«Мир завтра. Как технологии изменят жизнь каждого из нас»

Мир завтра. Как технологии изменят жизнь каждого из нас (fb2) - Мир завтра. Как технологии изменят жизнь каждого из нас (пер. Павел А. Самсонов) 1046K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стивен Котлер

Стивен Котлер Мир завтра

Steven Kotler

Tomorrowland (Our Journey from Science Fiction to Science Fact)

© 2015 by Steven Kotler

© Перевод. Издание на русском языке. Оформление. ООО «Попурри», 2016

* * *

Посвящаю матери и отцу.

Да, это волшебство, но необязательно вымысел.

Томас Пинчон

Будущее уже здесь. Введение

Это случилось ранней весной 1997 года, в один из холодных, пасмурных, дождливых дней. К тому времени я уже около пяти лет трудился на ниве журналистики. Мы с Питером Диамандисом впервые встретились в одной забегаловке на окраине Чайна-тауна в Сан-Франциско. Помещение было длинное и узкое, и мы сидели сзади. Я сидел лицом к залу, Питер – спиной. И все присутствующие не сводили глаз со спины Питера.

На протяжении двадцати минут Питер, все более воодушевляясь, рассказывал мне о своем новом проекте – конкурсе X-Prize: тот, кто первый сумеет построить частный космический корабль, способный дважды в течение двух недель отправить в космос трех человек, получит 10 миллионов долларов. Салфетки были изрисованы эскизами, подставки испещрены графиками, кетчуп обозначал верхнюю границу тропосферы, а горчица – начало мезосферы. А когда Питер перешел к громогласным разглагольствованиям о том, что новатор-одиночка, работая у себя в гараже, способен «утереть нос НАСА», посетители закусочной – а их было человек двадцать – совершенно перестали прятать свои любопытно-насмешливые взгляды. Питер этих взглядов не видел, а я видел. Они явно считали его сумасшедшим. Я хорошо помню это, так же как и то, что еще тогда подумал, насколько они все ошибаются.

Точно сказать, почему я поверил в Питера, довольно сложно. Частично я объясняю это неким странным наитием. Журналисты, как правило, циничны по своей природе и недоверчивы по необходимости. Сам род их занятий требует умения отличать всякий вздор от правды. И в данном случае мой внутренний детектор вздора не включился.

Еще важнее было то обстоятельство, что как раз месяцем ранее я вернулся из пустыни Блэк-Рок, что в штате Невада, где Крейг Бридлав предпринял попытку преодолеть звуковой барьер на автомобиле. Бридлав посвятил всю свою жизнь развитию сухопутных ракет. Его автомобиль, «Дух Америки», выглядел как ракета-носитель «Сатурн-5» в миниатюре: сорок футов в длину, восемь в ширину, шесть в высоту, – имел турбореактивный двигатель и работал на ракетном топливе.

Дни в пустыне тянутся долго, и я много времени провел, общаясь с аэрокосмическими инженерами. Из их объяснений следовало, что преодолеть звуковой барьер на автомобиле значительно труднее, чем отправить космический корабль на околоземную орбиту. Более того, когда я спросил Дежо Мольнара, бывшего военного летчика, ставшего аэрокосмическим инженером и руководителем команды Бридлава (мы еще встретимся с Мольнаром как с изобретателем первого в мире летающего мотоцикла), чем он займется, когда этот проект останется позади, он ответил: «Займусь чем-нибудь полегче, чем-то расслабляющим. Наверное, постройкой космического корабля».

И он отнюдь не шутил.

Кроме того, затея Бридлава только выглядела как проект с огромным бюджетом, за которым маячит тень государственного агентства типа НАСА, а на самом деле не было ни бюджета, ни НАСА. Была команда из семи человек, которые делали свое дело, по существу, в огромных размеров гараже. И хотя им так и не удалось преодолеть звуковой барьер, они вплотную приблизились к заветной цели, достигнув скорости 670 миль в час, тогда как нужно было семьсот, – и на этом у них закончились средства. Можно сказать, им не хватило одного спонсорского чека, чтобы войти в историю.

Поэтому в тот день в закусочной – несмотря на неистовство Питера, несмотря на то, что проект X-Prize не имел на то время ни крупных спонсоров, ни денег на счете, и несмотря на тот факт, что в НАСА эту идею назвали совершенно неосуществимой (и вся аэрокосмическая индустрия эту оценку поддержала), – мне лично идея о кустарях-одиночках, покоряющих космос, уже не казалась чем-то из ряда вон выходящим.

Разумеется, сегодня, когда проект X-Prize реализован и победитель получил свои деньги, когда в частной космической индустрии крутится больше миллиарда долларов, все это уже не выглядит чем-то невероятным. Но тогда, в 1997 году, космос был все еще наглухо закрыт для всех, кроме великих держав. И сама мысль о том, что может быть как-то иначе, казалась почти нелепостью. Но все-таки я вышел из закусочной абсолютно уверенный в том, что за следующие 10 лет космические рубежи откроются для частного бизнеса.

Кроме того, я вышел оттуда несколько ошеломленный. В моем сознании за несколько минут произошел колоссальный сдвиг парадигмы: то, что воспринималось как научная фантастика, превратилось в научный факт. По дороге домой я стал проверять на прочность и другие свои парадигмы. В конце концов, если возможны частные космические корабли, как насчет других любимых детищ фантастов? Каковы перспективы бионики, робототехники? Как насчет летающих автомобилей, искусственных форм жизни, продления жизни, добычи полезных ископаемых на астероидах? И что в этой связи можно сказать в отношении таких более эфемерных вопросов, как будущее человеческой эволюции и возможность переноса сознания? У меня получился длинный список – и он предопределил направление моих журналистских изысканий на следующие два десятилетия.

Книга, которую вы держите в руках, представляет собой результат этих изысканий. Она состоит из статей, написанных мною для различных изданий, таких как New York Times, Wired и Atlantic Monthly, в период с 2000 по 2014 годы. В них исследуются моменты превращения научной фантастики в научный факт и то огромное влияние, которое эти превращения оказывают на нашу культуру. Однако, поскольку сегодняшний мир меняется молниеносно, мои исследования представлены здесь не совсем в том виде, в каком они были опубликованы первоначально. В тех из них, которые не являются историческими по своей природе, я постарался обновить всю научно-техническую информацию, чтобы содержание максимально соответствовало реалиям сегодняшнего дня.

Кроме того, чтобы несколько упорядочить содержание книги, представленные здесь статьи я распределил по трем категориям. В первую группу – «Будущее внутри» – попали статьи о нас самих, наблюдения и размышления о том, как научно-технический прогресс фундаментальным образом меняет нас с вами. Здесь мы поговорим об искусственных органах чувств (первый в мире имплантант искусственного зрения), о бионических конечностях (первый в мире бионический солдат), о будущем эволюции (прощай, гомо сапиенс) и о других сейсмических сдвигах в наших представлениях, о том, что, собственно, значит быть человеком. Второй раздел – «Будущее снаружи» – посвящен вопросу о том, насколько радикальным образом научно-технический прогресс меняет мир, в котором мы живем. Это относится и к миру, непосредственно нас окружающему (создание первого в мире насекомого методами генной инженерии), и к миру космическому (рождение горнодобывающей промышленности на астероидах). Наконец, в разделе «Будущее в тумане» мы исследуем серые зоны – взрывоопасные коллизии между наукой и культурой (продление жизни при помощи стероидов или использование синтетической биологии для создания биологического оружия), где ломаются копья, где не стихают споры и где не может точно сказать, что день грядущий нам готовит.

Эта последняя категория весьма немаловажная. Все новые технологии, описываемые в данной книге, являются по своей природе подрывными, хоть и не в том смысле, который традиционно вкладывается в это слово. Как правило, подрывными называют те новые технологии, которые заменяют собой технологии существующие и которые подрывают существующий рынок, но здесь мы говорим о подрыве не только ценностных цепочек – подрываются давно сложившиеся системы убеждений, мировоззрение. С этим мы, например, столкнемся в статье, посвященной Уильяму Добеллу – создателю первого в мире искусственного зрительного имплантанта. Его нежелание общаться с прессой граничило с паранойей. Чаще всего это связано с защитой интеллектуальной собственности, но в случае с Добеллом причина была в другом. Когда я поинтересовался причинами такой его сдержанности в отношениях с журналистами, он удивил меня своим ответом: «Иисус исцелял слепых, и людям не нравится, когда такие же чудеса творят простые смертные».

Ответ этот был экспромтом, но запал мне в душу. Никогда не следует сбрасывать со счетов огромное влияние, оказываемое на сегодняшний мир нашими духовными традициями. Вспомните, сколько крови было пролито за последнюю сотню лет во имя религии. И непрекращающуюся шумиху вокруг, скажем так, «философского противоречия» между миллионами лет эволюции и куда более экономичным сотворением мира за шесть дней. А теперь подумайте, что ждет нас в этой связи.

Ученые устремились на штурм небес со всех направлений. В главе «Экстремальные состояния» мы увидим, что различные формы транса, переживания, ассоциируемые с тем, что душа покидает тело, и так называемое космическое единство – то есть те самые мистические переживания, на которых зиждутся наши духовные традиции, – ныне понимаются как продукт вполне материальных, измеримых биологических процессов. Речь уже не просто о теориях; технологии наступают. Так что забудьте о чисто теоретическом, «философском» давлении, оказываемом наукой на религию; скоро у вас появится возможность постичь непостижимое и таинственное посредством видеоигр.

И штурм еще только начинается. Очень многие духовные традиции опираются на идею загробного мира ради поддержания высокого уровня нравственности в обществе. Однако в главе «Увековеченный гений» мы познакомимся с перспективами переноса сознания. Это подразумевает возможность сохранить свое сознание, свое «я» на некоем чипе, чтобы потом можно было вставить его в компьютер, что фактически означает возможность существовать вечно, то есть достичь бессмертия. Как такая перспектива бессмертия скажется на моральном состоянии общества?

Или возьмем технологию синтетической биологии, о которой пойдет речь в статье «Взлом президентской ДНК» и которая позволяет нам писать генетический код примерно так же, как пишется программный код для компьютеров; это наделяет нас способностью создавать жизнь с нуля. Таким образом мы получаем возможность обмануть смерть, возобновляя жизнь в любой момент. Как писал Э. Каммингс, «слушай, есть чертовски хорошая Вселенная по соседству; махнем туда».

Что ж, мы уже махнули.

Разумеется, есть люди, которых описанная выше «духовная» аргументация не трогает, поэтому давайте еще разок взглянем на эти идеи с чисто секулярной точки зрения. Одним из наиболее твердо установленных фактов в психологии является то, что страх смерти, присущий каждому человеку от рождения, обусловлен наличием разума. В 1974 году психолог Эрнест Беккер получил Пулитцеровскую премию за книгу «Отрицание смерти» (The Denial of Death), где утверждается, что страх смерти является наиболее сильной фундаментальной силой, движущей нами. Он сильнее потребности в пище, питье и сексе. Более того, как утверждает Беккер, все, что мы называем «культурой», представляет собой лишь изощренный защитный механизм, помогающий нам забыть о собственной смертности. Эту мысль поддерживают очень многие ученые. Страх смерти является краеугольным камнем нашего психологического фундамента. Однако сегодня в лабораториях всего мира ученые пытаются выломать этот краеугольный камень, подрывая самые основы человеческой сущности. И что с нами станет, когда они преуспеют?

Никто не знает.

Можно лишь предположить, что нас ждет будущее, совсем не похожее на то, что мы привыкли видеть вокруг себя. Кто-то называет наступающую эпоху веком Прометея, кто-то – веком Икара, но больше всего меня поражает то, что эти мифологические метафоры и не метафоры вовсе. Мы действительно крадем огонь у богов, мы действительно рискуем слишком приблизиться к Солнцу.

Еще мне хочется сказать о том, что мне удивительно везло в моих исследованиях. Когда вершилась история, я во многих случаях оказывался в нужное время в нужном месте. Более того, когда Уильям Добелл впервые включил свой имплантант искусственного зрения, я был не просто на месте – я был наблюдаемым объектом.

Это было не нарочно. За 20 секунд до первого включения аппарата я вдруг понял, что сижу как раз напротив пациента Альфа, в самом центре его поля зрения. Я не считал это правильным, поэтому попытался уйти с дороги. В последние мгновения обратного отсчета к исцелению слепоты я встал со стула и сделал пару быстрых шагов в сторону. О чем я только думал? Пациент Альфа был слепой. Он привык ориентироваться на звуки. И, разумеется, когда я встал и пошел, он среагировал на звук и повернул голову вслед за мной. Так я и попал в «кадр».

Тот момент запомнился мне как символ всего нашего времени. Несмотря на все свои намерения и старания, я оказался недостаточно скрытен и проворен. Я не смог увильнуть. Что бы я ни делал, увернуться от будущего нельзя.

И это касается нас всех.

Мы живем в эпоху экспоненциального роста знаний и стремительных перемен. Самые дальние рубежи науки и техники перестали быть смутной мечтой. Сегодня они там, а завтра будут здесь. Революции разрушителей машин нынче не в моде. Соблазн научно-технического прогресса слишком велик, чтобы мы могли долго ему сопротивляться. В книге «Чего хотят технологии» (What Technology Wants) Кевин Келли, соучредитель журнала Wired, видит причину этого в том, что высокие технологии являются, по существу, иной формой жизни – живой, натуральной системой, имеющей древнее происхождение и глубокие желания. И хотя Келли прав, мне кажется, есть более простое объяснение: жизнь – сложная штука. Временами она бывает трудной – труднее, чем нам бы хотелось, – а иногда и труднее, чем мы можем выдержать. А когда нам трудно, то остается верить только в научно-технический прогресс, в то, что он подарит нам более легкое будущее. Технологии дарят надежду, а можно ли сопротивляться надежде?

Прямо сейчас в глухом лесу на юге Франции ученые заканчивают работу над международным экспериментальным термоядерным реактором ITER, который представляет собой самый сложный из когда-либо создававшихся механизмов. Когда его включат, этот реактор будет ионизировать водород, доводя его до более двух миллионов градусов по Фаренгейту, что в 10 раз горячее Солнца. Иными словами, когда реактор включат, мы станем звездой. Насколько далеко способна унести нас надежда? От первой палки, заостренной кем-то из наших далеких предков, до звезды. Необычной звезды. Искусственной. Созданной нами.

Да будет свет.

Часть первая. Будущее внутри

Бионический человек

Технологии будущего всегда так или иначе связаны с расширением границ, преодолением ограничений. И если мы не говорим о попрании фундаментальных законов физики, тогда наибольший интерес для нас представляют ограничения, навязываемые нам нашей биологической природой. И ничто не напоминает нам о наших ограниченных возможностях лучше, чем старение и неспособность пользоваться конечностями. Это, как ничто другое, сигнализирует нам о том, что завод часов, именуемых жизнью, заканчивается.

Бионика обещает в корне изменить ситуацию. Создание искусственных конечностей – это не только радикальное усовершенствование протезов (что само по себе является великим благом для всех, кто перенес ампутацию конечностей), но и путь к новой эре, эре перерождения, где банальности насчет второй молодости теперь могут иметь под собой серьезное механическое обоснование. Это означает, что бионика может омолодить не только тело, но и душу. Создавая новое тело, мы в конце концов получим и новый мозг. Мало какой поживший на свете человек не согласится со словами Джорджа Бернарда Шоу, который сетовал на то, что молодость даруется зеленым юнцам, не способным оценить этот дар по достоинству. Что ж, скоро у всех тех, кто тоскует по ушедшей молодости, появится шанс все переиграть.

1

Узнав, что мятежники назначили за его голову награду, Дэвид Розелл первым делом постарался увеличить сумму. В конце концов, это же был капитан Дэвид Розелл! Он же Железный Человек, он же Киллер-6, он же Ковбой-6, где под «6» подразумевался шестизарядный револьвер. И его голову оценили в какую-то несчастную тысячу долларов? Это было просто оскорбительно.

Дело происходило летом 2003 года в полицейском участке иракского города Хит. Розелл и 139 человек, находившихся у него в подчинении, отряд «К» 3-го бронекавалерийского полка, прошли с боями от Кувейта до сирийской границы. Вместе с отрядами морской пехоты они дрались в Фаллудже, и, когда дело было сделано, Розелл получил приказ захватить населенный пункт на северо-западе Ирака. Какой населенный пункт? Неважно какой. В то время там царила полная неразбериха.

Розелл начал изучать карты. На глаза попался Хит. У ЦРУ никакой информации об этих местах не было. На разведывательных аэрофотоснимках можно было рассмотреть множество дорогих автомобилей: «мерседесов», «роллс-ройсов», – но никаких крупных предприятий не было. Все указывало на то, что Хит был важной цитаделью суннитов. «Наверняка важные злодеи», – оценил ситуацию Розелл.

И вот он со своим отрядом занял Хит. За два месяца им удалось навести там порядок. Возобновил работу местный банк, было восстановлено электроснабжение. Розелл даже ввел женщину в состав городского совета и очень любил этим хвастаться: «Наш город первым в Ираке обеспечит равные права для женщин».

И вот в один из жарких июньских дней примерно в половине седьмого вечера он прибыл в новый полицейский участок – новый потому, что старый сожгли дотла мятежники в попытке запугать полицию, сформированную Розеллом, – на вечернее совещание. Атмосфера была напряженная, люди разговаривали шепотом. Розелл потребовал объяснений, и ему сказали, что суннитские мятежники назначили награду за его голову. Розелла это не удивило. Но было любопытно: сколько же он стоит?

«Я спросил об этом переводчика, – рассказывал Розелл. – Это был важный момент. В комнате воцарилась тишина. Переводчик повернулся ко мне и торжественным шепотом произнес: “Тысячу долларов”».

Розелл знал, что среди присутствовавших были шпионы мятежников и что все его слова дойдут до их ушей.

«Черт побери! – заорал он. – Объясните этим ублюдкам, что я стою гораздо больше. Я стою 10 тысяч долларов. Скажите им, что я сам заплачу за себя вознаграждение».

В ту первую ночь премии за голову Розелла не востребовал никто. В следующую тоже. Почти две недели было тихо, но это только усугубляло ситуацию. Мятежники начали минировать дороги. Заминирована была и та, которая шла мимо футбольного стадиона. Двадцать первого июня Розелл сопровождал конвой по этой дороге. Не желая оставлять своих людей в опасности одних, Розелл возглавил колонну на своем хаммере. Он сидел рядом с водителем и, по уже установившейся привычке, правой рукой держал высунутый в окно пистолет, а левую прижимал к Библии, которую получил от своего отца перед отправкой в Ирак.

Дорога вперед выглядела подозрительной; казалось, ее перекопали. Розелл остановил колонну и осмотрелся. Затем приказал водителю ехать очень медленно. Несколько секунд спустя раздался взрыв. Машина подорвалась на мине. Нос хаммера взлетел на четыре фута вверх. Двери и стекла вылетели, осколки разбросало более чем на сотню ярдов. Розеллу спас жизнь бронежилет. Осколки поразили лицо и руку. Левую ногу придавило к земле двигателем. Правая нога? Сапог был на месте, но залит кровью, и сбоку торчала кость. Когда Розелл попытался опереться на ногу, большеберцовая и малоберцовая кости уткнулись в землю, и его тело пронзила невыносимая боль.

Первую операцию он перенес в пыльной палатке на окраине Багдада. Вся сцена выглядела, словно из сериала «МЭШ». Розелл не поверил бы, что можно проводить операции в таких условиях. Оказалось, что можно. Врачи обучены спасать конечности насколько возможно, поэтому они выполнили сложную ампутацию голеностопного сустава, именуемую ампутацией по Сайму. Инвалиды с ампутированными конечностями всегда вызывают шок. Дети не могут оторвать взгляд от таких инвалидов, потому что, как говорят психологи, это в буквальном смысле худшее, что ребенок может себе вообразить. Взрослые могут вести себя более благовоспитанно, но на самом деле испытывают практически то же самое. Пациент долго страдает, пока привыкнет, потому что его мозг не понимает разницы между ампутацией конечности и самой смертью. «Когда я после операции пришел в себя и обнаружил, что у меня нет стопы, – рассказывал Розелл, – мне не с чем было сравнивать. Со мной такого прежде не случалось. Я как будто родился заново».

В скором времени Розелла погрузили в транспортный самолет, отправлявшийся на авиабазу Рамштайн в Германии. Перед отъездом с ним зашел попрощаться его начальник, подполковник Батч Кивенар. Он сообщил Розеллу, что когда тот подлечится, то сможет вернуться в Ирак и получить новое назначение.

Розелл ошалело посмотрел на него. Возможно, это был мотивационный ход, придуманный психиатрами, чтобы уберечь его от самоубийства. Но Кивенар был человек прямой и честный, поэтому предложение его, возможно, было вполне искренним. Так или иначе, лежа в постели и видя под простыней пустоту там, где была стопа, Розелл думал только об одном: «Я отдал достаточно».

2

Зимой 1982 года, за 21 год до назначения награды за голову Дэвида Розелла, семнадцатилетний Хью Герр и двадцатилетний Джефф Бэтцер выехали из Ланкастера, штат Пенсильвания, на поиски приключений в Белых горах Нью-Гэмпшира. Они оба были опытными скалолазами, особенно Герр, который в свои семнадцать успел стать почти что живой легендой. Прозванный Вундеркиндом, он был самым молодым альпинистом, одолевшим несколько классических североамериканских горных маршрутов, включая Маунт-Темпл в канадских Скалистых горах, куда он поднялся еще в восьмилетнем возрасте.

В этот раз Герр и Бэтцер выбрали для себя один из самых опасных маршрутов, решив добраться по льду до высшей точки горы Вашингтон со стороны ущелья Оделла. С 1849 года погибло 135 человек, пытаясь покорить эту вершину или окружающие ее пики. Сильный мороз, частые лавины, средняя скорость ветра 35 миль в час (а рекордная за все время измерений метеостанцией, оборудованной на вершине горы, была зафиксирована в 1934 году – 231 миля в час).

Герр и Бэтцер знали обо всем этом, но все же решили оставить свои запасы – еду, теплую одежду и спальные мешки – у подножья вершины перед последним штурмом. Герр решил, что налегке они быстрее поднимутся и вернутся, что было немаловажно, поскольку приближалась буря.

Они двигались быстро и, преодолев четыре ледяных склона за полтора часа, добрались до вершины Оделла к 10 часам утра. Но вершина Оделла – это еще не вершина горы Вашингтон. Та была на тысячу футов выше. Не многие альпинисты решаются подниматься туда, тем более зимой. Но Герр и Бэтцер решили попытать счастья.

Вскоре началась буря. Мороз резко усилился, скорость ветра превышала 70 миль в час. Добрались они до вершины или слишком рано повернули назад, в тех условиях определить было невозможно. Мы знаем лишь то, что им не удалось спуститься по заранее намеченному маршруту; сбившись с пути, они угодили в самое глубокое ущелье Белых гор, получившее название Большая пропасть.

Когда с наступлением темноты они не вернулись, на их поиски были направлены спасатели. Десятки людей в течение трех дней прочесывали склоны горы Вашингтон – кто-то пешком, кто-то на снегоходах. К поискам были подключены и вертолеты. Спасателям тоже пришлось нелегко. Двое из них, Майкл Хартрик и Альберт Доу, попали под лавину. Хартрику удалось выбраться, а вот Доу не повезло. Лавина придавила его к дереву, сломав позвоночник и раздавив грудную клетку. Смерть наступила почти мгновенно. Ему было 28 лет.

Тем временем Герр и Бэтцер замерзали в Большой пропасти; три долгие ночи они провели в молитвах на морозе. Поначалу они обнимались, чтобы согреться, однако постепенно силы оставили их, и они прекратили попытки согреться, желая поскорее замерзнуть и покончить с мучениями.

На четвертый день по счастливой случайности, которую иногда называют божественным провидением, их обнаружили, едва живых, за огромным валуном, где они прятались от ветра. Их тут же переправили в больницу, специализирующуюся на обморожении и гипотермии. Но гангрена зашла слишком далеко. Две недели спустя врачи ампутировали Бэтцеру первые фаланги всех пяти пальцев на правой ноге, а через три дня они вернулись и отняли левую стопу и пальцы на правой до конца. У Герра положение было еще хуже. Обе ступни почернели, кожа висела лоскутами, пальцы слились в одно целое. В течение месяца он перенес семь операций, но толку от них было мало. Ноги спасти было нельзя. Во время последней операции врачи выполнили стандартную ампутацию – на шесть дюймов ниже коленей; такая длина издавна считается самой подходящей для использования протезов.

Придя в себя после операции, Герр кричал: физическая боль была невыносимой, а психологические мучения и того хуже. Он был робким, застенчивым ребенком, не очень-то успевавшим в школе, и вся его самооценка зиждилась на скалолазании. Ползать по горам ему было так же необходимо, как другим людям дышать.

Однако, как ни сильны были страдания по поводу невозможности продолжать заниматься альпинизмом, еще сильнее его терзали угрызения совести по поводу смерти спасателя Альберта Доу У альпинистов строгий моральный кодекс: никогда не подвергай опасности других. Герр нарушил это правило, и его терзало чувство вины.

3

Последний случай возвращения на действительную военную службу солдата, перенесшего такие тяжелые ранения, какие были у Дэвида Розелла, имел место в годы Гражданской войны. Но для Розелла служба в армии была смыслом жизни.

Он родился в Далласе в 1972 году и рос в семье патриотов. Его отец служил в военно-воздушных силах и всегда внушал сыну идеи долга, чести и важности американской свободы. Но, как и многих других американцев, Дэвида Розелла привели на военную службу не только этические соображения; высокая зарплата тоже имела значение.

По окончании школы Розелл поступил в колледж Дэвидсона в Северной Каролине по футбольной стипендии. К сожалению, средств не хватало и, чтобы свести концы с концами, приходилось еще работать сразу в трех местах. А вот его друг поступил в Учебный корпус офицеров запаса и никаких финансовых проблем не знал. Розелл решил последовать его примеру и получил направление в Воздушно-десантную школу в Форт-Беннинге. «Этот вербовщик знал свое дело, – рассказывает Розелл. – Отправить девятнадцатилетнего парня прыгать с парашютом! Естественно, я сразу же влюбился в армию».

Получив диплом, Розелл получил направление в Форт-Нокс, где прошел подготовку в качестве командира танка, и первые годы его службы прошли в Форт-Худе. Оттуда же он в 1999 году отправился в свою первую боевую командировку, в Кувейт. Затем выполнял совершенно секретное задание в Корее, а в свободное время играл в регби. Наконец он вернулся на родину и получил назначение, о каком можно было только мечтать, – в Форт-Карсон в штате Колорадо, поближе к горам и любимому горнолыжному спорту.

Одиннадцатого сентября 2001 года мечта закончилась. Розелл отправился выполнять свой воинский долг. Именно тогда, имея за плечами более чем десятилетний опыт военной службы, он впервые убил человека. «Я христианин, – говорит он, – и убийство идет вразрез со всем, во что я верю. Но это была война, и приходилось выбирать: или он, или я. Это был кошмар наяву».

Потом были и другие кошмары. Морфий является, пожалуй, единственным надежным щитом против боли, вызываемой ампутацией, но у него есть весьма существенный побочный эффект: он вызывает привыкание. После восьми мучительных операций, после карантина в Центральном военном госпитале имени Уолтера Рида, после фантомных болей, которые не уступали по силе тем, которые он пережил во время взрыва, Розелл мог бы стать настоящим наркоманом, если бы не решился раз и навсегда отказаться от морфия. Вот где был настоящий кошмар.

Морфий Розелл решил заменить физиотерапией. Отправляясь в Ирак, он весил 100 килограммов, а теперь его вес едва дотягивал до восьмидесяти. Зеркало было настроено к нему явно недружелюбно. Розелл хотел получить назад свое некогда могучее тело и свою прежнюю жизнь. Его жена вот-вот должна была родить первенца, и отец должен служить примером своим детям. Кроме того, президент Буш лично пообещал Розеллу, что тот может приехать к нему на ранчо в Кроуфорде, чтобы вместе побегать, как только будет к этому готов.

Розелл решил готовиться. Через полчаса после примерки первой пары протезов Розелл был уже на спортивной площадке: бегал, прыгал, отжимался. Однако обстоятельства были сильнее: «После ранения я только и думал о том, что, может быть, этот чудо-протез позволит мне вернуться к нормальной жизни. Я был готов к возвращению. Но, получив протез, я понял, что заблуждался. Быстрого возвращения не будет. Протез никуда не годился. Я потерял ногу, и это навсегда».

Да, это был камень преткновения. Хотя самые древние из известных протезов – египетские – датируются 1069 годом до н. э., процесс их усовершенствования протекал очень медленно. «Мой первый протез, – вспоминает Розелл, – практически ничем не отличался от тех, которые получали солдаты, потерявшие конечности во Вьетнаме».

И только сравнительно недавно ситуация начала меняться. «Впервые в истории, – говорит Розелл, с улыбкой цитируя монолог из “Человека на шесть миллионов долларов”, – мы можем его изменить. Наши технологии это позволяют».

А почему вдруг что-то стало меняться?

Причин несколько. Одна из них – более 1400 военнослужащих, потерявших конечности во время боевых действий в Ираке и Афганистане; весьма печальная цифра, разбередившая национальную совесть американцев и побудившая государство направить необходимые средства на решение этой проблемы. Кроме того, за последнее десятилетие революционные изменения, достигнутые на самых передовых направлениях научно-технического прогресса (таких как робототехника, нанотехнологии, тканевая инженерия, нейрокомпьютерный интерфейс и другие), начали проникать в медицинскую науку и практику. Но, чтобы закрыть брешь, одних денег и технологий было недостаточно. Для того чтобы понять, как происходил этот процесс, нам надо вернуться на двадцать с лишним лет назад к семнадцатилетнему юноше по имени Хью Герр.

4

После хирургии прошло уже 10 дней, и Герр не мог больше ждать: ему надо было знать, сможет ли он еще заниматься скалолазанием. Он начал украдкой слезать с койки и, подползая к окну, подтягиваться на подоконнике. Герру пришло письмо от президента Рейгана. Там была такая фраза: «Я знаю, что у вас, юноша, очень храброе сердце». Но президент не знал и половины…

Через пять недель после операции Герр получил первые протезы – временные гипсовые гильзы, прикрепляемые к коленям ремнями. Когда Герр первые два раза выписывался из больницы, врачи запрещали ему брать протезы с собой – из опасения, что он полезет на них в горы. Когда он выписался из больницы в третий раз – менее чем через 10 недель после того, как Герр потерял ноги, – Тони, его брат и партнер по многим восхождениям, отвез его к пенсильванской скале, прозванной Безопасной Гаванью.

Здесь Герр попытался пройти 60-футовый промежуточный подъем, который до несчастного случая он преодолел бы с завязанными глазами. Может быть, он и сейчас мог бы подняться по скале с завязанными глазами, но сначала ему нужно дойти до ее подножия по крутой туристической тропе. Герр то и дело спотыкался на своих протезах, поэтому в конце концов брату пришлось тащить его на закорках. Когда же подъем стал особенно крутым, Герр полз на четвереньках.

Когда они добрались до подножия скалы, Тони быстренько залез наверх, чтобы закрепить веревку на вершине, а Герр остался внизу и смотрел на брата. Наконец-то ему представилась возможность испытать себя! Он понятия не имел, что из этого получится; знал только, что от этого зависит вся его жизнь. Герр сделал первый шаг, потом еще и еще. Протезы вроде бы не причиняли ему хлопот. Он поднялся выше. Герр чувствовал: преодоление этого подъема взбодрит его. Но уже первые шаги привели его к удивительному открытию: карабкаться по скалам на этих протезах у него получалось не лучше, чем ходить по земле.

На самом деле это было лишь первое в целой серии удивительных открытий. Герру еще предстояло доучиться последний год в школе. В течение этого года он много времени посвятил не только любимому скалолазанию, но и конструированию протезов. Над ними он работал в школьной мастерской. Обычно протезы конструируют, имея в виду эстетический фактор, но Герр думал совсем о другом. «Я понял, что мне нужна не нога как таковая, а инструмент для скалолазания. Протез, приспособленный не столько к горизонтальной поверхности, сколько к вертикальной, мог компенсировать мои увечья».

Герр разработал целую серию протезов, приспособленных специально для альпинизма и скалолазания: протезы с крючьями вместо стоп, укороченные протезы для одних маршрутов и удлиненные для других. Одним из его ранних шедевров была пара протезов с клиновидными стопами (узкие носы и широкие пятки), идеально входящими в трещины скалы.

С этими инструментами Герр приобрел прозвище Механический Мальчик. Вскоре он вернулся на свой прежний уровень мастерства, а затем и превзошел его. В августе 1983 года вместе с тремя другими профессиональными скалолазами он одним из первых в Америке выполнил подъем категории 5,13+. Попросту говоря, он на своих протезах поднялся туда, куда мало кто поднимался.

В мировой истории не бывало спортсменов-инвалидов, которые выступали бы на столь высоком уровне. Успех Герра доказывал принцип, который он вывел для себя: «Нет неспособных людей. Есть несовершенные технологии». И тогда он решил улучшить технологии, посвятив жизнь созданию все более совершенных бионических конечностей. Это давало Герру возможность погасить моральный долг, тяжелым бременем лежащий на его плечах.

«Скалолазание приучило меня концентрировать внимание, – говорит Герр, – раскладывать проблему на важнейшие компоненты и доводить каждый компонент до окончательного разрешения. Именно так мне удавалось, не обладая большими способностями к учебе, овладевать даже самыми трудными предметами».

Он преуспел в изучении физики в Миллерсвиллском университете и проявил себя гениальным изобретателем. Свой первый патент – за более удобную методику крепления протезов – Герр получил, еще будучи студентом. По окончании колледжа он продолжил обучение в магистратуре Массачусетского технологического института по специальности «машиностроение», а затем в Гарварде защитил докторскую диссертацию по специальности «биофизика». Примерно в это же время все его мысли заняла головоломка, решению которой он посвятил следующие 15 лет своей жизни – человеческие движения.

«На первый взгляд в человеческих движениях никакой загадки быть не должно, – говорит Герр. – Они изучаются уже многие годы, но на самом деле это настоящая черная дыра. Мы не можем толком ответить даже на самые простые вопросы. Как работает мышца? Мы даже этого точно не знаем». Работая над этой проблемой сначала в качестве аспиранта, а затем как руководитель исследовательской группы по биомехатронике в Массачусетском технологическом институте, Герр решил попытаться подражать самой природе и начал с телесного интеллекта. В отличие от «тупых» протезов наши натуральные конечности очень умны. Когда нога движется, нервной системе остается только увеличивать или уменьшать упругость мышцы, потому что все остальные решения принимаются автоматически согласно собственной программе конечности. И Герр решил, что пришло время попытаться применить те же принципы к протезам.

В конце 1990-х годов он начал работать над созданием более «умного» протеза коленного сустава. Он снабдил его микродатчиками, способными измерять угол сгибания сустава и делающими это тысячу раз в секунду. Данные пересылаются в компьютерный чип, который регулирует силу магнитного поля, воздействующего на частицы железа, плавающие в масляной смеси вокруг коленного сустава. В результате получился первый в мире протез с искусственным интеллектом – колено, способное регулировать угол сгиба, смягчая приземление ноги. Более того, это колено способно учиться на собственном опыте, так что его работа со временем только улучшается.

На рынок этот протез – под названием Rheo Knee – выпустила исландская фирма Ossur. Журнал Time назвал его одним из лучших изобретений 2004 года, а журнал Fortune включил в список лучших продуктов года. «Использование искусственного интеллекта для управления протезом Rheo Knee – большой шаг вперед для всей отрасли», – говорит доктор Ричард Сатава, профессор хирургии в Медицинском центре Вашингтонского университета и бывший руководитель программы передовых биомедицинских технологий при Агентстве по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам. Но для Герра это было только начало.

5

Осенью 2003 года Розелл начал заниматься плаванием и штангой. Скоро он уже выжимал 300 фунтов лежа. К февралю Розелл мог по две минуты кряду выполнять отжимания и подъемы туловища из положения лежа, а затем проплывать 800 ярдов, таким образом выполняя норматив по физической подготовке на уровне верхнего 19-го процентиля для своей возрастной группы. Следующим этапом самоподготовки стали тренировки на горнолыжном курорте Вейл в штате Колорадо. Как оказалось, ни горные лыжи, ни скейтборд не составляли для него никакой проблемы. Уже через неделю пребывания в Вейле Розелл имел все основания отнести на свой счет девиз Организации спортсменов-инвалидов США: «Если я могу это, я могу все».

Кроме того, Розелл упорно искал способ оказания более эффективной помощи возвращающимся домой раненым военнослужащим. Когда началась вторая война в Ираке, прибывавшие на родину раненые получали мало психологической помощи. Розелл начал навещать их в Центральном военном госпитале имени Уолтера Рида, стал участником программы сотрудничества Национального олимпийского комитета США с военнослужащими и ветеранами и взял на себя обязанности представителя Организации спортсменов-инвалидов США. Занимаясь помощью раненым солдатам, Розелл прекрасно понимал, что лучшая форма психологической помощи с его стороны – служить примером. Может быть, действительно пришло время воспользоваться предложением Кивенара?

Армия тоже не обходится без бумаготворчества. Заполнение разного рода документов, переписка, медицинское обследование потребовали немало времени и сил, но Розелл проявил настойчивость и 4 марта 2004 года был признан годным к строевой службе.

Следующие несколько месяцев Розелл провел в учебном центре Форт-Карсона и 17 июня 2004 года, за четыре дня до четвертой годовщины своего ранения, вновь был назначен на командную должность. А две недели спустя он уже отправился в Ирак, чтобы руководить подразделением в тех же самых местах, где четырьмя годами ранее потерял ногу.

За время второй командировки в Ирак у Розелла трижды ломался протез. Серьезных угроз его жизни в связи с этим не возникло, но это ему просто повезло. Розелл был крайне разочарован качеством протезов. В последующие годы он написал десятки статей на эту тему, но основная мысль была одна: «Как так получается, что мы посылаем людей в космос, но никак не можем усовершенствовать протезы?»

6

Завершив работу над искусственным коленным суставом Rheo, Герр поставил перед собой еще более амбициозную цель: создать искусственный голеностопный сустав, идеально имитирующий плавную походку обычного человека. Это была действительно серьезная проблема. Большинство инвалидов с ампутированными конечностями при ходьбе хромают. И со временем даже малейшие отклонения в характере движения суставов оборачиваются серьезными заболеваниями. Вследствие постоянного натирания разрушаются мягкие, нервные и костные ткани, и для их восстановления зачастую приходится прибегать к хирургическому вмешательству.

Примерно в 2002 году Герр приступил к работе над радикально новой бионической частью тела, которая должна была стать значительно более «умной», чем все, что разрабатывалось до сих пор. Число компьютеров вместо одного в начинке коленного сустава Rheo увеличилось в новом изделии до пяти. Добавились также аккумуляторная батарея, дополнительные сенсоры и Bluetooth. Для воспроизведения движения стопы, ахиллова сухожилия и икроножных мышц, т. е. для обеспечения того, что Герр называет «стимулируемым плантарным сгибанием», используются методы робототехники.

Над дизайном он тоже много думал. Будучи скалолазом, и особенно после случившегося с ним несчастья, Герр отдавал предпочтение яркому стилю. В то время как другие скалолазы предпочитали серые, блеклые тона, он красил волосы в рыжий цвет, носил серьги-перья и ярко-синее трико. Добавьте к этому специально разработанные для скалолазания протезы – в сущности, кинжалы, торчащие из культей, – и эффект достигается потрясающий. Герр хотел, чтобы протезы имели стильный вид. «Протезы продолжают делать уродливые, словно кричащие: “Я инвалид!” Мне хотелось заменить их эффективными и внешне привлекательными устройствами, неким гибридом человека и машины, чтобы человек воспринимался не как жалкий инвалид, а как вызывающий благоговение Терминатор».

В 2005 году пронесся слух, что Хью Герр работает над первым в мире бионическим голеностопным суставом. Розелл к тому времени вернулся из своей второй командировки в Ирак и, поселившись в Вашингтоне, помогал совершенствовать работу с перенесшими ампутацию военнослужащими в Центральном военном госпитале имени Уолтера Рида. Он был наслышан о трудах Герра. «Да, я слышал о мечте Герра заменить обычные протезы искусственными конечностями в стиле киборгов, – рассказывал он. – Мы все были об этом наслышаны и с интересом ждали результата».

В следующем году, в июне 2006 года, Розелл и Герр наконец познакомились лично, случайно встретившись на мероприятии, организованном фондом помощи инвалидам, на озере Тахо. Они сразу стали друзьями. «Сидя у бассейна с бокалом пива в руках, я расспрашивал его о том, как продвигается работа над искусственным голеностопным суставом, – вспоминал Розелл. – Мне очень хотелось примерить этот аппарат. Но он сказал, что протез еще не готов».

Создать бионическую часть тела для такого человека, как Розелл, оказалось делом чрезвычайно трудным. В период с 2005 по 2007 годы Розелл, используя углеродно-волоконные протезы для бега, пробежал более десятка коротких и олимпийских дистанций в триатлоне, пять марафонских дистанций, а в отборочных соревнованиях по триатлону Ironman (заплыв на 2,4 мили, велогонка на 112 миль и забег на дистанцию 26,2 мили) показал достаточно быстрое время, позволившее ему получить путевку на чемпионат мира, проходивший на Гавайях. Там Розелл преодолел все три этапа за 12 часов 46 минут. Его место было в нижней трети таблицы, но за его спиной остались тем не менее десятки совершенно здоровых участников. «Было странно видеть людей, имевших две здоровые ноги и при этом завидовавших мне, но так оно и было», – рассказывал Розелл.

Тем временем, заботясь об интересах большого числа раненых военнослужащих, возвращавшихся с войны, армия продолжала финансировать исследования в области бионики. В 2006 году Агентство по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам заключило контракт на разработку искусственной руки с изобретателем Дином Кейменом, специализирующимся на создании революционных приборов и аппаратов медицинского назначения.

Как поясняет сам Кеймен, «в Агентстве по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам хотели, чтобы я создал такую руку, которая могла бы поднять виноградину, не раздавив ее, для чего требуется очень высокая степень тактильной чувствительности; могла бы поднять изюминку и не уронить, для чего требуется филигранное управление движениями запястного, локтевого и плечевого суставов и их гибкость; была полностью самодостаточной, в том числе с точки зрения электропитания; весила не более девяти фунтов; подходила по телосложению не менее чем 50 процентам женщин и имела длину 32 дюйма от кончика среднего пальца до плеча. А еще они хотели, чтобы я выполнил работу за два года. На это я прямо ответил, что они спятили».

Однако Кеймен оказался человеком совестливым и взялся за работу. Бета-версия была завершена точно по графику, и протез получил название «рука Люка», в честь Люка Скайуокера, персонажа «Звездных войн», который потерял руку и впоследствии получил бионический протез. (В настоящее время этот протез проходит клинические испытания).

«Мы живем в очень интересное время, – считает Розелл. – Наконец-то появилась надежда на настоящий прогресс в этом деле».

7

В 2007 году Герр закончил бета-версию бионического голеностопного сустава, получившего название BiOM. Пять компьютеров и двенадцать датчиков наделяют протез «разумом», чтобы он мог распознавать изменения земной поверхности и реагировать соответственно. Это первая роботическая нога, которая может быть использована для ходьбы вверх по склону. В отличие от традиционных протезов, к которым человеку приходится приспосабливать стиль ходьбы, BiOM сам собирает информацию о походке владельца и адаптируется к ней. Для этого-то и нужен Bluetooth: первую в мире бионическую конечность можно программировать с помощью мобильного телефона с операционной системой Android.

Журнал Time назвал BiOM одним из лучших изобретений 2007 года. Были и другие похвалы, но предстоит еще многое сделать, прежде чем устройство станет общедоступным. «Наиважнейшими проблемами являются надежность и долговечность, – считает Герр. – Протез – это, по существу, средство передвижения, и оно не должно ломаться на протяжении всего срока службы. Если мы хотим довести срок службы до пяти лет, значит, устройство должно выдержать шесть миллионов шагов – в среднем именно столько делает человек за пять лет. И вы посмотрите, насколько совершенным механизмом является в этом смысле человеческое тело. Многие люди преспокойно ходят по 80 лет, и ничего не ломается. Я нацеливаюсь только на пять лет, но и это совсем не тривиальная проблема в робототехнике».

К концу 2010 года удалось добиться достаточной надежности аппарата, чтобы приступить к испытаниям на людях. Поскольку основным источником финансирования проекта была армия, наиболее очевидными кандидатами в испытатели были потерявшие ногу военнослужащие. А поскольку Розелл лично просил Герра создать протез для таких людей, как он, так на ком еще, как не на нем, испытывать это изобретение?

В январе 2011 года это, наконец, свершилось. Розелл стал вторым в мире официальным бионическим человеком (до него экземпляр такого же протеза получил еще один военнослужащий). Став обладателем BiOM, Розелл тут же отправился испытывать протез в самых трудных условиях. «Протезисты были очень довольны, – рассказывает он. – Они привыкли видеть, что человек с новым протезом осторожно ходит туда-сюда по коридору. Я же поспешил покинуть здание и начал подниматься с протезом на горку, а затем спускаться. Протез был изумительный. Казалось, что у меня снова выросла нога».

Розелл и два десятка других ветеранов испытывали протезы BiOM в течение года, практически не снимая. «Это было невероятно, – вспоминает Тим Маккарти, генеральный директор компании iWalk, которая изготавливает протезы BiOM. – За последние 20 лет я внедрял на рынок десятки новых продуктов, но ничего подобного не бывало. Люди надевают BiOM и плачут от счастья». Герр тоже обратил на это внимание: «Суровые дальнобойщики – мужчины, в жизни не проронившие ни слезинки, – просто рыдали».

Но самым важным достоинством протеза BiOM является существенная экономия расходов на здравоохранение. Люди, перенесшие ампутацию, меньше страдают и больше двигаются. Они сбрасывают лишний вес (десятки фунтов), сокращают потребление болеутоляющих средств (во многих случаях более чем наполовину) и возвращаются на работу (впервые за годы). Реальным доказательством этого служит то, что, хотя протез стоит около 60 тысяч долларов, страховые компании все равно охотно закупают их, справедливо полагая, что со временем эти затраты с лихвой компенсируются снижением расходов на медикаменты. «Этот протез не только меняет жизнь владельца к лучшему, – замечает Маккарти, – но и приносит огромную пользу с экономической точки зрения. Со временем экономия составит миллионы долларов».

Между тем Герр не собирается останавливаться на достигнутом. Он приступает к работе над версией BiOM, которая будет крепиться выше колена, и завершает работу над первым в мире настоящим бионическим экзоскелетом для людей с нарушениями опорно-двигательного аппарата, который, как он надеется, появится в открытой продаже к 2015 году. «В старости хуже всего то, – говорит он, – что люди постепенно утрачивают способность нормально передвигаться. И вот представьте, что мы берем бионику из BiOM и превращаем ее в механический каркас вокруг больных коленей, помогающий вернуть пожилым и больным людям силу и подвижность».

За последние 30 лет Хью Герр стал первым спортсменом-инвалидом, который сумел превзойти здоровых спортсменов по уровню мастерства. Затем он помог усовершенствовать конструкции протезов и стал первопроходцем в мире бионики. Герру уже удалось помочь тысячам людей. В свете этого можно было бы утверждать, что свой долг перед Альбертом Доу – спасателем, погибшим на горе Вашингтон, – он погасил полностью. Но сам Герр с этим не согласен: «Если вы спросите меня, достиг ли я в жизни чего-то великого, то я, будучи человеком весьма самокритичным, отвечу: “Еще нет”. Но даже не в этом дело. Долг, который висит на мне, невозможно погасить в принципе – так он велик».

8

В один из дождливых февральских дней 2012 года Дэвид Розелл в обществе двух друзей остановился у края оживленной улицы с тремя полосами движения. Они были увлечены разговором, и Дэвид не вполне отдавал себе отчет в собственных действиях. На какое-то мгновение в потоке машин образовалась брешь, и он решил показать друзьям, как умеет бегать на своем протезе. Оставив друзей на тротуаре, Дэвид преодолел первую полосу, на мгновение замер, пропуская машину, затем ринулся через вторую полосу, снова остановился, пропуская машины, и наконец пересек последнюю полосу и запрыгнул на тротуар на противоположной стороне. В тот момент, находясь в состоянии азарта, Розелл даже не осознавал, что совершил серьезное правонарушение.

Слыша эту историю, Герр улыбается: «Все, чем я занимаюсь, связано с копированием природы. Это и есть истинное определение бионики: использование высоких технологий для имитации или продолжения естественных биологических функций. Мы, люди, относимся к классу позвоночных животных. Поэтому, слыша о том, как Дэвид сумел добраться целым и невредимым до противоположного края дороги, даже не думая об этом, я понимаю, что это в точности феномен позвоночного животного. Это сработало. Нам каким-то образом удалось поймать молнию в бутылку».

«Да, – добавляет Розелл, – но кто помнит о тех безумных ученых, которые создали реактивный ранец? А вот того сукина сына, который первым полетел на нем, будут славить вечно».

Увековеченный гений: наука о переносе сознания

В романе «Терра Ностра» (Terra Nostra) Карлос Фуэнтес пишет: «Невероятно то первое животное, которому приснилось другое животное». Интересная идея, не правда ли? Это первая ступенька лестницы, которую ученые называют «теорией разума», подразумевая нашу способность воспринимать свои и чужие психические состояния – убеждения, намерения, желания. Вне всяких сомнений, это необыкновенная способность.

А теперь перенесем внимание на противоположный край спектра, на самую верхнюю ступеньку лестницы теории разума – на способность передавать свое сознание другим. Речь идет о переднем крае научных исследований, посвященных так называемому переносу сознания – феномену, который пока еще только начали изучать. В предыдущей главе мы говорили о том, как высокие технологии помогают справиться с увечьями. В этой главе речь пойдет об использовании высоких технологий для победы над самой смертью. Куда нас это приведет? Туда, где мы еще не бывали. Декарт говорил: «Я мыслю, следовательно существую». Но что происходит, когда кто-то думает за вас? В самом деле, кто же тогда вы?

1

Говорят, что мудрость накапливается, что она не подвержена коррозии, которая под тиканье часов истончает наши кости и волосы. Говорят, что это единственное наше настоящее сокровище, то, что, передаваясь из поколения в поколение, оберегает нас от темного будущего. Частью этого богатства являются мысли великих греческих философов, записанные их прилежными учениками, рисунки Леонардо да Винчи, сочинения Гертруды Стайн, «Беседы у камина» словоохотливого Франклина Делано Рузвельта, видеотур по Вселенной Стивена Хокинга и, разумеется, видеорепортаж о последних днях Тимоти Лири на бренной земле.

Однако самих этих людей с нами нет, как нет и их сознания, что, по мнению многих, является большой потерей. Но существует вероятность, что вскоре ситуация может измениться.

Такую надежду внушает нам идея доктора Питера Кохрана, технического директора компании British Telecommunications. Речь идет о микрочипе, условно называемом «ловцом душ» – как если бы душу можно было поймать, как рыбу. Он вживляется в человеческий мозг на всю жизнь, и на него, собственно, вся эта жизнь и записывается.

Возможность создания такого чипа представляется разве что делом далекого будущего, но первый этап – вживление чипа в тело – выглядит вполне осуществимым и многообещающим. Еще в конце 1990-х годов ученые из Стэнфордского университета нашли способ расщеплять нервы, а затем снова сращивать их, используя чип. В одной из больниц штата Джорджия в мозг полностью парализованного пациента вживили электроды, позволявшие транслировать мысли в движения курсора. Тогда же мы узнали, что, в отличие от других тканей, имеющих склонность отторгать чужеродные имплантанты, нервная система более «гостеприимна», а это значит, что внедрение в мозг металлического чипа можно сравнить скорее с перемонтажом проводов в выключателе, нежели с переизобретением колеса.

Технически этот первый этап называют нейрокомпьютерным интерфейсом. Сегодня в данной сфере работают сотни исследователей, так что вышеупомянутые усилия были лишь первыми каплями достаточно большого океана. Многие из этих исследователей разделяют идеи Кохрана. Например, Теодор Бергер, занимающийся нейроинженерией в Университете Южной Калифорнии, в настоящее время работает над созданием искусственного гиппокампа – одной из главных нейронных структур, вовлеченных в процесс переноса сознания. Созданное Бергером устройство регистрирует электрическую активность, которая возникает в процессе кодирования информации, поступающей в кратковременную память (например, когда мы учимся играть гаммы), и транслирует ее в цифровые сигналы. Эти сигналы посылаются в компьютер, там снова трансформируются, после чего снова поступают в мозг, где сохраняются уже в долговременной памяти. Хотя работа над данными устройствами еще далека от завершения, Бергер провел успешные испытания на обезьянах и крысах и теперь работает с людьми.

Кохрану еще только предстоит изобрести механическую основу для «ловца душ», но основываться она будет на уже существующих наработках. Используя вариации уже существующих технологий (таких как кремниевая сетчатка, искусственная ушная улитка, искусственный язык), ученые успешно задокументировали активность всех пяти органов чувств. Все чувственные переживания вызывают в мозге химические реакции, которые интерпретируются нами как эмоции. Таким образом, следующая цель Кохрана, которую он рассчитывает реализовать в ближайшие пять лет, – это создание нейрохимических микродатчиков, способных измерять, отслеживать и регистрировать подобные реакции, фактически создавая архив того, что человек ощущает на протяжении всей своей жизни.

И архив этот получится немаленький.

За 70 лет жизни человека его мозг обрабатывает около 50 терабайтов памяти, что в смысле количества информации эквивалентно миллионам книг. По мнению Кохрана, лет через десять мощность компьютеров вырастет настолько, что они будут способны собрать миллионы битов зарегистрированных ощущений и переживаний в своего рода оттиск индивидуального жизненного опыта. Представьте, к примеру, чип, на котором фиксируется все, что человек когда-либо ел – на протяжении всей своей жизни, включая мелкие перекусы, – а также те химические реакции, которые эта пища вызывала в организме. Если иметь достаточно мощный компьютер, способный синтезировать все перечисленные данные, то можно составить неплохое впечатление о вкусовых пристрастиях человека. Теперь умножьте это на все прочие чувственные переживания – и вы получите машину, способную снова и снова воспроизводить весь жизненный опыт человека. Пусть это не совсем бессмертие, но определенно то, что сейчас принято называть «промежуточным решением».

2

Первым это самое промежуточное решение предложил биогеронтолог из Вашингтонского университета Джордж Мартин в статье, опубликованной в 1971 году в журнале Perspectives in Biology and Medicine и озаглавленной «Краткое предложение насчет бессмертия: Промежуточное решение». По крайней мере, это был первый случай озвучивания подобной идеи в научных кругах.

Если же отвлечься от мира строгой науки, то идея сохранения своего «я» в кремнии, на компьютерном чипе, – то, что технически именуют переносом, или загрузкой, сознания, – уходит корнями в несколько более отдаленное прошлое. Первый раз она высказывается, хоть и приглушенно, в рассказе Фредерика Пола «Туннель под миром», опубликованном в 1955 году. Более громко она прозвучала уже в следующем году в романе Артура Кларка «Город и звезды» и в рассказе Айзека Азимова «Последний вопрос». В философском романе «Такова действительность» (This is Reality) Бертила Мартенсона, опубликованном в 1968 году, эта идея приобретает несколько более мрачное звучание: перенос сознания людей в компьютер как средство борьбы с перенаселением. Такое прочтение идеи стало мощным толчком к ее популяризации; концепция переноса сознания превратилась в вездесущий мем. Крупные произведения научной фантастики, под разными углами обыгрывающие эту идею, рождаются из года в год. «Аватар» Джеймса Кэмерона и «Начало» Кристофера Нолана являются лишь двумя наиболее яркими примерами последних лет.

Одновременно с научно-фантастическими трактовками данной концепции развивались и трактовки «научно-фактические». Недавно к процессу подключились несколько новых игроков. Например, в мае 2005 года компания IBM и Швейцарский федеральный технологический институт в Лозанне анонсировали проект Blue Brain, цель которого – создать компьютерную модель колонки неокортекса млекопитающих на молекулярном уровне. Несколько лет спустя, в июле 2009 года, в игру вступили национальные институты здравоохранения США с проектом создания человеческого коннектома, то есть построения карты синаптических связей между нейронами мозга, – а это большой шаг к осуществлению переноса сознания, поскольку ученые ныне полагают, что запоминаемые переживания кодируются на синаптическом уровне и картографирование этих связей необходимо для долговременного сохранения информации. Добавим к этому усилия компании Google, направленные на создание настоящего искусственного интеллекта, то есть мыслящих компьютеров, а также всеобъемлющей и окончательной поисковой системы, если таковая вообще возможна.

Вопрос о том, когда вся эта работа будет завершена, остается открытым. Питер Кохран (который придерживается более ограниченного подхода к решению проблемы, полагая, что фиксации чувственного опыта и результирующих нейрохимических процессов вполне достаточно для воссоздания памяти) полагает, что «ловец душ» будет готов к эксплуатации к 2025 году. В книге «Сингулярность уже близка» (The Singularity is Near) Рэй Курцвейл (писатель-футурист, изобретатель и главный инженер компании Google, которому и поручено создание мыслящего компьютера) почти соглашается с этим прогнозом, полагая, что годом, когда человек и компьютер воистину сольются в одно целое, станет 2029-й.

Одним эти предсказания кажутся чересчур оптимистичными. Другие ведут долгие и жаркие споры об истинной природе сознания и нашей способности загрузить его в компьютер. Еще более жаркие споры вызывает вопрос, отражает ли «я», запечатленное в кремнии, нашу истинную сущность или только какую-то ее уменьшенную, упрощенную версию. Те и другие в чем-то правы, многие их аргументы справедливы. Однако стоит отметить, что, согласно закону Мура, мощность компьютеров удваивается каждые 12 месяцев. Именно поэтому сотовый телефон, умещающийся в кармане, в миллион раз мощнее и в тысячу раз дешевле по сравнению с суперкомпьютерами 1970-х. Тем временем биотехнологии, то есть та область знаний, которая наиболее тесно соприкасается с концепцией переноса сознания, развивается со скоростью, впятеро превышающей темпы, установленные законом Мура. Если иметь это в виду, то отнюдь не кажется совершенно неосновательным предположение, что сегодня есть люди, которые проживут достаточно долго, чтобы дождаться, когда их «я» будет сохранено на кремниевом чипе – сохранено навеки, обеспечив таким образом бессмертие.

3

Никому точно не известно, когда у человека впервые возникло чувство самоосознания (или сознание), однако мы знаем, что, когда оно появилось, осознание людьми своей смертности было где-то неподалеку. Разумеется, не стихают споры относительно того, осознают ли животные свою смертность и понимают ли они, скажем так, долгосрочные последствия этого обстоятельства (существует все больше указаний на то, что это действительно так), но в отношении человека этот вопрос не обсуждается. Мы приходим в этот мир, имея определенный «срок годности» и обладая осознанием данного факта.

Это ужасное осознание того, что наша жизнь рано или поздно закончится, называют «человеческим состоянием». И это то еще состояние. В 1974 году психолог Эрнест Беккер получил Пулитцеровскую премию за свою книгу «Отрицание смерти», где он утверждал, что все понимаемое под культурой, цивилизацией (от городов, которые мы строим, до религий, в которые верим) – изощренный механизм психологической защиты от этого осознания. И очень многие ученые соглашаются с утверждением Беккера. На сегодняшний день страх смерти считается одним из самых сильных факторов, мотивирующих наши действия.

Что же произойдет, если устранить этот фактор?

Задумайтесь над тем, как часто в наших культурных традициях страх перед тем, что будет «потом», используется для того, чтобы влиять на наше поведение здесь и сейчас. Имеется в виду Судный день и все такое. Но что будет, если перспектива наступления Судного дня отодвинется в неопределенно далекое будущее? Что станет с нашей моралью, когда мы достигнем бессмертия?

Возможно, ничего особенного. В конце концов, для тех, кто свято придерживается иудео-христианской традиции и верит в то, что в нашем смертном теле имеется бессмертное ядро – душа, проблема и так уже решена. Она также решена и для тех, кто придерживается восточного взгляда на этот вопрос: что мы и так уже бессмертны и нам нужно лишь вспомнить данный факт. Однако всем остальным, помимо самых рьяных верующих, хочется, чтобы обещание бессмертия опиралось на более солидный фундамент, нежели вера. На что-то осязаемое, материальное, поддающееся проверке. На что-нибудь вроде кремниевого чипа.

И кремниевый чип тут как тут.

И все-таки, что будет тогда? Этого никто точно не знает. Но зато мы точно знаем, что при таких темпах развития биотехнологий мы это скоро узнаем.

4

Бессмертие – одно дело, а еще есть проигрывание записанной информации. Видите ли, идея Кохрана заключается не просто в том, чтобы записать на чип целую жизнь. Он хочет также, чтобы эта жизнь была доступна другим людям. Главная цель «ловца душ» – педагогическая, образовательная. И образование это не похоже ни какое другое.

Возьмем, к примеру, недавно почившего Ричарда Фейнмана – великого физика, считающегося одним из светлейших умов. Если верить биографам, гениальность Фейнмана не была линейной и упорядоченной; она была, скорее, радикальной и интуитивной. В его мозге из суммирования А и В вытекало не С, а сразу Z. Каким образом мозг Фейнмана выполнял такие скачки, неизвестно. Но если бы физик был подключен к «ловцу душ», который регистрировал бы всю его жизнь, а затем «ловца душ» подключили бы к какого-то рода проигрывающему устройству, то интуитивное уравнение А + В = Z можно было бы не только понять, но и пережить, – а значит, чему-то научиться.

Разумеется, это должно быть достаточно мощное проигрывающее устройство – нечто вроде систем виртуальной реальности, которые ныне заполоняют рынок. Кохран представляет себе что-то вроде Oculus Rift будущего, имея в виду не нынешнюю систему виртуальной реальности производства компании VR, которая недавно была куплена компанией Facebook за миллиард долларов, а такую, которая возникнет, когда на развитие этой технологии будет потрачен еще миллиард. Главное, что картину довершает наличие воспроизводящего устройства. Имея надежный нейрокомпьютерный интерфейс, чип, на который можно записывать чувственные переживания, и чертовски могущественное воспроизводящее устройство, вся система складывается воедино. И тогда впервые в истории живой человек сможет заново пережить жизнь другого, уже умершего человека.

Неудивительно, что Кохран придерживается гуманитарного взгляда на эту деятельность. Он думает о сохранении мудрости веков, о возможности продолжать общаться с будущими Эйнштейнами, Сафо и Бетховенами после их смерти. Но он также сознает и риски. «Я уверен, что проблемы будут, – говорит он. – Может получиться так, что я окажусь в шкуре человека, который изобрел телевидение. Когда его спросили, в чем изначально он видел смысл телевидения, он ответил, что в образовании. А теперь с телевизионных экранов на нас льется всякая дрянь».

Как же выделить потенциальных Эдисонов из череды простых паяльщиков и лудильщиков? Чьи жизни запечатлевать для будущих поколений? Всех и каждого? И если отложить большие моральные вопросы, то как быть с более прозаическими рисками? Брат заглядывает в жизнь сестры и выясняет, что она была воровкой; жена обнаруживает измену мужа. У каждого есть секреты, которые нам хотелось бы утаить от других. Не зря все-таки эти технологии называют подрывными. У нашего желания проникнуть в душу другого человека может быть и темная сторона. Иногда то, что призвано сближать, еще больше разъединяет. Иногда просто невозможно предугадать все возможные последствия.

Экстремальные состояния: биология духовности

В фокусе внимания этой главы – исследование мистических переживаний и тот тектонический сдвиг в нашем понимании самих себя, который был вызван этими исследованиями. Еще сравнительно недавно достаточно было рассказать психологу о своем «внетелесном опыте», чтобы оказаться в палате, где стены обиты мягкими матами. Сегодня данный феномен понимается как побочный продукт нормальных биологических процессов.

Это само по себе интересно, но отсюда следует куда более важный вывод: до сих пор мы неправильно определяли верхний предел человеческих переживаний. Со времен древних греков мы верили в гедонистический принцип, согласно которому люди стараются избегать боли и получать от жизни как можно больше удовольствия. Но переживания, описываемые здесь, по силе своего воздействия и по своей необычности превосходят любые удовольствия. Они намекают на существование целого мира новых возможностей, на целую вселенную, спрятанную внутри нас, вселенную, которую мы еще только начинаем исследовать.

В этой связи следует отметить невероятную смелость ученых, занявшихся исследованием подобных вопросов. Сегодня ситуация изменилась, но в те времена, когда все это только начиналось, углубиться в «духовность» означало для многих исследователей поставить крест на своей карьере. Их самоотверженные усилия позволили менее чем за два десятилетия достичь таких успехов, что тема внетелесного опыта, которая ранее была едва ли не запретной, стала животрепещущей и весьма перспективной с точки зрения дальнейших исследований.

1

Мне было семнадцать, и я дрожал от волнения. Идея отправиться прыгать с парашютом родилась у кого-то на вечеринке в пятницу, но теперь-то была суббота, я уже протрезвел, но все равно почему-то намеревался прыгать. Ситуацию усугубляло то, что на дворе был 1984 год. Хотя техника тандемных прыжков с парашютом родилась в 1977 году, до лесного аэродрома в глуши штата Огайо, где происходило дело, она еще не добралась. Поэтому свой первый прыжок я совершил не с инструктором, который привязан за спиной и берет на себя все трудности, какие могут возникнуть в полете, а в гордом одиночестве, опускаясь с высоты две тысячи футов под круглым куполом старого громоздкого армейского парашюта.

Слава Богу, дергать кольцо от меня не требовалось. Вытяжной фал моего парашюта будет пристегнут к тросу внутри самолета, так что, если все пойдет по плану, когда я шагну за борт, трос натянется, выдернет вытяжной фал, и парашют раскроется автоматически. Вот только достичь этого момента оказалось несколько труднее, чем я рассчитывал.

В то время как самолет летел на скорости сто миль в час, я должен был подойти к боковой двери и, игнорируя головокружительный вид, встать на маленькую металлическую ступеньку, обхватить обеими руками крыло и оттянуть одну ногу назад так, чтобы мое тело образовало букву «Т». Из этой неуклюжей позы я должен был прыгнуть, услышав команду инструктора. И, как будто мало мне было трудностей, в тот самый момент, когда я каким-то образом все-таки выпрыгнул из самолета, я выпрыгнул и из своего тела.

Это произошло в ту самую секунду, когда я выпустил из рук крыло. Мое тело уже падало вниз, но мое сознание парило над ним футах примерно в двадцати и обозревало всю картину.

Инструктор объяснил, что во время прыжка купол парашюта раскрывается, складывается и снова раскрывается за тысячные доли секунды. Это происходит так быстро, что человеческий глаз не может этого заметить, поэтому беспокоиться тут не о чем. Но я все-таки беспокоился. Я не просто парил над своим телом, но и наблюдал за этапами раскрытия-закрытия-раскрытия парашюта, умом понимая: то, что я вижу, с теоретической точки зрения видеть невозможно.

Пока все это происходило, мое тело начало наклоняться, неуклюже переворачиваться, и я стал опасаться, что, когда парашют полностью раскроется и меня тряхнет, это может обернуться травмой позвоночника. В это мгновение внетелесного ясновидения (лучшего термина для описания происходившего я не подберу) я приказал себе расслабиться и выпрямиться, чтобы не пострадать от динамического удара. В следующее мгновение парашют раскрылся, меня дернуло, сознание вернулось в тело, и все стало как обычно – если можно говорить об обычности в столь необычных обстоятельствах.

Как бы то ни было, обошлось без травм.

2

Внетелесные путешествия – вроде того, что совершил я во время выполнения прыжка с парашютом, – являются разновидностью не совсем обычных феноменов, которые в общем и целом принято называть паранормальными, хотя словари определяют этот термин как нечто «выходящее за рамки обычного жизненного опыта и научных объяснений», а внетелесному опыту, как выясняется, такое определение никак не соответствует. Несмотря на сомнения скептиков, сообщения об аналогичных происшествиях поступают практически из всех стран мира. На протяжении веков мистики всех направлений и вероисповеданий, включая представителей пяти мировых религий, рассказывают нам истории об астральной проекции. И нельзя сказать, чтобы этот феномен ограничивался только людьми духовного склада. Сообщений о подобных проявлениях полно и в анналах спорта. Есть сообщения любителей серфинга, которые вдруг ловили себя на том, что парят над волнами, и скалолазов, которые вдруг обнаруживали у себя способность видеть местность с высоты птичьего полета. Мотоциклисты сообщают, что парят над своими мотоциклами, видя самих себя сверху, а пилоты оказываются за бортом самолета и силятся вернуться обратно. Грейс Батчер, которой с 1958 по 1961 год принадлежал рекорд США в беге на полмили, в книге «Голос» (The Voice) так описывает свое первое участие в крупных соревнованиях:

Судья-стартер подал команду, после чего прозвучал выстрел. Я пробежала несколько шагов в измерение, о существовании которого даже не подозревала. Мне вдруг показалось, что я поднялась под самую крышу арены и наблюдаю за своим собственным забегом сверху. Я смутно видела вокруг себя какие-то черные балки и стропила, кабели, огромные прожекторы, а далеко внизу расстилалась ярко освещенная беговая дорожка, по которой я сама бежала среди других участниц. Я одновременно участвовала в гонке и наблюдала за ней стороны.

Однако внетелесные переживания имеют место не только в таких экстремальных обстоятельствах, но и в повседневной жизни – на самом деле таких случаев большинство. Хотя результаты опросов разнятся, примерно у каждого двадцатого из нас есть история, не находящая адекватного объяснения, и эта цифра существенно возрастает, если добавить феномен, являющийся естественным продолжением феномена внетелесных переживаний, – околосмертные переживания. Хотя число сообщений, касающихся околосмертных переживаний, несколько уступает числу сообщений о внетелесных переживаниях (в ходе опроса, проведенного в 1990 году Институтом Гэллапа, об околосмертных переживаниях сообщили 30 миллионов американцев), если эти цифры объединить, то даже по самым осторожным оценкам можно заключить, что каждый десятый житель Земли имел опыт такого рода.

Тем, кто хочет всерьез исследовать данный вопрос, лучше всего начать с доктора Мелвина Морса. В 1982 году, занимаясь исследованиями в области рака мозга и заканчивая ординатуру по специальности «педиатрия» в детской больнице Сиэтла, Морс подрабатывал также в службе воздушной скорой помощи. Однажды вечером он получил задание лететь в Покателло, штат Айдахо, чтобы выполнить сердечно-легочную реанимацию захлебнувшейся в бассейне восьмилетней Кристал Мерзлок. К тому времени когда реанимационная бригада добралась до места, у Кристал не было пульса уже 19 минут, а зрачки были неподвижны и расширены, но Морс хорошо знал свое дело. Он сумел запустить ей сердце, после чего забрался в вертолет и вернулся домой. Три дня спустя Кристал пришла в себя.

Прошло несколько недель. Морс по каким-то делам оказался в той больнице, где лечили Кристал, и наткнулся на нее в коридоре. Хотя в сознательном состоянии Кристал никогда раньше его не встречала, она тут же повернулась к сопровождавшей ее матери и сказала: «Это он вставил мне трубку в нос в бассейне».

Морс был поражен. Он не знал, как к этому отнестись. «До этого я знать не знал ни о внетелесном опыте, ни об околосмертных переживаниях. Я стоял и думал: “Как такое возможно?” Когда я вставлял ей трубку в нос, ее мозг был мертв. Как она могла это запомнить?»

Морс решил более основательно изучить историю болезни Кристал и описал случившееся в American Journal of Diseases of Children. В целях категоризации он окрестил этот случай «фасциномой» (этот термин на медицинском сленге охватывает разного рода интересные и необычные случаи). Но на этом Морс не остановился. Его статья была первым описанием случая околосмертных переживаний у ребенка, и он видел в этом лишь стартовый этап куда более масштабного научного проекта.

Проштудировав литературу, он обнаружил, что в то время, как внетелесные переживания характеризуются перцептивным сдвигом в сознании, около смертный опыт начинается с этого сдвига, после чего возникает знаменитый темный туннель, ведущий к свету. Попутно, как сообщают пережившие это, ощущаются любовь, умиротворенность, тепло, благожелательность, поддержка со стороны умерших родных и друзей, а также присутствие полного спектра религиозных фигур. Иногда человек заново прокручивает всю свою жизнь, на основе чего принимается решение остаться или уйти. Морс обнаружил, что классическое объяснение около смертного опыта как бреда в дальнейшем было изменено, и его стали трактовать как галлюцинации, вызываемые различными факторами, такими как страх, воздействие лекарств и гипоксия мозга. Фактор лекарственного воздействия особенно заинтересовал Морса. Он знал, что кетамин, использовавшийся для наркоза во время войны во Вьетнаме, часто провоцировал внетелесные переживания. В число подозреваемых попали и некоторые другие лекарства. Морс решил исследовать действие еще одного анестетика, галотана, полагая, что это поможет пролить свет на причины частых сообщений об околосмертных переживаниях со стороны людей, перенесших хирургическое вмешательство под общим наркозом. «Сейчас забавно об этом вспоминать, – сказал мне Морс, – но я действительно был настроен на долговременное, широкомасштабное разоблачительное исследование».

Исследование, начатое Морсом в 1994 году, продлилось 10 лет. Он опросил 160 детей, которые пережили клиническую смерть, но были возвращены к жизни в реанимации детской больницы Сиэтла. Все эти дети оставались без пульса или дыхания минимум 30 секунд. У некоторых этот промежуток времени достигал сорока пяти минут, а средняя продолжительность составила 10–15 минут. В качестве контрольной группы использовались сотни других детей, которые тоже прошли через реанимацию, тоже побывали на краю смерти, но у которых дыхание и пульс не прерывались более чем на 30 секунд. В этом была единственная разница между ними. Все остальное: возраст, пол, назначаемые препараты, болезни, обстановка – было для обеих групп одинаковым. В «обстановку» Морс включил не только саму палату интенсивной терапии, но также внушающие страх процедуры, такие как введение дыхательной трубки и механическая вентиляция легких. Это важные дополнения, потому что страх издавна считался фактором, провоцирующим внетелесные и околосмертные переживания. (Именно этот фактор, как позже объяснял мне Морс, мог оказаться ответственным за то, что произошло со мной во время прыжка с парашютом.)

Затем Морс классифицировал переживания испытуемых при помощи анкеты, состоящей из шестнадцати пунктов и разработанной Брюсом Грейсоном – профессором кафедры психиатрии из Виргинского университета. Шкала Грейсона позволяет судить о том, следует ли отнести те или иные аномальные переживания к категории около смертных. Используя эту шкалу, Морс обнаружил, что из 26 умерших, а затем оживших детей, 23 сообщили о классических околосмертных переживаниях, тогда как ни один из 131 ребенка из контрольной группы ничего подобного не переживал. Позже он записал на видео детей, которые вспоминали пережитое и пытались нарисовать то, что видели, покинув свое тело. Многие из рисунков содержали стандартный набор образов: длинные туннели, гигантские радуги, умершие родственники, всякого рода божества. Но на некоторых изображениях можно было видеть точное описание выполнявшихся медицинских процедур, а также тех врачей и медсестер, которые имели контакт с ребенком только в те минуты, когда он был мертв.

Исследования, начатые Морсом, были подхвачены и другими учеными. В частности, Пим ван Ломмель из больницы голландского города Арнема провел восьмилетнее исследование, в ходе которого были опрошены 344 пациента, переживших остановку сердца, но возвращенных к жизни. У 282 из них никаких воспоминаний о случившемся не осталось, тогда как воспоминания 62 пациентов соответствовали классическому околосмертному опыту. Как и Морс, ван Ломмель тщательно исследовал истории болезни пациентов на предмет наличия факторов, которые традиционно использовались для объяснения феномена околосмертных переживаний (внушающая страх обстановка, лекарства, болезни), и не обнаружил их. Как и Морс, он пришел к выводу, что единственным значимым фактором была сама смерть. Как и Морс, он обнаружил людей с труднообъяснимыми воспоминаниями о событиях, которые имели место во время их клинической смерти.

Иными словами, Морс открыл (а ван Ломмель подтвердил его открытие) то, что я узнал на собственном опыте, когда прыгнул с парашютом: феномены внетелесных и околосмертных переживаний совершенно реальны и совершенно загадочны, впрочем, последнее качество ныне начинает меняться.

3

Первые ключи к постижению биологических основ этих экстремальных состояний сознания были найдены в конце 1970-х годов, когда ВМФ и ВВС США обзавелись новым поколением истребителей, в которых пилотам приходилось испытывать колоссальные перегрузки, отчего некоторые из них даже теряли сознание в полете вследствие прилива крови к мозгу. Эта проблема вызываемых перегрузками обмороков вызвала серьезное беспокойство, и поиски ее решения были поручены Джеймсу Уиннери – специалисту по аэрокосмической медицине.

За 16 лет экспериментов с центрифугой на военно-воздушной базе Брукс в Сан-Антонио, штат Техас, Уиннери довел до обморока более 500 летчиков. Он хотел выяснить, в какой момент возникает туннельное зрение, насколько быстро летчики теряют сознание в условиях ускорения, как долго они остаются в обморочном состоянии, когда ускорение прекращается и сколько времени они могут оставаться без сознания, пока не начнутся негативные изменения в мозге. Обнаружилось, что потеря сознания наступала уже через 5,67 секунды, что это состояние длилось в среднем от 12 до 24 секунд и что 40 процентов пилотов, переживших такое состояние, сообщили о различных формах внетелесного опыта, который они получили, будучи без сознания. Ничего не знавший о внетелесном опыте Уиннери назвал эти эпизоды «короткими сновидениями» и продолжал подробно фиксировать их содержание. Он также начал штудировать литературу, посвященную аномальным бессознательным состояниям. «Я прочитал об эпизодах внезапной сердечной смерти, – вспоминает он, – и это подвело меня прямиком к феномену около смертных переживаний. Я понял, что около 15 процентов “коротких сновидений” моих пилотов были значительно ближе к околосмертному опыту».

Проанализировав данные, Уиннери обнаружил: чем дольше пилоты оставались без сознания, тем ближе они были к смерти мозга. И чем ближе они были к смерти мозга, тем вероятнее было превращение внетелесного опыта в околосмертный. Впервые удалось найти твердые доказательства того, о чем давно подозревали: что эти два состояния не отдельные феномены, а две точки одного континуума.

Уиннери также обнаружил, что, если перегрузки нарастают постепенно, следствием этого может стать потеря периферического зрения. «Сначала происходит частичная, а затем и полная потеря зрения, – говорит он. – И это имеет смысл. Мы знаем, что затылочная доля мозга [управляющая зрением] хорошо защищена. Возможно, она продолжает функционировать, когда из-за нарушения кровообращения перестают поступать сигналы от глаз». Кроме того, приходя в себя, пилоты сообщали, что испытывали чувство покоя и безмятежности. Другими словами, процесс постепенной потери зрения напоминает безмятежное движение по туннелю, во многом напоминающее то, о чем рассказывают люди, описывающие околосмертный опыт.

Простейший вывод, напрашивающийся из этих исследований, заключается в том, что речь идет о совершенно нормальных физических процессах, происходящих в необычных обстоятельствах. Как только ученые отмели традиционный диагноз, объяснявший эти состояния бредом, и начали выискивать биологические корреляции, перед ними открылись бескрайние просторы возможностей. Сдавление зрительного нерва может вызывать потерю периферического зрения. Возникающее при этом чувство эйфории может объясняться выделением в мозге дофамина и эндорфинов, повышенный уровень серотонина может вызывать яркие галлюцинации – все это гипотезы, которые никто непосредственным образом не проверял.

Ученые исследовали не причины, а, по существу, симптомы и последствия около смертного опыта. Ван Ломмель провел масштабное психологическое тестирование пациентов, переживших остановку сердца. У тех из них, кто имел околосмертный опыт, обнаружилось более глубокое проявление самосознания, социальной ответственности и религиозности. Затем ван Ломмель повторил тестирование два года спустя, и выяснилось, что все пациенты, имевшие околосмертный опыт, полностью сохранили свои воспоминания о нем, тогда как в памяти остальных события, имевшие место двумя годами ранее, в значительной степени стерлись. Ученый также обнаружил, что те, кто имел околосмертный опыт, проявляют больше веры в загробную жизнь и меньше боятся смерти, тогда как на других случившееся с ними произвело прямо противоположное воздействие. Восемь лет спустя ван Ломмель вновь повторил процедуру тестирования и обнаружил, что те эффекты, которые проявились с самого начала, за прожитые годы только усилились и стали более выраженными. Пациенты, имевшие околосмертный опыт, проявляли больше сострадания к другим и большую эмоциональную уязвимость, чем обычные люди, зачастую наблюдались свидетельства более развитой интуиции. Эти люди все так же мало боялись смерти и все так же сильно верили в загробную жизнь.

Морс, проводя повторные исследования с детьми, обнаружил сходные долгосрочные последствия околосмертного опыта. Чтобы обеспечить максимальную достоверность полученных результатов, он также провел отдельное исследование с пожилыми людьми, имевшими около смертный опыт в раннем детстве и дожившими до старости. «Результаты в обеих группах были примерно одинаковые, – говорит Морс. – Все люди, имевшие околосмертный опыт, – независимо от того, десять им лет или пятьдесят, – были абсолютно убеждены в том, что их жизнь имеет определенный смысл и что существует универсальная, объединяющая сила любви, которая и придает ей этот смысл. По сравнению с контрольной группой они проявляли более позитивное отношение к жизни, меньше боялись смерти, жертвовали больше денег на благотворительность и принимали меньше лекарств. Наблюдаемые факты не допускают никакой другой трактовки. То, что эти люди пережили, в буквальном смысле преобразило их».

4

В середине 1990-х годов исследования Мелвина Морса привлекли внимание Уиллоби Бриттон, которая в то время работала над докторской диссертацией в Аризонском университете и проявляла особый интерес к теме посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Бриттон знала, что та или иная форма ПТСР развивается у многих людей, слишком близко видевших смерть, однако этим почему-то не страдают те, кто имел околосмертный опыт; иными словами, люди, имевшие около смертный опыт, нетипично реагируют на угрожающие жизни события, вызывающие у большинства других людей тяжелую психологическую травму.

Бриттон также знала об исследованиях легендарного нейрохирурга и специалиста по эпилепсии Уайлдера Пенфилда, проводившихся в 1950-е годы. Пенфилд, один из титанов современной нейронауки, обнаружил, что возбуждение правой височной доли (расположенной точно над ухом) слабым электрическим током вызывает внетелесные переживания, яркие галлюцинации (среди прочего, человек слышит небесную музыку) и нечто вроде панорамных воспоминаний, что можно сравнить с таким аспектом околосмертного опыта, как проносящиеся в памяти эпизоды прожитых лет жизни. Это помогло объяснить, почему для людей, страдающих эпилепсией, локализованной в правой височной доле, характерна чрезвычайная религиозность. А учитывая открытия Уиннери, связанные с гипоксией мозга, существует возможность того, что внетелесные «сновидения» пилотов были связаны с теми самыми моментами, когда приток крови в правую височную долю был сильно нарушен.

Бриттон высказала гипотезу, что характер возбуждения мозга во время околосмертных переживаний может быть такой же, что и при эпилепсии с очагом в правой височной доле. Самым простым способом проверить эту гипотезу был мониторинг мозговых волн во время сна. Поэтому Бриттон собрала группу из двадцати трех человек, имевших около смертный опыт, и контрольную группу из двадцати трех человек, такого опыта не имевших. Испытуемые были подключены к электроэнцефалографу, который фиксировал все, что происходило у них в мозге, пока они спали.

Когда эксперимент закончился, Бриттон попросила специалиста по эпилепсии из Аризонского университета проанализировать полученные результаты. Анализ показал, что люди, имевшие околосмертный опыт, отличались от контрольной группы по трем параметрам: необычно высокая активность височной доли мозга, меньшие потребности в сне и значительно более быстрый переход в фазу быстрого сна. Это было удивительное открытие.

Анализируя данные, Бриттон обнаружила доказательства того, что околосмертный опыт вызывает перепрограммирование мозга: в 22 процентах случаев наблюдалась синхронизация в височных долях, то есть в мозге происходило то же самое, что при височной эпилепсии со всеми присущими ей мистическими переживаниями. «Двадцать два процента кому-то может показаться цифрой небольшой, – говорит Бриттон, – но на самом деле речь идет о невероятно большой цифре, которую случайным стечением обстоятельств никак не объяснишь».

Еще более важная информация касалась режима сна испытуемых. «Момент, когда человек переходит в фазу быстрого сна, является фантастически надежным индикатором депрессивных тенденций, – говорит Бриттон. – В такого рода исследованиях мы добились больших результатов. Если взять сто человек и изучить характер их сна, то по скорости наступления фазы быстрого сна можно с большой надежностью предсказать, кто из них в течение следующего года будет страдать от депрессии».

У нормального человека фаза быстрого сна наступает через 90 минут. У людей, страдающих депрессией, она наступает в течение 60 минут или раньше. В обратную сторону этот метод тоже работает. У счастливых людей фаза быстрого сна наступает примерно через 100 минут. Бриттон обнаружила, что у большинства участников эксперимента, которые имели околосмертный опыт, фаза быстрого сна наступала примерно через 110 минут. А это свидетельствует о крайней степени удовлетворенности жизнью и поддерживает гипотезу, что такие странные состояния сознания оказывают трансформирующее воздействие на личность человека.

5

Морс, ван Ломмель и Бриттон не единственные исследователи, изучавшие трансформирующую силу мистического опыта. Совсем наоборот. Последние 15 лет технологии сканирования мозга продолжали стремительно совершенствоваться, что побудило многих ученых приступить к изучению нейробиологии мистических переживаний, будь то внетелесный, околосмертный опыт или что-то еще. Пожалуй, наибольшую известность на этом поприще приобрели двое представителей Пенсильванского университета: нейробиолог Эндрю Ньюберг (ныне возглавляющий научно-исследовательский отдел Центра интегративной медицины имени Мирны Брайнд при Университете Томаса Джефферсона) и нейропсихиатр Юджин д’Аквили (ныне покойный).

В конце 1990-х годов Ньюберг и д’Аквили предприняли попытку расшифровать состояние космического единства – одно из самых известных мистических переживаний, ощущение единения со всем сущим. Эта концепция находит отражение практически во всех мировых духовных традициях. Например, в тибетском буддизме медитирующие монахи достигают состояния абсолютного единого бытия, то есть ощущают себя одним целым со Вселенной. Католические монахини тоже растворяются в экстатической молитве, соединяясь с Богом. Этот опыт единения на самом деле настолько распространен, что Олдос Хаксли назвал его «вечной философией» – одним из краеугольных камней всех духовных традиций.

Чтобы основательно исследовать этот краеугольный камень, Ньюберг и д’Аквили сканировали мозговую активность медитирующих тибетских монахов и молящихся францисканских монахинь при помощи томографа, делая снимки их мозга в тот самый момент, когда они сообщали о достижении единства. Это был первый пример использования новейших технологий сканирования мозга в надежде запечатлеть духовные материи. Но далеко не последний.

Исследователи обнаружили заметное снижение активности в правой теменной доле коры головного мозга, которая являет собой критически важную часть навигационной системы мозга, помогая нам ориентироваться и лавировать в пространстве, правильно оценивая углы и расстояния. Но чтобы строить правильные оценки, правая теменная доля должна уметь четко очерчивать границы нашего «я» – это позволит нам ясно понимать, где заканчивается наше тело и начинается внешний мир. (Стоит отметить, что эта граница достаточно подвижная, чем и объясняется то, что слепые «чувствуют» тротуар кончиком трости, а теннисисты «чувствуют» ракетку как продолжение своей руки.)

Томография показала, что вследствие сильной концентрации правая теменная доля временно утрачивает способность обрабатывать информацию. И это оказывает мощное воздействие. Ньюберг поясняет: «Когда вы не можете больше провести черту и сказать, что вот здесь “я” заканчивается и начинается внешний мир, мозг делает вывод – ему ничего другого не остается, – что в это самое мгновение вы становитесь единым целым со всем, что существует».

Это открытие знаменует целое море перемен. Раньше достаточно было сообщить врачу, что вы ощущаете единство со всем окружающим миром, чтобы угодить в психушку. Ньюберг же продемонстрировал, что это ощущение реально существует и может быть обнаружено и измерено. Но это было только одно из открытий.

Сканирование мозга монахов также показало, что, когда активность теменной доли спадает, активизируются те участки правой височной доли, которые, как показал Уайлдер Пенфилд, вызывают глубокие религиозные чувства, внетелесные переживания и яркие галлюцинации. Обнаружилось также, что аналогичный эффект достигается некоторыми религиозными ритуалами, например сопровождающимися ритмичным барабанным боем и повторяющимися песнопениями.

Все эти открытия перекликаются с исследованиями Морса, Бриттон и ван Ломмеля, помогая объяснить некоторые из наиболее загадочных внетелесных переживаний, например когда пилотам кажется, что они парят за пределами самолета. Внимание этих пилотов настолько же сконцентрировано на приборах, насколько внимание медитирующих монахов сконцентрировано на мантрах. Звук двигателей при этом служит таким же ритмичным фоном, каким барабанный бой является для шаманов. По мнению Ньюберга, когда складываются подходящие условия, этих двух факторов оказывается достаточно, чтобы вызвать такой уровень активности височной доли мозга, который необходим для «запуска» внетелесных переживаний.

Еще один исследователь, изучающий этот вопрос, – Майкл Персинджер, нейробиолог из Лаврентийского университета (Канада). С помощью специального шлема, создающего слабое направленное магнитное поле, оказывалось воздействие на мозг более чем 900 добровольцев, преимущественно студентов. Когда под влиянием магнитного поля височные доли активизировались, участники эксперимента переживали те же мистические феномены, которые свойственны эпилептикам, медитирующим монахиням и, как свидетельствует мой личный опыт, парашютистам.

Итогом всей этой работы стала растущая убежденность ученых в том, что наш мозг запрограммирован на мистические переживания. Это ни в коем случае не служит, как поспешили заявить некоторые исследователи, доказательством существования или несуществования Бога, а лишь доказывает, что переживания, о которых идет речь, так же реальны, как и любые другие, и что духовные феномены имеют под собой биологическую основу.

Разумеется, по мере совершенствования технологий сканирования и измерения эта биологическая основа будет приобретать все более ясные черты. Это само по себе может иметь глубокие последствия. Внетелесный опыт, околосмертный опыт, космическое единство – все это фундаментальные мистические переживания, лежащие в основе крупнейших мировых религиозных традиций; те самые феномены, на которых базируется вся наша духовность. Однако то, куда все эти исследования могут нас завести, несколько пугает.

Шлем Персинджера доказывает, что эти мистические переживания поддаются не только декодированию, но и воспроизведению. Разумеется, на сегодняшний день воспроизвести такие феномены удается только в лабораторных условиях, но то, что поначалу выглядит чисто научным опытом, далеким от реальной жизни, рано или поздно обязательно находит коммерческое применение. Это означает, что в будущем, и, скорее всего, не столь уж отдаленном, появятся общедоступные устройства – мозговые стимуляторы или средства погружения в виртуальную реальность либо некие комбинации того и другого, обеспечивающие потребителям прямой доступ в мир сверхъестественных явлений. Для этого вам не потребуется уходить в монастырь, участвовать в качестве добровольцев в научных экспериментах и даже прыгать с парашютом. Скоро такие переживания станут доступны в форме видеоигр.

Аминь.

Следующая стадия эволюции

Об эволюции вы наверняка наслышаны. И наверняка осведомлены о том, что это процесс очень медленный. При этом неважно, говорим ли мы о дарвиновском градуализме или о теории прерывистого равновесия Стивена Джея Гулда (ее мы подробнее обсудим ниже), поскольку один тезис данных теорий общий: эволюция занимает очень много времени.

Так было всегда, но это не значит, что так будет всегда. Перемены, о которых пойдет речь в этой главе, занимают отнюдь не миллионы, а всего лишь десятки лет. Кроме того, это перемены куда более радикальные, чем все, что было ранее. И ни один из этих трендов не выказывает признаков замедления. Совсем наоборот. А это означает, по мнению многих, что эра гомо сапиенс подходит к концу. Мы значительно ускорили эволюционный процесс, результат чего скоро скажется на нас как на виде. Скоро мы станем чем-то совсем другим.

1

В 1958 году экономисты из Гарвардского университета Альфред Конрад и Джон Майер опубликовали книгу, доказывавшую экономическую эффективность рабовладения, прочитав которую экономист из Чикагского университета Роберт Фогель не мог молчать. Фогель был белый, но у него была чернокожая жена. Очень чернокожая. «Когда я преподавал в Гарварде, – вспоминает Фогель, – она повесила на двери нашего дома табличку, где было сказано: “Не огорчайтесь, если вы не такие чернокожие, как я. Не всем так везет при рождении”».

Неудивительно, что Фогель решил доказать неправоту Конрада и Майера.

На решение этой задачи он потратил 10 лет. В своих ранних работах Фогель заложил основы новой научной дисциплины – клиометрики, которую называют также экономической историей и которая характеризуется применением тщательного статистического анализа в исторических исследованиях (в 1993 году за развитие этого научного направления он был удостоен Нобелевской премии). Затем, работая в содружестве с экономистом из Рочестерского университета Стэнли Энгерманом, Фогель начал применять эти клиометрические методы к изучению рабовладения. Поскольку оценка эффективности требует знаний, каковы затраты и какова отдача, первостепенное значение приобретали такие вопросы, как «Сколько пищи потреблял среднестатистический человек в XIX веке?», «Сколько работы он мог выполнить при таком питании?» и «Какова была продолжительность жизни этого человека?». Поиски ответов на перечисленные вопросы заставили исследователей углубиться в проблемы взаимосвязи между экономикой, физиологией и долголетием – и вот тогда-то на сцену вышла теория эволюции.

Чтобы исследовать эти взаимосвязи, Фогелю потребовались соответствующие данные и критерии. За информацией он обратился к архивам Национальных институтов здравоохранения, где сохранились записи, касающиеся ветеранов Гражданской войны: рост и вес на момент призыва на службу, ежедневные списки больных и раненых, информация о периодических послевоенных медосмотрах, данные переписей и зачастую свидетельства о смерти – в общем, настоящая сокровищница физиологической информации. В качестве основных параметров он выбрал рост и вес тела, поскольку все большее число ученых соглашаются с тем, что именно эти факторы являются наилучшими предсказателями уровней смертности и заболеваемости. «Рост людей, – говорит экономист Дора Коста из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, выступавшая соавтором Фогеля во многих его статьях, – оказывается фантастически надежным индикатором здоровья. Это чистый итог влияния на организм таких факторов, как питание, инфекционные болезни, гигиена и физические нагрузки». (Неслучайно ООН ныне использует средний рост как основной критерий, позволяющий судить о качестве питания населения в развивающихся странах.)

Вся эта информация позволяла в общих чертах оценить условия жизни населения США в XIX веке. На ее основе Фогель сумел вывести общие тенденции и сделать некоторые неожиданные выводы. Первый из этих выводов, подробно описанный в ставшей знаменитой книге «Время на кресте: Экономический анализ американского рабовладения» (Time on the Cross: An Economic Analysis of American Negro Slavery), состоял в том, что Конрад и Майер действительно были правы: рабство, сколь бы отвратительным оно ни было с моральной точки зрения, с экономической точки зрения было отнюдь не таким неэффективным, каковым его привыкли считать многие историки.

«Как выясняется, – говорит Фогель, – большинство рабов, особенно на небольших плантациях, питались лучше и жили в лучших условиях, чем свободные жители северных штатов. Это означает, что они жили дольше, меньше болели и производили больше продукции. Такой вывод может показаться одиозным, но об этом говорят факты».

Потом открылись еще более странные вещи.

Где-то в 1988 году Фогель стал замечать еще одну тенденцию в получаемых данных: за последние триста лет, особенно за последнее столетие, американцы стали выше ростом, богаче и полнее. Кроме того, они стали дольше жить. Например, в 1850 году рост среднего американца составлял 170 сантиметров, а вес – 66 килограммов. К 1980 году эти цифры выросли до 178 сантиметров и 79 килограммов соответственно. Как выяснилось, это относится не только к американцам. Фогель привлек к сотрудничеству международную команду экономистов, и обнаруженные им тенденции оказались глобальными. «За последние триста лет, – замечает он, – люди увеличились в размерах на 50 процентов, их средняя продолжительность жизни возросла вдвое, все их жизненно важные органы и системы значительно окрепли, а их работоспособность существенно повысилась».

С точки зрения эволюции, триста лет – это мгновение ока. Один чих. Для столь радикальных перемен требуется, казалось бы, гораздо больше времени. Кроме того, с точки зрения дарвиновской теории эволюции, эти перемены в принципе невозможны, а значит, и не должны были произойти.

2

Чтобы разобраться в том, что же возможно с точки зрения дарвиновской теории эволюции, нужно поглубже в нее вникнуть. Для начала эволюцию можно сравнить с поисковой системой, но не очень хорошей. Это явно не Google. Если же говорить о Google, то этот Google – пьяный, слепой, хромой и перенесший лоботомию. Вот почему лауреат Нобелевской премии Франсуа Жакоб сказал, что эволюция ведет себя не как инженер, а как ремесленник-самоучка. Образованный инженер заранее знает, чего он добивается, у него есть план, цель и конечный результат в голове. Самоучка же мастерит что получится из подручных материалов, не имея предварительного плана и надеясь, что, может быть, возникнет что-нибудь путное.

Идею о том, что эволюционная поисковая система действует слепо, а потому очень медленно и постепенно, высказал Дарвин. До него предполагалось, что развитие происходит огромными скачками – ведь только так можно было объяснить внезапное появление новых видов животных и растений. Дарвин смотрел на вещи по-другому. Он много думал об ограниченности ресурсов и понял, что, поскольку ресурсов зачастую не хватает, организмы вынуждены постоянно конкурировать между собой. В этой нескончаемой борьбе побеждают те особи, которым посчастливилось иметь какие-то врожденные преимущества, а затем передавать эти преимущества в наследие своим потомкам. Такие постепенные изменения – одна небольшая модификация за раз – могли приводить к возникновению новых видов, но это определенно не могло происходить быстро.

Более того, была лишь единственная возможность ускорить этот процесс – катастрофы глобального масштаба, такие как падение метеоритов или оледенения. Подобные явления ломали сложившийся порядок вещей и открывали новые экологические ниши, новые горизонты для эволюционного поиска. Эта гипотеза эволюции, происходящей рывками, была выдвинута в 1972 году эволюционистами Стивеном Джеем Гулдом и Нильсом Элдриджем. Их «теория прерывистого равновесия», как она была названа, позволяет объяснить внезапное возникновение видов, обнаруживаемых порой при изучении окаменелостей. Но на самом деле никакой уж такой внезапности здесь нет: согласно Гулду, продолжительность «рывков» составляла от 50 до 100 тысяч лет.

В общем, как ни крути, факт остается фактом: естественный отбор – процесс чрезвычайно медленный, нерешительный, непоследовательный. Небольшие полезные мутации не становятся в одночасье радикальными шагами вперед. Да, какой-то индивид мог родиться более высоким, более умным или жить значительно дольше своих сородичей, но, сколь бы полезными ни были эти изменения, требовалось очень много времени, прежде чем они могли распространиться на всю популяцию. Таковы правила эволюции – или, по крайней мере, они считались таковыми, пока не пришел Роберт Фогель.

3

Следующие два десятка лет Фогель посвятил тому, чтобы понять, каким образом люди вдруг нарушили эти правила. В итоге он пришел к убеждению, что устойчивый научно-технический и социальный прогресс (успехи пищевой промышленности, совершенствование систем распределения, достижения в области санитарии, здравоохранения и медицины) способствовал значительному ускорению эволюционных процессов. «За последние сто лет, – говорит Фогель, – люди достигли беспрецедентного контроля над окружающей средой, что резко отличает их не только от других видов животных, но и от всех предыдущих поколений гомо сапиенс».

Основная мысль Фогеля, идея техно-физиологической эволюции, о которой он подробно рассказывает в книге «Меняющееся тело» (The Changing Body), написанной в 2011 году в соавторстве с Родриком Флаудом, Бернардом Харрисом и Сок Чхул Хоном, довольно проста: «Здоровье и питание одного поколения через отношения матери и ребенка сказываются на здоровье и долголетии следующего поколения. Крепнущее здоровье и растущее долголетие позволяют следующему поколению работать дольше и интенсивнее, создавая ресурсы, которые, в свою очередь, дают возможность преуспеть следующим поколениям».

Эти идеи не то чтобы новы. Корреляция между средним ростом, долголетием и достатком людей известна экономистам уже почти сто лет. Однако механизм этой корреляции и ее причины адекватного объяснения не получили. Идея о том, что человечество способно управлять траекторией эволюции, витает в воздухе уже с 1970-х годов – с подачи Джонаса Солка, разработавшего вакцину против полиомиелита. Он утверждал, что человечество вступило в новую эру, которую он окрестил «метабиологической эволюцией» и которая характеризуется потенциальной способностью человека управлять эволюцией (своей собственной и других видов). Кроме того, как утверждают специалисты по эпигенетике, за наследственные изменения в организме отвечают, помимо мутаций ДНК, мириады других факторов.

Фогель, однако, идет дальше, да еще ускоряясь. «Целое гораздо больше суммы частей, – поясняет он. – Мы говорим о невероятной синергии между технологиями и биологией, об очень простых усовершенствованиях: пастеризации, общем снижении количества загрязняющих веществ, очищении воды, – которые благотворным образом сказываются на здоровье следующих поколений, причем эффект сказывается быстрее, чем когда-либо прежде. Судите сами: человечество существует уже 200 тысяч лет. У первых поколений людей средняя продолжительность жизни составляла всего 20 лет. К началу XX века она достигла сорока четырех лет. Сегодня она равна уже восьмидесяти годам. За столетие эти маленькие достижения увеличили продолжительность нашей жизни вдвое».

Экономист из Мюнхенского университета Джон Комлос дает дополнительные разъяснения: «Эволюция сделала нас довольно пластичными: размер нашего тела увеличивается в благодатные времена и уменьшается, когда становится туго. По сравнению с жестким программированием и неспособностью адаптироваться к меняющимся условиям эта гибкость являет собой важное эволюционное преимущество. Увеличение массы тела, которое наблюдал Фогель, началось в 1920-е годы (когда люди стали больше сидеть, а не стоять на своих рабочих местах, ездить в автомобилях, слушать радио), резко ускорилось в 1950-е годы (с появлением телевидения и фастфуда), а сегодня превратилось в настоящую эпидемию ожирения. И на все про все потребовалось 80 лет. Мы даже не подозревали, что такие серьезные перемены могут произойти столь быстро; не знали, что внешние факторы способны оказывать столь мощное влияние. Техно-физиологическая эволюция свидетельствует о том, что экономические условия жизни воздействуют на нас на клеточном уровне, пробирая до самых костей».

4

Идеи Фогеля очень быстро вышли за рамки экономической науки. На исследуемый им феномен обратили внимание очень многие ученые – от культурных антропологов до популяционных генетиков. В обзорной статье, опубликованной в феврале 2010 года в журнале Nature Review Genetics, международный коллектив биологов выдвигает тезис, что взаимосвязь между генами и культурой (где понятие культуры включает в себя экономику и технику) оказала глубокое воздействие на эволюцию, особенно с точки зрения темпов ее развертывания. «Генно-культурная коэволюция протекает значительно быстрее, интенсивнее и охватывает более широкий диапазон явлений, нежели эволюция в традиционном понимании, – пишет руководитель этой группы Кевин Леланд, биолог из Сент-Эндрюсского университета (Шотландия), – что побуждает некоторых утверждать, будто генно-культурная коэволюция [иногда называемая теорией двойной наследственности] в будущем может стать доминирующей».

То, что Леланд называет генно-культурной эволюцией, а Фогель – техно-физиологической эволюцией, в самом буквальном смысле является разновидностью теории прерывистого равновесия. Единственное отличие состоит в том, что новые ниши здесь создаются за счет развития культуры, а не в результате природных катастроф. Другое отличие, куда более важное, – в частоте. Природные катастрофы глобального масштаба происходят сравнительно редко, а вот научно-технический прогресс лишь прибавляет в скорости.

Это отнюдь не мелочь. В последние годы ученые наблюдают, что темпы ускорения, присущие развитию вычислительной техники (вспомним, к примеру, закон Мура), проявляются в развитии всех информационных технологий. Те самые отрасли, которые обладают огромным потенциалом как локомотивы техно-физиологической эволюции (искусственный интеллект, нанотехнологии, биология, робототехника, сети, сенсоры и т. д.), ныне переживают экспоненциальный рост. Для примера возьмем проблему секвенирования генома, о котором уже давно говорят как о «необходимом инструменте», позволяющем сделать медицинское обслуживание более персонализированным и превентивным, нежели стандартизированным и реактивным. В 1990 году, когда мы впервые услышали о проекте «Геном человека», расходы на него оценивались в 3 миллиарда долларов – слишком много, чтобы можно было рассчитывать на развитие персонализированной медицины. Но к 2001 году они сократились до 300 миллионов. К 2010 году расходы оценивались уже ниже 5 тысяч долларов, а в 2012 году планка опустилась ниже тысячи долларов. При сохранении этих темпов снижения стоимости через 10 лет вы сможете заказать свой полный геном менее чем за 10 долларов. Например, даже стандартизированной и реактивной медицине удалось увеличить срок жизни человека вдвое всего за столетие. Поэтому можно только гадать, на что окажется способна в этом плане медицина персонализированная и превентивная.

Исследования Фогеля проливают свет на то, как усиление контроля над окружающей средой влияет на нашу биологию. Но стремительное развитие высоких технологий, наблюдаемое нами, позволяет отказаться от посредников и взять в свои руки непосредственный контроль и над нашей внутренней средой. «Экспоненциально растущие технологии меняют сам ход эволюции, – говорит молекулярный генетик Эндрю Хэссел, – поскольку, если проследить за тенденциями, можно увидеть, что уже в этом столетии мы станем полными хозяевами своего генома. Только взгляните на научно-технический прогресс, достигнутый в области деторождения: тестирование плода, генетический скрининг, мониторинг беременности, генетическое консультирование. Когда я был ребенком, синдром Дауна был серьезнейшей проблемой. Сегодня в 90 процентах случаев от плода с синдромом Дауна избавляются при помощи аборта. Если эти тенденции продолжатся, то мы сможем формировать еще не родившегося ребенка по своему желанию: выбирать цвет кожи, цвет глаз, личностные черты. И недалеки времена, когда раздосадованные родители будут бранить своих детей: «Я купил тебе самые лучшие мозги! Почему же ты ими не пользуешься?»

5

Разумеется, это невероятное ускорение процесса естественного отбора поднимает перед нами новые вопросы, и один из них связан с потенциальной возможностью того, что на базе гомо сапиенс возникнет какой-то совершенно новый вид. Нейробиолог Ричард Грэнджер из Дартмутского колледжа считает такую возможность вполне реальной.

«Посмотрите на собак, – говорит он. – Когда-то они были похожи на волков. Сейчас между ними нет ничего общего. За несколько тысяч лет искусственного генетического отбора человек вывел породы, которые оказываются совершенно несовместимы физически. Например, немецкий дог и чихуахуа щенков завести не смогут – без посторонней помощи. Сколько еще нужно времени, чтобы они стали несовместимы на уровне генома? И здесь нет ничего удивительного. Играя с генами, можно добиться очень быстрой и радикальной дивергенции – и людей это касается в такой же степени, что и собак».

Взгляните на это под таким углом: когда какая-то часть популяции вследствие неких катаклизмов оказывается полностью оторванной от своих предков и спешит заполнить новые – пока еще свободные – ниши, это приводит к стремительным эволюционным изменениям. Такой феномен называют аллопатрическим видообразованием. Но стремительные перемены, происходящие сегодня, являют собой примеры того, что можно было бы назвать технопатрическим видообразованием, имеющим место, когда популяция оказывается технологически оторванной от своих предков. В любом случае результат один и тот же – стремительная дивергенция и резкое ускорение эволюционного процесса.

На данный момент человек разумный является единственным представителем гоминидов на Земле, но это не всегда было так и едва ли такое положение сохранится в будущем, если принять во внимание сохраняющиеся тенденции техно-физиологической эволюции. Хуан Энрикес, основатель проекта «Науки о жизни» в Гарвардской школе бизнеса считает, что раскол уже начался: «Всего одно-два поколения отделяют нас от появления совершенно нового вида гоминидов – гомо эволютис, который способен непосредственным и целенаправленным образом управлять своей собственной эволюцией и эволюцией других видов».

Стандартная научно-фантастическая версия того, что происходит, когда мы берем под контроль свою собственную эволюцию, обычно развивается по рельсам евгеники – в направлении создания некой особой расы господ. Но на самом деле ситуация не такая простая и прямолинейная. Даже если цель генетических преобразований выглядит совершенно четкой и недвусмысленной (скажем, сделать людей умнее), то проблема заключается не только в том, что работать придется с миллионами генов – что неизбежно поднимает вопрос о неизбежных погрешностях и ошибках, – но и в том, что зачастую воздействовать приходится на тесно связанные между собой факторы и такое воздействие может быть внутренне противоречивым. Например, интеллект может быть связан с памятью отношениями, которые мы пока не в силах расшифровать, поэтому есть опасность того, что, пытаясь улучшить одно, мы негативно повлияем на другое.

Кроме того, в отсутствие какой-то формы вертикального контроля нет никаких оснований думать, что желания людей будут достаточно однородны, чтобы из них можно было создать какую-то единообразную расу. «Конечно, – говорит Хэссел, – мы можем начать совершенствоваться, оптимизироваться, можем пытаться рождать именно таких детей, какие нам желанны, но маловероятно, что это приведет к какому-то единообразию. Мы все-таки останемся людьми. Поэтому детей мы будем создавать, ориентируясь на свое эго, свои прихоти и свою креативность, – а это лучшая гарантия того, что все они будут разными. Дети будут настолько разными, что во многих случаях не смогут скрещиваться между собой – без использования высоких технологий. Вот на каком этапе возникает возможность разделения людей, гомо эволютис, на новые виды, подвиды и породы; может произойти настоящий кембрийский взрыв».

Наука бывает не всегда точна в фактах, но направление она обычно определяет правильно. Ведь этому предшествуют тщательные исследования, яростные споры и выстраданный консенсус. Одна из лучших проверок на достоверность – это когда выводы, сделанные в рамках разных научных дисциплин, начинают перекликаться и пересекаться. Именно это сейчас и происходит. Фогель этот процесс запустил, но сегодня к тем же выводам приходят ученые, работающие в десятках других областей. Мы нажали на акселератор естественного отбора, запустили турбоэволюцию и теперь несемся на всех парах к концу эры гомо сапиенс – единственной известной нам эры.

Короче говоря, мы пока еще остаемся собой, но уже становимся ими.

Первый в мире имплантант искусственного зрения

Чтобы написать эту статью, я больше года находился на самом переднем крае науки, знакомясь с экспериментами по созданию систем искусственного зрения. У меня были в руках все факты, и я уже был готов сесть за работу. Но тут мой редактор получил по почте открытку от одного малоизвестного и имеющего неоднозначную репутацию исследователя и изобретателя: «Здравствуйте, меня зовут Уильям Добелл. Я создал мозговой имплантант искусственного зрения, который буду испытывать на человеке. Приглашаю понаблюдать».

Мы не знали, что и думать. Я был убежден, что подобные технологии невозможны. Я уже больше года вращался в этой сфере, и никто из тех, с кем я общался, даже близко не подошел к созданию действительно работоспособного аппарата, не говоря уже о готовности вживлять его в тело человека. Но мало ли что? А вдруг? Информация требовала добросовестной проверки, и я сел в самолет.

Потрясение – недостаточно сильное слово, чтобы описать мои впечатления от того, что я там обнаружил. День первый: я знакомлюсь с совершенно слепым человеком. День третий: этот человек видит достаточно хорошо, чтобы проехать за рулем автомобиля через оживленную стоянку.

По данным Всемирной организации здравоохранения, 285 миллионов жителей нашей планеты являются слепыми или слабовидящими, и большинству из них такого рода оборудование могло бы помочь. Но самое невероятное начинается дальше. Добелл создал имплантант, который восстанавливает нормальное зрение, но не за горами появление устройств, позволяющих значительно усовершенствовать функции зрения: увеличить его остроту до «орлиной», воспринимать цвета за пределами обычного спектра или видеть микроскопические предметы. Не пройдет и десятилетия, как сверхъестественные способности, о которых мы читали разве что в комиксах, станут явью. Нет, потрясение – явно не то слово.

1

Дело происходит в Нью-Йорке. Я сижу напротив слепого – будем называть его пациентом Альфа – за длинным столом в конференц-зале без окон. На одном конце стола стоят старый телевизор и видеомагнитофон. На другом – пара ноутбуков, соединенных проводами с самодельными устройствами по обработке сигналов, которые помещены в небольшие металлические ящики серого цвета. В углу стоит пластиковый фикус. Дальняя стена закрыта книжным шкафом, битком набитым книгами. Остальные стены белые и голые. Вот что увидит вокруг себя пациент Альфа, когда включится первый в мире бионический глаз.

Нашему испытуемому 39 лет, он высок и крепок, у него квадратная челюсть, большие уши и грубые черты лица. Он выглядит вполне крепким, бодрым и здоровым – если не обращать внимания на провода, которые тянутся от ноутбуков к устройствам по обработке сигналов, а оттуда ползут через стол, опутывая его лицо, прежде чем нырнуть в отверстия, просверленные в его черепе. Поскольку провода такие же черные, как и волосы, разглядеть, где именно они проникают в череп, не так-то просто. С расстояния они выглядят просто как длинные дреды.

– Не стесняйтесь, – предлагает Уильям Добелл, – посмотрите ближе.

С более близкого расстояния я вижу, что провода вставлены в голову пациента Альфа подобно тому, как провода наушников вставляются в стереопроигрыватель. Сами «гнезда» выглядят как круглые металлические шайбы, вживленные в кожу. Переход совершенно бесшовный: кожа вдруг перестает быть кожей и становится металлом.

– Это называется чрескожный пьедестал, – поясняет Добелл.

Мне остается только глазами хлопать. У этого человека в череп по обе стороны вделаны гнезда для подключения проводов, как в компьютере.

По ту сторону «гнезд» вживлены мозговые имплантанты. Каждый из них величиной с приличную монету и содержит набор платиновых электродов, заключенных в биосовместимый пластик.

Разработанная Добеллом система состоит из трех частей: миниатюрной видеокамеры, обработчика сигналов и мозговых имплантантов. Камера, закрепленная на солнцезащитных очках, снимает то, что находится перед вами. Обработчик преобразует изображение в цепочку сигналов, понятных мозгу, и посылает информацию в имплантанты. Оттуда она поступает в мозг, и, если все идет по плану, мозг «видит» картинку.

Но я опережаю события. Камеры еще нет. Пока ее заменяют ноутбуки. Двое техников с их помощью калибруют имплантанты.

Один из техников нажимает кнопку, и миллисекунду спустя пациент поворачивает голову справа налево, словно обозревает помещение.

– Что вы видите? – спрашивает Добелл.

– Средних размеров фосфен, – отвечает пациент, – примерно в пяти дюймах от лица.

– И как теперь?

– Слишком яркий.

– Ладно, – говорит Добелл. – Этим больше пользоваться не будем.

Так продолжается все утро, и в этом нет ничего нового. Вот уже почти 50 лет ученые знают о том, что при электрическом возбуждении зрительной коры слепые люди воспринимают маленькие светящиеся пятна, называемые фосфенами. Проводимые тесты нацелены на то, чтобы составить «карту» фосфенов пациента. Когда мозг получает удар электрическим током, светящие пятна возникают не в каком-то одном месте, а распространяются в пространстве; это то, что ученые, занимающиеся искусственным зрением, называют «эффектом звездного неба».

Добелл размещает эти пятна, как пиксели на экране.

– Мы создаем карту пациента, слой за слоем, – поясняет он. – Первым слоем были единичные фосфены. Следующий слой – множественные. Нам нужно знать, как его фосфены соотносятся друг с другом, чтобы видеоизображение можно было преобразовать в сигналы, понятные его мозгу. Одни фосфены выглядят как россыпь замерзших капель дождя. Другие имеют причудливые формы: плывущие бананы, толстые груши, зигзаги молнии. Разумеется, слово «выглядят» может вводить в заблуждение, поскольку фосфены возникают только в мозге пациента. Для зрячих они совершенно невидимы.

Добелл сидит в инвалидном кресле рядом с пациентом. У него нет левой ноги – ее ампутировали год назад, когда язвенная инфекция, начавшаяся с большого пальца, вышла из-под контроля. Поскольку, сидя в инвалидном кресле, карманами брюк пользоваться трудно, он отдает предпочтение футболкам – «хорошего качества» – с нагрудным карманом, куда он кладет ключи, пару шариковых ручек и бумажник. Карман так нагружен, что оттягивает футболку вниз. Его седая борода явно нуждается в уходе. Лоб высокий, морщинистый, стекла очков толстые и широкие.

– Мы готовы к множественным фосфенам? – спрашивает один из техников.

Добелл кивает головой.

В это утро все складывается так гладко, что, пока мы разговариваем, техники позволяют пациенту завладеть клавиатурой и начать самому стимулировать собственный мозг. Нельзя сказать, что это стандартная процедура, но техники, которым интересно, что будет дальше, не останавливают его, а доктор не обращает внимания.

Внезапно лицо пациента бледнеет. Пальцы бросают клавиатуру и скрючиваются. Словно привязанная к воздушному шару, рука медленно поднимается вверх, но тут же падает обратно. Спина резко выгибается дугой. Все тело корчится, как плохо управляемая марионетка: плечи согнулись, шея вытянулась, ноги дрожат. Губы синеют, глаза закатываются, обнажая белки. По его телу проходит еще одна судорога, и изо рта течет густая слюна. Поскольку доктор прикован к инвалидному креслу, а техники сидят как парализованные, я бросаюсь к пациенту и обхватываю его.

– Звоните 911! – орет один из очнувшихся техников.

– Нет! – выкрикивает доктор.

– Уложите его! – кричит другой техник. – Дайте ему воды!

– Нет! – повторяет Добелл.

Я пытаюсь удерживать пациента под руки, дрожа под его тяжестью. Его голова дергается и наносит мне ощутимый удар в подбородок. Теперь я вижу его так близко, что могу сосчитать провода, подведенные к его голове. Я вижу бледный шрам там, где хирург ножовкой вырезал кусок черепа и вытащил, как вытаскивают пробку из ванны. Наконец техники окончательно приходят в себя и начинают действовать. Они пытаются отключить пациента от зрительной аппаратуры, но что они могут сделать? Ведь вся проблема в его мозге. Сейчас он умрет у меня на руках – в этом я почти не сомневаюсь.

2

Уильям Добелл любит разные истории из жизни братьев Райт. Например, о том, как их первый самолет не имел рулевого управления и мог двигаться только вверх, вниз и прямо вперед. Хотя на борту современных самолетов вы не увидите их имен – только Boeing или Airbus, – каждый понимает, что эти авиастроительные компании являются лишь преемниками наследия, оставленного братьями Райт, так же как каждый понимает, что своим правом голосовать он обязан Томасу Джефферсону. Из всех историй о жизни братьев Райт Добелл больше всего любит эпизод, связанный с лейтенантом Томом Селфриджем.

У братьев Райт не хватало денег. Они построили самолет, но для дальнейших экспериментов им не хватало средств. Присутствовавший на одной из демонстраций самолета лейтенант американской армии Том Селфридж попросил взять его в полет. Орвилл Райт усадил его в пассажирское кресло. Они взлетели… и рухнули. Самолет разбился, Орвилл угодил в больницу, где провалялся несколько месяцев, а Селфридж погиб. Но это не помешало братьям заключить контракт на создание самолета для армии.

Для доктора Добелла эта история как талисман. Мораль этой истории: чем больше риск, тем выше награда, – вдохновляла его на протяжении тридцати с лишним лет работы над проблемой искусственного зрения, которую он начал в 1968 году, поставив перед собой цель вернуть зрение слепым. Эта история поддерживала его и в 1970-е годы, когда он лег под нож хирурга и отдал на растерзание свой собственный глаз, чтобы проверить перспективность ретинального имплантанта. В ней же он черпал моральную поддержку, когда досконально проштудировал все поле исследований зрительной коры головного мозга и понял, что единственный путь к успешному созданию зрительных нейропротезов лежит через вживление имплантантов в человеческий мозг. Она же была его опорой два года назад, когда он решил отправлять пациентов на операцию в Лиссабон, ибо шансы, что американское правительство в лице Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США когда-нибудь даст разрешение на подобные эксперименты над людьми, были очень невелики. Впрочем, один эксперимент он все же успел провести. В 1978 году, незадолго до того, как Управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США была принята серия поправок о запрете тестирования зрительных нейропротезов на человеке, Добелл вживил опытный образец в мозг жизнерадостного толстопузого слепого ирландца из Бруклина по имени Джерри.

«Я хотел, – говорит Джерри, объясняя свое участие в эксперименте, – чтобы мои внуки, встретив слепого человека с мозговым имплантантом, имели возможность сказать ему: “Позвольте рассказать вам о нашем дедушке!”». Много лет прибор, внедренный в голову Джерри, лежал там бесполезным грузом. В то время Добелла больше всего волновали потенциальные проблемы инфекции и биосовместимости. Когда ни с тем, ни с другим проблем не возникло, исследования двинулись дальше. За несколько лет было выполнено картирование зрительного поля Джерри, но его имплантант так и не смог обеспечить должную «функциональную подвижность».

Под этим термином понимается способность переходить улицу, ездить в метро, ориентироваться внутри зданий без помощи трости и собаки-поводыря. На протяжении последних сорока лет именно достижение такой функциональной подвижности слепых было целью исследований в области искусственного зрения. Однако с Джерри этой цели добиться не удалось; он так и застрял на полпути между зрячестью и слепотой.

Когда Джерри подключают к видеокамере, он распознает только оттенки серого в ограниченном поле зрения. И зрение у него очень «медленное». Чтобы это понять, сравните зрение с кино. Нормальная частота кадров в кино – 24 в секунду, но Джерри все видел как будто в замедленной (раз в пять) съемке. Как объяснил мне Добелл, это примерно как рассматривать снимки в неспешно перелистываемом фотоальбоме через отверстия, пробитые дыроколом в открытке.

У пациента Альфа, в отличие от Джерри, оборудования уже полный комплект – «искусственная система зрения для слепых от Института Добелла». Поскольку система еще не запатентована, доктор уклончив в ответах на технические вопросы. Он не спешит отвечать, сколько электродов у пациента в голове, но, по моим прикидкам, их там около сотни. Есть и другие изменения. Если у Джерри один имплантант, у пациента Альфа их два – по обе стороны головы. Материалы использованы новейшие, а обработчик сигналов и блок питания портативные. Но главное отличие новой системы от Джерри начал хоть что-то различать, а пациент Альфа был прооперирован всего месяц назад.

3

Уильям Добелл родился в 1941 году в Питтсфилде, штат Массачусетс, в семье хирурга-ортопеда. Спросите Уильяма, как получилось, что он занимается этим делом, и тот ответит: «Я всю жизнь занимался изготовлением искусственных органов; я жил в окружении протезов столько, сколько себя помню. Я сын своего отца: в восемь лет я занимался серьезными исследованиями».

Звучит абсурдным хвастовством, но наведите справки, и вы узнаете, что свой первый патент – на усовершенствованный искусственный тазобедренный сустав – он получил в 13 лет. В четырнадцать лет Уильям поступил в колледж и уже к восемнадцати всерьез занялся проблемой искусственного зрения. Тогда же ему пришлось бросить университет, чтобы заняться самостоятельными исследованиями в области физиологии зрения и одновременно подрабатывать механиком в мастерской Porsche.

В 1960 году Уильям Добелл снова сел за парту и окончил магистратуру по специальности «биофизика» в Университете Джонса Хопкинса, а затем защитил докторскую диссертацию по физиологии в Университете Юты, после чего получил должность заведующего отделением искусственных органов в Медицинском центре Колумбийского университета. В 1984 году у него появилась собственная лаборатория.

Лаборатория Добелла расположена в Хоппоге, почти в самом центре Лонг-Айленда, где находится крупнейший индустриальный парк Америки. Офисы многочисленных высокотехнологических компаний (Aerostar, Gemini, Forest Labs, Nextech, Bystronic) располагаются в угрюмых приземистых зданиях-пакгаузах, украшенных разве что подстриженными газонами и кое-где маркизами. «У нас маркизы нет», – отмечает Добелл, гордящийся своим аскетизмом.

Зайдя внутрь, вы обнаружите там такие тонкие ковровые покрытия, что по ощущениям они не отличаются от цементного пола. Мебель в офисах – из шпона – выглядит совершенно безликой; возникает ощущение, будто она куплена на распродаже. За офисами располагается мастерская, которая и обеспечивает предприятие Добелла средствами к существованию.

Чего только там не создавалось! И подавители икоты, и стимуляторы эрекции, и ингибиторы боли… К настоящему времени около 15 тысяч человек носят в своем теле что-нибудь из изобретений Уильяма Добелла. Сейчас в мастерской создаются стимуляторы дыхания, спинного и головного мозга. Поскольку Добелл никогда не хотел находиться под чьим-либо контролем, он отказывается от использования венчурного капитала, а продажа этих устройств позволяет ему оплачивать счета, чтобы спокойно заниматься своим главным делом – разработкой системы искусственного зрения.

– Это обходится недешево, – говорит Добелл, сопровождая меня в мастерскую.

Мы проходим механический цех – я вижу сверлильные и токарные станки, всевозможные пилы и прочие инструменты, одни из которых висят на стенах, а другие лежат в пыли и металлической стружке, – и попадаем в сборочный цех, в центре которого расположено отдельное помещение для тонких операций, отгороженное длинными и тяжелыми пластиковыми листами. У дальней стены стоит древний компьютер весом в две тонны с перфокартным вводом и телетайпным выводом. Его размеры достигают трех метров в ширину и двух метров в высоту.

– Для чего это? – спрашиваю я.

– Это моя первая система искусственного зрения, которую я создал для Джерри. Это мое прошлое. Тридцать четыре года работы и 25 миллионов долларов.

4

Однако цены понемногу снижаются. Согласно распечатке, которую вручил мне Добелл, стоимость возвращения зрения слепым сейчас составляет 117 тысяч долларов.

Система зрительного протезирования – 100 тысяч долларов:

1 миниатюрная камера, вмонтированная в солнцезащитные очки;

1 плата видеозахвата;

1 модуль генерирования стимулов;

2 имплантированных блока электродов с чрескожными пьедесталами;

3 блока перезаряжаемых батарей и 1 зарядное устройство (потребитель должен менять батареи по мере необходимости);

полная 5-летняя гарантия (не включающая путешествия);

ежегодное медицинское обследование на протяжении пяти лет в Португалии (переезд не включается); консультации по телефону без ограничений.

Обследование пациента, в том числе психиатрическое, – 2 тысячи долларов.

Расходы на госпитализацию – 10 тысяч долларов.

Перелет в Лиссабон, проживание в отеле и питание в течение недели (на двоих) и прочие расходы (включая такси) – 5 тысяч долларов.

Первым человеком, получившим подобный счет, стал пациент Альфа. Его настоящее имя – Йенс. Двадцать два года тому назад, в возрасте семнадцати лет, он ремонтировал железнодорожные пути, и случайно отскочившая от шпалы щепка выбила ему левый глаз. Затем, три года спустя, он ремонтировал снегоход, и отскочившая металлическая деталь оставила его без правого глаза. Йенс живет в канадской глуши, где зимой бывает очень холодно. Он зарабатывает на жизнь, заготавливая и продавая дрова. Йенс работает в одиночку, распиливая бревна огромной бензопилой. В сезон он за день перетаскивает вручную более пяти тонн. В его доме восемь детей. Шесть из них появились на свет с его помощью: он сам принимал роды у своей жены, без врача и акушерки. Роддомы, как считает Йенс, только деньги высасывают.

Будучи слепым, Йенс сам спроектировал и построил дом, питающийся от солнечных батарей и энергии ветра, что позволило ему отключиться от внешних электросетей и вообще не платить за электричество. В свободные часы он составляет компьютерные программы, играет на пианино и время от времени даже дает концерты. Сыграть классический концерт для слепого означает выучить наизусть множество партитур. Это может занять около пяти лет. Несколько концертов Йенс дал для того, чтобы покрыть расходы на операцию.

5

Но вернемся в лабораторию. Я по-прежнему удерживаю Йенса. Он продолжает тяжело дышать и подергиваться. Каждая пора на его теле источает пот. Шея стала слишком скользкой, чтобы за нее можно было держаться, и я запихнул свою руку ему под мышку. Я чувствую, как стучит его подмышечная артерия. Сердце отчаянно колотится. К счастью, он все еще жив.

Минут через пять одышка проходит. Тело время от времени все еще подрагивает. Вскоре пальцы рук расслабляются, выпрямляются и разводятся, словно тянутся к самым дальним клавишам фортепьяно. Добелл свирепо смотрит на техников.

– Что случилось? – вопрошает он грозно.

– Чрезмерная стимуляция.

– Да, понятно.

Йенс понемногу приходит в себя, потягиваясь, словно после долгого сна.

– Что случилось? – тихо повторяет он услышанный вопрос.

– У вас был эпилептический припадок, – говорит Добелл.

– Что?

– Припадок. У Джерри их никогда не было, но вероятность существует всегда.

– Я же…

– Все будет в порядке, – уверяет его Добелл.

– Я же не за это…

– Что?

– Я же не за это платил такие деньги.

– Ладно, – говорит Добелл, – думаю, на сегодня хватит.

6

Позже в тот же вечер Добелл звонит, чтобы объяснить случившееся. Его голос, сверхъестественно умиротворенный, подобен успокоительному бальзаму. «Мой хирург – лучший в мире специалист по эпилепсии. Он объяснил мне, что во время приступа человека нельзя ни класть, ни давать ему воды – иначе есть риск захлебнуться. Я знаю, что с ним все будет в порядке».

Придя в лабораторию на следующее утро, я вижу, что Йенс действительно в полном порядке. Он снова сидит за столом, и тестирование продолжается. Он почти не помнит приступа, зато помнит фосфены.

– Это было прекрасно! – восклицает он. – После восемнадцати лет кромешной тьмы я наконец-то увидел свет.

– Вы готовы к большему? – спрашивает Добелл.

У него в руках – огромные очки в черепаховой оправе. Левая линза темная, а в правую вмонтирована миниатюрная камера, черная, пластиковая, площадью меньше квадратного дюйма. Провода, которые вчера шли к ноутбукам, теперь подключены к видеокамере. Пора проверить, удастся ли Йенсу что-нибудь увидеть.

– Готовы? – повторяет вопрос Добелл.

– Я готов уже 20 лет.

Йенс надевает очки, техники включают систему. Я сижу напротив, через стол. И выясняется, что, когда первый в мире бионический глаз включается, Йенс видит меня.

– Ого! – говорит Йенс.

– Что значит «ого»? – спрашиваю я.

– Та часть моего мозга, которая два десятилетия валяла дурака, наконец-то работает!

– И это только один имплантант, – говорит Добелл. – Еще не подключена другая сторона, еще не установлена программа, помогающая распознавать края изображения. Дальше картинка будет только лучше.

Йенс отворачивается, и мы убираем со стола все предметы. Добелл берет телефон и относит его в дальний угол комнаты. Йенс поворачивается обратно. Камера посылает данные в установленный в мозге имплантант с частотой один кадр в секунду, поэтому по-черепашьи медленные повороты его головы напоминают движения робота. Йенсу требуется две минуты, чтобы обнаружить телефон, – но он его обнаруживает! Потом опыт повторяется – снова и снова. Пятнадцать минут спустя Йенсу удается снять трубку телефона уже через 30 секунд. Через полчаса на это уходит менее десяти секунд.

Техники постепенно повышают частоту кадров. И вот, наконец, не остается ничего, кроме как закрепить на бедре Йенса обработчик сигналов и блок питания. Они напоминают два пистолета в кобурах. Кульминация наступает, когда Йенс садится в «мустанг» кабриолет. Верх откинут. Ветер шевелит его волосы. Он включает зажигание. Выезжать на трассу Добелл не позволяет, но можно покататься по стоянке.

«В следующей версии системы, – говорит мне Добелл, – разрешение будет достаточно высокое, чтобы ездить по дорогам». Поскольку сейчас Йенс вооружен самой простой видеокамерой, можно представить себе перспективы, которые откроются, если дополнительно наделить ее характеристиками прибора ночного видения, рентгеноскопа, микроскопа или телескопа. А теперь забудем о камере. Почему бы не подключиться прямо к интернету? В будущем инвалиды по зрению получат такие возможности, что даже зрячим людям захочется иметь подобные протезы.

7

Публичное обсуждение воздействия электричества на зрение восходит к 1751 году, когда Бенджамин Франклин провел свой знаменитый эксперимент с воздушным змеем и ключами. В скором времени ученые заговорили о возможности лечения слепоты посредством электрической стимуляции мозга, но эта идея постепенно заглохла.

Удивляться тут, по-видимому, нечему. Зрение вообще занимает весьма необычное место в истории. На протяжении более чем столетия креационисты, боровшиеся с учением Дарвина, считали существование зрения доказательством существования Бога. Глаза – слишком сложная вещь для такого, казалось бы, случайного процесса, как естественный отбор. Вследствие этого исцеление слепоты оставалось вотчиной исключительно религиозных целителей. «Это всегда считалось религиозным чудом, – говорит Том Хоглунд из Фонда борьбы со слепотой, – но теперь это чудо научное».

Тринадцатого июня Добелл выступил на ежегодном собрании Американского общества по развитию искусственных внутренних органов в Нью-Йорке и рассказал изумленным слушателям о восьми прооперированных им пациентах, из которых Йенс стал первым, у кого был активизирован имплантант Затем он показал видеозапись, где Йенс водит машину. «Я сорвал бурю аплодисментов, – рассказал мне потом Добелл, – но сомневаюсь, что кто-нибудь из присутствовавших по-настоящему понял, свидетелями чего они были».

Для большинства специалистов, занимающихся проблемой искусственного зрения, прорыв Добелла стал полной неожиданностью. О Добелле если кто и знал, то лишь в связи с его ранними работами в области стимулирования фосфенов. Он держался подальше от академических кругов, что не добавляло ему авторитета в ученом сообществе.

В настоящее время существует не менее дюжины команд на четырех континентах, которые занимаются разработкой различных систем искусственного зрения, и Добелл возглавляет лишь одну из них. Одни трудятся над созданием ретинальных имплантантов, работающих на батарейках или на солнечной энергии, другие выращивают ганглиозные клетки на кремниевых чипах, третьи занимаются разработкой стимуляторов зрительного нерва. А в числе лидеров – пока не объявился Добелл – был Дик Норманн, бывший заведующий кафедрой биоинженерии в Университете Юты.

Как и Добелл, Норманн работает над созданием зрительного нейропротеза. Я стал первым, кто сказал ему, что гонка завершена и он проиграл.

– Это фантастика! – говорит Норманн.

– Вы не расстроились?

– Это фантастика, фантастика, фантастика! – повторяет он, а затем, после паузы, добавляет: – Если, конечно, это действительно работает.

– Что вы имеете в виду? Я был там. Я видел, что это работает.

– Но что вы называете «работает»? Если пациент видит движущееся пятно света, зрение ли это? Мне нужно знать, что именно он видит.

– Ладно, но как это повлияет на ваши исследования?

– Никак не повлияет. Мы будем продолжать делать то, что делали.

Норманн также имеет в виду трехчастную систему: имплантант, обработчик сигналов, камера, – но с очень важным отличием. В то время как имплантант Добелла располагается на поверхности зрительной коры мозга, имплантант Норманна проникает в глубину.

Норманновский имплантант имеет значительно меньшие размеры – со шляпку гвоздя – и «вбивается» в кору головного мозга в том самом месте, где воспринимается обычная зрительная информация. По словам Норманна, его изобретение настолько высокоточное, что каждый электрод способен стимулировать отдельные нейроны.

– Это важно потому, – поясняет он, – что краеугольным камнем искусственного зрения является взаимодействие между электрическим током и нейронами. Поскольку имплантант Добелла располагается на поверхности зрительной коры, он требует большой силы тока – где-то в пределах 1–10 миллиампер – и возбуждает сразу множество нейронов. Прицельность никакая, а потому очень многое может пойти не так.

Мне ли этого не знать? Пациент едва не умер у меня на руках.

– Углубление электродов внутрь коры позволяет снизить силу тока до 1–10 микроампер. Разница тысячекратная.

А снижение силы тока снижает вероятность приступов. Но это еще не все. Уменьшение силы тока позволяет также повысить точность, увеличить разрешение:

– Чем меньше сила тока, тем больше электродов можно упаковать в имплантант, – поясняет Норманн. – Мы еще не достигли цели, но с моими электродами есть шанс создать поле соприкасающихся фосфенов – точно так же, как у вас или у меня, – а с поверхностным имплантантом Добелла это неосуществимо.

Вот как бывает, когда вопросы, ранее являвшиеся вотчиной одних лишь мистиков, становятся полем деятельности инженеров. Как и другие высокие технологии, будь то операционные системы или веб-браузеры, искусственное зрение становится ареной войны стандартов.

Забудьте о религиозных целителях; теперь соперничество идет между системами Beta и VHS.

8

Чтобы разобраться в том, что же на самом деле видит Йенс, я отправляюсь в Лос-Анджелес, в Университет Южной Калифорнии, где находится лаборатория Марка Хумаюна. Как и конкуренты, Хумаюн использует видеокамеру, вмонтированную в очки, обработчики сигналов, генерирующие изображение, но, в отличие от нейропротезов Норманна и Добелла, его имплантант располагается поверх сетчатки глаза. Его задача – занять место поврежденных палочек и колбочек, чтобы дать импульс глазным клеткам, которые все еще здоровы, и использовать компоненты обработки информации, присущие самим глазам, – ганглиозные клетки и зрительный нерв, – чтобы посылать информацию в мозг.

«Это ограниченный подход, ориентированный на ограниченное число патологий, но у него есть свои преимущества, – говорит Хумаюн. – Мы считаем, что все-таки лучше оперировать слепой глаз, чем здоровый мозг».

Возглавляемая Хумаюном лаборатория ретинального протезирования Института глаза Доэни входит в структуру университета Южной Калифорнии. Небольшая комната битком набита электронным оборудованием. Техники в лабораторных халатах сидят, согнувшись за своими компьютерами, и практически не реагируют на мое появление.

Джеймс Вейланд, сотрудник института, помогает мне надеть мудреный головной убор со специальными очками, полностью перекрывающий доступ света. На лбу прикреплена миниатюрная камера; провода от нее тянутся по моей спине к ноутбуку, расположенному слева от меня. Камера поворачивается туда, куда поворачиваются мои глаза, и проецирует изображение на «экран» очков. Это производимое компанией Sony устройство, называемое Glasstron, превращает обычное зрение в его оцифрованную версию.

Пока питание выключено, я не вижу ровно ничего. Вейланд включает устройство и спрашивает, что я вижу.

– Смутные серые формы. Большие пятна с размытыми краями.

– Вы видите дверь? Можете ли вы подойти к ней?

– Да, могу – если вы хотите, чтобы наткнулся на что-нибудь и упал.

– Дисплей у вас пять на пять, – говорит Вейланд. – Подождите, сейчас я увеличу число пикселов до 32×32.

Вейланд полагает, что матрица 32×32, то есть 1024 пиксела, удовлетворит мои зрительные потребности. Вероятно, это раз в 10 лучше разрешения имплантанта Добелла и гораздо ближе к замыслу Норманна.

Я слышу, как Вейланд возится с компьютером. Внезапно в глазах проносится вспышка света, словно я вижу прыжок в гиперпространство сквозь водопад из фильма «Звездные войны».

– Теперь видите?

– Не совсем.

– Подождите минутку, дайте глазам привыкнуть.

– Ладно. У меня в глазах одни пузыри, размытые края, движение…

Внезапно картинка становится более четкой. То, что еще несколько мгновений назад выглядело атакой желеобразных тварей, стало дверью и человеческими лицами.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Вы снова увеличили разрешение?

– Нет, – отвечает Вейланд, – это ваш мозговой компьютер учится видеть.

Очень странно наблюдать за тем, как твой собственный мозг реорганизуется, но именно это и происходит. Размытый край стола на глазах становится четкой линией, а потом становится узнаваемым и стоящий на нем компьютер.

Я снова смотрю вокруг. Вейланд пока невидим. Затем происходит легкое изменение в колорите картинки. Серая рябь расступается, и я вижу белую плоскость лба, оттеняемую чернотой волос.

Я перевожу взгляд: дверь, стол, компьютер, человек.

Так вот как выглядит чудо!

Часть вторая. Будущее снаружи

Восстановление «Эверглейдс»: первый опыт терраформирования

Научно-технический прогресс определенно трансформирует нашу внутреннюю среду: наши тела, нашу биологию, наш мозг, – но как насчет среды внешней? Какое воздействие мы оказываем на мир в целом?

В последнее время разговоров о таком воздействии велось немало. Экологические, природоохранные аспекты научно-технического прогресса явно отстают от других его аспектов. Таяние ледников, вымирание отдельных видов животных, загрязнение окружающей среды – список можно продолжать еще очень долго. Пытаясь бороться с этой тенденцией, ученые включили в свой лексикон такие громкие слова, как мегаинженерия и терраформирование, свидетельствующие об усилении позитивного влияния на окружающий мир. Теперь мы не просто латаем дыры в экосистемах; мы трансформируем их.

Одним из примеров этого служит данная глава, рассказывающая о попытке восстановить природный комплекс «Эверглейдс», включающий в себя крупнейшую в мире прерию, поросшую меч-травой, и сильно пострадавший за минувшее столетие в результате хозяйственной деятельности человека и стихийных бедствий. Усилия по восстановлению «Эверглейдс» представляют собой самый масштабный и затратный проект такого рода. Данный проект можно назвать также нашей первой попыткой терраформирования (этот термин пришел к нам из научной фантастики, где обозначал, по существу, преобразование иных миров с тем, чтобы сделать их пригодными для существования земных форм жизни). Одновременно он представляет собой живое свидетельство той невероятно масштабной роли, которую род человеческий может играть как с точки зрения созидания, так и с точки зрения разрушения своей среды обитания.

1

«Эверглейдс» умирает. Почти 4 миллиона акров площади захвачены застройкой и плантациями сахарного тростника. Почти 70 видов обитающих там животных и растений оказались на грани полного исчезновения. Популяции болотных птиц, таких как цапли, колпицы и т. д., сократились на умопомрачительные 90 процентов. Прерии, поросшие меч-травой, которыми славится этот регион, из года в год сокращаются; запасы рыбы также иссякают. В той же рыбе, которая все еще остается, ртути в жировой ткани содержится столько, что впору открывать фабрику по изготовлению термометров.

Говоря по правде, деградация «Эверглейдс» – далеко не новость. От хозяйственной деятельности человека эта биосистема страдает с середины XIX века, когда первые поселенцы приступили к осушению флоридских болот. Но по-настоящему роковыми для нее стали – уже в XX веке – принятые властями штата меры по изменению климата. В штате существуют лишь два сезона: влажный и сухой. Влажный сезон приносит наводнения, сухой – засухи. Этот порочный круг было решено разорвать лишь в 1920-е годы, когда из-за наводнения, вызванного ураганами, погибло две с половиной тысячи человек. Под давлением общественности власти штата вынуждены были начать действовать. Задача перелопатить едва ли не весь штат была поставлена перед лучшими в мире землекопами – Инженерным корпусом армии США. В течение следующих пятидесяти лет они прорыли 1800 миль каналов между озером Окичоби и Флоридским заливом, построили 300 шлюзов и 16 крупных насосных станций, позволявших управлять уровнем воды.

Экосистема «Эверглейдс» оказалась под властью инженерных войск. Взяв под свой контроль стихийный цикл засух и наводнений, инженерные войска сделали Атлантическое побережье Флориды безопасным для жилищного строительства, а внутренние районы безопасными для сельскохозяйственной деятельности. Но, как и дикие животные, попадающие за решетку, оказавшаяся в неволе экосистема стала чахнуть. Некогда самая крупная в мире непрерывная болотистая местность зигзагообразными границами была разделена на 16 участков – изолированных друг от друга и обреченных на медленное угасание. К 1990 году стало ясно, что в экосистеме «Эверглейдс» под угрозой исчезновения оказались не только отдельные виды животных. Поскольку была подорвана гидрологическая основа, скорая гибель грозила всей экосистеме в целом.

Чтобы не допустить возникновения экологической катастрофы, президент Клинтон, уже готовившийся покинуть свой пост, напоследок подписал «Программу всеобъемлющего восстановления “Эверглейдс”», придав ей силу закона. Это самый масштабный, самый сложный и самый дорогостоящий – с бюджетом 8 миллиардов долларов – природоохранный проект из когда-либо осуществлявшихся. Бывший министр внутренних дел США Брюс Бэббит, который приложил немало усилий, чтобы провести этот законопроект через конгресс, считает, что будущие историки назовут программу восстановления «Эверглейдс» одним из самых важных природоохранных законов, когда-либо принятых в США. Может быть, даже самым важным. Но, в отличие, скажем, от «Закона о чистом воздухе», который лишь ограничивает выброс в атмосферу загрязняющих веществ, «Программа всеобъемлющего восстановления “Эверглейдс”» предполагает инженерные работы воистину невиданных масштабов.

Ученые, инженеры и политики продолжают спорить о деталях, но все согласны в одном: невозможно просто «вернуться к природе». Последние сто лет население Флориды переживало экспоненциальный рост, и в некоторых местах уже попросту не осталось природы, к которой можно было бы вернуться. Нужно не просто «вернуться», нужно снести бульдозерами то, что есть, выкорчевать существующие подземные природные коммуникации, все переосмыслить, перепланировать и перестроить. Программа предусматривает перенос русла крупнейшей протекающей там реки, превращение естественного водоносного горизонта Флориды (флоридского аквифера) в хранилище свежей воды объемом в сотни миллиардов галлонов и разработку новой системы фильтрации, отвечающей самым строгим стандартам качества воды, какие только существуют.

Фантасты и мечтатели, грезившие о покорении Марса, придумали для таких мегаинженерных работ планетарного масштаба специальный термин – «терраформирование». Здесь же, в южной части Флориды, где воду от суши отделяют лишь известняк да мусорные свалки, более уместной представляется вариация этого термина – «гидроформирование». Но, независимо от терминологии, сама идея создания экосистем практически с нуля всегда относилась к вотчине научных фантастов, и речь обычно шла о подготовке к колонизации землянами далеких и непригодных для жизни планет. Заняться терраформированием (или, как в данном случае, гидроформированием) на самой Земле никому и в голову не приходило.

Но вот нужда заставила.

2

Мой экскурсовод по гидроформированию – Лу Тот, главный специалист Управления водных ресурсов Южной Флориды, отвечающий за реализацию проекта восстановления рек. Экскурсия начинается с путешествия на катере по реке Киссимми – главной водной артерии, питающей «Эверглейдс». Мы находимся в шестидесяти пяти милях к востоку от Тампы. Вода темная, день жаркий. Вдалеке виднеются гнездящиеся на дубах египетские цапли; ближе к воде держатся большие голубые цапли, широко распахивающие крылья в полете. Здесь так легко впасть в заблуждение и ощутить себя в мире девственной природы, не тронутой человеком, не потревоженной цивилизацией! Но, увы, это совсем не так.

В 1962 году по заданию конгресса и чтобы защитить штат от наводнений инженерные войска пытались взнуздать реку Киссимми. Они под линейку провели прямую линию посреди штата, после чего взяли в руки лопаты. К 1971 году две трети поймы было осушено, а треть реки засыпана землей. Прежде ленивая и извилистая река превратилась в гигантскую канаву длиной 56 миль, шириной 300 футов и глубиной 30 футов.

«До прихода инженерных войск, – рассказывает Тот, – это была изумительная по своей красоте река, настоящее сокровище. Здесь была самая лучшая в мире рыбалка. А теперь это просто грязная канава.

Создание этой грязной канавы обошлось налогоплательщикам недешево – 30 миллионов долларов. Но эта цена – ничто по сравнению с ценой, которую теперь приходится платить за восстановление разрушенного. Одно лишь восстановление реки Киссимми в ее прежнем состоянии (забудем пока про собственно «Эверглейдс») обойдется в 500 миллионов долларов. Такая стоимость обусловлена гигантскими масштабами запланированных работ. Восемьдесят пять тысяч акров будут возвращены реке; основной канал будет засыпан на протяжении 22 миль. Кроме того, снесут две плотины, выкопают новое речное русло протяженностью 9 миль, восстановят естественное водоснабжение озера Киссимми. Цель всех этих работ – восстановить 40 квадратных миль речной поймы, не теряя при этом возможность управлять масштабами паводков.

Таким образом, речь не идет о возвращении реке Киссимми полной свободы. Во имя сохранения контроля над паводками дамбы и каналы в верхней и нижней третях реки останутся, но вот в средней части (те самые 40 квадратных миль) река будет течь беспрепятственно. Если график работ будет соблюдаться, они завершатся к концу десятилетия. Пилотный проект на 14-мильном участке реки (как раз там, где мы сейчас плывем), получивший весьма прозаическое название «первая фаза», был начат в июне 1999 года и завершен в феврале 2001 года. Первая фаза стала лишь пробой сил, но и ее масштабы впечатляют: засыпано 614 миль каналов, воссоединены 13 миль излучин. Лу Тот самолично взорвал динамитом одну из шести дамб (гидротехническое сооружение S-65B), в свое время построенных на реке. На цейтраферной съемке взрыва можно видеть, как вырвавшаяся на свободу вода заливает сельскохозяйственные угодья и рушит плоды человеческого труда.

И эффект сделанного не замедлил сказаться. Лу указывает мне на окружающие нас широколиственные растения. «Еще несколько лет назад, – говорит он, – они встречались лишь эпизодически. Теперь их целые луга, тянущиеся на мили от реки до линии деревьев».

Пару часов спустя, проплыв большую часть из 14 миль, мы покинули реку и отправились в полевую научно-исследовательскую лабораторию Ривервудс, откуда ведется мониторинг за восстановлением реки. Лаборатория не то чтобы крутая: жалкая лачуга с несколькими компьютерами и плакатами с изображением болотных птиц, украшающими стены. С крыльца открывается вид на грязное поле; во дворе небольшой садик и несколько припаркованных пикапов.

«Когда проект подойдет к концу, – говорит Тот, – это все исчезнет, снова станет болотом. Восстановительные работы высокотехнологичными не назовешь – взрываем и копаем, – но я скажу вам так: без наших низких технологий у тех высоких технологий, которые запланированы для осуществления следующих этапов восстановления экосистемы, не будет ни единого шанса на успех».

3

Высокие технологии терраформирования, о которых говорит Тот, дебютировали в 1910 году в романе Октава Бельяра «Путешествие парижанина в XXI век» (The Journey of a Parisian in the 21st Century), где автор выдвигает идею терраформирования Луны: наделить ее атмосферой, растительностью и для начала превратить в заповедник для тех видов животных, которым угрожает исчезновение, а в перспективе и людьми заселить. Эта идея вновь всплыла в 1927 году, в эссе знаменитого биолога-эволюциониста Дж. Б. С. Холдейна, а затем – в 1930 году, в романе Олафа Стэплдона, и стала частью массового сознания после публикации в 1950 году романа Роберта Хайнлайна «Небесный фермер». Применяя математический подход к преобразованию Ганимеда, одного из спутников Юпитера, Хайнлайн привнес в смутную прежде идею глобальной трансформации экосистем множество тщательно продуманных деталей и перетащил саму концепцию из плоскости чистых фантазий в плоскость будущей науки и практики.

Здесь, на Земле, эта высокотехнологичная концепция дебютировала в центральной части штата Флорида, где река Киссимми впадает в озеро Окичоби, которое является настолько большим, что влияет на местный климат, и настолько вовлеченным в хозяйственную деятельность человека, что едва ли заслуживает называться озером. Озеро Окичоби площадью 730 квадратных миль огорожено земляной насыпью длиной 143 мили и высотой 20 футов. Эта насыпь, сдерживающая паводки и обеспечивающая оптимальные условия для выращивания сахарного тростника, плантации которого в тех местах, где берег пониже, подступают к самому озеру, пропускает через себя пять дренажных каналов, четыре из которых прокопаны на восток, к Атлантическому океану, а один – на запад, к Мексиканскому заливу. В общей сложности по этим каналам из озера вытекает 1,7 миллиарда галлонов воды в день.

Эти 1,7 миллиарда галлонов воды являются ключом к пониманию всего восстановительного проекта. В то время как дамбы, окружающие озеро Окичоби, защищают окрестные территории от наводнений, приток воды в «Эверглейдс» оказывается недостаточным для регуляции водного режима, вследствие чего вся экосистема страдает от жажды. Таким образом, чтобы спасти болота «Эверглейдс», эти самые 1,7 миллиарда галлонов воды нужно перенаправить туда. «Идея заключается в том, чтобы вернуть эту воду обратно в экосистему, – говорит Рик Невулис, старший гидролог проекта. – Нам нужно запасать воду во влажный сезон, чтобы использовать тогда, когда она потребуется в сухой сезон. Все остальное вторично. Для этой цели нам потребуются водохранилища».

Водохранилища – это рукотворные озера. «Программа всеобъемлющего восстановления “Эверглейдс”» предусматривает создание водохранилищ общей площадью 180 тысяч акров, способных вмещать около 500 миллиардов галлонов воды. Однако это всего на 60 процентов обеспечит потребности, рассчитанные гидрологами. Здесь есть проблема. Невозможно построить еще больше водохранилищ, не выселяя людей и не уничтожая сельскохозяйственные угодья, то есть не рискуя вызвать на себя огонь со стороны имеющих немалое политическое влияние лоббистов, отстаивающих интересы владельцев недвижимости и плантаторов. И углублять водохранилища более чем на 8 футов нельзя, потому что весь штат покоится на хрупком известняке. Только зацепи его – и весь штат смоет водой. Таким образом, единственная возможность создания дополнительных хранилищ для воды – копать скважины.

Первую такую скважину я обнаруживаю на восточной окраине заповедника «Локсахатчи», расположенного в 20 милях к западу от города Бока-Ратон. В центре небольшой полянки размером с приусадебный участок, окруженной по периметру зарослями кустарника, из земли торчит довольно тонкая зеленая труба. Вот это и есть высокотехнологический подход, о котором упоминал Тот.

«Выглядит не очень внушительно, – говорит Невулис, – но воды там запасти можно много».

Он отнюдь не шутит. Из этой скважины – по трубе длиной тысячу футов, опущенной в артезианский водоносный горизонт, – можно качать пять миллионов галлонов воды в день. Этой воды примерно хватило бы, чтобы наполнить сотню олимпийских плавательных бассейнов. В обычных условиях флоридский водоносный горизонт наполнен морской водой, но если на протяжении влажного сезона закачивать туда пресную воду, то в сухой сезон оттуда возвращается вода чуть солоноватая. Давление там такое, что смешения практически не происходит. В целом программа предусматривает бурение 333 таких скважин.

В пик влажного сезона, когда все 333 скважины будут работать с максимальной нагрузкой, в землю ежедневно будет закачиваться 1,6 миллиарда галлонов воды. Сотни миллиардов галлонов (а этого хватило бы, чтобы затопить город Вашингтон 20-футовым слоем воды) будут храниться там до наступления сухого сезона, по существу, превращая флоридский водоносный горизонт в крупнейшее водохранилище мира.

Разумеется, без проблем не обходится. «При таких масштабах и вопросов возникает множество, – говорит Неву-лис. – Нам нужны точные расчеты, касающиеся последствий увеличения давления. Не приведет ли повторяемое из года в года перекачивание воды к постепенному нарушению сложившегося баланса? Этого мы пока не знаем».

И это лишь одно из неизвестных. Существуют также химические и биологические опасности, связанные с перемещением такого колоссального объема жидкости. Фекальные контаминанты в грунтовых водах могут распространиться на весь водоносный горизонт, сделав воду, которой снабжается едва ли не все население Флориды, непригодной для питья. Ртуть, попадающая в поверхностные воды – и в рыбу – из промышленных стоков, вступая в реакцию с сульфатами, находящимися в земле, может образовывать еще более токсичное соединение – метилртуть, угрожающее всей экосистеме. И список угроз можно продолжить.

Не следует забывать и о том, что у нас уже есть печальный пример терраформирования, проведенного, пусть и в значительно меньших масштабах, в начале 1990-х годов, когда посреди аризонской пустыни был построен научно-исследовательский комплекс «Биосфера-2» общей площадью 3,4 акра, накрытый стеклянным куполом. Комплекс был создан в порядке эксперимента, чтобы проверить жизнеспособность искусственной замкнутой экосистемы. К сожалению, события в «Биосфере-2» довольно скоро начали развиваться так, как никто и не предполагал. Сильные колебания содержания углекислого газа в замкнутой атмосфере комплекса, массовая гибель рыбы и резкое увеличение популяций тараканов и муравьев – это лишь некоторые из них, и, хотя с точки зрения усвоенных уроков этот негативный опыт оказался чрезвычайно полезным, общий вывод был такой: играть в Бога – совсем не простое занятие.

Однако здесь, во Флориде, при всех возможных минусах плюсы явно преобладают. За последнее десятилетие засухи настолько измучили штат, что ограничения, касающиеся расходования воды, были возведены в ранг закона. «Одно можно утверждать наверняка, – говорит Невулис. – Если мы сможем решить эти проблемы и скважины действительно заработают, о жажде здесь забудут надолго».

4

Когда мы минуем озеро Окичоби, направляясь на юг, становится ясен колоссальный объем мелиоративных работ, проделанных в свое время инженерными войсками. Сто пятьдесят лет назад здесь было сплошное болото. Сегодня на его месте – плантации сахарного тростника. Четыреста пятьдесят тысяч акров сахарного тростника, если быть точным. И эти площади представляют собой очередную трудность, которую предстоит преодолеть исполнителям «Программы всеобъемлющего восстановления “Эверглейдс”».

Выращивающие сахарный тростник фермеры используют удобрения, содержащие фосфор, и это не остается без последствий. Благодаря фосфору в «Эверглейдс» резко разрослись экзотические зеленые водоросли, которые вытесняют местные сине-зеленые водоросли и способствуют разрастанию рогоза, постепенно вытесняющего меч-траву. По мере увеличения плотности высоких зарослей рогоза они все больше заслоняют солнечный свет, и сине-зеленые водоросли под ними начинают гибнуть. В свою очередь гибнут от голода оставшиеся без привычной пищи беспозвоночные, гибнет мелкая рыба, питавшаяся этими беспозвоночными, а потом – более крупная рыба, питавшаяся этой мелкой рыбой, и так далее по всей пищевой цепочке, в конце которой оказываются болотные птицы, которым остается тоже либо умирать голодной смертью, либо перебираться в другие места в поисках еды.

Это сложная проблема. Для ее решения программа восстановления предполагает создание одной из крупнейших и сложнейших систем очистки воды. Ученые предполагают создать огромную буферную зону общей площадью 41 тысяча акров между удобряемыми фосфором плантациями сахарного тростника и территорией «Эверглейдс», которой фосфор противопоказан. Эта призванная поглощать фосфор заболоченная зона представляет собой ряд гигантских септических прудов – достаточно больших, чтобы вместить нефтеналивной танкер. Вода, стекающая с плантаций, прежде чем попасть в «Эверглейдс», будет проходить через эту систему очистных сооружений, смысл которой состоит в том, чтобы снизить содержание фосфора в воде, достигающей «Эверглейдс» с нынешних 200 миллиардных долей до десяти, то есть до того уровня, который, по оценкам ученых, существовал в самые лучшие для «Эверглейдс» времена.

«Снижение содержания фосфора в воде до уровня 10 миллиардных – труднейшая цель для любого уголка Земли, – говорит Яна Ньюман, старший научный сотрудник, работающая над созданием буферной территории. – Это практически пороговый уровень с точки зрения возможностей измерения. Мы пытаемся применять различные технологии: и зеленые, и химические, – но здесь еще играет роль фактор стоимости. Чем ниже уровень фосфора, тем труднее снижать его дальше; при содержании фосфора на уровне 10 миллиардных долей для устранения каждого фунта фосфора требуется 400 фунтов химических веществ».

Апробация очистной системы проводится на испытательном полигоне, который представляет собой нечто вроде водного лабиринта. Вода поступает туда через огромную насосную станцию и на протяжении 18 миль проходит через ряд дамб, бетонных водосбросов и водоводов, распределяясь по пяти болотистым участкам-клеткам. В каждой клетке поддерживается тщательно подобранная смесь рогоза и других растений, которые вытягивают фосфор из воды, погибают и опускаются на дно, где откладываются в тяжелый торф. На выходе содержание фосфора в воде вновь измеряется. До сих пор самый низкий уровень, которого удалось достичь, составляет 12 миллиардных долей, но он отличается во время засухи, когда приток воды бывает чрезвычайно мал.

Как уже говорилось выше, играть в Бога нелегко.

5

Одна из главных трудностей, с которыми сталкиваешься, пытаясь сохранить экосистемы, заключается в том, что мы очень мало о них знаем; это я понял во время ночной экскурсии по «Эверглейдс». В сопровождении двух полевых биологов, Лоры Брандт и Фрэнка Мазотти, я отправился на лодке в заповедник «Локсахатчи», когда он уже закрылся на ночь. Моя цель заключалась в том, чтобы ощутить этот уголок природы в его первозданном состоянии, когда там нет людей, а есть только меч-трава и вода. У биологов цель была несколько иная – сосчитать местных аллигаторов.

Аллигаторы – основные хищники «Эверглейдс», а это означает, что от их благополучия зависит благополучие всей экосистемы. Таким образом, сегодняшняя экспедиция имеет чисто научную цель. Мы светим фонариками на воду, высматривая предательский блеск аллигаторовых глаз, выдающий присутствие их обладателя в темноте. (По этой же причине мы отправились ночью – ведь при дневном свете блеск глаз не увидишь.) Заметив аллигатора, мы подплываем ближе, фиксируем свое местоположение при помощи системы GPS и грубо прикидываем размеры животного, чтобы примерно определить его возрастную категорию – новорожденный он, юный, зрелый или старый. «Это исследование может показаться элементарным, основой основ, – говорит Брандт, – но, как ни странно, раньше этого никто не делал. Мы хотим спасти “Эверглейдс”, но на самом деле очень мало знаем об этой экосистеме. Мы проводим это исследование, чтобы выяснить, действительно ли спасается то, что мы хотим спасти».

Наша моторная лодка продирается сквозь заросли меч-травы, которая торчит из воды выше головы. Это довольно древнее растение, научившееся выживать в суровых условиях. Верхушка стебля имеет форму копья, а боковые грани листа мелко зазубрены. Такой травой можно порезать ладонь, если необдуманно схватить ее рукой. От первых поселенцев штата остались истории о людях, месяцами блуждавших в зарослях меч-травы, не находя выхода.

Мы прибавляем скорость, и глазам открываются поросшие деревьями островки, намытые водой. Острова имеют симметричную каплевидную форму и широким краем обращены на север, а узким – на юг, визуально свидетельствуя о направлении течения, которое иначе и не заметишь, настолько оно медленное.

В какой-то момент мы замечаем болотного кролика, плывущего от островка к островку. Несколько дней спустя, вернувшись в головной офис проекта, я рассказал одному из тамошних специалистов, что видел плывущего кролика. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.

– Плавающий кролик?

– Да.

– Точно плавающий?

– Было похоже, что он плыл брассом.

– Ничего себе! Я даже не подозревал, что такие существуют. Мы действительно мало знаем об «Эверглейдс». И это большая проблема, – признал он.

6

Мало кто понимает сложность этой проблемы лучше Джерри Лоренца – морского эколога, который изучает жизнь колпиц на островах Флорида-Кис. «В шестидесятые годы, – говорит он, – когда какая-то экосистема начинала разрушаться, мы понятия не имели, в чем именно заключается проблема, не говоря уже о том, как это исправить».

Но за прошедшие годы экология вышла из тумана и превратилась в строгую статистическую науку. То, что начиналось как фрагментарный кризис-менеджмент (тут исчезает какой-то вид животных, там нефть разлилась), приобрело единый научный фундамент. Но наука эта пока еще очень молодая.

«На самом деле, – продолжает Лоренц, – экология экосистем – довольно-таки молодая научная дисциплина. В Южной Флориде мы имеем дело с группой отдельных экосистем, и, если мы хотим сохранить их в первозданном состоянии, нужно использовать совершенно новые, еще не опробованные подходы. Еще 10 лет назад об этой экологической подоплеке данного восстановительного проекта никто даже не задумывался».

Я сижу рядом с Лоренцем в небольшом катере, пересекающем Флоридский залив. Он одет в некое подобие камуфляжа, на голове бандана, волосы завязаны в хвост. Достигнув побережья, мы входим в один из многочисленных протоков, соединяющих пресноводные озера и болота «Эверглейдс» с солеными водами океана. В считанные секунды солнце исчезает за плотной кроной деревьев. Лоренц продолжает рассказывать мне о колпицах, стараясь перекричать шум мотора.

«Знаете, принято считать, что этот проект призван восстановить гидрологический режим “Эверглейдс”. Однако в конечном счете может оказаться так, что идеальный гидрологический режим будет 360 дней в году, но, стоит ему нарушиться хотя бы на пять дней, всей экосистеме Флоридского залива не поздоровится. Например, если нежданный шторм приносит избыток воды, приходится внепланово спускать воду в самый неподходящий момент, скажем в период размножения, и тогда колпицы остаются без потомства. Все модели, все инженерные расчеты строятся на основе усредненных данных. Кажется, что пять дней в году – капля в море, мелочь. Но если у колпиц период спаривания, то это совсем не мелочь.

Лоренц собирает информацию о колпицах примерно так же, как Брандт и Мазотти собирают сведения об аллигаторах. Результаты их исследований заносятся в моделирующий ситуацию компьютер в головном офисе Управления водных ресурсов, где ученые как раз и ломают голову над тем, как предотвратить то, что может произойти в эти пресловутые пять дней – или в другие дни стихийных бедствий.

Это еще один важный аспект проекта. Создаваемая база данных содержит не просто факты, которые описывают текущее состояние «Эверглейдс»; это кладезь информации обо всей естественной истории региона. Здесь можно найти ботанические описания из документов XVIII века, отчеты различных экспедиций, документы, касающиеся сельскохозяйственной деятельности, гидрологические данные, собиравшиеся на протяжении тридцати лет и включающие в себя информацию о количестве испарений, о величине стока, о просачиваемости насыпей, о качестве воды. Там же находятся данные о различных стихийных бедствиях, таких как пожары и тропические штормы, топографическая информация, данные о численности населения и прочая полезная информация – от привычек спаривания водных насекомых до численности популяции флоридской пумы.

Компьютерная модель текущей ситуации подсказывает инженерам на местах, что им надо делать в данный момент: какую дамбу взорвать, сколько воды запасти, – но прогнозы, которые делаются на основе моделирования, могут быть ошибочными. Поэтому перемены в «Эверглейдс» необходимо внедрять медленно, осторожно; нужно отслеживать каждый шаг и быть готовыми отпрянуть в любой момент. Иными словами, если экология в свое время уступила место инженерным войскам, постаравшимся разрушить прошлое, то теперь экологи должны слаженно сотрудничать с инженерами в попытке воссоздания прошлого в будущем.

Но дополнительные сложности заключаются в том, что мы недостаточно знаем не только о будущем, но и о прошлом. Никому толком не известно, что было в «Эверглейдс» много лет назад; у нас нет ни данных об уровне грунтовых вод в мезозойскую эру, ни аэрофотосъемки времен Средневековья. Мы имеем дело с крупнейшим совместным эколого-инженерным проектом из всех когда-либо предпринимавшихся. Однако и экологи, и инженеры вынуждены действовать во многом вслепую, поскольку цель их деятельности существует пока лишь в их головах.

Мы с Лоренцем вновь вырываемся на просторы Флоридского залива, и до самого горизонта перед нами одна лишь вода. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на берег за спиной, но мы уже слишком далеко, чтобы можно было что-то разглядеть. Уже не видны ни мангровые деревья, не заливные луга, ни гигантские озера, ни извилистые протоки. Виднеется только узкая полоса континента – зеленая линия над сияющей водой.

– Все это дело представляется чертовски сложным, – говорю я.

– Да, – говорит Лоренц, – тем не менее этот проект – сущая мелочь по сравнению с тем, какую проблему он поднимает в целом. Ведь «Эверглейдс» – далеко не единственная экосистема на планете, требующая спасения. Сейчас на нас смотрит весь мир, и, если мы потерпим неудачу, никто не рискнет повторить нашу попытку в других местах.

Наступление эпохи летающих машин

Дело было в 2004 году в Голливуде. Я сидел в своей квартире и писал первые страницы того, что должно было стать моей второй книгой, когда в дверь позвонили. Это был Дежо Мольнар – аэрокосмический инженер, о котором я уже рассказывал в предисловии. Мы познакомились, когда он работал с Крейгом Бридлавом, пытавшимся преодолеть на автомобиле звуковой барьер, и за прошедшие годы стали друзьями, но как раз в то время виделись достаточно редко.

Держа под мышкой свернутые в рулон чертежи, Дежо переступил порог, улыбаясь до ушей.

– Я решил проблему, – сказал он без предисловий.

– Какую проблему?

– Летающего автомобиля.

С этими словами он развернул чертежи.

Разумеется, это был не первый случай в истории, когда кто-то говорит своим друзьям, что он понял, как построить летающий автомобиль. В конце концов, если говорить о наших научно-фантастических мечтах, то какая еще мечта милее сердцу, чем летающий автомобиль? Но здесь был один нюанс: летающий автомобиль Дежо – летающий мотоцикл, если быть совсем уж точными, – действительно летает.

Лично для меня этот летающий мотоцикл стал самым ярким примером тех радикальных перемен, которым посвящена данная книга. Это был мой личный момент «Добро пожаловать в мир будущего», самый настоящий сдвиг парадигмы.

1

Цеха компании Calfee Design имеют общую площадь 10 тысяч квадратных футов и расположены на нескольких этажах здания, разместившегося на самом краю обрыва в Ла Селва Бич, штат Калифорния. Внизу, у подножия обрыва, бушует Тихий океан. А наверху, в цехах, занимаются преимущественно изготовлением велосипедов, которые по своим техническим характеристикам относятся к числу самых лучших в мире.

Сегодняшний день, 20 октября 2005 года, относится к числу особенных. Небо затянуто тучами, моросит дождик. Не обращая внимания на непогоду, Дежо Мольнар выезжает из ангара на странном трехколесном аппарате, направляясь к взлетно-посадочной полосе длиной две тысячи футов. Когда несколько лет назад он стал подыскивать место для создания этого аппарата, его интересовали три основных критерия. Во-первых, место должно быть изолированным, позволяющим уберечь плоды своих трудов от нескромных взоров. Ангары, занимаемые компанией Calfee, вполне удовлетворяют этому требованию. Они размещаются на 379 акрах частных владений, и случайные визитеры здесь очень редки. Второе требование – опыт и компетентность исполнителей. Аппарат Мольнара должен быть легким – очень легким. Велосипеды Calfee, изготавливаемые из углеродного волокна, также отличаются необычайной легкостью. Они весят около 12 фунтов. Последним критерием Мольнара было наличие прямой и достаточно длинной асфальтированной дорожки, которая могла бы использоваться как взлетно-посадочная полоса для его аппарата.

Истинную природу изобретения Мольнара с первого взгляда и не поймешь. Внешне аппарат выглядит как велосипед-лигерад в стиле Безумного Макса, только с дополнительными стабилизирующими колесиками, огромным стальным каркасом безопасности и прикрепленным сзади 68-дюймовым трехлопастным пропеллером. Сегодня Мольнар собирается впервые завести пропеллер и проверить в деле его движущую силу. Он надеется развить скорость в районе 50 миль в час, потому что, по его расчетам, именно такая скорость потребуется, чтобы летающий мотоцикл мог оторваться от земли.

2

Летающий автомобиль, летающий мотоцикл – это уже достаточно старые мечты. Первый летающий автомобиль был изобретен одним из пионеров авиации Гленном Кёртиссом еще в 1917 году – алюминиевое чудище о трех крыльях размахом 40 футов, которое так и не научилось летать, хоть и подпрыгивало высоко. Впрочем, даже прыжков хватило, чтобы послужить источником вдохновения инноваций на сто лет вперед. Следующим мог стать крылатый «студебекер» Уолдо Уотермена, созданный в 1937 году, но проект оказался мертворожденным из-за отсутствия финансирования. Затем в 1947 году был изобретен ConvAirCar, но этот проект закончился катастрофой. Наибольшую известность среди автомобилей с авиационным уклоном приобрел Aerocar, который пережил шесть модернизаций, пока нефтяной кризис 1970-х годов не похоронил надежды на завершение проекта. С тех пор было предпринято несколько десятков попыток, и некоторые образцы действительно летали. На сегодняшний день двумя наиболее известными прототипами являются M400 Skycar Пола Моллера и Terrafugia Transition. Обе эти модели в настоящее время продаются, но еще ни один покупатель не получил заказанную машину. И в этом главная проблема. Из 104 разработанных за последние сто лет моделей «летающих автомобилей» ни одна так и не добралась до стадии массового производства.

Для этого есть, конечно, серьезные основания. Хотя преимущества летающего автомобиля очевидны: никаких пробок, сокращение расстояний, – недостатки тоже есть, и весьма значительные. Основными являются стоимость и уровень шума (первые экземпляры Terrafugia предлагаются будущим счастливым обладателям за 196 тысяч долларов, но это ничто по сравнению с 3,5 миллиона долларов, за которые можно зарезервировать для себя летающий автомобиль Моллера).

Самыми серьезными камнями преткновения на пути к массовому производству являются вопросы безопасности и легкости использования. Последствия ошибок водителя-пилота могут быть весьма печальными – это касается всех летательных аппаратов. Добавьте ко всему перечисленному опасности, связанные с непогодой, и то обстоятельство, что наиболее надежными признаются самые опытные пилоты, знающие самолет как свои пять пальцев, – а какие знания и какой опыт могут быть у среднестатистического гражданина, садящегося за руль летающего автомобиля? Кроме того, маленькие самолеты в большинстве своем требуют постоянного (и весьма дорогостоящего) технического ухода и обслуживания. К тому же они до крайности прожорливы. И этот список проблем еще не включает в себя обширный перечень дополнительных требований, которым должен удовлетворять самолет для того, чтобы ему было позволено ездить по дорогам, как обычному автомобилю.

Идея заняться созданием такого летающего автомобиля пришла Мольнару в голову лишь восемь лет назад, но, наверное, это было неизбежно, учитывая его биографию. Еще подростком Мольнар летал на воздушном шаре, затем, чтобы заработать на колледж, служил в ВВС и подрабатывал у Роберта Труа, заключившего с ВМС США контракт на разработку нового космического челнока (это было вскоре после катастрофы «Челленджера»). Они создали работоспособный двигатель, но из-за проблем с финансированием проект пришлось свернуть. Впоследствии Мольнар занимался музыкой и несколько лет конструировал роботов для механических перформансов, организуемых компанией Survival Research Labs, и создавал карты с реактивными двигателями, которые доставлялись покупателям в разобранном виде для самостоятельной сборки. Затем он откликнулся на призыв Крейга Бридлава и возглавил команду разработчиков автомобиля, способного преодолеть звуковой барьер. Когда проект закончился, Мольнар снова было вернулся к музыкальным занятиям и, возможно, так и остался бы музыкантом, если бы не аномальная жара, обрушившаяся на Лондон в 2004 году.

«В 2004 году я снимал в Великобритании музыкальный видеоклип. Было жарко, весело – пока я не вернулся в Лос-Анджелес, где меня встретил туман, а со стен моего дома капала роса. Я позвонил подружке и предложил прокатиться в Палм-Спрингс – просто чтобы согреться. Но была середина дня, моя подруга работала в центре города, и, когда я за ней заехал, мы безнадежно застряли в пробке, вырваться из которой не было никакой возможности».

Тогда-то Мольнар и задумался об автомобиле, на котором они могли бы вырваться из той западни. Об автомобиле, которому не помешали бы никакие пробки, потому что ему не пришлось бы ездить по земле. При этом важно отметить, что Мольнара не интересовали сказки и фантазии – его интересовала чисто практическая сторона дела. Автомобиль, способный к вертикальному взлету, был наиболее очевидным решением, но вертикально взлетать способен только вертолет, а вертолеты стоят дорого и ими трудно управлять. Но что, если бы эти ограничения можно было обойти? В Америке 14 тысяч аэропортов. В одном Лос-Анджелесе их тридцать. Что, если бы можно было вылететь из аэропорта – а доехать до него не проблема, поскольку аэропорты обычно расположены в наименее густонаселенных районах, – и приземлиться там, куда трудно добраться на машине из-за пробок? В центральной части Лос-Анджелеса можно найти десятки многоуровневых стоянок, на которые можно было бы опуститься сверху.

И тут Мольнар вспомнил рекламный плакат из своего детства – рекламу автожира, первый образец которого был изобретен в 1923 году испанским инженером Хуаном де ла Сиервой. В автожирах применяются свободновращающийся (т. е. без мотора) несущий винт для создания подъемной силы и раскручиваемый мотором пропеллер, который толкает аппарат вперед. Выдающимся преимуществом автожира является его способность приземляться на минимальной скорости (ради максимальной безопасности пилота) и в условиях крайне ограниченного пространства (например, на крышу многоуровневой стоянки). Более того, автожиры стоят дешево (стоимость комплекта для самостоятельной сборки начинается с тысячи долларов) и научиться летать на них совсем не трудно. Чтобы получить лицензию пилота-спортсмена, нужно лишь набрать 20 часов тренировочных полетов. Была только одна маленькая проблема: автожиры имеют дурную привычку разбиваться.

«Проблема в том, – говорит Мольнар, – что наиболее популярная конструкция автожира на рынке лишена горизонтального стабилизатора, без которого аппарат имеет свойство “клевать носом”, а вызываемые этим аварии чаще всего списываются на ошибки пилотирования. Автожиры замышлялись как безопасные, поскольку свободновращающийся ротор не может застопориться, но решение отказаться от горизонтального стабилизатора было явной конструкторской ошибкой. Если вернуть стабилизатор, то можно получить самый безопасный летательный аппарат, которому для приземления достаточно 20 футов свободного места».

Стабилизатор, однако, решал только часть проблемы. Да, теперь можно было приземлиться там, куда не доедешь на машине, но надо же потом и назад выбираться. «Я решил подойти к этому вопросу максимально практично. Поскольку требование вертикального взлета сильно ограничивает возможности и поскольку никто не построит для меня в центре Лос-Анджелеса взлетно-посадочные полосы для длинного разбега, вылететь оттуда я не могу. Значит, надо иметь возможность выехать. Вот тут-то и пригодится мотоцикл: на нем можно ехать между полосами. Это самый быстрый способ выбраться из пробки, и он является совершенно законным по крайней мере в двадцати пяти странах».

Дополнительный аргумент в пользу мотоцикла – это его двигатель. Мотоциклетные двигатели дешевы (новый стоит порядка 2 тысяч долларов, тогда как средняя цена авиационного двигателя – 36 тысяч), мощны, долговечны, не слишком шумны, экономичны и – это лучшая их черта – стандартизированы. «Поскольку конструкция мотоцикла требует, чтобы двигатель умещался между ногами водителя, – говорит Мольнар, – изготовители изо всех сил стараются увеличивать мощность, не выходя при этом за установленные габаритные пределы. Из года в год эти двигатели становятся все более совершенными, а в случае чего отремонтировать их можно в любой придорожной мастерской. Это идеальное решение».

Все эти идеи как раз и были реализованы в аппарате, на котором Мольнар выехал из ангара в тот октябрьский вечер. Испытания прошли в точном соответствии с планом. Одноцилиндровый двигатель и пропеллер создают достаточную силу тяги, чтобы без особого труда преодолеть отметку 50 миль в час. В серии дорожных испытаний на автострадах двухколесный аппарат удалось без труда разогнать до 90 миль в час, а новейшую трехколесную версию – до 160 миль в час. Благодаря удачному выбору двигателей Мольнар избежал проблемы с прохождением обязательной проверки выхлопных газов, которая стала настоящей головной болью для изготовителей летающих автомобилей Моллера и Terrafugia. Его аппарат получил полное право ездить по дорогам. Теперь осталось выяснить, сможет ли он летать.

3

Первый полет произошел в Техасе в 2005 году, и видеозапись этого события легко найти в интернете. Опять все прошло точно по плану. Полет продлился четыре часа без каких-либо происшествий, и у Мольнара были все основания задуматься о начале массового производства своего аппарата.

Первоначально он планировал продавать одноместные модели – в наборах для самостоятельной сборки. Но пока Мольнар ждал подтверждения патента, его инвесторам захотелось опробовать и другие сегменты рынка – двухместные модели, модели с багажником и т. п. Поэтому Мольнар и его партнеры потратили еще два года на новые разработки, одновременно пытаясь убедить Федеральное управление гражданской авиации США в том, что автожиры могут быть достаточно безопасными, чтобы продавать их без ограничений, как легкомоторные спортивные самолеты. Но чиновники из этого управления на уговоры не поддались, и Мольнару пришлось вернуться к истокам.

«Я решил, – говорит он, – что это должен быть проект из серии “сделай сам”. Федеральное управление гражданской авиации США не позволяет продавать автожиры в готовом к использованию виде, но тысячи используемых сегодня летательных аппаратов собраны в домашних условиях, тем более что правила этого управления не запрещают пользоваться автожирами, собранными из наборов. Попросту говоря, у меня был аппарат, который мог ездить по дорогам и летать, но, чтобы он мог произвести революцию в мире летающих машин, будущим покупателям придется собирать их своими силами».

В отличие от традиционных самолетов, продаваемых в наборах, процесс сборки которых может занимать до пяти лет и требует наличия авиационного ангара, аппарат Мольнара, по его оценкам, можно собрать в обычном гараже менее чем за четыре недели. Но и для того, чтобы начать продавать аппараты в наборах, еще многое предстоит сделать. «Машина изобретена, испытана, запатентована, она ездит, летает, но все еще не оптимизирована для массового производства». К примеру, на данный момент переустановка винта и колес с сухопутного режима на летный занимает примерно 10 минут, а это слишком много. Но бизнес-план Мольнара в этом отношении сильно отличает его от других производителей летающих машин. Вместо того чтобы искать источники финансирования, необходимого для начала массового производства, Мольнар хочет создать гоночную лигу среди конкурирующих производителей наборов.

«Разумеется, это не такой большой рынок, как рынок зубной пасты. Эта машина явно не для домохозяек, отправляющихся за покупками. Она для тех, кто прыгает с парашютом и гоняет на Kawasaki Ninja. И это как раз то, что мне нужно. Такие люди живут ради приключений; они знают, что их место на переднем крае, и только задумайтесь, что будет, если мы преуспеем: о летающих машинах перестанут говорить со скрытой или явной усмешкой, и тогда мы получим всю необходимую оптимизацию – ведь никто не знает, как оптимизировать работу машины, лучше, чем члены сервисной бригады, работающие с гоночным автомобилем».

4

Каков же истинный размер рынка летающих машин? Этого никто точно не знает. Кто-то оценивает его во многие миллиарды долларов, но обычно эти оценки включают в себя машины, способные к вертикальному взлету и посадке. В качестве примера Мольнар называет Zee-Aero – недавно появившийся прототип, разработанный инженером из НАСА Иланом Кру Этот аппарат имеет аэродинамическую схему «утка» и восемь пропеллеров. Судя по опубликованным в интернете фотографиям, аппарат обладает весьма «сексуальной» внешностью. «Эту машину ждет большой успех, – пророчит Мольнар. – Это идеальный вариант для людей, добирающихся на работу в центр города из пригородов. Но на данном этапе мы имеем дело лишь с сугубо теоретическим прототипом. И даже если массовое производство когда-нибудь начнется, стоить такая штуковина будет миллионы долларов».

Мольнар же создал аппарат, который способен летать выше гор и ездить со скоростью гоночного автомобиля. И он реально существует уже сегодня. Более того, Мольнар собирается проехать на нем через всю страну. Пройдет еще несколько лет, и вы сможете сами собрать точно такую же машину. Это исполнение наших старинных мечтаний – первый летающий автомобиль, доступный широким массам.

Новые перспективы атомной энергетики

Энергия, выделяемая при синтезе атомных ядер, – это огонь богов, который воспламеняет звезды, наполняя их сиянием, буквально реализуя призыв «Да будет свет!». Деление же ядер с целью добычи атомной энергии – это наша попытка украсть огонь у богов, и история этого вопроса настолько сложная и противоречивая, что уже, наверное, не осталось человека, который имел бы непредвзятое отношение к теме атомной энергетики.

А энергетические проблемы тем временем нарастают: перенаселение, глобальное потепление, оскудение природных ресурсов и многое другое. По мнению ряда ученых, только атомная энергетика позволит нам преодолеть этот кризис. Однако другие с этим не согласны. Но, как бы то ни было, грядет новая волна энергетической революции, обещающая более чистые и безопасные, менее уязвимые перед возможными атаками террористов и стихийными бедствиями способы производства атомной энергии. Волна эта изумляет и пугает своими потенциальными последствиями, но, чтобы понять, что нас ждет в будущем, мы должны разобраться в прошлом. И начать лучше всего с самого начала.

1

А в самом начале был атом.

Идея существования фундаментальной частицы впервые пришла из Индии, где еще в VI веке до н. э. ее высказывал философ Канада, но миру она стала известна благодаря древнегреческому философу Демокриту. Его учения о «неделимых» частицах (атомос по-гречески означает «неделимый») – фундаментальных кирпичиках, из которых построена вся наша Вселенная, – крепко держалось почти две тысячи лет, а потом за каких-то три десятка лет теория Демокрита полностью рассыпалась.

В конце XIX века одно за другим были сделаны замечательные открытия: рентгеновские лучи, радиоактивность и, наконец, первые радиоактивные элементы. Затем в 1905 году Альберт Эйнштейн опубликовал свою «специальную теорию относительности», где утверждалось, что в очень маленьком количестве вещества может храниться огромное количество энергии. Двадцать семь лет спустя Эрнест Уолтон и Джон Кокрофт окончательно доказали, что Демокрит был неправ. Атом оказался делимым.

В 1935 году Энрико Ферми и Лео Силард, используя накопленные наукой знания, построили первый в мире ядерный реактор, где 2 декабря 1942 года впервые была получена цепная ядерная реакция. В 1951 году в штате Айдахо был построен первый экспериментальный бридерный реактор EBR-I для выработки электроэнергии. В 1955 году произошло расплавление активной зоны реактора – тоже впервые, – но за пределами Айдахо эта авария мало кого встревожила. Совсем наоборот, Эйзенхауэр в своей речи «Атомы за мир» и председатель Комиссии по атомной энергии США Льюис Стросс пообещали народу настолько дешевое электричество, что отпадет смысл в электрических счетчиках. Наступал атомный век.

В 1956 году британская Calder Hall, имевшая мощность 50 мегаватт, стала первой в мире коммерческой атомной электростанцией. Год спустя атомные электростанции появились и в США – в Пенсильвании и Калифорнии. Тогда же был принят закон Прайса – Андерсона («Закон об атомной энергии США»), ограничивающий финансовые риски владельцев атомных электростанций в случае катастрофы. По мнению историков, настоящее ускорение этой отрасли придала происшедшая 9 ноября 1965 года авария в энергосистеме, на 12 часов оставившая без света северо-западные штаты. Добавьте к этому аналогичные, хоть и меньшего масштаба аварии, имевшие место в начале 1970-х годов, – и вас не удивит то обстоятельство, что 1973 год стал переломным для атомной энергетики: тогда были получены заказы на строительство сорока одной АЭС, и конца этому видно не было.

Но конец не заставил себя ждать. Сначала в обиход вошло шутливое словосочетание «китайский синдром», обозначавшее потенциальную аварию на атомной станции – настолько тяжелую, что расплавившееся ядерное топливо прожигает Землю насквозь, до самого Китая. Затем 16 марта 1979 года в прокат вышел фильм с таким же названием, а буквально через несколько дней произошло частичное расплавление второго энергоблока на АЭС Three Mile Island в Пенсильвании. Все это было явно невыигрышной комбинацией с точки зрения перспектив атомной энергетики.

Когда некоторое время спустя журнал mad опубликовал портрет Альфреда Ноймана на фоне охладительных башен АЭС Three Mile Island с подписью «Да, мы беспокоимся», эти слова отражали мнение очень многих американцев. В 1984 году журнал Forbes назвал атомную индустрию «крупнейшей управленческой катастрофой в истории бизнеса». В 1986 года Чернобыльская АЭС пережила еще более страшную катастрофу, и, как пишет в своей книге «Жизнь под облаком» (Life Under A Cloud) Аллан Уинклер, многие американцы маскировали свою озабоченность черным юмором: «Какой прогноз погоды в Киеве? – Сплошная облачность и 10 тысяч градусов».

Принято считать, что авария в Пенсильвании притормозила развитие отрасли, а авария в Чернобыле совсем ее остановила, но, по мнению экспертов, куда более существенной проблемой, замедлившей развитие атомной энергетики, стало резкое снижение рентабельности. В чем бы ни была причина, заказы на строительство десятков новых АЭС были аннулированы. Одна из уже построенных была преобразована в теплоэлектростанцию, работающую на угле. Вот уже более тридцати лет в Америке нет ни одного нового заказа на строительство АЭС. Казалось, история атомной энергетики закончилась, едва начавшись.

2

На этом мы и закончили бы свой рассказ, если бы в начале 2000-х годов не подул ветер перемен. Глобальное потепление, пик нефти, войны за природные ресурсы – список можно продолжать и дальше. Все перечисленные проблемы заставляют нас вновь обратиться к атомной энергетике. Аргументацию сторонников такого возвращения резюмировали в журнале wired Питер Шварц и Спенсер Райс: «Сжигать углеводородные ресурсы – непозволительная роскошь для планеты, шесть миллиардов жителей которой испытывают энергетический голод. Этому существует только одна разумная и практичная альтернатива – атомная энергетика».

Так полагают многие. Американское правительство – что прежняя администрация Буша, что нынешняя администрация Обамы – поддерживает сторонников атомной энергетики; в ее поддержку выступает и растущее число серьезных энвайрон-менталистов, таких как основатель Whole Earth Catalog Стюарт Бранд, Джеймс Лавлок, выдвинувший гипотезу Геи, и писатель-эколог Билл Маккиббен. Конгресс тоже за. В 2007 году он выделил атомной индустрии кредитные гарантии на 18,5 миллиарда долларов, покрывающие до 80 процентов расходов на создание новых энергоблоков. После этого американские энергетические компании подали заявки на строительство 30 новых АЭС. Во всем мире сейчас строится более 30 новых станций, а дальше будет еще больше. Один только Китай планирует построить 26 новых АЭС. По мнению экспертов, все это может сигнализировать о скором решении проблем атомной энергетики либо о скором конце света – но вот какой вариант вероятнее, никто точно не знает.

Главной темой горячих дебатов остаются глубоко укоренившиеся страхи общественности в отношении надежности атомных электростанций и тяжелое бремя ограничений, регулирующих деятельность операторов АЭС и призванных развеять вышеназванные страхи. Расходы на получение разрешения на запуск ядерного реактора в Америке достигают миллиарда долларов, что позволяет аналитику фонда Heritage Джеку Спенсеру утверждать: «Эти ограничения грозят погубить всю атомную отрасль».

Споры продолжаются, но некоторые считают их следствием недоразумения. «В большинстве случаев, говоря о ненадежности ядерных реакторов, – говорит эксперт Том Блис, – люди имеют в виду аварию на АЭС Three Mile Island и технологии 70-х годов, то есть вспоминают те времена, когда атомная энергетика США приостановила свое развитие. Но научные исследования и разработки при этом не прекращались ни на минуту, прекратилось лишь строительство новых станций. От тех времен нас отделяют уже два поколения, и изменения в технологиях произошли колоссальные».

В свете всего сказанного вопрос правильнее поставить так: что мы понимаем под надежностью и безопасностью атомной энергетики?

3

Мы расходуем много энергии. Очень много. Таким образом, если мы хотим говорить о надежности и безопасности, начинать нужно с обсуждения существующих альтернативных вариантов. Могут ли солнце, ветер и прочие зеленые технологии удовлетворить наши потребности в энергии – хотя бы самые базовые, хоть когда-нибудь? Можно ли в скором времени ожидать появления более совершенных систем хранения энергии? Трудно сказать. Из-за этой неопределенности споры сводятся большей частью к сравнению атомных электростанций с тепловыми, работающими на угле. «Атомная энергетика выигрывает по всем статьям, – говорит физик-ядерщик из Аргоннской национальной лаборатории Джордж Стэнфорд. – В Чернобыле погибло 56 человек. Даже три-четыре Чернобыля в год не причинили бы такого урона, какой причиняют угольные станции».

Журналист из New York Times, автор книги «Способная спасти мир: Вся правда об атомной энергетике» Гвинет Кревенс объясняет подробнее: «Если бы американцы всю энергию, которую они расходуют на протяжении жизни, получали от атомных реакторов, доля каждого из них в общем объеме веществ, загрязняющих окружающую среду, уместилась бы в пивную банку. А если бы американцы всю энергию, которую они расходуют на протяжении жизни, получали от сжигания угля, доля каждого из них в общем объеме веществ, загрязняющих окружающую среду, весила бы 68,5 тонны и для их транспортировки потребовалось бы шесть 12-тонных железнодорожных вагонов. А доля каждого в общем объеме углекислого газа, образующегося при сжигании угля, составила бы 77 тонн». Атомная же энергетика углеродного следа практически не оставляет».

Угольное топливо, помимо всего прочего, содержит множество вредных веществ, таких как мышьяк, ртуть и свинец, а уровень содержащихся в нем радиоактивных веществ (урана, тория и радия) в сотни раз превосходит уровень радиоактивных отходов атомных реакторов. Тем не менее на угольные станции директивы, касающиеся опасных отходов, не распространяются. В США от причин, связанных со сжиганием угля на ТЭС, умирает 24 тысячи человек ежегодно, а в Китае таковых 400 тысяч. «В целом по всему миру, – говорит Кревенс, – ядерная энергетика как причина смертности находится на последнем месте по сравнению с другими способами производства электроэнергии».

Чтобы эти споры утихомирились, нужно время, а поскольку время – и это единственное, в чем согласны обе стороны, – роскошь, которой у нас нет, возникают новые разногласия относительно того, какие первоочередные меры нужно принять ввиду надвигающегося энергетического кризиса. Зеленые считают каждый доллар, не направленный на развитие энергетики, основанной на возобновляемых источниках энергии, долларом, потраченным зря, тогда как в лагере сторонников атомной энергетики то же самое говорят о строительстве новых реакторов. Но даже если новые реакторы в ближайшем будущем начнут расти как грибы после дождя, есть целый перечень экономических вопросов, требующих безотлагательного решения.

«Убытки первых 75 реакторов, построенных в США, составили 100 миллиардов долларов, – говорит Джим Риччо, курирующий вопросы ядерной энергетики в Гринпис. – Атомная индустрия получила от государства более 100 миллиардов долларов субсидий [то есть около 13 миллиардов в расчете на одну станцию, что примерно равняется стоимости строительства новой станции], но так и не научилась зарабатывать деньги». На это отвечают, что любое новое предприятие претерпевает мучительный период роста и что 103 реактора, действующих в настоящее время в США, имеют очень высокий коэффициент эффективности, работая на уровне 90 процентов теоретически максимальной мощности, а данный показатель заметно выше 60 процентов, которых едва удавалось достичь в 1970-е годы. Но этот аргумент почему-то не производит ожидаемого впечатления на потенциальных инвесторов. В недавней статье на эту тему в журнале Time указывалось: «Модная ныне индустрия альтернативной энергетики, основанной на возобновляемых источниках энергии, привлекла в прошлом году 71 миллиард долларов частных инвестиций, тогда как в атомную энергетику деньги вкладывать не хочет никто». При этом цитируются слова известного эксперта в области энергетики Эмори Ловинса: «Уолл-стрит высказал свою позицию вполне определенно: атомная энергетика гроша ломаного не стоит».

Ясно, что введение налога на выбросы углерода или дополнительное государственное субсидирование атомной энергетики могли бы изменить картину, хотя, по расчетам Совета по защите природных ресурсов, чтобы обеспечить конкурентоспособность атомной энергии, углеродный налог должен составить от 40 до 60 долларов на тонну выбросов. Правда, эти цифры базируются на предположении, что атомная станция будет строиться 10 лет и расходы составят от 6 до 10 миллиардов долларов в расчете на один гигаватт мощности. Компания General Electric только что закончила строительство двух АЭС в Японии. Первая была построена за тридцать шесть месяцев, а вторая – за тридцать девять. Окончательные расходы на строительство составили 1,4 миллиарда долларов в расчете на 1 гигаватт.

Однако затраты – не единственный фактор, требующий внимания. Немало тревог доставляет непредсказуемость дальнейшего развития событий в энергетике в целом. Насколько еще хватит запасов нефти и газа? Сколько лет у нас в запасе для стабилизации климата – пять или пятьдесят? Если только пять, тогда можно забыть об экономических доводах, поскольку мы просто не успеем построить достаточное количество новых атомных станций в нужные сроки. Но если у нас в запасе еще лет пятьдесят, тогда оправдывается ли риск, связанный с ядерными реакторами, их потенциальными преимуществами?

Пытаясь найти ответ на этот вопрос, Роберт Соколов и Стивен Пакала из Принстонского университета рассчитали, что, если мы хотим избежать удвоения содержания углекислого газа в атмосфере по сравнению с временами, предшествовавшими промышленной революции, в ближайшие 50 лет необходимо уменьшить прогнозируемые выбросы углерода в общей сложности на 25 миллиардов тонн.

Они изучили 15 различных стратегий, способствующих решению этой задачи, – от использования энергии ветра до повышения эффективности транспортных средств и сокращения вырубки лесов. Ядерная энергетика также присутствует в этом списке. Соколов и Пакала указывают на то, что ядерные реакторы, оставляющие нулевой углеродный след, в настоящее время во всем мире вырабатывают 17 процентов электроэнергии и удвоение этой цифры за счет замены угольных станций атомными позволило бы решить седьмую часть задачи, но тут же замечают, что ввиду тревог, связанных с хранением ядерных отходов и опасностью распространения ядерного оружия, это единственный из пятнадцати перечисленных ими факторов, от которого можно было бы отказаться. Но остается вопрос: от каких именно ядерных технологий мы хотим отказаться?

4

Ученые классифицируют ядерные реакторы по поколениям. Первое поколение – это реакторы, построенные в 1950–60-е годы. Реакторы второго поколения появились в 70-е годы, и в настоящее время ими оснащены все американские АЭС; наибольшую долю среди них составляют легководные тепловые реакторы, работающие на топливе, состоящем на 3 процента из делящегося урана-235 и на 97 процентов из воспроизводящего урана-238.

Разница между этими двумя изотопами урана – в степени их стабильности. Принцип работы любого реактора заключается в бомбардировке тяжелых металлов нейтронами. Когда нейтрон попадает в ядро урана-235, оно расщепляется, выделяя энергию и высвобождая новые нейтроны. Уран-238 отличается тем, что в одних случаях ядро тоже расщепляется, а в других захватывает нейтрон и превращается в плутоний-239, ядро которого при дальнейшем расщеплении выделяет больше энергии.

В современных реакторах продолжительность ядерного топливного цикла составляет три года. К концу цикла в реакторе остается менее 1 процента урана-235 и больше половины энергии вырабатывается за счет расщепления ядер плутония. Отработавшее ядерное топливо, таким образом, состоит из трех компонентов. Около 5 процентов отходов составляют более легкие элементы, сохраняющие радиоактивные свойства около 300 лет. Львиная доля – 94 процента – приходится на уран, по своим свойствам мало чем отличающийся от того сырьевого урана, что добывают из земли. Но оставшийся 1 процент приходится на смесь изотопов плутония, приправленную америцием, которая остается «горячей» десятки тысяч лет и требует чрезвычайно надежных мест захоронения (типа строящегося хранилища «Юкка-Маунтин»).

По этой причине в 1976 году британская Королевская комиссия по вопросам загрязнения окружающей среды объявила «морально неприемлемым» поддерживать развитие атомной энергетики, не продемонстрировав одновременно возможности безопасного изолирования радиоактивных отходов. С тех пор в настроениях общественности мало что изменилось. Но на самом деле отходов этих совсем не так много, как нам пытаются внушить. «Все отработавшее топливо из энергетических реакторов и других источников, накопившееся в США за 50 лет существования ядерной энергетики, по своему объему так мало, что, если разложить его на торговой площади гипермаркета Walmart, толщина слоя составила бы девять футов, – говорит Кревенс. – Годовой объем отработавшего топлива из одного реактора легко уместится в кузов стандартного грузовика».

Куда же все-таки девать эти отходы? Многие предлагают последовать примеру Франции и отправлять отходы АЭС на переработку. Если в Америке (как и в Швеции, Финляндии, Испании и ЮАР) применяется открытый, или однократный, топливный цикл, то есть сырье используется только раз, то во Франции содержащийся в отработавшем топливе плутоний очищают, окисляют, затем смешивают со свежей порцией урана и полученное МОХ-топливо используют для нового цикла (эту технологию называют PUREX-процессом). Америка в свое время тоже собиралась пойти этим путем, но в 1976 году Индия, используя примерно такую же технологию переработки ядерных отходов, создала ядерное оружие, и многих такая перспектива напугала, в том числе тогдашнего президента США Джимми Картера.

В 1977 году Картер издал распоряжение, согласно которому всякие разработки методов переработки ядерных отходов на территории США должны быть прекращены. Цель его была благая – подать миру пример в борьбе с распространением ядерного оружия, однако мир этому примеру не последовал. Поэтому в 1981 году Рейган снял запрет, но денег на возобновление исследований не выдал. Реально исследования возобновились лишь в 1999 году, когда министерство энергетики, наконец, изменило свою политику и нашло подрядчиков на строительство перерабатывающего завода в Южной Каролине. Когда этот завод откроется, сказать не может никто. И пока это не произошло, 55 тысяч тонн радиоактивных отходов ждут своего часа в специальных хранилищах.

Поскольку PUREX-процесс вызывает беспокойство в связи с возможным распространением ядерного оружия, возможно, такая технология переработки является не самым лучшим решением проблемы отходов. Но дело не только в названной угрозе; дело еще и в низкой эффективности этой технологии. Однократный цикл использует потенциальную энергию уранового топлива лишь на 5 процентов. Последующая переработка плутония позволяет повысить эту цифру до 6 процентов, но все равно получается, что 94 процента потенциальной энергии ядерного топлива остаются невостребованными, а поскольку запасы урана отнюдь не безграничны и добыча урановой руды с экологической точки зрения отнюдь не безупречна, было бы очень неплохо научиться использовать этот потенциал.

И тут в игру вступают новейшие технологии.

5

Одним из примеров новейших технологий являются реакторы третьего поколения. Это усовершенствованные легководные реакторы со значительно более надежными системами безопасности. Они имеют модульную структуру, что позволяет изготавливать отдельные модули в заводских цехах, тем самым значительно снижая расходы. В настоящее время два реактора третьего поколения находятся в эксплуатации и еще два строятся. Но настоящий восторг вызывают реакторы следующего, четвертого, поколения.

Обычные ядерные реакторы называют тепловыми, или реакторами на медленных нейтронах, потому что используемые в них нейтроны замедляются для производства тепловой энергии. Это достигается за счет использования замедлителя, обычно воды, отчего эти реакторы называют легководными. Быстрые же реакторы (или реакторы на быстрых нейтронах), которые имеются в виду, когда говорят о реакторах четвертого поколения, замедлителя не имеют, в результате чего нейтроны сталкиваются с ядрами на гораздо большей скорости, что позволяет извлекать из топлива больше энергии.

В реакторах на медленных нейтронах в качестве теплоносителя стали использовать жидкий металл – в основном натрий. Преимущество здесь состоит в том, что в системах с водным охлаждением необходимо поддерживать очень высокое давление, в результате чего даже маленькая утечка может стать большой проблемой. Системы же с жидкометаллическим теплоносителем функционируют при атмосферном давлении и в этом смысле проблем не создают, однако имеют другие недостатки.

Жидкий натрий не отнесешь к числу наиболее стабильных веществ. Чтобы возник пожар, достаточно контакта с воздухом или с водой. Причина, по которой большинство людей никогда не слышали об этой технологии, как раз и заключается в том, что все первые попытки оборачивались пожарами. Расплавившийся в Айдахо EBR-I был экспериментальным быстрым реактором; прототип быстрого реактора на японской АЭС Monju сгорел в 1995 году, проработав лишь нескольких месяцев. Схожая судьба постигла и другие экспериментальные быстрые реакторы. В 2008 году Томас Кохран, физик-ядерщик из Совета по защите природных ресурсов, выступая на слушаниях в палате представителей США по этой технологии, в частности, сказал:

Разработкой реакторов-размножителей на быстрых нейтронах ученые из Соединенных Штатов, Франции, Великобритании, Германии, Италии, Японии и Советского Союза занимаются десятки лет, на это потрачены десятки миллиардов долларов, но все усилия закончились неудачей… Потратив столько времени и столько денег на разработку быстрых реакторов, конгресс вправе задаться вопросом, почему к сегодняшнему дню существует лишь один коммерческий реактор на быстрых нейтронах – лишь один из 440 реакторов, функционирующих на текущий момент во всем мире. Совет по защите природных ресурсов знает ответ на этот вопрос: потому, что они неэкономичны и ненадежны.

Однако это еще не всё. Первоначальная идея ядерщиков состояла в том, чтобы использовать отработавшее топливо из тепловых реакторов для питания быстрых реакторов-размножителей, которые назывались так потому, что создавали больше изотопов плутония, чем потребляли. «Первоначально, – говорит Кревенс, – до открытия залежей урана на Колорадском плато мы всерьез беспокоились о том, что наши запасы быстро иссякнут. “Размножение” плутония отчасти решало эту проблему».

Работы по реализации данного решения начались в 1951 году, когда был создан реактор EBR-I, и продолжились в 1964 году, с реактором EBR-II. «Да, реактор EBR-I частично расплавился, – говорит Дейв Россин, бывший президент Американского общества ядерной энергетики и помощник министра энергетики в администрации Рейгана, – но времена тогда были не те, что ныне. Специалисты изучили причины аварии, внесли коррективы и создали реактор EBR-II, который был запущен в 1964 году и продолжал прекрасно работать еще и в 80-е годы, но, к сожалению, времена тогда изменились, и проект закрыли по политическим мотивам, поскольку само словосочетание “реактор-размножитель” заставляло вашингтонских деятелей хмуриться».

В 1984 году, пытаясь избежать такой участи, ученые из Аргоннской национальной лаборатории переименовали реактор-размножитель в интегральный быстрый реактор. К 1992 году все проектные работы были завершены, но Билл Клинтон решил начать экономить и приказал закрыть все ядерные проекты, которые не казались ему необходимыми. «Это самое настоящее преступление, – говорит бывший физик-ядерщик из Аргоннской национальной лаборатории Джордж Стэнфорд. – Мы были готовы построить реактор, который решал все существовавшие проблемы, связанные с безопасностью, эффективностью, распространением ядерного оружия и ликвидацией радиоактивных отходов. Все идеально работало. Интегральный быстрый реактор действительно решал все проблемы. А его просто положили на полку».

Среди проблем, решаемых интегральным быстрым реактором, вопрос надежности и безопасности занимает не последнее место. При нагревании жидкий металл расширяется. С расширением металла его плотность уменьшается. Это приводит к изменению геометрической траектории нейтронов в реакторе, и цепная реакция становится невозможной в силу законов физики. «Он просто не может расплавиться, – говорит Стэнфорд. – Мы знаем это наверняка, потому что во время публичных демонстраций с использованием EBR-II были в точности воспроизведены обстоятельства, вызвавшие аварии на АЭС Three Mile Island и в Чернобыле, и ничего не случилось». Такой «пассивной безопасностью» обладают все реакторы четвертого поколения.

Еще одна решаемая новыми реакторами проблема – угроза распространения ядерного оружия. Интегральный быстрый реактор построен так, что попавшее внутрь топливо выходит наружу исключительно в форме электроэнергии. То, что располагается внутри (если предположить, что террористы захватят атомную станцию), находится в слишком «горячем» состоянии, поэтому главным результатом попытки извлечь из реактора его содержимое станет гибель самих террористов. А отходов у этого реактора значительно меньше, чем у теплового (если тепловой реактор номинальной мощностью 1000 мегаватт оставляет после себя 25 тонн отработавшего топлива в год, то масса отходов быстрого реактора такой же мощности едва достигает одной тонны). Кроме того, эти отходы не содержат веществ, пригодных для создания атомного оружия, сохраняют радиоактивные свойства лишь несколько сотен лет и имеют форму твердого вещества – нечто вроде стеклянных кирпичей, – поэтому даже при разрушении реактора они не могут проникнуть в грунтовые воды.

Все это объясняет, почему в 2002 году Министерство энергетики США выступило инициатором самого масштабного исследования существующих конструктивных вариантов ядерных реакторов, в ходе которого 250 ученым было предложено оценить по двадцати семи критериям 19 имеющихся вариантов. По этой же причине профессор Колумбийского университета и директор Института космических исследований имени Годдарда Джеймс Хансен – которого часто называют первым человеком, забившим в набат по поводу глобального потепления, – включает интегральные быстрые реакторы в первую пятерку самых неотложных дел, которые мы должны сделать, чтобы предотвратить климатическую катастрофу. За разработку быстрых реакторов активно взялись Китай и Индия (первый такой реактор в Китае начал вырабатывать электричество уже в 2011 году). По словам Тома Блиса, «даже те люди, которые слышать не хотят об атомной энергетике, сразу меняют свою точку зрения, когда узнают о достоинствах интегрального быстрого реактора».

6

Кроме интегральных быстрых реакторов, есть еще две привлекающие внимание технологии ядерных реакторов: фторидно-ториевые реакторы и малые модульные реакторы.

Ториевые реакторы появились как ответ на вопрос, интересовавший командование ВВС еще в 1940-е годы: можно ли использовать атомную энергию для создания бомбардировщиков, которые могли бы летать сколь угодно долго, не нуждаясь в дозаправке? Ответ в основе своей был положительный, но вскоре пришло время межконтинентальных баллистических ракет, и вопрос утратил свою актуальность. Однако прежде, чем это произошло, несколько научно-исследовательских центров успели поработать над данной проблемой, и ведущую роль в данном процессе играла Национальная лаборатория Ок-Ридж, где даже построили прототип ториевого реактора, который был запущен в 1954 году и проработал 100 часов без перерыва, прежде чем его заглушили.

Программа была закрыта, но идея сохранилась. Жизнь в ней теплилась благодаря нескольким ученым из Ок-Риджа, которые продолжали проводить исследования. В последнее время эти исследования активизировались, в первую очередь потому, что ториевый реактор имеет ряд преимуществ перед урановым.

Торий является умеренно радиоактивным элементом, и распространен он значительно шире, нежели уран. Поскольку доступные запасы урана отнюдь не бесконечны (некоторые эксперты предсказывают, что основные источники уранового топлива иссякнут уже лет через сто); это хорошая новость. Еще более важным фактором является значительно бо́льшая экономичность ториевых реакторов. В стандартном тепловом реакторе сжигается 250 тонн урана для выработки одного гигаватт-года электроэнергии. Фторидно-ториевому реактору для выработки такого же количества энергии требуется лишь тонна топлива. А если меньше топлива, меньше и отходов. Причем намного меньше. Количество отходов в ториевом реакторе составляет лишь 1 процент от объема отходов обычного легководного реактора, да и «отходами» их можно назвать лишь условно, поскольку они представляют собой целую коллекцию ценнейших элементов вроде родия.

Наконец, технология фторидно-ториевых реакторов позволяет непрерывно добавлять топливо, благодаря чему его не приходится останавливать. Это делает реактор, с одной стороны, чрезвычайно эффективным экономически, а с другой – совершенно неприступным для террористов, которым вздумалось бы похитить отработавшее ядерное топливо. Такое сочетание безопасности и эффективности может открыть этому типу реакторов путь на сборочный конвейер, чтобы он занял в мире ядерной энергетики примерно то же место, какое в свое время занимал в автомобилестроении «форд» модели T. «Чтобы остановить глобальное потепление, – говорит Кирк Соренсен, главный технолог фонда “Энергия из тория”, – нам нужны тысячи таких реакторов по всему миру; в настоящее время у нас их сотни. От изобретения фторидно-ториевого реактора до построения первого работающего прототипа прошло три года. Но это 50 лет назад, а с тех пор мы много чему научились».

Именно в этом заключаются причины неуклонного роста числа стран, которые всерьез занимаются разработкой ториевых программ. Индия, располагающая большими запасами тория, планирует генерировать из этого химического элемента 25 процентов электроэнергии. У Китая в этом плане еще более амбициозные планы. В этой стране огромный коллектив из 750 человек трудится над созданием первого ториевого реактора, запустить который планируется в конце 2015 года. В США компания TerraPower, основанная бывшим техническим директором Microsoft Натаном Мирвольдом, которого финансово поддерживает Билл Гейтс, работает над созданием реактора на бегущей волне, который часто называют самым пассивным из быстрых реакторов-размножителей. Прототип этого реактора, работающий на тории и уране, должен быть построен к 2020 году.

Еще одна технология, достойная внимания, – малые модульные реакторы. Эти «малыши» имеют мощность от 45 до 300 мегаватт (для сравнения: самый маленький из функционирующих ныне тепловых реакторов имеет мощность 500 мегаватт) и собираются из модулей, которые изготавливаются на заводе, а затем переправляются на место установки железнодорожным транспортом и после сборки полностью готовы к использованию. После запуска они могут работать многие годы, не нуждаясь ни в каком обслуживании. В этой новой нише мы замечаем как известную компанию Toshiba и Ливер-морскую национальную лабораторию имени Лоуренса, так и новых для атомной энергетики игроков: компанию Hyperion Power Generation из Нью-Мексико и NuScale Power, базирующуюся в Орегоне.

В тех местах, где не хватает пресной воды, эти мини-реакторы могут использоваться на опреснительных заводах; в труднодоступных местностях малые модульные реакторы могли бы избавить от необходимости возить грузовиками бочки с дизтопливом для генераторов. Интересны они и как источник электроэнергии для удаленных предприятий горнодобывающей промышленности (например, в настоящее время при добыче из битуминозных песков нефти для выработки электроэнергии расходуется едва ли не больше, чем добывается), и как вспомогательный источник энергии при солнечных или ветровых электростанциях, и даже – разумеется, в весьма отдаленной перспективе – как генераторы водорода.

При всем том компания Toshiba – в порядке пилотного проекта – на протяжении пяти лет безуспешно пыталась убедить власти городка Галина, штат Аляска, безвозмездно использовать в целях электроснабжения их малый модульный реактор («абсолютно безопасный, маленький и простой»). Как говорит Джим Риччо из Гринпис, «что хорошего можно сказать о технологиях, которые даже даром никому не нужны?». Комиссия по ядерному надзору, со своей стороны, заявила, что не будет принимать к рассмотрению заявки потенциальных изготовителей малых модульных реакторов, пока они не заручатся сотрудничеством с коммунальными компаниями на местах, и желающих до сих пор не нашлось.

Президент Барак Обама всегда вроде бы поддерживал атомную энергетику, но это не помешало ему назвать Комиссию по ядерному надзору «устаревшим ведомством, ставшим заложником той индустрии, которую оно призвано регулировать, и явно нуждающимся в перестройке». Это не предвещает ничего хорошего для новых ядерных технологий, поскольку прежде, чем они смогут применяться на практике, всем им необходимо получить одобрение комиссии. А если Обама действительно планирует перестраивать это ведомство, которое, по некоторым свидетельствам, сильно недоукомплектовано, рассмотрения и одобрения новых технологий, похоже, придется ждать очень и очень долго.

В связи с этим возникает последний вопрос: каковы реальные перспективы этих захватывающих дух новых технологий? Приходится признать, что они отнюдь не радужные. Более того, несмотря на достигнутый в последнее время значительный прогресс, из-за аварии, постигшей японскую АЭС «Фукусима» вследствие землетрясения и цунами, многие страны вновь пересматривают свое отношение к атомной энергетике. Сама Япония закрыла 48 энергоблоков. Германия прекратила попытки стать лидером атомной энергетики. И эксперты снова стали предсказывать закат этой индустрии.

Однако в пылу споров сторонников и противников атомной энергетики, вновь разогретых аварией в Фукусиме, часто упускают из виду несколько ключевых фактов. Развитие атомной энергетики отнюдь не прекратилось. По данным на сентябрь 2014 года, в стадии строительства находится 67 новых энергоблоков, а будет еще больше. Китай продолжает наращивать темпы, а Саудовская Аравия заявила о своих планах стать новым крупным игроков в этой отрасли, выразив намерение к 2034 году на 15 процентов удовлетворять собственные потребности в электроэнергии за счет атомных станций. А еще важнее то обстоятельство, что если бы реакторы на АЭС «Фукусима» были четвертого поколения, то, благодаря конструктивно присущей им пассивной безопасности, негативных последствий для окружающей среды удалось бы избежать. И мы обсуждали бы не трагические события, а удивлялись бы невероятной безопасности и эффективности новых ядерных реакторов. Как бы ни развивались дальнейшие события (произойдет ли новая атомная революция, или будет достигнут неслыханный прорыв в области использования возобновляемых источников энергии), все согласны в том, что если что-то из этого не произойдет в обозримом будущем, то, скорее всего, будущие технологии нам придется разрабатывать в кромешной тьме.

Космический скайдайвинг: будущее спорта

В первой части этой книги, озаглавленной «Будущее внутри», мы рассматривали вопрос о том, каким образом научно-технический прогресс затрагивает непосредственно нас с вами. Во второй части, «Будущее снаружи», мы исследуем воздействие научно-технического прогресса на окружающий мир в целом. Но в этой главе мы обратимся к будущему спорта – туда, где эти два тренда пересекаются.

Если поскрести внешнюю позолоту спорта, то под ней можно увидеть бурный рост науки об играх. Игры, изучением которых прежде пренебрегали как чем-то совершенно неважным, за последние несколько десятилетий стали считаться важнейшим биологическим процессом, необходимым с точки зрения развития, поскольку они помогают нам приобретать навыки общения и выживания, стимулируют творчество и новаторство, позволяют проверять границы своих потенциальных возможностей. Спорт, являясь одним из проявлений игр, является тем самым местом, где – под маской игры – мы коллективно исследуем пределы человеческого потенциала и намечаем контуры будущих возможностей.

Вот что делает данную статью такой увлекательной. Технически это отчет о попытке скайдайвера Феликса Баумгартнера побить мировой рекорд высоты прыжка, но в более широком смысле это демонстрация того, что в нашем стремлении к игре, переплетенном с потребностью раздвигать пределы возможного, планеты нам уже мало. Короче говоря, мы только что придали совершенно новый смысл присущему многим играм выражению «выйти на новый уровень».

1

Воздушный шар – просто чудо, призрачно-серебристый и тонкий, как целлофановый пакет. Сейчас он надут лишь частично и выглядит как амеба, одетая в от-кутюр. Когда он вытянется в полный рост в нижних слоях атмосферы, то будет высотой с пятидесятипятиэтажный дом; в стратосфере, сжимаемый давлением, он раздастся в ширину и станет больше футбольного поля. А именно стратосфера и является целью скайдайвера Феликса Баумгартнера.

Дело происходит 14 октября 2012 года в Розуэлле, штат Нью-Мексико. Баумгартнер планирует подняться на шаре выше, чем кто-либо прежде, – примерно на 24 мили над поверхностью Земли. Он одет в специальный, единственный в своем роде скафандр, позволяющий выдерживать температуру ниже -70 градусов по Фаренгейту и скорость ветра более 700 миль в час. Его конечная цель – спрыгнуть с воздушного шара и в процессе падения стать первым человеком, преодолевшим звуковой барьер, то есть превысившим скорость звука без использования двигателя или какого-либо летательного аппарата.

Подготовка к самому высокому прыжку из стратосферы началась еще в 2005 году. Проект получил название Red Bull Stratos, так как в нем участвовали производитель энергетического напитка Red Bull и австрийский скайдайвер Баумгартнер. Основная идея заключается в том, чтобы превзойти пределы человеческих возможностей, установленные 50 лет назад, то есть когда пилот ВВС США Джо Киттингер прыгнул с высоты 19 миль со стратостата, чтобы протестировать возможность спасения летчиков с помощью парашюта на крайне больших высотах. Смогут ли частная компания, выпускающая энергетические напитки, и спортсмен-экстремал совершить то, что за полвека не было достигнуто в рамках космических программ, поддерживаемых щедрым государственным финансированием? Это большой вопрос.

Но это вопрос не единственный. Космический дайвинг поднимает множество вопросов о будущем экстремальных видов спорта. За последние десятилетия спортсмены-экстремалы все шире раздвигали границы возможного. То, что еще совсем недавно – мгновение назад с эволюционной точки зрения – казалось совершенно невозможным, становится возможным. И это происходит все чаще и чаще. В истории человечества такого еще не бывало. Таким образом, несмотря на все фанфары, самое невероятное в проекте Red Bull Stratos то, что он может стать следующим логическим шагом в эволюции человека.

И шаг этот отнюдь не маленький. Нужно решить мириады технических вопросов, а список неизвестных, каждая из которых может обернуться катастрофой, длинен как никогда. Никто понятия не имеет, сможет ли человеческий организм преодолеть звуковой барьер. Не разорвет ли ударная волна тело Баумгартнера на части? Выдержит ли скафандр? И полагаться на атлетическую силу и ловкость тут не приходится. Обычный скайдайвинг богат эмоциональными впечатлениями: необыкновенно широкий обзор и вся полнота ощущений от соприкосновения с воздухом. Но у Баумгартнера лицо закрыто маской, и поле зрения ограничено лишь узкой щелью; кожу от воздуха отделяют четыре слоя защиты от переохлаждения. Парашютист в таких обстоятельствах вынужден реагировать не на то, что чувствует кожей, а на какие-то более тонкие ключи; это как играть в видеоигру со встроенной задержкой.

Еще больше тревожит то обстоятельство, что в стратосфере, где воздух сильно разрежен, падающим объектам свойственно входить в штопор – а выйти из него потом весьма проблематично. Если Баумгартнеру не удастся сохранить контроль над собственным телом, может произойти самое худшее. Как он объяснял репортерам, «при достижении определенной скорости вращения у крови, стремящейся покинуть тело под действием центробежной силы, есть только один выход – через глаза».

В таких обстоятельствах важна каждая мелочь, поэтому, когда воздушный шар достигает заданной высоты, из центра управления полетом Баумгартнеру перечисляют список необходимых действий, состоящий из сорока пунктов: «Пункт 26: передвиньте сиденье в заднюю часть капсулы; пункт 27: поднимите ноги над дверным порогом…» Когда весь список исчерпан, Баумгартнер выходит из капсулы и становится на крошечную наружную ступеньку. Он осматривается и произносит несколько слов: «Иногда нужно подняться по-настоящему высоко, чтобы осознать, какой ты маленький». Затем приветственно машет рукой и прыгает.

За 30 секунд падения Баумгартнер достигает скорости 600 миль в час, менее чем за минуту преодолена отметка в 700 миль в час. Он только что стал человеком, впервые преодолевшим звуковой барьер. И именно в этот момент его тело начинает вращаться. В центре управления полетом, откуда ведется наблюдение за Баумгартнером через монитор, все сидят, затаив дыхание. Кто-то начинает молиться. Но каким-то чудесным образом Баумгартнеру удается восстановить контроль над своим телом. Он выходит из штопора и фиксирует тело в позе дельтаплана: голова вниз, ноги вместе, руки вытянуты за спиной.

В общей сложности свободное падение Баумгартнера продолжалось 4 минуты 19 секунд; общее время спуска – около 10 минут; максимальная достигнутая скорость – 833,9 мили в час, или 1,24 маха. Баумгартнер также побил рекорд высоты полета человека на воздушном шаре и рекорд высоты прыжка, а также рекорд числа зрителей, наблюдавших прямую трансляцию его прыжка (трансляция шла через YouTube и собрала 8 миллионов просмотров).

Пожалуй, даже интереснее самих рекордов понять, зачем это было нужно. На веб-сайте проекта Red Bull Stratos можно найти краткий перечень потенциального применения знаний, полученных благодаря прыжку Баумгартнера: «Возможности спасения членов экипажа и пассажиров космического корабля в случае аварии; исследование эффектов сверхзвукового ускорения и последующего замедления на организм человека; проверка последних инноваций в парашютных системах…» По мнению экспертов, если бы члены экипажа «Челленджера» были облачены в такие скафандры, какой был у Баумгартнера, они могли бы выжить в той катастрофе.

Кстати сказать, примерно через полгода после прыжка Баумгартнера были впервые запущены двигатели космического корабля SpaceShipTwo, созданного компанией Virgin Galactic. Возможно, читатели помнят, что корабль SpaceShipOne в 2004 году выиграл конкурс Ansari X-Prize, целью которого было доказать, что частная компания способна создать функциональный космический корабль многоразового использования. Однако концепция корабля SpaceShipTwo идет дальше этого, делая доступным космический туризм.

Вот почему прыжок Баумгартнера так важен. Мы, простые люди, выходим в космос. Это дело скорого будущего. Уже через несколько лет туризм на околоземной орбите станет обыденным явлением. Более того, Bigelow Aerospace, еще одна частная космическая компания, разрабатывает надувной космический отель, который должен распахнуть свои двери в 2017 году. Ввиду всех этих планов разработка базовых методов эвакуации с орбиты – включая космический скафандр, выдерживающий свободный полет на сверхзвуковой скорости, – явно имеет смысл.

Но есть и еще одна возможность. Рождение космического туризма в сочетании с успехом Баумгартнера наводит на мысль, что следующей формой экстремального спорта может стать космический скайдайвинг Если кто-то сочтет это безудержным полетом фантазии, вспомните, что еще не так давно серфинг на 100-футовых волнах и покорение Хаф-Доума в одиночку и без страховки тоже казались чем-то немыслимым, однако то и другое недавно было осуществлено. Кроме того, у космического скайдайвинга есть явные плюсы. Только представьте, сколько всего можно успеть сделать за время свободного падения на протяжении 25 миль! Только представьте, какие за это время можно выполнить акробатические трюки! А если прыгать целой группой, то, пока летишь 25 миль, можно успеть исполнить целый спектакль. Как насчет космического балета?

А вспомните, как Шейн Макконки расширил в 2003 году возможности применения лыж, объединив горнолыжный спорт и бейсджампинг (то есть когда горнолыжный спуск заканчивается прыжком с огромной скалы, после чего раскрывается парашют). Баумгартнер приземлился в пустыне, но рано или поздно кто-нибудь наверняка попытается прыгнуть из стратосферы на лыжах и приземлиться на горный склон, изменив порядок этапов в горнолыжном бейсджампинге. Сколько времени пройдет, прежде чем эта идея перестанет казаться сумасбродством? Иными словами, хотя прыжок Баумгартнера на текущий момент кажется пределом возможного, вполне может оказаться так, что это лишь начало чего-то еще более удивительного.

Усовершенствование комара: первое в мире животное, созданное средствами генной инженерии

На протяжении этой книги мы уже не раз затрагивали вещи, которые можно было бы назвать чудесами. В этой главе мы рассмотрим еще два таких «чуда»: исцеление болезней и возникновение жизни – причем в одно и то же время.

Две эти идеи принадлежат к числу наших древнейших мечтаний. На них строятся наши мифы и легенды, они с нами так давно, что вплелись в саму фундаментальную основу нашего бытия. Эти идеи можно назвать геномом наших мечтаний.

Но теперь это не просто мечты. Три с половиной миллиона лет назад из «первобытного супа» на нашей Земле возникла жизнь. И вот мы повторили это чудо – и некоторые другие чудеса тоже. Можете назвать это гордыней, открытием ящика Пандоры – как угодно. Главное – назовите. Дайте имя этому чуду. Пройдет время, и оно станет совершенно обыденным, поэтому, чтобы этот великий момент остался в памяти, его надо как-то отметить. Это нужно сделать, чтобы в будущем мы могли вспомнить, как это все начиналось, и увидеть, как же далеко мы зашли.

1

В 77 году Плиний Старший опубликовал свою «Естественную историю», где в тридцати семи томах попытался каталогизировать все существовавшие на то время знания. От Плиния мы узнаем, что артишок принадлежит к числу земных уродств, что втирание мышиного кала в лысину стимулирует рост волос и что на островах у побережья Германии живет племя людей с огромными ушами, покрывающими все тело. Из «Естественной истории» мы также можем узнать о том, что смесь мышьяка, серы, каустической соды и оливкового масла помогает защитить урожай зерна от вредителей. На фоне куда более удивительных сведений из энциклопедии Плиния данная информация может показаться тривиальной, но это первое письменное упоминание о пестицидах, и по причинам, которые скоро станут ясны, выглядит оно воистину пророческим.

Дело в том, что угроза болезней, переносимых комарами (малярия, лихорадка денге, желтая лихорадка, вирус Западного Нила), нарастает с угрожающей скоростью. Особенно угрожающей эта ситуация воспринимается в Америке, где случаев многих из этих болезней не было уже более пятидесяти лет. Азиатского тигрового москита – переносчика желтой лихорадки, энцефалита и других заболеваний – видели к северу от Чикаго.

В Ки-Уэст, штат Флорида, ученые идентифицировали уникальный штамм вируса, вызывающего лихорадку денге, а это означает, что вирус не был привезен в страну случайным туристом, а пробыл здесь достаточно долго, чтобы в результате мутаций успели возникнуть генетические мутации.

Пытаясь отбиться от этой напасти, ученые пошли радикально новым путем, пытаясь вывести новую породу комаров. Иными словами, они создают первое в мире генетически модифицированное насекомое, чтобы потом выпустить его на волю. К лучшему это или к худшему, но мы переходим черту. Сейчас мы пытаемся создать комара, комбинируя два упоминавшихся выше мифа Плиния: о фантастических существах и пестицидах. Он будет тем и другим одновременно.

2

Современная война против болезней, переносимых насекомыми, своими корнями восходит к 1897 году, когда британский ученый Рональд Росс обнаружил, что комары являются переносчиками малярии. Он также предложил уничтожить или хотя бы сократить численность комаров во всем мире, чтобы сдержать распространение этого заболевания. Но осуществимой его идея стала только после того, как попутно с развитием химического оружия были обнаружены вещества, эффективно уничтожающие насекомых.

С тех пор борьба с переносимыми комарами заболеваниями приняла характер химической войны. Ученые разрабатывали лекарства против болезней и инсектициды против насекомых, переносивших эти болезни. Одно время уже казалось, что мы побеждаем. Но, к сожалению, за последние 30 лет правила ведения войны несколько изменились. Мать-природа вмешалась в процесс и произошла эволюция, вследствие которой насекомые, с которыми мы боремся, перестали реагировать на инсектициды, а болезни – на лекарства.

Многие из болезней, о которых идет речь, относятся к числу смертельных. На сегодняшний день лихорадка денге поражает более 50 миллионов человек ежегодно – преимущественно в Африке и Азии, – и умирает от нее 500 тысяч. Малярией заражается около 400 миллионов человек в год, а умирает больше миллиона – и основную массу среди умерших составляют дети. Еще более тревожит то, что резистентность к пестицидам и лекарствам в сочетании с большей доступностью путешествий и глобальным потеплением привела к тому, что болезни, переносимые комарами, стали все чаще появляться там, где о них уже и думать забыли. В 2003 году был отмечен второй случай появления лихорадки денге на Гавайях и первый случай в юго-восточных штатах, а следующим летом сообщили о четырех тысячах случаев лихорадки Западного Нила и трехстах умерших. Случаи смерти от малярии в США пока еще единичны, но, по словам – пусть и несколько витиеватым – представителя Международного фонда борьбы с малярией, «напасть возвращается, и нам некого в этом винить, кроме самих себя».

Чтобы справиться с напастью, последние 15 лет пытаются выйти за рамки химической войны и обратиться за помощью к генетике. Ученые вознамерились создать трансгенного комара – такую его генетическую модификацию, которая была бы неспособна переносить болезни. Идея заключалась в том, чтобы этот безвредный комар вытеснил все прочие виды подобных насекомых. Над этим проектом сейчас трудится семь научных коллективов в Америке и Европе, и их деятельности придается все большее значение.

Теперь каждый может зайти в какую-нибудь лабораторию молекулярной биологии и увидеть в микроскоп комара, отличающегося от всех когда-либо существовавших в природе. У него есть черта, которой не встретишь больше нигде в природе, – пара ярких, зеленых, флуоресцентных глаз. Эти глаза комар получил в результате успешной генетической модификации. Они наглядно доказывают, что один из самых передовых в научном смысле методов борьбы с болезнями действительно осуществим, а если мы не будем до крайности осмотрительны и осторожны, то нанесем непоправимый ущерб нашим экосистемам или, хуже того, создадим новые, еще более губительные болезни. Но, как бы то ни было, одно можно утверждать наверняка: биоинженерный комар перестал быть мечтой. Он стал явью, и очень многое зависит от того, как мы будем действовать дальше.

3

Прежде всего следует разобраться в том, каким образом сложилась нынешняя ситуация, и начать надо со взаимоотношений между малярией и комарами. Из 2500 видов комаров, существующих во всем мире, лишь малая доля в результате эволюции приучилась питаться человеческой кровью. И по мере того, как комары учились уживаться с людьми, малярийные паразиты учились уживаться с теми и другими.

Этой болезни подвержено большинство млекопитающих и некоторые виды птиц. До сих пор все трансгенные исследования выполнялись с теми разновидностями малярии, которые поражают птиц и грызунов, но методы переноса всех видов малярийных паразитов одинаковы. Процесс передачи начинается, когда голодная самка комара (а кровососущими являются только самки) подкрепляется кровью инфицированного животного и при этом проглатывает малярийного паразита. В течение нескольких суток паразит остается в кишечнике комара, где его репродуктивные клетки вызревают и высвобождают тысячи малярийных спорозоитов, которые через кровеносную систему комара проникают в его слюнную железу. Весь цикл длится 10 дней. И когда в следующий раз комар кого-то кусает, малярия передается дальше.

Этот жизненный цикл возбудителя малярии был известен ученым уже в начале XX века, но первые попытки сделать насекомых нашими союзниками в войне с болезнью датируются 1930-ми годами, и связаны они с научной деятельностью Барбары Мак-Клинток. В 1983 году Мак-Клинток была удостоена Нобелевской премии в области медицины за открытие коротких цепочек ДНК, называемых транспозонами, или прыгающими генами. Прыгающий ген получил такое название потому, что белки, которые он кодирует, могут разрывать хромосому, запрыгивать внутрь и снова «зашивать» концы, восстанавливая ее целостность. Это открытие позволяет «нагрузить» прыгающий ген другой, более полезной ДНК, например такой, которая помогла бы в борьбе с малярией.

Во всяком случае так было в теории. Чтобы она стала практикой, потребовалось полвека. Но в 1981 году биолог Джеральд Рубин обнаружил прыгающий ген в организме плодовой мушки Drosophilia melanogaster и назвал этот ген «Р». Год спустя, работая совместно с эмбриологом Алланом Спрэдлингом, Рубин использовал ген «Р» в качестве троянского коня для создания первого в мире генетически модифицированного насекомого. «Это было огромное достижение, – говорит Питер Аткинсон, энтомолог из Калифорнийского университета в Риверсайде, один ведущих специалистов по трансгенным комарам. – Ученые взяли ген, который придает глазам красноватый цвет, прикрепили его к «Р», а затем внедрили в организм плодовой мушки. Потомки этой мушки имели красноватые глаза, и их потомки тоже. Эта наследственная черта оказалась устойчивой».

К сожалению, от манипуляций с плодовыми мушками, какой бы интерес они ни представляли для науки, реальному миру ни жарко, ни холодно. Плодовые мушки болезней не переносят и урожай не портят, да и вообще никак не влияют на наше социально-экономическое положение, если не считать их роли в научных исследованиях. «Восьмидесятые годы были временем поисков вслепую, – вспоминает Аткинсон. – Мы думали, что открытие “Р” станет значительным прорывом, но результаты дальнейших исследований и экспериментов были сплошь отрицательные».

К началу 1990-х годов стало ясно, что потенциал «Р» иссяк и пользы от него нет никакой. Ученые принялись за поиски других прыгающих генов. В 1996–1997 году Аткинсон в сотрудничестве с молекулярным генетиком Дэвидом О’Брохта из Мэрилендского университета обнаружил такой ген в комнатной мухе. Этот ген назвали гермесом. Была надежда, что он окажется более полезным с прикладной точки зрения, нежели ген «Р», и уже в следующем году надежда оправдалась: Энтони Джеймс, энтомолог-генетик из Калифорнийского университета в Ирвайне, использовал его для генетической модификации комара, переносящего желтую лихорадку.

Но это было только начало битвы.

Плодовые мушки являются рабочими лошадками современной генетики. В связи с этим существует длинный список их черт, которые идентифицировались и культивировались в лабораторных условиях. Одной из таких черт, к примеру, является цвет глаз. Работая с плодовыми мушками, Спрэдлингу и Рубину достаточно было следить только за изменением цвета глаз, т. е. за генетическим маркером, чтобы убедиться в успешности эксперимента. Но у комаров таких маркеров нет. Поэтому единственный способ выяснить, выполнил ли свою работу прыгающий ген, – дать потенциальным трансгенным комарам размножиться в нескольких поколениях, а потом исследовать их под микроскопом и проверить, сохраняется ли внедренная модифицированная ДНК. С точки зрения долгосрочной борьбы с малярией этот процесс слишком трудоемкий, чтобы быть экономически жизнеспособным. Кроме того, микроскопическое исследование предполагает умерщвление комара, отчего он не сможет дальше плодиться – даже если содержит модифицированную ДНК.

В конце 1980-х годов ученые, пытаясь преодолеть эти препятствия, стали искать легко идентифицируемый генетический маркер, который ассоциировался бы с прыгающими генами. В начале 1990-х годов исследователи из Колумбийского университета начали экспериментировать с медузами, которые под ультрафиолетовыми лучами светились флуоресцентным зеленым светом. Оказалось, что белок, создающий такое свечение, можно внедрить в организм комара, не убивая его. Затем в 2000 году Питеру Аткинсону удалось прикрепить данный белок, получивший название Day-Glo, к «гермесу», и ситуация сразу же изменилась: использование генетически измененных комаров стало восприниматься всем научным сообществом как вполне перспективное направление борьбы с заболеваниями, переносимыми этими насекомыми.

Несколько лет спустя, используя маркер Day-Glo как ориентир, генетик из Университета Джонса Хопкинса Марсело Джейкобс-Лорена обнаружил маленький пептид, который прикрепляется к рецепторам в кишечнике комара – в том самом месте, куда обычно цепляются малярийные паразиты. Когда он ввел в организм комара ген, соответствующий этому пептиду, оказалось, что, в результате блокирования данным пептидом рецепторов, личинки паразитов погибают в кишечнике комара, не успевая размножиться и кого-либо заразить. Вот это уже был настоящий прорыв. Джейкобс-Лорена превратил комара в пестицид.

К сожалению, комары-пестициды оказались приспособленцами, что породило целый ряд новых проблем.

4

Один из главных уроков, усвоенных учеными в той химической войне, которую они вели на протяжении столетия, заключался в том, что и комары, и малярийные паразиты весьма ловко приспосабливаются к пестицидам за счет мутаций. По этой причине, признавая несомненные научные заслуги Джейкобса-Лорены, все понимали, что для победы в войне этого недостаточно. «Чтобы гарантированно достичь успеха, – отмечает Энтони Джеймс, – нам нужно создать такого трансгенного комара, который убивает малярийных паразитов множеством различных способов. Для нас это единственный способ идти на несколько шагов впереди эволюции».

Такая работа тоже ведется. Например, Джейкобс-Лорена блокирует рецептор в кишечнике комара, к которому прикрепляются паразиты, а Джеймс нашел способ лишить паразитов способности закрепляться в слюнной железе комара. Тем временем Александр Райхель из Калифорнийского университета в Риверсайде выбрал совершенно иной подход: он придумал, как активизировать иммунную систему комара каждый раз, когда есть шанс, что комар инфицирован малярийными паразитами, – и уничтожать их, не дав размножиться и распространиться.

Однако, даже если мы сможем перехитрить эволюцию и полностью уничтожить малярию в лабораторных условиях, надо еще добиться того, чтобы все это работало в реальном мире. Трансгенные комары, созданные Джейкобсом-Лореной, имеют такую же продолжительность жизни и дают столько же потомства, что и обычные. «Это означает, – говорит он, – что в лабораторных условиях ничего не стоит создать популяцию, целиком состоящую из комаров с иммунитетом к малярии, поскольку у них нет конкуренции, но в реальных условиях добиться этого намного труднее, поскольку для того, чтобы иметь шансы в борьбе с малярией, трансгенные комары должны давать больше потомства по сравнению со своими дикими сородичами».

Это не единственный вопрос. Еще одна проблема связана с тем, что нам еще нужно плавно перейти с комаров, переносящих малярию животных, на комаров, переносящих человеческую форму малярии, а это совсем не так просто, как может показаться. Во-первых, комаров, переносящих человеческую форму малярии, в лабораторных условиях выращивать труднее, а во-вторых, надо и гены другие подбирать. Например, ген, блокирующий малярию мышей, не работает в случае с человеческой формой малярии, хотя Джейкобс-Лорена полагает, что ему удалось найти другой ген, подходящий для решения данной задачи.

Но когда эта задача будет выполнена, возникнет другая проблема – проблема безопасности. Поскольку не существует другого способа создания трансгенных комаров с иммунитетом к человеческой форме малярии, кроме как первоначально вырастить значительное их количество в лабораторных условиях, потребуются специально оборудованные помещения с электронными системами доступа, многочисленными системами кондиционирования воздуха и дренажа, не позволяющими болезнетворным микроорганизмам просочиться за стены лаборатории.

Если система защиты даст сбой, попавшие на волю комары могут стать причиной новых вспышек заболевания, но еще больше тревожит то обстоятельство, что прыгающие гены прыгают не только по геному; они могут совершать также межвидовые прыжки. Трансгенные комары могут спариваться с дикими популяциями и производить на свет что-то ранее не существовавшее – и, быть может, куда более опасное, чем то, что существует сегодня.

Однако, даже если подобные проблемы удастся предотвратить, рано или поздно мы все равно намереваемся выпустить выращенных комаров на волю, мы еще слишком мало знаем о том, как они будут жить в дикой природе. Мы еще не до конца понимаем их «сексуальную» жизнь; не знаем, по каким критериям они выбирают себе партнеров и по каким критериям выбирают лужу, в которую откладывают яйца. Неизвестно нам и то, как сезонность влияет на размер популяции, какую территорию занимает та или иная популяция и, что особенно важно, как и почему гены путешествуют в ее пределах. Таким образом, мы не знаем, с какими еще трудностями столкнемся, когда будет казаться, что мы почти победили.

Заболевания, переносимые комарами, относятся к числу самых опасных и устойчивых. Перекос в сторону химических методов борьбы, свойственный минувшему столетию, привел к появлению болезней, резистентных к лекарствам, и насекомых, резистентных к пестицидам. Не может ли получиться так, что мы, подобно Франкенштейну, произведем на свет чудовище, переносящее какую-нибудь супермалярию? «Невозможно знать наверняка, что будет, когда сменится 10 тысяч поколений комаров», – говорит Аткинсон. Но рано или поздно мы это узнаем.

Когда в следующий раз кто-то по примеру Плиния решит составить энциклопедию, содержащую в себе все, что есть в мире, ему придется включить туда совершенно новую мифическую категорию – первое созданное человеком существо, выпущенное в дикую природу.

Галактическая золотая лихорадка: добыча полезных ископаемых на астероидах

Во время нашего знакомства с основателем фонда X-Prize Питером Диамандисом (я рассказывал об этом в самом начале книги) он рассказал мне о возможности добычи полезных ископаемых на астероидах, утверждая, что первым триллионером на Земле станет тот, кто найдет способ создания космической промышленности. Пожалуй, более сумасбродных идей я никогда ни от кого не слышал. Для автора, пишущего на научные темы, проблема добычи полезных ископаемых на астероидах располагается где-то между «холодным ядерным синтезом» и «плащом-невидимкой» в списке вещей, появления которых едва ли стоит ожидать в обозримом будущем.

Но Питер утверждал также, что без промышленного освоения астероидов, то есть без экономического фактора, стимулирующего покорение космоса, человечество так никогда и не выберется со своей планеты. А вот с этим трудно не согласиться. По этой причине по окончании нашего разговора я решил исследовать данный вопрос более основательно.

Глава, которую вы сейчас прочитаете, является результатом моего исследования. Она стала первой статьей на подобную тему, опубликованной не в научно-фантастическом или футуристическом журнале, а в серьезном издании, нацеленном на обычную читательскую аудиторию. А это не так просто. Когда вы в следующий раз откроете журнал, знайте, что на каждую статью, которую вы там обнаруживаете, приходится пять статей, для которых в нем не нашлось места. И в первую очередь в корзину летят статьи, которые кажутся редактору чересчур нелепыми. Сам тот факт, что статье о добыче полезных ископаемых на астероидах удалось пробиться через такой суровый отсев, весьма красноречив. Не один я, видно, поверил в то, что экономический двигатель покорения Солнечной системы в скором времени запустится и ареал существования человечества больше не будет ограничен рамками одной планеты.

1

Брату Гаю Консольманьо 58 лет, у него густая борода, круглые очки и все манеры ученого. На публике он появляется в черном одеянии иезуитского ордена, и это может ввести в заблуждение. Да, он человек церкви, но все-таки бо́льшую часть жизни посвятил познанию не столько самого Бога, сколько Божьего творения. Имея ученую степень в области планетологии, он в свое время преподавал в Гарварде и в Массачусетском технологическом институте. Консольманьо считается одним из ведущих мировых экспертов в вопросах эволюции Солнечной системы.

Эти знания и опыт пригодились ему и в Обществе Иисуса. В настоящее время брат Гай (Консольманьо предпочитает, чтобы его называли именно так) занимает в Ватикане должность главного астронома. Для многих, особенно для тех, кто не забыл, как жестоко был наказан Галилей за свою гелиоцентрическую «ересь», сам факт того, что в Ватикане работают профессиональные астрономы, может показаться странным. Брат Гай поясняет, что Ватикан поддерживает астрономию потому, «что это хороший способ узнать о куда более важных вещах, происходящих во Вселенной, чем то, что сегодня будет на обед».

Может, оно и так, но недавно обнаружился список того, что Ватикан считает более важными вопросами, чем меню сегодняшнего обеда. Этот перечень содержит довольно странные пункты. К примеру, недавно церковь призвала ведущих ученых и религиозных лидеров исследовать возможность существования иных разумных форм жизни во Вселенной и разобраться в том, что это может означать для Иисуса. Вопрос интересный, но, откровенно говоря, тема, которой в 2008 году занялся брат Гай, имеет больше куда шансов на успех в обозримом будущем.

В том году, выступая на симпозиуме иезуитов в Венгрии, брат Гай на самом серьезном уровне повел речь о промышленном освоении астероидов, которое, в его представлении, предполагает запуск космических кораблей к этим гигантским каменным глыбам, плывущим в космическом пространстве, чтобы они, опускаясь на их поверхность, добывали руды и минералы. Тот факт, что ватиканский астроном поднял подобную тему, был сам по себе необычен, но брата Гая в тот день больше волновала не сама возможность осуществления таких замыслов, сколько вытекающие из этого морально-этические последствия. «С одной стороны, – сказал он, – это замечательная перспектива, если вся эта грязная горная промышленность перебазируется с лица земли подальше от нас. С другой – многие люди останутся без работы. Если добычей полезных ископаемых будут заниматься роботы, то почему им не делать и все остальное? Так мы весь Китай оставим не у дел. И каковы будут этические последствия столь радикальных перемен?»

И тут брат Гай прав: перемены грядут действительно радикальные. Астероиды – это небольшие небесные тела, вращающиеся вокруг Солнца. Их размеры варьируются от небольшого булыжника до небольшой планеты – с великим множеством промежуточных размеров. В главном поясе астероидов астрономы насчитали более 40 тысяч астероидов диаметром более километра, и большинство из них – это самое главное – богаты ценнейшими рудами. Джеффри Каргель, специалист по геологии планет из Аризонского университета, недавно подсчитал, что астероид FE90 – типичный представитель группы астероидов, называемых аполлонами, содержит металлов на 50 миллиардов долларов, в том числе 41 тонну золота, то есть вдвое больше того, что содержалось в Форт-Ноксе даже в самые лучшие времена. Поэтому массовой безработицей в Китае дело не ограничится; появление всей этой добычи может попросту обрушить рынок.

И здесь начинается самое удивительное: все сказанное может произойти гораздо раньше, чем вы думаете.

За 50 лет, прошедших с полета в космос первого пилотируемого корабля «Восток-1», промышленное освоение астероидов превратилось из любимой темы фанатов «Звездного пути» в идею настолько серьезную, что ватиканский астроном счел своим долгом публично обсудить ее этические аспекты. Более того, в апреле 2012 года (при поддержке таких деятелей, как соучредитель Google Ларри Пейдж, исполнительный директор Google Эрик Шмидт и основатель Virgin Ричард Брэнсон) Питер Диамандис, учредитель фонда X-Prize, и Эрик Андерсон, генеральный директор Space Adventures (компании, занимающейся частным космическим туризмом, организовавшей полет в состоянии невесомости на специально оборудованном самолете для Стивена Хокинга и отправившей на Международную космическую станцию первого космического туриста, миллиардера Денниса Тито), объявили о создании компании Planetary Resources Inc., цель которой – добыча полезных ископаемых на астероидах. Как остроумно заметил телеведущий Джон Стюарт, «новости, которые мы видим и слышим в 2012 году, так редко похожи на то, что мы ожидали бы видеть и слышать в 2012 году».

2

Никто точно не знает, где и когда родилась сама идея промышленного использования астероидов, но еще в начале XX века об этом писал русский ученый и изобретатель Константин Циолковский – пионер в области создания металлических дирижаблей, многоступенчатых ракет, космических скафандров, искусственной гравитации, систем шлюзования и многих других технологий, которыми мы пользуемся до сих пор. Эта идея понемногу завладевала умами и стала особенно популярной после публикации в 1932 году рассказа Клиффорда Саймака «Золотой астероид» (Asteroids of Gold), главные персонажи которого, братья Вернон и Винс Дрейки, зарабатывают себе на жизнь как космические золотоискатели. К началу 1940-х годов освоение астероидов стало излюбленной темой научно-фантастической литературы, которая постепенно стала проникаться либертарианской этикой. Астероиды уподоблялись Дикому Западу, а космические шахтеры и золотоискатели – первопроходцам. Так продолжалось до 70–80-х годов, когда тема промышленного освоения астероидов приобрела новый акцент, став аргументом противников энвайронментализма: дескать, нечего беспокоиться об истощении природных запасов здесь, на Земле, если мы можем добывать их в космосе. И если отношение широкой общественности к освоению астероидов по сей день остается все той же прекрасной мечтой, то среди посвященных, среди тех, кто имеет прямое отношение к вопросам освоения космоса, во взглядах на промышленное освоение астероидов произошел тектонический сдвиг: то, что считалось научной фантастикой, стало восприниматься как научный факт.

В наибольшей степени этому сдвигу способствовал успех трех недавних космических проектов. Первым из них был космический аппарат Near Earth Asteroid Rendezvous Shoemaker («NEAR-Shoemaker»), запущенный НАСА в 1996 году. Он стал первым непилотируемым космическим кораблем, на практике доказавшим, что мы действительно можем приземлиться на поверхность астероида – а это совсем не простая задача.

Большинство астероидов в Солнечной системе сосредоточены в поясе астероидов, который находится между орбитами Юпитера и Марса на расстоянии около 56 миллионов миль от Земли. Труднейшую задачу посадки на сравнительно небольшой объект, несущийся в космическом пространстве со скоростью 15,5 мили в секунду, удалось успешно решить в 2000 году, комбинируя силу гравитации и мощность двух тщательно управляемых двигателей, чтобы на лету «оседлать» Эрос-433 – второй по величине из околоземной группы астероидов.

«Шумейкер» целый год кружился на орбите Эроса, изучая астероид. Но самым интересным для будущих космических шахтеров стал завершающий этап миссии, когда в 2001 году корабль совершил мягкую посадку на поверхность астероида.

В 1999 году силами НАСА был сделан следующий шаг: запуск корабля «Стардаст», который затем пролетел три миллиарда миль, чтобы встретиться с кометой Вильда-2; сближение состоялось на головокружительной скорости 33 мили в секунду. При этом с помощью специального фильтра удалось взять образцы кометной пыли, после чего аппарат повернул обратно и, преодолев миллиарды миль, в 2006 году доставил полученные образцы на Землю.

С той точки зрения, что для промышленного освоения астероидов мы должны не просто суметь добраться до астероида, но и приземлиться на него, выкопать то, что нужно, а затем вернуться обратно, наиболее впечатляющей на сегодняшний момент является миссия японского космического зонда «Хаябуса». В сентябре 2005 года зонд достиг астероида Итокава и в течение месяца анализировал его форму, вращение, топографию, цвет, состав, плотность и историю, прежде чем в ноябре того же года опуститься на его поверхность. Там он с помощью автоматического манипулятора взял образцы почвы.

Тринадцатого июня 2010 года зонд «Хаябуса» вернулся на Землю, приземлившись на парашюте в южноавстралийской пустыне. Сам корабль сгорел в атмосфере, но сделанная из жаропрочного материала капсула с образцами осталась нетронутой. Половину содержимого капсулы уже проанализировали, и обнаружилось, что химический состав астероида Итокава примерно совпадает с химическим составом метеоритов, упавших на Землю. А это значит, что Итокава является весьма соблазнительной целью с точки зрения добычи полезных ископаемых.

«Это взятие образцов, – говорит брат Гай, – подтвердило, что промышленное освоение астероидов действительно возможно. Между добычей полезных ископаемых на Земле и на астероидах есть одно существенное различие. Земля претерпела масштабные химические процессы, поэтому полезные ископаемые обнаруживаются лишь в определенных регионах и во многих случаях залегают очень глубоко. Астероиды же геологически однородны. То, что мы видим на поверхности, находится и в глубине. Там нет нужды копать, достаточно поскоблить поверхность – что “Хаябуса” и сделал».

Профессор планетологии из Аризонского университета Эрик Асфог считает, что для того, чтобы окончательно сложить этот пазл, нужно составить карту всех околоземных астероидов. Это делается в рамках международного проекта, призванного предотвратить катастрофы планетарного масштаба. Все началось в 1970-е годы, когда ученые выяснили, что причиной исчезновения динозавров стало столкновение Земли с астероидом, имевшим диаметр около десяти километров. В начале 1990-х годов они рассчитали, что достаточно столкновения с глыбой диаметром в один километр, чтобы уничтожить все человечество, причем – и это самая тревожная новость – столкновения такого рода происходят в среднем каждые 500 тысяч лет. Вот тогда-то ученые и подумали о том, что было бы неплохо точно определить нынешнее положение всех потенциальных угроз и рассчитать их «намерения».

Так в самом начале XXI века началась большая охота за астероидами. За десятилетие нулевых ученые при помощи телескопов локализовали 90 процентов крупных – более километра в диаметре – околоземных астероидов и 10 процентов астероидов меньшего размера. С точки зрения безопасности нашей планеты никаких реальных угроз для существования человечества не обнаружилось, во всяком случае в обозримом будущем, но это исследование оказалось полезным и в других аспектах. «Созданные карты можно в дальнейшем использовать для промышленного освоения астероидов, – говорит Асфог. – Да, наша основная цель – попытаться спасти мир от потенциальной планетарной катастрофы, но параллельно мы создаем нечто вроде геологической карты Солнечной системы».

В то же самое время изменилось и философское осмысление идеи промышленного освоения астероидов. Брат Гай считает, что дело здесь в смене поколений: «Многие из нынешних ученых, занимающихся космическими исследованиями, в свое время начинали с чтения научно-фантастической литературы. В юности наши взгляды на мироздание формировались под влиянием таких авторов, как Роберт Хайнлайн. Становясь взрослыми и достаточно образованными, чтобы иметь возможность проверить реалистичность научно-фантастических идей, мы понимаем, какие из них действительно осуществимы и как их реализовать».

Основатель фонда X-Prize Питер Диамандис согласен с этим утверждением и сравнивает освоение астероидов с глубоководной добычей нефти. «Добычей полезных ископаемых на астероидах будут заниматься роботы – вдали от Земли, в совершенно экстремальных условиях. В 1970-е годы компания Shell обнаружила залежи нефти в пяти тысячах футов под водой плюс еще 10 тысяч футов в глубину земли. Это тоже очень далеко и тоже совершенно экстремальные условия. В то время никто не знал, как извлечь эту нефть. У нас не было ни необходимых роботов, ни систем искусственного интеллекта для управления ими. Но нефть достаточно ценный ресурс, поэтому компания Shell пошла на многомиллиардные затраты [а платформа для глубоководной добычи нефти обходится в сумму от пяти до двадцати миллиардов долларов], благодаря чему у нас сегодня есть компании, готовые и способные делать многомиллиардные ставки на рискованные космические миссии, целью которых является добыча полезных ископаемых на астероидах силами роботов».

«Необходимо изучать факты, – говорит Эрик Андерсон. – Чтобы добывать полезные ископаемые на астероидах, нет нужды менять физические законы. И нынешний уровень технологий не то чтобы это не позволяет. На самом деле построить нефтяную платформу на Северном море гораздо труднее».

3

Как же будет выглядеть реализация этой идеи? Компании Planetary resources уже удалось собрать более полутора миллионов долларов для запуска на орбиту ста космических телескопов ARKYD, предназначенных для поиска околоземных астероидов, перспективных с точки зрения возможностей промышленного освоения. Есть также заявление президента Обамы о намерении к 2025 году отправить на астероид космонавтов. Над достижением данной цели прилежно трудятся специально созданные команды специалистов в хьюстонском Космическом центре имени Джонсона и Лаборатории реактивного движения в Пасадене, поэтому в том, что первый, спонсируемый государством этап будет доведен до конца, сомнений нет. Есть также мнение, что крупные энергетические компании – те самые, что добывают нефть в Северном море, – тоже не останутся в стороне и внесут свою лепту в освоение астероидов. Джеффри Каргель сравнивает исследование астероидов с исследованием Северной Америки, начавшимся с экспедиции Льюиса и Кларка в 1803 году: «За этой экспедицией последовали десятилетия военных походов, геолого-разведочных экспедиций и развития инфраструктуры. Масштабная эксплуатация недр западной части континента началась в 1848 году. Она заложила основы индустриализации и того экономического могущества, которого Америка достигла в следующем столетии. В освоении астероидов также может быть период в несколько десятилетий, в течение которого космические агентства будут поддерживать исследование природных ресурсов астероидов, Луны и Марса и создавать необходимую инфраструктуру. Прибыльная коммерческая разработка внеземных природных ресурсов может начаться уже к середине столетия, и она фундаментальным образом повлияет на экономику всей Земли еще до окончания столетия».

Обоснование того, что промышленное освоение астероидов переформирует глобальную экономику, сводится к цифрам. В своей лекции на симпозиуме иезуитов брат Гай оценил коммерческую стоимость типичного астероида класса S (кремниевые астероиды, содержащие не более 10 процентов металлов). Согласно его расчетам, такой астероид содержит около миллиарда тонн железа, то есть примерно столько, сколько добывается на Земле за год. Общая стоимость этого богатства исчисляется многими триллионами долларов. И речь идет о преимущественно каменном астероиде. А ведь есть еще астероиды железные (класса М).

Хотя железо является наиболее распространенным металлом в составе астероидов, там можно найти также никель, золото, кобальт и – самую большую ценность – все металлы платиновой группы. «Общее количество платины, добытой за всю историю человечество, уместилось бы в полуприцеп фуры. Платина обладает непревзойденными техническими характеристиками. Она отличный проводник. Но при нынешней цене в две тысячи долларов за унцию возможности ее применения весьма ограничены».

Если в нашем распоряжении окажется количество платины, достаточное для того, чтобы использовать ее в промышленных масштабах, это откроет перед нами колоссальные возможности, но первые партии этого металла, добытого на астероидах, наверняка пойдут на решение наиболее насущных вопросов. Если мы хотим остановить глобальное потепление, нам нужны топливные элементы, а для них необходима платина. Если бы все 500 миллионов автомобилей, ездящих сегодня по дорогам мира, работали на топливных элементах, все наши запасы платины иссякли бы за 15 лет. Есть и другие металлы, которых полно в космосе, но мало на Земле, например иридий, используемый в жидкокристаллических мониторах компьютеров и плоских экранах телевизоров, и тантал, используемый в сотовых телефонах. То же относится и к фосфору, который нужен для удобрения полей, а также к галлию, гафнию и цинку, используемым в электронике. «Земля, – говорит Димандис, – маленькая полка в космическом гипермаркете природных ресурсов. Я уже давно говорю, что первым триллионером на Земле будет тот, кто поймет, как наладить добычу полезных ископаемых на астероидах и откроет этот гипермаркет».

Но богатства астероидов – не единственная движущая сила наших космических устремлений. Последние несколько лет, выдвигая разные причины от «уже пора» до «это необходимо для выживания человечества», НАСА держит курс на создание в будущем внеземных колоний. Хотя наиболее логичной представляется первоочередная колонизация Луны и Марса, большинство специалистов придерживаются мнения, что прежде, чем учиться ходить, надо научиться ползать. «Высадка на астероид была бы прекрасным промежуточным этапом перед высадкой на Марс, – говорит Дерек Сирс, профессор планетологии в Арканзасском университете. – Так можно будет проверить на практике оборудование и человеческое поведение».

Человеческое поведение – фактор чрезвычайной важности. Путешествие на Марс займет три года. Космические полеты – процесс очень тяжелый как в физическом, так и в психологическом смысле, и никто не знает, как это выдержат организм и психика человека. Но до астероида, который проходит близко от Земли, лететь лишь несколько месяцев, и это очень хорошая возможность научиться ползать.

Еще большее значение для реализации таких космических планов имеет вода. «Большинство аэрокосмических инженеров считают, – продолжает Сирс, – что вода является настоящим ключом к внеземным колониям. Вытаскивать воду из гравитационного колодца Земли – это слишком дорогое удовольствие. Но есть целый класс астероидов с 25-процентным содержанием воды. Мы называем их “грязевыми”. Космический корабль мог бы по дороге заскочить на такой астероид и набрать воды. Это ничего не стоит. Просто прибавь газу и лети дальше».

На этом возможности не заканчиваются. Сколь бы большим успехом ни выглядели организация добычи полезных ископаемых на астероидах и обустройство колонии на Марсе, есть куда более высокие цели. Почетный профессор Аризонского университета Джон Льюис в своей книге «Освоение небес» (mining the Sky) указывает на то, что по мере совершенствования технологий мы сможем организовать добычу гелия-3 на газовых гигантах, таких как Юпитер, где его запасы воистину неисчерпаемы. «Много ли пользы от десяти тонн гелия, доставленных с Юпитера на Землю, – задается вопросом Льюис и сам же отвечает: – Рыночная стоимость гелия-3 предопределяется количеством энергии, которое из него можно получить в гелий-дейтериевом термоядерном реакторе. В пересчете на деньги это 160 миллиардов долларов. Значит, в расчете на единицу веса гелий-3 стоит в тысячу раз дороже золота и даже платины. Это самое ценное сырье во всей Солнечной системе, и оно определенно оправдывает расходы на его транспортировку!»

Сколько же времени отделяет нас от первого запуска? Эрик Андерсон полагает, что первая миссия, связанная с добычей полезных ископаемых на астероидах, состоится через 5–10 лет, и очень многие представители частного космического сектора согласны с такой оценкой. В НАСА полагают, что порядок миссий будет несколько иной: сначала пилотируемые полеты к астероидам, и только после этого полетят роботы. Андерсон по этому поводу отмечает: «НАСА не любит провалов, поэтому их специалисты обычно очень осторожны в прогнозах. Если бы за год до того, как Бёрт Рутан выиграл конкурс X-Prize со своим SpaceShipOne, их спросили, способна ли частная компания отправить корабль в космос, они сказали бы, что это невозможно».

А когда дело дойдет до непосредственной добычи полезных ископаемых на астероидах, надо будет проявлять крайнюю осторожность. «Это воистину подрывная технология, – говорит брат Гай. – Да, в долгосрочной перспективе всем будет лучше – и с точки зрения создания богатства, и с точки зрения сворачивания губительной для природы горнодобывающей промышленности на Земле. Честно говоря, долгосрочные выгоды настолько велики, что кажутся почти утопией. Но вот в краткосрочной перспективе нам придется иметь дело с определенными негативными последствиями».

Часть третья. Будущее в тумане

Ренессанс радикальной психоделической терапии

Являясь соучредителем и научным руководителем проекта «Геном потока» (fowgenomeproject.co), последние 15 лет я посвятил изучению вопроса о том, как измененные состояния сознания коррелируют с высшими достижениями людей на каких-либо поприщах. В связи с этим я следил также за развитием событий в смежных научных дисциплинах, среди которых была и психоделическая наука.

Мало какую другую науку можно назвать такой же многообещающей, хотя большинство людей с такой оценкой наверняка не согласится. Мало какие из новейших технологий вызывают такое яростное неприятие, как новые психоделические препараты. Однако понемногу общество начинает все-таки менять давно укоренившийся гнев на милость. Впервые мы начинаем видеть в этих лекарствах то, чем они являются на самом деле: во-первых, удивительное окно в расширенный спектр человеческих переживаний, а во-вторых, возможность избавления от почти не поддающихся лечению заболеваний.

Более того, эти препараты помогают нам обрести глубокое понимание философских вопросов неимоверной важности: каким образом мозг конструирует действительность, каковы истинные взаимосвязи между разумом, мозгом и телом, как вера, поиски смысла и трансформативные состояния коррелируют с нейробиологией. Иначе говоря, психоделическая терапия принадлежит к числу древнейших подрывных технологий – она в буквальном смысле древнее самого рода человеческого, – но ее могущество и потенциал не ослабевают.

Однако на самом деле главная тема этой статьи – сочувствие. При обсуждении технологий будущего этот аспект зачастую упускается. Да, о человеческом факторе любят говорить все – дескать, такая-то технология поможет победить болезни или покончить с бедностью, – но это сочувствие вообще, обращенное в пространство, а не к конкретным людям здесь и сейчас. Данная история в этом смысле представляет собой исключение. Мы заглянем в вызывающее немало споров будущее, которое уже существует и влияет на судьбы вполне реальных людей с их вполне реальными проблемами. Это честный взгляд на реальный человеческий фактор, на проблемы людей слабых, но отважных и, как это часто бывает, отчаянно нуждающихся в чуде.

1

Комната, в которой они ожидают, имеет форму вытянутого прямоугольника. Пол застелен толстым зеленым ковром, поэтому все называют эту комнату зеленой. Одна стена заставлена книгами, на трех других висят картины. Есть мраморный камин. Посреди высокого потолка – цветочный медальон (там когда-то висела массивная викторианская люстра). Люстры давно нет, но медальон остался. Когда Мара Хауэлл лежит на кровати, ее взгляд обращен прямо на этот медальон. Гипсовые цветы сплетены в венок, и то ли этот викторианский орнамент искажает восприятие, то ли это замышлялось архитектором изначально, но в целом образ получается не столько ботанический, сколько небесный. Хоровод кружащихся под потолком ангелов. И Мара, как и все остальные присутствующие, надеется, что это ангелы милосердия.

Помимо Мары, в зеленой комнате находятся Мэрилин Хауэлл, ее мать, и Линдси Корлисс, ее близкая подруга. Линдси нервно меряет комнату шагами. Мэрилин тоже волнуется. Она стоит рядом с дочерью – под ангелами, – но ей трудно оставаться на месте. Она снова подходит к окну и выглядывает на улицу. Дело происходит в начале лета, и деревья уже полностью покрылись листвой, небо безоблачное, но ничто из этого Мэрилин не радует. Она уже и на ангелов перестала обращать внимание. Окончание весны в этом году для нее наполнено метафорическим смыслом. Сезон надежды и обновления заканчивается. Может быть, ангелы утратили свою власть? А может, ее у них никогда и не было. Она снова выглядывает на улицу, недоумевая: где же этот Аллан?

Об Аллане она знает немного: только то, что он опаздывает и что это не настоящее его имя. Аллан – своего рода подпольный психотерапевт, потому что работа, которой он занимается, – «преступное сочувствие», как он сам это называет, – все еще остается противозаконной. Мэрилин пришлось немало потрудиться, чтобы раздобыть номер его телефона. Затем они несколько раз встретились. Во время первой встречи Мэрилин задала ему сотни вопросов, и он четко ответил на каждый из них. Знания Аллана производят впечатление, как и его готовность идти на риск ради совершенно незнакомых людей. Мэрилин он сразу понравился, что было хорошо, поскольку других вариантов у нее попросту не оставалось.

Чуть более года назад, когда Маре было тридцать два года, у нее обнаружили рак толстой кишки. Эта болезнь чаще всего поражает людей пожилых. В 2001–2002 году средний возраст пациентов с раком толстой кишки составлял 71 год. Диагноз оказался тем более неожиданным, что Мара всегда придерживалась здорового образа жизни: выпивала она лишь изредка, наркотиков не употребляла, правильно питалась, достаточно спала, постоянно следила за весом, занималась спортом и всегда была необычайно жизнерадостной и энергичной. За месяц до первой крупной операции она была в Гондурасе, где, плавая с аквалангом, собирала информацию о популяциях рыбы.

Все называли ее сильной. Достаточно сказать, что она работает учительницей. Но больше всего ее знакомым нравится история о том, как она в девятнадцатилетнем возрасте отправилась в поход через кенийский буш в рамках программы воспитания лидеров. В этом походе на их вожатого напал буйвол и вспорол ему грудную клетку, сломав три ребра. Из всей группы только Мара имела навыки оказания первой медицинской помощи, поэтому она одна осталась с вожатым в буше, пока остальные отправились за помощью. Чтобы отпугивать львов, она стучала горшками, а чтобы остановить у раненого кровотечение, использовала чистые носки. Теперь ее историю пересказывают в руководстве по оказанию первой помощи как пример оптимального поведения в экстремальной ситуации. Казалось бы, быть молодым, сильным душой и телом, энергичным, оптимистичным – все это факторы оптимального поведения также и в другой экстремальной ситуации, которая называется раком. Казалось бы, кто еще способен победить рак, если не такой человек? К сожалению, Мара стала исключением из правила.

За минувший год она перепробовала все традиционные лекарства и все альтернативные формы лечения. А форм этих совсем не мало: массаж, макробиотика, китайское траволечение, тибетское траволечение, акупунктура, акупрессура, метод Фельденкрайза, хиропрактика, молитвы… На мессе в католической церкви Бостона священник призывал с кафедры: «Пресвятая Дева Мария, пожалуйста, вмешайся и помоги вылечить Мару Хауэлл». Иудеи в Беркли распевали «Ми шебейрах», а буддисты в Голливуде пытались помочь ей исполнением мантры «Наму-мё-хо-рэн-гэ-кё». Мара дважды ездила в Бразилию, чтобы встретиться со знаменитым медиумом и целителем по прозвищу Жоао де Деус, который якобы исцелил 15 миллионов. А то и 45 миллионов. Но Мару он не исцелил. Даже боль облегчить не смог.

Маре не повезло еще и в том, что она попала в те несчастные два процента пациентов, которым существующие болеутоляющие средства не помогают. Обычно степень боли оценивают по шкале от нуля («никакой боли») до десяти («самая сильная боль, какую только можно представить»). Несмотря на применение десятков различных препаратов, включая морфий и метадон, уровень боли у Мары редко опускается ниже пяти. Куда чаще боль поднималась до восьми – это когда большинство пациентов начинают кричать от боли.

Примерно пять недель назад боль усилилась настолько, что Маре пришлось покинуть свою квартиру в Окленде и вернуться в отчий дом. Так зеленая комната в бостонском доме ее родителей стала больничной палатой. Тогда-то Мэрилин и решила, что пора поговорить с дочерью напрямую.

Еще несколько месяцев назад она услышала об Аллане и его деятельности, но завести разговор с дочерью на эту тему было нелегко. Лечение, предлагаемое Алланом, было не просто радикальным и не просто противозаконным; оно было нацелено на то, чтобы помочь пациентам победить в себе страх смерти. Первая реакция Мары была крайне отрицательной. «Мне неинтересно говорить о смерти, – отрезала она. – Откуда ты вообще об этом узнала? Как эти люди могут быть настолько бесчувственными?» Но затем она призадумалась. Мара знала, что без чуда ей не обойтись, а эта форма лечения, в отличие от всех прочих, несет в себе странный потенциал духовного преображения – если, конечно, не убьет ее.

Вторая встреча Мэрилин с Алланом была более трудной. Аллан – подпольный психоделический терапевт. Психоделическая терапия основывается на возникшей в 1960-е годы идее, что психоделики – наркотики типа ЛСД и псилоцибина, содержащегося в галлюциногенных грибах, – известные радикальным изменением сознания и восприятия, в малых дозах обладают способностью вызывать глубокое просветление, а в больших – вызывать очищающие и трансформирующие душу духовные переживания. Психоделические терапевты не только обеспечивают больных препаратами, но и наблюдают за ними на протяжении всего процесса. Хотя принято считать, что психоделические препараты не вызывают привыкания и не причиняют физического вреда организму, из этого правила есть исключения. Именно поэтому вторая встреча Мэрилин с Алланом оказалась более трудной, чем первая: главной темой обсуждения стал возможный риск такого лечения.

Для первого сеанса Аллан решил использовать МДМА – препарат, известный в просторечии как экстази и сравнительно недавно включенный в арсенал психоделической терапии. Впервые синтезированный в 1912 году фармацевтической компанией Merck, МДМА не находил широкого применения в психотерапии до середины 1970-х годов, пока фармаколог Александр Шульгин, в то время преподававший в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, не услышал от своих студентов, что одному из них он помог вылечиться от заикания. Шульгин опробовал его на себе и зафиксировал «измененные состояния сознания с эмоциональными и сексуальными обертонами». Он также отметил, что это вещество «помогает людям раскрыться как перед другими людьми, так и перед своими внутренними мыслями», и пришел к выводу, что основная польза от этого препарата заключается в его психическом воздействии. Многие другие специалисты согласились с Шульгиным. Препарат был криминализирован в 1980-е годы, но до этого с ним успели познакомиться тысячи психотерапевтов.

Поскольку Аллан и Мэрилин не хотят прерывать паллиативную терапию Мары, МДМА будет добавлен ко всем остальным препаратам. И в этом заключается главная опасность. Хотя ученые описывают экстази не как психоделический препарат («проявляющий душу»), а как «эмпатоделический» (то есть «проявляющий эмпатию»), с химической точки зрения МДМА – это амфетамин. Поскольку амфетамины повышают пульс и давление, а Мара уже страдает учащенным сердцебиением, есть вероятность вызвать сердечный приступ. Второе осложняющее обстоятельство – нейротоксичность препарата. Третья проблема – истощение запаса эмоциональных и физических сил, вследствие чего есть опасность перейти черту, за которой уже не будет возврата. Но самая большая опасность – это неизвестность. Мара будет принимать одновременно девять сильнодействующих препаратов, и никто не знает, чем обернется воздействие этого мощного коктейля. Аллан решил проконсультироваться с другими врачами. «Риск есть, но и шанс есть», – сказали они. Мэрилин и Аллан решили начать с низких доз. Мара согласилась рискнуть. Это было два дня назад.

Звонят в дверь. Пришел Аллан, принес первую дозу. Мара взволнована. Линдси полна надежды. Мэрилин переживает, правильно ли она поступила. Ее мысли лихорадочно мечутся: «Правильно ли выбрана начальная доза? Можно ли вообще доверять этому Аллану?» Но Аллан энергичен, полон оптимизма и полностью лишен покровительственного тона, присущего другим терапевтам, с которыми Маре приходилось иметь дело. Его поведение оказывает успокаивающее действие на всех. Войдя в комнату, Аллан достает таблетки из кармана и торжественно поднимает их над головой.

«Мы отправляемся на поиски приключений», – говорит он.

И он не врет.

В 11:15 утра, лежа на кровати и глядя на ангелов на потолке, Мара глотает 110 мг фармакологически чистого МДМА. Мэрилин следит за направлением взгляда дочери. Наткнувшись взглядом на медальон, она произносит последнюю молитву.

«Пожалуйста, ангелы, смилуйтесь, – говорит она. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

2

Хотя деятельность Аллана до сих пор остается противозаконной, ситуация начинает меняться. Мы стоим на пороге психоделического ренессанса. Впервые за 40 лет, не встречая сопротивления со стороны закона, во многих странах мира и во многих городах Америки снова начинают испытывать скандально известные вещества. Ученые в Израиле, Иордании и Канаде исследуют терапевтический потенциал МДМА. В Бразилии, Германии и Испании исследователи изучают айяуаску – растение, содержащее ДМТ – пожалуй, один из самых мощных психоделиков на земле. В Швейцарии ЛСД используют для психологической помощи смертельно больным пациентам. В Мексике и Канаде используют ибогаин (еще один сильнодействующий психоделик растительного происхождения) для лечения зависимости от опиатов, а в России для лечения героиновой зависимости используют кетамин – транквилизатор, вызывающий диссоциативные состояния. В США ученые из Университета Джонса Хопкинса завершили долгосрочное исследование псилоцибина – вещества, якобы вызывающего «мистический опыт», сопровождаемый галлюцинациями. Псилоцибин изучали также и в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, но уже в качестве психотерапевтического средства для смертельно больных людей, помогающего избавиться от страха смерти; аналогичные исследования начаты в Нью-Йоркском университете и Университете Джонса Хопкинса. В Аризонском университете псилоцибин изучается как лекарство от невроза навязчивых состояний. Исследователи Гарварда, завершив изучение нейротоксических свойств МДМА и мескалина, приступили к изучению терапевтического эффекта ЛСД при кластерных головных болях и способности МДМА подавлять страх смерти у смертельно больных людей. В Южной Каролине исследователи, работая с ветеранами, возвращающимися из Ирака и Афганистана, а также с другими жертвами психических травм, закончили одно исследование применения МДМА для лечения при посттравматическом стрессовом расстройстве и собираются приступить к следующему.

Кроме того, большинство ученых, вовлеченных в эту работу, говорят, что государственные органы перестали негативно относиться к такого рода исследованиям. Роланд Гриффитс, профессор психиатрии и нейронаук из Университета Джонса Хопкинса, занимающийся изучением психоделических веществ, говорит: «Я думаю, что исследованиям в этой области противодействовали не столько власти, сколько сам научный истеблишмент. На протяжении трех десятилетий достаточно было публично высказаться в пользу изучения психоделиков, чтобы твоя академическая карьера закончилась; это было формой профессионального самоубийства для любого серьезного ученого. Но теперь ситуация изменилась».

«Разница в том, что теперь мы действуем иначе», – говорит Рик Доблин. А уж он знает, о чем говорит. Доблин является основателем Междисциплинарной ассоциации психоделических исследований – некоммерческой фармацевтической компании, конечная цель которой заключается в возобновлении производства психоделиков. Он один из первопроходцев этого движения. Последние 25 лет он посвятил стараниям побудить государственную власть пересмотреть свое отношение к психоделическим препаратам, чтобы вернуть психоделики обратно в лаборатории и провести достаточно убедительные эксперименты, которые заставили бы пересмотреть свою позицию даже самых упрямых оппонентов.

Говоря «теперь мы действуем иначе», Доблин имеет в виду не только выполнение экспериментов, но и общее отношение. «Первый бой проиграли во многом из-за собственного невежества, – говорит он. – Тим Лири хотел с помощью ЛСД низвергнуть истеблишмент. Теренс Маккенна говорил, что психоделики по своей внутренней природе противостоят существующей культуре. Это все от незнания. Это было проявлением романтизма, но и высокомерия тоже. Сейчас я хочу изменить тренд на противоположный. Я хочу, чтобы психоделическая терапия не противостояла мейнстриму, а стала его частью. Мой девиз: настройся, включись и иди в народ».

Доблин не шутит. В тот день, когда я с ним встретился, сразу после завтрака в местной булочной мы вернулись к его дому. Доблин живет в Белмонте, штат Массачусетс, городе столь идиллически старомодном, что соседний Кембридж, где расположены Гарвардский университет и Массачусетский технологический институт, выглядит модерном в стиле Бэй Юймина. Ухоженный, утопающий в зелени Белмонт – это, наверное, последнее место на Земле, где можно было бы ожидать революцию. Но внешность бывает обманчива. Неподалеку от булочной хорошо одетая женщина лет пятидесяти останавливает Доблина.

– Рик! – кричит она, – вы видели ту великолепную передачу об ЛСД по «Историческому каналу»?

Далее следует десятиминутное обсуждение текущей ситуации в мире психоделической науки. Женщина очень хорошо осведомлена об этой проблеме и относится к психоделикам с явным благодушием. После того как она уходит, Доблин рассказывает мне, что посещает одну из самых популярных синагог в городе.

– А это, – говорит он с улыбкой, – жена раввина.

– Кто-кто?

– Я никогда не скрывал, чем занимаюсь. Это очень маленький городок. Здесь все знают, кто чем занимается. Большинство людей рады помочь.

Доблин считает, что лучшей поддержки и желать нечего. «Она основана на знаниях, сочувствии и социальной справедливости, – говорит Доблин. – Синдром навязчивых состояний и страх смерти – очень сложные для излечения состояния, но исследования показывают, что психоделики способны помочь в обоих случаях. У нас есть ветераны, вернувшиеся из Ирака с тяжелейшим посттравматическим синдромом. Правительство не знает, что делать с этими людьми. Но терапия с использованием МДМА помогает и им. Кластерная головная боль, которую из-за ее силы и частоты называют суицидальной, – это еще одна неизлечимая болезнь. Но ее лечение с помощью ЛСД уже сейчас выглядит весьма многообещающим».

Доблин обводит рукой окрестности.

«Люди, живущие здесь, все это знают. Белмонт – это маленькая часть будущего, над созданием которого я работаю. Возможно, это единственный город в США, где обсуждение психоделической терапии на родительском собрании отнюдь не считается чем-то из ряда вон выходящим».

3

Мара скрипит зубами и смотрит на ангелов. Прошло больше часа после того, как она приняла экстази, и в том, что с ней случилось за это время, ничего приятного не было. Боль усилилась. Полуденная доза метадона не помогла. Сейчас час дня. Собравшиеся в зеленой комнате начинают обсуждать варианты. Мара приняла 110 мг, что на 15 мг меньше стандартной терапевтической дозы. Обычно пациенту дают 125 мг, а затем 75 мг каждый следующий час. Аллан полагает, что дозу можно было бы безопасно удвоить. Мара не хочет сдаваться раньше времени. Она проглатывает еще 110 мг МДМА и спрашивает: «Разве духовная трансформация может быть простым и легким делом?»

Причина, по которой Мара верит в способность психоделиков вызывать духовные трансформации, никак не связана с ее личной историей, но она связана с историей ее матери, Мэрилин, которая родилась с врожденной травмой – воронкообразной деформацией грудной клетки. Ее органы были сдавлены, в то время как грудная клетка выпирала. Когда Мэрилин минуло тридцать, она познакомилась с психотерапевтом Роном Курцем – пионером в области психосоматической медицины. Он предположил, что вмятина на груди – следствие скрытой детской психической травмы. Высвободите эмоции – и вмятина на грудной клетке исчезнет.

Мэрилин перепробовала все, чтобы высвободить эмоции, а затем решила попробовать ЛСД-терапию. Ее сеанс тоже проходил в зеленой комнате под ангелами. Глаза у Мэрилин были завязаны, а рядом находилась «сиделка» (человек, который сопровождает трип, т. е. выполняет облегченный вариант той работы, которую теперь делает Аллан). Через полчаса после приема наркотика Мэрилин почувствовала – к своему изумлению, – что ее мозг словно раскололся надвое, и она начала кричать. Сначала это были первобытные вопли, но со временем крик смягчился и сменился песнопением. В течение следующих четырех часов Мэрилин спонтанно повторяла звук «а-а-а-а-а», хотя называть ее «Мэрилин» в эти моменты, наверное, было бы неправильно. «Я больше не ощущала границ, которые отделяли бы меня от внешнего мира. Я была звуком, любовью, покоем. Любые эмоции, которые я испытывала впоследствии, кажутся мелкими и незначительными по сравнению с этими. В тот момент я поняла, что имеют в виду, говоря о мистическом опыте, о трансцендентном состоянии. Для меня это было абсолютно не связано с какой-либо религией или верой в Бога. Я испытала Бога в себе».

И к тому времени, когда Мэрилин пришла в себя, вмятина на ее груди практически исчезла. Ее грудная клетка выпрямилась, а внутренние органы вернулись на место. То, что испытала Мэрилин, обычно называют спонтанным исцелением, а иудео-христианские традиции квалифицируют как чудо. Вот почему Мара согласилась принять вторую таблетку: она рассчитывала на такое же чудо.

По тем же причинам на маленьком столике у стены в зеленой комнате Линдси организовала выставку подарков от бывших учеников Мары: мерцающие огнями свечи, морские кристаллы, резные камни, разноцветные бусы, окружающие бронзовую статуэтку Ганеши – индуистского бога мудрости и трансцендентности с головой слона, прикрытой зонтиком. Спустя час после приема второй таблетки послеполуденное солнце начинает бить в окно, и Ганеша сверкает золотом. Может, это знак, а может, подействовало лекарство, но впервые за целый год Мара перестает чувствовать боль.

Из колонок льется музыка Пола Уинтера. Мара закрывает глаза и плывет вслед за музыкой. Линдси видит умиротворение на лице своей подруги впервые за… да она уже и не помнит, за сколько времени. Взгляд Мэрилин возвращается к ангелам на потолке.

«Спасибо, – шепчет она, – спасибо, спасибо, спасибо».

Еще через час действие МДМА начинает слабеть. Мара думает, что больше не нуждается в помощи Аллана.

«Это было здорово, – говорит она. – Думаю, в следующий раз я смогу погрузиться глубже».

Все обнимаются, и Аллан идет к двери. Мара смотрит, как он уходит, и солнечный свет заставляет ее вспомнить о том, что она уже месяц не была на улице. Ей хочется прогуляться. Вместе с Линдси они переходят улицу и садятся на чугунную скамейку в небольшом сквере в тени раскидистого дуба. Они говорят о мальчиках, о первых сексуальных опытах, о предстоящей свадьбе Линсди. Мара не чувствует себя больной. Она просто чувствует себя самой собой. А она так боялась, что это чувство уже никогда не вернется! Мара чувствует себя настолько хорошо и уверенно, что дает советы Линдси, которая переживает некоторые личные проблемы.

«Это было так важно для нее, – говорит впоследствии Линдси, – быть полезной, чувствовать себя полезной, снова вернуться к нормальной жизни».

Так проходит два часа, и они возвращаются домой. Впервые за много недель у Мары появился аппетит. Хорошо поев, она принимает болеутоляющие лекарства – и вдруг ощущает внутренний толчок: то ли пробегает волна тревоги, то ли сердце сбивается с ритма. Она начинает потеть. Следом приходит тошнота. Затем возвращается боль. Мэрилин помогает ей подняться наверх и залезть в ванну. Теплая вода не помогает. Дополнительная доза метадона не помогает. Возвращается учащенное сердцебиение. Вслед за ним – тики и подергивания. Мара чувствует себя марионеткой, которую дергает за ниточки какой-то безумец.

Проходит тяжелая ночь. Ранним утром Линдси отправляется в аэропорт. Она живет в Окленде, и ей надо возвращаться домой на собственную свадьбу. Маре едва достает сил, чтобы сказать «до свидания». Десять минут спустя Мэрилин измеряет пульс Мары и решает срочно ехать в больницу. Они покидают дом, не зная, вернется ли Мара назад.

4

Есть основания полагать, что люди узнали о психоделиках так же, как и обо всех прочих лекарствах – подражая поведению животных. А подражать есть кому. Ученые повсюду сталкиваются с животными-наркоманами. Пчелы обожают нектар орхидей; козы – галлюциногенные грибы; птицы – семена конопли, крысы, мыши, ящерицы, мухи, пауки, тараканы – опиума, кошки – кошачью мяту, коровы – астрагал, бабочки – галлюциногенные цветки дурмана, мандрилы – сильнодействующие корневища ибоги. Такое поведение настолько распространено, что многие ученые считают «погоню за наркотическим опьянением одной из первостепенных мотиваций в животном поведении», как пишет своей книге «Интоксикация: Всеобщее влечение к веществам, вызывающим измененные состояния сознания» (Intoxication: The Universal Drive for Mind-Altering Substances) психофармаколог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Рональд Зигель.

И точно так же, как и мы, животные принимают определенные препараты ради достижения определенных целей. Индейцы навахо чтут медведя, от которого узнали о целебных свойствах корня оша, помогающего при болях в желудке и бактериальных инфекциях. Дикая морковь, как мы узнали благодаря птицам, отгоняет мышей. Больные лошади ищут побеги ивы, поскольку именно из них получают аспирин. То же самое касается употребления животными галлюциногенов. Первоначально травоядные познакомились с этими растениями, просто пытаясь утолить голод, ели, когда не было другого выбора, но потом уже стали искать эти растения ради достижения другого эффекта.

То же относится и к людям. На протяжении тысячелетий психоделики занимали центральное место в большинстве духовных традиций. Во время древнегреческих элевсинских мистерий – а это, пожалуй, самый известный обряд инициации в истории – пили кикеон – зерновый напиток, содержащий спорынью, из которой впоследствии был получен препарат ЛСД. Для ацтеков теонанакатль (буквально «бог-гриб») являлся священным растением, а в священном индуистском тексте «Ригведа» 120 стихов посвящены растению «сома», лишенному корней и листьев (то есть грибу). В «Ригведе» есть такие строки: «Мы испили сому, мы стали бессмертны, мы обратились к свету, мы нашли богов».

Из всего сказанного можно сделать такой вывод: оказывается, мы даже понятия не имеем, насколько хорошо были осведомлены о психоделиках люди в прежние эпохи. Ральф Мецнер, психолог и пионер в области исследования ЛСД, поясняет: «Антропологам известно, что к тому времени, когда начались серьезные исследования свойств психоделиков, человечество уже аккумулировало знания по этому вопросу на целую энциклопедию».

Начало современного изучения психоделиков датируется 1874 годом, когда философ Бенджамин Пол Блад опубликовал небольшую статью о свойствах веселящего газа. Статья Блада вдохновила на работу гарвардского психолога Уильяма Джемса, начавшего самостоятельное исследование, о результатах которого он сообщил в своем эссе в 1882 году. Главным эффектом исследуемых веществ он назвал «необыкновенно возбуждающее чувство интенсивного метафизического просветления». В 1887 году компания Parke, Davis and Company начала продавать пейотль всем желающим. А таковых было немало. К концу века был синтезирован мескалин – действующее вещество пейотля, – что дало толчок трем десяткам лет феноменологических исследований того, что писатель Хантер Томпсон назвал «бабахом»: «Хороший мескалин забирает медленно. Первый час проходит в ожидании, в середине второго вы начинаете проклинать надувших вас проходимцев, потому что ни черта не происходит, а потом внезапно – БАБАХ!»

Затем в 1938 году Альберт Хофманн – швейцарский химик, работавший на фармацевтическую компанию Sandoz, искавший новые средства ускорения кровообращения, в итоге синтезировал ЛСД. Компания Sandoz начала бесплатно рассылать ЛСД ученым по всему миру, указывая в сопроводительной документации два возможных применения препарата: он мог использоваться в качестве психоимитатора (препарата, имитирующего психозы, что позволяет ученым лучше разобраться в шизоидных состояниях), а также, возможно, в качестве лекарственного препарата.

В середине 1950-х годов, вскоре после того, как Олдос Хаксли рассказал всему миру о мескалине в «Дверях восприятия», психиатр из Калифорнийского университета в Ирвайне Оскар Джанигер начинает давать ЛСД таким звездам, как Кэри Грант и Джек Николсон, надеясь больше узнать о природе творческих способностей. В то же самое время Хамфри Осмонд, британский психиатр, который и ввел в обращение слово «психоделик», предположил, что ЛСД может использоваться для лечения алкоголизма. Его гипотеза была подтверждена экспериментально, и самым известным примером стало исследование, проводившееся в 1962 году в канадской провинции Саскачеван. Канадские ученые обнаружили, что 65 процентов участников эксперимента перестали употреблять алкоголь уже после однократного применения ЛСД (все исследование длилось полтора года). Стивен Росс из Нью-Йоркского университета говорит по этому поводу: «В то время лечение алкогольной зависимости было главным направлением применения психоделиков. В этом участвовали тысячи людей. Все исследования показывали одно и то же: большинство алкоголиков бросали пить. Иногда эффект длился неделями, иногда месяцами». Алкоголизм и другие формы зависимости остаются одной из главных проблем современного общества, но, несмотря на несомненный потенциал психоделиков в решении этой проблемы, исследования были практически заморожены на 40 лет.

Главное событие, которое привело к прекращению исследований, произошло в 1960 году, когда гарвардский психолог Тимоти Лири съездил в Мексику и впервые попробовал галлюциногенные грибы. Впоследствии он говорил, что «пять часов, прошедших после приема этих грибов, дали больше информации об устройстве мозга, чем предшествующие 15 лет изучения психологии». На протяжении следующих нескольких лет Лири занимался исследованием психоделиков – сначала в Гарварде, а затем (когда его выгнали оттуда) в своем поместье на Восточном побережье. В его исследованиях в качестве испытуемых принимали участие сотни, а может, и тысячи людей, включая Кена Кизи и остальных «Веселых проказников». Шестидесятые зажгли этот огонь, чем больше всего и запомнились. Но исследования психоделиков не пропали даром. К тому времени, когда вечеринка закончилась – ЛСД был запрещен в 1968 году, а псилоцибин – вскоре после этого, хотя большинство считает концом вечеринки принятие в 1970 году «Закона о контролируемых веществах» (действие которого фактически распространилось на весь мир благодаря влиянию США на политику международных фармацевтических компаний), – было проведено шесть конференций, опубликованы десятки книг и более тысячи статей, где описаны результаты исследований с участием 40 тысяч пациентов.

«Никсон прикрыл все это, – говорит Доблин. – Он назвал Лири “самым опасным человеком в Америке”. Вот что запомнилось. Но вся проделанная работа фактически заложила основы современной науки о мозге и сознании, стала предтечей “серотониновой революции” – нашей первой реалистичной картины подсознания и потенциального излечения самых серьезных психических заболеваний. И самое невероятное заключается в том, что большинство людей об этом даже не подозревают».

5

Мэрилин привезла Мару в больницу, но к тому времени, когда врач ее осмотрел, большинство симптомов ослабло. В записи о первичном осмотре сказано: «В сознании, активная, без явных признаков недомогания». Однако анализы показали наличие некоторых проблем, и Маре пришлось задержаться в больнице на две недели. Когда ее наконец выписали, она весила на 14 фунтов меньше и принимала 15 разных препаратов, но среди них не было того единственного, который ей действительно хотелось принять, – экстази. И Мара просит мать снова обратиться к Аллану.

Мэрилин не так уверена в том, что это правильно, но понимает логику дочери: «Отчасти это надежда на чудо, но главная причина – все-таки боль. Под действием МДМА боль ушла, Мара снова могла двигаться, снова могла быть самой собой».

Мэрилин снова консультируется с Алланом. Они вместе пытаются разобраться в том, что же вызвало кризис. Симптомы Мары вряд ли могли быть вызваны действием препарата МДМА, и наиболее вероятным виновником они считают метадон. Линдси полагает, что она могла ошибиться и после возвращения с прогулки – то есть непосредственно перед возникновением симптомов – дать Маре слишком большую дозу метадона. Сейчас Маре прописана значительно меньшая дозировка метадона, что кажется хорошим знаком, но взамен ей прописано вдвое больше других лекарств, чем раньше. Аллан консультируется с другими врачами. Главная проблема – антикоагулянт «Ловенокс». МДМА повышает давление, и его взаимодействие с «Ловеноксом» повышает риск кровоизлияния. Они решают прекратить прием антикоагулянта за день до «сеанса», чтобы снять проблему, но есть еще один вопрос: Мара хочет усилить эффект за счет увеличения дозы МДМА. Не убьет ли это ее? Никто не знает этого наверняка.

В своей диссертации на тему экстремального туризма Мара писала: «Риск – это необходимая составляющая любых приключений… Беречь себя от опасностей и неожиданностей реального мира – значит отрекаться от настоящей жизни». И слово с делом у нее не расходится.

Через неделю после выписки из больницы, первого июля, в 10:45 утра Мара принимает 140 мг МДМА, а еще через час усиливает эффект дополнительной дозой в 55 мг.

Как говорил Хантер Томпсон, «купи билет – и в путь».

6

Рику Доблину 56 лет. Он крепкий, коренастый, с темными курчавыми волосами и широким лбом, изборожденным «смеховыми» морщинами. Рик родился в еврейской семье в Ок-Парке, штат Иллинойс, и воспитывался, как он говорит, «в тени Холокоста». Подростком он избегал спорта и девушек ради книг, посвященных тематике гражданского неповиновения. К четырнадцати годам его уже волновали проблемы социальной справедливости. В 16 лет Рик присоединился к антивоенным протестам, и заведенное против него уголовное дело поставило крест на той жизни, которую прочили ему родители: он уже не мог стать адвокатом или врачом и заниматься тем, чем полагается заниматься хорошим еврейским мальчикам.

Вместо этого Доблин уехал во Флориду и поступил в Новый колледж. Тогда ему было 17 лет. «Я еще не общался с девушками, – говорит он, – и считал “Битлов” авторами глупых любовных песенок». До этого времени он не знал алкоголя, не пил кофе, не выкурил ни одной сигареты и даже не пробовал газировку. Это было в 1971 году, и тогда Доблин еще верил пропаганде. «Наркотики пугали меня, – говорит он. – Я был уверен, что достаточно один раз попробовать, чтобы сойти с ума». Но, поступив в Новый колледж, он обнаружил там колонию нудистов у бассейна в кампусе и психоделические танцевальные вечеринки, продолжавшиеся всю ночь. Доблину потребовалось не так уж много времени, чтобы перебороть страх перед наркотиками.

«ЛСД стало для меня откровением, – говорит он, смеясь. – Когда я был моложе, то, как и все остальные, очень серьезно относился к ритуалу бар-мицва. У меня было много вопросов в отношении религии, на которые я хотел получить ответы. Я ожидал мистического, трансформирующего дух опыта. Когда же все произошло, я совершенно разочаровался в Боге. Десять лет спустя у меня был первый психоделический опыт, и именно ЛСД принес мне то, чего я ожидал от бар-мицвы. Это было именно то, что нужно».

Доблин сразу же стал одержим психоделиками. Потом были новые трипы и новые исследования. Затем он познакомился с книгами «Программирование и метапрограммирование в человеческом биокомпьютере» Джона Лилли (попытка картировать сознание во время наркотических трипов в совершенно изолированном помещении) и «Области человеческого бессознательного» (Realms of the Unconscious) Станислава Грофа (Гроф был одним из ведущих исследователей ЛСД в 1950–60-е годы). «Психоделики были именно тем, что я искал, – говорит Доблин. – Они открывают научный способ объединить духовность, терапию и нравственные ценности. Они позволяют погрузиться в глубины души и возвратиться назад с важными моральными уроками, лишенными всяческих предрассудков. В принципе, это готовый инструмент социальной справедливости. Я думал тогда – и думаю до сих пор, – что при правильном применении психоделики являются мощным антидотом идеологии Гитлера».

Было это антидотом или нет, но Доблин пришел в этот мир слишком поздно. «Из-за войны, объявленной наркотикам, всякая научная работа с психоделиками прекратилась. Исследования переместились на сновидения, медитацию, голодание, религиозные песнопения, холотропное дыхание – одним словом, на все прочие способы достигнуть измененного состояния сознания без наркотиков. И виноват в этом был не истеблишмент; это была наша собственная ошибка, ошибка носителей контркультуры. Мы держали это в руках и потеряли». В итоге Доблин вылетел из колледжа, сел на наркотики, завел себе волка в качестве домашнего питомца, испробовал интенсивную терапию первичным криком и множество других форм терапии, учился строить дома – в общем, делал все, что угодно, лишь бы отвлечься от мысли о том, что исследования психоделиков – единственное занятие, интересующее его в этом мире.

В 1982 году ему представился удобный случай вернуться к любимому занятию. Как только появился препарат МДМА, Доблин был сразу же покорен им. «Это было прекрасное средство для высвобождения внутренней любви, для самоприятия, для достижения внутренней гармонии. Я сразу понял, какой удивительный терапевтический потенциал имеет этот препарат, но его уже начали продавать в барах. МДМА стал очень популярен. Было ясно, что запрет не заставит себя ждать. Но я знал, что, если мы сыграем на опережение, у нас появится шанс перебороть высокомерное отношение к психоделикам и как-то изменить курс».

Управление по борьбе с наркотиками начало войну против МДМА в 1984 году, но Доблин был уже наготове. Он познакомился с Лаурой Хаксли, вдовой Олдоса, и через нее попал в психоделическое сообщество, о существовании которого даже не подозревал. «Тогда-то я и понял, что психоделические исследования не исчезли, они просто ушли в подполье». Доблин использовал новые связи, чтобы инициировать ряд серьезных исследований. В надежде выиграть пропагандистскую войну он начал рассылать МДМА мировым духовным лидерам. Примерно дюжина из них попробовала вещество. В 1985 году в журнале Newsweek вышла статья под заголовком «Споры об экстази», автор которой цитировал известного католического теолога брата Дэвида Стейндл-Раста, который рассказывал о собственном опыте: «Монахи проводят всю жизнь, культивируя в себе то же состояние открытости, которое дает МДМА».

В одном из исследований, одобрения которого Доблин тщетно пытался добиться от государственных надзорных органов, испытуемый был один – его родная бабушка. Она умирала и попутно страдала клинической депрессией. Доблин хотел попробовать лечить ее при помощи МДМА, но родители запретили ему нарушать закон. «Это была совершенно больная старая женщина, отчаянно нуждавшаяся в помощи, – вспоминает Доблин. – И у нас было лекарство, которое могло ей помочь, препарат, который уже благополучно опробовали тысячи людей, но закон категорически запрещал его использование».

В 1986 году Доблин учредил Междисциплинарную ассоциацию психоделических исследований в надежде обеспечить легальность медицинского использования экстази и попытался судиться с правительством. Этот бой он проиграл. В 1988 году Управление по борьбе с наркотиками включило МДМА, наряду с героином, фенциклидином и некоторыми другими наркотиками, в перечень самых опасных препаратов «с высокой вероятностью злоупотребления» и «не используемых в настоящее время в медицинских целях на территории США». Это означало, что, если Доблин хочет изменить это решение, ему необходимо убедить Управление по борьбе с наркотиками, что препарат МДМА безопасен и полезен с медицинской точки зрения.

Доблин закончил колледж и решил продолжить образование по выбранной им специализации в магистратуре. Но на дворе был 1988 год, и ни одно из высших учебных заведений не проявило интереса к его планам писать диссертацию по психоделической тематике. «Я понял, что политика стоит на пути науки, – говорит Доблин, – поэтому решил заняться изучением политики». Он поступил на факультет государственного управления Гарвардского университета и через какое-то время защитил там диссертацию, но прежде, чем это произошло, в 1989 году в недрах Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США назрело решение, касавшееся их внутренней политики, но при этом навсегда изменившее судьбу исследований психоделиков. «Они пошли на кардинальные перемены, – говорит Доблин, – решив деполитизировать свою работу и судить о препаратах строго на научных основаниях».

«Рик разгадал их секрет, – считает Марк Клейман, руководитель программы анализа фармацевтической политики в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, один из преподавателей Доблина во времена его учебы в Гарварде. – Он понял, что Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США отныне собирается играть честно». И впервые за два десятилетия исследования психоделиков переместились из области мечтаний в область практики.

7

Второй сеанс приема МДМА уводит Мару глубже, чем первый. Она говорит о своих переживаниях в личной жизни, о боязни утратить контроль, о страхе предательства. Мара начинает говорить о недавнем отказе от новых методов лечения: «Я могла бы испытать на себе их эффективность, но не хочу, чтобы обо мне говорили как о безнадежном случае. Что бы ни случилось, рак дал мне возможность искать Бога».

Но МДМА не помогает ей найти Бога. К вечеру эффект начинает спадать. Аллана не будет в городе в течение нескольких недель, так что Маре придется подождать – вот только ее болезнь ждать не хочет. К концу июля дозу дилаудида приходится увеличить тридцатикратно. По мнению врачей, жить Маре осталось не больше двух месяцев. Аллан и его психоделики кажутся единственной надеждой, но МДМА уже не справляется с задачей. Мара хочет переключиться на что-то более сильное.

Этот вопрос обсуждается. У Аллана есть ЛСД, но он чувствует, что тот прорыв, которого хочет добиться Мара, грозит разрушить ее эмоциональные защитные механизмы, вследствие чего страх смерти может только усилиться. Мара редко говорит об этом страхе, хотя однажды она сказала Линдси, что ее страшит не сама смерть. «Я единственный ребенок у своих родителей, – говорила она, – и я в ужасе от того, что с ними станет, если я умру». И все-таки Аллан полагает, что для следующего сеанса лучше подойдут галлюциногенные грибы. Остальным приходится с ним согласиться.

На сегодняшний день мало кто из ученых не знаком с медицинским использованием псилоцибина и считается, что нет лучшего средства для преодоления страха смерти. Фрейд рассматривал «экзистенциальную тревогу» как главную мотивационную силу, которая движет человеком. В 1974 году Эрнест Беккер получил Пулитцеровскую премию за тезис, что оборотная сторона страха смерти (которую он называл «отрицанием смерти») лежит в основе всего нашего поведения и является той самой причиной, по которой человечество создало цивилизацию. Очень многие ученые указывают также на то, что есть только один способ преодолеть страх смерти – соединить конечность своего «я» с бесконечностью всего остального. В этом, считают они, состоит одна из биологических задач религии – ослабить наш страх перед смертью. Этим же может объясняться и механизм действия психоделиков. Они, как известно, вызывают мистические переживания, именуемые «единением» – ощущением единства с окружающим миром. Если ты един со всем остальным, смерть теряет свою значимость.

В первый раз Мара принимает грибы в один из душных дней начала августа. Проходит час. Затем два часа. Может, доза слишком маленькая или эмоциональное сопротивление слишком сильное, поскольку ничего не происходит. Мара хочет еще грибов, но у Аллана есть другое предложение. Он захватил с собой марихуану, которая может усилить эффект псилоцибина. Мара решает попробовать, но ее изможденные легкие не вынесут горячего дыма. Поэтому Мэрилин становится бульбулятором для своей дочери. Она набирает в рот холодную воду, затем вдыхает конопляный дым ртом, прикладывает свои губы к губам Мары и выдыхает. И тут же – впервые после последней сессии МДМА – боль отступает.

«Боль еще есть, – говорит Мара, – но она не напрягает меня так, как раньше. Она все еще здесь, но перестала занимать меня всю, перестала быть мною».

Затем Аллан спрашивает ее о ее болезни.

«В моем доме змея», – следует жуткий ответ.

Остаток сеанса проходит без инцидентов. Мара разочарована. Она хочет большего, хочет попробовать ЛСД, но Аллану снова нужно уехать. Мара будет ждать его возвращения для следующей сессии. Ждать тяжело. Ведь в ее доме змея.

8

У Доблина и его помощников ушло десять лет на то, чтобы убедить правительство в том, что у экстази может быть терапевтический потенциал. Победа пришла к ним в 1992 году, когда Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США одобрило первый эксперимент с МДМА, проведенный на людях, с целью изучения безопасности и эффективности данного препарата. Однако у Доблина были куда более амбициозные планы. Чтобы проверить на практике свою радикальную идею, он объединил усилия с психиатром Майклом Митофером, который специализировался на посттравматических состояниях и интересовался психоделической терапией. «Терапевты уже поняли, что МДМА помогает людям справляться с воспоминаниями о перенесенных душевных травмах – воспоминаниями, которые сопряжены со страхом и тревогой, – и оставлять их позади, – говорит Доблин. – Майкл уже имел опыт работы с посттравматическим стрессовым расстройством, и как раз для лечения такого рода расстройств МДМА подходит лучше всего».

Чтобы доказать свою правоту, Доблин стал автором первой в научной литературе статьи о лечении посттравматического синдрома при помощи МДМА. Она была опубликована в Journal of Psychoactive drugs в апреле 2002 года. В том же году Митофер получил разрешение начать исследования и тогда же познакомился с Джоном Томпсоном (имя изменено).

Томпсону сейчас 40 лет, и живет он в штате Миссури. В армии он был рейнджером и, находясь в Ираке, подорвался на самодельном взрывном устройстве. Джон получил перелом позвоночника и обеих ног, а также травму головы. «Я не раз участвовал в боевых действиях, – говорит он. – И ранения у меня были, но когда я вот так подорвался, это стало сильнейшим душевным потрясением».

У Томпсона развился посттравматический синдром. Каждую ночь его мучили кошмары. Приступ вызывал любой сомнительный предмет на дороге. Примерно после года безрезультатного лечения Джон нашел в интернете ссылку на сайт организации MAPS, где описывались будущие исследования, в том числе эксперименты Митофера с посттравматическим стрессовым расстройством. «До этого я никогда не принимал МДМА, – говорит Томпсон. – В юности немного покуривал травку, а когда мне было уже за двадцать, разок попробовал ЛСД. В то время я уже был рейнджером, хорошо обученным, огрубевшим душой убийцей, но под действием ЛСД ощутил себя учеником Христа, и это было очень необычное ощущение».

Исследования Митофера были весьма интенсивны. Сначала с пациентами проводилась предварительная психологическая работа. За этим следовали три восьмичасовых сеанса МДМА под наблюдением двух терапевтов (большинство психоделических терапевтических сеансов проводят два врача, как правило мужчина и женщина). Между сеансами проводились ежедневные телефонные беседы и еженедельные личные встречи.

«Практически сразу, – говорит Томпсон, – меня поразило то, какой свободный доступ я получил к своей собственной памяти. Я начал вызывать в сознании события, которые, казалось, давно забылись. Я все глубже и глубже проникал в свою память. Это был настоящий катарсис. Уже на следующий день [после первого сеанса] кошмары прекратились. Я стал живым и общительным – впервые с тех пор, как подорвался на мине. МДМА фактически вернул меня к жизни. Я не без колебаний использую слово “чудо”, но как еще это можно назвать?»

Облегчение нашел не только Томпсон. Среди пациентов Митофера были ветераны войн, жертвы насилия и жестокого обращения. Хотя полученные им результаты еще не опубликованы, Митофер уже представил их на различных конференциях. «Используя МДМА (вместо плацебо), – говорит он, – мы получаем совершенно явное – статистически значимое – ослабление посттравматического синдрома. И эффект сохраняется в течение года после последнего сеанса МДМА, а в некоторых случаях даже до пяти лет. Я считаю это весьма многообещающей формой терапии».

Доблин в своих оценках идет еще дальше: «У восьмидесяти пяти процентов наших пациентов симптомы посттравматического синдрома исчезли полностью. Нам потребовалось 22 года, чтобы провести данное исследование, но результаты того стоят».

Дальше всех, впрочем, заходит Томпсон: «Я думаю, что МДМА – подарок человечеству, и считаю, что через МДМА-терапию должен проходить каждый ветеран, покидающий службу. Думаю, это должно стать официальной процедурой при демобилизации».

9

Конец августа. Звонит телефон. Аллан вернулся в город, у него есть свободное время, а в голове целый коктейль идей. На следующий день Мара, Мэрилин и Аллан вновь собираются в зеленой комнате. Аллан принес ЛСД, МДМА и марихуану. ЛСД – один из самых мощных психотропных препаратов, какие только существуют. До сих пор главная опасность состояла в том, что неудачный ЛСД-трип может увеличить тревожность Мары, но Аллан объясняет: «Если совместить МДМА с ЛСД, то можно смягчить эффект, сгладить тревожные визуальные эффекты и сохранить ход мыслей». Кроме того, марихуана может углубить трип, что позволит снизить дозировку психоделиков.

Мара согласна. В 16:20 она принимает 300 мкг ЛСД.

В 18 часов она говорит, что не чувствует заметных изменений. В половине седьмого она хочет принять больше ЛСД, но 300 мкг – это уже приличная доза. Аллан решает обойтись дополнительной дозой МДМА. Через час боль начинает уменьшаться, но полностью не проходит. В восемь часов вечера Мара получает дозу марихуаны. Через несколько минут ее начинает трясти. Дрожь бьет все тело.

«Внутри все горит, – говорит она, – но просто удивительно, как хорошо при этом чувствует себя все остальное тело».

После этого не происходит ничего особенного. В 21 час Мара хочет идти спать. Сеанс окончен. Мэрилин не может скрыть разочарования.

«Ни чудесного исцеления, – говорит она, – ни внезапного прекращения боли, ни единой искры просветления и никаких разговоров о том, что будет дальше».

Спустя неделю Мара говорит, что утратила всю свою решимость.

«Я беспокоилась о своих родителях, – говорит она, – но пора уже прощаться». Еще через неделю воля Мары окончательно сломлена. «Я больше не могу. Хочу быстрее уйти». Но прежде, чем уйти, она хочет пройти еще один сеанс МДМА.

Этот сеанс проходит в начале сентября. В 14:35 Мара лежит на кровати, смотрит на ангелов и проглатывает 135 мг МДМА. Через час она принимает еще столько же, таким образом удваивая дозу. Вскоре после этого ее дыхание выравнивается, спазмы отступают, боль уходит.

«Позовите папу», – говорит Мара.

Мэрилин и Дэвид Хоуэлл развелись много лет назад, но Дэвид живет неподалеку, и он всегда был близок с дочерью. Почти каждый вечер он приходит и читает ей. Почти каждый вечер Мара беспокоится о нем – даже больше, чем о матери. Этим вечером, как только приходит отец, слезы наворачиваются у нее на глаза.

«Это так важно, – заикаясь, произносит Мара, – я хочу, чтобы мои мама и папа…»

Но она не заканчивает фразу.

Вместо этого Мара решает побаловать себя – когда еще представится такой случай? Она просит отца сходить в магазин за шоколадом. Мэрилин ненадолго отправляется на кухню. Мара смотрит на Аллана и начинает плакать: «Я их единственный ребенок…» – но и эта фраза остается незавершенной.

Дэвид возвращается с шоколадом. Как же приятно себя побаловать! И музыка такая зажигательная. The Temptations поют My Girl, и Мара хочет танцевать. Мать берет ее за одну руку, отец – за другую, и начинают двигать ее тело под музыку. Наконец Мара решается договорить до конца.

«Как приятно умирать, – говорит она, – когда мои мама и папа со мной».

10

На дворе холодный октябрьский вечер 2009 года. Рик Доблин ужинает на кухне с женой и тремя детьми. Он вспоминает о том, как Лайла, их тринадцатилетняя дочь, выиграла школьный конкурс сочинений в рамках программы «Осмелься мечтать». Его младшая дочь, одиннадцатилетняя Элинора, беспокоилась о нем. «Она думала, что моя жизнь рушится, – вспоминает он. – Мой сын-подросток наркотики не употреблял. Старшая дочь только что выиграла конкурс сочинений. И вот она взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза и сказала “Папочка, сейчас я этого не хочу, но в будущем, обещаю, я выкурю много травы”».

Разговор переключается на Мару Хауэлл и ее лечение. Поскольку психоделическое сообщество невелико, Доблин был наслышан об этой истории. «Как бы я хотел, чтобы это было легально, – говорит он, – но мне нравится, что они делали это дома. Хорошо, что они сочетали это с хосписным уходом, привлекали других терапевтов и не ограничивали протокол лечения одним лишь препаратом и какой-то одной дозировкой. Они использовали весь набор психоделических инструментов в зависимости от ситуации. За этим будущее».

Как долго нам осталось ждать этого будущего – вопрос открытый. Большинство текущих исследований находятся на второй стадии клинических испытаний, но третья стадия требует реальной легализации препаратов. Речь идет о разносторонних исследованиях с привлечением большого количества пациентов. Главная причина, по которой каждая стадия требует так много времени, с создаваемыми государством препонами никак не связана. «Главной проблемой, – говорит Гроф, – всегда было найти достаточное число пациентов, готовых поучаствовать в исследовании». Доблин указывает на то, что, хотя уже многие ученые осведомлены о переменах, происшедших в мире психоделических исследований, до подавляющего большинства эту информацию еще предстоит донести. Но это произойдет, и уже скоро.

Ужин Доблин заканчивает в спешке. Ему надо собираться. Завтра он уезжает в Израиль, чтобы в качестве консультанта принять участие в эксперименте по лечению посттравматического синдрома при помощи МДМА, а затем, с такой же целью, – в Иорданию. «Вот и говори о мире на Ближнем Востоке», – шутит Доблин. По пути из кухни он рассказывает о своем инструкторе аэробики, который всегда приходил обкуренный и учеников призывал поступать так же. Его одиннадцатилетняя дочь прерывает его рассказ.

«Но, папочка, – кричит она, – я не хочу заниматься обкуренной аэробикой». Доблин треплет ее по голове и улыбается.

«История моей жизни», – говорит он.

11

Через час после танца Мэрилин и Дэвида с дочерью экстази начинает отпускать, и симптомы Мары возвращаются. Все в зеленой комнате пытаются сообразить, что делать дальше. Эффект МДМА можно продлевать, поэтому некоторые психоделические терапевты непрерывно вводят небольшие дозы препарата пациентам в последние дни и часы их жизни, чтобы снять боль и сохранить ясность мышления. Мэрилин и Аллан выбирают другой путь. Они решают принимать МДМА через день, надеясь таким образом получить от препарата максимум пользы с физической, эмоциональной и духовной точек зрения. Уходя, Аллан оставляет дозу МДМА, достаточную еще для одного сеанса.

Едва ли не весь следующий день Мара спит. Она больше не может ни есть, ни пить. Мэрилин не может добудиться ее и на следующее утро, хотя совершенно очевидно, что боль мучает дочь даже во сне. К полудню Мара просыпается. Мэрилин спрашивает, хочет ли она еще МДМА. Мара долго набирается сил, чтобы ответить.

«Да», – еле слышно произносит она.

Мэрилин кладет таблетку ей под язык. Мара снова засыпает. Через два часа ее дыхание выравнивается, а мускульные спазмы прекращаются, но Мара не пробуждается.

Мэрилин звонит Аллану, чтобы посоветоваться, и он предлагает дать ей вторую таблетку. Мэрилин следует его рекомендации, но проходит еще два часа, а Мара так и остается практически в коматозном состоянии. Мэрилин звонит Дэвиду и просит его прийти. Когда он приходит, Мэрилин говорит: «Думаю, она уже не проснется».

Следующие несколько часов они проводят, держа дочь за руки и рассказывая ей разные истории, поскольку не знают, что еще предпринять. Тут Мэрилин приходит в голову неожиданная идея. Перед самой смертью Олдос Хаксли ввел себе ЛСД. Он полагал, что это обеспечит ему «хорошую смерть». Дозу дала ему Лаура, его жена. Несколько недель назад Аллан принес им экземпляр книги «Сей вечный миг» (This Timeless Moment) Лауры Хаксли, опубликованной уже после ее смерти. Мэрилин открывает книгу и начинает читать вслух:

Слишком часто к умирающим или находящимся без сознания людям относятся как к неодушевленным предметам, так, словно они уже не здесь. Но они очень даже здесь. Хотя умирающий человек имеет меньше возможностей выразить свои чувства, воспринимать он все еще способен. В этом отношении очень больного или умирающего человека можно сравнить с маленьким ребенком: он не может сказать, что он чувствует, но впитывает наши чувства, наши голоса, а больше всего – наши прикосновения… Для «благороднорожденных» – так же, как и для «благородноумирающих», – общение посредством прикосновений и голоса, несомненно, очень важно.

Позже Мэрилин узнает, что «благороднорожденные» – термин из тибетской буддийской традиции, которая «придает огромное значение состоянию сознания человека в момент его смерти». Но в тот момент она не знала, что и думать. Мэрилин сидела в зеленой комнате, под «теми чертовыми ангелами», рядом с умирающей дочерью. «Я сижу и сама не знаю почему, читаю ей Лауру Хаксли», – вспоминает она.

И вдруг умирающая дочь начинает двигаться.

Мара достает свою правую руку из-под одеяла и вкладывает ее в ладонь отца. Затем она приподнимает подбородок, открывает глаза и переводит на него взгляд. За последний год Мара сильно похудела, так что все кости торчат, но в тот момент она кажется вполне здоровой; даже худоба не бросается в глаза. Дэвид видит это преображение и не верит своим глазам.

«Она стала ангелом, – вспоминает он позже, – она выглядела сияющей… Все происходило на моих глазах. Мара подержала мою руку секунд пятнадцать, а потом на ее лице появилось выражение абсолютной легкости. Абсолютная умиротворенность. И затем она умерла».

В молодости Дэвид экспериментировал с наркотиками и не слишком приветствовал решение Мары попробовать психоделическую терапию. «Буду честен, я относился к этим вещам весьма настороженно», – говорит он.

Но теперь это не так.

«Это был настоящий подарок, – говорит он, – получить возможность еще немного побыть рядом с ней».

А ее смерть?

«Не знаю. Думаю, ее смерть была чудом».

Трудный путь науки о продлении жизни

В 2006 году мне позвонил редактор одного издания и попросил расследовать странное заявление бейсболиста Хосе Кансеко, назвавшего стероиды чудодейственным лекарством будущего. Но бейсбол мне неинтересен, а стероиды известны своими канцерогенными свойствами и негативным воздействием на яички. Что же касается их омолаживающего действия – а именно это имел в виду Консека, называя стероиды чудодейственным лекарством будущего, – то для меня это было где-то между научной фантастикой и лженаукой. В общем, я не хотел браться за эту историю. Но редактор был очень убедительным.

– Я хорошо заплачу, – сказал он.

– Только ради вас, – ответил я.

Я не планировал сделать сенсацию и перевернуть сложившиеся представления о стероидах. И дело было не в деньгах. Я лишь хотел убедить редактора в том, что мы действительно имеем дело со смертельно опасными веществами. И как вообще можно было думать иначе на фоне крупнейшего в истории скандала со стероидами, который разворачивался как раз в то время? Поэтому я прочитал несколько статей в медицинских журналах. Потом почитал еще. Потом пообщался с экспертами. Потом продолжил общение. И черт меня подери, если это не окажется сенсацией!

Приступая к работе, я был уверен, что вся информация о стероидах, которую я нарою, будет негативного свойства. Что повсюду я буду натыкаться лишь на предостережения о том, насколько опасны эти вещества, и что эксперты будут гнуть эту же линию. Ничуть не бывало! Покопавшись в литературе и пообщавшись со специалистами, я понял, что все известное мне о стероидах было заблуждением. Вместо великого зла я наткнулся на великую ложь – на одну из крупнейших в истории дезинформационных кампаний, стоившую миллионы жизней, – в интересах пропаганды и политики.

И самое странное то, что слова Хосе Кансеко могут оказаться правдой. Стероиды действительно способны стать средством лечения большинства считающихся неизлечимыми заболеваний и первым шагом к реальной антивозрастной медицине, которая позволит жить дольше. Возможно, это действительно чудо-снадобье будущего, и существует оно уже сегодня – как и все остальное, о чем говорится в данной книге.

1

Дорога в будущее вымощена кровью – моей собственной кровью. Когда ею наполнилась половина второй пробирки, у меня уже слишком кружилась голова, чтобы обращать на что-либо внимание, но ощущение было такое, что из моих вен выкачивают пинты, кварты, галлоны (что там идет после галлонов?), чтобы проникнуть в тайны, которые могут там скрываться. Кровь отправили в лабораторию на анализ, а результаты отправили доктору по имени Рон Ротенберг Для того чтобы попасть на прием к Ротенбергу, помимо сдачи крови, надо было подписать отказ от претензий на десяти страницах, заполнить анкету с вопросами о моем здоровье и образе жизни на двадцати страницах и проявить полную готовность смело и открыто взглянуть в глаза своему медицинскому будущему.

Ротенберг – мужчина среднего роста, широкоплечий, гладко выбритый. Русые волосы, темные глаза и еще более темные брови делают из него еврейскую версию звезды латиноамериканской мыльной оперы. По нему никогда не скажешь, что ему уже пятьдесят девять. Впрочем, он отнюдь не скрывает свой возраст, но подчеркивает, что чувствует себя двадцатипятилетним. Однако, в отличие от большинства мужчин, хвастающих своей мужской силой, слова Ротенберга подкрепляются самим характером его занятий.

Он возглавляет Калифорнийский институт проблем старения, базирующийся в Энсинитасе, и те немногие, кто хорошо знает его и то, чем он занимается, считают Ротенберга своего рода первопроходцем – а это что-то значит, если иметь в виду, что западная традиция антивозрастной медицины восходит к XVI столетию, когда Понсе де Леон искал источник вечной молодости и попутно открыл Флориду.

У Ротенберга специального образования в области антивозрастной медицины нет, потому что в те времена, когда он учился, такой специальности в медицинских вузах попросту не существовало. Закончив в 1970 году медицинский факультет Колумбийского университета, он перебрался на Западное побережье, где занялся серфингом и обосновался в Медицинском центре Университета Южной Калифорнии. В 1977 году Ротенберг получил место преподавателя реаниматологии в Калифорнийском университете в Сан-Диего, а в 1989-м получил звание профессора. И по-прежнему продолжал заниматься серфингом.

В 1975 году Ротенберг стал одним из первых американцев, осваивавших ныне ставшие легендарными курорты острова Бали с их великолепными возможностями для серфинга. Еще у него есть свой домик на берегу океана в мексиканской Нижней Калифорнии. Стены его кабинета увешаны досками для серфинга и фотографиями, где он покоряет гигантские волны, как Грег Нолл. Эти снимки были сделаны в 2006 году, когда Ротенбергу было пятьдесят восемь, но именно интерес к серфингу побудил его несколькими годами ранее – когда ему стукнуло пятьдесят – вплотную заняться вопросами антивозрастной медицины, которая в то время еще только зарождалась.

«Прожив полвека, – рассказывает Ротенберг, – я начал замечать в себе неблагоприятные перемены. У меня периодически кружилась голова, я как будто терял равновесие. Постоянное чувство усталости, снижение либидо – в общем, все было не так, как раньше. Во время занятий серфингом меня закручивало и переворачивало, когда я подгребал на доске навстречу волнам, – а я к этому не привык. Однажды я прочитал в Newsweek об омолаживающих свойствах ДГЭА и задумался над тем, нельзя ли с помощью этого препарата что-то изменить в моих ощущениях и в тех процессах, которые происходили в моем организме.

Ротенберг связался с появившейся как раз в то время Американской академией антивозрастной медицины и занялся самообразованием. «Большинство врачей со временем перестают развиваться, – говорит он. – Получив диплом, они полагают, что уже все знают. Однако каждый студент-медик должен понимать, что половина из того, чему их учат в медицинских вузах, – неправда, причем хуже всего то, что никто не знает, какая именно половина». Ротенберга в вузе учили тому, что время не стоит на месте, что процессы старения остановить нельзя и что они необратимы, – и выяснилось, что именно эта половина оказалась неправдой.

Относительно того, в какой мере это неправда, дебаты продолжаются, но мало кто спорит с тем, что та версия антивозрастной медицины, которую представляют Ротенберг и его соратники, является одним из наиболее радикальных отступлений от традиций западной медицины за последние столетия. «Традиционной медицине присущ пассивный подход; она лишь реагирует на возникающую болезнь, – говорит Роберт Голдман, председатель Американской академии антивозрастной медицины. – У антивозрастной медицины подход прямо противоположный: заранее выявить потенциальную проблему и искоренить ее, не дав осуществиться. Если спортивная медицина призвана оптимизировать состояние организма для достижения наилучших результатов, то антивозрастная медицина призвана оптимизировать состояние организма для жизни в целом».

Голдман считает антивозрастную медицину медициной будущего. И Рон Ротенберг является одним из тех, кто прокладывает путь в это светлое будущее. Он стал десятым по счету врачом во всем мире, получившим лицензию в области антивозрастной медицины, и в 1998 году первым начал принимать пациентов. Говоря по правде, раньше он уже испытывал омолаживающие препараты на себе и его первые пациенты были тоже врачами, которые не могли не обратить внимания на то, как он буквально на глазах становится моложе и сильнее. Естественно, они хотели стать такими же. Предписания Ротенберга для них примерно совпадали с теми, что он давал мне, – и вот здесь дорога в будущее делает крутой вираж, потому что в обоих случаях он прописал гормоны. Ротенберг уточняет: «У нас бытует шутка: когда о нашей работе хотят сказать что-то хорошее, говорят о гормонах; когда же нас хотят уязвить, гормоны называют стероидами».

А в наше время предостаточно людей, у которых найдется предостаточно проклятий в адрес стероидов.

2

Проблемы в наших отношениях со стероидами начались уже давно – и мы к этому еще вернемся, – но самый недавний скандал случился в 2006 году, когда бывшая звезда бейсбола Хуан Канеско опубликовал автобиографическую книгу, в которой утверждал, что 80 процентов профессиональных бейсболистов употребляют стероиды, и многих даже назвал поименно. Именно в этой книге Канеско назвал стероиды чудодейственным лекарством будущего. «В скором времени их будут употреблять все, – пишет он. – Стероиды станут более популярными, чем «Ботокс». Хотя бы в небольших количествах их будут употреблять все без исключения профессиональные спортсмены. От этого спорт только выиграет: станет более зрелищным и интересным. И жизнь людей улучшится. Мы будем жить дольше и лучше. И любить, быть может, тоже будем дольше и лучше».

Государство на протяжении многих лет внушало населению совершенно противоположный тезис, и одним из примеров служит такое сообщение на сайте Национального института наркологии США: «Злоупотребление стероидами может вызывать серьезные и зачастую необратимые проблемы со здоровьем. К числу наиболее опасных последствий относятся: почечная недостаточность, повреждение печени, сердца и сосудов, включая увеличение сердца, повышение кровяного давления и уровня холестерина в крови, что влечет за собой повышенный риск инсульта и инфаркта (даже у молодых людей)».

К сожалению, и здесь, так же как в вопросах употребления наркотиков, политика и наука сильно расходятся. «В той мере, в какой анаболические стероиды используются большинством людей, включая спортсменов, их негативное побочное действие представляется минимальным, – говорит доктор Мауро Ди Паскуале. – Стероиды вовсе не вызывают рак. И почечную недостаточность не вызывают. С ними проводились тысячи исследований, и примерно в ста случаях были обнаружены негативные побочные эффекты. Но если присмотреться к сотне исследований повнимательнее, мы не увидим там однозначной корреляции, а именно однозначная корреляция является признаком научной обоснованности».

А ему ли не знать! Бывший чемпион мира по пауэрлифтингу Ди Паскуале еще и семейный врач, практикующий уже 25 лет, а также один из признанных авторитетов в области спортивной фармакологии. В начале 1990-х годов, когда основатель Всемирной федерации рестлинга Винс Макмэн решил покончить со стероидами в масштабах всей своей империи, эта работа была доверена Ди Паскуале. Позже он стал медицинским директором Всемирной федерации бодибилдинга и медицинским экспертом NASCAR, помогая организовать систему самого строгого контроля за употреблением запрещенных препаратов в обоих видах спорта.

Преодолеть пропагандистские клише в отношении стероидов непросто, считает Ди Паскуале. «Взять хотя бы миф о том, что стероиды могут вызывать “стероидную ярость”, – говорит он. – Мы знаем, что они помогают высвободить невероятное количество энергии, и при этом надо принимать во внимание еще и то, какие люди принимают стероиды. Если препарат принимает человек, склонный к соперничеству и агрессии, высвобождающий больше энергии, здравый смысл подсказывает, что рано или поздно возникнут проблемы. Но что является причиной этих проблем: стероиды или тот факт, что человек не умеет держать себя в руках – со стероидами или без оных?»

Это не значит, что никаких осложнений со стероидами нет вообще. Когда их принимают подростки, организм которых и без того вырабатывает большое количество натуральных гормонов, результат может быть весьма разрушительным. У взрослых тоже могут быть проблемы, особенно когда речь идет о больших дозах. Например, у тяжеловесов, десятикратно превышающих нормальную дозу стероидов, могут наблюдаться рост волос в нежелательных местах, преждевременное облысение, увеличение грудных желез у мужчин и увеличение клитора у женщин. У мужчин также существует риск атрофии яичек. Однако стоит отметить, что все эти нарушения, как правило, исчезают после прекращения употребления стероидов. Что касается долговременных последствий применения стероидов – негативных или позитивных, – то до самого недавнего времени их почти никто не исследовал.

Одно из первых исследований такого рода было предпринято Ником Эвансом – хирургом-ортопедом и специалистом по спортивной медицине из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. В начале 1990-х годов, когда был принят «Закон о контроле над анаболическими стероидами» в его первоначальной редакции (в 2004 году в него были внесены поправки), много говорили об ужасных последствиях долговременного злоупотребления стероидами, но научного подтверждения этих утверждений было мало. Эванс решил, что если кто и должен хоть что-нибудь знать о долговременных эффектах стероидов, так это тяжелоатлеты и культуристы. Он обнаружил, что их просто никто не спрашивал. «Это совершенно непостижимо, – говорит Эванс. – Было такое впечатление, что ученые попросту поверили пропаганде, поэтому даже не удосужились зайти в тренажерный зал и опросить занимающихся там бодибилдеров».

А Эванс удосужился. Он пообщался с многими из них – с целой сотней. Результаты этих бесед Эванс опубликовал в 1996 году в British Journal of Sports Medicine. За этим последовало еще более масштабное исследование, в котором приняло участие уже не сто, а пятьсот человек, долгое время употреблявших стероиды. Результаты обоих исследований Эванса вполне согласовывались с выводами Ди Паскуале. Даже у тех, кто длительное время употреблял стероиды, не удалось обнаружить прямой корреляции между употреблением этих препаратов и опасными побочными эффектами, с которыми их обычно ассоциируют, – вроде тех, что перечислены на сайте Национального института наркологии США. Единственная реальная угроза здоровью была обнаружена у тех, кто в течение многих лет принимал сверхвысокие дозы стероидов. «Это проблемы с сердцем, – поясняет Эванс. – Сердце является мышцей, а стероиды способствуют увеличению мышечной массы. Если сердце начинает увеличиваться, оно менее эффективно справляется со своей работой, и со временем это может стать причиной серьезных проблем».

При этом Эванс считает, что если бы те, кто принимал стероиды, делали это под наблюдением врачей, многих проблем удалось бы избежать. Однако при существующем в Америке отношении к подобного рода «сомнительным» препаратам мало кто имеет возможность получить соответствующие рекомендации от врачей. Это, кстати, отчасти объясняет, почему Эванс находит американскую политику в отношении стероидов нелепой – не потому, что считает, что люди должны принимать стероиды, а потому, что причины, которые побуждают людей принимать стероиды, остаются за кадром.

«Бытует мнение, что стероиды принимают исключительно профессиональные спортсмены и что контроль над употреблением этих препаратов позволит сделать спорт чище и одновременно искоренить многие проблемы. Это совершенно не соответствует действительности. В США стероиды употребляют три миллиона человек, и, по данным моих исследований, в восьмидесяти процентах случаев стероиды используются в косметических целях».

Это означает, что люди принимают стероиды для того, чтобы выглядеть и чувствовать себя более молодыми, сильными и энергичными – то есть по тем же причинам, по которым люди прибегают к косметической хирургии. Но если липосакция, к примеру, маскирует наши недостатки снаружи, то стероиды действуют изнутри. И они не просто скрывают ход времени, а поворачивают стрелки обратно.

3

Если вы хотите понять, какую роль эти препараты играют в антивозрастной медицине, начать стоит с обмена веществ, или метаболизма. Речь идет о химических процессах, происходящих в организме с целью поддержания жизни, в том числе с целью производства энергии, деления клеток и выведения отходов жизнедеятельности. В начале XX века ученые обратили внимание на связь между этими процессами и старением. Наблюдения указывали на то, что более крупные животные с более медленным обменом веществ живут дольше, чем мелкие животные с быстрым обменом веществ. Два десятилетия спустя из серии экспериментов с плодовыми мушками и дынными семечками родилась «теория темпа жизни», утверждающая, что чем быстрее происходят обменные процессы, то есть чем «быстрее» организм живет, тем короче его жизнь. Затем в 1935 году ветеринар-диетолог Клайв Маккей обнаружил, что ограничение калорийности питания лабораторных животных – в результате чего обменные процессы замедляются – приводит к тому, что старческие болезни проявляются позже и с меньшей интенсивностью, а продолжительность жизни возрастает. Химик Денхем Харман в 1954 году предложил молекулярное обоснование этой теории, утверждая, что свободные радикалы, являясь побочными продуктами метаболизма, ответственны за ущерб, наносимый организму и ассоциируемый со старением.

Эта теория послужила толчком для великого множества новых исследований и непрерывно растущего числа новых интересных идей, касающихся причин старения. Например, есть теория, что накопление избыточной глюкозы в тканях препятствует нормальному функционированию клеток. Еще есть теория, связанная с теломерами – концевыми участками хромосом, которые естественным образом теряются в процессе нормального деления клеток. Со временем, когда мы утрачиваем слишком много теломер, наши клетки лишаются способности делиться и порождать новые клетки. Без этих новых клеток повреждаемые ткани не восстанавливаются, а это и есть старение. Однако наиболее интересные результаты связаны с гормональной теорией старения, согласно которой все животные в репродуктивном возрасте представляют собой исключительно эффективные механизмы, но затем (поскольку эволюционная задача уже выполнена) эти механизмы начинают ломаться. Ученые полагают, что такую ломку запускает снижение уровня гормонов, чем и объясняются все симптомы, ассоциируемые со старением, – от неспособности сосредоточиться и снижения либидо до таких возрастных заболеваний, как болезнь Альцгеймера, артрит, остеопороз, диабет и сердечно-сосудистые заболевания. «Прежде мы полагали, – говорит Ротенберг, – что уровень гормонов снижается из-за того, что мы стареем. Теперь мы думаем, что стареем из-за того, что уровень гормонов снижается».

Так в борьбе со старением вызрело очевидное решение – восполнить недостающие гормоны.

Тестостерон – один из главных гормонов, нуждающихся в восполнении (действие практически всех стероидов в той или иной степени имитирует действие тестостерона, поэтому, когда говорят о стероидах, в большинстве случаев подразумевают тестостерон), поскольку его уровень начинает снижаться по мере приближения к тридцатилетнему возрасту. Строго говоря, тестостерон является одновременно анаболическим и андрогенным стероидом. Анаболиками называют стероиды, которые способствуют росту тканей; а андрогенами – гормоны, которые оказывают влияние на развитие и поддержание мужских половых признаков.

Самое раннее из известных исследований этого гормона датируется 1767 годом, когда шотландский ученый Джон Хантер попытался трансплантировать яички петуха в живот курицы, но добился этим немного. Через сто лет после него немецкий зоолог Арнольд Бертольд перенял эстафету и обнаружил, что после кастрации у петухов вместе с яичками со временем исчезают и характерные вторичные половые признаки: яркий гребень, агрессивное поведение и всякий интерес к противоположному полу. Однако – и это стало нашим первым шагом к антивозрастной медицине – он обнаружил также, что подобные перемены можно обратить вспять путем впрыскивания тогда еще не имевшего названия вещества, добытого из их яичек.

Через два десятка лет после прорыва, сделанного Бертольдом, началась шумиха по поводу использования стероидов, когда известный французский невролог Шарль Эдуар Броун-Секар начал впрыскивать себе экстракт яичек животных – морских свинок, собак и баранов – и обнаружил такое сильное омолаживающее действие, что до конца дней пропагандировал этот препарат как способ продления жизни. Хотя экстракт яичек морских свинок и не получил большой популярности, в начале 1930-х годов голландскому фармакологу Эрнсту Лакеру удалось выделить 10 миллиграммов кристаллического тестостерона из 100 килограммов бычьих тестикул, и это все изменило. Исследователи получили возможность узнать химический состав тестостерона и проводить эксперименты. Вскоре появились синтетические заменители натурального тестостерона, а также сообщения о том, что шведские спортсмены улучшали свои достижения, принимая небольшие дозы тестостерона. По слухам, немецкие спортсмены – с благословения Гитлера, мечтавшего о превосходстве арийской расы, – во время Олимпиады 1936 года принимали тестостерон в еще больших дозах.

К началу 1940-х годов тестостерон рекламировали как настоящую панацею, полезную во всех отношениях – от увеличения полового влечения у стареющих мужчин до повышения производительности труда в обществе в целом. Но настоящий прорыв произошел в 1945 году, когда Поль де Крюи опубликовал книгу «Мужской гормон» (The Male Hormone). Популяризуя тестостерон и с оптимизмом описывая его позитивное воздействие на нашу экономику и здоровье, Де Крюи предрекал производителям этого гормона несметные богатства, а его потребителям – долгую жизнь. То и другое било в самую точку. Критикам книга понравилась. Newsweek посвятил ее разбору целый разворот, Reader’s Digest опубликовал выдержку из книги. В этот момент антивозрастная медицина стала мейнстримом.

Правда, продлилось это недолго.

4

Проблемы начались в 1960-е годы, когда спортсменки из стран Восточного блока стали приезжать на олимпиады и чемпионаты слишком уж мускулистыми и выступали слишком уж хорошо. Внезапно обнаружилось, что стероиды угрожают поставить спортсменов в неравные условия и сотрясти самые основы спортивных соревнований, тем самым навредив интересам крупного бизнеса.

К 1975 году стероиды были включены в список веществ, запрещенных к использованию на Олимпийских играх. За олимпийскими видами спорта вскоре последовал американский футбол и другие виды спорта. Но было уже поздно. Спортсмены успели познакомиться с преимуществами тестостерона с точки зрения улучшения физической формы, и одними запретами решить проблему было невозможно. Нужно было предпринять что-то еще. Это «что-то» оказалось несколько странным.

«Спортивные функционеры решили справиться с возникшей проблемой путем просвещения спортсменов, – говорит Рик Коллинз, ведущий эксперт по юридическим вопросам использования стероидов и автор книги “Легальные мышцы” (Legal Muscle), являющейся практически библией в данной области. – Они разработали стратегию: убедить спортсменов в том, что анаболические стероиды вовсе не наращивают мускулатуру, как это принято считать. Разумеется, это было ложью, поэтому им нужно было опереться на какой-то непререкаемо авторитетный источник. Чиновники остановили свой выбор на Американской коллегии спортивной медицины, которая и должна была сыграть роль оруэлловского “министерства правды” из книги “1984”, пропагандирующего заведомо ложную информацию».

Хоть это был не 1984 год, а только 1977-й, коллегия взялась убеждать спортсменов в том, что «стероиды не оказывают никакого воздействия на чистую мышечную массу, а наблюдаемые эффекты возникают за счет задержки воды в организме, являясь, по существу, эффектом плацебо». Эти утверждения кое-как продержались до настоящего 1984 года, но к тому времени появилось так много свидетельств обратного, что Американская коллегия спортивной медицины была вынуждена признать, что те 300-фунтовые богатыри, играющие в амплуа левых тэклов, могли стать такими только благодаря анаболическим стероидам.

После этого Американская коллегия спортивной медицины сменила тактику и начала уверять спортсменов, что стероиды вредят их здоровью, пытаясь добиться того, чтобы само упоминание об этих веществах внушало ужас, всячески преувеличивая негативные эффекты, обнаруживаемые в ходе исследований, и увиливая в демагогию в тех случаях, когда негативные эффекты не обнаруживались. «Один калифорнийский врач, связанный с НФЛ, – писал Коллинз в “Легальных мышцах”, – дошел до того, что без всяких на то оснований заявил, что спортсмены, принимающие большие дозы анаболических стероидов, едва ли доживут до пятидесяти лет».

Но потом появилась другая опасность: баловаться стероидами начали старшеклассники. Тут уж пришлось вмешаться конгрессу. Одни считают, что действия законодателей мотивировались искренним желанием помочь, другие полагают, что для продолжения непрерывной войны с наркотиками обществу постоянно требуются все новые и новые враги, третьи иронизируют, что для политиков нет лучшего лозунга для укрепления своих позиций, нежели «Спасем наших детей!», четвертые показывают пальцем на лоббистов, отстаивающих интересы крупного бизнеса, чьи миллиарды долларов вращаются в профессиональном спорте. Скорее всего, правы и те, и другие, и третьи, и четвертые.

Как бы то ни было, в 1988 году был принят «Закон против злоупотребления наркотическими и лекарственными средствами», который среди прочего запретил торговлю стероидами. Согласно этому закону были созданы подкомитеты, призванные выслушать экспертов и решить, какие именно препараты должны быть включены в число контролируемых. Среди приглашенных экспертов был и Чарльз Есалис, профессор Университета штата Пенсильвания и один из ведущих специалистов по стероидам на то время. «Стероиды имеют медицинское применение, – заявил он на слушаниях в конгрессе. – С эпидемиологической точки зрения, с точки зрения опасности для здоровья меня гораздо больше беспокоят героин, кокаин и обычные сигареты, нежели стероиды».

Американская медицинская ассоциация, Управление по борьбе с наркотиками, Министерство здравоохранения США и Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США – четыре надзорных ведомства, которые должны осуществлять контроль над использованием наркотиков, – единогласно выступили против включения стероидов в перечень контролируемых веществ. Это не помогло. Сенатор Герберт Коль выразил мнение многих, когда сказал: «Те, кто пользуется стероидами, показывают нетерпимо плохой пример молодежи». Стоит также упомянуть, что сенатор Коль был тогдашним владельцем и президентом баскетбольного клуба «Милуоки Бакс».

В 1990 году конгресс снова поднял ставки, на этот раз приняв «Закон о контроле над анаболическими стероидами», криминализующий эти вещества. Пять лет спустя лос-анджелесский врач Уолтер Джекот был арестован за то, что рекомендовал и прописывал стероиды культуристам. Его дело дошло до Верховного суда. Он был признан виновным и отсидел пять лет в федеральной тюрьме. Это было очень громкое дело, занимавшее первые полосы газет; куда меньшую известность получил тот факт, что этот приговор сделал Джекота – по мнению многих – первым мучеником эпидемии СПИДа.

5

Когда разговариваешь с врачами, занимающимися антивозрастной медициной, об их работе, очень скоро в беседу закрадывается здоровая доза паранойи. «Достаточно полунамека на то, что я прописываю стероиды в немедицинских целях, чтобы закрыть мою практику, а меня отправить в тюрьму», – сказал мне один врач, разумеется, пожелавший остаться неназванным. И он не один такой осторожный. О сохранении анонимности просил меня примерно каждый второй врач из тех, кого я интервьюировал для этой статьи. И большинство объясняло свое нежелание «светиться» именно судьбой Уолтера Джекота.

Чтобы разобраться в этой истории, надо знать, что до 1990 года стероиды продавались в аптеках, и любой мог купить их по рецепту врача. Джекот выписывал такие рецепты некоторым из своих пациентов, преимущественно спортсменам, еще с 1960-х годов. Он продолжал делать это и в 1982 году, когда ученые обнаружили странный вирус, начавший распространяться в сообществе гомосексуалистов. ВИЧ-положительными были многие из пациентов Джекота, и некоторые из них принимали стероиды. К 1984 году Джекот обратил внимание на то, что в то время, как люди умирали от СПИДа, те из ВИЧ-положительных пациентов, которые принимали стероиды, оставались живы. Вызываемый ВИЧ синдром истощения по каким-то причинам обходил их стороной, и многие из них выглядели совершенно здоровыми. В 1984 году Уолтер Джекот стал первым врачом, который использовал стероиды для лечения СПИДа.

Другие врачи вскоре последовали его примеру, и не потребовалось много времени, чтобы собрать достаточное количество опытных данных и разработать терапевтический протокол. Эта схема лечения быстро набирала обороты на Западном побережье, но общенационального внимания удостоилась лишь в 1995 году, когда еще один ВИЧ-положительный врач, Майкл Дулниг, опубликовал в журнале muscle media статью, где описал свой собственный опыт лечения стероидами. В те времена в качестве маркера состояния здоровья ВИЧ-инфицированных врачи использовали концентрацию иммунных клеток CD4. У здоровых, ВИЧ-отрицательных людей концентрация CD4 находится в пределах от 1000 до 1500 клеток на миллилитр крови, а диагноз СПИД ставился тем, у кого эта концентрация опускалась ниже 200. Когда Дулниг только приступил к стероидной терапии, показатель CD4 равнялся четырем единицам. По идее, ему оставалось жить лишь несколько недель. Однако он не только выжил, но даже прибавил 40 фунтов и рассказал свою историю в Muscle Media.

Последовав примеру Дулнига, ВИЧ-инфицированный инженер-химик Нельсон Вергель тоже начал принимать стероиды. «За год мой вес увеличился на 35 фунтов. Иммунная реакция улучшилась, особенно уровень T-клеток CD8, который повысился с 900 единиц до 2500 [как выясняется, концентрация клеток CD8 – рост которых как раз и стимулируется стероидами – является значительно более надежным индикатором здоровья у ВИЧ-положительных людей]. Симптомы практически исчезли. Я никогда так хорошо не выглядел и не чувствовал себя, даже до заражения ВИЧ».

Об этом Вергель пишет в своей книге «Бодибилдинг ради выживания» (Built to Survive), соавтором которой выступил Майкл Муни, диетолог из Лос-Анджелеса, ставший исследователем СПИДа. Данная книга представляет собой руководство, помогающее шаг за шагом победить СПИД с помощью правильного питания, физкультуры и стероидов. Она стала основой эпической борьбы. «Это был своего рода крестовый поход, – говорит Муни. – Все, кого мы знали, умирали, причем многие умирали вследствие тридцатилетней антистероидной пропаганды».

И Уолтер Джекот попал в жернова. Власти проигнорировали его работу с ВИЧ-инфицированными и обвинили в том, что он снабжал стероидами спортсменов и культуристов. Для суда этого оказалось достаточно. «Они хотели преподать урок всем остальным на чьем-нибудь примере, – говорит Муни. – Выбор пал на Джекота. Был ли этот выбор плох? Да, они здорово напугали многих хороших врачей и распространили много вранья о стероидах, которому многие плохие врачи поверили. Если бы тогда все пошло по-другому, миллионы умерших от СПИДа людей были бы живы по сей день».

И многие из врачей, занимающихся антивозрастной медициной, сегодня чувствовали бы себя и делали бы свое дело намного увереннее.

6

Доктор Ротенберг должен был по анализу крови оценить состояние моей гормональной системы и дать рекомендации. Мы начали с рассмотрения уровня холестерина и триглицеридов, затем он разъяснил мне опасности, таящиеся в трансжирах. «В этом отношении мой совет прост, – говорит Ротенберг. – Фрукты, овощи, мясо, рыба – это все прекрасно. А вот замороженные и консервированные продукты – это опасно. Избегайте центральных проходов в супермаркетах – и будете жить долго».

Мы добираемся до С-реактивных белков, уровень которых является надежным показателем процессов старения и воспаления в организме. «Хроническое воспаление является как причиной, так и следствием большинства возрастных болезней, – говорит Ротенберг – Острое воспаление может быть спасительным для жизни (например, уменьшая приток крови к ране), а вот хроническое воспаление способно вас убить». Уровень С-реактивных белков у меня в норме, но есть некоторая нехватка ДГЭА, и вот тут-то начинаются противоречия.

Гормон ДГЭА является «родственником» тестостерона и эстрогена. Одни называют его источником вечной молодости, а другие – современной версией «змеиного масла», ставшего олицетворением фармацевтического мошенничества. Из всех гормонов количество ДГЭА в организме максимально, но после двадцати лет темпы его производства начинают снижаться. К 70 годам в организме остается лишь 20 процентов того количества ДГЭА, которое наблюдалось в юности. ДГЭА является предшественником всех основных половых гормонов, и его снижением в организме отчасти объясняется постепенный упадок полового влечения. Исследования также показывают, что ДГЭА помогает бороться с воспалением, депрессией, ухудшением умственных способностей, осложнениями инсулиннезависимого диабета, онкологическими, сердечно-сосудистыми заболеваниями и остеопорозом, но оппоненты называют этот стероид бесполезным и даже опасным. И хотя препараты ДГЭА в настоящее время можно купить в большинстве магазинов здорового питания, эти оппоненты, многие из которых являются уважаемыми врачами и учеными, предостерегают, что нам мало известно о том, как данный гормон действует в долгосрочной перспективе, и что его в лучшем случае следует рассматривать как препарат, требующий дальнейшего изучения. Некоторые доходят до того, что называют общедоступность ДГЭА бомбой замедленного действия. Самые ярые хулители этого гормона прилагают все силы (к счастью, безуспешно) к тому, чтобы он был добавлен в список веществ, запрещенных согласно «Закону о контроле над анаболическими стероидами».

Еще одно вещество, которому грозит попадание в вышеупомянутый список, – гормон роста, и Ротенберг считает, что небольшая доза этого препарата мне не повредила бы. Этот гормон издавна используется для стимулирования роста детей, а у взрослых, как показывают исследования, он укрепляет иммунитет, улучшает самочувствие и даже – хотя прямых доказательств этому нет – улучшает спортивные показатели. Если ежедневно вводить себе небольшую дозу гормона роста в виде укола, в расчете на год затраты составят от трех до десяти тысяч долларов, хотя есть и более дешевые сублингвальные версии этого препарата.

Уровень тестостерона у меня, как выясняется, в норме. Через несколько лет его, быть может, и надо будет немного повысить, но это сущие мелочи по сравнению с теми мегадозами, которыми пичкают себя культуристы. Однако настоящим откровением для меня стало не то, в чем я нуждаюсь сейчас, а то, что может потребоваться мне в дальнейшем. «Подождите еще несколько лет, – говорит Ротенберг, – и вы поразитесь тому, что будет».

Разумеется, наиболее многообещающими являются стволовые клетки. «Мы говорим о клонировании точной копии вашей ДНК в целях ее ремонта. И это дело не то чтобы далекого будущего; все уже практически готово». Он рассказывает мне, что уже сейчас вакцины против едва ли не всех основных форм рака проходят разные стадии испытаний. «Пока не знаю, что из этого будет доступно здесь, в Америке, а что нет. Возможно, придется ехать в Швейцарию, но дело движется».

У гормонов тоже свое будущее. Скоро станут доступны не только новые методы снабжения организма гормонами – и шприцы станут достоянием прошлого, – но и новые генные технологии. «Мы говорим о восстановлении ДНК на невероятно новом уровне, – говорит Ротенберг. – Если организм человека перестанет вырабатывать нужное количество тестостерона, ему вживят гены для удвоения объемов производства этого гормона».

Насколько будут эффективны эти технологии и какие дебаты они вызовут, нам еще предстоит узнать, но специалисты по антивозрастной медицине полагают, что лет через десять-пятнадцать мы будем рассчитывать прожить уже лет 120. И эти дополнительные годы жизни мы будем проводить отнюдь не в инвалидном доме или приюте. Благодаря чуду гормонов мы можем рассчитывать на то, чтобы вернуть себе молодость. Если, конечно, конгресс не сочтет антивозрастную медицину серьезной угрозой для гольф-клубов, ориентированных на пожилых людей, и тогда уж ни за что поручиться нельзя.

Последний фронтир: стволовые клетки и политика

Из всех глав эта в наибольшей степени углубляется в историю. Она посвящена стволовым клеткам – очень важному и весьма многообещающему научному открытию. Но не это стало истинной причиной включения ее в данную подборку. Я выбрал данную статью потому, что она ярко освещает очень важный момент, а именно: с какими невероятными трудностями сталкивается истинное новаторство.

Говорят, что историю пишут победители. Мы запоминаем победивших, а проигравших забываем и редко задумываемся о том, каким количеством пота и крови залито поле боя. В этом смысле история научно-технического прогресса не исключение. Все знают, что Томас Эдисон изобрел электрическую лампочку, но мало кто помнит, что прежде, чем подобрать нужный вариант, ему пришлось забраковать более тысячи неудачных.

Таким образом, данная история представляет собой взгляд из окопов. Да, это рассказ об исследовании стволовых клеток, но он также о том воздействии, которое политика, культура и религия оказывают на данный научный процесс. Это рассказ о лжи, о морали и о лжи во имя морали. И, разумеется, о деньгах. Короче говоря, поскольку центральная тема книги – трансформация научной фантастики в научный факт, эта глава позволяет взглянуть на те ненаучные силы, которые способны превратить данный процесс трансформации в кровавое побоище.

И еще одно замечание. Хотя научные исследования стволовых клеток со времени написания этой статьи продвинулись далеко вперед, все описанные здесь проблемы сохраняются до сих пор. И мы все так же далеки от их преодоления.

1

Дом Ирва Вайсмана расположен в двадцати минутах езды от Стэнфордского университета. Закрытый высокими деревьями, с дороги он почти не виден. Комнаты в доме просторные, особенно гостиная. Высокие потолки и шикарная, по западным меркам, мебель: стулья изготовлены из древесных сучьев, а столы – из древесных стволов. На полу перед камином лежит медвежья шкура. Медведь этот видел и лучшие дни. Именно о тех лучших днях и о том, как и почему они закончились, мы и разговариваем с Вайсманом.

«Мы съели его, – говорит он. – Редкий экземпляр. Правда, мы немного нервничали, потому что большинство диких медведей страдают трихиниллезом, но все обошлось».

Вайсман не похож на поедателей медведей. Он среднего роста и телосложения, лысоват, веселого нрава, изящно одетый – и с длинной пушистой бородой. Он напоминает русского поэта или стареющего ресторанного критика. Но под этой внешностью скрывается все тот же мальчишка из Монтаны. А это значит, что он происходит из племени пожирателей медведей.

Детей Монтаны воспитывают не столько их родители, сколько дикая природа этого края. Теперь Вайсман работает в Стэнфордском университете, но дом в Монтане остается за ним. Он ездит на родину, как только выдается свободное время, хотя это бывает не так часто – из-за слишком плотного рабочего графика.

Почему Вайсман возвращается в Монтану не так часто, как ему бы того хотелось, во многом объясняет его послужной список. Он высокоуважаемый профессор биологии и патологии онкологических заболеваний Стэнфордского университета. В одном только 2002 году Вайсман получил почетную награду от Американского онкологического института, премию Ван Беккума за достижения в изучении стволовых клеток, а также был избран в Институт медицины Национальной академии наук США. Его послужной список в предшествующие годы примерно такой же и занимает в общей сложности три страницы десятипунктовым шрифтом.

Единственные не относящиеся к науке пункты в этом перечне – должности внешнего управляющего двух природоохранных организаций: Montana Trout Unlimited и Montana Land Reliance. В 1994 году Вайсмана выбрали «лучшим защитником природы года» в Монтане. Если вы спросите, за что он так любит свой родной штат, Вайсман ответит: «Жители Монтаны открыты и дружелюбны, ведь всего два поколения назад они были фермерами и охотниками, настоящими детьми природы».

Ирв и сам из таких. Его дед прибыл на остров Эллис, где находился центр приема иммигрантов, в самом начале XX века. Деду Ирва не очень понравилось то, что он увидел, поэтому он решил двинуться вглубь страны и дошел до самой Монтаны. Можно смело утверждать, что дед Ирва был одним из самых первых евреев-гомстедеров, поселившихся в Монтане, если не считать того, что обрабатывать полученный участок в 160 акров ему оказалось не под силу и от статуса гомстедера пришлось отказаться. Дед Ирва был одним из соучредителей одной из самых маленьких групп взаимопомощи в истории США: группы еврейских поселенцев в Монтане, которым гомстед оказался не по плечу.

Не сумев стать фермером, дед Ирва работал в шахтах, собирал вторсырье, охотился за пушниной. Торговля звериными шкурами принесла ему достаточно капитала, чтобы открыть хозяйственный магазин, который со временем прирос еще четырьмя магазинами. Первый магазин находился в городке Грейт-Фолс, штат Монтана, где и родился Ирв.

Отца Ирва окружающие называли человеком из чугуна и стали. Он был суров и бесстрашен. Когда Ирв был во втором классе, он узнал, что кто-то зарезал отца ножом. Уже раненный, отец избил нападавшего до полусмерти. Ирв унаследовал характер отца и деда. Единственное, чего он боится в жизни, – это пауки.

Отец Ирва продолжал дело своего отца. Его магазины назывались «Вайсман и сыновья», но теперь этих магазинов больше нет, потому что у сыновей другие планы. Когда Ирву было 10 лет, он прочитал книгу Поля де Крюи «Охотники за микробами» (microbe Hunter), в которой рассказывается о трудах Луи Пастера, Пауля Эрлиха и других бактериологов-первопроходцев. На этой книге воспитывалось целое поколение ученых. Ирв не был исключением.

Вдохновленный «Охотниками за микробами» и еще будучи старшеклассником, Вайсман устроился лаборантом в одну из местных лабораторий, где велись исследования в области трансплантологии. Он опубликовал две статьи на темы онкологии и трансплантации, когда ему еще не исполнилось восемнадцать. Ирв улыбается, вспоминая о своих первых работах, главным образом потому, что эта же проблематика продолжает занимать его по сей день, хотя прошло уже много-много лет.

Окончив школу, Вайсман поступил в Дартмутский колледж, но обнаружил, что ему трудно ужиться с евреями с Восточного побережья, да и с неевреями тоже, поэтому вскоре перевелся в Университет штата Монтана, где мог спокойно заниматься изучением медицины, не беспокоясь о том, «как еврею Монтаны полагается вести себя на Восточном побережье».

В 1960 году он снова покинул Монтану, и на этот раз его целью был медицинский факультет Стэнфордского университета. Первые исследования Вайсмана в Стэнфорде были сосредоточены на изучении того, как клетки иммунной системы борются с раком. Он посвятил много времени изучению взаимоотношений между кровяными клетками, раком и радиацией. Благодаря данным, полученным после взрыва атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки, ученые знали, что радиация уничтожает как клетки крови, так и раковые клетки. Они также поняли, что после облучения (лучевой терапии) можно выполнять трансплантацию костного мозга, заменяя пораженный раком костный мозг здоровым костным мозгом, взятым у донора, и результат всегда будет тот же самый: после пересадки костный мозг начинает производить здоровые новые клетки всех требуемых организму типов – но за счет чего это достигается?

Это была настоящая головоломка.

«Мы поняли, что в костном мозге должна существовать некая группа клеток, которая дает жизнь всем прочим типам клеток, – поясняет Вайсман. – Но это была только гипотеза. Никому еще не удавалось обнаружить такую клетку. И я начал размышлять над тем, есть ли возможность выделить эти клетки из ткани, отделив их от других клеток».

Он приступил к реализации своих замыслов в конце 1960-х годов. На протяжении десятилетий Вайсман сортировал клетки в своей лаборатории, пропуская кровь лабораторных мышей через целую серию высокотехнологичных фильтров. С прохождением каждого очередного фильтра устранялся очередной тип клеток. Так удалось удалить Т-клетки, В-клетки, эритроциты, лейкоциты и т. д. и т. п., пока не осталась одна категория клеток. Наконец, в 1988 году Вайсману удалось сделать то, что не удавалось никому, то, что большинству казалось вообще неосуществимым: он изолировал клетку, из которой возникают все другие типы клеток, клетку-предшественницу, способную на радикальную трансформацию, гемопоэтическую стволовую клетку, выражаясь строгим научным языком. В результате этого открытия Ирв также стал одним из первых людей на планете, реализовавшим все удивительные перспективы этих клеток.

И это сделало его деятельность объектом острейшей полемики.

2

Если вы живете в пещере или в пустыне, тогда, быть может, вы и не слышали о стволовых клетках, но в противном случае новость об открытии Ирва и многочисленных потенциальных последствиях этого открытия трудно было пропустить. Стволовые клетки – это наш склад сырья и запасных частей, из которых создаются все новые клетки эмбриона, постепенно формируя его тело. В отличие от специализированных клеток, которые могут делать только что-то одно – скажем, клеток печени, – стволовые клетки способны превращаться в другие типы клеток. С морфологической точки зрения они представляют собой воистину универсальный, многоцелевой инструмент. С медицинской точки зрения они – настоящее чудо.

Когда Вайсман начал работать со стволовыми клетками мышей, он практически сразу понял, что речь идет о вещах, которые в перспективе могут потенциально спасти миллионы жизней. «Я знал, что если когда-нибудь применю эту технологию к людям, – говорит он, – то с помощью химиотерапии смогу уничтожить существующие раковые клетки, а затем трансплантировать новые стволовые клетки, абсолютно здоровые».

Однако он думал не только о раке. Вайсману было известно, что множество других ужасных болезней – болезнь Альцгеймера, диабет, болезнь Паркинсона и другие – обусловлены нарушением деятельности клеток. Таким образом, замена «испорченных» клеток здоровыми стволовыми клетками сделала бы возможным излечение этих болезней. В Америке онкологическими заболеваниями страдают 1,3 миллиона людей, болезнью Альцгеймера – 4 миллиона, болезнью Паркинсона – 1,5 миллиона, диабетом – 17 миллионов. А еще есть те, кто нуждается в пересадке почек, мочевого пузыря, спинного мозга – во всех этих случаях стволовые клетки могли бы очень даже пригодиться и спасти много жизней.

А вот чего Вайсман не понимал – по крайней мере поначалу, – так это того, что правительство его страны политизирует стволовые клетки, по существу, решив, что спасение миллионов жизней с их помощью – плохая затея. Тогда он еще не понимал – но понял со временем, – что без присущих ему как уроженцу Монтаны твердости и упорства у него не было даже шанса спасти эти самые миллионы жизней.

Переполох и неразбериха – вот как все это можно назвать.

Как выражается Альта Чаро, профессор права и медицинской этики в Висконсинском университете и член Совета по биоэтике при президенте Клинтоне, «дебаты вокруг стволовых клеток касаются чего угодно, но только не самих стволовых клеток».

О чем же этот спор на самом деле? О многом. О том, станет ли президент Буш-младший после более чем сомнительной победы на выборах пытаться баллотироваться на второй срок. О том, не повторит ли Буш-младший ошибок своего отца и не потеряет ли поддержку христиан-евангелистов. О праве на жизнь и о праве женщины на выбор – и о том, что должен сделать Верховный суд: попрать первое право ради второго или поступить наоборот. И это только начало списка, в котором есть еще много пунктов: фундаментальные ценности американского народа, основы религиозного права, экономический потенциал биотехнологической индустрии, напряжение в отношениях между церковью и государством, вопрос о границах прав государства и множество других нюансов. Короче говоря, в давней и чрезвычайно пестрой истории противостояния науки и политики стволовые клетки стали крупнейшим камнем преткновения и предметом дебатов с тех пор, как Чарльз Дарвин заявил, что все мы произошли от обезьян.

3

Если вы хотите проникнуть в суть этих споров, то первым делом вам нужно ознакомиться с пятью способами получения стволовых клеток. Главный метод – клонирование, когда содержащее ДНК ядро соматической клетки (т. е. Взрослой, уже специализированной клетки) переносится в яйцеклетку с удаленным ядром. Это можно сравнить с тем, как вы высасываете начинку из пончика с повидлом и вводите туда, к примеру, наполнитель шоколадного эклера.

Впрочем, любое сравнение хромает.

Оказавшись в своем новом доме, соматическое ядро перепрограммирует яйцеклетку, которая начинает делиться и продуцировать новые клетки, несущие в себе ДНК первоначальной соматической клетки. К примеру, именно так была клонирована овечка Долли. Однако перенос ядра соматической клетки может использоваться и для клонирования людей, но здесь начинаются проблемы, о которых мы поговорим несколько позже.

Второй метод – партеногенез (греч. девственное размножение). Он предполагает искусственное деление неоплодотворенной клетки и использование продуктов деления в качестве стволовых клеток. Третий метод – гибридизация, или использование существующих (то есть уже изолированных учеными) линий стволовых клеток для создания новых линий клеток посредством генетического манипулирования. И хотя обе эти методики представляются весьма интересными, никто точно не знает, окажутся ли они эффективными. Поэтому пока они остаются на обочине научных исследований.

Остается еще два метода, которые предполагают добычу фетальных стволовых клеток из человеческих эмбрионов, полученных в результате аборта, выкидыша или оплодотворения в пробирке. И именно эти два метода вызвали в Америке яростные дебаты, касающиеся прав человека.

«После решения Верховного суда по делу “Роу против Уэйда” тысячи женщин ежегодно делают аборты, – объясняет Альта Чаро. – Это продолжается уже 30 лет. И выросло целое поколение женщин, привыкших к тому, что у них есть право выбора. Это огромный демографический императив. Правые евангелисты нетерпимо относятся к уничтожению человеческих эмбрионов. Они воюют с культурой терпимости, господствующей в обществе по этому вопросу, и обречены проигрывать, пока женщины знают, что у них есть право сделать выбор».

Тридцатилетние попытки противников абортов преодолеть решение по делу «Роу против Уэйда» раз за разом разбиваются о доминирующую в обществе идею о том, что у человеческого эмбриона права не такие, как у уже рожденного человека. Таким образом, для того, чтобы преодолеть решение суда и запретить аборты, нужно иметь достаточно убедительные доказательства того, что американское общество пересмотрело свои взгляды на права эмбриона и убедилось в том, что эмбрион тоже человек, а это весьма и весьма проблематично.

В частности, в то время как администрация Буша и правые евангелисты ведут войну против стволовых клеток, никто из них не осмеливается и слова плохого сказать в адрес клиник, занимающихся искусственным оплодотворением. А между тем, нормальный процесс оплодотворения in vitro предполагает гибель огромного количества эмбрионов. На каждую имплантируемую клетку приходится два десятка отсеиваемых клеток. Эти клетки замораживают на короткое время ради страховки (пока не убедятся в том, что имплантированная клетка прижилась), а затем выбрасывают. Но возражать против этого было бы политически ошибочно – ведь это означало бы настроить против себя многих людей, лишенных возможности завести детей естественным путем, а также огромный бизнес, в котором вращается миллиард долларов. Поэтому администрация Буша и религиозные правые предпочитают сосредоточить свои атаки исключительно на стволовых клетках.

Есть и еще одна проблема для противников абортов: эмбрионы ведь действительно не люди. «Пытаясь объяснить это репортеру или конгрессмену, – говорит Ирв Вайсман, – я провожу маленький эксперимент. Я обращаюсь к любому прохожему на улице и прошу его нарисовать эмбриона. И каждый раз, без исключений, они рисуют эмбриона с лицом. Но эмбрион с лицом – не эмбрион».

Эмбриональным в науке называют период развития зиготы от момента ее формирования до того момента, когда становятся различимыми органы; необходимо четко разделять эмбриональный и фетальный (когда эмбрион становится плодом) периоды. У эмбриона нет лица. У него нет ничего, в чем хотя бы смутно можно было увидеть человеческий образ. Под микроскопом он выглядит как покрытый воском жгут, туго скрученный в клубок.

Можно подойти к этому вопросу и с другой стороны. Современная медицина определяет смерть как прекращение функции мозга. Это означает, что противоположность смерти – рождение жизни – должна трактоваться как появление мозговой функции. Самым ранним признаком рождения автономной нервной системы ученые считают появление болевых реакций, а это происходит где-то на девятнадцатой неделе беременности, когда эмбрион уже стал плодом.

Если вы проигнорируете эти факты и все равно попытаетесь доказать Верховному суду, что научное сообщество и американская общественность изменили свой взгляд на статус эмбриона, тогда вам потребуются прецеденты. Вам придется предъявить свидетельства того, как в не связанных с абортом, но аналогичных ситуациях эмбрион оказывался под такой же защитой закона, что и плод или взрослый человек.

С этой целью президент Буш посадил в судах низших инстанций судей, настроенных против абортов, и назначил генерального прокурора с таким же мировоззрением, а именно Джона Эшкрофта. Затем в октябре 2002 года правительство изменило устав Министерства здравоохранения и социальных служб США в части проведения научных исследований на людях. Прежняя версия устава гарантировала юридическую защиту беременным женщинам и плодам. В новую версию включены также эмбрионы. Далее, в то время как многие женские организации добиваются государственной поддержки в деле охраны здоровья беременных женщин, администрация Буша распространила действие Государственной программы страхования здоровья детей на эмбрионы и плоды, но, как ни странно, не на беременных женщин. Буш также лоббировал запрет на форму аборта, называемую «частичными родами» (другое название – внутриматочная черепная декомпрессия). Эта процедура, ранее применявшаяся преимущественно в экстремальных, угрожающих жизни женщины обстоятельствах, теперь будет запрещена законом. Кроме того, Буш вернул к жизни рейгановскую политику затыкания ртов, запрещая организациям, занимающимся планированием семьи и получающим средства из федерального бюджета, обсуждать со своими клиентами аборт как один из вариантов решения проблемы или предоставлять услуги, связанные с абортом.

«Смысл всего этого состоит в том, – говорит Эллисон Хервитт, начальник отдела по связям с правительством Национальной лиги действий за право на аборт, – чтобы узаконить права эмбриона. Это отнюдь не какие-то частности, а хорошо продуманная стратегия, направленная на то, чтобы отменить легализацию абортов. И одним из следующих этапов данной стратегии станет запрет на исследования стволовых клеток, причем дело тут не в самих исследованиях, а в том, что такой запрет поможет противникам абортов реализовать их истинные цели».

4

Под микроскопом стволовые клетки впечатляют даже меньше, чем эмбрионы, по существу, смотреть не на что. Они растут крошечными группами (даже при десятикратном увеличении отдельная клетка выглядит меньше булавочной головки), их можно уподобить грозди покрытых слизью и отливающих металлом ягод. «В некоторой степени даже смешно, – говорит доктор Ларри Голдстайн, – что эта невзрачная на вид мелюзга способна вызвать такой переполох».

Голдстайну, еще одну ученому, оказавшемуся в самом центре шумихи, вызванной исследованиями стволовых клеток, под пятьдесят. У него приятная наружность и дружелюбный характер. Будучи профессором клеточной и молекулярной медицины в Калифорнийском университете в Сан-Диего, он руководит двадцатью тремя исследователями и наблюдает за несколькими тысячами лабораторных мышей. Он и его сотрудники пытаются разобраться в том, каким образом белки, липиды и органеллы проходят сквозь нейроны и мозговые клетки, поскольку эта информация может помочь в лечении болезни Альцгеймера, болезни Хантингтона и бокового амиотрофического склероза. Но для получения этой информации Голдстайну нужны стволовые клетки.

Пока он обходится стволовыми клетками мышей, использование которых дебатов не вызывает. «Но лет через пять, – говорит Голдстайн, – если нам действительно удастся подобраться к излечению этих болезней, мне потребуется доступ к эмбриональным стволовым клеткам, и я хочу быть уверен, что он будет мне гарантирован».

Вопрос о доступности стволовых клеток является вторым фронтом в этой битве. Летом 2001 года, вскоре после обращения «О положении страны», президент Буш издал указ, ограничивающий федеральное финансирование исследований стволовых клеток семьюдесятью восемью уже культивируемыми линиями. Эти линии выращивались в период с 1998 года, когда впервые были изолированы человеческие эмбриональные стволовые клетки, до 2001 года, когда был издан указ, прекращающий финансирование такого рода работ. «Проблема в том, – поясняет Вайсман, – что все 78 линий происходят от людей, которые пользовались услугами искусственного оплодотворения. Это весьма специфический срез населения Америки. Это люди богатые, белые, бесплодные. А одним из фундаментальных принципов биоэтики является справедливое распределение. Это означает, что, когда ученые работают над методами лечения, они стремятся помочь всем людям, а не только богатым, белым и бесплодным».

Последствия президентского указа были огромны. Практически сразу после этого вся команда пионера исследований стволовых клеток Роджера Педерсена, прежде работавшая в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, упаковала чемоданы и перебазировалась в Англию, где никаких ограничений на такого рода исследования нет. О своем дружелюбном отношении к этим исследованиям заявили и многие другие страны, включая Израиль, Японию, Францию и Австралию. Сингапур проявил еще большую активность в этом направлении, объявив себя «международным центром исследований стволовых клеток», выделив на эти работы 15 миллиардов долларов и быстро переманив ведущих американских ученых – в том числе Эдисона Лью, который некогда возглавлял Национальный институт онкологии США, а теперь руководит недавно образованным в Сингапуре Институтом генома.

Эти события нанесли особенно тяжелый удар по Калифорнии, которая долгое время являлась лидером в сфере развития биотехнологий. К примеру, в одном только 2002 году калифорнийским биотехнологическим компаниям было выдано более 19 тысяч патентов. Отставание идущего на втором месте штата Нью-Йорк с его 6100 патентами было огромным. Кроме того, лопнувший в 2001 году пузырь доткомов обошелся Калифорнии в 12 миллиардов долларов, и в настоящее время бюджетный дефицит штата приближается к 35 миллиардам. Иными словами, дальнейшее успешное развитие биотехнологий было совершенно необходимой предпосылкой финансового выживания Калифорнии в будущем.

Чтобы остановить утечку мозгов и направить финансовые потоки на укрепление биотехнологической отрасли в Калифорнии, сенатор Дебора Ортис (демократ, округ Сакраменто) внесла в сенат штата законопроект, позволяющий использовать бюджетные средства штата и частные пожертвования для проведения исследований стволовых клеток на территории Калифорнии. Законопроект стал законом 20 сентября 2002 года, в связи с чем губернатор Калифорнии Грей Дэвис заявил репортерам: «Этим законом мы открыли двери штата для инвестиций, способных спасти множество жизней… Мы ожидаем, что исследования в сфере стволовых клеток привлекут в наш штат лучшие мировые умы. В настоящее время в Калифорнии насчитывается 2500 биомедицинских компаний, в которых занято 225 тысяч человек. Суммарная зарплата работников данной отрасли за 2000 год составила 12,8 миллиарда долларов. Продолжение этих исследований привлечет в наш штат дополнительные финансовые потоки и, что еще важнее, позволит спасти жизнь многим людям».

Не желая терять свою долю финансовых потоков, примеру Калифорнии практически сразу же последовали еще четыре штата – Род-Айленд, Нью-Джерси, Луизиана и Пенсильвания, – приняв соответствующие законы. Аналогичные предложения сейчас рассматриваются законодателями Массачусетса и Нью-Мексико. Ирония заключается в том, что использование суверенных прав штатов с целью обойти федеральное законодательство до недавнего времени было тактикой республиканцев, которую особенно активно использовали христиане-евангелисты в своих попытках запретить аборты (и не допустить однополые браки), но здесь этим оружием воспользовались либеральные демократы. Другая излюбленная тактика консервативных республиканцев, нацеленная на изгнание левацких настроений из коридоров власти, состояла в создании специальных лоббистских групп и беспощадном прессинге.

Как теперь выясняется, в эту игру умеют играть обе стороны.

5

Джерри Цукер – создатель весьма своеобразных кинокомедий, первой из которых стал фильм «Солянка по-кентуккийски», за которым последовали «Аэроплан», «Голый пистолет» и «Полицейский отряд». Вне всяких сомнений, он один из королей Голливуда. В отличие от других королей Джерри всегда сторонился политики. И вот теперь положение меняется.

В 2000 году Цукер узнал, что у его одиннадцатилетней дочери Кейти ювенильный диабет. Он сразу же стал наводить справки об этой болезни. Год спустя он узнал о стволовых клетках, которые могли бы не просто помочь его дочери переносить болезнь, но даже вылечить ее. Тогда же Джерри Цукер узнал, что администрация Буша изо всех сил работает над тем, чтобы прикрыть эти исследования. «Будучи кинорежиссером, – говорит Цукер, – я стремлюсь сохранять спокойствие в любой ситуации. Я стараюсь не выходить из себя, не терять самообладания. Не хочу, чтобы меня считали еще одним голливудским маньяком, но то, что происходит с исследованиями стволовых клеток, буквально бесит меня».

В этих печальных обстоятельствах Цукер и его жена Джанет познакомились с продюсером Дугласом Уиком («Гладиатор», «Стюарт Литтл» и «Деловая девушка») и его женой Люси Фишер, которая одно время занимала пост вице-президента Columbia TriStar Motion Picture Group. Их дочь тоже диабетик. Летом 2002 года они вчетвером сформировали группу сторонников исследований стволовых клеток, получившую название Cures Now, наняли лоббиста и отправились в Вашингтон, прихватив с собой дочерей и биолога Дэвида Андерсона из Калифорнийского технологического института. Как поясняет Цукер, это был просветительский крестовый поход, который должен оказать давление на законодателей: «Мы с дочерью, у которой к поясу была прикреплена инсулиновая помпа, заходили в кабинеты сенаторов и спрашивали, что для них важнее – жизнь моей дочери или жизнь нескольких клеток».

Эта кампания возымела действие. Одним из первых к их призывам прислушался республиканец от штата Юта Оррин Хэч. Его примеру последовал Стром Термонд – старейший из сенаторов, которому тогда как раз стукнуло сто лет. А лидер демократического меньшинства в сенате Том Дэшл согласился не ставить на голосование законопроект о стволовых клетках до тех пор, пока члены группы Cures Now не смогут переговорить со всеми, кто захочет их выслушать.

Уговаривая законодателей, Цукер и его товарищи много усилий прикладывали к тому, чтобы отделить правду от вымысла. Последние несколько лет враги исследований стволовых клеток из числа религиозных правых и администрации Буша предпринимали согласованные усилия с тем, чтобы создать путаницу между терапевтическим клонированием (в целях производства стволовых клеток) и репродуктивным клонированием (в целях создания точных копий человека). Вот тут-то на сцену выходит Леон Касс.

Касс, биоэтик из Университета Чикаго, которого журнал Time окрестил «охранником президентской этики», возглавляет влиятельный Комитет по биоэтике, одна из задач которого – давать рекомендации конгрессу и правительству США по вопросам, касающимся стволовых клеток. Несколько лет назад Касс опубликовал в New Republic нашумевшую статью «Как не дать свершиться “дивному новому миру”, или Почему нужно немедленно запретить клонирование человека», где объясняется механика переноса ядра соматической клетки – главного способа получения учеными стволовых клеток.

Что такое клонирование? Клонирование… это создание индивидов, которые генетически идентичны уже существующему индивиду. Название у этой процедуры весьма замысловатое – «перенос ядра соматической клетки», – но смысл простой. Берут зрелую, но неоплодотворенную клетку, удаляют или дезактивируют ее ядро и взамен внедряют ядро, полученное из специализированной (соматической) клетки взрослого организма. Как только яйцеклетка начинает делиться, эмбрион переносят в матку женщины, инициируя беременность. Поскольку почти весь наследственный материал клетки сосредоточен в ее ядре, яйцеклетка с перенесенным ядром и индивид, в которого эта яйцеклетка превращается, генетически идентичны организму, который был источником перенесенного ядра.

С научной точки зрения Касс прав, за одним (немалым) исключением: процедура переноса ядра соматической клетки отнюдь не включает в себя перенос клетки в матку женщины; она заканчивается раньше. Касс, несомненно, знает, но предпочитает умалчивать о том, что, как только новая клетка начинает делиться, она может быть использована либо для создания стволовых клеток, либо для создания точной копии человека. Именно или-или. При использовании процедуры переноса ядра соматической клетки в целях создания стволовых клеток эмбрион неизбежно гибнет. Кроме того, мало кто выступает за использование этой технологии в целях клонирования человека. Практически все серьезные ученые, включая Ирва Вайсмана и Ларри Голдстайна, категорически против этого. Но из-за существующей путаницы, а также из-за любви средств массовой информации к броским заголовкам и сенсациям, передергивание, допущенное Кассом, возымело действие.

Весной 2001 года в палату представителей и в сенат были внесены законопроекты, запрещающие все формы клонирования (как репродуктивного, так и терапевтического) и предусматривавшие суровые наказания (штраф до миллиона долларов и до десяти лет тюремного заключения за проведение научных исследований в данной области и за получение лечения, основанного на таких исследованиях). Это означает, что, если французы откроют способ лечения болезни Альцгеймера с помощью стволовых клеток и вы поедете в Париж, чтобы там вылечиться, а затем вернетесь в Штаты, вас сразу же посадят за решетку.

Первоначальный законопроект, внесенный в палату представителей, быстро заглох, но вскоре был переписан и заново внесен Дейвом Уэлдоном. Дебаты по этому законопроекту должны были бы стать обсуждением самих стволовых клеток. Обсуждением фактов. Но из-за путаницы в терминах прения сосредоточились на возможных последствиях клонирования человека, а больше всего на евгенике, на разделении человечества на господ и рабов и, конечно же, на нацизме. Нечего и удивляться, что палате представителей, чтобы полностью принять законопроект Уэлдона, потребовалось всего три часа.

6

Большая кухня в доме Ирва Вайсмана наполнена всевозможной утварью и техникой, которая сверкает отполированной нержавеющей сталью. Вечером 11 декабря 2002 года Вайсман стоит посреди всей этой утвари в длинном поварском переднике и, держа в одной руке бокал вина, а в другой – длинную деревянную лопатку, внимательно смотрит на гуся, который жарится к ужину.

За длинным столом сидят гости Вайсмана, среди которых его сестра Лорен, которая некогда работала в Голливуде, а ныне занимает пост исполнительного директора организации Cures Now, Лерой Худ, еще один крупный ученый, изобретатель сортировщика ДНК, помогающего секвенировать геном человека, и Энн Цукамото, научная сотрудница компании StemCells. Эти люди собрались, чтобы отметить сделанное руководством Стэнфордского университета заявление о том, что 12 миллионов долларов анонимных пожертвований планируется использовать в качестве стартового капитала для создания Института онкологии и биологии стволовых клеток, который возглавит Ирв Вайсман. Иными словами, Стэнфорд только что объявил себя Западным фронтом на войне, которую правительство объявило стволовым клеткам.

Исследования, которые они планируют проводить, не просто важны, а совершенно необходимы. Основываясь на прежних работах Вайсмана с кроветворными стволовыми клетками, новый стэнфордский институт сосредоточит усилия в первую очередь на изолировании стволовых клеток, которые становятся важнейшими органами тела, с целью разработки новых методов борьбы с онкологическими заболеваниями, поражающими эти органы.

«Это не только новые методы борьбы с раком, – говорит Вайсман, отвлекаясь от своих кулинарных занятий и возвращаясь к разговору. – Это лишь первый этап. Мы знаем, что существуют раковые стволовые клетки. Если мы сможем их изолировать, то доберемся до самых корней всех онкологических заболеваний. И это даст нам возможность создавать лекарства более целенаправленного действия. Поскольку институт находится в Калифорнии, этот штат станет родиной новых форм терапии рака. Лекарства будут выпускаться нашими биотехнологическими компаниями, и калифорнийцы первыми опробуют на себе их эффект».

Как и ожидалось, заявление Стэнфордского университета стало искрой, обернувшейся лесным пожаром. СМИ ухватились за эту новость и поспешили увязать ее с опасностями клонирования человека. В сообщении агентства Associated Press говорилось: «Стэнфорд заявил, что его новый онкологический институт будет проводить исследования стволовых клеток с использованием технологии переноса ядра, которую многие ассоциируют с клонированием человека». Сенсацию подхватили журналисты ABC News: «Президент считает создание и уничтожение эмбрионов в целях научных исследований или воспроизводства морально неприемлемым. Он против клонирования любого рода и считает, что существуют другие пути развития биомедицинской науки».

Разумеется, не остался в стороне и Леон Касс, выпустивший пресс-релиз: «Стэнфордский университет решил приступить к исследованиям, связанным с клонированием, и это решение кажется поспешным и необдуманным, – пишет он и продолжает в том же духе: – Президентский совет по биоэтике хочет ввести четырехлетний мораторий на терапевтическое клонирование и не поддерживает шаг, предпринятый Стэнфордским университетом». Интересно отметить, что вопрос о таком моратории никогда не поднимался и Касс выступил со своим заявлением без консультаций с другими членами совета – так что никто у них и не спрашивал, поддерживают ли они создание института.

Все это не удивляет. В конце концов, что такое маленькая ложь на фоне большой войны – а война далека от завершения. Горячие дебаты о клонировании продолжают сотрясать все уровни государственного аппарата, и заявление, сделанное в 2003 году поклоняющимся НЛО раэлитами, о том, что ими создан первый в мире клон человека, только подлило масла в огонь. Ирония в том, что незадолго до этого администрация Буша блокировала в ООН всемирный запрет на репродуктивное клонирование, который поставил бы деятельность раэлитов вне закона. США мотивировали свое вето тем, что предложенный запрет не включал в себя терапевтическое клонирование, а потому показался недостаточным религиозным фундаменталистам. А тем временем число американцев, которые умрут от болезней, которые могли бы помочь победить исследования стволовых клеток, оценивается в 130 миллионов.

Вернувшийся к плите Вайсман кладет деревянную лопатку и кивает головой: «Гусь готов».

Взлом президентской ДНК: последствия игры в бога

В соавторстве с Эндрю Хэсселом и Марком Гудмэном

Через пару месяцев после окончания чернового варианта этой книги я отправил ее писателю Говарду Блуму, чтобы узнать его мнение. В своем ответе, используя головокружительные обороты и переходы, которыми он славится, Блум сумел превосходно резюмировать идеи не только этой главы, но и всей книги в целом.

С технической точки зрения эта глава посвящена рождению синтетической биологии, которая может иметь невероятно интересные и невероятно опасные последствия. Но прежде, чем мы доберемся до этих опасностей, стоит приостановиться и задуматься над тем, что же реально происходит. Синтетическая биология раскрывает одну из сокровеннейших тайн Вселенной: тайну жизни, формулу творения. Это действительно большой шаг вперед.

Предоставляю слово Говарду Блуму: «Пора отказаться от греческой идеи о том, что гордыня плоха, и признать тот факт, что гордыня – это то, чего Вселенная хочет от нас. Мы, люди, раздвигаем границы того, чего Вселенная когда-либо достигла. И того, к чему она стремится. Она снова и снова нарушает свои собственные законы. Когда-то эта Вселенная сотворила большой взрыв из ничего. Потом она создала кварки и лептоны, сырьем для которых послужили время, пространство и скорость. Но это не удовлетворило ее. Она снова изменила собственные законы и создала атомы, галактики, звезды, жизнь и разум. Изобретая что-то новое, мы не попираем природу, а совершенствуем ее. А радикальное самосовершенствование – это как раз то, чем природа занимается последние 13,8 миллиарда лет. Как раз об этом данная книга. Она о людях, которые имеют смелость менять законы окружающего мира. О тех, кто имеет смелость присоединиться к творческому процессу природы, чтобы поддержать ее стремление к самосовершенствованию и самопреобразованию. Радикальному самопреобразованию».

1

Вот как явилось будущее. Все началось совершенно безобидно. В самом начале XXI века предприниматели пришли к идее краудсорсинга и, вместо того чтобы нанимать на квалифицированную работу высокооплачиваемых штатных сотрудников, стали распределять ее между большой группой добровольцев, связанных между собой через интернет. С помощью краудсорсинга создаются принты на футболки (Threadless.com) и пишутся энциклопедии (Wikipedia.com), а недавно этот тренд стал понемногу проникать и в глубины естествознания. Скоро таким образом будут искать внеземную жизнь, разрабатывать самоуправляемые автомобили и складывать ферменты в новые формулы белков. На фоне стремительного удешевления фундаментальных инструментов генетического манипулирования, еще десяток лет назад стоивших миллионы долларов, вполне логичной выглядит разработка биологических агентов посредством краудсорсинга.

В 2008 году стали возникать спорадические соревнования по секвенированию ДНК с небольшим призовым фондом. Ставки значительно возросли в 2011 году, когда компания General Electric объявила конкурс в области разработки методов раннего обнаружения рака груди, победителям которого был обещан грант в размере 100 миллионов долларов. К началу 2015 года, когда самым передним краем медицинской науки стала разработка персонализированной генной терапии для пациентов на терминальных стадиях рака, начали появляться сайты, где люди могли публиковать информацию о своей болезни, а специалисты-вирусологи предлагали персонализированные методы терапии. С медицинской точки зрения это весьма разумно. Природа миллиарды лет создавала всевозможные разновидности вирусов. С помощью небольшой перенастройки они становятся превосходными средствами доставки в организм лекарственных препаратов.

Вскоре эти сайты стали полниться запросами на разработки, которые не ограничивались онкологическими заболеваниями. Запросы на средства диагностики, вакцины, антибиотики, даже дизайнерские психоактивные вещества – все перемешалось. Что люди делают со всеми этими биоразработками, можно только предполагать. Никаких международных надзорных органов, которые следили бы за подобной деятельностью, пока не создано.

Поэтому, когда в декабре 2015 года гость одного из таких сайтов под названием 99Virions, только что зарегистрировавшийся под ником Капитан Капсид, разместил свой запрос, никто не встревожился. Это был лишь один из сотни запросов, сделанных в тот день. Капитан Капсид мог быть консультантом какой-нибудь фармацевтической компании, а его запрос – лишь еще одной попыткой разобраться в радикально меняющемся ландшафте НИОКР. Да, он мог быть кем угодно, но задача, которую он поставил, была действительно интересной. Кроме того, он обещал победителю приз в размере 500 долларов – неплохая сумма за несколько часов работы.

Позднейший анализ лог-файлов сайта 99Virions позволил обнаружить IP-адрес Капитана Капсида, который указывал на Панаму, хотя, конечно, он мог быть сфальсифицирован. Сама спецификация запроса тоже никаких зацепок не давала. Написанный на языке SBOL, имеющем открытый код и близком к XML, которым широко пользуются в сообществе синтетических биологов, он выглядел как стандартный запрос на вакцину. Поэтому люди просто взялись за работу, как и автоматические компьютерные программы, настроенные на режим самосовершенствования. Эти новейшие алгоритмы дошли до такого уровня, что достигают успеха в 30 процентах случаев.

Менее чем через 12 часов заказчику было представлено 243 предложения, авторами большинства из которых были вышеупомянутые автоматические компьютерные системы. Но победитель, GeneGenie27, оказался человеком – двадцатилетним студентом Колумбийского университета, помешанным на вирусологии. Его проект тут же быстро был перенаправлен на GENeBAY – базирующийся в Шанхае интернет-аукцион, специализирующийся на торговле биотехнологиями. Не прошло и минуты, как молодая исландская фирма, занимающаяся синтезом молекул, получила контракт на превращение виртуальной цепочки 5984 спаренных оснований в реальную ДНК. Двадцать четыре часа спустя пакет 10-миллиметровых быстрорастворимых микротаблеток был запечатан в конверт FedEx и вручен курьеру.

Два дня спустя этот пакет был вручен Саманте – студентке Гарвардского университета, изучающей политологию. Думая, что это новый синтетический психоделик, она сунула таблетку себе в левую ноздрю и подошла к платяному шкафу. К тому времени, когда Саманта закончила одеваться, таблетка начала растворяться, и несколько молекул ДНК проникли в клетки носовой слизи.

Слабенький какой-то наркотик – ничего, кроме насморка, он ей не принес.

Позже в тот вечер Саманту несколько знобило, и она то и дело чихала, распространяя вокруг себя миллиарды вирусов. Эти вирусы продолжали распространяться по кампусу в экспоненциально нарастающем темпе, не причиняя, впрочем, никакого вреда, если не считать легкой лихорадки и чиханья. Однако ситуация изменится, когда вирус пересечется с клетками, содержащими вполне конкретную последовательность ДНК, которая послужит молекулярным ключом и активирует вторичную функцию вируса, которая далеко не столь безвредна. Эта последовательность запустит нейродегенеративную болезнь, вызывающую потерю памяти, крайнюю степень паранойи и скорую смерть. Единственным человеком на Земле, который обладал такой последовательностью, был президент Соединенных Штатов, у которого на этой неделе было запланировано выступление перед студентами факультета государственного управления Гарвардского университета. Да, многие из этих студентов будут чихать и шмыгать носом, но едва ли Секретная служба что-то заподозрит.

В конце концов, на дворе декабрь – сезон простуды и гриппа.

2

Сценарий, который мы только что обрисовали, кажется вам не более чем научной фантастикой? Если вы действительно так полагаете, то призадумайтесь над тем, что с наступлением XXI века стремительно ускоряющийся научно-технический прогресс демонстрирует явную тенденцию в мгновение ока превращать невозможное в привычное. Несколько лет назад суперкомпьютер с искусственным интеллектом IBM Watson обыграл в телевизионной викторине Jeopardy! лучших игроков-людей. В то самое время, когда мы пишем эти строки, солдаты с бионическими конечностями сражаются с врагом, а по улицам ездят автомобили без водителей. Однако большинство этих достижений меркнет перед тем гигантским прыжком, который происходит прямо на наших глазах в биотехнологиях – прыжком, последствия которого трудно даже вообразить.

Если же конкретнее обратиться к нашему сценарию, то следует иметь в виду, что Секретная служба уже сейчас предпринимает чрезвычайные меры с целью защиты президентской ДНК от посягательств извне. Согласно Daily Mail, когда в мае 2011 года Барак Обама, будучи в Ирландии, зашел в один из местных пабов выпить пива Guinness, кружку, из которой он пил, Секретная служба изъяла. По утверждению Daily Mirror, агенты Секретной службы постоянно носят с собой специальный мешок, в который складывают все, к чему прикасается президент. (На самом деле за питание и хозяйственное обслуживание президента отвечают военные моряки, поэтому сбор использованных вещей тоже входит в их компетенцию, а не в компетенцию Секретной службы.) Важнее то, что речь идет не о каких-то спорадических действиях: постельное белье президента, посуда, которой он пользуется, и прочие предметы, к которым он прикасается, всегда собираются, после чего уничтожаются или обрабатываются, с тем чтобы не дать злоумышленникам шанса завладеть генетическим материалом.

И это касается не только американского президента. Согласно утечке информации, опубликованной на сайте Wikileaks, бывший госсекретарь Хиллари Клинтон поручила своим посольствам за границей тайно собрать образцы ДНК глав государств и высокопоставленных чиновников ООН. Ясно, что правительство США видит стратегическое преимущество в знании индивидуальных биологических особенностей мировых лидеров, поэтому было бы странно, если бы правительства других стран не считали это важным.

В настоящее время, хоть пока и не было сообщений о применении передового, генетически направленного биологического оружия, авторы этого сюжета – Эндрю Хэссел, специалист в области генетики и микробиологии, и Марк Гудмэн, специалист по вопросам глобальной безопасности, – убеждены в том, что от реализации такой возможности мы совсем не далеки. Как показали недавние исследования чрезвычайно вирулентного штамма птичьего гриппа, никакие особенные прорывы для этого не требуются. Все необходимые технологии уже созданы и обслуживают интересы научно-исследовательских групп и коммерческих биотехнологических компаний. Эти технологии становятся все более мощными, особенно это касается тех из них, которые позволяют с легкостью манипулировать ДНК.

Чтобы разобраться в том, что сегодня происходит в сфере бионаук, можно обратить внимание на одну из граней, а именно на эволюцию химиотерапии рака. Все применяемые при лечении онкологии лекарства убивают клетки. Современные средства химиотерапии являются отпрысками химического оружия; нам удалось найти мирное применение этому оружию – мирное, но все равно достаточно убийственное. Подобно «ковровым бомбардировкам», эти лекарства уничтожают все без разбора, так что «сопутствующие» потери неизбежны. Теперь же, благодаря успехам генетики, мы знаем, что каждый рак уникален, и исследователи переключаются на разработку персонализированных лекарств, уничтожающих конкретные раковые клетки в организме конкретного человека. Никаких «сопутствующих» потерь; лекарство действует как высокоточное оружие, как лазерный луч. Финская фармацевтическая компания Oncos Therapuetics испытывала такую методику на более чем двух сотнях пациентов. Вместе с тем не составит большого труда вновь превратить персонализированные лекарства в персонализированные орудия убийства.

В ближайшие годы преступные организации наверняка направят немалые ресурсы на то, чтобы воспользоваться этими прорывами в биотехнологиях в своих интересах, как они уже сделали в отношении всего множества прочих высоких технологий. На сегодняшний день биопреступность находится в зачаточном состоянии. Однако, благодаря непрерывно ускоряющемуся развитию биотехнологий, она станет такой же насущной проблемой, как и киберпреступность, а может, даже более насущной.

Мы привыкли измерять промежутки между радикальными, ломающими мировоззрение прорывами в науке и технике столетиями. Сегодня эти промежутки измеряются годами. Для большинства людей это хорошая новость. Но у Секретной службы другие интересы. Ей и без того чрезвычайно трудно выполнять свои задачи, а скоро это станет совершенно невозможно. Наш следующий верховный главнокомандующий станет первым верховным главнокомандующим, которому придется иметь дело с биологическими угрозами, основанными на генетике и изготавливаемыми под заказ.

3

Если вы действительно хотите разобраться в природе того, что происходит в бионауке сегодня, сначала нужно понять, каковы существующие темпы ускорения информационных технологий. В 1965 году Гордон Мур сформулировал свое знаменитое правило, согласно которому со времени изобретения в 1958 году интегральных схем число транзисторов в компьютерных микросхемах из года в год удваивалось. Став впоследствии соучредителем компании Intel, Мур предсказал, что эта тенденция сохранится минимум еще 10 лет. Он оказался прав. Этот тренд действительно сохранялся 10 лет, а потом еще и еще 10. В общей сложности закон Мура сохраняет свое действие уже на протяжении шести десятков лет, и ему доверяют настолько, что изготовители полупроводников используют его как ориентир для планирования своей будущей деятельности.

В первоначальной версии закон Мура констатировал, что каждые 12 месяцев (в дальнейшем было исправлено на «каждые 12–24 месяца») число транзисторов в интегральной схеме будет удваиваться, а это означало, что компьютеры за ту же цену будут работать вдвое быстрее – пример экспоненциального роста в действии.

За годы, прошедшие после того, как Мур заявил о своем наблюдении, ученые обнаружили такой же экспоненциальный рост во многих других направлениях научно-технического прогресса. Экспансия телефонных линий в США, годовой интернет-трафик, объемы хранилищ компьютерной информации в расчете на доллар стоимости, количество пикселей в цифровых фотоаппаратах в расчете на доллар стоимости, плотность информации, передаваемой по волоконно-оптическим кабелям, – это лишь некоторые из явлений, где наблюдается динамика, аналогичная закону Мура. Более того, экспоненциальный рост оказывается поистине вездесущим, и ученые начинают подозревать, что этой закономерности подчиняются вообще все информационные технологии, то есть все технологии, используемые для ввода, хранения, обработки, получения и передачи цифровой информации, – и биотехнологии тоже.

За последние несколько десятилетий ученые поняли, что четыре буквы генетического кода – А (аденин), Ц (цитозин), Г (гуанин) и Т (тимин) – можно преобразовать в единицы и нули бинарного кода, что открывает возможности легкого электронного манипулирования ДНК. Это стало важным толчком в развитии биологии; по существу, она превратилась в разновидность экспоненциально растущей информационной науки. Благодаря этому фундаментальные инструменты генной инженерии, которые были разработаны с целью манипулирования жизнью, но которые могут быть использованы с противоположной целью – для разрушения жизни – ныне радикально дешевеют, но при этом становятся все более мощными. Сегодня любой человек, имеющий склонность к науке, подключение к интернету и достаточно денег, чтобы купить подержанную машину, обладает всем необходимым, чтобы стать биохакером.

Разумеется, эти тенденции таят в себе огромные опасности для нашего общества. Наиболее кошмарным представляется сценарий со злодеями, создающими оружие массового поражения, или беспечными учеными, по неосторожности распространяющими смертоносную чуму. Это совершенно реальные угрозы, очевидным образом требующие самого пристального внимания. Персонализированное биологическое оружие, являющееся главной темой данной статьи, является угрозой более изощренной и не столь катастрофической. Возможно, именно по этой причине общество еще только начинает уделять ей внимание. Однако мы полагаем, что такое персонализированное оружие может быть применено с гораздо большей вероятностью, нежели биологическое оружие массового поражения. Ведь любой преступник дважды подумает, прежде чем устроить массовое побоище, тогда как одиночные убийства воспринимаются как обыденное явление. Пройдет несколько лет, и политики, знаменитости, да и простые люди не смогут чувствовать себя в безопасности перед угрозой применения биологического оружия, созданного методами генной инженерии. Многие убийства, совершенные при помощи такого оружия, будут оставаться незамеченными, поскольку смерть жертвы может быть списана на естественные причины; во многих других случаях будет весьма затруднительно найти виновника, особенно если смерть не наступает мгновенно. Оба эти обстоятельства наверняка сделают персонализированное биологическое оружие чрезвычайно привлекательным в глазах злоумышленников.

Кроме того, – и сейчас мы более подробно разовьем эту тему – те же самые научные разработки прокладывают путь для совершенно новых способов воздействия на других людей. Представьте себе возможность индуцировать параноидальную шизофрению генеральному директору конкурирующей организации в целях получения конкурентного преимущества или внушить потенциальным покупателям непреодолимое желание что-нибудь купить.

Мы решили сосредоточить наше расследование преимущественно на биологической безопасности глав государств прежде всего потому, что благополучие и безопасность главы государства являются важной предпосылкой безопасности государства – а еще потому, что обсуждение тех проблем, с которыми приходится иметь дело людям, отвечающим за безопасность президента, прольет свет на то, какой трудной эта работа будет в предстоящие годы (и насколько она изменится по сравнению с совсем недавними временами).

4

Так что же нужно для того, чтобы завладеть президентской ДНК? Прежде чем пытаться покушаться на его геном, надо вообще обладать возможностью расшифровки геномов. До недавних пор это было делом непростым. В 1990 году, когда Министерство энергетики США и Национальные институты здравоохранения объявили о своем намерении секвенировать геном человека, это рассматривалось как самый амбициозный из когда-либо существующих научных проектов. Был поставлен срок 15 лет и выделен бюджет в размере трех миллиардов долларов. Дело двигалось не так быстро, как хотелось бы. Даже по истечении многих лет упорного труда многие эксперты полагали, что для полной реализации проекта придется и сроки отодвинуть, и бюджет увеличить.

Этот взгляд начал меняться в 1998 году, когда в гонку включились биолог и предприниматель Крейг Вентер и его компания Celera. Воспользовавшись экспоненциальным ростом биотехнологий, Вентер взял на вооружение генетические секвенаторы нового поколения и новаторскую методику секвенирования, названную «методом дробовика», что позволяло получить полностью секвенированный геном человека менее чем за два года, потратив на это менее 300 миллионов долларов.

Сколь ни изумительным был успех Вентера, это было только начало. К 2007 году, то есть восемь лет спустя, стоимость секвенирования генома человека снизилась до одного миллиона долларов. В 2008 году это стоило уже 60 тысяч долларов, а в 2010 году – ниже пяти тысяч. Пройдет еще пару лет, и планка наверняка опустится ниже тысячи долларов. А лет через пять, при сохранении тех же темпов удешевления, стоимость секвенирования генома человека будет составлять менее ста долларов. В истории человечества ни одна другая технология не знала столь резкого снижения стоимости при одновременном повышении эффективности.

Однако для создания высокоточного, персонализированного биологического оружия иметь генетический секвенатор мало. Для начала потенциальный убийца должен собрать и вырастить живые клетки, принадлежащие потенциальной жертве, для чего тоже необходимо специальное культивационное оборудование, но об этом поговорим чуть позже. Далее, необходимо сгенерировать молекулярный профиль этих клеток, используя секвенаторы ДНК, сканеры биочипов, масс-спектрометры и другое оборудование. Создав подробную карту генома жертвы, убийца может приступить к разработке, созданию и испытаниям патогена, и этот процесс начинается с генетических баз данных и программного обеспечения, а заканчивается культивированием вирусов и клеток.

Собрать все это оборудование кажется задачей отнюдь не тривиальной, однако по мере того, как исследовательские лаборатории обновляют оборудование, крупные компании сливаются и консолидируют свои усилия, а у мелких заканчиваются деньги и они отказываются от дальнейших попыток, бывшее в употреблении оборудование в больших количествах уходит на вторичный рынок. Благодаря этому получается так, что, хотя стоимость всего комплекта оборудования, необходимого для создания персонализированного биологического оружия, переваливает за миллион долларов, это относится к оборудованию новому, тогда как бывшее в употреблении можно купить на eBay за какие-нибудь 10 тысяч. А если отказаться от аналитического оборудования – поскольку анализ можно заказать на стороне, – базовое оборудование для культивирования клеток можно приобрести менее чем за тысячу долларов.

Биологические знания тоже становятся все более демократичными. В интернете можно найти тысячи обучающих видеороликов на любую тему. Есть веб-сайты типа jove.com («Журнал наглядных экспериментов»), есть онлайн-курсы от Массачусетского технологического института, а также научные журналы, публикующие информацию о новейших исследованиях. Или же можно вступить в один из клубов DIY Bio («Сделай сам») для любителей биологии, которые в последнее время растут как грибы после дождя, превращая генную инженерию в одну из новых форм хобби. В одном из недавних интервью Билл Гейтс заявил репортерам, что если бы он сейчас был ребенком, то увлекся бы не компьютерами, а биологией. Наконец, если ни один из перечисленных вариантов вас не устраивает, вы всегда можете нанять людей или организации, которые всю работу, требующую серьезных научных знаний, сделают за вас.

Со времени рождения генной инженерии в 1972 году высокая стоимость оборудования и получения образования, необходимого для пользования этим оборудованием, вынуждали злоумышленников держаться в стороне от подобных технологий. Теперь эти барьеры рухнули. «К сожалению, – заявила 7 декабря 2011 года в своем выступлении на конференции по вопросам биологического оружия бывшая госсекретарь США Хиллари Клинтон, – способность террористов и других не контролируемых государством лиц и организаций разрабатывать и использовать биологическое оружие неуклонно возрастает. Имеющиеся сигналы слишком серьезны, чтобы их игнорировать, поэтому мы должны сосредоточить все свои усилия на предотвращении этой угрозы».

5

Радикальная экспансия биотехнологий поднимает сложный вопрос: как уберечься от угрозы, которой еще нет, которая еще не успела осуществиться? История развития генной инженерии переживает наступление новой эры. Предыдущая эпоха была эпохой секвенирования ДНК, попросту чтения генетического кода – процесса идентификации и осмысления порядка расположения четырех химических веществ, из которых он складывается. Но теперь мы умеем ее записывать, и это рождает возможности одновременно великие и ужасные.

И здесь тоже не обошлось без вмешательства Крейга Вентера. В конце 1990-х годов, работая над прочтением генома человека, он стал задумываться: а что нужно для того, чтобы иметь возможность не только прочитать, но и записать этот код? Ему захотелось понять: какой минимальный геном необходим для жизни? В то время технология синтеза ДНК была слишком грубой и дорогостоящей, поэтому имело смысл задуматься о минимально возможном геноме для создания жизни или – если вернуться к нашей основной теме – для создания персонализированного биологического оружия. А трудоемкая технология сплайсинга, подразумевающая вырезание при помощи ферментов участков ДНК у одного или более организмов и последующее их сращивание, выглядела слишком громоздкой и неподходящей для решения поставленной задачи.

Эти проблемы решились сами собой благодаря стремительному развитию биотехнологий. Новейшая технология – получившая обобщающее название «синтетическая биология» – позволяет выполнять основную работу не на молекулярном уровне, а на цифровом. Генетическим кодом манипулируют с помощью специальной компьютерной программы – аналогом текстового редактора. ДНК можно разрезать и склеивать, передавая характеристики одного животного другому, простым нажатием кнопок. Буквы генетического кода можно менять местами так, как заблагорассудится. А что делать, когда вы сфабриковали код, который кажется вам подходящим? Просто нажать на «Отправить». Существуют десятки лабораторий, который превратят ваш цифровой код в реальную молекулу ДНК.

В мае 2010 года, воспользовавшись этими новыми инструментами, Вентер получил ответ на свой вопрос, создав первую в мире самореплицирующуюся синтетическую хромосому. Он спроектировал на компьютере новый бактериальный геном (в общей сложности более миллиона пар оснований), а затем отправил код электронной почтой в компанию Blue Heron Biotechnology, которая базируется в Сиэтле и специализируется на синтезе ДНК на основе цифровых «чертежей». Получив от Вентера последовательность А, Т, Ц и Г в цифровой форме, специалисты компании вернули ему пробирку с замороженными цепочками ДНК. Подобно тому как в компьютер загружают новую операционную систему, Вентер внедрил эти синтетические цепочки в лишенную ядра бактериальную клетку. Новая клетка вскоре начала генерировать белки, то есть (если продолжить сравнение с компьютером) включилась, и в ней возобновился обмен веществ, рост и, самое главное, деление – но уже по новым инструкциям и командам, задаваемым внедренной ДНК. После репликации каждая новая клетка несла в себе исключительно те синтетические инструкции, которые придумал Вентер. С практической точки зрения Вентер создал новую форму жизни, причем с нуля. Сам Вентер назвал свою бактерию «первой на планете самореплицирующейся формой жизни, отцом которой является компьютер».

Но это была только самая верхушка айсберга. Техническое упрощение и стремительное удешевление возможностей синтетической биологии ныне позволяют специалистам экспериментировать с формами жизни и без особых хлопот создавать то, что еще недавно казалось практически неосуществимым. В 2004 году, к примеру, Джей Кислинг, инженер-биохимик из Беркли, «склеил» воедино 10 синтетических генов от трех разных организмов, создав таким образом новый вид дрожжей, способных вырабатывать артемизининовую кислоту, из которой изготавливают лекарство против малярии «Артемизин» и которую в натуральном виде получать сложно и дорого. Этот успех был бы практически невозможным без синтетической биологии.

А тем временем компания Вентера, Synthetic Genomics, работает над своей фирменной версией водорослей, которые поглощают углекислый газ и экскретируют биотопливо; они также пытаются разработать синтетические вакцины против гриппа, для изготовления которых требуются считанные дни вместо нынешних шести – восьми месяцев. Solazyme, компания, занимающаяся синтетической биологией и базирующаяся в Сан-Франциско, изготавливает биодизельное топливо с помощью генетически измененных микроводорослей. Компания DuPont недавно разработала микроорганизм, который потребляет кукурузный сироп и создает полимер, широко используемый в производстве пластмасс, что позволяет сократить затраты на 40 процентов.

Другие специалисты в области синтетической биологии работают с более фундаментальными клеточными механизмами. Например, специалисты базирующегося во Флориде Фонда прикладной молекулярной эволюции добавили к традиционной четверке (А, Т, Ц и Г) два новых основания ДНК, таким образом создав новый генетический алфавит. Гарвардский генетик Джордж Черч решил ускорить эволюцию при помощи процесса «мультиплексной автоматизированной генной инженерии», предполагающего одновременную случайную перестановку множества генов. Вместо того чтобы создавать по одному геному за раз, этот процесс в считанные дни создает миллиарды вариантов.

Наконец, благодаря тому, что синтетическая биология значительно упростила процессы разработки, синтеза и сборки ДНК, мы уже переходим от видоизменения существующих форм жизни к созданию совершенно новых организмов – форм жизни, которые если и существовали когда-нибудь, то лишь в нашем воображении. Поскольку мы имеем возможность контролировать среду, в которой эти организмы будут жить и развиваться, скоро мы научимся создавать существ, способности которых показались бы немыслимыми в «естественном» мире. Представьте себе живые организмы, способные жить в кислотной среде аккумуляторных батарей или на поверхности Марса, либо представьте ферменты, способные полимеризовать углерод, превращая его в алмазы или нанотрубки. Границы возможностей синтетической биологии так широки, что их невозможно обозреть, и исследование этого нового мира еще только начинается.

Все это означает, что наши взаимоотношения с биологией, уже и без того сложные, еще более усугубятся. Смешение генетического кода, полученного от разных видов, или создание совершенно новых видов может привести – намеренным или случайным образом – к непредсказуемым последствиям. Инциденты случаются даже в лабораториях с высочайшими требованиями к безопасности. Утечка за пределы лаборатории даже безвредной искусственно созданной бактерии может привести к экологической катастрофе. В докладе, опубликованном в 2010 году Президентской комиссией по изучению вопросов биоэтики, говорится: «Неуправляемая утечка организмов теоретически может привести к их скрещиванию с существующими в природе организмами и неконтролируемому размножению гибридов, что грозит биологическому разнообразию за счет вытеснения существующих видов».

Сколь ни опасны случайные ошибки биологов, еще страшнее умышленный биологический террор. Хотя созданный Вентером организм безвреден, по такой же технологии можно создавать уже известные болезнетворные микроорганизмы или их еще более смертоносные версии. Особенно легко поддаются такому искусственному изготовлению вирусы. Подтверждением этого факта стало создание в 2002 году Экардом Уиммером, вирусологом из Университета Стони-Брук, генома полиовируса из полученных по почте цепочек ДНК. В то время синтез 7500 нуклеотидов обошелся в полмиллиона долларов и несколько лет работы. Сегодня то же самое можно было бы сделать за неделю, потратив полторы тысячи долларов. Если тренд сохранится, к 2020 году для этого потребуются несколько минут и три доллара. Государства всего мира потратили миллиарды долларов на то, чтобы покончить с полиомиелитом, а теперь представьте себе террористов, способных создать возбудителя этой страшной болезни всего за 3 доллара.

6

На протяжении 1990-х годов японская секта «Аум Синрикё», печально прославившаяся в 1995 году терактом в токийском метро с использованием отравляющего газа зарина, активно занималась разработкой биологического оружия, имея щедрые источники финансирования. Когда полиция обнаружила их подпольные лаборатории, там были найдены культуры клеток сибирской язвы и вируса Эболы, цианиды и другие свидетельства десятилетних исследований, стоивших не менее 10 миллионов долларов. Сама потраченная сумма свидетельствует о том, какое важное значение террористы придают возможности овладения биологическим оружием. Хотя эта секта причинила немало бед, их куда более грандиозные планы удалось предотвратить. «Неудача “Аум Синрикё” указывает на то, что осуществить масштабный террористический акт далеко не так просто, как иногда это изображают государственные чиновники и пресса, – писал в 2001 году в журнале Studies in Conflict and Terrorism аналитик корпорации rand Уильям Розенау – Несмотря на имевшиеся у них значительные финансовые ресурсы, преданных исполнителей, мотивацию и полное отсутствие какого-либо надзора со стороны японских властей, им так и не удалось достичь тех целей, которые они перед собой ставили».

Но это было тогда.

Сейчас правила игры изменились благодаря двум трендам. Первый проявился в 2004 году, когда Массачусетский технологический институт учредил конкурс по синтетической биологии, получивший название «Международный конкурс генно-инженерных машин». В нем участвуют команды школьников и студентов, создающих простые биологические системы из стандартизированных, взаимозаменяемых «биокирпичиков». Такими «биокирпичиками» являются фрагменты ДНК-кода с четко определенными структурами и функциями, что позволяет соединять их и создавать новые комбинации, – своеобразная генетическая версия конструкторов LEGO. Создаваемые биосистемы поступают в открытую базу данных, называемую «Реестром стандартных биологических частей», которой может воспользоваться любой желающий.

За прошедшие годы команды, участвующие в «Международном конкурсе генно-инженерных машин», не только преодолели технические барьеры, но и проявили немало креативности, превращая бактериальные клетки во все, что только можно придумать, – от фотопленки до вырабатывающих гемоглобин клеток крови и миниатюрных хранилищ закодированной информации. К 2008 году участники конкурса уже создавали микроорганизмы, имеющие реальное применение; в том же году победителем конкурса была признана команда из Словении, предложившая свою версию вакцины против бактерии Helicobacter Pylori, вызывающей язву. В 2011 году победу одержала команда из Вашингтонского университета, выполнившая три отдельных проекта, каждый из которых сделал бы честь ученым мирового уровня и биофармацевтической индустрии.

Вместе с уровнем результатов, представляемых на «Международном конкурсе генно-инженерных машин», растет и число участников. В 2004 году пять первых команд внесли в реестр первые 50 «биокирпичиков». Два года спустя таких групп было уже тридцать две, а их вклад в этот перечень составил 724 единицы. К 2010 году число команд возросло до ста тридцати, а список частей пополнился на 1863 единицы. В настоящее время в реестре уже более пяти тысяч компонентов. Газета New York Times писала: «“Международный конкурс генно-инженерных машин” воспитал целое поколение светлейших научных умов, призванных реализовать высокие задачи, стоящие перед синтетической биологией, воспитал быстро и незаметно, не дав шанса публичным дебатам насчет рискованности и этичности такого рода новаторских технологий помешать им».

Второй тренд, который необходимо учитывать, – это то, что террористические и преступные организации тоже стараются не отставать от научно-технического прогресса и идти с ним в ногу. Все проявления, все изобретения цифровой революции довольно быстро находят применение у тех, кто стремится обратить их во зло. Телефонные фрикеры типа Джона Дрейпера еще в 1970-е годы обнаружили, что телефонную сеть AT&T можно обмануть и делать бесплатные звонки с помощью игрушечного пластмассового свистка. В 1980-е годы появились первые киберпреступники, которые начали заражать персональные компьютеры разнообразными вирусными программами – сначала забавы ради, а в 1990-е годы уже в целях кражи информации и денег. В 2000-е годы были взломаны якобы стопроцентно защищенные криптографические алгоритмы кредитных карт, а заражение мобильных смартфонов вредоносными программами стало всеобщим явлением. Киберпреступность становится все более масштабной и разрушительной и угрожает как отдельным веб-сайтам, так и крупным финансовым сетям. В 2000 году канадскому школьнику удалось «положить» веб-сайты компаний Yahoo, eBay, CNN, Amazon и Dell.

В 2007 году российские хакеры атаковали эстонские вебсайты, внеся сумятицу в работу коммуникационных, финансовых и государственных учреждений (включая парламент). Год спустя, перед вторжением российских войск мощной кибератаке, парализовавшей банковскую систему и системы мобильной связи, подверглась Грузия. Иракские повстанцы использовали российскую программу Skygrabber, которая продавалась по цене 29,95 доллара, для перехвата видеосигнала с американских беспилотных аппаратов, что позволяло следить за перемещениями американских военных и избегать прямых столкновений.

Впоследствии организованные преступные группировки начали использовать для своих нелегальных операций аутсорсинг и краудсорсинг, доверяя печатать фальшивые кредитные карты, отмывать деньги и даже убивать тем, кто умеет делать это лучше других. Учитывая анонимность потенциальных исполнителей, толпящихся в интернете, правоохранительным органам чрезвычайно трудно, если вообще возможно, отследить все эти нити.

Если собрать воедино всю эту историческую информацию, вывод ясен: какие бы новаторские технологии ни появлялись на рынке, нелегальное использование следует сразу же за легальным. Вслед за белым рынком тут же возникает черный. Поэтому можно не сомневаться, что преступники и биологию, являющуюся на текущий момент передним краем информационных технологий.

7

В 2005 году, начиная готовиться к тому моменту, когда террористы все-таки обратят внимание на синтетическую биологию, ФБР наняло Эдварда Ю, онколога-исследователя из компании Amgen, ранее занимавшегося вопросами генной терапии из Университете Южной Калифорнии. Эдвард Ю, ставший старшим агентом отдела расследований по вопросам оружия массового поражения, понимал, что биотехнологии распространяются слишком быстро, что ФБР не может угнаться за ними, и решил, что единственный способ не быть в роли догоняющих – использовать аутсорсинг, доверив эту задачу тем, кому в ней нет равных. «Когда я приступил к работе, – говорит Ю, – было совершенно ясно, что ФБР не собиралось начинать играть роль Большого Брата в отношениях с учеными-биологами. У нас нет такого права, да и возможности нет. Ученые пусть занимаются наукой. Наша задача – просвещать. Нам нужно создать культуру безопасности в сообществе синтетической биологии, культуру ответственной науки, чтобы сами ученые понимали, что они хранители будущего».

С этой целью ФБР начало устраивать бесплатные конференции по вопросам биологической безопасности, разместило в пятидесяти шести полевых офисах координаторов, распространяющих информацию об оружии массового поражения в сообществе синтетических биологов, и даже оказывало спонсорскую помощь в проведении «Международного конкурса генно-инженерных машин». В 2006 году, после того как журналисты Guardian успешно заказали по почте искаженный фрагмент генома вируса ветряной оспы, поставщики генетического материала решили сами выработать правила поведения. Согласно Ю, ФБР восприняло этот факт самоорганизации ученых как свидетельство того, что их подход работает. Другие люди настроены не столь оптимистично и сомневаются в том, что эти новые правила гарантируют, что с очередной почтой кто-нибудь не получит опасное вещество.

Совершенно необходимы дополнительные меры безопасности. В октябре 2011 года в докладе Центра по изучению оружия массового поражения – некоммерческой организации, возглавляемой бывшими сенаторами Бобом Грэмом (демократом) и Джимом Тэлентом (республиканцем), – прозвучало предостережение, что террористические акты с использованием биологического оружия на территории США имеют достаточно высокую вероятность, и конкретно указывалось на опасности синтетической биологии: «По мере того как технологии синтеза ДНК продолжают стремительно совершенствоваться, скоро станет практически возможным синтезировать едва ли не любые вирусы, у которых была расшифрована последовательность ДНК, а также создавать искусственные микроорганизмы, не существующие в природе. Эта способность создавать жизнь на молекулярном уровне несет в себе риск развития все более смертоносных форм биологического оружия».

Террористы не единственная опасность, которой следует остерегаться Америке. Программы развития синтетической биологии разработаны в тридцати шести странах, и Китай занимает среди них ведущее положение. В 1999 году был основан Пекинский институт геномики. С тех пор он стал крупнейшим в мире научно-исследовательским учреждением. Планируется, что этот институт в ближайшее десятилетие получит дополнительное финансирование в размере 1,5 миллиарда долларов. В настоящее время он является крупнейшим производителем генетических кодов в мире; общие объемы секвенирования за год эквивалентны более чем 15 тысячам геномов человека. (В недавнем интервью журналу Science представители Пекинского института геномики утверждали, что их возможности секвенирования превышают возможности всех американских лабораторий, вместе взятых.) Несколько лет назад, во время вспышки кишечной инфекции в Германии, в этом институте за три дня секвенировали ответственную за это кишечную палочку (для сравнения: секвенирование ВИЧ заняло у ученых 13 лет). Похоже, в скором времени Пекинский институт геномики станет мировым лидером не только в секвенировании, но и в синтезе ДНК.

Многие считают, что те, кто контролирует синтетическую биологию, будут контролировать значительную часть мировой экономики в течение следующих пятидесяти лет. Пекинский институт геномики ежегодно нанимает тысячи молодых талантливых ученых. Подготовка у них превосходная, но вот платят им мало. Это означает, что очень многие из них наверняка ищут возможность зарабатывать больше. Некоторые найдут работу в странах, которые еще не проявили себя в синтетической биологии. Их наверняка захотят заполучить Иран, Северная Корея и Пакистан.

8

В своей книге «Тайны Секретной службы охраны президента США», опубликованной в 2009 году, Рональд Кесслер указывает на то, что, когда Обама сменил Буша в Белом доме, число угроз, поступающих в адрес президента, возросло пятикратно. И каждая такая угроза требует тщательного расследования. Например, когда в январе 2008 года поступила разведывательная информация, что базирующаяся в Сомали исламистская террористическая группировка «Харакат аш-Шабаб» может попытаться сорвать инаугурацию Обамы, Секретная служба координировала работу сорока тысяч агентов и сотрудников правоохранительных органов, а также военнослужащих. Проводились тщательные проверки работников и постояльцев гостиниц в близлежащих зданиях, для поиска потенциальных бомб использовались ищейки и специальные технологии, позволяющие обнаружить запах взрывчатки, вдоль маршрута движения президента разместилось более дюжины антиснайперских бригад. Это весьма значительные силы противодействия террору, но скоро их будет уже недостаточно. В настоящее время в огромном арсенале средств Секретной службы нет никаких мер против возможного применения биологического оружия.

Частично проблема заключается в том, что диапазон угроз, с которыми приходится иметь дело Секретной службе, уже не ограничивается стрелками и подрывниками. В последние годы мы были свидетелями химических и радиологических атак на высокопоставленных государственных деятелей. В 2004 году была предпринята попытка убить украинского президента Виктора Ющенко с помощью чрезвычайно токсичного диоксинового соединения. В 2006 году бывший агент российских спецслужб Александр Литвиненко был отравлен радиоактивным полонием-210. Да и об использовании собственно биологического оружия мы все наслышаны: в США письма со спорами сибирской язвы едва не попали в руки нескольких членов конгресса.

Казалось бы, в этом нет ничего нового; Кремль отравлял своих врагов десятилетиями, да и сибирская язва не то чтобы недавно появилась, однако генетические технологии открывают двери для совершенно нового вектора угроз: геном президента может быть обращен против него самого. И защититься от такой угрозы чрезвычайно трудно. Сколь бы бдительными ни были сотрудники Секретной службы, надежно защититься от похищения ДНК президента невозможно, потому что сейчас, чтобы построить его полный генетический портрет, достаточно иметь одну клетку. Каждый человек ежедневно теряет миллиарды своих клеток. Их можно взять из разных источников: со стакана, из которого вы пили, с вашей зубной щетки. Достаточно любого физического контакта. Каждый раз, когда президент пожимает руки избирателям, членам кабинета или иностранным гостям, он оставляет след, которым могут воспользоваться его недоброжелатели. Когда он кладет на стол ручку после подписания очередного закона, на ней остается несколько его клеток. Эти клетки мертвы, но ДНК в них остается в целости и сохранности, и нескольких таких клеток достаточно для генетического тестирования.

Если говорить о реальной разработке биологического оружия, для этих целей клетки нужны живые (хотя лет через десять, с развитием технологий, возможно, достаточно будет и мертвых). Их получить несколько труднее, но если вам удастся подобрать за жертвой ватку, салфетку или бумажный носовой платок с образцом крови, слюны или носовыми выделениями, этого будет достаточно. Полученные живые клетки можно культивировать, чтобы иметь постоянный источник материала для исследований.

Даже если Секретной службе удастся подбирать все клетки, рассеиваемые президентом в настоящем, она никак не может помешать добыть ДНК президента из прошлого. Молекула ДНК очень устойчива и способна сохраняться тысячелетиями. Генетический материал остается в старой одежде, в школьных тестах, в мириадах вещей, к которым он прикасался до того, как был объявлен кандидатом в президенты. Много ли внимания уделялось защите ДНК Обамы в то время, когда он был сенатором? Или когда он был общественным организатором в Чикаго? Или когда учился в Гарвардском университете? Или когда ходил в детский сад? Но даже если бы все остатки президентской ДНК каким-то образом удалось уберечь от злоумышленников, генетический код, очень близкий к президентскому, можно получить из клеток его детей, родителей, братьев, сестер – как живых, так и умерших.

Добытая злоумышленниками ДНК президента может по-разному использоваться ими в целях его политической дискредитации, например для фабрикации свидетельств супружеской измены, распространения спекуляций о месте его рождения или идентификации генетических маркеров таких заболеваний, которые могут посеять сомнения в способности президента руководить страной либо вообще в его умственных способностях. Много ли нужно, чтобы сместить президента? Первые признаки болезни Альцгеймера начали появляться у Рональда Рейгана во время второго срока правления. Хотя врачи считают, что болезнь на то время была слишком слабовыраженной, чтобы помешать Рейгану выполнять его обязанности, но если бы информация о его болезни стала достоянием гласности, когда он находился на посту, разве не стал бы американский народ требовать его отставки? Разве конгресс не счел бы себя обязанным организовать импичмент?

Секретной службе это предоставляет возможности для разработки сценариев возможных атак, достойных голливудского триллера. Успехи в исследовании стволовых клеток сделали возможным превращение любой живой клетки в клетку любого другого типа, включая нейроны, клетки сердца и даже искусственных сперматозоидов. Любая живая клетка, полученная из грязного стакана или носового платка, теоретически может быть использована для изготовления синтетических сперматозоидов. И вот уже вдруг, откуда ни возьмись, обнаруживается «бывшая любовница» президента с генетическими «доказательствами» их половой связи вроде пресловутого платья с пятнами страсти. Тщательно проведенная экспертиза способна отличить сфабрикованную семенную жидкость от настоящей – они не идентичны, – но едва ли это убедит публику. К тому же может так статься, что синтетические сперматозоиды оплодотворят яйцеклетку согласно обычной процедуре ЭКО – и вот уже у президента внебрачный ребенок!

Как уже упоминалось, даже современные методы химиотерапии раковых заболеваний могут быть обращены во зло. Персонализированная терапия, разработанная для уничтожения раковых клеток конкретного пациента, уже покидает стены лабораторий и выходит на уровень клинических испытаний. Синтетическая биология способствует стремительному развитию и расширению методов индивидуализированной вирусной терапии, эдаких «волшебных пуль», способных с чрезвычайной точностью уничтожать раковые клетки, не причиняя вреда клеткам здоровым. Но что, если эти «волшебные пули» направить против здоровых клеток? Если нацелить их на клетки сетчатки, жертва ослепнет. Если нацелить их на клетки гипоталамуса, жертва утратит память. А если мишенью выбрать печень? Смерть наступит в считанные месяцы.

Определить время и место проникновения такого вредоносного биологического агента в организм жертвы будет чрезвычайно сложно. Вирусы не имеют ни вкуса, ни запаха, а распространять их можно с помощью испарений. Чтобы совершить покушение, убийце достаточно заразить вирусом флакон духов и нанести их себе на запястья, оказавшись поблизости от президента. Если патоген разработан так, чтобы вступать во взаимодействие исключительно с ДНК президента, никто из остальных присутствующих ничего не почувствует и никак не пострадает.

Вредоносные агенты могут быть разработаны так, чтобы их болезнетворное действие растянулось на месяцы, а то и на годы – в зависимости от целей покушающегося. Некоторые вирусы уже известны своим канцерогенным действием. Со временем могут быть разработаны синтетические вирусы, инфицирующие мозг, скажем, шизофренией, биполярным расстройством или скоротечной болезнью Альцгеймера. Существуют и более причудливые возможности. Искусственно вызванное усиление производства кортизола и дофамина может индуцировать крайние формы паранойи, в одночасье превратив миролюбивого президента в оголтелого милитариста. Или некий вирус может стимулировать производство окситоцина, химического вещества, ответственного за чувство доверия, что может крайне негативным образом повлиять на способность президента вести переговоры в интересах своей страны. Некоторые из этих идей даже не являются новостью. Еще в 1994 году в Научно-исследовательской лаборатории ВВС США (что базе «Райт-Паттерсон») выдвигали – на теоретическом уровне – идею создания феромоновых бомб.

Разумеется, потенциальные угрозы, связанные с развитием синтетической биологии, касаются не только глав государств. «Аль-Каида» направила самолеты на нью-йоркские небоскребы, чтобы подорвать силы Уолл-стрит, но только представьте, каким ударом для мировой экономики стало бы покушение на высших руководителей 500 крупнейших компаний по списку Fortune! Забудьте о похищении богатых иностранцев с целью выкупа; скоро достаточно будет похитить их ДНК. Знаменитости столкнутся с совершенно новой для них угрозой. По мере развития доморощенной биологии эти технологии могут привести к тому, что с их помощью будут улаживаться всевозможные споры, даже семейные раздоры.

Воистину грядет дивный новый мир.

9

Несмотря на стремительное развитие практических биотехнологий, Секретная служба все-таки способна защитить президента. Кое-какие шаги, безусловно, можно предпринять. Очевидной отправной точкой могло бы стать учреждение научной группы, которая бы постоянно отслеживала, прогнозировала и оценивала новые риски. Еще одно направление – использование детекторов. Уже сейчас существуют биодетекторы, способные идентифицировать известные патогены менее чем за три минуты. Их эффективность можно повысить – и весьма значительно, – но этого все равно может оказаться недостаточно. Синтетическая биология открывает двери для совершенно новых биологических угроз – а как можно идентифицировать то, чего еще никогда не было?

В этом плане у Секретной службы есть одно большое преимущество перед Центрами по контролю и профилактике заболеваний: ей нужно защищать не всех людей, а одного вполне конкретного человека. Это позволяет ей разрабатывать конкретные технологии биодетекции, отталкиваясь от генома президента. Его живые клетки могут быть использованы для создания системы раннего оповещения биологических угроз, обладающих молекулярной точностью.

Живые клеточные культуры, полученные из клеток президента, следует держать наготове. Это биологический эквивалент резервной копии данных. Секретная служба и так уже всегда возит с собой в кортеже пинту президентской крови на тот случай, если экстренно потребуется переливание. В этот запас следует включить также чистую ДНК, а точнее резерв стволовых клеток, подходящих для трансплантации костного мозга или для укрепления антивирусной либо антибактериальной защиты. С развитием технологии трехмерной биопечати тканей взятые у президента клетки можно даже будет превращать в готовые к трансплантации запасные органы.

Однако даже если все эти меры будут реализованы, стопроцентную гарантию неприкосновенности президентского генома все равно обеспечить невозможно. Как бы это ни было трудно, Секретной службе, возможно, придется признать, что они способны защитить президента от любых биоугроз не больше, чем от простуды.

В свете этого факта одним из возможных решений, тоже не лишенным недостатков, является полная прозрачность. Имеется виду раскрытие сведений о ДНК президента и другой важной биологической информации перед группой доверенных ученых или даже – гораздо более противоречивый шаг – перед обществом в целом. Эти идеи могут показаться контринтуитивными, по крайней мере поначалу, но полное раскрытие карт в данном вопросе (и вовлечение американской общественности в дело защиты своего президента), возможно, является одним из лучших методов обороны.

Во-первых, здесь имеет значение фактор финансовых затрат. Все перечисленные меры, если выполнять их своими силами, будут чрезвычайно затратными. Разумеется, учитывая важность вопроса, с затратами можно было бы и смириться, но является ли это наилучшим вариантом? Например, вот уже пять лет существует некоммерческое сообщество создателей самодельных беспилотных летальных аппаратов DIY Drones, которые создают (работая безвозмездно, в свое свободное время) дроны стоимостью 300 долларов, по своей функциональности практически не уступающие армейским дронам Raven стоимостью 35 000 долларов. Такое существенное снижение расходов типично для открытых проектов, и это одна из причин того, что открытость системы биологической безопасности президента может оказаться наилучшим способом его защиты.

Кроме того, чтобы спецслужбы могли обеспечить биологическую безопасность президента своими силами, они должны привлекать в свои ряды высококлассных специалистов в этой области. В результате Секретная служба вынуждена будет конкурировать с другими организациями в данной сфере деятельности, коммерческими и научными, каждая из которых будет стараться переманивать лучшие кадры к себе. Поэтому не лучше ли заручиться поддержкой коллективного разума ученых, работающих в данной сфере, за лучшую цену, какая только возможна, – бесплатно?

Открытое предоставление генетической информации, касающейся президента, избранной группе ученых, прошедших проверку спецслужб, имеет и другие преимущества. Это позволит ученым-естествоведам брать пример с создателей компьютерных систем и сетей, которые практикуют «испытания на проникновение» и другие методы обеспечения информационной безопасности. В подобных испытаниях так называемая «красная команда», имитирующая хакеров-злоумышленников, пытается найти бреши в обороне «синих». Аналогичные «штабные игры» можно организовать и в сфере биологии. Например, две команды проверенных ученых получают ДНК (живые клетки) президента. «Синяя» команда пытается разработать стратегии обороны, а «красная» пытается атаковать. Таким образом можно оценить реально существующие риски и разработать реальные стратегии обороны, например с помощью комбинированной лекарственной терапии (генетически персонализированной, как сегодняшняя химиотерапия рака).

Одна из причин столь широкого распространения подобной практики тестирования безопасности связана с тем, что темпы развития этой отрасли значительно превышают возможности экспертов по безопасности. А поскольку биологические науки развиваются сегодня еще быстрее, чем компьютерные, у Секретной службы нет никаких шансов не то что играть на опережение, но даже угнаться за происходящим. ФБР имеет в своем распоряжении гораздо бо́льшие ресурсы, чем Секретная служба (в ФБР почти 36 тысяч сотрудников, тогда как в штате Секретной службы около 6500 человек), однако еще пять лет назад в ФБР пришли к выводу, что единственная возможность угнаться за биологическими угрозами – это опереться на помощь и поддержку всего научного сообщества.

Тогда зачем идти на такую радикальную меру, как раскрытие информации о геноме президента всему миру, если достаточно ограничиться группой особо доверенных специалистов? Как уже упоминалось, из документов, опубликованных на сайте Wikileakes, следует, что тайный сбор генетического материала иностранных руководителей уже начался. Едва ли кого-то удивит, если обнаружится, что информация о ДНК президента США уже собрана и его враги только ждут подходящей возможности воспользоваться ею. Враги эти могут быть даже не внешними, а внутренними, например его политические оппоненты из соперничающей партии.

В ноябре 2008 года в New England Journal of Medicine Роберт Грин и Джордж Аннас опубликовали статью, в которой предостерегали: «Ввиду успешного развития геномики вскоре повысится вероятность того, что будут собирать и анализировать ДНК кандидатов в президенты с целью выявления информации о генетических рисках, которым они подвержены. Эта информация может быть использована как в их интересах, так и – что вероятнее – против них». Нетрудно представить себе возникновение группы биологических «хакеров», аналогичной группе компьютерных хакеров «Анонимус», ставящей перед собой цель сделать достоянием общественности геномы и медицинскую историю всех мировых лидеров. Рано или поздно геном президента так или иначе станет достоянием гласности, даже если на раскрытие карт не решатся те, кто должен его охранять.

В связи с этим возникает вопрос: что опаснее – играть от обороны, надеясь на лучшее, или перейти в наступление и быть готовыми к худшему? Ни один из вариантов особой радости не вызывает, но открытость в этом вопросе, помимо экономии средств и привлечения талантов, «выровняла бы игровое поле, избавив разведывательные службы от необходимости планировать всевозможные наихудшие сценарии», – так считает доктор Клэр Фрейзер, директор Института геномики при Мэрилендском университете.

Это позволило бы Белому дому избежать шумихи в прессе, которая неизбежно возникла бы, если бы кто-то допустил утечку секретной информации о геноме президента, и одновременно задать своего рода генетический эталон «нормального» состояния президента, с которым в дальнейшем можно было бы сравнивать будущие образцы. Кроме того, это значительно повысило бы шансы на максимально раннее обнаружение у главы государства рака и других болезней, вызываемых нарушением обмена веществ, и ускоренное развитие соответствующей персонализированной терапии.

Важнейший фактор, который необходимо принимать во внимание, – это время. Сейчас около 14 тысяч американцев работают в лабораториях, имея доступ к опасным патогенным материалам, и неизвестно, сколько десятков тысяч людей занимают такое же положение за пределами США. За стенами лабораторий, в условиях стремительного удешевления научного оборудования, инструменты и технологии генной инженерии становятся все более доступными для всех, кого это интересует. И отнюдь не у всех интересующихся добрые намерения. Восьмого декабря 2011 года саудовский принц Турки ибн Фейсал, некогда занимавший пост посла Саудовской Аравии в США, призвал свою страну обзавестись оружием массового поражения, включая биологическое, чтобы защититься от ядерных амбиций Ирана и Израиля.

Еще в 2003 году рабочая группа экспертов-естествоведов, собранных по инициативе отдела стратегического анализа ЦРУ, указала, что, поскольку все процессы и технологии, необходимые для разработки передовых биологических агентов, относятся к категории двойного назначения (то есть могут использоваться как во благо, так и во зло), в скором времени будет очень трудно провести грань между общественно полезными научными исследованиями и разработкой биологического оружия. Поэтому с целью предотвращения будущих угроз может потребоваться тесное сотрудничество между государством и научным сообществом.

Стремительный прогресс биотехнологий радикально меняет научный ландшафт, так что «может потребоваться» давно сменилось на «совершенно необходимо». Мы вступаем в мир, где единственным тормозом развития биологии является ограниченность нашего воображения, в мир, где ученые научились создавать с нуля новые формы жизни. Когда мы сегодня сталкиваемся с какой-то проблемой, нам говорят: «Есть такое-то приложение для смартфона». И раньше, чем мы думаем, на смену «приложениям» придут синтетические «организмы», а когда у нас будут возникать проблемы, мы для их решения будем искать подходящий организм. В свете этой грядущей революции вопрос о защите президента и его генома (а заодно и остальных людей) может быть решен только посредством краудсорсинга, то есть с привлечением всех светлейших умов.

Бог спермы: противоречивое будущее деторождения

Большинство новаторов, о которых говорится на страницах этой книги, вышли за пределы мейнстрима. Дежо Мольнар с его летающим мотоциклом, Уильям Добелл с его искусственным зрительным имплантантом, Крейг Вентер с его синтетическим геномом – все они скорее гордые и независимые диссиденты-одиночки, нежели мягкие инсайдеры. И главный персонаж нашей последней истории тоже не является исключением.

Кэппи Ротман в юности был курьером мафии, а теперь это самый могущественный человек в индустрии искусственного оплодотворения, а значит, человек, оказывающий едва ли не самое большое влияние на будущее деторождения.

Научно-технический прогресс начинает обгонять наше воображение. При этом новейшие технологии становятся настолько общедоступными, что независимые фантазеры-одиночки имеют возможность решать задачи, которые два десятилетия назад являлись вотчиной исключительно государственных организаций и крупнейших корпораций, а две тысячи лет назад – вотчиной одних лишь богов.

«Следуй своим нелепым мыслям», – писал Брюс Стерлинг. Что ж, задание выполнено. Мы прилежно следовали им и выбрались из грязи на сушу. Слезли с деревьев и пересекли саванну. Преодолели океаны и континенты, покорили небеса и стратосферу. Это за ними мы полетели в космос и ради них превращаем научную фантастику в научные факты. О да, мы следовали своим нелепым мыслям, и они привели нас в мир завтрашнего дня.

1

Крупнейшие хранилища генетических материалов расположены в английском графстве Западный Суссекс, на Шпицбергене и в Лос-Анджелесе. В Суссексе располагается банк семян для 750 миллионов видов растений. На Шпицбергене, расположенном всего в 600 милях от Северного полюса, в подземных туннелях располагается Всемирное хранилище основных сельскохозяйственных культур. А в Лос-Анджелесе находится California Cryobank – крупнейший в мире банк спермы, где хранится достаточно количестве человеческого семени, чтобы несколько раз заново населить Землю. Первые два хранилища являются международными проектами, цель которых – сохранить генетическое разнообразие нашей планеты; последнее же является частным предприятием, которым руководит человек, называемый многими Королем Спермы.

Король Спермы носит очки а-ля Бадди Холли. Ему шестьдесят девять лет, он среднего роста и среднего телосложения, лысоватый, любит яркие рубашки и удобную обувь. Его зовут Кэппи Ротман, и Кэппи – отнюдь не прозвище. Таким цветастым именем он обязан своему отцу-мафиозо.

Свою карьеру Король Спермы начинал в казино. Его отец, Норман Ротман, был владельцем клуба San Souci в Гаване, и годы юности будущий доктор Ротман провел на Кубе. Одна из его первых работ заключалась в перевозке денег – в кейсе, прикованном наручниками к запястью, – с Кубы в американские банки. Потом, чтобы собрать деньги для учебы на медицинском факультете в Университете Майами, он какое-то время работал на Джимми Хоффу.

Окончив университет, Ротман поступил в ординатуру Калифорнийского университета в Сан-Франциско, где его руководителем был легендарный уролог Фрэнк Хинман-младший. Хинман любил поручать своим ученикам исследовательские задания, касавшиеся различных медицинских тайн. На первом году ординатуры Ротман получил задание выяснить, каким образом сперма попадает из яичка во внешний мир. Заданием на второй год стал механизм эрекции. Оба эти вопроса относились к решению проблемы бесплодия. «Меня сразу же заинтересовала проблема бесплодия, – говорит Ротман. – Это были вопросы, о которых мы тогда еще мало знали. Я ощущал себя первопроходцем».

В 1975 году наш «первопроходец» прошел аттестацию на право практиковать урологию и получил место в Клинике Тайлера, став первым в Лос-Анджелесе специалистом по проблемам мужского бесплодия. Несколько лет спустя Клиника Тайлера свернула свою деятельность, и Ротман отправился в самостоятельное плавание. Так родилась компания California Cryobank.

В 1977 году Ротман опубликовал в Journal of Urology свою первую статью, посвященную созданию банка спермы. Так случилось, что в том же году в автокатастрофе погиб сын видного американского сенатора. Сенатор связался с Ротманом, чтобы узнать, нельзя ли сохранить семенную жидкость его сына. В 1978 году Ротман опубликовал статью, посвященную посмертному забору спермы, а несколько лет спустя рассказал об этой процедуре в телевизионном программе «Шоу Опры Уинфри».

Рассказывая о том, как все это начиналось, Ротман вспоминает пару молодых супругов, пришедших к нему: «Мужчина был бесплоден, и жена очень злилась на него. Во время нашей беседы она повернулась к мужу и сказала: “Из-за тебя я никогда не стану матерью”. Я бы никогда не хотел услышать таких слов. Тогда-то я и решил открыть банк спермы».

2

Если сопоставить относительные размеры, то путь, преодолеваемый сперматозоидом от яичка до яйцеклетки, сравним с расстоянием от Лос-Анджелеса до Сиэтла для человека. А из-за страха многих женщин перед болезнями, передаваемыми половым путем, такими как СПИД, и резкого роста числа матерей-одиночек, сперматозоиды из коллекции Кэппи Ротмана проходят гораздо больший путь – ведь его фирма обслуживает женщин не только в США, но еще и в тридцати двух зарубежных странах.

И это немаленький кусок пирога. В США годовой оборот индустрии вспомогательных репродуктивных технологий составляет 3,3 миллиарда долларов, 75 миллионов из которых приходится на банки спермы. Тридцать процентов семенной жидкости для искусственного оплодотворения проходит через California Cryobank, однако даже эта цифра не отражает истинного влияния Ротмана на отрасль. Замороженная сперма и яйцеклетки – а в California Cryobank хранятся и яйцеклетки – обеспечивают лишь первый этап вспомогательных репродуктивных технологий, но от этого этапа зависят все прочие. Как говорит сам Ротман, «когда California Cryobank принимает какое-то решение, полгода спустя в ту же сторону начинает двигаться и вся остальная отрасль».

А решения эти весьма немаловажны. На протяжении почти четырех десятилетий банки спермы работают практически безнадзорно, почти без вмешательства государственных органов – если не считать довольно странных распоряжений Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США, о которых мы поговорим ниже. Таким образом, эта отрасль всегда была и остается самоуправляющейся, а значит, California Cryobank и другие ключевые игроки оказывают огромное влияние на будущее деторождения.

Пока это будущее остается неопределенным. Ныне данную отрасль сотрясают горячие споры по целому ряду этических, юридических и биологических вопросов, такими как анонимность доноров, правила, касающиеся случайной передачи генетических заболеваний через взятые из банка яйцеклетки или сперму, предотвращение случайного инцеста между сводными братьями и сестрами, а также дополнительные проблемы, порождаемые тем, что государственная власть все больше пытается использовать науку в своих политических целях. Вступит ли государство в эту игру по-настоящему, является важнейшим вопросом. Ведь, пока государство держится в стороне, наибольшую выгоду от будущего деторождения получают именно те, кто это будущее формирует.

3

Головной офис California Cryobank занимает двухэтажное здание в Западном Лос-Анджелесе и по своему архитектурному решению, в котором принимал непосредственное участие сам Ротман, напоминает съемочную площадку «Звездных войн». Но это уже перебор. В самом деле, кому нужен научно-фантастический антураж, если сама действительность затмевает научную фантастику?

Возле здания, к примеру, стоит цистерна с азотом емкостью 6 тысяч галлонов и резервный генератор, способный при необходимости вырабатывать электроэнергию на протяжении шести месяцев. Войдя в здание и миновав стойку регистрации, попадаешь в большое прямоугольное помещение, где располагается 10 криобаков, каждый из которых содержит 20 тысяч ампул с семенной жидкостью, имеющих цветовую кодировку, обозначающую этническую принадлежность донора. В каждой ампуле запечатано до 60 миллионов сперматозоидов. Таким образом, прямо в вестибюле California Cryobank мы обнаруживаем достаточно семенной жидкости, чтобы зачать такое количество детей, которое в несколько раз превышает население планеты.

Дальше по коридору за криобаками располагаются мастурбатории – маленькие комнаты, где сдают сперму доноры. Мастурбатории есть трех категорий: эротичные, менее эротичные и совсем не эротичные. Может быть, от того, что Ротман несколько старомоден, или от того, что мастурбатории оформляла женщина из отдела маркетинга, фотографии, которыми оклеены стены этих помещений, выполнены с большим вкусом, особенно на фоне нынешних стандартов интернет-порнографии.

«Некоторым мужчинам, – замечает Ротман, – много не надо».

Может быть, «сделать дело» в этих комнатах не так уж трудно, но куда труднее в эти помещения попасть. Чтобы стать донором California Cryobank, необходимо, как говорит Ротман, пройти «самый строгий процесс отсева».

Прежде всего донору нужно иметь высшее образование, хотя бы неоконченное, потому что иначе Ротман и разговаривать с ним не станет. Затем следует долгое собеседование, в ходе которого донор заполняет разные бланки и подписывается под определенными обязательствами. Договор подписывается на полтора года, на протяжении которых донор должен приезжать сдавать сперму два-три раза в неделю, получая каждый раз по 60 долларов. Таким образом, за время действия договора донор имеет возможность заработать от 11 до 17 тысяч долларов.

Если донор соглашается на эти условия, у него берут на анализ две пробы семенной жидкости. «Нам нужны самые фертильные мужчины», – поясняет Ротман. Нормальной считается спермограмма с концентрацией от 20 до 150 миллионов сперматозоидов на миллилитр жидкости. Под «самыми фертильными» Ротман понимает мужчин, имеющих концентрацию сперматозоидов более 200 миллионов на миллилитр семенной жидкости. Шестьдесят процентов сперматозоидов должны быть подвижными, и внешне семенная жидкость должна выглядеть как положено.

Если все оказывается в норме, исследуется генетическая история потенциального донора в трех поколениях. Берутся новые образцы эякулята и исследуются на предмет болезней. Если большинство банков спермы анализируют донорскую семенную жидкость на 23 вариации мутации, вызывающей кистозный фиброз, то в California Cryobank, славящемся своей дотошностью, тестирование проводится на 97 вариаций. Доноры-евреи проверяются на болезнь Тея – Сакса, доноры-афроамериканцы – на серповидноклеточную анемию. Затем выполняется полное физическое обследование, за которым следует шестимесячный карантин, чтобы удостовериться, не скрывается ли в сперме медленно развивающийся ВИЧ; эту идею карантина перехватили у California Cryobank и другие организации, работающие на том же поприще.

Когда срок карантина истекает, донор принимается за работу. «Он приезжает к нам дважды в неделю, чтобы сдать семенную жидкость, и каждые три месяца заново сдает анализы на наличие болезней, передаваемых половым путем, – говорит Ротман. – Нам нужно быть уверенными в том, что все это время он остается здоровым».

Но серьезная проблема, с которой сталкиваются ныне эта индустрия, связана не с тем, насколько хорошо банки спермы знают своих доноров, а с тем, насколько хорошо знают их потенциальные родители.

4

На дворе XXI век, и нечего удивляться тому, что детей покупают по каталогам – по каталогам доноров, точнее сказать. Эти каталоги довольно толстые и содержат достаточно подробную информацию о доноре, включая цвет глаз, этническую принадлежность, уровень образования, психологический портрет, личные эссе и даже аудиоинтервью. Иногда прилагаются фотографии, а California Cryobank недавно стал включать в описание даже детские фотографии доноров. Единственное, что запрещено знать потенциальным покупателям спермы о доноре, – это его имя.

Анонимность доноров является фундаментом индустрии искусственного оплодотворения, и «сегодня это самая животрепещущая проблема, с которой приходится сталкиваться всей отрасли», как полагает Джейн Маттес, психотерапевт и основательница организации «Матери-одиночки по убеждению» – самой быстрорастущей группы потребителей замороженной спермы.

Хотя банки спермы поддерживают постоянный контакт с донорами на всей стадии забора семенной жидкости, по окончании срока действия договора всякие отношения прекращаются, и банки спермы не имеют возможности отслеживать дальнейшую судьбу своих доноров. А такая потребность существует, и связана она с тем, что есть множество болезней, которые проявляются лишь в зрелом возрасте, тогда как большинство доноров являются студентами и у них такие болезни просто не успели проявиться. Кроме того, сколь бы дотошно ни старались банки спермы узнать всю подноготную этих людей, многие из которых просто не знают всех деталей своей генетической истории – или сознательно их скрывают.

Добавьте к этому те обстоятельства, что никто не требует от криобанков оставаться в контакте с донорами и оповещать своих клиентов о проблемах со здоровьем у других детей, уже родившихся от спермы этих доноров, или о проблемах со здоровьем, возникающих у доноров после получения клиентом заказанной семенной жидкости, что банки спермы после ее продажи клиенту уничтожают всякую информацию о доноре во имя сохранения анонимности, – и получите целый клубок противоречий.

И речь идет не просто о потенциальных проблемах; это проблемы реальные, и одним из примеров служит история Бриттани Джонсон. В 1988 году Диана и Рональд Джонсон получили в California Cryobank сперму от донора № 276, и у них родилась дочь, которую назвали Бриттани. У девочки обнаружилась аутосомно-доминантная поликистозная болезнь почек – чрезвычайно редкое заболевание, которое обычно дает о себе знать уже после сорока лет и к пятидесяти годам, как правило, требует пересадки почек. Возможно, донор № 276 не знал, что являлся носителем болезни (хотя это представляется маловероятным, если принять во внимание, что ею страдали его дед, мать и тетя). Как бы то ни было, Бриттани заболела в шестилетнем возрасте.

Началась судебная тяжба. Джонсоны были уверены, что в California Cryobank знали правду о болезни донора № 276 – хотя Ротман категорически отрицал данный факт, – но умышленно скрыли эту информацию. А ведь Бриттани могла оказаться не единственным заболевшим ребенком. В период с 1984 по 1988 год донор № 276 заработал 11 200 долларов, сдав более 300 эякулятов, а, согласно следственным материалам, криобанк реализовал около 1500 флаконов его семенной жидкости неизвестному числу женщин и прекратил продажу спермы этого донора только в 1991 году.

Хотя многие факты в данном деле остаются неясными (оно было улажено в 2003 году во внесудебном порядке, и некоторые материалы до сих пор остаются под замком), эта история наделала немало шума и объявились другие пострадавшие со схожими проблемами. Широкую огласку получила история с донором № 1084 из виргинского Fairfax Cryobank – второго по величине криобанка Америки. Семенная жидкость этого донора стала причиной редкого заболевания крови у полудюжины родившихся от него детей на Восточном побережье. Донор № 2148 из того же криобанка оказался носителем редкого генетического иммунного заболевания, и эта болезнь уже проявилась у одного из двадцати трех известных детей, родившихся от его спермы. Есть еще донор F827 из банка спермы International Cryogenics в штате Мичиган, ставший отцом нескольких (от пяти до одиннадцати) детей и передавший им предрасположенность к развитию лейкемии.

И этот список можно продолжать еще долго.

Проталкиваемый многими ответ на эту проблему заключается в том, чтобы запретить анонимность доноров. Но это чревато новым комплексом проблем. В Швеции в 1984 году подобная анонимность была поставлена под запрет, и число доноров сократилось настолько, что шведским женщинам приходилось ездить за спермой в Данию, положив начало явлению, известному сегодня как репродуктивный туризм. То же самое произошло в Новой Зеландии. В 2005 году, когда анонимность была запрещена в Великобритании, число доноров упало на 84 процента. На острове 22 миллиона мужчин репродуктивного возраста, но донорами готовы быть только 200 человек. После принятия «Закона о запрете анонимности доноров» Клэр Браун, генеральный директор Infertility Network UK – организации, оказывающей помощь всем страдающим от бесплодия, – заявила репортерам: «Клиники закрываются по всей стране из-за нехватки доноров спермы. Это самый настоящий кризис».

В США этот кризис развивается еще более странным путем. В 2005 году, когда в Англии запретили анонимность, американский подросток по имени Райан Крамер, рожденный от спермы донора, захотел узнать, кто его отец. С этой целью он отправил образец своей крови в онлайновую службу, выполняющую генеалогическое тестирование ДНК, став первым в истории человеком, решившим разыскать потерявшегося родителя с помощью онлайнового ДНК-тестирования.

Реакция на действия Райана Крамера последовала незамедлительная – и сразу с двух сторон. Первыми отреагировали банки спермы. «Мы удалили из профилей доноров всю информацию, которая могла бы помочь таким людям, как Райан, найти своих отцов, постаравшись сделать эту задачу максимально сложной», – говорит Кэппи Ротман. Реакцией с другой стороны стало создание многочисленных организаций, поставивших перед собой цель пробить брешь в анонимности доноров или добиться ее полного преодоления.

Одна из таких организаций, «Реестр сводных братьев и сестер», была создана в 2000 году матерью Райана Крамера, Уэнди. «Все началось с того, что я арендовала доску объявлений Yahoo как место, где дети доноров могли бы найти своих единокровных братьев и сестер», – говорит она. За первые два года этот перечень пополнился тридцать семью членами, а потом начал стремительно расширяться. К 2003 году популярность реестра возросла настолько, что Уэнди ушла с Yahoo и создала сайт donorsiblingregistry.com, насчитывающий сейчас 8500 членов.

Полного преодоления анонимности доноров добивается доктор Керк Мэкси – бывший донор спермы и основатель проектов Donor Semen Archive, Donor X Project и Donor Y Project, имеющих целью с помощью генетических маркеров отследить доноров и рожденных от них детей в надежде вынудить таким образом банки спермы капитулировать и раскрыть свои карты.

«Я считаю, что банки гамет [спермы и яйцеклеток] по своей природе должны быть организациями некоммерческими. То, что это стало формой бизнеса, имеющего целью наживу, я считаю недоразумением и извращением. Извращением и злом я считаю и то, что криобанки пытаются отстаивать анонимность доноров, под маской которой зачастую скрывается преступный умысел, и мы медленно, но верно изобличаем это зло посредством генетического тестирования».

В интервью ABC News Мэкси заявил, что донором спермы он стал в 1980-е годы и, по его оценкам, за 16 лет донорства мог стать отцом более чем 200 детей. Хотя Мэкси приводит эти цифры с тем, чтобы очернить отрасль, которой он теперь противостоит, проверить его утверждения нет никакой возможности.

Доктор Ротман в свою защиту говорит следующее: «Мы пытаемся создать систему отслеживания доноров в масштабах всей отрасли, но это дорого, поэтому мы хотели бы заручиться сотрудничеством других банков спермы. Так или иначе в течение года или двух что-то должно получиться». Но в обещании Ротмана создать систему отслеживания доноров, которая положит конец практике уничтожения личных дел после прекращения сотрудничества с ними, есть одна важная оговорка: имена доноров родителям все равно сообщаться не будут. Система отслеживания будет существовать исключительно для внутреннего пользования, чтобы банки гамет могли вести учет того, как часто и кому продается семенная жидкость, а также следить за состоянием здоровья доноров по мере их старения.

Такая система могла бы стать компромиссом между нынешней практикой и полным запретом анонимности. Но некоторые критики считают, что этого недостаточно, а некоторые – несмотря на тот факт, что Ротман публично аплодировал усилиям Уэнди Крамер и даже предложил ей сотрудничество (которое, впрочем, до сих пор не реализовалось), – считают его сочувствие матери Райана притворным. Как бы то ни было, никакой другой криобанк идею отслеживания доноров до сих пор не поддержал, и California Cryobank, возможно, придется действовать в одиночку.

Уильям Джегер, вице-президент виргинского банка спермы Genetics and IVF Institute, заявил в недавнем интервью New York Times, что принудительное раскрытие личности доноров «уничтожит отрасль». С аналогичным отношением Крамер сталкивается и в других подобных учреждениях. «Я разговаривала с руководителями всех крупных банков спермы, и мало кто из них согласен с Кэппи, – говорит она. – Хотя мой сайт существует на основе обоюдного согласия, в Northwest Andrology [еще один крупный игрок в этом бизнесе] к моей деятельности относятся с нескрываемой враждебностью».

Крамер утверждает, что компания Northwest Andrology – на сайте которой помещена толстая пачка стодолларовых банкнот и зазывное сообщение, что доноры зарабатывают у них до 16 тысяч долларов, – настолько против раскрытия имен доноров, что «доходят до угроз донорам, размещающим информацию о себе на моем сайте, пытаясь заставить их убрать эти сведения. Они готовы пойти на что угодно ради сохранения анонимности».

5

Несмотря на всю важность вопроса об анонимности, критики утверждают, что есть еще одна скрытая и коварная проблема – опасность инцеста. Всегда есть риск, и со временем он возрастает, что рано или поздно кровные брат и сестра, имеющие общего отца-донора – или даже общую мать в случае донорства яйцеклеток, – но не подозревающие об этом, случайно познакомятся и начнут встречаться. «Банки спермы даже разговаривать на эту тему не хотят, – говорит Крамер, – но в мире больше миллиона детей, родившихся от доноров, и мне известно несколько случаев, когда кровные братья и сестры оказывались в одном колледже и входили в одну компанию друзей, не подозревая о своем родстве. Представители индустрии говорят, что случайный инцест статистически невероятен, но, с моей точки зрения, это лишь дело времени».

Проблема эта довольно серьезная. Если говорить вкратце, то инцест плох для генофонда. Когда братья и сестры спят друг с другом, возникают мутации. Если интимные отношения между родственниками продолжаются на протяжении нескольких поколений, беременность становится невозможной, и род вымирает. Как показал в 1910 году антрополог Джеймс Фрэзер, именно по этой причине инцест табуирован у всех народов, а антрополог Клод Леви-Стросс развил эту идею, утверждая, что страх перед инцестом является тем фундаментом, на котором построено общество, поскольку именно он побуждал наших предков вступать в брак и производить потомство с людьми, не принадлежащими к их семье и их племени.

Чтобы защитить этот фундамент, некоторые страны ввели в действие законы, ограничивающие максимальное число женщин, покупающих сперму от одного донора. В Великобритании этот предел составляет десять, а в Дании – двадцать пять. Американская ассоциация репродуктивной медицины предлагает ограничить потомство одного донора двадцать пятью детьми для города с населением 800 тысяч человек, но, поскольку ничто не может помешать донору, сдавшему семенную жидкость в лос-анджелесский California Cryobank, проехать затем несколько миль и сделать то же самое в Пасадене, где имеется свой криобанк, Pacifc Reproductive Services, гарантировать выполнение этих требований весьма затруднительно.

В связи с этим банки спермы сами вводят для себя ограничения – в добровольном порядке. California Cryogenics, например, ограничивает потомство одного донора двадцатью детьми, однако при этом надо иметь в виду, что учитываются лишь подтвержденные деторождения, однако, по статистике, лишь 40 процентов женщин, покупающих замороженную сперму, сообщают криобанку о достигнутом результате. А поскольку семенная жидкость некоторых доноров (особенно голубоглазых блондинов) чрезвычайно популярна и далеко не всякая попытка искусственного оплодотворения заканчивается беременностью, криобанки зачастую продают пользующуюся спросом сперму большему числу покупателей, чем это рекомендовано. Кроме того, поскольку многие клиенты не только заказывают семенную жидкость для непосредственного использования, но еще и резервируют запас для будущего использования, нет никакой возможности проследить за тем, что криобанки действительно соблюдают рекомендуемые ограничения.

«В банках спермы попросту не знают, сколько детей рождается от того или иного донора, – говорит Крамер. – Они не знают, кто эти дети и где они. Точного учета попросту нет».

Еще более тревожными выглядят обвинения в том, что банки спермы умышленно занижают число детей, рождающихся от определенных доноров. Самый вопиющий пример такого рода – история Сесила Джекобсона, руководившего центром репродуктивной генетики в Тайсонс-Корнер, штат Виргиния. Вместо того чтобы использовать семенную жидкость донора, Джекобсон подменял ее своей. Когда он был изобличен, следователи обнаружили у доктора семь точно установленных детей и семьдесят пять возможных, но не подтвержденных, поскольку их матери отказались от проведения анализа ДНК.

Обсуждая эту проблему, Хлоя Оме, акушерка из Сан-Франциско, ставшая первой в истории женщиной, которая забеременела от спермы, найденной через интернет и полученной по почте, говорит: «Я была на собрании матерей-одиночек, которые вдруг осознали, как их дети похожи друг на друга, начали сравнивать номера своих доноров и увидели, что номера совпали». И это еще мелочи по сравнению с тем, что обнаружилось после того, как Крамер открыла свой «Реестр сводных братьев и сестер». «Очень скоро, – говорит Крамер, – мы обнаружили на сайте доноров, имеющих тридцать, сорок, а то и 50 детей».

К сожалению, истинный масштаб проблемы неизвестен. Одно из немногочисленных расследований вопроса об инцесте кровных братьев и сестер, имеющих общих отцов-доноров, имело место в 1984 году в Австралии. Комиссия по правовой реформе Нового Южного Уэльса не обнаружила никакой угрозы инцеста между потомством доноров в США, но этот вывод основывался на тогдашней оценке количества деторождений с помощью искусственного оплодотворения, составлявшей 10 тысяч в год. В наши дни около 30 тысяч женщин ежегодно пользуются услугами одного лишь California Cryobank – одного криобанка из нескольких тысяч.

Неудивительно, что больше всего эта проблема волнует религиозные организации. Католическая церковь полагает, что любые формы вспомогательных репродуктивных технологий угрожают священному таинству отношений между мужчиной и женщиной, и в числе причин своего неприятия часто упоминает опасность инцеста. Южная баптистская церковь также поднимает вопрос об угрозе случайного инцеста. Доктор Ричард Лэнд, председатель Комиссии по этике и религиозной свободе при Южной баптистской конвенции, отвечающий за публичную политику своей церкви, говорит: «Мы не разделяем категорический запрет на искусственное осеменение, которого придерживается католическая церковь, но давайте отвлечемся от чисто религиозных мотивов. Все государства мира запрещают инцест, и на то есть серьезные основания. Инцест грозит весьма серьезными медицинскими осложнениями. За последние двадцать лет мы достаточно много узнали о тирании биологии, чтобы понимать, что попытки борьбы с природой большей частью безнадежны. В споре природы и воспитания всегда побеждает природа. Инцест действительно опасен, и чем больше детей рождается от анонимных доноров спермы, тем более угрожающей становится эта проблема».

Ротман с этим не согласен. «Никакой проблемы инцеста не существует. Это статистически невероятно. К тому же вспомните, что еще 300 лет назад мы жили в крошечных деревушках – и это была большая часть населения. Никакого общественного транспорта не существовало. Все были связаны между собой родственными узами – просто потому, что больше не на ком было жениться. Мы все потомки инцеста. Это во-первых. А во-вторых, с медицинской точки зрения, мы здесь говорим об опасности инцеста в первом поколении, и даже если такое случится, шансы на то, что такой инцест может привести к каким-то генетическим аномалиям, микроскопические».

И все-таки, даже если эта проблема является надуманной, фундаментальное табу на инцест остается, следовательно, так просто от данного вопроса не отмахнешься.

6

Кабинет Короля Спермы украшен довольно экзотично. У окна стоит небольшая статуя мужчины с огромными яичками, которые опускаются буквально до пола – и здесь это кажется вполне уместным. Над статуей с потолка свисает модель Солнечной системы, в центре которой помещен звездолет «Энтерпрайз» из фильма «Звездный путь». Тоже вполне к месту.

«Я хочу быть на переднем крае научно-технического прогресса, – говорит Ротман. – Да, я знаю, что в этом деле есть определенные опасности. “О дивный новый мир” я перечитываю каждые три года. Но я знаю также, что бесплодие принадлежит к числу проблем, которые разрушают жизни. Я лишь хочу, чтобы власти осознавали и этот факт».

Ротман имеет в виду, что если отрасль не решит проблему анонимности доноров и связанные с этим вопросы (включая проблему инцеста) как можно быстрее, правительство неизбежно вмешается в процесс, а именно этого больше всего боятся те, кто занимается вспомогательными репродуктивными технологиями. «Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США уже стало самым обременительным препятствием, мешающим развитию отрасли, – говорит Ротман. – Они ничего в этом деле не понимают и лишь исполняют политическую волю президентской администрации – особенно в годы правления Буша, – раз за разом безответственно вторгаясь в науку и пытаясь наводить свои порядки».

К примеру, в 2001 году Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США запретило импорт спермы из Европы на том основании, что она может быть заражена коровьим бешенством. «Проблема в том, – говорит Ротман, – что коровье бешенство – инфекция прионная, она не передается половым путем. Заразиться ею через семенную жидкость можно лишь в том случае, если вы ее съедите».

И это не единичный случай. В 2005 году ввиду угрозы передачи ВИЧ при переливании крови Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США ввело новые правила, касающиеся передачи биологического материала от одного лица другому. Банки спермы и клиники ЭКО должны подчиняться этим правилам, хотя еще не было ни одного случая заражения ВИЧ вследствие передачи репродуктивных материалов. Кроме того, правила Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США запрещают криобанкам использовать сперму любого мужчины, который имел гомосексуальные половые сношения за последние пять лет – даже несмотря на то обстоятельство, что случаев заражения СПИДом через семенную жидкость доноров еще не бывало.

Как говорит Барри Бер, преподаватель акушерства и гинекологии и директор лаборатории ЭКО Стэнфордского университета, «правительство предъявляет неразумные и бессмысленные требования к клиникам репродуктивной медицины».

Среди этих бессмысленных требований Бер указывает на калифорнийский закон, требующий от всех пар, подумывающих о применении вспомогательных репродуктивных технологий, в обязательном порядке проверяться на такие заболевания, как СПИД, Т-клеточный лейкоз, сифилис, гепатит и краснуха. От всех перечисленных заболеваний, кроме СПИДа и Т-клеточного лейкоза, можно отмахнуться, подписав заявление, что пара понимает опасность и хочет продолжать, несмотря ни на что, поэтому инфицированный материал может иногда попадать на хранение в криобанки. «Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США требует, чтобы эти материалы хранились в криобаке изолированно от других, – говорит Бер. – Это означает, что должно быть больше криобаков, что нужно иметь отдельную систему маркировки и заполнять тонну лишних бумаг. Но все это чепуха. Они не понимают, что, как ни изолируй одни материалы от других в криобаке, жидкий азот у них общий. Это все равно что поселить всех кашляющих людей на отдельной улице, но все равно доставлять их в школу на одном автобусе со всеми прочими».

«Принятие государством очередного закона, – говорит Ротман, – это лишь новая попытка ограничить права и свободы женщин, желающих иметь ребенка. Не думаю, что государственным чиновникам есть место в наших спальнях. Я понимаю, что, если криобанки не договорятся о создании общего реестра доноров, дальнейшее государственное вмешательство неизбежно. Но, мне кажется, это тот случай, когда общественность должна дать отпор поползновениям чиновников. Если позволить Управлению по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США решать, чьей спермой вам нельзя пользоваться, они скоро будут решать, чьей семенной жидкостью вы должны пользоваться. И я не думаю, что кто-то хочет, чтобы федеральное правительство решало за американцев, какие у них должны быть дети».

К сожалению, поскольку мало кто в отрасли разделяет взгляд Ротмана на отслеживание доноров и никто не хочет отказаться от их анонимности, опасность случайного инцеста и заражения скрытыми генетическими болезнями будет только расти – если в этот процесс никто не вмешается. Знаменитый физик Фримен Дайсон однажды сказал: «Если бы у нас был надежный способ разделения игрушек на хорошие и плохие, разумно регулировать научно-технический прогресс было бы несложно. Но мы редко заглядываем настолько далеко вперед, чтобы видеть, какая дорога ведет к проклятию. Каждый, кто пытается ускорять научно-технический прогресс или тормозить его, играет человеческими судьбами».

Слова благодарности

Эта книга не появилась бы на свет без участия большого числа людей, которые помогали мне разобраться в описываемых здесь научных идеях. Я многим обязан Питеру Диамандису, Дежо Мольнару, Эндрю Хэсселу, Марку Гордону, Джеймсу Олдсу, Марку Гудмэну и Рику Доблину. Мой дорогой друг Майкл Уортон исполнял незаменимую роль первого читателя и редактора. Моя любимая жена Джой Николсон помогала мне сохранять здравый рассудок и продолжать радоваться жизни на протяжении всего этого проекта.

Поскольку ни одна из глав этой книги не была бы написана, если бы не редакторы журналов, заказавшие мне соответствующие статьи, я хочу от всей души поблагодарить Джо Доннелли из LA Weekly, Эй-Джей Бейма из Playboy, Адама Фишера из Wired, Илену Сильверман из New York Times Magazine, Дона Пека из Atlantic, Рика Тейса из Ecohearth, Гэри Камию из Salon, Тори Боша из Slate, Марка Фрауэнфельдера из Make и Памелу Вайнтрауб из Discover.

Также я хочу поблагодарить своего агента Пола Бресника, который первым поверил в возможность издания данной книги и работал изо всех сил над осуществлением этой идеи. Спасибо всем замечательным сотрудникам Amazon. Особая благодарность – Джулии Хейфец, которая, прежде чем уйти на другую работу, успела купить рукопись, и Таре Парсонс, которая сопровождала работу над рукописью до самой публикации. Спасибо также Райану Холидею, Бренту Ундервуду, Чарлзу Пирсу, Джону Макфи и Дэвиду Куэммену, которые открыли мне истинный потенциал научно-популярной литературы.

Стивен Котлер – журналист, писатель, учредитель проекта «Геном потока». Автор книг «Смелость» (Bold), «Возвышение супермена» (The Rise of Superman), «Изобилие» (Abundance), «Маленькая пушистая молитва» (A Small Furry Prayer), «К западу от Иисуса» (West of Jesus) и «Самый быстрый угол для полета» (The Angle Quickest for Flight). Его труды переведены более чем на 40 языков и опубликованы более чем в восьмидесяти изданиях, включая New York Times, Atlantic Monthly, Wired, Forbes и Time. Ведет научно-популярный блог Far Frontiers («Дальние рубежи») на сайте Forbes.com.

Оглавление

Будущее уже здесь. Введение

Часть первая. Будущее внутри

  Бионический человек

  Увековеченный гений: наука о переносе сознания

  Экстремальные состояния: биология духовности

  Следующая стадия эволюции

  Первый в мире имплантант искусственного зрения

Часть вторая. Будущее снаружи

  Восстановление «Эверглейдс»: первый опыт терраформирования

  Наступление эпохи летающих машин

  Новые перспективы атомной энергетики

  Космический скайдайвинг: будущее спорта

  Усовершенствование комара: первое в мире животное, созданное средствами генной инженерии

  Галактическая золотая лихорадка: добыча полезных ископаемых на астероидах

Часть третья. Будущее в тумане

  Ренессанс радикальной психоделической терапии

  Трудный путь науки о продлении жизни

  Последний фронтир: стволовые клетки и политика

  Взлом президентской ДНК: последствия игры в бога

  Бог спермы: противоречивое будущее деторождения

Слова благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg