«Лица эпохи»

Лица эпохи (fb2) - Лица эпохи [антология] (История Российского государства: Ордынский период) 29109K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Акунин - Геннадий Борисович Ярославцев - Ольга Петровна Федорова - Николай Иванович Костомаров - Александр Викторович Мелехин

Ордынский период. Лица эпохи

Редакторы-составители:

А. В. Мелёхин (Раздел «Великие монгольские ханы»),

О. В. Климова (Раздел «Династия московских князей»)

В оформлении использованы иллюстрации, предоставленные агентством Shutterstock, а также свободными источниками

© B. Akunin, 2016

© А. В. Мелёхин, 2016

© О. П. Федорова, 2016

© Г. Б. Ярославцев, наследники, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Великие Монгольские ханы

А. В. Мелёхин Чингисхан: путь к всемирному единодержавию

Если хочешь подчинить себе множество людей, прежде всего стань властителем их душ; люди никуда не денутся, если ты покорил их души.

Чингисхан

Многие столетия, прошедшие после эпохи Чингисхана, люди задаются вопросом, что вдохновляло Чингисхана и его ближайших преемников на столь обширные завоевания и каковы были глубинные причины огромных успехов ведомого ими народа?

Как справедливо считал Г. В. Вернадский: «Монгольская экспансия была результатом комбинации многих разнородных факторов и мотивов, варьирующихся от жадности воинов по захвату богатых трофеев до более конструктивного торгового империализма монгольских правителей и грандиозной концепции универсальной империи».

Далее речь пойдет именно о «концепции универсальной империи», или идеологии кочевой империи Чингисхана, ныне называемой «монгольским тэнгэризмом», и об истории религиозных воззрений древних монголов, на которых эта идеология базировалась.

Сначала попытаемся воссоздать духовную атмосферу, в которой проходил процесс мировоззренческого становления Тэмужина-Чингисхана.

В те далекие времена, когда знание истории предков считалось священным для каждого члена племени, человек, не знавший своей родословной, сравнивался с «обезьяной, блуждающей в лесу». Из поколения в поколение старейшины рода – сродникам, родители – детям передавали как самое дорогое наследство историю своего рода-племени. «Обычай монголов таков, – писал в начале XIV века персидский историк Рашид ад-Дин, – что они хранят родословие [своих] предков и учат, и наставляют в [знании] родословия каждого появившегося на свет ребенка. Таким образом, они делают собственностью народа слово о нем, и по этой причине среди них нет ни одного человека, который бы не знал своего племени и происхождения».

Историко-литературный памятник XIII века «Сокровенное сказание монголов» свидетельствует о том, что Тэмужин-Чингисхан воспринял от воспитавшей его матери «старопрежние притчи, которые она сказывала, и слова предков сокровенные, которыми она его поучала». А затем при необходимости уже сам Чингисхан в зрелые годы «вспоминал слова прародителей своих», и «увещевая своих сыновей, рассказывал притчи стародедовские, и выговаривал им, заповедуя истины седые…». Забегая вперед отметим, что именно эти «старопрежние», «стародедовские» притчи, «истины седые», «слова предков сокровенные» – древние предания, мифы и легенды о предках Чингисхана, ранее передававшиеся изустно и таким образом сохранившиеся в памяти народной, впоследствии составили первую часть «Сокровенного сказания монголов» – «Прародители Чингисхана», в которой впервые письменно была зафиксирована четырехсотлетняя генеалогия его «золотого рода».

Портрет Чингисхана, созданный в XIII веке при хане Хубилае

И хотя эта «родопись» из «Сокровенного сказания монголов», как может показаться на первый взгляд, – всего лишь лаконичное перечисление имен и географических названий, трудно согласиться с утверждением Л. Н. Гумилева о том, что древнемонгольских генеалогов «интересовала только генеалогия, а политические события, социальные ситуации, культурные сдвиги были вне сферы их внимания». Несмотря на свою мифологическую основу, история прародителей Чингисхана является не столько выражением биологического кровного родства и единства монгольских родов и племен, сколько подтверждением сплоченности и могущества его рода хиад-боржигин и, главное, обоснованием с позиций верований древних монголов – тэнгрианства – «небесного избранничества» предков Чингисхана, а значит, его самого и его потомков. Таким образом, мифологическая генеалогия рода хиад-боржигин в эпоху Чингисхана обрела новое, явное политическое и идеологическое содержание.

Огэлун, мать Тэмужина-Чингисхана, беседует с детьми

В этой связи обратим внимание наших читателей на следующие ключевые моменты генеалогии Чингисхана, которая начинается следующими словами:

«Прародитель Чингисхана, рожденный по благоволению Всевышнего Тэнгри, – Бортэ чоно и его жена Хоо марал…»

Имена его легендарных прародителей – Бортэ чоно и его супруги Хоо марал, в переводе с монгольского означающие Серый Волк и Прекрасная Лань, свидетельствуют о тотемизме древних монголов. Волк был одним из священных животных, которые были объектами религиозного почитания (тотемом) древних монголов, считался их прародителем и покровителем. Для дальнейших стадий развития религиозной мысли древних монголов характерно отождествление родоначальника с божеством-тотемом. Примером тому является «Легенда о Бортэ чоно, рожденном по благоволению Всевышнего Тэнгри», с которой начинается «Сокровенное сказание монголов»; в этой легенде родоначальник монголов был назван именем их тотемного кумира Бортэ чоно (Серый Волк) и объявлен прародителем Чингисхана.

Памятник Чингисхану и Хубилаю

В легенде сказано, что прародитель Чингисхана – Бортэ чоно был рожден «по благоволению Всевышнего Тэнгри». Это свидетельствовало о том, что на определенном этапе развития религиозно-политического мышления древних монголов старое представление о тотемистическом происхождении предводителя ведущего рода – рода Чингисхана хиад-боржигин – уже было недостаточно, и оно было дополнено понятием о небесном происхождении родоначальника монголов.

Понятие о небесном происхождении ханской власти было широко известно среди кочевых народов, обитавших на территории современной Монголии, начиная с империи хуннов, и основывалось на фундаментальной концепции традиционной народной религии древних обитателей Монголии – шаманизма – культе Всевышнего Тэнгри, или тэнгрианстве. (Тэнгрианство – от общего тюрко-монгольского слова «тэнгери», по-тюркски – Тänri, по-монгольски – Tngri, современное монгольское произношение – тэнгэр. По-русски можно перевести как «небо». Древние монголы почитали Вечное Синее Небо как верховное божество – Всевышнего Тэнгри или Небесного Владыку, дарующего жизнь, одушевляющее все живое, управляющее миром и руководящее делами человека.)

Каменные воины Тэнгри

Окончательно и безоговорочно обосновать с позиций тэнгрианства «небесное избранничество» предков Чингисхана, а значит, его самого и его «золотого рода» была призвана «Легенда об Алан гоо», которая также вошла в «Сокровенное сказание монголов». В ней рассказывается о том, что потомок Бортэ чоно в двенадцатом поколении, Добун мэргэн, умер рано, оставив свою жену Алан гоо с двумя сыновьями-сиротами. Но после смерти мужа Алан гоо родила еще троих сыновей. Возникшие сомнения и подозрения со стороны их общих с Добун мэргэном сыновей и ее сородичей Алан гоо попыталась развеять рассказом о небесном происхождении трех последних детей: «…К нам в юрту каждой ночью чрез орхо (отверстие в крыше юрты) посланец Небесного Владыки нисходил, вокруг сиянье исторгая. Он гладил чрево грешное мое, сияние его в меня входило. Когда ж Луна должна сойтись и разминуться с Солнцем, он, словно желтый пес, виляющий хвостом, поспешно уходил; и яркий свет за ним струился. Ужели нужно что-то молвить боле. Ведь ваши братья – Небесного Владыки сыновья. Негоже вам, сыны мои, уподоблять их черновласой черни. Когда владыками над всеми взойти им время подойдет, великий смысл рожденья сыновей моих откроется простолюдинам».

Долина Дэлун болдог – предположительное место рождения Чингисхана

Обращает на себя внимание следующая фраза Алан гоо: «Когда ж Луна должна сойтись и разминуться с Солнцем, он, словно желтый пес, виляющий хвостом, поспешно уходил…» Поскольку у монголов табуировано слово «волк» и последний зовется «хангайской собакой», «степной собакой», а в некоторых местах «желтой собакой», можно предположить, что «желтый пес» в устах Алан гоо – это уважительное название прародителя монголов – Бортэ чоно, рожденного по благоволению Всевышнего Тэнгри. А это, естественно, дало основание Алан гоо говорить, что родившиеся уже после смерти мужа три сына – «Небесного Владыки сыновья». К тому же, согласно верованиям древних монголов – тэнгрианству, верховное божество, Всевышний Тэнгри, иногда посылает на землю избранного, которому назначено быть вершителем великих дел; такой посланец входит в бытие сверхъестественным образом, примером чему и является предание о рождении трех сыновей Алан гоо.

Все это помогло Алан гоо убедить старших сыновей и сородичей в своей непорочности, но главное, подтвердить право своих младших сыновей, а значит, и их потомков на главенствующее положение среди коренных монгольских родов и племен, обосновать «небесное избранничество», в первую очередь, «золотого рода» Чингисхана – хиад-боржигин, представителям которого суждено было стать «владыками над всеми»…

О том, как эта легенда повлияла на мировоззрение юного Тэмужина, Г. В. Вернадский писал: «Теперь перед нами стоит другая задача – определить, когда легенда о сверхъестественном рождении трех последних сыновей Алан гоо была введена в монгольскую генеалогию. Было ли это после того, как Тэмужин стал императором (великим ханом) или же до того? Этот вопрос имеет отношение к духу и психологии Тэмужина. Если мы полагаем, что легенда была частью монгольской традиции до его рождения, то мы должны признать ее полное влияние на ум мальчика Тэмужина. В этом случае легенда должна была послужить одним из оснований веры Тэмужина в его великую судьбу.

Хотя вопрос не может получить точного ответа, простой факт того, что два других ее сына также, по преданию, были рождены сверхъестественным путем, служит свидетельством создания легенды задолго до прихода Тэмужина на императорский трон и, возможно, задолго до его рождения».

Как мне думается, не могли не повлиять на мировоззрение Тэмужина и слова Алан гоо, которые заповедовала она всем своим сыновьям: «Из чрева родились не одного ли вы, пятеро сынов моих?! И коли разлучитесь вы друг с другом, любой из вас легко врагом повержен будет; точь-в-точь как та стрела, которую вы с легкостью такою преломили. Но коль родство и дружество меж вами укрепятся, вы уподобитесь той связке стрел, которые не так уже легко сломать; и вас, сыны мои, не просто будет одолеть злым силам».

Простые и доходчивые слова ее наставления детям, дошедшие до нас благодаря «Сокровенному сказанию монголов», передаваясь из поколения в поколение, стали хрестоматийными, по своей сути выражают доктрину образования и существования монгольской государственности, реализованную впоследствии Чингисханом и его потомками.

Таким образом, легендарная генеалогия Чингисхана, в детстве поведанная ему матерью и впоследствии вошедшая в главную книгу монголов – «Сокровенное сказание монголов», уже с самых первых строк указывает нам, пожалуй, единственно верный путь объяснения «небесного избранничества» Чингисхана и понимания его предназначения и «назначенных ему к исполнению» деяний на основе религиозных воззрений его эпохи, «отличающихся, по мнению Э. Хара-Давана, характерной особенностью, что веру исповедуют не только формально, но и претворяют ее в свою повседневную жизнь, так что религия вошла в быт, а быт в религию».

Миниатюра «Повседневная жизнь монголов»

Для монголов эпохи Чингисхана все происходившее вокруг совершалось по воле Всевышнего Тэнгри и благодаря дарованным им Небесным Владыкой жизненным силам. Подтверждением тому являются свидетельства современников Чингисхана. Так, посол императора Южно-Сунской династии, китаец Чжао Хун, побывавший у монголов в 1221 году, в своей «Записке о монголо-татарах» отмечал, что «…они (монголы) непременно поклоняются Небу (Всевышнему Тэнгри). Они обыкновенно весьма чтут Небо и Землю; во всяком деле упоминают о Небе (то есть призывают Небо в свидетели)… говоря: такова воля Неба».

Плано Карпини, направленный папой римским к монголам в качестве полномочного представителя, в своей «Истории монгалов» подтверждает наблюдения своего предшественника: «Они (монголы) веруют в единого Бога (Всевышнего Тэнгри), которого признают творцом всего видимого и невидимого, а также и признают его творцом как блаженства в этом мире, так и мучений…»

Шанырак – символ тэнгрианства. Конструктивный элемент, увенчивающий купол юрты

В путевых заметках двух других послов Южно-Сунской державы, Пэн Дая и Сюй Тина, мы читаем: «Когда они хотят сделать (какое-либо) дело, то говорят: «Небо (Всевышний Тэнгри) учит так». Когда же они уже сделали (какое-либо) дело, то говорят: «(Это) знает Небо!» (У них) не бывает ни одного дела, которое не приписывалось бы Небу (Всевышнему Тэнгри). Так поступают все…»

Анонимный грузинский автор свидетельствовал: «Религия их состояла в поклонении единому, вечному Божеству. Молясь ему, они обращались лицом к востоку, три раза становились на колени и кланялись. А кроме того, щелкали средним пальцем по ладони и более ничего. Бога на своем языке называли Тэнгри. Всякое послание начинали они словами: «Мангу Тэнгри Кучундур», то есть: «Силою Вечного Тэнгри».

Коронация Чингисхана. Иллюстрация из «Книги чудес света» Марко Поло

Именно в такой атмосфере проходил процесс мировоззренческого становления Тэмужина-Чингисхана. Важнейшие элементы его мировоззрения: систему ценностей, идеалы, веру и убеждения – определили мифы и легенды, которые услышал Тэмужин от матери, традиционные верования монголов – тэнгрианство, «претворенное» в повседневном быту монголов, и, конечно же, обстоятельства его собственной жизни.

После смерти Есухэй-батора, отца Тэмужина, возглавлявшееся им родоплеменное объединение Хамаг Монгол (Все Монголы) распалось, а его семье, брошенной соплеменниками на произвол судьбы, пришлось преодолеть тяжелые дни одиночества и сиротства, полуголодного существования, преследования со стороны соперников и ненавистников. Но именно эта борьба выковала его характер, определила будущее Тэмужина, его великую судьбу. Не испытай он в детстве сиротской нужды и бедности, он, подобно найманскому хану Таяну и хэрэйдскому наследнику Сэнгуму, так и остался бы капризным, избалованным отпрыском степной знати, неспособным стойко встречать удары судьбы.

Главной опорой в эти тяжелые годы для юного Тэмужина стала мать и немногочисленные соратники-побратимы умершего отца, в частности старик Чараха. Как свидетельствует автор «Сокровенного сказания монголов»,

«Сыновей научила мать Званье, долг свой осознавать, Гордость мать заронила в них… Строгих правил держится мать – Им державными ханами стать».

А старик Чараха, утешая Тэмужина, узнавшего о смерти отца, первым напомнил ему о том, что собирался сделать его отец, и это, несомненно, запало в душу юного Тэмужина:

«Мы верный сколотить отряд могли бы. Об этом разве мы не говорили?.. Единое создать степное ханство Не раз ли навсегда мы порешили?»

Главная наука, которой овладел он в годы тяжелых испытаний, – это наука познания людей, выбора соратников. С ранних лет на всю жизнь он усвоил, какую силу несет в себе единство и согласие и какой ущерб – раскол и предательство. На примере своей семьи Тэмужин уразумел, что значит «не пожалеть сродника во имя державы». Речь идет об убиении Тэмужином и его младшим братом Хасаром их сводного брата Бэгтэра вроде бы из-за того, что последний отбирал у них пойманную рыбу и птицу. Большинство ученых сходятся во мнении, что эта история показывает, как с раннего детства проявлялся жестокий нрав будущего завоевателя мира. И только русский ученый Л. Н. Гумилев, хочется думать, нашел вполне логическое объяснение непонятным поступкам героев. По мнению Л. Н. Гумилева, Бэгтэр доносил врагам-тайчудам обо всем, что происходило в семье Тэмужина, и Тэмужин, использовав первый же повод, избавился от соглядатая. За это Тэмужин попал в еще большую немилость у тайчудов, которые долго охотились за ним и все же поймали и обременили шейной колодкой. Со своей стороны добавим: отсутствие каких-либо упоминаний о том, что мать Бэгтэра, вторая жена Есухэй-батора, – Сочигэл и его родной брат Бэлгутэй затаили обиду или возненавидели Тэмужина и Хасара за убийство Бэгтэра, косвенно свидетельствует о признании ими факта его предательства. И в то же время их родная мать Огэлун с самого начала конфликта пыталась образумить своих сыновей:

«Что за охота вам, братьям, так препираться?! Иль вам неведомо, что ныне Нет у вас друга, кроме вашей тени, Как нет и плети, кроме конского хвоста! Коли такие промеж вас раздоры, как сможем мы отмстить отмщением ворогам-тайчудам?! Неужто рознь вас одолела, как прежде сыновей Алан гоо?»

Когда же Тэмужин и Хасар все же убили сводного брата Бэгтэра, Огэлун ужин, воззрившись на них, все враз уразумела и вознегодовала:

«Братоубийцы вы, предатели, Себе подобных пожиратели! Как, Тэмужин, тебя я родила, Не зря ж ладонь твоя в крови была! Вы – изверги! О, как вы многозлобны, Вы черной суке бешеной подобны. Повадки ястребиные у вас. Откуда ярость львиная взялась! Зловредный мангас, хищник, живоглот – Сравненье вам обоим подойдет. Детенышей кусать – вот нрав верблюжий, Взбесившихся верблюдов вы похуже. Вы – огари: они утят гоняют И, силы потерявших, пожирают. Волк беспощаден, если пищу ищет Иль защищает логово-жилище. А вы – вы к брату были беспощадны, Как тигры хищны, люты, кровожадны. Пока у нас нет друга, кроме нашей тени, Как нет и плети, кроме конского хвоста, Пока мы ждем разора недругов-тайчудов И помышляем им отмщением отмстить, Зачем вы, сыновья мои, такое сотворили?»

История неблаговидного поведения Бэгтэра, по-видимому, сформировала один из главных жизненных принципов Тэмужина-Чингисхана – быть беспощадным к людям, изменяющим своим хозяевам, но прощать, приближать и делать своими нукерами тех мужей, которые верой и правдой служили своим владыкам. Выбирая себе сподвижников (нукеров), Чингисхан всегда руководствовался не их родословной или родственными узами (они могли быть из другого рода-племени или даже в прошлом из вражеского лагеря), но их отвагой в бою, честностью и личной преданностью. Как отмечал Н. С. Трубецкой, «добродетели, которые он больше всего ценил и поощрял, были верность, преданность и стойкость; пороки, которые он больше всего презирал и ненавидел, были измена, предательство и трусость». Именно поэтому вскоре после провозглашения его ханом воссозданного улуса Хамаг Монгол (Все Монголы) Чингисхан жестоко покарал вождей родственного ему племени журхин Сача бэхи и Тайчу: «напомнил им тогда Чингисхан прежние клятвы журхинские, и уличил во лжи подлой, и покарал карой смертной».

Н. С. Трубецкой в своей работе «Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока», говоря о нравственных требованиях, которые предъявлял Чингисхан к своим подданным, писал: «В дальнейшем Чингисхану пришлось свергнуть и низложить немало царей, князей и правителей. Почти всегда среди приближенных и вельмож таких правителей находились изменники и предатели, которые своим предательством способствовали победе и успеху Чингисхана. Но никого из этих предателей Чингисхан за их услугу не вознаградил: наоборот, после каждой победы над каким-нибудь царем или правителем великий завоеватель отдавал распоряжение казнить всех тех вельмож и приближенных, которые предали своего господина. Их предательство было признаком их рабской психологии, а людям с такой психологией в царстве Чингисхана места не было. И наоборот, после завоевания каждого нового царства или княжества Чингисхан осыпал наградами и приближал к себе всех тех, которые оставались верными бывшему правителю этой завоеванной страны до самого конца, верными даже тогда, когда их верность была для них явно невыгодна и опасна. Ибо своей верностью и стойкостью такие люди доказали свою принадлежность к тому психологическому типу, на котором Чингисхан и хотел строить свою государственную систему.

Статуя монгольского полководца Мугали. Улан-Батор. Монголия

Люди такого ценимого Чингисханом психологического типа ставят свою честь и достоинство выше своей безопасности и материального благополучия… В сознании их всегда живет особый кодекс, устав допустимых и недопустимых для честного и уважающего себя человека поступков; этим уставом они и дорожат более всего, относясь к нему религиозно, как к божественно установленному, и нарушение его допустить не могут, ибо при нарушении его стали бы презирать себя, что для них страшнее смерти…

Преклоняясь перед велениями своего внутреннего нравственного закона и сознавая уклонение от этого закона как потерю своего лица и своего человеческого достоинства, они непременно и религиозны, ибо воспринимают мир как миропорядок, в котором все имеет свое определенное, божественной волей установленное место, связанное с долгом, с обязанностью. Когда человек такого психологического типа повинуется своему непосредственному начальнику, он повинуется не ему лично, а ему как части известной божественно установленной иерархической лестницы; в лице своего непосредственного начальника он повинуется ставленнику более высоко стоящего начальника, являющегося в свою очередь ставленником еще более высокого начальника и т. д., вплоть до верховного земного повелителя, который, однако, мыслится тоже как ставленник, но ставленник не человека, а Бога.

Таким образом, человек рассматриваемого типа все время сознает себя как часть известной иерархической системы и подчинен в конечном счете не человеку, а Богу… Это сознание невозможности выхода из-под власти сверхчеловеческого, божественного закона, сознание своей естественной и неупразднимой подзаконности сообщает ему стойкость и спокойствие фатализма.

Чингисхан сам принадлежал именно к этому типу людей. Даже после того, как он победил всех и вся и сделался неограниченным властелином самого громадного из когда-либо существовавших на земле государств, он продолжал постоянно живо ощущать и сознавать свою полную подчиненность высшей воле и смотреть на себя как на орудие в руках Божиих (Всевышнего Тэнгри)».

Зарождение глубокой веры самого Тэмужина-Чингисхана в силу и вспомоществование Всевышнего Тэнгри произошло в его детские и юношеские годы. Многочисленные свидетельства этого мы находим в «Сокровенном сказании монголов». Так в «Рассказе о пленении Тэмужина тайчудами…» мы читаем:

«Три дня просидел Тэмужин в дебрях лесных, а на четвертый день замыслил возвернуться к родичам. И шел он по лесу, ведя за повод коня своего, как вдруг седло соскользнуло и упало наземь. Глянул Тэмужин: и седельная подпруга, и ремень нагрудный – все на месте, а седло таки упало. «Могла подпруга соскользнуть, ремню нагрудному не соскользнуть, однако. Никак знамение мне посылает Всевышний Тэнгри!» – воскликнул Тэмужин. И остался он в чаще лесной, и просидел там еще три дня. И снова хотел было выйти из лесу, но путь ему преградил белый валун величиной с юрту. «Неужто шлет знамение мне снова Всевышний Тэнгри», – молвил он и вдругорядь вернулся в чащу и просидел еще три дня…»

Священная гора Бурхан-Халдун. Монголия

В другом месте «Сокровенного сказания монголов» обращает на себя внимание благодарственное слово Тэмужина, которое он сказал своим союзникам, Торил-хану и Жамухе, после освобождения жены из мэргэдской неволи:

«Отец любезный Торил-хан И ты, любимый Жамуха, Вы мощь свою соединили; С благословения Небесного Владыки, Под покровительством Матери-Земли Мэргэдов-недругов разбили; Их племя разорив, поправ, Богатую добычу взяв, Жилища их опустошили».

Не умоляя заслуги пришедших к нему на помощь названого отца Торил-хана и побратима Жамухи, Тэмужин тем не менее источником победы над мэргэдами считал «благословение Всевышнего Тэнгри и покровительство Матери-Земли».

Последовавшие затем события однозначно свидетельствуют о том, что не только Тэмужин верил в покров Вечного Синего Неба (Всевышнего Тэнгри) и Земли; в этом воочию убеждались его сторонники и сочувствующие; людская молва разносила по степи весть о том, что силы небесные и земные покровительствуют Тэмужину; об этом же возвещали местные шаманы, являвшиеся связующим звеном между Всевышним Тэнгри и людьми и поэтому имевшие непререкаемый авторитет среди монголов.

Именно об этом свидетельствует автор «Сокровенного сказания монголов», передавая «возвещенную всем» шаманом Хорчи весть о «Небесном видении», суть которого заключалась в том, что «Всевышний Тэнгри и Мать-Земля сговорились и порешили быть Тэмужину предводителем улуса (Хамаг Монгол)».

Поскольку монголы эпохи Тэмужина-Чингисхана безгранично верили во Всевышнего Тэнгри, в его животворную и всепобеждающую силу и харизму, которыми Небесный Владыка наделяет своего избранника на Земле, многие монгольские роды и племена уверовали в звезду Тэмужина. Рашид ад-Дин в своем «Сборнике летописей» констатировал, что «всевышняя истина (Всевышний Тэнгри) опять укрепляла положение Чингисхана (своей) помощью и поддержкой».

Уже в самом начале своего жизненного пути Чингисхан осознал: «Если хочешь подчинить себе множество людей, прежде всего стань властителем их душ; люди никуда не денутся, если ты покорил их души». Именно поэтому в борьбе за воссоздание улуса Хамаг Монгол, а затем – за объединение всех монголоязычных племен в единую кочевую державу Чингисхан не только опирался на поддержку своих нукеров-соратников и силу оружия, но и целенаправленно использовал религиозные и мифологические представления, тэнгрианское мировоззрение народа.

Портрет Чингисхана на северном склоне горы Богд уул вблизи столицы Монголии, города Улан-Батор

Тэмужин к тому времени свято уверовал в то, что «земная власть была неотделима от магической, поскольку и та и другая происходили от единого источника – Вечного Синего Неба (Всевышнего Тэнгри)». Свидетельством тому – слова, сказанные им в преддверии вступления на престол Великого хана Великого Монгольского Улуса:

«Я стал Владыкой Не доблести благодаря великой. Нет, волею Небесного Отца Я стал Владыкой. Талант мой – не племен объединенье, Небесного Отца благоволенье Дало мне Справиться со вражьей силой дикой. Вот почему я стал Владыкой. Да, с помощью Небесного Отца Враг мною был подавлен. Да, волею Небесного Отца Владыкой я поставлен».

После таких слов Чингисхана вполне закономерным воспринимается вошедшее в «Великую Ясу» его повеление о фактическом объявлении тэнгрианства государственной религией:

«Постановляется, что все должны верить в единого бога (Всевышнего Тэнгри), создателя неба и земли, единственного дарующего богатство и обрекающего на нищету, дарующего жизнь и обрекающего на смерть, согласно высшей воле того, чья власть над всем сущим абсолютна».

Историческая справка о Тартарии (империи монголов) и генеалогическое древо правителей Тартарии. Франция, 1719 год

Впоследствии эта мысль была выражена в следующей краткой формулировке: «Силою Вечного Всевышнего Тэнгри, харизмою Великого хана…» С этих слов в качестве преамбулы начинались все официальные послания Великих монгольских ханов.

В приведенных выше преамбуле и словах Чингисхана фактически сформулирована концепция политической власти созданного им Великого Монгольского Улуса, в основу которой было положено тэнгрианство. По мнению монгольского ученого Ш. Бира, в соответствии с этой концепцией «Всевышний Тэнгри и Хан провозглашались двумя основными источниками высшей государственной власти. Сущность Всевышнего Тэнгри проявлялась в его «силе», посредством которой он поддерживает хана и покровительствует власти своего избранника. Иначе говоря, ханская власть имеет, так сказать, «небесное происхождение» и является абсолютной, ни от кого и ни от чего не зависящей. Хан верует только в «силу Небесную», благодаря этой силе вершит государственные дела, осуществляя при этом только волю Всевышнего Тэнгри. Сущность хана проявляется в его харизме, которая непосредственно зависит от сил, которыми хана наделяет Всевышний Тэнгри. И только человек, пользующийся покровительством Всевышнего Тэнгри и наделенный им харизмой, может стать ханом и обладать абсолютной властью».

Флаг государства Чингисхана по историку Э. Хара-Давану

Чингисхан был воистину харизматическим вождем, который не только сам твердо уверовал в свою сверхъестественную судьбу, дарованную ему Всевышним Тэнгри, но и смог убедить в этом других и повести их за собой как «посланцем Небесного владыки», исполнителем воли Верховного божества монголов. В результате Чингисхан объединил в Великий Монгольский Улус все монголоязычные племена, и «воцарились тогда мир и справедливость в улусе войлочностенном, и в год Тигра (1206) у истока Онона собрался народ его на хуралдай, и воздвигли они белое девятибунчужное знамя свое и провозгласили всенародно Тэмужина Чингисханом».

Подводя итог свершенному им за прошедшие годы, Чингисхан сказал: «Дети их (монголов) не слушали нравоучительных речей отцов; младшие братья не обращали внимания на слова старших; муж не имел доверия к жене, а жена не следовала повелению мужа, свекры смотрели неблагосклонно на невесток, а невестки не уважали свекров, большие не воспитывали малых, а малые не соблюдали наставления старших; вельможи замкнулись в своем окружении, а не привлекали к себе людей вне их ближайшего окружения; люди богатые пользовались всеми благами, но не делали состоятельными людей, которыми они управляли; они не почитали Ёс (установленный обычай), Ясу (законы и указы правителя) и путь разума. По этой причине у такого народа (были) враги, воры, лжецы, возмутители и разбойники. Такому народу в собственном их стойбище не являлось солнце, т. е. его грабили, лошади их не имели покоя; лошади, на которых отправлялись в поход передовые отряды, не имели отдыха, поэтому вскоре неизбежно умирали, сдыхали, сгнивали и уничтожались. Таково (было) это племя (монголов) без порядка, без смысла. Когда явилось счастье Чингисхана, они пришли под его приказ, и он управлял ими посредством твердо установленного Ясака (Великая Яса). Тех, которые были сведущие и храбрые, сделал командующими войском; тех, которые были проворны и ловки, сделал табунщиками; невежд, дав им небольшую плеть, послал в пастухи. По этой-то причине дело его, словно новый месяц, возрастает изо дня в день, от Небесного Владыки, силою Всевышнего Тэнгри, нисходит победоносная помощь, а на земле, помощью его, явилось благоденствие; летние кочевья (летовки) его стали местом веселья и пиров, а зимние стойбища стали полностью соответствующими своему назначению.

Когда с благоволения Великого Бога (Всевышнего Тэнгри) я уразумел и обрел эти мысли (билики), то по этой причине спокойное житие, веселые празднества и пиры продолжались и достигли до сего времени».

Монгольский шаман. 1909 год

Размышляя о дальнейшей судьбе созданного им Великого Монгольского Улуса, Чингисхан не мог не задумываться о соседствовавших с ним державах Алтан-хана, кара-киданей, хорезмшаха, Тангудском царстве. Чем больше он узнавал о своих соседях, тем больше убеждался, что по вине их властителей они раздираются такими же противоречиями, с которыми он столкнулся на просторах Монголии, и, главное, их предводители враждебно относятся к созданному им монгольскому государству. Очевидно, осознав это и, так сказать, снова «пережив мистический опыт» общения с Всевышним Тэнгри, Чингисхан уверовал в то, что Небесный Владыка «назначил ему к исполнению» дело объединения всех стран и народов мира в единую державу. Подтверждение этого «мистического опыта» мы находим в письме (1262) монгольского хана Хулагу (1217–1265, основатель державы Ил-ханов) Людовику IX: «Бог (Всевышний Тэнгри)… говорил нашему деду Чингисхану: «Я один являюсь Всемогущим богом в наивысших сферах и ставлю тебя над народами и… царствами, чтобы ты был правителем и царем всей земли, чтобы ты искоренял, подавлял спесь, ниспровергал, разрушал, строил и выращивал».

Если верить свидетельствам Рашид ад-Дина, в этом осознании велика роль волхва-шамана Тэв тэнгэра: «Он всегда приходил к Чингисхану и говорил: «Бог повелел, чтобы ты был государем мира!» И Чингисханово прозвание ему дал он, сказав (при этом): «Повелением бога (Всевышнего Тэнгри) имя твое таково должно быть!»… На монгольском языке прозвание Чингис имеет тот же смысл… например, с персидским «шаханшах» (царь царей)».

Так или иначе, в первое десятилетие существования Великого Монгольского Улуса постулаты древних верований кочевников, тэнгрианства, были в значительной степени пересмотрены. Как писал Ш. Бира, «прежде, во времена империй Хунну и Тюрков, тэнгрианство было предназначено для создания культа власти Хана только над определенным кочевым народом. Иначе говоря, представление о Всевышнем Тэнгри не распространялось на весь мир, а ограничивалось лишь определенным государством. Поэтому и власть Хана, уповавшего на силу Всевышнего Тэнгри, не могла распространиться за пределы данного государства. Однако во время правления Чингисхана понятие “Всевышний Тэнгри” получило новое, более глубокое осмысление, а тэнгрианство легло в основу целостной политической концепции, тэнгэризма, о сверхъестественной Высшей силе, которая решает судьбы всего мира и является источником харизмы Чингисхана и его преемников – членов “золотого рода”; эта концепция стала мощным моральным доводом, узаконившим их насильственные действия в мировом масштабе. Именно поэтому монгольский тэнгэризм, основу которого заложил Чингисхан, хотя и опирался на шаманистские верования монголов (тэнгрианство), являлся не религиозным учением, а в большей степени элементарной политической идеологией…».

Эта идеология тэнгэризма нашла свое воплощение во внешнеполитической деятельности Чингисхана. По мнению исследователя внешней политики Чингисхана, монгольского ученого Ж. Бора, «внешняя политика и дипломатическая деятельность Чингисхана первого периода (до начала похода на империю Цзинь в 1211 году) свидетельствовали о том, что он попытался внедрить и закрепить в международные отношения те новые элементы дипломатической политики, которые были разработаны им в ходе взаимоотношений его улуса с другими монгольскими ханствами. В частности, Чингисхан предложил соседним государствам придерживаться в межгосударственных отношениях следующих принципов: в любых ситуациях уважать право послов на неприкосновенность; отказаться от начала военных действий без объявления войны; не считать приоритетным выступление с позиции силы. Средством для осуществления внешней политики, построенной на этих принципах, являлась «открытая или гласная дипломатия», разработанная Чингисханом… К сожалению, правители соседних держав отвергли его инициативу и продолжали чинить произвол, по-прежнему действуя варварскими методами…»

Чингисхан и китайские послы. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

Следующий период (после 2011 года) внешнеполитической и дипломатической деятельности Чингисхана характеризуется пересмотром в определенной степени концепции его внешней политики; на это его подвигли события 1208–1210 годов, предшествовавшие походу монголов на державу Алтан-хана, а также вероломные действия хорезмшаха в 1218–1219 годах. Новая позиция Чингисхана в деле обеспечения мира между народами заключалась в следующем: мир следовало не просто отстаивать, защищая свою территорию; необходимо было лишить других способности напасть на тебя. Так зародилась новая доктрина международных отношений Чингисхана, получившая название Pax Mongolica: установление и поддержание мира «твердой рукой».

Новая доктрина международных отношений нашла свое отражение в «Великой Ясе» Чингисхана, в которой сказано:

«Запрещается заключать мир с монархом, князем или народом, пока они не изъявили полной покорности…

Когда нужно писать бунтовщикам или отправлять к ним послов, не надо угрожать надежностью и множеством своего войска, но только объявить: если вы подчинитесь, обретете доброжелательство и покой. Если вы станете сопротивляться – что мы знаем? Бог всевечный (Всевышний Тэнгри) знает, что с вами будет».

Битва между монголами и китайцами. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

Новая доктрина начала претворяться в жизнь с вступлением монголов в войну против чжурчжэньской империи Алтан-хана. Тогда Алтан-хан не пожелал расставаться со своими имперскими амбициями в отношении своих прежних вассалов, как ни в чем ни бывало требовал уплаты ежегодной дани, «по-прежнему препятствовал экономическим отношениям, в частности торговле кочевых племен с Китаем. И поэтому на хуралдае 1210 года «все собравшиеся поддержали замыслы Чингисхана и предложили: «Прежде чем выступать на Алтан-хана, пошлем к нему посла с ультиматумом: приди и подчинись. Если он примет твой ультиматум и явит свою покорность, будет замечательно. В противном случае – мы выступим в поход». Чингисхан одобрил предложенное, послал к Алтан-хану своего нукера Цахар Ходжу (Жафара) и велел передать следующее: «Всевышний Тэнгри передал мне бразды правления всем миром. И теперь уже повсюду люди знают мое имя. Тебе, Алтан-хан, приняв моего посла и выслушав слова мои, следует подчиниться мне, Чингисхану. А коль не покоришься, мы двинем на тебя все наше воинство и покажем тебе, кто есть кто. И тогда пусть Всевышний Тэнгри милостью своею сам решит, кого возвеличить, а кому пойти прахом».

Поскольку Алтан-хан не подчинился, Чингисхан выступил на войну против империи Цзинь. Но прежде, как свидетельствует Рашид ад-Дин, «он один, согласно своему обыкновению, поднялся на вершину холма, развязал пояс и набросил его на шею, развязал завязки кафтана, встал на колени и сказал: «О, Господь извечный (Всевышний, Вечный Тэнгри), ты знаешь и ведаешь, что ветром, (раздувшим) смуту, был Алтан-хан и начало распре положил он. Он безвинно умертвил Охин бархага и Амбагай-хана, которых племена татар, захватив, отправили к нему, а те были старшими родичами отца моего и деда, я же домогаюсь их крови, лишь мстя (им). Если ты считаешь, что мое мнение справедливо, ниспошли мне свыше в помощь силу и (божественное) вспоможение и повели, чтобы с высот ангелы и люди, пери и дивы стали моими помощниками и оказывали мне поддержку!» С полнейшим смирением он вознес это моление; затем сел на коня и выступил».

Древние источники свидетельствуют о том, что подобный «мистический опыт» общения с Верховным божеством стал для Чингисхана привычным, его «обыкновением». И делалось это, в том числе, и для того, чтобы воодушевить своих подданных, укрепить в них веру в правоту совершаемых ими деяний, во вспомоществование Небесного Владыки. Н. С. Трубецкой, анализируя побуждающие моменты действий Чингисхана, писал: «Будучи лично человеком глубоко религиозным, постоянно ощущая свою личную связь с божеством, Чингисхан считал, что эта религиозность является непременным условием той психической установки, которую он ценил в своих подчиненных. Чтобы бесстрашно и беспрекословно исполнять свой долг, человек должен твердо, не теоретически, а интуитивно, всем своим существом верить в то, что его личная судьба, точно так же, как и судьба других людей и всего мира, находится в руках высшего, бесконечно высокого и не подлежащего критике существа; а таким существом может быть только Бог (Всевышний)…»

По возвращении из победоносного похода в Северный Китай Чингисхан приступил к ликвидации серьезной угрозы западным рубежам Великого Монгольского Улуса, которая возникла в результате захвата власти в государстве кара-киданей Хучулугом, сыном последнего найманского правителя Таян-хана. Хучулуг не только вынашивал планы возврата бывших найманских земель, но и стремился привлечь под свои знамена остатки недобитых Чингисханом мэргэдов, а также недовольных своим вассальным положением «лесных» народов, в том числе хорь тумэдов, киргизов, дабы единым фронтом выступить против Великого Монгольского Улуса.

Статуя Чингисхана. Улан-Батор. Монголия

В то же самое время, когда проводились указанные выше операции, произошли события, которые решающим образом повлияли как на будущее самого Великого Монгольского Улуса, так и на судьбы народов и государств Средней и Юго-Западной Азии, Закавказья, Восточной Европы, в первую очередь Руси.

А началось все с прибытия в 1215 году в окрестности Чжунду (нынешний Пекин), где в то время еще находился Чингисхан, посольства хорезмшаха, государство которого к этому времени достигло пика своего могущества. Глава хорезмийского посольства Беха ад-Дин-Рази передал Чингисхану предложение султана Мухаммеда установить добрососедские отношения и развивать взаимовыгодную торговлю. Это предложение полностью соответствовало тогдашним стремлениям Чингисхана, и он дал свое согласие на предложение хорезмшаха. Однако в процессе дальнейших действий обеих сторон им стали предельно ясны истинные интересы и замыслы друг друга. Впрочем, если современники этих событий, а вслед за ними и нынешние исследователи едины во мнении, что хорезмшах, уже тогда замышлявший завоевание Китая, отправил своих послов, прежде всего, для того, чтобы убедиться в истинности слухов, доходивших до него из этого региона, и выведать информацию о боевой силе Великого Монгольского Улуса, то в отношении планов Чингисхана (во всяком случае, до трагических событий в Отраре) и причин похода на державу хорезмшаха такого единства нет.

Источники же говорят о следующем: Чингисхан отправил к хорезмшаху свое посольство, которое «имело целью стремление к установлению отношений мира, дружбы и к следованию путем доброго соседства. Послы сказали: «Великий хан приветствует тебя и говорит: “От меня не скрыто, как велико твое дело, мне известно и то, чего ты достиг в своей власти. Я узнал, что твое владение обширно и твоя власть распространилась на большинство стран земли, и поддержание мира с тобой я считаю одной из своих обязанностей. Ты для меня подобен самому дорогому моему сыну. Не скрыто и для тебя, что я завладел Китаем и соседними с ним странами тюрок и их племена уже покорились мне. И ты лучше всех людей знаешь, что моя страна – скопища войск и рудники серебра и в ней столько [богатств], что излишне искать какую-либо другую. И если сочтешь возможным открыть купцам обеих сторон путь для посещения, то это [было бы] на благо всем и для общей пользы”».

Хорезмшаха возмутило то, как к нему обращался Чингисхан: «Кто же этот проклятый, чтобы обращаться ко мне как к сыну?» Но уповая на силу своей армии, «тогда султан согласился на то, чего просил Чингисхан в отношении перемирия. И Чингисхан был рад этому. Состояние перемирия продолжалось до тех пор, пока из его страны в Отрар не прибыли купцы…» Средневековой арабский летописец Ибн ал-Асир повествует о последующих событиях так: «Их царь, зовущийся Чингисхан… отправил группу купцов с большим количеством слитков серебра, бобровых мехов и других товаров в города Мавераннахра Самарканд и Бухару, чтобы они купили для него одежду для облачения. Они прибыли в один из городов тюрков, называемый Отрар, а он – крайний предел владений хорезмшаха. Там у него был наместник. Когда эта группа [купцов] прибыла туда, он послал к хорезмшаху, сообщая ему об их прибытии и извещая о том, что они имеют ценного. Хорезмшах послал к нему [гонца], приказывая убить их, забрать все, что у них было, и отправить к нему. Тот убил их и отправил то, что они имели, а было много всякого [добра]. Когда [их товары] прибыли к хорезмшаху, он поделил их между купцами Бухары и Самарканда, взяв себе восьмую часть».

Руины древнего Отрара

Как свидетельствует Рашид ад-Дин, «один из (купцов), хитростью убежав из тюрьмы, скрылся в глухом закоулке. Когда он узнал о происшедшей гибели своих товарищей, он пустился в путь, спеша к Чингисхану. Он доложил (ему) о горестных обстоятельствах других (купцов). Эти слова произвели такое действие на сердце Чингисхана, что у него не осталось больше сил для стойкости и спокойствия. В этом пламенном гневе он поднялся в одиночестве на вершину холма, набросил на шею пояс, обнажил голову и приник лицом к земле. В течение трех суток он молился и плакал, (обращаясь) к господу (Всевышнему Тэнгри), и говорил: «О, великий господь! О, творец тазиков и тюрков! Я не был зачинщиком пробуждения этой смуты, даруй же мне своею помощью силу для отмщения!» После этого он почувствовал в себе признаки знамения благовестия и бодрый и радостный спустился оттуда вниз, твердо решившись привести в порядок все необходимое для войны».

Таким образом, недальновидная политика и вероломство хорезмшаха подтолкнули Чингисхана к более решительным действиям на западных рубежах своего улуса, форсированной подготовке своей армии к походу в Среднюю Азию.

Монгольский дирхем. 1221 год

Накануне похода на державу хорезмшаха Чингисхан на Великом хуралдае 1218 года) «снарядил и наставил своих сыновей, великих эмиров, нойонов и тысячников, сотников и десятников». Очевидно, что «руководящие наставления», которые тогда Чингисхан «дал всем», касались не только предстоящего похода на державу хорезмшаха, но и идеологии его кочевой империи, тэнгэризма, которая должна была стать идейной основой всех последующих политических и военных действий Чингисхана и его преемников.

Рашид ад-Дин в своем «Сборнике летописей» засвидетельствовал, как доктрина тэнгэризма во время похода против державы хорезмшаха воплощалась в жизнь посредством «открытой или гласной дипломатии» Чингисхана: «Затем Чингисхан выехал из города (Бухара). Он заставил явиться все население города, поднялся на мимбар загородной площади, где совершаются общественные праздничные моления, и после изложения рассказа о противлении и вероломстве султана сказал: «О люди, знайте, что вы совершили великие проступки, а ваши вельможи – предводители грехов. Бойтесь меня! Основываясь на чем, я говорю эти слова? Потому что я – кара господня (Всевышнего Тэнгри). Если бы с вашей (стороны) не были совершены великие грехи, великий господь не ниспослал бы на ваши головы мне подобной кары!».

В другом месте Рашид ад-Дин сообщает: «(Монголы) дали (везирам и садрам Хорасана) грамоту уйгурского письма за алою тамгою (печатью) и копию с Чингисханова ярлыка, смысл содержания которого был таков: «Да ведают эмиры, вельможи и подданные, что всю поверхность земли от (места) восхода солнца до (места) захода господь всемогущий (Всевышний Тэнгри) отдал нам. Каждый, кто подчинится (нам), – пощадит себя, своих жен, детей и близких, а каждый, кто не подчинится и выступит с противодействием и сопротивлением, погибнет с женами, детьми, родичами и близкими ему!».

Говоря о главной цели и значении начатой таким образом реализовываться в это время Чингисханом политической доктрины, тэнгэризма, Ш. Бира отмечал: «Чингисхан и его преемники, создавая мировую империю, не уделяли большого внимания различным абстрактным религиозным постулатам. Они разработали идеологию, которая, прежде всего, была призвана оправдать их собственную практическую деятельность; их главным стремлением было навязать свою политическую доктрину захваченным странам и народам… Для них первичным всегда была политическая выгода. Нетрудно понять, что, ведя войны против исламских и христианских государств, усилия монгольских ханов прежде всего были направлены против властьпридержащих, во главу угла ставились их собственные политические и жизненные интересы… Цель их политической доктрины заключалась не в установлении в мире господства своей религии, а в установлении политической диктатуры, в первую очередь, ориентированной на интересы и выгоду своего кочевого народа».

Достижению этих целей способствовала и политика Чингисхана в отношении религий завоеванных народов; свобода вероисповедания была закреплена в его «Великой Ясе»: «…Чингисхан… уклонялся… от предпочтения одной религии другой и от превозношения одних над другими. Наоборот, ученых и отшельников всех толков он почитал, любил и чтил, считая их посредниками перед Господом Богом, и как на мусульман взирал он с почтеньем, так христиан и идолопоклонников (буддистов) миловал…»

В этой связи показательны встречи Чингисхана с мусульманскими священнослужителями и даосским монахом-отшельником Чань Чунем, состоявшиеся накануне его возвращения в Монголию из среднеазиатского похода.

Вот как описывает Абуль-Гази встречу Чингисхана с мусульманскими священнослужителями: «Завоеватель страны Чингисхан послал от себя жителям Бухары человека с приказом: «Пришлите ко мне кого-нибудь из ученых мулл; я хочу кое о чем спросить его». Бухарцы послали к нему кадия по имени Эшрефа и одного ваиза (проповедника).

Чингисхан спросил их: «Что значит ваше имя: мусульмане?»

Они отвечали: «Слово “мусульмане” значит: рабы Божии. Господь един; он ни с чем не имеет сходства, не имеет вида».

Чингисхан сказал: «И я знаю, что Бог (Всевышний Тэнгри) един».

Они дальше говорили: «Был пророк-посланник Божий; Всевышний Господь присылал его для того, чтобы рабам Своим дать повеления и запрещения». Чингисхан одобрил и эти слова.

Потом говорили они: «Каждодневно совершая пятивременную молитву, мы тем совершаем наше служение Богу». Это он также похвалил.

Они продолжали: «В продолжение одиннадцати месяцев мы едим, когда только хотим; но в один месяц мы не вкушаем пищу днем, а едим только ночью». И это он почел хорошим.

Потом они говорили: «Есть город Мекка; туда мы ходим, если позволят силы, на поклонение Богу».

Чингисхан не одобрил этого и сказал: «Весь мир есть обитель Бога (Всевышнего Тэнгри); зачем ходить для этого в одно только место!»

После этого Чингисхан отпустил их от себя. Граждане и сановники Бухары просили себе у хана тарханного ярлыка, (освобождающего от уплаты налогов), и хан благосклонно пожаловал народу тарханный ярлык».

Как мне представляется, Чингисхан, встречаясь и беседуя с религиозными лидерами завоеванных стран, стремился не только докопаться до истинного содержания религий и верований захваченных народов, но, главное, понять, как с помощью духовенства умиротворить эти народы и подчинить их морально.

Золотая пайцза Чингисхана

В этом смысле интересна его встреча с даосским монахом Чань Чунем. Наслышавшись о многоучености, святости и чудотворной силе даосского монаха, «бессмертного» Чань Чуня, Чингисхан призвал его к себе. В научной и научно-популярной литературе долгое время бытовало мнение о том, что Чингисхан хотел получить от Чань Чуня лишь «средства сохранения жизни». Однако, если вчитаться в «Си Ю Цзи» («Описание путешествия на Запад даосского монаха Чань Чуня»), который вел один из спутников-учеников Чань Чуня, становится очевидным, что Чингисхана интересовали не только «средства к поддержанию жизни», которые были известны Чань Чуню. И хотя автор «Си Ю Цзи» Ли Чжи Чань главное внимание все же уделил описанию самого путешествия Чань Чуня и не рассказал в подробностях о беседах Чингисхана с даосским монахом, не описал внешний облик монгольского хана, тем не менее и в самом «Описании», и, особенно, в приложенной к нему переписке мы находим «задушевные мысли» Чингисхана, в которых нашли отражение цели его доктрины «всемирного единодержавия» – тэнгэризма. Читая послания Чингисхана к даосскому монаху, мы лишний раз убеждаемся в том, что необыкновенным успехам Чингисхана при создании обширной кочевой империи во многом способствовала его незыблемая вера в Небесную силу (Всевышнего Тэнгри) и в свою харизму, нашедшая отражение в идеологии кочевой империи – тэнгэризме, которой он придавал не меньше значения, чем превосходству военных сил. В своих посланиях к даосскому монаху Чингисхан писал: «В течение семи лет я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не от того, что у меня есть какие-либо доблести, а от того, что… я получил от Неба (Всевышнего Тэнгри) помощь и достиг престола… все признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен… Но звание велико, обязанности важны, и я боюсь, что в правлении моем чего-нибудь недостает; притом строят судно и приготовляют весла для того, чтобы можно было переплыть через реки; подобно тому, приглашают мудрецов и избирают помощников для успокоения вселенной. Я со времени наследования престола усердно занимаюсь делами правления, но не видел еще достойных людей… В сих обстоятельствах я наведался, что ты, учитель, сроднился с истиною и шествуешь по правилам; многоученый и опытный, ты глубоко изведал законы; твоя святость прославилась и доблести проявились; ты хранишь строгие обычаи древних мудрецов и обладаешь прекрасными талантами высших людей; издавна привитаешь в скалах и ущельях и скрыл себя (от мира); ты прославляешь просвещение предков; ты привлекаешь к себе людей, обладающих святостию, которые, как облака, шествуют к тебе стезей бессмертных в неисчислимом множестве. Я беспрестанно думал о тебе. Но что мне делать?.. За непокорность тех глав (государей) я громлю их грозно; только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной; кто уходит, тот против меня. Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне. С этой целью я несу и проявляю грозное величие и пребываю среди колесниц и воинов…»

Принимая во внимание это высказывание Чингисхана, кажутся вполне обоснованными выводы российских ученых Г. В. Вернадского и Н. С. Трубецкого в отношении доктрины «всемирного единодержавия» Чингисхана. Рассуждая о главной цели «грандиозной концепции универсальной империи» Чингисхана, Г. В. Вернадский писал: «Именно имперская идея стала отличительной чертой ведущего монголов вперед духа завоевания… Монгольские императоры вели свои войны с очевидной целью достижения всеобщего мира и международной стабильности. В случае достижения этой цели, ценой безопасности человечества становилось постоянное служение государству каждого и всех; это должно было установить порядок жизни и социального равенства». Н. С. Трубецкой, в своих трудах уделявший большое внимание изучению «идеологической основы царства Чингисхана и идейной сущности его государственной теории», видел свою задачу в том, чтобы «уничтожить то совершенно неправильное представление о Чингисхане как о простом поработителе, завоевателе и разрушителе, которое создалось в исторических учебниках и руководствах главным образом под влиянием одностороннего и тенденциозного отношения к нему современных ему летописцев, представителей разных завоеванных им оседлых государств. Нет, Чингисхан был носителем большой и положительной идеи, и в деятельности его стремление к созиданию и организации преобладало над стремлением к разрушению».

Оплакивание правителя. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

Реализовать задуманное Чингисхану было не суждено; он умер в самый разгар претворения в жизнь своей доктрины «всемирного единодержавия» – тэнгэризма. Его преемники, Великие ханы «золотого рода» Угэдэй, Гуюг, Мунх и Хубилай, продолжили осуществление его имперской идеи. С небывалой обширной экспансией при преемниках Чингисхана и с созданием мировой империи тэнгэризм приобрел характер своеобразной, универсальной идеологии, которую монгольский ученый Ш. Бира называет идеологией тэнгэризации. По мнению ученого, «согласно этой доктрине, Всевышний Тэнгри является высшей всемогущей божественной силой во Вселенной, которая покровительствует Великому хану и повелевает ему действовать от Его имени и реализовать Его волю на Земле. Иными словами, все, что находится под Вечным Синим Небом, должно быть объединено под властью монгольских ханов». Об обоснованности выводов монгольского ученого свидетельствуют послания великих монгольских ханов иностранным правителям. В преамбуле этих документов утверждалось: «Силою Вечного Неба. Указ сына Неба, верховного владыки Чингисхана. Наверху только одно Вечное Небо, внизу, на Земле, только один Чингисхан». Можно сказать, что данная фраза ярче всего отражала основную идею тэнгэризации, которая часто подкреплялась утверждением о том, что «все страны, начиная с восхода солнца до его заката, подчинились мне (хану). Кто может выступать против воли Бога (Всевышнего Тэнгри)? Если не соблюдать воли Бога и если игнорировать мой указ, то я считаю вас своим врагом».

Великие монгольские ханы не только подтверждали таким образом свою верность доктрине «всемирного единодержавия» Чингисхана, но и стремились к ее последовательной реализации, о чем свидетельствуют предпринятые ими походы в Китай и на Запад.

А. В. Мелёхин Великие ханы Великого Монгольского улуса ордынского периода

Объединив в Великий Монгольский улус все монголо-язычные и тюркские племена, имевшие общие исторические корни и судьбы, Чингисхан выполнил завет своего отца – создал «единое степное ханство», а затем, уверовав в то, что ему «от Небесного Владыки, силою Всевышнего Тэнгри, нисходит победоносная помощь», он сформулировал доктрину тэнгэризма – «всемирного единодержавия» и вступил на путь создания невиданной прежде в истории человечества империи.

Смерть Чингисхана. Иллюстрация из «Книги чудес света» Марко Поло

В конце жизни, подводя итоги своим деяниям, он писал: «…Я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не от того, что у меня есть какие-либо доблести, а от того, что… я получил от Неба (Всевышнего Тэнгри) помощь и достиг престола… все признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен…

Но звание велико, обязанности важны, и я боюсь, что в правлении моем чего-нибудь недостает…

Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне…»

Несомненно, Чингисхан занимался и «устроением важных дел государства», но он понимал, что постоянно «сидя на лошади», править такой державой невозможно, поэтому и «надеялся остановиться… пригласить мудрецов и избрать помощников для успокоения вселенной». Но «сойти с коня» Чингисхану было не суждено.

В очередном походе против Тангудского царства, находясь «среди колесниц и воинов», Чингисхан умер. Своим наследником он видел сына Угэдэя.

Угэдэй-хан (Угэдей)

Создать державу, сидя на коне, можно, Но править державой, сидя на коне, нельзя. Древнекитайская мудрость

Угэдэй родился в 1186 году, в самый разгар противоборства его отца, двадцатичетырехлетнего Чингисхана, с различными родоплеменными союзами с целью объединения раздробленных монгольских родов и племен в единое централизованное государство. Неизвестный автор главной книги монголов, литературно-исторической хроники XIII века «Сокровенного сказания монголов» (далее «ССМ»), красочно описал, как в противоборстве с врагами рождалась кочевая держава Чингисхана:

«Над землей многозвездное Небо вне законов и правил кружилось, Многотемная рать в поле бранном с ратью столь же великою билась. Возвращались с богатым полоном, пригоняли коней, что в теле. Не один из нас, многих тысяч, месяцами не спал в постели…»[1]

Угэдэю и самому, начиная с пятнадцати лет, пришлось испытать все невзгоды этого противоборства, пролить кровь в бою с ратью хэрэйдского Ван-хана. Как свидетельствует «ССМ», «Угэдэй был ранен в шею… И опечалился весьма Чингисхан, и слезы пролил горькие. И, приказав тотчас разжечь костер, прижег он рану Угэдэя и дал питье ему целебное».

Впоследствии Угэдэй участвовал во всех походах отца, и, как отмечается в «Юань ши» (далее «ЮШ»), «собственной истории Чингисова дома, царствовавшего в Китае», «в войну Чингисхана с царством Нючженьским (империей Цзинь) и при покорении Западного края (державы хорезмшаха) Угэдэй более всех оказал услуг». В частности, летописцы подчеркивают роль Угэдэя в захвате столицы Хорезма, города Ургенч. Персидский летописец Рашид ад-Дин писал в своем «Сборнике летописей» (далее «СЛ»): «Вследствие различия характера и душевных наклонностей между братьями Зучи и Цагадаем зародилась неприязнь, и они не ладили друг с другом. В результате из (взаимного) несогласия и упрямства дело войны пришло в упадок, и интересы ее оставались в пренебрежении, а дела войска и (осуществление) постановлений Чингисхана приходили в расстройство. В таком положении прошло семь месяцев, а город все еще не был взят…

Портрет Угэдэй-хана. XIV век

В те самые дни, когда Чингисхан начал осаду крепости Таликан, прибыл посол от его сыновей, бывших в Хорезме, и уведомил (его), что Хорезм взять невозможно и что много (монгольского) войска погибло и частично причиной этого является взаимное несогласие Зучи и Цагадая. Когда Чингисхан услышал эти слова, он рассердился и велел, чтобы Угэдэй, который является их младшим братом, был начальником (всего) и ведал ими вместе со всем войском и чтобы сражались по его слову.

Он (Угэдэй) был известен и знаменит совершенством разума, способностью и проницательностью. Когда прибыл посол и доставил повеление… (Чингисхана), Угэдэй-хан стал действовать согласно приказанному. Будучи тактичным и сообразительным, он ежедневно посещал кого-нибудь из братьев, жил с ними в добрых отношениях и (своею) крайне умелою распорядительностью водворял между ними внешнее согласие. Он неуклонно выполнял подобающие служебные обязанности, пока не привел в порядок дело войска… После этого (монгольские) воины дружно направились в бой и в тот день (в мае 1221 года) водрузили на крепостной стене знамя, вошли в город…»

Мавзолей султана Ала ад-Дин Текеша – отца хорезмшаха. 1200 год

Что касается «зародившейся неприязни между братьями Зучи и Цагадаем», то она была связана с историей обсуждения Чингисхана со своими сыновьями вопроса о престолонаследнике накануне выступления в поход против хорезмшаха. Поскольку события, произошедшие на том хуралдае, непосредственно связаны с героем нашего повествования и самым непосредственным образом повлияли на судьбу Великого Монгольского Улуса, вновь обратимся к свидетельству автора «ССМ»: «Прежде чем Чингисхану выступить в поход, приступила к нему Есуй хатан (одна из жен Чингисхана) и молвила:

«Кому предстоит многотрудный поход, Кто скоро за дальние горы уйдет, Кто реки широкие переплывет, Тот должен, конечно, себя вопрошать: А кто остается людьми управлять, Всю тяжесть улуса на плечи возьмет? Не первая ль это из ханских забот! Ты разумом всесовершенным, о хан, Познал, что закон одинаковый дан Всем, всем, кто является в мир, чтобы жить. Он в том, что настанет пора уходить… Имеешь ты, хан, четырех сыновей – Кому из них править по воле твоей? И дети, и младшие братья, и жены, И слуги – Ждут: молви нам слово закона».

Статуя Цагадая. Улан-Батор. Монголия

Соизволив выслушать Есуй хатан, Чингисхан прорек: «Хотя и женщина она, но истинно глаголет. Вы, мои братья, дети, Борчу и ты, мой Мухали (Борчу и Мухали – ближайшие соратники Чингисхана), подобных слов не сказывали мне дотоле.

Да я и сам не помышлял об этом вовсе, Как будто мне последовать За предками не суждено, Не предавался размышленьям оным, Как будто стороною может смерть пройти. Мой старший сын, Зучи, Что скажешь мне на это?»

Упредив Зучи, Цагадай воскликнул: «Повелевая Зучи первым говорить, чем выделяешь ты его средь нас? Ужели нами править суждено ему, мэргэдскому ублюдку?!» (Это оскорбление связано с тем, что Зучи родился после вызволения его матери, жены Чингисхана, Бортэ из мэргэдского плена.)

И вскочил тогда Зучи с места своего, и, схватив Цагадая за грудки, сказал:

«Наш хан-отец и в мыслях мною не пренебрегал, Почто же ты меня считаешь чуженином?! Скажи, какими же достоинствами ты превзошел меня? Пожалуй, токмо необузданной гордыней. Даю большой свой палец я на отсеченье, Коль ты сумеешь помрачить меня в стрельбе! И не восстану я живым с земли, Коли тобой в борьбе повержен буду! И да благословит сие Чингисхан повелением своим!»

И сцепились Зучи и Цагадай в борьбе. И, желая разнять их, Борчу стал оттаскивать за руку Зучи, а Мухали тянул за руку Цагадая. Чингисхан же взирал на сие безгласно…

Засим Чингисхан рек: «Как можно так порочить Зучи?! Ужель не старший он из всех моих сынов?! Ужели, Цагадай, не стыдно напраслину на брата возводить!»

На эти слова владыки Цагадай ответил покаянно:

«Вовек я не пренебрегу Умом и силой брата Зучи. Как говорят в народе, Нельзя же злоречивого казнить, Что тщился словом ближнего убить; И шкуру нам не след с того сдирать, Кто языком хотел нас растоптать. Да, брат мой Зучи, А за ним и я – Мы старшие отцовы сыновья. Мы – братья, Силы мы объединим, Мы преданно отцу послужим с ним. А тех, кто прочь пытался убежать, Догоним и на месте порешим. Кто отделился, Кто отстал в пути, Тому от мести нашей не уйти. Вот Угэдэй – великодушней нас, О нем как о преемнике и сказ. Ему бы при отце и пребывать, Чтоб хан учил его повелевать, Вникать в ведение державных дел, Чтобы великой шапкой Угэдэй По воле государя завладел».

Затем поворотился Чингисхан к Зучи и вдругорядь вопрошал его: «Так что же скажет сын мой Зучи?»

И молвил Зучи в ответ хану-отцу: «Что говорить? Все сказано уж было Цагадаем. Сплотим свои мы силы воедино с братом, дабы тебе, отец, служить! Преемником твоим и я хотел бы видеть Угэдэя».

И прорек тогда Чингисхан: «Не надобно объединять вам силы. Ведь наша мать-Земля бескрайна, и рекам ее нет числа. Уделом иноземным каждого из вас я наделю. Живите розно и владения приумножайте! И будьте верны слову, блюдите дружество свое. Не приведи Всевышний стать вам притчей во языцех, посмешищем у подданных своих! Должно быть, ведома вам, сыновья мои, судьба сородичей моих Алтана и Хучара: они однажды так же поклялись, но слов заветных так и не сдержали. Я нынче ж поделю меж вами всех подданных Алтана и Хучара. Пусть будут вам они напоминаньем об их судьбе и в жизни вашей предостереженьем!»

Чингисхан с сыновьями. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

И, приступив к Угэдэю, молвил еще Чингисхан: «Что ты мне скажешь, Угэдэй?»

И ответил Угэдэй на это владыке: «О, хан-отец, желаешь ты мой выслушать ответ. Но, право, что сказать тебе, не знаю. Могу ли я сказать, что мне невмочь однажды стать преемником твоим?! Но, коли воля есть твоя, явлю усердие в делах державных.

Не дай, Всевышний, Таких наследников мне породить, Которыми бы погнушалась и корова, Хотя бы трижды обернули их травой, Которыми бы пренебрег и пес дворовый, Хотя бы трижды салом обложили их. И как бы нам не угодить в полевку, Метя в лося. И это все, что я хотел сказать».

Выслушав Угэдэя, Чингисхан молвил: «Мне любы Угэдэевы слова. Hy a Толуй что скажет?»

И сказал Толуй:

«Я буду рядом с тем из старших братьев, Которого отец преемником однажды назовет. Ему напоминать я буду все, Что он запамятовал невзначай, И буду пробуждать в нем пыл, Коль затухать он будет. Я стану отзывом на клич его призывный И плеткою для лошади его; В походах дальних, в предстоящих сечах Ему я буду верною опорой!»

И одобрил Чингисхан слова Толуя, и повелел при этом: «Да будет же один из сыновей Хасара наследником его! Да унаследует потомок Алчидая его наследство! Да станет Отчигиновым преемником один из сыновей его! И да придет на смену Бэлгудэю его же семя! (Выше перечислены пять братьев Чингисхана.) Один из вас, сынов моих, да унаследует престол мой! (Тем самым было установлено, что великоханский престол могут наследовать только потомки Чингисхана.) Да будут оставаться неизменны, и нерушимы, и неоспоримы все мои веленья!

И коль у Угэдэя наследники родятся, Которыми бы погнушалась и корова, Хотя бы трижды обернули их травой, Которыми бы пренебрег и пес дворовый, Хотя бы трижды салом обложили их, Ужель среди моих потомков достойного не будет сына?!»

Чингисхан до этого хуралдая и после него, как свидетельствует Рашид ад-Дин, «испытывал сыновей в делах и знал, на что пригоден каждый из них». А другой летописец той эпохи, Джувейни, в «Истории завоевателя мира» (далее «ИЗМ») добавляет: «Чингисхан из дел, которые он (Угэдэй) совершал, и слов, которые произносил, обыкновенно видел, что он годится для трона, для управления государством и войском… И предположениями и намеками он рисовал эту картину в сердцах других своих сыновей… и постепенно заронил эти семена в самой глубине их души». Очевидно, это происходило и так, как мы читаем в опубликованном В. Котвичем наставлении Чингисхана сыновьям:

«Чингисхан спросил у своих сыновей: «Какое празднество выше всех празднеств? Какое наслаждение выше всех наслаждений?»…

Цагадай сказал: «По моему мнению, если подавить врага, разгромить наездника, расторгнуть сговоренных, заставить верблюдицу реветь по верблюжатам и привезти с собой добычу – это будет высшее удовольствие».

Зучи сказал: «На мой взгляд, высшее удовольствие – разводить многочисленные табуны лошадей, пускать взапуски многочисленных двулеток, воздвигнуть себе ставку и забавляться пиршествами».

Угэдэй сказал: «Я полагаю, что лучшее из наслаждений будет в том случае, если обеспечить благоденствие великому государству, созданному трудами нашего отца-хана, предоставить своему собственному народу жить в ставке в блаженстве и процветании, держать в порядке дела государственного управления, дать возможность наслаждений старейшинам и обеспечить спокойствие подрастающей молодежи».

Тулуй сказал: «По моему мнению, высшее блаженство заключается в том, чтобы тренировать своих аргамаков, бродить по глубоким озерам, спуская своих старых ястребов, и устраивать охоту на птиц, ловя серых уток».

Чингисхан сказал: «Зучи и Тулуй, вы оба говорите речи маленьких людей. Цагадай ходил вместе со мной на врагов и потому говорит такие слова… Слова же Угэдэя – вполне правильны».

Чингисхан сказал: «Если дела государственного управления находятся в порядке, если хан государства – мудр и искусен, если начальствующие братья его обладают совершенствами, если давшие ему жизнь отец и мать живы и невредимы, если у него имеются чиновники, знающие дела государственного управления, если он располагает войском, способным подавить врага, если его жены, дети и потомство будут здравствовать до скончания веков, если ему будет покровительствовать могучий вечный дух вселенной (Всевышний Тэнгри), – то в этом и будет заключаться его несравненное великое блаженство».

Так или иначе, по свидетельству Джувейни, когда «Чингисхана вдруг сразил неисцелимый недуг… он призвал к себе своих сыновей… и сказал так: «Если вы желаете провести свою жизнь в довольстве и роскоши и насладиться плодами власти и богатства… пусть на трон ханства вместо меня взойдет Угэдэй, поскольку он превосходит вас здравостью рассудка и проницательностью ума; и пусть управление войском и народом и защита границ Империи осуществляются его здравомыслием и мудрыми решениями».

Тогда его сыновья, продолжатели его дела, поклялись хану-отцу: «Наше благо и благо наших преемников зависит от того, как исполняются наказы Чингисхана, и в наших делах мы вверяем себя его наставлению».

Как свидетельствует «ССМ», воля Чингисхана была исполнена его сыновьями: «В год Мыши (1229) в местности Худо арал, что на Керулене, сошлись Цагадай и Бат (сын Зучи, будущий хан Батый), прочие властители улуса правой руки, нойон Отчигин (младший брат Чингисхана), Егу, Есунхэ (старшие сыновья Хасара, брата Чингисхана) и прочие властители улуса левой руки, Тулуй (младший сын Чингисхана) и прочие властители срединного улуса, а также прочие наследники, нойоны-темники и тысяцкие. И исполнили они сокровенное повеление владыки Чингисхана, и возвели на ханский престол Угэдэя».

Как и было завещано ему отцом Чингисханом, Угэдэй сразу же занялся «управлением войском и народом и защитой границ империи».

Уже на Великом хуралдае 1229 года «старший брат, Цагадай, возведя брата младшего, Угэдэя, на ханский престол, вместе с братом своим Тулуем вложил в руки его бразды правления хэвтулами, хорчинами и восемью тысячами турхагов, кои оберегали златую жизнь отца их, владыки Чингисхана, и передал во власть Угэдэя тумэн хишигтэна – собственной охраны владыки, которая следовала за ним всечасно». Угэдэй, приняв в свое распоряжение тумэн хишигтэна, издал указ, обновивший его структуру, укрепивший дисциплину в его рядах, позволивший защитить великого хана от покушений врагов на его жизнь: «Засим Угэдэй-хан изрек указ, в коем все подданные державы его извещались о распорядке службы хэвтулов, хорчинов, турхагов и всего хишигтэна», прежде несших службу охранную подле Чингисхана. Таким образом, хишигтэн становился самым крупным по численности, постоянным войсковым соединением армии Великого Монгольского Улуса. Кроме того, в прямое подчинение Угэдэя перешли срединный улус монголов и вся основная часть войска Великого Монгольского Улуса, которая до этого подчинялась его младшему брату Тулую.

Коронация Угэдэя. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

Что касается первоочередных шагов по «защите границ империи» и новых походов против старых и новых врагов, на этот счет Чингисханом было завещано следующее: во-первых, окончательно покончить с державой Алтан-хана, империей Цзинь, в Северном Китае; во-вторых, подавить сопротивление войска сына хорезмшаха, Джелал ад-Дина, и укрепить свое господство в Средней Азии; в-третьих, выступить в поход, который не смог совершить старший сын Чингисхана, Зучи, и покорить «северные страны, как-то: Келар, Башгирд, Урус (Русь), Черкес, Дашт-и-Кипчак и другие области тех краев».

Как явствует из «ЮШ», Чингисхан «перед кончиной, обратившись к окружающим, сказал: «Отборные войска (империи) Цзинь в (горном проходе) Тунгуань, с юга поддержаны горами Ляньшань, с севера защищены Великой рекой (Хуанхэ), поэтому трудно разбить (их). Если сократить путь через Сун (государство Южных Сунов), то Сун, вечный кровник Цзинь (держава Алтан-хана), обязательно сможет разрешить нам (проход), и тогда пошлем войска к Тан и Дэн, прямиком протащим (их) к Далян. Цзинь будет в затруднении и обязательно заберет войска из Тунгуани. И (будь) их всех хоть десятки тысяч, но, спеша на помощь за тысячи ли, люди и кони истощатся силами и хотя бы и дойдут, то не смогут сражаться. Разобьем их обязательно!»

Столкновение конных лучников. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

Предсмертный наказ Чингисхана оказался провидческим: Угэдэй сам встал во главе монгольской армии и совместно с армией китайской династии Южных Сунов «пошел и покорил народ зурчидский Алтан-хана». Это случилось в 1234 году. Победа над заклятым врагом была одержана, но не без потерь: в 1232 году в походе скоропостижно скончался младший брат Угэдэй-хана, Тулуй. В этом походе он в очередной раз проявил себя как смелый и решительный воин. Очевидно, впоследствии появилась легенда, посвященная этому печальному событию, которая была включена в «ССМ». Легенда не только объясняла скоропостижную смерть Тулуя, но, главное, свидетельствовала о том, как боготворили монголы своего великого хана, как, не задумываясь, отдавали за него свою жизнь. В «ССМ» говорится: «В год Зайца (1231) Угэдэй-хан выступил повоевать хятадов (здесь – империю Цзинь). И отправил он с передовым отрядом верного мужа своего Зэва. И сокрушил Угэдэй рать хятадскую, и изничтожил мужей хятадских, как пни трухлявые. И, перейдя через Цавчалский перевал, послал Угэдэй ратников своих по городам и весям хятадским, а сам пришел и сел в Шар-дэге. И постиг его тут недуг злосчастный, и лишился он дара речи.

И призвали тогда шаманов и ворожей и понудили их ворожить Угэдэй-хану. И, поворожив, сказывали они, что вознегодовали и напустили хворь на хана духи земель и вод хятадских, ибо полонил он людей хятадских и разор учинил городам ихним. И принялись шаманы задабривать духов, обещая им откупиться златом и серебром, скотом и людьми. Но пуще прежнего разгневались духи земли и вод хятадских. И вопрошали тогда шаманы духов, не соблаговолят ли они принять в качестве выкупа сродника Угэдэй-хана. И открыл тогда хан глаза, и попросил напиться. И, испив воды, спросил он шаманов: «Скажите мне, что вы наворожили?» И отвечали ему шаманы: «Прогневал, хан, ты духов земель и вод хятадских, ибо людей хятадских полонил и учинил разор их градам. Задабривали духов мы, им обещая откупиться серебром и златом, но пуще прежнего прогневались они. Когда ж мы обещали откупиться сродником твоим, духи явили нам свое благоволенье. Теперича какое будет повеление твое, наш хан?»

И вопрошал Угэдэй-хан: «Кто рядом есть из сродников моих?»

Рядом с ним был брат его младший Тулуй. И молвил тогда Тулуй: «Наш хан-отец, Великий Чингисхан, из старших, кои над тобою, и младших, кои тебя ниже, остановил свой выбор на тебе.

Тебя испытывал Чингисхан, Как испытывают скакуна, Тебя высматривал пристрастно, Как выбирают лучшего барана. Вложив бразды державной власти В твои руки И возложив тебе на плечи Над тьмой людскою бремя власти, Вознесся он на небеса. Мне повелел наш хан-отец быть вечно рядом с ханом – старшим братом, Напоминать ему все то, Что невзначай запамятует хан, И раздувать в нем пыл сердечный, Коль затухать он будет.

Коль потеряем мы тебя теперь, чей пыл сердечный раздувать я буду, кому запамятованное мне напоминать?! Коль не оправится хан от болезни, народ монгольский осиротеет, а все хятады возликуют. Так пусть же сгину я вместо тебя!..»

И принялись взывать шаманы к духам и читать заклинания. И дали они испить Тулую заговоренную воду. И, посидев немного, Тулуй молвил: «Хан, брат мой старший Угэдэй! Обереги и удостой опеки малых детей моих и овдовевшую невестку, пока хмель заговорный не сойдет. Я все сказал, и меня силы оставляют…»

И вышел Тулуй из ставки и пал замертво.

А вскоре Угэдэй-хан выздоровел и поверг Алтан-хана, и дал он Алтан-хану прозвание Шиао-си, что значит «ничтожный слуга». И взял Угэдэй-хан из пределов хятадских добычу богатую: и злато, и серебро, и златотканые, узорчатые штофы, и табуны лучших скакунов, и людей хятадских множество. И, посадив в Намгине, Жунду и прочих городах наместников и воевод своих, Угэдэй-хан благополучно воротился и сел в Каракоруме».

Успешным был и поход монгольских войск в Иранскую землю, где, по свидетельству Рашид ад-Дина, «еще не успокоились волнения и смуты, а султан Джелал-ад-Дин все еще проявлял высокомерие». Однако его ждал такой же бесславный конец, как ранее его отца, хорезмшаха. Преследуемый монгольскими воинами Чормахан хорчина, Джелал-ад-Дин прятался в горах, где и принял смерть от кинжала неизвестного бродяги. В 1231 году держава хорезмшаха прекратила свое существование. Эта территория стала именоваться Улусом Цагадая. В «ССМ» это событие было отражено следующим образом: «Чормахан хорчин подчинил державе нашей народ багдадский. И, известясь от него, что земли багдадские изобильны, а товары славны, повелел Угэдэй-хан: «Да будет Чормахан хорчин моим наместником в багдадских землях, да будет доставлять он в ставку ежегодно и золото, и золотые украшения, и златотканые парчи и штофы, и жемчуга, и перламутры, равно как и коней высоких, длинноногих, и мулов, и верблюдов вьючных!»

Если от Чормахан хорчина из Иранской земли Угэдэй-хан получил радостное известие, то от прославленного монгольского военачальника Субэдэй-батора, как свидетельствует «ССМ», посланного Угэдэй-ханом «повоевать ханлинцев, кипчаков, бажигидов (башкир), русских, асудов, сасудов, мажаров, кэшимирцев, сэркэсцев, бухарцев, кэрэлцев, перейти через реки Адил (Волга) и Жаяг (Урал) и дойти до градов Мэкэтмэн, Кэрмэн и Кэйиб», в 1232 году пришли вести менее приятные. Субэдэй-батор известил Угэдэй-хана о том, что народы оные противоборствуют отчаянно». Это означало, что войску Субэдэй-батора требовалось подкрепление…

Окончательно разгромив злейшего врага монголов, империю Цзинь, в 1234 году, Угэдэй-хан выполнил главный завет Чингисхана. В результате этого Великий Монгольский Улус избавился от постоянной угрозы нападения с юга, а монгольская армия на этом фронте боевых действий получила некоторую передышку. Теперь предстояло «достигнуть продолжительного покоя» на западных рубежах. Именно об этом писал Рашид ад-Дин в своей хронике «СЛ»: «Так как некоторые окраины государства еще не были полностью покорены, а в других областях действовали шайки бунтовщиков, он (Угэдэй-хан) занялся исправлением этих дел. Каждого из родственников он назначил в какую-нибудь страну (даругачином), а сам намеревался направиться в Кипчакскую степь (и далее)… В области русских, булар (поляков), маджар, башгирд, асов…» Для обсуждения дальнейших планов в 1235 году был созван Великий хуралдай. Однако на этом Великом хуралдае сын Тулуя, Мунх, взял на себя смелость предложить великому хану остаться на родине, чтобы «не переносить тяготы походов», и от имени всех «родственников и эмиров несметного войска» выразил готовность «беспрекословно и самоотверженно совершить все, на что последует указание» великого хана. Тогда и появилось повеление Угэдэй-хана, о котором сообщает «ССМ»: «И послал тогда Угэдэй-хан вослед Субэдэй-батору Бата, Бури, Мунха, Гуюга (сыновья Зучи, Цагадая, Тулуя и Угэдэй-хана, соответственно) и прочих многих доблестных мужей своих. И повелел Угэдэй-хан предводительствовать в походе оными мужами Бату, а мужами, кои выступили от срединного улуса, – Гуюгу.

И повелел еще Угэдэй-хан: «Да отошлют властители уделов в сей поход самого старшего из сыновей своих! И те наследники, кои уделов не имеют, равно и темники, и тысяцкие, и сотники с десятниками и прочие, кто б ни были они, да отошлют в поход сей самого старшего из сыновей своих! И все наследницы и все зятья пусть старших сыновей в рать нашу высылают!»

И присовокупил Угэдэй-хан к повелению оному: «Брат Цагадай мне присоветовал в поход отправить наших старших сыновей. Ко мне посыльного прислал он со словами: «Всех наших старших сыновей давай пошлем вслед Субэдэю! Коль все они отправятся в поход, мы рать свою пополним во сто крат. Чем больше будет наша рать, тем в бой пойдет она смелее. Пред нами в странах чужеземных тьма врагов. Страшны они в неистовстве своем: от своего меча мужи их смерть принять готовы. И, сказывают, их клинки остры».

Монгольский хан в сопровождении подданных. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

И повелели мы тогда в поход сбираться всем нашим старшим сыновьям, как это нам радельный брат Цагадай глаголил, и потому в далекий мы отправили поход Бата, Бури, Мунха и Гуюга».

Как отмечал монгольский писатель Д. Цахилган, автор биографии Бат-хана (хана Батыя), «из сообщения «ССМ» нетрудно понять, какая грандиозная, справедливая мобилизация, коснувшаяся всех и каждого, начиная с великого хана и кончая простым гражданином, была проведена в монгольской державе после Великого хуралдая 1235 года, какое высокое доверие Угэдэй-хан оказал Бату (хану Батыю)… поручив ему предводительствовать в этом походе и завершить то, что не успел сделать отец Бата, Зучи, – выполнить повеление Чингисхана: расширить владения монголов на запад и север до тех пределов, куда сможет ступить копыто монгольского скакуна, какое значение придавал Угэдэй-хан этому походу на запад в плане продолжения реализации доктрины «всемирного единодержавия» Чингисхана».

Согласно доктрине тэнгэризма, Всевышний Тэнгри является высшей всемогущей божественной силой во Вселенной, которая покровительствует Великому монгольскому хану и повелевает ему действовать от Его имени и реализовать Его волю на Земле. Иными словами, все, что находится под Вечным Синим Небом, должно быть объединено под властью монгольских ханов».

При этом монгольский ученый отмечал: «Чингисхан и его преемники, создавая мировую империю, не уделяли большого внимания различным абстрактным религиозным постулатам. Они разработали идеологию, которая, прежде всего, была призвана оправдать их собственную практическую деятельность; их главным стремлением было навязать свою политическую доктрину захваченным странам и народам… Для них первичным всегда была политическая выгода. Нетрудно понять, что, ведя войны против исламских и христианских государств, усилия монгольских ханов прежде всего были направлены против властьпридержащих, во главу угла ставились их собственные политические и жизненные интересы… Цель их политической доктрины заключалась не в установлении в мире господства своей религии, а в установлении политической диктатуры, в первую очередь ориентированной на интересы и выгоду своего кочевого народа». При преемниках Чингисхана эта концепция приобрела характер своеобразной универсальной идеологии, которую Ш. Бира называет «идеологией тэнгэризации, стала мощным моральным доводом, узаконившим их насильственные действия в мировом масштабе, начала конкурировать с другими мировыми религиозно-политическими доктринами».

Именно этой доктриной руководствовался преемник Чингисхана, его сын Угэдэй-хан, отправляя в поход на запад своих «родственников и эмиров несметного войска» во главе с Батом, при этом наставляя и вдохновляя их словами своего отца: «…Я получил от Неба (Всевышнего Тэнгри) помощь и достиг престола… все признали мою власть… Только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной, кто уходит, тот против меня. Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне. С этой целью я несу и проявляю грозное величие…»

Во время похода монгольского войска на запад, находясь за тысячи километров от театра военных действий, Угэдэй-хан тем не менее по мере необходимости словом и делом способствовал выполнению поставленной цели.

Так, древние источники свидетельствуют о том, что сначала до русских князей, а затем и до правителей европейских государств через главнокомандующего монгольскими войсками Бата были переданы послания Угэдэй-хана, в которых содержался приказ «подчиниться Сыну Небесного Владыки, Великому монгольскому хану, который по воле Всевышнего Тэнгри является Властелином всей Земли. Все, кто подчинится, станут нашими подданными, все, кто не подчинится, будут уничтожены». Судя по материалам Лионского собора 1245 года, благодаря указам Угэдэй-хана цели монгольской доктрины «всемирного единодержавия» дошли до слуха европейских правителей и иерархов христианской церкви. И уже вскоре их представители отправились в далекую Монголию для установления прямых контактов с великими монгольскими ханами…

«ССМ» также содержит свидетельство об участии Угэдэй-хана в решении, так сказать, «организационных» вопросов, которые возникли во время похода монголов на запад. В «ССМ» сказано: «Бат, Бури, Гуюг, Мунх и прочие достойные мужи наши, что посланы были в поход вослед Субэдэй-батору, покорили ханлинцев, кипчаков, бажигидцев, повергли и полонили русских. И подчинили они Асуд, Сасуд, Боларман, Кэрмэн, Киву и прочие грады и посадили в них наместников своих…

Засим прибыл к Угэдэй-хану из земли кипчаков посланец Бата и передал владыке сие, реченное Батом: «Благоволеньем Небесного Владыки Вечного, харизмой Угэдэй-хана, дяди нашего, порушили мы град Мэгэд, люд русский покорили, твоей державной власти подчинили одиннадцать народов чужеземных. И, возжелав державные поводья золотые в пределы отчие направить, раскинули шатер широкий и на прощальный пир сошлись. Ибо на оном пиршестве честном я самым старшим был средь братьев-сродников наследных, застольную испил я первым чашу, чем вызвал Бури и Гуюга недовольство. И прочь они ушли с честного пира, и молвил тогда Бури, уходя:

«Равняться с нами возжелали Бородатые старухи. Их пяткой ткнуть бы, А после и ступнею растоптать!»

Статуя Угэдэй-хана. Улан-Батор. Монголия

«Поколотить бы, что ли, хорошенько старух, кои на пояс понавешали колчаны!» – ему Гуюг надменно вторил.

«И понавесить деревянные хвосты!» – присовокупил Аргасун, сын Элжигдэя.

Тогда мы молвили: «Коли пришли мы чужеземных ворогов повоевать, не должно ль нам крепить согласье меж собою полюбовно?!»

Но нет, не вняли разуму Гуюг и Бури и пир честной покинули, бранясь. Яви же, хан, теперь нам свою волю!»

Выслушав посланника Бата, Угэдэй-хан пришел в ярость и, не допустив к себе прибывшего в ставку сына Гуюга, молвил: «Кому внимает самохвал спесивый этот, глумясь над старшим братом подло и воли супротив его идя?! Уж лучше бы сие яйцо протухло вовсе!

Да будет послан он в отряде штурмовом На неприступный, словно горы, град, Дабы карабкался на городские стены, Пока ногтей всех с пальцев не ссучит! Да будет послан воеводой он на град, Стеною кованою обнесенный, Дабы взбирался он на эти стены, Пока ногтей всех с пальцев не облупит!

А этот мерзкий зложелатель Аргасун, какой еще вражине вторя, стал лаять наших сродников надменно?! Казнить нам следовало Аргасуна, да упрекнут меня, что строг я равно не ко всем. И посему да будут вместе сосланы Гуюг и Аргасун! А с Бури мы поступим так: пусть Бата известят, дабы отправил он смутьяна к отцу, моему брату Цагадаю. И пусть брат старший Цагадай судьбу его решит!»

И приступили тогда к Угэдэй-хану Мунгэй (Мунх) и нойоны Алчидай, Хонхордай и Жанги, и молвили они: «Дал нам наказ Чингисхан: дела походные решать в походе, домашние же – дома разрешать. Хан соизволил на Гуюга осердиться за провинность, что свершил в походе он. Тогда не должно ль это дело отдать на порешение Бату?»

Внимал Угэдэй-хан словам их с благоволением, и унял он свой гнев, и призвал к себе Гуюга, и выговаривал ему за дела его недостойные: «Мне сказывали, как в походе ты сек моих мужей нещадно, ни одного здорового седалища в дружине не оставил; так мордовал ты ратаев моих, что кожа клочьями с лица спадала. Не думаешь ли ты, что русские, лишь гнева убоявшись твоего, нам покорились?! Не возомнил ли, сын, что Русь ты покорил один, и потому позволено тебе над старшим братом так глумиться и воли супротив его идти?! «Страшна лишь многочисленная рать, лишь глубина морская смертоносна!» – разве не так нас поучал отец, Чингис. Ведомые в сраженье Субэдэем и Бужэгом, вы силой общею повергли русских и кипчаков. Так что же ты, впервые кров родной покинув, в бою не одолев ни русского, ни кипчака и даже не добыв паршивого козленка шкуры, кичишься доблестью своею громогласно, как будто ворога разбил один?! Как друг, клокочущее сердце успокаивающий, как ковш, смиряющий в котле бушующую воду, Мунгэй, и Алчидай, и Хонхордай с Жанги воистину мою уняли ярость. И впрямь дела походные решать Бату лишь надлежит, и посему пусть судит он Гуюга с Аргасуном! А брат мой старший Цагадай да порешит судьбу Бури!»

Приведенный выше отрывок из «Жизнеописания Угэдэй-хана», вошедшего в «ССМ», как нельзя лучше иллюстрирует проявление в конкретных жизненных обстоятельствах некоторых личных качеств Великого монгольского хана, которые перечислил в «СЛ» Рашид ад-Дин: рассудительность, твердость, великодушие и справедливость…

За делами, связанными с походом на запад, Угэдэй-хан не забывал и об «управлении народом» в самой Монголии и на присоединенных к Великому Монгольскому Улусу территориях, в частности в Северном Китае и Средней Азии. Как свидетельствует Рашид ад-Дин, Угэдэй-хан «расточал свои благословенные мысли на благое дело правосудия и милосердия, на устранение несправедливости и вражды, на благоустройство городов и областей, на возведение разного рода зданий. Он никогда не пренебрегал ни одним соображением, касающимся устроения основ миродержавия и возведения фундамента процветания».

В частности, Угэдэй-хан завершил начатый еще Чингисханом раздел всех исконных монгольских земель между главными административными единицами улуса – «тысячами» и принял меры по расширению пастбищных угодий, о чем в «ССМ» сказано: «Хотим мы поделить все земли государства нашего. И для сего из каждой тысячи назначены пусть будут распорядители кочевий – нутагчины!

Досель гобийские пределы нелюдимы, там токмо лани вольные пасутся. И дабы подданные наши сели в сих пределах, да будут посланы с Чанаем и Уйгурдаем нутагчины и ими вырыты и огорожены колодцы!»

А вот что говорится в том же источнике о налоговой системе, которую инициировал Угэдэй-хан: «На уготованный родителем престол взойдя, не буду подданных своих мытарить! Да будет каждый год на нужды провиантские от стада каждого двухгодовалая овца дана нам! И по одной овце из сотни каждой – на пособленье сирым и убогим!» Впоследствии были введены налог с земледельцев (в основном, на захваченных территориях), а также торговый, таможенный и другие налоги, установлены суровые наказания за их нарушение и связанное с ними взяточничество.

Одним из важнейших деяний Угэдэй-хана считается создание единой, государственной уртонной (ямской) службы. Вот как описано рождение этого нововведения в «ССМ»: «Посыльные, что едут с донесеньем, в пути неспешны и в айлы то и дело заезжают, обременяют подданных моих. Желаем ныне мы поставить станции-уртоны, при коих бы служили от каждой тысячи посаженные ямщики. И установим впредь порядок, по коему уртонною дорогой следовать, не мешкая в пути, послам всем надлежит!

Все это присоветовали мне Чанай и Булахадар; я полагаю одобрения сие достойно. Однако что на это скажет брат мой старший Цагадай? Хотел бы выслушать я и его сужденье». И известил через посыльного Угэдэй-хан брата старшего Цагадая о делах сиих. Известясь об оных, Цагадай благословил их и передал Угэдэй-хану свой ответ: «Да будет все по-твоему сотворено!»

И присовокупил к этому Цагадай: «В своих пределах выставлю я тотчас станции-уртоны; Бата же извещу, дабы тянул уртонный тракт ко мне навстречу. Из прочего всего учереждение уртонной службы вниманья истинно достойно!»

Монета, отчеканенная в годы правления Угэдэй-хана

И изрек тогда Угэдэй-хан: «Брат старший Цагадай, Бат и правого улуса прочие властители, и Отчигин нойон с Егу и левого улуса прочие властители, наследники, зятья, и прочие нойоны-темники, десятники и сотники срединного улуса благословенно вняли всем сужденьям нашим о том, чтобы поставить станции-уртоны, при коих бы служили ямщики, – не тяготило бы то подданных моих, да и посыльным бы моим покойно было.

И посему с согласья брата Цагадая повелеваю: поставить станции-уртоны, при коих бы служили ямщики! Сим ведать будут Арачан и Тохучар. Да будут к каждому уртону приписаны по двадцать ямщиков и счетом достодолжным приданы ему и кони ездовые, кобылы дойные и овцы провиантские, повозки и упряжные быки.

Но коли будет недостача из того Хотя бы и веревки малой, Виновный да поплатится губой! Коль будет недостача И колесной спицы, Поплатится виновный половиной носа!»

Повелев своим указом: «Да будут подданные наши держаться, как и прежде, велений владыки Чингисхана!», Угэдэй-хан тем самым продемонстрировал свою решимость и впредь следовать «Великой Ясе» Чингисхана (свод законов и уставов Чингисхана был, по словам Г. В. Вернадского, «обобщенной мудростью основателя империи»). В то же время в связи с принятыми им мерами по «управлению народом» «Великая Яса» была дополнена и в 1234 году в последнем варианте доведена до сведения участников Великого хуралдая (Великого собрания) и принята к исполнению. Как явствует из «ЮШ», среди добавленных Угэдэй-ханом в «Великую Ясу» статей есть и такие, которые ужесточали регламент проведения Великого хуралдая: «1. Кто, будучи позван на собрание (Великий хуралдай), не поедет, а будет пировать в своем доме, тот повинен отсечением головы. 2. При входе во дворец (для участия в Великом хуралдае) и при выходе оттуда никто не должен иметь в своей свите более десяти мужчин или женщин; никто в таком случае не должен перемешиваться с другим… 6. Кто будет говорить (за пределами Великого хуралдая) о таких общественных делах, о которых не следует открывать, таковых при двукратном нарушении наказывать розгами, по троекратном – батогами, по четырехкратном – приговаривать к смерти».

Кроме того, при Угэдэй-хане в «Великую Ясу» составной частью вошли «Билика Чингисхана», свод важнейших изречений, высказываний и наставлений его великого отца. Следует подчеркнуть, что монголы той эпохи придавали «Билику» такое же огромное значение, как и «Великой Ясе». По свидетельствам «ЮШ» и книги «Путешествия Ибн-Батуты», потомки и сподвижники Чингисхана, возглавлявшие все улусы Великой Монгольской империи, на ежегодных хуралдаях (собраниях) вновь и вновь прослушивали мудрые высказывания Чингисхана, свидетельствуя тем самым о своем беспрекословном следовании его «Великой Ясе» и мудрым заветам.

При Угэдэй-хане были осуществлены и другие мероприятия по возвеличиванию и увековечиванию памяти Чингисхана. В частности, была завершена главная книга монголов – «Сокровенное сказание монголов», ставшая историей «золотого рода» Чингисхана. В колофоне «ССМ» говорится: «В месяц дождей года Мыши (1240 год), когда сошлись все на Великий хуралдай и стали ставкой на Худо арале, что на реке Керулен, в долине между Долон болдогом и Шилхэнцэгом, сказание свое мы завершили». «ССМ» – единственный имеющийся в нашем распоряжении художественно-исторический памятник, шедевр монгольской культуры того времени, стоящий в одном ряду с великими древними литературными памятниками, такими, как «Илиада», «Одиссея» и «Слово о полку Игореве».

Фрагмент листа Каталонского атласа мира. Около 1375 года

Угэдэй-ханом был создан мемориальный комплекс из восьми юрт и воздвигнуто белое девятибунчужное знамя Чингисхана для принесения жертвоприношений Духу Великого Владыки.

Угэдэй-хан положил начало градостроительству в Великом Монгольском Улусе. Как свидетельствует Рашид ад-Дин, однажды хан спросил: «Какой самый лучший город в мире?» Сказали: «Багдад». Он приказал построить на берегу реки Орхон большой город, и его назвали Каракорум». Каракорум, ставший столицей Великого Монгольского Улуса, его экономическим, торговым и культурным центром, а также построенный в нем ханский дворец – «Дворец вечного покоя», и другие, сезонные ставки великого хана красочно описывали, им восхищались не только придворные летописцы, но и послы иноземных государств.

В связи с упомянутыми выше указами Угэдэй-хана «посадить в Намгине, Жунду и прочих городах (Северного Китая) наместников и воевод своих», а также о назначении Чормахан хорчин наместником великого монгольского хана в багдадских землях и «своих наместников в покоренных землях ханлинцев, кипчаков, бажигидцев и русских», следует сказать о своеобразной кочевой административной структуре, которая во времена правления хана Угэдэя внедрялась монголами на завоеванной территории. Обобщая сведения имеющихся источников, монгольский ученый Ш. Бира писал: «Она состояла из следующих должностных лиц: даругачин, заргучи, таммачин, алгинчин.

Даругачины являлись своеобразными чрезвычайными и полномочными послами Великого хана в завоеванных государствах, крупных городах и областях. Они осуществляли высшую исполнительную власть на территории своего нахождения, были обязаны выполнять приказы и указания Великого монгольского хана. Даругачины выбирались из ближайшего окружения хана и хишигтэна. На первых порах они организовывали перепись населения, сбор налогов, мобилизацию в армию…

Следующие после даругачинов по значимости чиновники – заргучи. Они назначались ханом в уделы членов “золотого рода” и должны были… “судить разные тяжбы”, возникшие между членами “золотого рода”, в том числе касающиеся раздела подданных, “карать подданных за ложь и взыскивать за воровство, подсудных всех судить и выносить смертный приговор всем, кто достоин смерти”. Таким образом, заргучи имели чрезвычайные полномочия административного, следственного и судебного характера…

По свидетельству авторов “Сокровенного сказания монголов” и автора “Сборника летописей” Рашид ад-Дина, монголы размещали на завоеванных территориях особые военные подразделения охраны, которые назывались “тамма” (“тамма” – слово тибетского происхождения, в переводе означает “рубеж, граница”), а командиры этих подразделений именовались “таммачин”. В обязанность им вменялось обеспечение лояльности местного населения, а также изымание материальных богатств и ценностей и доставка их в ханскую казну…»

Для Угэдэй-хана главным подспорьем в управлении Северным Китаем являлся киданец Елюй Чу-цай (1189–1243), который с 1218 года верой и правдой служил сначала Чингисхану, а затем и Угэдэй-хану, был их главным советником по китайским делам. Однажды, указывая на него сыну Угэдэю, Чингисхан сказал: «Этого человека Небо (Всевышний Тэнгри) пожаловало в наш дом! Впоследствии ты поручишь ему все управление армией и государством!» Угэдэй-хан выполнил повеление отца и в 1231 году, как свидетельствует «ЮШ», «в первый раз учредил верховное судебное место (сенат) в Чжун-юань (здесь – в Северном Китае) Елюй Чу-цай сделан президентом его…» Наиболее наглядно о взаимоотношениях Чингисхана, а затем и Угэдэй-хана с Елюй Чу-цаем, о роли последнего в организации управления завоеванной монголами северной части Китая повествуется в биографии Елюй Чу-цая в «Юань ши»: «В век Тай-цзу (Чингисхана) в Западном крае (здесь – Средняя Азия) ежегодно были дела, и [Тай-цзу] не имел досуга управлять Северным Китаем. Чиновники сильно обирали [народ налогами] и думали только о себе – богатства [у них] достигали огромных размеров, а у казны не было никаких запасов. [В связи с этим] придворный чиновник Бе-де и другие сказали [императору]: «От ханьцев нет никакой пользы государству. [Поэтому] можно уничтожить всех людей и превратить [их земли] в пастбища». [По этому случаю Елюй] Чу-цай сказал [императору]: «Ваше величество собирается в поход на Юг, и необходимо иметь средства на удовлетворение военных нужд. Если в самом деле в Северном Китае справедливо установить земельный налог, торговый налог и сборы на соль, вино, плавку железа и [продукты] гор и озер, то ежегодно можно получать серебра 500 тыс. лян (мера веса, 37,3 г), шелка 80 тыс. кусков и зерна свыше 400 тыс. ши (мера объема, 66,41 л). [Их] будет достаточно для снабжения [армии]. Как так можно говорить, что [от ханьцев] нет никакой пользы!» Император сказал: «Попытайтесь для нас осуществить это!» Тогда [Елюй Чу-цай], доложив императору, назначил уполномоченных по сбору налогов в десяти лу (крупная административная единица в Северном Китае) – Яньцзине и других. На всех [должностях] старших [уполномоченных] и [их] помощников были использованы ученые люди.

Первый стационарный буддийский монастырь Эрдэни-Дзу. Ограждение из ступ. 1585 год

Когда осенью в [году] синь-мао (4 февраля 1231 года – 23 января 1232 года) император (Угэдэй-хан) прибыл в Юньчжун, все десять лу представили императору книги учета зерна в хлебных амбарах, а также золото и шелковые ткани, [которые] были расставлены во дворе. Император, смеясь, сказал [Елюй] Чу-цаю: «Вы не отходили от нас, но сумели обеспечить в избытке государственные доходы. Есть ли еще такие, как вы, среди чиновников южного государства?» [Елюй Чу-цай] ответил: «Все там были способнее меня. Я не талантлив, поэтому-то и был оставлен в Янь[цзине] и нахожусь на службе у Вашего Величества». Император похвалил его за скромность и поднес ему вина. [Император] в тот же день назначил [его] чжун-шу ли (главой «Великого императорского секретариата», центрального правительства в Северном Китае) и приказал, чтобы все дела – будь то большие или малые – прежде всего докладывались ему (т. е. Елюй Чу-цаю)…

Кроме того, [Елюй Чу-цай] по своему усмотрению изложил [императору Угэдэй-хану] по пунктам восемнадцать дел и обнародовал [их] в Поднебесной. Вкратце в них говорилось: [1] в областях следует поставить старших чиновников, а среди пастушеского населения учредить [должности] темников – командующих войсками, и уравнять [их] во власти и силе, чтобы предотвратить своеволие и произвол; [2] земли Северного Китая дают средства, и [поэтому] следует оберегать и поддерживать его население; [3] в округах и уездах следует наказывать тех [чиновников], которые посмеют [там] самовольно вводить [новые] подати (кэ-чай) без получения высочайшего указа; [4] должно наказывать тех [чиновников], которые торгуют казенными вещами или заимствуют [их]; [5] должно наказывать смертью монголов (мэн-гу), мусульман и тангутов (хэ-си [жэнь]), которые занимаются земледелием, [но] не платят налогов (шуй); [6] должно наказывать смертью смотрителей (цзянь-чжу) [государственного имущества], которые воруют казенные вещи; [7] о тех [преступниках], которые совершили правонарушения, наказуемые смертью, должно представлять доклад императору с изложением мотивов, дожидаться ответа (дай бао) и [только] после этого осуществлять наказание; [8] преподнесение подарков [чиновникам] приносит немало вреда, и [поэтому] совершенно необходимо запретить и прекратить [такую практику]…

Елюй Чу-цай – советник Чингисхана и его преемника Угэдэй-хана. Памятник в китайском городе Жинзоу

Император последовал всем этим [советам] и не согласился [с Елюй Чу-цаем] только по вопросу о преподнесении даров [чиновникам], сказав [Елюй Чу-цаю]: «Если они добровольно преподносят дары, то надо разрешать им». [Елюй] Чу-цай ответил: «С этого-то и начинается непременно [все] зло!» Император сказал: «[Мы] последовали всему, о чем вы докладывали нам. Неужели вы не согласитесь с нами [хотя бы только] в одном деле?»…

Когда весной в году бин-шэнь (9 февраля 1236 года – 27 января 1237 года) князья во множестве собрались на съезд (Великий хуралдай), император [на пиру] собственноручно взял кубок [с вином] и, подавая его Чу-цаю, сказал: «Мы искренне доверяем вам, потому что [на то было] повеление покойного императора (Чингисхана). Если бы не вы, то в Северном Китае не было бы того, что [мы имеем там] сегодня. То, что мы можем спать спокойно, – [результат] ваших усилий!»

[Елюй Чу-цаем] были приведены к единообразию меры веса и объема, выданы [чиновникам] грамоты-дощечки и печати, [изготовленные по одному образцу], установлена система [выпуска] бумажных денег, учреждены «уравнительные перевозки» (т. е. доставка различных продуктов ко двору в зависимости от расстояния), налажены почтовые сообщения и определен [порядок пользования] подорожными для проезда по почтовым станциям – в основном упорядочены все дела управления, и народ вздохнул с некоторым облегчением…»

9 декабря 1241 года Угэдэй-хан устроил большую облавную охоту, а на следующий день в присутствии своих жен, сыновей и ближайшего окружения, подводя итог своим деяниям за годы правления Великим Монгольским Улусом, он сказал: «Отца-владыки на престол взойдя великий, деянья совершил я таковые: пошел и покорил народ зурчидский Алтан-хана (империю Цзинь), сие во-первых; поставил станции-уртоны, коими следовать должны посыльные и вести без задержек доставлять, то во-вторых; засим в безводных землях по моему указу вырыты колодцы, и впредь в воде и в пастбищах не будет недостатка подданным моим; и, наконец, по городам и весям я воевод и управителей поставил. И сим облагодетельствовал я монгольский люд, дабы, как говорится, во блаженстве возлежал он, беспечно ноги растянув и руки по земле раскинув. Итак, после отца-владыки такие вот деянья я свершил.

Престол отца-владыки обретя, обременив себя державной властью, попал я в плен к зеленому вину. И сознаю я это прегрешенье. Пошел на поводу у женских чар, к себе я привезти велел дев из улуса дядьки Отчигина (младшего брата Чингисхана). Великий грех державному владыке такие беззакония чинить!

Повинен я и в том, что, вняв навету, нукера Доголху безвинного сгубил, который в битвах вечно первым на врагов бросался. За неразумное мое отмщенье верному нукеру отца-владыки раскаяния мучают меня! Кто беззаветно так отныне мне послужит?!

Пайцза – верительная бирка, металлическая или деревянная пластина с надписью, выдававшаяся китайскими, чжурчжэньскими, монгольскими правителями разным лицам как символ делегирования власти, наделения особыми полномочиями. Носилась при помощи шнура или цепи на шее либо на поясе

Заботясь, как бы во владенья братьев не ушли рожденные по благоволенью Небесного Владыки и Матери-Земли газели, поставил средостенья я. За то услышал я укор от братьев и нынче каюсь в согрешении своем.

Итак, к благодеяниям отца-владыки сии деяния четыре я присовокупил. И совершил четыре прегрешенья, в коих каюсь!»

Современные монгольские исследователи, в частности биограф Угэдэй-хана Ч. Далай, оценивая не только перечисленные самим Угэдэй-ханом, но и другие «благодетельные деяния» Великого монгольского хана, писал: «Во время правления Угэдэй-хана экономическая мощь Великого Монгольского Улуса заметно выросла, животноводство и другие отрасли хозяйства развивались быстрыми темпами. Это стало возможным потому, что после окончания походов, осуществленных самим Чингисханом, появилась настоятельная потребность залечить шрамы междоусобиц и войн, организовать эффективное функционирование исполнительной власти, развивать свою собственную экономику, повышать благосостояние своего народа. Для осуществления этой работы сложились благоприятные внешние условия. Прежде всего, было окончательно покончено с угрозой нападения со стороны соседних государств. Кроме того, появилась возможность использовать людские и природные ресурсы завоеванных стран для развития экономики Великого Монгольского Улуса. Однако это не дает основание некоторым иностранным исследователям назвать наших предков «монголами, временно обогатившимися за счет награбленного». Главными факторами быстрого подъема экономики Великого Монгольского Улуса того времени были упорный труд всего монгольского народа и мудрое руководство Угэдэй-хана, который должен быть оценен в истории Монголии как руководитель, верой и правдой служивший своей державе, посвятивший всю свою жизнь ее процветанию».

О великодушии, щедрости, кротости характера и милосердии, которыми отличался Угэдэй-хан, ходили легенды. Одной из таких легенд мы и закончим свое повествование. Был один монгол по имени Менгли-Бука; было у него стадо овец. Однажды ночью на то [стадо] напал волк и погубил большую его часть. На следующий день монгол пришел к его величеству (Угэдэй-хану) и доложил о происшествии со стадом и волком. Каан сказал: «Куда [же] волку уйти?»

В то время там случайно ходили борцы-мусульмане и водили живого волка со связанной пастью, которого они поймали в тех краях. Хан купил у них того волка за тысячу балышей и сказал монголу: «От того, что ты [его] убьешь, тебе не будет никакой пользы», – и приказал дать ему тысячу баранов. «Отпустим этого волка, – [сказал хан], – пусть он предупредит своих собратьев, чтобы они уходили из этих пределов».

Когда волка отпустили, на него напали собаки и растерзали его. Хан по этому случаю разгневался и приказал отомстить собакам за волка. Печальный и задумчивый ушел он во внутренние покои ставки и сказал, обратившись к вельможам и приближенным: «Цель освобождения волка заключалась в следующем. Я обнаружил в состоянии своего здоровья некоторую слабость и подумал, что если я дам избавление какому-нибудь животному от гибели, то предвечный бог (Всевышний Тэнгри) дарует мне исцеление, но так как он не спасся от их лап, то, конечно, я тоже не выйду из пропасти. Не сокрыто, что государи – избранники божьи и что для них случаются [божественные] откровения, дабы они были осведомлены о [положении] дел».

Угэдэй-хан скончался 11 декабря 1241 года. Как пишет Рашид ад-Дин, «хотя наследником престола Угэдэй-хана был его внук Ширамун, (его жена) Туракина-хатун и сыновья Угэдэй-хана после его смерти поступили наперекор его приказу и посадили на ханство Гуюк-хана…».

Гуюг-хан (Гуюк)

В делах государства для меня все равны: ни родители, ни братья и сестры, ни дети, ни друзья-приятели не будут иметь поблажек; все дела будут решаться по справедливости, исходя из интересов государства.

Гуюг-хан

Гуюг, старший сын Угэдэй-хана, второго Великого хана Великого Монгольского Улуса, родился в 1206 году от его второй жены Дургэнэ (Туракины). Как писал персидский летописец Рашид ад-Дин, «эта супруга… по природе была очень властной…» Летописец имел все основания так охарактеризовать мать будущего Великого хана исходя из ее деяний, речь о которых пойдет ниже.

Как свидетельствует Рашид ад-Дин, Гуюг «в течение всей жизни болел хронической болезнью», тем не менее Джувейни характеризует его как отличавшегося от всех других сыновей Угэдэй-хана «силой, и жестокостью, и отвагой, и властью… он имел большой опыт разрешения спорных вопросов и пережил больше дней благополучия и невзгод…» Впервые как участник боевых действий Гуюг упоминается в «Юань ши» в записях за 1233 год: ему и князю Ацитаю (Элжидэю) было «предписано идти с восточной армией для усмирения Онола» (или Ваньну, чжурчжэньского правителя самопровозглашенного государства Дун Сян на Ляодунском полуострове). В сентябре того же года штурмом была взята столица Дун Сян, пленен его самозванный правитель. Таким образом, при непосредственном участии двадцатисемилетнего Гуюга была решена важная стратегическая задача: покончено с последнем оплотом чжурчжэньской династии Цзинь в северо-восточном Китае, обеспечена безопасность тыла монгольской армии, намеревавшейся начать наступление на Корею.

Итак, в самом первом своем походе Гуюг оправдал доверие отца, очевидно поэтому Угэдэй-хан «повелел ему предводительствовать войсками срединного улуса» в походе на запад, который еще называют «походом старших сыновей». Дело в том, что Угэдэй-хан в этот поход по совету старшего брата Цагадая «послал вослед Субэдэй-батору Бата (будущий хан Батый), Бури, Мунха, Гуюга (сыновья Зучи, Цагадая, Тулуя и Угэдэй-хана, соответственно) и прочих многих доблестных мужей своих».

Созвездие Быка. Древний монгольский рисунок

Заметим, что Угэдэй-хан повелел «предводительствовать в походе оными мужами Бату…», то есть назначил сына своего старшего брата Зучи главнокомандующим, а прославленного полководца Субэдэя его главным советником, которым должны были беспрекословно подчиняться все остальные «старшие сыновья». Судя по источникам, поначалу все так и было. В них Гуюг упоминается, как командир одного из подразделений монгольской армии, которая в 1236–1238 годах громила булгаров, кипчаков, аланов, брала штурмом города северо-восточной Руси. Летом-осенью 1238 года монгольская армия вернулась в кипчакские степи, где Бат дал кратковременный отдых своему войску. Во время праздника, устроенного по этому случаю, между Батом и некоторыми другими «старшими братьями», в частности, сыном Цагадая, Бури, и сыном Угэдэй-хана, Гуюгом, случилась размолвка по поводу того, кто должен почитаться «на оном пиршестве честном… самым старшим… средь братьев-сродников наследных», и кто должен был «первым испить застольную чашу…». Судя по рапорту, который отправил Бат Великому хану Угэдэю, зачинщиком ссоры был сын Цагадая, Бури, а Гуюк и Аргасун, сын Элжигдэя, его поддержали, пригрозив физической расправой.

Причиной этой размолвки двоюродных братьев был давний конфликт их отцов, в первую очередь Зучи и Цагадая. Этот конфликт начался на Великом хуралдае 1218 года, на котором во время обсуждения кандидатуры престолонаследника Цагадай назвал Зучи «мэргэдским ублюдком», которому он не будет подчиняться, а продолжился – в Средней Азии во время осады Ургенча, где только вмешательство Угэдэя, посланного Чингисханом, прекратило споры Цагадая и Зучи о времени начала штурма города, заставило Зучи отказаться от плана склонить защитников Ургенча к добровольной капитуляции и приступить к решительным действиям. Очевидно, презрительное отношение к Зучи и его потомкам со стороны, в первую очередь, Цагадая передалось и некоторым представителям следующего поколения «золотого рода», в частности двоюродным братьям Бата, Бури и Гуюгу, которые во всеуслышание заявили, что не потерпят его главенство над собой. Что же касается самого Гуюга, он был уверен, что на правах сына Великого хана, к тому же старшего по возрасту, должен был считаться самым уважаемым на том злосчастном пиру, и именно он должен был первым испить заздравную чашу. Как отметил современный биограф Гуюга, монгольский военный историк Х. Шагдар, недовольство Гуюга могло вызвать и то обстоятельство, что во время боевых действий Гуюг всегда находился в подчинении другого двоюродного брата Мунха, которому Бат доверял общее командование.

В отличие от своего сына, Угэдэй-хан никогда не питал презрение к сыну Зучи, Бату, всецело ему доверял, ценил его талант военачальника, о чем и свидетельствует его назначение главнокомандующим монгольской армии в походе на запад. Поэтому Угэдэй-хан срочно отозвал из похода Гуюга и, как сказано в «Сокровенном сказании монголов», «выговаривал ему за дела его недостойные».

Думается, что именно после этого происшествия с Гуюгом его отец, Великий монгольский хан Угэдэй, сильно засомневался в способности старшего сына стать его преемником. И это «разочарование» стало одной из причин столь продолжительного периода «междуцарствия и смуты», который начался после смерти Угэдэй-хана.

Что же до наказания сына, то Угэдэй-хан последовал совету своих приближенных, которые напомнили взбешенному выходкой сына отцу завет Чингисхана: «Дела походные решать в походе, домашние же – дома разрешать». Он приказал Бату самому судить провинившихся двоюродных братьев. В древних источниках нет свидетельств того, как был наказан Гуюг по возвращении в распоряжение главнокомандующего монгольскими войсками в западном походе Батом. Зато в них сообщается об участии Гуюга в 1238–1242 годах в подавлении восстания мордвы, завоевании южной Руси, в частности Киева, а затем Румынии, Венгрии и Болгарии.

В начале весны 1242 года Бату пришло известие из Монголии о кончине Великого хана Угэдэя. На хуралдае высшего командования монгольской армии было принято решение о прекращении боевых действий в Европе и возвращении на родину для участия в выборе нового Великого хана…

Впоследствии годы, прошедшие после смерти Угэдэй-хана до вступления на престол его старшего сына Гуюга, летописцы назовут «временем междуцарствия и смуты». Это было связано, в первую очередь, с деяниями вдовы Угэдэй-хана, Туракины-хатун, которая, как пишет Рашид ад-Дин, «ловкостью и хитростью, без совещания с родичами, по собственной воле захватила власть в государстве, пленила различными дарами и подношениями сердца родных и эмиров, все склонились на ее сторону и вошли в ее подчинение… Она имела одну приближенную по имени Фатима, которая… была очень ловкой и способной и являлась доверенным лицом и хранительницей тайн своей госпожи. Вельможи окраин [государства] устраивали через ее посредство [все] важные дела. По совету этой наперсницы [Туракина-хатун] смещала эмиров и вельмож государства, которые при Угэдэй-хане были определены к большим делам (Елюй Чу-цай, Чинкай, Махмуд Ялавач и другие) и на их места назначала людей невежественных». Деяния Туракины-хатун вызвали недовольство «степной аристократии»: Бат отказался лично участвовать в Великом хуралдае, тем самым показав свое отношении к выбору престолонаследника из потомков Угэдэй-хана, а младший брат Чингисхана, Отчигин-нойон, и вовсе «захотел военной силой и смелостью захватить престол…»

Возвращение Гуюга из похода в ставку отца несколько разрядило напряженную обстановку, во всяком случае, как отметил летописец, «с его прибытием пресеклись стремления алчущих [власти]». Очевидно, все представители «золотого рода» Чингисхана, в том числе и сама тогдашняя регентша Туракина-хатум, осознали, что с созывом Великого хуралдая и избранием на нем, согласно «Великой Ясе» Чингисхана, законного престолонаследника больше тянуть нельзя, потому что тогда под вопросом было само существование Великого Монгольского Улуса как единого государства.

Как стало ясно на самом Великом хуралдае, который собрался… [26 августа – 23 сентября 1245 года н. э.], кандидатура престолонаследника была одна – старший сын Угэдэй-хана, Гуюг. Как свидетельствует Рашид ад-Дин, относительно этого на Великом хуралдае «царевичи и эмиры [так] говорили: «Так как Кудэн (Годан), которого Чингисхан соизволил предназначить в ханы, скончался, а Ширамун, [наследник] по завещанию Угэдэй-хана, не достиг зрелого возраста, то самое лучшее – назначим Гуюг-хана, который является старшим сыном хана Угэдэя. [Гуюг-хан] прославился военными победами и завоеваниями, и Туракина-хатун склонилась на его сторону, большинство эмиров было с ней согласно… Тогда, исполнив обряд шаманства (почитания Всевышнего Тэнгри и духов Чингисхана и Угэдэй-хана), все царевичи сняли шапки, развязали кушаки и посадили его на царский престол. [Это произошло] в морин-жил, то есть в году лошади… 24 сентября – 23 октября 1245 года». Что же до противников кандидатуры Гуюга, то у них в то время, по-видимому, не было достойной кандидатуры, которая нашла бы поддержку большинства участников Великого хуралдая. Или, зная о состоянии здоровья Гуюга, они надеялись на то, что он долго не проживет, и вскоре у них появится реальная возможность побороться за престол в Великом Монгольском Улусе…

Монета, отчеканенная в годы регентства жены Угэдэй-хана Туракины-хатун. На лицевой стороне монеты изображены всадник, стреляющий из лука, а также лежащий пес. Надпись гласит: «Хан Великой Монголии»

Следует отдать должное третьему Великому хану Великого Монгольского Улуса; Гуюг-хан сразу после восшествия на престол приступил «к приведению в порядок важных и ко благу направленных дел государства». Он отстранил от дел и даже предал казни ставленников своей матери, расследовал попытку захвата власти братом Чингисхана, Даридай-отчигином и, судя по некоторым источникам, «отчигина предали казни». Им были осуждены «неуместные поступки тех царевичей, которые писали (повеления) на области (в уделы) и всякому давали пайзы (полномочные удостоверения)… так как это было не по закону и не по обычаю…»; он подтвердил все законы отца и приказал, чтобы каждый ярлык, украшенный ал-тамгой Угэдэй-хана, подписывали без представления ему на доклад».

Гуюг-хан вернул на должности наместников в завоеванных странах всех тех, кого сместила его мать: «Государство Хитай дал сахибу Ялавачу. Туркестан и Мавераннахр он передал эмиру Мас’уд-беку, а Хорасан, Ирак, Азербайджан, Ширван, Лур, Керман, Гурджистан и страну Хиндустана поручил эмиру Аргун-аке… Чинкая он обласкал и пожаловал ему должность везира (здесь – главного советника)…»

В области внешней политики Гуюг-хан продолжил реализацию «доктрины всемирного единодержавия», или тэнгэризации. Для этого «он назначил для стран и областей войска и отправил [их]. Субэдэй-бахадура и Чаган-нойона он послал с бесчисленным войском в пределы Хитая и в окрестности Манзи (против китайской державы Южных Сунов и Кореи), Илжидая (Элжигдэй) с назначенным войском он отправил на запад (на Передний Восток) и приказал, чтобы из войска, которое находится в Иранской земле, выступило в поход по два [человека] от [каждого] десятка и, начав с еретиков, подчинило бы враждебные области. А сам он решил пойти сзади, хотя и препоручил Илжидаю все то войско и народ; в частности, дела Рума, Грузии, Мосула, Халеба и Диярбекра он передал в управление ему с тем, чтобы хакимы тех мест держали бы перед ним ответ за налоги и чтобы никто больше в то [дело] не вмешивался…»

Гуюг-хан реализовывал имперские замыслы монголов не только на полях сражений, но и во время встреч и бесед с чужеземными послами и религиозными миссионерами. Примером тому является его встреча с францисканским монахом Плано Карпини, который по решению Лионского собора 1245 года был послан папой Иннокентием IV к монгольскому хану. Вот что сам Плано Карпини говорил о цели своей миссии: «…мы послы Господина Папы, который является господином и отцом христиан. Он посылает нас как к царю, так к князьям и ко всем Татарам (Плано Карпини называет монголов татарами) потому, что ему угодно, чтобы все христиане были друзьями Татар и имели мир с ними; сверх того, он желает, чтобы Татары были велики на небе перед Господом. Поэтому Господин Папа увещевает их как через нас, так и своей грамотой, чтобы они стали христианами и приняли веру Господа нашего Иисуса Христа, потому что иначе они не могут спастись. Кроме того, он поручает передать им, что удивляется такому огромному избиению людей, произведенному Татарами, и главным образом христиан, а преимущественно Венгров, Моравов и Поляков, которые подвластны ему, хотя те их ничем не обидели и не пытались обидеть. И так как Господь Бог тяжко разгневался на это, то Господин Папа увещевает их остерегаться от этого впредь и покаяться в совершенном. Еще Господин Папа просил, чтобы они (монгольский хан) отписали ему, что хотят делать вперед, и каково их намерение, и чтобы о своем вышесказанном они ответили ему своей грамотой».

Папа Иннокентий IV

Плано Карпини, которому довелось сначала видеть возведение Гуюга на престол Великого хана, а потом быть у него на аудиенции, так описал его: «А этот император может иметь от роду сорок или сорок пять лет или больше; он небольшого роста; очень благоразумен и чересчур хитер, весьма серьезен и важен характером. Никогда не видит человек, чтобы он попусту смеялся и совершал какой-нибудь легкомысленный поступок…»

В ответ на послание папы Гуюг-хан передал ему через Плано Карпини следующий ответ: «Силою Вечного Неба, (харизмою) Далай-хана (здесь – Чингисхана) всего великого народа; наше (Гуюг-хана) повеление.

Это повеление, посланное великому папе, чтобы он его знал и понял. После того как держали совет в… области Karal, вы нам отправили просьбу и Покорности, что было услышано от ваших послов. И если вы поступаете по словам вашим, то вы, который есть великий пана, приходите к нашей особе, чтобы каждый приказ Ясы мы вас заставили выслушать… И еще. Вы послали мне такие слова: «Вы взяли всю область Majar (Венгров) и Kiristan (христиан); я удивляюсь…» Какая ошибка была в этом, скажите нам? И эти твои слова мы тоже не поняли. Чингисхан и Угэдэй-хан послали к обоим (государствам: Польша, Венгрия) выслушать приказ бога (Всевышнего Тэнгри). Но приказу бога (о подчинении) эти люди не послушались. Те, о которых ты говоришь, даже держали великий совет, они показали себя высокомерными и убили наших послов, которых мы отправили. В этих землях силою Вечного бога (Всевышнего Тэнгри) люди были убиты и уничтожены. Некоторые по приказу бога спаслись, по его единой силе… Силою бога все земли, начиная от тех, где восходит солнце, и кончая теми, где заходит, пожалованы нам. Кроме приказа бога просто так никто не может ничего сделать. Ныне вы должны сказать чистосердечно: «Мы станем вашими подданными, мы отдадим вам все свое имущество». Вы сам во главе королей, все вместе, без исключения, придите предложить нам службу и покорность. С этого времени мы будем считать вас покорившимися. И если вы не последуете приказу бога и воспротивитесь нашим приказам, то вы станете (нашими) врагами.

Вот что Вам следует знать. А если вы поступите иначе, то разве мы знаем, что будет; одному богу это известно. В последние дни джамада-оль-ахар года 644 (3–11 ноября 1246 года)».

В ответе Гуюг-хана западным правителям в лице папы фактически была объяснена доктрина тэнгэризации – всемирного единодержавия монголов, приведены моральные доводы, узаконивавшие их насильственные действия в мировом масштабе: Всевышний Тэнгри является высшей всемогущей божественной силой во Вселенной, которая покровительствует Великому монгольскому хану и повелевает ему действовать от его имени и реализовывать его волю на Земле. Иными словами, все, что находится под Вечным Синим Небом, должно быть объединено под властью монгольских ханов. Проанализировав текст ответа Гуюга, Г. В. Вернадский заключил: «Даже если фактически далеко не все нации признавали власть монголов, юридически, с точки зрения первых великих ханов, все нации являлись их подданными. В соответствии с этим принципом, в своих письмах к папе… Гуюг… настаивал, чтобы западные правители признали себя вассалами великого хана».

В. П. Верещагин. Смерть великого князя Ярослава II Всеволодовича. Гравюра из альбома «История государства Российского в изображениях державных его правителей». 1890 год

В числе правителей, уже признавших сюзеренитет монголов и прибывших на церемонию возведения Гуюга на престол Великого хана, был князь Ярослав, которого хан Батый утвердил великим князем владимирским и послал вместо себя на эту церемонию. О трагической судьбе князя рассказал все тот же Плано Карпини: «Он только что был приглашен к матери императора, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной, руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательно завладеть его землею. И доказательством этому служит то, что мать императора, без ведома бывших там его людей, поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца…» Монгольский военный историк Х. Шагдар считает, что Плано Карпини намеренно пустил этот слух, дабы опорочить монголов в глазах их вассалов. Так или иначе, случившееся в ставке Гуюг-хана не только отрицательно повлияло на отношения русских к монголам, но и усилило антагонизм в отношениях хана Батыя и Гуюг-хана. Поэтому, когда Гуюг-хан вслед за Элжигдэем, отправленным им ранее на запад, «выступил из тех мест и в полнейшем величии и могуществе направился к западным городам», некоторыми сторонниками Бат-хана это было расценено как поход, прежде всего, против него. Как свидетельствует Рашид ад-Дин, вдова Тулуя, Сорхуктани-беги, «поскольку она была очень умной и догадливой, поняла, что поспешность его (Гуюг-хана) [отъезда] не без задней мысли. Она послала тайком нарочного к Бат-хану передать: «Будь готов, так как Гуюг-хан с многочисленным войском идет в те пределы». Бат-хан держал [наготове] границы и вооружался для борьбы с ним. Когда Гуюг-хан достиг пределов Самарканда, откуда до Бишбалыка неделя пути, [его] настиг предопределенный смертный час и не дал ему времени ступить шагу дальше того места, и он (24 апреля 1248 года) скончался… После смерти Гуюг-хана… Сорхуктани-беги по обычаю послала ей (вдове Гуюг-хана) Огул-Каймиш в утешение наставление… И Бат-хан таким же образом обласкал ее и выказал дружбу. Он говорил: «Дела государства пусть правит на прежних основаниях по советам Чинкая и вельмож Огул-Каймиш и пусть не пренебрегает ими, так как мне невозможно тронуться с места по причине старости, немощи и болезни ног; вы, младшие родственники, все находитесь там и приступайте к тому, что нужно…» В то время, кода Огул-Каймиш большую часть времени проводила наедине с шаманами и была занята их бреднями и небылицами, у Хаджи и Нагу в противодействие матери появились [свои] две резиденции, так что в одном месте оказалось три правителя. С другой стороны, царевичи по собственной воле писали грамоты и издавали приказы. Вследствие разногласий между матерью, сыновьями и другими [царевичами] и противоречивых мнений и распоряжений дела пришли в беспорядок. Эмир Чинкай не знал, что делать, – никто не слушал его слов и советов. Из их родных – Сорхуктани-беги посылала наставления и увещевания, а царевичи по ребячеству своевольничали и… чинили непутевые дела до тех пор, пока ханское достоинство не утвердилось за счастливым государем Мунх-ханом и общественные дела не вступили на путь порядка. Вот таковы рассказы об обстоятельствах [жизни] Гуюг-хана, которые [здесь] написаны. Вот и все!»

Мунх-хан (Мункэ)

Когда силою вечного Бога весь мир от восхода солнца и до захода объединится в радости и в мире, тогда ясно будет, что мы хотим сделать.

Мунх-хан

Мунх-хан (1208–1259) был старшим сыном Тулуй-хана, младшего сына Чингисхана, и «появился на свет от его старшей жены Сорхагтани. Рашид ад-Дин отмечал, что Чингисхан, выбирая престолонаследника, «иногда подумывал о младшем сыне Тулуй-хане… Потом он сказал: «Дело престола и царства – дело трудное, пусть [им] ведает Угэдэй, а всем, что составляет юрт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, – пусть ведает Тулуй». Кроме того, своим сородичам Чингисхан советовал: «… кто будет стремиться к доблести и славе, к военным подвигам, завоеванию царств и покорению мира, [тот] пусть состоит на службе у Тулуй-хана». Очевидно, Мунх, старший сын Тулуя, пошел по стопам отца: во время правления Великим Монгольским Улусом Угэдэй-хана в «походе старших сыновей» на запад он проявил себя как талантливый военачальник, «привел в покорность и подданство племена… кипчаков… и черкесов; предводителя кипчаков Бачмана, предводителя племен асов…»

После смерти Угэдэй-хана, в период междуцарствия и смуты Сорхагтани и ее сыновья, в частности Мунх, как пишет Рашид ад-Дин, «…и на волос не преступили великого закона (Великой Ясы)… Гуюг-хан в словах к другим ставил их в пример, хвалил их…» Подобная лояльность к Великому хану не помешала Сорхагтани, заподозрившей Гуюг-хана в желании неожиданно напасть на Бат-хана, «послать тайком нарочного к Бату [передать]: «Будь готов, так как Гуюг-хан с многочисленным войском идет в те (твои) пределы». Благодаря этому предупреждению «Бат-хан держал [наготове] границы и вооружался для борьбы с ним (с Гуюг-ханом). Тогда до военного противостояния сородичей не дошло; Гуюг-хан скончался, не дойдя до границ Батыева удела.

Хотя смерть Гуюг-хана была скоропостижной, поначалу казалось, что ничто не предвещает новой смуты. Рашид ад-Дин свидетельствовал, что Бат-хан на правах старшего из здравствовавших в то время чингисидов передал вдове Гуюга свой приказ: «Дела государства пусть правит на прежних основаниях по советам Чинкая и вельмож Огул-Каймиш и пусть не пренебрегает ими, так как мне невозможно тронуться с места по причине старости, немощи и болезни ног…» Однако, как продолжает Рашид ад-Дин, «у (сыновей Огул-Каймиш) Хаджи и Нагу в противодействие матери появились [свои] две резиденции, так что в одном месте оказалось три правителя… Царевичи по собственной воле писали грамоты и издавали приказы. Вследствие разногласий между матерью, сыновьями и другими [царевичами] и противоречивых мнений и распоряжений дела пришли в беспорядок. Эмир Чинкай не знал, что делать, – никто не слушал его слов и советов».

Тулуй-хан и его жена Сорхагтани. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

Очевидно, тогда Бат-хан понял, что без его деятельного участия очередной период «междуцарствия и смуты» может затянуться надолго. И он «разослал во все стороны гонцов… с приглашением соплеменников и родичей, дабы все царевичи прибыли сюда (ставка Бат-хана находилась в местности Ала Хамаг, южнее оз. Балхаш) и, образовав хуралдай, «кого-нибудь одного, способного, которого признаем за благо, посадили на трон».

Если потомки Угэдэй-хана, Гуюг-хана и Цагадая сами отказались «идти в Кипчакскую степь» и послали своих представителей, то потомки Зучи (в первую очередь братья Бат-хана) и Тулуя (Мунх с братьями) лично прибыли «к высочайшей особе Бат-хана». Этот хуралдай имел статус подготовительного: его участники должны были утвердить кандидатуру престолонаследника, который будет провозглашен на Великом хуралдае великим ханом Великого Монгольского Улуса. Раскол «золотого рода» Чингисхана, который наметился во времена вражды между сыновьями Чингисхана, Зучи и Цагадаем, после этого хуралдая еще более углубился; сородичи Угэдэя, Цагадая и Гуюга настаивали на кандидатуре внука Угэдэй-хана, Ширэмуна, который незадолго до этого достиг совершеннолетия – пятнадцатилетнего возраста… Их противники, сородичи Зучи, Тулуя и Бат-хана, считали, что «в настоящее время подходящим и достойным царствования является Мунх-хан, который из [всех] царевичей [один] обладает дарованием и способностями, необходимыми для хана, так как он видел добро и зло в этом мире… неоднократно водил войска в [разные] стороны на войну и отличается от всех [других] умом и способностями; его значение и почет в глазах Угэдэй-хана, прочих царевичей, эмиров и воинов были и являются самыми полными». «Наконец, – как пишет Джувейни, – все, кто присутствовал на том сборе, пришли к решению, что, поскольку Бат был старшим из царевичей и вождем среди них, ему лучше было известно, что хорошо, а что плохо в делах государства и династии. Ему решать, стать ли самому ханом или предложить другого».

Как свидетельствует Рашид ад-Дин, Бат-хан, отдав предпочтение Мунху, сказал: «Из царевичей [только один] Мунх видел [своими] глазами и слышал [своими] ушами Ясу и ярлык Чингисхана; благо улуса, войска и нас, царевичей, [заключается] в том, чтобы посадить его на ханство». Что же касается юного Ширэмуна, то Бат-хан считал, что «устроение дел такого обширного, протянувшегося от востока до запада государства не осуществится силою и мощью детей…» После решения Бат-хана все присутствовавшие на этом хуралдае «заключили соглашение о том, чтобы посадить Мунха на престол», для чего «было решено в новом году устроить Великий хуралдай С этим намерением каждый отправился в свой юрт и стан, и молва об этой благой вести распространилась по окрестным областям. Затем Бат приказал своим братьям Берке и Бука-Тимуру отправиться с многочисленным войском вместе с Мунхом в Керулен (река в Монголии, на которой находилась ставка Чингисхана), столицу Чингисхана, и в присутствии всех царевичей, устроив хуралдай, посадить его на царский трон. И они отправились в путь от Бат-хана».

Однако на протяжении последующих двух лет «часть царевичей из дома Угэдэй-хана и Гуюг-хана… и потомки Цагадая по этому поводу чинили отказ и в том деле (созыве Великого хуралдая) создавали отлагательство под тем предлогом, что ханское достоинство должно [принадлежать] дому Угэдэй-хана и Гуюг-хана…» И тогда последовал приказ Бат-хана брату Берке: «Ты его (Мунха) посади на трон, всякий, кто отвратится от Ясы, лишится головы». Приказ Бат-хана был выполнен без промедления, и «в год кака-ил, который является годом свиньи, павший на месяц зу-ль-када 648 г. х. [25 января – 23 февраля 1251 года н. э.], в Каракоруме… Мунха посадили на престол верховной власти…» Однако противники этого решения и не думали признавать нового Великого хана, они «заключили друг с другом союз и подошли близко [к ставке]. С ними [было] много повозок, полных оружия, а в душе они задумали козни и измену». По счастливой случайности заговор был раскрыт, Мунх-хан «приказал предать мечу наказания эмиров, замышлявших измену и побуждавших царевичей к ослушанию и [тем] бросивших их в пучину таких преступлений… Когда августейшее внимание Мунх-хана освободилось от неотложных дел и взволнованное государство успокоилось, а царская власть с согласия всех царевичей была ему вручена, Мунх-хан обратился к устройству и приведению в порядок дел государства».

Во-первых, был наведен порядок и сделаны кардинальные перестановки в центральном аппарате управления, который, по существу, стал советом министров при Великом хане. Рашид ад-Дин так описал распоряжение Мунх-хана, определившего ответственность своих подчиненных: «Он (Мунх-хан) приказал, чтобы за расследование того важного дела, которое относится к числу общественных, усердно принялся эмир Мункасар-нойон и (в качестве верховного судьи) укрепил бы основы справедливости. Булга-ака, отличенному прежними заслугами, приказал быть главным секретарем, писать его указы и повеления и составлять копии; из битикчиев (ведущих секретарей) мусульман: эмира Имад-аль-мулька… и эмира Фахр-аль-мулька… назначил выдавать купцам пайзы (здесь – обязательства, гарантийные документы), дабы между ними [купцами] и лицами, облеченными властью в делах дивана (правительства.), было бы посредничество в тяжбах; некоторых из них [назначил] оценивать товары, которые привозят для продажи в казну, других – оценивать драгоценные камни, одних – платья [одежду], иных – меха, а еще других – деньги. Так же и для выдачи аль-тамги (печатей) и чеканки пайз (удостоверяющих документов), для [управления] оружейной палатой, упорядочения дела охотников и ловчих, для устроения важных дел людей каждого исповедания и каждого племени он назначил опытных, знающих и проворных людей… Из всех народностей [при них] состояли на службе писцы, знавшие по-персидски, уйгурски, китайски, тибетски и тангутски, дабы в случае, если для какого-либо места пишут указ, писали бы его на языке и письме того народа».

Центральной власти, как и прежде, подчинялись полномочные представители (даругачины) Великого хана в пяти частях Великого Монгольского Улуса: помимо собственно Монголии, это – Северный Китай, Улус Цагадая в Средней Азии, Улус Ил-ханов в Иране и Золотая Орда на Руси. Назначенным Мунх-ханом даругачинам были приданы специальные воинские подразделения – тамма. Персидский летописец по этому поводу пишет: «Прежде всего он (Мунх-хан) послал войска (тамма) в отдаленные [страны] востока и запада и в аджемские [иранские] и арабские области. Восточные страны (здесь – Северный Китай) он пожаловал сахибу Махмуду Ялавачу… а города Туркестана и Мавераннахра, города уйгуров, Фергану и Хорезм (Улус Цагадая) – эмиру Мас’уд-беку (сыну Махмуда Ялавача)… Эмиру Аргуну было поручено управление областями Ирана – Хорасаном, Мазандераном, Ираком, Фарсом, Керманом, Луром, Арраном, Азербайджаном, Гурджистаном, Арменией, Румом, Диярбекром, Мосулом и Халебом». Что касается Руси и собственно Монголии, то, по свидетельству «Юань ши» за 1257 год, «(Мунх-хан) назначил в должность даругачина в Руси… Китата, сына ханского зятя Ринциня…» А «когда Мунх-хан пошел воевать в Китай, как свидетельствует Рашид ад-Дин, во главе войск и орд монголов, которые оставались, он поставил [своего] младшего брата Ариг-Буху, препоручил ему улус и оставил у него своего сына Урунташа».

Мунх-хан положил конец своеволию удельных царевичей, которые «выдавали людям ярлыки и пайзы без числа, рассылали во все концы государства гонцов и покровительствовали и простым и знатным, потому что имели долю с ними в торговле…» Отобрав все эти пайзы и ярлыки, он повелел указом, «чтобы впредь царевичи не давали и не писали приказов о делах, касающихся провинций, без спроса у наместников его величества, чтобы великие послы не отправлялись в путь более чем на четырнадцати подставах, чтобы они ехали от яма до яма, а не забирали по дороге лошадей у населения… Поскольку торговцы ездят для приобретения денег», Мунх-хан запретил им использовать почтовых лошадей, а гонцам приказал, «чтобы не взимали содержания выше установленного».

Отправляя своих полномочных представителей, Мунх-хан приказал им «провести новую перепись [всего улуса и войска] и твердо установить причитающийся налог и по окончании того важного дела вернуться к его высочайшей особе. Каждому из них он приказал: «Не допытывайтесь строго и не спорьте о минувших обязательствах, ибо у нас намерение облегчить положение подданных, а не умножить богатства казны», – и издал указ о льготах населению». Он подтвердил список «лиц, освобожденных от стеснительных обязанностей и повинностей согласно ярлыку Чингисхана и хана [Угэдэя]: из мусульман – великих шейхов, знаменитых сейидов и благочестивых имамов, из христиан – епископов, священников, монахов, из идолопоклонников (буддистов) – известных [тойнов], а из всех сословий – людей очень преклонного возраста и неспособных к труду и занятиям. Так как каждый работающий не может уделять ежедневно долю [своего заработка], [Мунх-хан] установил ежегодный налог: в китайских областях богатый должен давать [в казну] десять динаров, а бедный пропорционально – один динар; в Мавераннахре – такое же [количество], в Хорасане богатый – семь динаров, бедный – один динар… налог с пастбища, с каждого рода скота – всякий, у кого будет сто голов, должен дать одну голову, а с количества меньше ста ничего не должен давать. А недоимки… с населения не брать». Что же касается Руси, то Иоанн де Плано Карпини, брат ордена миноритов, легат апостольского Престола, посланец Папы к монголам вот как описал практику сбора налогов и дани на Руси: «И вот чего Татары (монголы) требуют от них: чтобы они шли с ними в войске против всякого человека, когда им угодно, и чтобы они давали им десятую часть от всего, как от людей, так и от имущества. Именно они отсчитывают десять отроков и берут одного и точно так же поступают и с девушками; они отвозят их в свою страну и держат в качестве рабов. Остальных они считают и распределяют согласно своему обычаю… В бытность нашу в Руссии был прислан туда один (монгольский) наместник, который у всякого человека, имевшего трех сыновей, брал одного, как нам говорили впоследствии; вместе с тем он уводил всех мужчин, не имевших жен, и точно так же поступал с женщинами, не имевшими законных мужей, а равным образом выселял он и бедных, которые снискивали себе пропитание нищенством. Остальных же, согласно своему обычаю, пересчитал, приказывая, чтобы каждый, как малый, так и большой, даже однодневный младенец, или бедный, или богатый, платил такую дань, именно, чтобы он давал одну шкуру белого медведя, одного черного бобра, одного черного соболя… и одну черную лисью шкуру. И всякий, кто не даст этого, должен быть отведен к Татарам и обращен в их раба».

Монета, отчеканенная в годы правления Мунх-хана

По мнению монгольского ученого Ш. Биры, «в результате принятых великим ханом Мунхом мер Великий Монгольский Улус, основанный Чингисханом, достиг наивысшего уровня своего становления и развития… Мунх-хан смог совместить огромные ресурсы завоеванных на Западе и Востоке стран с оседлой цивилизацией с мобильностью, энергией, военным искусством кочевой цивилизации, провести своего рода всеобщую мировую мобилизацию», что позволило ему продолжить претворение в жизнь Чингисовой доктрины «всемирного единодержавия».

Во время правления Мунх-хана были осуществлены две важнейшие военные кампании: в Китае и на Переднем Востоке. В 1253 году Мунх-хан «назначил и отправил для завоевания и охраны восточных городов (против китайской династии Южных Сунов) среднего брата Хубилая». Уже после смерти Мунх-хана Хубилай в звании императора Юаньской империи разгромит Южных Сунов и подчинит себе весь Китай.

На Передний Восток во главе другой монгольской армии был послан еще один младший брат Мунх-хана – Хулагу, «на лице которого он замечал знаки великодержавности, владычества над миром, царского величия и счастья». Мунх-хан не ошибся в своих догадках: в течение последующего десятилетия Хулагу подавил почти все очаги сопротивления «единодержавию» монголов на Переднем Востоке: уничтожил орден измаилитов и завоевал Багдадский халифат (1258 год), в результате чего им было создано государство иль-ханов, которому отводилась роль важного форпоста в этом районе. Неслучайно в наступивший после смерти Мунх-хана очередной период междуцарствия и смуты Хубилай в своем обращении к Хулагу писал: «В областях смута. От берегов Джейхуна (Аму-Дарьи) до ворот Мисра войском монголов и областями тазиков должно, тебе, Хулагу, ведать и хорошо охранять, оспаривая славное имя наших дедов».

Статуя Хубилай-хана

Примечательно, что ни при Мунх-хане, ни при его предшественнике Гуюг-хане монголы не предпринимали никаких военных действий против европейских стран. Более того, как считает монгольский ученый Ш. Бира, «отношение к христианской религии характеризовалось не просто терпимостью, но – политикой примирения». Монгольский ученый объясняет это тем, что «монгольские правители в целях укрепления своих позиций в мусульманских странах и особенно для подчинения себе последней, еще не завоеванной сильной мусульманской страны – мамлюкского Египта проводили активную политику установления связей с монархами европейских стран и главой христианского мира папой римским». Несмотря на явное стремление монгольских правителей заручиться поддержкой христиан, в посланиях папы и правителей европейских государств звучал лишь настоятельный призыв принять христианство и жить в мире, поэтому и монголы отвечали им, как говорится, «в своем репертуаре», то есть, в соответствии с «Великой Ясой» Чингисхана, в которой говорится: «Повелеваем всем веровать в Единого Бога, Творца неба и земли, единого подателя богатства и бедности, жизни и смерти по Его воле, обладающего всемогуществом во всех делах… Запрещается заключать мир с монархом, князем или народом, пока они не изъявили полной покорности».

В частности, в 1254 году Мунх-хан в ответном послании французскому королю Людовику IX писал: «Существует заповедь вечного Бога (Всевышнего Тэнгри): на небе есть один только вечный Бог, над землею есть только единый владыка Чингисхан, сын Божий… Вот слово, которое вам сказано от всех нас, которые являемся моалами (монголами)… повсюду, где уши могут слышать, повсюду, где конь может идти, прикажите там слышать или понимать его; с тех пор, как они услышат мою заповедь и поймут ее, но не захотят верить и захотят вести войско против нас, вы услышите и увидите, что они будут невидящими, имея очи; и, когда они пожелают что-нибудь держать, будут без рук; и, когда они пожелают идти, они будут без ног; это – вечная заповедь Божия. Во имя вечной силы Божией, во имя великого народа моалов это да будет заповедью Мунх-хана для государя франков, короля Людовика, и для всех других государей и священников, и для великого народа франков, чтобы они поняли наши слова. И заповедь вечного Бога, данная Чингисхану, ни от Чингисхана, ни от других после него не доходила до вас… Заповедь вечного Бога состоит в том, что мы внушили вам понять. И когда вы услышите и уверуете, то, если хотите нас послушаться, отправьте к нам ваших послов; и таким образом мы удостоверимся, пожелаете ли вы иметь с нами мир или войну. Когда силою вечного Бога весь мир от восхода солнца и до захода объединится в радости и в мире, тогда ясно будет, что мы хотим сделать; когда же вы выслушаете и поймете заповедь вечного Бога, но не пожелаете внять ей и поверить, говоря: «Земля наша далеко, горы наши крепки, море наше велико», и в уповании на это устроите поход против нас, то вечный Бог, тот который сделал, что трудное стало легким и что далекое стало близким, ведает, что мы знаем и можем».

К сожалению для Мунх-хана, его благим намерениям не верили ни в Европе, ни тем более в Китае, где армия китайской державы Южных Сунов оказывала решительное сопротивление монгольским войскам под командованием Хубилая. И тогда в 1256 году Мунх-хан принимает решение лично возглавить поход на Южных Сунов. Как свидетельствует Рашид ад-Дин, Великий хан сказал тогда: «Каждый из наших отцов и старших братьев, прежних государей, совершил какое-либо деяние, брал какую-нибудь область и возвысил свое имя среди людей. Я тоже лично выступлю в поход, чтобы пойти на Нангяс (на державу Южных Сунов)».

Однако «возвысить свое имя среди людей» победой над Южными Сунами Мунх-хану было не суждено. Он умер от дизентерии в августе 1259 года под стенами китайского города, осаждавшегося его воинами. Впоследствии «Юань ши» охарактеризует Мунх-хана следующим образом: «Мунх-хан был тверд и разумен, мужествен и постоянен, степенен и решителен… В правление Угэдэй-хана вельможи были самовластны, правление государственное зависело от многих, но этот хан при издании указов о чем-либо всегда сам рано вставал и по зрелом, неоднократном размышлении приводил их в исполнение…» Судя по этой характеристике, чувство долга и ответственности перед своими предками и соратниками, а отнюдь не тщеславие, побудило Мунх-хана отправиться в свой последний поход…

А. В. Мелёхин Ханы Золотоордынского улуса

Бат-хан (хан Батый)

Бат-хан очень милостив к своим людям, а все же внушает им сильный страх; в бою он весьма жесток; он очень проницателен и даже весьма хитер на войне, так как сражался уже долгое время.

Плано Карпини

Бат-хан родился в 1208 году в семье старшего сына Чингисхана, Зучи. Поскольку Зучи появился на свет после вызволения жены Чингисхана, Бортэ, из вражеского плена, это дало повод «злым языкам» подвергать сомнению отцовство Чингисхана. Как пишет Рашид ад-Дин, «Когда [Зучи-хан] вырос… между ним и его братьями Цагадаем и Угэдэем всегда были препирательства, ссоры и несогласие…», в том числе, и по причине вышеуказанных обстоятельств. В первую очередь эти «препирательства» касались вопроса престолонаследия.

Сам же Чингисхан, по свидетельству «Сокровенного сказания монголов», «и в мыслях им (Зучи) не пренебрегал», считал «старшим из всех своих сынов», и поэтому Зучи «постоянно сопровождал отца и неотлучно состоял при нем и в счастии и в несчастии». После первого самостоятельного похода Зучи в 1207 году, во время которого он присоединил к Великому Монгольскому улусу проживавшие в таежных районах Южной Сибири «племена ойрадов, буриадов, баргун, урсудов, хабханасцев, ханхасцев и тубанцев… тумэн хиргисов… покорил многие племена лесные – шибирцев, кэшдиймов, байидов, тухасцев, тэнлэгцев, тугэлэсцев, ташцев – всех вплоть до бажигидов (башкир)… Чингисхан соблаговолил изречь: «Любезный Зучи, старший из сынов моих! Ты, в первый раз покинув отчие пределы, потерь не понеся, достойно совершил поход: к державе присоединил лесных народов племена. И потому народы эти жалую тебе!» С этих пожалованных Чингисханом своему старшему сыну удельных земель и проживавшего на них народа начал формироваться Зучиев улус, в будущем – Золотоордынский улус.

После завоевания державы хорезмшаха войско Чингисхана в конце октября – начале ноября 1224 года достигло Алтайского хребта; в верховьях Иртыша в местности Бука-Су-джику Чингисхан «повелел разбить большую золотую орду, устроить (многолюдное) собрание (хуралдай) и сделать великое пиршество», на котором он наградил своих доблестных воинов… Очевидно, тогда же Чингисхан объявил о своем решении разделить завоеванную в ходе похода в Среднюю Азию огромную территорию и передать ее в управление своим сыновьям – Зучи, Цагадаю и Угэдэю. Как свидетельствует монгольский летописец Лувсанданзан в своей хронике «Алтан тобчи» («Золотое сказание»), Чингисхан, «когда выделял своих сыновей, то соблаговолил сказать повеление: «Я отделяю вас не в чужую страну, а чтобы вы ведали теми, которыми овладел я, чтобы управляли теми, которых подчинил я; я поручаю вам управление, чтобы вы расширили государство; я отправляю вас, отделяя так, как отделил бы половину своего дома, половину своего тела». В этой связи монгольский ученый Ш. Бира заключает: «В соответствии с древними родовыми традициями монголов Чингисхан рассматривал Великий Монгольский Улус как общую собственность своего «золотого рода»; он разделил завоеванные страны на уделы, которые передал в управление своим сородичам (детям, братьям) в качестве доли общей собственности».

Монгольский лучник. Китайский рисунок. XIII век

Причина, по которой спешивший возвратиться на родину Чингисхан задержался на месяц в верховьях Иртыша, заключалась также и в том, что именно здесь с основными силами Чингисхана соединилось войско Субэдэя. Прославленный монгольский полководец рассказывал Чингисхану о всех народах, которые противостояли ему во время его многолетнего рейда на запад, и в первую очередь о кипчаках, русских и булгарах. Именно с ними теперь предстояло соседствовать старшему сыну Чингисхана, Зучи, которому, как пишет персидский летописец Джувейни, он (Чингисхан) отдал область, простирающуюся от Кайялыка и Хорезма до крайних пределов Саксина и Булгара и дальше, где только касалось (и коснется) земли копыто татарского коня».

По мнению исследователя Искандера Ундасынова, «затем Чингисхан с тремя младшими сыновьями ушел в Монголию… а Зучи-хан остался в Дешт-и Кыпчаке (Кипчакской степи), потому, что должен был управлять своим улусом. Кроме того, видимо, именно в 1224 году на Иртыше он получил от отца задание, но не то, о котором с легкой руки Рашид ад-Дина пишут многие («покорить северные страны, как-то: Келар, Башгирд, Урус (Русь), Черкес, Дешт-и Кыпчак и другие области тех краев»), а куда более скромное: завоевать Восточный Дешт-и Кыпчак до Волги включительно и тем самым подготовить плацдарм для Западного похода… При этом, видимо, точной даты его начала установлено не было, во всяком случае никаких приготовлений к нему в 1225 году не велось, а в 1226–1227 годах, то есть до смерти Чингисхана, основные монгольские силы были связаны войной против тангутского государства Си-Ся».

Когда зимой 1227 года после продолжительной болезни умер Зучи, Чингисхан решил вопрос о его преемнике в пользу девятнадцатилетнего Бата. Полученные им в управление владения простирались от Иртыша до Урала, а на юге – от нижнего бассейна рек Амударья и Сырдарья до южной части Каспийского и Аральского морей.

Судя по «Сокровенному сказанию монголов», после смерти Чингисхана Бат был уже всеми признанным членом «золотого рода», вместе с другими решавшим вопрос о престолонаследнике в Великом Монгольском Улусе. «В год Мыши (1229) в местности Худо арал, что на Керулене, сошлись Цагадай и Бат, прочие властители улуса правой руки, нойон Отчигин, Егу, Есунхэ и прочие властители улуса левой руки, Тулуй и прочие властители срединного улуса, а также прочие наследники, нойоны-темники и тысяцкие. И исполнили они сокровенное повеление владыки Чингисхана, и возвели на ханский престол Угэдэя».

В том же источнике Бат упоминается как один из исполнителей воли Угэдэй-хана по введению налогов и созданию единой, государственной уртонной (ямской) службы: «И изрек тогда Угэдэй-хан: «Брат старший Цагадай, Бат и правого улуса прочие властители, и Отчигин нойон с Егу и левого улуса прочие властители, наследники, зятья и прочие нойоны-темники, десятники и сотники срединного улуса благословенно вняли всем сужденьям нашим о том, что каждый год на нужды наши провиантские от стада каждого двухгодовалого барана дать они должны да по одной овце суягной – на пособленье сирым и убогим; поставить станции-уртоны, при коих бы служили ямщики, – не тяготило бы то подданных моих, да и посыльным бы моим покойно было… И присовокупил к этому Цагадай: «В своих пределах выставлю я тотчас станции-уртоны; Бата же извещу, дабы тянул уртонный тракт ко мне навстречу. Из прочего всего учреждение уртонной службы вниманья истинно достойно!»

В числе первоочередных шагов Угэдэй-хана по «защите границ империи» и новых походов против старых и новых врагов было выполнение воли Чингисхана «захватить все северные области, как то: Ибир-Сибир, Булар (Волжская Булгария), Дешт-и Кыпчак (Кипчакские или Половецкие степи), Башгирд, Русь и Черкес до Дербенда Хазарского, который монголы называют Тимур-кахалка, и включить их в свои владения…» Поскольку это повеление Чингисхана должен был выполнить Зучи, отец Бата, но из-за болезни не смог это сделать, «когда Угэдэй-хан воссел на царство, он повелел Бату [это сделать] таким же порядком».

Этому повелению Угэдэй-хана предшествовало направление в те же «северные области» передового отряда Субэдэй-батора, который десять лет назад уже прошел с боями по этим землям. Но, когда «Субэдэй-батор известил Угэдэй-хана о том, что народы оные противоборствуют отчаянно», Великий хан по совету старшего брата Цагадая решил провести масштабную мобилизацию и отправить дополнительные силы вослед Субэдэй-батору: «Брат Цагадай мне присоветовал в поход отправить наших старших сыновей. Ко мне посыльного прислал он со словами: «Всех наших старших сыновей давай пошлем вслед Субэдэю! Коль все они отправятся в поход, мы рать свою пополним во сто крат. Чем больше будет наша рать, тем в бой пойдет она смелее. Пред нами в странах чужеземных тьма врагов. Страшны они в неистовстве своем: от своего меча мужи их смерть принять готовы. И, сказывают, их клинки остры… И послал тогда Угэдэй-хан вослед Субэдэй-батору Бата, Бури, Мунха, Гуюга (сыновья Зучи, Цагадая, Тулуя и Угэдэй-хана соответственно) и прочих многих доблестных мужей своих… И повелел еще Угэдэй-хан: «Да отошлют властители уделов в сей поход самого старшего из сыновей своих! И те наследники, кои уделов не имеют, равно и темники, и тысяцкие, и сотники с десятниками и прочие, кто б ни были они, да отошлют в поход сей самого старшего из сыновей своих! И все наследницы и все зятья пусть старших сыновей в рать нашу высылают! И повелел Угэдэй-хан предводительствовать в походе оными мужами Бату…»

В связи с отсутствием свидетельств современников по вопросу о количестве «оных мужей» среди историков, в том числе и монгольских, нет единства взглядов, называются следующие группы чисел: от 30 до 40 тысяч, от 50 до 70 тысяч и от 120 до 150 тысяч. В частности, в «Истории монгольского военного искусства» говорится о 12 тумэнах (до 120 000 воинов), не менее трети которых составляли собственно монголы, а остальные были мобилизованы в уделах Бата и Цагадая, а также в Китае.

Назначая главнокомандующим в Западном походе Бата, Угэдэй-хан подтвердил тем самым верность повелению Чингисхана, который в свое время поручил выполнение той же задачи старшему сыну Зучи, а после его смерти его преемнику Бат-хану. К тому же, «земли кипчаков, булгар, ясов, русов, которые, вводимые в заблуждение обширностью своей территории, не покорились окончательно, граничили с владениями Бата». И он был прекрасно осведомлен о внутреннем положении в тех краях, местных условиях, боеспособности местного населения, особенностях того или иного народа. Очевидно, Великий хан учел и мнение прославленного монгольского военачальника Субэдэй-батора, который прежде учил Зучи, а затем и Бата военному искусству. Следует подчеркнуть, что Угэдэй-хан поступил очень мудро, назначив этого шестидесятипятилетнего монгольского богатыря главным советником вновь испеченного главнокомандующего. По выражению историка-евразийца Э. Хара-Давана, Субэдэй-батор стал «направляющим умом этого похода, как и последующего европейского…» А до Э. Хара-Давана военный историк XIX века, генерал-лейтенант Генерального штаба России М. И. Иванин, не называя имен Субэдэй-батора и Бат-хана, фактически описал их заслуги и роль в этом походе:

«…Походы Батыя, завоевавшего в несколько лет обширные земли от Иртыша до Адриатического моря и от реки Кама до Кавказа и Дуная, были плодом не столько дикой храбрости и многолюдства, сколько хорошего устройства войск, обучения их действовать оружием, производить тактические движения, а также искусных соображений, основанных на верных сведениях о странах, в которые монголы вносили войну… Не следует принимать их (походы Батыя) за одно вторжение толпы дикарей, но должно предполагать искусно соображенный план…»

В основу этого плана была положена доктрина «всемирного единодержавия», или доктрина тэнгэризма Чингисхана. Ее главная цель, как пишет монгольский ученый Ш. Бира, «заключалась в установлении политической диктатуры, в первую очередь ориентированной на интересы и выгоду своего кочевого народа». Наши источники свидетельствуют о том, что сначала до русских князей, а затем и до правителей европейских государств через главнокомандующего монгольскими войсками Бат-хана были переданы послания Угэдэй-хана, в которых содержался приказ «подчиниться Сыну Небесного Владыки, Великому монгольскому хану, который по воле Всевышнего Тэнгри является Властелином всей земли. Все, кто подчинится, станут нашими подданными, все, кто не подчинится, будут уничтожены». Именно об этом свидетельствовал русский архиепископ Петр, прибывший в 1245 году на Лионский собор: «…Они веруют в единого владыку мира (Всевышнего Тэнгри); поэтому, когда направляли к рутенам (русским) посольство, поручали обратиться с такими словами: «Бог и сын его – на небе, Чиркан (Чингисхан) – на земле»… Намерены они весь мир себе подчинить, и предопределено свыше, что должны они весь мир за 39 лет опустошить, подтверждая это тем, что как некогда божественная кара очистила мир потопом, так и теперь нашествие их очистит этот мир разрушительным мечом».

В 1236–1237 годах первыми ощутили на себе силу «разрушительного меча» монголов волжские булгары, кипчаки (половцы) и аланы, с которыми у монголов, в первую очередь у Субэдэй-батора, были старые счеты. Как пишет персидский летописец Джувейни, «в пределах Булгара царевичи (монгольские участники «похода старших сыновей») соединились: от множества войск земля стонала и гудела, а от многочисленности и шума полчищ столбенели дикие звери и хищные животные. Сначала они (царевичи) силою и штурмом взяли город Булгар, который известен был в мире недоступностью местности и большою населенностью. Для примера подобным им, жителей его (частью) убили, а (частью) пленили». По свидетельству персидского летописца, такая же участь постигла и кипчаков: «(Когда) все эти земли были очищены от смутьянов и все, что уцелело от меча, преклонило голову перед начертанием (высшего) повеления, то между кипчакскими негодяями оказался один, по имени Бачман, который с несколькими кипчакскими удальцами успел спастись… Мало-помалу зло от него усиливалось, смута и беспорядки умножались. Где бы войска (монгольские) ни искали следов (его), нигде не находили его, потому что он уходил в другое место и оставался невредимым. Так как убежищем и притоном ему большею частью служили берега Итиля (Волги), он укрывался и прятался в лесах их, наподобие шакала, выходил, забирал что-нибудь и опять скрывался… Когда узнали наверняка, что Бачман только что откочевал и укрылся на остров, находящийся посреди реки, и что забранные и награбленные во время беспорядков скот и имущество находятся на том острове, то вследствие того, что не было судна, а река волновалась подобно морю, никому нельзя было переплыть (туда), не говоря уже о том, чтобы погнать туда лошадь. Вдруг поднялся ветер, воду от места переправы на остров отбросил в другую сторону, и обнаружилась земля. Мунх-хан приказал войску немедленно поскакать (на остров). Раньше чем он (Бачман) узнал, его схватили и уничтожили его войско. Некоторых бросили в воду, некоторых убили, угнали в плен жен и детей, забрали с собою множество добра и имущества и затем решили вернуться. Вода опять заколыхалась и, когда войско перешло там, все снова пришло в прежний порядок. Никому из воинов от реки беды не приключилось. Когда Бачмана привели к Мунх-хану, то он стал просить, чтобы тот удостоил убить его собственноручно. Тот приказал брату своему Бучеку разрубить его (Бачмана) на две части… Оттуда они (царевичи) отправились в земли Руси».

Для Бат-хана, осуществившего первую часть своего плана – подчинившего себе Кипчакскую степь, как считал М. И. Иванин, «завоевание или ослабление Руси было необходимостью». Вот что он писал по этому поводу: «Оборонительная сила кочевого народа, не отделенного от других народов неудобопроходимыми и обширными степями – слаба; для него надобно более, нежели для народа оседлого, удаляться от соседства сильных государств и окружать себя непроходимостью степей. Народы оседлые строят для своей защиты оборонительные линии, крепости, содержат по границам войска; народы кочевые, в противоположность этому, для усиления обороны своей стараются окружать себя обширностью, безводием и непроходимостью степей и исправной сторожевой службой: это – лучшая их оборона. Итак, избрав местом своих кочевок пространство земель от нижнего течения Урала до Днепра и Дуная, Батый почел необходимым поработить или значительно ослабить Русь, Польшу и Венгрию».

Чертово городище – остатки укрепленного поселения на берегу реки Камы. Елабуга. Древний Булгар

На военном совете, который состоялся осенью 1237 года, монгольское командование решало вопрос о тактике завоевания Руси. Бат и Субэдэй-батор настаивали на завоевании сначала разрозненных княжеств ее северной части, а затем уже южной. Гуюг и Бури уговаривали всех захватить сначала Киев и другие города южной Руси, которые находились недалеко от их тогдашней стоянки в Кипчакской степи. Как пишет современный биограф Бат-хана, монгольский ученый Д. Цахилган, доводы Бат-хана и поддержавшего его Субэдэй-батора оказались весомее: «Войска южно-русских княжеств под натиском монголов могли отступить и соединиться с «северными», и тогда одолеть их объединенные силы было бы трудно. К тому же, пока монголы воевали бы с «южанами», северные княжества могли бы объединить и свои усилия в борьбе с общим врагом. Поскольку княжества северной Руси в военном и экономическом отношении намного превосходили южнорусские, понятно, какая опасность в случае объединения их войск грозила монголам. Поэтому Бат-хан, воспользовавшись тем, что княжества северной Руси не спешили объединять свои дружины, избрал тактику молниеносных нападений на каждое отдельное княжество. Поскольку территория северной Руси изобиловала реками, озерами и болотами, было решено начать поход, когда водные преграды покроются льдом, что было крайне важно для монгольской кавалерии…»

Всякий раз, когда монголы хотели завоевать очередную страну или город, они направляли к власти предержащим послов с призывом к повиновению. Имперский закон – «Великая Яса» Чингисхана на этот случай предписывала: во-первых, «в тех указах, что рассылались по окружным странам, призывая их к повиновению, не прибегать к запугиванию и не усиливать угроз, хотя правилом для властителей было грозиться множеством земель и мощностью сил и приготовлений. Наоборот, в виде крайнего предупреждения писать единственно, что если [враги] не смирятся и не подчинятся, то «мы-де что можем знать. Древний Бог (Всевышний Тэнгри) ведает». И во-вторых, «не заключать мир с монархом, князем или народом, пока они не изъявили полной покорности». Очевидно, с требованием покориться прибыли и послы Батыя в Рязань. В этом и находила свое реальное воплощение «доктрина всемирного единодержавия», о которой упоминалось выше.

Следует заметить, что русские летописцы, описывая события начала ордынского периода, либо, не понимая, о чем идет речь, опускали подобные подробности, либо пересказывали их «по-своему»… Так, «Тверская летопись» зафиксировала прибытие монгольского посольства к рязанскому князю следующим образом: «В год 6746 (1237). Окаянные татары зимовали около Черного моря и отсюда пришли тайком лесами на Рязанскую землю во главе с царем их Батыем. И сначала пришли и остановились у Нузы, и взяли ее, и стали здесь станом. И оттуда послали своих послов, женщину-чародейку и двух татар с ней, к князьям рязанским в Рязань, требуя у них десятой части: каждого десятого из князей, десятого из людей и из коней: десятого из белых коней, десятого из вороных, десятого из бурых, десятого из пегих, и десятой части от всего. Князья же рязанские, Юрий Ингваревич, и братья его Олег и Роман Ингваревичи, и муромские князья, и пронские решили сражаться с ними, не пуская их в свою землю. Вышли они против татар на Воронеж и так ответили послам Батыя: «Когда нас всех не будет в живых, то все это ваше будет». «Лаврентьевская летопись», повествуя о такой же ситуации (прибытие послов Бат-хана к князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу), дает свою краткую «интерпретацию» монгольских требований о подчинении: «…Злые эти кровопийцы прислали к нему послов своих, призывая: «Мирись с нами». Подобные «интерпретации» являются подтверждением мнения М. И. Иванина, который писал: «…Повествование наших летописцев о нашествии Батыя неполно, неточно, сбивчиво и требует еще дополнений из других источников и критического разбора».

Монгольский шлем

Поскольку цель нашего повествование отнюдь не «критический разбор» русских источников, а, если так можно выразиться, «оЛИЦЕтворение» ордынского периода российской истории, следуя совету М. И. Иванина, дополним наш рассказ свидетельством из других источников: это первые впечатления о монгольских воинах действительных очевидцев и участников событий того времени: «Те люди малого роста, но груди у них широкие. Внешность их ужасная: лицо без бороды и плоское, нос тупой, а маленькие глаза далеко друг от друга отстоят. Одежда их, непроницаемая для холода и влаги, составлена из сложенных двух кож (шерстью наружу), так что похожа на чешую; шлемы из кожи и железа. Оружие их – кривая сабля, колчаны, лук и стрела с острым наконечником из железа или кости… На черных или белых знаменах своих (хранителях непобедимого духа их великого предка Чингисхана) имеют (бунчук) пучки из конских волос. Их кони, на которых ездят и без седла, малы, но крепки, привычны к усиленным переходам и голоду; кони, хотя не подкованные, взбираются и скачут по пещерам, как дикие козы, и после трехдневной усиленной скачки они довольствуются коротким отдыхом и малым фуражом. И люди не заботятся о своем продовольствии, как будто живут от самой суровости воспитания; не едят хлеба, пища их – мясо, и питье – кобылье молоко (кумыс) и кровь (лошадей)… Хотя их – огромное полчище, но нет в их таборе ни ропота, ни раздоров, они стойко переносят страдания и упорно борются».

Возвращаясь же к походу войск Бат-хана на Рязанское княжество, отметим, что его расчет на раздробленность русских княжеств оказался верным. Как явствует из «Повести о разорении Рязани Батыем», на просьбу рязанцев о помощи «благоверный князь Георгий Всеволодович Владимирский и сам не пошел, и помощи не послал, задумав один сразиться с Батыем». Автор «Повести» сообщает, что в этой ситуации рязанцы решили «утолить нечестивца дарами», для чего рязанский князь Юрий Ингваревич отправил к Батыю сына Федора. «Безбожный же, лживый и немилосердный царь Батый дары принял и во лжи своей притворно обещал не ходить войной на Рязанскую землю. Но хвалился-грозился повоевать всю Русскую землю. И стал просить у князей рязанских дочерей и сестер к себе на ложе… И сказал князю Федору: «Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей». Решительный отказ князя Федора стоил жизни и ему, и многим рязанцам. Как сообщает «Тверская летопись», «поганые же татары начали завоевывать землю Рязанскую, и осадили Рязань… И взяли татары приступом город двадцать первого декабря… убили князя Юрия Ингваревича и его княгиню, а людей умертвили, – одних огнем, а других мечом… И, перебив людей, а иных забрав в плен, татары зажгли город»…

В «Повести о разорении Рязани Батыем» рассказывается о внезапном нападении на станы Батыевы небольшой дружины в тысяча семьсот человек вельможи рязанского Евпатия Коловрата, который «ездил средь полков татарских так храбро и мужественно, что и сам царь (Батый) убоялся». Когда же Евпатия Коловрата «убили и принесли тело его к царю Батыю, он сказал: «О Коловрат Евпатий! Хорошо ты меня попотчевал с малою своею дружиною, и многих богатырей сильной орды моей побил… Если бы такой вот служил у меня, – держал бы его у самого сердца своего». И отдал тело Евпатия оставшимся людям из его дружина, которых похватали на побоище. И велел царь Батый отпустить их и ничем не вредить им».

Два эти эпизода из истории завоевания Бат-ханом земли Рязанской представляются нам очень показательными для характеристики главного героя нашего повествования. Однако замечу, что поступки «безбожного, лживого и немилосердного царя Батыя» вряд ли поддаются объективному объяснению с точки зрения современных понятий о благочестии, гуманности, этике. Прославленный русский ученый-монголовед, академик Б. Я. Владимирцов, говоря о необходимости взвешенной оценки деяний Чингисхана, деда Бат-хана, указывал нам, людям XXI столетия, именно на это: «…Чингисхан был сыном своего времени, сыном своего народа, поэтому его и надо рассматривать действующим в обстановке своего века и своей среды, а не переносить его в другие века и другие места земного шара». Основываясь на этом хрестоматийном высказывании Б. Я. Владимирцова, следует признать, что Бат-хан, «грозя повоевать всю Русскую землю», требуя полного себе подчинения и уплаты дани, а после отказа подчиниться «начавший завоевывать землю Рязанскую», действовал в строгом соответствии с монгольской доктриной «всемирного единодержавия», главные принципы который были процитированы выше.

Что же касается морально-этических норм, которых придерживались в ту эпоху монголы и, в частности, Бат-хан, в отношении женщин в завоеванных странах, то их узаконила «Великая Яса» Чингисхана, в которой говорится: «где (в завоеванной стране) найдутся девицы луноподобные, их собирают и передают из десятков в сотни («десяток», «сотня», «тысяча», «тумэн» – воинские подразделения монгольской армии), и всякий делает свой особый выбор вплоть до темника. После выбора девиц ведут к хану или царевичам и там сызнова выбирают: которая окажется достойна и на вид прекрасна, той возглашается: удержать по законности (вплоть до официальной женитьбы), а остальным: уволить по-хорошему, и они поступают на службу к катуням (ханшам); захотят хан и царевичи – дарят их, захотят – спят с ними».

Несмотря на всю «былинность» повествования о героизме Евпатия Коловрата и его дружины, поведение и действия Бат-хана представляются нам вполне реальными, так как его дед Великий Чингисхан точно так же относился к врагам, героически сражавшимся против него. Это качество Бат-хан проявит и в дальнейшем, в частности, после битвы на реке Сить, когда «…Василька Константиновича Ростовского татары взяли в плен и вели его до Шерньского леса, принуждая его жить по их обычаю и воевать на их стороне. Но он не покорился им…», и после штурма Киева, когда, «…город был захвачен (монгольскими) воинами», как свидетельствует Галицко-Волынская летопись», киевского тысяцкого Дмитра «вывели раненым и не убили его мужества ради».

Что же до «безбожности» Бат-хана, в которой упрекают его русские летописцы, то это лишь подтверждает предположение М. И. Иванина, что «…подобные выражения («безбожнии татарове», «злочестивый Батый»)… вставлены позднее, когда явилась надежда на освобождение Руси от ненавистного татарского ига, а с нею и желание содействовать этой цели, для достижения которой надобно было действовать на умы народа, возбуждать негодование и жажду мести современников против своих притеснителей». На самом деле, Бат-хан, как его дед и отец, был тэнгрианцем, то есть почитал Вечное Синее Небо как верховное божество – Всевышнего Тэнгри или Небесного Владыку, дарующего жизнь, одушевляющее все живое, управляющее миром и руководящее делами человека. В отношении других религий, как писал Джувейни, «он их считал только способом познания божества и не был последователем ни одной из сект и религиозных учений». Отметим, что в Великом Монгольском Улусе еще со времен Чингисхана была провозглашена свобода вероисповедания, и религиозные деятели всех основных конфессий были освобождены от налогов. Впоследствии такая же политика проводилась и в Золотой Орде…

Продолжившееся после взятия Рязани победоносное шествие армии Батыя по землям северной Руси, как считает военный историк М. И. Иванин, «нельзя объяснить одной многочисленностью его войск… Где постоянный успех, там всегда надобно предполагать искусное соображение, знание дела и сильный характер… Монголы, без сомнения, поняли, что сила Руси в соединении и что, сражаясь отдельно с каждым ее князем и действуя с быстротой, они легко смогут ее завоевать». И как свидетельствует «Тверская летопись»: «…Рассеялись татары по всей земле Владимирской… И все города захватили в Ростовской и Суздальской земле за один февраль месяц, и нет места вплоть до Торжка, где бы они не были.

На исходе февраля месяца пришла весть к великому князю Юрию, находящемуся на реке Сити: «Владимир взят, и все, что там было, захвачено, перебиты люди, и епископ, княгиня твоя, и сыновья, и снохи, а Батый идет к тебе»… И послал он на разведку Дорожа с тремя тысячами воинов узнать о татарах. Он же вскоре прибежал назад и сказал: «Господин князь, уже обошли нас татары»… Татары пришли к ним на Сить, и была жестокая битва, и победили русских князей. Здесь был убит великий князь Юрий Всеволодович, внук Юрия Долгорукого, сына Владимира Мономаха, и убиты были многие воины его…

Хан Батый в Суздале. Миниатюра XVI века

Татары… подошли к Торжку в первую неделю поста, месяца февраля в двадцать второй день… И окружили они весь город тыном, так же как и другие города брали, и осаждали окаянные город две недели. Изнемогали люди в городе, а из Новгорода им не было помощи, потому что все были в недоумении и страхе. И так поганые взяли город, убив всех – и мужчин, и женщин, всех священников и монахов. Все разграблено и поругано… А за прочими людьми гнались безбожные татары Селигерским путем до Игнатьева креста и секли всех людей, как траву, и не дошли до Новгорода всего сто верст…»

Вчитываясь в эти строки «Тверской летописи», военный историк XIX века М. И. Иванин задавался естественным вопросом: «…Чем объяснить непонятное ослепление князей, которые… должны были понять, что спасение их заключалось в дружном соединении сил, а между тем ни один из князей не подал друг другу помощи. Может быть, хитрая политика монголов усилила несогласия наших князей, а потом искусные и быстрые движения Батыя… не допустили до соединения их сил». Современный исследователь Т. С. Георгиева, словно отвечая на вопрос коллеги-историка, пишет: «Отважный воин Александр Невский (в то время новгородский князь) проявил такое отношение к монголо-татарскому нашествию, которое до сих пор вызывает у одних полное непонимание, а у других – недоумение. В самом деле, когда в 1238 году татарское (монгольское) войско вторглось в пределы Суздальской земли, он не послал подкреплений ни своему отчему городу Переяславль-Залесскому, ни столице Владимиру. Не пытался он соединиться и с войском дяди – великого князя Юрия Всеволодовича, стоявшего на реке Сить. Даже Торжок, исконно новгородская вотчина, не получает помощи от молодого князя и захватывается ордынцами. Неудивительно, видя такую покорность, Батый оставляет у себя в тылу не разоренный Новгород и поворачивает войско…»

Как мне представляется, дело было не столько в Александре, сколько в его отце, Ярославе Всеволодовиче, который по странному стечению обстоятельств сразу же после взятия Владимира войском Батыя «занял стол во Владимире». Кроме того, как свидетельствует «Тверская летопись», «в тот же год великий князь Ярослав отдал Суздаль брату своему Святославу. В тот же год отдал Ярослав Ивану Стародуб. В тот же год было мирно». Памятуя о том, что в дальнейшем судьбы Ярослава и его сына Александра были неразрывно связаны с Бат-ханом, можно утверждать, что уже тогда они признали верховную власть Бат-хана, обязались выплачивать дань, и поэтому Бат-хан поворотил свое войско и вернулся в Кипчакскую степь, а великий князь Ярослав «утвердился на своем честном княжении…».

Дальновидность Бат-хана, который предпочел богатой добыче верноподданничество Ярослава Всеволодовича, занявшего стол во Владимире, и его сына Александра, будущего великого князя, пришлась не по душе некоторым высокородным соратникам Бат-хана, в том числе Гуюгу, сыну Великого монгольского хана Угэдэя. Он и до этого случая вступал в споры с Бат-ханом, но на этот раз, посчитав себя обманутым и обделенным, Гуюг затаил обиду. «Волю чувствам» Гуюг дал, захмелев на пиру, устроенном по поводу возвращения из похода по северной Руси в Кипчакские степи. Гуюг, который был старше Бат-хана, но не удостоился от отца Угэдэй-хана чести командовать в этом походе, видно, ударился в амбицию. Посчитав, что Бат-хан нарушил обычай почитания старших по возрасту, «первым испив застольную чашу», Гуюг перешел на личные оскорбления и угрозы: «Поколотить бы, что ли, хорошенько «старух», кои на пояс понавешали колчаны!» На самом деле, им было поставлено под сомнение право Бат-хана верховодить в этом походе. Бат-хан попытался урезонить зарвавшегося подчиненного: «Коли пришли мы чужеземных ворогов повоевать, не должно ль нам крепить согласье меж собою полюбовно?!» Но, как свидетельствует «Сокровенное сказание монголов», «не вняли разуму Гуюг и Бури и пир честной покинули, бранясь».

Извещенный Бат-ханом о создавшейся ситуации, Великий хан Угэдэй «призвал к себе Гуюга, и выговаривал ему за дела его недостойные: «Мне сказывали, как в походе ты сек моих мужей нещадно, ни одного здорового седалища в дружине не оставил; так мордовал ты ратаев моих, что кожа клочьями с лица спадала. Не думаешь ли ты, что русские, лишь гнева убоявшись твоего, нам покорились?! Не возомнил ли, сын, что Русь ты покорил один, и потому позволено тебе над старшим братом так глумиться и воли супротив его идти?! Так что же ты, впервые кров родной покинув, в бою не одолев ни русского, ни кипчака и даже не добыв паршивого козленка шкуры, кичишься доблестью своею громогласно, как будто ворога разбил один?!»

Следуя «наказу Чингисхана: дела походные решать в походе, домашние же – дома разрешать», Угэдэй-хан повелел: «И впрямь дела походные решать лишь Бату надлежит, и посему пусть судит он Гуюга…»

Тогда Бат-хан проявил великодушие: Гуюг избежал полагавшейся ему суровой кары. Возможно, Бат-хан сжалился над двоюродным братом из чувства благодарности к его отцу, Великому хану Угэдэю. Так или иначе, теперь Бат-хан уже знал, что представляет из себя Гуюг на самом деле и что от него можно было ожидать, ведь он был потенциальным престолонаследником…

Вообще, в этом походе под командованием Бат-хана воевали сразу два будущих Великих монгольских хана: сын Угэдэй-хана, Гуюг, и сын Тулуя, Мунх. Если с первым, как явствует из «Сокровенного сказания монголов», его отношения не заладились, то между Бат-ханом и Мунхом и во время похода, и в дальнейшем царило взаимопонимание, двоюродные братья уважали и ценили друг друга.

Находясь в Кипчакских степях, в 1239 году Бат-хан направлял свои отряды на подавление восстаний черкесов, мордвы, аланов и, главное, кипчаков (половцев), а затем начал завоевывать южнорусские княжества. Об этих событиях в «Тверской летописи» рассказывается так: «В тот же год Батый послал татар, и они взяли город Переяславль Русский… а других татар Батый послал к Чернигову… и произошла жестокая битва. Из города на татар метали пороками камни на полтора выстрела, а камни могли поднять только два человека. Но татары все же победили Мстислава и многих воинов избили, а город взяли и огнем запалили… В год 6748 (1240). Батый послал Менгухана (Мунх-хана) осмотреть Киев. Пришел он и остановился у городка Песочного и, увидев Киев, был поражен его красотой и величиной; отправил он послов к князю Михаилу Всеволодовичу Черниговскому, желая его обмануть. Но князь послов убил, а сам убежал из Киева вслед за сыном в Венгерскую землю… В это время пришел к Киеву сам безбожный Батый со всей своей силой. Киевляне же взяли в плен татарина по имени Товрул (очевидно, один из послов), и сообщил он обо всех князьях, пришедших с Батыем, и о войске их; и были там братья Батыя, воеводы его: Урдюй, Байдар, Бичур, Кайдан, Бечак, Менгу (Мунх), Куюк (Гуюг) (он не был из племени Батыя, но был у него первым воеводой), Себедяй-богатырь (Субэдэй-батор), Бастырь, который пленил всю землю Булгарскую и Суздальскую… И начал Батый ставить пороки, и били они стену безостановочно, днем и ночью, и пробили стену у Лядских ворот. В проломе горожане ожесточенно сражалась, но были побеждены… Утром татары пошли на приступ, и была сеча кровопролитной… Взяли татары город шестого декабря, в год 6749 (1240). А Дмитрия (тысяцкий, который руководил обороной Киева), который был тяжело ранен, не убили из-за его мужества…»

Францисканский монах Плано Карпини, направленный в 1246 году папой Иннокентием IV к Великому монгольскому хану и проезжавший мимо Киева, так описал последствия захвата этого города войском Бат-хана:

«…после долгой осады они взяли его и убили жителей города; отсюда, когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие на поле; ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведен почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжелом рабстве…» По мнению монгольского исследователя Д. Цахилгана, современного биографа Бат-хана, «чрезмерная жестокость, проявленная монгольскими воинами при взятии Киева, объясняется тем, что все монгольские посольства, направлявшиеся монголами в Киев, были перебиты русскими. А для монголов той эпохи, а значит, и для Бат-хана непреложным законом было повеление Чингисхана: безжалостно расправляться со всеми, кто посягнул на жизнь монгольских послов».

После взятия Киева, как явствует из «Тверской летописи», «в тот же год 6749 (1240)… пошел он (Бат-хан) и захватил Владимир-Русский на реке Буг; взял также Галич и пленил бесчисленные города…». Таким образом, монгольские войска под командованием Бат-хана завершили завоевание Руси, но этим они не ограничились. Весной 1241 года началось сразу по нескольким направлениям (Польша, Силезия и Моравия и, собственно, Венгрия) вторжение войск Бат-хана в Восточную и Юго-Восточную Европу, «наиважнейшей целью которого, как пишет монгольский исследователь Ч. Чойсамба, была ликвидация венгерского королевства во главе с королем Белой IV, не только давшего приют половецкому хану Котяну и его сорока тысячам шатров, но и вероломно уничтожившего монгольские посольства».

Описание решающего сражения с венгерским войском мы находим у персидского летописца Джувейни: «…Бат-хан решил истребить келаров и башгирдов (поляков и венгров во главе с королем Белой IV), многочисленный народ христианского исповедания, который, говорят, живет рядом с франками… Народы эти обольщались своею многочисленностью, пылом храбрости и прочностью орудий. Услышав молву о движении Бат-хана, они также выступили с 450 000 всадников, которые все славились военным делом и считали бегство позором. Бат-хан отправил авангардом своего брата Шибакана с 10 000 человек для разведки и дозора, (поручив им) высмотреть численность их (неприятелей) и доставить сведения о степени их могущества и силы. Он (Шибакан) отправился, согласно приказанию, через неделю возвратился и дал (такое) известие: «Их вдвое больше войска монгольского, и все народ храбрый и воинственный».

Когда войска близко подошли друг к другу, то Бат-хан взобрался на холм и целые сутки ни с кем не говорил ни слова, а горячо молился (Всевышнему Тэнгри)… Мусульманам он также приказал всем собраться и помолиться. На другой день приготовились к битве. Между ними (обоими войсками) находилась большая река (Сайо). Ночью он (Бат-хан) отправил одну часть войска (в обход), а войско (самого) Бат-хана с этой стороны переправилось через реку. Шибакан, брат Бат-хана, лично двинулся в самую середину боя и произвел несколько атак кряду. Неприятельские войска, будучи сильными, не трогались с места, но то войско (отправленное в обход) обошло их сзади. (Тогда) Шибакан со всем своим войском разом ударил (на них), бросился на ограды царских палаток, и они мечами разрубили канаты палаток. Когда они (монголы) опрокинули ограды царских шатров, войско келаров смутилось и обратилось в бегство; из этого войска никто не спасся. Те области также были завоеваны. Это было одно из множества великих дел и ужасных побоищ».

В записках Плано Карпини также есть интересные подробности этого сражения: «Из Руссии же и из Комании (Половецких степей) вышеназванные вожди (Бат-хан, Субэдэй-батор и другие) подвинулись вперед и сразились с Венграми и Поляками; из этих Татар многие были убиты в Польше и Венгрии; и, если бы Венгры не убежали, но мужественно воспротивились, Татары вышли бы из их пределов, так как Татары возымели такой страх, что все пытались сбежать. Но Бат-хан, обнажив меч пред лицом их, воспротивился им, говоря: «Не бегите, так как, если вы побежите, то никто не ускользнет (согласно воинскому уставу Чингисхана, оставившие свои позиции без приказа воины должны быть казнены), и если мы должны умереть, то лучше умрем все… и если теперь пришло время для этого, то лучше потерпим». И таким образом, они воодушевились, остались и разорили Венгрию».

И Джувейни, и Плано Карпини рассказывают о том, каким образом Бат-хан воодушевлял своих воинов в решающих сражениях; в обоих случаях главнокомандующий монгольского войска следовал примеру и заветам своего прославленного деда: Чингисхан всегда перед решающими сражениями молился Всевышнему Тэнгри, а воинский устав являлся составной частью «Великой Ясы», завещанной Чингисханом своим потомкам…

В начале 1242 года, в самый разгар победоносной военной кампании монголов в Восточной Европе Бат-хан получил известие из Монголии о смерти Угэдэй-хана. Поскольку «Великой Ясой» было «запрещено под страхом смерти провозглашать кого-либо императором, если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете (Великом хуралдае), Бат-хану и другим военачальникам – членам «золотого рода», «повинуясь и следуя приказу», следовало прибыть на родину для участия в законном «избрании и провозглашении» нового Великого хана. В этих условиях (возвращение в Монголию всей командной верхушки) продолжение военных действий стало невозможным. Как считает монгольский исследователь Ч. Чойсамба, «Бат-хан не мог оставить без внимания тот факт, что после смерти Угэдэй-хана наибольшие шансы занять императорский престол имел его ярый враг Гуюг, что и случилось в 1246 году. Бат-хан опасался враждебных действий со стороны новоявленного императора… В ожидании удара из Каракорума Бат-хан принял решение оставить Европу и заняться своим собственным государством – Улусом Зучи, границы которого он значительно раздвинул (самыми западными провинциями его улуса стали Молдавия и Болгария). Для Бат-хана было жизненно важно подготовить свой улус к возможной войне с самой Монгольской империей»… С этого времени (1242–1243 годы) собственно и начинается история Золотоордынского Улуса, в становлении которого заслуга Бат-хана неоспорима.

«Приход татар в Венгрию во времена короля Белы IV». Миниатюра из первого печатного издания «Горестной песни о разорении Венгерского королевства татарами». Аугсбург. 1488 год

Бат-хан выбрал для своей главной ставки место в низовье Волги (недалеко от современной Астрахани). Побывавший в его ставке христианский миссионер Плано Карпини так описывает увиденное: «Когда же нас должны были отвести к его двору, то нам было сказано, что мы должны пройти между двух огней, чего нам не хотелось делать в силу некоторых соображений. Но нам сказали: «Идите спокойно, так как мы заставляем вас пройти между двух огней не по какой другой причине, а только ради того, чтобы, если вы умышляете какое-нибудь зло против нашего господина или если случайно приносите яд, огонь унес все зло». Мы ответили им: «Мы пройдем ради того, чтобы не подать на этот счет повода к подозрению». И когда мы добрались до орды, то его управляющий, по имени Елдегай… спросил у нас о причине нашего прибытия… Выслушав причины, нас ввели в ставку… Войдя же, мы произнесли свою речь, преклонив колена; произнеся речь, мы поднесли грамоту и просили дать нам толмачей, могущих перевести ее. Их дали нам в день Великой пятницы, и мы вместе с ними тщательно переложили грамоту на письмена русские и сарацинские и на письмена Татар; этот перевод был представлен Бат-хану, и он читал и внимательно отметил его… А этот Бат-хан живет с полным великолепием, имея привратников и всех чиновников, как и император их. Он также сидит на более возвышенном месте, как на троне, с одною из своих жен; другие же, как братья и сыновья, так и иные младшие, сидят ниже посредине на скамейке, прочие же люди сзади их на земле, причем мужчины сидят направо, женщины налево. Шатры у него большие и очень красивые, из льняной ткани… Бат-хан очень милостив к своим людям, а все же внушает им сильный страх; в бою он весьма жесток; он очень проницателен и даже весьма хитер на войне, так как сражался уже долгое время».

Сарай Бату – столица Золотой Орды. Реконструкция

О том, с чего начал Бат-хан свое гражданское правление на Руси, повествует «Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Федора»: «…Через некоторое время татары расселили по городам, переписали их всех и начали с них дань брать. Услышав об этом, те, кто разбежался по чужим землям, возвратились снова в земли свои, кто остался в живых, князья и иные люди. И начали татары насильно призывать их, говоря: «Не годится жить на земле (Великого) хана и Батыя, не поклонившись им». И многие приезжали на поклон к хану и Батыю… и просил каждый себе владений. И им невозбранно давались те владения, какие они хотели получить…»

Рассказ русского летописца дополнил в своих записках Плано Карпини: «И вот чего Татары требуют от них: чтобы они шли с ними в войске против всякого человека, когда им угодно (таким образом Бат-хан провел мобилизацию), и чтобы они давали им десятую часть от всего, как от людей, так и от имущества (Бат-хан ввел систему налогообложения). Именно они отсчитывают десять отроков и берут одного и точно так же поступают и с девушками; они отвозят их в свою страну и держат в качестве рабов. Остальных они считают и распределяют согласно своему обычаю (Бат-хан провел перепись населения, и оно согласно традиционному монгольскому территориально-административному делению было разделено на десятки, сотни и тысячи). Остальных же, согласно своему обычаю, пересчитал, приказывая, чтобы каждый, как малый, так и большой, даже однодневный младенец, или бедный, или богатый, платил такую дань, именно, чтобы он давал одну шкуру белого медведя, одного черного бобра, одного черного соболя, одну черную лисью шкуру. И всякий, кто не даст этого, должен быть отведен к Татарам и обращен в их раба. Они посылают также за государями земель (за русскими князьями), чтобы те являлись к ним без замедления; а когда они придут туда, то не получают никакого должного почета, а считаются наряду с другими презренными личностями, и им надлежит подносить великие дары как вождям, так и их женам, и чиновникам, тысячникам и сотникам; мало того, все вообще, даже и сами рабы, просят у них даров с великою надоедливостью, и не только у них, а даже и у их послов, когда тех посылают к ним. Для некоторых также они находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом (князем Черниговским) и с другими; иным же они позволяют вернуться, чтобы привлечь других… У других же, которым они позволяют вернуться, они требуют их сыновей или братьев (в заложники), которых больше никогда не отпускают… Наместников (даругачинов или баскаков) своих они ставят в земле тех (князей), кому позволяют вернуться; (этим наместникам) подобает повиноваться их мановению, и если люди какого-нибудь города или земли не делают того, что они хотят, то эти наместники возражают им, что они неверны Татарам, и таким образом разрушают их город и землю, а людей, которые в ней находятся, убивают при помощи сильного отряда Татар, которые приходят без ведома жителей по приказу того правителя, которому повинуется упомянутая земля… Сверх того, если у тех государей (русских князей), которые им сдались, возникают какие-нибудь спорные случаи, то им надлежит отправляться для разбирательства к императору Татар…»

В. С. Смирнов. Св. благоверный князь Михаил Черниговский в Орде перед ханской ставкой Батыя. 1883 год

Пример последнего случая описан в «Галицко-волынской летописи». Князь Галицкий Даниил, не желая отдавать «половину своей отчины» сопернику, обратился за поддержкой, правда, не к императору татар, а к Бат-хану: «И сказал ему Батый: «Даниил, почему ты раньше не приходил? А сейчас пришел – это хорошо! Пьешь ли черное молоко, наше питье, кобылий кумыс?» Даниил сказал: «До сих пор не пил. Сейчас, раз велишь, выпью». Тот сказал: «Ты уже наш, татарин. Пей наше питье!» Даниил выпил, поклонился по обычаю их, проговорил положенные слова и сказал: «Иду поклониться царице (ханше) Баракчинове». Батый сказал: «Иди!» Он пришел и поклонился по обычаю. И прислал ему Батый ковш вина, говоря: «Не привыкли вы пить кумыс, пей вино!»… Пробыл князь у них двадцать пять дней, был отпущен, и поручена была ему земля, которая у него была».

Памятник князю Даниилу Галицкому во Львове

Резюмируя свидетельства наших источников, следует отметить, что Бат-хан уже в первые годы своего правления в Золотоордынском улусе окончательно привел к повиновению русских князей, «приставил» к ним своих наместников-даругачинов (или, как они называются в исторической литературе, баскаков), которые провели перепись населения, осуществляли сбор налогов (дани), следили за исполнением воинской и ямской повинности. Осуществление Бат-ханом строгого территориально-административного деления в сельской местности («вождь [здесь – Бат-хан] указывает места [проживания, а для скотоводов перекочевок] тысячникам, тысячники сотникам, сотники же десятникам») способствовало развитию животноводства и земледелия на Руси. И наконец, за полушутливым обращением Бат-хана к князю Даниилу: «Ты уже наш, татарин. Пей наше питье!» – угадывается, как писал американский исследователь Джек Уэзерфорд, «форма универсального гражданства, основанного не на религии, как это было среди христиан и мусульман, и не только на биологическом родстве, как это было в традиционных кланах степи. Оно было основано просто на верности, терпимости и преданности». Не это ли было одной из целей, к которой стремились Чингисхан и его преемники, выдвигая и осуществляя доктрину «всемирного единодержавия»…

В то время, когда Бат-хан, «сойдя с коня, правил своей державой», в самой Монголии царила смута: воспользовавшись тем, что Угэдэй-хан официально не объявил своего наследника, его жена Дургэнэ (Туракина-хатун) стала регентшей; по совету своих мусульманских приближенных она сместила всех прежних советников своего мужа, а «на их места назначала людей невежественных». Деяния Туракины-хатун вызвали недовольство «степной аристократии». Вот тогда-то они и вспомнили наказ Чингисхана:

«И коль у Угэдэя наследники родятся, Которыми бы погнушалась и корова, Хотя бы трижды обернули их травой, Которыми бы пренебрег и пес дворовый, Хотя бы трижды салом обложили их, Ужель среди моих потомков Достойного не будет сына?!»

Бат-хан отказался лично участвовать в Великом хуралдае, тем самым показав свое отношении к выбору престолонаследника из потомков Угэдэй-хана, а младший брат Чингисхана, Отчигин-нойон, и вовсе «захотел военной силой и смелостью захватить престол…» или, во всяком случае, как считают некоторые исследователи, отстранить Туракину-хатун от власти. Поскольку к этому времени «[всех] четырех сыновей Чингисхана не стало, то старшим над всеми его внуками оказался он (Бат-хан); в этих условиях у него самого была возможность претендовать на престол Великого хана. Однако это неминуемо привело бы к вооруженному конфликту внутри «золотого рода» (ему точно бы противостояли роды Угэдэя и Цагадая) и, возможно, даже к развалу Великого Монгольского Улуса. На это Бат-хан не пошел; в конце концов, сославшись на болезнь, он отправил на Великий хуралдай своих сородичей и вассалов (в частности, Великого князя Ярослава Всеволодовича), они и участвовали в возведении на престол Гуюга, которого его отец Угэдэй-хан меньше всего хотел видеть своим наследником, поэтому никогда не называл его имя среди потенциальных престолонаследников…

Во время Великого хуралдая случилось событие, которое не только отрицательно повлияло на отношения русских к монголам, но и усилило антагонизм в отношениях Бат-хана и Гуюг-хана. После церемонии возведения Гуюга на престол Великого хана скоропостижно скончался князь Ярослав. Как писал свидетель этого события Плано Карпини: «Он (князь Ярослав) только что был приглашен к матери императора, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили…» Если свидетель этого события обвинил в смерти князя Ярослава мать Гуюг-хана, якобы желавшую «свободнее и окончательнее завладеть его землею», то современные исследователи, в частности монгольский военный историк Х. Шагдар, считают, что католик Плано Карпини намеренно пустил этот слух, дабы опорочить монголов в глазах их вассалов, православных русских. Так или иначе, в русских летописях это событие не прошло не замеченным; однако отношения Бат-хана и сына-наследника Ярослава, Александра, не испортились: после смерти отца он явился к Бат-хану и присягнул ему на верность. Вот как описан приход Александра к Бат-хану в «Житие Александра Невского»: «После смерти отца своего пришел князь Александр во Владимир в силе великой… И промчалась весть о нем до устья Волги… Решил князь Александр пойти к царю в Орду… И увидел его царь Батый… и сказал вельможам своим: «Истину мне сказали, что нет князя подобного ему». Почтив же его достойно, он отпустил Александра».

Г. И. Семирадский. Александр Невский в Орде. 1876 год

Правление Гуюг-хана было недолгим, но оно чуть было не закончилось военным столкновением его армии, выступившей в поход на запад, с войском Бат-хана. «Поспешность», с которой армия Гуюга выступила в поход, навела мать Мунха, Сорхугтани-беги, на мысль об опасности, которая может угрожать Бат-хану. «Она послала тайком нарочного к Бат-хану передать: «Будь готов, так как Гуюг-хан с многочисленным войском идет в те пределы». Бат-хан держал [наготове] границы и вооружался для борьбы с ним. Когда Гуюг-хан достиг пределов Самарканда, откуда до Бишбалыка неделя пути, [его] настиг предопределенный смертный час… и он (24 апреля 1248 года) скончался…»

Во время наступившего в Каракоруме нового периода «междуцарствия и смуты» родовые кланы Гуюг-хана и Цагадая, с одной стороны, и Бат-хана и Тулуя – с другой, добивались возведения на престол «своего человека». Возможно, эта «предупредительность» Сорхугтани-беги в отношении Бат-хана сыграла немаловажную роль в том, что он отдал предпочтение ее сыну Мунху, которого и должны были возвести на престол Великого хана на Великом хуралдае. Однако, хотя, как считал Рашид ад-Дин, Бат-хан «был у них (среди «золотого рода» Чингисхана) в великой чести и в почете. На хуралдаях никто не противился его словам; напротив, все царевичи повиновались и подчинялись [ему]», на протяжении последующих двух лет «часть царевичей из дома Угэдэй-хана и Гуюг-хана… и потомки Цагадая, по этому поводу чинили отказ и в том деле (созыве Великого хуралдая) создавали отлагательство под тем предлогом, что ханское достоинство должно [принадлежать] дому Угэдэй-хана и Гуюг-хана…». И тогда последовал приказ Бат-хана брату Берке: «Ты его (Мунха) посади на трон, всякий, кто отвратится от Ясы, лишится головы». Приказ Бат-хана был выполнен без промедления, а затем были предотвращены и другие «козни и измена»…

Как пишет Джувейни, Мунх-хан, новый Великий хан Великого Монгольского Улуса, выражая свою искреннюю благодарность Бат-хану, послал ему «подарки, какие только король мира может послать королю-наставнику…». Бат-хан до конца своей жизни оставался главным советчиком Мунх-хана, главным помощником во всех его начинаниях, благодаря чему они и были реализованы. Поэтому не удивительно, что в беседе с христианским миссионером Вильгельмом Рубруком Мунх-хан сказал: «Как солнце распространяет повсюду лучи свои, так повсюду распространяется владычество мое и Батыя».

В первую очередь, это касалось осуществленных Мунх-ханом военных кампаний в Китае и на Переднем Востоке. Джувейни пишет: «И всякий раз, когда (Мунх-ханом) готовился поход, он (Бат-хан), соответственно необходимости, посылал войска, которые возглавляли члены его семьи, его родственники и ратоводцы». Так, в 1253 году по приказу Мунх-хана Бат-хан отправил войско под командованием Ногая на воссоединение с армией Хулагу, брата Мунх-хана. Впоследствии монгольские войска подавили почти все очаги сопротивления «единодержавию» монголов на Переднем Востоке: уничтожили орден измаилитов и завоевали Багдадский халифат (1258 год), в результате чего было создано монгольское государство иль-ханов.

Бат-хан всегда (даже при ненавистном ему Гуюг-хане и тем более при Мунх-хане) строго соблюдал субординацию и требовал того же от своих подчиненных. Когда через его улус следовали иностранные послы (Плано Карпини, Вильгельм Рубрук), он и его подчиненные стремились как можно быстрее препроводить их к Великому хану, так как международные отношения Великого Монгольского Улуса находились исключительно в его ведении. Вильгельм Рубрук, побывавший в ставке Бат-хана в последние годы его жизни, заметил различие в отношении к иностранным послам в ставках Великого хана и хана Золотоордынского улуса: «…С послами при дворе Бат-хана поступают иначе, чем при дворе Мунх-хана. Именно при дворе Бат-хана есть один ям (здесь – постоялый двор) на западной стороне, который принимает всех прибывающих с запада, так же обстоит и касательно других стран мира. А при дворе Мунх-хана все вместе находятся… и могут посещать друг друга и видеться. При дворе Бат-хана они незнакомы друг с другом, и один не знает про другого, посол ли он, так как они не знают помещений друг друга и видятся только при дворе. И когда зовут одного, другого, может быть, и не зовут, ибо они ходят ко двору только по зову». Очевидно, таким образом Бат-хан хотел предотвратить возможные конфликты между послами разных стран и конфессий, а также разглашения ими конфиденциальной информации…

Вильгельм Рубрук в своих записках рассказал не только об особенностях приема иностранных послов в ставке Бат-хана, но и кратко описал саму столицу Золотоордынского улуса: «Итак, когда я увидел двор (ставку) Бат-хана, я оробел, потому что собственно дома его казались как бы каким-то большим городом, протянувшимся в длину и отовсюду окруженным народами на расстоянии трех или четырех лье. И… каждый знал, с какого бока двора должны они размещаться, когда они снимают свои дома [с повозок]. Отсюда двор (ставка Бат-хана) на их языке называется ордой, что значит «середина», так как он всегда находится посередине их людей, за исключением того, что прямо к югу не помещается никто, так как с этой стороны отворяются ворота двора. Но справа и слева они располагаются как хотят, насколько позволяет местность…»

С легкой руки персидских летописцев, столицу Золотоордынкого улуса принято называть Сараем. В переводе с персидского «сарай» означает «дворец, орда». Монголы же, как утверждает Вильгельм Рубрук, называли ставку Бат-хана по-монгольски «Ордой», следовательно, и столицу своего улуса они величали «Ордой Бат-хана», что у персов и тюрок превратилось в «Сарай Бату». Что же касается названия улуса Бат-хана – «Золотая орда», то своим появлением, как мне представляется, оно «обязано» именно названию столицы…

Заметим, что столица Бат-хана находилась практически в самом центре Золотоордынского улуса. Помимо этого, при выборе места для будущей столицы Бат-хан учитывал и другие факторы: и то, что здесь проходили главные торговые пути, и то, что близлежащие кипчакские степи были самым подходящим местом для развития традиционного монгольского скотоводства, и, главное, из центра лучше всего было «держать в поле зрения» все округа улуса (их было девять: Хорезм; Кипчакская степь; Хазария (очевидно, Дагестан); Крым; Приазовье; Черкесия; Валахия (очевидно, Болгария и Молдавия); Алания (Осетия); Русь) и управлять ими. В его столицу, в Орду Бат-хана, как пишет Джувейни, «государи соседние, властители (разных) стран света и другие (лица) приходили к нему на поклон… Торговцы с (разных) сторон привозили ему различные товары; все это, что бы оно ни было, он брал и за каждую вещь давал цену, в несколько раз превышавшую ее стоимость. Султанам Рума, Сирии и других стран он жаловал льготные грамоты и ярлыки, и всякий, кто являлся к нему, не возвращался без достижения своей цели».

Обряд очищения огнем. Иллюстрация из книги «Путешествие в восточные страны» Вильгельма де Рубрука. 1253 год

Уточним, что «льготные грамоты и ярлыки» получали лишь те правители вассальных княжеств, кто изъявлял полную покорность Бат-хану, кто на своей удельной территории обеспечивал выплату дани, выполнение различных повинностей (воинской, ямской и т. д.), соблюдал «Великую Ясу», с уважением относился к обычаям и традициям монголов, в том числе религиозным и бытовым. В противном случае все заканчивалось весьма трагично. Подтверждение тому, к чему приводил отказ следовать традициям и законам монголов, предоставил Плано Карпини в своих записках: «Отсюда недавно случилось, что Михаила (князя Черниговского), который был одним из великих князей Русских, когда он отправился на поклон к Бат-хану, они (приближенные Бат-хана приказали провести обряд очищения огнем) заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на полдень Чингисхану (очевидно, статуе или портрету Чингисхана). Тот ответил, что охотно поклонится Бат-хану и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает. И, после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания… Бат-хан послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался… Случилось также в недавнюю бытность нашу в их земле, что Андрей, князь Чернигова, который находится в Руссии, был обвинен пред Бат-ханом в том, что уводил лошадей Татар из земли и продавал их в другое место; и хотя этого не было доказано, он все-таки был убит. Услышав это, младший брат его прибыл с женою убитого к… Бат-хану с намерением упросить его не отнимать у них земли. Бат-хан сказал отроку, чтобы он взял себе в жены жену вышеупомянутого родного брата своего, а женщине приказал взять его в мужья согласно обычаю Татар. Тот сказал в ответ, что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону. А Бату тем не менее, передал ее ему, хотя оба отказывались, насколько могли…»

Как свидетельствует Рашид ад-Дин, Бат-хана «называли Сайн-хан», что в переводе с монгольского означает «Хороший хан». Но связано это было не с тем, что он был для всех хорошим; просто у монголов после смерти ханов их имена были табуированы – их запрещалось упоминать по имени, что и нашло отражение в древних летописях.

Сартаг

Он был совершенным христианином и часто являлся виновником спасения многих, обращая в христианскую веру из своих и из чужих.

Вардан Великий, армянский летописец

Не говорите, что наш господин – христианин, он не христианин, а монгол.

Несторианец по имени Койяку, который считается одним из старших при дворе Сартага

В 1255 году Бат-хан отправил своего сына Сартага в Каракорум к Великому монгольскому хану Мунху, который созвал Великий хуралдай. Как пишет монгольский исследователь истории Золотоордынского улуса С. Цолмон, Бат-хан по состоянию здоровья не только не смог сам отправиться в Монголию, но и обратился к Великому хану с просьбой передать Сартагу полномочия по управлению Золотоордынским улусом. Когда Сартаг находился в Каракоруме, пришла весть о смерти Бат-хана. Как пишет Рашид ад-Дин, «Мунх-хан встретил его (Сартага) прибытие… с почетом, утвердил за ним престол и государство (Золотоордынский улус)…». Мунх-хан, конечно же, помнил о личном участии Сартага в возведении его на престол Великого хана. Рашид ад-Дин писал об этом так: «Он сам (Бат-хан) возвел Мунх-хана на ханство и заставил всех своих братьев, родственников и эмиров подчиниться и покориться ему. Он послал вместе с ним своего брата Бэрха и своего сына Сартага, который был наследником престола, с тремя тумэнами войска, дабы они в местности Онон и Керулен, которая была коренным юртом Чингисхана, посадили его на престол ханства и трон миродержавия и исправили и загладили бы козни детей Угэдэй-хана, замысливших вероломство».

Очевидно, что Бат-хан задолго до своей кончины объявил Сартага своим преемником, вводил его в курс дел по управлению Золотоордынским улусом, и в частности Русью. Об этом свидетельствуют и другие источники той эпохи. Так, современник Сартага, армянский историк Киракос Гандзакеци свидетельствует о том, что «воспитанный кормилицей-христианкой; вступив в возраст, он уверовал в Христа и был крещен сирийцами (очевидно, христианами несторианского толка), которые вырастили его. Он во многом облегчил положение церкви и христиан и с согласия отца своего издал приказ об освобождении [от податей] священников и церкви, разослал его во все концы, угрожая смертью тем, кто взыщет подати с церкви или духовенства, к какому бы племени они ни принадлежали, даже с мусульманских мечетей и их служителей. С этого времени, осмелев, стали являться к нему вардапеты, епископы и иереи. Он любезно принимал всех и исполнял все их просьбы. Сам он жил в постоянном страхе божьем и благочестии – возил с собой в шатре алтарь, всегда исполняя священные обряды».

Как оказалось, о «совершенном христианине» Сартаге знали не только армянские летописцы, но даже сам французский король Людовик IX, посол которого Вильгельм де Рубрук так рассказал о цели своего визита в Великий Монгольский Улус: «Мы слышали, что о вашем господине Сартаге (Sarcaht) говорят в Святой Земле, будто он христианин, и христиане этому очень обрадовались, а в особенности христианнейший государь, король франков… поэтому я намереваюсь отправиться к Сартагу и отвезти ему грамоту господина короля, в которой тот внушает ему о пользе всего христианства». Далее Вильгельм де Рубрук вот что еще рассказал о Сартаге: «На севере этой области (Крыма) находится много больших озер, на берегах которых имеются соляные источники; как только вода их попадает в озеро, образуется соль, твердая, как лед; с этих солончаков Бату и Сартаг получают большие доходы, так как со всей Руссии ездят туда за солью и со всякой нагруженной повозки дают два куска хлопчатой бумаги (очевидно, хлопчатобумажной ткани)… Морем также приходит за этой солью множество судов, которые все платят пошлину по своему грузу…

Итак, мы нашли Сартага близ Этилии (в низовьях Волги), в трех днях пути от нее; двор его показался нам очень большим, так как у него самого шесть жен, да его первородный сын имеет возле него их две или три, и у всякой есть большой дом и около двухсот повозок (телег-юрт). Наш проводник обратился к некоему несторианцу по имени Койяку, который считается одним из старших при дворе. Тот заставил нас идти очень далеко к господину, который именуется ямъям. Так называют того, на котором лежит обязанность принимать послов… Мы явились пред домом Сартага, и они подняли войлок, висевший пред входом, чтобы господин мог видеть нас. Затем они заставили причетника и толмача преклонить колена, а от нас этого не потребовали. Затем они очень усердно посоветовали нам остеречься при входе и выходе, чтобы не коснуться порога дома, и пропеть какое-нибудь благословение для Сартага. Затем мы вошли с пением «Salve, regina» («Радуйся, Царица»). При входе же в дверь стояла скамья с кумысом и чашами; тут были все жены его, и сами моалы (монголы), войдя с нами, теснили нас. Упомянутый Койяк подал Сартагу (принесенные Рубруком) курильницу с благовонием, которую тот рассмотрел, бережно держа в руке. После Койяк поднес ему Псалтырь, который тот усердно рассматривал, равно как и жена его, сидевшая рядом с ним. Затем Койяк принес Библию, и тот сам спросил, есть ли там Евангелие. Я сказал, что там есть [не только Евангелие, а] даже все Священное Писание. Он взял также себе в руку крест и спросил про изображение, Христа ли оно изображает. Я ответил утвердительно. Сами несториане и армяне никогда не делают на своих крестах изображения Христа; поэтому, кажется, они плохо понимают о Страстях или стыдятся их. После того Сартаг приказал удалиться окружавшим нас, чтобы иметь возможность полнее рассмотреть наши облачения. Тогда я подал ему вашу грамоту с переводом по-арабски и сирийски… При дворе Сартага были армянские (Hermeni) священники, которые знали по-турецки и по-арабски, и упомянутый товарищ Давида, который знал по-сирийски, по-турецки и по-арабски. Затем мы вышли и сняли наши облачения и пришли писцы и упомянутый Койяк и заставили перевести грамоту… В вечерние часы Койяк позвал и сказал нам: «Господин король (Людовик IX) написал хорошие слова моему господину, но среди них есть некоторые трудноисполнимые, касательно которых он не смеет ничего сделать без совета своего отца (Бат-хана); поэтому вам надлежит отправиться к его отцу». Прежде чем нам удалиться от Сартага, вышеупомянутый Койяк вместе со многими другими писцами двора сказал нам: «Не говорите, что наш господин – христианин, он не христианин, а моал» (монгол), так как название «христианство» представляется им названием какого-то народа. Они превознеслись до такой великой гордости, что хотя, может быть, сколько-нибудь веруют во Христа, однако не желают именоваться христианами, желая свое название, то есть моал (монгол), превознести выше всякого имени; не желают они называться и татарами. Ибо татары были другим народом…

Именно так поступают несториане, прибывающие из тех стран: именно из ничего они создают большие разговоры, поэтому они распространили и про Сартага, будто он христианин; то же говорили они про Мунх-хана и про Гуюг-хана, потому только, что те оказывают христианам большее уважение, чем другим народам; и, однако, на самом деле они не христиане. Что касается до Сартага, то я не знаю, верует ли он во Христа или нет. Знаю только то, что христианином он не хочет называться…»

Последнее «открытие», видно, сильно озадачило и удручило Рубрука; ему было невдомек, что народу, к которому его послал французский король, Чингисханом было завещано: «уважать все исповедания, не отдавая предпочтения ни одному. Все это он предписал, как средство быть угодным Богу (Всевышнему Тэнгри)… Уклонялся он от изуверства, и от предпочтения одной религии другой, и от превозношения одних над другими. Наоборот, ученых и отшельников (религиозных деятелей) всех толков он почитал, любил и чтил, считая их посредниками перед Господом Богом (Всевышним Тэнгри), и как на мусульман взирал он с почтеньем, так христиан и идолопоклонников (буддистов) миловал». При этом принадлежность к какой-то конкретной религии для монголов той эпохи было не главным. Вот почему, как писал монгольский ученый Ш. Бира, «Чингисхан и его преемники, создавая мировую империю, не уделяли большое внимание различным абстрактным религиозным постулатам. Они разработали идеологию, которая, прежде всего, была призвана оправдать их собственную практическую деятельность; их главным стремлением было навязать свою политическую доктрину захваченным странам и народам… Для них первичной всегда была политическая выгода. Не трудно понять, что, ведя войны против исламских и христианских государств… во главу угла ставились их собственные политические и жизненные интересы… Цель их политической доктрины заключалась… в установлении политической диктатуры, в первую очередь ориентированной на интересы и выгоду своего кочевого народа».

Караван-сарай Таш-Рабат был построен в XV веке на месте древнего монастыря IX века

Исходя из этого, как мне думается, «утверждение престола» Золотой Орды за «христианином» Сартагом вряд ли сулило и Руси какие-то особые поблажки, не говоря уже о несбыточных надеждах западноевропейских правителей… Тем более что Сартагу было не суждено занять престол отца. Возвращаясь из Каракорума, он скоропостижно скончался.

Христианские и мусульманские историки по-разному объясняют причину его смерти. Армянский историк Киракос Гандзакеци возлагает ответственность за смерть Сартага на его сородичей-мусульман: «Сартаг прибыл в свои владения во всем величии славы. Его родственники – мусульмане Барака и Баркача (его родные дяди Бэрх и Беркечар) напоили его смертоносным зельем и лишили его жизни. Это было большим горем для всех христиан, а также самого Мунх-хана и брата его Хулагу, правившего всеми областями на Востоке». Мусульманин Джузджани, рассуждая о мусульманском благочестии Бэрха, сообщает «мифическую» версию смерти Сартага: «Сейид Ашраф-ад-Дин рассказывал, что по смерти Бат-хана остался сын его Сартаг, чрезвычайно жестоко и несправедливо обращавшийся с мусульманами. Сартаг (этот) из страны Кипчакской и Саксинской отправился ко двору Мунх-хана, чтобы по милости Мунх-хана сесть на место отца (своего) Бат-хана. Когда он дошел до тамгачских земель Мунх-хана, (то последний) приняв его, отпустил его с почетом восвояси. Приближаясь к своему дяде Бэрх-хану, он (Сартаг) отказался (от посещения его), свернул с дороги и не пошел к своему дяде. Тогда Бэрх-хан отправил людей к Сартагу (сказать ему): «Я заступаю тебе место отца; зачем же ты проходишь точно чужой и ко мне не заходишь?» Когда посланные доставили Сартагу весть Бэрх-хана, то проклятый Сартаг ответил: «Ты мусульманин, я же держусь веры христианской; видеть лицо мусульманское (для меня) несчастие»… Когда такая неподобающая весть дошла до того мусульманского царя Бэрх-хана, то он вошел один в шатер, обмотал шею свою веревкой, прикрепил цепь к шатру и, стоя, с величайшею покорностью и полнейшим смирением плакал и вздыхал, говоря: «Господи, если вера Мухаммедова и закон мусульманский истинны, то докажи мою правоту относительно Сартага». Три ночи и три дня он таким образом рыдал и стонал, совершая обычные обряды, пока (наконец) на четвертый день проклятый Сартаг прибыл в это место и умер. Всевышний наслал на него болезнь желудка, и он (Сартаг) отправился в преисподнюю. Некоторые рассказывали так: заметив на челе Сартага признаки возмущения, Мунх-хан тайком подослал доверенных людей, которые отравили проклятого Сартага, и он сошел в ад…»

Первое упоминание о Сарай-Бату – столице Золотой Орды, появилось в 1253 году в книге странствующего францисканца Вильгельма Рубрука «Путешествие в восточные страны»

Российский востоковед В. В. Бартольд, анализируя свидетельства этих историков, писал: «У того же Джузджани есть рассказ о том, как Сартаг, сын Батыя, будучи христианином, ненавидел своего дядю – мусульманина; с этим рассказом можно связать сообщение армянина Киракоса, который обвиняет Беркая (Бэрха) в отравлении своего племянника. Если эти два князя действительно так враждебно относились друг к другу, то эта вражда, пожалуй, вряд ли может быть объяснена религиозными соображениями. Рубрук опровергает то, что Сартаг принял крещение, однако об этом категорически свидетельствуют сообщения не только сирийских и армянских, но и мусульманских источников (сюда относятся также сообщения обоих независимых один от другого современников – Джузджани и Джувейни). Во всяком случае, Сартаг, имевший, по словам Рубрука, шесть жен и освободивший от налогов, по Киракосу, как мусульманское духовенство, так и христианское, очевидно, так же не был фанатичным христианином, как и Беркай, столица которого, Сарай, в 1261 году стала местопребыванием христианского епископа, – фанатичным мусульманином». Именно об этом свидетельствовал современник тех событий Джувейни: «Хоть и принимают они (потомки Чингисхана) [разные] веры, но от изуверства удаляются и не уклоняются от Чингисхановой Ясы, что велит все толки за один считать и различия меж ними не делать».

Если в вопросе веротерпимости в то время никто среди чингисидов еще «не уклонялся от Чингисхановой Ясы», то завещание Чингисхана «быть единого мнения и единодушными в отражении врагов и возвышении друзей…» осталось, как говорится, только на бумаге… В течение всех пятнадцати лет, прошедших после смерти Угэдэй-хана, борьба за власть в Великом Монгольском улусе, в впоследствии и в удельных ханствах, не прекращалась. После смерти Бат-хана этой «напасти» не избежал и Золотоордынский улус. После загадочной смерти Сартага, как свидетельствует Рашид ад-Дин, «Мунх-хан послал гонцов, склоняя и располагая [к себе] его жен, сыновей и братьев, и также пожаловал Улагчи [сыну Бату] престол и царство отца и отличил всех разными милостями и ласками. Улагчи также в скором времени скончался и оставил другим престол и царство». Жена Бат-хана, Борогчин, которая должна была быть регентшей до достижения Улагчи совершеннолетия, также была убита. В энциклопедии ан-Нувейри причина ее убийства объясняется так: «…Она вошла в сношения с Хулагу (очевидно, после смерти Улагчи)… отправила к нему посла сказать: «…Приходи, чтобы принять царство». Потом она отправилась вслед за послом и старалась добраться до Хулагу и привести его в страны северные. Народ, узнав, что она замышляет, послал вслед за ней, вернул… и убил ее».

В рассказе сейида Ашраф-ад-Дина, который мы цитировали выше, говорится: «…Из рода Туши-хана (Зучи-хана) было всего пятнадцать сыновей и внуков, (но) все они отошли в геенну и (потом) все царство (Золотоордынский улус) поступило в распоряжение Бэрх-хана. По благодати мусульманства перешли во власть его земли кипчакские, саксинские, булгарские, саклабские и русские, до северо-восточных пределов Рума, Дженда и Хорезма». В этом рассказе сейида Ашраф-ад-Дина повествуется не только о финале этой истории, но и о человеке, кому эти смерти были выгодны… Но религиозную подоплеку в этих событиях искать, как мне представляется, не следует; Бэрх стремился к власти, и он своего добился.

Бэрх-хан (Берке)

Грустно мне, что монголы убивают друг друга, но что придумать против того, кто изменил Ясе Чингисхана?

Бэрх-хан

Итак, «когда Бат-хан скончался и его сыновья Сартаг и Улагчи, которые были назначены ему преемниками, скончались один за другим и [когда] его младший брат Бэрх… (в 1257 году) воссел на его место, то его (Бэрх-хана) повеления стали неукоснительно исполняться в его улусе…».

О жизни Бэрха до его вступления на престол хана Золотоордынского улуса мы узнаем из персидских источников. Так, Джузджани в своем историческом труде «Насировы разряды» (завершен в 1260 году), основываясь на рассказах «заслуживающих доверия людей», сообщает: «Берка-хан (Бэрх-хан), сын Туши (Зучи), сына Чингисхана. Заслуживающие доверия люди говорят, что Берка-хан… родился в земле Чина, или Кипчака, или Туркестана в то время, как отец его Туши-хан взял Хорезм, и войско его (Туши) находилось в землях саксинских, булгарских и саклабских. Когда мать родила Берка-хана, отец его сказал: «Этого сына я делаю мусульманином, добудьте ему мусульманскую кормилицу, чтобы она его пуповину обрезала по-мусульмански и чтобы он пил мусульманское молоко, ибо этот сын мой будет мусульманином». Согласно этому указанию, пуповину его обрезала кормилица по мусульманскому обряду, и он (Берка) пил мусульманское молоко. По достижении им срока обучения и наставления собрали несколько мусульманских имамов и выбрали одного из них для обучения его (Берка) Корану. Некоторые заслуживающие доверия люди рассказывали, что обучение его Корану происходило в Ходженде, у одного из ученых благочестивцев этого города. По наступлению срока обрезания над ним (Берка) совершили этот обряд, а по достижении им возмужалости в войско его были назначены все мусульмане, находившиеся в стане Туши-хана. Когда… Бат-хан сел (на престол) на место отца, то он (Бат) также отнесся к Берка-хану с большим уважением и утвердил за ним командование (армией), свиту (атба) и уделы (икта)… Все войско его (Бэрха) состояло из 30 000 мусульман, и в войске его была установлена пятничная молитва. Люди, заслуживающие доверия, говорят, что во всем войске его такой порядок: каждый всадник должен иметь при себе молитвенный коврик с тем, чтобы при наступлении времени намаза заняться совершением его (намаза). Во всем войске его никто не пьет вина, и при нем (Берка) постоянно находятся великие ученые из (числа) толкователей (Корана), изъяснителей хадисов, законоведов и догматиков. У него много богословских книг, и большая часть его собраний и собеседований происходит с учеными. Во дворце его постоянно происходят диспуты относительно науки шариата. В делах мусульманства он чрезвычайно тверд и усерден».

Монгольский принц изучает Коран. Иллюстрация из исторического сочинения на персидском языке «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. Начало XIV века

Как явствует из биографии Бат-хана, написанной монгольским автором Д. Цахилганом, Бэрх принимал участия в походах на Русь и в Западную Европу в 1237–1242 годах; после возвращения участвовал в Великих хуралдаях 1246-го года (возведение на престол Гуюка) и 1251-го года (возведение на престол Мунха). Особенно важна была его роль в последнем. Тогда, как свидетельствует Рашид ад-Дин, «Бат-хан приказал своим братьям Бэрху и Бука-Тимуру отправиться с многочисленным войском вместе с Мунхом на Керулен (река в Монголии, на которой находилась ставка Чингисхана), столицу Чингисхана, и в присутствии всех царевичей, устроив хуралдай, посадить его на царский трон. И они отправились в путь от Бат-хана… Часть царевичей из дома Угэдэй-хана и Гуюг-хана… и потомки Цагадая по этому поводу чинили отказ и в том деле (созыве Великого хуралдая) создавали отлагательство под тем предлогом, что ханское достоинство должно [принадлежать] дому Угэдэй-хана и Гуюг-хана…» И тогда последовал приказ Бат-хана брату Бэрху: «Ты его (Мунха) посади на трон, всякий, кто отвратится от Ясы, лишится головы». Приказ Бат-хана был выполнен без промедления, и «в год кака-ил, который является годом свиньи, павший на месяц зу-ль-када 648 г. х. [25 января – 23 февраля 1251 года н. э.], в Каракоруме… Мунха посадили на престол верховной власти…»

По возвращении из Монголии в Золотую Орду Бэрх жил в уделе, указанном ему Бат-ханом. В путевых заметках Вильгельма Рубрука на этот счет есть следующая запись: «У Бат-хана есть еще брат по имени Берка (Бэрх), пастбища которого находятся в направлении к Железным воротам (в районе нынешнего Дагестана), где лежит путь всех сарацинов (мусульман), едущих из Персии и из Турции; они, направляясь к Бат-хану и проезжая через владения Берки, привозят ему дары. Берка выдает себя за сарацина (мусульманина) и не позволяет есть при своем дворе свиное мясо. Тогда, при нашем возвращении (1254 год), Бат-хан приказал ему, чтобы он передвинулся с того места за Этилию (Поволжье), к востоку, не желая, чтобы послы сарацин проезжали через его владения, так как это казалось Бат-хану убыточным».

Согласно русским летописям, русские князья еще в 1257 году приезжали в Сарай «почтить Улагчи». После его смерти, очевидно, в том же 1257 году власть в Золотоордынском улусе наследовал Бэрх, который присягнул на верность Великому хану Мунху и приступил к выполнению указов Великого хана по «устройству и приведению в порядок дел государства». Важная роль в выполнении этих указов отводилась полномочным представителям (даругачинам) Великого хана в пяти частях Великого Монгольского Улуса: помимо собственно Монголии, это – Северный Китай, Улус Цагадая в Средней Азии, Улус Ил-ханов в Иране и Золотоордынский улус. Что касается Руси, то, по свидетельству «Юань ши» за 1257 год, «(Мунх-хан) назначил в должность даругачина в Руси… Китата, сына ханского зятя Ринциня…». Отправляя своих полномочных представителей, Мунх-хан приказал им «провести новую перепись [всего улуса и войска] и твердо установить причитающийся налог и по окончании того важного дела вернуться к его высочайшей особе. Каждому из них он приказал: «Не допытывайтесь строго и не спорьте о минувших обязательствах, ибо у нас намерение облегчить положение подданных, а не умножить богатства казны», – и издал указ о льготах населению». Он подтвердил список «лиц, освобожденных от стеснительных обязанностей и повинностей согласно ярлыку Чингисхана и хана [Угэдэя]: из мусульман – великих шейхов, знаменитых сейидов и благочестивых имамов, из христиан – епископов, священников, монахов, из идолопоклонников (буддистов) – известных [тойнов]…»

Крепостные ворота Баят-капы. VI век. Дагестан

При Бат-хане вопросами сбора налогов, выполнения населением русских княжеств других повинностей (военной, ямской и т. д.), контроля за деятельностью удельных русских князей ведали даругачины или баскаки, назначенные во все территориально-административные единицы Золотоордынского улуса. Полномочным представителям (даругачинам) Великого хана Мунха поручалось укрепить эту структуру и распространить ее на те территории, которые ею не были охвачены, в частности на Новгород. «Великий хан Мунх, – пишет А. П. Богданов, – понимал, что произойдет, если дань с покоренных земель пойдет через руки улусных ханов. Те станут полновластными владыками и превратят Каракорум в чисто символический центр… Поэтому численники великого хана, переписывая население империи, разбивая подданных на десятки, сотни, тысячи и тумэны, готовили почву для введения единой местной администрации: баскаков».

В Восточной Руси народ не сопротивлялся проведению переписи. «Лаврентьевская летопись» свидетельствовала: «Той же зимы (1257 год) приехали численники, пересчитали всю землю Суздальскую, и Рязанскую, и Муромскую, и ставили десятников, и сотников, и тысячников, и темников, и ушли в Орду. Только не считали игуменов, попов, крилошан, кто зрит на святую Богородицу, и владыку (они освобождались от налогов)». Новгородцы же сначала отказались впустить монгольских чиновников, как их называли, численников в свой город. Но затем, когда сам Александр Невский попытался убедить их не препятствовать переписи и предупредил, что монголы жестоко накажут за неповиновение, новгородцы согласились впустить в город монгольских численников. Тем не менее, как пишет Г. В. Вернадский, «…когда чиновники начали «подсчет» жителей, в городе разразился мятеж. Монголы попросили у Александра Невского защиты, и он приказал своим войскам подавить бунтовщиков. Его твердая позиция произвела должное впечатление на новгородцев, и они в конце концов согласились позволить монголам продолжить перепись… Хотя перепись легла в основу подсчета обязательств со стороны новгородцев… по всей вероятности, новгородские власти сами взяли на себя обязательство вербовать воинов и собирать налоги в будущем… Это было очень важной уступкой со стороны монголов…» Что же касается других княжеств, то это «послабление» на них сразу не распространилось, о чем свидетельствуют народные восстание против монголов в Суздальской земле. «В 1262 году, – сообщает Лаврентьевская летопись, – избавил бог от лютого томления басурманского людей Ростовской земли, вложил ярость в сердца христианам, не терпя насилия поганых. Собрали веча и выгнали (баскаков) из городов, из Ростова, из Суздаля, из Переяславля! Ибо откупали те окаянные басурмане дани, и от того великую пагубу людям творили…»

На этот раз Александр Невский был не в силах сдержать мятежников. «…Первым шагом Александра после восстания, – пишет Г. В. Вернадский, – было то, что он поспешил в ставку Бэрх-хана, чтобы «умолить хана простить народ» Суздальской земли… Александр Невский провел несколько месяцев в Орде, и ему удалось достичь главной цели своей миссии: Бэрх-хан согласился на то, чтобы не посылать никакой карательной экспедиции в Суздальскую землю». Что же до баскачества, судя по источникам, оно не было изжито до конца XIII столетия…

Отнюдь не от хорошей жизни Бэрх-хан поддался на уговоры Александра Невского. После смерти Бат-хана у Бэрх-хана обострились отношения с братом Мунх-хана, Хулагу, который по приказу Великого хана подавил почти все очаги сопротивления «единодержавию» монголов на Переднем Востоке: уничтожил орден измаилитов и завоевал Багдадский халифат (1258 год), в результате чего им был создано государство ильханов. Вот что говорится в «Истории Вассафа» о причинах вражды, происшедшей между Хулагу-ханом и Бэрх-ханом: «В то время, когда государь – завоеватель мира Чингисхан сделался владыкою и повелителем царей и царств и мира и разделил края и страны между четырьмя сыновьями (своими) – Туши (Зучи), Чагатаем, Угэдэем и Тулуем – и назначил им становища и юрты в четырех странах света… Чагатаю были отведены пространства становищ от пределов окраин уйгурских до границ Самарканда и Бухары; обычное местопребывание его всегда находилось в окрестностях Алмалыга. Угэдэй, который в благополучный век (своего) отца должен был быть преемником султанства (Чингисхана), пребывал в пределах Эмиля и Кубака, столицы ханства и центра государства. Юрт Тулуя находился по соседству и в сопредельности (с владениями) Угэдэя, а земли в длину от краев Каялыка и Хорезма и крайних пределов Саксина и Булгара до окраин Дербенда Бакинского он предназначил старшему сыну Туши (Зучи). Что позади Дербенда, называемого Демир-капук (Железные ворота), то всегда было местом зимовки и сборным пунктом разбросанных частей войска его (Туши); по временам они делали набеги до Аррана и говорили, что Арран и Азербайджан также входят в состав владений и становищ их (Зучидов). Вот почему с обеих сторон, хулагидской и зучидской (которые также претендовали на эти территории), стали проявляться, одна за другой, причины раздора и поводы к озлоблению». Основываясь на свидетельствах современников, В. В. Бартольд заключает: «…как и раньше, в рассказе о вражде между Бэрхом и Сартагом, так и теперь Бэрх в некоторых источниках изображается защитником ислама; сообщают, будто он резко упрекал Хулагу за опустошение столь многих мусульманских стран и, в особенности, за казнь халифа Муста’сима. Более правдоподобны, вероятно, те известия, согласно которым царевичи из дома Зучи считали, что их права были ущемлены из-за создания нового монгольского государства в Персии; с новым государством были объединены также такие области, как Арран и Азербайджан, где еще при Чингисхане прошли «копыта монгольских коней» и которые, следовательно, по установлениям завоевателя, должны были принадлежать к уделу Зучи. Ханы Золотой Орды и позднее не оставляли притязаний на господство над этими землями, хоть и без успеха».

Что касается «религиозного фактора» в возникших противоречиях между двоюродными братьями, то не вызывает сомнение только то (и арабские историки это сами признают), что египетский султан Эльмелик-Эззахыр Бейбарс «подстрекал его (Бэрх-хана) против Хулагу, возбуждая между ними вражду и ненависть, да разбирал довод тому, что для него обязательна священная война с татарами, так как… вменяется ему в долг воевать с неверными, хотя бы они были его родичи». Утверждение же арабских летописцев того времени о том, что Бэрх-хан в этой «священной войне» защищал ислам, это попытка арабов выдать желаемое за действительное. К тому же, если поверить арабским историкам, которые писали о предложении Бэрх-хана к египетскому султану Эльмелик-Эззахыр Бейбарсу о совместных действиях против ил-хана Хулагу, то совершенно непонятна причина бездействия Бейбарса…

Город Дербент возник в конце IV тысячелетия до н. э. Гравюра из книги Адама Олеарийя «Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно». 1656 год

А вот что извещает о причине и начале этой «великой войны между Хулагу и Бэрх-ханом» армянский историк Киракос Гандзакеци: «…Хулагу беспощадно и безжалостно истребил всех находившихся при нем и равных ему по происхождению знатных и славных правителей из рода Батыя и Беркая (Бэрх-хана): Гула, Балахая, Тутхара, Мегана, сына Гула, Гатахана и многих других вместе с их войском – были уничтожены мечом и стар и млад, так как они находились при нем и вмешивались в дела государства. И лишь некоторые из них, и то с большим трудом, спаслись, одни, без жен, детей и имущества, убежали к Беркаю и другим своим сородичам. Узнав об этом, Беркай собрал бесчисленное и несметное войско, чтобы прийти отомстить Хулагу за кровь сородичей своих. А великий Хулагу тоже собрал огромное войско и разделил его на три части: одну [рать] поручил своему сыну Абага-хану, к нему же отправил и правителя Аргуна и послал их в Хорасан на помощь Алгу с этой стороны; другую рать он собрал у Аланских ворот и, взяв с собой остальное войско, двинулся и вступил [на территорию] далеко за Дербентскими воротами, ибо туда есть лишь два пути: через аланов и через Дербент. И, разорив части улуса Джучи, дошел до великой и бездонной реки Терек… Против него вышел Беркай с мощной ратью. И у великой реки имело место побоище. Много было павших с обеих сторон, но особенно много было их со стороны Хулагу, ибо они мерзли от сильного снега и мороза, и множество людей утонуло в реке. Тогда Хулагу повернул обратно, пошел и вышел далеко за пределы Дербентских ворот. Один из военачальников Хулагу, по имени Сираман, муж храбрый и воинственный, сын первого начальника татар Чармагуна, выступил против войск Беркая и задержал их натиск; бежавшие благодаря их поддержке были спасены. И медленно, выдерживая натиск [войск Беркая], он также вышел за Дербентские ворота. И, выставив дозор у Дербентских ворот, сами они пришли в Муганскую степь на зимовье. И так воевали они друг с другом в течение пяти лет, начав в 710 (1261) году и до 715 (1266) года армянского летосчисления, собирая ежегодно войско и сталкиваясь друг с другом в зимнюю пору, ибо летом они [воевать] не могли из-за жары и разлива рек…»

Даже русские летописцы упоминали «о великом мятеже среди самих татар»: «Они перебили друг друга бесчисленное множество, как песок морской». По свидетельству арабского историка Ибн Василя, сокрушаясь по погибшим, в конце жизни Бэрх-хан говорил: «Грустно мне, что монголы убивают друг друга, но что придумать против того, кто изменил Ясе Чингисхана… Да посрамит Аллах Хулагу этого, погубившего монголов мечами монголов. Если бы мы действовали сообща, то мы покорили бы всю землю!»

Этот упрек Бэрх-хана можно было адресовать всем тогдашним чингисидам, которые предали забвению «Великую Ясу» и заветы Чингисхана. Если Бэрх-хан и ил-хан Хулагу не смогли поделить завоеванные территории, то, как свидетельствует армянский летописец Киракос Гандзакеци в своей «Краткой истории», «двое братьев его (Мунх-хана), Арик-Буга и Гопилай (Хубилай), стали враждовать (1260–1264 годы) между собой из-за царской власти (за престол Великого хана). Гопилай, разбив и уничтожив войско Арик-Буга и обратив его в бегство за пределы страны, победил и сам воцарился. Хулагу был братом их и Мунх-хана. Он помогал Гопилаю. Беркай (Бэрх-хан) же, владевший северными областями, помогал Арик-Буге…» Хубилай, опираясь на армию, с помощью которой он к тому времени контролировал большую часть Китая, относительно быстро смог одолеть своего соперника в борьбе за престол Великого хана, а вот Хулагу и Бэрх-хан умерли, так и не добившись своих целей. В 1265 году скончался Хулагу, а через год умер и Бэрх-хан. Это случилось во время похода против преемника Хулагу, его сына Абага-хана.

В сочинении Аль-Муфаддала «Прямой путь и единственная жемчужина» воспроизводится рассказ египетских послов о дворе Бэрх-хана, о его внешности и преемнике: «Рано утром царь Берке, находившийся в близком (от них) помещении, пригласил послов к себе… Их уже уведомили, что им следует делать при входе к нему, то есть войти с левой стороны и, когда от них будет взята грамота, перейти на правую сторону, присесть на оба колена, никому не входить к нему в шатер с мечом, с ножом или с оружием, не прикасаться ногами к порогу шатра; когда кто снимет с себя свое оружие, то слагать его на правую сторону, вынуть лук из сайдака, опустить тетиву, не оставлять в колчане стрел, не есть снега и не мыть платья в орде, а если (уже) случится мыть его, то делать это тайком. Потом (говорится), что они застали царя Берке в большом шатре, вмещавшем в себе 500 всадников, покрытом белым войлоком, внутри обитом шелковыми материями и китайками (?) и украшенном жемчужинами и драгоценными камнями. Он (хан) сидел на престоле, свесив обе ноги на скамейку, на которой (лежала) подушка, так как хан страдал ломотою (в ногах). Сбоку у него сидела старшая жена его, по имени Тагтагайхатунь; кроме нее у него еще две жены: Джиджекхатунь и Кехархатунь. Сына у него нет. Назначенный ему в наследники сын брата его… имя его Темир (читай Менгутимур)… В это время царю Берке было от роду 56 лет. Описание его: жидкая борода; большое лицо желтого цвета; волоса зачесаны за оба уха; в (одном) ухе золотое кольцо с ценным (осьмиугольным?) камнем; на нем (Берке) шелковый кафтан; на голове его колпак; («на чреслах его») золотой пояс с дорогими камнями на зеленой булгарской коже; на обеих ногах башмаки из красной шагреневой кожи. Он не был опоясан мечом, но на кушаке его черные рога витые, усыпанные золотом. При нем в шатре его (сидело) 50 эмиров на скамейках. Когда они (послы) вошли к нему и представили послание, то это чрезвычайно удивило его. Он взял грамоту и приказал визирю прочесть ее. Потом он велел им перейти с левой стороны [на правую] и уставить их по бокам шатра, позади находившихся при нем эмиров, приказал подать им кумысу и после того вареного меду, а потом предложил им мясо и рыбу, и они поели. Затем он приказал поместить их у жены своей, Джиджекхатуни. Когда они утром встали, то хатунь угостила их в своем шатре. В конце дня они отправились в отведенные им помещения. Султан Берке стал их требовать к себе в разные часы дня и расспрашивать их про слона и жирафа, спросил (также) про Нил, да про дождь в Египте, и сказал: «Я слышал, что через Нил протянута кость человеческая, по которой люди переправляются (через реку)». Они ответили: «Этого мы не видели, и у нас нет этого». Пробыли они у него 26 дней. Он одарил их кое-чем по части золота, которым торгуют в землях Ласкариса; потом упомянутая жена его (султана) пожаловала им халаты. Он вручил им ответные грамоты и отправил их в путь…»

Очевидно, этот прием состоялся в ханском дворце в новой столице Золотоордынского улуса, которую у нас принято называть Сарай-Берке. Описание новой столицы мы находим в сочинении Ибн Фадлаллаха ал-Омари: «…Город Сарай построен Бэрх-ханом на берегу Туранской реки (Итиля) (Волги). Он (лежит) на солончаковой земле, без всяких стен. Место пребывания царя там большой дворец, на верхушке которого (находится) золотое новолуние, (весом) в два кынтаря египетских. Дворец окружают стены, башни да дома, в которых живут эмиры его. В этом дворце их зимние помещения. Эта река (Итиль)… размером в Нил (взятый) три раза и (даже) больше; по ней плавают большие суда и ездят к Русским и Славянам. Начало этой реки также в земле Славян. Он, т. е. Сарай, город великий, заключающий в себе рынки, бани и заведения благочестия (?), место, куда направляются товары. Посредине его (находится) пруд, вода которого (проведена) из этой реки. Вода его употребляется (только) на работы, а для питья их (вода берется) из реки; ее черпают для них (жителей) глиняными кувшинами, которые ставятся рядом на телеги, отвозятся в город и там продаются».

Резюмируя свидетельства современников (русских и арабских летописцев и историков) о последних годах жизни Бэрх-хана, В. В. Бартольд писал: «Последние годы своего царствования Беркай уже не был, как Батый, вторым после великого хана государем в монгольской империи, а стал главой независимого государства, хотя эта перемена сделалась окончательной только при его преемнике (Мунх-Тумуре), который впервые приказал чеканить монету от своего собственного имени. Трудно установить, насколько Беркай как мусульманин способствовал распространению культуры ислама среди своих монголов. Египетские известия говорят о школах, в которых молодежь изучала Коран; не только сам хан, но и каждая из его жен и каждый из его эмиров будто бы имел при себе имама и муэззина; но из тех же рассказов мы узнаем, что при дворе Беркай-хана все языческие обычаи соблюдались так же строго, как и в Монголии… Сообщают, что не только сам хан, но и некоторые из его братьев приняли ислам; тем не менее после его смерти должно было пройти еще полстолетия, пока ислам окончательно стал господствовать в его государстве».

Мунх-Тумур (1266–1282), Тод-Мунх (1282–1285), Тула-Буга (1285–1290), Тогтао (1290–1312)

Да наслаждается великое княжение тишиною, да пресекутся распри владетелей, и каждый из них да будет доволен тем, что имеет

Тогтао-хан

«Когда Берке (Бэрх-хан) скончался, на его место посадили… Менгу-Тимура (Мунх-Тумура)» – так Рашид ад-Дин начал свое очень краткое сообщение об этом хане Золотоордынского улуса. В этой связи интересно мнение Г. В. Вернадского по поводу кандидатуры престолонаследника Золотой Орды: «Берке не оставил сыновей. Если бы он имел возможность назначить наследника, его выбор, вероятно, пал бы на князя Ногая, который проявил себя выдающимся военачальником и которого он, по всей видимости, очень любил. Однако новый хан должен был быть избран местным курултаем, собранием князей-зучидов и высших военачальников. Генеалогическое старшинство не было абсолютно необходимым условием для избрания кандидата, но часто давало серьезное преимущество. Ногай не мог претендовать на старшинство в доме Зучи. Его отец, Татар, был сыном Боала, седьмого сына Зучи. А все еще жили два внука Бату: Мунх-Тумур и Туда-Мунх, оба – сыновья Тугана. Ввиду высокого престижа Бату, как основателя ханства кипчаков, представляется вполне естественным, что избирательное собрание предпочло его внуков Ногаю. Поэтому именно Мунх-Тумур, а не Ногай наследовал Берке в качестве хана кипчаков (Золотоордынского улуса). Поскольку к тому времени Ариг-Буга сдался Хубилаю (1264 год), последний являлся бесспорным хозяином империи, из чего мы можем заключить, что Хубилай одобрил кандидатуру Мунх-Тумура в качестве великого хана (примерно в 1267 году). Ногай, однако, представлял собой слишком видную фигуру, чтобы полностью уйти со сцены». И Ногай действительно никуда не ушел, и при четырех последующих ханах Золотоордынского улуса он играл ведущую роль не только в военных действиях, но и в политической жизни улуса. Что же касается заключения Г. В. Вернадского о том, что «Хубилай одобрил кандидатуру Мунх-Тумура…», то это не очевидный факт. Если, рассказывая о Абаге-хане, преемнике ильхана Хулагу, Рашид ад-Дин сообщает об одобрении Хубилаем этой кандидатуры, то по поводу одобрения кандидатуры Мунх-Тумура в сочинении персидского летописца нет ни слова. И очевидно, это не случайно. Как писал Моррис Россаби в своей научной биографии Хубилая, «Хубилай хотел, чтобы его признавали одновременно законным великим ханом монголов и императором Китая. Хотя к началу 1260-х годов его главные интересы сосредоточились на китайских землях, некоторое время он продолжал притязать на верховное владычество над всеми странами, захваченными монголами. Однако Золотая Орда поддержала Ариг-Буха, а среднеазиатские ханы часто предпочитали выжидать, на чьей стороне окажется перевес. Хубилай поддерживал хорошие отношения с персидскими ильханами, но монгольские правители Персии, начиная с его брата Хулагу, по сути, были независимыми государями. Хотя в царствие Хубилая ильханы обращались к нему за формальным назначением на престол, на самом деле они обладали всей полнотой власти. Таким образом, несмотря на успехи, достигнутые Хубилаем в Китае и Корее, ему так и не удалось добиться признания своего верховенства во всех монгольских владениях… Впрочем, в конце концов ему хватило благоразумия смириться с обстоятельствами и создать систему управления, рассчитанную на монгольские владения в Восточной Азии».

Хубилай-хан. 1294 год

Как явствует из «Истории Вассафа», противоборство ильхана Хулагу и Бэрх-хана продолжили их преемники Абага и Мунх-Тумур (последнего, хотя он не был мусульманином, а придерживался тэнгрианских взглядов своих предков, египетский султан Бейбарс, видно, «по инерции» «подстрекал против Абаги… как он поступал уже прежде, когда писал к Бэрх-хану»): «Между ними (Абагой и Мунх-Тумуром) несколько раз происходили нападение и отступление (то есть стычки). Однажды 30 000 всадников мечебойцев и дротикометателей, принадлежавших Абака-хану, во время возвращения и переправы через реку, когда льдины разломались, все утонули и погибли, отпечатав на поверхности льда результат дней (своей) жизни. После этого Абака-хан, когда ему стали известны многочисленность (зучидского) войска и его отвага, построил с этой (ильханской) стороны Дербенда стену, называемую Сибе, с тем, чтобы дальнейшее вторжение и притязание этого смущающего мир войска стало невозможным. Эта вражда была постоянною и продолжительною…» Впрочем, были и мирные передышки. «Великий хан Хубилай, – замечает Г. В. Вернадский, – оказывал давление как на Абагу, так и на Менгу-Тимура, чтобы уладить их разногласия. В результате, в 668 году хиджры (1269–1270 годы) они заключили мирный договор…» «С той поры, – сообщает Рашид ад-Дин, – они оставили споры до времен Аргун-хана, когда в месяце рамазане 687 г. х. [29 сентября – 28 октября 1288 года н. э.] опять пришло от них (из Золотой Орды) громадное войско, их предводителями [были] Тама-Токта и Бука».

Если факт примирения Мунх-Тумура и Абаги и означал хоть какое-то влияние Хубилая на дела бывших «подчиненных» удельных ханов, то первые же деяния нового владетеля Золотоордынского улуса явно демонстрировали его стремление к независимости. Так, в самом начале своего правления Мунх-Тумур приказал отчеканить монеты со своими именем и семейной тамгой (символом). Другим таким шагом стало предоставление русской церкви ярлыка, освободившего ее от налогов и утвердившего значительные привилегии русскому духовенству. Г. В. Вернадский так оценил этот акт Мунх-Тумура: «Следуя заповедям Ясы Чингисхана, предшественники Менгу-Тимура не включали русских настоятелей, монахов, священников и пономарей в число «сосчитанных» во время переписи (новая перепись населения была проведена Мунх-Тумуром на Руси в 1275 году). Теперь же были утверждены привилегии духовенства как социальной группы, включая и членов семей; церковные и монастырские земельные угодья со всеми работающими там людьми не платили налога; и все «церковные люди» были освобождены от военной службы. Монгольским чиновникам запрещалось под страхом смерти отбирать церковные земли или требовать выполнения какой-либо службы от церковных людей. К смерти приговаривался также любой, виновный в клевете и поношении греко-православной веры. Чтобы усилить воздействие хартии, в ее начале было помещено имя Чингисхана. В качестве благодарности за дарованные привилегии от русских священников и монахов ожидали, что они будут молить Бога за Менгу-Тимура, его семью и наследников… Благодаря этому ярлыку, а также ряду подобных ему, выпущенных наследниками Менгу-Тимура, русское духовенство и люди, находившиеся под его юрисдикцией, составляли привилегированную группу, и таким образом была заложена основа церковного богатства… В то же время он явился удачным внешнеполитическим шагом, поскольку обеспечивал, по крайней мере до определенной степени, лояльность по отношению к хану наиболее образованной социальной группы на Руси, которая пользовалась большим авторитетом среди народа. Благодаря ярлыку можно было ожидать, что русский дух сопротивления хану будет существенно ослаблен».

Еще одним направлением своей деятельности на Руси, которому Мунх-Тумур придавал большое значение, была международная торговля. Ее основы были заложены его предшественниками Бат-ханом и Бэрх-ханом. Вспомним визит в Сарай к Бэрх-хану братьев Николая и Матвея Поло, прибывших в крымский порт Солдайя (Судак) в 1260 году: «С большим почетом принял Бэрх-хан Николая с Матвеем; обрадовался он их приходу; а братья все драгоценности, что принесли с собой, отдали ему… Приказал Бэрх-хан вдвое заплатить за драгоценности…» Мунх-Тумур приложил немалые усилия для развития свободной торговли как на юге Руси, в Крыму, так и на ее севере. Мунх-Тумур предоставил (около 1267 года) особые привилегии для торговли генуэзцев в Каффе (современная Феодосия). Как отмечает Г. В. Вернадский, «для параллельного развития (международной торговли) на севере Мунх-Тумур взял на себя роль защитника Новгорода и основателя свободной торговли в районе Балтики… Он был… заинтересован в поддержке балтийской торговли через Новгород и ее распространении на Восток».

Памятник Марко Поло – итальянскому купцу и путешественнику (1254–1324), представившему историю своего путешествия по Азии в знаменитой «Книге о разнообразии мира». Улан-Батор. Монголия

Хотя, как свидетельствовал русский летописец, когда «хан Берке (Бэрх-хан) умер, притеснение со стороны татар сильно облегчилось», Мунх-Тумур пресекал все попытки неповиновения его власти. Так, в 1277 году он организовал поход на Северный Кавказ против взбунтовавшихся аланов. Как явствует из «Никоновской летописи», в этом походе участвовали и дружины русских князей. Аланы были «умиротворены», был взят штурмом и разрушен их главный город Дедяков (1278 год). Тем не менее тюркский летописец настаивал: «Мунх-Тумур-хан был государь очень справедливый, могущественный и мудрый. Во время Мунх-Тумура народ жил в большом благоденствии».

Во время правления Мунх-Тумура значительно возрос авторитет и усилились позиции упомянутого в начале нашего повествования Ногая. Начало выдвижения Ногая относится к походу Бат-хана на Русь и в Восточную Европу. Возвращаясь в 1242 году из похода, Бат-хан оставил пятнадцатилетнего командующего тумэном Ногая охранять западные рубежи Великого Монгольского Улуса (самыми западными провинциями его улуса стали Молдавия и Болгария). Как пишет В. В. Трепавлов, «правнук одного из младших сыновей Зучи, Бувала, он имел личный удел в Пруто-Днестровском междуречье, а позднее стал управлять еще и Крымом. Выдвинулся Ногай в сражениях с… армиями Хулагу на Кавказе. Он водил туда ордынскую конницу еще при Бэрх-хане. А при Мунх-Тумуре занял должность беклербека (верховного военачальника)». Как предположил Г. В. Вернадский, «…по соглашению с Мунх-Тумуром Ногай был признан действующим правителем нижнедунайского региона и уполномочен вести дипломатические отношения как с Византийской империей, так и с Египтом… В 1271 году Ногай начал кампанию против Константинополя с целью принудить императора Михаила VIII позволить его посольствам и посольствам египетского султана пользоваться босфорским морским путем. Серьезно рискуя потерпеть поражение, император запросил мира и предложил Ногаю свою дружбу…» После смерти Мунх-Тумура в 1282 году Ногай еще активнее стал прибирать к рукам власть в Золотоордынском улусе.

«…После того как Мунх-Тумур скончался в 681 г. х. [11 апреля 1282 – 31 марта 1283 году н. э.], то того же числа воссел [на престол] Тод-Мунх, третий сын Тукукана, и некоторое время был государем», – пишет Рашид ад-Дин. Судя по свидетельствам источникам того времени, можно сделать вывод, что Тод-Мунх, как и два следующих хана Золотоордынского улуса, были если не ставленниками Ногая, то, во всяком случае, зависимыми от его воли и решений «марионеточными ханами». Г. В. Вернадский по этому поводу писал: «Ногай был теперь достаточно силен, чтобы утвердить себя в качестве реального соправителя нового хана. Фактически, с этого времени в русских летописях, за исключением ростовских анналов, Ногай, как и Туда-Менгу (Тод-Мунх), назывался ханом. В некоторых западных источниках Ногай называется императором, а в египетских анналах – маликом (королем)… Каким бы ни был формальный статус Ногая, фактически он стал более могущественным, чем официальный хан кипчаков (Золотоордынского улуса), хотя это было и недостаточно для того, чтобы полностью устранить последнего. Результатом этого явилась нестабильная двойственность правительства, и хотя время от времени два хана сотрудничали друг с другом, в ряде случаев они отдавали противоречивые приказы, что создавало крайнюю неразбериху, по крайней мере, в русских делах… В 1280 году (очевидно, в 1282 году) все русские князья, за исключением великого князя Дмитрия Александровича, направились в Орду, чтобы приветствовать нового хана, Туда-Менгу, и получить ярлыки на княжение. Внимание великого князя Дмитрия в то время было поглощено его раздорами с новгородцами, которым он «много пакости дея». Возможно, из-за этих действий – того, что Дмитрий не появился при ханском дворе, и его нападения на новгородские земли – Туда-Менгу отобрал его ярлык и выдал новый – на владимирский стол – младшему брату Дмитрия, Андрею Городецкому и Костромскому, другу ростовских князей и на протяжении долгих лет преданному вассалу хана Менгу-Тимура. Отказ князя Дмитрия уступить стол привел к жестокому конфликту. Туда-Менгу направил монгольские войска, чтобы усилить дружину Андрея Городецкого. Монголы заполонили всю территорию Великого княжества Владимирского, захватывая и изгоняя наместников Дмитрия и его войска, опустошая страну. Затем они возвели Андрея на владимирский стол…

Под властью прежних ханов вопрос был бы уже решен, и Дмитрию Переяславскому осталось бы либо уступить, либо бежать. Теперь, однако, с ростом авторитета Ногая, Дмитрий нашел путь противодействия распоряжениям хана Туда-Менгу. Он совершил паломничество в лагерь соперника, хана Ногая, и дал ему клятву верности. Вероятно, Ногая оскорбляло нежелание Туда-Менгу советоваться с ним по поводу выдачи ярлыков русским князьям, и сейчас он был рад получить повод для проявления своей власти. Он подтвердил права Дмитрия на владимирский стол и направил ему в поддержку сильное подразделение войск. Не дождавшись никакой поддержки от Туда-Менгу, Андрей Городецкий вынужден был уступить великое княжество Дмитрию и установить с ним мир… Хотя Туда-Менгу и не был достаточно силен для того, чтобы открыто противостоять Ногаю, он не утвердил ярлык, выданный Ногаем Дмитрию Переяславскому и продолжал считать Андрея Городецкого официальным великим князем».

Подобное «своеволие» Тод-Мунх-хана лишило его лояльности Ногая, самого влиятельного человека в Золотоордынском улусе того времени. Но, как свидетельствуют источники, Тод-Мунха это больше не волновало. В 1283 году он был обращен в ислам. Как считал Г. В. Вернадский, «…он принял новую веру не по политическим соображениям, а как духовное откровение… Туда-Менгу стал суфистом, последователем мистического учения в исламской мысли… Высшим в учении суфизма считался отказ от радостей и красот этого мира; истинный суфист должен был жить в бедности и очищать душу через любовь ко всему человечеству… Под влиянием суфизма Туда-Менгу утратил интерес к своей власти и пренебрегал государственными делами… Вскоре распространились слухи, что хан душевно болен».

Хан Тод-Мунх. Персидская миниатюра из «Истории Чингисхана». 1596 год

И тогда (в 1285 год), как свидетельствует Рашид ад-Дин, «…сыновья Менгу-Тимура, Алгу и Тогрыл, и сыновья Тарбу, старшего сына Тукукана, Тула-Бука и Кунчек, свергли Туда-Менгу (Тод-Мунха) с престола под тем предлогом, что он помешанный, и сами совместно царствовали пять лет». Ногай не только не покарал заговорщиков, но признал Тула-Бугу новым ханом Золотой Орды (1285–1290). Как считает В. В. Трепавлов, «интригуя против соперников, Ногай способствовал свержению… Туда-Менгу… и воцарению Тула-Буги. Он (Ногай) вел самостоятельную внешнюю политику, организовал походы в Польшу, Венгрию, Фракию, Македонию; по просьбе своего тестя, византийского императора Михаила VII Палеолога, неоднократно вторгался в Болгарию. Ее царь, а также царь Сербии признали себя вассалами Ногая… Хан Тула-Буга стал тяготиться верховенством всемогущего военачальника. А тот желал видеть на сарайском троне абсолютно покорного себе монарха. Обманом он завлек хана с ближайшими соратниками в ставку своего протеже царевича Тохты (Тогтао) и отдал тому на расправу…»

Тогтао-хан (1290–1312) характеризуется современниками, с одной стороны, как «чрезвычайно незлобивый, терпеливый и исполненный достоинства» (Рашид ад-Дин), а с другой стороны, как «человек решительный и храбрый» (арабский летописец Ибн Кассира). Поначалу Тогтао-хан терпеливо выполнял указания Ногая: именно его руками Ногай уничтожил оставшихся соперников. Но когда фактическое двоевластие привело к неповиновению не только сторонников Ногая, в частности, его сыновей, но и некоторых его военачальников, которые ушли к Ногаю, а часть русских князей (великий князь Дмитрий Переяславский, князь Михаил Тверской, Даниил Московский), считая себя вассалами Ногая, отказались подтверждать свой княжеский ярлык у Тогтао-хана, последний проявил решительность. Прежде всего, он решил разобраться с русскими князьями и отправил свое войско во главе с братом, которого русские летописцы называют Дюденем, на непокорных князей, дабы наказать их и возвести на великое княжение своего ставленника Андрея Городецкого. Что интересно, как явствует из «Истории государства российского» Н. М. Карамзина, русские летописцы считали, что благословил этот поход сам Ногай, «весьма равнодушный к справедливости и довольный случаем обогатить своих монголов новым впадением в Россию, где они били людей как птиц и брали добычу, не подвергаясь ни малейшей опасности». Так или иначе, Тогтао-хан своими решительными действиями добился укрепления своей власти на Руси; великий князь Дмитрий Переяславский вскоре умер, а «властолюбивый Андрей уже мог назваться законным великим князем России (1294 год)».

Помимо указанных выше «недружественных» действий Ногая в отношении Тогтао-хана, исследователи указывают и на другие противоречия в их взаимоотношениях, которые привели к началу боевых действий между соперниками. В частности, монгольский ученый Ж. Бор указывает на то, что причиной очередного конфликта между Тогтао-ханом и Ногаем стала защита последним интересов генуэзских торговцев в ущерб венецианцам, которые обратились за защитой их прав в Крыму к Тогтао-хану. Поскольку Ногай оставил без внимания все требования Тогтао-хана: приструнить своих сыновей, выдать ему его военачальников, переметнувшихся на сторону Ногая, обеспечить равноправные права генуэзских и венецианских купцов, законный хан Золотоордынского улуса в 1298 году пошел войной на Ногая. И хотя первая попытка обуздать распоясавшегося военачальника оказалась неудачной, через два года Тогтао-хан все же разгромил армию непокорного беклербека. Вот как описал это сражение Рашид ад-Дин: «…Токтао-хан… переправился с шестьюдесятью туманами войска через реку Узи и расположился на берегу реки Тарку, где был юрт Ногая. А с той стороны [реки] прибыл, сидя в арбе, Ногай с тридцатью туманами [войска] и расположился на берегу [той же] реки. Снова под предлогом болезни он лег в арбе, послал к Токтаю гонцов и передал: «Раб твой не знал, что государь лично благополучно прибывает… Раб [твой] человек старый, немощный, всю [свою] жизнь провел на службе отцов ваших. Если и произошел какой-нибудь пустяк, то [это] было по вине сыновей. Вся надежда на милость государя, что он соизволит простить эту вину». Тайно же он послал Джуке (его сын) с большим войском, чтобы тот переправился через реку Тарку выше и ударил на Токтая и его войско. Караулы Токтая захватили лазутчика, и он рассказал положение дела. Когда Токтай узнал о его (Ногая) коварстве, он приказал войскам приготовиться и выступить. Войска с обеих сторон завязали бой. Ногая и его сыновей разбили, и множество народа в том сражении было убито. Ногай бежал с семнадцатью всадниками. Русский всадник из воинов Токтая нанес ему рану. Ногай сказал: «Я – Ногай, отведи меня к Токтаю, который является ханом». Урус (русский), взяв [коня] его за повод, вел к Токтаю. По дороге он отдал [богу] душу. Токтай же победоносно вернулся в Сарай Бату, который является их столицей».

В. П. Верещагин. Великий князь Димитрий Александрович. Гравюра из альбома «История государства Российского в изображениях державных его правителей». 1890 год

Как явствует из источников, во время противостояния Тогтао-хана и Ногая оба соперника вели переговоры с ильханом Газаном, желая заручиться его поддержкой. Однако, как свидетельствует Рашид ад-Дин, «…Газан-хан… вызывал к себе послов обеих сторон и говорил им во время приема: «Я не вхожу в ваши междоусобные дела и не пользуюсь [вашими] неблагоприятными обстоятельствами. Если бы вы еще поладили друг с другом, то было бы хорошо и похвально». И для того, чтобы [устранить] их подозрения и сомнения, он сам своей благословенной особой не ходил на зимовку в Арран, а зимовал в Багдаде и в Диярбекре, дабы души их были спокойны. До сего времени он сохраняет в сердце дружбу и искренность как с Тогтаем, так и с сыновьями Ногая. Он неоднократно приказывал и [всегда] приказывает, чтобы никто из родичей не начинал с ними распри и не искал повода к вражде. «Мы никогда не начнем ссоры [говорил он] и не приступим [первыми] к тому, что влечет за собой смуту, дабы вина за разруху, которая постигнет улус, не обратилась на нас». Таким образом, из сообщения Рашид ад-Дина следует, что после устранения Ногая отношения Золотоордынского улуса и государства ильханов нормализовались: возобновилась торговля, обмен послами.

Что касается Руси, то и после уничтожения двоевластия в Золотоордынском улусе среди русских князей, по выражению Н. М. Карамзина, часто «открывались распри, дошедшие до вышнего судилища ханова», который «объявлял свою верховную волю: да наслаждается великое княжение тишиною, да пресекутся распри владетелей, и каждый из них да будет доволен тем, что имеет». Будучи сам не доволен состоянием дел на Руси, которая была постоянно «в несогласии и мятеже», Тогтао-хан, по мнению Г. В. Вернадского, «строил новые планы для полной политической реорганизации своего Русского улуса… Один важный намек на планы Тохты (Тогтао-хана) касательно Руси сохранился у писателя, который продолжил «Историю» Рашида ад-Дина в его сообщении об обстоятельствах смерти Тохты в 1312 году. Согласно ему, Тохта решил сам посетить Русь; он отправился на корабле вверх по Волге, но, прежде чем достигнуть пределов Руси, заболел и умер на борту. Решение Тохты поехать на Русь было уникальным в истории Золотой Орды. Ни один из монгольских ханов ни до, ни после него не посещал Русь в мирное время в качестве правителя, а не завоевателя. Несомненно, этот исключительный шаг Тохты был вызван намерением провести далеко идущие реформы в управлении его северным улусом. О характере этих реформ мы можем только догадываться. Судя по тому, что мы знаем о его предшествующей русской политике, мы можем предположить, что Тохта намеревался упразднить Великое княжество Владимирское, чтобы сделать всех русских князей своими прямыми вассалами и наделить каждого определенным уделом с полномочием собирать налоги в своих владениях. Чтобы предотвратить конфликты в будущем, он, видимо, также собирался сделать межкняжеское собрание постоянным институтом. Вероятно, он хотел лично открыть его первый съезд, затем назначить высокого монгольского чиновника (возможно, князя Джучида) в качестве своего полномочного и постоянного руководителя этого органа. Все это (если принять, что наши предположения соответствовали планам Тохты) означало бы признание Руси (Восточной Руси, во всяком случае) вполне состоявшимся партнером как внутри Золотой Орды, так и во всемонгольской федерации. Какими бы смелыми и творческими ни были возможные планы Тохты, они пошли прахом с его смертью».

Узбек-хан

Узбек не знал, что слабость нашего отечества происходила от разделения сил оного, и что, способствуя единовластию князя московского, он готовит свободу России…

Н. М. Карамзин

Знаменитый арабский путешественник Ибн Баттута, побывавший в Золотоордынском улусе во время правления Узбек-хана (1312–1341), так начинает свой рассказ об этой стране: «Местность эта, в которой мы остановились, принадлежит к степи, известной под именем Дешт-Кипчака… Расстилается она на шесть месяцев пути; из них три (едешь) по землям султана Мухаммеда Узбека…» Действительно, новый правитель Золотой Орды, племянник умершего Тогтао-хана, Узбек, приняв мусульманство, стал именоваться Мухаммедом, и уже 1314 году объявил ислам официальной религией своего государства. «Улус Зучи, – пишет В. В. Трепавлов, – превратился в мусульманский султанат… Управление государством и облик городов стали быстро приобретать среднеазиатские и ближневосточные черты». Ибн Баттута, побывавший в столице Золотой Орды в 1334 году, писал: «Город Сарай (один) из красивейших городов, достигшей чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненный людьми, с красивыми базарами и широкими улицами. Однажды мы поехали верхом с одним из старейшин его, намереваясь объехать его кругом и узнать объем его. Жили мы в одном конце его и выехали оттуда утром, а доехали до другого конца его только после полудня, совершили (там) молитву полуденную, поели и добрались до (нашего) жилища не раньше как при закате. Однажды мы прошли его в ширину; пошли и вернулись через полдня, и (все) это сплошной ряд домов, где нет ни пустопорожних мест, ни садов. В нем тринадцать мечетей для соборной службы; одна из них шафийская. Кроме того, еще чрезвычайно много (других) мечетей. В нем (живут) разные народы, как то: Монголы – это (настоящие) жители страны и владыки (ее); некоторые из них мусульмане; Асы, которые мусульмане; Кипчаки; Черкесы; Русские и Византийцы, которые христиане. Каждый народ живет в своем участке отдельно; там и базары их».

Традиционная азиатская юрта, использующаяся кочевыми монголами с IX века

Интересно, что, помимо столицы, города Сарая, Ибн Баттута описал и кочевую ставку Узбек-хана: «Подошла ставка, которую они называют Урду (Орда), и мы увидели большой город, движущийся со своими жителями; в нем мечети и базары да дым от кухонь… они варят (пищу) во время самой езды своей и лошади везут арбы (юрты-телеги) с ними. Когда достигают места привала, то палатки (юрты) снимают с арб и ставят на землю, так как они легко переносятся… Когда этот султан (Узбек) в пути, то он (живет) отдельно в ставке своей… Одна из привычек его (та), что в пятницу, после молитвы, он садится в шатер, называемым золотым шатром, разукрашенный и диковинный. Он (состоит) из деревянных прутьев (потолочных и стенных жердей), обтянутых золотыми листками. Посередине его деревянный престол, обложенный серебряными позолоченными листками; ножки его из серебра, а верх его усыпан драгоценными камнями».

Мусульманские летописцы той эпохи характеризовали Узбек-хана с самой лучшей стороны. «Он был человек храбрый, – писал египтянин Бадр-ад-Дин ал-Айни, – и отважный, религиозный и набожный, почитал правоведов, любил ученых, слушался (советов) их…» Автор продолжения «Сборника летописей» Рашид ад-Дина считал, что Узбек-хан был человеком, «соединявшим в себе все совершенства по части наружной красоты, нравственности и религиозности, по упрочению мусульманства и основательному знанию добра». А Ибн Баттута отметил, что «и в делах его (Узбек-хана) порядок удивительный и диковинный».

Арабский историк Ибн Арабшах высоко оценивает Узбек-хана за справедливое правление и поддержку торговли, в частности за обеспечение безопасного хождения торговых караванов между Крымом и Хорезмом. Ибн Баттута, начавший свое путешествие по Золотой Орде как раз из Крыма, так описал портовый город Каффу: «Спустились мы в гавань ее (Каффы) и увидели чудную гавань: в ней было до двухсот судов военных и грузовых, малых и больших. Это одна из известнейших гаваней мира». Однако не все было так безоблачно: порой случались и конфликты, как, например, в 1322 году, когда войско Узбек-хана нагрянуло в Солдайю (Судак), разграбило генуэзских купцов, разрушило христианские церкви. А вот Каффа, как утверждал Ибн Баттута, процветала. Более того, в 1318 году этот портовый город стал престолом римско-католического епископа…

Следует заметить, что есть примеры веротерпимости Узбек-хана и в отношении русской православной церкви. Как пишет Н. М. Карамзин, в 1313 году митрополит Петр получил от Узбек-хана «…ярлык, или грамоту льготную, в коей… хан пишет: «…Да никто не обидит в Руси Церковь Соборную, Петра митрополита и людей его… Их грады, волости, села, земли… свободны от всякой дани и пошлины: ибо все то есть Божие; ибо сии люди молитвою своею блюдут нас и наше воинство укрепляют…»

Как свидетельствуют источники, русские православные священнослужители прежде, чем «блюсти» захватчиков, все же пытались склонить русских князей к миролюбию и единству. К сожалению, среди них истинных отечестволюбцев было мало; властолюбие, вражда (прежде всего между князьями тверскими и московскими), взаимные упреки и обиды, жажда мести, а если мужество, то «редкое и бесполезное», – вот что было характерно для русских князей той эпохи. Все это фактически способствовало «грабительству и насилию» монгольских правителей, зачастую «казнивших россиян россиянами». Именно так был подавлен «бесполезный» мятеж тверьчан в 1327 году; тогда на роли «верных слуг Узбековой мести» им были призваны князь московский Иоанн Данилович, прозванием Калита, и князь суздальский Александр Васильевич.

Как пишет Н. М. Карамзин, «…Узбек-хан… будучи доволен верностию князя московского, дал ему самую милостивую грамоту на великое княжение, приобретенное бедствием столь многих россиян… Летописцы говорят, что с восшествием Иоанна на престол великого княжения мир и тишина воцарились в северной России; что монголы перестали, наконец, опустошать ее… что христиане на сорок лет опочили от истомы и насилий долговременных – то есть Узбек и преемники его, довольствуясь обыкновенной данию, уже не посылали воевод своих грабить великое княжение, занятые делами Востока и внутренними беспокойствами Орды… Сия действительно благословенная по тогдашним обстоятельствам перемена ознаменовала возвышение Москвы, которая со времен Иоанновых сделалась истинною главою России…

Судакская крепость. Крым

Благоразумный Иоанн – видя, что все бедствия России произошли от несогласия и слабости князей, – с самого восшествия на престол старался присвоить себе верховную власть над князьями древних уделов владимирских… Пользуясь благосклонностью хана, (Иван Калита) начал смелее повелевать князьями… действуя как глава России, предписывал им законы в собственных их областях… Узбек не знал, что слабость нашего отечества происходила от разделения сил оного и что, способствуя единовластию князя московского, он готовит свободу России и падение царства Капчакского (Золотоордынского улуса)».

Мечеть в Старом Крыму, построенная при хане Узбеке

Хотя как-то не верится в недальновидность золотоордынского хана, но факты говорят о том, что Ивану Калите раз за разом удавалось настраивать Узбек-хана против своих противников, «описывая их закостенелыми врагами монголов, готовыми возмутить против него всю Россию и новыми неприятельскими действиями изумить легковерное милосердие Узбеково». Так было и в 1339 году, когда Узбек-хан, подвигнутый Иваном Калитой, приказал умертвить «мятежного, неблагодарного» князя Александра Тверского. Таким способом Иван Калита прокладывал себе путь «к единовластию и к величию». Этот путь он завещал и своим наследникам перед смертью в 1340 году. Вскоре Узбек-хан объявил сына Ивана Калиты, Симеона Иоанновича, Великим князем. Н. М. Карамзин уверенно заключает, что «…не красноречие юного Симеона и не дружба ханова к его родителю произвела сие действие, но другая, сильнейшая для варваров причина: корысть и подкуп. Монголы, некогда ужасные своею дикостию в снежных степях Татарии, изменились характером на берегах Черного моря, Дона и Волги, узнав приятности роскоши, доставляемые им торговлею образованной Европы и Азии; уже менее любили опасности битв и тем более удовольствие неги, соединенной с грубою пышностию: обольщались золотом как главным средством наслаждения. Любимцы прежних ханов искали завоеваний: любимцы Узбековы требовали взяток и продавали его милости; а князья московские, умножив свои доходы приобретением новых областей и новыми торговыми сборами, находили ревностных друзей в Орде, ибо могли удовлетворять алчному корыстолюбию ее вельмож и, называясь смиренным именем слуг ханских, сделались могущественными государями. Симеон, в бодрой юности достигнув великокняжеского сана, умел пользоваться властию, не уступал в благоразумии отцу и следовал его правилам: ласкал ханов до уничижения, но строго повелевал князьями российскими и заслужил имя Гордого».

Через год «знаменитый хан кипчакский» умер, и Симеону снова нужно было ехать в Орду для подтверждения своего права на великокняжеский престол у наследника Узбек-хана, его сына Джанибека.

Джанибек-хан

Своим преемником Узбек-хан назначил своего старшего сына Тинибека. Арабский путешественник Ибн Баттута писал о нем: «Тинибек наружностью был одним из красивейших созданий Аллаха. Отец назначил его преемником царства, и он пользовался у него влиянием и почетом. Но Аллах не захотел этого. По смерти отца своего он правил короткое время, но потом был убит за постыдные дела, которые с ним приключились, и воцарился брат его Джанибек, который был лучше и превосходнее его». А вот неизвестный персидский историк, возможно более информированный или менее ангажированный, свидетельствует о следующем: «Преемником (Узбек-хана) сделался Тинибек, у которого было два других брата: Джанибек и Хызрбек. Джанибек начал восстание против (своего) брата (Тинибека), между ними произошло сражение, в котором Тинибек был разбит и взят в плен. Джанибек казнил его и сел на отцовский престол, он погубил также Хызрбека и завладел престолом царским в 743 году (6 июня 1342 – 25 мая 1343 года)». Н. М. Карамзин, основываясь на персидских и русских источниках, так описал первые действия нового властителя Золотой Орды: «…Джанибек, подобно отцу ревностный служитель магометовой веры, открыл себе путь к престолу убиением двух братьев, и князья российские вместе с митрополитом долженствовали немедленно ехать в Орду, чтобы смиренно пасть пред окровавленным ее троном. С честию и милостию отпустив Симеона, хан долго держал митрополита, требуя, чтобы он, богатый доходами, серебром и золотом, ежегодно платил церковную дань татарам; но Феогност ссылался на льготные грамоты ханов, и Джанибек удовольствовался, наконец, шестьюстами рублей, даром единовременным: ибо – что достойно замечания – не дерзнул самовольно отменить устава своих предков; а Феогност за его твердость был прославлен нашим духовенством. Все осталось (во взаимоотношениях с русскими князьями), как было при Узбеке…» Великий князь Симеон по-прежнему пользовался «отменной благосклонностью» хана. Это Джанибек-хан подтвердил в 1349 году, когда к нему от литовского князя Ольгерда прибыл посол, брат князя Кориад, с предупреждением об угрозе хану от непомерно усилившегося Московского княжества. Симеон, узнав о происках литовцев, в свою очередь предостерег Джанибек-хана: «Олгерд опустошил твои улусы (юго-западные русские волости) и вывел их в плен; теперь то же хочет сделать и с нами, твоим верным улусом, после чего, разбогатевши, вооружится и на тебя самого». Хан не только поверил Симеону, но и выдал ему литовского посла…

Дирхем золотоордынского хана Джанибека, пришедшего к власти в результате убийства братьев Тинибека и Хызыра

Как свидетельствуют русские летописцы, еще в 1346 году был мор (чума) в странах каспийских, черноморских, в Армении, в земле Абазинской, Леской и Черкесской, в Орне при устье Дона, в Бездеже, в Астрахани и в Сарае, а в 1352 году черная смерть была перенесена и в русские княжества. В 1353 году от чумы умер великий князь Симеон Гордый. Русские князья поспешили в Сарай, дабы убедить Джанибек-хана назначить на Великое княжение князя Суздальского Константина, «благоразумного и твердого». Однако и на этот раз Джанибек отдал великокняжеский ярлык московскому князю Иоанну Иоанновичу (1353–1359), «тихому, миролюбивому и слабому»…

В последние годы своей жизни Джанибек смог осуществить заветную цель своих предков: отвоевал у илханов Азербайджан. Арабский историк Ибн Халдун свидетельствует: «Джанибек посылал все новые войска в Хорасан до тех пор, пока не овладел им в (7)58 году (= 1357). Затем он пошел в Адзербейджан и Тавриз… с тем требованием, которое предъявляли его предшественники. Он… завладел Тавризом и Адзербейджаном и, возвращаясь, завернул в Хорасан и поставил над Тавризом своего сына Бердибека. На пути Джанибек захворал и умер». В другом месте своего исторического труда Ибн Халдун уточняет: «…Джанибек отнял Тавриз и вернулся в Хорасан… На пути Джанибек был заключен в оковы, а сановники государства написали сыну его Бердибеку, приглашая его на царство. Бирдибек ускорил путь к ним… На место его (Джанибека) назначили его (Бердибека). Он стал самодержавно править государством и погиб на третьем году своего царствования».

Я. Ф. Капков. Исцеление Тайдулы – жены Чанибека, хана Золотой Орды, митрополитом Алексеем

Судя по источникам, невольным свидетелем этого переворота стал митрополит Алексий. Основываясь на русских летописях, Н. М. Карамзин писал: «Алексий же, более и более славясь добродетелями, имел случай оказать важную услугу отечеству. Жена (очевидно, все же мать) Чанибекова (Джанибека), Тайдула, страдая в тяжкой болезни, требовала его помощи. Хан писал к Великому князю: «Мы слышали, что Небо ни в чем не отказывает молитве главного попа вашего: да испросит же он здравие моей супруге (матери)!» Св. Алексий поехал в Орду с надеждою на Бога и не обманулся: Тайдула выздоровела и старалась всячески изъявить свою благодарность. В сие время ханский посол Кошак обременял российских князей беззаконными налогами: милость царицы прекратила зло; но добрый Чанибек – как называют его наши летописцы – жил недолго. Завоевав в Персии город Тавриз… и навьючив 400 верблюдов взятыми в добычу драгоценностями, сей хан был (в 1357 году) злодейски убит сыном Бердибеком, который, следуя внушениям вельможи Товлубия, умертвил и 12 братьев. Митрополит, очевидец столь ужасного происшествия, едва успел возвратиться в Москву, когда Бердибек прислал вельможу Иткара с угрозами и с насильственными требованиями ко всем князьям российским. Они трепетали, слыша о жестоком нраве его: Св. Алексий взял на себя укротить сего тигра; снова поехал в столицу Кипчакскую (Золотую Орду) и посредством матери Бердибековой, Тайдулы, исходатайствовал милость для государства и церкви. Великий князь, его семейство, бояре, народ встретили добродетельного митрополита как утешителя Небесного…»

Если даже русские летописцы характеризовали Джанибека как человека доброго, то о его сыне и современники, и историки последующих столетий были противоположного мнения. Так, хорезмиец Утемиш-хаджи писал: «Очень безрассудным и глупым человеком был этот Бердибек. Убивал он своих родственников… в страхе, что оспорят они ханство у него». Махмуд Кутуби добавляет: «…Бердибек стал преемником отца, умертвил несколько других братьев, которых он имел, и среди них произошла смута…» В 1359 году в результате дворцового переворота Бердибек был убит; так в Золотоордынском улусе началась Великая смута или, как ее называли на Руси, Великая замятня.

Мамай

Велик бог христианский и велика сила его!

Мамай

В период Великой смуты, когда, как писал Н. М. Карамзин, «царство Кипчакское (Золотая Орда) явно клонилось к падению: смятение, измены, убийства изнуряли его внутренние силы», с начала 60-х по конец 70-х годов XIV века в нем сменилось более двадцати, зачастую самозваных, правителей, которые опирались на военные силы той или иной группировки из различных частей Золотоордынского улуса, а также из сопредельных удельных улусов. Одним из первых марионеточных ханов Золотой Орды периода Великой смуты был Абдаллах, ставленник Мамая. Рассказ об этих года жизни Мамая оставил для потомков арабский историк Ибн Халдун: «По смерти Бердибека ему наследовал сын его, Тогтамыш, малолетний ребенок. Сестра его, Ханум, дочь Бердибека, была замужем за одним из старших монгольских эмиров, по имени Мамай, который в его царствование управлял всеми делами. К владениям его принадлежал город Крым… Было также несколько (других) эмиров монгольских, поделившихся в управление владениями в окрестностях Сарая; они были не согласны между собою и правили своими владениями самостоятельно. Так Хаджичеркес завладел окрестностями Астрахани, Урусхан своими уделами; Айбекхан таким же образом. Все они назывались походными эмирами… Когда Бердибек умер и (верховной) власти не стало, а эти (эмиры) правили самостоятельно в провинциях, то Мамай выступил в Крым, поставил ханом отрока из детей Узбека, по имени Абдуллаха, и двинулся с ним в Сарай. Токтамыш бежал оттуда и отправился в царство Урусхана (потомок Зучи-хана), (находившееся) в гористой области Хорезма, а Мамай овладел сарайским престолом и возвел на него Абдаллаха, которого поставил (ханом). У него стал оспаривать его (престол) один из эмиров государства, который поставил (ханом) из детей ханских другого, по имени Кутлуктемира. Мамай победил обоих и убил их».

Из сбивчивого рассказа арабского историка явствует, что Мамай в начале 60-х годов XIV века становится одной из главных противоборствующих фигур в Золотой Орде. В то время когда он, очевидно в Крыму, провозгласил ее ханом Абдаллаха (1362 год), собственно в Сарае, сменяя друг друга, правили «другие цари». Эти «другие цари» были выходцами из ак-ордынской (левого крыла Улуса Зучи, а в дальнейшем Золотой Орды) военной аристократии. Поначалу они объявляли себя независимыми от хана Сарая, а затем и вовсе стали претендовать на сарайский престол. Одним из тех ак-ордынцев, кто «покусился» на сарайский престол, был Мурут (иногда его называют Мурид или Амурат)… Поскольку для русских князей, как пишет Н. М. Карамзин, «…кто господствовал в Сарае, тот казался еще законным ханом Орды, бояре московские вместе с суздальскими отправились к Муруту… Теснимый свирепым Мамаем и будучи на троне Батыевом только призраком могущества… однако ж Мурут судил послов и признал малолетнего Димитрия Иоанновича (в будущем Дмитрий Донской) главою князей российских, для того, как вероятно, что, соединяя знаменитую Московскую державу с областями великого княжения, надеялся воспользоваться его силами для утверждения собственного престижа».

Чувствую «неустойчивость престола» Мурута, юный князь Димитрий или «его умные бояре» заручились поддержкой и ставленника Мамая, хана Абдаллаха: Димитрий и от него получил ярлык на великокняжеский престол. Конечно, это вызвало немедленную реакцию со стороны Мурута: ярлык на великое княжение был передан Димитрию Константиновичу Суздальскому. Но тот пользовался им недолго, вскоре полки московские изгнали его из Владимира. Димитрий Иоаннович со товарищи доказали свою решимость добиваться «единодержавного господства» на Руси…

В начале 70-х годов XIV века возмужавшему Димитрию Иоанновичу пришлось доказывать это уже не только в противостоянии с русскими князьями, но и с самим Мамаем. «…Мамай силою или хитростью, – пишет Н. М. Карамзин, – соединил так называемую Золотую, или Сарайскую, Орду, где царствовал Азис, и свою Волжскую; объявил ханом Мамант-Салтана (Мухаммед Булаг-хан) и господствовал под его именем». После того как Мамай дважды вручал ярлык на великое княжение Михаилу Тверскому, а Димитрий проявлял «двукратное ослушание», войско Мамая было уже готово напасть на него. Но Димитрий, посоветовавшись с боярами и митрополитом, решил «…прибегнуть к старинному уничижению, к дарам и лести… Хан, царицы, вельможи ордынские и в особенности темник Мамай, не предвидя в нем будущего грозного сопротивника, приняли Димитрия с ласкою; утвердили на великом княжении, согласились брать дань гораздо умереннейшую прежней… Милость удивительнейшая, – отмечает Н. М. Карамзин, – но варвары уже чувствовали силу князей московских и тем дороже ценили покорность Димитрия». Тем более что, как свидетельствует Н. М. Карамзин, «…перессорились эмиры, которые овладели областями Сарайскими (Золотоордынскими). Хаджичеркес, владетель Астраханских уделов, пошел на Мамая, победил его и отнял у него Сарай. Мамай отправился в Крым и стал править им независимо…»

Хотя Мамай и проявил к Димитрию Иоанновичу, как писал историк, «милость удивительнейшую», его послы вели себя в русских княжествах по-прежнему нагло. В 1374 году нагрянувшие с воинской дружиною в Нижний Новгород Мамаевы послы повели себя вызывающе, в результате чего «стали жертвою народной злобы». Мамай отомстил нижегородцам лютой местью… Вскоре нижегородские земли постигла еще одна беда: на этот раз незваными гостями оказались войска нового владетеля Сарая Арапши-хана, который явился, чтобы наказать русских князей за поход в булгарские земли. «Наши же, – как сказано в «Повести о побоище на реке Пьяне», – не успели приготовиться к бою и, не в силах ничего сделать, побежали к реке к Пьяне, а татары преследовали их и избивали». Зато на следующий год (1378) русские полки под командованием Великого князя Димитрия Иоанновича впервые после битвы на Калке (1223) нанесли сокрушительное поражение монголам. «И посрамлены были окаянные половцы (здесь – войско Мамая), возвратились со стыдом, потерпев поражение… – повествуется в «Повести о битве на реке Воже». – И прибежали они в Орду к своему царю, вернее же к пославшему их Мамаю, потому что царь их… никакой властью не обладал и ничего не смел сделать без согласия Мамая…»

После поражения на реке Воже Мамаю ничего не оставалось делать, как бросить все силы на подавление противоборства русских князей, во главе которых стоял великий князь Дмитрий Иоаннович. Вместе с тем его не могло не обеспокоить известие, пришедшее из Сарая: еще один претендент на золотоордынский престол Тогтамыш победил тогдашних правителей Сарая, «отнял его у них; (таким образом) он возвратил себе те владения, которые у него отнял Мамай…» Очевидно, арабский историк Ибн Халдун был не совсем точен; в то время Тогтамыш мог претендовать на власть в восточных областях Золотоордынского улуса, в то время как в западной его части верховодил Мамай, которого ему еще предстояло одолеть…

Мамаю же в борьбе с Тогтамышем за золотоордынский престол нужно было обеспечить свой тыл, добиться безоговорочного подчинения русских князей, восстановить регулярное поступление от них дани. Была у Мамая и личная причина набега на Русь; как сказано в летописной повести о Куликовской битве, «…нечестивый люто гневался из-за своих друзей и любимцев, из-за князей, убитых на реке Воже». В конце лета 1380 года, как свидетельствует русский летописец, «пришел ордынский князь Мамай с единомышленниками своими, и со всеми прочими князьями ордынскими, и со всеми силами татарскими и половецкими, наняв еще к тому же войска бесермен, армен, фрягов, черкасов, и ясов, и буртасов. Также собрался с Мамаем, единомыслен с ним и единодушен, и литовский князь Ягайло Ольгердович со всеми силами литовскими и польскими, и с ними же заодно Олег Иванович, князь рязанский. Со всеми этими сообщниками пошел Мамай на великого князя Дмитрия Ивановича и на брата его князя Владимира Андреевича».

Хан Мамай, поверженный Дмитрием Донским. Памятник «Тысячелетие России» в Новгороде. 1862 год

По мнению Г. В. Вернадского, армии противников были примерно одной величины: около тридцати тысяч человек. Русские летописцы же называют цифры на порядок больше, что, по мнению ученого, «большое преувеличение». Так или иначе, как сообщает русский летописец, великий князь Дмитрий Иоаннович, «…соединившись со всеми князьями русскими и со всеми силами, вскоре выступил против них из Москвы, чтобы защитить свою отчину. И пришел в Коломну, собрал воинов своих сто тысяч и сто, помимо князей и воевод местных. От начала мира не бывало такой силы русской – князей русских, как при этом князе. А всех сил и всех ратей числом в полтораста тысяч или двести. К тому же еще подоспели в тот ратный час издалека великие князья Ольгердовичи поклониться и послужить: князь Андрей Полоцкий с псковичами и брат его – князь Дмитрий Брянский со всеми своими мужами. В то время Мамай встал за Доном, со всем своим царством, бушуя, и кичась, и гневаясь, и стоял три недели. Пришла к князю Дмитрию еще одна весть: сказали ему, что Мамаево войско за Доном собралось и в поле стоит, поджидая на помощь Ягайла с литовцами, чтобы, когда соединятся, одержать сообща победу. И послал Мамай к князю Дмитрию дани просить не по своему договору, а как было при царе Джанибеке. Христолюбивый же князь, не желая кровопролития, хотел ему выплатить дань посильную для христиан и по своему договору, как было установлено с ним. Тот же не захотел и высокомерничал, ожидая своего нечестивого сообщника литовского… И вот двинулась великая рать Мамаева, все силы татарские. А с нашей стороны – князь великий Дмитрий Иванович со всеми князьями русскими, изготовив полки, пошел против поганых половцев со всею ратью своею… И была сеча лютая и великая, и битва жестокая…» Исход сражения решил засадный полк, который Дмитрий Иоаннович бросил в бой в самый критический момент. И тогда, как написал русский летописец, «…Мамай, в страхе затрепетав и громко восстенав, воскликнул: «Велик бог христианский и велика сила его! Братья… бегите не готовыми дорогами!» И сам, повернув назад, быстро побежал к себе в Орду. И, услышав об этом, темные его князья и властители тоже побежали. Видя это, и прочие иноплеменники, гонимые гневом божьим и одержимые страхом, от мала до велика, обратились в бегство. Христиане же, увидев, что татары с Мамаем побежали, погнались за ними, избивая и рубя поганых без милости…»

После сокрушительного поражения на Куликовом поле Мамай решил собрать новое войско и снова напасть на Русь. Однако, как свидетельствует русский летописец, «когда он так порешил, пришла к нему весть, что идет на него с востока некий царь Тогтамыш из Синей Орды. Мамай же, подготовивший войско против нас, с тем войском готовым и пошел на него.

Тогтамыш-хан (Тохтамыш)

Если арабский историк Ибн Халдун утверждал (вообще-то безосновательно), что Тогтамыш являлся сыном золотоордынского Бердибек-хана, то персидские летописцы в один голос называли Тогтамыша выходцем из ак-ордынской (левого крыла Улуса Зучи, а в дальнейшем, Золотой Орды) знати, «сыном правителя Мангышлака Туй-ходжа оглана». Как писали Б. Греков и А. Якубовский, «…Туй-ходжа оглан был видным и влиятельным царевичем в ак-ордынской правящей династии. При Урус-хане он был правитель Мангышлака. Когда в начале своего царствования Урус-хан собрал курилтай знати по вопросу о вмешательстве в дела Золотой Орды (по сути, захвата в ней власти), Туй-ходжа оглан выступил решительно против этого намерения Урус-хана. За это несочувствие и неповиновение Туй-ходжа оглан был казнен. У него был сын Тогтамыш, молодой, энергичный и способный царевич. Тогтамыш после казни отца чувствовал себя в Ак-Орде плохо и имел все основания бояться за свою жизнь. Чтобы спасти себя от преследований, он в 1376 году бежал в Самарканд, к молодому тогда, но уже сильному государю Мавераннахра – Тимуру, – или, как его называли, Тимур Ленгу, что значит Тимур Хромец (в европейском произношении Тамерлан). В русской летописи он известен под тем же именем, но уже в тюркской редакции Тимур Аксак. «Ленг» и «аксак» – одно и то же, первое слово персидское, второе тюркское, оба означают «хромец». Вот как описал эти и последующие события арабский историк Ибн Халдун: «Потом Тогтамыш из царства Урусхана в стране Харезмской перебрался в царство потомков Джагатая (Цагадая), сына Чингисхана, в Самарканд и Мавераннехр; им в то время завладел султан Тимур, (один) из эмиров монгольских, который поставил из них (ханом) отрока по имени Махмуд Сиюргатмыш, женился на матери его и стал править им самовластно. Тут Тогтамыш остался; потом перессорились (ак-ордынские) эмиры, которые овладели областями Сарайскими. Хаджичеркес, владетель Астраханских уделов, пошел на Мамая, победил его и отнял у него Сарай. Мамай отправился в Крым и стал править им независимо. Когда Хаджичеркес ушел из своего владения, то Урусхан послал войска свои из горной страны Харезмской, которые осадили Астрахань. Хаджи выслал свои войска против них с одним из эмиров своих, который прибегнул к хитрости, успел отогнать их от Астрахани, потом внезапно напал на них и на эмира, предводительствовавшего ими. Хаджичеркес был очень озабочен этой враждой. Против него выстудил Айбекхан, отнял у него Сарай и несколько времени самовластно правил им. Потом он погиб, и после него Сараем правил сын его Карихан (?). Против него выступил Урусхан из гор Харезмских и отнял у него Сарай. Карихан (?), сын Айбекхана, бежал в свои первоначальные уделы. Урусхан утвердился в Сарае, а Мамай в Крыме; ему же принадлежали земли между Крымом и Сараем. Это произошло в течение (7)76 года (= 1374–1375)».

Хан Тохтамыш. Книжная гравюра XVI века

Наиболее известное сооружение пещерного города Чуфут-Кале. В мавзолее IX века н. э. покоятся останки дочери Тохтамыш-хана принцессы Джаныке-ханым. Крым

Анализируя результаты Сарайского похода Урус-хана, Б. Греков и А. Якубовский отмечали: «Это было начало решительного наступления Ак-Орды на сарайских ханов. Урус-хан явно стремился стать во главе всего золотоордынского государства, воссоединить вновь обе части в одно могущественное целое под его единой властью. В своей этой политике Урус-хан значительно преуспел. В середине 70-х годов он владел уже Хаджи Тарханом (Астраханью), откуда выгнал упомянутого выше Ходжи Черкеса.

Через некоторое время он продвинулся вверх по Волге и дошел до Сарая, который перешел сначала в руки Айбека, соперника Ходжи Черкеса, а потом Карихана, сына Айбека. В 776 г. х. (= 1374–1375) Урус-хан отнял у Кирихана Сарай и вскоре начал бить там свои монеты, что видно из дошедшего до нас чекана с его именем в Сарае с датой 779 г. х. (= 1377–1378). Факт этой чеканки целиком подтверждает сообщение Ибн Халдуна об овладении Сараем. Перед Урус-ханом встала самая трудная задача – устранить с пути Мамая, однако она оказалась ему не по плечу. До Куликовской битвы Мамай… был в зените своего могущества и едва ли считал Урус-хана за более серьезного соперника, чем остальных сарайских ханов. Пока Урус-хан проводил свою энергичную политику в золотоордынском Поволжье, у него оказался в самой Ак-Орде серьезный соперник в лице молодого Тогтамыша».

Персидский историк Шереф-ад-Дин Йезди в своей «Книге побед» сообщает, что «…Тогтамыш один-два раза убегал из орды (Ак-Ордынского улуса) и снова отправлялся туда. Так как он еще не достиг совершеннолетия, то ему прощали». Это свидетельство персидского летописца может служить косвенным основанием считать, что Тогтамыш в 1370-х годах неоднократно пытался занять престол в Сарае, но безуспешно. И когда в числе его соперников появился сам Урус-хан, Тогтамышу ничего не оставалось, как бежать из Ак-Орды. Его покровителем и сюзереном стал Тамерлан. Именно военная помощь Тамерлана позволила Тогтамышу осуществить «стремления своей души». Вот как вкратце описал эти события арабский историк Ибн Халдун: «Тогтамыш находился в это время у султана Тимура и Джагатаидов в Мавераннехре. Но душа Тогтамыша стремилась к владению предков его в Сарае. Султан Тимур снарядил с ним войско, и он (Тогтамыш) отправился туда. Когда он добрался до гор Харезмских, то тут ему заградили путь войска Урусхана и разбили его. Он бежал и возвратился к Тимуру. Потом Урусхан умер около лета этого года (1377). Султан Тимур выступил с войсками вместе с Тогтамышем, на помощь ему, до границы своих владений, и возвратился восвояси, Тогтамыш же отправился дальше и, завладев уделом Урусхана, в горах Харезмских, отправился в Сарай. Тут находились правители Урусхана, но он отнял его у них; (таким образом) он возвратил себе те владения, которые у него отнял Мамай. Он завоевал (также) удел Хаджичеркеса в Астрахани, отобрал все, что было в руках узурпаторов, изгладил следы их и выступил в Крым, против Мамая…»

Тамерлан – основатель империи Тимуридов. Реконструкция

Поход Тогтамыша против Мамая датируется 1381 годом. Очевидно, Тогтамыш намеренно выждал исхода противостояния своего главного соперника с русскими князьями. И когда убедился, что Мамай «разбит, и обращен в бегство, и посрамлен, и поруган», Тогтамыш не дал ему возможность «собрать оставшиеся свои силы, чтобы опять напасть на Русь», и пошел на него. Русский летописец рассказывает об их сражении следующее: «И встретились на Калках, и была у них битва. И царь Тогтамыш одолел Мамая и прогнал его. Мамаевы же князья, сойдя с коней своих, били челом царю Тогтамышу, и принесли присягу ему по своей вере, и стали на его сторону, а Мамая оставили посрамленным; Мамай же, увидев это, поспешно бежал со своими единомышленниками. Царь же Тогтамыш послал за ним в погоню воинов своих. А Мамай, гонимый ими и спасаясь от Тогтамышевых преследователей, прибежал в окрестности города Каффы. И вступил он в переговоры с каффинцами, уговариваясь с ними о своей безопасности, чтобы приняли его под защиту, пока он не избавится от всех преследователей своих. И разрешили ему. И пришел Мамай в Каффу со множеством имения, золота и серебра. Каффинцы же, посовещавшись, решили обмануть Мамая, и тут он был ими убит. И так настал конец Мамаю. А сам царь Тохтамыш пошел и завладел Ордой Мамаевой, и захватил жен его, и казну его, и улус весь, и богатство Мамаево раздал дружине своей. И оттуда послов своих отправил к князю Дмитрию и ко всем князьям русским, извещая о своем приходе и о том, как воцарился он и как противника своего и их врага Мамая победил, а сам сел на царстве Волжском (в Золотоордынском улусе). Князья же русские посла его отпустили с честью и с дарами, а сами той зимой и той весной отпустили с ними в Орду к царю (Тогтамышу) каждый своих киличиев с большими дарами».

Русские князья решили этим и ограничиться, не ездить, как прежде, на поклон в Орду. Более того, когда Тогтамыш для подтверждения своей власти над Русью направил в Москву посланника Акхозю, тому дали понять, что он – гость нежданный, и поэтому безопасность ему великий князь гарантировать не может. Излишняя самонадеянность князей стоила им и простому народу дорого. В 1382 году Тохтамыш ополчился на непокорных русских князей. В «Повести о нашествии хана Тохтамыша и взятии им Москвы» говорится: «Было это в третий год царствования Тохтамыша, когда царствовал он в Орде и в Сарае. И в тот год царь Тохтамыш послал слуг своих в город, называемый Булгар, расположенный на Волге, и повелел торговцев русских и купцов христианских грабить, а суда с товаром отбирать и доставлять к нему на перевоз. А сам подвигся в гневе, собрал много воинов и направился к Волге со всеми силами своими, со всеми своими князьями, с безбожными воинами, с татарскими полками, переправился на эту сторону Волги и пошел изгоном на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю Русь. Вел же войско стремительно и тайно, с такой коварной хитростью – не давал вестям обгонять себя, чтоб не услышали на Руси о походе его… Когда князь великий услышал весть о том, что идет на него сам царь во множестве сил своих, то начал собирать воинов, и составлять полки свои, и выехал из города Москвы, чтобы пойти против татар. И тут начали совещаться князь Дмитрий и другие князья русские, и воеводы, и советники, и вельможи, и бояре старейшие, то так, то иначе прикидывая. И обнаружилось среди князей разногласие, и не захотели помогать друг другу, и не пожелал помогать брат брату…»

К тому времени когда великий князь Дмитрий все же смог собрать в Костроме значительные силы, Тогтамыш, обманув наивных защитников Москвы, захватил город. После чего, как свидетельствует русский летописец, «…в один час изменился облик его, когда был взят, и посечен, и пожжен. И не на что было смотреть, была разве только земля, и пыль, и прах, и пепел, и много трупов мертвых лежало, и святые церкви стояли разорены, словно осиротевшие, словно овдовевшие… Не только же одна Москва взята была, но и прочие города и земли пленены были… и много зла Руси принесли».

Василий I Дмитриевич. «Царский титулярник». 1672 год

Воевать с собранным великим князем Дмитрием войском Тогтамыш не стал, но «той же осенью приехал посол в Москву от Тогтамыша, именем Карач, к князю Дмитрию с предложением о мире». Но «миролибие» Тогтамыша, как пишет Н. М. Карамзин, «дорого стоило великому княжению: кровопийцы ордынские, называемые послами, начали снова являться в его пределах и возложили на оное весьма тягостную дань… Сверх того, к огорчению государя и народа, хан в залог верности и осьми тысяч рублей долгу удержал при себе юного князя Василия Дмитриевича (сына великого князя Дмитрия)… Одним словом, казалось, что россияне долженствовали проститься с мыслию о государственной независимости как с мечтою; но Дмитрий надеялся вместе с народом, что сие рабство будет недолговременно; что падение мятежной Орды неминуемо и что он воспользуется первым случаем освободить себя от ее тиранства».

И хотя ждать этого «случая» и «готовиться ко второй Донской битве» пришлось почти сто лет, великий князь Дмитрий, а после его смерти в 1389 году его сын и преемник Василий Дмитриевич предпринимали шаги по противоборствованию диктату золотоордынского хана, усилению и возвышению Московского княжества путем присоединения к нему независимых удельных княжеств. Этому благоприятствовал конфликт между Тогтамышем и его сюзереном Тамерланом, начавшийся еще в середине 80-х годов из-за территорий Хорезма и Азербайджана. В «Анониме Искандера» Муин-ад-Дин Натанзи характеризует Тогтамыша, подчеркивая его личные качества, которые определили его дальнейшую судьбу: «Он был царем способным, храбрым, с хорошим обращением, красивым. Справедливость и хороший характер его общеизвестны. Однако из-за неблагодарности, которую он проявил по отношению ко двору Тимура, все эти его хорошие качества и похвальные свойства пропали и погибли. Это было так, что Тимур, вследствие благосклонности, которую он имел к нему, обсуждал с ним кое-что из государственных дел царства и дал ему испить кое-чего из тайн завоевания и владычества над миром. Характер его не вместил этого, и он хотел в этих же вопросах противоречить своему учителю. Это не удалось».

В преддверии противоборствования с Тамерланом (1391–1395) Тогтамыш, дабы обеспечить лояльность русских князей, «с удивительной ласкою» принял у себя в ставке юного великого князя Василия Дмитриевича. «Еще никто, – подчеркивает Н. М. Карамзин, – из владетелей российских не видал там такой чести. Казалось, что не данник, а друг и союзник посетил хана… Столь особенная благосклонность объясняется обстоятельствами времени. Тогтамыш, начав гибельную для себя войну с Тамерланом, боялся, чтобы россияне не пристали к сему завоевателю, который, желая наказать неблагодарного повелителя Золотой Орды, шел (1391 год) от моря Аральского и Каспийского к пустыням северной Азии».

После долгого преследования войска Тогтамыша, избегавшего прямых боестолкновений, Тамерлан вынудил его принять бой севернее современной Самары, на берегах реки Кондурча, и нанес ему сокрушительное поражение. «При виде победоносного знамени (Тамерлана), – писал персидский историк Шереф-ад-Дин Йезди, – у Тогтамыш-хана исчезла стойкость. Омыв немедленно руку смятения водою печали от короны и престола, он поневоле потерял надежду на царствование и властвование и, страшась за жизнь свою, оглушенный и растерявшийся, отпустил поводья быстроногого коня и с сотней уловок спасся с того поля сражения. Так как прирожденное забвение благодеяний и неуважение к благодетелю схватили полу судьбы его, то он предпочел стойкости бегство… Весь улус Джучиев (Золотоордынский улус), пораженный и разбитый, отчаялся в существовании». Очевидно, именно тогда у военачальников Тамерлана, Тимура-Кутлуг-оглана и Едигея, появилось желание отделиться от Тамерлана и захватить престол золотоордынского хана. Под предлогом «собирания своих сородичей» и подчинения их Тамерлану они с его разрешения покинули ставку, но так и не вернулись назад. Шереф-ад-Дин Йезди по этому поводу писал: «Когда Тимур-Кутлук, отправившийся искать свой иль, собрал свой народ, обоняние запахов благоденствия породило в нем желание ханствовать над улусом Зучи, и он, проведя черту забвения по обязательствам своим Тимуру (Тамерлану), не выполнил их и с своими приверженцами ушел в степь. Едигей также, когда отыскал своих людей и вокруг него собралось большое число (людей), ногтями вероломства истерзал лик договора и ушел в другую сторону…» Однако время этих претендентов на власть в Золотой Орде еще не наступило. Тогтамыш, хотя и потерял восточную часть своего улуса, по-прежнему господствовал в западной и не оставлял своих замыслов вернуться в Сарай, а также прибрать к рукам приграничные кавказские территории. Но, как свидетельствуют источники, все его попытки были тщетны.

В 1395 году армия Тамерлана нанесла его войску несколько сокрушительных поражений, после чего, как писал персидский историк, «…он (Тамерлан) назначил набег (илгар), двинулся в погоню за Тогтамыш-ханом и чрезвычайно быстро днем и ночью шел по следам его. Прибыв к месту переправы через Итиль (Волга), называемому Туратурской переправой, он дал находившемуся при нем сыну Урус-хана, Койричак-оглану, отряд узбекских храбрецов, находившихся в числе слуг высочайшего двора, приготовил принадлежности падишахского достоинства, удостоил его шитого золотом халата и золотого пояса, велел ему переправиться через Итиль и передал ему ханство над улусом Зучи (Золотоордынским улусом). Царевич Зучиева рода, согласно приказанию, перешел на ту сторону реки и занялся собиранием рассеянной армии и устройством улуса, а войска подобные судьбе, поспешив по пятам неприятелей, дошли до Укека и многих из них убили. В этот день несчастным, с одной стороны, угрожали удары губителя-меча, а с другой – волны-кровопийцы Итиля. Большую часть их взяли в плен, а немногие из них бросились на плотах в воду и переправились на ту сторону Итиля. Тогтамыш-хан бросил ханство, дом и все, что имел, явное и скрытое, и, опасаясь за жизнь свою, с несколькими людьми бежал, ушел в сторону Булара, в лесистую местность, и спасся от львиных когтей, низвергающих врага».

После очередного разгрома армии Тогтамыша Тамерлан решил совершить рейд по западной части Золотоордынского улуса. Этот поход он предпринял в целях устрашения русского населения и поддержки своего нового ставленника на престоле Золотой Орды. Персидский историк Шереф-ад-Дин Йезди так описывает этот поход Тамерлана: «Тимур-завоеватель, который во всяком деле был доволен только тогда, когда доводил его до крайнего предела, после разбития и изгнания Тогтамыш-хана и уничтожения его армии и воинов захотел в своих высоких помыслах покорить и завладеть всеми теми областями и землями, да подчинить и искоренить все народы и племена тех пределов и местностей… Тимур двинулся на Москву, которая также один из городов русских. Прибыв туда, победоносное войско (его) также опустошило всю ту область, вне города, разбило и уничтожило всех эмиров тамошних. В руки воинов попала большая добыча…» Естественно, это нападение Тамерлана на русские княжества нашло отражение и в русских летописях. Так, в «Повести о Темир Аксаке» (так на Руси называли Тамерлана) сказано: «Пришел Темир Аксак войной на царя Тогтамыша, и был между ними бой на месте, называемом Ораинским, на кочевье царя Тогтамыша; и изгнал он царя Тогтамыша. Оттого распалился окаянный, замыслил в сердце своем и на Русскую землю – полонить ее; как и прежде того, когда за грехи попустил это Бог, полонил царь Батый Русскую землю, – так и гордый и свирепый Темир Аксак то же замышлял, желая захватить Русскую землю. И собрал он всех воинов своих, прошел всю Орду и всю землю Татарскую, подошел к пределам Рязанской земли, взял город Елец, и князя елецкого захватил, и многих людей замучил. Об этом прослышав, князь великий Василий Дмитриевич собрал воинов своих многочисленных и пошел из Москвы в Коломну, желая встретиться с ним; приступив с войском, встал на берегу у Оки-реки, Темир Аксак же стоял на одном месте пятнадцать дней, помышляя, окаянный, идти на всю Русскую землю, чтобы, подобно новому Батыю, разорить христиан». И тут случилось чудо, которое автор «Повести» описал следующим образом: «Что за преславное чудо! Что за великое диво! Какое милосердие к народу христианскому! В тот самый день, как принесли икону Пречистой Богородицы из Владимира в Москву, – в тот же день Темир Аксак-царь испугался, и устрашился, и ужаснулся, и в смятение впал, и нашел на него страх и трепет, вторгся страх в сердце его и ужас в душу его, вошел трепет в кости его, и тотчас он отказался и убоялся воевать Русскую землю, и охватило его желание побыстрее отправиться в обратный путь, и скорей устремился в Орду, Руси тылы показав, и повернул с соплеменниками своими восвояси; возвратились без успеха, впали в смятение и заколебались, как будто кто-то их гнал. Не мы ведь их гнали, но Бог изгнал их незримою силой Своей и Пречистой Своей Матери, скорой Заступницы нашей в бедах…»

Арабский историк Ибн Арабшах, прослеживая дальнейшие действия Тамерлана, писал: «…Передовые войска его дошли до Азака (Азов), и он разрушил Сарай, Сарайчук, Хаджитархан (Астрахань) и (все) эти края». Таким образом, разгром армии Тогтамыша и последовавшее за ним нашествие Тамерлана на правое крыло Золотоордынского улуса свели на нет все попытки Тогтамыша возродить «золотоордынское великодержавие», но привели к новой череде кровопролитных междоусобий, в которых участвовали ставленник Тамерлана в Золотой Орде – Койричак, бывшие военачальники Тамерлана – Тимур-Кутлуг и Едигей, и все тот же Тогтамыш. Последний попытался было начать восстанавливать свою власть в Золотой Орде, но Тимур-Кутлуг с Едигеем сначала (1399 год) изгнали его из Сарая, и в том же году разгромили объединенное войско Тогтамыша и литовского князя Витовта, у которого Тогтамыш нашел защиту и покровительство. Но и после этого поражения Тогтамыша, как свидетельствует арабский историк Ибн Арабшах, «…они (Тогтамыш и Едигей) сразились между собою пятнадцать раз, (причем) раз тот одержит верх над этим, а другой раз этот над тем. Дела племен Дештских (сторонников Тогтамыша) стали ухудшаться да расстраиваться и, вследствие малочисленности убежищ и крепостей, подверглись разъединению и розни…» В конце концов, в 1405 году Тогтамыш, «уже некоторое время скитавшийся по степям в плохом положении и растерянный», обратился к бывшему сюзерену Тамерлану с посланием, в котором, как свидетельствует персидский историк Шереф-ад-Дин Йезди, говорилось: «Возмездие и воздаяния за неблагодарность за благодеяния и милости я видел и испытал. Если царская милость проведет черту прощения по списку прегрешений и проступков этого несчастного, то он после этого не вытащит голову из узды покорности и не сдвинет ногу с пути повиновения». Благородный по характеру Тимур обласкал посланного и обещал следующее: «После этого похода (в Китай) я, с божьей помощью, опять покорю улус Зучиев (Золотоордынский улус) и передам ему». Тимур намеревался через несколько дней, когда он из Отрара отправится в поход против неверных, отпустить жен и царевичей, провожавших его, дать Кара-ходже (посланнику Тогтамыша) дозволение возвратиться и отправить его с подарками к Тогтамыш-хану. Но начертание пера судьбы было другое…» Очевидно, что новый союз Тамерлана и Тогтамыша был направлен против «славного умом и мужеством седого князя Едигея», повелевавшего ордынскими ханами, как прежде Мамай, и представлявшего реальную угрозу самому Тамерлану. Но новым «старым» союзникам не удалось осуществить свои планы; в 1405 году они оба умерли. Зато их бывший подчиненный Едигей благополучно здравствовал, продолжал верховодить марионеточными ханами Золотой Орды (Тимур-Кутлуг, Шадибек, Булат-Салтан, Тимур-хан) и пытался подчинить себе великого князя Василия Дмитриевича и других русских князей, которые после разгрома Тогтамыша Тамерланом в 1395 году целое десятилетие практически не зависели от золотоордынских ханов.

Из восточных авторов один Ибн Арабшах дает описание внешности Едигея: «Был он очень смугл [лицом], среднего роста, плотного телосложения, отважен, страшен на вид, высокого ума, щедр, с приятной улыбкой, меткой проницательности и сообразительности». Характеризуется же он практически всегда негативно. Б. Греков и А. Якубовский по этому поводу писали: «В русской историографии давно сложилось представление о Едигее как об одном из наиболее коварных и хищных ордынских правителей… Характерно, что восточные источники никакой симпатии к Едигею не проявляют и склонны считать его человеком неверным, который легко изменяет своему слову… Согласно русскому летописцу, «Едигей князь велики бе во всей Орде, и могуществен и крепок и храбр зело». Вместе с тем он же «лукавый и злохитрый», способный на любой коварный и злой поступок для достижения своих целей». Автор «Никоновской летописи», составленной около 1556 года, характеризуя политику Едигея в отношении русских князей, писал: «Аще убо когда немнози обрящутся Измаилтяне (здесь – золотоордынские ханы), тогда лестно и злоковарно и мир и любовь сотворяют, и дары и честь дают, и тем злохитроство свое крыют и яд свой тайно имеют, и мир глубок обещевают, и таковым пронырьством Русских князей друг в другом враждуют и от любви их отлучают, и особную рать межи их составляют и в той разности сами в тайне подкрадают их злии волцы христiаном обретаются научением отца их сатаны».

Думается, все это было очевидно и русским князьям, в первую очередь великому князю Василию Дмитриевичу, и в начале XV века. «Злохитроство» Едигея великий князь учитывал в своей политике, которая, как пишет Н. М. Карамзин, была направлена на то, чтобы «…прервать или облегчить цепи, возложенные ханами на Россию, удержать стремление Литвы на ее владения, усилить Великое Княжение присоединением к оному уделов независимых». И хотя «монголы, некогда страшные одною силою, уже начали хитрить в слабости, стараясь производить вражду между государями, для них опасными», прежде всего, между великим князем Василием Дмитриевичем и Витовтом, великим князем литовским, это не привело к решительной схватке между ними. И тогда в конце 1408 года Едигей решил сам нанести удар по московскому княжеству…

Вот как описано это нашествие в повести «О Едигее, князе Ордынском, который разорил Московскую землю»: «…Едигей же, под видом старой дружбы, посылает к Василию впереди себя с такими речами: «Да будет тебе известно, Василий, – это царь (золотоордынский хан Булат-Салтан) идет на Витовта мстить за то, что тот учинил твоей земле. Ты же воздай царю честь, и если не сам, то сына своего пошли к царю, или брата, или кого-нибудь из вельмож, ничего не боясь». Так жаждущий крови Едигей хитрил, чтобы против него не собрали даже небольшого войска, а сам в это время неустанно приближался. Когда же посол Едигея пришел на Москву и изрек это, князь и все люди были в недоумении, искренние ли это вести или обман. Поэтому и не собирали воинов, а отпустили к Едигею одного из вельмож, именем Юрия, дав ему дружину: при встрече с неприятелем пусть тут же отошлет ее назад. Но Едигей захватил Юрия и пошел еще быстрее. А на Москве от Юрия ждали вестей. Но вот вскоре кто-то, быстро примчавшись, поведал, что враг уже вблизи города. Не успел Василий собрать и небольшой дружины, как город был осажден; он оставил в нем своего дядю, князя Владимира, и брата, князя Андрея, и воевод, а сам с княгинею и с детьми уехал в Кострому. И город пришел в страшное смятение… И вот тогда, в пятницу, когда день уже клонился к вечеру, начали появляться полки поганых, разбивая станы в поле около города. Не посмели они стать близ города из-за городских орудий и стрельбы с городских стен, а расположились в селе Коломенском. И когда все это увидели люди, пришли в ужас; не было никого, кто бы мог противостоять врагу, а воины были распущены. И поганые жестоко расправлялись с христианами: одних посекали, а других уводили в плен. Так погибло бесчисленное множество людей… Когда прошло двадцать дней с тех пор, как агарянин Едигей осадил славный град Москву, возомнил он о своем величии и надумал тут зимовать. И много дней гордился, окаянный, что покорил и опустошил все окружающие Москву города. Только один город был храним богом… И агарянин, который похвалялся пробыть в православной земле долгое время и обещал зазимовать, вдруг, забеспокоившись, внезапно снялся с места и, не желая медлить ни единого дня, сказал дружине: «Или царство наше захватит другой, или Василий соберется на нас», – такая мысль смутила агарянина. Быстро посылает он к городу, сам прося мира: и как захотели горожане, так и замирился с ними окаянный Едигей и отошел».

В первую очередь, Едигея подвигло снять осаду Москвы и возвратиться восвояси известие, полученное от его ставленника, золотоордынского хана Булат-Салтана, который сообщил ему о зреющем против него заговоре. Едигей не располагал такими силами, чтобы вести военные действия сразу по нескольким направлениям, и был вынужден покинуть Русь. Однако он не отказался от своих намерений если не уничтожить силы великого князя Московского, то хотя бы добиться его подчинения. Как свидетельствуют русские летописцы, Едигей «с пути отправил грозное письмо» великому князю Василию Дмитриевичу, которое наглядно демонстрирует, в каких отношениях были золотоордынские ханы и великий князь Московский в предшествовавшее набегу Едигея десятилетие: «… Великий хан (Булат-Салтан) послал меня на тебя с войском, узнав, что дети Тохтамышевы нашли убежище в земле твоей. Ведаем также происходящее в областях Московского княжения: вы ругаетесь не только над купцами нашими, не только всячески тесните их, но и самых послов царских (золотоордынских) осмеиваете. Так ли водилось прежде? Спроси у старцев: земля Русская была нашим верным улусом; держала страх, платила дань, чтила… гостей ордынских. Ты не хочешь знать того – и что же делаешь? Когда Тимур (Тимур-Кутлуг) сел на царство, ты не видал его в глаза, не присылал к нему ни князя, ни боярина. Минуло царство Тимурово: Шадибек восемь лет властвовал: ты не был у него! Ныне царствует Булат уже третий год: ты, старейший князь в улусе Русском, не являешься в Орде! Все дела твои не добры… Хочешь ли княжить мирно, призови в совет бояр старейших: Илию Иоанновича, Петра Константиновича, Иоанна Никитича и других, с ними согласных в доброй думе; пришли к нам одного из них с древними оброками, какие вы платили царю Чанибеку (Джанибеку), да не погибнет вконец держава твоя. Все, писанное тобою к ханам о бедности народа русского, есть ложь: мы ныне сами видели улус твой и сведали, что ты собираешь в нем по рублю с двух сох: куда ж идет серебро? Земля христианская осталась бы цела и невредима, когда бы ты исправно платил ханскую дань; а ныне бегаешь как раб!.. Размысли и научися!»

Но великий князь не внял «нравоучениям» Едигея, но внимательно следил, к чему приведет очередная «замятня» в Орде. Тем временем в 1410 году в Сарае умер ставленник Едигея, Булат-Салтан. «После этого Идигу (Едигей), – как сообщает автор «Анонима Искандера», – также по необходимости, посадил на престол царства Тимур-султана… Снова больное государство выправилось. Затем Идигу дал ему свою дочь, дабы, благодаря родству, сузился доступ для разговоров подстрекателей. Так протекло некоторое время, и Тимур-султан совсем понравился людям, они склонились к тому, чтобы уничтожить Идигу. Между ними возникла вражда и озлобление, так что они один-два раза сражались (друг с другом). Так как у узбеков всегда было стремление к проявлению державы потомков Чингисхана, то они, кто из подражания, а кто из почтения, направились служить двору Тимур-султана, и он стал сильным. Идигу по необходимости распрощался со своим государством и бежал в Хорезм. Тимур-султан пришел, осадил (его), и несколько раз между ними были ожесточенные сражения. В это время сыновья Тогтамыша Джелаль-ад-Дина-султан (в русских летописях Зелени-Салтан), Султан-Хусейн и Мухаммед неожиданно бросились в тот улус (в Золотую Орду). Некоторые, которые во время правления их отца видели много благополучия, явились к ним, некоторые другие из подражания также перешли к ним. Когда Тимур-султан перестал осаждать Хорезм, он направился против них. (Дело) дошло до того, что улус отстал от него и присоединился к детям Тогтамыша. Поневоле, с поводьями свободной воли в руках принуждения, он на распутье двух дорог избрал бегство и в этом же бедствии умер».

Витовт – один из наиболее известных правителей Великого княжества Литовского. Скульптор В. Грибас

За сыновьями Тогтамыша стоял великий князь Литовский Витовт, который по-прежнему грезил планами похода на Восток. Но сначала он хотел прибрать к рукам Золотую Орду; для этого он решил использовать сына Тогтамыша, Джелаль-ад-Дина-султана. Для великого князя Московского это было пострашнее «увещеваний» Едигея, и он отправился в Сарай «искать благосклонности» нового хана. Но в живых он его не застал: в 1412 году, как свидетельствует русский летописец, «злой наш недруг царь Зелени Салтан Тахтамышевичь умре, застрелен на войне от своего брата Кирим-Бердея». Новый хан, помня, что после смерти отца Тогтамыша его с братьями призрел великий князь Московский, пообещал не покровительствовать русским князьям-супротивникам великого князя, не плести совместно с Витовтом заговоры против него. За эту «поддержку» хана Василий Дмитриевич обязался продолжить выплату дани; и платил ее, по мнению Н. М. Карамзина, «до самого конца жизни своей (1425)»…

О последних же годах жизни Едигея известно, что какое-то время (1412–1413) он властвовал в Хорезме, но затем был изгнан оттуда войском, отправленным Шахрухом, преемником Тамерлана. В то же время источники сообщают об его «властвовании в улусах Черноморских». Польский историк XV века Ян Длугоша, свидетельствует о том, что Едигей напал в 1416 году на владения Витовта, пожег и ограбил Киев и его окрестности, а в 1419 году Едигей прислал к тому же Витовту посольство с большими подарками, в том числе тремя верблюдами и двадцатью семью прекрасными конями под красными покрывалами. С посольством он отправил грамоту, в которой предлагал заключить мир: «Князь знаменитый! В трудах и подвигах честолюбия застигла нас обоих унылая старость: посвятим миру остаток жизни…» Восточные летописцы сообщают о смерти Едигея в том же 1419 году. Ибн Арабшах уточняет место гибели Едигея: «Продолжались смуты да раздоры между царями владений кыпчацких, пока наконец Идику, раненый, потонув, не умер. Его вытащили из реки Сейхуна, у Сарайчука, и бросили на произвол судьбы». Арабский историк XV века ал-Айни утверждает, что Едигей был убит одним из сыновей Тогтамыша – Кадир-Берди, «по его приказу Едигей был изрублен в куски».

Египетский историк Ибн Арабшах так закончил свой рассказ о своем современнике Едигее: «Стрелы бедствий, (пущенные) во врагов его, (всегда) попадали в цель, помышления (его были) козни, битвы (его) западни. В основах управления (государством) у него (обращались) монеты хорошие и дурные, разбор которых выделит (настоящую) цель (его стремлений) от того, что (им) достигнуто…» Конечно, «целей своих стремлений» Едигей не достиг: ни единства Золотоордынского улуса, ни былого процветания, ни беспрекословного подчинения русских княжеств. Наоборот, Золотая Орда неминуемо приближалась к окончательному распаду и прекращению своего существования.

Династия московских князей

Ярослав II (Феодор) Всеволодович (1190–1246) – кн. новгородский, впоследствии вел. князь, отец св. Александра Невского. В 1201 г. Я. был назначен отцом (Всеволодом III Большое Гнездо) князем Переяславля южного. В 1203 г. ходил на половцев. В 1206 г. жители г. Галича (в Червонной Руси) избрали его князем, но Я. был изгнан оттуда кн. Рюриком Ростиславичем и его союзниками, которые положили отдать Галич Владимиру Игоревичу, кн. северскому. Я. возвратился в свой Переяславль, но и оттуда вскоре был изгнан Всеволодом Чермным, кн. черниговским. В 1208 г. Я. был послан отцом на княжение в Рязань, после похода Всеволода III против Рязанского княжества, в котором принимал участие и Я. Рязанцы вскоре возмутились против Я., за что Рязань была сожжена Всеволодом, а Я. удалился во Владимирское княжество.

В 1209 г. Я. был послан отцом вместе с старшими братьями против Новгорода, который хотел поставить своим князем Мстислава Мстиславича, что не нравилось Всеволоду III; дело кончилось примирением сторон. После смерти Всеволода III (1212) в борьбе старших братьев из-за великого княжения Я. держал сторону Юрия против Константина. В 1215 г. Я. был приглашен на княжеский стол новгородцами, где торжественно был встречен архиеп. Антонием и жителями. Он стал княжить с неимоверной строгостью и самовластием, схватил новгородского тысяцкого (Якуна Зуболомича) и новоторжского посадника и отправил их в оковах в Тверь, а сам, засев в Торжке, прекратил подвоз хлеба в Новгород. Новгородцы дважды посылали к нему послов, желая примирения, но Я. продолжал действовать по-прежнему. Тогда сторону новгородцев принял Мстислав Удалой (прежний их князь) и брат Я. Константин; за Я. вступился Юрий, но оба последние были разбиты наголову в битве на р. Липице (21 апр. 1216). В 1222 г. мы снова видим Я. новгородским князем, по приглашению новгородцев.

В том же году Я. ходил с новгородцами на г. Колывань (Ревель), разорил всю Чудскую землю, взял большую добычу и полон, но города не мог взять. Вскоре Я. добровольно покинул Новгород (около 1224 г.). В 1225 г. Новгородская земля подверглась опустошительному набегу литовцев, и Я. «сжалился» над новгородцами, по словам летописцев, выступил с другими князьями против литовцев; последние были разбиты близ Усвята, у них отбита добыча и некоторые их князья попали в плен. После этого новгородцы усиленно звали Я. к себе, и он согласился. Зимой 1226 г. Я. ходил в Финляндию на Емь (Ямь), «где, по замечанию летописи, ни един от князь рускых не взможе бывати, и всю землю их плени». В 1227 г. он, без всякого насилия с своей стороны, крестил корел, соседей Еми. В том же году Я. поссорился с новгородцами из-за Пскова, который он хотел совершенно подчинить своей воле; он требовал, чтобы новгородцы шли с ним на Псков, но они отказались. Я. уехал в Переяславль-Залесский, оставив в Новгороде сыновей (Феодора и Александра).

В том же 1228 г. Я. участвовал в походе брата своего Юрия на Мордву, затем захватил новгородскую волость Волок; новгородцы прислали послов с требованием возвратить Волок; Я. не только не отдал его, но удержал послов в плену. В 1230 г. Я. снова был призван новгородцами на княжение. В 1234 г. он выступил против немцев, нападавших на новгородско-псковские земли; немцы были разбиты и заключили мир; тогда же было нанесение поражения и литовцам.

В 1236 г. Я., по настоянию брата Юрия (вел. кн. владимирского) и Даниила Галицкого, занял киевский великокняжеский престол, оставив в Новгороде сына Александра (Невского).

4 марта 1238 г. Юрий, вел. кн. владимирский, пал в битве с татарами на р. Сити, и Я., по праву старшинства, занял престол великокняжеский во Владимире. В это время его стольный город представлял из себя груды развалин. Я. прежде всего позаботился о приведении в порядок столицы, об очищении ее от трупов, наполнявших не только дворы и улицы, но даже храмы; затем он старался собрать и ободрить разбежавшихся от татарского нашествия жителей.

Б. А. Чориков. Великий князь Ярослав после разорения татарами Руси возобновляет города. Гравюра. XIX век

Литовцы, пользуясь стесненным положением сев. – вост. Руси, беспокоили Смоленск. Я. пошел против них, победил и пленил их князя. Мирная деятельность Я. была потревожена новым набегом татар на Суздальскую землю (разорение Мурома) в 1239 г. Батый, основав свою резиденцию в Сарае, потребовал к себе на поклон русских князей. Я. отправился в Сарай в 1243 г., а сына Константина послал в Татарию к великому хану. Батый принял и отпустил Я. с честью и дал ему старейшинство во всей Руси. В 1245 г. Я., вместе с братьями (Святославом и Иваном) и племянниками, вторично отправился в Орду. Спутники его вернулись в свои отчины, а Ярослава Батый послал на берега Амура к великому хану. Здесь ему пришлось принять «много томления», по выражению летописца: против него велась, судя по некоторым сказаниям, какая-то интрига, действующими лицами которой являются боярин Феодор Ярунович и ханша, которая под видом угощения поднесла Я. яду.

Великий князь уехал от хана уже больным; через неделю (30 сент. 1246 г.) в дороге он скончался. Тело Я. было привезено во Владимир, где и похоронено в Успенском соборе. Летописи вообще скупы на похвалы Я.; но одна из них говорит, что он «положи душу свою за други своя и за землю Русскую», а рукописные святцы причисляют его к лику святых.

БСЭ

Н. И. Костомаров Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей Князь Александр Ярославич Невский

XIII век был периодом самого ужасного потрясения для Руси. С востока на нее нахлынули монголы с бесчисленными полчищами покоренных татарских племен, разорили, обезлюдили большую часть Руси и поработили остаток народонаселения; с северо-запада угрожало ей немецкое племя под знаменем западного католичества. Задачею политического деятеля того времени было поставить Русь по возможности в такие отношения к разным врагам, при которых она могла удержать свое существование. Человек, который принял на себя эту задачу и положил твердое основание на будущие времена дальнейшему исполнению этой задачи, по справедливости может назваться истинным представителем своего века.

Таким является в русской истории князь Александр Ярославич Невский.

Отрочество и юность его большею частью протекли в Новгороде. Отец его Ярослав всю жизнь то ссорился с новгородцами, то опять ладил с ними. Несколько раз новгородцы прогоняли его за крутой нрав и насилие и несколько раз приглашали снова, как бы не в состоянии обойтись без него. Князь Александр уже в молодых летах подвергался тому же вместе с отцом. В 1228 году, оставленный со своим братом Федором, с двумя княжескими мужами, в Новгороде, он должен был бежать, не выдержав поднявшегося в то время междоусобия – явления обычного в вольном Новгороде. В 1230 году юноша снова вернулся в Новгород с отцом и с тех пор, как кажется, долго не покидал Новгорода.

С 1236 года начинается его самобытная деятельность. Отец его Ярослав уехал в Киев; Александр посажен был князем в Великом Новгороде. Через два года (1238) Новгород праздновал свадьбу своего молодого князя: он женился на Александре, дочери Брячислава полоцкого, как кажется, последнего из Рогволодовичей, скоро замененных в Полоцке литовскими князьками. Венчание происходило в Торопце. Князь отпраздновал два свадебных пира, называемых тогда «кашею» – один в Торопце, другой в Новгороде, как бы для того, чтобы сделать новгородцев участниками своего семейного торжества. Молодой князь был высок ростом, красив собою, а голос его, по выражению современника, «гремел перед народом как труба». Вскоре важный подвиг предстоял ему.

Александр Ярославович Невский. «Царский титулярник». 1672 год

Вражда немецкого племени со славянским принадлежит к таким всемирным историческим явлениям, которых начало недоступно исследованию, потому что оно скрывается во мраке доисторических времен. При всей скудости сведений наших, мы не раз видим в отдаленной древности признаки давления немецкого племени над славянским. Уже с IX века в истории открывается непрерывное многовековое преследование славянских племен; немцы порабощали их, теснили к востоку и сами двигались за ними, порабощая их снова. Пространный прибалтийский край, некогда населенный многочисленными славянскими племенами, подпал насильственному немецкому игу для того, чтобы потерять до последних следов свою народность.

За прибалтийскими славянами к востоку жили литовские и чудские племена, отделявшие первых от их русских соплеменников. К этим племенам в конце XII и начале XIII века проникли немцы в образе воинственной общины под знаменем религии, и, таким образом, стремление немцев к порабощению чужих племен соединилось с распространением христианской веры между язычниками и с подчинением их папскому престолу. Эта воинственная община была рыцарским орденом крестоносцев, разделявшимся на две ветви: орден Тевтонский, или Св. Марии, и, позже ею основанный в 1202 году, орден Меченосцев, предназначенный для поселения в чудских и леттских краях, соседних с Русью. Оба эти ордена впоследствии соединились для совокупных действий.

Полоцкий князь Владимир, по своей простоте и недальновидности, сам уступил пришельцам Ливонию (нынешние прибалтийские губернии) и этим поступком навел на северную Русь продолжительную борьбу с исконными врагами славянского племени.

Властолюбивые замыслы немцев после уступки им Ливонии обратились на северную Русь. Возникла мысль, что призванием ливонских крестоносцев было не только крестить язычников, но и обратить к истинной вере русских. Русские представлялись на западе врагами Св. отца и римско-католической церкви, даже самого христианства.

Борьба Новгорода с немцами была неизбежна. Новгородцы еще прежде владели значительным пространством земель, населенных чудью, и постоянно, двигаясь на запад, стремились к подчинению чудских племен. Вместе с тем они распространяли между последними православие более мирным, хотя и более медленным путем, чем западные рыцари. Как только немцы утвердились в Ливонии, тотчас начались нескончаемые и непрерывные столкновения и войны с Новгородом; и так шло до самой войны Александра. Новгородцы подавали помощь язычникам, не хотевшим креститься от немцев, и потому-то в глазах западного христианства сами представлялись поборниками язычников и врагами Христовой веры. Такие же столкновения явились у новгородцев с католической Швецией по поводу Финляндии, куда с одной стороны проникали новгородцы с православным крещением, а с другой шведы с западным католичеством; спор между обеими сторонами был также и за земное обладание финляндской страной.

Папа, покровительствуя ордену, возбуждал как немцев, так и шведов к такому же покорению северной Руси, каким уже было покорение Ливонии и Финляндии. В завоеванной Ливонии немцы насильно обращали к христианству язычников; точно так же приневоливали они принимать католичество крещенных в православную веру туземцев; этого мало: они насиловали совесть и тех коренных русских поселенцев, которых отцы еще прежде прибытия рыцарей водворились в Ливонии.

Силы ордена Меченосцев увеличились от соединения с Тевтонским орденом. Между тем рыцари, по решению папы, должны были уступить датчанам часть Ливонии (Гаррию и Вирландию), а папа предоставил им вознаградить себя за это покорением русских земель. Вследствие этого, по призыву дерптского епископа Германа, рыцари и с ними толпа немецких охотников бросились на Псков. Один из русских князей Ярослав Владимирович вел врагов на своих соотечественников. В 1240 году немцы овладели Псковом: между псковитянами нашлись изменники; один из них, Твердила Иванкович, стал управлять городом от немецкой руки.

Между тем на Новгород ополчились шведы. Папская булла поручала шведам начать поход на Новгород, на мятежников, непокорных власти наместника Христова, на союзников язычества и врагов христианства. В Швеции, вместо больного короля, управлял тогда зять его Биргер. Этот правитель Биргер сам взял начальство над священным ополчением против русских. В войске его были шведы, норвежцы, финны и много духовных особ с их вассалами. Биргер прислал в Новгород к князю Александру объявление войны надменное и грозное: «Если можешь, сопротивляйся, знай, что я уже здесь и пленю землю твою».

У новгородцев война также приняла религиозный характер. Дело шло о защите православия, на которое разом посягали враги, возбужденные благословением папы. Александр Ярославич помолился у Св. Софии и выступил с новгородскою ратью к устью Волхова. К нему пристали ладожане, подручники Великого Новгорода. Шведы вошли в Неву и бросили якорь в устье Ижоры. Вероятно, это был роздых: они намеревались плыть через озеро и достигнуть Ладоги врасплох; прежде всего следовало взять этот новгородский пригород, а потом вступить в Волхов и идти на Великий Новгород. В Новгороде уже знали о них. Александр не медлил и, предупредивши их, приблизился к Ижоре в воскресенье пятнадцатого июля (1240). Шведы не ждали неприятелей и расположились спокойно; их шнеки стояли у берега; раскинуты были на побережье шатры их. Часов в одиннадцать утра новгородцы внезапно появились перед шведским лагерем, бросились на неприятелей и начали их рубить топорами и мечами, прежде чем те успевали брать оружие. Немало было молодцов, которые отличились здесь своею богатырскою удалью: между ними новгородец Савва бросился на шатер Биргера, что красовался посреди лагеря своим золотым верхом. Савва подсек столб у шатра. Новгородцы очень обрадовались, когда увидали, как упал этот шатер золотоверхий. Сам Александр нагнал Биргера и хватил его острым копьем по лицу. «Возложил ему печать на лицо», – говорит повествователь. У шведов было много убитых и раненых. Схоронили они наскоро часть убитых на месте, свалили остальных на свои шнеки, чтобы похоронить в отечестве, и в ночь до света все уплыли вниз по Неве в море.

Ф. А. Моллер. Невская битва. Поединок Александра Невского и Биргера. 1856 год

Велико было торжество новгородцев. Но вскоре не поладил с ними Александр и ушел в Переяславль.

А тем временем на Новгород шли другие такие же враги. Немцы, завоевавши Псков, заранее считали уже своим приобретенным достоянием Водь, Ижору, берега Невы, Карелию (края нынешней Петербургской, отчасти Олонецкой губернии); они отдавали страны эти католичеству, и папа присудил их церковному ведомству эзельского епископа. 13 апреля 1241 года эзельский епископ по имени Генрих заключил с рыцарями договор: себе брал десятину от десятины со всех произведений, а им отдавал все прочее, рыбные ловли, управления и все вообще мирские доходы с будущих владений.

Немцы и покоренные ими латыши и эсты бросились на новгородские земли, предавали их опустошению, взяли пригород Лугу, Тесово, построили укрепление в погосте Копорье. Вожане поневоле приставали к ним; те, которые не хотели, – разбежались в леса и умирали с голода. Неприятельские шайки метались в разные стороны, достигали тридцати верст от Новгорода и убивали новгородских гостей, ездивших за товарами. В таких обстоятельствах новгородцы послали к Ярославу просить князя. Ярослав прислал им сына Андрея. Немцы причиняли им все более и более зла: у поселян по Луге отобрали всех коней и скот, и не на чем было пахать поселянам. Новгородцы рассудили, что один Александр может их выручить, и отправили к нему владыку Спиридона. Дело касалось не одного Новгорода, а всей Руси, – Александр не противился.

Немедленно отправился он с новгородцами очищать новгородскую землю от врагов, разогнал их отряды, взял Копорье, милостиво обращаясь с пленниками, перевешал, однако, изменивших Новгороду вожан и чуд. Затем он достиг Пскова, освободил его от немцев, отправил в оковах в Новгород двух немецких наместников Пскова.

Оставаясь во Пскове, Александр ждал против себя новой неприятельской силы и вскоре услышал, что она идет на него. В первых числах апреля 1242 года Александр двинулся навстречу врагам, и у скалы, называемой Вороний камень на Узмени, произошла другая битва, не менее знаменитая Невской, известная в истории под названием: «Ледовое побоище». Враги встретились в субботу пятого апреля при солнечном восходе. Увидя приближающихся врагов, Александр поднял руки вверх и громко сказал: «Рассуди, Боже, спор мой с этим высокомерным народом!» Битва была упорная и жестокая. С треском ломались копья. Лед побагровел от крови и трескался местами. Многие потонули. Потерявшие строй немцы бежали: русские с торжеством гнались за ними семь верст до Суболичского берега.

С торжеством возвращался Александр в освобожденный Псков. Близ коня его вели знатных рыцарей, за ним гнали толпу простых пленных. Навстречу ему вышло духовенство. Народ приветствовал победителя радостными кликами.

Эти две победы имеют важное значение в русской истории. Правда, проявления вражды немцев с русскими не прекращались и после того, в особенности для Пскова, который не раз вступал с орденом в кровавые столкновения, но уже мысль о покорении северных русских земель, о порабощении их наравне с Ливонией, которое подвергло бы их участи прибалтийских славян, – навсегда оставила немцев. Сами папы, вместо грозных булл, возбуждавших крестовые походы на русских наравне с язычниками, избрали другой путь, в надежде подчинить себе Русь, – путь посольств и убеждений, оказавшийся, как известно, столько же бесплодным, как и прежние воинственные буллы.

Таким образом, папа Иннокентий IV прислал к Александру в 1251 году (булла писана в 1248) двух кардиналов, Гальда и Гемонта. Папа уверял Александра, будто отец Александра изъявлял обещание монаху Плано Карпини подчиниться римскому престолу, но смерть не допустила его до исполнения этого намерения. Папа убеждал Александра идти по следам отца, представлял выгоды, какие русский князь и Русь получат от этого подчинения, и обещал против татар помощь тех самых рыцарей, от которых недавно Александр освобождал русские земли. В летописях есть ответ Александра папе, явно сочиненный впоследствии, но не подлежит сомнению, что Александр не поддался увещаниям и отказал наотрез. Посольство это повлекло за собою в последующей русской истории множество подобных посольств, также бесполезных.

Александр мог оружием переведаться с западными врагами и остановить их покушения овладеть северною Русью: но не мог он с теми же средствами действовать против восточных врагов. Западные враги только намеревались покорить северную Русь, а восточные уже успели покорить прочие русские земли, опустошить и обезлюдить их. При малочисленности, нищете и разрозненности остатков тогдашнего русского населения в восточных землях нельзя было и думать о том, чтобы выбиться оружием из-под власти монголов. Надобно было избрать другие пути. Руси предстояла другая историческая дорога, для русских политических людей – другие идеалы. Оставалось отдаться на великодушие победителей, кланяться им, признать себя их рабами и тем самым, как для себя, так и для своих потомков, усвоить рабские свойства. Это было тем легче, что монголы, безжалостно истреблявшие все, что им сопротивлялось, были довольно великодушны и снисходительны к покорным. Александр, как передовой человек своего века, понял этот путь и вступил на него. Еще отец его Ярослав отправился в Орду, но не воротился оттуда. Его путешествие не могло служить образцом, потому что не могло назваться счастливым: говорили даже, что его отравили в Орде. Александр совершил свое путешествие с таким успехом, что оно послужило образцом и примером для поведения князей.

Наши летописцы говорят, что Батый сам приказал Александру в качестве князя новгородского явиться к себе и дал приказ в таких выражениях: «Мне покорил Бог многие народы: ты ли один не хочешь покориться державе моей? Но если хочешь сохранить за собою землю свою, прийди ко мне: увидишь честь и славу царства моего». Александр приехал в Волжскую Орду вместе с братом Андреем в 1247 году. Тогда, по смерти Ярослава, достоинство старейшего князя оставалось незанятым и от воли победителей зависело дать его тому или другому.

Монголы жили тогда еще совершенно кочевою жизнью, хотя и окружали себя роскошью цивилизации тех стран, которые они покорили и опустошили. Еще постоянных городов у них на Волге не было; зато были, так сказать, подвижные огромные города, состоявшие из разбитых по прихоти властелина кибиток, перевозимых на телегах с места на место. Где пожелает хан, там устраивался и существовал более или менее долгое время многолюдный кочевой город. Являлись ремесла и торговля; потом – по приказанию хана – все укладывалось, и огромный обоз в несколько сот и тысяч телег, запряженных волами и лошадьми, со стадами овец, скота, с табунами лошадей, двигался для того, чтобы, через несколько дней пути, опять расположиться станом. В такой стан прибыли наши князья. Их заставили, по обычаю, пройти между двумя огнями для очищения от зловредных чар, которые могли пристать к хану. Выдержавши это очищение, они допускались к хану, перед которым они должны были явиться с обычными земными поклонами. Хан принимал завоеванных подручников в разрисованной войлочной палатке, на вызолоченном возвышении, похожем на постель, с одною из своих жен, окруженный своими братьями, сыновьями и сановниками; по правую руку его сидели мужчины, по левую женщины. Батый принял наших князей ласково и сразу понял, что Александр, о котором уже он много слышал, выходит по уму своему из ряда прочих русских князей.

По воле Батыя Ярославичи должны были отправиться в Большую Орду к великому хану. Путь нашим князьям лежал через необозримые степные пространства Средней Азии. Ханские чиновники сопровождали их и доставляли переменных лошадей. Они видели недавно разоренные города и остатки цивилизации народов, порабощенных варварами. До монгольского погрома многие из этих стран находились в цветущем состоянии, а теперь были в развалинах и покрыты грудами костей. Порабощенные остатки народонаселения должны были служить завоевателям. Везде была крайняя нищета, и нашим князьям не раз приходилось переносить голод; немало терпели они там от холода и жажды. Только немногие города, и в том числе Ташкент, уцелели.

Эрдэни-Дзу – старейший монгольский монастырь близ Каракорума

У самого великого хана была столица Каракорум, город многолюдный, обнесенный глиняной стеной с четырьмя воротами. В нем были большие здания для ханских чиновников и храмы разных вероисповеданий. Тут толпились пришельцы всевозможных наций, покоренных монголами; были и европейцы: французы и немцы, приходившие сюда с европейским знанием ремесел и художеств – самая пестрая смесь племен и языков. За городом находился обширный и богатый ханский дворец, где хан зимою и летом на торжественные празднества являлся как божество, сидя с одною из своих жен на возвышении, украшенном массою золота и серебра. Но оседлое житье в одном месте было не во вкусе монголов. Являясь только по временам в столицу, великий хан, как и волжские ханы, проводил жизнь, переезжая с места на место с огромным обозом: там, где ему нравилось, располагались станом, раскидывались бесчисленные палатки, и одна из них, обитая внутри листовым золотом и украшенная драгоценностями, отнятыми у побежденных народов, служила местопребыванием властелина. Возникал многолюдный город и исчезал, появляясь снова в ином месте. Все носило вид крайнего варварства, смешанного с нелепой пышностью. Безобразные и нечистоплотные монголы, считавшие опрятность даже пороком, питавшиеся такой грязной пищей, которой одно описание возбуждает омерзение, безвкусно украшали себя несметными богатствами и считали себя по воле Бога обладателями всей вселенной.

Нам неизвестно, где именно Ярославичи поклонились великому хану, но они были приняты ласково и возвратились благополучно домой. Андрей получил княжение во Владимире, Александру дали Киев; по-видимому, в этом было предпочтение Александру, так как Киев был старше Владимира, но киевская земля была в те времена до такой степени опустошена и малолюдна, что Александр мог быть только по имени великим князем. Вероятно, монголы сообразили, что Александр, будучи умнее других, мог быть для них опасен, и потому, не испытавши его верности, не решились дать ему тогда Владимир, с которым соединялось действительное старейшинство над покоренными русскими землями.

Посещение монголов должно было многому научить Александра и во многом изменить его взгляды. Он познакомился близко с завоевателями Руси и понял, с какой стороны с ними ужиться возможно. Свирепые ко всему, что сопротивлялось им, монголы требовали одного – раболепного поклонения. Это было в их нравах и понятиях, как и вообще у азиатских народов. Чрезвычайная сплоченность сил, безусловное повиновение старшим, совершенная безгласность отдельной личности и крайняя выносливость – вот качества, способствовавшие монголам совершать свои завоевания, качества, совершенно противоположные свойствам тогдашних русских, которые, будучи готовы защищать свою свободу и умирать за нее, еще не умели сплотиться для этой защиты. Чтобы ужиться теперь с непобедимыми завоевателями, оставалось и самим усвоить их качества. Это было тем удобнее, что монголы, требуя покорности и дани, считая себя вправе жить на счет побежденных, не думали насиловать ни их веры, ни их народности. Напротив, они оказывали какую-то философскую терпимость к вере и приемам жизни побежденных, но покорных народов. Поклоняясь единому Богу, с примесью грубейших суеверий, естественно свойственных варварскому состоянию умственного развития, они не только дозволяли свободное богослужение иноверцам, но и отзывались с известным уважением о всех верах вообще. Проницательный ум Александра, вероятно, понял также, что покорность завоевателю может доставить такие выгоды князьям, каких они не имели прежде.

До тех пор князья наши волею-неволею должны были разделять власть свою с народною властью веча или подбирать себе сторонников в рядах народа. Собственно, они были только правителями, а не владельцами, не вотчинниками, не государями. Монголы, как по своим понятиям, так и по расчету, естественно, усиливали власть и значение князей за счет веча: легче и удобнее им было вести дело с покорными князьями, чем с непостоянными собраниями веч. Вот отчего все русские князья, побивши челом хану, получали тогда свои княжения в вотчину, и власть их в большей части русских земель очень скоро подавила древнее вечевое право. Звание старейшего князя было прежде почти номинальным: его слушались только тогда, когда хотели, теперь же это звание вдруг получило особую важность потому, что старейшего сам хан назначал быть выше прочих князей.

Александр не поехал в данный ему Киев, а отправился в Новгород. Пока он не был старейшим, еще он ладил с новгородской вольностью. Новгородцы считали себя независимыми от татар, но через два года произошел на Руси переворот.

Андрей не удержался на владимирском княжении. Этот князь не мог так скоро изменить понятий и чувствований, свойственных прежнему русскому строю и шедших вразрез с потребностями новой политической жизни. Ему тяжело было сделаться рабом. В это время он женился на дочери Данила Галицкого, который еще не кланялся хану, не признал себя его данником и искал средств избавиться от этой тяжелой необходимости. Летописные известия об этих событиях до того сбивчивы, что не дают нам возможности выявить, как и чем Андрей вооружил против себя победителей. Но известно, что в 1252 году Александр отправился в Волжскую Орду и там получил старейшинство и владимирское княжение от Сартака, управлявшего делами за дряхлостью отца своего Батыя. Андрей, посоветовавшись со своими боярами, счел лучшим бежать в чужую землю, нежели «служить царю». Но татары уже шли на него под начальством Неврюя и других предводителей, догнали его под Переяславлем и разбили. Андрей убежал в Новгород, но там его не приняли: изгнанник через Псков и Колывань (Ревель) убежал с женою в Швецию. Татары опустошили Переяславль и рассеялись по земле, истребляя людей и жилища, уводя пленных и скот, так как по правилу монгольскому, да и вообще как везде делалось в те времена, за вину князя должна была расплачиваться вся земля. В это время схвачена была и убита жена князя Ярослава Ярославича. Александр, получив старейшинство, сел во Владимире, и на первый раз пришлось ему отстраивать церкви и людские жилища, разоренные полчищем Неврюя.

С этих пор Александр, чувствуя свое старейшинство и силу, готовый найти поддержку в Орде, поднял голову и иначе показал себя, что в особенности видно в его отношениях к Новгороду. Живя во Владимире, Александр поставил князем в Новгороде сына своего Василия. В 1255 году новгородцы невзлюбили Василия и прогнали его, призвавши вместо него брата Александрова Ярослава, князя тверского, жившего тогда во Пскове. Явление совершенно обычное, множество раз повторявшееся; и сам Александр, испытывая то же в былое время, уходил из Новгорода, когда его прогоняли, и опять являлся в Новгород по призыву и мирился с новгородцами.

Но на этот раз Александр уже не спустил Великому Новгороду. Василий убежал в Торжок, где жители были за него. Отец тотчас собрал в своей владимирской земле рать и отправился в Торжок с тем, чтобы по своей воле опять восстановить сына на княжении. Призванный князь Ярослав убежал из Новгорода. Новгород остался без князя, и какой-то переветчик Ратишка дал об этом знать великому князю. Александр с Василием пошел на Новгород.

Между тем внутри Новгорода происходила безладица. Прорвалась не раз проявлявшаяся в его истории вражда лучших, или вящих, людей и меньших, – иначе бояр и черни. Посадником был тогда Анания, представитель и любимец меньших людей, прямодушный ревнитель новгородской старины и вольности. Ожидая приближения великого князя, новгородцы вооружились и выставили полки за церковью Рождества и от Св. Ильи против Городища, ограждая Торговую (на правом берегу Волхова) сторону, которая была главным образом местопребыванием меньших людей. Но некоторые вящие люди замышляли иное: из них составилась партия под начальством Михалки Степановича, человека коварного и своекорыстного, смекнувшего, что наступают иные времена, и сообразившего, на чьей стороне сила. В тревоге собрались новгородцы на вече на обычном месте у Св. Николая (Дворищенского). «Братья, – говорили они между собою, – а что если князь скажет: выдайте моих врагов?» Тогда меньшие по прадедовскому обычаю «целовали Богородицу» на том, чтобы стоять всем на живот и на смерть за правду новгородскую, за свою отчину. Но Михалка, замышлявший убить Ананию и какими бы то ни было путями сделаться самому посадником, убежал со своими единомышленниками в Юрьев монастырь. Разнеслась весть, что вящие хотят напасть на Новгород и бить меньших. Новгородцы кричали, что нужно убить Михалку и ограбить его двор, но тут заступился за него посадник Анания. Он послал предостеречь своего тайного врага, и когда рассвирепевшие новгородцы кричали: убить Михалку, Анания сказал им: «Братья, если его убьете, убейте прежде меня».

Приехал в Новгород посол от Александра с такими словами: «Выдайте мне Ананию посадника, а не выдадите, я вам не князь: иду на город ратью!» Новгородцы послали к Александру владыку Далмата и тысячского Клима: «Князь, иди на свой стол, а злодеев не слушай: не гневайся на Ананию и на всех мужей новгородских».

Владыка и тысячский возвратились с отказом. Александр упорно добивался своего. Тогда новгородцы приговорили на вече: «Если князь такое задумал с нашими клятвопреступниками, – пусть их судит Бог и Св. София, а на князя мы не кладем греха!» Все вооружились и три дня стояли наготове. Выдавать миром своих было для новгородцев неслыханным бесчестным делом. Александр рассудил, что раздражать далее народ и доводить дело до драки нет нужды, когда главная цель его может быть достигнута более мирным соглашением, и послал сказать новгородцам: «Я не буду держать на вас гнева; пусть только Анания лишится посадничества».

Анания лишился посадничества, и новгородцы примирились с Александром. Александр прибыл в Новгород и был радушно встречен народом, издавна знавшим его. Василий был восстановлен на княжении. Новгородцы в угодность Александру поставили посадником Михалка.

Это событие, несмотря на черты, слишком обычные в новгородском строе жизни, имело, однако, важное и новое значение в новгородской истории. Новгородцы выгоняли князей своих, иногда терпели от них и, забывая старое, опять приглашали, как, например, было с Ярославом, отцом Александра, но то делалось по новгородской воле, при обычном непостоянстве новгородцев. Не было еще примера, чтобы великий князь силою заставил принять только что изгнанного ими князя. Александр показал новгородцам, что над их судьбою есть внешняя сила, повыше их веча и их партий – сила власти старейшего князя всей Руси, поставленного волею могущественных иноземных завоевателей и владык русской земли. Правда, что Александр, вступивши в Новгород, обласкал новгородцев, заключил с ними мир на всей вольности новгородской, но в проявлении его могучей воли слышались уже предвестники дальнейшего наложения на Новгород великокняжеской руки.

Через несколько времени Новгород увидал в своих стенах того же Александра, уже не так мирно улаживающего свои недоумения с новгородской вольностью. В Орде произошел переворот: Батый умер. Сын его Сартак был умерщвлен дядею Берке, объявившим себя ханом. Последний вверил дела Руси своему наместнику Улагчи. Тогда пришла весть, что хан посылает своих чиновников для переписи народа и собирания дани. Александр поспешил в Орду, думая предотвратить грядущие бедствия: русских страшил не самый платеж дани; они покорялись необходимости платить ее через своих князей, но долгое пребывание татар в земле русской наводило всеобщий страх. Александр не успел умилостивить хана. В землю рязанскую, муромскую и суздальскую явились татарские численники, ставили своих десятников, сотников, тысячников, темников, переписывали жителей для обложения их поголовною данью, не включали в перепись только духовных лиц. Вводилось, таким образом, чуждое управление внутри Руси. Народу было очень тяжело.

В следующем 1257 году Александр вновь отправился в Орду с братьями своими: Ярославом тверским и суздальским Андреем, с которыми, недавно не ладивши, помирился. Улагчи требовал, чтобы Новгород также подвергся переписи и платежу дани. Как ни близок был Александру Новгород, но он счел за лучшее покориться. Между тем в Новгород уже достигла весть о том, что туда идут татарские численники. Все лето там была тревога и смятение. Новгород не был до сих пор покорен, подобно прочим русским землям, татарским оружием и не помышлял, чтобы ему добровольно пришлось платить постыдную дань, наравне с покоренными. Вящие люди, и в том числе посадник Михалка, готовые угождать силе для своих выгод и сохранения своих богатств, уговаривали новгородцев покориться, но меньшие слышать об этом не хотели. Их любимец Анания скончался в августе. Волнение после его смерти усилилось, и, наконец, ненавистный для меньших, насильно поставленный против их воли, Михалко был убит. Князь Василий разделял чувства новгородцев.

Наконец, прибыл в Новгород Александр с татарскими послами требовать десятины и тамги. Василий, с одной стороны, не смел противиться отцу, с другой – стыдился изменить новгородскому делу и бежал во Псков. Новгородцы наотрез отказались платить дань, но ласково приняли ханских послов и отпустили домой с честью и дарами. Этим Великий Новгород заявлял, что он относится с уважением к ханской власти, но не признает ее над собою. Тогда Александр выгнал своего сына из Пскова и отправил на суздальскую землю, а некоторых новгородских бояр, стоявших заодно с меньшими и имевших, по его мнению, влияние на Василия, схватил и наказал бесчеловечным образом: иным обрезал носы, другим выколол глаза и т. п.

Такова была награда, какую получили эти защитники новгородской независимости в угоду поработителям от того самого князя, который некогда так блистательно защищал независимость Новгорода от других врагов.

А. М. Васнецов. Новгородское вече

Зимою (с 1258 на 1259 год) прибыл с низу Михайло Пинещинич и объявил новгородцам, что ханские полки идут на Новгород и будут добывать его оружием, если новгородцы не согласятся на перепись. Весть эта была несправедлива, но правдоподобна. Само собою разумеется, что хан не согласился бы удовольствоваться дарами. Весть эта нагнала такой страх, что с первого раза новгородцы согласились. Вероятно, об этом было дано знать в Орду, потому что тою же зимою прибыли в Новгород ханские чиновники: Беркай и Касачик, с женами, и множество татар. Они остановились на Городище и стали собирать тамгу по волости.

Новгородцы, увидя необычное зрелище, снова возмутились. Бояре, наблюдая свои корыстные цели, уговаривали народ смириться и быть покорным, но меньшие собирались у Св. Софии и кричали: «Умрем честно за Св. Софию и дома ангельские». Тогда татары стали бояться за свою жизнь, и Александр приставил посадничьего сына и боярских детей стеречь их по ночам. Такое положение скоро наскучило татарам, и они объявили решительно: «Давайте нам число, или мы побежим прочь». Вящие люди стали домогаться уступки. Тогда в Новгороде распространилась молва, что вящие хотят вместе с татарами напасть на Новгород.

Толпы народа собирались на Софийской стороне поближе к Св. Софии и кричали: «Положим головы у Св. Софии». Наконец, на другой день Александр выехал из Городища с татарами. Тогда вящие люди убедили наконец меньших не противиться и не навлекать на Новгород неминуемой беды. Они, – говорит летописец, – себе делали добро, а меньшим людям зло: дань одинаково распределялась как на богатых, так и на бедных! Александр прибыл в город с татарами. Ханские чиновники ездили по улицам, переписывали дворы и, сделав свое дело, удалились. Александр посадил на княжение сына своего Дмитрия и уехал во Владимир.

С тех пор Новгород, хотя не видал после у себя татарских чиновников, но участвовал в платеже дани, доставляемой великими князьями хану от всей Руси. Эта повинность удерживала Новгород в связи с прочими русскими землями.

Но не в одном Новгороде – и в покоренных русских землях прежние свободные привычки не вынесли еще рабства и утеснения. Монгольскую дань взяли тогда на откуп хивинские купцы, носившие название бесермен – люди магометанской веры. Способ сбора дани был очень отяготителен. В случае недоимок откупщики насчитывали большие проценты, а при совершенной невозможности платить брали людей в неволю. Кроме того, они раздражали народ неуважением к христианской вере. Народ вскоре пришел в ожесточение; в городах Владимире, Суздале, Ростове, Переяславле, Ярославле и других по старому обычаю зазвонили на вече и по народному решению перебили откупщиков дани.

В числе их в Ярославле был один природный русский по имени Изосим. Прежде он был монах, пьяный и развратный, съездивши в Орду, принял там магометанство и, воротившись в отечество, сделался откупщиком дани, безжалостно утеснял своих соотечественников и нагло ругался над святынею христианской церкви. Ярославцы убили его и бросили труп на растерзание собакам и воронам. Зато в Устюге один природный татарин, будучи также сборщиком дани, спасся от общей беды. Его звали Буга. В Устюге он взял себе наложницу, дочь одного тамошнего обывателя, по имени Мария, которая полюбила его и заранее известила о грозившей ему опасности. Буга изъявил желание креститься. Народ простил его. Он был назван в крещении Иоанном, женился на Марии, навсегда остался на Руси и приобрел всеобщую любовь. Память его осталась навсегда в местных преданиях, а воспоминание о бесерменах до сих пор слышится в бранном слове: басурман, которым русский человек называл некрещеных, а иногда только неправославных людей.

Само собою разумеется, что это событие возбудило гнев властителей Руси. В Орде уже собирали полки наказывать мятежников; Александр поспешил в Орду. Кроме сбора дани, русским угрожала еще иная тягость помогать войском татарам в их войнах с другими народами.

Тогда в Волжской Орде происходило важное преобразование. Хан Берке принял магометанство, которое быстро распространилось в его народе, тем легче, что и прежде в полчищах монголов большинство народов, им покоренных и за них воевавших, исповедовало магометанство. В то же время кочевая жизнь мало-помалу начала сменяться оседлою. На Волге строился Кипчак, обширный город, который хан украшал всем великолепием, какое только было возможно при его могуществе. Хан Берке оказался более милостив к русским, чем можно было даже ожидать. Он не только простил русским избиение бесерменов (которых погибель, как народа подвластного, не могла раздражать его в той мере, в какой подействовало бы на него избиение ханских чиновников), но по просьбе Александра освободил русских от обязанности идти на войну. Александр, однако, прожил тогда в Орде всю зиму и лето, и это заставляет предполагать, что не сразу удалось ему приобрести такую милость для своих соотечественников. Возвращаясь оттуда по Волге больным, он остановился в Нижнем Новгороде, через силу продолжал путь далее, но, приехав в Городец, окончательно слег и, приняв схиму, скончался 14 ноября 1263 года. Тело его встречено народом близ Боголюбова и было похоронено во Владимире в церкви Рождества Богородицы. Говорят, что митрополит Кирилл, услыхавши во Владимире о смерти Александра, громко сказал: «Зашло солнце земли русской».

Духовенство более всего уважало и ценило этого князя. Его угодливость хану, уменье ладить с ним, твердое намерение держать Русь в повиновении завоевателям и тем самым отклонять от русского народа бедствия и разорения, которые постигали бы его при всякой попытке к освобождению и независимости, – все это вполне согласовывалось с учением, всегда проповедуемым православными пастырями: считать целью нашей жизни загробный мир, безропотно терпеть всякие несправедливости и угнетения, покоряться всякой власти, хотя бы иноплеменной и поневоле признаваемой.

О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты

Александр Невский

Вот как характеризовали Александра Невского в разные периоды российской истории:

«Потрудился он за Новгород и за всю Русскую землю».

Новгородский летописец

«Александр любил Отечество более своей княжеской чести».

Н. М. Карамзин

«Церковь Российская причислила Александра к лику святых за его христианские добродетели и чудеса… В княжение Дмитрия Донского однажды ночью загорелись свечи в церкви, где лежало тело Александрове, и два старца, вышедшие из алтаря, приблизились к его гробу, говоря: «Александр! встани и спаси правнука твоего Дмитрия, одолеваемого иноплеменными». Александр встал из гроба и скрылся с ними».

Словарь исторических святых, прославленных в российской церкви и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых

«Александр защитил свой суперэтнос и его культуру от железного натиска католической Европы, или, что то же, от колониального порабощения».

Л. Н. Гумилев

Русь между восточными и западными завоевателями

Князь Александр Ярославич родился 30 мая 1219 года в Переяславле-Залесском, которым владел его отец. Он был маленьким мальчиком, когда произошла на Калке первая боевая встреча русской дружины с передовым отрядом монголо-татар. Александр, очевидно, в подробностях и не однажды слышал о мученической казни русских князей в плену у победившего противника, изначально во много раз превосходящего в силе русско-половецкие войска. Знал он и о жестокостях княжеских усобиц на Русской земле. В его восемнадцать лет придет известие о смерти брата отца – великого князя Юрия Всеволодовича. Он погиб при защите возглавляемой им Владимиро-Суздальской земли от монголо-татар. Это произошло в битве при реке Сить, а вся его семья, включая малолетних детей, была сожжена татарами в Успенском соборе города Владимира. Княжество перейдет по наследству отцу Александра – Ярославу Всеволодовичу.

Отец Александра был одним из восьми сыновей владимирского князя Всеволода, которого за многочисленное семейство называли Всеволод Большое Гнездо. Ярослав Всеволодович – правнук Владимира Мономаха и с семилетнего возраста был во главе удела, а уже в двенадцать лет успешно управлял полком в походе против половцев. Запомнился жестокостью поступков в отношении Рязани, Новгорода, Пскова, но и победами в обороне западных границ Руси. Например, он в 1234 году остановил наступление ливонцев на Псков и в том же году в битве при Дубровне нанес победоносный удар по литовцам, угрожавшим нападениями на Тверь. Известно, что он в 1227 году крестил карелов, а когда пришли монголо-татары на Русь, он сумел войти в доверие к ордынским ханам. Он княжил в Киеве с 1236 по 1238 году. После гибели брата Юрия он, как великий князь Владимиро-Суздальский, стал жить во Владимире, восстанавливая его после татарского разорения. Он утвердил первенство этого города на территории русских земель.

Ярослав понял, что нет пока такой силы у русских, которая могла бы противостоять монголо-татарским завоевателям, и доехал на поклон к хану Батыю. Он дважды был в Орде, был и в Монголии. Он также понимал, что не меньшую опасность для Руси представляли и западные агрессоры.

Еще в начале XIII века немецкий духовно-рыцарский орден меченосцев, созданный под покровительством католической церкви, поставил перед собой задачу христианизации народов Прибалтики. Они насильно обращали их в католичество. Немцы и шведы, воспользовавшись ослаблением Руси, побежденной монголо-татарами, решили завоевать северо-западные русские земли. Их морально и духовно поддержал папа римский Григорий IX, призывая рыцарей с оружием в руках выступить против «врагов креста» (то есть русских и прибалтов).

В этой обстановке, когда Русь находилась в тяжелой ситуации между западными и восточными агрессорами, среди русских князей шло осмысление этой ситуации. Нужно было найти единственно верный выход. Ошибка не имела права на существование: она могла обернуться гибелью Руси, народа. Не все были согласны с обозначившимся вектором политики князя Ярослава Всеволодовича – союз с Ордой. Так, князь Владимир Рюрикович, ставший первым избранным народом великим князем Киевским, занял противоположную по сравнению с князем Ярославом Всеволодовичем позицию. У князя Владимира было доблестное прошлое. Он был участником битвы на Калке. Но он не только храбро воевал, но и смог, благодаря умелому ведению боя, спасти от полного уничтожения свою дружину, как и Даниил Галицкий. Владимир, будучи раненым, не оставил поле боя. Мало того, он сумел остановить панику в русских рядах, объединить их в единое целое и даже отбить у монголов табун лошадей и на них вернуться в свой удел. За это киевляне и выбрали его великим князем Киевским. Этот храбрый воин проявил себя и как энергичный дипломат. Он пытается прекратить длящуюся столетие распрю с владимиро-суздальскими князьями, отправляет послов к Даниилу Галицкому и польскому королю и призывает их всех заключить союз против татар. А в 1230 году он выступил посредником между Ярославом Всеволодовичем и Михаилом Черниговским и предотвратил войну между ними. В 1232 году он помог Даниилу Галицкому в борьбе против венгров, в 1234 году заключил с ними военно-политический союз. В том же году в битве с половцами Владимир был взят в плен, но киевляне выкупили своего любимого князя. И все же Владимиру Рюриковичу в 1235 году пришлось уступить киевский стол Ярославу Всеволодовичу. На этом настояли владимиро-суздальские князья. Существует предположение, что именно высокий авторитет отважного князя, ревность к его славе, стали причиной его устранения. Но главным при решении этого вопроса все же была твердая позиция Владимира: объединиться и воевать с Ордой. Ярослав понимал, что это принесет гибель Руси. Он убедил в этом и других князей.

Битва на Неве

В то время в Новгороде княжил восемнадцатилетний Александр Ярославич. Он знал о военных приготовлениях Ливонского ордена, стремившегося воспользоваться ослаблением Руси, и создавал охрану морских границ на берегу Финского залива. Сам Александр тоже был объектом внимания Ливонского ордена. Его магистр Андреас фон Вильвен специально приходил в Новгород, чтобы познакомиться с князем. Очевидно, рыцари хотели лучше узнать своего противника. А возможно, надеялись увидеть в нем и союзника: ведь нашли они таковых в южных и юго-западных землях Руси. Да и в Новгороде прозападная оппозиция существовала. Там периодически разгоралась вражда между различными политическими группировками – сторонниками тех или иных князей; вот в каких условиях княжил юный Александр Ярославич.

В 1240 году шведские войска, в которые входили и норвежцы, и финны, отправились на завоевание Ладоги и Новгорода с окружающими его землями. Возглавлял их родственник шведского короля Эрика, известный тогда полководец ярл Биргер. Войска его на кораблях вошли в Неву и остановились в устье Ижоры. Биргер через послов передал князю Александру свое надменно-рыцарское послание: «Если можешь, сопротивляйся мне, а то я уже здесь, пленяю твою землю». Удачливый завоеватель, Биргер не сомневался в скорой очередной своей победе.

Двадцатилетний князь Александр Ярославич, помолившись в церкви Святой Софии и получив благословение архиепископа Новгородского Спиридона, собрал свою конную дружину. К ней присоединились пешие ополченцы. Но все это вместе было значительно меньше войск Биргера: у Биргера – пять тысяч человек, у Александра – триста дружинников и пятьсот ополченцев. Александр воодушевлял товарищей: «Не в силе Бог, а в правде». Он так быстро собрался отражать врага, что об этом даже его отец не успел узнать. Возможно, поэтому он ничего и не сделал для поддержки своего любимого сына. И была ли у него тогда эта возможность? Но и Биргер не ожидал такой молниеносной реакции Александра – такого внезапного нападения новгородского князя, отрезавшего его войска от кораблей.

А. Д. Кившенко. Князь Александр наносит рану шведскому военачальнику

Исторические документы сохранили некоторые подробности этих событий и имена их участников. Так, во время боя один из молодых дружинников, Савва, прорвался сквозь охрану к шатру шведского главнокомандующего и разрушил его. Это воодушевило полки Александра. Часть русских войск прорвалась к шведским кораблям. Дружинник Гаврила Олексич на коне вскочил на судно. Он был схвачен врагами и сброшен вместе с конем в воду, но ухитрился выбраться из воды и снова бросился в бой. Пешая дружина во главе с новгородцем по имени Миша потопила три шведских корабля. Да и князь Александр, помимо полководческого таланта, являл пример личного героизма. Известно, что он сражался с самим Биргером и в честном бою ранил его копьем: выбил глаз. Захватчики, находившиеся на берегу, были почти полностью уничтожены, остальные ушли на кораблях. За эту победу народ прозвал князя Александра Невским.

Ледовое побоище

В том же 1240 году и немецкие рыцари стали активно вторгаться в русские земли. Литовцы и чудь также входили в состав этих войск. Оки взяли крепость Изборск, Псков. Началось разорение Новгородских земель. Немцы сразу же обложили местное население данью и в тридцати километрах от Новгорода построили крепость Копорье. В это время Александр Невский был в ссоре с новгородскими боярами, которые после битвы на Неве изгнали князя, побоявшись его растущей популярности, и гостил у своего отца в Переяславле-Залесском. В 1241 году по просьбе новгородского веча он, забыв обиды, прибыл в Новгород.

Александрове войско довольно быстро овладело крепостью Копорье. Пленные рыцари были приведены в Новгород, потом отпущены домой. Александр Невский велел передать руководителям ордена слова, которые известны и сегодня: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!» Но не поверили в силу этих слов захватчики. Главный бой будет еще впереди. Отец Александра прислал ему владимиро-суздальские полки, и они вместе с новгородцами (все взрослое население, которое было способно держать оружие) штурмом овладели Псковом. Потом пошли к Чудскому озеру, где 5 апреля 1242 года, благодаря полководческому таланту Александра Невского и отваге его войск, была одержана блестящая победа над захватчиками. Это был уникальный случай в мировой истории, когда пехота смогла одолеть всадников. Ливонский орден был разгромлен. Победа над шведами и немцами спасла северо-западные земли Руси от порабощения. Немцы предложили мир и все захваченные ими русские земли вернули. Через несколько лет Александр Невский отразил и агрессивные действия Литвы, стремившейся захватить некоторые города Новгородской земли.

Политическая деятельность Александра Невского

Г. В. Вернадский так охарактеризовал деяния князя Александра: «Два подвига Александра Невского, подвиг брани на Западе и подвиг смирения на Востоке, имели единую цель: сбережение православия как источника нравственности и политической силы народа».

Когда-то еще дядя Александра Невского, великий князь Владимирский Юрий II, незадолго до своей гибели запретил доминиканским монахам проповедовать язычникам католичество и изгнал их за пределы своего княжества.

Как отмечено в русских летописях, после побед над западными агрессорами на Неве и Чудском озере князь Александр обратил на себя внимание папы римского Иннокентия IV. Тот посылал двух своих кардиналов – Гальта и Гемонта, чтобы уговорить русского князя принять католичество, и тогда Запад поможет победить татар. Предложение это было категорически отвергнуто. Не было таких сил и на Западе, чтобы победить Орду, да и не поверил он в искренность папы римского, в его желание помочь Руси. И цена была слишком велика – отступиться от православия и попасть в зависимость от западных «хозяев».

После митрополита Иосифа Грека, прибывшего из Царьграда и вскоре пропавшего без вести во время взятия татарами Киева, управление Русской митрополией в 1243 году принял на себя игумен[2] Кирилл. И хотя новый митрополит был из южных земель Руси, князья которых после нападения Батыя ориентировались на Запад, он твердо встал на позицию Александра Невского как в церковных делах, так и в политике.

Древний историк отмечает: в 1246 г. Александр Невский в Новгороде получил известие о смерти отца и поспешил во Владимир, чтобы «оплакать с родными сию потерю и вместе принять меры для государственного порядка».

Тогда же Батый прислал к Александру Невскому гонцов с предложением явиться к нему в шатер с поклоном. Великий полководец, похоронив отца, прибыл к хану. Батый из уважения к Александру не подверг его унизительной для христианина процедуре языческих обрядов. (Были случаи, когда русские князья отказывались совершать их и погибали от рук монголов в страшных муках, например князь Михаил Черниговский.) Затем был путь к великому хану, который также принял его с уважением к его полководческому таланту. Хан утвердил Александра великим князем Владимирским, отдав ему в подчинение всю Южную Русь и Киев.

Александр Невский примет не только титул великого князя Владимирского, но и осторожную, гибкую политику по отношению к Орде, начатую его отцом. Мирные отношения с ханом были необходимы. Это давало возможность выжить и русской государственности, и русской культуре.

Не один раз придется отважному воину, талантливому полководцу бывать в Орде. Пришлось становиться ему и дипломатом. Александру удалось договориться с ханом, что его чиновники будут заниматься только данью. А все управление государством останется в руках русских князей. Им же принадлежало право решать вопросы войны и мира без ведома хана, и суд совершался по русским законам. Александр отстаивал неприкосновенность христианской веры, церковного устройства.

Русская церковь справедливо считает Александра Невского защитником православия. Не менее справедливы светские историки, утверждающие, что он умелой дипломатией хоть в какой-то мере ослабил тяготы монголо-татарского ига. Но можно только догадываться, каких душевных мук стоила эта дипломатия бесстрашному воину.

Ему приходилось наказывать соотечественников: карать изменников, тяготевших к Западу, отчаянных сопротивленцев хану, провоцировавших нападения татарских войск на русские земли, в то время как достаточных сил для отражения врага не было. Это любят припоминать сегодняшние либералы и упрекать его в жестокости.

Александр пытался оградить русских людей от поголовной татарской переписи. Возможно, частично это удалось. Но он не смог отстоять Новгород от уплаты дани. Новгородцы взбунтовались. Пришлось их усмирять. Восстали суздальцы против татарских баскаков, собиравших дань, и изгнали их из города. Потом они опомнились и просили Александра умилостивить дарами хана Берке (Батый уже умер). И Александр отправился в столицу Орды – Сарай. Очевидно, тогда же Александр уговорил хана не требовать русских людей для вспомогательного монгольского войска.

Есть разные предположения по поводу причин смерти Александра Невского. Возможно, его отравили в Орде. В ноябре 1236 года он почувствовал себя плохо по дороге домой из ханской ставки. А может быть, этот сорокачетырехлетний красивый, умный, отважный князь, безусловно обладавший исторической интуицией, много сделавший не только для защиты страны, но и для ее духовности, просто надорвался, как считал Л. Н. Гумилев, под бременем дипломатической деятельности. Тогда решалась судьба Руси: быть ей или не быть на карте мира со своими национальными особенностями, своей культурой, своей духовностью.

14 ноября 1263 года за несколько часов до смерти князь Александр Невский принял постриг. Он принял высший монашеский чин – схиму. Митрополит Кирилл, сообщая народу о смерти Александра Невского, сказал: «Дети мои, зашло солнце Русской земли!»

Современник отмечал: «Стояли вопль и крик, все тужили, как никогда прежде. Так, что и земля сотряслась». 23 ноября тело Александра Невского было похоронено в монастыре Богородицы во Владимире.

Память

В честь Александра Невского Петром I на берегу Невы был сооружен монастырь – Александро-Невская лавра. Туда и перенесли мощи Александра. Петр I встречал их из Владимира в устье Ижоры, где когда-то впервые прославился молодой князь. Император сам правил рулем галеры, на которой перевозили останки Александра Невского в новую столицу России. На веслах были высокопоставленные вельможи императора. Петр I и его генералы на руках перенесли раку[3] с мощами святого благоверного великого князя в церковь нового монастыря. Тогда же было постановлено праздновать память Александра Невского 30 августа, в день заключения Петром Ништадтского мира со шведами, – это кроме того, что Церковь поминает его 23 ноября, в день погребения во Владимире. А после смерти Петра I его вдова, императрица Екатерина I, учредила орден в честь Александра Невского и в память о делах своего великого супруга[4].

В силу воспитания и образования, типичным западником стал любимый внук императрицы Екатерины II – император Александр I. Но и он с молитвой преклонил колени в лавре перед прахом Александра Невского, когда с Запада пришла опасность для России в лице Наполеона Бонапарта – завоевателя Европы.

В годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов, когда в очередной раз решалась судьба страны, был учрежден боевой орден Александра Невского, которым награждались офицеры за героизм, проявленный в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Таким образом, Александр Невский отмечен в русской истории не только своими победами над шведами и немецкими рыцарями. Он ослабил на какое-то время тяготы монгольского ига. Александр Невский, заключая союз с Батыем, стал побратимом его сына Сартака. Сегодня появился еще один аспект видения Александра Невского как исторической фигуры. Его называют родоначальником идей Евразии – экономического, политического, культурного союза Европы и Азии. Естественно, термина такого князь Александр не знал и не произносил. Создателями теории евразийства были ученые, высланные советским правительством из России в 1921 году.

Орден Александра Невского – советская награда времен Великой Отечественной войны

Евразийцы понимали территорию России (территорию – до развала СССР) как особый исторический и географический мир, не принадлежащий ни Европе, ни Азии, как неповторимую историческую и географическую индивидуальность. В этой связи особо стоит отметить работы русского историка-эмигранта Г. В. Вернадского, книги которого в силу определенных политических причин не были известны в СССР. Он еще до Л. Н. Гумилева изучал взаимоотношения монголов и Руси. Л. Н. Гумилев – его единомышленник. И сегодня существует не только развивающаяся историко-политическая теория евразийства, сторонниками которой были Вернадский, Гумилев, но и практическая деятельность современных евразийцев.

Л. Н. Гумилев обращал особое внимание на то, что папа римский объявлял крестовый поход не только против схизматиков (православных), но и против монголо-татар одновременно. Это послужило созданию военно-политического союза Руси и Золотой Орды. Интуиция Александра Невского подсказала ему верный, хотя и тернистый путь. Даже после его кончины монгольская конница помогала в борьбе русских дружин с ливонскими рыцарями в 1269 году. А на Нижней Волге, опять же совместно с татарами, пресекались вторжения азиатских кочевников. Л. Н. Гумилев отмечал: «…Там, где князья просили помощи у татар, там выросла великая держава Россия. Там, где они согласились на подчинение Западу – в Галиции, например, – там они превратились в крепостных мужиков и ни на что уже способны не были». Не все принимают эту концепцию истории взаимоотношений монголо-татар и русских княжеств. Но Л. Н. Гумилев указывал на те исторические факты, которые раньше не вызывали особого интереса у исследователей или служили основой для выводов, не схожих с его выводами. Л. Н. Гумилев явно расшатывал традиционные, застывшие концепции, заставлял по-новому относиться к подбору и оценке определенного исторического факта, находя новый ракурс его видения.

Князья Галицко-Волынской земли

Галицко-Волынская земля находилась на территории Прикарпатья, по берегам Буга. Здесь была плодородная черноземная почва, а значит, процветало земледелие. Боярские вотчины в этой части Руси появились рано. Они стали такими же мощными, как и княжеские земельные владения. В этих краях были и соляные месторождения. Добыча соли тоже влияла на развитие экономики этого региона.

От Киевской земли в первой трети XII века началось явное отделение Волыни, центром которой был Владимир-Волынский, и она переходила от одного князя к другому. Галицкая земля стала независимой от Киева в середине XII века. Своего могущества она достигла при Ярославе Осмомысле (1152–1187) – потомке Владимира Мономаха. В древних источниках упоминается, что Ярослав был необыкновенно красив и храбр, отличался воинственностью. Он пытался установить крепкую княжескую власть. Но он во многом зависел от богатейших в тех землях бояр. Они считали возможным даже вмешиваться в его семейную жизнь, которая была довольно сложной.

Ярослав был женат на дочери Юрия Долгорукого Ольге и имел от нее сына Владимира (1151–1198). Но любил он другую женщину по имени Настасья, которая родила ему сына Олега. Княгиня Ольга Юрьевна, узнав о сопернице, бежала вместе с Владимиром от мужа за пределы княжества. Ярослав попытался сделать своим наследником Олега. Современники его называли Олег Настасьич. Но бояре изгнали Олега (по некоторым сведениям, даже заточили в тюрьму), а его мать, несчастную Настасью, как ведьму, сожгли на костре. Ярослава заставили помириться с законной женой.

Сыну Ярослава от княгини Ольги, Владимиру, естественно, трудно было поддерживать нормальные семейные отношения. Он не однажды при жизни отца покидал Галич. Чем были вызваны его поступки? Обида за мать? Пересуды за спиной отца? Желание понять происходящее на расстоянии? Или просто жажда увидеть другие земли, познать другой мир? Он родился в семье, где иметь высокое по тем временам образование стало традицией. Естественно, это не могло не отразиться на его воспитании. Значит, он читал книги. А кроме книг расширить кругозор могут и путешествия. Но тогда к «туризму» относились неоднозначно. Сын князя практически превращался в бродягу. Он побывал в Польше, на Волыни; поговаривали, что просил там убежища и помощи у многих своих родственников. Но поддержки от них он не получил. Очевидно, его отца Ярослава все же побаивались. Владимиру дал приют глава небольшой Новгород-Северской земли князь Игорь Святославич, который был женат на его сестре. Он же и помирил сына с отцом. Игорь Святославич (1152–1202) – тот самый князь, который известен по литературному произведению XII века «Слово о полку Игореве». Он оставил память о себе в истории как активный участник междоусобных войн, но в данном случае он выступал в роли миротворца. Очевидно, Владимир был Игорю симпатичен. Сестру его он любил, да и тестя уважал, несмотря на сложности в его личной жизни. А может, сестра Владимира – Ярославна, как называлась она в «Слове», – также активно способствовала этому примирению.

После смерти Ярослава бояре, вопреки его завещанию, признали князем не Олега Настасьича, а его сына от законной жены – Владимира, которому Ярослав оставил Перемышль. Но Владимир не проявлял чувства благодарности по отношению к боярам. Более того, он пренебрегал их советами. Это, очевидно, и вызывало негодование бояр, хотя нашлись и другие причины неприязни к Владимиру Ярославичу. Стали говорить, что видели не однажды его – князя (!) – пьяным. Но еще более эксцентричный поступок князя переполнил чашу терпения бояр. Владимир решил жениться на попадье, отбив ее у законного мужа. Вызов был брошен не только традициям семейной жизни православного человека, хотя и его отец нарушал их. Но на этот раз была задета честь священнослужителя, что шокировало чувства верующих христиан. Владимир был изгнан боярами из княжества.

Этой ситуацией тут же воспользовались западные соседи. Венгерский король посадил на галицкий стол своего сына Андрея. А Владимир оказался в венгерской тюрьме. Он был посажен в высокую башню, но совершил побег, спустившись на землю на связанных полотнищах изрезанного шатра. Владимир бежал ко двору германского императора Фридриха Барбароссы, но потом все же вернулся на родину. Он добился галицкого стола и княжил десять лет – до самой кончины. Об экстравагантных поступках этого периода жизни князя Владимира Ярославича сведений не сохранилось. Но современный украинский историк Л. Е. Мохновец, детально изучив жизнь галицкого князя Владимира, выдвинул предположение, что, возможно, он и является автором знаменитого произведения «Слово о полку Игореве», литературным героем которого сделал своего родственника князя Игоря, к которому питал добрые чувства[5].

После смерти Владимира Ярославича галицким князем был провозглашен Роман Мстиславич (?–1205), для правления которого характерны его борьба с боярством и активная внешняя политика. Он в 1199 году и объединил большую часть Владимиро-Волынской земли и Галицкое княжество. Появилось одно из самых крупных русских княжеств, соперничавшее с Киевом. Князь Роман, заняв Киев, принял титул великого князя. Он сумел подавить усобицы бояр, установил мир с Венгрией. При нем были добрые отношения с Византией. Князь Роман Мстиславич вел активную внешнюю политику, участвовал в боях и погиб в сражении на берегу Вислы. После его смерти начинается период феодальных смут, продолжавшихся почти сорок лет. Преследуя собственные цели, в них примут участие Польша и Венгрия.

Наследнику великого князя Романа Мстиславича, его сыну Даниилу (1201–1264), в год смерти отца было всего четыре года. Он, естественно, был тогда не в силах остановить начавшуюся борьбу за власть между княжеско-боярскими кланами. На некоторое время князем стал даже боярин – Володислав Кормиличич. Такого еще не было на Русской земле – полное нарушение обычаев предков. Началась усобица, а значит, дробилось Галицко-Волынское княжество. В княжеско-боярские усобицы активно вмешались половцы, поляки, венгры. Начались грабежи, убийства, уводы в рабство русского населения.

А в это время подрастал Даниил Романович. Когда-то четырехлетним мальчиком он со своей матерью Анной был изгнан из Галича. Детство и юность Даниила прошли в Польше, Венгрии у его родственников-королей. Когда Даниилу исполнилось десять лет, его пригласили на галицкий стол, но ему с матерью снова пришлось бежать, так как бояре не нашли общего языка с Анной. Видно, активно проявляла свою волю вдова великого князя Романа Мстиславича. Но вскоре Даниил вернулся и княжил в Тихомле и Перемышле, а затем и во Владимире-Волынском. В 20–30-х годах XIII века Даниил был активен в русской внешней политике. Известно, что он стал одним из участников первой битвы русских с монголо-татарами на Калке (1223) – бесстрашно сражался и был там ранен. Его дружина выстояла в борьбе с татарами. Большая часть ее сохранилась и отступала по всем правилам военной науки тех времен. Никто из его дружины не попал в плен.

В 30-е годы он вернул себе Галицию с помощью западных связей. Но за это ему пришлось стать союзником католических стран. Он даже принимал участие на стороне папы римского в борьбе против германского императора Фридриха II Гогенштауфена.

Бюст Даниила Галицкого. Ратуша города Львова

В 1230 году Даниил Романович становится галицким князем. Но через два года венгры захватили Галич. На время с помощью галичан он возвращает его себе, но вскоре снова будет вынужден покинуть эту землю. В 1238 году Даниил все же присоединит Галич к Волыни. Он, по праву старшего в роду Рюриковичей, займет киевский стол, но посадит там своего наместника. Это было перед самым нашествием Батыя на киевские земли. Вскоре Киев будет взят и разорен монголо-татарами. Даниил был в это время в Польше и возвратился на Русь лишь после ухода орд Батыя. До конца жизни он княжил в Галиче, на Волыни.

Даниил был женат на дочери Мстислава Мстиславича Удалого. Значит, его сыновья, княжившие в отдельных уделах некогда единого Галицко-Волынского княжества, являлись двоюродными братьями Александра Невского: ведь его отец тоже был женат на дочери Мстислава Удалого. Но как политики князья Даниил и Александр единомышленниками не были, более того – они диаметрально противоположны. И тому и другому Рим предлагал поддержку в борьбе против Золотой Орды, если они дадут возможность распространять католицизм на Руси. Александр предпочел по возможности мирные, дипломатические отношения с ханами Золотой Орды – единственную реальную политику в тех условиях, дававшую возможность выжить русскому государству.

Угроза со стороны крестоносцев была не менее опасна для Руси, чем монгольские завоевательные походы. Экспансия католиков тоже сопровождалась огнем и мечом, а главное, не давала возможности побежденным сохранить историческую перспективу независимости, национальную культуру (православных крестоносцы тоже считали «язычниками»). Веротерпимость ханов Золотой Орды стала одной из причин умеренной по отношению к монголам политики князя Александра, хотя не все современники ее одобряли. Но Русская православная церковь смогла верно понять и оценить волю этого незаурядного политика в сложный период русской истории.

Князь Даниил дал согласие Риму на распространение католицизма на подвластной ему территории Руси, но обещанной поддержки в борьбе с монголами не получил. В 1240–1242 годах Даниил пытался организовать коалицию восточноевропейских государей (Галицко-Волынского королевства, Польши, Венгрии, Чехии, Силезии). Но их монархи постепенно отказались от этой затеи русского князя. А может, с самого ее зарождения не собирались в ней участвовать. Тем более что в это время осуществлялись литовские набеги на Волынь.

Известно, что Даниил был коронован (по одним сведениям, в 1253, по другим – в 1255 году). И называли его Даниэль, король Галиции и Лодомерии. Сам он все же католичества не принял, но значительная часть населения княжества, главным образом его боярская верхушка, были окатоличены. К середине XIV века преемники Даниила Романовича не смогли остановить распад Галицко-Волынского княжества. Волынь оказалась в руках Литвы, а Галиция была захвачена Польшей. Даниил Романович фактически был последним князем Киевской Руси.

Замечание эмигрантского русского ученого Г. В. Вернадского интересно тем, что совпадает с мнением ученых внутри России: «Столкнувшись с дилеммой войны на два фронта, два русских князя в тринадцатом столетии каждый по-своему испытал противоположные политические курсы. На Западной Украине князь Даниил Галицкий обратился за помощью к Западу и проиграл. В Восточной Руси князь Александр Невский принял сюзеренитет от монголов, с тем, чтобы освободить руки по отношению к Западу, и выиграл».

Даниил Александрович – младший сын Александра Невского, родоначальник князей московских (1261–1303), получил в удел Москву не позднее 1283 г. В 1283 г. с братом Андреем он действовал против старшего брата, вел. кн. Димитрия. Когда великокняжеский стол занял Андрей, Д. действовал против него в союзе с племянником Иваном, кн. переяславским, и дядей Михаилом тверским (1296). В 1301 г. Д. ходил к Переяславлю и здесь в битве «некакою хитростью» взял в плен кн. рязанского Константина Романовича. В 1302 г. умер Иван Димитриевич переяславский, отказавший отчину свою, за неимением детей, дяде, Д. Андрей, давно уже «посягавший» на Переяславль, отправил в последний своих бояр и тиунов; но Д. выгнал их оттуда и посадил там своих наместников. В следующем году, 4 марта, он скончался. Церковь причла его к лику святых. Мощи его обретены 1652 г. августа 30 и по повелению царя Алексея Михайловича перенесены в основанный им Данилов м-рь.

БСЭ

Памятник св. князю Даниилу Московскому

Князь Даниил Александрович и его братья

У Александра Невского было четыре сына: Василий (умер еще при жизни отца), Дмитрий, Андрей и Даниил. Младшему из них, Даниилу (1261–1303), будет суждено положить начало росту Московского княжества. Н. И. Костомаров отмечал: «Даниил был первый князь, поднявший значение этого города, бывшего до сих пор незначительным пригородом Владимира».

Ему было около двух лет, когда, возвращаясь из Орды во Владимир, 14 ноября 1263 года умер его отец. Воспитывал Даниила в течение семи лет родной дядя, брат отца, Ярослав Ярославич Тверской (а затем он же – великий князь Владимирский). Даниилу было выделено Московское княжество. Брат Дмитрий еще при отце получил Переяславское княжество. Андрею Александровичу был завещан Городец, стоявший на левом берегу Волги.

В 1260 году Александр Невский оставил вместо себя княжить в Новгороде своего сына Андрея. Но после смерти князя Александра новгородцы во главе с посадником Михаилом выгнали Андрея, объясняя это тем, что «мал еще» Андрей княжить. Его брат Дмитрий Александрович, став великим князем Владимирским в 1280 году, начал войну с Новгородом. Новгородцы, понимая военные преимущества владимирцев, подписали с ними мир, явно невыгодный для Новгорода. В это время городецкий князь Андрей нажаловался на своего старшего брата ордынскому хану и получил с его стороны поддержку. С ним объединили свои силы ярославский, стародубский, ростовский князья и выступили против Дмитрия. Они опустошили окрестности Владимира, Юрьева, Суздаля, Ростова, взяли Муром. Последствия этого напоминали время Батыя. Тогда татары тоже жгли дома и грабили.

Народ бежал в леса. Но это было в декабре, а значит, многие из скрывавшихся там погибали от мороза. Население Переяславля-Залесского пыталось обороняться. Но в результате, по сообщению летописи, там не осталось жителей, которые не оплакивали бы смерть отца, сына или братьев. Сохранилась дата этого страшного кровопролития – 19 декабря 1282 года В дни Рождества Христова ограбленные храмы были пусты, а в городе звучали стоны и рыдания по погибшим, констатировала летопись.

Великий князь Владимирский Дмитрий Александрович вынужден был бежать в сторону Новгородской земли. Но в сам Новгород он не решился войти: слишком свежи были воспоминания у новгородцев о его недавнем разбойном нападении на их земли. Дмитрий решил уйти в Копорье, но новгородцы преградили князю путь, взяли в заложницы двух его дочерей, а самого Дмитрия изгнали за пределы Новгородской земли. Пригласили же они княжить победителя – князя Андрея, которого ровно двадцать лет назад отправили из Новгорода. Правда, вскоре он снова оказался в своем Городце, очевидно, в очередной раз не поладив со строптивыми новгородцами.

Даниил Московский. «Царский титулярник». 1672 год

Теперь уже Дмитрий отправился в Орду за помощью против Андрея, и татары ему помогли. Дмитрий решил наказать брата, а заодно и новгородцев. Но новгородцы сами организовали поход против Дмитрия. С ними были военные силы московского князя Даниила и тверского князя Святослава. Позже братья Даниил и Дмитрий помирятся и выступят совместно против тверского князя Михаила Ярославича, своего двоюродного брата. И хотя потом будет примирение московского князя с тверским и даже совместные выступления их против владимирского князя, но еще позже опять начнутся между ними раздоры. А тверской князь окажется в союзе с владимирским. Усиление великого князя Владимирского не давало Даниилу возможности вести активную политику в этих землях. В 1300 году Даниил напал на своего восточного соседа – Рязанское княжество – и одержал победу. Рязанский князь Константин Романович был пленен и казнен, а часть Рязанского княжества с городом Коломна была присоединена к Московскому княжеству.

В 1302 году умер союзник московского князя переяславский князь Иван Дмитриевич, который завещал свое княжество Даниилу. Но в том же году умер и Даниил. А позже сильным московским князем станет один из его сыновей Иван I (Калита). Но это произошло не сразу, а после очередных братоубийственных столкновений. Таким образом, при Данииле к Московскому княжеству присоединяются земли Коломны и Переяславля-Залесского, а значит, было положено начало росту Московского княжества.

Первый московский князь Даниил Александрович к концу своей жизни задумал стать монахом. Он основал на правом берегу реки Москвы монастырь. Данилов монастырь станет главным монастырем Московского княжества, а его настоятель – самым высоким духовным его лицом. Учреждение в Даниловом монастыре архимандритии было важным фактом признания Московского княжества митрополитом, резиденция которого была перенесена к тому времени из Киева во Владимир-на-Клязьме. Стены Данилова монастыря укрепляли южные границы Московского княжества от вражеских набегов.

Иван Калита и его наследие

Политическая раздробленность русских земель усиливается к концу XIII – началу XIV века. Только из Владимиро-Суздальского образовалось почти полтора десятка княжеств. Наиболее сильными были Суздальское, Городецкое (с Нижним Новгородом), Ростовское, Ярославское, Переяславское, Тверское, Московское княжества.

Смоленская земля разделилась на Можайское, Вяземское, Ржевское и другие княжества. В Чернигово-Северской земле появились мелкие княжества – Козельское, Тарусское, от которого позже отделились Оболенское, Мосальское и др. От Тверского княжества отделились Микулинский и Каширский уделы, от Рязанского Пронский удел и т. д.

Но одновременно с этим процессом создается особая политическая система Великого княжества Владимирского. Великий князь Владимирский стал не только главой своего княжества, но одновременно и главой русской феодальной иерархии. Ярлык на владимирский стол выдавался в Орде. За него шла ожесточенная борьба между князьями. Первыми претендентами на получение ярлыка на владимирский стол в XIV веке стали наиболее сильные тверские и московские, а также суздальско-нижегородские князья. Писатель-историк Д. Балашов констатирует: «…прямые потомки издавна враждующих родов стали вести борьбу не за лучший кусок, а за то, кто объединит Волго-Окское междуречье, чтобы возглавить сильное и активное государство с наступательной политикой. И бешеная борьба Твери с Москвой шла вовсе не из-за местных интересов. Это была борьба за Великий Стол».

С XIV века великими князьями (вне зависимости от получения владимирского стола) именовали себя главы наиболее сильных княжеств: Московского, Тверского, Суздальского, Нижегородского, Рязанского. Они являлись главами союзов князей в своих землях. И хотя в XIV веке уже наметилась тенденция политического объединения, борьба за владимирский стол продолжалась. Но она не являлась столкновением противников и сторонников единства; решался вопрос: кто возглавит объединительный процесс?

Сын московского князя Даниила Юрий (1303–1325), которому досталось княжество, значительно расширенное отцом за счет Коломны и Переяславля, отвоевал у Смоленского княжества и Можайск. Он был женат на сестре хана Узбека и, пользуясь его поддержкой, вступил в борьбу за великое княжение. А великокняжеский стол находился тогда в руках тверского князя Михаила Ярославича. Он не собирался уступать его Юрию по приказу хана Узбека. Началась война между русскими князьями.

В этой войне потерпел поражение московский князь Юрий, а его жена даже попала в плен к тверскому князю. Вскоре она неожиданно умерла. А это уже грозило огромной бедой для Тверского княжества: ведь умерла сестра хана. Юрий объявил тверского князя убийцей своей жены. Михаил был вызван в Орду и там казнен.

Но ярлык на великое княжение достался не Юрию, а сыну князя Михаила, казненного в Орде, – Дмитрию Грозные Очи. Почему так распорядился татарский хан? Может, был рассержен на Юрия, что тот не смог уберечь свою княгиню от плена. А вероятнее всего, хан был заинтересован в постоянной борьбе русских князей друг с другом. Князь Дмитрий не зря получил прозвище Грозные Очи. Встретив в Орде московского князя Юрия, из-за которого погиб его отважный отец, он яростно набросился на него и убил. Хан казнил Дмитрия. Но ярлык опять достался тверскому князю – брату Дмитрия князю Александру Михайловичу. А московским князем стал брат Юрия – князь Иван Данилович (1325–1340). Позже он получит прозвище Калита.

Великий князь московский Иван Данилович Калита оставил о себе память в истории Русского государства как «собиратель русских земель», основатель могущества Москвы. А Калитой его прозвали, очевидно, за богатство («калита» в переводе с татарского – мешок (кошелек) с деньгами, который привязывался к поясу).

В борьбе за расширение и могущество Московского княжества он пользовался различными средствами: покупал земли, захватывал их силой и при этом не брезговал помощью ордынцев. Однажды хан Узбек прислал в Тверь своего родственника баскака Чолхана (по-русски его звали Щелканом) с вооруженным отрядом. Собирая дань, татары начали грабить, разорять тверские земли и убивать русских людей. Тверь давно уже не знала таких яростных бесчинств. Вспыхнуло сопротивление, и ордынцы были перебиты. Причем тверской князь Александр Михайлович, опасаясь еще более жестокой расправы со стороны татарского хана, вначале попытался было успокоить восставших, но вскоре все же возглавил сопротивление тверичан.

Московский князь Иван Данилович воспользовался этим событием и во главе своей дружины, вместе с вновь пришедшим на Русскую землю, уже пятидесятитысячным, ордынским войском, подавил восстание в Твери. Города и села Тверского княжества превратились в руины, множество людей было убито или уведено в рабство. Великий князь Александр бежал в Псков, а затем – в Великое княжество Литовское. Но через двенадцать лет – в 1339 году – он будет казнен в Орде.

Митрополит Петр с житием. Икона. Конец XV века

А Иван Данилович стал не только великим князем Московским на основе семейного владения, но и великим князем Владимирским. Он получил право собирать дань с русских княжеств и отвозить ее в Орду. При этом он, как поставщик дани, нередко проявлял самовластие, вплоть до наказания отдельных земель за непослушание ему. Так было, например, в 1340 году со Смоленским княжеством. Естественно, часть дани оседала у великого князя Ивана. Он значительно увеличил свою казну и расширил покупками земель московские владения. Вот тогда он и получил свое прозвище – Калита. При нем в Московском княжестве наступили мир и тишина, оно не подвергалось набегам ордынцев. Сюда стали стекаться люди из других районов Руси. Переезжали в Москву на службу и бояре, дружинники даже с далекого юго-запада – из Киевской, Волынской, Черниговской областей. Они превращались постепенно в надежную опору государя, великого князя Владимирского. Ведь служба у него становилась более выгодной и почетной, чем служба у других князей.

Содействие духовенства в осуществлении идеи единения русских земель имело огромное значение в деле возвышения Москвы. Митрополит Петр подолгу находился в Москве. Его связывали дружеские отношения с Иваном Калитой. Посмертно Петр будет канонизирован. Погребение его состоялось в кафедральном храме Москвы – Успенском соборе. А митрополит Феогност – преемник Петра – уже окончательно поселится в Москве. Она станет церковной столицей всея Руси.

По мере материального, политического, церковного усиления Москвы постепенно исчезнут уделы и вечевое правление городов. А мелкие удельные князья перейдут в разряд служилых. Возможно, тогда стало зарождаться дворянство[6].

Таким образом, Иван Калита, преследуя личные цели: обогащение и усиление власти московского князя, – объективно способствовал централизации русских земель, их могуществу и накоплению сил для борьбы с Ордой.

Старший сын Ивана Калиты, великий князь Симеон Иванович Гордый (1340–1353), унаследовал от отца не только княжество, но и твердый, повелительный характер. Он заключил с братьями особый договор, по которому все они должны были действовать заодно и никогда не поднимать оружие друг против друга. Причем младшие братья обязаны были подчиняться воле старшего и иметь общих друзей и общих врагов. Симеон Гордый впервые был назван великим князем «всея Руси». Он закрепил хорошие отношения с Ордой, которые сложились при его отце. Получив ярлык на великое княжение, он проявил великое дипломатическое и военное искусство, не допустив литовского князя Ольгерда до союза с татарским ханом. Он укрепил государственные границы как с востока, так и с запада. Умер Симеон от моровой язвы, не оставив наследников. Эпидемия этой страшной болезни пришла на Русь из Западной Европы, где от нее уже вымирали целые города. В 1353 году она унесла десятки тысяч жизней москвичей, в том числе и великого князя, его сыновей, младшего брата Андрея.

Московское княжество перешло в руки второго сына Ивана Калиты – Ивана Красного (1326–1359). Иногда его в древних документах называют Иваном Кротким, потому что нрава он был тихого и властвовал так, что не был отмечен современниками как жесткий правитель. Шесть лет он был во главе довольно обширного и сильного европейского государства, которое создали его предки. Умер он в тридцать три года, когда его сыну и наследнику Дмитрию было всего девять лет. Последний вошел в историю как великий полководец, разгромивший полчища монголо-татар в верховьях Дона, на Куликовом поле, и был назван народом Дмитрием Донским (1350–1389). В годы его княжения Москва утвердила свое руководящее положение в русских землях. Впоследствии Русская православная церковь канонизировала Дмитрия Донского.

Но этот отважный князь повел на бой с Мамаем людей, которые, благодаря гибкой политике русских князей в отношении татар, уже не знали унижения, не терпели притеснений от ордынских баскаков. Начал эту политику дед князя Дмитрия Иван Калита. Прозвище от народа он имел явно не героическое. Но этот «мешок с деньгами» дал русским людям то, что ни с каким богатством не могло сравниться. При нем начался период покоя и тишины на Русской земле, который продолжился и при его наследниках. Это дало передышку, психологический комфорт населению княжества и способствовало появлению нового поколения людей – поколения победителей.

Н. И. Костомаров Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей

Московские князья братья Даниловичи

У Александра Невского было четыре сына: старший, Василий, княжил в юности в Новгороде, а впоследствии в Костроме, где и умер. Димитрий и Андрей вели между собою кровавый спор за великое княжение; последний отличился тем, что дважды наводил на Русь татар, которые произвели в ней ужаснейшие опустошения (1282 и 1294 годы), отозвавшиеся на целые десятилетия. Четвертый сын Невского, Даниил, остался после отца ребенком. Ему в удел досталась Москва. Даниил был первый князь, поднявший значение этого города, бывшего до сих пор незначительным пригородом Владимира. Участвуя в междоусобиях своих братьев, Даниил хитростью взял в плен рязанского князя Константина, воспользовавшись изменою рязанских бояр, и держал его в неволе.

Это событие было первым проявлением тех приемов самоусиления, которыми так отличалась Москва, теперь только что возникавшая. Вместе с тем Даниил положил зачаток тому расширению владений, которое так последовательно вели все его преемники. Племянник Даниила Иван Дмитриевич переяславский, умирая бездетным, завещал ему Переяславль. Даниил тотчас захватил его и отстоял от посягательств брата своего Андрея. Даниил умер в 1303 году, приняв перед смертью схиму.

По летописным известиям он погребен был в деревянной церкви Св. Михаила, которая стояла на месте нынешнего Архангельского собора в Москве; а предание, записанное в его Житии, помещает его могилу в Данииловом монастыре, будто бы им основанном. Как бы то ни было, имя Даниила было в большом уважении у его потомков, как родоначальника дома московских князей.

Даниил оставил сыновей: Юрия, Ивана, Александра, Бориса и Афанасия. Из них Юрий и Иван по своей деятельности были важнейшими людьми в истории Руси в XIV веке. Они подняли значение Москвы и твердо поставили историческую задачу, которую предстояло постепенно разрешить их преемникам в последующие времена.

Великий князь Андрей Александрович умер в 1304 году. Звание великого князя, которое при новых условиях татарского господства сделалось гораздо важнее и знаменательнее, чем было прежде, зависело исключительно от воли хана, верховного повелителя и истинного государя русской земли. Собственно, никаких прав, принадлежащих в этом отношении тому или другому князю, той или другой княжеской ветви – не существовало. Князья могли считаться между собою старейшинством; но эти счеты уже и в прежние времена, до татар, перестали быть обязательными, так что действительное старейшинство признавалось несомненным только по отношению к возрасту.

В Орде эти счеты еще менее могли быть обязательными. Кто приходился по нраву властителю, того он, не стесняясь ничем, мог назначить великим князем. Но в Орде, как вообще в азиатских деспотических государствах, милость властителя и доступ к нему покупались угождением и задариваньем близких к царю вельмож; и русский князь, искавший в Орде какой бы то ни было ханской милости, а тем более первенствующего сана, должен был достигать своей цели, во-первых, обещанием большого выхода (дани) хану, а во-вторых, подарками и подкупом разных лиц, имевших при ханском дворе влияние.

Данилов монастырь в Москве

От этого выходило, что собственно звание великого князя было продажным. Его мог приобресть тот из князей, у кого в руках было более богатств и кто обладал умением употребить эти богатства кстати. Не переставая зависеть от произвола хана, звание великого князя могло, однако, утвердиться в одной княжеской линии и сделаться фактически наследственным. Нужно было только, чтобы овладевший этим званием умел скоплять в руках своих богатства, поддерживать постоянно дарами доброе расположение к себе влиятельных лиц в Орде и подготовить своему сыну приобретение этого звания после своей смерти.

Вместе с таким возвышением одной княжеской ветви неизбежно поднималась бы и получала в ряду русских земель первенство и та земля, где княжила эта более счастливая княжеская ветвь. Город Владимир почти потерял уже признаки первенства: князья, получавшие от хана старейшинство, не обязаны были пребывать во Владимире; они могли быть великими князьями и жить в прежних своих уделах. Теперь-то для Руси предстоял важный вопрос: в каком городе утвердится великокняжеское достоинство, переходя от одного князя к другому князю той же земли.

В будущем – этому городу предстояло великое значение. Орда, несмотря на все свое видимое могущество, уже пошатнулась, признаки разложения были ощутительны. Уже на берегах Черного моря возникла другая Орда, отложившаяся от Волжской, иначе Золотой, Орда Нагая, не хотевшая признавать власти волжских ханов. Это было началом дальнейших отложений и распадения монгольской монархии.

В самой Волжской Орде достоинство хана перестало переходить правильным путем и подвергалось насильственным переворотам. Хан Тудай-Менгу был умерщвлен своими племянниками, которые в свою очередь были умерщвлены их двоюродным братом Тохтою, сыном Менгу-Тимура. Эти события были уже предвестниками того, что впоследствии сделалось в Орде обычным делом. Пока еще Орда была сильна, власть великого князя могла утвердиться в одной княжеской ветви и в одной из русских земель, именно только при посредстве этой ордынской силы: но раз получивши в Руси твердость, великокняжеская власть не должна была уже потерять ее и тогда, когда Орда совершенно ослабнет, потому что в самой Руси должен был устроиться такой порядок, который получит значение обычая.

Одним из способов усиления такой власти было то непременное условие, что с возвышением князей неизбежно должны были приливать в их землю военные силы из других земель, а следовательно, другие земли ослабевали и князья их невольно должны были уступать тому, кто делался сильнее их средствами. Русские бояре приняли обычай переходить туда, где князь был сильнее и где, следовательно, им предстояло более выгоды. Бояре приходили в таком случае не одни, но тянули за собою и людей, составлявших их дружину и получивших в эти времена название детей боярских.

С падением Орды естественно должно было заменить для Руси хана то лицо, которому прежние ханы во время своего могущества передали свою силу, лишь бы только те, которые получали эту силу, умели усвоить от поколения к поколению искусство поддерживать свое значение. Начало XIV века было той роковой эпохой, когда был поставлен к разрешению вопрос: какая из княжеских линий выдвинется выше всех и какая русская земля со своим главным городом сделается средоточием русского мира и будет стягивать к себе разрозненные его части?

По смерти Андрея тотчас начал добиваться великокняжеского достоинства двоюродный брат его Михаил Ярославич тверской, сын Ярослава, брата Александра Невского. Но ему явился соперник – московский князь Юрий Данилович. Тверские бояре, по повелению своего князя, хотели заступить Юрию путь в Орду и схватить его на дороге, но не успели в этом; Юрий пробрался в Орду иным путем. Пока два соперника тягались в Орде за великое княжение, на Руси во имя их уже происходили усобицы.

Князь Иван Данилович отстаивал Переяславль от тверичей. Против него пошел с тверичами бывший его боярин Акинф, который не захотел в Москве быть ниже другого боярина Родиона Нестеровича, прибывшего в Москву из Киева с тысячью семьюстами человек дружины, или детей боярских. Акинф с сыновьями перешел к тверскому князю. Произошла кровопролитная свалка; москвичи одержали верх, и боярин Родион собственноручно убил своего личного врага Акинфа, воткнул голову его на копье и принес своему князю Ивану Даниловичу.

В Орде взял верх тверской князь Михаил; Юрий тогда не в состоянии был обещать хану выходу более своего соперника. По возвращении в Русь Михаил (1305) тотчас пошел войною к Москве на Юрия: вероятно, его побуждали к этому и дети убитого Акинфа. Тверской князь не мог взять Москвы и заключил мир с московскими князьями. Но взаимная злоба от этого не улеглась.

Не успевши добиться великого княжения, Юрий избирал другие пути к усилению своей власти и своей Москвы. Уже тотчас после смерти отца он захватил Можайск и привел пленным в Москву тамошнего князя Святослава. В 1306 году он удушил рязанского князя Константина, взятого в плен отцом его Даниилом и содержавшегося в Москве в неволе. Московский князь думал вместе с тем присвоить себе и Рязань: но это не удалось ему: молодой рязанский князь Ярослав выпросил у хана ярлык на рязанское княжение.

Памятник великому князю Михаилу Ярославичу Тверскому

Юрий все-таки не остался в проигрыше и присоединил к Москве Коломну, принадлежавшую до того времени рязанской земле. С братом своим Иваном Юрий всю жизнь жил дружно, но с другими братьями, Александром и Борисом, не поладил до того, что они убежали в Тверь к его непримиримому врагу. Этот враг в 1308 году еще раз покусился на Москву и опять не взял ее. Взаимная злоба еще более усилилась после нового нападения на Москву и, наконец, прорвалась отчаянною борьбою по поводу Новгорода.

Со времени татарского завоевания Новгород, пользуясь своею внутреннею самостоятельностью, принужден был допускать у себя пребывание на Городище великокняжеских наместников и платить великому князю дань в качестве участия в общем платеже выхода хану. С этих пор отношения между Новгородом и великим князем всегда были натянутые и нередко делались открыто враждебными. Великие князья, пользуясь правом взимания выхода, старались как можно больше сорвать с Новгорода и как можно тяжелее наложить на него свою руку. Со своей стороны, Новгород старался допустить у себя как можно менее влияния и власть великого князя. Отсюда ряд договоров Новгорода с великими князьями; в этих договорах мы видим постоянное стремление Новгорода всеми силами избавиться от притязаний великих князей и оградить свою самостоятельность.

Вопросы были до того усложнены, что кто бы ни был великим князем, отношения между ним и Новгородом были, в сущности, почти одинаковы, и до самого падения Великого Новгорода в конце XV века не было ни одного великого князя, за исключением Юрия Даниловича, с которыми бы новгородцы находились в дружелюбной и искренней связи. С Михаилом тверским трудно было поладить Новгороду по причине его придирчивого и корыстолюбивого характера. Как видно, они с самого начала не любили этого князя, не хотели, чтобы он получал великое княжение, и выразили это нежелание перед поездкой его в Орду.

Когда Михаил возвратился из Орды, новгородцы приняли его наместников и заключили с ним договор, по которому великому князю, по старине, не дозволялось управлять новгородскими волостями посредством своих, а не новгородских мужей, не дозволялось, кроме того, приобретать в Новгородской области как князю, так его княгине, боярам и всем подданным сел и угодий, выводить новгородских людей в свою волость, брать их в залог, давать без посадника грамоты, раздавать волости, творить суд без посадника, отнимать волости у новгородских мужей, стеснять новгородскую торговлю и т. п. Эта грамота определяла также и доходы, собственно предоставленные великому князю.

Но в 1312 году Михаил тверской поссорился с Новгородом, вывел оттуда своих наместников, захватил пограничные новгородские волости: Торжок и Бежичи (Бежецк), и не пропускал в Новгород подвоз хлеба, в котором была большая нужда в Новгороде, недавно пострадавшем от сильного пожара. Новгородцы послали своего владыку Давида в Тверь. Михаил согласился на мир только тогда, когда новгородцы заплатили ему 1500 гривен (около 700 фунтов серебра).

По заключении мира Михаил вновь отправил к новгородцам своих наместников. Новгородцы, поплатившись такою данью, окончательно озлобились против Михаила и в следующем 1313 году, когда Михаил поехал в Орду поклониться новому хану Узбеку, решились поступить так, как делывалось у них встарь: призвать к себе иного, вольного князя; они обратились к Юрию Даниловичу. Московский князь отправил к ним предварительно своего боярина Феодора ржевского, который схватил Михайловых наместников, посадил их под стражу на владычнем дворе, а сам новел новгородцев на Волгу против Твери. За отсутствием Михаила вышел против них с войском сын его Дмитрий. Обе стороны, простояв до заморозов друг против друга на противоположных берегах Волги, заключили мир. Условия этого мира неизвестны, но они были выгодны для Новгорода.

Перед заговеньем прибыл в Новгород избранный князь Юрий с братом своим Афанасием. Новгородцы посадили его на стол и радовались; в этом видели они возрождение своей вольности.

Но недолго довелось им радоваться. Весною 1315 года пришло от хана Юрию приказание явиться в Орду. Должно быть, Михаил нажаловался на него хану. Юрий не смел ослушаться и поехал, а в Новгороде оставил брата своего Афанасия.

Тем временем Михаил возвращался на Русь не только обласканный ханом, но и вел с собою татар карать непокорный Новгород. К ним присоединилась, по приказанию ханскому, рать низовской земли. Михаил осадил Торжок. Новгородцы с князем Афанасием отправились к Торжку. Произошла кровопролитная сеча. Новгородцы потеряли много убитых и, наконец, не выдержав, заперлись в Торжке. «Выдайте мне князя Афанасия и князя Феодора ржевского, а потом я с вами стану мириться», – послал сказать новгородцам Михаил. Новгородцы отвечали: «Не выдадим князя Афанасия, но умрем честно за Святую Софию». Михаил вторично послал к ним требование: «Так выдайте князя Феодора ржевского». Новгородцы, говорит летописец, не хотели выдавать его, а выдали поневоле и заключили мир, обязавшись заплатить двенадцать тысяч гривен серебра.

После заключения мира Михаил пригласил к себе князя Афанасия и новгородских бояр и вероломно отправил их в Тверь заложниками платежа. Вдобавок Михаил ограбил остальных новгородцев и новоторжцев, отняв у них доспехи, оружие и коней. После такого притеснения новгородцы отправили своих послов в Орду жаловаться на Михаила, но тверичи переловили этих послов на дороге.

Такой мир мог только еще больше раздражить новгородцев. Война с тверским князем вспыхнула в 1317 году. Наместники Михаила выехали из Новгорода. Михаил пошел на Новгород со всею низовскою землею, а новгородцы укрепили свой город острогом по обеим сторонам Волхова и подняли на ноги свою землю: вооружились псковичи, ладожане, корела, жители Руси, ижора и водь. Но до Новгорода по неудобству путей Михаилу было добраться трудно.

Дойдя до Устьан, Михаил поворотил назад и был жестоко наказан за свою смелость. Войско его заблудилось среди озер и болот и умирало от голода. Воины поели всех своих лошадей, грызли ремни, голенища, кожу со щитов, многие перемерли от стужи, и только жалкие остатки вернулись домой со своим князем, пешие и больные.

Думая, что великий князь будет теперь сговорчивее, новгородцы отправили к нему владыку Давида и умоляли отпустить их коварно задержанных братьев. Михаил сначала упрямился, но потом помирился с новгородцами в Торжке, когда услыхал, что Юрий возвратился из Орды и идет на него. Новгородцы со своей стороны заключили мир, потому что не знали, где Юрий, и не догадывались, что он близко.

В договоре, заключенном в это время, говорится о возвращении пленных, но не упоминается о платеже серебра, так что, вероятно, дань, наложенная Михаилом на Новгород под Торжком, не была ему никогда уплачена.

Юрий, отправившись в Орду по приказанию Узбека, еще в 1315 году, прожил там более двух лет. К сожалению, мы не знаем, что он там делал, но последствием такого долгого пребывания было то, что Юрий вошел в милость к Узбеку и женился на его сестре Кончаке, которая приняла в крещении имя Агафии. Сам Узбек был магометанин, но, верный преданиям предков, оказывал уважение ко всяким верам, а с христианами был особенно милостив; при нем в Сарае жило много христиан: они отправляли свободно свое богослужение и имели там местного епископа. С такою терпимостью вполне согласовалось то обстоятельство, что он породнился с русским князем и позволил своей сестре принять веру своего мужа.

Юрий вел теперь (1317 год) на своего врага татар под начальством татарского князя Кавгадыя, ехавшего с ним в качестве татарского посла. Послы от хана бывали часто на Руси в те времена, – иные только под видом послов шатались по Руси. Все они были настоящими бичами жителей. Когда им со своими татарами приходилось идти посреди русского населения, они на каждом шагу желали показать, что они господа, а русские рабы, грабили, делали всякого рода насилия жителям. Так было и теперь.

Суздальские князья, сообразивши, что Юрий в милости у царя, пристали к нему; но это не помешало татарам бесчинствовать на пути в Костроме, Ростове, Дмитрове и Клине. С татарами были хивинцы и мордва. Путь их лежал в тверскую землю. Юрий хотел наказать своего противника. Если, проходя по суздальской земле, татары не слишком уважали собственность и личность русского человека, то, вступивши в тверскую землю, они без разбора жгли всякое жилье, попадавшееся на пути, и мучили разными муками людей, которых захватывали в свои руки. Михаил выступил против них и 22 декабря 1317 года встретился с ними за сорок верст от Твери на урочище, называемом Бортенево. Рать Юрия была разбита. Сам Юрий ушел в Торжок, брат его Борис, жена Агафия и Кавгадый попались в плен.

Юрий из Торжка прибежал в Новгород. Если известие о походе Юрия на Тверь не могло прийти в пору к новгородцам и побудить их подать помощь Юрию, то теперь они дружно принялись за дело своего союзника; к ним присоединились псковичи. С новгородским ополчением пошел и новгородский владыка Давид. Недавно был заключен новгородцами мир с Михаилом; нападать на Михаила было бесчестно: поэтому новгородцы решили прежде послать к Михаилу требование сделать все угодное Юрию, а вступить с ним в войну предполагали только тогда, когда он откажет.

Михаил был сговорчив, потому что боялся ханского гнева. Отпустить жену Юрия было невозможно: она умерла в плену; говорили, что ее там уморили зельем. Михаил выдал Юрию только тело ее, которое отвезено было для погребения в Ростов, в церковь Пресв. Богородицы. При посредстве новгородцев, соперники порешили на том, чтобы им обоим идти в Орду. Кавгадый, находясь в плену у Михаила, уверил его, что он помогал Юрию и напал на Михаила без ханского дозволения.

По своем освобождении из тверского плена, Кавгадый соединился с Юрием, и они положили между собою совет собрать всех князей низовских (то есть суздальско-ростовской земли), пригласить бояр от русских городов, в особенности от Новгорода, и ехать в Орду с обвинением на Михаила. Так и сделалось. Все они поехали к Узбеку. Михаил, услышавши, что на него собирается такая гроза, послал в Орду сына своего Константина, а сам несколько времени раздумывал, что ему делать, и наконец решился пуститься в путь. Он отправился с сыновьями: Димитрием и Александром. Во Владимире встретил он ханского посла Ахмыла, который ехал к нему.

«Зовет тебя царь, – сказал Ахмыл, – ступай скорее. Если не поспеешь через месяц, то хан уже назначил послать войско на тебя и на твой город. Кавгадый оговорил тебя перед ханом, уверяет, что ты не приедешь в Орду».

Бояре и сыновья уговаривали Михаила не ездить, а послать в Орду еще одного из сыновей. «Не вас, детей моих, требует царь к себе, – сказал Михаил, – головы моей он хочет. Если я уклонюсь, вотчина моя будет полонена и множество христиан перебито. И после того придется мне умереть, так уж лучше положить свою душу за многие души!» Он отправился и шестого сентября 1318 года достиг устья Дона; там был тогда хан Узбек с ордою, по обычаю предков странствовавший передвижными городами. Там встретил Михаила сын его Константин. Михаил по обычаю поднес дары царю, царице и вельможам. Узбек приказал приставить к Михаилу, как к подсудимому, приставов, но велел обращаться с ним почтительно.

Так прошло полтора месяца. Наконец, хан приказал князьям рассудить дело Михаила Ярославича с Юрием и представить хану: тогда хан оправданного пожалует, а виновного казнит. И вот, по такому повелению, собрались в кибитку князья и положили разные грамоты, свидетельствующие о преступности Михаила. Его обвиняли в том, что он брал дани с городов, управляемых этими князьями, и не отдавал царю. На этом суде был и Кавгадый и старался всеми способами очернить Михаила. Через неделю Михаила поставили на другом суде (должно быть, уже чисто татарском) и тут ему произнесли такое обвинение: «Не давал царевой дани, бился против царского посла и уморил княгиню жену Юриеву».

После этого осуждения к Михаилу приставили стражу, состоящую из семи человек от семи князей. Князю Михаилу на шею надели тяжелую колоду, которая столько же причиняла мучения, сколько означала поругание. Хан отправился в поход против Персии; Михаила потащили за ним в обозе.

Когда хан на степи во время похода расположился станом и в стане открылся торг, Кавгадый приказал поставить всенародно Михаила с колодою и созвать заимодавцев, то есть тех, которые жаловались на его несправедливые поборы. Это был правеж, обычай, который впоследствии вошел в русское судопроизводство: неисправного должника выставляли на торгу и били по ногам. Не видно, чтоб Михаила при этом били; но колода на шее имела смысл муки правежа. «Знай, Михаил, – сказал ему Кавгадый, – таков у нашего царя обычай: как рассердится на кого-нибудь, хоть бы на своего племянника, прикажет положить на него колоду, а как гнев его минет, то по-прежнему чтит его; так и с тобой будет: минет твоя тягота, и ты будешь у царя еще в большей чести». Кавгадый велел сторожам поддерживать колоду, висевшую на шее Михаила, чтобы облегчить его. Наконец, после двадцатишестидневного томления за рекою Тереком, по ту сторону гор, 22 ноября в середу, Кавгадый и Юрий Данилович с людьми своими подъехали к веже (кибитке), где находился несчастный Михаил; в кибитку вошли убийцы, повалили князя на землю, и один русский, по имени Романец, вонзил нож в сердце страдальца.

П. Н. Орлов. Напутствие великого князя Михаила Тверского. 1847 год

Когда Юрий и Кавгадый вошли в кибитку и увидели обнаженное тело Михаила, Кавгадый с суровым видом сказал Юрию: «Ведь он тебе старейшим братом был, словно отец; для чего же тело его лежит брошенное и голое!» Юрий приказал прикрыть труп епанчею. Видно, что хан колебался исполнить приговор суда, но Юрий настаивал и добивался смерти Михаила.

Юрий мстил Михаилу и после смерти его: Юриевы бояре, которые повезли на Русь тело убитого, не допускали ставить это тело в церквах, а ставили в хлеву. Его привезли в Москву и погребли в Спасском монастыре.

Юрий, получив от хана великое княжение, возвратился в Русь с большою честью; он вез с собою, как пленных, сына Михайлова Константина, его бояр и слуг. Вдова Михаила и другие сыновья его, узнавши о печальном конце тверского князя, обратились к Юрию с просьбою отдать им тело убитого для погребения в Твери. Юрий согласился, но прежде поломался над ними. Один из сыновей убитого князя, Александр, ездил за телом отца в Москву. Михаила погребли в церкви Спаса в Твери.

Старший сын Михаила Димитрий (названный в родословной: Грозные Очи) злобствовал на Юрия за смерть отца, но принужден был до поры до времени смириться. В 1321 году, при посредстве тверского епископа Варсонофия, между Димитрием и Юрием заключен был мир: тверской князь заплатил две тысячи гривен серебра и обязался не искать великого княжения.

Юрий, сделавшись великим князем, послал в Новгород брата своего Афанасия, но после смерти последнего в 1322 году сам переехал в Новгород и остался в нем. Он, по-видимому, уступил Москву брату Ивану и, считаясь великим князем, жил в Новгороде. Юрий любил Новгород, и новгородцы любили Юрия. Он воевал за новгородцев со шведами, построил город Орешек (ныне Шлиссельбург), заключил от имени Новгорода мир с шведским королем и счастливо прогонял литву, делавшую частые набеги на новгородские владения; в 1324 году, по поводу оскорблений, причиненных новгородским промышленникам устюжанами, Юрий с новгородцами ходил в Устюг, взял этот город и заключил с устюжанами мир, выгодный для новгородцев. Здесь он навсегда простился с ними: они отправились домой, а Юрий, доехав до Камы, спустился вниз этой рекой в Орду. Его позвали.

Димитрий Михайлович тверской обвинял Юрия в том, что он, взявши выход с тверских князей, не отдал его татарскому послу, а уехал с деньгами в Новгород. Юрий, прибывший в Орду двадцать первого ноября 1325 года, был умерщвлен князем Димитрием Михайловичем. Тело Юрия было привезено в Москву и предано земле митрополитом Петром и архиепископом новгородским Моисеем. Хан казнил убийцу, но не ранее, как спустя десять месяцев после убийства.

Брат Юрия Иван, по прозванию Калита (от обычая носить с собою кошелек с деньгами для раздачи милостыни), оставался долго в тени при старшем брате, но когда Юрий получил великое княжение и уехал в Новгород, Москва оставлена была в полное управление Ивана; с этих-то пор он вступает на историческое поприще. Восемнадцать лет его правления были эпохою первого прочного усиления Москвы и ее возвышения над русскими землями. Главным способом к этому усилению было то, что Иван особенно умел ладить с ханом, часто ездил в Орду, приобрел особенное расположение и доверие Узбека и оградил свою московскую землю от вторжения татарских послов, которые, – как уже сказано выше, – называясь этим именем, ездили по Руси, делали бесчинства и опустошения.

В то время, когда другие русские земли поражены были этим несчастием и, кроме того, подвергались другим бедствиям, владения московского князя оставались спокойными, наполнялись жителями и, сравнительно с другими русскими землями, находились в цветущем состоянии. «Перестали поганые воевать русскую землю, – говорит летописец, – перестали убивать христиан; отдохнули и опочили христиане от великой истомы и многой тягости, и от насилия татарского; и с этих пор наступила тишина по всей земле».

Город Москва расширялся в княжение Ивана. Кроме Кремля, составлявшего ее центр или внутреннее укрепление, посад за пределами Кремля уже при Иване был обнесен дубовою стеною. Вокруг Москвы одно за другим возникали села.

Бояре оставляли других князей, переходили к московскому князю и получали от него земли с обязанностью службы; за боярами следовали вольные люди, годные к оружию. Таким образом, соседние князья слабели и поневоле должны были угождать московскому князю и подчиняться ему. В Москву переселялись и иноземцы, и даже татары приходили на поселение не врагами, не господами, а принимали крещение и становились русскими.

В числе таких татарских выходцев был мурза Чет, родоначальник фамилии Годуновых и предок Бориса, царствовавшего на русском престоле. Иван заботился о внутренней безопасности, строго преследовал и казнил разбойников и воров: и тем самым он дал возможность ездить торговым людям по дорогам. Москва тогда уже наполнялась торговцами с разных сторон. На устье Мологи возникла славная в те времена моложская ярмарка, куда съезжались купцы с востока и запада. Оживляя народное благосостояние, эта ярмарка доставляла доходы великому князю.

В первых же годах своего правления Иван дал Москве нравственное значение переводом митрополичьей кафедры из Владимира в Москву. Еще в XIII столетии русские первосвятители нашли невозможным оставаться в Киеве, в крае малолюдном, в опустошенном и обнищалом городе, где древняя святыня находилась в запустении, где Десятинная церковь лежала в развалинах, где от Св. Софии оставались одни стены, а Печерская обитель стояла безлюдная. Митрополиты: Кирилл и Максим, хотя и считались киевскими, но не жили в Киеве, вели странническую жизнь и более всего пребывали во Владимире.

По смерти митрополита Максима было два соискателя митрополичьего престола. Один из северной Руси, владимирский игумен Геронтий, другой из южной Руси – Петр, игумен ратский, родом волынец. Галицкий князь Юрий Львович, внук Данила, послал Петра в Константинополь для посвящения, с целью утвердить у себя митрополию в Галичине. Петр был предпочтен Геронтию, получил сан митрополита (1308), но вместо того, чтобы жить в южной Руси, удержав титул киевского митрополита, переселился на север во Владимир; однако и тут не жил постоянно, а переезжал с места на место, поставляя духовных. Вместе с князем Михаилом Ярославичем тверским Петр совершил поездку в Орду к Узбеку и получил от него знаменитую грамоту, по которой православное русское духовенство со своими семействами и со всеми лицами, принадлежащими к духовному ведомству, освобождалось от всякой дани и ограждалось от каких бы то ни было обид и притеснений со стороны ханских чиновников и подданных.

А. М. Васнецов. Московский Кремль при Иване Калите. 1921 год

Во время своих обычных переездов с места на место Петр сошелся с князем Иваном Даниловичем и полюбил более всех других городов его Москву. Здесь он стал проживать подолгу, заботился об украшении Москвы святынею храмов и 4 августа 1325 года, вместе с князем Иваном, заложил первую каменную церковь в Москве Успения Богородицы (нынешний Успенский собор). Этот храм должен был сделаться главною святынею Москвы и перенести на нее то благословение, которое некогда давала городу Владимиру построенная Андреем подобная церковь Богоматери во Владимире. Близ места, на котором должен был стоять жертвенник, Петр собственноручно устроил себе гроб. «Бог благословит тебя, – говорил он Калите, – и поставит выше всех других князей, и распространит город этот паче всех других городов; и будет род твой обладать местом сим вовеки; и руки его взыдут на плещи врагов ваших; и будут жить в нем святители, и кости мои здесь положены будут».

Эти пророческие слова, переходя по преданию от поколения к поколению, помнились и приводились для поддержания могущества и величия Москвы. В следующем 1326 году 21 декабря Петр скончался, оставшись навсегда в воспоминании потомков святым покровителем Москвы, первым виновником ее нравственного возвышения. Иван, исполняя завещание Петра, окончил постройку храма Успения; кроме этого храма он построил каменную церковь Архангела Михаила, на месте прежней деревянной, и завещал себя похоронить в ней: это был нынешний Архангельский собор, послуживший местом погребения для всех потомков Ивана. Близ своих палат Иван основал монастырь Св. Преображения и построил в нем каменную церковь (единственную из московских церквей, которой стены до сих пор существуют от тех времен в церкви Спаса на Бору) и, кроме того, церковь Иоанна Лествичника, на месте нынешней колокольни Ивана Великого. Стремлению Ивана поднять церковное значение Москвы способствовало то, что преемник Петра, Феогност, поселился в Москве, а за ним, впоследствии, все митрополиты один за другим пребывали в этом городе и таким образом сообщили ему значение столицы всей русской церкви.

Иван Данилович во все продолжение своего княжения ловко пользовался обстоятельствами, чтобы, с одной стороны, увеличить свои московские владения, а с другой – иметь первенствующее влияние на князей в прочих русских землях. В этом случае помогла ему более всего вновь вспыхнувшая вражда с Тверью. Там княжил другой сын Михаила тверского, Александр. После казни брата, Александр – как говорит летописец – носил имя великого князя. Татары, как видно, не доверяли Александру и находили нужным особенно наблюдать над Тверью.

В 1327 году приехал в Тверь ханский чиновник Чолкан с вооруженною толпою татар, выгнал Александра с его двора и расположился в нем, как хозяин. Это, естественно, возбудило страх и ропот в народе. Начали толковать, что татары хотят перебить русских князей, управлять Русью посредством своих чиновников и насильно обращать христиан в басурманскую веру. Татары, по привычке обращаться с русскими как с рабами, делали в Твери разные бесчинства.

Пятнадцатого августа поднялся мятеж против татар. По одним известиям, сам Александр возбуждал тверичей из мести за своего отца и брата, по другим же – он, напротив, приказывал им терпеть, но неожиданный случай произвел вспышку в народе. Татары хотели отнять у диакона Дюдка молодую и жирную кобылу. Диакон сделал клич к народу, который уже прежде был раздражен наглостью татар. Ударили в вечевой колокол, народ собрался и перебил Чолкана и его татар. Только немногие табунщики успели уйти и дали знать в Орде о происшествии.

Мщение было неизбежно. Князь Иван Данилович, услышавши о том, что сделалось в Твери, наскоро побежал в Орду и оттуда в звании старейшего князя шел с татарами наказывать Тверь. Татарская рать была под предводительством пяти темников. Иван Данилович потребовал, чтобы суздальский князь присоединился к нему, суздальский князь не посмел ослушаться. Рать зимою вошла в тверскую землю, жгла города, села, убивала жителей и старых, и малых; иных брала в неволю; другие, лишенные приюта, замерзали. Так разорены были Кашин и Тверь. Князь Александр с братом Константином ушел в Новгород; новгородцы не приняли Александра; он бежал в Псков. Тем временем татары, вероятно не зная, что новгородцы прогнали Александра, напали на новоторжскую землю, принадлежащую Новгороду, и опустошили ее. Дело разъяснилось тогда, когда монгольские послы прибыли в Новгород и получили там 2000 гривен серебра и много даров.

Тверская область была до того опустошена и обезлюдела, что целое полстолетие носила на себе следы этого погрома.

Расправившись с Тверью, Иван поехал в Орду явиться к Узбеку. Узбек очень хвалил его, и с тех пор положение Ивана стало еще крепче. Тогда же явился к Узбеку с поклоном брат Александра Константин. Узбек принял и его милостиво, не помянул вины, которую считал за братом его, утвердил на тверском княжении, но приказал Ивану, и с ним всем русским князьям, отыскать Александра и представить в Орду на расправу. По ханскому приказу, Иван, в 1329 году, с митрополитом, суздальским князем и двумя тверскими князьями, братьями Александра, прибыл в Новгород и оттуда послал к Александру послов. В Псков поехал сам новгородский владыка Моисей с некоторыми знатными новгородцами; он убеждал Александра ехать добровольно в Орду, «не давать христиан на погибель поганым». Александр совсем было согласился, но псковичи удержали его и говорили: «Не езди, господине, в Орду; что бы с тобою ни было, заодно умрем с тобою!»

Иван Данилович, получивши отказ, поднял всю землю новгородскую и пошел ратью на Псков, а митрополит Феогност в угождение Ивану наложил на псковичей проклятие и отлучение от церкви.

Тогда Александр сказал псковичам: «Братья и друзья мои! Пусть не будет на вас из-за меня проклятия и отлучения; я уеду, а вы целуйте крест не выдавать моей княгини».

Александр уехал в Литву, а псковичи послали послов к Ивану с таким словом: «Князь Александр уехал, весь Псков кланяется тебе, князю великому, от мала до велика: и попы, и чернецы, и черницы, и сироты, и жены, и малые дети». Это было первое заявление покорности Пскова Москве, новый шаг к возвышению значения московского князя.

Иван удовольствовался этим заявлением, и митрополит снял со псковичей проклятие, употребивши свою духовную власть в пользу видов московского князя. Обстоятельства продолжали благоприятствовать Москве. Александр хотя вернулся во Псков и прожил там десять лет, но был уже бессилен; его брат Константин, управляя разоренною тверскою землею, угождал московскому князю, любимцу царя, так как страшился повторения над своею областью того, что она испытала при его брате. В собственно московской земле Иван уже владел Можайском, Коломною, Рузою, Звенигородом, Серпуховым, к ней присоединялся и Переяславль со своею волостью. Князья других русских земель поставлены были в такое положение, что должны были подчиняться Ивану со своими землями. Суздальский князь Александр Васильевич и все другие удельные князья ростовско-суздальской земли стали его подручниками.

По смерти Александра Васильевича Иван удержал за собою Владимир, а новый суздальский князь Константин Васильевич должен был довольствоваться тем, что ему оставил московский князь. Иван отдал одну из своих дочерей за Василия Давидовича ярославского, а другую за Константина ростовского и самовластно распоряжался уделами своих зятьев. «Горе, горе городу Ростову и князьям его, – говорит одно старинное сказание, – отнялась у них власть и княжение; и немало было ростовцев, которые поневоле отдавали москвичам имущество свое, терпели побои и язвы на теле своем». Посланный в Ростов от Ивана Даниловича боярин Кочева свирепствовал над жителями, как будто над завоеванными, и одного старейшего боярина, по имени Аверкия, приказал всенародно повесить за ноги и нещадно бить палками.

Подобные поступки совершались не в одном Ростове, но и во всех местах, подпавших под власть москвичей, которые, где только могли, показывали себя высокомерными господами над прочими русскими людьми. Эти поступки вывели из терпения ярославского князя; несмотря на родство свое с московским князем, он соединился против него с Александром Михайловичем тверским.

Князья рязанские поневоле должны были повиноваться Ивану Даниловичу и ходить со своею ратью, куда он им прикажет: Иван был в чести у хана, а рязанская земля находилась на пути из Орды в Москву и за строптивость своих князей первая могла подвергнуться жестокой каре от Орды, требовавшей повиновения Москве. Города: Углич, Галич и Белозерск – были приобретены Иваном посредством купли от князей. Кроме того, он покупал и променивал села в разных местах: около Костромы, Владимира и Ростова, на реке Масе, Киржаче и даже в новгородской земле вопреки новгородским грамотам, запрещавшим князьям покупать там земли. Он заводил в новгородской земле слободы, населял их своими людьми и таким образом имел возможность внедрять там свою власть и этим путем.

Новгород, находившийся пока в дружбе с Москвою, скоро испытал на себе плоды ее усиления, которому он так содействовал. Новгородцы слишком много оказали услуг московским князьям: казалось, нужно было пройти долгому времени и явиться очень важным причинам и непредвиденным столкновениям, чтобы между Новгородом и Москвою могло вспыхнуть несогласие. Но Иван не задумывался в выборе средств для своих выгод. В 1332 году возвратился он из Орды, где достаточно поистратился на подарки, и стал приискивать средств, как бы и чем ему вознаградить себя.

Он вспомнил, что у новгородцев есть закамское серебро. В сибирских странах с незапамятных времен велось добывание руды и обработка металлов. До сих пор так называемые чудские копи по берегам Енисея служат памятниками древней умелости народов алтайского племени. Новгород, владевший северо-востоком нынешней европейской России, под названием Заволочья (берегов Двины), Печоры и Перми, и частью азиатской России под именем Югры, получал оттуда серебро отчасти путем торговых сношений, отчасти же посредством дани, взносимой туземцами подчиненной Новгороду пермской страны. Иван Данилович потребовал от Новгорода этого серебра, которое в то время называлось закамским серебром, и, чтобы иметь в руках своих залог своего требования, захватил Торжок и Бежецкий-Верх с их волостями неожиданно и вероломно, не объявивши Новгороду, что он считает мирный договор почему-нибудь нарушенным.

Серебряное блюдо «Бахрам Гур и Азадэ», найденное в кладе близ деревни Турушево летом 1929 года. VII век. Иран

В Новгороде тогда происходили внутренние смятения: в один год сменили двух посадников, ограбили дворы и села двух бояр: вероятно, эти волнения состояли в связи с тогдашними неприязненными поступками московского князя, так как всегда во время размолвок с великими князьями в Новгороде были лица, считавшиеся их сторонниками и благоприятелями и за то испытывавшие озлобление раздраженного народа. На другой год Иван Данилович повторил свое требование, вошел в Торжок с подручными себе князьями земель суздальской и рязанской и сидел в Торжке около двух месяцев. Новгородцы посылали к нему дружелюбное посольство, просили приехать в Новгород мирно, но Иван не хотел слушать их и уехал прочь. Новгородским волостям нелегко было от его посещения. Иван вывел своих наместников из Городища, и таким образом находился уже в открытой вражде с Новгородом, «в розратье», как тогда говорили.

Тогда новгородцы принялись укреплять свой город: владыка строил каменные стены детинца: юрьевский архимандрит возводил около своего монастыря стены, а между тем еще раз новгородцы пытались поладить с московским князем. Владыка Василий поехал к нему с двумя новгородскими боярами и застал его в Переяславле. От лица Новгорода он предлагал великому князю пятьсот рублей серебра и просил, чтобы великий князь отступился от слобод, заведенных им на новгородской земле, противно договору, им же утвержденному крестным целованием. Иван Данилович не послушал его.

Тогда новгородцы пожалели, что в угоду московской власти так преследовали тверского князя. Александр жил в Пскове: новгородцы из-за него были не в ладах со Псковом; новгородский владыка семь лет не бывал в Пскове и наказывал своим пастырским неблагословением Псков, непослушный Новгороду и великому князю; теперь он отправился в Псков, был там принят с честью, благословил князя Александра и крестил у него сына Михаила. Этого было недостаточно. Новгороду нужен был сильный союзник, который бы мог составить противовес могуществу московскому, и Новгород сошелся тогда с литовским князем Гедимином, завоевавшим почти всю западную Русь: он, заступившись за Новгород, один мог остановить Ивана.

В октябре 1333 года приехал в Новгород сын Гедимина Наримонт, нареченный при крещении Глебом и избранный новогородцами на княжение. По обычаю своих дедов новгородцы посадили его на столе у Св. Софии и дали ему в отчину и дедину Ладогу, Ореховский город, Корельск и половину Копорья.

Иван Данилович между тем снова съездил в Орду и, воротившись назад в 1334 году, стал податливее. Если путешествие московского князя в Орду пугало новгородцев, так как они думали, что князь хочет подвинуть на них татарскую силу, то со своей стороны Иван, человек характера невоинственного, хотя и хитрый, тревожно смотрел на дружбу новгородцев с его заклятым врагом Александром и еще более на союз их с Гедимином. Новгород, хотя и готовился отразить насильственные покушения Москвы, был не прочь помириться с нею: новгородцы не могли быть уверены, что Гедимин заступится за них в такой мере, чтобы воевать с ханом, да и при помощи Гедимина нелегко было отважиться Новгороду на борьбу с Ордою и с силами русских земель, находившихся под рукою Ивана Даниловича; притом же призванный новгородцами Наримонт оказывался малоспособным к доблестным подвигам и к геройской защите земли, пригласившей его так радушно. Владыка Василий, еще до возвращения Ивана из Орды, ездил к митрополиту Феогносту, виделся с ним во Владимире и располагал его действовать на Ивана примирительно.

Свято-Юрьев мужской монастырь – первый православный монастырь Новгородской земли. Дата основания – 1030 год

По своем возвращении из Орды Иван Данилович, кроме других соображений, побуждаемый к миру и митрополитом, принял новгородского посла Варфоломея Юрьевича уже не так, как он принимал прежних послов, не высокомерно, а любовно, и вслед за тем сам приехал в Новгород 16 февраля 1334 года.

В Новгороде примирение с великим князем произвело большую радость. Люди, расположенные к Москве и не смевшие до сих пор проявить своего расположения, теперь взяли верх и оказывали влияние на народ. В угоду московскому князю новгородцы готовы были вместе с москвичами идти войною на Псков и доставать оттуда князя Александра Михайловича. Они забыли и недавно показанное неуважение московского князя ко всякого рода договорам и крестному целованию, и свою недавнюю дружбу со псковичами, вынужденную поступками московского князя. До войны с Псковом не дошло, но после этого новгородцы со псковичами остались не в мирных отношениях. Иван Данилович позвал к себе в Москву новгородского владыку, посадника, тысячского, бояр и оказывал им большие почести. Казалось, восстановились самые прочные дружелюбные отношения между Новгородом и Москвою.

Но прошло три года, и в 1337 году Иван Данилович, опять нарушивши договор, послал войско свое в двинскую землю с целью овладеть этим важным краем; покушение его не удалось; посланное войско вернулось оттуда пораженное со срамом. Новгородцы тогда опять обратились к псковичам, владыка Василий отправился в Псков, но уже его приняли там не так, как прежде; псковичи научены были опытом, как новгородцы в беде обращаются к ним, а потом, когда думают, что беда для них минула, готовы идти на них вместе с теми, против которых прежде искали опоры. Они не хотели дать владыке «подъезда» или части судных пошлин, которые собирал владыка в свою пользу. Архиепископ проклял псковичей.

Десять лет прожил Александр Михайлович во Пскове, и несносна была ему изгнанническая судьба. Думал он и передумывал, что делать ему. Жаль ему было детей и потомков своих, которые должны были не только лишиться владения, но мало-помалу выйти из рода князей. Продолжало, вероятно, томить его и то, что псковичи, даровавшие ему приют у себя, из-за него подвергались проклятию от своего архиепископа. Еще в 1336 году отправил он в Орду сына своего Феодора, узнать: есть ли надежда ему получить прощение и милость хана Узбека. Феодор, возвратившись из Орды, принес утешительные известия. Тогда в 1337 году Александр отправил посольство к митрополиту Феогносту и просил от него благословения идти в Орду. Феогност дал ему благословение, вероятно в то время, когда не было близко него Ивана Даниловича, иначе последний не допустил бы до этого. Александр отправился в Орду и явился прямо перед Узбеком.

Наши летописи представляют Александра произносящим такую речь перед царем своим: «Господин самовластный (вольный) царь! Если я и много дурного сделал тебе, то теперь пришел к тебе принять от тебя либо жизнь, либо смерть. Как Бог тебе на душу положит, а я на все готов!»

Узбеку очень понравилась такая прямота и вместе рабская покорность. «Видите ли, – сказал Узбек окружающим его (так передают летописи), – как Александр Михайлович смиренною мудростью избавил себя от смерти».

Узбек простил Александра, оказал ему большой почет у себя и отпустил на Русь с правом сесть на столе в отеческой Твери. Двое вельмож татарских, Киндяк и Авдул, провожали его. Брат Константин, владевший Тверью, добровольно уступил ее Александру.

Возвращение Александра было страшным ударом для московского князя. Если его заклятый враг, которого он по приказанию хана преследовал и добивался взять живьем для казни, теперь приобрел милость того же хана, то отсюда могло произойти то, что помилованный князь подделается к хану и постарается в свою очередь насолить своему сопернику. Иван Данилович поспешил в Орду, взял с собою сыновей, чтобы представить хану как будущих вернейших слуг его, и старался всеми мерами очернить и оклеветать тверского князя. Ему удалось. Узбек послал одного из своих приближенных, по имени Истрочея, звать Александра.

Истрочей, по приказанию Узбека и по наставлению Ивана, принял перед Александром самый ласковый вид и говорил:

«Самовластный царь Узбек зовет тебя с сыном Феодором; царь сделает для тебя много хорошего; ты примешь великое княжение, и большой почет тебе будет». Но Александр догадался, что тут что-то не так. «Если я пойду в Орду, – говорил он своим, – то буду предан смерти, а если не пойду, то придет татарская рать и много христиан будет убито и взято в плен, и на меня вина падет: лучше мне одному принять смерть».

И он начал снаряжаться в Орду и послал вперед сына своего Феодора узнать, что значит этот призыв и чего может он ждать в Орде. А между тем тверские бояре, рассудив, что служить московскому князю выгоднее, отъезжали от Александра к его врагу. К этому, быть может, побуждало их еще и то, что Александр воротился из Пскова с новыми боярами и между прочим с иноземцами; так был у него в чести немец Матвей Доль; и старым боярам не по сердцу было стать ниже этих новичков и пришельцев.

Феодор не приехал обратно; его удержали в Орде, но он известил отца, что царь Узбек гневается на него. Возврата не было Александру. Если он решится бежать куда-нибудь по-прежнему, то сын в Орде должен будет выпить за него горькую чашу. Он поехал в Орду. Иван Данилович, обделав свои дела, воротился домой и наблюдал, что станется с его соперником, которому он, насколько сил его было, подготовил гибель.

Осталось предание, что когда Александр Михайлович плыл по Волге, тогда поднимался противный ветер и относил его судно назад, как будто давая несчастному князю предсказание, что будет ему беда там, куда он держит путь. Когда Александр Михайлович проплыл с большим трудом через русские земли, ветер перестал обращать его судно назад. Поехали одновременно с ним князья: ярославский и белозерский, ненавидевшие Ивана Даниловича и готовые защищать Александра Михайловича; но никто не мог ему тогда пособить: Ивану Даниловичу более всех верил властитель Руси, и, вероятно, Иван Данилович представил этому властителю какие-то убедительные доводы против тверского князя, если Узбек так скоро изменил к последнему свою милость.

Когда заранее осужденный на смерть князь прибыл в Орду, сын Феодор первый со слезами известил его, что дела плохи. Затем татары, расположенные к нему, сказали: «Царь хочет тебя убить! Тебя крепко оклеветали перед ним!» – «Что же я буду делать! – отвечал Александр. – Если Бог захочет предать меня смерти, кто же может меня избавить?»

Александр привез дары царю, царице, вельможам. Прошел месяц в тревожном ожидании. 26 ноября 1338 года сказали Александру, что через три дня ему будет конец. Александр употребил это время на молитву.

Наконец настал роковой день.

Отслушав заутреню, Александр послал к царице узнать, что его ожидает, а сам сел на коня и ездил, расспрашивая: долго ли ему ждать смерти. Ему сообщили, что через час придет ему смерть. Александр воротился в свой шатер, обнял сына и своих бояр и причастился Св. Тайн. Слуги его прибежали с известием, что идут палачи, посланцы ханские: Беркан и Черкас. Александр вышел к ним навстречу. Его схватили, сорвали с него одежды и повели нагого со связанными руками к ханскому вельможе Тавлугбегу, сидевшему на коне. «Убейте!» – крикнул Тавлугбег.

Татары повалили на землю Александра и сына его Феодора, убили их, а потом отрубили им головы. Александровы бояре и слуги в страхе разбежались, но потом, с дозволения татар, взяли тела убитых своих князей и повезли в Тверь, где оба князя положены были рядом с другими двумя, также убитыми в Орде.

Иван Данилович радовался. Смерть Александра не только избавляла его от непримиримого врага, но была новым свидетельством чрезвычайного доверия к нему хана Узбека. Иван Данилович мог быть надежен не только за себя, но и за сыновей своих. Он оставил их в Орде. После смерти Александра они воротились из Орды с большой честью. Великая радость, великое веселье было тогда в Москве. Иван Данилович, унижая ненавистную Тверь, приказал снять с церкви тверского Спаса колокол и привезти в Москву.

Когда Александр Михайлович вошел было в милость у хана, Иван Данилович, испугавшись этого, постарался поладить с новгородцами и отправил к ним сына Андрея. Все притязания его на Заволочье были тогда оставлены; но когда Александра убили, Иван, уверившись, что он более, чем когда-нибудь, крепок ханским благоволением, опять заговорил иным языком с новгородцами. Новгородцы привезли ему свою часть ордынского выхода. «Этого мало, – сказал им Иван, – царь с меня еще больше запросил, так вы мне дайте запрос царев!» – «Так и сначала никогда не бывало, – отвечали новгородцы. – Ты, господин, целовал крест Новгороду поступать по старым пошлинам новгородским, по грамотам прадеда своего Ярослава Владимировича». Иван не слушал, приказал своим наместникам уехать с Городища и готовился идти на Новгород. Призванного новгородцами князя Наримонта (Глеба) уже не было там; ему не по вкусу был новгородский хлеб; он ушел в свою Литву и утвердился князем в Пинске. Новгородцам надобно было искать другого князя. Но опасность войны с Москвою на этот раз миновала Новгород.

Пришло Ивану ханское приказание идти с войском в другую сторону, против смоленского князя Ивана Александровича (племени Ростислава Мстиславича от сына его Давида), не хотевшего повиноваться хану. С этой целью прибыл в Москву ханский посол Тавлугбег. По его требованию Иван Данилович послал на Смоленск разных подручных князей и московскую рать под начальством своих воевод, но сам не пошел на войну. Этот поход окончился ничем; хорошо укрепленный Смоленск не был взят; осаждавшее его полчище отступило через несколько дней осады. Иван опять стал помышлять о Новгороде, но тут постигла его смертельная болезнь. 31 марта 1341 года он умер, приняв перед смертью схиму, и на другой день был погребен в построенной им церкви Архангела Михаила, оставивши своим преемникам из рода в род завет продолжать прочно поставленное им дело возвышения Москвы и распространения ее власти над всеми русскими землями.

Великий князь Димитрий Иванович Донской

Первенство Москвы, которому начало положили братья Даниловичи, опиралось, главным образом, на покровительство могущественного хана. Иван Калита был силен между князьями русскими и заставлял их слушаться себя именно тем, что все знали об особенной милости к нему хана и потому боялись его. Он умел воспользоваться как нельзя лучше таким положением. При двух преемниках его условия были все те же. Хан Узбек, а по смерти сын его Чанибек давали старейшинство московским князьям одному за другим. С 1341 года по 1353 был великим князем старший сын Калиты Симеон, а с 1353 по 1359 другой сын Иван.

Оба князя ничем важным не ознаменовали себя в истории. Последний как по уму, так и по характеру был личностью совершенно ничтожной. Но значение Москвы для прочих князей держалось в эти два княжения временною милостью хана к московским князьям. По смерти Ивана Москва подверглась большой опасности потерять это значение.

Преемником Ивана был девятилетний Димитрий; тут-то оказалось, что стремление к возвышению Москвы не было делом одних князей, что понятия и поступки московских князей были выражением той среды, в которой они жили и действовали. За малолетнего Димитрия стояли московские бояре; большею частью это были люди, по своему происхождению не принадлежавшие Москве; отчасти они сами, а отчасти их отцы и деды пришли с разных сторон и нашли себе в Москве общее отечество; они-то и ополчились дружно за первенство Москвы над Русью. То обстоятельство, что они приходили в Москву с разных сторон и не имели между собою иной политической связи, кроме того, что всех их приютила Москва, – способствовало их взаимному содействию в интересах общего для них нового отечества.

В это время в Орде произошел перелом, с которого быстро началось ее окончательное падение. Чанибека убил сын его Бердибек, а Бердибека убил полководец Наврус и объявил себя ханом. Суздальский князь Димитрий Константинович отправился в Орду и получил там великое княжение. За него стояли новгородцы, чувствовавшие тягость московского первенства, так как по следам Калиты сын его Симеон теснил Новгород и обирал, выдумавши новый род поборов с черных людей новоторжской волости под именем «черного бора» (то есть побора).

Суздальский князь, приехавши с ханским ярлыком, сел на великокняжеском столе во Владимире, и этому городу опять, по-видимому, предстояло возвратить себе отнятое Москвою первенство. Но покровитель суздальского князя Наврус был в свою очередь убит другим полководцем Хидырем, и последний объявил себя ханом. Московские бояре повезли к нему десятилетнего Димитрия Ивановича. Было естественно новому повелителю изменить распоряжения прежнего: он дал ярлык на княжение Димитрию.

А. М. Васнецов. Московский Кремль при Дмитрии Донском. 1922 год

Таким образом, на этот раз уже не лицо московского князя, неспособного по малолетству управлять, а сама Москва, как одна из земских единиц, приобретала первенствующее значение среди других земель и городов на Руси: прежде ее возвышало то, что ее князь был по воле хана старейшим, а теперь наоборот – малолетний князь делался старейшим именно потому, что был московским князем. Но Хидырь был вскоре умерщвлен своим сыном, которого также немедленно убили. Орда разделилась. Сильный темник Мамай выставил ханом какого-то Абдула, а сарайские вельможи – Хидырева брата Мюрида. Москвичам показалось сначала, что партия Мюрида сильнее, и они выхлопотали у него ярлык для Димитрия, но в следующем 1362 году они увидели, что партия Мамая берет верх, и тотчас обратились к нему и получили для Димитрия ярлык на великое княжение от имени Абдула.

Таким образом, несовершеннолетний московский князь был утвержден разом двумя соперниками, готовыми растерзать друг друга. Мюрид, узнавши, что московский князь получил ярлык от его врага, послал ярлык суздальскому князю. Началась было междоусобная война между двумя соискателями. Но у Димитрия суздальского в то же время началась ссора со своим братом Борисом за Нижний Новгород, и Димитрий Константинович, желая по смерти брата своего Андрея овладеть Нижним Новгородом, помирился с Москвой: при ее помощи он утвердил за собой Нижний Новгород. В 1365 году пятнадцатилетний Димитрий сочетался браком с его дочерью Евдокиею.

Уже во время несовершеннолетия Димитрия бояре от его имени распоряжались судьбою удельных князей. В 1363 году они стеснили ростовского князя и выгнали князей галицкого и стародубского из их волостей. Гонимые и теснимые Москвою, князья прибегали к суздальскому князю, но, после примирения с Москвою, сам суздальский князь признал над собою первенство московского.

В числе тогдашних руководителей делами бесспорно занимал важное место митрополит Алексий, уважаемый не только Москвою, но и в Орде, так как еще прежде он исцелил жену Чанибека, Тайдулу, и на него смотрели как на человека, обладающего высшею чудотворною силою. Под его благословением составлен был в 1364 году договор между Димитрием московским и его двоюродным братом Владимиром Андреевичем, получившим в удел Серпухов.

Этот договор может до известной степени служить образчиком тогдашних отношений зависимых князей к старейшему: Владимир Андреевич имел право распоряжаться своею волостью, как вотчинник, но обязан был повиноваться Димитрию, давать ему дань, следуемую хану, считать врагами врагов великого князя, участвовать со своими боярами и слугами во всех походах, предпринимаемых Димитрием, получая от него во время походов жалованье.

Бояре из уделов обоих князей могли переходить свободно; но это позволение не простиралось на остальных жителей; князья не имели права покупать имений в чужом уделе, и в случае тяжб между жителями того и другого удела производился совместный суд, как бы между особыми государствами, а если судьи обеих сторон не могли между собою согласиться, то назначался суд третейский. Таким образом, в то время, когда Москва возвышалась над прочими русскими землями и распоряжалась их судьбою, в самой московской земле возникало удельное дробление, естественно замедлявшее развитие единовластия, но в то же время и принимались меры, чтобы, при таком дроблении, сохранялась верховная власть лица, княжившего в самой Москве.

Личность великого князя Димитрия Донского представляется по источникам неясною. Мы видим, что в его отрочестве, когда он никак не мог действовать самостоятельно, бояре вели дела точно в таком же духе, в каком бы их вел и совершеннолетний князь. Летописи, уже описывая его кончину, говорят, что он во всем советовался с боярами и слушался их, что бояре были у него как князья; также завещал он поступать и своим детям. От этого невозможно отделить: что из его действий принадлежит собственно ему, и что его боярам; по некоторым чертам можно даже допустить, что он был человек малоспособный и потому руководимый другими; и этим можно отчасти объяснить те противоречия в его жизни, которые бросаются в глаза, то смешение отваги с нерешительностью, храбрости с трусостью, ума с бестактностью, прямодушия с коварством, что выражается во всей его истории.

Из всех князей других русских земель всех опаснее для Москвы казался Михаил, сын Александра Михайловича тверского. Он естественно питал родовую ненависть к московским князьям и был при этом человек предприимчивый, упрямого и крутого нрава. Бывши сначала князем в Микулине, он овладел Тверью, назывался великим князем тверским и, в качестве старейшего, хотел подчинить своей власти своих ближайших родственников, князей тверской земли. Между ним и его дядей Василием кашинским возник спор за владение умершего князя Семена Константиновича, который завещал его Михаилу Александровичу. Так как дело по завещанию касалось церкви, то дело это разбирал тверской епископ Василий и решил в пользу Михаила Александровича. Первопрестольник русской церкви митрополит Алексий, сильно радевший о величии Москвы и ее выгодах, был очень недоволен таким решением и призвал Василия в Москву. Современники говорят, что тверской епископ потерпел там большие «протори».

Между тем Василию кашинскому послали из Москвы рать на помощь против Михаила Александровича, и Василий отправился силою выгонять своего племянника из Твери, но у Михаила Александровича также был могучий покровитель, зять его, литовский великий князь Ольгерд, женатый на сестре его Иулиянии. Кашинцы и москвичи не взяли Твери, а только успели наделать разорения Тверской волости, как явился Михаил с литовскою помощью. Дядя и стоявший за дядю племянник князь Иеремий уступили во всем Михаилу и целовали крест повиноваться ему, но Иеремий немедленно после того бежал в Москву и умолял московского князя распорядиться тверскими уделами.

Москвичи придумали иным способом расправиться с Михаилом. Митрополит Алексий и великий князь приглашали «любовно» Михаила приехать в Москву на третейский суд. Митрополит уверил его своим пастырским словом в безопасности. Михаил приехал: его взяли под стражу и разлучили с боярами, которых также заточили. Но Москва не воспользовалась этим поступком, а напротив, только повредила себе. Вскоре после того прибыли из Орды татарские послы: неизвестно, требовали ли они освобождения Михаила или же москвичи боялись, что татарам будет неприятен этот поступок: только Михаил был выпущен и, как говорят, его принудили целовать крест на том, чтобы повиноваться московскому князю. Москва тем временем овладела Городком (на реке Старице). Московский князь послал туда князя Иеремия, а вместе с этим князем и своего наместника.

С этих пор Михаил решился во что бы то ни стало отомстить Москве и нанести ей жестокий удар. Он в особенности обвинял митрополита Алексия: «Я всего больше любил митрополита и доверял ему, говорил Михаил, – а он так посрамил меня и поругался надо мною».

Михаил отправился в Литву к Ольгерду и побудил его идти на Москву. Раздраживши Михаила, москвичи не сообразили, что он может навести на Москву опасного врага, и не приняли никаких мер обороны. В Москве узнали о нашествии Ольгерда только тогда, когда литовский князь уже приближался с войском к границе вместе с братом своим Кейстутом, племянником Витовтом, разными литовскими князьями, смоленскою ратью и Михаилом тверским. В обычае этого воинственного князя было: не говорить заранее никому, куда собирается идти на войну, совершать походы скорые и нападать внезапно. Князья, подручные Димитрию, не успели по его призыву явиться на защиту Москвы. Оставалось обороняться силами одной московской земли: Димитрий выслал против врага воеводу Димитрия Минина, а Владимир Андреевич – Акинфа Шубу.

Литовцы на пути своем жгли, грабили селения, истребляли людей; высланная московская рать была ими разбита в прах, 21 декабря 1368 года на реке Тростне воеводы пали в битве. «Где есть великий князь со своею силою?» – спрашивал Ольгерд пленных. Все в один голос давали такой ответ: «Князь в городе своем Москве, а рати не успели собраться к нему». Ольгерд поспешил прямо к Москве. Великий князь Димитрий, князь Владимир Андреевич, митрополит, бояре со множеством народа заперлись в Кремле, который был только что перед тем укреплен каменною стеною. Москвичи сами сожгли посад около Кремля. Ольгерд три дня и три ночи простоял под стенами Кремля.

Взять его приступом было трудно, а морить осажденных голодом Ольгерд не решался, так как зимою стоять долгое время в открытом поле было бы слишком тяжело для осаждающих; притом же на выручку Москве могли подоспеть рати подручных князей. Ольгерд приказал сжечь кругом Москвы все, что еще не было сожжено самими русскими. Тогда, кроме посада, обнесенного дубовою стеною, за пределами этого посада было поселение, носившее название Загородье, а за Москвою-рекою другое, называемое Заречье.

Воображаемый портрет Ольгерда Гедиминовича (1296–1377) – великого князя Литовского. Гравюра из «Описания Европейской Сарматии». 1578 год

Литовцы сожгли все, не щадя ни церквей, ни монастырей; возвращаясь назад, они разоряли Московскую волость, жгли строения, грабили имущества, забирали скот, убивали или гнали в плен тех людей, которые не успевали спастись от них в леса. По известию современника, Москва потерпела от Ольгерда такое бедствие, какого не испытывала со времени нашествия Батыя. Таковы были последствия неловкой московской политики: хотя москвичи и действовали в духе, указанном Калитою, но способами до крайности неудачными; думая сломить силу опасного тверского князя, они сделали его еще опаснее для себя и легкомысленно навлекли на свою землю беду от нового врага, который, до этого времени постоянно занятый другими войнами и делами собственной страны, не делал никаких покушений на московскую землю.

Этим дело не окончилось. Москва за разорение, нанесенное ей литовцами, хотела вознаградить себя разорением земель: тверской и смоленской. Сначала москвичи и с ними волочане (то есть Волока-Ламского) пограбили Смоленскую волость в отмщение за то, что смольняне ходили с литовцами на Москву; а потом великий князь московский послал объявить войну тверскому. Михаил Александрович тотчас убежал в Литву. Московская рать два раза вступала в тверскую землю, разоряла села и волости, взяла, под начальством самого Димитрия, Зубцов и Микулин. Москвичи погнали тогда из тверской земли множество пленных и скота в свою разоренную литовцами землю. Пленные из тверской земли заменяли в московской земле тех людей, которых угнали литовцы в свою сторону. Тверичи были «смирены до зела», по выражению летописца.

Ольгерд на этот раз не мог дать скорой помощи шурину, потому что занят был войной с Орденом. Михаил тверской, услыхавши о бедствии своей земли, сильно опечалился и принял намерение, вероятно, с согласия Ольгерда, иным путем отмстить своему врагу. Он отправился в Орду и без труда выхлопотал себе там великокняжеское достоинство от Мамант-Салтана, хана, посаженного Мамаем, но об этом узнали в Москве и поставили заставы, чтобы изловить Михаила на возвратном пути.

К счастью, у Михаила были доброжелатели в Москве; они дали ему знать, и он опять пробрался в Литву. По усиленной просьбе жены своей, Ольгерд решился наконец помогать ее брату. Он двинулся на московскую землю с братом Кейстутом, литовскими князьями, Святославом смоленским и Михаилом тверским. Простояв несколько дней у Волока и не взявши его, литовцы пришли к Москве 6 декабря 1370 года. Димитрий заперся в Кремле, но Владимир Андреевич, собрав свою рать, стоял в Перемышле. С ним были заодно рати: рязанская и пронская.

Литовцы пожгли часть только что возобновленного посада и окрестные села, но, простояв восемь дней под Кремлем, Ольгерд заключил с московским князем перемирие до Петрова дня; он хотел даже вечного мира и предлагал родственный союз, обещая выдать дочь свою Елену за князя Владимира Андреевича. Но дело на этот раз пока ограничилось одним перемирием. В этот год была необыкновенно теплая зима, преждевременно наступила оттепель и распустились реки; пути испортились: отступать было трудно; а между тем на Ольгерда русские готовились ударить с тыла. Кроме того, Ольгерда торопили домой дела с немецким Орденом. Все эти обстоятельства побудили его оставить дело Михаила.

Лишенный помощи зятя, тверской князь опять отправился в Орду. На этот раз ему предлагали там татарское войско, но он не решился подвергать русские земли разорению, соображая, что в таком случае возбудит к себе всеобщую ненависть русских. Михаил думал, что достаточно будет одного ханского посла с ярлыком, повелевающим русским признавать Михаила великим князем, но Орда до того ослабела от внутренних междоусобий, что ее уже не боялись, как прежде, и Димитрий московский приводил к присяге владимирцев и жителей других городов сохранять ему верность, не обращая внимания на татарские ярлыки, повелевающие повиноваться тверскому князю; сам Димитрий стал с войском в Переяславле вместе с Владимиром Андреевичем. Михаил с ханским послом Сарыходжою прибыл к городу Владимиру; владимирцы не пустили их. Сарыходжа звал Димитрия во Владимир слушать ярлык; Димитрий отвечал ему так: «К ярлыку не еду, на великое княжение не пущу, а тебе, послу цареву, путь чист». Вместе с тем он послал дары Сарыходже. Сарыходжа оставил Михаила и поехал в Москву. Его приняли там с таким почетом и так щедро одарили, что он совершенно перешел на сторону Димитрия, уговорил его ехать к Мамаю и обещал ходатайствовать за него.

Михаил с досады разорил Мологу, Углич, Бежицкий-Верх и вернулся в Тверь, а в Орду выслал сына своего Ивана. Тогда, по общему совету с митрополитом и боярами, Димитрий сам отправился вместе с Андреем ростовским и московскими боярами и слугами искать милости Мамая. Митрополит Алексий проводил его до Оки и благословил на путь.

Несмотря на то, что Димитрий уже раздражал Мамая, еще нетрудно было приобрести его благосклонность, потому что Мамай был милостив к тому, кто давал ему больше. Димитрий привез ему обильные дары; притом же Сарыходжа настраивал его в пользу Димитрия. Москва, несмотря на разорение, нанесенное Ольгердом, была все еще очень богата в сравнении с прочими русскими землями; сборы ханских выходов обогащали ее казну. Димитрий не только имел возможность подкупить Мамая, но даже выкупил за 10 000 рублей серебра Ивана, сына Михайлова, удержанного в Орде за долг, и взял его себе в заложники в Москву: там этот князь находился в неволе на митрополичьем дворе до выкупа. Димитрий получил от хана ярлык на княжение, и даже Мамай сделал ему такую уступку, что положил брать дань в меньшем размере, чем платилось при Узбеке и Чанибеке; а Михаилу Мамай послал сказать так: «Мы дали тебе великое княжение; мы давали рать и силу, чтобы посадить тебя на великом княжении; а ты рати и силы нашей не взял, говорил, что своею силою сядешь на великом княжении; сиди теперь с кем любо, а от нас помощи не ищи!»

Памятник московскому князю Дмитрию Ивановичу Донскому работы скульптора О. К. Комова. 1980 год

Михаил снова обратился в Литву. На Ольгерда была, по-видимому, надежда плоха: во время поездки Димитрия в Орду прибыли в Москву послы Ольгердовы и обручили с Владимиром Андреевичем Ольгердову дочь Елену, а следующею зимою совершилась их свадьба. Зато Михаил уговорил Кейстута, сына его Витовта, Андрея Ольгердовича полоцкого и других литовских князей идти с ним на московскую землю. Димитрий в это время расправлялся с Олегом рязанским, вероятно, благоприятствовавшим Михаилу. Этот князь не менее тверского питал родовую неприязнь к московскому княжескому роду, преемственно переходившую от прадеда, некогда задушенного в Москве Юрием Даниловичем. Рязанцы ненавидели москвичей за их надменность и высокомерное обхождение с русскими других земель.

Москвичи называли их «полуумными людищами»; рязанцы обзывали москвичей «трусами» и говорили, что «против них надо брать на войну не оружие, а веревки, чтоб вязать их». Олег потерпел поражение при Скорнищеве; Димитрий овладел Рязанью и отдал ее князю Владимиру пронскому в надежде, что новый князь будет ему повиноваться, но от этого не произошло никакой пользы для Москвы: Димитрий должен был обратиться на Михаила, который приближался с литовскою ратью, а Олег, воспользовавшись этим обстоятельством, выгнал пронского князя и стал по-прежнему княжить в Рязани.

Весной 1372 года Михаил с литовцами захватил по дороге у новгородцев Торжок, посадил там своего наместника, а потом ворвался в московскую землю, покушался взять Переяславль, но был отбит, взявши, однако, Дмитров. Литовцы сожгли много селений, наловили пленников… Тем дело кончилось.

Михаил возвратился в тверскую землю и принудил кашинского князя действовать с ним заодно, потом двинулся на Торжок, узнавши, что новгородцы выгнали оттуда его наместников, которых он там только что посадил. Его союзники литовцы не слишком дружелюбно обращались с тверской землей, когда проходили через нее: Михаил должен был все терпеть и спешил только скорее вывести их из своих владений в новоторжскую волость.

У новгородцев были с Михаилом давние недоразумения. Тверские бояре покупали земли в новгородской земле, а тверской князь, считая себя господином над этими боярами, показывал притязания на их владения, несмотря на то, что они находились в черте Новгородской волости. Новгород долго и напрасно добивался прекращения этих злоупотреблений. Кроме того, когда Михаил собирался искать великого княжения в Орде, новгородцы, недовольные Москвою, обещали признать его великим князем, если его утвердит хан, но теперь не хотели знать его, когда услыхали, что великим князем остается Димитрий.

По этим-то поводам Михаил захватил Торжок. Когда до него дошла весть, что новгородцы не только выгнали его наместников, но и пограбили тверских купцов, Михаил сильно озлобился на Новгород и, оставивши войну с Москвою, устремил все свои силы против новгородцев. 31 мая 1372 года он подошел к Торжку, требовал выдать тех, которые ограбили тверских купцов, и принять вновь его наместников. Начальствовал в Торжке новгородский воевода Александр Абакумович, удалой предводитель ушкуйников; он отказал Михаилу наотрез, вышел в битву против него и пал в ней со многими товарищами.

Новгородцы покинули Торжок и бежали в Новгород, а тверичи и литовцы в это время успели зажечь посад. Случилась буря, множество новоторжцев погибло в пламени, другие бросались в воду, а тех, которые попадались в плен неприятелю, убивали и мучили с особенным поруганием. «Тверичи, – говорит летописец, – обнажали честных женщин и девиц и заставляли их от стыда бросаться в воду». Тогда ограбили и сожгли все церкви, и весь Торжок был стерт с лица земли. Варварски мстил Михаил новгородцам, но зато нажил себе в них опасных мстителей на будущее время.

Михаил возвратился с добычею в Тверь, должен был дожидаться прихода Димитрия и опять умолял Ольгерда о помощи. Сестра его еще раз уговорила мужа заступиться за брата, несмотря на родство его с московским князем, тем более что выданная за Владимира Андреевича Елена была дочь Ольгерда от первого брака. Ольгерд пошел с войском на Москву летом 1373 года. Этим походом он временно остановил поход Димитрия на Тверь. Михаил присоединился к Ольгерду.

Москвичи на этот раз не были так оплошны, как прежде, и не допустили врагов к Москве. Они встретили Ольгерда у Любутска (близ Калуги). Обе рати долго простояли по обеим сторонам крутого оврага, но битвы между ними не произошло. Великие князья московский и литовский заключили перемирие. Димитрий обязался не беспокоить Михаила в Твери, а Михаил не должен был искать великого княжения, обязался возвратить все похищенное в земле Димитрия и вывесть оттуда своих наместников, а если тверской князь не выполнит своих обещаний и если на него окажется какая-нибудь жалоба в Орде, то Ольгерд не будет за него заступаться.

Михаил, лишившись в другой раз помощи Ольгерда, по-видимому, не мог уже скоро надеяться на нее; а все-таки он не оставил своей борьбы с Москвою. Случилось, что люди, пришедшие из Москвы, сами подстрекали его. В Москве умер последний тысячский Василий Вельяминов. Великий князь решился упразднить этот важный древний сан вечевой Руси. Тысячский выбирался землею мимо князя, предводительствовал земскою ратью, был представителем земской силы, опорою вечевого строя. Эта старинная должность с ее правами стояла вразрез с самовластными стремлениями князей; она также не по сердцу была и боярам, которые окружали князя, хотели быть его единственными советниками и разделять с ним управление землею, не обращаясь к воле народной громады. У последнего тысячского остался старший сын Иван, недовольный новыми распоряжениями. С ним заодно был богатый купец Некомат, торговавший так называемым суровским товаром (то есть дорогим, красным). Они оба убежали в Тверь к Михаилу и побуждали его опять добиваться великого княжения. Михаил препоручил им же выхлопотать для него новый ярлык в Орде, а сам уехал в Литву, пытаясь все-таки найти там себе пособие. Из Литвы Михаил скоро вернулся с одними обещаниями, но 14 июля 1375 года Некомат привез ему ярлык на великокняжеское достоинство, и Михаил, не думая долго, послал объявить войну Димитрию. Он надеялся сокрушить московского князя силами Орды и Литвы и обманулся жестоко.

За Димитрия, кроме сил Московской и Владимирской волостей, ополчились подручные Москве князья, обязанные помогать ей на войне. Его тесть, князь суздальский, с братьями и детьми вел рати суздальские, нижегородские и городецкие, шли князья: ростовские, ярославские; кроме того, к Москве пристали тогда князья: смоленский и южные, из древней земли вятичей, – новосильский, оболенский, тарусский. Последние не хотели подчиняться власти литовской и потому добровольно признали над собою первенство Москвы и вступили в число ее подручников. Были еще в этом ополчении и князья только по имени, называвшиеся именами бывших уделов, так как их уделы находились в руках других князей, поставленных Ольгердом: так, например, стародубский и брянский; а иные, как белозерский и моложский, не были уже владетелями своих уделов, непосредственно присоединенных к Москве, и находились на службе у великого московского князя: эта участь впоследствии постигла безразлично и всех удельных князей.

Наконец, за Димитрия был тогда Новгород, с радостью увидевший возможность отомстить Михаилу за разорение Торжка. Новгородцы так горячо бросились помогать Москве, что на призыв Димитрия в три дня собрали свою рать. Русские князья, как и вообще русские люди в то время, негодовали на тверского князя за то, что он поднимает смуту, призывает на Русь литовцев и, главное, возбуждает Мамая; уже тогда на Руси созрело сознание, что приходит пора не кланяться татарам, а померяться с ними силами. «Мамай дышит яростью на всех нас, – говорили тогда. – Если мы спустим тверскому князю, то он, соединившись с Мамаем, наделает нам беды».

В августе 1375 года Димитрий с союзниками вступил в тверскую землю, взял Микулин, осадил Тверь. Он простоял там четыре недели, а между тем его воины жгли в Тверской области селения, травили на полях хлеб, убивали людей или гнали их в плен. Михаил, не дождавшись ниоткуда помощи, выслал владыку Евфимия к Димитрию просить мира.

Казалось, пришла самая благоприятная минута покончить навсегда тяжелую и разорительную борьбу с непримиримым врагом, уничтожить тверское княжение, присоединить тверскую землю непосредственно к Москве и тем самым обеспечить с этой стороны внутреннее спокойствие Руси. Но Димитрий удовольствовался вынужденным смирением врага, который в крайней беде готов был согласиться на какой угодно унизительный договор, лишь бы оставалась возможность его нарушить в будущем. Михаил обязался за себя и своих наследников находиться в таких отношениях к Москве, в каких был Владимир Андреевич, считать московского князя старейшим, ходить на войну или посылать своих воевод по приказанию московского князя, не искать и не принимать от хана великокняжеского достоинства, отречься от союза с Ольгердом и не помогать ему, если он пойдет на смоленского князя за его участие в войне против Твери. Михаил обязывался не вступаться в дела кашинской земли, и, таким образом, тверская земля разделялась с этих пор на две независимые половины, и власть Михаила Александровича простиралась только на одну из этих половин.

В удовлетворение Новгороду, тверского князя обязали возвратить церковное и частное имущество, пограбленное в Торжке, и освободить всех новгородских людей, которых он закабалил себе посредством грамот. Михаил обязался возвратить Новгороду все земли, купленные его боярами, и все товары, когда-либо захваченные у новгородских гостей. Наконец, что всего важнее в этом договоре, постановлено было по отношению к татарам, что если решено будет жить с ними в мире и давать им выход, то и Михаил должен давать, а если татары пойдут на Москву или на Тверь, то обеим сторонам быть заодно против них; если же московский князь сам захочет идти против татар, то и тверской должен идти вместе с московским. Таким образом, Москва, возвысившись прежде исключительно татарскою силою, теперь уже имела настолько собственной силы, что обязывала князей других земель повиноваться ей и в войне против самих татар.

Несчастные беглецы, подстрекнувшие Михаила на новую борьбу с Димитрием, были, по договору, преданы Михаилом на произвол судьбы. Всем другим боярам и слугам обеих земель предоставлялся вольный отъезд, и князья не должны были «вступаться» в их села, а имения Ивана и Некомата предоставлялись без изъятия московскому князю. Через несколько лет после того их самих заманили хитростью и привезли в Москву. Там, на Кучковом поле (где теперь Сретенский монастырь), 30 августа 1379 года над ними была совершена публичная смертная казнь, насколько известно – первая в Москве. Народ с грустью смотрел на смерть Ивана, красивого молодца; вместе с головой Ивана отсекались для него все заветные предания старинной вечевой свободы. Казнь его, однако, не помешала братьям его служить Димитрию и воеводствовать у него.

Усмирение тверского князя раздражило Ольгерда, но не против Димитрия, а против смоленского князя, за то, что последний, которого он считал уже своим подручником, участвовал в войне против Михаила. Ольгерд опустошил в отмщение смоленскую землю и взял много людей в плен. Гораздо сильнее раздражился за Тверь Мамай, и притом на всех вообще русских князей: он видел явное пренебрежение к своей власти; его последний ярлык, данный Михаилу, был поставлен русскими ни во что. Тогда один татарский отряд напал на нижегородскую землю, объявляя ей наказание за то, что рать ее ходила на тверскую землю; другой отряд за то же самое опустошил землю новосильскую. Вслед за тем, в 1377 году, татарский царевич Арапша из Мамаевой Орды сделал опять нападение на нижегородскую землю. Соединенная суздальская и московская рать по собственной оплошности была разбита у реки Пьяны, и последствием этого поражения было взятие и разорение Нижнего Новгорода. Наконец, в 1378 году Мамай послал мурзу Бегича на великого князя. Ополчение его шло через рязанскую землю. Великий князь предупредил Бегича, перешедши Оку, вступил в рязанскую землю; здесь, на берегах реки Вожи, 11 августа татары были разбиты наголову.

Здесь сподвижником Димитрия явился Ольгердов сын Андрей. Ольгерда уже не было в живых. Воинственный князь не только принял христианство, но перед смертью постригся в монахи и умер, как говорят, схимником. Андрей Ольгердович не поладил с преемником отца, своим единокровным братом Ягеллом, и бежал в Псков, где был посажен князем, а потом со псковичами служил Москве против татар. После вожской битвы этот князь, вместе с Владимиром Андреевичем и с воеводою (называемым в летописях иногда и князем) Димитрием Михайловичем Боброком, волынцем, взяли бывшие под властью Литвы города Трубчевск и Стародуб в северской земле с их волостями. Брат Андрея, князь Димитрий Ольгердович, княживший в Брянске и Трубчевске, также недовольный Ягеллом, отдался добровольно под руку великого князя, который дал ему Переяславль-Залесский со всеми пошлинами, то есть доходами княжескими. Эти враждебные отношения к Литве вызвали со стороны преемника Ольгердова Ягелла вражду против Москвы и заставили его войти в союз против нее с Мамаем.

Казнь Ивана Вельяминова в 1378 году – одна из первых публичных казней на Руси. Миниатюра из Лицевого летописного свода Ивана Грозного. XVI век

После вожской битвы Мамай прежде всего подвергнул каре рязанскую землю, за то, что поражение татар произошло в рязанской земле. Татарские полчища ворвались туда, разорили много сел, угнали в плен много людей и сожгли Переяславль рязанский. Олег не успел собрать своих сил и убежал, а потом, чтобы не подвергать вновь опасности своей волости, поехал к хану, поклонился ему и обещал верно служить Мамаю против Москвы.

Мамай перестал уже возводить на престол призрачных ханов для того, чтоб управлять под их именем: сам он назвался ханом. Димитрий не повиновался ему: русские оказывали явное пренебрежение к татарскому могуществу: это раздражало Мамая до крайности. Он замыслил проучить непокорных рабов, напомнить им батыевщину, поставить Русь в такое положение, чтоб она долго не посмела помышлять об освобождении от власти ханов. Мамай собрал всю силу Волжской Орды, нанял хивинцев, буртасов, ясов, вошел в союз с генуэзцами, основавшими свои поселения на Черном море, и заключил с литовским князем Ягеллом договор заодно напасть на московского великого князя. И Олег рязанский посылал от себя своего боярина к Ягеллу, совещался о том, чтобы литовский князь прибыл в срок на Дон для соединения с Мамаем: но в то же время Олег рязанский посылал известить Димитрия о замыслах Мамая и Ягелла. Димитрию уже прежде было известно об этих замыслах. Когда Мамай, летом 1380 года заложив свой стан при устье реки Воронежа, назначал там сборное место для своих полчищ и ждал Ягелла, Димитрий собирал подручных князей на общее дело защиты Руси. Желание разделаться с поработителями настолько уже созрело и овладело народными чувствами русского народа, что московскому князю не предстояло необходимости ждать ратных и понуждать к скорейшему прибытию.

Кроме тверского князя, непримиримого врага Москвы, да кроме Олега, который поневоле должен был держаться Мамая из расчета спасти свою землю, все русские князья и все русские земли охотно готовы были участвовать в предстоявшей борьбе русского народа с татарами. С Димитрием были силы земли московской, владимирской, суздальской, ростовской, нижегородской, белозерской, муромской, псковичи со своим князем Андреем Ольгердовичем, брянцы с братом Андрея Димитрием Ольгердовичем. Летопись говорит, что у Димитрия набралось тогда 150 000 воинов. Если это число и преувеличено, то все-таки ополчение, готовое выступить против Мамая, было, вероятно, очень велико, как можно судить по всеобщему сочувствию русских к этому делу.

Митрополита Алексия уже не было в живых. Он скончался в 1378 году. Этот архипастырь, главнейший советник Димитрия, во все время своего первосвятительства употреблял свою духовную власть для возвышения Москвы и служил ее интересам. Такой образ действий навлек на него врагов. После задержания Михаила Александровича в Москве тверской князь жаловался на коварство Алексия цареградскому патриарху Каллисту и требовал над ним соборною суда. Со своей стороны, Ольгерд жаловался тому же патриарху, что Алексий, посвятив себя исключительно Москве, не хочет вовсе знать ни Киева, ни всего литовского княжества. Патриарх требовал Алексия к себе на суд, но вместе с тем советовал ему, для избежания такого суда, помириться с Михаилом и с Ольгердом. «Мы, – писал он Алексию, – рукоположили тебя митрополитом всей Руси, а не одной какой-нибудь ее части». Митрополит не обращал внимания на эти убеждения. После смерти Каллиста такие же жалобы на Алексия обращались и преемнику Каллиста патриарху Филофею. Ольгерд, между прочим, обвинял митрополита в том, что он разрешает от крестного целования тех, которые убегают из Литвы в Москву, наоборот, предает проклятию тех, которые не хотят служить московскому князю и благословляет последнего на кровопролитие. Филофей и писал к Алексию увещания, и требовал его на суд: все было напрасно. Алексий твердо служил московским видам, не хотел посещать ни Киева, ни литовских владений, наконец, но просьбе Ольгерда, в 1376 году патриарх посвятил в сан киевского митрополита серба Киприана, который еще прежде, будучи послан от патриарха для проверки жалоб на Алексия, заявил себя недоброжелателем последнему.

Новый митрополит покушался было оторвать Новгород от власти Алексия, но это не удалось ему: новгородцы сказали, что они тогда признают митрополитом Киприана, когда его признает великий князь московский. Киприан жил в Киеве, управлял церковью в областях, подчиненных литовскому великому князю, а по смерти Алексия попытался было приехать в Москву, но Димитрий прогнал его. Великий князь представил для рукоположения в митрополиты природного москвича, давнего своего любимца архимандрита Михаила, известного под именем «Митяя». Московскому князю не хотелось иметь в Москве иных первосвятителей, кроме таких, каких само московское правительство будет представлять патриарху для посвящения. Но тогдашнее московское духовенство не терпело Митяя; сам преподобный Сергий не благоволил к нему; несмотря, однако, на это, все-таки Димитрий отправил Митяя в Цареград в полной надежде на успех, потому что преемник Филофея патриарх Макарий не терпел Киприана и готов был исполнить желание московского великого князя. Таким образом, в то время, когда приходилось Димитрию идти на войну, Москва оставалась без митрополита, и это обстоятельство лишало предпринимаемый поход обычного первосвятительского благословения; но Димитрий обратился за благословением к преподобному Сергию, хотя и был с ним в размолвке по поводу Митяя. Сергий пользовался всеобщим уважением; его молитвам приписывали большую силу; за ним признавали дар пророчества. Сергий не только ободрил Димитрия, но и предсказал ему победу. Такое предсказание, сделавшись известным, сильно возбудило в войске отвагу и надежду на победу.

Дионисий. Митрополит Алексий с житием. Икона. Конец XV – начало XVI века. Святой Алексий (1292/1298–1378) – митрополит всея Руси с 1354 по 1378 год – последовательно поддерживал объединительную политику московских князей. Воспитатель малолетнего князя Дмитрия Ивановича, будущего героя Куликовской битвы

Димитрий выступил из Москвы в Коломну в августе; русские силы отовсюду приставали к нему. В это время пришли к нему послы от Мамая с требованием «выхода» в том размере, в каком русские платили дань при Узбеке и Чанибеке, но Димитрий отвечал, что он готов дать только такую дань, какую постановил в свою последнюю поездку в Орду. 20 августа коломенский епископ Герасим благословил Димитрия идти против «окаянного сыроядца Мамая, нечестивого Ягелла и отступника Олега», и Димитрий двинулся из Коломны на устье Лопастны; здесь пристали к нему Владимир Андреевич и остальные отряды московского ополчения. Двадцать шестого и двадцать седьмого августа русские перевезлись через Оку и пошли по рязанской земле к Дону. На пути прискакал к Димитрию гонец от преподобного Сергия с благословенной грамотой: «Иди, господин, – писал Сергий, – иди вперед. Бог и Св. Троица поможет тебе!»

Шестого сентября русские увидели Дон. Мамай уже шел от Воронежа навстречу русской рати. Все русские полки с своими князьями и воеводами выстроились в боевом порядке, в своих местных одеждах. Тогда князья, бояре и воеводы стали держать совет. Одни говорили: «Перейдем через Дон», другие: «Не ходи, князь, враг силен; с татарами литва и рязанцы». Больше всех побуждали русских идти вперед литовские князья Андрей и Димитрий Ольгердовичи. «Если, – говорили они, – останемся здесь, то слабо будет войско русское, а перейдем через Дон, так все будут биться мужественно, не надеясь спастись бегством: одолеем татар – будет тебе, князь, и всем слава, а если они перебьют нас, то все умрем одною смертью!»

Димитрий согласился с ними. Седьмого сентября он приказал наскоро мостить мосты через Дон и искать броду, а восьмого в субботу на заре русские уже были на другой стороне реки и при солнечном восходе двигались стройно вперед к устью реки Непрядвы.

День был пасмурный; густой туман расстилался по полям, но часу в десятом стало ясно. Около полудня показалось несметное татарское полчище. Сторожевые (передовые) полки русских и татар сцепились между собою, и сам Димитрий выехал вместе со своею дружиной «на первый суйм» открывать битву. По старинному прадедовскому обычаю следовало, чтобы князь, как предводитель, собственным примером возбуждал в воинах отвагу. Побившись недолго с татарами, Димитрий вернулся назад устраивать полки к битве.

В первом часу началась сеча, какой, по выражению летописца, не бывало на Руси. На десять верст огромное Куликово поле было покрыто воинами. Кровь лилась, как дождевые потоки; все смешалось; битва обратилась в рукопашную схватку, труп валился на труп, тело русское на татарское, татарское на русское; там татарин гнался за русским, там русский за татарином.

В московской рати было много небывалых в бою; на них нашел страх и пустились они в бегство. Татары со страшным криком ринулись за ними и били их наповал. Дело русских казалось проигранным, но к трем часам пополудни все изменилось.

В дубраве на западной стороне поля стоял избранный русский отряд, отъехавший туда заранее для засады. Им предводительствовали князь Владимир Андреевич и волынец Димитрий Михайлович Боброк, приехавший из литовских областей служить Москве. Увидевши, что русские пустились бежать, а татары погнались за ними, Владимир Андреевич порывался ударить на врагов, но рассудительный Боброк удержал его до тех пор, пока татарская рать, стремившись в погоню за русскими, не повернулась к ним окончательно тылом. Тогда, на счастье русским, ветер, дувши до того времени в лицо сидевшим в засаде, изменил свое направление. «Вот теперь час пришел, господин князь, – сказал Боброк, – подвизайтесь, отцы и братья, дети и друзья». Весь отряд стремительно бросился на татар, которые никак не ожидали нападения сзади. Бегущие русские ободрились и бросились на татар. Тогда в свою очередь на полчище Мамая нашел панический страх. Поражаемые с двух сторон татары бросали свое оружие, покинули свой стан, обоз и бежали опрометью. Множество их перетонуло в реке. Бежал сам тучный Мамай, бежали все его князья. Русские гнали татар верст на тридцать до реки Красивой Мечи.

Победа была совершенная, но за то много князей, бояр и простых воинов пало на поле битвы. Сам великий князь хотя не был ранен, когда открывал битву с татарами «на первом суйме», но доспех на нем был помят. Похоронивши своих убитых, великий князь со своим ополчением не преследовал более разбитого врага, а вернулся с торжеством в Москву и хотел немедленно послать войско в рязанскую землю, чтобы разорить ее за измену Олега; но рязанцы приехали к нему с поклоном, извещали, что князь их бежал, и изъявляли желание быть в послушании у московского князя. Димитрий отправил к ним своих наместников.

Мамай, бежавши в свои степи, столкнулся там с новым врагом: то был Тохтамыш, хан заяицкой Орды, потомок Батыя. Он шел отнимать у Мамая престол Волжской Орды, как похищенное достояние батыевых потомков. Союзник Мамая Ягелло, не поспевши впору помогать ему против Димитрия, услыхал о куликовском поражении, поспешно вернулся в Литву и оставил Мамая на произвол судьбы. Тохтамыш разбил Мамая на берегах Калки и объявил себя владетелем Волжской Орды. Мамай бежал в Кафу (нынешняя Феодосия на восточном берегу Крыма) и там был убит генуэзцами.

Тохтамыш, воцарившись в Сарае, отправил дружелюбное посольство к Димитрию объявить, что общего врага их нет более и что он, Тохтамыш, теперь владыка Кипчакской Орды и всех подвластных ей стран. Димитрий отпустил этих послов с большою честью и дарами; но не изъявлял знаков рабской покорности. На другой год Тохтамыш отправил ко всем русским князьям царевича Акхозю с требованием покорности и дани; Акхозя, доехавши до Нижнего, не посмел ехать в Москву. Это показывает, что в Москве считали дело с Ордою поконченным и не боялись ее, но между тем там по сокрушении Мамая не брали никаких мер ни к дальнейшему истреблению, ни даже к собственной обороне.

В следующем 1382 году Тохтамыш двинулся наказывать Русь за попытку освободиться от татар. Он начал с того, что послал слуг своих в Болгары, приказал ограбить там русских купцов и задержать, чтобы они не дали вести в Москву, а суда их привезти к себе на перевоз. Переправившись через Волгу, Тохтамыш намеревался сделать такой быстрый набег, чтобы захватить Москву врасплох; по всему видно, он принял в соображение оплошность русских, слишком возгордившихся своими победами. Путь татар шел к рязанской земле; князь суздальский, чтобы избавить свою нижегородскую землю от разорения, отправил к Тохтамышу двух сыновей своих Василия и Семена изъявить покорность; но Тохтамыш не позволял своим татарам тратить время на обычные разорения по пути и так спешил, что нижегородские князья с трудом успели догнать его. На границах рязанской земли встретил Тохтамыша рязанский князь Олег, бил ему челом и изъявлял готовность вести татарское войско, указывать ему пути и переправы: он уверял, что есть полная возможность взять Москву и захватить в ней Димитрия. Ставши проводником у татар, Олег намеренно повел их так, чтобы миновать рязанскую землю; он навел их на Серпухов, который был истреблен.

Весть о походе Тохтамыша, однако, хотя поздно, но все-таки дошла к Димитрию прежде, чем татары приблизились к Москве. Димитрий с воеводами и ратью выехал из столицы, соединился с некоторыми князьями и совещался, как им отражать врага.

Внезапность нашествия произвела такое впечатление, что князья, воеводы и бояре совсем потеряли голову. Между ними началась рознь, взаимное недоверие; великий князь убоялся идти навстречу хану, поворотил назад и, покинув Москву на произвол судьбы, бежал в Переяславль, оттуда в Ростов, а оттуда в Кострому.

Отправленный Димитрием в Царьград для посвящения в митрополиты Митяй утонул на пути, а один из его спутников Пимен, составив подложную грамоту от имени великого князя, был посвящен цареградским патриархом, но по прибытии в Москву подвергся гневу Димитрия и был сослан в Чухлому. Тогда великий князь пригласил в Москву Киприана и признал его первосвятителем: это было в 1381 году. Теперь, во время нашествия татар, этот митрополит оставался в Москве. Киприан был чужеземцем, не мог иметь на народ такого влияния, какое оказал бы митрополит, русский по происхождению, да и сам Киприан был чужд национальных русских интересов и думал прежде всего о себе.

Когда в Москву дошла весть о том, что великий князь убежал, народ пришел в ужас и смятение. Грозный враг не сегодня-завтра должен появиться, а в столице не было ни князя, ни воевод. Одни кричали, что надобно затвориться в Кремле, другие хотели бежать. Зазвонили во все колокола на вече. Поднялся вопль. Народ кричал: затворять ворота и не пускать никого из города. Митрополит и бояре бросились первые из города: их выпустили, но ограбили; а когда за ними стали убегать другие, то ворота затворили; одни встали у ворот с рогатинами и обнаженными саблями, угрожали бить бегущих, а другие метали на них камни со стен.

Наконец это смятение несколько утихомирил приехавший в Москву князь Остей, Ольгердов внук. Он убедил москвичей выпустить часть народа и затворился в Кремле с теми, кто решил остаться; бояре, купцы, суконники и сурожане сносили в Кремль свои товары; кроме москвичей, в город набежал народ из окрестностей: все надеялись на крепость каменных стен и спешили в Кремль со своими пожитками; женщины с детьми толпами бежали туда же. По позднейшим спискам летописи, сами москвичи сожгли тогда посад около Кремля.

23 августа, в понедельник, подъехали передовые татарские конники к кремлевским стенам. Москвичи смотрели на них со стен. «Здесь ли великий князь Димитрий?» – спрашивали татары. Им отвечали: «Нет». Татары объехали вокруг Кремля, осматривали рвы, стены, бойницы, заборолы, ворота. В городе благочестивые люди молились Богу, наложили на себя пост, каялись во грехах, причащались Св. Тайн, а удалые молодцы вытаскивали из боярских погребов меды, доставали из боярских кладовых дорогие сосуды и напивались из них для бодрости. «Что нам татары, – говорили они во хмелю, – не боимся поганых; у нас город крепок, стены каменные, ворота железные. Недолго простоят под городом! Страх на них найдет с двух сторон: из города мы их будем бить, а сзади князья наши на них устремятся».

Пьяные влезали на стены, кричали на татар, ругали, плевали и всячески оскорбляли их и их царя; а раздраженные татары махали на них саблями, показывая вид, как будут рубить их. Москвичи расхрабрились так, думая, что татар всего столько и пришло, сколько они их видели под стенами. Но к вечеру появилась вся ордынская громада с их царем, и тут многие храбрецы пришли в ужас. Началась перестрелка; стрелы в изобилии летали с обеих сторон, словно дождь.

Татарские стрелки были искуснее русских: наездники на своих легких конях скакали взад и вперед, то приближаясь к стенам, то удаляясь от них, на всем скаку пускали стрелы в стоявших на стенах москвичей и не делали промаха; много русских на заборолах падало от стрел татарских. Другие татары тащили лестницы, приставляли к стенам и лезли на стены; москвичи обдавали их кипятком, бросали на них каменья, бревна, поражали самострелами. Один москвич, суконник, по имени Адам, заприметив татарина, знатного по виду, ударил его из самострела стрелой прямо в сердце. Этот татарин был сыном одного мурзы, любимец хана. Его смерть нанесла большую скорбь Тохтамышу. Три дня повторяли татары свои приступы; граждане упорно отбивали их. Наконец Тохтамыш сообразил, что не взять ему Кремля силой: он решил взять его коварством. На четвертый день в полдень подъехали к стенам знатнейшие мурзы и просили слова.

А. М. Васнецов. Оборона Москвы от хана Тохтамыша. XIV век. 1918 год

С ними стояли двое сыновей суздальского князя, шурины великого князя. Мурзы сказали: «Царь наш пришел показнить своего холопа Димитрия, а он убежал; приказал вам царь сказать, что он не пришел разорять своего улуса, а хочет соблюсти его и ничего от вас не требует, – только выйдите к нему с честью и дарами. Отворите город; царь вас пожалует!» Суздальские князья говорили: «Нам поверьте: мы ваши христианские князья; мы ручаемся за то, что это правда».

Москвичи положились на слово русских князей, отворили ворота и вышли мерным ходом; впереди князь Остей, за ним несли дары, потом шли духовные в облачении, с иконами и крестами, а за ними бояре и народ. Татары, дав москвичам выйти из ворот, бросились на них и начали рубить саблями без разбора. Прежде всех пал Остей. Духовные, умирая, выпускали из рук кресты и иконы: татары топтали их ногами. Истребляя кого попало направо и налево, ворвались они в середину Кремля: одни через ворота, другие по лестницам через стены. Несчастные москвичи, мужчины, женщины, дети метались в беспамятстве туда и сюда; напрасно думали они избавиться от смерти; множество их искало спасения в церквах, но татары разбивали церковные двери, врывались в храм и истребляли всех от мала до велика.

По известию летописца, резня продолжалась до тех пор, пока у татар не утомились плечи, не иступились сабли. Все церковные сокровища, великокняжеская казна, боярское имущество, купеческие товары – все было ограблено. Тогда истреблено множество книг, снесенных со всего города в соборные церкви; вероятно, в это время погибло безвозвратно много памятников древней литературы, которые представили бы нам в гораздо более ясном свете нашу прошедшую духовную жизнь, если бы уцелели до нашего времени. Наконец город был зажжен. Огонь истреблял тех немногих, которые успели избежать татарского меча. Так покаравши Москву, татары отступили от нее.

Страшное зрелище представляла теперь русская столица, недавно еще многолюдная и богатая. Не было в ней ни одной живой души; кучи трупов лежали повсюду на улицах среди обгорелых бревен и пепла, и растворенные церкви были завалены телами убитых.

Некому было ни отпевать мертвых, ни оплакивать их, ни звонить по ним.

Татары рассеялись и по другим городам: одни разоряли волости Звенигорода, Юрьева, другие шли к Дмитрову, иные к Волоку и Можайску; полчище татарское зажгло Переяславль: жители, покинувши свой город, спаслись в судах посреди озера. Повсюду татары убивали людей или гнали их толпами в плен. Припомнились давно забытые времена Батыя с той разницей, что в батыевщину русские князья умирали со своим народом, а теперь глава Руси сидел запершись в Костроме со своею семьею, другие князья или также прятались, или спешили раболепством получить пощаду у разгневанного владыки. Только один Владимир Андреевич не изменил себе: выехав из Волока, ударил он на татарский отряд, разбил его наголову и взял много пленников.

Этот подвиг так подействовал на хана, что он начал отступать назад к рязанской земле, опасаясь, чтобы русские, собравшись с силами, не ударили на него: вот доказательство, что это нашествие не имело бы такого печального исхода для Москвы и всей Руси, если бы русские не были так оплошны и великий князь своим постыдным бегством не предал своего народа на растерзание варварам. Татары, возвращаясь в Орду через рязанскую землю, не пощадили владений своего союзника, разорили их и увели из рязанской земли много пленных. Олег бежал.

Димитрий вместе с Владимиром Андреевичем, прибывши в Москву, тотчас занялся погребением мертвых, чтобы предупредить заразу. Он давал от восьмидесяти погребенных тел по рублю, и пришлось ему заплатить триста рублей. Этот счет показывает, что в Кремле погибло от татарского меча 24 000 человек, не считая сгоревших и утонувших. Потом мало-помалу начали собираться остатки населения и отстраивать сожженный город. Тогда, за невозможностью мстить татарам, Димитрий обратил мщение на рязанскую землю: московская рать вступила на эту землю и вконец разорила ее без всякого милосердия, хуже татар. Олега в ней не было.

Киприан был вызван из Твери. Он явился седьмого октября; великий князь Димитрий укорял митрополита за малодушное бегство, хотя сам был виновен в этом более Киприана. Прежняя ненависть великого князя к этому митрополиту возобновилась не столько оттого, что Киприан бежал, как оттого, что он бежал именно в Тверь к заклятому врагу Димитрия. Киприан покинул Москву и уехал в Киев, а Димитрий позвал на русскую митрополию сосланного Пимена; но через несколько месяцев, опять невзлюбивши Пимена, отправил для посвящения в митрополиты епископа суздальского Дионисия и вместе с ним послал просьбу о низложении Пимена. Здесь в первый раз является произвол великого московского князя в духовных делах. Он, как самовластный государь, считает себя вправе выбирать себе по нраву кандидатов в митрополиты, отправлять в заточение, возводить их на кафедру снова, когда захочет почтить своей милостью, и опять подвергать опале.

Князья русские, напуганные страшною карою под Москвою, один за другим ездили в Орду кланяться хану. Надежда на свободу блеснула для русских на короткое время и была уничтожена малодушием Димитрия. Хан, уходя из Москвы, задержал при себе одного из сыновей суздальского князя Василия, а другого отправил к отцу; он, как видно, не доверял покорности Димитриева тестя и потому счел нужным взять к себе его сына в заложники. Димитрий Константинович, чтобы показать свою покорность, по весне отправил Симеона к хану с поклоном и дарами. Туда же поехал сын Бориса городецкого Иван, а за ним поехал и отец его Борис и выпросил себе нижегородское княжение после скончавшегося в это время Димитрия Константиновича (1383). Затем Михаил Александрович тверской с сыном Александром отправился в Орду окольною дорогою, чтобы не попасться в руки Димитрия: он надеялся вновь выпросить себе великое княжение. Но Димитрий весною отправил к хану своего сына Василия. Василий был удержан в Орде заложником верности и 8000 рублей долга, насчитанного на Димитрия. Московский князь так усердно унижался тогда перед ханом, что Тохтамыш объявил ему свою царскую милость, но в наказание наложил на его владения тяжелую дань в таком большом размере, что со всякой деревни приходилось платить по полтине, а в те времена деревня состояла из двух дворов, а иногда из одного. Городам приходилось давать золото. Но этого было мало: по-прежнему стали шататься на Руси ханские послы и бесчинствовать над жителями.

Уступчивость московского князя была причиною, что тверской князь, несмотря на все свои старания, не мог добиться великого княжения. «Я свои улусы знаю сам, – сказал ему хан, – каждый князь русский пусть служит мне по старине, а что мой улусник провинился предо мною, так я его поустрашил, а теперь он мне служит правдою». Тохтамыш никому не хотел давать потачки и не доверял тверскому князю, несмотря на все его поклоны; отпустив его в Тверь, он удержал в Орде его сына Александра. Должно быть, Тохтамыш рассчитывал, что Димитрий, заявивший себя таким малодушным трусом во время нашествия татарского хана на Москву, управляя разоренною землею, менее представлял опасности, чем предприимчивый и упрямый тверской князь. Через несколько лет (в 1385 году) сын Димитрия Донского Василий убежал из Орды, пробрался в Молдавию, а оттуда в Литву; но не так удалась попытка Василия, сына суздальского князя: он был пойман татарами, приведен в Орду и там, по выражению летописца, «принял большую истому».

Вражда московского князя с Олегом прекратилась в 1385 году. Поводом к уступчивости со стороны Димитрия было то, что Олег, овладев снова рязанскою землею, взял Коломну, и посланная против него московская рать ничего не могла с ним сделать. Мир был заключен при посредстве преподобного Сергия. В утверждении этого мира, названного «вечным», сын Олега Феодор женился на дочери Димитрия. Летописцы наши постоянно рисуют этого Олега самыми черными красками и наделяют его всякими ругательствами, но рассуждая беспристрастно, мы должны признать, что этот князь был ничем не хуже других. Он скорее был несчастен, чем преступен перед судом истории. Ни одна русская земля в то время не терпела столько разорений, как рязанская. Ее, как мы видели, беспрестанно опустошали то татары, то москвичи. Олегу приходилось избирать из двух зол меньшее.

После того как рязанскую землю разорили татары за поражение при Воже, нанесенное им москвичами, Олег пристал к Мамаю поневоле, потому что иначе, прежде чем бы пришли к нему на помощь русские из других земель, он был бы вынужден с одними силами своей земли выдерживать напор всей Мамаевой Орды. То же повторялось и с Тохтамышем. Заботливость, с какою Олег удалил от своей земли татар во время этого нашествия, показывает его любовь к своим подчиненным. За то рязанцы и любили его.

Татарское разорение Москвы и обязанность платить тяжелую дань, естественно, довели казну великого князя до скудости, и Димитрий задумал поправить ее за счет Новгорода. Были благовидные причины напасть на новгородцев. В последнее время сильно разгулялась новгородская вольница: ушкуйники два раза ограбили Кострому, нападали на Ярославль, на Нижний, на Вятку, и не только наживались чужим добром, но хватали людей и продавали в неволю восточным купцам. Эти поступки возбуждали по всей Руси негодование, и потому-то под знаменами великого князя с охотою встали против Новгорода рати двадцати девяти городов; даже из волостей новгородских: Торжка, Бежичей, Вологды были рати с Димитрием, и только большие люди новоторжские (вероятно, и из других волостей) оставались верны Новгороду и убегали в Новгород.

Поход был предпринят зимой перед праздником Рождества Христова в 1386 году. Великий князь двинулся со всеми своими ратями, на пути сжигая и разоряя села новгородской земли. Новгородцы выслали к нему своих послов просить мира. Димитрий не хотел их слушать, шел далее и в начале января 1387 года расположился за пятнадцать верст от Новгорода. Новгородцы в отчаянии зажгли около города посады. Сгорело двадцать четыре монастыря. Сам город наскоро укрепили острогом по земляному валу. Новгородцы еще раз послали к великому князю посольство с владыкою Алексием. «Господин князь, – говорил Алексий, – я тебя благословляю, Великий Новгород бьет тебе челом: пусть не будет кровопролития между нами, а за вину людей своих, что ходили на Волгу, Новгород заплатит тебе 8000 рублей». Димитрий не принял просьбы, грозил идти далее и взять Новгород.

Великий Новгород

Страшный переполох произошел тогда в Новгороде, когда прибыл туда владыка с таким известием. Все решились защищаться до последнего. В Новгороде начальствовал тогда призванный новгородцами на княжение литовский князь Патрикий Наримонтович (племянник Ольгерда). Десятого января разнесся слух, что великий князь приблизился к Жилотугу (одному из протоков Волхова на восточной стороне города). Все годные к войне, и пешие и конные, бросились за город, а между тем еще раз послали к Димитрию двух архимандритов, семь попов и пять человек житьих людей от пяти концов города. Димитрий, рассудивши, что его упорство доведет Новгород до отчаяния, перестал ломаться и согласился на мир. Новгород положил заплатить 8000 рублей, из которых 3000 отсчитали тотчас же, а остальные предоставили великому князю взять с Заволочья (двинская земля), потому что заволочане также участвовали в поволжских разбоях и посылали туда своих новгородских бояр для собирания этих денег. Это была пеня за разбой, но, кроме того, великий князь выговорил для себя еще и черный бор (каждогодную подать с черных людей, собираемую великокняжескими наместниками через особых чиновников, называемых «черноборцами»). Заключивши мир на таких условиях, великий князь повернул назад, но его посещение тяжело отозвалось на всей новгородской земле: много мужчин, женщин и детей увели москвичи в неволю; много ограбленных ратными людьми и выгнанных из своих пепелищ новгородцев погибло от стужи.

Тогда как Москва прикрепляла к себе Новгород наложением на него дани, на западе отнимали у Москвы власть над Смоленском. В Литве произошел важный переворот: сын Ольгерда, литовский великий князь Ягелло, в 1386 году женился на польской королеве Ядвиге, принял католичество, крестил в римско-католическую веру своих языческих литовских подданных и сделался главой как Польши, так и всей Литвы и западной Руси с ее удельными князьями. С этих пор начинается постепенное соединение Великого княжества Литовского с Польшею и распространение католичества в западной Руси в ущерб православию.

Подручник Ягелла, брат его Скыргайло, человек свирепый, получивши от Ягелла право на Полоцк, схватил находившегося там князя Андрея Ольгердовича и убил его сына; тогда друг Андрея, Святослав, смоленский князь, стал мстить за Андрея и производить жестокие разорения в Литве, но потом был разбит Скыргайлом и его братьями и пал в битве. Победители хотя и дали княжение на смоленской земле сыну Святослава Юрию, но с тем, чтобы он был подручником Ягелла. Это было предвестием дальнейшего покорения Смоленска: оно совершилось уже по смерти Димитрия (в 1404 году), когда Витовт прогнал князя Юрия и посадил в Смоленске своих наместников. (При Димитрии Смоленск со своею землею некоторое время признавал первенство Москвы, но со вступлением на княжение Василия Москва надолго лишилась его.)

Димитрий скончался 19 мая 1389 года на сороковом году от рождения. Он оставил великим князем сына Василия, наделил других сыновей уделами и обязал их находиться под рукой старейшего брата, великого князя.

Княжение Димитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам истории многострадального русского народа. Беспрестанные разорения и опустошения то от внешних врагов, то от внутренних усобиц следовали одни за другими в громадных размерах. Московская земля, не считая мелких разорений, была два раза опустошена литовцами, а потом потерпела нашествие Орды Тохтамыша; рязанская – страдала два раза от татар, два раза от москвичей и была приведена в крайнее разорение; тверскую – несколько раз разоряли москвичи; смоленская – терпела и от москвичей, и от литовцев; новгородская – понесла разорение от тверичей и москвичей.

К этому присоединялись физические бедствия. Страшная зараза, от которой русская земля страдала в сороковых и пятидесятых годах XIV века, наравне со всею Европою, повторялась и в княжение Димитрия с большою силою в разных местах Руси. В 1363–1364 годах она поражала Нижний Новгород с его волостью, потом Переяславль, Владимир, Тверь, Суздаль, Дмитров, Ростов, Можайск, Волок и другие города.

Из описаний признаков, сопровождавших смерть пораженных заразой, видно, что в те времена свирепствовало разом несколько эпидемических болезней. У одних больных делалась опухоль желез на разных частях тела; у других являлось кровохарканье; третьи чувствовали сначала жар, потом озноб. Смерть постигала больного обыкновенно в течение одного или двух дней болезни: редкие доживали до третьего дня. Живые не успевали хоронить мертвых. В одну могилу приходилось сваливать по сто и полтораста трупов.

В Белозерске вымерли все жители; земля опустела. Подобное бедствие повторялось и в другие годы. В 1387 году, в Смоленске, – если только верить рассказу летописи, вероятно, преувеличенному, – был такой сильный мор, что осталось всего пять человек, которые вышли из города и затворили за собою ворота. Вслед за тем мор поразил Псков, а потом Новгород.

К заразе присоединялись неоднократные засухи, как, например, в 1365, 1371 и 1373 годах, которые влекли за собою голод и, наконец, пожары – обычное явление на Руси. Если мы примем во внимание эти бедствия, соединявшиеся с частыми разорениями жителей от войн, то должны представить себе тогдашнюю восточную Русь страною малолюдною и обнищалою.

Сам Димитрий не был князем, способным мудростью правления облегчить тяжелую судьбу народа; действовал ли он от себя или по внушениям бояр своих, – в его действиях виден ряд промахов. Следуя задаче подчинить Москве русские земли, он не только не умел достигать своих целей, но даже упускал из рук то, что ему доставляли сами обстоятельства; он не уничтожил силы и самостоятельности Твери и Рязани, не умел и поладить с ними так, чтоб они были заодно с Москвою для общих русских целей; Димитрий только раздражал их и подвергал напрасному разорению ни в чем не повинных жителей этих земель; раздражал Орду, но не воспользовался ее временным разорением, не предпринял мер к обороне против опасности; и последствием всей его деятельности было то, что разоренная Русь опять должна была ползать и унижаться перед издыхающей Ордой.

О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты

Митрополит Алексий. Дмитрий Донской

Возвышение Москвы как центра национального объединения русских княжеств объяснялось в русской историографии еще с начала XIV века особым географическим положением Москвы (она защищена была лесом от врагов, река Москва соединяла ее с другими землями, являясь водным путем, и т. д.). Это считалось главным фактором объединения. Так считали Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, да и почти все русские и советские историки. Но было и другое мнение, а в последнее время оно все более уверенно утверждается: возвышение Москвы произошло, в первую очередь, благодаря политическим обстоятельствам. Москве нужно было устранить своих соперников в процессе собирания русских земель. Таким соперником для Москвы было Тверское княжество.

Но самое главное – это то, что для всей Руси было необходимо обрести независимость от Золотой Орды, а также освободить южные и западные русские земли из-под власти княжества Литовского. Таковы были важнейшие политические задачи. Военная сила играла не последнюю роль в создании централизованного государства. Москва ее накапливала. Это позволило историку-белоэмигранту П. Н. Милюкову даже назвать Московскую Русь военно-национальным государством.

Создание единого централизованного Российского государства отличалось от процесса централизации в Западной Европе. Там рост городов, процветание торговли стали экономической предпосылкой для преодоления раздробленности и возникновения централизованных государств. Стихия экономического развития не была подавляющей в системе предпосылок становления единой и неделимой России. Хотя изменения в характере экономики и культуры в XIV–XV веках на Русской земле заметили историки и досоветского времени, и наши недавние современники – начала, середины XX века (например, С. Б. Веселовский, Л. В. Черепнин, А. А. Зимин и многие другие).

Русская православная церковь стремилась к единению русских земель и сделала немало для создания Русской державы. Она готовилась к великой миссии защиты христианства, и это становилось путеводной звездой в ее деятельности. Важное значение имела идея перенесения православного царства на территорию Руси. Если в XIII веке русская церковь представляла Русь как союзницу уже не такой сильной к тому времени Византии, то к концу XIV века она уже стремилась превратить ее в преемницу этого центра православия.

Пока князь Дмитрий Иванович был ребенком, московское боярство во главе с митрополитом Алексием отстаивало интересы московской династии от претендентов на великое княжение. А это было дело нелегкое. На какое-то время один из суздальско-нижегородских князей, Дмитрий Константинович, завладел ярлыком, и возвращение его московскому князю было осуществлено во многом благодаря усилиям митрополита Алексия.

Митрополит Алексий был сыном черниговского боярина, который когда-то перешел на службу к Даниилу Александровичу. Сам Иван Калита был крестным отцом будущего митрополита Алексия. Так что, добиваясь ярлыка на великое княжение для двенадцатилетнего князя Дмитрия Ивановича, он это делал еще и для внука своего крестного отца. Но в первую очередь он, конечно, защищал интересы Руси как преемницы православной Византии. Алексий пользовался уважением и поддержкой хана Золотой Орды. Когда-то он исцелил ослепшую жену хана Чанибека, и это сыграло немалую роль в улучшении отношений Москвы с Золотой Ордой.

Алексий был одним из активных сторонников идеи возвышения именно Москвы как центра объединения русских княжеств, делал все возможное для предотвращения вторжения татаро-монгольских завоевателей в пределы русских земель. Много сил отдал митрополит Алексий борьбе с притязаниями литовских князей на создание отдельной церковной митрополии в Киеве. Он отстоял единство русской церкви и поднял ее авторитет на небывалую до того времени высоту.

Итак, в 1336 году великокняжеский стол достается московскому князю Дмитрию Ивановичу, который с детства воспитывался как князь-воин. Он, в противовес своему «кроткому» отцу, отличался отважным характером и еще в молодости участвовал в сражениях с Тверью, Рязанью, Литвой. Московско-тверская война закончилась договором, по которому владимирский стол был признан наследственным владением московских князей. А Михаил Тверской признал себя «младшим братом» Дмитрия Московского. Статус великого князя Тверского теперь был равен статусу московского удельного князя. Князь Дмитрий Суздальский, когда-то претендовавший на великое княжение, помирился с Москвой и выдал свою дочь замуж за великого князя Московского Дмитрия Ивановича.

Судьба владимирского стола решалась уже на Руси, а не в Орде, в которой с 50–60-х годов XIV века все более усиливалась внутренняя борьба ханов за власть. В 1374 году на съезде русских князей и бояр было решено вступить в борьбу с Ордой, многочисленные мурзы и «царевичи» которой возглавляли набеги на русские земли. В это время власть в Орде захватил опытный и сильный военачальник Мамай.

Одна из первых встреч объединенных сил москвичей, нижегородцев, владимирцев, муромцев, ярославцев и воинов из других русских княжеств с ордынцами состоялась в 1377 году на берегу реки Пьяны (у Нижнего Новгорода). Русские потерпели поражение. Но на следующий год на реке Воже русское войско во главе с князем Дмитрием Ивановичем разбило ордынскую рать. Мамай решил отомстить и начал собирать многочисленное войско. Приближалось главное в XIV веке событие на Руси – битва на Куликовом поле, которое находилось далеко от Москвы, в верховьях Дона. Она состоялась 8 сентября 1380 года.

Несмотря на многочисленные древние источники (а они были главным образом художественного, легендарного характера – летописи, жития, сказания, былины), историки пока еще не знают некоторых подробностей этого события. Например, лишь предположительны данные о численности войск Мамая (от 100 до 250 тысяч). Но точно известно, что в их составе были не только ордынцы, но и полки подчиненных Орде Поволжья, Северного Кавказа, были даже наемники из Генуи. Древние источники указывают и на конкретных союзников Мамая. Это литовский князь Ягайло и рязанский князь Олег. Но именно от Олега пришло сообщение в Москву о намерениях Мамая. Он даже указал, каким путем движется ордынское войско. И вообще сведения о «союзничестве» Олега с Мамаем требуют еще уточнения. Рязанское княжество было самым восточным княжеством Руси. И оно первым подвергалось нападению со стороны татар.

Когда-то во время похода Батыя на Русь от старой Рязани ничего не осталось. Рязань как центр княжества была заново построена на новом месте. И неоднократно Рязанское княжество будет еще подвергаться опустошениям со стороны Орды. Вполне возможно, что ко времени Куликовской битвы у Олега не было достаточных сил, чтобы помочь московскому князю Дмитрию в его великом деле. Ягайло также оказался ненадежным союзником Мамая, хотя и опасался усиления Москвы, – он не явился на Куликово поле.

Точно известно, что в составе войск князя Дмитрия Ивановича на Куликовом поле рядом с москвичами были владимирцы, ростовчане, ярославцы, муромцы, представители северских земель. Были, по некоторым сведениям, и «литовские паны». Привели свои полки брат Ягайло Андрей Полоцкий, княживший в Пскове, Дмитрий Трубецкой, княживший в Брянске, удельный князь Холмский из Тверской земли. По утверждению Л. Н. Гумилева, воины татарского происхождения, принявшие христианство, составляли «ядро» московской рати. В источниках позднего происхождения говорилось и о новгородцах как составной части войска Дмитрия, которое объединило не только воинов-профессионалов (дружинников), но и народное ополчение. Не было среди них суздальско-нижегородских воинов: их полк был значительно ослаблен поражением на Пьяне.

Собираясь на бой с Мамаем, князь Дмитрий Иванович просил благословения у Сергия Радонежского, основателя Троицкого монастыря. Этот монах имел огромный авторитет на территории русских земель. Его деятельность сыграла не последнюю роль в объединении полков со всей Руси, которые и возглавил московский князь. Литературный памятник «Сказание о Мамаевом побоище» содержит информацию о том, что 18 августа 1380 года Сергий благословил в своем монастыре князя Дмитрия на «брань» (битву) с татарами и отправил с ним двух богатырей-монахов: Александра Пересвета и Андрея Ослябю. «Сказание» отводит Сергию важную роль вдохновителя судьбоносного в русской истории сражения. Войска князя Дмитрия двинулись навстречу Мамаю, чтобы принять бой подальше от центра русских земель.

8 сентября 1380 года состоялась битва между объединенными силами русских княжеств и татарами на поле Куликовом, что находилось на берегу реки Непрядвы – одного из притоков Дона. Пересвет и Ослябя, отправленные Сергием Радонежским, символизировали участие самого Сергия в побоище. Ведь инок-воин[7] – уникальное явление, тем более что один из них, Пересвет, участвовал в поединке с богатырем со стороны татар – Челубеем. Они нанесли друг другу смертельные удары – то было начало. На поединки обычно выходили предводители войска. В качестве примера можно привести Александра Невского, Тимура, Ричарда Львиное Сердце. А здесь – инок-воин, разве это не символично? Подробности событий на Куликовом поле описаны в многочисленных и разнообразных источниках. В этой битве ярко отразилось не только бесстрашие князя Дмитрия и возглавляемого им войска, но опытность и военный талант этого князя, который проявился с самого начала сборов в поход. Отправляясь в него, Дмитрий взял с собой из Москвы десять человек «сурожан гостей» – так называли в то время купцов, торговавших на азовских и черноморских рынках. Сурожанами их называли (по предположению В. О. Ключевского) по имени Сурожа (Судака) – торгового города в Крыму. Эти люди и дорогу хорошо знали, и обычаи тех земель. При подготовке к бою Дмитрий умело использовал природные особенности места битвы: и пространство поля, и заросли вдоль берегов реки, и даже утренний туман. Князь Дмитрий распределил свои силы таким образом, что у него, помимо наступательных полков, были еще и сторожевые. Сильная рать, находившаяся в засаде, также сыграла не последнюю роль в окончательном разгроме врага. Сняв богатые княжеские одежды, Дмитрий в доспехах простого воина участвовал в битве.

Б. А. Чориков. Дмитрий Донской и Пересвет. Гравюра. XIX век

Сохранились имена некоторых отважных участников сражения на поле Куликовом. Это были упомянутые выше воины-монахи Пересвет и Ослябя, воевода Боброк Волынский, князь Владимир Андреевич Серпуховской, некий Юрка-сапожник, разбойник Фома Кацибей – в общем, представители разных слоев общества бились за Отчизну. Русские войска одержали победу дорогой ценой: большая часть воинов пала на поле боя.

Победа на Куликовом поле стала событием огромного исторического значения. Это поняли и ее современники. Московский князь Дмитрий будет называться после зтого Дмитрием Донским. И хотя через два года хан Тохтамыш сжег и разграбил Москву, тем не менее победа на Куликовом поле дала возможность населению Руси поверить, что, объединившись, врага можно одолеть.

Победе на Куликовом поле посвящены литературные произведения нескольких поколений русских людей. 8 сентября 1380 года стало памятным, священным днем. Это событие завершает первый этап создания единого централизованного русского государства. Как верно отметил Л. Н. Гумилев, «на Куликово поле вышли жители разных княжеств, а вернулись они оттуда жителями единого Московского государства».

Советский историк М. Н. Тихомиров отмечал, что после Куликовской битвы «ханские ярлыки на великое княжение… сделались почти фикцией, а дань, уплачиваемая в Орду, получила характер откупа от грабительских нападений». То, что ярлыки на великое княжение не имели никакого значения, утверждал и Л. Н. Гумилев, правда, не называя точного времени, когда это случилось.

Княжение Василия I

Дмитрий Донской умер на тридцать девятом году жизни. Сохранились различные варианты «Духовной грамоты» князя с его личными печатями. Одна из грамот была составлена им незадолго до смерти – в 1389 году. В документах отразились не только хозяйственные заботы князя – кому что наследовать. Завещание запечатлело новую политическую обстановку в стране. Дмитрий Донской передавал старшему сыну владимирский великокняжеский стол как свою вотчину – о ханском ярлыке на великое княжение даже не упоминалось. Территория владимирских и московских земель представлялась как нечто единое. Определенные имена своим сыновьям Дмитрий дал не случайно. Имя старшего сына – Василий, что с греческого означало «царь». Раньше в княжеских домах на Руси это имя не встречалось. Другого сына Дмитрий назвал Юрием (так звучало на Руси имя Георгий) – в честь Георгия Победоносца. Наследником Дмитрия Донского будет его сын Василий I (1389–1425). В 1384 году, тринадцатилетним мальчиком, он стал заложником в Орде. Это продолжалось до 1388 года. В восемнадцать лет – он великий князь Московский.

Василий довольно успешно продолжил политику своего отца. При нем значительно расширились московские владения. Через три года после начала своего княжения он отправился в Орду и купил у хана Тохтамыша ярлык на княжение в Нижегородском и Муромском уделах, причем нижегородские бояре явно поддерживали Василия I, потому что нуждались в силе московского князя. Вскоре Василий I присоединил и Тарусское княжество. Но вот новгородцы не желали быть зависимыми от Москвы и не хотели платить пошлины великому князю Московскому. Они стремились уничтожить даже церковную зависимость от московского митрополита. Василий подавил сопротивление Новгорода.

При Василии I Русь испытала два нашествия. Первое было совершено под предводительством Тимура (1336–1405) – в Европе его звали Тамерланом. В довольно короткое время из мелкого среднеазиатского правителя он превратился в крупного завоевателя. Империя великих чингиситов была уничтожена.

В Орде Тимура воспринимали как покорителя вселенной. Он разгромил Орду, совершил походы в Персию, Закавказье, Малую Азию, Индию. Там, где проходили его войска, оставались разрушенными города и села, умирали десятки тысяч людей. Мучительной смерти не могли избегнуть ни вражеские воины, ни провинившиеся свои, ни мирные жители – даже женщины и дети. Не зря «Тимур» в переводе на русский язык – «железо». Его называли еще Тимуленк, что означало – «хромой Тимур». Физическое увечье не помешало ему стать удачливым завоевателем и проводить «железную» политику по отношению к покоренным народам. Столицей своей империи он сделал Самарканд.

Тамерлан разоряет русскую землю. Миниатюра из Лицевого летописного свода Ивана Грозного. XVI век

В 1395 году войска Тимура подошли к русскому городу Ельцу и разграбили его. Василий I во главе русского войска вышел навстречу врагу. Но битва не состоялась, так как Тимур повернул назад. Это событие историки объясняют по-разному. Большинство из них считают, что войска Тимура просто уже устали к тому времени и не были способны вести долгую борьбу с основными объединенными силами Руси. Существует и утверждение, что Тимур поспешил домой, узнав о рождении сына. Но в народных преданиях Руси это объясняется по-другому: Богоматерь защитила Русь.

В тот день, когда Тимур повернул свое войско с Русской земли, жители Москвы встречали Владимирскую икону Божией Матери. Накануне Василий I велел перенести ее из Владимира в Москву. С тех пор она и находится в Москве, став главной ее святыней. По выражению Н. И. Костомарова, событие 1395 году подняло «нравственное значение Москвы».

В Орде начались смуты, и Василий I решил воспользоваться этим: он перестал платить татарам дань. Но эмир Едигей (Идигу), который с 1399 года стал фактическим правителем Орды, в 1408 году направил свои войска на русские земли. Были сожжены и разграблены Нижний Новгород, Ростов, Серпухов и другие города и села. Москву удалось спасти. Едигей получил выкуп и вернулся в Орду, где снова начинались смуты. Ордынская зависимость вновь была восстановлена. Но Золотой Орде как единому государству в XV веке будет суждено распасться на Сибирское, Казанское и другие ханства.

Власть великого князя Василия Дмитриевича все более возрастала на Руси. Даже князья, земли которых еще сохраняли суверенитет, вынуждены были ему подчиняться. На положение великокняжеских слуг переходили некоторые князья и становились воеводами и наместниками, но княжеские права на свои земли они сохраняли. Их называли «служилыми» князьями. Среди них были стародубские, оболенские, белозерские князья. При Василии I появляются новые административные единицы – уезды. Когда-то они были самостоятельными княжествами, теперь ими управляли великокняжеские наместники.

Московский великий князь стал главой объединенных русских воинских сил. Он же вел переговоры с Ордой, с великим князем Литовским от имени всей Руси.

Война за великокняжеский стол. Церковь и государство при Василии Темном

Во второй четверти XV века произошла война внутри Русского государства между претендентами на великокняжеский стол. Главными из них были брат умершего Василия I Юрий Дмитриевич, известный как отважный воин, строитель крепостей, храмов, монастырей, и малолетний сын Василия I – Василий II (1415–1462).

Еще по завещанию Дмитрия Донского стол должен был перейти после смерти Василия Юрию. Он владел подмосковным Звенигородом, Галичем в Костромской земле. В завещании Дмитрия Донского ничего не было сказано, какой порядок наследования будет после рождения сына у Василия.

Василий I назначил опекуном своего сына – Василия II – великого князя Литовского Витовта, так как тот был женат на его дочери Софье. Она с помощью отца и стала после смерти мужа фактической правительницей при малолетнем сыне. Юрий Дмитриевич понял, что не сможет противостоять сильному Витовту, и признал в 1428 году Василия II как великого князя. Василию II было тогда тринадцать лет. Но через два года Витовт умер, и Юрий в 1433 году выступил против Москвы и разбил войска юного великого князя. Юрий занял Москву и стал великим князем Московским, а своему племяннику отдал в удел Коломну. Но московские бояре явно поддерживали Василия II. Юрий понял надвигавшуюся опасность и покинул Москву. Через год он вернется в Москву и снова станет великим князем, но будет им лишь два с половиной месяца. Пятого июня 1434 года он умрет, но борьба за великокняжеский стол продолжится.

Младшие сыновья Юрия Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный вначале признали Василия великим князем, но их старший брат Василий Косой решил бороться за великокняжеский стол. Вскоре к нему присоединились и младшие братья. Началась братоубийственная война, которая длилась тридцать лет и сопровождалась жестокостью и с той, и с другой стороны. Для подавления противника привлекалось, как и в далекие времена, татарское войско. Власть оказывалась то в руках Василия Васильевича, то в руках Шемяки. Однажды Василий II попал в руки Шемяки, был им ослеплен и отправлен в Углич. С тех пор его стали называть Василий Темный. Но ведь и он в свое время ослепил за предательство боярина Ивана Всеволожского и своего двоюродного брата Василия (Косого). Борьба за власть не знала предела жестокости даже по отношению к своим соотечественникам или родственникам.

Через год после ослепления Василий II (Темный) победил своего врага и снова стал великим князем. Ему помог тверской князь, да и москвичи все же были на его стороне. Княжение Василия II (1425–1462) сопровождалось не только сложностями политического междоусобного характера, но и напряженной обстановкой в церковной жизни.

П. П. Чистяков. Великая княгиня Софья Витовтовна на свадьбе великого князя Василия Темного в 1433 году срывает с князя Василия Косого пояс, принадлежавший некогда Дмитрию Донскому. 1861 год

В 1431 году после смерти митрополита Фотия патриарх Константинопольский назначил русским митрополитом грека Исидора[8], хотя в Москве желали видеть митрополитом рязанского епископа Иону. В это время Константинопольская церковь была в тяжелом положении (надвигалась турецкая опасность). Пытаясь найти помощь на католическом Западе, в 1439 году на Флорентийском соборе она заключила унию[9] с Западной церковью – согласилась признать верховную власть римского папы, и русский митрополит Исидор, присутствовавший на этом соборе, тоже подписал акт унии. Он вернулся в Москву уже в качестве папского уполномоченного для всех «северных стран» в сане римского кардинала. Исидор еще по дороге в Москву всюду объявлял о соединении католической и православной церквей как о реальном факте. Он даже провел целую зиму 1440–1441 годов в Киеве. Но киевляне, очевидно вначале оторопев от такой новости, хотя и не сразу, но все же выгнали его за пределы города, не потерпев вероотступничества.

Исидору пришлось столкнуться также с возмущением как московского правительства, так и духовенства. Они категорически отказались присоединиться к унии. «Латинским ересным прелестником» назвал великий князь Исидора. А летописец определит его поступок как «богомерзкий». Исидор – последний русский митрополит из греков. Он был даже заточен в Чудовом монастыре, но вскоре бежал в Тверь. Исидор надеялся, что та, бывшая политическая соперница Москвы, претендовавшая когда-то на великокняжеский стол, уж точно поддержит его. Но он просчитался. Его и там лишили свободы, но ему опять удалось бежать от возмущения православных. Исидор отправился на русские земли, находившиеся тогда под властью Польши и Литвы. Там его проповеди тоже не имели особого успеха.

Пятого декабря 1448 года собор русских пастырей возвел на стол митрополита Киевского и всея Руси Иону. Папа Пий II объявил Иону «нечестивым отступником». В 1458 году уже ученик Исидора, Григорий, был назначен в Риме митрополитом Русской земли. Тогда же произошло административное разделение русской церкви на две митрополии: Московскую и Киевскую. И этому разделению единой церкви будет положен конец лишь в 1654 году, когда произойдет воссоединение Украины с Россией. Отказ Василия II признать союз (унию) католической и православной церкви под главенством папы римского красноречиво говорит об уже значительном усилении великокняжеской власти и постепенном становлении Руси как единого государства. И хотя этот «союз» двух церквей глава католической церкви навязывал Руси под предлогом спасения Византийской империи, его усилия по окатоличиванию русского населения оказались напрасны. Очередная агрессия католицизма не увенчалась полным успехом. И все же разделение русской церкви на две митрополии произошло. Но этот конфликт середины XV века неожиданно возродится в какой-то степени в конце XX – начале XXI века, в так называемый «постперестроечный» период после развала СССР, и болезненно отразится на отношениях братских народов.

Отношения Василия II с татарами были неоднозначными. И хотя хан признавал его великим князем с самого начала, в 1445 году татарский отряд на Московской земле разбил военное окружение князя и взял его в плен. Почти через год князя отпустили, за что он должен был отдать татарам огромный выкуп. Помог выкупить Василия II боярин Салтыков. Но именно Василий II стал принимать на московскую службу татар. За это они получали землю и «кормления»[10]. Так, татарский князь Касим получил в 1452 году землю в нижнем течении Оки с Городцом Мещерским, который стал называться Касимов. Таким образом, на восточной окраине Московской земли появилось вассальное Касимовское татарское царство. С тех пор составной частью вооруженных сил Москвы стали и вспомогательные татарские отряды. Тогда уже не существовало былого могущества Золотой Орды: она постепенно распадалась. Появилось уже Крымское ханство, а в 1445 году в Среднем Поволжье образовалось Казанское ханство (его называли и царством).

Н. И. Костомаров с сарказмом отметил: «Долгое время и в Москве происходила безурядица… Пользуясь зрением, Василий был самым ничтожным государем, но с тех пор, как он потерял глаза, все остальное правление его отличается твердостью, умом и решительностью». При этом Костомаров уточнил: «Очевидно, что от имени князя управляли умные и деятельные люди. Таковы были бояре: князья Патрикеевы, Ряполовские, Кошкины, Плещеевы, Морозовы; славные воеводы: Стрига-Оболенский и Федор Басенок; но более всех – митрополит Иона». Так что политическая, военная, церковная элита была на стороне Василия II.

В Русском государстве высшим сословием феодалов с IX по XVII век были бояре. Как потомки родо-племенной знати, они в период раздробленности Руси являлись богатейшими людьми, политическими соперниками князей (а в Новгородской земле они долгое время фактически управляли государством). Поэтому с XIV века князья постепенно ограничивали права бояр. Но потом боярам поручалось управление отдельными отраслями великокняжеского хозяйства. При Василии II, его сыне Иване III они продолжали быть крупными землевладельцами и влиятельной политической силой – то есть уже и в период утверждения единого централизованного государства.

Город Касимов основан в 1152 году

Рядовые служилые люди, получившие наименование «дети боярские»[11], становятся главной боевой силой государева двора. Он складывался десятилетиями и был социальной основой власти московских великих князей в XV веке. Именно из него выходили наиболее видные русские военачальники, там черпались кадры для замещения важнейших административных должностей. В государев двор входили: князья, находившиеся на московской службе с XIV века (Гедиминовичи, Оболенские, Ряполовские); бояре, связанные так или иначе с Москвой (Кошкины, Морозовы, Челяднины, Хромые и др.); «дети боярские» (боковых боярских ветвей); местные землевладельцы, выдвинувшиеся благодаря службе; выходцы из-за рубежа, а также представители других сословий, вплоть до «поповичей» (детей служителей церкви) и «холопов», связавших свою судьбу со службой московскому государю. Из верхушки государева двора вырастет Боярская дума – совет при великом князе[12].

Власть великого князя все более усиливалась. Главы Суздальско-Нижегородского, Рязанского княжеств стали просто наместниками Василия II; ростовские, ярославские князья также подчинялись ему. В 1456 году Василий Темный заключил с новгородцами договор, по которому Новгород лишился прав внешних сношений, и высшей судебной инстанцией для новгородцев стал сам Василий II, а не вече. Наместник великого князя Московского был и в Пскове. Союз великого московского князя и тверского князя Бориса Александровича был закреплен обручением сына Василия II Ивана (будущий Иван III) и тверской княжны Марии. Этому способствовал игумен Кирилло-Белозерского монастыря. Церковь всеми силами стремилась остановить усобицу. Молодых обвенчали. Жениху исполнилось тогда двенадцать, а невесте – десять лет. Но женатый князь – значит, взрослый, значит, имеет право управлять государством. Итак, при Василии II Темном закончился второй этап создания единого централизованного государства.

Сноски

1

Здесь и далее стихотворный перевод Г. Б. Ярославцева.

(обратно)

2

Игумен – настоятель или помощник настоятеля православного монастыря.

(обратно)

3

Рака – большой ларец для хранения святых мощей.

(обратно)

4

Дочь Петра, императрица Елизавета Петровна, распорядилась соорудить новую раку для мощей святого князя из первого серебра, добытого из рудников в ее царствование. При императрице Екатерине II 30 августа 1790 года мощи святого князя были торжественно перенесены в новую, Троицкую церковь. По церковным преданиям, мощи святого Александра Невского обладают чудесными целебными свойствами. Больные, прикасаясь к ним с верой, получали исцеление.

(обратно)

5

Существуют и другие гипотезы на этот счет. Так, по мнению Б. А. Рыбакова, автором «Слова» был киевский посол в Галиции Петр Бориславич, которого когда-то с оскорблением прогнал с княжеского галицкого двора дед Владимира Ярославича князь Владимирко Володарьевич. Боярин Петр Бориславич был широко образованным человеком, создателем «Мстиславской летописи». Он был наделен литературным даром. Так что и предположения Б. А. Рыбакова по поводу авторства «Слова» тоже имеют основания.

(обратно)

6

Дворяне – новый тип служилых людей. За службу при дворе великого князя или в войске дворяне будут получать поместья. Но если вотчина боярина или князя передавалась по наследству от отца к сыну, то поместье давалось только на время службы. Это условное земельное владение окончательно оформится лишь в XV веке.

(обратно)

7

Инок – монах в православии; обобщенное наименование монахов независимо от их сана.

(обратно)

8

По некоторым источникам, Исидор был болгарином по происхождению.

(обратно)

9

Уния – объединение, союз.

(обратно)

10

Кормление – система содержания должностных лиц за счет местного населения.

(обратно)

11

Термин «дети боярские» появляется в источниках разного характера начиная с 1432 года. Так первоначально назывались дети вольных княжеских слуг, бояр. В летописи они впервые упоминаются в рассказе (1433) о переезде сторонников Василия II в Коломну и при описании Суходревского боя с татарами и междоусобной борьбы русских князей 1445 года.

(обратно)

12

Конкретные факты, указывающие на активность государева двора, исследовались историком А. А. Зиминым. Он отметил, что двор обеспечил князю победу над Дмитрием Шемякой: «Осенью 1445 года в Переяславле «все князи и бояре его, и дети боярские, и множество двора его от всех градов» встречали Василия II. В заговоре против Шемяки летом 1446 года приняли участие «многие дети боярские двора великого князя». Весной 1449 года они же под руководством И. В. Стриги-Оболенского и Федора Басенка нанесли поражение войскам Шемяки под Костромой и в 1452 году под Устюгом».

(обратно)

Оглавление

Великие Монгольские ханы

  А. В. Мелёхин Чингисхан: путь к всемирному единодержавию

  А. В. Мелёхин Великие ханы Великого Монгольского улуса ордынского периода

    Угэдэй-хан (Угэдей)

    Гуюг-хан (Гуюк)

    Мунх-хан (Мункэ)

  А. В. Мелёхин Ханы Золотоордынского улуса

    Бат-хан (хан Батый)

    Сартаг

    Бэрх-хан (Берке)

    Мунх-Тумур (1266–1282), Тод-Мунх (1282–1285), Тула-Буга (1285–1290), Тогтао (1290–1312)

    Узбек-хан

    Джанибек-хан

    Мамай

    Тогтамыш-хан (Тохтамыш)

Династия московских князей

  Н. И. Костомаров Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей Князь Александр Ярославич Невский

  О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты

    Александр Невский

      Русь между восточными и западными завоевателями

      Битва на Неве

      Ледовое побоище

      Политическая деятельность Александра Невского

      Память

    Князья Галицко-Волынской земли

    Князь Даниил Александрович и его братья

    Иван Калита и его наследие

  Н. И. Костомаров Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей

    Московские князья братья Даниловичи

    Великий князь Димитрий Иванович Донской

  О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты

    Митрополит Алексий. Дмитрий Донской

    Княжение Василия I

    Война за великокняжеский стол. Церковь и государство при Василии Темном Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg