Психология убийства
ЭПИГРАФ:
Сын Авеля, дремли, питайся;
К тебе склонен с улыбкой Бог.
Сын Каина, в грязи валяйся,
Свой испустив предсмертный вздох.
Сын Авеля, пощад не требуй,
Пронзен рогатиной насквозь!
Сын Каина, взбирайся к небу
И Господа оттуда сбрось.
Шарль Бодлер (в переводе Н. Гумилева)Предисловие
Эту книгу можно начать с банальной, на первый взгляд, фразы: люди убивали всегда или людей убивали всегда (что, естественно, не одно и то же). Но она достаточно точна, фиксируя неистребимую приверженность человека к уничтожению другого, когда убийство выступает способом достижения определенной цели, решения своих жизненных проблем и даже самоцелью, когда убивают ради убийства, чтобы полностью доминировать над жертвой, утверждая себя, испытывать сексуальное удовлетворение и т.д. Под убийствами я не имею в виду убийства на войне солдат и офицеров, мирных жителей, погибших от военных действий во время бомбежек и обстрелов, осужденных, которых казнят по приговору суда, и, конечно, жертв природных катаклизмов. Под убийством следует понимать только те умышленные и неосторожные действия, которые предусмотрены уголовным кодексом именно как убийства, т.е. в сугубо юридическом смысле.
Сколько было убито людей со времен Каина не знает и не узнает никто; более того, мы даже не можем сказать, сколько в действительности человек было насильственно лишено жизни в нынешнем году в нашей стране. Но дело не только в количестве, ибо если бы такие случаи были единичны, то и они обязательно должны стать объектом научного исследования. Вместе с тем масштабы убийств невероятно велики — от убийств на бытовой почве до массового уничтожения мирного населения и военнопленных во время войны или геноцида; убийства имеют место во всех сферах жизни — от интимных отношений до высокой политики и межгосударственных конфликтов. Следовательно, этот опаснейший вид преступлений необходимо типологизировать, разбить на отдельные группы, и это будет одной из главных задач настоящей работы. Такой путь весьма заманчив, поскольку позволяет более четко сформулировать, что представляют собой подобные явления, и определенно ответить, почему они происходят.
Это не снижает остроты и актуальности более глобальной проблемы: что такое убийство вообще, в чем его сущность и природа, в чем причины, в чем, наконец, его смысл. Только поняв и объяснив явление в целом, можно брать на себя труд говорить о причинах совершения отдельных видов убийств. Между тем, по моему глубокому убеждению, убийство принципиально непознаваемо в том смысле, что его причины не могут быть раскрыты раз и навсегда. Ведь убийство это разновидность смерти, познать до конца которую невозможно так же, как и жизнь, ее смысл, назначение, перспективы. Поскольку же убийство есть одна из причин смерти, я в этой работе должен буду сказать и о ней, о страхе перед ней и влечении к ней, так как и то, и другое может приводить к убийству.
В этой книге я меньше всего буду озабочен тем, чтобы дать развернутую статистическую картину убийств у нас и за рубежом. Отмечу лишь следующие моменты: в России среди всех преступлений против личности убийства составляют 12-13%; в 1995г. было совершено свыше 30 тысяч убийств; темпы роста этих преступлений в 90-х годах составляют 17%; каждое десятое убийство совершается женщиной или с ее участием; изменился сам характер убийств, поскольку значительно увеличилась доля убийств по заказу, с особой жестокостью и с целью завладения деньгами и имуществом, а также в результате столкновений преступных группировок. Особую тревогу вызывает огромное число жертв межнациональных конфликтов и локальных войн, во время которых, кажется, окончательно стерлась грань между мирным населением и боевиками, что придает этим конфликтам глобальный характер. Они же питают наемничество, которое стало весьма доходным отхожим промыслом и средством удовлетворения самых низменных и грязных инстинктов. Не только наша страна, но и многие другие оказались перед грозной опасностью-терроризмом, ежегодно уносящим десятки и сотни жизней ни в чем не повинных людей.
Таким образом, у нас более чем достаточно оснований для беспокойства, равно как и для того, чтобы считать исследование убийств чрезвычайно актуальным.
Большинство людей, к счастью, очень редко сталкивается с убийствами, убийцами и убитыми, в основном черпая представления об этих печальных вещах из средств массовой информации, художественных фильмов и литературы. Представления об их причинах достаточно примитивны и искажены. Между тем криминологами об этом написано немало. Их суждения в конечном итоге зависят от научных школ, от глубины познания, научной эрудиции самих исследователей, в нашей стране в недавнем прошлом — еще и от господствовавшей идеологии. Среди объяснений убийств можно встретить не только банальные и нелепые, даже смешные, но и такие, которые основываются на подлинном знании человеческой психологии. Однако почти нет работ, которые объясняли бы убийство в глобальном аспекте жизни и смерти, неоправданно мало психологических исследований, и наши знания о психологии убийцы, жертвы и самого убийства еще недостаточны. Более того, в отечественной криминологии нет ни одного крупного научного труда, специально посвященного именно причинам убийств, что весьма странно для страны со столь высоким уровнем насилия. По-видимому, отсюда и скудность практических рекомендаций по профилактике этих опаснейших преступлений.
При всем том, что убийство, как и всякая смерть, покрыто завесой тайны и загадочности, ни в преступниках, ни в их жертвах, ни в самом акте насильственного лишения жизни нет ничего потустороннего или мистического. В своем подавляющем большинстве убийцы вполне заурядные люди, не обладающие особыми способностями и отнюдь не зловещие с виду, это не театральные злодеи, выступающие из мрака и в нем же скрывающиеся. В этом плане можно утверждать, что зло банально. И тем не менее изучение этого явления представляет собой увлекательное, полное приключений путешествие в глубь человеческой психики и испепеляющих страстей, к истокам агрессивности и неугасающего желания защитить и утвердить себя. Пьяный мужик, крушащий топором все вокруг, хладнокровный наемный убийца, сексуальный маньяк или снедаемый идеей фанатик — террорист в равной степени загадочны и интересны для исследователя, ибо в личности ни одного из них нет ничего существенного для объяснения их поступков, что лежало бы на поверхности. Каждый убийца и каждое убийство всегда в равной мере требуют применения тонких методик и вдумчивого анализа.
То, что здесь сказано об убийцах, во многом относимо к потерпевшим, и далеко не во всех случаях жертва случайна. Очень часто ее связывают с преступником прочные невидимые нити, причем, как ни странно, и тогда, когда они едва знакомы. Неразрывность пары "убийца — убитый" тоже имеет свои причины, совершенно неочевидные. По большей части жертвы ни в чем не виноваты, если вообще позволительно говорить о какой-либо вине убитого человека. Тем более крайне любопытны и даже загадочны случаи, когда потерпевший как завороженный стремится к собственной гибели, хотя и не отдает себе в этом отчета.
Очень интересна та группа людей, которые в силу своей профессиональной принадлежности или личностных особенностей обладают повышенной способностью и склонностью стать жертвой убийства. Эти потенциальные потерпевшие давно известны, их специально охраняют (например, политических деятелей или кассиров-инкассаторов), но это помогает далеко не всегда.
При написании этой книги я столкнулся с рядом трудностей. Среди них отмечу настоятельную необходимость осмысления и систематизации огромного эмпирического материала, собранного мной за два десятилетия. Свои выводы и сформулированные гипотезы нужно было соотнести с теми положениями, которые имелись в области изучения агрессии и насилия, чтобы выработать собственный взгляд на природу и причины убийств. Результаты авторских наблюдений требовали, разумеется, самостоятельной оценки и теоретических интерпретаций. Сотни личностей, жизней и судеб убийц и многих их жертв, исследованных мною, с неизбежностью вынуждали меня критически относиться к утверждениям, уже имевшимся в литературе, но вместе с тем требовали максимально широко использовать достижения других научных дисциплин. Я не мог не опираться на некоторые материалы и выводы более ранних моих работ, в том числе и написанных в соавторстве. В этой книге я по возможности старался развивать наиболее важные положения, которые в них содержались.
В работе много примеров, в рамках которых обстоятельно анализируются отдельные факты убийств, часто весьма жестоких, личность преступников и жертв, при этом особое внимание уделяется субъективным причинам совершения столь опасных правонарушений. Это сделано отнюдь не для того, чтобы привлечь праздное обывательское внимание к необычным происшествиям и необычным, зловещим людям, а для доказательства наиболее сложных и дискуссионных положений. В этих же целях использовались и выборочные статистические данные.
В своем исследований я пытаюсь совместить тотальный подход, который охватывает убийство как массовое явление, особенно в случаях одновременного уничтожения значительных групп людей, с индивидуальным, стремясь разгадать не менее сложную загадку совершения такого поступка отдельным человеком. Я использовал философские, религиозные, культурологические, психологические, криминологические и иные аргументы для обоснования своих представлений о причинах убийств, их функциях и роли в жизни людей. Отношение к убийству, несмотря на пеструю смену эпох и цивилизаций, осталось в целом неизменным от первых времен до наших дней, и этот тезис относится к числу исходных в данной работе.
Проблема убийства отнюдь не спокойная, "академическая" тема, и дело не только в самом характере этого деяния — насильственном лишении жизни, не только в том, что оно всегда волновало людей. Познание его сущности и причин позволяет многое понять в человеке, в его психике и психологии, в его отношениях к природе и обществу, к себе подобным и к самому себе, к духовным и материальным сторонам жизни.
Глава 1. Констатация убийства
1. Насилие, жестокость, убийство
В общих словах выше уже говорилось о том, что убийство как вид насилия "произрастает" из древнейших, даже предысторических времен, но постоянно порождается современными тому или иному периоду развития общества причинами. Можно поэтому утверждать, что убийство имеет две причины или, точнее, два блока причин, которые я условно назову древнейшими и современными, следовательно имеет двойственную природу. Однако оба эти блока являются внешними по отношению к конкретному действующему субъекту и всем убийствам в совокупности: одни причины возникли очень давно, другие функционируют сейчас, но находятся в стороне от личности, в социуме. Однако при таком "вычислении" в стороне остается сам человек, определение роли которого в поведении, в частности насильственном, всегда представляет исключительно сложную задачу. Чтобы приблизиться к ее решению, необходимо тщательно проанализировать и сопоставить явления, обозначаемые понятиями агрессия, агрессивность, насилие, нападение, жестокость, убийство.
Насилие, агрессия, нападение — это поведение, действие, агрессивность и жестокость — черты личности, социальной группы, государства и даже общества, но в статике, вне социальных проявлений. Насилие, агрессия, нападение способны быть жестокими, даже особо жестокими (согласно, например, уголовно-правовой терминологии), а могут и не обладать этим качеством. Кроме поведения, жестокость, как и агрессивность, характеризует и личность. По сравнению с жестоким поведением агрессивное поведение, как и нападение, насилие, нравственно нейтральное понятие, и отнесение его к жестокому зависит от способов, целей, содержания, смысла соответствующих действий. Преступным оно становится только в том случае, если такое поведение предусмотрено в уголовном законе, а следовательно, оно должно быть общественно опасным.
Многими современными авторами агрессия определяется как одна из базисных функций, необходимое свойство глубинных слоев психики, определяющее его способность к целеустремленным действиям. Выделяют три компонента агрессии: конструктивный, деструктивный и дефицитарный. Эти компоненты могут присутствовать не изолированно, а сочетаться друг с другом, и тип агрессии выделяется в зависимости от преобладания того или иного компонента. Конструктивная агрессия подразумевает готовность индивида противостоять вредным для него воздействиям, а также творческую активность личности, способность к развитию новых идей и претворению их в действительность. При деструктивной агрессии активность индивида деформирована, поэтому его деятельность носит разрушительный по отношению к окружающим характер, у такого субъекта могут развиваться садистские расстройства, формироваться садистский или авторитарный характер. Дефицитарная агрессия характеризуется низким уровнем активности, снижением возможностей человека к творчеству, а также формированием астенических и депрессивных состояний, обсессивно-компульсивных расстройств, аутоагрессивных феноменов.
Не следует отождествлять агрессию и агрессивность только с бесполезным и разрушительным насилием. Такой точки зрения придерживается большинство исследователей. Агрессия и агрессивность — это также синонимы выживания, действия и созидания. Их полной противоположностью является пассивность и смерть, ее отсутствие может означать потерю свободы и человеческого достоинства. В качестве примера подобной оценки агрессивности можно привести лозунг "зеленых" в Германии, весьма популярный в 70-х годах: "Лучше быть красным, чем мертвым". Этот лозунг следует объяснить не только собственным опытом его создателей, но и реальным положением дел в общественном сознании.
Агрессивность присутствует во всех сферах жизни и функционирует на различных общественных и психологических уровнях, принимая самые различные формы, в том числе идеологические и социально-психологические. Так, ценимая в очень многих эпохах мужественность своими обязательными атрибутами имеет натиск и решительность, демонстрацию силы, независимости и превосходства, переходящего в надменность. Мужественность в гипертрофированном понимании означает отрицание всего женственного, а значит, эмоционального тепла и даже человечности. Это вряд ли украшает жизнь, но является способом жизнедеятельности отдельных лиц и малых социальных групп.
Немецкий психолог X. Хекхаузен напоминает, что на обыденном языке слово "агрессия" означает множество разнообразных действий, которые нарушают физическую или психическую целостность другого человека (или группы людей), наносят ему материальный ущерб, препятствуют осуществлению его намерений, противодействуют его интересам или же ведут к его уничтожению. Такого рода антисоциальный оттенок заставляет относить к одной и той же категории столь различные явления, как детская ссора и войны, упреки и убийство, наказание и бандитское нападение. Человек, совершая агрессивное действие, как правило, не просто реагирует на какую-либо особенность ситуации, но оказывается включенным в сложную предысторию развития событий, что заставляет его оценивать намерения других людей и последствия собственных поступков. Поскольку многие (хотя и не все) виды агрессивных действий к тому же подлежат регуляции моральными нормами и социальными санкциями, исследователю еще приходится принимать в расчет многообразные заторможенные и завуалированные формы агрессивного действия.
X. Хекхаузен считает агрессией намеренные действия с целью причинения вреда, причем возможны и такие случаи агрессии, которые не являются реакцией на фрустрацию, а возникают "самопроизвольно" из желания воспрепятствовать, навредить кому-либо, обойтись с кем-то несправедливо, кого-нибудь оскорбить. Следует поэтому различать реактивную (как реакцию на ситуацию) и спонтанную агрессию.
На мой взгляд, оба эти вида агрессии чаще не планируются заранее, что их, конечно, не делает менее опасными. Так, вспыльчивый, эмоционально невыдержанный человек может ответить самым жестоким разрушением по объективно весьма незначительному поводу, который им лично воспринимается как достаточно весомый предлог для нападения.
Жестокость может, носить характер социально фиксированной установки, представляя собой готовность воспринимать и оценивать какие-либо объекты определенным образом и предрасположенность действовать в отношении этих объектов в соответствии с их оценкой. Установочный характер жестокости проявляется и в том, что она выполняет регулятивную роль на осознаваемом и неосознаваемом уровнях, причем неосознаваемыми остаются некоторые движущие силы поведения, а не само поведение. Неосознаваемость состоит в том, что поступки не расцениваются как жестокие в результате функционирования механизмов психологической защиты и самореабилитации.
Жестокость всегда выражает деформацию ценностной сферы личности в виде девальвации ведущей общечеловеческой ценности — ценности других людей, поскольку реализуется в причинении страданий. Я полагаю, что названная девальвация имеет место и в том случае, если жестокость носит инструментальный характер, т.е. с ее помощью делается попытка достигнуть желаемой цели (например, пытки при вымогательстве), и в том случае, если причинение страданий — само по себе цель.
Если далеко не всегда агрессивные действия носят жестокий характер, то любая жестокость агрессивна. Можно сказать, что жестокость — особое качество агрессивности, если иметь в виду и человека и поведение. Если агрессивность личности (как и альтруизм) природного, то жестокость — чисто человеческого, социального происхождения, продукт именно человеческих противоречий и страстей, обусловленных воспитанием и условиями жизни. Возникнув на биологической основе, агрессивность проявляется в качественно иной области — социальной.
Вспомним, что многие животные агрессивны и в этом их способ существования, но они никогда не жестоки, и вообще жестокость как нравственная категория к ним неприменима. Однако поведение многих животных, на наш, человеческий, взгляд, может выглядеть жестоким, даже очень жестоким и поэтому вызывать резко негативное отношение. Тем не менее и это не дает оснований считать животных жестокими.
Агрессия, а вместе с ней и жестокость могут носить и физический, и психический характер (при внушении, гипнозе). Агрессия наличествует и в некоторых случаях физического бездействия, например при оставлении в опасности. Здесь надо иметь в виду следующие важные обстоятельства: оставление в опасности может произойти как по причине полного равнодушия к тому, кому грозит гибель, причем жесточайшая, так и из-за того, что субъект своим бездействием сознательно желает причинить жертве вред, даже вплоть до жестокой смерти. В обоих случаях физическое действие отсутствует, но во втором налицо вполне определенное психическое действие, реализация агрессивной установки как бы "чужими руками".
Агрессия является неотъемлемой чертой целого ряда деятельностей, существенным требованием к ним, соответственно агрессивными должны быть и люди, занятые подобной деятельностью, например воины, футболисты. Многие агрессивные действия в нравственном плане не только не наказуемы, но и социально одобряемы. Но агрессивность сразу же перестает быть таковой, как только достигает иного качества — жестокости. В нем в зависимости от конкретного ущерба и иных важных обстоятельств она, как правило, наказуема — от морального осуждения и желтой карточки футбольного судьи до смертной казни. Но в некоторых, сравнительно редких, случаях даже особая жестокость поощряется — чаще государством, реже обществом, например при пытках. Как мы знаем из собственной истории, в 30-е годы пытки даже предписывались.
Но в целом нравственная оценка жестокости от этого не меняется, однако жестокое обращение может быть желаемо тем человеком, который является объектом насилия, — при мазохизме, например. В этих случаях он сносит боль и унижения ради сладострастных переживаний и полового удовлетворения. Известно, что такого рода тенденции чаще наблюдаются у женщин. По-видимому, эти действия лишь внешне выглядят насильственными, поскольку они удовлетворяют потребности другого. Кстати, нападающий не всегда знает, что его жестокие действия соответствуют мазохистским нуждам.
Человечество всегда принимало жестокость, как всегда принимало и страдание, дающее возможность очищения, осмысления себя и жизни, сосредоточения, ухода от повседневных мелких забот, а многим — надежду на спасение. За все это люди давно полюбили страдание активной любовью, а поэтому, тщательно скрывая даже от себя, стремятся к нему, делают его важной частью своего бытия. Страдание — и этому, в частности, учит христианство — абсолютно обязательно для всех, в том числе для самых набожных и благочестивых, как, например, Иов, на которого не знающий милосердия Бог обрушил все мыслимые беды. Английский теолог К. С. Льюис по этому поводу пишет, что нам странно, что беды падают на достойных, приличных, добродетельных людей — на самоотверженных матерей, на бережливых работяг, которые так долго и с таким трудом сколачивали свое скромное благополучие. Набожный автор объясняет это тем, что Бог прав, думая, что пристойного благополучия и обеспеченности добродетельных людей мало для блаженства, что все это с них осыплется и если они не научатся ставить Бога выше этого, им будет совсем плохо. Поэтому Он и встряхивает их.
К. С. Льюис, как и Бог, полагает, что набожность и благочестие можно обеспечить только лютой жестокостью, и не видит иных путей. Это определенная нравственная позиция, древнейшая и вечно живая, в чем легко убедиться на примере большевизма. То, что человечество с помощью жестокости всегда решало свои большие и малые проблемы, — аксиома.
Люди часто забывают, что источником мучительных переживаний и острой боли часто выступает именно жестокость, если вернуться на религиозный уровень, — того же Бога, убившего всех детей Иова. Но тем не менее, если мы можем проникнуться страданием и обручиться с ним, то столь же деятельно отвергаем жестокость и стараемся не унизиться перед ней, поскольку она посягает на моральные и психологические основы нашего существования. Таким образом, принимая следствие, человек в то же время борется с одной из основных причин этого следствия и способами его достижения, что, впрочем, не мешает процветать причине — жестокости, этому совокупному продукту людских усилий.
Можно выделить несколько основных традиционных подходов к проблеме агрессивности и агрессии. Один из них, разрабатывавшийся известными криминологами (Ч. Ломброзо, Э. Ферри, Р. Гарофалло), заключается в том, что агрессивность изначально (врожденно, генетически) присуща отдельным категориям людей и проявляется в их поведении с большей степенью вероятности.
Созданная З. Фрейдом теория влечения к смерти как противоположность влечения к Эросу, к жизни предполагает, что инстинкт смерти направлен против самого живого организма и потому является инстинктом либо саморазрушения, либо разрушения другого индивида (в случае направленности вовне). Однако этот важный шаг к биологическому пониманию организма как целого был сделан З. Фрейдом не на основе убедительных эмпирических доказательств, а путем умозрительных рассуждений.
В самом общем виде агрессия, в том числе жестокая агрессия, может пониматься как демонстрация силы, угрозы ее применения либо использование силы в отношении отдельного человека или группы лиц. Агрессия может носить индивидуальный или коллективный характер и всегда направлена на нанесение физического, психологического, нравственного или иного ущерба кому-либо, часто целью насилия выступает уничтожение человека или группы людей. Таким образом, насильственные действия, жестокие в том числе, всегда имеют свой внутренний смысл, совершаются ради чего-то, какой-то выгоды, выигрыша, пусть и не всегда явного и ясно понимаемого другими и самим действующим субъектом. Так, с помощью жестокости, причиняя страдания и мучения другим, человек обретает особое психологическое состояние, далеко не всегда осознавая свою потребность в нем, а также связь между своим поступком и своими переживаниями. Поэтому, повторяю, проявления жестокости, как и агрессивности, с субъективной, личностной стороны, никогда не бывают бессмысленными.
Жестокое поведение может быть определено как намеренное и осмысленное причинение другому мучений и страданий ради них самих или достижения других целей либо как угроза такого причинения, а также действия, совершая которые субъект допускал или должен был предвидеть, что подобные последствия наступят. Если агрессивность это черта личности, а агрессия — проявление этой черты, то жестокость тоже можно рассматривать в качестве личностной особенности, которая реализуется в жестоких действиях. Жестокая личность характеризуется безжалостностью, бесчеловечностью, отсутствием сопереживания и сострадания и в то же время склонностью совершать жестокие поступки, предпочитая их для разрешения возникающих жизненных проблем. Жестокость следует относить к числу личностных черт только в том случае, если она стабильна и фундаментальна для данного человека, внутренне присуща ему. Но даже если человек совершил только один жестокий поступок, этот поступок ни в коем случае нельзя считать случайным. Значит, в личности есть нечто, что породило такое, а не какое-либо иное действие. Это "нечто" может вызвать рецидив.
Из сказанного следует также, что жестокость всегда агрессивна, т.е. без агрессии, нападения, насилия ее не бывает. В то же время далеко не каждая агрессия жестока и не каждый агрессивный человек жесток. Но каждый жестокий — агрессивен, если иметь в виду и то, что возможна жестокость вербальная, т.е. имеющая место лишь на словах, а также носящая воображаемый характер. В последнем случае, например, человек, жаждущий отомстить или причинить вред другому, способен живо представить себе, как мучается от его жестоких действий недруг или тот, кто вызывает в нем враждебность, гнев или антипатию. Иногда такие "сладостные" переживания вытесняются ввиду их социальной запретности и всплывают во сне, принимая форму бреда или галлюцинации. Иначе говоря, вполне допустимо, что жестокость, как личностная черта, во многом определяющая мироощущения данного человека, никогда не воплотится в его поступках.
Жестокими считаются деяния, мучительный характер которых осознается субъектом и входит в его намерения, другими словами, они должны быть умышленными. Следовательно, природа жестокости обусловливается побуждениями субъекта, страдания жертвы служат средством достижения какой-либо цели или сами по себе являются желаемым результатом поведения. В последнем случае мучения ради мучения можно наблюдать при совершении сексуальных убийств, разбойных нападений, сопровождающихся убийствами, при убийстве из мести и т.д. Здесь имеет место психологическая разрядка, удовлетворяется потребность в самоутверждении и самоприятии.
Поскольку нам теперь ясно, что агрессия, агрессивность и жестокость — вещи разные, хотя их даже в науке часто используют как синонимы, возникают следующие вопросы: является ли агрессивность причиной жестоких действий? Каждый ли человек, совершивший названные действия, обладает такими "постоянными", внутренне присущими ему чертами, как агрессивность и жестокость?
На первый из них следует дать отрицательный ответ, поскольку жестокое поведение порождается другими личностными факторами и оно имеет место не только потому, что в нем реализуются агрессивные тенденции. Такое поведение нужно человеку для того, чтобы выразить иные свои склонности, решить внутренние проблемы, которые подчас не имеют ничего общего с агрессивностью. Но присущая данному субъекту агрессивность может активно способствовать проявлениям жестокости, как бы обеспечивать их, устраняя внешние преграды, делая соответствующие поступки целенаправленными, напористыми и даже помогая найти им оправдание.
На второй вопрос также нужно ответить отрицательно. Аргументы в пользу этого решения можно найти в результатах эмпирических исследований, свидетельствующих об отсутствии у некоторых лиц, которые совершили очень жестокие действия, таких особенностей, как агрессивность. Чаще всего это встречается у тех, кто просто не думал о том, что по их вине кто-то испытывает большие физические или иные страдания. Неагрессивными, как оказалось, могут быть даже те, которые совершают несколько убийств на сексуальной почве с особой жестокостью. Такие их действия не имеют ничего общего с необходимостью реализации агрессивности, они решают при этом другие очень сложные внутренние проблемы. Другое дело, что их жестокое поведение агрессивно и принимает форму насилия. Итак, можно констатировать агрессивное поведение неагрессивных личностей.
Здесь мы подошли к очень важному вопросу о необходимости всегда отличать личность от ее поведения. Если этого не делать, будет трудно понять и то, и другое. Поступок — всегда нечто внешнее по отношению к индивиду, и то, что он, казалось бы, исчерпывающе говорит о нем, далеко не всегда верно. Многие люди, которые, защищаясь от насилия, наносят нападающему тяжкие повреждения, не являются агрессивными. Уголовный закон наказывает не за то, что данный человек агрессивен или жесток, а за то, что он совершил агрессивные или жестокие действия. Присущие преступнику негативные личностные черты (та же жестокость) ни в коем случае не могут рассматриваться в качестве обстоятельств, отягчающие уголовную ответственность, хотя и способны повлиять на характер уголовного наказания.
Кроме некоторых случаев мазохизма, когда жестокие действия осуществляются по совместной договоренности "сторон", во всем остальном такие действия носят насильственный характер. Объектом и субъектом насилия могут быть государства, страны, классы, социальные группы, отдельные личности. С внешней стороны между ними происходит взаимодействие, воздействие одного субъекта отношения на другого. Это акт применения силы против воли и желания объекта ее приложения. В противном варианте нет насилия. Насилие может соответствовать закону, а может противоречить ему и морали тоже. Жестокость же, за исключением все того же мазохизма, всегда аморальна, но как и агрессия, далеко не каждое насилие жестоко. Вообще агрессия и насилие столь близки друг другу, так часто сливаются, что иногда вполне правомерно использовать их как синонимы.
Насилие извечно и вечно, оно спонтанно присуще человеку и ни в коем случае не должно оцениваться только отрицательно. В различных обществах, на различных этапах развития одного и того же общества уровень насилия будет разным, что зависит от характера существующих в данное время общественных отношений и уровня нравственности. Поэтому знание таких отношений является необходимым условием понимания корней насилия и насильственной преступности в том числе.
С помощью агрессии, часто связанной с убийствами, человечество испокон веков решало такие свои важные проблемы, как освоение новых пространств и мест обитания, проще говоря, осуществляло захват чужих земель. К убийствам в этих случаях относились как к неизбежному злу и впоследствии об этом постепенно забывали, часто же как к неизбежному, так сказать, техническому условию войны и завоевания, не делая объектом какой-либо нравственной оценки. Население завоеванных земель иногда полностью уничтожалось, в других случаях ассимилировалось с завоевателями либо попадало к ним в кабалу, реже — сохраняло свой прежний статус. Во всяком случае убийство — неизбежный спутник вооруженного нападения одного народа на другой, даже в случае местного ("малого") межнационального конфликта. Я здесь обращаю внимание лишь на убийства, но им всегда сопутствовали грабежи, разбои, изнасилования, поджоги и иное внешне бессмысленное уничтожение материальных и духовных ценностей.
В войне не только захватывают чужую землю, не только уничтожают материальные ценности, не только убивают людей, но и их душу, духовный строй и духовное содержание народа, который подвергся нападению.
Захват чужих земель нередко происходил потому, что определенная часть людей в результате насилия, угрозы его применения, постоянного давления и вытеснения, снижения социального статуса, унижения личного достоинства и т.д. со стороны государства, отдельных лиц и групп вынуждена покидать прежнее место проживания и искать себе новое, осваивать новые виды труда, определять свое членство в других социальных группах, даже вообще выходить за рамки нормального человеческого общения.
Если иметь в виду переселение людей, то, очевидно, это один из самых важных наряду с другими механизмов заселения Земли, и можно предположить, что чем более жестко (или жестоко) их вытесняют, тем активнее они мигрируют. Миграция, в свою очередь, стимулирует экономическую, политическую, нравственную активность, создает новые проблемы, которые разрешаются разными способами, в том числе опять-таки посредством агрессии. Проявляемая при этом жестокость, находящая проявление и в убийствах, зависит от того, насколько данный человек субъективно, чаще на бессознательном уровне, ощущает сложившиеся вокруг него условия как нетерпимые и угрожающие его бытию. Совершаемые при этом убийства и другие акты насилия носят характер защиты от агрессии как со стороны ближайшего бытового окружения, так и государственных структур.
Жизненно важную роль играет агрессия у животных, которые посредством ее осуществляют половой отбор, добывают пищу, устанавливают отношения в стаде и т.д. Их вытеснение с одной территории приводит к освоению другой и, значит, к дальнейшему распространению. Понятно, что нападение хищника даже на больное или ослабевшее животное тоже агрессия. К тому же агрессия проявляется не только по отношению к представителям других видов животных, но и внутри своего вида, например, для обретения верховенства в стае или стаде.
Поэтому я считаю, что агрессивность — не только личностная позиция, заключающаяся в наличии разрушительных тенденций в общении с другими людьми и с окружающим миром в целом, в предпочтении использования насильственных средств для решения своих больших и малых проблем. Это врожденное качество, а не результат социализации, хотя в процессе воспитания и формирования личности данное качество может усиливаться либо, наоборот, снижаться, сниматься другими свойствами и социальными запретами, аккумулированными в человеке. То, что принято называть гармонически развитой личностью, предполагает наличие в ней определенной доли агрессивности, что и делает ее социально адаптивной и полезной, например, для преодоления жизненных преград. Если же агрессивность отсутствует, происходит стирание индивидуальности, субъект становится податливым, пассивным, конформным, снижается его социальный статус.
Поскольку интенсивность, частота и формы проявления насилия и агрессивности в немалой степени зависят от воспитания, а жестокость есть "чистый" его продукт, понять агрессивность и жестокость можно только сквозь призму межличностных отношений и мироощущений, мировоззрения личности. Указанные явления приобретают личностный характер из межчеловеческого взаимодействия (интрапсихическое из интерпсихического), причем названный принцип определяет отношение не только к отдельным людям в повседневном общении, но и вообще к человечеству, народам, нациям, другим социальным группам. Поэтому корни поражающей нас жестокости, например в межнациональных конфликтах, нужно искать не в прирожденной жестокости отдельных народов и их представителей. Ее истоки лежат в тех конкретных условиях, в которых происходит социализация отдельных людей данного народа, в тех этических ценностях и нормах поведения, которые передаются им в процессе воспитания. Не следует закрывать глаза на то, что указанные ценности и нормы могут носить национальный характер и отражать способы жизнедеятельности данной нации или народа.
Между тем есть народы с высоким уровнем агрессивности, которая формировалась у них веками и стала чертой национального характера. Такая черта позволяет одним из них выживать в условиях постоянного давления соседей, другим, организованным в национальные общины в чужих странах, — сохранять свою культурную самобытность и автономность, третьим — захватывать силой другие страны или иным путем распространять свое доминирующее влияние и т.д.
Поскольку жестокие действия, в частности убийства, могут носить и коллективный характер, нужно различать и уровни ее проявления. Жестоким может быть государство — к своему народу, отдельным его группам, отдельным лицам или к населению других стран, а часто к тем и другим одновременно. Агрессивная жестокость бывает групповой, например, со стороны отдельных государственных структур (скажем, армии или (и) охранки), политических партий фашистского толка, бесчинствующей толпы религиозных фанатиков, объединения преступников на прочной организационной основе (типа мафии) или хулиганствующих молодчиков. Этот перечень можно продолжать бесконечно, и каждое такое явление требует скрупулезного анализа — этического, политического, социально-психологического, юридического, культурологического, этнографического и т.д.
Исключительно важно изучение агрессивности и жестокости на индивидуальном уровне, которое в первую очередь должно носить этический, психологический, правовой, криминологический, социологический, психиатрический характер. Исследование именно на этом уровне весьма существенно для понимания как агрессивности и жестокости вообще, так и того, что они представляют собой в действиях группы, государства или отдельных государственных структур, в целом общества.
2. Великое сборище насилий
Поскольку смертельное насилие многолико, всегда возникает необходимость выделить отдельные его типы, оценить их и попытаться бросить самый первый взгляд на его природу.
Типологию убийств можно производить по различным основаниям, но желательно избегать таких примитивных делений, как, например, убийства в городе и сельской местности, совершенные в нетрезвом и трезвом состоянии, и т.д. Прежде всего нужно выделить сферы жизни, где эти преступления совершаются, причем под сферами жизни понимать не просто место совершения убийства, а область, в которой осуществляется жизнедеятельность общества, его отдельных групп и индивидов, например, область политической жизни. По этому сложному критерию выделяются следующие основные группы совершаемых убийств:
— в быту, прежде всего в семье; в эту сферу можно включить и производственный быт, как предлагали некоторые социологи. В сельской местности, да нередко и в городе области труда и семейного быта очень часто сливаются;
— на улицах, площадях, в парках, во дворах и в других общественных местах городов и сел;
— в закрытых и полузакрытых сообществах, в первую очередь в тюремных учреждениях и армии: имеются в виду посягательства на жизнь осужденных и солдат со стороны других осужденных и солдат. Конечно, представитель администрации исправительного учреждения тоже может убить преступника, но такие случаи весьма редки;
— в репрессивных (охранных) государственных организациях, концентрационных лагерях и лагерях уничтожения, при этом убийства организуют и осуществляют государственные служащие;
— уничтожение мирного населения на захваченных территориях и военнопленных во время военных действий;
— во время межнациональных, межрелигиозных и иных подобных конфликтов, например при переделе земли;
— во время так называемых революционных бунтов и вооруженной борьбы за власть, особенно гражданских войн.
Предлагаемая дифференциация убийств дает возможность выделить различные уровни таких насильственных действий: на уровне всего общества, страны и даже большинства стран мира, как это было во время мировых войн; на уровне отдельных социальных групп, иногда очень крупных, например во время межнациональных или межрелигиозных конфликтов; наконец на уровне малой социальной группы и отдельного индивида. Естественно, что масштабы уничтожения людей на различных уровнях различны. Приведенные группировки дают основание говорить также о горизонтальном и вертикальном насилии, о чем уже писалось в литературе. Разумеется, и тот, и другой виды насилия весьма опасны, но самым страшным является уничтожение тоталитарным государством своих сограждан и мирного населения во время войны, т.е. вертикальное насилие. Но даже при самых разнузданных нравах на уровне повседневной жизни насилие в ней менее масштабно, чем когда это делает государство, его репрессивные органы и вооруженные силы. Тоталитарный террор вселяет ужас в население и приводит его в оцепенение, любой человек, даже занимающий высокое положение в социальной иерархии, не чувствует себя в безопасности, ибо система способна уничтожить каждого. Если уличный или лесной бандит сможет пощадить женщину или старика, то бандитское государство не пощадит никого.
Горизонтальное, так сказать "обычное" насилие, очень беспокоящее население демократических стран, при деспотическом режиме может быть и меньше, чем при демократическом, поскольку тоталитаризм контролирует все, даже преступность. Однако этот режим совершает кровавые злодеяния в таких масштабах, не отвечая ни перед кем и ни перед чем, на которые абсолютно неспособны пьяные хулиганы, вооруженные налетчики, сексуальные маньяки и даже гангстерские организации.
Как я уже отметил выше, предлагаемая типология убийств построена по основным областям жизни общества и личности, а это означает, что есть еще какие-то иные, неосновные сферы, не играющие столь же важной социальной роли. Там тоже совершаются убийства, но их сравнительно мало. Иногда вообще трудно сказать, в какой плоскости совершаются те или иные действия. Например, в демонстрации, шествующей с политическими требованиями, вполне могут оказаться лица, которые воспользуются подходящей ситуацией и начнут грабить магазины.
Дифференциация убийств по таким важным признакам, как их характер и направленность, дает возможность сделать первые шаги (но лишь первые!) к пониманию мотивов этих преступлений и по названным критериям выделить следующие типы:
— сексуальные, убийства, совершаемые ради получения полового удовлетворения или в связи с психотравмирующими сексуальными переживаниями;
— эротические убийства или убийства из ревности;
— убийства из мести;
— убийства из любви, когда лишают жизни своих близких, пытаясь тем самым уберечь их от еще более жестокой гибели, например, от рук врага или от голода;
— корыстные убийства, совершаемые ради завладения какими-то материальными благами;
— политические убийства, в том числе террористические, с целью устранения политических противников или тех, кто препятствует продвижению к политической власти;
— доминантные убийства, совершаемые для того, чтобы самоутвердиться или утвердиться в глазах своего окружения;
— национальные и религиозные убийства, порождаемые национальной и религиозной нетерпимостью и ненавистью;
— идеологические убийства, охватывающие широкий спектр действий, начиная от тех, когда убивают "только" потому, что у другого человека иные взгляды, до массового уничтожения целых народов (евреев в фашистской Германии, представителей бывших привилегированных классов в большевистском СССР);
— анархические убийства без более или менее ясной цели или даже в случаях, когда человек, нападая, не отдает себе отчета, что он убивает. Некоторые из таких преступлений называют хулиганскими;
— некрофильские убийства, когда убивают только ради самого убийства, только ради смерти и разрушения. Они отнюдь нередки.
Конечно, это не все возможные виды уничтожения людей, а только основные. Могут, например, иметь место убийства ради принесения жертвы ( в прошлом их было очень много, особенно среди индейцев доиспанской эпохи) или каннибальство. Что касается дифференциации таких преступлений по способам их совершения, то эта задача представляется практически невыполнимой, поскольку за многие века человечество выработало тысячи способов насильственного лишения жизни: от самых примитивных, как удар топором, до самых изощренных с использованием психологии жертвы, от мгновенного причинения смерти до преследования цели максимально долгого ее страдания. Способы убийства зависят от культуры народа, в том числе бытовой, его исторических традиций и обычаев, его отношения к самому себе и другим народам, от особенностей быта людей, их материального обеспечения, от взглядов на человеческую жизнь и ее ценность, от смысла и цели убийства и возможностей убийцы, его индивидуальных особенностей, от уровня развития техники, что весьма заметно во время войны. Известно, что гитлеровские фашисты были весьма озабочены тем, каким способом обеспечить массовые убийства людей в лагерях уничтожения.
Способы убийства столь же неистовы и изощренны, сколь неистова и изощренна сама жестокость, и зависят от ненависти и страстей, снедающих убийцу. Но самое жестокое убийство может быть организовано и содеяно весьма спокойным человеком, если им безраздельно владеет всепоглощающая и глобальная для него идея, если психологически он находится вне людей, во всяком случае вне значительной части из них, или они не признаются им за людей. Гиммлер и Эйхмон были спокойными и выдержанными личностями, они подходили к массовым убийствам просто как к серьезному делу, которое им было поручено и которое надлежало выполнить наилучшим образом. Конечно, не все были такими даже в гитлеровской верхушке. Превосходный скрипач и светский человек Гейдрих отличался не только абсолютной жестокостью, но и дикими вспышками гнева. Самые безжалостные палачи гестапо трепетали перед ним, познав его в "деле". Он побил самых свирепых убийц на их собственном поле, а после пыток и зверств в застенках любил расслабиться, предаваясь музицированию.
Самыми опасными убийствами любой из названных групп являются те, которые совершаются ради убийства, ради уничтожения другого, ради причинения ему мучений и страданий, ради них самих.
Здесь убийство не сдерживается никакими нравственными рамками и традиционными запретами, препятствовать виновному могут лишь его субъективные возможности, действия окружающих или иные объективные обстоятельства, в частности связанные с использованием технических приспособлений. Пол, возраст, бессилие и немощь жертвы, количество потерпевших и сам способ убийства, как правило, отличающийся особой жестокостью, тоже не останавливают преступника. Но подобные преступления всегда как бы на вершине кровавых злодеяний, это самые видимые, самые яркие убийства, это чистый продукт жестокости, взращенный обществом. Остальные же по большей части как бы серая масса, если позволительно так говорить о насильственном лишении жизни. Эти последние обычно связаны с пьяным разгулом, когда жизнь, лишенная четких очертаний и понятного смысла, протекает в неком тумане, с безысходностью и смертельной тоской человека, оказавшегося в тупике или поставленного на колени, причем его жертва часто отнюдь не в лучшем положении.
Обращают на себя внимание новые явления в картине убийств. Прежде всего, это убийства за плату, хотя назвать такие убийства новыми можно лишь с большой долей условности, поскольку наемные убийства существовали испокон веков. У нас и раньше убивали за вознаграждение, но это были единичные факты, сейчас же подобных фактов стало намного больше.
"Тогда" — чаще нанимали для совершения убийства знакомых и полузнакомых, которые пользовались дурной славой и могли соблазниться на быстрый заработок или даже обильную выпивку. Иногда нанимали соисполнителей и пособников, причем роль последних обычно заключалась в сокрытии трупа и следов убийства. Нередко их привлекали те мужья (жены), которые хотели избавиться от опостылевшей жены (мужа). "Теперь" — наемные убийцы чаще уничтожают экономических конкурентов, неугодных политических деятелей, журналистов и сотрудников правоохранительных органов, несговорчивых криминальных партнеров и конкурентов или "изменников" из числа членов преступных груцп, лиц, отказывающихся платить дань таким группам, и т.д. Это новая категория киллеров, вызванная к жизни коренной перестройкой нашего общества и переходом его на рыночные отношения. Наряду с ними продолжают действовать и те, которые способны оказать "бытовые услуги" мужьям, любовникам или обманутым женам. К наемным убийцам ни тогда, ни теперь не следует относить тех, кто убивал по указанию лидеров преступных групп или решению воровских сходов, но не за плату.
Еще одна "новинка" — убийства в результате вымогательства, похищение людей с целью выкупа. Это, впрочем, тоже было, но тоже не в таких масштабах.
Немаловажное значение для дальнейших научных исследований агрессии имеют введенные Э.Фроммом понятия видов доброкачественной и злокачественной агрессии. В рамках первой он различает псевдоагрессию (в том числе неосторожные убийства и иные такие же ранения, игровую агрессию в учебном тренинге на мастерство, агрессию как самоутверждение) и оборонительную агрессию (в том числе в целях защиты свободы личности и общества, своего тела, своих потребностей, мыслей, чувств, своей собственности; агрессию, связанную с реакцией человека на попытку лишить его иллюзий, агрессию, обусловленную конформизмом, инструментальную агрессию, которая преследует цель обеспечить то, что необходимо и желательно). В целом доброкачественную агрессию автор определяет как биологически адаптивную, способствующую поддержанию жизни и служению делу жизни.
В отличие от доброкачественной злокачественная деструктивность биологически неадаптивна, она свойственна исключительно человеку и не порождается животными инстинктами, не нужна для физиологического выживания и в то же время представляет важную составную часть его психики. Злокачественная агрессия вовсе не вызвана необходимостью защиты от нападения или угрозы, она не заложена в филогенезе, это специфика только человека, приносящая биологический вред и социальное разрушение. Злокачественную агрессию нельзя считать врожденной, а, следовательно, неискоренимой.
Итак, водоразделом между доброкачественной и недоброкачественной агрессиями является биологическая адаптация или неадаптация, возможность или невозможность поддержания жизни и служения делу жизни. На этот момент я обращаю особое внимание, поскольку намерен показать, что практически все из тех доброкачественных видов деструктивности, которые предлагает Э.Фромм, могут носить самый разрушительный характер и нести в себе огромную общественную опасность, а поэтому далеко не всегда служат биологической адаптации и поддержанию жизни.
Не вызывает сомнений утверждение Э.Фромма, что оборонительная агрессия — фактор биологической адаптации, что страх способен мобилизовать либо реакцию нападения, либо реакцию бегства. Действительно, если животные и люди не смогли бы обороняться с помощью насилия, то им грозила бы опасность исчезнуть с лица земли. Однако специальное психологическое изучение убийц показало, что действия многих из них как раз и мотивируются страхом перед возможным нападением, причем объективно никакой угрозы может и не быть, но для субъекта она — реальность. Следовательно, оборонительная агрессия оказывается доброкачественной для убийцы, но, естественно, не для убитого. Но и для самого преступника она отнюдь не всегда доброкачественна, поскольку очень часто приводит к разрушению его личности, а нередко и тела.
Сходные соображения следует выдвинуть и в отношении другого положения Э. Фромма, что агрессия выполняет функции защиты человека и общества. Не ставя под сомнение, что их защита с помощью насилия действительно необходима, нельзя не напомнить, что мы слишком часто сталкиваемся с фактами, когда революционное насилие и насилие против определенной личности под флагом свободы оборачивается деструктивностью. Трудно согласиться и с тем, что оборонительная агрессия доброкачественна, когда защищаются нарциссические интересы личности или социальной группы, т.е. только их интересы, только их потребности, только их ценности, только их собственность и т.д. Сам же Э.Фромм писал, что мера нарциссизма определяет у человека двойной стандарт восприятия, но в соответствии с этим он и будет поступать. Человек, ущемленный в своем нарциссизме, никогда в жизни не простит обидчика, ибо он испытывает такую жажду мести, которая ни в какое сравнение не идет с реакцией на любой другой ущерб — физическую травму или имущественные потери.
Нарциссическая личность или нарциссическая социальная группа могут уничтожить любого человека или другую социальную группу, если посчитают, что те посягают на их интересы, ценности, имущество и т.д. В этом, я полагаю, видится одна из главных причин, например, яростных межнациональных столкновений в бывших советских республиках, унесших тысячи жизней.
У меня вызывает возражение и отнесение к доброкачественной агрессии те деструктивные поступки, которые связаны с конформизмом, например, когда решаются на убийство, подчиняясь приказу или давлению непосредственного социального окружения. Во многих случаях аморальна и анализируемая Э.Фроммом инструментальная агрессия, к которой прибегают для того, чтобы достичь какой-либо цели, если разрушение само по себе не является целью. Если инструментальную агрессию всегда признавать доброкачественной, то следует оправдать массовые убийства большевиками ради построения коммунизма или ограбление с убийством в целях завладения имуществом жертвы.
В целом я считаю, что агрессия может быть признана доброкачественной только тогда, когда она не нарушает нравственность, не посягает на базовые человеческие ценности, в том числе закрепленные в законе. Поэтому не только биологическая адаптация, но и нравственность должны лежать в основе разграничения типов агрессии.
Хотя вся людская история пропитана убийствами, действительно великое сборище насилий — в смысле их концентрации, интенсивности и масштабов — имело место в XX веке. Как будто человечество устало растрачивать себя на "мелкие" кровопускания или же накопило в себе столь мощный разрушительный потенциал, что вынуждено было выплеснуть его, чтобы не взорваться иным способом. Я не имею в виду две мировые и иные войны нынешнего столетия, когда погибали вооруженные офицеры и солдаты воюющих армий, — и раньше войн было достаточно. Мир стал свидетелем неслыханного уничтожения миллионов безоружных людей — мирного населения, военнопленных, политических противников, нежелательных отдельных людей и целых социальных групп, выделенных по национальному, классовому или иному признаку. Я говорю о всем известных фактах массовых убийств, совершенных германскими нацистами, большевиками, японскими милитаристами, красными кхмерами и китайскими коммунистами.
3. Насилие вечно
Насилие вечно как способ разрешения наших проблем, жизненно важных и самых ничтожных. К нему люди прибегают и тогда, когда этого, казалось бы, можно и не делать, но он, этот способ, так прочно сидит в нас, в нашей крови, в нашей повседневности, что отказаться от него очень трудно. Поэтому насилие и убийство выступают естественным и индивидуально целесообразным методом утверждения и самоутверждения, достижения успеха и одоления противника.
К. Лоренц писал, что пагубная агрессивность, как злое наследство, является результатом внутривидового отбора, влиявшего на наших предков десятки тысяч лет на протяжении всего палеолита. Едва лишь люди продвинулись настолько, что будучи вооружены, одеты и социально организованы, смогли в какой-то степени ограничить внешние опасности — голод, холод, диких зверей, так что эти опасности утратили роль существенных селекционных факторов, — так тотчас же в игру должен был вступить пагубный внутривидовой отбор. Отныне движущим фактором отбора стала война, которую вели друг с другом враждующие племена, а война до крайности развила все так называемые "воинские доблести". К сожалению, они еще и сегодня многим кажутся весьма заманчивым идеалом.
Существуют животные, которые полностью лишены внутривидовой агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных стаях. Можно было бы думать, что этим созданиям предначертаны дружба и братство отдельных особей, но как раз ничего подобного у них не бывает никогда. Личные узы, персональную дружбу мы находим только у животных с высокоразвитой внутривидовой агрессией, причем, чем эти узы прочнее, тем агрессивнее соответствующий вид, отмечал К. Лоренц. Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше личной дружбы и любви. Личные узы мы знаем только у костистых рыб, у птиц и млекопитающих, т.е. у групп, ни одна из которых не известна до позднего мезозоя. За время долгих эпох в истории Земли наверняка появлялись животные исключительно свирепые и агрессивные. Так что внутривидовой агрессии без ее контрпартнера, без любви, бывает сколько угодно, но любви без агрессии не бывает. Ненависть, уродливую младшую сестру любви, необходимо четко отделять от внутривидовой агрессии. В отличие от нее ненависть бывает направлена на индивида, в точности как и любовь, и, по-видимому, любовь является предпосылкой ее появления: по-настоящему ненавидеть можно, наверное, лишь то, что когда-то любил и все еще любишь, хоть и отрицаешь это.
Эти достаточно тонкие наблюдения позволяют объяснить многие сложные жизненные противоречия, не поддающиеся поверхностному анализу, многие, но далеко не все. Уродливая младшая сестра любви может возникнуть, часто мгновенно, и в связи с иными переживаниями, например, если субъект неожиданно обнаруживает в человеке, даже в малознакомом и незнакомом, черты, которыми обладает сам и которые для него чрезвычайно травматичны. Вместе с тем необходимо осознать, что поведение людей определяется не только разумом и культурной традицией, но подчиняется еще и тем закономерностям, которые присущи любому филогенетически возникшему поведению.
Сказанное не означает, что убийца отличается какими-то особыми врожденными качествами в том смысле, что он самой природой запрограммирован на насильственное лишение другого жизни. Краткое эссе Ф. Ницше "Жестокие люди как отсталые" скорее беллетристика, свободное упражнение ума, чем наука. В нем он пишет, что люди, которые теперь жестоки, должны рассматриваться как сохранившиеся ступени прежних культур; горный хребет человечества обнаруживает здесь более глубокие наслоения, которые в других случаях остаются скрытыми. У отсталых людей мозг благодаря всевозможным случайностям в ходе наследования не получил достаточно тонкого и многостороннего развития. Они показывают нам, чем мы все были, и пугают нас; но сами они столь же мало ответственны, как кусок гранита за то, что он гранит. В нашем мозге должны находиться рубцы и извилины, которые соответствуют такому душевному складу, подобно тому, как в форме отдельных человеческих органов, говорят, содержатся следы, напоминающие условия жизни рыб.
К. Лоренц считает, что человек не имеет "натуры хищника". Большая часть опасностей, которые ему угрожают, происходит оттого, что по натуре он сравнительно безобидное всеядное существо; у него нет естественного оружия, принадлежащего его телу, которым он мог бы убить крупное животное. Именно потому у него нет и тех механизмов безопасности, возникших в процессе эволюции, которые удерживают всех "профессиональных" хищников от применения оружия против сородичей. Правда, львы и волки иногда убивают чужих сородичей, вторгшихся на территорию их прайда или стаи; может случиться даже, что во внезапном приступе ярости неосторожным укусом или ударом лапы убьют члена собственной группы, как это иногда происходит, по крайней мере в неволе. Однако подобные исключения не должны заслонять тот важный факт, что все тяжеловооруженные хищники такого рода должны обладать высокоразвитыми механизмами торможения, которые препятствуют самоуничтожению вида.
В предыстории человечества не было развитых механизмов ни для совершения убийств, ни для их предотвращения. Нападающий, убивая свою жертву, обходился руками, царапая или удушая, зубами, чтобы укусить, палкой или камнем. Слабый еще мог взывать к тормозам агрессивности нападающего своими жестами покорности или жалобными криками. Когда же появилось искусственное оружие, пусть и самое примитивное, прежнее равновесие было резко нарушено, а возможности убийства и вообще внутривидовой агрессии резко возросли. Однако вместе с ростом технических изобретений, весьма облегчивших совершение убийств, появились и сформировались моральные запреты на подобные действия. Мораль, по определению Ф. Ницше, есть вынужденная ложь, с помощью которой должен быть обманут сидящий в нас зверь, в противном случае он растерзал бы нас. Без заблуждений, которые лежат в основе моральных допущений, человек остался бы зверем, теперь же он признал себя чем-то высшим и поставил над собой строгие законы. Поэтому он ненавидит более близкие к зверству ступени.
К. Лоренц справедливо отмечал, что уточненная техника убийства привела к тому, что последствия деяния уже не тревожат того, кто его совершил. Расстояние, на котором действует все огнестрельное оружие, спасает убийцу от раздражающей ситуации, которая в другом случае оказалась бы в чувствительной близости от него, во всей ужасающей отвратительности последствий. Эмоциональные глубины нашей души попросту не принимают к сведению, что нажатие на курок указательным пальцем при выстреле разворачивает внутренности другого человека. Ни один психически нормальный человек не пошел бы даже на охоту, если бы ему приходилось убивать дичь зубами или когтями. Лишь за счет отгораживания наших чувств становится возможным, чтобы человек, который едва ли решился бы дать вполне заслуженный шлепок хамовитому ребенку, вполне способен нажать пусковую кнопку ракетного оружия или открыть бомбовые люки, обрекая сотни самых прекрасных детей на ужасную смерть в огне. Бомбовые ковры расстилали добрые, хорошие, порядочные отцы. Демагоги обладают, очевидно, очень глубоким, хотя только практическим, знанием инстинктивного поведения людей — они целенаправленно, как важное орудие, используют отгораживание подстрекаемой партии от раздражающих ситуаций, тормозящих агрессивность.
Можно очень осторожно предположить, что современный цивилизованный человек страдает от невозможности разрядить свои инстинктивные агрессивные побуждения. Эти побуждения накапливались столетиями и в прошлом имели вполне "естественный" выход в непрекращающихся войнах и привычных нападениях на соседей. Сейчас вся сохранившаяся разрушительная энергия находит выражение либо в неврозах, предрасположенности к самоубийствам и несчастным случаям, если обычаи и традиции строго запрещают внутривидовую агрессию, либо, если подобных запретов нет, в совершении убийств, в том числе близких родственников. Но было бы заблуждением думать, что названные запреты больше распространены среди малых по численности народов, поскольку агрессия по отношению к сородичам грозит гибелью всей немногочисленной нации, народности или племени. Ничего подобного во многих случаях не бывало, поскольку история, и современная в том числе, дает множество примеров прямо противоположного братоубийственного поведения. Особенно важно напомнить, что войны не прекращаются и многие могут с их помощью выразить свою агрессивность.
Между тем и современная, и предшествующая эпохи давали и дают множество возможностей выхода природной агрессивности во вполне социально приемлемых формах. Сейчас это, например, служба в армии в мирное время или занятие спортом, участие в экстремистских общественных и религиозных движениях или в охране общественного порядка. Футбол, как я полагаю, обязан своей исключительной распространенностью и любовью к нему миллионов людей прежде всего тому, что является цивилизованным эквивалентом войны. То же самое можно сказать и о некоторых других видах спорта и вообще о некоторых занятиях. Разумеется, далеко не все жители цивилизованных стран могут быть отнесены к числу цивилизованных людей, а поэтому они находят выход для своей агрессивности в совершении насильственных преступлений. Высокая агрессивность многих российских дельцов в 90-х годах, т.е. в период первоначального накопления капитала, первых шагов в бизнесе, в значительной мере есть следствие десятилетиями накапливавшейся и не имевшей разумной разрядки человеческой агрессивности.
В принципе можно было бы согласиться с К. Лоренцом, что первый Каин тотчас же понял ужасность своего поступка. Довольно скоро должны были пойти разговоры, что, если убивать слишком много членов своего племени, — это приведет к нежелательному ослаблению его боевого потенциала. Какой бы ни была воспитательная кара, предотвращавшая беспрепятственное применение нового оружия, во всяком случае возникла какая-то, пусть примитивная, форма ответственности, которая уже тогда защищала человечество от самоуничтожения. К. Лоренц приводит ряд примеров, иллюстрирующих то, что люди первобытных племен, в том числе в наше время, ведя постоянные войны с соседями, поневоле должны были с особой осторожностью и бережностью обращаться друг с другом. Любой урон, а тем более убийство соплеменника часто наносил невосполнимый ущерб боеспособности рода или племени, повышая риск их полного уничтожения соседями. Поэтому тогда так легко было соблюдать десять заповедей Моисея и воздерживаться от убийства, клеветы, покушения на чужую жену и т.д.
В принципе, я повторяю, можно согласиться с тем, что Каин ужаснулся последствиям своего поступка. Однако такое допущение было бы абсолютно верным только в том случае, если бы все народы проявляли необходимую здесь мудрость. Однако, не просчитывая всех губительных результатов внутренних распрей, многие из них не просто перебивали друг друга и таким образом исчезали с лица земли, а настолько ослабляли себя взаимным истреблением, что становились легкой добычей более организованных и воинственных соседей. В конечном итоге они оказывались полностью уничтоженными. Но в целом человек от рождения не так уж плох, однако в рассматриваемом аспекте он не так уж и хорош для жизни в современном обществе. Это общество с его гигантскими городами, растущей анонимностью, фрагментарностью повседневного общения, слабым социальным контролем, высокой вертикальной и горизонтальной мобильностью, переплетением культур и смешением наций рождает очень слабые внутринациональные и вообще межличностные связи. Современный человек, особенно в условиях большого города, все чаще ощущает, что в первую очередь он должен рассчитывать сам на себя и защищаться от других, нередко при этом нападая на них. О последствиях своих действий для общества он задумывается редко.
Агрессивность человека в городских условиях может возрастать от чрезмерности информации и слишком большого числа социальных связей, в том числе тех, которые можно назвать близкими и даже интимными, от изматывающих и нередко многочисленных обязанностей, от сознания необходимости выполнять свой долг. К этому добавляются сложности и конфликты на работе, от которых многие привычно разряжаются насилием у себя в семье. Но чем дальше развивается цивилизация, чем меньше она отстает от культуры, тем больше должно появляться новых возможностей для появления благополучных выходов агрессивных тенденций, тем успешнее должен овладевать человек альтруистическими навыками, приходя к выводу (сознательно и бессознательно), что обязан сдерживать свои побуждения. Многие будут расплачиваться за такое подавление психическими и соматическими болезнями, но это тот оброк, который общество вынуждено платить. Люди, подобным образом рискующие собой и истощающие себя, заслуживают максимального внимания и помощи, они должны быть ценимы не меньше тех, для которых добродетельное поведение совершенно естественно. В этом общество должно видеть выгоду для себя в силу простого здравого расчета, особенно если оно сознательно стремится снизить уровень агрессивности.
Констатация того, что человек многое унаследовал от своих антропоидных предков, отнюдь не умаляет его достоинств, тем более, что унаследованное очень часто оказывается высокоморальным и в таком качестве давно вписалось в живую ткань культуры. Иными словами, типично человеческое поведение оказывается "чисто животным", хотя и отвечает самым высоким требованиям, только эта мысль приходит нам не сразу. Нельзя не согласиться с К. Лоренцом, что из структуры, образованной унаследованным и усвоенным, вырастают побуждения ко всем нашим поступкам, в том числе и к тем, которые сильнейшим образом подчинены управлению нашего самовопрошающего разума. Так возникают любовь и дружба, все теплые чувства, понятие красоты, стремление к художественному творчеству и научному познанию. Человек, избавленный от всего так сказать "животного", лишенный подсознательных стремлений, человек, как чисто разумное существо, был бы отнюдь не ангелом, скорее, наоборот!
Если человек унаследовал агрессию от своих далеких предков, если агрессия есть одно из неотъемлемых качеств всего живого, то задачей культуры является перевод агрессии в общественно полезное русло и удержание ее там. Если культура не смогла этого сделать в необходимой мере, если убийство всегда было и остается повседневностью, то это "вина" ее, а не наследства. Именно она постоянно поддерживает высокий уровень губительной разрушительности. Поэтому есть все основания думать, что существованием деструктивных порывов мы не в меньшей степени, а, возможно, и в большей, обязаны цивилизации. Такой подход почти не оставляет места для убаюкивающей мысли о возможности переложения всей ответственности на нашу звериную натуру, т.е. на далеких антропоидов. Такая мысль, кстати, неоднократно формулировавшаяся и столь же часто подвергавшаяся критике, обедняет и упрощает человечество и всю человеческую историю. Что такое списание наших долгов ни на чем не основано, подтверждает растущая агрессивность в современном мире.
Я имею в виду не только две мировые войны в XX веке (в прошлом они были невозможны), но и беспрецедентный взрыв жесточайшего насилия в отношении собственных народов в странах фашистской и коммунистической диктатур (в Германии, СССР, Китае, Камбодже), уничтожение ими мирного населения и военнопленных в других странах. Это позволяет предположить, что по мере развития человечества агрессивность и агрессия будут возрастать, тем более, что на знаменах современной цивилизации все чаще появляются призывы к убийству. Они родились еще во второй половине прошлого века из нигилистического всеобщего отрицания и вседозволенности, удачно перемешавшись с прекраснодушными теориями всеобщего благоденствия и окончательного спасения общества. Соответствующие концепции и теории создавались вполне респектабельными философами, поэтами и литераторами, которые абсолютно не были похожи на лесных разбойников, напротив, многие обладали высокой эрудицией и блестящим аналитическим умом, но никчемными прогностическими способностями.
Однако их вклад в разрушительные оргии весьма велик. Поэтому трудно согласиться с некоторыми исследователями (А. М. Руткевич), считающими, что тоталитарные режимы появились в Европе в итоге первой мировой войны, которую ни в малейшей мере не подготавливали ни Маркс, ни Ницше, ни метафизические бунтари и анархисты (в чем, кстати, их никто и не обвиняет). Не будь этой войны, замечает упомянутый автор, Гитлер остался бы неудачливым художником-копиистом, Муссолини редактировал бы газету, о Троцком и Сталине можно было бы прочитать лишь в примечаниях к какому-нибудь чрезвычайно дотошному труду по истории рабочего движения. К сожалению, история, как известно, не имеет сослагательного наклонения, а отношение Троцкого и Сталина к рабочему движению весьма своеобразно, но это, конечно, мелочь в данном контексте. Что касается Маркса (и Энгельса тоже), то достаточно почитать "Манифест Коммунистической партии", чтобы убедиться в том, к какому кровавому разбою он призывал. Ницше, разумеется, не виноват в том, что его так прочитал Гитлер, но ведь фюрер так относился к нему, а не, скажем, к Гете.
Хотя человек и агрессивен по природе, он не будет убивать и мучить только потому, что унаследовал разрушительные тенденции — такие поступки могут иметь место только потому, что социальная среда сформировала соответствующие мотивы и придала агрессии противоправную окраску. Но человек отнюдь не индифферентен и покорен внешним влияниям, он оказывает обратное воздействие на социальное окружение и прирожденными своими особенностями, в том числе патологическими или близкими к ним, и теми чертами своей личности и характера, которые до этого уже сформировались все той же средой. Если она была враждебна ему, его ответные деструктивные реакции становятся более возможными. В целом, не желая здесь подводить какие-либо итоги, свой подход к проблеме агрессии и убийства я бы назвал биосоциальным.
Человек не будет убивать и мучить в силу только унаследованных деструктивных стремлений, он способен убивать и мучить ради самого убийства и мучения. Это обычно то, что можно назвать садизмом, и такие поступки имеют глубинный смысл, порождаются внутренними конфликтами и психотравмирующими переживаниями, психологически выигрышны, но все они связаны с социальной жизнью индивида, его статусами и отношениями. Социальные условия являются теми механизмами, которые запускают в действие агрессивные тенденции. Ниже я подробно остановлюсь на том, что подобное поведение весьма характерно для лиц с психическими патологиями, обладающими способностью снижать эффективность социальных запретов или вообще снимать их.
В душе нашей эпохи человек стал лишь приблизительным отражением самого себя, отражением, как на поверхности воды, при малейшем волнении которой неузнаваемо изменяется внешний облик. Поэтому его уничтожение, т.е. не собственно индивида, а лишь его подобия, уже не представляет моральной проблемы. Собственно это даже не личность в ее цивилизованном понимании, а больше биологическая особь. Мораль при этом не отрицается, она как бы больше не существует, и ее не принимают во внимание, а остальные правила, регулирующие жизнь, скорее, технические стандарты. В лучшем случае есть возможность лишь констатировать неверие в то, что мораль сохранилась.
Сказанное можно отнести ко всему обществу или ко всей стране (тоталитарной прежде всего), а также к отдельным их слоям или социальным группам, в которых насилие совершенно привычно и под его сенью растет одно поколение за другим, в которых правит случай, пролагая путь в темноте, в которых большинство становится либо насильниками и убийцами, либо их жертвами. При этом здесь насилие я понимаю в самом широком смысле — от словесных унижений, от принуждения к определенным действиям до лишения жизни. Тоталитаризм почти сразу научился извлекать пользу из насилия, многократно умножая его и делая повседневностью, низводя людей до средства достижения цели.
Изучение насилия и жестокости в европейской науке началось сравнительно недавно — лишь со времен первой мировой войны. До этого Европа жила в счастливой уверенности, что агрессивные войны и государственное насилие для нее уже в прошлом и ничто уже не сможет нарушить ее мир и покой. То, что происходило в Азии, Африке и Латинской Америке, как-то проходило мимо сознания как нечто территориально и психологически весьма далекое. Действия большевиков и фашистов, события первой и особенно второй мировых войн показали, что отныне агрессия относится к числу глобальных для человечества проблем.
Конечно, с 70-х годов прошлого века начала формироваться криминология, но она никогда, ни тогда, ни теперь, не изучала преступность на уровне государства и межгосударственных отношений, преступность в высших эшелонах власти, преступность, которая проявляется в репрессиях против собственного народа и на завоеванных территориях, вопросы агрессии в войнах. Проблемы деструктивности в самом широком аспекте стали исследоваться философами и психологами, криминологи же занялись изучением насилия исключительно на бытовом уровне, в повседневной мирной жизни людей. О качестве соответствующих криминологических работ я скажу ниже.
Знанию об агрессии наука и общество обязаны в первую очередь таким выдающимся мыслителям, как А. Камю, К. Лоренц, 3. Фрейд, Э. Фромм. К сожалению, отечественная наука сказала об этом до обидного мало, хотя эмпирического материала для исследований коммунистическая диктатура предоставила в избытке. Понятно, что в те годы никто не разрешил бы проводить соответствующие изыскания, но, во-первых, науке разрешение не требуется, и, во-вторых, сейчас никто не мешает этим заняться. То отношение к нашему тоталитарному прошлому, которое сейчас так часто характеризуется непониманием этого прошлого, его недооценкой, желанием забыть и даже оправдать его, в немалой степени обусловлено неизученностью соответствующих вопросов в отечественной науке. О сущности большевистской репрессивной системы и ее вождях мы намного больше узнаем из работ зарубежных ученых.
В этом разделе я пытался показать, что агрессия отнюдь не однородна по своим этическим, психологическим, криминологическим и иным значимым характеристикам, хотя все явления агрессивного ряда во многом схожи и неизбежно переплетаются друг с другом. Необходимо все время иметь в виду, что агрессия, агрессивность, насилие и нападение нравственно нейтральны в отличие от жестокости и убийств, которые всегда порицаемы, но все эти проявления могут иметь одни и те же корни. Их социальная сущность зависит от юридической и нравственной оценки.
Теперь можно перейти к выяснению природы, причин и функций убийств, стремясь при этом избежать бихевиористских заблуждений, если понимать под ними представления о человеке, об убийце в том числе, лишь как о механизме, приводимом в движение в результате воздействия только внешних социальных факторов.
4. Убийство с позиций закона
Прежде всего нам предстоит выяснить, что такое убийство в соответствии с установлениями закона, поскольку, несмотря на кажущуюся простоту, не все признаки этого преступления очевидны. Это тем более важно сделать, что уголовный закон дает лишь общее определение данного преступления и перечисляет его отягчающие обстоятельства. Речь, разумеется, идет о юридическом понимании убийства, а не о житейском, хотя в разговорной речи "убийство" в самых разных и порой неожиданных сочетаниях и смыслах, от юмористического до подлинно трагического, можно встретить на каждом шагу. Я думаю, что это чрезвычайно интересное явление, в котором можно усмотреть бессознательное стремление преодолеть страх смерти и убийства в частности; оно нуждается в специальном изучении. Давно известно, что наша так называемая простая жизнь сложнее самых сложных загадок.
Итак — убийство. Это противоправное умышленное или неосторожное лишение жизни другого человека независимо от его возраста и состояния здоровья. Нас интересует только умышленное. Проанализируем его признаки.
Признано, что убийством является лишение жизни как здорового человека, так и безнадежно больного. На этом стоит цивилизованный мир, но это не единственная точка зрения. Немецкие фашисты не считали преступлением убийство безнадежно больных, в том числе психически, а поэтому ими были убиты десятки тысяч таких людей; они избавлялись от тех, кто им был не нужен и расценивался как ненужное для государства и нации бремя. Но это не эвтаназия, когда другой человек, в частности врач, причиняет смерть, чтобы избавить от ненужных тяжких страданий неизлечимо больного, что может быть совершено и по просьбе последнего. Полагаю, что и во втором случае (в первом никаких сомнений нет) имеет место убийство, поскольку ни один человек не вправе решать, прекращать жизнь больного или нет. Если же это делает врач, то он превращается в свою противоположность, поскольку обязан принимать все меры к продлению жизни, а не к ее пресечению. Если допустить позволительность лишения жизни (со стороны кого бы то ни было и из самых гуманных соображений) в случае тяжкого заболевания, то практически далеко не всегда возможно установить грань, за которой человек однозначно обречен болезнью на смерть. К тому же эту грань преступник может сделать очень подвижной, сдвигая ее в нужную для него сторону, не говоря уже о вполне вероятных ошибках в диагнозе или в методах лечения.
Убийством является и лишение жизни только что родившегося ребенка, причем необязательно, чтобы были нормальные роды. Преступление будет налицо и в случае искусственно прерванной беременности, если ребенок появился на свет жизнеспособным, о чем должен был знать человек, производивший аборт. Нужно рассматривать как детоубийство не только убийство новорожденного после отделения плода от утробы матери и начала самостоятельной жизни ребенка, но и лишение жизни во время родов, когда рождающийся ребенок еще не начал самостоятельной внеутробной жизни (например, нанесение смертельной раны в голову рождающемуся ребенку до того момента, когда он начнет дышать).
Для наступления уголовной ответственности за убийство безразличен внешний вид жертвы, но так было не всегда: в более отдаленные эпохи убийство урода не всегда наказывалось. В прошлом в некоторых христианских странах ненаказуемость убийств уродов основывалась на представлении о том, что урод есть результат сношения женщины с дьяволом. Рождение уродов как нечто сверхъестественное заносилось летописцами в число примет, предвещающих какое-либо бедствие или несчастье для всей страны, в число провозвестников гнева и кары Божьей, посылаемой народу за его грехи. Естественно, что при этом не могло быть и речи о признании за такими существами общих для всех прав и уничтожение их не могло быть поставлено в число караемых законом убийств. И позже остатки таких представлений выразились в том, что убийство урода рассматривалось как менее опасное, причем в законах обращалось внимание на невежество и суеверие виновного. Убийство урода как особый вид преступления выделялось в начале нынешнего столетия в болгарском уголовном законодательстве.
В прошлые эпохи не пользовались защитой закона и некоторые другие категории людей, например, подвергшиеся лишению воды и огня в римском праве, объявленные лишенными мира в старом германском праве. Убийство раба рассматривалось лишь как причинение имущественного ущерба его господину. Охрана закона не распространялась также: на лиц, принадлежавших к некоторым народам, например к цыганам, как это предусматривалось в XVI веке во Франции и Германии; на лиц, совершивших определенные преступления, например в каноническом праве на еретиков и вообще на приговоренных к анафеме. Русское Уложение 1649 года постановляло, что тот, кто убьет изменника, догнав его в дороге, может рассчитывать на "государево жалованье". Не подлежали наказанию: человек, который убил вора, поймав его с поличным в своем доме, и тотчас сказал об этом окружающим либо убил его, догоняя, если тот оказал сопротивление; иностранцы, появившиеся на территории страны с враждебной для государства целью, например неприятельские солдаты во время войны.
Сейчас даже приговоренный к смертной казни при определенных обстоятельствах имеет право на защиту своей жизни. Так, его не может лишить жизни непалач и даже палач вне тех условий, которые требуются по закону для исполнения смертной казни. Он не может быть казнен до того, как будет рассмотрено его прошение о помиловании или не будет решен вопрос о помиловании даже без его прошения, или казнен иным способом, чем тот, который предусмотрен законодательством данной страны. Лица, умершие вследствие пыток или избиений, в том числе учиненных в государственных учреждениях, должны быть признаны жертвами убийств.
Некоторые мыслители, писатели, публицисты называли убийством саму смертную казнь, с чем, конечно, ни в коем случае нельзя согласиться. Так, П. Бердяев писал, что "в политических убийствах, совершенных отдельными героями, в дуэлях, в защите чести личность человеческая отдает и свою жизнь, отвечает за себя собою, а государство всегда безответственно по своей безличности. Убийство, из "хаоса" рожденное, невиннее, благороднее, для совести нашей выносимее, чем убийство по "закону", холодно-зверское, рассудочно-мстительное". Понятно негодование Н. Бердяева по поводу широкого применения смертной казни, но он, как это свойственно людям, определенно находился под влиянием своей эпохи, без всяких на то оснований героизируя политических убийц, по существу террористов, которых к тому же он называл невинными.
Если будет нанесен смертельный, по мнению нападающего, удар уже умершему человеку, о смерти которого преступник не знал, то здесь нужно констатировать покушение на убийство. Если потерпевший умер от страха при виде нападающего на него с ножом или топором человека, то в этом случае тоже можно говорить о покушении на убийство, но если при этом будет установлен умысел именно на лишение жизни. Если такой умысел отсутствует, действия виновного необходимо квалифицировать как неосторожное убийство. Если нападение совершено, скажем, на макет человеческой фигуры, который преступник принимал за того, кого он намеревался убить, то тоже будет покушение на убийство. Перечень подобных ситуаций можно продолжить, но читателю, очевидно, уже ясно, что решения по каждой из них совсем непростые и требуют достаточно скрупулезного и квалифицированного анализа.
Убийством следует считать любые внесудебные расправы государства с неугодными ему людьми либо в результате судебных фарсов, как, например, это имело место в нашей стране во второй половине 30-х годов, расстрелы мирных демонстраций, любые формы геноцида. К числу названных преступлений нужно отнести уничтожение мирного населения, военнопленных и заложников во время военных действий, межнациональных конфликтов и на оккупированных территориях, а также помещение заключенных в нечеловеческие условия, влекущие их гибель, например в большевистских и нацистских концлагерях. Я здесь привожу перечень основных видов кровавого насилия государства и иных структур, например мятежников, и этот перечень можно дополнить. К сожалению, в отечественной юридической литературе (в советской и подавно) о такого рода преступлениях упоминается чрезвычайно редко.
Лишение жизни может быть совершено как с помощью активных физических действий (нанесение ранений, удушение и т.д.) либо психического воздействия (внезапный сильный испуг человека, страдающего сердечным заболеванием, о чем преступнику известно), так и путем бездействия, когда преступник не выполняет возложенных на него обязанностей (например, не дает пищи тяжелобольному и обездвиженному человеку с целью лишения его жизни). Не может считаться убийством лишение жизни в пределах необходимой обороны, т.е., как на это указывает действующий уголовный закон, при защите личности и прав обороняющегося или других лиц, охраняемых законом интересов общества и государства от общественно опасного посягательства, если при этом не было допущено превышения пределов необходимой обороны. Превышением пределов необходимой обороны признаются умышленные действия, явно несоответствующие характеру и степени общественной опасности посягательства.
Не следует квалифицировать в качестве преступления и лишение жизни, совершенное в состоянии крайней необходимости, т.е. "для устранения опасности, непосредственно угрожающей личности и правам данного лица или иных лиц, охраняемым законом интересов общества или государства, если эта опасность не могла быть устранена иными средствами и при этом не было допущено превышения пределов крайней необходимости" (ст. 39 УК).
Итак, в двух перечисленных случаях предполагается освобождение от уголовной ответственности за лишение жизни, как, впрочем, и за другие действия, совершенные с соблюдением упомянутых условий. Эти условия достаточно ясно, казалось бы, изложены в законе, однако в реальной жизни все гораздо сложнее. Прежде всего отмечу, что при некоторых обстоятельствах, например в темноте, при остром дефиците времени и (или) сильном испуге, совсем непросто соотнести свои действия с характером и опасностью посягательства. Человек, неуверенный в своих физических силах, может легко нажать на курок, если на него наступает здоровенный, хотя и безоружный детина или если он искренне убежден, что нападающий именно таков. Ведь с помощью увесистых кулаков вполне можно убить, да и для очень многих людей "простое" избиение есть тяжелейшая травма, которой каждый вправе избежать.
Совсем нелегко выяснить, имело ли место преступление, когда субъект действовал в состоянии крайней необходимости. В сложных ситуациях и при дефиците времени бывает очень трудно решить, могла ли быть данная опасность устранена другими средствами и является ли причиненный вред менее значительным, чем предотвращенный. Один человек с легкостью найдет возможность устранить грозящую ему опасность без того, чтобы прибегать к насилию; он же быстро сообразит, что вред, который он намерен причинить, менее значителен, чем тот, который нужно предотвратить. Другому же в силу субъективной специфики сделать это очень сложно или даже невозможно. Особенно трудно дается такое лицу с недостаточным жизненным опытом или какими-то психическими изъянами, либо в состоянии стресса, когда теряется должная ориентация в происходящем, которое проносится перед ним в некоем тумане. Разумеется, в обоих предусмотренных законом случаях освобождения от уголовной ответственности очень многое зависит от субъективных оценок должностных лиц (следователя, прокурора, судьи), которые, естественно, могут ошибаться. В целом создается впечатление, что законодатель несколько игнорирует психологические особенности и психические состояния личности, ее способности, знания и т.д.
По понятным причинам очень непросто соблюсти условия крайней необходимости и необходимой обороны человеку, который находится в состоянии опьянения, тем более сильного, что относится не только к убийствам, но и к другим преступлениям. Уголовный кодекс лишь предусматривает, что лицо, совершившее преступление в состоянии опьянения, не освобождается от уголовной ответственности. Эти указания совсем не помогают решить названные проблемы, как, впрочем, и многие другие, связанные с опьянением преступника.
Убийство надо отличать от самоубийства, тем более, что предусмотрена уголовная ответственность за доведение до самоубийства или до покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего. В некоторых случаях доведение до самоубийства можно рассматривать как убийство, если, жестоко обращаясь с потерпевшим или систематически унижая его, преступник желал именно довести его до самоубийства, т.е. таким путем лишить его жизни. Однако эта цель может быть достигнута не только путем жестокого обращения с жертвой или систематического унижения ее, но и путем внушения. В этом случае тоже будет налицо убийство, причем весьма изощренное, построенное на воле одного и бессилии, повышенной внушаемости другого. На практике подобные факты встречаются очень редко, и необходимо большое профессиональное мастерство следователя, чтобы вскрыть столь замаскированный способ убийства. В Уголовном кодексе РСФСР (1960 г.) говорилось о доведении до самоубийства лица, находившегося в материальной или иной зависимости от виновного. Трудно сказать, что имел в виду законодатель, говоря об "иной зависимости", но под такой зависимостью вполне можно понимать жесткую психологическую. Если названная зависимость имеется, то преступник не всегда прибегает к жестокому обращению с потерпевшим или систематическому унижению его личного достоинства. Более того, насильственные действия могут разрушить психологические цепи, приковывающие жертву к ее палачу, и тем самым помешать ему.
Констатировать убийство есть основания только в том случае, если между поступком одного человека и наступлением смерти другого существует причинная связь, т.е. лишение жизни является следствием определенного поступка. Необходимо помнить, что, поскольку убийство является насильственным, противоправным лишением жизни, вопрос о смерти относится к числу основных. Поэтому нужно в самом общем виде пояснить, что такое смерть, вопрос о которой в науке все еще остается дискуссионным.
Смерть — необратимое прекращение жизнедеятельности организма, неизбежный естественный конец существования всякого живого существа. Судебная медицина рассматривает смерть как гибель целого организма, связанную прежде всего с прекращением деятельности сердца и характеризуемую необратимыми изменениями центральной нервной системы, а затем и других тканей организма. Бесспорным признается наступление смерти с момента органических изменений в головном мозге и центральной нервной системе. До наступления этих изменений смерть человека называют клинической. Встречаются случаи, когда после наступления клинической смерти удается восстановить дыхание и сердцебиение и вернуть человека к жизни. Факт биологической смерти должны констатировать врачи по наличию совокупности признаков.
Если факт убийства устанавливается при наличии причинно-следственной зависимости между действием (бездействием) лица и наступившей смертью, то как быть в том случае, если само нанесенное потерпевшему ранение не было смертельным, но он умер из-за того, что ему никто не оказал помощи? Будет ли иметь место убийство, если врач (врачи) допустил ошибку при оказании раненому первой помощи, во время операции или последующего лечения? Оба вопроса сформулированы здесь в самом общем виде, и ответить на них можно лишь при выяснении ряда дополнительных, но исключительно важных обстоятельств.
Возьмем первый случай. Убийство будет налицо, если преступник желал смерти жертвы и заведомо знал, что помощь ему объективно не может быть оказана, или же сам в той или иной форме препятствовал этому. Если виновный действовал с умыслом убить, но нанес несмертельное телесное повреждение, однако смерть тем не менее наступила из-за отсутствия помощи, неоказанию которой он никак не способствовал, можно определить как покушение на убийство. Если при тех же обстоятельствах у виновного умысел обнаружен не на совершение убийства, а на нанесение тяжких телесных повреждений, его действия нужно квалифицировать как нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших смерть.
Если умысел не был конкретизирован, т.е. убийца допускал наступление любого исхода, в том числе и смерти, его действия должны быть оценены по результатам. Однако и здесь не все так просто — как быть, например, тогда, когда смерть наступила, скажем, через три года, но находится в причинной связи с полученным ранением. Ведь за эти годы могли иметь место врачебные ошибки, отсутствие нужных лекарств, нарушение режима лечения самим пострадавшим и другие обстоятельства, сократившие ему жизнь. Некоторые юристы полагают, что в описанных ситуациях, даже при умысле на убийство, можно говорить лишь об умышленном тяжком телесном повреждении, поскольку смерть значительно отсрочена во времени, в рамках которого возникли и действовали иные существенные факторы, способствовавшие гибели человека. Я придерживаюсь другой точки зрения и считаю это убийством: даже если все эти обстоятельства функционировали, они тем не менее вторичны, производны от факта, носящего фундаментальный характер, — нанесения тяжкого ранения. Именно это событие, следствие умысла на убийство, повлекло за собой глобальные изменения в организме, потребовали медицинского вмешательства, особого режима жизни больного и т.д.
Второй случай. Убийство будет иметь место даже при наличии врачебной ошибки, если убийца, действуя с умыслом причинить смерть, нанес безусловно смертельное повреждение, однако смерть была отсрочена в силу, например, особенностей организма жертвы. Если преступник хотел лишить потерпевшего жизни, но смог причинить ему "только" несмертельное тяжкое телесное повреждение, а врач допустил ошибку, есть основание считать преступление покушением на убийство. Если виновный не имел подобных намерений, то, при тех же условиях, он должен нести ответственность за нанесение тяжких телесных повреждений.
Как мы видим, связь между причиной (деянием) и наступившим общественно опасным результатом обнаружить не всегда просто. Недостаточно знать внешние обстоятельства, взаимоотношения преступника и жертвы, а также способ убийства. Очень важно располагать точными данными о наличии умысла у действующего субъекта и характере нанесенного повреждения, его опасности для жизни. Всем студентам юридических вузов известен хрестоматийный пример: А. ударил кулаком в грудь Б., от чего тот упал на проезжую часть дороги и был задавлен автомашиной, выехавшей из-за угла уже после нанесения удара. А. невиновен в убийстве, но он был бы признан убийцей, если ударил бы в расчете на то, что Б. попадет под автомашину, т.е. имел бы умысел на лишение его жизни.
Как и любое другое преступление, убийство может быть совершено в одиночку или группой, чаще же совершается одним человеком. По закону соучастниками преступления наряду с исполнителями признаются организаторы, подстрекатели и пособники. "Исполнителем признается лицо, непосредственно совершившее преступление либо непосредственно участвовавшее в его совершении совместно с другими лицами (соисполнителями), а также лицо, совершившее преступление посредством использования других лиц, не подлежащих уголовной ответственности в силу возраста, невменяемости и других обстоятельств, предусмотренных настоящим Кодексом.
Организатором признается лицо, организовавшее совершение преступления или руководившее его исполнением, а равно лицо, создавшее организованную группу или преступное сообщество (преступную организацию) либо руководившее ими.
Подстрекателем признается лицо, склонившее другое лицо к совершению преступления путем уговора, подкупа, угрозы или другим способом.
Пособником признается лицо, содействовавшее совершению преступления советами, указаниями, предоставлением информации, средств или орудий совершения преступления либо устранением препятствий, а также лицо, заранее обещавшее скрыть преступника, средства или орудия совершения преступления, следы преступления либо предметы, добытые преступным путем, а равно лицо, заранее обещавшее приобрести или сбыть такие предметы". Так регламентирует закон.
Обычно решение вопроса об исполнителе убийства затруднений не вызывает. Важно учитывать характер действий и направленность умысла каждого субъекта, умышленно участвующего в самом процессе исполнения преступления. Если один преступник бьет палкой потерпевшего, а другой ножом и смерть наступает от ножевого ранения, это не означает, что первый лишь пособник — он соисполнитель. Исполнителями являются и лица, которые для совершения убийства используют душевнобольных или несовершеннолетних, не достигших возраста уголовной ответственности. Следует признать исполнителем и того, кто обманом заставляет другого человека, не ведающего об обмане, совершать действия, влекущие смерть. Во всех трех последних случаях душевнобольные, несовершеннолетние и обманутые выступают, образно говоря, в роли орудия подлинного убийцы-исполнителя. Их использование свидетельствует об изощренности, недюжинных интеллектуальных способностях убийцы и обычно ставит перед следствием и судом сложные психологические и процессуальные задачи. Кстати, по общему правилу, чем больше людей участвует в преступлении, тем выше вероятность его раскрытия и изобличения виновных. Но тут возникает новая трудность — определить роль каждого участника и особенно, чьи именно действия причинили смерть.
Преступное поведение организатора могут характеризовать черты, присущие всем соучастникам — исполнителям, подстрекателям, пособникам. Нередко преступники, выступающие организаторами убийства, готовящие его совершение, сами же в числе других исполняют это преступление, подстрекают других, скрывают следы преступления. Но это не освобождает от обязанности выяснить, в чем именно выражались организаторские функции. Сделать это особенно сложно в случаях, когда убийство совершается по найму (нанявший киллера — организатор) или представителями организованных преступных групп, а еще труднее, когда имеют место массовые убийства, совершаемые государством. В последнем случае важно установить организаторскую роль деятелей всех уровней власти — от верховного тирана, глав его спецслужб и охранно-карательных ведомств до непосредственных руководителей карательных (истребительных) подразделений.
По общему правилу организатор не несет ответственность за действия исполнителя в таких случаях, когда тот выходит за пределы предварительного сговора (эксцесс исполнителя). Если предварительно не оговаривается, каким способом, сколько человек будет убито, можно ли проявлять особую жестокость и другие важные обстоятельства, организатор должен быть признан виновным в фактически совершенных действиях исполнителя. Это относится и к массовым убийствам. Развязывая репрессии против населения (или военнопленных), руководитель тоталитарной власти, командующий оккупационными войсками и т.д. в своих приказах обычно не оговаривают, можно ли убивать с особой жестокостью беременных женщин, детей и т.д., что во всех цивилизованных странах расценивается в качестве обстоятельств, отягчающих ответственность за убийство. Поэтому организаторы подобного истребления людей должны нести уголовное наказание за все те действия, которые фактически совершили по их указанию исполнители, если даже отягчающие обстоятельства заранее не оговаривались.
В доказательство приведу пункт 6 статьи 6 Устава Международного военного трибунала для суда над главными немецкими военными преступниками в Нюрнберге. Эта норма гласит: "Преступления против человечности, а именно: убийства, истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до и во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам с целью осуществления и в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала... Руководители, организаторы, подстрекатели и пособники, участвовавшие в составлении или осуществлении общего плана или заговора, направленного к совершению любых из вышеупомянутых преступлений, несут ответственность за все действия, совершенные любыми лицами с целью осуществления такого плана". Следовательно, ответственность организатора за конкретные действия исполнителей может зависеть от того, совершено ли убийство одного конкретного человека или нескольких конкретных людей, либо же организатор планировал массовые убийства и руководил ими.
Не имеет значения, присутствовал ли организатор при совершении убийства, тем более, что иногда он может заблаговременно уехать в другое место. Как правило, большевистские и немецко-фашистские главари не присутствовали при расстрелах и не посещали концентрационные лагеря (лагеря уничтожения), что, естественно, ни в коем случае не освобождает их от уголовной ответственности. По имеющимся данным, Гиммлер лишь один раз наблюдал массовое убийство, что вызвало у него сильнейшее нервное потрясение. Если диктатор или руководитель спецслужбы непосредственно участвует в экзекуции или постоянно присутствует при расправах, это чаще всего свидетельствует об его садистских наклонностях.
Подстрекатели не участвуют в самом акте убийства, обычно пытаясь остаться в стороне, но если они принимают в нем участие, то становятся исполнителями. В одном лице могут сочетаться роли и подстрекателя, и пособника, и исполнителя, и организатора. Очень часто подстрекательство осуществляется путем натравливания одного человека на другого в пьяных драках и воровских "разборках" путем обещаний, уговоров, клеветы, убеждения в личной для исполнителя опасности и во вредоносности будущей жертвы. Классическим подстрекателем может считаться шекспировский Яго, кстати, эта категория преступников нередко играет на таких эмоциях, как ревность и месть.
Совсем необязательно, чтобы подстрекательство было направлено на убийство конкретного человека. Подстрекать можно к совершению убийств вообще — без указания личности потерпевшего. Так происходило, например, когда подстрекали на резню и погром турок-месхетинцев или армян в республиках бывшего СССР; "великие" организаторы убийств Гитлер и Сталин были и "великими" подстрекателями, призывая к уничтожению других народов или социальных групп.
Пособник не участвует в совершении преступления, он лишь содействует ему. Всех пособников преступлений, убийств в частности, можно разделить на три группы: те, которые помогают подготовиться к убийству своими советами и указаниями, предоставлением для этого средств и устранением препятствий, обещанием скрыть преступника или следы преступления либо предметы, добытые преступным путем; те, которые содействуют совершению самого акта убийства; те, которые скрывают его следы, выполняя, в частности, данные до этого обещания. Разумеется, пособник должен знать, что своими действиями он содействует совершению именно преступления. Чаще выявляют и привлекают к ответственности исполнителей, а не представителей других категорий соучастников. Именно с такими трудностями обычно сталкивается следствие по уголовным делам о преступлениях, совершенных гангстерскими группами, руководители которых, они же организаторы преступлений, чаще всего остаются безнаказанными.
Разные виды убийств в основном сосредоточены в разделе преступлений против личности в той главе уголовного кодекса, которая предусматривает ответственность за деяния против жизни и здоровья (здоровья личности быть не может, поскольку личность это социальная сущность человека; следует говорить о здоровье человека). В этой главе сосредоточено четыре вида убийств: убийство; убийство матерью новорожденного ребенка; убийство, совершенное в состоянии аффекта; убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны либо при превышении мер, необходимых для задержания лица, совершившего преступление.
Ответственность за убийство предусмотрена и в других главах уголовного кодекса, например при геноциде.
Не всегда просто четко отделить один вид убийства от другого, к тому же некоторые формулировки в кодексе вызывают определенные сомнения. Например, не очень понятно, что такое предусмотренное законом убийство из хулиганских побуждений, причем подобные побуждения относятся к числу отягчающих обстоятельств. На практике все, что непонятно следствию и суду в части мотивов убийства, с легкостью зачисляется в разряд хулиганских побуждений; непонятность же порождается исключительной сложностью мотивов, их глубинным, бессознательным характером, выявлять которые способны лишь специалисты соответствующей квалификации, к сожалению, обычно не принимающие участия в уголовном процессе.
В качестве отягчающего убийство обстоятельства закон называет убийство двух или более лиц. В подавляющем большинстве случаев убийство нескольких человек именно так и должно расцениваться. Но давайте представим себе, что двое осужденных в исправительной колонии (или солдат в армии) постоянно издеваются над другим осужденным (солдатом), избивают его, и тот, доведенный до отчаяния, убивает своих мучителей. При таких условиях он должен нести ответственность не за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах, а за умышленное убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения. То же самое можно утверждать и относительно убийства женщины, заведомо для виновного находившейся в состоянии беременности, что уголовное право тоже относит к числу отягчающих обстоятельств. Понятно, что и беременная женщина может вызвать сильное душевное волнение. Но нельзя не упомянуть, что закон говорит не просто о сильном душевном волнении, а о внезапно возникшем. Следовательно, если жертва изнасилования через два-три дня убьет насильника, ее действия не могут быть квалифицированы как совершенные в результате сильного душевного волнения. Дело в том, что закон исходит из отсутствия разрыва во времени между убийством и поведением потерпевшего, вызвавшего сильное душевное волнение.
В данном случае законодатель не принимает во внимание психологические особенности довольно многочисленной категории людей, а именно застревающих личностей. У таких личностей действие аффекта прекращается гораздо медленнее, а стоит лишь вернуться мыслью к случившемуся, как немедленно оживают и сопровождавшие стресс эмоции. Аффект у подобных людей держится очень долго, даже если никакие новые переживания его не активизируют, но это им и не нужно, поскольку источник активности, порой противоправный, находится в них самих. Внешние воздействия оказывают особенно сильное и длительное влияние на застревающую личность и ее поступки, если затрагивают личные, наиболее значимые интересы, ее самоприятие, ее ощущения, связанные с отношением ценимого окружения, тем более, если объективно моральный и иной ущерб действительно велик.
Из немалой группы застревающих личностей можно выделить тех, которые характеризуются патологической стойкостью и силой аффекта, отнюдь не адекватного вызвавшей его причине. Немецкий исследователь К. Леонгард в своей известной книге об акцентуированных личностях справедливо отмечает, что оскорбление личных интересов, как правило, никогда не забывается такими застревающими индивидами, поэтому их часто характеризуют как злопамятных или мстительных людей. Кроме того, их называют чувствительными, болезненно обидчивыми, легкоуязвимыми. Обиды в таких случаях в первую очередь касаются самолюбия, сферы задетой гордости, чести.
Среди застревающих личностей можно выделить две группы: тех, у которых сильное душевное волнение продолжается более или менее длительное время и объективно соответствует той причине, которая его взывала (например, при изнасиловании); тех, у которых сильное душевное волнение возникло при том, что объективно моральный ущерб ничтожен, — это и есть злопамятные, болезненно чувствительные люди. Я полагаю, что в уголовный закон следовало бы внести дополнение, согласно которому лиц, относящихся к первой группе, можно было бы наказывать в соответствии с правилами, сформулированными в связи с установлением факта внезапно возникшего сильного душевного волнения. Необходимую помощь в решении конкретных вопросов по уголовным делам должны оказать эксперты-психологи.
В числе отягчающих обстоятельств следовало бы предусмотреть убийство собственных малолетних детей или детей, находящихся на попечении убийцы. Заслуживает поддержки предложение некоторых юристов (С. В. Бородин) об установлении в законе в качестве отягчающего обстоятельства убийства отца или матери, как это предусмотрено в законодательстве Югославии, Франции, Румынии и некоторых других стран. В дореволюционной России убийство родителей было включено в ряд отягчающих обстоятельств в 1649 г. Закон от 1832 г. наказывал за убийство отца или матери пожизненным заключением без права, выражаясь современным языком, на помилование и иное досрочное освобождение.
Важно отличать умышленное убийство от причинения смерти по неосторожности и вообще любое убийство от причинения смерти вследствие нарушения правил движения и эксплуатации транспорта или, например, нарушения правил безопасности при строительстве. Но сделать это иногда непросто, а в ряде случаев — исключительно сложно, особенно тогда, когда сам преступник не осознает действительных мотивов своего поведения, умысла на причинение смерти, а выявить их, доказать в уголовном процессе очень трудно. Г., управляя грузовым автомобилем в состоянии сильного опьянения, задавил на сельской улице насмерть женщину. Казалось бы, здесь все ясно и действия виновного нужно квалифицировать по той статье уголовного кодекса, которая предусматривает наказание за нарушение правил безопасности движения, повлекшее по неосторожности за собой смерть потерпевшего. Но... есть ряд существеннейших обстоятельств, указывающих, по моему мнению, на возможность совершенно иного взгляда на происшедшее. Дело в том, что Г. уже дважды был судим за то, что в нетрезвом состоянии сбивал автомашиной пешеходов, причем один раз тоже со смертельным исходом; освободился из мест лишения свободы за месяц до происшествия. Последнее преступление он, лишенный права управлять транспортными средствами, совершил, сев за руль чужого автомобиля. Его родные, в том числе жена и мать, умоляли его не садиться в автомашину, но он, используя свое физическое превосходство, сделал по-своему. Я полагаю, что Г. — убийца, он был движим стремлением к убийству, и это стремление столь же присуще человеку, как и желание породить новую жизнь. То, что Г. не наметил конкретной жертвы и ею стала случайная прохожая, ничего не меняет. Люди иногда гибнут, не являясь объектом ненависти или мести, гибнут "просто так", когда убийца стреляет по толпе или уничтожает заложников. Автомашина для них то же самое, что винтовка или топор, — орудие убийства.
Насильственное и умышленное противоправное лишение жизни имеет место не только в рамках тех видов убийств, которые названы выше. Убийства могут происходить при совершении диверсионных и террористических актов, во время массовых беспорядков и т.д. Я думаю, что все их роднит общий характер и причины, общий социальный питающий фон, общие мотивы и механизмы. В этом едином качестве они должны представать как постоянный объект научного исследования, результаты которого чрезвычайно важны для жизни.
Здесь я не претендую на обстоятельный и углубленный анализ юридических проблем убийства, потому что это просто невозможно сделать в рамках небольшого раздела. Поэтому я поневоле остановился на наиболее важных правовых признаках этих преступлений, важных и для их последующего анализа. Но и затронутые мною вопросы показывают, насколько сложны и неоднозначны соответствующие проблемы, какие противоречивые, порой взаимоисключающие суждения они порождают, насколько актуально для уголовно-правовой науки использовать достижения других наук. Юридические дискуссии об убийстве идут не одно столетие и никогда не прекратятся, в чем можно видеть постоянные попытки раскрытия его вечных тайн.
5. Общий аналитический обзор убийств в России
Переходя к анализу общей криминологической ситуации с убийствами в России, хочу подчеркнуть, что показатели состояния, динамики и структуры этого вида преступности наиболее полно характеризуют общественную нравственность, традиции и обычаи страны, национальную психологию. Они могут очень многое сказать о защищенности личности, политике государства, эффективности деятельности социальных и правоохранительных институтов, законодательной, исполнительной и судебной властей.
Подобная значимость убийств определяется прежде всего тем, что частота и мотивы их совершения дают возможность понять отношение людей к таким сверхфундаментальным ценностям, как жизнь и смерть, оценить заботу государства о человеке. К тому же убийства в России с множеством ее социальных, экономических и организационных проблем обладают наиболее низкой, по сравнению с другими преступлениями, латентностью, что, в свою очередь, позволяет судить о состоянии правопорядка и законности. Иначе говоря, хотя некоторое количество убийств и утаивается от официальной статистики, однако это делается реже, чем в отношении других преступлений, особенно несущественных.
Состояние убийств и предупреждаемость этих преступлений свидетельствуют не только об общественной нравственности и защищенности человека, но, как ни парадоксально, отражают даже и состояние экономики, социальные процессы, происходящие в ней. Я имею в виду наш переходный период с его переделом собственности, борьбой людей за обладание вожделенными материальными благами, иногда весьма значительными. Возникающие в связи с этим конфликты часто разрешаются посредством жестокого насилия. Конечно, раньше такого не было, как, наверное, могут утверждать коммунистические ортодоксы, но не было просто потому, что нечего было делить — все наиболее ценное принадлежало государству и классу номенклатуры. Общий уровень богатств, находившихся в личной собственности, при большевистском социализме, — при убогости и серости основной массы населения — по сравнению с нынешним днем был значительно ниже. Нищему не страшен не только пожар, но и грабитель с вором. Квартирные кражи у обывателей и ограбления пьяных в темных переулках можно отнести к перераспределению имущества лишь со множеством оговорок и пояснений. Возникнув еще в советские годы и интенсивно развиваясь ныне, организованная преступность, как известно, активно участвует в производственной, финансовой и коммерческой деятельности. Захват чужого имущества преступными группировками посредством убийства становится повседневностью, к которой общество стало относиться как к некой абстрактной данности, опасно привыкая к ней. Вместе с тем мы редко отдаем себе отчет в том, что поведение тех, кто столь яростно стремится к собственному материальному благополучию, мотивируется не только корыстными стимулами, но и глубинными интимными, нередко эротическими переживаниями, носящими психотравмирующий характер. Впрочем, подробный разговор об этом — ниже.
Итак, в современной России убийство выступает в качестве способа разрешения противоречий локального и глобального характера, в последнем случае они особенно часто кровно переплетаются с экономическими и социальными интересами больших по численности и значимости групп людей. Отсюда несомненная, хотя и совсем неочевидная, связь с коррупцией, т.е. преступностью чиновничьего аппарата. Я подчеркиваю скрытый характер названной связи, поскольку отдельные чиновники или коммерсанты вряд ли всегда предполагают, что их противоправные действия могут привести к самым кровавым последствиям. Следовательно, такая связь должна выявляться и пресекаться специалистами. Ее обрыв — важное направление в деле профилактики убийств.
С 1992 по 1995 г. количество всех зарегистрированных убийств (умышленные убийства при отягчающих обстоятельствах, умышленные убийства без отягчающих обстоятельств, умышленные убийства, совершенные в состоянии сильного душевного волнения, умышленные убийства при превышении пределов необходимой обороны, неосторожные убийства) в России постоянно возрастало: в 1992 г. всех убийств было совершено 24448, в 1993 г. — 31246, в 1994 г. — 32302, в 1995 г. — 33282. Эта тенденция есть лишь продолжение той динамики, которая сложилась в России, когда она была еще в составе СССР, — устойчивый рост убийств и в России, и в СССР наблюдался с 1987 г. Россия, конечно, приняла эстафету от советской страны со всеми ее нравами и конфликтами. Это тем более важно подчеркнуть, что границы России с другими бывшими союзными республиками не только остались прозрачными, но она, и особенно ее крупные города, после распада империи стали, как магнитом, притягивать к себе миллионы неустроенных людей из недавно обретших независимость стран.
Рост числа убийств в основном произошел за счет умышленных убийств при отягчающих обстоятельствах и умышленных убийств без отягчающих обстоятельств: соответственно первых было совершено в 1992 г. — 3582, в 1993 г. — 4919, в 1994 г. — 5760, в 1995 г. — 5807; вторых в 1992 г. совершено 18411, в 1993 г. — 23627, в 1994 г. — 23849, в 1995 г. — 25253. Остальные виды убийств, — совершенных в состоянии сильного душевного волнения, при превышении пределов необходимой обороны, неосторожные убийства, — практически остаются на одном уровне. Так, в 1992 г. убийств в состоянии сильного душевного волнения было совершено 635, в 1995 г. — 643; в 1992 г. убийств при превышении пределов необходимой обороны было — 504, в 1995 г. — 466; в 1992 г. неосторожных убийств было совершено 1316, в 1995 г. — 1313.
Обращает на себя внимание значительный рост количества наиболее опасных видов насильственного лишения жизни за эти последние четыре года. Так, число умышленных убийств при отягчающих обстоятельствах в 1995 г. по сравнению с 1992 г. возросло в 1,6 раз, а умышленных убийств без отягчающих обстоятельств — в 1,3 раза. Излишне напоминать, что среди отягчающих обстоятельств такие действия, как убийства с особой жестокостью, сопряженные с изнасилованием, двух и более лиц, на почве национальной или расовой вражды или розни и т.д. Можно сказать, что убийцы стали действовать более жестоко, цинично, опасно. Доля убийств среди всех преступлений против личности также возросла — с 15% в начале 90-х годов до 22% в середине тех же годов.
Наибольшее число убийств в последний период зарегистрировано в Москве и Санкт-Петербурге, в Краснодарском крае, Московской, Кемеровской, Свердловской, Челябинской, Пермской областях. На эти же регионы приходится треть всех убийств, хотя в них проживает чуть больше четверти населения страны. Наряду с этим количество убийств возрастает и в городах, поселках городского типа и в сельской местности, причем в последней они стабильно составляют одну треть всех подобных действий. Для сравнения с другими бывшими союзными республиками можно привести данные о том, что значительное увеличение числа убийств наблюдается в Таджикистане, Казахстане и на Украине, менее значительное — в Азербайджане, Узбекистане и Молдове, некоторое снижение — в Армении и Кыргызстане.
Наибольшее число убийств и покушений на них на 100 000 населения в последние годы регистрируется в Бурятии, Туве, Иркутске, Кемеровской, Сахалинской, Пермской областях, Приморском и Хабаровском краях. Особенно высок их удельный вес в Туве, вдвое больше, чем в любом из других названных регионов, и я полагаю, что этот феномен нуждается в специальном изучении. В Москве и Санкт-Петербурге названный коэффициент значительно ниже и практически совпадает с общероссийским. Из числа бывших союзных республик коэффициент убийств самый высокий в Казахстане и Кыргызстане.
Выше уже говорилось о том, что убийства, по моему мнению, наименее латентные преступления. Тем не менее немалая доля убийств, как можно полагать, намеренно утаивается, а также по другим причинам никак не регистрируется в качестве преступлений. Об этом, например, свидетельствует постоянное увеличение числа пропавших без вести и несчастных случаев со смертельным исходом. Вполне можно предположить, что некоторая часть из пострадавших рассталась с жизнью от рук убийц. Необходимо отметить, что в 60- 70-е годы система регистрируемости преступлений в целом была несравненно совершеннее, чем в настоящее время. Печальная нынешняя практика показывает, что для того, чтобы добиться возбуждения уголовного дела, потерпевшие, особенно по имущественным преступлениям, должны обладать немалой настойчивостью, упорством, даже знакомствами и связями в правоохранительных органах.
Реже всего укрываются заказные убийства и те, которые совершены в результате конфликтов между организованными группами преступников, если, конечно, насильственный характер смерти очевиден и, что особенно важно, данный факт получил огласку.
В ночь на 26 июля 1996 г. в подъезде своего дома неизвестными был убит журналист, сотрудник программы "Утренний экспресс" Никита Чигарьков, двадцати двух лет, который возвращался с работы. Смерть наступила в результате жестокого избиения, юноша скончался в машине "скорой помощи", он был ограблен. Убитого доставили в морг, даже не известив родных, а в медицинском заключении значилось, что никаких телесных повреждений не обнаружено, хотя они были ясно видны простому "немедицинскому" глазу. Милиция отказала в возбуждении уголовного дела, квалифицировав случившееся как несчастный случай. Поэтому родственникам убитого пришлось самим обследовать место происшествия, собирать вещественные доказательства, вновь и вновь ходатайствуя о возбуждении уголовного дела.
Такое отношение отдельных сотрудников правоохранительных органов к регистрации убийств не просто пренебрежение своими важнейшими профессиональными обязанностями, не только бесчестное, бессовестное уклонение от выполнения своего служебного долга и, конечно, не только желание избежать больших рабочих нагрузок, но и скрытое одобрение и поощрение убийства, отрицание ценности человеческой жизни. Должностное лицо, скрывающее убийство, вольно или невольно становится его соучастником, пусть и не в уголовно-правовом, а лишь в нравственном смысле. Подобные люди должны немедленно удаляться из правоохранительных органов при одновременном решении вопроса о привлечении их к уголовной ответственности.
Теперь о тех, которые убивали, причем здесь будут приведены лишь общие статистические данные о них, более детальные — в последующих разделах. Эти данные, как легко убедиться, не могут не вызывать самую серьезную тревогу.
Как и следовало ожидать, увеличение числа убийств в России связано с увеличением количества убийц: в 1992 г. за все виды убийств и покушения на них было привлечено к уголовной ответственности 15772 человека, в 1993 г. — 21992, в 1994 г. — 24398, в 1995 г. — 24350, т.е. за эти четыре года число обвиняемых в убийствах возросло примерно на 9 тысяч человек.
Убийцы очень помолодели. Судите сами: по данным официальной статистики, к уголовной ответственности за убийство в 1992 г. было привлечено 637 несовершеннолетних, а в 1995г. — уже 1458, т.е. более чем вдвое. Так же, более чем вдвое, увеличилось число убийц в возрасте 18-24 лет. Наряду с этим возросло, разумеется, и количество людей старших возрастов, обвиненных в убийствах, но совсем не так значительно: в 1992 г. лиц в возрасте 25-29 лет- 2610 человек, в 1995 г. — 3459, т.е. в 1,3 раза, в 1992 г. лиц в возрасте 30 лет и старше 10063 человека, в 1995 г. — 14737, т.е. в 1,4 раза.
В 1992 г. убийства, совершенные подростками, составили 4% от числа всех убийств, а в 1995 г. — 5,9%. Возрос и удельный вес числа убийств, совершенных молодыми взрослыми (в возрасте 18- 24 года): в 1992 г. — 15,6%, в 1995 г. — уже 20,3%.
Нет, по-видимому, особой нужды доказывать очевидную опасность того, что подростки совершают самые тяжкие преступления. В общем виде есть все основания утверждать, что увеличение доли убийц среди несовершеннолетних вызвано изменением социальных условий их жизни, причем, конечно, в негативную сторону. Ушли в небытие времена, когда криминологи с удовлетворением констатировали, что подростки в основном совершают преступления, не представляющие большой общественной опасности, за исключением изнасилований. И сейчас изнасилования продолжают занимать заметное место, в структуре преступности несовершеннолетних.
Убийцы не только помолодели, но и феминизировались. Если в 1992 г. женщинами было совершено 1694 убийства (с покушениями), в 1993 г. — 2587, в 1994 г. — 2985, а в 1995 г. — 3250, т.е. за эти годы почти вдвое больше. Соответственно возросла и доля "женских" убийств в общей структуре убийств: в 1992 г. указанная доля составила 10%, в 1995г.- 13%. Эта тенденция набирала силу еще в советские времена, поскольку уже тогда женщины все чаще стали совершать насильственные преступления. В те годы наблюдалось немало фактов, когда представительницы слабого пола не ограничивались ролями наводчиц и соблазнительниц, завлекая жертву туда, где она должна быть ограблена сообщниками-мужчинами. Стали возникать группы из одних женщин, которые, организовавшись и вооружившись, совершали разбойные нападения. Сейчас женщины чаще всего убивают в результате конфликтов, сложившихся в бытовой сфере, впрочем, и раньше женщины посягали на чужую жизнь именно вследствие названных конфликтов.
В структуре "женских" убийств заметное место занимают убийства матерями новорожденных младенцев. Эта проблема в России существовала всегда, но только в качестве криминологической, а не уголовно-правовой. В уголовном же кодексе Российской Федерации, который был принят в 1996 г., положение существенно изменилось, поскольку в ст. 106 теперь особо предусмотрена уголовная ответственность за "убийство матерью новорожденного ребенка во время или сразу после родов, а равно убийство матерью новорожденного ребенка в условиях психотравмирующей ситуации или в состоянии психического расстройства, не исключающего вменяемости", что "наказывается лишением свободы на срок до пяти лет".
Само появление этой статьи вызывает крайнее недоумение, поскольку никем и никогда не доказано, что убийство матерью новорожденного ребенка во время или сразу после родов, если она не находится в психотравмирующей ситуации и не страдает психическими расстройствами, представляет собой меньшую общественную опасность или менее опасны сами такие действия и соответственно с этим наказание убийце должно быть более мягким. В своей практике я встречал немало фактов, когда, намереваясь убить ребенка сразу после родов, женщина специально готовилась к этому, запасалась орудием преступления, уединялась непосредственно перед родами и т.д. В этих случаях, как я полагаю, нужно не смягчать, а ужесточать наказание, пользуясь положением ст. 63 п. 3 УК РФ, которая среди обстоятельств, отягчающих наказание, называет совершение преступления в отношении малолетнего, другого беззащитного или беспомощного лица. Трудно найти более беззащитное и беспомощное существо, чем новорожденный.
Что касается тех матерей-убийц, которые лишили жизни новорожденного в условиях психотравмирующей ситуации или в состоянии психического расстройства, не исключающего вменяемости, то по этому поводу следует отметить следующее. Ст. 61 УК РФ среди обстоятельств, смягчающих наказание, называет совершение преступления в силу стечения тяжелых жизненных обстоятельств. Этого, как можно полагать, вполне достаточно для того, чтобы вынести адекватное наказание женщине, которая убила вследствие тяжелых жизненных обстоятельств или, что одно и то же, в условиях психотравмирующей ситуации. Если же убийца была в состоянии психического расстройства, то это совсем не объясняет, как, видимо, полагал автор (или авторы) анализируемой статьи, почему она все-таки убила, а не совершила какое-либо действие, например, покрыла поцелуями тело своего ребенка. Это какое-то неистребимое желание объяснять самые сложные явления "простым" наличием психического расстройства или болезни.
Как известно, совершение преступления группой повышает его общественную опасность, но преступники-одиночки именно в силу того, что они способны действовать самостоятельно, почти всегда более опасны. Подавляющее большинство убийств совершается в одиночку, но в последние годы их стали чаще совершать в группе. Это относится не только к бытовым и хулиганским, но и к наемным убийствам, причем последние могут иметь место только в соучастии. Однако это соучастие не всегда соисполнительство, но всегда — умышленные, совместные действия с организатором, заказчиком убийства.
Поэтому представляется вполне обоснованным, что в качестве квалифицирующих убийство обстоятельств новый уголовный закон называет убийство, совершенное группой лиц, группой лиц по предварительному сговору и организованной группой. Автор (авторы) этой статьи точно отразили современные реалии. Действительно, группа пьяных хулиганов, иногда едва знакомых между собой, которая убивает жертву, разительно отличается от группы убийц, которые договорились совместно лишить кого-нибудь жизни, заранее запланировали и подготовили такое преступление. Совсем иначе выглядит преступная группа, которая специально организовалась для совершения преступлений, в том числе и убийств. Это профессиональные киллерские группы, а также организованные преступные сообщества — так сказать, единицы организованной преступности. Если же некто, не входящий ни в какую преступную группировку, нанимает убийцу, чтобы расправиться со своим более удачливым соперником в любовной интриге или коммерческим противником, налицо будет убийство группой лиц по предварительному сговору.
Часто совершают убийства группой несовершеннолетние, для которых вообще, как известно, характерно групповое преступное поведение в силу их возрастных особенностей и небольшого жизненного опыта. При совершении преступлений они нуждаются в помощи других, особенно при посягательствах на чужую жизнь.
Коротко о неосторожных убийствах, которые в новом уголовном кодексе РФ будут именоваться причинением смерти по неосторожности. Уровень таких убийств способен многое сказать о стране, где они имеют место, например о защищенности людей в сфере применения техники и об их профессиональной подготовке, даже о нравах, поскольку многие неосторожные преступления совершаются в нетрезвом состоянии. Положение с неострожными убийствами гораздо более благоприятное, чем с умышленными: число первых на протяжении последних четырех лет остается практически на одном уровне. В 1992 г. их было совершено 1316, в 1993 г. — 1482, в 1994 г. -1446, в 1995 г. — 1313. Можно прогнозировать, что эта тенденция сохранится на ближайшие годы.
В структуре неосторожных убийств (причинение смерти по неосторожности) необходимо различать две основные группы: те преступления, которые совершаются в быту и близких к нему сферах жизни в силу нарушения элементарных норм предосторожности, и те, которые имеют место вследствие нарушения профессиональных правил, в частности связанных с использованием техники. Есть основания думать, что количество первых может увеличиться из-за негативных бытовых процессов, особенно алкоголизации населения, огрубления нравов, ослабления и фрагментаризации эмоциональных связей между людьми, главным образом в их непроизводственном общении, а во-вторых, вследствие роста техники при условии необеспечения безопасности и недостаточной профессиональной подготовки работников.
Все умышленные убийства в сегодняшней России условно можно разделить на следующие основные группы: совершенные в быту, совершенные на улице и в других общественных местах в связи с нарушениями общественного порядка, корыстные убийства (например, при разбоях), сексуальные убийства, наемные убийства и убийства, связанные с террористическими актами. Конечно, это не исчерпывающий перечень и здесь названы те, что и сейчас имеют наибольшее распространение или обладают особой социальной и даже политической значимостью. Например, наемные убийства совершаются редко и по распространенности не идут ни в какое сравнение с бытовыми и "хулиганскими", однако неизменно привлекают к себе большое внимание, давая пищу для справедливых суждений о разгуле преступности, безнаказанности убийц, неэффективности деятельности правоохранительных органов и т.д.
Я повторяю, что приведенная группировка является условной, поскольку, например, все наемные убийства следует считать корыстными, если исходить из того, что они всегда совершаются за материальное вознаграждение. Многие из них относятся к числу корыстных и на том основании, что "заказчик", желающий убрать соперника, может преследовать какие-то имущественные цели. Кровавые разборки между представителями организованных преступных групп чаще всего тоже имеют корыстную подоплеку, поскольку обычно связаны не только и не просто с утверждением чьего-то превосходства и лидерства, но — наряду с этим или вообще без этого — с распределением сфер влияния и получения незаконных доходов. Террористические убийства могут быть корыстными, если к ним прибегают, чтобы запугать коммерческого конкурента или заставить кого-то выплачивать "дань", согласиться на предлагаемые условия и т.д. Террористы иногда убивают за плату. Конечно, сейчас продолжают совершаться и "традиционные" корыстные убийства, которые имели место и пятнадцать и тридцать лет назад, например при разбойных нападениях. Так, по данным Е.В. Побрызгаевой, смерть потерпевших при разбоях наступает в 23% случаях совершения таких преступлений; сейчас наблюдается увеличение числа случаев применения физического насилия при учинении разбоя, холодного и огнестрельного оружия. К числу корыстных надо отнести, как всегда, и те убийства, которые, хотя и не связаны с разбоями, но тоже учиняются для завладения чужим имуществом. К ним можно отнести убийства родственников и супругов, коммерческих партнеров, соучастников преступлений и т.д.
Особую группу убийств в современной России составляют те, которые были совершены во время военных действий или вне их рамок, но в связи с ними. Некоторые такие преступления могли иметь место вообще в других городах и регионах, например террористические акты. Я имею в виду, конечно, Чечню, история войны в которой когда-нибудь будет написана. В этой истории заметное место должен занять криминальный раздел, причем я подразумеваю здесь не гибель на поле боя, а убийства военнопленных и тех, кто не был участником военных действий. Сейчас, строго говоря, нет никаких более или менее достоверных данных о таких преступлениях, виновных в них и пострадавших от них, хотя уголовные дела в Чечне иногда возбуждаются, однако в целом латентность самых жестоких преступлений там исключительно велика. Вот почему сейчас невозможно представить масштабы, характер, динамику и структуру убийств и других злодеяний в этой стране, носящих массовый характер.
Из числа регистрируемых убийств наибольшее их количество совершается, по имеющимся у меня данным, в быту, в семье. Именно здесь чаще всего убивают, т.е. первая из выделенных выше групп включает в себя наиболее часто встречающиеся факты противозаконного лишения жизни. Однако они далеко не всегда вызывают беспокойство сотрудников милиции, особенно сотрудников уголовного розыска, поскольку в большинстве своем совершаются в условиях очевидности и их не надо раскрывать.
Я полагаю, что из-за масштабности семейно-бытовых убийств о них нужно сказать подробно, тем более, что они весьма полно отражают состояние нравственности в обществе и во многом связаны с глобальными социальными и экономическими явлениями в нем.
Убийства в быту, и особенно в семье, относятся к числу наиболее загадочных и патологических, поскольку от руки близких гибнут те, с которыми судьба и природа должны, казалось бы, навеки связать любовью, взаимной преданностью и поддержкой. Они загадочны и потому, что весь конфликт, обычно предшествующий столь опасным посягательствам, нередко длится не один день и даже не один год, он протекает на виду, его участники, их позиции и претензии друг к другу известны многим, да и причины постоянных столкновений и самого убийства кажутся более чем ясными. Однако оказывается, что, несмотря на всю очевидность и внешнюю простоту, конфликт очень часто невозможно разрешить, примирить стороны или найти другое решение, а поэтому все заканчивается кровавой драмой. Впрочем люди, знающие о давних напряженных отношениях, в их числе соседи, сотрудники правоохранительных органов, сослуживцы и т.д., далеко не всегда вмешиваются в эти отношения, и это понятно, поскольку речь идет о сугубо интимных, личных делах, в которых разобраться совсем не просто. Вот и получается, что конфликт тянется долго, о нем знают очень многие, а оказать реальную помощь никто не в состоянии.
В ряде случаев проявляется элементарное равнодушие, что не может не вызывать возмущения, особенно если страдают заведомо слабые — дети, старики, хронически больные, инвалиды. Тяжкие последствия просто не прогнозируются, о них не думают, да и своих дел вполне хватает, чтобы еще вмешиваться в чужие. Иногда же помощи третьих лиц вообще не следует ожидать, если конфликт в семье или между родственниками носит скрытый характер, например между мужем и женой в связи с их сексуальными отношениями или супружеской изменой. Сейчас у нас в стране предпринимаются первые попытки создать социальную службу помощи, в первую очередь психотерапевтической, лицам, переживающим острый внутренний и межличностный конфликт. Однако специалистов соответствующего профиля еще мало, а большинство людей совсем не привыкло обращаться за помощью, невежественно полагая, что их сочтут за психически больных.
Бытовые убийцы не считают себя подлинным или во всяком случае единственным источником наступивших последствий, не понимают, в чем их вина на фоне давно запутанных отношений. По большей части они убеждены, что сами потерпевшие, с которыми их связывали тесные родственные или семейные узы, своими неправильными поступками вызвали взрыв семейной агрессии, причем упреки делаются не только в отношении жен, но и родителей, братьев, сестер. Сложность психических состояний обвиняемых состоит в том, что они, даже не чувствуя себя виноватыми, часто искренне сокрушаются по поводу случившегося и тяжело переживают утрату. Можно полагать, что попытки объяснения случившегося "сглазом", влиянием невидимых духов, "такой" судьбой и т.д. представляют собой желание отвести вину от себя и себя же убедить в этом.
Убийства в семье отличает активная роль потерпевших, которые всегда представляют собой объект конкретной направленности. Они могут быть классифицированы по следующим признакам: характеру связи с преступником (супружество или родство, степень родства); поведенческим характеристикам (каково было поведение жертвы в конфликте — положительным, безнравственным, даже преступным, нейтральным); степени доступности преступнику (совместное проживание, частые встречи и т.д.); характеру и степени материальной и (или) психологической зависимости от преступника, в том числе в силу возраста, болезни, чрезмерной внушаемости. В двух случаях убийствам близких не предшествуют конфликты: когда убивают, чтобы скрыть другое преступление или острый конфликт был совсем в другой ситуации, например на работе, а выход агрессии произошел в семье.
Участники родственного или семейного конфликта занимают в нем различные позиции, собственно поэтому их отношения и носят конфликтный характер, когда сталкиваются противоположные интересы, мотивы, морали, ожидания, разные видения мира и жизненные опыты. Большей части убийств в быту (около 80%) предшествуют острые разногласия, скандалы, ссоры, драки с нанесением опасных телесных повреждений, причем по большей части преступник бывает пьян. Нередко и будущая жертва ведет себя не лучшим образом: пьянствует, наносит оскорбления, избивает того, кто потом станет убийцей. Это обычно происходит в случаях постоянного пьянства мужа, объектом насилия которого становится семья и, в первую очередь, жена.
До 75% убийств в семье совершается в условиях очевидности и не представляет большой сложности в их раскрытии. Проблемы могут возникнуть, если преступник скрылся и его нужно задержать. Конечно, очевидность может быть обманчивой, скрывая действительно виновного; так бывает, когда убийство в доме совершается грабителями, маскирующими свои действия и бросающими подозрения на мужа или сына. Разобраться в таких ситуациях совсем не просто, это требует немалого профессионального мастерства.
Чаще всего жертвами родственных убийств являются жены, реже — родители, еще реже — дети, братья и сестры — лишь изредка. Последнее обстоятельство обусловлено тем, что те обычно живут отдельно и контакты с ними ослаблены, а включение будущего потерпевшего в напряженные семейно-родственные отношения представляет собой необходимое условие того, чтобы он стал объектом насильственного посягательства. Иногда страдают и совсем посторонние — соседи, знакомые, которые временно втягиваются в ситуацию развивающегося конфликта, даже случайные прохожие. Так случается тогда, когда разрушительные действия убийцы принимают глобальный характер, он при крайне суженном сознании, потеряв контроль над собой, уничтожает все вокруг. Обычно вызвавшая подобные действия причина субъективно является чрезвычайно значимой, она буквально потрясает убийцу, который ощущает единственный выход из создавшегося положения в буйном взрыве насилия.
Такова в общих чертах картина семейно-бытовых убийств, вызывающих большую озабоченность не только в России, но и во многих других странах, например в США.
6. Новые черты: терроризм, наемное убийство
Терроризм представляет собой одно из самых опасных и сложных явлений современности, приобретающих все более угрожающие масштабы. Его проявления обычно влекут массовые человеческие жертвы, разрушение материальных и духовных ценностей, не поддающихся порой воссозданию; он порождает недоверие и ненависть между социальными и национальными группами, которые иногда невозможно преодолеть в течение жизни целого поколения.
Растущее в мире число террористических актов сделало необходимым создание международной системы борьбы с ними, координацию усилий различных государств на самом высшем уровне. Нисколько не должно успокаивать почти единодушное нравственное и политическое осуждение таких действий, поскольку оно имеет место в развитых странах, которые можно назвать цивилизованными. Однако в других, в первую очередь мусульманских, отношение к терроризму совсем не столь однозначное и, более того, он поощряем и направляем на уровне государственной власти (Ливия, Иран, Ирак). Да и в так называемых цивилизованных странах террор вполне или с некоторыми оговорками приемлем отдельными оппозиционными политическими движениями, националистами-сепаратистами (например, ирландскими, баскскими), тоталитарными религиозными сектами (например, "АУМ-Синрикё"), религиозными течениями (например, мусульманскими фундаменталистами), отдельными политическими, религиозными, националистическими и иными фанатиками.
Справедливости ради надо сказать, что положительное отношение к терроризму можно обнаружить не только у исламских ортодоксов или у полубезумных мечтателей, но даже у выдающихся европейских мыслителей. Так, А. Камю считал, что принесенные русскими террористами жертвы и самые крайности их протеста способствовали воплощению в жизнь новых моральных ценностей, новых добродетелей, которые по сей день противостоят тирании в борьбе за подлинную свободу. По мнению А. Камю, сама их гибель была залогом воссоздания общества любви и справедливости, продолжением миссии, с которой не справилась церковь. По сути дела, они хотели основать церковь, из лона которой явился бы новый Бог.
Каждый гуманистически и цивилизованно мыслящий человек отвергнет эти вздорные и весьма опасные утверждения, которые, однако, могут быть с удовлетворением восприняты многими современными террористами, особенно молодыми. Русские террористы совсем не способствовали воплощению в жизнь новых моральных ценностей и новых добродетелей, которые бы противостояли тирании в борьбе за подлинную свободу. Террористы никогда не воплощали (и не воплощают!) новые моральные ценности, а, напротив, попирали извечные человеческие, они не противостояли тирании, а, напротив, активно пролагали дорогу ей — большевистской. При всей репрессивности царского самодержавия русские террористы по сравнению с ним оказались еще более жестоки и слепы в своей ненависти и в конечном итоге толкали страну не вперед, а назад. Гибель террористов никак не могла быть залогом воссоздания общества любви и справедливости и тем более продолжением миссии, с которой не справилась церковь. Унавоженная русскими террористами почва дала кровавые всходы в виде коммунистического тоталитаризма, который при самом пылком и необузданном воображении нельзя назвать обществом любви и справедливости. Иначе просто и не могло быть, поскольку обильная и невинная кровь способна породить только самое себя.
В одном оказался здесь прав А. Камю: террористам все-таки удалось обновить "церковь", из которой действительно вышел "бог", точнее — злобное божество, имя которому насилие и тотальное принуждение. Конечно, среди террористов были и есть люди, искренне верящие в правоту своего дела, но и они вряд ли подозревают, что ими движут таинственные архетипические силы, что их влечет смерть или, в лучшем случае, стремление утвердить себя. Им неведомо, что создать жизнь невозможно путем ее уничтожения, ибо только в последнем они видят для себя возможности успеха.
Сравнительный анализ политических, экономических, нравственных, военных и иных статусов объектов и субъектов терроризма показывает, что в современном мире к нему чаще прибегают слабые в борьбе с сильными: национальные меньшинства против более многочисленных наций, обладающих государственной властью (например, тамилы против сингалов в Шри-Ланке), и против самой этой власти, терпящие поражение на полях сражений используют террористические акты для нанесения ущерба в тылу победителя и т.д. Поэтому необходимо отметить, что террор по большей части есть оружие слабых (как, впрочем, и любое насилие), хотя может применяться и побеждающими для окончательной деморализации и устрашения противника, как это делали англичане и американцы в годы второй мировой войны, нанося опустошительные воздушные удары по территории фашистской Германии.
У терроризма в России длинная история. Она началась не 6 апреля 1866 г. с выстрела психически неполноценного Каракозова в императора Александра II, а гораздо раньше, когда в устрашение другим убивали бунтующих крестьян или религиозных раскольников, когда свирепствовал Иван Грозный, истреблявший любую оппозицию. Причем устрашение (как и в случае англо-американских бомбардировок Германии) преследовало наряду с другими цели мести, кары, нанесения материального ущерба и т.д. Октябрьской революции 1917 г. предшествовали десятилетия разгула терроризма "Земли и воли", "Народной воли", эсеров, большевиков. Терроризм ни в коем случае нельзя сводить к убийствам руководящих государственных деятелей, равно как не следует считать терроризмом вооруженные разбойные нападения революционеров с целью завладения материальными ценностями для своей партии. Так, не являются террористическим актом действия боевиков под руководством Сталина и Камо, которые 13 июня 1907 г. в Тифлисе на Ереванской площади осуществили знаменитую экспроприацию. В тот день боевики забросали бомбами конвой, сопровождавший инкассаторскую карету с деньгами Государственного банка, и захватили, по разным оценкам, от 250 до 341 тысячи рублей. При этом были убиты и ранены десятки людей. Деньги доставили Ленину за границу. Здесь налицо разбой и убийство, но не терроризм, поскольку смыслом последнего является устрашение, наведение ужаса для достижения каких-то определенных целей, главным образом политических.
Нынешнему терроризму в России предшествовал многолетний коммунистический террор, организованный Лениным, а затем неимоверно усиленный Сталиным и достигший пика во второй половине 30-х годов — так называемый Большой Террор. Вначале, при
Ленине, террор осуществлялся для устрашения представителей свергнутых классов и зажиточного крестьянства, утаивавшего сельскохозяйственную продукцию от большевистского разбоя, Сталин же в невиданных в истории масштабах использовал его против всего народа. Сталинский режим полностью достиг своих целей, страх и ужас овладели великой страной и поставили ее на колени. Люди рукоплескали своему палачу и его подручным, а их абсолютная покорность, как ни парадоксально, имела и положительный результат, оказавшись силой, которую не смогла одолеть другая растоптанная и униженная нация — германская. Переплетаясь с ложью и демагогией, страх оказался эффективнейшим оружием, с помощью которого удалось заставить миллионы людей участвовать в обреченном на провал нелегком и кровавом спектакле.
Сейчас, так страдая от терроризма, мы должны отдавать себе отчет в том, что во все нескончаемые годы коммунистического правления партия организовывала, направляла и финансировала террор за рубежом, что часто лживо именовалось национально-освободительным движением. Так что к нам вернулся бумеранг, давно запущенный ВКП(б)-КПСС. Сейчас экспортируют терроризм такие тоталитарные государства, как Ливия и Иран.
Возникает естественный и непростой вопрос, почему тоталитаризм отсутствует в тоталитарных странах, в которых единственным террористом является государство, его не было в СССР и гитлеровской Германии, его нет в Китае, Северной Корее, Иране, Ираке, Ливии. Как представляется, причин здесь несколько. Во-первых, тоталитаризм предполагает единомыслие, жесткое подчинение всех единой идеологии и дискриминации, что формируется соответствующим воспитанием и психической обработкой. Во-вторых, тоталитарное государство быстро и жестоко подавляет любое неповиновение, а тем более открытый бунт и насилие. В советских, а тем более в сталинских условиях, чеченский сепаратизм и терроризм были совершенно немыслимы. К тому же чеченцы как нация чрезвычайно почитают Отца, могучего, непреклонного и мудрого руководителя и товарища. Им может быть одно лицо, например Сталин, ненавидимый, но высокочтимый, мощная центральная кремлевская власть и ее твердая рука в самой Чечне, нелегитимный президент Дудаев. Не случайно в этой стране так почитают глав кланов и просто старых людей. Как только Отец умирает или дряхлеет, его взбалмошные дети начинают бунтовать.
Если в настоящее время мы еще мало знаем о природе и причинах терроризма, личности и стимулах индивидуального террористического поведения, то происходит это, среди прочих причин, и потому, что не научились выделять его разновидности. Между тем в этом явлении нужно различать политический, религиозный, корыстный, военный, национальный, государственный виды терроризма.
Политический связан с борьбой за власть и соответственно направлен на устрашение политического противника и его сторонников; религиозный осуществляется для того, чтобы заставить признать свою церковь и одновременно ослабить другую конфессию путем наведения страха; к последнему примыкает сектантский террор, реализуемый для устрашения государственной власти и официальной религии (официальных религий; так поступила, например, секта "АУМ-Синрикё" в Японии в 1996 г.) При корыстном терроризме ужас должен охватить коммерческих противников или тех, кто "обязан" платить "дань" преступникам, либо тех, кого принуждают принять заведомо невыгодные условия. Военный терроризм имеет место во время военных действий и направлен не только на экономическое и военное ослабление противника, но и для того, чтобы привести в состояние оцепенения путем беспощадных бомбардировок, уничтожения мирного населения, в том числе публичных казней и т.д.
Национальный терроризм преследует цель путем устрашения вытеснить другую нацию, избавиться от ее власти, иногда — захватить ее имущество и землю, одновременно отстоять свое национальное достоинство и национальное достояние. Государственный определяется потребностью в устрашении собственного населения, его полном подавлении и порабощении и вместе с тем уничтожении тех, кто борется с тираническим государством.
Есть еще один вид терроризма, который можно определить как "идеалистический", когда террористический акт или акты совершаются ради переустройства мира, победы "справедливости" и т.д., но пытаются добиться этого опять-таки с помощью устрашения. "Идеалистические" террористы не менее страшны, чем любые другие, тем более что среди них много фанатически настроенных людей, рассудок которых не приемлет никаких разумных доводов против и которые неистребимо уверены в своей правоте. В их числе немало психически неполноценных лиц, впрочем, их немало и среди других категорий террористов, в том числе и занимающих высшие государственные посты. Как правило, это одиночки, что значительно затрудняет их установление. Один такой "реформатор" в течение нескольких лет наводил террор в США.
Нельзя не упомянуть еще одну разновидность террора — в отношении врагов родины, захватчиков в первую очередь. Я думаю, что нет оснований относить его к военному террору, поскольку террористические акты против оккупантов, например, могут совершаться и после того, как закончились военные действия. Действия партизан очень часто носят террористический характер, что нам хорошо известно из собственной истории.
В целом психологический смысл террора не только и не столько в устранении конкретных лиц, осуществлении кары и мщения, сколько в наведении ужаса на противника, приведении его в состояние парализующего страха, причем в роли противника может выступать даже все общество, все государство, весь подвластный народ либо отдельные большие и малые социальные группы. Как следует из приведенных выше рассуждений, наведение страха является необходимым элементом терроризма, выступая в одних случаях целью поведения, а в других — средством достижения цели.
Особого внимания требует вопрос о способах терроризма, уго-ловно-правовое, криминологическое, криминалистическое (розыскное) и нравственное значение которого трудно переоценить. Российский уголовный закон говорит о "совершении взрыва, поджога и иных действиях". Как следует полагать, в числе иных действий могут быть массовые и единичные отравления людей, радиоактивное заражение, затопление, заражение болезнями и распространение эпидемий и эпизоотии, уничтожение посевов и продуктов сельского хозяйства, захват транспортного средства, применение огнестрельного оружия. Соответственно орудиями террора способны выступать взрывчатые, радиоактивные, ядовитые и иные химические вещества, огнестрельное оружие. Думаю, что им может быть и холодное оружие, а также любые предметы и вещества, пригодные для лишения жизни, если данный поступок есть террористический акт. Хотелось бы подчеркнуть, что ни перечень способов, ни перечень орудий террора, приведенные здесь, ни в коем случае нельзя считать исчерпывающими, поскольку человеческая изобретательность по части насилия поистине безгранична. По мере развития науки и техники будут появляться все новые способы убийства.
Всего двадцать-двадцать пять лет назад для убийства практически не использовались радиоактивные вещества. Сейчас же появилась реальная угроза того, что такие вещества могут использоваться в довольно широких масштабах, в частности террористами.
Терроризм представляет собой повышенную общественную опасность потому, что часто влечет за собой массовые человеческие жертвы, наносит многим людям непоправимые телесные повреждения и психические травмы, приводит к разрушению материальных ценностей, которые иногда бывает трудно воссоздать. Террористами, как правило, уничтожаются люди, не имеющие к их конфликтам и к их проблемам никакого отношения — ими становятся, например, пассажиры самолета или зрители на стадионе. Не случайно террористические убийства называют самыми подлыми.
К террору прибегают не только более слабые, но и менее цивилизованные люди, что должно быть оценкой их нравственности, их приобщенности к культуре, общечеловеческим ценностям. Это относится не только к национальным террористам, но и к тем, кто совершает подобные акты в самых цивилизованных странах. Само террористическое убийство, как правило, является посягательством не против конкретной личности, а против самой жизни, против тех, кто вызывает злобу и ненависть только лишь потому, что выступает символом, олицетворением иных отношений и иной культуры, субъективно воспринимаемой в качестве постоянно враждебной и угрожающей. В национальных и религиозных конфликтах, порождающих терроризм, его субъекты и объекты часто выступают на разных уровнях культуры, но способны меняться местами.
Характер терроризма в целом, как и смысл отдельных террористических актов определяется не только сегодняшними социально-политическими, национальными и иными реалиями и противоречиями: он уходит своими корнями в глубь человеческой истории, в самые древние, даже первобытные времена, в дорелигиозные и религиозные представления, определяется мироощущением человека, его отношением к обществу и самому себе, его вечным и бесплодным поиском защиты и справедливости. Наряду с социальными факторами, детерминирующими террористические проявления, особого внимания заслуживают психологические аспекты проблемы. Это необходимо для объяснения не только конкретного террористического акта и его причин, но и всего явления терроризма в целом. Знание психологии терроризма позволяет также понять, от кого можно ожидать соответствующих действий, что представляет собой террорист как личность, как предупреждать и расследовать преступления, связанные с террором, как наказывать виновных.
Основу психологического познания терроризма составляет анализ мотивов этого преступления. Имеются в виду, конечно же, не внешне видимые причины поведения отдельных лиц, совершающих террористические акты, а собственно мотивы — как смысл, субъективное значение такого поведения. Главный вопрос, возникающий здесь, видится в следующем: в чем выигрыш, в первую очередь психологический, от совершения соответствующих действий для самого виновного, в том числе в тех случаях, когда он действует за материальное вознаграждение. Последнее обстоятельство выделено в связи с тем, что корыстные стимулы лишь внешне выглядят единственными мотивами, а под ними, в глубине, на бессознательном уровне, функционируют еще и другие, не менее мощные побуждения, которые достаточно часто являются ведущими мотивами. Следовательно, мотив — это не то, что лежит на поверхности, не то, чем его объясняет сам преступник, и не то, разумеется, что указано в приговоре.
Можно исходить из того, что мотивом террористического акта выступает самоутверждение или утверждение себя в ближайшей среде, прежде всего в референтных группах, в числе которых может быть такая большая, как нация.
Можно предположить также, что террористами движет некая всепоглощающая, фанатичная идея, которой они безмерно преданы, например, коренной перестройки общества и даже всего мира или "спасения" своей нации. Еще одна гипотеза заключается в том, что терроризм диктуется потребностью получения значительных выгод для своей социальной, особенно национальной, группы или для себя лично. Такая выгода может носить и чисто денежный характер.
Между тем высказанные предположения относительно стимуляции терроризма, в том числе за плату неизбежно вызывают весьма важный вопрос: почему для достижения своей цели террорист избирает смерть, уничтожение и устрашение, а не какой-нибудь иной способ, включая и вполне законный? Например, задачи перестройки общества, равно и получение выгод для своей нации, можно решать путем вполне легальной политической борьбы. Фанатизм толкает человека в неистовую религиозность или мистику, но без взрывов бомб. Деньги тоже могут быть получены без учинения преступных действий, например путем коммерции, что тем более верно, что в терроризме часто участвуют и достаточно обеспеченные люди. Стало быть, возникает необходимость найти главное или даже единственное, что порождает только терроризм или иные действия, весьма сходные с ним по своей природе и основным характеристикам, подчас сходные до того, что их трудно отделить от него — я имею в виду и правовую квалификацию. Одна из задач науки о человеке как раз и заключается в поиске того уникального мотива, который порождает именно данное поведение.
Я полагаю, что таким мотивом выступает влечение отдельных людей к смерти, к уничтожению, столь же сильное, как и влечение к жизни. Иного и не может быть, поскольку влечение к смерти в известном смысле адекватно влечению к жизни, а у конкретного человека они могут наличествовать оба как амбивалентные тенденции. Влечение к смерти (некрофилия) объединяет значительную группу людей, которые решают свои главные проблемы, сея смерть, к ней прибегая или максимально приближаясь.
Террорист делает смерть своим фетишем, тем более что сам террористический акт должен внушать страх, даже ужас. Здесь угроза смерти и разрушения, вполне возможных в будущем, надстраивается над уже сложившимся страхом смерти, образуя пирамиду, которая должна устрашить вдвойне. Конечно, страсть к кровавому насилию присуща не одним террористам, но и наемным убийцам, военным наемникам, сексуальным маньякам-убийцам, всем тем, кто лишает жизни другого не "случайно", под сильным давлением обстоятельств, не в неистовстве или в состоянии эмоционального потрясения, не единожды, а постоянно и постепенно, начиная с мелких актов насилия, кто уничтожая, именно в этот момент живет наиболее полной жизнью. Очень важно подчеркнуть, что данный мотив, как большинство других, существует на бессознательном уровне и крайне редко осознается действующим субъектом. Он является ведущим, что не исключает наличия других, дополнительных, мотивов, например корыстных.
Некоторые террористы, особенно террористы-самоубийцы буквально зачарованы смертью, но в то же время своей добровольной гибелью пытаются обессмертить себя и этим способом преодолеть собственный страх смерти. Дело в том, что сеяние смерти есть один из способов снятия страха перед ней, поскольку тогда она психологически максимально приближается к человеку, становится более понятной. Террорист-самоубийца — это личность с очень высоким уровнем тревожности, поэтому он постоянно, хотя и на бессознательном уровне, ищет то, что вызывает у него тревогу, и находит это в смерти. Отнюдь не случайно те террористы, которые после совершения террористического акта остались в живых, продолжали стремиться к смерти. Мария Спиридонова, совершив убийство Луженовского, "усмирителя" крестьян, никем не была задержана, но сама же стала кричать в толпе. Отказываясь подавать апелляцию, поясняла, что ее смерть нужна для счастья народа. Созонов, убийца Плеве, на каторге все-таки покончил с собой.
Если страстное влечение к кровавому насилию присуще и другим опасным насильственным преступникам, то чем же от них отличаются террористы? Во-первых, тем, что целью и содержанием террора является устрашение (внушение ужаса), стремление к тому, чтобы таким путем парализовать противника. Во-вторых, террорист в отличие от наемного убийцы, разбойника или сексуального убийцы-маньяка решает не только свои, сугубо субъективные проблемы, но и общественные, связанные с интересами его нации, религии, секты, социальной группы. Поэтому можно сказать, что некоторые террористы в известном смысле часто бескорыстны, это как бы преступники -"идеалисты".
Такими "идеалистами" бывают отдельные руководители деспотических государств, искренне убежденные в том, что они, даже развязывая геноцид против собственного народа, действуют только во имя высших благородных целей, ради достижения некоего идеала, например построения коммунизма. Чем чище в этом плане, помыслы любого террориста, в частности государственного, чем больше он предан идее и в то же время чем больше психологически отчужден от людей, тем он опаснее. В этом убеждает жизнь и личность многих дореволюционных российских террористов из привилегированных слоев общества. Подпольная террористическая деятельность, конечно, лишала их привычных материальных и духовных благ.
Поскольку терроризм многолик, мотивация отдельных его проявлений носит отпечаток того типа, к которому относится данный террористический акт. Нельзя понять, например, терроризм, связанный с национализмом, если не учитывать роль и значение родины, нации в жизни человека. Многие люди бессознательно переносят на свой род, племя, нацию, религию, на землю и природу в целом свое отношение к матери как к кормилице и защитнице, которая поймет, обласкает и защитит.
Весьма красноречивые доказательства этого можно найти в таких выражениях, как "мать-земля", в обозначении, например, родного языка или столицы страны, поскольку в этих обозначениях присутствует слово "мать" (например, в английском и грузинском языках). Поскольку рожает только женщина, ее образ отождествляется с плодородием и дарами природы, с самой природой, от которой благополучие людей зависит и сейчас, хотя такое отношение к ней опосредовано теперь многими порождениями культуры. По этой причине женщина давно стала символом земной жизни и материального благополучия людей, иными словами — их божеством. Богиня-мать — не только супруга божественного творца, но она олицетворяет и женское творческое начало в природе. Хотя вначале ее функции иногда распределялись среди других мифологических фигур, но набор этих функций был единым.
Чрезмерная симбиотическая связь с родом, расой, иной социальной группой или религией столь же опасна, как и подобная же связь с реальной матерью. И в этом случае жесткая привязанность лишает человека свободы, делает его глухим и слепым, препятствует его развитию, являясь мощным источником национализма, расизма, шовинизма, религиозной и политической нетерпимости, всякого рода фанатизма, хотя и прикрываемого звонкими фразами и внешне привлекательной символикой. Логика жесткой зависимости человека от "объединенной" Матери такова, что отнюдь не стремится сбросить сковывающие его психологические путы, а, напротив, стремится к укреплению контактов с ней, к еще более полному вхождению в ее лоно. Если он поступит иначе (а это была бы иная личность), то останется одиноким, беззащитным, предоставленным лишь своим слабым силам, что означает значительное повышение его тревожности, даже до уровня страха смерти. Такой же страх выступает в качестве одного из самых мощных стимулов террористического поведения инфантильных личностей.
С этих позиций ясно, что национальная группировка или партия политических или религиозных единомышленников, неистовых и бескомпромиссных, "пламенных" патриотов или фанатичных националистов состоит, собственно, из одиноких и психологически слабых людей, которые чувствуют себя сильными только в толпе. Они от этого не менее опасны, поскольку не осознаваемая ими угроза остаться один на один с окружающим миром и с травматичными внутриличностными проблемами, в том числе сексуальными, делает их особенно агрессивными. Межнациональные распри и националистические движения в республиках бывшего СССР своими глубинными корнями уходят в бездну отношения к "просто" матери, матери-родине, нации, природе, тому, что, пользуясь понятиями К. Г. Юнга, можно назвать архетипом "Великая Мать". Активизация этих движений вызвана распадом СССР, когда не стало "Великого Отца" — мощной центральной власти. Основываясь на приведенных обстоятельствах, можно сделать вывод о том, что стремление к идентификации с матерью-родиной, нацией и т.д. является глубинным мотивом террора, связанного с национализмом.
Сама смерть выступает у них в качестве простого и нравственно приемлемого способа решения сложнейших проблем, тем более, что жизнь представителя иной нации или религии не кажется фанатичному и сверхрадикальному взгляду слишком большой платой. Это, собственно, черно-белое отношение к жизни, четкое разделение на своих и чужих и противопоставление их друг другу.
Немалую роль играют традиции, обычаи, вся история данного народа или данной религии, их психология, их приверженность к тем или иным формам поведения. Почти всегда идеологию и психологию нации, как известно, в значительной мере определяет религия.
Террористы-одиночки встречаются редко, чаще террористы объединяются в группы, в которых весьма велика роль лидера. Это можно наблюдать в религиозных и сектантских образованиях, причастных к террору, например в "АУМ-Синрикё". Если это террор государства, то его лидер (вождь) обладает неограниченной властью, он организует и направляет весь государственный террор. Все движения в группе, даже гигантской, социально-психологическое взаимодействие в ее руководящем ядре, внутренняя иерархия в нем зависят от его воли. Власть его не только абсолютна, от него ждут чуда, и он сам верит в свои магические способности, как это было с Гитлером и Сталиным, а поклонение такому идолу не знает границ. Поэтому есть все основания считать, что тоталитарный лидер есть прямой психологический наследник первобытного Отца-бога-вождя-мага, мудрого, справедливого, заботливого, хотя и жестокого предводителя и покровителя древней орды. Магическими свойствами наделяют и лидеров сектантских террористических организаций, того же "АУМ-Синрикё".
Тщательная конспирация террористических групп и постоянные ощущения враждебности среды определяют строгую дисциплину ее членов, жесткую и четкую иерархию и распределение ролей, безусловное подчинение приказам и общим решениям. Психологическая взаимозависимость участников подобных групп очень велика.
Сказанное не исчерпывает психологических характеристик терроризма. Террористам, как и другим наиболее опасным насильственным преступникам, свойствен отказ от общечеловеческих ценностей, высокий уровень агрессивности и жестокости, убежденность в своей исключительной правоте и, конечно, полное отсутствие сопереживания жертвам. Потерпевшие, особенно если их много, как бы не имеют человеческого лица, это размытая масса, лишь смутно напоминающая людскую. В то же время террористы очень стремятся к манифестации, огласке своих действий, после нападения обычно заявляют, что именно ими был совершен террористический акт. Это напрямую тоже связано с устрашением, являющимся наиболее существенным элементом терроризма. Названное стремление указывает и на то, что среди террористов, в том числе террористов-исполнителей, много истеричных личностей, часто за рамками психической нормы.
Многие террористы конформны, т.е. их агрессивные действия порождаются не разрушительными устремлениями, а тем, что им предписано поступать именно так и они сами считают своим долгом подчиняться указаниям. Неподчинение требованиям представляет опасность, от которой защищаются тем, что выполняют их. Конформизм характеризует в основном исполнителей террористических актов, но их подчинение не является вынужденным при активном внутреннем сопротивлении, напротив, их воспитание, социальное формирование предопределяет подчинение. Солдаты, расстреливающие по приказу командира мирное население, совсем не обязательно руководствуются деструктивностью и жестокостью, при отсутствии приказа они, вероятно, вообще не стали бы так поступать. Они это делают, привычно подчиняясь и не задавая вопросов, в связи с чем редко испытывают угрызения совести. Молодой парень, участвующий в набеге на население другого племени, отнюдь не хочет показаться трусом в глазах своих соплеменников, даже если убийства и грабежи ему совсем не по нутру.
Террористов характеризует также нарциссизм. Для определения этого сложного психологического явления я воспользуюсь формулировками Э. Фромма, поскольку его понимание нарциссизма мне представляется наиболее глубоким. Он считает, что нарциссизм есть такое эмоциональное состояние, при котором человек реально проявляет интерес только к своей собственной персоне, своему телу, своим потребностям, своим мыслям, своим чувствам, своей собственности и т.д. В то время как все остальное, что не составляет часть его самого и не является объектом его устремлений, не наполнено для него настоящей жизненной реальностью, лишено цвета, вкуса, тяжести, а воспринимается лишь на уровне рацио. Мера нарциссизма определяет у человека двойной масштаб восприятия. Все, что ставит под сомнение его завышенное представление о самом себе, вызывает его агрессивную реакцию.
К самым разрушительным последствиям, порой принимающим форму террористических актов, может приводить групповой нарциссизм. Его психологическую основу составляет кичливость из-за принадлежности к определенной стране, нации, религии, социальной группе, восхваление их, восхищение ими, что нередко воспринимается как патриотизм, убежденность, лояльность, твердая жизненная позиция. При этом упускается из вида, что национальная, классовая или религиозная кичливость всегда и неизбежно предполагает сравнение с другими нациями, классами и религиями, но всегда и неизбежно не в пользу последних. Это значительно облегчает совершение насильственных действий, если такое потребуется, в отношении представителей других народов и классов или верующих в иных богов, тем более что нарциссическая личность всегда разделяет общие для своей группы ценности и готова на все ради их защиты. То, что в действительности представляет собой лишь фантазию, причем иногда довольно опасную, для нарциссической личности реальность, в которую она свято верит, а эта вера подкреплена групповой солидарностью.
Нарциссически ориентированный человек, признанный своей группой, может особенно гордиться своей персоной, а если ему еще придется пострадать за свою верность, гордиться будет вдвойне. Чем больше он неудовлетворен своей реальной жизнью, тем крепче его приверженность группе и готовность ради нее на все.
Нарциссические настроения и эмоции можно встретить у представителей и больших, и малых (по численности) народов. В 90-х годах мы часто наблюдаем самолюбование некоторых закавказских наций и особенно главарей террористических групп, составленных из их представителей.
Итак, психологические корни терроризма находятся в предыстории человечества, они связаны, в частности, с архетипами Матери и Отца; террористическая группа отличается сложной структурой и спецификой групповой динамики; отдельные террористы обладают такими характеристиками, как агрессивность, жестокость, фанатическая "убежденность, психологическая отчужденность от людей, а также конформность и нарциссизм. Среди них немало некрофильских личностей.
Рассмотрим теперь мотивы терроризма преимущественно к отдельным видам этого явления. Не зная мотивов действий конкретных лиц, трудно осуществлять предупредительные, оперативно-розыскные и иные мероприятия, вести переговоры с террористами, принимать важные для выявления и задержания преступников решения.
Как уже отмечалось, террористические акты иногда совершаются не ради устрашения населения вообще, а только его конкретных социальных групп. Например, возможны убийства вымогателями предпринимателей не только для того, чтобы наказать за несговорчивость, но чтобы устрашить и других деловых людей, которых тоже обложат данью.
Во многих же других случаях устрашение не является самостоятельным мотивом, а имеет другой смысл и преследует другую цель:
добиться, например, изменения политики государства или его отдельных органов, в том числе в отношении регионов страны. Такой мотив движет чеченскими террористами, террористами из Ирландской республиканской армии, добивающимися выхода Ольстера из состава Великобритании, баскскими и тамильскими экстремистами и некоторыми другими, которые добиваются изменения государственного статуса своей родины. Российские террористы во второй половине XIX века, не считаясь с объективными обстоятельствами, тоже требовали немедленного изменения политики государства по ряду узловых вопросов.
Впрочем, надо заметить, что некоторые российские террористы прошлого (как и в современном мире) не всегда даже сами ясно понимали, что им нужно от государства. "Просто" таким способом они вели войну с ненавистной властью, которой приписывали все беды, подобным путем выражали свое бессознательное неприятие окружающего мира, мстили за действительные или мнимые обиды, личные поражения и несбывшиеся мечтания. Вообще война с помощью террора всегда была достаточно распространена, и она имеет место тогда, когда силы, от лица которых действуют террористы, не могут справиться с властью иным способом, -достаточно вспомнить Чечню и Алжир. То, что террор есть часть войны, убедительно продемонстрировали практически все участники второй мировой войны, когда террор использовался в исключительно больших масштабах (воздушные бомбардировки, уничтожение мирного населения и т.д.).
Нельзя, конечно, исключать случаи, когда террористическая война с властью ведется для того, чтобы самим захватить власть, постепенно расшатывая государственные институты и структуры. В печати были высказаны обоснованные соображения, что именно этот мотив присутствовал в преступных действиях религиозной секты "АУМ-Синрикё".
Я хочу обратить внимание на то, что это один из самых распространенных мотивов терроризма, причем он раз за разом может, как показывает история, порождать террористические акты на протяжении десятилетий, как, например, это было в России. Поэтому соответствующая категория терроризма должна привлекать первостепенное внимание.
В других случаях террористы требуют не глобального изменения политики государства или предоставления независимости отдельным регионам страны, а решения частных вопросов. Их аппетиты тогда несколько скромнее и направлены на изменение некоторых решений законодательной, исполнительной или судебной власти. Так, террористические убийства, похищение людей и т.д. могут совершаться ради получения значительных материальных выгод — именно из-за этого боролась колумбийская наркомафия с властями. Те же действия могут диктоваться желанием добиться освобождения из заключения соучастников. Подобные требования, как известно, часто выдвигали арабские экстремисты.
В поступках террористов, даже, казалось бы, самых бескорыстных и действующих лишь по идейным соображениям, очень часто явственно видны мотивы мести. Иногда это — месть ненавистным политическим, государственным или религиозным деятелям в связи с их государственной, религиозной или общественно-политической деятельностью, но бывает, что эта месть простым людям, представляющим нацию, которой принадлежит государственная власть, или нацию, с которой ведется борьба, скажем, за спорную территорию. Объектом мести могут выступать верующие, принадлежащие к другой конфессии, их церкви, священные символы и т.д. Во всех случаях мести простым людям жестокость обычно не знает границ и попираются любые правовые, нравственные и религиозные установления, как это было, например, в 1995 г. в Буденновске. Создается впечатление, что убийства и другие насилия сами по себе выступают скрытым, но мощным мотивом террористических действий, что весьма ярко характеризует самих террористов как некрофилов, т.е. людей, главным побуждением которых является уничтожение жизни. Если эти преступления сопровождаются грабежами, то сюда следует присовокупить и корыстные побуждения.
Еще одну группу мотивов можно бы назвать идеалистическими. Я имею в виду стремление отдельных людей к самоутверждению путем насильственной реализации своих или прочно усвоенных чужих идей и замыслов политического, религиозного, идеологического или иного характера. Эти "идеалисты", поглощенные фанатической приверженностью своим убеждениям и, как им кажется, безупречным построениям, исключительно опасны и не останавливаются ни перед какими жертвами. Они могут организовываться в группы, в том числе мистического или полумистического характера, либо выступать в одиночку, но для всех них идея — все, способы ее реализации — ничто. Конечно, среди них немало психически больных людей, но это ни в коей мере не снимает проблемы изучения мотивов их поведения, а тем более его предупреждения и пресечения.
Попытка утвердить, проявить себя, доказать себе и другим ценность собственной личности, уйти от серости и невзрачности своего существования также может порождать террористические акты. На это обычно идут неудачники или те, кто ощущают себя таковыми.
Террор для них имеет смысл мгновенного привлечения внимания к своей персоне и своим проблемам, и тем самым повышения самовосприятия. Причем влечение к этому столь велико, что даже вполне реальная опасность быть убитым при совершении такого преступления их не останавливает. Конкретное исследование причин захвата заложников в местах лишения свободы, в котором я принимал участие, показало, что в отдельных случаях подобное насилие порождается именно желанием привлечь внимание к себе и переживаемыми трудностями. Чеченские террористы весьма охотно раздают интервью и позируют перед кинокамерами, более того, требуют этого.
Стремление привлечь к себе внимание и тем самым утвердиться может мотивировать террористические действия некоторых политических организаций или групп, претендующих на роль таких организаций, которые иным путем просто неспособны не только захватить власть, но и сколько-нибудь заметно повлиять на общественно-политическую обстановку в стране. Не случайно они подстрекают на агрессивные действия наиболее экзальтированные слои общества, в том числе маргинальные.
Еще один мотив способен породить террористический акт — желание покончить жизнь самоубийством, ведь террористы-самоубийцы, как показывает печальный опыт, например Индии и Израиля, отнюдь не редкость. Данный мотив реализуется в следующих вариантах: субъект стремится к гибели при учинении данного преступления и все делает для этого, причем он может хотеть такой "славной" смерти, чтобы напоследок привлечь к себе внимание, которого он до этого был лишен; человек вполне понимает, что обязательно погибнет, но сознательно жертвует собой ради "высокой" идеи. Индивид идет на весьма рискованное для него террористическое преступление, но его сознание не охватывает реально существующий мотив самоубийства.
Как и любое человеческое поведение, террористическое могут определять не один, а несколько мотивов сразу, хотя удельный вес каждого из них в большинстве случаев различен. Так, мотив, заключающийся в стремлении изменить решение суда, может сочетаться с желанием заполучить еще и материальные ценности, а мотив реализации своих идей и тем самым самоутверждения — с привлечением к себе внимания.
Терроризм многолик. Столь же разнообразны порождающие его мотивы, многие из которых наполнены страстями и бурными эмоциями, которые обусловливают и неотвратимость террористических актов, и их особо разрушительный, кровавый характер. Ненависть и безусловная уверенность в своей правоте всегда будут вызывать к жизни такие преступления.
О наемных убийствах. Наемное убийство — одна из древних "профессий", появившаяся как разновидность убийства и потому, что некоторые люди по каким-то причинам не могли сами лишить кого-то жизни. Убийство почти всегда исключительно значимый акт в тех обществах и в той социальной среде, которые стремятся защитить человека, соответственно и плата за найм для его совершения должна быть высокой. Однако нанимают убийц не только в средних и высших слоях общества, но среди малообеспеченных и необеспеченных людей, даже на самом дне. Здесь плата должна соответствовать общему уровню достатка.
Сейчас в нашей стране ежегодно совершается 150-200 наемных убийств, причем заметна тенденция их роста. Убивают банкиров, коммерсантов, промышленников, сообщников из организованных преступных групп, значительно реже — журналистов и политических противников (последних — значимых только на местном уровне). Убивают для устрашения других, устрашения конкурентов, наказания за несговорчивость, обман и надувательство, в преступных группах — за предательство и сотрудничество с правоохранительными органами. Есть основания думать, что распространенность наемных убийств в финансовой и производственной сферах есть прямое порождение разбойничьего этапа капитализации страны, отражая ее нравственность и традиции.
Наемные убийства существовали, конечно, и раньше, но отнюдь не в таких масштабах, хотя бы по причине, что тогда не было банкиров, коммерсантов, промышленников. Наемные убийства совершались порой и вследствие интимных межличностных конфликтов, нередко эротического характера, иногда для достижения корыстных целей. Нанимали, например, для устранения неугодного родителя или супруга, причем бывало (и бывает) склоняли к этому пьяницу-соседа или другого знакомого за небольшое вознаграждение или угощение. С таким "наемником" часто действуют вместе, он просто помогает. Если убивают мать или отца с целью ограбления, похищенное делится между нанимающим и нанимаемым, хотя случается и так, что похищать-то, оказывается, нечего.
Р. жила в деревне с мужем-пьяницей, который часто избивал ее. Она решила избавиться от него и в сообщники привлекла соседа, тоже, впрочем, пьяницу, которому пообещала небольшую сумму денег и несколько бутылок водки. Сосед, предварительно крепко выпив, убил спавшего во дворе мужа ударами камня по голове, после чего вдвоем с женой они тут же закопали труп. Это преступление раскрыли довольно быстро, убийцы почти сразу признались во всем.
Понятно, что нас здесь интересуют не такие примитивные наемные убийцы, а те, которые сделали убийство по найму своей профессией, источником получения значительного материального вознаграждения. Они-то и представляют исключительную общественную опасность тем более, что относительно редко несут уголовное наказание. Эти их действия становятся сенсацией в средствах массовой информации, которые невольно создают им паблисити, образ неуловимых и неустрашимых героев, особенно привлекательный для молодых людей. В них не будет недостатка в современном мире и в нашей стране с ее социальной неустроенностью и военными конфликтами, с ее высоким уровнем гангстеризма в ближайшей перспективе. Чем ниже нравственность, чем эффективнее пропаганда вседозволенности и добывания материальных благ любой ценой, тем больше будет людей, которые чужую жизнь оценивают лишь с позиций того, выгодно им или нет уничтожить ее.
По данным некоторых исследователей (А. Г. Корчагин, В. А. Но-моконов, В. И. Шульга), в России ежегодно совершается 500-600 наемных убийств, в 1994 г. — 562. Однако эти данные вызывают серьезные сомнения, поскольку в число наемных не могут входить все убийства, совершенные членами организованных преступных групп в отношении представителей таких же групп. Чаще всего, хотя и далеко не всегда, преступные сообщества убийц не нанимают, а сами расправляются со своими соперниками. Иногда преступники специально объединяются для совершения убийств за плату. Так, в апреле 1995 г. в Москве и Подмосковье была задержана группа наемных убийц из Новокузнецка, которые предположительно совершили сорок одно заказное убийство.
Наемные убийцы — это те, которые (как и большинство террористов) убивают не по страсти, не из-за ненависти к конкретному человеку и мести, а по холодному расчету. Это — преступники-рационалисты, что не исключает, а, напротив, предполагает наличие у них сложнейшего переплетения глубинных мотивов именно такого поведения, не охватываемых их сознанием. И это — профессионалы, получившие необходимую подготовку в армии, в Афганистане, Таджикистане, на Кавказе и во всех тех местах, где проходили боевые действия, в которых они принимали участие. Их подготовка началась еще в подростковых драках, совершенствовалась в преступных действиях организованных групп, при выполнении заданий по наказанию неугодных группам людей, при насилии над молодыми солдатами или "козлами отпущения" в исправительных колониях. Сейчас, принимая "заказы" на убийства, они могут находиться в составе организованных преступных групп, что чаще и бывает, либо объединяться в отдельные группы, но об их существовании знают те, кто может прибегнуть к их услугам.
Чаще они используют огнестрельное оружие, причем стараются применять такое, которое, по их данным, не имело криминальной предыстории. Его бросают на месте. Они очень осторожны, внимательны, мобильны, обычно тщательно готовятся к "работе", осматривают место будущего покушения, определяют точки, с которых будут действовать, способы маскировки, пути отхода, располагая транспортом. Взрывы, а тем более пожары применяются реже. Известны случаи применения ядов, а также радиоактивных веществ, вызывающих медленную, но верную смерть. В последних двух случаях виновных обнаружить очень трудно и по той причине, что смерть не всегда фиксируется в качестве насильственной. Продуманность всех деталей, тщательный выбор и проверка оружия и т.д. входят в сердцевину ремесла наемных убийц, являются условием их работы, которую надо выполнять очень хорошо, иначе придется расплачиваться собственной головой. То, что нормальному человеку представляется абсолютно диким, для него почти обычное дело. Пистолет или автомат есть орудие его труда, как скальпель для хирурга, отвертка для монтера, лопата для крестьянина, поэтому пистолет, как и скальпель, должен быть в наилучшем рабочем состоянии. Я сказал "почти обычное дело" не случайно, поскольку оно обычно для них как работа, но убить и для них необычно, что предопределяет очень высокую оплату их услуг. Как хирург вырабатывает определенную психологическую, нравственную, профессиональную позицию по отношению к оперируемому и самой операции, так и наемный убийца должен создать некую установку к собственным действиям и их жертве. Разумеется, такую установку невозможно выработать произвольно, ее не сможет сформировать каждый человек, даже если бы он захотел это сделать, поскольку она является спонтанным результатом прожитой жизни и имманентным концентрированным выражением субъективных психологических черт данной личности.
Если один человек воспринимает другого лишь как мишень для выстрела, он обязательно должен быть отчужденной личностью. Но не такой, как, например, угрюмый и необщительный старый холостяк, а отчужденной, так сказать, абсолютно, что означает полную или весьма значительную отстраненность от жизни и некрофильность. Наемный убийца — эмоционально холодная личность, что исключает сопереживание, идентификацию с людьми, умение поставить себя на их место. Такая особенность присуща практически всем наемным убийцам, действующим как на большом расстоянии, так и вблизи. Некоторые из них вообще не воспринимают жертву как живого человека, тем более как индивидуальность, для них это нечто безликое и неопределенное, это то, что стоит между убийцей и его гонораром. Одним словом — это мишень.
Но означает ли сказанное, что наемными убийцами движет лишь корысть? Думать так, значит, серьезно упрощать проблему. Во-первых, как уже отмечалось, наемные убийцы по большей части некрофильские натуры, чье поведение определяется самой потребностью в убийстве. Во-вторых, это игроки, которым очень нужно побывать в острых, возбуждающих ситуациях риска и опасности, что совсем не противоречит ранее высказанному утверждению о хладнокровии и осмотрительности таких людей. В названных ситуациях могут успешно действовать спокойные, выдержанные личности, умеющие просчитывать разные варианты. В-третьих, отнюдь не исключено, что отдельные нанимаемые для убийства лица мстят бизнесменам или коммерсантам за то, что те удачливее и богаче, что они делают то, о чем убийца может лишь мечтать. Но мотив мести встречается все-таки реже остальных. В целом же, нетрудно заметить, мотивация наемных убийств, как, собственно, и других убийств, сложна и разнопланова.
Ниже будет подробно рассказано о психологической специфике убийц вообще. Будет отмечено, что они отличаются от других людей повышенной ранимостью и восприимчивостью в межличностных отношениях. Так вот наемные убийцы отличаются от "обычных" тем, что этой чертой не обладают. Эти люди в некотором смысле глухи к внешним факторам, которые других лиц, ставших убийцами, выводят из равновесия и толкают на совершение насильственных действий. В силу этой особенности профессиональные убийцы, вероятно, не дадут себя втянуть в уличную ссору или домашний конфликт. В таких обстоятельствах они ответят насилием на насилие, скорее всего, лишь в крайнем случае, но сами, конечно, не будут провоцировать подобные ситуации. Вообще такие люди внешне должны вести себя весьма благопристойно и не привлекать к себе излишнего внимания. Это тоже одно из условий успешного выполнения ими "заказов", которые поступают хотя и редко, но все-таки дают возможность проявить себя и заработать достаточно крупные суммы денег.
Таким образом, в лице наемных убийц мы сталкиваемся с совершенно необычным явлением, с особой категорией и людей, и преступников. Они требуют к себе повышенного внимания в наш век сильнейших социальных и психологических противоречий как проявление тяжких недугов. Внимание к ним необходимо и потому, что совершаемые ими преступления раскрываются еще плохо, а успешно бороться с ними могут лишь специалисты высшей квалификации. Можно даже сказать, что объекты анализируемых убийств по существу беззащитны. Наличие телохранителей, как теперь уже ясно, не может обеспечить должную защиту тем более, что иногда телохранителей убивают вместе с охраняемыми. Милиция и другие правоохранительные органы вообще не защищают банкиров, предпринимателей и т.д.
Возникает, следовательно, потребность в создании такой частной службы, которая могла бы эффективно решать задачи надежной охраны названных лиц. Основной целью деятельности предлагаемой службы должны стать выявление и нейтрализация тех криминальных и полукриминальных коммерческих, промышленных и иных структур, точнее конкурентов, которые могут стать инициаторами наемных убийств. Иными словами, недостаточно защищать грудью коммерсантов или банкиров, необходимо своевременно выяснять, кто может покуситься на их жизнь и принимать к ним предусмотренные законом меры, что уже должны делать государственные правоохранительные органы. Однако информацию будут давать им негосударственные частные охранно-розыскные службы.
Глава II. Общий подход к проблеме убийств
1. Убийство в жизни людей
Можно ли дать неправовое определение убийства как того явления, которое я в самом общем плане пытался очертить с позиций закона? По-видимому, это достаточно сложная задача, даже если учитывать, что подавляющее большинство человечества осуждает такое преступление. Впрочем, в годы всеохватного безумия даже в, казалось бы, цивилизованных странах убийства поощрялись, становились активнейшим элементом государственной политики, особенно часто в отношении массовых жертв — наций, народностей, отдельных социальных групп, причем весьма многочисленных. Отношение государства, общества, морали и закона к убийству существенно колеблется в зависимости от того, какая система ценностей в данной стране господствует, каковы стоящие перед обществом цели, каков уровень его гуманистического развития и есть ли такое развитие вообще. Но всегда найдется, пусть и небольшое, число людей, которые именно в уничтожении другого видят или бессознательно ощущают наиболее целесообразный выход из своей сложной жизненной ситуации, у которых ими же совершенное убийство не вызывает ни сожаления, ни раскаяния, вообще никаких эмоций и чувств, никаких переживаний. Мучимые угрызениями совести и не находящие себе покоя убийцы — это выдумка некоторых беллетристов, имеющая очень мало общего с реальностью. Абсолютно прав реалист У. Шекспир, когда его Гамлет, бунтующий, философствующий, борющийся за справедливость, глумится над им же убитым Полонием.
Убийство — это отрицание жизни и отвращение к ней, это наиболее полное воплощение ненависти, очень часто ненависти безадресной, ненависти вообще, ненависти ко всем, и она тем сильнее, чем больше человек или социальная система отчуждены от конструктивных ценностей. Поэтому ненависть, питающая убийство, выступает способом компенсации и уничтожения того, что демонстрирует ей ее же недостаточность и ущербность. Убийство же всегда выявляет слабость того, кто его совершает. Самое парадоксальное в том, что жестокость при убийстве, вызывающая тяжкие страдания, бывает порождением или продолжением любви, буйной, слепой, все сметающей страсти, тоже со своими мучениями и болью. Любовь особенно неистова, когда на ней сходится все и ее предмет становится основным и даже единственным каналом связи с жизнью, источником всех радостей и мук. Следовательно, любовь, которая выступает антиподом жестокости, является вместе с тем и ее питающей силой; поэтому следствием любви может быть убийство.
Я имею в виду как любовь между женщиной и мужчиной, т.е чувство естественное, так и любовь к политическим и религиозным лидерам, кумирам. Это часто неистовая, безудержная, фанатическая страсть, вскормленная обществом и выражающая одну из фундаментальных потребностей человека в Боге-Отце и защитнике. Такая страсть способна доходить до экстатических высот, не признавая никакой логики, никакой реальности, никакой критики. Она существует несмотря ни на что, и пораженный ею человек готов на любое преступление, на убийство, даже самоубийство, поскольку он психологически намертво пригвожден к своему идолу.
Так, для многих немок Гитлер стал объектом священного поклонения. Его образ, как отмечают некоторые исследователи, сверкал в глубинах их психики с такой интенсивностью, что в момент апогея сексуальной любви (оргазма) они в самозабвении выкрикивали его имя. Католички открыто осеняли себя крестом, упоминая своего кумира. Гитлер оказывал магическое влияние и на очень многих мужчин: они зачаровано верили в него, впадали в транс, теряли способность нормально мыслить и действовать, делали то, что он приказывал или внушал. Массовое доносительство в тоталитаристских Германии и СССР очень часто диктовалось вполне бескорыстным желанием защитить своих вождей, хотя такие действия во многих случаях были не чем иным, как соучастием в убийстве.
Даже любовь к собственным детям или другим очень близким людям может стимулировать их убийство, когда таким путем пытаются защитить их. Конечно, убивают собственных детей и тогда, когда вовсе не желают защитить их, а совсем по иным мотивам.
Выявить роль убийства в жизни людей означает не только дать его нравственную оценку — это сравнительно несложная задача, — но и показать его функции, влияние на общественное сознание, межличностные и межгрупповые отношения, нравственное здоровье общества и образ жизни людей, возможности, перспективы и направления его движения, в том числе в сфере экономики. Независимо от того, на каком уровне я смогу решить поставленные задачи, моя исходная позиция заключается в том, что именно убийства, их характер, распространенность в отдельных группах населения, отношение к ним общества и государства являются безошибочным показателем морального здоровья страны. Можно утверждать, что общество должно бороться прежде всего с убийствами и поэтому именно такое насилие нужно карать наиболее сурово.
Ясно, что каждый человек, допускающий преступное насилие, решает свои собственные проблемы, даже если, прибегая к нему, он выполняет чей-то приказ. Подтверждение этому можно найти при анализе как, например, "обычных" убийств в семейной ссоре или во время уличного конфликта, так и расстрела военнопленных или насилия над мирным населением во время военных действий. При этом сам субъект может и не догадываться о том, что на самом деле движет его поведением. Однако масштабы насилия, его характер, появление каких-то особых форм (например, убийства по найму или похищение людей с целью получения выкупа, а затем их убийство) зависят от общества в целом, его социальной и нравственной зрелости, деморализации отдельных групп населения, и, конечно, от эффективности защитительных и профилактических мер. Названные процессы в свою очередь воздействуют на конкретных людей, как бы облегчают или, напротив, затрудняют им путь к насилию.
Нужно различать, как уже говорилось, "горизонтальное" насилие и убийства в том числе, имеющие место между людьми в их повседневном общении, и "вертикальное", совершаемое государством в отношении граждан, причем я здесь имею в виду не законное принуждение, например, взятие преступника под стражу, а внесудебные, преступные репрессии. По сравнению с "горизонтальным" "вертикальное" насилие носит тотальный характер, порождает всеобщую атмосферу страха и отчаяния, чувства полной безнадежности и оцепенения. Поэтому можно утверждать, что в странах с деспотическим режимом жестокость и насилие пронизывает все поры жизни.
Когда на смену тоталитаризму приходит демократия, то из-за слабости ее властных структур первое время происходит разгул насилия между людьми. Здесь, конечно, есть и определенная преемственность, поскольку фашистское или иное тираническое государство постоянно и везде насаждает насилие и жестокость, делает их привычным, обыденным средством решения больших и малых проблем, в том числе межличностных. Люди, которые долгие годы жили под прессом государственной нетерпимости и при весьма скудном достатке, постепенно аккумулируют в себе соответствующие образцы и нормы, которыми начинают руководствоваться в жизни. По-видимому, именно такой период переживает сейчас и наша страна.
Этот переходный период, к тому же чрезмерно затянувшийся, характеризуется у нас развалом экономики, социальными и национальными потрясениями, резким падением уровня жизни населения, нравственным кризисом. В этой обстановке растет враждебность людей друг к другу и в то же время их неуверенность в себе и в своем социальном положении, в своем будущем, неудовлетворенность своим настоящим, отчуждение от среды. Человек оказывается как бы голым под напором социальных бедствий, от которых трудно, а подчас и невозможно защититься. Поэтому он все больше ощущает свою беспомощность, ненадежность своего существования и все больше растет его тревожность. Она порождена и недостатком обыкновенной порядочности, высоким напряжением в отношениях между людьми, их измотанностью.
Постоянно опасаясь за себя и своих близких, стремясь получить хотя бы некоторые жизненные блага, человек становится агрессивным, все чаще применяет силовые методы для решения своих проблем. Отсюда нынешняя распространенность насилия и жестокости, которые становятся естественной психологической и социальной базой убийств. Однако неверно думать, что как только сегодняшние наши материальные проблемы будут решены, наступит полное нравственное и криминологическое благополучие. В обществе всегда будут отдельные люди или группы, недовольные своим существованием, своим статусом, материальной обеспеченностью, перспективами для себя и своих детей и т.д. Как правило, это плохо адаптированные люди, причем их неадаптированность проявляется в чрезвычайно широком диапазоне: от неприспособленности к данным условиям представителей национальных меньшинств до неприятия, в том числе самонеприятия, в сфере сексуальных отношений. Вот почему определенный уровень насилия, важнейшим показателем которого является число убийств, всегда будет сохраняться. Об этом говорит криминологическая ситуация даже в таких процветающих и благополучных странах, как, например, США и Италия.
Из сказанного следует предварительный вывод: убийство выполняет функции защиты — человека, малой группы и даже государства.
Проблема убийства — это прежде всего проблема зла, но наибольшего зла, зла, страшнее которого нет ничего. Это крайнее выражение беды реализует разрушительные начала, лежащие как в обществе, так и в человеке и человеческом роде; можно сказать, что без убийства человечество не может существовать. Поэтому насильственное противоправное лишение жизни имеет изначально самостоятельное, собственно онтологическое бытие и, как таковое, укоренено в самой реальности, в то же время выступая фрагментом жизни, противопоставленным добру. Как и смерть, причиной которого оно бывает, убийство является величайшей тайной жизни.
Устранить указанный фрагмент так же невозможно, как изменить биологическую природу человека или вывернуть ее наизнанку. Этот пессимистический вывод основан не только на моих многолетних криминологических исследованиях убийств, их природы и причин, но и на доступном всем изучении человеческой истории, более чем обильно политой кровью убитых. Убийство с древнейших времен, постоянно и неизменно повторяясь, стало прочным опытом и в этом качестве въелось в людскую социальную природу. По каналам коллективного бессознательного как способ выхода из проблемных ситуаций этот опыт, подкрадываясь к современному человеку, способен оживать в его действиях и, как снежный ком обрастая новыми злодеяниями, передаваться от человека к человеку. Однако мой пессимизм относится лишь к перспективам полного искоренения смертельного насилия, даже в весьма отдаленном будущем, но отнюдь не к возможностям его ограничения, удержания в цивилизованных рамках при соблюдении, естественно, ряда весьма существенных условий. Чем они эффективнее, тем больше сможет человек подавлять в себе иррациональные страсти — влечение к разрушению, ненависть, злобу, зависть, месть, тем успешнее он преодолеет собственное бессилие, изматывающие эмоции своей недостаточности и незащищенности, свое одиночество в непонятном и даже враждебном мире.
Попробуем еще раз приблизиться к общему определению понятия убийства, опять-таки помня, что это одна из главных тайн бытия. Убийство — попытка преодолеть свою ничтожность и малость, осознание которых весьма травматично, а поэтому изгоняется в бессознательное; это — желание утвердить себя, в том числе в собственных глазах, преодолеть свою изоляцию и доказать свою нужность. Можно предположить, что таким деструктивным путем индивид пытается обрести некоторую свободу: и внутреннюю, позволяющую произвести выбор, вырвавшись из интериоризованных, приобретенных запретов и условностей, как это стремился сделать Раскольников Ф. Достоевского, и внешнюю, завоевав вокруг себя определенное психологическое пространство как поле для последующей деятельности. Убийство может носить характер личностного поступка, т.е. такого, решение о котором принимается относительно самостоятельно, либо быть следствием конформного подчинения другим, в первую очередь малым неформальным группам, данной субкультуре или жесткому предписанию властей.
Совершение убийства следует рассматривать в аспекте реализации и персонификации страстей как действие, связанное с глубинными потребностями личности и решением ее актуальных задач. Убийство, даже только намерение его совершить, иногда может способствовать превращению преступника из маленького и незаметного существа в героя, как минимум в собственных глазах, который вопреки всем преградам преодолел свой психологический и социальный уровень и решил не только свои, но даже и общественные задачи. Нередко таким путем субъект пытается преодолеть свое банальное существование, найти смысл жизни, пережить самые острые и мощные эмоциональные потрясения, мобилизовать свои жизненные ресурсы. В этих случаях личность убийцы, его интересы и стремления приобретают первостепенное значение, они его культ и идеал, даже если скрываются от окружающих. Это, одним словом, нарциссическая личность.
Убийство в жизни людей играет еще одну довольно сложную и даже неожиданную роль.
Давно замечено, что человек стремится выйти за пределы своего Я, разломать его жесткое ядро повседневности, расширить сугубо индивидуальные рамки, выйти на иной, дотоле неведомый уровень. Очевидно, это одна из глубинных потребностей, еще недостаточно изученная, в основном в связи с какими-то другими явлениями. Можно полагать, что злоупотребление наркотиками и алкоголем, сверхшумная музыка и различные маскарады, даже (возможно?!) трансвестизм (стремление к ношению одежды другого пола) и транссексуализм (желание с помощью хирургического вмешательства сменить пол) представляют собой попытки выйти за рамки, предписанные обществом личности. Особую роль здесь играют экстатические, аффективные состояния, достигаемые, в частности, путем специальных упражнений (движений) или употребления каких-либо препаратов. Смысл всего этого видится в том, что, взломав себя, человек переносится в новые, доселе неизвестные ему и смутно желанные миры.
Наблюдения за убийцами показывают, что немалая часть из них, особенно сексуальные преступники, совершающие убийства при разбойных нападениях или в отношении членов семьи и близких родственников, находятся в описанных экстатических (аффективных) состояниях. Их сознание сужено или даже полностью отключено, они плохо помнят детали или вообще забывают о них, их агрессивность иногда не имеет определенного адресата и обрушивается на тех, кто просто находится рядом, а поэтому нередко страдают дети, соседи, случайные прохожие. После агрессивного взрыва, происходящего наподобие выброса огромной энергии, наступает общая расслабленность, опустошенность и в то же время удовлетворенность, возникает желание спать, постоянно пребывать в дреме. Некоторые из убийц рассказывали мне, что во время совершения преступления они переносились в какой-то иной мир, в котором чувствовали себя другим человеком, могучим и повелевающим, которому доступно все, т.е. жили наиболее полной жизнью. Именно убийство, а не, скажем, опьянение, давало возможность взламывать свою привычную психологическую нишу, но не "просто" убийство, а проявляемое при этом абсолютное доминирование над жертвой, сопровождаемое истязанием, измывательством над ней, расчленением тела, нанесением бесчисленных ранений, кромсанием частей тела. Небезызвестный сексуальный убийца Чикатило, в жизни жалкий и презираемый всеми мелкий чиновник, делал все это, преодолевая собственную ничтожность и становясь грозным хозяином темного леса, при этом он впадал в экстатическое состояние.
Нельзя думать, что экстатические состояния, часто именуемые аффектами, вызываются лишь внешними причинами. Отнюдь: порой человек сам ищет и создает ситуации, в которых он мог бы, взвинтив себя, войти в экстатическое состояние и разрешиться насилием.
Но действительно ли один человек, сокрушающий другого, может обрести свободу, тем более внутреннюю? За редкими исключениями здесь должен быть дан отрицательный ответ, поскольку, действуя так, он не только выявляет свою жесткую зависимость от собственных переживаний, но и от того, что является смыслом и целью его поведения; совершенное убийство вызывает новые переживания и новые проблемы и, следовательно, закрепляет его субъективное порабощение, что почти всегда наглядно видно при анализе личности и внутреннего мира человека, совершившего ряд убийств. Поэтому закрадывается мысль, что на самом деле, но на бессознательном уровне, индивид стремился не к свободе, а в прямо противоположном направлении. То, что данное убийство носило характер личностного поступка, здесь ничего не меняет.
Убийство самым парадоксальным образом может сочетать в себе прямо противоположные тенденции и силы: с одной стороны, в нем часто присутствует крайняя неистовость, а с другой — полное в то же время равнодушие к жертве. Но равнодушие не означает, что совершенно не ценима другая жизнь, напротив, убийство происходит как раз потому, что ее стоимость чрезвычайно велика, как в целом, абстрактно, так и применительно к отдельному индивиду. Убивающему нужно, чтобы она, эта жизнь, была им отнята у другого, жертва "просто" платит ту высокую цену, которую назначил преступник. Если бы жизнь не была столь ценима обеими сторонами, то и не была бы нужна убийце. Очень возможно поэтому, что, если потерпевший станет просить убийцу, чтобы тот лишил его жизни, поскольку он и сам хотел покончить самоубийством, тот откажется это сделать. Нельзя, следовательно, говорить об отрицательном отношении к чужой жизни и полном пренебрежении к ней в самом общем плане, как это обычно делается, не раскрывая всех сложных и весьма важных нюансов. Как Авраам не стал бы приносить Исаака в жертву, если бы не любил его горячей отцовской любовью, так и (в большинстве случаев) убийца умышленно не отнимет жизнь у другого, если не будет считать ее наивысшей ценностью, как правило, бессознательно.
Если поверженный политический противник намного выше своей жизни ставит, например, свою семью или свои руки, то победивший его тиран скорее прикажет уничтожить его семью или отрубить ему руки, а не убить. Так же может поступить "обычный" убийца, желающий отомстить: если он знает, что его будущая жертва больше дорожит своей честью, чем жизнью, он постарается каким-то способом лишить его именно чести, а не жизни. Конечно, убийцы редко задумываются над тем, что жизнь есть высшее благо, — это аксиома.
Нельзя не вспомнить потрясающий человеческий документ — предсмертную записку Бухарина Сталину: "Коба, зачем тебе нужна моя жизнь?" Можно полагать, что она была нужна Сталину потому, что он ее очень высоко ценил, хотя и не делал, по-видимому, предметом специального рассуждения.
Равнодушие убийцы — в безразличии к запрету посягательства на чужую жизнь, к запрету, а не к самой жизни. Разумеется, не разрешено совершать кражи и многое другое, но поскольку жизнь есть высшее благо, то и запрет, как и наказание, здесь наиболее строги. Нарушая его, преступник с наибольшей полнотой выявляет свое отношение к социальным нормам и к самой жизни. Когда один человек мучает и пытает другого, независимо от того, намерен ли он причинить смерть, он ни в коем случае не проявляет равнодушия к страданиям жертвы. Напротив, если пытка не вызывает у нее боли или даже она получает от этого удовлетворение, то нанесение телесных повреждений теряет смысл. Некоторые сексуальные убийцы, например, испытывают половое удовлетворение именно от страданий потерпевших, так что о равнодушии здесь говорить не приходится. Другое дело, что лица, совершающие убийства с особой жестокостью, абсолютно неспособны сочувствовать своим жертвам и их страданиям. Однако они ставят себя на их место, т.е. знают, как это тяжко.
Можно ли считать сам акт убийства результатом свободного волеизъявления? Нельзя, поскольку к нему, если даже брать только онтогенетический и личностный уровень, человек приходит всей своей жизнью, со всеми ее страстями, впитанными в себя, условиями и условностями, которые, как густой частокол, плотно окружали его с раннего детства. Убийство является для него логически, внутренне целесообразным и психологически выигрышным, это тот путь, который в наибольшей степени соответствует особенностям его личности, основным мотивационным тенденциям и всей прожитой жизни. То, почему он избрал данный путь, а не какой-либо другой, дает возможность проникнуть в его субъективный мир. Таким образом, убийство не есть результат свободного волеизъявления и именно по этой причине его мотивы носят бессознательный характер.
Человек, совершающий насилие, вступает в определенные отношения с природой, что, по-моему, не должно вызывать сомнений. Однако само его взаимодействие с ней даже по этому поводу всегда находило самые разные толкования. Например, де Сад, которого по чудовищной нелепости продолжают называть "божественным маркизом", считал, что природа враждебна человеку, жестока и несправедлива по отношению к нему; она наполнена насилием и может погубить его. Он же, чтобы быть максимально близким к ней, сам должен все разрушать — вот почему самое страшное убийство лишь орудие законов природы. При убийстве, по де Саду, происходит попрание социальных правил, но и слияние с природой. Поэтому его герои — разрушители, насильники и убийцы.
Ф. Арьес совершенно справедливо считает, что идеи главного "садиста" получили значительное распространение. Их нетрудно найти в новейших типах сатанизма, понимающих Сатану как человека, вступившего в брак с природой. Чисто современным искушением можно считать миф о сверхчеловеке, наследнике Сатаны: для сверхчеловека нет ни законов, ни порядка, ему все позволено, его естественная цель — удовлетворение собственных желаний, все же добродетели филантропов — не что иное, как лицемерие. Встреча человека с природой совершается здесь не на уровне добродетели, а на уровне слепого и принципиального аморального всемогущества сильног.
2. "Человек отличается от животного тем, что он убийца"
Убийца, как и любой индивид, является по своей сути социальным, и он в своей индивидуальности конституирован, пропитан культурой, традициями и институтами общества, к которому принадлежит. Поэтому его свобода, как и несвобода, имеет социальный характер. Те социальные и социально-психологические факторы, которые сопровождали человека с детства и формировали его психологический и нравственный облик, его предрасположенность к совершению определенных действий, в том числе деструктивных, образует его способность к осознанию того, что избираемое поведение общественно опасно. Однако он избирает именно его, а наказание за это базируется на том, что, обладая указанным знанием, убийца тем не менее реализует соответствующий поступок. Как видим, здесь глубочайшее противоречие, которое еще никому и никогда не удалось разрешить, но, несмотря на это, мы продолжаем верить в правосудие. Просто иного пути не существует, во всяком случае, сейчас он никак не просматривается.
Несмотря на свою изначальную и вечную природу, убийство не существует вне реального социально-исторического и социально-психологического контекста. Напротив, оно всегда носит на себе его печать и, прокладывая себе путь через века и тысячелетия, обретает собственное движение и свою логику развития, т.е. становится автономным, но тем не менее непрерывно подпитывается конкретными условиями и вне их существовать не может. Автономность выражается, в частности, в том, что мотивы убийств от сотворения мира остаются прежними; так же как человеческие страсти, сохранились и многие способы насильственного лишения жизни, если, конечно, брать сферу повседневной жизни, быта людей. Наряду с этим неповторимый склад личности убийцы вписывается в конкретный социальный фон, оказывающий на нее воздействие и толкающий на определенные поступки. Поэтому, рассуждая об убийствах и убийцах, мы не можем не критиковать общество, в котором они живут.
Существуют и иные взгляды на природу, мотивы и характер убийств. Один из них сформулировал А. Камю. Он писал, что мы живем в эпоху мастерски выполненных преступных замыслов. Современные правонарушители давно уже не те наивные дети, которые, умоляя простить их, ссылались на овладевшую ими страсть. Это люди зрелого ума, и неопровержимым оправданием служит им философия, благодаря которой даже убийца оказывается в роли судьи. В былые наивные времена, когда тиран ради вещей славы сметал с лица земли целые города, когда прикованный к победной колеснице невольник брел по чужим праздничным улицам, когда пленника бросали на съедение хищникам, чтобы потешить толпу, тогда перед фактом столь простодушных злодейств совесть могла оставаться спокойной, а мысль ясной.
Думать подобным образом значит исходить из того, что раньше люди были наивны и жили иными страстями и эмоциями, что уровень их интеллектуального развития был более низким по сравнению с нынешним, а поэтому они не могли хитроумно замыслить и мастерски выполнить свои преступные планы, в общем не отличались зрелым умом, что в давние и не столь давние годы они не создавали философию, оправдывающую убийство, что тогда их совесть не пробуждалась при виде злодейств, которые А. Камю называет простодушными. И сейчас значительное число убийств совершается по страсти, неистовой, рвущей сердце, когда помутненный разум не видит никакого другого выхода, кроме уничтожения. И сейчас некоторые убийцы во вполне цивилизованных странах своими действиями напоминают первобытных людей, поэтому даже те, кто приказывал бросать пленников на съедение хищникам, в сравнении с ними показались бы вполне интеллигентными людьми.
Совесть оставалась спокойной, а мысль ясной и у тех, кто в XX веке запускал в действие лагеря смерти, организовывал уничтожение своего и чужих народов, в частности массовые расстрелы для устрашения других. Сталинская и гитлеровская машины репрессий действовали абсолютно хладнокровно, как если бы речь шла не об убийстве людей, а о забое скота. В 30-х годах, когда миллионы советских людей гибли от голода, пуль и невыносимых условий жизни в концлагерях, Сталин, как всегда, был спокоен и уравновешен, работал по установленному им графику, принимал посетителей, проявлял внимание к семье, посещал театр. И у миллионов так называемых советских людей, занятых строительством коммунизма, совесть тоже оставалась спокойной, а мысль ясной. Оттого никто — ни тогда, ни в последующие годы — никогда ни в чем не каялся. Нацистские главари были очарованы безотказно действующим конвейером смерти, который они создали, большевистские — готовностью одних убивать, а других — быть убитыми.
По мнению Э. Фромма, появление человеческой деструктивности, частным выражением которой является убийство, относится скорее к истории, чем к предыстории, а человек отличается от животного именно тем, что он убийца. Это, безусловно, верно, но нельзя удержаться от того, чтобы не вспомнить, что и животные лишают других жизни, чтобы выжить самим. Разве мало общего между схваткой самцов из-за самки и дракой и убийством соперника среди людей или убийством из так называемой ревности? Можно привести ряд сексуально окрашенных уголовно наказуемых поступков, прямые аналоги которых можно обнаружить в поведении животных, например, эксгибиционизм, т.е. выявить корни этих поступков в предыстории человечества. Под предысторией можно понимать и тот период, когда люди представляли собой лишь первобытное стадо с самыми примитивными зачатками организации, но нет никаких оснований думать, что тогда не имело места смертельное насилие. Легенды и мифы разных народов убедительно говорят о том, что все это было.
Между тем не вызывает сомнений утверждение Э. Фромма, что если бы человеческая агрессивность находилась на таком же уровне, как у других млекопитающих (например, хотя бы наших ближайших родственников — шимпанзе), то человеческое общество было бы сравнительно миролюбивым. Но это не так. История человечества дает картину невероятной жестокости и деструкции, которая явно во много раз превосходит агрессивность его предков. Но тот же Э. Фромм признает, что животные также проявляют чрезвычайную, ярко выраженную деструктивность, когда нарушается равновесие в окружающей среде. Совершенно так же поступают и люди, когда во внешних условиях появляется нечто, что угрожает им. Вообще из работ Э. Фромма не очень ясно, что он подразумевал под предысторией человечества. Думаю, что при всех условиях это не животные, которые предшествовали появлению человека, а, возможно, то, что охватывается переходным периодом от них к человеку.
Современные социальные ископаемые дают нам убедительные доказательства того, что никаких иллюзий в отношении первобытных народов строить не следует. В сообществе, обреченном на примитивную борьбу за жизнь, уровень жестокости не ниже, чем в том, которое может позволить себе признание достоинства своих членов. Если же их достоинства признаются в разной степени (например, во многих тоталитарных странах), а общий уровень тревожности велик, то этим двум обстоятельствам будут соответствовать значительные масштабы жестокости, как горизонтальной, так и вертикальной.
Неверно считать, что убийств в первобытном обществе не было постольку, поскольку к числу преступлений можно отнести лишь то, что имеет ясную и недвусмысленную запись в уголовном законе или его своде, в кодексе. Во-первых, подобное юридическое оформление общественно опасного деяния, отнесение его к преступлению есть плод значительно более поздней цивилизации, к которому она шла многие века. В далекие же годы общинно-родового строя и на этапе его перехода к более совершенной формации решение названной проблемы наверняка было совсем другим. Тогда то или иное деяние могли считать тем, что мы сейчас называем преступным, и строго наказать за него, если так считал местный царек или вождь племени, или если это предусматривалось обычаем. Во-вторых, хорошо известно, что и в некоторых современных странах с теократическим режимом (например, в мусульманских) к уголовной ответственности могут привлечь в соответствии с религиозными установлениями, а не с уголовным законом.
Сказанное, однако, не позволяет считать, что если корни насилия лежат в доисторическом, досознательном, то только это и порождает его. При всем том, что свой путь насилие начало оттуда, его постоянно возрождают и питают социальные условия, современные каждому этапу развития общества. Следовательно, насилие постоянно воссоздается и порождается, что особенно четко видно при анализе причин конкретного преступления. Совокупность таких причин есть причина совокупности насилий.
Поэтому можно высказать уверенность, что убийство столь же вечное явление, как зачатие, рождение, болезни и смерть. Оно заложено в самой природе общества и составляет негативную сторону его бытия. Убийство, как и другие виды насилия, включено в социальную природу человека, в социально-психологические особенности его личности, в силу которых он иногда склонен разрешать свои проблемы запрещенными средствами, в том числе с помощью силы. Однако эти слова не должны приводить в ужас закоренелых советских криминологов, поскольку речь идет о человеке как собирательном понятии, точнее, о личности вообще как продукте социальных отношений и конфликтов, а не о конкретных лицах. Но у отдельного индивида может быть биологическая предрасположенность (только предрасположенность!) к насилию, если, например, он унаследовал склонность к алкоголизации или умственную отсталость, психопатию или эпилепсию. Конечно, предрасположенность так и останется предрасположенностью, если данная личность получит надлежащее воспитание, компенсирующее, "стирающее" эту предрасположенность. К сожалению, это бывает относительно редко.
Если убийство — не только, даже не столько как отдельное деяние, а все без исключения убийства, все виды противоправного насильственного лишения жизни — есть ее отрицание, то это означает движение к смерти. Убийства существуют потому, что человечество, не ведая того, бессознательно стремится к уничтожению некоторой своей части, пытаясь таким путем вернуться в нечто, что было до жизни и будет после нее, отдать таким образом неминуемую дань этому неизбежному, чтобы отвести свою общую гибель. Убийство как дань грозной силе отражено во многих древних мифах, например о Минотавре, который жил на Крите в громадном дворце (лабиринте), куда каждые девять лет афиняне посылали семь юношей и семь девушек в качестве подати, наложенной на них царем Миносом за убийство его сына Андрогея в Аттике.
Убийство выступает и как искупление человеческих грехов, о чем очень точно указано во многих древних источниках. Библейский Каин принес от плодов земли дар Господу, а Авель — от первородных стада своего, однако Господь призрел (принял) дар только Авеля, из-за чего "Каин сильно огорчился, и поникло лицо его. И сказал Господь Каину: почему ты огорчился, и отчего поникло лицо твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним. И сказал Каин Авелю, брату своему. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля и убил его".
Господь в общем осудил Каина, но как бы косвенно, не от своего имени: "... что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. И ныне проклят ты от земли ...Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле". Как мы видим, проклятия Каину исходят от оскверненной им кровью брата земли, а Творец остается в стороне. Более того, когда Каин пожаловался ему, что теперь "всякий, кто встретится со мной, убьет меня", ответил ему:
"За то всякому, кто убьет Каина, отметится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его". Следовательно, Бог обезопасил первого на свете убийцу, в чем, конечно, можно видеть только его всеблагое милосердие и всепрощение, если бы не некоторые обстоятельства. Действия Господа, как персонажа библейской легенды, не могли не быть глубоко мотивированы. Думается, что его нейтралитет и даже благожелательность в связи с убийством Авеля продиктованы тем, что Каин искупал некий грех, не очень понятный нам из самого контекста Библии, но Господь совершенно определенно и недвусмысленно указывает на то, что Каин согрешил: "а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит", причем до этого он отверг дары будущего убийцы, что с несомненностью указывает на то, что он в чем-то очень сильно провинился. Поэтому убийство Авеля вполне можно расценить как жертвоприношение во искупление грехов Каина и причину более чем снисходительного затем отношения к нему Господа. Его А. Камю называет жестоким и своенравным божеством, которое без всякого убедительного повода предпочитает жертву Авеля дарам Каина и тем самым провоцирует первое в истории убийство. В целом, суммируя сказанное, можно утверждать, что оно произошло по вине Господа.
Можно предположить, что Каин убил Авеля из зависти, т.е. из-за того, что Господь к тому больше благоволил. Однако никаких указаний на это в Библии нет. После же того, как Бог сделал Каину знамение, чтобы никто не убил его, тот пошел "от лица Господня и поселился в земле Иод, на востоке от Эдема". Каин женился, стал основателем рода и даже построил город, словом, жизнь первого на земле преступника, вопреки предсказанию Бога, сложилась достаточно удачно, и он не понес никакого наказания, что, по-видимому, можно объяснить тем, что его жертвоприношение было принято. Кстати, в легенде нет ни слова о том, что братоубийца раскаялся. Единственное его переживание заключается в страхе перед изгнанием и в том, что "всякий, кто встретится со мной, убьет меня". Здесь автор "Бытия" проявил прекрасное знание психологии убийцы: таких людей действительно больше всего беспокоит кара, но отнюдь не соображения нравственного порядка и стремление к покаянию.
Еще одну характерную черту в поведении убийц точно подметил библейский автор: вообще уйти от ответственности, для чего сразу же обмануть других. Так, на вопрос Господа уже после убийства, где Авель, Каин ответил, что не знает и что он вообще не сторож ему. Такой ответ современный человек мог бы назвать хамским, тем более, что он был адресован Всевышнему, однако решиться на него мог бы скорее всего тот, кто заранее рассчитывал на снисхождение божества. О том, что Бог, как ни странно, благоволил к первому убийце, я уже говорил. Добавлю к этому, что, когда Каин родился, его мать Ева сказала: "Приобрела я человека от Господа". Эти ее слова с несомненностью свидетельствуют об особой близости первенца к Творцу, угодности его рождения, причем ничего подобного не было сказано в связи с рождением Авеля.
Особого разбора, по-моему, требуют обращенные к Каину слова Господа о том, что "голос крови брата твоего вопиет ко мне из земли. И ныне проклят ты от земли". Здесь Господь как бы отступает на второй план. Как представляется, в "этих словах Господа отражены древнейшие представления человека о земле как о некоем вполне самостоятельном и живом персонаже. Ощущение такого образа земли можно найти у Эсхила, в одной из трагедий которого земля пьет кровь убитого Агамемнона. Согласно верованиям многих примитивных народов, пролитие человеческой крови причиняет земле оскорбление, что требует соответствующих жертвоприношений именно земле. Одним словом, земля отвергает убийство, т.е. его отвергают и осуждают люди, поскольку убийца осквернил сам источник жизни, чем создал опасность лишить питания и других.
Православная теология во многом так же оценивает поведение Каина. В "Толковой Библии" (комментариях к ней) можно прочитать, что своим вопросом: "Где Авель, брат твой?" Господь хотел "пробудить совесть братоубийцы, вызвать его на чистосердечное покаяние и на просьбу о помиловании. Но Каин был в совершенно противоположном настроении: с упорством ожесточившегося грешника, он не только запирается в преступлении, но и дает дерзкий ответ Богу, как бы даже обвиняя его за столь неуместный вопрос. Так как Каин не обнаружил готовности принести покаяние и принять помилование, то Бог приступает, наконец, к осуждению его, в котором проявляет свое всеведение, всемогущество, правосудие и милосердие". Относительно всеведения, всемогущества и милосердия Бога можно согласиться, а вот насчет правосудия... то тут большие сомнения. Никакого правосудия, как было показано выше, не было.
В христианской идеологии и культуре Каин навсегда стал символом зла, первым убийцей, первым совершившим тягчайший грех. Он и останется таковым не в последнюю очередь потому, что не испытал покаяния, став "родоначальником" убийц, подавляющее большинство которых неспособно к столь ценимому духовному шагу, и тех убийц, которые после совершения преступления жили счастливо и в достатке. Каин положил начало и другому нескончаемому ряду — тех, кто, убивая, приносит тем самым жертву.
Убийство как жертвоприношение Непобедимым можно видеть в массовом истреблении людей многими земными тиранами во все времена, большевизмом и нацизмом, китайскими и камбоджийскими коммунистами — в XX веке. Их исполнители и организаторы это не только палачи, но и священнодействующие. В этом одна из главных причин поразительного равнодушия к жертвам и полного отсутствия раскаяния повинных в геноциде и других сходных преступлениях. Такое отмечалось многими участниками и свидетелями Нюрнбергского процесса, а за долгие постсталинские годы мы не знаем ни одного примера публичного покаяния тех, кто виновен в массовом уничтожении населения.
Я говорю здесь о всех убийствах — "государственных", "обыденных", любых, но не о жертвах несчастных случаев или природных катаклизмов. Убийство делается руками людей, точно так же, как к Минотавру посылали семь юношей и семь девушек в качестве подати.
Пытаясь уяснить, что такое убийство, необходимо обратить внимание на то, что оно неизменно привлекает жгучее внимание, став повседневностью в быту и реальностью в политике. Неисчислимое множество произведений литературы и искусства, даже если оставить в стороне детективы, сюжетно и по содержанию построено именно на смертельном насилии либо оно занимает в них существенное место. Например, трагедии для театра с античных времен и до классической европейской драматургии непременным элементом включали в себя убийство, даже множество убийств, совершаемых как отрицательными, так и положительными героями. Когда трагическое еще не отделялось от страшного, а средства выразительности были сравнительно скудны, делание трупов выступало на сцене обычным способом драматизации ситуаций, накаливания страстей, демонстрации бурных эмоций, победы злых сил либо торжества справедливости, в результате происков злодеев и даже потусторонних сил.
Убивали и были убиваемы "злые" и "добрые" боги, даже самые первые в еще примитивных религиях демоны и драконы, герои и титаны. С помощью убийства небесные и подземные силы решали свои "обычные" проблемы, а стимулировали их поступки злоба, месть, зависть и другие вполне людские разрушительные порывы. Боги, в том числе христианский бог, бывали неимоверно жестоки к людям и часто прибегали к их массовому уничтожению, нисколько не отделяя правых от неправых. Боги еще жестоко и однозначно программировали людей на убийство и другие тяжкие проступки, например, Эдипа. Его несчастная судьба заранее известна, ибо свыше предрешено, что он совершит убийство и инцест, сейчас бы мы сказали, что ему было просто некуда деваться. Однако, как замечает А. Камю, Эдип сознает, что он не безвинная жертва. Он виновен, хоть и не по собственной воле; он тоже один из элементов судьбы. Он жалуется, но избегает непоправимых слов.
Говоря об убийстве в жизни людей, я несколько раз пытался провести мысль о том, что, осуждая убийство, человек в то же время принимает и даже одобряет его, хотя, как правило, завуалировано. Это очень важный момент для понимания природы и причин данного явления, а поэтому он заслуживает самостоятельного рассмотрения. Как бы предваряя его, приведу следующий пример из практики. М. В. Данилевской в 1995 г. обследована в местах лишения свободы некая Каплина. Она ранее никогда не была судима, была достаточно хорошо социально адаптирована: имела высшее образование и работала агрономом, замужем и имела четверых детей. В 1992 г. приняла под опеку племянника мужа — мальчика-сироту Сережу, четырех лет, родители его погибли.
Из приговора известно, что она систематически избивала Сережу ремнем, руками, деревянной скалкой (показания мужа, соседей). В период с 1 по 9 января 1993 г. Каплина, закрывшись в квартире с детьми, издевалась над ребенком: избивала его, обливала холодной водой, потом опять начинала избивать ногами, палкой. Дети плакали и просили ее не убивать Сережу. Судебно-медицинская экспертиза констатировала 57 повреждений головы и тела. Среди них разрыв печени, закрытая черепно-мозговая травма и др. Вину Кашина признала лишь частично. По материалам дела установлено, что своих детей она так жестоко не била и вообще редко наказывала.
Частичное признание Каплиной своей вины в суде чисто показное и формальное, за ним не стоит ничего нравственного. Это пустые звуки в ответ на столь же пустое положение закона о том, что председательствующий в суде спрашивает у обвиняемого, признает ли он себя виновным. Все дальнейшее поведение преступницы в период отбывания наказания подтверждает, что она совершенно не раскаивается в совершенном преступлении, постоянно лжет и изворачивается. В беседе с М. В. Данилевской сказала, что мальчик просто поскользнулся и разбился, а она совершенно ни при чем. По ее мнению, посадив ее за решетку, государство совершило большую ошибку: она не может сама воспитывать своих детей, а за время отбывания наказания она все равно не изменится, не исправится, ибо исправляться ей нечего.
Отношение Каплиной к совершенному преступлению, а именно фактически полное отрицание своей вины, доказывает, что гибель ребенка от ее руки не вызывает у нее никаких отрицательных эмоций. Но эта смерть ей была нужна: для такого предположения имеются веские основания, поскольку Каплина взяла к себе в дом ребенка, имея своих четверых детей, но не для того, как показали дальнейшие события, чтобы воспитывать, а для того, чтобы убить. Но если смерть мальчика ей была нужна, то возникает вопрос — для чего. Я не буду на нем останавливаться, хотя имеющиеся психологические и иные данные на преступницу вполне позволяют это сделать. Я лишь фиксирую, что в ее жизни это было совершенно необходимое событие, и то, что она шла к убийству путем длительного истязания, лишь подтверждает сказанное. Каплина сделала убийство ребенка одним из центральных, если не самым главным событием своей жизни.
Если бы такого события не произошло, это была бы жизнь не Каплиной, а кого-то другого.
Во-первых, уголовный закон предоставляет прекрасную возможность назвать убийство вовсе не убийством, а совсем иначе, тем самым весьма завуалировано принимая убийство за должное, поскольку не дает ему надлежащей нравственной и правовой оценки. Так, одна из статей уголовного закона России (1960 г.) предусматривала уголовную ответственность за умышленные телесные повреждения, опасные для жизни, которые повлекли за собой смерть потерпевшего или носили характер мучения или истязания. Следовательно, если в течение длительного времени систематически и зверски истязается четырехлетний ребенок, то это, упаси Боже, конечно, не убийство. А вот если кто-то гибнет от одной пули, то тогда да, это убийство. Действия Каплиной как раз и были квалифицированы как нанесение телесных повреждений, которые повлекли смерть в результате истязания. Я говорю об этом, чтобы показать, что государство и общество в немалом числе случаев укрывают убийство вполне легальным способом, т.е. принимают его.
Правоохранительные органы всегда умело использовали эту и подобные лазейки в законе, чтобы не зафиксировать на обслуживаемой территории убийство — это тоже одна из форм его приятия, что может быть расценено и как нечто похожее на одобрение.
Во-вторых, покрывал убийцу Каплину не только закон, но и суд, когда выносил ей наказание. Ее чудовищное злодеяние не вызвало у него адекватной реакции: преступница была приговорена лишь к пяти годам лишения свободы, хотя соответствующая статья Уголовного кодекса предусматривает наказание от пяти до двенадцати лет лишения свободы, т.е. Каплина понесла минимальное наказание, которое, вспомним, тоже вызвало ее неудовольствие. Поэтому создается впечатление, что она вообще не считает, что совершила нечто преступное. Такое отношение к убийству, столь характерное для многих убийц, представляет собой одну из главных опасностей этого самого опасного преступления. Суд же, по существу, покрыл, принял убийство.
Суд, постановляя приговор, учитывал, что у Каплиной четверо детей, но стоило ли принимать во внимание это, казалось бы, важное обстоятельство, если соизмерять его с тем страшным, что было ею содеяно? Суд был вообще нелогичен, если лишил свободы убийцу, мать четверых детей, даже на пять лет. Если ее нельзя было отрывать от собственных детей на более длительный срок, то, следуя удивительной логике суда, не нужна было бы этого делать и на пятилетний срок. И потом, нужна ли такая мать даже своим детям, если она в их присутствии убивает другого ребенка?
Итак, в данном случае убийство принималось самой убийцей, законом, следствием и судом.
3. Приятие убийства
В современном искусстве, главным образом в художественной литературе и кино, если, конечно, брать его масскультовый уровень, убийство занимает ведущее место, часто переплетаясь с сексом, но редко уступая ему первенство. В этом тоже можно видеть неистребимый интерес к смерти, даже тягу к ней, но не к естественной, не в результате несчастного случая или действия сил природы, а именно к гибели от руки ближнего своего. Подобное стремление диктуется страхом перед насильственной смертью, который снимается или ослабевает, если человек уясняет ее, приближает к себе, как бы вносит в себя, даже "проглатывает", тем самым овладевает ею, делая таким образом не очень страшной. В этом смысле кровавое обывательское искусство может играть положительную роль, снимая напряжение и тревожность.
Наблюдая на экране убийство или читая о нем в книге, многие люди таким путем компенсируют, снимают собственную агрессивность. Иными словами, субъект бессознательно ставит себя на место убийцы, последний действует как бы от его имени или, что одно и то же, читающий (смотрящий кинофильм) руками другого совершает то, что запрещает сам себе или не способен сделать в силу каких-то объективных или субъективных причин.
Всегда повышенный интерес именно к насильственной смерти можно объяснить и тем, что человек таким способом отступает от естественной смерти, психологически уходит от нее, поскольку она внушает ужас своей непонятностью и неотвратимостью. Так как мысль или, точнее, предощущение естественной смерти никогда не покидает человека, он невольно обращается к насильственной гибели, которая, с его позиций, вполне понятна и объяснима, потому что исходит не от чего-то, что ни в коем случае не показывает своего лица, а от такого же, как он, индивида. К тому же, что тоже очень важно, насильственной смерти при соблюдении ряда условий вполне можно избежать, в связи с чем она внушает меньше страха и поэтому больше принимаема.
Необходимо отметить, что, согласно толковому словарю Вл. Даля, исходное для нашего исследования слово "убить" означало не только лишить жизни, но и "уколотить, утолочить, выравнивая сбивать туже, крепче, утрамбовать (дорожки садовые убиты, усыпаны хрящом. Убить дорогу щебнем. Убить комнату шелковыми обоями, обить, одеть стены. Весь сундук убит гвоздями)". Как мы видим, названное слово имело весьма широкое применение, в том числе для обозначения действий, не вызывающих сомнений в их социальной приемлемости. Обращает на себя внимание, что "убить" употреблялось для того, чтобы определить полезное для человека воздействие на что-то. Причем этому "что-то" иногда наносится некоторый ущерб, например, дереву сундука, когда в него вбивают гвозди; сбивать туже, крепче тоже значит ограничивающее воздействие, изменение прежних объемов или форм.
Слово "убить", согласно Вл. Далю, использовалось (используется и сейчас) для выражения физических и психических травм, вовсе не обязательно убийств, а в смысле ушибить, зашибить, искалечить ("Он в больнице, его лошадь убила. Пожарного стропилом убило, насилу слез. Его громом убило, оглох совсем") либо оскорбить, огорчить или опозорить ("Ее сыновья убивают, беспутны больно. Весть эта убила старика, не ест, не пьет, сидит задумавшись. Человек не скотина, и словом убить можно"), либо наказать ("Кто неправдой живет, того Бог убьет. Похулить — грех, а похвалить — Бог убьет").
Таким образом, слово "убить" использовалось для обозначения широкого класса явлений, необязательно преступных или аморальных, а и вполне полезных, но всегда означало воздействие на кого-то или на что-то, их ограничение, изменение и т.д. Можно предполагать, что в связи с таким масштабным спектром его употребления само убийство не во всех случаях принималось сознанием в качестве чрезвычайного, страшного, непоправимого ущерба.
К приятию убийства человечество давно подготовила религия, особенно христианство, поскольку один из главных ее догматов содержит утверждение, что неизмеримо лучшая доля ожидает человека за гробом. Об этом прекрасно сказал С. Кьеркегор: "...На языке людей смерть это конец всего и, как они говорят, пока есть жизнь, есть надежда". Однако для христианина смерть вовсе не конец всего и не простой эпизод в единственной реальности, каковой является вечная жизнь; и она вмещает бесконечно больше надежды, чем несет нам жизнь, даже наполненная здоровьем и силой. Таким образом, для христианина даже смерть не выступает "смертельной болезнью...". Убийство во всех без исключения случаях ускоряет уход в это вечное блаженство, а поэтому вроде бы служит людям. Проповедь христианством загробной жизни, воспевание смерти, мученичества и страданий обесценивают саму жизнь, лишают ее радостей и ярких красок, в том числе в представлениях убийцы. Религия постоянно внушает страх перед Богом, его гневом, что, правда, далеко не всегда удерживает грешников, но страшиться можно лишь того, кто представляет серьезную угрозу, в частности разрушением и даже лишением жизни. Человек часто оказывается мечущимся между опасностями реальной жизни и теми карами, которые будут обрушены на его несчастную голову, когда он предстанет перед Господом. Такая личностная ситуация требует защиты, которая во многих случаях осуществляется с помощью упреждающего насилия.
Библия насыщена убийствами (одиночными, групповыми и массовыми), кровавыми казнями и пытками, в ней немало человеческих жертвоприношений. Один из первых эпизодов этой священной книги — убийство, и первый убийца был третьим по счету библейским жителем Земли, первенцем Адама и Евы. При всем том, что любая священная книга есть проекция реальной жизни людей, она не может не оказывать на них обратного воздействия, в частности ненамеренно провоцируя убийства через религиозную идеологию и религиозную психологию. Отрицание такого эффекта есть отрицание религиозной жизни и самой религии как неотъемлемой части общественной психики.
Для понимания того, почему могут быть приемлемы проступки и преступления, небезразличен и другой основополагающий христианский догмат о первородном грехе, об изначальной и неустранимой греховности и ничтожности человека перед Богом. По С. Кьеркегору, именно эта негативность человеческого бытия признается им в качестве онтологического условия спасения, а осознание собственной греховности становится единственно возможной основой движения человека к Богу. Но осознание того, что он греховен только потому, что принадлежит к людям, может послужить отправной точкой движения не к Богу, а по прямо противоположному направлению — к действительному совершению греховных дел, поскольку все равно грешен, даже и без собственной вины.
Этот путь может быть отмечен отчаянием и напряженностью, которые будут умножаться по мере совершения все более тяжких проступков. Тот же С. Кьеркегор писал, что, когда отчаиваются в грехе, это означает, что грех заключен внутри своей собственной последовательности или же стремится там оставаться. Он полностью отказывается иметь какое бы то ни было отношение к добру, он сожалеет о своей слабости — о том, что порой прислушивался и к другому голосу. Нет, теперь он решает слушать лишь самого себя, иметь дело только с собою, замкнуться в пределах своего "Я", оградить себя отчаянием своего греха от всякой неожиданности или следования добру. Он сознает, что сжег за собой все мосты и стал столь же недостижим для добра, сколь это добро недостижимо для него. Отчаиваться во грехе — это вторичное отделение от добра, которое выживает из греха, как из плода, последние демонические силы; тогда он вынуждает себя считать не просто бесплодным и тщетным то, что зовется раскаянием и милостью, но также видеть в этом опасность, против которой он более всего вооружается. Я полагаю, что отчаяние будет усиливаться и по мере того, как человек начнет терять надежду приблизиться к Богу, все больше убеждаясь в своей греховности, теперь состоящей как бы из двух пластов: той, изначально унаследованной, и той, которая сотворена уже собственными руками.
Опасность догмата о прирожденной и неустранимой греховности состоит и в том, что человек, зная, что он все равно грешен, этим первородным грехом и будет оправдывать свои поступки, снимая таким путем с себя и ответственность, и вину. Индивид, находящий истоки своего преступного поведения вне своих воли и желания, в том, что лежит за пределами его сил, чаще всего является аморальной личностью. Подобный аморализм будет толкать его на совершение все более опасных поступков, в том числе убийств.
Теперь посмотрим на всю эту ситуацию с другой стороны. Человек, знающий, что его спасет только вера в Бога (согласно С. Кьеркегору, противоположностью греха является не добродетель, а вера в Бога; я же считаю, что противоположностью греха является свобода выбора), может длительное время совершать самые тяжкие преступления в надежде, сначала смутной, а затем все более осознанной, что он обретет спасение в вере. Такая перспектива психологически развязывает ему руки, даже когда он намерен обагрить их кровью. Именно по этой причине часты случаи, когда многократно преступные реальные люди и книжные герои к концу жизни становятся неистово набожными, полностью уходят в религию, жертвуют церкви все свое достояние. Любое раскаяние заслуживает положительной оценки, но в данном случае оно представляется этически малоценным, поскольку человек преступает людские и божеские запреты в тайной надежде потом обрести прощение у Бога. Сама вера здесь носит спекулятивный характер, она, если можно назвать ее верой, не более, чем способ спастись, не более, чем способ индивидуальной защиты.
Обратимся к "Откровению Святого Иоанна Богослова" (Апокалипсису), который разительно отличается от всех других книг Нового Завета, как, впрочем, и Ветхого, своей общей эмоциональной тональностью, исключительно зловещими, мрачными красками и такими же картинами и пророчествами. "Откровение" наполнено беспрецедентным количеством эпизодов гибели и убийств людей (6-8, 8-7, 8, 14-20, 19-18, 20), угроз кровавых расправ (2-23, 11-5, 6. 7, 13, 13-15, 14-10, 11, 16-1, 19-15, 20-9), жестоких мучений людей (9-5, 16-2, 8, 9, 21, 18-9), внушающих страх символов и фигур, даже Слово Божие облачено в одежды, обагренные кровью (19-13). Кажется, нет больше способов убийств, невозможно больше уничтожить людей, чем это делает злобное божество и его антипод зверь, они, казалось бы, соревнуются в жестокости. Бог не щадит даже детей: так, лжепророчице Иезавеле Бог грозит поразить смертью ее детей (2-23).
Вот какие страдания по велению Бога были причинены людям:
Ангел дал падшей с неба звезде ключ от кладезя бездны, она отворила кладезь, и оттуда вышел дым с саранчой, и "дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев: и мучение от нее подобно мучению скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них" (9-2, 3, 4, 5, 6).
В главе XIX Ангел "воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим по средине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию, чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых, и великих... И схвачен был зверь и с ним лжепророк... оба живые брошены в озеро огненное, горящее серою".
"Толковая Библия" (СПб. 1911-1913) следующим образом комментирует перечисленные события: враги собрались целым войском, но по премудрому промыслу Божию и Его всемогущему действию все нечестивые пред страшным судом испытают на себе то, что заслужили. По слову Апостола все живущие испытывают изменение своих тел, что для праведников будет блаженным, спокойным и радостным, а для нечестивых оно будет мучительно. Возмездие началось с тех, кто были виновниками человеческого нечестия, — с антихриста и лжепророка. А так как их нечестие и их заслуженность вечных мучений будут для всех несомненны, то для них не будет даже и суда — они без суда будут брошены живыми в озеро огненное, геенну, на вечные мучения.
Посмотрите, как принципиально отличается учение Христа, изложенное в знаменитой Нагорной проповеди (от Матфея, 5), от многих призывов и требований "Откровения". Христос, в частности, учил: "Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас". А вот о чем в Апокалипсисе "возопили громким голосом души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели: доколе, Владыка, святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу" ("Откровение", 6-10).
В целом неизбежен вывод, что этические воззрения этой книги не имеют ничего общего с христианскими постулатами милосердия, ненасилия, прощения врагам своим. Здесь все эти ценности не просто забыты, они заменены прямо противоположными по своему содержанию правилами и принципами, из которых первейший — уничтожение всех несогласных, инакомыслящих, достижение цели торжества новой религии любой ценой. Хотя богословие считает Апокалипсис книгой борьбы с Антихристом и ересью, на самом деле она является прямым отрицанием христианских этических ценностей, того, что составляет сердцевину христианской нравственной культуры. В названном аспекте "Откровение" отбрасывает христианство далеко назад. Поэтому можно согласиться с Ф. Энгельсом, что его автор — представитель совершенно новой фазы развития религии, но согласиться только в том смысле, что эта фаза закрепила уже особое место христианства в мире, а сама книга предвосхитила, предопределила жестокие расправы церкви со всеми неугодными, в том числе с помощью инквизиции, создала для этого необходимую идеологическую базу. "Откровение" провозгласило воинствующую церковь.
В центре внимания этой книги — борьба с Антихристом (зверем, лжепророком). С. Н. Булгаков, чей авторитет в богословии очень высок, отмечал, что власть зверя это абсолютизм государства, который мы наблюдаем в разные времена истории вплоть до наших дней, когда количественное меньшинство партии силой своей сплоченности и беспощадности насилует жизнь народов: таковы большевизм, расизм, фашизм. При этом имеется в виду не только фактическое насилие власти, писал С. Н. Булгаков, вооруженной всеми средствами внешнего принуждения, но и гипноз ее чисто духовный. Автор "Откровения" имел в виду, конечно, Римскую империю. Однако я полагаю, что те методы, которые использовало (в данной книге) христианство в борьбе со зверем-государством, мало чем отличаются от средств, которые применяло последнее в тоталитарных царствах.
Нельзя пройти мимо одной весьма существенной и красноречивой, на мой взгляд, особенности, присущей Апокалипсису. Она заключается в том, что не только, так сказать, "прямые" эпизоды насилия и убийств, но и вся сложная символика, иносказания этой книги, многие ее образы носят чрезвычайно воинственный, агрессивный характер. Например, в Главе 19(21) рассказывается о том, что сторонники зверя и лжепророка были "убиты мечом Сидящего на коне, исходящим из уст его; и все птицы напитались их трупами". Иными словами, они были повержены, уничтожены, но не убиты, Словом Христовым, проповедью христианства ("убиты мечом, исходящим из уст..."). Однако весьма показательно, что для описания данной ситуации используются такие атрибуты, как меч, трупы, птицы, напитавшиеся трупами, т.е. самая зловещая символика убийств и смерти. Понятно, что те же мысли автор мог бы изложить совсем иными словами, символами, картинами, но он сделал именно так, как сделал. К тому же меч, исходящий из уст, можно понимать не только как разящее слово (словом, кстати, тоже можно убить), но и как действительный меч, карающий за инакомыслящее слово.
Приведенный отрывок отнюдь не исключение в книге.
Рассмотрим знаменитый запрет "Не убивай" из числа переданных Господом Моисею (Исход, 20-13). Уже давно возникал вопрос по поводу того, относится ли он ко всем живым существам или нет. Л. И. Толстой считал, что запрет относится и к животным. Согласно же катехизису митрополита Филарета (по данным И. А. Крывелева), который рассматривается русской православной церковью как официальное изложение ее вероисповедных позиций, запрещается не убийство вообще, а "законопреступное" убийство, не имея в виду смертную казнь по приговору суда и убийство неприятеля на войне. С другой стороны, искусственно расширяются масштабы действия заповеди путем введения понятия "духовного убийства". Сюда включаются такие поступки, как "соблазн, когда кто совращает ближнего в неверие или в беззаконие и тем подвергает его душу духовной смерти".
В той же книге «Исход», в двадцать первой главе, т.е. прямо вслед за знаменитыми заповедями (в том числе "Не убивай") можно найти следующие указания: "Кто ударит человека, так что он умрет, да будет предан смерти" (12); "А если кто с намерением умертвит ближнего коварно, то и от жертвенника моего бери его на смерть" (14);
"Кто ударит отца своего или свою мать, того должно предать смерти" (15); "Кто украдет человека и продаст его, или найдется он в руках у него, то должно предать его смерти" (16); "Кто злословит отца своего или свою мать, того должно предать смерти" (17); "Глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу. Обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб" (24, 25);"...если вол был бодлив и вчера и третьего дня и хозяин его был извещен о сем, не стерег его, а он убил мужчину или женщину, то вола побить камнями, и хозяина его предать смерти" (29).
Как мы видим, библейский уголовный кодекс весьма суров, наказывал смертью не только за убийства. В Ветхом Завете имеется множество примеров кровожадности самого Моисея, который донес до израильского народа заповеди Господа, в том числе "Не убивай". Особенно беспощаден был пророк к тем, кто отступал от "истинной" веры).
Люди не только проявляют жгучий интерес к убийствам — многие из них согласны с такими поступками, как бы последние ни осуждались моралью, одобряют их, а сами убийцы достаточно часто вызывают симпатию и влечение. Сказанное относится не только к законопослушным обывателям, ждущим от государства защиты любой ценой, а поэтому оправдывающим его кровавые репрессии. Родные и близкие "рядовых" убийц в подавляющем большинстве случаев стараются обелить их, приводят множество соображений и фактов, оправдывающих их поведение. Самые чудовищные злодеяния, совершенные бандитами и террористами, вызывают затаенный и сладостный восторг даже у "просвещенных" журналистов .
Один из двух обвиняемых в совершении террористического акта в штате Оклахома (США) в 1995 г., когда во время взрыва административного здания погибло 168 человек, 28-летний Маквей был буквально завален неистовыми письмами женщин. Они признавались ему в любви, хотя никогда раньше его не видели. Одна из жительниц штата Иллинойс послала ему одиннадцать писем, в которых выражала желание стать "его девушкой". Гнусный убийца Басаев, от рук которого и его банды погибли десятки мирных жителей в г. Буденновске Ставропольского края в 1995 г., со временем, после первых ошеломляющих сообщений, предстал в российских средствах массовой информации этакой симпатичной фигурой, отважным и умным человеком, вызывающим даже восхищение; журналисты, которые встречались с ним, обращались к нему на "ты", как к близкому человеку, называли по имени.
Здесь, как и в случае с Маквеем, массовые убийства остались по ту сторону нравственности, а предметом ничем не прикрытого первобытного восторга стала всеразрушающая агрессия, персонифицированная в тех, кого с полным основанием можно назвать врагами человечества. Общественное сознание и общественное мнение слишком часто согласны с убийством, чтобы игнорировать этот факт. Они способны, подобно Ивану Карамазову, проявить всяческую снисходительность к убийце и никакой — к палачу. Это совсем не странно, ибо палач не просто чужой, а особый человек и его особость внушает ужас и одновременно щекочущий нервы интерес, поскольку он как никто другой верно служит смерти. Палач — персонаж добровольный. Убийца в глазах толпы — часто вынужденный, к тому же свой и такой понятный.
Древние люди относились к убийцам достаточно настороженно и устанавливали дистанцию между ними и остальными людьми, причем табу распространялось и на воинов, одержавших победу над врагом. По мнению Д. Д. Фрезера ("Золотая ветвь"), поводом для обременительных ограничений, налагаемых на победителей в час их триумфа, является, возможно, боязнь гнева духов убитых ими врагов. Табуированным лицам, в данном случае убийцам и воинам, поразившим врагов, необходимо было жить отдельно от женщин, избегать полового общения с ними, употреблять уже использованную другими посуду и т.д. Так, когда на острове Тимор отряд воинов возвращается с победой и приносит головы побежденных врагов, обычай запрещает предводителю отряда возвращаться непосредственно к себе домой. В его распоряжение предоставляется особая хижина, в которой он с целью телесного и духовного очищения должен провести два месяца. У племен устья реки Ванигелы в Новой Гвинее человек, который отнял у другого жизнь, считается нечистым до совершения подобающих обрядов. Убив человека, он должен как можно скорее очистить себя и свое оружие. Басуты по возвращении с поля битвы совершают специальное омовение. Необходимо, чтобы воины как можно скорее очистились от пролитой ими крови, иначе тени жертв будут непрестанно преследовать их и нарушать их сон. Молодые храбрецы у натчей в Северной Америке, добывшие свои первые скальпы, были обязаны на протяжении шести месяцев соблюдать некоторые запреты: им не разрешалось спать с женами и употреблять в пищу мясо.
Все эти виды изоляции и очистительные обряды имели одну цель: отогнать, запугать и умиротворить душу убитого. Как это далеко от нас, с нашими триумфальными арками, торжественными шествиями победителей, деланиями из них национальных героев (как это было в случае с Басаевым), награждениями орденами и т.д.! Древние в значительно большей степени, чем мы, ощущали единство живых с мертвыми, а поэтому пытались умиротворить души последних, причем, напомню, речь шла не о соплеменниках, а о представителях других народов, убитых в битве. Для нас очень важно здесь зафиксировать, что и такие убийцы считались нечистыми.
Согласно Д. Д. Фрезеру, тот же смысл отогнать, умиротворить душу убитого первоначально имело аналогичное очищение человекоубийц, обагривших свои руки кровью соплеменников. Они тоже должны были пройти очистительные обряды. Так, у индейцев омаха из Северной Америки за родственниками убитого оставалось право предать смерти убийцу, но иногда, соглашаясь принять от него подарки, они от этого права отказывались. Если убийце сохраняли жизнь, то на срок от двух до четырех лет ему вменялась обязанность соблюдения строгих предписаний. Он должен был ходить босым; ему запрещалось есть подогретую пищу, возвышать голос, озираться вокруг. Ему предписывалось завертываться в плащ и завязывать его на шее даже в жаркую погоду; он не должен был допускать, чтобы плащ ниспадал и развевался. Ему не разрешалось размахивать руками — их следовало держать прижатыми к туловищу. Он не имел права расчесывать волосы. Оставаться с ним в палатке разрешалось только родственникам. Никто не желал разделять с ним трапезу. Причиной всех запретов и ограничений Д. Д. Фрезер считает то, что убийца преследуется душой убитого и поэтому опасен.
Весьма красноречивы сведения о существовавших в Древней Греции запретах, которые распространялись на убийц. Их приводит Д. Д. Фрезер в своей книге "Фольклор в Ветхом Завете". Убийца для древних греков — человек зачумленный, окруженный ядовитой атмосферой, зараженный дыханием смерти, одно лишь его прикосновение губит землю. Убийца, подвергнутый изгнанию, против которого в его отсутствие было возбуждено новое обвинение, имел право вернуться в Аттику для защиты, но не мог ступить ногой на землю, а должен был говорить с корабля, но даже кораблю нельзя было бросить якорь или спустить трап на берег. Судьи избегали всякого соприкосновения с обвиняемым и разбирали дело, оставаясь на берегу. Чтобы совершенно изолировать убийцу от земли, существовало и такое правило, что если обвиненный в убийстве человек после кораблекрушения был выброшен на берег той страны, где он совершил преступление, то ему разрешалось оставаться на берегу, пока не подоспеет на помощь другой корабль. Но от него требовалось держать все время ноги в морской воде, — очевидно, чтобы исключить или ослабить проникновение яда в землю, который, как считалось, исходит от человекоубийцы ".
В многочисленных табу на убийц явственно звучит их общественное порицание, четкое представление о них как о людях, представляющих огромную опасность, а поэтому вызывающих сильнейший страх. Создается впечатление, что именно страх, что убийца, даже если он убил врага во время битвы, может навлечь на остальных страшные беды, занимает главенствующее положение в отношении древних к подобным людям. Отсюда вытекает, что убийца наделялся каким-то весьма опасными свойствами, хотя неясно, те ли это свойства, которые привели его к убийству, или они являются следствием такого поступка. Учитывая особенности первобытного мышления, вполне можно предположить, что второй вариант вполне реален. Вне зависимости от отношения к самому убийце, объектом особой заботы было умилостивление души убитого. Таким образом, угрозу таили в себе и убийца, и душа убитого. Это органически вписывается в общую картину постоянных опасностей, которые непрерывно переживал древний человек. Можно уверенно предположить, что подобные переживания могли порождать защитную агрессию, психологически оправданную.
Таким образом, в жизни первобытных людей можно обнаружить то, что могло бы остановить тогда некоторых потенциальных убийц, особенно учитывая небольшие по количеству людей племена и общины того времени и тесную социально-психологическую взаимозависимость их членов. Предание о матереубийце Оресте и предание об Алкмеоне, тоже матереубийце, которых преследовали духи убитых матерей (фурий), отражают страх древних греков перед теми, кого преследует озлобленная душа, а также представление об особой ответственности тех, кто поднял руку на мать.
убийство насилие смерть тревожность
4. "Справедливое" убийство
А. Камю писал, что как только человек допустил возможность убийства, хотя бы и единственный раз, он должен признать убийство всеобщим правилом. Но такое утверждение ни на чем не основано и несколько упрощает проблему. Многие убийцы, особенно те, которые совершили преступления в быту, полностью согласны с тем, что такое деяние исключительно порицаемо. Бывший убийца вполне может защитить другого человека, даже не обязательно близкого, от посягательства на его жизнь. Большинство убийц, в первую очередь те, кто совершил это преступление один раз, отнюдь не отвергает другие правила и ценности. Так, многие из них никогда не крадут и не грабят, способны на искреннюю привязанность к друзьям и любовь к женщинам, могут добросовестно работать и выполнять общественный долг. С другой стороны, люди, которые в основном находятся за рамками нормального социального общения, прежде всего алкоголики, привычные тунеядцы и бродяги, сравнительно редко совершают убийства. Одним словом, здесь все гораздо сложнее.
Убийство становится допустимым, если люди воспринимают его безразлично, если они ни во что не верят или верят в то, что не имеет ничего общего с духовностью и гуманностью, и не имеют ценностей, связанных с ними. Убийство приемлемо, если появляются доводы "за" и "против" него, если решение об убийстве или даже его абстрактной возможности принимается в соответствии не с совестью, а с логикой, если можно мириться с убийством, совершенным другим, если человеческая жизнь рассматривается лишь как ставка в игре, если результат все, а способы его достижения ничто. В последнем случае находится много оправданий убийствам, особенно если цель не связана с приобретением материальных благ и тогда будут реальны массовые убийства людей под знаменем свободы и торжества идей.
И все-таки чужая жизнь не для каждого убийцы пустяк, напротив, некоторые из них оценивают ее достаточно высоко как ту цену, которую они платят для решения своих столь же высоко ценимых целей. Преступник смутно ощущает, что, чем больше возмущена общественная мораль, тем больше психологических и иных благ он может ожидать для себя, тем успешнее могут решаться его личные проблемы. Поэтому убивают своих малолетних детей и любимых жен без каких-либо намеков на ревность. Очень похоже на это поступали люди древних народов, например семитских, которые в особо важных случаях приносили в жертву богам своих детей.
Немалая парадоксальность заключается в том, что, если человек согласен на убийство другого, тем более, если он делает это открыто, он очень часто, не ведая того, тем самым подписывает приговор себе. Дело в том, что он создает ситуацию, при которой и он может быть убит, и здесь не имеет значения, что согласившийся на убийство или даже отдавший об этом приказ принадлежит к самым могущественным слоям общества. Цепь насилий беспрерывна, и эту мысль неплохо сформулировали персонажи Сада (точнее, он сам), которые стремились всех уничтожить и растлить. Правда, при этом остается неясным их конечный выигрыш, когда убивать и растлевать останется некого, кроме них самих.
Одобрение убийства, как давно замечено, часто маскируется необходимостью исполнения служебного или религиозного долга, вписываясь в общую картину насилия и разрушения. Я здесь совсем не имею в виду намеренный обман, а те случаи, когда человек полагает, что именно такое поведение вытекает из его обязанностей либо призвания. Но это осознаваемые стимулы, могущие скрывать истинные мотивы, которые прячутся во мгле бессознательного. В подтверждение приведу пример из "Писем к немецкому другу" А. Камю.
Это случилось во Франции во время второй мировой войны. Однажды на заре грузовик с вооруженными солдатами увозит из тюрьмы одиннадцать французов на кладбище для расстрела. Из этих одиннадцати лишь пятеро или шестеро действительно что-то сделали для этого: листовки, несколько тайных встреч и — самое тяжкое — неповиновение. Остальные не совершили ровно ничего. И сознание того, что они умрут по ошибке, падут жертвой чьего-то безразличия, делает для них этот миг еще более мучительным. Среди них находится шестнадцатилетний мальчик, его терзает ужас, он мается им, позабыв стыд, у него зуб на зуб не попадает от страха. Рядом с ним немецкий духовник, чья задача — облегчить этим людям близящийся конец, но разговоры о будущей жизни им совершенно безразличны. Поэтому исповедник занялся мальчиком, забившимся, как зверек, в угол машины. Этот поймет его легче, чем взрослые. Мальчик отвечает, он цепляется за этот утешающий голос, надежда забрезжила ему: а вдруг все уладится? "Я ничего не сделал", — говорит мальчик. — "Да-да, — отвечает священник, — но не об этом речь. Ты должен приготовиться достойно принять смерть". — "Да не может же быть так, чтобы они не поняли!" — "Я твой друг, и я, конечно, тебя понимаю. Но теперь слишком поздно. Я не оставлю тебя до конца, и наш добрый Господь также. Ты увидишь, это будет легко". Мальчик отвернулся. Тогда священник заговаривает о Боге: "Веруешь ли ты в него?" Да, он верует, но ему внушает ужас вечный покой. "Я твой друг", — повторяет исповедник.
Остальные по-прежнему молчат. Надо подумать и о них тоже. Священник приближается к их немой кучке и на минуту отворачивается от подростка, который прислоняется к брезентовому чехлу, и тот слегка поддается, открыв щель между бортом грузовика и брезентом. При желании в нее можно протиснуться и спрыгнуть с машины. Священник сидит спиной к нему, солдаты впереди зорко вглядываются в дорогу, чтобы не заплутаться в предутреннем сумраке. Мальчик, не раздумывая, приподнимает брезент, проскальзывает в щель, спрыгивает вниз. Еле слышный звук падения, дальше тишина. Беглец оказался в поле, где вспаханная земля приглушает звук. Но хлопанье брезента и резкий, влажный утренний холодок, ворвавшийся в кузов, заставляет обернуться и священника, и приговоренных. С минуту священник оглядывает людей. Один короткий миг, в течение которого слуга Божий должен решить, с кем он-с палачами или мучениками. Но он не раздумывает, он уже заколотил в заднюю стенку кабины. Тревога поднята. Два солдата врываются в кузов и берут пленников на мушку. Двое других спрыгивают наземь и бегут через поле. Шум преследования, сдавленные крики, выстрел, тишина, потом приближающиеся голоса и, наконец, глухой топот. Мальчик пойман. Пуля пролетела мимо, но он остановился сам, внезапно обессилев, испугавшись этого ватного, непроницаемого тумана. Он не может идти сам, солдаты волокут его. Они не били беглеца, ну разве что слегка. Главное ведь впереди. Мальчик не глядит ни на священника, ни на остальных. Священник садится в кабину рядом с шофером. Занимается рассвет.
А. Камю не дает подробных комментариев. Он лишь замечает, что немцы даже Бога, мобилизовав его на войну, заставили служить убийству.
Немецкий священник, в чем у меня нет сомнений, есть неотъемлемая составная часть единого безумного порыва слепой ненависти ко всему живому, что дает основание рассматривать германскую армию и как гигантскую банду убийц. Священник почти не колеблется и не раздумывает: впитанная многими предками привычка к точности и верности долгу немедленно диктует определенные действия — мальчик должен быть убит, потому что он должен быть убит, и для сомнений нет места. Виновен ли он в чем-нибудь или нет, не имеет ровно никакого значения, а мысль о сострадании даже не приходит в голову. Священник не просто одобряет убийство, но и активно служит ему, вступая в непреодолимое противоречие с сутью христианского учения. Он уже не священник, он уже сам снял с себя этот сан, став одним из тех, кто приводит в исполнение смертный приговор, короче говоря, соучастником этого преступления.
Я все это говорю относительно священника и мальчика, не имея в виду остальных несчастных, которых тоже должны были расстрелять. Как и мальчика, он и их пытается подготовить к встрече с Богом, но здесь не все так просто, как может показаться. Анализ даже весьма краткого диалога, священника и мальчика показывает, что духовник совершенно не пытается вникнуть в то, что происходит, и лишь чувствует себя обязанным подготовить приговоренных к смерти. Создается впечатление, что свои обязанности в связи с расстрелом он выполняет столь же четко и автоматически, как и те, которые могли бы быть обусловлены венчанием или крещением ребенка. Не знаю, смогли ли нацисты мобилизовать Бога на войну, но некоторых его служителей они сделали соучастниками убийств — и это при том, что нацистская верхушка яростно боролась с религией и церковью.
Немецкий служитель Бога лишь один из многих тысяч служак, убежденных в том, что, выполняя преступный приказ, он не несет никакой ответственности за последствия и вся вина (если вопрос о вине вообще приходит в голову) на тех, кто отдал, такой приказ. Впрочем, соответствующие размышления вряд ли всегда имеют место, скорее наоборот, поскольку соответствующее воспитание, дисциплина и многократная тренировка автоматически приводят к требуемому действию. Если же размышления появляются, то это может свидетельствовать о первых шагах совести.
Функции убийства неоднозначны. Так, несмотря на всю его порицаемость, оно иногда, как может показаться, способно приводить к общественно полезным результатам. Так, с древнейших времен с помощью убийства освобождались от тирана. Исступленные русские террористы второй половины XIX века, большинство из которых были казнены либо окончили свою жизнь на каторге или в сумасшедшем доме, все-таки что-то сделали для освобождения крестьян и социального прогресса в целом. Эти террористы-идеалисты верили в очистительную силу страдания и окупаемость жертвоприношений — самого себя и своих жертв. Однако сами того не желая, они запустили в действие гигантскую машину уничтожения и убийства, которая потрясла страну в XX столетии. Большевики начали отсчет своей истории тогда, когда Писарев поставил перед собой вопрос: "Можно ли убить собственную мать?" и ответил на него: "Почему бы и нет, если я этого хочу и это мне полезно". Убийство начинается не с ответа на этот вопрос, а уже с самой его постановки.
Как ни парадоксально, убийства, совершенные политическими террористами в политических целях и которые поэтому можно назвать политическими, органически переросли в государственные убийства, когда государство сделало их своей обычной практикой. Иными словами, политический терроризм, борющийся с деспотизмом государства, способен заложить идеологические, правовые, организационные и психологические основы для самой кровавой государственной диктатуры. Иначе и не может быть, поскольку насилие порождает насилие, в ряде случаев неизмеримо худшее.
Убийство всегда служило и идее справедливости, точнее, реализации этой идеи или представления о ней в жизни, причем соответствующая практика носит всеохватывающий характер. С помощью убийства, якобы восстанавливая справедливость, расправлялись с тиранами и сбрасывали с трона неугодных монархов, в том числе с помощью суда или похожих на него процедур (Дантон без околичностей заявил: "Мы не хотим осудить короля, мы хотим его убить"), сжигали еретиков и нападали на соседние народы. В новое время последнее называлось "восстановлением исторической справедливости", именно так называли свои агрессивные походы Гитлер и Сталин. В повседневной жизни убийства ради справедливости встречаются очень часто: подобным образом поступает муж или любовник, уличивший в неверности жену (любовницу), преступник, карающий смертью своего вчерашнего сообщника, заподозренного в измене, отдельный человек или группа людей, устраивающих самосуд, даже разбойники и воры, похищающие чужое имущество, вполне могут сказать, что они только восстанавливали попранную социальную справедливость; заключенные тюрем, учиняющие кровавый бунт, тоже твердят, что им нужна лишь та же справедливость.
Отнюдь не случайно многие "справедливоискатели" создают культ Сатаны и почитают демонов, которые даже в художественной литературе давно обрели вполне симпатичные черты и, хотя и несут разрушение и смерть, ведут борьбу за справедливость, восполняя здесь бессилие Бога. Справедливость в сочетании с абстрактной правдой обладает подлинным существованием и выступает источником всех страстей. Эти страсти подчас весьма разрушительны и, даже имея в своей основе внешне справедливое возмущение в связи с чинимыми беззакониями, начинают стимулироваться местью.
Торговец лошадьми Михаэль Кольхаас (середина XVI века), герой одноименной новеллы Г. фон Клейста, по характеристике автора был одним "из самых справедливых, но самых жестоких людей того времени. Необыкновенный этот человек до тридцатого года своей жизни по праву слыл образцом достойного гражданина ... Среди соседей не было ни одного, кто бы не испытал на себе его благодетельной справедливости. Короче, люди благословляли бы его память, если бы он не перегнул палку в одной из своих добродетелей, ибо чувство справедливости сделало из него разбойника и убийцу". Став жертвой произвола крупного местного помещика и не найдя правды в суде, Кольхаас со своими людьми напал на поместье и предал его огню, уничтожив всех его жителей (кроме главного виновника), в том числе женщин и детей. После этого во главе разросшегося отряда Кольхаас разрушил еще ряд населенных пунктов, поджог с трех сторон Лейпциг, и все это сопровождалось убийствами, грабежами и насилием.
Анализируя эту новеллу Г. фон Клейста, К. Леонгард отмечает, что в ней изображено параноическое развитие личности. В борьбе с реальным или воображаемым врагом у Кольхааса раздуваются несомненно эгоистические чувства, он стремится восторжествовать над противником, во что бы то ни стало отомстить обидчику. Параноики вообще борются за объективную справедливость лишь во вторую очередь, что относится и к Кольхаасу, ибо он действует, побуждаемый больше соображениями мести, чем справедливости. Поэтому едва ли было бы правильным превозносить до небес чувство справедливости, якобы столь мощно представленное в Кольхаасе. Если же говорить о герое художественного произведения, обладающем истинным чувством справедливости и не являющемся параноиком, то таковым, на взгляд К. Леонгарда, является К. Моор из драмы Шиллера "Разбойники".
Насилие более чем вероятно со стороны застревающих личностей сутяжного типа. Таким был обследованный мною Н., сутяжник от младых ногтей. Он постоянно отстаивал справедливость в школе, из-за чего возникали драки с соучениками, во время службы в армии и на работе, где он писал жалобы на начальство. Особенно показательна ситуация совершенного им убийства: во время выпивки со своей любовницей, работавшей поварихой в столовой, Н. со все возрастающей настойчивостью назидательно внушал ей, что красть продукты на кухне очень нехорошо, а поскольку она возражала ему, словесные убеждения скоро переросли в избиение, повлекшее смерть злосчастной поварихи. Убийца активно защищал себя, искренне убежденный в том, что он отстаивал справедливость.
Еще один факт "справедливого" убийства исследовала М. В. Данилевская.
Семенова, двадцати двух лет, ранее не судима, имеющая незаконченное среднее образование, в 1991 году была осуждена по ст. 102, п. "г", 146 УК РСФСР на десять лет лишения свободы в колонии общего режима. Семенова замужем, имеет ребенка полутора лет, проживала с мужем в коммунальной квартире в г. Москве.
Из приговора народного суда известно следующее. 26 февраля 1991 года в гости к Семеновой приехали ее знакомые Стулова (18 лет) и Дмитриева (17 лет), а также не знакомая ей ранее несовершеннолетняя Г. (15 лет). Вместе они выпили одну бутылку вина. Стулова рассказала Семеновой, что Г. живет в г. Загорске (где также проживали она сама и Дмитриева), что она систематически занимается вместе с ними проституцией в Москве, однако Г. мешает им "работать". Семенова предложила убить Г., а заодно взять у нее дубленку.
Предложив Г. погулять, они привели ее на территорию отстойников Люблинской канализационной станции в районе Марьино, заставили раздеться, искупаться в холодной воде, затем долго избивали ее, нанесли одиннадцать ножевых ранений, били по голове кирпичом. Чтобы удостовериться в смерти Г., Семенова задушила жертву шарфом.
Из приговора видно, что Семенова была самым активным участником совершенного преступления. Именно она предложила убить потерпевшую, взяла с собой на "прогулку" нож, сломала жертве позвоночник, прыгая по спине. Проведенная с ней в местах лишения свободы беседа, применение теста Маховер "Нарисуйте человека" и Методики незаконченных предложений позволили выявить у Семеновой агрессивность в качестве устойчивой личностной черты. Очень важно, что эта особенность личности Семеновой сочетается с параноидными и психопатическими тенденциями, что приводит к внезапным "взрывам" в поведении и слабой контролируемости эмоций.
Семенова сама говорит о "вдруг возникшем у нее желании убить потерпевшую" как о непонятном, "откуда-то появившемся в голове толчке". Она не отрицает, что может быть грубой, жестокой, может ударить, подавить психологически другого, более слабого, чем она, человека. При этом Семенова объясняет такую жесткость возможного для нее поведения присущим, по ее словам, чувством справедливости. "Я люблю порядок. Не работаешь — получишь по заслугам. В этом все равны", — говорит она.
Скорее всего, для Семеновой понятие справедливости в жизни сводится к тому, чтобы каждый занимал в ней строго определенное место. Она должна занимать ведущую роль в отношениях с людьми, так как признает себя строгой, но справедливой, и поэтому всегда правой. Семенова считает возможным для себя устанавливать правила взаимоотношений, в которых главный "герой" — она сама, убежденная в своем неоспоримом праве. При этом все, по мнению Семеновой, должны слушаться и подчиняться ей. Иными словами, подавляя других, она утверждает себя, в противном случае, как можно уверенно полагать, она ощущает свою нестойкость, неполноценность, угрозу себе. Установление нужного ей порядка происходит путем подавления другого.
По результатам применения Методики незаконченных предложений это отчетливо просматривается. Семенова не любит, когда кто-либо действует против ее воли и желаний. Она прямо говорит:
"Если все против меня, я озлобляюсь" и " Когда я даю другим поручение, то обязательно контролирую его выполнение", "Мне нравятся люди, которые работают так же, как и я". Семенова не признает превосходства других над собой и прямо говорит об этом. Ее приверженность к придуманному "порядку" видна во всем. Даже в ее полном и безоговорочном согласии с карой, которую она несет за убийство, Семенова говорит: "Конечно, я надеюсь на условно-досрочное освобождение, но, если не получится, значит, не получится. Мы, убийцы, все-таки не такие, как все. Правильно, что мы здесь находимся". Выходит, что получается все по "справедливости": "убил — сиди".
Можно предположить, что и в момент возникновения умысла на убийство Семенова действовала в соответствии со своими представлениями о "справедливом" порядке вещей. Соучастницы рассказали ей о "плохом поведении" будущей жертвы, что дало "толчок" для восстановления справедливости. Жертва была намного моложе, беззащитна, и самоутверждение за ее счет выглядело вполне естественным для Семеновой.
У Семеновой не было и нет адаптационных проблем в условиях мест лишения свободы. Там она один из лидеров, авторитетных осужденных, следящих все за тем же порядком. По словам начальника отряда, Семенова "помогает воспитывать" прибывших из ВТК "самолюбивых малолеток", причем за счет грубого психологического давления и даже побоев. Иными словами, стремление к порядку, нашедшее выражение в мотивации убийства, проявляет себя и в поведении в период отбывания наказания.
Психологически тяжелые, подчас жестокие условия жизни в исправительном учреждении не кажутся ей особенными. Об этом говорят и ее рассуждения о "привычке" жить в колонии. Семенова на момент проводимого обследования отбыла почти половину определенного ей срока — четыре года из десяти лет лишения свободы. Главное, что ее тяготит, говорит она, это невозможность видеть дочку.
Рассказ Семеновой о своей тюремной жизни, о ее столь легком "вхождении" в среду осужденных свидетельствует, с одной стороны, о том, что она может успешно функционировать в строгих условиях изоляции, т.е. того же "порядка", а с другой, — что сама атмосфера, отношения в исправительном учреждении ей психологически близки. Трудностей с адаптацией у нее не возникает.
Пытаясь обнаружить истоки агрессивности Семеновой, М. В. Данилевская установила следующее.
Семенова жила с матерью, которая злоупотребляла спиртными напитками, не проявляла к ней так нужных ей в детском возрасте материнских чувств, заботы и, ласки. Сама обследуемая говорит: "У мамы было много мужчин, мужей, моих отчимов. Помню, был у меня один отчим, так он меня бил". Живым печальным воспоминанием для Семеновой являются постоянные, достаточно сильные побои отчима по выходным дням. Семенову родители отводили в детский сад-пятидневку и забирали лишь на субботу и воскресенье, что также для нее было травматично. Мама не вступалась за дочь, когда ее били "отчимы", считая, что "мужчина в доме — хозяин. Он должен суровостью воспитывать детей". Единственным человеком, по-доброму относившимся к Семеновой, была ее бабушка, перед которой она сейчас чувствует, по ее словам, вину. Она вспоминает о поездке на юг с бабушкой как о самом счастливом моменте детства. Семенова чувствует вину перед бабушкой скорее всего из-за того, что лишь сейчас, став взрослым человеком, Семенова поняла, что значила тогда для нее бабушка и что значила бы она и теперь, если бы была жива. Вероятно, грубость, т.е. присущая ей агрессивность, проявленная Семеновой в детстве по отношению к бабушке, вызывает у нее сейчас чувство вины.
Будучи ненужной для мамы и тем более для столь часто меняющихся "отцов", Семенова росла сама по себе, активно воспринимая образцы агрессивного и жестокого поведения, принятого в семье и в другом ближайшем окружении. Но, главное, как я полагаю, ее агрессивность была способом защиты от враждебного и жестокого мира.
При заполнении Методики незаконченных предложений, Семенова отзывалась о родителях и семье так: " Мать — очень плохая женщина", "Отец — не достоин быть отцом", "Отчим — идиот, тюфяк", "Когда я была ребенком, моя семья сильно пила".
Несмотря на стремление Семеновой к превосходству над другими людьми, она — не человек-нарцисс. Применение психологических методов позволило выявить у Семеновой такую черту, как недостаточная уверенность в себе, пессимистический настрой, потребность в укреплении мужественности, ощущение неполноценности, что, как уже отмечалось выше, стимулировало потребность в доминировании путем совершения жестокого убийства.
Таким образом, указанные психологические особенности сформировались у нее еще в детстве и отрочестве в результате сильного психологического и физического подавления родителями и ее отвергания ими. Настоящие (ныне присущие ей) потребности в самоутверждении и доминировании над людьми являются следствием ее раннесемейной ситуации и средством компенсации бессознательно переживаемой неполноценности, неуверенности, страха, сформированного в детстве.
В наш век мудрые первосвященники и пророки, которые открыли последние истины и готовы уничтожить человечество ради его же спасения, своими могучими фигурами заслоняют рядовых борцов за справедливость. Но и те, и другие застревают на соответствующей идее и не способны выбраться из той ямы, которую они выкопали себе сами с участием природы и общества. Вторые представлены не только повседневными фигурами следственно-судебной практики, но и теми, которые в толпе таких же слепо и фанатично выполняют заветы великих вождей, часто совсем без материальной награды для себя. Власть вождей держится на их нерассуждающей преданности и готовности убить во имя справедливости и торжества идеи.
Человек, убивающий ради справедливости другого, будь то король или последний бродяга, бессознательно, а иногда и вполне сознательно ощущает себя наделенным особыми правами, которыми, конечно, не обладают остальные. Он чувствует себя принадлежащим к особой касте, на этом покоится его уверенность в правоте своих действий и потому он всегда далек от покаяния, а если и сожалеет о чем-то, то лишь о неудачном выборе способа совершения преступления или о том, что не смог уйти от наказания.
Убивающий ради справедливости тем самым как бы отрицает Бога, который, во всяком случае для религиозных людей и религиозного общества, олицетворяет высшую справедливость и высший суд, не говоря уже о людском суде, о котором не думают и который иногда даже презирают. Вместе с тем убийцы ради справедливости нередко берут Бога в сообщники, и это относится не только к тем, кто уничтожает неверных, нечестивых, еретиков и т.д. Самый "повседневный" убийца, зарубивший жену, может утверждать в свое оправдание, что не люди, а только Бог знает, насколько он прав, а поэтому ни в чем не виноват. Но соучастие Бога в тяжких земных грехах означает отрицание его как Бога, Творца, вследствие чего он теряет возможность выступать в качестве высшего регулятора поведения и арбитра. К счастью, подавляющее большинство убийц, во всяком случае в нашей стране, не знает историю религий, которая ясно показывает, что божествам свойственно убивать. Поэтому человеку нет смысла быть добродетельным и жалеть себе подобных.
Бога всегда подвергали моральной оценке, ставили ему в вину все свои несчастья и преступления, а если не отвергали самого Бога, то не признавали созданный им миропорядок, что фактически равносильно отрицанию Творца. Обвинения в адрес Бога имеют место и тогда, когда его о чем-то молят, ибо в мольбе всегда можно найти явный или скрытый упрек по поводу того, чем человек должен был бы обладать, но этого у него нет по вине того же Бога. Самообвинение и признание собственных грехов ничего не меняют, поскольку они не могли бы у него быть без высочайшего соизволения. Однако люди лукавят, перенося на Господа вину за свои преступления и бесчестье, лукавят потому, что не в силах взять вину на себя. Они и магов заменили богами как раз потому, чтобы иметь возможность сделать это, поскольку маги в конечном итоге были теми же людьми, хотя и необыкновенными, и совсем не желали становиться козлами отпущения. Магов и магов-царьков убивали, поэтому они тем более стремились освободиться от такой роли. Но самое главное, люди поняли, что маги не способны брать на себя тот груз, который на них хотели навалить.
Обвинения в адрес Бога все время были настолько серьезны, что вызвали к жизни специальную теорию его защиты — теодицею (оправдание Бога). Русский религиозный философ Н. О. Лосский, посвятивший теодицее немало трудов, писал, что зла нет в сотворенной Богом первозданной сущности мира, что человек — существо свободное; ничто не вынуждает его совершать дурные поступки; если человек отклоняется от пути добра и вступает на путь зла, он страдает и не имеет права сваливать вину на других, на среду или на Бога, будто бы плохо сотворившего мир. Этот мир создан им с такими свойствами и силами, правильное использование которых дает возможность создавать абсолютно совершенную жизнь в Царстве Божьем и осуществлять абсолютные ценности, т.е. абсолютное добро без всякой примеси зла.
Однако, если ничего не происходит в мире без воли и желания Творца, почему изменилась первозданная сущность мира, почему человек отклонился от пути добра и вступил на путь зла, почему мир не способен создавать абсолютные ценности жизни, располагая необходимыми свойствами и силами, почему, наконец, один человек уничтожает другого, а один народ-другой народ? Это вечные вопросы, ответы на которые будут диаметрально противоположными в зависимости от отношения к Богу. Противоречия теодицеи совершенно очевидны для атеистического взгляда, но я возвращаюсь к тому, что существование Бога очень выгодно для преступников в том смысле, что позволяет свалить на него свою вину. Чем чаще люди будут таким способом освобождаться от тяжкого груза вины, тем меньше будет возможностей и индивидуальных предрасположенностей к действительному раскаянию, которое совершенно необязательно должно быть связано с верой в Господа. Быть может, в этом одна из причин распространенности преступлений, в том числе насильственных, в традиционно религиозных обществах, привыкших прятаться в тени своего духовного колосса. При этом я отнюдь не утверждаю, что перенос ответственности на Бога всегда происходит сознательно, хотя по своему содержанию это вполне рациональное действие.
Еще одна особенность убийств заключается в том, что нередко начинают убивать люди, которые ранее никогда не замечались в насильственных действиях, и, более того, в результате специальных психологических исследований у них не обнаруживалась такая черта, как агрессивность. Для очень многих подобных преступников совершенное ими убийство, особенно если жертвами были члены семьи, оказывается совсем неожиданным. Я беседовал с десятками убийц, которые были буквально ошеломлены собственными поступками, ничем не могли объяснить их, а некоторые даже находились в состоянии, близком к шоковому. Они настолько не ощущают себя источником наступивших последствий, настолько отделяют себя от них, что приходят к убеждению в собственной невиновности. Для непосредственного окружения такие убийцы выглядят злодеями далеко не всегда, и то, что они сделали, обычно представляется чистой случайностью, от которой трудно уберечься. Отсюда и приятие обывательским сознанием убийства в качестве того, что незаметно кроется в каждодневной серости.
Особого внимания заслуживают отнюдь, к сожалению, не редкие случаи, когда человек, раз "попробовав крови", уже не может остановиться. Я имею в виду случаи, когда индивида неудержимо влечет к новому злодеянию и он продолжает убивать. Это — сексуальные маньяки, разбойники, убивающие не только ради добычи, наемники и снайперы на больших и малых войнах, так называемые добровольцы, якобы борющиеся за идею в межнациональных и в межрелигиозных конфликтах. Для живой жизни не имеет никакого значения, здоровы они психически или нет: такое деструктивное поведение любых людей нуждается в анализе и объяснении и, конечно же, в предотвращении. Но мы уже сейчас знаем, что для них, как для героев Сада, преступление не только беспредельно, но они обладают неотъемлемым правом самим устанавливать, что можно, а что нет.
Не только сексуальным, но и другим убийцам, убийство доставляет сладострастный восторг, иногда даже приводящий к оргазму или состоянию, близкому к нему. Это многократно увеличивает их опасность, поскольку они постоянно начинают стремиться к подобным переживаниям. Многие из них являются психологическими Робинзонами, отнюдь не собирающимися покинуть свой необитаемый остров. Отсюда многоэпизодность, серийность убийств при максимальной отгороженности от окружающего мира и уходе в себя и свои проблемы.
Если представить себе все человечество в виде одного человека, то не является ли убийство самоубийством или той карой, которую люди все время налагают на себя, не справляясь со своими прегрешениями и не сумев возложить их на Бога? Но в этом ли смысл уничтожения другого и можно ли тогда судить человека? Не исключено, что в убийстве содержится протест против смерти как всеобщего удела, если человечество, представляемое в качестве одного человека, не желает покорно ждать своего естественного конца. Сыны Каина, возможно, ищут также смысл жизни и не принимают существующий порядок вещей, полагая, что ради бытия надо убивать и умирать, очень смутно подозревая, что история не может твориться без жертвоприношения и убийства. Убийство отбрасывает все ограничения, ибо лишение жизни есть выход за последний предел, но в то же время в нем есть вывернутая логика: можно убить то, что и так обречено на смерть. Подобная логика позволяет называть многих убийц подлинными служителями смерти, ее жрецами. Желательно подвести некоторые итоги. Отношение человечества к убийствам амбивалентно, двойственно: оно отвергает его и в то же время тяготеет к нему. С одной стороны, общество осуждает убийство — безоговорочно, громко, отразив свою волю в законе; с другой — постоянно, то тайком, то вполне открыто, прибегает к нему для разрешения своих проблем, в том числе политических, национальных, религиозных, идеологических, интимных. В этом плане человечество похоже на идеального, всеми почитаемого мужа, у которого тем не менее есть постыдный и тщательно, разумеется, от всех скрываемый порок. С его существованием давно смирились, тем более что избавиться от него невозможно.
Даже в те блаженные годы, когда природа еще не имела своих тайн и маги полностью подчинили ее себе, когда было доподлинно известно, что духи обитают в каждом камне и в каждой травинке, в купах деревьев, которые шелестом листьев сообщают об их желаниях, а женщины не могут забеременеть без их участия, и позже, тоже в благословенные времена, когда уже боги начали задумчиво бродить по ближайшим холмам и иногда веселились с людьми, люди уже знали, что без убийства им никак не обойтись, уже тогда они горько упрекали себя за это и тем не менее убивали. Но приношение людей в жертву духам или богам ни в коем случае не считалось убийством, чаще всего это делалось с радостью, особенно когда жертвовали пленниками, иногда по острой необходимости клали на алтарь даже собственных детей, в ряде случаев, как это сделал израильский судья Иеффай и намеревался сделать праотец Авраам, собственноручно предавали смерти своих сыновей и дочерей. Почему не предположить, что и сейчас многие убийства являются по существу жертвоприношениями?
5. Убийство и смерть
Убийство и смерть. Эти слова совершенно естественно поставить рядом, между тем они, конечно, не означают одно и то же. Проще всего было бы сказать, что второе есть следствие первого, что убийство всегда причиняет смерть, что если смерть может приносить радость умирающему или отвечает его интересам (хотя так бывает сравнительно редко, особенно в наше время), то убийство, за некоторыми исключениями, практически никогда. Эти исключения составляют случаи, когда убийство спасает от неимоверных страданий и имеет место по просьбе страдающего или позволяет избежать бесчестья, или оно желательно по религиозным и (или) мистическим соображениям.
Я хочу сказать, что наука и практика до сих пор молчаливо исходили из того аксиоматического факта, что убийство всегда причиняет смерть и ничего существенного по этому поводу сказать невозможно. Между тем рассмотрение убийства в аспекте смерти есть часть (и весьма серьезная) огромной проблемы восприятия смерти людьми в разные эпохи, их оценки этого феномена. Поэтому можно надеяться, что обращение к соотношению убийство — смерть позволит пролить новый свет на систему мировидения и ценностей, значимых для человечества. При этом следует помнить, что смерть играет исключительно важную роль в конструировании картины мира и отношения к жизни. Наверное, поэтому необходимо выделить тех, кто сталкивается со смертью, а тем более тех, кто вызывает ее. Совершенно определенно можно предположить, что у них свое, специфическое отношение к этому явлению и особое ощущение его.
Сейчас здесь я намеренно не говорю о страхе смерти и не только потому, что это самостоятельная и чрезвычайно важная проблема. Отношение к смерти включает в себя и другие серьезнейшие вопросы, которые я попытаюсь здесь раскрыть через убийство. Повышенный интерес к смерти в современном мире, а также тенденция все наиболее значимое подвергать научному изучению привели к началу формирования науки танатологии*. Конечно, проблемами смерти всегда активно занимались биология, медицина, этнография, богословие и ряд других дисциплин. Выделение ее в самостоятельную науку позволяет надеяться на наращивание знаний в этой области. С. Рязанцев определяет танатологию как науку о смерти, ее причинах, процессах и проявлениях (думаю, что в предмет этой науки входят и последствия смерти, в первую очередь биологические). В узком смысле слова убийство не является ее причиной, ею становятся биологические изменения, порожденные действием (бездействием) убийцы. Следовательно, само убийство находится в причинном ряду, вызвавшем смерть, и уже по этой причине не может пройти мимо внимания танатологии.
Еще рано возлагать на танатологию особые надежды, поскольку она как наука находится в самом начале своего пути. И в силу происхождения, и в силу главным образом содержания она не может не быть многодисциплинарной, т.е. опирающейся на достижения ряда наук, в частности уголовного права и криминологии. Нельзя не отметить, что сейчас быстро растет число книг и статей, посвященных смерти, ее проявлениям и уходу за людьми, страдающими от неизлечимых болезней. Увеличивается и количество конференций, семинаров и лекций по данной проблеме, при этом особое внимание уделяется поискам эффективной помощи людям, находящимся при смерти. Разумеется, в число последних входят и те, которые стали жертвами убийц, но жизнь их оборвалась не сразу. Думается, что они нуждаются в особом подходе, поскольку в подавляющем большинстве случаев нападение было для них совершенно неожиданным и психологически они совсем не подготовлены к умиранию и смерти. Их переживания будут существенно отличаться от эмоций и чувств тех, кто умирает вследствие длительной тяжелой болезни или старости и более или менее адаптированы к своему состоянию. Одним словом,
ПРИМЕЧАНИЕ:
Сподвижник, а впоследствии оппонент 3. Фрейда В. Штекель был первым, кто использовал термин "танатос" (смерть) для обозначения влечения к смерти, который затем приобрел более широкое значение вначале среди психоаналитиков для характеристики разрушительных, в том числе саморазрушительных, тенденций.
требуются специфические методы и формы обращения с жертвами убийств, обреченных на смерть.
Отношение человека к смерти есть часть его отношения к природе. Отсюда следует, что и насильственная смерть, которая во всех без исключения случаях по сравнению с естественной является преждевременной, тоже выявляет отношение к природе. Однако еще предстоит выяснить, каково содержание отношения к природе в случае убийства.
В современном урбанизированном мире, по справедливому утверждению выдающегося танатолога Ф. Арьеса, смерть обществом замалчивается, вытесняется из общественного сознания. Он пишет, что с начала XX века общество психологически готово к тому, чтобы удалить от себя смерть, лишить ее характера публичной церемонии, сделав ее чисто приватным актом, в котором участвуют лишь самые близкие, а в дальнейшем от нее отстраняется и семья, когда общепринятой становится госпитализация смертельно больных. Коммуникация между умирающим или уже умершим и обществом живых сходит на нет после того, как исчезает обычай последних прощаний и наставлений. Но финальным шагом был отказ от траура.
Я полагаю, что к числу последних шагов можно отнести не в меньшей степени и широкую практику кремации покойников. А в целом подобное отношение к смерти вызвано тем, что она становится слишком явным противоречием обеспеченной жизни индустриальных стран Запада, она выступает как нечто, чего не должно быть при такой жизни. Поэтому, казалось бы, убийство должно осуждаться тем более безоговорочно, однако, как я уже говорил выше, этого не происходит. Приятие убийства сохраняется, как бы общественная мораль западных стран ни осуждала его. Таким образом, отношение к смерти сейчас изменилось, к убийству — нет. Однако здесь не все так просто: западный менталитет проделал очень тонкую работу, отделив убийство от смерти вследствие того же самого убийства.
Убийство — публично, смерть от него — приватна.
С. Гроф и Дж. Галифакс считают поразительным стремление западного человека избегать проблем и уклоняться от вопросов, связанных со смертью. Старение, смертельные болезни и умирание не воспринимаются им как составные части процесса жизни, но как полное поражение и болезненное напоминание ограниченности наших возможностей управлять природой. Но я не вижу здесь ничего удивительного для так называемой жизненной философии, подчеркивающей значение достижений и успеха, в свете которых смерть неизбежно представляется поражением. Если старение, смертельные болезни и сама смерть не воспринимаются европеизированной личностью как часть процесса жизни, то ею же возможность смертельного насилия оценивается вполне адекватно как составная образа жизни современной ей социальной среды. Это порождает разветвленную систему защиты от агрессии. Можно даже сказать, что западный индивид воспринимает смерть чаще именно через убийства и несчастные случаи, чему особенно способствуют средства массовой информации.
Впрочем, сведения о массовой гибели людей в результате несчастных случаев и войн, равно как и соображения об апокалиптических потерях в результате ядерного столкновения, об отдельных убийствах, обладают большим эмоциональным эффектом, т.е. больше воздействуют на человека.
Если отношение к смерти — один из наиболее важных признаков цивилизации или данного общества, то и отношение к убийству — столь же важный показатель. Отношение к смерти это по существу психологическая связь с потусторонним миром, куда человек может отправиться и по воле убийцы. Тогда преступник выступает чем-то вроде посредника между живыми и мертвыми, "помогая" понять, что же находится за роковой гранью и чего мы так страшимся. Убийца принадлежит поэтому не только нашему миру, и не случайно совершенное им такое преступление существенно влияет на него самого, изменяя его жизнь, мироощущения, место в среде, контакты с окружающими и т.д., т.е. ставит на нем свою печать. Сказанное подтверждается и опытом первобытных времен, в том числе мифологическим: древние люди боялись убийц, потому что им мог нанести серьезный вред дух убитого, следовательно, они боялись того, что находилось за пределами жизни. Но дух убитого прежде всего преследовал убийцу, а значит, у последнего и была самая непосредственная связь с миром мертвых.
Отношение к убийце как делателю смерти давно изменилось. В наш век за редкими исключениями, которые составляют уж очень кровавые убийцы вроде сексуальных, убийц детей и наемных убийц, отношение к ним вполне терпимое, особенно со стороны родственников и друзей, да и другие не проявляют какого-то особого отношения. Это косвенно подтверждает ранее высказанную мысль о приятии убийства. Сравнительно редко боятся убийцы мести со стороны близких жертвы. Мне известно несколько случаев, когда после отбытия уголовного наказания виновный в таком преступлении, не испытывая никакого страха, возвращался в ту же деревню, где жили родственники погибшего от его руки. Не исключено, что отсутствие мести порождается не только современной культурой и страхом перед уголовной ответственностью, но и тем, что такой вид смерти вполне принимается некоторыми людьми.
Можно отметить много общего между убийством и смертью в несколько ином аспекте, а именно прославление и того, и другого.
Так, в некоторые эпохи смерть принимала весьма романтическую окраску, существовал самый настоящий культ смерти, когда она представлялась прекрасной и желанной. Именно культ, а не только достойное погребение, поддержание могилы усопшего, возведение некрополей и семейных усыпальниц, почитание памяти умершего и т.д.; иногда, как это было в Западной Германии в эпоху Гете, культ принимал форму самоубийств. Я имею в виду особую притягательность смерти, причем без насилия, даже моду на нее, смерть, повторяю, как нечто прекрасное и сладостное. Как раз такой она была в XVIII веке в представлении французской аристократической семьи де Ла Ферронэ, о которой рассказал Ф. Арьес.
Вот как писала о смерти юная экзальтированная Эжени де Ла Ферронэ: "Я хочу умереть, потому что хочу увидеть Тебя, Боже мой!.. Умереть — это награда, ибо это небо... Лишь бы только в последнюю минуту мне не было страшно. Боже! Пошли мне испытания, но не это. Любимая мысль всей моей жизни — смерть, при этой мысли я всегда улыбаюсь. Ничто никогда не могло сделать слово "смерть" для меня мрачным. Я всегда его вижу ясным, сверкающим. Надо родиться, чтобы узнать и полюбить Бога. Но счастье — это умереть". Здесь нет никакого намека на насилие, с помощью которого можно было бы ускорить конец жизни, она лишь кротко ждет его. Но восторженное отношение Эжени к смерти есть не что иное, как психологическая подготовка к раннему умиранию: в семье Ла Ферронэ все страдали туберкулезом легких и умирали сравнительно молодыми.
Этот волнующий человеческий документ — один из огромной массы подобных (художественную литературу, я, конечно, не имею в виду). Есть, по-видимому, и такие, в которых человек, выступая как частное лицо, воспевает убийство, но их намного меньше. Как правило, это люди с садистскими и садомазохистскими наклонностями, нарушениями психики и полового влечения, решающие с помощью насилия свои сугубо интимные и психотравмирующие проблемы. Наряду с этим история изобилует документами и свидетельствами, в которых государственные, политические и религиозные деятели (иногда — одиозные мыслители) призывают к уничтожению других народов, социальных или (и) религиозных групп, по существу прославляя убийство, как, например, это делали германские, испанские и итальянские фашисты и большевики. Призыв поэта Ф. Т. Маринетти "Да здравствует война!..", содержащийся в его Футуристическом Манифесте (1909 г.), тоже призыв к убийству, лишь слегка завуалированный.
Иногда культ убийства носит открытый характер (например, в призывах Гитлера уничтожить еврейский народ или в требованиях покончить с "врагами народа" в СССР) либо косвенный и замаскированный (например, в угрожающей символике гестаповской форменной одежды или в советском "обычае" называть улицы и площади именами убийц, Каляева, к примеру). Во многих временах культ убийства и культ смерти неразлучны, а в нашей истории оба они достигли пика в годы Большого террора и Великой Отечественной войны. Призывы к массовому самопожертвованию, по существу к самоубийству, во время военных действий и соответствующая практика есть прямое выражение культа смерти.
Отношение к убийству и смерти, особенно практику насильственного лишения жизни при тоталитарных режимах, неоднократно обозначали в литературе как возвращение к эпохе первобытной дикости. В своей лекции "Мы и смерть" 3. Фрейд говорил, что древний человек к смерти другого, чужака, врага относился в корне иначе, чем к собственной. Смерти другого он желал достичь, он был страстным существом, свирепым и коварным, как зверь, и никакой инстинкт не препятствовал ему убивать и разрывать на куски существо своей же породы. Он убивал охотно и не ведал сомнений, и древняя история представляет собой в сущности череду геноцидов. Смутное ощущение вины, изначально присущее человечеству, во многих религиях воплотившееся в признание исконной виновности, первородного греха, представляет собой, по всей видимости, память о преступлении, за которое несут ответственность первобытные люди. Этим преступлением было убийство, а поскольку первородный грех был виной перед Богом-Отцом, значит, наидревнейшим преступлением человечества было, очевидно, умерщвление прародителя кочующим племенем первобытных людей, в памяти которых образ убитого позже преобразился в божество.
Разумеется, это гипотеза и не более того, которую, кстати, можно отнести в основном к народам, позже принявшим христианство. Именно христианство стало рассматривать жизнь только в качестве подготовки к смерти, лишив жизнь того, что мы прежде всего в ней ценим, но, впрочем, эта попытка провалилась. Если жизнь есть лишь пролог к смерти, то именно последняя приобретает первостепенное значение и служба ей весьма похвальна, а это убедительно доказали ГУЛАГ и гестапо, а также все некрофилы, в том числе убийцы.
Убийство, как я пытался доказать, выполняло и выполняет в обществе самые разнообразные функции, совершается по самым разным причинам и поводам. С древнейших времен на свете существовало множество народов и племен, представители которых убивали, но весьма сомнительно, чтобы в каждом из них насильственно лишали жизни прародителя или главу рода. 3. Фрейд не указывает, какой из них он имеет в виду, а в целом сводить эту проблему к одному только умерщвлению прародителя нет никаких оснований. Следовательно, отношение к убийству как к одной из причин смерти неравнозначно вине перед Богом-Отцом, если, разумеется, такая вина вообще существует. Но нельзя не согласиться с 3. Фрейдом, что у нас нет никакого инстинктивного отвращения перед пролитием крови. Мы действительно потомки бесконечно длинной череды поколений убийц. Я думаю, что призыв "Не убивай" относится к числу фундаментальных и древнейших именно потому, что страсть к убийству у нас в крови, а значит, данное требование рождено острой необходимостью.
Бессознательное больше отвергает смерть, чем сознание. Убийство же в одинаковой мере приемлют обе эти сферы психики, и не случайно в фантазиях и сновидениях перед нами проносятся образы, сцены и символы не только смерти, но и убийства. Если это было во сне, то утром мы полностью забываем об этом, вытесняя из сознания, или (и) относимся к ним, как к той нереальности, которая не имеет ничего общего с нашей реальной жизнью. Во всяком случае никакой собственной вины не ощущаем (или ощущаем очень редко), что совершенно справедливо, ибо это есть тяжкое наследие, доставшееся от далеких предков, которое всегда будет сопровождать человека. Но нередко фантазии и сновидения, актуализируя наши тайные потребности, предшествуют вполне реальным убийствам. Это можно расценивать как провоцирующий шепот бесконечной цепи предков, навечно внедривших в нашу кровь убийство, но нельзя забывать, что испытывавший такие видения человек имеет дело с действительными своими сегодняшними врагами.
В упомянутой лекции 3. Фрейд утверждал, что в глубине души мы не верим в собственную смерть, но это, конечно, преувеличение, поскольку множество здравомыслящих людей вполне осознают свою естественную кончину. Точно так же одни люди без колебаний допускают, что могут стать жертвой насилия, другие исключают это или вообще не задумываются над подобными вещами. В итоге первые проявляют необходимую осторожность и гораздо реже подвергаются агрессии, чем вторые. Конечно, в жизни нередко имеет место то, что называется случайностью и поэтому самые осмотрительные могут быть объектом нападения.
Мы очень часто убиваем своих врагов. Но не ножом или топором, а только, к счастью, языком, насылая на них всякие напасти и болезни, осыпая их проклятиями и угрозами. Это и есть одно из доказательств того, что убийство въелось в нашу бренную плоть, но существует в достаточно цивилизованной форме. Однако и в этом нет ничего нового, поскольку первобытные колдуны и шаманы тоже насылали порчу и смерть на врагов или на в чем-то серьезно провинившихся людей своего племени, и это было, как и сейчас, одним из способов расплаты с ними. Как можно легко заметить, современный человек неплохо усвоил древнейший опыт сведения счетов с противниками. Впрочем, наверное, в этом есть жесткая необходимость: чтобы не уничтожить себя, он уничтожает другого, хотя бы и на словах только, тем самым сохраняя целостность своей личности.
Можно и нужно оценить значение смерти и в других аспектах, как это делал, например, М. Монтень. В своих "Опытах", главе, из которой я позволю себе привести несколько выдержек, он дал весьма красноречивое и даже парадоксальное название: "О том, что нельзя судить, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер", немного перефразировав Овидия ("Человеку должно ждать последнего своего дня, и никто не может сказать о ком-либо, что он счастлив до его кончины и до свершения над ним погребальных обрядов"). М. Монтень писал: "...это последнее испытание — окончательная проверка и пробный камень всего того, что совершено нами в жизни. Этот день — верховный день, судья всех остальных наших дней. Этот день судит все мои прошлые годы. Смерти предоставлю я оценить плоды моей деятельности, и тогда станет ясно, исходили ли мои речи только из уст или также из сердца... В мои времена три самых отвратительных человека, каких я когда-либо знал, ведших самый мерзкий образ жизни, три законченных негодяя умерли, как подобает порядочным людям, и во всех отношениях, можно сказать, безупречно".
Думаю, нельзя понимать буквально приведенные слова о том, что день смерти судит все прошлые годы. М. Монтень имел в виду не только то, как ведет себя человек в момент кончины, но и то, как будут оценены после его ухода из жизни плоды его деятельности. Здесь завуалировано звучит страх перед смертью, понимаемой как полное забвение, и надежда на то, что он, М. Монтень, сделал нечто такое, что не позволит забыть его имя. Но в то же время он рассказывает о трех мерзавцах, которые умерли, как подобает порядочным людям. Это последнее положение ставит ряд непростых проблем в плане, конечно, нашего исследования. Я имею в виду поведение жертв в момент убийства и преступников, когда наступает их кончина, естественная или насильственная (казнь). Об этом нет достаточно полных сведений, но те, что имеются, представляют определенный интерес.
О последних мгновениях жизни жертв у меня есть не очень систематизированные сведения, почерпнутые из уголовных дел (допросы очевидцев и обвиняемых, протоколы осмотра места происшествия), а также из бесед с осужденными за убийство. В эти трагические мгновения потерпевшие, как и все остальные люди, вели себя по-разному: одни мужественно, стойко защищались до конца (среди них и женщины) или на равных противостояли преступнику, даже когда случай решал, кто выйдет победителем; другие в шоковом состоянии сдавались на милость убийце; третьи не понимали и не ощущали ничего, так как были пьяны или спали. Эти последние относятся к "счастливцам", смерть которых наступала неожиданно и мгновенно. Самая страшная участь постигала тех, кто подвергался пыткам и истязаниям, кому наносилось множество телесных повреждений. Среди них были и дети.
Известно множество примеров несокрушимой воли и любви к жизни. Пример, который я хочу привести в этой связи, несколько необычен разве лишь тем, что такие качества были проявлены ребенком.
К. был в гостях и после обильной выпивки вышел во двор покурить. Там он заметил шестилетнюю девочку, которую решил изнасиловать; сначала затеял с ней игру, а затем обманом увлек в расположенный невдалеке лесной массив. Изнасиловав ребенка, несколько раз с целью убийства нанес несколько ударов камнем по голове (как оказалось, причинив тяжкие телесные повреждения), вырыл небольшую яму и сбросил туда тело, присыпав его немного землей, сухими листьями и ветками. Через некоторое время (уже стемнело, и преступник скрылся) девочка пришла в сознание, сумела, полузадушенная насыпанными на нее листьями и землей, вылезти из ямы и проползти около километра до шоссейной дороги, где была подобрана ехавшими в автомобиле людьми и спасена.
О том, как умирали своей смертью убийцы, в отечественной литературе сведений нет; нет их и у меня. Но есть одна любопытная цифра: из числа преступников (как правило, совершивших многоэпизодные убийства), которые были приговорены к смертной казни, двадцать один процент не подавали прошений о помиловании. Этот факт заставляет думать, что они (или большинство из них) были некрофилами: убили потому, что их преступления были своеобразной формой суицида. Не случайно прощенные и в местах лишения свободы ведут себя наиболее агрессивно и вызывающе. Можно не сомневаться, что многие убийцы свою естественную или насильственную смерть встретили вполне достойно, но это ничего не меняет в той части их личностных характеристик, которые связаны с совершенными преступлениями. Они не могли вести себя иначе по причине некрофильской своей натуры.
Возможно, что столь отдаленное самоубийство вызывается собственной нерешительностью или, скорее, бессознательным нежеланием жить и столь же бессознательным и трудным поиском ухода из жизни, в которой данный человек так и не смог адаптироваться. Люди страшатся сводить знакомство со смертью, со своей особенно, к которой они еще не готовы, а поэтому убийство другого можно расценивать и как шаг к своей. Как точно заметил М. Монтень, те, которые во время совершения казней сами стремятся навстречу своему концу, торопят и подталкивают палача, делают это не от решимости; они хотят сократить для себя срок пребывания с глазу на глаз со смертью. Им не страшно умереть, им страшно умирать.
По этому же поводу высказывался Ф. Ларошфуко в своих "Максимах": "Невозмутимость, которую проявляют порой осужденные на казнь, равно как и презрение к смерти, говорит лишь о боязни взглянуть ей прямо в глаза; следовательно, можно сказать, что то и другое для их разума — все равно что повязка для их глаз". В другой максиме Ф. Ларошфуко как бы добавляет: "Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор". Чем длительнее умирание, тем дольше смотрит человек в упор на смерть.
Для многих весьма мучительно ожидание казни, редкие люди не страшатся этого, и это особо выделяет их. Так, наиболее славными страницами в жизни Сократа М. Монтень называет те тридцать дней, в течение которых ему пришлось жить с мыслью о приговоре, осуждавшем его на смерть, все время сживаться с нею в полной уверенности, что приговор этот совершенно неотвратим, не высказывая при этом ни страха, ни душевного беспокойства и всем своим поведением и речами обнаруживая скорее, что он воспринимает его как нечто незначительное и безразличное, а не как существенное и единственно важное, занимающее собой все его мысли.
Мне неоднократно приходилось сталкиваться с теми, кто длительное время, даже много месяцев, проводил в одиночном заключении, ожидая исполнения смертного приговора или его отмены. Беседы с ними и рассказы сотрудников тюрем свидетельствуют о том, что психическое состояние большинства из них характеризуется очень высокой степенью тревожности, особенно в первое время. Отдельные же приговоренные были более или менее спокойны, причем и из числа тех, кто не просил о помиловании. Поскольку решения своей участи приходилось ждать долгие месяцы, что в одиночной камере особенно тягостно, то понемногу тревожность и беспокойство спадали, но не исчезали полностью, ютясь в потаенных уголках психики; убийцы пытались как-то наладить свое примитивное существование даже в камере, понемногу обзаводились скудным скарбом, готовили себе чай, читали, слушали радио и т.д. Об этом периоде жизни уже после помилования убийцы говорили, как об особом времени, справедливо подчеркивая его необычность, при этом совсем не рисовались и не старались приписать себе чрезмерную стойкость. Некоторые, даже еще в ожидании помилования, сваливали все на других, на обстоятельства, продолжая выгораживать себя. Отбывая пожизненное лишение свободы, многие говорили, что казнь для них была бы предпочтительней. Я не знаю, верить ли им; возможно, отдельным убийцам (пользуясь выражением М. Мон-теня) страшно не умереть, а умирать.
Глава III. Убивающие и убиваемые
1. Все сыны Каина (общий профиль убийц)
Виновные в убийствах обладают некоторыми общими чертами, которые необходимо рассмотреть в первую очередь. Это позволит пойти дальше к пониманию таких лиц и субъективных причин их поступков.
Подавляющее большинство убийц составляют мужчины (90%), но убийства являются той сферой, в которой всегда проявляли свою активность и женщины. Хотя среди преступниц только 1% составляют осужденные за убийства и покушения на них, удельный вес убийц среди всех женщин, совершающих преступления, примерно такой же, как и аналогичной категории насильственных преступников среди всех мужчин, совершающих преступления. Об этом говорят, например, данные Всесоюзной переписи осужденных. Оказалось, что среди лиц, отбывающих наказание в исправительных учреждениях (убийцы, как правило, именно там и отбывают наказание), мужчин, осужденных за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах, — 4,9%, женщин — 4,3%, за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств соответственно 6,2 и 10,9%, за неосторожное убийство — 0,1 и 0,1%.
Убийство — преступление взрослых, подростки совершают его сравнительно редко, однако в 90-х годах отмечается рост числа несовершеннолетних, наказанных за это преступление. Если в 1990 г. в убийствах и покушении на них участвовало 534 подростка, то в 1995 г. вдвое больше.
Статистика ежегодно фиксирует, что больше всего убийств совершают лица в возрасте 20-40 лет. Это в общем-то неудивительно, поскольку самые тяжкие преступления "должны" совершать лица, чей возраст больше связан с высокой социальной активностью, с накоплением тяжких переживаний и аффективных состояний, с ростом тревоги за себя. Конечно, возможность действовать во все более существенных общественных масштабах, опираясь на свое знание жизни, отнюдь не является предпосылкой совершения только убийств и других насильственных действий, а не каких-нибудь других, в том числе вполне социально приемлемых поступков.
Поэтому, имея в виду возраст, есть все основания предполагать, что здесь немалую роль играет то, что период высокой социальной активности связан со временем наибольшего накопления конфликтов личности как внутри ее самой, так и со средой. Естественно, что эти две группы противоречий неотделимы друг от друга, причем у некоторых людей по мере возрастания активности и притязаний к среде, попыток определения своего места в ней и приятия самого себя могут обостряться конфликты индивидуально-психологического и социально-психологического характера. С началом взрослости могут окончательно или в большой степени развеяться иллюзии по поводу себя или (и) других людей, по отношению к жизни в целом, желаемые роли в которой можно отвоевать разными способами, в частности с помощью насилия.
В названном возрасте выясняется, в какой мере и как может управлять человек своим поведением, своими инстинктами, влечениями и страстями, насколько усвоил он социальные, в первую очередь нравственные нормы, стали ли они регуляторами его поведения.
По сравнению с другими категориями преступников убийцы имеют более низкий образовательный статус, что, впрочем, присуще всем насильственным правонарушителям и хулиганам. Это давно установленный факт, который обычно не вызывает сомнений, поскольку использование грубой силы есть удел примитивных и нецивилизованных натур. Рассматриваемый факт неудивителен и потому, что среди убийц до 60% лиц, имеющих различные психические аномалии в рамках вменяемости, а подобные расстройства отнюдь не способствуют получению и повышению образования, приобщению к культуре. Такую же негативную роль играют патологии в психике в трудовой адаптации людей, и убийцы, конечно, здесь не исключение. Среди них доля работающих не превышает (по разным данным) 70-80%, а те, которые работали, чаще были заняты тяжелым ручным, неквалифицированным, непрестижным трудом, которым обычно не дорожили и бросали при первой возможности. Если названные обстоятельства суммировать с низким образовательным уровнем убийц, распространенностью среди них психических аномалий, невысокой долей тех, кто состоял в зарегистрированном браке (50%), то можно сделать однозначный вывод о том, что это весьма дезадаптированная категория людей.
К сказанному следует добавить, что, по данным С. Б. Алимова, криминогенность сожителей не менее чем в 5-6 раз превышает криминогенность лиц, находящихся в зарегистрированном браке. Что касается поведения разведенных супругов, главным образом мужей, то доля тяжких насильственных преступлений, совершенных ими, за последние 15-20 лет увеличилась примерно в три раза. Обычная житейская практика убедительно свидетельствует о том, что разведенные супруги злоупотребляют спиртными напитками чаще и больше, чем те, которые состоят в зарегистрированном браке. Разумеется, сказанное отнюдь не снимает сложной проблемы убийства жен (мужей), многие из которых совершаются в нетрезвом виде. Вообще 80-90% всех убийств совершаются в состоянии алкогольного опьянения, но этот несомненный факт отнюдь не делает опьянение причиной совершения убийств и любых других преступлений. Он, этот факт, лежит на поверхности и всегда привлекает к себе повышенное внимание, но очень редки попытки объяснить его действительное значение.
Оно состоит в том, что опьянение снимает внутренние запреты, сформированный всей предыдущей жизнью самоконтроль, т.е. уничтожает то, что привито человеку цивилизацией и возвращает, образно говоря, в состояние дикости. Подобный регресс для многих людей весьма желаем, хотя об этом они, как правило, ничего не знают, поскольку это потаенное стремление, скрытое от сознания в глубинах психики. Если имеет место фактическое отрицание цивилизации путем ухода в далекое прошлое, то совершенное в рамках этого ухода преступление можно назвать проявлением психического атавизма.
Еще одну важную функцию выполняет опьянение для убийц: оно способствует забыванию содеянного, вытеснению в бессознательное психотравмирующих воспоминаний и переживаний о совершенном убийстве. Реализацию этой защитной функции я наиболее часто наблюдал среди тех, кто убил своих близких: отца, мать, детей, жен, сожительниц. Не сомневаюсь, что в некоторых случаях преступники лгали, утверждая, что ничего не помнят из-за опьянения, но во многих случаях так и было. В этом убеждают не только стойкие, начиная с первого допроса, утверждения о забывании случившегося, но и то, что обвиняемые не отрицали своей вины, признавали, что убили, однако не могли вспомнить и описать очень многие важные эпизоды и детали происшествия.
Некий Протасов, двадцати восьми лет, грузчик с восьмиклассным образованием, ранее судимый за хулиганство, на почве ревности пытался задушить жену, а когда она убежала, ударами головой о стену убил их дочерей двух и трех лет. Протасов — привычный пьяница и из семьи привычных пьяниц: постоянно пьянствовали его отец и мать; злоупотребляла спиртными напитками и его жена. Убийство детей совершено в состоянии сильного опьянения, он пил до этого несколько дней подряд, об обстоятельствах преступления ничего рассказать не мог, хотя и не отрицал, что мог совершить такое.
Отнюдь не случайно то, что чаще всего вытесняются из сознания те действия, в результате которых погибли родные и близкие, поскольку прежде всего такие преступления принято расценивать как наиболее безобразные. Я думаю, что даже те, которые вначале лгали, что ничего не помнят, в дальнейшем, за долгие годы пребывания в местах лишения свободы и после освобождения, как бы убедили себя, что им нечего вспоминать и таким путем перевели психотравмирующие воспоминания в невспоминаемую сферу психики. В исправительных учреждениях осужденные за убийства тщательно избегают разговоров на тему о том, за что они осуждены, и попытки вызвать их на откровенность часто заканчиваются безрезультатно, причем я здесь имею в виду расспросы сотрудников названных учреждений и исследователей. Некоторые осужденные за убийства прямо просят не вспоминать содеянное ими или особенно стараются обойти молчанием детали.
В аспекте потребления спиртных напитков убийцами представляют интерес данные Л. А. Волошиной, полученные в результате опроса убийц из пьянствующих, случайно сложившихся уличных компаний, о культуре потребления этих напитков в их среде. Более двух третей из них считают нормальным пить суррогаты, пагубно влияющие на психическое состояние и здоровье; не закусывая и в местах, запрещенных законом; подавляющее большинство не находят ничего предосудительного в доведении себя до состояния сильного алкогольного опьянения, в нецензурной брани в процессе выпивки. К числу запретов, принятых в таких группах, относятся поступки, ущемляющие права участников компании, связанных с выпивкой: нельзя часто пить за чужой счет, наливать себе спиртного больше, чем другим, присваивать деньги или купленную на общие деньги водку, навязываться в компании, не внеся своей доли. В условиях дефицита денежных средств при повышенной потребности в алкоголе такие проступки влекут за собой суровые групповые санкции.
Нетрудно заметить, что многие из перечисленных норм достаточно нравственны (например, запрет на присваивание общих денег), в то же время все они весьма красноречиво характеризуют этот низший, материально необеспеченный, в немалой степени люмпенизированный слой общества. Между тем в рамках именно этого "пьяного" (или «полупьяного») слоя совершается относительное большинство самых распространенных убийств — на бытовой почве. Причем в значительной части таких преступлений в нетрезвом виде были и преступники, и жертвы. Насилие в названном слое столь же привычно, как каждодневный прием пищи, оно впитывается с детства, становится привычной формой общения и принятым способом разрешения конфликтов. Мерзкое сквернословие и побои четко представлены в отношениях родителей и детей, между супругами, между соседями, между членами неформальных малых групп. Это особая культура, в которой бутылка водки есть признанная единица измерения материального и духовного благосостояния).
В качестве иллюстрации приведу бесхитростный рассказ о своей семье некой Зимониной, которая была осуждена за то, что свою пятимесячную дочь ударила головкой о выступ фундамента и бросила ее там. Ребенок скончался сразу. Матери было всего шестнадцать лет.
"У моих родителей четверо детей. Старшая, двадцати четырех лет, замужем, потом я, еще брат шести лет и сестра двух лет, но она живет в детдоме, поскольку отец запретил матери брать ее домой, пригрозив убить ребенка. Он пил каждый день, даже одеколон; половину зарплаты пропивал. Бил мать, меня, сестру. Перебил мне палец, сломал кость на кисти, матери — переносицу. Брата тоже бил, он летал по квартире. В доме от отца стоял мат. Мать тоже пила, а когда пили они с отцом, то обычно потом дрались между собой. Когда я родила, отец все время ругал меня, грозил убить ребенка, выбрасывал пеленки. Я отсюда, из колонии отправила домой тридцать четыре письма, получила только одно, от мамы".
Таких рассказов я мог бы привести множество. Во всех них непроизвольно звучит тема загубленной жизни, а проживший ее человек нередко становится виновником гибели другого человека.
Я хотел бы подчеркнуть, что в данном контексте имею в виду только опьянение и его роль в механизме совершения убийств, отрицая причинную значимость подобного состояния. Бессознательная потребность в опьянении для достижения определенных состояний психики может соединяться с такой же бессознательной потребностью в убийстве, что, конечно, бывает не всегда. Однако в случае названного объединения вероятность совершения убийства и, следовательно, общественная опасность соответствующего лица неимоверно возрастают.
Среди убийц высок удельный вес ранее судимых лиц, причем тех, кто отбывал наказание в местах лишения свободы. Если кражи, грабежи, разбои и хулиганство часто совершаются в течение года после освобождения из исправительного учреждения, то убийства имеют место по прохождении более значительного времени. Очевидно, для совершения такого наиболее значимого преступления, как убийство, необходимо больше времени для накопления и обострения внутренних конфликтов, вызывающих сильные психотравмирующие переживания.
Вместе с тем нужно должным образом оценить два взаимосвязанных и схожих обстоятельства: нахождение в период совершения преступления в среде тех, кто ведет антиобщественный образ жизни, и пребывание среди преступников в местах лишения свободы. Оба эти обстоятельства формируют в человеке склонность решать свои проблемы с помощью силы, не считаясь с жизнью, здоровьем и достоинством других. Таких проблем достаточно много у лиц, которые вернулись в условия свободы, но не смогли успешно адаптироваться к ним. Многие из ранее судимых лиц являются носителями социально порицаемой субкультуры и тех психологических особенностей, которые они унаследовали или (и) усвоили в течение своей жизни. В зависимости от типа и структуры личности указанные черты могут более или менее жестко регламентировать и регулировать ее поведение.
Среди ранее судимых убийц большую часть составляют те, которые в прошлом наказывались не за убийства, а за другие преступления, прежде всего кражи. Э.Ферри, сторонник теории прирожденного преступника, еще в конце прошлого века для объяснения причин изменений преступного поведения призывал не смешивать различные типы воров. Он писал: "Простой вор, похищающий при помощи ловкости, обмана и пр., может вследствие привычки дойти до взлома и до разбоя; но он с трудом переходит к предумышленному убийству, совершаемому исключительно и прежде всего для ограбления жертвы. В известных случаях он может совершить и убийство, но лишь для того, чтобы обеспечить себе безнаказанность, побуждаемый к этому криками, сопротивлением жертвы и пр. Наоборот, кровожадный вор есть лишь разновидность предумышленного убийцы; таким он является по врожденной склонности, чаще всего проявляющейся внезапно до возраста возмужалости, но иногда, вследствие благоприятных внешних условий, совсем не проявляющейся или проявляющейся поздно. И в этом случае вору нет надобности меняться, потому что тип убийцы у него был до совершения убийства".
Конечно, не только кражи и другие преступления нередко предшествуют убийствам, но и наоборот: убийцы после убийства вполне могут совершать преступления, не связанные или связанные с насилием над личностью, в частности, новые убийства. Такое можно наблюдать среди представителей организованных преступных групп, для которых преступления являются существенной частью их образа жизни, а убийство иногда выступает в качестве средства обеспечения такого существования.
Можно отметить и постепенное нарастание агрессивности у многих преступников: вначале совершаются мелкие хулиганские действия, наносятся оскорбления, побои, легкие телесные повреждения и только затем — убийство; возможен и другой путь: хулиганство — грабежи разбои — убийство. Но ни в коем случае не следует утверждать, что убийствам всегда предшествуют менее опасные преступления и мелкие правонарушения, поскольку нередко убивают те лица, которые ранее не допускали никаких аморальных поступков. К числу таких убийц относятся, например, те, которые убили из ревности или мести в состоянии сильного душевного волнения. Но то, что благополучные в прошлом люди насильственно лишают кого-то жизни, ни в коем случае не говорит о том, что это лишь случайность в их жизни. Любой поступок, насильственно-смертельный в том числе, есть порождение внутренних сил и конфликтов данной личности, он, этот поступок, субъективно логичен и целесообразен для нее.
Данное деяние — убийство — совершено данным человеком, а не другим, и деяние таково, каково оно есть, но не какое-нибудь иное, во всем этом нельзя не усмотреть закономерность, присущую именно интересующему нас лицу. Те, в жизни которых раньше не имели места правонарушения, могут совершить преступление, поражающее своей жестокостью, однако это не значит, что оно случайно. Раскольников, зарубивший старуху-процентщицу и ее сестру, принадлежит к числу упомянутых людей, и Ф. М. Достоевский со всей исчерпывающей полнотой показывает, насколько это было психологически и этически понятно у данного персонажа.
Умышленные убийства при отягчающих обстоятельствах — лишь один из видов, предусмотренных отечественным уголовным законом. Другие разновидности этого преступления, по мысли законодателя, представляют меньшую общественную опасность, и такое предположение следует поддержать. Действительно, ни одно из обстоятельств, отнесенных к числу отягчающих, нельзя расценить иначе. Но оказывается, что как раз наиболее опасные убийства и совершаются чаще всего, т.е. человечество в основном придерживается именно такого, а не иного уровня смертельного насилия. Следовательно, в обществе и человеке должны быть силы, порождающие главным образом наиболее опасные виды убийств, т.е. должны быть люди, способные их совершить. Увы, отдельные личности вполне оправдывают подобные ожидания.
А. Бергсон писал, что, хотя инстинкт войны существует сам по себе, он тем не менее цепляется за рациональным мотивы. Почти то же самое можно сказать и об убийствах, которые, образно говоря, чрезвычайно близко стоят к войне и во многом сливаются с ней. Можно со значительной степенью уверенности предполагать существование инстинкта убийства, находящего свое проявление и в войнах, и этот инстинкт тоже пытается создать рациональные мотивы, видимо, для своей защиты, но такие попытки чаще всего бесплодны. Нельзя рационализировать то, что имеет длиннейшую и сложнейшую филогенетическую и онтогенетическую историю и что отталкивается самим сознанием. Но это можно понять и объяснить, выявить силы, толкающие на уничтожение, попытаться решить проблемы, которые ранее совсем не привлекали внимания. В их числе следующая.
Убийцы чаще всего действуют в одиночку: около 90% от всех убийств, если, конечно, не включать сюда убийства на войне и убийства, связанные с войной или иными вооруженными конфликтами, например, истребление мирных жителей, а также уничтожение людей в концлагерях. Совершение преступления в одиночку больше всего характерно как раз для убийц, ни одна другая категория преступников не действует так. Группы преступников, сорганизовавшиеся для убийств или нанесения тяжких телесных повреждений, встречаются чрезвычайно редко; если они образуются, то после совершения одного из таких преступлений распадаются. В большинстве случаев антиобщественные группы, члены которых совершили убийства, при своем формировании не преследовали цель лишить кого-либо жизни, а складывались на социально дефектной основе при совместном проведении досуга с выраженной тенденцией к пьянству, наркотизму, азартным играм, хулиганству, разврату... Убийство выступает непредвиденным итогом анархической разнузданности подобных малых неформальных групп.
Еще одну группу убийств — так называемых заказных — иногда, но далеко не всегда совершают группы преступников, в ряде случаев это наемные убийцы. Однако в целом заказные убийства составляют ничтожную долю среди всех убийств.
Почему убийства чаще, чем любые другие преступления, совершаются в одиночку? Ответ надо искать в содержании самого деяния, в его исключительно интимном характере, который заключается во встрече убийцы со смертью. То, что в данном случае смерть чужая, не играет, по-видимому, решающей роли, учитывая всеобщую значимость этого фактора, хотя преступник может и не осознавать его глобальности, а сознание иногда может не принимать, даже отвергать факт лишения другого жизни. Если каждый умирает в одиночку, то и дверь "туда", хотя бы и не для себя, тоже открывает один.
Если иметь в виду те убийства, которые совершаются группой, то надо учитывать распределение ролей в ней. Одно дело, когда все члены группы принимают непосредственное участие в данном преступлении, все становятся его исполнителями. Другая складывается ситуация, когда роли распределены иначе. Встреча со смертью в большинстве случаев более значима для исполнителей, а пособники и организаторы часто не видят ни самого убийства, ни труп.
Если обратиться к нравственно-психологическим чертам убийц, общим для этой категории преступников, то нужно отметить следующее.
Убийцы — это чаще всего импульсивные люди с высокой тревожностью и высокой эмоциональной возбудимостью, для которых в первую очередь важны собственные переживания и интересы и не сформирована установка относительно ценности жизни другого человека. Образно можно сказать, что их не хватает для сопереживаний из-за высокой тревожности, предопределяющей расходование своей энергии в основном на самого себя. Они неустойчивы в своих социальных связях и отношениях, склонны к конфликтам с окружающими. От других преступников убийц отличает эмоциональная неустойчивость, высокая реактивность поведения, когда оно обычно принимает форму реакции на внешние раздражители, сугубо субъективно воспринимаемые и оцениваемые. Они внутренне неорганизованы, а высокая тревожность порождает такие качества, как подозрительность, мнительность, мстительность, как правило сочетающиеся с беспокойством, раздражительностью, напряженностью.
Среда ощущается убийцами как враждебная. В связи с этим у них затруднена правильная оценка ситуации, и эта оценка легко меняется под влиянием аффекта. Повышенная восприимчивость к элементам межличностного взаимодействия приводит к тому, что индивид легко раздражается при любых социальных контактах, ощущаемых как угроза для него.
Такие люди обладают достаточно устойчивыми представлениями, которые, однако, с трудом поддаются корректировке, а тем более существенным изменениям. Другими словами, если они имеют о ком-то или о чем-то свое мнение, то их трудно переубедить. Все затруднения и неприятности, с которыми они встречаются в жизни, интерпретируются как результат чьих-то враждебных действий. В своих неудачах они склонны обвинять других, а не себя, что весьма облегчает снятие с себя какой-либо ответственности.
Наиболее чувствительны убийцы в сфере личной чести или того, что они считают честью, поскольку для них характерно повышенное сознание своей ценности. Из-за наличия постоянного аффективного переживания, что менее достойные пользуются большими правами и возможностями, чем они, у них может возникнуть потребность защитить свои права, и они начинают играть роль "борца за справедливость". Поэтому "справедливое" убийство можно наблюдать не только при разбоях, когда как бы перераспределяется имущество, но и при совершении убийств из мести или ревности, когда якобы отстаивается личная честь, и даже при учинении хулиганских действий.
Убийцам свойственны эмоциональные нарушения, психологическая, а иногда и социальная отчужденность, а также трудности, связанные с усвоением моральных и правовых норм. Последнее может зависеть от наличия расстройств психической деятельности, препятствующих надлежащему нравственному воспитанию. Такие люди совершают преступления чаще всего в связи с накопившимся аффектом в отношении того или иного человека или ситуации, причем аффект возникает и развивается по своим внутренним закономерностям и автономно от среды. Поэтому иногда бывает так трудно, а часто и невозможно урезонить домашнего дебошира или уличного хулигана.
Убийцы часто переносят на других то, что свойственно им самим, а именно агрессивность, враждебность, мстительность, и воспринимают их уже с такими ими же спроецированными качествами. Для потенциальных убийц понятно, что от людей с дурными намерениями нужно защищаться, лучше всего нападая на них, а поэтому, совершая акт насилия, убийца считает, что защищает других людей. Следовательно, убийц отличает не только высокая восприимчивость в межличностных отношениях, но и искаженная оценка их. Насильственные реакции с их стороны могут происходить по принципу "короткого замыкания", когда даже незначительный повод может сразу вызвать разрушительные действия.
Убийцы бывают весьма решительны, но эта решительность не всегда продумана, и они зачастую плохо представляют себе всю совокупность последствий своих поступков, в том числе и непреступных.
При низких моральных устоях у них узкий личностный спектр возможностей и средств решения возникающих проблем, имеющих для них важное, а во многих случаях глобальное значение. Одни из таких преступников способны убить, подчиняясь групповому давлению, в то время как другие сами могут руководить группой лиц, готовящих и совершающих убийства. Однако и в том, и в другом варианте независимо от взятой на себя роли они обладают теми общими психологическими признаками, которые указаны выше.
Убийства в отличие от некоторых других преступлений чрезвычайно разнообразны по своей мотивации, наполненности страстями, способам и орудиям совершения преступления, количеству жертв и количеству соучастников, особенностям личности тех и других, использованию внешних ситуаций и т.д. Особенно поражают сами убийцы-исполнители, проявляемая некоторыми из них чудовищная жестокость, большое количество убитых ими людей. Создается впечатление, что это вырвавшиеся из преисподней злые силы, находящиеся по ту сторону добра и зла, которым абсолютно неведомы людские установления, сострадание и жалость.
Несомненным "рекордсменом" последних лет нужно считать сексуального убийцу Чикатило, который, каждый раз проявляя особую жестокость и изуверство, уничтожил 53 женщин и мальчика, получая при этом сексуальное удовлетворение. Он съедал отдельные части тела потерпевших, копался во внутренностях, вырывал и отрезал половые органы. Но в нашей кровавой истории есть изуверы пострашнее Чикатило, если такое возможно. В начале 20-х годов нашего столетия преступник по кличке Мишка Культяпый участвовал в совершении семидесяти восьми убийств. Он отличался изощренным садизмом: связывал свои жертвы веревкой и укладывал их так, что ноги одного несчастного ложились на ноги другого, а туловища из центра расходились веерообразно, под углами. Завершив свои приготовления, убийца шел по кругу и раздроблял головы жертв острием топора.
В те же годы в Подмосковье и некоторых соседних регионах свирепствовала банда Василия Котова-Смирнова, убившая 116 человек. Сам главарь действовал с исключительной жестокостью, вырезая целые семьи, иногда сразу по 11-13 человек, на крестьянских хуторах, при этом топором убивал одних членов семьи на глазах других, не жалея женщин и маленьких детей (о его личности я подробно расскажу ниже). В 1922-1932 гг. на юге России, в основном в Ростовской области, орудовала банда Башкатова, которая убила 459 человек! Главарь вел список своих жертв, причем убивал якобы с целью ограбления, но среди жертв были совсем неимущие, о чем преступник не мог не знать, и дети. Сам Башкатов, как можно полагать, не считал, что совершил что-то из ряда вон выходящее, о чем свидетельствует его заявление, в котором он написал, что просит "наказать пятилетним одиночным заключением, чтобы я мог себя исправить".
Я думаю, что в отношении всех трех супермонстров (Мишки Культяпого, Котова-Смирнова, Башкатова) можно утверждать, что их нападения с целью ограбления лишь видимая часть мотивации их поведения. Главное — причинение смерти многим.
О Котове-Смирнове. Его развернутую характеристику дает С. В. Познышев. Он называет этого преступника бандитом-профессионалом, энергичным и быстродействующим организатором, которому некогда было долго задумываться над своими планами и колебаться в их осуществлении. Тем не менее, он действовал строго расчетливо, внимательно взвешивая риск, не гонялся за первой попавшейся возможностью, что отчасти объясняет его неуловимость в течение нескольких лет. К тому же он имел огромный опыт совершения преступлений: еще мальчишкой он начал воровать, несколько раз осуждался, в том числе за кражи со взломом.
Котов-Смирнов происходил из крестьянской семьи, в которой кроме него было еще четверо братьев. Отец и все братья не раз сидели в тюрьме за кражи. Отец, по рассказам Котова-Смирнова С. В. Познышеву, был человек строгий, но строгость свою проявлял тем, что бил детей часто и больно. Про мать свою Василий говорил, что она была строгая, и это, по-видимому, все, что сохранилось в его памяти о ней. В окружающей его обстановке и в условиях воспитания не было ничего, что могло воспитать и развивать альтруистические чувства; никаких умственных интересов и навыков в каком-либо полезном труде он не приобрел. Врачебное обследование не обнаружило никаких признаков нервных или душевных болезней, он не эпилептик и не сумасшедший. На вид это человек, ничем не отличающийся от обыкновенного прасола или мелкого лавочника. Среднего роста. Обыкновенное лицо. Тонкий нос с горбинкой. Холодные серо-зеленые глаза. Лицо спокойное, не склонное к улыбке, с выражением сдержанности и сосредоточенности, оно не располагает к себе, но и не отталкивает. Оно ничего не говорит о той поразительной жестокости, которой веет от его преступлений.
Котов-Смирнов убивал не только тех, кого грабил, но и своих соучастников, по мере того как они становились ему не нужны. Так, среди убитых им было несколько семей скупщиков краденого, которым он продавал награбленное и от которых хотел избавиться. Он убил своего ближайшего помощника Морозова, с которым был связан много лет, но тот начал много пить и становился опасен для него своей пьяной болтливостью.
С. В. Познышев, который имел продолжительные беседы с Кото-вым-Смирновым и наблюдал его в суде, говорит о его личности следующее: он прекрасно владеет собой, безусловно не глуп, быстро ориентируется в обстоятельствах и людях, имеет недурную память, вполне обладает способностью быстро сосредоточивать и переводить свое внимание, сдержан и скуп на слова, лишен той развязности и неприкрытой, бьющей ключом чувственности, которая так часто встречается у профессиональных убийц. Чувственные удовольствия были у него скрыты под видимой сдержанностью, да и сами удовольствия не отличались большим разнообразием; не было склонности к широким кутежам с бахвальством, угощением массы приятелей и шумным пьяным разгулом. Любил вкусно поесть и выпить, но у себя дома, да и вообще не любитель ходить по гостям и у себя принимать гостей. Поторговав днем на рынке награбленным добром, любил вечером попить у себя дома чайку, пойти со своей сожительницей Винокуровой в кинематограф — и тому подобные невинные развлечения. К Винокуровой у него была весьма относительная привязанность, и он в ней в первую очередь ценил покорность, при том были и другие женщины, некоторых насиловал перед убийством, но в целом в сексуальной жизни был достаточно сдержан. Вообще Котов-Смирнов ни к кому привязанности не испытывал, ни с кем в дружбе не состоял, никогда никого не любил, ни с кем долго не сожительствовал, никому не помогал и никого не жалел.
Я прошу у читателя прощения за столь длительный рассказ об этом преступнике, но убийца 116 (!) человек того стоит. Поэтому я продолжу его описание со слов С. В. Познышева.
Ученый обращает внимание на то, что на свои дела и на самого себя Котов-Смирнов смотрел как на явление обыкновенное. "Обыкновенно" — это его любимое слово, которое он постоянно вставлял в свой рассказ. Когда его спрашивали, как он относился к крови и ранам, какое впечатление на него они производили, он отвечал: "Обыкновенно, как все". Из дальнейшей беседы выяснялось, что они не производили на него совершенно никакого впечатления и именно это он подразумевал обычно под словом "обыкновенно". Когда его спрашивали, как он совершил то или иное убийство, он отвечал: "Обыкновенно, пришли, связали, убили". Его кровавые дела; считает исследователь, действительно в его глазах были чем-то обыкновенным и не производили на него никакого впечатления. Стоны, мольбы и просьбы жертв его только злили и вызывали грубую брань. На него сама картина убийства не производила никакого смущающего, способного хоть сколько-нибудь поколебать, впечатления.
Кто же он, этот "обыкновенный" убийца, равного которому в истории кровавых злодеяний найти не так просто?
С. В. Познышев относит Котова-Смирнова к импульсивным преступникам и объясняет его действия садистскими наклонностями. Во-первых, он убивал многих из тех, кого убивать "для дела" не было надобности, например, маленьких детей. В других случаях можно было просто украсть, никого не убивая. По-видимому, во время совершения преступления убийца приходил в состояние возбуждения, было приятно убивать, и он стремился убить как можно больше — в одном случае была убита даже кошка, чтобы ничего живого в доме не оставалось. Во-вторых, этот убийца был спокоен и сразу после совершения преступлений, он тут же, в доме, не только деловито рассматривал и разбирал имущество жертв, но и перед отъездом вместе с соучастниками с аппетитом закусывал. Когда его во время следствия и суда спрашивали, почему он совершал "ненужные" убийства или почему не ограничивался крупными кражами, техника которых ему хорошо известна, Котов-Смирнов отвечал — и, по-видимому, искренне — "не могу этого объяснить". Этого ничем не смущаемого человека С. В. Познышев назвал моральным имбецилом.
Нельзя не согласиться с соображениями и выводами С. В. Познышева относительно личности Котова-Смирнова и субъективных причин совершенных им преступлений. Однако к ним следует добавить ряд существенных моментов.
Прежде всего обращает на себя внимание бесстрастие и поразительная эмоциональная холодность этого убийцы. Он не только не сочувствует жертвам (об этом не может быть и речи!), но и не испытывает никакого волнения при совершении даже нескольких убийств сразу. При этом настолько деловит и серьезен, что перед их совершением поверх одежды надевал специально приготовленный халат, чтобы не испачкать ее кровью. Весьма информативно то, что все свои действия преступник называет одним очень емким для него словом "обыкновенно", т.е. все то, что на нас наводит ужас, для него абсолютно обычно, привычно и рутинно, это просто "работа", которую ему надлежит исполнить. Создается впечатление, что он рожден именно и только для этой "работы" и ни для чего больше; это становится особенно очевидным, если сопоставить многие десятки совершенных им убийств с его серой, ничем не примечательной повседневной жизнью — ни увлечений, ни интересов, ни привязанностей, ни даже понятных и объяснимых пороков — только убийства. Только они доставляли ему радость.
Все, что нам известно о Котове-Смирнове, позволяет сделать вывод, что он является таким ярко выраженным некрофилом, который стремится к уничтожению других людей, что это становится для него единственным смыслом и целью жизни. Котов-Смирнов — так сказать, выдающийся некрофил, поскольку он не знал ничего другого в жизни, кроме смерти, неумолимым и непреклонным слугой которой был. Только смерть влекла его к себе, и он был верен ей, хотя не смог бы облечь это в слова, но тайную силу ее бессознательно ощущал. Котов-Смирнов — нечто вроде спонтанно и слепо карающей силы, посланной на землю для расправы с людьми, грешными и безгрешными, убивающей всех без разбора, даже животных, т.е. предназначенной для глобального, по возможности, уничтожения. К сожалению, это не первый и не последний посланец с такой миссией. Это убийца в чистом виде, убивающий ради убийства.
Иногда такие лица признаются невменяемыми, и у них стремление к уничтожению другого ради самого уничтожения выражено наиболее ярко. Влечение к убийству носит неодолимый характер, но наличие у них душевной болезни отнюдь не освобождает от научной обязанности объяснить, ради чего совершаются подобные поступки.
Можно легко представить себе, что некоторые общественные явления и процессы создают идеальные условия для совершения самых изощренных и жестоких убийств. Я имею в виду полицейские службы и особенно концлагеря (лагеря уничтожения) тоталитарных стран, где котовы-смирновы могли в полной мере реализовать свои некрофильские устремления. Только на территории нацистской Германии, по данным Д. Мельникова и Л. Черной, насчитывалось 1100 концлагерей, через которые прошли 18 миллионов человек, из них погибли 12 миллионов. Благоприятные обстоятельства для садистских и практически безнаказанных убийств создают современные войны и иные вооруженные конфликты, в том числе так называемые гражданские, во время которых пренебрегают любыми правилами и требованиями элементарной человечности.
Разумеется, далеко не все убийцы похожи на Котова-Смирнова. Это давно уже предопределило необходимость типологизации убийц, разделения их на отдельные группы, поскольку только такой путь позволяет уяснить действительную природу этих самых опасных преступлений.
2. Очень разные убийцы
Речь пойдет о типологии убийц, что позволит дать более точное описание их отдельных разновидностей, более глубоко познать причины совершения этих преступлений. Их причины невозможно объяснить, если представлять всех убийц на одно лицо.
Типология преступников, и в частности убийц, давно привлекает к себе внимание.
Еще в XIX веке Э. Ферри предложил свою группировку преступников, назвав ее классификацией. Прежде всего он выделил помешанных преступников, пояснив, что существуют душевнобольные, совершающие такие деяния, которые при совершении их здоровыми людьми признаются преступными. Разумеется, такой категории преступников (среди них Э. Ферри особо выделял убийц) быть не могло, поскольку он имел в виду невменяемых.
Вслед за ними им была названа категория прирожденных преступников, к которым автор отнес "людей диких и жестоких, ленивых и плутоватых, которые не способны отличить убийство, воровство, вообще преступление от любого честного ремесла, т.е. людей, действующих под давлением непреоборимых прирожденных импульсов". Как известно, современная наука отрицает существование прирожденных преступников, а те ученые, которые придерживались этой доктрины, не смогли привести никаких веских аргументов в ее пользу. Не могут этого сделать и сейчас, причем даже в отношении убийц, которые всегда были излюбленным объектом внимания для всех сторонников теории прирожденного преступника.
Третью категорию преступников Э. Ферри определил как привычную, характеризуя их тем, что они с раннего возраста всецело предаются преступлению, приобретают к нему "хроническую привычку и делают из нее настоящую профессию". Среди них убийцы встречаются редко, поскольку профессиональных убийц очень мало, зато среди следующих двух групп, выделенных этим автором — преступников по страсти и случайных преступников, — их более чем достаточно. Преступники по страсти это люди, как определяет их Э. Ферри, "прошедшая жизнь которых безупречна, люди сангвинического или нервного темперамента и с повышенной чувствительностью". Они без колебания признаются в своей вине и часто так раскаиваются, что покушаются на самоубийство.
Что касается случайных преступников, то указанный исследователь определил их так: у них "нет природной склонности к преступлению, но они совершают его под влиянием соблазнов, обусловливаемых либо их личным положением, либо физической или социальной средой, их окружающей, и которые не повторяют преступления, если устранены эти соблазны" '". Легко заметить, что преступники по страсти практически ничем не отличаются от случайных.
Вообще мысль о том, что есть случайные преступники, чрезвычайно любезна сердцу криминологов всех времен и народов, поскольку это очень удобно и необременительно — списать все на случай. Поэтому о случайном преступнике писали не только в XIX веке, но и в конце XX века. При этом никого не удивляет, насколько нелепо звучит "случайно украл" и тем более "случайно убил" (не путать с "убил по неосторожности"). Группа советских криминологов, опубликовавших в 1971 году коллективную монографию "Личность преступника", вопрос о типологии убийц решила на удивление просто. По их мнению, существуют три группы убийц.
Первая группа ("злостные") — это те, которые уже совершали преступления и административные правонарушения, тунеядцы и пьяницы. Вторую, полярную первой, составляют так называемые "случайные" убийцы. К ним относятся лица, которые раньше, как правило, вели честный трудовой образ жизни и не проявляли никаких признаков антиобщественной направленности. Совершению убийств ими способствует стечение неблагоприятных обстоятельств (неправомерное поведение потерпевших, неблагоприятные бытовые условия детоубийц и т.д.). Третья группа, конечно же, промежуточная, и в нее входят лица, не имеющие достаточно четких признаков злостного или случайного преступника или имеющие отдельные признаки обеих групп.
Ю. В. Голик написал даже книгу, специально посвященную случайному преступнику. Она так и называется: "Случайный преступник" (Томск, 1984). В ней есть очень любопытный пример.
Т., по профессии учительница, "предстала перед судом за убийство своего мужа, который, как установлено следствием, на протяжении восемнадцати лет совместной жизни постоянно пьянствовал, издевался над женой и детьми, оскорблял их и избивал, часто менял место работы (в деле имеются четыре характеристики с разных мест работы, все четыре крайне отрицательные). В деле собран ряд характеристик на гражданку Т. с разных мест работы более чем за двадцать лет. Во всех характеристиках гражданка Т. характеризовалась исключительно положительно, отмечались ее прекрасные деловые качества и чисто человеческие черты характера, умение работать с людьми и указывалось на отрицательное поведение мужа... Несомненно, Т. является случайной преступницей".
На мой взгляд, приведенный пример нисколько не убеждает в том, что Т. является случайной преступницей. Во-первых, не исследован виктимологический аспект ее конфликта с мужем, и остается неизвестным, была ли ее "вина" в этом, а если была, то в чем именно. Между тем анализ многих аналогичных случаев убеждает в том, что чаще всего виктимная "вина" имеет место. Более того, жесткое доминирование в семье жены нередко способствует алкоголизации мужа, который путем опьянения уходит от диктата жены и в таком состоянии насилием пытается восстановить свой мужской статус и тем самым компенсировать переживания, возникшие в связи с подчинением женщине. Во-вторых, совсем непонятно, почему в течение восемнадцати лет Т. не порвала отношений с мужем. Факт столь длительной брачной связи в условиях непрекращающихся конфликтов, избиений, оскорблений позволяет предположить наличие постоянно актуальной социально-психологической зависимости между ними, препятствующей разрыву. Вполне уместно допущение, что Т. не уходила от мужа, чтобы иметь возможность "командовать" им, а он — чтобы не лишаться руководства в жизни, хотя и травматичного для него. К тому же алкоголизация всегда ведет к сужению круга адаптирующих каналов, и жена часто остается единственным или наиболее значимым из таких каналов, утрата которого непереносима. Разумеется, все приведенные относительно данного примера соображения не более чем предположения, хотя и очень веские, которые следовало бы проверить.
Однако самое главное заключается в том, что неизвестно, почему Т. из всех возможных вариантов выхода из создавшейся длительной конфликтной ситуации избрала наиболее общественно опасный — убийство. Дело в том, что ни одна, даже самая сложная ситуация не предопределяет только единственный и только противоправный способ ее разрешения; иными словами, нет ситуаций, которые способствовали бы исключительно преступному поведению. У Т. были различные возможности выйти из конфликта и в первую очередь она могла попросту уйти от мужа, а также просить о принятии к нему мер административного и уголовно-правового воздействия и т.д. Чтобы ответить на поставленный выше вопрос о причинах выбора Т. именно убийства, а не иного способа разрешения конфликтной ситуации, необходимо глубокое психологическое исследование ее личности, всего жизненного пути, особенно условий воспитания в родительской семье, в которой формировалась первичная идентичность ее личности (изучение только материалов уголовного дела совершенно недостаточно). Лишь подобное исследование может дать ответ на вопрос, в чем личностный смысл совершенных преступных действий, какие субъективные задачи она бессознательно решала, совершая их. Мой опыт научного анализа подобных случаев убедительно свидетельствует о том, что преступное поведение, взятое в контексте индивидуальной жизни, всегда предстает не случайным, а строго закономерным.
Видимо, суд тоже посчитал учительницу Т. случайной преступницей, поскольку наказал ее лишь исправительными работами. Это нечто очень близкое к поощрению убийства, если соотносить степень общественной опасности содеянного и меру наказания. Для Т. убийство оказалось самым простым и нехлопотливым выходом из ситуации: убила и разом решила все проблемы, не понеся никакого реального наказания.
Если руководствоваться логикой и критериями "случайного" убийцы по книге "Личность преступника" — "к ним относятся лица, которые вели честный трудовой образ жизни и не проявляли никаких признаков антиобщественной направленности. Для этих лиц характерны: положительное отношение к труду, нередко — активное участие в общественной жизни коллектива... Совершению убийства ... способствует стечение неблагоприятных обстоятельств...", — то типичным "случайным" убийцей, наравне с учительницей Т., следует признать Отелло. Он был доблестным воином и порядочным человеком, которого Дездемона "за муки полюбила". Очень возможно, что он принимал "активное участие в общественной жизни коллектива".
Каким бы сильным ни было давление внешних факторов в ситуационном или неосторожном преступлении, его все равно совершает конкретная личность, что не может не свидетельствовать о наличии в ее структуре дефектов, играющих решающую роль в совершении преступления. Конечно, степень нравственно-психологической испорченности, а значит, и степень общественной опасности такой личности значительно меньше, чем злостного преступника. Если человек до совершения преступления ни в чем предосудительном не замечался, это еще не значит, что только в момент совершения преступления (который иногда длится секунды) он внезапно и коренным образом изменился, трансформируясь из достойного члена общества в убийцу. Скорее всего, здесь дело обстоит по-другому: в определенной ситуации ранее глубоко скрытые негативные свойства в. структуре личности начинают доминировать над положительными качествами, что находит выражение в преступном поведении. Об этих свойствах может не знать и сам человек.
В отличие от некоторых криминологов выдающиеся писатели, в художественных произведениях которых наличествует убийство, всегда брали на себя труд кропотливо и глубоко исследовать подлинные мотивы преступного поведения своих героев. В произведениях Ф. Достоевского, А. Островского, М. Лермонтова, Л. Толстого и иных представителей русской классики (возьмем сейчас для примера только ее) невозможно найти даже намек на то, что Раскольников, Карандышев или Арбенин совершили убийство случайно. Даже само подобное допущение абсурдно.
Понятие "злостного" убийцы мало что дает, тем более, что признаки такого типа, почти полностью заключающиеся в поведении, всегда лежат на поверхности. Действительно, паразитический образ жизни, пьянство, совершение в прошлом мелких правонарушений и тем более преступлений, особенно насильственных, казалось бы, красноречиво говорят о подобных людях. Однако такое впечатление обманчиво, и соответствующая информация носит лишь внешний характер, очень мало приближая к пониманию того, почему они оказались способны убить. Даже если индивид ранее был осужден за убийство, это не дает возможности объяснить, почему он вновь совершил такое же преступление.
Можно выделить группу убийц, которые обычно вызывают жалость. Это, как правило, те, которые совершили убийство в ответ на их мучения, унижения, избиения, что нередко длится долгое время. В их числе мужья (жены), находящиеся в жесткой психологической зависимости от жен (мужей), частые измены которых и иногда столь же частые заверения об изменении поведения в конце концов исчерпывают запас терпения другой стороны.
Наряду с ними — сущие монстры, убившие десятки, даже сотни людей иногда спокойны и деловиты, как Котов-Смирнов, иногда неистовы, как Чикатило. Им трудно подобрать наказание, и даже Харон, перевозчик мертвых, отказался бы везти их в ад, где мучения грешников, даже самых страшных, созданы все тем же ограниченным людским воображением. История чрезвычайно богата такими личностями, как, впрочем, и кровавыми тиранами типа Гитлера и Сталина, которые уничтожили миллионы людей.
Типологию личности убийц можно, конечно, осуществить и по их поведению, но поведение и личность — не одно и то же, в нем, естественно, выражается личность, но далеко не вся, причем и в самом акте убийства. Поэтому, я полагаю, наиболее значима типология, дающая объемное представление о человеке, его наиболее значимых чертах, позволяющая приблизиться к пониманию субъективных причин убийств. Такую информацию я нашел в небольшой по объему (всего 3 п.л.) книжке В. П. Голубева, Ю. Н. Кудрякова и А. В Шамиса "Типология осужденных за насильственные преступления и индивидуальная работа с ними". Я бы хотел привести основные положения указанной работы, которую следует отнести к числу наиболее глубоких в отечественной криминолого-психологической литературе, собственно говоря, единственной, в которой дается психологическая типология убийц. К сожалению, она неизвестна широкому кругу читателей, даже специалистам, не говоря уже о "просто" читающей публике. Это и неудивительно, поскольку ее тираж был всего 1000 экземпляров, да еще с ограничительным грифом "Для служебного пользования", который был снят лишь в 1992 г. Я бы хотел популяризировать названную брошюру. Примеры, которые будут приведены ниже, взяты из нее же.
Авторы получили необходимую информацию об убийцах путем изучения личных дел осужденных, в особенности приговоров, психологических бесед с ними, а также применения шестнадцати факторного опросник Кетелла и Методики многостороннего исследования личности, которая является адаптированным Миннесотским анкетным тестом (MMPI).
Каждому выделенному типу дано название, отражающее ведущее психологическое свойство.
Возбудимый тип. У представителей этого типа ярко выражены социальная активность и стремление к лидерству, но им все-таки не свойственна четко выработанная жизненная позиция. У них зафиксированы повышенная эмоциональная возбудимость и склонность к накоплению аффекта. Они вспыльчивы, долго помнят нанесенную действительную или мнимую обиду, агрессивны, вспышки ярости возникают легко и по любому незначительному поводу. В этом состоянии поведение может становиться неуправляемым и они способным совершать грубые акты насилия. Поэтому совершаемые ими преступления отличаются крайней жестокостью.
Постоянно накопляемые отрицательные эмоциональные переживания могут непосредственно реализовываться в поведении в виде аффективной агрессии, сопровождающейся сужением сознания и резким двигательным возбуждением. По определению российского психиатра А. Е. Личко, их можно сравнить с разрывом парового котла, который прежде постепенно и долго закипает. Повод для взрыва может быть случайным, сыграть роль последней капли.
Поведение таких убийц в большей степени определяется не благоразумием или логическим взвешиванием своих поступков, а влечениями и побуждениями, понять смысл и содержание которых они обычно не в состоянии. Сила влечений проявляется в особой манере алкоголизации: когда таким людям хочется выпить и есть возможность достать спиртные напитки, они не думают об опасности острого опьянения и его последствиях, могут пить "до отключения", в результате часто не контролируют свои действия во время опьянения, что потом удивляет их не меньше, чем окружающих.
М., тридцати лет, постоянно ссорился с женой, на почве ревности жестоко избивал ее, в результате чего она ушла к своей матери. М., решив помириться, приехал к жене, но ее мать не разрешила ему войти в дом, оскорбляла его и заперла дверь. Когда М. добился, чтобы его впустили, теща стала выгонять его, ругать, выталкивать на улицу. М. просил ее хотя бы повидать сына, выслушать его, но теща продолжала оскорблять М. и плюнула ему в лицо. Тогда он достал нож и быстрыми движениями стал наносить ей удары, все время повторяя: "На, на, на..." Затем подскочил к жене и нанес ей несколько ударов ножом. По показанию свидетельницы, вид у него был как у "больного", взгляд злой, "было страшно смотреть на него".
Потом М. быстро вышел из дома, по пути выбросил нож и тихим шагом пошел к центру поселка. Работники милиции нашли его сидящим с опущенной головой на ступеньках клуба. Выглядел он устало, на вопросы не отвечал, на приказание следовать в милицию покорно подчинился. В процессе следствия ссылался на запамятование некоторых событий, происходивших во время совершения убийств.
Исследователям бросилась в глаза замедленность мыслительных процессов (тяжеловесность мышления) представителей этого типа. Даже на простые вопросы приходилось подолгу ждать ответа. Если они рассказывают о чем-либо, то много внимания уделяют мелким деталям, не имеющим существенного значения. Их тяжеловесность проявляется и в моторике: движения скованны и замедленны.
Неуправляемый тип. Убийцы, относящиеся к этой категории, по некоторым психологическим особенностям сходны с возбудимым типом и являются его разновидностью. Но их специфика заключается в том, что по сравнению с "возбудимыми" те же личностные свойства выражены у них более ярко, и это соответствующим образом отражается на поведении, которое приобретает как бы импульсивный характер. У них, как и у "возбудимых", выражено стремление к доминированию, которое они склонны реализовать и насильственным путем. Но все-таки они редко становятся лидерами, поскольку не могут прогнозировать свое и чужое поведение, подавлять собственные эмоции, быть хитрыми и расчетливыми.
Представители этого типа импульсивны, и импульсивность является их ведущим личностным свойством, что выражается в неожиданных и кратковременных аффективных взрывах. Они несдержанны и склонны поступать по первому побуждению под влиянием внешних обстоятельств или собственных эмоций. Их крайняя вспыльчивость и агрессивность активно питаются социальной запущенностью, несформированностью нормативной системы, в первую очередь нравственной, а низкий интеллектуальный уровень предопределяет содержание интересов.
Они конфликтны: в местах лишения свободы такие убийцы выделяются тем, что нагнетают вокруг себя "грозовую атмосферу", постоянно допускают нарушения: притесняют других осужденных, недобросовестно работают, провоцируют конфликты, активно участвуют в драках. Самые суровые наказания редко оказывают на них воспитательное воздействие, в беседах же игнорируют любые доводы и аргументы.
Решающим для поведения названных лиц, как и у предыдущего типа, является не благоразумие, а неконтролируемые побуждения. Они находятся во власти своих влечений и стремления время от времени разряжать накопившийся аффект. Поэтому их поведение носит импульсивный характер, что дает основание говорить о них, как об источнике повышенной опасности и высокой вероятности рецидива насилия.
Упорный тип. Ведущее свойство убийц этого типа — повышенная устойчивость аффективно окрашенных переживаний, что может выражаться: в честолюбии, стремлении к повышению собственной значимости; в повышенной восприимчивости, болезненной обидчивости и легкоуязвимости; в ригидности (застреваемости), что у них проявляется в малой подверженности воздействию различных "сбивающих" факторов в поведении; в целеустремленности, при которой любая цель, имеющая к ним отношение, может стать сверхцелью; в злопамятности, накоплении обид; в устойчивости образовавшейся жизненной позиции и склонности к прямолинейности, решительности в поступках.
Честолюбие и целеустремленность порождают среди убийц данного типа тенденцию к лидерству. Но в отличие от "возбудимых" и "неуправляемых", такие преступники имеют четко выбранную жизненную позицию, склонны к прямолинейности и завышенной оценке собственной личности. У них черно-белое восприятие мира, в связи с чем категоричность в высказываниях и поступках, значительные затруднения в коррекции своего поведения в соответствии с новыми обстоятельствами. Целеустремленность и тенденция делать цель сверхцелью дает им возможность бросать на ее достижение все свои силы и энергию. Если это делается для того, чтобы захватить лидерство в группе, всех, кто этому сопротивляется, может ожидать жестокая расправа. Они чаще всего вполне подходят для роли лидера и успешно справляются со своими обязанностями.
Основой упорного типа личности является повышенная стойкость аффекта, его представители дольше, чем другие люди, помнят нанесенную обиду, особенно когда оказываются затронутыми их самолюбие и гордость. Поэтому их характеризуют как злопамятных, болезненно обидчивых и мстительных людей, для которых характерны такие побуждения, как месть, ревность, "борьба за справедливость". Например, Р. постоянно подозревал свою жену в супружеской неверности, следил за ней, устраивал ей "проверки". За несколько месяцев до преступления застал ее у подруги с неким К. , которого посчитал ее любовником, за что избил ее. После этого постоянно устраивал дома скандалы, бил, если она приходила поздно; однажды во время очередной ссоры, которая происходила на кухне, схватил нож и нанес жене смертельное ранение.
Активный тип. Основной личностной характеристикой убийц этого типа является повышенная активность, которая выражается в постоянно приподнятом фоне настроения и оптимизме, разнообразии интересов, постоянном стремлении к перемене деятельности, что обеспечивается присущей им способностью переключаться с одного объекта на другой и приспосабливаться к новой ситуации. При стремлении к острым ощущениям и риску у них ослаблено чувство ответственности, низкий самоконтроль переплетается с легкомыслием.
Это люди, которые хотят получить от жизни прежде всего удовольствие, отсюда тенденция потакать своим прихотям и влечениям. В поисках удовольствия они теряют грани между дозволенным и недозволенным, что часто приводит к нарушениям закона. То, что препятствует удовлетворению чрезмерной жажды удовольствия, может быть ими уничтожено, в том числе путем убийства, тем более, что они любят риск и острые ощущения,
Следует отметить также, что преступники, принадлежащие к активному типу, очень общительны, всегда на виду, не обидчивы, настроение чаще всего хорошее и приподнятое. Если бывают вспышки раздражения, то они проходят, как правило, быстро и бесследно. Им свойственна переоценка своей личности, они много обещают, но делают гораздо меньше, так как слишком быстро переключаются на другое, отвлекаются и не могут долго заниматься одним и тем же делом.
Переоценка своей личности одним из своих последствий имеет то, что они редко раскаиваются в совершенном убийстве.
Демонстративный тип. Поведение представителей этого типа определяется прежде всего сильным стремлением любым путем выделиться, добиться восхищения, удивления собой, почитания. Они любят быть в центре внимания, очень высоко оценивают себя, и самое страшное для них — остаться незамеченными. Чтобы добиться признания, они могут охотно идти на ложь, придумывать о себе разные небылицы и причем делать это таким образом, что у собеседника часто даже не возникает сомнений в их правдивости. Это люди, которые способны лгать, иногда даже не осознавая, что лгут. Они обладают богатой фантазией, склонны к позерству, могут совсем "забыть" о том, чего не желают знать.
Многие из них даже отличаются неплохими актерскими способностями, могут вживаться в роль, умеют улавливать настроение окружающих и подделываться под них. Любят рассказывать о себе невероятные истории, всячески приукрашая свою роль.
Они могут признаться в совершенном убийстве, если это произведет впечатление или само преступление демонстрирует, по их мнению, какие-то их сильные стороны, например, характер, физическую силу, ловкость, но при этом они некритичны к себе. Свойственная им необдуманность поступков часто проявляется и в совершенном преступлении, что повышает возможности их установления и задержания. Эмоции таких людей поверхностны, что в немалой степени объясняет отсутствие сопереживания потерпевшему.
Безвольный тип. Основной личностной характеристикой таких убийц является недостаток волевых качеств, поэтому их часто называют безвольными или слабовольными. Подобное личностное качество особенно отчетливо выступает в сферах учебы, труда, исполнения обязанностей и долга либо достижения целей. Они обладают повышенной подчиняемостыо, и именно по этой причине совершение ими убийств (как и других преступлений) есть следствие подчинения групповому давлению. При этом не обязательно, чтобы другие члены группы тоже обвинялись бы в данном преступлении, они вполне могут остаться в тени.
Тяга к удовольствиям, бездумность, с одной стороны, и повышенная тенденция к подчинению, с другой стороны, приводят их к нарушениям правил поведения. В местах лишения свободы "безвольные" убийцы, привлеченные уголовной "романтикой", тянутся к группам с отрицательной направленностью. Но трусость и недостаточная инициативность не позволяют таким людям добиться авторитета, поэтому лидеры указанных групп используют их для выполнения мелких поручений или в качестве объекта скрытой гомосексуальной связи.
Представители "безвольного" типа обычно живут настоящим и безразличны к своему будущему, не строят планов, не мечтают о какой-либо профессии. Интеллектуальный уровень у них низкий, что в немалой степени связано с такими их личностными свойствами, как безволие и отсутствие инициативы. Возникает впечатление, что им просто "лень подумать", а поведение целиком определяется жаждой сиюминутного удовольствия. В сложных ситуациях они иногда бывают нерешительны и робки, внешне часто производят впечатление запуганных, боязливых, тревожных и беззащитных людей.
В общении с ними трудно рассчитывать на постоянство или верность слову, тем более при отсутствии у них устойчивых интересов и привязанностей, а также при предрасположенности к наркотизации и алкоголизации.
Демонстративно-застревающий тип. Этот тип убийц вызывает особый интерес, представляя собой сочетание уже рассмотренных выше демонстративного и упорного (застревающего) типов личности. Иными словами, у таких лиц максимальная ориентация на внешние обстоятельства переплетается с устойчивостью в достижении цели. Если, например, они стремятся к лидерству, а это бывает часто, то бросают все силы на то, чтобы добиться этого. Отличаются чрезмерным честолюбием, жестокостью, повышенной ранимостью в отношении всех воздействий, затрагивающих их личность, что объясняет совершение ими убийств. Но злопамятности в той форме, которая свойственна чисто застревающему типу, у них нет, что обусловлено хорошо развитым механизмом вытеснения психотравмирующих воздействий.
Поведение "демонстративно-застревающих" убийц достаточно гибкое, в нем проявляется способность к реагированию в соответствии с изменениями внешней ситуации. Многие обладают артистическими способностями, могут неплохо сыграть принятую на себя роль, что также определяет гибкость их поведения. Умеют подчинять себе других людей и направлять их поведение на достижение своих личных и корпоративных целей, но только в той степени, в какой они совпадают с их личными интересами. В данном случае эгоизм, свойственный застревающей личности, усиливается эгоцентризмом демонстративной личности.
Они умеют производить впечатление принципиальных, имеющих свой собственный взгляд на жизнь людей, но это либо поверхностное, либо обманчивое впечатление. Углубленное исследование их личности показывает, что, если ситуация становится неустойчивой и такие лица попадают в сферу конфликтов, они готовы пожертвовать своими принципами. Подобные их личностные свойства обусловлены наличием демонстративного компонента, который существенно ослабляет устойчивость представлений, свойственную для застревающих. Это происходит из-за того, что их слова могут расходиться с делом, они гораздо больше обещают, нежели делают, всячески преувеличивая свои личные способности.
Такова типология убийц, разработанная В. П. Голубевым с соавторами. Она основана на конкретных исследованиях "живых" преступников и носит психологический характер. Данная типология больше описывает отдельные типы, схватывая их наиболее важные черты, чем объясняет причины совершения убийств представителями различных типов, хотя попыток сделать это немало. Не случайно перед тем, как изложить эту типологию, я написал о том, что она приближает к разгадке тайны убийств, но не раскрывает ее. Последнее возможно при наличии общей теории причин убийств, которая будет изложена ниже.
3. Жертвы
Жертвы преступлений и в особенности убийств давно привлекали к себе внимание, поскольку им принадлежит определенный и иногда немалый вклад в механизм совершения преступления. Поведение потерпевших колеблется от явно провоцирующего, даже преступного до абсолютно правомерного и нравственного. Между этими двумя полярными точками можно выделить их неосторожные и безнравственные, но не противоправные поступки. Иногда, например, в обоюдных драках, лишь удача или случайность решают, кто будет жертвой, а кто — убийцей. Отсюда далеко не однозначное отношение к потерпевшим от преступлений, причем и это неоднозначное отношение менялось в разные эпохи.
В древности, а затем и в средние века, как сообщает Ф. Арьес, считалось, что смерть не должна быть внезапной, нарушающей мировой порядок, в который верил каждый; она не могла выступать абсурдным орудием случая. Поэтому неожиданная, в том числе насильственная смерть, считалась позорной и бесчестящей того, кого она постигла. Народное осуждение, постигавшее жертву злодейского убийства, если и не препятствовало ей быть похороненной по-христиански, то иногда налагало нечто вроде штрафа. Канонист Томассен, писавший в 1710 году, сообщает, что в XIII веке архипресвитеры Венгрии имели обыкновение "взимать марку серебра с тех, кто был злосчастно убит мечом или ядом, или подобными же способами, прежде чем позволить предать их земле". Понадобился церковный собор в Буде в 1279 году, чтобы внушить венгерскому духовенству, что "этот обычай не может распространяться на тех, кто погиб случайно в результате нападения, при пожаре, обвале и иных подобных происшествиях..." Однако еще в начале XVII веке этот народный предрассудок сохранял свою силу: в поминальных молитвах за французского короля Генриха IV проповедники считали себя обязанными обелить убитого монарха от бесчестивших его обстоятельств смерти под ножом Равальяка. По мнению Гийома Дюрана, епископа Менд-ского (III в.), священное место, каковой является церковь, может быть осквернено жидкими субстанциями человеческого тела — кровью и спермой. "Тех, кто был убит, в церковь не приносят", — считал на; этом основании Дюран I.
Как мы уже знаем, в прошлые века убитые считались нечистыми, на них лежало некое пятно, резко отличавшее их от прочих, спокойно почивших естественной смертью. Конечно, древние люди вообще боялись мертвых. Э. Б. Тайлор ("Первобытная культура") пишет, что дакота в Северной Америке употребляют паровую баню не только как лекарство, но и средство очищения после убийства человека или прикосновения к трупу. У навахо человек, хоронивший мертвого, считает себя нечистым, пока не вымоется водой, освященной именно для этой цели. На Мадагаскаре никто из сопровождавших погребальную процессию не смеет войти во двор, не искупавшись, даже одежды плакальщиков, возвращающихся с могилы, подвергаются очищению.
Однако если страх перед убийцей нашему взгляду представляется более или менее ясным, если он был понятен древним людям (вспомним, как объяснял Д. Д. Фрезер знамение, сделанное Господом Каину, "чтобы никто, встретившись с ним, не убил его"), то нуждается в объяснении особое отношение к убитому. Конечно, нужно согласиться с Ф. Арьесом, что убийство есть нечто внезапное, нарушающее привычный порядок вещей, а поэтому пугающее; зримым носителем этого пугающего является покойник, насильственно лишенный жизни. Согласно средневековым церковным представлениям, кровь и сперма даже убитого могли осквернить церковь. Однако наиболее важным представляется то, что убийца какой-то невидимой, но весьма прочной цепью остается связанным с убитым. Они продолжают составлять некое пугающее единое целое, поэтому и убитый внушает беспокойство и страх.
Все это вряд ли можно назвать только первобытным или средневековым предрассудком по той причине, что между убитым и его жертвой действительно существует определенная связь, которая, согласно многим современным исследованиям, не является случайной и тем более надуманной. Единой цепью взаимной ненависти часто скованы супруги, один из которых убивает другого, сводят счеты бывшие сообщники по преступлению, мстят друг другу соперники из-за женщины или политической власти, даже потерпевшие от сексуальных преступлений, часто не ведая того, психологически бывают тесно привязаны к своему палачу. Мгновенно вспыхнувшая вражда к доселе незнакомому человеку тоже из того рокового круга, который делает опасным не только убийцу, но и убитого. Чаще всего внешнему наблюдателю непонятно, почему вдруг вспыхнула такая вражда или почему объектом полового насилия выбрана именно эта женщина, а не какая-нибудь другая. Отсутствие доступного объяснения (адекватное объяснение, конечно же, может быть найдено, но это дело сложное и не каждому понятное) делает явление странным, отталкивающим, даже враждебным. Вот почему и современные люди иногда настороженно относятся к убитым при всем том, что вполне способны испытывать сочувствие и жалость к ним.
Это одна из причин того, что смерть одного от убийства воспринимается как нечто отталкивающее и отвратительное, а других — как возвышенное, похожее на спиритуальную смерть Христа, поправшего своей смертной кончиной саму смерть.
Практически любой человек может стать жертвой убийства, особенно когда поведение убийцы подчиняется не обычной, а "больной" логике, причем такая вероятность выше в странах и регионах (городах) с высоким уровнем насилия. Здесь от самой жертвы зачастую мало что зависит, хотя, если иметь в виду всю массу потерпевших, следует выделить тех, кто по разным причинам скорее может стать жертвой агрессии.
По признаку отношения к преступнику всех потерпевших можно разделить на следующие группы: родственники и члены семьи, среди которых надо выделить юридических и фактических супругов; соседи, причем не только проживающие в одной квартире или в одном доме, но и те, которые живут рядом в деревнях (поселках) или в городах в соседних домах и знают друг друга; лица, которые работали вместе с убийцей или были как-то связаны совместной общественной, политической или иной деятельностью; проводившие вместе с убийцей досуг; потерпевшие, которые находились с преступником в товарищеских или любовных отношениях; люди, которые были лишь знакомы с преступником (в том числе совсем недавно), но их не связывали товарищеские, деловые, любовные (эротические) или иные отношения; жертвы, которых преступник (иногда с соучастниками) выслеживает для последующего нападения, иногда с целью ограбления или изнасилования, связанных с убийством, в других случаях это может быть "заказное" убийство; совершенно случайные люди, в их числе могут быть жертвы разбоев, когда, например, нападают ночью на первого встречного.
Здесь, разумеется, группировка потерпевших осуществлена на уровне общеуголовных убийств, а не жертв войны или государственного террора. Отношения убийцы и потерпевшего имеют исключительное значение для понимания их личности, причин преступного или, напротив, виктимного поведения, ситуаций жизни того и другого, равно как и ситуации самого преступления.
Я думаю, что жертвы убийц можно различать по двум признакам: личностному и поведенческому. Предвидя возражение по поводу того, что личность всегда выражается в поведении, и это особенно верно по отношению к потерпевшим от убийств, хотел бы еще раз сказать не только о мгновенно вспыхивающей вражде (например, при "хулиганских" убийствах), когда жертва ничем не успела проявить себя в поведении. Как показало изучение серийных сексуальных убийств, потерпевшие от таких преступлений, даже ничего не делая, своим видом, возрастом, манерой держаться, выражением лица, одеждой нередко могли стимулировать преступника на нападение. В том (при хулиганстве) и другом (при сексуальном нападении) случаях имело место то, что можно назвать пассивной провокацией.
В романе Ф. Дюрренматта "Обещание" сексуальный убийца, по-видимому, психически больной человек, убивал малолетних девочек, причем все они были с соломенными косичками и одеты в красные платьица. Эти их особенности включали механизм мотивации поведения этого субъекта. В данном случае ни дети, ни их родители никак не могли предвидеть столь трагических последствий.
Некоторые жертвы сексуального убийцы Чикатило были умственно неполноценными, что он сразу же угадывал, определяя очередную жертву, которая в силу названного обстоятельства отличалась излишней доверчивостью, внушаемостью, неумением адекватно оценивать складывающуюся ситуацию. Такими же чертами обладали подростки, чем Чикатило безошибочно пользовался. Еще одну группу лиц — возможных объектов агрессии точно выделял этот "интуитивный психолог" — женщин из числа бродяг и пьяниц. Им, как и олигофренам и подросткам, льстило внимание немолодого, солидного и серьезного человека, и они охотно шли за ним на свою погибель. Он их обычно "вычислял" на транспортных стоянках и станциях, заговаривал о чем-нибудь нейтральном, был спокоен и ровен, не внушая никакого беспокойства. Ему верили.
Иногда жертвы сексуальных убийств и насилий своим поведением провоцировали преступников. Начало такой провокации состояло в том, что они своим поведением как бы приглашали к половому акту или, как минимум, к совместному распитию спиртных напитков.
Таким образом, среди потерпевших обращают на себя внимание те, которые своим неосторожным или аморальным поведением способствовали насилию против себя. В таком поведении реализуются их личные качества, имеющие виктимогенное значение, можно даже говорить об их вине в их же убийстве, которая особенно очевидна, когда убийца до этого преследовал жертву, унижал, оскорблял ее. Разумеется, о вине нужно говорить лишь в нравственном и психологическом аспектах, но никак не в правовом. Это не исключает возможности привлечения даже к уголовной ответственности тех, на жизнь которых было совершено покушение, но они остались живы.
Есть очень агрессивные потерпевшие. Это те, которые сами провоцируют драки и другие конфликты своими действиями и высказываниями, в которых явно выражен вызов. Они нередко гибнут в уличных драках и в результате пьяных скандалов, в исправительных учреждениях и армии, в том числе и от рук тех, кого они доводят до аффективных состояний своими преследованиями.
В отличие от них домашние тираны, тоже весьма агрессивные, в соответствующей роли чаще выступают дома, с другими же людьми и в других ситуациях вполне могут быть несмелыми и даже робкими. У многих из них склочность и тенденция к подавлению членов семьи сочетаются с постоянным пьянством, что только усиливает их наглость и грубость. Их высказывания и все поведение свидетельствуют о значительном внутреннем напряжении и постоянной готовности к нападению и отпору, что в совокупности с их тенденцией к доминированию позволяет назвать таких людей тотальными личностями, но в домашних границах. Самые опасные те из них, которые предрасположены не только к тому, чтобы быть жертвой, но и учинять насилие самому. Я подчеркиваю их виктимогенную опасность потому, что они провоцируют других.
Можно, по-видимому, утверждать, что среди жертв убийств есть такие, которые намеренно рискуют собой, причем не следует думать, что люди с подобными влечениями обязательно хотят быть убитыми. Они чаще стремятся попасть в опасные для себя ситуации, чтобы испытать острые ощущения, хотя и не исключено, что таким путем некоторые пытаются покончить самоубийством, будучи не способны сделать это сами. Если оставить в стороне таких скрытых самоубийц, для других это своего рода игра, и их игровая активность выражается в том, чтобы создавать рискованные для себя ситуации или попадать в них. Их переживания такие же или почти такие же, какие возникают у альпинистов, скалолазов, любителей длительных морских путешествий в одиночку и других людей, часто рискующих жизнью. Субъекты с такими влечениями, ставшие жертвами убийц, бессознательно стремятся к рискованным знакомствам, принимают приглашения незнакомых людей, затевают ссоры и драки, из которых заведомо не смогут выйти победителями, без обоснованной необходимости оказываются в местах, где очень велика вероятность подвергнуться нападению, и т.д.
Это не мазохисты, которые стремятся к боли и унижению ради получения сексуального удовлетворения, хотя можно обоснованно предположить наличие лиц с таким отклонением среди жертв убийств, в первую очередь сексуальных. Их больше среди женщин. Как пишет А. М. Свядощ, в генезе махозистских тенденций у женщины в одних случаях могут играть роль проявления инстинктов сексуального подчинения, сексуальной отдачи себя. Они связаны с переживаниями чувства беспомощности, покорности, неспособности к сопротивлению. В этих случаях среди мазохистских переживаний на передний план выступает влечение быть в состоянии беспомощности (некоторые мазохистки испытывают удовлетворение, если их связывают), полной покорности и как выражения этого — быть третированной, униженной объектом любви. Отсюда желание, чтобы объект любви оскорблял, бил, заставлял валяться у его ног. В других случаях грубое обращение, третирование, побои связаны с представлением о мужской силе, мужественности, властности, в связи с чем получают положительную окраску и ведут к мазохистским тенденциям.
Объяснения мазохизма в основном носят психоаналитический характер и основываются на теории 3. Фрейда, который посвятил этой проблеме ряд работ.
Он исходил из того, что мазохизм встречается в трех формах: как условие сексуального возбуждения, как выражение женской сущности и как некоторая форма поведения. Соответственно можно различать эрогенный, женский и моральный мазохизм. Первый лежит в основе обеих других форм; его следует обосновывать биологией и конституцией. Третий в известном смысле важнейшая форма проявления мазохизма, расценен психоанализом в качестве бессознательного большей частью чувства вины. Женский механизм легче всего доступен наблюдению, менее всего загадочен и обозрим во всех своих особенностях. 3. Фрейд считал, что все три вида мазохизма связаны с сексуальной жизнью человека, но моральный в несколько меньшей степени. Этот вид мазохизма создает искушение совершать "греховные" поступки, которые затем должны искупаться упреками садистской совести или наказанием, исходящим от великой родительской силы судьбы.
Согласно 3. Фрейду, мазохизм — продолжение садизма, направленного на собственную личность, временно замещающую место сексуального объекта. Лица с сексуальными перверсиями в более поздний период, чем все остальные, пережили фазу интенсивной, но кратковременной фиксации на матери, в результате которой отождествляют себя с ней и избирают самих себя в сексуальные объекты. Таким образом, они переносят на себя возбуждение, вызванное матерью.
Формирование мазохизма является результатом сложных внут-рипсихических процессов, которые зависят от конституциональных факторов и социально-психологических воздействий. В совокупности они приводят к особым нарушениям идентификации, которые закрепляются в ходе индивидуальной жизни.
Ж. Делезу, одному из ведущих современных философов, принадлежит очень тонкое замечание по поводу мазохизма: "Краффт-Эбинг потому заговорил о "мазохизме", что признавал заслугой Мазоха воспроизведенное им в своих сочинениях какой-то особой клинической сущности, определявшейся не столько связью боль — сексуальное удовольствие, сколько расположенными глубже поведенческими моделями рабства и унижения (есть пограничные случаи мазохизма без алголагнии (сладострастного переживания боли. — Ю.А.), и даже алголагнии без мазохизма".
Для понимания поведения многих потенциальных жертв убийц важно утверждение Ж. Делеза не только о том, что возможен мазохизм без алголагнии: достаточно известны случаи индивидов с такими отклонениями, когда желаемые сексуальные переживания возникают вследствие лишь вербальных унижений без физического воздействия. Причинение боли может быть связано не с желанием получить сексуальное удовлетворение, а с потребностью рабства, унижения, растворения во власти более сильного, психологического исчезновения, отказа от самого себя. Это своего рода самоубийство или членовредительство, и удовлетворение состоит в том, что индивид с присущими ему волей, желаниями, автономностью и т.д. как бы не существует, и в то же время он есть, имея возможность наблюдать себя со стороны. К тому же, полностью подчиняя себя другому, даже на время, мужчина или женщина всецело отдаются под его защиту. Такое психологическое рабство — реальный феномен, многое объясняющий в поведении некоторых потерпевших, которые, образно говоря, буквально сами напрашиваются на насилие.
Можно предположить, что истоки рассматриваемого явления лежат в детстве, когда бьющие родители, прежде всего отец, тем самым проявляли психологическую близость к ребенку, когда побои ощущались как забота и исключительно заинтересованное участие. Ребенок в этом случае получал удовлетворение, чувствуя прочное место в сердцах своих родителей, что закреплялось в его психике. Однако физическое наказание ни в коем случае не должно быть чрезмерным, поскольку тогда будет достигнут совсем другой результат — ненависть к родителям и отчуждение от них. Иными словами, обязательно, чтобы насилие со стороны родителей всегда переплеталось с их любовью.
Стремление возвратиться в тот период своей жизни, когда существовала тесная эмоциональная связь с родителями или одним из них, может подкрепляться бессознательной потребностью понести наказание в силу обостренного чувства вины. Не исключено, что чувство вины действует самостоятельно, не подкрепляя какой-либо другой фактор.
Особое внимание я хотел бы обратить на те жертвы убийства, которые в силу возраста или состояния здоровья не могут оказать никакого сопротивления преступнику. В первую очередь это самые невинные потерпевшие — дети, которые в основном погибают от рук сексуальных убийц или тех, которые самой природой определены им в главные защитники, — родителей. В последнем случае такое чаще происходит вследствие острых семейных конфликтов или желания матери избавиться от новорожденного.
По данным В. С. Минской, полученным ею в 70-х годах, несовершеннолетние среди всех жертв убийств составили 14%. Для сравнения: лица от 18 до 25 лет — 12%, от 25 до 40 лет — 44,8%, старше 40 лет — 29,2%. В 90-х годах среди детей первого года жизни, умерших от травм и несчастных случаев, около 7% были жертвами убийств, причем мальчики в 1,5 раза чаще, чем девочки.
Пожилые женщины изредка тоже могут быть убиты сексуальными преступниками, но в целом старики больше гибнут в результате действий тех, которые не хотят больше заботиться о них, либо нападают на них в целях завладения материальными ценностями, либо, наконец, они становятся жертвами бытовых столкновений.
Лица с психическими расстройствами, как отмечалось выше, убивают нередко, но подобные же люди способны стать и жертвами убийц. Происходит это не только потому, что они излишне доверчивы и восприимчивы, не в состоянии адекватно оценить складывающиеся ситуации, как это было среди жертв Чикатило и во многих аналогичных случаях. Повышенная виктимность людей с отклонениями в психике порождается и тем, что многие из них своей агрессивностью, затевая драки и ссоры, нанося другим оскорбления, провоцируют их на насилие в отношении себя. Очень важно отметить, что сам факт наличия психической аномалии существенно препятствует должной социализации личности, ее нравственному воспитанию, формированию у человека необходимой сдержанности и обдуманности поступков.
Из общего количества потенциальных потерпевших от убийств могут быть выделены лица, которые по своему социальному, в том числе должностному, положению и соответствующему поведению обладают повышенной предрасположенностью стать жертвой убийства: государственные и политические деятели, предприниматели, финансисты и вообще богатые или относительно богатые, хорошо обеспеченные люди, о чем известно окружающим; лица, связанные с оборотом, хранением, транспортировкой денежных средств, в первую очередь инкассаторы, кассиры, работники хранилищ и т.д.; сотрудники правоохранительных органов: сотрудники уголовного розыска, аппаратов по борьбе с организованной преступностью, спецподразделений по борьбе с терроризмом, следователи, судьи, одним словом, все те, которые часто входят в непосредственный контакт с преступниками; военнослужащие, особенно в "горячих точках", не говоря уже о войне.
Следует также выделить группу повышенного риска, стоящую на ином социальном полюсе. Ее составляют: члены преступных организаций и "работающие" на них (например, наемные убийцы, сбытчики краденого), которые могут как стать жертвами конкурентов, так и погибнуть в результате действий правоохранительных органов; члены экстремистских организаций, смерть которых возможна в результате столкновения с милицией (полицией); проститутки, которые могут стать жертвами сутенеров и иных преступников. К последним можно присоединить и тех, кто тоже находится на самой низшей общественной ступени: бродяг, попрошаек, алкоголиков, наркоманов, которые постоянно рискуют. С ними тоже сводят счеты такие же, как они, а грабят и убивают не только тех, кто богат, но и тех, кто почти ничего не имеет, но это "почти" способно стать объектом нападения.
Защита от насилия всех перечисленных категорий потерпевших весьма различна. Наибольшей обладают главы государств и правительств, ведущие политики и далее по нисходящей, а большинство должны рассчитывать на свои силы. Попрошайки и бродяги, среди которых немало старых и немощных людей, даже и своих сил не имеют. И хотя мудрая поговорка гласит, что нищему пожар не страшен, их, нищих, тоже грабят, поскольку среди людей не существует самой низшей ступени ни на социальной, ни на нравственной лестнице, т.е. после той, которая кажется ниже всех, оказывается еще одна. В. М. Дорошевич, дореволюционный русский публицист номер один, в своей замечательной книге "Сахалин" рассказал об алкоголичке-проститутке, которая за гроши продавала себя местным каторжанам и, собрав несколько копеек, спешила в ближайший кабак, чтобы, наконец-то, там выпить. Но один тоже совершенно опустившийся алкоголик, зная о том, что она в этот день "заработала" свои гроши, поджидал ее по дороге, чтобы ограбить и выпить самому.
Президенты, монархи и главы правительств всегда были излюбленной мишенью жаждущих славы (даже посмертной) любой ценой фанатиков, политических противников, тираноборцев-"идеалистов", патриотов и т.д. Убийцы лидеров столь высокого ранга по большей части погибли в момент покушения, позднее, но не по приговору суда (так погиб убийца президента Кеннеди), в результате казни.
В разделе "Убийство и смерть" я отмечал, что наука имеет очень мало информации о предсмертных переживаниях и состояниях тех, которые стали жертвами убийств. Тем более ценны сведения, полученные от лиц, скончавшихся вследствие полученных повреждений, но некоторое время наблюдавшихся врачами и успевших сообщить об обстоятельствах совершенных против них посягательств окружающим или сотрудникам правоохранительных органов. Такие сведения были получены В. В. Гориновым по результатам анализа тринадцати посмертных судебно-психиатрических заключений о психическом состоянии потерпевших и их способности при жизни правильно воспринимать обстоятельства, имевшие для них столь трагическое значение, и давать о них показания.
Все потерпевшие (девять женщин и четверо мужчин) в возрасте от двадцати одного до пятидесяти трех лет, не страдавшие психическими заболеваниями, погибли от тяжелых повреждений головного мозга или внутренних органов. У всех этих лиц на фоне тяжелого соматического или неврологического заболевания имели место более или менее выраженные расстройства сознания, обусловленные или непосредственно травмой головного мозга или нарушениями нейродинамики, возникшими под действием токсических или аутотоксических факторов. Эти психические расстройства продолжались от нескольких часов до двух суток. При этом различались формы нарушения сознания по типу выключения, угнетения, дефицита, количественного снижения психической деятельности — оглушение, а также "продуктивные" — по типу помрачения, дезинтеграции (делирий, сумеречные расстройства и др.).
Первая группа обследованных (они не могли правильно воспринимать обстоятельства происшествия) характеризовалась глубоким помрачением сознания, возникшим на фоне выраженной интоксикации или в остром периоде тяжелой травмы головного мозга. Жертвы из этой группы были значительно ослаблены, двигательно заторможены, повышенно сонливы. Речевой контакт с ними был затруднен, преобладал односложный характер ответов в основном по типу "да- нет". Высказывания отличались отрывочностью и противоречивостью. Они то называли каких-то конкретных лиц, которых будто бы видели в момент совершения преступления, то говорили, что ничего не помнят, то заполняли провалы памяти ложными воспоминаниями. Сознание их было "спутанным", периодически были возбуждены, разговаривали сами с собой. Двигательное беспокойство сменялось вялостью и безразличием; вопросы им приходилось повторять неоднократно.
Экспертиза отметила у представителей этой группы затруднение восприятия, нарушение ориентировки во времени и окружающем, беспорядочное, отрывочное отражение реального, непоследовательность мышления, отсутствие внутрипсихической переработки, выпадение психомоторных актов и т.д.
Вторая группа обследованных (у них отсутствовали признаки расстроенного сознания) отличалась сохранностью адекватных реакцией на окружающее, полной ориентировкой в месте, времени и собственной личности, осмысленном и дифференцированном характере ответов. Отсутствие помрачения сознания, обманов восприятия, бредовых идей, ложных узнаваний, доступность контакту, последовательное воспроизводство обстоятельств происшедшего давали основание считать, что названные потерпевшие могли правильно воспринимать обстоятельства совершенных в отношении них преступлений.
Тела убитых иногда расчленяют. Делается это, в основном, по следующим мотивам:
ради того, чтобы избежать уголовного наказания. В этих же целях иногда еще обезображивают лицо покойника;
ради того, чтобы реализовать свои некрофильские тенденции. Например, среди преступлений Асратяна, осужденного за ряд убийств, изнасилований и разбоев, обращает на себя внимание такое: однажды к нему в квартиру вечером пришел гость, который крепко выпил и уснул на кухне. Асратян не смог разбудить его, а поэтому потащил в ванную, там убил и расчленил тело, отдельные его куски в течение ночи выносил из дома и разбросал в разных местах. На мой вопрос, почему, если он не хотел терпеть у себя дома уснувшего пьяного, он просто не вытолкнул или не вышвырнул его на улицу, Асратян дал более чем красноречивый ответ: "Я об этом не подумал" (?!);
ради того, чтобы показать свою полную и безоговорочную победу над убитым, особенно в случаях давно желанной мести. В древней кельтской саге о Тристане и Изольде, перешедшей затем в литературу ряда европейских стран, есть такой эпизод. Убив Генелона, коварного врага его сеньора Тристана, Горвенал "расчленяет его всего, как зверя, добытого псовой охотой, и удаляется, унося отрубленную голову". Затем он привязывает ее за волосы у входа в шалаш, где спали Тристан и Изольда, дабы порадовать их, когда они проснутся.
Так поступали и боги. Древнеегипетский злой бог пустыни Сет, желавший править вместо своего брата Осириса, бога производительных сил природы и царя загробного мира, убил его и разрубил тело на четырнадцать кусков, которые разбросал по всему Египту. Жена и сестра Осириса Исида (инцест в древнем мире был весьма распространен) собрала все части тела, кроме фаллоса, и погребла в Абидосе. Очевидно, фаллос остался в земле потому, что считался символом плодородия, увековечения жизни и активной мощи и, находясь в земле, мог наиболее успешно выполнять эту свою важнейшую функцию, тем более, что он был божественным.
Когда расчленяют или сжигают тело убитого, человека уничтожают дважды: сначала лишают жизни, а затем ликвидируют тело — в этом и заключается окончательная победа. Даже не сожжение, а "только" разделение тела на отдельные куски приводит к тому, что оно, естественно, перестает быть единым целым. Люди, эти творцы богов, моделируя поведение некоторых из них, поступали вполне логично и дальновидно, поскольку тем самым создавали предпосылки для оправдания собственных аналогичных действий. Сожжение — это еще и попытка уничтожить дух или душу жертвы.
В заключение следует сказать еще об одной категории жертв убийств, которая до сих пор не привлекала к себе должного внимания. Это те, которые не принимали сколько-нибудь существенного участия в конфликте, приведшем к трагедии, либо вообще не участвовали в нем. Ими могут быть случайные прохожие, соседи, дети, в том числе малолетние — члены семьи убийцы или жертвы и т.д. Они становятся потерпевшими в основном в силу того, что убийцей движет потребность глобальной деструкции, уничтожения всех вокруг, причем здесь часто наблюдается состояние аффекта и суженное сознание. В иных случаях такие потерпевшие воспринимаются психологическим продолжением "главной" жертвы, ее стороной, которая является объектом ненависти. В подобных ситуациях убивают, например, соседей, если они защищают жену или иного члена семьи, детей, которые по ощущению убийцы есть часть матери, на которую изливается основной гнев.
Глава IV. Причины убийств
1. Убийство как самоубийство человечества
Наиболее сложной проблемой являются, конечно, причины убийств, особенно если их брать в самом широком контексте социальной жизни, бытия личности, человеческой агрессии и жестокости. О причинах убийств в первую очередь должна была бы сказать криминология — наука о преступности и преступном поведении, но подобные ожидания она, во всяком случае в нашей стране, совсем не оправдала, и те объяснения причин этих самых тяжких посягательств, которые она дает, в лучшем случае вызывают улыбку, в худшем — горькую иронию. Исключительная узость мышления некоторых исследователей убийств, вульгарная социологизация сложнейших явлений, незнание внутреннего мира человека и нежелание его знать, представление об убийстве как о простом результате пьяной ссоры и, следовательно, стремление к примитивизации, породили такие утверждения, что эти преступления носят бытовой характер либо являются следствием недостатков в обеспечении культурного и полноценного проведения досуга (Курс советской криминологии, 1986), что они совершаются вследствие личных неприязненных отношений между преступником и жертвой, а, значит, самый распространенный их мотив месть (Криминология, 1992).
Этот воистину скорбный перечень можно продолжить, но необходимость в нем отсутствует. Однако нельзя не указать на очень большой вред для общественной нравственности и практики защиты человека столь убогих представлений об одном из самых таинственных явлений жизни — убийстве, которое представляет собой опасно распространенную причину смерти. Ее, смерть, в греческой мифологии представляли как дочь Ночи и сестру Сна, а убийство в современной криминологии выступает лишь как вечно пьяный сын Водки и брат уличной Потасовки.
Необходимым условием познания подлинных причин убийств, как и других людских поступков, является подход к исследованию их мотивов как выражающих целостную и глубинную сущность человека, который и в преступлении решает свои актуальнейшие проблемы, при этом целостность включает в себя биологическую и духовную жизни, тело и психику, физиологию и психологию. Мотивы убийств неразрывно связаны с основами бытия данного индивида, они всегда выражают мучительные поиски себя, его самоприятие, определение места в жизни и обретение смысла ее. Он стремится в максимальной степени достичь целостности, которую можно понимать не только как единственную в своем роде тесно сплетенную комбинацию структур и функций организма и личности, но и как соответствие человека тому, каким он представляется сам себе, и как соответствие себя своему поведению. Такой подход к мотивам убийств правомерен и тогда, когда они совершаются абсолютно хладнокровно, и тогда, когда "творятся" на гребне неистовой страсти, сотрясающей основы бытия. Я бы хотел еще раз подчеркнуть эту мысль: путем убийства человек пытается сохранить и воссоздать свою целостность. Конечно, лишение жизни другого не единственный для этого путь, но таковым он ощущается убийцей, который из данной ситуации не знает другого пути.
Научное изучение насилия и его разновидностей началось сравнительно недавно, причем убийства наиболее активно в криминологии. В связи с этим нельзя не отметить особых заслуг одного из отцов криминологии Ч. Ломброзо.
На теорию насилия значительное влияние оказали взгляды 3. Фрейда*, хотя в целом этому феномену он уделял мало внимания, вначале считая сексуальность и инстинкт самосохранения главными и преобладающими силами в человеке. Затем он существенно пересмотрел свои взгляды и в ряде работ ("По ту сторону принципа наслаждения", "Я" и "Оно" и др.) сформулировал иную концепцию, покоящуюся на представлении о двух видах первичных позывов. Первый — сексуальные инстинкты, или Эрос, которые охватывают не только непосредственный безудержный сексуальный первичный позыв, но и инстинкт самосохранения. Второй — инстинкт смерти, задачей которого является приводить все органически живущее к состоянию безжизненности. Оба первичных позыва проявляют себя
СНОСКА: 3. Фрейд, К. Лоренц и Э. Фромм изучали проблемы агрессии с различных точек зрения, с помощью различных подходов и методов, на различном материале. 3. Фрейд и Э. Фромм исследовали человека и его фактическое поведение, К. Лоренц — животных, особенно низших, и делал выводы по аналогии, сравнивая их поведение с поведением человека. Насколько мне известно, ни один из этих выдающихся исследователей и мыслителей не изучал тех, у кого агрессия выражена наиболее полно и в наиболее опасной форме, — убийц.
в строжайшем смысле консервативно, стремясь к восстановлению состояния, нарушенного возникновением жизни.
Инстинкт смерти, следовательно, направлен против живого организма и несет разрушения другим, либо самому индивиду, а если он связан с сексуальностью, то проявляет себя в садизме или (и) мазохизме. Человек, по 3. Фрейду, одержим инстинктом смерти и разрушения, в связи с чем его агрессивность представляет собой не реакцию на воздействие среды, а имманентный и постоянно присутствующий фактор, обусловленный самой природой.
Эта концепция 3. Фрейда не подтверждена необходимыми эмпирическими аргументами ни им самим, ни его последователями.
Вообще приведенное положение о столь разрушительном инстинкте смерти вызывало и вызывает весьма настороженное и даже скептическое отношение, которое еще более усиливается в свете современных научных, в том числе эмпирических исследований. Не приходится сомневаться, что инстинкт смерти, как и страх перед нею, действительно существуют, однако у большинства людей они не влекут за собой катастрофических последствий. Иными словами, инстинкт смерти не приводит органически живущее к состоянию безжизненности. Более того, многие наблюдения показывают, что инстинкт смерти, страх перед ней способны выступать в качестве мощного стимула самых добродетельных поступков, научного, художественного и иного творчества. Я полагаю, что и мой интерес к изучению проблем убийств в немалой степени продиктован инстинктом смерти, потребностью его преодоления и социализации страха перед ней.
Весьма сложная картина предстает перед нами, когда, реализуя инстинкт смерти, т.е. тенденцию к разрушению, человек убивает другого в целях защиты, т.е. реализует, по 3. Фрейду, инстинкт самосохранения. Здесь, как и в очень многих других случаях, убийство не носит глобального характера, поскольку уничтожается только тот, кто представляет угрозу для данного лица, иначе говоря, посягательство на него выборочно. Я бы хотел сказать, что оборонительная агрессия (в том числе с помощью убийства) за очень редкими исключениями в виде потенции существует всегда и она почти всегда готова к реализации. Даже если ее назвать инстинктом смерти, а это определение 3. Фрейда представляется неудачным, поведение убийцы не означает, что он все время ищет условия для реализации своих разрушительных потребностей. Скорее всего, он "просто" готов к отпору, что совершенно естественно, но если нет условий для их удовлетворения, то совсем необязательно произойдет взрыв.
Эту же мысль можно продолжить следующим образом: убийца совершает убийство не потому, что не может без этого существовать, а потому, что в силу прожитой жизни и личностных особенностей на некоторые ситуации способен реагировать лишь смертельной деструкцией.
Вместе с тем не следует отрицать, что отдельные люди не могут жить без постоянного проявления своей агрессивности, а поэтому ищут выход для нее. Если это не позволяют сделать имеющиеся средовые и социально-экономические условия, человек начинает искать соответствующие обстоятельства, например, при добровольном участии в военных действиях, в том числе путем наемничества, ухода в банду и т.д. Возможно, 3. Фрейд был прав, утверждая, что вытеснение агрессии, направленной вовне, ведет к болезни.
Высказанные мысли близки к позициям К. Лоренца, согласно которым человеческая агрессивность питается из некоего постоянного энергетического источника и не обязательно является результатом реакции на некое раздражение. Эта специфическая энергия все время собирается в нервных центрах, и, когда накапливается ее достаточное количество, может произойти взрыв, причем даже при полном отсутствии раздражителя. Люди и животные обычно находят возбудитель раздражения, чтобы вылить на него эту накопившуюся энергию и тем самым освободиться от энергетической напряженности. Иногда они сами ищут подходящий раздражитель и даже создают соответствующие ситуации. К. Лоренц называл это "поведенческой активностью". Модель агрессии К. Лоренца Э. Фромм считал, как и либидозную модель 3. Фрейда, "гидравлической моделью" по аналогии с давлением воды, зажатой плотиной в закрытом водоеме. Агрессивность, по К. Лоренцу, служит самой жизни и способствует выживанию индивида и всего вида. Если агрессия у животных способствует сохранению вида, то у человека она часто перерастает "в гротескную и бессмысленную форму" и из помощника превращается в угрозу его выживанию.
Примером накопления гидравлического потенциала могут служить супружеские отношения, когда пожизненные сражения мужа и жены логично приводят к насилию одного супруга над другим. Но часто, как отмечалось, внешние раздражители полностью отсутствуют и тогда человек сам ищет возможность разрядки. Так, казалось бы мирный обыватель без видимой со стороны причины становится наемником или добровольцем в каком-нибудь военном конфликте и уже не может представить для себя иной жизни. Интересно, что иногда так поступают даже женщины, правда, намного реже, чем мужчины.
Для понимания причин убийств, точнее, понимания того, почему убийства занимают столь прочное место в жизни людей, исключительное значение имеет рассмотрение названных явлений в аспекте смерти. Выше я уже обращался к этому аспекту, но в основном для того, чтобы сопоставить смерть и убийство, показать их содержательную взаимосвязь. Сейчас же желательно рассмотреть предлагаемую мною очень важную гипотезу, согласно которой убийство наряду с другими действиями содействует реализации глубоко скрытого и абсолютно бессознательного стремления людей к самоуничтожению.
В этих целях прежде всего обратимся к метапсихологическим интерпретациям проблем жизни и смерти, которые осуществил 3. Фрейд и которые нашли достаточно полное воплощение в его работе "По ту сторону принципа наслаждения".
Указывая на конечную цель всякого органического стремления, 3. Фрейд считал, что для консервативной природы первичных позывов было бы противоречием, если бы целью жизни было никогда до этого не достигавшееся состояние. Скорее всего, этой целью должно быть старое исходное состояние, когда-то живым существом покинутое и к которому оно, обходя все достижения развития, стремится возвратиться. Если мы признаем как не допускающий исключений факт, что все живое умирает, возвращается в неорганическое, по причинам внутренним, то мы можем лишь сказать, что цель всякой жизни есть смерть, и, заходя еще дальше, что неживое существовало прежде живого. Когда-то в неживой материи каким-то еще совершенно невообразимым силовым воздействием были пробуждены свойства жизни. Возникшее тогда в до тех пор неживой материи напряжение стремилось уравновеситься; так был дан первый первичный позыв — возвращения в неживое. Жившая в те времена субстанция еще легко умирала. Возможно, что в продолжение долгого времени живая материя все время создавалась и снова легко умирала, пока руководящие внешние воздействия не изменились настолько, что принудили оставшуюся в живых субстанцию ко все более широким отклонениям от первоначального образа жизни и ко все более сложным окольным путям достижения конечной цели — смерти.
. Фрейд различал и другой инстинкт, служащий сохранению жизни, и отмечал его взаимоотношения с инстинктом, который стремится вернуть жизнь туда, откуда она произошла. Раньше 3. Фрейд расценивал практически все проявления агрессивности в качестве форм сексуальности и определял их как садистские по существу, а в анализируемой работе он соотнес их с инстинктом смерти. Согласно этой точке зрения, инстинкт смерти действует в человеческом организме с самого начала, постепенно превращая его в неорганическую систему. Разрушительная сила может и должна быть частично отвлечена от своей основной цели и переключена на другие организмы. Инстинкт смерти преследует главную цель разрушить либо объекты внешнего мира, либо собственный организм.
Можно этот деструктивный фактор назвать не инстинктом, а как-то иначе, например, изначальным и спонтанным разрушительным началом, но, по-видимому, трудно отрицать наличие в человеке сил, действительно стремящихся сознательно и бессознательно к уничтожению каких-то объектов. Эти объекты могут быть самыми разными по своему содержанию и значимости. У одних людей указанное начало весьма активно, отчетливо выражено и определяет всю их жизнь, у других — выражено слабо, если иметь в виду направленность на внешние объекты, а то и вообще может не быть.
Подтверждение того, что в человека заложена возможность возвращения в неживую материю, можно найти в исследованиях С. Грофа и Дж. Галифакс. Они пишут: "Существование переживаний двойного и группового сознаний, наряду с отождествлением с растениями, животными или сознанием неорганической материи предполагает, что пространственные рамки, ограничивающие людей в пределах их физических тел, не действуют в области духа. В ходе психоделических сеансов все элементы вселенной в ее нынешней и когда-либо существовавшей форме могут быть сознательно пережиты индивидом".
Итак, первичные позывы (по терминологии З.Фрейда) заключаются в стремлении живого вернуться в неживое, которое ему предшествовало, можно сказать, в свое первоначальное, исходное состояние. В нем, если продолжать рассуждение, живое может обрести первозданный покой наподобие тому, как вечно тревожный человек бессознательно стремится во всегда готовую приютить и защитить утробу матери. Конечно, в материнском лоне жизнь есть, но это иная, только биологическая, а не социально-биологическая жизнь. Между тем обществом человек признается живым только после того, как произошло его рождение.
Выходит, что в утробе матери имеет место некая жизнь до жизни, необходимая предпосылка будущего социально-биологического существования, но желание психологического ухода в нее всегда вызывается тяжкими переживаниями в связи с жизненными неудачами и катастрофами. По-видимому, потребность названного ухода можно расценивать в качестве разновидности самоубийства, поскольку он представляет собой бегство от психотравмирующих обстоятельств, как это часто бывает при так сказать, настоящих самоубийствах.
В этом меня убеждают пожелания, которые я иногда выслушивал в беседах с обвиняемыми в убийстве и осужденными за это преступление, а также результаты опытов С. Грофа и Дж. Галифакс с применением наркотического препарата ЛСД с онкологическими больными. По этому поводу указанные авторы пишут, что лица, находившиеся под действием ЛСД, принимают позы и продуцируют серии телодвижений, поразительно напоминающие процесс прохождения плодом различных стадий родов. Кроме того, они часто говорят о возникновении образов или чувств идентификации с зародышами или новорожденными младенцами. Нередки здесь различные переживания и типы поведения, характерные для новорожденных, а кроме того, возникновение образов женских гениталий и груди.
Можно полагать, что желание психологического возврата в материнское лоно среди убийц вызвано тяжкими переживаниями судебно-следственных и тюремных ситуаций, а иногда и давлением своей вины, среди же раковых больных — страданиями, порожденными болезнью и ощущением близкой смерти. Все это частные случаи символического самоубийства.
Многие исследователи, прежде всего К. Г. Юнг и С. Гроф, высказали предположения, что в самых глубинных пластах психики сохраняется трудно обнаруживаемая информация, никак не связанная, судя по всему, с биографией конкретного человека. Это какие-то вселенские видения, весьма далекие от его собственной индивидуальной судьбы. Смерть, я полагаю, может означать возврат или попытку возврата к исходному состоянию, следы которого присутствуют в психике, что делает высказанную гипотезу весьма вероятной. Убийство, в конечном итоге, представляет собой лишь один из способов смерти, и "изобретено" оно было человечеством в качестве одного из путей названного возврата, т.е. самоубийства.
То, что убийство уголовно наказуемо, не опровергает сформулированного положения. Убийство это всегда насилие, а насилие осуждаемо в принципе, к тому же глубинный смысл данного преступления, как я его предлагаю понимать, совершенно не очевиден, более того, глубоко скрыт. Убийство — наиболее откровенное и грубое попрание официально провозглашенных ценностей и доктрин и уже поэтому, несмотря на какой-либо потаенный смысл, должно быть порицаемо. Стоит вспомнить, что только в цивилизованное время убийством стали считать незаконное лишение жизни любого человека, а в далеком и в не столь далеком прошлом уголовно-правовая охрана жизни не распространялась на рабов, пленных, лиц, предназначенных для жертвоприношений, и т.д. Кровавый тоталитарный режим, главной особенностью которого является уничтожение людей, таким путем пытается вернуть живое в неживое, в некое исходное состояние. Но сейчас, пользуясь выражением З.Фрейда, живая материя, тем более социализированная, так легко не умирает и ее путь назад чрезвычайно извилист и сложен, на этом пути все время возникают непреодолимые преграды, многие из которых можно назвать цивилизацией.
Если понимать убийство как самоубийство человечества, то массовое и, казалось бы, внешне бессмысленное уничтожение людей, например, большевистским режимом, приобретает вполне понятный и реальный смысл. Возможно, в XX веке значительная часть человечества, руководимая красно-коричневыми деспотиями, бессознательно ощутила завершение развития общества и попыталась вернуться назад, прибегнув для этого к самоубийству путем массовых убийств. Завоевание жизненного пространства для немцев, уничтожение евреев как исконных врагов Германии, контрреволюционеров и врагов народа в СССР, борьба за коммунистическое будущее и т.д. не более чем лежащие на поверхности мотивировки, в то время как подлинными мотивами являются совершенно иные факторы.
Совершая самоубийство, человек пытается уйти от постоянных тревог, изматывающего напряжения в абсолютный покой, он ложится в смерть, как в материнскую утробу. Аналогичным образом может поступить то аморфное и туманное образование, которое называется человечеством и которое на острые социальные конфликты и экономические катастрофы неизбежно отвечает ростом насилия. Это и горизонтальное, "обычное" насилие между людьми, и глобальная деструкция тоталитарных режимов, которые появляются и развиваются только в неблагополучных странах. Иными словами, как отдельный человек, так и общество в целом от своих бед, страхов и тревог бегут в смертный покой. Первый — наложив на себя руки, второе — с помощью убийства, в том числе войны, выступающего способом самоубийства.
Человек не рождается, а становится убийцей. Убийцей его делает общество, социальная среда, хотя этому могут способствовать некоторые индивидуальные биологические особенности, но только способствовать, а не порождать. Следовательно, общество создает необходимые предпосылки для того, чтобы было убито некоторое количество его членов, т.е. покушается на самое себя. Это очень важный момент для понимания убийства как самоубийства человечества.
Убийство как самоубийство человечества не всегда представляет собой его открытый бунт против невыносимых условий существования, оно принимает более явные формы протеста, только когда начинается война или воцаряется тоталитарный строй. Не случайно в XX веке европейское сознание расценивало две мировые войны, кровавые революции и контрреволюции, тоталитарные режимы и концлагеря, нравственное одичание людей на обезбоженной земле как конец света. Но стремление человечества к самоубийству не есть результат логических рассуждений, как это чаще всего бывает у отдельного человека, который уже не хочет и не может жить, а только спонтанный, стихийный, бессознательный протест против социализации жизни. Социализация произошла только у людей, во всяком случае на таком уровне и такого качества, и именно поэтому только среди людей имеет место суицид.
Возможно, что если бы социализации человека не произошло, то те существа, которые потом стали людьми и личностями, не убивали бы друг друга и не кончали жизнь самоубийством.
Апокалипсические видения XX века есть признание ничтожности привычки человека жить, ощущение отсутствия какой-либо причины для продолжения жизни, понимание бессмысленности повседневной суеты, бессмысленности страданий. Существование становится абсурдным, и на этот момент приходится пик обыденных убийств или (и) военных катастроф. Правда, общество умеет спохватиться и не допустить насилия выше определенного им предела, сохраняя его в каких-то рамках, но это сохранение и свидетельствует о постоянной тенденции к возвращению в неживую материю. Такая тенденция сталкивается со встречным движением — с идущей через тысячелетия первобытной враждебностью мира, которая в архетипических образах и символах все время заявляет о себе. Переплетение названных потоков способно вызвать наибольшие разрушения.
Как самоубийство человечества можно рассматривать не только убийство, но и собственно самоубийство конкретного лица. В выпуске за декабрь 1876 года "Дневника писателя" Ф. Достоевский приводит следующее рассуждение: "Так как на вопросы мои о счастье я через мое же сознание получаю от природы лишь ответ, что я могу быть счастлив не иначе, как в гармонии целого, которой я не понимаю, и очевидно для меня, и понять никогда не в силах... Так как, наконец, при таком порядке я принимаю на себя в одно и то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи и нахожу эту комедию со стороны природы совершенно глупою, а переносить эту комедию с моей стороны считаю даже унизительным... То в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдания, вместе со мною на уничтожение".
Применительно к самоубийству в собственном смысле слова А. Камю полагал, что оно не следует за бунтом и не является его логическим завершением. Самоубийство, по А. Камю, есть полная противоположность бунта, так как предполагает согласие. Подобно скачку, самоубийство это согласие с собственными пределами. Все закончено, человек отдается предписанной ему истории; видя впереди ужасное будущее, он низвергается в него.
Не со всем здесь можно согласиться. Самоубийство действительно не следует за бунтом и не является его логическим завершением — оно само очень часто представляет собой бунт, в котором человек проявляет несогласие с собственными пределами, с условиями своей жизни, с самой жизнью. То, что он отдается предписанной ему истории, не означает, что он не бунтует в суициде. Очень точно это выразил Кириллов в "Бесах" Ф. Достоевского: "Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою". Довольно часто и убийство принимает характер бунта — и против своих малых материальных возможностей, и против психологических и физических оград своей свободы, и против унижений. Даже муж, убивающий свою жену, подчас бурно протестует против тех условий, которые она создала в семье и которые ощущаются им как непереносимые. У. Шекспир и Дж. Верди прекрасно показали это в "Отелло". Одним словом, бунт — это еще один фактор, который объединяет убийство и самоубийство.
Самоубийство человечества, совершается ли оно с помощью убийства, самоубийства отдельных людей, несчастных случаев, экологических катастроф и т.д., никогда не выражает ностальгию по потерянному раю первобытной человеческой дикости, а как раз движение к первоначальному тлену, когда не было и дикости. Потому, что человечество часто ощущает себя стоящим на краю, конкретный человек воспринимает мир таким, когда все дозволено. По мнению А. Камю, слова "все дозволено" в "Братьях Карамазовых" произносятся с оттенком, печали. Действительно, возможность делать все, что угодно, не имея никаких запретов в своей душе, вряд ли принесет какую-либо радость или, напротив, огорчение. Человек в этом случае бывает сломлен нравственным обвалом, он не может не потеряться и не растеряться в новом для себя мире безграничных возможностей поступать как хочется, он, который ранее всегда был на привязи у собственной совести.
Требования тотальной свободы, хладнокровно применяемые не отягощенным моралью рассудком, всегда влекут дегуманизацию и деструкцию, низводят человека до объекта манипулирования и средства удовлетворения своих желаний, иногда порочных. Требования тотальной свободы неизбежно делают личность объектом экспериментирования, и наступление ее смертного часа определяется лишь регламентом, который разрабатывает и внедряет государственная власть. Подобная свобода выделяет тех единственных, кому дано право убивать, — это те, которые создают регламенты убийств, другие же следуют этим регламентам. Действия тех и других делают самоубийство человечества реальностью. Это тем более верно, что регламентаторы, эти великие эксперты, не дают людям никакой надежды и лишь разрешают смотреть в темную трубу, в конце которой мерцает свет.
Самоубийством человечества управляет не бессмыслица, а смысл, но его чрезвычайно трудно расшифровать. Чтобы это сделать, надо, видимо, отдельно анализировать все конкретные виды саморазрушительных действий и в каждом из них искать тайный смысл. Такие действия следует объединить в единый вал, т.е. различить в них единый смысл. В этом аспекте убийство можно и нужно исследовать вместе с самоубийством, поскольку и то, и другое есть насильственное уничтожение человека. Впрочем, я предложил лишь очень грубую и упрощенную схему, которая должна обрасти плотью, не менее важной, чем сама эта схема.
Разумеется, между самоубийством отдельного человека и самоубийством человечества, как я его предлагаю понимать, есть огромная разница. В первом случае суицидент полностью исчерпывает себя и самоуничтожение является свидетельством того, что живое полностью превратилось в неживое. Во втором любые формы разрушения (убийства, несчастные случаи и т.д.) не приводят, однако, к исчезновению людей, они лишь свидетельствуют о некотором движении назад, причем движении достаточно красноречивом, только надо уметь уловить и понять его.
Итак, глубинный смысл убийства — самоубийство человечества. Но в этом качестве он никогда не осознается. Теперь обратимся к тем явлениям, которые выступают в качестве причин совершения убийств отдельными людьми. Это — другой уровень исследования причин убийств, различение же названных уровней следует признать очень важным для объяснения интересующего нас явления.
Поиск причин совершения убийств должен быть сосредоточен на выявлении тех факторов субъективного характера, которые порождают именно эти действия, а не какие-нибудь другие, во всяком случае только насильственные против личности.
2. Высокая тревожность — отличительное качество убийц
Многолетние исследования природы и причин убийств привели меня к однозначной мысли о том, что насильственно лишают жизни других главным образом те, которые отличаются одной весьма существенной особенностью. Это постоянная, изматывающая напряженность, высокая тревожность, переходящие в страх смерти. Этот вывод абсолютно не умозрителен, он сделан на основе углубленного изучения личности, условий воспитания и всей жизни убийц, в том числе тех, которые убивали неоднократно; он сформулирован в результате тщательного обдумывания всех обстоятельств различных категорий убийств и попыток проникновения в субъективный смысл и значение как всего отдельного преступления в целом, так и его отдельных деталей. Мои усилия были сосредоточены на том, чтобы понять, ради чего человек убивает, какую при этом свою субъективную, чаще всего бытийную, задачу он решает, одним словом, каков мотив убийства.
За долгие годы мною лично было изучено не менее четырехсот убийц и соответствующее количество материалов уголовных дел. С каждым проводились длительные беседы (их можно назвать монографическими), некоторые длились несколько дней. Применялись такие психологические тесты, как Методика многостороннего исследования личности (ММИЛ), методика Кетелла, Тематический апперцептивный тест (ТАТ), Методика незаконченных предложений, тест "Нарисуйте человека" и некоторые другие. Материалы уголовных дел анкетировались.
Для убийцы он сам является главной загадкой в жизни, поскольку очень редко знает, почему так поступил, или, в его формулировке, почему это случилось с ним. В лучшем случае все сваливается на других, на неблагоприятные обстоятельства или просто отрицается своя вина. Поэтому совершенно неправильно пытаться получить от него вразумительный и тем более развернутый ответ на главный вопрос, интересующий исследователя, — о причине совершенного убийства. Он ее просто не знает и в этом плане отнюдь не стремится что-то скрыть или кого-то обмануть. Напротив, он ожидает, что ему объяснят, по какой причине все так произошло.
Тревожность — показатель субъективного неблагополучия личности, точнее — ощущение своего неблагополучия, которого объективно может и не быть. Но чувство тревоги способно выступать и в качестве сигнала о соматическом нездоровье, причем даже таком, которое невозможно выявить с помощью обычного медицинского обследования. Она повышается при нервно-психических и тяжелых соматических заболеваниях у лиц, переживающих последствия психотравм, и у тех, кто находится в опасных ситуациях или воспринимает данные обстоятельства как опасные для него. Всегда нужно различать ситуативную тревожность, т.е. реакцию человека на среду, и личностную, являющуюся фундаментальным свойством данного субъекта.
Я предлагаю понимать тревогу как восприятие сигнала о каком-то неблагополучии, действительном или мнимом, причем последнее для индивида может быть не менее реальным, чем то, которое объективно существует. С другой стороны, реально существующая опасность может и не восприниматься в таком качестве. Вначале чувство тревоги обычно является беспредметным; даже ощущая ее, человек может совершенно ясно осознавать, что ему нечего бояться.
Тревожность — это уже переживание, вызванное тревогой. Такое переживание обычно заключается в недовольстве и внутреннем напряжении, неуверенности и беспокойстве, беспомощности и ощущении грозящей опасности. При ситуативной тревожности такие состояния временны и преходящи, при личностной — стабильны, но склонны к повышению и понижению, но всегда на относительно высоком уровне. В высших ступенях тревожности сознание более или менее затемнено, при очень сильном возбуждении появляются неясные и спутанные представления.
Поскольку тревога сигнализирует человеку об опасности, ее значение трудно переоценить. Отсутствие такого ощущения, неприятие сигнала, когда он должен был бы предупредить его о неблагоприятных событиях, свидетельствуют о серьезных недостатках данной личности, в том числе связанных с ее социализацией. Такие люди обычно бывают непригодны для определенных видов деятельности. Сигнал тревоги может исходить не только от среды (поля), но и от собственного тела и собственной личности, он не только предупреждает об опасности, но и побуждает к поиску и конкретизации этой опасности, к активному исследованию реальности, в том числе самого себя, в целях определения угрожающего предмета. Восприятие тревоги и переживание тревожности могут приводить не только к агрессии как способу защиты, но и нравственному совершенствованию человека и его творческому росту.
В последнем варианте тревожность может возникать в связи с разрывом между тем, на что человек считает себя способным, и тем, что ему объективно удается сделать. Угрызения совести и покаяние тоже могут родиться вследствие указанного расхождения, но оно же порождает кровавое насилие. Задача науки поэтому заключается в объяснении того, почему в одних случаях последствия столь благоприятны, а в других разрушительны.
В отличие от страха, как реакции на конкретную угрозу, тревожность представляет собой генерализированное, диффузное и беспредметное переживание. Иными словами, при таком переживании человек не знает, чего он, собственно, боится, что часто обусловлено неосознаваемостью источника опасности. Если тревожность является фундаментальной чертой личности, то это означает, что уже сформирована личностная диспозиция, предрасполагающая воспринимать широкий круг объективно безопасных обстоятельств как содержащих угрозу, что повышает и без того высокий уровень тревожности. Такое искаженное восприятие реальности особенно характерно для лиц с психическими аномалиями.
Тревожность есть часть (и сторона, и явление) внутренней, духовной жизни индивида, ее уровень, качество и характер последствий зависят от его прошлого опыта, особенно на ранних этапах развития. Диффузность и неопределенность тревожности определяется тем, что она не имеет психологически понятной связи ни с одним предметом переживания. Ее источники могут быть в предметном мире, а могут и в духовной жизни человека. Предметная неопределенность тревожности порождает ее мучительность и непереносимость. Однако динамика тревожности состоит в том, что человек стремится не к покою, а к противоположному психологическому состоянию — к поиску источника, причины тревожности.
Некоторые исследователи полагают, что, когда найден источник тревожности, можно говорить о другом явлении тревожного ряда — страхе, который , стало быть, представляет собой разновидность тревожности, но уже определенной и психологически понятной. Представляется, однако, что и источник — предмет страха — может совершенно не осознаваться, и субъект далеко не всегда понимает, чего он, собственно, страшится, чем вызван его страх. Страх смерти, о котором подробно будет сказано ниже, более чем убедительное тому доказательство. Поэтому есть веские основания считать страх высшей степенью тревожности, т.е. таким состоянием, когда тревожные переживания парализуют рассудок и расстраивают поведение вследствие всеохватывающей боязни наступления каких-то последствий, имеющих исключительное, даже бытийное значение для человека. В свою очередь крайним выражением страха следует назвать и ужас, и отчаяние, которые есть полная потеря надежды на благоприятные изменения во внешних условиях или в самом человеке, его теле или психике.
Отчаяние способно приводить к самым неблагоприятным последствиям. Например, в состоянии отчаяния, панического страха совершаются многие насильственные и даже ненасильственные преступления — бегут с поля боя или не выполняют другие обязанности, совершают самоубийства и некоторые неосторожные преступления. Неистовое возбуждение при суженном сознании и ограниченном волевом самоконтроле поведения часто сопровождает убийства, особенно когда жертвами становятся и посторонние (для данного конфликта) люди. Страх перед небытием, перед "ничто" становится мощным стимулом преступных действий. Последние нередко выступают в качестве следствия постоянных конфликтов, в ходе развития которых нарастают возбуждение, тревожность, опасения за себя, ухудшается ориентировка в окружающем мире, а, казалось бы, привычные ценности отступают на второй план.
В целом тревожность как фундаментальную особенность личности можно определить как общую неуверенность человека в себе и в своем месте в жизни, в своем бытии, боязнь утраты себя, своего "Я", небытия, несуществования, ощущение неопределенности своих социальных и даже биологических статусов, изматывающие ожидания негативного, даже разрушительного воздействия среды. Изучение личности убийц показало, что в первую очередь их отличает именно высокий уровень тревожности как стабильное образование. Они постоянно ощущают призрачность и хрупкость своего существования, опасаются разрушения собственного представления о самом себе, своем месте в жизни, своей самоценности, своего бытия вообще. Они страшатся физического уничтожения.
Совсем необязательно, чтобы все перечисленные здесь и выше личностные особенности, указывающие на повышенную тревожность убийц, наличествовали бы у каждого конкретного из них. Напротив, в значительном большинстве случаев можно наблюдать отдельные из них и их сочетания.
Сделанный вывод вытекает из психологического изучения личности убийц, скрупулезного анализа и оценки их отдельных поступков и всей жизни в целом. Именно такой комплексный подход позволяет проникнуть во внутренний мир людей, совершивших убийства;
во многих случаях очень трудно, а подчас и невозможно выявить тревожность с помощью только психологических тестов. Об этом намного более точную и полную информацию обычно дает адекватная оценка таких действий, как постоянная смена места жительства и работы, внешние беспричинные вспышки агрессии, неуживчивость, склонность к конфликтам и т.д. Об этом же свидетельствует получаемая в беседах информация о том, что у данной личности выражены неуверенность, снижение настроения, пониженная самооценка, пессимистический взгляд на будущее и в то же время подозрительность, замкнутость и внутренняя напряженность в общении.
Разумеется, все эти сведения необходимо интерпретировать с определенных исследовательских, теоретических позиций.
У тревожных личностей угроза бытию, биологическому или социальному, способна преодолеть любые нравственные запреты и даже боязнь самых суровых наказаний. Поскольку повышенная тревожность формируется с ранних детских лет, а в некоторых случаях, возможно, даже носит прирожденный характер, то базовые человеческие ценности совсем не воспринимаются и не усваиваются в качестве таковых в процессе воспитания. Человек вполне понимает, чего от него требует социальное окружение, но не способен выполнить предъявляемые правила, он как бы не видит их. Впрочем, от него и не следует ждать солидарности с этими требованиями, поскольку они исходят от враждебной и непрестанно тревожащей среды. Можно сказать, что человек, постоянно защищающий свое биологическое и социальное существование, свое психологическое пространство, свое место в жизни, даже если угроза ему объективно мнимая, но реальна для него, готов на все.
Многие тревожные личности среди убийц производят впечатление замкнутых людей, уходящих от любых контактов. Однако это не всегда так. поскольку на самом деле они часто стремятся контактировать с другими людьми. Более того, утрата (подлинная или мнимая) нужных связей для них глубоко травматична и болезненна, она воспринимается ими как настоящая катастрофа. В связи с выраженностью подобной тенденции соответствующие ситуации способны вызывать у них серьезную тревогу, высокий уровень которой может поддерживаться у них в течение длительного времени и даже тогда, когда источник тревоги (если он был) исчез. Иногда угроза исчезновения жизненно важных контактов может вызвать у таких лиц агрессию.
Есть основания думать, что некоторые люди уходят в себя, замыкаются в своем субъективном мире и по той причине, что они боятся мира внешнего, и поэтому живут со значительным внутренним напряжением. Это напряжение затрудняет разделение, дифференциацию значительных и незначительных раздражителей, адекватную оценку ситуации, что значительно усиливает тревожность в целом. Действительно, если по той или иной причине человек отгорожен от общества, мира, то постепенно он перестает понимать их, а непонятное как раз и способно вызывать тревогу, беспокойство, неуверенность.
Следующий пример проиллюстрирует сказанное. Рассказов А. И., тридцати шести лет, обвиняется в убийстве своей любовницы С.
Единственный ребенок в семье. Родительская семья, с его слов, была в основном благополучной, о нем заботились и отец, и мать. С матерью всегда были хорошие отношения, и она, несмотря на то, что все время работала, уделяла ему необходимое, по его мнению, внимание. В пяти-шестилетнем возрасте стал заикаться после того, как испугали. Через полтора года заикание прошло. Со слов окружающих, он был спокойный, добрый и мягкий. Окончил десять классов, служил в армии, после чего вплоть до ареста служил в пожарной охране.
До января 1995 г. на психическое здоровье не жаловался. В этот период потерял деньги, вложенные в МММ, которые копил на покупку квартиры. Возникли конфликты с женой (женат с 1984 г., имеет дочь). Стал плохо спать, болела голова, слышал в голове стук. Поскольку с женой и дочерью Рассказов жил у своих родителей, отношения с ними испортились, его мать прямо говорила, чтобы он уходил от них. После потери денег жена отказалась жить в снятой им квартире и хотела с дочерью вернуться к своим родным. В этой квартире он стал встречаться с С.
В день убийства Рассказов встретился с С. на этой квартире после своей работы, был, по его словам, очень уставший и по этой причине якобы не смог вступить с ней в половое сношение. Он где-то читал (в какой книжке, не помнит), что эрекцию мужчина может вызвать, если ему будет причинена боль. Вспомнив об этом, он попросил С., которая пошла на кухню покурить, принести оттуда нож. Им Рассказов попросил несколько раз ткнуть его, что С. и сделала, но несмотря на порезы (даже вышла кровь), эрекция не наступила, на что она ответила явным разочарованием, сказав: "Ты импотент, у меня свой муж импотент, такой мне не нужен". После этого Рассказов стал наносить ей удары; она схватилась за нож, сопротивлялась, кричала:
"Что режешь меня, режь себя", — голая и окровавленная выскочила на балкон (второго этажа) и звала на помощь, но он вновь затащил ее в комнату и продолжал наносить удары ножом.
Весьма информативны следующие слова Рассказова: "Меня возбудил вид крови, я не мог остановиться и после того, как перестал наносить удары С., нанес себе четыре-пять ударов, причинив глубокие порезы. Из меня много крови вытекло, в больнице потом сделали переливание. Меня возбуждает красный цвет и огонь на пожаре, тогда я начинаю возбуждаться, веду борьбу с огнем. При большом пожаре душа радовалась. На пожар ездил, как на праздник. Мысли у меня были самому что-нибудь поджечь, но никогда не поджигал. Однажды мне приснилось, что я поджог скирду".
Беседы с Рассказовым и его тестирование свидетельствуют о том, что он является отчужденной личностью, но переживающей по этому поводу. Иными словами, в реальной жизни он отчужден и дезадаптирован, очень хотел бы быть как можно ближе к людям, но у него недостает субъективных способностей преодолеть дезадаптацию, что приносит аффективные переживания и ощущение своей ненужности.
Страдания по этой причине были связаны с женой, которая, что немаловажно отметить, была первая женщина, с которой он вступил в интимную связь, — ему тогда было двадцать три года. Рассказов пояснил: "Когда жена захотела уйти, я боялся остаться совсем один, поэтому решил жениться на С. (она была второй женщиной в его жизни. — Ю.А.). И друзья разбежались, поскольку полгода не платили зарплату. Образовался вакуум. В школе я дружил... После восьмого класса вообще ни с кем не дружил. Жену мне нашла мама".
Отчужденность, невключенность в межличностные взаимоотношения ясно просматриваются в словах Рассказова по 2-й картинке Тематического апперцептивного теста (ТАТ, "Сцена пахоты"), дающих возможность составить социально-психологический портрет испытуемого. Описание Рассказова было таким: "Как будто в театре происходит. Слева типа учительницы, в руках книжка. Справа крестьянка смотрит на природу. Мужчина занимается сельским хозяйством. За горами море, а может, это не море, а палатки, не пойму. День солнечный. Картина умиротворяющая". О том, есть ли отношения между тремя персонажами и каковы эти отношения, на что обычно обращают внимание обследуемые в данной картинке, Рассказов не произнес ни слова.
Об отчуждении и уходе в себя говорят и продолженные обследуемым предложения (Методика незаконченных предложений): "2. Если все против меня,.. то я ухожу в себя"; "18. Я мог бы быть очень счастливым, если бы... был рядом советник"; "22. Большинство моих товарищей не знает, что я боюсь,... если они от меня уйдут"; "31. Я хотел бы, чтобы мой отец... всегда был рядом". В некоторых предложениях стремление к общению выражено опосредованно: "I. Думаю, что мой отец редко... принимал гостей дома"; "Думаю, что мой отец... не очень много гулял с друзьями". Зависимость от окружения и в то же время переживание дефицита общения связаны с инфантилизмом Рассказова, ясно видимом при применении данной методики, в частности, в желании иметь покровителей и советчиков, особенно в лице отца.
Применение теста "Нарисуйте человека" подтвердило сделанные выводы: Рассказов является незрелой, инфантильной личностью и характеризуется нехваткой уверенности в себе как в деятельности, так и в общении, погруженностью в себя и вуайеризмом, боязливостью, робостью, застенчивостью, желанием мужественности и чувством неадекватности в мужской роли, потребностью в опеке, импотенцией и наряду с этим протестом против сексуальных норм. Результаты тестирования по названной методике показали также его незащищенность, одиночество, утоление тяги к наслаждениям больше в фантазиях, чем в реальности, скованность и защитные реакции с помощью агрессии, депрессию, недостаток самоактуализации. Наличие перечисленных личностных качеств позволяет приблизиться к предварительным выводам о субъективных причинах совершенного им убийства: уничтожение источника тяжкой психотравмы (любовницы С.) и защита своего биологического статуса мужчины, своего Я.
То, что сексуальная жизнь играет для него первостепенную роль и находится в центре его переживаний. Рассказов ярко проявил тем, что нарисовал полностью обнаженные фигуры мужчины и женщины с выраженными гениталиями и некоторыми другими признаками пола.
Недостаток мужественности, боязливость, застенчивость, незащищенность позволяют говорить о высоком уровне тревожности испытуемого, доходящем до страха смерти, что ярко проявилось в убийстве и аутоагрессивных действиях. Эти действия тоже говорят о страхе смерти, который проявляется в попытке преодолеть его путем максимального приближения к смерти. Возникает естественный вопрос о том, чем порождена высокая тревожность.
Многие исследования, проведенные мною, показывают, что высокая тревожность чаще всего порождается отсутствием должных эмоциональных контактов в детстве с матерью, что должно служить естественной психологической защитой человека. Причем эта защита, точнее, защищенность, формируется на всю жизнь и является основой его адаптации и отношения к социальным ценностям. Отсутствие названных контактов своим следствием может иметь подлинные жизненные катастрофы, как это можно наблюдать в случае Рассказова. В беседах он все время говорил о том, что отношения с матерью у него всегда были хорошие и она проявляла заботу о нем. Однако уже продолжение незаконченных предложений дало основание думать, что контакты с матерью были эмоционально не так благополучны, как это, казалось бы, вытекало из слов обследуемого. Так, предложение (№ 14) "Моя мать и я ..." он продолжил следующим образом: "вместе ездили в деревню к тетке", а предложение (№ 29) "моя мать ..." — "всю жизнь работала". В первом случае он уходит от оценки или хотя бы общего взгляда на отношения с матерью, заменяя это чисто физическим перемещением в деревню, а во втором сказал лишь то, что она всю жизнь работала.
Еще более красноречивы оказались описания Рассказова по картинкам ТАТ в части отношений с матерью. По поводу изображенного на картинке № 6 ("Пожилая женщина и молодой мужчина") он дал следующие пояснения: "Отношения между ними нормальные, но скорбь в глазах. Я думаю, он любит ее, просто ... какая-то размолвка перед этим произошла. Она задумалась. Она в данный момент не любит его. Но вообще должна любить, потому что матери любят своих детей. Не знаю, может ли он положиться на нее. Наверное, может. Думаю, что не уверен он в ее любви. Он хотел бы, чтобы она сильнее любила его. Между ними раньше бывали конфликты".
Этот рассказ не нуждается в обстоятельных комментариях, поскольку совершенно ясно, что "молодой человек" (Рассказов) нуждался в любви "пожилой женщины" (матери), но она не удовлетворяет его насущную потребность. Весьма характерны слова: "Но вообще должна любить, потому что матери любят своих детей". В них звучит скрытый призыв к матери исполнить свой материнский долг — она мать, а матери любят своих детей. То, что этот простейший силлогизм не реализовался в отношениях Рассказова с матерью, подтверждается еще и его пояснениями по картинке № 7 ТАТ "Пожилой мужчина и молодой мужчина". Он сказал: "Сын доверяет отцу, есть между ними доверие, но отец сказал ему что-то неприятное. Отец любит его. Он любит больше, чем мать. Может, матери вообще нет". Здесь дано сравнение любви к испытуемому отца и матери, причем сравнение совсем не в пользу матери, даже высказано предположение, что матери вообще нет.
Очень информативно следующее воспоминание Рассказова, совершенно неожиданное на фоне его утверждений о прекрасных отношениях с матерью. Прежде чем привести это воспоминание, я обращаю особое внимание не только на его содержание, но и на то, что он стал о нем говорить. Вот оно: "Папа мне рассказывал, что однажды мама пошла со мной в магазин, я был совсем маленький, спал в коляске. Мама вышла из магазина и пришла домой, забыв меня у магазина. Когда мама вошла в дом, папа спросил, где я. Она тут вспомнила и пошла к магазину. Я оставался один тридцать-шестьдесят минут". Это воспоминание выплыло из глубин бессознательного, вытесненное туда неудовлетворенной потребностью ощущать любовь и заботу матери. Воспоминание было актуализировано самой беседой, когда обсуждались отношения Рассказова с матерью. Здесь я имею в виду то, что он вспомнил рассказ отца, а не то, что был оставлен матерью у магазина, хотя не исключаю сохранение на организмическом уровне бессознательных и травматичных ощущений оставленности, брошенности даже совсем маленького ребенка, в конечном счете ненужности для той, которая в тот период нужна больше всех.
Разумеется, этот эпизод характеризует отношение матери к ребенку очень ярко, не оставляя сомнений в отсутствии требуемого эмоционального контакта между ними. То, что такой факт в изложении отца навсегда запечатлелся в психике сына и затем был актуализирован в беседе, свидетельствует о его весьма травматической значимости. Утверждения Рассказова об очень хороших отношениях с матерью — желаемое, а не реальное. Добавим к этому, что именно мать требовала, чтобы он с семьей ушел от них, хотя не могла не понимать, что сыну больше негде жить.
Драматизм жизненной ситуации Рассказова во многом порожден его частичной импотенцией, значительным ослаблением его сексуальных возможностей. Я, разумеется, никак не буду останавливаться на физиологических аспектах этого явления, поскольку не имею об этом никакой информации, но обязан отметить его связь с психологическими особенностями и жизненным путем этого человека. Думаю, что развитию импотенции способствовали робость, незащищенность, скованность, высокая тревожность Рассказова, связанные с его неблагополучным детством, имеется в виду эмоциональное общение. По его словам, он за девушками никогда не ухаживал, потому что был робок и неуверен в себе, а в женщинах "очень много лукавства". Даже жену он сам не смог себе найти; с женщиной, ставшей его женой, свела мать. К жене он совсем не привязан и переживал не по поводу того, что от него уйдет любимый и близкий человек, а что с уходом последнего вокруг него образуется социально-психологический вакуум. Половые сношения с женой у него всегда были редки, а в последние месяцы вообще прекратились.
Мышление Рассказова вязкое, он очень медлителен, внешне совершенно спокоен и неконфликтен. Его отличает высокая тревожность и в то же время некоммуникабельность вследствие слабых адаптационных способностей. Скрытая пиромания может свидетельствовать о развитии некоторых психопатических тенденций. Ведущий мотив совершенного убийства — уничтожение объекта, который демонстрировал его биологическую несостоятельность, и защита своего мужского статуса в целях обеспечения самоприятия. Глобальная агрессия в день убийства не говорит о его агрессивности как фундаментальной личностной черте, а лишь о том, что в крайних, напряженных ситуациях он может прибегнуть к насилию как наиболее простому, даже примитивному способу защиты. Отсюда можно сделать вывод, что рецидив насилия, во всяком случае столь разрушительный, с его стороны маловероятен.
Остановимся на такой, связанной с тревожностью, характерной черте насильственных преступников и особенно убийц, как эмотивность, т.е. чувствительность, уязвимость, ранимость в сфере межличностных отношений и глубокие реакции в области тонких эмоций. Наличие подобной черты установлено рядом наших исследований, в том числе с помощью ММИЛ, а также методики Шмишека (последнее — совместно с Е. Г. Самовичевым). Но эта особенность свойственна поэтам и художникам, так может ли она иметь отношение к убийцам, в чем ее специфика применительно к последним и их преступным действиям?
Наш опыт изучения названных лиц убеждает в том, что им действительно свойственны высокая чувствительность и ранимость, но выражаются эти качества не в сопереживании, а обращены на себя, т.е. выполняют некоторую защитную функцию или способствуют ее выполнению. Ранимым и уязвимым может быть только тот человек, который постоянно ощущает опасность, — о ней сигналы, правдивые или ложные, доходят до него легче именно в силу присущей ему ранимости и уязвимости. Поэтому неудивительно, что, согласно результатам названного выше исследования, эмотивность оказалась наименее тесно связанной со склонностью к частой смене настроения;
в то же время она развивается не в соответствии с внешними обстоятельствами в том смысле, что их субъективное значение не соответствует объективному содержанию возникающих ситуаций. Больше всего эмотивность у убийц связана с упорством, которое обусловлено ригидностью, малоподвижностью, застреванием эмоций, аффективных переживаний. Их эмоциональная сфера длительное время сохраняет воспринятые ранее впечатления, хотя породившие их события уже прошли. Поэтому эмоциональные переживания начинают окрашивать и другие, не соответствующие им события, в результате чего происходит искажение восприятия действительности, которой приписываются несвойственные ей особенности и тенденции.
Этим можно объяснить совершение убийств теми, кто пережил тяжкие психотравмы в далекие годы, даже в детстве. Субъективный смысл подобных действий заключается в психологической компенсации понесенного тогда личностного ущерба, достижении самоприятия и в самоутверждении. Крайний вариант таких поступков — насилие против детей, когда распрямляются и обретают силу давние горькие обиды, невспоминаемое прошлое, уже много лет, казалось бы, прочно спрятанное в скорлупу бессознательного.
Связь гиперчувствительности с упорством и застреванием эмоций может служить основанием для предположения о том, что ранее, до нынешней актуальной ситуации, уже возникала серьезная угроза для данного человека. Следовательно, уже тогда сформировалась неясная, неопределенная и, конечно, полностью бессознательная тревога или страх по поводу ситуаций, носящих бытийно угрожающий характер. Эти ситуации носят именно определенную окраску, т.е. только обстоятельства такого характера и значимости могут вызвать разрушительную реакцию. Но, поскольку речь идет главным образом о ригидных и аффективных переживаниях, связанных с прошлым, есть основание полагать, что в этом прошлом и появилась ныне глубоко лежащая тревожность. Скорее всего, это могло иметь место в детстве. Тогда становятся понятными типичные для убийц подозрительность, мнительность, злопамятность, защитная агрессивность.
Я хотел бы также сформулировать гипотезу о том, что высокая тревожность склонных к насилию людей и в первую очередь убийц своими глубинными корнями уходит в детство не только отдельного человека, но и всего человечества. Многие этнологические и этно-психологические исследования (Л. Леви-Брюль, Д. Д. Фрезер, Э. Б. Тайлор) показали, что одним из отличительных качеств первобытных людей является страх буквально перед всем: перед голодом и холодом, перед природой, землей, водой и небом, перед дикими животными и людьми, особенно незнакомыми, перед колдунами, духами, неведомыми силами и тайными чарами и т.д., даже и потом, когда появились первые боги, их наделили грозной силой, перед которой человек должен был трепетать.
Поэтому можно думать об определенных параллелях между дикарями и вполне современными убийцами, об их удивительном сходстве, имея в виду не внешнее сходство разрушительных действий, а их внутреннее психологическое родство, заключающееся в повышенной тревожности. Убийца, по-видимому, это древний человек в качественно иных условиях; это и очень стойкий человек, которого не смогли изменить постоянно изменяющиеся обстоятельства жизни и который продолжает "успешно" существовать потому, что остались породившие его причины. Иными словами, "наш" убийца — это все тот же первобытный персонаж, который отбивается от обступивших его бед всеми доступными ему скудными средствами.
Первый на земле убийца Каин, скорее всего, был весьма тревожен, поскольку Бог отклонил его дары, а неудовольствие Бога могло дорого обойтись человеку, даже если он был сыном прародителей человечества. Есть немалые основания говорить об архетипической природе убийств.
Подозрительность убийц и других насильственных преступников выступает как постоянное ожидание нападения извне и готовность сопротивляться ему, хотя во многих случаях опасения не имеют достаточно реальной основы. Наличие агрессивности заставляет предположить, что подозрительность этих людей возникает по механизму проекции, т.е. приписывания внешнему окружению черт, присущих самому убийце, а именно собственной тенденции к агрессии, доминированию, подавлению других, активному воздействию на среду. Наверное, по этой же причине так агрессивны боги практически всех народов. Создав таких богов, человек стал их очень бояться.
Поэтому повышенная тревожность убийц во многом является следствием ощущения угрозы своему бытию, а отсюда постоянная готовность оборонять его. Защитная агрессивность может быть расшифрована как защита по содержанию и агрессивность по форме, но главное, что это защита от того, что ставит под сомнение существование индивида, угрожает ему.
Исследование тревожности у преступников, осуществленное В. В. Кулиничем с помощью методики Спилбергера, показало различное ее содержание в разных группах. Оказалось, что у воров тревожность носит, так сказать, ровный, одинаковый характер. Это позволяет многим из них постоянно чувствовать опасность, быть готовыми к ней, вовремя скрыться, что субъективно необходимо для "успешного" похищения чужого имущества втайне от окружающих. В отличие от них у убийц тревожность, хоть и постоянно тлеет, тем не менее носит характер вспышек, скачкообразна, актуализируясь в определенных, как правило в психотравмирующих ситуациях, что часто приводит к дезорганизации поведения, игнорированию внешних обстоятельств. Не случайно 30-40% убийств совершается в условиях очевидности, преступников сразу устанавливают и задерживают.
Наиболее вероятно совершение убийств, если субъект постоянно переживает страх смерти, который, как я полагаю, следует рассматривать в качестве высшей точки тревожности. Поэтому имеет смысл отдельно рассмотреть это исключительное для духовной и психической жизни человека явление, что и будет сделано ниже.
Высокая тревожность у отдельных людей может быть следствием их соматического неблагополучия. Можно привести следующий характерный пример.
Петров, двадцати шести лет, ранее не судим, образование высшее техническое, осужден за убийство молодой женщины, Маши, с которой познакомился накануне и пригласил к себе домой. Там они вместе выпили, и она, по его словам, сильно опьянела; ночью стала приставать к нему с требованием продолжить пьянку, что вызвало у него сильное раздражение, и он ударил ее по голове бутылкой шампанского.
Изучение имеющихся материалов и беседы с Петровым показали следующее.
Это, несмотря на внешнюю общительность, одинокий и замкнутый человек, который не имел (даже в школе) и не имеет друзей. Он часто болел: в 1988 г. у него временно была парализована левая часть тела, быстро уставал, не мог более или менее долго стоять на одном месте, например в очереди, и в то же время передвигаться на большие расстояния, не выносил тесноты в общественном транспорте. Временами приволакивал правую ногу, была нарушена координация движений, отмечалось снижение зрения в левом глазе; пил часто и быстро пьянел, после чего наблюдались провалы в памяти. В 1994 г. заболел гинекомастией (рост грудных желез, придававших женоподобие мужской фигуре), в связи с чем была сделана операция. Это заболевание усилило и до того существовавшую высокую тревожность в связи с состоянием здоровья; развилось ощущение мужской неполноценности, перестал ходить на пляжи и в баню.
Как пояснил Петров, у него давно появился "внутренний страх, даже не тревожность, а страх в полной мере этого слова". Личная жизнь не ладилась: по рекомендации матери женился на бывшей однокласснице, но через два года разошлись, поскольку жена начала сильно пить и, по-видимому, "погуливала". Потом сходился с разными женщинами, но связи с ними были нестабильны, поскольку они, по его словам, оказались чрезмерно склонными к спиртным напиткам. Если это так, то, по-видимому, стремление к подобным людям порождалось потребностью общения с такими же, как и он, неудачниками. Характерно, что последняя из близких ему женщин не пьянствовала и была, по его словам, во всех отношениях подходящей для него подругой жизни. Однако, когда она на несколько дней уехала из Москвы, он тут же пригласил к себе домой сильно пьющую Машу.
Столь же неудачно складывалась трудовая деятельность Петрова. Несмотря на высшее образование, он работал охранником в кафе, разнорабочим, в последние месяцы до ареста зарабатывал на жизнь частным извозом.
Время от времени пил запоями. "Я закодировался от алкоголизма, чтобы не натворить чего-нибудь в пьяном виде. Алкоголизм — страшная беда. Очень боюсь напиться". Эти его опасения оказались небезосновательными, поскольку именно в состоянии опьянения, хотя и не сильного, он совершил убийство.
В целом о себе и своей жизни Петров говорил так: "Меня мучили безысходность, одиночество, отсутствие будущего, страх, что никому не нужен, кроме матери". Надо сказать, что мать играла и играет в его жизни исключительно важную роль: он постоянно возвращается к ней в разговоре, подчеркивает ее значимость для себя; для него, взрослого по годам человека, который совсем не надеется на себя, она главная опора в жизни. Судя по всему, мать (врач по специальности) — волевая и энергичная женщина, занимающая в семье ведущее место. Она руководит и мужем, который постоянно болеет и нуждается в уходе. Можно, следовательно, сделать вывод, что Петров является инфантильной личностью, которая психологически продолжает составлять единое целое с матерью. Мать — главное спасение в вечной тревожности этого великовозрастного ребенка. Однако тестирование показало, что испытуемый бессознательно ощущает свою мать как недостаточно поддерживающую, недостаточно любящую и даже отвергающую его, что не может не усугублять его беспокойство и дезадаптацию.
Тестирование позволило также выявить такие черты личности Петрова, как, с одной стороны, агрессивность, экспансивность, грубость, психопатические тенденции, а с другой — зависимость, бессилие, замкнутость, незащищенность, депрессивность, ощущение неполноценности и неуверенности. Он ориентируется на себя, что вполне естественно при его общей тревожности, бессилии и потребности в защите, в связи с чем он воспринимает окружающих, в том числе свою мать, в зависимости от того, насколько они полезны ему. Особенно заметна у Петрова соматизация тревоги, ощущение своего тела как главного источника бед, из-за чего он отделяет тело от своей личности.
Высокий уровень тревожности наблюдается среди лиц с расстройствами психической деятельности, которые совершили убийства. Тревожность вообще отличительная черта психических аномалий и болезней.
Она наблюдается в рамках большинства психиатрических синдромов (совокупности внутренне связанных симптомов): позитивных (продуктивных) психопатологических, в том числе астеническом (состояние повышенной утомляемости, раздражительности и неустойчивого настроения), депрессивном (подавленное настроение, снижение психической и двигательной активности), деперсонализационном (расстройство самосознания, проявляющееся ощущением измененности некоторых или всех психических процессов — чувств, мыслей, представлений и т.д.), дереализационном (расстройство самосознания, сопровождаемое чувством измененности одушевленных и неодушевленных предметов, обстановки, явлений природы), растерянности (мучительное непонимание ситуации и (или) своего состояния, которые представляются необычными, получившими какой-то новый, неясный смысл), параноидном (особенно бреда преследования), двигательных расстройств (обездвиженность, возбуждение или их чередование), помрачения (расстройства) сознания (клинического определения термина "помрачнение сознания" нет) и т.д., а также ряда негативных (дефицитарных) психопатологических синдромов .
Среди эмоциональных синдромов психиатры выделяют тревожную депрессию, в которой значительное место занимают тоска и тревожные опасения. Для нее характерно более или менее выраженное двигательное беспокойство, а в наиболее тяжелых случаях — резкое возбуждение со стонами, самоистязанием. Депрессивное возбуждение может сопровождаться страхом, боязливостью, различными жалобами или нестойким депрессивным бредом: отдельными идеями осуждения, наказания, гибели, обнищания и т.д. Страх и тревога ярко представлены в депрессии с бредом преследования.
Как мы видим, тревожность и тревога не являются специфическими явлениями, присущими только некоторым синдромам. Они носят более или менее общий характер. Это позволяет предположить, что тревожность и тревога могут рассматриваться в качестве общей синдромальной характеристики большинства психических болезней и аномалий. Небезосновательна поэтому гипотеза, что подобная их значимость связана с тем, что нарушения психики порождают ощущения субъективной дезадаптированности, повышенные, значительно более острые по сравнению со здоровыми, переживания страха, неуверенности, беспомощности, уязвимости. Это иногда вызывает уход в себя или уход из общества, от людей, в том числе "биологический" — самоубийство, "социальный" — систематическое бродяжничество либо активную защиту в виде агрессии и т.д. В подавляющем большинстве случаев источники, природа, смысл названных переживаний не охватываются сознанием, что особенно характерно для лиц с нарушенной психикой.
С другой стороны, тревожность — биологического ли она происхождения или связана с эмоциональной депривацией ребенка в детстве может быть, по-видимому, фактором, благоприятствующим развитию психических расстройств. Еще Э. Крепелин, выдающийся немецкий психиатр, писал: "Тревога перед надвигающимся несчастьем, страх перед неожиданным событием, гнев по поводу совершенной несправедливости, отчаяние под влиянием понесенного убытка могут встречаться нам поэтому чаще всего в качестве причин психических расстройств"(17). В свою очередь такие расстройства обладают значительным разрушительным зарядом. Преступное же насилие способствует расстройствам психики и нарастанию тревожности, последние, в свою очередь, совершению новых актов агрессии и т.д. В целом получается замкнутый круг крайнего нравственного, психического и социального неблагополучия личности. Задачей профилактики, следовательно, является осознание, изучение и оценка этого круга в целом и отдельных его звеньев, принятие в отношении каждого из них предупредительных мер.
До тех пор, пока человек в состоянии осуществлять субъективный контроль над эмоциями опасности и страха, адекватно ситуации проявлять свои защитительные механизмы, его действия обычно не выходят за рамки социально допустимого. Потеря контроля как раз и может приводить к общественно опасным действиям. Такой контроль меньше способны осуществлять лица с психическими аномалиями и именно в силу таких аномалий.
Тревожность наличествует и в отдельных психических болезнях и аномалиях. Она наблюдается при шизофрениях (напомним, что очень небольшая часть шизофреников в состоянии стойкой ремиссии признается вменяемыми), психических расстройствах вследствие черепно-мозговых травм и поражения сосудов головного мозга. Весьма заметны страхи, тревоги, тревожность при психопатиях; в клинической картине психопатии, например, возбудимого типа наблюдается повышенная раздражительность, возбудимость в сочетании со взрывчатостью, злобностью, злопамятностью, склонностью к колебаниям настроения с преобладанием угрюмо-злобного его фона, мстительностью, вязкостью аффективных реакций и бурными проявлениями аффекта гнева в ответ на часто незначительные поводы. Психопаты паранойяльного типа чрезвычайно чувствительны к игнорированию их мнения, склонны к преувеличению значения разногласий, крайне обидчивы и злопамятны. Присущие им эгоизм, бескомпромиссность, желание в любой ситуации поступать по-своему, безапелляционная категоричность суждений, как правило, мешают поддерживать ровные отношения с окружающими и свидетельствуют о высокой тревожности.
3. Страх смерти с первого крика ребенка
О своей смертной природе люди знают с тех пор, как начали становиться людьми, и давно признали, что смерть, как и рождение, является фундаментальной вехой человеческого бытия, а очень многие понимают ее как его окончание. Я не буду пытаться дать здесь определение того, что именуется смертью и о чем имеется бесчисленное множество суждений с самых разных позиций — от богословских до обыденных. Но у всех них есть одна общая черта — все они верны, потому что каждый смертен, потому что каждый, кто говорит о ней, даже на самом высоком уровне абстрации, всегда вносит в нее собственное видение и предчувствие своего неизбежного ухода. Тем не менее вынужден в самом общем виде описать ее, высказать свое отношение к ее пониманию. Главную же свою задачу вижу в исследовании феномена страха смерти, который тоже может быть описан и объяснен с разных точек зрения, но не вызывает сомнений, что он имеет самостоятельное научное, мировоззренческое, психологическое, этическое, эстетическое и даже правовое значение. Этот страх способен оказать исключительно сильное, а иногда и определяющее влияние на личность и выступать в качестве одного из ведущих стимулов поведения.
Смерть можно понимать как одно из проявлений небытия, можно и как ведущий в него путь, но иногда смерть приравнивается к умиранию. Между тем умирание — это процесс между жизнью и смертью, т.е. небытием. Последнее поглощает нас и уже поэтому не должно выводиться из бытия, но знание об одном из них разум строит, опираясь на другое. Для сознания небытие существует постольку, поскольку есть бытие как его антипод, и в этом смысле (только в этом!) небытие представляет собой продукт нашей психики. Это точно выразил А. Н. Чанышев, утверждая, что небытие существует, не существуя, и не существует, существуя (45). Небытие — это не состоявшееся бытие, а объективная реальность, предшествующая жизни, функционирующая за ее пределами и следующая за ней. В качестве предшественника небытие первично по отношению к бытию, и вместе они составляют единство противоположностей.
О бытии и небытии всегда говорится только применительно к человеку; "смертный", т.е. побеждаемый смертью, тоже используется лишь в отношении него и никогда применительно, например, к животным. Но боги, начиная с древнейших времен, бессмертны и в этом качестве противопоставляются людям, неизбежно возвышаясь над ними. Однако боги обычно обитают там, что называют небытием.
Можно, подобно теологам, видеть в смерти способ избавления от своего ограниченного Я, от своей личности, от ее подчиненности природе, обществу, реальным условиям жизни. При таком подходе, который обеспечивается религиозной верой, следует надеяться, вопреки наглядной достоверности, на преодоление смерти. Вера, таким образом, позволяет видеть в ней новый цикл бытия. На это прямо указывал С. Кьеркегор, отмечая, что в христианском понимании сама смерть есть переход к жизни. Однако даже вера в загробное бытие не освобождает от страха смерти, о чем наглядно и вполне убедительно свидетельствует обыденная практика.
Смерть, сам ее факт, отношение к ней, размышления о ней и ее предназначении, о том, что потом следует или может произойти, оценка в этом аспекте жизни и ее смысла настолько значимы, что можно утверждать: история человечества есть история развития представлений о смерти. Именно смерть, ее ожидание, мысли о ней, предчувствие смертельной опасности и предупреждение ее составляют трагическую основу бытия, что очень точно выразило искусство. Собственно, эта конечная неизбежность и есть подлинно трагическое. Есть основание считать, что человек и его жизнь находятся в постоянной зависимости от смерти, а это усугубляет трагичность его бытия.
А. Камю отражал европейское сознание, когда считал смерть высшим злодейством. В этих словах заложен бунт против природы, который начат, конечно, не А. Камю, и это противоречит религиозным представлениям о смерти, согласно которым она есть признание абсолютной греховности и богооставленности человека, его главным и самым надежным измерением.
Велико таинство и смысл смерти, этой великой уравнительницы, но они принципиально непознаваемы, хотя по этим проблемам могут быть высказаны самые мудрые и тонкие суждения. Обычная же и очень понятная человеческая реакция на смерть — страх и отвергание ее. Но не будем забывать, что если бы ее не было, то не были бы написаны великие книги, не были бы построены пирамиды, не были бы созданы бессмертные произведения искусства. Даже не мысль, а ощущение или предощущение смерти никогда не оставляет значительную часть человечества — днем и ночью, когда мы спим или бодрствуем, работаем или отдыхаем, беседуем с друзьями или обнимаем женщину. Ее образ с нами, когда мы заботимся о здоровье, избавляемся от вредных привычек или устраиваем свою жизнь, даже когда просто трудимся, а когда на концерте внимаем гимну жизни, то должны понимать, что тем самым пытаемся побороть или хотя бы на время вытеснить идею смерти. Ни в чем человек не достигает такого предельного напряжения всех своих сил, как в раздумье о смерти и ее предчувствии. Подлинно трагическим его состоянием можно назвать то, когда он соприкасается с ней.
Отношение жизнь-смерть — это всегда нечто загадочное, лишенное ясности и всем понятных объяснений. Это — отношение между двумя неразрывными, но несоразмеримыми сущностями. Человек может находить психологическую и моральную опору в смерти, но для этого ему необязательно отрекаться от жизни. Даже служить смерти можно так, чтобы поддерживать и спасать жизнь. Страх смерти — начало всякой мудрости, если он вносит в жизнь человека стремление избежать поведения, могущего привести к неблагоприятным результатам.
Страх смерти — это постоянное ощущение, редко осознаваемое и обычно таящееся в глубинах психики, наступления неизбежного небытия, несуществования, некоего обрыва, за которым не следует ничего. У подавляющего большинства людей образ смерти, мысли о ней вызывают негативные, деструктивные эмоции как нечто неведомое и ужасное. Исключение составляют, возможно, те, которые верят в загробную жизнь, причем в их числе могут быть и нерелигиозные люди. Не вызывает сомнений, что у человечества в целом однозначно негативное отношение к смерти, что способствует формированию аналогичных позиций у конкретных лиц.
Однако были и есть значительные группы людей, главным образом выделяемых по религиозным признакам, которые не усматривали и не усматривают в смерти ничего катастрофического и верят в то, что их жизнь продолжится и за ее порогом. Я бы назвал таких людей счастливцами и, конечно, завидую им. Не буду здесь затрагивать работы Р. А. Моуди, Э. Каблер-Росс, Л. Уотсон и других авторов о жизни после смерти, поскольку это слишком серьезная и сложная проблема, чтобы о ней говорить между делом. Но не могу не упомянуть о коротком примечании редактора к киевскому изданию книги Р. А. Моуди "Жизнь до жизни. Жизнь после жизни" ("София", 1994). Вот самое главное из этого примечания.
"Редактору этой книги в 1981 году довелось во время операции побывать у описанной д-ром Моуди черты. Тогда об этой книге я ничего не знала, и никаких "навеянных" ею впечатлений быть просто не могло. Добавим еще и атеистическое, типичное для нашего времени воспитание. После 22 февраля 1981 г. мое мировоззрение изменилось навсегда... Самое главное — изменившийся подход к жизни и смерти. Смерть, по моему глубокому убеждению, — это самое радостное событие, которое ждет когда-нибудь каждого из нас, не конец, а начало нового уровня развития сущности, — что вовсе не значит, что к ней надо стремиться".
Здесь не все понятно, например, что такое новый уровень развития сущности. Я же хочу лишь еще раз повторить, что редактор книги Р. А. Моуди тоже счастливица. Конечно, не может не смущать то, что большая часть человечества на протяжении тысячелетий представляла себе смерть отнюдь не радостью, а совсем наоборот. Остается надеяться, что в этом люди просто заблуждались, как и во многом другом. Остаются и вопросы: если это радость, то каков смысл в рождении, неужели только в том, чтобы потом умереть; если это радость, почему к ней не нужно стремиться, с какого возраста нужно идти к ней, почему нужно наказывать убийц, этих невольных причинителей радости, и многие другие. Все они, заметьте, отнюдь не ставят под сомнение то, что автор приведенных строк действительно перенесла радостное потрясение.
Кстати, о том, что в случае безболезненности последних мгновений жизни у умирающего наблюдается переживание, граничащее с эйфорией, писал еще Ж. Ламетри, а в наше время ряд психологов — П. Жанэ, В. Милев, И. Слаников. Умирающие, которые вернулись к жизни из "объятий вечности", подчеркивают необходимость в этой жизни любить ближних, как первую потребность существования.
Все-таки я буду исходить из того, что смерть — самое страшное несчастье и высшее злодейство. Смысл и назначение ее по-прежнему неясны, а страх перед ней играет очень важную разрушительную и созидательную роль в жизни людей.
Страх смерти в основном функционирует на бессознательном уровне психики, и это, наверное, одно из великих благ человека, который в противном случае способен каждый раз приходить в ужас, когда его ум предается созерцанию неизбежного конца. Тем не менее, человек не может исцелиться от этого своего вечного недуга, и мудрость его должна проявляться в умении научиться жить с такой болью. Конечно, легче это сделать верующему человеку, например, христианину, если он, как и С. Кьеркегор, думает, что для христианина смерть ничуть не есть конец всего, в ней бесконечно больше надежды, чем в какой бы то ни было жизни, даже исполненной здоровья и силы.
Имеется немало эмпирических данных о переживаниях страха смерти, в первую очередь это рассказы тех людей, которые оказались у роковой черты. Тем более ценны обобщения подобной информации. Вот почему несомненный танатологический интерес представляют работы американского психиатра Р. Нойеса, на которые ссылаются С. Гроф и Д. Галифакс. В нескольких статьях Р. Нойес обобщил отчеты о переживаниях, написанные людьми, соприкоснувшимися со смертью, и проанализировал их с психиатрической и психологической точек зрения. Согласно Р. Нойесу, описания переживаний состояния близости к смерти распадаются на три последовательные стадии: сопротивление, обзор жизни, трансцендентность.
По понятным причинам нас интересует первая стадия, которая, по Р. Нойесу, включает в себя признание опасности с последующим чувством страха либо борьбу с ней и, наконец, признание неизбежности смерти. Последнее активизирует короткую, хотя и отчаянную борьбу с ней, часто сопровождаемую выраженной тревогой. Индивид мечется между стремлением к активному господству над ситуацией и тягой к пассивному уходу. Как правило, до тех пор, пока сохраняется хоть малейший шанс на выживание, осознание опасности ситуации и активное к ней отношение очень велики. При подобных условиях нужно наличие энергии, необходимой как для физической, так и умственной деятельности. Дезорганизующее чувство паники снимается, но оно может возникнуть с новой силой, как только минует непосредственная опасность. Необыкновенное усиление умственной деятельности при угрозе смерти часто находит выражение в полностью осознанной, длительной и сложной череде мыслей и даже эффективной деятельности по спасению собственной жизни.
Как видно, страх смерти отнюдь не всегда парализует человека.
Несколько иной аспект переживаний перед лицом смерти рассмотрен в работах Э. Каблер-Росс, изучавшей психическое состояние безнадежных больных. Она выделила следующие фазы процесса умирания: 1) шок и отрицание приближающейся смерти; 2) ярость, ненависть ко всему окружающему миру; 3) "договорный период", надежды на выздоровление при условии соблюдения соглашения, мысленно заключенного с самим собой или с потусторонними силами; 4) депрессия, тоска; 5) успокоение, примирение с идеей смерти. Особенно тяжело последняя фаза наступает у молодых и сравнительно нестарых (до пятидесяти лет) больных, оставляющих несовершеннолетних детей и семью.
Приведенные данные в определенной мере подтверждают предыдущие, Р. Нойеса, в части того, что переживания периода наступления неизбежного конца порождают не только пассивное ожидание смерти, но и активное, наступательное отношение к миру в виде ярости и ненависти, отрицания неизбежного. Несомненно, в этом тоже проявляется страх смерти. Как можно полагать, активное сопротивление убийце оказывали многие потерпевшие. Депрессия, тоска, успокоение или примирение с неизбежностью скорой кончины скорее наблюдаются у тех, смерть которых наступила не сразу, а уже дома или в больничных условиях.
Подвержены ли страху смерти только взрослые люди? Если согласиться с тем, что он имеет врожденный характер и обусловлен коллективным опытом умирания всех предыдущих поколений, то это бессознательное отношение к неизбежности присуще всем, невзирая на возраст. Если подобная позиция не наследуется указанным способом, а приобретается в индивидуальном опыте, то этот опыт — наличие угрозы здоровью, телу, психике, житейским радостям и т.д., необходимость в связи с этим защиты — начинает осваиваться очень рано, с детства, главным образом путем воспитания, конечно, не только и не столько целенаправленного. Следовательно, страх смерти возникает и у совсем молодых людей. Очевидно, как раз и по названной причине у подростков проявляется жгучий интерес к смерти, ко всему загробному и его тайнам (вспомним знаменитое стихотворение юной Марины Цветаевой "Идешь, на меня похожий..."), их неизбывное стремление заглянуть "туда", что во многом объясняет употребление ими веществ, приводящих в состояние на грани смерти. Этим, я думаю, объясняются и многие случаи юношеского суицида.
Можно предположить, что в случае ненадлежащего отношения к ребенку матери или заменяющих ее лиц, абсолютно бессознательный страх смерти способен испытывать и младенец как состояние брошенности, незащищенности, неполучения необходимой помощи, что рождает ощущение непосредственной угрозы организму. Не исключено, что подобные "раны" сохраняются в глубинах психики и могут быть извлечены оттуда с помощью адекватных методик. Если они впечатываются в психику, то неизбежно должны отражаться на поведении человека, и взрослого тоже.
Неверно думать, что страх смерти не присущ животным. Хотя, конечно, у них это неосознанное чувство и они, конечно, не предаются размышлениям на столь скорбную тему. У животных это инстинкт или эмоция, играющие в их жизни исключительно важную роль, поскольку приводят к формированию способности и навыков избегания смертельной опасности и спасения от нее. Примеров этому множество и среди них особого внимания заслуживают те, которые свидетельствуют о том, что некоторые животные без всякого указания извне или какой-либо специальной тренировки начинают избегать контакта с существами, которые могут погубить их. Отсюда можно сделать очень важный вывод: если их психика наследует такой страх как часть коллективного опыта, то отнюдь не исключено, что подобное происходит с людьми.
Страх смерти способен ощущаться как неукротимая и зловещая сила, как ужасное ничто, что окружает человека со всех сторон и даже сидит в нем самом, что постоянно преследует и сокрушает и от чего никогда не спастись. Это ничто невидимо и неосязаемо, оно всегда куда-то дьявольски ловко прячется, прежде чем схватит за горло, а поэтому, следуя железной логике страха, многие пытаются обнаружить то, что их страшит, и действительно находят его источник — саму смерть.
Если человек живет, постоянно соприкасаясь со смертью, и даже стремится к этому, не нужно думать, что жизнь его неимоверно тягостна. Бессознательное влечение к ней составляет стержень некрофильских натур: они вполне счастливы и в искании смерти даже способны лишить кого-либо жизни, иногда и себя. В небытии они могут увидеть свое бесконечное продолжение, что дает им возможность преодолеть страх перед ним. Точно так же и для мистика в смерти сокрыты огромные перспективы для реализации своей личности и ее основных тенденций. Его размышления в этой связи почти всегда интимны и охватывают наиболее важные узлы его бытия.
Знание о своей обязательной кончине оказывает огромное влияние на жизнь человека, даже глубоко религиозного, который, веря в загробную жизнь, в своем земном существовании готовится к ней. В целом же люди не могут смириться с этой неизбежностью, а потому активно ищут и находят способы преодоления своего страха перед ней — в религии, собственной мудрости, труде, повседневных заботах, попечении родных и близких, даже в преступлениях и т.д. Я полагаю, что это не только снятие страха, но и борьба с самой смертью, причем человек ничего больше попросту не может сделать. Его протест против своей смертной природы возникает тогда, когда он начинает понимать ее.
У религиозного человека есть определенное преимущество перед неверующим в отношении к смерти и особенно в преодолении страха перед ней. Однако вряд ли даже верующему нужно все время думать о ней и готовиться к ней, поскольку так можно превратить свою жизнь только в постоянное, бессмысленное и кошмарное ожидание конца, подвергая себя риску нервно-психического заболевания. Думаю, что вполне достаточно знать о такой неизбежности, учитывать ее, соотносить с ней поступки и всю жизнь, но ни в коем случае не сосредоточиваться только на этом. Не случайно многие теологи (например, протестантские) рекомендуют верующим избегать слишком частого обращения к священным книгам, так как в них постоянно подчеркивается трагический диссонанс человеческой жизни и божественной воли, а надежда на сверхъестественное спасение таит в себе отчаяние. Все это может заронить в душу страх и даже ужас перед смертью.
Излишне доказывать, что нравственно, праведно может жить и атеист, а поэтому было бы несправедливо обрекать его на непреходящий ужас перед небытием только потому, что он не верит в Бога и загробное существование. Человек способен преодолеть страх перед кончиной трудом и творчеством, созданием материальных и духовных ценностей, обеспечением и воспитанием детей и внуков. Ведь многие великие произведения искусства и технические творения создавались людьми, которые тем самым бессознательно преодолевали страх смерти. Поэтому есть основания утверждать, что он обладает огромной созидательной силой. Ниже будет показан его достаточно мощный и разрушительный потенциал.
Необходимо отметить, что люди страшатся смерти не только собственной, но и своих родных и близких. Сказать, что такой страх присущ лишь высоконравственным людям, значит очень существенно упростить и даже обеднить человеческую природу, поскольку эти чувства способны остро переживать и самые отпетые злодеи.
Страх смерти способен оставаться в рамках нормы, всю жизнь незримо сопровождая человека и незаметно влияя на его поступки. Но в некоторых случаях, чаще всего в результате эмоционального отвергания родителями своего ребенка, необеспечения его своим попечением, этот страх может выйти за указанные рамки. Тогда личность начинает острее ощущать, что нечто грозит ему гибелью сейчас и необходимо поэтому что-то предпринять, например, упреждающие насильственные действия. Важно отметить, что острота угрозы далеко не всегда выражается только в том, что индивид начинает чаще думать о неизбежной кончине, ищет и находит ее предвестников, лишь определенным образом объясняет некоторые примеры и события, постепенно подчиняя подобным предчувствиям всего себя. Иногда смертельная опасность представляется ему в отношениях, высказываниях и поступках других лиц, хотя объективно они могут, и не быть таковыми.
Повышенный страх смерти способен создавать соответствующую личностную диспозицию высокой тревожности и негативных ожиданий, причем самому человеку чаще всего не ясно, откуда надо ждать беды, появляется общая неуверенность в себе, в своем бытии, боязнь утраты себя, своей целостности и определенности, даже права на существование. Субъект с переживанием страха смерти совсем иначе видит мир, воспринимает внешние воздействия. Именно у таких людей бессознательная угроза жизни особенно способна преодолеть любые преграды.
С. Кьеркегор придавал страху смерти и другим сходным явлениям тревожного ряда исключительное значение, поскольку они представлялись ему наиболее важным и даже единственным путем обретения "подлинной свободы" — в вере. Именно страх парализует рассудок и приводит к сознанию своего абсолютного кризисного положения, и тогда человек обращается к Богу. Иначе не может быть, поскольку страх смерти и испытываемые в связи с ним отчаяние и безысходность непреодолимы с помощью разума, который здесь совершенно бессилен. Следовательно, успех человеку может принести лишь религия, опора на возможное бессмертие. В подобном аспекте отчаяние и страх, хотя и составляют основу трагического мироощущения, тем не менее исключительно благодетельны.
Хотя атеистическому мышлению трудно согласиться с подобным пониманием значимости страха смерти, не вызывает сомнений, что эта столь высокого уровня человеческая тревожность играет весьма существенную роль в формировании нравственности и нравственного поведения. Однако возникают серьезные сомнения по поводу того, может ли быть нравственным то, что возникает под влиянием страха и, следовательно, носит принудительный характер. Более того, подобные сомнения есть основания отнести к истинности самой веры, в которой, по С. Кьеркегору, страх достигает предельной остроты.
Некоторые культуры, например, в доколумбовой Америке и в буддистской Азии могли прививать способность не бояться смерти, веру в то, что после ее наступления душа обретет новое существование и т.д. И тем не менее все усилия в этой области предпринимались именно потому, что люди от рождения, от своего первого младенческого крика спонтанно боялись смерти, ее боялись и предки человека, как и все животные. Этнологические исследования Д. Д. Фрезера, Э. Б. Тайлора, Л. Леви-Брюля со всей несомненностью свидетельствуют о страхе смерти среди первобытных людей, об их ужасе перед тем, что придется уйти из этого мира, об их боязни крови, покойников и убийц, злых сил, неведомых чар и т.д., а это навеки запечатлелось в пословицах, поговорках, приметах, суевериях, ритуалах и др., разумеется, во множестве мифов, преданий, сказок, легенд.
Страх смерти — это то, что всегда мощно направляло жизнь древнего человека и управляло его поступками. "Мы не верим, мы боимся", — сказал шаман примитивного племени одному исследователю, на которого ссылается Л. Леви-Брюль, и в этой более чем точной формуле отражены все отношения и чувства первобытного человека к тому неведомому, что мы называем смертью.
Даже в средневековой Европе при полном господстве религии и церкви ритуалы, молитвы, вера и даже добрые и богоугодные дела не могли погасить страха перед неизбежным концом. Более того, сама религия давала для него нужную пищу, поскольку никто из умирающих не мог быть уверен в том, что он избежит мук ада. Страх средневекового христианина перед потусторонним миром выражался, в частности, в грубо натуралистических изображениях иссохших скелетов, костей, черепов, а также в символике смерти. Ни тогда, ни потом не было простой веры в продолжение жизни после земной кончины. Близкая к этому уверенность появилась лишь в последние годы в связи с работами Р. А. Моуди и других исследователей, да и то лишь у небольшой части интеллигенции.
Еще одним доказательством того, что религия и вера отнюдь не гарантируют от страха смерти, является тот факт, что в VIII- XII веках в Европе богослужения, даже папой римским, совершались по нескольку раз в день. Молитвенное заступничество сразу за всех усопших (затем был определен один день поминовения усопших), как и многие другие богослужения, преследовало цель по возможности облегчить их муки на том свете, а следовательно, снизить свой страх перед ними. Можно сказать, что это были мольбы о том, чтобы вообще страдания там были не слишком жестоки. Естественно, что просить об этом могли только верующие, во всяком случае верующие в загробную жизнь.
Начиная с VIII-IX веков, как отмечает Ф. Арьес, именно в монашеской среде развилось еще неведомое в миру чувство неуверенности и тревоги перед лицом смерти или, скорее, потустороннего мира'. Ведь как раз для того, чтобы избежать вечного проклятия, люди уходили в монастыри и — что не было характерно для раннехристианского монашества и пустынничества — служили там мессы, как можно больше месс, дабы одна усиливала другую ради спасения душ умерших. Между аббатствами и между церквами сложилась своего рода сеть взаимопомощи и заступничества за мертвых. Люди стремились расположить к себе Бога как можно раньше.
Необходимо признать, что церковь и ее служители всегда делали так, чтобы усилить ужас человека перед смертью, однако, не доводя его до отчаяния и предлагая свое заступничество, а также указывая на всеблагое милосердие божье. Это была небескорыстная эксплуатация самого большого страха в целях укрепления влияния церкви и получения больших материальных средств, например, от тех же многочисленных заупокойных служб.
Во все времена нежелание видеть тело покойника, затем даже гроб его, который стали скрывать в катафалке, покрывать разными тканями, не было продиктовано только стремлением скрыть физическую реальность смерти. Таким путем бессознательно стремились убрать с глаз наиболее полное воплощение смерти, чтобы не травмировать других. Вообще, учитывая исключительную значимость страха смерти в жизни людей, можно прийти к выводу, что этот страх заслуживает особого названия — танатофобии. Противоположное переживание — влечение к смерти предлагаю именовать танатофилией. О ней речь впереди.
Думы о смерти в отсутствие какой-либо опасности весьма мучительны, но никогда не беспричинны, хотя их источник обнаружить бывает очень трудно. Часто он в самом человеке, его соматическом или (и) психическом неблагополучии. Мучительность переживаний в этом варианте связана с диффузностью, глобальностью, недифференцированностью всех ощущений исключительной опасности, непониманием причин таких ощущений. Уход индивида от гнетущих переживаний неминуемого конца (если такие переживания, конечно, есть) зависит от культуры — в которой он воспитан и живет, от его личностных особенностей, в частности, от ригидности, тревожности, мнительности, подозрительности.
Ф. Арьес справедливо пишет, что есть два способа не думать о смерти: один — наш, присущий нашей технизированной цивилизации, которая отвергает смерть и налагает на нее строгий запрет, а другой тот, что присущ традиционным цивилизациям. Здесь нет отвержения смерти, но есть невозможность слишком много о ней думать, ибо смерть очень близка и в слишком большой мере составляет часть повседневной жизни. Отсюда может следовать, что образ смерти наиболее близок сельскому населению, которое значительно более непосредственно наблюдает за всеми циклами смерти и рождения в неживой и живой природе, даже активно включено в эти циклы. Смерть родственников и соседей в силу нефрагментарности общения людей на селе это то, что периодически находится перед их глазами и никак не маскируется. Да и сельское кладбище здесь же, недалеко от деревни или иного такого же поселения. Однако все это вовсе не означает, что крестьянин меньше боится смерти, может быть, как раз наоборот. В терпящих бедствие сельских районах страх собственно смерти неизбежно усиливается беспокойством о пропитании и попечении детей, которые останутся сиротами.
Страх смерти не следует приравнивать к страху божьему, который христианством расценивается как добродетель, как благоговение перед Творцом и его беспредельной святостью, как опасение оскорбить Господа нарушением его святой воли. Это развивает в верующем особенную бдительность, смирение и потребность в непрестанной молитве; благоговеющий перед Богом должен расценивать его гнев как величайшее для себя несчастье. Но при всем этом христианство не считает страх наилучшим путем к Богу, способом самой надежной связи с ним: "Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь" (1-е Иоанна, 4-8); "В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершен в любви" (1-е Иоанна, 4-18).
Поэтому не страх, в том числе не страх смерти, а любовь может связать человека с Богом наиболее крепкими узами. Но, как известно, именно к любви не только к Богу, но и между людьми настойчиво призывает христианство. При этом, что очень важно, не любящий ближнего своего (им считается каждый) не любит и Бога. Следовательно, любви религия придает всеобъемлющее значение, и Новый Завет содержит множество прямых указаний на это. Страх — нечто противоположное любви и помеха для нее, а, значит, он не способен привести к подлинной вере.
Я считаю исключительно важным выделить ведущую роль любви в отношениях между человеком и Богом и между людьми. Чем меньше ее, т.е. чем слабее влияет она на каждую индивидуальную жизнь, чем больше человек ощущает себя лишенным заботы и попечения со стороны Бога (если он верующий) и окружающих, чем сильнее его неверие в них и их поддержку, тем выше уровень его тревожности и страха смерти, тем разрушительнее последствия этого страха. Отсюда можно сделать очень важный вывод: переживания страха смерти могут препятствовать, а не способствовать подлинной вере в Бога.
4. Источники высокой тревожности и ее разрушительные последствия
Можно исходить из того, что все люди в той или иной мере ощущают страх смерти, но не обязательно сознают его. При этом возникает вопрос, является ли названное отношение врожденным, обусловленным коллективным опытом умирания всех предыдущих поколений и унаследованным психикой данного человека. Если это так, то все люди, очевидно, должны рождаться с примерно одинаковой бессознательной позицией по отношению к своей неизбежной кончине или, возможно, с равными предрасположенностями сформировать такую позицию. В пользу подобного предположения говорит то, что смерть всегда необходима и неизбегаема, в то время как рождение конкретного лица во многом случайно. Если анализируемый страх наследуется, но у разных людей проявляется по-разному, либо вообще исчезает, то здесь следует думать о действии таких факторов, как состояние здоровья, особенно психического, сильное влияние культуры, в первую очередь религии, а также не забывать о роли врожденных биологических особенностей.
Нужно предполагать наличие и другого пути появления у человека высокой тревожности и ее высшего порога — страха смерти — в результате обработки индивидуальной информации, собственного опыта, субъективного освоения знаний. Неизбежно сочетание указанных путей, но в любом случае названный страх имеет весьма важное значение в формировании личности и ее адаптации, на инстинктивном уровне помогая избежать опасности и способствуя социализации человека. Страх смерти способен служить мощным стимулом и великих созиданий, и опаснейших преступлений.
Как показывают мои эмпирические и теоретические исследования, наиболее острое ощущение смерти чаще всего формируется в результате эмоционального отвергания родителями (в первую очередь матерью) ребенка, его психической депривации в семье, лишения эмоционального тепла. Как известно, человек больше всего нуждается в психологической защите, попечении и любви именно в детстве, в период своей абсолютной беспомощности. Если соответствующее отношение родителей отсутствует, у ребенка не возникает уверенности в своем праве на существование, в своей самоидентичности, автономии Я от не-Я, а также, что очень важно, чувства безопасности. Напротив, он бессознательно ощущает себя очень уязвимым и беззащитным, поскольку его оставили те, которые самой природой определены быть главными попечителями. Поэтому начинают вызывать страх самые разные явления и лица, круг которых даже трудно обозначить.
Проведенное мною (совместно с Е. Г. Самовичевым) в 80-х годах исследование личности и поведения убийц показало, что среди них желанным ребенком в семье считают себя 58% опрошенных, в то время как в контрольной группе (законопослушных граждан) таковыми считают себя 82%.
Из обследованных мною (в разные годы) убийц около 80% испытывали дефицит тепла в детстве, в первую очередь со стороны матерей. По рассказам опрошенных, матери редко ласкали их, недостаточно или так сказать формально заботились о них и мало уделяли им внимания, почти никогда не рассказывали и не читали сказок, не всегда интересовались их школьными и иными делами. Но надо отметить, что упреки в адрес матерей лишь иногда носили ярко выраженный характер, хотя в ряде случаев раздавалась очень резкая и даже яростная критика в их адрес. Чаще всего звучали такие фразы:
"Я не знаю, любила ли меня мама"; "может быть, мама и любила меня"; "не уверен, что мог бы найти у мамы понимание"; "у мамы не было на меня времени"; "о ласках говорить не приходится, главное, что она старалась накормить нас"; "са своими детьми я бы обращался мягче, чем моя мать" и т.д. Нередко об отношениях с матерью говорилось только хорошее, однако в результате тестирования выявлялась совершенно противоположная картина. Характерно, что после тестирования и рассказы об отношениях с отцом и матерью становились иными.
Другой особенностью отношений убийц с родителями является то, что у них, как оказалось, были более доверительные и близкие отношения с отцами, чем с матерями. Но такое, конечно, случалось лишь в тех семьях, где был отец и он не пьянствовал постоянно, не избивал сына и не выгонял его из дома. К сожалению, таких отцов в нашей выборке было не более 30%. Еще в некоторой части родительских семей будущих убийц отцы не играли в доме существенной роли и в таком своем мужском статусе не являлись образцом для сына, во всем подчиняясь диктату жены. В этих случаях отношения ребенка (подростка) с матерью были однозначно негативными, а отец не был в состоянии защитить сына от доминирования своей жены. Схема — "доминирующая мать" и "подчиненный, пассивный отец" весьма характерна для раннесемейной ситуации будущих убийц.
Проведенное в 80-е годы под нашим руководством исследование" сексуальных убийц, совершивших внезапные нападения на незнакомых женщин, показало, что большинство из них как раз и состояло из тех, у кого была властная, доминирующая мать. Мотивация насильственных действий подобных лиц заключалась в бессознательном стремлении "скинуть" груз прошлого психологического давления, освободиться таким путем от ее суперопеки.
Высокая тревожность и особенно страх смерти могут приводить к распаду целостного ощущения Я. Поэтому внешние факторы, порождающие такой распад, отвергаются ребенком, который оказывается неспособным их принять, включить в свое Я, поскольку он сам недостаточно включен в структуру той социальной среды, которая это Я создает, и прежде всего семьи.
Отвергаемые семьей ребенок и подросток ощущают себя ненужными и непринятыми, и этим закладываются основы их дезадаптации в будущем. Особенно тяжелым оказывается положение несовершеннолетних, страдающих психическими аномалиями и болезнями, поскольку такие расстройства психической деятельности сами по себе являются серьезным дезадаптирующим фактором. В сочетании с эмоциональной депривацией в семье они способны привести к катастрофическим последствиям, в том числе к тягчайшим общественно опасным действиям и преступлениям.
Отвергание ребенка родителями в детстве порождает реакцию тревожности и страха, что-связано со стремлением психики приспособиться к таким условиям, которые никак не соответствуют потребностям данного периода развития. Напротив, в этот промежуток времени человек, как и другие виды живых существ, максимально нуждается в поддержке и защите, без чего не может быть обеспечено его нормальное развитие и функционирование. Со временем, если отношение родителей к нему не изменяется, ребенок начинает приспосабливаться к данным обстоятельствам, но это не снимает тревоги и страха, которые в связи с отверганием не принимают социализированной формы. Срыв в виде насильственных действий, даже в детстве, как раз и свидетельствует об этом. Можно сказать, что период совершения подобных действий характеризуется крайним истощением субъективных адаптационных возможностей.
Эмоциональное отвергание родителями ребенка порождает крайние и наиболее опасные формы страха смерти. Именно эти формы порождают кровавое насилие.
Особо тяжкие последствия наступают тогда, когда эмоциональное отвергание дополняется физическим, т.е. ребенка (подростка) постоянно бьют, оскорбляют, унижают, лишают пищи, выгоняют из дома. Я изучил немало фактов, когда такие поступки родителей через много лет породили ответную реакцию — "возвращение ударов", когда взрослый сын (чаще всего это был он) убивал своих родителей.
Бочаров, двадцати пяти лет, ранее привлекавшийся к уголовной ответственности за хулиганство и нанесение телесных повреждений, был осужден за убийство своих родителей и жены. О нем известно, что он постоянно пьянствовал, конфликтовал с женой и родителями (они жили все вместе), бил жену. О себе Бочаров рассказал следующее:
"Моя жизнь проходила трудно. Во всем. С жильем, с работой, с женой. Отец работал токарем, домой денег приносил мало, из-за чего они с матерью ругались почти каждый день. Меня били часто, даже очень часто: мать ремнем, отец за уши таскал, хотел меня куда-нибудь сплавить, даже в психбольницу. Отец еще бил мать, а мать его. Меня они не ласкали, сказок не рассказывали, подарки, правда, дарили, пару раз водили на елку. О том, что родители неродные, мне сказала жена, на что я ответил: "Я чувствовал это". Они участкового подговаривали, чтобы он меня куда-нибудь дел; жена была с ними заодно. Она мне много раз говорила, что изменяет мне, а говорила потому, чтобы посадить меня, поскольку за такие признания я ее бил.
В милицию меня брали часто, один раз дали десять суток, когда пожаловались родители. Я предлагал жене разойтись и уйти к своим родителям, но она отказалась. Думаю, что так сговорилась с моей матерью.
В тот день родителей дома не было. Мы с женой легли в постель, а когда встали, она сказал, что найдет себе другого парня. Я разозлился, схватил топор и ударил им ее по голове. Вскоре пришли мои родители, я и их зарубил.
Теперь мне все равно, все надоело. И суд не хочу смягчать".
Отвергание родителями ребенка не всегда приводит к появлению бессознательного страха смерти. Зависит это, по-видимому, от силы негативного отношения родителей, его конкретных форм и способов реализации и в не меньшей степени от прирожденных качеств индивида, состояния его здоровья, прежде всего психического, от его устойчивости. Но во всех случаях тревожная личность, а тем более переживающая страх смерти, совершенно иначе видит мир, воспринимает внешние воздействия и реагирует на них. Можно полагать, что тревожность может быть разного уровня. Если она достигает уровня страха смерти, то человек начинает защищать свой биологический статус, свое биологическое существование — отсюда совершение насильственных преступлений как способ защиты от мира, субъективно воспринимаемого как опасный. Тревожность может сформироваться и сохраниться на уровне беспокойства и неуверенности как свойств, внутренне присущих данной личности. В этих случаях она может защищать свой социальный статус, социальное существование, свою социальную определенность путем совершения корыстных и корыстно-насильственных преступлений.
Опасность постоянного ощущения страха смерти заключается не только в том, что он включает в себя крайнее беспокойство, субъективное ощущение своей уязвимости, незащищенности, личностной неопределенности. Этот страх детерминирует и специфическое, точнее, соответствующее мироощущение, восприятие окружающей среды — тоже как неопределенной, расплывчатой, неясной, чуждой и даже враждебной. Поэтому непонятны и чужды ее нормы, предписания и запреты, перестающие играть регулирующую роль. Именно совокупность этих двух моментов образует высокую тревожность не только как состояние, но и как устойчивую психологическую черту, личностную позицию, формирующую в конечном итоге дезадапти-рованность индивида как его отношение к миру. Очень важно подчеркнуть, что тревожная личность со страхом смерти бессознательно проецирует свои состояния и переживания на среду и воспринимает ее уже таковой.
Конечно, многие будущие убийцы не были лишены родительского тепла и не изгонялись из семьи даже психологически. Такие лица дома с детства наблюдали насилие и "принуждение, которые они усваивали в качестве естественного и правильного пути разрешения всех проблем и противоречий. Сфера другой жизненной практики за рамками семьи у детей и подростков по понятным причинам сужена, родители являются главным образцом для подражания, особенно если с ними есть необходимый эмоциональный контакт. К тому же чаще всего у соседей, знакомых и товарищей в том же социальном слое общества нравственно-психологическая атмосфера в семье примерно та же, т.е. очень многие люди вокруг ведут себя аналогичным образом.
Будучи вытолкнуты из семьи, подросток естественным образом стремится к обретению иного круга общения и признания, иных групп, которые могли бы взять на себя функции его социально-психологической защиты. Их он находит среди таких же, как он, сверстников, либо отвергнутых семьей, либо воспитывающихся в антиобщественной семье. Они, объединенные в группы, начинают играть для него роль коллективного отца, тем более, что группами чаще всего руководят молодые люди старших возрастов. Отныне он полностью предан этому своему неформальному окружению, ценности последнего становятся правилами его поведения. Здесь кулак, грубая сила являются наиболее веским аргументом в любом конфликте, и к ним он будет прибегать тем чаще, чем сильнее у него желание идентифицироваться с группой и занять с ней прочное положение.
Прочное положение в группе способно снизить общую тревожность и даже страх смерти, если подобные переживания есть у подростка. Участие в совершаемом группой убийстве может мотивироваться стремлением отдельных ее членов полностью идентифицироваться с группой, либо снизить высокую тревожность и страх смерти, либо тем и другим.
Проблема страха смерти — проблема огромного нравственного значения, но не потому, что, страшась ее, человек воздерживается от аморальных поступков. Вряд ли такое вынужденное поведение может быть названо безупречно нравственным, и в данном случае не играет существенной роли, религиозен человек или нет. Мне представляется прежде всего необходимым рассмотреть названную проблему в аспекте того, что страх смерти способен выступать в качестве мощного стимула самых безнравственных действий, в том числе тягчайших преступлений.
Как уже говорилось выше, у личностей, испытывающих угрозу бытию, страх смерти способен преодолеть любые нравственные преграды. Именно потому, зная о нравственных запретах, человек попросту не принимает их во внимание, не реализует их в своем поведении. Социальные нормы, регулирующие отношения между людьми, в силу указанных особенностей и отсутствия целенаправленного воспитания не воспринимаются ими. Конечно, в принципе возможна компенсация указанных черт с помощью целенаправленного, индивидуализированного воздействия с одновременным, если это нужно, изменением условий жизни. Если такое воздействие имеет место, оно снимает страх смерти и общую неуверенность в себе и своем месте в жизни. Однако чаще всего этого не происходит, и поэтому преступное поведение отчужденных личностей становится реальностью. Воспитание может быть неэффективным и по той причине, что оно, в частности, не дает возможности преодолеть страх смерти и тревожность в целом.
Сказанное позволяет считать, что защита своего бытия является глубинным личностным смыслом преступного насилия. При этом не имеет значения, действительно ли имело место посягательство (в любой форме и любой силы) на это бытие, важно, чтобы какие-то факторы субъективно воспринимались как угрожающие. Значимо в первую очередь то, что, совершая убийство, субъект таким способом защищает самого себя.
Сказанное прежде всего относимо к убийцам потому, что для них особенно характерны импульсивность, ригидность, застреваемость аффективных переживаний, подозрительность, злопамятность, повышенная чувствительность в межличностных отношениях. Они бессознательно стремятся к психологической дистанции между собой и окружающим миром и уходят в себя. Эти данные можно интерпретировать как длительное разрушение отношений со средой, которая начинает выступать в качестве враждебной, разрушительной в то же время часто непонятной силы, несущей угрозу для данного человека. С этим, несомненно, связаны подозрительность, злопамятность, повышенная чувствительность к внешним воздействиям, непонимание среды, что повышает и поддерживает общую высокую тревожность и страх смерти.
Этот страх заставляет быть постоянно готовым к отпору, причем очень часто угроза нереальна и существует лишь в представлении субъекта. Но главное — это защита от того, что угрожает его существованию, а поэтому допустимы все средства обороны, причем желательно, чтобы действия обороняющегося носили упреждающий характер.
Жестокость при применении насилия тоже берет свое начало в страхе смерти, который, как отмечалось, порождает неуверенность и беспокойство по поводу своей определенности и своего статуса. Поэтому жестокость выступает в качестве средства утверждения и самоутверждения. Терзая, пытая, уничтожая другого, принося ему неимоверные страдания, без остатка порабощая его, преступник ощущает всю полноту и значимость своей личности, подтверждает свое место в жизни. Жестокие пытки, применяемые, например, при вымогательстве, часто мотивируются не столько желанием получения ценностей, сколько потребностью утверждения своей безраздельной власти.
Сейчас, уничтожая другого, иногда в буквальном смысле слова пытаясь втоптать его в землю или сжечь, т.е. стереть без остатка, субъект стремится компенсировать все те страдания, а подчас и унижения, которым ему, как он субъективно ощущал, пришлось подвергаться ранее. Он, не думая об этом, мстит всем своим обидчикам, тем, которые заставляли его пережить свое бессилие, а поэтому хотел бы доказать свою силу, в которой другие, как им чувствовалось, очень сомневались. Он таким путем хотел бы преодолеть и свой страх смерти.
Существенно еще раз подчеркнуть, что в большинстве своем убийцы — это в детстве отвергнутые своими родителями люди, их страх берет свое начало именно в том периоде. Но это страх, выходящий за рамки нормального, т.е. присущего всем индивидам, как живым существам. Как раз по этой причине он и приводит к кровавому насилию.
Можно предположить, что самоубийц, как и убийц, отличает особое, присущее только им отношение к смерти, которое непонятно им самим. Вообще самоубийцы входят в довольно обширную категорию лиц, которых притягивает смерть. В эту категорию в ходят религиозные и политические фанатики, готовые ради идеи принять любой мученический венец, люди — "снаряды" типа камикадзе, лица, склонные к чрезмерному риску в спортивных и военных делах, те, кто игнорирует опасность смертельных заражений или, тяжко заболев, не обращается за медицинской помощью, кто длительное время злоупотребляет алкоголем или наркотиками и т.д. Но нет оснований думать, что смерть несет самоубийце какие-то надежды, что он всегда ценит ее выше, чем жизнь, и что смерть для него привлекательна только потому, что несет в себе утешение и освобождение от мирских страданий. Другие, не менее мощные силы, толкают его к роковом шагу.
Оценка личности, прожитой жизни и конкретных поступков самоубийц позволяет предположить, что среди них весьма значительна доля лиц, отличающихся постоянной и повышенной тревожностью, которая является проявлением субъективного неблагополучия. Она состоит в неизменной склонности испытывать беспокойство в самых различных жизненных обстоятельствах, в том числе и таких, которые объективно к этому совсем не располагают. Поскольку тревожность представляет собой беспредметный страх, обусловленный также неосознаваемостью источника опасности, она побуждает к поиску и конкретизации этого источника — в поступках окружающих и своих собственных, в общей атмосфере в обществе, даже в своем теле, в каких-то третьих, потусторонних силах и т.д. Тревожность может проявляться как ощущение беспомощности и бессилия перед неопределенной, но мощной силой. Одиночество, переживания безысходности и несостоятельности, тупиковости и бессмысленности существования, весьма характерные для самоубийц, есть порождение их неадаптированности и отчуждения от жизни. Но все эти тяжкие переживания постоянно повышают уровень тревожности, доводя его до критической точки.
Предметная неопределенность тревожности субъективно выражается в ее мучительности и непереносимости. Но как бы мучительная она ни была, как бы ни опустошала человека, он, как уже говорилось, стремится не к покою, а к его противоположному психологическому состоянию — к установлению источника тревожности, т.е. к ее опредмечиванию. Логика развития тревожности состоит в неудержимом влечении к страху, в результате чего обнаруживается причина тревожности.
Что конкретно может искать самоубийца, вновь и вновь переживая тревогу? Логично предположить, что такие всеохватывающие, постоянные и изнуряющие состояния рождаются и нарастают в том случае, если существует нечто, субъективно воспринимаемое как реальная угроза основам существования, самому бытию индивида. Этим "нечто" выступает смерть. Самоубийца, пытаясь обнаружить источник тревоги, неизбежно находит его в смерти, ведь страх перед ней и есть причина тревоги. Он прячется в смерти, как в безопасном месте, где нет конфликтов и ничто ему не угрожает, где не нужно искать свое место в жизни и где можно избавиться от изматывающего переживания тревоги. Многие самоубийцы зачарованы смертью, и именно этим объясняется то, что некоторые террористы, которые после покушения остались в живых, продолжали стремиться к гибели.
Зачарованность смертью и мощное влечение к ней позволяют понять повторные суицидальные попытки — ведь повышенная тревожность осталась. Однако есть и такие, которые после первой попытки не возобновляют усилий окончательно расстаться с жизнью:
скорее всего, оказался чрезмерным шок от того, что человек заглянул в бездну.
К особо разрушительным последствиям приводит страх смерти в тоталитарном обществе, которое можно назвать таким и по той, в частности, причине, что страх в нем носит тотальный характер и является одной из главных его черт. Парализующий страх пронизывает здесь все слои населения и все сферы жизни. От кровавого насилия не огражден никто: ни на вершине власти, где могут убить ради ее упрочения или чтобы продемонстрировать силу и тем самым устрашить соперников и врагов, ни на самой низшей ступени социальной иерархии, где могут уничтожить в ходе реализации какой-нибудь человеконенавистнической программы. Страх смерти в тоталитарном обществе можно назвать страхом убийства.
Всеохватывающий страх убийства при тоталитаризме становится причиной крайней деморализации людей, таких деструктивных явлений, как эпидемия доносительства и готовность идти на самые крайние унижения и на самые отвратительные подлости ради сохранения собственной жизни. Пятаков, охваченный паническим ужасом перед грозящей ему расправой, просил разрешить ему лично расстрелять "врагов народа" и в том числе свою жену.
Тоталитаризм выпустил на свободу еще одно чудовище, дитя страха убийства — дремлющую в некоторых людях страсть к убийству ради убийства. Отсюда та многочисленная банда палачей, которая смогла уничтожить в большевистском СССР и в нацистской Германии несколько миллионов людей. Многие стали душегубами, чтобы не погибнуть самим. В охваченной жаждой крови толпе тех, кто требовал уничтожения "врагов народа", "изменников Родины", "вредителей" и т.д., были и простодушные идиоты, искренне верившие в их вину, и те, которые таким путем пытались построить свою карьеру, и те, которые своим участием хотели отвратить от себя расправу. Все они не отдавали себе отчета в том, что следующей жертвой обязательно должен быть кто-нибудь из них.
Страх смерти в массовом сознании способен к удивительным превращениям. Например, в тоталитарном обществе (фашистском или большевистском), где все подчинено служению Системе и Идее, официальная доктрина пытается снять или хотя бы нивелировать, снизить этот страх, пытается сделать его излишней роскошью миллионов. Это тоталитаризму не удается даже отчасти, поскольку в деспотическом государстве страх носит тотальный характер и его наведение относится к числу главных целей политики. Но в этой Системе всегда находится множество фанатиков, постоянно переживающих экстатические состояния и готовых сложить голову ради Идеи или Вождя, ее носителя. Однако дело, наверное, не только в специфике их психики или массированном наступлении на нее тиранического государства. Можно высказать догадку, что, жертвуя собой, подобные люди тем самым очень смутно надеются на субъективно и своеобразно понимаемое бессмертие — в глазах толпы или близких, или тех, чей авторитет для них весьма значим. А это означает не что иное, как попытку преодоления все того же своего страха смерти. Разумеется, подобную попытку вряд ли можно назвать расчетом, с ним она имеет мало общего, и соответствующее поведение чаще конструируется на бессознательном уровне.
В том тоталитарном обществе, которое создали большевики, для страха смерти вроде бы оставалось мало места и по той причине, что основная масса людей терпела острую нужду и на абстрактные раздумья у них не оставалось ни времени, ни сил. Это кажется тем более верным, что одновременно изгонялась религия. Однако страх смерти отнюдь не плод раздумий, он имманентно, спонтанно присущ людям, его не изгнать никакой идеологической или психологической подготовкой, ни резким снижением уровня и качества жизни.
У массы населения в силу государственного разбоя и реальной угрозы жизни в условиях разгула беззакония такой страх неимоверно возрос.
Подводя итоги анализа столь сложного явления, как страх смерти, хотелось бы отметить следующее.
Как ни велика роль смерти в жизни, все-таки не она должна определять наше бытие. Ее значимость не надо ни абсолютизировать, ни преуменьшать, перед ней не следует испытывать панического, парализующего страха или, напротив, влекущего к небытию благоговения. Естественное для человека стремление к познанию таинства смерти обязано стать стимулом жизни и не должно вести к мистике, часто рождающей новые страхи, или превращаться в засасывающее и вечно тревожащее болото, в темной и густой массе которого якобы как раз и лежит то, о чем так страстно хочется узнать. Впрочем, эти пожелания в полном объеме вряд ли реализуемы применительно к современному цивилизованному человеку, особенно если он воспитывался в западной, европейской культуре. Ее блага, в том числе материальные, велики, а религиозность, включая веру в загробную жизнь, скорее формальна, чем реальна и во многом представляет собой дань традиции. Поэтому западный человек страшится смерти, при наступлении которой он теряет все.
Разумеется, не все так просто, поскольку не только урбанизированный западный человек, но и любой бедняк теряет все. Но люди, живущие в странах с низким уровнем развития, в традиционных ("глубинных") сельских районах, а тем более в первобытных культурах, действительно больше привержены религиям магиям, примитивным верованиям, почти каждое из которых содержит концепцию о жизни после смерти, причем жизни, намного лучшей, чем нынешняя земная. Эти счастливые люди значительно ближе к природе, между нею и ими меньше барьеров, и с ней они общаются не урывками и фрагментарно, а все время и всей своей личностью.
Можно сказать, что люди всегда, а теперь особенно старались и стараются изменить неприемлемый порядок вещей, пытаясь продлить жизнь путем повышения ее уровня и качества, развития медицины и других сопричастных с ней наук, улучшения медицинской помощи населению, охраны природной среды и т.д. Возможности продления жизни неисчерпаемы, хотя люди с помощью войн, убийств, разрушения природы, массовых болезней и голода, казалось бы, делают все наоборот. Однако вера в такие возможности отнюдь не означает убежденности в конечном преодолении смерти и, следовательно, страха перед ней. Образно говоря, он появился с первым человеком и уйдет с последним. Никаких оснований думать иначе не дает ни история человечества, ни современная наука, ни даже религия, если иметь в виду земную жизнь человеческой плоти.
Несмотря на самое гуманное и оптимистическое просвещение по поводу смерти, несмотря на все религиозные схемы о бессмертии души, воздаянии в иной жизни или переселении душ, невзирая на любые попытки и обещания увековечения памяти за труды, подвиги или творческие свершения, человек все равно будет бояться смерти. Ибо такова его смертная сущность и особое отношение к своей неизбежности он унаследовал от бесконечной вереницы невспоминаемых предков, которые тоже так страдали, иногда надеялись и в конце концов ушли. Но страх индивида в предвидении необходимой кончины должен быть нравственным в том смысле, чтобы не толкал его на аморальные поступки. А это достигается воспитанием, отношением к нему прежде всего родителей, других людей, заботой и защитой со стороны, обеспечением его психического здоровья и жизненного благополучия.
Каждая культура вырабатывает свою систему ценностей, в которой осмысливаются проблемы жизни и смерти и отношения к ним. Тем самым создаются нужные психологические механизмы обеспечения стойкости людей перед лицом извечной неизбежности. Они черпают в этих механизмах необходимые для себя представления и стандарты, среди которых наиболее важно знание о смысле и предназначении жизни, о недопустимости ее сведения к уходу в небытие. Как раз это позволяет снизить до минимума (или, скажем, до цивилизованного уровня) страх и особенно ужас перед смертью, создавая в психологии конкретного человека систему образов и идей, поддерживающих его земное существование. Его психологическое равновесие нуждается в постоянном подкреплении и поддержке. Чем индивидуализированное человек, чем выше его ценность как личности и чем больше он оторван от среды, тем сильнее может ощущаться им хрупкость своего существования и огромность потери всего при наступлении кончины. В тех общностях, где утверждены противоположные взгляды, конечная неизбежность способна восприниматься как то, что не очень резко отличается от жизни, и даже как ее продолжение.
Очень важным в любой культуре является формирование должного отношения к самому факту собственной смерти. Взгляды и правила на этот счет имеют несомненное мировоззренческое, этическое и психологическое значение. Они учат достойно встретить свою кончину, без унижения и напрасной мольбы. Известны руководства по наиболее полной реализации процесса умирания и встречи с вечностью ("Египетская книга мертвых", "Тибетская книга мертвых"). Особенно нужны они тем, кто верит в загробную жизнь.
Э. Фромм считал, что есть только один способ действительно преодолеть страх смерти — это не цепляться за жизнь, не относиться к жизни как к собственности. Страх смерти это не страх, что жизнь прекратится, поскольку, говорил Эпикур, смерть не имеет к нам никакого отношения, ибо "когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет" (Диоген Лаэртий). Можно, конечно, бояться страданий и боли, которые, бывает, предшествуют смерти, но этот страх отличен от страха смерти. Страх смерти — это страх потерять то, что я имею: свое тело, свое Я, свою собственность и свою идентичность; это страх "потерять себя", столкнуться с бездной, имя которой — небытие. Даже в смертный час он может быть ослаблен, если воскресить чувство привязанности к жизни, откликнуться на любовь окружающих ответным порывом любви. Исчезновение страха смерти начинается не с подготовки к смерти, а постоянных усилий, уменьшить начало обладания и увеличить начало бытия. Советы о том, как умереть, — это фактически советы о том как жить (39).
Ведь можно же верить, что смерть всего лишь бесконечный сон без сновидений... Эти слова не очередная попытка дать афористическое определение смерти, хотя выраженный в них подход вполне возможен, как, впрочем, и юмористический, который я считаю в данном случае, как ни покажется странным на первый взгляд, самым здоровым. Смех над смертью — разве можно представить себе ее более полное поражение!
5. Чувство вины
Чувство вины можно отнести к числу основных двигателей человеческого поведения. Согласно Г. Маркузе, который опирался на фрейдовскую структуру личности, чувство вины возникло следующим образом.
В ходе развития Я появляется другая психическая "инстанция" — сверх-Я. Оно возникает из длительной зависимости ребенка от своих родителей, и родительское влияние остается его ядром. Впоследствии, восприняв множество общественных и культурных воздействий, сверх-Я сгущается в могучего представителя устоявшейся морали и того, что принято называть высшими ценностями человеческой жизни. Теперь внешние ограничения, сначала налагавшиеся на индивида родителями, а затем другими социальными инстанциями, интроецируются в Я и становятся его сознанием. С этого момента в душевной жизни постоянно присутствует чувство вины — потребность в наказании, возникающая в результате нарушений или желания нарушить эти ограничения (в особенности в Эдиповой ситуации). Обычно Я приступает к вытеснениям по заданию и поручению своего сверх-Я. Однако скоро вытеснение и чувство вины становятся большей частью бессознательными, иначе говоря, автоматическими.
У личности, страдающей нервными расстройствами, неумеренная суровость сверх-Я, бессознательное чувство вины и бессознательная потребность в наказании, по-видимому, несоизмеримы с действительно "греховными" побуждениями индивида. Закрепление и усиление чувства вины на протяжении зрелости нельзя удовлетворительно объяснить, исходя из еще острой опасности индивидуальных побуждений. Пережитое самим индивидом не может дать достаточного объяснения индивидуальным реакциям на ранние травмы. Г. Маркузе, ссылаясь на работу 3. Фрейда "Человек Моисей и монотеистическая религия", считает, что индивидуальные реакции отклоняются от индивидуального опыта способом, гораздо лучше отвечающим прообразу некоего филогенетического события и сплошь да рядом допускающим объяснение через влияние такого события. Следовательно, анализ психической структуры личности необходимо продолжить за черту раннего детства и вернуться от предыстории индивида к предыстории рода. Г. Маркузе приводит высказывание О. Ранка о том, что в личности действует "биологическое чувство вины", которое отвечает потребностям рода (25).
Таким образом, согласно упомянутым авторам, чувство вины не может быть понято, только если исходить из индивидуальной истории данного человека, и объяснительная конструкция неизбежно должна опираться даже не на историю, а на предысторию рода, на отзвуки первобытного человека. Развитие цивилизации, по Г. Маркузе, все еще определяется ее архаическим наследием, и это наследие охватывает не только предрасположенности, но также и содержания, следы памяти о переживаниях прежних поколений. Чувство вины рассматривается здесь в качестве решающего психологического момента, отделяющего первобытную орду от цивилизации и кладущего ей начало. Важность чувства вины заключается в том, что оно становится внутренним свойством человека и регулятором его поведения, поскольку сохраняет главные запреты, ограничения и отсрочивает удовлетворение. На этом стоит цивилизация.
Эти мысли подводят к естественной необходимости различения роли чувства вины в истории человечества и становлении цивилизации и его же роли в жизни отдельного человека. Говоря об этом втором уровне, который в данной работе интересует меня прежде всего, нужно отметить, что чувство вины не следует выводить главным образом из эдиповых ситуаций (вообще эдипов комплекс чудовищно преувеличен 3. Фрейдом), поскольку в жизни человека должны быть и другие ситуации, которые неизбежно могли породить самоупрек, сознательный или неосознанный. Следовательно, важно выделить онтологический, индивидуальный уровень рождения и функционирования чувства вины. У конкретного индивида это не только совокупность интериоризированных, усвоенных им правил и запретов, но и то, что может вызывать у него угрызения совести в связи с тем, что он их нарушил.
Иногда переживания вины весьма туманны и неопределенны, поскольку человек не понимает, что, собственно, его мучает, поскольку обстоятельства, в той или иной мере связанные с каким-нибудь важным запретом, могли иметь место в далеком прошлом, например, в детстве, и были вытеснены. Это может порождать тревожность, которая тем выше, чем непонятнее причина появления чувства вины. Тот, кто активизирует переживания, связанные с чувством вины, рискует стать объектом агрессии данного лица. При этом чем тяжелее переживания вины, чем больше они затрагивают наиболее значимые представления индивида о самом себе и снижают его самооценку, что всегда тяжело, тем вероятнее насилие. Дело в том, что в определенных случаях человек не может принять самого себя, поскольку снижается его самооценка, его начинают мучить поиски причин такой внутриличностной ситуации и выхода из нее.
Одним словом, наказан может быть тот, кто демонстрировал данному человеку, что он плох потому, что нарушил какую-то очень важ-ную норму, или действовал, не принимая во внимание очень существенный запрет, который он декларировал сам для себя.
Очень остро переживал чувство вины Позднышев — герой рассказа Л. Толстого "Крейцерова соната". По-видимому, данное переживание относится к числу ведущих мотивов поведения этого литературного персонажа, в первую очередь убийства жены. Обстоятельные, часто гневные и обличительные размышления Позднышева о сексуальной жизни людей отражают идейные и нравственные позиции и искания самого Л. Толстого, о чем он прямо поведал в своем послесловии к рассказу. Но эти же размышления раскрывают мучения Позднышева по поводу своей вины перед женщинами, имея в виду прежде всего плотский, сексуальный аспект. Причем все связанные с этим психотравмирующие переживания носят исключительно бессознательный характер, он ни разу о своем чувстве вины не сказал прямо, но тем не менее постоянно, хотя и очень приглушенно, звучит горький упрек самому себе.
И до женитьбы Позднышев был склонен к серьезным самообвинениям в связи со своей сексуальной жизнью. С самого начала семейные отношения у него стали складываться весьма неудачно, что он был склонен приписать своим неправедным добрачным сексуальным связям. Это способствовало и усилению чувства вины, и концентрации, персонификации такого чувства на жене. Враждебное отношение к ней возникло и спонтанно развивалось постольку, поскольку она все время демонстрировала ему его вину, и ее убийство носило субъективный смысл уничтожения психотравмирующего фактора.
Именно это я считаю действительным, хотя и бессознательным мотивом совершенного Позднышевым убийства, а отнюдь не ревность на фоне постоянно нарастающей неприязни и даже вражды между супругами. К этой мысли подводит, быть может, и не желая того сам Л. Толстой: никаких объективных, видимых данных измены жены у Позднышева не было, она лишь ужинала со скрипачом у себя дома в отсутствие мужа, правда, в поздний час. Отнюдь не случайно, что поведение Позднышева на суде было понято так, что он хотел реабилитировать честь жены.
Весьма информативны в свете сказанного следующие слова в рассказе убийцы: "Если бы явился не он, то другой бы явился. Если бы не предлог ревности, то другой". Я особенно выделяю слова "если бы не предлог ревности, то другой", поскольку они свидетельствуют о том, что у него сформировалось устойчивое желание уничтожить жену (об этом же говорит и она: "Добился своего, убил..."), для чего был достаточен любой повод. Это желание возникло только из-за переживания чувства вины.
Сам Л. Толстой говорит устами Позднышева, Л. Толстой, которого мучило чувство вины и в аспекте общения с женщинами. Это отчетливо вытекает из "Послесловия к "Крейцеровой сонате", отсюда призыв писателя даже к супругам заменить плотскую любовь "чистыми отношениями сестры и брата". Его вообще всегда мучило чувство вины, и это во многом определяло его размышления и сомнения, мощно стимулировало его поступки, особенно во второй половине жизни, в том числе последний трагический уход из дома. Чувство вины по отношению к женщинам совсем необязательно должно было появиться в результате донжуанского поведения самого Л. Толстого, даже если оно имело место. Вина могла бессознательно ощущаться им как следствие грехов всех мужчин перед всеми женщинами, но персонифицированных в нем самом. Если чувство вины это не только то, что пережито конкретным человеком, пусть и в далеком детстве, но и всем человечеством и сохранилось в архаичных слоях психики, почему не предположить, что такой механизм мог действовать и в данном случае.
В ситуации с Позднышевым, как и в других аналогичных историях, не имеет значения, обоснованы ли, жизненны ли те ценности, которые данный персонаж определил для себя как исключительно важные. Главное, чтобы они представлялись ему таковыми. Непонятно, конечно, почему у Позднышева сформировался запрет на сексуальную жизнь. Вполне можно предположить, что связанное с ней чувство вины у Позднышева есть следствие эдиповой ситуации, выражаясь в терминах 3. Фрейда и Г. Маркузе.
Некоторые психиатры, в частности Ю. Л. Метелица, обратили внимание на то, что некоторые люди становятся жертвами насилия потому, что они оказались беспомощными, неспособными произвольно осуществить какие-то защитные действия в опасной для них ситуации. Иными словами, они проявляют жизненное бессилие, что часто бывает следствием мазохизма. Как точно подметил Э. Фромм, мазохист нуждается в "дополнении" себя другим существом, он ищет симбиотические взаимоотношения, в частности с садистом или с лицом с "просто" доминантным или авторитарным характером. Происходит это потому, что мазохист недостаточен для самого себя, но то же самое можно сказать и о садисте. Поэтому поиск тем или другим "партнера" вполне естествен.
У истоков пассивности лежит чувство вины, которое вызывается не каким-либо поступком, действительно совершенным человеком, а бессознательными деструктивными влечениями. Чувство вины может, с одной стороны, вести к бессознательному стремлению быть наказанным и совершению субъектом таких действий, которые влекут за собой наказание. В развитии ребенка бывают опасные ситуации, характеризующиеся тем, что проявляются желания удовлетворить свои инстинктивные влечения, которые воспринимаются как нарушение запретов. Это приводит к тому, что подобные ситуации запечатлеваются как такие, которые связаны с наказанием, исходящим от других людей или впоследствии со стороны сверх-Я. Создание опасных ситуаций, таким образом, приводит к повышенной уязвимости человека, повышает его виктимность. Ребенок бессознательно провоцирует наказание своим поведением, хотя может избежать его, воздерживаясь от удовлетворения предосудительных инстинктивных потребностей. Наказание ведет к прощению, в результате которого субъект, испытывая чувство собственного ничтожества, морально слабеет, преисполняется ненавистью и презрением к самому себе, а значит, становится готовым к совершению поступков, влекущих за собой наказание, и, таким образом, порочный круг нарастающей пассивности субъекта замыкается.
Со времен 3. Фрейда вина в психоанализе в основном понимается как иррациональная и бессознательная управляющая сила. Концепция бессознательной вины сама по себе стремится отвлечь внимание от вины как от психического состояния, актуально переживаемого человеком и связанного с конкретными ситуациями и его действиями. Поскольку психическая жизнь индивида даже в детстве неотделима от социальной, это дает возможность предположить, что стыд и вина — ранние универсальные аффективные состояния, функция которых — поддерживать и восстанавливать последующие аффективные связи.
Как и при переживаниях тревожности и вины, переживания стыда создают свою защитную стратегию, основное место в которой — стремление избежать "стыдных" положений, т.е. таких, в которых могут проявиться субъективные особенности, вызывающие у индивида стыд. Когда стыд интериоризируется, прочно усваивается, чувство стыда, как и чувство вины, может актуализироваться без внешних провокаций, по твоим внутриличностным закономерностям. Стыд выявляет крайнюю уязвимость лица по поводу тех своих черт, которые необходимо скрывать, стыдясь их, либо в связи с тем, что появились влечения, мысли или потребности, даже действия, которых нужно стыдиться. Вот почему убийцами могут стать как из чувства вины, так и из чувства стыда за свои какие-то очень психотравмирующие недостатки.
Детерминацию насилия чувством стыда можно обнаружить у сексуальных убийц, многие из которых тяжело переживают свою сексуальную ущербность, недостаток мужественности и т.д., которых они стыдятся. Женщина, которая намеренно или без злого умысла вызвала на поверхность названное чувство, рискует стать жертвой нападения. Чувства вины и стыда способны привести и к самоубийству.
Религия всегда поддерживала в человеке и обществе высокий уровень переживаний чувства вины — перед Богом, святыми, церковью, иногда даже перед собственной совестью. Это делало людей покорными и даже беззащитными, тем более, что внушалось им с детства. Поэтому всеобщее насаждение чувства вины было очень выгодно церкви.
Правда, сейчас, по мнению Г. Маркузе, материальный и интеллектуальный прогресс ослабил силу религии настолько, что она уже не может быть достаточным объяснением чувства вины. Агрессивность, повернутая против Я, угрожает стать бессмысленной: индивид, лишенный возможности уединения и, следовательно, способности сопротивляться манипулированию, не обладает достаточным мыслительным пространством для того, чтобы развить в себе противостояние своему чувству вины, чтобы жить с собственной совестью (25). Думается, однако, что Г. Маркузе преуменьшил силу и возможности религии привить и поддержать чувство вины. К тому же материальный и интеллектуальный прогресс далеко не везде масштабен. Что касается уединения, то оно возможно в самом людном и шумном месте, что, в частности, подтверждается феноменом одиночества в толпе. Церковь, конечно, уже не может, как в прошлом, манипулировать чувством вины, толкнуть человека на любой поступок, но это уже связано не только и не столько с материальным и интеллектуальным прогрессом.
Мастерски эксплуатировали чувство вины тоталитарный режим и тоталитарная идеология, в частности, коммунистические. В людях, начиная с детей и подростков, постоянно культивировали чувство вины — перед Государством, Партией, Светлым будущим. Родиной, Трудовым коллективом. Родным заводом и т.д. — в различных формах: долга, патриотизма, ответственности, обязанности. Неисполнение предписанного сверху грозило болезненным обострением заложенного тысячелетиями чувства вины, еще сформированного страхом и трепетным почтением перед Великим Отцом, образ которого приняло на себя всевластное и всепроникающее государство. Именно государство и система представали подлинными подвижниками и мучениками, а маленький человек с его слабостями и ничтожными влечениями был, лишь препятствием к реализации грандиозного плана переустройства мира да и решению всех каждодневных экономических и социальных задач.
Каждый человек обязан был чувствовать, что он в чем-то виноват, причем совсем необязательно было знать, в чем именно, а, так сказать, просто виноват. Так для системы было намного выгоднее, поскольку четко очерченная вина неизбежно ставила вопрос о возможностях реального человека и порождала сомнения, а этого режим никак не мог допустить.
Угроза актуализации чувства вины не только бросала простодушных и одномерных людей на бессмысленные "всенародные стройки", массовое самопожертвование во время войны. Она их толкала на доносительство, предательство и убийство: многие палачи НКВД призывались на такую службу посредством эксплуатации их чувства вины. Не вызывает сомнений, что "разоблачения" одних "врагов народа" другими диктовалось не только страхом убийства, но и потребностью исполнения долга перед партией, т.е. тем же чувством вины.
В 80-х годах Е. Г. Самовичев и я исследовали репрезентативную группу убийц с помощью шестнадцатифакторного личностного опросника Кеттелла. У 71% из них наиболее выраженным оказался фактор, обозначаемый как "склонность к чувству вины". Это, казалось бы, противоречит распространенному мнению о том, что у таких людей снижена способность к переживанию чувства вины. Но это противоречие лишь внешнее, поскольку непризнание вины имеет смысл психологической защиты от внешнего обвинения, нежелания осознать себя виновником наступивших последствий.
Во втором же случае оценивается не отношение к своему поступку, а определенная личностная черта. Р. Кеттелл понимал ее как способность переживать чувство вины после совершения поступка. Я думаю, что соответствующее переживание, которое чаще бывает неосознанным, представляет собой упречное в целом отношение человека к самому себе по поводу нарушения, уже совершенного или еще только возможного, какого-либо запрета. Из этого чувства человек черпает ответы на различные импульсы и влечения, оно может возникнуть при одном лишь помысле совершить что-то, что субъект считает постыдным и предосудительным.
Для убийц переживание вины скорее реакция не слабость собственных сдерживающих, контролирующих психических механизмов, но не реакция на внешнее обвинение. Люди с высокой склонностью к чувству вины находятся в постоянном конфликте со сдерживающим влиянием своих моральных убеждений. В связи с этим для них любой безнравственный шаг, убийство в том числе, весьма травматичен. Поэтому отрицание своей вины в совершенном выступает в качестве психологической защиты от очевидности своей нравственно-психологической несостоятельности.
Чувство вины первоначально формируется в семье. Если ребенку свойственно переживать это чувство, то это означает, что у него образованы определенные представления о должном, допустимом или недопустимом, т.е. нравственные ориентации и ценности. Поэтому в нашем с Е. Г. Самовичевым исследовании обеим группам респондентов (убийцам и правопослушным) был задан вопрос: "Если вы совершали какой-либо проступок в детстве, то часто ли испытывали при этом чувство вины?" Результаты опроса показали, что названное чувство более свойственно правопослушным гражданам, чем преступникам. Так, почти всегда его переживали 52% будущих убийц и 70% правопослушных людей, очень редко соответственно 11,5 и 3,0%, никогда — 9,5 и 0,7%. Поэтому есть основания думать, что среди убийц намного больше тех, кто, сознавая свое действие как тяжкий проступок, при этом не испытывает вины. Здесь есть знание нарушения некоторой нормы, но нет переживания этого нарушения.
Исследование показало также, что для правопослушных респондентов характерна связь чувства вины с повышенной чувствительностью к телесным наказаниям, а для убийц — к словесным упрекам. Отсюда можно сделать осторожный вывод о том, что убийцы меньше идентифицированы со своим телесно-физическим статусом, а это проявляется в том, что действия, направленные против тела, не воспринимаются ими как ущерб личности. Возможно, что такое отношение к телу проецируется на жертву и это обстоятельство способствует посягательству на нее. Оно же, по-видимому, является одной из причин того, что некоторые насильственные преступники склонны совершать самоповреждения, а некоторые убийцы после убийства кончают жизнь самоубийством.
Как показало названное исследование, в детстве к убийцам телесные наказания применялись чаще, чем к правопослушным людям. Однако эти наказания неадекватны переживаемому ребенком чувству вины, а поэтому не снимают его. Еще более важен тот факт, что у убийц не обнаружено субъективного чувства самонаказания, т.е. чувство вины не является переживанием нарушения некоторого внутреннего запрета, что должно прививаться семейным воспитанием. Скорее это следствие нарушения запрета чисто внешнего, что порождает убеждение опрошенных в необходимости большего наказания в детстве. Скорее всего, это убеждение представляет собой не потребность в наказании, а потребность в контакте с родителями, причем эта потребность в контакте именно словесном, так как телесные наказания, как было замечено, у этих детей чувства вины не снимают.
У правопослушных респондентов наблюдается противоположная картина: с возрастанием интенсивности переживаний чувства вины у них снижается потребность в усилении частоты наказаний со стороны родителей. Здесь в структуру чувства вины включено чувство самонаказания, самоосуждения, что свидетельствует о сформированности соответствующих внутренних запретов и компенсирует необходимость в наказании извне.
Был осуществлен корреляционный анализ чувства вины у убийц с другими чувствами — страдания, стыда и страха. Оказалось, что наиболее тесная связь существует между чувствами вины и страха. Это означает, что, если убийца достаточно остро переживает чувство вины, у него резко снижается интенсивность чувства страха, т.е. порог чувствительности к опасности. Снижение упомянутого порога не только затрудняет предвидение возможности оказания сопротивления со стороны потерпевшего или очевидцев. Он не ощущает также неотвратимости кары, не испытывает страха перед наказанием, что активизирует его агрессивные действия. Это означает, что состояние, в котором убийцы остро переживает свои уже совершенные или потенциально возможные "неправильные", запретные действия, легко может приводить к их совершению. Если же у некоторых убийц интенсивность чувства страха высокая, то это понижает порог чувствительности к виновным действиям и тем самым резко облегчает их совершение. Это согласуется с приведенным выше утверждением, что характерной чертой убийц является ощущение опасности извне и постоянная готовность ее отразить.
Среди убийц связь чувства вины с чувством стыда слабая, хотя переживание вины, казалось бы, должно порождать переживание стыда. Противоположная картина зафиксирована среди обследованных правопослушных граждан: у них переживание чувства вины, как правило, сопряжено с ясным осознанием предмета вины, т.е. с осознанием собственных действий как виновных. У убийц хотя и низкая, но положительная связь чувства вины с переживанием стыда свидетельствует о том, что совершение виновных действий порождает у них хотя и слабо выраженную, но все же имеющую место тенденцию уйти от обнаружения своей вины другими. Ведь чувство стыда есть не что иное, как ситуация, в которой человек боится, чтобы нечто не стало достоянием гласности и не вызывало бы осуждения других в виде насмешки, презрения и т.д. Стыд позволяет человеку ориентировать свое поведение на нормы общественной морали, соизмеряя с ними возможную степень открытости своей личности, давая себе оценку.
В детстве будущие убийцы чаще переживали чувство стыда, чем представители контрольной группы. При этом оказалось, что, чем чаще в детстве будущие убийцы переживали чувство стада, тем больше событий детства входит в их сознание и сохраняется там, т.е. тем шире для них фактуальная сторона биографии, тем актуальнее переживания детства. Поскольку в детстве убийцы чаще правопослушных переживали чувство стыда и больше событий детства сохранилось в их сознании, то они чаще вторых попадали в ситуации, актуализирующие у них чувство стыда. Иными словами, среди убийц оказывается в целом намного больше таких состояний (поступков, влечений, мыслей, желаний и т.д.), которые они не хотели бы демонстрировать, поскольку они не соответствуют нормам их социального окружения. Следовательно, сфера адекватной адаптации убийц значительно уже, чем для законопослушных респондентов.
Чувство стыда, фрустрируя личность, способствует концентрации ее внимания на себе и делает собственные состояния предметом оценки. Поскольку убийцы чаще находятся в конфликте с окружающими и, главное, с самими собой, психотравмирующие переживания способны вызвать агрессию как способ защиты от "обвинений" среды и недопущения повышения уровня состояний, обусловленных чувством стыда.
Как показало исследование, и у убийц, и у правопослушных респондентов высока степень связи чувства стыда с частотой наказаний в детстве, а также с отношением родителей к ним. Последнее проявляется в следующем: чем чаще родители справедливы к детям и правильно понимают их, тем чаще дети испытывают чувство стыда. Причем эта связь оказалась значительно сильнее у убийц, чем у правопослушных. Первые оказались намного более чувствительными к справедливости, чем вторые, и реагировали на нее чувством стыда, причем здесь справедливость понимается сугубо с позиций этих людей.
Интенсификация стыда в условиях понимания и справедливости означает, что он обнаруживает несоответствие индивидуально-психологических особенностей убийц специфике названных условий, что порождает необходимость в психологической защите. Стало быть, ситуация понимания и справедливости психотравматичная для этих лиц. Оказывая на них большое эмоциональное воздействие и делая восприимчивым к воспитательным мерам, названная ситуация, порождая стыд, тут же вызывает защитное поведение, нивелирующее воспитательное влияние. Поэтому мы пришли к выводу, что убийцам более свойственна тенденция уйти от справедливости, хотя они часто декларируют противоположное стремление. Последнее выражается в многочисленных попытках объяснить свои поступки потребностью утверждения справедливости.
Названное противоречие — фактический уход от справедливости и в то же время стремление к ней — можно объяснить как субъективное неприятие общесоциальной справедливости, закрепленной в нравственных и правовых нормах. Убийца ищет некую абстрактную справедливость, о которой у него весьма смутное представление. Не случайно в беседах обвиняемые (осужденные) в убийствах не могли, как правило, объяснить, что такое справедливость, какая именно справедливость им нужна, какое отношение к ним, как к убийцам, было бы справедливым и т.д.
Обобщение полученных психологических данных позволило прийти к выводу, что ситуация, которая актуализирует у убийц чувство стыда, почти не затрагивает других эмоциональных состояний (как у правопослушных), делая состояние стыда как бы автономным психологическим образованием. Возможно, стыд для них не является "прорывом" какого-то прочного психологического запрета, он провоцируется извне, т.е. убийцу скорее стыдят другие люди, чем он сам способен переживать стыд. У представителей контрольной группы иная картина: они очень сильно переживают стыд, и в это переживание обязательно включены эмоции страдания и страха.
Обычно стыд порождается действием некоторого сильного внутреннего запрета, что прежде всего говорит о наличии такого запрета и влечет за собой чувство вины. Сильный эмоциональный дискомфорт является следствием не страха, а именно стыда. У правопослушных граждан, как показало изучение, переживание стыда содержит более сильный потенциал для его преодоления или снятия этого состояния путем изменения ситуации или путем изменения своего состояния. У убийц такой потенциал значительно ниже.
В ситуациях, вызывающих страдание, у преступников резко снижается переживание вины. Я это наблюдал практически у всех убийц, совершивших посягательства на чужую жизнь в условиях острого конфликта, действительно порождающего страдания у них, например, в связи с изменой жены или тяжким унижением. Надо сказать, что само состояние страдания у убийц носит более автономный характер и не порождает потребности его скрыть, т.е. здесь не обнаруживается связь со стыдом. Наоборот, здесь, вероятно, есть тенденция к его демонстрации, выставлению вовне, с чем, как можно полагать, связаны попытки самоубийства после убийства, поскольку такие попытки не доводятся до конца.
В ситуациях переживания чувства вины у убийц наблюдается снижение интенсивности переживания чувств страдания и страха. У правопослушных респондентов, кроме того, снижается чувство страха. Когда возникает страх у убийц, у них снижается чувство вины, у представителей контрольной группы наблюдается та же тенденция, но при этом значительно усиливается стыд, что дает им возможность лучше контролировать свое поведение.
6. Неудержимое влечение к смерти (некрофилия)
В истории науки можно обнаружить немало фактов, когда изменялось содержание теоретических понятий и ими стали обозначать иные, но сходные явления и процессы, а не только те, для которых эти термины вначале вводились. Я бы сказал, что это наиболее "счастливые" понятия не только в силу их точности, но и перспективности, внутренней возможности дальнейшего самостоятельного движения, охвата более значительного круга проблем, чем те, ради которых они формулировались. К их числу относится некрофилия, т.е. влечение к трупам, их осквернение, любой безнравственный контакт с ними.
Одним из первых, кто подробно описал это из ряда вон выходящее нарушение, был Р. Крафт-Эбинг (16), который рассматривал некрофилию в качестве патологического полового влечения. Он считал, что в отдельных случаях все может сводиться к тому, что неудержимое половое влечение не видит в наступившей смерти препятствия к своему удовлетворению. В других случаях, по мнению Р. Крафта-Эбинга, наблюдается явное предпочтение, отдаваемое трупу перед живой женщиной. В том случае, если над трупом не совершаются такие действия, как, например, его расчленение, причину возбуждения нужно, по всей вероятности, искать в самой безжизненности трупа. Возможно, что труп единственно представляет сочетание человеческой формы с полным отсутствием воли и поэтому некрофил удовлетворяет патологическую потребность видеть объект желания безгранично себе подчиненным без возможности сопротивления.
Р. Крафт-Эбинг детально рассказывает историю жизни сержанта Бертрана, случай которого стал в сексопатологии хрестоматийным. Поэтому приведу его описание полностью.
"Сержант Бертран — человек нежного телосложения, странного характера, с детства замкнутый, нелюдимый, любящий уединение.
Состояние здоровья его родных недостаточно точно известно, но достоверно установлены случаи душевных заболеваний в восходящем поколении. Еще ребенком он обнаруживал ничем не объяснимую наклонность к разрушению и ломал все, что попадалось под руку.
Уже в раннем детстве он без всякого постороннего внушения стал заниматься онанизмом. На девятом году начал испытывать склонность к лицам другого пола. В тринадцать лет в нем пробудилось сильное стремление к половому сношению с женщинами; в это время он сильно предавался онанизму, причем воображение рисовало ему каждый раз комнату, наполненную женщинами, с которыми он имел сношение и затем мучил их. Вслед за этим он представлял себе их трупами, которые он подвергал осквернению. Иногда при этом в фантазии его возникало и представление о сношении с мужскими трупами, но картины эти вызывали в нем отвращение.
С течением времени он стал испытывать стремление проделывать то же самое и с настоящими трупами.
За отсутствием человеческих трупов он доставал трупы животных, распарывал им живот, вырывал внутренности и при этом мастурбировал, что доставляло ему чувство несказанного наслаждения. В 1816 году он перестал уже довольствоваться трупами и стал убивать собак, проделывая с ними вышеназванные манипуляции. К концу того года в нем впервые пробудилось страстное желание воспользоваться для своих целей человеческими трупами. В начале он, однако, боялся этого, но в 1847 году, когда случайно заметил на кладбище только что засыпанную могилу, желание это, при явлениях головной боли и сердцебиения, овладело им с такой силой, что, несмотря на близость людей и опасность быть застигнутым врасплох, он вырыл труп. За неимением подходящего орудия, которым можно было бы рассечь труп, он схватил могильную лопату и с яростью стал наносить трупу удары.
В 1847-1848 годах примерно через каждые две недели у него, при явлениях сильной головной боли, пробуждалось желание надругаться над трупом. Невзирая на большие опасности и преодолевая величайшие затруднения, он около пятнадцати раз удовлетворил эту потребность. Он вырывал трупы руками и под влиянием испытываемого возбуждения не чувствовал даже получаемых при этом повреждений. Овладев трупом, он разрезал его саблей или карманным ножом, вынимал внутренности и при этих условиях мастурбировал. Пол трупа, по его словам, не играл для него никакой роли, хотя следствием было установлено, что этот современный вампир выкопал больше женских трупов, нежели мужских.
Во время совершения этих актов он испытывал неизъяснимое половое возбуждение. Изрезав труп, он каждый раз снова закапывал его.
В июле 1848 года он случайно добыл труп шестнадцатилетней девушки. Тут впервые его охватило страстное желание совершить coitus на трупе. "Я покрывал его поцелуями и бешено прижимал его к сердцу. Все, что можно испытать при сношении с живой женщиной, ничто в сравнении с полученным мною наслаждением. Через четверть часа после этого я, по обыкновению, рассек тело на куски, вынул внутренности, а затем опять закопал труп".
Лишь после этого преступления Бертран, по его словам, почувствовал потребность, перед тем как рассечь труп, совершить с ним половое сношение. Так он и начал делать, но неизменно после совокупления с трупом рассекал его или какой-либо другой труп.
Р. Крафт-Эбинг совершенно справедливо связывает некрофилию с садизмом, и связь между ними прослеживается, по-видимому, на двух уровнях. Во-первых, на уровне разрушения живого и, во-вторых, удовлетворения таким образом актуальной сексуальной потребности. Конечно, здесь остается открытым вопрос, почему названная потребность удовлетворяется именно этим, а не другим путем, и эта загадка представляется наиболее существенной. В то же время вслед за Р. Крафтом-Эбингом необходимо обратить особое внимание на то, что и субъективная тенденция к разрушению, и влечение к трупам, в том числе с целью соития с ними, часто носят неодолимый, компульсивный характер. Человек попадает в жесткую психологическую зависимость от таких своих желаний, причем их причина и корни ему совершенно неясны, более того, не осознаваемы им. Разумеется, ком-пульсивный характер носит далеко не только некрофилия.
Сексуальная некрофилия обычно проявляется в соитии с трупами, убийстве женщин, детей и подростков, расчленении их, иногда высасывании крови у умирающих или только что умерших, заглатывании отдельных, частей тела и т.д. Например, небезызвестный Чикатило, не помня себя, резал, колол, бил не только жертву, но и ее одежду, деревья, кусты, траву, срывал и ломал ветки, разбрасывал части тела, иногда долго носил их по лесу и только потом закапывал, уносил с собой нос, груди, кончик языка, матку, яички (у мальчиков), соски, куски женских грудей и другие части тела, имевшие какое-либо отношение к сексуальной жизни. Мучения и страдания жертв, их агония доставляли преступнику острое половое наслаждение, и хотя он уже много лет был импотентом и эрекция у него не наступала, но всегда отмечалось семяизвержение, точнее, как он пояснил в беседе со мной, семявытекание. Можно полагать, что расслабление всех мышц тела жертвы после активного сопротивления и наступления смерти усиливает сексуальное возбуждение и убыстряет наступление оргазма, поскольку знаменует ее полное подчинение. Интересно, что импотент Чикатило ни с одной жертвой не совершил "нормального" полового акта: их страдания и конвульсии, нанесение им множества телесных повреждений, вид крови и раскромсанного тела вполне заменяли ему такой акт.
Одинцовский вампир Головкин вначале лишь фантазировал о том, как обижавшие его одноклассники голыми жарятся на сковородке, извиваются, сгорают на кострах; мечтал об эксгумации трупа, его расчленении; в возрасте десяти-двенадцати лет поймал кошку, повесил ее, а затем отчленил голову, от чего наступила "разрядка", "возникло душевное облегчение"; продолжал фантазировать, как он садистски расправляется с подростками; даже и тогда, когда заканчивал Тимирязевскую академию, искал в толпе мальчишек двенадцати-четырнадцати лет и получал половое удовлетворение от одной мысли, как он их будет мучать; в 1982 году пытался убить в лесу мальчика четырнадцати-пятнадцати лет, такие неудачные попытки дважды повторил в 1984 году; первое убийство совершил в 1984 году, перерезав мальчику горло, совершал с ним сексуальные действия; второго ребенка он убил, повесив на дереве, отрезал половой член с мошонкой, разрезал грудь до лобка, затем отсек голову, ее и половые органы унес с собой; еще одному мальчику он нанес тридцать пять ножевых ранений, другого, десяти лет, повесил за шею в своем гараже на скобе, затем вынес труп в лес и там расчленил его, отрезав руки, ноги, голову; в последующем специально для убийств вырыл в гараже погреб, в котором полностью забетонировал пол, стены обложил бетонными плитами, вбил в потолок лестницу, в стены прочно укрепил кольца, скобы, провел свет; одну из своих жертв в подвале после совершения актов мужеложства повесил, расчленил тело, спустил кровь в ванну, ампутировал половой член с яичками, пытался съесть мясо, срезанное с бедра; примерно таким же путем совершил еще ряд убийств мальчиков с расчленением тела, вырезанием внутренностей, снятием кожи, отрезанием полового органа, а одного несчастного пытал, подвесив на дыбе и опаляя лицо и лобок паяльной лампой; убил сразу трех тоже на глазах у других, пытал их, убивал долго и мучительно, стремясь продлить страдания и умирающего, и тех, кто на него смотрел, расчленял при них убитых. Во всех случаях Головкин совершал сексуальные манипуляции и получал половое наслаждение. Но оргазм наступал не всегда.
Видный немецкий психиатр Э. Крепелин к числу некрофильских проявлений отнес такой, например, случай, когда мужчина при половом акте проявлял стремление вырвать у девушки зубами кусок мяса, потом он это произвел на самом себе. Названный ученый приводит и такой факт, когда вырыватель мертвецов целовал гениталии раскопанных им женских трупов, унес один труп к себе, чтобы осквернить его, так как живые не желали иметь с ним дело (17).
Легко заметить, что все некрофильские проявления можно четко разделить на две группы: вступление в сексуальные контакты с уже мертвым человеком (чаще с женщиной) и убийство в этих же целях либо получение сексуального удовлетворения в процессе самого убийства, агонии жертвы, расчленения трупа, вырезания внутренностей, съедения отдельных кусков тела и т.д. Во втором случае потерпевшими выступают не только женщины, но и несовершеннолетние, как, например, в преступлениях Головкина. Некрофилией вначале называли факты сексуальных посягательств на тех, кто умер не от рук некрофилов, большинство из которых являются психически больными людьми. Можно назвать данную парафилию (извращение) "истинной" некрофилией, другие ее виды отличаются от нее, иногда резко.
Нет нужды доказывать, что некрофилы, подобные Чикатило и Головкину, даже если они невменяемы, представляют собой исключительную опасность. Она определяется главным образом тем, что совершаются ужаснейшие, выходящие за пределы всего мыслимого злодеяния, и, как правило, с особой жестокостью. Если же брать все такие парафильные сексуальные деяния, то они еще и грубо подрывают наши представления о живых и мертвых, об отношении к усопшим, к вечному таинству смерти и, разумеется, о контактах между полами. В сексуальной некрофилии наиболее очевидно и ярко проявляются некрофильские тенденции — влечение к трупам, к разлагающемуся, к тому, что противостоит жизни, к тому, что вызывает страх и трепет у большинства людей, при некрофильском убийстве — разрушение живого.
Сексопатологи обычно исходят из того, что главную роль в формировании "истинной" некрофилии играет психопатологическая почва, именно она способствует закреплению в личности патологического влечения и его реализации. Названный вид некрофилии чаще встречается у психически больных с выраженным слабоумием или эндогенным процессом, а также в рамках "ядерной" психопатии. Возможно, что в формировании этого извращения некоторое значение имеет и садизм, что дает возможность достичь абсолютного господства над трупом и осуществить любые манипуляции с ним, в том числе унижающие, как если бы это был живой человек. В ряде случаев в половые сношения с трупами вступают люди, у которых крайне затруднены обычные контакты с женщинами и которые много раз терпели поражения в своих попытках добиться у них взаимности. Но даже тогда некрофилия обычно развивается на фоне того или иного расстройства психической деятельности. Вообще эта парафилия, как и многие другие личностные свойства и тенденции (например, агрессивность), носит нейтральный характер и может реализовываться как в уголовно наказуемых, так и в социально полезных формах. Вполне допустимо предположить, что некрофильские влечения могут быть у некоторых патологоанатомов и служителей моргов, но оставаться лишь на психологическом уровне и носить полностью бессознательный характер. Нет нужды доказывать, что такие лица заняты общественно полезной деятельностью.
Трудно с высокой степенью достоверности утверждать, в силу каких причин субъект вступает в соитие с покойником, умершим, скажем, естественной смертью, или убивает специально для того, чтобы совершить половой акт. Можно предположить, что во втором случае это чаще всего происходит потому, что психотравмирующие переживания в связи с блокированием сексуальной потребности и постоянными провалами в межполовых отношениях переплетаются с высоким уровнем агрессивности и в целом женщина или подросток предстают враждебной и неумолимой силой. Ее нужно сокрушить и привести к абсолютному повиновению либо отомстить за все прошлые обиды. Именно это отчасти объясняет и такие факты, когда после половой близости с трупом убийца начинает кромсать тело, глумиться над ним, отрезать отдельные куски и т.д. К тому же само убийство часто совершается с особой жестокостью, а все это позволяет говорить о переплетении некрофилии с садизмом — во время совершения преступления и после этого.
Как бы не были опасны случаи сексуальной некрофилии, даже те, когда совершается убийство для получения полового удовлетворения, какой бы гнев не вызывали, все-таки подобных фактов мало. В этом смысле (только в этом) сексуальная некрофилия не идет ни в какие сравнения с асексуальной, теория которой разработана Э. Фроммом, выдающимся современным психологом и философом.
Э. Фромм определял некрофилию "как страстное влечение ко всему мертвому, разлагающемуся, гниющему, нездоровому. Это страсть делать живое неживым, разрушить во имя одного разрушения. Это повышенный интерес ко всему чисто механическому. Это стремление расчленять живые структуры". Это — исходное определение, которое автор дополняет весьма существенными особенностями: влечение к мертвым и разлагающимся объектам наиболее отчетливо проявляется в сновидениях некрофилов; некрофильские побуждения порой явственно прослеживаются в непроизвольных, "ничего не значащих действиях", "в психологии обыденной жизни", где, по мысли Фрейда, проявляются вытесненные желания; на все жизненные проблемы некрофил всегда, в принципе, отвечает разрушением и никогда не действует созидательно, осторожно, бережно; в общении он обычно проявляет холодность, чопорность, отчужденность, реальным для него является прошлое, а не настоящее; у такого человека специфическое выражение лица, неподвижное, маловыразительное, каменное, он обычно не способен смеяться; наиболее употребимыми в некрофильском лексиконе являются слова, имеющие отношение к разрушению или же к испражнениям и нечистотам; некрофильские личности преклоняются перед техникой, перед всем механическим, предпочитая живой природе и живым людям их изображения, отрицая все натуральное (40).
Как мы видели, Э. Фромм имеет в виду не только и даже не столько некрофильские поступки, сколько некрофильский характер, соответствующую личность, которая может реализовать в поведении заложенные в ней тенденции. Наверное, не у каждого человека, склонного к разрушению и ко всему мертвому, имеется полный набор перечисленных качеств, достаточно, чтобы в нем присутствовали наиболее важные из них. Точно так же далеко не каждый душегуб всегда движим ненавистью к своим жертвам. Э. Фромм в этой связи приводит более чем красноречивый пример с фашистским преступником Эйхманом. "Он был очарован бюрократическим порядком и всем мертвым. Его высшими ценностями были повиновение и упорядоченное функционирование организации. Он транспортировал евреев так же, как транспортировал уголь. Он едва ли воспринимал, что речь в данном случае идет о живых существах. Поэтому вопрос, ненавидел ли он свои жертвы, не имеет значения" (41). Такими же убийцами без страсти были и многие начальники фашистских и большевистских концлагерей, которые делали то, что "поручала им партия". Конечно, среди подобных служителей смерти были и есть садисты, которые наслаждаются мучениями жертв и относятся к тому же племени некрофилов.
Э. Фромм на примере Гитлера блестяще доказал наличие некрофильских личностей и некрофильского характера. Совершенно очевидно, что такой личностью может быть не только преступник типа Головкина или убийца, стреляющий по толпе, но многие преступные правители, которые организуют разрушения и уничтожение людей. Подобно Гитлеру, некрофилом был и Сталин. Он страстно тяготел к смерти, ко всему гибнущему, разлагающемуся, активнейшим образом разрушал и уничтожал, отчего испытывал величайшее удовлетворение. В отличие от Гитлера, наш "вождь" намного больше уничтожал свой народ, спокойно, планово, безжалостно, своих бывших соратников и свое ближайшее окружение, родственников своей первой жены и своей второй жены, жен своих подручных и верных слуг, был совершенно равнодушен к голоду и страданиям народа. Подобно возбудимым психопатам, этот преступник создавал и провоцировал взрывоопасные, конфликтные ситуации либо просто выдумывал их и "изобретал" всевозможные заговоры и многочисленных врагов, чтобы потом реагировать на них, с наслаждением физически уничтожал "виновных". Последних было очень много, причем в их роли могли выступать целые народы или отдельные социальные группы. Ради этого строились интриги против других стран и совершались нападения на них под демагогическими призывами псевдозащиты интересов собственного народа.
Сталин остановился лишь на очень короткое время, когда немецко-фашистские захватчики напали на нашу страну. Но это был лишь миг растерянности. Вскоре его некрофильская натура взяла свое, и поиски и уничтожение врагов были продолжены с прежним, даже с большим усердием, поскольку теперь, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства военного времени, можно было выбросить последние жалкие остатки законности. Безмерная жестокость проявлялась в отношении простых солдат, которых гнали на верную и, главное, бессмысленную гибель. Те, которые побывали в немецко-фашистском плену и вернулись домой, были подвергнуты свирепому преследованию у себя на Родине по приказу Сталина, хотя в плен они попадали по большей части, особенно в первые месяцы войны, по вине именно "гениального полководца". Иными словами, война с собственным народом продолжалась и в годы Великой Отечественной войны.
Советский фюрер уничтожал не только людей, но и идеи, мысли, образ жизни и уклад жизни, привычные отношения между людьми и нормы, в течение веков регулировавшие их поведение. Объектом сталинской ненависти были и здания, особенно если они выполняли идеологическую, религиозную функцию, вспомним хотя бы храм Христа Спасителя. Даже то, что было создано по его инициативе и под его руководством, стройки, заводы, фабрики, колхозы, электростанции, каналы и т.д., несло на себе печать гниения и смерти, потому что возникало на костях людей, на их страданиях и неимоверных лишениях. В этом смысле и победа в Великой Отечественной войне не была исключением.
Весьма информативны короткие рассказы и "шутки" Сталина: в них явно звучит похвала насилию и смерти. Об одной из встреч со Сталиным М. Джилас рассказывает: "Сталин перебил с улыбкой: "А наш один конвоировал большую группу немцев и по дороге перебил их всех, кроме одного. Спрашивают его, когда он пришел к месту назначения: "А где остальные?". "Выполняю, — говорит, — распоряжение Верховного Главнокомандующего: перебить всех до одного — вот я вам и привел одного". Во время другой встречи Сталин поведал следующую историю: "Тут был интересный случай. Майор-летчик пошалил с женщиной, а нашелся рыцарь-инженер, который начал ее защищать. Майор за пистолет: "Эх, ты, тыловая крыса!" — и убил рыцаря-инженера. Осудили майора на смерть. Но дело дошло до меня, я им заинтересовался и у меня на это есть право как у Верховного Главнокомандующего во время войны — освободил майора, отправил его на фронт. Сейчас он один из героев. Война, надо понимать" (11).
С улыбкой рассказанная история о расстреле безоружных пленных. Интересный случай... Майор, убийца и насильник, явно заслуживший высочайшую похвалу... Презренная тыловая крыса, посмевшая заступиться за женскую честь. И весь плоский казарменный юмор.
Этот диктатор страшился смерти, чем и объясняется его повышенная и постоянная подозрительность, ранимость, мстительность, не покидающие опасения за свою жизнь. Он боролся так со смертью, но только со своей, в то же время активно насаждая ее, однако здесь нет противоречия, поскольку таким путем Сталин стремился преодолеть страх перед ней. Поэтому он все больше приближал ее к себе, делал своим повседневным занятием и ремеслом, отчего она становилась не столь страшной. Психологически в этом нет ничего неожиданного: можно найти множество примеров, когда страх перед чем-то преодолевается приближением этого "чего-то", включением его в свое эмоциональное пространство. Например, страх высоты иногда пытаются снять тем, что выходят на какие-то высокие места, страх перед женщинами — усиленным ухаживанием за ними, освоением способов завладения их вниманием и расположением и т.д.
Преодоление в себе страха смерти путем сеяния смерти подобно попыткам снятия своей высокой тревожности с помощью алкоголя или наркотиков. Как известно, такие попытки чаще всего оказываются неэффективными и вновь наступают состояния тревожности и психической дезадаптации, а поэтому требуются все новые дозы дурманящих веществ. Правители-некрофилы, как, например, Сталин, тоже не могут успокоиться, постоянно и неуклонно требуя новых доз жертв. Поэтому история почти не знает случаев добровольного их отказа от власти, поскольку они лишились бы источников удовлетворения потребности в смерти и разрушении и способов преодоления своего страха перед ней. Так, невозможно представить, чтобы Гитлер или Сталин сами отказались от неограниченной власти или согласились бы даже на небольшое ее ограничение. Здесь единственный путь — смерть тирана или насильственное отстранение его от власти.
Поистине главным врагом Сталина была сама жизнь. Он всегда был движим страстью к разрушению, превращению живого в мертвое даже тогда, когда в этом не было никакой объективной необходимости. Это была глобально деструктивная, некрофильская натура, сжигаемая ненавистью. Даже собственная смерть должна была принести ему удовлетворение, поскольку на его похоронах погибло немало народа и многие получили увечья. Большевистский диктатор действительно может считаться триумфатором, но только в своих, сугубо некрофильских границах.
Э. Фромм пишет: "Влияние людей типа Гитлера и Сталина покоится на их неограниченной способности и готовности убивать. По этой причине они были любимы некрофилами. Одни боялись и, не желая признаваться в этом страхе, предпочитали восхищаться ими. Другие не чувствовали некрофильного в этих вождях и видели в них созидателей, спасителей и добрых отцов. Если бы эти некрофильские вожди не производили ложного впечатления созидающих защитников, число симпатизирующих им вряд ли достигло бы уровня, позволившего им захватить власть, а число чувствующих отвращение к ним предопределило бы их скорое падение" (38).
Я столь подробно останавливаюсь на Гитлере и особенно на Сталине потому, что их личность и неслыханные по масштабам жестокости ни в коем случае не должны исключаться из числа объектов самого пристального внимания криминологов. К глубочайшему сожалению, отечественная криминология фактически никогда не занималась Сталиным и ему подобными. В силу этого образовался недопустимый пробел в наших знаниях о влиянии их личностных особенностей на преступления тоталитарного режима.
Однако спустимся на другой уровень — "обыкновенных" убийц, насильников, поджигателей. Конечно, далеко не каждый убийца или поджигатель может быть отнесен к некрофильским личностям. Среди убийц немало тех, кто совершил преступление в состоянии сильного переживания, из мести или ненависти к другому человеку, под давлением соучастников или иных сложных обстоятельств своей жизни и при этом горько сожалеет о случившемся и т.д. Некрофил же — это человек, который все проблемы склонен решать только путем насилия и разрушения, которому доставляет наслаждение мучить и заставлять страдать, одним словом, тот, который не может существовать, не превращая живое в неживое.
Я думаю, что среди насильственных преступников достаточно много некрофилов, и к их числу в первую очередь надо отнести тех, кто не видит никакого иного выхода из своей жизненной ситуации, кроме убийства и разрушения, кто постоянно прибегает к ним, даже невзирая на то, что уже наказывался за это.
В данном смысле специальный рецидив насильственных преступлений весьма показателен, особенно если в их цепи присутствует убийство. Если же будет позволительно сказать об уровнях некрофильности, то наивысший из них будет представлен теми, которые убивают детей или совершенно незнакомых людей, с которыми не сводят личных счетов и к которым не могут испытывать ненависти или вражды (например, стреляя по толпе или убивая при разбое случайного прохожего), наемными убийцами, которым все равно, кого убивать, лишь бы за это платили и была удовлетворена жажда разрушения, наемниками-авантюристами в войнах и в межнациональных конфликтах, политическими и религиозными террористами, среди которых много фанатиков, наконец, сексуальными убийцами, наиболее ярко представленными такими фигурами, как Чикатило и Головкин. Разумеется, это не полный перечень некрофилов-убийц.
Многие из таких преступников полностью соответствуют описанию некрофильских личностей, которое приводит Э. Фромм. В 1993 году я обследовал некоего М., который в результате длительных конфликтов с женой убил ее и их двухлетнюю дочь, обоих — ударами головой об пол. Это — отчужденный, очень нудный, неинтересный человек, весьма склонный к абстрактному мудрствованию, а также к аккуратности и упорядоченности; у него маловыразительная внешность, монотонный, слабомодулированный голос, недостаточно социализированное чувство стыда, и поэтому он спокойно и свободно рассказывает об интимной жизни с женой.
Один из парадоксов влечения к смерти состоит в том, что конкретный человек может не только стремиться к ней, но одновременно бояться ее. Очевидно, что у таких людей складывается по отношению к ней двойственное, амбивалентное отношение "тяготения — отвергания". Я думаю, что это свойственно многим некрофилам, в том числе державным, таким, например, как Сталин и Гитлер. Они страшились смерти, поэтому везде видели врагов, были мнительны, подозрительны, злопамятны и очень жестоки, в то же время, как истые некрофилы, стремились к ней, превращая все живое в мертвое. Не лишено оснований предположение, что уничтожая других, человек тем самым подавляет в себе страх смерти, поскольку делает ее понятной и близкой, а себя начинает ощущать могучим вершителем чужих жизней. Это неизбежно снижает свойственную подобным людям неуверенность в себе и высокую тревожность, отодвигая смерть, точнее — предощущение ее — подальше от себя, куда-то в неведомую даль.
Можно сказать, что некрофилия, наиболее ярко выраженная среди убийц, представляет собой тяготение к смерти, причем я, конечно, имею в виду убийц всех уровней — от Гитлера до Чикатило. Следующий пример, достаточно развернутый, дает представление об этой наиболее опасной разновидности людей.
Этот случай достаточно уникален для криминальной практики. Уникальность заключается прежде всего в том, что этот преступник (Лукьянчук, двадцати шести лет) убил четверых мужчин и покушался на убийство пятого, но тот, несмотря на нанесенные ему ранения, смог убежать, причем ни одно из этих преступлений не мотивировано сексуальными переживаниями, столь характерными для серийных убийств, только одно связано со стремлением завладеть имуществом жертвы, причем таким, которое не представляло никакой ценности, что вызывает сомнение в наличии корыстной мотивации. Здесь — необычные факты, требующие по этой причине нестандартных подходов.
О каждом убийстве и пояснениях о нем самого Лукьянчука будет сказано отдельно. Все преступления были совершены в г. Туле.
. 10 октября 1994 г. вместе с Криулиным убил неизвестного мужчину, задушив его веревкой, причем инициатором убийства был именно Лукьянчук, он же стягивал веревку на шее жертвы. Криулин помог ему тем, что держал потерпевшего. Труп вдвоем спрятали в канализационном люке, где он был обнаружен в процессе предварительного следствия.
По поводу этого эпизода Лукьянчук рассказал следующее: "В тот день около семнадцати часов я пошел за водкой, а когда вернулся, моя сожительница Таня сказала мне, что во время моего отсутствия к нам в форточку стучался какой-то мужик. Сели пить водку вчетвером с Криулиным и матерью Тани. В это время раздался стук в дверь. Таня посмотрела в глазок и сказала, что пришел тот самый мужик, который стучал в форточку. Я взял веревку, Криулин — нож. Открыли дверь. Криулин сразу ударил рукояткой ножа по голове, тот даже сказать ничего не успел, и я так до сих пор не знаю, что этот человек хотел. Мы сняли с него куртку и повалили на пол, я накинул ему веревку на шею, с Криулиным выбросили тело в канализационный люк".
. 7 декабря 1994 г. Лукьянчук и Криулин выпивали в доме дяди Лукьянчука, где присутствовал их общий знакомый Лосев. Во время выпивки Лукьянчук нанес Лосеву несколько ударов ножом в шею, от чего тот скончался на месте. Вместе с Криулиным труп бросили в тот же канализационный люк, что и тело неизвестного мужчины.
Об этом эпизоде Лукьянчук рассказал: "Когда выпивали, Лосев сказал, что он судим. Я подумал, как бы он не ударил меня ножом. Поэтому я схватил кухонный нож и два раза ударил Лосева в шею. Я хотел ему голову проткнуть, самого его я как бы и не заметил. Голова его меня интересовала, голова его мне не понравилась. Злость у меня была. Тогда все было неясно. Против Лосева я ничего не имел. У Лосева, может, сердце доброе, он человек хороший".
. В конце декабря 1994 г. Лукьянчук, Криулин и брат убитого Лосева Анатолий Лосев снова пьянствовали в доме дяди Лукьянчука. Никакой ссоры между собутыльниками не было. Анатолий Лосев, захмелев, лег на диван и заснул. Лукьянчук стащил его на пол и убил тремя ударами ножом в шею. Вместе с Криулиным труп сбросили в тот же люк.
Об этом убийстве Лукьянчук дал следующие разъяснения: "После первого убийства я носил с собой складной нож. Я его взял с собой, чтобы защищаться от друзей убитого мною Лосева. Анатолий меня ни в чем не подозревал, хотя и говорил о желании найти убийцу брата. Как убил Толика, не помню хорошо. Я не подумал, зачем его убиваю. Сам он ниже травы, тише воды. Как объяснить, не знаю".
. 7 января 1995 г. в доме дяди Лукьянчука в очередной раз была устроена пьянка, в которой приняли участие Лукьянчук, Криулин и Потапов. Лукьянчук начал ссору с Потаповым и нанес ему несколько ударов ножом в шею. Труп с помощью Криулина и своего дяди спрятал в подвал дома последнего. Об этом преступлении убийца сказал:
"Лева (Потапов) был дядин сосед, у него я увидел черно-белый телевизор и захотел его взять себе. Поэтому я Льва убил. Телевизор оказался неисправным, и я его выбросил".
. 10 января 1995 г. вновь на квартире дяди Лукьянчука пьянствовали Лукьянчук, Криулин и Перепелкин. Последний сказал, что знает об убийстве Потапова — об этом дали показания Криулин, дядя Лукьянчука и сам Лукьянчук. Он ударил по голове Перепелкина гвоздодером несколько раз, но тот сумел вырваться и убежать.
Итак, пять опаснейших преступлений, четыре трупа. Лукьянчук убивал сразу, не задумываясь. О первом неизвестном мужчине убийца абсолютно ничего не знал, даже не поинтересовался, зачем тот приходил. У первого из братьев Лосевых, как сказал сам Лукьянчук, было "доброе сердце", а второй "ниже травы, тише воды". Потапов был убит потому, что преступник хотел завладеть его дешевым телевизором, который был неисправен, и он его выбросил, даже не попытавшись отремонтировать. Только Перепелкин представлял реальную опасность для него, но, как ни странно, именно ему удалось убежать. Чтобы понять скрытые механизмы и смысл преступных действий Лукьянчука, необходимо проследить его жизнь, раскрыть его личностные особенности и ведущие мотивы.
Об этом преступнике известно, что в возрасте семи и девяти-десяти лет он лечился в детской психоневрологической больнице по поводу невроза навязчивых состояний. В школу пошел с восьми лет, проучился всего восемь лет. Служил в армии, после демобилизации некоторое время работал, потом бросил, стал употреблять наркотики и свой дом превратил в притон для наркоманов. Продавал вещи, даже мебель. Года через полтора перестал употреблять наркотики, стал пить спиртные напитки, умеренно, но практически каждый день.
Лукьянчук родился и выросв полной семье, но вскоре после рождения младшей сестры родители разошлись. Через некоторое время мать вторично вышла замуж. Когда он служил в армии, в 1989 г., мать заболела раком, в 1990 г., учитывая данное обстоятельство, его отпустили на неделю из армии повидать мать. "Мать была сильно похудевшая, — рассказал мне в беседе Лукьянчук, — я с горя напился и уснул. В это время пришел мой отец повидать меня, стал стучать в дверь. Тогда отчим взял на кухне нож, открыл дверь и убил отца ножом в сердце. Отец был судим два или три раза, отчим тоже был судим, сколько раз, не знаю. Мама вскоре умерла. Она была одинокий человек, не любила гостей и в гости не ходила. Не знаю, была ли она ласкова со мной. Может, она меня любила, а потом разлюбила. Когда был ребенком, она меня любила, заботилась".
Свою квартиру Лукьянчук отдал родственникам, точнее — они настояли на этом, а он перешел жить к Тане. Она, по словам Лукьянчука, женщина со странностями, "писала очень большими буквами и была очень наивна. Она много пила, хотя я ей и не разрешал, а ее мать была пьяницей, пила все время и еще была инвалидом, у нее нога сломана и не сгибается. Криулин был ее сожитель, он два раза судим, без определенного места жительства, поэтому жил с ней. С соседским дедом они ловили собак, снимали с них шкуры и продавали, а собачье мясо ели за милую душу. Меня тоже угощали, один раз я попробовал, но мне стало плохо — желудок не принимал. Дед тоже был судим".
Весьма информативны рассказы Лукьянчука о себе как о личности, о своих переживаниях, о своем понимании собственного поведения, в том числе преступного. Его высказывания и материалы тестирования дают возможность представить исчерпывающее объяснение столь необычных поступков этого человека.
"Не люблю больших компаний, один-два друга и все. Одному лучше. В школе за партой сидел один во всех классах, так мне нравилось. Меня часто били на улице, ломали ребра, нос, изуродовали лицо. Место, где я жил, было такое, одна пьянь. Пытался убегать от них, но не всегда удавалось. Били меня в основном после армии. Оружие не носил с собой, потому что знал, что пырну кого-нибудь. Все нервные какие-то, все стараются притеснить. Я не мстил никому, руки у меня тонкие, не для драки. Наркотики стал потреблять потому, что мне было неспокойно, потом они перестали помогать, и я перешел на вино и водку. Все ждал что-нибудь нехорошее, кто-то придет что ли, или вызовут, напряжение постоянное. Казалось, что забыл выключить газ, не знал, по какой дороге идти, то автобус подозрительный чем-то, то люди были за деревьями. Во сне снилось, что милиция бегает за мной, я убегаю, постоянно убегал. Ребенок в утробе матери ведь не понимает, что он родится, а то бы он отказался это сделать. В утробе хорошо, его там кормят, там тепло. Жизнь выталкивает в другую жизнь. Жизнь вне утробы есть смерть.
Мне давно хотелось убить человека. Все случая не было, а тут он сам пришел (имеется в виду убийство незнакомого мужчины. — Ю.А.). Я сказал Криулину, что его надо задушить, а Криулин хотел зарезать. Человек он мне неизвестный, он пришел, чтобы его убили, и его надо было убивать. Я после спать хотел.
Когда делаешь то, что хочешь, это — зло. Оно сильное, большое, с ним хорошо. Ваше "Я" очень маленькое, зло его затопляет. Голова так работает, чтобы сделать зло, даже не убить обязательно, а нанести удар. Таню я придушивал и мать ее, но останавливался. На улице пьяных душил, за это меня били. Смерть — это когда исчезает фактор времени. Она мне интересна, я бы ее исследовал, но у меня сейчас нет наркотиков, а то бы я их принимал и приближался к смерти. Я помогал смерти. Мне помогало зло, и мне с ним было хорошо. Мне страшно без зла, кто я, в сущности, без него? Зло давало мне покой на воле, а здесь оно надо мной смеется. Постоянно зло где-то рядом, оно сильное, я не знаю, как от него оградиться. Когда злые мысли звенят в голове, я только иногда мог их утихомирить. Мне стало интересно со злом, я слушался его призывов убивать. Не знаю, где мера, где край, я стал под защиту зла. Зло внушало мне убивать, оно внушало мне ясные, понятные и убедительные мысли. Зло посещает, когда в газетах криминальная хроника, радость берет, душевный подъем. Когда читаю про убийства, радуюсь, а потом думаю, что это плохо. Радость эта вызывается злом.
Надо прятаться, чтобы никто не знал, где ты находишься. В тюрьме безопаснее, чем на воле, тебе минимум дают, охраняют, кормят. А кто меня будет охранять на свободе?!"
Какие выводы можно сделать из описания жизни Лукьянчука, анализа совершенных им убийств, его размышлений и пояснений?
Прежде всего, Лукьянчук является, по-видимому, душевнобольным человеком, судебно-психиатрическая комиссия констатировала у него шизофрению. У этого человека четко сформирован бред преследования, он очень боится всего и сам не знает, чего именно, поэтому страх носит глобальный характер и, по существу, представляет собой страх смерти. Одним словом, это фобическая, крайне тревожная личность.
Это четко просматривается в продолжении незаконченных предложений. Например: "Если бы я занимал руководящий пост... я обеспечил бы себе безопасность"; "знаю, что глупо, но боюсь... жить"; "сделал бы все, чтобы забыть... страх"; "большинство моих товарищей не знает, что я боюсь... их самих". Применение методики "Нарисуйте человека" показало, что Лукьянчук является незрелой, инфантильной, регрессивной личностью. Этот тест позволил выявить у него грубость, черствость, инфантильную агрессию, осторожность и скрытность, желание мужественности, а также деперсонализацию (он жаловался врачу, что руки у него меняют длину) и озабоченность наплывом мыслей. Он незащищен, зависим, неуверен в себе, постоянно испытывает тревогу.
Особенно показательны слова Лукьянчука о требуемой безопасности в утробе матери и нежелании рождения, которое он расценивает в качестве смерти. Свои соображения по этой проблеме высказывали многие ученые, в частности С. Гроф, но то, к чему они пришли в результате своих исследований, было интуитивно сформулировано безграмотным шизофреником, который испытывал жгучую потребность укрыться в материнском лоне. Психологически тюрьма, тюремная камера играют для него ту же роль. Именно поэтому психологическое тестирование выявило его зависимость от матери. Можно сказать, что Лукьянчук настолько страшится жизни, что хочет уйти из нее.
Сейчас мы можем подойти к определению личности и мотивов поведения Лукьянчука. Это — некрофильская, замкнутая, самодостаточная, дезадаптированная личность, исключительно близко стоящая к смерти, которой она, с одной стороны, страшится, а с другой — непреодолимо стремится к ней. Лукьянчук сказал: "Я помогал смерти... Мне страшно без зла... Я слушался его призывов убивать". Он дал афористическое, просто блестящее определение смерти: "Смерть — это когда исчезает фактор времени", — и ощущал себя ее слугой. Причем в его больном воображении она принимала образ всеобщего и всепоглощающего зла, однако это зло у него не было с безусловным знаком минус, напротив, судя по его рассказам, оно не обладает зловещими чертами, с ним ему хорошо и оно ему давало покой. Зло, т.е. смерть, "постоянно где-то рядом", и он был под его защитой.
К смерти его тянуло всегда, поэтому он придушивал пьяных, свою сожительницу и ее мать, но тогда еще мог контролировать себя и по этой причине не носил с собой нож. Обращает на себя внимание, что Лукьянчук убил четверых людей и покушался на убийство в течение довольно короткого промежутка времени — за три с половиной месяца. Ясно, что потребность убивать стала компульсивной, приняла характер вынужденного влечения. Он убивал ради убийства, само убийство было мотивом его действий.
Социальное окружение Лукьянчука никак не могло компенсировать его болезненные состояния, а, напротив, лишь усугубило их. Он находился на самой низшей ступени общества среди алкоголиков, бродяг и преступников, среди всеобщего насилия и пьянства, среди людей, которые убивают и съедают собак.
К числу преступных некрофилов можно отнести не только людей типа Лукьянчука, сексуальных или наемных убийц, но и многих других, например,- наемников на больших и малых войнах. Последних обычно влечет не возможность получения законного и немалого вознаграждения или даже добыча, которая может быть получена путем разбоя, а главным образом возможность убивать, играя со смертью, участвуя в эмоционально насыщенных и острых ситуациях. Они ищут войну и не могут прожить без нее, точнее — без тех почти идеальных возможностей почти легальных убийств. Поэтому они кочуют с одного фронта на другой, причем не всегда имеет значение, какие цели преследует данная армия (или иная вооруженная группа) и во имя каких идеалов она сражается. Главное — простор для убийства.
Это не те люди, участники кровавых событий, которые потом долго и тяжко переживают свою вину и стремятся к покаянию. Для них война и убийство на войне есть "обычная" работа, это профессионалы своего дела, они знают все его тонкости, в том числе и способы ухода от какой-либо ответственности. Среди них есть и борцы за свободу своего народа, но это никак не изменяет того бесспорного факта, что они некрофилы. При этом убийства могут совершаться под благородным флагом освобождения, хотя в очень многих случаях такие поступки не вызываются военной или иной необходимостью и совершаются только потому, что так угодно некрофилу. Например, гнусный убийца Басаев, который в 1995 году во главе чеченской террористической группы захватил г. Буденновск, приказал расстрелять там нескольких попавших ему в руки безоружных людей.
Поистине безграничные возможности открываются для некрофилов, когда в их власти оказывается мирное население. Это наблюдалось во все времена человеческой истории, практически во всех войнах, гражданских в том числе, причем иногда зверели и те, которые прежде никак не проявляли себя в качестве агрессоров. Германский вермахт, призванный завоевать весь мир, на временно оккупированных восточных территориях довольно скоро превратился в банду насильников и убийц. Очень часто мирное население уничтожалось по приказу сверху: так делала гитлеровская верхушка, так делал Чингисхан, так делали тысячи других завоевателей до него. Но каждый раз для исполнения таких указаний были нужны "верные" люди, всегда ими оказывались некрофилы.
Если нет возможности убивать на войне по причине, скажем, инвалидности или возраста, бывшие боевики могут уйти в криминальные или полукриминальные формирования, где вновь смогут испытать сладостный трепет близости смерти и получат возможность еще убивать. Но лучше всего, конечно, продолжать воевать, поскольку здесь обеспечена внешняя защита и самозащита, самооправдание некрофильских влечений. По данным М. Решетникова ("Литературная газета", 1995 г., № 55-58), до 12% бывших участников боевых действий в Афганистане (выборка 1991 г. — 2000 человек) хотели бы посвятить свою жизнь военной службе по контракту в составе любой воюющей армии, независимо от страны, предоставившей им такую возможность.
7. Извечные мотивы убийств
Когда исследователь предпринимает попытку решить такую сложную проблему, как мотивы убийства, он поневоле должен рассмотреть и те концепции на этот счет, которые уже имеются. Поскольку же убийство от начала веков всегда привлекало к себе внимание, то и концепции эти (представления, взгляды) тоже насчитывают столь же длительную историю. Разумеется, прежде это были обыденные толкования, которые затем незаметно, но прочно вошли в научный оборот, подчас сохранив, к сожалению, то содержание, которое вкладывалось в них в обычной жизни и в рамках определенной культуры. В первую очередь я имею в виду такие наиболее признанные современной наукой мотивы убийств, как корысть, ревность и месть.
Впрочем, называть их мотивами в чистом виде, наверное, не очень точно, вернее, совсем не точно. Это, скорее всего, мотивировки, устоявшиеся штампы, которыми в силу привычки продолжают пользоваться как в судебно-следственной деятельности, так и в науке. При этом не очень задумываются над тем, что такое, собственно, мотив, каково содержание каждого из вышеперечисленных мотивов, а руководствуются лишь тем, что он по своим внешним признакам подходит к данной ситуации и к конкретному лицу. Как правило, игнорируются следующие очень важные обстоятельства: мотив есть субъективный смысл поведения, включающий в себя психологический выигрыш от определенных поступков; поведение часто полимотивировано, причем полимотивированность следует понимать и как одновременное функционирование разных мотивов, и как существование последних в различных пластах психики — в сферах сознания и бессознательного; мотивы не лежат на поверхности, их нельзя вывести из анализа только поступков, не вникая в сущность данной личности, в структуру ее психологических особенностей, в прожитую данным человеком жизнь, не рассматривая совершенное убийство в цепи других действий.
Возвращаясь к корысти, мести и ревности, следует отметить, что это настолько распространенные и настолько "житейские" понятия, что в них можно вносить самое различное содержание, в том числе и с позиций здравого смысла, а не научно взвешенных критериев. Еще более неконкретно понятие хулиганских побуждений, которое тоже часто называют мотивом убийства.
Необходимо знать, какую функцию (или функции) выполняют названные мотивы в отношении личности, какую "службу ей служат", в чем для нее психологическая "выгода" от совершения убийства. Этот момент я считаю наиболее важным для понимания мотивов убийств, поскольку любое субъективное побуждение должно освещаться с позиций личностного смысла, личностной значимости. Но к такому пониманию я вернусь несколько позже, а сейчас следует рассмотреть, что такое корысть, месть, ревность и так называемые хулиганские побуждения.
В словарях русского языка корысть определяется как выгода, материальная польза, в чем на первый взгляд вроде бы нельзя видеть что-то очень дурное. Однако в советское время, когда насаждалась убогость и материальная необеспеченность большей части населения, слово "корысть" стало пользоваться у нас плохой репутацией. В нем усматривали только жадность и накопительство, стремление к наживе и достатку, сведение всех людских отношений к материальной выгоде, абсолютизацию личного интереса. Наши идеологи исходили из той общей утопической идеи, что советские люди, наподобие первых христиан, менее всего должны думать об имущественных благах и преследовать личные интересы. Их задача — служить государству и партии. Поэтому объявлялось, что корысть — это пережиток, в буржуазном обществе — основная движущая пружина действий людей в сфере общественной деятельности и личных взаимоотношений.
Вот что писал о корысти криминолог Б. С. Волков: это одно из самых сильных побуждений, толкающих людей на совершение преступлений; она порождает больше всего зла на земле и возникла вместе с частной собственностью. Корысть становится при капитализме основным стимулом, а в советской стране справедливо рассматривается как отрицательное моральное качество. По мере развития социалистического общества место этого мотива в структуре преступности будет постоянно уменьшаться, уже сейчас в судебной практике не найти случаев совершения преступлений из-за нужды, голода, материальной необеспеченности и по другим подобным мотивам (?!). По мнению Б. С. Волкова, в советской действительности не только не встречаются, но становятся просто немыслимыми некоторые формы проявления корысти, с .которыми сталкивается судебная практика в условиях капиталистического общества.
Б. С. Волков и другие почтенные авторы, писавшие в те годы о корысти, не только перевернули с ног на голову движущие силы человеческого поведения в любом обществе, не только представили искаженную картину разных социальных систем, но и попросту перепутали корысть с корыстолюбием, что далеко не одно и то же. Однако корыстные мотивы действительно могут иметь место при совершении убийств, но не всегда даже в тех ситуациях, когда убивают при завладении имуществом. Здесь следует различать следующие основные варианты: захват принадлежащих другому вещей (предметов) возможен лишь в случае его убийства; убийство не является необходимым условием завладения ценностью, это могло бы произойти путем устрашения, обмана, приведения в бессознательное состояние и т.д.; независимо от того, как могло бы осуществиться посягательство на чужое имущество, убийство диктуется потребностью обеспечения безопасности нападающего (нападающих) и его безнаказанности.
Лишь в одном из этих трех вариантов мотив собственно убийства носит корыстный характер, хотя все они переплетаются с посягательством на чужое имущество. В первой и третьей ситуациях убийство выступает в качестве обеспечивающего способа либо завладения ценностями либо избегания ответственности, причем любой, не обязательно судебной. Во второй ситуации незаконный захват имущества порождается корыстными мотивами, а само убийство совсем иными побуждениями, чаще всего утверждения и самоутверждения. Психологический выигрыш в таком, казалось бы, ненужном лишении жизни как раз и состоит.
Во всех названных случаях убийство становится тем центром, вокруг которого строится все остальное. Это так происходит даже тогда, когда жизнь жертвы не представляет для убийцы абсолютно никакой ценности, но ее ценность всегда несомненна для общества, что и придает убийству особую значимость. Иногда отсутствие корыстного мотива совсем неочевидно даже для самого преступника, особенно если для него мучительны переживания своих жизненных неудач, непризнания со стороны непосредственного социального окружения, ощущения своей неполноценности и ненужности, причем сами переживания во многом носят бессознательный характер. Переплетение корыстного мотива с некорыстным может быть столь сложным и внешне противоречивым, что выявление и понимание их соотношения возможно лишь в результате специального анализа.
Что такое месть? Это ответное намеренное действие в отплату за зло, возмездие за что-нибудь, например, за оскорбление, обиду, страдание, материальный убыток. В прошлом она считалась важной общественной добродетелью и одним из регуляторов отношений между людьми, хотя христианская мораль осуждала и осуждает месть. В современной нравственности месть в основном расценивается как порок, в чем нельзя не видеть завоевание цивилизации. Действительно, она не может считаться эффективным и человечным способом разрешения конфликтов, подчас создает лишь видимость восстановления справедливости, но не может обеспечить ее, так как по большей части зиждется на агрессии и грубой силе. Одна месть влечет другую, одно насилие — другое и в целом это порождает атмосферу вражды, ненависти, настороженности и недоверия между людьми или группами. Национальные конфликты, во многом складывающиеся как индивидуальные мщения, можно представить себе как бесконечную цепь местей, в общем-то бессмысленную.
Очень трудно дать хотя бы перечень ситуаций, вызывающих месть, или ситуаций, в которых она реализуется, хотя такие ситуации могут быть типологизированы. Это действия, начиная с насилия в ответ на устное оскорбление до уничтожения целых народов. Она может быть направлена как против личности, так и против имущества в связи с ущербом, причиненным самому убийце или (и) его близким. Вызвавшие ее поводы могут "быть совершенно неадекватны характеру порожденных ими ответных действий, и здесь все или очень многое зависит от субъективного восприятия виновным сложившейся ситуации, от его собственных возможностей, от принципов и требований той культуры, в которой действует мстящий человек. Поэтому так важно выяснить все обстоятельства, породившие месть.
Однако все сказанное отнюдь не раскрывает того, что же представляет собой месть как мотив убийства. Прежде чем пытаться решить эту проблему, поставим вопрос: всегда ли отомстивший человек получает удовлетворение именно от мести, т.е. от уничтожения другого человека. Думается, что в очень многих случаях это далеко не так и особенно тогда, когда отмщение предписывает ему окружение, причем сама месть выступает в качестве одной из важнейших норм ценимой или навязываемой ему культуры. Я имею в виду в первую очередь кровную месть, когда виновный стремится не только, а иногда и не столько получать удовлетворение от предпринимаемого насилия, сколько исполнить обычай, который лично ему может быть даже неприятен. Предписанная месть не носит поэтому сугубо личный характер, а приобретает общественное звучание, нередко достаточно широкое, приобретает, если можно так выразиться, экстравертный характер. Реализация подобной мести может быть "по достоинству" оценена при ее реализации в закрытых сообществах, например, среди преступников. В их среде жестко предписывается, что определенные действия, в том числе даже словесные оскорбления, обязательно должны вызывать ответное насилие. В противном случае, как и при неисполнении кровной мести, человек отвергается сообществом и в связи с этим подвергается различным санкциям, подчас весьма унизительным и жестоким.
Поэтому можно утверждать, что иногда месть носит вынужденный характер и о личном удовлетворении приходится говорить не в связи с тем, что убийца причинил смерть потерпевшему, а потому, что он исполнил обычай. Впрочем, и в этом аспекте удовлетворение, по-видимому, испытывают далеко не все. Но правомерно ли подобную месть назвать местью, если она навязана извне, а ее личностный смысл состоит в конформном подчинении среде? Представляется, что по внешним признакам это все-таки месть, но она не может оцениваться в качестве мотива соответствующих действий. Им выступает стремление утвердиться, сохраниться на социально-психологическом уровне, т.е. в глазах группы, подчас очень большой, например, национальной, или иного сообщества. Неподчинение способно вызвать катастрофу, низвергание вниз, утрату всего наиболее ценного, социального положения, авторитета, уважения окружающих, иногда имущества и даже жизни, изгнание из общности, а, значит, небытие, несуществование, чаще всего социальное. Таким образом, здесь мотив подчинения культуре как бы защищает личность и он отражает главным образом отношения не с жертвой мести, а со своей средой и с самим собой.
Следовательно, "конформная" месть служит целям социального и социально-психологического утверждения (подтверждения), что само по себе может стать мощным стимулом насилия. Поэтому и такая месть входит в мотивационный комплекс смертельной агрессии.
Рассмотрим другой вариант: месть осуществляется по инициативе, по желанию самого преступника, его никто на это не толкает и к этому не принуждает; если давление извне и есть, то оно минимально, не носит характера ультиматума и уж во всяком случае не расходится с его собственным стремлением.
Имеет ли здесь место месть? Думается, что да, поскольку как раз в нанесении ущерба другому состоит смысл насилия, которое призвано принести удовлетворение мстящему. Однако он не только получает от этого психологический комфорт, но и тем самым психологически защищает себя, цельность и значимость своего "Я", свое представление о себе, восстанавливает справедливость, иногда понимаемую весьма субъективно; он психологически компенсирует утраченное, что относимо и к случаям кровной мести. Вместе с тем тот, кто мстит, может защищать и свой собственный социальный статус, т.е. утверждать себя в глазах среды. Следует заметить, что смысл мстящих действий складывается не из одного слоя.
Рассмотрим еще один вариант мести — в аспекте восстановления справедливости. Здесь объектом насилия выступает человек или группа людей, которые представляются носителями опасных пороков или они совершили тяжкие преступления, причем совсем необязательно, чтобы тем самым они причинили ущерб тому, кто собирается мстить. Само восстановление справедливости носит характер выполнения общественного долга, вернее, представляется так тем, кто мстит, что может играть роль и самооправдания. Я сейчас имею в виду, например, орудовавшие в 70-80-х годах в некоторых латиноамериканских странах так называемые эскадроны смерти, которые без суда и следствия уничтожали преступников, в том числе весьма опасных.
Известны случаи убийства проституток лицами, которые называют себя социальными санитарами, и уничтожение несчастных женщин представляют как восстановление справедливости, поскольку последние растлевают нравы и являются носителями опасных болезней. Естественно, что не может быть и речи о такой мести проституткам, как требование общественной справедливости, но несомненно наличие им мести как женщинам (символе женщины), выступающим в качестве источника тяжких сексуальных переживаний убийцы. Проституток же выбирают потому, что они наименее защищены и их убийство как бы легче оправдать, в том числе в собственных глазах.
Когда агрессия совершается с тем, чтобы на психологическом уровне отстоять представление о самом себе или поднять его, отразить посягательства на свой биологический или социальный статус, мотивом выступает не месть, а утверждение (подтверждение) себя в среде, а также самоутверждение. Здесь, как и при вынужденном подчинении давлению окружающих, определяющая роль принадлежит повышенной тревожности, которая окрашивает все возникающие эмоции, связи и процессы в соответствующие тона. Мотив же отражает отношения не столько с жертвой мести, сколько со всей средой и с самим собой, причем тревожность часто мешает адекватно воспринимать действительность. Конечно, одни и те же поступки могут быть полимотивированными, порождаться и мотивами мести, и мотивами утверждения, что сделает их еще более целеустремленными и фатально предопределенными.
Месть бывает связана с ревностью. Последняя представляет собой недоверчивость, мучительные и тягостные сомнения в чьей-то верности и любви, в полной преданности. Это и желание владеть чем-то, неприязненно-враждебное чувство по отношению к успехам, достоянию или популярности другого лица,, к его самостоятельности в действиях и чувствах. Ревнующий человек стремится к тому, чтобы все наиболее, по его мнению, ценное принадлежало ему. Поэтому очень часто ревность является следствием эгоизма, себялюбия, тщеславия, зависти. Однако проявление этого чувства не следует всегда расценивать в качестве анахронизма, ибо ревность представляет собой механизм соревнования между людьми и, следовательно, один из путей их успехов в жизни.
Зависть к чужим успехам, страстное стремление владеть всем тем, что человек видит у других и что в его глазах представляет значительную ценность, могут побуждать к убийству ради завладения имуществом или кары тому, кто им владеет, вызывая жгучую ненависть.
Ревность (и зависть) способны возникнуть не только в связи с материальным достатком другого, но и потому, что этот другой (другая) красив, обаятелен, умен, легко завоевывает расположение окружающих и особенно женщин (мужчин), ему всегда везет и т.д. Но почему такие переживания неумолимо толкают одних людей к безнравственным поступкам, а у других даже не возникают, для чего "нужны" личности все эти чувства, что она выигрывает от этого и соответствующего поведения?
Те, которые испытывают ревность в связи с чужими удачами и успехами, чувствуют острую и непреходящую зависть, беспокойство и неуверенность в себе и своем социальном существовании, поскольку не они владеют вожделенными ценностями или столь важными личностными чертами. Вот если бы все это было в их руках, тревожность и беспокойство значительно снизились бы или вообще исчезли, они перестали бы ощущать эту травмирующую, изматывающую угрозу своему бытию, этот неясный и глубоко лежащий страх за себя. Но такого рода надежды напрасны, поскольку повышенная тревожность, как фундаментальная черта их личности, вновь и вновь будет порождать зависть и ревность по самым разным и неожиданным поводам.
Страх остается, как и желание удержать достигнутое и одному наслаждаться им, одному пользоваться вниманием, расположением и приязнью другого лица. Поэтому ревность можно понимать как порождение страха при стремлении обладать какой-то ценностью и удержать ее. Ревность всегда питается боязнью потери этой ценности или невозможностью обрести что-то очень значимое, причем для ее возникновения не имеет значения, вызвано ли это чувство действительными или ложными причинами.
Как мы видим, не сама ревность всегда, когда она, казалось бы, лежит на поверхности, в действительности является мотивом поведения, а то, что лежит в ее основе и ее же в определенной мере порождает, — стремление утвердить себя, подтвердить свое бытие путем овладения новыми благами, которые есть у других. Этот мотив может порождать и корыстные убийства, выступая, в частности, в качестве инструмента мести тому, кто демонстрировал, обычно не желая того, его, виновного, несостоятельность, незначительность, несущественность, поскольку не он, а "обладатель" имел ту самую ценность и распоряжался ею. Тем самым убийца утверждает себя, в первую очередь, в собственных глазах.
Подобного рода мотив имеет гораздо большее распространение при совершении убийств, чем нам представляется сейчас. Очевидно, что такой мотив достаточно часто можно обнаружить в насильственных действиях молодых людей, завидующих чужому достатку, общественному положению или признанию, испытывающих жгучую ревность к тем, кто имеет престижную одежду, автомобиль, мотоцикл или магнитофон либо пользуется расположением девушек и т.д. Именно этим во многом объясняется особая жестокость, цинизм и разрушительность действий убийц при совершении некоторых разбойных нападений, когда, например, потерпевший подвергается, на первый взгляд, бессмысленному избиению, уничтожаются его вещи и т.д.
В том, что я сейчас сказал о ревности, не выделен один очень важный аспект, который связан с отношениями между полами. Этот аспект не может не вызывать повышенный интерес, поскольку многие убийства совершаются из ревности. Здесь на первый план выходит неосознаваемое ощущение своей неполноценности, ущемленности, угрозы своему бытию, утраты его смысла и значимости. Указанное ощущение вызывается тем, что лицо, вызывающее ревность, демонстрирует другому его неполноценность, недостаточность как мужчины (женщины), поскольку предпочитает ему какого-либо иного человека. Эта демонстрация, часто совсем невольная, может быть чрезвычайно травматичной и невыносимой, именно в ней обычно бывает заключено названное предпочтение. По-видимому, в такие моменты тревожность достигает наивысшего уровня и насильственные действия представляют собой, образно говоря, попытку защитить, спасти себя. Естественно, что в таких критических состояниях теряют силу нравственные и иные запреты.
Из числа изученных мною убийств из ревности я хотел бы выделить те, когда убийца точно знал, что жена (сожительница) изменяет ему, однако не предпринимал никаких действий, если не считать вялых оскорблений по адресу женщины. Но все это продолжалось до тех пор, пока она открыто не говорила ему, что у нее есть некто лучше, чем он. Вот тогда она подписывала себе смертный приговор, причем после убийства часто предпринимались попытки сожжения жертвы, что имело смысл полного уничтожения той, которая демонстрировала убийце его биологическую и (или) социальную несостоятельность.
Иногда ревность носит инфантильный характер, когда ревнующий взрослый человек очень напоминает ребенка, ревнующего к своему брату или сестре, которых, как ему кажется, больше любят родители. Подобное же чувство способны испытывать, например, чиновники, ищущие благорасположение своего начальника и отчаянно ревнующие к другим, которые смогли добиться такого счастья.
Часто в поведении ревнивца нет ни безмерного эгоизма, ни просто стремления во что бы то ни стало обладать человеком, который любим, к которому влечет и т.д. Скорее имеет место месть судьбе, реакция на тяжкое унижение, когда смертельной опасности подвергается все то, что составляет основу жизни. Именно под влиянием такой опасности зреют ненависть и злоба, придающие защите своей личности особую динамичность и разрушительность.
Неверно принимать за ревность месть за поруганное доверие, за бесчестное поведение и обман, поскольку они не связаны с эгоистическим стремлением любой ценой пользоваться расположением и любовью другого человека, удержать его, с болезненной и преувеличенной подозрительностью, с мелочной мнительностью. Не следует считать ревностью все то, что похоже на нее лишь внешне. Не нужно думать, что, например, супружеская или иная измена либо угроза ее наступления всегда вызывают только ревность в традиционном ее понимании, рамки которого я пытался расширить. В то же время ситуация, например, супружеской измены отнюдь не всегда порождает убийство из ревности, из такой ситуации есть другие, нравственно приемлемые выходы. Ни месть, ни ревность ни в коем случае не являются специфическими мотивами убийства.
Ревность проявляется вовне, отражая отношение к, потерпевшему, обиду и недовольство его (ее) действиями, досаду, гнев, негодование. Вне отношений с ним (с ней) она попросту не может существовать. В некоторых случаях поведение жертвы, особенно если оно носило аморальный характер (например, не вызывающая сомнения супружеская измена), может порождать состояние сильнейшего душевного волнения.
Самыми любимыми "мотивами" отечественных юристов, когда у, них не хватает знаний, чтобы объяснить причины убийств, являются хулиганские побуждения или хулиганские мотивы. Обычно на них указывают при анализе и хулиганства, т.е. исходят из того, что хулиганские действия совершаются по хулиганским мотивам. Иначе говоря, сам мотив вроде бы уже преступен, но это мало кого смущает, ведь все становится просто, особенно когда надо установить субъективные причины необычных или внешне непонятных убийств, в том числе тех, которые в действительности совершены в связи с сексуальными переживаниями. Так удобно все "списать" на эти самые хулиганские побуждения, и совсем не нужно ломать голову...
Хулиганские мотивы, равно как и корысть с местью появились в научном и практическом обиходе юристов не в последнюю очередь потому, что на эти субъективные стимулы указывал уголовный закон. Однако закон имел в виду вовсе не мотивы, а отягчающие ответственность обстоятельства.
Сторонники концепции хулиганских побуждений никогда не объясняют, почему в одних случаях подобные побуждения приводят к убийствам и тяжким телесным повреждениям, а в других — к хулиганству. Поэтому понять, чем отличаются указанные побуждения при совершении убийств от таких же побуждений при учинении хулиганских действий, практически невозможно. Получается, что о различиях между ними можно судить лишь по характеру и тяжести ущерба человеку.
Хулиганскими побуждениями принято называть стремление в вызывающей форме проявить себя, выразить пренебрежение к обществу, другим людям, законам и правилам человеческого общежития. Такие побуждения предполагают отсутствие личных отношений вражды, зависти, неприязни и т.д. между виновным и потерпевшим. В основе хулиганских побуждений, по мнению некоторых исследователей, обычно лежат эгоизм, озлобленность и неудовлетворенность, доходящие до тупой злобы, вызванные явным расхождением между уровнем притязаний человека и имеющимися возможностями их удовлетворения. Обычно притязания завышены по сравнению с возможностями, которые бывают ограничены личными способностями и объективными обстоятельствами. Выбор именно хулиганской формы преодоления указанного противоречия определяется условиями нравственного формирования личности, ее бескультурьем, невоспитанностью.
Хулиганские побуждения часто проявляются по внешне, казалось бы, незначительному поводу, когда ситуация и в том числе будущий потерпевший не дают субъекту преступления объективного предлога для учинения преступных действий, в частности расправы над ним. Поэтому жертвами часто становятся совершенно случайные лица, что не означает отсутствия глубинной личной детерминации хулиганских действий.
Итак, хулиганские побуждения — это стремление в вызывающей форме проявить себя, выразить пренебрежение к обществу и его установлениям... Но в вызывающей форме можно проявить себя, отнюдь не преступая уголовный закон (например, манерами, одеждой). То же самое можно сказать и о пренебрежении к обществу, формы и способы которого столь многообразны, что перечислить их попросту невозможно. Возникает вопрос, почему в одних случаях, желая проявить себя в общественно нежелательной форме, один человек использует нецензурные выражения в общественных местах, а другой может лишить кого-то жизни.
Если хулиганские побуждения диктуются стремлением бросить вызов обществу, почему такими побуждениями объясняются действия убийцы, который глубокой ночью и без свидетелей совершает убийство ранее незнакомого человека, находящегося в нетрезвом состоянии, причем без каких-либо попыток завладеть его имуществом. Если, далее, в основе хулиганских побуждений лежат бескультурье и невоспитанность, почему насильственные действия по таким мотивам совершают люди, получившие хорошее воспитание и отличающиеся достаточным уровнем культуры. Совершенно очевидно, что желание проявить себя в вызывающей форме является производным от чего-то очень важного для личности, и в этом состоит субъективный смысл подобного поведения.
Чтобы понять мотивы внешне беспричинных действий, которые, к сожалению, привычно относят к совершаемым по хулиганским побуждениям, необходимо найти ответ на неоднократно ставившийся выше вопрос: ради чего субъект поступает так, что он от этого выигрывает в психологическом отношении. Я полагаю, что в этих случаях мотивы носят глубинный бессознательный характер и связаны с психотравмирующими переживаниями неуверенности, страха, беспокойства, боязни за свое существование, место в жизни. Причем тревожность столь велика, а переживания достигают такого уровня, что человек, чтобы защитить себя, действительно начинает пренебрегать всеми людскими законами.
Совершая же хулиганские поступки и в их рамках убийство, человек демонстрирует себя, доказывает себе и другим — "вот он я, я есть", тем самым утверждая себя. То, что утверждение и самоутверждение происходит в общественно опасной форме, уже зависит от уровня культуры данного лица и от интенсивности субъективных переживаний, требующих показать, проявить себя во что бы то ни стало.
Поэтому я считаю, что в природе не существует никаких хулиганских побуждений или хулиганских мотивов, а есть истероидное стремление защитить, обеспечить свое бытие, подтвердить себя в качестве социального и биологического существа, т.е. все тот же мотив утверждения. Конечно, возникает вопрос, почему подобное утверждение происходит за счет других и притом обычно в разрушительных формах.
В этой связи отметим, что если человек ощущает себя живущим в угрожающей атмосфере (а как раз таких людей я и имею в виду), то снять свою бессознательную боязнь можно, только потеснив других, как бы отодвинув от себя, а еще надежнее — уничтожив носителей угрозы себе. Именно последний путь субъективно наиболее выгоден в том смысле, что, идя по нему, можно, казалось бы, сразу решить все свои психологические проблемы, приобретшие бытийный смысл. Правда, при учинении хулиганских действий не всегда страдают люди, иногда происходит вандалическое уничтожение вещей — мебели, стекол, зеленых насаждений и т.д., а также животных. Это имеет место потому, что если мир в основном ощущается как враждебный и несущий угрозу, то и его менее существенные части, т.е. не люди, тоже враждебны, чужды, непонятны. Поэтому они тоже должны быть уничтожены.
Насилие в руках агрессивного и жестокого человека приобретает самостоятельное, самодовлеющее значение как орудие установления его власти. В сам момент применения насилия, терзая, пытая, уничтожая другого, причиняя ему особые страдания, убийца ощущает наконец-то, что он тоже силен, он способен проявить всю полноту своей власти. Быть может, именно в этот момент, без остатка порабощая свою жертву, он живет наиболее яркой жизнью. Поэтому жестокие пытки, применяемые сейчас многими рэкетирами и разбойниками при вымогательстве денег и других материальных ценностей, часто мотивируются желанием не только получения этих ценностей, но и причинения особых страданий и мучений как средства утверждения своей власти в данный момент.
Почему же так важно иметь власть, показать ее себе и другим? Я думаю, что во всех стремлениях к власти (к любой власти!) лежит возникшее еще в глубочайшей древности опасение за себя, за свою жизнь, если человек не в состоянии управлять окружающими. Он должен руководить ими, властвовать над ними, поскольку именно они несут угрозу его бытию. Это не всегда были люди другого племени и рода, но в целях безопасности надежнее подчинить их себе, т.е. завоевать. Врагами могли быть и соплеменники.
Воля к власти бесчисленное количество раз передавалась из поколения в поколение как гарантия личной безопасности и благополучия, постоянно меняя формы, но совсем не утрачивая своего главного содержания и предназначения. Демонстрируя власть, утверждая себя в среде, человек наливался силой от ощущения обладания ею. Ее негативные внешние проявления весьма разнообразны — от оскорблений самодурствующего чиновного начальника до уничтожения целых народов к вящей славе тирана.
В целом можно считать, что большинство убийств имеет субъективный, как правило, неосознаваемый, смысл защиты от внешней угрозы, которой в действительности может не быть. Здесь страх перед вероятной агрессией обычно мотивирует совершение упреждающих поступков. О происхождении эмоции страха я уже говорил ранее, он ведет свое начало с первых дней жизни индивида. Напомню только, что изначально она формируется психическим лишением ребенка в детстве, эмоциональным отверганием его родителями, что затем способно приводить к отчуждению личности, характерному для большинства убийц. Это не означает, что эмоция страха фатально приводит к убийству, но недостаточно социализированные ее формы могут иметь такие последствия. Поэтому мотивом многих убийств выступает защита от агрессии среды и мотивов утверждения.
Поскольку утверждение личности занимает столь заметное место в мотивации убийств, есть необходимость вкратце остановиться на этом явлении и его разновидностях.
Утверждение индивида на социальном уровне означает стремление к достижению определенного социально-ролевого положения, связанного с трудовой, профессиональной или общественной деятельностью, часто без ориентации на микроокружение, мнение и оценки которого могут не иметь существенного значения. Выдвижение на социальном уровне обычно связано с завоеванием власти, престижа и авторитета, с карьерой, обеспечением материальными благами.
Убийство как средство утверждения на социальном, а тем более на общесоциальном уровне используется редко, в условиях современной цивилизации — чрезвычайно редко. Я не говорю о красно-коричневых тоталитарных режимах, которые не имеют к цивилизации никакого отношения, но и в рамках таких режимов всегда пытались скрыть или хотя бы оправдать кровавые злодеяния.
На социально-психологическом уровне утверждение предполагает стремление к приобретению признания со стороны личностно значимого ближайшего окружения, т.е. на групповом уровне. Он включает в себя утверждение в глазах семьи или эталонной группы, даже такой, с которой в данный момент субъект и не имеет необходимых контактов. В таких случаях безнравственное поведение может выступать в качестве способа его включения в подобную группу и признания ею. Утверждение на социально-психологическом уровне может осуществляться и вне зависимости от социального признания в широком смысле, от карьеры, профессиональных достижений и т.д. Для многих людей, особенно молодых, потребность в утверждении на групповом уровне является вполне достаточным основанием для совершения тяжкого насилия против личности.
Под самоутверждением следует понимать желание достичь высокой оценки и самооценки своей личности, повысить самоуважение и уровень собственного достоинства и вызванное этим поведение. Однако это часто реализуется не путем требуемых оценок со стороны других групп или общества, а изменением отношения к самому себе благодаря совершению определенных поступков, направленных на преодоление своих внутренних психологических проблем, неуверенности в себе, субъективно ощущаемой слабости, низкой самооценки. Причем все это чаще всего происходит бессознательно.
Из всех трех названных уровней утверждения два последних имеют первостепенное значение в генезисе насилия в обыденной жизни; утверждение на социальном уровне велико в ситуациях тоталитарного режима. Разумеется, в действиях одного человека вполне может наблюдаться мотивация сразу на всех трех уровнях.
Следовало бы отметить особую роль самоутверждения. Самоутверждаясь, человек чувствует себя все более независимым, он тверже стоит на земле, раздвигает психологические рамки своего бытия, сам становится источником изменений в окружающем мире, делая его более безопасным для себя же. Это дает ему возможность показаться в должном свете и в глазах ценимой группы, и в глазах общества, и в своих собственных.
Ярко проявляет себя самоутверждение в качестве мотива при Сексуальном насилии, особенно изнасилованиях, сопровождаемых убийствами. Субъективные причины сексуальных убийств в первую очередь связаны с особенностями представлений человека о самом себе, с Я-концепцией, самоприятием. В этом аспекте сексуальное нападение есть попытка изменить имеющееся, нередко психотравмирующее представление о самом себе, которое в большей степени человеком обычно не осознается, и тем самым повысить собственное самоприятие. Неприятие прежде всего проявляется в негативном эмоциональном отношении к самому себе и собственным действиям. Но в некоторых случаях человек, как ему кажется, примет себя при некоторых специфических условиях, являющихся порождением его Я-концепции. Например, самоприятие может быть осуществлено, если будет преодолено, прежде всего в психологическом плане, доминирование противоположного пола или если будет осуществлено самоутверждение в мужской роли, которое, естественно, трактуется весьма субъективно.
В других случаях перед насильником и сексуальным убийцей стоят чисто защитные задачи. Изнасилование выступает формой защиты имеющегося представления о себе и самоприятия от угрозы, связанной с определенным субъективно унижающим данного человека поведением женщины, которое наносит удар по его самоприятию и оценке себя в мужской роли. При этом поведение женщины объективно может и не быть таковым, более того, она может и не знать об этом. Представление насильника о себе есть отражение в его глазах женщины как некой абстракции, но во взаимоотношениях с конкретными женщинами.
Особенности межполовых взаимоотношений только в том случае угрожают самоприятию, если они в силу определенных личностных дефектов становятся субъективно наиболее значимыми, переживаемыми, что и определяет фиксацию на сексуальной сфере и повышенную восприимчивость к любым элементам отношений с женщинами. Сексуальный убийца Кузнецов убивал изнасилованных им женщин в тех случаях, если ему представлялось, что они своими словами, жестами, даже интонацией голоса унижали его.
Утверждение себя в требуемой сексуальной роли для таких мужчин равносильно тому, чтобы существовать, т.е. на бытийном уровне. Совершая изнасилование, они как бы подтверждают свое право на собственное существование в собственных глазах в первую очередь, ибо их бытие зиждется на роли и поведении в сексуальной сфере. Конечно, все такие внутриличностные тенденции, как правило, не осознаются человеком, от него ускользает их личностный смысл.
При изнасилованиях убийства совершаются в следующих случаях: когда убийца считает, что он, подобно Кузнецову, унижен данной женщиной; когда, убивая жертву, он мстит как бы всем женщинам за то, что они стали источником его тяжких переживаний, причиной его непризнания в межполовых отношениях, его неуверенности в себе как мужчины; когда необходимо скрыть следы преступления и избежать ответственности.
В заключение хотел бы обратить внимание еще на один мотив убийства, сравнительно редко встречающийся: речь идет о так называемом убийстве из любви. В эту группу я хотел бы объединить те случаи, когда убивают родственников или мужа, чаще жену, о которых тем самым хотят проявить заботу, защитить их, т.е. действуют из любви к ним. Убивая, их спасают от чего-то, что представляется страшным. Известны случаи убийства своей семьи, когда ей грозит голодная смерть или реальная опасность попадания в руки безжалостного врага, в том числе во время войны.
Мне известны несколько случаев убийства из любви. В одном из них отец, страдающий шизофренией и периодически поэтому попадавший в психиатрические больницы, убил своего девятимесячного сына. На следующий день ему предстояло в очередной раз лечь туда. Ребенка он спасал от повторения собственной трагической судьбы.
Остров помилованных убийц (очерк)
В двухстах шестидесяти километрах к северо-западу от Вологды, в Белозерском районе, в живописнейшей и пустынной местности, на острове Красном, окруженном большим озером (Новоозером), был мужской монастырь. Собственно здания монастыря остались, и он занимает практически всю площадь острова, поэтому волны озера во многих местах плещутся у самых стен, окружающих его. В начале 20-х годов большевики, разумеется, монастырь закрыли и его строения использовали в качестве лагеря для "врагов народа", что ими делалось, как известно, во множестве других подобных мест. Этим достигались сразу две цели: унижение религии и церкви, создание там, где воздвигался и совершенствовался человеческий дух, лобного места нечеловеческих страданий и вместе с тем готового тюремного учреждения, где сама природа помогала обеспечить надежную охрану и суровый режим.
По преданию, будущий островок Архипелага ГУЛАГ был основан святым Кириллом. Легенды о нем рассказывают следующее.
Родился Кирилл в семье дворян Белых в г. Галиче (Костромская область). Еще подростком он оставил семью и ушел на Вологодчину к святителю Корнилию в Комельскую обитель. Там он был пострижен в монахи, обучился основным монашеским подвигам: послушанию, посту и молитве. Путь на Белоозеро указала ему Богородица (Тихвинская), которая явилась ему во сне и сказала: "Угодник Пресвятые Троицы, раб мой, Кирилл, иди на восточную сторону Белоозера, и явит тебе Господь и сын Мой место упокоения для твоей старости". Так Кирилл появился на Белоозере.
В 1517 г. на Красном острове под высокой елью устроил он себе хижину, построил келью для братии и соорудил две церкви — Вознесения Христова и Одигитрии. Жизнь Кирилла на острове не была безмятежной. Братия жила в ужасной нищете. Но Кирилл мужественно переносил все тяготы, подавая пример истинного смирения, твердости веры и духа.
Раз воры украли колокол, но всю ночь проблуждали вокруг монастыря и вынуждены были вернуться в обитель. Они пали к ногам преподобного и просили прощения. Кирилл велел их накормить и отпустил с миром.
При жизни чудотворец исцелил много слепых, раз исцелил одержимого. Прожил Кирилл на Белоозере пятнадцать лет. Перед кончиной предсказал Руси ожидающие бедствия и последующее величие. Последние его слова были: "Слава Богу за все!". 17 февраля 1532 г. чудотворца не стало. На погребение его собрались жители всех окрестных деревень.
Но чудеса исцеления продолжались и после его кончины, так что слава святого распространилась и за пределы Белоозерской земли. В 1542 г. Кирилл явился во сне царю Ивану Грозному и предупредил его не ходить в палату на заседание боярской думы. На вопрос царя: кто он такой и как посмел войти в царскую спальню, старец без страха ответил: "Имя мое Кирилл Белый, а пустынь моя от Белоозера в тридцати поприщах..." На следующий день царь не пошел на заседание думы. В третьем часу потолок в приемной палате рухнул и погибло несколько человек. Благодарный царь подарил монастырю две деревни и всю землю в радиусе на две версты вокруг монастыря.
Весьма успешно сопротивлялся преподобный плотским соблазнам.
Недалеко от Новоозера жила нечестивая женщина, которая по лести дьявольской вздумала искусить целомудрие старца. Однажды она застала его в келье во время приготовления к служению божественной литургии. Огорчился святой, и его светлый лик, как описывает предание, ужасом поразил нечестивую. Она стала плакать и стонать, на вопрос преподобного о причине ее прихода лживо отвечала, будто, не имея огня, пришла искать его в келье. Тогда он обличил ее бесстыдство перед всею братией, доколе не возбудил в ней раскаяния. Увещевав ее кротким словом и "разрешив от напавшего на нее трепета всех ее членов, отпустил ее с миром, но с тех пор воспретил женскому полу вход на святой пустынный остров".
Святой Кирилл совершил множество чудес, но только не смог или не захотел спасти от поругания и нечестия созданную им обитель. День памяти (день обретения мощей) святого старца отмечается 20 ноября.
В 1963 г. вместо лагеря была создана колония особого режима. В феврале 1994 г. на территории бывшего монастыря произошло новое изменение: там стали отбывать наказание лица, которым высшая мера наказания в порядке помилования заменена пожизненным лишением свободы. Здесь нашли последний приют самые опасные преступники. Они сейчас размещены в камерах по два человека, имеют минимально необходимые предметы бытового обустройства, предметы первой необходимости, книги, обмундирование. Разрешены получение почтовых отправлений, встречи со священником и отправление религиозных обрядов; свидания только краткосрочные.
Открыть камеру, где содержатся осужденные, можно лишь с разрешения старшего начальника. В момент открытия дверей осужденные встают спиной к двери и лицом к стене в положении для обыска и докладывают свои установочные данные, при этом в коридоре исключено пребывание других преступников. Выводятся из камеры только по одному, причем всегда в сопровождении трех сотрудников колонии. Досмотр осужденных производится как при выводе, так и при водворении в камеру. Досмотр же самих камер производится регулярно во время прогулок осужденных или во время работы (для работы на швейном производстве оборудованы специальные камеры). Что касается прогулок, то многие отказываются от них, поскольку прогулочный дворик чуть больше самой камеры.
Из камер, в том числе на беседы с администрацией, осужденные выводятся только в наручниках, что придает беседам несколько странный характер. Но все это делается для того, чтобы обезопаситься от нападений убийц, многим из которых нечего терять. Один из них, которому я сказал, что хотел бы побеседовать с ним, иронически усмехнулся и спросил: "Вы думаете, что можно беседовать с человеком в кандалах?".
Однако опасения отнюдь не безосновательны: как уже отмечалось, каждый четвертый из приговоренных к смертной казни не просил о помиловании, следовательно, сознательно стремился к своей смерти, во всяком случае не хотел предотвратить ее; большинство пожизненно лишенных свободы не видит для себя никаких перспектив, поскольку закон никак не определяет, после скольких лет лишения свободы преступники могут быть освобождены и смогут ли они вообще покинуть тюрьму. Значительная часть из них совсем не молоды, есть хронически больные, в том числе туберкулезом, а поэтому, если и будет установлен какой-то минимальный срок для возможности освобождения (он никак не может быть меньше двадцати лет), в их личной судьбе мало что изменится. Все это рождает крайне высокую степень эмоционального и нервного напряжения у осужденных, когда смерть, своя или чужая, видится вполне сносным выходом из положения, к тому же постоянно усугубляемого одуряющим однообразием.
Чрезвычайные меры безопасности с неизбежностью создают психологические барьеры между осужденными и тюремным персоналом, очень существенно затрудняя сотрудничество между ними. Это обстоятельство выступает еще одним серьезным источником напряженности среди преступников, т.е. то, с помощью чего администрация хотела бы обезопасить себя, напротив, делает ее еще больше уязвимой. Ее представители тоже весьма тревожны, поскольку все время ожидают нападения, а подобное ожидание, часто изнуряющее, всегда порождает защитную агрессию, физическую или (и) вербальную. Это в свою очередь еще больше отчуждает от них осужденных и способствует их озлоблению. Одним словом, очень плохо учитывается, что человеческие ресурсы адаптации, сдерживания, контроля над собой далеко не безграничны.
Преступники и тюремщики оказываются стянутыми единым психологическим обручем, который достаточно прочен и по той причине, что основная часть сотрудников с семьями живут на соседнем острове, который почему-то называется Сладким и связан с Красным островом мостом. Поскольку вблизи никаких других поселений нет, усиливается уединение и объединение живущих на этих островках, укрытых единой пеленой зависимости: жизнь первых полностью определяется вторыми, которые в свою очередь получают средства к существованию за счет социального обслуживания первых, т.е. управления ими. Они неотрывно наблюдают друг за другом, анализируют и оценивают противную сторону, иногда с удовлетворением отмечают пороки, недостатки и промахи.
Но отношения между теми и другими отнюдь не однозначны, т.е. ни в коем случае не следует думать, что между ними существует лишь ненависть или презрение. Совсем не так: среди персонала немало людей, которые пытаются понять осужденных и причины совершения ими преступлений, а это уже оставляет меньше места для негативных эмоций. С отдельными преступниками устанавливаются неплохие взаимоотношения. В свою очередь и многие каторжные сидельцы, особенно из числа пожилых, кто уже не один раз успел побывать на тюремных, нарах, хорошо знают, что не только власть, но и сами каторжане не могут обойтись без тюремщиков, без их работы, которую кто-то должен делать. Все благо в том, чтобы выполнять ее не чрезмерно рьяно, без злоупотреблений, без грубости, без унижений, а с пониманием того, что и они люди.
Тем не менее ненависть, вражда и презрение в их очень сложных контактах присутствуют. Особую неприязнь испытывают осужденные к тем молодым сотрудникам, которые грубы и надменны, которые постоянно демонстрируют им свое презрение. Я подозреваю, что многие пошли работать в эту колонию для того, чтобы иметь полную возможность доминирования над другими. Удаленность именно этой колонии, весьма суровый тюремный режим в ней, отбывание там наказания наиболее опасными преступниками для реализации указанной тенденции создают все условия.
В марте 1996 г., когда я там был, на острове отбывали пожизненное наказание 107 человек. Кто они?
Лишь трое из них моложе 25 лет, 101 человек в возрасте от 26 до 55 лет, трое в возрасте от 56 до 60 лет; старше 60 нет ни одного.
Впервые отбывают уголовное наказание 30 человек, во второй раз — 25 человек, в третий раз — 22 , четвертый — 20, пятый — 11, шестой — 8, седьмой — ни одного, восьмой — 1. Таким образом, подавляющее большинство не впервые преступает уголовный закон, а 62 человека были преданы суду не менее чем в третий раз. 23 преступника признаны судом особо опасными рецидивистами, на одного осужденного "приходится" в среднем 2-3 трупа. Из 107 человек лишь двое были приговорены к смертной казни не за убийства, а за бандитизм, лишь 13 — "только" за убийство с особой жестокостью и нескольких человек, все остальные за убийства с особой жестокостью и нескольких человек в совокупности с изнасилованиями, кражами, хулиганством и другими опасными преступлениями. Значительная группа была осуждена сразу по пяти, шести, семи и восьми статьям уголовного кодекса.
Тем более удивительно, что Комиссия по помилованию при Президенте РФ, ставшая, как ни странно, чуть ли не высшей судебной инстанцией в стране, сочла возможным ходатайствовать о помиловании всех этих людей. Мои слова "сочла возможным ходатайствовать" верны лишь формально, но не по существу, поскольку вопросы помилования в конечном итоге решает именно она.
Я, разумеется, не за то, чтобы казнить всех убийц, обретших последний приют на острове Красном, но против обвального снисхождения к людям, которые своими неслыханными злодеяниями сами поставили себя вне жизни.
Особый интерес, в том числе для правоведов, криминологов, криминалистов и психологов, представляют собой психологические характеристики этих ста семи самых опасных преступников. Я полагаю, что материал, полученный штатным психологом колонии В. В. Поповым, в высшей степени уникален: в нашей стране это первый опыт комплексного психологического исследования большой группы лиц, совершивших наиболее тяжкие преступления. Думается, что в других странах мира подобный информации немного, следовательно, она и для них весьма актуальна, причем я имею в виду не только ученых, но и практические правоохранительные органы.
При обследовании применялся блок тестовых методик, в том числе Кеттелла, Айзенка, опросник акцентуаций Шмишека, личностной тревожности Тейлора, уровня агрессивности Басса-Дарки, Опросник суицидального риска. В ряде случаев при некоторых затруднениях интеллектуально-психического характера применялись проективные тестовые методики, тест руки (по Вагнеру), Розенцвейга, проективный тест "Дом. Дерево. Человек". По результатам обследования выявлен ряд групп, подлежащих профилактическому учету:
лица с повышенным уровнем агрессивности и враждебности — 41 человек, лица с неустойчивой психикой и неврозоподобными состояниями — около 70, лица, склонные к членовредительству и суицидальным проявлениям, — 47, лица со сниженным уровнем интеллекта — 15, лица с затруднениями в сфере общения, установлении психолого-педагогического контакта — 38. Обследование позволило определить нормы тестовых результатов по данной категории, нормативы тестовых показателей групп профилактического учета, основные показатели динамики, адаптационного процесса и некоторые другие нормативные показатели, позволившие использовать блок методик в дальнейшей работе. Одновременно с диагностическим обследованием проводился психологический анализ личных дел и социолого-психологическое изучение лиц, отбывающих пожизненное лишение свободы, их отношение к отбываемому наказанию. Результаты проведенной работы в целом позволили приступить к формированию социально-психологического информационного банка, включающего объемное специальное досье на каждого, подготовить первоначальный психологический портрет их личности.
Психологический портрет "среднего" преступника выглядит следующим образом: возраст тридцать пять-тридцать семь лет, ранее один-два раза судимый, в том числе за насильственное преступление, склонность к злоупотреблению алкоголем, к импульсивным проявлениям агрессивности и конфликтности, осужден за умышленное убийство, часто с особой жестокостью. По характеру несколько замкнут, в настоящее время погружен в себя, пессимистичен, испытывает трудности в общении и адаптации, чувство вины завышено, чувствителен, раздражителен, склонен к аффективным реакциям, мнителен, тревожен, замкнут на чувственном восприятии реальности, с пониженным, часто подавленным фоном настроения. Общая агрессивность в целом снижена, но с врожденной склонностью к вербальной агрессии, уровень эротизма завышен, уровень интеллекта ниже среднего, мыслительная активность снижена, логическое мышление часто тормозится аффективными переживаниями. Проявляется робость, неуверенность в себе, заниженная самооценка в сочетании с переоценкой личных страданий со стремлением избежать ответственности.
Ориентирован прежде всего на получение личной выгоды, при этом способен пренебрегать моральными нормами и социальными правилами. Внутренне недисциплинирован, в поведении часто руководствуется случайными влечениями, в значительной мере одиночка, не коллективист. Уровень волевого самоконтроля снижен, стремление приспособиться к условиям строгого лишения свободы, необходимость постоянного сдерживания и самоконтроля часто вызывает тревожные, невротические реакции.
Анализ результатов обследования позволяет В. В. Попову предположить, что процесс адаптации в колонии распадается на три основных этапа и завершается к восьмому-одиннадцатому месяцу пребывания в колонии. На первом этапе (один — три месяца) для осужденных характерна повышенная неустойчивость психических процессов, завышены общая физическая агрессивность, подозрительность, негативное восприятие действительности, преобладание аффективно-демонстративных реакций, переживаний, повышенная склонность к депрессии в сочетании с повышенной возбудимостью и импульсивностью. На следующем этапе на первый план выступают тенденции приспособления, снижается эмоциональная активность и агрессивность, но часто отчетливей проступают черты депрессивности, снижается общий фон настроения с преобладанием реакции торможения, повышается скрытность, наигранность, корректность и послушность в поведении. Заметно проявляется расслоение на лиц, успешно преодолевающих первичные депрессивные тенденции, и лиц с потенцией к хронической депрессивности — психостении. Значительно снижаются самоконтроль и волевые усилия, необходимые для его поддержания, возрастает беспринципность, приспособленность, ориентация на личные интересы и выгоды, что создает высокий уровень пессимизма и готовность к аморальным поступкам. Учащаются межличностные конфликты и одновременно возрастает риск суицидов.
По истечении года пребывания в колонии, преступников по уровню адаптированности можно разделить примерно на четыре категории:
приблизительно 50-60% — условно успешно адаптированные;
приблизительно 15-20% — с выраженной в той или иной мере хронической адаптацией агрессивно-конфликтного типа;
приблизительно 10-15% — с хронической адаптацией депрессивно-суицидального типа. Оставшиеся — со смешанным типом дезадаптации и с проявлением невротической симптоматики. Разумеется, указанные определения и цифры достаточно условны, но могут служить отправной точкой при дальнейшей работе и прогнозировании.
Психологическое обследование, проведенное В. В. Поповым, а потом и мною, показало, что почти для всех осужденных характерно наличие тяжелых психотравм, вызванных совершенным преступлением, арестом, вынесением смертного приговора, ожиданием того, будет ли расстрел приведен в исполнение или нет, длительным, иногда даже до пяти лет, нахождением в камере смертников.
Дашкин, осужденный за убийства трех человек и ряд других преступлений, в беседе со мной рассказал: "Я знал, что если меня поймают, то расстреляют, но, когда огласили приговор, я не поверил, что меня так накажут. Реально ощутил, что расстреляют, когда попал в камеру смертников. Все ждал, когда придут. Не показывал, что страшно. Я не просил о помиловании, потому что убил, я не имел на это морального права. Я боялся смерти, хотел покончить самоубийством, когда за мной придут; у меня был припрятан нож. Я готовил себя к казни, не забывал о своем положении, поэтому спал плохо, просыпался каждые полчаса. Много читал, писал мемуары, описал свою жизнь. Пока ожидал решения, многое пересмотрел, стал не таким жестоким".
Немалую стрессовую нагрузку несет попадание в весьма суровые условия тюрьмы на острове Красном, где, скорее всего, предстоит провести осужденным весь остаток жизни, что особенно тяжело для лиц, которые до ареста не находились в местах лишения свободы.
В. В. Попов исследовал обстоятельства, по поводу которых возникают наиболее тяжкие переживания преступников. В их числе оказались:
чувство вины перед потерпевшими и их родными — 32,8%;
чувство вины перед собой и своими родными — 37,2%;
отсутствие общения с родственниками, разрыв отношений с ними 56,3%;
утрата свободы — 46,9%;
переживание личной несостоятельности, невозможности что-либо изменить в своем положении — 42,2%;
ограничение общения с другими осужденными — 17,2%;
отсутствие перспектив освобождения — 59,4%;
изменение привычного образа жизни, однообразие жизни в колонии — 43,8%.
Большое значение в жизни лиц, отбывающих пожизненное лишение свободы, приобретает религия. Большинство из них читают религиозную литературу, многие молятся и считают, что вера значительно помогает отбывать наказание. Но они ошибаются в этом — вера должна помочь им стать людьми, тогда и наказание будет восприниматься совершенно иначе.
Таков остров Красный и его обитатели — помилованные убийцы, самые жестокие, самые бессердечные. Судьба избрала для их заточения один из самых прекрасных уголков природы с густыми лесами, чистейшей водой и чудотворным воздухом, с обилием дичи и рыбы. Раньше это место предназначалось для сосредоточения, уединения и молитвы, теперь для наказания преступников, которым, как ни парадоксально, тоже созданы все условия для сосредоточения, уединения и молитвы. Если даже никто из них не покинет этот мир свободным, они должны, пусть не сразу, пусть через глубокие страдания и крайние лишения, осознать свои тягчайшие грехи и покаяться. Их взор должен быть обращен не к тюремным воротам в нетерпеливом ожидании, а к своей мерзкой и несчастной душе. В этом основной смысл их наказания.
Мне бы хотелось думать, что когда-нибудь монастырское строение на Красном вновь станет монастырем. Для его нынешних обитателей и подобных им могут быть построены другие не менее прочные стены. А за монастырскими стенами должны быть только Бог и тот, кто верит в него, только Бог и тот, кто желает уйти от мира, только Бог и тот, кто добровольно пришел к покаянию, пусть и в самом тяжком грехе. Только сейчас остров кажется зловещим, но с первым ударом колокола и он, и все вокруг чудесным образом преобразятся.
Дано ли нам знать, какой смысл и значение вкладывала природа (или Провидение) в то, что вначале был создан монастырь, который потом стал очень суровой тюрьмой, где в большевистские годы гибли безвинные души, а сейчас нашли последний приют убийцы?! Не исключено, что никакого смысла здесь не было и нет, просто сначала был построен монастырь, затем он просто был переделан в тюрьму, поскольку это было удобно и не требовало особых затрат... И больше ничего...
Вместо заключения: о причинах высокого уровня насилия в нашей стране
Тема зла является одной из центральных для общества, для философии, религии, богословия, психологии, этики, права. Наряду с таинствами жизни и смерти зло принципиально непознаваемо, и именно поэтому споры о нем ведутся со дня возникновения человечества. Непознаваемость здесь следует рассматривать лишь как невозможность полного и окончательного объяснения этого явления. Н. А. Бердяев был прав, когда писал, что существование зла есть величайшая тайна мировой жизни и величайшее затруднение для официальной теологической доктрины и для всей монистической философии. Между тем зло всегда должно привлекать первостепенное внимание последователей главным образом для того, чтобы успешнее бороться с ним.
Это особенно важно применительно к нашей стране, в которой высокий уровень насилия давно стал трагической приметой времени и пронизывает практически все сферы жизни — я здесь имею в виду так называемое горизонтальное насилие, т.е. между людьми в их повседневном общении: в семье и на производстве, в сфере досуга и в быту, в армии, политике и политических конфликтах. Наиболее опасные формы насилия (убийства, изнасилования, тяжкие телесные повреждения, грабежи, разбои, массовые беспорядки, вымогательства, захват людей) постоянно сохраняются на высоком уровне. Применительно к убийствам, например, об этом свидетельствуют не только официальные статистические данные о динамике этих преступлений, но и увеличение числа несчастных случаев и особенно фактов пропажи людей без вести. Нет сомнений в том, что значительная часть якобы некриминальных жертв и пропавших на самом деле были убиты.
Чаще стали прибегать к насилию женщины и несовершеннолетние. Так, с 1987 по 1993 г. удельный вес женщин среди осужденных за насилие возрос в три раза, в то время как среди наказанных за кражи личного имущества только в два раза. Очень часто используют насилие организованные преступные группы. Разгул насилия наблюдается во время межнациональных противостояний, в связи с чем нельзя не отметить небывалую до сих пор вооруженность населения. Сколько убийств и других тяжких преступлений совершено в Чечне, не поддается никакому учету.
Однако в целом наибольшая часть криминальной агрессии и в первую очередь убийств имеет место в бытовой сфере, а отнюдь не со стороны организованных преступников, как сейчас ошибочно полагают многие. Это характерно для всех регионов страны.
Высокий уровень убийств и вообще жестокости отличает не только те страны, в которых имеют место серьезные кризисные явления и которые испытывают значительные сложности экономического, идеологического и нравственного порядка. Как известно, социальная агрессия может достигать широких масштабов и в относительно благополучных в целом обществах, в богатых и развитых странах, поскольку в них существуют плохо адаптированные и испытывающие нужду (любого характера) социальные группы и отдельные люди. Поэтому профилактика жестокости и насилия как имманентных черт урбанизированной культуры представляет собой актуальнейшую задачу практически для всех стран, в первую очередь крупных.
Особо следует отметить, что к концу XX века резко сократилось число тоталитарных государств, расцвет которых пришелся на середину нашего столетия. Это неизбежно повлекло сокращение вертикального насилия — государства над личностью, в том числе убийств, пыток, незаконного лишения свободы и других преступлений против личности. Практически исчез еще недавно господствовавший у нас смертельный страх перед бездушным государством, страх, сковывавший волю, принуждавший к строго определенному, очень часто самому аморальному поведению, что было нормой жизни. Народ, охваченный страхом, был чрезвычайно агрессивным ко всем, в том числе и к другим народам, поэтому образ врага всегда очень легко воспринимался им.
Наивно думать, что при тоталитарном режиме (большевистском, фашистском) уровень преступности низок, — просто эта социальная "болезнь" загоняется вглубь, принимает организованный характер со стороны государства, которое само совершает и общеуголовные правонарушения. Можно сказать, что при тоталитаризме организованная преступность расцветает пышным цветом, но в иных формах, поскольку ее организует сама глобальная власть. То, что эта власть круто расправляется с организованными, гангстерскими группировками, вполне объяснимо, поскольку она не терпит никакой другой организации, кроме собственной, никакого другого произвола, кроме своего, поскольку она должна подчинить себе все, в том числе и преступность.
Расцвет в нашей стране сейчас гангстеризма и насилия в целом порожден не только слабостью власти, социальным хаосом или экономическими неурядицами. Он вызван и тем, что агрессия с революционных и даже предреволюционных времен активно внедрялась в психику людей, предписывалась им как наилучший способ решения любых конфликтов и способ реализации сокровенных мечтаний. Мы пожинаем сейчас то, что было посеяно за много лет до нас Нечаевыми, народовольцами и прочими строителями благополучия на крови, а затем было более чем "успешно" продолжено большевиками.
Большую сложность представляет собой понимание и объяснение природы и причин неимоверных по силе и распространенности жестокости и насилия в тоталитарных странах — фашистских и коммунистических. Я полагаю, что это явление может быть наиболее полно и адекватно понято с позиций теории К. Юнга о коллективном бессознательном. Это невспоминаемый исторический опыт человечества, точнее, — его теневая часть, которая, как и у отдельного человека, вдруг возвращается в сегодняшнюю жизнь. Такой неожиданно нагрянувший опыт пытается смести современную цивилизацию — религию, искусство, науку, дружбу и любовь. Как свидетельствует история, коллективная Тень приходит в наиболее критические моменты развития данного общества, в пору его крайней нужды: военных поражений, гражданских войн, экономических кризисов и т.д. Так же происходит и с конкретным человеком, когда к нему внезапно и на бессознательном уровне возвращается невспоминаемый опыт, часто психотравмирующий. По-видимому, в периоды крупных переломов Тень больше всего может "рассчитывать" на успех, выступая способом защиты общества и человека от хаоса и распада, гарантом установления извращенно понимаемого, но горячо желаемого порядка. Иными словами, общество убегает от свободы, пытаясь таким образом спастись.
Широкое распространение сейчас насилия в нашей стране связано с нравственным нездоровьем общества и отдельных, но значительных групп людей, огрублением нравов. Оно говорит о болезненных процессах, затронувших различные сферы нашей жизни, о великом множестве конфликтов, больших и малых, которые разрешаются столь варварскими способами, о душевных недугах, поразивших стольких людей, о грубейших просчетах в этическом воспитании, а во многих случаях попросту и об отсутствии такого воспитания. В сочетании с экономическим кризисом и социальной напряженностью это порождает у человека ощущение незащищенности, хрупкости существования, он постоянно испытывает страхи, беспокойство и неуверенность, окружающий мир внушает тревогу, и от него ожидается нападение. Отсюда и проистекает агрессия как форма защиты от реальной или надуманной угрозы, причем эта защита становится постоянной позицией личности.
В этой связи я хотел бы еще раз обратить внимание на следующее исключительное, на мой взгляд, обстоятельство: насилие всегда мотивируется потребностью защиты от сознательно или бессознательно ощущаемой угрозы своей безопасности, социальному или биологическому статусу, своей Я-концепции, самоприятию. Так, по-моему, происходит всегда и во всех странах, однако в годы острых социальных кризисов субъективно ощущаемая опасность резко возрастает, она начинает плотно окружать человека и теснить его. Именно таков механизм перехода объективного в субъективное, общественных невзгод и потрясений в сугубо личностное. Для каждого конкретного факта насилия, в том числе криминального, не имеет значения, действительно ли угрожающий фактор имел место в среде — главное, чтобы он ощущался таковым самой личностью. Он для нее несомненная реальность, с чем надо считаться и нам, имея в виду уголовно-правовые, уголовно-процессуальные, розыскные, пенитенциарные и профилактические задачи. Почти во всех случаях опасность ощущается со стороны социального окружения, как его порождение, и в очень редких случаях как продукт собственных действий или переживаний.
Рост насилия в настоящее время есть следствие переходного периода, глубокого и всестороннего кризиса бывшего советского общества, распада, ликвидации или значительного ослабления традиционных социальных институтов и ценностей.
Высокая тревожность людей порождена не только недостижимостью многих материальных и иных благ, за которые так часто нужно яростно бороться, в том числе жестокими методами, но и недостатком обыкновенной порядочности, высоким напряжением в отношениях между людьми, их измотанностью, что опять-таки связано с этой борьбой. Конечно, жизненные блага для многих наших граждан недостижимы и потому, что они попросту не умеют работать. Поэтому пытаются захватить их путем насилия.
Человек, который постоянно ощущает угрозу своему существованию и держит круговую оборону, обычно становится безжалостным к другим. В этом тоже можно видеть причину поразительного бессердечия и жестокости преступников, что проявляется и в действиях мафиозных групп, и в убийствах близких родственников и членов семьи, и в нападениях на случайных прохожих. Причем между всеми этими сферами насилия имеется несомненная связь, в первую очередь социально-психологическая и этическая, поскольку они активно питают друг друга. Те, например, которые пополняют ряды организованных преступников, в детские и юношеские годы часто бывали объектом родительской агрессии, в том числе скрытой, осознать которую они обычно были не в состоянии, но она навсегда впечаталась в их психику.
Другое тревожное обстоятельство — растущее и отнюдь не безосновательное неверие представителей некоторых социальных групп (например, беженцев) в возможность изменения жизни к лучшему, апатия, пессимизм, утрата привычных моральных и идеологических ориентиров, особенно среди молодежи. Сейчас стало мерилом житейской мудрости совершенно безосновательное утверждение, что все люди только гоняются за материальными благами и поэтому применение насилия в этих делах вполне оправданно.
Утрата некоторыми лицами надежды на возможность изменения жизни к лучшему одним из своих последствий имеет мракобесие, религиозный фанатизм, уход в мистику и магию, возвращение примитивных верований, с которыми человечество, казалось бы, давно рассталось. Агрессивная природа многих из названных явлений давно известна, особенно когда они переплетаются с межнациональными конфликтами. Множится число религиозных сект, они набирают силу, и их опасность, например Белого Братства и АУМ-Синрикё, ни в коем случае нельзя преуменьшать. В одном ряду с этими явлениями стоит исламский традиционализм с его нетерпимостью и готовностью к насилию, что обусловливает не только подавление личности в семейно-бытовой сфере, но и межнациональные конфликты и террористические акты.
Нынешняя общесоциальная ситуация в посткоммунистическом обществе дала выход дремлющей в глубинах человеческой психики и сдерживаемой цивилизацией потребности в разрушении. Поэтому сейчас стали чаще убивать ради самого убийства даже тогда, когда корыстные соображения, казалось бы, совершенно очевидны. Наемные убийства на глубинном бессознательном уровне мотивируются не только абсолютным отчуждением личности убийц, но и глобальной тенденцией к деструктивности. Получение денег за убийство, террористический акт или наемничество для участия в локальной войне лишь внешняя, рационально объяснимая сторона кровавой агрессии, за которой прячется указанная тенденция. Некрофильские натуры только в уничтожении другого находят решение своих сугубо личностных и обычно травматичных для себя проблем, среди которых ведущее место занимает потребность в самоутверждении, самоприятии, обретении своей целостности и значимости. Это то, что вызывает у них неведомое остальным тайное наслаждение, сладостный и вожделенный трепет, и в момент убийства они живут наиболее полной жизнью. Такое состояние во многих случаях представляет собой экстаз, в основном не охватываемый сознанием.
Кроме названных, эту мощную и страшную группу насильственных преступников-некрофилов составляют сексуальные убийцы, разбойники и вымогатели, пытающие и убивающие своих жертв, бытовые убийцы, которые очень часто уничтожают не только объект своей непосредственной ненависти, например, жену, но и других окружающих, в том числе родителей, детей, даже соседей. Одним словом, все те, для которых главным врагом является сама жизнь, все те, для которых разрушение представляет собой единственный способ решения их основных и наиболее болезненных проблем. Они живут в состоянии хронической ненависти и неприятия мира; ненависть и особенно вспышки гнева у них — это концентрация отрицательной энергии и колоссальная целеустремленность личности, все силы которых направлены на то, чтобы разрушать.
Конечно, среди насильственных преступников далеко не всех можно считать некрофилами. В числе насильников и даже убийц немало тех, которые отнюдь не ощущают насилие в качестве единственной возможности выхода из своей жизненной ситуации. Не случайно, что как раз такие преступники чаще других искренне раскаиваются в содеянном. Однако все учиняющие насилие и сами их поступки составляют общую криминологическую картину в стране.
Нет оснований надеяться на то, что, как только сегодняшние наши материальные и духовные проблемы будут решены, наступит полное нравственное и криминологическое благополучие. Это совсем не так, поскольку преступность и, в частности, преступное насилие вечны, а вечны они потому, что всегда сохраняются питающие их источники. В обществе, как известно, всегда будут отдельные люди или группы, недовольные своим существованием, своим статусом, материальной обеспеченностью, перспективами для себя и своих детей и т.д. Правовое, демократическое государство способно лишь удержать социальную агрессию в каких-то пределах и не более того. Однако неверно считать, что насилие есть та цена, которую платит общество за достигнутый им уровень демократии и цивилизации в своей стране.
Наша страна оказалась не готова к тому, что новые широкие возможности для проявления насилия появятся в связи с дальнейшим резким расслоением общества по объему и качеству материального обеспечения и услуг. В прошлом советская номенклатура постоянно насаждала всеобщую убогость и серость остального народа, каждый человек твердо знал, что сосед не может быть богаче его ни в коем случае. И вдруг без всякой демагогической завесы появились группы богатых людей, причем достаток (и немалый) многих из них отнюдь не праведного происхождения. Некоторые из обеспеченных граждан, в частности, финансисты, предприниматели, кооператоры, работники торговли и общественного питания и некоторые другие стали естественными объектами вымогательства и шантажа. В крупных городах (Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург и др.) эта категория, по выборочным данным, составила около 60% жертв корыстного насилия.
С другой стороны, существенно возросла информированность людей, прежде всего молодых, о небывалых доселе жизненных благах, а живой пример новоявленных богачей и необычайно красочных витрин подталкивает многих на "подвиги" по добыванию вожделенных материальных благ любым путем. Отсюда не только бурный рост краж, хищений, взяточничества, проституции, но и грабежей, разбоев и вымогательств, нередко связанных с убийствами.
Чтобы правильно понять социальные корни, питающие насилие, необходимо представить себе пирамиду. Уголовно-наказуемое насилие составляет лишь ее пик, а основание — взаимное неуважение, хамство, грубость, невнимание, циничность и т.д. Одним словом, все то, что составляет жестокие общественные нравы и что постоянно питает наиболее агрессивное поведение. Как распространенное явление насилие не может существовать, если господствуют отношения товарищества, доверия, взаимопомощи. Напротив, оно как раз и наблюдается в условиях, когда господствуют грубость, недоверие, острое соперничество, вражда и напряженность между людьми.
Следует отметить криминогенную роль борьбы с религией, которая велась у нас десятилетиями. Воинствующие атеисты начисто забыли, что религия не только вера в Бога, загробную жизнь и т.д. Это еще и набор нравственных постулатов, принципов и норм, имеющих общечеловеческое значение. В нем же отражена и общечеловеческая вековая мудрость, многотысячно проверенная и испытанная. С помощью выработанных ею взглядов и правил религия испокон веков разрешала сложнейшие жизненные ситуации, снимала напряжение, предупреждала агрессивные действия. Религиозная психология и этика глубоко проникли во все сферы бытия, в отношения людей, в том числе самые интимные, в сущности во многом слились с народной жизнью.
К числу существенных негативных факторов относится непринятие правоохранительными органами необходимых мер по заявлениям граждан о хулиганских действиях, оскорблениях и побоях, которые затем перерастают в насильственные преступления. К тем же последствиям часто приводит то, что обвиняемые в преступлениях против личности, несмотря на их общественную опасность, не берутся под стражу, а наблюдение за ними силами милиции и общественности не обеспечивается. Это дает возможность совершать новые преступления. С другой стороны, жертвы преступных посягательств, а они у нас совсем не защищены, боясь расправы, не заявляют в правоохранительные органы о совершенных на них нападениях.
К числу важных криминогенных факторов следует отнести низкую эффективность расследования уголовных дел об убийствах, изнасилованиях и других насильственных преступлениях. Это относится отнюдь не только к установлению наемных убийств и преступлений, совершенных организованными преступными группами, но и ко многим другим, в первую очередь к сексуальным убийствам. Последние, например, нередко исчисляются десятками, прежде чем изобличаются виновные в них лица. Не последнюю роль в создавшемся положении играет то, что отсутствуют научно обоснованные розыскные модели убийц и насильников и, соответственно, возможность автоматизированного поиска тех, кто мог быть причастен к ним.
Очень плохо организовано выявление и учет лиц с психическими аномалиями. Все еще отсутствует должное взаимодействие между правоохранительными органами и органами здравоохранения, совместные мероприятия ими проводятся редко, психиатры и сексопатологи к индивидуальной профилактической работе почти не привлекаются. Однако известно, что среди насильственных преступников очень высока доля лиц с психическими аномалиями. Исследования, проведенные в 20-х, 80-х и 90-х годах, показали, что среди убийц удельный вес аномальных личностей колеблется в пределах 60-70%. Он еще выше среди серийных сексуальных убийц.
Психолого-криминологическая литература, посвященная мотивации сексуальных убийств и других тяжких агрессивных преступлений, остается неизвестной основной массе сотрудников правоохранительных органов, в том числе следователям, прокурорам и судьям. Эти сотрудники (а их так учили) исходят из того, что преступное насилие вызывается местью, хулиганскими побуждениями либо актуальной сексуальной потребностью. Между тем в большинстве случаев это совсем не так и субъективная стимуляция подобного рода действий, как было показано выше, гораздо сложнее. Как я уже говорил, она носит бессознательный характер и обусловлена всем ходом и условиями жизни данной личности, особенно на первых этапах онтогенеза. Для того чтобы выявить подлинные, а не надуманные мотивы, необходимы специальные психологические познания, владение психологическими, даже психоаналитическими методами.
Между тем психологи и психиатры в расследовании уголовных дел принимают участие крайне редко, но еще реже перед ними ставится задача выявления действительных мотивов преступных действий. Знать же мотивы чрезвычайно важно для правильной квалификации преступлений, построения следственных действий, вынесения обоснованных приговоров и исправления осужденных. Сейчас названные задачи решаются неполно по той, в частности, причине, что недостаточно используются возможности комплексных психолого-психиатрических экспертиз. Такие экспертизы в настоящее время являются "психолого" лишь по названию, поскольку психология в них занимает сугубо подчиненное положение, только помогая решать психиатрические проблемы, в первую очередь вопрос о вменяемости — невменяемости. Констатация наличия какого-либо расстройства психической деятельности очень важна, но она совсем не объясняет, почему данное лицо совершило данное преступление, в чем его субъективный смысл, почему из всех возможных вариантов выхода из своей жизненной ситуации человек выбирает именно тот, который наказывается в уголовном порядке, как и каким путем вести индивидуальную работу с аномальным лицом. Следовательно, подобная констатация недостаточна для правосудия.
Вот почему нужно преодолеть сложившуюся практику с тем, чтобы психология в уголовном процессе стремилась к достижению своих собственных целей и независимо от психиатрии. Возможно, будет необходимо внести коррективы в уголовное, уголовно-процессуальное и уголовно-исполнительное законодательство.
Важно добиться перелома и в общественном сознании, особенно в профессиональном сознании юристов, поскольку не только обыватели, но и многие сотрудники правоохранительных органов склонны считать серьезные психологические объяснения причин индивидуального преступного поведения попыткой оправдать преступника и даже дать ему возможность избежать заслуженной кары. В сущности такой подход, порожденный непониманием разницы между объяснением и оправданием, равнозначен отрицанию возможности использования научных достижений в практике.
Весьма неэффективно осуществляется исправление лиц, осужденных за убийства и другие насильственные преступления, и отсюда высокий уровень рецидива насилия. В местах лишения свободы из-за слабой психолого-педагогической подготовки сотрудников исправительных учреждений почти не используются специальные методики индивидуального воздействия на тех, кто отбывает наказание за преступную агрессию. Воспитательное воздействие на таких осужденных, если оно и имеет место, ничем не отличается от работы в отношении воров или расхитителей. Совершенно недостаточна психиатрическая помощь подобным лицам, равно как и участие психиатров в их исправлении
Поскольку индивидуальное психологическое изучение и психотерапевтические (хотя бы самые простые) усилия в исправительных колониях практически отсутствуют, осужденные за насильственные преступления обычно не чувствуют себя источниками наступивших общественно опасных последствий. Иными словами, они не знают за собой вины, хотя на словах вполне могут признавать себя виновными. Чаще всего они считают себя неправильно осужденными. В этом плане внешне парадоксальная фраза "Да, я убил, но я не виноват" очень многое объясняет.
Разумеется, здесь дан лишь краткий анализ причин роста насилия в нашем обществе. Но даже и такой анализ показывает, насколько серьезны и глубоки истоки, питающие агрессивность и жестокость, какие поистине гигантские усилия придется предпринять, чтобы снизить количество подобных проявлений и удержать их на цивилизованном уровне.
Мы обязаны осмыслить природу и причину преступного насилия в первую очередь с тем, чтобы успешнее предупреждать его. В этом наш не только научный, но и гражданский долг.
Примечания
1. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992.
. Бердяев Н. Казнь и убийство//Против смертной казни. М., 1907. С.Булгаков называл смертную казнь одним из самых ужасных видов убийства, потому что она есть холодное, расчетливое, сознательное, принципиальное убийство — убийство без всякого аффекта, без всякой страсти, без всякой цели, вне себя: убийство ради убийства.
. Бергсон А. Два источника морали и религии. — М., 1994.
. Булгаков С.Н. Апокалипсис Иоанна//Антихрист. Антология. — М.. 1995.
. Волошина Л.А. Нарушение нравственных норм как фактор насильственных преступлений//Вопросы борьбы с преступностью. Вып. 40. М., 1984. По данным этого исследователя, 6-7 человек из каждых десяти ответили, что можно продолжать бить упавшего от ударов; находящегося в состоянии сильного алкогольного опьянения; того, кто просит пощады; того, на ком от побоев уже появилась кровь; за кого просит близкий ему человек (мать, ребенок и т.д.); 4-5 человек из десяти допускают, что иногда можно избить женщину, калеку или престарелого, малолетних чужих детей.
. Волошина Л.А. приводит данные своих эмпирических исследований, согласно которым в семьях насильственных преступников дети в 7 раз чаще, чем в семьях корыстных, ощущали равнодушие к себе, понимали, что ими тяготятся, их почти вдвое чаще излишне контролировали, навязывали свою волю и наказывали. Потакание детям и их захваливание нетипичны для периода ранней социализации будущих насильственных преступников, это заметнее среди тех, кто впоследствии был осужден за кражи (соответственно 3,2 и 8,2%). У корыстных преступников матерей-пьяниц было всего 4,2%, у насильственных — 15,4%. Каждый пятый насильственный преступник (21,6%) был к матери безразличен, либо относился к ней отрицательно, а среди корыстных преступников лиц, испытывавших такие чувства, в 20 раз меньше (2,1%). Почти вчетверо чаще насильственные преступники по сравнению с корыстными по отношению к матери отмечают равнодушие, ненависть, стыд, презрение, жалость, а по отношению к отцу — страх. Среди первых вдвое меньше здоровых, чем среди вторых (66% против 33%). Большинство насильственных преступников признает, что родители в детстве подвергали их физическим наказаниям, при этом 40,4% сказали, что их избивали периодически или постоянно, 17,7% — что избивали сильно. См.: Волошина Л. А. Генезис агрессивно-насильственных преступлений//Насилие, агрессия, жестокость. Криминально-психологическое исследование. — М., 1990.
. Гроф С., Галифакс Дж. Человек перед лицом смерти. — М., 1989.
. Голубев В.П., Кудряков Ю.Н., Шамис А.В. Типология осужденных за насильственные преступления и индивидуальная работа с ними. — М.,1985.
. Горинов В. В. Кратковременные психические расстройства у потерпевших и посмертная судебно-психиатрическая экспертиза//Кратковременные расстройства психической деятельности в судебно-психиатрической практике. — М., 1986.
. Делез Ж. Представление Захер-Мазоха//Леопольд фон Захер-Мазох. Венера в мехах. Жиль Делез. Представление Захер-Мазоха.' Зигмунд Фрейд. Работы о мазохизме. — М., 1992.
. Джилас М. Лицо тоталитаризма. — М., 1992.
. Камю А. Бунтующий человек. — М., 1990.
. Приводится по: Категории человеческого существования. Вып. 2. Смерть и бессмертие. Рефераты. — М., 1990.
. Кьеркегор С. Страх и трепет. — М., 1993.
. Крафт-Эбинг Р. (1840-1902) — выдающийся немецкий психиатр и сексопатолог. Ему принадлежит термин "мазохизм" по имени австрийского писателя Леопольда фон Захер-Мазоха (1836-1895), который описал соответствующие переживания и поведение во многих своих произведениях, самое известное из них — "Венера в мехах".
. Крафт-Эбинг Р. Половая психопатия с обращением особого внимания на извращение полового чувства. — СПб, 1909.
. Крепелин Э. Учебник психиатрии для врачей и студентов. — М., 1910.
. Крывелев И.А. Библия,: историко-критический анализ. — М., 1985.
. Крывелев И.А. История религий. — М., 1988, т. 1.
. Ларошфуко Ф. Мемуары. Максимы. — М., 1933. Ф. Ларошфуко даже в теме смерти остался верен себе, язвительно заметив в другом афоризме, что в большинстве случаев на смерть "идут не по обдуманному намерению, а по глупости и по заведенному обычаю, и люди чаще всего умирают потому, что не могут воспротивиться смерти".
. Леонгард К. Акцентуированные личности. — Киев, 1981.
. Лоренц К. Агрессия. — М., 1994.
. Лососий Н.О. Бог и мировое зло. — М., 1994.
. Льюис К. С. Страдание. — М., 1991.
. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. — Киев, 1995.
. Мельников Д., Черная Л. Империя смерти. — М., 1987.
. Монтень М. Опыты. — М., 1960. Т. 1.
. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Соч в 2 т Т. 1.-М., 1990.
. Познышев С.В. Криминальная психология. Преступные типы. — М., 1926.
. Руководство по психиатрии/Под ред. Г. М. Морозова. — М 1988. Т. 1. f f
31. Рязанцев С. Танатология (учение о смерти). — СПб., 1994.
. Свядощ A.M. Женская сексопатология. — М., 1974.
. Ферри Э. Уголовная социология. — М., 1908.
. Фрейд 3. Экономическая проблема мазохизма//Леопольд фон Захер-Мазох. Венера в мехах. Жиль Делез. Представление Захер-Мазоха. Зигмунд Фрейд. Работы о мазохизме. — М., 1992.
. Фрейд 3. Очерки по теории сексуальности. — М., 19В9.
. Фрейд 3. Мы и смерть//С. Рязанцев. Танатология. — СПб 1994.
. Фрейд 3. По ту сторону принципа наслаждения//С. Рязанцев. Танатология. — СПб., 1994.
. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. — М., 1994.
. Фромм Э. Иметь или быть. — М., 1990.
. Фромм Э. Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии — М..1992.
. Фромм Э. Душа человека. — М., 1992.
. Фрезер Д. Д. Золотая ветвь. — М., 1986.
. Фрезер Д.Д. Фольклор в Ветхом Завете. — М., 1985.
. Хекхаузен К. Мотивация и деятельность. — М., 1986. Т. 1.
. Чанышев А.Н Трактат о небытии//Вопросы философии 1990. № 10.
. Мазохисты способны быть не только жертвами, но и преступниками. А. В. Якубова описывает случай мазохизма у лица, обвинявшегося в развратных действиях в отношении несовершеннолетних. Этот случай настолько уникален, что я позволю себе привести значительные выдержки из ее статьи. В., 27 лет. С 6 месяцев состоял на учете у психоневролога. Воспитывался матерью и бабушкой, отца не знает. В развитии отставал от сверстников. Неоднократно госпитализировался в больницы с диагнозом "остаточные явления органического поражения центральной нервной системы врожденного генеза с выраженным церебрастеническим синдромом". Освобожден от службы в армии. Работал электриком.
Приблизительно в 12 лет у него появилось сексуальное влечение к однокласснику. Стал фантазировать, представлял себя лежащим на рельсах перед приближающимся поездом, где машинистом был его одноклассник, испытывал половое возбуждение. В 13 лет возникло желание нюхать одежду своего возлюбленного. Во время уроков физкультуры приходил в раздевалку, где нюхал носки, белье, если оно было грязным, половое возбуждение было сильнее. С 18 лет стал стремиться к непосредственным контактам сначала со своим троюродным братом, а затем с маленькими мальчиками, живущими по соседству. Приглашал их к себе домой, раздевал, просил мочиться и плевать себе в рот, ел их испражнения, целовал ноги, ягодицы, половой член, испытывал сильное сексуальное возбуждение. По вечерам фантазировал, представлял действия, которые совершал днем, мастурбировал. Завел себе специальный альбом, где хранил волосы своих партнеров, обводил контуры их половых членов, рук и ног (Якубова А. В. Преступники с садомазохистским влечением//Сексуальные преступники / Под ред. Ю. Антоняна. — М., 1992).
. Следующий пример весьма красноречив для иллюстрации исключительно разрушительной, некрофильской личности.
Фукалов, 23 лет, в феврале 1996 года, ночью, в течение 30 минут ножом убил в доме своего знакомого 8 человек, в том числе трех детей и четырех женщин. Конфликт начался с того, что он в начале первого часа ночи в состоянии несильного алкогольного опьянения пришел в дом своего знакомого П. потребовать свои 50000 рублей. Однако П. деньги не отдал и стал вместе с женой выталкивать Фукалова из комнаты, а поскольку последний сопротивлялся, ударил его ножом в бедро. Фукалов побежал домой (жил он недалеко) схватил нож и бросился обратно в дом П. Тот пытался от него скрыться, но Фукалов догнал его и нанес ему 35 ударов ножом, вернувшись в дом, его жену ударил ножом 20 раз, дочь, 19 лет, — 10 раз, здесь же убил трех спавших детей, а затем — двух женщин — соседок, причем и им нанес множественные повреждения.
Убийца признается в совершенных преступлениях, достаточно подробно рассказывает обо всех обстоятельствах, не ссылаясь на запамятовывание отдельных событий и опьянение, однако ничем не может объяснить все нападения, кроме одного — на П. По словам Фукалова, он был просто взбешен тем, что потерпевший вначале не отдавал деньги, а потом еще и ударил ножом. Почему убил всех остальных, ему самому непонятно.
Изучение личности и жизни Фукалова показало следующее.
Родился и вырос в семье, отношения в которой были неоднозначные. Мать, по его словам, "по-видимому, любила меня. Отца же я ненавижу, поскольку он был ко мне очень жесток". Окончил школу, затем училище, служил в армии, где познакомился со своей будущей женой. В последние два года часто пил.
Фукалов всегда был чрезмерно агрессивен и жесток, его очень волновал вид крови. Его жена показала на допросе, что "если случайно порежется, то любил внимательно рассматривать появившуюся кровь, становился возбужденным, часто повторял: "Кровь... кровь...", менялся в лице, становился озлобленным".
Сам Фукалов рассказал в беседе следующее: "На воле я руки свои резал всего несколько раз, а когда арестовали, то в камере резал много раз. Мне это нравилось, невроз пошел; вид крови возбуждает, появляется ненависть, агрессия, хочется большего чего-то. В детстве видел, как резали свиней, потом помогал резать, била дрожь, чтобы быстрее резали, подставлял кружку под кровь и пил ее, пил ее всегда. Чувствовал прилив сил, энергию, наслаждение. Ел сырое мясо — баранину и свинину, это тоже часто было. Когда вспарываешь животное, очень заводит запах, исходящий от него, я его вдыхал, нравились испарения от тела. Когда уже туша разделана, то настроение портилось, потому что запаха не было. Я обижался, если мне не давали зарезать и кровь теряется для меня или мне мало нальют.
Я все время занимался спортом, особенно боксом. Хотел стать сильным, чтобы отомстить за обиды тем, кто меня в детстве обижал. Бил, чтобы видели другие. Когда у них появлялась кровь, я старался еще сильнее бить, от их крови у меня появлялось еще больше силы. Когда на тренировках бил грушу, бил неистово, однажды порвал грушу и из нее посыпались опилки. Когда бью человека, трудно остановиться, иду до конца, пока не увижу, что он не шевелится. Кровь возбуждала. И еще меня возбуждал страх в глазах того, кого я бил. Дрался два раза в месяц, даже в армии. Во сне (еще до ареста) мне время от времени снилось, что я кого-то убиваю. Жестокость у меня пошла от отца.
Вообще я смеюсь редко, и на воле тоже. Шутить часто не люблю, хорошее настроение бывает редко. Жизнь мне ничего не дала. Пусть расстреливают, мне без разницы".
Приведенные данные позволяют выявить ведущие личностные тенденции Фукалова. Весьма красноречиво его отношение к крови, ее употребление, постоянные драки и бесчеловечные избиения до того, пока "он не шевелится". Кровь возбуждала убийцу, доводила до неистового состояния, перед забоем скота он дрожал до тех пор, пока не представлялось возможности выпить кровь. Характерно, что в условиях свободы он резал себе руку всего несколько раз (точнее, — два раза), но делал это многократно (левая рука изрезана у него очень сильно) после ареста, т.е. когда лишился возможности видеть и пить кровь животных и избивать до крови своих противников. Следовательно, "общение" с кровью было для него необходимостью. Она выступает не только стимулятором его жестокой активности, но и на бессознательном уровне символизирует смерть, к которой Фукалов, как можно полагать, активно стремился.
О том, что этот человек убивал ради убийства, т.е., так сказать, обслуживал смерть, свидетельствует не только его тяга к крови людей (в том числе своей) и животных, не только частые и свирепые драки, но и то, что он неистово нанес множественные повреждения своим восьмерым жертвам — более ста.
У Фукалова наличествуют признаки, которые Э. Фромм относил к типично некрофильским: малоподвижное, неулыбчивое лицо ("...я смеюсь редко, шутить часто не люблю, хорошее настроение бывает редко"), голос спокойный, ровный, невыразительный. Возможность казни его не слишком волнует, и на общем фоне его высказываний и поступков слова: "Пусть расстреливают, мне без разницы" представляются правдивыми.
В целом мрачный тон рассказов (их ниже я привожу частично) по картинкам ТАТ. Уже рассказ по первой картинке ("Мальчик и скрипка") свидетельствует о серьезных и непреодоленных трудностях детства ("Не получается на ней играть. Нелюбимый инструмент, а заставили по прихоти родителей. Думает, что делать. Научится до среднего уровня. Потом забросит") и конфликтах с матерью. Так, по картинке "женщина в дверях" последовал рассказ: "Застала своего ребенка за чем-то непристойным. Ее лицо выражает возмущение, злобу. Чувствуется, что она постоянно наказывает детей за проступки". Очень возможно, что здесь всплывает воспоминание о том, что в детстве испытуемый был застигнут матерью во время совершения чего-то непристойного, в связи с чем актуализируется образ строгой и требовательной матери и чувство вины перед ней.
Тема отношений с матерью развита в рассказах по картинке "Пожилая женщина и молодой мужчина": "он нерешительный. Не может сказать ни в глаза, ни за глаза. У них отношения... (длительная пауза. — Ю.А.) ... хорошие, скорее добродушные, он старается угодить ей. Они любят друг друга. Но она очень гордая, требовательная, принципиальная. Он ей не доверяет". Здесь спроецирована не только собственная слабость и в первую очередь нерешительность, что Фукалов пытается компенсировать жестокой агрессией. Он явно старается завладеть расположением матери ("...старается угодить ей"), следовательно, она уделяет ему недостаточно внимания и любви. Не случайно в этой связи его уточнение, что у них отношения скорее добродушные, чем хорошие. С учетом этого фраза: "Они любят друг друга" скорее идеал отношений матери и сына, чем реальность.
Неблагополучие, даже трагичность в отношениях родителей и детей и в рассказе по той картинке ТАТ, в которой испытуемый различил "бабушку и ее взрослую дочь" (№ 10). Здесь вторично проявится чувство вины перед ней: "Дочь очень любит свою мать. В чем-то она виновата перед ней, что-то у нее во взгляде есть, нерешительность какая-то". Зависимость от матери установлена и при применении теста "Нарисуйте человека".
В целом Фукалов — крайне агрессивная, грубая, жестокая, незрелая и инфантильная личность, которая совершенно не умеет контролировать свои эмоции и стремится к укреплению своей мужественности. У него наблюдаются трудности в установлении социальных контактов и плохая адаптация, что он пытается компенсировать с помощью свирепого насилия. Это — ярко выраженный некрофил, убивающий ради убийства, в чем и состоит смысл, мотив его поведения.
Излишне доказывать и исключительную опасность такого человека. 48. В воспоминаниях И. Одоевцевой есть любопытный рассказ. Она встретила Н. Гумилева с Блюмкиным, убийцей германского посла Мирбаха. "Огромный рыжий товарищ в коричневой кожаной куртке, с наганом в кобуре следовал за поэтом по пятам и декламировал его стихи. Узнав, что этот детина не кто иной, как сам Блюмкин, холодный и надменный Н. Гумилев вдруг сразу изменился в лице:
"Блюмкин? Тот самый? Убийца Мирбаха? В таком случае — с большим удовольствием. — И он, улыбаясь, пожимает руку Блюмкина. — Очень, очень рад..." Эту же сцену, увы, описывает и сам Н. Гумилев в своем стихотворении "Мои читатели":
Человек, среди толпы народа, Застреливший императорского посла, Подошел пожать мне руку, Поблагодарить за мои стихи.
Литература
Примаченок А.А. Совершенствование уголовно-правовой системы мер борьбы с правонарушениями несовершеннолетних. — Минск, 1990.
Жигарев Е. С. Криминологическая характеристика несовершеннолетних и организация их правового воспитания. — М., 1990.
Криминологическая характеристика преступлений, совершаемых несовершеннолетними и молодежью, и их предупреждение. — М., 1990
Мауленов Г. С. Криминологическая характеристика и профилактика преступлений несовершеннолетних. — Караганда, 1990.
Арсеньева М.М. и др. Изучение личности несовершеннолетних и деятельности по ее предупреждению. — М., 1990.
Вельчев А.Д., Мошак Г.Г. Подросток и правонарушение. — Кишинев, 1990.
Пидипейченко Ю.Г. Криминологические и психолого-педагогические основы изучения личности несовершеннолетнего правонарушителя. — М.,1990.
Дети улицы: растущая трагедия городов/Пер. с англ. — М., 1990.
Перцова Л. В., Саблина Л. С. Особенности воспитательной
работы с несовершеннолетними наркоманами. — М., 1990.
Фокин В. М. Социальная и правовая защита молодежи от алкоголизма и паразитизма. — М., 1991.
Кудлай Т. П. Специализированные субъекты профилактики правонарушений несовершеннолетних. — Киев, 1991.
Базаров Р. А. Уголовно-правовые средства предупреждения тяжких насильственных преступлений несовершеннолетних. Учебное пособие. — Челябинск. 1992, 89 с.
Бурлаков В. Н. и др. Основы профилактики правонарушающего поведения несовершеннолетних. — СПб. 1992.
Королев В. В. Психические отклонения у подростков-правонарушителей. — М.,1992
Панкратов В. В. и др. Программа борьбы с преступностью несовершеннолетних: рекомендации к разработке региональных программ. -М., 1992.
Жигарев Е.С. Административная деликтность несовершеннолетних: Понятие, виды и ее профилактика. — М., 1992.
Жигарев Е.С. Криминологическая характеристика социальных аномалий в среде несовершеннолетних и их предупреждение. — М., 1992.
Самоделкин С.М., Сибиряков С.Л. Преступность несовершеннолетних и ее предупреждение. — Волгоград, 1992.
Фокин В.М., Артамошкина Т.А. Как уберечь подростка от пьянства. Учебное пособие. — М., 1992.
Анпгонян Ю.М., Юстицкий В.В. Несовершеннолетние преступники с акцентуациями характера. Учебное пособие. — М., 1993.
Башкатов И.П. Психология групп несовершеннолетних правонарушителей (социально-психологические особенности). — М., 1993.
Тищенкова С.А. Правовое регулирование порядка и условий содержания учащихся спецпрофтехучилищ. — М., 1993.
Буланов P.M., Шеслер А.В. Криминогенные городские территориальные подростково-молодежные группировки. — Казань, 1994.
Пирожков В. Ф. Законы преступного мира молодежи (криминальная — 71 субкультура). — Тверь, 1994.
ТЕМАТИЧЕСКИЕ СБОРНИКИ
Криминологи о неформальных молодежных объединениях. Проблемы, дискуссии, предложения / Отв. ред. И. И. Карпец. — М., 1990.
Проблемы предупреждения правонарушений учащихся общеобразовательных школ / Отв. ред. В. В Ланкратов. — М., 1990.
Проблемы социальной и правовой защиты несовершеннолетних / Отв. ред. В.М. Бурыкин. — М., 1990.
Трудные судьбы подростков — кто виноват /Под ред. С. Н. Чихалова.-М.. 1991.
Комментарии к книге «Психология убийства», Юрий Миранович Антонян
Всего 0 комментариев