«Траблы с Европой»

Траблы с Европой (fb2) - Траблы с Европой [Почему Евросоюз не работает, как его реформировать и чем его заменить] (пер. Елена Эдуардовна Лалаян) 2321K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роджер Бутл

Роджер Бутл Траблы с Европой. Почему Евросоюз не работает, как его реформировать и чем его заменить

Roger Bootle

THE TROUBLE WITH EUROPE

Why the EU Isn’t Working How It Can Be Reformed What Could Take Its Place

© Roger Bootle, 2014, 2015

© Лалаян Е., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2015

КоЛибри®

* * *

Роджер Бутл – видный британский экономист, основатель и руководитель крупнейшего в Европе консалтингового агентства. Он часто выступает на телевидении и радио, ведет колонку в газете The Daily Telegraph. Р. Бутл – автор трех книг, получивших широкое признание: «Что не так с рынками» («The Trouble with Markets»), «Деньги ни за что» («Money for Nothing») и «Смерть инфляции» («Death of Inflation»).

Незаурядный, обстоятельный рассказ о неудачах Европейского союза. Аргументация Бутла выдержана в спокойном тоне, доходчива, скрупулезна и – что нехарактерно для экономиста – совершенно не грешит употреблением птичьего языка. Эта книга открывает глаза и побуждает рассуждать четко, доискиваться до сути проблем – не опускаясь до уровня базарной перебранки.

Daily Telegraph

Бутл задается вопросом, где и какие ошибки допустил Евросоюз, объясняет, почему ожидать реформ ЕС не приходится, и намечает пути для перезапуска отношений между Великобританией и ЕС.

Financial Times

Своим кристально четким анализом и точными замечаниями Роджер Бутл затронул самую суть вопроса. На сегодняшний день это лучшая книга о неспособности Евросоюза выполнять свои функции.

Джефф Рэндалл, ведущий деловых новостей телеканала Sky News

Блестящие, хотя и радикально новые решения. Одно из самых содержательных на сегодняшний день исследований по европейскому вопросу.

Independent on Sunday

Своевременный и выверенный анализ. Предназначается каждому слабонервному, кто малодушно полагает, будто вне пределов ЕС его стране никогда не добиться процветания.

Борис Джонсон

Предисловие

С мая 2014 г., когда вышло в свет первое издание этой книги, многие немаловажные аспекты затронутой мною темы получили дальнейшее развитие, хотя ничего принципиального, что могло бы подорвать саму идею книги, не произошло.

Во-первых, состоявшийся в сентябре 2014 г. референдум по вопросу о независимости Шотландии не только поднял тему британской идентичности, но также добавил остроты дебатам о том, какой тип отношений должен связывать составные части политического образования и институты управления и представительства самого этого образования. Причем в ходе дебатов новое развитие получил вопрос о будущем Великобритании и Евросоюза. Есть серьезные основания полагать, что в ближайшем будущем Великобритания станет федерацией, и, по всей видимости, это осветит ей путь в федералистскую Европу.

Во-вторых, сильно укрепила свои позиции Партия независимости Соединенного Королевства (United Kingdom Independence Party, UKIP), что вывело вопрос о Евросоюзе в разряд злободневных для британской политики. Возросшая популярность UKIP бесспорно оказала весьма ощутимое давление на Консервативную партию, заставив ее ужесточить позицию в отношении Евросоюза, к тому же упрочившееся положение UKIP само по себе будет иметь серьезные последствия для назначенных на май 2015 г. всеобщих выборов (в чем автор оказался прав, поскольку, вопреки ожиданиям и прогнозам, консерваторы одержали на выборах убедительную победу), равно как и для последующего хода событий.

Удивительное дело, но именно недавний взлет UKIP обнажил самый болезненный для британского избирателя аспект в дебатах вокруг «Европы» – выясняется, что это вовсе не взносы в бюджет ЕС и не очередные глупости заседающей в Брюсселе евробюрократии – хотя и это нередко подливает масла в огонь недовольства и обид, – а проблема иммиграции. Более того, именно проблема иммиграции стала причиной активизации, хотя и в разной степени, евроскептически настроенных политических партий по всему европейскому континенту. Возросшее беспокойство по поводу свободного перемещения рабочей силы в пределах ЕС я считаю третьим аспектом, который требует серьезного переосмысления в новом издании.

Четвертый аспект непосредственно связан с евро. Хотя финансовые рынки по-прежнему более чем оптимистичны по поводу перспектив выживания евро, относительная экономическая эффективность стран еврозоны снизилась, и это ставит перед ее Центробанком, вопросы о ключевых направлениях политики ЕЦБ, от чего напрямую зависит будущее не только евровалюты, но и самого Европейского союза.

В-пятых, из-за обострившегося политического кризиса в Греции возросли шансы на Grexit, выход Греции из зоны евро, и это в очередной раз выносит на повестку дня комплекс вопросов о том, удастся ли евровалюте, и даже всему Евросоюзу, пережить выход страны-члена из зоны евро.

Во втором издании я не только обновил везде, где требовалось, факты и статистические данные, но также включил много нового материала по вышеназванным и многим другим вопросам. Я добавил новые разделы по таким темам, как выгоды Единого рынка, опасности лишиться прямых иностранных инвестиций и сравнительные успехи стран – членов ЕС в выработке соглашений о свободной торговле. Я также ввел новую главу в часть II, где рассматриваю варианты политики, которые позволили бы предотвратить экономическую катастрофу в еврозоне, и новую главу в часть III, включая значительный объем новых материалов по таким темам, как свобода передвижения рабочей силы и возможность федерализации Европы. О положении дел в Греции (а кризис в этой стране продолжает развиваться и сегодня, в момент написания предисловия ко второму изданию) я кратко останавливаюсь в новом послесловии.

Мне посчастливилось собрать щедрый урожай похвал в адрес первого издания, а также вполне обоснованные и заслуженные критические замечания, из которых я постарался извлечь уроки. Однако критика по трем направлениям возмутила меня.

Во-первых, меня упрекают, что выводы мои неоднозначны, понимай, как хочешь. Признаю, да, я действительно считаю, что имеются веские основания как в пользу, так и против выхода Великобритании из Евросоюза. Но дело не только в этом. Когда речь заходит о количественной оценке всевозможных издержек и выгод членства в ЕС, я привожу множество цифр, однако не собираюсь подбивать точный баланс. И да, я подчеркиваю, что нет никакой определенности относительно многих факторов, способных склонить чашу весов в ту или другую сторону. Избави меня Боже гадать и полагать, будто я считаю таким уж великим достоинством свой сбалансированный подход!

Критикуют меня и с противоположных позиций, утверждая, будто я, хотя и признаю наличие множества факторов неопределенности, но тем не менее делаю однозначный вывод, что Великобритания вполне может добиться успеха, находясь за пределами ЕС. В отсутствие какой бы то ни было определенности и точных расчетов подобный шаг – это прыжок в неизвестность, указывают критики и ужасаются, что я мог ратовать за такой выбор. Вот тебе и на! Можно подумать, что неопределенность перестанет довлеть над нашим выбором и действиями, если мы решим остаться в ЕС.

Не перестаю удивляться, как все у нас страшатся неопределенности. Мне даже интересно, как все эти люди справляются с неопределенностями повседневной жизни? Не собираюсь посыпать голову пеплом за свою попытку проявить объективность и честно разобраться со всеми трудностями, опасностями и неопределенностями, как не собираюсь извиняться за свою непреклонную позицию, несмотря на неопределенность ключевых аргументов по поводу того, какой выход будет самым лучшим.

Третье, что мне ставят в вину, могло бы действительно задеть меня, не будь этот аргумент таким смехотворным – и изобличающим слабости самих его авторов. В спорах и дискуссиях вокруг ЕС моими оппонентами часто оказывались люди, которые первым делом старались подчеркнуть несходство своих взглядов с моими, заявляя что настроены «проевропейски». Следуя их логике, я, стало быть, настроен «антиевропейски». Для меня это новость. Однажды, когда я превозносил достоинства британских политических институтов и критиковал их общеевропейские аналоги за недемократичность и неустойчивость, меня даже обвинили в расизме!

Нет, это уму непостижимо, что европейцам так промыли мозги этим консенсусом по поводу ЕС, что они уже перестали осознавать разницу между идентичностью, культурой и цивилизацией, с одной стороны, и конкретным набором политических установлений и институтов, с другой. Если что и могло бы побудить меня возобновить критику ЕС и его деятельности, то было бы достаточно одной этой неразберихи в умах.

Но так уж случилось, что дополнительный стимул мне не понадобился. Вопросы, составляющие предмет и тему этой книги, если уж на то пошло, приобрели больше актуальности, чем год назад, когда я работал над первым изданием. Европа в смятении, и неизвестно, какое будущее ее ожидает. Более того, вам, мой читатель, уготована ключевая роль в определении будущего облика Европы. Я работал над этой книгой, чтобы помочь вам в полной мере сыграть эту роль – снабдить всей полнотой информации по ключевым вопросам и ясно представлять себе последствия выбора Евросоюзом того или иного пути. Как автор я не мог бы желать себе лучшего стимула, чем этот.

Роджер Бутл Лондон, февраль 2015 г.

Благодарности

Я выражаю глубокую благодарность многим людям. Идею взяться за эту книгу мне подал Дэвид Грин, глава мозгового центра Civitas, любезно выделившего мне на эти цели исследовательский грант. Я безмерно признателен Дэвиду за то, что он вдохновлял и поддерживал во мне боевой дух, и, конечно, за грант от Civitas. Именно Дэвид пробудил у меня интерес к работе над этой книгой. А благодаря гранту от Civitas я смог воспользоваться услугами научных ассистентов Мелани ДеБоно, Сэма Диккенса и Конрада Малиновски. Их помощь феноменально повысила мою производительность и позволила закончить работу в весьма сжатые сроки. Я также глубоко признателен научно-исследовательскому институту «Открытая Европа» (Open Europe), за любезное разрешение использовать в книге адаптированную версию одной из их диаграмм, которая представлена в виде табл. 9.1.[1]

Кроме того, я благодарен сотрудникам газеты The Daily Telegraph (для которой пишу еженедельную колонку) за разрешение включить в книгу некоторые материалы, впервые опубликованные на ее страницах. Во многих отношениях данная книга стала своего рода венцом всех тех «бесед», которые я вот уже столько лет веду в своей колонке с читателями этой газеты.

Мой добрый друг Леонард Липман служил для меня источником поддержки и воодушевления, в чем я так нуждался, если на меня нападали неуверенность и сомнения в успехе дела, за которое я взялся. Сомневаюсь, что без его дружеского участия мне удалось бы довести эту книгу до победного конца. Теплых слов благодарности заслуживают также Джоэли Смит, Фэйт Эллиотт, Хэйли Чарлик и Сухайяла Иган за то, что правили различные версии печатного текста, а также Бен Бланчард, Александр Бургесс, Ребекка Хейвуд, Нина Лонкар и Хелена Паттерсон, помогавшие привести в должный вид включенные в книгу карты. Особо я обязан своему личному секретарю Саманте Ховард-Карр. Благодаря ее заботам я получил возможность сосредоточенно работать над книгой, и это никоим образом не нарушило плавного течения повседневной работы нашей компании Capital Economics. Для меня ее поддержка стала поистине неоценимой.

Как и при работе над тремя предыдущими книгами, я мог всегда рассчитывать на полезные советы, подсказки и содержательную критику со стороны редакторской группы издательства под руководством Николаса Брейли. Я особенно признателен тем, кто взял на себя труд прочесть первые черновые варианты рукописи и высказать полезные критические замечания. Это – Дэвид Баршар, Тони Куракис, Дэвид Грин, Джонатан Линдселл, Джон Ллевеллин, Джордж де Нимескери-Кисс, Роберт Ройторн, Кристофер Смоллвуд и Ричард Тобурн.

Полезные замечания сделали и некоторые мои коллеги по Capital Economics: Пол Дейлз, Марк Харрис, Джулиан Джессоп, Джонатан Лойнз, Бен Мэй и Марк Прэгнелл. Сэм Томбс помог мне раздобыть редкие сведения. Я очень признателен всем им не только за помощь, которую я получал от них, работая над этой книгой, но и за их преданную работу в Capital Economics – особенно в тот период, когда я был всецело поглощен написанием книги о тяжкой доле Европы.

Я благодарю свою семью, которой пришлось смириться с очередным моим погружением в написание книги.

В качестве неизменной и неизбежной оговорки заявляю, что никто из вышеперечисленных персон не несет никакой ответственности за упущения и ошибки в тексте книги. Вся ответственность лежит на совести автора.

Роджер Бутл Лондон, февраль, 2014 г.

Введение Неприятности с Европой

Европейскому союзу пришло время принять решение о своей дальнейшей судьбе. Цели, ради которых он создавался, а также логика сложившихся внутри ЕС взаимоотношений толкают его на путь объединения в полноценный политический союз Соединенных Штатов Европы или, по крайней мере, Соединенных Штатов Еврозоны. Иными словами – больше Европы, глубже интеграция. Эти лозунги – в духе самой сути исторического развития Евросоюза и его прошлых успехов.

Однако такое объединение плохо выполняет свои функции в условиях современного мира, а в будущем может стать и того хуже. Союз необходимо либо фундаментально реформировать, либо пустить на слом. Евросоюз задумывался во времена, когда облик мира определяли крупные политические блоки, а его судьбу – соперничество между США и Советским Союзом. В период холодной войны, задолго до начала глобализации развивающиеся рыночные экономики уверенно пошли в рост. Гармонизация и интеграция (главные цели в повестке дня Евросоюза) в конечном итоге неизбежно ведут к избыточному регулированию и подавляют конкуренцию. И это во многом объясняет, почему, вопреки преобладающей точке зрения, что Евросоюз экономически благополучен, на самом деле он демонстрирует результаты довольно низкие.

Мало того, если ничего не изменится, то доля ЕС в общемировом ВВП резко пойдет на убыль, а с ней – и влияние Евросоюза в мире. Хотя, по мысли европейского истеблишмента, интеграция как раз и призвана служить механизмом, который не допустит подобного. ЕС чем дальше, тем больше теряет популярность в глазах граждан, которые в большинстве не расположены форсировать образование полноценного политического союза. Растет число желающих и вовсе выйти из состава ЕС. Как бы там ни было, сегодня перед Европой стоят небывалые прежде задачи. Европейская интеграция является великой проблемой нашего времени, и от ее исхода зависит решение множества других вопросов. Поэтому-то я и счел своим долгом написать эту книгу.

Я выступаю с позиций экономиста и британца, а потому предвижу критику в свой адрес за то, что не делаю должного акцента на политических аспектах. Политика и экономика, как это обычно бывает, идут рука об руку, но в этой книге я ставлю политику во главу угла, ибо перед нами тот случай, когда экономика послушно следует в ее фарватере.

Ярчайшим подтверждением аргумента о первичности и вине тиранической политики Евросоюза является решение об образовании евро, что, как показано в главе 4, было сделано исключительно по политическим мотивам, а для европейской экономики обернулось настоящим бедствием.

Как гражданин Великобритании я вполне могу стать объектом нападок – дескать, выискался очередной сторонник «малой Англии», только и знает, что поминать прошлое да бранить все происходящее на континенте из одной только врожденной предвзятости, хотя так толком и не разобрался в существе дела. Но я должен сказать, что эта книга вовсе не инспирирована какой бы то ни было неприязнью к Европе. Совсем наоборот. Как и многие британцы, я ощущаю себя в равной степени и британцем, и европейцем. При всех тесных связях Британии и Америки я, когда бываю в США, еще острее ощущаю себя европейцем. Я приверженец европейской культуры, с ее кухней и винами, историей, архитектурой, литературой и искусством. Наконец – с ее музыкой, что лично для меня дороже и ценнее всего. И именно потому, что я до мозга костей европеец и изо всех сил желаю Европе процветания и благоденствия, я выступаю против Евросоюза в том виде, в каком он существует ныне. На мой взгляд, он и является главным препятствием на пути Европы к успеху.

Я писал эту книгу в надежде, что она заинтересует многих моих соотечественников, но адресована она не только британцам. Я постарался встать на точку зрения европейцев и благодаря этому в процессе работы выявил ряд заблуждений и изъянов в типично британском евроскептицизме по отношению к идее Евросоюза.

Допускаю, что некоторые мои суждения и выводы удивят или даже возмутят тех или иных читателей. Британские и прочие евроскептики с их резким неприятием самой идеи интеграции Европы, возможно, будут поражены тем, с какой симпатией и восхищением я отзываюсь о некоторых достижениях Евросоюза. И наоборот, читатели из континентальной Европы, каких бы убеждений они ни придерживались, удивятся, узнав, что функционирование экономики Евросоюза оставляет желать лучшего, а перспективы его и вовсе удручающи. Континентальных европейцев, наверное, больше всего поразит мой вердикт, что отказ от евро существенно улучшит дальнейшие перспективы Евросоюза. Большинство читателей сочтут довольно странным, что я придаю немалое значение конкуренции между правительствами отдельных государств в обеспечении благоприятных итогов как политической, так и экономической деятельности.

Я отвел главное место в этой книге экономическим проблемам, но обращаюсь не столько к профессиональным экономистам, сколько к широкому читателю. Ради этого я постарался свести к минимуму использование сугубо технических терминов. Для удобства читателя в конце книги я поместил глоссарий встречающихся в тексте терминов и сокращений. Я по возможности старался воздержаться от примечаний, сведя их к минимуму, а чтобы читатель не отвлекался, я отправил их в конец книги, так же как и глоссарий.

Цель книги – предоставить всем полную информацию о том, какое положение в мире занимает Европа сегодня, какую роль в этом играют институты Евросоюза и каковы дальнейшие перспективы Европы (с ЕС или без него). Многим из тех, кто берется за поиски информации с целью составить собственное мнение о ЕС, чаще всего попадается лишь откровенная бредятина приверженцев крайних взглядов из противоборствующих станов евроскептиков и европоклонников, а также подборки невразумительных статистических данных и уйма малопонятного для непосвященных еврожаргона.

Не желая уподобляться авторам таких материалов, я поставил себе целью предложить читателям сбалансированный и изложенный доступным языком обзор итогов развития Евросоюза и разъяснить, какие проблемы стоят перед ЕС сегодня. Я не намерен ни с кем полемизировать. И все-таки с моей стороны было бы самонадеянно претендовать на роль отстраненного наблюдателя, у которого нет собственной позиции. В том, что касается будущего, она у меня есть, и достаточно твердая. Я хотел бы, чтобы Евросоюз сохранился, а Великобритания так и оставалась его частью – но только частью Евросоюза, который будет фундаментально реформирован и очень мало похож на тот, каким мы его видим сегодня.

Возможна ли в принципе такая фундаментальная реформа Евросоюза? Это один из главных вопросов, обсуждению которых посвящена моя книга.

В первой части рассмотрены политические, институциональные и идеологические проблемы. В главе 1 разъясняется, при каких обстоятельствах Евросоюз принял свой нынешний облик, каких идейных воззрений придерживались те, кто замыслил и выковал этот союз, что за мотивы двигают странами, пожелавшими или все еще желающими присоединиться к нему. Это – история о выдающихся успехах, которых Евросоюз добился в прошлом.

В главе 2 я объясняю, почему Евросоюз в своей нынешней ипостаси плохо приспособлен к современным политическим и экономическим реалиям и как это приводит к принятию неверных решений, из-за которых его экономика слабеет.

Вторая часть посвящена экономическим проблемам ЕС. В главе 3 проанализированы многие экономические показатели и объясняется, почему они оставляют желать лучшего. В главе 4 рассмотрено одно из самых пагубных, на мой взгляд, решений ЕС – ввести единую европейскую валюту евро. Материал главы 5 показывает, каковы экономические перспективы Евросоюза в случае, если не будет предпринято никаких шагов, способных изменить нынешнее положение дел. В главе 6 приводятся аргументы, подтверждающие, что в этом случае неминуем дальнейший упадок Европы относительно других стран.

В третьей части речь пойдет о переменах. В главе 7 мы обсудим, возможно ли реформировать Евросоюз, а в главе 8 обсуждаются ключевые факторы возможных перемен. В главе 9 рассказано, какими соображениями должна руководствоваться отдельная страна (пусть это будет Великобритания), когда принимает решение, следует ли ей остаться в составе Евросоюза или выйти из него. (Аналогичные соображения применимы ко всем другим странам, которые, вероятно, хотели бы покинуть ЕС.) В главе 10 рассматриваются институциональные структуры, которые могли бы занять место Евросоюза в случае, если он прекратит свое существование.

Однако начинать, безусловно, следует с изучения истоков Евросоюза и идей, заложенных в основу его становления.

Часть I Историческое прошлое и нынешняя цель Европейского Союза

Глава 1 Как и почему возник Европейский Союз

Мы должны строить Соединенные Штаты Европы…

Первым шагом к воссозданию европейской семьи наций должно быть сотрудничество между Францией и Германией.

Уинстон Черчилль, 1946 г.

Германии Европа не просто необходима, она составляет неотъемлемый элемент нашей идентичности. Мы всегда утверждали, что германское единство и европейские единение и интеграция есть две стороны одной и той же медали.

Ангела Меркель, канцлер Германии, июнь 2011 г.

История Европейского Союза – это рассказ о событиях поистине достопримечательных. В данной главе я сначала прослежу истоки Евросоюза, начиная еще с военных времен, покажу, каким образом менялись взаимоотношения между его членами, а затем расскажу, какие факторы подтолкнули Европу к интеграции и почему европейские государства захотели присоединиться к ЕС, а некоторые и по сей день желают этого.

Война и мир

То, что мы сегодня называем Европейским союзом, родилось из кровавой бойни Второй мировой войны – и какой бойни! Известно, что в ходе беспримерных по жестокости злодеяний по мотивам этнической и расовой ненависти от рук нацистов погибли почти 6 000 000 евреев, что составляло около 60 % еврейского населения Европы. Ничто не сравнится с этим немыслимым по масштабам уничтожением отдельного народа и с кошмарами того, что творили нацисты.

Относительно оценки потерь, понесенных Советским Союзом, более или менее обоснованно можно предположить, что от войны и ее последствий погибли 20 000 000 советских граждан – около 10 % населения страны. Причем почти треть – потери среди гражданского населения.

Малоизвестен и до сих пор не получил широкого признания тот факт, что жертвами войны и ее последствий стали и 7 000 000 немцев, что составляло примерно 10 % населения Германии. Более половины людских потерь пришлось на мирных жителей, которые гибли от бомбардировок и наступательных действий войск союзников, а также умирали от голода и холода.

Существуют разные мнения о том, какие эпизоды Второй мировой войны причинили самые тяжкие страдания рядовым немцам. Многие считают, что это ужасы огненных смерчей, возникших из-за массированных бомбардировок союзниками Дрездена и Гамбурга. Но лично меня больше всего трогает судьба несчастных беженцев, почти сплошь стариков, женщин и детей, из последних сил пытавшихся убежать от Красной Армии, неумолимо наступающей по всем просторам Восточной Пруссии. Для этих несчастных, вынужденных держать путь по замерзшим лагунам вдоль морского побережья в отчаянном стремлении прорваться на запад, подальше от наступающих советских войск, самым ужасным было услышать из уст своих сотоварищей: «Лед трескается».

Можно понять немцев, что они не решаются упоминать о пережитых ими в годы войны несчастьях, но я, как гражданин, гордящийся своей страной, и как патриот Великобритании, готов заявить открыто, не краснея: в ходе и в результате Второй мировой войны часть самых горьких страданий выпала на долю народа Германии. Стоит осознать весь масштаб поразивших немецкий народ несчастий вкупе с глубоким чувством вины (безусловно, имеющим основания) за все ужасы, что сотворили их соотечественники с другими народами, да еще принять во внимание тот факт, что Германия подверглась послевоенному разделу на многие годы, и вы без труда поймете, почему немцы всегда были в числе самых горячих сторонников Европейского проекта.

Франция, не пережившая и малой доли ужасов Второй мировой войны, потеряла убитыми «всего лишь» 800 000 человек (или около 2 % населения). В основном это погибшие в период германской оккупации 1940 г. Число непреднамеренных жертв войск союзников после высадки и в ходе битвы за Нормандию составило 50 000 человек. В одном только департаменте Кальвадос погибли 20 000 человек, а город Кан союзные войска едва ли не целиком стерли с лица земли.

На фоне этих цифр Великобритания за все годы войны отделалась сравнительно скромными потерями. В общей сложности, среди военнослужащих и гражданского населения они составили чуть менее 400 000 человек (или 0,8 % населения страны). Поразмыслив о том, как складывалась судьба британцев на протяжении всей войны, а не только во время «Битвы за Британию»,[2] континентальные европейцы наверняка с легкостью сообразят, почему британцы уверовали, что то был «их звездный час».

Согласно широко распространенному мнению, при всех огромных потерях среди европейцев в период Второй мировой войны, по масштабам кровопролития она уступает Первой мировой войне. На самом деле, если судить по общим потерям, то это не так. Однако это верно для Великобритании, потерявшей в Первой мировой войне более 2 % населения. И что еще важнее, это так же верно для Франции. Действительно, потери Франции в Первой мировой войне составили почти 2 000 000 человек, то есть более 4 % населения.[3] Неудивительно поэтому, что во время повторного нашествия немцев в 1940 г. французы не проявили большого желания сопротивляться противнику не на жизнь, а на смерть.

Учитывая тяжелые потери в Первой мировой войне и далеко не малые потери во Второй мировой войне, равно как и три унизительных поражения Франции от германских армий (включая поражение от прусских войск в ходе франко-прусской войны 1870 г.), едва ли стоит удивляться, что в послевоенный период Франция в поисках ответа на насущные вопросы национальной безопасности тоже обращала свой взор на Европу.

Действительно, после всех ужасов и разрухи 1939–1945 гг. и простой народ, и правящие элиты по всей Европе давали себе внутренний обет, что ничего подобного никогда больше не должно повториться. Многие считали, что европейским лидерам следовало бы выстроить некое подобие общеевропейской структуры, которая бы обуздывала и усмиряла страсти и соперничество между государствами Европы. Вскоре тот негласный обет обрел формальные очертания. Сначала он претворился в видение, а затем и в реальность. Эта инспирированная четким видением реальность воплотилась в жизнь в виде ряда институциональных структур, которые в конечном итоге и развились в образование, ныне именуемое Европейским союзом.

Отцы-основатели

Одним из самых первых приверженцев идеи общеевропейского союза был не кто иной, как Уинстон Черчилль, – еще в 1930-х гг. он говорил о так называемой европейской общности. А в 1946 г., выступая с речью в Цюрихе, Черчилль высказал мысль, вынесенную в эпиграф данной главы: «Мы должны строить Соединенные Штаты Европы… Первым шагом в воссоединении европейской семьи должно быть партнерство между Францией и Германией».

Некоторые воспринимают эти высказывания Черчилля как подтверждение той идеи, что Великобритания должна непременно стать членом этого объединения, но совершенно ясно, что Черчилль ничего такого не имел в виду. В той же речи он говорил: «Великобритания, Британское Содружество наций, могущественная Америка и, хочется верить, Советская Россия (поскольку в этом случае действительно все будет хорошо) должны быть друзьями и покровителями новой Европы и стоять за ее право жить и процветать». Таким образом, у Черчилля имелось совершенно четкое представление, что Великобритании следует оставаться за пределами ассоциации европейских государств.

Своим становлением Европейский союз во многом обязан двум людям, которые претворили в жизнь замысел Черчилля. Их имена – Жан Монне и Робер Шума́н. Именно их принято считать отцами-основателями Евросоюза, а оставленное ими Евросоюзу наследие живо и по сей день.

Любопытно, что в начале Второй мировой войны Монне, французский экономист и дипломат, ратовал за полный политический союз между Францией и Великобританией для борьбы с нацизмом. Так, 5 августа 1943 г. он заявил:

Европе не видать мира, если государства будут воссозданы на основе национального суверенитета… Страны Европы слишком малы, чтобы гарантировать своим народам необходимое им процветание и социальное развитие. Европейские государства должны образовать собой федерацию.

В послевоенные годы Жан Монне развернул работу, имеющую целью создать Европейское сообщество. 9 мая 1950 г. министр иностранных дел Франции Робер Шуман обнародовал подготовленную Ж. Монне «декларацию Шумана». Ее основная идея состояла в том, чтобы взять под единый централизованный контроль всю добычу угля и производство стали во Франции и Германии.[4] Так были заложены основы для последующего создания Европейского сообщества угля и стали, ставшего предтечей ЕЭС – Европейского экономического сообщества. Немудрено, что теперь эту дату отмечают как день рождения Евросоюза.

Декларация Шумана 1950 г. задала направление развития общеевропейских институтов. В частности, в ней говорилось:

Европу не получится создать в один момент или на основании одного-единственного плана. Она будет строиться на основе конкретных достижений, с которых начнется формирование фактической солидарности. Объединение народов Европы требует ликвидации векового противостояния Франции и Германии.

Шуман выступал за дальнейшую интеграцию Европы. В 1958 г. он стал первым президентом органа – предшественника Европейского парламента. В 1960 г., когда Шуман покинул этот пост, его нарекли «отцом Европы».

Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) было создано на основании Римского договора в 1957 г. (в Великобритании ЕЭС обычно называли «Общим рынком», по вопросу членства в котором Великобритания в 1975 г. провела референдум). Преамбула к Римскому договору, давшему начало ЕЭС, закрепила основополагающий стимул к дальнейшему развитию сообщества. Государства – подписанты Римского договора (главы шести государств – учредителей ЕЭС: Франции, ФРГ, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга) заявили о «готовности заложить основы для все более тесного союза между народами Европы».

Непрерывные перемены

Таким образом, с момента создания Европейскому экономическому сообществу предназначалось развиться в нечто большее. Тех, кто стоял у истоков ЕЭС, объединяло общее понимание, что затраченные усилия и принесенные жертвы окупятся только в будущем, когда завершится процесс полной интеграции. С тех самых пор членство в ЕЭС сводилось не столько к тому, чтобы принять определенный набор условий, действующих здесь и сейчас, сколько к участию в процессе, который в конечном итоге должен привести членов ЕЭС в желаемый пункт назначения. Точно так же обстоят дела и сегодня, а конечный пункт все еще не достигнут.

Пожалуй, я избавлю читателя от подробного описания, что за договоры заключались, какие условия и для кого они предусматривали. Единственное, что нам следует уяснить, – последовательная серия договоров видоизменила саму сущность сообщества. И все это привело к тому, что правомочия институтов Европейского союза многократно превысили правомочия национальных государств.

Вот главные вехи на этом пути.

• В 1957 г. Римский договор учредил Европейское экономическое сообщество.

• В 1965 г. Брюссельский договор упорядочил общеевропейские институты, установил состав Европейского Совета и определил, какие институты будут размещены в трех центрах сообщества: Брюсселе, Страсбурге и Люксембурге.

• В 1986 г. принятие Единого европейского акта ознаменовало собой поворотный момент, поскольку расширилось применение принципа квалифицированного большинства при голосовании в Совете, из-за чего отдельным странам-участницам стало труднее блокировать предлагаемые правовые акты посредством вето.

• В 1992 г. знаменитый Маастрихтский договор подготовил почву для создания Европейского валютного союза и внедрил элементы политического союза (гражданство, совместную внешнюю и внутреннюю политику). Именно тогда из аббревиатуры ЕЭС «выпала» буква «э» и объединение европейских государств приобрело свое нынешнее название «Европейский союз» (ЕС). Так совершился переход от преимущественно экономического союза к ассоциации с четко выраженным политическим направлением.

• В 1995 г. вступило в действие Шенгенское соглашение, которое отменило паспортно-визовый контроль на границах семи государств: Бельгии, Франции, Германии, Люксембурга, Нидерландов, Португалии и Испании (позже к ним присоединились и другие), что позволило их гражданам свободно перемещаться в пределах указанных стран.

• В 1997 г. при подписании Амстердамского соглашения Великобритания выразила согласие присоединиться к «Социальной главе» Маастрихтского договора. Кроме того, договор учредил еще одну высшую должность, официальное название которой – верховный представитель по общей внешней политике и политике безопасности.

• В 2001 г. Ниццкий договор заменил прежний принцип единогласия при принятии решений в 27 различных сферах на принцип квалифицированного большинства, что еще больше ослабило возможности национального государства в составе ЕС блокировать принятие нежелательных для него мер.

• В 2007 г. Лиссабонский договор еще больше расширил круг вопросов, голосование по которым проводится по принципу квалифицированного большинства, установил правосубъектность ЕС (то есть право в определенных случаях заключать международные договоры во всех сферах его компетенции) и учредил новый пост председателя ЕС. В Лиссабонском договоре имелось еще одно нововведение: впервые за всю историю Евросоюза он содержал статью, где четко прописывалась процедура выхода национального государства из состава ЕС.

Однако на этом история Евросоюза не заканчивается. Активно дискутируется вопрос о том, что председатель ЕС будет избираться в ходе прямых выборов во всех странах-членах. Разумеется, Евросоюз уже обзавелся собственными флагом и гимном. В стадии обсуждения находятся планы формирования европейских вооруженных сил. Ультрарадикальным сторонникам интеграции цель развития и пункт назначения ясен и понятен: Соединенные Штаты Европы.

Даже если интеграция не зайдет настолько далеко, все равно, учитывая сам факт существования евро, понятно, что нынешнее положение вещей не может не измениться. Дело в том, что (как показано в главе 5), если будет решено сохранить евро, придется создавать некоего рода фискальный и политический союз. Так что в перспективе у нас – Соединенные штаты если не Европы, то, во всяком случае, еврозоны. И действительно, в январе 2014 г. вице-президент Европейской комиссии Вивиан Рединг заявила: «Нам нужно строить Соединенные Штаты Европы, с Еврокомиссией в роли правительства и двумя палатами – Европейским парламентом и „Сенатом“ из государств-членов». Таким образом, создание СШЕ – не пустые мечтания, а вполне реальная перспектива, или, как выразились бы некоторые, даже политическая необходимость.

Географическое расширение союза

Попутно с неуклонным ростом роли Евросоюза в делах каждого из государств, входящих в его состав, наблюдался и впечатляющий рост числа членов ЕС. В своей знаменитой брюггской речи (такое название получила программная речь М. Тэтчер в колледже Европы города Брюгге в 1988 г.) Маргарет Тэтчер, занимавшая в то время пост премьер-министра Великобритании, противопоставила «„углубление“ Евросоюза» его «расширению», то есть принятию в состав ЕС новых членов. Сама Тэтчер настаивала, чтобы первого было поменьше, а второго – побольше. В конечном итоге Евросоюз преуспел в плане как углубления, так и расширения.

На рис. 1.1. показаны этапы расширения Европейского союза. К шести государствам, первоначально подписавшим Римский договор 1957 г., в 1973 г. присоединились еще три: Дания, Ирландия и Великобритания. Греция вступила в союз европейских государств в 1981 г., а следом за ней, в 1986-м, – Португалия и Испания. В 1995 г. к участникам союза добавились Австрия, Финляндия и Швеция, и в общей сложности состав ЕС расширился до 15 государств.

Но прошло еще несколько лет, прежде чем Европейский союз по-настоящему трансформировался. Это случилось в 2004 г., который ознаменовался самым крупным расширением состава ЕС за счет присоединения восьми европейских государств, прежде входивших в советский блок, а также Мальты и Кипра. В 2007 году с принятием в ЕС Румынии и Болгарии общее число его членов достигло 27 государств, а когда в 2013 г. присоединилась Хорватия, их стало 28. Согласитесь, по сравнению с шестью странами, первоначально вступившими на путь европейской интеграции в 1957 г., это большой прирост. Более того (как я показываю в главе 2), еще несколько государств стоят в очереди на присоединение к ЕС.

Рис. 1.1. Этапы расширения Европейского союза. Источник:

Центростремительные силы

Причины, по которым государства Европы вступили в ЕС (и многие европейские страны стремятся стать его членами), требуют отдельного объяснения. Одна из них тривиальна и состоит в том, что чем сильнее расширяется состав ЕС, тем больше неудобств испытывают те, кто остается за его пределами: в дипломатическом, политическом и экономическом аспектах. Аутсайдеры опасаются попасть под подавляющий политический прессинг со стороны Евросоюза, а кроме того, оставаясь вне ЕС, рискуют лишиться доступа к колоссальному расширяющемуся рынку.

Перед странами-аутсайдерами стоит дилемма, очень напоминающая ту, с которой сталкиваются инвесторы, когда им приходится решать – не благоразумнее ли держаться в стороне от гигантского спекулятивного пузыря фондового рынка (наподобие знаменитого пузыря доткомов), если он на глазах раздувается все больше и больше? Как показывает жизнь, и в период бума интернет-компаний, и во времена всех предшествующих спекулятивных пузырей мало кто из инвесторов проявлял подобное благоразумие. Даже если поначалу отдельные инвесторы воздерживались от участия в спекулятивном буме, рано или поздно и они в большинстве своем втягивались в игру, не в силах устоять перед соблазном. Ведь чем сильнее раздувается пузырь, тем больше его притягательность для тех, кто еще не приобщился.

Многие из противников европейской интеграции предполагают, что, помимо этой «втягивающей силы», аутсайдеров влекут в ЕС и своекорыстные соображения. На то у них имеются основания, хотя, как я покажу чуть ниже, это далеко не самые главные и не единственные мотивы, побуждающие к интеграции.

Финансовая заинтересованность

Надо заметить, что ряд стран, в последние годы добивавшихся членства в ЕС, руководствовались мотивами, в которых явно прослеживался материальный интерес. Все недавно вступившие в Евросоюз относительно бедны. И, соответственно, они выигрывают от весьма существенных вливаний евросоюзных средств за счет более финансово состоятельных членов ЕС, выступающих в качестве доноров.

Так, по данным Европейской комиссии, в 2012 г. крупнейшим чистым получателем средств Евросоюза стала Польша, которой выделили 12 млрд евро. За ней следовали: Португалия (5 млрд евро), Греция (4,5 млрд евро), Испания (4 млрд евро), Венгрия (3,3 млрд евро) и Чешская республика (3 млрд евро).

А кто оказался чистыми донорами, вы, вероятно, можете догадаться сами. Привожу их в порядке возрастания донорских средств: Кипр, Люксембург, Финляндия, Австрия, Дания, Бельгия, Швеция, Нидерланды, Италия, Великобритания, Франция и Германия (последняя выделила примерно 12 млрд евро). На пять государств, лидирующих по общему объему взносов в пользу более бедных членов ЕС, – Германию, Францию, Италию, Великобританию и Испанию – приходилось почти 65 % всего объема вспомоществования.

Поскольку именно чистые, а не валовые взносы отражают истинный масштаб финансовой помощи, полученной государством-членом у Евросоюза, эти цифры все равно не позволяют в полной мере оценить размер оказанной поддержки. Вся штука в том, что, когда Евросоюз расходует средства (на помощь в региональном развитии или на строительство дорог), он постоянно выпячивает тот факт, что данный проект финансируется именно Евросоюзом, и где только можно вывешивает свой синий флаг, украшенный кольцом из золотых звезд.

При всем том истинные показатели финансирования всех начинаний Евросоюза запрятаны в недрах национальных счетов государств-членов. Рядовых налогоплательщиков никто не удосуживается информировать, каковы размеры их личного вклада в благо и процветание собственной страны, а, напротив, всячески внушают им, что необыкновенные щедроты Евросоюза, словно манна небесная, нисходят на них просто так, ни за что.

Интересы элит

У политических элит государств – членов Евросоюза (будь то государства-основатели или те, что недавно вступили в ряды ЕС) имелись свои корыстные интересы в присоединении к ЕС: возможность войти в круг тех, кто правит Европой, и наслаждаться причитающимися за это благами в виде влияния, власти, общественного положения и – не побоюсь этого слова – денег (более подробно я прокомментирую свои выводы в главе 2).

Особенно притягателен Евросоюз для малых стран, поскольку членство в нем придает им больше веса и значимости, чем те, на которые они могли претендовать, учитывая размеры их ВВП или численность населения. Таким образом, перед политическими лидерами небольших европейских государств Евросоюз открывает захватывающие перспективы – как если рядовой член местного приходского совета вдруг заполучил кресло министра. Взять, например, Жана-Клода Юнкера. Он – премьер-министр крошечного Люксембурга, а между тем уже дважды успел побывать председателем Европейского Совета, органа, в котором представлены все государства – члены ЕС.

Правда, с элитами Германии, Франции и Великобритании, трех крупнейших стран – членов ЕС, дела обстоят несколько иначе. Они не обижены и получают свою долю благ и поощрений. Для Германии первостепенной задачей было добиться, чтобы ее перестали считать парией и приняли как равную в кругу равных. Ради этого политические лидеры и государственные деятели Германии на протяжении многих лет довольствовались ролью этаких безобидных и нетребовательных «божьих коровок» в международных делах и, в частности, охотно играли вторую скрипку, предоставляя Франции верховодить – во всяком случае, до недавнего времени.

Франция, в отличие от Германии, рассматривала членство в Евросоюзе как способ усилить свое могущество и влияние в мире, она заправляла всем и отдавала команды, а выполняла их организация куда более крупная, чем Франция. В 2012 г. нынешний президент Франции Франсуа Олланд говорил: «Чтобы иметь влияние в завтрашнем мире, защищать наши ценности и модель развития, Франции нужна Европа, а Европе – Франция» (изменения позиций Франции и Германии в ЕС рассматриваются более подробно в главе 2).

Что касается британских политиков и государственных деятелей, то послевоенный период, характерными особенностями которого стали крушение Британской империи и сдача Британией относительных позиций в мире, воспринимался ими как пора испытаний. Хотя членство в ЕС всегда было для этой страны тяжкой стезей, оно, по крайней мере, обеспечивало Великобритании дискуссионную трибуну, с которой ее элиты пытались хоть как-то влиять на мировые дела. Так они, во всяком случае, считали. И это имело колоссальное значение. А все потому, что привычные к статусу власти и превосходства британские дипломаты и высшие государственные деятели, которых готовили к тому, чтобы править миром, почуяв, что жизнь обрекает их руководить всего лишь маленьким островом, сочли, что членство в Евросоюзе позволит им сохранить за собой «почетное место в президиуме». Этот синдром «почетного места», как я его называю, с тех пор и определяет взгляды британской верхушки.

Основополагающие идейные воззрения

И все же эти довольно циничные объяснения слишком поверхностны. Когда дело касается великих начинаний, все причастные к ним должны глубоко верить в то, что делают. Именно этот момент зачастую совершенно упускают из виду экономисты англосаксонской школы с их приверженностью идее свободного рынка, недооценивая силу стремления континентальной Европы к интеграции. Жизнь не сводится к одной только погоне за прибылью или максимизации полезности. Это существует разве что в сухих математических моделях, которые справедливо пользуются дурной славой, но так милы сердцам американских экономистов.

Историю человечества двигают вперед деяния людей, которые, на счастье или на беду, верят в нечто иное, чем только в самих себя. Такая вера рождает силу, стойкость и решительность. А при необходимости – и решимость забрать чью-то жизнь. Поэтому хорошие офицеры придают такое большое значение воспитанию боевого духа своих подчиненных. Случается, что именно от боевого духа солдат и зависит, окончится ли бой победой или поражением. Такой же принцип применим и к политике.

Если взять нацистскую Германию, то некоторые из тех, кто совершал все эти жуткие злодеяния, всего лишь подчинялись приказам, однако, как ни прискорбно, очень многие делали то, что делали, не за страх, а за совесть, глубоко веря в свою правоту. Естественно, что впоследствии лишь немногие решились признать это.

Десятилетия напролет многие из тех, кто воевал за Советский Союз, отдавая силы борьбе с его внешними противниками или предполагаемыми внутренними врагами, делали это не ради личных корыстных интересов, а потому, что беззаветно верили в дело коммунизма. (Надо заметить, что подобно тому, как в битве за Сталинград отдельные боевые части заставляли идти в атаку нацеленные им в спины автоматы бойцов заградительных отрядов НКВД, так и некоторые из тех, кто работал на СССР в мирное время, делали это не из идейных соображений, а просто потому, что их принуждали.)

Если Советский Союз своим рождением во многом обязан именно силе веры народа, то крушение Советского Союза имеет те же корни. Сами по себе истоки краха, конечно, достаточно сложны, но одна из главных причин заключалась в том, что как советские руководители, так и народные массы утратили веру в миф, служивший им путеводной звездой. А как только вера иссякла, людям стало невмоготу терпеть изъяны и несовершенства в самых разнообразных областях жизни.

Стремлением к европейской интеграции как прежде, так и сегодня движут пять основополагающих идейных воззрений:

– во-первых, нельзя допустить новой европейской войны;

– во-вторых, для Европы объединение есть естественная необходимость;

– в-третьих, как в политике, так и в экономике размер государственного образования имеет значение;

– в-четвертых, Европе следует объединиться, чтобы противостоять конкурентным поползновениям со стороны Азии;

– в-пятых, европейская интеграция так или иначе неизбежна.

Подобных взглядов в той или иной степени придерживается большинство людей в странах, присоединившихся к Евросоюзу, будь то страны-учредители или те, что вступили в ЕС впоследствии. Есть, однако, ряд государств, на решение которых повлияли факторы иного порядка, и они требуют отдельного внимания. Речь идет о Великобритании, о странах, прежде входивших в восточный блок, а также о Финляндии, Ирландии, Испании, Португалии и Греции. Я вкратце остановлюсь на этих отдельных случаях, но сначала хотел бы обсудить вышеперечисленные идейные воззрения в силу их первостепенной важности.

Не допустить новой войны

Стремление избежать новой войны – это, безусловно, самый благородный из всех мотивов, и упражняться в цинизме по этому поводу было бы совершенно неуместно. Британцы, на свою беду, мало ценят этот мотив. Как бы вы ни относились к широко распространенному мнению, что это НАТО, американцы или страх перед атомной бомбой, а вовсе не ЕС стоят на страже мира в Европе, нельзя не признать, что в начале 1950-х гг., когда впервые зашла речь о европейской интеграции, никто не мог предвидеть, как будут развиваться события в последующие 60 лет.

Как говорится, история не знает сослагательного наклонения. Кто предвидел, какими путями могла бы пойти история Европы, если бы не было ни Европейского союза, ни его основателей? В конце концов, в первые послевоенные годы имелись некоторые основания предполагать, что Франция и Италия разворачиваются в сторону коммунизма, а в Испании и Португалии правили диктаторские режимы.

Из шести государств, первоначально вступивших в Европейское экономическое сообщество, три относились к разряду малых (Бельгия, Нидерланды и Люксембург), а другие три – к разряду крупных (Франция, Италия, ФРГ), но на каждую давил тяжкий груз послевоенных страхов. Пять стран связывали свои главные страхи с Германией. Из них четыре – а именно Франция, Нидерланды, Бельгия и Люксембург – всерьез опасались, что немцы захватят их, поработят или подвергнут унижениям. Учитывая, что со дня заключения Версальского договора до начала Второй мировой войны прошло всего-то 20 лет, можно понять, почему в послевоенные годы этими государствами владели вполне обоснованные страхи, что недалек тот день, когда застарелая европейская болячка напомнит о себе новым рецидивом.

Сама Германия также боялась за свою судьбу, за то, каково ей придется, если ее бросят на произвол судьбы, и какими последствиями это может обернуться для нее и других народов. Кроме того, Германия очень опасалась изоляции и положения государства-парии на международной арене. ФРГ ничего не жаждала так страстно, как вернуть себе респектабельность в глазах остального мира. В интервью немецкому журналу Der Spiegel в 2012 году министр финансов Германии Вольфганг Шойбле выразился на этот счет довольно откровенно: «Германия была бы готова уступить все полномочия Брюсселю, потому что только через Европу и никак иначе мы после Второй мировой войны получили новый шанс».

Шестое из государств-основателей ЕЭС, Италию, тоже тревожили страхи за свою судьбу, однако основания для этого были иные. Италия, как и Германия, пережила времена фашизма, понесла военное поражение и претерпела тяжкие испытания. Вдобавок к этому многие итальянцы сомневались, способна ли послевоенная страна дать им процветание, стабильность и выглядеть прилично на мировой арене. Широко известно крылатое выражение лидера итальянской республиканской партии Уго Ла Мальфа относительно европейской интеграции: «Прикуйте Италию цепями к Альпам, чтобы не дать ей потонуть в Средиземном море». Последующие события подтвердили, что те давние страхи по поводу государственной власти Италии имели под собой реальную почву, хотя страну все-таки удалось приковать цепями к Альпам.

Воссоединить Европу

Второе идейное воззрение, как вы помните, заключалось в том, что на протяжении столетий Европа пребывала в раздробленном состоянии. Весьма правдоподобной представлялась мысль, что сама историческая судьба Европы обрекает ее на воссоединение. Во времена Римской империи, как видно на рис. 1.2, Европа действительно представляла собой единое целое, простираясь от берегов Иберийского полуострова на западе до Рейна и Дуная на северо-востоке, от шотландской области Скоттиш-Бордерс на севере до самых южных средиземноморских островов.

Напомню, что в те далекие исторические времена понятие «Европа» несколько отличалось от современного. Римская империя располагалась главным образом по берегам Средиземного моря – Mare Nostrum («наше море»), как оно называлось на латинском языке, а подавляющая часть территории Германии и северная часть региона, именуемого сегодня Восточной Европой, лежали за ее пределами. И причина была не в том, что древние римляне считали германцев слишком варварским народом, чтобы терпеть его рядом с собой (такого рода настроения не чужды и некоторым из современных потомков древних римлян, сопротивляющихся призывам Германии к суровому аскетизму), а потому, что они не надеялись легко завоевать Германию. Недаром римский историк Тацит в своих сочинениях не раз воздавал хвалы жизненному укладу и нравам германцев.

Рис. 1.2. Римская империя в 117 г. н. э.[5] Источник:

Что касается южной части Восточной Европы, включая и страны, пока еще не вступившие в Евросоюз, то они входили в состав Римской империи, так же как вся современная Турция, африканское побережье и значительные территории региона, который впоследствии назвали Ближним Востоком. Ирония судьбы в том, что сегодняшние преемники тех, кто подписал Римский договор, считают эти регионы слишком взрывоопасными, чтобы иметь с ними дело.

Рис. 1.3. Христианский мир в 1453 г.[6] Источник: commons.wikimedia.org,

Рис. 1.4. Священная Римская империя в зените могущества в период 962–1046 гг. Источник:

После падения Римской империи предпринимались и другие попытки объединить Европу, но они не увенчались ничем, хотя бы отдаленно сравнимым с достижениями Рима на этом поприще. В Средние века бытовало понятие Христианского мира, к которому относили все государства с христианской властью. Христианский мир в общем и целом занимал примерно ту же территорию, что и Римская империя, хотя и с небольшими нюансами. В отличие от Римской империи, границы Христианского мира после арабских завоеваний VII в. не доходили до Северной Африки и Ближнего Востока, но Христианский мир продвинулся дальше на территорию Восточной Европы и включал в себя, как явствует из рис. 1.3, не только целый ряд германских государств, но также части Скандинавии, современной Украины, Богемии, Польши и Московского государства (которое впоследствии стало ядром Европейской России).

Христианский мир, безусловно, не являлся политическим образованием, скорее, это описательное название территорий, на которых в большей или меньшей степени придерживались определенного свода верований и убеждений. Не раз случалось, что государи Христианского мира воевали бок о бок против сил ислама, чтобы защитить свою веру и добиться для себя определенных материальных выгод. И даже когда реформация породила еще одну линию раскола в Христианском мире, разделив его уже на три лагеря (католиков, протестантов и православных), это не добило окончательно смутную и расплывчатую идею объединения христианских государств, кое-какие остатки ее сохранились.

В дальнейшем идея широкого надгосударственного европейского союза возродилась в образе Римской империи (ее территория показана на рис. 1.4), хотя, как говорится в известной исторической остроте, принадлежащей Вольтеру, Священная Римская империя «не была ни священной, ни римской, ни империей».

Если рассуждать более предметно, то четверо государственных деятелей в разное время предпринимали попытки установить господство над значительной частью Европы: король Франции Людовик XIV, король Испании Карл V, Наполеон и Гитлер. Каждому из них на короткий период удавалось добиться своей цели, но вскоре Европа вновь возвращалась к исходному раздробленному состоянию в виде набора мелких государственных образований и соперничающих друг с другом империй.

Если принять во внимание историческое прошлое европейского континента, то можно утверждать, что Европа в виде набора национальных государств, образовавшихся в результате наполеоновских войн (равно как и несколько иная политическая мозаика, сложившаяся после Версальского мира в 1919 г. и мало изменившаяся после 1945 г.), есть нечто недееспособное, алогичное, опасное и даже глубоко неевропейское. В речи, обращенной к Европейскому парламенту в октябре 1999 г., экс-председатель Европейской комиссии, а ранее премьер-министр Италии Роамно Проди сформулировал эту мысль с подкупающей прямотой:

Сегодня мы должны обратиться к решению трудной задачи – двигаться в направлении единой экономики и единого политического образования… поскольку впервые со времен падения Римской империи нам представилась возможность объединить Европу.

Зажатые между гигантами

Это тревожное чувство имело самое непосредственное отношение к третьему из пяти идейных воззрений, давших импульс европейской интеграции, а именно: величина имеет значение. На протяжении десятилетий, последовавших после Второй мировой войны, Европа существовала под знаком холодной войны. Мир разделился на два лагеря, возглавляемые, с одной стороны, Соединенными Штатами Америки, с другой – Советским Союзом. В сравнении с этими мастодонтами государства Европы, ослабленные войной и вынужденные распроститься со своими былыми империями (даже Великобритания и Франция, в недавнем прошлом великие колониальные державы), выглядели жалкими иссохшими подобиями себя прежних. А что уж говорить о таких небольших государствах, как Нидерланды или Бельгия.

Конечно, страны Западной Европы являлись частью так называемого Запада, возглавляемого Америкой, и потому имели все шансы сохраниться. В то же время это ставило их в положение вассальной зависимости от США, что воспринималось как нечто несовместимое с историей и глубокими культурными корнями этих европейских государств. К тому же для многих европейцев Америка была далеко не образцом добродетели. Вот если бы Европа объединилась, то смогла бы на равных противостоять как США, так и Советскому Союзу. Да и мир в целом значительно выиграл бы, появись на сцене такой солидный противовес двум чрезмерно возомнившим о себе гигантам, исповедующий европейские ценности, которые выкристаллизовались за многовековую историю.

Как ни поразительно, но даже Маргарет Тэтчер разделяла эту точку зрения. В 1966 г. на предвыборной встрече с избирателями она сказала: «Европа стала краеугольным камнем нашей кампании. Убеждена, что вместе мы могли бы сформировать блок [sic], не уступающий мощью США или России».[7]

У этой идеи имелся и экономический аспект. Согласно преобладавшим в Европе представлениям, размер, с точки зрения экономической науки, действительно влияет на многое. Размер рынка определяет, насколько велик будет положительный эффект от экономии за счет масштаба. Более того, от размера страны или коалиции стран главным образом и зависит их переговорная сила в экономических взаимоотношениях.

Не приходится сомневаться, что именно пример США во многом повлиял на это мнение, как по первому, так и по второму вопросу. Весом и тот довод, что успехи американской экономики обусловлены главным образом размерами внутреннего рынка. Если дело обстояло именно так, то почему бы какой-нибудь общеевропейской структуре, куда вошли несколько государств Европы, не воспользоваться теми же благами от эффекта масштаба, какими вовсю пользуются США? (На самом деле, существует ряд веских причин, в силу которых Европа не может просто так взять, да и повторить то, что делают США, и об этом мы поговорим в главе 7.)

Любопытно, что еще давно, задолго до появления евро, бытовала точка зрения, согласно которой колоссальные преимущества США перед Европой объясняются тем, что американцы имеют возможность выпускать мировую резервную валюту, что значительно снижает для них себестоимость финансирования. Президент Франции Шарль де Голль называл это «непомерной привилегией» Америки. (Проверив на собственном опыте, что значит пользоваться евро как валютой, конкурирующей с долларом, я усомнюсь, что многие европейцы почувствовали на себе эту самую «привилегированность», но данную тему мы отложим до главы 4, где и рассмотрим ее во всех подробностях.)

Таким образом, цели построить крупную коалицию или войти в ее состав по соображениям безопасности или обороны сопутствовала задача обеспечить Европе процветание. А это, в свою очередь, увеличило бы влияние Европы на мировой арене.

Европейские представления о благах интеграции находили отклик и по ту сторону Атлантики. Среди определенной части американского истеблишмента всегда бытовало мнение, что объединенная Европа таит потенциальную угрозу для гегемонии США. И все же в США с самого начала преобладало положительное отношение к идее европейской интеграции. И опять же, тому имелись основания как политические, так и экономические. Что касается политики, то в первые послевоенные десятилетия главным вопросом на повестке дня Америки стояла коммунистическая угроза, и потому Европа более интегрированная рассматривалась руководством США как бастион против коммунизма.

В этом политическом уравнении отводилось место и экономической составляющей. Чем больше Европа преуспевала в экономическом плане, тем меньше становилась вероятность распространения коммунизма. Если оставить в стороне эти соображения, то экономический рост Европы стал бы неплохим подспорьем и для США, за счет укрепления связей в области торговли и инвестиций, а кроме того, это позволило бы Америке сократить объем средств, выделяемых на глобальную оборону, помощь другим странам и на международные органы.

Ответ на вопрос, за счет чего можно повысить экономическое благополучие Европы, большинству в американском истеблишменте представлялся очевидным: устранить торговые барьеры и стимулировать интеграцию, вот и весь сказ. По большому счету, сама Америка сделала для благополучия Европы еще больше. Начиная с 1947 г., в рамках «плана Маршалла», США на протяжении четырех лет направляли более 1 % своего ВВП для помощи пострадавшим от войны государствам Европы.

И все же, когда создавался ЕС, не наблюдалось даже малейших признаков того, что кто-то из высокопоставленных государственных деятелей или дипломатов США обратил внимание на непродуманность структур общеевропейских институтов. В условиях господства экономической идеологии, которая опирается на этатизм и вмешательство государства в экономику (интервенционизм), более тесная интеграция способна повредить экономическому росту европейских государств. Впрочем, будем справедливы к американским политикам и дипломатам: в те времена их первостепенной задачей было просто восстановить экономический рост Европы. Более того, в то время мало кто из экономистов осознавал все значение институтов как категории, отдельной от «обычных экономических сил», необходимой для достижения экономического благополучия. Чтобы открылись глаза, потребовались такие масштабные события, как крушение коммунизма и подъем развивающихся рынков. Но, пожалуй, еще удивительнее, что США, страна такой великой демократии, по каким-то неведомым причинам не сумели разглядеть пугающий дефицит демократии в самом сердце Евросоюза.

Угроза с Востока

В последние годы, после того как развалился Советский Союз, а на горизонте замаячила перспектива окончания гегемонии США в мире, дает о себе знать четвертый фактор, подталкивающий Европу к интеграции: страх перед Востоком. По общему мнению, доминирующее положение в мире займут Китай и Индия, и не исключено, что, дыша им в затылок, будут наступать азиатские державы поменьше, например Индонезия. Если Европа не объединится, то хватит ли у нее сил возвысить свой голос так, чтобы мир услышал его? Выдержит ли она конкуренцию? И вообще, сумеет ли выжить?

Горячие защитники Евросоюза обычно выдвигают такой аргумент, что если не будет ЕС, то лет через 20 ни одну из европейских стран, включая и Германию, не допустят за стол, где ведущие державы будут решать судьбы мира. Зато Китай сможет применять старый испытанный принцип «разделяй и властвуй», ведя переговоры по отдельности с каждым европейским государством. Эта мысль прозвучала из уст премьер-министра Италии Энрико Летта в ходе его совместного с Дэвидом Кэмероном выступления перед Королевским институтом международных отношений в Чатем-Хаус, в июле 2013 г.:

Сегодня размер снова приобрел значение. Государства-члены нуждаются в коллективной мощи Европейского союза, чтобы иметь рычаг воздействия, в противном случае у них не будет ни силы, ни богатства, которые требуются, чтобы что-то значить в мировой политике. Либо Европа становится глобальным игроком в области экономики, а также во внешней и оборонной политике, либо каждое государство из числа участников ЕС обречено выбиваться из последних сил в попытке сохранить за собой ту роль, какую оно играло в прошлом столетии.

На самом деле лет через 20–30 мир, скорее всего, станет многополярным и обзаведется институтами совсем иного рода, чем нынешние, и эту мысль я обосновываю в главе 10. И все же неизбывные страхи, что Европа окажется несостоятельной и бессильной, в случае если Европейский союз не сохранится, породили куда больше терпимости по отношению к ошибкам и промахам ЕС, чем они того заслуживают.

Неизбежность интеграции

Пятое идейное воззрение, толкающее Европу в объятия интеграции, в сущности, соединяет в себе четыре предыдущих, поскольку постулирует, что европейская интеграция попросту неизбежна. Сама идея неизбежности приобретает странную власть над теми, кто ей привержен. Если вы верите, что некое событие или исход неизбежны, это может парализовать или ослабить всякое желание действовать, поскольку такое событие неотвратимо и наступит независимо от того, будете ли вы что-то предпринимать или сидеть сложа руки. На деле, однако, людей побуждает к действию вера, что то, что они делают, отвечает велению времени и созвучно поступи истории.

В романе «Война и мир» Толстой дает ответ на вопрос, почему сотни тысяч людей двинулись по просторам Европы, чтобы сойтись в кровопролитных сражениях наполеоновских войн. Он указывает на бесчисленное количество самых разнообразных причин, которые двигали массами, но с абсолютной ясностью дает понять, что все они с их побудительными мотивами – всего лишь шестеренки в колесе истории. Каждое действие их, говорит Толстой, «в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно». И «фатализм в истории неизбежен для объяснения» явлений, «разумность которых мы не понимаем».[8]

Не так много времени прошло с тех пор, как Л. Толстой написал свой великий роман, и идея неизбежности начала играть решающую роль в возвышении коммунизма. К. Маркс создал теорию эволюции экономики и общества, обосновавшую «неизбежность» коммунизма. Большинство революционеров, которые боролись за торжество идеалов коммунизма в России и где бы то ни было еще, глубоко верили в окончательный триумф этой идеи. Эта вера закаляла их волю и вдохновляла совершать все возможное и невозможное ради претворения идеалов в жизнь.

Идею европейской интеграции всегда окружала такая же аура неизбежности. Она рассматривалась в качестве способа подвести черту под прошлым, исцелить былые раны и проложить путь в будущее. Национальные государства доживали свои дни и уходили в прошлое. Объединенная Европа, как думалось многим, воплотила бы в себе лучшие из европейских традиций и стала бы залогом светлого будущего Европы в современном мире.

Под обаяние идеи об исторической неизбежности интеграции попали даже ее противники – слишком часто они ощущали себя так, словно пытаются остановить неотвратимо надвигающийся на них паровой каток, и, что бы они ни делали, он все равно прокатится по ним и раздавит. В этом неудержимом движении к интеграции не принимались в расчет даже возражения большинства. Так, когда референдумы по Общеевропейской Конституции бесславно провалились во Франции и Нидерландах, это не смутило евроэлиты, и ключевые положения документа, отвергнутого большинством на избирательных участках, все равно были введены в действие. Европолитики просто исключили из своего лексикона пресловутое слово на букву «к» – конституция.

Когда в 2008 г. ирландские избиратели проголосовали против Лиссабонского договора, впоследствии по этому вопросу им навязали второй референдум. На сей раз ирландцы проголосовали «за», но, по всей вероятности, если бы они одобрили Лиссабонский договор с первого раза, второго референдума не проводилось бы. Осталось впечатление, что ирландцев заставили бы голосовать до тех пор, пока они не сказали договору «да»; а как только это произошло, никто не удосужился бы спросить их снова.

Лишь в последние годы этот морок неизбежности начала понемногу рассеиваться в умах и сторонников, и противников интеграции. По правде говоря, дальнейшая интеграция Европы никогда и не была такой уж неизбежной, но сейчас вероятность ее на самом деле уменьшилась.

Итак, движение Европы в сторону интеграции сформировалось на основе пяти идейных воззрений, и они по-прежнему служат импульсом к продолжению этого процесса. Они вдохновляют и побуждают к действию своих сторонников, сообщают им чувство морального превосходства и внушают уверенность, что история на их стороне.

Если смотреть на вещи шире, то движение к интеграции располагает не только собственной идеологией, суть которой заключена в пяти идейных воззрениях, но и сакральным текстом (Римский договор), святыми покровителями-заступниками (Ж. Монне и Р. Шуман), а также четкой конечной целью – создать Соединенные Штаты Европы. Иными словами, налицо целый ряд приманок сродни религиозным для завлечения в свои сети как можно больше народу. Этим отчасти объясняется, почему так крепки в убеждениях сторонники продолжения интеграции и откуда у них такая решимость продавливать свои цели во что бы то ни стало, даже когда миллионы сограждан не разделяют их взглядов.

Британия в щекотливом положении

Свод из пяти идейных воззрений, равно как и сама религия интеграционизма, оказал на британцев такое же мощное воздействие, как и на континентальных европейцев. На принятое Великобританией в 1973 г. решение вступить в ЕЭС повлиял также ряд существенных соображений экономического порядка, о них мы поговорим в главе 3. Впрочем, в геополитической составляющей такого шага имелся и один чисто британский аспект, хотя американцы, несомненно, приложили к этому руку.

В свое время Уинстон Черчилль с успехом запустил в обращение политический нарратив, повествующий о двух великих атлантических демократиях, Америке и Британии, которые вместе воюют, а затем совместно закладывают основы послевоенного мира, скрепленного единством взглядов, одинаковым языком общения, общим наследием и взаимной пользой. В такой трактовке заключалась изрядная доля правды, но в отношениях двух демократий имелась и темная сторона. Во время войны и в послевоенный период Америка приложила все старания как для того, чтобы перехватить из рук Британии коммерческое преимущество на мировых рынках, так и, наряду с этим, способствовать распаду Британской империи.

Большинство британцев так до сих пор и не понимают, почему образованные американцы не склонны считать истинной демократией Великобританию с ее зарубежными колониями и классовым устройством общества, включая наследственного монарха в качестве главы государства, а также сохраняющуюся и по сей день политическую единицу в виде Палаты лордов.

Британцы в целом не отдают себе отчета, до какой степени президент Рузвельт ближе к концу войны тяготел к тому, чтобы действовать сообща со Сталиным, тем самым оставляя Черчилля в изоляции. Этот факт произвел сильное впечатление на всех знающих о нем. Таким образом, даже на ранних стадиях, при том что «особые отношения» не были тогда одной лишь видимостью и обе стороны не скупились на льготы и преференции друг другу, диалоги между США и Великобританией мало напоминали отношения равных партнеров. Американцы предполагали сделать их еще более неравными, дабы ослабить позиции Великобритании на мировой арене, – и, конечно, преуспели в этом.

Провал Суэцкой кампании в 1956 г., когда США по сути поставили крест на совместной попытке Великобритании и Франции силой оружия перехватить у президента Египта Насера контроль над Суэцким каналом, нанес смертельный удар по международным позициям Великобритании. После этих событий у Британии, судя по всему, оставался небогатый выбор: стать комнатной собачкой на поводке у Америки или связать свою судьбу с Европой.

После Суэцкого кризиса новый премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан считал, что перед его страной стоял не такой уж жесткий выбор. Он надеялся, что Великобритании достанется роль центра, к которому сходятся три ключевые оси взаимоотношений: с США, Европой и бывшей Британской империей, а ныне Содружеством наций – неким подобием Палаты лордов, только международного уровня. Такое тройственное положение, по мысли Макмиллана, обеспечило бы Великобритании решающую роль в мире, а ее солидный опыт и искушенность в международных делах придали бы ей особенную ценность для США. Выражаясь словами Макмиллана, Великобритания для Америки выполнила бы ту же роль, что в свое время Греция для Рима.

Но годы шли, и по мере углубления европейской интеграции делалось все очевиднее, что премьер Макмиллан сильно промахнулся со своими благодушными прогнозами. Желала ли Великобритания подписаться на европейский проект или нет? Тогда среди британского истеблишмента преобладало мнение, что Великобритания неизбежно бросится в объятия Европы. Как выяснилось позже, президент Франции де Голль имел другое мнение на этот счет и сказал категорическое «нет» присоединению Британии к ЕЭС. Впоследствии, когда Шарль де Голль сошел с политической сцены, Британия все-таки вступила в Европейский экономический союз, хотя британцы в большинстве своем не отдавали себе отчета, что соглашаются на проект, предполагающий «все более тесный союз». По своей наивности британцы полагали, что просто вступают в «Общий рынок». А их страна тем временем все так же послушно шла на поводу у Америки.

Уберечься от коммунизма

Центростремительные силы, недавно увлекшие ряд государств на путь членства в общеевропейской структуре, имели разную природу, хотя у каждой страны за плечами имелся опыт взаимоотношений с куда более крупной державой. Они прежде принадлежали к восточному блоку и, находясь под мощным диктатом Советского Союза, долгие годы были отгорожены от Запада. После крушения Советского Союза эти страны жаждали вступить в западный клуб и завоевать репутацию вменяемых государств. Впрочем, их тяга к Западу объяснялась не только радужными надеждами, но и неизбывными страхами, что Россия вновь встанет на путь экспансии и в один прекрасный день предпримет попытку поглотить их. В меньшей или большей степени это относится к Польше, Чехии, Венгрии, Словакии, Словении, Хорватии, Болгарии и Румынии.

То же относится и к Финляндии, которая в период 1939–1944 гг. едва ли не постоянно воевала с Советским Союзом. Более того, с 1809 по 1917 г. Финляндия входила в состав Российской империи. Сам этот факт вкупе с этническим и языковым наследием финнов ставит Финляндию особняком от других государств Северной Европы, которые либо остаются за пределами ЕС (как Норвегия), либо, как Великобритания, входят в ЕС, но держатся в стороне от евро (Швеция и Дания).

Своим присоединением к ЕС вышеназванные государства продемонстрировали, что вернулись в лоно Запада. Их выбор послужил недвусмысленным предостережением и повысил ставки на тот случай, если когда-нибудь в будущем Россия предпримет враждебные действия против них. Все страны, прежде входившие в восточный блок, помимо ЕС, вступили также и в НАТО, что обеспечивает им конкретные меры защиты, но не ущемляет их национальные суверенитеты (см. главу 10).

Хотя изначально не предполагалось, что ЕС возьмет на себя роль защитника, но он становился прибежищем для государств бывшего восточного блока, по мере того как они приходили в себя после кошмаров советского доминирования. Горячее желание войти в состав ЕС послужило для этих государств мощным стимулом, благодаря которому они решились пройти сквозь горнило болезненных политических и экономических реформ. Кроме того, стремление в ЕС помогало им сохранять бдительность и вовремя распознавать любые признаки сползания к прошлому. За это достижение (пускай оно и было единственным) ЕС можно считать удавшимся проектом, сослужившим человечеству добрую службу.

Другие страны, иные мотивы

Средоточием тревог и страхов для государства, которое сегодня носит название Республика Ирландия, выступал не «могучий русский медведь», а постаревший, облезлый британский лев. Южная часть Эйре (так ирландцы называют свою страну) стала независимым государством еще в 1922 г. Но лишь спустя почти четверть века в 1948 г. Ирландии удалось избавиться от еще остававшихся конституционных полномочий британской короны и получить статус республики, хотя Великобритания по-прежнему играла серьезную роль в ее делах. А с фунтом стерлингов Ирландия не порывала вплоть до 1979 г. Поэтому Ирландия рассматривала членство в Евросоюзе как действенный способ покончить с британским влиянием и возмужать как государство, не потеряв суверенитет и национальную идентичность, четко утвердить их в глазах мира.

Любопытно, что троим проблемным членам ЕС из числа стран Южной Европы Евросоюз тоже виделся как избавитель и гарант, но не столько от внешнего диктата, сколько от деспотической власти, произвола и притеснений. Эти три государства тоже бежали от диктатуры, но не коммунистического толка. Греция в 1974 г. свергла правившую семь лет хунту «черных полковников». Испания в период с 1936 по 1975 г. находилась под властью фашистской диктатуры, большей частью – генерала Франко, а в Португалии диктаторский режим держался с 1926 по 1974 г.

Для этих государств передача власти в руки Брюсселя не оказалась столь пагубным решением, как для многих британцев. Напротив, это было своего рода освобождение и спасение, равно как и очевидная гарантия демократии и верховенства закона внутри страны, а также принадлежности ее к клубу респектабельных государств в сфере внешней политики.

История успеха

Европейский союз создавался на основе устремлений как общих для всех государств-участников, так и специфических для некоторых из них. Ряд стран имели в первую очередь хозяйственные мотивы вхождения в организацию с солидным списком экономических достижений (я буду подробнее рассматривать историю, а вместе с этим и экономические показатели деятельности Евросоюза в главе 3). Однако у многих имелись и откровенно политические задачи.

Исходя из этого, если на время оставить в стороне экономику и все, что касается связанных с ней надежд и ожиданий, то можно считать, что Евросоюз добился ощутимых успехов.

• Не случилось новой европейской войны.

• Франция и Германия связаны тесными союзническими отношениями.

• Евросоюз помог странам, прежде входившим в советский блок, снова стать органической частью Запада.

• За членством в ЕС выстроилась очередь желающих.

• Благодаря Евросоюзу усилились мощь и влияние государств-членов на мировой сцене.

• Все указывает на то, что институты Евросоюза находятся в преддверии трансформации, и это позволит ЕС или весьма значительной его части осуществить мечту об Объединенной Европе, ради которой он и создавался.

Одна беда – слишком много воды утекло с тех пор, как у отцов-основателей сложилось первоначальное видение объединенной Европы, и положение вещей изменилось. Является ли Европейский союз именно той структурой, которая нужна Европе? Или он превратился в одну из главных проблем Европы?

Глава 2 Неприятности с Евросоюзом как с политическим институтом

Я верю в политический союз. Я верю в политическую Европу. Я верю в Европу интеграции. Я верю в Европу, где мы идем одной общей дорогой в экономике, культуре и политике.

Николя Саркози, январь 2007 г.

Даже родись корова в конюшне, все равно коровой и останется.

Автор неизвестен

Все больше современных обозревателей склоняются к мнению, что успехи Европейского союза относятся к прошлому. Что же касается настоящего и еще больше будущего, то у организации налицо целый ряд серьезных пороков.

• ЕС страдает от глубокого кризиса идентичности.

• Институты ЕС по большей части дурно структурированы, и ими плохо управляют.

• ЕС фокусируется на круге задач, как правило, не соответствующих требованиям сегодняшнего дня, руководствуется целями гармонизации и интеграции, что ведет к избыточному регулированию и душит конкуренцию.

• ЕС отдалился от избирателей и утратил живую связь с ними.

Одно из главных следствий указанных пороков заключается в склонности ЕС принимать дурные решения, которые наряду с другими причинами сказываются на его экономических результатах, и о них я буду говорить ниже, тогда как в этой главе мы обсудим политические и институциональные особенности Евросоюза. Для начала я покажу, чем важны институты, а затем перейду к краткому рассмотрению изъянов в институциональной структуре ЕС, начиная с такого важнейшего вопроса, как идентичность. Затем поговорим об институтах ЕС как таковых и проанализируем, как у избирателей в странах – членах ЕС меняются взгляды.

Почему важно, как нами правят

На протяжении почти всей истории человечества люди были лишены права голоса в вопросе о том, как ими правят. Правители руководили как умели, до тех пор пока не появлялась какая-нибудь другая столь же произвольная сила и не узурпировала власть. Династии и империи приходили на историческую сцену и исчезали с нее без каких бы то ни было логических оснований, кроме применения грубой силы, которая перемежалась покорным подчинением власти традиций, законов и обычаев.

Не следует забывать, что долгая история правления деспотий по времени совпадает с такой же долгой историей практически нулевого экономического роста. Хотя виной тому причины достаточно сложного порядка, особо подчеркну в связи с этим, что способ правления всегда имел значение не только для свободы и счастья человека (что, разумеется, есть самые важные цели), но и для экономического роста. Неслучайно поэтому, когда в XVII–XVIII вв. Западная Европа действительно переживала начало расцвета, его связывали с ограничением произвольной власти, признанием силы и верховенства закона, а также с рождением энергичного и чуткого к поведению властей гражданского общества.

Причины промышленной революции (первой страной, где она произошла, стала Англия) вот уже две сотни лет служат пищей для нескончаемых академических споров, и, судя по всему, конца-края им в обозримом будущем не предвидится. А я бы, с вашего позволения, сформулировал проблему несколько иначе: причины промышленного переворота не исчерпывались открывшимися возможностями использования угля и энергии воды. Главную роль сыграли перемены в сфере политики, институтов и финансов.

Если сделать исторический экскурс в четыре последних столетия, то мы увидим, что три главные революции того периода тесно связаны с несогласием в обществе по поводу того, законны ли поборы, которые действовавшая в тот период суверенная власть взимала с подданных. Возьмем Английскую революцию XVII в. (также называемую Английской гражданской войной), в ходе которой король Карл I лишился головы и в стране на короткий период установилась республика. Поводом послужил конфликт между парламентом и Карлом I, когда последний решил без согласия парламента повысить налоги, чтобы добыть средства для ведения войн. Аналогично этому одной из причин Великой французской революции 1789 г. стало несогласие с налогообложением конфискационного характера. Вопрос налогов также в определенной степени дал повод и для Американской революции 1776 г., и для знаменитого лозунга революционеров «нет налогов без представительства». В случае двух из трех упомянутых революций (в Англии и США) ограничение полномочий суверенной власти, особенно в сфере экономики, послужило определяющим фактором для последующего экономического преуспевания.

Что касается институтов, то их роль действительно важна. В недавно вышедшей книге «Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity and Poverty» («Почему одни нации богатые, а другие – бедные: источники мощи, процветания и бедности», 2012 г.) Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон проводят различие между инклюзивными (вовлекающими) институтами, которые служат общественным интересам, и экстрактивными (извлекающими), по сути обслуживающими интересы правящей верхушки или какой-либо особой группы. Аналогично в своей книге «The Trouble With Markets: Saving Capitalism from Itself» («Неприятности с рынками: спасти капитализм от него самого») я разделяю созидательные и распределительные виды деятельности. Прогресс в обществе возможен только в том случае, когда инклюзивные институты преобладают над экстрактивными.

Как подчеркивает видный экономист и нобелевский лауреат Дуглас Норт,[9] институты, играющие серьезную роль, не обязательно имеют формальный характер. Неменьшую роль играют и те, что Норт называет «неформальными институтами», к которым относятся, например, социальные условности, запреты, обычаи, традиции, общепринятые нормы поведения. Норт отмечает, что, получив независимость, латиноамериканские государства приняли конституции, как под копирку переписанные с конституции США, что, однако, не стало залогом эффективного государственного управления. Норт объясняет это тем, что практически все государства Латинской Америки прежде были колониями Испании и потому в их обществах пустили крепкие корни испанские неформальные институты, в рамках которых «личные отношения» играют решающую роль для подавляющего большинства процессов политического и экономического обмена. США, в отличие от Латинской Америки, начали свое существование как британская колония, что позволило им пожинать плоды британских неформальных институтов, позволяющих осуществлять сложные обезличенные обмены.

Теперь посмотрим, как складывались институты Евросоюза. Правильно ли выстроена их структура? Содержатся ли в договорах Евросоюза и в сопутствующих им актах и установлениях четко прописанные положения, ограничивающие произвольную власть? Если отталкиваться от того, что нам известно, то правда ли, что общеевропейские институты действуют во благо экономического роста? Могут ли институты Евросоюза рассчитывать на лояльность и симпатии со стороны подвластных им народов? Чтобы ответить на эти вопросы, первым делом необходимо исследовать их идентичность.

Что вкладывать в понятие «европейский»?

Как уже отмечалось, Евросоюз поражен тяжелым кризисом идентичности. Его истоки относятся к периоду, когда основы ЕС только закладывались. Хотя проект общеевропейской интеграции создавался целенаправленно, у отцов-основателей, судя по всему, не имелось сколько-нибудь отчетливого представления, каковы могут быть осуществимые или желательные масштабы союза.

Реализация проекта начиналась в условиях холодной войны, когда Советский Союз еще был силой грозной и влиятельной, а мысль о том, что государства Восточной Европы могли бы присоединиться к этому проекту, представлялась не более чем несбыточной фантазией. Понятно, почему отцы-основатели не сочли необходимым всерьез задаваться этим вопросом. Зато сегодня самое время задуматься над ним.

В чем состоит главная цель Евросоюза? В том ли, чтобы соединить воедино государства и народы, которые принято называть «европейскими»? Или он должен вобрать в себя страны, географически расположенные близко друг к другу? Или те государства, которые ведут себя определенным образом и потому готовы и способны подчиняться законодательству Евросоюза? А может, задача в том, чтобы со временем насколько возможно расшириться, по принципу «чем больше, чем лучше»? Исходя из этого, Европейский союз можно считать прародителем (ранним предшественником) мирового правительства.

Не имея ясных ответов на эти вопросы, мы не сможем понять, почему ЕС противопоказано строить планы расширения за счет государств, географически ему близких, таких как, например, Израиль или страны Северной Африки, даже если в строгом смысле они не относятся к Европе. Интересно отметить, что Европейский банк реконструкции и развития включил в сферу своей компетенции Ближний Восток и Северную Африку. Если ключевая концепция ЕС лежит в сфере культуры, то как быть с государствами, вполне европейскими по характеру, но расположенными вдали от Европы: Канадой, Австралией или Новой Зеландией?

Если нет четкого ответа на вопрос, по какой логике должно расширяться членство в Евросоюзе, то ему хорошо было бы ограничиться территорией поменьше или вообще не следовало бы существовать.

Формальные критерии

Понятно, что далеко не каждое государство Старого Света может рассчитывать на членство в Евросоюзе. В соответствии с копенгагенскими критериями (приняты Европейским Советом в 1993 году на заседании в Копенгагене), государство, желающее стать кандидатом в члены Евросоюза, обязано:

• располагать стабильно действующими институтами, обеспечивающими демократию, верховенство закона, соблюдение прав человека, а также уважение и защиту прав меньшинств;

• иметь работоспособную рыночную экономику, а также способность противостоять давлению конкуренции и рыночных сил, действующих на территории Евросоюза;

• быть способным взять на себя возникающие в результате членства в союзе обязательства, включая приверженность целям политического, экономического и валютного союза (принятие acquis communautaire, или правовых актов сообщества);

• ввести у себя общие правила, нормы и принципы, составляющие законодательство Евросоюза.

Этот перечень не дает четкого ответа, какие именно страны могут стать членами Евросоюза. Как мы вскоре увидим, эта неопределенность породила целый ряд трудностей.

Поскольку Европейский союз разрастался, а после крушения Советского Союза перспективы объединения Европы приобрели реальные очертания, широкое распространение получила идея, что Евросоюз представляет собой квинтэссенцию Европы. Соответственно, его масштабы должны быть обусловлены размером самой Европы. На первый взгляд, идея довольно проста и понятна – но лишь до тех пор, пока не начнешь разбирать трудные случаи, о которых я упомянул выше.

На рис. 2.1 представлены масштабы и перспективы дальнейшего расширения ЕС. Уже решено принять в состав ЕС Болгарию и Румынию, представляющие вторую волну пополнения ЕС за счет бывших участников советского блока, а в июле 2013 г. в состав ЕС вошла Хорватия, ставшая 28-м членом сообщества. Кроме того, еще пять государств имеют официально признанный статус кандидатов в ЕС: Исландия, Македония, Черногория, Сербия и Турция (последняя представляет собой важный пример, которого я коснусь чуть ниже). Есть еще три государства, формально не признанные в качестве претендентов, зато они общепризнанны в качестве потенциальных кандидатов: Албания, Босния и Косово.

Рис. 2.1. Потенциальные возможности расширения Европейского союза. Источник:

Проблемы более серьезного порядка связаны с двумя странами, которые пока еще не записались в очередь потенциальных кандидатов, однако в конечном итоге могут оказаться в ней. Это Украина и Россия. Их можно охарактеризовать как частично европейские, но они долгое время оставались за пределами общепринятой в Европе политической культуры, и их нельзя считать полноценными западными демократиями, где верховенствует закон (что, впрочем, не помешало в свое время России получить место в «Большой восьмерке»). Следует учитывать также, что обе страны имеют весьма крупные размеры. Население Украины составляет 45 000 000 человек, а России – более 140 000 000.[10]

Украина выглядит более закономерным кандидатом в члены Евросоюза. Население Украины велико, но Евросоюз мог бы вобрать его в себя, хотя здесь явно не обошлось бы без еще большей тревоги в западноевропейских столицах, чем та, что сопровождала вступление в ЕС Румынии и Болгарии. Даже если бы Украине и удалось успешно выполнить программу реформ, крайне низкий показатель ВВП на душу населения в сочетании с весьма сомнительной политической культурой сделали бы украинцев очень неудобоваримой «пищей» для евросоюзного «желудка». Те же факторы плюс гигантские размеры, географические и исторические особенности, вне всяких сомнений, исключают Россию из числа сколько-нибудь вероятных кандидатов в ЕС.

Как показывают события, обе страны в последнее время еще больше отдалились от возможного членства в Евросоюзе. Россия решила учредить собственный таможенный союз, включающий в себя все, какие только возможно, бывшие союзные советские республики (об этом подробнее – в главе 10). Несомненно, что Россия прочит этой структуре роль соперника Евросоюза и, выстраивая ее ради этой цели, надеется застолбить место бывших республик СССР в зоне своего влияния, не допустить их сближения с Евросоюзом. Примерно так же в свое время были «пристегнуты» к бывшему советскому блоку такие сателлиты, как Венгрия или Чехословакия (рис. 2.2).

Сейчас ситуация в Украине крайне сложная, будущее ее – непонятно. Одно время ожидалось, что в ноябре 2013 г. на саммите в Вильнюсе Украина подпишет соглашение об ассоциации с ЕС. Но в последний момент под давлением со стороны России Украина отказалась от этих планов. Россия предложила ей весьма существенную экономическую помощь, включая обязательство приобрести государственные облигации Украины и поставлять энергоносители по ценам ниже рыночных. Понятно, что замысел России состоит в том, чтобы втянуть Украину в состав Евразийского Союза, тогда шансы страны попасть в Евросоюз будут перечеркнуты. Очевидно, что значительная часть населения Украины хотела бы, чтобы их страна присоединилась к Евросоюзу. Украина – одна из тех стран, через которые пролегает водораздел между разными культурно-историческими традициями: западная часть страны, с преимущественно украиноговорящим населением католического вероисповедания, тяготеет к Западной Европе, тогда как восточная часть Украины, преимущественно русскоговорящая и православная, напротив, тянется к России.

В 2014 г. Россия присоединила Крым к своей территории. Результатом стали масштабные военные действия с обеих сторон, а Запад ввел экономические санкции против России. В целом этот эпизод четко обозначил пределы расширения ЕС на восток.

Намерения России также сильно влияют на три другие бывшие республики СССР, которые наладили тесные контакты с Евросоюзом, но остановились, не дойдя всего шага до статуса полноценного кандидата в члены ЕС: это Молдова, Грузия и Армения. Явное нежелание России допустить вхождение этих стран в ЕС перевешивает все остальное.

Рис. 2.2. Государства бывшего Советского Союза и его сателлиты. (Знаком * помечены бывшие республики, входившие в состав Социалистической Федеративной Республики Югославия (СФРЮ).) Источник:

Расширение иного сорта

Размер населения и отношение России – не единственные факторы, которые следует принимать во внимание, изучая возможности дальнейшего расширения Европейского союза. Существует и такой важный вопрос, как уровень экономического развития, о чем вполне уместно судить по такому показателю, как ВВП на душу населения. Следует отметить, что очень серьезно разнятся уровни душевого ВВП в нынешних странах – членах ЕС, в странах-кандидатах и потенциальных кандидатах в члены сообщества.

На рис. 2.3 отображены показатели ВВП на душу населения для шести стран, выступивших в 1957 г. соучредителями и первыми участниками ЕЭС. Душевой ВВП самых богатых, Люксембурга и Нидерландов, более чем вдвое превышал аналогичный показатель самых бедных из данной шестерки. Тем не менее со временем эта пропасть постепенно уменьшалась. В ходе первого расширения ЕЭС в 1973 г. у новых его членов, Дании, Ирландии и Великобритании, ВВП на душу населения был вполне сопоставим с аналогичным показателем «старых» членов ЕЭС.

Практически ничего подобного не наблюдалось во время крупного расширения европейской семьи в 2004 г., что видно из рис. 2.4. Беднейшие среди новичков в ЕС имели показатель ВВП на душу населения в 10 раз меньший, чем у богатейших. Когда в 2007 г. к сообществу присоединились Болгария и Румыния, душевой ВВП у них был и того меньше. Аналогично этому, как свидетельствуют цифры на рис. 2.5, у нынешних официально признанных и потенциальных кандидатов в ЕС, за исключением Исландии, душевой ВВП составляет лишь малую часть среднего по ЕС показателя.

В рамках расширения на восток ЕС принял в свой состав государства с очень различающимися уровнями развития. Это вызвало серьезные осложнения, которые прежде всего компрометировали центральную для Евросоюза идею о свободном передвижении граждан в пределах границ сообщества. Следствием стал возросший уровень миграции, породивший серьезное беспокойство у коренного населения в более давних странах – членах ЕС. Это не только распалило антиевросоюзные настроения, но и обернулось отвратительными проявлениями расизма и ксенофобии.

Рис. 2.3. Показатель ВВП на душу населения у шести стран – основателей ЕЭС в 1957 г. (в долларах США, по паритету покупательной способности, в ценах 2011 г.) Источники: ООН, The Economist, Penn World, Datastream, Maddison

Рис. 2.4. ВВП на душу населения 14 стран – членов ЕС в 2004 г. и у новых членов, присоединившихся к ЕС в том же году (в долларах США, по паритету покупательной способности, в ценах 2011 г.). Источник: World Bank

Рис. 2.5. ВВП на душу населения в 2012 г. действующих членов ЕС и разных групп возможных членов ЕС (в долларах США, по паритету покупательной способности, в ценах 2011 г.). Источник: IMF

Когда ЕЭС только формировался, а также во время первой волны его расширения в 1973 г. ничего хотя бы отдаленно напоминающего подобные явления не отмечалось, поскольку у государств – основателей ЕЭС был на тот момент меньший разрыв в уровнях развития. Совсем иной характер носило расширение ЕС в 2004 и 2007 гг., и последующие этапы расширения ЕС пойдут по тому же недавнему сценарию.

Возникает впечатление, будто люди, работающие над этими двумя пунктами программы Евросоюза (свободным передвижением трудовых ресурсов и стимулами к дальнейшему расширению его состава), не имеют привычки общаться друг с другом.

Вопрос Турции

Уровень развития представляет собой далеко не единственную и не главную проблему, с которой сталкивается Евросоюз, когда дело касается самого спорного из потенциальных членов сообщества – Турции. Вопрос о возможном членстве Турции имеет прямое отношение к самому существу кризиса идентичности ЕС.

Турция во многих отношениях по праву считается частью Европы. В отличие от России, она состоит в НАТО, принимает участие в песенном конкурсе «Евровидение», ее футбольные клубы играют в европейской Лиге чемпионов и в Лиге Европы УЕФА. С точки зрения географии, Турция частично располагается в Европе, правда, наибольшая часть ее территории относится к Азии. А главный город Турции (хотя он не является столицей) Стамбул знаменит тем, что лежит по обе стороны пролива Босфор на стыке между Европой и Азией и почитаем как одна из колыбелей европейской цивилизации. В прошлом он носил название Константинополь в честь римского императора Константина Великого, который возвел его на месте древнего греческого города Византия и объявил столицей Римской империи. Позже Константинополь служил столицей той части империи, что сохранилась после падения Рима и стала именоваться Византийской империей. Город сохранил свой столичный статус и после того, как в 1453 г. был покорен турками-османами, утратив его лишь на заре современной эпохи.

На азиатском побережье современной Турции располагались знаменитые древние города Троя, Эфес и Галикарнас, занимающие большое место в европейском историческом представлении. По равнинам Анатолии (центральная часть Малоазиатского полуострова, составляющая основную азиатскую территорию Турции) пролегали пути завоевательных походов Александра Македонского, здесь он вел битвы и покорял города, одерживая победы над войсками персидского царя Дария и попутно распространяя влияние эллинизма на значительную часть Ближнего Востока. Характер этой экспансии вызвал серьезнейшие последствия и немало способствовал распространению христианства. И не где-нибудь, а на берегах все той же Анатолии Александр отдал своим верным македонцам знаменитый приказ «сжигать корабли» – это выражение, став крылатым, сохранилось до наших дней в современном английском языке. На мой взгляд, этот исторический багаж выглядит вполне европейским.

А еще отмечу, что Стамбул располагается всего на несколько миль дальше от Брюсселя, чем Афины, и ненамного дальше от Брюсселя, чем Хельсинки или Лиссабон. Зато в других отношениях Стамбул отделяет от Брюсселя дистанция куда большего размера. После того как в 1453 г. Византия пала под натиском турецких войск, город, который мы сегодня называем Стамбулом, в культурном смысле развернулся лицом к востоку. Сама Турция, на протяжении всего XX в. следовавшая курсом на Запад, в последнее время опять начала сдвигаться в направлении к Востоку. Сегодня это страна преимущественно исламская. Правда, Турция по-прежнему остается светским государством, но нет полной уверенности, что так будет и дальше. За свою историю Турция знала немало государственных переворотов и периодов, когда принцип верховенства закона если и соблюдался, то лишь местами.

Так должна ли Турция стать частью Европейского союза? В Европе имеется несколько стран, в границах которых проживает многочисленное исламское меньшинство, но совсем другое дело, допускать в ЕС исламскую страну, да еще с населением в 76 000 000 человек, которое, по данным Турецкого статистического института, через 20 лет перевалит за 90 000 000 человек. Евросоюз пустил в ход тактику проволочек, всячески затягивая решение по членству Турции, и кончилось тем, что сама Турция охладела к идее вступить в сообщество.

Турция, таким образом, приобрела роль лакмусовой бумажки для ЕС. Предназначена ли Евросоюзу судьба стать современным воплощением христианского мира? Или это объединение соседствующих в географическом плане государств, которые удовлетворяют ряду технических критериев членства? Если Евросоюз существует только для того, чтобы объединять соседствующие государства, то разве может он быть по-настоящему тесным и основываться на общих ценностях? Вывод один: самое ядро Евросоюза поражено глубоким кризисом идентичности.

Есть ли пределы расширения ЕС?

Примечательно, что бывший президент Франции Николя Саркози не так давно достаточно ясно высказался по поводу европейской идентичности и о том, позволительно ли допускать Турцию в состав Евросоюза:

Что такое Европа? Европа не является субрегионом в классификации Организации Объединенных Наций. Это политический проект, интеграция. Мы обязаны постоянно быть начеку в том, что касается расширения и интеграции Европы. Я выступаю за интегрированную Европу, у которой есть границы. Турция – это Малая Азия. Россия тоже не является Европой, но что касается балканских государств, то они – часть Европы. А как насчет Украины? В случае если нам придется пустить к себе Украину, тогда мы получим Европу настолько огромную, что в ней ничего невозможно будет сделать, а для этого у нас уже имеется Организация Объединенных Наций.

Как следует из этого высказывания, Саркози ставит превыше проблем совместимости и общих интересов вопрос о том, существует ли верхний предел размеров сообщества, при котором оно могло бы функционировать как до́лжно, обеспечивая действенную демократию и институты, внушающие своим гражданам если не любовь, то хотя бы уважение. И в этом Саркози совершенно прав.

Безусловно, должен существовать некий верхний предел размеров объединения, допускающий свободное и беспрепятственное передвижение в рамках его границ. Данный принцип сам по себе исключает Турцию из числа претендентов на членство в ЕС, однако на основании этого же принципа следует поставить под серьезный вопрос и членство Украины (а тем более России). В противном случае Евросоюз сам должен трансформироваться и принять облик, в корне отличающийся от того, которым грезили отцы-основатели, вдохновленные перспективой «все более тесного союза» (подробнее я рассмотрю эту тему в главе 8). Свободное передвижение людей в границах Европейского союза всегда было одним из фундаментальных принципов общего рынка, он не совместим с членством в ЕС государств, имеющих огромные различия в доходах и культуре.

В нынешнем составе Европейский союз приобрел такие размеры и разнообразие, которые не сообразуются с его институтами, а также с амбициями ЕС и собственным видением того, что он собой представляет и для чего нужен. Евросоюз угодил в подобное положение по неосмотрительности, поскольку никто заранее должным образом не продумал этот вопрос. ЕС по-прежнему культивирует идею все более тесного союза, но при этом расширяет свои географические границы далеко за пределы того, о чем даже и не грезилось отцам-основателям и что давало бы возможность функционировать ему сколько-нибудь эффективно.

Данная проблема во многом обусловлена предыдущими успехами: множество стран стучались в двери Евросоюза (пускай и по самым разным мотивам), а его вполне устраивало, что размеры все увеличиваются. И все же, чтобы не превратиться в монстра устрашающих габаритов, Евросоюзу предстоит сделать выбор. Он мог бы сохранить свой нынешний состав, а возможно, расширяться и дальше, но при этом не должен преследовать цели полной интеграции и все более тесного союза. Другой вариант – не отказываться от этих целей, но добиваться их в отношении более узкой группы стран-членов, например тех, что сегодня входят в еврозону. Впрочем, как мы убедимся далее, даже эта задача невероятно сложна.

Институциональные структуры

Европейский союз представляет собой группу стран, которые стоят на пороге соединения в единое государство, однако пока оно не до конца достроено. Вследствие этого роль национальных государств в целом ряде областей ограничена, хотя сами они до конца не изжиты. В итоге мы имеем неразбериху.

Сегодня рассматривается предложение учредить отдельный пост президента для государств еврозоны. По большому счету, в структуре органов власти Евросоюза это был бы пятый по счету руководящий пост. Напомню, что в ЕС уже имеются председатель Европейской комиссии (высшего органа исполнительной власти), председатель Европейского совета (высшего политического органа ЕС), председатель Совета министров (Совета Европейского союза, одного из двух законодательных органов, председательствуют поочередно все страны – члены ЕС), председатель Европейского парламента (второй законодательный орган), не говоря уже о верховном представителе Евросоюза по иностранным делам и политике безопасности (в настоящее время этот пост занимает баронесса Эштон). Здесь очень к месту едкое замечание Генри Киссинджера, что Европа состоит из множества национальных государств и потому у него нет телефонного номера, по которому он мог бы позвонить, когда нужно решить какой-либо вопрос. Даже если Киссинджер и попытался бы дозвониться до Евросоюза как до организации, ему пришлось бы сделать четыре, а то и пять звонков.

Очевидной несообразностью является сменяющееся каждые шесть месяцев председательство в Совете министров (Совете Европейского союза), когда эту роль поочередно исполняет каждая страна – член ЕС. Таким образом, Германия или Великобритания уравнены в этом отношении с такими странами, как Люксембург или Хорватия, где значительно меньше государственных чиновников и дипломатов, которые в общем и целом менее искусны и опытны, чем их коллеги в тех же Германии или Великобритании.

Что касается внешней политики, то председатель Европейской комиссии г-н Юнкер участвует во встречах «Большой восьмерки» наряду с премьер-министрами и президентами стран – членов ЕС. Отсюда не стоит делать вывод, что по любому из обсуждаемых вопросов у Европы существует согласованная политика. На самом деле, европейские члены G-8 (Франция, Германия, Великобритания и Италия) вольны определять свой собственный внешнеполитический курс, что они нередко и делают.

Хотя Европейская комиссия является зачатком правительства Евросоюза, ее состав обусловлен многонациональным происхождением сообщества. В Комиссию входят 28 представителей (неофициально именуемых комиссарами), по одному от каждого государства-участника. Предполагается, что каждый из комиссаров представляет интересы всех граждан Евросоюза, а не только своей страны, но в действительности каждая страна, когда ей требуется обосновать свою позицию, апеллирует к «своему» комиссару. А сама комиссия представляет собой «диковинную зверушку». В аналитическом документе, подготовленном сочувствующей ЕС научно-исследовательской организацией «Центр европейских реформ», Еврокомиссия характеризуется как «политический орган, который инициирует принятие законов и занимается поиском компромиссов между странами-членами. Также это технический орган, оценивающий эффективность экономик стран-членов, квазисудебный орган, поддерживающий порядок на рынках и обеспечивающий исполнение правил, а также – регулятор общей политики от лица государств-членов».[11]

Есть еще Совет министров, на заседаниях которого руководители национальных государств встречаются лично. Как предполагается, этот форум предоставляет странам-членам возможность отстаивать свои национальные интересы, однако состав Евросоюза сейчас так обширен, что это нелегко дается даже крупным странам. Например, доля голосов Великобритании сократилась сегодня до 8 %, а ее возможности влиять на принимаемые Советом министров меры (и блокировать их), если они ущемляют британские интересы, бесспорно, ограничены. На практике многие ключевые решения принимаются на двусторонних встречах между премьер-министрами и президентами. Учитывая, что Франция и Германия, по общему признанию, играют роль локомотива ЕС, самые важные договоренности проходят с участием французского президента и германского канцлера.

Европейский парламент задумывался как орган, действующий иначе, чем национальные парламенты. Европарламент не имеет полномочий выдвигать законодательные инициативы или поправки к законам. Избирательные округа очень велики, и связь между депутатами Европарламента и рядовыми гражданами на местах слаба. Тот факт, что округа нарезаны не поверх государственных границ стран-членов, а строго в пределах их территорий, закрепляет положение Европарламента как органа, чьи полномочия находятся где-то посередине между национальными государствами и полным объединением. В Европарламенте существуют семь политических фракций, объединяющих представителей разных государств, но в силу крупных языковых и культурных различий между парламентариями их принадлежность к той или иной фракции мало что дает в плане политических выгод стране, которую этот парламентарий представляет.

Аналогичными проблемами поражен и Суд Европейского союза. От каждой страны, независимо от ее размеров, в суде ЕС представлен один судья. Такой порядок мало способствует эффективности работы суда, как и укреплению его репутации. Некоторые постановления этого органа получают широкое одобрение. Пожалуй, самым знаменитым является судебное постановление от 1979 г. по делу Cassis de Dijon,[12] установившее принцип взаимного признания стандартов, согласно которому любой товар, законно выставленный на рынок и продаваемый в одной стране ЕС, позволено также реализовывать в другом государстве ЕС. Тем не менее уйма решений суда ЕС приводит в ужас. Одно из самых спорных постановлений было вынесено в 2011 г. против половой дискриминации в страховании, а журнал The Economist назвал его «изрядной чепухой». Постановление имело целью не позволить страховым компаниям предоставлять преимущества молодым женщинам-водителям, которые, как правило, совершают меньше аварий, чем молодые мужчины. Постановление также вынудило страховые компании предоставлять одинаковые ставки пожизненного страхования пенсионерам обоего пола, несмотря на то что ожидаемая продолжительность жизни у мужчин и женщин заметно различается.

Суд ЕС подвергается критике, причем не только в Великобритании, но и в некоторых других странах-членах, за так называемый судебный активизм. Под этим подразумевается склонность Суда ЕС выходить за пределы своих полномочий и продвигать европейскую интеграцию. Не надо путать Суд ЕС с Европейским судом по правам человека (ЕСПЧ), который был учрежден в рамках Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ) – об этом мы вкратце поговорим в главе 7. Поскольку в английском написании аббревиатуры ЕСПЧ и ЕКПЧ выглядят одинаково – как ECHR, European Convention on Human Rights и European Court of Human Rights, – чтобы их различить, Европейский суд принято обозначать как ECtHR.

А вот Европейский центральный банк (ЕЦБ), по всей вероятности, представляет собой отрадное исключение в перечне институциональных провалов ЕС. В техническом плане ЕЦБ действует хорошо. Однако из-за того, что в руководящие органы ЕЦБ включены представители всех стран – членов ЕС, которые, по мысли учредителей, должны устанавливать валютную политику еврозоны в целом, этот институт подвержен многим проблемам, аналогичным тем, что преследуют другие европейские институты. Действительно, частое бездействие ЕЦБ по ряду проблем в высшей степени сомнительно. Однако надо заметить, что на ЕЦБ взвалена поистине геркулесова задача – каким-то образом курировать евро (об этом мы поговорим в главах 4 и 5).

Дефицит демократии

При существующих институциональных структурах избиратели отдельных государств-членов больше не обладают политической силой для реального контроля над теми, кто ими правит. Даже в стране со столь сильными демократическими традициями, как Великобритания, механизм демократии никогда не приобретал такой мощи, чтобы влиять на конкретные положения законодательства (не говоря уже о том, чтобы их блокировать) или методы работы правительства. По большому счету, в Британии, как и где бы то ни было еще, сила демократии сводится к одной лишь возможности изгнать из власти правящую партию или ее лидера. Сегодня британцам ничего не остается, как молча принимать законы, которые навязываются им в результате византийских интриг между никем не избираемой Европейской комиссией и лидерами других европейских государств – членов ЕС. По сути, такая система сводит на нет завоевания многовековой истории Великобритании, где сюжетная канва состоит в постепенной передаче власти от монарха к избранным представителям народа, которых народ мог отрешить от власти в ходе последующих выборов.[13]

Представления о том, насколько глубоки корни демократических традиций Великобритании, не получили пока еще широкого признания. Англосаксы выбирали себе королей; правда, не из всего народа и не всеобщим голосованием, а из феодальной знати, голосованием национального собрания – витенагемота.[14] После завоевания норманнами в 1066 г. короли Англии стали больше походить на диктаторов, и очень скоро в стране утвердился принцип передачи королевской власти по наследству, а не вследствие избрания. Но даже после этого короли правили с совета и согласия баронов, и со временем принесенный норманнами авторитаризм начал постепенно смягчаться под влиянием англосаксонской традиции и расширявшихся полномочий парламента.

В 1327 г. парламент низложил короля Эдуарда II, а в 1399 г. – и короля Ричарда II, дерзнувших присвоить себе абсолютную власть, чего не желал признавать народ Англии. Позже в английской истории происходили и другие знаменательные события, в числе которых – свержение с престола Карла I и Якова II, а также четкое установление верховенства парламента над королевской властью после «Славной революции» в 1688 г., итогом которой стало установление конституционной монархии. Остальное, как говорится, достояние истории. Поражает только, что в наши дни Европейская комиссия наделена гораздо большей властью и могуществом (может пренебрегать парламентом), чем те, которыми обладали большинство английских королей.[15]

Конечно, относительное бессилие британского парламента, как и парламентов других государств, в сравнении с властью ЕС не обязательно расценивать в качестве неизбежного порока, принимая во внимание, что данное политическое образование сильно разрослось в размерах. Если у жителей Кройдона нет возможности без посторонней помощи низвергнуть правительство Британии, так стоит ли удивляться, что английский народ, напрямую или через парламент, точно так же не может своими силами избавиться от власти европейского правительства.

Честно говоря, таким умозаключением мы крупно льстим и кройдонцам, и британцам, поскольку даже весь огромный европейский электорат – и тот не в состоянии совладать с Европейской комиссией, а Европейский парламент представляет собой институт слишком инертный и неэффективный. Даже если политические институты Евросоюза подвергнуть радикальной перестройке, то и тогда найдутся другие разумные причины, объясняющие, почему европейская демократия никогда не сможет работать хорошо (подробнее – в главе 7).

Административные промахи

Учитывая ход развития ЕС, а также давление и нагрузки на его институциональные структуры, едва ли стоит удивляться, что в большинстве своем институты ЕС работают плохо. Впрочем, надо заметить, что скверное и даже беспорядочное правление наблюдается не в одном только Евросоюзе. Не так давно профессор Кинг и профессор Крю представили изумительный, хотя и ужасающий перечень грубых ошибок, допущенных за последние годы правительством Великобритании. Туда вошли и программы, реализованные правительством М. Тэтчер в 1980-х и в начале 1990-х гг., поощрявшие граждан переходить на частное пенсионное обеспечение, в результате чего миллионы британцев, наслушавшись недобросовестных советов, отказались от существовавших на тот момент пенсионных схем.[16] Потом последовали огромные выплаты в счет компенсации за неполученные пенсии.

Недовольство, особенно сильно проявляющееся в Великобритании, равно как и в других странах – членах ЕС, вызвано не столько тем, что ЕС ведет дела неумело или склонен к совсем уж грубым просчетам, сколько его манерой вводить бесчисленные ограничения, не задумываясь при этом, во что обойдется их исполнение на практике или какого рода цепную реакцию по всей системе они могут запустить. Когда подобные ограничения вводятся во всем Евросоюзе в целом (в некоторых странах они вполне уместны и осуществимы), какие-то из них могут быть совершенно непригодны для ряда других стран. Но и это еще не все: общепризнанно, что многие предписания и нормы (как уже действующие в ЕС, так и предлагаемые) носят характер в высшей степени мелочный и узкий, так что фактор раздражения от самих этих новшеств действует гораздо сильнее, чем соображения, касающиеся экономических затрат на их реализацию.

Вот, например, в мае 2013 г. Европейская комиссия по соображениям заботы о здоровье граждан предложила запретить ресторанам и кафе на территории Евросоюза подавать оливковое масло в графинах или горшочках. Когда же это предложение вызвало повсюду в Европе возмущение и недоверие, председатель Еврокомиссии почел за лучшее отправить его в корзину.

Спор, возникший в июне 2012 г. вокруг планов Европейской комиссии реформировать закон о защите данных, представляет собой любопытный пример из ряда разочарований, испытываемых европейским бизнесом. По всему Евросоюзу бизнес-компании встретили в штыки известие, что, если предлагаемые меры будут приняты, им придется понести дополнительные затраты. Их больше всего возмутило явственное ощущение, что люди в Брюсселе, придумавшие очередное новшество, утратили всякую связь с реальным миром и не удосуживаются хотя бы задуматься о том, какие последствия могут возыметь предлагаемые меры.

Не те стратегии, не те задачи

Вышеописанные жалобы, часто звучащие из уст евроскептиков, конечно, серьезны, но не настолько, чтобы оказывать реальное воздействие на экономику ЕС. Но существуют некоторые политические аспекты, действительно на нее влияющие. Господствующие в Евросоюзе идеалы толкают его в сторону интервенционизма. В интересах близости (той, которую подразумевает идея «все более тесного союза») истеблишмент ЕС изо всех сил старается добиться единообразия планов, итогов и перспектив по широкому спектру экономических и социальных вопросов. Если принять во внимание, что страны – члены ЕС вступили в это объединение, будучи очень разными с точки зрения своих исторических особенностей, структур, обстоятельств, вкусов и предпочтений, то очевидно, что это неизбывное стремление к единообразию и гармонизации само по себе подразумевает вмешательство и подавление национальных различий.

Экономические последствия такой интервенции мы обсудим в следующей главе, а сейчас важно отметить, что это заставляет Евросоюз с одержимостью, достойной лучшего применения, заботиться о разных пустяках, но при этом ЕС то ли не способен, то ли не желает кардинально изменить к лучшему ситуацию в существенных вопросах, действительно волнующих граждан. Вместо того чтобы посвятить все свое внимание созданию реальных основ экономического роста по примеру стран, называемых «азиатскими тиграми», европейские правящие элиты неизменно сосредоточиваются на очередной приглянувшейся им схеме интеграции.

Справедливости ради замечу, что временами европейские элиты все же осознают необходимость сфокусироваться на реальных факторах, но они никогда не отличались способностью направить столько же энергии и напора на реализацию эффективных экономических мер, сколько расточают на всевозможные политические проекты.

Нагляднейшим примером попытки подстегнуть экономику является принятая в 2000 г. Лиссабонская стратегия, наметившая следующий круг задач для ЕС:

• достичь ежегодного экономического роста в 3 %;

• добиться к 2010 г. определенных показателей занятости;

• увеличить расходы на научные исследования и обеспечение более тесного сотрудничества между университетами и бизнесами;

• оказывать поддержку предприятиям малого и среднего бизнеса, в том числе ослабить регулирование их деятельности и взять курс на либерализацию;

• обеспечить экономию энергии и внедрять экологически безопасные технологии.

В целом это вполне неплохой набор задач, и в 2005 г. было решено разработать новую редакцию Лиссабонской стратегии, где снова делался упор на стимулирование экономического роста и повышение занятости. Однако практика показала, что Лиссабонская стратегия по большей части была пустой похвальбой. Поставленные задачи, по сути, являли собой перечень желаемого, поскольку не согласовали и не предприняли никаких существенных действий для их реализации. Как высказался по этому поводу в январе 2010 г. французский экономист Шарль Виплош: «Лиссабонская стратегия по трансформации Евросоюза в самую конкурентоспособную экономику мира обернулась фиаско, и тем не менее дальнейшее ее расширение идет полным ходом». Имеется в виду «Europe 2020» – принятая в 2010 г. новая стратегия развития ЕС.

Как отталкивают избирателей

Идея полностью интегрированного Евросоюза порождает одну серьезную проблему. Дело в том, что само понятие полной интеграции чем дальше, тем больше противоречит желаниям народов ЕС. Большинство крупных, устоявшихся и авторитетных политических партий являются горячими сторонниками общеевропейской интеграции. Однако этим сегодняшняя картина политических настроений не исчерпывается. Помимо Великобритании, где стоящая на позициях евроскептицизма Партия независимости Соединенного Королевства (UKIP) получает высокую поддержку избирателей на выборах, крупные евроскептически настроенные партии имеются в Нидерландах, Италии, Австрии, Греции, Финляндии, Франции и Германии. Некоторые из них распространяют свой скептицизм только на евро, а в остальном поддерживают Евросоюз. Некоторые ставят под вопрос и необходимость евро, и саму целесообразность членства в Евросоюзе.

Возникновение политических партий такой направленности явилось и причиной, и следствием сдвига в общественном мнении. По мере того как евроэлита движется в сторону все более тесного союза, европейские избиратели в общем и целом склоняются к противоположному, ко все более свободному союзу, а то и вовсе к его отсутствию. Это – кардинальная смена в общественных настроениях по сравнению с первыми десятилетиями, когда Евросоюз пользовался широкой поддержкой, а в некоторых случаях даже горячо приветствовался. Потеря массовой поддержки закономерна по двум главным причинам.

1. Европейский союз более не отвечает надеждам и чаяниям его граждан – из-за того ли, что сам ЕС стал другим, или изменились взгляды граждан, или по обеим причинам. В условиях демократии это должно быть поводом для серьезного беспокойства.

2. Отсутствие широкой общественной поддержки курса на дальнейшую интеграцию и настойчивое вмешательство Евросоюза во все стороны жизни затрудняют работу его структур и явно указывают, что, если ЕС продолжит движение в сторону полного политического союза, он рискует оттолкнуть от себя значительные массы граждан.

Выборы дают возможность оценить настроения избирателей. На последних выборах в Европейский парламент средний показатель явки по всему Евросоюзу составил 43 %, снизившись на 19 % по сравнению с 1979 г. (62 %). В Великобритании на выборах 2009 г. к избирательным урнам пришли менее 35 % избирателей. А в Словакии на двух последних выборах явка не достигала и 20 %.

Есть еще один способ для замера уровня поддержки европейцами членства в Евросоюзе – это «Евробарометр», то есть публикуемые Европейской комиссией результаты общественных опросов во всех странах – членах ЕС. Показатель чистой поддержки идеи членства в Евросоюзе рассчитывается как разность между процентом респондентов, оценивших членство в ЕС как «хорошее дело», и процентом тех, кто считает, что это «плохо». Вопрос об отношении к членству в ЕС неизменно присутствовал во всех опросах «Евробарометра» начиная с его первого выпуска в 1973 г., однако в конце 2011 г. он, к сожалению, был удален из анкет.

Итак, по данным за III квартал 2011 г. по всему Евросоюзу в целом чистая поддержка ЕС опустилась до исторического минимума: всего 29 % по сравнению с максимальной поддержкой в 64 %, зафиксированной в I квартале 1991 г. Согласно более свежим исследованиям, проводившимся Pew Research Centre, поддержка идеи членства в ЕС и усиления интеграции в период с 2011 по 2013 г. продолжала снижаться.

Мнение немцев и французов

В разных странах – членах ЕС наблюдаются существенные рас-хождения в общественном мнении, в большинстве из них уровень поддержки членства в Евросоюзе за последние годы заметно снизился. Учитывая, что главными локомотивами европейского проекта выступают Франция и Германия, критическое значение для будущего Евросоюза приобретает динамика изменения отношения к нему среди французов и немцев. И, надо сказать, что в обеих странах общественное мнение по этому вопросу претерпело существенные изменения.

Политическая и деловая элиты Германии всегда в полной мере осознавали и осознают все те блага, которые принесло им членство в Евросоюзе: это и новые рынки для германского экспорта, и возможность выступать на мировой арене, и дружественно настроенные соседи. И все же германский истеблишмент чем дальше, тем больше охладевает к аргументам в пользу дальнейшего углубления европейской интеграции. В политической сфере традиционное межпартийное согласие по вопросу дальнейшей интеграции разваливается. А от сторонников федерализации слышатся жалобы, что, сколько бы они ни пытались добиться усиления интеграции, другие страны – члены ЕС выступают против.

Существенно изменилось и общественное мнение в Германии. Во времена холодной войны германская общественность видела в принадлежности к ЕС надежную защиту от советской угрозы и возможность интегрироваться в западный мир. Большинство немцев и по сей день уверены, что, членство в ЕС – это благо. Вместе с тем неуклонно растет число тех граждан Германии, кто считает, что дальнейшая интеграция ЕС стала с их стороны жертвой в пользу интересов других стран – членов сообщества. В период кризиса евро усилившийся евроскептицизм еще сильнее разжигали развернутые германскими СМИ как никогда прежде злобные кампании против Евросоюза и евро.

Тем временем во Франции неуклонно набирает силу евроскептицизм. Поворотным моментом стал референдум 1992 г. по поводу Маастрихтского договора. Целиком и полностью против него выступили крайне правые и левые политические партии. В итоге Маастрихтский договор еле-еле набрал голоса, необходимые для ратификации Францией, всего лишь 51 %. Впрочем, французы преподнесли своим политическим лидерам еще один пренеприятный сюрпризец, когда на референдуме 2005 г. отвергли европейскую Конституцию. Основные приоритеты французской общественности фокусировались на национальных интересах и продемонстрировали четкие пределы поддержки Европейского интеграционного проекта. В настоящее время ведущим евроскептиком во Франции является партия Национальный фронт.

Любопытно, что охлаждение французов к европейским институтам и к задаче добиваться дальнейшей интеграции в общем и целом имело под собой причины, противоположные тем, которые двигали общественностью в большинстве стран Северной Европы, включая Великобританию. Многие французские избиратели выступили против проекта Европейской конституции по той причине, что сочли ее чрезмерно либеральной и недостаточно протекционистской.

Итак, очень похоже, что между двумя главными движущими силами ЕС, Францией и Германией, намечается разлом. Не в том дело, что французы в массе своей изменили точку зрения, а в том, что теперь она меньше согласуется с преобладающими настроениями в Германии и приобретает все больше сходства с позицией Испании, Италии и Греции. Более того, как я покажу в главе 4, французская экономика движется в том же направлении.

С самого начала истории Евросоюза нечто глубоко несправедливое было заложено в систему, когда одна страна (Германия) очутилась в более низкой, чем она заслуживала, «весовой категории» и непропорционально много платила по общим счетам, тогда как Франция незаслуженно оказалась в более высокой «весовой категории». Это был результат событий, запятнавших Европу позором несколько десятилетий тому назад. Но еще важнее, что в самой основе Евросоюза имеется монументальное противоречие между страной, которая не в последнюю очередь по причине исторического прошлого готова приглушить свою национальную идентичность ради торжества идеи европеизма, и другой страной, которая отчасти по своей слабости, а отчасти также под влиянием исторического наследия что есть сил цепляется за свою идентичность гордого собой национального государства.

Что изменилось в Италии

Как итальянские политики, так и простые граждане всегда принадлежали к горячим поборникам Европейского союза. Основатель Христианско-демократической партии Италии Альчиде де Гаспери, занимавший пост премьер-министра Италии с 1945 по 1953 г., заявлял, что Италия «готова передать широкие полномочия Европейскому сообществу, при условии что оно будет организовано по демократическому принципу и обеспечит гарантии жизни и развития».

Поддержка идеи углубления европейской интеграции неизменно составляла основу политической повестки каждого последующего правительства Италии. Даже Итальянская коммунистическая партия в середине 1960-х гг. перешла на проевропейские позиции. В прошлом итальянская общественность чаще всего рассматривала Европейский союз как путь, ведущий к демократии и стабильности (характеристики, которые итальянцы обычно связывали с другими странами).

Левоцентристское правительство во главе с Романо Проди (в прошлом председателем Европейской комиссии) открыто поддержало все главные аспекты европейской интеграции. Однако правоцентристские правительства под руководством Сильвио Берлускони хотя и поддерживали членство Италии в Евросоюзе, но громко критиковали ЕС по таким вопросам, как иммиграционные порядки и новые правила в связи с глобальным изменением климата. В апреле 2013 г. итальянское правительство подвергло Евросоюз беспрецедентно жесткой критике и зашло так далеко, что поставило под сомнение целесообразность дальнейшего пребывания Италии в его составе. Этот залп критики был спровоцирован отказом Евросоюза покровительствовать мигрантам из Северной Африки. Берлускони высказался предельно прямо: «Либо Европа – это нечто конкретное, либо мы почтем за лучшее разойтись как в море корабли».

По сравнению с началом 1990-х гг., а особенно за последние десять лет ЕС потерял поддержку итальянской общественности. Нынешний Евросоюз, в состав которого вошли новые не слишком процветающие государства, больше не рассматривается в Италии как необходимая предпосылка для становления демократии. Не так давно давление со стороны Германии и ряда североевропейских стран – членов Евросоюза, принуждающих Италию провести реформы и ввести в действие режим строгой экономии, вызвало недовольство среди итальянцев и усилило скептическое отношение как к евро, так и к Евросоюзу.

Евроскептицизм в Великобритании

Помимо считаных представителей истеблишмента Великобритании, мало кто в среде британской общественности когда-либо соглашался с политической тактикой ЕС. Действительно, когда 1 января 1973 г. Великобритания вступила в ЕЭС, большинство британцев далеко не в полной мере осознавали, какие политические последствия это повлечет за собой.

В 1975 г. в стране проходил общенациональный референдум по вопросу сохранения членства Великобритании в ЕЭС. В ходе развернувшейся в преддверии референдума политической кампании и лейбористы, и консерваторы из числа сторонников ЕЭС, как правило, особо упирали на экономические аспекты принадлежности Британии к «Общему рынку», а политические и конституционные моменты обходили молчанием. В отличие от них, представители противоборствующего стана демонстрировали четкое понимание самой сути проблем с идентичностью и конституцией, которые стали предвестниками дальнейших событий.

Эта позиция сплотила некоторых политических деятелей, по всем прочим вопросам остающихся непримиримыми противниками. Ныне покойный Енох Пауэлл (в прошлом член кабинета министров и убежденный консерватор) и известный активист из левого крыла Лейбористской партии Тони Бенн (в ту пору министр промышленности Великобритании) предвидели многие из грядущих событий и яростно выступали против членства в ЕЭС. В письме своим бристольским избирателям, датированном декабрем 1974 г., Тони Бенн разъяснял: «Сохраняющееся членство Британии в ЕС будет означать конец Британии как полностью самоуправляющегося государства и конец нашего демократически избираемого парламента как верховного законодательного органа Объединенного Королевства».

Таким образом, современный евроскептицизм британцев во многом замешан на том давнем ощущении, что их попросту ввели в заблуждение, а попутно еще и лишили гражданских прав. Типичный сегодняшний упрек британцев в адрес Евросоюза сводится к тому, что деятельность организации осуществляется не в соответствии с заданным набором порядков и правил, а скорее, представляет собой процесс, в ходе которого структура, к которой они примкнули, у них на глазах приобретает иные формы. Как сформулировал эту претензию еще в 1974 г. британский судья лорд Деннинг: «Римский договор напоминает настоящий прилив. Он вливается в устье и устремляется в верховья реки. Его нельзя повернуть вспять».

В сегодняшней Британии насмехательство над Евросоюзом превратилось прямо-таки в национальный вид спорта. В июне 2013 г. корреспонденты газеты The Daily Telegraph Бруно Уотерфилд и Тим Росс поделились открытием, что Европейский парламент издал для детей младшего возраста книжку-раскраску под названием Mr and Mrs MEP – and their helpers («Господин и госпожа Депутаты Европейского парламента и их помощники»). Вот как они отзываются об этой книжке: «Одно из заданий в книжке дает вам понять, что для отправки письма требуются четыре человека, и евродепутатов встречают на оплаченных из кармана налогоплательщиков лимузинах, когда они прибывают в аэропорт, чтобы провести день, программа которого предусматривает среди прочего обед и шопинг».

Этот эпизод с детской книжкой привлек до нелепости много внимания. О нем высказался даже сам пресс-секретарь Европарламента Жауме Душ в интервью изданию Huffington Post от 28 июня 2013 г. Вот его слова:

Именно на той неделе, в течение которой Европейский парламент заложил основы для сделки, предусматривающей крупные инвестиции в экономический рост, малый и средний бизнес и в оказание помощи безработной молодежи (сделки стоимостью в 960 млрд евро на 7-летний период), на него ни с того ни с сего обрушились нападки за книжку-раскраску для малых детишек, которая обошлась по 7 центов за штуку, что эквивалентно €1066.

По существу он прав. Но, какой бы нелепой ни выглядела эта история, она весьма показательна в плане господствующего в Британии отношения к ЕС, которое и всегда-то было довольно скептическим, но сегодня недоверие растет.

Растущая непопулярность ЕС в других странах

Во взглядах стран – членов ЕС не первой величины также наблюдаются значительные сдвиги во мнениях по сравнению с теми, какие преобладали на момент вступления в сообщество. Так, Нидерланды традиционно воспринимались в ЕС как один из самых горячих его сторонников, однако всегда ощущались пределы, дальше которых голландцы заходить не желали. Большой политический консенсус относительно более глубокой европейской интеграции в 1990-х гг. начал постепенно распадаться. Правительства Нидерландов одно за другим заявляли, что их страна вносит в бюджет Евросоюза слишком много средств. А когда на референдуме в 2005 г. народ Нидерландов сказал «нет» Европейской конституции, это послужило сигналом, что отношение голландцев к европейской интеграции изменилось. Хотя правительство Нидерландов в большинстве своем поддержало конституцию, 61,6 % избирателей страны проголосовали против ее принятия. Мало того, в июне 2013 г. голландское правительство обнародовало перечень из 54 властных полномочий, которые оно желало сохранить на национальном уровне, а не передавать на общеевропейский. Это был важный шаг в сторону скептической позиции по вопросу европейской интеграции.

Бельгия, в отличие от Голландии, по самой своей природе всегда относилась к разряду европофилов. Марк Эйскенс, бывший премьер-министром страны в 1981 г. и министром иностранных дел в годы, предшествовавшие подписанию Маастрихтского договора, так обобщил преобладающие в Бельгии настроения: «Европа – отечество, которое мы любим». Подавляющее большинство бельгийских избирателей по-прежнему благосклонно относится к принадлежности своей страны к Евросоюзу и еврозоне. Социологические опросы не содержат никаких указаний на то, что поддержка Евросоюза бельгийской общественностью в последние несколько лет ослабела. На самом деле последний опрос «Евробарометра», опубликованный в мае 2013 г., показывает, что большинство бельгийцев верят: именно Евросоюз способен разрешить экономический кризис (32 %), а 15 % считают, что это под силу национальному правительству. Еще 15 % бельгийцев возлагают надежды на Международный валютный фонд.

В Испании и Португалии общественное мнение о членстве в Евросоюзе претерпевает радикальные изменения. Разразившийся мировой экономический кризис, лопнувший пузырь рынка жилищного строительства, глубокая рецессия, растущая безработица и меры жесткой экономии, – все это угнетающе подействовало на настроение людей, и они часто винят в своих бедах Евросоюз. С 2007 г. доля испанцев, поддерживающих Евросоюз, сократилась почти вдвое, а в Португалии уровень общественной поддержки ЕС один из самых низких во всем сообществе, наряду с Великобританией и Грецией.

В Финляндии известная своими евроскептическими и популистскими наклонностями Партия истинных финнов на парламентских выборах 2011 г. собрала примерно пятую часть от общего количества голосов. В Швеции и Дании евроскептицизм распространяется в основном на евро и общую внешнюю политику, против которых со времен начала кризиса настроено подавляющее большинство населения. В Дании проведенный Ramboell Analyse Denmark опрос, опубликованный 25 января 2013 г., засвидетельствовал, что 47,2 % избирателей выступают за пересмотр взаимоотношений их страны с Евросоюзом.

В начале 1990-х гг. во всех государствах, прежде относившихся к Восточной Европе, как политики, так и общество проявляли заметную готовность вступить в Евросоюз. Но начало недавнего экономического кризиса спровоцировало крупные подвижки в настроениях общественности. Большинство граждан по-прежнему благоволят к Евросоюзу. Отчасти это объясняется крупными финансовыми вливаниями, которые они получают из бюджета ЕС. Тем не менее симпатии к Евросоюзу, и особенно к евро, продолжают ощутимо убывать.

Швейцария как исключение

Пожалуй, самые значимые перемены в общественном мнении произошли в стране, которая даже не является членом Евросоюза, – Швейцарии. Несмотря на непринадлежность к ЕС, Швейцария поддерживает с ним тесные взаимоотношения (как будет видно из материала главы 9), но при этом сохраняет некоторые национальные свободы. Многие швейцарцы, среди которых немало крупных бизнесменов, надеялись, что Швейцария находится на пути к членству в ЕС и в свое время пополнит его ряды. Точно так же думали и евроскептики (в том числе британские), рассчитывая, что порядок взаимодействия этой страны с Евросоюзом мог бы послужить моделью нового типа взаимоотношений, которой воспользуются другие государства, если захотят выйти из состава ЕС.

Тем не менее на референдуме в феврале 2014 г. швейцарцы проголосовали за ограничение иммиграции в страну, в том числе из стран Евросоюза, что нарушило договор Швейцарии с Брюсселем. Урегулировать это разногласие с Евросоюзом при его ныне действующих установках не представляется возможным. Либо Евросоюзу придется пойти на перемены и провести реформу в вопросе свободного передвижения рабочей силы, либо Швейцария еще больше отдалится от него. Особенно важен тот факт, что швейцарские избиратели выразили мнение, разделяемое многими гражданами в странах Евросоюза.

Изменившийся облик мира

Итак, какой вывод можно сделать из всех этих перемен в общественном мнении? Структура, называемая сегодня Евросоюзом, а также связанный с ней процесс дальнейшей интеграции всегда представляли собой проект, который задумывался и разрабатывался в самых верхах европейского общества. Идея создать Европейский союз принадлежит европейским элитам. Тем не менее на протяжении большей части своего существования этот проект почти во всех странах – членах ЕС пользовался поддержкой значительной части граждан. Но сейчас дела обстоят иначе. Между правящими элитами и гражданами образовался опасный раскол. А история Европы учит нас, что подобный поворот событий – это повод для серьезных опасений.

Конечно, можно предположить, что утрата иллюзий относительно Евросоюза обусловлена неверным пониманием ситуации и интересов самих европейцев. Однако такой вывод нельзя признать ни здравым, ни справедливым. Истина заключается в том, что, когда Монне и Шуман вынашивали свои мечты и претворяли часть из них в жизнь, мир был совсем другим. А самое главное – память о войне была в то время еще так свежа, что оказывала огромное влияние на мысли и действия людей. Но сегодня, в 2014 г. от той войны нас отделяют почти семь десятилетий. Поразительно, но мы и сейчас стараемся избавиться от ее призраков.

Именно тень той войны наложила отчетливый отпечаток на облик, в каком замышлялся Евросоюз. Наибольшее значение имел тот факт, что послевоенная Германия была разделенной страной с самыми скудными надеждами на воссоединение. Свою роль сыграло и то, что Советский Союз рассматривался как главная угроза европейской безопасности. В мире свирепствовала холодная война, и народы жили в вечном страхе перед ядерной катастрофой.

Китай и Индия, ныне активно развивающиеся экономические и политические державы, в те времена еще не вырвались из трясины бедности и не заслуживали внимания как факторы в мировом раскладе сил. Япония уже начала восхождение к вершинам мирового успеха, но по ее стопам пока не последовали другие сколько-нибудь значимые азиатские страны.

С точки зрения уровня технологического развития авиасообщение в те годы было налажено, но для большинства людей авиаперелеты еще не стали обычным делом. Аналогично этому, телевизоры и телефоны уже существовали, но не так много людей имели возможность пользоваться ими. Но самое главное – тогда еще не было компьютеров, точнее, они были совершенно недоступны для рядовых граждан. Мир не знал интернета и электронной почты. Да, и забудьте о развивающихся рынках и глобализации – подобных терминов тогда не было и в помине. Словом, если сравнивать с реалиями современного мира, то те времена скорее заслуживают называться Темным Средневековьем.

В последующие десятилетия мир менялся, а с ним и Европейский союз – правда, не в том направлении, какое бы обеспечило ему больше соответствия окружающим реалиям. Состав ЕС, разумеется, значительно расширился и приобрел больше разнообразия. Все явственнее становились претензии Европейского союза на статус государства, что вызывало широкое недовольство у многих (исключение – Германия и некоторые страны).

Тем временем, один за другим рассеивались разного рода страхи, которые первоначально укрепляли поддержку идеи Европейского союза. Европейцы больше не страшились новой войны в Европе, не боялись Советского Союза и прихода диктатуры. На смену тем давним опасениям пришли новые: страх перед рецессией и безработицей, перед иммиграцией, преступностью и беспорядками, страх, что развалится система социального обеспечения. Главное опасение европейцев – что перед лицом всех этих возможных угроз институт государства окажется бессильным.

В 2014 г. присоединение Россией Крыма всколыхнуло волну интереса к Евросоюзу как к защитнику и гаранту европейской безопасности.

Впрочем, эта волна быстро спала. Евросоюз, можно читать, отчасти сам спровоцировал президента Путина на агрессивную политику или, во всяком случае, способствовал ей тем, что раскрыл объятия Украине и соблазнял ее перспективой членства в ЕС (а возможно, что было бы логично, и в НАТО). И эти авансы в открытую делались стране, которую на более или менее законных основаниях можно было бы считать частью российской «сферы влияния». Более того, очень скоро выяснилось, что в вопросе конфронтации с Россией мнения ведущих стран – членов ЕС существенно расходятся. В частности, Германия с учетом ее сильной энергетической зависимости от России и прочности двусторонних торговых связей не проявляла решительно никакого желания проводить в отношении России более жесткую линию.

И потому даже в 2014 г., когда уже явно запахло жареным, страны Европы в стараниях обеспечить себе безопасность обратили взоры не к Евросоюзу, а к НАТО. Иными словами, они по-прежнему сильно зависели в военном отношении от США.

Великая рецессия и кризис евро, несомненно, усугубили ситуацию, но неверно думать, что они возникли сами по себе и что их причины лежат вне пределов ответственности политических лидеров. В конце концов, кто, как не политики, своими действиями и бездействием создали предпосылки для великой рецессии как в Европе, так и в Америке, а кризис евро – целиком и полностью дело их рук.

Таким образом, нет ничего неподобающего или несправедливого в том, что столь многие европейцы возлагают ответственность за аховое положение, в которое они угодили, на европейских политиков. И именно Евросоюз, по мнению большинства граждан, является если не одной из главных причин всего этого, то, во всяком случае, институтом слишком некомпетентным, чтобы как-то выправить ситуацию, и распыляющимся на мелочи. Можно долго обсуждать оба этих недостатка. В итоге разочарования и недовольство граждан ЕС только растут, а сам институт, несмотря на промахи, продолжает расширяться и все настойчивее вмешиваться в жизнь.

От политики к экономике

Вам, вероятно, хотелось бы думать, что при всех своих политических огрехах Евросоюз оправдывает свое существование, демонстрируя внушительные успехи на экономическом поприще. Об этом мы обстоятельно поговорим в следующей главе, так что здесь нет смысла выкладывать все припасенные мною аргументы. Тем не менее, долг призывает сказать следующее.

Как бы ни удивило вас, мой читатель, все то, что вы уясните для себя по поводу экономических результатов Евросоюза, не следует ни на миг забывать, что корни его экономических успехов и неудач кроются в проводимой политике, в его институтах и господствующих идеалах, унаследованных от времен основания организации в 1950-х гг. Они сложились под сильным влиянием свежих воспоминаний о только что закончившейся страшной войне и тревожных предчувствий новой, еще более ужасающей войны, грозившей вот-вот разразиться.

Часть II Экономика Европейского Союза

Глава 3 Насколько успешен Евросоюз экономически?

Важно отметить, что мы сможем сохранить процветание в Европе, только если войдем в число самых инновационных регионов мира.

Ангела Меркель, канцлер Германии, из интервью газете Financial Times, июль 2005 г.

Вполне вероятно, что Европейский союз создавался прежде всего по политическим, а не по экономическим причинам, однако в ранний период его деятельность в основном фокусировалась на экономической интеграции, которая стала основным критерием результативности. И сегодня этот показатель остается в силе. А посему пришла пора и нам обстоятельно разобраться, насколько успешен ЕС в экономическом плане.

Что считать успехом?

Если посмотреть со стороны, то может сложиться впечатление, что в экономике ЕС все прекрасно, поскольку это крупнейший в мире экономический и торговый союз. На него приходится почти 30 % объема глобального производства, 15 % мировой торговли товарами и порядка 24 % общемировой торговли в целом.

Более того, население Евросоюза живет припеваючи, а уровень жизни современных европейцев достиг таких высот, какие и не снились предыдущим поколениям. В первом приближении средний гражданин Евросоюза обладает всеми атрибутами материального преуспеяния, обеспечен щедрыми социальными льготами и вдобавок имеет массу свободного времени.

По существу же, эта точка зрения не слишком обоснованна. Один только размер ЕС решающей роли не играет, ведь и Советский Союз имел огромные размеры. Все упирается в такой показатель, как доход на душу населения. По этому показателю Евросоюз занимает не столь высокое положение. В большинстве стран мира, включая и европейские, но не входящие в состав ЕС, жизненный уровень граждан значительно выше, чем лет 30–40 тому назад, не говоря уж о многочисленных странах, недавно засиявших новыми звездами на экономическом небосклоне. Жизнь граждан не то чтобы сильно улучшилась, но претерпела существенные изменения.

Пожалуй, самое меньшее, что мы могли бы сказать о Евросоюзе, – он не стал явным провалом. Что бы ЕС ни предпринял, это не привело ни к чему, хотя бы отдаленно напоминающему вопиющую бедность, какую мы наблюдаем сегодня в некоторых регионах Африки. И граждане Евросоюза не страдают от того, что уровень их жизни насильственно понижается, как это происходит в Северной Корее, расположенной бок о бок с процветающей Южной Кореей. Нельзя утверждать также, что европейцам грозят такое же материальное обнищание и деградация передовой науки, какие можно видеть сегодня на Кубе.

Вопрос в том, какую часть успехов стран – членов Евросоюза, а также их неудач, можно отнести на счет самого Евросоюза. И мы никогда не будем уверены в ответе ввиду отсутствия того, что у экономистов называется «контрфактуальными» аргументами: мы не можем знать, что могло бы быть, если бы Евросоюза не было. И потому лучшее, что в наших силах, – это исследовать, насколько эффективно работает экономика в странах – членах Евросоюза по сравнению с экономиками не входящих в Евросоюз европейских стран, и порассуждать о том, каким образом действия или пассивность ЕС повлияли на их результаты. Я кратко остановлюсь на некоторых доказательствах преимущества членства в ЕС в целом и в «Общем рынке» в частности в главе 9.

В данной же главе я сначала остановлюсь на успехах, которых Евросоюз добился на первых порах, а затем перейду к его нынешней экономической деятельности, куда более разочаровывающей. Затем будут коротко рассмотрены несколько аргументов, оправдывающих экономические промахи ЕС. На мой взгляд, в них больше повинна политика, проводимая национальными государствами, чем деятельность самого Евросоюза, и я не считаю евро причиной всех бед Европы, что мы увидим из материала следующей главы.

Стержень данной главы составляет исследование ключевых сфер, в которых Евросоюз оказывает самое непосредственное влияние на результативность экономики. Предпринята попытка определить, что ЕС делал неправильно, включая анализ центральной идеи – сообщество вследствие огромных размеров должно приносить выгоды своим членам. Завершается данная глава рассуждениями о том, насколько важна конкуренция между правительствами, ведущая к диаметрально противоположным результатам по сравнению с теми, которых удалось добиться посредством гармонизации и интеграции.

Ранние успехи Европейского союза

На первых порах ЕС несомненно демонстрировал множество признаков успеха. Первые два десятилетия его существования ознаменовались мощным экономическим ростом. В период с 1957 по 1973 г. ежегодные темпы роста в Германии составили 4,7 %, во Франции – 5,2 %, в Нидерландах – 4,6 %, в Италии – 5,3 %. В совокупности шесть стран, образовавших в 1957 г. Европейское сообщество (четыре вышеназванные плюс Бельгия и Люксембург), демонстрировали экономический рост в среднем на 4,9 % в год. По сравнению с этими странами экономический рост Великобритании за тот же период составлял в среднем 2,8 % в год.

Хотя по британским меркам темпы роста в 2,8 % были исключительно высокими, сам факт, что Британия постепенно уступала позиции континентальной Европе по экономическому росту, послужил одним из веских аргументов в пользу присоединения к сообществу. В британском истеблишменте безоговорочно признавали, что принадлежность к крупному блоку сулит выгоды, и вместе с тем опасались, что, оставаясь за его пределами, Британия неминуемо начнет отставать от Европы.

На самом деле, мощный экономический рост шестерки основателей ЕЭС едва ли мог расцениваться как надежное доказательство выгод членства в сообществе. Они переживали бурный рост главным образом потому, что преодолевали последствия военной разрухи. А некоторые из них получили дополнительный выигрыш в виде единовременного скачка производительности за счет того, что большие массы сельских жителей оставили насиженные места и перебрались в города в надежде получить работу.

В отличие от континентальной Европы, Великобритания понесла не такой тяжелый урон от войны, ее сельское хозяйство при относительно небольших размерах отличалось эффективностью. Как документально подтверждают бесчисленные научные исследования послевоенных лет, относительный экономический спад в Британии был обусловлен действием целого ряда факторов, не имевших никакого отношения к тому, что Британия не является членом сообщества.

Истинные причины медленного экономического роста Великобритании лежали в плоскости более фундаментальных и по природе своей очень каверзных проблем, таких как чрезмерная власть профсоюзов, неэффективный менеджмент, недостаток инвестирования и плохая структура экономики. Когда при М. Тэтчер Великобритания наконец взялась решать эти проблемы, показатели ее относительного экономического роста улучшились не из-за того, что Великобритания к тому времени уже вступила в ЕЭС, а потому, что начала решительно преодолевать действие факторов, затруднявших движение вперед.

Действительно, в пользу довода, что совсем не членство в ЕЭС помогло Великобритании выкарабкаться из экономических трудностей, говорит хотя бы тот факт, что в годы, предшествовавшие ее присоединению к ЕЭС (1957–1973), другие европейские страны, оставаясь за пределами сообщества, тоже развивались хорошими темпами. Так, в Швейцарии и Швеции среднегодовой темп роста составлял 4,3 %, в США – 3,8 %, в Норвегии – 4,1 %, в Австрии – 4,8 %, а в Канаде – 4,6 %.

Главной причиной быстрого экономического роста стран – членов сообщества было вовсе не их членство в этом объединении. Однако типичная точка зрения, которой придерживался ряд предшественников М. Тэтчер на премьерском посту, а также некоторая часть апатичного, зачастую несведущего в экономических вопросах британского истеблишмента, состояла в том, что присоединение к ЕЭС станет ключом к решению национальных проблем Великобритании.

Замедление экономического роста

Не в пример очевидному успеху первых лет, в последние десятилетия показатели роста большинства стран – членов Евросоюза вызывают разочарование. Мало того что темпы прироста упали относительно прошлых показателей, они снизились и по сравнению с США и Великобританией. Что уж говорить о стремительно развивающихся странах Азии! Исключение – Швеция, уверенно идущая вперед.

За период между 1980 (первый год премьерства М. Тэтчер) и 2007 гг. (как раз накануне финансового краха) среднегодовой темп роста во Франции составлял 2,1 %, в Германии – 1,6 %, в Нидерландах – 2,4 %, в Италии – 1,8 %. Эти показатели вполне сопоставимы со среднегодовыми темпами роста в Великобритании, составлявшими в тот же период 2,4 %, и США – 2,9 %.

Если период для расчета темпов среднегодового экономического роста расширить до 2014 г., чтобы учитывалась вся тяжесть последствий Великой рецессии (по Великобритании она ударила особенно сильно), то показатель по Великобритании все равно будет выше, чем в среднем по ЕС, хотя и не настолько, насколько наблюдалось раньше. Итак, за тот период времени, когда шестерка членов ЕС, первыми подписавших Римский договор, показывала среднегодовой рост в 1,6 % по сравнению с 2,3 % у Великобритании. А к концу 2014 г., когда США и Великобритания уже уверенно восстанавливали свои экономики, большинство стран еврозоны все еще мыкались в поисках выхода из рецессии. Впрочем, многие считают, что широко растиражированные показатели скудного экономического роста ЕС следовало бы скорректировать с учетом изменений численности населения Евросоюза и количества отработанного рабочего времени, что позволило бы ЕС лучше выглядеть в сравнении с США, но целиком разрыв в показателях роста США и ЕС это бы не устранило.

Таким образом, теперь Евросоюз уступает позиции США и Великобритании. Более того, как я подробно разъясню чуть ниже, Евросоюз, помимо того что демонстрирует скудный экономический рост, еще и стяжал славу одного из мировых чемпионов по безработице. Едва ли это можно расценить как атрибут экономического успеха.

К началу 2015 г. в Европе наметились определенные признаки экономического выздоровления, включая и страны еврозоны. Судя по некоторым показателям, периферийные страны ЕС уже начали вводить кое-какие столь необходимые адаптивные меры, и это побудило некоторых наблюдателей уверовать, что кризис евро миновал. Но это лишь поверхностная оценка положения дел. В периферийных странах безработица все еще достигает ужасающего уровня, а ВВП неуклонно сокращается. А поскольку у этих стран по-прежнему сохраняется дефицит государственного бюджета, это означает, что наиважнейший показатель отношения долга к ВВП продолжает расти. Кризис еврозоны не кончился, а просто на время задремал. Более подробно я рассмотрю эту тему в главе 4.

Мало того, осаждающие Европу фундаментальные экономические проблемы нисколько не утратили своей остроты. Даже канцлер Германии Ангела Меркель признала их серьезность. В опубликованном 11 декабря 2012 г. интервью Financial Times Меркель заявила следующее:

Если принять во внимание, что сегодня в Европе проживает более 7 % населения мира, она производит около 25 % мирового ВВП и должна финансировать половину глобальных расходов на социальные нужды, то совершенно очевидно, что Европе нужно очень упорно трудиться, чтобы поддерживать свое благополучие и образ жизни.

По общему признанию, ЕС является самым привлекательным в мире регионом для прямых иностранных инвестиций (ПИИ). Но за последние десять лет доля ЕС (включая инвестиции внутри ЕС) в глобальных ПИИ существенно снизилась (с 45 % в 2001 г. до 23 % в 2010 г.) за счет роста доли инвестиций в страны с быстро растущими рыночными экономиками. Любопытно, что две европейские страны, не входящие в Евросоюз, – Норвегия и Швейцария – столь же успешно привлекают ПИИ, как и большинство членов Евросоюза, и куда эффективнее, чем Италия.

Чем можно оправдать экономические неудачи

Теперь разберемся, как обстоят дела с причинами экономических проблем. В качестве одного из оправданий относительно слабых успехов выдвигается идея, что многие страны – члены ЕС угодили в нечто, напоминающее так называемую ловушку среднего дохода. Многие страны Латинской Америки переживают замедление темпов экономического роста, и в этом они далеко не одиноки. Все страны БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и Южно-Африканская Республика) в последнее время тоже замедлили рост. Тем не менее в высшей мере неуместно оправдывать этим плачевные показатели экономического роста ЕС. Отмечу для начала, что они снизились не в последнее время, а оставались неудовлетворительными на протяжении довольно длительного периода. Более того, когда у стран ЕС начались экономические трудности, о них никак нельзя было сказать, что они находятся в ситуации «среднего дохода».

В самом деле, иногда в оправдание слабых экономических успехов Европы выдвигают объяснение совсем иного свойства – дескать, уровень жизни в Европе настолько высок, что дальнейшее его повышение дается трудно и не так уж сильно желаемо европейцами. На мой взгляд, подобное объяснение не подходит. В Швейцарии и Норвегии, например, уровень жизни такой же, а может, и выше, чем в среднем по Евросоюзу, однако темпы роста ВВП этих стран по-прежнему выше. Или взять Сингапур, где ВВП на душу населения выше, чем в Великобритании, Франции и Германии, а сингапурская экономика, между тем, за последние четыре года демонстрировала ежегодный темп роста в 5 %, что намного выше, чем средний показатель по ЕС.

Другой иногда выдвигаемый аргумент состоит в том, что неуместно судить о Евросоюзе по его экономическим показателям, поскольку с самого начала европейская интеграция представляла собой откровенно политический проект, специально предназначенный для того, чтобы обеспечить мир и стабильность в Европе. А уж в этом смысле Евросоюз иначе как успехом и не назовешь.

В главе 1 я уже и так достаточно подробно рассмотрел политические истоки Европейского союза и отдал должное мощи скрепляющих его политических сил. Но это не означает, что экономические результаты ЕС не играют никакой роли. Думать так означало бы позволить политическим лидерам выйти сухими из воды. Первоначально за учреждением Европейского союза стояли политические силы, но всегда предполагалось, что это принесет и определенные экономические преимущества. В том-то и состоял смысл образования единого крупного рынка и снижения торговых барьеров.

Считалось, что центральные органы управления Евросоюзом будут принимать более разумные решения для всей Европы в целом, чем те, что принимались конкурирующими национальными государствами. Господствующая идея в том и состояла, что конкуренция между европейскими национальными государствами – лишнее расточительство.

Не припоминается, чтобы лидеры Европы говорили гражданам: «Это проект политический, и он необходим для сохранения мира в Европе, но он будет стоить вам кучу денег». Наоборот, они на всех углах трубили об экономических преимуществах объединения. Эту идею ничего не стоило внушить европейцам при тех высоких темпах экономического роста, какие наблюдались в первые годы существования ЕС.

В том-то и состоял смысл европейского проекта, чтобы помочь Европе приобрести солидный вес на мировой политической сцене и встать вровень с Соединенными Штатами Америки. Этого невозможно было бы добиться, быстро собрав в одну группу несколько европейских государств, но суть идеи состояла именно в том, что европейская интеграция принесет Европе процветание и, значит, позволит на равных говорить с Америкой.

Лишь в последние годы стали широко обсуждать и признавать, что объединение европейских государств в ЕС имеет свою цену. Особенно много спорят в связи с этим в Германии о роли евро. Элита считает, что за сохранение евро, возможно, понадобится заплатить (особенно если вы гражданин Германии), но единая европейская валюта необходима для выживания самого Евросоюза. Однако перед введением евро, как и в первые годы его хождения, ни о чем подобном речь не шла. Проблема всплыла только в последние несколько лет, когда начался его кризис.

Слабая экономическая эффективность Евросоюза – не есть следствие сознательного выбора, сделанного богатыми, хорошо обеспеченными европейцами, чей набор ценностей выходит за пределы одного только материального благополучия, точно так же как создание малоэффективных европейских институтов не является результатом политической целесообразности. Нельзя утверждать, будто кто-то заранее предвидел, что за европейскую интеграцию и безопасность придется заплатить такую цену. Все это просто-напросто следствие относительных экономических неудач, вызванных никудышной политикой.

И все же европейские элиты упорно не желают признавать эту простую истину. Например, часто в ход идет такой аргумент: если законодательство, регламентирующее защиту прав трудящихся, и макрополитика, включая накачивание экономики деньгами, являются ключом к успеху, то непонятно, почему Великобритания только недавно начала оправляться после кризиса 2008 г. и ее экономические показатели остаются такими низкими. Думать так – ставить телегу впереди лошади. Никто и не считает экономическую политику Великобритании образцом совершенства, у нее много существенных слабостей, например низкий уровень образования и приобретения трудовых навыков. Во многих странах континентальной Европы государство уделяет гораздо больше внимания этим проблемам.

Однако такие аспекты функционирования экономики имеют глубокие корни, и добиться сдвигов к лучшему довольно трудно. Как проводить экономическую политику, невзирая на эти недостатки? Дело в том, что вопреки крупным перекосам в области предложения макроэкономические показатели в Великобритании весьма приличные, и в основном это – благодаря политике. Во многих странах континентальной Европы, несмотря на то что изначально они располагали солидным человеческим и денежным капиталом, макроэкономическая результативность имеет бледный вид, и виной тому – проводимая элитами негодная политика.

Не во всем виноват Евросоюз

Возможно ли хотя бы часть относительных экономических неудач объяснить причинами, не связанными с Евросоюзом? Безусловно. Во многих странах – членах Евросоюза факторы, сдерживающие инвестирование и замедляющие рост занятости и производительности, обусловлены не столько европейским, сколько национальным законодательством. И в результате Евросоюз зачастую ошибочно и несправедливо винят в экономических неудачах, имеющих чисто национальное происхождение.

Об этом свидетельствуют, например, крупные различия в уровне безработицы по странам Евросоюза. Так, если в 2012 г. он составил в Нидерландах 5,3 %, в Германии 5,5 %, а во Франции 10,2 %, то в Греции он достигал 24,3 %, а в Испании – 25 %. На все названные страны распространяются одни и те же законодательные и нормативные акты ЕС. По общему признанию, высокая безработица в Испании и Греции отчасти обусловлена недостаточной конкурентоспособностью цен, что связано с их членством в зоне евро, а также является следствием структурных факторов и укоренившейся практики национального законодательства.

Поразительны также различия между странами Евросоюза в методах регулирования рынка труда. Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) руководствуется разработанными ею индикаторами защиты занятости, которые оценивают, насколько просты процедуры увольнения и найма на постоянную или временную работу заемных работников (то есть тех, кого нанимают через посреднические агентства). Чем выше значение индикатора, тем больше трудностей и затрат связаны с увольнением или наймом. В 2013 г. значение такого ключевого индикатора, как простота (сложность) увольнения индивидуального работника, в странах Евросоюза варьируется от 3,1 для Португалии до 1,0 в Великобритании. Остальные страны ЕС по данному индикатору попадают в промежуток между этими предельными значениями.

Точно так же существуют огромные различия в расходах стран Евросоюза на социальное обеспечение (включая пособия по безработице). Средний показатель по всем 28 членам ЕС приближается к 30 % ВВП. У новых стран – членов ЕС, таких как Болгария, Латвия и Румыния, он составляет 18 % ВВП, а во Франции и Дании превышает 33 % ВВП.

Таким образом, какие бы причины ни влияли отрицательно на экономику, не все они на совести Евросоюза, а во многом стали делом рук национальных правительств. И все же Евросоюз внес свою лепту, как напрямую, так и косвенно.

ЕС убаюкал сознание национальных элит, внушив им ложное чувство защищенности, и они уверовали, что, как бы скверно ни управляли своим хозяйством, другие члены Евросоюза не лучше и «коллективная Европа» выручит их из беды. На деле же эффект от дурных решений, принимаемых на национальном уровне, только усугубляется за счет аналогичных заключений, принимаемых в Брюсселе и Страсбурге.

Пять основных сфер, где Евросоюз своим вмешательством напрямую влияет на функционирование экономики, это торговля, движение капитала и людей, трудовое законодательство, конкуренция, сбор и расходование значительных денежных средств.

Если Евросоюз и не добился внушительных успехов в экономике, так именно из-за того, что в пяти вышеназванных сферах он действует не лучшим образом и любые накопленные выгоды, в чем бы они ни заключались, перекрываются действием других факторов. Льщу себя надеждой, что, ознакомившись с моими пояснениями относительно каждой из этих пяти сфер, вы со мной согласитесь.

Торговля

Самое значительное прямое вмешательство ЕС в экономику стран-членов сосредоточено на сфере торговли. Различные договоры Евросоюза установили требования к государствам воздерживаться от введения пошлин и прочих торговых ограничений в отношении других стран-членов. Более того, внешняя торговля с государствами, не входящими в ЕС, регламентируется союзным законодательством. Евросоюз установил единый внешний тариф на импорт из всех других стран мира. В 2012 г. среднее арифметическое значение ставки тарифа составило 5,5 %, но диапазон разброса ставок по отраслям огромен. Например, импорт молочных продуктов «наказали» тарифом, средний размер которого достигал 52,9 %, тогда как тариф на импорт металлов и неэлектрического оборудования в среднем составлял какие-то 1,9 %.[17]

Предполагалось, что по мере расширения торговли такая тарифная политика позволит Евросоюзу получать экономические выгоды всеми обычными путями. Так, торговля, как правило, повышает эффективность экономики, поскольку способствует более рациональному распределению ресурсов, а ввиду того что она стимулирует и развитие специализации, открывается возможность для усиления эффекта экономии за счет масштаба (это означает, что с ростом объема выпускаемой продукции падает ее средняя себестоимость).

Тем не менее содействие развитию торговли внутри Евросоюза не есть сплошное благо. Евросоюз не является в чистом виде зоной свободной торговли, то есть территорией, в пределах которой нет ни тарифов, ни квот, ни прочих торговых ограничений. Скорее, ЕС представляет собой таможенный союз, а это означает, что страны-члены могут беспрепятственно торговать друг с другом, но во внешней торговле все они подчиняются общим торговым ограничениям (в виде единого внешнего тарифа).

Экономические принципы таможенных союзов давно устоялись, а некоторые из них как раз и обсуждались в ходе дебатов о целесообразности присоединения Британии к ЕС. Если смотреть по сути, то таможенный союз создает торговлю между странами, входящими в его состав, но при этом отключает торговые связи с другими государствами. Заранее невозможно определить, перевесят ли выгоды от развития торговли внутри союза потери от нарушения торговых отношений с остальным миром.

Фактические данные о стимулировании торговли внутри Евросоюза не позволяют сделать однозначный вывод. Согласно целому ряду академических научных исследований, развитие внутренней торговли в ЕС с избытком возмещает переориентацию торговли с третьими странами.[18] Тем не менее практика показывает, что, хотя с годами торговля между странами – членами Евросоюза значительно увеличилась, торговля с другими государствами возросла еще больше. Соответственно, если взять долю в общем экспорте ЕС, то экспорт стран Евросоюза в страны-члены сократился с 68 % в 2001 г. до 63 % в 2012 г.

Причина в том, что выигрыш от развития торговли внутри Евросоюза выглядит весьма незначительным, если сравнить его с внушительными выгодами от роста торговли по всему миру, чему способствовали сначала либерализация торговли в рамках Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ), а позже – процесс глобализации, поскольку Китай и другие новые рыночные экономики стремительно активизировались и добились высоких темпов роста ВВП.

Итак, главный вывод заключается в том, что все те выгоды, которые, как мечталось группе европейских бюрократов, сулит своим участникам Европейский таможенный союз, оказались намного меньше реальных экономических преимуществ в масштабах всего мира, которые естественным образом формировались по мере того, как гигантские, прежде отсталые регионы мира подключались к глобальной рыночной экономике.

Капитал и люди

Предполагалось, что свободное передвижение капитала в пределах границ ЕС даст странам-членам аналогичные выгоды в виде более рационального распределения ресурсов и возросшей конкуренции. Некоторую пользу это принесло, поскольку заемщикам открылся доступ к большему числу источников капитала, а инвестиционные институты получили ничем не ограниченную свободу выбора объекта для вложения.

Однако эти выгоды, видимо, тоже были переоценены. Пускай страны – члены ЕС и получили определенные преимущества, но нельзя не отметить, что одновременно наблюдается и рост мобильности капитала во всем мире. Возможность перераспределить капитал в ряде стран с зарегулированной, медленно развивающейся экономикой, которую тормозит местная антипредпринимательская культура, не приносит больших выгод по сравнению с инвестированием только в одну из подобных стран.

Со свободой передвижения людей складывается совсем иная ситуация. Понятно, что это возымело гигантские последствия для некоторых стран Евросоюза. Взять хотя бы Великобританию, переживающую волну массового притока иммигрантов из стран Восточной Европы. Хорошо ли это? Сама по себе это очень непростая проблема, и очевидно, что есть те, кто понес серьезные потери, например трудящиеся из числа местного населения, сегодня сталкивающиеся с обострившейся конкуренцией со стороны работников-иммигрантов. И зачастую именно британцы оказываются без работы (более подробно этот вопрос я рассмотрю в главе 8).

Учитывая, что некоторые восточноевропейские страны лишились значительной части своей рабочей силы, можем ли мы считать, что сам факт присутствия этих людей на Западе действительно означает, что «распределение ресурсов улучшилось»?

По общему признанию, выгоды от свободного передвижения товаров, услуг, населения и капитала вкупе с преимуществами от пребывания за общими стенами таможенного союза могут способствовать притоку в Евросоюз прямых иностранных инвестиций. Но, как отмечено выше, в этой области Европейский союз не продемонстрировал выдающихся успехов.

Трудовое законодательство

Если одной из выгод членства в Евросоюзе должна была стать свобода передвижения людей в пределах его границ, то еще одну выгоду даст введение ограничений на рынке труда. В трудовом законодательстве стран – членов ЕС имеются существенные различия, однако Евросоюз ввел ограничения на уровне всего сообщества. Они затрагивают следующие области:

– занятость и гендерное равенство;

– рабочее время;

– руководящие принципы по созданию условий труда и меры коррекции в пользу определенных групп работников (представители меньшинств и женщины), закрепляемые Европейской Социальной Хартией;

– контракты на нетипичную занятость, неполный рабочий день, наемный труд (предоставление работников через агентства) и временное трудоустройство.

По мнению множества людей, действия Евросоюза пошли им на пользу. Лично я, выступая с позиций экономиста, который верит в силу рынка (хотя и признаёт, что не все экономисты едины в этом мнении), расцениваю вмешательство Евросоюза в действие рынка труда как подлинное бедствие. Еврокомиссия ввела ряд регуляторных правил, из-за которых работодателям стало намного дороже нанимать работников, труднее гибко использовать наличный персонал и дороже увольнять тех, кто плохо работает.

Одной из самых оспариваемых мер правового регулирования Евросоюза стала так называемая Директива о рабочем времени. Она устанавливает максимально разрешенную продолжительность рабочего дня и недели (в среднем по 48 часов в неделю за 4-месячный период), минимальную продолжительность ежедневного перерыва для отдыха, минимальную продолжительность перерывов для отдыха в течение рабочего дня, минимальный ежегодный оплачиваемый отпуск, а также меры дополнительной защиты для тех, кто работает в ночное время.

Федерации работодателей Великобритании и стран Северной Европы жестко критикуют Директиву о рабочем времени. Аналитический центр «Открытая Европа» подсчитал, что проводимая Евросоюзом социальная политика обходится британскому бизнесу и правительству в 8,6 млрд фунтов стерлингов в год (что составляет 0,5 % ВВП), а Директива представляет собой «самый дорогостоящий» из законов ЕС в социальной сфере. Замечу, что работникам предоставлено право в индивидуальном порядке выйти из-под действия Директивы и этим правом уже пользуются практически все городские рабочие, а также британские врачи.

Широко критикуют и вступившую в силу в октябре 2011 г. Директиву о временных работниках. Она устанавливает, что временные работники имеют право на такую же заработную плату, оплату отпуска и сверхурочной работы, как и их коллеги, работающие на условиях полной занятости. Это новшество значительно уменьшило эластичность рынка труда и возложило дополнительное бремя на малые фирмы, которые особенно нуждаются в гибких правилах найма временного персонала.

Директивы Евросоюза нередко превосходят по своей антипредпринимательской направленности национальное трудовое законодательство стран-членов. Более того, серьезные различия в уровнях безработицы и общем экономическом прогрессе, наблюдаемые в странах Евросоюза, свидетельствуют, что в данном случае виноват не только Евросоюз, что ни в коей мере не оправдывает его неуклюжие действия.

Действующим на территории Евросоюза бизнес-компаниям хорошо известно, что склонность ЕС к чрезмерному регулированию рынка труда имеет глубокие корни и со временем только усилится. Это лишает бизнес уверенности и сдерживает инвестирование.

Политика в области конкуренции

Однако не всякое вмешательство ЕС в дела экономики противодействует духу конкурентного рынка. Евросоюз позволяет себе вмешательство в конкурентную политику, только когда страдает торговля между странами-членами, а вопросы внутренней конкуренции находятся в ведении соответствующих органов национальных государств.

При возникновении проблем в торговле между странами – членами ЕС в действие вступает политика в области конкуренции, объектами которой являются шесть сфер: ограничительная практика, злоупотребление монопольным положением с целью вытеснения с рынка конкурентов, слияния, либерализация рынка, государственное субсидирование, обеспечение гарантий, что регламентирующее конкуренцию законодательство ЕС в одинаковой мере применяется всеми странами – членами Евросоюза.

В данной сфере деятельности Евросоюз, если взвесить все «за» и «против», по всей видимости, приносит пользу. Европейская комиссия проводит множество расследований случаев подрыва свободной конкуренции в таких областях, как деятельность авиакомпаний, химическая продукция, энергетика и компьютерные игры. Начиная с 1990 г., Еврокомиссия вынесла более сотни решений по картелям, в которые были вовлечены около 700 компаний. Вот как написал об этом журнал The Economist в статье от 18 февраля 2010 г.:

За несколько десятилетий директорат Европейской комиссии по вопросам конкуренции вырос до уровня самого значительного в мире регулятора в своей области. Он отличается неизменной скрупулезностью в развитии антимонопольной теории и со всей решительностью добивается соблюдения закона.

Однако Еврокомиссия допускает две принципиальные ошибки: делает слишком большой упор на конкуренцию и недостаточный – на интересы потребителей, а кроме того, слишком много возомнила о себе. Вот что говорится далее в вышеупомянутой статье:

Критики, чье беспокойство возрастает по мере увеличения жесткости налагаемых санкций, утверждают, что, действуя одновременно как следователь, обвинитель, коллегия присяжных и судья, выносящий приговор, комиссия отказывает обвиняемым фирмам в основополагающем праве быть выслушанными беспристрастным органом правосудия. И в этом они правы.

Расходование средств

Вышесказанное подводит нас к пятой сфере компетенции Евросоюза в области экономики – к сбору значительных средств стран-членов и их расходованию в пропорциях, не соответствующих величине взносов государств. В 2012 г. суммарные расходы Евросоюза составили около 140 млрд евро, или примерно 1 % от ВВП Евросоюза, включая расходы на Единую сельскохозяйственную политику (ЕСП).

Если посмотреть в более широком контексте и соотнести эту цифру с размерами национальных бюджетов, то она довольно ничтожна. Напомню, однако, что еще 20 с небольшим лет назад, в 1991 г., бюджет Евросоюза составлял только 56 млрд евро, и тогда вам станет ясна общая тенденция. Если европофилы добьются своих целей, размер евросоюзного бюджета со временем будет неуклонно нарастать.

Учитывая относительно небольшие размеры бюджета ЕС, он должен сказываться на состоянии экономики разве что на микроэкономическом уровне. В той мере, в какой ЕС правильно определяет объекты, заслуживающие финансирования, при условии, что сбор взносов не создает существенных диспропорций и отрицательных стимулов, это направление деятельности, по всей видимости, может подстегивать рост ВВП. Впрочем, такое бывает разве что в сказках.

В реальности получается, что в этой сфере Евросоюз действует чуть ли не во вред экономике. Около 80 % своих средств ЕС направляет на поддержку сельского хозяйства и региональную помощь, но его бюджет практически не стимулирует экономический рост. Мало того, Евросоюз так щедро разбрасывается деньгами, что можно подумать, будто они ему с неба падают. Должная осмотрительность и заботливое, хозяйское отношение к ресурсам не числятся в списке достоинств, особо ценимых в ЕС. Напротив, само слово «Евросоюз» сделалось именем нарицательным для обозначения бесхозяйственности и непозволительного мотовства. Британский аналитический центр «Открытая Европа» составил перечень примеров вопиющего расточительства Евросоюза.[19] Чтобы понять масштабы этого бедствия, достаточно ознакомиться лишь с двумя примерами.

В феврале 2009 года венгерская IT-компания Gyrotech Commercial and Supplier Ltd. получила из Фонда регионального развития ЕС 411 тыс. евро и еще 500 тыс. евро из другого источника на проект, имеющий целью «улучшить образ и качество жизни собак». Компания, изначально занимавшаяся информационными технологиями, судя по всему, запросила у ЕС средства на расширение бизнеса за счет разработки системы гидротерапии, призванной «повысить благополучие собак». Компания потратила выделенные средства на строительство новых офисов для центра, где будет происходить попечение над собачками. Однако офисы эти и по сей день пустуют, зарастая паутиной. А самого собачьего центра как не было, так и нет.

* * *

Европейским сельскохозяйственным фондом для развития сельских районов был выдан грант в размере 16 394 евро, а австрийское правительство выделило в дополнение к этому еще 24 119 евро на реализацию в Австрии проекта по проведению разъяснительной работы, призванной повысить степень осознания красот и неповторимых особенностей природы Тироля и «укрепить эмоциональную связь фермеров с землей, которую они возделывают». Авторы проекта рассчитывали решить эти задачи главным образом за счет того, что с фермерами будут проводиться беседы. Предполагалось, что «в результате их фермеры переменят отношение к местной природе и на смену рационализму, построенному на экономической целесообразности, придет глубокий душевный отклик на красоту местных пейзажей». Результаты проделанной работы «окажут воздействие» на остальных фермеров, поскольку те «получат наглядное подтверждение тому, что их труд есть занятие уникальное и замечательно позитивное, и исполнятся гордости за него».

Не секрет, что национальные правительства далеко не новички в растранжиривании государственных денег. В Великобритании одним из самых печально известных подтверждений тому стал проект по компьютеризации всей государственной службы здравоохранения, который прикрыли в 2011 г., когда его стоимость достигла 10 млрд фунтов стерлингов.[20]

Политика в отношении оплаты труда и занятости представляет собой один из ярчайших примеров необычайной расточительности Евросоюза, выступающего как чрезвычайно щедрый работодатель для тысяч людей. Работники помимо зарплаты, не облагаемой налогами, получают льготы и пенсии, не идущие ни в какое сравнение с заработками, которые они получали бы у себя в стране. У председателя Европейской комиссии Баррозу, например, должностной оклад в 2013 г. составлял 304 221 евро, и вместе с компенсацией за проживание и представительскими расходами доход достигал 366 871 евро. Для сравнения отмечу, что канцлер Германии зарабатывает в общей сложности 216 456 евро, должностной оклад президента Франции составляет 170 280 евро, а премьера Испании – всего 78 тыс. евро. В Великобритании у премьер-министра должностной оклад не дотягивает до 175 тыс. евро, а у младшего министра и того меньше – 110 тыс. евро.

Такое же завидное положение занимают и рядовые парламентарии Европейского парламента. Какого бы напряжения сил ни требовали парламентские дебаты, депутатам они вполне неплохо оплачиваются. Так, суммарный годовой заработок европарламентария составляет 147 070 евро, и, кроме того, он получает 254 508 евро на содержание штата сотрудников, а также на суточные и путевые расходы. Годовые затраты на одного члена Европарламента, таким образом, достигают 500 тыс. евро. Для сравнения: депутаты итальянского парламента зарабатывают в год 140 444 евро, конгрессмены США, если пересчитать на евро – 135 тыс., тогда как во Франции парламентарий зарабатывает какие-то 66 176 евро. С учетом того факта, что в ряде западных демократий министрам и членам парламента платят крайне мало, в политику сегодня идут люди, по общему признанию, не самого лучшего сорта, и это дает почву для контраргумента в пользу высоких зарплат в органах власти Евросоюза. Говорят, что необходимо хорошо платить, чтобы привлекать самых лучших. Однако большинство наблюдателей согласятся с тем, что средний уровень евродепутатов весьма невысок.

Тем не менее Евросоюз показал себя не только безобразным транжирой «государственных» денег; он еще и не способен толком отчитываться за свои траты. В период между 1994 и 2006 гг. аудиторы ни разу не смогли признать, что в счетах Евросоюза царит полный порядок. Начиная с бюджета ЕС на 2007 г. и поныне состояние счетов ЕС признается «здоровым», однако Европейская счетная палата ни разу не заявила, что в бюджете Евросоюза отсутствуют фундаментальные ошибки, приводящие к недействительности финансовых отчетов (коэффициент ошибок меньше 2 %). В 2011 г. данный показатель для бюджета ЕС составил 3,9 %, а в 2012 г. возрос до 4,8 %, что означает – из общей суммы бюджета в 139 млрд евро почти 7 млрд евро были израсходованы неизвестно на что.

Марта Андреасен, ставшая в свое время первым человеком, занявшим пост главного бухгалтера Европейской комиссии (позже уволенная за «неподобающие отзывы» о состоянии бухгалтерских счетов), в ноябре 2012 г. заявила следующее:

Вот уже 18-й год подряд Счетная палата отказывается выдать бюджету Евросоюза чистое санитарное свидетельство. Но еще хуже, что «коэффициент ошибок», указывающий на неучтенные траты, продолжает расти.

Бухгалтерская система не защищена от мошенничества и выстроена таким образом, что не позволяет централизованно проверять платежи. Как ни причесывали и ни приукрашивали отчетность, суть критики со стороны Счетной палаты так и не меняется.

Выгоды от специализации

Итак, в пяти рассмотренных сферах регулирования и компетенции, напрямую затрагивающих функционирование экономики, Евросоюз не может похвастаться блестящими успехами. И все же одна из ключевых экономических идей, заложенных в основу интеграционизма, в том и состояла, что увеличившийся в размерах рынок Евросоюза создает определенные выгоды. Часть из них тесно связана с торговлей, однако предполагалось, что будут еще и другие выгоды. Как обстоят дела с ними? Может, они попросту очень незначительны и их воздействие сводится на нет отрицательными эффектами, о которых говорится в пяти предыдущих подразделах? Или в аналитические выкладки, подтверждающие их выгоду, закралась ошибка? Неужели размер рынка не играет никакой роли?

Ответ мой таков: с какой стороны смотреть. Одна из старейших заповедей экономической науки как раз и говорит о важности масштаба. Экономист XVIII в. Адам Смит придавал большое значение разделению труда как источнику процветания. Количество производителей, имеющих возможность набраться знаний и опыта, прямо пропорционально числу возникающих специализированных производств. Адам Смит отмечал также, что степень разделения труда ограничивается размерами рынка. Соответственно, международная торговля дала гигантский импульс к росту благосостояния именно потому, что позволила усилить специализацию.

Эту закономерность проще понять, если обратиться к простенькой житейской аналогии. На самом низшем базовом уровне располагается хозяйство, в котором занят только один человек и удовлетворяются лишь насущные потребности. Пример этого – экономический субъект Робинзон Крузо, вынужденный обходиться собственными силами. У него напрочь отсутствовала возможность специализироваться на чем бы то ни было. Когда в хозяйстве Робинзона появляется Пятница, возникают условия для специализации, расширяющиеся по мере того, как на экономическую сцену вступает все больше людей.

Если мы возьмем другую крайность и представим себе, что весь мир представляет собой одну хозяйственную единицу, то возможности для специализации будут колоссальны, но она не возникает на пустом месте. Как минимум для специализации требуется, чтобы в ходе ее осуществления преодолевались не только расстояния, но и языковые барьеры, различия в законодательных системах, а также необходимо управляющее звено. На практике проблемы координации и управления неизменно возникают в той или иной форме, как только несколько человек начинают работать совместно, так что экономические выгоды от специализации начинают взаимодействовать или вступают в конфликт с другими факторами.

В Евросоюзе были устранены торговые барьеры в пределах его территории, что и позволило получать выгоды от специализации. И все же, как подтверждает сказанное выше, этим дело не кончилось. Евросоюз подавляет национальный суверенитет и насаждает наднациональную систему управления в бесчисленном множестве экономических и политических сфер на огромной территории, что предполагает существенный объем работы по гармонизации и регулированию. Попробуем проанализировать, почему то и другое не обязательно приводит к оптимальному результату.

Что говорит о размере теория

Государство тяготеет к тому, чтобы чинить препятствия торговле и коммерции, потому что его юрисдикция, по определению, распространяется на территорию в ограниченных пределах. Государство отстаивает свой статус самостоятельного политического образования тем, что воздвигает границы на пути передвижения людей и вещей, которые могут легко стать серьезными препятствиями.

Частица власти, изначально заложенная в понятие государственной границы, подразумевает возможность взимать на границах государства налоги. С самых давних времен страны получали существенную часть своих доходов за счет налогов на торговлю; во многих случаях эта практика сохраняется и поныне.

Таким образом, совокупность множества мелких суверенных государств легко может превратиться в систему четко отгороженных друг от друга экономик, где роль разделительных барьеров играют пошлины и прочие торговые ограничения, запирающие экономическую деятельность в пределах политических границ и тем самым ограничивающие возможности получения выгоды от торговли и специализации.

На протяжении истории бывали случаи, когда устранение подобных барьеров давало толчок к росту экономического благополучия. Так случилось, когда ряд германских государств во главе с Пруссией в 1834 г. основали Zollverein – таможенный союз. С точки зрения американских генералов и представителей власти, всерьез опасавшихся после Второй мировой войны советского вторжения или коммунистической революции и пекшихся о том, как бы поскорее реанимировать европейскую экономику, самую крупную экономическую угрозу представляло образовавшееся на территории Европы «лоскутное одеяло» из мелких независимых государств, каждое из которых норовило закрепить свой, пускай и крохотный, национальный суверенитет посредством введения значительных пошлин, квот и прочих торговых ограничений.

А теперь предположим, что между государствами установился режим свободной торговли. В этом случае выгодами от специализации могли бы пользоваться все, даже самые мелкие политические образования. Тогда чем выгодно большое государство? На этот счет существует обширная академическая литература.[21] В большинстве своем авторы подобных трудов дружно высказывают мысль, что увеличение размера политических образований потенциально способно обеспечить экономию за счет масштаба в предоставлении общественных благ (скажем, в области обороны), но попутно ведет к еще большей разнородности и может спровоцировать вредные споры по поводу того, как распределять затраты и выгоды. Почти все авторы придают большое значение свободной торговле и экономической интеграции как инструментам, которые создают для малых политических образований условия, благоприятствующие эффективному функционированию. Любопытно, что подобный вывод, подтверждаемый рядом научных исследований, полностью опровергает исходный посыл многих обозревателей, что глобализация и экономическая интеграция автоматически способствуют формированию более крупных политических образований.

Таким образом, при поверхностном взгляде напрашивается вывод, что склонность Евросоюза забирать себе прерогативы, прежде принадлежавшие национальным государствам, идет вразрез с преобладающей в остальных регионах мира тенденцией в сторону глобализации и интеграции. Авторы А. Алесина, И. Анджелони и Л. Шукнехт говорят об этом так: «Институты, действующие на европейском уровне, вторглись в сферы, где экономия за счет масштаба далеко не очевидна, а разнородность предпочтений граждан-европейцев весьма высока». Иными словами, Евросоюзу не стоит пытаться заниматься проблемами всех стран – членов ЕС, а следует оставить работу для правительств национальных государств.

Однако научные исследования на тему размера территории не обязательно указывают на превосходство политических образований, составленных из нескольких национальных государств, поскольку тогда те же самые аргументы можно было бы выдвинуть в пользу по крайней мере частичного разрушения существующих государств на субрегионы или сугубо национальные образования. В качестве примеров можно назвать возможное отделение Шотландии от Соединенного Королевства или, скажем, Каталонии от Испании.[22]

На этой стадии одно только абстрактное теоретизирование ничего нам не даст. Очень многое зависит от исторического прошлого и качества государственной власти рассматриваемого политического образования. По академическим критериям размер Великобритании может считаться оптимальным для государственной структуры, но было бы нелепо оперировать этим фактором в вопросах, касающихся целесообразности политической ассоциации. Различные способы оценки оптимального размера страны дают разнообразные результаты, меняющиеся со временем. Государства не могут и не должны реформироваться на основании подобных выводов.

Более принципиально то, что на дееспособность институтов и политических объединений влияют несистематические факторы, отражающие особенности исторического развития. Даже при наличии достаточно сильных сепаратистских настроений в Шотландии Соединенное Королевство и его институты по большому счету функционируют удовлетворительно. Но мы не имеем ни малейшего понятия, насколько успешно будут работать новые институты в том случае, если Шотландия выйдет из состава Соединенного Королевства. Так, в начале 2014 г. стало понятно, что будет неимоверно сложно установить в независимой Шотландии удовлетворительно действующую денежную систему. Сразу вспомнились многочисленные и тяжкие проблемы, возникшие при формировании еврозоны (я рассказываю о них в главе 4, но более подробно эти проблемы рассмотрю в главе 8).

Субсидиарность

Что может служить указанием, как лучше всего установить границу суверенитета? Понятно, что не на уровне отдельного индивида, улицы или местной общины. На практике нет никакой необходимости принимать все решения в одной плоскости, будь то национальное государство, федерация региона или низовая община. Как вывозить мусор, определяется местными управленцами, а оборонные задачи входят в компетенцию национальных властей.

Однако имеется великое множество промежуточных случаев, и там ответ далеко не всегда однозначен. Можно ли, например, оставить структуру и содержание школьной программы на усмотрение отдельных государственных школ, находящихся в ведении местных органов, или все это должна устанавливать центральная власть? Правильные ответы для разных государств и периодов отличаются друг от друга. Все зависит от целей, которые ставит государство перед образовательной подготовкой.

Подход Евросоюза к выбору надлежащего уровня принятия решений в теории выглядит очень привлекательно. В основу его положен принцип субсидиарности, означающий, что все должно приниматься на уровне, максимально приближенном к рядовым гражданам. ЕС придерживается следующего принципа: за исключением областей, которые подпадают только под его компетенцию, Евросоюз должен предпринимать действия лишь тогда, когда они более эффективны, чем те, что осуществляются на национальном, региональном или местном уровнях.

Беда в том, что данный принцип редко соблюдается по двум взаимосвязанным причинам.

Во-первых, в самых высоких сферах Евросоюза разворачивается борьба между сторонниками перехода к полному политическому союзу и теми, кто хочет сохранить полномочия за национальными государствами. Первые расценивают любую возможность вырвать часть полномочий из рук национальных государств как шаг в верном направлении. В результате Евросоюз дошел до того, что сует свой нос в дела, которые, если смотреть под более практическим и менее политизированным углом зрения, не относятся к его компетенции.

Во-вторых, реализация принципа субсидиарности противоречит заявленной цели гармонизации и может привести к конкуренции. Но идея гармонизации глубоко укоренена в целях ЕС, а это подразумевает, что союз по умолчанию должен препятствовать реализации принципа субсидиарности.

Что говорит практика о размере страны

Наблюдается ли отчетливая тенденция к тому, что крупные экономические и политические образования добиваются больших успехов по сравнению с малыми? Убедительных свидетельств нет. Главным примером положительного эффекта от увеличения размера образования служит сам ЕС. С первых дней своего существования он добился крупных экономических достижений и обеспечил своим гражданам высокие жизненные стандарты. Общеизвестно, что сообщество располагало огромной территорией в расчете на душу населения и на каждого жителя приходилось вдоволь пахотных и пастбищных земель, а кроме того – значительные запасы минерального и углеводородного сырья.

И все же не только наличие значительных ресурсов играет решающую роль. Ведь есть и другие страны, столь же щедро наделенные природными богатствами, но при этом не достигшие высокого уровня развития. Всем этим располагал в свое время Советский Союз, а теперь Россия, хотя и в меньших масштабах. Мало того, аналогичными преимуществами могут похвастаться Аргентина, Австралия и Бразилия. Правда, достигнутые ими результаты неравнозначны.

Понятно, что первостепенное значение имеет то, как управляется территория. Для успеха необходимо достаточно сильное государство, способное гарантировать власть закона и не позволять узким группам расхищать богатства страны или вести борьбу за них, ибо это ведет лишь к потерям и разорению. Вместе с тем, это должно быть государство, не мешающее росту промышленности и торговли избыточными налоговыми мерами или прямым вмешательством. Именно в этом, а не только в наличии обширной территории, и кроется секрет успеха Америки.

Однако весьма впечатляет тот факт, что многие из богатейших стран мира имеют малые территории и небольшую численность населения. Так, по данным МВФ, пятью странами с самым высоким показателем ВВП на душу населения являются Катар, Люксембург, Сингапур, Норвегия и Бруней (количество жителей – менее 6 000 000 человек).

Особенно интересен в данном случае Сингапур. Предоставляя Сингапуру независимость, британское правительство полагало, что ему прямой путь – в объятия расположенной по соседству более крупной Малайской Федерации. Сингапур так и поступил, но, когда в 1965 г. из федерации вышел, казалось, что будущее его куда как незавидно. А посмотрите на сегодняшний Сингапур, который давно перегнал Малайзию! Доход на душу населения в Сингапуре выше, чем в Великобритании. Почему? Все дело в превосходном государственном управлении.

Можно привести в качестве примера достижения, которых добились малые страны Ближнего Востока, но сравнивать их с остальным миром некорректно, поскольку известно, что своими успехами и богатством они обязаны исключительно запасам нефти и природного газа. Я имею в виду страны Персидского залива: ОАЭ, Бахрейн, Катар, Кувейт и Оман. Но нельзя сбрасывать со счетов тот важный факт, что государственная власть (по общему признанию – недемократическая) вполне успешно выполняет свой долг. И богатства, полученные за счет нефти, направо и налево не разбазаривает.

Успехи малых стран Европы не покоятся на нефти (за исключением Норвегии). Самым наглядным примером служит Швейцария, однако стоит упомянуть и другие небольшие страны – Бельгию, Нидерланды, Люксембург, Данию, Швецию и Финляндию, – которые неплохо преуспевали и до вступления в ЕС.

Демократия и конкуренция

Так в чем же причина преуспевания мелких по размеру политических образований? В ряде случаев главным фактором оказалось то, что они стали налоговыми убежищами. Соответственно, их успех имеет распределительный характер, а главная задача – не созидать, а передавать доходы и богатства других государств. А раз так, то эти страны не помогут нам разобраться в вопросе: каким образом разделение суверенитета могло бы максимально способствовать всеобщему процветанию?

Однако успех большинства малых стран основывается не только на выгодах, обеспечиваемых системой налогообложения. Существуют и другие достижения. Даже статус налоговых убежищ подстегивает конкуренцию юрисдикций. Весь вопрос упирается в мотивы, побуждающие государственную власть действовать в интересах своей страны и граждан.

Конечно, именно демократия создает инструменты контроля за тем, что могут позволить себе делать власти даже в крупных государствах. Теоретически демократия должна заставлять руководство страной поступать в интересах большинства. В противовес демократическим режимам в условиях диктатуры правитель не может быть отстранен от власти посредством голосования избирателей. Существует ли что-то, сдерживающее диктаторский режим и не позволяющее потакать прихотям любимчиков, равно как и раздавать щедрой рукой фантастических размеров средства и всевозможные блага лицам, особо приближенным к диктатору? Множество примеров подобного поведения диктаторов мы наблюдаем сегодня в странах Африки. (Впрочем, не все недемократические государства ведут себя подобным образом. В странах Персидского залива, например, налоги с физических лиц крайне низки, а то и вовсе отсутствуют. Очень низки ставки налогообложения физических лиц и в Китае.)

И все же одной только демократии недостаточно, чтобы обеспечить должное государственное управление и условия для экономического благополучия. В западных демократиях избиратели чем дальше, тем активнее поддерживают предложения власти об увеличении расходов, а подразумеваемые последствия этого в виде увеличения налогов зачастую замалчиваются. Все делают вид, что платить «за праздник» будет кто-нибудь другой. А потому политики соперничают друг с другом за голоса избирателей, стараясь соблазнить самыми что ни на есть заманчивыми благами. Более того, как я уже говорил в главе 2, чем больше размеры политического образования, тем труднее заставить демократию работать как должно.

Конкуренция способна наложить и более действенные ограничения на государственную власть. Мы давно привыкли, что соперничество в сфере экономики приносит пользу, а конкурентная борьба между странами полезна в плане выгод от торговли, но если ее сдерживать, то вполне возможно, что государству придется вмешиваться, дабы не допустить монополизации рынка крупными компаниями. И нам непривычна мысль, что конкуренция между суверенитетами может и способна приносить выгоду.

В отсутствие соперничества между суверенитетами страны могут хоть целую вечность проводить разрушительную экономическую политику. Зато там, где юрисдикции конкурируют друг с другом, выгоды от различий в политических курсах быстрее дают о себе знать. Это позволяет давить на власть и заставлять действовать наилучшим образом.

Сказанное имеет самое непосредственное отношение к теме размеров государства. По большому счету, малые страны живут с ощущением своей уязвимости, и в результате государственная власть способна причинить ущерб лишь до тех пределов, за которыми могут наступить серьезные последствия. Другое дело крупные образования: управляющие элиты могут поддерживать международную репутацию своей страны как могущественной и процветающей, даже если ее показатели в расчете на душу населения говорят о бедности. Таков был, например, Советский Союз.

Само осознание государственной властью, что она конкурирует с руководителями других стран, может создать выгоды, распространяющиеся на весь спектр экономической политики. Предположим, например, что меры регулирования рынка труда ведут к увеличению безработицы и подрывают экономический рост. В открытой экономической системе, если малая страна проводит подобную политику, находясь в конкурентной среде, последствия громко заявят о себе, поскольку бизнес, торговля, а возможно, и цвет нации переберутся в другие страны.

Напротив, когда такого рода политика проводится на обширном пространстве (например, в Европе), некоторый отток экономической активности за пределы региона возможен, хотя и сопряжен с определенными трудностями. При этом ни одно из европейских государств не проиграет какому-либо другому, поскольку оно будет действовать не хуже, чем его соседи. Таким образом, чем больше рассматриваемое экономическое пространство, тем, при прочих равных, меньше масштабы потерь бизнеса. Однако политика, проводимая на этом общем экономическом анклаве, может иметь весьма губительный характер.

Последствия конкуренции заметны, когда страны проводят разную налоговую политику. Компании, а также некоторые склонные к международной мобильности состоятельные персоны всегда готовы сменить страну местопребывания и ведения бизнеса, поскольку чрезвычайно чувствительны к налоговым последствиям. Понятно, что налоги – далеко не единственное соображение, коим руководствуются «непоседы», но, когда у стран с примерно одинаковой экономической привлекательностью ставки налогообложения сильно разнятся, результатом, как правило, становится отток компаний и богатых людей в страны с меньшими ставками. Вспомним французского актера Жерара Депардье, недавно сменившего место жительства с Франции на Бельгию, а потом и на Россию именно для того, чтобы снизить объем своих налоговых обязательств. Подобная тенденция в определенной мере наблюдалась и прежде, однако глобализация и связанные с ней перемены в средствах и способах коммуникаций существенно ее усилили. В результате власти многих стран до смерти напуганы перспективой лишиться значительной доли своей налогооблагаемой базы.

Принято думать, что подобная конкуренция за налоговые поступления является серьезной проблемой, поскольку порождает давление на власть в целях снижения налоговых ставок и усиления контроля над ее расходами. Однако если вы, как и я, убеждены, что в большинстве западных демократий власти тратят слишком большую долю национального дохода, то налоговая конкуренция – дело, несомненно, хорошее. Она позволяет держать в узде руководство страны с его непомерными аппетитами тратить ресурсы.

Всепоглощающее стремление Евросоюза к интеграции и гармонизации увлекает его в прямо противоположном направлении. Уже созданы барьеры для налоговой конкуренции в пределах сообщества. Например, введены правила, устанавливающие разрешенный диапазон ставок налога на добавленную стоимость: ни одной стране в ЕС не дозволяется опускать нормативную ставку НДС ниже минимума в 15 %, а льготную ставку – ниже 5 %. Мало того, полным ходом идет разработка мер, призванных подавить конкуренцию по ставкам налогообложения корпораций. Когда страны еврозоны успешно перейдут к полному фискальному союзу, для них будут введены если не единые для всех, то, по крайней мере, регулируемые из центра ставки налогов. И с того момента не станет самого действенного препятствия для расточительного поведения властей.

«Золотой век» Европы

Любопытно, что эпоха максимального расцвета могущества и благополучия Европы по сравнению с остальным миром приходится на времена, когда она была разделена на множество мелких государств, остро конкурировавших друг с другом. Великие первооткрыватели новых земель пускались в путешествия не от берегов объединенной Европы, а от берегов Испании, Португалии, Англии, Голландии, Франции и городов-государств Италии – Генуи и Венеции. И двигал ими дух соперничества.

По общему признанию, эта острая конкуренция подчас находила выход в войнах. Резкое неприятие такой формы породило один из мощнейших эмоциональных аргументов против возврата Европы к раздробленному состоянию в виде обособленных конкурирующих национальных государств. Хотя все боятся, что борьба между государствами может приобрести разрушительный характер, данный аргумент выплескивает вместе с водой и младенца. Вполне возможно установить такие институциональные порядки, которые предотвратят возможность европейских войн, но при этом будут поддерживать иные виды соперничества между странами – как экономическое, так во всех других сферах, начиная с футбола и заканчивая поп-музыкой.

Таким образом, мы вскрыли более фундаментальную причину, которая объясняет, почему Евросоюз эффективен меньше, чем возможно, – он подавил конкуренцию между национальными государствами. Мало того, ЕС усердно обволакивает их удушающим елеем гармонизации и сближения. Ограничиться указанием на тот или иной аспект дурного управления или принятия решений означает упустить самую суть вопроса. Эти пороки имеют систематический характер. Они напрямую проистекают из природной сущности Евросоюза, которая, вне всяких сомнений, не тождественна сути Европы.

Незавидные экономические результаты Европы

Евросоюз покамест нельзя охарактеризовать как экономический провал. Но его экономическая деятельность стала большим разочарованием для многих сторонников. А по международным меркам Евросоюз определенно относится к числу отстающих. Стремительно набирающие силу страны Азии не рассматривают ЕС как пример для подражания. Наоборот, для них ЕС олицетворяет все то, чего следует избегать.

Чем объяснить эту неспособность Евросоюза действовать на уровне своих возможностей? Я выдвигаю восемь причин.

• Архитекторы ЕС придавали слишком большое значение размеру объединения как источнику выгод.

• Создатели ЕС недооценили рост мировой экономики за его пределами.

• С самого начала недостаточное внимание уделялось государственному управлению как ключевому фактору экономического успеха.

• Задачи гармонизации и регулирования предполагали слишком большое вмешательство в дела бизнеса.

• Европейская социальная программа в вопросах трудового законодательства и льгот имела антипредпринимательскую направленность.

• Европейские лидеры не дали себе труда разобраться, что является основами экономического успеха (в отличие от своих азиатских коллег).

• Безалаберное расходование средств Евросоюза (по общему мнению, не таких уж колоссальных).

• Задачи гармонизации и интеграции скрыли последствия плохой экономической политики и удушили естественное соперничество между странами, а оно-то и позволило бы добиться более высоких экономических результатов.

Не факт, что эти упущения обязательно тормозили бы европейскую экономику, коль скоро она уже вступила на путь динамичного развития в условиях относительной стабильности в мире. Однако в последние 20 лет наш мир можно назвать каким угодно, но только не стабильным. Информационная революция и глобализация до основания потрясли современный мир, а в такие времена больше всего востребованы гибкость и умение приспосабливаться. Но именно с этими задачами европейские институты хуже всего умеют справляться, что и обусловило относительный упадок Евросоюза. Именно то, что США сумели лучше приспособиться к новым условиям, отчасти и объясняет, почему американская экономика в последнее время обогнала экономику ЕС.

Есть и еще кое-что. Поскольку Евросоюз продолжал активно сдавать позиции относительно других стран, европейские элиты должны были бы бросить все свои силы на то, чтобы добиваться роста производительности, уровня занятости и инвестиций. Но вместо этого они зациклились на дальнейшей гармонизации с интеграцией, на пересмотре условий договора и, разумеется, на высшей форме интеграции – европейской валюте евро.

Глава 4 Трудности с евро

Если вам на дороге встретилась развилка, ледуйте по ней.

Йоги Берра, американский бейсболист и философ

Евро стало олицетворением европейской интеграции, а может стать и причиной дезинтеграции Евросоюза. Считаю, что не было никакой настоятельной необходимости заводить единую европейскую валюту, тем более без надлежащей подготовки. То была интеграция слишком далеко идущая и скоропалительная.

Таким образом, евро – лучший образчик того, как скверно в Евросоюзе обстоят дела с принятием решений, корни которых уходят в исторические особенности ЕС и его природную сущность. Многое из того, что было сделано неправильно при введении евро, настолько широко известно, что нет смысла останавливаться на этих упущениях. Задумаемся о причинах, почему все пошло не так, и попробуем сделать выводы. И в этом отношении эпопея с евро может служить предвестником грядущих опасностей.

Далее вы узнаете, как возникла единая валюта, затем мы обсудим, из-за чего евровалюта попала в полосу неприятностей, какие механизмы преодоления трудностей для нее предусматривались и как они сработали на деле. Затем обсудим, какие политические уроки можно извлечь из мытарств евро. В заключение я привожу оценку сравнительной эффективности евро, начиная с 2008 г., включая растущий торговый профицит, сравнение с «потерянным десятилетием» Японии, наступление дефляции и последствия низких цен на нефть. А обсуждение политических мер, которые могли бы спасти еврозону, – в следующей главе.

Как все начиналось

Вопрос единой европейской валюты рассматривался еще во времена, когда в 1970 г. появился доклад Вернера, где был рекомендован трехэтапный процесс, позволяющий через десять лет сформировать Европейский валютный союз (ЕВС). Предполагалась необратимая взаимная конвертируемость валют, свободное движение капитала и неизменная фиксация валютных курсов, а возможно, и единая валюта. В докладе говорилось, что реализация поставленных задач потребует более тесной координации проводимой странами – участницами экономической политики, а вопросы, касающиеся процентных ставок и управления валютными резервами, должны решаться на уровне всего сообщества. Кроме того, отмечалось (и это свидетельствует о выдающейся проницательности и дальновидности), что необходимы согласованные рамки для бюджетной политики стран-участниц.

Впоследствии были разработаны и реализованы две схемы европейских валютных курсов, послужившие прологом к возникновению евро. Базельское соглашение от 1972 г. ввело в действие так называемую Валютную змею в тоннеле.[23] В марте 1979 г. на основе механизма валютных курсов была сформирована новая Европейская валютная система (ЕВС), имевшая целью снизить колебания взаимных обменных курсов валют стран-участниц. Правда, ни одна из этих двух систем не была подлинно высококачественной и действенной (real McCoy), и в январе 1999 г. механизм валютных курсов, к тому времени ставший жалким подобием прежнего, был отменен, когда 11 стран-участниц перешли на только что учрежденную европейскую денежную единицу – евро. Затем на евро перешли еще 7 стран, а в 2015-м к ним добавилась Литва. Таким образом, на сегодняшний день в составе еврозоны числятся 19 государств ЕС, а еще 9 членов ЕС пока остаются за ее пределами (рис. 4.1).

Рис. 4.1. Страны – члены Евросоюза, использующие и не использующие евро в 2014 г. Источник:

Заманчивость валютного союза

Нетрудно понять, почему те, кто желал объединить Европу, считали ключевой задачей формирование единой европейской валюты. Единая валюта привела бы к созданию единого государства. Есть примеры, когда разные страны пользуются одной и той же валютой, но во всех случаях речь идет о малых странах – например, некоторые островные государства Карибского бассейна. Бывает, что малая страна «заимствует» национальную валюту у более крупной, но не имеет права голоса в решениях по управлению этой валютой. Самый очевидный пример – Панама, где используется доллар США. Но на ум не приходит ни одного примера крупных государств, приблизительно одинаковых по мощи и положению, которые бы пользовались общей валютой, помимо стран, входящих в еврозону.

В качестве противоположного примера иногда приводят установленный еще в XIX в. «золотой стандарт» на том основании, что он объединил множество самых разных стран посредством установления фиксированных обменных курсов. Но это пример некорректный, поскольку сам «золотой стандарт» не являлся ни валютой, ни даже системой регулирования валютных курсов, а скорее представлял собой режим, при котором государства должны были сами управлять своими финансово-экономическими сферами так, чтобы гарантировать свободный обмен бумажных денег на золото. При этом «золотой стандарт» оставлял слишком мало пространства для маневра государствам, желавшим оставаться в рамках его действия. Самое главное – он не посягал на национальный суверенитет, не в последнюю очередь потому, что за государствами сохранялось право на время приостановить его действие или выйти из него. Великобритания, например, дважды выходила из «золотого стандарта», первый раз в 1914 г., а второй – в 1931 г., после того, как в 1925 г. возобновила в нем участие.

Национальная валюта и государство всегда существуют вместе, словно две половинки одного целого. Полномочия государственной власти по сбору налогов – один из источников гарантии, что его деньги представляют какую-то ценность. И когда дела принимают плохой оборот, именно государство может расплатиться за обанкротившиеся активы и банки, что часто и делает, как подтверждают недавние события в Европе и США.

Предоставлять свою национальную валюту в пользование другой стране, чьи действия неподконтрольны тебе, опасно в том смысле, что сосед может проводить политику, подрывающую твою валюту. Это может спровоцировать резкие колебания в доходности облигаций, обрушение национальной валюты, рост инфляции или банковский кризис, а возможно – и какое-либо сочетание из четырех событий, причем понятно, что расплачиваться будет ваша экономика. Поэтому, если вы намерены позволить другим странам использовать вашу валюту как государственную, то имеет смысл требовать каких-либо инструментов контроля над бюджетной и финансовой политикой этих государств. И если одной стране будет дано право надзирать за фискальной политикой другой, то разве удастся делать это без политического союза в той или иной форме, обеспечивающего возможность единого или совместного контроля за фискальной политикой?

Таким образом, когда создатели валютного союза ввели единую валюту, не подготовив политического союза, они, по сути, выстроили не дом, а временное прибежище – европейскую интеграцию в облегченном варианте.

И все же не скажешь, что разработчики евро брели вслепую, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь, чтобы отыскать хоть какое-то решение, пускай плохонькое и неокончательное. Напротив, многие прекрасно отдавали себе отчет в том, что делали. Бушевали яростные дебаты между так называемыми «германской» и «французской» школами. «Германская» школа настаивала, что сначала необходимо добиться экономической интеграции и полного сближения (конвергенции), а валютный союз станет завершающим элементом, который придаст окончательный вид всей конструкции. В противоположность ей сторонники «французской» школы придерживались той точки зрения, что достичь договоренностей по политическому союзу очень сложно, а настаивая на его создании, мы тормозим весь процесс. Не лучше ли, утверждали они, начать с валютного союза? Понятно, что он неизбежно приведет к кризисам, однако они-то и породят политическую волю и решимость ковать ковать налогово-бюджетный (фискальный) и политический союз.

При нынешнем положении дел мы еще не можем сказать наверняка, какая из двух точек зрения правильна. Судя по глубине кризиса, в который впала единая валюта, точка зрения «германской» школы вроде бы верна, но мы еще не увидели финального акта этой драмы. Кризис евро действительно породил импульс для формирования фискального политического союза, как и предсказывала «французская» школа. И может статься, это начинание обернется успехом. Остается выждать и посмотреть, что будет дальше.

Как было дело

Как пишут в учебниках по экономике, страны принимают решение в пользу или против создания валютного союза с другими государствами, исходя из того, насколько они совместимы друг с другом в экономическом плане. Подвержены ли одинаковым экономическим потрясениям? Если нет, то достаточно ли гибки их структуры, чтобы амортизировать помимо «своих» еще и «чужие» потрясения без тяжелых сбоев в экономике и роста безработицы? Смогут ли страны уживаться и обеспечивать полную занятость без того, чтобы прибегать к спасительным средствам в виде корректировки взаимного обменного курса, процентных ставок или мер валютного регулирования?

Огромное количество экономической литературы посвящено вышеперечисленным вопросам, а венцом этого богатства научной мысли стала теория оптимальных валютных зон, указывающая, как эффективнее сгруппировать страны в блоки, которые бы пользовались единой валютой. Эти теоретические построения весьма впечатляют и заслуживают Нобелевской премии, а то и двух.

Как вы могли догадаться, эта обширная литература не оказала практически никакого влияния на процесс создания евро, равно как на его структуру. Жизнь приняла такой оборот, что темпы построения валютного союза ускорили два события, отнюдь не экономических. В ноябре 1989 г. пала Берлинская стена, а еще через каких-то два года распался Советский Союз. Эти события расчистили путь к воссоединению Германии, которая почти полвека оставалась разделенной страной. Однако не для всех это было таким уж бесспорным благом. Как восприняли объединение Германии в России? Ведь что ни говори, а на тот момент на немецкой земле располагался советский военный контингент численностью почти в 400 000 военнослужащих. А что подумали бы во Франции? И как на все это посмотрели бы в Великобритании?

На первых порах премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер заняла непреклонную позицию против воссоединения Германии и поддерживала тесные сношения по этому вопросу не только с советским лидером Михаилом Горбачевым, но и с президентом США Рональдом Рейганом.

Если дело действительно шло к воссоединению, Западная Германия, по идее, могла бы рассчитывать на поддержку со стороны Франции, однако такой исход не был предрешен. Страхи Франции перед гегемонией Германии имели под собой реальную почву. Ради чего усугублять положение, позволяя Германии стать еще крупнее и могущественнее? Как заметил в 1960-х гг. французский писатель Франсуа Шарль Мориак, он питает к Германии такие нежные чувства, что только рад, что их целых две. Можно не сомневаться – он выразил мнение многих французов, равно как и других народов.

В конечном итоге президент Франции Франсуа Миттеран все же дал согласие на воссоединение Германии, однако уточнил цену, которую той придется заплатить. Прежде всего, Германия должна была дать согласие отказаться от немецкой марки в пользу новой европейской валюты, позже получившей название евро. Это ослабляло влияние Немецкого федерального банка, который на протяжении двух последних десятилетий правил бал в европейской экономике. Канцлер ФРГ Гельмут Коль согласился заплатить объявленную Францией цену, и это подтолкнуло рождение евро. В итоге величайший за всю историю человечества эксперимент с валютой был предпринят в те сроки и такими способами, какие виделись в то время политически целесообразными.

Трудности с первых же шагов

Учитывая, что евро создавался на фоне таких тяжелых обстоятельств, можно предполагать, что новая валюта с самого начала несет на себе печать серьезных ошибок проектирования. Маастрихтский договор, подписанный в феврале 1992 г., установил определенные критерии, дававшие право на членство в еврозоне и гарантию, что страны смогут сосуществовать под крышей валютного союза, не прибегая к таким средствам спасения, как корректировка валютных курсов и установление разных процентных ставок или мер контроля над движением капитала. К их числу относилось «контрольное значение» такого показателя, как отношение государственного долга к ВВП. От стран, претендовавших на членство, требовалось, чтобы этот показатель был меньше или равен 60 %.

Впрочем, страну могли допустить в союз, даже если были превышены эталонные 60 %, при условии, что соотношение приближается к этому порогу «удовлетворительными темпами». В итоге в валютный союз допустили Италию, Бельгию и Грецию, даже при том, что отношение госдолга к ВВП у них превышало 60 % и результаты их проверки на соответствие требованиям выглядели не слишком убедительно. Причины их допуска в валютный союз имели политический характер. Европейские лидеры сочли невозможным оставить эти страны за бортом.

Никаких реальных шагов для создания фискального союза предпринято не было, зато в Маастрихтский договор вошла статья о «неспасении», где говорится, что ни одному национальному правительству, если оно испытывает финансовые трудности, не будет оказана внешняя помощь или помощь на уровне Евросоюза. Предполагалось, что такое условие внушит чувство ответственности бюджетным органам, а также предостережет участников финансовых рынков, которые могли бы ссужать их средствами.

Кроме того, страны – участницы зоны единой валюты подписали Пакт стабильности и роста, установивший пределы, выше которых не должен подниматься бюджетный дефицит. Условия этого документа не выполняются, поскольку и Франция, и Германия позволили себе превысить предельно допустимый дефицит бюджета, и это сошло им с рук. (Правда, можно возразить, что без Пакта их бюджетные дефициты были бы еще более завышены.)

На поверку, и статья «о неспасении», и Пакт стабильности и роста дальше слов не пошли. Таким образом, на практике создание валютного союза, который начал выстраиваться с появлением евро, не сопровождалось сколько-нибудь действенным фискальным и политическим союзом. Национальные государства в составе еврозоны просто плыли в том же направлении, что и раньше.

Мало того, при проработке организационных вопросов, связанных с новой валютой, не затрагивалась тема банковского союза. Не было достигнуто никаких соглашений на случай суверенного дефолта, а также в отношении испытывающих трудности банков. Такое впечатление, что архитекторы евро слабо знакомы с историей финансов, поскольку предусмотренные ими ограничения и соглашения по критериям допуска в зону евро касаются только бюджетной сферы и не выходят за пределы дефицита госбюджета и госдолга.

Как показала жизнь, при столкновении с тяжелыми обстоятельствами (хотя для некоторых стран – участниц еврозоны они стали следствием их собственного расточительства, например в Греции) бюджетные показатели Испании и Ирландии сохраняли безупречность ровно до того момента, пока рецессия, вызванная финансовым кризисом 2007–2009 гг., не отправила дефицит их бюджетов в заоблачные выси. Главным источником проблем стал кредитный бум в частном секторе, тесно связанный с пузырем на рынке недвижимости. Судя по всему, о потенциальных неурядицах такого сорта архитекторы валютного союза не имели ни малейшего представления. А потому и не предусмотрели никаких мер на случай их возникновения.

Когда славный корабль под названием «Евро» отправлялся в первое плавание, он был оснащен лишь на случай умеренных ветров и штиля. И когда вместо безветрия он попал в жестокий шторм, разыгравшийся из-за мирового финансового кризиса 2008 г., выяснилось, что эта посудина непригодна для морского плавания.

Анатомия бедствия

Проблемы обращения единой европейской валюты возникли не сразу. Напротив, сам запуск евро в 1999 г. стал громадным техническим успехом, и первое время национальные экономики вполне неплохо приспосабливались к нему.

Ничего удивительного в этом нет. Аргумент против валютного союза – он допустил в еврозону неподходящие для этого страны со значительной инерционностью, негодной институциональной структурой и предрасположенностью к нарушению правил – всегда сводился к тому, что со временем проблемы будут нарастать и проявятся при кризисе. И потому не стоило обольщаться тем, что на первых порах дела с новой валютой шли гладко. Тем не менее многие обрадовались.

Поначалу периферийные страны, где впоследствии возникнут такие серьезные трудности, переживали бум. Их граждане принялись беспечно транжирить деньги. Надо заметить, что традиционно эти страны поддерживали процентные ставки на относительно высоком уровне. Вступление в еврозону позволило им насладиться роскошью низких процентных ставок, которые Европейский центральный банк (ЕЦБ) установил на уровне, близком к тому, каким прежде баловал Германию Бундесбанк. Инфляционные замашки в британском духе сочетались с немецкой стоимостью финансирования – подобная смесь дала взрыв кредитной и экономической активности в Испании и Ирландии, а в связи с этим – бум на рынке недвижимости. Греция, обретя невиданную прежде уверенность и избавившись от необходимости беспокоиться по поводу курса национальной валюты, осознавала, что отныне имеет полную свободу действий. Ее правительство пустилось во все тяжкие, позволяя себе непомерно большие траты. Жизнь в те дни была как в сказке!

Весьма показательно, что германские экспортеры, оказавшиеся главными выгодоприобретателями на этом празднике расточительства, равно как и германские граждане, по большому счету не получившие сколько-нибудь существенных непосредственных выгод, не разбрасывались деньгами и не позволяли себе вопиющих излишеств.

Разрыв в конкурентоспособности

А дальше реальность стала вступать в свои права – не сразу и внезапно, а исподволь. Во всех периферийных странах еврозоны затраты и цены продолжали расти опережающими темпами по сравнению со странами «германского ядра» ЕС. Такая тенденция была и до евро, но различие состояло в том, что в прошлом обменный курс валют позволял уменьшить разницу в ценах и компенсировать потерю конкурентоспособности, какой бы она ни была. Теперь же этого предохранительного клапана в виде курсовой разницы не было. В результате периферийные страны еврозоны начали стремительно терять конкурентоспособность, что проявилось в растущем дефиците текущих статей платежного баланса (превышение импорта над экспортом). Одновременно в «германском ядре» еврозоны обозначилось крупное и нарастающее положительное сальдо текущих статей платежного баланса.

В высшей точке этого процесса дефицит счета текущих операций в Ирландии достиг 8,5 % от ВВП, в Испании – 12 %, в Португалии – 14 %, а в Греции – 20 %. Соответственно на тот же момент положительное сальдо по текущим операциям Германии составило 9 % от ВВП, а в Нидерландах – 10 % от ВВП.

Между тем элита придерживалась точки зрения в духе броуновской экономики: кризиса не будет, потому что евро положил конец бумам и провалам. Циникам старых убеждений, включая и вашего покорного слугу, было очевидно, что это приведет к печальным последствиям.

Позвольте мне, однако, внести ясность в один вопрос. Наличие у страны собственной национальной валюты не есть панацея от всех экономических проблем. Множество стран в то или иное время понесли тяжкие потери от того, что курсы валют менялись в неблагоприятную для них сторону. Вдобавок у периферийных стран еврозоны, помимо из ряда вон выходящих затрат и цен, были и другие пороки. Тем не менее наличие собственной валюты приобретает истинное значение в период тех редкостных кризисов, что случаются не чаще, чем раз в поколение, когда требуется корректировать относительные цены на 20–50 %. Кризис, поразивший мир в 2007–2008 гг., и стал одним из таких чрезвычайных событий. И именно в условиях, когда потребовалось, чтобы валютные курсы приняли на себя хоть какую-то часть удара, страны еврозоны спохватились, что национальные валюты упразднены.

Проблема долга

Когда мир, едва пережив финансовый кризис 2007–2008 гг., погрузился в пучину Великой рецессии, тяжкие потери понесли экономики всех стран, но для периферийных государств последствия приобрели катастрофические масштабы. Как это бывает в период рецессии, дефицит государственного бюджета в периферийных странах еврозоны стремительно вырос, что в сочетании с падающим ВВП вызвало резкое увеличение отношения госдолга к ВВП и тем самым вытолкнуло эти страны в «аварийную зону», сигнализирующую о серьезном риске дефолта. Соответственно, доходность государственных облигаций достигла такого уровня, что странам стало разорительно использовать этот инструмент заимствования.

Как и можно было ожидать, предложенные политиками меры спасения представляли собой перечень аббревиатур, обозначавших всевозможные механизмы поддержки и большей частью начинавшихся с магической буквы «Е». Рецепт звучал так: «Не надо паники, все будет хорошо».

Но «все хорошо» не стало. В 2012 г., когда трудности достигли апогея, все, казалось бы, шло к тому, что евро неминуемо рухнет или, в крайнем случае, еврозону покинут большинство самых уязвимых стран-членов. Более того, Греция оказалась уже в шаге от опасной черты, за которой неминуемо последовало бы ее исключение из зоны евро, поскольку ее поведение окончательно вывело из себя другие страны-члены, а в особенности Германию. И только страх, что изгнание Греции может спровоцировать финансовый кризис, который обрушит всю еврозону, удержал Ангелу Меркель от этого шага.

Однако в июле 2012 г. последовало заявление председателя Европейского центрального банка Марио Драги, что он «ни перед чем не остановится», чтобы спасти евро. Его заверения трансформировались в программу по инициации прямых денежных операций (Outright Monetary Transactions – OMT), и это предполагало, что ЕЦБ начнет выкупать, теоретически без ограничений, суверенные облигации проблемных стран еврозоны.

То было решение поистине гениальное. Доходность облигаций рухнула и без того, чтобы ЕЦБ выкупил хоть одну из них. Тем не менее М. Драги заложил очень крутой вираж. Чтобы принудить бедствующие страны оздоровить финансы и реформировать экономики, Драги ввел условие, что в рамках OMT будут выкупаться облигации лишь тех стран, которые присоединятся к Европейской программе антикризисных мер. Суть этого шага состояла в том, что если страна вступает в данную программу, то в качестве одного из условий спасения ее финансы подпадут под внешний контроль. Это делалось с расчетом на то, чтобы умиротворить Бундесбанк, равно как и других критиков.

Случилось так, что две самые крупные из уязвимых стран, Испания и Италия, так и не вступили в Программу антикризисных мер, и их правительства едва ли собирались сделать это. Доходность их государственных облигаций тем не менее упала. Но даже это не помешало президенту немецкого Бундесбанка выдвинуть возражение, что предложенная ЕЦБ программа сводится к эмиссионному финансированию правительств и потому незаконна. В сущности, прямые денежные операции представляли собой феноменальный мошеннический трюк, который удался – на данный момент, во всяком случае.

Назад в 1930-е гг

Если валютный курс не может хоть отчасти принять на себя удар кризиса, то какими путями периферийные страны еврозоны могли бы поднять конкурентоспособность и обрести надежду, что им удастся восстановить экономический рост и при этом снизить свой бюджетный дефицит? Классический европейский рецепт (и в особенности немецкий) – затянуть пояса и ввести режим строгой экономии. Недужным экономикам следовало урезать государственные расходы и поднять налоги с целью уменьшить дефицит бюджета, как это происходит в домохозяйстве при нехватке денег.

Но вся беда в том, что экономика – это вам не домохозяйство. Когда индивид А сокращает свои траты, это ведет к уменьшению дохода индивида Б, который тоже начинает тратить меньше, так оно и идет по цепочке. Тем временем ВВП сокращается, а бюджетный дефицит может остаться прежним, а то и вырасти. Эта модель критики строгой экономии с кейнсианских позиций хорошо известна, но она не всегда оправданна. Во множестве случаев подобная критика выглядела вполне справедливой по отношению к еврозоне.

Однако у этого рецепта есть еще один порок, гораздо более ощутимый. Суть в том, что строгая экономия позволила бы не только оздоровить государственные финансы, но и восстановить конкурентоспособность, поскольку вымывание ресурсов из государственного сектора в результате урезания расходов, а также сокращение личных трат граждан вследствие роста налогов снизят совокупный спрос и увеличат безработицу. При обычных обстоятельствах в экономике образуется избыточное предложение, а усиленный спрос на клиентуру и рабочие места приведет к снижению затрат, цен и заработных плат, что будет способствовать повышению конкурентоспособности.

То была бы в чистом виде дефляция того самого рода, какую попробовали (и нашли непригодной) еще в 1930-х гг. Однако в этом-то и весь Евросоюз – причастные к этому политики не могли взять да и поменять что-то в истории, но сумели придумать для дефляции новое название, переименовав ее во «внутреннюю девальвацию». Впрочем, такая смена не сделала процесс ни менее мучительным, ни более действенным.

Сама по себе «внутренняя девальвация» неизбежно стала бы чрезвычайно медленным процессом. Даже незначительной дефляции, в размере 1–2 %, добиться было бы крайне трудно, и далось бы это ценой исключительных страданий. С другой стороны, некоторые из периферийных стран еврозоны страдали от потери конкурентоспособности в размерах, оцениваемых в 30 или даже 40 %. И потому они были бы обречены на десятилетия дефляции. Опыт 1930-х гг. продемонстрировал со всей ясностью, что дефляция – не что иное, как рецепт доведения экономики до нищеты и разрухи эпических масштабов. А все мы знаем, что произошло впоследствии. Отчасти то был результат экономических невзгод.

Но, что еще важнее, сама стратегия дефляции грешит крупным экономическим изъяном – она ухудшает коэффициент платежеспособности. Из-за дефляции снижаются номинальные налоговые поступления и номинальные доходы, а тем самым и номинальный ВВП, тогда как стоимость долга остается такой же.

Теперь еврозона получила на свою голову проблемы и с конкурентоспособностью, и с долгом. В той мере, в какой она решает первую за счет внутренней дефляции, в такой же мере она усугубляет вторую. К началу 2015 г. ряд периферийных стран все же сумели повысить свою конкурентоспособность, сократив отрыв от Германии (хотя любопытно, что Италия и Франция переживают неуклонный рост конкурентоспособности), однако коэффициент платежеспособности всех периферийных стран продолжает расти, равно как и уровень безработицы. В Испании и Греции они даже уже превысили 25 %. Механизм корректировки еврозоны на поверку выглядит примерно так, как попытки страдающего от ожирения бедолаги затягивать себя в корсет. Жир никуда не пропадает, а просто вылезает складками в других местах.

Политический выигрыш ценой экономических потерь?

Я считаю, что идея с евро обернулась провалом, но не все согласятся с этим. Кто-то может возразить, что по характеру это проект в первую очередь политический. В значительной мере, в том, что касается истоков, это так и есть, но мало кто ожидал таких экономических затрат, связанных с евро. Напротив, создатели и сторонники евро поддерживали этот проект не потому, что рассматривали его как дорогу к политическому союзу. Они верили – введение евро даст новый импульс экономике и тем самым повысит благосостояние и создаст новые рабочие места.

Описывая ожидаемые выгоды от европейского валютного союза на страницах издания Europe Quarterly в 1999 г., Вим Дуйзенберг, бывший в то время президентом ЕЦБ, выразил свое мнение по данному поводу: «Введение евро и единой валютной политики приведет к увеличению экономического роста, но при этом поддержит стабильность цен, устранит риск серьезных расхождений в валютных курсах в пределах еврозоны. Это будет способствовать экономическому росту и позволит избегать нерационального распределения ресурсов. Истинные выгоды евро проистекают из факта, что это уникальная возможность придать макроэкономической среде форму, благоприятствующую стабильности, росту и занятости».

И даже в мае 2008 г. Европейская комиссия по-прежнему делала заявления, что валютный союз имеет «несомненный успех. Он принес в экономику стабильность, способствовал экономической и финансовой интеграции, дал толчок торговле и росту, а также создал основу для здоровых и устойчивых государственных финансов».

Совершенно ясно, что евроэлиты не рассматривали евро как экономическую цену, которую следует уплатить за политические выгоды полного союза в рамках еврозоны. Скорее, введение евро рассматривалось как способ достижения одновременно политических и экономических преимуществ. И они не могли ошибаться сильнее.

Экономическая эффективность в теории

Ключевой аргумент – евро способствует процветанию, поскольку изменчивость валютного курса снижает эффективность экономики. Предполагалось, что это сдерживает торговлю, поскольку компании отягощены бременем либо растущей неопределенности фактических цен и затрат, либо дополнительными расходами, сопряженными с тем, что приходится как-то справляться с этой неопределенностью за счет некого механизма финансового хеджирования. Кроме того, потребителям трудно сравнивать цены, выраженные в разных валютах. В итоге формируется набор рынков, сегментированных по принципу принадлежности тому или иному государству, что, с точки зрения более обширного образования (такого, как Евросоюз в целом), снижает эффективность действия экономики.

Между тем в подобных обстоятельствах сегментированными будут также рынки капитала и кредитов. Возможность изменения валютных курсов означает, что процентные ставки, а также доходность облигаций увеличиваются за счет надбавки на неопределенность. Более того, обособленность финансовых рынков исключает преимущества, получаемые за счет масштабности операций, что опять-таки повышает затраты и снижает эффективность.

Равным образом и с точки зрения управления на макроуровне наличие множества национальных валют в противовес единой создает проблемы, поскольку каждая страна действует на свой страх и риск, и события на валютном рынке могут сбить ее с принятого курса. Таким образом, в условиях единой валюты государства смогут делать займы под меньший процент, а кроме того, это улучшит функционирование экономик, поскольку позволит снизить налоги, или увеличить государственные расходы, или снизить объем заимствований.

Сторонники евро соглашались, что с отказом от национальных валют исчезнет и предохранительный клапан в виде валютных курсов, хотя, как они утверждали, выгоды подобного механизма по большей части эфемерны. Начать с того, что валютные рынки не снижали волатильность, а сами часто создавали ее. Даже когда возмущения валютного курса обусловливались внутриэкономическими причинами, возможности компенсировать или уменьшить их за счет гибкости были ограничены. Крайне трудно, заявляли сторонники евро, произвести обмен по так называемому реальному валютному курсу посредством варьирования номинальной ставки. Любая попытка приспособиться к проблеме в реальной экономике за счет девальвации оканчивается плачевно, поскольку инфляция повышается в унисон, что не позволяет получить какой бы то ни было реальный выигрыш.

Апологеты евро утверждали – если надлежащим образом выстроить валютный союз, расхождения в затратах и ценах между государствами-участниками не будут выходить за приемлемые рамки, поскольку все поймут, что на предохранительный клапан рассчитывать не приходится, а макроэкономическая политика стран-членов должна быть согласована.

Экономическая эффективность на практике

Если так выглядели в теории представления о том, как евро будет преуспевать, то реальность решительно опрокинула их. Как показала практика, уменьшение неопределенности валютных курсов, а также увеличение размеров рынка и рост эффективности принесли выгоды весьма скромные, как и утверждали многие из нас. Торговля между участниками еврозоны росла не быстрее, чем с третьими странами.

Как и считали скептики, в странах с исторической склонностью к высокой инфляции затраты и цены по-прежнему росли быстрее, чем в государствах ядра еврозоны во главе с Германией. В итоге экономики периферийных стран демонстрировали слабую результативность, что, с учетом достаточно скромной результативности ядра еврозоны, обусловило совсем не впечатляющие показатели по еврозоне в целом.

Германская экономика развивалась неплохо, разве что слишком сильно зависела от экспорта. Сама по себе она не добилась сколько-нибудь крупного увеличения внутреннего спроса, и ее склонность к сбережению оставалась на высоком уровне. Зато она извлекала пользу для себя, если где-то в других странах увеличивался спрос (об этом я подробнее поговорю ниже). А тем временем действие единой валюты вкупе с политическим давлением подталкивало периферийные страны еврозоны к программам жесткой экономии.

Таким образом, евро породил сильную тенденцию к дефляции и давление на страны с высоким бюджетным дефицитом в сторону полного регулирования. Вместо того чтобы создать «золотое дно» рабочих мест, евро создавал чудовищно высокую безработицу. Именно за это Кейнс в 1920–1930-е гг. критиковал «золотой стандарт». В самом деле, дефляционная тенденция и представляла ту потенциальную проблему, избежать которой так старался Кейнс, когда разрабатывал для послевоенного мира Бреттон-Вудскую систему организации денежных отношений с фиксированными, но корректируемыми валютными курсами. Евро же, как выяснилось, – не что иное, как современная реинкарнация «золотого стандарта» со всеми его пороками и лишь считаными добродетелями.

Одно сплошное разочарование

Таким образом, основания ожидать, что введение еврозоны благоприятно скажется на макроэкономических результатах, были весьма шаткими, а доводы в пользу их ухудшения, наоборот, вполне вескими, о чем красноречиво свидетельствуют факты. (Напомню, что евро как европейская денежная единица появился в 1999 г.) Так вот, за период с 1980 по 1998 г. средний показатель ежегодного роста в регионе, который сегодня мы называем еврозоной, немного превышал 2 %. По правде говоря, это было меньше, чем темп роста в Австралии, Норвегии, США, Великобритании и Канаде, но примерно такой же показатель роста имела Швеция и чуть меньший – Швейцария. Однако в 1999–2012 гг. средний рост стран еврозоны соскользнул до уровня 1,5 %.

Справедливости ради отмечу, что в этот период экономическая обстановка усложнилась и во многих странах отмечался еще более низкий рост. Однако все познается в сравнении, и потому важна именно относительная результативность экономики. А в период 1999–2012 гг. средний темп роста по странам еврозоны был ниже, чем у всех вышеперечисленных стран.

Аналогичная ситуация сложилась и с безработицей. В 1980–1998 гг. уровень безработицы в странах еврозоны был высоким, но ниже, чем в Канаде и Великобритании. Зато в период с 1999 по 2012 гг. уровень безработицы в еврозоне резко вырос и обогнал показатели по вышеназванным странам, причем с приличным отрывом.

Можно было бы предположить, что, несмотря на огорчительные макроэкономические результаты в целом, страны еврозоны хотя бы смогли воспользоваться выгодами от существенно возросших объемов взаимной торговли. Должно быть, в силу разного рода причин этих выгод оказалось недостаточно, чтобы компенсировать какие бы то ни было неблагоприятные экономические последствия введения евро. Во всяком случае, фактические данные указывают на иное. После введения евро экспорт из государств еврозоны в третьи страны рос более быстрыми темпами, чем экспорт в другие страны еврозоны. В итоге у стран – членов ЕС четко обозначилась тенденция к снижению доли экспорта в другие страны еврозоны в общем объеме их экспорта, только Ирландия составила исключение. У двух крупнейших экономик еврозоны основной объем экспорта приходится на третьи страны, тогда как в 2009–2012 гг. в Португалии, Испании и Греции отмечалось резкое падение доли экспорта в другие страны еврозоны. Так, экспорт Греции в страны еврозоны в 2012 г. составил всего лишь 30 % от общего экспорта страны.

Тишь да гладь на рынке облигаций

Еврозона продолжала испытывать слабость и на протяжении 2013–2014 гг. Тем не менее под конец 2014 г. при взгляде на рынки облигаций еврозоны сам собой напрашивался вывод, что поводов для тревоги нет никаких. Если в 2012 г. рынки требовали от периферийных стран высокой доходности, то теперь она соскользнула на более низкий уровень. Доходность облигаций почти на всем континенте приблизилась к историческому минимуму, как видно на рис. 4.2, а доходность облигаций периферийных стран не так уж превышала аналогичный показатель стран германского ядра. В самом деле, если вы предоставляете кредит сроком на десять лет итальянскому правительству, то рентабельность будет несколько ниже, чем если бы вы кредитовали правительство США. Так что состояние рынков указывало, что кризис евро миновал, окончательно и бесповоротно.

Имелась только небольшая загвоздка: как явствует из графика на рис. 4.2, рынки облигаций пребывали в состоянии такой же безмятежности и в 2012 г., как раз накануне тех дней, когда разразился экзистенциальный кризис. Дело в том, что финансовые рынки при всей своей изумительной способности оценивать масштаб и значимость событий или обстоятельств, более или менее конкретных и относящихся непосредственно к текущему моменту, никуда не годятся, когда дело касается событий и обстоятельств, сопряженных с неопределенностью и, возможно, ожидаемых в отдаленной перспективе.

Рис. 4.2. Сравнение доходности облигаций периферийных стран и Германии (облигации сроком на 10 лет, доходность в %), 2008–2015 гг. Источник: Bloomberg

Типичная для финансовых рынков реакция на сугубую неопределенность – заведомо убедить себя в каком-либо оптимистическом предположении и, уповая на него, сбросить со счетов саму проблему. Так, в соперничестве за внимание рынка между туманными и, по всей вероятности, отдаленными перспективами развала евро и данными по занятости в несельскохозяйственном секторе США, выходящими в 1:30 пополудни, последние играючи одержат верх.

В конце 2014 г. рынки вполне могли с изрядным оптимизмом взирать на ситуацию, но состояние экономики было плачевным – и в руководящих кругах еврозоны постепенно начали прозревать, насколько же серьезно положение.

Экономическая катастрофа

Острые проблемы еврозоны впервые со всей ясностью дали о себе знать во время финансового кризиса 2008 г. Тот кризис породил феномен, ныне называемый Великой рецессией, что выразилось в падении объемов производства практически в каждой из стран развитого мира. Тем не менее на исходе 2014 г. в некоторых регионах развитого мира экономика начала восстанавливаться, и довольно неплохо – но только не в еврозоне.

Масштабы экономического бедствия в еврозоне станут ясны и понятны, если сопоставить динамику выпуска продукции за период с начала 2008 г. по конец 2014 г., т. е. с охватом всего кризисного периода, рецессии и последующего восстановления. Итак, с начала 2008 г. и по третий квартал 2014 г. американская экономика выросла на 8,4 %, в то время как аналогичные показатели по Великобритании, Канаде и всему миру в целом составили 3,4, 11,2 и 17,3 % соответственно. По контрасту с этими показателями экономика еврозоны сократилась на 2,2 %. В рамках этой общей картины Германия умудрилась добиться 3 %-ного роста, а Франция – тоже роста, но вдвое меньшего. Соответствующие цифры по Испании, Португалии, Италии и Греции составили минус 6,4; 7,3; 9,5 и 26 %. Катастрофический обвал греческого ВВП по масштабам более или менее сопоставим с тем, что постиг США и Германию в 1930-х гг.

Кстати говоря, довольно любопытны показатели по остальным странам континентальной Европы, не входящим в состав ЕС. За тот же период экономики Норвегии и Швейцарии выросли на 6 и 8 % соответственно. Но если проводить сравнение, действительно изобличающее весь масштаб европейского кризиса, то следует взять за пример Китай. За указанный период всего-то в 6 лет китайская экономика прибавила 70 %. Иными словами, прирост китайского ВВП по грубым прикидкам сравнялся по уровню с ВВП Германии плюс Италии. Да-да, я не ошибся: за 6 лет китайская экономика увеличилась на Германию и Италию вместе взятые.

Вы бы, полагаю, охотно утешились той отрадной мыслью, что своими успехами Китай обязан прежде всего своей исключительности. Отчасти так оно и есть. Сопоставление с другими странами дает не такой ошеломляющий результат, хотя все равно производит изрядное впечатление. За означенный период ВВП Индии возрос на 32 %, а аналогичные показатели по Гонконгу, Корее, Малайзии, Сингапуру и Тайваню составили 20; 22; 36; 29 и 20 % соответственно. Возможно, в Датском королевстве и впрямь что-то неладно, а может быть, и нет, зато определенно просматривается что-то катастрофически неладное в вероятном едином европейском государстве.

Неладное выражается в том, что по-прежнему сохраняют силу тенденции в сторону снижения эффективности экономики, проанализированные в главе 3, и они накладываются на анализируемые в данной главе вопиющие проблемы евро, но только с новыми поворотами, лишь усугубляющими остроту самих проблем. Сначала поговорим о Германии и Франции, затем – о трудностях периферийных экономик, о том, как улучшить состояние международной торговли еврозоны, и об опасностях дефляции. Возможные направления ответной политики мы обсудим в главе 5.

Контраст между Германией и Францией

На протяжении почти всего существования евро экономика Германии чувствовала себя достаточно неплохо. Причиной тому был не сильный внутренний спрос, а, скорее, здоровый рост германского экспорта. Однако в 2014 г. положение изменилось. По германскому экспорту сильно ударил замедлившийся рост Китая (а эта страна представляет собой крупный рынок для производимых Германией тяжелого оборудования и потребительских товаров длительного пользования); кризис в отношениях с Россией, сопровождавшийся введением санкций против России и сползанием ее экономики все ближе и ближе к рецессии; по-прежнему слабая экономика остальных участников еврозоны в сочетании с восстановлением конкурентоспособности ряда периферийных стран. По некоторым оценкам, в 2014 г. рост германской экономики составил порядка 1,5 %, что превышает показатели роста остальной еврозоны в целом, но все же не дотягивает до международных стандартов.

Во Франции же сложилась любопытная ситуация. В ранние годы евро французская экономика более или менее шла в ногу с германской. Какой из макроэкономических показателей ни возьми, он оказывается очень схожим с соответствующим показателем по Германии: темп роста, безработица, инфляция, государственный бюджет. Даже платежные балансы обеих стран и те имели близкое сходство. У Германии положительное сальдо по текущим счетам было выше, но Франция тоже оставалась в плюсе. Затем, начиная примерно с 2006 г., положение дел стало меняться, поскольку относительная результативность французской экономики начала отставать по всем статьям.

По всей видимости, свою роль в этом сыграли две фундаментальные причины. В Германии проведенные в 2003–2005 гг. реформы рынка, предложенные П. Харцем, по всей видимости, обеспечили положительные сдвиги, что позволило снизить безработицу в стране и сохранять ее на низком уровне. Франция в отличие от Германии не предпринимала вообще никаких реформ. Вторая причина, возможно связанная с первой, в том, что германские компании необычайно преуспевали в деле неуклонного сокращения затрат, чем обеспечивали себе выигрыш в конкурентоспособности.

А Франция тем временем начала отставать от Германии, своего некогда тесного партнера (с которым в былые времена шла почти ноздря в ноздрю), и чем дальше, тем больше приобретала сходство с периферийной страной, нежели с германским ядром валютного союза. Более того, если не будут проведены глубокие фундаментальные реформы, каких-либо перемен к лучшему ожидать бесполезно. А ввиду того что реформы нанесут удар в самое сердце французской модели и в самой Франции будут восприняты многими как отказ от «французского пути», они представляются политически неосуществимыми. Коротко говоря, мало того что «франко-германский мотор» заглох, да еще и сам автомобиль свернул с дороги.

Завуалированные неурядицы на периферии

Что касается периферийных стран, то в их нынешнем развитии больше разнообразия. Одна страна и вовсе стоит особняком от остальных: Ирландия. Производство в Ирландии активно идет на поправку. Основные проблемы страны, особенно с государственными финансами и банковским сектором, все еще сохраняются. Однако Ирландия, как страна с небольшой открытой экономикой, сумела воспользоваться выгодами от повышения конкурентоспособности, что произошло в период внутренней дефляции, когда зарплаты в бюджетном секторе были резко сокращены. В 2014 г. ирландский экспорт возрос более чем на 12 %.

В четырех других периферийных странах наблюдается совсем иная картина. Испания, Португалия и Греция, по некоторым меркам, добились довольно внушительных успехов в восстановлении конкурентоспособности – благодаря дефляции, и в том числе сокращению уровня заработной платы.

По сути же, это только внешняя сторона дела, и в действительности перемены к лучшему не так уж и впечатляющи. Надо признать, что во всех трех странах ситуация со счетами текущих операций развернулась на 180° – от крупного дефицита к скромному профициту. Более того, причиной тому отчасти послужило оживление экспорта. (И это говорит в пользу тезиса про восстановившуюся конкурентоспособность.) В то же время разворот от отрицательного сальдо внешней торговли к положительному главным образом обусловлен глубоким упадком импорта, что стало всего лишь реакцией на обвал внутреннего спроса. И действительно, когда в 2014 г. внутренний спрос в Испании начал восстанавливаться, импорт активно пошел вверх, и состояние счета текущих операций резко ухудшилось.

Следует, впрочем, признать, что экономическая ситуация в этих странах улучшилась. ВВП несколько подрос, а безработица снизилась. А то, насколько сократился в этих странах дефицит государственного бюджета, и вовсе поражает воображение. И все же в силу причин, о которых говорилось выше, эти успехи никак не помогли снизить соотношение долга к ВВП. Более того, во всех трех странах этот показатель по-прежнему увеличивался. Это жестокий удар для стран, которые и так натерпелись, сидя на суровой финансовой диете. Получается, что бежали они, бежали вперед, все убыстряя темп, а в итоге их еще дальше отбросило назад. В Греции на этой почве разыгрался новый кризис. Под конец 2014 г. доходность греческих облигаций скакнула вверх, поскольку рынки всерьез опасались, что вскоре к власти в Греции может прийти правительство, настроенное решительно против мер жесткой экономии. И все это вопреки очевидным свидетельствам, что экономика Греции пошла на поправку. (На положении дел в Греции я подробнее остановлюсь в послесловии.)

На фоне других периферийных стран особенно выделяется Италия. На ее долю тоже выпало испытание в виде неуклонного роста объема долгов по отношению к ВВП, и более того, на сегодня его величина достигает примерно 130 %. Но в отличие от остальной периферии, Италия не прошла через горнило болезненной дефляции цен и заработных плат, и не наблюдается никаких признаков укрепления ее конкурентоспособности. Соответственно, не произошло и реального оздоровления итальянского экспорта. ВВП не растет, а безработица закрепилась на уровне почти в 13 %. Более того, не просматривается никакой реальной перспективы радикальных реформ, которые потребовались бы, чтобы наставить страну на правильный путь. Создается впечатление, что, как и во Франции, в Италии политическая система демонстрирует свою неспособность дать стране то, в чем она нуждается. Италия словно заморожена в своем нынешнем состоянии. Любопытный факт: в Италии три ведущие оппозиционные партии настроены против евро.

Поворот к тевтонскому духу

Склонность Германии больше сберегать, чем тратить, и, соответственно, поддерживать высокое положительное сальдо по текущим операциям – далеко не новость. Об этом уже упоминалось выше в данной главе. На протяжении почти всего существования еврозоны зеркальным отражением этого внушительного германского профицита служил дефицит в периферийных странах, так что в целом торговля еврозоны оставалась более или менее сбалансированной. Однако, когда в периферийных странах спрос пошел на спад, а конкурентоспособность у некоторых из них начала укрепляться, в прежней конструкции наметились перемены. На сегодня еврозона в целом имеет существенное положительное сальдо по текущим счетам, составляющее порядка 0,5 % общемирового ВВП. В 2014 г. этот показатель примерно сравнялся с суммарным профицитом стран ОПЕК и России.

Это факт чрезвычайно важный, и не только для Европы, но и для мира в целом. В своей предыдущей книге, «The Trouble with Markets», вину за порождение факторов, вызвавших финансовый кризис 2008 г., я возлагал на склонность мира чересчур много сберегать, притом что ряд стран «сберегают чрезмерно» и намеренно поддерживают на высоком уровне сальдо по текущим операциям. Однако в последние годы положение дел решительно поменялось. От японского профицита осталось одно лишь воспоминание, у Китая он уполовинился, а в нефтедобывающих странах упорно стремится к нулю. Но, как только все это произошло, откуда ни возьмись появился новый источник дисбаланса – еврозона. И верно – в 2015 г., пока у нефтяных стран положительные сальдо по текущим операциям доживают последние дни, еврозона по величине профицита по текущим операциям, вполне возможно, выдвинется на первое место в мире.

Единая евровалюта обратила в тевтонский дух всю еврозону. И пускай кое-кто в Германии придерживается на этот счет иного мнения, ничего хорошего в том нет. По показателям производительности страны еврозоны никак не отнесешь к тевтонским, а своими профицитами по текущим операциям они обязаны только тому, что насильственно держат в черном теле внутренний спрос. Но для еврозоны в целом – как и для всего мира – общий итог складывается как раз в тевтонском духе.

Все это выливается в серьезную проблему для мировой экономики. Она была бы куда как здоровее, если бы профициты по текущим счетам и вовсе исчезли, но только за счет того, что возросший внутренний спрос подтолкнет вверх импорт, а не ценой краха экспорта. А так, сам по себе, уверенный профицит по текущим операциям явно послужил одной из главных причин крепких позиций евро на валютных биржах – и заодно усердно подливал масло в огонь одной из нависших над еврозоной проблем. Имя ей – угроза дефляции.

Дефляция и пример Японии

Коль скоро дела у еврозоны по-прежнему разочаровывают, обозреватели один за другом приходят к выводу, что еврозона повторяет или рискует повторить горестную судьбу Японии. Здесь и в самом деле можно провести близкие параллели. И что поражает: если сопоставить ход банковского кредитования в Японии с начала периода ее экономических бедствий в 1991 г. с тем, что происходит в еврозоне, начиная с 2008 г., то видно, что у еврозоны дела идут хуже (рис. 4.3). И верно, в конце 2014 г. банковское кредитование в еврозоне шло на спад. Это момент принципиально важный. Трудные для Японии времена проходили под постоянный лейтмотив о слабости банковской системы и ее ограниченных возможностях обеспечить восстановление экономики. Вот и теперь трудно представить, как еврозона будет восстанавливаться в условиях, когда банковское кредитование страдает такой немощью.

Обозреватели самого разного толка уже предрекают опасность самого ужасного конца, как они это называют; проще говоря, по их мнению, еврозоне грозит такое же «потерянное десятилетие», какое в свое время пережила Япония. Больше ошибиться они при всем желании не могли бы. Применительно к Японии выражение «потерянное десятилетие» от начала и до конца не соответствует истине. Просто не верится, сколько ошибок может вместиться в такое короткое словосочетание: на два слова две принципиальные ошибки. Что касается упомянутого периода, то он длился не одно, а два десятилетия. Но еще важнее, что это время не было «потерянным». Объем производства продолжал расти. Более того, в точке, соответствующей той, в которой сегодня находится еврозона относительно начала ее бедствий в 2008 г., ВВП Японии успел прирасти на 10 %, тогда как у еврозоны он на 2 % снизился (рис. 4.4). И потому правильный ответ на сетования специалистов по еврозоне, что они опасаются, как бы не повторить пример Японии, должен звучать так: «В таком случае вам бы крупно повезло».

Рис. 4.3. Банковское кредитование частного сектора в Японии и в еврозоне (I кв. 1991 г. для Японии и 2008 г. для еврозоны принят за 100). Источник: Thomson Datastream

Рис. 4.4. ВВП Японии и еврозоны (I кв. 1991 г. для Японии и 2008 г. для еврозоны принят за 100). Источник: Thomson Datastream

Ключевой составляющей экономических трудностей Японии на протяжении ее 20-летних мытарств была дефляция, иными словами, противоположность инфляции, тенденция цен и прочих обозначаемых в денежном выражении величин с течением времени снижаться. Дефляция, как правило, подавляет экономическую активность, поскольку побуждает как компании, так и домохозяйства откладывать траты на потом. Но что еще важнее для рассматриваемого нами случая, так это что при прочих равных условиях дефляция повышает реальную стоимость государственного долга. Подобно Японии, большинство стран еврозоны и так уже отягощены высоким государственным долгом. Если они вступят в период дефляции, отношение долгов к доходам возрастет, тем самым угрожая вызвать крупный финансовый кризис.

Под конец 2014 г. в периферийных странах, где наихудшая ситуация с долгами, дефляция уже вступила в свои права. В конце 2014 г. падение цен отмечалось в Греции, Испании и Португалии. И это именно то, чего и следовало ожидать. В конце концов, в соответствии с ортодоксальной финансовой политикой, за которую так ратовала Германия, когда отсутствуют условия для обесценивания валютного курса, именно дефляция (то бишь внутренняя девальвация) как раз и позволяет периферийным странам восстанавливать конкурентоспособность.

Но на исходе 2014 г. уже вся еврозона погрузилась в пучину дефляции. Не будем принимать в расчет периферийные страны, где дефляция вовсе не стала нежданной напастью, а скорее, являла собой часть запланированной стратегии действий, но ведь даже Германия и та оказалась в опасной близости к дефляции. Уровень инфляции составлял каких-то 0,1 %. Хуже того, все указывало на то, что дефляция продержится на протяжении большей части, если не всего 2015 г. Возвращаясь к сравнению положения еврозоны в целом, начиная с 2008 г., с положением Японии после 1991 г., мы увидим, и рис. 4.5 подтвердит это, что на этапе, соответствующем нынешнему этапу еврозоны, в Японии рост цен все еще продолжался. И правда, уровень инфляции составлял 1,8 %. А неотступная устойчивая дефляция началась лишь через восемь лет после 1991 г. Так что снова повторю, по размаху отрицательных факторов еврозона далеко опережает то, что выпало на долю Японии в ее трудные времена.

Рис. 4.5. Индекс потребительских цен в еврозоне и в Японии (%, год/год). Источник: Thomson Datastream

Ложку меда – в бочку с дёгтем

А средство, которое могло бы помочь экономике еврозоны, было, можно сказать, прямо под рукой. В начале 2015 г. цены на международных рынках нефти обрушились ниже уровня в $ 50 за баррель. А ведь еще недавно они достигали $ 143. Никто не знает, считать ли этот обвал цен внезапным мимолетным сбоем рынков, однако сейчас, когда на дворе февраль и я пишу эти строки, все говорит за то, что это не так. Мало того, цены запросто могут упасть еще ниже. Для большинства стран мира (за исключением нефтедобывающих) падение цен на нефть – событие просто замечательное. Это позволит сократить себестоимость производства и усилить покупательную способность как компаний, так и домохозяйств во всех потребляющих нефть странах.

Но, как считают многие, потери в покупательной способности у нефтедобывающих стран сводят на нет этот выигрыш. Правда, эти страны не проявляют склонности тратить все свои нефтяные доходы. И, соответственно, более низкие цены на нефть способствуют передаче доходов от самых прижимистых стран к самым расточительным, что в свою очередь ведет к фактическому укреплению спроса. Это своего рода механизм коррекции одного из главных дисбалансов в мировой экономике, как уже говорилось выше. Благодаря его действию темпы развития мировой экономики должны пойти в рост. И это могло бы даже еврозоне помочь хоть немного оправиться.

Но для еврозоны низкие цены на нефть имеют также важную отрицательную сторону. В общем и целом это способствует снижению индекса потребительских цен и тем самым, если все остальное не меняется, снижению и уровня инфляции тоже, по крайней мере на какое-то время. В целом это не проблема, но не тогда, когда вы находитесь буквально в шаге от устойчивой дефляции.

Опасность кроется в том, что падение цен порождает ожидание их дальнейшего снижения. Как я говорил много лет тому назад в книге «The Death of Inflation», если такое происходит, дефляция вступает в самые пагубные пределы, иными словами – поселяется в головах людей. И точно так же, как с инфляцией, если уж все твердо уверовали в дефляцию, эту веру никакими силами не вытравишь, это задача дьявольски трудная. Именно такое случилось с Японией и запросто может повториться с еврозоной, что только ухудшит показатели экономики и обострит проблемы, с которыми сталкиваются руководящие круги еврозоны.

Глава 5 Какая политика предотвратила бы экономический крах?

Инвестиции нужны, но не ценой новых заимствований… Мы желаем придерживаться Пакта стабильности и роста. Он тоже способствует росту, и потому мы должны отклонять полемику, где меры жесткой экономии противопоставляются росту.

Ангела Меркель, канцлер Германии, ноябрь 2014 г.

Учитывая всю серьезность положения в еврозоне, было бы резонно ожидать какой-либо ответной политики. В чем она могла бы заключаться? Существует четыре главных варианта выбора: с грехом пополам барахтаться в трудностях, но, в сущности, не предпринимать ничего значимого; положиться на бюджетные трансферты, чтобы облегчить давление на периферийные страны; прибегнуть к налоговому стимулированию; открыто и недвусмысленно накачивать экономику деньгами. Ниже мы изучим все четыре варианта.

А может, это всего лишь болезни роста?

Существует точка зрения, что испытываемые евро трудности и связанные с этим экономические неурядицы – всего лишь временное явление. В конце концов, ни один валютный союз пока не достиг совершенства. В США и Великобритании различия между отдельными частями таких союзов устойчиво сохраняются, что не мешает функционировать им самим. (Стоит отметить, что мощная сепаратистская партия в Шотландии грозит развалить британский валютный союз.) Почему нечто подобное не может происходить с евро? В довершение всего, евровалюта начала свой путь во времена самые тяжелые. Будь обстоятельства более благоприятными, при любых других трудностях, какие могли возникнуть, страны в составе валютного союза, да и сам союз наверняка преуспевали бы больше. Так не рано ли подвергать убойной критике ЕС?

В этой точке зрения есть некое разумное зерно. Если европейское сплочение, не говоря уже о полностью интегрированном фискальном и политическом союзе, в более широком плане сулит такие уж гигантские выгоды, то, может, странам еврозоны и стоило бы смириться с временными трудностями, которые создает на первых порах валютный союз? Но даже если эти трудности имеют временный характер, цена их совершенно колоссальна и не в последнюю очередь выражается в том, что целое поколение молодежи в странах Южной Европы лишилось работы и какой бы то ни было надежды на лучшее будущее.

Более того, «временные» трудности европейского валютного союза могут привести к далеко идущим последствиям. В депрессивной экономике отсутствуют стимулы инвестировать капитал в производственные основные средства, и в итоге основные фонды сокращаются. Мало того, когда безработица охватывает значительную часть населения, это ведет к массовой утрате трудовых навыков и мотивации к труду. А это чревато огромными социальными проблемами (распространением наркомании и алкоголизма, распадом семей), не говоря уже о том, что на подобной почве дают быстрые всходы плевелы расизма и фашизма. Даже притом что в конце концов удалось утрясти проблемы с несовместимостью и консервативностью, из-за которых Италия и Греция первоначально рассматривались как неподходящие партнеры Германии по валютному союзу, отрицательные последствия депрессивного состояния евровалюты могут растянуться на годы, если не на десятилетия.

В связи с этим на память приходит пример из современной истории, причем очень удручающий. Известно, что на протяжении веков Италия оставалась лоскутным одеялом из множества мелких самостоятельных городов-государств и королевств (рис. 5.1). В 1860-х гг. начался процесс создания единого государства, и наряду с политическим объединением был сформирован валютный и фискальный союз. С тех самых пор юг Италии, примерно соответствующий территории прежнего Королевства обеих Сицилий под властью неаполитанской ветви Бурбонов, не может выбраться из депрессивного состояния. После объединения страны промышленность Юга была разрушена, а сельское хозяйство обречено на упадок. Ужасающая бедность вынуждала южан толпами покидать родные места. За следующие два десятилетия миллионы жителей Сицилии и юга полуостровной части страны, разуверившиеся в светлом будущем Италии, эмигрировали, кто в Северную Америку, а кто в Южную. Думаю, здесь отчетливо просматриваются удручающие параллели с современной Грецией, где численность трудоспособного населения достигла низшей отметки со времен вступления страны в еврозону.

Рис. 5.1. Политическая карта Италии в 1820 г.[24] Источник:

Как полагает историк Дэвид Гилмор,[25] многие политические лидеры южной Италии позже склонились к мысли, что объединение Италии было серьезной ошибкой. В подтверждение Гилмор приводит высказывание сицилийского католического священника Луиджи Стурцо, который стал идейным вдохновителем создания Христианско-демократической партии:

Позвольте-ка нам самим управлять делами на Юге, самим планировать наши налоги, держать ответ за состояние дел в общественной сфере и находить собственные рецепты для преодоления трудностей… мы не школяры и не нуждаемся в заботливой опеке Севера.[26]

Трансферты: до каких же пор?

Положение дел в южной Италии тесно связано с вопросом «бюджетных трансфертов» в пределах фискального и валютного союза. На эту тему имеется обширная экономическая литература. И главное место в ней занимает парадигма, касающаяся так называемых асимметричных шоков, под которыми понимаются экономические события, оказывающие неодинаковое воздействие на разные регионы или страны. Суть в том, что в рамках валютного и фискального союза, когда страна (или регион) А вступает в полосу трудностей, страна (или регион) Б помогает преодолеть их. Когда же затруднения начинаются у Б, то А, в свою очередь, протягивает руку помощи.

Такое происходит автоматически и в крупных масштабах в любом суверенном государстве, в том числе в США, Великобритании, Германии и Италии. Подобные трансферты безусловно помогают смягчать удары всякий раз, когда временные неудачи приводят к падению ВВП региона.

То, что происходит между разными странами или регионами, иногда действительно в общих чертах укладывается в данную парадигму, но часто – не укладывается. Вместо того чтобы из полосы экономических неурядиц перейти к экономическому благополучию и тем самым из фактического получателя средств превратиться в донора, регион вступает в период глубокого спада и, как правило, на целые десятилетия застревает в этом положении. Именно так сложилась судьба бывших промышленно развитых и угледобывающих районов Бельгии, северной Франции и северной Англии, а в особенности это относится к Югу Италии, традиционно называемому Меццоджорно. Со времен объединения денежные потоки регулярно направляются из северной части Италии, из Милана, на юг, в Неаполь, где и исчезают, по большей части бесследно. А вот в обратном направлении никаких денежных потоков практически никогда не наблюдалось.

Почему так происходит? Далеко не очевидно, что долговременные трансферты помогут бедствующему региону приспособиться к текущим обстоятельствам и восстановиться, если его проблема имеет структурный характер, особенно ввиду того, что трансферты нередко принимают форму финансового вспомоществования безработным. Если эти поступления слишком щедры, то могут затруднять полноценную адаптацию. Несмотря на то что трансферты позволяют бедствующему региону поддерживать потребление на базовом уровне, высокий уровень безработицы сохраняется, а с ним и полный набор сопутствующих негативных экономических и социальных эффектов.

Если трансферты проходят в форме какого-либо рода поддержки отдельным компаниям, возникает опасность, что этим одобряется и закрепляется неэффективная отраслевая структура производства. А значит, эти деньги выброшены на ветер. Но еще пагубнее, когда средства переводятся напрямую правительствам, которые отличаются врожденным качеством тратить деньги неразумно или даже непродуктивно.

Решение такого рода проблем, предлагаемое австрийской или хайековской[27] экономической школой, разумеется, состоит в том, чтобы дать разворачивающимся пагубным событиям, вызвавшим резкое падение регионального ВВП, идти своим чередом вплоть до логического конца. Хотя я бы не стал заходить столь далеко, но определенно признаю весьма справедливой критику австрийцами попыток облегчать сегодняшние болячки посредством финансовых паллиативов.

Проблемы приспособления еще больше усугубляются в условиях, благоприятствующих значительной коррупции. Хорошо известно, что в Италии так оно обычно и бывает. На протяжении десятков лет колоссальные потоки федеральных средств регулярно направляются на юг страны для финансирования разнообразных инфраструктурных проектов, и на всем пути денежки из этих потоков уходят «налево». В результате все объекты строятся с опозданием, некачественно и с превышением бюджета, если вообще достраиваются. Тот факт, что от государства можно получать такие огромные средства, повышает привлекательность коррупции и тем самым стимулирует ее. Укрепляется положение коррумпированных индивидов и институтов, приживаются обычаи взяточничества и подкупа, из-за чего возрастает угроза, что коррупция проникнет в другие виды деятельности в регионе.

Если отвлечься от Европы, то недавно мы видели массу примеров, как международная помощь, и особенно ее межгосударственная разновидность, создавала условия для роста коррупции и укрепляла позиции именно тех сил, которые тормозили развитие страны-получателя. В сущности, именно эта мысль проходит красной нитью через все научные труды выдающегося представителя классической либеральной традиции экономиста Питера Бауэра. Тем не менее многое от подобной логики о благотворной роли трансфертов прижилось в Европе.

Из бесчисленных научных трудов мы знаем, что высокий уровень коррупции играет роль главного тормоза экономического роста. Что касается Италии, то значительная часть факторов, препятствующих экономическому развитию Юга, тесно связана с потоками исправно поступающих с Севера трансфертных денег.

Привлекательность региона, способного к корректировке за счет снижения обменного курса, в том, что это открывает возможность сохранять на низком уровне безработицу и в то же время поддерживать рост экономической активности за счет экспорта.

По правде говоря, всем нам, кто критикует инерционность евро, следовало бы честно признать, что корректировка валютного курса не то, что могло бы составить предел мечтаний. Но как знать, может, если бы Королевству обеих Сицилий и после объединения Италии хватило сил проводить отдельную валютную политику, его судьба была бы иной? Более низкий курс валюты при наличии возможности его дальнейшего снижения помог бы удержать на плаву промышленность юга и тем самым оживить инвестиции в регион. Одни только бюджетные трансферты не могут служить достойной заменой этому и способны еще больше ухудшить положение.

Жутчайший кошмар немцев

Понятно, что большинство граждан Германии обеспокоены тем, что их просят взвалить на плечи дополнительное финансовое бремя ради того, чтобы поддержать хилую экономику периферийных стран еврозоны.

Масштабы истинного вклада немцев в это дело, равно как и тот факт, что в перспективе им могут навязать и еще бо́льшие потери, затушевываются благодаря непрозрачности способов, какими предоставляется помощь периферии. Не последнюю роль в этом играет Бундесбанк при помощи «неведомой зверушки» под названием баланс TARGET 2, равно как и целое скопище всевозможных фондов поддержки, вроде ESM, EFSF и множества им подобных (значение этих аббревиатур можете уточнить по глоссарию в конце книги). Между тем от руководства Германии немцы постоянно слышат разглагольствования о банковском, фискальном и трансфертном союзе, и это многообразие механизмов поддержки может запросто задурить им головы. Германские политики и добиваются того, чтобы нагородить побольше сложностей вокруг механизмов поддержки бедствующих стран еврозоны и тем еще надежнее скрыть, во что это обойдется населению.

На самом деле, граждане Германии могли бы спокойно выбросить из головы все эти ухищрения и уловки. Существуют три простые мысли, которые они должны как следует усвоить и затем уже решить, устраивает их такое положение дел или нет.

1. Чрезмерные траты и привлечение кредитных средств, которые периферийные страны позволяли себе в прошлом, будут финансироваться из кармана Германии.

2. Сегодняшние чрезмерные траты и привлечение кредитных средств периферийными государствами также будут оплачиваться Германией.

3. Чрезмерные траты и чрезмерное привлечение кредитов, которые периферийные страны позволят себе в будущем, опять погасит Германия.

Даже если граждане Германии согласны на первое, а именно, списать значительную часть долга, причитающегося им от периферийных стран еврозоны, то соглашаться финансировать нынешнее расточительство периферии – это совсем другой коленкор. А уж соглашаться на то, что их подпишут на обязательство оплачивать излишества и мотовство периферийных стран еще и в будущем, – совсем не лезет ни в какие ворота.

Однако именно такой сценарий подразумевается фискальным союзом, если не будет установлен реально жесткий контроль за тратами и заимствованием средств всех его участников. Пускай немцы бросят долгий пристальный взгляд на Италию и хорошенько подумают, хочется ли им выступить в роли щедрого Милана по отношению к Меццоджорно в лице Южной Европы. Поистине эта картина достойна Дантова Ада.

Может, ответить налогово-бюджетными мерами?

Итак, требуется что-то предпринять, чтобы возродить экономику еврозоны. Весь вопрос в том что. Одна из возможностей для участников еврозоны – задействовать налоговое стимулирование или по крайней мере не спеша двигаться по пути дальнейшей налогово-бюджетной (фискальной) консолидации. Но почти перед всеми участниками еврозоны и так уже воздвиглась серьезная фискальная проблема, поскольку и без того высокие показатели соотношения долга и ВВП возросли еще больше. Но даже если бы у стран – участниц еврозоны были развязаны руки, существуют четкие пределы того, что они могли бы предпринять. А руки у них как раз связаны. Свободу их действий ограничивают Пакт стабильности и роста и согласованные ими цели в области снижения бюджетных дефицитов. А за плечом у них маячит германское правительство, бдительно высматривая малейшие признаки ренегатства.

У самой Германии по контрасту с ними имеется обширное поле для маневра. В последующие несколько лет у Германии должен образоваться профицит структурного бюджета, и коэффициент ее долга (отношение долга к ВВП) сократится с чуть более чем 75 % ВВП в 2014 г. до менее чем 65 % в 2018 г. Более того, у Германии имеется настоятельная потребность увеличить государственные инвестиции. На сегодня они составляют, если брать процент от ВВП, всего-то 1,5 % – это меньше, чем у Италии и (что примечательно) у Великобритании.

И даже при этом шансы на то, что Германия пойдет на крупные налоговые послабления, довольно эфемерны. Отчасти проблема в том, что германские политики и высшие государственные деятели, судя по всему, не разделяют кейнсианский подход к совокупному спросу и явно предпочитают ему принципы Гладстона в части управления государственными финансами (ограниченные госрасходы, низкий уровень налогов и сбалансированный бюджет), а то и вовсе подходят к государственным финансам с такой же меркой, что и к финансам домохозяйства. Еще одна особенность германского менталитета кроется в убеждении немцев, что их страна должна взыскательно относиться к себе, потому что в противном случае государства более слабые дадут себе волю, их дефициты и долги взлетят к небесам, что дестабилизирует еврозону и, может, даже навяжет на шею Германии непомерные расходы.

Когда дело касается кейнсианских аргументов относительно совокупного спроса, тут же возникает впечатление, что Германия просто не уяснила себе их суть. Какие бы экономические трудности ни возникали, у Германии всегда ответ один – всем нам следует произвести болезненную структурную перестройку и туже затянуть пояса. Такой подход напоминает мне тех врачей, которые, когда приходишь к ним с вросшим ногтем, глубокомысленно рекомендуют тебе меньше пить и сбросить лишний вес.

Многие представители власти и германские экономисты свято верят – если все страны мира смогут следовать примеру Германии, то проблемы разрешатся и все будет хорошо. Во множестве отношений это, вероятно, так и есть, но только не в том, что касается положительного сальдо по текущим операциям. Но если где-то имеется избыток, то в другом месте непременно должен быть соответствующий дефицит. Следовательно, чтобы Германия могла наслаждаться своими избытками, кто-либо где-либо должен страдать от недостатков чего-либо.

Вот что заявил 20 мая 2010 г. в интервью газете Financial Times министр финансов Германии герр Шойбле:

Я услышал от Тима Гайтнера (министра финансов США), что Германия должна делать больше для обеспечения роста. Но я хочу задать вопрос: что конкретно необходимо осуществить, чтобы ускорить рост? Нельзя же ради этого наращивать дефициты. Это безумие. Я должен сокращать свой дефицит.

Именно это Германия и сделала. В 2013 г., как раз в то самое время, когда периферийные страны еврозоны отчаянно нуждались в дополнительном европейском спросе, Германии только и было хлопот, как бы еще больше ужать свой бюджет. Так что, хотя крупные фискальные послабления в Германии вполне осуществимы и желательны, надеяться на это решительно нечего.

ЕЦБ спешит на помощь?

И тут все взоры обращаются к ЕЦБ – Европейскому центральному банку. Перед лицом обстоятельств, какие сложились в еврозоне на сегодняшний день, классической (я не могу сказать ортодоксальной) англосаксонской реакцией было бы накачать систему деньгами. Проще говоря, центробанк скупает активы и платит за них свеженапечатанными деньгами. В простонародье эта стратегия так и называется, «печатать деньги», хотя в современном мире едва ли какие-то деньги в прямом смысле печатаются. Скорее, они формируются в электронном виде, поскольку центробанк кредитует продавцов ценных бумаг, увеличивая их депозиты, у него же и хранящиеся. По ходу таких операций баланс центробанка увеличивается.

Такая политика есть логическое продолжение попыток стимулировать экономику за счет снижения процентных ставок (то есть цены денег). К подобной политике обычно прибегают, когда ставки уже достигли нижнего предела и снижать их дальше не представляется возможным. Соответственно, центральный банк переключается с попыток регулировать цену денег на попытку регулировать их количество в экономике. По этой причине за данной политикой закрепилось общепринятое название количественного смягчения, или QE (это та же самая политика, за которую выступал Кейнс в 1930-х гг.; в те времена она называлась «операциями на открытом рынке»).

Такой стратегии придерживались Федеральная резервная система в США и Банк Англии в Великобритании. И ее же, хотя и нерешительно, проводил Банк Японии на протяжении последних 20 лет, а сейчас проводит уже безоговорочно в рамках «абэномики» (по имени премьер-министра Японии Синдзо Абэ). А вот ЕЦБ по большей части сторонился политики QE – до тех пор пока не объявил в январе 2015 г., что наконец-то введет ее. Причины такой нерешительности способны многое рассказать о самой природе европейского проекта – и о судьбе Евросоюза.

Как действует количественное смягчение

Количественное смягчение воздействует на экономику через целый ряд различных каналов. Во-первых, оно накачивает банки ликвидными средствами, на которых те не зарабатывают почти никаких процентов. В нормальных условиях банки постарались бы снизить объем имеющихся у них средств центробанка, предоставляя их в качестве кредитов, и в нормальных же условиях это по идее должно поддерживать возросший совокупный спрос. К сожалению, когда применяют количественное смягчение, это делается именно по той причине, что условия далеки от нормальных. И более того, условия могут быть до такой степени не нормальными, что банки почтут за лучшее сидеть на своих деньгах из страха, что если будут выдавать кредиты, то понесут убытки. (Подобное поведение банки уже демонстрировали в массовом порядке в США, Великобритании и Японии.)

Во-вторых, количественное смягчение, как правило, способствует повышению цены приобретенных активов и тем самым снижает их доходность. Это повышает уровень богатства и одновременно снижает стоимость денег.

В-третьих, количественное смягчение изменяет баланс инвестиционных портфелей, поскольку субъекты экономической деятельности обнаруживают, что в их портфелях средств центрального банка или их эквивалентов стало больше, а рисковых высокодоходных активов – меньше. Это должно побуждать их приобретать еще другие активы и тем самым рассылать импульс к расширению деловой активности в какие-то другие сферы экономики.

В-четвертых, когда в данной стране объем денежной массы увеличивается по сравнению с другими странами, владельцы крупного частного капитала в ответ, как правило, стараются скорректировать свои портфели за счет продажи части средств в местной валюте и покупки иностранной валюты, что снижает обменный курс с обычными последствиями для конкурентоспособности и уровня цен в данной стране.

На практике же первые три канала, скорее всего, не окажут эффективного воздействия на экономику страны, чья финансовая система расшатана в результате серьезного кризиса. В таких случаях чтобы количественное смягчение дало результат, следует опираться на четвертый канал, ослабление обменного курса. Эффект может быть довольно мощным при условии, что финансовые власти позволят обменному курсу падать до достаточно низкого уровня или будут намеренно стимулировать его сильное снижение.

Однако у еврозоны имеются две проблемы. Во-первых, порадует ли Германию сценарий, при котором курс евро, а это кроме всего прочего и германская валюта тоже, на валютных биржах будут специально удерживать на низком уровне?

Во-вторых, позволят ли страны, не входящие в зону единой валюты, скажем, такие как США, Китай, Япония и Великобритания, чтобы еврозона выкарабкивалась из своих проблем за счет низкого курса евро? В конце концов, такой путь по сути означает экспорт в другие страны слабого спроса и дефляционных тенденций. Вот если бы все страны в практиковали количественное смягчение в одном и том же масштабе, ни одна страна не имела бы возможности обесценивать свою валюту относительно других. И разумеется, все страны мира не могут обесценить свои валюты. И потому количественное смягчение вполне может проявить себя как инструмент либо чрезвычайно мощный, либо совершенно бесполезный – либо какой-нибудь еще в пределах данного диапазона – в зависимости от того, как складываются обстоятельства на момент его применения, и как сам инструмент применяется (подробнее об этом поговорим чуть ниже).

Финансовая ортодоксия Германии

Итак, количественное смягчение могло бы подтолкнуть экономику еврозоны к росту за счет воздействия на ее экономику по четырем вышеописанным каналам. Тогда вопрос: почему же ЕЦБ до сего времени так и не применил политику количественного смягчения?

Здесь мы снова наталкиваемся на ортодоксальные финансовые представления немцев. В Германии считают, что политика количественного смягчения чревата инфляцией, а инфляция, как все знают, это враг номер один. Главный предмет беспокойства в том, что, если у правительств появится возможность получать средства через центральный банк, это сведет на нет всякую рыночную дисциплину. А как только дисциплине придет конец, общество не успеет оглянуться, как окажется на пути к Хараре (это в Зимбабве), иными словами прямиком к гиперинфляции. Даже если центральный банк скупает долги на вторичном рынке вместо того, чтобы напрямую снабжать правительство деньгами, результат, в сущности, будет точно таким же. Монетарное финансирование (правительства) – это гибельный путь.

Президент Бундесбанка Йенс Вайдманн в октябре 2014 г. заявил:

Монетарное финансирование запрещено, и не зря. Нельзя допускать попыток обойти этот запрет стороной за счет выкупа активов на вторичном рынке.

И далее:

Правительства могут пристраститься к выкупу активов, как к сладкой отраве. Им грозит испытать горькое разочарование, когда покупки сократятся или вообще сойдут на нет.

Таким образом, перед лицом неумолимой позиции Германии у ЕЦБ были связаны руки. На самом деле, ЕЦБ все же предпринял кое-какие действия, очень схожие с количественным смягчением. Следствием их должно было стать увеличение баланса ЕЦБ. Но, чтобы лишний раз не дразнить Бундесбанк, этим действиям дали иное название, и объем операций поддерживается на сравнительно низком уровне. В действительности с 2012 г. баланс ЕЦБ сократился, а это эффект прямо противоположный тому, какой должно производить количественное смягчение.

В январе 2015 г. ЕЦБ наконец мужественно смирился с суровой необходимостью, когда объявил о запуске программы, в рамках которой будет выкупать дополнительные объемы активов на сумму 50 млрд евро в месяц. Программа продлится до сентября 2016 г., и, таким образом, ее суммарный объем достигнет 1 трлн евро.

Германии были сделаны две уступки. Во-первых, ЕЦБ не допустит, чтобы долг какой-либо страны-эмитента в его резервах превысил 33 % от общего объема долга. Это мудрое решение, поскольку удержит ЕЦБ от покупки греческого долга – во всяком случае, сейчас. Во-вторых, кредитные риски 80 % выкупаемых активов будут возложены на соответствующие национальные центробанки, вместо того, чтобы ложиться общим бременем на всех.

Наихудший способ проводить количественное смягчение

И как, поможет ли спасти еврозону показное массированное транжирство в рамках количественного смягчения? Если подумать, то один триллион евро – это огромные деньги. Как оказывается, единственное, что это даст, так это восстановит уровень баланса ЕЦБ до показателя 2012 г., и это как раз то самое, что поклялся сделать Марио Драги (рис. 5.2). Это будет означать, что с начала 2008 г. баланс ЕЦБ увеличился на 150 %. Для контраста отмечу, что баланс Банка Англии возрос за тот же период на 300 %, а Федеральной резервной системы – примерно на 400 %. Так что планируемое увеличение баланса ЕЦБ выглядит мелочовкой в сравнении с примером других центробанков – но при этом еврозона находится в куда более плачевном состоянии, а угроза дефляции явственнее маячит на ее горизонте.

Рис. 5.2. Состояние баланса Центральных банков, 2008–2015 гг. (размер баланса на январь 2008 год принят за 100)

Мало того, сам способ, каким ЕЦБ намеревается проводить количественное смягчение, почти гарантирует, что эффект будет минимальным. Даже в том, что касается США и Великобритании, далеко не очевидно, что политика количественного смягчения дала массированный эффект, хотя авторы целого ряда научных трактатов уже поставили в заслугу этой политике, что она, дескать, резко улучшила положение дел в экономике и значительно подстегнула ее рост. Вся проблема в том, что при экстремальных условиях, на фоне которых инициируется политика количественного смягчения, нормальные денежные отношения нарушаются. В том числе падает так называемая скорость обращения денег (рассчитывается как отношение номинального ВВП к объему денежной массы). В итоге невозможно с уверенностью определить, в каких пределах необходимо осуществить количественное смягчение, чтобы добиться заданного увеличения номинального ВВП.

Тем не менее, как написано в учебниках, количественное смягчение – политика потенциально высокоэффективная, поскольку в теории не существует ограничений для количества собственных денег центрального банка, которые он может и должен «напечатать». Таким образом, даже если центробанк не имеет представления, какой объем количественного смягчения потребуется для достижения поставленной цели, он может не беспокоиться, ибо знает, что, если данный объем закачанных в экономику денег не поможет решить проблему, ничто не помешает ему впрыснуть еще одну дозу денег, и так до бесконечности. Более того, центральный банк может открыто заявить об этом рынкам – и те охотно поверят.

Соответственно, частный сектор можно заставить действовать нужным властям образом – а именно тратить деньги, – воздействуя на него одной лишь всепобеждающей силой печатания денег. Но и это еще не все. Если центральный банк умно разыгрывает свою партию и способен без труда убедить рынки в своих силах и в своей готовности действовать в данном направлении, то ему и не потребуется на деле наращивать объем количественного смягчения до требуемого уровня. А что центробанку потребуется, так это четко продемонстрировать волю, решимость идти данным курсом и уверенность в своих силах.

Это та самая манера поведения, какой не придерживался Банк Японии, когда в 1990-х гг. проводил свою программу количественного смягчения. Деньги в японскую экономику впрыскивались небольшими порциями, нерешительно, а сам регулятор приговаривал, что не уверен, возымеет ли это эффект, и уверял общественность, что это вовсе не обязательно даст что-то большее! Так стоит ли удивляться, что количественное смягчение в исполнении Банка Японии, по всей видимости, принесло весьма скромный эффект.

Более того, именно таким же манером количественное смягчение, скорее всего, будет осуществляться в еврозоне – в недостаточных объемах, нерешительно, под аккомпанемент зубовного скрежета Германии и при постоянно довлеющей угрозе, что программа будет остановлена или свернута.

А Германия-то не блефует

Поскольку очевидно, что Германии принадлежит весьма важная роль в формировании политики ЕЦБ, нам имеет смысл оценить, какой в реальности может быть сила противодействия Германии политике количественного смягчения, а также сможет ли Марио Драги и дальше попросту не брать в расчет ее недовольство. В конце концов, Германия не обладает официальным правом вето. Ей принадлежит всего лишь один из многих голосов в Совете управляющих ЕЦБ, хотя она и пользуется поддержкой нескольких союзников. Ведь в январе 2015 г. Драги хватило-таки решимости объявить программу количественного смягчения, невзирая на сопротивление Германии.

И все же, попытайся ЕЦБ протолкнуть более смелую и масштабную программу количественного смягчения вопреки воле Германии, это могло обернуться тяжелыми последствиями. Вполне вероятно, что Йенс Вайдманн по примеру своего предшественника подал бы в отставку. А это, в свою очередь, грозит дестабилизировать рынки и вновь посеять у них сомнения в прочности и надежности евро. Более того, ЕЦБ нуждается в том, чтобы Германия полноценно участвовала в любых финансовых программах, инициированных с целью поддержать уязвимые страны. Но само по себе участие Бундесбанка в подобных программах находится под пристальным вниманием Федерального конституционного суда Германии. И его может вывести из себя очередная отставка главы Бундесбанка.

Надо также иметь в виду, что в отличие от прошлых лет сегодня в Германии действует политическая партия евроскептического толка – Alternative für Deutschland («Альтернатива для Германии»). При рассматриваемых нами обстоятельствах поддержка этой партии резко возрастет, тем самым добавляя трудностей правительству страны.

Наконец, худшей опасностью, которой Драги обязан не допустить, окажется следующее: а вдруг Германия только из чистого разочарования и озлобленности, а также из страха перед валютно-финансовой катастрофой возьмет, да и выйдет из зоны евро. Вот тогда Драги будет несдобровать, засядет он, как в той поговорке, словно «рак на мели». А значит, Марио Драги должен подбираться к своей цели постепенно, искусно лавируя, в надежде, что удастся заручиться если не полным довольством Германии, то, по меньшей мере, ее покладистостью.

Монетарная теология и политические реалии

Учитывая, что ФРС и Банк Англии в свое время прибегли к политике количественного смягчения, а также тот факт, что эта политика проявила себя с хорошей стороны и достаточно успешно посодействовала восстановлению экономики, не спровоцировав при этом рост инфляции, спросим себя: почему Бундесбанк так яро противится проведению такой политики в еврозоне? Неужели руководство банка состоит сплошь из одних сумасшедших? Ответ: нет. Причины, побуждающие Бундесбанк занимать позицию, противоположную позиции двух ведущих англосаксонских центробанков, произрастают прямо из сердцевины европейского интеграционистского проекта. На мой взгляд, эти причины объясняют также, почему этому проекту не суждено достичь успеха.

Если послушать, как высшие руководители Бундесбанка рассуждают об ужасных пороках, которые те или иные мудреные монетарные действия грозят спустить с привязи, возникает впечатление, что предмет их дискуссии лежит где-то в области монетарной теологии. А сами бундесбанкиры смахивают на средневековых схоластов, обсуждающих, сколько ангелов уместится на острие иголки.

Но, в сущности, их позицию легко понять, к тому же при сложившейся ситуации она как нельзя более уместна. Довод, которым Бундесбанк подкрепляет свое упорное нежелание поддержать идею количественного смягчения, сводится к тому, что опасно позволять расточительным правительствам по сути пуститься во все тяжкие, разрешив им финансировать свои прихоти за счет «напечатанных» денег.

Это же составляет и предмет законных тревог других стран, включая США, Великобританию и Японию, при том что все они практиковали количественное смягчение. А причина, по которой они в отличие от Бундесбанка нашли в себе решимость провести эту политику, в том, что у них речь шла о долговых обязательствах их собственных правительств. Бундесбанк же опасается развязать руки правительствам других стран, главным образом Италии, Испании, Португалии, Греции и в последнее время все больше – Франции. Бундесбанк беспокоит, как бы германские налогоплательщики не оказались в положении крайних, кто вынужден оплачивать чужое финансовое распутство.

Иными словами, нежелание Германии прибегнуть к финансовому стимулу последней надежды тесно связано с отсутствием наряду с валютным еще и налогового и политического союзов. Причина тому – факт, который особо акцентирован в этой книге и состоит в том, что в своей нынешней конструкции евро больше смахивает на временное пристанище, чем на добротное, полноценное жилье.

Терзания по поводу инфляции

Еще один немаловажный фактор, который стоит за второй причиной отвращения Бундесбанка к политике количественного смягчения, – это боязнь, что она стимулирует рост инфляции. Это крайне чувствительная и болезненная тема для народа Германии, пережившего времена гиперинфляции в 1923 г. и позже, на исходе Второй мировой войны. И что любопытно, даже в США и Великобритании политика количественного смягчения встретила жесткое неприятие со стороны тех, кто утверждал, что в конечном итоге эта затея обернется огромной инфляцией. Более того, высказывалось мнение, что такой результат просто неизбежен в условиях, когда главный финансовый регулятор действительно запустит в систему колоссальное количество своих средств.

На самом деле данная точка зрения никогда не была абсолютно справедливой, да и должного обоснования так и не получила. Вся штука в том, что если регулятор с такой легкостью может создать деньги, то ничто не мешает ему и точно так же уничтожить их. Просто-напросто следует повернуть вспять операцию, посредством которой создаются деньги, иными словами, на облигации, которые выкупал центробанк, следует распространить правило обратной продажи или по крайней мере позволить им долежать до срока погашения (а правительство будет продавать частному сектору новые облигации, чтобы финансировать погашение уже истекших). Альтернативный вариант для центробанка – заморозить депозиты коммерческих банков и тем самым не допустить, чтобы они за счет избыточных средств наращивали объем кредитования.

Но при всем при том здесь имеются две закавыки, одна – техническая, а другая исключительно политического свойства. Техническая закавыка в том, сможет ли регулятор, когда до этого дойдет дело, зафиксировать момент, когда начнет зарождаться инфляционное давление, и своевременно предпринять должные меры, чтобы не дать этому процессу развиться.

Разумеется, задачка эта довольно хитроумная, но, впрочем, не так уж сильно отличается от других, которые решают центробанки в своей повседневной деятельности. Более того, нет никаких оснований заподозрить, что ЕЦБ сколько-нибудь менее проницателен, чем американская ФРС или Банк Англии, и не заметит, как сгущаются инфляционные тучи. Или что ЕЦБ в техническом плане менее компетентен и не сумеет провести нужные действия, чтобы прогнать эти тучи.

А вот со второй закавыкой, а именно с политическим аспектом дела, все обстоит иначе. Это еще большой вопрос, захочет ли центробанк и стоящее за ним правительство в критический момент предпринять необходимые шаги, чтобы не дать деньгам, которые центробанк закачал в экономику, спровоцировать рост инфляции. Самый простой выход – позволить, чтобы денежный поток из открытых регулятором шлюзов вызвал рост инфляции. И более того, при наличии у государства проблемы тяжелой задолженности данное решение было бы вполне подходящим.

Банкиры ФРС и Банка Англии ни за что бы не оставили бы без внимания этот момент. Но они достаточно уверены в дееспособности своих институтов, а также во взглядах своих правительств, и потому такого рода заботы, как показала жизнь, не могли серьезно ограничить свободу их действий. Не исключено даже, что если бы они в открытую обсуждали подобную возможность, то пришли бы к выводу, что, если находящееся в тот момент у власти демократически избранное правительство, когда встанет вопрос о грядущей инфляции, решит не препятствовать, а то и даже стимулировать ее резкий рост, возможно с целью ослабить бремя госдолга, тогда простым парням-центробанкирам не по чину предвосхищать решение власти и уж тем более противиться ему.

А теперь сами посудите, до какой степени отличается от этого позиция Бундесбанка и его высшего руководства. Предположим, германский регулятор не будет препятствовать массированному росту баланса ЕЦБ ради смягчения остроты текущего момента. Как и в случае с США и Великобританией, это на первых порах не даст сколько-нибудь существенного эффекта, но, когда эффект начнет ощущаться, результат будет по всем статьям положительным: спрос укрепится, а экономика восстановится – но без сопутствующего роста инфляции.

А теперь предположим, что впоследствии, когда инфляция начнет вырастать в проблему и настанет время либо снова выбрать деньги из экономики, либо заморозить их, некоторые члены Совета управляющих ЕЦБ займут иную позицию. Они вполне могут подать свое решение под каким-нибудь другим соусом, но суть от этого не поменяется: кое-кто придет к заключению, что взрыв инфляции был бы для еврозоны лучшим способом вырваться из кошмарной проблемы госдолга. И потому, вместо того чтобы ужасать или вызывать противодействие, растущая инфляция будет, по сути, приветствоваться как одна из составляющих решения. И вдобавок чисто гипотетически у Германии не возникнет серьезной проблемы с госдолгом, но, даже если бы и возникла, не факт, что Германия приписала бы ее решению не препятствовать инфляции.

Для правящих кругов Германии это решение – пожалуй, еще худший кошмар, чем тот, что я описывал выше. После всех испытаний, что выпали на долю Германии, ей придется вынести еще один взрыв инфляции – а кто знает, может, и гиперинфляции – ради того, видите ли, чтобы ликвидировать долги безрассудно расточительных южных стран, которых, по мнению многих немцев, вообще не следовало бы допускать в еврозону. Стоит уяснить себе эту логику, и внезапно позиция Бундесбанка предстанет перед нами не такой уж и теологической или дремуче-средневековой. Напротив, она выглядит в высшей мере благоразумной.

Евро – вот в чем корень всех бед

Теперь нам жизненно важно разобраться, как увязать страхи Бундесбанка с очевидным успехом, которым увенчалась политика количественного смягчения в англосаксонских странах. Бундесбанк вынужден придерживаться такой позиции именно в силу незавершенности союза, объединяющего суверенные государства с очень разными проблемами и исповедуемыми ценностями; иными словами, позиция Бундесбанка обусловлена отсутствием фискального и политического союза. А это, в свою очередь, прямое следствие той дикой каши, какую являет собой евро.

В самом деле, при всей склонности Бундесбанка впадать в теологические рассуждения, когда дело касается денежных вопросов, во дни расцвета, когда евро еще не было и в помине, а Бундесбанк рулил немецкой маркой и по сути выступал в роли центрального банка огромной части Европы, он нередко позволял себе действовать более гибко, чем можно представить себе, отталкиваясь от его риторики. На словах Бундесбанк придерживался монетарной ортодоксии, а вот действовал исходя из чисто прагматических соображений. Все дело в том, что при таком авторитете (если можно так выразиться), при такой уверенности в собственных силах как института и при том надежном положении, какое Бундесбанк занимал в стране и в жизни народа, он, когда это требовалось, мог позволить себе отойти от своей монетарной ортодоксии.

А я и больше скажу. Представьте, что евровалюта не была создана, и я подозреваю, что, если бы Германии всерьез досаждали обстоятельства, сложившиеся в еврозоне на сегодняшний день, с надвигающейся угрозой дефляции, бундесбанк был бы готов сделать выбор в пользу количественного смягчения, точно так же, как это сделали Федеральная резервная система и Банк Англии. Более того, когда бы Бундесбанк пошел на политику количественного смягчения, и с учетом, что де-факто он выступает лидером для большей части европейских центробанков, фактически вся Европа дружно утвердила бы эту политику.

И вот, после того как евро на славу потрудился, подтачивая эффективность европейской экономики, это порождение европейских элит, которому прочили роль локомотива в повышении благосостояния Европы, теперь еще и воздвиглось препятствием на пути действенных мер по предотвращению дефляционной катастрофы. Это уже ни в какие ворота не лезет. Нам остается лишь надеяться, что мировая экономика, восстанавливая свои силы, возьмет на буксир еврозону и что каким-то образом нынешнюю жуткую ситуацию не мытьем, так катаньем удастся оздоровить настолько, чтобы предотвратить кошмарные напасти финансового кризиса. Если же этого не случится, тогда политикам, которые втиснули европейские страны в прокрустово ложе евро, придется понести тяжелую ответственность.

Как заставить евро работать

Итак, страны еврозоны оказались на перепутье и отлично осознают это. Чтобы евровалюта действовала эффективно, европейцам следует усердно готовить основу для формирования фискального и политического союза. Но это задача не из простых. Только представьте, каковы ее исходные условия: множество суверенных государств, и у каждого свои традиции в области бюджетных установлений, политических обычаев и парламентаризма. Этим государствам предстоит договориться, как проводить скоординированную бюджетную политику, каким политическим институтам еврозоны доверить соответствующие полномочия и не забыть при этом про механизмы демократического контроля.

Задача усложняется из-за того, что у каждой европейской страны свой взгляд на роль национального государства. Если Германия готова подчинить свою идентичность общеевропейской, то Франция видит будущее совсем в ином свете. И не вызывает сомнений, что позиции других стран по этому вопросу (хоть в целом и располагаются где-то между германской и французской точками зрения) весьма многообразны и несхожи одна с другой.

Помимо различий политического характера, отчетливых и повсеместных, у Германии есть особые трудности законодательного характера. Дело в том, что Федеральный конституционный суд Германии признал верховенство германского законодательства над европейским. Хотя суд поддержал Лиссабонский договор, он подчеркнул роль государств-членов как контролеров деятельности ЕС и вынес решение о незаконности передачи полномочий Бундестага органам Евросоюза в области налогов и расходования государственных средств. Если Германия даст согласие на формирование политического союза, потребуется принять новую конституцию, что можно сделать только после референдума.

Политические уроки провала евро

В нынешнем положении мы оказались из-за вопиющих высокомерия и некомпетентности европейской политической элиты. Народная мудрость говорит, что демократические избиратели получают тех лидеров, каких заслуживают, и одному богу известно, что же такого натворили народы Европы, чтобы заслужить своих нынешних правителей.

Однако руководители европейских стран не могут отговориться тем, что их не предостерегали. Евроскептически настроенные экономисты (главным образом британские, но не они одни) неоднократно предупреждали об опасностях объединения множества таких непохожих друг на друга стран в единый валютный союз без реальной конвергенции, при отсутствии крепких общих бюджетных и политических институтов. Интересно, что примерно такие же мысли в кулуарах высказывали и высшие должностные лица германского Бундесбанка. И хотя евроскептики подвергались всяческим поношениям со стороны европейского истеблишмента, и в Великобритании, и на континенте, жизнь доказала их правоту.

Столкнувшиеся с очевидностью масштабного провала проекта, ненужного и к тому же скверно сконструированного, евроэлиты отреагировали весьма предсказуемо. Они продолжили и дальше продвигать проект, невзирая на экономические издержки, в глубокой уверенности, что одна только чистая политическая воля позволит довести его до завершения. Но никакие решения политиков не помогут долететь до Луны на пушечном ядре.

Напрашивается вывод, что сама затея с созданием евро с самого начала была провальной. Она являет собой наихудший образчик того, как в ЕС принимаются решения, и показывает, что этим процессом движут интересы национальных политик, политический торг, соображения престижа и инфантильные представления о будущем Европы без сколько-нибудь серьезного учета экономических реалий.

Один из важнейших вопросов, ответить на который позволил бы анализ фиаско с евро: чем может обернуться выживание или окончательный крах евро для будущего роста Евросоюза? Мог бы конец евро стать частью спасения Евросоюза? И если нет, то что могло бы спасти ЕС?

Глава 6 Какое экономическое будущее ожидает Европу

Давать прогнозы – занятие неблагодарное, особенно когда это касается будущего.

Нильс Бор, лауреат Нобелевской премии по физике

Будущее скрыто от нас, касается ли оно Евросоюза или чего-либо другого. Может статься, Евросоюз ожидают самые блестящие экономические перспективы. Подобного рода утверждения заслуженно принесли экономистам их дурную славу. Но поскольку известно прошлое, а также текущие тенденции, «предсказателям» есть чем руководствоваться. Ни о какой определенности, конечно, речи не идет, однако о возможном облике будущего кое-что сказать возможно.

В ходе анализа перспектив экономического роста Евросоюза я сначала рассматриваю возможность повышения эффективности экономики ЕС, исходя из того что евро сохраняется как единая европейская валюта, а затем изучаю вопрос, почему ликвидация евро могла бы улучшить общее положение дел и как она повлияет на две ключевые страны ЕС – Францию и Германию. Далее я коснусь вопроса, имеющего колоссальные экономические последствия, – демографических перспектив Европы. Это позволит мне выстроить несколько наиболее правдоподобных сценариев долгосрочных перспектив роста ВВП европейских стран в сравнении с остальными государствами.

Виды на ускорение экономического роста

Мы будем исходить из того ключевого положения, доказанного в главе 3, что Евросоюз стал относительным экономическим провалом и характеризуется неизменно низкими темпами роста по сравнению не только с развивающимися рыночными экономиками, но даже с другими развитыми странами мира. Реально ли изменение такого положения дел?

Да. Анализ, представленный в моей книге, подводит к заключению, что фундаментальной причиной слабого роста является негодная политика, как в странах-членах, так и в ЕС в целом. Но она ведь в состоянии измениться. Главное, на что следовало бы обратить внимание, – это регулирование рынка труда. Как уже отмечалось в главе 3, Евросоюзу необходимо повышать темпы роста производительности и уровень занятости. Хотя последнее само по себе никак не приведет к росту производительности, а вначале даст прямо противоположный эффект, зато повысит количество продукции на душу населения, что, в свою очередь, послужит стимулом для инвестирования. При большей гибкости рынка труда у компаний появятся мотивы для расширения операций.

Точно так же можно предположить, что с целью стимулирования инвестиций и занятости ЕС вводит налоговую реформу, и налоги могут быть сокращены, как только состояние государственных финансов позволит сделать это. Не исключено, что в реализуемых Францией и Италией программах жесткой экономии произойдут сдвиги в сторону большего акцента на сокращение расходов и меньшего – на повышение налогов. Или, выражаясь менее тривиально, реально предположить, что Евросоюз действительно начнет исполнять все предусмотренное Лиссабонской повесткой.

Вышеперечисленные шаги вполне представимы, но какова вероятность, что они будут предприняты? Если Евросоюз действительно решит двигаться в этом направлении, ему придется провести фундаментальную реформу самого себя, вплоть до изменения самой своей сущности. В главе 7 рассмотрен вопрос о том, сможет ли Евросоюз успешно реформировать сам себя. Это возможно, но маловероятно. Как я уже показывал, есть ряд причин системного характера, в силу которых Евросоюз склонен принимать дурные решения, подавляющие экономический рост. Об этом свидетельствует приведенная в главе 4 история с евро. Неверные инициативы – естественный результат как структуры Евросоюза, так и превалирующих в нем идеологических представлений.

Соответственно, многие факторы слабой результативности ЕС, скорее всего, сохранятся или даже начнут еще пагубнее влиять на состояние экономики. Ниже я показываю, каким образом курс «никаких перемен» может сказаться на относительной значимости ЕС в мировой экономике. Прежде всего я рассмотрю некий выход, который мог бы улучшить результативность экономики Евросоюза – ликвидацию (полную или частичную) единой европейской валюты.

Почему конец евро помог бы улучшить функционирование экономики

Хотя эти страницы – не самое подходящее место для дискуссий о вероятности выживания или упразднения евро, нам важно уяснить себе, что евро действительно может потерпеть крах. После греческого кризиса 2012 г. больше невозможно делать вид, будто евро как был, так и навек останется необходимым. Вполне возможно, что та или иная страна откажется от евро. Более того, во времена греческого кризиса Николя Саркози, занимавший пост президента Франции, заходил в подобных рассуждениях столь же далеко, как и канцлер Германии Ангела Меркель. Вдобавок не в последнюю очередь благодаря научным работам на данную тему, представленным в 2012 г. на соискание премии Вулфсона, которую присудили моей фирме Capital Economics, мы теперь знаем, каким образом страна могла бы выйти из зоны евро. Наши 19 мушкетеров, в конце концов, могут и не исповедовать принцип «один – за всех и все – за одного».

На этих страницах меня интересуют лишь экономические последствия двух вероятных сценариев: евро выживет и сохранится, или евро будет упразднен. Большинство людей, как среди широкой общественности, так и в среде финансовых рынков, сегодня уверены в первом. Возможно, они окажутся правы. Несмотря на очевидные проблемы евровалюты, все еще сохраняется безусловная возможность спасти ее посредством сделки на сумму с множеством нулей, которая будет сопровождаться рукопожатиями и протокольными улыбками всех и всем.

В подобном случае все факторы, тормозящие экономический рост Евросоюза и проанализированные мной в главе 4, продолжат свое действие. Периферийные страны по-прежнему будут обречены на беспрецедентно высокую безработицу и приговорены к режиму экономии, а Германия станет «показывать им пример». И все это не даст никаких оснований надеяться, что экономический рост в Европе ускорится.

Но что, если верной окажется моя точка зрения и евровалюта будет отменена? Мнение, что ликвидация евро – безусловно плохо, общеизвестно и даже принимается на веру как какая-нибудь известная со школьной скамьи прописная истина. Более того, считается, что это повлечет за собой разрушительные последствия не только для Европы, но и для всего мира. Не вызывает сомнений, что отказ от евро действительно может спровоцировать финансовый кризис беспрецедентных масштабов – нечто наподобие «Lehman Brothers на стероидах», выражаясь словами бывшего директора Национального экономического совета США Л. Саммерса. Тем не менее по причинам, на которых я остановлюсь чуть ниже, имеются все основания полагать, что отмена евро могла бы улучшить функционирование экономики в среднесрочной перспективе. И потому, утверждаю я, есть нечто, что реально укрепило бы надежды на более здоровый экономический рост Европы: упразднение евро.

Здравому смыслу вопреки

Многим читателям эта идея покажется шокирующей. Однако долгосрочные последствия любого масштабного экономического кризиса зачастую оказываются прямо противоположными первым впечатлениям, возникающим по горячим следам у широкой общественности, а также в кругах интеллектуалов и в политическом истеблишменте.

В 1931 г. практически все члены британского национального коалиционного правительства одобрили программу жесточайшей экономии – или по крайней мере полагали, что иного выхода просто нет. Когда в сентябре того же года Великобритания отказалась от «золотого стандарта», все сочли, что грядет катастрофа. Тем не менее британская экономика смогла немедленно извлечь выгоды из понизившихся процентных ставок, а в следующие несколько лет – из более конкурентоспособного курса своей валюты, что сопровождалось самыми быстрыми темпами роста британской экономики за всю историю страны. Как заметил бывший министр труда Сидней Уэбб: «Никто не говорил нам, что мы сможем сделать это». На самом деле Кейнс годами твердил об этом.

Такая же история произошла в 1992 г., когда Великобритания оказалась в западне предшественника евро, механизма валютных курсов. Британии, чтобы удержать курс фунта стерлингов относительно немецкой марки выше установленной нижней границы, требовалось поднять процентные ставки до уровня, чрезмерно высокого для ее экономики. Это было очевидно всем, за исключением слепцов, которые в своем интеллектуальном раже твердили, что в противном случае не оберешься бед. Между тем безработица стремительно росла, счет разорившихся компаний шел на тысячи, экономика переживала спад и инфляцию, а ставки заработной платы росли медленно. Невзирая на все это, Казначейство, а также экспертное сообщество утверждали, что, если Великобритания выйдет из механизма валютных курсов, последствия будут убийственными. И что уж совсем дико – они заявляли, что из-за этого процентные ставки еще больше вырастут, а экономический спад усилится.

Однако независимо мыслящие экономисты (к чести своей – и ваш покорный слуга) отстаивали противоположную точку зрения. Мы утверждали, что по выходе из механизма валютных курсов процентные ставки упадут, инфляция едва ли увеличится, а может, даже и уменьшится, зато экономике энергичное восстановление пойдет на пользу, точно так же, как это было после финансового кризиса 1931 г.

После того как 16 сентября 1992 г. Великобритания отменила механизм валютных курсов, многие посчитали, что это катастрофа. А правы оказались те, кто придерживался противоположного мнения. Процентные ставки пошли вниз, а вскоре экономика начала неплохо восстанавливаться. Так что день, поначалу названный «черной средой», был переименован в «белую среду», а в конце концов – и в «золотую среду».

Не исключено, что то же самое произойдет и с упразднением евро.

Варианты возможного конца евро

Существует несколько вариантов развала евро. Нам важно бегло рассмотреть все, поскольку каждый повлечет свой специфический набор экономических последствий.

Конец за счет ухода слабых

Чаще всего обсуждается такая форма, как выход из зоны евро какой-либо слабой страны. Самым вероятным кандидатом считается Греция, а в последнее время – Кипр. Конечно, если одна страна выйдет из евровалюты, вполне возможно, что позже ее примеру последуют и другие. Как я всегда считал, многое зависит от того, насколько хорошо пойдут дела у первой страны-беглянки, когда она окажется за пределами единой валюты. Слабые периферийные страны не смогут противостоять напору сил, толкающих их к отказу от евро.

Представляю, как трудно поверить, чтобы стране, подобной Греции, которая столь долгое время управлялась непозволительно скверным образом, хватило бы способностей успешно отказаться от евро и спокойно пережить сопровождающую крупную девальвацию. Но ведь Аргентине удалось совершить нечто подобное, когда она в 2001 г. отказалась от искусственной привязки курса песо к доллару США. Вот и Греция, поднатужившись, могла бы провернуть подобное дело – или Италия, или Испания.

Если какая-то из этих стран откажется от евро, несомненно, на первых порах это обернется для нее хаосом. И тогда лидеры других периферийных стран еврозоны хотя бы на некоторое время получат возможность стращать своих граждан: «Видите, мы должны принять горькие пилюли, что прописала нам мадам Меркель, иначе нас постигнет такая же судьба, как Грецию». Но если у страны, отказавшейся от евровалюты, дела пойдут в гору, народы периферийных государств в ответ на страшилки своих лидеров могут возразить: «А что, мы не против разделить ее судьбу». Разумеется, экономически слабую страну следует попросить выйти из евро. В последние годы такую возможность допускал министр финансов Германии Вольфганг Шойбле. В статье, опубликованной в газете Financial Times, он пишет:

Если страна – член еврозоны обнаружит, что не способна консолидировать свой бюджет или восстановить конкурентоспособность, она должна в качестве последнего средства покинуть валютный союз, сохраняя при этом возможность оставаться членом ЕС.

А ввиду того что каждая уязвимая страна по определению в той или иной степени зависит от заемных средств, просить ее на выход, по сути, означает выпихнуть вон. Как только ей откажут в финансовой поддержке, единственным способом не допустить полного экономического и финансового краха станет отказ от евро. В последние несколько лет были моменты, когда Греция с ее проблемами доводила французское и немецкое правительства до степени крайнего раздражения и недовольства. Пускай Франция и Германия побороли искушение, но не факт, что в будущем мысли о том, что без Греции будет лучше, снова не овладеют ими.

Конец за счет ухода сильных

Противоположный вариант, когда от евро откажется какая-нибудь из сильных стран, также возможен. Самым очевидным кандидатом можно считать Германию, хотя это могут оказаться и Нидерланды, и Финляндия. Сегодня Германия едва ли проявит желание выйти из евро. Но чем дольше продлится кризис евро, тем больше от Германии потребуют раскошеливаться ради его сохранения, поэтому шанс на уход Германии будет возрастать. Евро и сейчас не пользуется широкой популярностью среди германской общественности, и некоторые немцы не возражают против возвращения к немецкой марке. Но многие соглашаются с той точкой зрения, что евро благотворно действует на Германию, поскольку поддерживает германский экспорт – этот аргумент мы уже анализировали в главе 4.

Скажу больше: немало тех, кто верит, что евро в частности, а Евросоюз вообще имеют ключевое значение для безопасности Германии. За мир и стабильность эти люди готовы платить высокую цену. По этой причине, даже когда обнаружилось, что Германия платит чудовищно высокую цену за то, чтобы сохранить евро на плаву, это не вызвало среди немцев возмущения настолько мощного, чтобы Германия отказалась от евровалюты.

Но позвольте напомнить, что счет, по которому вынуждена платить Германия, день ото дня возрастает, а психология немцев постепенно меняется. Интересно, что после многих лет, на протяжении которых евроскептики едва ли находили среди немцев хотя бы одного сторонника, в Германии образовалась новая партия – Alternative für Deutschland («Альтернатива для Германии»), критически относящаяся к ЕС. Пускай она еще не получила много голосов, но ведь и 1000-мильный путь начинается с первого шага.

Раскол по линии Север—Юг

Пожалуй, самым привлекательным вариантом распада евро стал бы раскол еврозоны на две части: «евросевер» и «евроюг». Особенно приемлемым этот вариант мне видится потому, что допускает множество исходов для судьбы евро как валюты и вариантов управления ей.

Предположим, что южные страны ЕС – Италия, Испания, Португалия и Греция – покинут современную еврозону и сформируют собственную денежную единицу. Несомненно, она будет слаба, и эти государства сохранят ярмо деноминированных в евро непомерных долгов. Им не останется ничего иного, как объявить дефолт в весьма крупных масштабах, что, по всей вероятности, спровоцирует банковский кризис по всей Европе, а возможно, и по миру.

В противоположном случае, если Германия и прочие северные страны покинут еврозону, оставив своих южных собратьев в одиночку барахтаться в евро, ситуация сложится куда более благоприятная. Тогда евро перейдет в разряд слабых валют, а новая, северная евровалюта, наоборот, станет сильной. Вышедшей группе придется потрудиться, чтобы решить проблемы, связанные с введением новой денежной единицы. А тем временем оставшимся в зоне евро южным государствам уже не будет грозить автоматический дефолт, поскольку они останутся в той же валюте, в какой деноминированы их долги.

Хотя это и впрямь самое заманчивое решение проблемы евро, нынешнее состояние дел оставляет ему мало шансов из-за того, что весьма сложно наладить эффективную координацию действий между северными странами. Наверное, самый вероятный сценарий – первой из евро выходит Германия, а позже за ней последуют и другие северные страны. Но, судя по всему, такое очень не скоро случится.

С кем заведет роман Франция?

Германия на протяжении последних 60 лет так часто и много рассматривается в компании с Францией, что, размышляя о ситуации в Германии, невольно задаешься вопросом: а что же ждет Францию? Мне всегда казалось, что по-настоящему интересный вопрос заключается не в том, почему дела у Франции идут скверно, а скорее – почему дела у Франции идут хорошо? Я не имею в виду, что Франция демонстрирует выдающиеся успехи – об этом и речи нет. Интересно другое: как она умудряется проводить крайне деструктивную политику, но при этом показывать результаты довольно сносные. Вот уж поистине, если бы британской экономикой управляли так же, как французы управляют своей, Британия давно бы вылетела в трубу.

Этот вопрос некоторое время не давал мне покоя, ибо я не находил на него удовлетворяющего ответа. Я ловил себя на том, что примеряю к Франции четыре возможных объяснения. Первое: Франция страна крупная и от природы сильная. Второе: даже делая глупости (вроде введения 35-часовой рабочей недели), Франция худо-бедно справляется со своей экономикой. Это подводит к третьему возможному объяснению феномена Франции: ее управленческий класс и кадровый состав высших государственных служащих получили исключительную выучку и чрезвычайно умело отстаивают интересы Франции.

Тут бы впору хором грянуть «Вив ля Франс!», но погодите, я еще не назвал четвертого объяснения, а оно, поверьте, куда менее успокоительное: проходит много времени, прежде чем дела принимают совсем уж скверный оборот. Ухудшения, когда они действительно начинаются, далеко не всегда очевидны глазу. Как тут не вспомнить изречение Адама Смита: «Страна может вытерпеть еще и не такое». Но стоит разложению начаться, и остановить его очень трудно. Закат Британский империи – яркий тому пример. А из более близких по времени примеров можно назвать экономические злоключения Японии в 1990-х гг. и коллапс Советского Союза. Если Франция продолжит следовать нынешним курсом, вряд ли ее ожидает что-либо иное, чем неуклонное скольжение вниз, не только в сравнении с идущими в гору азиатскими государствами, но и с Германией, США и Великобританией. А может, все обернется гораздо худшими бедами.

Среди сомнительных домыслов особое умиление у меня вызывает тот, что во Франции проживает примерно столько же британцев, сколько в Британии французов. Забывают только добавить, что живущие во Франции британцы в подавляющем большинстве люди пожилые и отошедшие от дел, тогда как обосновавшиеся в Британии французы в основном молоды и работают. И это говорит о многом. Вполне допускаю, что во Франции (во всяком случае на юге) климат лучше, а образ жизни приятнее и даже притягательнее. Но для молодых и предприимчивых, кто жаждет начать свой бизнес, Франция – это страшный сон.

Франция сделала гигантскую ставку на сотрудничество с Германией в построении валютного союза. Пускай кто-то и объявляет евро триумфом французской дипломатии, но в экономике евро работает на пользу Германии. Она и породила эту подобную чудовищу Франкенштейна валюту, которая в один прекрасный день может обвалить экономику всей Европы.

И все же если еврозоне действительно суждено расколоться, то куда направит свои стопы Франция? Примкнет ли она к Германии, чтобы стать частью сильного северного ядра? Нынешние экономические показатели Франции бледновато выглядят по сравнению с немецкими. Дефицит бюджета составляет порядка 4 % ВВП, что значительно выше, чем у Германии, но ниже, чем у Великобритании. Зато соотношение государственного долга и ВВП у Франции чуть меньше, чем у Великобритании, и, чтобы снизить этот показатель, Франции придется очень сильно напрячься. При этом уровень безработицы в ней почти вдвое больше, чем в Германии.

Если Франция останется в связке с Германией и войдет в зону северного евро, то подозреваю, что показатели эффективности французской экономики придут в плачевное состояние. Северный евро под руководством Германии (если нравится, называйте эту валюту новой дойчемаркой) взлетит в цене на биржах, что сделает Францию еще менее конкурентоспособной, поскольку вызовет резкое падение ВВП и рост безработицы. Тогда-то и станет по-настоящему интересно посмотреть на французскую политику.

В противоположном случае, если Франция порвет с Германией, то ей открываются два пути: либо изобрести собственную валюту, либо войти в зону южного евро. Любой из этих исходов мог бы свести южные страны в экономический блок, который (если брать Италию и Испанию) сравняется размерами, а может, и превзойдет возглавляемый Германией северный союз. При любом из этих исходов, если Франция разорвет связь с Германией, ее экономика немедленно повысит конкурентоспособность, равно как и экономики прочих периферийных государств.

Подобный выбор Франция переживала в 1930-е гг., когда действовал разрушительный валютный режим под названием «золотой стандарт». Если Великобритания в 1931 г. покинула эту систему и вкушала плоды быстрого оздоровления экономики, то Франция осталась в «золотом стандарте» и проиграла.

Не сомневаюсь, что если подобный выбор встанет перед французским истеблишментом, то Франция останется с Германией. Выбор этот наобум. В том и заключается основная часть проблемы. Другой вопрос, захочет ли истеблишмент Германии пустить к себе в валютную зону Францию?

Как это отразится на третьих странах

Предположим, что евро действительно распадется на северную и южную валюту или каким-нибудь другим образом. Как это отразится на европейских странах, не использующих евро, таких как Великобритания, Швеция или Швейцария?

Во-первых, их валютные курсы двинутся в противоположных направлениях по сравнению с курсами двух еврозон. Давайте для примера рассмотрим Великобританию. Фунт стерлингов повысится относительно южного евро и понизится относительно северного. Нам не дано знать заранее, какие результаты даст соотношение этих двух противоположно направленных сдвигов в конкурентоспособности.

Однако шанс увеличить совокупный спрос стран юга и вероятность более либеральной бюджетной и валютной политики в государствах севера (о чем мы подробнее поговорим чуть ниже) дают Великобритании основания рассчитывать на чистые выгоды. Говоря простым языком, интересам Великобритании и других европейских стран больше всего отвечает процветающая экономика государств еврозоны. И как я уже говорил, вернее всего такие условия создаст именно развал евро.

Чтобы внести ясность, подчеркну, что, когда утверждаю, что евро является одной из причин слабой эффективности экономики Европы, я не применяю понятие «Европа» огульно, как замену понятия «страны еврозоны». Слабые экономические показатели стран, запертых в тенетах евро, – существенный фактор, сдерживающий экономический рост других государств Европы, в том числе Великобритании, которая поддерживает тесные и обширные торговые отношения с еврозоной.

Экономические выгоды отмены евро

Какой бы ни была кончина евровалюты, но в случае, если она расколется, это подействует как стимул для улучшения экономических показателей, поскольку создаст два взаимосвязанных источника роста. Во-первых, периферийные страны (к ним, возможно, примкнет и Франция) восстановят конкурентоспособность, как только их валюты упадут. Импульс роста обеспечит экспорт. Оживление экономической активности увеличит поступления от сбора налогов, что снизит бюджетные дефициты. Соответственно, откроется возможность несколько смягчить кампанию за жесткую экономию. Если понадобится, ряд государств смогут воспользоваться случаем, чтобы запустить собственные программы количественного смягчения (то есть накачивать экономику деньгами), что позволило бы их центральным банкам опосредованно финансировать государственные займы.

Возможные выгоды достаточно ясны. Но давайте предположим, что по ряду разнообразных причин ослабить режим жесткой экономии невозможно. Тогда остается единственный источник выгод – изменения валютного курса. Но выигрыш от этого – игра с нулевым результатом. С точки зрения системы в целом заработанные «плюсы» будут нейтрализованы приобретенными «минусами». Если страны периферии получат преимущества от того, что их конкурентоспособность повышается по мере падения курса валют, оборотной стороной данного феномена станет то, что страны ядра из-за роста своих валют начнут терять в конкурентоспособности. Разве это обеспечит общее улучшение экономической ситуации?

Здесь рассуждения подводят нас ко второму фактору. Как говорилось выше, мы должны исходить из того, что после ухода из еврозоны какой-то из слабых стран или полной отмены евро курс немецкой валюты (и других северных стран ядра) резко возрастет. Это поведет к снижению экспорта Германии и увеличению импорта, от чего ВВП Германии начнет снижаться, а безработица пойдет в рост. В качестве побочного эффекта темпы инфляции замедлятся. Эти перемены нарушат баланс в экономике Германии. Из-за того что цены в магазинах снизятся, реальные доходы трудящихся Германии возрастут. В итоге немцы начнут тратить больше.

Здесь важно уяснить, что с момента создания евро в экономике Германии наблюдается серьезная разбалансировка. Она функционирует достаточно хорошо, однако своими успехами во многом обязана экспорту, как в другие страны еврозоны, так и в третьи государства. Такое сочетание, как ограничение заработных плат и искусственное занижение валютного курса за счет существования евро, переводит реальный доход из заработной платы в прибыль, то есть от трудящихся – в карманы компаниям. Компании имеют обыкновение не слишком тратить дополнительные доходы, а трудящиеся ограничивают себя в тратах.

Если Германия тем или иным способом выйдет из евро или сам евро распадется, то эти факторы начнут действовать в обратном направлении. Возможно, одна только передача дохода от компаний к потребителям подтолкнет рост совокупного спроса, что скомпенсирует потери немецкого ВВП от сократившегося экспорта. И ВВП Германии подрастет. А это будет означать и рост ВВП по всей нынешней еврозоне в целом, поскольку увеличение конкурентоспособности периферийных стран влечет за собой увеличение их ВВП.

Однако если эффект от всего этого не будет достаточно сильным (а велики шансы, что так оно и будет), то нужный импульс можно создать за счет проведения соответствующей экономической политики. Германия могла бы смягчить бюджетную политику, и то будет возможность для Германии ввести количественное смягчение (на что мог бы согласиться в таком случае Бундесбанк). На самый худой конец, можно было бы проводить более либеральную валютную политику в течение более длительного срока.

В этом смысле роль сильного обменного курса в снижении уровня инфляции приобретает критическое значение. Снижение инфляции дало бы Германии возможность и стимул решиться на попытку увеличить внутренний спрос. Это вернуло бы Германии те позиции, какие она занимала до создания евро, когда в обороте была немецкая марка. Тот период никак не назовешь экономическим провалом.

Немецкая марка играла определяющую роль в экономических достижениях. Как и теперь, Германия преуспевала в промышленном производстве и экспорте, ее бизнесам удавалось удерживать темпы роста затрат на низком уровне. А граждане тем временем вели себя осмотрительно. Германия неизменно сводила торговый баланс с крупным положительным сальдо, однако немецкая марка росла, что во многом уменьшало эффект от снижения затрат. Хотя экспорт играл небольшую роль в экономике, зато увеличивались реальные доходы немецких потребителей, а значит, и уровень их расходов.

Факты говорят сами за себя. С 1970 по 1998 гг., вплоть до последнего года, предшествовавшего появлению евро, среднегодовые темпы роста потребительских расходов в Германии достигали 2,5 %. С появлением евро с 1999 по 2014 г. среднегодовой рост потребительских расходов составил 0,9 %. В период с 1970 по 1998 г. активное сальдо по текущим операциям в среднем составляло 0,8 % от ВВП. С 1999 по 2012 г. средний размер активного сальдо составил 4 % от ВВП. С 1999-го по III квартал 2014 г. совокупный рост реального ВВП в США составил 36 % против 34 % в Великобритании и 21 % – в Германии. Соответствующие показатели по потребительским расходам шокируют еще больше: у США рост составил 44 %, в Великобритании – 38 %, а у Германии – только 13 %.

Не секрет, почему в последние годы в Германии наблюдается такой слабый рост потребления. Дело в том, что немецким трудящимся не слишком-то хорошо платят. Плоды успехов на поприще экспорта вкушают главным образом немецкие работодатели, а они предпочитают не столько тратить, сколько «прижимать» деньги. С момента введения евро в 1999 г. и на конец 2014 г. реальный размер заработной платы на одного трудящегося во Франции возрос на 12 %, в Финляндии – на 17 %, а в Германии он фактически упал почти на 3 %.

Выиграла ли Германия от евро?

Невзирая на все это, широко распространено мнение, что хотя еврозона не может похвастаться успехом, но, по крайней мере, Германию она осчастливила. Отсюда должно следовать, что при упразднении евро Германии придется худо.

Как явствует из вышеприведенных разъяснений, я полагаю, что это аргумент в основе своей верный – в той глубине, до какой он доходит, а она не очень велика. Вместе с тем он содержит два серьезных изъяна. Во-первых, при сильном экспорте Германия не закупает товары в соответствующих объемах у своих партнеров и коллег по еврозоне, ввиду чего она накопила существенный объем чистых требований к другим странам. Грубо говоря, Германия продала Греции несметное количество «Мерседесов» и «БМВ» и одолжила ей денег на их оплату через посредничество ЕЦБ. У Греции нет никакой возможности расплатиться, следовательно, Германия попросту «за так» отдала Греции все эти «Мерседесы» и «БМВ». По мне, так это весьма сомнительный бизнес.

Страны могут «подсаживаться» на успехи экспорта. Но человек жить одним только экспортом не может. Конечная цель экономической деятельности – потребление. От того, что вы производите некий продукт, а он потребляется кем-то другим, вам никакой пользы (напрямую) не будет.

В мире есть еще одна страна, склонная фетишизировать экспорт, – Китай. Для такой бедной страны абсурдно поддерживать колоссальное активное сальдо по текущим операциям. Проблема заключается не в самом экспорте как таковом, а в отсутствии соответствующих трат на импорт. В итоге китайцам обеспечен более низкий жизненный уровень, чем они могли бы иметь при иной политике. Сходство между Германией и Китаем в подходах к политике в этой области столь велико, что британский экономист Мартин Вульф даже ввел для обозначения этих экспортных гигантов объединяющий неологизм – Chermany – Китермания.

Второй изъян заключается в том, что при всей огромности германского экспорта потребление такими же масштабами не отличается. Соответственно, хотя экономика Германии успешно оправилась от кризиса 2008–2009 гг., за весь период существования евро ВВП Германии рос небольшими темпами. Следовательно, все это отнюдь не означает, будто германская экономика в целом лучше существует при евро, чем могла бы, сохрани она свою марку. Зато периферийные страны еврозоны однозначно живут гораздо хуже.

Более того, в результате введения евро в денежно-кредитном и финансовом менеджменте Германии царит неизбывный кавардак, причем самого безобразного свойства. Валютные операции ЕЦБ, которые в соответствии с ортодоксальными взглядами Германии в области монетаризма в какой-то момент могут вызвать инфляционную катастрофу, и продолжающиеся бюджетные трансферты в страны Юга в той или иной форме подразумевают, что на плечи немецких налогоплательщиков давит тяжкое бремя. И конца этому не видно.

Чем может помочь отказ от евро

Думаю, что отказ от евро мог бы улучшить относительную эффективность экономики Европы. В главе 8 мы поговорим о том, сможет ли Евросоюз пережить коллапс евро.

До введения евро дела у Евросоюза шли неважно, как я показал в главе 3. Господствующими тенденциями в тот период были избыточное регулирование, стремление к гармонизации и склонность все сильнее вмешиваться в новые аспекты экономической жизни. Следовательно, до тех пор пока что-нибудь где-нибудь не поменялось самым радикальным образом, ЕС даже и без евро по-прежнему действовал бы сравнительно плохо.

Конец евро поспособствовал бы росту экономической эффективности Евросоюза, но в отсутствие других перемен один только отказ от евро не смог бы кардинально изменить ситуацию. Между тем, есть некое обстоятельство, не имеющее решительно никакого отношения к единой европейской валюте и вместе с тем способное радикально изменить эффективность Евросоюза, – ЕС больше не производит в достаточном количестве европейцев.

Демографическая бомба замедленного действия

Одна из самых очевидных проблем – мрачная демографическая будущность Европы. Несомненно, что у европейских стран, которые не входят в состав ЕС (Швейцарии или Норвегии), уровень рождаемости тоже довольно низок.

Население неуклонно стареет, и недалек тот день, когда начнет сокращаться численность рабочей силы. За этим вскоре последует и сокращение абсолютной численности населения. Я не берусь предполагать, что численность населения автоматически связана с размером ВВП на душу населения. Моя мысль в том, что чем ниже численность населения, тем при прочих равных условиях меньше размер ВВП в целом.

Разумеется, эти «прочие условия» не всегда одинаковы. В течение некоторого времени экономика может нейтрализовать негативный эффект от снижения численности за счет увеличения так называемой доли экономически активного населения (коэффициента участия в рабочей силе) или за счет повышения пенсионного возраста. Но в конечном итоге возможности эти иссякнут, и тогда меньшая численность населения будет означать и снижение ВВП, то есть сокращение размера экономики.

По данным Всемирного банка, в 2011 г. суммарный коэффициент рождаемости (число рождений на одну женщину репродуктивного возраста) по Евросоюзу в целом составлял 1,6, тогда как в Австрии, Германии, Греции, Италии, Испании и Португалии данный показатель был всего 1,4. Согласно прогнозам Отдела народонаселения Секретариата ООН, примерно к 2031 г. численность населения Евросоюза начнет сокращаться, и падение продолжится до 2050 г. Однако на фоне этой общей тенденции ожидаются заметные подвижки по странам. Так, прогнозируется продолжение роста населения Великобритании, но ожидается, что численность граждан Германии довольно резко сократится. По прогнозам, к 2049 г. Германия по численности населения сравняется с Великобританией (по состоянию на 1 января 2014 г. численность населения Германии и Великобритании составила соответственно 80 800 000 и 64 300 000 человек).

Прогнозы по другим регионам мира свидетельствуют, что начиная с 2031 г. население Китая начнет неуклонно снижаться, тогда как в Индии и США продолжится его рост. Что касается мира в целом, то демографические прогнозы говорят, что в 2050 г. население мира увеличится на 2 500 000 000 человек по сравнению с 2010 г. Соответственно, доля Евросоюза в населении мира сократится с 7,3 до 5,4 %.

Существует несколько способов преодолеть отрицательное влияние низкого уровня рождаемости в Европе на численность населения и в конечном итоге – на размеры европейской экономики. Один из них – разрешить массовую иммиграцию, что позволило бы восполнить убыль европейцев. Такое вполне возможно, и если этот шаг будет сделан, он позволит ЕС хотя бы частично избежать резкого падения его доли в общемировом ВВП. Но ввиду того что избиратели почти по всей Европе единодушно выступают против подобной меры, к ней вряд ли прибегнут.

Среднесрочные прогнозы ВВП

Итак, давайте посмотрим, как вышесказанное повлияет на перспективы ВВП стран Евросоюза в ближайшие два десятилетия по сравнению с другими странами. Это – та территория, на которую, как говорится в пословице, ангелы боятся ступить, а глупцы лезут. С попытками прогнозировать долгосрочные тенденции роста населения и выпуска продукции на человека можно сесть в еще бо́льшую лужу, чем с предсказанием погоды или макроэкономических показателей. И все же попробуем.

Прежде всего, давайте-ка проясним один концептуальный вопрос. На рост выпуска продукции на душу населения влияет не только рост производительности, но еще и другие факторы: динамика доли экономически активного населения и уровень безработицы. Однако в долгосрочных временны́х периодах, о которых у нас идет речь, масштабы колебаний этих факторов ограничены. Таким образом, рост выпуска продукции на душу населения сводится к росту производительности. Соответственно, отсюда и далее я буду использовать понятие «роста производительности» в значении роста выпуска продукции на душу населения.

При всех многочисленных неопределенностях существует ряд полезных соображений, на которые стоило бы обратить внимание. Исходя из предположений относительно роста производительности в Европе и других регионах мира, с учетом прогнозов динамики населения, о которых говорилось выше, можно предположить, какой будет доля Евросоюза в общемировом ВВП.

Чем ограничиваться каким-то одним прогнозом, лучше всего рассмотреть три сценария. В рамках этих сценариев долю ЕС в общемировом ВВП ожидает довольно резкое падение. Это обусловлено сочетанием таких факторов, как более медленные темпы роста населения и производительности в Евросоюзе по сравнению с Китаем, Индией и другими быстро развивающимися рыночными экономиками. Однако темпы падения доли ЕС варьируют в зависимости от роста производительности и численности населения. (В нашем случае исходные допущения в области роста населения для всех трех сценариев будут одинаковыми.) Для большей простоты мы будем также исходить из того, что прогнозы ВВП для Японии, Бразилии и России неизменны для всех трех сценариев.

Согласно первому сценарию, предполагается, что темп роста производительности в Евросоюзе составит 1,7 % по сравнению со среднемировым показателем в 2,4 % и показателем для Китая и Индии в размере 4,5 %. Степень связанной с будущим неопределенности настолько велика, что было бы опрометчиво выдавать какое бы то ни было предположение за обоснованное. С учетом положения дел в последние годы данный сценарий можно считать как «правдоподобный средний вариант развития событий». А потому важно отметить, что этот «правдоподобный средний вариант развития событий» предусматривает падение доли ЕС в общемировом ВВП с нынешних 19,4 до 9,8 % в 2060 г. В том же году на Индию и Китай будет приходиться почти 40 % ВВП, а совокупная доля США и Евросоюза составит порядка 25 %.

Второй сценарий берет за основу чуть более быстрый темп роста производительности в Китае и Индии, составляющий в среднем по 4,75 % в год. В противоположность этим странам у Евросоюза темп роста составит 1 % в год, а у США – 1,5 %. Таким образом, второй сценарий предполагает, что производительность в ЕС и США будет расти медленнее, чем заложено в первом сценарии. В этом случае на Китай и Индию в 2060 г. придется 46 % общемирового ВВП по сравнению с 20 % у США и ЕС, вместе взятых.

Третий сценарий хотя и более благоприятен для Евросоюза, но по причинам, которые я раскрываю в этой книге, он, на мой взгляд, самый маловероятный. В третий сценарий заложен более высокий показатель роста производительности ЕС, достигающий в среднем 2,3 % в год, и аналогичный предусматривается для США. Зато Китай и Индия будут не так быстро наращивать производительность, как в предыдущих сценариях, – всего по 4 % в год. При таком предположении доля Китая и Индии в ВВП мира в 2060 г. составит 32,5 % по сравнению с примерно 30 % у США и ЕС, вместе взятых.

Прошу иметь в виду, что не следует принимать эти цифры слишком всерьез как прогнозы, которые непременно сбудутся. Скорее, это упражнение на творческие научные домыслы, построенные на умозаключениях, исходящих из нынешних тенденций, и в попытке предугадать, как они поведут себя в будущем.

Поразительно другое: даже в случае реализации самого маловероятного и оптимистического сценария, предполагающего серьезный рывок роста производительности Евросоюза, обусловленный фундаментальным реформированием ЕС, в 2060 г. доля Евросоюза в общемировом ВВП все равно будет значительно уступать вкладу США и Китая и лишь немного превосходить показатели Индии.

Перед лицом мира, каким он был в 1950-е гг., когда только замышлялось образование Евросоюза, картина, предлагаемая рассмотренными сценариями, выглядит удручающе горькой и безрадостной. Ведь европейский союз замышлялся именно ради того, чтобы за счет интеграции укрепить экономику Европы и повысить ее влияние в мире. Кому тогда могло прийти в голову, что к 2060 г. Евросоюз придет к настолько жалкому состоянию, что его экономика будет уступать Индии?

Рассмотренные сценарии наталкивают на мысль, что в предстоящие годы ни одна страна не получит того внушительного перевеса, какое в свое время имели США. Это подчеркивает, что в будущем мир станет совсем иным в сравнении с тем, каким он был в первые послевоенные годы, когда США и Советский Союз занимали господствующее положение и зарождалась и приобретала форму идея ЕС.

Я далек от мысли, что ожидающая Евросоюз в будущем утрата относительной значимости в мире – целиком и полностью его собственная вина. Даже если бы ЕС сделался образцом для подражания в деле управления экономикой, а правительства входящих в него стран действовали бы исключительно в интересах экономического роста, то все равно страны с развивающимися рыночными экономиками во главе с Китаем и Индией обгоняли бы ЕС.

Более того, учитывая, что в перспективе Евросоюз как единое целое ожидает утрата относительного размера и значения по сравнению с другими компонентами мировой экономики, такая же участь грозит и странам, входящим в его состав. Они могут стать такими маленькими, что утратят всякое значение для мировых гигантов вроде Китая и Индии и не будут способны выговаривать себе приемлемые условия в торговле. Однако, как я утверждаю в главах 7 и 8, шансы, что события пойдут по этому пути, малы. Нисколько не исключается другой вариант, когда большинство европейских стран, окажись они за пределами Евросоюза, смогли бы пожинать плоды более высоких темпов экономического роста, а значит, замедлить свой относительный спад и успешно торговать со всем остальным миром.

Важные последствия упадка

Можно выделить три главных фактора, ухудшающих экономические перспективы Евросоюза.

1. Результаты действия евро, подталкивающие экономики стран валютного союза в сторону дефляции.

2. Устойчивая тенденция к замедлению роста производительности, тесно связанная со слабой инвестиционной активностью и чрезмерным вмешательством в деятельность рынков, подрывающим самые основы предпринимательства.

3. Крайне неблагоприятные демографические тенденции, следствием которых станет резкое сокращение доли населения Евросоюза в общемировой численности населения.

Конечно, самым мощным фактором, который в перспективе ведет к сдаче Евросоюзом относительных позиций в мире, и тут европейцы ничего не могут поделать, является продолжающийся рост развивающихся рыночных экономик. Тем не менее стать регионом с относительно вялым ростом и падающей долей в общемировом ВВП – не такая уж трагедия. Притом что членство в Евросоюзе все еще могло бы приносить чистые выгоды, отношения каждой страны – члена ЕС с остальными государствами мира приобретут больше важности. Вот если бы Евросоюз вознамерился устанавливать барьеры для взаимодействия с остальным миром по мере того, как этот последний рос и развивался, тогда чаша весов склонилась бы в пользу выхода из ЕС.

Кроме того, более низкая доля Европы в общемировом ВВП означала бы, что она теряет влиятельность в мире. А это ставит под вопрос целесообразность пребывания в составе данного блока стран и даже самого существования подобного блока. Если отбросить околичности, то принадлежность к Евросоюзу чем дальше, тем меньше будет подобающей и уместной для европейской страны.

А самое важное дело для каждого европейского государства – позаботиться о том, чтобы гарантированно извлекать максимум выгод, которые таит быстрый рост развивающихся рыночных экономик. В сущности, движение в этом направлении уже началось. Темпы экономического роста стран ЕС настолько низки по сравнению даже с прочими развитыми странами, что европейский бизнес начал всерьез задумываться о том, чем это может для него обернуться.

При том что грядущий относительный упадок Европы представляется неотвратимым, европейцам, если они действительно хотят замедлить его, но не в состоянии рожать больше, требуется радикально улучшить функционирование экономики Евросоюза. А это означает, что ЕС требует либо фундаментального реформирования, либо роспуска.

Часть III ЕС: реформировать, распустить или покинуть?

Глава 7 Готов ли ЕС реформироваться по доброй воле?

Если открыть этот ящик Пандоры, еще неизвестно, какие троянские кони выпрыгнут оттуда.

Эрнст Бевин, министр иностранных дел Великобритании, о Совете Европы в 1949 г.

Как я уже доказал, Евросоюз далеко не преуспел на экономическом поприще, и все указывает на то, что относительная эффективность его экономики со временем еще больше снизится. Правящие элиты Евросоюза полны решимости добиваться «все более тесного союза», хотя в лучшем случае это идея совершенно непригодна с экономической точки зрения, а в худшем – политически крайне опасна, и не в последнюю очередь по причине роста евроскептических настроений среди европейской общественности.

Так что же делать? В главе 5 я обрисовал направления политики, которая могла бы спасти евро. В этой главе мы рассмотрим возможные политические реформы, которые могли бы спасти Евросоюз. Начнем с изучения вопроса, можно ли текущие политические проблемы Евросоюза считать такими же детскими болезнями, как и экономические трудности евро. Затем посмотрим, можно ли провести малые преобразования в характере действий ЕС, не подрывая серьезно его деятельность. А затем уже будем анализировать вопросы, связанные с более радикальными реформами. Поговорим о том, что для этого потребуется и на чем будут настаивать британские и прочие евроскептики, а также о том, что из этого было бы осуществимо.

Детские болезни?

Кое-кто мог бы заявить, что изъяны в политике и институциональных установках Евросоюза, о которых я писал в главе 2, есть прямое следствие промежуточного положения, в котором оказалось сообщество. ЕС взял на себя множество функций, которые обычно находятся в компетенции суверенных государств, однако он пока еще не обладает полным суверенитетом на своей территории. В итоге решения ЕС по многим вопросам вырабатываются в ходе откровенного торга между странами-членами, а в особенности – с «большой двойкой» в лице Франции и Германии. И, следовательно, как только процесс интеграции завершится и значение национальных государств снизится, качество процесса принятия решений в ЕС повысится.

Если уж на то пошло, то и США в 1776 году образовались совсем не в том окончательном виде, какой приняли впоследствии. Стране еще предстояло пройти через горнило кровавых и оставивших глубокие раны событий гражданской войны, вспыхнувшей, когда еще и ста лет не прошло с момента провозглашения независимости. И последующий ошеломительный успех этой страны был далеко не очевиден ни во время, ни сразу после тех драматических событий. Тогда с какой стати мы должны ожидать, что Соединенные Штаты Европы с ходу примут безупречную во всех отношениях форму?

Возникает вопрос: а почему, собственно, Евросоюз обязательно должен принять безупречную форму? Даже если США, Великобритания, Германия, Франция или любое другое современное независимое государство в общем и целом функционирует на должном уровне, это не означает, что оно являет собой пример идеального государственного управления. У каждого за плечами имеется изрядно просчетов и ошибок, проблем и скелетов в шкафу. Совершенство, вообще говоря, планка слишком высокая, чтобы на нее ориентироваться. Уместнее изучить другой вопрос: достаточно ли оснований предполагать, что после преодоления трудностей первоначального периода ЕС будет приемлемо функционировать в качестве политического образования.

Проблемы с европейской демократией

Даже если Соединенные Штаты Европы сформируются как полноценное суверенное государственное образование на территории ЕС (другой вариант – Соединенные Штаты еврозоны станут суверенным государственным образованием, объединяющим эту группу стран), есть вполне обоснованные сомнения, что они смогут хорошо функционировать как политическая единица. И качество управления этим государством, по всей вероятности, будет низким.

Во-первых, население Евросоюза приближается к 500 000 000 человек, а численность электората превышает 400 000 000 человек, тогда как в США при населении в 312 000 000 электорат составляет 240 000 000. Таким образом, Соединенные Штаты Европы станут вторым по величине демократическим государством мира, уступая только Индии с ее населением в 1 200 000 000 человек и электоратом в 740 000 000. А чем больше государственное образование, тем труднее обеспечить реальное участие избирателей в политической жизни и больше опасность, что политику опутают сети коррупции и лоббирования интересов узких групп.

Впрочем, оставим в стороне Индию как феномен единственный и уникальный в своем роде, а кроме того, она не сопоставима по уровню развития с Европой. Для сравнения нам уместнее сосредоточить внимание на Соединенных Штатах Америки. Следует отметить, что сегодня США переживают серьезнейшие политические проблемы. Явка избирателей упала до крайне низкого уровня, американцы в массе своей все больше утрачивают иллюзии относительно политики своих лидеров. А это может привести к разрушительным последствиям. Знаменательным выглядит тот факт, что политическая система США доказала свою неспособность выработать четкое решение по уровню государственных расходов и заимствований, и ситуация дошла до того, что в 2013 г. американское правительство оказалось вынуждено закрыть государственные учреждения, а страна была близка к объявлению дефолта.

Во-вторых, у стран, входящих в Евросоюз, нет единого языка. А без этого жители разных европейских государств лишены возможности смотреть одни и те же телепередачи, радиопрограммы, читать одну и ту же прессу или блоги в интернете, а также в одинаковой мере уяснять смысл политических заявлений одной и той же партии. Соответственно, трудно представить, как смогли бы существовать общеевропейские политические партии. Как заметил однажды Енох Пауэлл, европейской демократии быть не может, поскольку нет европейского демоса.

В-третьих, между странами – членами Евросоюза существуют глубокие различия в том, что касается институтов, политической культуры и исторических особенностей. Диапазон огромен – от глубоко укоренившихся демократических традиций (как в Нидерландах и Швеции) до диктатуры (примерами могут служить Германия и страны бывшего советского блока, а также Греция, Португалия, Испания и Италия) и несостоятельности государственной власти (примером опять-таки может служить Италия). Это составляет разительный контраст с США, которые на протяжении всего существования заботливо и последовательно выстраивали свои институты и политическую культуру практически с нуля, за неимением чего-либо подобного для опоры на первых порах.

Демократия и свобода

Если Евросоюз образует полный политический союз и в соответствующем ключе перестроит свои институты, он приобретет нужные атрибуты, какими располагает нормальная западная демократия. Но это не решит всех проблем. Признаки разочарования в демократии отчетливо проявляются повсеместно, и, в особенности, среди недовольных европейских избирателей.

Если Евросоюз добьется полной интеграции, то вполне возможно, что глава этого формирования получит обширные полномочия, какие и не снились сегодняшним президентам и премьерам западных государств. А может, кончится тем, что в Евросоюзе установится вообще бесправительственная система, наподобие той «радости», которую вот уже семь десятков лет подряд вкушает Италия. В любом случае не исключено, что евросоюзная демократия не будет работать как положено. А это может привести к принятию неверных решений или к чему-то худшему.

Имеется один важный момент, который выходит за пределы самой механики электорального процесса. Мы на Западе прямо-таки одержимы идеей голосования и видим в ней ключ к свободе. Но она таковой не является. В Великобритании всеобщее голосование не вводилось вплоть до 1928 г., однако начиная с XVIII в. и до наших дней считалось, что независимость судебных органов и печати делает нашу страну свободной. Институты на самом деле важны, это бесспорно, а Евросоюз поступает крайне неосмотрительно и легкомысленно, когда его элиты без долгих размышлений берутся создавать институты и пытаются втиснуть страны с очень разными особенностями и историческим прошлым в прокрустово ложе общей идентичности, надуманной и неестественной.

Есть свой парадокс в том, что на импульс к интеграционизму преобладающее влияние оказывает благородная цель не допустить новых войн, которые всегда оставляли такой пагубный и памятный след в европейской истории. И что же? Сторонники полной интеграции, похоже, не дали себе труда припомнить другие, не менее тяжелые события в истории Европы, прямой причиной которых стало не что иное, как несостоятельность политической системы. Последняя и самая ужасающая из тех войн, которых мы так стараемся избежать, стала прямым следствием институциональной слабости Германии времен Веймарской республики и (не без участия демократического процесса) краха демократии. Тот факт, что в Греции набирает популярность праворадикальная партия «Золотой рассвет», навевает зловещие параллели со становлением нацизма в Германии начала 1930-х гг.

Если углубиться в историю, то ответьте мне, могли ли разразиться наполеоновские войны, если бы им не предшествовал крах старого порядка, как назывался социальный и политический уклад, просуществовавший во Франции примерно с XVI в. и до Великой французской революции?

В отсутствие четкого представления о том, какими должны быть будущие политические институты объединенной Европы; при наличии ряда аргументов, объясняющих, почему эти институты не обязательно смогут функционировать на должном уровне, а также с учетом исторического прошлого упорное стремление добиваться полной интеграции хоть мытьем, хоть катаньем, без сомнения, означает беспрецедентно рискованную игру. Ставки достигли немыслимой высоты, выше не бывает.

Положить конец мелочной опеке

Исходя из того что институты Евросоюза, по общему признанию, несовершенны, зададимся вопросом, имеются ли разумные основания ожидать радикальных реформ, которые позволили бы изменить их и сделать эффективными и приемлемыми с точки зрения избирателей? И не препятствует ли реформам сама сущность Евросоюза? Если ЕС всерьез подумывает о необходимости реформироваться, то мелкие дефекты, вызывающие раздражение евроскептиков, можно было бы легко устранить и без фундаментальных реформ. Например, Евросоюз мог бы запретить абсурдное дублирование зданий и ресурсов Европейского парламента в Брюсселе и Страсбурге, дорогостоящих маятниковых переездов туда-сюда при помощи простого решения – ограничиться одним местоположением вместо двух. Кроме того, положить конец практике найма бесчисленной армии переводчиков помогло бы решение, что Европейский парламент будет использовать только три языка – английский, французский и немецкий. В качестве примера абсурдности нынешних установлений Евросоюза замечу, что, хотя подавляющее большинство жителей Мальты говорят по-английски, ЕС нанимает переводчиков с мальтийского языка на все прочие языки Евросоюза. При штате примерно в 1750 разноязычных переводчиков и 600 человек вспомогательного персонала Европейская комиссия на сегодня располагает одной из самых внушительных переводческих служб в мире.

Кроме того, ЕС мог бы взяться за решение такой проблемы, как избыточное регулирование, если бы объявил, что введение нового правила означает отмену ныне действующего (а то и двух правил), каковой подход принят на вооружение коалиционным правительством Великобритании. Словно для того, чтобы доказать возможность подобного шага, Европейская комиссия в октябре 2013 г. заявила о намерении отозвать ряд предложенных мер регулирования, охватывающих такие разнообразные проблемы, как качество почв и профессиональные стандарты парикмахеров, где среди прочего содержится пункт о запрете носить на работе высокие каблуки. Мало того, у председателя Еврокомиссии Жозе Мануэля Баррозу имеется программа снижения административного бремени REFIT (Regulatory Fitness and Performance Programme), в рамках которой планируется провести оценку нормативных актов ЕС для поиска возможностей упростить или отменить их, а также отозвать предложения по новым мерам, которые будут сочтены непрактичными или ненужными. По словам Баррозу, эти шаги отражают «культурные перемены в порядке работы Евросоюза».[28] Эти планы натолкнулись на противодействие со стороны Франции, опасавшейся, что они ослабят «социальную защиту» в ЕС.

Высказанные Баррозу рекомендации лишь ненамного опередили доклад консультативной группы ведущих британских бизнесменов, которую сформировал премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон для поиска способов окоротить европейскую бюрократию. В докладе содержатся 30 предложений, в том числе – вывести фирмы с персоналом менее десяти человек из-под действия всех новых законов о труде и отменить за ненадобностью необходимость для компаний малого бизнеса, которые действуют в секторах, сопряженных с низкими рисками для здоровья, вести письменный учет состояния гигиены и безопасности труда на рабочих местах. Принятие такого рода программы могло бы не только повысить эффективность экономики, но и поднять популярность Евросоюза.

А некоторые очевидные огрехи, в особенности раздражающие евроскептиков, со временем могли бы сами сойти на нет. Так, снижается доля суммарных расходов Евросоюза на пресловутую единую сельскохозяйственную политику – с 75 % в 1985 г. до 44 %, о чем свидетельствуют самые свежие данные, обнародованные в 2013 г. (Обратите, однако, внимание, что причина не в том, что расходы сокращаются, а в том, что увеличивается сам бюджет Евросоюза.)

Необходимость фундаментального реформирования

Другое дело, что ничего из предложенного выше никак не затрагивает фундаментальных проблем, которые касаются сферы компетенции ЕС и порядка его взаимоотношений со странами-членами. Можно не сомневаться, что у каждого индивида и страны найдется свое мнение относительно существа желательных или даже необходимых фундаментальных реформ, которые сделали бы принадлежность к Евросоюзу более ценной и полезной. (Свои взгляды на этот предмет я изложу в главе 10.) Дискуссию о самой возможности реформ уместно начать с обсуждения программной речи, с которой премьер-министр Д. Кэмерон выступил 23 января 2013 г. перед бизнесменами в лондонской штаб-квартире американского агентства деловых новостей Bloomberg. Кэмерон выдвинул пять принципов нового Европейского союза, которые соответствовали бы реалиям XXI в.

1. Конкурентоспособность.

• В центре Евросоюза должен находиться единый рынок, однако сегодня его необходимо расширить за счет включения услуг, энергетики и электронной индустрии.

• Следует заключить соглашения по торговле с США, Японией и Индией в русле движения в сторону глобальной свободной торговли.

• Самые мелкие предпринимательские компании Европы должны быть освобождены от выполнения дальнейших директив ЕС.

• Еврокомиссия должна сократить свой бюджет и сделаться менее бюрократической.

• Необходимо учредить новый Совет Единого рынка.

2. Гибкость.

• Евросоюз должен иметь в своем составе страны с разным уровнем интеграции.

• Если некоторые страны желают идти по пути создания все более тесного союза, то Британия этого не хочет, и ряд стран – членов ЕС могут придерживаться такого же мнения.

3. Передача полномочий назад, странам-членам.

• Нам необходимо признать, что не все следует гармонизировать.

4. Повышение роли национальных парламентов.

• Европейские лидеры подотчетны своим национальным парламентам, так должно оставаться и впредь.

5. Справедливость.

• Какие бы новые установления ни вводились в еврозоне, они должны быть справедливы по отношению как к участникам еврозоны, так и к тем, кто за ее пределами.

• Не существует причин, требующих, чтобы границы единого рынка совпадали с зонами единой валюты.

Кэмерон заявил, что предпочел бы закрепить эти изменения в новом договоре, не только для Британии, но и для всего Евросоюза. Однако если британские предложения не получат общей поддержки всех членов ЕС, эти пять принципов могли бы лечь в основу отдельного соглашения, которое Великобритания постарается заключить со своими европейскими партнерами. В случае победы на следующих выборах (они состоятся в 2015 г.), отметил Д. Кэмерон, он к 2017 г. твердо намерен провести общенациональный референдум, где будет решаться, останется Великобритания в ЕС или выйдет из него, однако референдум объявит не раньше, чем предпримет попытку внести изменения в европейские договоры или изменить условия членства Великобритании в ЕС.

Программная речь Кэмерона в агентстве Bloomberg лишь намечает общие контуры, оставляя необходимость проработать многие детали. В интересах оценки фундаментальных вопросов, связанных с Евросоюзом, британское правительство предприняло крупную инициативу: Обзор распределения компетенций между ЕС и Великобританией, о чем объявил в июле 2012 г. министр иностранных дел. Обзор включает 32 отдельных доклада по самым разнообразным вопросам – от единого рынка до ветеринарии и социального обеспечения. Часть докладов была опубликована в конце 2013 г. В полном объеме все подготовленные в рамках инициативы документы будут доступны осенью 2014 г. Ожидается, что эти доклады привлекут внимание к ряду серьезных проблем, которые Великобритании следует обсудить с другими членами ЕС. Однако материалы, уже опубликованные на момент написания этой книги, не содержат в себе ничего радикального или способного изменить направление дебатов.

В ожидании результатов этой серии оценок мы можем уловить идею тех перемен, которых намерено добиваться правительство Дэвида Кэмерона. Среди самых обыденных требований – устранить лазейки в законодательстве Евросоюза о свободном передвижении граждан, что ведет к так называемому туризму за пособиями, когда граждане других стран ЕС отправляются в Великобританию, чтобы воспользоваться всевозможными социальными льготами, включая бесплатное медицинское обслуживание. Это ложится бременем колоссальных дополнительных затрат на национальную систему здравоохранения. Любопытно, однако, что на запрос Еврокомиссии привести конкретные свидетельства «туризма за пособиями» министерство внутренних дел Великобритании так и не сумело представить никакого разумного ответа. В октябре 2013 г. в министерстве заявили, что не располагают сведениями о количестве неграждан Великобритании, которые в рассматриваемый период претендовали на различные социальные льготы, по сравнению с британцами, обращавшимися за тем же. Нет также информации о том, какое количество поданных мигрантами из других стран ЕС заявлений на получение социальных льгот оказались мошенническими.[29]

И действительно, вскоре после этого Европейская комиссия обнародовала доклад, где утверждалось, что из полученных в 2011 г. 1 400 000 заявок на пособие по безработице на граждан Евросоюза, не являвшихся гражданами Великобритании, пришлось менее 38 000 заявок, то есть менее 3 %. Как заявила в 2013 г. комиссар Европейского союза по юстиции, фундаментальным правам и гражданству Вивиан Рединг, многое из того, на что жалуется Британия, происходит по ее же вине. «Такое впечатление, что некоторые национальные системы проявляют излишнее великодушие, – сказала Рединг. – Вот и нечего обвинять Еврокомиссию или правила ЕС в том, что явилось сознательным решением национального государства и закреплено в его системе правового регулирования».

Таким образом, проблема эта не такая уж будничная, как представлялось на первый взгляд. Если страны – члены Евросоюза имеют возможность вводить для граждан других стран-членов условия и нормы, отличающиеся от тех, что действуют в отношении их собственных граждан, это не что иное, как удар в самое сердце Единого рынка, подрыв принципа, гарантирующего гражданам свободное передвижение в пределах границ ЕС и равный доступ к социальным льготам и возможностям, как если бы они проживали в едином государстве. С другой стороны, ввиду серьезной обеспокоенности уровнем чистой миграции, и не только в Великобритании, но и во многих других странах-членах, Евросоюзу, по-видимому, необходимо пойти на некоторые уступки в вопросе прав неграждан страны на льготы, предоставляемые национальным законодательством, что позволило бы сохранить важный принцип свободы передвижения. Вполне вероятно, что в этом вопросе Кэмерон получит поддержку со стороны других стран Евросоюза. (Вопрос свободного перемещения рабочей силы будет рассмотрен в следующей главе.)

И все же сохраняется обширнейшая почва для ссор, чреватых самыми опасными последствиями. Так, в январе 2014 г. Д. Кэмерон внес предложение не выплачивать семейные пособия работающим в Великобритании польским мигрантам, если их дети проживают в Польше. Предложение вызвало ярость у министра иностранных дел Польши Радослава Сикорского, который не преминул указать, что эти самые работающие в Британии поляки платят налоги в казну королевства и тем поддерживают экономику Великобритании. В своем возмущении глава МИД Польши договорился до того, что Британия позорит польских иммигрантов, и призвал своих соотечественников вернуться к себе на родину.

Помимо ограничения возможностей для туризма за пособиями, Кэмерон склонен потребовать «репатриации» социального и трудового законодательства на национальный уровень, мер по защите прав Сити и расширения полномочий национальных парламентов. Какие бы требования ни выдвинул Кэмерон, исходное условие, при котором Великобритания могла бы считать свое положение в Евросоюзе удовлетворительным, это либо отказ от движения к более тесному союзу, либо возможность для Великобритании (а может, и для других стран-членов) «отписаться» от этой цели, притом что остальные члены ЕС вольны и дальше следовать означенным курсом.

Если Евросоюз откажется от цели добиваться все более тесного союза, это приведет к серьезным последствиям и будет означать конец всех притязаний на звание Соединенных Штатов Европы. Тогда неизбежно возникнет идея возвратить Европу к состоянию континента, составленного из конкурирующих национальных государств, хотя и связанных отношениями тесной дружбы и сотрудничества. В сущности, это означало бы ренационализацию Европы.

Возможны ли перемены

Если Великобритания правильно возьмется за дело, то обеспечит себе сильные позиции в переговорах с Евросоюзом по поводу радикальных реформ в вышеупомянутом направлении. На первый взгляд, у Британии на руках сильные карты, поскольку меры, требуемые для того, чтобы наладить должное функционирование евро, потребовали бы внести изменения в договоры Евросоюза, а здесь Британия обладает правом вето. Теоретически в качестве цены за согласие на эти изменения Великобритания могла бы потребовать радикально реформировать Евросоюз и вернуть на национальный уровень ряд полномочий.

С практической точки зрения, подобный подход вряд ли принес бы существенные дивиденды, но он рискует разжечь антибританские настроения. Если создастся впечатление, что британцы не дают ввести меры, необходимые для оздоровления ситуации в еврозоне, это может подтолкнуть заинтересованные страны еврозоны действовать иными способами, возможно, в обход соглашений ЕС, что привело бы к раздробленности самого Евросоюза и поставило бы под угрозу будущее Единого рынка.

Британия добилась бы много большего, если бы взялась действовать не так вызывающе. Ей имело бы смысл не пришпоривать события в нетерпеливо-раздражительных тонах, а, напротив, в манере самой спокойной и увещевательной донести до своих оппонентов хорошо обоснованное предложение по реформированию ЕС, которое принесло бы пользу не только самой Британии, но и всем другим странам-членам. В этом начинании надежной порукой Великобритании послужили бы общепризнанные таланты ее дипломатов, равно как и уважение, которое и по сей день питают на континенте к ее солидному опыту, славному прошлому и неизменному прагматизму. Таким образом, есть все основания представить себе, что Евросоюз двигается в направлении, которое одобрила бы добрая часть его критиков.

Как выясняется, не одни только британцы желали бы положить конец «все более тесному союзу». В июне 2013 г. правительство Нидерландов заявило: «Нидерланды убеждены, что время для все более тесного союза во всех мыслимых сферах политики для них прошло».[30] Правящая партия Нидерландов осенью 2013 г. заявила, что была бы рада видеть, что «все сферы политики» возвращены в ведение национальных государств, и призвала искать пути отмены или опротестования вынесенных Европейским судом постановлений. Более того, проведенный аналитическим центром «Открытая Европа» опрос показал, что две трети германских избирателей высказались за децентрализацию полномочий, которыми располагает Брюссель. А итальянский премьер отметил, что возвращение полномочий на национальный уровень, возможно, «было бы полезным и для нас тоже».

Между прочим, в конце 2013 г. в Мессине, на Сицилии, бывший министр иностранных дел Италии и евроскептик Антонио Мартино организовал конференцию под эгидой Альянса европейских консерваторов и реформистов, в которой приняли участие представители многих партий из разных стран Европы. Конференция имела целью обсудить пути создания Европейского Общего рынка. Особенную пикантность этому форуму придавал тот факт, что местом его проведения стал тот самый отель, где в 1955 г. проходила Мессинская конференция Европейского сообщества угля и стали, предшественника ЕЭС. Мало того, в той конференции участвовал министр иностранных дел Италии Гаэтано Мартино, который приходится отцом Антонио Мартино.

Сам сдвиг общественного мнения Европы в сторону растущего неодобрения Евросоюза указывает на то, что политическое давление по всей Европе в пользу проведения фундаментальной реформы ЕС приобретет большую силу. В этом случае Великобритания с ее порывами покинуть Евросоюз будет ломиться в открытую дверь. Можно заключить, не погрешив против истины, что, хотя еще десять лет назад фундаменталисты интеграции активно пробивали идею создать на базе успешного валютного союза вооруженные силы и органы юстиции Евросоюза, эта идея, по общему признанию, утратила всякий смысл. Переломный момент наступил в 2005 г., когда граждане Франции и Нидерландов на своих референдумах отвергли конституцию Европейского союза. После этого на мечтах о европейской сверхдержаве был поставлен крест. Национальные государства возвращались.

Вполне реальным выходом представляется движение в сторону реформирования ЕС на основе более тесного сотрудничества между Германией и Великобританией. В конце концов, Германия никогда в полной мере не одобряла традицию «этатизма», которая с такой силой владеет умами Франции, и руководство Германии прекрасно понимает, почему все это множество законов и порядков, которые напринимал Евросоюз, не дает экономике ЕС эффективно работать. Теперь, когда Германия упрочила свои позиции как страна и когда во главе ее стоит Ангела Меркель (а это, бесспорно, самый сильный политик в ЕС), Германия могла бы воспользоваться всем своим недюжинным экономическим авторитетом, чтобы поддержать программу радикального реформирования ЕС.

Германия сильнее, чем сама готова признать, желает сохранить Великобританию в составе Евросоюза. В отношениях Германии с Францией возникли трения, и не только в том, что касается кризиса евро, но и в вопросах внешней политики. Когда в 2011 г. Германия приняла сторону Китая и России в отношении событий в Ливии, в Париже схватились за голову. Подобное случилось и во второй раз, когда Германия отказалась поддержать вторжение Франции в Мали. Между тем германские политики прекрасно отдают себе отчет, что, если Великобритания выйдет из ЕС, Германия увеличит свой «вес» в Евросоюзе, а заодно даст больше поводов для обид и претензий, и тогда не исключено, что Франция попытается сколотить против нее неформальную группировку латинских государств. С другой стороны, прочие страны скорее всего поддержат Германию в ее стремлении реформировать ЕС и удержать Великобританию в его составе: я имею в виду Нидерланды, Ирландию, Италию, Финляндию, Швецию, Данию и Польшу.

Если оставить в стороне разногласия между Германией и Францией, можно указать на еще один фактор, усиливающий настоятельность реформы Евросоюза, – это необходимость сплотиться перед лицом общего противника. Самым очевидным кандидатом на роль общего противника выступает Россия, которая считает себя соперником Евросоюза в том, что касается влияния на постсоветские государства и бывших сателлитов.

Как уже упоминалось в главе 2, в конце 2013 г. Россия сумела-таки заставить Украину отыграть назад в запланированном торговом соглашении с Евросоюзом. На этот факт указал министр финансов Латвии 1 января 2014 г., прямо накануне того дня, когда Латвия должна была войти 18-м членом в состав еврозоны, и недвусмысленно дал понять, что Латвия уязвима перед лицом России, когда ее свяжут тесные узы с западными институтами: НАТО, Евросоюзом и единой евровалютой. Если Россия продолжит вести себя в том же духе, тогда страны Евросоюза несомненно захотят сделать все возможное, чтобы еще теснее сплотиться друг с другом. И если реформа необходима для того, чтобы сплотить их и сделать сильнее, тогда очевидно, что у них появятся прочные мотивы поддержать ее.

Если говорить о самой возможности реформы, то в связи с этим следует вспомнить, что за последние 50 лет ЕС претерпел кардинальные перемены. В 1985 г., когда Комиссия Делора выдвинула на обсуждение проект Единого рынка, скептики чего только не говорили. Но Единый рынок сегодня существует. Даже Единая сельскохозяйственная политика подверглась радикальной реформе, и субсидии теперь привязаны не напрямую к производству сельхозпродукции (из-за чего в свое время возникли «горы сливочного масла» и «винные озера»), а к обрабатываемым площадям. Вот и возникает вопрос: если в прошлом Евросоюз успешно осуществил такие радикальные перемены, то почему он не может реформировать себя сегодня?

Барьеры на пути реформ

Все это выглядит довольно логично и даже могло бы осуществиться. Но постепенно приходишь к выводу, что радикальные реформы, способные удовлетворить даже умеренных евроскептиков, не представляются самым вероятным исходом. В принципе, Нидерланды могли бы принять сторону Великобритании и общими силами выступить против идеи «еще более тесного союза», и такая перспектива обнадеживает. Однако на деле, чтобы добиться согласия по поводу будущего формата ЕС, придется преодолеть слишком много препятствий. У всех стран Евросоюза разные требования, поэтому невозможны реформы, способные удовлетворить всех критиков ЕС, в особенности британских.

Канцлер Германии больше всего опасается, что если странам-членам дать волю по собственному вкусу выбирать, какие элементы Евросоюза сохранить, а какие – отбросить, то евросоюзное здание может разрушиться целиком. С другой стороны, британо-германский альянс в поддержку реформ хотя и возможен, но малореалистичен. Из-за такого союза тесные взаимоотношения Германии с Францией могли бы дать трещину, а они, невзирая на нынешние франко-германские трения, остаются краеугольным камнем внешней политики Германии. Помимо всего прочего, франко-германский раскол чреват серьезными последствиями, поскольку подорвет возможности поддерживать на плаву евро.

Например, не далее как в ноябре 2013 г. предшественник Меркель на посту канцлера Германии Герхард Шрёдер обвинил Великобританию в том, что это она спровоцировала в еврозоне финансовый кризис, а теперь блокирует меры ЕС, позволявшие выправить положение. Он сказал следующее:

У этой проблемы есть имя – Британия. До тех пор пока британцы ставят нам палки в колеса, никаких сдвигов ожидать не приходится… Мы можем быть уверены, что Британия больше не желает присоединяться к еврозоне. Страны, не входящие в еврозону, не могут воспрепятствовать дальнейшей интеграции… Пусть это грубо, но где это видано, требовать: «Мне с вами не по пути, но извольте со мной считаться».

У Великобритании больше шансов добиться реформ, проведение которых не потребовало бы изменять договор ЕС по той причине, что для этого нужна ратификация национальными парламентами, а в ряде случаев – одобрение посредством референдумов. Между тем целый ряд стран, и в первую очередь Франция, опасаются, что новый вариант договора попросту провалится на референдуме, поскольку Евросоюз сегодня весьма непопулярен среди европейской публики. Вся беда в том, что пакет реформ, не требующий изменения основного договора ЕС, никоим образом не удовлетворит требованиям ведущих британских евроскептиков.

Возьмем, например, группу британских парламентариев Fresh Start («Новый старт»). Их позиция обоснованна, умеренна, и они за то, чтобы Великобритания оставалась в составе Евросоюза. Они выдвинули ряд предложений, не требующих изменения договора ЕС. Однако недавно они вышли с пакетом предложений по реформированию ЕС,[31] в котором содержатся следующие пункты.

• Ввести в действие механизм «стоп-крана», то есть возможность для любой страны – члена ЕС в экстренном порядке затормозить утверждение предлагаемых Евросоюзом законодательных норм в случае, если они могут негативно сказаться на финансовых операциях данной страны.

• Репатриировать законодательство в области социального обеспечения и занятости из сферы компетенции Евросоюза на уровень национальных государств.

• Предоставить Великобритании возможность уклоняться от всех существующих на данный момент мер в области охраны порядка и уголовного права, которые не упомянуты в статье Лиссабонского договора о запрете на уклонение.

• Принять новые меры предосторожности в отношении Единого рынка, гарантирующие защиту интересов стран, не входящих в еврозону.

• Отказаться от Страсбурга как места проведения пленарных заседаний Европарламента, заседаний экономического и социального комитета, а также Комитета регионов.

По крайней мере, два первых пункта потребуют внести изменения в договор.

Но еще поразительнее тот факт, что в январе 2014 г. без малого 100 британских парламентариев от Консервативной партии направили Дэвиду Кэмерону письмо, где просили для британского парламента право отменять действие европейских нормативных актов. А это, ни много ни мало, равносильно призыву, чтобы Великобритания вышла из состава Евросоюза, если он не реформируется до такой степени, что станет неузнаваем. В конце концов, согласно принципам, на которых построен сегодняшний Евросоюз, членство в нем прежде всего означает, что государства безоговорочно признают верховенство европейского законодательства. Таким образом, в своих стараниях выговорить для Великобритании новые условия членства в ЕС Дэвид Кэмерон оказывается в незавидном положении между Сциллой и Харибдой.

Желая подчеркнуть, насколько трудно будет Великобритании и другим странам добиться фундаментального реформирования Евросоюза, председатель Европейской комиссии Жозе Мануэль Баррозу в октябре 2013 г. охарактеризовал преследуемую Кэмероном цель вернуть часть компетенций Евросоюза в руки Британии «доктринерской, неблагоразумной» и «обреченной на провал». Далее Баррозу подчеркнул, что реформа ЕС может быть осуществлена единственно посредством последовательного пересмотра всего «acquis communautaire», то есть насчитывающих более 150 000 страниц правовых актов ЕС, на пошаговой основе, одного за другим. Только вообразите, каким долгим и мучительным стал бы этот процесс, учитывая, что разные страны-члены непременно заведут изнурительные споры по каждому пункту.

Мало того, какой бы поддержкой со стороны Нидерландов и других северных стран-членов ни удалось заручиться Кэмерону, ему в любом случае придется противостоять мощному сопротивлению со стороны Франции. А это страна с сильнейшими историческими традициями интервенционизма и протекционизма, которые восходят еще к XVII в., к временам Кольбера. Думается, именно в предвидении, что Великобритания заручится существенной поддержкой со стороны ряда стран, тоже желающих пересмотра договоров ЕС, Баррозу заявил, что другие европейские лидеры обязательно наложат вето на подобные предложения Великобритании.[32]

Как бы ни противилось общественное мнение Европы дальнейшей интеграции, маловероятно, чтобы это произвело какое бы то ни было впечатление на европейские элиты, от которых зависит выбор политического курса. Они всегда играли роль движущей силы интеграционного проекта и в прошлом никогда не выказывали особого почтения к общественному мнению.

Выше я отмечал, что страх перед общим противником, Россией, мог бы сплотить Европу, но если это и случится, то, скорее всего, даст толчок к дальнейшей интеграции, а никак не к реформированию Евросоюза. И тогда уход из ЕС как минимум одной ключевой страны, а именно Великобритании, практически гарантирован.

Как ни странно, целый ряд тяжелейших просчетов и упущений Евросоюз совершил именно во внешнеполитической и оборонной сферах. Возможно, свою роль сыграла уверенность Европы, что НАТО обеспечивает ей надежный оборонительный «зонтик». (О НАТО пойдет речь в главе 9.) Заслуживает упоминания и тот факт, что в прошлом Россия показала себя большим докой по части выстраивания двусторонних сделок и взаимоотношений с отдельными странами – членами ЕС. И у нее еще не раз возникнет соблазн прибегнуть к подобной методе. Не совсем очевидно, что, если Россия пустит в ход имеющиеся в ее распоряжении рычаги (например, в том, что касается снабжения энергоносителями), странам – членам Евросоюза хватит сил противостоять ей единым фронтом. Во всяком случае, у них это не особенно-то и получилось в 2014 г.

Пример Страны советов

Напряженность вокруг присоединения Крыма уместно принять в расчет при изучении перспективы реформ в ЕС еще и вот в каком плане: это приглашает к сравнению с реформами в России, точнее, в Советском Союзе. Известно, что СССР развалился. Можно ли было избежать этого в случае, если бы он был радикально реформирован?

Конечно, генеральный секретарь Горбачев пытался сделать это при помощи политики гласности и перестройки, но потерпел поражение, и тому имелись веские причины.

Прежде всего, у Советского Союза существовала территориальная проблема – наследие Российской империи, территория которой превратилась в территорию СССР. Стоило хоть ненамного открутить гайки и допустить хотя бы некоторую свободу и самоопределение, и столь долго подавлявшиеся националистические чувства наверняка дали бы всплеск, что непременно повлекло бы за собой откол обширных территорий и возврат к исконным историческим границам России в виде обстриженной по краям территории Советского Союза. Так оно и случилось. (Нечто подобное могло бы стать одним из пунктов в нынешних дебатах о Евросоюзе. Возможно, однако, что Великобритания и еще одна-две непокорные страны могли бы выйти из ЕС, но основное его ядро сохранилось бы в неприкосновенности.)

Коротко говоря, Советский Союз никак не мог быть реформирован в либеральное демократическое государство. Подозреваю, что точно так же и Евросоюз не подлежит радикальной реформе, которая превратила бы его в силу, действующую во благо всей Европы, и побудила бы граждан воспринимать ЕС как важную составляющую своей идентичности, а не как обузу и тяжкий крест.

Радикальная реформа – только если сильно припечет

Таким образом, хотя вполне представимо, что Евросоюз по доброй воле подверг бы себя фундаментальным реформам, на этом пути его несомненно поджидают огромные трудности. Как подсказывает прошлое Евросоюза, проблема имеет очень глубокие корни. По существу, Евросоюзу пришлось бы переродить самого себя и преобразоваться в нечто совсем иное, чем он по самой своей природе не является, чем никогда не был и не намеревался становиться. В частности, ренационализация Европы обернулась бы для европейских элит такой крупной сдачей позиций и унижением, что они едва ли добровольно пойдут на подобный шаг. Более вероятно, что к реформам Евросоюз будет принужден давлением обстоятельств, скажем, повсеместной напряженностью из-за массовой миграции в результате перехода еврозоны к полному фискальному и политическому союзу, упразднения евро или решения одной из стран-членов выйти из состава ЕС. Эти возможные варианты событий станут предметом следующей главы.

Глава 8 Что могло бы форсировать радикальные перемены?

Нельзя создать федерацию ради того, чтобы спасти валюту. Деньги должны быть на службе у политической структуры, а не наоборот.

Франсуа Эйсбур, профессор, 2013 г.

В предыдущей главе я констатировал, что в Евросоюзе повсеместно ощущается нужда в неотложных реформах, однако на пути реформ имеются крупные препятствия. В то же время ряд ключевых вопросов настоятельно просятся на повестку ЕС, и это вопросы настолько сущностные, что они тем или иным образом непременно вызовут фундаментальные перемены в Евросоюзе – либо потому, что вынудят ЕС пойти на радикальные перемены, либо потому, что послужат катализаторами его развала.

Сначала будет рассмотрен вопрос, который создает самые острые дискуссии, а именно свободное передвижение рабочей силы в пределах Евросоюза, затем мы обсудим, какие факторы энергично подталкивают ЕС к учреждению в еврозоне валютного и фискального союзов, а далее – перспективы развала евро и последствия, которые будет иметь для Евросоюза референдум в Шотландии. А далее постараемся оценить, чем обернется для Евросоюза выход Великобритании из его состава.

Свободное передвижение рабочей силы

Притом что на протяжении всего членства Великобритании в ЕС ее отношения с Евросоюзом складывались трудно, проблемы, вызывающие самое большое беспокойство в британском обществе, все это время попеременно то обострялись, то сглаживались. Не приходится сомневаться, что в последние несколько лет чаще всего на первый план выходила проблема, связанная с масштабами иммиграции в Великобританию из остальных стран ЕС. Мало того, судя по всему, растущее беспокойство по поводу притока мигрантов и есть та самая причина, что подогревает симпатии британцев к Партии независимости Соединенного королевства (UKIP), и это создает колоссальное политическое давление на Консервативную партию во главе с Дэвидом Кэмероном.

За что выступают сторонники UKIP, так это за ограничение числа допускаемых в страну граждан Евросоюза. Если Дэвид Кэмерон сохранит пост премьер-министра после всеобщих выборов в мае 2015 г., то подвергнется мощному политическому давлению, вынуждающему его требовать, чтобы пункт об ограничении иммиграции в Великобританию был включен в комплекс мер по реформированию ЕС как категорически обязательный.

Тем не менее в любом демократическом государстве свободное передвижение рабочей силы воспринимается как одно из неотъемлемых прав. Неудивительно, что это право вошло в свое время в Римский договор как одна из «четырех свобод», наряду со свободой передвижения товаров, услуг и капитала. Более того, это право имеет под собой твердое экономическое обоснование.

Экономические принципы

Экономическая оправданность свободы передвижения рабочей силы вытекает из базовой теории распределения ресурсов. Когда людям предоставлена возможность подыскивать себе работу, которую они хотят выполнять, в любом месте на территории Евросоюза, объем производства и уровень благосостояния достигают максимального уровня. В конце концов, именно так это устроено в любой отдельно взятой стране. Соответственно, кто-то из жителей Великобритании мог бы захотеть жить и работать в Берлине, кто-то из немцев предпочел бы жить и работать в Париже, а в самом Париже найдется кто-то, кто предпочтет жить и работать в Лондоне.

Когда позволено такое передвижение трудовых ресурсов, у работодателей значительно расширяется выбор потенциальных работников, а те, в свою, очередь, получают на выбор большее разнообразие рабочих мест и трудовых условий. В итоге и бизнес работает лучше, и люди больше довольны жизнью.

Но на практике положение дел складывается несколько иначе. Точнее, сложилась тенденция, что значительные массы граждан из одной группы стран переезжают на жительство в одну или несколько других стран. Например, за последние десять лет Великобритания дала приют почти миллиону граждан из стран бывшей Восточной Европы, главным образом из Польши, но при этом едва ли нашелся хоть один британец, который предпочел бы перебраться в Польшу. Таким образом, отдельные страны, в том числе, Великобритания, фактически утратили контроль над своими границами, и теперь численность их населения зависит от миграционных потоков.

Тем не менее можно возразить, что массовая иммиграция в страну, подобную Великобритании, выгодна ей как принимающей стороне. Правота данного утверждения высказывается в ряде научных исследований. Вполне естественно, что, когда в стране возрастает число работников, это, как правило, способствует увеличению ее ВВП. И действительно, именно возросшее предложение рабочей силы послужило одним из главных факторов, обеспечивших британской экономике достаточную успешность в последние несколько лет.

Но зачем придавать такое значение абсолютной величине ВВП страны, если в пересчете на душу населения ВВП нисколько не меняется? На самом деле, в определенном аспекте абсолютный показатель ВВП страны, подобной Великобритании, имеет смысл, независимо от того, состоит она в Евросоюзе или нет. Этот аспект – мощь и влиятельность страны. При прочих равных условиях чем больше будет у Великобритании рабочей силы и чем выше станет ее ВВП, тем прочнее будут ее позиции и весомее ее слово в международных переговорах. (Значимость этого аспекта для положения Великобритании, если она решит выйти из состава ЕС, будет рассмотрена в главе 10.)

Но несомненно, что влияние иммиграции на подушевой ВВП имеет большее значение – естественно, в представлении трудящихся британцев. И здесь свидетельства не сказать, чтобы однозначно убеждали в пользе неограниченной иммиграции.

Но надо сказать, что даже и это вопрос не такой уж простой, поскольку на сегодня он упирается не в одно только влияние иммиграции на уровень реальных доходов местного населения. В зависимости от того, что представляют собой приезжие в человеческом плане, каковы их трудовые навыки и опыт, их отношение к труду и культура, они могут напитать свежей энергии принимающую страну и обогатить ее генетический фонд. А есть масса свидетельств, что иммигранты – люди куда более мотивированные и целеустремленные, чем в среднем население покинутой ими страны.

Долгая история иммиграции

Скажу больше – не только для США, которые по всем меркам представляют собой страну иммигрантов, но даже для Великобритании иммиграция на протяжении сотен, если не тысяч, лет играет роль главного фактора, определяющего их развитие. Задолго до нашей эры британцы представляли собой смесь кельтов, римлян, англосаксов, викингов и норманнов (а те сами по себе были иммигрантами в квадрате, поскольку происходили от древних скандинавов, вторгшихся в Северную Францию).

В XVII в. в Англию нахлынули гугеноты, спасаясь от религиозных преследований в странах континентальной Европы. А после того, как Кромвель вновь допустил евреев проживать в стране (а как известно, в 1290 г. король Эдуард I изгнал их) в Англию начался приток еврейских иммигрантов. В конце XIX—начале XX в. иммиграция евреев пошла уже потоком из-за участившихся в России и Польше еврейских погромов. И разумеется, еще один крупный приток евреев-иммигрантов из центральной Европы произошел в 1930-х гг., спровоцированный кровавой тиранией Гитлера.

Между тем сотни тысяч ирландцев устремились в Англию после провозглашения в 1922 г. независимости Ирландии, и этот иммиграционный поток продолжался на протяжении десятилетий после окончания Второй мировой войны. В 1960-х гг. сформировался новый иммиграционный поток, на сей раз из стран Карибского бассейна, а вскоре в страну в огромных количествах начали прибывать иммигранты из стран Нового Содружества, особенно из Индии и Пакистана, но также из Африки и с Ближнего Востока. Значительные массы народа переселились в Великобританию и из Гонконга, Австралии, а также из Южной Африки и стран Латинской Америки. Позже образовалась новая волна иммиграции, на сей раз из стран бывшего советского блока. Примечательно, что в Великобританию на жительство перебирались не только граждане стран, ныне входящих в ЕС, но и значительное число россиян.

В ответ кое-кто мог бы заявить, что иммиграцию последних лет следует воспринимать как составляющую той долгой череды иммигрантов, благодаря которым Великобритания и смогла стать тем, что она есть сейчас. Впрочем, заявить-то можно, но такое заявление вряд ли встретит большое понимание среди публики в Клэпемском автобусе, те есть среди рядовых и зачастую не слишком образованных британцев – даже при том, что многие из них и сами в недавнем прошлом иммигранты. И в чем бы ни состояло bien pensant, то есть благонамеренное суждение, по этому вопросу, именно состояние умов британской общественности послужит решающим фактором в дебатах по поводу членства Великобритании в ЕС.

А в континентальной Европе, как ни парадоксально, резко обострившееся в последние годы общественное недовольство по поводу иммиграции направлено не против иммигрантов из других стран ЕС, а в большей мере против выходцев из исламских государств, которые не входят в ЕС и вряд ли имеют шансы когда-нибудь войти в его состав. Правда, среди иммигрантов из стран ЕС тоже встречаются последователи ислама. Однако подавляющая масса внутриевросоюзных мигрантов – это христиане, или, точнее, люди, номинально относящиеся к христианскому вероисповеданию, но на деле абсолютно светского образа мыслей. Но это не имеет значения, поскольку в общественном сознании эти две категории иммигрантов могут слиться воедино, формируя тем самым протест против иммиграции вообще.

Любопытно, что это тот самый вопрос, который реально способен объединить европейцев. Беспокойство по поводу иммиграции – далеко не чисто британский феномен и даже не в основном таковой. Крупные антиисламские протесты прокатились в последнее время по таким странам, как Франция, Швеция, Нидерланды и Германия.

Корни общественного беспокойства

Общественное беспокойство по поводу иммиграции имеет в своей основе четыре составляющие. Во-первых, тревожит само количество иммигрантов. В Великобритании расхожее мнение гласит, что в стране и так уже народа «под завязку». Правы сторонники этой точки зрения или нет, но сомневаться не приходится – население Великобритании существенно приросло в последнее время, и уже дают о себе знать проблемы «перенаселенности» в таких сферах, как дорожное движение, обеспечение жильем и доступ к коммунальным услугам.

Отсылка к дорожному движению позволяет прояснить суть явления. В экономике транспорта имеется хорошо известная проблема, что затраты, обусловленные дополнительным участником дорожного движения и причиняющие убытки существующим участникам – за счет того, что лишний участник еще больше перегружает транспортную систему, – не ощущаются рядовым пользователем дорог. Перед нами феномен, называемый экономистами экстерналией или внешним эффектом, который оправдывает идею ограничить пользование дорогами или взимать за него плату.

Аналогичная нить рассуждений применима и к иммиграции – и не только в плане ее воздействия на дорожное движение. Великобритания перегружена и в более широком смысле, и не исключено даже, что нынешние жители теряют больше, чем приобретают приезжие из других стран, которым Великобритания предоставляет право на жительство.

Здесь затрагивается более широкая проблема. Предположим, что выгоды для иммигрантов превосходят потери, которые несет из-за этого местное население. Означает ли это, что означенную иммиграцию следует допустить? Это уже выходит за рамки общепринятых понятий о задачах правительства, а они в том, что наряду с соблюдением требований международного законодательства и приличествующим гуманным отношением к народам других стран правительство обязано способствовать благополучию своих собственных наличных граждан. Это совсем не то же самое, что максимизировать благополучие всего человечества – или даже той его подгруппы, что проживает или мечтает проживать в Великобритании. Эти последние не есть избиратели, перед которыми, как предполагается, национальные политики должны нести ответственность.

Вторая составляющая беспокойства по поводу иммиграции касается идентичности. Коренные жители многих европейских стран ощущают, что переселенцы из других стран несут угрозу их национальным культуре и традициям. Как уже говорилось выше, парадокс в том, что самые острые тревоги связываются у европейцев с иммигрантами из неевросоюзных государств. Но по крайней мере в теории государства типа Великобритании имеют возможность контролировать внешнюю иммиграцию, однако лишены таковой в том, что касается притока мигрантов из других стран Евросоюза.

Третья составляющая связана с дополнительными затратами, которыми иммигранты отягощают государственную казну. Проще говоря, речь о том, что новоиспеченные граждане и временно проживающие получают доступ ко всем благам «государства всеобщего благоденствия», включая бесплатное медицинское обслуживание, льготы, предусмотренные для работающих и для безработных, пособия на детей – даже при том, что эти новоприбывшие не прожили в своей новой стране сколько-нибудь длительного времени и не платили ей налоги. Из-за этого у граждан Великобритании складывается неприятное ощущение, что их держат за «простофиль», которые вдобавок должны еще оторвать от себя кровью и потом заработанные деньги, чтобы поделиться с теми, кто этого не заслуживает.

Украденные рабочие места?

Четвертая и, пожалуй, самая серьезная составляющая общественного беспокойства по поводу иммиграции касается рабочих мест. Широко распространена точка зрения, что иммигранты перехватывают у местного населения возможности трудоустроиться. По всей видимости, в краткосрочной перспективе так оно и есть. Но это далеко не так, если взять продолжительный период времени, достаточный для того, чтобы экономика приспособилась к новым условиям.

Это беспокойство напрямую связано с заблуждением о «неизменном объеме работ» в экономике, проще говоря, что количество рабочих мест, на которые можно устроиться, является фиксированным. А это не так. Количество рабочих мест – это величина абсолютно гибкая, и она способна расти, чтобы прийти в соответствие с численностью потенциальных работников, которые имеются в наличии и готовы работать.

Оборотная сторона этого заблуждения, что будто бы иммиграция необходима, поскольку приезжие выполняют работу, которую не желают брать на себя коренные жители, так же ошибочна. Если бы не было иммигрантов, размер реальной заработной платы на таких рабочих местах вырос бы, и это скорректировало бы условия рынка: для кого-то из коренных жителей это послужило бы стимулом устроиться на подобную работу, даже если она им «не по душе», а размах некоторых видов деятельности, которые формируют такого рода рабочие места, сократился бы, поскольку в новых условиях это стало бы «слишком дорогим удовольствием» (например, «дизайнерские» кофе и сэндвичи).

Разумеется, как и почти повсеместно в экономике, главное слово в этом вопросе принадлежит ценам. Как можно ожидать, рост предложения на рынке труда, обусловленный притоком мигрантов, в отсутствие соответствующего роста предложения капитала может снизить реальную заработную плату, за которую будут нанимать работников. Отсюда и вполне понятное беспокойство местных работников, ощущающих, что из-за иммиграции их заработки сокращаются. Так оно и есть.

Уместно подчеркнуть, что на кону здесь стоит вопрос совершенно классового свойства. Если верно, что массовая иммиграция в Великобританию снизила реальную заработную плату неквалифицированных и низкоквалифицированных работников – а в пользу этого свидетельствует многое, – то она же несомненно принесла реальные выгоды многим семействам, относящимся к среднему классу, которые нанимают подобного сорта рабочую силу в качестве плотников, шоферов, домработниц, кухарок и нянек. Таким образом, циники имеют все основания указать, что «великодушие и открытость» многих состоятельных людей из числа левых либералов – не что иное, как почти неприкрытая забота о собственном благе.

От свободного передвижения к массовой миграции

Проблема миграции являет собой еще один пример промаха, которые допустил Евросоюз с момента своего основания. Данная проблема едва ли могла возникнуть после основания ЕЭС в 1957 г., не в последнюю очередь по той причине, что, как я уже отмечал в главе 2, государства-члены имели более или менее одинаковый уровень ВВП на душу населения и, следовательно, почти равные доходы населения и уровень жизни.

Но в результате недавнего расширения состава ЕС в него вошли страны с гораздо меньшим подушевым ВВП, чем отмечался в среднем по Евросоюзу до их прихода. И это создало четкий стимул для огромных масс людей переселяться из стран-новичков в ЕС в страны с давним членством в Евросоюзе.

Между тем депрессивное состояние экономики в большинстве стран – давних членов Евросоюза только усугубляло недовольство их коренного населения. Действительно, в странах еврозоны ввиду невозможности пустить в ход стандартные меры корректировки избыточного предложения на рынке труда – то есть инструменты монетарной или фискальной политики – иммиграция фактически приводит к дальнейшему росту уровня безработицы. (Правда, это не относится к Великобритании, поскольку ничто не мешает ей посредством макроэкономической политики стимулировать полное усвоение экономикой всей наличной рабочей силы. Действительно, хоть в этом Великобритания преуспела за последнюю пару лет.)

Возможные варианты решения

Какими бы ни были для принимающей стороны выгоды от иммиграции (а на эту тему имеется масса научной литературы в пользу каждой из противоборствующих точек зрения на этот счет), не приходится сомневаться, что для Великобритании это взрывоопасная политическая проблема. Если ее не разрешить тем или иным способом, то более вероятно, что Великобритания сделает выбор в пользу выхода из Евросоюза, и, возможно, это произойдет в ходе референдума в 2017 г.

Так какие есть пути для решения проблемы иммиграции? Как уже отмечалось в предыдущей главе, Евросоюз вполне мог бы договориться о том, чтобы ограничить доступность социальных благ для иммигрантов до истечения определенного срока их проживания или до выполнения ими каких-либо других конкретных условий. Именно эту точку зрения продвигает Дэвид Кэмерон. В случае успеха такая мера помогла бы умерить тревоги общества.

Более того, предпринятое в одностороннем порядке ужесточение правил, регламентирующих доступ к определенным социальным благам и одинаково применимых ко всем резидентам, как к коренным жителям страны, так и к вновь прибывшим, могло бы расхолодить желание части иммигрантов переселяться Британию. Ныне действующее правительство страны уже начало вводить строгости в области права на получение социальных благ, и если консерваторы будут переизбраны, правила доступа к социальному обеспечению в последующие годы еще ужесточатся.

Но такого рода меры, конечно, не затронут сердцевину проблемы. Они не окажут воздействия на три остальные составляющие, которые я выделил как корень проблемы: численность иммигрантов, их культурный код и конкуренцию на рынке труда.

Вероятно, удалось бы снизить накал беспокойства по этим трем поводам за счет введения временных ограничений на количество иммигрантов из новых стран – членов ЕС, допускаемых в страны, давно состоящие в ЕС, – или хотя бы в некоторые из них. В конце концов, разве не это было сделано, когда в Евросоюз вступили Болгария и Румыния? Но даже если эта мера найдет общее одобрение, она все равно не решит проблему, как не залечит рану приклеенный сверху лейкопластырь. В условиях, когда обостряется беспокойство по поводу иммиграции из стран, уже входящих в состав Евросоюза, временные ограничения на въезд граждан из новых стран-членов едва ли помогут умерить общественные страхи.

А между тем свобода маневра для радикального решения проблемы посредством введения лимита на общее число иммигрантов из ЕС, допускаемых в такие страны, как Великобритания, в сущности, близка к нулю. Ведь свобода передвижения рабочей силы была включена как одно из условий в Римский договор именно в расчете на то, чтобы Сообщество, позже переименованное в Евросоюз, функционировало как единое государство. Тем не менее в Великобритании, равно как и в других странах ЕС, многие, а возможно, и большинство желают, чтобы контроль за собственными границами был у них в руках – иными словами, чтобы Евросоюз не образовал собой целостное единое государство и не считался бы таковым. Обсуждать принцип единого государства возможно было бы только в случае, если изменятся вся концепция и самый замысел Евросоюза.

Фискальный и политический союз

Фактор, который несомненно принудил бы Евросоюз к подобной трансформации, – это бедственное положение евро. Я уже писал в главе 4, что евро имеет шансы выжить в том случае, если страны еврозоны сформируют полный фискальный и политический союз. А он, в свою очередь, приведет к колоссальным последствиям для формы и облика Евросоюза. Судя по нынешнему состоянию дел и с учетом наметившегося раскола между странами еврозоны и теми, что не используют евро, 19 из 28 членов ЕС войдут в полный валютный, фискальный и политический союз, а остальные 9 останутся за его пределами (в том числе Великобритания, Швеция и Дания). Конечно, не исключено, что кто-то из аутсайдеров впоследствии поодиночке или парой все же присоединится к еврозоне. В этом случае проблемы функционирования ЕС в условиях двух различных типов членства станут всего лишь переходным этапом.

Впрочем, данный вариант развития событий не очень вероятен. Великобритания в обозримом, а может, и в более отдаленном будущем наверняка останется за пределами единой валюты. Другие «неприсоединившиеся» страны также сохранят свой статус. И Евросоюз трансформируется в образование с двухуровневым членством.

Такое уже в определенной степени произошло, поскольку некоторые страны-члены не вступают в еврозону, а еще часть не присоединилась к ряду евросоюзных договоренностей. Тем не менее, пока евро ограничен рамками валютного союза, раскол в ЕС по линии принадлежности к еврозоне особой роли не играет. Но когда страны еврозоны перейдут к активному претворению в жизнь полного фискального и политического союза, значение такого размежевания начнет расти. Что касается статуса в ЕС, то многое указывает на вероятность, что не-члены еврозоны перейдут в разряд второсортных участников или, в лучшем случае, – «деревенской родни» в евросоюзном семействе. Но что еще важнее, если не будут достигнуты некие договоренности, может сложиться ситуация, при которой страны еврозоны начнут принимать законодательные и нормативные акты, распространяющиеся на весь Евросоюз, а нечлены еврозоны лишатся возможности как предотвратить их принятие, так и повлиять на содержание.

Очень может быть, что упомянутые договоренности выльются в нечто, устраивающее британских и прочих евроскептиков. Предположим, например, что страны-аутсайдеры, оказавшиеся за пределами интеграционного процесса, который развернется в самой еврозоне, получат железобетонную защиту от того, чтобы страны ядра ЕС навязывали свою волю «периферии». Аутсайдерам удастся договориться о репатриации полномочий и компетенций с уровня ЕС на национальный, как мы говорили выше. В таком случае связи этих стран с еврозоной станут больше в духе ассоциации свободной торговли, поскольку не будут отягощены багажом политических обязательств. Но и тогда, пока не будет намечен способ выхода страны из Единого рынка, аутсайдеры по-прежнему подпадают под нормативные акты Евросоюза, о чем я поговорю подробнее в следующей главе.

Тогда еврозона превратится в более интегрированный ЕС, и осуществятся мечты его отцов-основателей, тогда как страны-аутсайдеры, по существу, покинут ЕС, сохраняя с ним торговые связи, чего, собственно, им больше всего и хочется. С точки зрения скептика, такое развитие событий представляется весьма привлекательным. И потом, нельзя сказать, чтобы оно было притянуто за уши.

Вместе с тем в вышеописанном сценарии, если рассматривать его как способ решить проблемы плохого управления и слабой экономической результативности ЕС, имеются три очевидных изъяна. Во-первых, если страны периферии, или внешнего кольца, получают желаемое, то этого нельзя сказать о большинстве участников ЕС – они-то так и останутся в силках существующего сообщества, но получат на свою голову дополнительные минусы от принадлежности к фискальному и политическому союзу. В главах 2 и 3 я проанализировал факторы, обусловливающие ненадлежащее управление, и пришел к выводу, что они не только никуда не исчезнут, но еще усилят пагубное влияние по причине все более тесного союза. Европейская экономика по-прежнему будет хромать и спотыкаться, а «дефицит демократии» – только увеличиваться.

Во-вторых, в высшей степени сомнительно, чтобы лидеры Евросоюза с одобрением восприняли такую возможность из-за опасений, что другие страны, глядя на аутсайдеров, тоже захотят полуобособленного статуса, а это может обрушить всю конструкцию ЕС. Более того, лидеры Евросоюза побоятся, что аутсайдеры во главе с Великобританией развернут нечто вроде соревнования в экономической и налоговой сферах и в какой-то момент опередят страны ядра ЕС (см. главу 3).

В-третьих (хотя это соображение более прозаическое, по значению оно важнее двух предыдущих), при подобном сценарии событий законодательные основы ЕС дадут трещину, а это потребует выработать новый свод соглашений, достичь которых будет неимоверно сложно или вообще невозможно.

Политические последствия упразднения евро

Теперь давайте обсудим, какие последствия вероятны для Евросоюза в случае упразднения евро. Не так давно европейские лидеры говорили, что, если евро придет конец, это будет означать и конец Европы. С точки зрения экономической логики это совершеннейшая чепуха. Для роста европейской торговли и благосостояния проект единой европейской валюты никогда и не требовался. В конце концов, некоторые страны – члены ЕС, включая и Великобританию, никогда не участвовали в проекте евро. А целый ряд стран Восточной Европы продолжает быстрый экономический рост, хотя тоже не состоит в еврозоне.

Как вы думаете, в чем секрет успеха «азиатских тигров»? Уж точно не в принятии единой валюты и не в погоне за гармонизацией всего и вся (см. главу 10). Разговоры об азиатском валютном союзе были, но идея дальше слов так и не пошла. Между тем «азиатские тигры» сосредоточили внимание на реальных источниках экономического роста, а не на воздушных замках, какие могут привидеться разве что в горячечных мечтах бюрократов. И насколько мы знаем, эти страны и по сей день великолепно управляются со своими экономиками – не в пример европейским собратьям, которые сами себя загнали в капкан ожидаемых выгод единой валюты.

По логике вещей, конец евро не должен повлечь за собой каких-либо последствий для Евросоюза, который просто-напросто вернется к своему прежнему состоянию. Для свободной торговли не нужна ни единая валюта, ни единый рынок.

Однако это лишь логическая сторона дела. Понятно, что политика принимает в расчет еще и многое другое, а иногда и все, кроме логики. Если евро потерпит крах, это нанесет делу европейского интеграционизма удар такой силы, что ЕС может и не выжить. Скептики реабилитируют себя в глазах общественности, и она изольет свое возмущение на головы европейских элит.

Сам процесс упразднения евро непременно раздует вражду между национальными государствами: периферийные государства обозлятся на страны ядра ЕС за то, что те принуждали их все туже затягивать пояса, а сами не пожелали разделить это бремя. Страны ядра обозлятся на периферийные за то, что те назанимали такую уйму средств и не торопятся возвращать свои долги ядру. Германия ополчится на Францию за то, что та идет на поводу у периферийных стран и не способна призвать их к экономии, а Франция ополчится на Германию за то, что та упрямо сохраняет верность своей германской сущности.

Примерно таких воззрений и придерживаются в европейском истеблишменте. Недаром Ангела Меркель, обращаясь 19 мая 2010 г. к Бундестагу, заявила: «Это вопрос выживания. Евро в опасности. Если падет евро, падет и Европа. Если мы сдюжим, то Европа станет сильнее».

В 2013 г. точка зрения о важности евро для выживания Евросоюза получила поддержку из уст весьма авторитетного члена французского истеблишмента – профессора Франсуа Эйсбура, председателя Международного института стратегических исследований (IISS). Однако он пришел к диаметрально противоположному, чем А. Меркель, выводу. В своей книге «La fin du rêve européen» («Конец европейской мечты») профессор Эйсбур говорит следующее: «Мечта уступила место страшному сну. Мы должны взглянуть в глаза правде – сегодня евро угрожает самому Евросоюзу. Нынешние попытки спасти евро подвергают Евросоюз еще большей опасности». По мнению Ф. Эйсбура, европейские лидеры вывернули приоритеты шиворот-навыворот, он отмечает, что Франция и Германия должны совместно спланировать упразднение евро, причем реализовывать этот план втайне, а переход на национальные валюты должен осуществиться в выходные, и тогда Евросоюз будет спасен. Конечно, сам по себе конец евро не обязательно приведет к фундаментальной реформе Евросоюза (как я показал в главе 6), и этого будет недостаточно, чтобы положить конец ущербному функционированию европейской экономики. Более того, по вышеупомянутым причинам, возможно, не удастся преодолеть вызванные упразднением евро негативные эмоции.

Бывший глава Европейского банка реконструкции и развития Жак Аттали заявил в конце 2013 г., что противоречивая политика, навязываемая Европе Германией, ведет Францию к ситуации, сопоставимой с положением Германии в 1933 г., когда национал-социалисты пришли к власти. Преувеличение это или нет, а Жан-Пьер Шевенман, когда-то баллотировавшийся в президенты Франции, сравнил сегодняшние настроения в этой стране с теми, что господствовали во Франции в 1934 и 1935 гг. накануне краха золотого стандарта. По его мнению, если Германия не сменит курс, страны Южной Европы будут вынуждены выйти из евро, чтобы не допустить необратимого разорения своей промышленности.

Переходя к другой теме, замечу: хотя заранее невозможно сколько-нибудь уверенно предсказать, к какому исходу приведет хаос, которым неизбежно будет сопровождаться крах евро (см. главу 4), думаю, что полный возврат к национальным валютам вряд ли возможен (и нежелателен). Германия, безусловно, могла бы поддерживать успешный валютный союз с Нидерландами, Австрией и Финляндией, и этот выход оказался бы самым подходящим. Нельзя исключать и того, что к союзу примкнули бы Дания и Швеция и даже, вероятно, Норвегия и Швейцария, хотя многое здесь зависит от предлагаемых условий членства и притязаний союза на статус государственности.

Нельзя исключить, что Франция встанет во главе латинского валютного союза, куда помимо нее войдут Испания, Италия и Португалия. Возможно, что и Греция примкнет к такой группировке, хотя могла бы решиться пойти собственным путем (подробнее об этом поговорим в главе 10).

Право, станет полнейшей нелепостью, если ненужный и опасный интеграционный проект под названием евро, долженствовавший, по замыслу, объединить Европу, вместо этого напрочь расколет ее единство. Но это означало бы, что, как и призван убедить вас основной посыл данной книги, принимать дурные решения – это «визитная карточка» и само существо Евросоюза.

Если крах евро действительно обернется развалом Евросоюза, нам, видимо, следует расценивать такой исход, выражаясь словами Карла Маркса, как неизбежное следствие внутренних противоречий самого ЕС.

Уроки шотландского референдума

Последствия проходившего в сентябре 2014 г. референдума о независимости Шотландии, сопровождались бы они развалом евро или нет, могли бы также подвигнуть ЕС на радикальные перемены. Дебаты, развернувшиеся как до референдума, так и после него, подогрели интерес к вопросу, осталась бы Шотландия в составе Великобритании, если бы та проголосовала за выход из состава ЕС? Вдобавок возник спор, может ли новое конституционное устройство, которое, судя по всему, было бы выработано для Великобритании после референдума, послужить в качестве лекал для построения нового Евросоюза?

Вот уже некоторое время ни для кого не секрет, что средний шотландский избиратель более благосклонно настроен по отношению к Евросоюзу, чем его сограждане в остальных частях Великобритании. Вероятно, это можно объяснить тем, что шотландцы рассматривают Евросоюз как ценный и полезный противовес Вестминстеру, но у некоторых чувства по этому поводу куда более глубокие. Если Великобритания проголосует за выход из ЕС, может возникнуть потребность, и весьма настоятельная, провести в Шотландии новый референдум, и при сложившихся на сегодня обстоятельствах вполне вероятно, что, если перед шотландцами встанет выбор, они в большинстве своем предпочтут Евросоюз Соединенному королевству.

Но едва ли такой жесткий выбор вообще встанет перед шотландцами. В ходе кампании перед референдумом 2014 г. стало очевидно, что Евросоюз не слишком-то расположен давать шотландцам гарантию членства. Если Шотландия выйдет из состава Великобритании и тем самым – из состава Евросоюза, ей придется подождать в очереди наряду с другими вероятными кандидатами в члены ЕС – и без гарантии, что ее непременно допустят в состав ЕС. В самом худшем случае Шотландию ожидают тягостные времена, поскольку она обнаружит, что предоставлена самой себе и к тому же без всякой гарантии, что сумеет в сколько-нибудь обозримом будущем обеспечить себе надежное пристанище и место под «оборонительным зонтиком» НАТО.

Более того, в вопросе возможного членства Шотландии Евросоюз вовсе не блефует, потому что, как обнаружилось, у него на руках еще двое кандидатов на выход из состава государств-членов: Каталония, желающая выйти из состава Испании, и область Венето – из состава Италии. Самое малое, что скорее всего предпримут эти два государства, так это будут настаивать, чтобы Евросоюз чинил всяческие препоны вступлению Шотландии в его состав, в расчете, что это охладит пыл их собственных потенциальных отщепенцев. Если дело дойдет до еще одного референдума, одного этого может хватить, чтобы отбить у шотландцев желание голосовать за выход из Великобритании.

Федерализм взыграл духом

Референдум возымел и более радикальные – и потенциально более позитивные – последствия. Во время дебатов в преддверии голосования все представленные в британском парламенте политические партии пообещали Шотландии широкую автономию в случае, если она проголосует за то, чтобы остаться в составе Великобритании. Сейчас предпринимаются шаги во исполнение этих обещаний. Однако сама эта ситуация разворошила осиное гнездо конституционных подтекстов самой Великобритании. В Англии поднялась волна серьезного возмущения, что при сложившейся ситуации шотландцы мало того, что получат возможность самостоятельно решать свои внутренние вопросы, так их парламентарии к тому же будут голосовать и по вопросам, непосредственно затрагивающим Англию.

Такое впечатление, что все это приведет к одному из двух исходов: шотландским парламентариям в Палате общин запретят голосовать по чисто английским вопросам; или будет решено сформировать отдельный парламент для Англии, а то и даже ряд отдельных региональных парламентов. А Вестминстеру оставят полномочия в вопросах, касающихся всей Великобритании в целом, таких, например, как оборона, международные отношения и охрана окружающей среды.

Пока преждевременно судить, во что все это выльется, но второй вариант можно было бы рассматривать как шаблон для будущей эволюции самого Евросоюза, иными словами, как идею предоставить значительную автономию его составным частям, притом что институты федеративного уровня сосредоточатся на вопросах, которые как раз и должны решаться именно на этом уровне.

Именно на страже этого и должен стоять принцип субсидиарности. Но, как я уже отмечал в главе 3, это идет абсолютно вразрез с господствующим в Евросоюзе духом, а в основе его – тяга к централизованному контролю и гармонизации всего и вся. И потому, что бы там ни толковали лидеры ЕС про субсидиарность, на деле Евросоюз практикует нечто прямо противоположное этому принципу.

Предположим, однако, что Евросоюз все же преобразует сам себя в федералистское государство в рамках той же логики, какая предложена выше для решения проблемы Великобритании. Но в таком случае возникает вопрос, смогут ли ныне существующие государства – члены Евросоюза сохранить за собой вообще хоть какую-нибудь полезную роль?

Неужели конец национальных государств?

Возьмем в качестве примера Великобританию. У Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии уже имеются свои наделенные определенным кругом полномочий правительства. Теперь предположим, что и Англия будет разделена на ряд административных регионов каждый со своим правительством, и Лондон безусловно станет одним из таковых. Далее сделаем предположение, что полномочия в таких сферах, как оборона, международные отношения и сбережение окружающей среды, будут переданы на уровень Евросоюза. Так что же, скажите на милость, останется в сфере компетенции британского парламента и британского правительства? И к чему тогда будет само государство под названием Великобритания? Не так уж трудно представить, что оно будет целиком и полностью расформировано.

Аналогичные события могут произойти и в других странах: Италия распадется на отдельные области и снова будет походить на лоскутное одеяло из множества мелких образований, как показано на рис. 5.1. Разделится на составляющие и Германия, возможно, примерно по тем же границам, какие разделяли государства, существовавшие до объединения Германии в 1870 г. В Испании такие области, как Каталония, Андалузия, Галисия и Страна басков, отделятся от Кастилии, ну, а Бельгия, как уже говорилось, расколется на фламандскоговорящий север и франкоговорящий юг.

Франция, если судить в первом приближении, должно быть, устоит перед тенденцией к распаду, поскольку существует в виде единого государства вот уже несколько столетий и на поверхностный взгляд выглядит вполне сплоченной. Но при этом сепаратистские движения имеются на Корсике, в Бретани и во Французской (Северной) Стране басков. Не требуется много воображения, чтобы представить себе Нормандию в виде мини-государства под общеевропейским зонтиком. А тем временем альпийские районы на юго-востоке Франции могли бы пойти на объединение с северо-западными районами Италией, возродив старинные связи, существовавшие в свое время в Герцогстве Савойском.

Аналогичному разделению могли бы подвергнуться и другие страны. И вероятно даже возрождение былых европейских городов-государств. Я уже упоминал Лондон как возможного кандидата на эту участь, но вот вам еще: Берлин, Мюнхен, Париж, Мадрид, Рим, Милан, Венеция и еще много-много других.

Воспримете ли вы это как ночной кошмар или как сбывшуюся мечту, зависит, надо полагать, от вашей позиции по главнейшим вопросам идентичности, которые составляют подоплеку проблем, рассматриваемых в этой книге. Для тех, кто ощущает свою глубокую европейскость, вышеупомянутая перспектива может выглядеть весьма привлекательно. Для многих людей, кто ставит превыше всего свою принадлежность (лояльность) к региону, а не к стране, как это повсеместно принято в Италии, перспектива эта также будет соблазнительной. Но это будет подлинное бедствие для тех, кто верит в национальное государство, или по крайней мере в свое национальное государство, или, как в случае с Великобританией, в свое четырехнациональное государство.

Нравится вам это или нет, а такой взгляд на вещи не так уж и абсурден. Перспектива регионов и городов, благоденствующих в качестве самостоятельных образований под эгидой общеевропейского зонтика, отвечает чаяниям множества европейских лидеров, что уже отмечалось в главе 1. Что для этого потребуется, так это повернуть вспять несколько последних веков европейской истории – или значительно меньше в случае с такими относительно новыми «национальными» государствами, как Германия и Италия, которые сформировались в своем нынешнем облике не далее как во второй половине XIX в.

Идея, чье время прошло?

Так уж сложилось, что история государственной независимости у многих стран восточной Европы, включая ряд тех, что уже вошли в Евросоюз, и несколько других, все еще стоящих в очереди на вступление, еще короче. У одних историческое наследие связано с пребыванием в составе Российской империи. У других – в составе многоязычной Австро-Венгерской империи. Разумеется, это относится и к самим Австрии и Венгрии.

Таким образом, идея федеративной Европы без национальных государств не совсем пока еще снята с повестки дня. И все же у меня такое чувство, что ее время уже прошло, поскольку федерализм, в каких бы формах он ни выражался, больше не пользуется политической поддержкой. К тому же такая радикальная реформа, как федерализация, безусловно, потребовала бы переделать и переписать все установления, а также договоры Евросоюза, притом что последние, смею напомнить, заключены между государствами-членами. Так что при сложившихся обстоятельствах федерализму в Евросоюзе не быть.

Более того, если спуститься с политических небес на землю повседневной жизни, то европейским народам еще предстоит посмотреть правде в глаза и признать, что Евросоюз обернулся экономическим провалом. Едва ли это подходящее время, чтобы лезть на рожон с лозунгом «еще больше Европы» вплоть до требования расформировать национальные государства, как с давней историей, так и относительно молодые. Действительно, в то время как главнейшее порождение Евросоюза, единая валюта, грозит развалиться, сам ее родитель отчаянно борется за жизнь.

Чем обернется для Евросоюза уход Великобритании?

В предыдущей главе, а также выше в этой главе я уже касался возможного выхода Великобритании из состава Евросоюза. В следующей главе мы изучим «за» и «против» такого шага для Великобритании. Но мы не можем оставить без внимания и другую сторону данного вопроса, а именно – как повлияет на Евросоюз выход из его состава крупного государства-члена? Придаст ли это дополнительный импульс силам, что толкают ЕС в сторону реформ, или, наоборот, заставит на время отступить? Подтолкнет ли это Евросоюз к скорому развалу? В принципе, любая страна может выйти из состава ЕС, но зачем делать пустые предположения, когда ближе всего к этому шагу Великобритания? И потому далее она и послужит нам примером. Тем не менее мои аналитические выкладки в большинстве своем вполне применимы к любой из стран ЕС, которая замыслит выйти из его состава. В следующей главе, хотя я сосредоточусь главным образом на перспективе выхода Великобритании из Евросоюза, мы также бегло рассмотрим случай Нидерландов.

Выход Великобритании из Евросоюза имел бы для последнего чувствительные последствия. Это означало бы потерю Евросоюзом примерно 15 % экономики, почти 12,5 % населения и почти 20 % экспорта (включая и торговлю внутри ЕС). Самое малое, что ожидает в этом случае Евросоюз, – обстоятельные переговоры между оставшимися участниками по поводу изменения институтов ЕС, а также квот, бюджетов и процедур голосования.

Общеизвестно, что в 2014 г. чистый вклад Великобритании в евросоюзный бюджет составил менее 0,1 % совокупного ВВП Евросоюза. ЕС без труда переживет такую сравнительно небольшую недостачу в своем бюджете. Тем не менее вынужденное перераспределение нескольких миллиардов евро между другими странами – членами ЕС спровоцирует довольно язвительную полемику об относительном вкладе каждой из них в общий карман. На самом деле это могло бы подтолкнуть страны-члены целиком и полностью пересмотреть действующий в Евросоюзе порядок расходования средств и финансирования.

Понадобится внести определенные корректировки в порядок представительства в Европейском совете, чтобы перераспределить освободившиеся 29 голосов, прежде принадлежавших Великобритании, а также подумать о Европейском парламенте, где придется упразднить или перераспределить между другими странами-членами прежде принадлежавшие Великобритании 73 парламентских места. Аналогичные проблемы надо будет решать и в связи с уходом британского Еврокомиссара, британского судьи из состава Европейского суда, а также внести поправки в квоты на занятость британцев или британских представителей в различных органах ЕС. Такого рода изменения, наверное, произвести не так уж сложно, но опасаюсь, что все кончится перебранками, которые легко могут перейти в призывы подвергнуть все институты ЕС фундаментальной реформе.

Уход Великобритании не может не сказаться на раскладе политических сил и пристрастиях изменившегося ЕС. Некоторые опасаются, что потеря Великобритании как одного из самых либеральных членов Евросоюза и мощных сторонников рынка, чего доброго, подтолкнет Евросоюз на путь усиления государственного регулирования и протекционизма. Эти сомнения чаще всего озвучиваются в деловой и политической среде стран-членов, наиболее склонных разделять точку зрения Великобритании в этих вопросах: Дании, Швеции и Нидерландов.

Шведская газета Aftonbladet прямо заявила на своих страницах, что выход Великобритании из Евросоюза «не пойдет на пользу ни Британии, ни Европе, ни Швеции». Вот какое объяснение приводит газета:

Что касается Швеции, то мы лишились бы важного партнера в ЕС, по многим вопросам наши позиции близки к британским, и это неблагоприятно скажется на шведских политических интересах. А Евросоюз в целом теряет мощную и значимую страну. Поскольку Великобритания является одним из трех тяжеловесов в ЕС, ее уход больно ударит по всему союзу. С выходом Британии из ЕС ослабеет и вся Европа. Британия – это экономическая мощь, широта военных возможностей и авторитет в международной политике.

С другой стороны, как утверждают некоторые обозреватели, коль скоро Великобритания считается самым неудобным членом Евросоюза, с ее уходом союзу станет легче управлять своими делами и двигаться в сторону более тесной интеграции. Совсем не очевидно, что именно отказ Британии перейти на евро помешал добиться крупных успехов в управлении евровалютой.

Кроме того, есть риск, что после ухода Британии Евросоюзу будет труднее сохранять целостность, особенно если страны-члены увидят, что Британии это пошло на пользу и за пределами ЕС она прекрасно себя чувствует, тогда как они, лишившись ее влияния в экономических делах, движутся в направлении усиления регулирования, интеграции и протекционизма. Шансы на подобный вариант событий существенно повысятся, если вызванные уходом Британии финансовые и политические проблемы обернутся желчными пререканиями в рядах оставшихся стран – членов ЕС.

Ведущие европейские политики прекрасно понимают это. Глава внешнеполитического ведомства Швеции Карл Бильдт заметил: «Гибкость – это, конечно, дело хорошее, но если всем 28 членам Европы дать волю двигаться со своей скоростью, у нас в конечном итоге никакой Европы не будет, одна неразбериха». Судя по всему, с К. Бильдтом согласен его коллега, министр иностранных дел Германии Гвидо Вестервелле: «Германия хочет, чтобы Великобритания оставалась активным и конструктивным членом Европейского союза… Но давать кому-то одному поблажки – тоже не выход. Европа не есть сумма национальных интересов, это – сообщество, и в трудные времена судьба у него общая».

Было бы горькой насмешкой судьбы, если бы Великобритания, вот уже некоторое время стоящая одной ногой за порогом Евросоюза, своим уходом спровоцировала бы его развал.

Рассмотрим нюансы?

Как я уже утверждал, при том что три вполне правдоподобных сценария событий – создание фискального и политического союза, упразднение евро и уход Великобритании из ЕС – могли бы подтолкнуть Евросоюз к фундаментальным реформам для его сохранения, в реальности любой из этих трех сценариев скорее всего только ускорит распад ЕС.

Тем не менее на бумаге лишь очень тонкая грань отделяет тот облик, который приобрел бы Евросоюз после должного реформирования (меньший размерами, ренационализированный, ограниченный в своих полномочиях и с надлежащим механизмом демократического контроля), и новый свод договоренностей о европейском сотрудничестве, который мог бы появиться в случае, если нынешние страны – члены ЕС захотели бы упразднить его и начать все с чистого листа. При первом сценарии образование, называемое Евросоюзом, сохранилось бы, хотя и по своему облику, и логике действий разительно отличалось бы от нынешнего. При втором сценарии института под названием Евросоюз не будет, зато возникнет некая форма сотрудничества и интеграции, на которую Евросоюз уже согласился – или стремится к ней.

Учитывая, что оба эти варианта развития событий приведут нас в одну и ту же конечную точку, в теоретическом плане не имеет значения, который из двух сценариев осуществится на деле. В этом смысле неискушенный в тонкостях наблюдатель мог бы сказать, что не замечает никакой разницы между реформированием и расформированием Евросоюза.

На практике же между этими двумя сценариями имеются кое-какие реальные различия. Что касается отрицательных последствий, то расформирование Евросоюза сопряжено с рядом серьезных рисков: например, может не получиться полного сотрудничества в сфере торговли, или не удастся выстроить общеевропейские институты в таких важных вопросах, как охрана окружающей среды и безопасность.

Точно так же и при втором варианте (реформировании ЕС), если учитывать все то, что я уже говорил о сущности ЕС, а также об эгоизме и идеологии его элит, достичь согласия по вопросу радикального преобразования ЕС будет в высшей степени трудно. В этом смысле начать с чистого листа – вариант более привлекательный.

Все это, на мой взгляд, указывает на то, что страны, поддерживающие идею радикального реформирования Евросоюза, должны начать с того, чтобы попытаться обеспечить проведение реформы, но не удивляться, если их старания обернутся неудачей. В этом случае выход из ЕС станет для них привлекательным выбором.

Любой стране, если она подумывает о выходе из состава ЕС, безусловно, потребуется оценить весь спектр издержек и выгод, сопряженных с таким шагом. В чем они состоят и как соотносятся, мы обсудим в следующей главе.

Глава 9 Плюсы и минусы выхода из ЕС

Для Евросоюза уход Великобритании был бы тяжелым ударом, но для самих британцев это стало бы истинным бедствием…

Йошка Фишер, экс-глава МИД Германии

Не существует ни одного заслуживающего доверия исследования о том, как сказывается на экономике Великобритании членство в ЕС, как нет ничего подобного на тему издержек и выгод ее выхода из союза. Установить, каков совокупный эффект в количественном выражении, или хотя бы неопровержимо доказать, будет ли чистый эффект положительным или отрицательным, – задача совершенно неподъемная.

Дэниэл Харари и Гэвин Томпсон, «The Economic Impact of EU Membership on the UK», 2013 («Экономические последствия членства в ЕС для Великобритании», 2013)

До сего момента я сосредоточивал внимание на анализе трех основных сценариев: Евросоюз продолжает существовать примерно в том же облике, что и сейчас; Евросоюз выживает, но на основе существенного реформирования; Евросоюз распадается. Однако имеется еще и четвертый сценарий, о котором упоминается в последней главе, и его нам следует подробно изучить: Евросоюз сохраняется, но одна из стран-членов решает покинуть его. Как этой стране оценить все за и против такого шага?

Начнем с обсуждения вопроса, каким образом страна могла бы выйти из состава ЕС. Для простоты и внешнего правдоподобия будем считать, что это Великобритания, хотя аналогичные рассуждения вполне применимы и к какой-нибудь другой стране. Я рассмотрю несколько ключевых вопросов, определяющих, получит ли Великобритания чистые выгоды, если покинет состав Евросоюза: членские взносы; Единая сельскохозяйственная политика; торговые отношения и варианты выбора, которые откроются для Великобритании; Единый рынок; положение британских автопроизводителей; возможная реакция иностранных фирм, действующих на территории Великобритании; интересы лондонского Сити; последствия для занятости.

Каким образом страна могла бы покинуть Евросоюз

Всегда считалось, что выход какой-либо страны из Европейского союза стал бы событием беспрецедентным и немыслимым. Но ведь в 1962 г. Алжир сделал это, а в 1985 г. – Гренландия. Их уход породил тревоги, что возник опасный прецедент, и их примеру могут последовать другие страны. Но нельзя не учитывать, что оба дезертира – заморские территории, так что реального прецедента, указывающего механику выхода полноценного члена из состава ЕС, они все же не создали.

На самом деле ни в одном соглашении Евросоюза ни словом не упоминалось о добровольном выходе страны-члена из его состава или из международных организаций-предшественниц. Впервые эта идея упоминается в проекте Европейской конституции. Тем не менее, согласно международному законодательству, у любой страны всегда имелось право выйти из состава какой-либо организации, если на то будет ее желание. Именно этот вопрос и послужил предметом проходившего в 1975 г. в Великобритании референдума. Ни одна страна не оспаривала его. И потому ничто не может помешать Великобритании в одностороннем порядке выйти из состава ЕС. Все, что для этого требуется, – чтобы парламент отменил принятый в 1972 г. Закон «О европейском сообществе», и тогда, в соответствии со статьей 20 Лиссабонского договора, Евросоюз должен согласиться на выход страны из его состава.

Поскольку выход Великобритании в этом случае стал бы совершенно законным и представлял собой притязание на то, что британский парламент обладает верховной властью, на практике этим дело не кончится. Даже выйдя из состава Евросоюза, Великобритания все равно сохранит многие обязательства, которые взяла на себя, находясь в ЕС. Но что еще важнее, если принять во внимание комплексность экономических, политических и правовых взаимоотношений, Великобритании придется взаимодействовать с ЕС, чтобы проработать, а затем и разрешить все вопросы, которые повлек за собой ее уход.

Каков способ успешного выхода Великобритании из состава ЕС и что потребуется предпринять, чтобы добиться этого, – тема сама по себе обширная. Не думаю, однако, что мне пристало надолго занимать ею внимание читателей. Скажу только, что легитимный выход из состава ЕС во всех отношениях будет делом очень сложным. А сейчас давайте рассмотрим всевозможные издержки и выгоды от выхода из состава ЕС и посмотрим, имеет ли смысл затевать все это.

Плата за членство в ЕС

Основу платы за членство в Евросоюзе, разумеется, составляет взнос в бюджет. Казалось бы, вопрос этот ясен и понятен, но в реальности все обстоит не так однозначно.

В 2014 г. британское правительство заплатило различным институтам ЕС сумму, слегка превышающую 19 млрд фунтов стерлингов.[33] Однако правительству Великобритании были предоставлены вычеты из взносов в бюджет ЕС в размере чуть меньше 5 млрд фунтов стерлингов, так что чистый британский взнос чуть превысил 14 млрд фунтов стерлингов. Кроме того, британский госсектор получил от Евросоюза около 4,5 млрд фунтов стерлингов в виде всевозможных выплат. Следовательно общая сумма взноса Великобритании в ЕС составляет чуть меньше, чем 10 млрд фунтов стерлингов, или порядка 0,6 % ее номинального ВВП.

Помимо средств, которые курсируют туда-сюда между Евросоюзом и госсектором Великобритании, аналогичные встречные потоки средств существуют между Евросоюзом и частным сектором Великобритании.

Для одних расчетов правильнее брать за основу валовые издержки членства в ЕС для правительства Великобритании, при других – чистые издержки, а в иных случаях уместнее учитывать валовые или чистые издержки для британской экономики в целом. Главное, на что следует обратить внимание, – какие бы показатели ни брались за основу расчетов, суммы получаются совсем не мизерные (и они со временем растут), хотя и гигантскими их назвать тоже нельзя. Вполне вероятно, что, даже будучи за пределами Евросоюза, Великобритания, по примеру Норвегии и Швейцарии, столкнется с необходимостью вносить те или иные суммы в общую казну Евросоюза, размер которых будет определяться конкретикой достигнутых договоренностей с ЕС.

Для британских СМИ взносы Великобритании в бюджет Евросоюза были и остаются предметом огромного интереса, причем, как правило, в публикациях фигурируют именно валовые, а не чистые показатели. Я не склонен умалять важность этих взносов и убежден, что их обязательно надо принимать в расчет при оценке издержек и выгод членства в ЕС. Должен заметить, что это совсем не те суммы, которые способны как-то повлиять на судьбу великих наций, – равно как и не те, на основе которых следует принимать такие судьбоносные решения, как выход из Евросоюза.

Единая сельскохозяйственная политика

Еще одна тема, которая непосредственно связана с предыдущей и тоже не сходит со страниц британских СМИ, – во что обходится Великобритании проводимая Евросоюзом Единая сельскохозяйственная политика (ЕСХП). ЕСХП обеспечивает субсидии европейским фермерам и поддерживает цены на сельскохозяйственную продукцию на искусственно завышенном уровне. Будучи импортером сельхозпродукции, Великобритания оказывается в проигрыше, поскольку переплачивает за нее. Если бы Великобритания имела возможность свободно закупать продукты питания на мировых рынках, это обошлось бы дешевле.

Требуется проявлять особенную аккуратность, чтобы избежать двойного счета. В той мере, в какой расходы на ЕСХП покрываются из бюджета Евросоюза, они уже учтены при расчете издержек членства Великобритании в ЕС. Сюда следует приплюсовать дополнительные экономические потери от вызванных действием ЕСХП деформаций в поведении британских потребителей.

Оценки, во что обходится ЕСХП, сильно варьируют по годам, притом что в целом фигурирующие в них цифры со временем снижаются, по крайней мере, когда они выражены в виде доли от ВВП. Если судить по данным ОЭСР за 1993 г., то они указывают, что общие издержки от ЕСХП составили для Великобритании 4 % ее ВВП с учетом государственных трансфертных платежей. Более недавние исследования, проведенные «Открытой Европой» и опубликованные в 2012 г., называют цифру в 1,1 % от ВВП Великобритании, опять же, с учетом фискальных издержек.

Неналоговые издержки, обусловленные ненадлежащим распоряжением ресурсами вследствие того, что ЕС выделяет субсидии внутренним производителям и взимает тарифы на импорт сельскохозяйственной продукции, в сумме составляют порядка 0,5 % британского ВВП, и это чуть ниже суммы чистых взносов Великобритании в бюджет Евросоюза. Это подводит к выводу, что хотя издержки от ЕСХП для Великобритании достаточно существенны, но их никак не назовешь непомерными. Относительное значение ЕСХП для Великобритании выглядит и вовсе почти ничтожным, если сравнивать с временами непосредственно накануне вступления Великобритании в ЕЭС в 1973 г., когда велись широкие дебаты по поводу цены на продовольствие.

СМИ любят муссировать вопросы, связанные с бюджетными взносами Великобритании в ЕС и стоимостью ЕСХП для британской экономики, отчасти по той причине, что рядовому гражданину они могут показаться слишком большими (в сравнении с той малостью, что страна получает взамен). Однако нельзя сбрасывать со счетов и другую причину: цифры эти очень легко подсчитать. Между тем, как это нередко бывает в экономике, показатели, легче всего поддающиеся вычислению, часто представляют собой лишь малозначимые элементы общего экономического уравнения. Что действительно оказывается самым важным и определяет общую картину – так это элементы, характеризующиеся высокой степенью неопределенности, которым требуется дать то или иное толкование.

Торговые отношения

Самая значимая неопределенность – торговые отношения Великобритании с Евросоюзом и связанные с этим перспективы занятости и благосостояния. У этой проблемы имеется ряд общих и специфических аспектов, которые следует рассматривать по отдельности. К общим относятся разные варианты построения торговых отношений Великобритании с Евросоюзом.

Даже когда речь заходит о голых фактах, характеризующих масштабы этой торговли, возникает широкое поле для неверных истолкований. Чуть больше 50 % британского экспорта товаров приходится на другие страны – члены ЕС, и более 57 % – на Европу в целом. Иногда этим показателям придают незаслуженно большое значение. Однако помимо товаров Британия выступает и крупным экспортером услуг, так что, если мы беремся судить о показателях британского экспорта, надобно оперировать цифрами, отражающими и то и другое. При таком подсчете Британия экспортирует более 30 % своего ВВП, около 45 % этого приходится на Евросоюз, что, по грубой прикидке, составляет примерно 14 % британского ВВП. Кроме того, Великобритания зарабатывает существенные суммы за счет зарубежных инвестиций. Если учитывать их наряду с экспортом, тогда на долю Евросоюза приходится чуть более 40 % всех зарубежных поступлений Великобритании.

На самом деле весьма спорный вопрос, в какой мере эти цифры дают верную картину. От экспорта в ЕС зависит объем экономической активности, а также количество рабочих мест, о чем подробнее мы поговорим чуть ниже. Таким образом, можно утверждать, что торговля с Евросоюзом напрямую или косвенно влияет на бо́льшую долю британского ВВП, чем отражают вышеприведенные показатели. Хочу обратить ваше внимание, что, берясь анализировать косвенные взаимосвязи, мы ступаем на почву чрезвычайно зыбкую. Ведь в конечном итоге более половины экспорта, который не учитывается в ЕС, также опосредованно связан с другими компонентами ВВП Великобритании.

Мало того, следует внести и некоторую корректировку в сторону уменьшения показателя экспорта в ЕС. Дело в том, что значительная часть британского экспорта, проходящего через европейские порты Антверпен и Роттердам, на самом деле предназначается для реэкспорта в другие страны, не входящие в состав ЕС. Вдобавок существует еще и так называемый нидерландский перекос, порожденный практикой некоторых британских фирм в целях снижения налогов направлять доходы от зарубежных инвестиций на счета офшорных холдинговых компаний, квартирующих в других странах, в том числе на Нидерландских Антильских островах. Аналогичные искажения связаны с Люксембургом. Согласно некоторым расчетам, размах этих «перекосов» в общей сложности достаточно велик и достигает 5 % ВВП.[34]

Даже с поправками на подобные эффекты очевидно: объем торговли Великобритании с остальными странами ЕС огромен. Как обойтись со всем этим экспортом, когда Великобритания выйдет из состава ЕС, – вопрос первостепенной важности. Соответственно, в следующих разделах я буду оперировать официально опубликованными показателями, хотя они и преувеличивают истинное значение Евросоюза в британской внешней торговле.

Есть ли жизнь после ухода?

Было бы неверно предполагать, что, как только Великобритания покинет Евросоюз, весь ее экспорт в ЕС немедленно прекратится. Значительная его часть сохранится практически в любом случае. А вот что именно последует за выходом из состава ЕС, зависит от того, о какого рода торговых условиях договорятся Великобритания и Евросоюз. Точного ответа мы, конечно, знать не можем, но попробуем высказать предположения, руководствуясь соображениями выгоды каждой из сторон и структурой существующих международных договоренностей. Ясно одно: продолжение очень тесных коммерческих взаимоотношений сулит обеим сторонам колоссальные выгоды.

У Великобритании мощные переговорные позиции. Она представляет собой огромный рынок для многих компаний континентальной Европы. И все же мало кто отдает себе отчет, что для остальных стран Евросоюза Великобритания – крупнейший отдельно взятый экспортный рынок, даже больший, чем американский. Для многих европейских фирм прекращение экспорта в Великобританию означало бы потерю их самого крупного рынка. Итальянская компания Ferrari, например, объявила недавно, что Великобритания стала ее крупнейшим рынком сбыта.

Более того, торговый баланс остальных стран – членов ЕС с Великобританией устойчиво положителен. Это не означает, будто Великобритания несет «убытки» в торговле с ЕС. Выгоды от взаимоотношений складываются из многих аспектов, но в числе прочего подразумевают, что какие-то товары импортировать дешевле, чем производить у себя.

Следовательно, после выхода Великобритании из состава Евросоюза у бесчисленного множества европейских компаний, включая германских автопроизводителей BMW и Mercedes, возникнет отчаянная надобность в свободных и открытых торговых связях с ней. Иностранные фирмы начнут лоббировать свои правительства и Евросоюз. Ввиду того что у Великобритании сложились такие тесные и интенсивные торговые отношения с ЕС, ей, возможно, удастся выговорить для себя особо выгодные условия.

Торговый оборот Великобритании с ЕС может быть оформлен на основе самых разнообразных наборов договоренностей. Однако если мы будем считать вариантом № 1 тот, когда Великобритания остается в составе ЕС, то можно выделить еще шесть основных вариантов, как это отражено в табл. 9.1. Я постарался расположить их в порядке убывания по отношению к полному членству в ЕС, хотя разница между отдельными вариантами не всегда четко просматривается. (Обратите внимание, что представленные в таблице варианты соглашений касаются только торговли между страной, покинувшей ЕС, и остальными странами – членами ЕС. О том, какую форму могли бы принять отношения с другими государствами, а также соответствующие соглашения, которые могут быть заключены странами Европы в случае распада Евросоюза, говорится в главе 10.)

Вариант № 2 состоит в том, чтобы достичь договоренностей по торговле, аналогичных имеющимся у Норвегии. Она, как известно, в Евросоюзе не состоит, но является членом Европейской экономической зоны (ЕЭЗ) и входит в Европейский единый рынок, значения которого я коснусь чуть ниже. Напомню также, что доступ Норвегии на рынок ЕС обусловлен соблюдением действующих правил происхождения товара. Например, если автомобиль импортирован из Китая в Норвегию, а затем экспортирован в одну из стран – членов ЕС, он подлежит обложению пошлиной. В то же время принадлежность к ЕЭЗ дает Норвегии то преимущество, что на нее не распространяются ЕСХП, а также принятые в ЕС и обязательные для стран-членов правила рыболовства и региональная политика.

Таблица 9.1. Варианты возможных условий торговли Великобритании с Евросоюзом

Источник: адаптированный материал из Booth & Howarth. Trading Places: Is EU Membership Still the Best Option for UK Trade? London: Open Europe, 2012. С любезного разрешения правообладателя

Вариант № 4 (вариант № 3 я рассмотрю чуть ниже) предполагает попытку добиться примерно тех же условий торговли, какими пользуется Швейцария в торговле с Евросоюзом. Швейцария также избавлена от «радостей» Евросоюза в виде ЕСХП, правил рыболовства и региональной политики. По существу, она не состоит ни в Евросоюзе, ни в Европейской экономической зоне, однако поддерживает тесные отношения с ЕС на основе серии двусторонних соглашений, которые обеспечивают бестарифный и беспрепятственный доступ к Европейскому единому рынку для экспорта швейцарских товаров. Указанные соглашения не распространяются на услуги, в том числе финансовые.

С виду и на деле

Не стоит обольщаться кажущейся выгодностью договоренностей, на основе которых Норвегия и Швейцария взаимодействуют с Евросоюзом. На самом деле, там имеются свои подводные камни. Хотя обе страны не входят в состав ЕС, они тесно с ним связаны, и им приходится осуществлять определенные платежи в бюджет ЕС.

Более того, эти договоренности вызывают значительное недовольство. Норвегии они не нравятся тем, что обязывают соблюдать законодательство и регламенты Евросоюза, но не дают возможности влиять на них, что норвежцы прозвали «управлением по факсу из Брюсселя». Но по большому счету, эта ставшая крылатой фраза при всей ее цитируемости скорее вводит в заблуждение, чем отражает реальность. Помимо упоминания о факсимильных аппаратах, что само по себе выглядит изрядным анахронизмом, Норвегия вовсе не обязана принимать все законы Евросоюза. В 2004 г. норвежское правительство заявило, что из всего множества законодательных актов, принятых Евросоюзом с 1997 по 2003 г., им утверждены лишь 18,5 %.

От Швейцарии никто не требует формально утверждать правила Евросоюза, однако на практике она все-таки придерживается значительной их части. Правда, в договоренностях Швейцарии с ЕС имеется одно заметное преимущество – она вольна проводить собственную торговую политику в отношении стран, не входящих в ЕС. И в самом деле, недавно Швейцария провела переговоры о свободной торговле с Китаем. Евросоюз так же старается достичь подобного соглашения, и если это удастся, тогда Великобритания, как член Евросоюза, тоже будет в выигрыше. (Подробнее об этом поговорим в главе 10.) Но главное-то в том, что, оставаясь в составе ЕС, Великобритания лишена возможности индивидуально заключить соглашение о свободной торговле с Китаем или с любой другой страной.

Однако условия, которыми пользуется Швейцария, вызывают возрастающее раздражение в Брюсселе. На самом деле, Евросоюз желал бы, чтобы Швейцария согласилась принять договоренности наподобие тех, какими руководствуется Норвегия, чего можно было бы достичь посредством вступления Швейцарии в ЕЭЗ, хотя такой вариант был отвергнут швейцарцами на референдуме еще 20 лет назад.

А теперь обратимся к варианту № 3. Он отражает предложение, которое выдвинул европарламентарий-консерватор Дэвид Кэмпбелл Баннерман в своей книге «Time to Jump» («Время совершить прыжок»). Сам он называет предложение «EEA Lite» – облегченный вариант членства в Европейской экономической зоне. По содержанию это нечто промежуточное между норвежскими и швейцарскими вариантами договоренностей с Евросоюзом. В рамках варианта № 3 Великобритания будет в составе ЕЭЗ, но при этом выйдет из Европейского единого рынка. То есть Великобритания будет применять правила Единого рынка в том, что касается производства товаров, экспортируемых в Евросоюз, но данные правила не затронут подавляющую часть экономики Британии, не связанную с экспортом в ЕС. Великобритания сможет аннулировать действующее законодательство Евросоюза, и ей больше не потребуется вводить у себя законы, в дальнейшем принимаемые в Евросоюзе. Кроме того, она сможет установить контроль за иммиграцией по типу швейцарского, различный для иммигрантов из разных стран Евросоюза, ограничивающий количество иммигрантов из отдельно взятой страны ЕС за конкретный период.

Этот вариант облегченного членства в ЕЭЗ, несомненно, импонировал бы многим евроскептикам в Британии. Но осуществим ли он на практике? Если принять во внимание недовольство Евросоюза конфигурацией нынешних договоренностей со Швейцарией, то очень сомнительно, чтобы ЕС хотя бы дал согласие на облегченное членство Великобритании в ЕЭЗ.

Вариант № 5 воспроизводит набор договоренностей, какими пользуется в отношениях с Евросоюзом Турция. Турецкий вариант, по существу, представляет собой несколько усеченную форму таможенного союза с ЕС, которая открывает свободный доступ на рынок ЕС для промышленных товаров турецкого производства, но запрещает экспорт сельскохозяйственной продукции или услуг. Недостаток таких условий в том, что Турция подпадает под регулирующие правила Евросоюза в отношении третьих стран и располагает ограниченными возможностями повлиять на решения ЕС в этой и каких-либо других областях. Преимуществами является то, что Турция не обязана отчислять средства в бюджет Евросоюза и не подпадает под его социальное и трудовое законодательство.

Другие варианты

Вариант № 6 для Великобритании состоит в том, чтобы заключить с Евросоюзом соглашение о свободной торговле, но без излишеств, коими отягощен швейцарский случай. В частности, при свободной торговле между Евросоюзом и Великобританией не предусматривается никакой свободы передвижения рабочей силы. Такие условия поставят Великобританию в положение многих стран, заключивших подобные соглашения с Евросоюзом. В их числе ЮАР, Колумбия, Перу, Марокко, Израиль и Южная Корея. Кроме того, Евросоюз работает над заключением соглашений о свободной торговле с Китаем, США, Индией и Японией.

Такой набор условий выглядит привлекательным с британской точки зрения, и шансы на его достижение весьма высоки. В конечном счете, не пройдет много времени, как у всего мира появятся подобные соглашения с Евросоюзом. И потому вероятность, что Великобритании не удастся достичь с ЕС соглашения о свободной торговле, мизерна. Но даже при этом со стороны Великобритании было бы крайне неразумно рассчитывать, что выгодные условия уже у нее в кармане. Не стоит сомневаться, что отчасти из тех соображений, чтобы другим неповадно было, Евросоюз вполне мог бы занять несговорчивую позицию.

Перейдем к варианту № 7. Вероятность его может быть делом только отдаленного будущего, но считаю уместным и разумным рассмотреть возможность окончательного разрыва, то есть у Великобритании не будет вообще никаких договоренностей по торговле с Евросоюзом (предположительно по причине невозможности договориться о приемлемых условиях). Хотя это выглядит устрашающе, на самом деле, ничего ужасного не случится. При таком варианте Великобритания поставит себя в такое же положение, какое занимают сегодня США, а наряду с ними – Индия, Китай и Япония, которым не стоит таких уж больших трудов осуществлять экспорт в Евросоюз.

Подобный вариант нередко называют «только ВТО», имея в виду, что единственную защиту от дискриминационной торговой практики обеспечивает Всемирная торговая организация. Правда, я назвал этот вариант «американским», дабы подчеркнуть, что он обеспечит Великобритании то же положение, что и у США на сегодняшний день. Но если США преуспеют в деле заключения с ЕС соглашения о свободной торговле, тогда из варианта № 7 они перекочуют в вариант № 6. То же относится ко всем другим странам, которые действуют в настоящее время в рамках варианта № 7, но стараются заключить с ЕС соглашение о свободной торговле.

Американский вариант осуществим и даст евроскептикам в Великобритании все то, чего они так добиваются. С другой стороны, британский экспорт в Евросоюз будет облагаться единым внешним тарифом. Следовательно, возрастет вероятность (и, несомненно, страхи в рядах будущих беглецов), что экспорт из Великобритании в Евросоюз резко сократится (подробнее об этом чуть ниже).

Более того, некоторые британские компании тревожатся, что вдобавок к тарифному барьеру страны – члены ЕС постараются изыскать возможность ввести дискриминационные меры против британского импорта. В принципе, такого рода дискриминация будет незаконной по правилам ВТО, но не факт, что это остановит страны Евросоюза. В конце концов, рассчитывать на поддержку со стороны ВТО подразумевает рассчитывать и на то, что данная организация живет, действует и по-прежнему эффективна (об этом поговорим в главе 10).

По большому счету, важное различие между предложенными вариантами заключается не в опасности подпасть под единый внешний тариф, и даже не в возможности торговой дискриминации, а в принадлежности или непринадлежности к Европейскому единому рынку (ЕЕР). Ведь Евросоюз – это не просто зона свободной торговли или таможенный союз, а нечто гораздо большее. Единый рынок сочетает бестарифный доступ с серией общих регуляторных правил, которые распространяются в одинаковой мере на всех участников. Привлекательность различных вариантов торговых условий в значительной степени зависит от того, насколько важно членство в Едином рынке.

Европейский Единый рынок

Доступ к Европейскому Единому рынку занимает центральное место в дебатах по поводу торговых отношений. Как ни парадоксально, именно двое британцев в составе Европейской комиссии пробили идею Единого рынка и воплотили ее в жизнь. Сегодня Единый рынок объединяет 28 стран, что делает его крупнейшим в мире интегрированным торговым блоком с совокупным ВВП порядка 12 трлн евро.

Самый важный момент заключается в том, что, являясь членом Единого рынка и соблюдая все требования его регламента, Великобритания обеспечивает своему экспорту то же положение на континентальном рынке, что и товарам, произведенным в Европе. Если Великобритания останется за пределами Единого рынка и получит возможность применять другие регламенты и стандарты, это чревато опасностью, что британским производителям придется применять два набора правил маркировки и упаковки своей продукции. Не исключено также, что пришлось бы наладить и два отдельных производственных процесса. Минус пребывания в Едином рынке состоит в том, что в отличие от первоначального замысла, который предусматривал общий минимальный уровень регулирования, на практике объем регулирования разросся, как на дрожжах – и к тому же его действие распространяется на всю экономику.

Стоит кому-нибудь высказать мысль, что Великобритании жизненно необходимо оставаться в составе Единого рынка, как в знак согласия глубокомысленно закивают завзятые умники и искушенные дипломаты, благонамеренные бизнесмены и убеленные сединами политики. И все же вопрос этот совсем не так прост, как его нередко пытаются представить.

Липовое сравнение

Сторонники Евросоюза, когда речь заходит о возможности выхода Великобритании из его состава, любят толковать, что тем самым она «поворачивается спиной» к Единому рынку или, хуже того, рискует быть «отторгнутой» им. Звучит это прямо как предвещание конца света, на что, собственно, и рассчитан данный аргумент. А если учесть весьма значительную долю ЕС в британском экспорте (где-то в пределах от 40 до 45 %), указывают они, то выход из ЕС может обернуться и какой-нибудь экономической катастрофой.

Такие рассуждения рождают образ некоего замкнутого пространства, где располагается Единый рынок и в пределах которого он производит свои операции. Думается, мы могли бы нарисовать в своем воображении зал, где сосредоточена торговля ценными бумагами, нечто подобное фондовым биржам, в прежнем или нынешнем облике; или представить себе одно из тех внушительных зданий в старинных торговых городах, где помещались хлебные биржи. Вход в это торговое пространство защищают двери. Покинуть Евросоюз равносильно тому, чтобы закрыть эти двери – или дождаться, что они с треском захлопнутся у нас за спиной, лишая нас доступа к рынку.

Судя по всему, кое-кто из обозревателей предвидит, что Великобритания окажется в роли временного жильца – не зря же они толкуют об уходе из ЕС как об утрате или закрытии «полного доступа» на Единый рынок. В нарисованной ими картине не-членам дозволяется доступ лишь к некоторой части торгового пространства, а не ко всему, или их пускают везде, но только в определенные дни и часы, скажем, по понедельникам и вторникам, или во все дни, но только с одиннадцати утра до трех дня.

Такие представления в корне ошибочны и только вводят в заблуждение. В этот воображаемый торговый зал доступ открыт всем странам мира. Единственное, для не-членов может быть установлена своего рода плата за вход (единый внешний тариф), и, кроме того, чтобы выставлять свои товары на продажу, они должны соблюдать условия и стандарты, которые предусматриваются правилами этой биржи. Этим, собственно, и исчерпываются ограничения: двери открыты для всех, и войти в них можно в любой час. Что до соблюдения правил и стандартов Единого рынка, то это ровно то самое, что делают все экспортеры, когда торгуют на любом рынке мира. Когда Великобритания экспортирует свои товары в Америку, она должна следовать правилам, установленным Америкой, и придерживаться американских стандартов; и точно так же Великобритания ведет себя, когда продает в Китай или в Австралию. Разница в том, что от Великобритании не требуют, чтобы она применяла американские, китайские или австралийские правила и стандарты в масштабах всей своей экономики.

И более чем возможно экспортировать в страны Единого рынка, не будучи его членом. В конце концов, США, Китай, Япония, Индия и уйма других стран умудряются успешно экспортировать свои продукты в страны Единого рынка, хотя и не являются его частью. Как я уже упоминал, все они стремятся заключить с ЕС соглашение о свободной торговле (см. вариант № 6 в табл. 9.1), что, впрочем, не подразумевает их обязательное членство в Едином рынке. Тогда почему для Великобритании так уж жизненно важно состоять в Едином рынке?

А вот и свидетельства

Пускай имеются все возможности успешно торговать с Единым рынком, оставаясь снаружи, но мы должны сделать допущение, что это могло бы поставить страну в невыгодное положение по сравнению с тем, какое она имела бы, находясь в составе Единого рынка. И допущение это было бы вполне разумным, вот только оно что-то не находит подтверждений. Со времен вступления Великобритании в ЕЭС в 1973 г. и вплоть до 2012 г., доля ее товарного экспорта в 14 стран – членов ЕС (то есть во все другие страны-члены, исключая те, что присоединились к ЕС в периоды его расширения в 2004, 2007 и 2013 гг.) снизилась с 64 до 62 %. Примерно четверть этого сокращения приходится на период существования Единого рынка, учрежденного в 1993 г..[35] Любопытно, что в период с 1960 по 1972 г., пока Великобритания оставалась за пределами организации, именуемой сегодня Евросоюзом, доля британского товарного экспорта в 14 стран ЕС возросла на 12 %.

Более того, данные свидетельствуют, что у многих стран, не входящих в Единый рынок, показатели экспорта в страны Единого рынка лучше, чем у Великобритании, хотя она и состоит в его членах. За первые 19 лет существования Единого рынка, то есть с 1993 по 2011 г., в рейтинге 35 самых быстро растущих экспортеров в 11 (остальных) стран – основателей Единого рынка Великобритания занимает 28-е место, как раз следом за Египтом.

В то же время за те же первые 19 лет, что существует Единый рынок, рост объемов товарного экспорта между его странами-членами составил 92 %. У Норвегии и Швейцарии аналогичный показатель равняется 114 %, тогда как для США, Канады, Новой Зеландии и Австралии аналогичные показатели составляют 126, 142, 147 и 243 %.

На сегодня Евросоюз действительно является крупнейшим индивидуальным рынком для британского экспорта, однако следует признать, что при всех предполагаемых выгодах членства в Едином рынке британский экспорт в страны-члены прирастал прискорбно медленными темпами по сравнению с ростом британского экспорта в другие страны мира. За 1993–2011 гг. британский экспорт в 11 стран ЕС (остальные страны – основатели Единого рынка) вырос всего лишь на 81 %, что ставит Евросоюз на 26-е место в рейтинге самых быстрорастущих экспортных рынков Великобритании. Темпы роста экспорта в Австралию, Индию, Объединенные Арабские Эмираты и Россию составили соответственно 159, 269, 413 и 508 %. Почетное первое место в рейтинге занял Катар с показателем в 16 141 % (правда, с очень низкого стартового уровня).[36]

Ни одно из многочисленных вышеприведенных сравнений не дает оснований для убедительного вывода. В частности, любой анализ страдает от того, что было и остается бичом для каждого экономиста, а именно, от отсутствия данных «как было бы в противном случае». Проще говоря, нам неизвестно, какими были бы показатели экспорта Великобритании, если бы она не вступила в Единый рынок. Нельзя исключать, что в этом гипотетическом случае британский экспорт в страны Единого рынка мог быть еще меньше, чем в реальности. Но во всяком случае приведенные цифры бросают серьезную тень сомнения на тот тезис, что для Великобритании пребывание в Едином рынке – это вопрос жизни и не иначе. Действительно, вышеприведенные данные указывают, что членство в Едином рынке, по всей вероятности, приносит весьма скромные выгоды. А вот что является фактором действительно значимым, так это общее здоровье экономики и темпы ее роста.

Подсчитываем издержки

Более того, какие бы преимущества ни получала страна, будучи частью Единого рынка, их следует сопоставить с потерями, обусловленными членством в Едином рынке. Великобритании или любой другой стране, подумывающей о выходе из ЕС, следует взвесить, что она теряет, будучи вынуждена как член ЕС применять единый внешний тариф на импорт из третьих стран, и, что еще важнее, какими убытками оборачивается для нее обязанность применять правила Единого рынка и другие требуемые Евросоюзом формы регулирования к той части своей экономики, которая никак не вовлечена в торговлю с Европой. Даже для такой открытой экономики, как британская, те ее части, что не вовлечены во внешнюю торговлю вообще, не говоря уже о торговле с Европой, значительно уступают по масштабу той части экономики, которая с внешней торговлей никак не связана.

Как отмечалось выше, порядка 14 % британского ВВП напрямую образуются за счет экспорта в ЕС. Следовательно, остальные 86 % британского ВВП не имеют к нему отношения. (Если провести разумные корректировки для учета действия Роттердам/Антверпенского эффекта, то доля ВВП, не завязанная на экспорт в ЕС, составит и все 90 %.) Практически во всех западных странах львиная доля ВВП и занятости связана с удовлетворением потребительских нужд, а удовлетворяются они в рамках национальной экономики: розничной торговлей, коммунальными услугами, индустрией развлечений, барами и рестораны, а также бытовыми услугами, как то: химчистка, ремонт и техническое обслуживание жилья. Этот список можно продолжать и продолжать.

При ныне действующих установлениях все эти чисто внутренние виды деятельности жестко регламентируются всевозможными правилами и нормативами ЕС. Например, количество часов, которые разрешено отработать за день врачам в британской национальной системе здравоохранения, предписано европейской директивой о рабочем времени, которая в Англии вступила в силу в 2009 году. Директива ограничивает продолжительность рабочей недели в среднем 48 часами, рассчитываемыми за регламентированный период в 26 недель. Наряду с этим директива вводит ряд других требований и ограничений, касающихся перерывов и отдыха.

Для британской системы здравоохранения эти нормы и ограничения обернулись настоящим бедствием. По традиции молодые британские врачи всегда работали днями напролет и сверхурочно, что позволяло им достаточно быстро приобрести квалификацию и набраться врачебного опыта. Теперь же из-за введенных по милости Евросоюза ограничений образовалась нехватка знающих, опытных врачей и, соответственно, – нехватка будущих консультантов.

Более того, при оценке потерь от пребывания за пределами Единого рынка следует учитывать тот факт, что на значительную часть сектора услуг правила Единого рынка вообще не распространяются. И это в особенной степени относится к Великобритании, поскольку именно сектор услуг обеспечивает стране значительную долю ее сравнительных преимуществ.

Свободное передвижение людей

Есть еще один чрезвычайной важности вопрос, сам по себе привлекающий массу внимания, но редко когда затрагиваемый в общественных дебатах как часть проблемы принадлежности к Единому рынку: свободное передвижение людей, чему мы уделили должное внимание в предыдущей главе. Архитекторы Единого рынка как в догму свято верили, что свободное передвижение людей в пределах сообщества принесет чистые выгоды. Разумеется, в те времена Европейский союз был значительно меньше по размерам и однороднее по составу. Для народов Западной Европы, которые сегодня переживают стихийное и не поддающееся контролю нашествие иммигрантов из других стран – членов ЕС, этот принцип вместо блага обернулся тяжким грузом, который обременил сферу коммунальных услуг, жилищное хозяйство, систему социального обеспечения – и испытывает меру терпимости местного населения.

Реформированный Евросоюз, чтобы завоевать одобрение электоратов в странах Западной Европы, должен был бы предусмотреть лимиты на свободное передвижение людей в пределах границ ЕС. Если Евросоюзу не удастся установить такого рода ограничения, то самый простой способ для отдельной страны сделать это – выйти из состава Единого рынка и, соответственно, вернуть себе контроль над собственными национальными границами.

Проблема эта потребовала неотложного внимания в начале 2014 г., поскольку истек срок введенного Евросоюзом ограничения на миграцию населения из Румынии и Болгарии. В Великобритании вспыхнула паника ввиду вероятного массового притока иммигрантов из этих стран, что легло бы невыносимым бременем на сферу общественных услуг. Страхи еще больше усилились, когда возникли подозрения, что Румыния и Болгария запросто выдают паспорта мигрантам из Молдовы и других стран, не входящих в Евросоюз, что даст им право свободно перемещаться по всей территории ЕС.

Автомобилестроение

Теперь, когда мы рассмотрели общие факторы, воздействующие на торговые отношения, имеет смысл изучить положение дел в двух отраслях, которым отводится центральное место при изучении целесообразности для Великобритании сохранения членства в ЕС. Я говорю об автомобилестроении и финансовых услугах.

В британской автомобильной промышленности занято более 700 000 человек, и на нее приходится около 10 % объема экспорта, намного уступающего импорту автомобилей из Евросоюза, хотя во внешней торговле с третьими странами ситуация складывается прямо противоположная. Собственных крупных автопроизводителей у Великобритании нет. Основной объем британского выпуска автомобилей приходится на германские, французские, американские и японские компании, а это означает, что последствия выхода Великобритании из ЕС непосредственно связаны с той позицией, какую займут владельцы зарубежных бизнесов.

Британское автомобилестроение – отрасль успешная. Однако на общеотраслевые тенденции преобладающее влияние оказывают глобальная незагруженность мощностей и отток производства в страны с развивающейся рыночной экономикой, где издержки ниже. Германия занимает третье место в мире по выпуску автомобилей, уступая только Китаю и Японии. За Германией следуют Южная Корея, Индия, США, Бразилия, Франция, Испания, Россия, Мексика и Иран, а на 13-м месте стоит Великобритания.[37]

Если Великобритания выйдет из Евросоюза, британские промышленные круги наверняка начнут оказывать сильное давление на правительство, требуя заключить с ЕС соглашение о свободной торговле. Без такого соглашения британский экспорт в Евросоюз подпадет под единый внешний тариф ЕС, а в настоящее время он составляет 10 % на автомобили и 5 % – на импортные компоненты. Это серьезный, хотя и преодолимый, барьер для торговли. Последствия будут такими же, как если бы обменный курс фунта вырос на 10 %, и противодействовать этому эффекту могло бы 10 %-ное падение обменного курса. Колебания подобной амплитуды вполне обычны для валютных курсов, особенно по годам, а иногда они наблюдаются и в более короткие периоды.

Если Евросоюз применит к Великобритании общий внешний тариф, то и Великобритания вправе будет ввести подобную меру для автомобилей из Евросоюза. Вести игры типа «око за око, зуб за зуб» вообще говоря, не рекомендуется, но следует подчеркнуть, что если Великобритания пойдет на такую ответную меру, то, возможно, окажется в выигрыше, поскольку ее импорт автомобилей из ЕС намного больше, чем экспорт по этой статье. Разумеется, непосредственный эффект далеко не исчерпывает существо проблемы. Одним из последствий может стать решение иностранных компаний-производителей относительно целесообразности продолжения производственных операций на территории Великобритании. И все же последствия для совокупного спроса следует иметь в виду, когда лидеры автомобилестроения начнут вести разговоры по поводу огромной опасности, угрожающей их отрасли, а стало быть, и всей Великобритании, вздумай она выйти из состава ЕС.

Реакция иностранного бизнеса

Учитывая тот факт, что в автомобилестроении, как и в ряде других отраслей, преобладают иностранные компании, тревоги их владельцев следует рассмотреть особо. В июле 2013 г. японское правительство направило в Министерство иностранных дел Великобритании ноту, где утверждало, что японские компании инвестируют в английскую экономику, поскольку она является «воротами» на европейские рынки, и заодно намекнуло, что в случае выхода Великобритании из ЕС порядка 130 000 рабочих мест британцев окажутся под угрозой. В документе говорилось также, что порядка 1300 действующих на британской территории японских фирм могут пересмотреть свою позицию, если Великобритания прекратит играть «крупную роль» в Евросоюзе.

Словно в поддержку этой точки зрения, в октябре 2013 г. Тошиюки Шига, операционный директор компании Nissan, на предприятии которой в Сандерленде (северо-восточная Англия) работают 6400 человек, отметил «высокую важность» пребывания Великобритании в составе ЕС. Он добавил также, что угроза импортных тарифов, которые Евросоюз в случае ухода Великобритании мог бы ввести на импорт произведенных на ее территории автомобилей, стали бы «препятствием» для Nissan.

Не исключено также, что, выйдя из состава ЕС, Великобритания рискует потерять часть прямых иностранных инвестиций (ПИИ), в том числе – уже размещенные японские ПИИ. И все же такой поворот событий видится малореальным. Подобные страхи основываются на представлении, что все эти средства инвестированы в Великобританию по той причине, что она – член Евросоюза. Конечно, японские фирмы инвестируют в Великобританию не ради того, чтобы поддержать британский рынок, а скорее, используют Великобританию для поддержки всего рынка Евросоюза в целом.

И все же привлекательность Великобритании для ПИИ обусловлена не только одним ее членством в Евросоюзе. Есть целый ряд причин, по которым японские и другие зарубежные компании предпочитают размещать производство в Великобритании: английский язык общения; правовая система, на которую можно положиться; гибкость рабочей силы; выгодная структура издержек, благоприятствующая социально-политическая культура; глобальные связи.

Любопытно, что японское правительство и компании весьма недальновидны в суждениях, когда дело касается крупных европейских событий. К слову сказать, примерно такой же шум они подняли в конце 1990-х – начале 2000-х гг. по поводу отказа Британии перейти на евро. И в тот раз японцы, как показала жизнь, крупно ошибались.

Но не только Япония тревожится в связи с возможным выходом Великобритании из Евросоюза. Исполнительный директор по производственным операциям компании Ford в Европе, на Ближнем Востоке и Африке Стив Оделл заявил в январе 2014 г., что, уйдя из Евросоюза, Великобритания «повредит себе ради того, чтобы досадить другим», а британские рабочие места и бизнес серьезно пострадают (на предприятиях Ford в Великобритании заняты 15 000 человек).

В определенной степени для японских, американских и других экспортеров из Великобритании все зависит от величины тарифного барьера, который будет установлен Евросоюзом для ввозимых товаров. Если судить по нынешнему состоянию дел, то тарифы не будут высокими. Более того, очень может статься, что после выхода из ЕС Великобритания сможет выговорить себе весьма благоприятные условия торговли с остальными странами ЕС и тарифы к ней применяться не будут.

В любом случае, не думаю, что возникнут непреодолимые барьеры для английского экспорта. Умудряются же все другие страны мира благополучно экспортировать свою продукцию в Евросоюз, не будучи его членами. Между прочим, это касается и значительного объема товаров, произведенных в Японии. Государства, не входящие в ЕС и при этом успешно торгующие с ним, не имеют представительства в органах ЕС, мест в Совете министров и Европейском парламенте. И к тому же они не обязаны хотя бы грош вносить в бюджет Евросоюза, равно как и распространять регламент ЕС на неэкспортную часть своих экономик. (Хотя, безусловно, их продукция должна соответствовать действующим стандартам ЕС для товаров.)

Впрочем, довольно вероятно, что со всеми этими разумными соображениями никто не посчитается и после ухода Великобритании Евросоюз может в запальчивости пойти против собственных интересов и занять в высшей мере несговорчивую позицию. Возможно также, что, столкнувшись с подобным обращением, японские и прочие иностранные производители, действующие на территории Британии, могут счесть за лучшее сократить производство. Подобную опасность Великобритания должна учитывать в общем раскладе плюсов и минусов.

Преувеличенная важность?

И снова повторюсь, что британский истеблишмент склонен придавать чрезмерное значение такому фактору, как прямые иностранные инвестиции (ПИИ), хотя это противоречит имеющимся фактическим данным. Примечательно, что Единый рынок в целом не слишком-то успешен в привлечении ПИИ по сравнению как с европейскими странами не-членами, так и с неевропейскими странами. Так, в период 1993–2011 гг. темп прироста объемов ПИИ в Великобританию оказался ниже медианного значения по другим странам – основателям Единого рынка.[38]

Но и что с того? Уровень ПИИ, притекающих в страну, не есть точный индикатор количества приобретаемых за счет них благ. Можно обеспечить больший приток ПИИ, если предложить более щедрые гранты и прочие побудительные стимулы, чтобы иностранные фирмы размещали часть своих операций у вас в стране. Но в таком случае это означает, что деньги налогоплательщиков тратятся на субсидирование данного вида деятельности, что оттягивает ресурсы от других видов деятельности. В целом, экономисты не одобряют подобного вмешательства в действие рынка. И почему ПИИ должны быть на особом положении? Такого рода вмешательство в рынок оправданно, только если ПИИ вносят в экономику дополнительный вклад сверх того, что могли бы обеспечить участники рынка за счет нормальных рыночных операций.

Такого рода выгоды вполне могут быть получены за счет перетока более передовых навыков и управленческих практик в другие сферы экономики принимающей страны. Но это не обязательно будет так. Здесь требуется все аргументировать и соотнести с издержками, а не просто принимать на веру.

С учетом того, что Великобритания платит за членство в Едином рынке, как напрямую посредством взносов в бюджет, так и косвенно, то есть издержками от того, что регуляторные правила ЕС распространены на всю британскую экономику, то если ПИИ поступают в Великобританию только благодаря ее членству в Едином рынке, значит, они уже солидно субсидированы. Более того, коль скоро подобные субсидии оправдываются выгодами от притекающих в страну ПИИ, можно было бы добиться притока ПИИ более дешевым способом – напрямую предлагать субсидии, черпая средства на них из денег, сэкономленных на неучастии в Едином рынке.

Перекос в сторону того, что «телегеничнее»

ПИИ являют собой феномен, хорошо известный в экономике, а именно когда выгоды выражаются в концентрированном виде и их легко выявить, а издержки «размазаны» и с ними много неясностей. Представьте, что из-за выхода Великобритании из состава ЕС японский автопроизводитель сворачивает свое производство на британской территории. Определить круг тех, кто от этого проиграет, легко, главным образом это будут рабочие британских автозаводов данной японской компании. Можно отрядить съемочную бригаду, чтобы заснять опустевшие производственные цеха и закрывшиеся или заколоченные досками автомагазины в окрестных городах. Можно сделать ряд интервью с уволенными рабочими, а также с хозяевами и работниками местных бизнесов, деятельность которых целиком и полностью зависела от ныне бездействующего автосборочного завода.

Тем не менее все это отражает лишь малую часть самой проблемы. Рабочие, уволенные с этого автозавода, найдут работу где-нибудь в другом месте. Землю и производственные помещения, которые прежде принадлежали этому заводу, может занять какое-нибудь другое предприятие. А средства, сэкономленные Великобританией за счет выхода из Евросоюза, могут быть направлены для извлечения выгоды в каких-либо других сферах.

Но можно ли увидеть это? Как заснять на телекамеру эффекты замещения производства, волнами распространяющиеся на всю экономику? И у кого брать интервью на этот предмет? Из-за невозможности точно установить, каким образом экономика приспособится к вновь открывшимся возможностям и вызовам, которые создаются крахом какого-нибудь бизнеса или свертыванием операций, возникает естественная тенденция придавать чрезмерное значение сохранению наличного бизнеса.

ПИИ – серьезная тема в спорах о членстве Великобритании в Евросоюзе, но я убежден, что иностранным инвестициям придают незаслуженно много значения по сравнению с другими факторами.

Евросоюз и лондонский Сити

На противоположном крае спектра от автомобилестроения, оперирующего главным образом материальными объектами и потому сильно зависящего от тарифов, располагается индустрия финансовых услуг, к которой тарифы не имеют никакого касательства. Эта сфера подвержена сильному влиянию регуляторных правил ЕС и чувствительна в вопросе доступа на европейские рынки. Более того, как и в автомобилестроении, многие крупные компании в сфере финансовых услуг, обеспечивающие выпуск британского «продукта», тоже принадлежат иностранному капиталу.

Не вызывает сомнений, что самочувствие Великобритании за пределами Евросоюза, если она там окажется, во многом будет зависеть от судьбы сферы финансовых услуг, которую часто называют «лондонским Сити» или просто «Сити», хотя далеко не вся финансовая деятельность сосредоточена в этом месте. По всей книге я использую термин «Сити», подразумевая под ним всю британскую индустрию финансовых услуг без учета места ее конкретного расположения. Интересы Сити – весьма влиятельный фактор, который Великобритания должна учитывать при принятии решения о выходе из состава ЕС.

Самый свежий Индекс глобальных финансовых центров[39] (Global Financial Centres Index, GFCI) ставит Лондон на первое место в мировом рейтинге (Лондон неизменно возглавляет его с 2007 г.). Следом по GFCI идут Нью-Йорк, Гонконг и Сингапур. Действительно, Лондон держит первое место по всем ключевым аспектам конкурентоспособности глобальных финансовых центров: по людям, деловой среде, доступу на рынок, инфраструктуре и общей конкурентоспособности. Не вызывает сомнений, что Сити успешен в мировом масштабе и вносит очень значимый вклад в экономику Великобритании.

Как и во многих других вопросах, составляющих предмет этой книги, в вопросе размаха тех или иных явлений полной определенности нет. Так, нередко приходится слышать, что согласно расчетам вклад индустрии финансовых услуг в ВВП Великобритании достигает 8–10 %. Но этот показатель включает в себя и такие услуги, как ипотека и отечественное страхование, а также оптовую торговлю и международные операции, причем все это нередко в обобщенном виде называют «Сити». По данным the City of London Corporation,[40] (муниципальной администрации лондонского Сити), в 2012 г. его вклад в валовой национальный доход (валовую добавленную стоимость) составил 3,7 %. Думается, Сити играет значительно более важную роль, чем та, которую отражают голые цифры, ввиду того что его деятельность тесно взаимосвязана и переплетена со всем прочим, что происходит в Лондоне. Этим и объясняется, почему так важно наладить и сохранить правильные отношения между Сити и Евросоюзом.

Многие годы между британским правительством и Евросоюзом не утихает борьба вокруг всевозможных попыток повлиять на устоявшиеся методы работы и институты Сити или взять их под контроль. В последнее время противостояние ужесточилось, поскольку в ответ на глобальный финансовый кризис было предложено существенно изменить законодательство ЕС в отношении финансового сектора. В частности, весьма чувствительное воздействие на Сити, скорее всего, окажут четыре предлагаемые меры: ограничения на рынке внебиржевых производных финансовых инструментов; реализация Евросоюзом так называемого соглашения «Базель-3», которое ужесточает требования к капиталу и к ликвидности; установление лимита на бонусы банкиров; предложение ввести налог на финансовые транзакции (так называемый налог Тобина).

С точки зрения Великобритании, данные меры опасны тем, что могут спровоцировать исход бизнеса, ключевых финансовых специалистов и компаний в другие центры, например в Нью-Йорк или Гонконг. Хотя многим в Сити подобные меры внушают беспокойство, им, по идее, стоило бы больше тревожиться относительно того, что может произойти в будущем. Это и есть страшный сон для Сити. Вся история Евросоюза с первых дней его существования состояла в том, что сначала ты, ничего не подозревая, соглашаешься на некий набор условий, а затем мало-помалу тебе выкручивают руки и из-под палки заставляют согласиться на куда более драконовские правила игры. Зная заранее, их бы отвергли как совершенно неприемлемые. Это мука мученическая, да и только.

И все же какой способ защитить себя от подобных посягательств эффективнее: бороться с ними изнутри, оставаясь в составе Евросоюза, или выйти из него и прокладывать свой собственный путь, как это успешно делают Нью-Йорк, Сингапур, Гонконг и Дубай?

Преимущества и недостатки сохранения членства в ЕС

Доводы в пользу той точки зрения, что если Великобритания окажется за пределами Евросоюза, то Сити крупно пострадает, достаточно ясны и озвучиваются часто, как в самом сообществе Сити, так и во внешней среде. Самый сильный аргумент – не имея членства в ЕС, Великобритания не сможет влиять на принимаемые Евросоюзом регуляторные правила для финансового сектора, а поскольку Евросоюз есть и будет гигантским рынком для Сити, то придется либо играть по правилам ЕС, либо лишиться огромного куска бизнеса.

В самом деле, власти Евросоюза, за которыми издавна водится грех зависти и презрения к успехам Сити, вполне могут сознательно попытаться подрубить корни Сити с целью переманить финансовый бизнес во Франкфурт и Париж. Многие экономисты, знаковые персоны Сити и внешние обозреватели не раз комментировали эту тему. Так, на страницах газеты Financial Times от 1 апреля 2013 г. Джон Торнхилл и Патрик Дженкинс утверждали следующее:

Если и существует общая точка зрения по вопросу о Квадратной Миле, она, по всей вероятности, в том, что сегодня со стороны Сити было бы безумием помышлять о будущем, отдельном от Евросоюза. На протяжении всех четырех последних десятилетий экономические интересы Британии тесно переплетаются с Европейским Единым рынком.

Для того чтобы все системы платежей, клиринга и взаиморасчетов в евро производились только в странах – членах еврозоны, бывший член Управляющего совета Европейского центрального банка Анастасиос Орфандидес 31 января 2013 г. сделал такое заявление:

Выход из ЕС стал бы для Британии катастрофой и самоубийством. Великобритания потеряет защиту, которой ныне пользуется как ведущий финансовый центр еврозоны. Единственное, что на сегодня препятствует принятию регуляторного правила, которое переведет всю эту деятельность из Лондона в еврозону, – это правовая защита, которой пользуется Сити в Евросоюзе.

Вместе с тем не менее широко распространена противоположная точка зрения – за пределами Евросоюза Сити заживет гораздо лучше. Прежде всего, Сити будет избавлен от всевозможных вмешательств в его дела, почти неизбежных, останься Великобритания в составе Евросоюза. Один из примеров – контроль за размером вознаграждений и бонусов.

Во-вторых, даже притом что Великобритания остается в составе ЕС, определенные круги в европейском руководстве не скрывают желания поставить на место спесивый Сити. Трудно сказать, возрастет ли их боеспособность в попытках ослабить влияние Сити, если Великобритания окажется за пределами ЕС. Вот что заявил в декабре 2012 г. управляющий Банком Франции Кристиан Нуайе:

Мы совсем не против, чтобы часть бизнеса осуществлялась в Лондоне, но основной его объем [в евро] должен быть у нас под контролем. Таковы последствия сделанного Великобританией выбора остаться за пределами еврозоны.

Но нет недостатка в голосах, уверенно заявляющих, что, и будучи за пределами ЕС, Сити все равно сохранит крепкие позиции. Так, в январе 2013 г. профессор Мурад Чоудхри, автор труда «The Principles of Banking» («Принципы банковского дела»), высказал такое мнение:

Главное, о чем следует помнить, – что именно в первую очередь привлекает фирмы в Лондон. Свобода от чрезмерной бюрократии и высоких налогов в давние времена побудила рынки евробондов и торговли валютой облюбовать себе местом пребывания Лондон, и та же самая свобода служит ручательством, что банки и другие финансовые компании так и останутся в Сити, даже после «Брэксита» [Brexit, уход Британии из ЕС].

А в феврале 2013 г. мэр Лондона Борис Джонсон, выступая вскоре после того, как было принято решение ввести лимит на бонусы банкирам, отметил следующее:

Очень возможно, что это самая надувательская мера из всех когда-либо исходивших от Европы, начиная с тех времен, когда император Диоклетиан пытался установить цену на продукты питания по всей Римской империи. Граждане зададутся вопросом, почему мы остаемся в ЕС, если он так настойчиво проводит политику, которая явно обречена на провал.

Можно, конечно возразить на это, что мэр Лондона не тот человек, от которого можно было бы ожидать непредвзятого мнения. Зато вице-президента Государственного банка развития Китая Гао Цзяня трудно заподозрить в предвзятости. В апреле 2013 г. он заявил, что Китай по-прежнему будет вести дела с Сити, даже если Британия перестанет быть членом Евросоюза:

Кое-что может измениться, но ненамного. Положение Сити как глобального финансового центра, поддерживающего тесные связи с Гонконгом, уж точно изменений не претерпит. В силу своей инфраструктуры, правовой среды и участия в делах мира Китай точно будет использовать Лондон как финансовую столицу для многих международных операций.

Евросоюз и рабочие места

Один из главных аргументов, на которые ссылаются сторонники сохранения статус-кво в отношении Евросоюза, заключается в том, что, пока Великобритания остается членом ЕС, это служит порукой сохранения огромного количества рабочих мест не только в Сити, но и во всей экономике. И прежнее правительство лейбористов, и нынешнее коалиционное правительство Великобритании заявляют, что с экспортом товаров и услуг в Европейский союз напрямую или косвенно связано существование 3 500 000 рабочих мест. Аналогичную цифру называют и некоторые другие источники.

Это правда, однако, как нередко бывает в экономической науке, вопрос упирается не в точность самой цифры (будь она 3 500 000, или 3 900 000, или 2 800 000 млн), а в концепции, на основе которой производится вычисление. Количество рабочих мест, связанных с экспортом в ЕС, не совпадает с тем, которое исчезнет, если членству Британии в ЕС будет положен конец.

Как я уже утверждал выше, по обе стороны линии разрыва в дело вступят мощные побудительные стимулы сохранения значительной части торговли между Британией и ЕС. Но важнее другое, и об этом я неустанно твержу на протяжении всей книги, – подоплека желательности ухода из Евросоюза состоит в том, что масса экономических последствий, проистекающих из членства в ЕС, пагубно сказываются на экономическом росте и благосостоянии. Если согласиться с этим, напрашивается вывод, что за пределами Евросоюза Великобритания приобретет шанс жить лучше. А большее благополучие трансформируется в увеличение числа рабочих мест.

Проблема торговли и занятости стала наваждением для всевозможных бизнес-групп, которые лоббируют сохранение членства в Евросоюзе. Как правило, это выглядит так: какая-нибудь внушительная персона, чьи труды оплачиваются с чрезвычайной щедростью, нередко увенчанная теми или иными регалиями и председательствующая в бизнес-организации, выступая от ее имени, изрекает, что членство в ЕС имеет жизненное значение для этой структуры и, стало быть, для всей британской экономики. Такие личности всегда тут как тут – прокорпевшие весь свой век над какой-нибудь никчемной дребеденью в бесполезной конторке по части страхования или рационального водопользования и теперь, на седьмом десятке, наконец достигшие власти и престижа – изрекают миру истины.

Вот, например, в мае 2013 г. группа видных и уважаемых представителей крупного бизнеса разместила открытое письмо в газете The Independent, в котором обвиняла евроскептически настроенных британских парламентариев в том, что они «ставят политику впереди экономики», призывая Великобританию покинуть ряды Евросоюза. В письме говорилось, что «экономические соображения в пользу сохранения членства в ЕС преобладают и несокрушимы», это членство ежегодно приносит Великобритании целых 92 млрд фунтов стерлингов. В числе подписантов были председатели таких ведущих компаний, как British Telecom, Deloitte и Lloyds, а также сэр Мартин Соррелл и сэр Ричард Брэнсон.

Нам следует держаться подальше от подобных перлов мудрости. Экономические соображения в пользу сохранения членства Великобритании в ЕС, равно как и мысли по поводу выхода из ЕС ни в малейшей степени не являются несокрушимыми. Все аргументы должны быть тщательно изучены и проанализированы, ибо только так можно прийти к взвешенному суждению. За несколькими достойными исключениями, такого рода корпоративным «знатокам» лучше бы вернуться к своим конторкам, страхованию, водопользованию, или чем они еще там занимались, и оставить проблему членства на усмотрение экономического и политического руководства. Беда в том, что хотя они и способны до последнего гроша просчитать интересы отрасли по производству своей драгоценной «дребедени», но ничего не смыслят в том, как изменится эта отрасль, и сохранится ли надобность в этой их «продукции» лет через пять, и не будет ли вся она производиться в Китае. Равно как невдомек им, что думают об этом производители «дребедени», а еще меньше – того, что ее заменит, поскольку еще и на свет не появилось.

А самое главное – они не могут говорить от имени той громадной части экономики, которая не имеет никакого касательства к производству этой их «дребедени», а между тем, глубоко ощущает на себе все «прелести» ЕС и его разнообразных вмешательств. Сущность успешной выработки экономической политики в том и состоит, чтобы полностью осознавать «неопределенность» и давать волю развернуться «замещению».

В среде бизнесменов, в коммерческих организациях и лоббистских группировках можно встретить все оттенки мнений по поводу членства в Евросоюзе. Соображения организаций, хорошо информированных и не склонных к крайностям, подчас звучат так, словно они исходят из уст сторонников противоположного лагеря. Так, в октябре 2013 г. генеральный директор Британской торговой палаты Джон Лонгуорт заявил следующее:

Те, кто призывает премьер-министра оставить попытки реформировать и изменить формат отношений Великобритании с Европейским союзом, не способны понять, что статус-кво для нас не выбор. Евросоюз меняется, и британские политики должны стоять на страже наших национальных интересов, а не просто соглашаться на проекты, предлагаемые другими.

В тот же день Федерация работодателей машиностроения заявила, что Британия должна остаться частью Евросоюза без всяких там «если» и «но». Глава Федерации Терри Скуолер сказал: «Британия не должна подвергать риску свое будущее в Европе. На кону стоят колоссальные ставки. Наивно думать, что мы можем так вот запросто развести мосты и продолжить жить как ни в чем не бывало».

Плюсы выхода из Евросоюза

Существует сценарий, альтернативный тому, что навеян страхами перед опасностью крупных потерь в сфере торговли и инвестиций. Думаю, ему следует уделить внимание. За пределами Евросоюза Великобритания, избавленная от всевозможных указаний и вмешательства со стороны ЕС и открытая для мира, вполне могла бы успешно вести свои дела и благоденствовать.

Кому-то подобная перспектива может показаться слишком радужной. История изобилует примерами государств, которые испытывали особенный прилив жизненных сил перед лицом всевозможных напастей, но не меньше и стран, тихо испустивших дух под покровом институционального штиля и стабильности. Потребность в периодических реструктуризациях институтов заложена в основу тезиса, выдвинутого именитым экономистом Манкуром Олсоном для объяснения, почему одни страны преуспевают, а другие терпят неудачи. Возможно, за пределами ЕС Великобритания начнет процветать, по крайней мере этот шаг принесет с собой не только опасности, но и кое-какие возможности.

Предположим, Великобритания предпримет ряд шагов в направлении повышения конкурентоспособности экономики. В этом случае затраты, связанные с пребыванием бизнеса на британской территории, будут выглядеть более благоприятствующими. Нефинансовые выгоды станут очевиднее. Те японские и германские производители, которые решат остаться в Великобритании, убедятся, что не промахнулись, а те, кто почел за лучшее убраться из Великобритании, возможно, будут кусать локти.

Что думают США о членстве Великобритании в ЕС

Представители бизнес-сообщества – не единственные иностранцы, на мнение которых о судьбе членства Британии в ЕС следует обратить пристальное внимание. Имеется и немаловажный дипломатический аспект, в основном касающийся США, которые остаются самым близким союзником Великобритании. В настоящее время администрация США не жалеет сил, чтобы сохранить Евросоюз в целости, а Великобританию – в его составе. А поскольку Великобритания раздумывает, не уйти ли из ЕС, Америка встревожена. США рассматривают Великобританию как жизненно важную силу, способную удерживать Евросоюз на правильном пути, подразумевающем тесные связи с Америкой, благоприятствование свободным рынкам и торговле в противовес протекционизму, притаившемуся за фасадом французского истеблишмента.

Возможно, администрация США подозревает, что Великобритания сожалеет о прошлом величии и надеется, что вне пределов ЕС получит возможность показать себя на международной арене или еще теснее прильнуть к США, которые хотели бы направить Британию в нужное им русло.

Однако США крупно ошибаются на счет Британии. И политики, и народ Великобритании чаще склонны недооценивать значение своей страны. Несомненно, что интересы США, как политические, так и экономические, больше всего выиграют от процветающей и сильной Европы. Вопрос в том, будет ли этому способствовать сохранение нынешнего статус-кво Евросоюза. С точки зрения динамики экономического развития Евросоюз – это форменный провал. Стремительный рост европейской экономики в первые послевоенные годы настолько впечатлил многих, что теперь мешает им взглянуть в глаза реальности.

Как явствует из этой книги, у Евросоюза образовались и тяжелейшие политические проблемы: его институты несостоятельны; он глубоко недемократичен; лидеры совершенно оторваны от рядовых граждан. Пока Евросоюз не реформируется самым радикальным образом, с позиции интересов США лучше всего будет, если ЕС распадется. Если Великобритания выйдет из Евросоюза, США в самом скором времени начнут проявлять пристальный интерес к ее судьбе и самочувствию и употребят весь свой немалый авторитет, чтобы поддерживать свободную торговлю по всему миру.

Правовые закавыки

Многие британские евроскептики исходят из того, что возможность вывернуться из-под европейского законодательства по правам человека, которое было принято Великобританией в русле ее членства в европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод, – еще одно ключевое соображение, которое следует отнести к разряду выгод от выхода Великобритании из Евросоюза. Действительно, есть целый ряд дел, связанных с правами человека, которые возмутили британскую общественность. Пожалуй, больше всего страстей породило дело радикального исламистского клирика по имени Абу Катада, которого Великобритания более десятилетия безуспешно пыталась выдворить со своей территории в Иорданию. Сделать это удалось только в 2013 г.

Начиная с 2000 г. Закон о правах человека обязал британские суды соблюдать Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод. Однако сама Конвенция не является документом Евросоюза. Ее принятие предшествовало образованию Евросоюза, а проект был разработан Советом Европы еще в 1950 г. Точно так же Европейская конвенция о защите прав человека напрямую не связана с Европейским судом.

Тем не менее, в рамках Лиссабонского договора сам Евросоюз примкнул к Европейской конвенции. И, соответственно, Великобритания, не выходя из Евросоюза, не имеет права отменить Закон о правах человека, если только это не будет закреплено в соглашении. Бывший лорд – главный судья, часто называемый лордом-судьей, в 2013 г. заявил, что в Закон о правах человека необходимо внести поправки, чтобы четко указать – британские суды не являются низшими по отношению к Европейскому суду по правам человека. При сложившихся обстоятельствах такой шаг невозможен без выхода Великобритании из ЕС. С другой стороны, если Великобритания пойдет на подобный шаг, она могла бы сохранить членство в Европейской конвенции.

Соотношение издержек и выгод

Итак, каково же соотношение аргументов за и против? Я выскажу свое суждение чуть ниже, но хочу сразу подчеркнуть, что это мое мнение, а не результат сложения и вычитания конкретных вещей, как это делает бухгалтер, подбивая баланс по операциям фирмы. Многие из действительно значимых факторов имеют нематериальный характер, не могут быть количественно оценены или не зависят от того, как сложатся дальнейшие события.

Учитывая вышесказанное, вы не должны удивляться, что при всей многочисленности вариантов подсчета плюсов и минусов выхода Великобритании из ЕС результаты подчас существенно расходятся. Причины разночтений заключаются в столь высокой степени неопределенности различных факторов, что, анализируя их, запросто можно прийти к очень противоположным выводам.

Одной из особенно коварных областей, где мы вступаем на чрезвычайно скользкую почву, является оценка издержек, которые несет экономика Великобритании из-за законодательства Евросоюза. Аналитический центр Open Europe опубликовал в октябре 2013 г. исследование, где говорится, что 100 главных регуляторных установлений Евросоюза ежегодно обходятся экономике Великобритании в 27,4 млрд фунтов стерлингов, или почти в 2 % ВВП. Некоторые эксперты считают эту цифру чрезмерно завышенной, другие – сильно заниженной.

В июле 2013 г. британское правительство провело анализ Единого рынка в рамках научно-исследовательской программы Пересмотра компетенций (Review of Competences). Результаты работы представляют новый взгляд на эту сложную проблему, равно как и на способы количественной оценки выгод. Чистые выгоды от принадлежности к Единому рынку были оценены в диапазоне от +0,3…+0,9 до +4,25…+6,5 % от ВВП. Еще сильнее расходятся различные подсчеты баланса выгод, когда речь заходит о членстве в Евросоюзе.

В исследовании, опубликованном в 2000 г. Институтом директоров, общая стоимость членства Великобритании в ЕС оценивается в 1,75 % ВВП, что близко к нормальному темпу годового экономического роста. В противовес этому выводу Национальный институт в своем исследовании, вышедшем в том же 2000 г. (обновленном в 2004 г.), утверждает, что в результате выхода Великобритании из Евросоюза ее ВВП станет на 2,25 % ниже.

Мозговой центр Civitas в 2004 году провел анализ и определил, что прямые ежегодные издержки Великобритании от членства в ЕС составляют 4 % ВВП. В другой работе, опубликованной в 2005 г. экономистами Патриком Минфордом и Видьей Махамбре, говорится, что членство Великобритании в ЕС стоит ей от 3,2 до 3,7 % ВВП. Между тем экономист Тим Конгдон в своих исследованиях от 2012 г. привел гораздо больший показатель издержек – 10 % британского ВВП, или более 5000 фунтов стерлингов в год для каждого британского домохозяйства. Этот показатель получился таким высоким главным образом из-за того, что Конгдон учитывал в своих расчетах издержки от принимаемых ЕС регуляторных правил в размере 5 % ВВП, а издержки от осуществляемого Евросоюзом протекционизма – в 3,25 %.

В 2006 г. Патрик Минфорд рассчитал, что Евросоюз обходится британцам и гражданам других стран-членов примерно в 3 % ВВП – столько ЕС тратит на защиту отраслей своей экономики от мировой конкуренции. А вот другая крайность: в ноябре 2013 г. вышел в свет доклад Конфедерации британских производителей, где говорилось, что членство Великобритании в ЕС обеспечивает английской экономике дополнительные поступления в размере от 62 млрд до 78 млрд фунтов стерлингов, что составляет в пересчете на домохозяйство 3000 фунтов стерлингов, а в пересчете на душу населения – 1225 фунтов стерлингов. Более того, как показал опрос членов Конфедерации (в ее составе представлены самые разные круги британских бизнесменов), 78 % высказались за сохранение членства Великобритании в Евросоюзе.

На самом деле, если учитывать узкие экономические факторы, вполне может получиться, что суммарные выгоды от сохранения членства в ЕС или выхода из его состава сравнительно малы. Любопытно, что это тот самый вывод, к которому пришли многие аналитики накануне присоединения Великобритании к Европейскому сообществу в 1973 г. К такому же заключению пришли Мартин Хоу и Брайан Хиндли в своем памфлете «Better off out?» («Не лучше ли нам выйти?»), когда впервые опубликовали его в 1996 г., а затем пересмотрели в 2001 г. Резкий контраст с этой точкой зрения составляют гневные инвективы, раздающиеся по обе стороны баррикад: послушать одних, так членство в Евросоюзе для Великобритании – это вопрос жизни, зато у других нет сомнений, что это величайшее из зол и полная погибель.

Соображения более общего порядка

Итак, на какой основе, если не брать чисто математическое сопоставление издержек и выгод, страна должна решать вопрос о необходимости сохранить или прекратить членство в Евросоюзе? Разумеется, это следует делать, отталкиваясь от формы правления Евросоюза и возможных путей ее дальнейшего развития, а также от характера ее взаимодействия с экономикой. В главе 2 я уже доказал, что ЕС представляет собой организацию фундаментально недемократическую, и трудно представить, что в последующем это будет не так. У ЕС плохо обстоят дела с принятием решений, а его вмешательство в экономику чаще всего приносит только вред. По всей видимости, эти тенденции со временем будут усиливаться, особенно если размеры и разнородность Евросоюза еще больше увеличатся. Между тем доля Евросоюза в общемировом ВВП сокращается, и в перспективе ее ожидает еще большее падение.

Размер взноса Великобритании в бюджет Евросоюза нельзя назвать огромным, но со временем, если Евросоюз фундаментально не реформируется, эта сумма будет возрастать. То же самое справедливо и в отношении издержек, которые несет Великобритания в связи с необходимостью соблюдать многочисленные регуляторные требования и правила Евросоюза, бремя которых становится все тяжелее. На другую чашу весов необходимо поместить то соображение, что Великобритания рискует лишиться экспорта в страны ЕС, если ей не удастся достичь с ЕС разумного соглашения по условиям торговли. Кроме того, возможна и потеря части прямых иностранных инвестиций.

При том что оценка сравнительной значимости всех этих разнообразных факторов – задача не из простых, мне представляется, что без фундаментальной реформы Евросоюз не выглядит как организация, за которую имело бы смысл держаться руками и ногами, но добиться его переустройства стоило бы. Если бы Великобритании удалось призвать Евросоюз репатриировать на национальный уровень значительный объем полномочий, раз и навсегда избавиться от движения в сторону все более тесного союза, отказаться от участия в Европейском едином рынке и реализовать прочие меры, о которых говорил Д. Кэмерон, выступая в агентстве Bloomberg (его речь я анализировал в главе 7), тогда Великобритании было бы ради чего оставаться в составе ЕС.

Если осуществить подобную реформу не удастся (а я сильно сомневаюсь, чтобы это было возможно), тогда более всего интересам Великобритании отвечают такие шаги, как выход из состава ЕС, пребывание за пределами Единого рынка и одновременно – установление соглашения с ЕС о свободной торговле, сопровождающегося взаимовыгодным сотрудничеством во всех областях, включая политику по охране окружающей среды и оборонную сферу.

Хочу обратить ваше внимание, что, вопреки представлениям евроскептиков, вышеупомянутые меры и их реализация не пройдут безболезненно и определенно будут сопряжены с рисками. В частности, велика вероятность, что ведущие страны – члены Евросоюза попытаются отомстить Великобритании за ее действия, которые могут быть восприняты ими как угроза будущему ЕС. Более того, не исключено, что попытки поквитаться с Великобританией будут осуществляться на фоне недружественных взаимоотношений в мире, где открытая система международной торговли потерпела крах, а США отошли на позиции изоляционизма.

На мой взгляд, если Евросоюз не подвергнется фундаментальным реформам, пойти на определенные издержки имеет смысл. Зато у Великобритании появится перспектива самостоятельно управлять национальной экономикой и вести торговлю с другими государствами без помех, которые создает ей нынешнее членство в Евросоюзе.

Ситуация с Нидерландами

Понятно, что Великобритания не единственная страна – член ЕС, которая может думать о выходе из его состава, хотя только британское правительство обещало провести по этому вопросу референдум. И если какая-то страна вскоре действительно выйдет из Евросоюза, то Великобритания и есть самый вероятный кандидат. Многие из факторов, фигурирующих в оценке положения и перспектив Великобритании, послужат ключевыми темами для размышлений о любой другой стране ЕС. Вместе с тем, имеется ряд принципиальных различий, заслуживающих хотя бы краткого обсуждения на этих страницах.

Так уж случилось, что в феврале 2014 г. моя фирма Capital Economics подготовила и выпустила в свет исследование о возможных последствиях ухода из Евросоюза такой страны, как Нидерланды.[41] Это событие нередко называют Nexit («Нексит») по примеру Brexit («Брексит» – выхода из ЕС Великобритании), а еще часто употребляется схожий термин Grexit («Грексит»), под которым подразумевается, как вы могли бы догадаться, вероятный исход Греции (либо из рядов ЕС, либо просто из еврозоны). Два ключевых различия в положении Нидерландов и Великобритании состоят в том, что последствия ухода из ЕС для сферы финансовых услуг и автомобилестроения в случае Нидерландов сколько-нибудь ощутимыми не будут. К тому же в их экономику не вложен такой существенный объем прямых иностранных инвестиций, как в британскую.

С другой стороны, Нидерландам следует принять в расчет ряд других факторов, которые для Великобритании незначимы. Прежде всего, Нидерланды состоят в еврозоне, и, если вознамерятся уйти из Евросоюза, им придется выйти также из сферы евро и запустить в обращение собственную денежную единицу – «новый гульден». А это создаст дополнительные сложности, поскольку новая валюта может существенно возрасти либо упасть относительно курса евро и всех активов и обязательств. Соответственно, для Нидерландов, как и любой другой страны, состоящей в еврозоне и планирующей выход из Евросоюза, первостепенную важность приобретают все те факторы, которые упоминались в главе 4 при обсуждении возможных последствий упразднения евро или выхода какой-либо страны из еврозоны.

Кроме того, экономика Нидерландов не только значительно уступает по размерам британской, но и имеет куда более тесные связи с Евросоюзом. Следовательно, для Нидерландов задача установить правильный характер взаимоотношений с ЕС после выхода из него приобретает гораздо большее значение, чем в случае с Великобританией.

Очевидно, уход Нидерландов будет сопряжен с существенными рисками и уровнем неопределенности, однако проведенное Capital Economics исследование позволяет сделать вывод, что Нидерланды получат от выхода из ЕС чистый выигрыш – выгоды превысят убытки. Нидерланды сэкономят на взносах в бюджет Евросоюза и получат прибыль от аннулирования регуляторных правил ЕС. Вдобавок, выйдя из зоны евро, страна избавится от расходов, связанных со спасением бедствующих южноевропейских экономик, за счет того, что сможет проводить независимую фискальную и валютную политику и развивать торговые связи с быстро растущими экономиками мира. В принципе, такого же рода соображения могли бы фигурировать при оценке целесообразности выхода из ЕС любой другой страны-члена, ныне находящейся в еврозоне.

Точность формулировок

Лексика, употребляемая для описания вариантов выбора для стран, которые, подобно Великобритании или Нидерландам, рассматривают возможность выхода из Евросоюза, требует точности. Иногда слышишь, как рассуждают о последствиях «выхода Великобритании из Европы», что с географической точки зрения просто невозможно – как и в случае, когда в подобном контексте речь заходит о Нидерландах. Уйти они могут не из Европы, а из Евросоюза. А Евросоюз – не Европа. Евросоюз – определенная политическая ассоциация европейских государств, и так уж получилось, что в настоящее время она охватывает значительную часть территории Европы. История Европы знавала немало других объединений и ассоциаций, но они не дожили до наших дней.

Точно так же о Великобритании говорят, что она «поворачивается спиной» к своему основному рынку или что ее туда «не допускают». Это нелепость. Как я уже доказывал, оставшись за пределами Евросоюза, Великобритания сохранит подавляющую часть объема торговли со странами ЕС.

Впрочем, ни в коей мере не берусь утверждать, что европейцы заживут лучше, если каждая страна вернется в свой собственный маленький мирок. Если Великобритания покинет Евросоюз, самая важная ее обязанность, а также и главный шанс на лучшее будущее состоят в том, чтобы обеспечить себе участие в других институциональных структурах или выстроить новые, которые заняли бы место Евросоюза.

Глава 10 Какие установления могли бы занять место Евросоюза

Разговоры о том, что ЕС образует живое, основанное на единомыслии и свободной торговле ядро нового британского сообщества во имя процветания, являются, строго говоря, полным вздором.

The Economist, 30 октября 2011 г.

Многие склонны рассматривать Евросоюз как единственно возможную форму наднационального объединения европейских стран. На самом деле, альтернативных вариантов масса. Это в равной степени касается и выхода из ЕС отдельной страны, и роспуска всего Евросоюза.

Предметом данной главы как раз и станут возможные форматы альтернативных общеевропейских структур. Сначала я рассмотрю, каким образом можно было бы выстроить европейские торговые отношения в случае, если Евросоюз распадется или будет распущен. Далее речь пойдет о перспективах более тесных торговых связей между Европой и США, об опасностях для страны, если она будет исключена из состава мировых торговых блоков, и о трудностях, которые могут возникнуть в ходе переговоров. Затем мы обсудим роль и значение Всемирной торговой организации (ВТО), а также возможные варианты действий Великобритании в случае, если она выйдет из состава ЕС. В заключение я остановлюсь на едином мнении, сложившемся в среде интеллектуалов относительно Евросоюза, и дам критическую оценку его перспектив.

Перспективы торговых отношений в случае развала ЕС

Предположим, что Европейский союз распадется целиком и сразу. Сумеют и захотят ли страны – бывшие члены ЕС сохранить какие-либо его структуры, наподобие Общего рынка, с которого в свое время и начался процесс объединения? Или бывшие члены Евросоюза снова погрязнут в стародавней порочной практике взаимных торговых ограничений?

В своих размышлениях о формах будущего объединения европейские страны должны решительно отказаться не только от идеи «все более тесного союза», но и от таможенного союза, устанавливающего единый тариф на импорт из третьих стран. Подобная модель теряет смысл и пользу. Более 90 % британского импорта осуществляется на беспошлинной основе, а пошлины действуют только в отношении импортируемых товаров, тогда как услуги и потоки доходов, наиболее важные для британской экономики, пошлинами не облагаются. Кроме того, помимо Евросоюза больше нигде в мире не существует сколько-нибудь значимого таможенного союза.[42]

Данный пример убедительно свидетельствует, что мир, в котором создавался Евросоюз, чем дальше, тем больше теряет сходство с сегодняшними реалиями. Когда вынашивалась идея Евросоюза, главное место в торговых потоках принадлежало товарам. А потом пришли времена, когда торговля услугами стремительно пошла в рост, и нет ни малейших сомнений, что со временем она увеличится. Это в наибольшей степени касается цифровых услуг, о которых и помыслить было невозможно в 1957 г.

В более обобщенном смысле, если уж Евросоюзу суждено развалиться, Европе совсем не обязательно возвращаться назад, к временам раздробленности, когда европейские государства существовали сами по себе и фактически вели друг с другом нескончаемую войну. Что касается экономической политики, то здесь первейшей необходимостью станет установление зоны свободной торговли. И не сказать, чтобы это требовало такой уж великой премудрости. В конце концов, сумели же США, Канада и Мексика создать NAFTA (Североамериканское соглашение о свободе торговли) и, заметьте, обошлись без каких бы то ни было политических, законодательных или интеграционистских камланий, на которых так помешан Евросоюз. А ныне здравствующая ASEAN являет собой пример аналогичного достижения азиатских стран.

NAFTA как пример для Евросоюза

Североамериканское соглашение о свободе торговли (NAFTA) создавалось в 1994 г. с целью активизации торговых процессов и создания импульса к росту благосостояния в США, Канаде и Мексике. Так оно и получилось, хотя названные страны оперируют собственными национальными валютами, чьи взаимные курсы подвержены существенным колебаниям. Однако никаких движений в сторону создания политического союза эти страны не предпринимали.

Правда, в телевизионном интервью, которое вышло в эфир в сентябре 2007 г., экс-президент Мексики Висенте Фокс призывал США, Канаду и Мексику сформировать валютный союз. Он заявил, что уже обсуждал с президентом США Джорджем Бушем-мл. возможность создания Североамериканского валютного союза. В тот же день его слова были опровергнуты пресс-секретарем Белого дома: «В настоящее время мы не разрабатываем плана, который предусматривал бы создание такой валюты». Кроме того, ни американское, ни канадское правительства никогда не делали официальных заявлений о поддержке идеи Североамериканского валютного союза. На это имеется множество причин, и не последняя из них заключается в том, что для США экономические выгоды такого объединения были бы мизерны, а потенциальные политические потери – огромны.

Министерство финансов Канады недвусмысленно выразило свое мнение на этот счет в 2006 г.: «Введение единой североамериканской валюты нежелательно для Канады». В дополнение к этому было заявлено: «Единая североамериканская валюта бесспорно означала бы для Канады необходимость перейти на доллар США и принять монетарную политику США. В этом случае Канада утратит контроль за внутренней инфляцией и процентными ставками».[43]

Как зона свободной торговли, NAFTA обладает некоторым сходством с нынешним Евросоюзом, но между ними имеется ряд ключевых различий. И там, и здесь обеспечиваются свободное передвижение товаров и услуг, взаимный доступ к правительственным контрактам, уважение прав на интеллектуальную собственность и свободное передвижение капитала. Однако NAFTA существенно отличается от ЕС тем, что не предусматривает свободного передвижения людей. Другие два значимых отличия – NAFTA не требует от стран-участниц введения одинаковых внешнеторговых тарифов, и здесь отсутствует нечто подобное Единому рынку ЕС.

Пример ASEAN

Те же аргументы применимы и к Азиатской торговой ассоциации, называемой ASEAN (Ассоциация государств Юго-Восточной Азии), в состав которой входят Бруней, Камбоджа, Индонезия, Лаосская Народно-Демократическая Республика, Малайзия, Мьянма, Филиппины, Сингапур, Таиланд и Вьетнам. Разве что дискуссии на тему единой валюты ASEAN привлекали гораздо больше общественного внимания, чем идея валютного союза для NAFTA, но тоже, в конечном итоге, не привели ни к чему.

На самом деле, именно перипетии в еврозоне побудили целый ряд высокопоставленных официальных лиц отвергнуть саму возможность создать в обозримом будущем валютный союз стран ASEAN. Выступая на пресс-конференции в начале мая 2012 г., ведущий экономист Азиатского банка развития Чанйон Ри заявил:

Еврозона должна послужить Азии уроком. Если у вас при таком большом союзе единая валюта, это чревато осложнениями. Давайте посмотрим, как они справляются со своими проблемами, а затем будем разбираться, благоразумно ли нам обзаводиться единой валютой.

В апреле 2013 года новоизбранный президент Азиатского банка развития Такехико Накао в своем выступлении сказал, что «пока еще не настало время думать о валютном союзе». И в качестве комментария добавил: «Ни о какой единой валюте не может идти речи до тех пор, пока у стран не появится готовность осуществлять взаимные бюджетные трансферты, чтобы преодолевать финансовые трудности. Азиатским странам было бы полезнее сосредоточить усилия на совершенствовании использования собственных валют».

После прошедшего в июне 2013 г. Всемирного экономического форума заместитель премьер-министра Таиланда Киттиратт На-Ранонг заявил, что единая валюта для стран ASEAN «невозможна». Он отметил следующее:

В 1997 г. все страны ASEAN пострадали от Азиатского экономического кризиса, и тогда-то мы и осознали всю выгоду обменных курсов, которые представляют собой одну из важных сущностей системы капитализма.

По большому счету, весьма маловероятно, чтобы в обозримом будущем страны ASEAN сформировали валютный союз. На данный момент среди азиатских политиков не найдется ни одного, кто желал бы продолжить переговоры по этому вопросу. Лидеры стран ASEAN сосредоточивают внимание на реальных источниках процветания: торговле, инвестициях, рабочих местах, инновациях, образовании. Европе должно послужить уроком, что для тесного сотрудничества или даже интеграции в области торговли ни валютный союз, ни политическое объединение совсем не обязательны.

Модель для Европы

Показательно, что институциональная структура, позволяющая Европе завести у себя нечто наподобие NAFTA или ASEAN, на самом деле давно создана и функционирует. Она называется Европейская ассоциация свободной торговли, ЕАСТ (European Free Trade Association, EFTA) и существует с 1960 г. Правда, на сегодняшний день ЕАСТ скорее напоминает бедного родственника ЕС и представлена всего четырьмя странами (Исландией, Лихтенштейном, Норвегией и Швейцарией), но раньше она знавала лучшие времена. На момент учреждения в состав ЕАСТ помимо уже упомянутых стран входили Австрия, Дания, Португалия, Швеция и Великобритания (рис. 10.1).

Судьбоносные перемены для ЕАСТ наступили в 1972 г., когда Великобритания, а следом за ней Дания покинули ЕАСТ, чтобы войти в состав образования, именуемого сегодня Евросоюзом. Португалия последовала их примеру в 1985 г. В 1986 г. к ЕАСТ присоединилась Финляндия, однако в 1995 г. вышла из ее состава, чтобы вступить в ряды ЕС, и тот же шаг предприняли Австрия и Швеция.

Рис. 10.1. Состав ЕАСТ и ЕЭС до вступления Великобритании в ЕЭС в 1973 г. (Источник: , )

Решение британского правительства сменить участие в ЕАСТ на членство в Евросоюзе стало первостатейной стратегической ошибкой. В то время Европейское экономическое сообщество, ЕЭС (European Economic Area, EEA), где верховодили Германия и Франция, уже было достаточно крупным образованием с перспективой дальнейшего расширения. Хотя по размеру территории ЕЭС едва ли можно было считать достаточно крупным формированием, тогда представлялось, что оставаться за пределами ЕЭС равносильно тому, чтобы упустить лучшую из имевшихся на тот момент возможностей. Однако постепенно стало очевидно, насколько далеко простираются амбиции ЕЭС в вопросе создания полного политического союза и вмешательства в жизнь входящих в его состав национальных государств.

Структура ЕАСТ представляет собой жизнеспособную институциональную модель для Европы на случай, если Евросоюз распадется. Нет нужды заново изобретать колесо, поскольку возвращение к идее ЕАСТ вполне могло бы послужить стартовой точкой для дальнейшего движения.

Вроде бы имеется еще одна структура, открывающая такие же возможности, как и ЕАСТ: я говорю о Европейской экономической зоне, куда входят Евросоюз и страны – члены ЕАСТ, за исключением Швейцарии. Образовалась эта структура в 1994 г., однако по существу она распространила Европейский единый рынок со всеми предусмотренными им обязательствами и ограничениями на страны ЕАСТ, поэтому Швейцария воздерживается от членства в ЕАСТ. Если Евросоюз не выживет, Единый рынок в том виде, в каком он существует сегодня, тоже должен окончить свои дни. Странам Европы следует вернуться к свободной торговле, и для этой цели больше подходит ЕАСТ.

Возможные варианты политических ассоциаций

Такого рода рамки нисколько не препятствовали бы формированию на территории Европы всевозможных блоков или ассоциаций. Среди нынешних членов еврозоны довольно отчетливо выделяются две группировки, примерно равные по численности, и одна страна, которая могла бы принадлежать к обоим блокам. Германия и разделяющие ее взгляды собратья по еврозоне Австрия, Бенилюкс и Финляндия образуют одну из группировок с численностью населения порядка 120 000 000 человек. В другую, условно называемую Средиземноморский клуб, входят Испания, Португалия, Италия и Греция – совокупная численность населения этих стран также составляет около 120 000 000 человек. Остается Франция с населением в 60 000 000 человек, занимающая центральное место. Она могла бы примкнуть к любой из группировок, а в случае, если Евросоюз и евро все же сохранятся, приобрела бы решающее влияние в этом раскладе.

Франция могла бы запросто сформировать свободную ассоциацию латиноязычных государств вместе с Италией, Испанией и Португалией. Но маловероятно, чтобы Франция пожелала создать с этими странами полный политический союз или они с ней. Зачем бы Франции понадобилась такая ассоциация? Как только задача добиваться «все более тесного союза» будет снята с повестки дня, страны смогут по собственному усмотрению решать этот вопрос, руководствуясь каждая своими критериями.

Если предположить, что организована зона свободной торговли, охватывающая все нынешние страны Евросоюза, то у ее членов отпадут сколько-нибудь настоятельные экономические основания для более тесной ассоциации с остальными странами. Стимулом для этого могли бы послужить политические соображения или забота о безопасности. Если будет на то желание стран-членов, то правила членства в такой ассоциации можно сделать не слишком обязывающими и необременительными, предполагающими не более чем тесное сотрудничество или договоренности о безвизовом пересечении границ. А может, страны-члены решат пройти весь путь до полноценного фискального политического союза.

В этом контексте стоит присмотреться к Бельгии. Она могла бы направить свои стопы в группу стран, образующих северное ядро, если таковое будет существовать. Но Германия может и воспротивиться из тех соображений, что у Бельгии высок уровень государственного долга. В этом случае Бельгия, по всей вероятности, повернулась бы лицом к Франции в попытке создать с ней более тесную ассоциацию, а то даже и примкнуть к самой Франции.

Но более вероятен другой вариант, когда Бельгия попросту распадется на части, ведь она уже многие годы балансирует на этой грани. Тогда южная франкоговорящая часть Бельгии отойдет к Франции, а северная, где преобладает фламандский язык, устремится в Нидерланды. В конце концов, не стоит забывать, что Бельгия в политическом плане представляет собой образование, искусственно созданное в 1830 г. не без участия Великобритании с целью не допустить, чтобы эти земли, а в особенности устье реки Шельды и порт Антверпен, попали в руки Франции. Эти соображения в настоящее время утеряли актуальность.

Несколько особняком в европейском раскладе стоят Греция и Ирландия. Обе могут, оставаясь одиночками, интегрироваться в новую европейскую зону свободной торговли и присоединиться к каким-либо формам европейского сотрудничества, не стремясь при этом к более тесной ассоциации с другими европейскими странами. Однако у Ирландии помимо этого есть еще один вариант выбора – выстроить ту или иную форму тесной ассоциации с Великобританией. Правда, по совершенно очевидным историческим причинам здесь наверняка возникло бы множество препятствий.

Если Европа действительно двинется по пути образования группировок, возникнет серьезная проблема с бывшими социалистическими странами Центральной и Восточной Европы. Некоторые из них, вероятно, будут искать более прочных связей с возглавляемым Германией блоком, если таковой возникнет. Другие могут предпочесть объединение друг с другом или какие-то формы ассоциации с Великобританией. Предположим, что в Европе сформируются связи в русле свободной торговли и возникнет какая-либо форма общеевропейского сотрудничества в таких областях, как коллективная оборона и охрана окружающей среды. Тогда все эти государства могут предпочесть ни с кем не искать союзов, а идти своей дорогой.

Стоит ли говорить, что для постсоветских государств в случае распада Евросоюза серьезным поводом для тревоги станет опасность вновь оказаться втянутыми в сферу влияния России. Все страны – члены Евросоюза, прежде входившие в социалистический блок, сегодня состоят в НАТО. И если Евросоюз распадется, значение НАТО как главного бастиона против набирающей силу России, несомненно, возрастет. На самом деле, членство в ЕС во многом совпадает с участием в НАТО. Из 28 стран – членов НАТО только шесть не входят в Евросоюз: Албания, Канада, Исландия, Норвегия, Турция и США; а из 28 стран – членов Евросоюза лишь шесть не состоят в НАТО: Австрия, Кипр, Финляндия, Ирландия, Мальта и Швеция (рис. 10.2).

Парадокс в том, что, с точки зрения многих людей, главное, ради чего следует сохранять Евросоюз, – это противостояние России. А ведь европейская оборонная политика представляет собой особенно слабое место Евросоюза. Правда, некоторые страны – члены ЕС возражают против затрат на оборону в том объеме, какой бы потребовался, чтобы сделать из Евросоюза военную силу, способную противодействовать России. В обозримом будущем обороноспособность Европы, по всей вероятности, будет зависеть от НАТО и от двух европейских государств, которые обладают значительной военной мощью и не раз доказывали в прошлые исторические времена свою готовность ею воспользоваться. Речь идет о Великобритании и Франции.

Рис. 10.2. Членство европейских стран в Евросоюзе и НАТО. Источник: ;

Как решить турецкий вопрос

Конец Евросоюза сегодня мог бы создать шанс интегрировать в новые сообщества три страны, ныне остающиеся за пределами европейского объединения. Две из них, Норвегия и Швейцария, представляют собой весьма скромное приобретение, зато третья страна стала бы куда как крупным, серьезным выигрышем. Я имею в виду Турцию. Лидеры Евросоюза, настаивая на необходимости тесного фискального и политического союза, фактически оставляют Турцию за бортом. Европейские избиратели никогда не потерпят, чтобы Турция вошла в ЕС на условиях полноправного и равного членства. Лидеры государств прекрасно понимают это и потому, как могут, медлят с решением по Турции. Проволочки в этом вопросе и так уже оттолкнули Турцию, и есть риск, что это побудит Турцию еще дальше проследовать курсом на восток и, не ровен час, встать на путь создания исламского государства. Вот тогда последствия действительно будут губительными. По веским стратегическим причинам очень важно, чтобы Турция прочно обосновалась в стане Запада.

Таким образом, проверкой на прочность будущей ассоциации стран Европы станет вопрос: а сможет ли Турция в рамках этого формата играть роль столь же полноценную и равную, как и другие участники объединения? В нынешнем формате Евросоюз совершенно явно не выдерживает этой проверки. Мое же предложение – ЕАСТ плюс сотрудничество в области охраны окружающей среды и коллективной обороны (в рамках НАТО) вкупе с более тесным объединением тех стран, которые пожелают этого, – вполне всех устроили бы.

Все более тесные торговые связи с США

Шансы каждой европейской страны на благополучное существование за пределами ЕС значительно возрастут, если увенчаются успехом ныне проходящие переговоры между Евросоюзом и США об образовании североатлантической зоны свободной торговли, официально называемой Трансатлантическим торгово-инвестиционным партнерством (ТТИП). Если переговоры дадут результат, то будет заключено соглашение индивидуально с каждым участником этого партнерства (даже в том случае, если он впоследствии выйдет из состава ЕС), а также с какой-либо организацией или группировкой, которая придет на смену Евросоюзу.

Если соглашение по ТТИП будет достигнуто, это позволит создать торговый блок, на который придется примерно половина всего мирового производства. Потенциальный выигрыш для Евросоюза оценивается в 100 млрд фунтов стерлингов в год, для США – в 80 млрд фунтов стерлингов, а для остального мира – в 85 млрд фунтов стерлингов ежегодно.

На карту поставлена такая важная вещь, как возможность устранить ряд ныне действующих в международной торговой практике требований и дублирования, создающих барьеры для торговли. Например, в автомобильной промышленности производителям приходится дважды проводить краш-тесты, чтобы их продукция соответствовала почти идентичным, но все же различающимся требованиям к безопасности транспортного средства. Точно так же и фармацевтическим компаниям приходится проводить по два отдельных набора клинических испытаний, а косметическим фирмам – снабжать свою продукцию двумя отдельными наборами маркировок.

Перспективу успешного окончания переговоров по ТТИП нередко используют как веский аргумент, чтобы убедить страны Евросоюза (в том числе и Великобританию) сохранить в нем членство. Выйдя за пределы Евросоюза, пророчествуют эти Кассандры, Великобритания сама отторгнет себя от колоссального торгового блока.

Ничего не стоит разбить в пух и прах этот аргумент. Допустим, соглашение о таком партнерстве будет достигнуто, а затем Великобритания выйдет из состава ЕС. Разве невозможно, чтобы она и дальше продолжила участвовать в этом недавно заключенном соглашении? Такой сценарий удовлетворял бы интересам всех сторон. И если Великобритания сможет оставаться в рамках соглашения по Трансатлантическому торгово-инвестиционному партнерству, даже не являясь членом Евросоюза, то какой ей смысл держаться за членство в ЕС?

Перспектива остаться за бортом мировых торговых блоков

Если смотреть шире, то больше пугает реальная на первый взгляд перспектива, что мир все дальше продвигается по пути создания крупных торговых блоков, главными из которых сегодня выступают Евросоюз, NAFTA, ASEAN и MERCOSUR (общий рынок стран Южной Америки) (рис. 10.3).

Помимо этих блоков в конце 2013 г. был достигнут определенный прогресс на переговорах по торговому соглашению 12 государств Азиатско-Тихоокеанского кольца, что позволило бы выстроить торговый блок, официально называемый Транстихоокеанским партнерством (ТТП), куда войдут также Япония и США. Мало того, Россия осуществляет свой план по созданию Евроазиатского экономического союза, который помимо Беларуси и Казахстана, уже образовавших с Россией таможенный союз, должен объединить ряд других постсоветских государств.

В итоге возникает кошмарная перспектива, что в случае распада ЕС европейские страны будут обречены на одинокое прозябание, отрезанные от друг друга и остальных рынков мира. А трудности маленькой страны, вынужденной своими силами пробивать дорогу на мировые рынки, где господствуют крупные торговые блоки, тем больше, чем меньше размер страны-одиночки. И это – наихудший из побочных эффектов. Он дает повод для беспокойства даже таким сильным партнерам, как Франция и Великобритания. Их положение может стать намного хуже, чем в период между двумя мировыми войнами, когда они изнемогали от последствий протекционизма, поскольку в те времена у каждой хотя бы имелась собственная обширная заокеанская империя, где ничто не препятствовало их торговле.

Рис. 10.3. Ведущие торговые блоки мира. Источники: , , ,

Показательно, что ни в одном из вышеназванных торговых блоков и ни в каких других объединениях страны-члены никогда не намеревались отказаться от своих национальных суверенитетов. Подобные попытки существуют только в ЕС. По большому счету, если оглянуться на последние десятилетия, то идея национального суверенитета приобретает все больше популярности в мире. В 1946 г., когда была образована ООН, в ее составе числилось 51 государство, а сегодня их уже 192.

Но все же если ЕС прекратит существование, то как бывшим его участникам заключать торговые соглашения с другими странами мира в условиях, когда их переговорная сила и влияние станут неизмеримо меньше, чем у ЕС? Все они окажутся в полной растерянности, не представляя, что делать и как быть дальше, – такой аргумент недавно выдвинул Кеннет Кларк, министр без портфеля в правительстве Дэвида Кэмерона и по совместительству один из главных британских европофилов. В статье для Daily Telegraph от 18 июня 2013 г. Кларк, касаясь переговоров между Евросоюзом и США о создании торгового блока, пишет следующее:

Все просто: политической ответственности и решимости создать свободный рынок, который охватил бы население численностью более 800 000 000 человек и 47 % общемирового ВВП, а также придал бы экономикам ЕС и США стимул в виде общего выигрыша порядка 180 млрд фунтов стерлингов в год, можно ожидать только от лидеров экономических блоков сопоставимой мощи.

На самом деле, вывод этот далеко не очевиден. Соглашусь, что в принципе принадлежность к крупному блоку придала бы стране, подобной Великобритании, больше веса, или, как это иногда называют, «пробивной силы» и влиятельности в переговорах с остальными странами мира. С другой стороны, чем многочисленнее группировка, в которой вы состоите, тем труднее достичь общего согласия по поводу солидарной позиции во взаимодействии с остальными миром. И тем меньше оснований ожидать, что интересы группировки как единого целого совпадут сколько-нибудь точно с интересами отдельно взятой страны-члена.

Для Великобритании это как раз тот самый случай, поскольку структура ее экономики разительно отличается от того, как построены экономики других стран ЕС, в частности у Великобритании в экспорте очень велика доля услуг. В принципе, совершенно реально, что такая страна, как Великобритания, только теряет из-за того, что ее торговые отношения с остальным миром выстроены не ею самой, а куда более крупным образованием, в состав которого она входит. Источником потерь может служить обязанность соблюдать условия соглашений, противоречащих ее интересам, притом что как члену группы ей не позволено заключать такого рода соглашения от своего имени. Кроме того, потери могут возникать в силу самой трудности для стран-членов (а их в Евросоюзе – 28) достичь общего знаменателя, а это означает, что некоторые торговые соглашения на практике будут невыполнимы или выполнимы, но с большой задержкой по времени.

Таким образом, как уже говорилось, дебаты сводятся к тому, как все будет обстоять на практике. Более того, еще раз повторяю, что практика свидетельствует как раз о прямо противоположном тому, что сторонники ЕС так шумно и повсеместно выдают за несомненные доказательства. А факт в том, что Евросоюз продемонстрировал особенную неумелость в деле заключения договоров о свободной торговле.

Тут недавно Конфедерация британской промышленности предостерегала от опасностей, которые грозят Великобритании, если она «выберет швейцарский вариант, [который] будет означать, что Великобритания заключает торговые сделки, не имея за спиной силы влияния Евросоюза».[44] Между прочим, сравнение со Швейцарией само по себе весьма забавно. По состоянию на декабрь 2013 г. у Швейцарии были заключены и действовали 26 соглашений о свободной торговле, а у Евросоюза – 25. И в среднем Швейцария заключила свои соглашения раньше, чем это делал Евросоюз.

А еще важнее, что даже при наличии ряда частичных совпадений общий охват у соглашений, имеющихся у Швейцарии и у Евросоюза, достаточно разнится. У Евросоюза действует ряд соглашений о свободной торговле, не имеющих «швейцарских эквивалентов»: с Сирией, Сан-Марино, Алжиром, Центральной Америкой и Андоррой. У Швейцарии имеются действующие соглашения с шестью торговыми партнерами, с которыми у Евросоюза таких соглашений нет: с Сингапуром, Южноафриканским таможенным союзом, Японией, Канадой, Украиной и Китаем с Гонконгом. Такое впечатление, что и без весомой поддержки Евросоюза Швейцария сумела заключить соглашения о свободной торговле с куда более значимыми торговыми партнерами, чем те, с которыми сподобился договориться ЕС.

И более того, если судить по последующему росту экспорта, включая услуги, то заключенные Швейцарией соглашения о свободной торговле выгоднее, чем те, что заключит Евросоюз.[45]

Не сказать, чтобы пример Швейцарии был sui generis – исключительным в своем роде. Множество достаточно мелких государств успешно заключают торговые соглашения с другими странами и торговыми блоками, в том числе Коста-Рика с Китаем, Иордания с США, Израиль с ЕАСТ. Следовательно, сама перспектива, что стране придется в одиночку заключать торговые сделки, во-первых, не так уж и реальна, а во-вторых, не сопряжена с такими уж великими трудностями, как это выглядит на словах.

В чем состоит значение ВТО

При нынешнем положении дел защитой против применения дискриминации в сфере международной торговли выступает серия торговых соглашений, которые были выпестованы Всемирной торговой организацией (ВТО). Она же надзирает и за их соблюдением. ВТО была учреждена в 1995 г. как преемник Генерального соглашения по торговле и тарифам (ГАТТ), а то, в свою очередь, было создано после Второй мировой войны с целью понизить тарифы и устранить прочие торговые барьеры. ВТО создала условия для либерализации торговли на основании серии многосторонних соглашений. До недавнего времени действовали соглашения, достигнутые в ходе восьмого, так называемого Уругвайского раунда, состоявшегося в 1994 г.

Спустя 7 лет стартовал 9-й раунд, названный по месту проведения Дохийским, по имени столицы расположенного в Персидском заливе эмирата Катар. Правда, переговоры проходили крайне трудно, что породило разочарование в ВТО и подхлестнуло тенденцию к двусторонности в торговых договоренностях. Но в конце 2013 г. состоялась встреча участников ВТО на Бали, где торговые представители разных стран достигли согласия. Так что ВТО, если и поживает не очень хорошо, то хотя бы существует.

А давайте предположим, что ВТО больше нет. Что тогда? Ключевой страной в ВТО, несомненно, являются США. В первые десятилетия после Второй мировой войны они целенаправленно старались создать условия для либерализации мировой торговли, не в последнюю очередь из тех соображений, чтобы как можно больше стран приблизилось к уровню благополучия США, тем самым образуя надежный бастион против распространения коммунизма. Однако Америка может предвидеть, что в скором времени из-за относительного спада в ее экономике придется уступить экономическое первенство Китаю. США уже теряют влиятельность, и многое указывает на то, что в дальнейшем их активное участие в мировых делах пойдет на убыль. США в полной мере обеспечивают себя продовольствием, а достижение ими в перспективе самообеспеченности энергоносителями вполне может усилить тенденцию к изоляционизму.

Если США и в самом деле изберут курс на изоляционизм, остальные страны мира установят торговые барьеры, и по их примеру то же сделают страны Европы, сохраняющие какую-либо форму объединения или нет. И тогда отдельно взятая европейская страна может почувствовать себя очень неуютно за пределами союза, поскольку окажется одинокой перед лицом остального мира.

Я не хочу преуменьшать риск подобной ситуации. Несомненно, он существует, и вполне возможно, что мы увидим, как в послевоенном мире чем дальше, тем больше торговля приобретает свободный характер, что станет результатом конкретной позиции США в мировой экономике и в международной политической системе. И хотя подобное развитие событий нам следует расценивать как наихудший из возможных сценариев, вероятность его, на мой взгляд, не так уж велика. Даже если США еще усилят свой изоляционизм, все равно они едва ли полностью отвернутся от Европы и наверняка пожелают заключить торговые соглашения с европейскими партнерами, на коллективной ли или на индивидуальной основе. В самом деле, даже если большинство стран уже сформировали те или иные торговые блоки, они не практикуют протекционизм в форме установления барьеров в торговле с другими странами. Ни NAFTA, ни ASEAN, ни MERCOSUR не препятствуют своим членам заключать торговые соглашения с третьими странами. У нас нет оснований предполагать, что эти блоки станут возражать против заключения сделок с другими государствами, разве что ситуация в мире приобретет совсем уж скверный оборот.

Более того, европейские страны, надо полагать, осознают, что в их общих интересах обзавестись чем-то наподобие соглашения о свободной торговле. И, безусловно, они смогли бы, хотя это дастся им непросто, заключить целое множество торговых соглашений на двусторонней основе. Как говорилось выше, если Евросоюз расформируется, его бывшим членам едва ли грозит перспектива вернуться к состоянию изоляционистских национальных государств. Напротив, в Европе сложатся несколько блоков, с которыми (и внутри них) можно будет достаточно просто заключать соглашения по торговле.

Варианты выбора для Великобритании

Я уже достаточно отчетливо высказал ту мысль, что, если Великобритания покинет Евросоюз, она, по всей вероятности, сохранит благоприятные и тесные торговые отношения с ним. Но риск существует и многие страшатся, что Великобритания «останется одна» перед лицом мира. Вышеприведенный анализ выявил факторы, которые должны ослабить эти опасения. Я объяснял, что Великобритания будет в силах договориться о зонах свободной торговли со многими странами мира, но в дополнение к этому она могла бы воспользоваться двумя конкретными организациями, способными предоставить ей преимущества клубного членства.

Первая из таких организаций – NAFTA. Небезызвестный Кеннет Кларк прямо из кожи вон лезет, стараясь опорочить эту идею, и заявляет следующее:

Романтика всегда отыщет уголок в душе британца. Нас не может не трогать навеянный атакой легкой бригады[46] образ Британии с ее упорством наперекор всему действовать в одиночку. Эти же сантименты как раз и просматриваются за идеей сменить членство в Евросоюзе на вхождение в NAFTA.

В сущности, мысль войти в состав NAFTA не так уж и нереальна. Об этом говорил сенатор от штата Техас Фил Грэмм, и можно не сомневаться, что данной идее обеспечена значительная поддержка в США, Канаде и самой Великобритании.

Но Великобритания не вступит в NAFTA, пока остается членом Евросоюза, а выйдя из его состава, может это сделать. Для Великобритании такой сценарий был бы благоприятен, поскольку ей будет обеспечена свободная торговля с Северной Америкой, и это не повлечет за собой никаких ограничений для британской экономики. Также Великобритания сохранит возможность договориться о создании зон свободной торговли с Евросоюзом и другими странами или блоками по всему миру.

«Роман» с Содружеством

Имеется еще одна интригующая перспектива, которая не идет вразрез с британским членством в реформированном ЕС или в ассоциациях любого другого формата, о коих я говорил выше. Дело в том, что Великобритания представляет собой ядро и центр группы стран, коллективно именуемых Содружеством наций (его состав представлен на рис. 10.4.).

Рис. 10.4. Содружество наций. Источник:

Пускай сам образ объединения изрядно потускнел в британском национальном сознании, но относительный размер совокупного ВВП этой группы стремительно увеличивается. Возможности, которые Содружество открывает перед Великобританией, ярко пропагандирует и отстаивает в своей книге «Old Links and New Ties» («Старые связи и новые узы») бывший министр – член кабинета консерватор Дэвид Хоуэлл. Он особо подчеркивает, что Содружество представляет собой «сеть, раскинувшуюся на 54[47] независимых государства, охватывающую 16 королевств и 38 республик или монархий других видов, и население в 2 000 000 человек, а это примерно треть народностей Земли. По крайней мере, на бумаге этот экономический исполин располагает 20 %-ной долей в мировой торговле и такими перспективами роста, которые заставили бы европейцев позеленеть от зависти».

Невозможно переоценить, насколько многообещающи перспективы роста стран Содружества, причем это касается не только азиатских стран в его составе. В Содружество входят многие активно развивающиеся страны Африки. По мнению многих специалистов, африканская экономика может вот-вот тронуться в рост, примерно так же, как это сделали несколько десятилетий назад «азиатские тигры». И что любопытно, вопреки ожиданиям, состав Содружества не ограничивается одними только странами, в прошлом входившими в Британскую империю. Мозамбик и Руанда, например, тоже состоят в нем, а ряд других стран, никогда не бывших британскими колониями или доминионами, уже выразили желание присоединиться к Содружеству.

Важно, однако, не переоценивать возможностей Содружества. Оно не является экономическим блоком в таком смысле, как Евросоюз, и не представляет собой зону свободной торговли или таможенный союз. Что, впрочем, не означает, что его можно сбросить со счетов. Дэвид Хоуэлл особо подчеркивает, что в реалиях цифрового, опутанного густыми сетями связей мира сама идея блоков, объединяющих несколько стран, все быстрее превращается в анахронизм. Зато Содружество предлагает своим членам набор связей и договоренностей, которые способствуют торговле. В основе его лежит язык общения – английский – и сходство институциональных и правовых структур, выстроенных по британской модели.

Выдвигались даже предложения учредить Инвестиционный банк Сообщества и деловую визу Сообщества. Это вряд ли кардинально изменит ситуацию, но возможности увеличения торговли за счет Содружества не стоит запросто сбрасывать со счетов.[48] В конце концов, и нынешний Евросоюз начинался с Европейского сообщества угля и стали.

Если обобщить все те соглашения и приготовления, которые Великобритания должна осуществить после того, как покинет Евросоюз, получится следующий перечень.

• Соглашение о свободной торговле с Евросоюзом.

• Членство в NAFTA.

• Соглашения о свободной торговле с как можно большим числом стран, в том числе с Китаем.

• Расширенные и углубленные связи с государствами Содружества.

Размышляя о подобной перспективе, многие в Британии воображают, будто стране не хватит сил добиться соглашений о зонах свободной торговли, поскольку она такая маленькая и значение ее невелико. Такая точка зрения не соответствует действительности. И это ясно видно, если присмотреться к показателям на рис. 10.5. Великобритания все еще остается достаточно крупной страной, с шестой по величине экономикой мира, большей, чем у России, Бразилии или Индии.

Рис. 10.5. Десятка крупнейших экономик мира и ряда избранных стран, 2015 г. (ВВП рассчитан в рыночных ценах), млрд долл. Источник: IMF

Так почему Великобритании не удастся договориться об удовлетворительных условиях торговли? Америка сумела же сделать это. Критики отвечают, что Америка – страна сверхбольшая. Но тогда как быть с Сингапуром? А Сингапур, видите ли, страна исключительно маленькая. Похоже, эти «кассандры» всерьез верят, будто страна должна быть либо сверхгигантом, либо карликом, а Великобритания в этом смысле оказывается «между двумя стульями». Ни дать, ни взять, эффект Златовласки,[49] только навыворот: и это не подходит, и то не хорошо, Великобритания слишком велика, чтобы относиться к разряду мелких стран, но слишком мала, чтобы считаться крупной.

На самом деле все это – чепуха. А истина в том, что, будучи все еще существенно значимой экономикой мира и крупным рынком для экспорта других стран, Великобритания имеет хорошие позиции, чтобы добиваться для себя благоприятных условий в торговых отношениях со многими государствами мира, как это делает Швейцария, что я доказал выше.

Больше скажу: помимо того что Великобритании абсолютно не грозит неминуемая утрата значения в мире, хотя так полагают многие, страна еще и обладает всем необходимым, чтобы сохранить свои позиции в общемировом рейтинге ВВП, а может даже, и подняться на более высокое место.

Огромную роль во всем этом сыграет демографический фактор, рассмотренный нами в главе 6. Если существенные иммиграционные потоки в корне не поменяют ситуацию, то резонно предположить, что население Германии, Италии и Испании будет сокращаться, население Франции несколько подрастет, а потом стабилизируется. А тем временем население Великобритании, как ожидается, резко пойдет в рост. И как я упоминал в главе 7, вполне возможно, что после 2050 г. Великобритания по численности населения обгонит Германию.

Соответственно, Великобритания запросто может выдвинуться на место самой крупной экономики в Евросоюзе. И хотя к тому времени британскую экономику непременно перегонят индийская и бразильская, сама она оставит позади экономики Франции и Германии, а это означало бы, что Великобритания, возможно, станет шестой в мире. (Данные сравнения сделаны на основе показателей ВВП в рыночных ценах. Если учитывать паритет покупательной способности, рейтинги могут быть несколько иными, но существо дела это не изменит.)

Все упирается в умение видеть будущее

Размышляя о будущем Евросоюза, главное, что мы должны четко уяснить себе, – в ближайшие 20–30 лет расклад мировых сил, в который лидеры Евросоюза так горят желанием впихнуть свое детище, претерпит радикальные подвижки. Нам не дано знать наверняка, как повернутся события, ясно только, что крайне маловероятно, чтобы будущее сколько-нибудь точно соответствовало той картине мира, какая виделась в свое время отцам-основателям ЕС.

Лидеры Евросоюза страдают принципиальной неспособностью ясно видеть перспективу. Подобно генералам с их обыкновением воевать и выигрывать прошлые войны, представители ЕС зациклились на идее тесной экономической и политической ассоциации со странами, близкими в географическом плане. Показательно, что подобный строй мыслей отвечает особенностям исторического прошлого европейского континента, когда в период, предшествовавший Первой мировой войне, из обширных кусков территории выстраивали единую протяженную империю. Учитывая все те события, что произошли в мире за последние десятилетия, такое мировоззрение абсолютно не вяжется с современными реалиями.

И что любопытно, взгляды лидеров ЕС прямо противоположны логике возникавших в прошлом заморских политических и экономических объединений, которые собирали под одной крышей территории, разделенные дистанциями огромного размера. Возьмите Великобританию, Францию, Испанию, Португалию и Нидерланды – у каждой из этих стран имелись собственные колоссальные империи, земли которых располагались за семью морями от метрополии. В XVII в., и еще в XIX в., а порой даже и в начале XX в. связи и коммуникации между лежащими на противоположных краях империи территориями представляли известную трудность, но все же осуществлялись.

Никто не спорит, что форма политического объединения, которая обеспечивала целостность этих образований, совсем не то, что было бы желательно или приемлемо для нас сегодня. Но по тем временам империя была работоспособным типом объединения, на деле доказавшим свою эффективность. Ряд стран в составе Британской империи от статуса колоний поднялись до статуса доминионов, по существу самоуправляемых и равноправных членов империи, связанных с метрополией историческим прошлым, общими законодательными и политическими установлениями, языком общения и общим для всех монархом – и все это в отсутствие удобств, какие дают нам сегодня передовые средства коммуникаций.

Великобритания выковала империю, ее фрагменты были рассеяны по всему миру, и она являлась крупнейшей из всех, что когда-либо видел мир. Великобритания успешно правила своей империей и выжила (пережив ее гибель) в мире, где расстояния имели огромное значение. Не укладывается ни в какие рамки, чтобы в век интернета Великобритания вдруг уверовала, что ей должно вступить в политическое и экономическое подобие брака с ее непосредственными соседями. Сегодня вопросы языка, культуры, исторического прошлого, правовых установлений и общности взглядов стоят выше, чем географическое соседство.

Современные средства и способы коммуникаций видоизменили основы для объединения. Мгновенные коммуникации по всему миру означают, что объединиться теперь можно не только с теми, кто располагается в географической близости от вас. Эта мысль получила четкое признание в мире экономической науки, и, в конечном итоге, не это ли стало основой глобализации? Фирмы, квартирующие где-нибудь в Америке, получают жизненно важные для своих производств компоненты из Китая, Индии, Южной Кореи или каких-либо других мест.

На мир политики глобализация, как мне представляется, не произвела сколько-нибудь видимого эффекта. Тем не менее невозможно привести разумные причины, по которым сегодня был бы невозможен успех политической или иной тесной ассоциации между странами, разделенными огромными расстояниями.

Впрочем, все вышесказанное не означает, будто я полностью отвергаю важность фактора расстояния. Когда дело касается вопросов охраны окружающей среды или безопасности, понятно, что больше всего общих интересов у вас будет как раз с соседями. Европейские государства могли бы успешно сотрудничать в вопросах безопасности и охраны окружающей среды без того, чтобы создавать валютный, фискальный и политический союз.

Евросоюз умудрился свершить нечто феноменальное: он одновременно и слишком мал, и слишком огромен. Он излишне огромен, чтобы сформировать состоятельное политическое образование, но слишком мал, чтобы добиться положения самодостаточного, сосредоточенного исключительно на самом себе экономического блока. В экономических делах единственное образование, к которому имеет смысл принадлежать, – это весь мир. А к нему страны – члены Евросоюза и так уже принадлежат.

Единодушное мнение интеллектуалов

Несмотря на все провалы и опасности интеграционистского проекта, остается только ломать голову, отчего столь многочисленные интеллектуалы (особенно среди европейских элит и в американском истеблишменте) так до сих пор и не желают признавать их. Разумеется, кое-кто уже сподобился на это, и евроскептицизм сейчас набирает обороты почти повсеместно. Отгадка состоит в том, что они видят лишь желаемое. А там, где все же признают наличие проблем, предпочитают отделаться щедрой дозой надежд на улучшение.

Эта тенденция к широко распространенным заблуждениям, принявшая систематический характер, имеет богатую родословную. Еще в начале ХХ в. бесчисленные европейские интеллектуалы, воодушевленные идеями коммунизма, с восторгом поддерживали Советский Союз. На протяжении почти всего межвоенного периода многие западные интеллектуалы состояли в коммунистической партии, в том числе и Дэннис Хили – человек, которому впоследствии суждено было занять в Великобритании высокие государственные должности министра финансов и министра обороны. К числу активных сторонников Советского Союза относятся писатели Джордж Бернард Шоу, Герберт Уэллс и журналист Уолтер Дюранти; немецкие писатели Эмиль Людвиг, Генрих Манн и Лион Фейхтвангер, американский писатель Теодор Драйзер и французские литераторы Симона де Бовуар, Ромен Роллан, Анатоль Франс, Анри Барбюс, Луи Арагон и Эльза Триоле. В 1920-е гг. эти почитатели Страны Советов, посещая в составе делегаций СССР, выносили яркие впечатления от увиденного. Видимо, им в голову не приходило, что им показывают «потемкинские деревни» – картины промышленных, сельскохозяйственных и прочих достижений, специально сконструированные, чтобы ввести их в заблуждение и заставить восхищаться. (Подобный феномен я лицезрел во время визита в Китай в начале 1980-х гг., правда, он не повлиял на мое мнение об этой стране.)

Суть вопроса в том, почему такое множество людей умных и искушенных с готовностью поддавались на обман. Отвечу: потому что их не устраивало то, что они видели в капиталистическом обществе, и хотелось поверить, что где-то есть что-то лучшее. И, если говорить о России, они прекрасно знали обо всех пороках предшествующего царского режима.

Во время и после Второй мировой войны идея солидаризироваться с Советским Союзом стала еще притягательнее, поскольку СССР с беспримерным мужеством противостоял фашизму и сыграл решающую роль в победе над ним. В этом просматривался решительный контраст с малодушием западных демократий, старавшихся умиротворить Гитлера. Это был взгляд на СССР через розовые очки, ибо он отбрасывал тот факт, что Сталин заключил с фашистской Германией Пакт о ненападении, а также что первыми войну Гитлеру объявили Великобритания и Франция. Но зачем было позволять фактам опровергать столь удобную сказку? Вот миф и продолжал существовать, служа оправданием и моральной поддержкой для целого ряда высокообразованных британцев, которые шпионили на Советский Союз.

Я вовсе не берусь утверждать, что Европейский союз или идея все более тесного союза идут хоть в какое-то сравнение с пороками коммунизма. Скорее, мой посыл в том, что множество людей мыслящих и исполненных весьма благих намерений способны с необыкновенной легкостью впадать в глубокое заблуждение относительно какой-либо злободневной идеи. Они могут подпасть под обаяние единодушного мнения интеллектуалов. А общепринятое мнение, коли уж оно пустило корни, чрезвычайно трудно выкорчевать. Люди могут поддаться и поверить в то, что хочется, поскольку так им спокойнее и проще смотреть на мир, а будущее менее страшит их. Этот интеллектуальный «бром» подобен наркотику, и от такого пристрастия, как и от наркотический зависимости, избавиться крайне трудно.

Политические заблуждения

У разных стран свои пристрастия и «пунктики», которые зачастую определяют их отношение к Евросоюзу. Политический истеблишмент Британии пребывает в тенетах трех серьезных экономических заблуждений, и ими-то, судя по всему, и продиктовано решение сохранять членство в Евросоюзе. Это следующие ошибки: синдром президиума (вечное желание председательствовать или по крайней мере заседать в президиуме); величинизм (чрезмерное значение, придаваемое размеру экономического образования) и фетишизация сродства и соседства. Между тем бесспорные успехи мировой экономики за последние два десятилетия, и особенно бурный прогресс многих стран с развивающейся рыночной экономикой, начисто опровергают эти три заблуждения, претендующие на звание экономических премудростей.

Если евро все же сумеет выжить, то готов ручаться, что это произойдет не без участия некой формы фискального и политического союза, который будет сляпан на скорую руку для сохранения валютного союза и обречет Британию на судьбу маргинала. Союз этот будет облагать налогами, гармонизировать и регулировать до бесконечности – пока рак на горе не свистнет. Все указывает на то, что без фундаментальной реформы подобный союз будет принимать решения, изрядно подрывающие возможности экономического роста экономики Евросоюза. Создание евро со всеми жуткими экономическими последствиями служит весьма серьезным предостережением против того, чем все это может обернуться.

Разумеется, было бы правильно попытаться радикально реформировать ЕС изнутри, и Великобритании следует приложить существенные усилия в этом направлении. Тем не менее фундаментальная реформа остается задачей чрезвычайно трудновыполнимой. Евросоюзу пришлось бы окоротить свои размеры и амбиции. В частности, ему следует решительно отказаться от цели добиваться «все более тесного союза». Если такого рода реорганизация проведена не будет, Великобритании следует собирать вещички и готовиться на выход из ЕС. Ничего похожего на экономическую катастрофу это не вызовет, а напротив, могло бы послужить основой, на которой возникнет вновь обретенная уверенность в своих силах и процветание. То же в полной мере относится к другим странам – членам Евросоюза, исчерпавшим свою терпимость к интеграции.

Вообще эта тема более широкая, и нельзя сводить ее к одной только экономике: она касается демократии и качества управления государством. Но негативные экономические последствия проистекают из дурного управления государством. Руководствуясь тем, как действовал и жил Евросоюз со дня своего основания, а также принимая в расчет разнородность стран, которые придется силком загонять в политический союз, мы будем совершенно правы, ожидая от ЕС только наихудшего. По его милости нам уже навязали денежное эсперанто (я имею в виду искусственно созданный евро), а теперь, судя по всему, готовятся навязать еще и государственное эсперанто (в виде такого же искусственного политического союза).

Готов согласиться, и так думают многие, что евро не есть итоговый результат пороков ЕС, и даже сам Евросоюз не является источником всех бед и неполадок в Европе. В этом смысле евроскептики, пожалуй, перебарщивают. Но европейские лидеры имеют обыкновение фокусировать внимание абсолютно не на тех вещах, на каких нужно. Они все мечтают, как добьются всеобщего единообразия, тогда как им следовало бы озаботиться достижением совершенства, даже если это означает многообразие, торжествовавшее в Европе на протяжении большей части ее истории.

Малосведущие в экономике, европейские элиты всегда умудрялись действовать чуть ли не точно во вред интересам Европы, а все потому, что в своем неизбывном стремлении к единообразию помешались на всяческих договорах, соглашениях и ограничениях. И, видимо, невдомек им, что процветание народов и стран зиждется на, казалось бы, скучных и будничных делах простых людей, которые трудятся на фабриках, в магазинах или в сфере услуг, в крупных компаниях или в мелких – если только им дают возможность преследовать свои интересы, не донимают излишними ограничениями и не воздвигают на их пути бюрократических препон.

Между тем, стараясь реализовать интеграционистскую повестку и свою социальную модель, европейские национальные правительства, по сути, гонятся за химерой. Пускай у них огромные государственные аппараты, но это ни в коей мере не делает их эффективными. Наоборот, они безнадежно неэффективны в том, что традиционно надлежит делать исправному национальному правительству: защищать своих граждан от внешних и внутренних угроз. Будь то проблемы иммиграции или обороны, современное европейское государство проявляет себя жалким профаном – здоровенное, боязливое, расточительное, но совершенно некомпетентное. Таков смысл критики справа. А тем временем из стана левых раздаются жалобы, что государство не способно выполнять свою роль гаранта «социальной защиты» населения в условиях стремительного натиска глобализации и давления рыночных сил.

Причем критика с обеих сторон справедлива и обоснованна. И все же без Евросоюза, нависающего над ними одновременно как щит и благовидное оправдание провалов, даже национальные правительства Европы могли бы наконец очнуться и приступить к выполнению своих прямых обязанностей.

Упадок Европы стал результатом взаимодействия и взаимовлияния экономики и политики. Экономическое благополучие оказало Европе дурную службу, позволив потворствовать пагубным привычкам. А деградирующая политика только укореняла и закрепляла все те факторы, что неуклонно вели к упадку, поскольку лидеры убаюкивали сознание граждан, щедро потчуя их успокоительными речами, что все идет как нельзя лучше. Бесконечные призывы ко «все более тесному союзу» только уводили в сторону от настоящей цели – закладывать основы для последующего успеха Европы.

Более слабые страны – члены Евросоюза, хотя и сопротивляются политике европейских элит, но довольно умеренно, поскольку признают, что их собственные институты слабы и несовершенны, а в их недавней истории имеются кое-какие весьма сомнительные и неприглядные эпизоды. Чересчур долго эти страны безропотно выносили смесь высокомерия, некомпетентности и коррупции, что изливалась на них из Брюсселя.

Опасности и надежды

Но ситуация меняется. Народы по всей Европе взбудоражены. Отреагируют ли на это элиты? Если нет, нам, боюсь, предстоит стать свидетелями каких-нибудь уродливых проявлений. Стагнация в экономике (а если она будет развиваться по какому-либо из экстремальных сценариев, то следует ожидать коллапса) в сочетании с отсутствием доверия к политическим институтам, ксенофобией и расизмом чревата последствиями смертельно опасными.

Все изложенное в этой книге дает надежду, что если Евросоюз возьмется за ум и проведет фундаментальную реформу, он вполне сможет внести достойный вклад в будущий успех Европы. Если это не получится, следует надеяться, что ЕС распадется и оставит после себя национальные государства, которые либо пойдут каждое своей дорогой, либо войдут в состав некой новой ассоциации, чтобы обеспечить Европе большее благополучие и усилить ее влияние в мире.

Вместо послесловия. Бойся греков, дары просящих

В январе 2015 г. кризис в Греции вступил в новую фазу. Страна была принуждена провести внеочередные всеобщие выборы, и большинство мест в парламенте получила оппозиционная партия СИРИЗА, которая всегда выступала против программы финансового спасения Греции. СИРИЗА сформировала коалиционное правительство, и оно выдвигает требования частично списать греческие долги и положить конец или по крайней мере пойти на некоторые послабления в программе жесткой экономии, которую Тройка (ЕЦБ, Европейская комиссия и МВФ) заставила Грецию принять в качестве платы за оказываемую ей финансовую поддержку. (Такая поддержка требовалась, чтобы поддержать на плаву правительство Греции, поскольку финансовые рынки отказали бы ему в займах ввиду прискорбного состояния государственных финансов.)

Вот уж ирония судьбы – обострение политического кризиса в Греции пришлось именно на то время, когда греческая экономика, судя по всему, решительно начала выздоравливать. ВВП страны проявлял явные признаки небольшого роста, да еще и безработица начала сокращаться. Более того, в состоянии государственных финансов наметились поразительные перемены к лучшему. Дефицит госбюджета, достигавший в 2009 г. пикового значения в 15 % ВВП, упал до 1,5 % в 2014 г., и просматривалась реальная перспектива, что в 2015 г. госбюджет будет сбалансирован.

Но все дело в том, что многие граждане Греции не ощущали или почти не ощущали никаких положительных сдвигов в своем экономическом положении. А жесткой экономии они уже нахлебались по горло – потому и поддержали партию СИРИЗА.

И что интересно, в отличие от протестных партий, завоевавших популярность в ряде других европейских государств, СИРИЗА вовсе не поддерживает идею выхода из состава ЕС – и даже из зоны евро. А хочет она более мягких условий управления государственными финансами. И, в сущности, не такое уж это нахальное притязание. Государственный долг Греции настолько высок (175 % от ВВП), что почти невозможно представить, что кредиторы Греции смогут когда-либо сполна вернуть свои деньги. Вероятно, было бы целесообразно признать сей факт и простить грекам часть долга. Но в этом случае образовались бы две крупные проблемы. Во-первых, кому-то пришлось бы лишиться части своих активов (то есть греческого госдолга). И основная тяжесть потерь легла бы на госсектор, включая и ЕЦБ.

Греция – страна достаточно маленькая, и хотя ее долги составляют такую огромную долю от ее ВВП, в абсолютном размере долги греков совсем невелики. Соответственно, потери, которые понесут кредиторы вследствие реструктуризации греческого долга, будут вполне подъемными.

Пример для других?

Но вот тут-то кроется вторая проблема. Если Греции позволить (хотя бы частично) сорваться с крюка, то удастся ли противостоять давлению со стороны Португалии, Испании и Италии, которые тоже начнут требовать от властей ЕС ослабить меры жесткой экономии и/или списать часть их долгов? И каковы будут шансы на успех у правительства Франции, когда оно после всего этого задумает ввести у себя программу жесткой экономии?

Анализируя все эти вопросы, и правительство Греции, и власти еврозоны могли бы с полными на то основаниями прийти к разумному выводу, что сегодня их позиции сильнее, чем были во времена острого кризиса 2012 г. И не только в том дело, что бюджетный дефицит Греции вот-вот будет преодолен, бюджетное сальдо уже в первоначальном смысле ушло в плюс; иными словами, если вычесть средства на обслуживание госдолга, то доходы от налогов уже превышают государственные расходы. И это означает, что у Греции сильные позиции для объявления дефолта, если на то будет ее воля, поскольку ей не придется ходить по рынкам с протянутой рукой и клянчить деньги на ежедневные расходы. Правда, Греции потребуются средства, чтобы рефинансировать долги, по которым наступает срок погашения, но опять же, если настанет критический момент, Греция может объявить дефолт по этому долгу, в одностороннем порядке отсрочив срок его погашения и тем самым избавить себя от необходимости добывать новое финансирование.

Власти еврозоны (и правительство Германии) могут с меньшими страхами размышлять о перспективе греческого дефолта или даже о выходе Греции из евро, поскольку риски, что финансовые неурядицы перекинутся на другие страны-члены еврозоны, на сегодня, как видится, ниже, чем они были в 2012 г., в особенности по той причине, что ЕЦБ уже продемонстрировал способность выкупать государственные облигации на рынках и, как заявил мистер Драги, ЕЦБ «ни перед чем не постоит», чтобы сохранить целостность еврозоны. И словно в подтверждение этой решимости, когда в начале 2015 г. разразился греческий кризис, доходность государственных облигаций других периферийных стран упала.

При данных обстоятельствах есть шанс, что та или другая сторона просчитается в своих выкладках. Греческое правительство рискует зайти слишком далеко и столкнуться с необходимостью объявить дефолт и в итоге либо покинуть зону евро, либо быть изгнанной из Евросоюза.

Если судить с позиций Евросоюза, то он мог бы решить, что уход Греции вполне можно пережить. Но Евросоюзу следует опасаться. Как говорилось в главе 4, ключевой вопрос будет в том, насколько хорошо пойдут у Греции дела за пределами еврозоны. Если она преуспеет, а у нее есть для этого предпосылки, тогда дни еврозоны, если она сохранит по крайней мере свое нынешнее положение, сочтены. В частности, Италию будет нелегко удержать в еврозоне. А последствия дефолта Италии и ее выхода из евро будут иметь критическое значение. Они могут даже подтолкнуть к развалу саму евровалюту.

То-то будет парадоксально и символично, если Греция спровоцирует развал евро своим выходом из еврозоны. Греция сколько угодно может быть колыбелью европейской цивилизации, но это также страна, допускать которую в зону евро, как предостерегали многие экономисты, не следовало. Европейская политическая элита не вняла их предостережениям и допустила Грецию. А как говаривали древние греки, «за гордыней неумолимо следует возмездие».

Постскриптум: история не стоит на месте

В 2012 г., когда и разразился экзистенциальный кризис евро, я посетил летнюю резиденцию австрийских императоров, расположенный в предместье Вены дворец Шёнбрунн – нечто наподобие среднеевропейского аналога летней резиденции английских королей Хэмптон Корт. В одном из великолепно отделанных залов Шёнбрунна, подле письменного стола, восседая за которым Габсбурги правили землями своей обширной империи, располагается окно, и из него по одну сторону открывается вид на живописный парковый комплекс, а по другую – прямая как стрела дорога, ведущая в центральную часть Вены.

Все в Шёнбрунне напоминает о могуществе и величии. В самом деле, на протяжении веков империя Габсбургов оставалась одной из великих держав Европы. Накануне ее падения, под конец Первой мировой войны, кому могло прийти в голову, что блистательная Вена будет разжалована в столицы крохотного государства Австрия и о ее былом величии нам будет напоминать разве что выдающееся музыкальное наследие да шоколадный торт «Захер»?

Есть у меня некоторые предположения, что в не очень отдаленном будущем толпы туристов, обозревая здания Брюсселя, вспомнят о былой славе города (если только эти мысли не затмятся восторгами по поводу его великолепной архитектуры), недавно бывшего фактически столицей Европы и вновь ставшего тем, чем он являлся незадолго до своего взлета, – перекрестком культур и родиной восхитительного moules-frites – картофеля фри со свежими мидиями.

Глоссарий

ASEAN (Association of Southeast Asian Nations) – Ассоциация государств Юго-Восточной Азии. Основана в 1967 г., в состав входят Бруней, Камбоджа, Индонезия, Народно-демократическая Республика Лаос, Малайзия, Мьянма, Филиппины, Сингапур, Таиланд и Вьетнам. ASEAN – зона свободной торговли и не является таможенным союзом.

CAP (Common Agricultural Policy) – Единая сельскохозяйственная политика стран Евросоюза (ЕСНХ), призванная повысить доходы европейских фермеров и ради этого поддерживающая искусственно завышенные цены на сельскохозяйственную продукцию.

MERCOSUR (Mercado Común del Sur) – Общий рынок стран Южной Америки, проект экономической интеграции, создан в 1991 г. В состав MERCOSUR входят страны-основатели Аргентина, Бразилия, Парагвай и Уругвай, а также ассоциированные члены Венесуэла, Чили и Боливия.[50]

NAFTA (North American Free Trade Association) – Североамериканское соглашение о свободе торговли. Заключено в 1994 г. между США, Канадой и Мексикой, представляет собой зону свободной торговли и не является таможенным союзом.

North Atlantic Treaty Organization, NATO – Организация североатлантического договора. Объединяет большинство государств Западной Европы и США и призвана осуществлять коллективную оборону.

Баланс TARGET 2 (Target 2 Balance) – требования или обязательства Центрального банка одной страны к центральным банкам других стран еврозоны в рамках клиринговой системы, называемой Target 2. Германский Бундесбанк имеет крупные требования к другим центробанкам.

Валовой внутренний продукт, ВВП (Gross Domestic Product, GDP) – самый часто используемый показатель и мера национального производства или дохода.

Внутренняя девальвация (Internal devaluation) – процесс снижения цен, посредством которого страна может восстановить конкурентоспособность, не меняя обменный курс своей валюты.

Всемирная торговая организация, ВТО (World Trade organization, WTO) – образована в 1995 г. как организация-преемник ГАТТ (GATT).

Генеральное соглашение по торговле и тарифам, ГАТТ (General Agreement on Tariffs and Trade, GATT) – учреждено в 1947 г. для достижения договоренностей и реализации многосторонних соглашений о либерализации торговли. В 1995 г. на смену ГАТТ пришла Всемирная торговая организация (ВТО).

Директива о рабочем времени (Working Time Directive, WTD) – среди прочего устанавливает максимально разрешенную продолжительность рабочего дня и недели.

Девальвация, или обесценивание (Devaluation or depreciation) – снижение стоимости валюты отдельной страны в сравнении с валютами других стран. Подобным образом страна может восстановить свою конкурентоспособность, не прибегая к снижению цен.

Депутат Европейского парламента, ДЕП (Member of the European Parliament, MEP).

Дефляция (Deflation) – период времени, в течение которого общий уровень цен падает; явление, противоположное инфляции.

Еврозона (Eurozone) – группа стран – членов ЕС, использующих в качестве валюты евро.

Европейская ассоциация свободной торговли, ЕАСТ (European Free Trade Association, EFTA) – создана в 1960 г. Эта структура в некотором роде соперничала с ЕЭС, но растеряла большинство своих членов и утратила значение после того, как Великобритания в 1972 г. вышла из состава ЕАСТ. Ассоциация существует и сегодня в составе Исландии, Лихтенштейна, Норвегии и Швейцарии, а в перспективе, если Евросоюз прекратит свое существование, ЕАСТ способна послужить ядром для некого нового торгового блока европейских стран.

Европейская Комиссия (European Commission) – фактически правительство Евросоюза.

Европейская конвенция о защите прав человека, ЕКПЧ (European Court of Justice, ECJ) – обратите внимание, что в английском языке данная аббревиатура обозначает также Европейский суд по правам человека – высшую инстанцию в ЕС. Учрежден в 1952 г. и располагается в Люксембурге. Решения Европейского суда имеют законную силу для всех стран – членов Евросоюза и не могут быть обжалованы.

Европейская социальная хартия (European Social Charter) – разработана в 1961 г. и содержит руководящие принципы по созданию условий труда и мерам их коррекции в пользу определенных категорий работников.

Европейский валютный союз, ЕВС (European Monetary Union, EMU) – объединяет страны еврозоны, использующие единую европейскую валюту – евро.

Европейский механизм стабильности, ЕМС (European Support Mechanism, ESM) – фонд, созданный для оказания финансовой поддержки бедствующим странам – членам еврозоны.

Европейский Союз, ЕС (European Union, EU) – нынешнее название ассоциации европейских государств, которая начала свое существование как ЕЭС (ЕЕС), учрежденное Римским договором в 1957 г.

Европейский суд по правам человека, ЕСПЧ (European Court of Human Rights, ECHR).

Европейский фонд финансовой стабильности, ЕФФС (European Financial Stability Facility, EFSF) – создан для оказания поддержки бедствующим членам еврозоны.

Европейский центральный банк, ЕЦБ (European Central Bank, ECB) – расположен во Франкфурте и выполняет роль центрального банка всей еврозоны.

Европейское объединение угля и стали, ЕОУС (European Coal and Steel Community, ECSC) – образовано в 1951 г. и стало предтечей ЕЭС (ЕЕС).

Европейское экономическое сообщество, ЕЭС (European Economic Community, EEC) – учреждено Римским договором в 1957 г., впоследствии стало Европейским сообществом (European Community, EC), а позже – Европейским союзом, ЕС (European Union, EU).

Единый рынок (Single Market) – система, сочетающая свободную торговлю между странами-членами и применение ими согласованных стандартов и правил. Европейский единый рынок был учрежден в 1992 г.

«Золотой стандарт» (Gold Standard) – валютная система привязки национальных валют к фиксированному количеству золота, в пределах которой валюты могут конвертироваться. Расцвет «Золотого стандарта» пришелся на XIX в. при лидерстве Великобритании, хотя она дважды выходила из «Золотого стандарта» – в 1914 г. и еще раз, после восстановления членства в 1931 г. В конце 1930-х гг. «Золотой стандарт» фактически прекратил существование.

Инфляция (Inflation) – процесс общего роста цен; противоположность дефляции.

Кейнсианский (Keynesian) – по имени Джона Мейнарда Кейнса, впоследствии лорда Кейнса. Считается крупнейшим экономистом ХХ в. и одним из величайших экономистов всех времен. Прилагательное «кейнсианский» часто применяют, подразумевая политику стимулирования совокупного спроса, при этом иногда допускающую дефицит государственного бюджета.

Конкурентоспособность (Competitiveness) – положение общего уровня цен и зарплат в одной стране в сравнении с другими странами в пересчете на текущий рыночный обменный курс. Если уровень цен у данной страны выше, чем у других стран, она читается неконкурентоспособной.

Лиссабонская стратегия (Lisbon Agenda) – круг задач, решение которых позволит оживить функционирование европейской экономики. Объявлена в 2000 г. и, как считается, в целом потерпела фиаско.

Механизм валютных курсов, МВК (Exchange Rate Mechanism, ERM) – предшественник евро.

Обзор распределения компетенций (Review of Competences) – крупный научно-исследовательский проект, инициированный британским правительством в июле 2012 г. и предполагающий создание целого ряда докладов по широкому кругу тем. Все предусмотренные проектом доклады должны быть опубликованы осенью 2014 г.

Обзор распределения компетенций (Review of Competences) – крупный научно-исследовательский проект, инициированный британским правительством в июле 2012 г. и предполагающий создание целого ряда докладов по широкому кругу тем. Все предусмотренные проектом доклады должны быть опубликованы осенью 2014 г.

Общий рынок (Common Market) – разговорное название Европейского экономического сообщества, образованного в 1957 г. на основе Римского договора.

Оптимальная валютная зона (Optimum Currency Area) – способ сгруппировать страны или регионы на основании определенных теоретических критериев, позволяющих им пользоваться единой валютой наиболее оптимальным образом.

Организация экономического сотрудничества и развития, ОЭСР (Organisation for Economic Cooperation and Development, OECD).

«Открытая Европа» (Open Europe) – научно-исследовательский институт, базирующийся в Великобритании.

Пакт стабильности и роста (Stability and Growth Pact) – соглашение, заключенное в 1997 г. с целью ограничить бюджетные дефициты стран – членов еврозоны.

Производительность (Productivity) – объем продукции, выпускаемой за данный временной промежуток в расчете на единицу затрат. Производительность часто измеряется относительно затрат труда и в этом случае означает объем выпуска продукции на душу населения.

Прямые денежные операции (Outright Monetary Transactions, OMTs) – политика Европейского центрального банка по выкупу облигаций проблемных стран – членов еврозоны без ограничений. Объявлена в июле 2012 г., однако на конец 2013 г. не разу не применялась на практике.

Прямые иностранные инвестиции, ПИИ (Foreign Direct Investment, FDI) – инвестиции компаний в предприятия, оборудование, сооружения или другие деловые активы в зарубежной стране.

Римский договор (Treaty of Rome) – подписанный в 1957 г. договор, учредивший Европейское экономическое сообщество, из которого впоследствии образовался Европейский союз.

Свободная торговля (Free trade) – практика покупки и продажи товаров и услуг в пределах нескольких стран, беспошлинно, без тарифов, сборов, количественных и прочих торговых ограничений.

Совокупный спрос (Aggregate demand) – общий уровень спроса в экономике на товары и услуги.

Субсидиарность (Subsidiarity) – принцип, заключающийся в том, что в Евросоюзе решения должны приниматься на уровне, максимально приближенном к низовому.

Таможенный союз (Customs union) – объединение стран, применяющих общие ограничения на импорт из третьих стран и осуществляющих между собой торговлю на условиях свободной или почти свободной торговли.

Тарифы (Tariffs) – налоги (пошлины) на импорт, взимаемые страной-импортером.

Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство, ТТИП (Transatlantic Trade and Investment Partnership, TTIP) – пока находится в стадии переговоров между ЕС и США, но в случае успеха позволит создать североатлантическую зону свободной торговли.

Шенген (Schengen) – соглашение, подписанное в 1995 г. и разрешающее безвизовое перемещение граждан между несколькими европейскими странами.

Экономия за счет масштаба (Economies of scale) – тенденция к сокращению себестоимости продукта по мере роста объема его производства.

Примечания

1

Stephen Booth and Christopher Howarth (2012) Trading Places: Is EU Membership Still the Best Option for UK Trade? London: Open Europe.

(обратно)

2

Термин «Битва за Британию» ввел в обиход премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль, назвав так авиационное сражение Второй мировой войны между Великобританией и Германией с 9 июля по 30 октября 1940 г., представляя его как попытку Третьего рейха завоевать господство в воздухе над югом Англии и подорвать боевой дух британцев. – Прим. пер.

(обратно)

3

Источники: Worldology; Hitler Historical Museum; History Place; Jean-Jacques Arzalier (2000) The campaign of May—June 1940, the losses? in C. Levisse-Touzé (ed.) La Campagne de 1940, Paris: Editions Tallandier; и John Ellis (1993) World War 2: A Statistical Survey, New York: Facts on File.

(обратно)

4

Когда речь идет о периоде с 1945 г. по 3 октября 1990 г., государство, которое автор называет Германией, юридически носило название Федеративная Республика Германия (ФРГ), другая часть разделенной Германии называлась Германская Демократическая Республика (ГДР) и входила в состав восточного блока во главе с СССР. Западный Берлин имел отдельный статус. – Прим. пер.

(обратно)

5

117 г. считается временем наивысшего расцвета Римской империи после завоевания Месопотамии.

(обратно)

6

После завоевания Константинополя турками-османами.

(обратно)

7

Charles Moore (2013) Margaret Thatcher: The Authorised Biography, Vol. One: Not for Turning, London: Allen Lane.

(обратно)

8

Толстой Л. Н. Война и мир. – М.: Правда, 1972. – Т. 3. – С. 8, 10.

(обратно)

9

Douglass North (1991) Institutions, Journal of Economic Perspectives, 5(1): 97–112.

(обратно)

10

Здесь и далее следует учесть, что книга в целом написана в 2013 г. Присоединение Россией Крыма и гражданская война на Украине еще впереди. – Прим. ред.

(обратно)

11

Charles Grant (2013) How to Build a Modern European Union, London: Centre for European Reform.

(обратно)

12

Иск немецкой компании Rewe-Zentral AG против Федеральной монопольной администрации по спиртным напиткам из-за запрета на ввоз в Германию черносмородинового ликера «Кассис», производимого в Дижоне, Франция. Решение было принято судом Европейского сообщества в 1979 г. – Прим. пер.

(обратно)

13

Я признателен Кристоферу Смоллвуду (Christopher Smallwood) за то, что он подметил и показал эту историческую тенденцию.

(обратно)

14

Witenagemot: букв. – собрание мудрых (англ.).

(обратно)

15

Краткую историю становления британской конституции и постепенного возвышения парламента можно найти в David Green (2013) What Have We Done? London: Civitas.

(обратно)

16

См.: Anthony King and Ivor Crewe (2013) The Blunders ofOur Governments, London: Oneworld Publications.

(обратно)

17

World Trade Organisation, EU Trade Policy Review.

(обратно)

18

R. Allen, M. Gaiorek and A. Smith (1996) Trade Creation and Trade Diversion Summary, Single Market Review Series, Subseries IV: Impact on Trade and Investment, Luxembourg: European Commission; S. Booth and C. Howarth (2012) Trading Places: Is EU Membership Still the Best Option for UK Trade? London: Open Europe; A. M. El Agraa (2011) The European Union Economics and Policies, 9th edn, Cambridge: Cambridge University Press; European Commission (2011) External and Intra-EU Trade: A Statistical Yearbook, Luxembourg: EuroStat; Y. Kandogan (2005) Trade creation and diversion effects of Europe’s regional liberalization agreements, Working Paper No. 746, Ann Arbor, MI: William Davidson Institute.

(обратно)

19

Open Europe Briefing Note, Another 50 Examples of EU Waste, 10 November 2010.

(обратно)

20

Цит. по: The Guardian, 18 September 2013.

(обратно)

21

См.: R. J. Barro (1991) Small is beautiful, Asian Wall Street Journal, October 11; A. Alesina and E. Spolaore (2003) The Size of Nations, Cambridge, MA: MIT Press; J. Erickson (2004) Size matters, review of The Size of Nations by A. Alesina & E. Spolaore, SAIS Review of International Affairs, 24(2); G. S. Becker (2005) Response on small is beautiful, Becker-Posner blog, 22 April and Why small has become beautiful, Becker-Posner blog, 17 April; A. Alesina, I. Angeloni and L. Schuknecht (2001) What Does the European Union Do? NBER Working Paper 8647, Cambridge, MA: National Bureau of Economic Research.

(обратно)

22

Обе попытки отделения на современном этапе провалились: референдум в Шотландии не одобрил отделения от Великобритании, а правительство Каталонии 14 октября 2014 г. отменило намеченный на ноябрь референдум, поскольку указ, на основании которого его собирались проводить, был обжалован в Конституционном суде Испании. – Прим. пер.

(обратно)

23

Система согласованных валютных курсов между европейскими государствами, где диапазон их колебаний был меньше, чем в тоннеле предельно допустимых значений, установленных для стран – членов МВФ, так что курсы могли колебаться в заданном диапазоне внутри тоннеля. Отсюда и название «Змея в тоннеле». – Прим. пер.

(обратно)

24

После Венского конгресса и до восстания в Королевстве обеих Сицилий

(обратно)

25

David Gilmour (2012) The Pursuit of Italy: A History of a Land, Its Regions and Their Peoples, London: Penguin.

(обратно)

26

Ibid.

(обратно)

27

Названа по имени Ф. А. фон Хайека, суть позиции которого заключается в том, что рыночные силы сами справятся с любыми неблагоприятными ситуациями и выправят положение, а вмешательство государства недопустимо. – Прим. пер.

(обратно)

28

The Financial Times, 3 October 2013.

(обратно)

29

The Daily Telegraph, 8 October 2013.

(обратно)

30

См.: The Financial Times, 22 June 2013.

(обратно)

31

Fresh Start Project (2013) Manifesto for Change: A New Vision for the UK in Europe, London: Fresh Start Project, .

(обратно)

32

The Daily Telegraph, 3 October 2013.

(обратно)

33

Office for Budget Responsibility and HM Treasury, December 2014.

(обратно)

34

См.: Global Britain Briefing Note No. 64, The Rotterdam-Antwerp Effect and the Netherlands Distortion, опубликованный на сайте .

(обратно)

35

Эти цифры, а также приведенные ниже в этом разделе, взяты в: Michael Burrage (2014) Where’s the Insider Advantage, London: Civitas.

(обратно)

36

Burrage, op. cit.

(обратно)

37

Сжатый, но достаточно информативный анализ состояния британского автомобильного рынка и британского автомобилестроения представлен: Ian Milne (2013) The British car market and industry, Civitas Review, 10(1).

(обратно)

38

Burrage, op. cit.

(обратно)

39

GFCI – Индекс глобальных финансовых центров – широко используемый рейтинг финансовых центров мира, который рассчитывается финансовой консалтинговой компанией Z/Yen на основе двух отдельных источников данных: ответов на регулярные онлайновые опросы и инструментальных факторов (то есть внешних индексов, которые рассчитывают Всемирный банк, Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), Банк международных расчетов (БМР) и целый ряд частных компаний).

(обратно)

40

Исследования проводятся Oxford Economics каждые полгода.

(обратно)

41

Capital Economics (2014) NExit – Assessing the Economic Impact of the Netherlands Leaving the European Union, London: Capital Economics.

(обратно)

42

См.: Ian Milne (2011) Time to Say No, London: Civitas.

(обратно)

43

Источники: Canadian Ministry of Finance, Financial Times and Benjamin Cohen (2006) North American monetary union: A United States perspective, Current Economics and Politics of Europe, 17(1).

(обратно)

44

CBI (2013) Our Global Future, London: CBI.

(обратно)

45

Burrage, op. cit.

(обратно)

46

Кеннет Кларк упоминает широко известный в Великобритании эпизод Крымской войны – смелую, но изначально обреченную на провал атаку британской кавалерии на позиции русской армии в ходе Балаклавского сражения 25 октября 1854 г. Безусловно, этот эпизод показывает отчаянную храбрость и доблесть британской кавалерии, однако исход атаки оказался трагичен: почти все смельчаки погибли или были ранены перекрестным огнем русской пехоты и артиллерии. Этому подвигу посвящены стихотворение Альфреда Теннисона «Атака легкой бригады» и Редьярда Киплинга «Последний из легкой бригады». – Прим. пер.

(обратно)

47

2 октября 2013 г. государство Западной Африки Гамбия объявило о своем выходе из Содружества наций – ИТАР ТАСС. – Прим. пер.

(обратно)

48

См.: Tim Hewish and James Styles (2012) Common-trade, Common-growth, Common-wealth, Cheltenham: The Hampden Trust.

(обратно)

49

Аналог русской народной сказки про Машу и медведей, когда девочка по очереди примеривалась к стульям, мискам и кроватям в доме трех медведей, подбирая себе те, что подойдут ей наилучшим образом. – Прим. пер.

(обратно)

50

Согласно данным «Википедии», ассоциированными членами являются кроме Чили Колумбия, Эквадор, Перу, Гайана и Суринам. Венесуэла входит в MERCOSUR с 2012 г., а членство Парагвая в том же году приостановлено. – Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Благодарности

Введение Неприятности с Европой

Часть I Историческое прошлое и нынешняя цель Европейского Союза

  Глава 1 Как и почему возник Европейский Союз

    Война и мир

    Отцы-основатели

    Непрерывные перемены

    Географическое расширение союза

    Центростремительные силы

    Финансовая заинтересованность

    Интересы элит

    Основополагающие идейные воззрения

    Британия в щекотливом положении

    Уберечься от коммунизма

    Другие страны, иные мотивы

    История успеха

  Глава 2 Неприятности с Евросоюзом как с политическим институтом

    Почему важно, как нами правят

    Что вкладывать в понятие «европейский»?

    Формальные критерии

    Расширение иного сорта

    Вопрос Турции

    Есть ли пределы расширения ЕС?

    Институциональные структуры

    Дефицит демократии

    Административные промахи

    Не те стратегии, не те задачи

    Как отталкивают избирателей

    Мнение немцев и французов

    Что изменилось в Италии

    Евроскептицизм в Великобритании

    Растущая непопулярность ЕС в других странах

    Швейцария как исключение

    Изменившийся облик мира

    От политики к экономике

Часть II Экономика Европейского Союза

  Глава 3 Насколько успешен Евросоюз экономически?

    Что считать успехом?

    Ранние успехи Европейского союза

    Замедление экономического роста

    Чем можно оправдать экономические неудачи

    Не во всем виноват Евросоюз

    Выгоды от специализации

    Что говорит о размере теория

    Субсидиарность

    Что говорит практика о размере страны

    Демократия и конкуренция

    «Золотой век» Европы

    Незавидные экономические результаты Европы

  Глава 4 Трудности с евро

    Как все начиналось

    Заманчивость валютного союза

    Как было дело

    Трудности с первых же шагов

    Анатомия бедствия

    Разрыв в конкурентоспособности

    Проблема долга

    Назад в 1930-е гг

    Политический выигрыш ценой экономических потерь?

    Экономическая эффективность в теории

    Экономическая эффективность на практике

    Одно сплошное разочарование

    Тишь да гладь на рынке облигаций

    Экономическая катастрофа

    Контраст между Германией и Францией

    Завуалированные неурядицы на периферии

    Поворот к тевтонскому духу

    Дефляция и пример Японии

    Ложку меда – в бочку с дёгтем

  Глава 5 Какая политика предотвратила бы экономический крах?

    А может, это всего лишь болезни роста?

    Трансферты: до каких же пор?

    Жутчайший кошмар немцев

    Может, ответить налогово-бюджетными мерами?

    ЕЦБ спешит на помощь?

    Как действует количественное смягчение

    Финансовая ортодоксия Германии

    Наихудший способ проводить количественное смягчение

    А Германия-то не блефует

    Монетарная теология и политические реалии

    Терзания по поводу инфляции

    Евро – вот в чем корень всех бед

    Как заставить евро работать

    Политические уроки провала евро

  Глава 6 Какое экономическое будущее ожидает Европу

    Виды на ускорение экономического роста

    Почему конец евро помог бы улучшить функционирование экономики

    Здравому смыслу вопреки

    Варианты возможного конца евро

    С кем заведет роман Франция?

    Как это отразится на третьих странах

    Экономические выгоды отмены евро

    Выиграла ли Германия от евро?

    Чем может помочь отказ от евро

    Демографическая бомба замедленного действия

    Среднесрочные прогнозы ВВП

    Важные последствия упадка

Часть III ЕС: реформировать, распустить или покинуть?

  Глава 7 Готов ли ЕС реформироваться по доброй воле?

    Детские болезни?

    Проблемы с европейской демократией

    Демократия и свобода

    Положить конец мелочной опеке

    Необходимость фундаментального реформирования

    Возможны ли перемены

    Барьеры на пути реформ

    Пример Страны советов

    Радикальная реформа – только если сильно припечет

  Глава 8 Что могло бы форсировать радикальные перемены?

    Свободное передвижение рабочей силы

    Экономические принципы

    Долгая история иммиграции

    Корни общественного беспокойства

    Украденные рабочие места?

    От свободного передвижения к массовой миграции

    Возможные варианты решения

    Фискальный и политический союз

    Политические последствия упразднения евро

    Уроки шотландского референдума

    Федерализм взыграл духом

    Неужели конец национальных государств?

    Идея, чье время прошло?

    Чем обернется для Евросоюза уход Великобритании?

    Рассмотрим нюансы?

  Глава 9 Плюсы и минусы выхода из ЕС

    Каким образом страна могла бы покинуть Евросоюз

    Плата за членство в ЕС

    Единая сельскохозяйственная политика

    Торговые отношения

    Есть ли жизнь после ухода?

    С виду и на деле

    Другие варианты

    Европейский Единый рынок

    Липовое сравнение

    А вот и свидетельства

    Подсчитываем издержки

    Свободное передвижение людей

    Автомобилестроение

    Реакция иностранного бизнеса

    Преувеличенная важность?

    Перекос в сторону того, что «телегеничнее»

    Евросоюз и лондонский Сити

    Преимущества и недостатки сохранения членства в ЕС

    Евросоюз и рабочие места

    Плюсы выхода из Евросоюза

    Что думают США о членстве Великобритании в ЕС

    Правовые закавыки

    Соотношение издержек и выгод

    Соображения более общего порядка

    Ситуация с Нидерландами

    Точность формулировок

  Глава 10 Какие установления могли бы занять место Евросоюза

    Перспективы торговых отношений в случае развала ЕС

    NAFTA как пример для Евросоюза

    Пример ASEAN

    Модель для Европы

    Возможные варианты политических ассоциаций

    Как решить турецкий вопрос

    Все более тесные торговые связи с США

    Перспектива остаться за бортом мировых торговых блоков

    В чем состоит значение ВТО

    Варианты выбора для Великобритании

    «Роман» с Содружеством

    Все упирается в умение видеть будущее

    Единодушное мнение интеллектуалов

    Политические заблуждения

    Опасности и надежды

Вместо послесловия. Бойся греков, дары просящих

  Пример для других?

  Постскриптум: история не стоит на месте

Глоссарий Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg