.

(обратно)

255

Varela [4:14], 7.

(обратно)

256

Fernando Colon [4:40], 93.

(обратно)

257

Serrano Sanz [5:15], 136–138.

(обратно)

258

Serrano Sanz [5:15], 117. Харриссе в своем жизнеописании Колумба утверждает, что идея участия Сантанхеля была фантазией. Варела говорит, что флорентийский партнер Сантанхеля, Джуанотто Берарди, был обеспокоен из-за кредитов.

(обратно)

259

Этот мост стоит до сих пор – как напоминание, что все пути сводятся к мостам.

(обратно)

260

Navarrete [4:38] I, 303.

(обратно)

261

Fernando Colon [4:40], 94. См.: Ricardo Zorraquin Becu, ’El gobierno superior de las Indias’, in Congreso de Historia del Descubrimiento, Actas, 4 vols., Madrid 1992, III, 165ff – анализ любопытной формулировки грантов до Колумба.

(обратно)

262

«las dichas mares oceanas».

(обратно)

263

«aquellas islas e tierra firmes».

(обратно)

264

«ha descubierto».

(обратно)

265

Текст в Las Casas [2:50], I, 172–173.

(обратно)

266

Sanchez Gonzalez [4:74], 230.

(обратно)

267

Bernaldez [3:2], I, 280.

(обратно)

268

Индульгенции были платным освобождением от наказания за грехи.

(обратно)

269

Frederick Pohl, Amerigo Vespucci, London 1966, 31, цитирует интересное письмо 1489 года от Лоренцо Пьера Франческо Медичи к Веспуччи о Берарди.

(обратно)

270

Доктор Родерикус, Себастьян де Олано и Франсиско де Мадрид, из которых последний был канцлером Короны и конверсо, его мать была еврейкой. См. Gil [3:37], III; Navarrete [4:38], I, 305.

(обратно)

271

Navarrete [4:38], I, 307.

(обратно)

272

Qu. Varela, Retrato [4:14], 104: ‘Sobre el maravilloso descubrimiento del nuevo mundo’.

(обратно)

273

Las Casas [2:50], I, 343.

(обратно)

274

Когда именно Небриха представил эту книгу королеве, определить трудно. Он говорил, что это случилось, когда суд был в Саламанке, – но суд не был в Саламанке в 1492 году и не будет там снова до 1497 года. Он также сообщал, что Талавера, в то время еще епископ Авилы, представил Небриху королеве, тогда озабоченной вопросами подготовки к первому рейсу Колумба. Но Талавера стал архиепископом Гранады в 1491 году. Вероятно, представление произошло в Вальядолиде в августе 1492 года, где суд был в течение двух месяцев, а не в Саламанке. Это первая грамматика романского языка, созданная, по Менендесу Пидалю, «en esperanza cierta del Nuevo Mundo, aunque aun no se habia navegado para descubrirlo». Отвечая на вопрос, в чем был смысл этой книги, Небриха сказал: «Despues que vuestra Alteza meta debajo de su yugo muchos pueblos barbaros y naciones de peregrinas lenguas, y con el vencimiento aquellos tengan necesidad de recibir las leyes que el vencidor pone al vencido, y con ellas nuestra lengua, entonces por esta arte gramatical podrian venir en conocimiento de ella, como agora nosotros deprendemos el arte de la lengua latin para desprender el latin» (Ramon Menendez Pidal, La Lengua de Cristobal Colon; Madrid 1958, 49). См.: Felix Gonzalez Olmedo, Nebrija, Debelador de la barbarie, Madrid 1942.

(обратно)

275

Maurice Kriegel, ‘La prise d’une decision: l’expulsion des Juifs d’Espagne en 1492’, Revue Historique, CCLX, 1978. Кригель подчеркивает полную неожиданность этого для испанских евреев в 1492 году. Не они ли гарантировали Фердинанду 28 февраля 1492 года кредиты на альхама в Сарагосе?

(обратно)

276

Монархи приняли эту присягу от многих горожан и дворян, в том числе от герцога Мединасели (Bernaldez [3:2], 332–40). Текст присяги опубликован Фиделем Фита в: Fidel Fita, Boletin de la Real Academia de la Historia, XI, 512–528.

(обратно)

277

Martyr [1:2], 173. Он считал евреев «поддельной расой» (raza falaz) (op. cit., 177).

(обратно)

278

Luis Suarez Fernandez, Documentos acerca de la expulsion de los judios de Espana, Valladolid 1964, doc. 177. Это было письмо, направленное в Бургос.

(обратно)

279

Лучший обзор см.: Edwards [2:25], 226.

(обратно)

280

Как показано в Suarez [1:20], 292.

(обратно)

281

См.: F. Cantera, ’Fernando del Pulgar y los conversos’, Sefarad, IV, 1944, 296–299.

(обратно)

282

Martyr [1:2], I, 101.

(обратно)

283

Martyr , I, 201.

(обратно)

284

Эта мысль высказана в: Suarez [1:20], 354.

(обратно)

285

Martyr [1:2], I, 201.

(обратно)

286

Два недавних жизнеописания: Erika Rummel, Jimenez de Cisneros, Tempe 1999, а также Juan J. Garcia Oro, EI cardenal Cisneros: vida y empresas, 2 vols., Madrid 1992–3, у последнего есть краткая версия: Barcelona 2002.

(обратно)

287

Cortes de los Antiguos Reinos de Leon y Castillo, 4: 1476–1537, Real Academia de la Historia (Madrid 1882), 149–151.

(обратно)

288

Benzion Netanyahu, The Origins of the Inquisition in Fifteenth-Century Spain, New York 1995, 842.

(обратно)

289

Gil [3:37], II, 12.

(обратно)

290

«¿Creeis que esto proviene de mi? El Sefior ha puesto este pensamiento en el corazon del rey». Y luego prosiguio: «El corazon del rey esta en las manos del Senor, como los rios de agua. El los dirige donde quiere» (Suarez [1:20]) См. также: B. Netanyahu, Isaac Abravanel, Philadelphia 1972, 55, а также: The Jewish Quarterly Review, XX (1908), 254. Я благодарен профессору Нетаньяху за помощь в этом вопросе.

(обратно)

291

Julio Caro Baroja, Los Judios en la Espana Moderna, 3 vols., Madrid 1961, I, 178; Spain and the Jews (ed.), Eli Kedourie, London 1992, 14. Kriegel [5:41] – обсуждается роль Сеньора до 1492 года, предполагая, что его действия лишили его поддержки еврейской общины в целом.

(обратно)

292

Kamen in Kedourie [5:57], 85. Ladero Кесада предполагает 95 000 евреев в Кастилии и, возможно, 12 000 в Арагоне. Suarez [1:20] предполагает общее их число в 70 000–100 000. Azcona ([1:21], 446, принимает число 200 000. Альвар Эскерра тоже предлагает цифру 200 000, в том числе 100 000 обращенных ([3:43], 99). Нетаньяху [5:56] считает, что имелось 600 тысяч евреев в 1391 году и 300 000 в 1490 году.

(обратно)

293

Haim Bernart, also in Kedourie [5:57], 114. См.: Elliott [1:25], 98.

(обратно)

294

См.: Pilar Alonso and Alberto Gil, La Memoria de las Aljamas, Madrid 1994, и, прежде всего, Henri Mechoulan, Les Juifs d’Espagne, histoire d’une diaspora, 1492–1992, Paris 1992.

(обратно)

295

О народонаселении см.: Miguel Angel Ladero Quesada, La Ciudad Medieval, Historia de Sevilla, Valladolid 1980, 73.

(обратно)

296

Navarrete [4:38], I, 309.

(обратно)

297

Navarrete [4:38], I, 307.

(обратно)

298

Las Casas [2:50], I, 176. О них см.: Juan Manzano y Manzano, Los Pinzones y el descubrimiento de America, 3 vols., Madrid 1988.

(обратно)

299

С тех пор он прославился в качестве родины Хуана Рамона Хименеса, чьи стихи сегодня можно увидеть на каждом углу. О населении см.: Ladero Quesada [6:1], 73.

(обратно)

300

Также известен как «Ла Гальега», будучи построен в Галисии.

(обратно)

301

Королева Изабелла заменила алькальда, Хуана де Сепеда, на Хуана де Порреса на том основании, что, как Поррес написал королеве, «Ay dos o tres bocas de infierno donde se adora el diablo» (Azcona [1:21], 255).

(обратно)

302

Предположение, что на борту были ирландец Уильям Инес и англичанин Таларте де Ладжес, как теперь нам ясно, увы, было ошибкой. См.:6 Alice B. Gould, Nueva lista documentada de los tripulantes de Colon en 1493, Madrid 1984, 364.

(обратно)

303

Анализ состава команд см.: Alice B. Gould [6:8]. Также см.: Serrano Sanz [5:15]; Navarrete [4:38], I, 310.

(обратно)

304

Navarrete [4:38], II, 329. Умбрия, возможно, был братом Гонсало де Умбрии, который создал трудности для экспедиции Кортеса в 1519 году, что имело следствием сокращение экспедиции.

(обратно)

305

R. Ramirez de Arellano, ‘Datos nuevos referentes a Beatriz Enriquez de Arana y los Arana de Cordoba’, BRAH, 37 (1900), 461ff., and 40 (1902), 41–50.

(обратно)

306

AGI, Contratacion, cit. Hamilton [3:8], 45.

(обратно)

307

Первые коньяки были разработаны в средневековой Каталонии Арнау де Вилановой. В поисках философского камня он нашел нечто более важное: способ перегонки спирта – сначала для лечения ран. Позднее, смешивая его с ароматическими травами, он получил напиток. Эта история рассматривается в J. Trueta, Cataluna (The Spirit of Catalonia), London 1946, 63. См. также: E. Nicaise, La grande Chirurgie de Guy de Chauliac, Paris 1890, xliv, где предполагается, что решающее значение в получении спирта, возможно, сыграл Ратес – арабский врач и, по иронии судьбы, мусульманин.

(обратно)

308

Известный в Испании как ampolletas или relojes de arena.

(обратно)

309

Лас Касас упоминает астролябию [2:50], I, 189, в описании планируемого мятежа: экипаж рассчитывал, что они смогут бросить Колумба за борт и «publicar que habia el caido, tomando el estrella con su cuadrante o astrolabio». Глобус Бехайма повлиял на целое поколение моряков.

(обратно)

310

Kirkpatrick Sale, The Conquest of Paradise, London 1991, 19. Дневник, которым мы располагаем, пересказан Лас Касасом в его главах XXXV–LXXVII ([2:50], I, 179ff.). Это краткое изложение с цитатами, возможно, сделано в 1540-х годах и использовало копию с оригинальной рукописи Колумба, сделанную неизвестным нам переписчиком.

(обратно)

311

Heers [4:8], 184.

(обратно)

312

Беатрис была дочерью Хуана Фернандеса де Бобадильи, алькальда де-лос-Альказарес-де-Мадрид и коррехидора этого города, от Леонор Ортис. Хуан Фернандес являлся двоюродным братом маркизы Мойя. См.: Antonio Rumeu de Armas, Cristobal Colon y Dona Beatriz de Bobadilla, El Museo Canario, AEA, XXVIII, 343–378.

(обратно)

313

Все, что известно о дружбе Колумба с «La Cazadora», сводится к сообщению Мигеля Кунео, который написал в письме к Геронимо Аннари, что «la senora del lugar de la cual nuestro almirante estuvo una vez prendado» [«Сеньора, в которую наш адмирал в тех местах был когда-то влюблен». (Прим. ред.)]. (Primeras Cartas sobre America, Seville 1990, ed. Francisco Morales Padron, 141)

(обратно)

314

The word is that of John Elliott [1:25], 46.

(обратно)

315

Las Casas [2:50], I, 191; Harrisse [4:37], 401.

(обратно)

316

Las Casas [2:50], I, 189.

(обратно)

317

«Asi que muy necesario me fue la mar alta que no parecio salvo el tiempo de los judios cuando salieron de Egipto contra Mosen que las sacava del cautiverio».

(обратно)

318

Navarrete [4:38], II, 333.

(обратно)

319

Navarrete [4:38], II, 334. В вопроснике в пробанса в 1513 году говорится, что Мартин Алонсо сказал: «Adelante, adelante, que esta es armada e embajada de tan altos principes como los Reyes nuestros senores de Espana, e fasta hoy nunca ha venido a menos, nunca plegue a Dios que por nosotros vengan estas a menos; que si vos, senor, quiseres tornaros, yo determino de andar fasta hallar la tierra o nunca volver a Espana; e que por su industria e parecer, pasaron adelante…» Различные моряки слышали эту историю в пересказе разных свидетелей, таких как Родригес де ла Кальва, Мартин Нуньес и Хуан де Унгрия, – но ни один из них не был свидетелем сам.

(обратно)

320

Colon [4:16], 108.

(обратно)

321

Manzano [4:43], 355ff.

(обратно)

322

Один или два примера можно увидеть в Музее дель Эхерсито, Мадрид.

(обратно)

323

Триана, как говорят, был огорчен отсутствием внимания к нему, он отказался от христианской религии и отправился жить в Африку (Oviedo [2:43], 26). По некоторым источникам, Триана и Родригес Бернехо все-таки были разными людьми, но Элис Гулд, судя по всему, ставит точку в этом вопросе.

(обратно)

324

Об идентификации Сан-Сальвадора с островом Уотлинг см.: Mauricio Obregon’s Colon en el Mar de los Caribes, Bogota 1990, 87ff.

(обратно)

325

Об изучении таино см. главу 8. Другие исследователи предложили другие варианты островов: например Самана Кей и даже остров Эгг при входе в канал Нью-Провиденс.

(обратно)

326

Francisco Morales Padron, ’Descubrimiento y toma de posesion’, in AEA, XII, 1955, 333. Моралес Падрон указывает, что Колумб никогда не претендовал на «открытие» нового мира. Такая претензия была сделана только в 1526 году Овьедо.

(обратно)

327

«Tigeramente se harian cristianos».

(обратно)

328

Peter Martyr, De Orbe Novo, tr. Francis MacNutt, New York 1912; см. также Decadas del Nuevo Mundo, ed. Ramon Alba, Madrid 1989, 34, 37.

(обратно)

329

Colon [4:16], 113.

(обратно)

330

«buenos servidores» qu. Carlos Esteban Deive, La Espanola y la esclavitud del Indio, Santo Domingo 1995, 43. Las Casas ([2:50], I, 208) писал об этом порабощении: «Yo no dudo que si el almirante creyera que habia de suceder tan perniciosa jactura y supiera tanto de las conclusiones primeras y segundas del derecho natural y divino como supo de cosmografia y de otra doctrinas humanas, que nunca el osara introducir ni principiar cosa que habia de acarrear tan calamitosos danos porque nadie podra negar de ser hombre bueno y cristiano; pero los juicios de Dios son profundisimos y ninguno de los hombres los puede ni debe querer penetrar».

(обратно)

331

Colon [4:16], 114: «tomada de una, se puede decir de todas».

(обратно)

332

Colon [4:16], 121.

(обратно)

333

Letter to Santangel, in Colon [4:16], 223.

(обратно)

334

Colon [4:16], 124.

(обратно)

335

Colon [4:16], 125–126.

(обратно)

336

См.: Gil [3:37], IV, 273ff., о семействе Херес (Ксерес).

(обратно)

337

Fernando Colon [4:40], 119, and Colon [4:16], 132.

(обратно)

338

Colon [4:16], 151.

(обратно)

339

Las Casas [2:50], I, 240.

(обратно)

340

Fernando Colon [4:40], 125; Colon [4:16], 157.

(обратно)

341

Colon [4:16], 163.

(обратно)

342

«El Almirante…cree que esta gente de Caniba no ser otra cosa sino la gente del Gran Khan…» Las Casas [2:50], I, 257.

(обратно)

343

Greenblatt [4:35], 63, утверждает, что это было «ужасным несчастьем» и что без этого «деструктивные силы пришли бы более медленно и, возможно, осталось бы время для защиты».

(обратно)

344

Colon [4:16], 180–199: см. list in Navarrete [4:38]. В этот день Колумб записал, что он сказал их altezas (Высочествам), что «toda la ganancia d’esta mi empresa se gastase en la conquista de Hierusalem». «Vuestras altezas se rieron y dixieron que les plazia…»

(обратно)

345

Fernando Colon [4:40], 120.

(обратно)

346

Ibid.

(обратно)

347

Las Casas [2:50], I, 288.

(обратно)

348

Fernando Colon [4:40], 82; Peter Martyr and Andres Bernaldez ([3:2], I, 367) говорят о сорока.

(обратно)

349

Не совсем понятно, просто ли Колумб показал вождю монету или оставил ее ему.

(обратно)

350

Мартин Нуньес, Хуан де Унгрия, Педро Рамирес, Хуан Кальво, Эрнандо Эстебан, Гарсия Эрнандес, Кристобаль Гарсия, Диего Фернандес Кольменеро и Франсиско Гарсия Вальехо, а также сын Пинсона Ариас Перес, из которых только Гарсия Вальехо был в экспедиции.

(обратно)

351

Navarrete [4:38], II, 338.

(обратно)

352

Martyr [6:34], 14; Colon [4:16], 198ff.

(обратно)

353

См. commentary by Manzano [4:43], 427.

(обратно)

354

Colon [4:16], 194–195.

(обратно)

355

Martyr [6:34], 12.

(обратно)

356

Serrano Sanz [5:15], 146–148.

(обратно)

357

Las Casas [2:50], I, 313.

(обратно)

358

Las Casas [2:50], I, 316–318.

(обратно)

359

Heers [4:8] calculates thus, 200.

(обратно)

360

Fernando Colon [4:40], 226.

(обратно)

361

Содержание письма показывает, что правильная дата – 4, а не 14 марта. Конечно, в противном случае Колумб сказал бы королю и королеве, что он видел их португальских кузенов.

(обратно)

362

Colon [4:16], 233: «suplico que en la carta que escriva d’esta victoria, que le demanden un cardenalato para mi hijo y que, puesto que no sean en hedad idonea, se le de, que de poca diferencia ay en el tiempo d’el y del hijo del Oficio de Medizis de Florencia a quien se dio el capelo sin que aya servido ni tenga proposito de tanta honra de la christianidad».

(обратно)

363

Судя по этому письму, адресат был очень важным для Колумба человеком.

(обратно)

364

Colon [4:16], 148; Las Casas [2:50], I, 323ff.

(обратно)

365

Agustin Remesal, 1494, la Ray a de Tordesillas, Valladolid 1994, 85.

(обратно)

366

Fernando Colon [4:40], 216 fn, 172.

(обратно)

367

Письмо Дзеннаро находится в Архиво ди Стато в Модене. Опубликованный вариант есть в Morales Padron [6:19], 105–107, а также в M. Vannini’s El mar de los descubridores, Caracas 1974. Копия была отправлена Джакопо Тротти Геркулесу I, герцогу Феррары, через посла Феррары. Он не только видел его, но и слышал дискуссию об этом письме. Письмо может быть ошибочно датировано.

(обратно)

368

«porque siendo el mundo redondo devia forzosamente dar la vuelta y encontrar la parte oriental».

(обратно)

369

AGS, Estado, leg. 1–11, f. 342, published by Navarrete [4:38], I, 310.

(обратно)

370

Varela [4:14], 169.

(обратно)

371

Rumeu [2:2], 200.

(обратно)

372

Martyr to Tendilla and Talavera, Martyr [1:2], 226–227.

(обратно)

373

12 декабря убийцу казнили на высоком помосте в Барселоне. Правая рука, которая держала кинжал, была отрезана, как и ноги, которые отвели его к залу заседаний; глаза, которые вели его, были выколоты, а затем сердце, которое побудило его к преступлению, вырвали и сожгли. Затем плоть его тела разорвали клещами, потом побили камнями и в итоге тоже сожгли. О неведении Изабеллы см.: Suarez [1:20], 123.

(обратно)

374

«Pues vemos como los reyes pueden morir en cualquier desastre. Razon es aparejar a bien morir» (Suarez [1:20], 119).

(обратно)

375

Лоренцо Галиндес де Карвахаль говорит об этом Колумбу в его Anales Breves de los Reyes Catolicos [2:10], 277, но в отношении 1491 года.

(обратно)

376

Guicciardini [3:7], 91. Рассказ о выборах Александра можно увидеть в письме Лопе де Окампо, опубликованном в Batllori [2:45], 251.

(обратно)

377

Martyr [1:2], I, 210.

(обратно)

378

Martyr [1:2], I, 218.

(обратно)

379

См. Batllori [2:45], 149ff.

(обратно)

380

Guicciardini [3:7], 10; о его жизни в целом см.: Batllori [2:45], 91ff. Здесь я не могу удержаться и не вспомнить прекрасное жизнеописание, сделанное моим другом по Риму 1960-х годов: Orestes Ferrara, Il Papa Borgia, Milan 1953.

(обратно)

381

Stephanus Infessura, Diario della citta di Roma, ed. Oreste Tommasini, Rome 1890; Fonti per la storia d’Italia, V, 288; qu. Pastor [1:7], V, 389.

(обратно)

382

Navarrete [4:38], I, 311. Это письмо было написано 30 марта 1493 года.

(обратно)

383

Las Casas [2:50], I, 332.

(обратно)

384

Las Casas [2:50], I, 333. Antonio Rumeu de Armas ’Colon en Barcelona’, AEA, I, 1944, 37, напоминает нам, что Лас Касас, однако, сам при этом не присутствовал. Среди очевидцев были историк Фернандес де Овьедо, вероятно, сын Колумба Фернандо, а также кузен короля, «Инфанте Фортуна».

(обратно)

385

Martyr [6:34].

(обратно)

386

Navarrete [4:38], I, 316.

(обратно)

387

Las Casas [2:50], I, 334.

(обратно)

388

Francisco Lopez de Gomara, ‘Hispania Viсtrix, Historia General de las Indias’, in BAE, XXII, Madrid 1852, 167.

(обратно)

389

Rumeu[7:35], 43.

(обратно)

390

Varela [4:14], 168; Heers [4:8], 202.

(обратно)

391

Единственная копия письма от апреля 1493 хранится в Публичной библиотеке Нью-Йорка и была показана мне в 1995 году Полом Леклерком. Оно обсуждается в La carta de Colon sobre el descubrimiento, ed. Demetrio Ramos, Granada 1983. Было ли это благочестивым обманом Короны? См. также: Fernando Colon [4:40], 219 fn, где это упомянуто без всяких сомнений.

(обратно)

392

Fernando Colon [4:40], 222–223.

(обратно)

393

Fernando Colon [4:40], 224.

(обратно)

394

Fernando Colon [4:40], 226.

(обратно)

395

Qu. Felipe Fernandez-Armesto [4:2], 97.

(обратно)

396

Martyr [1:2], I, 236–237. Letter of 14 May 1493 to Juan Borromeo.

(обратно)

397

Martyr [1:2], I, 242.

(обратно)

398

Martyr to the Archbishop of Braga, 1 Oct. 1493, in Cartas Sobre el Nuevo Mundo, Madrid 1990.

(обратно)

399

Martyr [7:49], 33–34.

(обратно)

400

Letter to Santangel in Colon [4:16], 220: «Como en treinta y tres dias pase a las Indias con la armada que los ilustrisimos Rey e Reina Nuestros Senores me dieron…»

(обратно)

401

Wilcomb Washburn, ‘The meaning of discovery in the fifteenth and sixteenth centuries’, American Historical Review (hereafter AHR), Oct. 1962.

(обратно)

402

Fernando Colon [4:40], 63–65.

(обратно)

403

Женский скелет, которому, по-видимому, 13 тысяч лет, был обнаружен Сильвия Гонсалес из Ливерпуля в 2002 году недалеко от Мехико. Однако есть мнение, что некоторые люди достигли Южной Америки за 40 000 или 25 000 лет до н. э.

(обратно)

404

Ricardo E. Alegria, «El uso de la terminologia etno-historica para designar las culturas aborigenes de las Antillas», Cuademos Prehistoricos, Valladolid 1981.

(обратно)

405

Coleccion de documentos ineditos relativos al descubrimiento, conquista y organization de las posesiones espanoles en America y Oceania, 42 vols., Madrid 1864–84 (hereafter CDI), XI, 413.

(обратно)

406

Она, возможно, в некотором роде указывает, как плохо вели себя испанцы в Карибском бассейне.

(обратно)

407

Carl Ortwin Sauer, The Early Spanish Main, Berkeley, California, 1966, 24.

(обратно)

408

CDI, XI, 417.

(обратно)

409

CDI, XI, 428.

(обратно)

410

Woodrow Borah and Sherburne F. Cook, Essays in Population History, vol. III (Berkeley, California, 1979).

(обратно)

411

Verlinden, Rosenblatt, Arranz.

(обратно)

412

CDI, VII, 400.

(обратно)

413

См., в дискуссионном плане, Silvio Zavala, Las instituciones juridicas en la conquista de America, 3rd ed., Mexico 1988, 667; а также Las Casas [2:50], II, 558.

(обратно)

414

См. David Henige, Numbers from Nowhere, unpublished MS, Madison, Wisconsin, 1996. Чарльз Верлинден полагает, что на Эспаньоле в 1492 году жили 40 000 человек (см. статью: ‘La population de l’Amerique precolombienne. Une question de methode’, in Melanges Fernand Braudel, Toulouse 1973, II, 452–453).

(обратно)

415

Irving Rouse, The Tainos, New Haven, 1992, 9.

(обратно)

416

Las Casas, Apologetica Historia Sumaria, ed. Perez de Tudela, 2 vols., BAE, 95, 96, Madrid 1957, 44.

(обратно)

417

Columbus’s diary of 13 Dec. 1492.

(обратно)

418

Miguel Cuneo, in Morales Padron (ed.), [6:19], 143.

(обратно)

419

Fernando Colon [4:40], 183.

(обратно)

420

Sven Loven, Origins of the Taino Culture, Goteborg 1935. Карл Зауэр (Carl Sauer) так заключил главу в своей The Early Spanish Main [8:5]: «Тропическая идиллия в описаниях Колумба и Петера Мартира в значительной степени соответствует действительности. Люди не страдали от недостатка чего-либо. Они заботились о своих огородах, были ловкими рыбаками, смелыми пловцами и гребцами на каноэ. Они строили привлекательные дома и держали их в чистоте. Они проявляли свои эстетические чувства, вырезая деревянные украшения. Они имели достаточно досуга, чтобы насладиться игрой в мяч, танцами и музыкой. Но это суждение полностью игнорирует угрозу, исходившую от племени карибов».

(обратно)

421

Sauer [8:5], 56.

(обратно)

422

Fernandez-Armesto [4:2], 221. Allegretti was Sienese commissario in Bagni di Petriolo and later podesta.

(обратно)

423

Lopez de Gomara [7:39], 242; Geronimo Zurita, Historia del Rey Don Fernando el Catolico (sic), Saragossa 1610, 30–32.

(обратно)

424

Remesal [7:16], 61.

(обратно)

425

Лопе де Эррера был мелким чиновником, по мысли монархов игравшим лишь роль «mensajero» [Связного. (Прим. ред.)]. См.: CDI, XXI, 372, а также: CDI, XXXVIII, 201.

(обратно)

426

Remesal [7:16], 85.

(обратно)

427

Navarrete [4:38], I, 312.

(обратно)

428

Remesal [7:16], 86.

(обратно)

429

Инструкции этому флоту и смету на него см.: Navarrete [4:38], I, 346ff.

(обратно)

430

См.: Garcia de Resenda, Cronica dos feitos del Rey Dom Joao, II, Lisbon 1622.

(обратно)

431

That is 300 miles. For Carvajal’s life, см. Batllori [2:45], 263ff. Он был принят кардиналом в сентябре 1493 года.

(обратно)

432

According to Infessura [7:32]. Пастор сомневается, что это было так.

(обратно)

433

Colon [4:16], I, 466.

(обратно)

434

Las Casas [2:50], I, 336.

(обратно)

435

Pastor [1:7], VI, 177, говорит так, но на основании каких доказательств? См.: M. Gimenez Fernandez, ‘Las bulas alejandrinas de 1493 sobre la historia y el sentido de las letras referentes a las Indias’, AEA, I, 1944, 171–429, а также: L. Weckman, ‘Las bulas alejandrinas de 1493 y la teoria politica del papado medieval’, Publicaciones del Instituto de Historia, II, Mexico 1949.

(обратно)

436

Латинский текст в: Navarrete [4:38], I, 312ff.; tr. I, 315.

(обратно)

437

CDI, XVI, 356–362.

(обратно)

438

Pastor [1:7], VI, 162.

(обратно)

439

См.: Manuel Gimenez Fernandez, Bartolome de las Casas, Madrid 1953, 1961, II, 142.

(обратно)

440

Navarrete [4:38], I, 329–30. См.: Adelaida Sagarra Gamazo, ‘La formation politica de Juan Rodriguez de Fonseca’, in Congreso [5:27], I, 611. Об этой замечательной фамилии см.: Edward Cooper, Castillos senoriales de la corona de Castilla, 4 vols., Valladolid 1991, I, 176ff.; Ernst Schafer, El Consejo Real y Supremo de las Indias, 2 vols., Seville 1935, 1, 2; and Reyes y Mecenas, Madrid 1992, 324. Портрет Фонсеки можно увидеть на запрестольной перегородке собора в Паленсии, а также, более поздний, в соборе Бадахоса.

(обратно)

441

Очень легко сделать Фонсеку злодеем и объявить его ответственным за все, что пошло не так в Испанской Индии. Но дело в том, что Фонсека не мог иметь ни малейшего реального представления о Карибском бассейне и его особенностях.

(обратно)

442

Navarrete [4:38], I, 320.

(обратно)

443

Navarrete [4:38], I, 326.

(обратно)

444

«visoreyes y gobernadores que han sido e son de los dichos nuestros reynos de Castilla y Leon».

(обратно)

445

Cit. Remesal [7:16], 72: «por una linea o raya que hemos hecho marcar qua pasa desde las islas de los Azores a las islas Cabo Verde, de septentrion al austro, de polo a polo».

(обратно)

446

Navarrate [4:38], I, 336.

(обратно)

447

Rumeu de Armas [7:35], 38.

(обратно)

448

Navarrete [4:38], I, 327–328. Это не было бы удивительно, если бы он был связан с Сория, осужденным инквизицией; о его трагедии см.: Gil [3:37], III, 339.

(обратно)

449

CDHR, XXX, 68: also Navarrete [4:38], I, 323. Об Эрмандаде см.: Luis Suarez Fernandez and Manuel Fernandez Alvarez, La Espana de los Reyes Catolicos, that is, vol. XVII of Historia de Espana, ed. Ramon Menendez Pidal, Madrid 1978, 232–250.

(обратно)

450

Navarrete [4:38], I, 321, 324. Сафра был типичен для новых letrados или гражданских служащих своей эпохи – человек без прошлого и даже, как может показаться, без семьи. Дело в том, что его фамилия-топоним свидетельствует о возможном происхождении от конверсо; да и вообще Фернандо де Сафра, портной из Севильи, фигурирует в «padron de los habilitados» [Список имеющих право на получение чего-либо. (Прим. ред.)] в Севилье в 1510 году. (Gil [3:37], V, 493).

(обратно)

451

Navarrete [4:38], I, 329.

(обратно)

452

Navarrete [4:38], I, 352.

(обратно)

453

Navarrete [4:38], I, 321. Вильяреаль, судя по всему, происходил из толедского семейства Вильяреалей, о которых см.: Gil [3:37], V, 482ff.

(обратно)

454

Gil [3:37], I, 386.

(обратно)

455

Navarrete [4:38], I, 322.

(обратно)

456

Navarrete [4:38], I, 339.

(обратно)

457

Ibid.

(обратно)

458

Las Casas [2:50], I, 338.

(обратно)

459

Pastor [1:7], VI, 163.

(обратно)

460

C. H. Haring, Trade and Navigation between Spain and the Indies in the time of the Habsburgs, Cambridge, 1918, 4; Juan Perez de Tudela, Las armadas de Indias, y los origenes de la politica de la colonization, CSIC, Madrid 1956, 31.

(обратно)

461

Navarrete [4:38] I, 342; cf. CDI, 39, 165.

(обратно)

462

Navarrete [4:38], I, 344.

(обратно)

463

Remesal [7:16], 74: «Plugo a Nuestro senor Jesus Cristo sujetar al imperio de los reyes de Espana las Islas Afortunadas cuya admirable fertilidad es tan notoria. Y hasta ahora mismo les ha dado otras muchas hacia la India hasta aqui desconocidas, que se juzga no las hay mas preciosas y ricas en todo lo que del mundo se conoce».

(обратно)

464

CDI, XXX, 164–165.

(обратно)

465

CDI, XXX, 183, 184–186.

(обратно)

466

BRAH, 1891, 19, 187 et seq., qu. Pastor [1:7], VI, 163.

(обратно)

467

Pastor [1:7], V, 410.

(обратно)

468

Varela [4:14], 155.

(обратно)

469

Navarrete [4:38], I, 345.

(обратно)

470

Remesal [7:16], 93.

(обратно)

471

Navarrete [4:38], I, 356–357.

(обратно)

472

Navarrete [4:38], I, 363–364. Это письмо также есть в: Las Casas [8:14], I, 350–351.

(обратно)

473

Navarrete [4:38], I, 362.

(обратно)

474

Navarrete [4:38], I, 354.

(обратно)

475

Consuelo Varela [4:14], 109. Las Casas [2:50], I, 346, пишет о 1500. Фернандо Колон говорит, что он и его брат Диего наблюдали выход флота своего отца.

(обратно)

476

Las Casas [2:50], I, 347, говорит, что Диего, которого он знал лично, был «una persona virtuosa, muy cuerda, pacifica, y mas simple y bien acondicionada que recatada ni maliciosa».

(обратно)

477

Heers [4:17], 200.

(обратно)

478

Комментарий Консуэло Варелы в: Consuelo Varela [4:14], в Retrato. Las Casas [2:50], I, 347, говорит, что он был поименован генерал-капитаном флота.

(обратно)

479

Fernando Colon [4:40].

(обратно)

480

Las Casas [2:50], I, 347. В целом, Колумб позже писал (Хуане де ла Торре, Colon [4:16], 265), что было две сотни человек «sin sueldo» [Неоплаченных. (Прим. ред.)]. О происхождении этих братьев из конверсо см.: Gil [3:37], III, 120ff. Педро был отцом фрая Бартоломе. См.: Las Casas [2:50], Historia, 30.

(обратно)

481

См.: Robert B. Tate, Joan Margarit i Pau, Cardinal-Bishop of Gerona, Manchester 1955.

(обратно)

482

См.: Gil [3:37], I, 33, Demetrio Ramos, El conflicto de lanzas jinetes, Santo Domingo 1992, 16 fn, 7, and Serrano y Sanz [5:15], 227.

(обратно)

483

Las Casas [2:50], I, 348. «Todas las perfecciones que un hombre podia tener corporales».

(обратно)

484

Список в работе Деметрио Рамоса включает следующие имена: Франциско де Ольмедо, Диего де Сепульведа, Антонио Куинтела, Антонио де Пеналоса, Диего де Лейва, Ариаса Гонсало, Франсиско де Эстрада, Родриго Васкес, Лопе де Касерес, Гонсало Пачеко, Диего Осорио, Антонио Роман, Родриго де Аревало, Алонсо Серрано, Кристобаль де Леон, Педро Коронадо и Диего Кано и, с некоторой вероятностью, Вильяба (веедор). Были еще семь, чьи имена Рамос не смог установить.

(обратно)

485

См.: Juan Gil and Consuelo Varela, Cartas de partkulares a Colon, Madrid 1984.

(обратно)

486

Fernando Colon [4:40], «habian acudido tantos caballeros e hidalgos y otra gente noble, que fue necesario dismunir el numero…».

(обратно)

487

Fidel Fita, Fray Bernardo Boyl, and Cristobal Colon, ‘Nueva Coleccion de cartas reales’, BRAH, XIX, XX, 1891–92, 173ff., 184.

(обратно)

488

Эта фраза приведена в: Consuelo Varela [4:14], 113.

(обратно)

489

Вдохновитель его энтузиазма, Франсиско де Паола, был канонизирован в 1519 году – спустя чуть более столетия после его рождения в 1416 году.

(обратно)

490

Pastor [1:7], VI, 163.

(обратно)

491

Ibid.

(обратно)

492

Las Casas [2:50].

(обратно)

493

Впервые опубликовано в Венеции в 1571 году и позднее в: Brasseur de Bourbourg’s Relation des Choses de Yucatan, of Diego de Landa. См. также редакцию Juan Jose Arrom, Mexico 1988; Martyr [6:34], 80.

(обратно)

494

Реформаторы-францисканцы, обсерванты, собрались во Флоренции 26 мая и пришли в восторг от перспективы получения огромных новых территорий для преобразования по своей версии христианства. См.: Fr. Antonino Tibesar OFM, ‘The Franciscan Order of the Holy Cross of Espanola, 1505–1559’, The Americas, vol. 43, 3, 1957.

(обратно)

495

«Castilla y le mande dar a una muger que de Castilla aca benia…»

(обратно)

496

Martyr [6:34], 22.

(обратно)

497

Gimenez Fernandez [9:18], II, 551, писал, что «parece cierta la especie, no documentalmente comprobada, de que ya en el segundo viaje de Colon fueron algunos negros o loros esclavos…» О Марконни, одном из самых интересных флорентийских купцов в Лисабоне, см.: The Slave Trade [3:24], 83–85.

(обратно)

498

Bernaldez [3:2],301.

(обратно)

499

Navarrete [4:38], I, 321.

(обратно)

500

Colon [4:16], 236.

(обратно)

501

Las Casas [2:50].

(обратно)

502

Morales Padron [6:19], 183.

(обратно)

503

Fernandez-Armesto [4:49], 42.

(обратно)

504

Альварес Чанка в Morales Padron [6:19], 111; Cuneo, о том же самом, 141.

(обратно)

505

Cuneo in Morales Padron [6:19], 141.

(обратно)

506

Alvarez Chanca in Morales Padron [6:19], 113.

(обратно)

507

Cuneo in Morales Padron [6:19], 142. For La Deseada, см. Oviedo [2:43], I, 34. См. также свидетельство Хуана де Рохаса, обсуждаемое в Manzano [4:43], 480–481.

(обратно)

508

Martyr [6:34], 20.

(обратно)

509

Alvarez Chanca in Morales Padron [6:19], 114–116.

(обратно)

510

Martyr [6:34], 19.

(обратно)

511

«Al final, nos encontramos de acuerdo de tan manera, que os digo que eso parecia amaestrada en una escuela de rameras»: Cuneo in Morales Padron [6:19], 144.

(обратно)

512

Colon, [4:16], 239.

(обратно)

513

Число 11 000 закрепилось с Х века, став следствием искажения исходного текста, который говорил об «одиннадцати девах».

(обратно)

514

Alvarez Chanca in Morales Padron [6:19], 121.

(обратно)

515

Fernando Colon [4:40], 241.

(обратно)

516

Martyr [6:33], 22.

(обратно)

517

Fernando Colon [4:40], 167, and Las Casas [2:50], I, 355.

(обратно)

518

Alvarez Chanca in Morales Padron [6:19], 130.

(обратно)

519

Martyr (возможно, с использованием отчетов Антонио де Торреса) [6:34], 23.

(обратно)

520

Альварес Чанка в Morales Padron [6:19], 132. Обратите внимание, что по сообщению Консуэло Варела и Хуана Хиля (Colon [4:16], 243 fn, 16) пенсии наследникам погибших были выплачены после 1508 года.

(обратно)

521

Fernando Colon [4:40] и Las Casas [2:50], 1, 362, говорят о 7-м, Кунео – о 8-м.

(обратно)

522

Chanca in Morales Padron [6:19], 130.

(обратно)

523

Las Casas [2:50], I, 362.

(обратно)

524

Ramos [10:8], 70.

(обратно)

525

Bernaldez [3:2], II, 21. Не так-то просто решить, когда это произошло. Альварес Чанка говорит, что 1 января 1494 года он решил сойти на землю, чтобы выспаться. Морисон заявляет, что это было 2 января, когда флот прибыл в Изабеллу.

(обратно)

526

Morales Padron [6:19], 134–135.

(обратно)

527

Las Casas [2:50], I, 363.

(обратно)

528

Colon [4:16], 248.

(обратно)

529

‘Memorial que para los reyes dio el almirante don Cristobal Colon en la ciudad de la Isabela’, 30 Jan. 1494, Antonio Torres, in Navarrete [4:38], 195–202, 262. См. также Las Casas [2:50], I, 365.

(обратно)

530

Alvarez Chanca in Morales Padron [6:19], 137.

(обратно)

531

Cuneo in Morales Padron [6:19], 146: «la busqueda de oro’ было ‘por lo que, principalmente, habia emprendido un viaje tan largo».

(обратно)

532

Ibid., 147: «por la codicia de oro, todos no mantuvimos fuertes y gallardos».

(обратно)

533

Oviedo [2:43], II, 123.

(обратно)

534

Americo Castro, The Structure of Spanish History, Princeton, NJ, 1954, 130.

(обратно)

535

Las Casas [2:50], I, 366; Sale [6:16], 145 fn. См. для подробного обсуждения: Stanley [Так в оригинале. В действительности – Сэмюэль Элиот, причем в библиографии ранее имя указано правильно. (Прим. ред.)] Morison, Admiral of the Ocean Sea, 2 vols., Boston 1942, Appendix I.

(обратно)

536

Navarrete [4:38], I, 196–205.

(обратно)

537

Colon [4:16], 291. См. об этом путешествии: Antonio Nunez Jimenez, El Almirante en la tierra mas hermosa. Los viajes de Colon a Cuba, Cadiz 1985: «yo tenia esta tierra por firme, no isla».

(обратно)

538

Cuneo in Morales Padron, [6:19], 146.

(обратно)

539

Ibid., 147.

(обратно)

540

Fernando Colon [4:40], 122.

(обратно)

541

CDI, XXI, 365–6; Las Casas [8:14], I, 367.

(обратно)

542

Ramos [10:8], 209.

(обратно)

543

Navarrete [4:38], I, 196.

(обратно)

544

Cuneo in Morales Padron [6:19], 147; «y tambien, mientras Espana sea Espana, no faltaran traidores; asi el uno denuncio el otro, de manera que casi todos fueron descubiertos, y a los culpables muy fuertamente azotados: a unos les cortaron las orejas, a otros la nariz, y daba compasion verlos».

(обратно)

545

Fernando Colon [4:40], 176.

(обратно)

546

Ramos [10:8], 95; Navarrete [4:38], I, 365ff.

(обратно)

547

Colon [4:16], 270.

(обратно)

548

«la justicia sea mucho temida».

(обратно)

549

Colon [4:16], 281.

(обратно)

550

Las Casas [2:50], I, 408.

(обратно)

551

Deive [6:36], 15.

(обратно)

552

Las Casas [2:50], I, 383.

(обратно)

553

Colon [4:16], 254ff.

(обратно)

554

Изабелла будто бы сказала, что, если бы она имела трех сыновей, она хотела бы, чтобы один из них стал королем Кастилии, второй – архиепископом Толедо, а третий – нотариусом Медина-дель-Кампо.

(обратно)

555

Liss [2:42], 277.

(обратно)

556

Gil [3:37], I, 188.

(обратно)

557

Gil [3:37], I, 107.

(обратно)

558

Liss [2:42], 297.

(обратно)

559

Martyr [6:34], 41. Мельхор был королевским послом при папском дворе в год падения Малаги.

(обратно)

560

Navarrete [4:38], I, 368; CDI, XVI, 560.

(обратно)

561

Navarrete [4:38], III, 485.

(обратно)

562

CDI, XXXVI, 178.

(обратно)

563

«en lo de las carnes, vea como las que se enviaren sean buenas».

(обратно)

564

Consuegro – испанское слово, обозначающее тестя (co-father-in-law), которое хорошо бы использовать в английском языке. Письмо от 21 мая 1494 года было опубликовано Batllori [2:45], 222–224.

(обратно)

565

Rumeu [2:2], 210–211.

(обратно)

566

Navarrete [4:38], I, 369.

(обратно)

567

«una raya, o linea derecha de polo a polo del polo arctico al polo antartico que es del norte al sur, la cual raya o linea e serial se haya de dar y de derecha como dicha es, a 370 leguas de las islas de cabo verde para la parte de poniente por grados o por otra manera…» Navarrete [4:38], I, 378ff.

(обратно)

568

Demetrio Ramos, El Repudio al Tratado de Tordesillas, Congreso Nacional de la Historia, Salamanca 1992.

(обратно)

569

John Parry, The Spanish Seaborne Empire, London 1966, 46.

(обратно)

570

Другие имена см. у Наварете: Navarrete [4:38], I, 387ff.

(обратно)

571

Cuneo, letter in Morales Padron [6:32].

(обратно)

572

Colon [4:16], 291.

(обратно)

573

Bernaldez [3:2], 49.

(обратно)

574

I. A. Wright, The Early History of Cuba, New York 1916, 18.

(обратно)

575

A. Nunez Jimenez [11:1] says so.

(обратно)

576

Этот инцидент не упоминается у Лас Касаса (96-я глава), но есть в Heers [4:17], 219.

(обратно)

577

Morales Padron [6:19], 217; Navarrete [4:38], I, 387ff.

(обратно)

578

Las Casas [2:50], I, 345.

(обратно)

579

Martyr [6:34], 92. См. об этом путешествии: Francisco Morales Padron, Jamaica Espanola, Seville 1952, 5–10 и Bernaldez [3:2], II, 71ff.

(обратно)

580

Fernando Colon [4;40], 191. Sale [6:16] предполагает «синдром Рейтера», последствия дизентерии.

(обратно)

581

Fernando Colon [4:40], 198.

(обратно)

582

Oviedo [2:43], I, 49–50.

(обратно)

583

Las Casas [2:50], I, 378.

(обратно)

584

Oviedo [2:43], I, 49.

(обратно)

585

Ibid.

(обратно)

586

AGI, Contratacion, 5089, I, f. 106r, qu. in Fernando Colon [4:40], 284 fn20.

(обратно)

587

О Бартоломео Колоне см.: Las Casas [2:50], I, 153.

(обратно)

588

Oviedo [2:431, h 51, и см.: Serrano y Sanz [5:15], 233; Las Casas [2:50], I, 427.

(обратно)

589

«todos sus principales males eran de hambre».

(обратно)

590

Las Casas [2:50], I, 425: «Asi Dios me lleve a Castilla».

(обратно)

591

Fernando Colon [4:40], 194.

(обратно)

592

Fernando Colon [4:40], loc. cit.

(обратно)

593

Fernando Colon [4:40], 200.

(обратно)

594

См.: Arrom [10:19], passim.

(обратно)

595

Perez de Tudela [9:39], 89, esp. fn 37.

(обратно)

596

Navarrete [4:38], I, 394.

(обратно)

597

Las Casas [2:50], I, 411: «Una de las principales cosas porque esto nos ha placido tanto es por ser inventada, principiada y habida por uestra mano, trabajo e industria y parecenos que todo lo que al principio nos dixistes que se podia alcanzar por la mayor parte, todo ha salido como si lo hubierades visto antes…»

(обратно)

598

Navarrete [4:38], I, 392: «quiere que se le envien todos los mas halcones que se pudiese».

(обратно)

599

Heers [4:17], 317.

(обратно)

600

Rumeu [2:2], 212ff.

(обратно)

601

Navarrete [4:38], III, 501.

(обратно)

602

«que era burla… no era nada el oro que habia en esta isla y que los gastos que sus altezas hacian eran grandes, nunca recompensables». (Las Casas [2:50], I, 421.)

(обратно)

603

Претензии Карла на трон Неаполя были получены от его бабушки Марии, сестры неапольского «Bon Roi Rene», который в течение многих лет по-царски жил во Франции, хотя никогда не царствовал в Италии.

(обратно)

604

Delaborde, 324, qu. Pastor [1:7], V, 432.

(обратно)

605

Guicciardini [3:6], 44.

(обратно)

606

Guicciardini [3:6], 72.

(обратно)

607

Sagarra Gamazo, in Congreso [5:27], 636.

(обратно)

608

Об американском происхождении сифилиса см.: Morison [10:61], App. I. Там, однако, отмечается отличие Европы, или Старого Света. См.: Alfred W. Crosby, The Columbian Exchange, Westport, CT, 1972, 122–56, а также W. H. McNeill, Plagues and Peoples, Oxford 1977; здесь подробно обсуждается сходство между спирохетами, которые вызывают фрамбезию и сифилис.

(обратно)

609

Кардинал Мендоса умер в Алькале в январе 1495 года.

(обратно)

610

R. O. Jones, The Golden Age, Prose and Poetry, London 1971, 7.

(обратно)

611

Las Casas [2:50], III, 277: «era mucho mas experimentado el senor obispo en hacer armadas que en decir misas de pontifical…»

(обратно)

612

Las Casas [2:50], II, 90.

(обратно)

613

«abrigo continuamente mortal odio al almirante y sus empresas y estuvo a la cabeza de quienes le malquistaron con el rey».

(обратно)

614

Antonio de Guevara, in Epistolares Familiares, BAE, Madrid 1850, 36. Франческильо де Суньига, шут Карла V, сказал о нем, что он был «herrero de Tordelones» и «vasija llena de polvora» [«Кузнец из Торрелодонеса» и «бочка с порохом». (Прим. ред.)].

(обратно)

615

См. Reyes y Mecenas [9:19], 234ff.

(обратно)

616

Las Casas [2:50], I, 416–17; Oviedo [2:43], I, 64–68.

(обратно)

617

Cuneo, in Morales Padron [6:19], 160: «creo por el aire mas frio el cual no estaban acostumbrados».

(обратно)

618

Cuneo, loc. cit.

(обратно)

619

См. об этой теории: Deive [6:36], 58.

(обратно)

620

Rouse [8:13], 14.

(обратно)

621

Ramos [10:8], 130.

(обратно)

622

Las Casas [2:50], I, 378.

(обратно)

623

См. Perez de Tudela, который отстаивает эту идею в Las Armadas [9:39], 259. Для Переса де Туделы Колумб был типичным итальянским меркантилистом, переносившим свои представления и планы из Средиземного моря в Карибский бассейн. Для Колумба же «empresa de las Indias» [«Предприятие Индий». (Прим. ред.)] имело своей целью организацию эксплуатации богатств Востока, с помощью монархической монополии, с которой он был бы тесно связан. И это было не самым худшим из возможных вариантов. Для его осуществления требовалось создавать фактории-крепости, которые обслуживались бы наемными слугами. В отличие от Колумба, гражданские служащие кастильский традиции рассуждали с точки зрения заселения новых земель – в соответствии с представлениями, основанными на ходе Реконкисты в самой Испании, когда завоеватели могли разделить риски и выгоды.

(обратно)

624

Fernando Colon [4:40], 535.

(обратно)

625

Перес де Тудела нашел анонимное сообщение об этом; cit. Luis Arranz, Repartimientos y Encomiendas en la Isla Espanola, Madrid 1991, 34.

(обратно)

626

Perez de Tudela [9:39], 101.

(обратно)

627

Letter of the Reyes Catolicos, 12 April 1495, to Fonseca in Archivo General de Indias (AGI), Patronato, leg. 9, r. l. Navarrete [4:38], I, 401.

(обратно)

628

«cerca de lo que nos escribisteis de los indios que vienen en las carabelas, parescenos que se podran vender mejor en esa Andalucia que en otra parte, debeislo facer vender como mejor os paresciere…» Navarrete [4:38], I, 402. См. также: Consuelo Varela [4:14], 128, и Perez de Tudela [9:39], 107, fn 80.

(обратно)

629

Navarrete [4:38], I, 404.

(обратно)

630

Deive [6:36], 69.

(обратно)

631

Morales Padron [6:19], 151: «hay en todas las islas tanto de canibales como de indios» [На всех островах есть и каннибалы, и индейцы. (Прим. ред.)]. Вполне четкое признание!

(обратно)

632

Navarrete [4:38], I, 399–401.

(обратно)

633

Perez de Tudela [9:39], 103.

(обратно)

634

Navarrete [4:38], I, 397. Perez de Tudela [9:39], 107.

(обратно)

635

Комментарии см.: Haring [9:39], 5.

(обратно)

636

BRAH, XIX, 199, qu. Perez de Tudela [9:39], 93.

(обратно)

637

Navarrete [4:38], I, 394.

(обратно)

638

Gil [3:37], I, 387.

(обратно)

639

Antonio-Miguel Bernal, La financiacion de la carrera de Indias 1492–1824, Seville 1992, 152.

(обратно)

640

Colecciоn de documentos relativos al descubrimiento, conquista y organization de las antiguas posesiones espanolas en America y Oceania, 25 vols., 1880–1932 (hereafter CDIU), I, 241. Not 1512 but 1495, qu. Perez de Tudela [9:39], 95.

(обратно)

641

Navarrete [4:38], I, 406.

(обратно)

642

Perez de Tudela [9:39], 110.

(обратно)

643

«По распоряжению инквизиции в течение всего этого года альгвасил Педро де Мата и финансист Франсиско де Симанкас заплатили большие суммы не только епископу Фонсека (896 880 мараведи), но и основным распорядителям епископа, таким как Дженовезе Бернардо и Луко Пинео (1 000 000 и 1 293 904 мараведи); а также конверсо Химено де Бривиеска (606 000 мараведи). Эта последняя сумма была переведена в Санлукар для Гарсия де Кампо, служащего Бернардо Пинело, который должен был забрать ее в Пуэрто-де-Санта-Мария»; Gil [3:37], I, 387.

(обратно)

644

Среди шкиперов были Хуан де Могуэр, Бартоломе Рольдан, Руи Перес де ла Мора и Франсиско дель Кастильо (Perez de Tudela [9:39], 114).

(обратно)

645

Были также обычные грузы: пшеница, ячмень, вино, оливковое масло, уксус, а также триста кроликов, в больших корзинах, наполненных салатом. По дороге, в Гомера на Канарских островах, они также купили сто овец и коз.

(обратно)

646

Fernandez-Armesto [4:2], 114.

(обратно)

647

Colon [4:16], 316–330: «algunos frailes devotos y fuera de codicia de cosas del mundo».

(обратно)

648

Карвахаль стал кардиналом 20 сентября 1493 года, оставаясь при этом епископом Картахены в Испании; позже он обменял ее на Сигуэнсу.

(обратно)

649

Cancionero, qu. Jones [12:2], 29: «porque segun dice el maestro Antonio de Lebrija, aquel que desterro de nuestra Espana los barbarismos que en la lengua latina se habian criado, una de las causas que le movieron a hacer arte de romance fue que creia nuestra lengua estar agora mas empinada y polida que jamas estuvo, de donde mas se podia temer el decendimiento que la subida; y asi yo por esta misma razon creyendo nunca haber estado tan puesta en la cumbre nuestra poesia y manera de trobar, pareciome ser cosa muy provechosa poner en el arte y encerrarla debaxo de ciertas leyes y reglas, porque ninguna antiguedad de tiempos le pueda traer olvido…»

(обратно)

650

Las Casas [2:50], I, 431; AGI, Contratacion, leg. 3249, r., qu. Perez de Tudela [9:39], 116.

(обратно)

651

Colon [4:16], 368.

(обратно)

652

Martyr [1:2], I, 330.

(обратно)

653

Морисон считал, что Колумб одет как монах из-за стремления к анонимности. Sale [6:16] предполагает, что тогда это выражало какое-то покаяние. Ну и, конечно, возможна какая-то связь с монастырем Ла-Рабида, который посещал Колумб. Gil [3:37], III, 94, указывает, что Бернальдес, возможно, был конверсо – может показаться, что к ним относился всякий образованный человек в Испании того времени.

(обратно)

654

Хозяевами были Гарсия Альварес де Могуэр, Сан Хуан де Ахангуис и Фернандо де Паломарес; владельцем бретонского корабля был Хуан Фернандес де Алькоба. Капитанами являлись Ниньо, Хуан де Умбрия и Перо Санс де ла Пуэбла.

(обратно)

655

Antonio Rumeu de Armas, Alonso de Lugo en la Corte de los Reyes Catolicos, Madrid 1952. Князь обосновался в Альмасане после ухода двора в июле 1496 года. Его дворцом стал дом, принадлежащий Педро Мендосе, главе города. О его маленьком дворе см.: Cardaillac [3:49], 136ff, а также: Gonzalo Fernandez de Oviedo, Libro de la Cdmara Real del Principe Don Juan, Madrid 1870, passim.

(обратно)

656

Navarrete [4:38], I, 408.

(обратно)

657

Las Casas [2:50], I, 435: «Hizoles un buen presente de oro por fundir… muchas guaycas o caratulas… con sus ojos y orejas de oro y muchos papagayos».

(обратно)

658

Bernaldez [3:2], II, 78: «Traia un collar de oro el dicho D. Diego, hermano del dicho Caonaboa, que le facia el almirante poner cuando entraba por las ciudades 6 lugares, hecho de eslabones de cadena, que pesaba seicientos castellanos, el cual vi y tuve en mis manos…»

(обратно)

659

Martyr [1:2], I, 316.

(обратно)

660

Fernandez-Armesto [4:17], 25. Работа Марко Поло была переведена на испанский язык только в 1502 году Родриго Фернандесом де Сантелла, основателем университета Севильи.

(обратно)

661

Harrisse [4:37], 3. Генрих VII удовлетворил ходатайство Кабота об экспедиции через Атлантический океан. 5 марта 1496 года Кабот вышел в море из Бристоля на маленьком суденышке в пятьдесят тонн, с восемнадцатью членами экипажа. Летом он достиг «New Found Land», где обнаружил много трески. Испанские послы при Английском дворе, Педро де Айяла и Руи Гонсалес де Пуэбла, заявили Генриху VII, что эти территории принадлежали Испании. «Ему это не понравилось» – сообщили они в Испанию.

(обратно)

662

Этот титул был дарован монархам буллой «Si convenit». Папа не забыл упомянуть в ней изгнание Фердинандом и Изабеллой евреев.

(обратно)

663

Martyr [1:2], I, 332; см. Cardaillac [3:49], 170ff.

(обратно)

664

Маргарита формально вышла замуж 5 ноября 1496 года, когда инфант Хуан был представлен Сен-Пьеру, Малин, Франсиско де Рохасом, послом во Фландрии и двоюродным братом короля. О смерти Хуана см.: Cardaillac [3:49], 206.

(обратно)

665

Сиснерос заложил первый камень в основание университета Алькала (который должен был строить Педро де Гуимель) в марте 1498 года, когда «католические короли» все еще были в городе. Еще через десять лет университет начнет свою работу. «Комплутенсе» является латинским названием Алькалы.

(обратно)

666

…papas yemperadores y prelados

Asi los trata la muerte

Como a los pobres pastores

De ganados.

Or:

Nuestras vidas son los rios

Que van a dar en la mar,

Que es el morir:

Alli van los senorios.

(‘Coplas a la muerte de su padre’, xiv). Это одни из самых известных строк в испанской поэзии.

(обратно)

667

Маргарита в конечном счете вернулась во Фландрию, вышла замуж за герцога Савойского, а затем после его смерти действовала в качестве регента Нидерландов. Какая трагедия, что столь умная принцесса умерла бездетной! Ее многочисленные портреты Жана Эя в детстве, Бернарда ван Орли, и прежде всего в многочисленных витражах, а также в мраморе в церкви в Бру в Бург-ан-Брес, возведенной ею в честь себя и своего савойского мужа, демонстрируют все ее очарование людям последующих поколений.

(обратно)

668

Las Casas [2:50], II, 531: «daria dos o tres tumbos en el infierno». Куэльяр, который, возможно, был обязан своим местом Хуану Веласкесу де Куэльяру, его двоюродному брату, бывшему старшим контадором князя, говорил Овьедо, что был «persona de bien e ataviado e zeloso e avisado en lo tocava a la limpieza e lealtad de su oficio» (Oviedo [13:4] 86).

(обратно)

669

Las Casas [2:50], I, 439, говорит про три сотни.

(обратно)

670

Las Casas [2:50], I, 445.

(обратно)

671

Oviedo [2:43], I, 49: «cuando tornaban a Espana algunos de los que venian en esta demanda del oro, si alia volvian, era con la misma color del; pero no con aquel lustre…»

(обратно)

672

Navarrete [4:38], I, 408–409.

(обратно)

673

Navarrete [4:38], I, 410.

(обратно)

674

Navarrete [4:38], I, 423.

(обратно)

675

Las Casas [2:50], I, 480: «pidio tantas condiciones y preeminencias, si habia de tener aquel cargo, se enojaron los reyes y lo aborrescieron».

(обратно)

676

«Paresceme se deva dar licencia a todos los que quisieren yr» (Morales Padron, [6:19], 5).

(обратно)

677

Bernaldez [3:2], 334: «se dio licencia a otros muchos capitanes… e fueron e descubrieron diversas islas».

(обратно)

678

Navarrete [4:38], I, 430: «facultad a vos, don Cristobal Colon, nuestro almirante del mar Oceano, e nuestro visorrey e gobernador en la dicha isla para en todos los terminos della podades dar e repartir, e dades e repartades a las tales personas e a cada uno de los que agora viven e moran en la dicha isla e a los que de aqui adelante fueren a vivir e morar en ella…»

(обратно)

679

Комментарий Хуана Переса де Туделы.

(обратно)

680

Navarrete [4:38], I, 409.

(обратно)

681

Rumeu [2:2], 235–236.

(обратно)

682

«paso a las dichas islas y tierras firmes de India».

(обратно)

683

«se movio con muchas prisa a enbiar una armada suya estas islas y tierras firmes… [с помощью] pilotos y marineros y gentes que venian con el dicho almirante».

(обратно)

684

Опубликовано: Antonio Rumeu de Armas, Un escrito desconocido de Cristobal Colon, Madrid 1972, и см. также: Colon [4:16], 333ff. Румо тоже обратил внимание на возможную связь с Тордесильясским договором.

(обратно)

685

Liss [2:42], 295.

(обратно)

686

Отныне там будет

а) бланка из веллона (смесь меди и серебра), которая будет стоить 1/2 мараведи;

б) реал из серебра, стоимостью 34 мараведи;

в) дукат (или экселенте) из золота стоимостью 375 мараведи. Это была копия венецианского дуката.

Отдельная валюта ходила в Валенсии и Каталонии; там тоже имелись экселенте, а также принципал. См.: Hamilton, [3:8], 51. О деньгах Валенсии см.: там же, 104ff.

(обратно)

687

Fernando Colon [4:40], 186.

(обратно)

688

Colon [4:16], 430.

(обратно)

689

См. его заметки на полях Пьера д’Айли, приводимые в Colon [4:16], 90.

(обратно)

690

Pierre d’Ailly [4:34], 43.

(обратно)

691

Colon [4:16], 351.

(обратно)

692

Colon [4:16], 353ff.

(обратно)

693

«ciudad noble y poderosa por el mar».

(обратно)

694

«me hicieron su almirante en la mar con todas las preheminecias que tiene el almirante don Enrique en el almirantazgo de Castilla…»

(обратно)

695

Colon [4:16], 353ff. Also Navarrete [4:38], I, 436.

(обратно)

696

Fernando Colon [4:40], 363–4. «Tu padre que te ama mas que a si».

(обратно)

697

Loc. cit.

(обратно)

698

Ibid., 365.

(обратно)

699

Расходы изначально составляли шесть миллионов мараведи, из которых четыре миллиона должны были использоваться для провизии и два миллиона – для заработной платы.

(обратно)

700

См.: M. Gonzalez Jimenez, ‘Genoveses en Sevilla (siglos XIII–XV)’, in Presencia ltaliana en Andalucia, siglos XIV–XVII, Seville 1985.

(обратно)

701

Navarrete [4:38], I, 498.

(обратно)

702

Ibid.

(обратно)

703

Las Casas [2:50], I, 497, говорит, что он был «hombre muy capaz y prudente y de autoridad».

(обратно)

704

Martyr [6:34], 55. Мартир сообщает, что еще одной целью было то, как он сказал, избежать «некоторых французских пиратов».

(обратно)

705

Fernandez-Armesto [4:49], 14.

(обратно)

706

Colon [4:16], 408.

(обратно)

707

Fernando Colon [4:40], 371.

(обратно)

708

CDI, XXXIX, 413: «e alii en nombre del Rey e de la Reina nuestros Senores, tomamos la posesion de la dicha provincia, la que tomo el dicho Pedro de Terreros…»

(обратно)

709

Navarrete [4:38], II, 344.

(обратно)

710

Navarrete [4:38], II, 344.

(обратно)

711

Colon [4:16], 373.

(обратно)

712

Ibid., 380–381.

(обратно)

713

В этом разделе я опирался на главу Пола Кирхгофа в The Handbook of the Middle American Indians, ed. Robert Wauchope, 16 vols., 1964– 76, IV, 481–493.

(обратно)

714

Colon [4:16], 383. «Маргарита», конечно, по-испански означает «жемчужина».

(обратно)

715

Это дело также описано в: Bernal [12:31], 101.

(обратно)

716

Colon [4:16], 403, from Las Casas [2:50], II, 33.

(обратно)

717

Martyr [6:34], 50.

(обратно)

718

Бартоломео, возможно, использовал имя Доминго после него, это же имя носил и отец адмирала, Доменико Коломбо из Генуи; но более вероятно, что город просто был основан в день Святого Доминика, 8 августа.

(обратно)

719

Perez de Tudela [9:39], 163.

(обратно)

720

Oviedo [2:43], I, 72.

(обратно)

721

Las Casas [2:50], I, 449.

(обратно)

722

Perez de Tudela [9:39], 161. Участвовали Педро де Вальдивьесо из Бургоса, Адриан де Mуика из Басконии и Диего де Эскобар из Севильи.

(обратно)

723

Martyr [6:34], 54.

(обратно)

724

Fernando Colon [4:40], 246, 195.

(обратно)

725

Ursula Lamb, Frey Nicolas de Ovando, Madrid 1956, 126, писал, что «излишне говорить, что энкомьендерос, наделенные землей, стали мятежниками, и по той же причине они не принадлежали к тому типу людей, которых Корона сочла бы достойными обеспечить благосостояние индейцев».

(обратно)

726

Perez de Tudela [9:39], 157.

(обратно)

727

Las Casas [2:50], II, 70.

(обратно)

728

Las Casas [2:50], II, 173: «¿Que poder tiene el Almirante para dar a nadie mis vasallos?»

(обратно)

729

Письмо монарху, написанное на корабле, Fernando Colon [4:40], 407.

(обратно)

730

Colon [4:16], 407–408.

(обратно)

731

«mugeres atan fermosas que es maravilla».

(обратно)

732

Colon [4:16], 409.

(обратно)

733

Colon [4:16], 408.

(обратно)

734

Cesareo Fernandez Duro, Nebulosidades de Cristobal Colon, Madrid 1900, 182.

(обратно)

735

Текст в: Las Casas [2:50], I, 1,151.

(обратно)

736

Colon [4:16], 412: «cada uno pudiese venir a mi y dezir Io que les plazia».

(обратно)

737

Robert S. Chamberlain, Castilian Backgrounds of the Repartimiento-Encomienda, Washington 1939. Рихард Конецке указывает на распространенную ошибку: «Предполагается, что христианизация иноверцев была движущим фактором в истории, предшествующей открытияю Америки, – интерпретации, которая возникает от смешения Реконкисты… с Крестовыми походами» (Konetzke, The Americas, XIV, 1958, 182).

(обратно)

738

См.: C. H. Haring, The Spanish Empire in America, New York 1947, 43, and Fernandez-Armesto [4:17], 139.

(обратно)

739

Navarrete [4:38], I, 44.

(обратно)

740

Как главы постельничих королей Энрике III и Хуана II и как алькальды крепостей.

(обратно)

741

Поэма, написанная Альваром Гомесом де Сьюдад-Реаль, затем служившим семье кардинала Мендосы, «О дивном описании Нового Мира», была очень распространена среди потомков Беатрис. Стоит напомнить, что хотя один Бобадилья, возможно, был обездолен адмиралом (Франциско, в 1500 году), другой помог ему использовать свой шанс.

(обратно)

742

Navarrete [4:38], 443. Las Casas [2:50], II, 176. Инструкция была подписана обоими католическими королями и Мигелем Пересом де Альмасаном, секретарем (который, несомненно, подготавливал документ), а также Гомесом Хуаресом, еще одним летрадо, который теперь являлся канцлером Кастилии.

(обратно)

743

Navarrete [4:38], I, 444, 445.

(обратно)

744

Navarrete [4:38], I, 446.

(обратно)

745

Martyr [6:34], 67.

(обратно)

746

Las Casas [2:50], I, 465.

(обратно)

747

Las Casas [2:50], II, 173.

(обратно)

748

Colon [4:16], 409.

(обратно)

749

Qu. Fernandez-Armesto [4:2], 25.

(обратно)

750

Bernaldez [3:2], II, 80.

(обратно)

751

Фрай Хуан де Трассиера, его собственный управляющий; фрай Франсиско Руис и фрай Хуан Роблес; а также двое мирских братьев Флеминг – фрай Хуан де Ледуэлле (или де ла Дуэла), известный как «Эль-Бермехо», и фрай Хуан де Тисин, который был с Колумбом во время его второго путешествия в 1493 году, в компании с таинственным Бойлем. См.: Antonio Tibesaar, ’The Franciscan Order of the Holy Cross of Espanola’, The Americas, 43, 3, 1957. Францисканские обсерванты заинтересовались Новым Светом и получили одобрение на это путешествие от своего главного викария, Оливье Мэйлрда.

(обратно)

752

Существует портрет Руиса в Музео-де-Валенсия-де-Сан-Хуан, Мадрид.

(обратно)

753

Martyr [1:2], I, 200.

(обратно)

754

Zurita [9:2], bk 7, c. 29, qu. Liss [2:42], 318. Сурита некоторое время был камергером Карла V, потом стал секретарем инквизиции и автором «Anales de la Corona de Aragon».

(обратно)

755

Richard Konetzke, El Imperio Espanol: origenes y fundamentos, Madrid 1946.

(обратно)

756

Las Casas [2:50], I, 469.

(обратно)

757

Deive [6:36], 70.

(обратно)

758

Navarrete [4:38], I, 318; Las Casas [2:50], II, 146; Morison [4:42], 104–8.

(обратно)

759

Martyr [6:34], 70.

(обратно)

760

Martyr [6:34], 71: «tierra continente».

(обратно)

761

Cedula of 2 Dec. 1501 from Ecija, in CDI, XXXI, 104–7.

(обратно)

762

См.: Serrano, ‘El Viaje de Alonso de Hojeda en 1499, Congreso’ [5:27], II, 11–136.

(обратно)

763

Важнейшие документы об этом путешествии содержатся в: Autografos de Cristobal Colon y papeles de America, Madrid 1892, бумаги Паласио де Лирия.

(обратно)

764

О жизни и бэкграунде этой необыкновенной личности см.: ch. 20.

(обратно)

765

Las Casas [2:50], II, 115, дает дату отплытия 20 мая. Эта запись содержит обширную защиту репутации Колумба против предположительных (но ложных) утверждений Веспуччи. В главе 20 Веспуччи обсуждается более детально. Еще об этом плавании см.: Morison [4:42], 186ff.

(обратно)

766

Pohl [5:35] – более подробное обсуждение. Но и там остаются невыясненными некоторые вопросы о путешествиях Веспуччи.

(обратно)

767

Ibid., 46.

(обратно)

768

Morales Padron [6:19], 213.

(обратно)

769

Рассмотрение Бразильской Индии см. в главе 36.

(обратно)

770

Morales Padron [6:19], 218.

(обратно)

771

«dad la cara a vuestros enemigos que Dios os dara la victoria». См. Pohl [5:35], 60–61.

(обратно)

772

«tentar el mar y la fortuna».

(обратно)

773

Ramos, Audacia, 74.

(обратно)

774

Manzano [6:4], I, 268.

(обратно)

775

Morales Padron [6:19], 223.

(обратно)

776

Это письмо Лоренцо, кстати, вовсе не свидетельствует, что Веспуччи был в Южной Америке раньше – хотя его поклонники (например, Harrisse [4:37], 355) утверждают, что он был там в 1496 или 1497 годах.

(обратно)

777

Morales Padron [6:19], 224.

(обратно)

778

Pohl [5:35], 137.

(обратно)

779

Las Casas [2:50], II, 154. См.: Morison [4:42], 211ff.

(обратно)

780

Martyr [6:34], 75–78.

(обратно)

781

Las Casas [2:50], II, 156; Мараньон – небольшой город в провинции Логроньо, откуда не вышло ни одного конкистадора того времени. В Гальего это слово означает «сутенер». Имелось ли здесь именно это значение?

(обратно)

782

Navarrete [4:38], II, 328: «todo lo que hoy esta ganado desde la isla de Guanaja hacia el norte, e que estas tierras se Ilaman Chabaca e Pintigron e que llegaron por la via del norte fasta 23 grados e medio e que en esto no andubo el dicho don Cristobal Colon ni lo descubrio ni lo vido». (Evidence of Ledesma.)

(обратно)

783

Navarrete [4:38], II, 325. Las Casas [2:50], II, 159, 208. Были и позднейшие споры. В 1513 году Лепе утверждал, что встречал «la vuelta de levante» в сопровождении Хуана Гонсалеса, португальца из Палоса, Хуана Родригеса, шкипера, Алонсо Родригеса де Калько, Гарсиа де ла Моня, Фернандо Эстебана, Кристобаля Гарсия, Педро Меделя и Луиса дель Валье. См.: L. Gil Munilla, ‘Diego de Lepe, descubridor del Maranon’, AEA, IX, (1952), 73ff, а также: J. Gil, ‘Marinos y mercaderes en Indias 1499–1504’, AEA, XLIII (1985), 313ff.

(обратно)

784

Gil [3:37], IV, 336, обсуждает его родословную. Он был сыном Алонсо Фернандеса Охоса и Аны Бастидас и женился на Изабель Родригес де ла Ромера – все из Трианы.

(обратно)

785

Navarrete [4:38], I, 447. См.: J. J. Real, ‘El sevillano Rodrigo de Bastidas’, Archivo Hispalense, 111–12, 1961, and J. Gil [14, 44], 317, 387.

(обратно)

786

Las Casas [2:50], II, 302.

(обратно)

787

О них см. главу 15.

(обратно)

788

Oviedo ([2:43], I, 63) содержит довольно неточное описание этого путешествия. Бастидас, несмотря на «information de servicios y meritos» [Информированность и заслуги. (Прим. ред.)], не упомянул ни одной детали экспедиции.

(обратно)

789

С Мендосой были некоторые из самых известных исследователей – Никола де Коэльо, Бартоломеу Диаш, Дуарте Пачеко и Перо де Атайдео. CDI, XXXVIII, 441–50; Navarrete [4:38], I, 449. Лас Касас не упоминает об этом путешествии.

(обратно)

790

См.: Gil [14:44], 304ff., also 433ff.

(обратно)

791

Флот имел также на борту Бартоломеу Диаша, героя экспедиции 1487 года, Николаса де Коэльо, Санчо де Товаи, Диего Диаша, брата Бартоломеу, Альфонсо Рибейро, Симао де Миранду, Ауре Гомеша и Каспара де Лемуша.

(обратно)

792

Ничто не предполагает, что путешествие Кабрала в Бразилию могло закончиться несчастьем. Тем не менее Португалия была полна слухов об обратном. Авантюрист с Азорских островов, Гаспер Корте-Реал, 12 мая 1500 года получил письменный патент от короля Мануэла, где была такая фраза: «В то время как Гаспар Корте-Реал… ранее предпринял большие усилия по собственной воле и за счет собственных средств, с кораблями и людьми, пошедшими на это предприятие с риском для своей жизни, чтобы обнаружить острова и материк…» См. также: Morison [4:42], 217–229.

(обратно)

793

Ситуация усложнилась после прибытия в Харагуа в сентябре 1499 года Алонсо де Гохеда. Но он, очевидно, выступил против и адмирала, и Рольдана, в конце концов вернулся в Испанию. Прибытие Висенте Яньеса Пинсона также осложнило ситуацию, но через несколько дней Яньес удалился.

(обратно)

794

Azcona [1:21] discusses, 511.

(обратно)

795

Navarrete [4:38], 1, 447. Это был один из последних документов, которые Колумб подписал как вице-король и генерал-капитан Индии. На нем также стояла подпись его секретаря, который пошел с ним во второй рейс, Диего де Альварадо.

(обратно)

796

Colon [4:16], 420.

(обратно)

797

Fernando Colon [4:40], 428.

(обратно)

798

Хорошее описание этого содержится в: Harvey [1:1], последняя глава.

(обратно)

799

Las Casas [2:50], II, 183.

(обратно)

800

Las Casas [2:50], II, 185.

(обратно)

801

Las Casas [2:50], II, 188.

(обратно)

802

Guillermo Cespedes del Castillo, in Historia Social, ed. J. Vicens Vives (Barcelona 1959), II, 532.

(обратно)

803

Las Casas [2:50], II, 203–204.

(обратно)

804

Colon [4:16], 440.

(обратно)

805

Las Casas [2:50], II, 199.

(обратно)

806

«Si me quexa del mundo es nueva, su usar de maltratar es de antiguo».

(обратно)

807

«Llegue yo y estoy que no ay nadie tan vil que no piense de ultrajarme». (Colon [4:16], 430)

(обратно)

808

Las Casas [2:50], II, 190.

(обратно)

809

CDI, XXIV, 22–25. Испанский перевод с латинского оригинала.

(обратно)

810

Франциско (Франческо) Рибероль (Рипароло, Ривароло) был сыном Пьетро Джованни Сопраниус Рипароло и Бьянчины, дочери Пьетро Гримальди. Испанские Рипароло писали свое имя как Рибероль (Riberol). Они происходили из Ривароло, горной деревни возле Генуи. Франческо был одним из четырех сыновей генуэзского купца в Севилье, сделавшего состояние на банкирской деятельности, торговле тканями, красителями и сахаром. Он купил часть прав на продажу ткани из Педро-де-Рибаденейра, мыла от главного его производителя в Севилье, Марио Кастильоне. Два года спустя Кастильоне продал ему половину своего мыловаренного завода в Триане. Рибероль получил право основать плантации сахарного тростника на Канарских островах в обмен на его помощь в завоеваниях там, где он, судя по всему, оказался самым богатым купцом в 1490-х. Он и его братья Космо и Джианотто сменили Лугоса в качестве основных поставщиков орселя в сотрудничестве сначала в Гомере, с Инес де Пераса, а затем на Тенерифе – с Гутьере де Карденасом. Он и Космо женились на сестрах Джиакометте и Бенедетине Сопранис де Андора, в то время как их сестры Сальваджина и Мариола вышли замуж за Николо и Грегорио Кассана. Рибероль финансировал четвертое плавание Колумба и упоминается в письме Колумба в Горрицио от мая 1501 года ([4:16], 456), а также Диего (май 1502 года, [4:16], 478). Он, вероятно, продал Кортесу тот жемчуг, который капитан в 1519 году подарит племяннику короля Мексики Монтесуме. Он, а затем и его сын Бартоломео, доминировали в мыловаренной промышленности Севильи до смерти Франциско в 1514 году. Его племянник Пьетро Джованни Риппароло и его зять, племянник Бернардо Кастильоне, Пьетро Бенедетто Басигниана, а позже Джакопо Сопранус, продолжили эту монополию до 1521 года.

(обратно)

811

Семья Санчес была замешана в знаменитом убийстве конверсо инквизитора Сарагосы, Педро Арбуэса в 1485 году, в тот момент, когда он молился в соборе. Габриэль был обвинен в том, что организовал это убийство. После долгого расследования многие конверсос были казнены – в том числе тесть Габриэля, Луис де Сантанхель, связанный со своим тезкой, который финансировал Колумба.

(обратно)

812

Bernal [12:31], 178.

(обратно)

813

Harrisse [4:37], 60.

(обратно)

814

Las Casas [2:50].

(обратно)

815

Harrisse [4:37], 59–76. 11 октября 1502 года Мигель Кортириал вернулся с Ньюфаундленда с индейцами и некоторыми товарами. Альберто Кантино, посол Феррары в Лисабоне, писал 18 октября своему повелителю, князю Геркулесу, об этом путешествии и рассказал, как они обнаружили обширную территорию и похищенных людей, вернув их королю Португалии, в то время как Гаспар Кортириал повернул на юг и пропал (Morales Padron [6:19], 253–265).

(обратно)

816

Chronology of Voyages, LXXII, qu. Harrisse [4:37], 128.

(обратно)

817

«Mediano de cuerpo y la barba muy rubia y bermeja… De codicia y avaricia muy grande enemigo» (Las Casas [2:50], II, 214).

(обратно)

818

Ursula Lamb [13:74], 23.

(обратно)

819

CDI, XXXI, 13–25.

(обратно)

820

«oficios de justicia e juridicion civil e criminal, alcaldias e alguacildalgos dellas de las Indias, Islas, y Tierra Firme del Mar Oceano».

(обратно)

821

Esteban Cavallo, Juan and Alvaro Rodriguez, Juan Fraba and Garcia Osorio. AGI, Indif. 418, lib. 1, f. 77, qu. Perez de Tudela [9:39], 196.

(обратно)

822

«otros esclavos que hayan nacido en poder de cristianos nuestros subditos y naturales».

(обратно)

823

Например, в третьем путешествии Колумба, когда он остановился на Островах Зеленого Мыса.

(обратно)

824

CDI, XXX, 523.

(обратно)

825

Haring [9:39], 26.

(обратно)

826

CDI, XXXI, 13ff., and 50ff.

(обратно)

827

Navarrete [4:38], I, 546. Королевская доля, в итоге ставшая «королевский пятиной», привязала интересы испанской короны к успеху горнодобывающих предприятий в Новом Свете.

(обратно)

828

«de manera que ellos conozcan que no se les hace injusticia».

(обратно)

829

Эти расследования известны как residencia, очень напоминают современные действия министров, послов и уполномоченных Брюсселя.

(обратно)

830

Gimenez Fernandez [2:39], 196, 236; см. также Las Casas [2:50], II, 452, 557–558, 562.

(обратно)

831

Navarrete [4:381,1 456–458.

(обратно)

832

Las Casas [2:50], II, 227.

(обратно)

833

CDI, XXX, 527. Существует список из тридцати семи человек, которые сопровождали Арриагу: Gimenez Fernandez [2:39], II, 594. Он включает Диего де Никуэсу, а также прославившихся позднее: Диего Рамиреса, единственного, кто был чернорабочим и, вероятно, оказался с Нарваэсом в Мексике, Гонсало де Окампо и Родриго де Мексию.

(обратно)

834

CDI, XXX, 526. Gimenez Fernandez [2:39], II, 590–1. См. также Perez de Tudela [9:39], 194.

(обратно)

835

Navarrete [4:38], II, 349, 351. Сам де Охеда утверждал, что его вторая экспедиция имела место в 1501 году, но документы в AGS (Симанкас), изученные Наваррете, показывают, что она состоялась в 1502 году.

(обратно)

836

Colon [4:16], 473–476.

(обратно)

837

Colon [4:16], 473–476: «plazer y holgura: pesadumbre y hastio».

(обратно)

838

Fernando Colon [4:40], 277. Но это не удержало Изабеллу и Фердинанда от заключения нового соглашения с Ианьесом Пинсоном от 5 сентября 1501 года: по нему Пинсон будет платить в казну только шестую часть того, что он нашел. Его путешествие будет иметь целью устройство поселений, а не открытия. Он также будет губернатором «вновь открывшихся земель». Затем, неделю спустя, 14 сентября, монархи подписали еще одну капитуляцию – на этот раз с Диего де Лепе, первооткрывателем реки Мараньон. В отличие от того, на что только что согласился Ианьес Пинсон, теперь целью было стимулировать именно открытия. От товаров и сокровищ, найденных на землях, которые ранее уже посетили испанцы, в казну шла половина, – а от полученного с новых территорий – всего одна шестая. 5 октября была достигнута договоренность и с Хуаном де Эскаланте. CDI, XXXI, 5–12.

(обратно)

839

Navarrete [4:38], I, 548.

(обратно)

840

Colon [4:16], 479–480; Navarrete [4:38], I, 471–472.

(обратно)

841

Perez de Tudela [9:39], passim.

(обратно)

842

CDI, XXXI, 121.

(обратно)

843

См.: Pedro Mexia de Ovando, Libro o memorial…in Biblioteca Nacional MS no. 3183, f. 2, cit. Miguel Munoz de San Pedro, ‘Francisco de Lizaur’, in BRAH, XXIII, 1948.

(обратно)

844

CDI, XXXIX, 13–14.

(обратно)

845

Об этой семье см.: Gil [3:37], I, 247, and Gimenez Fernandez [2:39], II, 953. Родственником был Бартоломе де Алькасар, поэт, известный такими строками, как «A uno muy gordo de vientre y muy resumido de valiente» [«Один очень большой живот и очень куцая храбрость».].

(обратно)

846

Gimenez Fernandez [2:39], II, 696. Связи семейств Овандо и Монрой были достаточно далекими, и я не нашел, какое отношение Франциско имел к основной династической линии Монроев. Бастард?

(обратно)

847

Colon [4:16], 268.

(обратно)

848

Las Casas [2:50], II, 214 and 368.

(обратно)

849

AGI, Indif. Gen., leg. 418, f. 64, discussed in Perez de Tudela [9:39], 200.

(обратно)

850

С Овандо были те, кто позже отправился с Кортесом: Франсиско Давила, Хуан Суарес (его будущий шурин), Кристобаль Мартин Мильян де Гамбоа, Хуан Перес де Артеага, Лоренцо Суарес Португальский, Франсиско Рамирес эль Вьехо (и его жена Хуана де Годой), Бенито де Куэнка, Доминго Диас (итальянец, который не мог вспомнить своих родителей), Хуан де Гамарра, Диего Санчес де Сопуэрта, Бернардино и Антонио де Санта-Клара и Хуан де Касерес. Были здесь также Гонсало Веласкес де Лара и Гутьере де Бадахос, чьи сыновья Франциско и Гутьере позднее шли с Кортесом.

(обратно)

851

Фрай Алонсо де Эспинар, фрай Бартоломе де Турегано, фрай Антонио де Каррион, фрай Франсиско де Португаль, фрай Антонио де лос Мартирес, фрай Мазес де Сафра, фрай Педро де Горначуэлос, фрай Бартоломе де Севилья, фрай Хуан де Инохоса, фрай Алонсо де Горначуэлос, фрай Хуан де Эскаланте, фрай Хуан Франсес, фрай Пьер Франсес, а также четверо мирских братьев – Хуан, Мартин, Луис Санчес и Педро Мартинес.

(обратно)

852

Педро Диас де ла Костона, Алонсо де Ильескас, Фернандо Гуриаль и Алонсо Фернандес.

(обратно)

853

Muniz qu. Perez de Tudela [9:39], 201; Lamb [13:74], 73, fn 43.

(обратно)

854

Очарование Санлукара сохранилось доныне, как и дворца Медина-Сидония.

(обратно)

855

Las Casas [2:50], II, 215.

(обратно)

856

Монархи 12 февраля опубликовали королевский указ (прагматика), которым стремились завершить христианизацию Кастилии: все мудехары старше четырнадцати (женщины – старше двенадцати) получили два с половиной месяца, чтобы выбрать либо крещение, либо изгнание.

(обратно)

857

Liss [2:42], 335.

(обратно)

858

Это было обычное именование взрослого наследника престола Кастилии, аналог «принца Уэльского».

(обратно)

859

Liss [2:42], 336.

(обратно)

860

Fernandez-Armesto [4:49], 14.

(обратно)

861

Гарай был другом Эрнана Кортеса согласно Diaz del Castillo (Historia Verdadera de la Nueva Espana, 2 vols., Madrid 1982) между примерно 1506 и 1510 годами, когда оба относительно молодыми людьми прибыли на Ла-Эспаньолу.

(обратно)

862

Residencia была взята из старых дней Испании.

(обратно)

863

Fernandez-Armesto [4:49], 26. Другие члены этой семьи, такие как Батиста, были хорошо известны в Тенерифе.

(обратно)

864

Colon [4:16], 482–483.

(обратно)

865

Эта семья участвовала во всех генуэзских торговых делах, от форпоста Кафа [Ныне Феодосия. (Прим. ред.)] в Крыму до Англии, и она была первой фирмой из Генуи, учредившей свой филиал в Санто-Доминго.

(обратно)

866

Colon [4:16], 476–478.

(обратно)

867

Navarrete [4:38], 1, 223.

(обратно)

868

Navarrete [4:38], II, 328. В 1520 году он доставит домой в Новый Свет уцелевших рабов, которых Эрнан Кортес отправил в Испанию в 1519 году с Франсиско де Монтехо и Алонсо Эрнандесом Портокарреро. Хуан Санчес, кормчий, и Антон Донато, боцман, оба были на «Санто».

(обратно)

869

По прозвищу «Бермуда».

(обратно)

870

См.: Gil [3:37], III, 84.

(обратно)

871

Colon [4:16], 487.

(обратно)

872

См.: Jesus Varela Marcos, ’Anton de Alaminos, «El piloto del Caribe»’, in 5:27 Congreso, II, 49ff. Упоминание об Аламинос как о «мальчике» было в 1502 году в Las Casas [2:50], III, 157.

(обратно)

873

Navarrete [4:38], II, 328.

(обратно)

874

Его магазины и прочие учреждения упоминаются в Navarrete [4:38], I, 229–231. Консуэло Варела сделал много больше с его «El rol del cuarto viaje colombino», AEA, XLH, 1985, 243ff.

(обратно)

875

Рафаэль Доносо Аньес пишет о нем как о получавшем жалованье. Но все же он был «negro esclavo».

(обратно)

876

Las Casas [2:50], II, 209–210.

(обратно)

877

Colon [4:16], 485–486.

(обратно)

878

Colon [4:16], 494.

(обратно)

879

Fernando Colon [4:40], 279.

(обратно)

880

Colon [4:16], 485.

(обратно)

881

Las Casas [2:50], II, 220–224.

(обратно)

882

Gimenez Fernandez [2:39], I, 224.

(обратно)

883

Ursula Lamb, ‘Cristobal de Tapia versus Nicolas de Ovando’, Hispanic American Historical Review (hereafter HAHR), XXXIII, Aug. 1953.

(обратно)

884

Las Casas [2:50], II, 226: «el oro no era el fruto de arboles para que llegando lo cogiesen».

(обратно)

885

Qu. Perez de Tudela [9:39], 218.

(обратно)

886

Las Casas [2:50], II, 226.

(обратно)

887

Ibid.

(обратно)

888

Earl Hamilton [3:8], 123.

(обратно)

889

Perez de Tudela [9:39], 219.

(обратно)

890

Las Casas [2:50], II, 231–232.

(обратно)

891

Gil [3:37], I, 155, а также IV, 28. Эскивель прибыл на Ла-Эспаньолу, я полагаю, с Овандо – но, возможно, и с Колоном, во втором рейсе.

(обратно)

892

Мы выяснили, что один из рабов, крещенных как Хуан, был продан Франциско Веласкесу в кастильский город Ольмедо. Он бежал в возрасте тридцати лет, но был пойман.

(обратно)

893

Lamb [13:74], 128.

(обратно)

894

Las Casas [2:50], II, 213.

(обратно)

895

Cf. Alvarado in Tenochtitlan, Cortes in Cholula.

(обратно)

896

Свидетелем этой трагедии, судя по всему, стал Диего Мендес, вернувшийся на остров в поисках помощи для Колумба, высаженного на Ямайке; Lamb [13:74], 130.

(обратно)

897

Las Casas [2:50], 238–9; Oviedo [2:43], I, 83.

(обратно)

898

См.: Maria Luisa Laviana and Antonio Gutierrez Escudero, ‘Las primeras obras publicas en el nuevo mundo y su financiacion: Santo Domingo 1494–1572’, in Congreso [5:27], 551, 523ff.

(обратно)

899

Enrique Otte, Las Perlas del Caribe, Caracas 1977, 251; Las Casas [2:50], II, 235.

(обратно)

900

Асуа, судя по всему, было местным словом, к которому испанцы добавили золотой суффикс «де Компостела».

(обратно)

901

Это заявление скептически рассматривает Navarrete [4:38], II, 350. Но он признает, что Колумб, возможно, видел доклад, в котором сообщалось, что не было никакого пролива в продолжении южноамериканского побережья.

(обратно)

902

Colon [4:16], 487.

(обратно)

903

Возможно, эти индейские торговцы сообщили о встрече с Колумбом, и слухи о бородатых испанцах достигли Мексики/Теночтитлана. См. ниже, главу 33.

(обратно)

904

Colon [4:16], 488.

(обратно)

905

Эти пункты вытекают из Paul Kirchhoff, in Handbook [13:62], IV, 219–229.

(обратно)

906

CDI, XXXIX, 416.

(обратно)

907

Fernando Colon [4:40], 284.

(обратно)

908

Fernando Colon [4:40], 285.

(обратно)

909

Об индейцах майя см. в главе 33.

(обратно)

910

Fernando Colon [4:40], 286. Колумб, судя по всему, не упомянул об этом в своих реляциях. Возможно, некоторые из этих майя потом будут захвачены во время завоеваний Кортеса в Мексике.

(обратно)

911

Fernando Colon [4:40], 288.

(обратно)

912

Последний герцог Верагуа около 1985 года был бессмысленно убит террористами в Сальвадоре, где работал на посольство Испании.

(обратно)

913

Cit. Lewis Hanke, The Spanish Struggle for justice in the Conquest of America, Philadelphia 1949, 25.

(обратно)

914

См. отношение Мендеса в: Navarrete |4:38], 1, 240–7, tr. by J. M. Cohen in his The Four Voyages of Columbus, Harmondsworth 1969, 305ff.

(обратно)

915

Colon [4:16], 491.

(обратно)

916

Colon [4:16], 492.

(обратно)

917

О его отношении см. в: Navarrete [14:38], 1, 245.

(обратно)

918

Фернандо Колон сообщает, что Мендес и Фиески ушли с Ямайки на Санто-Доминго с двумя каноэ, на каждом по шесть христиан и десять индейских гребцов.

(обратно)

919

Colon [4:16], 501.

(обратно)

920

Fernando Colon [4:40], 328; Mendez’s account, 315.

(обратно)

921

«Во время которого он сжег или повесил восемьдесят четыре правящих касика, среди них – леди Анакоану, самого большого вождя на острове».

(обратно)

922

Fernando Colon [4:40], 328.

(обратно)

923

Mendez refers [16:15], 316.

(обратно)

924

Colon [4:16], 504–505. Фернандо сказал, что не получал никаких писем.

(обратно)

925

Colon [4:16], 18, fn 4.

(обратно)

926

Qu. Fernandez-Armesto [4:49], 98. 4 ноября из Испании была получена булла «Illius fulciti presidio», которая выполняла испанское ходатайство о назначении в Индии архиепископа и двух епископов. Расположением митрополии должен был стать «Hyaguatensis» – место, которое так и не удалось идентифицировать. Магуаценсис (Консепсьон-де-ла-Вега) и Байюненсис (около Ларес-де-Гуанабы на северо-востоке) стали двумя епархиями. Но в любом случае эти реформы не были проведены до конца. Имели место бесконечные задержки в создании епископства, и оно не было создано вплоть до 1511 года, когда Алонсо Мансо, Гарсиа де Падилья и Педро де Деза были отправлены в три этих места. (Colon [4:16], 516).

(обратно)

927

Pierre and Huguette Chaunu, Seville et l’Atlantique, 1 vols., Paris 1956, I, 116, оценивает число рейсов в 3 для 1501 года, 23 – для 1506 года (12 обратных), 33 – для 1507 года (19 обратных) и 45 – для 1508 года (21 обратный).

(обратно)

928

Gil [3:37], III, 384.

(обратно)

929

Perez de Tudela [9:39], 239, citing Munoz Collection, Real Academia de la Historia, Madrid A-102, f. 210r; см. также Fernando Ortiz, ‘La «leyenda negra» contra Bartolome de las Casas’, Cuadernos Americanos, LXV, 5, Mexico 1952, 155.

(обратно)

930

Miguel Ladero Quesada and Gonzalo Jimenez, Diezmo eclesidstico y production de cereales en el reino de Sevilla 1408–1503, Seville 1979, 91.

(обратно)

931

Heers [4:8], 20; Liss [2:42], 327.

(обратно)

932

Gil [3:37], II, 12.

(обратно)

933

Gil [3:37], I, 211.

(обратно)

934

Navarrete [4:38], I, 321.

(обратно)

935

For Gutierrez, см. Ramon Carande, Carlos V y sus bunqueros, 3 vols., 3rd ed., Barcelona 1987, II, 85ff., and Kellenbenz [3:32], 41.

(обратно)

936

Поручителями стали Мартин Чентурионе, Альфонсо де ла Торре и Диего де ла Фуэнте.

(обратно)

937

Enrique Otte, Sevilla y sus mercaderes a fines de la Edad Media, Seville 1996, 169.

(обратно)

938

‘Lo que parece se debe proveer, para poner en orden el negocio y contratacion de las Indias’, in AGS (Simancas), опубликовано великим ученым Эрнстом Шафером в: Investigation y Progreso, year 8, no. 2.

(обратно)

939

AGI, Indif. Gen., leg. 120, lib. 3, f. 4f; Navarrete [4:38[, I, 472 ff., and CDIU, 5, 29–42.

(обратно)

940

Earl Hamilton [3:8], 13, fn 1.

(обратно)

941

Schafer [9:19], I, 12, and Miguel Angel Ladero Quesada, El primer oro de America, Madrid 2002, 10.

(обратно)

942

Каса была реорганизована в 1507 году для того, чтобы предотвратить мошенничества и обеспечить Короне ее долю прибылей (см. CDI, XXXIX, 159–162, of 29 Nov. 1507).

(обратно)

943

CDI, XXXI, 139ff. (from Alcala de Henares); см.: Eduardo Ibarra, ‘Los precendentes de la Casa de la Contratacion’, R de I, 3, 4, 5, 1941.

(обратно)

944

Qu. Schafer [9:19], I, 13, fn 1.

(обратно)

945

CDI, XXXI, 212, датировано 8 января 1504 года, от Медина-дель-Кампо.

(обратно)

946

Она переместилась в Кадис в XVIII веке.

(обратно)

947

Perez de Tudela, ‘Politica de Contratacion’, R de I, 15, 1955, 380.

(обратно)

948

CDI, XXXI, 174–179.

(обратно)

949

CDI, XXXI, 156–174.

(обратно)

950

AGI, Indif. Gen., 418, I, f. 95v. Последняя является одной из старейших антифонов Деве Марие; «Ave Maria» до сих пор остается самой популярной из молитв.

(обратно)

951

CDI, XXXI, 176.

(обратно)

952

В том же 1503 году Сиснерос собрал группу ученых для работы над задуманным им изданием Библии на семи языках: Небриху, великого латиниста и филолога, который мог бы сделать Вульгату; Деметрио Дуку Критского, Диего Лопеса де Стуньигу и Эрнана Нуньеса для греческоо текста, а также трех конверсо, Альфонсо де Алькалу, Пабло Коронеля и Альфонсо де Саморы для еврейского текста. Gricio, Zapata, Lie. Johannes, Lie. Tello, Lie. de la Fuente, Lie. Santiago, and Lie. Polanco. См.: Navarrete [4:38], II, 414.

(обратно)

953

Navarrete [4:38].

(обратно)

954

«donde estaba una gente que se dice canibales».

(обратно)

955

«prendiendose para los comer como de fecho les comen».

(обратно)

956

«os dichos canibales sean castigados por los delitos que han cometido contra mis subditos».

(обратно)

957

«Tos pueden cautivar e cautiven para los llevar a las tierras e islas donde fueron e para que los pueden traer e traigan a estos mis reinos e senorios». Navarrete [4:38], I, 550–551.

(обратно)

958

Summarised in Hanke [16:14], 26.

(обратно)

959

CDI, XXXI, 209–12. См. Arranz [12:171, 92. Also in Navarrete [4:38], I, 481.

(обратно)

960

Так по крайней мере утверждает словарь Королевской Академии.

(обратно)

961

Las Casas [2:50], III, 28.

(обратно)

962

Otte [16:38], 140.

(обратно)

963

Саннадзаро был испанского происхождения, но жил в Неаполе.

(обратно)

964

Rumeu [2:2], 300–308.

(обратно)

965

См.: Ruiz-Domenec [3:20], 341ff. Pastor [1:71], VI, 241.

(обратно)

966

Мартир дает очень захватывающий отчет о смерти Александра: яд был предназначен для других кардиналов, но выпили его по ошибке папа и его сын Чезаре (Martyr [1:2], II, 69).

(обратно)

967

Martyr [1:2], II, 86.

(обратно)

968

Ballesteros Gabrois, in Fernando el Catolico, pensamiento [1:221, 133].

(обратно)

969

См.: Suarez [1:20].

(обратно)

970

L. B. Simpson, The Encomienda in New Spain 1492–1550, Berkeley, 1934, 32. Список уполномоченных королевы не содержит никаких сюрпризов. Само собой разумеется, что среди них были король Фердинанд, Сиснерос, Антонио де Фонсека, главный королевский бухгалтер (contador mayor) и брат «министра по Индиям», епископ Фонсека, а также Хуан Веласкес де Куэльяр, главный бухгалтер самой королевы, член знаменитой семьи государственных служащих и двоюродный брат того Диего Веласкеса, который в то время был заместителем Овандо на Западной Эспаньоле. Были в списке фрай Диего де Деса, главный наставник инфанта Хуана и друг Колумба, назначенный архиепископом Севильи в качестве преемника кардинала Уртадо де Мендосы, а также Хуан Лопес де Лазаррага, секретарь монархов с 1503 года.

(обратно)

971

Oviedo [2:43], III, 130–137; Navarrete [4:38], II, 39.

(обратно)

972

Colon [4:16]: «con tanta diligencia y amor como y mas que por ganar el Paraiso».

(обратно)

973

Azcona [1:21], 48.

(обратно)

974

Martyr [1:2], II, 91.

(обратно)

975

Martyr [1:2], II, 213. «A ti hija mia como la sehora del reino, corresponde elegir el lugar donde prefieres que vayamos». La reina le replicaba «Los hijos deben obedecer constantemente a sus padres».

(обратно)

976

Пункт 26 завещания Изабеллы устанавливал, что Фердинанд мог осуществлять управление Кастилией в трех случаях.

(обратно)

977

Высокопоставленный придворный Хуан Мануэль, бывший посол Фердинанда и Изабеллы у Максимилиана, испанский аристократ королевской крови, был связан во Фландрии с партиями, поддерживающими Филиппа, – в то время как герцог Альба и граф Тендилья твердо поддерживали Фердинанда. Он также получил поддержку от своего двоюродного брата, маркиза Денья, графа Сифуэнтеса, а также Педро де Фархардо, аделантадо Мурсии. Но Филипп вскоре получил поддержку со стороны графа Бенавенте, маркиза Виллены и от герцогов Наджера и Медина-Сидония – все они опасались Фердинанда («Нетопыря» или «Старого каталонца», как они его называли) как потенциально сильного короля, который бы мог еще больше уменьшить их власть. Констебль Веласко, адмирал Энрикес и герцог Инфантадо, глава семейства Мендоса, – вся эта партия старательно сохраняла нейтралитет, объединившись между собой от имени Изабеллы.

(обратно)

978

Elliott [1:25], 127.

(обратно)

979

Otte [16:38], 140. Это был год, когда для реорганизации почтовой службы Кастилии главным почтмейстером (correo mayor) был назначен представитель знаменитой семьи Таксис. Арагон всегда имел хорошую почтовую службу, теперь же Кастилия собралась превзойти его. В течение одного поколения Таксис обеспечил доставку писем из Рима в Мадрид за двадцать четыре дня летом и двадцать шесть дней зимой.

(обратно)

980

Rumeu [2:2], 321.

(обратно)

981

Gil [3:37], I, 231.

(обратно)

982

Rumeu [2:2], 318.

(обратно)

983

Gil [3:37], I, 232: «este negocio de la santa inquisition; lo cual, placiendo a Dios, se hara en breve tiempo».

(обратно)

984

Gil [3:37], I, 232.

(обратно)

985

Martyr [1:2], III, 22: «Su puerto no conoce igual. Tiene capacidad para todas las naves que surcan por los mares». Это путешествие Филиппа описано в плавании А. Лалайна в Collection des Voyages des Souverains des Pays-Bas, ed. M. Gachard, Brussels 1876, 389–451.

(обратно)

986

Colon [4:16], 531.

(обратно)

987

Martyr [1:2], II, 35; «es mas duro que el diamante».

(обратно)

988

Martyr [1:2], II, 103.

(обратно)

989

Это хорошо описано в Liss [2:42], 355.

(обратно)

990

Martyr [1:2], II, 1.

(обратно)

991

Santa Marina del Rey, Astorga, Ponferrada, Villafranca de Valcarcel (21 May – 4 June), Ponferrada again, Matilla de Arzon, Santa Marta, Rionegro and Asturianos.

(обратно)

992

См. описание Мартира из первых рук: Martyr [1:2], II, 139–40. Существует драматическая картина этой встречи, написанная неизвестным художником, теперь находящаяся в собственности потомка кравчего Филиппа, в Шато-де-ла-Фолье, Экоссенн д’Энгиен, Бельгия.

(обратно)

993

См.: Manuel Fernandez Alvarez, Carlos V, el Caesar y el Hombre, Madrid 1999, 81 and fn 20.

(обратно)

994

Rumeu [2:2], 325.

(обратно)

995

Pastor [1:7], VIII, 9.

(обратно)

996

Martyr [1:2], II, 100. О его тюремном заключении см. там же, 106.

(обратно)

997

Gil [3:37], I, 232.

(обратно)

998

См.: Ruiz-Domenec [3:20], 401–16; John M. Headley, The Emperor and his Chancellor, Cambridge 1983, 74. Кроме них имелась также должность секретаря; в царствование Карла V третий регент был найден – им стал неаполитанский юрист Сигизмундо Лоффредо.

(обратно)

999

Fernandez Alvarez [3:51], 139.

(обратно)

1000

Martyr [1:2], II, 83–84.

(обратно)

1001

Fernandez Alvarez [3:51], 210.

(обратно)

1002

Как обычно, яркое описание можно найти в Martyr [1:2], II, 163 and 173.

(обратно)

1003

Hamilton [3:8], 320. Точнее, эти цифры составляли 247,6 вместо 87,9. Цены на оливковое масло также выросли вдвое за шесть лет: 155 мараведи в 1501 году, 310 – в 1507 году.

(обратно)

1004

Otte [16:38], 142. Видное место среди импортеров занимал флорентиец Пьетро Бартолини, действовавший от лица своего соотечественника Пьеро Рондинелли.

(обратно)

1005

Кроме того, среди них были Лука Баттиста Адорно, Сильвестр де Брин, Мануэль Чисбон, Бернардо Пинелло, Симоне Форнари, Гаспар и Франческо Саули, Стефано Джустиниано, Донатино Марини и Амбросио Спинола.

(обратно)

1006

Otte [16:38], 176.

(обратно)

1007

Rumeu [2:2], 340.

(обратно)

1008

Martyr [1:2], II, 202.

(обратно)

1009

Pastor [1:7], VI, 291.

(обратно)

1010

Rumeu [2:2], 336.

(обратно)

1011

Martyr [1:2], II, 213.

(обратно)

1012

Тем временем Маргарита на короткий срок оказалась замужем за Филибером Савойским, который умер молодым почти так же, как умер Филипп – выпив слишком много воды после тренировки.

(обратно)

1013

Schafer [9:19], I, 29–30.

(обратно)

1014

«Supplico», с двумя «p», как в итальянском.

(обратно)

1015

Colon [4:16], 528.

(обратно)

1016

Fernando Colon [4:40], 284.

(обратно)

1017

Colon [4:16], 532.

(обратно)

1018

В момент написания этой главы кажется, что с помощью теста ДНК можно точно определить, где находится тело. О финансах Колумба см.: Juan Gil, ’Las Cuentas de Cristobal Colon’, AEA, XLI, 1984, 425ff.

(обратно)

1019

Cristobal Colon, Libro de las Profecias, Madrid 1992, 7.

(обратно)

1020

Navarrete [4:38], I, 492.

(обратно)

1021

Navarrete [4:38], I, 494.

(обратно)

1022

Serrano Sanz [5:151, 48fn, 11.

(обратно)

1023

CDI, XXXI, 233–237.

(обратно)

1024

«islas inutiles de las que ningun provecho se espera».

(обратно)

1025

Perez de Tudela [9:39], 227.

(обратно)

1026

Perez de Tudela [9:39], 228.

(обратно)

1027

Las Casas [2:50], II, 340.

(обратно)

1028

CDI, XXXI, 214–215.

(обратно)

1029

CDI, XXXI, 216, and 30 April 1508 in CDIU, V, 138.

(обратно)

1030

О рождении Понсе де Леона см.: Vicente Murga Sanz, Juan Ponce de Leon, San Juan 1971.

(обратно)

1031

Об этой кампании см.: Las Casas [2:50], II, 266–268.

(обратно)

1032

См.: Elliott [1:25], 67–68.

(обратно)

1033

AG1, Indif. Gen., leg. 418, f. 142 sig. Toro, 27 Dec. 1504, qu. Lamb [13:74], 184.

(обратно)

1034

Otte [16:38], 251.

(обратно)

1035

Oviedo [2:43], I, 78.

(обратно)

1036

AGI, Contratacion, leg. 4674, lib. manual de Sancho de Matienzo, I, f. 59r, cit. Juan Gil (ed.), El libro Greco-Latino en su influencia en las Indias.

(обратно)

1037

Единственный экземпляр этого первого издания находится в Британской библиотеке в Лондоне, тщательно сохраняемый. Многие из сцен романа разыгрываются в таинственном королевстве, которого тогда не существовало, – «Великобритании» (Great Britain)

(обратно)

1038

См.: Henry Thomas, Spanish and Portuguese Romances of Chivalry, Cambridge 1920, and Irving Leonard, Books of the Brave [3:35]. Предисловие Ролена Адорно к последнему изданию является образцом политической корректности. А вот предисловие Хуана Батиста Авалье-Арсе к его изданию «Амадиса» [5: 5] великолепно.

(обратно)

1039

Leonard [3:34], 25.

(обратно)

1040

Qu. Leonard [3:34], 44.

(обратно)

1041

Leonard [3:34], 24.

(обратно)

1042

La Vida de Santa Teresa de Jesus, BAE, Madrid, 2 vols., 1861, vol. I, 24. Этот пассаж стал заслуженно известным: «Era aficionado a libros de caballerias y no tan malo tomaba este pasatiempo, como yo lo tome para mi; porque no perdia su labor, sin desenvoliemonos para leer en ellos…»

(обратно)

1043

Bernal [12:31], 178.

(обратно)

1044

Ibid.

(обратно)

1045

Qu. Lamb [13:74], 156.

(обратно)

1046

AGI, Contratacion, leg. 4674, f. 75.

(обратно)

1047

AGI, Indif. Gen., leg. 418, tomo I, f. 180v (Segovia, 15 Sept. 1505) qu. Lamb [13:74], 178.

(обратно)

1048

AGI, Indif. Gen., leg. 418, ff. 181v-183, r., qu. Perez de Tudela [9:39], 229: «Paresceme que se deben enviar a conplimiento de cien esclavos negros».

(обратно)

1049

По иронии судьбы, в этом же году скульптура удушения змеями Лаокоона, троянского жреца, изваянная скульптором I века с Родоса, была найдена в римском винограднике, принадлежащем Феличе ди’Фредди, на месте, где находились бани Тита. Папа Юлий отправил своего любимого архитектора, флорентийца Джулиано Сангалло, чтобы осмотреть находку, Сангалло сопровождали его девятилетний сын и Микеланджело. Сын вспоминал, что его отец сразу сказал: «Это тот Лаокоон, что упоминается Плинием…» Папа Юлий выкупил его и установил в Бельведере. Его сочли «наиболее совершенным воплощением жизни и духа Древнего мира, какого еще не находили» (Pastor [1: 7], VI, 489). Эта скульптура повлияла на Рафаэля, Микеланджело и Браманте. Лессинг сделал ее темой эссе, в котором обсуждалась разница между поэзией и изобразительным искусством (1766). Таким образом, два мира изменились в этом году – но только изменение римского было замечено сразу.

(обратно)

1050

AGI, Contratacion, leg. 4674, f. 91, r., qu. Perez de Tudela [9:39], 229; Martyr [6:34], 109.

(обратно)

1051

Earl Hamilton [3:8], 42.

(обратно)

1052

См. резиденсию против Овандо, где было много вопросов, таких как (qu. XIV): «si saben que en traerse muchos ganados a esta ysla ansy vacas como ovejas rescibe gran bien la ysla e mucho servicio Dios y su Alteza…?» и получены такие ответы, как «es notorio en esta ysla…los ganados se multiplan mucho en ella…»

(обратно)

1053

Lamb [13:74], 172–3.

(обратно)

1054

The King’s letter was of 15 Sept. 1505. См.: Perez de Tudela [9:39], 334, and Lewis Hanke, All Mankind is One, Da Kalb 1974, 10.

(обратно)

1055

In Residencia vs Ovando: «o cumplia las cartas que sus Altezas enviaban para que se diesen indios a algunas personas e que no trataban bien a los buenos. Los mocos de los mocos de los cocineros tienen indios en muchas cantidad».

(обратно)

1056

См. о появлении Кортеса в моем «Quien es quien en la Conquista de Mexico», Barcelona 2001.

(обратно)

1057

Пасамонте был назначен на этот пост Конхильясом, который всегда пытался заботиться об интересах арагонских соплеменников. Но он работал на короля, которого сопровождал в Неаполь, откуда был отозван в 1506 году, и был противоречивой личностью. Лас Касас, недруг лжи, писал о нем, что он был «человеком мудрости, благоразумия, опытный и авторитетный, честный и имел репутацию пребывавшего в целомудрии [casto] всю жизнь» ([2:50], II, 345–346).

(обратно)

1058

CDI, XXVI, 248.

(обратно)

1059

Navarrete [4:38], I, 495: «he mandado al almirante de las Indias que vaya con poder a residir y estar en las dichas Indias a entender en la gobernacion dellas, segun el dicho poder sera contenido hase de entender que el dicho cargo y poder ha de ser sin perjuicio del derecho de ninguna de las partes».

(обратно)

1060

Navarrete [4:38], I, 495–497; см. также: Ida Altman, ‘Spanish Hidalgos and America, the Ovandos of Caceres’, The Americas, 43, 3, 1957, 323ff. Король адресовался «los concejos, justicias, y regidores, caballeros, escuderos, oficiales e homes buenos de todas las islas, Indias e tierra firme del mar oceano e a cada uno de vos salud e gracia».

(обратно)

1061

Garcia Gallo, in Fernando el Catdlico, pensamiento politico [1:22], 154.

(обратно)

1062

Consuelo Varela [4:14], 116.

(обратно)

1063

CDI, XXXI, 309ff.; Navarrete [4:38], II, 78. О Пуэрто-Рико см. двухтомник документов под ред. Mgr. Vicente Murga Sanz: first Puerto Rico en Los manuscritos de Don Juan Bautista Munoz, San Juan 1960, and secondly, Cedulario Puertorriqueno, Rio Piedras 1961. Also см. Aurelio Tio, Nuevas Fuentes para la Historia de Puerto Rico, San German 1961, and Murga Sanz [18:9], 3–5.

(обратно)

1064

Rouse [8:13], 17.

(обратно)

1065

CDIU, V, 148–155.

(обратно)

1066

Франциска, дочь Родриго Понсе де Леона, победителя в войне с Гранадой, упоминается в документе от 18 апреля 1518 года в Archivo de Protocolos de Sevilla, hereafter (APS), oficio X, escribania de Diego Lopez, qu. Murga [19:1], 22; Хуан Понсе де Леон, завоеватель Пуэрто-Рико – ее двоюродный брат.

(обратно)

1067

Ramos [10:8], 109; Oviedo ([2:43 | II, 90) who knew him says that he was on Columbus’s second voyage.

(обратно)

1068

Las Casas [2:50], II, 504. It is now some way from the sea.

(обратно)

1069

Oficio X V, lib. I, escribania de Bernal Gonzalez Valdesillo, f. 3rd tercio del legajo, 20 May 1508 (APS, I, 381).

(обратно)

1070

Las Casas [2:50], II 373: «hombre muy habil y que le habia servido en las guerras mucho».

(обратно)

1071

Qu. Morison [4:42], 386.

(обратно)

1072

Morison [4:42], 504.

(обратно)

1073

См.: Garrido’s Informacion de Servicios y Meritos in AGI, Mexico, leg. 203, no. 3. Позднее он воевал на Кубе, во Флориде и в Мексике, с Кортесом. Другие спутники Понсе де Леона обсуждаются в: Murga [19:1], 35.

(обратно)

1074

R. R. Hill, ‘The office of Adelantado’, Political Science Quarterly, XX–VIII, 1913, 654. См. также: Haring [13:87], 23–5. Хилл отмечает, что, вероятно, аделантадо существовал в Старой Кастилии уже в десятом веке – и, конечно, был в двенадцатом.

(обратно)

1075

См. Juan Gonzalez Ponce de Leon’s Informacion de Servicios y Meritos, AGI, Mexico, leg. 203, no. 19. Овьедо хорошо говорит о нем как о «la lengua», переводчике, но, кажется, не известны его отношения с командиром.

(обратно)

1076

CDI, XXXIV, 480. Это собственный отчет Понсе де Леона. См.: Las Casas, [2:50], 356, and Oviedo [2:43], II, 90.

(обратно)

1077

AGI, Mexico, leg. 203, p. 27 в моей расшифровке: «por guanines colgando de las orejas y de las naryzes».

(обратно)

1078

Oviedo [2:43], II, 100.

(обратно)

1079

Juan Gonzalez Ponce de Leon was also a witness in Juan Garrido’s Informacion de Servicios y Meritos, AGI, Mexico, leg. 204, no. 1.

(обратно)

1080

Это была большая гасиенда к востоку от места, где сейчас расположен Сан-Хуан. Индейцы были привлечены Понсе де Леоном к работе по поиску золота в долине Тоа. См.: Rouse [8:13], 158.

(обратно)

1081

Murga [19:1], 21, 34.

(обратно)

1082

Deive [6:36], 83.

(обратно)

1083

Las Casas [2:50], II, 386–390.

(обратно)

1084

Oviedo [2:43], II, 102.

(обратно)

1085

Loc. Cit. См. также: Murga [19:1], 75, в качестве комментариев.

(обратно)

1086

Цедула от 27 сентября 1514 года из Вальядолида в AGI, Indif. Gen., leg. 419, lib. V. О других приключениях см. главу 20. Об этом этапе в карьере Понсе см.: Murga [19:1], 160.

(обратно)

1087

Oviedo [2:43], II, 107.

(обратно)

1088

«La mas hermosa de todas cuantas habia visto en las Indias», qu. Morales Padron [6:19], XXV.

(обратно)

1089

Morales Padron, Jamaica [11:43], 88.

(обратно)

1090

Diaz del Castillo [15:45] I, 395.

(обратно)

1091

О завоевании Ямайки: CDI, XXXII, 240ff.; CDU, I, 1; CDIU, V, 312; а также Las Casas [2:50], II, ch. 56.

(обратно)

1092

Oviedo [2:43], II, 184.

(обратно)

1093

Deive [6:36], 95 and ref.

(обратно)

1094

Morales Padron [6:19], 94; for Garay, см. CDI, II, 420, 558.

(обратно)

1095

Martyr [1:2], 402.

(обратно)

1096

AGI, Mexico, leg. 204, no. 3.

(обратно)

1097

Морисон считал, что там были два человека с таким именем.

(обратно)

1098

См.: Morison [4:42], 198.

(обратно)

1099

Oviedo [2:43], III, 133.

(обратно)

1100

Ibid.

(обратно)

1101

Pohl [5:35], 35.

(обратно)

1102

Pohl [5:35], 137.

(обратно)

1103

Профессор Морисон говорит, что Содерини учился вместе с Америго Веспуччи.

(обратно)

1104

Это был его сын Джон, герцог Калабрийский, которому Антуан де ла Саль посвятил свой странный историко-географический труд «La Salade», содержащий карту мира, где не показана Британия. Королева Маргарита «Анжуйская» вышла замуж за короля Генриха VI Английского и имела еще одного ребенка от «Бон Рой Рене».

(обратно)

1105

Сен-Дье и соседние города были частью герцогства Лотарингия, на самом деле – «Верхней Лотарингии», которая сама по себе являлась частью Священной Римской империи. Ород был разрушен отступающими немцами в 1945 году. Герцоги Лотарингские были французами по происхождению, выходцами из древнего рода Водемон. Герцог Рене II был успешным правителем: он расширил территорию Лотарингии и с интересам относился ко всему новому. Он также помог победить последнего независимого герцога Бургундии, Карла Ужасного [Так у автора (Charles the Rash), хотя куда более широко он известен как Карл Смелый (1433–1477). Убит 5 января 1477 года в сражении при Нанси (осажденная им столица Лотарингии) с объединенным швейцарско-лотарингским войском, поддержаным Францией. Собственно, герцог Рене не «помог» разбить Карла, а командовал его разгромом – хотя его отряд в бою составлял только 1800 человек. (Прим. ред.)], у Нанси в 1477 году.

(обратно)

1106

Один хорошо сохранившийся экземпляр «планисферы» был найден в замке Вольфегг в 1901 году и, по-видимому, куплен Библиотекой Конгресса в 2001 году за 10 млн долларов.

(обратно)

1107

См. интереснейшее обсуждение в: Heers [4:17], 220.

(обратно)

1108

А кто бы из европейцев мог уже добраться до Тихого океана? Португальцы? Г-н Питер Диксон считает, что это было возможно – см.: The Times, 8 Oct. 2002, p. 15. Магеллан был настолько уверен, что он найдет пролив, который теперь носит его имя, что можно только догадываться, откуда взялась эта уверенность (см. главу 36). Лично я считаю, что догадки играют куда большую роль в географии, чем в истории.

(обратно)

1109

Martyr [6:34], letter to Leo X, 163.

(обратно)

1110

Pohl [5:35], 174.

(обратно)

1111

См.: Nicholas Crane, Mercator, London 2002, 97ff.

(обратно)

1112

Alberto Magnaghi, Amerigo Vespucci, Studio Critico, Rome 1926. Cit. Pohl [5:35], 72.

(обратно)

1113

Как заметил Пол, «прекрасное имя есть произведение искусства».

(обратно)

1114

Первая страница текста во всех изданиях письма Веспуччи содержит: «Quando apud maiores nostros nulla de ipsis fuerit habita cognitio et auditibus omnibus soit nouvissima res».

(обратно)

1115

Pohl [5:35], 176. «Ut ad perquirendas novas regiones versus meridiem a latere orientis me accingam per ventum qui Africa diciter».

(обратно)

1116

См. интереснейшее обсуждение в: Heers [4:17], 220.

(обратно)

1117

CDI, XXXVI, 251ff.

(обратно)

1118

Martyr [1:2], I, 271.

(обратно)

1119

Если он не пребывал во Флоренции в течение некоторого времени. Вазари утверждает, что Леонардо да Винчи нарисовал голову Веспуччи как «прекрасного старого человека». Это должно было случиться между 1508 и 1512 годами, если он не ошибается, – или же если Леонардо не сделал незафиксированного визита в Севилью! (Vasari, Lives, Everyman, London 1927, II, 16)

(обратно)

1120

Consuelo Varela, ’El testamento de Amerigo Vespucci’, Historiografia y Bibliografia Americanistas, XXX, 2, Seville 1986, 5. Воля указана в: APS, см.: Oficio 1, lib. 1, escribam’a Mateo de la Cuadra, f.367, 9 April 1511 (APS VIII, 711).

(обратно)

1121

Las Casas [2:50], II, 335. Его инструкции в CDI, XXII, 1–13. Они датированы 23 марта 1508 года. Все путешествие обошлось в 1 700 863 мараведи, как указано в сметах Каса де Контратасьон, опубликованных Ladero Quesada [16:42], 52. Другое исследование этого путешествия: Ramon Ezquerra, ’El viaje de Pinzon y Solis al Yucatan’, R de I, 30, 1970, 217ff.

(обратно)

1122

См.: Las Casas [2:50], II, 374, и Oviedo [2:43], II, 37. Инструкции в CDI, XXII, 13.

(обратно)

1123

Martyr [6:34], 98.

(обратно)

1124

Martyr [1:2], I, 195. См. о Талавере: CDI, I, 212; XXII, 158 and 284ff.

(обратно)

1125

Las Casas [2:50], 406.

(обратно)

1126

Las Casas [2:50], II, 504.

(обратно)

1127

Изначально отплыв из Бастидаса в 1501 году, Бальбоа оставался в Санто-Доминго после 1502 года.

(обратно)

1128

Oviedo [2:43], III, 143.

(обратно)

1129

Martyr [6:34], I, 211.

(обратно)

1130

Об Агиларе см.: Informacion de Servicios y Meritos in Patronato, leg.150, n.2, r. 1, транскрипцию которой любезно предоставил мне Франсиско Моралес Падрон.

(обратно)

1131

CDIU, XVII.

(обратно)

1132

CDIU, XVII, 265.

(обратно)

1133

Martyr [6:34], 234–235.

(обратно)

1134

Martyr [6:34], 235–236.

(обратно)

1135

Rouse [8:13], 20–21.

(обратно)

1136

CDI, XXII, 26–32, содержит капитуляцию с Понсе де Леоном от 26 сентября 1512 года. Краткое резюме современных исследований см.: Edward W. Lawson, The Discovery of Florida and its Discoverer Juan Ponce de Leon, St Augustine, 1946. Более подробное исследование: Murga [19:1], 100ff. Здесь содержится список компаний и судов.

(обратно)

1137

См.: Jesus Varela Marcos, ’Anton de Alaminos: el piloto del Caribe’ in Congreso [5:27], II, 49ff.

(обратно)

1138

См.: Garrido’s Informacion de Servicios y Meritos in AGI, Patronato, leg. 204, no. 3. Все восемь свидетелей, судя по всему, были с Гарридо во Флориде. Они не сообщили многого – но они уцелели после этого путешествия.

(обратно)

1139

Martyr [6:34], 294. Oviedo [2:43], II, 105, был пренебрежителен: он назвал это поисками фонтана, превращающего стариков в детей. Согласно легенде, спутники Александра Великого смогли омолодиться на сорок лет, искупавшись в реке вблизи Тигра и Евфрата, которая текла из садов Эдема. См.: Leonardo Olschki, ‘Ponce de Leon’s Fountain of Youth’, HAHR, XXI, August 1941, 362–385.

(обратно)

1140

Morison [4:42], 507.

(обратно)

1141

Ibid., 511. Это был третий контакт испанцев с миром майя; ранее была высадка Колумба в Гондурасе в 1502 году (см. главу 11) и Диаса де Солиса и Пинсона в 1508 году (см. главу 14).

(обратно)

1142

«con mucha casa».

(обратно)

1143

Единственное исследование о Диего – Luis Arranz, Don Diego Colon, Madrid 1982, из которого был опубликован только первый том. Оно охватывает его жизнь до 1511 года. Эти корабли были собственностью всех наиболее известных судовладельцев Севильи. Среди инвесторов этой экспедиции присутствовали Гаспар и Бартоломе Сентурион, Менсия Мануэль, герцогиня Мединасели, Франциска Понсе де Леон, дочь известного Родриго, Хакоме Гимальди (частичная доля), Мануэль Кансино, Франциско Гарай и Мигель Диас де Аукс (половина акций), а также Томас де Кастельон (Кастильоне). См.: AGS, Consejo Real, leg. 43, f. 5, регистр флота проанализирован в: Enrique Otte, ’La flota de Diego Colon, Espanoles y Genoveses en el comercio trasatlantico de 1509’, R de I, 95–96, 1964, 475ff.

(обратно)

1144

См.: Emelina Martin Acosta, ’Garcia de Lerma en la inicial penetration del capitalismo mercantil en America’, in Congreso [5:27], II, 429 ff.

(обратно)

1145

Las Casas [2:50], 371: «mas fue heredero de las angustias e trabajos e disfavores de su padre, que del estado, honras y preeminencias que con tantos sudores y, afliciones gano».

(обратно)

1146

Navarrete [4:38], I, 498–504. См. также: Arranz [21:2], 184.

(обратно)

1147

«un memorial muy largo y muy particular… de la manera que ha tendido en la buena gobernacion de la dicha isla…»

(обратно)

1148

«muy larga y particularmente todas las cosas de alli».

(обратно)

1149

Instructions are printed in CDI, XXXII, 55ff.

(обратно)

1150

Qu Juan Gil, El libro Greco-Latino [18:15]. В то время книги были перечислены по номерам, а не по названиям. В этом возникла необходимость лишь в 1550 году.

(обратно)

1151

По всем вопросам, связанным с народонаселением, см. великолепное исследование Дэвида Хениджа: David Henige, Numbers from Nowhere [8:12], любезно предоставленное мне автором.

(обратно)

1152

CDIU, V, 197ff.

(обратно)

1153

См., к примеру, Carlos Bosch Garcia, La esdavitud prehispdnica entre los Aztecas, Mexico 1944.

(обратно)

1154

Letter from Fernando el Catolico to Pasamonte, Valladolid, 3 May 1509, in AGI, Indif. Gen., 418, lib. iii.

(обратно)

1155

CDI, XXXVI, 288–289.

(обратно)

1156

Las Casas [2:50], II, 345. Lamb, ‘Cristobal de Tapia’ HAHR XXXIII, Aug. 1953.

(обратно)

1157

Ursula Lamb [15:67]: «las haciendas desta tierra no son nada sin indios».

(обратно)

1158

Munoz Collection, Real Academia de la Historia, Madrid vol XC f 58.

(обратно)

1159

См. запись Санчо де Матиенсо, опубликованную у Ladero Quesada [16:42], 27.

(обратно)

1160

См. расчеты Эрла Гамильтона [3:8], 123.

(обратно)

1161

Schafer [9:19], I, 19.

(обратно)

1162

Navarrete [4:38], I, 505–9; см. Haring [9:39], 29; Schafer [9:19], I, 178: «no consintais o dejeis pasar a las Indias a ninguna persona de las prohibidas».

(обратно)

1163

Gimenez Fernandez [2:39], II, 673. Монахи были фрай Педро де Кордова, фрай Антонио Монтесинос, фрай Бернардо де Санто-Доминго и фрай Доминго де Мендоса. До конца года они могли быть усилены Томасом де Фуэнтесом, Франсиско де Молина, Педро де Медина, Пабло де Трухильо и Томасом де Берланга.

(обратно)

1164

Las Casas [2:50], II, 381–382.

(обратно)

1165

AGI, Patronato, leg. 11, r. 5; CDI, VII, 43.

(обратно)

1166

Garcia Gallo in Fernando el Catolico, pensamiento politico, [1:22], 154.

(обратно)

1167

Navarrete [4:38], II, 83–85.

(обратно)

1168

Testimonio de reclamation y protesta de D. Diego Colon etc., 29 December 1512, summarised in CDI, vii, 232, qu. Haring [13:87], 19.

(обратно)

1169

Это были фрай Лопе де Пайбол, фрай Эрнандо де Вильена, фрай Доминго Веласкес, фрай Пабло де Карвахал, фрай Хуан де Корпус-Кристи, а также немного ранее фрай Томас де Торо.

(обратно)

1170

Las Casas [2:50] II, 441. Это, конечно, только версия Лас Касаса о событиях, и фрай Антонио С. Тибесаар критикует ее. «Монтесинос» иногда появляется как «Монтесино».

(обратно)

1171

«la cabeza no muy baja». Это могло бы быть девизом ордена доминиканцев в Новом Свете.

(обратно)

1172

Las Casas [2:50], II, 446–447.

(обратно)

1173

Deive [6:36], 95.

(обратно)

1174

Vicente Cadenas, Carlos I de Costilla, Serior de las Indias, Madrid 1988, 123.

(обратно)

1175

CDI, XXXII, 304–318.

(обратно)

1176

Deive [6:36], 96.

(обратно)

1177

Otte [15:83], 116.

(обратно)

1178

Jose Maria Chacon y Calvo (ed.), Cedulario Cubano 1493–1512, in Coleccion de documentos ineditos para la historia de Hispano-America, Madrid 1929, 429.

(обратно)

1179

Chacon y Calvo [22:6], 445ff.

(обратно)

1180

Las Casas [2:50], II, 449.

(обратно)

1181

Femandez-Armesto [4:49].

(обратно)

1182

Las Casas [2:50], II, 450.

(обратно)

1183

Джон Мэйджор (1470–1540) полжизни провел в Париже, упокоен в Хаддингтоне.

(обратно)

1184

Martyr [1:2], II 142.

(обратно)

1185

Las Casas [2:50], II, 459–462, передает эту речь. Меса впоследствии стал епископом Кубы, которую так никогда и не посещал, и умер епископом Эльны в Каталонии.

(обратно)

1186

Возможно, он был связан с Кортесом, сводной сестрой матери которого была Инес де Пас, происходившая именно из Саламанки. Кортес останавливался у нее, когда был в университете в 1490 году.

(обратно)

1187

Beltran de Heredia, ‘Un precursor del maestro Vitoria’, in La Ciencia Tomista, XL, 1929, 173–190.

(обратно)

1188

См. исследование Eloy Bullon y Fernandez, Un colaborador de los reyes catolicos. El doctor Palacios Rubios y sus obras (Madrid 1927). Титул Бульона (маркиз де ла Сельва Алегре), по-видимому, обосновывал статус пэра. Паласиос Рубиос вошел в Консехо Реаль в 1504 году.

(обратно)

1189

CDI, VII, 24–25, Las Casas [2:50], I, 442. Лас Касас рекомендовал кардиналу Сиснеросу прочитать Паласиоса и имел его и Паса опубликованные работы.

(обратно)

1190

Речь Грегорио приводится в Las Casas [2:50], I, 471–475.

(обратно)

1191

Antonio Muro Orejon, Ordenanzas Reales sobre los Indios. Los Leyes de Burgos, 1512–1513 (AEA), Seville 1956. Перечень семи предварительных выводов восьми членов комитета см.: Las Casas [2:50], II, 456–570.

(обратно)

1192

Это отражало изменение стратегии. В 1504 году сын касика был отправлен на корабле Луиса Фернандеса в Испанию, чтобы выучить испанский язык. Его смерть, как и смерть за ним нескольких других индейцев, привела испанцев к мысли пойти другим путем: вместо того, чтобы посылать индейцев для обучения в Испанию, испанцы сами отправятся в Индии. Суарес был отправлен в Санто-Доминго преподавать грамоту сыновьям касиков. Его обучение было основано на «Грамматике» Небрихи, хотя преподавалась также и латынь, а также юриспруденция и теология. Надежного «Diego Indio» доставили обратно в Севилью, чтобы «industriado en las cosas de la fe o en otras cosas de buena crianza e conversation para cuando hobiere de tornar a la dicha isla pueda aprovechar a los vecinos e moradores della en la salud de sus animas e conciencias». Ему предстояло служить у Луиса де Кастильо, настоятеля часовни Санта-Мария-де-Антигуа-ан-Севилья, за ежегодную плату в 8000 мараведи. Но он умер прежде, чем смог вернуться домой.

(обратно)

1193

Hanke [16:14], 25; законы описаны в Las Casas [2:50], II, 482–489.

(обратно)

1194

Первый из них был в то время исповедником короля.

(обратно)

1195

Antonio Rodriguez Villa, Bosquejo biogrdfico de la reina Juana, Madrid 1874, 33.

(обратно)

1196

Эти поправки приведены в Las Casas [2:50], II, 492ff.

(обратно)

1197

Fernandez de Enciso, Memorial, in CDI, I, 441–450.

(обратно)

1198

Qu. Hanke [18:33], 35. Это в конечном счете обеспечило кастильской короне еще один титул, как и первоначальные папские преференции на территории Нового Света.

(обратно)

1199

Arranz [12:17], 196.

(обратно)

1200

CDI, I, 50ff.

(обратно)

1201

CDI, XI, 216–217.

(обратно)

1202

Otte [15:83], 118.

(обратно)

1203

Otte [15:83], 119.

(обратно)

1204

См. Helen Parish, with Harold Weideman S. J., ‘The correct birthdate of Bartolome de las Casas’, HAHR, LVI, 385.

(обратно)

1205

According to Claude Guillen in ‘Un padron de conversos sevillanos’, Bulletin Hispanique, 65 (1965). Marianne Mahn-Lot, Bartolome de las Casas, Paris 1982, 12, также предполагает, что Пеньялоса из Сеговии также происходили из семейства конверсо. См. now Gil [3:37], III, 121 and 460, – исследование, которое является весьма авторитетным. Бартоломе не был связан с благородным семейством Лас Касасов из Севильи.

(обратно)

1206

Arranz [12:17], 540, 564.

(обратно)

1207

Gimenez Fernandez [2:39], II, 89, 385.

(обратно)

1208

Las Casas [2:50], I, 332.

(обратно)

1209

См. Raymond Marcus, El primer decenio de Las Casas en el Nuevo Mundo, Ibero-American Archives, 1977, 87ff. Mahn-Lot [22:33], 19. Тем не менее, он был озабочен этой проблемой.

(обратно)

1210

Las Casas [2:50], I, 466.

(обратно)

1211

Las Casas [2:50], III, 26, 87.

(обратно)

1212

Las Casas [2:50] II, 17,53.

(обратно)

1213

Las Casas [8:14], 164, 528: «de las flautas, este se celebraba en el treceno dia de enero con gran licencia de lascivia… andando los hombres vestidos de vestiduras de mujeres por toda la ciudad, enmas-carados, haciendo bailes y danzas, y la memoria y vestigio de ellos yo lo he visto los dias que estuve el ano de siete, digo quinientos y siete, que de estas Indias fui a Roma».

(обратно)

1214

Las Casas [2:50], II, 385–6. «La cual fue la primera que se canto nueva en todas estas Indias; y por ser la primera, fue muy celebrada y festejada del almirante … porque fue tiempo de la fundicion…»

(обратно)

1215

Фердинанд прибыл в Лерму 22 июля, в Аранда-де-Дуэро был с 27 июля по 9 августа, в Гумиэль-де-Хизан 11–23 августа – хотя и возвратившись в Аранду 15–20 августа. В Сан-Эстебан-де-Куэльяр он был 24 августа, в Сеговии – с 25 августа по 15 сентября. Сотос-Альбос, Фресно-де-Кантеспино, Пикуэра-Сан-Эстебан, Бурго-де-Осма, Альмасан, Монтеагудо и, наконец, Калатаюд, где располагались арагонские кортесы, он посетил с 29 сентября по 18 октября. Далее следовали Сигуэнса, Когольюдо, Буитрадо, Ла-Педресуэла, Алькобендас и Мадрид, куда он прибыл 29 октября. Впоследствии он побывал в Мостолесе, Касаррубиосе, Касалегасе, Талевере, Оропесе, Месильясе и Кастехаде. Чтобы найти на зиму место с менее суровым климатом, чем Кастилия, король остался в Пласенсии вплоть до конца года, нанося короткие визиты в Ла-Абадию с 6 до 11 декабря, чтобы сходить на охоту, и в Галистео 13–18 декабря.

См. также: Gimenez Fernandez [2:39], II, 673, и David Brading, The First America, Cambridge 1991, 74.

(обратно)

1216

Las Casas [2:50], III, 108–110.

(обратно)

1217

AGI, Contratacion, 4675, lib. 1, cit. Manuel Gimenez Fernandez, ‘Hernan Cortes y su revolution comunera en la Nueva Espana’, AEA, V, 1948.

(обратно)

1218

Marcel Bataillon, Erasmo y Espana, Mexico 1998, 56.

(обратно)

1219

Alvar Gomez de Castro, De las hazanas de Francisco Jimenez de Cisneros, Madrid 1984.

(обратно)

1220

Gil [3:37], I, 251.

(обратно)

1221

CDIU, V, 197–200, 5, 191ff.

(обратно)

1222

Chacon y Calvo [22:6], 467.

(обратно)

1223

Navarrete [4:38], I, 516.

(обратно)

1224

Gil [3:37], I, 255.

(обратно)

1225

Navarrete [4:38], I, 514: «universal patriarca de toda ella».

(обратно)

1226

Rumeu [2:2], 411.

(обратно)

1227

Наварра в Испании сохранила кортесы и другие свои институты и обычаи, и даже право чеканки монеты. Но ей все равно суждено было стать частью Кастилии. В июне 1512-го папа Юлий, теперь союзник Фердинанда, наконец установил контроль над Италией, добившись вывода всех французских войск и контроля над всеми французскими владениями там.

(обратно)

1228

Rumeu [2:2], 412.

(обратно)

1229

Otte [15:83], 123 and fn 601.

(обратно)

1230

Гарсес был конкистадором, но, по-видимому, убил свою жену, касику Ла-Веги на Эспаньоле, по подозрению в супружеской неверности. После этого он скрывался в холмах в течение четырех лет, прежде чем получил помилование доминиканцев.

(обратно)

1231

Gimenez Fernandez [2:39], II, 681. См. также AGI, Justicia, leg. 47, no. 3.

(обратно)

1232

AGI, Justicia, leg. 49, Residencia taken of Diego Velazquez de Cuellar. По этой главе см. также: Chacon y Calvo (ed.) [22:6], Cedulario cubano 1493–1512.

(обратно)

1233

Las Casas [2:50], II, 486.

(обратно)

1234

Las Casas [2:50], II, 339.

(обратно)

1235

CDI, XXXIX, 11–12. Он убил некого Хуана де Веласкеса в Хересе.

(обратно)

1236

Martyr [6:34]. Другие, вероятно, включили Санчо Камачо и его брата.

(обратно)

1237

CDI, XI, 414. См. Juan Beltran, ‘Bojeo de Cuba por Sebastian de Ocampo’ in Revista Bimestre Cabana, 3, XIX, May-June 1924.

(обратно)

1238

Las Casas [2:50], 11, 510.

(обратно)

1239

См. Santiago Otero Enriquez, Noticias genealogicas de la familia Velazquez Gaztelu, Madrid 1916.

(обратно)

1240

О жизни этого конкистадора см.: Balbino Velasco Bayon, Historia de Cuellar, 4th ed., Segovia 1996, 326ff.

(обратно)

1241

Большинство из них сейчас возрождается благодаря усилиям энергичного мэра.

(обратно)

1242

Gonzalo de la Torre de Trassierra, Cuellar, Madrid 1896, II, 213; Levi Marrero, Cuba: Economia y Sociedad, Barcelona 1972, I, 117, говорит, что он был в Италии с Эль Гран Капитаном – но даты не подтверждают это предположение.

(обратно)

1243

AGI, Indif. Gen., leg. 419, lib. 5, 94v, qu. Arranz [12:17], 306–307.

(обратно)

1244

Wright [11:38], 24, 45: см. too Marrero [23:11], I, 163.

(обратно)

1245

Среди других спутников Диего Веласкеса был Кристобаль де Куэльяр, который являлся контадором на Эспаньоле и когда-то входил в свиту инфанта Хуана; Антонио Гутьеррес де Санта-Клара, заводчик, представитель эмигрантской семьи конверсо; Андрес де Дуэро, который, как утверждают, был с Эль Гран Капитаном в Неаполе; а также другие, такие как Диего и Педро де Ордас, которые уже побывали в Карибском море в течение нескольких лет, или несколько представителей семьи Веласкес, таких как Бальтасар Бермудес, Бернардино Веласкес, Франсиско де Вердуго, еще один Диего Веласкес, племянник «губернатора», и Педро Веласкес де Леон, который будет играть роль в завоевании Мексики. Частичный список конкистадоров на Кубе в 1510–1516 годах см.: Marrero [23:11], I, 138. Еще одним спутником Веласкеса был Хуан Гарридо, который сражался в Пуэрто-Рико. См.: AGI, Mexico, 204, no. 3.

(обратно)

1246

Las Casas [2:50], II, 524.

(обратно)

1247

Стоит вспомнить комментарии Ирене Райт, которая провела много лет, разбрая Архивы Индий по ранней истории Кубы, о том, что «описание Лас-Касаса не отличаются от документов, которые я видела… кроме тех моментов, когда он переходит к цифрам». [11:38], 15–16.

(обратно)

1248

Oviedo [2:43], II, 113; Las Casas [2:50], II, 524. В Навальмансано не осталось никакой памяти о Нарваэсе.

(обратно)

1249

Wright [11:38], 28.

(обратно)

1250

Las Casas [2:50], II, 536–537.

(обратно)

1251

Las Casas [2:50], II, 539.

(обратно)

1252

Las Casas [2:50], III, 95.

(обратно)

1253

Las Casas [2:50], II, 542. Опять же, Лас Касас любопытным образом умалчивает о причинах.

(обратно)

1254

См.: Marrero [23:11], 110–115.

(обратно)

1255

Wright [11:38], 40.

(обратно)

1256

CDI, XXXII, 369, of 20 March 1512.

(обратно)

1257

См.: Munoz Collection, Real Academia de la Historia, Madrid, f. 90, 120r, 119v, 120r.

(обратно)

1258

CDIU, I, 32.

(обратно)

1259

CDIU, VI, 4ff.

(обратно)

1260

Сам Веласкес получил хорошие ассигнования, так же, как и его союзники, например Мануэль де Рохас, Хуан Эскрибано и его брат Хуан де Сория на Баямо, Хуан де Алия в Гаване, Хуан Родригес де Кордова в Санкти-Спиритус и Алонсо Родригес в Гуаникванико. Wright [11:38], 49.

(обратно)

1261

Мать художника, Херонима, была из Веласкесов; ее отцом являлся Хуан Веласкес – это христианское имя встречается среди Веласкесов из Куэльяра так же часто, как и Диего. В XVI веке несколько Веласкесов оставили Куэльяр ради Севильи в поисках славы и богатства, и не было бы ничего удивительного в том, что сын одного из братьев губернатора – Антона, Руи или Гутьере – был бы Хуаном, дедом художника. Однако так как художник был весьма озабочен своей родословной (известно, что в 1650-х годах он осуществлял запросы о ней), эта версия выглядит малоправдоподобно.

(обратно)

1262

См. list in CDI, XI, 412–429.

(обратно)

1263

Были фрай Гутьере де Ампудиа, фрай Бемандо де Санто-Доминго, фрай Педро де Сан-Мартин и фрай Диего де Альбека (Las Casas [2:50], III, 99–103).

(обратно)

1264

CDI, XI, 428. Доклад был приведен без комментариев Карлом Зауэром в его The Early Spanish Main [8:5]. См. также Marrero [23:11], I, 107.

(обратно)

1265

CDI, XXXIX, 238–63. Примечание: В дальнейшем я именую Нуньеса де Бальбоа как просто «Бальбоа». Он добавил, что у них было больше золота, чем здоровья («mas oro que salud»), а также, что «nos ha faltado mas la comida que el oro». И были они «rios de oro mui ricos» [«У нас было золота больше, чем еды» и «реки золота очень богаты». (Прим. ред.)]. Angel de Altolaguirre, Vasco Nunez de Balboa, Madrid 1914, 13–25.

(обратно)

1266

«se resolvio de elegir algun procurador…» Martyr [6:34], 131.

(обратно)

1267

CDI, XXXIX, 241.

(обратно)

1268

«para conquistar mucha parte del mundo».

(обратно)

1269

Martyr [6:34], 137: «sus caras atestiguan lo malo que es el aire de Darien, pues estan amarillos como los que tienen ictericia, e hinchados, si bien ellos lo atribuyen a la necesidad que han pasado».

(обратно)

1270

Martyr [6:34], 150: «Cavan tambien de la tierra unas raices que nacen naturalmente y los indigenas las llaman batatas; cuando yo las vi, las juzgue nabos de Lombardia o gruesas criadillas de tierra. De cualquier modo que se aderecen asadas o cocidas no hay pasteles ni ningun otro manjar de mas suavidadad y dulzura. La piel es algo mas fuerte que en las patatas y los nabos y tienen color de tierra, pero la carne es muy blanca…»

(обратно)

1271

Oviedo [2:43], III, 206.

(обратно)

1272

Las Casas [2:50], III, 15: «la fama de que se pescaba el oro en tierra firme con redes…para ir a pescarlo casi toda Castilla se movio».

(обратно)

1273

Martyr [6:34], I, 314.

(обратно)

1274

«asi por mar como por tierra, a la Tierra firme, que se solia llamar e ahora la mandamos llamar Castilla aurifera».

(обратно)

1275

Instructions, in CDI, XXXIX, 280, а также в: Navarette [4:38], 205–241; см. также: Alvarez Rubiano, Pedrarias Ddvila, Madrid 1914, 49, и Carmen Mena Garcia, Pedrarias Ddvila, Seville 1992, 211.

(обратно)

1276

Martyr [6:34], 138.

(обратно)

1277

CDI, XXXIX, 123.

(обратно)

1278

Martyr [6:34], I, 282.

(обратно)

1279

Martyr [6:34], I, 284–285.

(обратно)

1280

См.: Elsa Mercado Sousa, El hombre y la tierra en Panama (siglo xvi) segum lasprimeras fuentes, Madrid 1959.

(обратно)

1281

Martyr [6:34], 166; Oviedo [2:43], III, 210ff.; Las Casas [2:50], 594

(обратно)

1282

Martyr [6:34], 167.

(обратно)

1283

Martyr [6:34], I, 288. См.: Morales Padron [6:32], 342.

(обратно)

1284

Martyr [6:34], I, 292.

(обратно)

1285

Martyr [6:34], I, 307.

(обратно)

1286

См.: Samuel Lothrop, in Wauchope, ed. [13:62], 253–256.

(обратно)

1287

Carmen Mena, Sevilla y las flotas de Indias, Seville 1998, 259.

(обратно)

1288

Mena [24:23], 67; see, too, Ladero Quesada [16:42], 62.

(обратно)

1289

Las Casas [2:50], III, 14, «de mucha edad porque pasaba de sesenta anos».

(обратно)

1290

«la santa conquista de Granada e Africa…en la toma de Oran donde os senalistes muy honoradamente…en la toma de Bugia…»

(обратно)

1291

Oflcio X V, escribania Bernal Gonzalez Vallesillo, f. 151, last tercio del legajo, 13 Jan. 1514 (APS, I, 1017). Это указывает на сотрудничество между Гаспаром Чентурионом и Хуаном де Кордоба; см. также oflcio X V, lib. linico, escribania Bernal Gonzalez Vallesillo, f. first tercio del legajo, 30 Jan. 1514 (APS, I, 1026). Здесь свидетельствуется о получении Педрариасом 10 599 мараведи от Августина и Бернардо Гримальди.

(обратно)

1292

AGI, Panama, leg. 233, Sept. 1513, qu. Mena [24:23], 82: «como si de subditos espanoles se tratase».

(обратно)

1293

APS, IX, 118, Sevilla, 30 Jan. 1514, qu. Mena [24:23], 82 fn, 34.

(обратно)

1294

APS, IX, 107, Sevilla, also qu. Mena [24:23], 83.

(обратно)

1295

Mena [24:23], 83.

(обратно)

1296

«todos escogidos entre hidalgos y personas distinguidas».

(обратно)

1297

«la mas lucida gente de Espana que ha salido». Pascal de Andagoya, Relation de documentos, ed. Adrian Blazquez, Crdnica de Americas, Madrid, 1986, 83.

(обратно)

1298

См.: Carmen Mena [24:23], 73ff, для дискуссии.

(обратно)

1299

По словам Кармен Мена, были 278 моряков, она дает поименный список большинства из них – сообщая, что 107 человек были из Андалусии, 28 – из Басконии, 8 иностранцев, 18 из Галисии, 7 из Астурии, 12 из Кастилья-ла-Вьеха. (Carmen Mena [24:23], Sevilla, 133)

(обратно)

1300

Andagoya [24:33], 10.

(обратно)

1301

«tiene alguna experienca de las cosas de Tierra Firme y tambien para cosas de armada».

(обратно)

1302

Другие капитаны – Луис Каррильо, Гонсало Фернандес де Лаго, Контрерас, Франсиско Васкес Коронадо (не тот, что открыл Колорадо) и Диего де Бустаманте-и-Атиенса. Среди будущих конкистадоров Новой Испании были Франсиско де Монтехо, Берналь Диас дель Кастильо, Хуан Пинсон, Ортис де Суньига, Мартин Васкес, Антонио де Вильярроэль, Алонсо Гарсия Брабо, впоследствии занимавшийся перестройкой Мехико, Педро де Арагон, вероятно, – Хуан де Аркос, Васко де Поркалло, Ангель де Вильяфанья и его отец, Хуан де Вильяфанья. Среди идальго были Санчо Гомес де Кордоба, придворные Франсиско де Сото и Диего де Лодуэнья из Мадрида, королевские гвардейцы, такие как Педро де Вергара и Франсиско де Лугоньес, слуги королевы Хуаны, такие как Кристобаль Ромеро, Хуан Руис де Кабрера, или дети королевских слуг, такие как Хуан де ла Парра, сын секретаря короля и его тезка Хуан де Бейсама, Педро де Гомес, Сальвадор Хирон, Мигель Хуан де Ривас и Гаспар де Эспиноса – все они были лично рекомендованы Педрариасу самим королем. См.: Mena [24:23], 778.

(обратно)

1303

Из Oviedo, см. введение к Historia by Perez de Tudela, ’Vida y escritos de Gonzalo Fernandez de Oviedo’, Madrid, BAE, CLXXV, а также его пролог к Batallas y Quincuagenas, Real Academia de la Historia, 1983. См. также: Maria Dolores Perez Baltasar, ’Fernandez de Oviedo, Hito innovador en la historiografia’, in Congreso [5:27] IV, 309ff.

(обратно)

1304

В коллекции Муньоса, Королевская историческая академия в Мадриде, появляются имена других: Торбино Контадо, Гарсия Риверо, Мигель и Мартин Фернандесы, Хуан де Леон, Диего Осорио, Гонсало Алонсо, Хуан Руис де Гевара, Антонио Аранда, Хуан де ла Пуэнте, Педро де Росас, бакалавр Вильядиего и Хуан Буэндиа.

(обратно)

1305

Mena [24:23], 46.

(обратно)

1306

«sayo de seda e muchos de brocado» – как выразился судья Суасо в письме к Шьевру.

(обратно)

1307

CDI, XXXIX, 280–316, «muy malos vicios y malas costumbres».

(обратно)

1308

Valladolid, 18 June 1513, in AGI, Panama, leg. 233, lib. 1, qu. Mena [24:23], 42.

(обратно)

1309

Deive [6:36], 105.

(обратно)

1310

«es uno de los mas grandes que hoy hay en el mundo».

(обратно)

1311

Другие шкиперы: Педро де Ледесма, Андрес де Сан-Мартин, Антонио Мариано (следует особо отметить – итальянец) и Андрес Гарсия Ниньо. Ледесма был в третьем и четвертом рейсах Колумба. В последнем из них он встал на сторону бунтовщиков, восставших против адмирала и его братьев, и был ранен Бартоломео Колоном. Также в 1508 году он был на побережье Центральной Америки с Ианьесом Пинсоном и Диасом де Солисом.

(обратно)

1312

Mena [24:23], 79.

(обратно)

1313

«que no consintais que ninguno pueda abogar asi como clerigo o como lego».

(обратно)

1314

Mena [24:23], Seville, 333.

(обратно)

1315

Mena [24:23], 334.

(обратно)

1316

Martyr [6:34], 140.

(обратно)

1317

AGI, Panama, leg. 233, lib. 1, 49–50, qu. Cadenas [22:2], 147–149.

(обратно)

1318

«un honbre y una mujer de quien nosostros y vosotros y todos los honbres nosotros vinieren».

(обратно)

1319

«entrare poderosamente contra vosotros y vos hare guerra por todas las partes y maneras que pudiera y vos subjetare al yugo y obedencia de la iglesia y sus altezas y tomare vuestras personas de vuestras mugeres e hijos y los hare esclavos y como tales los vendere y dispondre dellos como su Alteza mandare y vos tomare vuestros bienes y vos hare todos los males e danos que pudiere como a vassallos que no obedecen ni quieren recibir a su senor…»

(обратно)

1320

Oviedo [2:43], III, 230.

(обратно)

1321

Las Casas [2:50], III, 31: «y cosa es de reir o de llorar».

(обратно)

1322

Oviedo [2:43], 230: «Mas paresceme que se reia muchas vesces…»

(обратно)

1323

Инструкции фраю Хуану де Кеведо (1515) в маэстрикуле Торибио Кинтадо, в Альтолагирре [24:1], 104.

(обратно)

1324

«mansos como ovejas».

(обратно)

1325

«Senor, Pedrarias ha llegado a esta hora al puerto que viene por gobernador de esta tierra».

(обратно)

1326

Martyr [6:34], 209.

(обратно)

1327

Mena [24:11], 50–53. Точную природу недугов Педрариаса установить уже невозможно. Письмо Бальбоа королю 16 октября 1515 года исходно обобщает события. Оно приводится в Navarrete [4:38], II, 225ff.

(обратно)

1328

Martyr [6:34], 261.

(обратно)

1329

Andagoya [24:33], 85–86.

(обратно)

1330

AGI, Patronato, leg. 26, r. 5, 18 Jan. 1516, qu. Pedro Alvarez Rubiano, Pedrarias Davila, Madrid 1944, 439–45. Приложения к этой старой книге содержат бесценные неопубликованные документы.

(обратно)

1331

Martyr [6:34], I, 403.

(обратно)

1332

Mena [24:11], 59.

(обратно)

1333

Martyr [6:34], 351.

(обратно)

1334

Martyr [6:34], 405.

(обратно)

1335

«estaban como ovejas se han tornado leones bravos».

(обратно)

1336

«es hombre muy acelerado en demasia».

(обратно)

1337

Жемчужина, которая была написана Тицианом, а затем похищена Хосе Бонапартом [Имеется в виду Жозеф Бонапарт (1768–1844) – старший брат Наполеона, король Испании в 1808–1813 годах, известный как Иосиф I Наполеон. Был крайне непопулярен у испанцев, имел прозвище «дон Пепе-Бутылка». После поражения при Виттории бежал во Францию, затем в Северо-Американские Штаты. (Прим. ред.)].

(обратно)

1338

Martyr [6:34], I, 404.

(обратно)

1339

Cit. Mena [24:11], 98.

(обратно)

1340

Las Casas [2:50], III, 182: «ya yo le he dicho que sera bien que echemos aquel hombre de alli».

(обратно)

1341

Las Casas [2:50], III, 85.

(обратно)

1342

Las Casas [2:50], 84–86.

(обратно)

1343

Espinosa, Diego Marquez, Alonso de la Puente, Pizarro, Juan de Castaneda, and Pascal de Andagoya, for example. Cit. Mena [24:23], 135.

(обратно)

1344

Martyr [1:2], III, 176, 203.

(обратно)

1345

Pulgar [1:24], 124: «de la fortaleza de Madrigalejo se habian fecho mayores crimenes e robos, mandola derribar».

(обратно)

1346

Лоренцо Вивальди и Флериго Чентурионе, Винченцо Спинола и Пьетро Ниджионе, Джиулиано Кальво и Бенедетто Кастильоне, а также Джиованни Матоста де Монеглия и Пьетро Джиованни Сальваджо, а также братья Якопо и Джеронимо Гримальди.

(обратно)

1347

Gimenez Fernandez [2:39], I, 117, and Headley [17:24], 44.

(обратно)

1348

Среди инвесторов экспедиции 1514 года были судья Вильялобос (в доме которого в Санто-Доминго шло ее планирование), Ортис Матиенсо, контадор реал, а также Гиль Гонсалес Давила и Педро де Ледесма, секретарь Аудиенсии; Родриго де Альбукерке отвечал за сборы с территории, а контадор Хуан Гарсия Кабальеро подключился. Здесь перечислены официальные лица. Среди подключившихся к финансированию торговцев были Хуан Фернандес де Варас и Диего Кабальеро («Эль Мосо»).

(обратно)

1349

Цены в Кастилии в начале XVI века были, конечно, неустойчивые. Принимая в качестве основы 1521–1530 годы, Earl Hamilton [3:8], 189, считает, что цена составляла 68,5 мараведи в 1501 году, выросла до 110,6 в 1506 году и составила до 72,8 за фанегу в 1512 году, поднявшись до 80,73 в 1516 году. Больше серьезных подъемов цены не произошло до 1545 года.

(обратно)

1350

Предположения на этот счет можно найти тут: Fernandez Alvarez [17:19], 67 fn 5.

(обратно)

1351

Воля была подписана в присутствии арагонского протонотария Веласкеса Климента. Протонотарий был членом Ватиканской коллегии нотариусов. Опять же, см. Fernandez Alvarez [17:19], 69.

(обратно)

1352

Комментарии см. в: Haring [9:39], 35.

(обратно)

1353

Мартир называет дом «desguarnecida e indecorosa».

(обратно)

1354

Fernandez Alvarez [3:51], 48–49.

(обратно)

1355

Harvey [1:1], 139, 150.

(обратно)

1356

Gimenez Fernandez [2:39], I, 72.

(обратно)

1357

Sancho Cota, Memorias, ed. Hayward Keniston, London 1964, 77. См. также Keniston’s Francisco de los Cobos, Pittsburgh 1959, 32.

(обратно)

1358

Alonso de Santa Cruz, Cronica de los Reyes Catolicos [5:7], 215, говорит, что, услышав о рождении Карла в 1500 году, королева Изабелла сказал Фердинанду: «Tened por cierto, senor, que este ha de ser nuestro heredero, y que la suerte ha caydo al reino, como en santo Matias para el apostolado».

(обратно)

1359

Исключением стал Шарль де Валера, сын Диего де Валера историка.

(обратно)

1360

Huizinga [4:34], 75.

(обратно)

1361

Известие о сражении у Павии в 1525 году достигло Карла в Мадриде, когда он только что написал автобиографическую заметку: он хотел «lesser quelque bonne memorye de moy…» для «jusques icy n’ay fait chose qui rendonde a l’honneur de ma personne…». Он хотел сделать что-то «par ou Dieu peust estre servy et que je ne sois a blamer». О Бургундии и ее влиянии см.: Bertrand Schnerb L’Etat Bourguignon 1363–1477, Paris 1999, и восхитительный Splendeurs de la com de Bourgogne, Paris 1995.

(обратно)

1362

Иоанн Саксонский, юный сеньор де Балансон, электор Фридрих V Палатинский, Фюрстенберг, Макс Сфорца.

(обратно)

1363

Письма от Manrique и Lanuza, цитируемые в: Gimenez Fernandez [2:39], 1,58.

(обратно)

1364

Самым известным замечанием Максимилиана Карлу было: «Mon fils, vous allez tromper les Francais, et moi, je vais tromper les Anglais».

(обратно)

1365

«en lo cual se capta la fuerte tendencia «caballeresca»«. Qu. In Federico Chabod, Carlos Quinto y sit imperio, Spanish tr. from the Italian by Rodrigo Riza, Madrid 1992, 56.

(обратно)

1366

Marino Sanuto, Diarii, 55 vols., Venice 1887, XX, 422, 324. Вот описание Лоренцо Паскуалиго в письме: «de mediocre estatura delgado hasta lo imposible, palido, muy melancolico… con la boca siempre…abierta».

(обратно)

1367

Лучший портрет Карла этого времени принадлежит Конраду Моиту, он написан около 1517 года и находится в Груутус Музеум в Брюгге. См. также небольшой портрет примерно того же времени в Музее Фицвильяма в Кембридже.

(обратно)

1368

A recent life is that of Jean-Pierre Soisson, Marguerite, Princesse de Bourgogne, Paris 2002.

(обратно)

1369

Gimenez Fernandez, [2:39], I, 16. Контарини позднее получил известность своим исследованием венецианской конституции: «De Magistralibus Venetorum».

(обратно)

1370

Лучшее исследование влияния Шьевра содержится в Chabod [26:21], 55–61.

(обратно)

1371

«selon la raison en maniere qu’ils devront raisonablemente contenter».

(обратно)

1372

Существует анонимный рисунок Кроя в Музее изящных искусств в Брюсселе.

(обратно)

1373

Martyr discusses [1:2] I, 211, also 213.

(обратно)

1374

Count of Cedillo, El Cardenal Cisneros, gobernador del reino, Madrid 1921, 2 vols., II, 30–1: «my muy caro e muy amado amigo senor».

(обратно)

1375

Cedillo [26:30], II, 87; Alonso de Santa Cruz, Cronica del Emperador, Carlos V, Madrid 1920–5, 5 vols., I, 106–10: «no hay necesidad en vida del la reina, nuestra senora, su madre, de se intitular Rey, pues lo es; porque aquello seria disminuir el honor y reverencia que se debe por ley divina y humana a la reina nuestra senora, vuestra madre… Y porque por el fallecimiento derey catolico, vuestro abuelo, no ha adquirido mas derecho de lo que antes tenia, pues estos reinos no eran suyos».

(обратно)

1376

Cedillo [26:30], II, 99.

(обратно)

1377

Keniston [26:13], 26.

(обратно)

1378

Joseph Perez, Carlos V, Madrid 1999, предлагает такое обозначение.

(обратно)

1379

Chabod [26:21], 64.

(обратно)

1380

Sandoval, Historia de la vida y hechos del emperador Carlos V, 2 vols, Valladolid 1604–6,1, 73–4.

(обратно)

1381

Cedillo [26:30], II, 136–137.

(обратно)

1382

Fernandez Alvarez [3:51], 171.

(обратно)

1383

Некоторые из тех, кто бы во главе «Генте де орденанса», позже окажутся среди лидеров комунерос – например Браво де Толедо.

(обратно)

1384

AGI, Patronato, leg. 252, r. 1, doc. 1.

(обратно)

1385

Las Casas [2:50], III, 112: «los remedios que parezcan ser necesarios».

(обратно)

1386

Marcel Bataillon, Estudios sobre Bartolome de las Casas, Barcelona 1976.

(обратно)

1387

Gimenez Fernandez [2:39], I, 128.

(обратно)

1388

CDI, VII, 14–65. Этот меморандум в Архиве Индий написан рукой Лас Касаса. См. обсуждение в Hanke [16:14], 57.

(обратно)

1389

CDI, X, 114ff.

(обратно)

1390

CDI, I, 253ff.

(обратно)

1391

«que Dios le de buen paradiso».

(обратно)

1392

CDI, VII, 428.

(обратно)

1393

CDI, X, 549–555.

(обратно)

1394

AGI, Patronato, leg. 252, r. 12, p. 2.

(обратно)

1395

«por evitar lo que podia en disfavor de la una o de la otra sentirse o decirse».

(обратно)

1396

Las Casas [2:50], III, 115.

(обратно)

1397

См. their accomplished reports in CDI, I, 247–411; also Las Casas [2:50], III, 119.

(обратно)

1398

Bartolome Colon, as cit. in Henige [8:12].

(обратно)

1399

AGI, Patronato, leg. 252, r. 2, in CDI, 14–65.

(обратно)

1400

CDI, XXIII, 310–331.

(обратно)

1401

Las Casas [2:50], III, 123: «vivir, estar y conversar los unos con los otros». Слово «республика» не несло антимонархических коннотаций.

(обратно)

1402

Las Casas [2:50], III, 138: «De quien nos hemos de fiar? Alia, vais, mirad por todo».

(обратно)

1403

Дату 16 сентября 1516 года можно увидеть в: Las Casas [2:50], III, 1, 36.

(обратно)

1404

Gimenez Fernandez [2:39], I, 220.

(обратно)

1405

Las Casas [2:50), HI, 138.

(обратно)

1406

Ibid.

(обратно)

1407

Gil [3:37], III, 226.

(обратно)

1408

Oflcio IV, lib. I, escribania Francisco Segura, f. 33, 3 January 1506 (APS, VII, 237).

(обратно)

1409

Предположительно 29 августа 1506 года. См. документ в oficio IV, lib. II, escribania Francisco Segura, f. 102–3, без даты, но «las escrituras anterior y posterior estan fechadas en 29 de agosto» (APS, VII, 379), воспроизведенный как факсимиле в моей книге The Conquest of Mexico, London 1993.

(обратно)

1410

Oficio IV, lib. III, escribania Francisco Segura, f. 286 (1506) (APS, VII, 388).

(обратно)

1411

Oficio I V, lib. I V, escribania Francisco Segura, f. 201, 20 Oct. 1506 (APS, Vll, 432).

(обратно)

1412

См., к примеру, in the records of the Casa de Contratacion, Ladero Quesada [16:42], 34, 35, 36.

(обратно)

1413

Oficio IV, lib. I, escribania Mateo de la Cuadra, f. 176v (14 Feb. 1511) (APS, VII, 703).

(обратно)

1414

Oficio IV, lib. III, escribania Manuel Segura. f. end of the leg. 23 Sept. 1506 (APS, I, 177).

(обратно)

1415

Oficio IV, lib. I, escribania Manuel Segura, f. 493, 496, 499 (1516) (APS, VII, 793).

(обратно)

1416

Otte [15:83], 134.

(обратно)

1417

Las Casas [2:50], III, 144–145.

(обратно)

1418

Otte [15:83], 133.

(обратно)

1419

Las Casas [2:50], III 141. «A la mi fe, padre, porque asi me lo dieron por destruicion, conviene saber que si no los pudiese captivar por paz que los captivase por guerra».

(обратно)

1420

Gimenez Fernandez [2:39], I, 373.

(обратно)

1421

Демографическая статистика весьма полно обсуждается в Henige [8:12], особенно 81.

(обратно)

1422

Это были Антонио де Вильясанте, Андрес де Монтемарта и Диего де Альварадо, которые пришли с Колумбом в 1493 году; Педро Ромеро, который, судя по всему, прибыл в 1499 году; Гонсало де Окампо и Хуан Москера, которые пришли с Овандо в 1502 году; Херонимо де Агуэро, Мигель Пасамонте, Лукас Васкес де Айон и Маркос де Агилар, которые прибыли с Диего Колоном, а также купцы – Антонио Серрано и Хуан де Ампьес. Были еще несколько священнослужителей – фрай Бернардо де Санто-Доминго, доминиканец, прибывший в 1510 году с Педро де Кордова, и фрай Педро Мексия, провинциал францисканцев.

(обратно)

1423

Gimenez Fernandez [2:39], I, 326ff. 331.

(обратно)

1424

Las Casas [2:50], III, 152.

(обратно)

1425

«Desde esta ysla, se arme para ir por ellos a la ysla de cabo verde y tierra de guinea o que esto se pueda hazer por otra cualquiera persona desde esos reinos para los traher aca».

(обратно)

1426

Las Casas [2:50], III, 79.

(обратно)

1427

Jose Antonio Saco, Historic de la Esclavitud de la Raza Africana en el nuevo mundo, 4 vols., Havana 1938, I, 75–78.

(обратно)

1428

Gimenez Fernandez [2:39] II, 555.

(обратно)

1429

AGI, Indif. Gen., leg. 419, lib. 7.

(обратно)

1430

AGI, Indif. Gen., leg. 419, lib. 7. О Португалии см.: Gimenez Fernandez [2:39], II, 35, fn. 103.

(обратно)

1431

Las Casas [2:50], III, 154.

(обратно)

1432

AGI, Justicia, leg. 43, no. 4. См. свидетельство Антонио Кансино в резиденсии против Суасо.

(обратно)

1433

Las Casas [2:50], III, 166.

(обратно)

1434

Судя по всему, Карл смог предпринять это путешествие благодаря кредиту в 100 000 флоринов от короля Генриха VIII – который, был женат на тетке Карла, Екатерине. См.: Fernandez Alvarez, [3:51], I, 50.

(обратно)

1435

Обобщено в Gimenez Fernandez [2:39], I, 359–364.

(обратно)

1436

«respecto a la importacion de esclavos negros a las Indias y dar licencia para llevarlos a los nuevos pobladores no es conveniente abrir la puerta para ello, y habra que esperar a la llegada de su alteza».

(обратно)

1437

Печать многотомника была завершена в 1517 году – но папа дал согласие на его распространение только в 1520 году. Печатником был Арнао Гильен де Брокар, издатель работы Небрихи, который взялся за эту Библию, но поссорился со всеми. Сиснерос много заплатил за еврейские манускрипты. Латинский текст принадлежал Хуану де Вергара и Диего Лопесу де Суньига; греческий – критянину Деметрису Дуке и Эрнану Нуньесу де Гусману; иврит – работа двух конверсо, Пабло Коронеля и Альфонсо де Саморы.

(обратно)

1438

Fernandez Alvarez [3:51], I, 71–78.

(обратно)

1439

Zuazo to Cisneros in Munoz Collection, Real Academia de la Historia, Madrid, qu. Gimenez Fernandez [2:39], II, 121, fn 394.

(обратно)

1440

Этот девиз Карл принял как есть, вычеркнув лишь «ne» в начале, ограничивавшее его домен этой стороной Геркулесовых Столпов.

(обратно)

1441

Kellenbenz [3:32], 234. Вольф Халлер фон Халлерштейн (1492–1559) после 1531 года стал генеральным казначеем королевы Марии Венгерской. Его дом в Брюсселе располагался на углу современных Плас-Рояль и Рю-де-ла-Регенс, на месте Музея изящных искусств.

(обратно)

1442

Laurent Vital, ‘Relation del primer viaje de Carlos V a Espana’, in J. Garcia Mercadal [2:57], I, 675–677.

(обратно)

1443

Vital [27:48], 678.

(обратно)

1444

«Se hacian muy soberbios y entraban por la fuerza en las huertas y en las posadas y maltrataban a los huespedes, mataban a los hombres por las calles sin tener temor alguno de la justicia y finalmente intentaban todo lo que querian y se salian con ello».

(обратно)

1445

Santa Cruz [5:7], I, 165–167: «inconversable y enemigo de la nation espanola». Слово «inconversable», безусловно, имеет в виду будущее.

(обратно)

1446

Fernandez Alvarez, [3:51], 80.

(обратно)

1447

Vital [27:48], 699.

(обратно)

1448

Gimenez Fernandez [2:39], I, 405.

(обратно)

1449

См.: Bartolome and Lucile Bennassar, Valladolid au Siecle d’Or, Paris 1964, 474–7. О драгоценностях см. Marcelin Defourneaux, La vie quotidienne au Siecle d’Or, Paris 1964, 152.

(обратно)

1450

Las Casas [2:50], III, 167.

(обратно)

1451

AGI, Patronato, leg. 170, r. 22, обширно цитируется Gimenez Fernandez [2:39], II, 398ff.; он рассмотрел маргиналии от Фонсеки и др.

(обратно)

1452

Первое испанское издание «Утопии» вышло в 1627 году.

(обратно)

1453

«Утопия» впервые опубликована в 1516 году, в Базеле издана в 1518 году.

(обратно)

1454

«…como el rey era tan nuevo…y habia cometido todo el gobierno de aquellos reinos a los flamencos sudidichos… y ellos no cognosciesen las personas grandes ni chicas y muchas mas las cosas tocantes las Indias, como mas distantes y menos conocidas».

(обратно)

1455

Портрет Ле Соважа в Музее изящных искусств в Брюсселе, принадлежащий кисти Бернарда ван Орли, придворного художника герцогини Маргариты, демонстрирует его внимательным, пусть и пожилым челровеком.

(обратно)

1456

Gimenez Fernandez [2:39], II, 34.

(обратно)

1457

Las Casas [2:50], III, 168.

(обратно)

1458

К ним относятся Панфило де Нарваэс, помощник Веласкеса на Кубе; Гонсало де Гузман, который также пошел на Кубу, хотя он все еще был энкомьендеро на Ла-Эспаньоле; Гонсало де Бадахос, который был в Дарьене с Никуэсой, а затем с Педрариасом; Кристобаль де Тапиа, бывший алкальд крепости в Санто-Доминго и враг Овандо, который был одним из первых поселенцев на Эспаньоле и основал там сахарный завод в Вега-Реаль; Санчо де Аранго, прокурадор Пуэрто-Рико.

(обратно)

1459

«los yndios no tienen capacidad natural para estar por si».

(обратно)

1460

AGI, Patronato, leg. 173, no. 2, r. 2, doc. 3, f. 5: «seria mas la costa que el provecho».

(обратно)

1461

«de Castilla vayan o dejen llevar negros a los vecinos».

(обратно)

1462

«Si las yslas que oy estan pobladas, vuestra alteza permitiesse que se despoblasen de los vezinos seria muy grand perdida, porque por aventuras estan otras yslas y tierras mucho mas ricas e mejores que las descubiertas, por descubrir».

(обратно)

1463

Bernal Diaz del Castillo [15:45], 86ff. Обратный маршрут был выбран шкипером Аламиносом, большим знатоком Мексиканского залива. Las Casas [2:50], III, 156.

(обратно)

1464

См. главу 34.

(обратно)

1465

Этими кораблями были: флагман «Сан-Себастьян», вторая каравелла также называлась «Сан-Себастьян», третья – «Тринидад» и бригантина называлась «Сантьяго». Позже бригантина оставила группу и была заменена на корабль «Санта-Мария-де-лос-Ремедиос».

(обратно)

1466

Более детальное описание путешествия Грихальвы см. в Oviedo [2:43], II, 132 ff.; судя по всему, он имел доступ к частным дневникам.

(обратно)

1467

Las Casas [2:50], III, 173.

(обратно)

1468

И последний епископ тоже! См.: Father Raphael de la Vierge Marie, Description de la belle eglise et du convent royal de Brou – рукопись, созданную между 1692 и 1696 годом, а также между 1711 и 1715 годами, Bibliotheque de la Societe d’emulation de l’Ain, Bourgen-Bresse. Мари Франсуа Пуарев своей отличной Le Monastere de Brou, Paris 2001, 10 публикует датированное январем 1512 года письмо главного бухгалтера Этьена Шивильяра к Горрево о своих трудностях в попытках удовлетворить всех.

(обратно)

1469

Andre Chagny, Correspondence politique et administrative de Laurent de Gorrevod, 1517–1520, 2 vols., Lyons 1913, I, 361.

(обратно)

1470

«…ninguna cosa los mata sino la tristeza de spiritu de verse en tanta servidumbre y cautiverio y del mal tratamiento que les hazen, tomando las mujeres y las hijas que lo sienten mucho, y hazerles trabajar demasiado y el comer no en tanta abundancia como fuera menester».

(обратно)

1471

«…ytem han dar sus altezas largamente licencia para poder llevar esclavos negros, cada uno quantos quisiere…»

(обратно)

1472

Gimenez Fernandez [2:39], II, 424ff.

(обратно)

1473

«sea quitar los yndios a Vuestra alteza, y al almirante, y a mi, y a las otras personas que no los han de tener, y a los jueces…»

(обратно)

1474

CD1, XXXIV, 279–86, точность этого перевода обсуждается в: Gimenez Fernandez [2:39], II, 139, fn 443.

(обратно)

1475

«la mejor tierra del mundo donde nunca hay frio ni calor demasiado, ni que de pena. Siempre verde… todo se crea; ninguna se muere… canaverales de azucar de grandisimo tamano».

(обратно)

1476

Zuazo’s letter is in CD/, I, 292–298.

(обратно)

1477

В Арагоне тоже существовала такая традиция – например дела за обедом регулярно обсуждал король Хайме I Завоеватель (см.: Fernandez-Armesto [4:49], 15).

(обратно)

1478

Las Casas [2:50], III, 174.

(обратно)

1479

Keniston [26:13], 47; Las Casas [2:50], III, 170. В итоге Конхильос был уволен.

(обратно)

1480

Keniston [26:13], 33.

(обратно)

1481

Las Casas [2:50], 170–171.

(обратно)

1482

Francisco Lopez de Gomara, Anales de Carlos V, English and Spanish texts intr. by R. B. Merriman, London 1912, 256. «codicioso y escaso… holgaria mucho de jugar a la primera y conversacion de mugeres».

(обратно)

1483

Santa Cruz [26:31], I, 170; см. также Cortes [5:53], I V, 260ff.

(обратно)

1484

См.: Fernandez Alvarez [17:19], 58.

(обратно)

1485

Chabod [26:21], 85.

(обратно)

1486

Santa Cruz [26:31], I, 169.

(обратно)

1487

Qu. Gimenez Fernandez [2:39], II, 434–435.

(обратно)

1488

Las Casas [2:50], III, 181–182.

(обратно)

1489

Las Casas [2:50], III, 172.

(обратно)

1490

Это случилось 22 марта 1518 года.

(обратно)

1491

В Калатаюде Карл имел и опыт замешательства. Как-то во время прогулки по улице некий рабочий крикнул ему: «Закрой свой рот, твое высочество! Мухи здесь очень непослушны!»

(обратно)

1492

Например, «Codex Vindobonensis» – ранняя копия письма Кортеса королю Карлу V.

(обратно)

1493

См. Antonio Rodriguez Villa, El emperador Carlos V y su corte, segun las cartas de don Martin de Salinas, Madrid 1903.

(обратно)

1494

Chabod [26:21], 86.

(обратно)

1495

Это было опубликовано Фэйблом в Приложении IV к его жизнеописанию Лас Касаса. См. также: Bataillon [22:46], 326–331.

(обратно)

1496

Qu. Gimenez Fernandez [2:39], II, 444.

(обратно)

1497

«Para facilitar el aumento de la mano de obra esclava se preconizaba la libertad para la importacion de esclavos negros bozales por mercaderes o por vecinos e incluso la organization de la trata de negros por la corona; y que concede igualmente libertad de importacion de esclavos indios de las islas lucayos y de tierra firme, se organizen por la Corona la captura y venta de indios caribes».

(обратно)

1498

Gimenez Fernandez [2:39], II, 156–159, summarises.

(обратно)

1499

Gil [3:37], I, 184. Марко было мерой в восемь унций.

(обратно)

1500

Elliott [1:25], 137.

(обратно)

1501

Этот аргумент приведен в Gimenez Fernandez [2:39], II, 209.

(обратно)

1502

Шарль де Пупе (Попето) (Лаксао), лорд «Полиньи», который был с Карлом VIII в Неаполе, а затем выступал в поддержку Фелипе эль Эрмосо; позже он служил у Максимилиана и был наставником эрцгерцога Фердинанда. Один из советников Карла V, позже в составе его внутреннего совета. В 1523 году он рекомендовал, что к переселению в Индии надо поощрять не только испанцев. Защитник Лас Касаса в 1520 году. «Cavallero de nuestro consejo», сторонник Эрнандо Кортеса около 1522 года, посол Карла Португальского при сватовстве к Изабелле в 1525 году.

(обратно)

1503

Las Casas [2:50], III, 187.

(обратно)

1504

Las Casas [2:50], 185.

(обратно)

1505

Las Casas [2:50], III, 177.

(обратно)

1506

Об амбициях Горрево см.: Gimenez Fernandez [2:39], I, 284, and II, 613ff.; а также Georges Scelle, La Traite negriere aux Indes de Castille, 2 vols., Paris 1906,1, 149–150.

(обратно)

1507

The grant is in AGI, Indif. Gen., leg. 419, lib. 7, 121; Scelle [28:58], I, 755, publishes the grant: см. Deive [6:36], 235.

(обратно)

1508

Indif. Gen., leg. 419 1.7 of 21 Oct. 1518. В дополнение к подписям, указанным в тексте, после «Yo El Rey» идет фраза «Senaladas [подписано] de Obispo y de Don Garcia de Padilla…» Обиспо (епископ) – это Фонсека. Наиболее серьезным исследованием этого договора является Enrique Otte, ‘Die Negersklavenlizenz des Laurent de Gorrevod’ in Spanisches Forschungen der Gorresgesellschaft, Erste Reihe, 22, Munster 1965.

(обратно)

1509

Chagny [28:21], I, 123: ‘je ne sache autre chose digne d’ecrire’.

(обратно)

1510

См.: Carande [16:36], II, 85ff.

(обратно)

1511

AGI, 46, 6, I, f. 58, qu. Scelle [28:58], I.

(обратно)

1512

Scelle [28:58], I, 154–156.

(обратно)

1513

Сложная процедура перепродажи контракта мастерски описана в статье Otte [28:60].

(обратно)

1514

Rozendo Sampaio Garcia, Aprovisionamiento de escravos negros na America, Sao Paulo 1962, 8–10. Название иногда встречается как Форне, Форнес, иногда – Форнус.

(обратно)

1515

Oficio XV, lib. II, escribania Bernal Gonzalez Vallesillo, f. 507, 18 June 1515. Здесь мы можем прочесть, как Педро де Агилар получил от Франсиско де Гримальди и Гаспара Чентуриона восемь туб вина из Гвадалканала и о четырех невыделанных шкурах, отправленных на имя Хуана де Кордобы на борту «nao, Santa Maria de la Antigua» (APS, 1/1206). В oficio XV lib linico, escribania Bernal Gonzalez Vallesillo, f. 134, 7 Feb. 1516, Луис де Коваррубиас, мастер из Сан-Антона, а также торговец печеньем и кофе Луис Фернандес, обязаны сами выплатить Франсиско де Гримальди и Гаспару Чентуриону 72½ дукатов за провоз их на Кубу (APS, I, 1245).

(обратно)

1516

Oflcio XV, lib. II, escribania Bernal Gonzalez Valdesillo, f. 230, 17 Aug. 1517. Здесь Хуан Себастьян де Торрес обязуется выплатить Хуану Родригесу с корабля «Санта-Мария» 13 дукатов за доставку его в Санто-Доминго (APS, I, 144).

(обратно)

1517

Las Casas [2:50], III, 274.

(обратно)

1518

AGI, 46, 6, I, doc. 95, doc. 5 qu. Scelle [28:58], I, 190.

(обратно)

1519

CDI, VII, 423fn, имеются в виду концессии.

(обратно)

1520

Manuel Serrano y Sanz, Las origenes de la domination espanola en las Indias, Madrid 1918, переиздано: Barcelona 1991, 580–2. Эта работа включает авторскую книгу Los amigos y protectores aragoneses de Cristobal Colon [5:15], которая недавно была опубликована отдельно.

(обратно)

1521

Asqu. Hanke [16:14], 60.

(обратно)

1522

Las Casas [2:50], III, 189–190.

(обратно)

1523

Las Casas [2:50], III, 191–2. «¿Vos, padre, a que quereis ir a las Indias siendo tan viejo y tan cansado?» Respondio el buen viejo «A la mi fe, senor, a morirme luego, y de]ar mis hijos en tierra libre y buenaventurada…»

(обратно)

1524

Las Casas [2:50], III, 190.

(обратно)

1525

Las Casas [2:50], III, 191: «por falta que tenga aca, porque cada uno tenemos 100,000 maravedis de hacienda y aun mas… sino que vamos por dejar nuestros hijos en tierra libre y real». Весьма удивительное заявление для шестнадцатого века!

(обратно)

1526

Las Casas [2:50], III, 193: «Por Dios, – сказал Фонсека, – que es gran cosa, gran cosa es».

(обратно)

1527

Scheurl, Briefbuch, Aalen 1562, II, 109, qu. Headley [17:24], 80. См. также Carl Brandi, Carlos V, vida y fortuna de una personalidad y un Imperio, Madrid 1937, 47.

(обратно)

1528

Cf. Richard Haas’s book on the United States in the 1990s, The Reluctant Sheriff, New York 1997.

(обратно)

1529

CDI, XXXII, 332–53; «Не без ошибок», – прокомментировал Хименес Фернандес [2:39].

(обратно)

1530

Hanke [16:14], 46.

(обратно)

1531

Cadenas [22:2], 198.

(обратно)

1532

Otte [15:83], 162.

(обратно)

1533

CDI, XXXI, 366–8; Las Casas [2:50], II, 272.

(обратно)

1534

Deive [6:36], 157.

(обратно)

1535

Sauer [8:5], 203.

(обратно)

1536

См.: Kellenbenz [3:32], 505. Фуггеры, банкиры из Аугсбурга, помогли занять и этот рынок. Ульрих фон Гуттен позднее сказал, что исцелился, во-первых, благодаря Христу, во-вторы, – благодаря Фуггерам.

(обратно)

1537

Gimenez Fernandez [2:39], II, 638.

(обратно)

1538

Gimenez Fernandez [2:39], II, 375.

(обратно)

1539

Молинс лежит в нескольких милях к западу от Барселоны. Современному путешественнику трудно найти здесь какой-либо знак королевского присутствия.

(обратно)

1540

Это были Фернандес де Веласко, констебль; Фадрик Энрикес, адмирал; а также герцоги Альба, Бежар, Кардона, Наджере, Эскалона, Инфантадо и маркиз Асторга. Граф Бенавенте отказался от приглашения, заявив, что «он слишком кастилец и поэтому не может быть удостоен иностранных орденов».

(обратно)

1541

AGI, Patronato, leg. 252, r. 3, doc. 1, summarised in Gimenez Fernandez [2:39], II, 730.

(обратно)

1542

Leon Schick, Un grand homme d’affaires au debut du xvieme siecle: Jacob Fugger, Paris 1957, 170–174.

(обратно)

1543

Письмо в Вальядолид, датированное 24 апреля 1523 года и приведенное в Schick [29:23], 161.

(обратно)

1544

Подтверждение роли Маргариты см. у Kellenbenz [3:32], 77.

(обратно)

1545

Этот электор получил обратно и поместье Хагенау, которое присвоил Фридрих Саксонский во время войны в Баварии.

(обратно)

1546

Brandi [29:8], 95; Chabod [26:2], 96.

(обратно)

1547

Все цифры округлые. См. подробнее таблицы в Приложении.

(обратно)

1548

Elliott [1:25], 137.

(обратно)

1549

Gimenez Fernandez [2:39], II, 259. На самом деле это не был Карл Великий, который разделил империю, а его сын, Людовик Благочестивый [У автора – Louis le Debonair, чаще всего используется другая форма – Louis le Pieux. (Прим. ред.)].

(обратно)

1550

«Porque, senor, tan grandes reinos, y provincias tan diversas, con la monarquia imperial, no se pueden conducir ni gobernar bien sin buen orden y buen consejo, que consisten en la election de las personas, pues se tiene frecuentemente mas carestia de gente que de dinero. Es necesario que Vuestra Majestad tenga mas ciudado en proveer que los oficios y beneficios sean honrados con personas virtuosas dignas y suficientes que en querer decorar personas indignas e inhabiles mediante oficios, beneficios y dignidades».

(обратно)

1551

Richard Levene, ‘Introduction a la historia del derecho indiano’, BRAH, 1924, 56–57.

(обратно)

1552

Juan Manzano y Manzano, La incorporation de las Indias a la corona de Castillo, Madrid 1948.

(обратно)

1553

Earl Hamilton [3:8], 42. Гамильтон уточняет номинальный вес – 9 153 220 граммов.

(обратно)

1554

I. A. Wright, ‘The commencements of the cane sugar industry in America’, AHR, XXI, 1916, 757–758.

(обратно)

1555

Hanke [16:14], 46.

(обратно)

1556

Las Casas [2:50], III, 312.

(обратно)

1557

Schafer [9:19], I, 35–36, discusses.

(обратно)

1558

«¿Como, senor, estuvieron ellos tres meses forjandolos y haciendolos …y tengo yo que responder agora en un credo? Demelos…cinco horas…»

(обратно)

1559

Summarised in Deive [6:36], 173.

(обратно)

1560

Otte [15:83], 162.

(обратно)

1561

Deive [6:36], 123.

(обратно)

1562

Таким, как торговцы Диего Кабальеро, Хуан Фернандес де лас Варас, Родриго де Бастидас и Хуан Москера.

(обратно)

1563

Deive [6:36], 17ff.

(обратно)

1564

Санто-Томас и Сан-Хуан-Баутиста на побережье недалеко от Хигуя, Мехорада недалеко от Котуи – конечно же, названный так по имени монастыря приора Фигероа, так любимого католическими королями, и еще один, неназванный, возле Ла-Вега.

(обратно)

1565

Сан-Хуан-де-Ортега в Бонао, Хихон в Ла-Веге, Сантьяго на берегу реки Яке, Верапас в Харагуа – имена их, как обычно, повторяли названия хорошо известных мест в Старой Испании.

(обратно)

1566

AGI, Justicia, leg. 47, no. 3. Жаком де Кастельон был незаконнорожденным сыном Бернардо Кастильона, торговца из Генуи, и Инес Суарес из Толедо (Otte [15:83], 109, 239; Gimenez Fernandez [2:39], II, 1199). Родился в 1492 году, жил в Санто-Доминго, откуда отправился в 1510-м году со своим братом Томасом. Он занимался торговлей с коренными индейцами, а также был связан с ганадерия (заводчиками рогатого скота) и асиендадо. В 1513 году Кастельон был партнером Диего Кабальеро, Эль Мосо и Джеронимо Гримальди в торговле индейскими рабами. В 1518 году он был все еще активен на Жемчужном Берегу, совмещая миссионерство, торговлю (вином, оружием, в том числе мечами и даже ломбардами) и рабовладение. См.: Deive [6:36], 157, 374. В 1522 году он был капитаном отряда, отправленного на побережье Кумана, где получил разрешение построить крепость, алкальдом которой, заплатив 900 песо, он был назначем в 1524 году. Но он продолжал жить в Санто-Доминго, используя в качестве лейтенанта Андреса де Вильякорта. Он совершил многочисленные рейды для захвата индейских рабов, и на гербе, который он получил в 1527 году, были изображены крепость и четыре головы индейцев.

(обратно)

1567

Антонио Флорес, губернатор Ла-Веги, был назначен главным судьей Кубагуа на Жемчужном Берегу, чтобы предотвратить эти нарушения. Он был верным другом Фигероа. Но он пошел по самому простому пути, назначив своими подчиненными друзей: например Хуан-Мартин де Требьехо, португальский погонщик мулов, стал альгвасилом, а Гарсия Гонсалес Мюриэль, веедор отряда, нотариусом (escribano del juzgado). Цель Флореса состояла в том, чтобы увеличить количество и жемчуга, и рабов, а не улучшить способ добычи. Но он стал «верховной властью в Кубагуа» (papa y rey y alcalde mayor de Cubagua) и получал выгоду от обоих предприятий, а также заявлял, что «его ложь стоит больше, чем чужие истины». В конце концов он покинул эту должность в 1520 году, будучи заменен Франсиско де Вальехо.

(обратно)

1568

Deive [6:36], 235.

(обратно)

1569

«No hay mercader que tenga consciencia ni verdad».

(обратно)

1570

«Senor, por lo que me toca de las Indias, soy obligado a besar las manos de vuestra senoria».

(обратно)

1571

«¿que sermon os traigo para predicarnos?»

(обратно)

1572

«Por cierto senor, dias ha que yo deseo oir predicar a vuestra senoria, pero tambien a vuestra senoria certifico que le tengo aparejados un par de sermones, que si los quisiere oir y bien considerar, que valgan mas que los dineros que trae de las Indias…»

(обратно)

1573

Las Casas [2:50], III, 337.

(обратно)

1574

Хуан де Суньига-и-Авельянеда, родившийся 17 января 1488 года, был сыном Педро де Суньига-и-Веласко, второго графа Миранды. Он начал как сторонник Филиппа I, был во Фландрии в 1506–1517 годах, занимал незначительную должность при королевском дворе. Он стал камаленго при Карле V в 1511 году, затем камареро, Кабальеро де Сантьяго, и в 1535 году – крестным отцом и советником Филиппа II: айo-дель-принсипе. Всегда уверенный в нем, Карл V назначил его послом в Португалии войны комунерос 1520–1521 годов, так как многие из руководителей восстания укрылись в этой стране. В Португалии (вместе с Лаксао) он много сделал для организации свадьбы короля с Изабеллой. В 1539 году он был назначен майордомом Филиппа II. Он казался большим другом и сторонником Кобоса – но Карл V сказал, что он переживет даже такого государственного деятеля, как герцог Альба. Кобос однажды написал, что «дон Хуан де Суньига упорно трудится для себя. Я не хочу сказать, что против меня – ибо тогда я сам ставлю себя под подозрение этим комментарием. Но он хочет полного контроля, без оглядки на лояльность и услужливость остальных, и чтобы получить это, делает все от него зависящее, чтобы превратиться в единственного тайного советника… Суровость и строгость, с которой он воспитывал принца, были превращены в сладость и мягкость, и все это, вытекающее из лести, помогло ему достичь своей цели» (Cobos to Charles V, Keniston [26:13], 271).

(обратно)

1575

Las Casas [2:50], III, 337–338.

(обратно)

1576

Las Casas [2:50], III, 339.

(обратно)

1577

См.: Fernandez Alvarez [17:19], 97–99.

(обратно)

1578

«Su majestad manda que hableis si algunas cosas teneis de las Indias que hablar». Las Casas [2:50], III, 340.

(обратно)

1579

Keniston [26:13], 57.

(обратно)

1580

Las Casas [2:50], III, 242.

(обратно)

1581

Las Casas [2:50], III, 244.

(обратно)

1582

Bataillon [26:42], 232.

(обратно)

1583

Qu. Chabod [26:21], 103.

(обратно)

1584

Были два Барбароссы: Арудж, убитый испанским губернатором Орана, маркизом Гомера, в 1518 году; и Хайр-аль-Дин, который сделал Алжир главной базой турецких пиратов на Средиземном море. Он стал беем Алжира в 1536 году.

(обратно)

1585

Chabod [26:21], 92.

(обратно)

1586

Qu. Headley [17:24], 27.

(обратно)

1587

Матерью Людовика XIV была Анна Австрийская, дочь Филиппа III Испанского.

(обратно)

1588

Santa Cruz [5:7], I, 255.

(обратно)

1589

Мы все еще можем видеть этот прекрасный зал.

(обратно)

1590

См. список в Gimenez Fernandez [2:39], II, 341.

(обратно)

1591

«mas rey que otro, porque tiene mas y mayores reynos que otro».

(обратно)

1592

«el imperio vino a buscar a la Espana… Rey de Romanos y emperador».

(обратно)

1593

«el fundamento, el amparo y la fuerza de todos los otros… el huerto de sus placeres, la fortaleza para su defensa, la fuerza para atacar, su tesoro y su espada han de ser los reinos de Espana». Diario de las sesiones de las Cortes Espanolas.

(обратно)

1594

Martyr [1:2], III, 306.

(обратно)

1595

Эта речь была опубликована в Риме Якобом Мазохиусом из Аугсбурга, было также немецкое издание Мартина Ландсберга в Лейпциге.

(обратно)

1596

Ramon Menendez-Pidal, La Idea Imperial de Carlos V, Buenos Aires 1941, 10.

(обратно)

1597

Обсуждение в [13:87], 20.

(обратно)

1598

«Dios creo los indios libres e no subjetos ni obligados a ninguna servidumbre que de aqui adelante se guarde lo que sobre ello esta acordado y definido».

(обратно)

1599

Las Casas (2:50], III, 361: «Los Indios generalmente debian ser libres y tractados como libres y traidos a la fe por la via que Cristo dejo establecida».

(обратно)

1600

«la via mahometica». Las Casas [2:50], III, 361.

(обратно)

1601

Las Casas [2:50], III, 363. Лас Касас, вероятно, подразумевал таких людей, как Педро де Рентерия, его бывшего партнера в Аримао на Кубе: но кроме него были и такие лица, как Габриэль де Пеналоса, его дядя, Гонзало де Окампо или Хуан де Виллория, о которых имеются свидетельства их гуманного поведения в Новом Свете.

(обратно)

1602

Hanke [16:14], 46.

(обратно)

1603

См. Генеалогию 2 в моей Conquest of Mexico [27:15].

(обратно)

1604

Ibid.

(обратно)

1605

Текст дискуссии в CDI, XVIII, 27, также CDI, XII, 458. Эта дискуссия в Silvio Zavala, Las instituciones juridicas en la conquista de America [8:11], 524ff.

(обратно)

1606

Sandoval [26:36], I, 219.

(обратно)

1607

Martyr [1:2], III, 335.

(обратно)

1608

Так утверждает Brandi [29:8], 169, но нет английского источника, который подтверждает это заявление. Где Бранди взял свою информацию о сокровище, неизвестно. Как отмечает профессор Скарисбрик, биограф Генриха VIII, вряд ли он придумал эту историю.

(обратно)

1609

Возможно, картина Лукаса ван Лейдена, известная как «Картежники», передает впечатление Карла от переговоров с Вулси и своей теткой Маргарет, в центре, уговаривающей племянника отказаться от Франции? Картина находится в Коллекции Тиссена, Мадрид.

(обратно)

1610

Существует записка Алонсо де Вальдес к Петеру Мартиру в: Martyr [1:2], III, 93.

(обратно)

1611

Изложение дискуссии – в моей Conquest of Mexico [27:15], 536–7. Дюрер позднее создал гравюру «Реформация в городе», напечатанную Поэлем. Довольно удивительно – Дюрер вовсе не стремился изображать все, что увидел.

(обратно)

1612

См.: Chabod [26:21], 111.

(обратно)

1613

Chabod [26:21], 110.

(обратно)

1614

Chabod 126:21], 113.

(обратно)

1615

Menendez-Pidal [31:14], 17.

(обратно)

1616

Headley [17:24], 35.

(обратно)

1617

Sandoval [26:36], II, 123.

(обратно)

1618

Perez [26:34], 53.

(обратно)

1619

As Charles Peguy put it: «tout commence en mystique et se termine en politique».

(обратно)

1620

Gil [3:37], I, 286.

(обратно)

1621

См. Gil [3:37], III, 195ff, о жизни Алькасара и его упадке.

(обратно)

1622

Gimenez Fernandez [2:39], II, 967, публикация факсимиле письма.

(обратно)

1623

Gil [3:37], I, 289.

(обратно)

1624

См.: Cooper [9:19], II, 1109.

(обратно)

1625

См.: Fernandez Alvarez [3:51], chs. 14, 15.

(обратно)

1626

Старый режим продолжал работать, по крайней мере, на одном уровне: например 23 марта 1521 года, сразу же после объявления тревоги из-за попытки мятежников захватить замок Триана в Севилье, было совершено аутодефе, по которому были сожжены трое мужчин и две женщины, среди которых – Алонсо Тельо, в прошлом алькальде ординарио города, а также Беатрис де Альборнос, «ла кочина», мясник. Вместо двоих отсутствующих людей были сожжены чучела: Жак де Валера, некогда континуо реаль, и его отца, Альваро Переса де Росалес, которые бежали в Фес в Марокко и стали евреями. (Gil [3:37], I, 291)

(обратно)

1627

Лас Касас отмечал: «ad plura teneitur, reverendisima dominatio sua Deo et proximis quia unicuique mandavit Deus de proximo suo”; Адриан комментировал, также на латыни: «Ad minus debetis mihi vestras oratione» – и добавлял «Ego iam dicavi me prorsus obsequio et obedientiae vestre, reverendisima dominationis in quo proposito usque ad mortem inclusive perseverabo…»

(обратно)

1628

Haring [13:87], 20.

(обратно)

1629

Среди них были Блас Фернандес, Франциско де Сото, Хуан де Вагрумен, Алонсо Санчес, Гильермо де ла Роха, Фернан Мартин, Педро Хернандес, Гонсало Эскрибано и Антонио Блас.

(обратно)

1630

Pedro Gutierrez de Santa Clara, Historia de las Guerras Civiles del Peru, 6 vols., Madrid 1904–1929, I, 36–40.

(обратно)

1631

Las Casas [2:50], III, 384.

(обратно)

1632

Arranz [12:17], 543.

(обратно)

1633

George Kubler and Martin Soria, Art and Architecture in Spain and Portugal and their American Dominions, 1500–1800, Harmondsworth 1959, 63; Peter Boyd-Bowman, Indice geobiogrdfico de mas de 56 mil pobladores de la America Hispanica 1493–1519, Mexico 1985, I, 127. Этот «зал церкви» северного придела по существу относится не к готике; западные ворота вычурно изукрашены. Архитектором был Родриго Хиль де Лиендо из Сантандера.

(обратно)

1634

Las Casas [2:50], III, 369.

(обратно)

1635

CDI, X, 32–39.

(обратно)

1636

Las Casas [2:50], III: «la mas preciosa moneda que los indios amaban».

(обратно)

1637

Las Casas [2:50], III, 379.

(обратно)

1638

Las Casas [2:50], III, 386.

(обратно)

1639

Oviedo [2:43], XXXVI, ch. 1.

(обратно)

1640

Santa Cruz [26:31], V, 15. Карл на этот раз оставался в Испании в течение семи лет – самый длинный период, который он когда-нибудь провел в королевстве или в каком-либо другом месте.

(обратно)

1641

Joseph Perez, Los comuneros, Madrid 2001, 137.

(обратно)

1642

См.: Francisco Morales Padron, Historia de Sevilla, la ciudad del quinientos, Seville 1989, 131.

(обратно)

1643

Эту и две следующие главы мне было трудно писать, так как некоторое время назад я написал историю Завоевания [27:15]. Подробная история цивилизации Мексики изложена в первых пяти главах моей предыдущей книги; поэтому акцент сделан в первую очередь на новых открытиях.

(обратно)

1644

Fr. Angel Garibay, Historia de la Literatura nahuatl, 2 vols., Mexico 1953, I, 90.

(обратно)

1645

К настоящему времени в Мексике существуют около пятидесяти таких языков. О спорном вопросе размеров доколумбового населения см. Приложение I к моему Conquest (p. 609).

(обратно)

1646

Я использую слово «Мексика», чтобы описать людей древней Мексики, а не «ацтеков». Сами они называли себя именно «Мексика». Возможно, они именовали себя «ацтеками» на ранней стадии своей истории, так как, согласно легендам, пришли из Ацтлана – но в XVI веке использование слово «ацтек» уже не встречается ни в записях, ни в мемуарах или хрониках этой эпохи. Ни один из испанских конкистадоров или летописцев не использовал это слово. Имя «ацтеки» было введено в XIX веке иезуитом-популяризатором Клавихеро в его «Historia Antigua de Mexico», а затем североамериканскими авторами, такими как Прескотт и Бэнкрофт.

(обратно)

1647

Ignacio Bernal, The Olmec World, Berkeley, 1969, 187.

(обратно)

1648

Mary Pohl et al. ‘Olmec Origins of Mesoamerican Writing’, Science, 6 December 2002.

(обратно)

1649

Ольмеки получили свое название только в 1929 году, его дал Маршалл Савиль, тогдашний директор Музея американских индейцев; их самоназвание неизвестно.

(обратно)

1650

Scientific American, March 1977.

(обратно)

1651

Они имели ступенчатые своды, в которых пространство между двумя дугами свода удерживалось замковым камнем.

(обратно)

1652

Так называемые «кодексы» получил это имя от испанских завоевателей, которые думали, что ткань, уложенная между деревянными крышками, содержит списки каких-то лекарств.

(обратно)

1653

Возможно, для мексиканцев той эпохи это предвосхитило существующее в нынешней Мексике двойное поклонение Деве Гваделупской и Христу.

(обратно)

1654

Центральная площадь Саламанки в XVI веке была меньше, чем сегодня. Также неясно, имелись ли среди конкистадоров люди, бывавшие в Венеции.

(обратно)

1655

«Las dadivas desmedidas, los edificos reales,

Llenos de oro, las vaxillas tan fabridas,

Los enriques y reales del tesoro,

Los jaeces, los cavallos de su gente y atavios tan sobrados,

¿donde iremos a buscallos?

¿que fueron sino rocios de los prados?»

Jorge Manrique

(обратно)

1656

Например, что кукуруза была известна в Италии и в Англии, как «индейское зерно» или «гран турко» – это показывает, насколько люди европейского Возрождения были не сильны в географии.

(обратно)

1657

См. выше главу 16.

(обратно)

1658

Некоторые есть также в Музее Человечества в Вене.

(обратно)

1659

Самую лучшую ее коллекцию имеет Британский музей.

(обратно)

1660

Gilberto Freyre, The Masters and the Slaves, tr. Harriet de Onis, New York 1968, 183, утверждает, что это великолепное вещество доставлялось из Бразилии.

(обратно)

1661

До сих пор лучшим кратким описанием религии древней Мексики является Henry Nicholson, ’Religion in prehispanic Central Mexico’, in the Handbook of Middle American Indians, vol. X, Austin 1971.

(обратно)

1662

En todas partes esta

Tu casa, Dador de la vida,

La estera de flores,

Tejada de flores por mi

Sobre ella te invocan los principes.

(обратно)

1663

Fr. Diego Duran, Historia de las indias de la Nueva Espana, new ed., 2 vols., Mexico 1867–1880, II, 128.

(обратно)

1664

CDI, XXXIX, 415: некий Бенито Гонсалес из Валенсии сказал в 1515 году: «Que el dicho almirante el postrimero viaje que fizo descobrio una tierra dicha Maya…»

(обратно)

1665

Fr. Toribio de Motolinia in Joaquin Garcia Icazbalceta, Coleccion de documentos para la historia de Mexico, new ed., 2 vols., Mexico City 1980, I, 65.

(обратно)

1666

Oviedo [2:43], I, 124.

(обратно)

1667

Jorge Klor de Alva, Martin Ocelotl, in D. G. Sweet and Gary B. Nash (eds.), Struggle and Survival in Colonial America, Berkeley, 1981.

(обратно)

1668

Martyr [6:34], 241, в письме папе Льву X: «¿Eh, tambien vosotros teneis libros? Como! Tambien vosotros usais de caracteres con los cuales os entendeis estando ausentes». Possibly this Corrales was Rodrigo de Corrales from Medina del Campo.

(обратно)

1669

Fernando Alvarado Tezozomoc, Cronica Mexicayotl, Mexico 1949, 1987, 684ff.

(обратно)

1670

Tezozomoc [33:27], 685.

(обратно)

1671

Las Casas [2:50], III, 165.

(обратно)

1672

«Harto amigo mio», says Las Casas [2:50], III, 156. Полностью описание этого вояжа можно найти в моем Conquest of Mexico, [27:15], ch. 7.

(обратно)

1673

The Enciclopedia de Mexico, VII, 3859, сообщает, что он родился в 1475 году.

(обратно)

1674

Probanza of 1522, 189, in BAGN, Mexico, 1937, IX, ed. E. O’Gorman.

(обратно)

1675

«que viniese con la dicha armada en busca de nueva tierra» (Alaminos in Probanza of 1522).

(обратно)

1676

«con tiempo contrario que les dio no pudieron tomar las islas de los Lucayos, do daban, e aportaron en la costa que dicen que es de Yucatan» (Probanza of 1522, 189).

(обратно)

1677

Относительно всей проблемы «владения» см. опять Morales Padron [6:19], passim.

(обратно)

1678

«Otras tierras en el mundo no se habian descubierto mejores», in Diaz del Castillo [15:45], 1984.

(обратно)

1679

Andres de Monjaraz said in 1522 that «el queria ir a Castilla para hacer saber a sus altezas como el habia descubierto la dicha tierra de Yucatan» (Probanza of 1522, 208).

(обратно)

1680

Памятник Антонио Веласкесу де Базану, наследнику Веласкеса, изображает Грихальву. Это был его племянник (CDI, X, 82). Опять же, подробности см. в главе 7 The Conquest of Mexico [27:15]

(обратно)

1681

«No traia licencia para poblar, sino para bojar e recatar en la dicha tierra» (Probanza of 1522, 191).

(обратно)

1682

Oviedo [2:43], II, 118–148.

(обратно)

1683

Я пока еще не обнаружил Angel Bozal, El Descubrimiento de Mejico. Una gloria ignorada: Juan de Grijalva, Madrid 1927.

(обратно)

1684

Аламинос напоминает: «aun delante de este testigo el dicho Diego Velasquez rino con el dicho Juan de Grijalva» (Probanza of 1522, 232).

(обратно)

1685

Martyr [1:2], III, 325.

(обратно)

1686

«Senor nuestro: te has fatigado, te has dado cansancio: ya a la tierra tu has llegado. Has arribado a tu ciudad: Mexico…» Bernardino de Sahagun, Historia General de las Cosas de la Nueva Espana, t. IV, ed. Angel Maria Garibay, Mexico 1981, 108.

(обратно)

1687

Это графиня, дочь главного министра короля Генриха I V, Пачеко, описанного в Palencia ([1:19], 38) как «cruel y corrumpida», то есть жестокий и коррумпированный, который заточил в яму даже своего сына. Об этих датах см. мой Conquest of Mexico [27:15]. Родственные связи рассматриваются в генеалогической таблице в Приложении.

(обратно)

1688

В нем было около 3000 человек, из которых, как правило, присутствовали 10 процентов. В 1519 году овец насчитывалось более 3 миллионов. См. Klein [3:7].

(обратно)

1689

Один из тех, кто был в Саламанке с Кортесом, фрай Диего Лопес Медельин, сказал, что «habia estudiado alguno tiempo en el estudio donde estudiado el dicho don Hernando» (’Audiencia en Truijillo’, BRAH, 1992, 199). Лас Касас продемонстрировал свое мастерство в латыни: «Hacia ventaja en ser latino, porque habia estudiado leyes en Salamanca y era de ellos bachiller» (Las Casas [2:50], II, 475). Люцио Маринео Секуло прокомментировал: «Deleitaba mucho en la lengua latina» (De los memorables de Espana, Alcala de Henares, 1530, ff. cc-viii – ccxi r).

(обратно)

1690

Теткой Кортеса была Инес де Пас, и Кортес останавливался в ее доме в Саламанке.

(обратно)

1691

В 1516 году Кортес разделил власть над Сантьяго с Алонсо де Макуэло, в 1517 году – с Гонсало де Гусманом, который позднее станет его врагом, а в 1518 году – с Алонсо де Мендоса, который позднее стал его союзником (Residencia vs Andres de Duero, AGI, Justicia, leg. 49, f. 204).

(обратно)

1692

См., в порядке дискуссии, мою Quien es quien en la conquista de Mexico [18:35], 77–9. Лучшее издание писем Кортеса – Angel Delgado Gomez, Cartas de Relation, Madrid 1993, хотя английское издание Энтони Пагдена (Letters from Mexico with an introduction by Sir John Elliott, New Haven, 1986) тоже достойно восхищения.

(обратно)

1693

Инструкции Кортесу от Диего Веласкеса в: Jose Luis Martinez, Documentos Cortesianos, Mexico 1990, 45–57.

(обратно)

1694

См. мою Quien es quien en la conquista de Mexico [18:35].

(обратно)

1695

В резиденсии против Веласкеса несколько свидетелей дали показания на этот счет, например, Родриго Тамайо, заявивший: «este testigo oyo decir al capitan Hernando Cortes cuando yva a conquistar a la Nueva Espana quel adelantado le avia dado licencia para llevar de esta isla ciertos yndios» (in answer to q. 23).

(обратно)

1696

См. ‘Information of Servicios y Meritos’ в индивидуальном послании из Эсихи 7 января 1520 года (AGI, Patronato, leg. 150, no. 2 r.l). Я обязан данными этой статьи Франсиско Моралесу Падрону.

(обратно)

1697

«Y en parte donde el susdicho los mato era casi dos leguas de donde estaba el dicho marques y su gente, a como el dicho Angel Tinterero vido al dicho Geronimo Aguilar aun que estaba muy desconocido de ser cristiano segun el traje que traya, le conoscio en la habia porque le hablo» (декларация Мартина Лопеса в Information de Andres de Rozas, 1572).

(обратно)

1698

О компаньоне Агилара, Гонсало Герреро, см. Bibiano Torres Ramirez, ‘La odisea de Gonzalo Guerrero en Mexico’, в Congreso [1:22], 369ff.

(обратно)

1699

Sahagun [35:1], 44.

(обратно)

1700

См. выше, в главе 31.

(обратно)

1701

«por el mes de noviembre pasado hallo en Sevilla un Portocarrero e Montejo que venian de la tierra nueva que se ha descubierto e que dixeron a este testigo como el dicho Geronimo de Aguilar hera bibo…» (AGI, Patronato, leg. 150, no. 2, r. 1).

(обратно)

1702

Diaz del Castillo [15:45], II, 21.

(обратно)

1703

Sahagun [35:1], 44.

(обратно)

1704

Судя по всему, эта беседа имела место в январе 1520 года.

(обратно)

1705

См.: Hugh Thomas, Conquest of Mexico [27:15], 328.

(обратно)

1706

См. обсуждение показаний очевидцев в моем Conquest of Mexico, 324ff.

(обратно)

1707

Так сообщил его внук. См. Zavala [8:11], 745.

(обратно)

1708

Так утверждает саэр Джон Элиот в своем введении к опубликованной Энтони Пагденом Cartas de Relation of Cortes to Charles V [35:7].

(обратно)

1709

Свидетельство Джеронимо де Сепульведа в резиденсии против Веласкеса: «quando fue Panfilo de Narvaez a Yucataan… llevaba muchos yndios d’esta ysla las personas que con el yvan que unos dezian que los llevaba con licencia del adelantado e otros syn ella» (q. 23).

(обратно)

1710

CDI, XXVII, 10: «los que venuan, que heran mala xente, vizcaynos…»

(обратно)

1711

J. Diaz et al., ‘La Conquista de Tenochtitlan’, Historia, 16, ed. German Vazquez, Madrid 1988, 191. Агилар стал иеронимитом в Эскориале после войны и написал эти записки для информирования своих братьев.

(обратно)

1712

Уступки Кортеса заключались в том, что Тласкала всегда должна была иметь гарнизон в Теночтитлане; что Тласкала должна была быть передана Пуэбла; что тласкаланцы никогда не должны платить дань тому, кто правит в Теночтитлане, включая испанцев; и что испанцы должны поделиться всей добычей, захваченной после падения Теночтитлана. Свидетельства этого соглашения содержатся в Information de Tlaxcala, 1565, а дискуссию относительно его см. в моем Conquest [27:15], 737, fn 57. Договором с тласкаланцами обычно пренебрегали во всех предыдущих описаниях событий.

(обратно)

1713

См.: Charles Gibson, Tlaxcala in the Sixteenth Century, New Haven, 1952.

(обратно)

1714

Судя по всему, эта беседа имела место в январе 1520 года.

(обратно)

1715

О жизни этих людей см.: Quien es quien [18:35], 291–4. Кордова был изложен обоими – Gimenez Fernandez [2:39], II, 963, и Morales Padron [32:35], 111; по этому описанию он не имел финансовых целей Кортеса и не стремился к обогащению. Я искал в бумагах Хименеса Фернандеса в архиве «Аюнтамьенто де Севилья» доказательства этого, но без особого успеха. См. также: Gimenez Fernandez’s ‘El Alzamiento de Fernando Cortes segun los libros del tesorero de la Casa de la Contracion’, in Revista de la Historia de America, 31, Mexico, 1–58.

(обратно)

1716

См., к примеру, Thomas J. Riedlinger (ed.), The Sacred Mushroom Seeker, Portland, 1990, 96.

(обратно)

1717

Обсуждение потерь в этой войне см. у меня в Conquest [27:15], 528.

(обратно)

1718

Diaz del Castillo [15:45], I, 97.

(обратно)

1719

Diaz del Castillo [15:45], II, 515.

(обратно)

1720

Samuel Purchas, A discourse of the diversity of letters used by the divers nations of the world, Hakluyt Posthumous, 20 vols., Glasgow 1905, I, 486. См. также Tzvetan Todorov, La Conquete d’Amerique, Paris 1982. Greenblatt [4:35], 9, обратил внимание на комментарий Пурчаса, где говорится о «сложной, хорошо развитой системе технологий, прежде всего мобильных – управления, письма, навигационных приборов, судов, боевых коней, служебных собак, доспехов и крайне смертоносного оружия».

(обратно)

1721

Описание см. в: Information de Servicios y Meritos of Francisco de Montana in AGI, Patronato, leg. 54, no. 7, r. l.

(обратно)

1722

См.: Hugh Thomas, Conquest [27:15], 561. См. также: George Kubler’s fine study, Arquitectura mexicana del siglo XVI, Mexico 1983, ch. 1.

(обратно)

1723

Hernando Cortes [35:27], 450.

(обратно)

1724

Martyr wrote on 7 March 1521 [1:2], IV, 143–5. Эта «Investigaciones de Servicios y Meritos» легла в основу моей Who’s Who in the Conquest of Mexico, London 2000.

(обратно)

1725

Аранда женился на Ане Перес Сисбон из известной семьи конверсо. Его дочь Хуана вышла замуж за другого торговца из города Бургос, Фернандо де Кастро. См. Gil [3:37], III, 518.

(обратно)

1726

«¿Y si no hallais estrecho por donde habies de pasar a la otra mar?» Las Casas [2:50], III, 175.

(обратно)

1727

См. Oviedo [2:43], II, 229; а также Antonio Pigafetta, Primer Viaje Alrededor del Mundo, ed. Leoncio Carbrero, Madrid 1985, 58, 27. Английский перевод см. в Hakluyt Society, no. 52, reprinted 1992. Пигафетта, итальянец из Виченцы, но из тосканской семьи, родился между 1480 и 1491 годами; дом его семьи можно увидеть в Виченце за Базиликой, на нем есть девиз: «Il n’est rose sans epine». Существует также принадлежавшая Пигафеттам вилла в Агульяро, рядом с виллой Сарасено, которая сейчас пришла в упадок, но все еще красива. История этого небольшого города демонстрирует обширную родословную семейства Пигафетта. Отцом Антонио, вероятно, был Марко Пигафетта, типичный человек эпохи Возрождения. Сам Антонио служил на галерах Родосского ордена [Так у автора; имеется в виду орден иоаннитов, до 1522 года владевший Родосом. После захвата острова турками иоанниты перебрались на Мальту, подаренную им в 1530 году Карлом V. (Прим. ред.)], воевавшего против турок. Он отправился в Испанию в свите нунция Франческо Чиерагати, поначалу прибывшего в Барселону. Здесь Антонио попросился в команду к Магеллану, «движимый тягой к опыту и славе». Возможно, Магеллан, Рыцарь Сантьяго, взял Пигафетту с собой в качестве пассажира, потому что тот был из Родосских рыцарей.

(обратно)

1728

Morison [4:42], 302, предполагает, что еще одна карта была сделана Иоганном Шенером из Нюрнберга.

(обратно)

1729

Инструкции Солису в CDI, XXXIX, 325, 327.

(обратно)

1730

Las Casas [2:50], III, 105.

(обратно)

1731

Cadenas [22:2], 107–108.

(обратно)

1732

См. CDI, XXII, 46–52, 65.

(обратно)

1733

См. Oviedo [2:43], II, 229; а также Pigafetta [36:3], xxix. Also Oviedo [2:43], II, 217.

(обратно)

1734

Письмо от 28 сентября 1518 года, приведено в Pigafetta [36:3].

(обратно)

1735

Navarrete [4:38], 421ff.

(обратно)

1736

См. коллективную работу: A viagem de Fernao de Magalhaes e a questao das Molucas, Lisbon 1975. Но большую часть материала можно найти в: Navarrete [4:38], II, 417ff.

(обратно)

1737

Морисон подразумевает, что он был незаконным: [4:42], 338.

(обратно)

1738

Pigafetta [36:3], iii.

(обратно)

1739

Oviedo [2:43], II, 237, говорит, что он был главным шкипером.

(обратно)

1740

594 790 мараведи на вино и 564 188 мараведи на вооружение, в том числе порох. Я благодарен Маурисио Гонсалесу за эти цифры.

(обратно)

1741

Navarrete [4:38], II, 41Sff.

(обратно)

1742

Navarrete 14:38], II, 502ff. Earl Hamilton [3:8], 45. Позднее Аро стал представителем в Испании от Фуггеров, о которых см.: Kellenbenz [3:32], 43, 59 etc.

(обратно)

1743

Электрические огни, иногда появляющиеся на мачтах кораблей перед штормом или после него [У моряков считались добрым предзнаменованием – знаком того, что святой Эльм, покровитель моряков, охраняет корабль в шторм. (Прим. ред.)].

(обратно)

1744

Paul Gaffarel, Histoire du Bresil francais au seizieme siecle, Paris 1878, cit. John Hemming, Red Gold, London 1978, 17.

(обратно)

1745

The Essays of Michel de Montaigne, tr. M. A. Screech, London 1987, ‘On the Cannibals’, 240.

(обратно)

1746

См.: Hemming [36:20], 487.

(обратно)

1747

Martyr [6:34], II, 353.

(обратно)

1748

Эта история о восстании в заливе Сан-Хулиан рассказана по: Navarrete, Historia de Juan Sebastian Elcano, in Manuel Walls y Merino, Primer Viaje Alrededor del Mundo…, Madrid 1899. Собственное описание Элькано можно увидеть в: Navarrete [4:38], II, 520ff., 580ff.

(обратно)

1749

Лучшим вторичным описанием является Morison [4:42], 380ff.

(обратно)

1750

Путешествие было похоже на то, что предпринял Бугенвиль в 1767–1768 годах.

(обратно)

1751

Pigafetta [36:3], 94.

(обратно)

1752

Pigafetta [36:3], 111. Navarrete [4:38], II, 447.

(обратно)

1753

Oviedo [2:43], II, 223.

(обратно)

1754

Pigafetta [36:3], 102.

(обратно)

1755

Las Casas [2:50], III, 175.

(обратно)

1756

Элькано дал ответы на подробный вопросник о путешествии, их можно увидеть в Navarrete [4:38], II, 581ff.

(обратно)

1757

Pigafetta [36:3], 161.

(обратно)

1758

Это также взято из записей Маурицио Гонсалеса.

(обратно)

1759

«Otro nuevo mundo de oro fecho para el, pues antes de nuestras dias nunca fue nascido». Эту речь следует рассматривать в записи Кортеса: Cortes de los antiguos Reinos de Leon y Castilla [5:53], IV, 285ff. Fernandez Alvarez [17, 19] discusses, 19.

(обратно)

1760

См. главу 4.

(обратно)

1761

Galindez de Carvajal [2:10].

(обратно)

1762

Montalvo [5:5], I, 506.

(обратно)

1763

Las Casas [2:50], I, 338: the phrase was «…constituyo y cria los dichos Catolicos Reyes y a sus sucesores de Castilla y Leon, principes y reinos de todas estas Indias, islas y tierras firmes, descubiertas y por descubrir…»

(обратно)

1764

Qu. Edwards [2:25], 223.

(обратно)

1765

Qu. Liss [2:42], 308.

(обратно)

1766

См. Menendez Pidal [5:40].

(обратно)

1767

О Руисе де ла Мота см. John Schwaller, ‘Tres familias mexicanas del siglo xvi’, in Historia Mexicana, 122 (1981), 178. Он не упоминает о наличии крови конверсо в этой семье.

(обратно)

1768

Cortes [35:7], 161: «porque he deseado que Vuestra Alteza supiese las cosas desta tierra, que son tantas y tales que como ya en la otra relacion escribi, se puede intitular de nuevo emperador della y con titulo y no menos merito que el de Alemana que por la gracia de Dios Vuestra Sacra Majestad posee…»

(обратно)

1769

Cortes [35:7], 160.

(обратно)

1770

Cortes добавил в своем четвертом письме [35:7], чтобы показать, что он не забыл свое предложение: «creo que con hacer yo esto, no le quedara a vuestra excelsitud mas que hacer para ser monarca del mundo». В пятом письме Кортес обращался к Карлу V как к императору: «en la tierra esta… a quien el universo por providencia divina obedesce y sirve» (Ibid., 143).

(обратно)

1771

Для дискуссии см.: Antonio Muro Orejon, ‘El Problema de los Reinos Indianos’, in AEA, XXVII, 45–56.

(обратно)

1772

Об этом заявил R. B. Merriman в The Rise of the Spanish Empire, 4 vols., New York 1918–38, II, 221.

(обратно)

1773

См., к примеру, Quentin Skinner, Visions of Politics, II: Renaissance Virtues, Cambridge 2002.

(обратно)

1774

E.g. Thomazi, Les flottes d’or, Paris 1956.

(обратно)

1775

См.: Hugh Thomas, Conquest [27:15], 569.

(обратно)

1776

Fernand Braudel cit. Sevilla, Siglo XVI, ed. Carlos Martinez Shaw, Madrid 1993, 115.

(обратно)

1777

«De los alamos vengo, madre,

De ver como los menea el aire.

De los alamos de Sevilla,

De ver mi linda amiga,

De los alamos vengo, madre,

De ver como los menea el aire».

Villancico, c.1500

(обратно)

1778

Cit. Martinez Shaw [37:18], 14.

(обратно)

1779

«Hercules me edifico / Julio Cesar me cerco de muros y torres altas / y el rey santo me gano con Garci Perez de Vargas».

(обратно)

1780

Cit. Morales Padron [32:35], 42. Антуан де Лалайн отмечал, что, когда он был в Севилье с эрцгерцогом Филиппом в 1501 году, все улицы были «целиком из кирпича» (Garcia Mercadal [2:57], I, 473).

(обратно)

1781

О переселении см.: Julio Gonzalez, Repartimiento de Sevilla, Madrid 1951, новое издание – Seville 1993.

(обратно)

1782

«madres de la nueva Castilla que era Andalucia».

(обратно)

1783

См. Ladero Quesada [3:23], chs. I and II.

(обратно)

1784

В 1516 году доктор Хуан Кальвете, занимавший должность juez de residencia, написал Сиснеросу, сообщая, что «en este cabildo… los unos siguian en todo lo que ofrecia la voluntad del Duque e Duquesa de Medina Cidonia y del asistente Juan de Silva…y la otra parte de regidores y veintecuatros…estauan en favor del Duque de Arcos…»

(обратно)

1785

См. Lalaing in Garcia Mercadal [2:57], loc. cit., как яркую иллюстрацию.

(обратно)

1786

Ворота были следующие: Де-ла-Карн (ранее Де-Миноар, рядом с которыми снаружи находился матадеро), Херес, Карбон, Постиго-де-Асаканес, Пуэрта-дель-Асейте, Ареналь (рядом с которым находилась альмасен-де-саль), Триана (одни из трех ворот, через которые могли ввозиться пшеница и ячмень), Пуэрта-де-Голес (слово, происходящее от «Геркулес»), впоследствии Пуэрто-Реаль, Пуэрта-де-Сан-Хуан (или дель-Ингенио), Биб-Рагель (Баркуэта или Альменильяa), Макарена (Баб-Макуарана, пшеничные ворота), Кордоба, Пуэрто-дель-Соль (Биб-Афар), Пуэрта-Осарио и Кармона (ворота для пшеницы, здесь же в город поступала вода из Лос-Каньос-де-Кармона).

(обратно)

1787

Jaime Esclava Galan in Martinez Shaw [37:18], 29.

(обратно)

1788

Carmen Mena [24:23], 236.

(обратно)

1789

См. Julian B. Ruiz Rivera y Manuela and Cristina Garcia Bernal, Cargadores a Indias, Madrid 1992, ch. 1.

(обратно)

1790

Эти цифры взяты из Huguette and Pierre Chaunu [16:28], VI (1).

(обратно)

1791

Otte [16:38], 124.

(обратно)

1792

Mena [24:23] описывает, как капеллан доктор Матиенсо вместе с Бенито де Виллория и Хуаном Понсе отправились в Вильяба-дель-Алькор на пути к Уэльве и провели там тридцать восемь дней, купив 500 бочек вина от местных винатерос. Вернулись они в Севилью частью на повозках, частью по реке.

(обратно)

1793

Morales Padron [32:35], 41.

(обратно)

1794

AGI, Mexico, e. g. 203, no. 2. Он был «un amigo e persona muy piadosa del dicho don Hernando».

(обратно)

1795

Колокольня высотой еще 100 футов была достроена тут Фернандо Руисом в 1568 году.

(обратно)

1796

См. карту в: M. Gonzalez Jimenez, Propriedades y rentas territoriales, reproduced in Miguel Angel Ladero Quesada, Andalucia en torno a 1492, Madrid 1992, 44.

(обратно)

1797

Navagero, in Garcia Mercadal [2:57], I, 849.

(обратно)

1798

См. прекрасный том Historia de la Cartuja de Sevilla, Madrid 1992.

(обратно)

1799

См.: Consuelo Varela’s essay in [38:22]. Горрисио происходил из Новары на севере Италии, он умер в 1515 году.

(обратно)

1800

К примеру, Лос Негритос успешно учился у Исидора Морено. См. его La antigua Hermandad de los Negros de Sevilla, Seville 1997. Кофрадимя де лос Негрос была основана в 1390-х годах архиепископом Гонсало Мена-и-Роэлас.

(обратно)

1801

См. описание Мартинеса Шоу в его эссе ’Que la fete commence!’ в Севилье [37:18], 179–80.

(обратно)

1802

Zuniga cit. Carlos Alvarez Santalo, Le diable au corps, in Martinez Shaw [37:18], 149.

(обратно)

1803

CDI, XXVII, 333, и другие доказательства, приведенные в Hugh Thomas, [27:15], 680, n. 80.

(обратно)

1804

Ladero Quesada [6:1] предполагал 40 000 «к концу Средневековья», cf. Gil [3:37], I, 21.

(обратно)

1805

См. Maria Teresa Lopez Diaz, Famines, pestes et inondations, in Martinez Shaw [37:18], 131.

(обратно)

1806

Bernaldez [3:2].

(обратно)

1807

См.: Michel Cavillac, in Martinez Shaw [37:18], 124.

(обратно)

1808

Среди них было одиннадцать Чентурионе, двенадцать Джентиле, четырнадцать Джустиниани, четырнадцать Сопранисе, шестнадцать Сальваго, семнадцать Пиньело, девятнадцать Дориа, двадцать шесть Каттанео и не менее чем двадцать восемь Спинола. Но не стоит забывать, что это были торговые имена, но не обязательно родовые. Рис и сахар были основными продуктами, на которые они имели квази-монополию: так, например, сахар импортировался из Валенсии, и из сорока двух торговцев им только два не имели дела с генуэзцами.

(обратно)

1809

См.: Verlinden’s L’Esclavage dans l’Europe medievale, vol. I, Bruges 1955.

(обратно)

1810

О семействе Алькасар см. Ruth Pike, Linajudos and Conversos in Seville, New York 2000, 122.

(обратно)

1811

Gil [3:37], II, 104–105.

(обратно)

1812

Gil [3:37], I, 258.

(обратно)

1813

Gil [3:37], I, 261; and V, 104.

(обратно)

1814

Быть может, грехи Альваро были искуплены вкладом в церковное дело его сына, Бартоломе дель Рио, который добился успеха в Ватикане при папах Юлии II и Льве X и стал епископом Скала в Риме? Возможно, позже он взял на себя постройку капеллы де Скала в соборе Севильи, чтобы попытаться загладить грех отца.

(обратно)

1815

Otte [16:38], 29.

(обратно)

1816

Otte [16:38] 30. An arroba was, so far as olive oil was concerned, 26 litres.

(обратно)

1817

Otte [16:38], 35.

(обратно)

1818

Otte [16:38], 38–39.

(обратно)

1819

См. Garrido, Information de Servicios y Meritos.

(обратно)

1820

Oviedo [2:43] содержит хорошее описание воздействия климата Юкатана.

(обратно)

1821

Otte [16:38], 43; Gil [3:37], IV, 258 and 301.

(обратно)

1822

Наряду с другими известными Дженовезе – такими как Джованни Томассо Спинола Бартоломео Негрони, Джеронимо Сальваго и, прежде всего, Мельчором Чентурионе.

(обратно)

1823

Марко Каттанео, Франческо Пинельо, Якопо Гримальди и Томассо де Мортео наряду с Рондинелли.

(обратно)

1824

В первую очередь им занимались Антонио Сопранис, Сильвестр Венто, Леонардо Каттанео, Лоренцо Пинельо, Лука Баттиста Адорно, Франко Леардо, Джакопо и Джеронимо Гримальди, Джеронимо Бриньоле, Никколо Гримальди, Мельчор Гримальди и Гаспар Империале. Но были и сиенцы Джеронимо Буонсени, Бургалес Алонсо де Брионес и Франсиско де Луго. (Otte [16:38], 155–156).

(обратно)

1825

См. Iris Origo, The Merchant of Prato, London 1957, 85, 91.

(обратно)

1826

Список тех, кто занимался камлотом, можно увидеть в Otte [16:38], 160.

(обратно)

1827

См. Irving Leonard [3:34], 96 и далее.

(обратно)

1828

Навагеро, в Garcia Mercadal [2:57], I, 851.

(обратно)

1829

General Andre Beaufre, Le drame de 1940, Paris 1970, 48.

(обратно)

1830

«jOh! con que afrentas y bofetadas atormenta nuestros tiempos la Fortuna!» – говорит Мартир [1:2], IV, 121.

(обратно)

1831

Фортуна идет под № 5 в серии, и ее легко можно увидеть в Catdlogo de Tapices del Patrimonio National, Madrid 1986, 40.

(обратно)(обратно)

Оглавление

Введение

Книга первая Испания на перепутье

  Глава 1 «Этот город – жена, муж ее – гора»

  Глава 2 «Единственная счастливая страна»

  Глава 3 «Великое спокойствие и порядок»

Книга вторая Колумб

  Глава 4 «Под силу только государям»

  Глава 5 «Спой мне песню, ради Бога»

  Глава 6 «Белая полоска земли»

  Глава 7 «Слезы в царственных очах»

  Глава 8 «Они любят своих соседей, как самих себя»

  Глава 9 «Мы признаем за вами право владения землями и островами, открытыми вами»

  Глава 10 «Словно у себя дома»

  Глава 11 «Материк, а не остров»

  Глава 12 «Можем мы продавать этих рабов или нет?»

  Глава 13 Злая шутка богини Фортуны

Книга третья Бобадилья и Овандо

  Глава 14 «Для лучших вод подъемля парус ныне»

  Глава 15 «Наилучшее благо, которого только можно желать»

  Глава 16 «Обучить их и привить им добрые обычаи»

  Глава 17 «Дети всегда должны слушаться родителей»

  Глава 18 «Вы должны прислать сотню черных рабов»

  Глава 19 «И они ступили на сушу»

  Глава 20 «Назовите эту новую землю Америга»

Книга четвертая Диего Колон

  Глава 21 «Глас вопиющего в пустыне»

  Глава 22 «Неверные вправе защищаться»

  Глава 23 «Беспристрастно, без приязни или неприязни»

Книга пятая Бальбоа и Педрариас

  Глава 24 «Они объявили власть над морем»

  Глава 25 «Человек, весьма способный перегнуть палку»

Книга шестая Сиснерос

  Глава 26 «Король Фердинанд мертв!»

  Глава 27 «Возвращайтесь туда сами и посмотрите своими глазами»

Книга седьмая Карл: король и император

  Глава 28 «Лучшее на земле место для черных»

  Глава 29 «Ясно как Божий день»

  Глава 30 «К действиям меня побудило искреннее сострадание»

  Глава 31 «Ибо империя исходит лишь от Бога»

  Глава 32 «Новая золотая земля»

Книга восьмая Новая Испания

  Глава 33 «Я сгину, как увянувший цветок»{1643}

  Глава 34 «Эта страна – богатейшая в мире»

  Глава 35 «О, владыка наш, ты измучен»

Книга девятая Магеллан и Элькано

  Глава 36 «Плывите, и да пребудет с вами удача»

Книга десятая Новая империя

  Глава 37 «Новый император»

  Глава 38 «Из тополей я вышла, мама»

Примечания

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg