«Всеобщая мифология. Часть I. Когда боги спускались на землю»

Всеобщая мифология. Часть I. Когда боги спускались на землю (fb2) - Всеобщая мифология. Часть I. Когда боги спускались на землю (пер. Леонид Иванович Моргун) 11657K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Томас Булфинч

Томас Балфинч Всеобщая мифология Часть I. Когда боги спускались на землю

© ООО «Остеон-Пресс» 2015

* * *

От издательства

Мифы и легенды Древней Греции в нашей стране издавались до революции в изложении Штолля, после революции – в дидактическом изложении Куна, филологи изучали мифологию по первоисточникам – Гомеру, Гесиоду, Вергилию, Овидию. Применять эти знания на практике было некому и незачем. Таким образом, мы избрали наилучший способ задвинуть классику мировой культуры на самую дальнюю полку своего интеллектуального багажа и забыть о ней, как о страшном сне. Мифы античности не преподаются в школах, о них не рассказывают на факультативах, картины на античные темы зачастую оставляют нас в недоумении и если бы не Голливуд с его вульгарно-ковбойским пониманием древней истории, имена Зевса или Одиссея были бы для нас попросту утрачены. Таким образом россияне отрезали себя от весьма значительного пласта европейской культуры, и похоже, что пришла пора восполнить этот пробел.

Труд Томаса Балфинча, впервые вышедший в Бостоне в 1855 г. по-своему уникален, поскольку автор ставил своей целью не только и не столько познакомить малообразованного американского читателя с основными мифологическими сюжетами, но и показать как надо ими пользоваться, в частности на примере поэзии. Таким образом писатели, журналисты, ораторы и адвокаты в своих речах могли использовать красочные мифологические образы. Как видите, цель здесь автором ставилась сугубо практическая и весьма востребованная в обществе. Это же поставило перед российским издательством достаточно сложную творческую задачу – найти в русской поэзии соответствия многочисленным цитатам из англо-американских авторов. Надеемся, у редакции это получилось.

Теперь эта книга может быть с равным успехом рекомендована взрослым и детям, всем отечественным читателям, стремящимся расширить свой кругозор, а также учащейся молодежи, поскольку язык древних мифов, как и язык классической поэзии универсален.

Как ни странно звучит, но в наш прагматичный век роль мифов особенно велика. Ведь мифы ежедневно штампуются, модернизируются, нивелируются, становятся явлениями массовой культуры и образом жизни целых поколений. Мы имеем ввиду мифы толкинические, фэнтэзийные, научно-фантастические, покёмонические (назовем так широчайший слой детской теле-мифологии). Древний же героический миф тоже порой используется нынешними кино– и телепродюсерами, однако его герои изображается голливудскими персонажами с ковбойскими ухватками и соответствующим интеллектом. Герои русской теле– и киномифологии также охотно пользуются приемами зарубежной лексики и культуры. Все это происходит в немалой степени оттого, что мы, русские, имеем весьма слабое представление о старорусской и древнеславянской мифологии. Отдельные славянские сайты Рунета тонут в море сайтов фэнтезийных, бесовских, эзотерических и вообще бестолковых, где русские богатыри смешиваются с западными новоделками типа конанов и хоббитов, а Алатырь-камень и Остров-Буян соседствуют с Мордором и Атлантидой.

Между тем античная мифология на протяжении тысяч лет была и остается той самой «супер-Книгой», которая наряду с Библией помогает человечеству сохранять цивилизованность и учит мудрости. Этого не смогло отнять у нее даже самое зашоренное раннее христианство, которое после тысячелетия борьбы с мифологией вынуждено было все же допустить ее на книжные полки просвещенных людей и на полотна художников. Мифы древних народов не только рисуют нам все типажи человеческой души, в которой, как и сейчас, соединяются все самые положительные и самые отрицательные черты характера, но и, как мы сейчас понимаем, служили пособием по древнейшей космологии окружающего нас мира.

Все древнейшие мифы большинства известных нам цивилизаций нашли в ней свое отражение: от создания мира и всемирного потопа до строительства первых кораблей и зачатков точных наук. И тут мифология явно перерастает из фартука «служанки» большой литературы и одевается в королевскую мантию родоначальницы всех современных наук и искусств. Если исследователь абстрагируется от сказочек о любовных и воинских похождениях богов и героев и постарается смотреть в корень их конфликтов, если попытается понять те аллегории, которые потребовались древним философам, чтобы изложить свое видение Вселенной, он поймет, что на самом деле в «супер-Книге» древних народов тайн и загадок не меньше, если не больше, чем в Библии и других священных книгах величайших мировых конфессий.

Разумеется на определенном этапе исторического развития человечеству стало не хватать древних аллегорий и аллюзий, и ему потребовались иные мифы, в частности, оказалась востребованной идея Спасителя. Но одними лишь христианскими добродетелями оказалось невозможным заполнить духовный вакуум раннего средневековья, и потому в период Ренессанса античная мифология вновь прорвалась в свет и находит все больше и больше исследователей уже в наши дни.

В своем грандиозном труде Томас Балфинч затрагивает темы не только древнегреческой, но и древнеримской, древнеегипетской, индийской, китайской, древнеевропейской (кельтской) мифологии, конечно, несколько поверхностно для того, чтобы рекомендовать его книгу в качестве учебного пособия, но всё же достаточно талантливо для того, чтобы заинтересовать молодых людей и побудить их подробнее изучить настоящий предмет, а значит способствует развитию интеллекта и нравственности подрастающего поколения. Поскольку даже самый игривый из древних мифов содержит в себе воспитательное начало и аллегорически подсказывает человеку правильную линию поведения.

Познание мифологии иных народов позволяет нам лучше понять философию и психологию этих народов, а взаимопонимание – это самое главное, что необходимо нам в век, когда вражда и ненависть приводит нации к войнам, не сравнимыми с теми, которые бушевали во времена Балфинча.

В наши дни роль мифологии в экономике отдельных стран сравнима разве что с ролью залежей полезных ископаемых. За одним исключением – последние истощаются, мифы же – вечны. На мифотворчестве зиждится современная киноиндустрия, мультипликация, телевидение, компьютерная игровая индустрия. Принципы, на которых построены классические мифы древности, являются общими для всей мировой литературы. Сочетание естественных обстоятельств со сверхъестественными движущими силами, борьба заведомо слабого с многократно сильным, перерастающая в противостояние воли и психологий, и наконец, концовка произведения, которая должна произвести впечатление на зрителя-слушателя-читателя и преподнести ему некую мораль. Таковы законы всех литературных жанров, исключая скучный. Эти законы были впервые записаны в мифах древних народов и не менялись по мере взросления человеческой цивилизации.

Предисловие автора

Мифология не может претендовать на то, чтобы считаться «полезной» наукой, если таковыми заслуживают называться только знания, которые помогают нам обогатиться и повысить свой статус в обществе. Но если стремление к тому, чтобы сделать нас счастливее и лучше, может быть названо полезным, то мы прилагаем такой эпитет по отношению к нашему предмету. Ведь мифология – служанка литературы, а литература – один из лучших союзников добродетели и покровителей счастья.

Томас Балфинч (1796–1867)

Без знания мифологии нельзя понять и оценить по достоинству многое из художественной литературы на нашем языке. Когда Байрон назвал Рим «Ниобой народов» или сказал о Венеции «Она похожа на морскую богиню Кибелу, вышедшую из вод океана», он вызывал в памяти у тех, кто знаком с мифологией, живые и броские образы, которые проходят мимо невежды. Подобные аллюзии в изобилии имеются и у Мильтона. Короткая поэма «Комус» одержит их больше тридцати, а ода «Утром в Рождество» – не меньше пятнадцати. Обильно усеян ими «Потерянный рай». Вот почему мы часто слышим, как невежды говорят, что не могут наслаждаться Мильтоном. Но если бы эти люди пополнили свои знания незатруднительным изучением этой небольшой книги, большая часть поэзии Мильтона, которая казалась им «грубой и трудно воспринимаемой», стала бы для них «музыкальной, как лютня Аполлона». Цитаты, взятые нами у более чем двадцати пяти поэтов, от Спенсера до Лонгфелло, покажут, насколько общей была практика заимствования примеров из мифологии.

Прозаики пользовались тем же источником изысканных и заставляющих думать иллюстраций. Едва ли найдется номер «Эдинбурга» или «Ежеквартального ревю», где нет подобных примеров. В «Маколеевских» статьях Мильтона их двадцать.

Но как можно познакомить с мифологией тех, кто не изучает ее посредством древнегреческого и древнеримского языков? В наши практичные времена нельзя ожидать от обычного читателя, что он посвятит себя изучению рода знания, которое полностью связано с ложными чудесами и старинными верованиями. Даже юные вынуждены отдавать так много времени познанию множества разных фактов и конкретных наук, что мало времени может быть уделено ряду трактатов по науке чистой фантазии.

А можно ли получить необходимое знание предмета, читая античных поэтов в переводе? Отвечаем, что эта область очень трудна для подготовительного курса; и для того, чтобы переводы были грамотными, требуется некоторое предварительное знание предмета. Если кто-то в этом сомневается, дадим ему прочесть первую страницу «Энеиды», и посмотрим, что он сможет сделать с «ненавистью Юноны», «приговором Парок», «судом Париса» и «наградами Ганимеда» без этого знания. Нам скажут, что ответы на такие вопросы можно найти в комментариях или обратившись к Словарю Античности?

Мы ответим: прерывать процесс чтения столь досадно, что большинство читателей предпочитают пропустить аллюзию не понятой, чем рассмотреть ее. Более того, некоторые источники дают нам только голые факты, лишенные всякого очарования оригинального повествования; и что это за поэтический миф, с которого снята его поэтичность? История Кеика и Альционы, которой посвящена целая глава в нашей книге, занимает только восемь строк в лучшем (Смита) «Античном словаре»; так же дело обстоит и с другими.

Наша работа – попытка решить эту проблему, пересказав мифологические истории в такой форме, чтобы сделать их источником развлечения. Мы постарались рассказать их корректно, согласно античным источникам, так что когда читатель найдет отсылки к ним, у него не будет затруднений в том, чтобы понять, о чем речь.

Таким образом, мы надеемся сделать изучение мифологии не работой, а отдыхом от труда; придать нашей работе очарование сборника рассказов, и посредством его познакомить с важной областью культуры.

Большинство классических легенд в «Преданиях Богов и Героев» восходит к Овидию и Вергилию. Они не переведены дословно, потому что, по мнению автора, поэзия, переведенная в литературную прозу – это не самое привлекательное чтение. Но они и не в стихах по другим причинам – из убеждения, что невозможно переводить поэзию точно, выдерживая все ограничения ритма и размера. Была предпринята попытка изложить истории в прозе, сохраняя столько поэзии, сколько содержится в мыслях, и само просится на язык, и исключая такие расширения, которые не соответствуют измененной форме.

Наша книга предназначена не для ученых, не для теологов, не для философов, но для читателей обоих полов, которые желают понять аллюзии, которые так часто делают общественные ораторы, лекторы, эссеисты, поэты и те, кто занят в культурных беседах.

Глава I. Повелители мира

Религии древней Греции и Рима угасли. Никто в наши дни не верит в богов Олимпа. Сейчас они являются частью не теологии, а литературы и творчества. Здесь они по-прежнему занимают и будут занимать свое место, потому что слишком тесно связаны с прекраснейшими произведениями поэзии и искусства, как древнего, так и современного, чтобы быть забытыми.

Мы собираемся рассказать истории, дошедшие до нас от древних, которые упоминаются современными поэтами, эссеистами и ораторами. В то же время они могут развлечь наших читателей самыми прелестными сказками, которые может создать фантазия, и дать им знания, необходимые каждому, кто собирается с пониманием читать художественную литературу наших дней.

Для того, чтобы понять эти истории, необходимо познакомиться с представлениями о структуре мироздания, которые господствовали у греков – народа, от которого римляне и другие народы унаследовали науку и религию.

Космогония древних

Греки верили, что земля плоская и круглая, что их собственная страна находится в середине, а центральной точкой ее является гора Олимп, обиталище богов, или Дельфы, столь славные своим святилищем.

Круглый диск земли пересекался с запада на восток и делился на две равные части морем, которое они назвали Средиземным, а его продолжение – Понтом Эвксинским (это Черное море), это были единственные моря, которые они знали.

Вокруг земли струила свои воды грандиозная река Океан, его течение шло с юга на север в западной части земли и в противоположном направлении в восточной части. Течение было постоянным ровным потоком, не возмущаемым штормами и бурями. Море и все реки на земле получали из него свои воды.

Северная часть земли представлялась населенной счастливым народом – гипербореями, живущими в вечном блаженстве и юности за высокими горами. Из пещер этих гор вырывался пронизывающий северный ветер, от которого мерзли люди Эллады.

Страна гипербореев была недоступна ни по суше, ни по морю. Гипербореи жили, не зная болезней и старости, тенет и войны. У английского поэта-романтика Томаса Мура есть «Песня гипербореев», начинающаяся словами:

Я пришел из страны, погруженной во свет, Где сияют сады золотые, Где студеные ветры, намаявшись, спят, И не бьются ракушки морские.

В южной части земли рядом с течением Океана жил народ, такой же счастливый и добродетельный, как гипербореи. Их называли эфиопами. Боги настолько к ним благоволили, что временами покидали свое жилище на Олимпе и шли разделить с ними их жертвоприношения и пиршества.

На западной границе земли, у потока Океана, раскинулось счастливое место, названное Элизиум (Равнина блаженных), куда переносились смертные, которым благоволили боги, чтобы наслаждаться вечным счастьем. Это счастливое место также называли «Полями счастья» или «Островами блаженства».

Итак, мы видим, что древние греки знали мало о настоящих народах, населяющих нашу планету, за исключением востока и юга своей родной страны или около побережья Средиземного моря. Между тем их воображение населяло западную часть моря гигантами, монстрами и колдуньями; тогда как вокруг диска земли, который считался не очень большим, они помещали народы, осчастливленные особым благоволением богов и наслаждающиеся удачей и долголетием.

Считалось, что Утренняя Заря, Солнце и Луна восходят из Океана на восточной стороне и проходят по небу, давая свет богам и людям. Звезды, за исключением тех, которые образуют Большую Медведицу и близких к ним, тоже поднимаются из Океана и погружаются обратно в его поток.

«Квадрига огненного Феба»

Там бог-солнце садится в крылатую лодку, которая переправляет его вокруг северной части земли обратно в то место, где он восходит на востоке. Мильтон ссылается на это в своем «Комусе»:

Взошла вечерняя звезда. Квадрига огненного Феба В Атлантику низверглась с неба, И только сумрак звездных стран Лучом последним осиян, И на восток направить снова Свой бег светило дня готово.

Лики богов

Жилище богов было на вершине горы Олимп, в Фессалии. Врата облаков охраняли богини времен года (Оры); они пропускали небожителей на землю и принимали их по возвращении.

Боги имели отдельные жилища; но, когда требовалось, все направлялись во дворец Юпитера[1]; так же поступали и те божества, которые обычно жили на земле, в воде и под землей. Во дворце властителя Олимпа был также огромный зал, в котором боги каждый день пировали. Их едой и питьем были амброзия и нектар, которые позднее разносила прекрасная богиня Геба. Здесь боги обсуждали дела, творящиеся на небе и на земле; а когда допивали свой нектар, Аполлон, бог музыки, услаждал их звуками своей лиры, а ему подпевали Музы.

Когда солнце садилось, боги отправлялись спать в свои жилища.

Следующие строки из «Одиссеи» показывают, как Гомер представлял Олимп:

Так сказав, на Олимп отошла совоокая дева[2], Где, говорят, нерушима вовеки обитель бессмертных. Ветры ее никогда не колеблют, не мочат водою Струи дождя, не бывает там снега. Широкое небо Вечно безоблачно, вечно сиянием светится ясным. Там для блаженных богов в наслажденьях все дни протекают.

Афина Паллада (она же Минерва) – богиня мудрости

Мантия и другие части одеяния богинь были вытканы Минервой (Афиной) и Грациями, а всё, что более твердой природы, было сделано из различных металлов.

Бог-ремесленник Вулкан (греческий Гефест)

Архитектором, кузнецом, оружейником, строителем колесниц и мастером всех работ на Олимпе был Вулкан (Гефест). Он построил из меди дома богов; он сделал для них золотые башмачки, в которых они ступали по воде и воздуху и перемещались с места на место со скоростью ветра, даже со скоростью мысли. Он мог наделять своим изделия самопроизвольными движениями, так что треножники (стулья и столы) могли сами двигаться внутрь и наружу небесного зала. Он даже одарил интеллектом золотых служанок, которых создал для себя.

Юпитер (Зевс), хотя и назывался отцом всех богов и людей, и сам имел начало.

Сатурн (Кронос) был его отцом, а Опс (Рея) – его матерью. Сатурн и Рея были из рода титанов, детей Земли и Неба, которые произошли из Хаоса, с чем мы познакомимся подробнее в следующей главе.

Есть и другая космогония или представление о творении, по которому Земля, Эреб (подземный мир) и Любовь были первыми существами. Любовь (Эрос) произошла из яйца Ночи, которое плавало в Хаосе. Своими стрелами и факелом он (Эрос) пронзает и оживляет все вещи, производя жизнь и радость.

Рея приносит свое очередное дитя на съедение Сатурну

Кроме Сатурна и Опс, были и другие титаны. Их имена – Океан, Гиперион, Иапет, Офион (мужские); и Фемида, Эвринома, Мнемосина (женские). О них говорят как о более старых богах, чье владычество потом перешло другим.

Сатурн подчинился Юпитеру, Океан – Нептуну, Гиперион – Аполлону.

Гиперион был отцом Солнца, Луны и Утренней зари. Поэтому изначально имено он – он бог-солнце[3], и изображался с величием и красотой, которыми потом наградили Аполлона.

«Кудри Гипериона, лик самого Юпитера», – писал Шекспир.

Офион и Эвринома правили Олимпом, пока их не свергли Сатурн и Рея. Мильтон обратился к ним в «Потерянном рае». Он сказал, что язычники, видимо, что-то знали о соблазне и падении людей.

«… тот змий премудрый звался Офионом Он с Эвриномой управлял Олимпом Коварной Еве та была подобна. Затем Сатарн с безропотною Опс Низвергли их и правили покуда Юпитер из Диктей[4] не появился».

Представления о Сатурне довольно противоречивы[5]; с одной стороны, время его правления называли «золотым веком» невинности и чистоты; с другой стороны, его описывали как монстра, пожирающего собственных детей.

Однако, Юпитер избежал этой участи и, когда вырос, женился на Метиде (Благоразумии), которая сделала так, чтобы Сатурн исторгнул своих детей. Юпитер с братьями и сестрами восстал против своего отца Сатурна и его братьев-титанов, победил их и заточил некоторых из них в Тартар, а остальных приговорил к другим наказаниям. Атласа (Атланта) приговорили держать небо на своих плечах.

Свергнув с престола Сатурна, Юпитер и его братья Нептун (Посейдон) и Плутон (Дис) разделили власть между собой. Юпитер стал править небесами, Нептун – океаном, а Плутон – царством смерти. Земля и Олимп были общей собственностью.

Юпитер – царь богов

Юпитер был царем богов и людей. Гром был его оружием, и он носил щит, называемый Эгидой, который сделал для него Вулкан. Орел был его птицей и носил его стрелы-молнии.

Юнона (Гера) была женой Юпитера, царицей богов. Ирида, богиня радуги, была ее спутницей и посланницей. Павлин был ее птицей.

Вулкан (Гефест, Мульцибер[6]), божественный мастер, был сыном Юпитера и Юноны. Он родился уродливым, и мать была столь опечалена его видом, что сбросила его с неба и он охромел. По другим источникам, Юпитер выбросил Вулкана за то, что он принял сторону матери в ссоре, которая между ними произошла. Хромота Вулкана, согласно этому источнику, явилась следствием того падения. Падение продолжалось целый день, и, наконец, он достиг острова Лемнос, который в итоге был посвящен ему и где этому богу посвящались специальные празднества. Мильтон обращается к этой истории в «Потерянном рае» (кн. 1):

Великий мастер жил в те времена, Его в Элладе и земле авзонов прозвали Мульцибером – рухнул он, с небес низвергнутый свирепым Зевсом, За то, что стену он зубчатую воздвиг Из хрусталя вокруг всего Олимпа. Он летел Звездой падучей с самого с утра И до полудня, рухнув, наконец. на остров Лемнос.

Марс (Арес), бог войны, был сыном Юпитера и Юноны.

Чертоги богов древние располагали обычно на горе Олимп

Феб-Аполлон, бог стрельбы из лука, предсказания и музыки, был сыном Юпитера и Лето (Латоны) и братом Дианы (Артемиды). Он был богом Солнца, тогда как его сестра, Диана, была богиней Луны.

Аполлон – воинственный покровитель искусств

Венера (Афродита), богиня любви и красоты, была дочерью Юпитера и Дионы. Однако по другим источникам, Венера была дочерью самого предвечного бога Урана и вышла из морской пены. Зефир отнес ее среди волн к острову Кипр, где Венеру приняли и обрядили Оры и потом привели ее в собрание богов. Все были очарованы красотой Венеры, и каждый звал ее себе в жены. Но Юпитер отдал Венеру Вулкану в благодарность за услугу, которую тот ему оказал, выковав стрелы молний. Так самая прекрасная из богинь стала женой самого некрасивого из богов. Венеру облачили в пояс, который имел силу вызывать любовь. Птицами Венеры были лебеди и голуби, а из цветов ей посвящались роза и мирт.

Венера была дочерью самого Урана

Купидон (Эрос), бог любви, был сыном Венеры. Он всегда сопровождал ее; и, вооруженный луком и стрелами, пускал стрелы в сердца и богов, и людей. Еще существовало божество по имени Антэрос, которого иногда представляли как мстителя за отвергнутую любовь, и иногда как символ взаимной страсти. Следующая легенда рассказывает о нем так:

Таким представляли Купидона (Амура или Эроса)

Венера пожаловалась богине правосудия Фемиде, что ее сын Эрос всегда остается ребенком, и услышала в ответ, что причина в том, что он у нее один, и если бы у него был брат, Эрос быстро бы вырос. Вскоре родился Антэрос, и сразу же стало видно, что Эрос быстро вырос в размере и силе.

Минерва (Паллада, Афина), богиня мудрости, была дочерью Юпитера и рождена им без матери. Она родилась в полном облачении из его головы. Ее птицей была сова, а растением, посвященным ей, была олива.

Байрон в «Чайльд-Гарольде» обращается к рождению Минервы следующим образом:

Где он, свободы ревностный защитник, Каким был сын и воин твой, Колумбия? Подобно грозной, девственной Палладе, Взлетела ввысь – или умы такие Лелеять надо средь лесов глухих Среди потоков бурных и ревущих, Что улыбались Вашингтону юному. Нет на Земле семян подобных боле.

Церера (Деметра) была дочерью Сатурна и Опс. У нее была дочь Прозерпина (Персефона), которая стала женой Плутона и царицей царства смерти. Церера покровительствовала земледелию.

Богиня плодородия Церера (Деметра)

Бахус (Дионис), бог виноделия, был сыном Юпитера и царевны Семелы. Он представлял не только хмелящую силу вина, но также его социальное и благотворное влияние, так как в его лице видели покровителя цивилизации, законодательства и приверженцем мира.

Бахус (Дионис), бог виноделия

Меркурий (Гермес) был сыном Юпитера и древней богини Майи (Майесты). Он покровительствовал торговле, борьбе и другим гимнастическим упражнениям, даже воровству, которое требует умения и сноровки.

Меркурий (Гермес) и его волшебный жезл

Гермес был вестником Юпитера и носил крылатый шлем и крылатые сандалии. В руке он нес волшебный крылатый жезл, обвитый двумя змеями, называемый кадуцеем[7].

Говорят, что именно Меркурий изобрел лиру. Однажды он нашел черепаху, у которой взял панцирь, на его противоположных краях сделал отверстия, натянул через них в ряд струны, и инструмент был готов. От такого происхождения инструмента слово «раковина» часто употребляется как синоним «лире», и фигурально по отношению к музыке и поэзии. Поэтому Грей в своей оде «Развитие Поэзии» сказал:

«О повелительница страждущей души Мать сладких и торжественных мелодий Ракушка дивная! Сколь грустные заботы И страсти жаркие в твоем я слышу строе».

Такой изначально была древнегреческая лира

Струн в лире было девять по числу Муз. Аполлона кроме его бесчисленных терминов называли также «мусагетом», то есть, «водителем муз».

Музы (младшие богини искусств) были дочерями Юпитера и Мнемозины (Памяти). Они покровительствовали пению и способствовали развитию памяти. Всего их было девять, и каждая покровительствовала своей области литературы, искусства или науки. Каллиопа («чудесный голос») была музой эпической поэзии, Клио («дарующая славу») – истории, Эвтерпа («радость») – лирической поэзии, Мельпомена («пение») – трагедии, Терпсихора («веселый танец») – хорового пения и танца, Эрато («милая») – любовной поэзии, Полигимния («многопесенная») – духовной поэзии, Урания («небесная») – астрономии, Талия («добродушие») – комедии.

Музы покровительствовали всем известным в древности искусствам. В центре их хоровода обычно изображают бога Аполлона. С картины А. Р. Менгса (1728–1779).

Древнегреческий поэт и философ Прокл так представил Муз:

Музы, молю – из толпы многогрешного города людского Вечно влеките к священному свету скиталицу– душу! Пусть тяжелит её мед ваших сот, укрепляющий разум, Душу, чья слава в одном – в чарующем ум благоречье.

Грации[8] были богинями, покровительствовавшими пиршествам, танцу и всем общественным удовольствиям и изящным искусствам. Их было трое. Их имена были – Евфросина, Аглая и Талия.

Также было три богини судьбы, которых называли Парками (они же мойры или фаты) – Клото, Лахесис и Атропос. Их обязанностью было прясть нить человеческой судьбы, и они были вооружены ножницами, которыми отрезали ее, когда хотели. Фаты были дочерями богини Правосудия Фемиды, которая сидела у трона Юпитера, чтобы давать ему советы.

Эринии или фурии были тремя богинями, которые своими скрытыми жалами терзали преступников, избежавших общественного суда или противившихся ему. Головы фурий были увиты змеями, и их появление было ужасным и отталкивающим. Их имена Алекто, Тисифона и Мегера. Их также называли эвменидами.

Немезида была богиней Возмездия.

Немезида тоже была богиней Возмездия. Она представляла справедливый гнев богов, особенно на гордых и высокомерных людей.

Пан был богом стад и пастухов. Его любимым местопребыванием была Аркадия. Поэты воспевали его как бога цветущей природы.

Нимфы лесов и ручьев, Сатиры, Силены, Сильваны, Медля на глади лугов, Близ впадин, где дремлют туманы, Внимали, был каждый любовью смущен, Молчали, как ты замолчал, Аполлон, Услаждаясь моею свирелью. К. Д. Бальмонт

Сатиры[9] были божествами лесов и полей. Они были покрыты щетинистыми волосами, головы их были украшены маленькими рожками, а на ногах были копытца.

Момус был богом смеха, а Плутос – богом богатства.

Жизнь на Олимпе проходила у богов в пирах и веселье

Глава II. Мир до и после потопа

Сотворение мира

Сотворение мира – это тема, которая самым естественным образом возбуждает постоянный интерес людей, его обитателей. Древние язычники, не владевшие по этому поводу информацией, которую мы черпаем со страниц Священного писания, имели на этот счет свое собственное мнение, высказанное в истории, подобной следующим:

«До того, как были созданы море и небо, все вещи имели один вид, которому мы дали имя Хаос – беспорядочная и бесформенная масса, ничто, как мертвая материя, в которой, однако, спали семена всех вещей. Земля, вода и воздух были смешаны вместе; но земля не была твердой, вода – жидкой, а воздух – прозрачным. Наконец, Бог и Природа вмешались и положили конец этому беспорядку, отделив землю, воду и воздух друг от друга. Огненная часть, будучи самой легкой, взметнулась вверх и образовала небеса; воздух был следующим по весу и месту. Земля, будучи тяжелее, опустилась вниз; а вода заняла самый нижний уровень и поддерживала землю.

В этот момент некий бог – кто именно, не уточнялось – оказал свои добрые услуги, чтобы привести в порядок и расположить землю. Он наметил реки и бухты, поднял горы, вычерпал долины, разместил леса, источники, плодоносные поля и каменистые равнины. Воздух был очищен, стали появляться звезды, рыбы приняли во владение воду, птицы – воздух, в четвероногие твари – землю.

Но ему захотелось, чтобы существовало разумное животное, и так был сотворен Человека. Неизвестно, сделал ли его создатель из божественных материалов или из земли, которую после отделил от неба, где все еще немного оставались небесные семена.

Этот неведомый бог взял немного этой земли и, замесив ее с водой, сделал человека по образу богов. Он дал ему прямую осанку, так, что если все остальные животные поворачивают свои лица книзу, чтобы смотреть на землю, человек поднимает голову к небу и пристально смотрит на звезды».

Прометей, Эпиметей и Пандора

Прометей был одним из титанов-гигантов, которые населяли землю до человека. Ему и его брату Эпиметею было поручено сотворить человека и наделить его и всех других животных способностями, необходимыми для их самосохранения.

Эпиметей взялся сделать это, а Прометей должен был присмотреть за его работой, когда она будет сделана. Эпиметей, соответственно, начал давать разным животным различные дары бесстрашия, силы, ловкости, смышлености: крылья – одним, клювы – другим, панцири – третьим и т. д. Но когда человек пришел за снаряжением, позволяющим ему быть высшим среди всех животных, оказалось, что из-за большой щедрости Эпиметея ничего для человека не осталось.

С этой бедой Эпиметей обратился к своему брату Прометею, который с помощью Минервы поднялся на небеса, зажег свой факел от колесницы солнца и принес огонь вниз человеку. С этим даром человек стал не просто равным животным, но превзошел их. Благодаря огню, человек стал способным делать оружие для их покорения, инструменты для обработки земли, отапливать жилища, чтобы быть сравнительно независимым от климата, и, наконец, ввести искусства и чеканить монеты, средства торговли и коммерции.

Женщина в ту пору еще не была сотворена. Существует история (довольно абсурдная, кстати!), что сделал ее Юпитер и послал Прометею и его брату в наказание за то, что они смели похитить огонь с неба, а человеку – в наказание за то, что он принял этот дар. Первую женщину звали Пандорой. Она была сделана на небе, и все боги пожертвовали что-нибудь для ее совершенства. Венера дала ей красоту, Меркурий – способность убеждать, Аполлон – чуткость к музыке и т. д.

Пандора с заветным ларчиком

Оснащенная таким образом, она была отправлена на землю и предстала перед Эпиметеем, который радостно принял ее, хотя брат предупреждал опасаться Юпитера и его даров. У Эпиметея в доме был сосуд (или ларец), в котором он хранил разные несчастия, которым он не дал места разгуляться по земле, подготавливая человека к его новому жилищу. Пандора была охвачена страстным желанием узнать, что содержится в сосуде, и однажды она сбросила крышку и заглянула внутрь. Оттуда вырвалось и рассеялось повсюду множество бедствий, делающих человека несчастным, таких как подагра, ревматизм, колики в теле; зависть, злость, месть – затмили его мысли.

Пандора поспешила закрыть крышку, но… увы! Все содержимое сосуда улетучилось, за исключением одной вещи, которая лежала на дне. Это была НАДЕЖДА.

Так мы и сегодня видим, сколько бы зла не было вокруг, надежда никогда не покидает нас полностью; пока у нас есть ЭТО, никакое зло не может сделать нас полностью несчастными.

Согласно другой истории, очаровательная Пандора была послана Юпитером с хорошими намерениями – чтобы осчастливить человека; и с ней была шкатулка, содержащая свадебные подарки, в которую каждый бог положил какое-нибудь благословение. Она опрометчиво открыла шкатулку, и все блага улетучились, кроме НАДЕЖДЫ. Эта история кажется более правдоподобной, чем предыдущая; ведь как могла НАДЕЖДА, такое бесценное сокровище, быть заключенной в сосуд, полный разного рода зла, как в предыдущем изложении.

Так мир был населен обитателями, и первой была эпоха невинности и счастья, названная Золотым веком. Истина и правда торжествовали, хотя и без всякой поддержки закона и судей, которые угрожали бы и наказывали кого-либо. В лесах еще не вырубались деревья, чтобы добыть древесину для кораблей или строительства укреплений вокруг городов. На свете не существовало таких вещей, как мечи, копья или шлемы – сражаться было не с кем. Земля в изобилии давала все необходимое человеку без труда – без пахоты или сеяния. В мире повсюду царила вечная весна, цветы росли без семян, в реках текли молоко и вино, и желтый мед сочился с дубов.

Затем последовал Серебряный век. Он был куда хуже золотого, однако значительно лучше пришедшего ему на смену медного. В этот век только что пришедший к власти Юпитер укоротил весну и разделил год на сезоны. Теперь, во-первых, люди стали подвергаться крайностям жары и холода, и им понадобились жилища. Первыми жилищами были пещеры, покрытые листьями убежища из дерева и лачуги, свитые из прутьев. Хлеб перестал расти без посадки. Крестьянин был вынужден сеять зерна и запрягать быка, чтобы он тянул плуг.

Потом пришел Бронзовый век, более суровый по характеру и более предрасположенный к вооруженным столкновениям, до того не известным.

Самым тяжелым и трудным был Железный век. Преступления хлынули потоком; а скромность, правда бежали с глаз долой. На их место пришли обман и коварство, жестокость и безнравственное стремление к богатству. Стало развиваться мореплавание, моряки натянули корабельные паруса по ветру, а деревья были срублены с гор, чтобы послужить для кораблей килями и дразнить океан, рассекая его лицо. Земля, которая до сих пор обрабатывалась людьми совместно, стала делиться на владения. Люди не довольствовались тем, что производила ее поверхность, и должны были углубляться в ее недра и добывать оттуда руды металлов. Вырабатывалось вредоносное ЖЕЛЕЗО и еще более вредное ЗОЛОТО.

Появились войны, в которых оно применялось для оружия; гость не был защищенным в доме друга; а законные сыновья и отцы, братья и сестры, мужья и жены не могли доверять друг другу. Сыновья желали смерти своих отцов, чтобы они сами смогли вступить в наследство; семейная любовь была повержена. Земля была залита кровью, и боги покидали ее один за другим, пока не осталась одна Астрея[10]; но наконец, и она ушла.

Всемирный потоп

Юпитер, видя положение вещей, разгневался. Он вызвал богов на совет. Те подчинились и держали свой путь во дворец на небе. Звездная дорожка, которую каждый может видеть ясной ночью, тянется через все небо и называется Млечный путь. Вдоль пути стоят дворцы прославленных богов; небесные существа попроще живут в отдалении, на другой стороне.

Юпитер обратился к собранию. Он описал ужасное положение вещей на земле, и закончил объявлением, что он собирается уничтожить всех ее обитателей и произвести новый народ, не похожий на прежний, который будет более достоин жизни и будет гораздо лучше служить богам. Сказав так, он взял свои стрелы-молнии и чуть не обрушил их на землю, чтобы сжег ее дотла; но, вспомнив, что такой большой пожар опасен для небес, которые тоже могут быть охвачены пламенем, он изменил свой план и решил потопить землю.

Северный ветер, который разгоняет облака, был привязан; южный был выпущен и вскоре покрыл все небо мантией черной тьмы. Скучившиеся облака грохотали; полились потоки дождя; хлеб был залит; годовой труд землепашца погиб за один час. Юпитер, не довольствуясь собственными водами и позвал на помощь своего брата Нептуна. Тот освобождает реки и проливает их потоки на землю. В то же время, он устраивает землетрясение и устремляет поток океана на берега. Стада, растения, люди и дома были снесены, а храмы с их оградами – осквернены.

Если какие-то сооружения оставались стоять, они были разбиты, и их башни скрылись под волнами. Теперь все стало морем, морем без берегов. Там и здесь оставались люди на предполагаемых вершинах гор и немногие в лодках гребли веслами там, где раньше они шли с плугом. Рыбы плавали среди вершин деревьев; якорь был брошен в сад. Там, где раньше играли грациозные ягнята, теперь прыгали огромные морские барашки. Волк плавал среди овец, желтые львы и тигры боролись в воде. Дикого вепря не спасала его сила, а оленя – его быстрота. Птицы падали в воду от усталости, не находя землю, чтобы отдохнуть. Те из живых существ, которых пощадила вода, умирали с голода.

Девкалион и Пирра

Из всех гор только Парнас возвышался над волнами; и там нашли убежище Девкалион и его жена Пирра из рода Прометея: он – праведник, а она – верная почитательница богов. Юпитер, когда увидел, что никого не осталось в живых, кроме этой пары, и припомнил их невинные жизни и праведное поведение, приказал северным ветрам развеять облака и открыть небо земле, а землю – небу.

Нептун также приказал Тритону подуть в раковину, и от этого звука воды отступили. Воды подчинились, и море вернулось в свои берега, а реки – в свои русла.

Девкалион так обратился к Пирре:

– О жена, единственная выжившая женщина, соединенная со мной, во-первых, узами родства и брака, а теперь и общей опасностью, если бы мы сохранили силу нашего предка, то могли возобновить род, как он сделал это первоначально! Но поскольку мы этого не можем, давай пойдем в тот храм и узнаем у богов, что остается нам делать.

Они вошли в храм, обезображенный тиной, и приблизились к алтарю, где не горел огонь. Там они простерлись на земле и молились богам, чтобы те подсказали, как им поправить свои жалкие дела.

Оракул ответил:

– Идите из храма с покрытыми головами и развязанными одеждами и бросайте за собой кости вашей матери.

Они выслушали эти слова с удивлением. Пирра первая нарушила молчание:

– Мы не можем послушаться; мы не смеем осквернять останки наших родителей.

Они искали самую густую тень леса и возвращались мысленно к сказанному.

Наконец Девкалион сказал:

– Может, я ошибаюсь, но нечестиво не исполнить этот приказ. Земля – великая мать всего; камни – это ее кости; их мы можем бросать за собой; и я думаю, это то, что оракул имел в виду. По крайней мере, не вредно попытаться.

Они закрыли свои лица, развязали одежды и, собрав камни, бросали их за собой. Камни (как удивительно это рассказывать!) начали становиться мягкими и сами собой принимать форму.

Девкалион и Пирра засевают мир новой породой людей

Постепенно они приняли вид грубого соответствия человеческой фигуре, как болванка, наполовину законченная в руках скульптора. Влага и ил, которые были вокруг них, стали плотью, каменная часть стала костями; прожилки камней стали венами, сохранив свое название («жилы»), но изменив свое применение. Те, что были брошены из рук мужчины, стали мужчинами, а женщиной – женщинами. Это была крепкая порода, хорошо приспособленная к труду, какими мы являемся и сегодня, обнаруживая простые признаки нашего происхождения.

Сравнение Евы с Пандорой так очевидно, что его не мог избежать Мильтон, приводя его в «Потерянного рая» (Кн. 4):

Ее к праотцу нашему привел Радушный ангел – юную, нагую, Прекрасней той Пандоры, что доставил Меркурий сыну глупому Яфета. Так мир людской в ловушке оказался, Так мстил Юпитер за похищенный огонь. Перевод Арк. Штейнберга

Наказание Прометея

Прометей и Эпиметей были сыновьями Иапета, имя которого Мильтон произносит как Яфета.

Образ Прометея был любим поэтами. Он представлялся как друг человечества, который выступил на его стороне, когда Юпитер разгневался на людей, и который научил их цивилизации и искусствам. Прометей дал древним людям огонь. Но, поскольку делая это, он преступил волю Юпитера, то тем самым титан навлек на себя гнев правителя богов и людей. Юпитер приковал его к горе на Кавказе, где орел ежедневно клевал его печень, которая заживала так же быстро, как и пожиралась. Такая мука должна была закончиться тогда, когда Прометей согласится подчиниться своему угнетателю; ибо он завладел секретом, который касался стабильности царствования Юпитера. Если бы Прометей продемонстрировал смирение, то сразу же мог быть помилован. Но он считал унижением для себя сделать это. Поэтому Прометей стал символом благородного принятия незаслуженного страдания и силы воли, сопротивляющейся давлению.

Великие поэты XIX века – Байрон и Шелли – оба обращаются к этому имени. Следующие строки принадлежат Шелли. Герой поэмы «Прометей» обращается к царю богов Юпитеру:

«Могучий Бог, ты был бы Всемогущим, Когда бы я с тобою стал делить Позор твоей жестокой тирании, Когда бы здесь теперь я не висел, Прикованный к стене горы гигантской, Смеющейся над дерзостью орла, Безмерной, мрачной, мертвенно-холодной, Лишенной трав, животных, насекомых, И форм, и звуков жизни. Горе мне!».

На протяжении тысяч лет орел Зевса ежедневно прилетал на Кавказ, где был прикован Прометей, чтобы терзать ему печень. Так продолжалось до тех пор, пока великий богатырь Геракл не убил орла и не освободил опального титана

Байрон приводит такую же аллюзию в своей «Оде Наполеону Бонапарту»:

«О, если б ты, как сын Япета, Бесстрашно встретил вихри гроз, С ним разделив на крае света Знакомый коршуну утес! А ныне над твоим позором Хохочет тот с надменным взором, Кто сам паденья ужас снес, Остался в преисподней твердым, И умер бы, – будь смертен, – гордым!» Перевод Валерия Брюсова

Глава III. Латона и ее дети

Латона и ее дети

Одной их древнейших богинь была Латона. Она была настолько древней, что даже претендовала на место жены Юпитера, однако это место вскоре завоевала Юнона. Терпеть возле себя соперницу она была не намерена и Латона, которая только что разрешилась от бремени двумя очаровательными малютками-близнецами (это были Аполлон и Диана) сочла за лучшее бежать с глаз долой от козней ревнивой царицы богов. За время скитаний ей пришлось пережить много приключений в мире, населенном людьми.

Один из очевидцев рассказал такую историю: «Однажды некие жители Люции оскорбили богиню Латону, но этот проступок не прошел им безнаказанно. Когда я был маленьким, мой отец, который был к тому времени уже слишком стар для активных трудов, послал меня в Люцию пригнать оттуда кое-какой рогатый скот, и там я увидел тот самый пруд и болото, где это чудо случилось.

Рядом стоял древний алтарь, черный от дыма жертвоприношений и почти похороненный в тростниках. Я стал расспрашивать, чей это мог быть алтарь, может быть Фавна или Наяд, или некоего бога соседней горы, и один из сельских жителей ответил:

– Не горный и не водный бог владеет этим алтарем, но та, кого царственная Юнона из ревности гнала из страны в страну, отказывая в клочке земли, где можно было бы вырастить ее близнецов. Унося на своих руках божественных наследников, Латона достигла этой земли, утомленная своим грузом и иссушенная жаждой. Случайно она выследила на дне долины эту лужицу чистой воды, где сельчане собирали ивовые прутья. Богиня приблизилась и опустилась на колени на берегу, чтобы утолить жажду в холодом потоке, но сельчане запретили ей.

За то, что Латоне отказали даже в возможности напиться воды, богиня жестоко покарала жадных поселян

– Почему вы отказываете мне в воде? – сказала она, – Ведь вода дарована для всех. Природа никому не позволяет претендовать на владение солнечным светом, воздухом или водой. Я пришла взять мою долю простого блага. И я прошу его у вас как помощи. Я не собираюсь омывать в воде мои члены, хотя они утомлены, а только утолю жажду. У меня во рту так сухо, что я с трудом могу говорить. Капля воды будет нектаром для меня; она бы оживила меня, и я сама настаивала бы на том, что, что обязана вам всю жизнь. Пусть разжалобят вас эти дети, которые простирают свои маленькие руки, как если бы для того, чтобы защитить меня»; – и дети ее как раз в этот миг протянули к сельчанам свои ручонки.

Кого бы ни тронули такие нежные слова богини? Но эти сельчане упорствовали в своей грубости; они вдобавок даже стали глумиться и угрожать богине силой, если она не покинет место. И это еще не все. Они вошли в лужу и взмутили ее своими ногами, чтобы сделать воду непригодной для питья.

Латона так рассердилась, что и думать забыла о жажде. Она больше не просила сельчан, но, подняв свои руки к небу, воскликнула:

– Клянусь Зевсом, отныне они больше никогда не смогут покинуть этой лужи, но проведут остаток своих жизней здесь!

И надо же – всё именно так произошло!

Теперь они живут в воде, иногда в нее полностью погруженные, порой поднимая свои головы над поверхностью, или плавая в ней. Иногда они выходят на берег, но вскоре обратно прыгают в свою воду. Они по-прежнему прогоняют приходящих к воде людей своими дрянными голосами, и хотя везде вокруг них вода, они не стыдятся квакать среди нее. Их голоса стали грубыми, глотки – раздутыми, их рты вытянулись от постоянного крика, их шеи сжались и исчезли, а их головы приросли к телам. Их спины зеленые, их непропорциональные животы белые; короче, теперь это лягушки, что живут в мерзкой луже».

Эта история объясняет аллюзию в одном сонете Мильтона «На поношение», которое последовало на написанные им известные трактаты:

Моим трудам воздвигли тьму препятствий В стране, что вольностью прославлена своей Гвалт адский весь мой путь сопровождает Писк кукушачий, вой совиный, лай, Я вспомнил тех сельчан, что гнусно квакали На близнецов божественной Латоны, Что позже править стали Солнцем и Луной.

Гонения, которые Латона испытала со стороны Юноны, также упоминаются в мифах. Существовало предание, что будущая мать Аполлона и Дианы, убегающая от яростного змея Пифона, насланного на нее Юноной, обежала все Эгейские острова, чтобы найти место для отдыха, но все их хозяева очень боялись гнева могущественной богини неба, и опасались помочь ее сопернице. Только остров Делос согласился стать местом рождения будущих богов. Правда, Делос был тогда плавучим островом; но когда Латона прибыла сюда, Юпитер привязал его стальными цепями ко дну моря, чтобы он стал надежным местом отдыха для его возлюбленной.

Байрон так обращается к острову Делосу в своей поэме «Дон Жуане»:

«О, светлый край златой весны, Где Феб родился, где цвели Искусства мира и войны, Где песни Сафо небо жгли! Блестит над Аттикой весна, Но тьмою жизнь омрачена…»

Аполлон и Диана

Аполлон и Диана были детьми Юпитера, которых он приблизил к себе, когда они подросли. Аполлон был покровителем искусств, а помимо этого еще и богом врачевания и прославленным предсказателем, который одарял некоторых людей даром предвидеть будущее. Кроме того его считали богом Солнца и управителем этого небесного светила. Помимо всего он был еще прославленным стрелком из лука.

Его любимая сестра Диана была богиней охоты и ее любимым время препровождением было целыми днями в толпе подружен-нимф путешествовать по лесным чащам, подстреливая дичь. Она также виртуозно владела луком и стрелами. Но помимо всего Диана-охотница еще и помогала женщинам при родах, а также по ночам надевала таинственную маску и превращалась в богиню колдовства – Гекату.

Ил, которым была покрыта земля после вод потопа, сделал ее очень плодородной, и она произвела огромное разнообразие созданий, как плохих, так и хороших. Среди первых был Пифон, огромный змей. Он выполз к ужасу людей и скрылся в пещерах горы Парнас. Аполлон прогнал его своими стрелами – оружием, которое до этого он использовал только против слабых животных: зайцев, горных козлов и им подобных. В честь этой славной победы Аполлон учредил Пифийские игры, в которых самый сильный, самый быстрый в ходьбе или в гонках на колеснице короновался венком из листьев бука; ибо лавр еще не был принят Аполлоном как его дерево.

Изящнаяная статуя Аполлона, названного Бельведерским, изображает бога после победы над змеем Пифоном.

В лучезарной колеснице От востока Феб идет, Вниз с рамен по багрянице В кудрях золото течет; А от лиры сладкострунной Божий тихий глас перунной Так реками в дол падет, Как с небес лазурных свет. Г. Р. Державин

Повзрослев, Аполлон первым делом убил змея Пифона, который преследовал его маму в бытность его ребенком

Аполлон и Дафна

Дафна была первой любовью Аполлона. И совершилось это не случайно, а по злому умыслу Купидона. Аполлон увидел божественного мальчика, играющего со своими луком и стрелами, и, гордясь своей недавней победой над Пифоном, сказал ему: «Что ты собираешься делать с этим воинским оружием, дерзкий мальчик? Отдай его в руки достойного. Смотри, с помощью своего лука я одержал победу над огромным змеем, чье ядовитое тело тянулось по горам и равнины! Будь доволен своим факелом, ребенок, и зажигай свои собственные огоньки, как ты их называешь, где хочешь, но не смей заниматься моим оружием».

Сын Венеры услышал эти слова и ответил: «Твои стрелы могут поразить любые цели, но мои – поразят тебя». Сказав так, он достал из своего колчана две стрелы разного назначения: одну, чтобы разжигать любовь, а другую – чтобы отражать ее. Первая стрела была золотая и остро заточенная, вторая – тупая, со свинцовым наконечником. Свинцовой стрелой он поразил нимфу Дафну, дочь речного бога Пенея, а золотой – Аполлона, прямо в сердце.

Тотчас же бог был охвачен любовью к девушке, а ей стала отвратительна сама мысль о любви. Ей нравились лесные забавы и погони на охоте. Многие влюбленные искали ее, но она всех их отвергала, играя на деревянных дудочках и не думая о Купидоне или Гименее. Отец часто говорил ей: «Дочь, ты должна мне найти зятя, ты должна мне нарожать внуков».

Но так как она ненавидела саму мысль о браке как о преступлении, ее прекрасное лицо все покрывалось румянцем стыда, она кидалась отцу на шею и говорила: «Дорогой отец, будь ко мне благосклонен и позволь всегда оставаться незамужней, как Диана». Он согласился, но в то же время сказал: «Твое собственное лицо не позволит этого».

Аполлон полюбил Дафну и страстно желал добиться ее; ему – тому, кто давал предсказания всему миру, не хватало мудрости, чтобы узнать свою собственную судьбу. Аполлон увидел ее волосы, свободно рассыпанные по плечам и сказал:

– Если так прекрасен беспорядок, то какими же они будут, если их уложить?

Он видел ее глаза, яркие как звезды; он видел ее губы и не могу довольствоваться только созерцанием их. Он любовался ее ногами и руками, обнаженными до плеч, а то, что было скрыто от глаз, он представлял еще более прекрасным. Он преследовал ее; она бежала быстрее ветра и не останавливалась ни на миг на его мольбы.

– Остановись, дочь Пенея, – сказал Аполлон, – Я не враг тебе. Не уносись от меня, как овечка от волка или голубь от ястреба. Я следую за тобой из-за любви. Ты меня расстраиваешь и пугаешь, потому что можешь упасть и разбиться об эти камни, и я буду тому причиной. Молю, беги медленнее. И я буду преследовать тебя медленнее. Я ведь тебе не деревенщина, не какой-нибудь грубиян. Мой отец – сам Юпитер, а я – владыка Дельф и знаю все о прошлом и о настоящем. Я – бог пения и лиры. Мои стрелы попадают точно в цель, но, увы! Стрела, более губительная, чем моя, пронзила мне сердце! Я бог врачевания и знаю хорошие качества всех целительных растений. Увы! Я страдаю от болезни, против которой не действует никакой бальзам!

Победу над Дафной нельзя отнести к подвигам Аполлона, но людская молва этот случай сохранила

Нимфа продолжала свой бег, не выслушав его просьбу. Но, даже убегая, она очаровывала его. Ветер развевал ее одежды, а ее распущенные волосы свободно струились за ней. Бога еще более распалило то, что его мольбы отвержены, и, подгоняемый Купидоном, он стал нагонять ее. Он был как гончая, преследующая лань с открытой пастью, готовая вцепиться, а слабое животное отпрыгивает, ускользая в самый последний момент. Так и неслись бог и дева – он на крыльях любви, а она на крыльях страха. Однако, преследователь быстрее, и нагоняет ее, и его шумное дыхание уже касается ее волос. Силы начали оставлять ее, и, готовая упасть, она зовет своего отца, бога рек:

– Помоги мне, Пеней! Открой землю, чтобы скрыть меня, или измени мое тело, которое навлекло на меня эту беду!

Как только она это сказала, ее члены оцепенели; грудь стала закрываться нежной корой; волосы стали листьями, руки стали ветвями; ноги быстро прилипли к земле, как корни; ее лицо, ставшее вершиной дерева, не сохранило ничего из прошлых очертаний, кроме своей красоты. Аполлон стоял пораженный. Он обнял ветви и покрыл поцелуями дерево. Ветви сжались от его губ.

– Теперь ты не можешь быть моей женой, – сказал он, – но, несомненно, ты будешь моим деревом. Я надену тебя на свою голову; я украшу тобой свою арфу и свой колчан; и когда великие римские завоеватели подготовят триумфальное величие Капитолию, из тебя совьют венки на их головы. И, так как я вечно молодой, ты тоже будешь вечнозеленой, и твои листья не будут опадать.

Нимфа, превратившаяся теперь в лавровое дерево, кивнула головой в знак благодарности. То, что Аполлон был богом и музыки, и поэзии, не кажется странным, но то, что медицина также была назначена в его владения, может таким показаться удивительным.

Кто вещих Дафн в эфирный взял полон, И в лавр одел, и отразил в кринице Прозрачности бессмертной? – Аполлон. В. И. Иванов

Следующие строки из стихотворения Шиллера «Боги Греции» отсылают нас к тем далеким временам.

Здесь, на высях, жили ореады, Этот лес был сенью для дриад, Там из урны молодой наяды Истекал сребристый водопад. Этот лавр был нимфою молящей, В той скале дочь Тантала молчит, Филомела[11] плачет в темной чаще, Стон Сиринги в тростнике звучит…

Аполлон и Гиацинт

Аполлон страстно любил юношу по имени Гиацинт. Он сопровождал его в его занятиях: нес сети, когда тот ловил рыбу, вел собак, когда он шел на охоту, следовал за ним в его походах в горы и забросил ради него свою лиру и свои стрелы. Однажды они играли вместе в метание колец, и Аполлон, подняв диск, с силой и ловкостью послал его высоко и далеко. Гиацинт смотрел, как он летел, и, взволнованный игрой, побежал вперед, чтобы поймать его, торопясь сделать свой бросок; как вдруг кольцо отскочило от земли и ударило его в лоб. Он ослабел и упал. Бог, такой же бледный, как Гиацинт, поднял его и сделал все, чтобы остановить кровь и удержать улетающую жизнь, но все было напрасно; рана оказалась сильнее медицины. Как у сорванной в саду лилии свешивается голова, и цветы наклоняются к земле, так голова мертвого мальчика, словно слишком тяжелая для его шеи, падала на плечо.

– Ты мертв, Гиацинт, – говорил в отчаянии Феб, – я лишил тебя юности. Тебе – страдание, мне – преступление. Если бы я мог умереть за тебя! Но так как этого не может быть, живи в моей памяти и в песне. Моя лира будет прославлять тебя, моя песня будет рассказывать о твоей судьбе, и ты станешь цветком, посвященным моему сожалению.

Пока Аполлон говорил, он увидел, что кровь, которая текла на землю и пачкала траву, перестала быть кровью; и появился цветок, более прекрасного оттенка, чем тирский пурпур, похожий на лилию, если бы он был не пурпурный, а серебристо-белый. Но этого Фебу было недостаточно; для большей славы он пометил лепестки своей скорбью и написал на них: «Ах! Ах!», как мы видим и сегодня.

Этот цветок с тех пор называется гиацинтом, и с каждым возвращением весны его цветение оживляет у нас память о несчастной судьбе Гиацинта.

Говорят также, что во всей этой трагической истории виноват не кто иной, как Зефир (западный ветер), который тоже любил Гиацинта и ревновал, что тот предпочел Аполлона; он злокозненно подул невовремя, чем изменил направление полета кольца, чтобы оно убило Гиацинта.

Аллюзию к Гиацинту можно узнать в «Лициде» Мильтона:[12]

«Как тот цветок кроваво-красный, Что горю посвящен».

Диана и Актеон

На двух предыдущих примерах мы увидели, что древние видели своих богов великими и могущественными существами, но вовсе не всесильными и далеко не всегда божественно справедливыми. Скажем прямо: боги древности были упрямыми, обидчивыми и ужасно своенравными созданиями и горе было тому человеку, который ненароком мог рассердить их.

Был полдень, и солнце стояло в зените, когда молодой Актеон, сын царя Кадма, обратился к юношам, которые вместе с ним в горах охотились на оленя:

– Друзья, наши сети и оружие смочены кровью жертв; на сегодня мы достаточно поохотились, а завтра мы сможем продолжить наши труды. Теперь, когда Феб печет землю, давайте отложим наше снаряжение и порадуемся отдыху».

В той местности была долина, плотно окруженная кипарисами и соснами, посвященная богине-охотнице Диане. На краю долины имелась пещера, украшенная не искусственно, но сама природа потрудилась над ней, потому что обернула свод ее кровли камнями так изысканно, словно те были подобраны рукой человека. С одной стороны бил источник, а края открытого бассейна были покрыты травой. Сюда приходила богиня леса, когда утомлялась охотой, и омывала свое девственно-божественное тело в искрящейся воде.

Однажды, направившись туда со своими нимфами, она вручила свое копье, стрелы и лук одной, а одежду – другой, пока третья развязывала сандалии с ее ног. Потом Крохала, самая ловкая из них, убрала ее волосы, а Нефела, Хиала и другие принесли воду в большой вазе.

Когда богиня таким образом была подготовлена к процедурам туалета, беспечный Анактеон, покинул своих компаньонов и слоняясь без особой цели, пришел на это место, приведенный сюда не иначе как самой своей злосчастной судьбой. Когда он показался при входе в пещеру, нимфы, увидевшие мужчину, закричали и помчались к богине, чтобы прикрыть ее своими телами. Но она была выше их, и ее голова возвышалась над всеми прислужницами. Лицо Дианы, застигнутой врасплох, залилось краской цвета облаков во время заката или восхода.

Окруженная нимфами, она все же наполовину развернулась и в поспешном порыве искала свои стрелы. Но так как их не было под рукой, она плеснула водой в лицо незваному гостю, добавив следующие слова: «Теперь иди и расскажи, если сможешь, что ты видел обнаженную Диану».

Участь Актеона была ужасной, но главное, он был в этом совершенно не виноват

Тут же пара ветвистых оленьих рогов выросла из его головы, его шея удлинилась, у ушей отросли острые кончики, руки стали ногами, голени удлинились, его тело покрылось пятнистой шкурой. Его прежнюю смелость сменил страх, и герой побежал. Он мог только восторгаться своей собственной скоростью; но как только он увидел свои рога в отражении в воде, хотел воскликнуть: «О, я несчастный!», но за его усилиями звука не последовал. Он стонал, и слезы текли по оленьей морде, которое заняло место его собственного лица. Осталось только сознание своего несчастья.

Что же ему было делать? – пойти домой искать дворец или лежать, спрятавшись в лесу? Сделать последнее он боялся, а первое – стыдился. Пока он колебался, его увидели собаки. Первый, Меламп, спартанский пес, подал сигнал своим лаем, потом Памфаг, Дорцей, Лелапс, Ферон, Нап, Тигрис и все остальные ринулись за ним быстрее ветра.

Он убегал, а они преследовали его над скалами и обрывами, через горные ущелья, которые казались непроходимыми. Там, где часто он охотился на оленя и подбадривал свою свору, его свора теперь гнала его, подбодренная его друзьями-охотниками. Он неимоверно громко хотел выкрикнуть: «Я Актеон; признайте своего хозяина!», но слова не приходили по его воле. Воздух оглашался лаяньем собак.

Тут одна набросилась на его спину, другая же вцепилась в плечо. Когда они схватили своего хозяина, остальная свора нагнала, и они вонзили свои зубы в его плоть. Он стонал – не человеческим голосом, но и не совсем оленьим, и, падая на колени, поднял глаза и хотел бы поднять руки в мольбе, если бы они у него были.

Его друзья и приятели-охотники подбадривали собак и искали всюду Актеона, призывая его присоединиться к охоте. При звуке своего имени он повернул свою голову и слышал, что они сожалели о его отсутствии. Он же, столь нужный им, был здесь. О, как бы он сам порадовался умению подвигам своих собак, но чувствовать зубы в своем тебе было неимоверно горестным. Все они были вокруг него, и яростно раздирали его на части; и пока они не оборвали его жизнь, гнев Дианы не был удовлетворен.

У испанского поэта и прозаика XVII в. Франсиско де Кеведо-и-Вильегаса есть чудесный сонет, посвященный Актеону:

Эфесская охотница роняла в лесной купальне свой жемчужный пот в ту пору, когда знойный небосвод на Пса направил солнечные жала. Она глядела, как Нарцисс, в зерцало, рисуя свой портрет на глади вод. Но нимфы, чуя чужака приход, ей из воды соткали покрывало. Они слепят водою Актеона, но на богиню он глядит влюбленно, – не слепнет тот, кто этот свет следит. Уже украшен он рогами зверя, и псы бегут к оленю, зубы щеря, но пыл его сильней ее обид.

Примечание редактора: У великого русского поэта А. С. Пушкина есть незавершенная поэма «Актеон»:

В лесах Гаргафии счастливой За ланью быстрой и пугливой Стремился долго Актеон. Уже на тихий небосклон Восходит бледная Диана, И в сумраке пускает он Последнюю стрелу колчана.

Ниоба и ее семья

Судьба Актеона наделала много шума в Элладе и послужила предостережением всем дерзким смертным, чтобы они не соревновались с богами. Но одна, будучи многодетной матерью и весьма влиятельной дамой в своей стране, не усвоила урока покорности. Это была Ниоба, царица города Фивы. И действительно она могла гордиться многим; но это была ни слава мужа, ни ее собственная красота, ни их высокое происхождение, ни сила их царства. Сила которая воодушевляла ее, предметом ее особой гордости были ее дети; и Ниоба действительно была бы самой счастливой из матерей, если бы только не притязала на это.

В то время как раз проходило ежегодное празднование в честь Латоны и ее детей, Аполлона и Дианы. Жители Фив собрались, украсили головы лавровыми венками, принося на алтари ладан и свои молитвы, когда среди толпы появилась Ниоба.

Ее наряд сверкал золотом и драгоценными камнями, а выражение лица было прекрасным, каким может быть лицо женщины в гневе. Стоя поодаль, она и обозревала народ надменным взором.

– До чего же глупо, – заявила она, – предпочитать существо, которое вы никогда не видели, той, что ежедневно появляется перед вашими глазами! Почему Латона должна прославляться служением, а мне ничего не досталось? Моим отцом был Тантал, который был принят как гость за столом богов; моя мать была богиней. Мой муж построил и управляет этим городом, Фивами, а Фригия – мое наследство от отца. Куда я ни обращу свой взор, повсюду я вижу признаки моей власти; а своей фигурой и внешностью я не уступаю богине. Ко всему прочему добавьте, что у меня есть семь сынов и семь дочерей, и надо еще поискать зятьев и невесток, достойными родства со мной. Есть ли у меня, чем гордиться? И вы предпочтете мне Латону, дочь Титана, с ее двумя детьми? У меня их в семь раз больше. И правда, я счастливая, и счастливой останусь. Будет ли кто-то это отрицать? Мое богатство – основа их благополучия. Я чувствую себя достаточно сильной, чтобы выдержать, пусть даже меня и оставит Фортуна. Она, конечно, может забрать у меня многое, но много все же и останется. Если бы я потеряла нескольких из своих детей, и то мне было бы лучше, чем бедной Латоне, у которой их всего двое. Все вон с ваших торжеств, покончите с этим служением – вы служите не той, кто истинно достойна поклонения!» Народ подивился, но послушался, и оставил священные службы незаконченными.

Богиня была возмущена. На вершине священной горы Дианы, где она жила, она так обратилась к своему сыну и дочери:

– Дети мои, я, которая была так горда вами обоими, что считала себя второй среди богинь, уступая только самой Юноне, начала теперь сомневаться, богиня ли я на самом деле. Меня перестанут почитать, если вы не защитите меня.

Она продолжала причитать в том же духе, но Аполлон прервал ее:

– Не говори больше, – сказал он, – ибо речь твоя речь только откладывает наказание.

Так же сказала Диана. Пронесшись по небу, скрывшись в облаках, они спустились на башни города. Перед воротами была обширная равнина, где молодежь города занималась своими воинскими забавами. Сыновья Ниобы были здесь с остальными (одни взобрались на горячих богато наряженных коней, другие управляли легкими колесницами). Первенец Исменей, был поражен стрелой сверху, когда он управлял своими взмыленными конями; он лишь вскрикнул: «Ах!», выронил вожжи и упал замертво.

Другой сын, услышав звук лука, (как лодочник, который видит надвигающуюся бурю и плывет к пристани) ударил лошадь вожжами и попытался спастись бегством. Но неотвратимая стрела настигла его, когда он убегал.

Два другие сына, юные мальчики, только что пришли с занятий на игровую площадку для борьбы. Когда они стояли лицом к лицу, одна стрела пронзила их обоих. Они издали общий крик, вместе бросили последний взгляд вокруг и вместе перестали дышать. Алфенор, старший брат, увидев, как они упали, поспешил к ним, чтобы оказать помощь, и был убит, выполняя братский долг. Остался только один – Илиней. Он поднял свои руки к небу, пытаясь вымолить прощения.

– Спасите меня, о, боги, – прокричал он, обращаясь ко всем, в неведении, у кого именно просить заступничества; и Аполлон спас бы его, но стрела уже была выпущена, и было слишком поздно.

По ужасу народа и горю слуг Ниоба скоро узнала о том, что случилось. Она с трудом могла поверить, что это возможно; она была возмущена и поражена, что боги способны сделать подобное преступление и осмелились на это. Ее супруг, Амфион, сокрушенный таким ударом, покончил с собой.

Увы! Как теперь отличалась эта Ниоба от той, что раньше увела людей со священных ритуалов, и держала свой величавый путь через город – первая была предметом зависти друзей, а вторую жалели даже враги. Она склонилась на колени над безжизненными телами своих сынов и целовала то одного, то другого. Подняв мертвенно-бледные руки к небесам, она сказала:

– Жестокая Латона, насыть свою ярость моей болью! Насыть свое каменное сердце, когда я хороню семь моих сынов. И в чем твой триумф? Лишенная сыновей, я все же богаче тебя, моей победительницы». Только она это сказала, как прозвучала стрела и поразила ужасом все сердца, кроме Ниобы. Она была смелой от непомерного горя.

Образ безутешной матери Ниобы стал наглядным примером античного фатализма – необходимости покоряться неумолимой судьбе

Сестры, ее дочери, стояли в траурных одеждах над могилами своих мертвых братьев. Одна упала, пораженная стрелой, и умерла на теле, которое оплакивала. Другая, пытавшаяся утешать свою мать, внезапно замолчала и осела на землю замертво. Третья попыталась сбежать, а четвертая – спрятаться, другая стояла, трепеща, не зная, что предпринять. Шестая уже была мертва, и осталась одна, которую мать держала, сжав руками и закрывая своим телом.

– Сохраните мне одну, самую юную! О, сохраните мне хотя бы одну из такого множества! – плакала она; и пока это говорила, та упала мертвая.

Ниоба села, одинокая, среди сынов, дочерей, мужа – всех мертвых, и казалась оцепеневшей от горя. Ветер не шевелил ее волосы, щеки были бледны, глаза светились, застывшие и неподвижные, она не подавала признаков жизни. Язык прилип к нёбу, вены перестали передавать ток жизни. Шея не ворочалась, руки не жестикулировали, ноги не ступали. Она превратилась в камень снаружи и внутри. Только слезы продолжали течь, и, унесенная вихрем на свою родную гору, она до сих пор остается скалой[13], из которой течет струящийся поток, символ никогда не прекращающегося горя.

Образ Ниобы используется Байроном в «Чайльд Гарольде»(IV. 79) как прекрасная иллюстрация состояния упадка современного Рима:

О Древний Рим! Лишенный древних прав, Как Ниобея – без детей, без трона, Стоишь ты молча, свой же кенотаф. Останков нет в гробнице Сципиона, Как нет могил, где спал во время оно Прах сыновей твоих и дочерей. Лишь мутный Тибр струится неуклонно Вдоль мраморов безлюдных пустырей. Встань, желтая волна, и скорбь веков залей! Перевод В. Левика

Эта трогательная история стала сюжетом знаменитой статуи в императорской галерее Флоренции. Она является главной фигурой группы, как предполагается, изначально установленной во фронтоне храма.

Фигура матери, сжавшей руками своего погибающего ребенка – одна из самых восхитительных античных статуй. Среди произведений искусства она стоит в одном ряду с Лаокооном и Аполлоном. Далее следует перевод греческой эпиграммы, предполагаемо связанной с этой статуей:

Боги в камень ее обратили – напрасны усилья; Скульптор-волшебник ей снова дыханье вложил.

При всей трагичности истории Ниобы, мы не можем удержаться от улыбки, как сделал это Мур в «Ритмах по дороге»:

В своей возвышенной манере Сэр Ричард Блэкмор рифмовал И, если ум его не подводил, То он привольно время проводил, Меж эпикой и смертью, не страдая, Свои стишата день-деньской кропая И этим время злостно убивая; Как Феб в своей злащеной колеснице То песней величавой разразится, То юную Ниобу пристрелит.

Сэр Ричард Блэкмор был врачом, и в то же время очень плодовитым и очень безвкусным поэтом, чьи работы сейчас забыты, и упоминаются Муром лишь для остроумной шутки.

От редактора. Судьба Ниобы и ее детей была одной из любимых тем античного искусства. В числе древнегреческих скульптур на эту тему особенно славилась группа, украшавшая собой фронтон одного из малоазийских храмов Аполлона, впоследствии перевезенная в Рим и поставленная в тамошнем храме Аполлона Созиана. Воспроизведение ее представляет собой известная группа Ниобид, хранящаяся в музее Уффици во Флоренции, а также отдельные ее части и копии, находящиеся в других музеях, напр. в Ватикане («Убегающая дочь Ниобы»), в Дрездене и Мюнхене (две фигуры убитых сыновей и так наз. «Илионей»). Части группы, хранящиеся в Уффици, изображают Ниобу с припавшей к ней дочерью, шесть сыновей, трех дочерей и педагога; вся же группа состояла, по всей вероятности, из 16 фигур: 8 мужских и 8 женских.

Историки искусства еще не пришли к окончательному заключению относительно того, кому из великих греческих ваятелей принадлежал оригинал, повторением которого являются дошедшие до нас фигуры Ниобид – Праксителю или Скопасу, но, судя по смелости их движений, тонкой обработке форм и патетичности выражения, с наибольшей вероятностью можно приписать этот оригинал второму из названных мастеров.

Историю Ниобы рассказывает замечательный русский поэт А. Н. Апухтин в одноименном стихотворении:

Над трупами милых своих сыновей Стояла в слезах Ниобея. Лицо у ней мрамора было белей, И губы шептали бледнея; «Насытиться, Латона, печалью моей, Умеешь ты мстить за обиду! Не ты ли прислала мне гневных детей: И Феба, и дочь Артемиду? Их семеро было вчера у меня, Могучих сынов Амфиона, Сегодня… О, лучше б не видеть мне дня… Насыться, насыться, Латона!.. Вы, боги, всесильны над нашей судьбой, Бороться не можем мы с вами: Вы нас побиваете камнем, стрелой, Болезнями или громами… Но если в беде, в униженьи тупом, Мы силу души сохранили, Но если мы, павши, проклятья вам шлем, Ужель вы тогда победили? Стоит Ниобея безмолвна, бледна, Текут ее слезы ручьями… И чудо! Глядят: каменеет она С поднятыми к небу руками. Тяжелая глыба влилась в ее грудь, Не видит она и не слышит, И воздух не смеет в лицо ей дохнуть, И ветер волос не колышет. Затихли отчаянье, гордость и стыд, Бессильно замолкли угрозы… В красе упоительной мрамор стоит И точит обильные слезы…

Глава IV. Юнона и ее соперницы

Ио

Однажды жена царя богов Юпитера богиня Юнона заметила, как небо внезапно потемнело, и сразу же заподозрила, что ее муж поднял тучу, чтобы скрыть какие-то свои темные дела. Она мигом расчистила небо и увидела мужа на берегу прозрачной реки, а рядом с ним стояла прекрасная телочка. Юнона заподозрила, что за обличьем телки скрывается какая-то прекрасная нимфа или кто-то из смертных – так и было на самом деле; потому что это была Ио, дочь речного бога Иноха, с которой Юпитер заигрывал, а когда он стал опасаться приближения своей жены, то изменил внешний вид своей пассии.

Юнона присоединилась к своему мужу, а заметив телку, похвалила ее красоту, и спросила, чья она была и из какого стада. Юпитер, чтобы прекратить вопросы, ответил, что это было его новое творение из земли.

Бюст Юноны, найденный в Италии на вилле Лудовизи

Юнона попросила ее себе в подарок. Что мог в такой ситуации сделать Юпитер? С одной стороны, ему не хотелось отдавать свою возлюбленную жене; но… как отказать царице богов в таком пустячном подарке как простая телка? Он не мог этого сделать, не вызвав подозрения; потому и согласился. Богиня все еще не освободилась от подозрений, поэтому она передала телку своему верному слуге Аргусу, чтобы тот за ней строго присмотрел.

У Аргуса было сто глаз, и из них одновременно могли спать не более двух, так что он следил за Ио постоянно. Он мучил ее, кормя через день, а ночью он обвязывал ее мерзкой веревкой вокруг шеи. Она бы протянула руки, чтобы вымолить свободу у Аргуса, но у нее не было рук для этого, а вместо голоса она мычала, что пугало даже ее саму. Ио видела своего отца и сестер, проходящих мимо нее, и страдала от того, что они похлопывали ее по спине и восхищались ее красотой. Отец протянул ей пучок травы, и она лизнула протянутую руку. Она очень хотела, чтобы он узнал ее и выполнил бы ее желание; но, увы! для этого ей нужны были слова. Наконец, она додумалась писать, и написала рогом на песке свое имя – оно было коротким. Инох узнал его, и поняв, что под таким обличьем скрыта его дочь, которую он давно и безуспешно ищет, стал скорбеть по ней и, обняв ее белую шею, воскликнул:

«Увы! Дочь моя, меньшим горем было бы потерять тебя навсегда!» Когда он так плакал, Аргус, наблюдая, подошел и угнал ее, и сел сам высоком берегу, с которого он мог видеть все вокруг во все стороны.

Бедняжке Ио пришлось пережить немало неприятных часов в облике коровы

Сам же Юпитер весьма переживал, наблюдая страдания своей возлюбленной, и, позвав своего верного слугу Меркурия (греки его звали Гермесом), велел ему пойти и избавить свою возлюбленную от Аргуса. Меркурий поспешил выполнить задание: он надел свои крылатые сандалии и шлем, взял наводящий сон волшебный жезл-Кадуцей и спрыгнул с небесной цитадели на землю. Здесь он отложил свои крылья и взял только жезл, с которым выглядел обычным пастухом, который гонит свое стадо. Пока он брел, то играл на своих дудочках. Это была так называемая свирель или флейта Пана.

Аргус слушал его с восхищением, потому что сам он до той поры никогда не слышал игры музыкальных инструментов.

– Эй, юноша, – сказал он, – подойди и сядь рядом со мной на этот камень. Здесь лучшее место в окрестностях, чтобы пасти твои стада, а кроме того тут прекрасная тень, именно такая, какую любят все коровки.

Меркурий присел с ним рядом и стал рассказывать ему разные истории допоздна и играл на своих дудочках самые спокойные мелодии, надеясь убаюкать бдительные глаза, но все было напрасно; потому что Аргус ухитрялся оставлять некоторые из своих глаз открытыми, когда другие закрывал для отдыха.

Меркурий (Гермес) был признанным хитрецом и обманщиком, недаром его считали покровителем торговцев и воров

Среди прочих историй Меркурий рассказал ему, как был изобретен инструмент, на котором он играл.

История о Пане и Сиринге

«Жила-была нимфа по имени Сиринга, которую очень полюбили сатиры и духи леса; но ей никто из них не был нужен, она была верной почитательницей Дианы и охоты. Ее можно было принять за Диану, увидев в платье охотницы, только лук у нее был из рога, а у Дианы – из серебра. Однажды, когда Сиринга возвращалась с охоты, ей встретился Пан, сказал ей именно такие слова и добавил еще кое-что в том же роде. Она побежала от него, не останавливаясь, чтобы послушать его комплименты, а он преследовал ее до берега реки, где и настиг.

У Сиринги было время только для того, чтобы попросить помощи у своих подруг – водных нимф (наяд). Они услышали ее и откликнулись. Пан выбросил руки, чтобы обнять то, что он принял за фигуру нимфы, но обнаружил, что обнял только пучок камыша! От его дыхания воздух проходил через тростинки, и получалась печальная мелодия. Бог, очарованный новизной и сладостью музыки, сказал: «Ну, тогда, по крайней мере, ты будешь моим!» Он взял несколько тростинок разной длины, соединил их одну с другой в ряд и сделал инструмент, который называется сирингой или свирелью в честь нимфы».

Прежде, чем Меркурий закончил эту историю, он увидел, что все глаза Аргуса сомкнуты – он уснул. Когда его голова упала на грудь, Меркурий одним ударом отрубил ему голову и сбросил ее со скалы.

О, несчастный Аргус! Свет всех твоих ста глаз сразу же погас! Однако опечаленная Юнона не дала им окончательно погаснуть – она взяла их и поместила в качестве орнамента в хвост павлина, где они остаются по сей день.

Но месть Юноны не была еще удовлетворена. Она послала назойливого овода мучить бедняжку Ио, которая по всему миру убегала от этого преследования. Она переплыла Ионическое море (названное так по ее имени), затем бродила по равнинам Иллирии, взбиралась на гору Хаэм и пересекла Фракийский пролив, позднее названный Босфором (что означает «коровий брод»), потом прошла всю Скифию и страну киммерийцев, и, наконец, прибыла на берега Нила. Лишь тогда Юпитер вступился за нее и, получив от него обещание, что он больше не будет уделять ей внимания, Юнона разрешила ему возвратить бедной девушке прежний вид.

Наверное, было было удивительно видеть со стороны, как постепенно к ней возвращалась прежняя форма. Грубые волосы опали с ее тела, рога сжались, глаза уменьшились, рот укоротился, руки и пальцы пришли на место копыт и передних ног; наконец, от телки ничего не осталось, кроме красоты. Сначала она боялась говорить, из страха замычать. Но постепенно она обрела уверенность и вернулась к своему отцу и сестрам.

В поэме Китса, посвященной Ли Ханту, содержится следующее обращение к истории Пана и Сиринги:

Ты наблюдаешь, как гамадриады Расчесывают влажные власы, И бессловесно долгие часы Внимаешь песне тростника в воде В местах пустынных и злотворных, где Плодится трубчатый болиголов, И вспоминаешь, грустен и суров, Как за Сирингой долго гнался ты Сквозь травы и кусты, Внемли тебе слагаемый пеан[14], Великий Пан! Перевод Е. Витковского

Каллисто

Другой девушкой, возбудившей ревность Юноны, была Каллисто, которую ревнивая богиня превратила ее в медведицу. «Я отниму, – сказала она, – твою красоту, которой ты покорила моего мужа». Каллисто упала на колени, она пыталась вытянуть руки в мольбе – но они уже начали покрываться черной шерстью. Ее руки округлились, стали вооружаться кривыми когтями и служить в качестве ног; ее рот, красотой которого, бывало, восхищался Юпитер, стал ужасной пастью, более приспособленный к тому, чтобы вызывать ужас.

Осталось ей только ее прежнее положение, и стоя на задних ногах она, не прекращая стонать, оплакивала свою судьбу, и стояла так прямо, как могла, подняв вверх передние лапы, просия о милости, и чувствовала, что Юпитер был не так добр, как она надеялась, хотя она не могла сказать ему этого.

Юпитер и Каллисто. Фрагмент картины Цезаря ван Эвердингена

О, как часто, боясь оставаться одной в лесах всю ночь, она скиталась в окрестностях своих прежних прибежищ; как часто, напуганная собаками, она, так недавно охотница, удирала в страхе от охотников! Часто она убегала от диких зверей, забыв, что она сама теперь дикий зверь; и, сама, будучи медведем, боялась медведей.

Однажды ее заметил юноша, когда охотился. Она увидела его и узнала в нем своего сына, который теперь вырос и стал молодым человеком. Она стояла и испытывала желание обнять его. Когда она чуть не приблизилась, он, встревоженный, поднял свое охотничье копье и намеревался пронзить ее, но Юпитер, видя это, предотвратил преступление и, унеся их обоих, поместил на небе в качестве Большой и Малой Медведицы.

Юнона была в гневе: еще бы, кому понравится увидеть свою соперницу в такой славе, и поспешила к древним богам: Тефиде и Океану, силам морских стихий, и в ответ на их расспросы, сказала о причине своего прихода так:

– Вы спрашиваете, почему я, царица богов, покинула небесные равнины и спустилась в ваши глубины? Знайте же, что меня вытеснили в небе – мое место отдано другой. Вы не верите мне; но посмотрите, когда ночь покроет мир темнотой, и вы увидите двоих, на которых у меня столько поводов жаловаться, поднятых на небеса, в части, где круг наименьший, по соседству с полюсом. С чего теперь будут трепетать при мысли обидеть Юнону, если такие награды – следствие моего недовольства? Смотрите, что я могла сделать! Я отказала ей в человеческом обличье – а она помещена среди звезд! Вот результат моего наказания – такова сила моей власти! Лучше бы она вернулась в прежнее обличье, как я разрешила это Ио. Возможно, он собирается жениться на ней и выгнать меня прочь! Но вы, мои приемные родители, если сочувствуете мне и видите мое недовольство недостойным со мной обращением, покажите мне это, молю вас, запретив этой гадкой паре входить в ваши воды.

Силы океана согласились, и с тех пор два созвездия, Большой и Малой медведицы, движутся в небе всё по кругу, но никогда не погружаются, как другие звезды, в океан.

Последняя звезда в хвосте Малой Медведицы, называется Полярной звездой. Дж. Мильтон сказал про нее так:

Мой взгляд обрел и новые отрады Когда пейзаж вокруг обозревая. Я вижу башни, зубчатые стены Высь глубочайшую меж древесных веток Возможно, там таится красота, Которую звезда Полярная скрывает.

Здесь двойное обращение к Полярной звезде как проводнику моряков, и к магнетической притягательности звезды, которую он называет «Звездой Аркадии», потому что сына Каллисто звали Аркасом (они жили в Аркадии).

Эак и мирмидоняне

Мирмидоняне были воинами Ахилла в Троянской войне. Все страстные и беспринципные последователи какого-либо политического лидера по сей день называются их именем. Но происхождение мирмидонян не должно внушать мысли о жестоком и кровавом народе, а скорее о трудолюбивом и мирном.

Однажды Кефал, царь Афин, прибыл на остров Эгина, чтобы искать помощи у своего старого друга и союзника царя Эака в войне с Миносом, правителем Крита. Кефал был прекрасно принят, и желанная помощь сразу же была ему обещана.

– У меня достаточно людей, – сказал Эак, – чтобы защищаться самому и дать тебе войска, в которых ты нуждаешься.

– Я рад видеть это, – ответил Кефал, – и, признаться, очень удивлен найти такую массу юношей, каких вижу вокруг себя, всех, несомненно, одного возраста. Но, помнится мне, было у тебя много нестарых еще людей, которых я знал раньше, и которых сейчас не вижу. Что с ними стало?

Эак застонал и ответил голосом, полным скорби:

– Я вынужден рассказать тебе, и сделаю это сейчас же, не откладывая больше, дабы ты воочию смог узнать, как из грустного начала иногда проистекает счастливый результат. Те, кого ты знал раньше, теперь пыль и прах! Чума, посланная гневной Юноной, опустошила наш остров! Юнона возненавидела его, потому что он носила имя одной из фавориток ее мужа.

Когда болезнь начала проявляться по естественным причинам, мы сопротивлялись ей, как могли, натуральными средствами; но скоро стало ясно, что чума гораздо сильнее нас, и мы уступили. Вначале небо, казалось, село на землю, и толстые облака заперли нагретый воздух. В течение четырех месяцев господствовал ужасный южный ветер. Беспорядок поразил колодцы и источники; тысячи змей выползли на землю и излили свой яд в воды. Сила болезни сначала распространилась на низших животных: собак, рогатый скот, овец и птиц. Несчастный пахарь с удивлением видел, как его быки падали посреди поля и лежали, беспомощные, в незаконченной борозде. Шерсть облезала с блеющих овец, и их тела иссыхали. Лошадь, некогда первая в беге, больше не оспаривала пальму первенства, но стонала в стойле и умирала бесславной смертью. Дикий вепрь забыл свою ярость, олень – быстроту, медведи больше не нападали на стада. Все зачахло; мертвые тела лежали на дорогах, в полях, лесах; воздух был отравлен ими.

В то, о чем я вам рассказываю, трудно поверить, но ни собаки, ни птицы, ни голодные волки не трогали трупов. Их гниение распространяло заразу. Затем болезнь атаковала сельчан, а потом жителей городов. Сначала горели щеки, и дыхание становилось затруднительным. Язык становился жестким и разбухал, и сухой рот был открыт в постоянной жажде, и хватал, задыхаясь, воздух. Люди не могли выносить жара своих одежд и постелей, и предпочитали лежать на голой земле; но земля не остужала их, а, напротив, они нагревали место, на котором лежали.

И врачи не могли помочь, потому что болезнь атаковала и их тоже, и контакт с больным приводит к заражению, так что самые верные своему служению врачи стали первыми жертвами. Наконец, надежда на помощь исчезла, и люди научились смотреть на смерть как на единственное избавление от болезни. Потом они дали дорогу всем предпочтениям и не задавались вопросом, что подходит, а что нет, потому любое средство от болезни было не годным. Самообладание покинуло людей, они толпились вокруг колодцев и источников и пили, пока не умирали, так и не утолив жажды. У многих не было сил выйти из воды, и они умирали посреди потока; а другие, несмотря на это, пили из него. Некоторые были настолько истощены, что могли только ползти, и, если не имели сил подняться, умирали на земле. Казалось, они ненавидели своих друзей, и уходили из их домов, если, не зная причины болезни, винили в том свое место жительства. Одних видели ковыляющими вдоль дороги, пока они могли стоять, тогда как другие опускались на землю и, открывая свои умирающие глаза, чтобы бросить последний взгляд, закрывали их в смерти.

Что было у меня на сердце, пока все это происходило, и что я должен был делать, как только ненавидеть жизнь и желать быть с моими мертвыми людьми? Всюду лежали мои подданные, осыпавшиеся, как переспелые яблоки под деревом или как желуди под дубом после бури. Видишь там, в высоте, храм, посвященный Юпитеру? О, как много молитв было принесено здесь; мужей за жен, отцов за сыновей, и как много было умерших во время самой молитвы! Как часто, пока жрец готовился к жертвоприношению, жертва падала, сраженная болезнью, не дождавшись удара ножа! Постепенно все почтение к святому было утрачено. Тела лежали не погребенные, лес был нужен для погребальных костров, люди боролись друг с другом за владение им. Наконец, никого не осталось, чтобы печалиться; сыновья и отцы, старики и молодые погибли равно не отпетые.

Стоя перед алтарем, я поднял глаза к небу.

«О, Юпитер, – сказал я, – если ты действительно мой отец, и если не стыдишься своего потомка, верни мне назад моих людей или забери и меня!»

При этих словах послышался раскат грома.

«Я принял знамение, – закричал я, – о, может быть, это знак благоприятного расположения ко мне!»

Рядом с тем местом, где я стоял, как раз рос дуб с раскидистыми ветвями, посвященный Юпитеру. Я увидел кучу муравьев, занятых своими делами, несущих мелкие зернышки во ртах и следующих один за другим в ряд вверх по стволу дерева. Рассматривая их множество с восхищением, я сказал: «Дай мне, о, отец, горожан, столь многочисленных, как они, и снова наполни мой пустой город».

Дерево затряслось и зашелестело листьями, хотя это не ветер оживил его. Я весь затрепетал и поцеловал землю и дерево. Я не должен был сомневаться в своей надежде. Пришла ночь, и сон завладел моим телом, утомленным заботами. Дерево стояло передо мной в моем сне со своими многочисленными ветвями, покрытыми живыми движущимися созданиями.

Казалось, дуб затрясся и сбросил на землю множество тех прилежных собирающих зерна существ, которые стали расти, все больше и больше и постепенно выпрямились, отбросили лишние ноги и черный цвет и, наконец, приняли человеческую форму. Потом я проснулся, и первым импульсом было ругать богов, которые лишили меня сладкого видения и не сделали его реальностью в этом месте. Пока я все еще был в храме, мое внимание было привлечено звучанием множества голосов снаружи; это был звук, давно не обычный для моих ушей. Пока я стал думать, что это еще сон, Теламон, мой сын, бросив открытыми ворота храма, воскликнул: «Отец, иди сюда и прими то, что превосходит даже твои надежды!» Я вышел и увидел множество людей, таких, как я видел во сне, и они шли такой же процессией.

Бывшие муравьи превратились в трудолюбивый, прилежный и воинственный народ мирмидонян

Пока я смотрел с удивлением и восхищением, они приблизились и, преклонив колена, приветствовали меня как своего царя. Я принес свои клятвы Юпитеру и предоставил пустой город новорожденному народу, и разделил поля среди тех, кого назвал мирмидонянами по муравьям (мирмекс), от которых они произошли. Ты их видишь; их поведение соответствует тому, какое было у них в прежнем виде. Это прилежный и старательный народ, стремящийся к прибыли и цепкий к своим выгодам. Среди них ты можешь набрать свои войска. Они последуют за тобой на войну, юные по годам, но смелые сердцем».

Описание чумы здесь взято у Овидия из отчета, который греческий историк Фукидид, дал чуме в Афинах. Историк описал подлинные факты из жизни, и с тех пор все поэты и писатели-беллетристы, когда описывают подобные сцены, заимствуют подробности у него.

Глава V. Шалости богов

Диана и Эндимион

Эндимион был прекрасным юношей, который пас свое стадо на горе Латмос. Одной спокойной чистой ночью богиня Диана, в том числе богиня Луны и колдовства, взглянула вниз и увидела его спящим. Холодное сердце девственной богини смягчилось от его непревзойденной красоты, и она спустилась к нему, поцеловала и смотрела на него, пока он спал.

По другой версии, Юпитер наградил Эндимиона даром вечной молодости вкупе с вечным сном. О том, кто наделен таким даром, мы можем написать немного приключений. Говорили, что Диана, заботилась, чтобы ее любимчик не страдал от своей пассивной жизни, ибо она увеличивала его стадо и охраняла его овец и ягнят от диких зверей.

Поэма Китса «Эндимион» – это дикое и фантастическое произведение, содержащее изящную поэзию, как вот эти строки, обращенные к луне:

Он был Поэтом и, к тому ж, влюбленным На Латмии стоял он, где по склонам Полз ветерок из миртовой долины. Он гимны проносил через стремнины, Плывя от храма звездного Дианы. Там воскуренья были постоянны. Охотница с улыбкой благосклонной На жертвенник взирала, но влюбленный Не мог на храм глядеть без огорченья: Там красоту держали в заточенье! И новый гимн, родившийся от стона, Дал Цинтии ее Эндимиона. Перевод Е. Фельдмана

Отважная и грозная девственница Диана была в то же время покровительницей рожениц

История Эндимиона имеет особое очарование своими тонко скрытыми значениями. Мы видим Эндимиона юным поэтом, чье воображение и чье сердце тщетно ищет того, что может удовлетворить его, проводящего свои лучшие часы при тихом лунном свете и пестующего здесь под лучами яркого и молчаливого свидетеля меланхолию и страсть, которая поглощает его. История говорит о вдохновенной и поэтической любви, о жизни, проведенной более в мечтах, чем в реальности и о ранней и желанной смерти.

Орион и Плеяды

Орион был сыном Нептуна. Он был статным великаном и сильным охотником. Отец наделил его способностью двигаться через глубины моря или, по другой версии, ходить по его поверхности.

Орион любил Меропу, дочь Ойнопиона, царя Хиоса, и сватался к ней. Он очистил остров от диких зверей и принес охотничьи трофеи в подарок своей возлюбленной; но, поскольку Ойнопион постоянно отсрочивал свое согласие, Орион попытался завладеть девушкой силой. Ее отец, разгневавшись на такое поведение, опоил Ориона, ослепил и выбросил на морском берегу. Слепой герой шел на звук молота Циклопа, пока не достиг Лемноса и не прибыл к кузнице Вулкана, который, сжалившись над ним, дал ему Кедалиона, одного из своих людей, в проводники к жилищу солнца. Посадив Кедалиона на плечи, Орион пошел на восток и там, встретив солнечного бога, вернул себе зрение его лучами.

После этого он жил как охотник с Дианой, которая его любила и даже, как говорят, почти была готова выйти за него замуж. Ее брат был этим очень недоволен и часто бранил ее, но безрезультатно. Однажды, глядя, как Орион идет по морю так, что только его голова возвышалась над волнами, Аполлон указал на него своей сестре и утверждал, что она не сможет попасть в этот темный предмет на море. Богиня-лучница пустила стрелу в роковую цель. Волны прибили к земле мертвое тело Ориона, и, оплакивая свою роковую ошибку обильными слезами, Диана поместила его среди звезд, где он появляется как великан с поясом, мечом, львиной шкурой и палицей.

Сириус, его пес, следует за ним, а Плеяды летят пред ним.

Таким древние представляли дикого охотника Ориона (изображение созвездия его имени в Атласе звездного неба Яна Гевелия)

Плеяды были дочерями Атласа и нимфами из свиты Дианы. Однажды Орион увидел их, влюбился и стал преследовать их. В своей беде они взмолились богам, чтобы те изменили их форму, и Юпитер из жалости превратил их в голубей, а потом сделал их созвездием на небе. Хотя их по количеству было семь, видны только шесть звезд, потому что Электра, одна из них, как говорят, покинула свое место, потому что не могла видеть гибель Трои, города, который основал ее сын Дардан.

Английский поэт Александр Поуп в поэме «Пасторали» так обращается к мифической истории.

Над нами властен времени закон. Нам бедствия приносит Орион. Природа, увядая и хирея, Едва жива в объятиях Борея. Прощайте, Дафна, Музы и стихи! Прощай, любовь, прощайте, пастухи! Прощайте, горы, долы, рощи, реки, И ты, лесной народ, прощай навеки! Перевод Веры Потаповой

Мы должны упомянуть, что на небесном глобусе Орион предстает в львиной шкуре и с палицей.

Аврора, Тифон и Мемнон

Богиня утренней зари, Аврора, как и ее сестра Диана-Луна, тоже иногда загоралась любовью к смертным. Ее главным любимчиком был Тифон, сын Лаомедонта, царя Трои. Она похитила его и уговорила Юпитера наградить его бессмертием; но, забыв присоединить к этому дару молодость, через некоторое время она начала замечать, к своей большой досаде, что ее возлюбленный начал стареть. Когда его волосы стали совсем белыми, она покинула его; но он все же находился в ее дворце, жил, питаясь амброзией, и был одет в небесный наряд. Со временем он утратил способность двигаться, и потом она закрыла его в комнате, откуда иногда можно было слышать его слабый голос. Наконец, она превратила его в кузнечика.

Мемнон был сыном Авроры и Тифона. Он был царем Эфиопии и жил на крайнем востоке на берегу океана.

Со своими воинами он прибыл, чтобы помочь родственникам своего отца в войне против Трои. Царь Приам принял его с большими почестями и с восхищением слушал его рассказ о чудесах побережья океана.

На следующий же день после прибытия Мемнон, не терпящий отдыха, повел свои войска на поле битвы. Антилох, смелый сын Нестора, пал от его руки, и греки были обращены в бегство, но тогда выступил Ахилл и возобновил битву. Долгий и непредсказуемый бой шел между ним и сыном Авроры; в конце концов, победа досталась Ахиллу – Мемнон пал, и троянцы в страхе бежали.

Аврора, которая со своего места на небе смотрела с мрачным предчувствием на опасность, угрожающую ее сыну; увидев его падение, приказала своим братьям-Ветрам, принести его тело на берега реки Эсеп в Пафлагонии. Вечером Аврора пришла в сопровождении Времен (Ор) и Плеяд, и рыдала и причитала над своим сыном. Ночь из сострадания к ее горю накрыла небо облаками; вся природа оплакивала ребенка Утренней зари.

Богиня Аврора, оплакивающая своего сына Мемнона

Эфиопы воздвигли Мемнону надгробие на берегах потока в роще Нимф, а Юпитер превратил искры и угли от погребального костра в птиц, которые, разделившись на две стаи, бились над костром, пока не упали в пламя. Каждый год в годовщину его смерти они возвращаются и отмечают его погребение подобным образом. Аврора осталась безутешной из-за потери своего сына. Ее слезы до сих пор текут, и их можно увидеть ранним утром в виде росы на траве.

В отличие от большинства чудес древней мифологии, до сих пор существуют некоторые памятники, связанные с этой историей. На берегах Нила в Египте есть две колоссальные статуи, одна из которых, как говорят, является статуей Мемнона. Древние авторы пишут, что, когда первые лучи солнца падают на эту статую, слышен звук, исходящий из нее, который они сравнивают с треском струны арфы. Есть некоторые сомнения в том, является ли существующая статуя, описанная древними, статуей Мемнона, а мистические звуки еще более сомнительны.

Все же достаточно много и современных утверждений, что статуи по-прежнему способны издавать звук. Возникло предположение, что звуки производятся замкнутым воздухом, который выходит из трещин или пещер в скалах, что может дать некоторое основание для истории. Гарднер Вилкинсон, поздний путешественник, пользующийся высоким авторитетом, сам обследовал статую и открыл, что она была полая, и что «в фалде статуи есть камень, который при ударе издает металлический звук, который все еще можно использовать, чтобы ввести в заблуждение посетителя, который настроен верить в ее силы».

Поющая статуя Мемнона – любимый объект аллюзий у поэтов.

Так колоссы Мемнона выглядят ныне

У австрийского поэта Иоанна Майрхофера есть стихотворение «Мемнон», где в частности, сказано:

Судьбы моей печален приговор. Я глух и нем, пока в тумане горы. Но лишь блеснет пурпурный луч Авроры, С пустыней я вступаю в разговор. Как легкий вздох гармонии живой, Звучит мой голос скорбно и уныло. Поэзии волшебное горнило Миротворит мой пламень роковой. Перевод Николая Заболоцкого

От редактора. У Иннокентия Анненского в драме «Фамира-кифаред» одна из нимф обращается к певцу:

О сатир, а расплата?.. Разве с богом Бороться им под силу? Сколько нас, Взлелеянных Кронидом, приносили Героям сыновей, все были славны – Ахилл, Мемнон и Рес, но между них Счастливого ты знал ли?

Глава VI. Немилосердное солнце

История Фаэтона

Фаэтон был сыном Аполлона и нимфы Климены. Однажды школьный приятель посмеялся над его заявлениями о том, что он, якобы, является сыном бога, и Фаэтон пришел в ярость, ему стало стыдно, и он рассказал об этом матери.

– Если я действительно небесного рода, мама, – сказал он, – докажи мне это как-нибудь и подтверди мои притязания на почет.

Климена простерла руки к небу и сказала: «Призываю в свидетели Солнце, которое смотрит на нас сверху, что я сказала правду. Если это ложь, пусть в последний раз вижу я его свет. Но тебе будет не трудно пойти и спросить у него самому; ведь страна, где встает Солнце, соседствует с нашей. Пойди и спроси у Солнца, признает ли он в тебе родного сына».

Фаэтон слушал мать с восхищением. А потом он отправился в Индию, которая находилась прямо в области восхода солнца; и, полный надежды и чувства гордости, достиг места, где его родитель начинал своей ежедневный путь.

Дворец Солнца стоял, поднятый на колоннах, сверкающий золотом и драгоценными камнями, тогда как полированная слоновая кость формировала потолок, а серебро – двери. Мастерство же строителя превосходило материалы, потому что на стенах дворца сам Вулкан изобразил землю, море и небеса с их обитателями. В море были нимфы: одни из них играли в волнах, другие ездили на спинах рыб, тогда как третьи сидели на скалах и сушили свои волосы цвета морской волны. Их лица были и похожими, и не похожими – такими, какими и должны быть лица сестер. На земле же мастером были искусно нарисованы города, леса, реки и сельские божества. Над всем было вырезано подобие славного неба; а на серебряных дверях двенадцать знаков зодиака, по шесть с каждой стороны.

Сын Климены поднялся по крутой лестнице и вошел в зал своего предполагаемого отца. Он приблизится к отцу, но остановился на расстоянии, потому что не мог вынести такого сильного света.

Феб, обряженный в пурпурное одеяние, сидел на троне, который сверкал словно усыпанный бриллиантами. По правую и левую руку от него стояли День, Месяц и Год, и через равные интервалы Часы. С головой, украшенной цветами, стояла Весна, а Лето – с отброшенной в сторону одеждой и с венком из побегов спелых зерен; Осень – с ногами, запачканными виноградным соком, а холодная Зима – с волосами, покрытыми инеем.

Окруженный такими слугами бог Солнца всевидящим оком заметил юношу, ослепленного невиданной и великолепной сценой, и спросил о цели его визита. Юноша ответил:

– О, свет безграничного мира, Феб, отец мой, – если ты позволяешь мне так тебя называть, – прошу тебя, дай мне какое-нибудь доказательство того, что я твой сын.

Он остановился; и его отец, отложив в сторону лучи, что сияли вокруг его головы, приказал ему подойти и, обняв, сказал:

– Сын мой, ты не заслужил, чтобы от тебя отрекались, и я подтверждаю то, что сказала тебе мать. Чтобы положить конец твоим сомнениям, проси, чего захочешь, и это будет тебе подарком. Я призываю в свидетели то ужасное озеро, которого я никогда не видел, но которым мы, боги, клянемся в самых торжественных случаях.

Фаэтон сразу же попросил разрешить ему хоть раз в жизни управлять колесницей солнца. Отец пожалел о своем обещании; трижды или четырежды он качал своей лучистой головой в предостережение.

– Я говорил опрометчиво, – сказал он, – только эту просьбу я вынужден отклонить. Я и тебя прошу отказаться от нее. Это опасный подарок, это вовсе не то, мой милый Фаэтон, что подходит твоей молодости и силе. Ты – смертный, а просишь того, что превосходит силы смертного. В своем незнании ты стремишься сделать то, что даже сами боги не могут. Никто, кроме меня, не может провести огненную колесницу дня. Не может этого сделать даже Юпитер, чья ужасная рука мечет молнии. Первая часть пути настолько крута, что и лошади, свежие поутру, с трудом могут подниматься; середина – настолько высоко в небе, я сам едва ли без страха могу смотреть вниз и наблюдать землю и море, простершиеся подо мной. Последняя часть пути отвесно спускается и требует наиболее внимательного управления. Тефида, которая ждет, чтобы принять меня, часто трепещет, как бы я не упал стремглав вниз. К тому же небо все-время крутится и носит звезды вместе с собой. Я должен постоянно заботиться, чтобы это движение, которое все с собой увдекает, не унесло и меня. Представь, если бы я дал тебе колесницу, что бы ты с нею делал? Сможешь ли ты сохранить свое движение, когда небесная сфера вращается под тобой? Может, ты думаешь, что там, на пути у тебя расположены леса и города, жилища богов, дворцы и храмы? Напротив, дорога твоя проходит между ужасными монстрами. Ты проходишь между рогов Тельца, напротив Стрельца, около пасти Льва и там, где Скорпион тянет свои клешни в одном направлении, а Рак – в другом. Тебе не покажется легким вести по этому пути коней, да не простых, а с огнем в груди, который пышет у них из ноздрей. Я и сам едва могу управлять ими, когда они непокорны и сопротивляются поводьям. Остерегайся же, сын мой, чтобы я не стал подателем рокового дара; измени свое требование, пока можешь. Ты просишь доказательства того, что произошел из моей крови? Доказательство тому – мой страх за тебя. Посмотри мне в глаза – если бы ты мог заглянуть в мое сердце, ты увидел бы всю отцовскую тревогу. Наконец, – продолжал он, – оглянись вокруг и выбери все, что есть на земле или в море прекрасного – проси этого и не бойся отказа. Только я прошу тебя не торопиться. Ты ищешь не славы, а разрушения.

Но почему ты бросился мне на шею и по-прежнему умоляешь меня? Ты получишь свое, если настаиваешь, клятва дана и должна быть выполнена, но я прошу тебя выбирать мудрее.

Он закончил; но юноша отклонил все увещевания и сохранил свое требование. Так, посопротивлявшись, пока это было можно, Феб, наконец, повел Фаэтона туда, где стояла величественная колесница.

Она, дар Вулкана, целиком была из золота; золотыми были вал, ось и колеса, а спицы – из серебра. Вдоль сидения были выложены ряды хризолитов и бриллиантов, которые отражали всюду вокруг блеск солнца. Пока храбрый юноша с восхищением осматривал колесницу, Утренняя Заря открыла пурпурные двери на востоке и показала проход, усыпанный розами. Звезды ушли, построенные Дневной звездой, которая также удалилась последней из всех. Отец, увидев, что земля начала озаряться, а Луна готова удалиться, наказал Часам запрягать лошадей. Те послушались и вывели из высоких стойл коней, напитавшихся досыта амброзией, запрягли их и прицепили поводья. Затем отец омыл лицо своего сына сильнодействующей мазью, чем сделал его способным выносить яркое пламя. Он надел лучи на голову юноши и с обреченным вздохом сказал:

– Если ты так желаешь этого, мой сын, по крайней мере, послушай моего совета: придержи кнут и крепко держи вожжи. Кони и сами бегут достаточно быстро; работа в том, чтобы сдерживать их. Не следуй самой прямой дорогой между пятью кругами, а поворачивай влево. Держись в границах срединной зоны и опасайся как северной, так и южной стороны. Ты увидишь следы колес, и они послужат для тебя ориентирами. И, так как небо и земля должны получать причитающуюся им долю тепла, держись и не слишком высоко, а не то сожжешь небесные жилища, и не слишком низко, а то земля загорится; средний путь самый безопасный и лучший. А теперь я предоставляю тебя судьбе, которая, надеюсь, будет к тебе благосклонней, чем я ожидаю. Ночь выходит из западных ворот, и мы не можем больше медлить. Возьми вожжи; но если в последний момент твое сердце подводит тебя, и ты воспользуешься моим советом, оставайся там, где ты в безопасности, и позволь мне самому освещать и согревать землю.

Однако проворный юноша прыгнул в колесницу, выпрямился и схватил вожжи с восторгом, изливая слова благодарности своему недовольному отцу. Тем временем лошади наполняли воздух своим храпом и огненным дыханием и нетерпеливо топтали землю. Теперь ограждения опустились, и перед ним простерлась бескрайний простор Вселенной.

И кони понеслись вперед, рассекая облака и опережая утренние ветры, которые исходили из тех же восточных ворот. Вскоре они поняли, что груз, который они несут, легче, чем обычно; и как корабль, который без равновесия все сильнее и сильнее уносит в море, колесница без своего привычного веса помчалась, почти как пустая. Они понеслись безудержно и потеряли проезжую дорогу. Фаэтон был встревожен, он не знал, как управлять конями; а если бы и знал, то у него не хватило бы сил.

И вот Большая и Малая Медведица впервые опалились огнем и нырнули бы в воду, если бы могли; Змея, которая лежит, свернувшись в кольцо, на северном полюсе, спящая и безобидная, согрелась и с теплом почувствовала, как ожила ее ярость. Волопас, как говорят, убежал, хотя и обремененный своим плугом и совершенно не привычный к быстрому движению.

Когда несчастный Фаэтон взглянул вниз на землю, лежащую теперь под ним в огромной протяженности, он побледнел, и его колени затряслись от ужаса. Вопреки яркому свету везде вокруг, в его глазах потемнело. Он пожалел, что вообще оказался в доме своего отца, узнал о его отцовстве, что настаивал на своем требовании. Он несся, как корабль, который летит перед бурей, когда рулевой не может ничего другого, как положиться на свои молитвы. Что он мог сделать? Значительная часть небесной дороги осталась позади, но большая часть еще была впереди. Он смотрит то в одну сторону, то в другую: то на место, с которого он начал свой путь, то на царство заката, которое ему не суждено достигнуть. Он потерял самообладание и не знал, что делать: то ли крепко держать вожжи, то ли бросить их; он позабыл имена лошадей. С ужасом видит он кошмарные фигуры, разбросанные по поверхности неба. Вот Скорпион протянул к нему свои огромные клешни и хвост и скрючил ядовитый коготь простершийся над двумя знаками зодиака.

Когда мальчик увидел его, наполненного ядом и угрожающего своими клешнями, мужество оставило его, и вожжи выпали из рук. Лошади, когда почувствовали, что их отпустили, понеслись, сломя голову, и, необузданные, вошли в незнакомую область неба, среди звезд, швыряя колесницу в непроходимые места, то высоко в небо, то вниз почти к земле. Потрясенная Луна видела, как колесница ее брата несется прямо под ней. Облака начали дымиться, а вершины гор загорелись; поля опалились жарой, равнины высохли, на деревьях загорелась листва, урожай был в пламени! Но это еще не все. Большие города погибли со своими стенами и башнями; целые народы превратились в пепел! Лесистые горы горели, Афос и Таурус, и Тмол, и Уте; Ида, раньше знаменитая своими источниками, но теперь совершенно высохшая; и гора Муз Геликон, и Хаем; и Этна с огнями внутри и наружи, и Парнас с его двумя пиками, и Родоп, вынужденный, наконец, расстаться со своей снежной вершиной. Его холодный климат не спас Скифию, горел Кавказ, и Осса, и Пинд, и Олимп, что выше их обоих; и Альпы высоко в небе, и Апеннины, покрытые облаками.

Фаэтон увидел мир в огне и почувствовал невыносимый жар. Воздух, которым он дышал, был, как воздух в печи и полон горящего пепла, а дым был черный, смолистый. Он рванулся вперед, не зная куда. Поэтому, считается, что с того часу весь народ Эфиопии стал черным от крови, которая внезапно выступила на поверхности их тел, а ливийская пустыня высохла до состояния, в котором она пребывает по сей день. Нимфы источников с растрепанными волосами плакали о своих водах, и реки не были спасены– под своими берегами дымилась Танаис, и Кайкус, Ксанф и Меандр; вавилонские Ефрат и Ганг, Тахо с золотыми песками, Кейстер, где жили лебеди. Нил бежал и спрятал свою голову в пустыне, где он остается до сих пор. Там, где он выпускал свои воды через семь русел в море, остались семь пересохших каналов. Земля треснула, открывшись, и через трещины свет проник в Тартар и напугал бога и богиню теней.

Подвиг Фаэтона символизировал безрассудное стремление человека к божественной силе и власти

Моря сжались. Там, где раньше была вода, стала сухая равнина; а горы, которые лежали под волнами, подняли свои вершины и стали островами. Рыбы искали глубин, а дельфины больше не рисковали, как обычно, резвиться на поверхности. Даже Нерей и его жена Дорида с нереидами, их дочерями, искали самых глубоких пещер для убежища. Трижды Нептун попытался поднять голову над поверхностью, но трижды уносился обратно в глубь моря от невыносимой жары. Земля, раньше окруженная водами так, что только ее голова и плечи были обнажены, закрывая лицо руками, посмотрела в небо и хриплым голосом позвала Юпитера:

– О, властелин богов, чем я заслужила такое с собой обращение? А если ты желаешь, чтобы я погибла в огне, почему не используешь для этого свои молнии? Дай мне, по крайней мере, пасть от твоей руки. Это ли награда за мое плодородие, за мою покорную службу? За то что, что я снабжала травами скот, фруктами – людей, а ладаном – твои алтари? Но если я недостойна твоего уважения, то что сделал мой брат Океан, чтоб заслужить такую судьбу? Если мы не можем вызвать твою жалость, подумай, молю тебя, о твоих небесах и посмотри, как обе опоры, которые поддерживают твой дворец, дымятся, и он непременно должен упасть, когда они разрушатся. Атлант устал, и едва держит свою ношу. Если море, земля и небо погибнут, то мы все вновь впадем в древний Хаос. Сохрани, по крайней мере, то, что осталось от пожирающего пламени. О, подумай о нашем спасении в этот ужасный момент!

Так говорила Земля, и, превозмогая жару и жажду, больше уж не могла и слова вымолвить. И тогда всемогущий Юпитер, призвав в свидетелей всех богов, включая того, кто одолжил свою колесницу, и, показав им, что без применения срочных мер все будет потеряно, поднялся на высокую башню, с которой он распылял облака над землей и бросал разветвленные молнии. Но в то время нельзя было найти ни облака, чтобы сделать щит для земли, ни единого дождя, оставшегося неисчерпанным. Юпитер прогремел громом и, размахивая стрелой молнии в правой руке, пустил ее в колесницу, и одним ударом лишил Фаэтона сидения и жизни!

Фаэтон с горящими волосами стремглав упал вниз, как подстреленная звезда, которая освещает небо своим светом при падении, и Иордан, великая река, приняла юношу и остудила его горящее пламя. Италийские наяды соорудили для Фаэтона гробницу и написали на камне такие слова:

Под камнем сим обрел покой несчастный Фаэтон, Сын Феба лучезарного, дерзнул он колесницей Пылающею править, но не совладал с ней, Хотя стремленье было благородным.

Гелиады

Сестры Фаэтона, Фэтуса и Лампетия, которых прозвали Гелиадами[15], оплакивая его судьбу, сами превратились в тополя на берегу реки, и их слезы, которые продолжают течь, становятся янтарем, когда капают в поток.

Великий португальский поэт Луис Камоэнс в своей бессмертной поэме «Лузиады» рассказывает о прибытии португальцев в Индию:

И вскоре португальцы увидали, Что паруса у лодок быстроходных, На диво чужестранцам, состояли Из листьев пальмы, мастерски сплетенных. А лодками искусно управляли Потомки Фаэтоном опаленных Народов, обожженных при паденье Возницы, потерпевшего крушенье.

Клития

Клития была водной нимфой и обожала бога-Солнце, который после короткого романа к ней так и не вернулся. И так она тосковала, сидя целый день на холодной земле, а ее распущенные волосы струились по плечам.

Девять дней она сидела, не ела и не пила; ее единственной пищей были слезы и прохладная роса. Она смотрела на солнце, когда оно вставало и проходило свой дневной путь до заката; она не видела ничего другого, ее лицо постоянно поворачивалось за ним. Наконец, говорят, ее тело приросло к земле, лицо стало цветком – подсолнечником, который поворачивается на своем стебле так, чтобы всегда быть обращенным лицом к солнцу на протяжении всего его дневного пути; ибо он в такой мере сохраняет чувство нимфы, от которой произошел.

Нимфа Клития обожала бога-Солнце, который после короткого романа к ней так и не вернулся.

Английский поэт Худ в своих «Цветах» так обращается к Клитии:

Безумная мне Клита не нужна, За солнцем рабски следует она; И не Тюльпан – угодливая девка, Что угождать готова всем по слухам; Ни Примула – простушка-замарашка, И не Фиалка – постная монашка; Я буду гордой розы добиваться, С царицей кто осмелится равняться?

Подсолнечник – любимый символ постоянства. Великий английский поэт Томас Мур так использует этот образ:

Нет, не забудет сердце истинной любви; Коль искреннее чувство, то до гроба Взирает на него Подсолнух робко И чувства прячет до утра свои.

Глава VII. Поощрение богов

Мидас и Бахус

Мидас был царем Фригии. Он был сыном Гордия, некогда бедного сельчанина, которого народ сделал царем своей страны, повинуясь приказу оракула, который сказал, что их будущий царь должен приехать в город на повозке. Пока народ на площади совещался, Гордий со своей женой и сыном как раз в этот момент въехал в повозке на городскую площадь.

Таким в древности представляли пьянчужку-Силена

Став царем, Гордий посвятил свою повозку божеству оракула и привязал ее на месте крепким узлом. Это был знаменитый «гордиев узел», и оракулом было возвещено, что тот, кто сможет его развязать, станет властелином всей Азии. Многие старались развязать его, но безуспешно, пока Александр Македонский не прибыл во Фригию. Он, как и другие, также безуспешно испытывал свою сноровку, пока от нарастающего нетерпения не вытащил свой меч и не разрубил злополучный узел. Когда впоследствии Александр достиг своей цели, получив во владение всю Азию, люди стали думать, что слова оракула исполнились в точности.

Однако вернемся к царю Мидасу, с личностью которого связаны не менее удивительные истории.

Однажды бог вина и виноделия Бахус потерял своего учителя и приемного отца Силена. Старик подвыпил и в таком состоянии ушел прочь, отсыпаться, но был найден некими селянами, которые принесли его к своему царю Мидасу. Мидас узнал его и оказал ему гостеприимство, занимая его десять дней и ночей нескончаемым веселым пиршеством. На одиннадцатый день он отвел Силена назад, и возвратил в целости и сохранности его ученику. После этого Бахус предложил Мидасу исполнить любое его желание. Тот, видать, нуждаясь в наличности, попросил его сделать так, чтобы все, к чему бы он ни дотронулся, превращалось в золото. Бахус согласился, хотя посожалел, что Мидас не сделал лучшего выбора.

Мидас отправился в путь, радуясь своей новой благоприобретенной силе, которую он поспешил испытать. Он едва мог поверить, когда обнаружил, что прутик, который он сорвал с ветки дуба, стал золотым в его руке. Мидас поднял камень; тот превратился в золотой. Он тронул дерн; с ним случилось то же. Он сорвал яблоко с дерева – и можно было подумать, что он украл его из сада Гесперид. Радость Мидаса не знала границ, и сразу, как пришел домой, он наказал слугам собрать роскошную яства на стол. Но к своему испугу он обнаружил, что когда дотронулся до хлеба, тот затвердел в его руке; а когда поднес закуску к своим губам, она не поддавалась его зубам. Он взял стакан вина, но оно потекло в его глотку, как расплавленное золото.

В ужасе от беспримерного бедствия, он старался сам избавиться от своей силы; он возненавидел дар, которого раньше домогался. Но все тщетно; похоже, его ожидала голодная смерть. Мидас поднял руки, все сияющие золотом, в молитве к Бахусу, упрашивая спасти его от столь «блестящей» гибели.

Бахус, милосердный бог, услышал и согласился. «Иди, – сказал он, – к реке Пактол, проследуй по течению к истоку, там нырни в воду с головой и смой свою ошибку и мое наказание за нее».

Мидас так и сделал, и, едва он коснулся вод, создающая золото сила вошла в них, и речные пески стали золотоносными, какими они и остаются по сей день.

* * *

С тех пор Мидас, возненавидевший богатство и роскошь, поселился в деревне и стал приверженцем Пана, бога полей. Однажды Пан имел неосторожность сравнить свою музыку с музыкой Аполлона, и вызвать бога лиры на соревнование. Вызов был принят, и Тмол, бог горы, был выбрал в судьи. Он занял свое место и вычистил деревья прочь из своих ушей-гротов, чтобы лучше слышать. По поданному сигналу Пан стал дуть в свою свирель, и незатейливой мелодией доставил огромное удовольствие себе и верно следующему ему Мидасу, который был там же. Потом Тмол повернул свою голову к Богу-Солнцу, и все его деревья повернулись вместе с ним. Аполлон встал, его голова была украшена парнасским лавром, а его одеяние тирианского пурпура мело землю. В своей левой руке он держал лиру, а правой рукой ударил по струнам. Восхищенный благозвучием, Тмол сразу же присудил победу богу лиры, и все, кроме Мидаса, согласились с решением. Мидас возразил и вслух засомневался в справедливости решения. Аполлон не допустил, чтобы таких испорченные уши и далее имели человеческую форму, и приказал им вырасти в длину, зарасти волосами снаружи и внутри и двигаться на своих основаниях; короче, стать прекрасным образцом ушей осла.

Аполлон на Мидасовом суде

Бедняга Мидас был достаточно подавлен таким несчастьем, но утешился мыслью, что можно скрыть свое горе, что он и попытался сделать с помощью особого изобретенного им головного убора – высокого колпака, который с тех пор стал называться «фригийским», который стал носить на голове не снимая.

Но его цирюльник, конечно же, узнал тайну своего хозяина. Ему было приказано не говорить об этом, и ему угрожало страшное наказание, если бы он отважится не подчиниться. Но ему было очень трудно сохранять такой секрет; поэтому он пошел в долину, вырыл ямку в земле и, склонившись вниз, прошептал эту историю, после чего зарыл ямку. Вскоре в долине появились густые заросли тростника, и, как только он вырос, тростник начал нашептывать эту историю, и с того дня продолжает делать это и сегодня, каждый раз, когда ветерок проходит над этим местом. История царя Мидаса передавалась другими с некоторыми вариациями. У Драйдена в стихотворении «Жена в истории Бата» секрет разглашает жена Мидаса:

Не смел Мидас кому-либо сказать Об этом страшном украшеньи, Но для жены он сделал исключенье.

Филемон и Бавкида

На одном холме во Фригии стоят липа и дуб, огороженные невысокой стеной. Недалеко от того места есть болото, прежде бывшее хорошей обитаемой землей, но теперь оно превратилось в изъеденное лужами пристанище болотных птиц и бакланов.

Однажды Юпитер в человеческом обличье со своим сыном Меркурием (вы, наверное помните этого юного бога, он носит на ногах сандалии с крылышками, а в руке держит волшебный жезл-кадуцей) посетил эту страну. В образе усталых путников они представали перед многими дверями в поисках отдыха и убежища, но находили все двери закрытыми, поскольку было поздно, и негостеприимные обитатели не захотели вставать, чтобы принять их. Наконец, их приняли в скромном строении, маленьком соломенном домике, где жили благочестивая старушка Бавкида и ее муж Филемон. Они по любви поженились в молодости и прожили вместе до самой старости. Не стыдясь своей бедности, они сделали ее терпимой своими умеренными желаниями и добрым расположением духа.

Здесь нельзя было найти хозяина и слугу; супруги жили только вдвоем, будучи и хозяевами и слугами. Когда два небесных гостя пересекли скромный порог и склонили головы, чтобы пройти в низкую дверь, старик разместил сидение, на которое Бавкида, суетливая и внимательная, накинула покрывало, и предложил им присесть. Потом она выгребла угли из золы и разожгла огонь, подкармливая его листьями и сухой корой, и своим слабым дыханием раздула пламя. Она вынула из щели в углу палки и сухие ветки, поломала их и поместила под маленький котелок.

Между тем ее муж собрал кое-какие коренья в саду, и она размельчила их и приготовила для котелка. Он снял кусок сырокопченой свинины, висящий в трубе, отрезал маленький кусок и положил его в котелок, чтобы сварить с травами, повесив остальное обратно на другой раз. Буковая ваза была наполнена водой, так что их гости смогли помыться. Когда все было сделано, они провели время за разговором.

На лавке, приготовленной для гостей, лежала подушка, набитая морскими водорослями; и все это покрывала ткань, единственная сделанная на важные случаи, хотя довольно старая и грубая.

Старуха в переднике дрожащей рукой установила стол. Одна его ножка была короче других, но кусочек сланца, подложенный под нее, восстановил уровень. Зафиксировав его, она вытерла стол какой-то приятно пахнущей травой. На него она положила несколько чистых олив (плодов Минервы), несколько ягод кизила, сохраненных в уксусе, а еще редиски и сыра с яйцами, слегка запеченными в золе. Все было подано на глиняных блюдах, и глиняный кувшин с деревянными чашками стоял рядом.

Когда все было готово, на стол было поставлено горячее дымящееся тушеное мясо. Добавили немного вина, не самого старого; а на десерт яблоки и дикий мед; и сверх того дружеские лица и простой сердечный прием. Потом во время трапезы старики были потрясены, когда увидели, что вино, как только оно выпивалось, самопроизвольно обновлялось в кувшине. Охваченные ужасом, Бавкида и Филемон опознали своих небесных гостей, пали на колени и, сжимая руки, просили прошения за свое скромное угощение.

У них был старый гусь, которого они держали для охраны своего скромного домика; и они решили принести его в жертву в честь гостей. Но гусь, чересчур проворный для стариков, не пожелал для себя такой чести, ускользнул от их преследования, и, наконец, нашел укрытие между самими богами. Они запретили его убивать и сказали такие слова:

– Знаете, друзья, а ведь мы – действительно боги. Эта негостеприимная деревня заслужила наказания за непочтительность ее жителей; только вы его избежите. Покиньте свой дом и поднимитесь на вершину вон того холма.

Старики поспешили подчиниться, с посохом в руке потрудились преодолеть крутой подъем. Как только они поднялись, небесная стрела упала с вершины; и, когда они посмотрели вниз, то увидели, что местность осела в озеро, и только их дом остался невредимым.

Пока они оплакивали судьбу своих соседей, их старый дом превратился в храм. Место угловых столбов заняли колонны, солома пожелтела, и появилась позолоченная крыша, полы стали мраморными, двери обогатились резьбой и золотым орнаментом.

Затем Юпитер милостиво сказал:

– Добрый человек и жена, достойная своего мужа, говорите, скажите нам свои желания; что вы попросите у нас?

Филемон немного посоветовался с Бавкидой; потом объявил богам их общее желание.

– Мы просим вашего позволения стать жрецами и сторожами этого вашего храма; и, так как здесь прошли наши жизни в любви и согласии, мы хотим умереть в один час, потому что я не смогу жить без Бавкиды, а она – без меня.

Филемон и Бавкида стали символом доброты и гостеприимства, которые всегда вознаграждаются

Их желание было исполнено. Они были служителями храма до конца своих жизней. Однажды, когда они достигли очень преклонного возраста, они стояли перед ступенями священного сооружения и рассказывали историю места, и вдруг Бавкида увидела, что Филемон пустил листья, а старый Филемон увидел, что Бакида изменяется таким же образом. И теперь лиственные кроны выросли над их головами, и они обменивались словами прощания, пока могли говорить.

«До свидания, дорогой супруг», – говорили они друг другу, и в этот момент кора закрыла их рты.

Тианские пастухи до сих пор показывают два дерева, стоящие рядом, произошедшие от двух добрых людей.

Вот как великий римский поэт Овидий закончил эту легенду:

Кажет прохожим поныне еще Тиании житель Два соседних ствола, исходящих от корня двойного. Мне старики достоверные, не было лгать им причины, Так рассказали. При том и сам я видел, висели На ветвях тех венки; и, свежих повесив, сказал я: «Кроткие милы богам, кто чтил их, сам будетв почете». Перевод Афанасия Фета

Глава VIII. Боги небесные и подземные

Церера, Прозерпина и Плутон

Когда Юпитер и его братья победили титанов и сбросили их в Тартар, против богов поднялся новый враг. Это были гиганты – Тифон, Бриарей, Энкелад и другие. Некоторые из них были сторукие, другие – дышали огнем. В конце концов, они были побеждены и заживо похоронены под горой Этна, откуда до сих пор пытаются освободиться и сотрясают целый остров землетрясениями. Их дыхание порой поднимается из горы – это так называемое извержение вулкана.

Падение этих монстров настолько сотрясло землю, что владыка подземного царства Плутон был не на шутку встревожен и боялся, что его царство откроется свету дня. С такими мрачными предчувствиями он взобрался в колесницу, запряженную черными лошадьми, и предпринял поездку с целью осмотра и наблюдения, чтобы убедиться в размахе бедствия. Пока он этим занимался, Венера, которая сидела на горе Эрикс и играла со своим сыном Купидоном, увидела его и сказала:

– Сынок, возьми свои стрелы, с которыми ты побеждаешь всех, даже самого Юпитера, и пошли одну в грудь этого черного царя, который правит царством Тартара. Почему он один должен быть свободен? Лови возможность расширить твою и мою империю. Разве ты не видишь, что даже на небе некоторые презирают нашу власть? Минерва мудрая и Диана-охотница игнорируют нас; да и у Цереры есть дочь, которая грозится последовать этим примерам. Теперь, если ты хоть немного заботишься о собственном или моем интересе, соедини их в одно целое.

Мальчик развязал свой лук и выбрал самую острую и точную стрелу, потом упер лук в колено и, приложив стрелу, прицелившись, пустил стрелу с ядовитым наконечником прямо в сердце Плутона.

В долине Энна есть озеро, окруженное лесом, который защищает его от лучей солнца; влажная трава покрыта цветами, и тут вечно царит Весна. Здесь вместе со своими подругами играла Прозерпина, собирая лилии и фиалки и наполняя ими корзину и фартук. И тут ее увидел Плутон, мигом влюбился в нее и унес. Девушка закричала, призывая к себе на помощь свою мать и подружек; а, когда она в страхе выпустила угол своего фартука и выронила цветы, то, как ребенок, почувствовала, что их потеря еще более усилила ее горе.

Похищение Прозерпины

Похититель гнал на своих конях, называя каждого по имени, и бросал на их головы и шеи свои вожжи металлического цвета.

Церера искала дочь по всему миру. Светловолосая Аврора, когда она приходила поутру, и Геспер (вечерняя звезда), которая выводила звезды по вечерам, не находили свою возлюбленную богиню – та была занята поисками. Но все было бесполезно. Наконец, усталая и грустная, Церера села на камень и оставалась сидеть на нем девять дней и ночей под открытым небом, при свете солнца и луны и под проливными дождями. Это было там, где сейчас стоит город Элевс, а в ту пору – дом старика по имени Селей. Сам он в ту пору был в полях, собирал желуди и ягоды, и хворост для огня. Его маленькая дочь вела домой двух коз, и, когда они проходили мимо богини, которая предстала ей в виде старухи, она сказала ей:

– Матушка, (и это имя ласкало слух Цереры) почему ты сидишь здесь одна на скале?

Старик тоже остановился, хотя его груз был очень тяжелый, и пригласил Цереру в свой дом, каким уж он был. Она отказалась, но он настаивал.

– Идите с миром, – ответила им Церера, – и будьте счастливы с вашей дочерью. А я свою потеряла.

Когда она так говорила, слезы (или что-то вроде слез, потому что боги никогда не плачут) стекали по щекам ей на грудь. Сострадательный старик и девочка поплакали вместе с ней. Потом старик сказал:

– Идите с нами и не презирайте нашего скромного дома; и, может, ваша дочь вернется к вам в целости и сохранности.

– Ведите, – сказала Церера, – Я не могу противиться такому призыву!

Итак, она встала и пошла с ними. Пока они шли, он рассказал ей, что его единственный сын, маленький мальчик, лежит очень больной, в лихорадке и без сна. Она наклонилась и собрала немного мака. Когда они вошли в домик, то нашли всех в большом горе, потому что, казалось, не осталось надежды, что мальчик поправится.

Метанира, мать мальчика, ласково приняла богиню, и та склонилась и поцеловала губы больного ребенка. И сразу же бледность сошла с его лица, и дух здоровья вернулся в его тело. Вся семья была в восторге (отец, мать и маленькая девочка; слуг у них не было). Они накрыли стол, и поставили на него творог и сливки, яблоки и мед в сотах.

Пока они ели, Церера подмешала маковый сок в молоко мальчика. Когда настала ночь, и все стихло, она встала и, взяв спящего мальчика, своими руками размяла его члены и произнесла над ним три раза торжественные заклинания, потом пошла и положила его в золу.

Мать мальчика, которая с ужасом смотрела, что делает ее гостья, вскочила и с плачем выхватила ребенка из огня. Тогда Церера приняла свой настоящий вид, и божественный блеск осветил все вокруг. Пока они боролись с изумлением, она сказала:

– Мать, ты была жестокой в своей любви к сыну. Я бы сделала его бессмертным, но ты сорвала мою попытку. Но все равно он станет великим и принесет много пользы. Он научит людей пользоваться плугом и получать то, что может отвоевать труд у возделываемой почвы.

Сказав это, она обернулась в облако и, сев в свою колесницу, уехала прочь.

Так древние представляли себе бога подземного царства Плутона (греческого Гадеса)

Церера продолжала искать свою дочь, переезжая из страны в страну и пересекая моря и реки, пока, наконец, не вернулась на Сицилию, откуда она начала путь, и встала у берегов реки Циане, где Плутон сделал себе проход в свои владения. Речная нимфа сказала бы богине все, чему она была свидетельницей, но не осмеливалась из страха перед Плутоном; она рискнула только поднять пояс, который Прозерпина обронила в полете, и донести его к ногам матери. Увидев его, Церера больше не сомневалась в своей потере, но еще не знала причины ее и взвалила вину на невинную землю.

Греческая Деметра, она же римская Церера, она же вавилонская Кибела – покровительница плодородия, была любимой богиней древних народов

– Неблагодарная земля, – сказала она, – которую я наделила плодородием и покрыла травой и питательными злаками. Больше ты не будешь пользоваться моей благосклонностью.

После этого скот в окрестностях погиб, и плуг сломался в борозде, семена не всходили; было слишком много солнца и слишком много дождя; птицы разворовали зерна – выросли только чертополох и ежевика.

Видя это, речка Аретуса вступилась за землю.

– Богиня, – сказала она, – не вини землю; она открылась невольно, чтобы дать проход твоей дочери. Я могу рассказать тебе о ее судьбе, потому что видела ее. Это не моя родная страна; я пришла сюда из Элии.

История Аретусы

Знай о богиня, я была лесной нимфой и обожала охоту. Моя красота славилась, но я об этом не заботилась, и более хвалилась своими охотничьими подвигами. Однажды я вернулась из леса, разгоряченная упражнениями, и пришла к тихо текущей речке, столь чистой, что можно было сосчитать камни на ее дне. Ивы затеняли ее, и покрытые травой берега спускались к краю воды. Я приблизилась и коснулась воды своими ступнями.

Я вошла по колено и, не довольствуясь этим, сбросила свои одежды на ивы и вошла в воду. Когда я играла в воде, то услышала неясный шум из глубин речки, и быстро выскочила на ближайший берег. Голос сказал: «Почему ты убегаешь, Аретуса? Я – Алфей, бог этой речки» Я бежала, но он преследовал; он был не быстрее меня, но сильнее и нагнал меня, когда мои силы ослабли. Наконец, изнуренная, я заплакала, призывая на помощь Диану: «Помоги мне, богиня! Помоги своей почитательнице!» Богиня услышала и внезапно обернула меня в густое облако. Речной бог искал меня здесь и там и дважды подходил прямо ко мне, но не мог меня найти. «Аретуса! Аретуса!», – кричал он. О, как я трепетала (как ягненок, который слышит вой волка снаружи овчарни). Холодная влага снизошла на меня, мои волосы превратились в потоки; там, где я стояла, возникла лужа. Короче, я стала источником.

Но и в этом виде Алфей узнал меня и попытался смешать свои воды с моими. Диана расщепила землю, и я, стремясь убежать от него, погрузилась в расщелину, и через недра земли вышла здесь, в Сицилии. Когда я проходила через самые глубокие части земли, то видела твою Прозерпину. Она была грустна, но в ее спокойном выражении не было видно тревоги. Она выглядела так, словно стала царицей – царицей Эреба; могущественной невестой повелителя царства мертвых».

Река Алфей действительно на определенной части своего пути уходит под землю, находя дорогу через подземные каналы, пока снова не выходит на поверхность. Говорили, что сицилийская река Аретуса была той же рекой, которая, пройдя под морем, выходит на поверхность в Сицилии.

На этом потолочном плафоне эпохи рококо изображена история нимфы Аретузы

Отсюда появилась история, что чашка, брошенная в Алфей, снова появляется в Аретусе. Эта легенда о подземном течении Алфея приводится великим английским поэтом Сэмюэлем Колриджем в его поэме «Кубла Хан»:

В стране Ксанад благословенной Дворец построил Кубла Хан, Где Альф бежит, поток священный, Сквозь мглу пещер гигантских, пенный, Впадает в сонный океан. Перевод К. Бальмонта

Английский поэт-романтик Перси Биши Шелли так завершает свое стихотворение «Аретуса»:

И сверкающей пеной Под обрывистой Энной Плещет двух водометов струя, Словно подали руки После долгой разлуки Неразлучные сердцем друзья. Утром, прыгнув с откоса, У подножья утеса, Словно дети, играют они; И весь день среди елей И лесных асфоделей Беззаботно лепечут в тени; И в глубинах Дорийских Возле скал Ортигийских Засыпают, колышась едва, Словно души влюбленных В небесах благосклонных, Где любовь и по смерти жива. Перевод К. Чемена

Слушая рассказ нимфы Аретусы, Церера стояла, как оцепенелая; потом повернула свою колесницу на небо и поспешила предстать перед троном Юпитера. Она рассказала историю о своей тяжелой утрате и умоляла Юпитера вмешаться, чтобы вернуть ей дочь. Юпитер согласился при одном условии, а именно: если Прозерпина за время своего пребывания в нижнем мире не вкушала никакой еды; а иначе богини судьбы, Фаты, запретят ее освобождение. Итак, вновь на переговоры был послан Меркурий, которого сопровождала Весна, чтобы потребовать Прозерпину у Плутона. Хитрый царь согласился, но, увы! девушка взяла гранат, который Плутон предлагал ей, и вкусила сладкую мякоть от нескольких зернышек. Этого было достаточно, чтобы воспрепятствовать ее полному освобождению. Но был найден компромисс: половину времени года она будет проводить с матерью, а остальное время – со своим мужем Плутоном[16].

Церера позволила себе умиротвориться этим соглашением, и вернула земле свое расположение. Теперь она вспомнила о Селее, и его семье, и своем обещании, данном его сыну и наследнику Триптолему. Когда мальчик вырос, они научила его использовать плуг и сеять семена. Она взяла его в свою колесницу, ведомую крылатыми драконами, и показала все страны земли, передавая человеческому роду ценные семена и знание земледелия. После своего возвращения Триптолем построил величественный храм Церере в Элевсии и учредил богослужение богине под названием Элевсинских таинств, которые в блеске и торжественности ритуала превосходили все другие религиозные празднества греков.

Можно немного усомниться в том, что история Цереры и Прозерпины является аллегорией. Прозерпина означает зерно, которое, брошенное в землю, лежит там, скрытое, – это она унесена богом подземного мира. Затем оно вновь показывается – это Прозерпина возвращена своей матери. Весна выводит ее обратно на белый свет.

Мильтон обращается к истории Прозерпины в «Потерянном рае», (Кн. IV):

Не так прекрасна Энна, где цветы Сбирала Прозерпина, что была Прекраснейшим цветком, который Дит Похитил мрачный; в поисках за ней Церера обошла весь белый свет. Ни рощу Дафны дивную, вблизи Оронта, ни Кастальский ключ, певцов Одушевляющий, нельзя никак С Эдемским Раем истинным сравнить.

В своих очаровательных «Пасторалях» английский поэт Александр Поп так рисует образ своей возлюбленной:

Любимая, тебя, в тени древесной, Зефир дарит прохладою чудесной. Где легкая твоя пройдет стопа, Цветов пурпурных там полна тропа. Будь я Алфей, была б ты Аретуза! Твой блеск воспеть мне помогла бы Муза, Чтоб отклик звонкий птичьих голосов Тебя благословлял в тиши лесов. Перевод Веры Потаповой

Эрихтион

Эрихтион был богохульником и презирал богов. Однажды он осмелился осквернить топором рощу Цереры. В этой роще стоял священный дуб, столь большой, что сам был, как лес. Его древний ствол, на который часто вешали венки обетов, вздымался вверх и был покрыт надписями, выражающими благодарность или мольбы к духу дерева. Часто вокруг него плясали дриады, взявшись за руки. Его ствол был пятнадцати локтей в окружности и возвышался над другими деревьями, как они возвышались над кустарниками. Но, несмотря на все это, Эрихтион не видел причин пощадить дуб и приказал своим слугам срубить его. Когда он увидел их нерешительность, то выхватил у одного топор и оскорбительно воскликнул: «Мне нет дела, любила ли это дерево богиня, или нет; даже если оно само богиня, то повалится, если будет стоять на моем пути». Сказав так, он поднял топор и дуб, казалось, вздрогнул и простонал. Когда на его ствол обрушился первый удар, из раны потекла кровь. Все стоящие рядом были охвачены ужасом, и один из них отважился возражать и отобрать роковой топор. Эрихтион с презрительным взглядом сказал ему: «Получай награду за свою жалость», и повернул против него оружие, которое использовал против дерева, нанес на его тело множество ран и отрубил ему голову. Тогда из глубины дуба послышался голос: «Я, живущая в этом дереве нимфа, которую любит Церерой, умирая от твоей руки, предупреждаю, что тебя ждет наказание».

Он не воздержался от своего преступления, и, в конце концов, дерево расщепилось под повторными ударами и, стянутое веревками, с грохотом упало, повалив большую часть рощи при падении.

За экологическое преступление Эрихтиона ждало суровое наказание

Дриады в смятении от того, что потеряли свою подругу, видя, что честь леса поругана, пошли к богине природы Церере, все в траурных одеждах и умоляли наказать Эрихтиона. Она кивнула в знак согласия, и, когда склонила голову, зрелые колосья на налитых полях также наклонились. Она задумала для Эрихтиона столь страшное наказание, что можно было бы пожалеть его, если такой преступник вообще достоин жалости: предать его Голоду. Так как сама Церера не могла приблизиться к богине Голоду, потому что парки предопределили, что эти две богини никогда не будут соседствовать, она позвала Ореаду с горы и сказала ей такие слова: «В самой отдаленной части покрытой льдом Скифии есть одно место – печальная и бесплодная пустошь без деревьев и злаков. Там живут Холод, Страх, Трепет, и Голод. Пойди и скажи последней, чтобы она овладела внутренностями Эрихтиона. Не слишком снижайся к ней, а не то сила моих даров прогонит ее. Не бойся расстояния (ибо Голод живет очень далеко от Цереры), но возьми мою колесницу. Драконы мои быстры и послушны, и перенесут тебя по воздуху в краткое время».

С этими словами Церера отдала Ореаде вожжи; та унеслась прочь и быстро достигла Скифии. По прибытии на гору Кавказ она остановила драконов и нашла богиню Голод на каменистом поле, выдергивающую зубами и когтями скудную траву. Ее волосы были грубыми, глаза впалыми, лицо бледным, губы белыми, пасть покрыта пылью, кожа туго натянута, так что были видны все кости. Когда Ореада увидела ее издалека (так как не осмелилась приблизиться), то передала приказания Цереры; и хотя остановилась на очень короткое время и держалась как можно дальше от нее, все же начала и сама чувствовать голод и, развернув драконов, понеслась обратно в Фессалию.

Богиня Голод послушалась приказаний Цереры и поспешила по воздуху в жилище Эрихтиона. Она вошла в спальню негодяя и нашла его спящим. Затем она окутала его своими крыльями и дышала на него, впуская яд в его жилы. Исполнив задание, она поспешила покинуть землю изобилия и вернуться в привычные места. Эрихтион все еще спал, но во сне страстно желал есть и жевал челюстями, словно ел. Когда он проснулся, его голод был зверским. Не медля ни минуты, он принялся за еду – он пожирал любого рода земные, морские и небесные продукты; и жаловался на голод, даже когда ел.

То, что было достаточно для любого человека или города, или даже целого народа, было не достаточно для него. Чем больше он ел, тем больше хотел кушать. Его голод был, как море, которое поглощает все реки, но никогда не наполняется, или, как огонь, которые сжигает все топливо, которое в него кладут и становится все более ненасытным.

Его имущество быстро уменьшалось под возрастающими запросами его аппетита, но голод не ослабевал. В конце концов, он все спустил, и у него осталась только дочь – дочь, достойная лучшего родителя. Он продал и ее. Ей претило быть рабыней, и, стоя на морском берегу, она подняла руки в молитве к Нептуну. Тот услышал ее мольбу и, хотя ее новый хозяин был рядом и только что смотрел на нее, Нептун превратил ее в рыбака, занятого своим делом. Хозяин, глядя на нее и увидев ее в измененной форме, обратился к ней со словами:

– Добрый рыбак, куда ушла девушка, которую я только что видел, с растрепанными волосами и в скромном одеянии, стоявшая приблизительно там, где ты стоишь? Скажи мне правду; и ты будешь удачлив, и рыба не сорвется с твоего крючка.

Она поняла, что ее молитва была услышана, и в душе обрадовалась, слушая, как к ней обращаются с вопросом о ней самой. Она ответила:

– Извини меня, путник, но я был так занят своей удочкой, что больше ничего не видел; но, пусть я никогда не смогу поймать рыбу, если поверю, что какая-то женщина или кто-то другой был здесь некоторое время, кроме меня.

Покупатель был обманут и ушел своим путем, думая, что его рабыня сбежала. Потом она приняла свой подлинный вид. Ее отец был очень рад обнаружить дочь снова с ним, и деньги тоже, которые он получил за ее продажу; и он снова продал ее. Но под покровительством Нептуна она каждый раз, как он ее продавал, превращалась то в лошадь, то в птицу, то в быка, то в оленя – уходила от покупателя и возвращалась домой. Этим низким способом страдающий отец добывал еду; но не достаточно, чтобы удовлетворить его желания, и, наконец, голод заставил его пожрать собственные члены, и он старался насытить свое тело, поедая сам себя, пока смерть не освободила его от мести Цереры.

Роэк

Гамадриады не только могли наказывать за причиненный вред, но также и быть признательными за услуги. Это подтверждает история Роэка. Роэк, которому случилось увидеть дуб, готовый упасть, приказал своим слугам подпереть его. Нимфа, которая неминуемо погибла бы вместе с этим деревом, явилась и выразила ему благодарность за спасение ее жизни и спросила его, чего он желает. Роэк смело попросил ее любви, и нимфа уступила его желанию. В то же время она обязала его быть постоянным и сказала, что ее посланницей будет пчела, которая даст знать, когда она будет согласна на его общество. Однажды пчела появилась, когда Роэк играл в шашки, и он неосмотрительно отмахнулся от нее. Это так разгневало нимфу, что она ослепила его.

От редактора. Русский поэт Михаил Михайлов (1829–1865) так описал встречу с дриадой в одноименном стихотворении:

Под явором лежал я. Ветерок листами Играл шумливыми, – и нежными словами Казался шелест мне встревоженных листов… Он много нашептал мне сладких, чудных слов. Мне снилось: дерева вершина превратилась В головку белую, по ней коса струилась Зеленою волной, – а из ветвей живых Две ручки белые искали рук моих. Тут предался вполне я сна очарованью И нимфы долго пил горячие лобзанья.

Глава IX. Божество любви

Венера и Адонис

Очаровательная богиня любви Венера была чудом красоты и воплощением земного совершенства, но вовсе не самой праведной и добродетельной особой. Она, говоря откровенно, обладала на редкость вздорным, ревнивым и неуживчивым характером, который сделал бы ее самым настоящим исчадием ада, не будь она так ленива, влюбчива и глуповата. Однако кто сказал, что для того, чтобы влюбиться и народить детей, надо быть семи пядей во лбу?

Подобно другим богам и богиням, Венера обожала, чтобы люди ее почитали и приносили ей жертвы. И самых верных своих поклонников она вознаграждала, а тех, кто пренебрегал ею, она наказывала самым суровым образом. Об этом сохранилось несколько удивительных историй.

Однажды Венера, играя со своим сыном Купидоном, поранилась одной из его стрел. Она вытащила стрелу, но рана оказалась глубже, чем она думала. До того, как рана зажила, Венера увидела Адониса и была им очарована. Она больше не проявляла интереса к своим любимым местам: островам Пафосу, и Книдосу, и Аматосу, богатому металлами. Она даже не бывала на небе, потому что Адонис стал ей дороже неба. Она следовала за ним и докучала ему безмерно.

Любившая подремать в тени, не зная никаких иных забот, кроме как совершенствовать свои чары, теперь она скиталась по лесам и горам, одетая, как охотница-Диана; и звала ее собак, и преследовала зайцев и оленей и других зверей, на которых можно безопасно охотиться, но избегала волков и медведей, запятнанных многими убийствами. Венера и своему возлюбленному Адонису наказывала остерегаться таких опасных животных.

– Будь смелым с робкими, – говорила она, – но отвага на бесстрашных – не безопасна. Опасайся подставлять себя опасности и подвергать мое счастье риску. Не нападай на зверей, которых вооружила сама Природа. Я не ценю твою охотничью славу столь высоко, чтобы согласиться получить ее такой ценой. Твоя юность и твоя красота, которые очаровали Венеру, не тронут сердца львов и щетинистых вепрей. Подумай об их ужасных когтях и чудовищной силе! Я ненавижу весь их род.

Предупредив Адониса таким образом, Венера взобралась на колесницу, запряженную лебедями и улетела. Но Адонис был слишком доблестным воителем, чтобы принимать во внимание такие советы. Собаки подняли из логова дикого вепря, а юноша бросил копье и ранил животное боковым ударом. Зверь оскалился и бросился на Адониса, который повернулся и побежал; но вепрь настиг его, вонзил в него свои клыки, и повалил умирающего на поле брани.

Венера в своей запряженной лебедями колеснице еще не достигла Кипра, как услышала поднимающиеся по воздуху стоны возлюбленного; она повернула своих белокрылых коней обратно на землю. Когда она подъехала ближе и увидела с высоты его безжизненное тело, утонувшее в крови, то приземлилась и, склонившись над ним, била себя в грудь и рвала на себе волосы. Упрекая богинь судьбы Фат в жестокосердии, она говорила:

– Но ваше торжество будет не полным, воспоминания о моем горе будут длиться, и зрелище твоей смерти, мой Адонис, и мои стенания будут ежегодно возобновляться. Твоя кровь превратится в цветок, этому моему утешению никто не будет завидовать.

Напрасно Венера упрашивала Адониса не ходить на охоту…

Сказав так, она брызнула нектаром на кровь; и, когда они смешались, поднялись пузырьки, как в луже, в которую падают капли дождя, и в течение часа там выросли цветы, красные, как кровь, как гранат. Но живут они недолго. Говорят, это ветер дует в открытый цветок и сдувает лепестки прочь; поэтому их называют анемонами или цветами ветра, потому что он помогает равно как их образованию, так и их гибели.

Мильтон обращается к истории Венеры и Адониса в своем «Комосе»:

Эдисейскою росой Рассыпает над землей Свой воздушный мост Ирида, Устелив простор лугов Красочным ковром цветов, Ярким, как ее хламида; И когда лежит на нем Адонис, забывшись сном, И от крови дерн багрится, Ассирийская царица Возле друга бдит в слезах; Перевод Ю. Корнеева

Пигмалион

Скульптор Пигмалион столько натерпелся от женщин, что проникся отвращением к любви и решил никогда не жениться. Однако это не мешало ему заниматься любимым ремеслом, и он с большим мастерством продолжал ваять статуи богов и богинь. Однажды он сделал статую из слоновой кости, столь прекрасную, что никакая живая женщина не могла сравниться с ней. Она действительно была очень похожа на живую, словно лишь скромность удерживала ее от движения. Его мастерство было настолько совершенно, что стало незаметным, и его творение смотрелось как творение природы. Пигмалион был восхищен своей собственной работой и, в конце концов, влюбился в искусственное создание. Часто он прикладывал свою руку к ней, чтобы убедиться, живая она или нет, и даже не мог поверить, что это просто слоновая кость.

Он заботился о статуе и делал ей подарки, как юной возлюбленной девушке – яркие раковины и полированные камни, маленьких птичек и цветы разного цвета, бусинки и янтарь. Он одевал ее, надевал на ее пальцы кольца, а на шею – ожерелье. На уши он навешивал серьги, а на грудь – нити жемчуга. Ее платье шло ей, и она смотрелась в нем не менее очаровательно, чем без одежды. Он положил ее на постель, покрытую тирийским сукном и называл своей женой, а голову ее клал на подушку из самого мягкого пуха, словно она могла насладиться ее мягкостью.

Приближался праздник Венеры – праздник, который весьма пышно отмечался на Кипре. Пигмалион исполнял свою часть в торжестве, он стоял перед алтарем богини и робко произнес:

– Вы боги, которые могут все, прошу вас, дайте мне в жены (он не осмелился сказать «мою деву из слоновой кости») ту, что похожа на мою деву из слоновой кости.

Венера, которая присутствовала на празднике, услышала его и узнала мысль, которую он должен был произнести; и, как знак своего расположения сделала так, что пламя на алтаре трижды взметнулось в небо.

История Пигмалиона – это история о силе искусства

Когда Пигмалион вернулся домой, он пошел посмотреть на свою статую и, склонившись над постелью, поцеловал ее в губы. Они показались теплыми. Он снова их сжал, и положил на нее свою руку; слоновая кость была мягкой при его прикосновениях и отдавалась на его пальцы, как воск. Пока он стоял, пораженный и радостный, то, хотя сомневался и боялся, что может ошибаться, но снова и снова с рвением любовника трогал предмет своих надежд.

Она и правда была живой! Вены, когда их сдавливали, поддавались пальцам и снова возобновляли кровообращение. Когда, наконец, почитатель Венеры нашел слова, чтобы поблагодарить богиню, он приложил свои губы к губам статуи, как к родным.

Дева почувствовала поцелуи и зарумянилась, и открыла свои робкие глаза на свет, в тот же момент сосредоточив взгляд на любимом. Венера благословила брак, который она создала, и от этого союза родился Пафос, в честь которого получил название город, посвященный Венере.

Прим. редактора: у русского поэта Владимира Соловьева есть стихотворение «Три подвига», где имеется упоминание об этом сюжете:

Когда резцу послушный камень Предстанет в ясной красоте И вдохновенья мощный пламень Даст жизнь и плоть своей мечте, У заповедного предела Не мни, что подвиг совершен, И от божественного тела Не жди любви, Пигмалион!

Купидон и Психея

У одного царя и царицы было три дочери. Две старшие особым очарованием не выделялись, но красота младшей была столь удивительной, что не выразить словами. Слава о ее красоте была столь громкой, что гости из соседних стран приходили толпами, чтобы насладиться ее видом, и смотрели на нее с восхищением, оказывая ей такой почет, который полагался лишь самой Венере.

И действительно, алтари Венеры в те годы оказались заброшены, тогда как люди обратили свое служение во славу этой юной деве. Когда она шла одна, люди пели ей хвалы и устилали ее путь венками и цветами.

Такое служение, которое надлежит проявлять только к бессмертным силам, возвышающее простую смертную, сильно обидело саму Венеру.

Встряхнув с возмущением своими благоухающими локонами, она воскликнула:

– Неужели мою славу затмит смертная девчонка? Неужели зря королевский судья, чья справедливость была подтверждена самим Юпитером, отдал мне пальму первенства в красоте над моими славными соперницами Палладой и Юноной. Но она не сможет так спокойно присвоить мою славу. Я заставлю ее пожалеть о такой незаконной красоте.

И она зовет своего крылатого сына Купидона, и так довольно вредного по своей натуре, и раздражает, и раззадоривает его еще больше своими жалобами. Она указывает ему на Психею и говорит:

– Сын мой дорогой, накажи эту непослушную красотку; отомсти за мать на столько, насколько велик вред; всели в грудь этой надменной девчонки страсть к какому-нибудь низкому, жалкому, убогому существу, это сможет ее унизить настолько, насколько велико сейчас ее торжество и триумф.

Купидон рьяно приготовился исполнить волю матери. В саду Венеры было два источника: один со сладкой водой, а другой – с горькой. Купидон наполнил две янтарные вазы – каждую из одного источника и, подвесив их на конец своей стрелы, поспешил в комнату Психеи, которую застал спящей. Он пролил несколько капель из горького источника ей на губы, хотя ее вид почти разжалобил его; потом тронул ее в бок острием стрелы. От прикосновения она проснулась и открыла глаза, устремив их на Купидона (невидимого), который так испугался, что, смутившись, поранился сам одной из своих стрел. Неосторожный нанеся самому себе рану, он думал теперь только о том, чтобы устранить зло, которое он только что сделал, и облил врачующими каплями радости все ее шелковые локоны.

С тех пор Психея, осужденная Венерой, не получала пользы от всей своей красоты. Действительно, все взгляды жадно устремлялись на нее, и все языки произносили ей похвалы; но ни царь, ни царский сын, ни простолюдин не предлагали ей больше замужества. Две старшие сестры средней красоты уже давно были замужем за царевичами, но Психея в своей одинокой комнате оплакивала свое одиночество, уставшая от красоты, которая доставляла в изобилии лесть, но не пробуждала любовь.

Ее родители, боясь, что они невольно навлекли гнев богов, посоветовались с оракулом Аполлона и получили такой ответ: «Этой деве суждено быть невестой не смертного. Ее будущий муж ждет ее на вершине горы. Это чудовище, которому не могут противиться ни боги, ни люди».

Этот ужасный ответ оракула испугал всех людей, а ее родители предались горю. Но Психея сказала:

– Почему, дорогие мои родители, вы сейчас оплакиваете меня? Вы должны были больше горевать, когда люди осыпали меня незаслуженными почестями и в один голос называли меня Венерой. Теперь я понимаю, что я жертва этого имени. Я подчиняюсь. Ведите меня на скалу, к которой приговорила меня моя несчастная судьба.

И вот, когда все было готово, царственная дева заняла свое место в процессии, которая больше походила на похоронную, чем на свадебную, и со своими родителями среди плачущих людей взошла на гору, на вершине которой они оставили ее одну и с полными скорби сердцами вернулись домой.

Когда Психея стояла на гребне горы, задыхаясь от страха с глазами, полными слез, легкий Зефир поднял ее от земли и унес легким движением в долину цветов. Постепенно она пришла в себя и опустилась на траву поспать. Когда она проснулась, то, освеженная сном, огляделась вокруг и увидела рядом славную рощу высоких и статных деревьев. Она вошла в нее и в глубине нашла источник с чистой и прозрачной водой, а рядом великолепный дворец, чей царственный фасад производил на зрителя впечатление, что это была работа не рук смертных, а счастливое пристанище какого-то бога. Привлеченная восхищением и удивлением она приблизилась к зданию и отважилась войти. Все, что она встретила, наполнило ее радостью и изумлением. Золотые колонны поддерживали сводчатый потолок, а стены были украшены резьбой и картинами, изображающими зверей на охоте и деревенские сцены, призванные восхитить взгляд зрителя. Продолжая двигаться вперед, она поняла, что по сторонам от роскошных комнат были другие, наполненные всякого рода сокровищами и чудесными и прекрасными творениями природы и искусства.

Пока она все это рассматривала, к ней обратился голос, хотя она никого не видела, произнеся следующие слова: «О, повелительница, все, что ты видишь, принадлежит тебе. Мы, чьи голоса ты слышишь, – твои слуги и исполним все твои приказания с полным старанием и усердием. И потому иди в свою комнату, ложись на свою пуховую кровать и, когда захочешь, прими ванну. Ужин ждет тебя в прилегающей беседке, когда тебе будет угодно, займи там свое место».

Психея последовала увещеваниям своих говорящих слуг и после того, как отдохнула и освежилась в ванне, села в беседке, где немедленно сам собой предстал стол, без всякого видимого участия официантов или слуг и был накрыт самыми роскошными яствами и самыми чудесными винами. Ее слух тоже услаждался музыкой невидимых исполнителей, один из которых пел, другой играл на лютне, и все завершалось чудесной гармонией полного хора.

Она еще не видела назначенного ей судьбой мужа. Он пришел только в часы темноты и исчез утром, перед рассветом, но его речи были полны любви и зажгли в ней ответную страсть. Она часто просила его остаться и дать ей увидеть его, но он не соглашался. Наоборот, он наказал ей не пытаться его увидеть, потому что такого его воля – быть скрытым.

– Почему ты хочешь увидеть меня? – спрашивал он, – или ты сомневаешься в моей любви? Или какое-то твое желание не исполнено? Если ты увидишь меня, может быть, ты будешь бояться меня или, возможно, будешь преклоняться мне, но все, что я прошу у тебя, это любить меня. Лучше ты будешь любить меня как равного, чем преклоняться мне как богу.

Эти увещевания как-то успокоили Психею на время, и, пока все было внове, она чувствовала себя совершенно счастливой. Но, наконец, мысли о родителях, которые остались в неведении о ее судьбе, и о сестрах, которые не могли разделить с ней наслаждения ее положения, одолели ее, и она стала чувствовать свой дворец золотой клеткой. Когда в одну из ночей пришел ее муж, она сказала ему о своем горе и, наконец, вытянула у него невольное согласие на то, чтобы сестры навестили ее.

Позвав Зефира, она передала ему приказание своего мужа, и он, сразу же послушавшись, вскоре принес через горы в долину ее сестер. Они обняли ее, и она ответила им тем же.

– Придите, – сказала Психея, – в мой дом и подкрепитесь всем, что может предложить вам ваша сестра.

Затем, взяв их за руки, она ввела сестер в свой золотой дворец и предоставила их заботам своих многочисленных слуг-голосов. Вид таких божественных удовольствий разжег в их груди зависть к тому, что их младшая сестра намного превосходит их в положении и великолепии.

Они задавали ей бесчисленные вопросы, среди которых и о том, кто ее муж. Психея ответила, что это прекрасный юноша, который обычно проводит дни в охоте в горах. Сестры, не удовлетворенные ответом, скоро заставили ее сомневаться, почему она никогда его не видела. «Подумай, – сказали они, – пифийский оракул сказал, что ты предназначена судьбой страшному и ужасному чудовищу. Жители долины говорят, что твой муж – ужасный змей, который откармливает тебя лакомствами, чтобы потом проглотить тебя. Послушай нашего совета. Приготовь лампу и острый нож; положи их в укрытие, в котором твой муж не найдет их, и, когда он заснет, ускользни из постели, принеси свою лампу и увидишь, правду ли они говорят. Если это так, без колебаний отрежь ему голову и так обрети свободу».

Психея, как могла, противилась этим увещеваниям, но они произвели на нее действие, и когда ее сестры ушли, их слова и ее собственное любопытство стали столь сильны, что она не могла им противиться. И вот она приготовила лампу и острый нож и спрятала их от глаз мужа. Как только он заснул, она тихо поднялась и, открыв лампу, увидела не отвратительное чудовище, а самого прекрасного и прелестного из богов с золотыми кудрями, спадающими на белоснежную шею и румяные щеки, с покрытыми росой крыльями за плечами, белее снега и блестящими перьями, как нежные лепестки весны.

Когда она склонила лампу, чтобы ближе рассмотреть его лицо, капля горящего масла упала на плечо бога, и, вздрогнув, он открыл глаза и уставился на нее; потом, не сказав ни слова, расправил свои белые крылья и улетел в окно.

Вот как описывает эту сцену великий немецкий поэт Генрих Гейне:

Она светильник подняла Над телом божества нагого И так Психея предала Любовь свою и чувства бога.

Психея, тщетно стараясь последовать за ним, упала из окна на землю. Купидон, увидев ее, лежащую в пыли, остановил на мгновение свой полет и сказал:

– О, глупая Психея, так ты отплатила за мою любовь? После того, как я ослушался своей матери и сделал тебя своей женой, ты подумала, что я чудовище и хотела отсечь мне голову? Но иди; возвращайся к своим сестрам, чьи советы ты предпочитаешь моим. Я накажу тебя только тем, что покину тебя навсегда. Любовь не может уживаться с подозрением.

Сказав так, он исчез, оставив бедную Психею лежащей на земле, наполняющей окрестности скорбными причитаниями.

Когда она немного успокоилась, то огляделась вокруг, но дворец и сады исчезли, и она обнаружила, что лежит в открытом поле недалеко от города, где жили ее сестры. Она направилась туда и рассказала им всю свою горестную историю, которой, изображая огорчение, эти злобные создания в душе только порадовались.

– Теперь, – сказали они, – он, возможно, выберет одну из нас.

С этой мыслью, обе они, не сговариваясь, поднялись ранним утром на следующий день и взобрались на гору и, достигнув вершины, позвали Зефира, чтобы он унес их к своему господину; потом прыгнули вниз, но… не будучи поддержанными Зефиром, упали в пропасть и разбились вдребезги.

Тем временем Психея скиталась день и ночь, не зная пищи и отдыха, в поисках своего мужа. Бросая взгляды на высокую гору, на выступе которой был величественный храм, она вздохнула и сказала сама себе: «Возможно, моя любовь, мой господин живет здесь» и направила туда свои стопы.

Прежде, чем она вошла туда, она увидела кучи хлебов, некоторые в несвязанных колосьях, другие – пучками, смешанные с колосьями ячменя.

Вокруг лежали разбросанные серпы и грабли и все прочие орудия жатвы, без порядка, словно небрежно брошенные усталыми руками жнецов в знойные часы дня.

Благочестивая Психея положила конец этому неподобающему беспорядку, разобрав и разложив все по предполагаемым местам, веря, что этим она не должна обидеть никого из богов, но, пытаясь своей почтительностью склонить их всех на свою сторону. Богиня Церера, чей дворец это был, найдя ее столь прилежно работающей, сказала ей:

– О, Психея, действительно достойная нашей жалости, хотя я не могу защитить тебя от гнева Венеры, но я научу тебя, как уменьшить ее неудовольствие. Итак, иди и добровольно сдайся своей госпоже и господину, и искренней скромностью и подчинением завоюй ее прощение, и, возможно, ее покровительство вернет тебе мужа, которого ты потеряла.

Психея послушалась наставлений Цереры и держала путь в храм Венеры, стараясь переломить ее настроение и размышляя о том, что она должна сказать и как наилучшим образом смирить гнев богини, чувствуя, что результат будет сомнительный и, возможно, роковой.

Венера приняла ее с гневом.

– Самая непокорная и неверная из служанок, – сказала она, – ты, наконец, вспомнила, что у тебя действительно есть госпожа? Или ты пришла скорее увидеть своего больного мужа, все еще разбитого раной, нанесенной ему его любимой женой? Ты настолько в немилости и столь не приятна, что единственное, чем ты можешь заслужить своего любимого, это усердие и прилежание. Я испытаю твою домовитость.

Затем она приказала отвести Психею в амбар ее храма, где лежало множество пшеницы, ячменя, проса, вики, бобов и чечевицы, приготовленных для кормления ее голубей, и сказала:

– Возьми и рассортируй все эти зерна, разложив отдельно по мешкам разные виды, и смотри, чтобы все было сделано до вечера.

И, оставив ее с этим нелегким заданием Венера удалилась.

Но Психея, в полном ужасе от предстоящей ей огромной работы, молча села в оцепенении, не шевельнув и пальцем, чтобы разобрать кучу. Пока она сидела в отчаянии, Купидон расшевелил маленького муравья, жителя полей, и велел ему проявить к ней сочувствие. Глава муравейника, сопровождаемый целым сонмом шестиногих существ, пришел к куче и с полным усердием, беря зернышко за зернышком, они разделили кучу на части по видам; и когда все было сделано, мгновенно исчезли.

С наступлением сумерек Венера вернулась с пиршества богов, благоуханная и коронованная розами. Увидев, что задание выполнено, она воскликнула:

– Это не твоя работа, бесчестная, но того, кого к твоему и его несчастью ты соблазнила. Сказав так, она бросила ей кусок черствого хлеба на ужин и вышла прочь.

На следующее утро Венера приказала, чтобы позвали Психею, и сказала ей:

– Видишь там лесок, который протянулся вдоль края воды. Там ты найдешь овец, которые пасутся без пастуха, с золотой шерстью на спинах. Пойди и принеси мне немного этой прекрасной шерсти, собранной от каждой из этих овец.

Психея послушно пошла на берег реки, готовясь сделать все, чтобы выполнить приказ. Но речной бог наполнил тростники гармоничным шелестом, который словно говорил:

– О, дева, не соблазняйся опасным потоком и не рискуй быть среди жутких баранов, что пасутся на другой стороне, потому что пока они пребывают под влиянием поднимающегося солнца, они горят жестокой страстью убивать смертных своими острыми рогами и крепкими зубами. Но когда полуденное солнце ведет скот в тень, тихий дух потока убаюкивает их на отдых, и ты можешь безопасно перейти его и найти золотую шерсть, налипшую на кусты и стволы деревьев».

Так сострадательный бог дал ей советы, как выполнить задание, и, соблюдая его наставления, она вскоре вернулась к Венере с руками, полными золотой шерсти; но не получила одобрения своей суровой госпожи, которая сказала:

– Я прекрасно знаю, что ты не сама выполнила это задание, и я не буду удовлетворена до тех пор, пока ты не проявишь какие-нибудь собственные способности. Но у меня есть для тебя другое задание. Возьми эту коробочку, пойди к загробным теням, дай ее Прозерпине и скажи: «Моя госпожа Венера желает, чтобы ты послала ей немного твоей красоты, потому что от забот о своем больном сыне она утратила немного своей красоты». Не слишком задерживайся при выполнении этого задания, потому что я должна украситься ею, чтобы появиться в кругу богов и богинь этим вечером.

Теперь Психея была убеждена, что ее гибель рядом, ведь она была обязана идти своими собственными ногами прямо вниз – в страну мертвых, в Эреб. Поэтому, чтобы не откладывать того, чего ей не избежать, она поднялась на вершину высокой башни, чтобы броситься вниз головой и таким образом кратчайшим путем спуститься к теням. Но голос с башни сказал ей:

– Почему, бедная девушка, ты замышляешь положить конец твоим дням таким ужасным способом? И какой страх заставляет тебя оробеть перед ликом последней опасности, если ты так чудесно была поддержана в предыдущих случаях?

Потом голос рассказал ей, как через определенную пещеру она может достичь царства Плутона и как избежать всех опасностей дороги, пройти трехголового пса Цербера и победить Харона, перевозчика, пересечь черную реку и вернуться назад. Но голос добавил:

– Когда Прозерпина даст тебе шкатулку, наполненную ее красотой, главное, на что ты должна обратить внимание, это ни в коем случае не открывать и не заглядывать в коробочку и не позволить своему любопытству подглядеть на сокровище красоты богинь.

Ободренная этим советом, Психея полностью ему последовала и с осторожностью путешествовала без опасности в царстве Плутона. Она была допущена во дворец Прозерпины и, не приняв предложения посидеть за изысканным пиршеством, но, довольствовавшись черствым хлебом, передала послание от Венеры. Коробочка для нее сразу была подготовлена, наполнена драгоценным товаром и закрыта. Потом она отправилась назад тем же путем, которым пришла, и была рада снова выйти на белый свет. Но, хотя она так успешно прошла свое опасное задание, ее охватило сильное желание узнать каково содержание коробочки.

«Что случится, если я, несущая эту божественную красоту, – сказала она себе, – возьму совсем немножко, чтобы наложить на свои щеки, чтобы более выгодно предстать пред очами моего возлюбленного мужа!»

И она осторожно открыла коробочку, но не на шла там никакой красоты, а только адский и подлинно стигийский сон, который, освободившись таким образом из своей тюрьмы, охватил ее и повалил среди дороги – сонное тело без чувств и движений.

Но Купидон, уже излечившийся от своей раны, уже не мог больше выносить отсутствие своей любимой Психеи и выскользнул из маленькой щели в окне своей комнаты, которое оказалось открытым и полетел туда, где лежала Психея. Собрав сон с ее тела, он запер его обратно в коробочку и разбудил Психею легким прикосновением одной из своих стрел и сказал:

– Ты чуть было опять не погибла от своего любопытства. Но теперь в точности исполни задание моей матери, а я позабочусь об остальном.

И Купидон, со скоростью молнии проникнув на высоты небес, предстал перед Юпитером со своей просьбой.

Юпитер был к нему благосклонен и защищал влюбленных перед Венерой так убедительно, что добился ее прошения. И он послал Меркурия принести Психею на собрание небожителей а, когда он прибыла, вручил ей чашу с амброзией и сказал: «Выпей это, Психея, и будешь бессмертной; Купидон никогда не разорвет этой связи, но ваш союз будет вечным.

Таким образом, Психея, наконец, соединилась с Купидоном, и в последствии у них родилась дочь, имя которой было Наслаждение.

Легенда о Купидоне и Психее обычно рассматривается аллегорически. Греческое название бабочки – Психея, и вместе с тем это слово означает душу. Нет другого такого поразительного и прекрасного определения души, как бабочка, вылетающая на блестящих крыльях из могилы, в которой она лежит; после тусклого, низкого существования в виде червяка – трепетать в пламени дня и питаться самыми благоухающими и изысканными продуктами весны. Отсюда Психея – это человеческая душа, которая очистилась страданиями и несчастьями и так приготовлена к радости истинного и чистого счастья.

В произведениях искусства Психею представляют как деву с крыльями бабочки, вместе с Купидоном в разных ситуациях, описанных аллегорически.

Что чувствовала ты, Психея, в оный день, Когда Эрот тебя, под именем супруги, Привел на пир богов под неземную сень? Что чувствовала ты в их олимпийском круге? И вся любовь того, кто над любовью бог, Могла ли облегчить чуть видные обиды: Ареса дерзкий взор, царицы злобный вздох, Шушуканье богинь и злой привет Киприды! И на пиру богов, под их бесстыдный смех, Где выше власти все, все – боги да богини, Не вспоминала ль ты о днях земных утех, Где есть печаль и стыд, где вера есть в святыни! В. Я. Брюсов

Глава X. Божество мудрости

Минерва была дочерью Юпитера. Считается, что она родилась из его головы – взрослая и в полном вооружении. Она покровительствовала полезным и декоративным искусствам как мужчин (таким как сельское хозяйство и навигация), так и женским (прядение, ткачество и шитье). Она была также божеством войн; но она покровительствовала только оборонительным войнам, и не разделяла дикой страсти Марса к насилию и кровопролитию. Афины были избранным ею местом, ее собственным городом, доставшимся ей как приз в соревновании с Нептуном, который также его домогался. Есть история, что в правление Кекропса, первого царя Афин, два божества соревновались за владение городом. Боги провозгласили, что он достанется тому, чей дар будет более полезным людям. Нептун дал жителям лошадь; Минерва произвела оливу. Боги решили, что из двух даров олива полезнее, и присудили город богине; и он был назван в честь нее Афинами, ведь ее греческое имя было – Афина.

Минерва и Арахна

Было и другое соревнование, в котором смертная осмелилась состязаться с Минервой. Этой смертной была Арахна, девушка, которая достигла такого мастерства в искусстве прядения и вышивки, что сами нимфы покидали свои рощи и источники, чтобы прийти и посмотреть на ее работу.

Прекрасен был не только результат, но и сам процесс работы. Глядя, как она брала грубую шерсть и формировала свитки, или как разделяла ее своими пальцами и расчесывала до тех пор, пока она не становилась легкой и мягкой, как облако, или как вращала веретено умелыми прикосновениями пальцев, или как ткала ткань, или, когда та была соткана, украшала ее своим шитьем, можно было сказать, что сама Минерва научила Арахну. Но она это отрицала и не могла выносить мысли, что она ученица, пусть даже богини.

– Пусть Минерва испытает свое мастерство в сравнении с моим, – сказала она, – если я проиграю, то отвечу.

Минерва слышала про это и была недовольна. Она приняла образ старухи, пришла в тот город и дала Арахне дружеский совет:

– У меня большой опыт, – сказала она, – и я надеюсь, ты не отвергнешь моего совета. Бросай вызов всем смертным, если желаешь, но не соревнуйся с богиней. Наоборот, я советую тебе попросить прощения у богини за то, что ты сказала, и, если она будет милостива, то, возможно, простит тебя».

Арахна оторвалась от прядения и с яростью посмотрела на старуху.

– Попридержи свой совет для своих дочек или служанок, – гордо ответила она, – а что касается меня – я знаю, что сказала, и стою на этом. Я не боюсь богини; пусть она испытает свое мастерство, если осмелится рискнуть.

– Она пришла, – сказала Минерва, и, сбросив маску, открылась.

Нимфы низко склонились, оказывая ей почтение, как и все, кто были вокруг. Лишь Арахна не испугалась. Правда, она разрумянилась, внезапная краска залила ее щеки, а потом она побледнела. Но она стояла на своем решении, и с глупым самомнением о собственном мастерстве устремилась к своей судьбе. Минерва больше не сдерживалась и не давала больше советов. Они приступили к соревнованию.

Каждая заняла свое место и прикрепила основу к навою. Потом тонкий челнок заходил между нитями. Тростник с умело выделанными зубьями поднимал шерсть на место и компоновал ткань. Обе работали быстро. Их умелые руки двигались быстро, волнение соревнования делало труд легким.

Шерсть тирского пурпура контрастировала с другими цветами, оттеняла одним другой столь искусно, что сочетание обманывало глаза. Как радуга, чья длинная дуга окрашивает небеса, образуется солнечными лучами, отражающимися от дождя, в которой цвета, соприкасаясь, кажутся одним, но на небольшом расстоянии от точки касания – совершенно различны.

Минерва нарисовала на своей ткани сцену ее соревнования с Нептуном.

Были изображены двенадцать небесных богов, Юпитер, с царственной важностью восседающий в середине. Нептун, повелитель моря, держит свой трезубец и словно только что ударил землю, из которой выскочила лошадь. Себя Минерва изобразила со шлемом на голове, с эгидой, прикрывающей ее грудь. Таков был центральный круг; а в четырех углах были представлены примеры того, как недовольны бывали боги дерзкими смертными, которые осмеливались соревноваться с ними. Это означало что-то вроде предупреждения сопернице, данного перед соревнованием, прежде чем это стало слишком поздно.

Арахна наполнила свою ткань изображениями, специально выбранными, чтобы показать слабости и ошибки богов. Одна сцена изображала Леду, ласкающую лебедя, в образе которого предстал Юпитер; другая – Данаю в медной башне, в которую заточил ее отец, но в которую проник бог в образе золотого дождя. Третья изображала юную принцессу Европу, обманутую Юпитером в образе быка. Подбодренная кротостью животного девушка рискнула взобраться ему на спину, после чего Юпитер бросился в море и уплыл с нею на Крит. Можно было подумать, что это настоящий бык – так натурально он был написан, и такой натуральной была вода, в которой он плыл. Европа, казалось, искала расширенными глазами берег, который она покинула, и звала подружек на помощь. Она выглядела так, словно дрожит от страха при виде поднимающихся волн, и отдергивает свои ноги от воды.

Арахна наполнила свой холст подобными изображениями, великолепно выполненными, но очевидно подчеркивающими ее самоуверенность и дерзость. Минерва не могла удержаться от восхищения, однако почувствовала возмущение от своего явного поражения. Она ударила по ткани челноком и разорвала ее на куски, потом дотронулась до лба Арахны и сделала так, что та почувствовала свою вину и стыд. Арахна не смогла этого вынести, пошла и повесилась.

Минерва пожалела ее, когда увидела висящей на веревке.

– Живи, – сказала она, – преступная женщина! Но чтобы ты могла сохранить память об этом уроке, продолжай висеть, как и твои потомки во всех будущих поколениях.

Она спрыснула ее соком аконита, и сразу же волосы Арахны опали, исчезли и нос, и уши. Ее тело сжалось, а голова уменьшилась еще более; ее пальцы прилипли к бокам и стали служить как ноги. Все остальное у нее – это тело, из которого она плетет свою нить, часто висящая на ней, так же, как когда Минерва дотронулась до нее и превратила в паука.

Следующий образчик старомодной галантности мы встречаем у Гаррика в стихотворении «На вышивку девы»

Арахна как-то раз в своей гордыне Дерзнула вызов произнесть богине И хоть в своем искусстве преуспела, Но вскорости об этом пожалела. Ее пример пусть для тебя уроком станет, Малютка Хлоя, если час нагрянет И на пути тебе придется встретить Ту, кто в тебе соперницу приметит.

Глава XI. Хмельной бог Бахус

Славный и веселый бог вина Бахус (или же его называли Вакхом, а в Греции – Дионисом) был сыном Юпитера и Семелы. Ревнивая Юнона, чтобы удовлетворить свое чувство обиды на Семелу, придумала коварнейший план ее уничтожения.

Приняв внешность Берои, ее старой няни, она внушила девушке сомнения, а действительно ли сам Зевс приходил к ней как любовник. Вздохнув, она сказала: «Я надеюсь, что это так и окажется, но все же опасаюсь. Люди не всегда являются тем, чем кажутся. Если он действительно Зевс, пусть чем-нибудь докажет это. Попроси его, чтобы он показался во всем своем великолепии, какой он на небесах. Это положит конец сомнениям».

Семеле была внушена мысль попытаться это сделать. Она попросила Зевса исполнить ее желание, не сказав, какое именно. Зевс дал свое обещание и скрепил его нерушимой клятвой рекой Стикс, ужасной для самих богов. Она открыла ему свое требование. Бог мог остановить ее, пока она говорила, но она была быстрее него. Слова сорвались, и он не мог отказаться ни от своих слов, ни от ее просьбы. В глубоком горе он покинул ее и вернулся в высшие сферы. Там он облачился во все свое великолепие, не надев лишь все свои страхи, которыми он победил гигантов, но только те, что были известны среди богов как его малые доспехи. Облаченный в них, он вошел в комнату Семелы. Ее смертная натура не смогла вынести великолепия божественного света и она… обратилась в пепел.

Зевс взял наследника Бахуса и отдал его под опеку нисийских нимф, которые вынянчили его и воспитали, и за заботу были вознаграждены Юпитеров, будучи помещены на небо как созвездие Гиады. Когда Бахус вырос, он открыл выращивание винограда и метод получения его прекрасного сока; но Юнона наслала на него безумие и повела его как странника по всем областям страны.

Во Фригии богиня Рея исцелила его и научила своим религиозным ритуалам, и он отправился в путь через Азию, обучая людей виноградарству. Самой знаменитой частью его странствий был поход в Индию, который, как говорят, длился несколько лет. Вернувшись с триумфом, он стал знакомить со своим культом в Греции, но встретил сопротивление некоторых царей, которые страшились его введения из-за беспорядков и безумия, которые он приносил с собой.

От редактора. У прекрасного русского поэта Аполлона Майкова есть замечательные стихи, посвященные богу Вакху:

В том гроте сумрачном, покрытом виноградом, Сын Зевса был вручен элидским ореадам. Сокрытый от людей, сокрытый от богов, Он рос под говор вод и шелест тростников. Лишь мирный бог лесов над тихой колыбелью Младенца услаждал волшебною свирелью… Какой отрадою, средь сладостных забот, Он нимфам был! Глухой внезапно ожил грот. Там, кожей барсовой одетый, как в порфиру, С тимпаном, с тирсом он являлся божеством. То в играх хмелем и плющом Опутывал рога, при смехе нимф, сатиру, То гроздия срывал с изгибистой лозы, Их связывал в венок, венчал свои власы, Иль нектар выжимал, смеясь, своей ручонкой Из золотых кистей над чашей среброзвонкой, И тешился, когда струей ему в глаза Из ягод брызнет сок, прозрачный, как слеза.

Когда Бахус достиг своего родного города – Фив, Пенфей, царь города, который не признавал нового культа, запретил исполнение его ритуалов. Но, когда стало известно, что Бахус приближается, мужчины и женщины, но, главным образом, последние, молодые и старые высыпали, чтобы встретить его и присоединиться к его триумфальному маршу.

Напрасно Пенфей протестовал, приказывал и угрожал.

«Идите, – сказал он своим слугам, – и схватите этого бродягу-главаря и приведите его ко мне. И он у меня быстро сознается в ложном притязании на небесное происхождение и откажется от своего фальшивого культа». Напрасно ближайшие друзья и мудрейшие советники возражали и просили его не противостоять богу. Их возражения только еще более разгорячили царя.

Но вот вернулись слуги, которых он послал схватить Бахуса. Их прогнали вакханки, но им удалось взять одного пленника, которого со связанными руками представили царю. Пенфей, гневно глядя на него, сказал: «тебя быстро можно предать смерти, чтобы твоя судьба будет предупреждением остальным; но, хотя я и не доволен промедлением в твоем наказании, говори, скажи нам, кто ты и что это за новые ритуалы, которые ты осмелился прославлять».

Пленник, не устрашившись, отвечал: «Меня зовут Акет; моя страна – Македония; мои родители были бедными людьми, но оставили мне рыболовные удилища и сети и свое рыбачье ремесло. Ему я и следовал некоторое время, пока, устав от пребывания на одном месте, не выучился искусству кормчего и определению пути по звездам. Случилось так, что, плывя в Делос, мы причалили к острову Диа и высадились. На следующее утро я послал людей за свежей водой, а сам поднялся на холм, чтобы наблюдать ветер; когда мои люди вернулись, они принесли с собой хорошую, как они думали, добычу – мальчика утонченной внешности, которого нашли спящим. Они рассудили, что это благородный юноша, возможно, царский сын, и они могут получить за него щедрый выкуп. Я рассматривал его одежду, походку, лицо. В нем было что-то, как я чувствовал, сверхчеловеческое. Я сказал своим людям: «Я не знаю, какой бог скрывается под этой формой, но, определенно, это так. Прости нас, милосердный бог, за насилие, которое мы над тобой совершили, и дай удачу нашим начинаниям». Диктис, один из моих матросов, что лучше всех взбирался на мачту и спускался по веревкам, и Меланфей, мой рулевой, и Эпопей, главный в матросском крике, все как один воскликнули: «Оставь свои молитвы о нас».

Как же слепа страсть к наживе! Когда они начали тащить его на борт, я этому противился. «Корабль не будет осквернен таким бесчестием, – сказал я, – Моя доля в нем большая, чем ваша». Но Ликабас, буйный малый, схватил меня за глотку и попытался выбросить за борт, и я с трудом спасся, прильнув к тросам. Остальные одобрили дело.

Тогда Бахус (ибо действительно это был он), словно бы стряхнул свою дремоту и воскликнул: «Что вы со мной делаете? Зачем эта борьба? Кто принес меня сюда? Куда вы собираетесь везти меня?». Один из них ответил: «Нечего бояться; скажи нам, куда ты желаешь, и мы отвезем тебя туда». «Мой дом – Наксос, – сказал Бахус, отвезите меня туда, и вы будете хорошо вознаграждены». Они обещали так и сделать, и приказали мне вести корабль в Наксос. Наксос находился справа, и я настраивал паруса, чтобы отнестись туда, в то время как одни знаками, а другие – шепотом давали мне знать о своем желании, чтобы я плыл в противоположном направлении и взял мальчика в Египет, чтобы продать в рабство. Я был смущен и сказал: «Пусть кто-нибудь другой ведет корабль», отстранившись от дальнейшего пособничества в их злодействе. Они прокляли меня, и один из них воскликнул: «Не думай, что от тебя зависит наша безопасность; займи место кормчего и уезжай от Наксоса».

Затем бог, притворившийся, что только сейчас осознал их предательство, взглянул на море и сказал плачущим голосом: «Моряки, это не те берега, на которые вы обещали взять меня. Этот остров – не мой дом. Что я вам такого сделал, чтобы вы со мной так обращаетесь? Не велика честь обмануть бедного мальчика».

Я плакал, слушая его, но команда смеялась над нами обоими и вела судно быстро по морю. Вдруг (это может показаться странным, но это правда) судно остановилось посреди моря так резко, словно закрепилось на земле. Люди, удивленные, налегли на весла и сильнее распустили паруса, пытаясь сдвинуться с помощью и того, и другого, но все было тщетно. Плющ обвил весла и затруднял их движение, и прицепился к парусам тяжелыми гроздями ягод. Виноград, утяжеленный гроздями, побежал по мачте и по сторонам судна. Был слышен звук флейт и вокруг распространился благоуханный аромат вина. У самого бога был венок из листьев винограда, а в руке он держал копье, овитое плющом.

Тигры склонились к его ногам, и фигуры рысей и пятнистых пантер играли вокруг него. Люди были охвачены ужасом и безумием; некоторые выпрыгнули за борт; другие – собирались сделать то же, видя своих компаньонов в воде, подвергнувшихся изменению: их тела стали плоскими и заканчивались кривым хвостом. Один воскликнул: «Какое чудо!»; и, когда он говорил это, его рот расширился, ноздри увеличились и чешуя покрыла все его тело.

Другой, стараясь налечь на весла, почувствовал, что его руки сжались и перестали быть руками, а стали плавниками; другой, пытаясь поднять свои руки к канату, обнаружил, что у него нет рук и, изогнув свое изменившееся тело, прыгнул в море. То, что было ногами, стало двумя концами серповидного хвоста. Вся команда превратилась в дельфинов и плавала вокруг корабля, то по поверхности, то ныряя, поднимая брызги и извергая воду из широких ноздрей. Из двадцати человек остался я один. Я трепетал от страха, но бог приветствовал меня. «Не бойся, – сказал он, – следуй в Наксос». Я послушался и, когда мы прибыли туда, возжег алтари и исполнил священные ритуалы Бахуса».

Тут Пенфей воскликнул:

– Мы потратили достаточно времени на эту глупую историю. Возьмите его и казните без промедления.

Слуги увели Акетея и тут же закрыли в темнице; но, пока они готовили инструменты для казни, двери темницы отворились сами собой и цепи упали с его членов, и, когда они стали искать его, то нигде не могли найти.

Пенфей не внял предупреждению и, вместо того, чтобы посылать других, сам решил пойти на место торжеств. Гора Киферон вся была заполнена верующими, и крики вакханок раздавались со всем сторон. От шума ярость Пенфея усилилась, как звук трубы вдохновляет военную лошадь. Он проник через лес и достиг открытого пространства, где его глазам открылась главная сцена оргий.

В тот же миг женщины увидели его; и первая из них, его собственная мать, Агава, ослепленная богом, выкрикнула: «Смотрите, здесь дикий вепрь, огромный монстр, который бродит в этих лесах! Вперед, сестры! Я первая поражу дикого вепря».

Целая толпа ринулась на него, и, пока он то говорил заносчиво, то извинялся, то, осознав свое преступление, росил прощения, они навалились на него и ранили. Напрасно он кричал своим теткам защитить его от матери. Автоноя схватила одну руку, Ино – другую, и между ними он был разорван на части, в то время, как его мать кричала: «Победа! Победа! Мы сделали это. Слава нам!»

Так в Греции был учрежден культ Бахуса. Легенда о расправе Диониса с пиратами с древних пор ходила по Элладе и упоминается в комедии Еврипида «Киклоп»

Когда, тебе судив далекий путь, Разбойников подустила тирренских Кронидова жена и эта весть Дошла до нас, я сыновей на розыск Повез. Перевод Иннокентия Анненского

Бахус и Ариадна

Ариадна, дочь царя Миноса, полюбив героя Тесея, помогла ему выйти из лабиринта. Затем она была привезена им на остров Наксос и оставлена там спящей, в то время как неблагодарный Тесей продолжал свой путь домой без нее. Ариадна, проснувшись и обнаружив себя покинутой, предалась горю. Но Венера сжалилась над ней и успокоила ее обещанием, что у нее будет бессмертный любимый вместо смертного, которого она потеряла.

Остров, на котором оставили Ариадну, был любимым островом Бахуса, тем самым, на который он желал, чтобы его привезли тирренские моряки, когда они так вероломно пытались получить за него выкуп.

Когда Ариада сидела, оплакивая свою судьбу, ее нашел Бахус, утешил ее и сделал своей женой. На свадьбу он подарил ей золотую корону, украшенную драгоценными камнями, и, когда она умерла, взял эту корону и бросил в небо. Когда она поднялась, камни стали сиять ярче и превратились в звезды, и, сохраняя свою форму, корона Ариадны остается на небе как созвездие между коленопреклоненным Геркулесом и человеком, который держит змею.

Ариадна недолго оставалась безутешной – хмельной бог Бахус утешил ее.

Спенсер обращается к короне Ариадны, хотя делает ряд ошибок в мифологии – на самом деле битва между кентаврами и лапифами была на свадьбе Пирифоя, а не Тесея.

Смотри – корона, что надела Ариадна В тот день, когда была у них с Тесеем свадьба, Потом еще кентавры наглые побили Лапифов яростных, что им не угодили, Теперь на небосвод помещена В созвездии вращается она, Узором чудным небо украшает, Лучами яркими парад планет венчает.

Глава XII. Боги природы

Пан

Великий бог Пан, бог лесов и полей, стад и пастухов, жил в гротах, странствуя по горам и долинам, и развлекался охотой и танцами с нимфами. Он любил музыку и, как мы видели, изобрел свирель или пастушью дудочку, на которой сам играл мастерски. Пана, как и других богов, которые жили в лесах, боялись те, кому приходилось идти через лес ночью, потому что темнота и одиночество такого места располагали к суеверным страхам. С тех пор внезапный страх без видимой причины приписывают Пану и называют паникой.

Так как имя этого бога означает буквально ВСЁ, то сам Пан рассматривается как символ Вселенной и олицетворение Природы; и позже он даже считается символом всех богов и олицетворением самого язычества.

Сильван и Фавн были римскими божествами, которые по своим характеристикам очень близки Пану, так что мы вполне можем считать их одним персонажем под разными именами.

Лесные нимфы, партнерши Пана по пляскам, были одним из классов нимф. Кроме них были еще и наяды, которые покровительствовали ручьям и источникам; ореады, нимфы гор и гротов; и нереиды, морские нимфы. Три последние класса нимф были бессмертными, а вот лесные нимфы, называемые дриадами или гамадриадами, как считалось, погибали вместе с деревом, в котором жили и с которым приходили в мир. Поэтому умышленно погубить дерево считалось чрезвычайно нечестивым поступком, и при некоторых утяжеляющих обстоятельствах за это сурово наказывали, как в примере с Эрихтионом, который мы описали ранее.

Мильтон в своем ярком описании раннего творения, так обращается к Пану как к персонификации Природы («Потерянный Рай», Книга IV):

Сам вселенский Пан, И Ор и Граций в пляске закружив, Водительствует вечною весной.

Там же в описании жилища Евы:

Нет, в тени Такой, в столь безмятежном и святом Уединенье, ни Сильван и Пан – Измышленные божества, – ни фавны И нимфы не вкушали сна вовек! Перевод Арк. Штейнбега.

Привлекательной чертой древнего язычества было то, что оно любило находить в каждом действии природы участие бога. Воображение греков населило все области земли и моря божествами, действию которых приписывали те феномены, которые наша философия объясняет действием законов природы.

Иногда в поэтическом настроении мы расположены сожалеть об этой перемене и думать, что сердце утратило ровно столько, сколько выиграла от такой замены голова.

От редактора. Валерий Брюсов так выражает свое мнение о мифологии древних времен в стихотворении «Гимн богам»:

Я верую в мощного Зевса, держащего выси вселенной; Державную Геру, чьей волей обеты семейные святы; Властителя вод Посейдона, мутящего глуби трезубцем; Владыку подземного царства, судью неподкупного Гада; Губящую Ареса силу, влекущего дерзостных к бою; Блаженную мирность Деметры, под чьим покровительством пашни; Священную Гестии тайну, чьей благостью дом осчастливлен; Твой пояс, таящий соблазны, святящая страсть, Афродита; Твой лук с тетивой золоченой, ты, дева вовек, Артемида; Певуче-бессмертную лиру метателя стрел Аполлона; Могучий и творческий молот кующего тайны Гефеста; И легкую, умную хитрость посланника с крыльями Герма. Я верую, с Зевсом начальным, в двенадцать бессмертных. Стихии Покорны их благостной воле; земля, подземелье и небо Подвластны их грозным веленьям; и смертные, с робким восторгом, Приветствуют в образах вечных – что было, что есть и что будет. Храните, о боги, над миром владычество ныне и присно!

Древнеримский историк Плутарх в трактате «Об упадке оракулов» (гл. 17), рассказывает, что в царствование императора Тиберия (ум. в 37 г. н. э.) из Пелопоннеса в Италию направлялся корабль. Когда он проплывал мимо острова Паксоса, оттуда раздался голос, призывавший египтянина Фамуза, кормчего корабля. Последний откликнулся, и голос сказал ему, чтобы он, достигнув острова Палодес, возвестил, что великий бог Пан умер. Выполнив повеление, кормчий услышал в ответ скорбные возгласы и жалобные стенания. Император Тиберий, рассказывает далее Плутарх, узнав о случившемся, собрал совет ученых мужей, которые разъяснили ему, что Пан, сын Гермеса и Пенелопы, в качестве рожденного от смертной женщины, не обладал бессмертием богов.

Рассказ Плутарха вызвал большую литературу, пытавшуюся объяснить его. Раннехристианские писатели считали, что смерть Пана, осмысленная ими как конец язычества, была возвещена по случаю смерти Иисуса, относимой легендой ко времени Тиберия, так как именно с этого времени христианство вытеснило язычество. Такое же толкование мифу дает и Франсуа Рабле, очень точно передавший его в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» (4, 28) и наряду с Плутархом популяризовавший этот сюжет в мировой литературе. Французский поэт Гийом Аполинер в своем сонете «Смерть Пана» так откликнулся на эту легенду:

С небес вернулся Феб; пора на отдых Флоре; К Цитере ластилось раскатистое море, И белокурая пособница страстей Венера слушала, как гимн слагают ей. Олимп наполнился. Но Громовержец вскоре Обеспокоенно возвысил голос в хоре – Он перепуганных зовет своих детей: Грозит бессмертным смерть, грядет исход их дней! И небо вздрогнуло от слухов непривычных, И пробил смертный час для всех богов античных, И чей-то крик взлетел до самых облаков: «Родился Иисус! Его настало время! Бессмертен только он, рожденный в Вифлееме! Пан умер! Умер Пан! И больше нет богов!» Перевод Михаила Яснова

Водные божества

Океан и Тефида были титанами, которые правили водой. Когда Зевс и его братья победили титанов и приняли их власть, Нептун и Амфитрита унаследовали управление водами вместо Океана и Тефиды.

Нептун

Нептун (у греков Посейдон) был главным водным божеством. Символом его власти был трезубец или копье с тремя остриями, которым он разбивал скалы, чтобы поднять или унять шторма, встряхнуть берега и т. п. Он сотворил лошадь и был покровителем скачек. У его собственных лошадей были медные копыта и золотые гривы.

Они вели его колесницу по морю, которое становилось гладким перед ним, и чудовища глубин прыгали вокруг его пути.

Амфитрита

Амфитрита была женой Нептуна. Она была дочерью Нерея и Доры и матерью Тритона. Нептун, ухаживая за Амфитритой, прибыл на дельфине. Завоевав ее, он вознаградил дельфина, поместив его среди звезд.

Нерей и Дорида

Нерей и Дорида были родителями нереид, самыми знаменитыми из которых были Амфитрита, Фетида, мать Ахилла, и Галатея, которую любил циклоп Полифем. Нерей выделялся своим знанием, любовью к истине и справедливости, тогда как считался стариком; ему также приписывался дар предвидения.

Тритон и Протей

Тритон был сыном Нептуна и Амфитриты, и поэты считают его трубачом его отца. Протей также был сыном Нептуна. Его, как и Нерея, величали морским старцем за его мудрость и знание будущего. Его особой способностью было превращаться по желанию.

Фетида

Фетида, дочь Нерея и Доры, была столь прекрасна, что сам Юпитер хотел на ней жениться; но узнав от Прометея, титана, что сын Фетиды должен стать могущественнее своего отца, Юпитер отказался от своего сватовства и решил, что Фетида должна стать женой смертного. С помощью кентавра Хирона в жены богиню завоевал Пелей, а их сын стал известен, как великий герой древности – Ахилл. В главе, посвященной Троянской войне, мы увидим, что Фетида была ему верной матерью, помогая во всех трудностях и соблюдая его интересы от начала до конца.

Не такую встарь из светлиц Нерея В дом Хирона ввел Эакид невесту; Не вотще созвал всех богов на свадьбу; Съ девой желанной. Так развязан был благочестно пояс Лучшей из сестер-Нереид; невинным Браком сочетались Пелей с Фетидой, Чистой любовью. Вячеслав Иванов

Левкотея и Палемон

Ино, дочь Кадма и жена Афаманта, бежала от своего безумного мужа с маленьким сыном Меликертом на руках, прыгнув с утеса в море. Боги из сострадания сделали ее морской богиней под именем Левкотея, а ее сына – богом по имени Палемон. Оба могли защитить от кораблекрушения и потому весьма почитались моряками. Палемон обычно изображался едущим верхом на дельфине. Истмийские игры праздновались в его честь. Римляне называли его Фортуной и верили, что он владычествует над гаванями и берегами.

Божественные ветры

Если людьми в ту далекую эпоху олицетворялись даже такие не очень активные силы, неудивительно, что этого же не избежали и ветры. Это были Борей или Аквилон, северный ветер, Зефир или Фавоний, западный, Нот или Остер, южный, и Ор, восточный. Первые два особенно знамениты в поэзии, первый – как образец порывистости, а второй – мягкости. Борей любил нимфу Орифию и пытался играть роль любовника, но не имел успеха. Ему было трудно дышать нежно, и вздохи было вне всякого сомнения. Наконец, устав от бесплодных томлений, он проявил свой подлинный характер, схватил девушку и унес ее. Их детьми были Зет и Калаид, крылатые воины, которые участвовали в походе аргонавтов и оказали хорошую услугу в битве с такими чудовищными птицами, как гарпии.

Про Зефира также известно то, что он был любовником богини растений Флоры.

Великий французский поэт, драматург и романист, глава французского романтизма Виктор Гюго, (1802–1885) в стихотворении «Орфей» так обращается к богу морей:

Внемли мне, Посейдон, шум моря заглуша: Я – человечества поющая душа! И я люблю! Туман дрожит пред силой утра, Дождь под лучом блести, как искры перламутра, Борей качает лес, Зефир – поля весны – Так в нас двоих сердца любовью смущены! Навеки ту люблю, чье имя Эвридика. Иначе пусть умру один в пустыне дикой, Пусть гибнут все цветы и жатва всех полей… Священные слова таите от людей. Перевод Валерия Брюсова

Геба и Ганимед

Геба, дочь Юноны и богиня юности была виночерпием богов. Обычно говорится, что она оставила свою службу, став женой Геркулеса. Но есть и другое утверждение, которое американский скульптор Кроуфорд выразил в своей группе Геба и Ганимед, находящейся сейчас в галерее Атенеум.

Согласно ему, Геба была отстранена от своей службы из-за того, что однажды упала в присутствии богов.

Ее последователем и преемником на этом весьма ответственном и почетном посту был Ганимед, троянский мальчик, которого Юпитер в образе орла схватил и унес от его товарищей на горе Ида. Он принес пленника на небо и ввел на свободную должность.

Теннисон в своем «Дворце искусств» описывает среди декораций на стенах картину, представляющую эту легенду:

Вот Ганимед летит, как яркая звезда, И нежное бедро сжимает клюв орла; Страшится он – внизу дворцы и города. Какая средь богов мальчишку ждет судьба?

В «Освобожденном Прометее» Шелли Юпитер зовет своего виночерпия следующим образом:

…Ганимед, Налей вина небесного, наполни Как бы огнем Дедаловые чаши. Перевод К. Бальмонта

Глава XIII. Наказания богов

Иксион

Разумеется, рассказы о деяниях языческих богов интересовали бы нас чисто умозрительно, не соседствуй они самым тесным образом с историями о живших с ними рядом людях. Мифология повествует, что боги на заре истории частенько появлялись средь людей, вступали с ними в брак, поощряли их или наказывали. Несомненно одной из главнейших провинностей людей пред лицом богов было бесчестие, нарушение клятв и гордыня (непочтение к богам). На примере Филемона и Бавкиды мы увидели, как боги поощряли людей. Однако гораздо больше известно историй о том, как боги людей карали. Иксион, Тантал и Сизиф – представители древнейшего послепотопного поколения людей, отличившиеся столь вопиющими преступлениями, что каждому из них был обречен после смерти на особого рода загробные мучения.

Иксион из племени лапифов был первым на Земле человеком, злодейски и умышленно убившим своего близкого родственника, тестя, который, выдав за него свою дочь, потребовал полагающихся по такому случаю подарков. Заманив тестя в горы, Иксион коварно столкнул его в пропасть. Но тогда боги ничего не сделали ему, поскольку сам Зевс блоговолил ему. В те времена после убийства полагалось провести особого рода очистительные обряды. Однако никто из живших в те времена на Земле людей не захотел проводить таких обрядов над Иксионов. Тогда Зевс самолично очистил Иксиона и даже пригласил его на пиршество богов. Уверовав в свою непогрешимость и безнаказанность Иксион самым дерзким образом принялся приставать к самой Юноне. Тогда Зевс решил посмотреть до какой степени дойдет наглость приглашенного госяты и создал из облачного пара точную копию Юноны (назвали бедняжку Нефелой). От этой облачной жены пошло на Земле поколение полулюдей-полуконей – кентавров.

За свои грехи Иксион был после смерти распят на огненном колесе, которое вечно вертится с неимоверной быстротой.

Тантал

Тантал был сыном Юпитера и богини богатства Плуто. Он правил в окрестностях золотоносной реки Пактол и владел несметными богатствами. Юпитер к нему благоволил и допускал на олимпийские пиршества. Однако Тантал ответил своему отцу самой черной неблагодарностью. Во-первых, он украл из критского храма, посвященого Юпитеру, изваяние золотой собаки и клятвенно уверял, что ее не трогал. Во-вторых он украл с одной из заоблачных вечеринок еду и выпивку (божественные амброзию и нектар) и стал раздавать их родным и близким! А ведь это могло привести к появлению бессмертного поколения людей. И наконец он, чтобы испытоать всеведение богов, убил и подал им в качестве обеда мясо своего родного сына Пелопа. Это было последней каплей. Юпитер, конечно, все понял, мяса есть не стал, юношу оживил, а Тантала поразил молнией. После смерти его ждала вечная пытка с гастрономическим уклоном («Танталовы муки»): он стоит по гордо в воде и не может напиться, поскольку вода отступает от его губ. Вокруг него растут деревья, отягощенные плодами, но он не может наесться, поскольку при попытке сорвать плоды, ветки отдергиваются.

Классическая триада легендарных греховодников: Сизиф, Иксион и Тантал

Сизиф

Хитроумный царь Сизиф выдал одну из любовных проделок Юпитера отцу девушки, которую царь богов похитил. Так что на Олимпе произошел большой переполох и скандал. Похищенную пришлось вернуть, наверное, еще и компенсацию выплатить. Опять же – перед женою неудобно… А на предателя Сизифа царь богов даже не стал тратить молнию – просто послал к нему богиню смерти (ее звали Танатос). Однако Сизиф ей так просто не дался и, заманив в погреб, запер там и едва саму не уморил до смерти. И надо же – на протяжении последующих лет на Земле не произошло ни единой смерти. Освободить пленницу сумел только бог войны Марс. Едива лишь получив свободу, Танатос мигом умертвила коварного царя и отправила его прямиком в ад. Но и правителя преисподней Плутона хитроумный Сизиф сумел обмануть!

Дело в том, что он заранее строго-настрого наказал жене в случе его безвременной кончины ни в коем случае не справлять по нему похоронных обрядов. А в этом случае греки полагали, что душа человека не успокаивается и бродит среди людей как неприкаянная. Вот и Сизиф стал горько плакаться перед Плутоном и Прозерпиной, что покоя ему нет, жена, мол, лентяйка, отказала ему в последнем утешении. На этом основании он стал проситься назад, на землю, чтобы пристыдить жену и убедить ее произвести все полагающиеся обряды.

Легковерный Плутон, который никогда ранее не сталкивался с людским коварством, отпустил Сизифа и тот, возвратившись в свое непогребенное тело, продолжал преспокойно жить-поживать. И только когда Плутон, поняв, что его подло обманули, пожаловался Юпитеру, тот, посмеявшись, отправил за Сизифом никого иного, как столь же хитроумного Меркурия. Его нечестивец обмануть не сумел и был отправлен в ад, в самое пекло, где он был обречен на веки-вечные вкатывать на вершину горы огромный камень, который достигнув вершины, немедленно скатывается вниз. От этой пытки произошло выражение «Сизифов труд», но есть работа бесплодная и бессмысленная.

Однако, кроме Сизифа, были и другие люди, которые побывали в загробном мире и вернулись обратно. Одним из таких замечательных героев древности был певец Орфей.

Орфей и Эвридика

Орфей был сыном Аполлона и музы Каллиопы. Отец подарил ему лиру и научил играть на ней, и он делал это с таким совершенством, что ничто не могло устоять от чар его музыки. Не только смертные, но и дикие звери смягчались его мелодиями и собирались вокруг него, оставив свою жестокость, и стояли, очарованные его пением. Даже сами деревья и скалы были чувствительны к его чарам. Первые толпились вокруг него, а последние – несколько теряли свою твердость, смягченные его звуками.

Гименея позвали освятить своим присутствием брак Орфея и Эвридики; но он, хотя и пришел, не принес с собой счастливых предзнаменований. Сам его светильник дымился и слепил их глаза. В соответствии с таким прогнозом, Эвридику скоро после свадьбы, когда она гуляла с нимфами, своими подругами, увидел первый на земле пчеловод Аристей, который был поражен ее красотой и стал ее преследовать. Убегая от него, она наступила на змею в траве, которая ее укусила, и Эвридика умерла.

Орфей пел о своем горе всем, кто дышит воздухом, и богам, и людям, но, находя все это безрезультатным, решил искать свою жену в царстве смерти. Он спустился пещерой, которая находилась на стороне мыса Тенарус и прибыл в стигийское царство. Пройдя через толпы привидений и предстал перед троном Плутона и Прозерпины.

Аккомпанируя себе на лире, он пел: «О, боги подземного мира, к которым все мы, живущие, должны прийти, слушайте мои слова, ибо они правдивы. Я пришел не для того, чтобы разузнать секреты Тартара, и не для того, чтобы испытать свою силу с трехголовым змееволосым псом, который охраняет вход. Я пришел в поисках своей жены, чьи юные годы привели к безвременному концу ядовитые клыки гадюки. Любовь привела меня сюда, Любовь, которой подвластны все мы, живущие на земле, и, если верить старому обычаю, и здесь так же. Я заклинаю вас этим обиталищем, полным страха, этим царством молчания и вечности, свяжите снова нить жизни Эвридики. Все мы предназначены твам и рано или поздно должны прийти в ваш дом. И она, когда проживет отпущенный ей срок, должным образом будет вашей. Но пока подарите ее мне, умоляю вас. Если вы откажете мне, я не могу вернуться один; вы восторжествуете в смерти нас обоих».

Когда он пел эти нежные напевы, все духи проливали слезы. Тантал, несмотря на свою жажду, прекратил на мгновение свои устремления к воде, колесо Иксиона остановилось, гриф прекратил рвать печень гиганта Прометея, дочери Даная освободились от своего задания носить воду решетом, и Сизиф сел на свой камень послушать. И впервые, как говорили, щеки фурий были мокры от слез.

Прозерпина не могла противостоять, и сам Плутон дал разрешение. Позвали Эвридику. Она пришла из числа вновь прибывших теней, хромая на свою раненную ногу. Орфею разрешили взять ее с собой при одном условии, что он не должен оглядываться, чтобы посмотреть на нее, пока они не достигнут верхнего мира. Так они и отправились в свой путь, он впереди, а она следом через проходы темные и крутые в полном молчании; и когда почти достигли выхода в живой верхний мир, Орфей, на мгновение забывшись, бросил взгляд назад, чтобы убедиться, что она за ним следует, и тотчас же она была унесена. Протянув руки, чтобы обняться, они схватили только воздух! Умирая теперь во второй раз, она все же не могла упрекнуть своего мужа, ибо как она может порицать его желание видеть ее. «Прощай, – сказала она, – прощай навек», и была унесена так быстро, что звук едва достиг его ушей.

Орфей стремился последовать за ней и умолял разрешить ему вернуться и попытаться еще раз освободить ее; но суровый перевозчик оттолкнул его и отказал в проходе.

История Орфея иронически обыгрывается в стихах Франсиско де Кеведо-и-Вильегаса:

Когда Орфей за Эвридикой В Аид спустился, бог Плутон Был беспредельно возмущен Такою дерзостью великой. Запел пленительный Орфей, Как никогда не пел. Однако, Хотя Плутону в царстве мрака Вдруг стало на душе светлей, Багровый от негодованья, Вернул Орфею он жену, Что было даже в старину Тягчайшей мерой наказанья. Засим смягчился грозный бог И смертному в вознагражденье За удивительное пенье Вновь потерять ее помог.

Семь дней после вторичной потери жены Орфей пребывал на грани жизни и смерти, без еды и сна; потом, горько осуждая жестокость сил Эреба, он пел свои жалобы скалам и горам, растапливая сердца тигров и сдвигая дубы со своих мест. Он сторонился женщин, живя постоянно в воспоминаниях о своем грустном несчастье. Фракийские девушки делали все, на что способны, чтобы завоевать его, но он отвергал их ухаживания. Они терпели это, сколько могли, но однажды найдя его нечувствительным, возбужденные ритуалами Бахуса, одна из них воскликнула: «Смотри – вот наше презрение!» и бросила в него свое копье.

Однако оружие, как только долетело до звука Орфеевой лиры, упало, не причинив вреда, к его ногам. То же происходило с камнями, которые они бросали в него. Но женщины подняли крик и заглушили голос его музыки, и потом то, что они бросали, достигло его и вскоре было запачкано его кровью. Безумцы рвали его на части и бросили его голову и его лиру в реку Гебр, вниз по которой они поплыли, журча грустной мелодией, которой берега отвечали жалобным созвучием. Музы же собрали части его тела и похоронили их в Либетре, где, как говорят, над его могилой поет соловей сладкозвучнее, чем в любой другой части Греции.

Его лиру Юпитер поместил среди звезд. Его тень во второй раз пошла в Тартар, где он увидел свою Эвридику и обнял ее любящими руками. Они теперь вместе странствуют по счастливым полям, то она впереди, то он; и Орфей смотрит на нее столько, сколько хочет, не получая наказания за невольный взгляд.

* * *

От редактора. Русский поэт Валерий Брюсов так описывает гибель величайшего певца древности Орфея в одноименном стихотворении:

И пал певец с улыбкой ясной. До брега волны докатив, Как драгоценность, труп безгласный Принял на грудь свою прилив. И пышнокудрые наяды Безлюдной и чужой земли У волн, в пещере, в час прохлады, Его, рыдая, погребли. Но, не покинув лиры вещей, Поэт, вручая свой обол, Как прежде в Арго, в челн зловещий, Дыша надеждой, перешел.

На несправедливость и поверхностность критиков сетует русский поэт А. Н. Апухтин в стихотворении «Орфей и паяц»:

Слушать предсмертные песни Орфея друзья собралися. Нагло бранясь и крича, вдруг показался паяц. Тотчас же шумной толпой убежали друзья за паяцем… Грустно на камне один песню окончил Орфей.

Глава XIV. Путешествия душ

Кеик и Альциона

Кеик был царем Фессалии, где мирно правил, без насилия и несправедливости. Он был сыном Геспера, утренней звезды, и сияние славы Кеика напоминало славу его отца. Его женой была преданная и глубоко привязанная к нему Альциона, дочь Эола. В то время Кеик пребывал в глубокой печали из-за потери своего брата, и ужасные знамения, которые сопровождали эту смерть, заставили его чувствовать, что боги враждебны также и к нему. Поэтому он думал, что лучше всего предпринять морское путешествие в область Карлос в Ионии, чтобы посоветоваться с оракулом Аполлона.

Но как только он раскрыл свое намерение жене Альционе, дрожь пробежала по ее телу, и лицо ее смертельно побледнело.

– В чем моя вина, дорогой супруг, что ты разлюбил меня? Где та любовь ко мне, которая была превыше всего в твоих мыслях? Ты думаешь, что будешь себя чувствовать легче в отсутствии Альционы? Для тебя было бы лучше, если бы я была подальше?

Она также пыталась отговорить его, описывая силу ветров, которую хорошо знала, когда жила в доме своего отца – Эол был богом ветров и делал все, чтобы мог, чтобы сдержать их.

– Они набросятся вместе, – говорила она, – с такой яростью, что огонь вспыхивает от удара. Но если ты должен идти, – добавила она, – дорогой супруг, то дай и мне пойти тобой, иначе я буду страдать не только от реальных бед, которые ты должен встретить, но и от тех, которые внушают мне эти опасения.

Эти слова тяжелым грузом легли на ум Кеика, и теперь желание взять ее с собой стало не только ее, но и его собственным желанием, но он не мог подвергать ее опасностям моря. Поэтому он отвечал, утешая ее, как только мог, и закончил такими словами:

– Клянусь лучами моего отца – Утренней звезды, что, если судьба позволит, вернусь раньше, чем луна дважды обернется по своей орбите.

Сказав это, он приказал, чтобы корабль был вытащен из укрытия, а весла и паруса установлены на борту. Когда Альциона увидела эти приготовления, она задрожала, как в предчувствии зла. Со слезами и стонами она сказала ему последнее «прощай» и упала без чувств на землю.

Кеик еще бы задержался, но молодые люди уже схватили весла и стали решительно грести против волн сильными и размеренными ударами. Альциона подняла свои сияющие глаза и увидела мужа, стоящего на палубе, машущего ей рукой. Она отвечала на его знаки, пока судно не удалилось настолько, что она больше не могла отличить его фигуру от других. Когда и самого корабля уже не было видно, она напрягала глаза, чтобы поймать последний отсвет паруса, пока и тот тоже не исчез. Потом, вернувшись в свою комнату, она бросилась на одинокое ложе.

Тем временем они вышли из гавани, и ветерок играл среди тросов. Моряки гребли веслами и подняли паруса.

Когда было пройдено полпути или чуть меньше, и наступила ночь, море начало белеть вздымающимися волнами, подул восточный ветер, и начался шторм. Капитан приказал убрать паруса, но шторм этому помешал, потому что при таком шуме ветра и волн его приказ не был услышан. Люди по своей инициативе были заняты тем, что спасали весла, укрепляли корабль, подбирали паруса. Пока они делали, каждый – то, что считает нужным, шторм усиливался. Крики людей, треск вантов и плеск волн смешивались с раскатами грома.

Вздымающееся море, казалось, поднималось до небес, чтобы разбросать свою пену среди облаков; потом, оседая до дна, принимало цвет мели – стигийскую черноту.

Корабль разделял все эти изменения. Он казался диким зверем, который бросается на копья охотников. Дождь падал потоком, словно небеса спустились вниз, чтобы соединиться с морем. Когда молнии на мгновение прекращались, ночная темнота, казалось, усиливала темноту шторма; потом приходила вспышка, которая прорывала мрак и освещала все ярким сиянием. Сноровка пропала, мужество ослабло, и смерть, казалось, может прийти с каждой волной. Люди оцепенели от ужаса. Мысли о родителях, и детях, и поручителях, оставшихся дома, приходили им на ум. Кеик думал о Альционе. Только ее имя было у него на губах, и в то время, как он тосковал по ней, все же он радовался, что ее здесь нет. И тут мачта была разбита ударом молнии, руль сломан, и торжествующие волны, закручивающиеся сверху, обрушились на корабль и разломили его на части. Некоторые из моряков были оглушены ударом, потонули и больше не поднялись; другие – взбирались на обломки корабля. Кеик рукой, привыкшей сжимать скипетр, быстро схватился за доску, зовя на помощь (увы, напрасно) своего отца и тестя.

Но чаще всего на его губах было имя Альционы. К ней устремлялись его мысли. Он молил, чтобы волны вынесли его тело к ней, чтобы оно было похоронено ее руками. Наконец, воды накрывают его, и он тонет. Утренняя звезда была тускла этой ночью. Так как она не могла покинуть небо, то закрыла свой лик облаками.

Тем временем Альциона, не знавшая обо всем этом ужасе, считала дни до обещанного возвращения мужа. Она уже держала наготове одежды, которые наденет он, и которые будут на ней, когда он вернется. Она часто курила фимиам всем богам, но более всего Юноне. Она постоянно молилась за мужа, которого уже не было в живых: чтобы он был спасен; чтобы он мог вернуться домой; чтобы он не увидел никого, кто может любить его больше, чем она. Но из всех этих молитв только последней было суждено исполниться. Богиня, наконец, не могла больше выносить прошения за того, кто уже мертв, и руки, поднимающиеся перед ее алтарем, которые должны бы приносить жертвы на ритуале похорон. Поэтому, позвав Ириду, она сказала: «Ирида, мой верный вестник, иди в царство Сна и скажи ему, чтобы он послал Альционе видение в образе Кеика, чтобы она узнала о том, что случилось».

Ирида надела свою разноцветную хламиду и, окрасив небо радугой, разыскала дворец Царя Сна. У страны киммерийцев есть горная пещера – жилище унылого бога Сна. Сюда Феб не смеет приходить ни на рассвете, ни в полдень, ни на закате. Облака и тени испаряются из земли, и свет слаб. Рассветная пташка с хохолком на голове здесь никогда не зовет громко Аврору, и бдительный пес или еще более чуткий гусь не нарушают молчание. Ни дикий зверь, ни скот, ни ветка, движимая ветром, ни звук человеческого разговора не нарушает тишины. Здесь царство молчания; лишь со дна скалы течет река Лета, и ее журчание усыпляет всё и вся. Перед входом в пещеру обильно растут маки и другие травы, из сока которых Ночь выделяет сон, который распыляет на покрытую тьмой землю. Здесь нет ни ворот во дворец, скрипящих на петлях, ни охранника; но в середине стоит кровать из черного эбенового дерева, украшенная черными перьями и черными занавесками. Здесь лежит бог Сна, его члены отдыхают во сне. Вокруг него лежат сны, соответствующие самым разным образам – их столько, сколько стеблей приносит урожай, сколько листьев в лесу или песчинок на берегу моря.

Как только богиня вошла и смахнула сны, которые парили вокруг нее, сияние осветило пещеру. Бог, едва открыв глаза и вечно роняя бороду на грудь, наконец, встряхнулся и, свесив руку, спрашивал о ее деле (потому что он знал, кто она). Она ответила:

– Сон, благороднейший из богов, успокоитель умов и врачеватель измученных заботой сердец, Юнона приказывает тебе, чтобы ты наслал Альционе в город Трахина сон, показывающий ей потерю мужа и все события кораблекрушения».

Доставив свое сообщение, Ирида поспешила прочь, потому что не могла больше выдерживать спертый воздух, и, почувствовала, что ее одолевает некдержимая дремота; она ушла и возвратилась по своей радуге тем путем, которым пришла. Потом Сон позвал одного из своих многочисленных сынов – Морфея – самого опытного в обманных видениях и имитации походки, и выражения лица, и разговора, даже одежды и самых типичных характеристик любого. Но Морфей изображает только людей, оставляя другим братьям своим играть роль птиц, зверей и змей. Одного из них называют Айкелос; а третьего – Фантазом – он превращается в скалы, воды, леса и другие неживые предметы. Они являются царям и великим людям в часы сна, когда другие божества сновидений движутся среди простых людей. Сон выбрал из всех братьев Морфея, чтобы исполнить приказ Ириды; потом положил свою голову на подушку и предался приятному отдыху.

Морфей летел, не создавая шума своими крыльями, и вскоре прибыл в эмонийский город, где, отбросив крылья, принял вид Кеика. В этом обличье, но бледный, как мертвец, обнаженный, он предстал перед ложем бедной жены. Его борода казалась пропитанной водой, и вода стекала с его волос утопленника. Склоненный над кроватью со слезами, струящимися из глаз, он сказал:

– Узнала ли ты Кеика, несчастная жена, или смерть настолько уж сильно изменила мой облик? Узри меня, знай меня – тень твоего мужа вместо него. Твои молитвы, Альциона, ничего мне не дали. Я мертв. Не обманывайся больше напрасными надеждами о моем возвращении. Штормовые ветры потопили мой корабль в Эгейском море, волны залили мой рот, когда я громко звал тебя. Не какой-то неопределенный вестник говорит тебе это, и не смутный слух донес это до твоих ушей. Я пришел лично, погибший в кораблекрушение человек, чтобы рассказать тебе свою судьбу. Встань! Плачь обо мне, причитай по мне, не дай мне уйти в Тартар не оплаканным.

Эти слова Морфей произносил голосом, который казался голосом ее мужа; он словно проливал истинные слезы; его руки делали жесты Кеика.

Альциона, плачущая, застонала и простерла руки во сне, чтобы обнять его тело, но хватала только воздух.

– Останься! – кричала она, – куда ты улетаешь? Давай уйдем вместе.

Она проснулась от собственного голоса. Вскочив, она напряженно глядела вокруг, чтобы увидеть, не здесь ли он еще, и слуги, встревоженные ее криками, зажгли свет. Когда она не обнаружила персонажа ее сна, то стала бить себя в грудь и рвать на себе одежды. Она не заботилась о том, чтобы распустить волосы, но дико рвала их. Няня Альционы спросила, в чем причина ее горя.

Альциона провожает Кеика

– Альционы больше нет, – отвечала та, – она погибла со своим Кеиком. Не говори мне слов утешения, случилось кораблекрушение, и он мертв. Я видела его, я узнала его. Я протягивала руки, чтобы поймать его и удержать его. Его тень растаяла, и это действительно была тень моего мужа. Не с привычными чертами, не в своей красе, но бледный, обнаженный и с волосами, мокрыми от морской воды, он явился ко мне, бедной. Здесь, на этом самом месте, стояло грустное видение, – и она посмотрела на пол, ища следы воды. – Именно это я предчувствовала, когда заклинала его не покидать меня, доверяясь волнам. О, как я желала, чтобы, если ты должен идти, ты взял меня с собой! Так было бы гораздо лучше. Тогда мне не пришлось бы провести остаток жизни без тебя и умереть одной. Если бы я могла выносить жизнь и продолжать борьбу, я была бы к себе более жестокой, чем море. Но я не буду бороться, я не буду отделяться от тебя, несчастный супруг. Сейчас, по крайней мере, я составлю тебе компанию. В смерти, если нас не может заключать одна могила, будет одна эпитафия; если я не могу положить свой прах к твоему, мое имя, по крайней мере, не будет отделено.

Горе положило конец потоку слов, и он прервался слезами и стонами.

Но вот настало утро. Альциона вышла на морской берег и посмотрела на место, где в последний раз видела Кеика при его отъезде.

– Когда он задерживался здесь и отдавал швартовы, он в последний раз поцеловал меня.

Пока она осматривала каждый предмет и старалась припомнить каждый эпизод, посмотрев на море, она разглядела неясный предмет, плывущий в воде. Сначала она сомневалась, что это, но постепенно волны принесли его ближе, и это было, точно, человеческое тело. Хотя еще неизвестно чье, но то было тело погибшего при кораблекрушении. Она залилась слезами, причитая:

– Увы! Несчастный ты и несчастна твоя жена, если она у тебя есть!

Приносимый волнами, он приблизился. Чем ближе и ближе она его видела, тем сильнее и сильнее трепетала. И вот, и вот он достиг берега. Теперь его можно было узнать. Это был ее муж! Протянув дрожащие руки к нему, она воскликнула:

– О, дорогой супруг, так ты вернулся ко мне?

В том месте был построен мол, чтобы разрушать атаки моря, и сдерживать его напор. Она прыгнула на этот барьер и (удивительно, как она смогла это сделать!) полетела, ударяя по воздуху тут же появившимися крыльями, едва касаясь поверхности воды, несчастная птица. Когда она летела, из ее глотки изливались звуки, полные горя, как голос плачущей женщины. Когда она коснулась молчаливого и бескровного тела любимого, она обняла его своими новообразованными крыльями и пыталась целовать своим клювом.

Кеик почувствовал это, или то было просто действие волн (те, кто смотрели, сомневались) но тело, казалось, подняло голову. Но он действительно это чувствовал, и милосердными богами оба они были превращены в птиц– зимородков. Они и поныне супруги и имеют детенышей. В течение семи тихих дней зимой Альциона высиживает яйца в гнезде, которое плывет по морю. Тогда путь безопасен для моряков. Эол сторожит ветры и сдерживает их, чтобы они не волновали море. Море сдается на время для того, чтобы мать смогла понянчить его внуков.

Следующие строчки из «Лузиады» Камоэнса раскрывают нам трагизм этой легенды:

И жалобно кричала Альциона, Вдоль берега в смятении летая, Вздыхая над волнами удрученно, Страдания былые вспоминая. Дельфины в суете неугомонной Метались, от испуга замирая, В подводных гротах жаждали укрыться, Чтоб от безумных вихрей защититься.

От редактора. Великий русский поэт и писатель Иван Бунин так описал этот сюжет в своем блестящем сонете «Гальциона»:

Когда в волне мелькнул он мертвым ликом, К нему на сердце кинулась она – И высоко, с двойным звенящим криком, Двух белых чаек вынесла волна. Когда зимой, на этом взморье диком, Крутая зыбь мутна и солона, Они скользят в ее пучины с криком – И высоко выносит их волна. Но есть семь дней: смолкает Гальциона, И на нее щадит пловцов Эол. Как серебро, светло морское лоно, Чернеет степь, на солнце дремлет вол… Семь мирных дней проводит Гальциона В камнях, в гнезде. И внуков ждет Эол.

Примечания

1

Все имена богов Балфинчем даются не в греческой, как принято в России, а в римской транскрипции, т. е. там, где он пишет Юпитер, надо понимать, что это греческий Зевс, где Марс – Арес, где Минерва – Афина и проч. Имена, заключенные в круглые скобки – греческие, а выделенные жирным шрифтом – римские или латинские. (Прим. ред.).

(обратно)

2

Этот термин греки присвоили Афине Палладе, называемой римлянами Минервой, за то, что ее символом была сова – олицетворение мудрости.

(обратно)

3

Гиперион – прозвище Гелиоса, весьма часто встречающееся в «Одиссее» и иногда употребляющееся вместо самого имени Гелиоса.

(обратно)

4

По преданию Диктейская пещера (на ове Крит) является местом рождения главы всех греческих богов – Зевса. Именно здесь мать богов Рея (она же Опс или Кибела, «матерь богов») родила Зевса в тайне от своего мужа – бога Кроноса, который славился своей кровожадностью.

(обратно)

5

Это противоречие возникает от отождествления Сатурна римлян с греческим божеством Кроносом (Временем), ведь он, приводя к концу всё, что имеет начало, словно пожирает своего собственного отпрыска.

(обратно)

6

Мульцибером (Mulciber, плавильщик) Гефест был прозван за его искусство обработки металлов.

(обратно)

7

Так назывался волшебный крылатый жезл, обвитый двумя змеями, который долго был символом эзотерических наук, а ныне на Западе стал символом медицины (как в России змея над чашей с ядом символизирует фармакопею).

(обратно)

8

В отличие от муз грации не просто покровительствовали искусствам, но обеспечивали их изяществом и способствовали их привлекательности в глазах публики. Русский поэт Княжнин так описал свойства граций:

О нежные сестрицы неразлучны! Сопутницы прекрасного всего! Сама краса не стоит ничего, Черты ее бездушны, вялы, скучны, Коль, вашего знакомства лишена, Жеманится без прелестей она. (обратно)

9

Наилучшую характеристику сатирам дает А.С. Пушкин в короткой поэме «Фавн и пастушка»:

Вдруг из лесу румяный, Шатаясь, перед ним Сатир явился пьяный С кувшином круговым; Он смутными глазами Пути домой искал И козьими ногами Едва переступал… (обратно)

10

Это имя носила богиня невинности и чистоты. Покинув землю, она разместилась среди звезд, где стала созвездием Девы. матерью Астреи была Фемида (богиня Правосудия). Она изображалась с поднятыми весами, на которых взвешивала требования противоположных сторон.

У древних поэтов была любимая идея о том, что когда-нибудь эти богини вернутся, и возвратится Золотой век. Даже в христианском гимне – «Мессия», присутствует эта идея:

«Преступления исчезнут, и обман наказан будет, Правосудие поднимет снова вверх свои весы, Мир над миром ветвь оливы осеняет благодатью, И Невинность в белом платье снова спустится с небес». См. также «Гимн на Рождество» Мильтона, с. 14–15. (обратно)

11

Филомела – сестра Прокны, жены фракийского царя Терея. Терей обесчестил ее и, чтобы принукдить к молчанию, отрезал ей язык и заточил в гроте. Но Филомела поведала сестре о своих несчастиях посредством одежды, на которой искусно выткала рассказ о своей судьбе. Найдя сестру, Прокна сговорилась с нею о мести: они убили сына Терея Итиса и подали приготовленные из него блюда отцу. За это боги превратили всех троих в птиц.

(обратно)

12

У русского писателя и поэтв Владимира Набокова есть стихи:

«…и людям будет мил твой длинный взор счастливый, пока есть на земле цикады и оливы и влажный гиацинт в алмазных светляках».

У Зинаиды Гиппиус сказано о камнегиацинте:

«Не бледный халкидон – заветный камень мой,

Но гиацинтогонь мне дан в удел земной». (Прим. ред.).

(обратно)

13

По версии мифа, рассказанной Овидием, Ниоба после обращения в камень была унесена вихрем на родной Сипил, где ее каменное изваяние срослось с вершиной Фригийской горы. Еще в древности объясняли этот миф тем, что действительно вершина горы Сипила имеет формы человеческого тела в согнутом положении (прим. ред.).

(обратно)

14

Пеан – торжественный, гимн в честь Аполлона, как богацелителя, который и сам назывался иногда Пеаном, а также сестры его Артемиды и Асклепия, другого бога-целителя (сына Аполлона).

(обратно)

15

Помимо дочерей «гелиадами» называются также семь сыновей Гелиоса – они происходят от некой нимфы Роды, дочери Афродиты, и славились как великие знатоки астрономии и астрологии, но один из них погиб от руки братьев, позавидовавших его учености. Убийцы бежали в Малую Азию и на острова. Старший, не участвовавший в преступлении, правил позже островом Родос.

(обратно)

16

Примечание редактора: В русской поэзии сюжет о похищении Прозерпины обыгран великим поэтом А. С. Пушкиным в стихотворении «Прозерпина»:

Плещут волны Флегетона, Своды Тартара дрожат, Кони бледного Плутона Быстро к нимфам Пелиона Из Аида бога мчат. Вдоль пустынного залива Прозерпина вслед за ним, Равнодушна и ревнива, Потекла путем одним. …Мчатся, облаком одеты; Видят вечные луга, Элизей и томной Леты Усыпленные брега. Там бессмертье, там забвенье, Там утехам нет конца. (обратно)

Оглавление

От издательства

  Предисловие автора

Глава I. Повелители мира

Глава II. Мир до и после потопа

Глава III. Латона и ее дети

Глава IV. Юнона и ее соперницы

Глава V. Шалости богов

Глава VI. Немилосердное солнце

Глава VII. Поощрение богов

Глава VIII. Боги небесные и подземные

Глава IX. Божество любви

Глава X. Божество мудрости

Глава XI. Хмельной бог Бахус

Глава XII. Боги природы

Глава XIII. Наказания богов

Глава XIV. Путешествия душ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg