«Толкование закона в Англии»

Толкование закона в Англии (fb2) - Толкование закона в Англии 1391K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Никандрович Тонков

Евгений Тонков Толкование закона в Англии: монография

Посвящается жене Ире

Рецензенты:

Заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор И. Ю. Козлихин (Санкт-Петербургский государственный университет)

Заслуженный юрист Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор И. Л. Честнов (Санкт-Петербургский юридический институт (филиал) Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации)

Pax Britannica

Редколлегия серии «Pax Britannica»:

М. В. Винокурова, О. В. Дмитриева, Т. Л. Лабутина, М. В.Муха, Л. П. Репина, Л. П. Сергеева, С. Е. Федоров,А.А. Чамеев, М.П. Липкин, И. Р. Чикалова

E. N. Tonkov

STATUTORY INTERPRETATION IN ENGLAND

Monograph

Saint-Petersburg

ALETHEIA

2013

Предисловие

Английское правосудие подчас предстает в российском обыденном правосознании средоточием справедливости, способным привести конфликтующие стороны к убеждающему процессуальному итогу. Действительно ли с его помощью можно спасти близких людей, деньги, имущество, репутацию от царящего в мировом пространстве беззакония? Или справедливый английский суд – туманный миф благополучной империи, содержащей под своим крылом пятьдесят три страны (Содружество), влияющей на возвысившиеся колонии (США), предоставившей территорию для вечного конфликта (Израиль – Палестина), навязавшей человечеству свою парадигму судопроизводства (прецедент) и доктрину толкования закона?

Именно эти вопросы повлияли на выбор предмета настоящего исследования. Современное гражданское сообщество требует универсального инструмента для сдерживания сил зла, предотвращения деспотии и анархии. Идея права в обществе постмодерна сама по себе уже не способна объединять людей по причине существенных различий их правопонимания. Во многих государствах народный суверенитет давно отделен от населения и приватизирован олигархическими группами лиц, рассматривающими право как инструмент своей воли. Закон становится откровенным выражением интересов лидеров политических партий, удерживающих публичную власть в государствах. Обычаи и традиции гражданского общества учитываются правоприменителем лишь в той степени, в которой они институализированы правовой системой. Большинство населения государств абсолютистского типа соглашается с социальным рабством в обмен на стабильный прожиточный минимум.

Предполагается, что категории законности и беззакония должны корреспондировать со справедливостью и несправедливостью, однако степень их корреляции зависит от типа сообщества. Постсоветская правовая доктрина содержит идею тождества законности и справедливости: по мнению большинства судей любое вступившее в силу судебное решение уже является справедливым, – так в судебной практике аксиологический феномен справедливости редуцируется до юридико-технического соответствия толкованию нормы закона. Позитивистский дискурс, отождествляющий закон и право, характерен не только для государств тоталитарного направления. Проводником справедливости в ее естественно-правовом значении может выступать только укорененная в правопорядке доктрина толкования закона, позволяющая судьям быть независимыми от сиюминутной воли правителей.

Английская доктрина толкования состоит из правил, презумпций, лингвистических максим, законов об интерпретации, прецедентов, вспомогательных средств и подходов. Такая система инструментов толкования обязывает интерпретатора творчески анализировать норму закона применительно к конкретным правоотношениям, выбирать оптимальное решение не только с точки зрения текста статута, но и основываясь на праве справедливости и общем праве. Именно в английской доктрине толкования утвердился интересующий многих из нас принцип: право – это прежде всего разум (lex est aliquid rationis).

Трудности восприятия закона всегда связаны с его неоднозначным толкованием. Конфликт интерпретаций порождает проблемы, доходящие при их актуализации до восстаний и революций. Судебная система каждого государства прямо воздействует на характер противостояния публичной власти и гражданского общества. Английской империи удалось избежать энтропии и тотальной коррумпированности благодаря системе сдержек и противовесов, в которой волюнтаризм сегодняшних законодателей, отстаивающих личные выгоды, компенсируется доктриной толкования, самостоятельностью судейского корпуса, вынужденного считаться с предыдущими решениями по схожим казусам, принятыми при других авторитетах. Идеи общего права, права справедливости, разума в праве имеют много сторонников и среди российских юристов. Интеллектуальная и институциональная независимость английских судей заставляют остро воспринимать трудности отечественного правосудия.

Английские подходы к толкованию закона формировались в контексте либеральных идей, прогрессивной системы образования, рационального государственного управления, многовековой парламентской традиции. Почти два миллиарда человек, населяющих Содружество, сосуществуют в особой интерпретационной парадигме, позволяющей адекватно воспринимать различные нормативные системы и знаково-символические контексты социумов. Интернациональные свойства английского языка способствуют экспорту английских традиций толкования, их имплементации национальными правовыми системами и международным правом.

Изучение истории формирования, особенностей содержания и функционирования английской доктрины толкования закона в сравнительном аспекте позволяет сделать выводы о тенденциях развития российской концепции толкования.

* * *

Представленная книга не была бы завершена без творческой поддержки Дженевры Игоревны Луковской, без ее готовности делиться со мной своими идеями, учить отсекать преходящее от вечных теоретических конструкций, поддерживать в интеллектуальной борьбе с самим собой. Я выражаю искреннюю признательность доктору юридических наук, профессору, Почетному профессору Санкт-Петербургского государственного университета, Заслуженному деятелю науки Российской Федерации, Лауреату премии Ассоциации юристов России за 2012 г., заведующей кафедрой теории и истории государства и права юридического факультета СПбГУ Д.И. Луковской за помощь в написании монографии.

Санкт-Петербург, 13.05.13 г.

Глава 1 Исторический контекст

Наблюдаемая в последние десятилетия международная унификация техники толкования законодательных актов свидетельствует о закономерностях сближения национальных правовых систем. Имплементация зарубежных правовых средств и юридических конструкций способствует развитию национальной юридической науки и связанной с ней практической юриспруденции. Эти тенденции включают случаи, когда толкование, осуществляемое судами международной юрисдикции, оспаривается высшими национальными судебными инстанциями государств. «Теория и практика толкования правовых норм и соответствующих законодательных текстов имеет многовековую историю. Роль правовых учений, идей, взглядов в этом случае раскрывается, в частности, в доктринальном толковании и разъяснении нормативных актов»[1]. Наиболее подробно практика толкования закона разработана в Англии, где «еще в средневековую эпоху начало развиваться и складываться, так сказать, первородное юридическое мышление, выраженное в ориентировке на строгие юридические категории, механизмы, конструкции, соответствующие правовые идеи и концентрируемое в устойчивых представлениях сословия юристов»[2]. Феномены права справедливости, разума в праве, прецедента, интерпретирующего (толкующего) закон, конкуренции правовых доктрин с произволом суверена были привнесены в цивилизационный дискурс английской правовой доктриной. «Здесь, на английской земле, в ходе правового развития оказались как бы кристаллизованными, заложенными в саму органику правовой жизни первородные основы истинного правоведения, которое в силу юридической логики неизбежно выводит на фундаментальные юридические идеалы и ценности. И надо отдавать отчет в том, что это тоже истинная юридическая наука, притом в исконном, самом строгом ее значении, что впоследствии оказало столь внушительное позитивное влияние на демократическое развитие Великобритании, других стран с прецедентными системами, в том числе и на формирование юридической системы США»[3].

Под английской правовой доктриной принято понимать совокупность норм общего права, права справедливости, статутного права, делегированного законодательства и судебных прецедентов. Идеи общего права, права справедливости, разума, рационального сосуществования народов, имманентные английской правовой доктрине, распространились за несколько веков более чем на четверть человечества. Уникальность английской правовой системы как единого и во многом неповторимого культурного явления, видимо, сохранится и в третьем тысячелетии, несмотря на стремительные и глобальные перемены, многочисленные реформы и нововведения[4]. Сегодня английское право продолжает оставаться для многих стран той моделью права, которой, может быть, по разным соображениям не требуется следовать во всем, но которая все еще пользуется всеобщим уважением и принимается во внимание[5].

Право справедливости, возникшее в средние века как специфическая форма осуществления прерогатив королевской власти в области правосудия, в настоящее время продолжает оказывать самое серьезное воздействие на право собственности и договорное право, а принципы и нормы права справедливости упоминаются в решениях британских судов самого последнего времени[6]. Под правом справедливости принято понимать часть прецедентного права, сформированную решениями лорда-канцлера. Несмотря на то, что в результате судебной реформы 1873–1875 гг. в Англии произошло формальное слияние права справедливости с общим правом, и поныне право справедливости регулирует общественные отношения[7]. Существуют веские доводы в пользу того, что справедливости следует отводить наиболее видное место в критике правовых установлений; однако важно видеть, что справедливость составляет отдельный раздел нравственности и что законы и администрирование законов могут иметь разного типа достоинства или не иметь их[8]. «Equity follows the law», что в переводе с английского означает «справедливость следует за правом», «справедливость основывается на праве», – одно из правил, которым руководствовались лорд-канцлеры при вынесении решений, основанных на принципе справедливости при недостаточности юридико-технических средств. «В Англии право справедливости стало дополнительной правовой системой… в Англии часто делается ссылка на понятие «разумности»[9].

Только среди источников англосаксонского права в качестве самостоятельного источника нередко выделяется «разум». В одних случаях исследователи рассматривают его как некое разумное средство восполнения имеющихся пробелов в статутном праве, в других – как повседневную жизнь, суть общего (судейского) права[10]. Признано, что английское право было создано и уточнено в ходе разрешения споров, переданных в королевские суды. Чтобы создать систему, ставшую общим правом, надо было каждый раз искать решение наиболее разумное, а определялись эти поиски желанием обеспечить единство судебных решений, что неизбежно заставляло обращаться к логике. Право – это прежде всего разум (lex est aliquid rationis, лат.), в Англии право всегда считалось плодом разума и его отличали от закона[11].

После общего права и права справедливости третьим (исторически) источником английского права выступает законодательство[12]. Трудности признания и применения законодательства связаны с его неоднозначным толкованием. Интерпретация законодательных норм населением, с одной стороны, и органами публичной власти, с другой стороны, периодически не совпадает, конфликт интерпретаций порождает проблемы, доходящие при их актуализации до народных восстаний и олигархических переворотов. Неясность смысла закона может быть вызвана противоречиями идей законодателя при подготовке и принятии нормативного акта, что отрицательно проявляется на стадии его применения. Судьи, используя доктрину толкования, проверяют законодательные акты на предмет их соответствия устоявшимся, реально существующим, подтвержденным прецедентами правоотношениям. Функция судебного толкования в известной степени является судебным контролем над законодательной деятельностью субъектов публичной власти. Согласно политическим обычаям, партия, победившая на выборах в парламент Великобритании, составляет большинство палаты общин, формирует правительство, ее лидер занимает кресло премьер-министра. Конвергенция исполнительной и законодательной ветвей власти существенно упрощает принятие новых законов, искомых чиновниками. Судьи в рамках заданной политической конструкции уполномочены использовать все инструменты толкования законов, тем самым изменяя характер их применения. В этом усматривается известная зависть судей к возможностям законодателей; можно предположить, что судьи, в целях привлечения богини Фемиды на свою сторону, придумали доктрину толкования законов.

«Для нашего времени типичной тенденцией является расширение полномочий, которые чиновники в странах Запада уже приобрели и продолжают приобретать по отношению к своим согражданам, невзирая на то, что, как правило, по идее, эти полномочия должны быть законодательно ограничены. В некоторых случаях чиновники намеренно подменяют положения закона собственной волей, полагая, что они улучшают закон и с помощью не предусмотренных в законе средств достигают тех самых целей, ради которых, по их мнению, и был принят этот закон»[13]. Современные условия тесного взаимодействия государств заставляют искать общие подходы к практикуемым в каждом государстве доктринам толкования законодательных актов. Особое внимание следует уделить английской доктрине толкования закона, под которой понимается совокупность подходов к толкованию, прецедентов, законов о толковании, правил толкования, презумпций толкования, лексических максим и вспомогательных средств. Способность английских судей противостоять исполнительной власти, материальная и процессуальная возможность вынесения независимых судебных решений детерминирована, в том числе, английской доктриной толкования закона.

Характеризуя высокие темпы законодательной деятельности в современном российском государстве, А.С. Пиголкин отмечал «бессистемность, хаотическое развитие законодательства, отсутствие научно обоснованной системы нормативных актов, недоработанность их формы, отсутствие в ряде случаев организационно-юридического механизма реализации принимаемых законодательных решений, в первую очередь санкций за их нарушение»[14]. Им подчеркивалась в качестве характерной черты современных законодательных работ «чрезмерная поспешность подготовки и принятия законопроектов, отсутствие разумной неторопливости и тщательности при принятии важных государственных решений, вследствие чего нередко возникает необходимость оперативно вносить в них изменения и дополнения»[15].

История Римской Империи доказывает нам, что период ее расцвета приходился на широкое использование правовых доктрин – компетентных мнений юристов, используемых в практической судебной деятельности. Специальный закон о цитировании (lex citationis) императивно придавал значение источника права трудам Папиниана, Павла, Гая, Ульпиана, Модестина. Использование научно-практических трудов юристов-практиков благотворно повлияло и на развитие английского права: труды Гленвилла («О законах и обычаях Англии»), Брактона («О законах и обычаях Англии»), Литтльтона («О держаниях»), Кока («Институции»), Хейла («Тяжбы короны»), Фостера («Дела короны»), Хаукинса («Тяжбы короны»), Иста («Тяжбы короны»), Блэкстона («Комментарии к законам Англии») рассматриваются как источники права.

В истории английского права недостаточно исследовано влияние римской правовой культуры, которая институционально доминировала на территории Англии несколько веков. Влияние римского права на Англию и Уэльс недооценено, феномен рецепции некоторых институтов континентального права Шотландией, которая не была завоевана римскими воинами, не имеет однозначного объяснения[16]. Некоторые из действующих в настоящее время в Шотландии законов можно рассматривать как кодифицированные правовые акты.

Существует много мнений о причинах заката Римской Империи, но одной из неоспоримых причин является усугубившийся произвол правителей, проявляющийся, в том числе, в диктатуре закона суверена над правом народа. Английской империи удалось избежать правовой энтропии благодаря системе сдержек и противовесов, в которой произвол законодателей, отстаивающих личные выгоды, компенсировался доктриной толкования и сдержанностью судей, вынужденных считаться с населением и предыдущими решениями по схожим казусам. Существенное значение в обеспечении стабильности Англии и всей Британской империи придается английской доктрине толкования закона. «И римляне, и англичане разделяли мысль о том, что закон – это нечто, что нужно открыть, а не ввести в действие, и что в обществе нет никого настолько могущественного, чтобы он мог отождествлять свою волю с законом всей страны»[17].

Англия предоставила цивилизации образцы специальных нормативных актов, определяющих приемы и правила толкования. Законы о толковании законов – существенный вклад в ограничение произвола и ангажированности публичной власти. «Английские нормативные акты составляются таким образом, чтобы они могли быть легко интегрированы в правовую систему, большинство понятий и положений которой содержится в решениях судов»[18].

Акт «Об упрощении языка, используемого в актах Парламента» 1850 г.[19] стал пробой пера в исследовании возможности и необходимости законодательно регламентировать процедуру толкования закона. В Акте была впервые разработана применяемая в настоящее время система разделения законодательства на секции (разделы), имеющая фундаментальное значение для последующего развития законодательной техники. Акт ввел много иных положений, по настоящее время используемых для толкования законов: например, что мужской род включает женский род, таким образом, устанавливая, что можно обозначать род лишь как «он» вместо «он или она», если иное специально не оговорено[20]. Акт «Об интерпретации» 1889 г.[21] нормативно закрепил достижения в развитии доктрины толкования, затем в переработанном виде был преобразован в Акт «Об интерпретации» 1978 г.[22]. Акт 1889 г. содержит определения многих понятий и терминов, которые и ныне используются в законодательных актах и практике их применения.

Принципиальной особенностью английского права является применение новых законов с учетом уже действующих прецедентов, в нем прецедентные нормы наиболее приближены к конкретным жизненным ситуациям и поэтому могут более полно отражать требования справедливости, чем общие абстрактные нормы закона[23]. При этом, значимость судебного прецедента как источника права обусловлена тем обстоятельством, что практически никакой статут (закон) не может считаться окончательным руководством к действию до тех пор, пока не сложится судебная практика его толкования и применения[24]. В системе прецедентного права при решении правовых задач юрист должен творчески находить выход из любого положения; он должен быть не механическим исполнителем задач, а творческим интерпретатором комплексной системы судебных прецедентов, т. е. композитором, а не музыкантом, художником, а не фотографом, инженером, а не сантехником, архитектором, а не строителем[25]. Нормы англосаксонского (общего) права носят казуистический (индивидуальный) характер и представляют собой «модель» конкретного решения, а не результат законодательного абстрагирования от отдельных случаев. Важным признаком англосаксонской правовой семьи выступает автономия судебной власти от любой иной власти в государстве[26].

Соотношение понятий «английское», «англосаксонское», «общее», «англо-американское» не имеет единой точки зрения в современной теории и истории права. Если английское право и стало одной из главных правовых систем мира, то причиной тому служат политические и экономические основания и, прежде всего, его величайшая техническая ценность. Эту ценность английское право приобрело в значительной степени благодаря королевским судьям, которые век за веком создавали оригинальную систему общего права[27]. Английская доктрина толкования закона является неотъемлемой частью общего права.

Соотношение вышеназванных понятий устанавливается в историческом, географическом и юридико-техническом аспектах: некоторые исследователи рассматривают термины «общее» и «англосаксонское» как синонимы[28]. Другие специалисты по истории государства и права Англии относят термин «англосаксонское право» только к периоду до 1066 г., а сферу «английского права» распространяют на Англию и Уэльс со времени нормандского завоевания до наших дней[29]. Такая точка зрения представляется более убедительной и соответствующей историческим особенностям последовательности формирования англосаксонского права и английского права. Английское право выступило в качестве основы, своеобразного фундамента, на котором построено здание общего права, по настоящее время остающееся моделью для подавляющего большинства англоязычных стран[30]. Следует рассматривать англосаксонское и английское право как этапы в генезисе развития общего права, в этом контексте и англосаксонское, и английское право включаются в понятие общего права. Англо-американское право феноменологически связано с английским правом, является результатом его дальнейшего развития в период, наступивший после обретения Соединенными Штатами Америки независимости. Прецедентное право в строгом смысле подразумевает совокупность прецедентов и механизма их влияния на процесс принятия новых судебных решений, в широком значении термин иногда рассматривается как синоним общего права и английского права.

Семья или «система» общего права (Common Law System) является одной из самых распространенных, старейших и влиятельных правовых систем современного мира, – по своим основным параметрам, включая географические (охват национальных правовых систем в разных регионах и частях мира), культурные (распространение на страны с различной политической и правовой культурой), исторические и иные факторы. Любое разделение правовых систем на семьи имеет значение в соответствующий периоду исследования промежуток времени. Английское право достигло максимальной дифференциации с другими правовыми семьями в XIX в. после принятия законов о слиянии общего права и права справедливости в 1873–1875 гг. Учитывая разные точки зрения на соотношение понятий «англосаксонское право», «общее право», «прецедентное право», «англо-американское право», «британское право», «английское право», в настоящем исследовании предлагается использовать термин «английское право». Понятие «общее право» характеризует правовую семью, использующую в качестве источника права прецедент[31], существование «англосаксонского права» ограничено соответствующим периодом и территорией[32], термин «англо-американское право» включает особенности развития английского права на территории Соединенных Штатов Америки. Термины «англосаксонское» и «англо-американское» право характеризуют не национальное право Великобритании, а правовую семью стран общего права на разных этапах ее развития. К особенностям американского права принято относить наряду с наличием прецедентов и кодифицированных норм права, несколько иной взгляд на доктрину толкования закона. Английское право (English Law) как устойчивый термин используется юристами применительно к национальному праву Великобритании[33] и включает в себя все правовые институты, действующие на территории Англии в соответствующие временные промежутки и продолжающие свое действие в настоящее время в Англии, Уэльсе и Северной Ирландии.

В начале прошлого тысячелетия Британию населяли пикты, скотты и бритты[34]. Римский император Цезарь совершил первые разведывательные походы в Британию в 55 и 54 гг. до н. э., но активное завоевание этих земель началось в 43 г. н. э. при императоре Клавдии. В течение века римляне заняли большую часть острова и правили там до первой трети V в. В Шотландии непокоренными остались племена Хайленда, от набегов которых римляне, используя бриттов, защищались большими каменными стенами – валом Адриана и валом Антонина. Восточная Британия превратилась в часть Римской империи, ее официальным языком стал латинский, религией – христианство, применяемым правом – римское. В III–IV вв. римская Британия переживала наиболее благоприятный период своего существования. Общий кризис Римской империи и уход римлян катализировал набеги на остров: романизированную восточную и южную часть острова (впоследствии «англосаксонскую») активно продолжили заселять германцы, вытесняя кельтов и бриттов в западную его часть (Уэльс, Корнуэлл). К середине VI в. южные, центральные и северо-восточные области Британии оказались занятыми племенами англов, саксов, ютов, фризов, образовывались небольшие территориально-политические объединения. По свидетельству англосаксонского теософа и историка Беды Достопочтенного в VII в. на этой территории сложилась гептархия, семь англо-саксонских государств: Кент, Сассекс, Эссекс, Уэссекс, Мерсия, государство Восточных англов, Нортумбрия[35]. Мнение о том, что институты римского права не оказали существенного влияния на английское право, не соответствует действительности. В до-нормандский период на территории нынешней Великобритании применялись обычаи, отличавшиеся от места к месту, для прихожан действовало каноническое право, воспринятое из Римской церкви.

Вильгельм Завоеватель, представляя себя в качестве короля и наследника престола, пообещал англичанам соблюдать их законы. Наряду с применяющими светское право местными судами, использующими каноническое право церковными судами, муниципальными судами в городах, получивших право иммунитета, и сеньориальными судами в других местностях, начала создаваться система королевских судов. Первый такой суд был образован в XII в., поначалу он обладал узкой компетенцией по рассмотрению дел о королевских финансах, затем Генрих II во второй половине XII в. ввел систему королевских судов, отправляющих правосудие в своих округах с участием суда присяжных для постановления решений по фактическим вопросам. Кларендонская ассиза 1166 г. (Assize of Clarendon, 1166) сыграла решающее значение для установления в английском праве специфической модели уголовного права trial, создав систему, согласно которой каждая местность была обязана сформировать суд присяжных: сначала из 12 человек для каждого округа, затем из 24 человек, представлявших все графство. Это было необходимо для представления перед королевскими судьями на случай контрольных проверок, которые они регулярно осуществляли на территории различных графств. В период проверки следовало под присягой сообщать королевским судьям о всяком лице, обвиняемом или подозреваемом в грабеже, убийстве, краже или в укрывательстве этих преступлений. В период между контрольными проверками судьи заседали в Вестминстере, от этого топонимического названия их впоследствии стали называть вестминстерскими судами[36].

Рене Давид выделяет в истории английского права четыре основных периода: первый – до нормандского завоевания (1066); второй – от 1066 г. до установления династии Тюдоров (1485) – период становления общего права, когда оно утверждается, преодолевая сопротивления местных обычаев; третий – с 1485 до 1832 гг. – расцвет общего права при компромиссе с правом справедливости; четвертый период – с 1832 г. до наших дней[37].

Периодизация, предлагаемая Раймоном Леже, выделяет формирование английского права после нормандского завоевания до конца XV в.; эволюцию английского права с конца XV в. до первых реформ XIX в. (параллельное существование общего права, права справедливости и статутного права); период модернизации английского права, начиная с 1832 г. и «эпоху Европы» – интеграцию права Европейского союза в английское право[38].

Современная английская правовая система включает все статуты Соединенного Королевства – акты, принятые английским парламентом, и распространяющиеся на Англию, Уэльс и Северную Ирландию. Правовая система Великобритании не является однородной, ее следует рассматривать как сумму составляющих ее правовых систем отдельных регионов[39]. К традиционной Англии следует относить только центральную Англию и Уэльс. Северная Ирландия управляется английским правительством[40], толкование закона в Северной Ирландии не входит в предмет исследования. В Шотландии также имеются особенности толкования права, которые существенно отличаются от английской доктрины. В 1978 г. английский Парламент принял Акт «О Шотландии» (Scotland Act, 1978), согласно которому Ассамблея должна была законодательствовать только в пределах определенной для нее компетенции. В настоящее время действует Акт «О Шотландии 1998 г…» (Scotland Act, 1998), устанавливающий аналогичные положения для шотландского Парламента.

Доктрина толкования закона – совокупность правил, подходов и других инструментов раскрытия содержания и смысла законодательного акта. В российской правовой науке принято считать доктрину выражением мнения ученых и практиков, совокупностью высказываний о принципах и методах правового регулирования. А.В. Поляков определяет правовую доктрину как изложение каких-либо правоположений, правил поведения, правовых принципов, принадлежащее наиболее авторитетным представителям юридической науки и практики, которым придается общезначимое и общеобязательное значение и из которых выводится правило поведения, имеющее предоставительно-обязывающий характер[41]. Вряд ли можно считать обоснованным отделение от доктрины той деятельности, посредством которой доктрине «придается общеобязательное значение» и из нее «выводится правило поведения». Очевидно, названная деятельность есть законодательствование и правоприменение, их сепарация от доктрины характерна для российской концепции толкования закона.

Английское понимание доктрины имеет несколько иное значение, в понятие правовой доктрины принято включать деятельностный аспект применения права, не ограничивая доктрину только мнениями ученых и практиков. Оксфордский словарь синонимов объединяет значение доктрины с догмой (dogma), максимой (maxim), каноном (canon), принципом (principle)[42]. Распространенным является определение доктрины как «правила или принципа права, осуществленного посредством судебных решений» (a rule or principle of law developed through court decisions)[43]. Некоторые словари определяют доктрину как «основные принципы права» (a general principle of law)[44], «корпус учения» (body of teaching), «убеждения и концепции церкви, политической партии, научной школы» (beliefs and teachings of a church, political party, school of scientists)[45], «совокупность религиозных или политических убеждений» (a set of religious or political beliefs)[46] и т. д.

Парадигма толкования в английской традиции включает не только классические каноны (правила, презумпции и лингвистические максимы), но и нормативные акты, регулирующие интерпретационную деятельность, презумпции, вспомогательные средства и подходы к толкованию. Указанную выше совокупность инструментов толкования можно рассматривать как сформировавшуюся доктрину. Автор разделяет точку зрения Ю.И. Гревцова, рассматривающего юридическую доктрину как источник права, который является результатом толкования учеными того или иного документа, конкретного (спорного) жизненного казуса[47]. Такой подход связывает доктринальное толкование с правоприменительным актом, актуализируя единство теории и практики. Следует отметить, что проблема оторванности теоретических научных конструкций от правовой действительности в Англии не столь актуальна, как в России. Тем не менее, Р.Дж. Коллингвуд, сторонник единства опыта и философского обобщения, критиковал свой университет как «учреждение, основывающееся на средневековых идеях, чья жизнь и деятельность все еще отгорожены от мира средневековым толкованием древнегреческого разграничения между созерцательной и практической жизнью как деления людей на два типа: профессионалов-теоретиков и профессионалов-практиков»[48]. По его мнению, такое деление ложно, «теория» и «практика», будучи взаимозависимы, одинаково должны страдать от неудовлетворенности, если будут отделены друг от друга и превращены в специальности людей разных типов.

Дискуссия с А.В. Поляковым предоставила возможность уяснить неоднозначность понимания правовой доктрины в российской науке, ее частичное отождествление с политико-правовым учением[49]. Представляется целесообразным отделять доктрину как классический источник права (мнения ученых и практиков) от (правоприменительной) доктрины, содержащей не только компетентные высказывания, но и легитимирующую деятельность. Законодательство и правоприменение становятся инструментами разнообразных доктрин[50]. Английская правоприменительная доктрина содержит нормативные и прецедентные элементы, конституирующие научные гипотезы. Совокупность правил, презумпций, лингвистических максим, законов, прецедентов, вспомогательных средств, подходов автор рассматривает как сформировавшуюся доктрину толкования закона, включающую наравне с мнениями признанных ученых и практиков законодательные акты и судебные решения, имеющие обязательную силу для неопределенного круга лиц.

Толкование есть компетентное изложение содержания и смысла нормативного акта, делающее возможным его корректное применение. Доктрина толкования закона содержит опыт исследования взаимодействия теории толкования, нормативного регулирования и интерпретационной практики. Закон – норма возможного/должного поведения, установленная законодательным органом государства и обеспеченная государственным механизмом принуждения. Следует обратить внимание на то, что норма возможного/должного поведения может быть изложена не в одном, а в нескольких законах, принятых в разных исторических условиях противостоящими друг другу составами парламента (например, разными политическими партиями, составляющими парламентское большинство). Сложность установления содержания и смысла правовой нормы может быть усугублена несовпадающими судебными оценками, изложенными в решениях, имеющих прецедентный характер. В этом случае задачей толкователя будет, в первую очередь, уяснение объема нормативных предписаний, включаемых в гипотезу и диспозицию правовой нормы.

По мнению Мишеля Тропера, объектом толкования является не сама норма, а текст, изучаемый с целью определения содержащейся в ней нормы. Текст может нести в себе множество смысловых структур, следовательно, и множество правовых норм, среди них правоприменительный орган должен выбрать ту, которую он применит. До осуществления этого выбора применяемой нормы не существует, существует лишь текст. В некотором смысле именно толкование вводит в текст определенную норму. Производимый выбор является результатом волеизъявления, проявлением свободной воли правоприменительного органа. Строго говоря, именно он устанавливает применяемую норму. И не имеет особого значения, что эта деятельность приводит его к принятию не той нормы, которую «на самом деле» имел в виду автор текста[51].

Судья при подготовке решения по конкретному делу вправе (и обязан) толковать не только тексты законов и прецедентов, но осуществлять толкование права, – всей совокупности правовых закономерностей, источников права, порождающих права и обязанности у субъектов оцениваемого (толкуемого) правоотношения. Английская доктрина толкования позволяет судье избежать следования прямому указанию суверена, даже в период средневекового гонения на ведьм английская судебная практика свидетельствовала о большем человеколюбии, нежели романо-германская.

Английская доктрина толкования закона является существенным основанием сбалансированности судебной системы, оберегающей общество от диктатуры правящей группы лиц. Выработанный за несколько веков комплекс оценок закона делает невозможным сиюминутный поворот судебной практики даже в случае издания закона, категорически иного по сравнению с действующими. Согласно английской правовой традиции именно толкование придает закону практическое значение, определяет содержание, смысл, место в иерархии правил должного, отличая случайные пассажи законодателя от существенных новаций.

Законодательствование предполагает создание новых правил по сравнению с теми, которые уже применены судьями и усвоены населением. Любое законодательное предложение обладает существенными и случайными чертами. «Случайны те черты, которые возникают благодаря особому способу конструирования пропозиционального знания. Существенны те, которые одни только делают предложение способным выражать свой смысл»[52]. Именно в ходе судебного толкования определяется существо нового правила, содержащегося в тексте законодателя, который решил произвести изменения в устоявшемся ходе жизни. Невозможно установить действительную интенцию суверена, намерившегося издать новый закон, – вероятность того, что этот акт направлен против интересов большинства населения во имя олигархической группы весьма велика. Независимо от результатов современных выборов, у власти оказываются лица, не отражающие интересы некоторого количества населения, порой доходящего до сорока процентов. Из этого следует, что вновь принимаемые законы могут приносить вред большому количеству людей, суверенитетом которых, в том числе, воспользовался суверен, издав неугодный им закон. Английская доктрина толкования «смягчает» негативное действие нового закона, придавая ему казуальный смысл. М. Тропер отмечает, что закон до вмешательства суда не наделен ни истинным, ни ложным смыслом, он обретает его только в результате судебного толкования. «Действительность результата данной операции зависит только от статуса того, кто ее совершает. Если этот орган наделен соответствующим полномочием, то его толкование становится частью юридической системы, каким бы ни был выбранный смысл»[53].

Глава 2 Классификация законодательных актов

Понятие законодательного акта в Англии включает в себя акты парламента, делегированное законодательство, законодательство автономных органов и нормативные акты Европейского сообщества. В английской правоприменительной практике понятие законодательного акта интерпретируется расширительно, в него принято включать все виды нормотворческой деятельности государственных органов, которые, не пройдя в строгом значении законодательную процедуру, тем не менее, рассматриваются как общеобязательные для тех лиц, которым они адресованы[54]. Подавляющая совокупность правоотношений публичного характера регулируется делегированным законодательством, значение которого для определения конкретных субъективных прав и обязанностей подчас выше, чем значение статутов. Существенная роль делегированного законодательства, создаваемого исполнительной властью, связана, в том числе, с эффективной системой выборности публичной власти. Законодательный процесс становится юридико-техническим выражением законотворческой функции государства, важнейшую часть в нем составляет технология создания закона.

Акты парламента являются одной из форм законодательных актов. Каждый его статут содержит нормы возможного/должного поведения, обеспеченные государственным механизмом принуждения. В английском языке существуют несколько юридических терминов, обозначающих юридическое правило, норму права, законодательный акт, закон: law, legislation, constitution, rules, regulations, statute, act, bill, decree, edict, rule, ruling, dictum, command, order, directive, ordinance, principle, convention, instruction, commandment, maxim, doctrine, canon[55]. Термины «закон», «акт парламента» (Act of Parliament), «статут» (statute), «парламентский статут» (parlamentary statute) в настоящем исследовании рассматриваются в качестве синонимов. Из вышеприведенных терминов наиболее точно смысл понятия закона передает слово статут (statute), перевод которого на русский язык как «статут» будет корректным проявлением заимствования иностранного слова[56]. Законом в английской системе правовых норм является нормативный акт, принятый высшим органом законодательной власти. Поскольку парламентское законотворчество не ограничивается принятием законов, термин «акт» (act) может употребляться в широком значении любого нормативно-правовой акта, термины «статут» и «закон» используются в качестве синонимов.

Английские статуты подразделяют на две основные группы – публичные и частные. Публичные статуты устанавливают общие правила поведения, распространяющиеся на неопределенный круг лиц, они действуют на всей территории Великобритании, включая отдельные регионы. Частные статуты направлены на установление «изъятий» из действующего права для отдельных лиц или территорий[57]. Различиями между публичными и частными статутами, в том числе, являются характер подготовки законопроекта и процедура прохождения в парламенте. Некоторые исследователи выделяют «гибридные» билли, содержащие черты как публичных, так и частных биллей, например, действующие в отношении определенной организации[58]. Поскольку в настоящее время активно идет процесс стирания различий между частными и публичными актами, выделение «гибридных» статутов не представляет научного интереса в контексте толкования закона.

Первоначально статутами назывались только указы монарха, но по мере возвышения роли парламента и передачи ему основной роли в законодательном процессе термин «статут» стал обозначать акт парламента, имеющий высшую юридическую силу[59]. В истории английского статутного законодательства важное значение имеет Великая хартия вольностей 1215 г. (Magna Carta Libertatum), ограничивающая права короля и текстуально закрепляющая права рыцарства, городского среднего класса, свободного крестьянства[60]. В Хартии были сформулированы положения, ограничивающие чиновничий произвол, упорядочивающие налоговые платежи (щитовые деньги), запрещающие арест и заключение в тюрьму любого свободного человека иначе как по законному приговору суда равных ему (присяжные), создающие комитет из 25 баронов, который вправе начать войну против короля в случае нарушения им положений Хартии, и др.

В дальнейшем английские законы развивались в нескольких формах: хартии, постановления, ордонансы и статуты[61]. Некоторые исследователи в качестве первого статута называют Статут Мертона 1235 г. (Statute of Merton)[62], принятый английским королем Генрихом III в развитие Великой хартии вольностей в форме, сохранившей свои основные статутные черты до наших дней. Определение статута как акта Парламента подчеркивает основную особенность, выражающуюся в способе его создания, определяющую существенные отличия от прецедента как источника права:

1. Статут создает новое право, в то время как судебное решение не ставит такой задачи, восполняя в некоторых случаях пробелы в праве.

2. Статут устанавливает общее правило для всех субъектов, подчиненных юрисдикции государства, судебное решение применяет совокупность источников права к конкретным правоотношениям.

3. Судебное решение требует обоснования и аргументации, статут же императивен и не обязан содержать обоснования[63].

Длительное время было принято видеть в английском законе второстепенный по отношению к прецеденту источник права, согласно устоявшемуся взгляду закон привносит лишь ряд поправок и дополнений к праву, созданному судебной практикой[64]. Современные исследования свидетельствуют о равенстве этих источников права и даже о возвышении роли закона над прецедентом. Можно констатировать, что статутное право как право писаное в последние десятилетия утверждается в Великобритании[65]. Являясь в настоящее время наиболее динамично развивающимся институтом английского права, статуты составляют ту часть английского права, нормы которого имеют своим источником политическую волю государства в лице его законодательных органов[66].

Инерционность прецедентного мышления судей не устраивает исполнительную власть, поскольку препятствует ей реализовать свои прагматические задачи и воздействовать на законодателей. Прецедент, имеющий силу и значение для регулирования конкретного типа правоотношений, может быть замещен нормативным актом, в более доступной и структурированной форме выражающим правило поведения. Суверенитет парламента производен от суверенитета народа, и в этом смысле он доминирует над судебными прерогативами[67]. Однако в реальной жизни законодательная власть отражает интересы только части населения государства, некоторые законодательные акты не одобряет более трети подданных. Тем не менее, структура волеизъявления и деятельность публичной власти направлена на поддержание стабильности существующих в государстве властных отношений и на способность исполнительной и законодательной власти изменять право, – в том числе посредством издания новых законов. Суд уполномочен интерпретировать и толковать статут, но не вправе подвергать сомнению законность принятых парламентом актов[68]. Суд в своей правоприменительной деятельности вынужден считаться с тем, что статут, принятый парламентом, может прямо отменять статут, принятый им ранее[69]. Суд, стоящий на страже принципов и норм общего права, вынужден смириться с тем, что целью принятия статута может быть внесение изменений или отмена нормы общего права.

Указанные выше принципиальные границы судейского вмешательства в толкование статутов иллюстрируют роль законодательства в современной Великобритании и статус парламента как обладателя суверенной и неограниченной законодательной власти[70]. Доктрина законодательного верховенства парламента распространяется только на акт парламента, и не может быть применена к решениям или высказываниям министров или делегированному законодательству[71]. Так, по определению некоторых ученых, то, что решил парламент, можно найти только в законах, но не в высказываниях членов парламента, даже если это сам премьер-министр[72].

К делегированному законодательству относится комплекс норм, приказов, предписаний, подзаконных актов подчиненных органов, которым парламент делегирует специальные полномочия по изданию этих актов. Преимущество делегированного законодательства состоит в том, что оно дает возможность быстро принимать и изменять постановления, как правило, без необходимости представлять их на утверждение парламента. Делегированное законодательство действительно только тогда, когда оно находится в рамках предоставленных парламентом полномочий (intra vires). Если же акт делегированного законодательства выходит за пределы полномочий, то он считается недействительным (ultra vires)[73].

Понятие статутного законодательства уже в середине XX в. объединяет как статуты, так и делегированное законодательство, хотя на заре развития правовая доктрина стран «общего права» исходила из того, что исполнительные органы не имеют нормотворческих полномочий[74]. В целях дифференциации акты делегированного законодательства называют «законодательными инструментами» или «актами, издаваемыми на основании статута» (statutory instruments). Акт «О законодательных инструментах» 1946 г., по мнению А. Дайси, максимально формализовал определение делегированного законодательства, избрав в качестве критерия круг лиц[75]. Указанный закон ввел в обращение самостоятельный термин «законодательный инструмент», под которым понимается любой акт, изданный на основе осуществления предусмотренных статутом полномочий, предоставляемых Ее Величеству, которые она реализует путем издания указа в Совете, или министру Короны, которые он реализует путем издания акта на основе статута, а также любые другие акты, подпадающие под определение «правила, издаваемого на основании статута»[76]. Акт «О законодательных инструментах» закрепил установившуюся традицию, согласно которой, при предоставлении законодательных полномочий исполнительному органу парламент вправе определить, что проект акта делегированного законодательства должен до его принятия быть одобрен парламентом. В английском праве отмечается тенденция передачи вопросов, ранее регулируемых частным законом, в ведение делегированного законодательства. Вместо принятия частного акта парламент уполномочивает министра издать соответствующий процедурный приказ (provisional procedural order). Так, например, Акт «О детях и подростках» 1969 г. имеет указание на возраст, с которого наступает уголовная ответственность, но полномочие по введению данного положения в действие было передано в рамках делегированного полномочия государственному секретарю[77]. Подобная практика была закреплена в Акте «О специальных юридических приказах» 1945 г.[78]. Ст. 11 Акта «Об интерпретации» 1978 г. определено, что делегированный акт рассматривается в качестве продолжения акта, на основании которого он был издан. Указанное правило также должно относиться к использованным в нем терминам, которые, наравне с самим делегированным актом, должны толковаться по правилам, им установленным.

Законодательные инструменты призваны конкретизировать положения статутного законодательства, что не нарушает теории парламентского суверенитета, согласно которой парламент по своему усмотрению распоряжается законодательными полномочиями. Исполнительные органы Великобритании для издания подзаконного акта должны быть наделены соответствующими полномочиями (statutory powers), которые делегирует ему парламент[79]. Делегированное законодательство некоторые исследователи называют вторичным, поскольку акты, исходящие от иного, нежели парламент, органа, возможны только в силу их санкционирования парламентом и всегда остаются предметом его суверенного контроля[80].

Р. Уолкер выделяет три вида подобных актов: приказы в совете, локальные акты, акты автономных организаций[81]. Термином «делегированное законодательство» он называет содержательный комплекс норм, приказов, предписаний, подзаконных актов подчиненных органов, которым парламент делегирует специальные полномочия по изданию этих актов[82]. Указанная формулировка, не обладая достаточной степенью научной определенности, тем не менее, отражает все существенные признаки делегированного законодательства, выявленные современной конституционной теорией[83].

Согласно классификации А.К. Романова акты, принимаемые в порядке делегированного законодательства, подразделяются на приказы в совете, постановления и инструкции, подзаконные нормативные акты[84]. Существуют, конечно, иные виды делегированного законодательства, например, акты министерств и ведомств, однако они не наделены достаточной самостоятельностью и принимаются по узким ведомственным или техническим вопросам. Делегированное законодательство, детализирующее общие положения парламентского акта, полезно и необходимо, но если делегированное полномочие формулируется достаточно широко, то может подразумеваться возложение на орган исполнительной власти законодательной функции, почти эквивалентной функции самого парламента[85]. Это полномочие, конечно, всегда находится под контролем парламента, но тогда, когда оно предоставляется министру короны, контроль может оказаться неэффективным[86]. В 1944 г. в связи с существенным увеличением объема делегированного законодательства в палате общин парламента Великобритании был создан комитет по надзору за делегированным законодательством, в функции которого вошел контроль за использованием исполнительными органами предоставленных парламентом полномочий, в том числе сопоставление акта парламента и изданных в целях его исполнения делегированных актов. Его задача, как утверждает В.А. Лихобабин, состоит в том, чтобы убедиться в адекватности реализации делегированных полномочий[87].

По мнению Р. Давида, в Англии идет процесс преобразования права юристов (lawyer’s law) в право администрации (law of administration)[88]. Данная позиция подтверждается более ранними выводами исследователей, например, Э. Дженкс утверждал, что увеличение объема делегированного законодательства отражает значительное усиление роли исполнительной власти в Великобритании[89]. В сравнительном исследовании М. Амеллера, изучившего функционирование парламентов пятидесяти пяти государств, отмечается активное использование делегированного законодательства, в том числе, в государствах общего права[90]. По мнению некоторых авторов, практика делегированного законодательства позволяет парламенту экономить время для решения более масштабных и дискуссионных вопросов[91]. Преимуществом делегированного законодательства принято считать возможность быстрого оформления в нормативных формах волеизъявления лиц и органов исполнительной власти без их утверждения парламентом. Следует отметить, что все лица и учреждения, имеющие делегированные полномочия, отличаются от парламента тем, что их деятельность не основана на суверенитете.

Обоснованная критика практики делегированного законодательства сосредоточена на том, что такая форма законотворческого процесса выходит за пределы прямого контроля парламента, поскольку у парламента отсутствуют ресурсы, достаточные для осуществления контроля за массивом принимаемого делегированного законодательства[92]. Довод об отсутствии у парламента ресурсов, позволяющих осуществлять тотальный контроль за делегированным законодательством, неоспорим. Однако все более частыми стали указания статутного права на необходимость при принятии акта делегированного законодательства получения согласования в парламенте или, в случае актов иного уровня, в правительстве или соответствующем министерстве. В то же время делегированное законодательство следует рассматривать исключительно как форму реализации полномочий одного органа другим (реализация правительством полномочий парламента), но не содержание самого полномочия[93]. Парламент в любой момент обладает возможностью отмены или изменения норм делегированного законодательства через акт парламента, из чего с неизбежностью следует вывод о том, что делегированное законодательство не ограничивает полномочия парламента.

Существует мнение, что приказы в совете обладают высшей силой среди актов делегированного законодательства[94]. Номинально приказ в совете является приказом Тайного совета, состоящего из монарха и его советников, фактически же он издается правительством и лишь санкционируется Тайным советом. Таким образом, цель издания приказов в совете состоит в передаче широких законодательных полномочий правительственным департаментам[95]. Приказ, как правило, подготавливается одним из министров, а подпись королевы придает ему большую значимость[96]. В то же время в случае последующего признания приказа в совете принятым с превышением полномочий, это не повлечет ответственности монарха в силу действия в отношении монарха принципа контрасигнатуры[97]. Так, из текста ст. IV Акта «Об устроении» 1701 г.[98]следует, что монарх в соответствии с принципом единовластия не может ошибаться, поэтому за приказы в совете, подписанные монархом, несет ответственность правительство, из чего следует практическая неспособность монарха с 1727 г. самостоятельно увольнять министров[99]. Приказы в совете являются широко распространенной формой нормативного акта, часто именно на его основе вводится в силу акт парламента.

Среди актов делегированного законодательства особо следует выделить акты местных органов власти (by-laws, bylaws)[100], которые принимаются на местном уровне управления и имеют действие лишь на конкретной территории. Основа гражданского управления, если взять количество служащих в качестве критерия, осуществляется местными властями[101], особенностью локальных актов является наличие определенной процедуры их принятия. Муниципальные органы власти, действуя в рамках предоставленных парламентом полномочий, представляют собой квази-законодательный орган местной власти, регулирующий бытовую сферу жизни общества[102]. Каждый муниципальный акт проходит процедуру проверки в соответствующем департаменте правительства, практика управления предусматривает надзор, осуществляемый центральным правительством над местной администрацией, монарх назначает лорда-лейтенанта для каждого графства[103].

Период активного использования локальных актов делегированного законодательства (начало XX в.) завершился установлением для них парламентом ограниченного применения[104]. Ст. 235 Акта «О местных органах управления» 1972 г. предоставляет муниципалитетам право регулировать проход по мостам, скейтбординг, проезд по тротуарам, детские игры на дорогах, эксплуатацию аттракционов, правила поведения на публике (в контексте неадекватного или вызывающего поведения), использование дорожных знаков. Всего в настоящий момент в Великобритании действует около пятидесяти статутов, наделяющих органы местного самоуправления полномочиями по принятию актов делегированного законодательства, однако основной сферой нормотворчества местных органов управления считается образование[105]. Многочисленные акты местных органов управления являются проявлением бюрократизма, требуют принятия единого акта парламента, который регулировал бы деятельность муниципалитетов[106]. Акты местных органов управления подвергаются критике в среде английских юристов также потому, что увеличение их объема, децентрализованность и относительная самостоятельность неизменно влечет установление на территории близлежащих муниципалитетов различных по содержанию правовых норм. Так, в литературе отмечается увеличение рисков двусмысленности в судебных процессах[107].

Законодательство автономных организаций включает акты, издаваемые различными учреждениями, профсоюзами, частными корпорациями (железнодорожными компаниями, строительными компаниями). В литературе считается, что данные организации устанавливают правила, главным образом, для своих членов[108]. В то же время большинство подобных актов принимается компаниями, выполняющими публичные или частно-публичные функции. К ним относятся, в том числе, транспортные компании, операторы аэропортов, благотворительные организации и т. д. Широкое распространение получили уставы школ и колледжей, которые устанавливают условия поступления учащихся, а также образовательные стандарты, определяющие правила дисциплины в учебном заведении. Такие регуляторы имеют публично-правовой характер, касаются неопределенного количества лиц, они общепризнанны, распространены повсеместно среди школ, колледжей и университетов Великобритании. В каждом регионе приняты так называемые «Родительская Хартия», «Студенческая Хартия», которые регламентируют взаимоотношения родителей, студентов и преподавателей[109].

Законодательство автономных органов отличается от остального делегированного законодательства именно тем, что автономное учреждение имеет право самостоятельно издавать акты как для своих собственных членов, так и для всего общества. Это право обычно предоставляется или санкционируется парламентом. В качестве примера Р. Уолкер называет транспортные и газовые управления, чьи постановления касаются широкой публики, Англиканскую церковь, Общий медицинский совет, Юридическое общество, профсоюзы и даже акционерные общества. Такое законодательство затрагивает интересы широкой публики, так как любой человек, который нарушит постановление, изданное автономным органом, может быть привлечен к гражданской ответственности за причинение вреда[110].

В юридической литературе существуют и иные классификации законодательных актов. Например, Блэкстон выделял среди статутов только декларативные статуты, направленные на толкование и разъяснение действующего права (пример – действующий Акт «Об интерпретации» 1978 г., отменивший предшествующий ему Акт «Об интерпретации» 1889 г.) и «исправляющие» (remedial) статуты, которые отменяли любое устаревшее положение английского права (ко второй группе можно отнести большинство актов)[111].

А.К. Романов предложил следующую классификацию статутов, принимаемых парламентом:

1) акты реформы права;

2) консолидированные акты;

3) кодифицирующие акты;

4) акты о взимании доходов;

5) текущее законодательство[112].

Процесс парламентского нормотворчества в Англии особенно активизировался во второй половине XX в., к концу второй мировой войны в стране действовало около пяти тысяч статутов, однако в целом общее число действующих статутов существенно не увеличивалось. Причина такого положения заключается в том, что число отмененных законов в два раза превышало число принятых. Подобная ситуация, по мнению И.Ю. Богдановской, свидетельствует о хорошо налаженном механизме ревизии и отмены устаревших законов[113]. В то же время процесс систематизации законодательства Великобритании существенно отличается от аналогичного процесса в иных странах, Великобритания до сих пор не знает ни одного кодекса, хотя там имеются отдельные кодифицированные акты[114]. Для английского права неверным будет понимание консолидации как способа систематизации, при применении которого изменяется форма правовых актов без изменения их содержания[115]. Применительно к Англии консолидация отличается от кодификации тем, что закон консолидирует только статутное право, попытки кодифицировать и прецедентное, и статутное право до настоящего времени не реализованы в нормативных актах. Сходство кодификации и консолидации проявляется в единстве задач – упрощении понимания и применения корпуса нормативных актов без внесения в них существенных изменений. В условиях американской правовой действительности использование кодифицированных нормативных актов оказалось возможным без отказа от принципов прецедентного права.

Активность европейских интеграционных процессов заставляет Великобританию вносить изменения в законодательную практику. Акт «О правах человека» 1998 г. делает невозможным издание и применение материальных и процессуальных норм внутреннего законодательства, противоречащего Европейской Конвенции «О защите прав человека и основных свобод» 1950 г.[116]

Глава 3 Стадии законодательного процесса

Законодательный процесс принято рассматривать как совокупность последовательных стадий, которые законопроект проходит в парламенте от его внесения до вступления в силу. Несмотря на историческую значимость и фундаментальность английского Парламента, в настоящее время главным действующим лицом в процессе законотворчества является правительство и его составные части – министерства. По мнению И.Ю. Богдановской, парламент фактически перестает быть участником законодательного процесса, – законодательная деятельность парламента постепенно становится лишь частью механизма рассмотрения правительственной законодательной программы[117].

Рассматривая терминологические особенности категорий «правотворческий процесс», «законотворческий процесс» и «законодательный процесс», следует отметить, что соотношение процессуальных понятий «правотворчество», «законотворчество» производно от феноменов «право» и «закон». Право есть совокупность результатов и способов реализации субъектами прав и обязанностей; закон – нормативный акт, изданный органом государственной власти в пределах полномочий, имеющий обязательную силу и обеспеченный государственным принуждением. Закон является одной из форм существования английского права, наряду с прецедентом, обычаем и доктриной, а законотворчество – одной из форм правотворчества: правотворчество и законотворчество соотносятся как целое и часть. Правотворчество как более широкая философско-правовая категория включает в себя и «подзаконное правотворчество» и «законодательное правотворчество»[118]. Законотворчество в данном случае может быть определено в качестве одной из форм правотворческой деятельности государства, осуществляемой его органами в пределах их полномочий.

С.Л. Сергевнин считает, что в правотворческий процесс входит предварительная разработка законопроекта, которая формально не относится к юридической процедуре[119]. Законотворческий процесс охватывает всю работу, предваряющую принятие закона, начиная с правового мониторинга, анализа существующего состояния регулирования общественных отношений и выявления проблем, подлежащих разрешению законодательными средствами, и заканчивая тем же правовым мониторингом. Он не заканчивается принятием либо вступлением в силу закона. С.Л. Сергевнин отмечает, что законотворческий процесс не следует ограничивать исключительно деятельностью законодательных органов государственной власти. Он шире, чем деятельность данных органов по стадийному принятию законов. Следует трактовать данное понятие шире, включая в него подготовительную работу по разработке законопроекта[120].

Ю.А. Тихомиров полагает, что правотворческая деятельность начинается от законодательной концепции и не завершается ее воплощением в конкретном законе. По его мнению, этот весьма сложный процесс не ограничивается формами деятельности высших органов власти[121]. Законодательный процесс в узком значении применительно к европейским государствам может быть сведен исключительно к совокупности действий и отношений, которые реализуются в деятельности высшего представительного органа, обладающего исключительным правом осуществлять законодательную власть[122].

А.В. Хамуков определяет законотворческий процесс как разновидность правотворческого процесса, представляющий собой мыслительную деятельность, направленную на законодательное урегулирование затрагиваемых вопросов. Законодательный же процесс – особая разновидность правоподготовительной деятельности, представляющая собой систему (совокупность) последовательных юридически значимых действий, направленных на принятие и вступление в силу соответствующего закона[123]. А.В. Хамуков выделяет основные характеристики законотворческого процесса:

1. Законотворческий процесс не является формализованным, так как отсутствует четкая структура и стадийность.

2. Законотворческий процесс не прекращается принятием либо вступлением в силу закона.

3. Начальным этапом законотворческого процесса является анализ состояния общественных отношений.

4. Круг субъектов законотворческого процесса не ограничен, в него входят все правоприменители.

Законодательный процесс является частью законотворческого процесса (от внесения законопроекта в законодательный орган до принятия закона и вступления его в силу). Понятие законодательного процесса уже понятия законотворческого процесса, в котором помимо стадии законодательства есть также предварительная стадия (мониторинга, анализа законодательства, выявления проблем и тенденций) и последующая стадия (исследования влияния принятого закона на проблему, правового мониторинга)[124].

А.В. Поляков в общетеоретическом значении определяет следующие стадии законодательного процесса:

1) законодательная инициатива;

2) обсуждение законопроекта;

3) принятие закона;

4) опубликование (промульгация)[125].

В Великобритании не существует единого нормативного акта, регламентирующего процедуру прохождения законопроекта в парламенте, в силу традиций там отсутствуют правила парламентской процедуры, регулирующие вопросы принятия законопроектов[126]. Законодательствование[127] основывается на обычае, одним из способов толкования которого является принятие палатой письменных распоряжений, в том числе «постоянных распоряжений», не имеющих определенного срока действия[128]. При коллизии обычаев и распоряжений предпочтение отдается письменному тексту распоряжения. Вследствие отсутствия текстуальной регламентации, предлагаемые учеными критерии выделения стадий законодательного процесса, а также мнения относительно их количества и статуса не совпадают.

И.Ю. Богдановская выделяет самостоятельную предпарламентскую стадию разработки законопроекта, а части законодательного процесса сводит к следующему: законодательная инициатива, стадии (чтения) в палате, рассмотрение законопроекта в комитетах палат, процедура устранения разногласий между палатами в бикамеральных парламентах, порядок введения закона в силу (санкционирование и промульгация)[129]. Каждый законопроект читается в палатах трижды (проходит три чтения). Кроме того, билль направляется на рассмотрение в комитет, который делает в палате доклад о результатах исследования (стадия комитета и стадия доклада). Всего в каждой палате законопроект проходит пять стадий[130].

А.К. Романов называет несколько обязательных стадий законодательной процедуры: внесение законопроекта, первое чтение, второе чтение, работа в комитетах, отчет о работе над законопроектом, третье чтение, обсуждение поправок, получение согласия короля[131]. С.В. Боботов выделяет следующие стадии законодательного процесса: законодательная инициатива, законопроектная деятельность, парламентские слушания, исполнение закона[132]. По мнению Р. Уолкера, парламентская процедура состоит в том, что обычно под наблюдением министра короны составляется законопроект, который затем вносится либо в Палату общин, либо в Палату лордов каким-нибудь членом парламента. Если законопроект проходит все этапы в течение парламентской сессии, то он получает королевское одобрение и становится законом. Содержание закона излагается в разных изданиях, хотя сейчас ссылки делаются на те издания, которые публикуются Издательством Ее Величества и продаются обычной публике[133].

В результате критического анализа и сопоставления различных концепций можно выделить следующие стадии законодательного процесса:

1) предпарламентская подготовка;

2) внесение законопроекта (законодательная инициатива);

3) первое чтение;

4) второе чтение;

5) рассмотрение законопроекта в комитете;

6) доклад (отчет) комитета;

7) третье чтение;

8) рассмотрение в другой палате;

9) одобрение монархом;

10) опубликование;

11) вступление в силу.

Некоторые из указанных стадий почти сливаются друг с другом, например, первое чтение в палате осуществляется непосредственно после внесения законопроекта, а после стадии доклада комитета в палате, как правило, сразу следует третье чтение[134]. В строгом значении законодательный процесс начинается с момента внесения текста документа в одну из палат парламента, только после этой стадии он получает статус законопроекта. Однако собственно парламентский законодательный процесс в подготовке нового законодательного акта составляет, по мнению П. Бромхеда, лишь очевидную часть, «видимую верхушку айсберга, возвышающуюся над водой»[135]. Основная работа над проектом проходит без участия парламента: выявление потребности в новом законе, составление его текста и другие элементы подготовки осуществляются преимущественно в министерствах во исполнение законодательной программы правительства. Большая часть законодательных актов подготавливается к прохождению через парламент централизованно, без ведома парламента, «при закрытых дверях»[136], правительство «раскрывает» свою работу по законопроектированию лишь при ежегодной публикации законодательной программы[137]. У законопроектов, представленных рядовыми членами парламента, по утверждению И.Ю. Богдановской, ввиду специфики парламентской процедуры, практически отсутствуют реальные шансы стать законом, то есть преодолеть всю законодательную процедуру[138], поэтому принятые в результате инициативы рядовых членов английского парламента законы – исключение из общего правила.

Предпарламентская подготовка включает в себя первичную разработку проекта законодательного акта, которой ранее (до конца XIX в.) занимались судьи, а в настоящее время – профессиональные «законосоставители» (draftsmen), входящие в службу парламентских юристов. В английской правовой системе до сих пор остается понимание законопроектирования как особого, специального навыка, а не общедоступной процедуры[139]. К законосоставителям из министерств и правительственных комитетов поступают заказы-проекты, на основании которых в соответствии с инструкциями лица, обладающего законодательной инициативой, составляется проект законодательного акта (draft). Форме статута в английском праве уделяется особое внимание, ее атрибутами являются: полное заглавие, краткое заглавие, номер (проставляется после принятия проекта парламентом), преамбула, разделы, части, статьи и части статей, заметки на полях, приложение[140]. Содержательная часть, непосредственно текст билля разбивается на части, разделы и статьи. Если статья имеет несколько частей (subsections), то они начинаются с нового абзаца и нумеруются. За сто лет английские законы заметно «удлинились»: если 57 законов, внесенных правительством в сессию 1884/85 г., состояли общей численностью из 615 статей, то 60 законов, внесенных правительством и принятых парламентом в 1983/84 г., – из 2606 статей[141].

Комитет по разработке будущего законодательства составляет перспективный план статутов с подробной разбивкой по сессиям. Более детальная работа с обсуждением содержания каждого законопроекта осуществляется Законодательным комитетом, в состав которого входят лорд-канцлер и генеральный атторней[142]. Подготовкой законопроектов могут заниматься министерства, каждый министр руководит составлением законопроекта или его части. После поступления готового проекта в службу кабинета в нем устраняются несогласованные и противоречивые положения, осуществляется его доработка и гармонизация с действующим законодательством. Акт «О Правовой комиссии» 1965 г. был издан в целях контроля за законотворческими процессами, образованы две комиссии: одна для Англии и Уэльса, другая для Шотландии. Комиссии стали совещательными органами правительства, уполномоченными при поддержке профильных министров на внесение в парламент законопроектов, направленных на реформу законодательства. Члены комиссий избираются на пять лет из числа профессиональных юристов.

Принято считать, что законопроект подготавливается под наблюдением министра короны, который определяет степень его готовности, после чего член парламента вносит его в Палату общин либо в Палату лордов. Субъектами законодательной инициативы являются члены парламента, из которых большинство составляют представители победившей на выборах партии, формирующей правительство. Главным фактором, обеспечивающим влияние правительства на законодательную деятельность Палаты общин, становится контроль над парламентской фракцией большинства. Депутаты правительственной фракции обеспечивают большинство при голосовании. Активная роль правительства Великобритании в законодательном процессе является одним из условий стабильного существования парламента как высшего законодательного органа. Широкие полномочия по манипулированию действиями парламента на примере Палаты общин, предоставленные членам кабинета, предопределили эффективность проведения государственной политики в жизнь с учетом мнения представителей общественности. В этом нужно видеть причины стабильного существования парламентской формы государственного управления в Великобритании начиная с XVII в.[143]

Тенденция возвышения роли закона над прецедентом проявляется как в количественном росте законодательных актов, так и в расширении сферы общественных отношений, регулируемых законом. В настоящее время английский парламент практически утратил свои законодательные полномочия, являясь законодателем лишь формально. Фактически все этапы законотворческого процесса находятся под жестким контролем правительства, которое через министров проводит необходимые поправки, устанавливает процедуры и сроки принятия актов, а также блокирует нежелательные изменения внесенных им законопроектов[144].

И.Ю. Богдановская выделяет следующие характерные черты усиления роли правительства в законотворчестве:

– резкое возрастание роли правительства при подготовке законопроекта;

– монополизация правительством законодательной инициативы;

– правительственный контроль за прохождением билля в парламенте;

– увеличение зависимости вступления акта парламента в силу от решения того или иного министра[145].

Правительственная законодательная программа обычно включает в себя принятие более 100 актов в год[146], при такой скорости законодательной деятельности глубокое и детальное обсуждение законопроекта в парламенте может сорвать законодательную программу правительства. Непосредственным поводом для внесения законопроекта может быть решение правительства, стремящегося проводить партийную политику, или предложения Правовой комиссии, когда она обнаруживает дефекты действующего права и выступает с рекомендациями о реформе в той или иной области правового регулирования[147]. Законопроект может быть внесен в любую палату парламента, исключение составляют законопроекты по финансовым вопросам, вносимые в Палату общин. Несмотря на правило, согласно которому наиболее важные законопроекты должны быть внесены в Палату общин, практикуется внесение законопроектов непосредственно в Палату лордов (около четверти всех законопроектов)[148].

Правительственные законопроекты вносятся по мере их поступления в любой день работы парламента, частные билли вносятся и обсуждаются только по пятницам – всего 12 пятниц в каждую сессию[149]. В случае рассмотрения публичных биллей законодательная деятельность парламента начинается с момента поступления билля в Канцелярию публичных биллей палаты (Public Bill Office of the House). Поскольку право законодательной инициативы принадлежит членам парламента, министры вносят законопроекты как члены парламента, а не как члены правительства. Большинство биллей, вносимых в Палату лордов, вносятся пэром, который представляет интересы правительства. В результате действия «10-минутного правила», согласно которому билли рядовых членов парламента могут вноситься всего лишь два раза в неделю в течение 10 минут[150], по статистике, приведенной П. Бромхедом, правительственные билли в среднем в 4–5 раз чаще становятся законами, чем билли, внесенные рядовыми членами парламента[151].

Церемония внесения законопроекта в парламент и последующее первое чтение имеет формальный характер. Член парламента, вносящий билль, заблаговременно получает в секретариате палаты карточку, на которой значится заглавие билля, а на обратной стороне проставляются имена не более 12 членов палаты, поддерживающих билль. В день представления спикер вызывает депутата, вносящего законопроект. Тот вручает карточку секретарю палаты, который зачитывает краткое наименование законопроекта. Сразу же после этого издается приказ об опубликовании билля для ознакомления членов парламента с его текстом и назначается день второго чтения. Второе чтение является наиболее важным для законодательного процесса, так как билль впервые подвергается обсуждению по существу, однако формулировки отдельных статей не обсуждаются[152]. Характер второго чтения может варьироваться от формального, поверхностного и краткого до растянутого исследования принципов, а иногда даже деталей законопроекта[153]. Результаты обсуждения имеют чрезвычайное значение, так как последующие поправки вносятся в рамках обсужденных положений[154]. Стадия второго чтения направлена на обсуждение принципов, заложенных в проекте, а также определение круга вопросов, которые должен разрешить комитет при рассмотрении билля. После согласования основных целей проекта он направляется в соответствующий комитет для дополнительного изучения определенных на втором чтении проблемных вопросов.

Стадия комитетского рассмотрения следует непосредственно после второго чтения и играет, по мнению П. Бромхеда, наиболее важную роль в принятии билля[155]. С точки зрения И.Ю. Богдановской, данная стадия – наиболее явное приспособление английского законодательного процесса под нужды правительства[156]. Указанный вывод следует, прежде всего, из целей стадии комитета и всей комитетской системы английского парламента, которая формировалась прежде всего для рассмотрения законопроектов, и до сих пор это остается их основным назначением[157]. В английском парламенте эта стадия имеет существенную особенность – комитеты связаны решением палаты по второму чтению. Их основная задача – детальное, постатейное обсуждение законопроекта с учетом позиций парламента по второму чтению[158].

Поэтому неудивительно, что рассмотрение билля в комитете занимает наиболее значительную часть времени прохождения билля в парламенте.

В настоящее время в парламенте действуют несколько видов комитетов: постоянные, временные, объединенные, комитет всей палаты. Большинство биллей рассматриваются в постоянных комитетах, в каждый из которых входит от 30 до 50 членов. Комитеты состоят из лиц, не являющихся министрами правительства или членами оппозиции. Состав каждого комитета приблизительно отражает состав палаты в целом[159]. Пять комитетов не специализированы – они обозначаются начальными буквами алфавита, – и любой законопроект может быть передан в любой из них. Шестой комитет – комитет по делам Шотландии. Он состоит из всех депутатов от Шотландии и 10–15 депутатов от других районов страны[160]. Вид комитета, куда направляется билль, фактически определяется правительством[161]. При обсуждении наиболее важных биллей используется комитет всей палаты.

При прохождении частных биллей стадия комитета представляет собой гораздо более специфичный институт, который является основой для парламентского прохождения частного билля. Для частных биллей существует два специальных комитета, которые не пересекаются по своей компетенции с постоянными комитетами. Вид комитета для частного билля определяется в процессе второго чтения в зависимости от того, были ли поданы против него возражения. Если возражений не последовало, билль направляется в комитет законопроектов, против которых нет возражений (Committe on Uponposed Bills). Если же против него поступили возражения, он направляется в особый комитет[162]. Задача данного комитета – установить, насколько серьезны возражения против внесенного законопроекта. Это определяет форму проведения заседаний – она аналогична судебному процессу, где в качестве противоборствующих сторон выступают заинтересованное в билле лицо и противник. Для разрешения спора стороны могут привлекать профессиональных адвокатов, а комитет – специалистов в конкретной области, именуемых «свидетелями». По окончании обсуждения билля в комитете председатель ставит на голосование вопрос о своем намерении сделать в палате доклад о законопроекте с предложенными поправками. После принятия данного предложения стадия комитета считается оконченной[163].

Результаты рассмотрения законопроекта в комитете обсуждаются в палате. Этот процесс представляет собой особую стадию законодательного процесса – стадию доклада, на которой палата обсуждает постатейно билль с предложенными комитетами поправками и утверждает окончательный вариант статей. Следует учитывать, что статьи не рассматриваются отдельно – на голосование ставится лишь билль в целом. На практике обсуждение не выходит за рамки предложения дополнительных поправок, с немедленным голосованием по ним. Если при этом палата найдет работу комитета неудовлетворительной, она может отослать билль обратно в комитет для пересмотра[164]. После стадии доклада обычно сразу следует третье чтение. По результатам голосования по нему билль считается принятым палатой[165].

По утверждению И.Ю. Богдановской, стадия третьего чтения практически неотделима от стадии доклада, так как следует непосредственно за ней[166]. Эта стадия призвана оценить предложения комитета, принять или отклонить внесенные в билль поправки, проект ставится на голосование палаты, в зависимости от результатов которого билль считается принятым либо отвергнутым палатой. Принятый билль поступает в другую палату, рассмотрение

законопроекта в которой осуществляется по аналогичной процедуре: вторая палата рассматривает законопроект в целом, а также сделанные в его тексте поправки. В формальном смысле во второй палате проходит три чтения, стадия комитета и стадия доклада. В случае несогласия с биллем и внесения новых поправок проект с обоснованием возвращается на новое рассмотрение в предыдущую палату. При отказе в согласовании либо внесении дополнительных поправок, процедура передачи билля между палатами повторяется до тех пор, пока поправки не будут согласованы. Правила парламентской процедуры не регламентируют сроки прохождения биллем стадий, следовательно, согласительные процедуры между палатами могут продолжаться неопределенное время.

До 1911 г. Палата лордов обладала правом абсолютного вето, в случае, если палаты не приходили к согласованному решению, билль считался отклоненным[167]. В 1911 г. законодательные полномочия Палаты лордов были урезаны, она сохранила лишь право отлагательного вето сроком в два года, Актом «О Парламенте» 1949 г. срок отлагательного вето был сокращен до одного года. Акт «О Парламенте» 1911 г. (с изменениями, внесенными Актом «О Парламенте» 1949 г.) устанавливает два исключения из всей структуры законодательного процесса Великобритании, когда акт парламента может быть принят без его одобрения Палатой лордов. Первым случаем является акт бюджетного законодательства, если он принят Палатой общин, направлен в Палату лордов не позднее, чем за месяц до окончания парламентской сессии, и не принят Палатой лордов без поправок в течение месяца после поступления в палату. Второе исключение распространяется на любой из видов актов парламента, который считается принятым в случае, если он принят Палатой общин в двух успешных сессиях (то есть Палата общин дважды принимала законопроект в трех чтениях), принят Палатой общин не ранее чем через год после его первоначального принятия, каждый раз законопроект направлялся в Палату лордов не позднее, чем за месяц до окончания парламентской сессии, и законопроект не принят Палатой лордов без каких-либо поправок (или без поправок, с которыми Палата общин не согласна). Следует отметить редкое использование названных исключений, в XX в. отлагательное вето Палаты лордов всего несколько раз преодолевалось с применением второго правила исключений[168].

В случае принятия билля второй палатой он передается на подпись монарху, начинается заключительная стадия законодательного процесса. Несмотря на то, что король теоретически обладает правом абсолютного вето, в многовековой практике законодательствования с 1707 г. в Англии не было случая, когда король отказал бы в своем согласии подписать принятый обеими палатами билль[169]. Согласно Акту «О Королевском одобрении» 1967 г. (Royal Assent Act, 1967) монарх ставит подпись о своем согласии с законопроектом, что сообщается обеим палатам парламента, при этом королева не видит всего текста закона, принятого парламентом, в момент подписания не может отследить изменения, внесенные в законопроект, поскольку на согласование королевы представляется лишь краткое наименование статута. Дату подписания устанавливает правительство, билль при любых обстоятельствах должен быть представлен королеве, так как отсутствует процедура непредставления билля[170].

Стадия королевского утверждения большинством исследователей рассматривается как необходимая формальность, поскольку у королевы отсутствует право отказать в согласовании билля. Ф.Беннион ссылается на отсутствие у монарха полномочий по отказу от подписания билля и уведомления об этом парламента[171]. И.Ю. Богдановская указывает, что с 1854 г. существует также процедура, по которой королева сама подпись не ставит, а назначает для этого комитет из членов палаты лордов, включая лорда-канцлера[172]. Процедура королевского одобрения состоит из двух стадий: непосредственное подписание королевой закона и доведение согласия королевы до обеих палат парламента в письме о признании билля (letters patent).

После получения королевского одобрения последний текст билля с поправками, нумерацией статей, оглавлением и датой королевского одобрения готовится в печать канцелярией одной из палат. Дата подписания акта монархом является днем его вступления в силу, если иное не оговорено в законе. Кроме того, дата вступления акта в силу может быть определена путем издания специального акта парламентом либо уполномоченным на это министром[173]. Предоставление органам исполнительной власти права ввести акт в силу может привести к «неопределенному вето», когда министры будут откладывать вступление акта в силу на длительное время[174].

Печатник Ее Величества готовит две копии акта на пергаменте, которые после повторной проверки становятся официальными копиями акта: одна копия направляется в палату лордов, вторая – в государственный архив[175]. Содержание закона излагается в различных изданиях, ссылки преимущественно делаются на те издания, которые публикуются Издательством Ее Величества и продаются обычной публике. Издательство Ее Величества публикует законы в виде ежегодных томов, а также издает ежегодные индексы действующих законов.

Глава 4 Интерпретация и толкование

В английской правовой теории процесс толкования принято делить на две стадии: интерпретацию (interpretation) и толкование в строгом значении (construction). Под интерпретацией понимается интеллектуальная деятельность по раскрытию содержания и смысла нормативного акта, а толкованием обозначается деятельность по разъяснению его неопределенных и двусмысленных положений.

Интерпретация – это в большей степени внутренняя мыслительная активность – уяснение смысла и содержания текста самим интерпретатором, тогда как толкование – это деятельность, осуществляемая вовне, связанная с разъяснением собственной точки зрения иным лицам. В английском языке термин интерпретация определяется как акт и/или результат деятельности по раскрытию смысла и значения объекта интерпретации; объяснение, определение, перевод, описание и так далее[176]. Интерпретировать – это объяснять или выражать значение, пояснять, переводить на понятный или знакомый язык, определять, разбирать, расшифровывать[177].

Толкование – интеллектуальная деятельность, обращенная толкователем во внешнюю среду, направленная на формирование нового (по сравнению с исследуемым текстом) положения. Толкование в значительной степени связывается с применением нормы, ее своеобразным интеллектуальным редактированием и привязкой к конкретным правоотношениям. Следует отличать толкование как разъяснительную деятельность для неопределенного круга лиц и правоотношений от толкования, связанного с применением нормы к конкретным правоотношениям, сопровождаемого аргументативной конструкцией в правоприменительном акте.

При использовании указанных английских терминов (interpretation-интерпретация и construction-толкование) в их специальном, узко-юридическом понимании значение этих слов будет существенно различаться, что подтверждается мнением многих исследователей[178]. Термины interpretation и construction применяются в нормативных актах с разными значениями в едином понятийном контексте. Интерпретация – процесс, посредством которого определяется смысл слов в тексте закона, необходимость в толковании возникает тогда, когда слова статута двусмысленны и неопределенны[179]. Толкованием является процесс, посредством которого разрешаются сомнения, возникающие в связи с неопределенностью или двусмысленностью текста. Из этого следует, что каждый закон, содержание которого рассматривается судом, интерпретируется, в то время как только сомнительные или двусмысленные положения закона требуют толкования[180].

Толкование статутов нельзя рассматривать лишь как результат применение логических правил, в английское понимание процесса толкования закона заложен анализ всего правового материала применительно к нормированию рассматриваемых правоотношений, в том числе законов, прецедентов, правил, презумпций, лингвистических максим и т. д. Напрашивающиеся компетентным исследователям сравнения между английской интерпретацией и российской стадией уяснения, а также между процессом английского толкования и российским понятием разъяснения нормативного акта, обоснованы только применительно к схожести английской интерпретации и российского уяснения. При толковании статута английский судья обязан принять во внимание не только все источники права, действие которых распространяется на предмет рассмотрения, но и оценить возможности применения тех или иных канонов и инструментов доктрины толкования. Кроме того, в английском судебном толковании доминирует правоприменительный аспект, оно всегда воспринимается как своего рода толкование-применение или толкование при применении. Толкователь осознает необходимость обосновывать применение именно этих правил, норм, прецедентов и т. д., в то время, как он мог бы применить и другие.

Некоторые российские ученые разделяют стадии толкования закона на уяснение и разъяснение, усматривая в разъяснении деятельностный аспект. Ю.И. Гревцов указывает: «Известны два основных аспекта толкования. В первом случае это раскрытие, уяснение содержания нормативно-правового акта как бы для себя. Такое толкование служит важным этапом использования или применения права тем или иным субъектом права. Во втором случае под толкованием понимают разъяснение смысла и нормативно-правового акта для других. Разъяснение имеет место тогда, когда содержание нормативно-правового не только уясняется самим субъектом, но и разъясняется всем заинтересованным в этом лицам и организациям»[181]. По мнению А.И. Бойцова, «с одной стороны, толкование представляет собой познавательный процесс, направленный на установление содержания закона (уяснение), а с другой – результат данного процесса, объективированный в той или иной форме (разъяснение)»[182]. Если самостоятельность стадий толкования-уяснения и толкования-разъяснения имеют своих сторонников в российской доктрине толкования, то отличия толкования-разъяснения от толкования-применения (толкования при применении) не называются, хотя с точки зрения целей, функций и компетенций толкователя эти фазы толкования существенно различаются. Толкование-разъяснение может осуществляться субъектом, не уполномоченным применять нормы права к рассматриваемым правоотношениям. Например, прокурор, являясь стороной процесса, в обвинительной речи, в апелляционном представлении на приговор суда представляет официальное толкование-разъяснение закона, однако он не имеет полномочий на применение интерпретируемого закона к подсудимому. Толкование-применение, даваемое судьями в приговоре, апелляционном постановлении, имеет иное качество и правовые последствия как для процессуальных сторон, так и для общества. Общественный интерес заключается в общедоступной ясности нравственных мотивов и юридико-технических обоснований, составивших основу судейского усмотрения при формулировании толкования-применения закона в отношении поступка конкретного лица. Этап толкования, осуществляемого судьей при непосредственном применения правовой нормы (собственно толкования) является ключевым для существования английского права (без него право не существует)[183].

Некоторые английские юристы, выделяя две стадии процесса толкования закона, не считают это деление существенным, поскольку стадии трудно разделить между собой. По мнению Р. Кросса, различие между интерпретацией и толкованием заключается лишь в том, что это стадии единого процесса: что на первом этапе (интерпретация) используется лишь сам текст закона, положения которого анализируются на ясность и недвусмысленность, на втором же этапе (толкование), в случае, если ясность и недвусмысленность вызывают сомнения, судья прибегает к иным материалам, необходимым для правильного толкования нормы права[184].

Несомненно, деление на части мыслительной деятельности судьи носит условный характер – оценивая юридические факты, характер действий субъектов, сопоставляя их с конструкцией нормы закона, учитывая иные применимые источники права, – невозможно зафиксировать переход от уяснения (интерпретации) к разъяснению и применению (толкованию). Большая часть признанных трудов по толкованию норм права в Великобритании написаны юристами-практиками, являющимися в то же время преподавателями права. Формируемая их исследованиями теория толкования закона в полной мере согласуется с практикой его применения. Если выделить в российской методологии процесса судебного толкования закона три элемента: толкование-уяснение, толкование-разъяснение и толкование-применение, то английская стадия толкования в узком значении (construction) будет соответствовать российскому толкованию-применению (толкованию при применении).

Глава 5 Судебное толкование

Государство может существовать и развиваться только при наличии в нем упорядоченных и одобряемых большинством населения механизмов разрешения споров. Судебную систему в теоретическом аспекте можно считать наиболее приспособленной для разрешения споров упорядоченной структурой, зависимой в большей степени от корпуса права, нежели от сиюминутной воли действующих субъектов исполнительной власти. Следует понимать, что законодательное установление не действует само по себе, ибо оно есть всего лишь неодушевленный текст. В социальной и правовой жизни принимают решения и воплощают их в жизнь акторы[185], оживляющие и применяющие закон согласно своему усмотрению. Законодательство, исполнительная и судебная системы требуют постоянных и интенсивных усилий для своего функционирования.

Будет ли достаточным для улучшения ситуации в той или иной общественной сфере написать проект закона, проголосовать за него в парламенте, подписать у монарха и опубликовать? Разумеется, этого недостаточно, поскольку «нельзя породить институцию и предположить, что она будет сама жить. Она будет сама жить только в той мере, в какой она будет возобновляться усилием человека, направленным на то, чтобы эта институция была. Например, закон нельзя установить, а потом о нем забыть, считая, что он будет продолжать существовать. Существование закона покоится целиком на существовании достаточного числа людей, которые нуждаются в нем как неотъемлемом элементе своего существования и готовы бороться и идти на смерть, для того, чтобы этот закон был»[186].

Законодательные органы навязывают обществу свою интерпретацию должного поведения, судьи принимают решение о квалификации юридического деяния согласно правилам о должном, но с учетом сущего – конкретных жизненных обстоятельств субъекта и состоявшихся ранее прецедентов толкования. Только борьба за право возобновляет его существование, субъективное толкование закона правоприменителями делает возможным достижение справедливости исключительно посредством сверхусилий. «Ничто человеческое не может само собой пребывать, оно постоянно должно возобновляться и только так может продолжать жить, а возобновляться оно может только на волне человеческого усилия, а усилия не может быть, если оно не направлено на эти предметы»[187].

Применяя закон к конкретным правоотношениям, судья всегда осуществляет его интерпретацию и толкование. Мишель Тропер обозначает толкование как деятельность: «… «толковать» означает указать либо определить значение чего-либо. Первая дефиниция исходит из предположения о возможности знания смысла и о том, что толкование является познавательной функцией, вторая же – что волеизъявительной. Каждое из приведенных определений соответствует отдельной теории. Таким образом, определение не относится к самому действию, которое выступает объектом теории, оно само по себе выражение этой теории. В свою очередь две упомянутые теории основаны на онтологических и эпистемологических допущениях. Онтологические: если я утверждаю, что толковать – это указывать на значение, значит, я предполагаю существование объективного смысла, поддающегося описанию.

И, напротив, я могу предположить, что значения не существует, а, стало быть, его можно только определить. Эпистемологические: каждая теория занимает в мыслительной системе место, которому присуща определенная функция. Можно, таким образом, представить себе эту интеллектуальную систему как практическую дискуссию (например, между судами); четкое определение толкования стало бы замечательным подспорьем в осуществлении судебной деятельности. Как утверждает дуайен Ведель, судья может осуществлять свои функции, реализовать свои полномочия, приводить аргументацию только в том случае, если он осознает, что эта деятельность заключается в определении смысла. И, напротив, можно представить себе эту мыслительную систему в качестве научной системы, и в таком случае следует искать не ту теорию, которая предоставляет наилучшие подспорья, а ту, которая соответствовала бы условиям данной науки»[188].

М. Тропер отмечает взаимосвязанность онтологических и эпистемологических допущений. Обозначая свою концепцию толкования как реалистическую, он уточняет, что исследуемое толкование – это толкование исключительно юридическое, юридическая интерпретация; оно эффективно в юридической системе, в отличие от музыкальной или литературной интерпретации, которую нужно рассматривать иначе.[189] Объектами реалистической теории толкования может быть как поведение судей, т. е. психосоциальный феномен (в этом случае право трактуется как эффективное поведение), так и методика эффективного юридического рассуждения, которая пытается понять «непрямые обязательства», довлеющие над задействованными лицами и границами личных суждений, которыми они располагают, а также непрямые обязательства, которые они производят. Изложенная М. Тропером реалистическая теория толкования опирается на концецию толкования Г. Кельзена (хотя по многим пунктам расходится с ней) и сводится к трем основным предпосылкам: толкование является актом волеизъявления, а не познания; его объектом служат не нормы, а формулировки или факты; субъекты, осуществляющие толкование, наделены специфической властью. Волеизъявительный характер толкования подтверждается тремя сериями аргументов: не бывает толкования contra legem (интерпретация, противоречащая истинному смыслу закона); не существует независимого от замысла значения, которое следует обнаружить; не существует объективного значения[190].

Не существует, по мнению М. Тропера, и значения, которое могло бы быть сведено к замыслу законодателя, поскольку автором большинства законодательных текстов является коллегиальный орган, не являющийся психическим субъектом. Замысел отдельно взятых субъектов не подлежит установлению, юридический автор не всегда является автором в интеллектуальном смысле, например, когда принятый парламентом проект закона был разработан администрацией, т. е. исполнительной властью, что в равной степени характерно и для Великобритании и для России.

Поскольку разумные и рациональные люди реализуют через законодательный орган власти свои личные и групповые интересы, всегда можно выразить сомнение относительно равного значения законопроекта для всех граждан государства. Существование политической борьбы за власть в государстве поляризует интересы, мы обязаны отдавать отчет в том, что принятый в интересах одной группы лиц текст законодательного акта в дальнейшем будет применяться ко всему населению, в том числе, к оценке действий лиц, оппозиционно настроенных к правящей партии и ее руководству. Акт «О Парламенте» 1911 г. (с последующими изменениями) приучил английское общество к смене партий, к коалиционным компромиссам и поражениям неэффективно правящей партии на следующих выборах. Частично не избираемая верхняя палата английского парламента призвана усложнять правящей ad hoc политической партии прохождение законов, чтобы сделать законодательство более сбалансированным. Поскольку Палату общин в течение пяти лет может контролировать одна партия, Палата лордов выступает своего рода политическим противовесом с осознанием реальности прихода другой правящей партии на очередных парламентских выборах. Регулярная смена консерваторов и лейбористов в качестве правящих партий, а также ротация лидеров партий позволяет судебной системе, в том числе судьям высших судов, не попадать в зависимость от волеизъявления руководства правящей партии.

Несмотря на трудности формирования английской судебной системы, именно противостояние общего права, права справедливости и статутного права существенно повлияло на возникновение доктрины толкования закона. Общее право развивалось как право судейского усмотрения, внедрение директив лорда-канцлера вызывало у судей нежелание принимать положения права справедливости. Нормативные положения статутного законодательства, востребованного динамичным общественным развитием, также могли противоречить судебной практике. Для рационального и поступательного развития империи требовалась доктрина толкования, понятная не только судьям, юристам-практикам и юристам-ученым, но максимальному количеству подданных. Судебная реформа конца XIX в. привела к слиянию общего права с правом справедливости, оформившиеся в доктрину каноны толкования давали возможность при вынесении судебных решений разумно толковать нормы применяемых статутов и положений прецедентов. Население может предвидеть последствия своих юридически значимых действий только в случае понимания алгоритма судебной аргументации.

Доктрина толкования закона позволяет поддерживать интеллектуальное противостояние прецедентного права статутному праву, способствуя соблюдению баланса интересов гражданского общества и публичной власти. Пришедшая на несколько лет в результате тех или иных выборов лет группа лиц (политическая партия) в таких условиях не в состоянии установить авторитарный режим, осуществить свое быстрое обогащение за счет бюджета и подчиненного населения, приватизировать общее имущество в свою пользу и остаться править на десятилетия. Английская судебная система и судейский корпус, несмотря на свою включенность в структуру публичной власти, оказываются связанными, в том числе, доктриной толкования закона, препятствующей принятию несправедливых, неразумных, нерациональных решений.

Гражданское общество поддерживает судей, последовательно отстаивающих свое право на нормотворчество (создание прецедентных норм), мотивируя это публичным интересом в противостоянии реализации краткосрочных интересов пришедшей в парламент на несколько лет политической партии.

Можно утверждать, что в законодательном акте всегда доминируют интересы его инициаторов, составителей и олигархических групп. По мнению М. Тропера, ни в замысле законодателя, ни независимо от него не существует объективного значения. Единственное значение определяется толкованием; можно сказать, что до толкования текст не имеет значения, но он находится в ожидании такового. Из этого следуют важные теоретические выводы: объектом толкования является не норма, содержащая значение, а носитель этого значения, т. е. текст или факт. Текст подлежит толкованию всегда, а не только когда неясен. Толкование – это решение, касающееся определения ясности или неясности текста. Орган, уполномоченный осуществлять подлинное толкование[191], может объявить текст непонятным для обоснования необходимости своей (собственной) интерпретации; или, напротив, понятным, чтобы таким образом подтвердить его значение, не признавая, что на самом деле осуществляет толкование этого текста[192]. Толкователь наделяет своими значениями факты окружающей действительности, например, обычай – повторяющуюся практику, сопровождающуюся ощущением ее обязательного характера[193]. В судебном решении могут быть установлены факты, имеющие юридические последствия, составляющие обычай и представляющие в своей совокупности значение нормы, которой следует соответствовать.

Судебное толкование как реализация властного полномочия является актом волеизъявления, относящимся и к фактам, и к формулировкам. Его правильность или ошибочность доказать невозможно, поскольку вступившее в силу решение суда признается законным и обоснованным. Право на критику судебного толкования, процедура обжалования не изменяют правила – вступившее в силу судебное решение изменяет характер прав и обязанностей сторон: наделяет собственностью, обязывает пребывать определенный период в тюрьме, признает незаконным и не порождающим правовых последствий определенный акт. В случае отмены судебное решение de jure не будет существовать, в случае его изменения вышестоящей инстанцией оно продолжит свое действие в новой редакции, оставаясь законным и обоснованным. Какими бы оценками решение ни наделяли стороны, оно будет порождать юридические последствия в рассматриваемой нормативной системе. Многие российские судьи считают любое вступившее в законную силу судебное решение справедливым, отождествляя категории законности и справедливости. Опровергнуть доктринальное (как научное, так и обыденное) толкование невозможно, поскольку результат этого спора не приведет к изменению решения, а оценка качества аргументативных совокупностей, представленных оппонентами, будет являться не действительным знаком качества системы доказательств, а вкусовым (научным, практическим, каузальным и т. п.) пристрастием оценивающего субъекта.

В.В. Волков выделяет в поведении судей при принятии решений две модели: нормативную и эмпирическую. Нормативная модель оставляет судью один на один с текстом закона, представленными доказательствами и собственным внутренним убеждением. Конечно, кроме текста закона в распоряжении судей имеются решения и постановления высших судов, готовые решения по аналогичным делам и другие сходные документы, содержащие толкование законов и облегчающие их применение. Но они не содержат решения о виновности подсудимого или правоте сторон[194]. Эмпирическая модель принятия судебных решений наделяет судью материальными и карьерными интересами, статусными амбициями, полом, биографией, предшествующим опытом, включенностью в социальную среду, контекстом иерархической организации и подчиненностью властным воздействиям в этой организации, нахождением в институциональной среде, где его действия оцениваются и эта оценка имеет ощутимые последствия.

Российскую правовую действительность можно охарактеризовать доминированием эмпирического подхода к принятию судебного решения, при котором процесс принятия решений задается не только кодексами, законами и юридическими обстоятельствами конкретного дела, а множеством экстралегальных факторов, которые переплетаются с легальными, а также тем, что этот процесс не локализован в голове отдельного судьи, а распределен по одной или нескольким организациям и коллективам с подвижными границами, хотя номинальное авторство решения и принадлежит конкретному судье или коллегии судей[195]. Английскую модель поведения судей при принятии решения следует преимущественно отнести к нормативной.

Существенным отличием английского судебного нормотворчества является признанная компетенция судьи для составления казуального текста, отражающего судейское видение права в норме закона, прецедента, обычая, применительно к конкретным правоотношениям. Судья имеет полномочия, обязанность и способность дать оценку фактам и действиям субъекта не только с точки зрения одного статута, но в совокупности естественно-правовых и формально-юридических взаимодействий. Право является одним из элементов культуры этноса, а стороны судебного процесса, правоохранительные органы, защищающиеся и нападающие – суть равнозначные части ойкумены.

При планировании законодательного процесса, составлении проектов законов и их прохождении через парламент у акторов означенных процедур доминируют политические и финансовые составляющие, связанные со стремлением конкретной группы лиц, партии, кабинета сохранять свое влияние на политико-правовые и финансово-экономические процессы. Судьи, сталкиваясь с необходимостью принимать сегодняшние решения в рамках предложенных материалами судебного дела обстоятельств, в целях наилучшего обоснования принимаемого вновь решения обратятся к предшествующим, устоявшимся и исполненным решениям своих коллег. Несомненно, являясь людьми прогосударственного мировоззрения, судьи учитывают точку зрения исполнительной власти, но в процессе правоприменения они оперируют скорее понятиями общего права и его принципами, не обращая особого внимания на политические взгляды правительства[196]. Общее право предоставляет судьям полномочия толковать закон, что означает ущемление превосходства парламента. Парламент, с позитивистской точки зрения, «создает» право в первичном смысле – он производит его, прокламирует. Суд же не производит право, а находит право среди законов, прецедентов и обычаев. Таким образом, можно сказать, что компетенция нахождения права принадлежит суду[197].

Законодательство и прецеденты являются первичными источниками права, а действительность каждого из них не выводится из другого или других юридических источников, хотя, конечно, прецедент подчинен законодательству в том отношении, что закон всегда может его аннулировать[198]. Однако и прецеденты, основанные на статутах, нельзя считать вторичными источниками права в силу того, что они могут не подчиняться закону, хотя и стремятся ему следовать. К тому же «вторичные» прецеденты со временем превращаются в «первичные» источники права.

Даже в случае отмены всех статутов правовая система Англии все равно продолжит свое существование, хотя и не вполне соответствуя жизненным обстоятельствам. Если останутся только статуты, правовая система Англии перестанет существовать, образовав совокупность не согласованных между собой правил, не обеспечивающих решение ежедневных проблем. Можно констатировать, что законодательная деятельность и судебное правотворчество развиваются в английском праве с известной долей самостоятельности.

Глава 6 Доктрина толкования закона: философские истоки

Английская доктрина толкования закона формировалась на протяжении нескольких веков, вбирая в себя религиозные установления и идеи естественного права, настраиваясь на применение норм в условиях юридического прагматизма. Следуя «закону трех стадий», сформулированному одним из основоположников позитивизма Огюстом Контом, «каждое из наших основных понятий проходит, необходимым образом, три теоретически различных стадии: стадию теологическую, или фиктивную; стадию метафизическую, или абстрактную; стадию научную, или позитивную»[199]. Теологическая и метафизическая стадии рассматриваются как философские истоки, укрепляющие веру в человека, созданного по образу и подобию божьему, прокламирующие примат естественных прав человека, неотчуждаемых, должных стоять в основании законов государства. Позитивная стадия развития понятия конституирует недостаточность теологического и метафизического познания истины, действительность которой устанавливается только с помощью точных наук. Абсолютное знание недостижимо, но человек вполне способен выявить повторяющиеся связи между явлениями, то есть законы. «Цель науки – в исследовании законов, ибо только знание законов даст возможность предвидеть события, направить нашу активность по изменению жизни в нужном направлении»[200].

Знание законов есть внутреннее состояние индивидуума, но одного этого еще недостаточно для благополучного функционирования общества. Требуется обмен знаниями (коммуникация), оценка окружающими лицами сообщения о знании (признание), способность применить знание в практической жизнедеятельности социума (компетенция). Особенностью юридического закона является его рукотворность, выдуманность конкретными людьми для реализации своих неочевидных целей (более или менее ясных конкретным наблюдателям, с большим спектром разногласий между наблюдателями по поводу точности толкования действительных целей законодателя). Если корпус авторов закона может быть с некоторой точностью установлен, то понять настоящие цели и мотивы каждого проголосовавшего за его принятие человека невозможно. Как же толковать и исполнять закон, если мотивы и цели суверена, в принципе, не могут быть вполне ясны правоприменителю. Правоприменителями являются не только судьи, в широком значении термина к ним следует относить все органы публичной власти, уполномоченные принимать решения по изменению субъективных прав субъектов: предоставлять, изменять, ограничивать объем прав. Отвод земельного участка, акт помилования, отзыв лицензии на торговлю, лишение права управления транспортным средством – суть изменения прав субъекта, совершенные правоприменителями. Правоприменительный акт, реализующий волю суверена, императивно определяет права и обязанности определенного лица либо круга лиц.

Цивилизация выработала два фундаментально различающихся подхода к толкованию приказа суверена: один из них опробован несколькими поколениями на территории Франции, Германии, России и других континентальных государств, другой – в Великобритании, странах Содружества, США и др. Первый подход можно проиллюстрировать цитатой из опубликованной в 1932 г. «Философии права» Густава Радбруха (1878–1949): «Судья, находящийся на службе у закона и толкующий его, должен знать лишь юридическую теорию действия, которая в одинаковой мере чтит смысл действия и притязания закона на то, чтобы его функционирование было реальным и эффективным. Профессиональный долг судьи заключается в том, чтобы приводить в действие «волю действия», заложенную в законе, жертвовать собственным правовым чувством во имя высшего авторитета закона. Ему надлежит спрашивать лишь о том, что соответствует закону, и никогда о том, является ли это одновременно и справедливым. Можно было бы, конечно, поинтересоваться, нравственен ли судейский долг сам по себе, нравственна ли такая безоглядная жертва собственной личности ради правопорядка, будущие изменения которого невозможно предугадать. Однако сколь несправедливым ни было бы право по своему содержанию, неизменным оказывалось, что оно достигает одной цели уже даже простым фактом своего существования – правовой стабильности (безопасности). Судья служит закону без оглядки на его справедливость… Даже в тех случаях, когда судья, повинуясь воле закона, перестает служить справедливости, он всегда остается на страже правопорядка. Мы презираем священника, проповедующего против своих убеждений, но уважаем судью, который вопреки своему правовому чувству остается верен закону. Ценность догмата заключается лишь в том, что он служит выражением веры»[201]. После второй мировой войны, оценивая деятельность судей нацистской Германии, Г. Радбрух отредактировал свою концепцию, равно как некоторые философы права, обосновывающие ad hoc сталинский режим, после смерти вождя осуждали его и меняли свои взгляды на право, закон и их толкование.

Веру в непогрешимость любого действующего «здесь и сейчас» правителя, оправдание любых решений правоприменителя демонстрировали многие правоведы, в том числе Огюст Конт: «Каковы бы ни были органы практической власти, ее осуществление приобретает неизменный нравственный характер. Напротив, все метафизические системы ограничиваются регулированием объема каждой власти, не давая затем никакого принципа для поведения или оценки»[202]. Советская и следующая за ней правовая реальность, основанные на марксистско-ленинском правопонимании, согласно которому право есть возведенная в закон воля правящего класса, вполне вписались в каноны эксклюзивного позитивизма. Субстанция правящего класса эволюционировала от неорганизованного пролетариата под руководством стихийных революционеров начала XX в. до страты профессиональных администраторов во главе с руководителями спецслужб начала XXI в.

С точки зрения «революционной целесообразности» любые приказы акторов публичной власти, формализующие волю социальной страты (класса), могут толковаться как «закон» и «право», независимо от разумности, обоснованности и моральности нормативных предписаний. Но любая воля правителя и политическая доктрина правящей партии нуждаются в интерпретации, поскольку не все реципиенты способны адекватно уяснить интенцию власти. В случае конфликта официальных интерпретаций воли суверена применяется правило иерархии, – прав тот толкователь, чей статус в государственной вертикали власти выше.

Для гармонизации континентальной доктрины толкования закона в первой половине XX в. назначались, избирались и утверждались судьи, от которых требовались вера, преданность и действие во исполнение текста нормы. Многие европейские государства, воспринявшие римское право, прошли через диктаторские режимы разной степени жесткости, получив опыт монистической практики: судебное правотворчество отвергалось, прецеденты не рассматривались в качестве источника права, судьи являлись элементами бюрократического аппарата исполнительной власти. Романы Франца Кафки «Замок» и «Процесс» с некоторой долей гротеска, но очень точно передают характер правоприменительной практики и доктрины толкования континентальных источников права того периода.

Середина XX в. изменила парадигму правового развития многих государств: глобальный передел мира по итогам второй мировой войны, создание Организации Объединенных Наций, интенсивное развитие международного права, формирование собственной государственности многими народами подчеркнули актуальность другого подхода к толкованию приказа суверена – англо-американской доктрины толкования закона. Согласно этой доктрине, каждый новый закон должен пройти через судейское осмысление предыдущего законодательства, через опыт судебной практики, через принципы, презумпции и другие методы оценки «хотения» людей, получивших законодательную власть на несколько лет. Воля законодателя подчас носит ситуативный характер, нередко принятие закона связано с конкретным случаем, лицом или группой лиц.

Кто-то должен защитить интересы большинства обычных людей, не согласных с фактическим назначением конкретных персон в законодательный орган, считающих новый законодательный акт пагубным для себя и общества. Разве будет справедливым насаждение нормы поведения, придуманной несколькими сотнями человек, с результатами выборов которых, их взглядами вообще, и текстом принятого ими закона, в частности, не согласна, например, четверть населения государства. Перевес голосов на выборах в представительные органы власти некоторых государств (в том числе, Великобритании и США) бывает настолько незначительным, что заставляет задуматься о действительных гарантиях для большой части населения от произвола группы лиц, добившихся большинства в парламенте. Несомненно, законодательный акт должен быть реализован, но в том виде, в котором суд введет его в практику посредством своего толкования при принятии решения.

Доктрина судебного прецедента, сформированная ходом исторического развития англо-американской правовой семьи, оказалась действенным механизмом противостояния волюнтаризму законодателей, способом защиты населения от монополизации власти суверена в одном лице (группе лиц, партии). Рациональный подход судей к толкованию закона, основанный не только на доктрине прецедента, но и на правилах, принципах, максимах толкования, препятствовал необоснованным, подчас авантюрным новациям и экспериментам на людях. В реалиях английской политической системы всегда велика вероятность, что правящую политическую партию и ее лидера (премьер-министра) на очередных выборах сменит оппозиция, намеренная вносить свои изменения в законодательство, подчас противоречащие предыдущей законодательной программе. Английская доктрина толкования закона в такие периоды выступает гарантом правовой стабильности, поскольку судейский корпус, состоящий преимущественно из адвокатов с многолетней практикой, не предан «идеям партии и правительства», а заинтересован в стабильности существующей судебной доктрины. Доктрина толкования закона, обладая известной инертностью, выполняет функцию сохранения стабильности общественных отношений, защищая население от «воли действия» (Г. Радбрух) сегодняшних субъектов исполнительной и законодательной власти.

Формированию английского подхода к толкованию приказов суверена способствовал многовековой теологический период. Идеи Святого Августина (Блаженный Августин, Аврелий Августин, St. Augustine, 354–430 гг.) развивались в период полновластия римской империи на территории Англии. Св. Августин освоил школу риторики, которая готовила к деятельности судебных ораторов, его работы можно рассматривать как толкование религиозных трудов в целях их практического применения действующей публичной властью и населением. Он убеждал, что возможное противостояние между светской и церковной властью должно решаться в пользу церкви: «Прихоть гражданина или чужестранца не смеет нарушать общественного договора, укрепленного законом или обычаем государства или народа: всякая часть, которая не согласуется с целым, безобразна. Если же Бог приказывает что-нибудь делать вопреки чьим бы то ни было нравам или установлениям, то это должно быть сделано, хотя бы там никогда так не делали. Если эту заповедь забыли, она должна быть возобновлена; если она не установлена, ее следует установить. Если царю в царстве дозволено отдавать приказания, которых ни до него никто, ни сам он раньше не отдавал, и повиновение ему не является действием против государства и общества – наоборот, именно неповиновение будет проступком противообщественным (ибо во всех людских обществах условлено повиноваться своему царю), но тем более надлежит, не ведая сомнения, подчиняться приказаниям Бога, царствующего над всем творением Своим. Бог стоит над всем; ведь и в человеческом обществе большая власть поставляется над меньшей, и эта последняя ей повинуется»[203].

Св. Августин в своих работах обосновывает иерархию отношений: «Бог – царь – народ»; дает определение преступления: «когда жаждут нанести вред, обидев человека или причинив ему несправедливость: враг желает отомстить врагу; разбойник грабит путешественника, чтобы поживиться на чужой счет; страшного человека убивают, боясь от него беды; бедняк – богача из зависти; человек преуспевающий – соперника из страха, что тот сравняется с ним, или от огорчения, что он уже ему равен; из одного наслаждения чужой бедой – примером служат зрители на гладиаторских играх, насмешники и издеватели»[204]. Его криминологические и уголовно-процессуальные наблюдения определяют преступление как «побеги греха, которые пышно разрастаются от страсти первенствовать, видеть и наслаждаться, овладевает ли человеком одна из них, две или все три разом»[205]. Св. Августин вводит, выражаясь современными терминами, категорию смягчающих ответственность обстоятельств, признаки малозначительности преступления и состав злоупотребления служебным положением: «Среди поступков, преступлений и столь многочисленных беззаконий имеются и грехи преуспевающих в добром. Справедливые судьи и порицают их во имя закона о таком преуспеянии, но и хвалят как траву молодых всходов в надежде на хороший урожай. Есть некоторые действия, напоминающие проступок или преступление, и тем не менее это не грехи, потому что они не оскорбляют ни Тебя, Господи Боже наш, ни общества: человек, например, добыл для себя некоторые предметы, соответствующие и его образу жизни и времени, но, может быть, из страсти к приобретению? Желая кого-то исправить, наказывают его, пользуясь своей законной властью, но, может быть, из страсти причинить вред?»[206]

В развитие своей теории толкования религиозных текстов Св. Августин говорит о праве Творца на непривычное и неожиданное повелевание и подчеркивает, что существуют служители Бога, способные компетентно интерпретировать его заповедь: «Есть много поступков, на которые люди смотрят неодобрительно и которые одобрены свидетельством Твоим; много таких, которые люди хвалят и которые осуждены по свидетельству Твоему. Разными бывают и видимость поступка, и чувства совершившего, и тайное сцепление обстоятельств. Когда же Ты вдруг даешь заповедь, непривычную и неожиданную, повелевающую делать даже то, что некогда Тобой запрещалось, и временно держишь в тайне причину Твоего повеления, хотя оно противоречит установлениям данного людского общества, – кто усомнится, что его должно выполнить, ибо только то человеческое общество, которое служит Тебе, праведно? Блаженны те, которые знают, что эти повеления отданы Тобой. Ибо все делается Твоими служителями, дабы показать, что нужно в данный час и что – в предвозвестие будущего»[207].

В работе «О граде Божьем» Св. Августин представляет историю развития человечества как борьбу града земного и града небесного, попавшие в один из градов будут мучиться с сатаной, а попавшие в другой – царствовать с Богом. Испытанием для человека является неразделенность этих градов в обыденной жизни, что заставляет его беспрестанно оценивать действия на предмет их соответствия добру и злу. Бертран Рассел (1872–1970) сравнивает Св. Августина с Карлом Марксом, первый из которых приспособил библейский образец прошлой и грядущей истории к христианству, а второй – к социализму. Понятийному ряду Св. Августина соответствуют категории К. Маркса (через дефис): «избранный народ – пролетариат, церковь – коммунистическая партия, второе пришествие – революция, ад – наказание для капиталистов, тысячелетнее царство Христа – коммунистическое общество»[208]. Град земной, символом которого является государство, был создан грешником Каином, град небесный, церковная община, – праведником Авелем. Град земной, как порождение греховной природы человека, обречен на гибель, град небесный – на вечное царствование. Но и в граде земном есть государства, которые стремятся к миру, пусть даже ценой войн, победы в таких войнах – благо и дар Божий, а образцом града земного является христианское государство. Государства, лишенные справедливости, т. е. основанные на насилии, отступившие от церкви, Св. Августин сравнивает с разбойничьими шайками. В борьбе с ересью насильственное насаждение христианства возможно, ибо это есть зло во благо. Существование рабства есть божья кара за грехи, социальное неравенство – часть божественного замысла: «Кто сотворил тех и других? – Господь! Богатого – чтобы помочь бедному, бедного – чтобы испытать богатого»[209].

Признано, что естественно-правовые взгляды Св. Августина способствовали укреплению рабовладельческого христианского государства, управляемого при участии духовенства, а сам Августин преуспевает в публичной жизни своей эпохи, – «он епископ Гиппонский, религиозный и общественный деятель, находится в постоянном контакте со светскими властями. Последние со времен императора Константина оказывают Церкви неоценимую помощь в борьбе с еретиками и язычниками, Августин же находится в гуще этой борьбы»[210]. Выработанную им практику толкования духовных законов, обосновывающих монотеизм, захватнические войны, социальное неравенство, можно отнести к истокам доктрины толкования светских законов, обеспечивающих функционирование общества неравных.

Принципы разумности и рациональности были привнесены в теорию толкования Фомой Аквинским (Святой Фома, Аквинат, St. Thomas Aquinas, 1225–1274), который подчеркивал значение разума в природе человека, полагая, что разум – причина свободы (ratio causa libertatis). По его мнению, «нужно всегда исходить из рационального, ведь разум умеет всех примирить в своей универсальности. Потому в почву общих для всех истин можно имплантировать более сложный дискурс, теоретическое по характеру углубление. Полемизируя с евреями, можно опереться на Ветхий Завет. В схватке с еретиками можно апеллировать ко всей Библии. Но на что опереться в спорах с язычниками, как не на разум? Поэтому, будучи апологетом, не следует упускать из внимания то, что разум образует нашу сущностную характеристику: не пользоваться им, значит, не уважать его природных требований»[211].

Аквинат обосновывает единство четырех форм права: вечного, естественного, человеческого и божественного. Позитивное право создается человеком, законы которого (lex humana) устанавливают ограничения в распространении зла, защищают разумный порядок, позволяющий большинству людей достигать блага, способствуют развитию общих дел. Человеческие законы основываются на естественном праве, законы которого (lex naturalis) априорно включены в сознание каждого человека. Моральная ценность позитивного закона определяется с точки зрения его соответствия вечному и естественному праву, закон, противоречащий вечному и естественному праву, не существует и не обязателен для людей. Несправедливыми являются законы, предусматривающие в качестве цели не общее благо, а частное благо законодателя или принятые с превышением полномочий. Такие законы, «хотя и не обязательны для подданных, но их соблюдение не запрещается в видах общего спокойствия и нежелательности культивировать привычку не соблюдать закон»[212]. Вечный закон (lex aeterna) – универсальный порядок вещей, посредством которого Бог реализует свой промысел. Божественный закон (lex divina) – сумма христианских правил, содержащих запреты и предписания, текстуально отраженых в Ветхом и Новом Заветах. Созданные Аквинатом этическое учение и учение о законах подчеркивают право человека действовать самостоятельно, определяя цели и средства для достижения блага. Закон как «установление разума в целях общего блага, принятое и обнародованное теми, кто имеет попечение об обществе» основывается на вечном и естественном праве. В учении о государстве Фома Аквинский выделяет три правильные формы правления: монархия, аристократия, полития, и три неправильные: тирания, олигархия, демократия. В учении о праве Аквинат связывает понятие права со справедливостью, под которой подразумевает этическую добродетель воздавать каждому свое, ему принадлежащее. Идеи Фомы Аквинского сформировали философское направление томизма, обосновывающего, в том числе, происхождение позитивного закона из естественного права. На него часто ссылаются современные философы права, «потому что, независимо от разных точек зрения, он занимает уникальное стратегическое место в истории и теории развития естественного права»[213].

Генри Брактон (Henry Bracton, 1210–1268) на протяжении нескольких десятилетий, работая помощником судьи и судьей, архивировал и описывал обычаи, законы, судебные решения, собрав их воедино в шести томах издания «О законах и обычаях Англии». Эта книга, несмотря на свою незавершенность, представляет подробное и последовательное изложение общего права по состоянию на середину XIII в. Брактоном самостоятельно и вместе с помощниками из протоколов королевских судов было выбрано и включено в книгу более 2000 судебных дел за период с 1216 по 1240 гг., что послужило обширной эмпирической базой для исследования, в том числе, принципов и правил толкования общего права. Он делает обобщения и ссылки на протоколы, из которых были составлены его «записные книжки», используя их для выявления закономерностей и теоретических выводов.

В трактате Брактона часто встречаются заимствования из «Институций», «Дигестов» и других памятников римского права, иногда дословные, иногда в пересказе других средневековых комментаторов. Хотя эти заимствования из римского права преимущественно носили поверхностный характер, касаясь в основном общих формулировок и терминологии, следует признать, что влияние римского права на Англию недооценено. Брактона можно рассматривать в качестве первого профессионального интерпретатора общего права, проведенное им исследование весьма точно воспроизводит юридическую практику и закономерности судебного толкования Англии XIII в. Многие из сформулированных Брактоном юридических принципов в дальнейшем регулярно применялись в практике королевских судов в качестве аргументов в пользу того или иного судебного решения наряду со ссылками на статут, прецедент или обычай.

Согласно Брактону, право делится на естественное, т. е. внушенное всем живым существам природой; гражданское, т. е. обычное право, которым пользуется городская община; общенародное, т. е. право, которым пользуются разные народы и которое базируется на праве естественном. Особенность английского права он видит в том, что его источниками являются не только законы, созданные представителями государства, но и обычаи, т. е. длительно используемые в определенной местности правила. В соответствии со средневековыми представлениями Брактон связывает право с божественной волей, – именно Бог – высший творец правосудия. Если король и его соправители не подчиняются закону, не судят подданных справедливо, то Бог покарает страну, наслав на нее войска иноземных захватчиков.

С точки зрения доктрины толкования закона важнейшей идеей трактата Брактона являются сформулированные им заповеди права: живи честно, не причиняй вреда другому, каждому воздавай свое. Исходя из этих правовых принципов и должно осуществляться справедливое правосудие. Главой государства является король, как слуга и викарий Бога, его законы никто не может оспаривать, а он обязан толковать их в случае обнаружения сомнительных, темных, двусмысленных мест. Хорошо творить правосудие, – это не только право, но и обязанность короля, в случае неисполнения которой он подвергнется суду божьему, так как король, творящий несправедливость, становится слугой дьявола. Король правит не один, а с соправителями: графами, баронами, он вправе делегировать часть своих прав судьям, шерифам, бейлифам и другим должностным лицам.

Если Брактон запечатлен историей в большей степени как практик, то Фрэнсиса Бэкона (1561–1626) считают основателем индуктивного метода и «зачинателем логической систематизации процесса научной деятельности»[214]. Бурная карьера Бэкона пришлась на времена перемен: с 1584 г. (в 23 года) он уже являлся членом Парламента, с 1607 г. – генеральным адвокатом, с 1613 г. – главным прокурором Королевского двора, с 1616 г. – членом Тайного комитета, с 1617 г. – лордом-хранителем большой печати, с 1618 г. – лордом-канцлером. Следует отметить, что в 1614 г. Яков I распустил Парламент и почти семь лет правил Англией единолично, именно в этот «смутный» период Ф.Бэкон достиг наивысших карьерных успехов. В его научно-практических произведениях можно найти анализ и комментарии к английскому законодательству, исследования эмпирического метода и теории индукции, систематизацию процессов научной деятельности, философско-правовые идеи.

В «Образце трактата о всеобщей справедливости, или об источниках права, в одной главе, в форме афоризмов», являющемся составной частью книги «Великое восстановление наук», Бэкон формулирует элементы доктрины толкования закона, в частности, указывая на необходимость принятия закона о толковании, там же он дает определение лингвистических максим, раскрывает соотношение нормы права и нормы закона, показывает значение прецедента для толкования закона. Давая оценку качеству законов, он говорит: «одни из них превосходны, другие посредственны, третьи вообще никуда не годятся. Поэтому мы хотим по мере наших возможностей показать, что некоторые законы должны стать своего рода «законами законов», и определять, что в каждом отдельном законе хорошо и что плохо»[215].

Бэкон формулирует критерии «хорошего» закона: «Закон можно считать хорошим в том случае, если смысл его точен, если требования справедливы, если он легко исполним, если он согласуется с формой государства, если он рождает добродетель в гражданах»[216]. Бэкон дает рекомендации правоприменителям на случай обнаружения пробелов в законе: «Человеческая мудрость слишком ограничена и не может предусмотреть все случаи, которые могут возникнуть с течением времени. Поэтому не так уж редко возникают новые и не оговоренные в законе случаи. В таких ситуациях возможны три выхода: либо обращение к аналогичным ситуациям, либо использование прецедентов, хотя еще и не зафиксированных законом, либо решение, выносимое уважаемыми людьми по их усмотрению и здравому суждению, будь то в преторских или цензорских судах»[217]. Суды, рассматривающие уголовные дела, Бэкон называет цензорскими, гражданские – преторскими. Он рекомендует относиться к использованию прецедентов с осторожностью: «Решение, основанное на прецеденте, не должно само служить прецедентом, но следует ограничиться лишь самыми близкими ситуациями. В противном случае мы постепенно скатимся к ситуациям, не имеющим ничего общего с первоначальной; и произвол, остроумие и изворотливость юристов будут иметь большее значение, чем авторитет закона»[218].

Рассуждая о причинах неясности законов, Бэкон указывает: «Неясность законов может проистекать из четырех источников: она может быть результатом либо чрезмерного изобилия законов, особенно если сюда примешиваются устаревшие; либо двусмысленного или невразумительного и не очень отчетливого их изложения; либо небрежного или неумелого истолкования законов; либо, наконец, противоречивости и несовместимости судебных решений… Пророк говорит: «Он обрушит на них сети». Нет худших сетей, чем сети законов, особенно уголовных; они бесчисленны, с течением времени стали бесполезны, не освещают путь, а запутывают ноги путника»[219]. Для устранения неясности Бэкон рекомендует усиливать прежние законы, принимать новые и компетентно интерпретировать законы в целях их правильного применения: «Существует пять способов разъяснения закона и устранения сомнений относительно его смысла. Это могут быть описания процессов, сочинения аутентичных авторов, вспомогательная литература, лекции, ответы или консультации юристов. Если все это будет достаточно хорошо организовано, то в нашем распоряжении окажутся надежные средства избежать неясности в толковании законов»[220]. Подчеркивая значение актов применения, он говорит: «приговоры – это якори законов, точно также как законы – якори государства»[221]. Бэкон указывает на «гармонию, существующую между законами и решенными на их основе делами», требует «не выводить право из норм, но создавать норму из существующего права», предупреждает, что «не следует считать юридической нормой, как это обычно по неопытности делают, каждое правовое решение или положение». Он утверждает, что в «человеческих законах существуют нередко так называемые максимы – чисто произвольные положения, опирающиеся скорее на авторитет, чем на разум, и поэтому не подлежащие обсуждению. Но определение того, что более справедливо (не абсолютно, а относительно, т. е… согласуется с этими максимами), – это уже дело разума и открывает нам широкое поле для споров и рассуждений»[222].

Бэконовский подход к анализу и толкованию закона сопровождается актуальными и в настоящее время рекомендациями для судей: «Судьям надлежит помнить, что их дело «jus dicere», а не «jus dare» – толковать законы, а не создавать их. Судьям подобает более учености, чем остроумия, более почтительности, чем искусности в доказательствах, более осмотрительности, чем самоуверенности… Судья должен готовить справедливый приговор, как бог прокладывает свой путь, «наполняя всякий дол и понижая всякий холм»[223].

Противоречивость и в некоторой степени непознаваемость личности судьи подтверждается и биографией самого Ф. Бэкона, его карьера на посту лорда-канцлера закончилась обвинением в получении взяток, осуждением к штрафу и заключением в тюрьму. Он признал обвинение, подчеркнув, однако, что подарки не влияли на характер принятых им решений. По мнению Б. Рассела, «этика юридической профессии в те дни была невысока. Почти каждый судья принимал приношения обычно от обеих сторон. В настоящее время мы считаем, что для судьи брать взятки ужасно, но еще более ужасно, взяв их, вынести решение против того, кто их дал. Но в те дни приношения были делом обычным и судья показывал свою «добродетель», именно не поддаваясь их влиянию»[224].

Существенное влияние на философское обоснование английской доктрины толкования закона оказал Томас Гоббс (1588–1679). По его мнению, «все законы, писаные и неписаные, нуждаются в толковании. Ибо хотя неписаный естественный закон легко доступен пониманию тех, кто беспрестанно пользуется своим естественным разумом, и поэтому этот закон не допускает никакого оправдания для его нарушителей, однако так как имеется очень мало людей или, может быть, даже нет никого, кто в некоторых случаях не был бы ослеплен себялюбием или другой страстью, то естественный закон стал теперь самым темным из всех законов и потому больше всего нуждается в толкователях»[225]. Гоббс отождествляет естественный закон и право справедливости, подчеркивая исключительность полномочий судьи, обязанного придавать закону точный смысл, вложенный в закон сувереном. Никто не может почерпнуть достоверное толкование закона у писателей или философов, «если у человека возникает вопрос о правонарушении, имеющем отношение к естественному закону, т. е. к общему праву справедливости, то достаточным удостоверением в этом отдельном случае будет решение судьи, уполномоченного решать такого рода случаи. Ибо хотя совет человека, занятого изучением права, полезен для избежания споров, однако это лишь совет. Судья же, выслушав дело, должен сказать людям, что является законом»[226]. Гоббс последовательно проводит разграничение между правом и законом: «право есть свобода» (jus civile), а закон есть обязательство, приказание, отнимающее «у нас ту свободу, которую предоставляет нам естественный закон». Jus и lex соотносятся как право и обязанность.

Несмотря на этатистский подход к закону, Гоббс заявляет о балансе юридических сил в Англии: «двумя мечами государства являются сила и юстиция, из которых первая находится в руках короля, а вторая передана в руки парламента, как будто могло бы существовать государство, где сила была в руках, которыми юстиция не имела власти управлять»[227]. Следует обратить внимание на противостояние судов общего права и судов справедливости, возглавляемых лордом-канцлером, который в рассматриваемый период, действуя от имени монарха, мог принять любое решение, осуществив толкование права по собственному усмотрению. Право справедливости формировалось как способ контроля и исправления судов общего права, но неограниченность власти всегда приводит к злоупотреблению полномочиями (в дальнейшем суды права справедливости были объединены с судами общего права).

В работах Гоббса описана важность роли судьи, который на основании полномочий, данных ему сувереном, осуществляет толкование естественного и позитивного закона. Толкование, сделанное в приговоре судьи, является достоверным всегда, поскольку оно вынесено на основании полномочий, делегированных сувереном, и оно становится законом для тяжущихся сторон. Судья и суверен имеют право ошибиться в своих суждениях о справедливости, «если судья позже в другом подобном случае найдет более соответствующим справедливости вынести противоположное решение, он обязан это сделать. Ибо ошибка человека не становится для него законом и не обязывает его упорствовать в ней. Такая ошибка (на тех же основаниях) не является законом также для других судей, хотя бы они под присягой обязались следовать ей»[228]. Разветвленное обоснование права судей на особое мнение и на ошибку, принятое в английской философии права и практической юриспруденции, послужило одной из платформ для формирования доктрины судебной интерпретации, и, в конечном счете, привело к психологической и юридико-технической способности судей без опасений для последующей карьеры выносить оправдательные приговоры.

Гоббс описывает качества и свойства, делающие толкователя законов (судью) хорошим: «ясное понимание основного естественного закона, называемого справедливостью;… презрение к излишнему богатству и к чинам;.способность отвлечься в своем суждении от всякой боязни, гнева, ненависти, любви и сострадания;. способность терпеливо и внимательно выслушивать и запоминать, обдумывать и применять слышанное»[229].

Миропонимание Томаса Гоббса складывалось в период активного развития Англии, которая со второй половины XVI в. активно осваивала новые колонии и вела войны, переживала многие потрясения: противостояние различных слоев внутри Англии, революцию, учреждение республики, диктатуру Оливера Кромвеля, восстановление монархии Стюартов, наступившую после этого реакцию, реформаторство католической церкви, установление англиканской церкви, развитие пуританства – радикального направления протестантизма, в духе которого был воспитан Гоббс. Особенности времени нашли отражение в идеях Гоббса, которыми он убеждал общество сохранять стабильность, подчас в ущерб личной свободе.

Гоббс сформулировал причины ослабления и распада государства, среди которых, в том числе, выделил: недостаточность абсолютной власти (подчеркивая существование у английских королей недоброжелателей, которые «найдут поддержку против них у иностранных государств, которые в интересах благоденствия своих собственных подданных редко упускают случай ослабить соседние государства»); частные суждения о добре и зле («яд мятежных учений, что каждый отдельный человек есть судья в вопросе о том, какие действия хороши и какие дурны… мерилом добра и зла является гражданский закон, а судьей – законодатель, который всегда представляет государство»); мнение о том, что суверен подчинен гражданским законам («суверен не подчинен тем законам, которые он сам, т. е. государство, создает»); приписывание абсолютного права собственности подданным (суверен имеет право на занимаемые подданными должности и на право собственности подданных); учение о делимости верховной власти («делить власть государства – значит разрушать ее, так как разделенные власти взаимно уничтожают друг друга»); подражание соседним народам («как и ложные учения, примеры различных форм правления у соседних народов часто располагают людей к изменению установленного образа правления»); подражание грекам и римлянам («что касается восстаний, в частности против монархии, то одной из наиболее частных причин таковых является чтение политических и исторических книг древних греков и римлян»); смешанное правление; свобода высказываний против верховной власти («свобода высказываться против абсолютной власти, представленная людям, претендующим на политическую мудрость. И хотя эти люди в большинстве случаев являются выходцами из низов народа, однако, будучи воодушевлены ложными учениями, они своими непрерывными нападками на основные законы производят беспокойство в государстве и подобны в этом отношении маленьким червячкам, которых врачи называют аскаридами»)[230].

Приведенные выше цитаты свидетельствуют о том, что на принципы формирования английской доктрины толкования закона оказывали влияние подчас весьма консервативные в политическом смысле философы и практики государственного управления.

Несмотря на то, что Гоббс, близкий к аристократическим кругам, преподавал в Париже в 1646 г. сыну Карла I принцу Уэльскому (будущему Карлу II) математику, после реставрации монархии в 1660 г. и восхождения на престол Карла II, он был обвинен в атеизме, одном из самых опасных в тот период обвинении. Книги Гоббса «О гражданине» и «Левиафан» церковь внесла в «Список запрещенных книг». Для характеристики периода следует указать, что “Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского” создавался в Париже, где Гоббс пребывал с 1640 г. по 1651 г. В 1640 г. в Англии началась революция, в 1649 г. был казнен Карл I и учреждена республика (commonwealth). «Левиафан» был опубликован в Лондоне в 1651 г., после чего Гоббс возвратился на родину и завершил изложение «Основ философии». Революция и протекторат Кромвеля продлились недолго, Оливер Кромвель умер в 1658 г., взошедший в 1660 г. на престол Карл II назначил философу (своему учителю математики) пенсию, а Гоббс, в свою очередь, написал несколько работ, подчеркивающих значение абсолютной власти монарха, осуждающих смуту и мятежи, а также внес изменения в «Левиафан», усилив его этатистскими положениями.

Сын судейского чиновника, студент и преподаватель Оксфордского университета Джон Локк (1632–1704) сформировал свое учение в бурную эпоху революции и смен власти. Судьба свела его с лордом Энтони Эшли Купером (графом Шефтсбери), в семье которого он был домашним врачом и воспитателем. Граф Шефтсбери становится лордом-канцлером Англии, но, будучи недовольным методами Карла II, борется с правящим режимом, вследствие чего оказывается заключенным в тюрьму, после освобождения эмигрирует в Голландию, где и умирает. Локк, вовлеченный в реальную политику своего времени, участвует в заговоре против короля, ведет подпольную деятельность, бежит в Голландию по следам графа Шефтсбери. Вступивший в 1685 г. на престол после смерти брата новый король Яков II подавил восстание, в подготовке которого участвовал Локк, и потребовал от Голландии его выдачи. Локк переходит на подпольную жизнь, меняет города и имена, в ходе своей почти революционной деятельности он, волею судеб, сближается с Вильгельмом III Оранским, приходившимся Якову II зятем и готовящим захват трона. В конце 1688 г. Вильгельм с многотысячным войском вступил в Лондон, свершившаяся затем «Славная революция», принятие Билля о правах, 1689 г. явились удачным социально-политическим компромиссом поляризующихся сил английского общества.

Локк, которого Б. Рассел называет «апостолом самой умеренной и самой успешной из всех революций – революции 1688 года»[231], возвращается в Лондон в феврале 1689 г. на корабле, среди пассажиров которого была и жена Вильгельма Оранского, будущая королева Мария II Стюарт. Следующий за этим период деятельности Локка историки оценивают как самый плодотворный в его научной и практической деятельности – он тесно общается с лордом-канцлером Джоном Сомерсом, непосредственно участвует в политической жизни Англии, публикует научные труды, содействуя укреплению сложившейся политической конструкции.

Локк развивает теорию разделения властей: законодательная власть по природе своей является доверительной, она создана народом и покоится на его согласии, истинная цель государства – благо людей, создавших его, законодательная власть ограничена в своих действиях общественным благом. Суть государства, по мнению Локка, наиболее точно отражает термин «commonwealth» – общее благо, он доказывает преимущества жизни в государстве по сравнению с естественным, догосударственным состоянием. В государстве больше возможностей сохранить свои «жизни, свободы и владения» (эти три категории объединены общим именем «собственность»), – убеждает Локк, – «великой и главной целью объединения людей в государства и передачи ими себя под власть правительства является сохранение их собственности». Требование «воздать каждому свое, его собственное» Локк интерпретирует как основное право на собственность (право на свое, собственное), подчеркивая, что собственность – это “жизнь, свобода и стремление к счастью”. Имущество и жизнь являются воплощением свободы, которая есть великое основание собственности.

Каждый человек по закону природы имеет право отстаивать «свою собственность, то есть свою жизнь, свободу и имущество», но в естественном состоянии не хватает «установленного, определенного, известного закона, который был бы признан и допущен по общему согласию в качестве нормы справедливости и несправедливости и служил бы тем общим мерилом, при помощи которого разрешались бы между ними все споры», «не хватает знающего и беспристрастного судьи, который обладал бы властью разрешать все затруднения в соответствии с установленным законом», «недостает силы, которая могла бы подкрепить и поддержать справедливый приговор и привести его в исполнение»[232].

В книге «Два трактата о правлении» Локк формулирует принципы народного суверенитета, ограничения объема законодательной власти, соподчиненности властей в государстве, отделения церковной власти от государственной. Его теория конституционной парламентарной монархии, несомненно, обосновывает утвердившуюся в Англии политическую ситуацию, которая его вполне устраивает. Это была теория факта, описывающая и доказывающая преимущества существующего строя, которую Б. Рассел оценивает как «первое исчерпывающее изложение философии либерализма», упоминая при этом философию Маркса, «которая представляет собой ответвление либерализма»[233].

Можно допустить, что Локк рассматривал годы своей жизни, особенно после «славной революции», периодом квазизаключения общественного договора об учреждении новой политической власти и создании совершенного государства. Заключив общественный договор, люди не отказываются от своих естественных прав, закон природы продолжает действовать, народ, будучи основой государственного суверенитета, остается верховным гипотетическим судьей, решающим, правильно ли учрежденные и уполномоченная им власти выполняют возложенные на них договорные обязанности или в чем-то нарушают договор.

Договор суверена (народа) с правителем заключается не навсегда, а если последний действует вопреки праву, искажает законы, издает деспотические указы, сам не подчиняется законам, то народ вправе расторгнуть с ним и его правительством договор, и заключить договор с другим правителем. Народ имеет право на восстание – полный разрыв с правителем в случае его деспотизма, поскольку договорные отношения с государством – динамичный процесс. Естественные права признаются государством в юридических текстах, где закрепляются гарантии собственности (жизнь, свобода, владения) подданных. Государство в лице суда обязано улаживать конфликты между подданными и наказывать преступников. Государство (как гарант собственности) наделяется правом формулировать законы, содержащие санкции, толковать их и применять с использованием силы в отношении лиц, отказывающихся их соблюдать.

«Билль о правах» 1689 г. и сложившаяся в тот период политическая ситуация делали обоснованными рассуждения о принципах договорной теории права, если рассматривать в качестве «народа» английскую элиту, а в качестве «правителя» – группу лиц во главе с Вильгельмом III Оранским. Билль о правах в историческом контексте можно рассматривать как частный случай общественного договора, предполагающего взаимные права и обязанности договаривающихся сторон. Идеи Локка являются развитием в сторону демократии по сравнению с позицией Гоббса, утверждавшим одностороннее абсолютное право государства и бесправие подданных.

Локк придает большое значение позитивным законам, способным ограничить произвол правителя и защитить свободу подданных, он формулирует правила издания и исполнения законов, актуальные и поныне. Законом становится не любое предписание, исходящее от гражданского общества или от установленного людьми законодательного органа, а лишь тот акт, который указывает разумному существу поведение, соответствующее его собственным интересам и служащее общему благу.

Закону должны быть присущи постоянство и долговременность действия, “постоянные законы” играют роль исходного и основного (конституционного) правового источника для законодательства. Законодатель обязан руководствоваться в своей деятельности положениями этих “постоянных законов”, что является гарантией законности и стабильности законодательной деятельности.

Закон гарантирует подданным свободу от произвола, поскольку, потеряв свободу, человек ставит под угрозу свою собственность, благополучие, жизнь. Закон есть решающий инструмент сохранения и расширения свободы личности, который спасает индивида от произвола и деспотической воли других лиц. Силой закона обладает акт законодательного органа, сформированного народом. Особый конституционный механизм препятствует государству выходить за рамки своих полномочий и становиться деспотическим – это принцип разделения властей, не допускающий концентрации власти в одних руках. Противовес законодательной и исполнительной властей, подчинение законодателей действию ими же созданных законов, применяемых исполнительной и судебной властью, способствовали интенсивному развитию судебного опыта толкования законодательных актов.

Локк был противником избыточного законодательствования, его юридический рационализм согласуется со взглядами утилитаристов: «ничто не является необходимым ни для какого общества, если это не необходимо для тех целей, ради которых данное общество создано»[234]. Его идеи оказали влияние на теоретиков и практиков французских и американских буржуазных революций, на английских философов Дж. Беркли, Д. Юма, на К. Маркса, который считал его «классическим выразителем правовых представлений буржуазного общества в противоположность феодальному»[235]. По мнению Б. Рассела, в Англии взгляды Локка «настолько полно гармонировали со взглядами большинства образованных людей, что трудно проследить их влияние, за исключением влияния в теоретической философии; с другой стороны, во Франции, где они практически вели к оппозиции по отношению к существовавшему тогда режиму и к господству картезианства в теории, они, безусловно, оказали значительное воздействие на формирование хода событий. Это пример общего закона: философия, развившаяся в политически и экономически передовой стране и являющаяся на своей родине немногим больше, чем выяснение и систематизация господствующих мнений, может в другом месте породить революционную атмосферу и, в конечном счете, революцию. Принципы, направляющие политику передовых стран, становились известными в менее передовых странах главным образом благодаря теоретикам. В передовых странах практика вдохновляет теорию, в других – теория практику. В этом различии одна из причин того, почему пересаженные на другую почву идеи редко бывают такими плодотворными, какими они были на своей родной почве»[236].

Глава 7 Воздействие идей утилитаризма

Английский прагматизм и рациональный подход к толкованию законов во многом обязан научным трудам практикующих адвокатов и судей. Сложившаяся в средние века английская традиция назначать судей из состава адвокатских сообществ действует по настоящее время. Судьи, имеющие многолетний опыт адвокатской деятельности, способные к научным обобщениям, внесли значительный вклад в формирование английской доктрины толкования.

Вильям Блэкстон (1723–1780) известен современным юристам как автор четырехтомного исследования «Комментарии к законам Англии» («Commentaries on the Laws of England»), являющегося хрестоматийным источником права. В 18 лет он становится стажером в Мидль-Темпле (The Honourable Society of the Middle Temple), одной из четырех адвокатских коллегий (Inns of Courts), являющейся одновременно учебным заведением для адвокатов. Уже через два года Блэкстон преподает право в одном из колледжей Оксфорда, начинается его стремительная и насыщенная карьера: в 23 года он становится барристером, в 27 лет получает степень доктора права, в 28 лет назначается на должность судьи в суде лорда-канцлера, в 40 лет он уже генеральный королевский солиситор, в 47 лет – судья по жалобам Палаты общин (the Judge of the Common Pleas).

Блэкстон в течение многих лет, не прерывая практическую деятельность адвоката и судьи, читает лекции по общему праву Англии, создает собственную систему обобщения хаотичного и переполненного архаизмами правового материала. В 1756 г. он публикует конспект своих лекций «Анализы законов Англии», в дальнейшем совершенствует тексты и издает в 1765–1769 гг. «Комментарии к законам Англии». Благодаря этому фундаментальному с практической и теоретической точек зрения труду Вильяма Блэкстона принято относить к первым ученым-юристам (в современном значении этого слова). Его «Комментарии» становятся своего рода «водоразделом», после которых ни одно правовое исследование уже не является самостоятельным источником права.

Книги Блэкстона более века составляли основу университетского юридического образования, и по настоящее время являются руководящей правовой литературой в значении источника права. «Конечно, “Комментарий” не достигал уровня систематизации и теоретической обработки правового материала, которого уже в то время достигли на континенте. Но Блэкстон и не мог этого сделать, поскольку за ним не стояла доктрина, освященная вековыми традициями университетского преподавания права. Значение Блэкстона заключается в том, что он впервые привел в порядок и во взаимосвязь то необработанное и хаотичное нагромождение глыб (rudis indigestaque moles), которое представляло собой в то время английское прецедентное право, бесформенное, со случайными вкраплениями законодательных актов, которые еще более запутывали его очертания. Таким образом, благодаря Блэкстону английское право оказалось вполне доступным для изучения, пригодным для преподавания и вполне ясным и понятным не только для профессионального юриста, но и для любого образованного человека»[237].

Современник Блэкстона, Иеремия Бентам (1748–1832) критиковал его за представление правовой системы в «розовом свете», за то, что Блэкстон не усмотрел, как двойственность юрисдикции судов общего права и канцлерских судов препятствовали формированию единого правопорядка, как лорд-канцлеры нередко использовали систему судов справедливости для реализации политических и коммерческих задач, как клерки аппарата лорд-канцлера могли своими запретительными приказами помешать реализовать иски, предусмотренные нормами общего права. По мнению Бентама, насущные для большого количества людей семейные споры о завещаниях, наследстве, опеке, браках – даже для лиц, не принадлежащих к духовенству, необоснованно относились к юрисдикции церковных судов, которые соперничали с судами канцлера и общего права по объему волокиты и отсутствию определенности в процедуре обжалования решений. Споры, связанные с небольшими объемами требований, вообще попадали в правовой вакуум, поскольку к началу XIX в. юрисдикции местных и городских судов были поглощены высшими судами общего права, судебные расходы в которых превышали размеры такого рода исковых требований.

Иеремия Бентам – адвокат, посвятивший свою жизнь, помимо адвокатской практики, исследованию права и реформированию английской правоприменительной системы. В его трудах получили дальнейшее развитие обоснованные Локком идеи прагматического отношения к созданию законов и их толкованию в целях общего блага. Книги Бентама «Фрагмент о правительственной власти», «Введение в принципы нравственности и законодательства», «Паноптикон», «Анархические софизмы», «Рациональное в судебном доказательстве с особенным вниманием к его применению в английской практике» оказали заметное влияние на судебную практику, учение о судебных доказательствах, совершенствование тюремной системы и форм законодательной техники. Основными принципами философии права он считал принцип наибольшего блага (счастья, добра) и принцип ассоциации (идей с идеями, идей с языком). По его мнению, «добро есть наслаждение или счастье – он использует эти слова как синонимы – а зло есть страдание. Поэтому одно положение вещей лучше, чем другое, если баланс подводится в пользу наслаждений, а не страданий. Из всех возможных состояний наилучшим является то, в котором наслаждение максимально превышает страдание»[238].

Идеи рационализма и утилитаризма присутствовали и в учениях предшественников Бентама, но именно он раскрыл возможности их применения в практической юриспруденции. Критикуя волюнтаризм судей, Бентам настаивал на прикладном значении юриспруденции, которая должна употребить все методы и средства для создания наилучших условий обретения счастья максимальным количеством людей, именно в этом состоит польза закона. «Под полезностью понимается то свойство предмета, по которому он имеет стремление приносить благодеяние, выгоду, удовольствие, добро или счастье (все это в настоящем случае сводится к одному), предупреждать вред, страдание, зло или несчастье той или иной стороны, об интересе которой идет речь: если эта сторона есть целое общество, то целого общества; если это отдельное лицо, то счастье этого отдельного лица»[239]. По мнению Бентама, наилучшим является то общественное устройство, которое ведет к наибольшему счастью наибольшего числа людей. Бентама называют отцом парламентаризма за высказанные в его работах принципы и методы надлежащей избирательной системы: какими должны быть состав законодательного собрания, способ избрания его членов, их отношение к народу и государству и т. д. Понимая, что «небольшой кружок законодателей может действовать исходя из личных интересов и издавать законы против общего блага», что «нет чудесной силы, которая навсегда бы гарантировала определенный характер деятельности избранников», он говорит об обязательной сменяемости членов парламента: «нельзя заставить целый народ провозгласить следующую нелепость: «Мы объявляем, что те пятьсот человек, которые пользуются в настоящее время нашим доверием, сохранят его независимо от своих поступков в продолжении всей жизни»[240].

Развиваемое Бентамом философское направление было основано на принципе, что все подлинное, позитивное знание может быть получено лишь как результат специальных наук и их синтетического объединения. В связи с бурным развитием технических исследований, приносящих людям реально ощутимые удобства, философия утрачивала позиции особой, самостоятельной науки, и рассматривалась как совокупность методов. Практической юриспруденции касались все английские последователи позитивизма, в том числе Д. Остин, Дж. С. Милль, Г. Спенсер. Наметившееся разделение предметов этики и правоведения способствовало более прагматическому анализу техники правоприменения и более критическому подходу к функциям судьи. Критикуя прецедентное право, И. Бентам говорит о его несовершенстве «еще и потому, что у большинства людей нет возможности узнать хотя бы малую часть его норм. Невозможность знания норм прецедентного права проистекает из самой его сущности. Мыслитель называет его «собачьим правом», сравнивая создание судебных прецедентов с дрессировкой собаки»[241]. «Когда ваша собака делает что-либо, от чего вы хотите ее отучить, вы ждете, пока она это сделает, а затем бьете ее за это. Таким способом вы создаете законы для своей собаки, – и таким же способом судьи создают право для нас. Они не скажут человеку заранее, чего он не должен делать, они не позволят, чтобы ему об этом было сказано, они лгут, пока он не сделает чего-либо, что, по их словам, он не должен был делать, а затем повесят его за это. Каким же образом тогда каждый человек может познать это собачье право?»[242].

Анализируя способы осуществления судебного толкования, Бентам настаивал на его максимальной упорядоченности, он был сторонником расширения парламентарного правотворчества, которое должно ограничивать широту судейского усмотрения. Его «Тактика законодательных собраний», переведенная на многие языки мира, существенно повлияла на теорию и практику законодательной техники многих государств. Главным предметом законодательства является общественное благо, авторы текстов законов должны исходить из принципа наибольшей суммы счастья для наибольшего числа людей. Согласно человеческой природе, основными мотивами человека являются получение удовольствие и избежание страдания, – ими обусловлены все его намерения и действия. Принцип достижения блага включает оба мотива: стремление к удовольствию и уклонение от страдания. Понятие пользы имеет и юридико-техническое значение, выражающее свойство или способность юридического института (способа, метода) предохранить от зла или доставить благо. Зло есть страдание или причина страдания от несовершенства правовых инструментов, благо – удовольствие или причина удовольствия от достижения онтологической цели процессуальным способом. Нравственная и физическая польза становится критерием справедливости, различием между добром и злом. Нравственность и справедливость для Бентама являются синтетическими понятиями, заключающими в себе удовольствия и страдания. Интерес к удовольствию и нестраданию, руководимый каждым человеком, в большинстве случаев может быть удовлетворен только во взаимодействии с окружающими его людьми. Задачи общественной безопасности, стабильного получения источников жизнеобеспечения могут быть решены только во взаимодействии с другими людьми путем согласования общих интересов. Разум заставляет человека понять зависимость собственного блага от действий других лиц, которые также совершают целенаправленные действия для достижения личного и общественного счастья. Индивидуальные интересы членов общества нивелируются, в некоторых случаях индивид начинает отождествлять свои цели с общественными (например, защита от внешнего врага или обеспечение бесперебойного снабжения жизненно важными предметами и источниками энергии).

Цель стабильной и полной реализации собственных интересов должна заставить индивида отождествить их с интересами общества. Бентам предложил идею расчета ценности каждого конкретного действия законодателя и правоприменителя, особенно – судьи. Принимая решение о совершении поступка, каждый должен исходить из расчета «наибольшей суммы счастья для наибольшего числа людей», поскольку в результате действия механизма психологического ассоциирования конкретные удовольствия и страдания связываются с определенными феноменами. Удовольствия и страдания, испытываемые отдельным человеком, могут измеряться с точки зрения их силы и длительности, близости или удаленности источника удовольствия (страдания) с учетом их плодотворности (в смысле порождения удовольствием последующих удовольствий, страданием – последующих страданий), чистоты (порождения ими однородных с собой чувств) и широты (количества захваченных ими людей). Суммирование упомянутых отличительных характеристик, сравнение результатов на стороне добра и зла, подсчет количества людей, интересы которых затронуты, расчет вышеупомянутых сумм для каждого из них позволят, согласно Бентаму, судить о ценности каждого конкретного действия. Разумеется, такой процесс подсчета на практике не может предшествовать каждому моральному суждению, каждому законодательному или судебному действию, но его следует всегда иметь в виду.

Политический радикализм Бентама связан с пониманием им своей роли в обновлении правовой системы, которая должна быть приведена в соответствие с новыми капиталистическими институтами. Бентам считает утратившими актуальность важные для предыдущей политической философии многие понятия, в том числе «естественное право», «естественное состояние», «общественный договор». Отрицая «естественность» свободы в смысле ее наличия у людей до общественного состояния, Бентам понимает свободу человека как отсутствие внешнего принуждения. Значимость проблемы свободы Бентам объясняет, с одной стороны, наличием различия между публичной и частной жизнью человека, с другой – ценностью свободы с точки зрения доставляемого ею удовольствия. Однако ограничивающий ее закон необходим и оправдан, поскольку обеспечивает порядок и надлежащее управление, а тем самым отвечает личным интересам граждан. Наиболее детально понятие «естественных прав» как якобы присущих людям еще до их общественного состояния, критикуется им в работе «Анархические заблуждения».

Согласно Бентаму, право создается законом, а закон, являясь выражением воли правителя, уже предполагает правление и общежитие. Бентам считает, что понятие «естественное право» двусмысленно и даже вредно, поскольку оно упраздняет позитивное право и насаждает анархию. Согласно естественному праву, никакие закрепленные права не предшествуют правлению, текст естественного договора отсутствует, тем самым при отсутствии текстов естественного закона и отрицании позитивного закона, право как система норм упраздняется вообще. С этой позиции теория общественного договора, предполагающая наличие у индивидов прав, которые отчуждаются при его заключении, лишена исторических оснований и вредна, поскольку в социальной практике правление устанавливается либо как результат исторически сложившихся обстоятельств, либо посредством силового захвата власти.

Большинство анархических движений и все революции были вдохновлены идеями естественного права, согласно которым любая интерпретация своих предполагаемых субъективных прав, поддержанная силой и оружием, может привести интерпретаторов на трон. По мнению Бентама, права могут быть только конкретными, они должны существовать, если они полезны для общества, и упраздняться в случае их бесполезности. Бентам отвергает и другие, на его взгляд абстрактные понятия («отношение», «власть», «собственность», «естественная справедливость», «нравственное чувство», «истинный разум»), полагая, что соответствующие таким понятиям формы анализа нравственных и правовых проблем представляют собой скрытый догматизм, поскольку не придают им разумного смысла, а просто заменяют ими необходимое рассуждение и аргументацию.

Ученик Бентама Джон Остин (1790–1859) устраняет этику (область оценок, суждений о добре и зле) и законодательный процесс из правовой науки, оставляя юриспруденции только законы без рассмотрения процесса их принятия и оценки. В его понимании право – это приказ власти, обращенный сувереном к населению и обязательный для подчиненного под угрозой применения санкции в случае невыполнения приказа. Первостепенное значение для юриспруденции приобретает формальная логика, или «логика правовых конструкций».

Остин возглавляет первую кафедру юриспруденции в Лондонском университете, где в курсе лекций «Определение предмета юриспруденции» развивает утилитаристский тезис И. Бентама о том, что право – это «повеление суверена», снабжая его развернутым обоснованием. В опубликованном посмертно труде Остина «Лекции о юриспруденции, или философия позитивного закона» совместились методологические приемы исследования обоснованного им утилитаризма, для которого был характерным акцент на эмпирических особенностях права (право как факт). Познание права осуществляется на основе исключительно юридических критериев, обособленных от моральных оценок права, а также от его социально-политических характеристик, присущих естественно-правовой традиции. Право – это относительно определенная и легко обозреваемая совокупность правил (норм), принципов и типологических делений.

Если Бентам воспринимал право как совокупность знаков (символов), изданных или одобренных сувереном для регулирования должного поведения определенного класса лиц, находящихся под его властью, то, согласно Остину, такого суверена можно представить, в зависимости от обстоятельств, в виде не только лица, но и учреждения, которое действительно, а не формально является сувереном для подвластных в данном политическом сообществе. Источником права служит суверенная власть, причем гарантией надлежащего функционирования права и суверенной власти выступает привычка большинства к повиновению.

В конструкции Остина суверен предстает воплощением всевластного учреждения, а норма права – нормой властного принуждения, «правилом, установленным одним разумным существом, имеющим власть над другим разумным существом, для руководства им». Приказ суверена, снабженный санкцией, и есть правовая норма (норма позитивного закона). Позитивными законами в строгом смысле должны признаваться законы, предполагающие возложение обязанностей и влекущие негативные последствия для их нарушителей – в виде законного причинения вреда (лишения свободы, штрафа, конфискации и т. п.). Норма получает юридический характер только в том случае, если некто, обладающий необходимыми властными возможностями и способностями, в состоянии придать ей обязывающую силу принуждения под угрозой причинения вреда (негативных последствий) нарушителю данной нормы.

Остин не признавал естественно-правовые обоснования субъективных прав личности, оспаривая идеи своих учителей Савиньи и Гуго, под руководством которых он изучал юриспруденцию в Геттингене и Берлине. Он отрицал основные принципы исторической школы права, рассматривая право как внеисторический феномен, критикуя допущение, согласно которому, помимо реально существующего государства и связанного с ним массива законодательства, существует – и с этим надлежит считаться – некое более разумное право, обоснованное историей и культурой народа, являющее собой эталон для сопоставлений, с которым суверену надобно сверять свои повеления. Установленное государством право рассматривается Остином как право в точном смысле этого слова, отличное от всех других правил и норм, регулирующих общественные отношения, поскольку последние (религия, обычные нормы, моральные нормы, доктрины) не происходят непосредственно от суверенной власти.

Право в точном понимании этого термина характеризуется четырьмя элементами: приказом, санкцией, обязанностью исполнения и суверенностью власти. Правовая наука должна исследовать право, не оценивая его нормы с точки зрения добра и зла. Источник позитивного права – суверенная власть, соответственно, сущность права – приказ власти, адресованный населению под угрозой санкции в случае его невыполнения. Остин не признавал существование международного права, в связи с отсутствием суверенной международной власти, заявленные принципы и нормы международного права он называл «позитивной моралью».

Рассматриваемый подход содержит противоречие между рукотворным позитивным правом и естественно сложившимися в обществе отношениями: моралью, религией, торговыми обычаями, доктринами. По мнению Остина, критика права (закона) с точки зрения моральных норм, не лишает его императивных качественных свойств. Разграничивая право и мораль, он рассматривал в качестве предмета юриспруденции только позитивное право.

Остин не был сторонником расширения прав судей при толковании закона, он отрицал правотворческую роль суда, склоняясь к тому, что судебные решения становятся частью права только после признания их таковыми со стороны суверена. В этой части своих воззрений Остин был уязвим, поскольку доктрина прецедента в годы его жизни превалировала над силой статута. Пытаясь снять противоречие собственных воззрений с юридической практикой, он отмечал, что судебные решения становятся прецедентным правом как бы с молчаливого согласия суверена. Связав природу права с волей фактически правящей в обществе группы лиц или одного вождя, Остин обосновал легитимность любых законов любой власти, в последующем XX в. такой подход был использован многими авторитарными политическими режимами, правда, не на территории Англии.

Позитивистско – утилитаристские подходы к оценке права и закона способствовали развитию прагматических, инструментальных начал в английской доктрине толкования. Борьба английских позитивистов за примат закона в большой степени была обусловлена бессистемностью судебной практики, дуализмом общего права и права справедливости, препятствующих развитию стабильных принципов судебной регламентации общественных отношений. В этот период возрастает значение закона в государственном регулировании, оперативность принятия которого способствует развитию новых экономических отношений на пространствах Британской империи.

Под влиянием юридического позитивизма формируются три классических правила судебного толкования: «буквальное правило» (literal rule) – словам следует придавать их очевидный, общеупотребительный смысл, даже если результат будет выглядеть не очень разумно; «золотое правило» (golden rule) – воплощение стремления судей избегать тех толкований, которые могут привести к абсурдным выводам и решениям; «правило вреда», иногда его называют «правилом устранения вреда» (mischief rule) – каждый последующий закон должен обнаружить оплошности и недостатки предыдущего, чтобы устранить противоречия. Если же законодатель этого не сделал, то именно судья должен интерпретировать закон таким образом, чтобы исключить возможный вред нового закона, а равно устранить пробел в праве.

В год смерти Бентама в Англии начинается обширная институциональная реформа, на протяжении полувека сопровождающаяся эволюцией принципов и практик законодательной, исполнительной и судебной властей. Выборы в парламент осенью 1832 г. были проведены уже на основе нового избирательного закона. В 1833 г. изменились сроки давности в отношении споров о недвижимости (Administration of Estates Act, 1833) и правила гражданского процесса (Civil Procedure Act, 1833). В 1834 г. была реформирована система общественной помощи бедным, согласно которой обратившиеся за помощью размещались в так называемых работных домах, где их обеспечивали работой и питанием. С 1835 г. преобразовывается городское самоуправление, право голоса получили все плательщики прямых налогов, которые избирали членов городского совета (муниципалитет), избиравших, в свою очередь, городское правление (старейшин), один из членов которого становился мэром города.

Акт «О судах графств» 1846 г. (The County Courts Act, 1846) устранил пробел судопроизводства в возвращении мелких долгов и удовлетворении незначительных требований. В 1850 г. принимается первый в правовой истории человечества Акт «Об упрощении языка, используемого в Актах Парламента» (An Act for shortening the Language used in Acts of Parliament), который вместе с Актами «О толковании» 1889, 1978 гг. составил часть английской доктрины толкования. Три закона о судебном процессе по общему праву (Common Law Procedure Act, 1852; Common Law Procedure Act, 1854; Common Law Procedure Act, 1860), создание канцлерского апелляционного суда (Court of Chancery Act, 1851) реализовали стремление уравнять судебные процессы в судах общего права и канцлерских судах. Развитие законодательства, регламентирующего судебную деятельность (County Courts Act, 1857; Court of Probate Act, 1857; Court of Session Act, 1857; The Chancery Amendment Act, 1858), свидетельствовало об активном поиске оптимальной системы судопроизводства. Закономерным успехом явилась судебная реформа, проведенная с 1873 по 1875 г., результатом которой стала единая судебная система, объединившая суд лорда-канцлера и систему судов общего права.

Своевременная судебная реформа создала возможности для стабильного политического и экономического развития английского общества. Англия начинает опережать большинство стран мира по уровню промышленного производства, объему строительства новых дорог, росту количества транспортных средств и другим признакам технического прогресса. Повышение авторитета Великобритании на международной арене позволяет ей занимать доминирующее положение в производстве и сбыте промышленных товаров, обеспечивая стабильное увеличение валового дохода. Опыт управления колониальной империей способствует принятию политических решений, укрепляющих ее положение: в 1852–1853 гг. Южная Бирма присоединена к Индии, в 1858 г. Парламент принял закон о ликвидации Ост-Индской компании, Индия перешла под власть пробританского правительства. Присоединение Сингапура в 1819 г. предоставил английскому флоту возможности дальнейшего территориального развития. Победа в войне с Китаем (1840–1842) позволила разместить военную базу на острове Гонконг. По итогам Крымской войны (1853–1856) Англия получила турецкие рынки сбыта и «нейтрализацию» Черного моря.

Быстрое освоение Австралии и Канады, с учетом опыта отделения американских колоний, сопровождалось предоставлением ограниченной политической самостоятельности в рамках общего союза. Например, законы, принятые канадским парламентом, подлежали утверждению английским генерал-губернатором, граждане Канады считались подданными английской Короны. Растущая империя требовала единообразной правоприменительной доктрины, которая складывалась из многих элементов. Во вторую половину XIX в. в Англии формируются идеи и институты, ставшие прообразом современной доктрины толкования.

Глава 8 Эволюция взглядов на толкование в XX в.

Развитие общества приводит к неизбежным изменениям нормативных предписаний, успешные результаты жизнедеятельности людей способствуют генезису форм реализации прав и обязанностей. Начало XX в. было ознаменовано многими войнами (русско-японская война, итало-турецкая война, балканская война, первая мировая война), стремительным усовершенствованием техники, позже – возникновением социалистического лагеря во главе с Советской Россией, провозглашением республик (Австрия, Венгрия, Германия, Польша), появлением новых государств (Чехословакия, Югославия), образованием Лиги наций, ростом Содружества во главе с Великобританией (Commonwealth) и другими эффективными итогами человеческой деятельности. Возникали новые правовые доктрины и институты, связанные с развитием капиталистических отношений, борьбой за власть и рынки сбыта. Зарождение государств, на конституционном уровне провозгласивших своей целью построение социализма и коммунизма, разделило мир на два лагеря, которые закономерно оказались втянутыми во вторую мировую войну. Трагедии войны и опыт тоталитаризма отразились в философии права XX в., способствуя изменению научной парадигмы. Идеи справедливого распределения национальных богатств и честного отношения к отправлению правосудия дополнили утилитаристскую концепцию новым содержанием.

Философия неопозитивизма, оформившаяся на рубеже веков, пришла на смену концепции утилитаризма. Терминологические «одежды» неопозитивистской философии описал Мераб Мамардашвили: «Она называется то неопозитивизмом, то логическим или аналитическим позитивизмом; еще она называется философией языка. В последнее время ее итоговые формы, отличающиеся от первоначальной, называются неорационализмом»[243]. Философию права этого периода невозможно ассоциировать только с одной нацией или государством, особенно на европейской территории. «Неопозитивизм, родившись одновременно в Англии и Австрии, был прежде всего англосаксонской философией. Основную популярность эта философия приобрела в странах англосаксоноязычных, то есть в странах с английским и немецким языком. И затем эта философия приобрела популярность в США…»[244].

Зарождение неопозитивизма принято связывать с трудами Бертрана Рассела, Альфреда Норта Уайтхеда и деятельностью «Венского кружка», в который входили, в том числе, Мориц Шлик, Курт Гедель, Рудольф Карнап, Отто Нейрат, Карл Гемпель, Ганс Рейхенбах. Книга Рассела и Уайтхеда «Principia Mathematica» (три тома изданы в 1910–1913) повлияла на развитие идей философского рационализма в логике, в том числе – юридической логике, используемой в сфере правоприменения. Единомышленниками «Венского кружка» были англичанин Альфред Айер, американец Уиллард Ван Орман Куайн, а также британские философы австрийского происхождения Карл Раймунд Поппер и Людвиг Витгенштейн.

Людвиг Йозеф Иоганн Витгенштейн (Ludwig Josef Johann Wittgenstein, 1889–1951) родился в Вене, с девятнадцати лет жил в Англии, с более или менее длительными перерывами. С начала 1912 г. до осени 1913 г. Витгенштейн учился в Тринити-колледже в Кембридже, где сблизился с Б. Расселом, часто встречался с Дж. Э. Муром и А.Н. Уайтхедом. В 1914 г. Витгенштейн вступил добровольцем в австрийскую армию, воевал на Восточном и Южном фронтах, находился в плену у итальянской армии. На протяжении нескольких лет, в том числе в окопах и плену, он писал «Логико-философский трактат», который был впервые опубликован в 1921 г. В книге ему удалось сформулировать важные для доктрины толкования закона возможности языковых методов.

«Лингвистический поворот» в английском неопозитивизме совпадает с периодом творчества Л. Витгенштейна. Философия – это не только наука, это способ жизни человека, заключающийся в поиске и фиксации витающих в обществе закономерностей. «Все люди – философы. Даже если они не осознают, что сталкиваются с философскими проблемами, тем не менее, в любом случае у них имеются философские предрассудки. Большинство из них – теории, которые признаются как самоочевидные. Люди заимствуют их из своей духовной среды или традиции»[245], – утверждает еще один британский философ австрийского происхождения Карл Поппер. И Поппер, и Витгенштейн в своих произведениях снимали классический конфликт между британским эмпиризмом (Бэкон, Локк, Милль) и континентальным рационализмом (Декарт, Спиноза, Лейбниц), заключающийся в споре о том, что же является источником знания – эмпирическое наблюдение или разумные, отчетливые идеи.

Витгенштейн предпринял попытку создания логически безупречного языка, способного устранить двусмысленность и примирить эмпиризм с рационализмом. Именно таким языком следовало бы излагать тексты законодательных актов: «3.34. Предложение обладает существенными и случайными чертами. Случайны те черты, которые возникают благодаря особому способу конструирования пропозиционального знака. Существенны те, которые одни только делают предложение способным выражать свой смысл»[246]. Лингвистическая философия в изложении Витгенштейна приближает ее к существу доктрины толкования закона, – «вся практика философии представляется анализом, т. е. выявлением логических, семантических, синтаксических связей предложений научного знания и обыденного мышления, как они выражены в языке, а также установлением их научной осмысленности»[247]. Законы, издаваемые высшим законодательным органом государства, прецеденты, создаваемые высокими судами, правовые доктрины, устанавливающие общие и частные закономерности человеческого поведения и функционирования государства – суть совокупности научного знания юристов, воли правителей и обыденного мышления граждан (в значении разумной человеческой рассудительности). Благодаря особенностям взаимодействия английских университетских сообществ с правовым истеблишментом и гражданским обществом идеи лингвистической философии неопозитивизма получили большое распространение.

Аналитическая философия оказалась близка английским юристам, поскольку она излагала существо доктрины толкования закона: «4.112. Цель философии – логическое прояснение мыслей. Философия не теория, а деятельность. Философская работа состоит по существу из разъяснений. Результат философии – не «философские предложения», но прояснение предложений. Философия должна прояснять и строго разграничивать мысли, которые без этого являются как бы темными и расплывчатыми»[248]. Тексты статутов – суть записанные мысли законодателей, основанные на их представлениях о жизни обычных людей. Суверен на основании своей воли создает норму закона, правоприменитель, предстоящий ближе к человеку на земле, «разъясняет, проясняет, строго разграничивает предложения и мысли» законодателя. С большой долей допущения, по Витгенштейну, можно редуцировать философию права к доктрине толкования источников права, которая проясняет предложения, пропозиции и мысли. Философия, с точки зрения Витгенштейна, «не может нести никакой новой информации; она имеет дело лишь с выяснением того, что говорят наука или обыденный опыт, – таков вывод из неопозитивистского понимания предмета философии»[249].

В концепции Витгенштейна уделяется большое внимание выработке понятийного аппарата (читай – единообразию юридической терминологии), раскрытию феномена факта (что прямо связано с юридическим фактом), соотношению образа и факта (форма фиксации доказательств, оценка доказательств). Многие положения «Логико-философского трактата» способствовали формированию логико-познавательных элементов английской доктрины толкования: «1.1. Мир есть совокупность фактов, а не предметов»[250], «1.13. Факты в логическом пространстве суть мир», «2.0121. Как мы не можем мыслить вообще пространственные объекты вне пространства или временные вне времени, так мы не можем мыслить никакого объекта вне возможности его связи с другими», «2.0201. Всякое высказывание о комплексах может быть разложено на высказывание об их составных частях и на предложения, описывающие эти комплексы в целом», «2.033. Форма есть возможность структуры», «2.1. Мы создаем для себя образы фактов», «2.12. Образ есть модель действительности», «2.13. Объектам соответствуют в образе элементы этого образа», «2.131. Элементы образа замещают в образе объекты», «2.14. Образ состоит в том, что его элементы соединяются друг с другом определенным способом», «2.141. Образ есть факт», «2.1514. Отношение отображения заключается в соотнесении элементов образа и предмета», «2.16. Чтобы быть образом, факт должен иметь нечто общее с тем, что он отображает», «2.18. То, что каждый образ, какой бы формы он ни был, должен быть общим с действительностью, чтобы он вообще мог ее отображать – правильно или ложно, – есть логическая форма, т. е. форма действительности», «3.142. Только факты могут выражать смысл, класс имен этого делать не может», «3.22. Имя замещает в предложении объект», «3.262. То, что не может выражаться в знаке, выявляется при его применении. То, что скрывают знаки, показывает их применение», «3.3. Только предложение имеет смысл; только в контексте предложения имя обладает значением», «4.01. Предложение – образ действительности. Предложение – модель действительности, как мы ее себе мыслим», «4.021. Предложение есть образ действительности, потому что я знаю представленное им положение вещей, если я понимаю данное предложение. И я понимаю предложение без того, чтобы мне был объяснен его смысл», «4.03. Предложение должно в старых выражениях сообщать нам новый смысл», «4.0312. Возможность предложения основывается на принципе замещения объектов знаками», «5.6. Границы моего языка означают границы моего мира».

«Кто знает, как сложилась бы судьба философии в Великобритании и Соединенных Штатах, не будь Витгенштейна, а ведь он вообще мог бы оказаться в тени», – заметил Джон Уиздом (1904–1993), последователь Витгенштейна и основатель нового направления аналитической философии – лингвистической терапии. Уиздом подчеркнул благодатное совпадение места, времени и действия: «…в философских кругах Витгенштейн стал известен благодаря особенным обстоятельствам: сильному впечатлению, произведенному им на Бертрана Рассела, и смелой политике Кембриджского университета, открывшего ему доступ в философское сообщество»[251]. По настоящее время «Логико-философский трактат» является одним из самых читаемых и цитируемых философских произведений XX в. Концепция Витгенштейна развивалась от исследования только логического языка (в так называемый «ранний период» его творчества), до включения в аналитический метод обыденного языка, дающего более полное представление о способах коммуникации человека.

В «Философских исследованиях», опубликованных после его смерти, он продолжает развивать теорию фактов, исследуя их влияние на логику, на механизмы отражения фактов в сознании человека, на способы доказательств истинности фактов и достоверности знания о фактах. Если толковать названный предмет его исследований расширительно, то налицо близость к предмету судебной деятельности – установлению причинно-следственных связей между законом (являющимся одновременно и юридическим фактом, и правилом толкования юридических фактов) и действиями людей, результаты которых тоже имеют характер юридических фактов. Судье следует установить причинно-следственные связи между действиями как фактами (например, нарушениями правил дорожного движения), наступившими последствиями (смерть человека) и применимой нормой закона.

Витгенштейн пытается найти способы точного описания движения субъекта к достоверному знанию о факте окружающей действительности. Этим непосредственно занимается теория судебных доказательств, разрабатывающая закономерности между фактами, их отражениями в сознании, способами их фиксации для целей судопроизводства и выносимыми судьей решениями. Судья не может существовать только в царстве языка юридико-технических терминов, поскольку показания сторон, свидетелей, третьих лиц даются на обыденном языке, большая часть общества не использует язык науки и логики. Более того, человеческий язык – это изменяющаяся субстанция, некоторые слова исчезают, появляются другие, многие слова меняют свои значения. Как же оценивать юридические факты, характеризуемые обыденным языком, с точки зрения научно обоснованных, логически выверенных законодательных актов. Поскольку подавляющее большинство правил поведения, в том числе законы, инструкции, прецеденты и т. д., сформулированы научным языком, именно интерпретаторы обязаны вырабатывать способы корреляции между языком логики и обыденными языками.

Практикуемая в XX в. доктрина толкования закона находит и фиксирует взаимосвязи между научным языком законодателя и обыденным языком гражданина – участника оцениваемых правоотношений. Буквальное правило толкования (literal rule) говорит о том, что словам следует придавать их очевидный, общеупотребительный, обычный и буквальный смысл, даже если результат будет выглядеть не очень разумно. Правило буквального толкования рассматривается как основное правило из тех, что применяются при толковании законов английскими судьями. При этом цель суда состоит в том, чтобы по возможности без искажений понять изначальное намерение законодателя, которым он руководствовался при составлении текста закона. Введенное Витгенштейном понятие «языковой игры», которым он обозначал каждый упорядоченный язык, включающий систему слов и выражений, является предметом исследований по настоящее время. Многие последователи Витгенштейна разрабатывали технику анализа обыденного языка и научного языка.

Гилберт Райл (1900–1976) развивает идею единства «обыденного» и «логического» знания, выступая против их сепарации. Райл дифференцирует категории «разумности» и «интеллектуальности»: посредством разумных (intelligent) действий мы узнаем новое, знакомимся с неизвестной доселе информацией, а с помощью интеллектуальных (intellectual) операций мы подтверждаем и верифицируем информацию, которую мы уже знаем. Английское слово intelligence является омонимом, и может переводиться как «разведка», разум помогает в поиске неизвестного, он «заточен» на такую функцию, – с этим Райл связывает противопоставление разумных действий интеллектуальным действиям. «Быть разумным», по Райлу, – это не только иметь некоторые исследовательские качества, но и быть способным применить их на практике, он называет это «знанием-как» (knowinghow). «Быть интеллектуальным» – это преобразовывать полученную с помощью разума информацию в форму идей и доктрин, могущих применяться в жизни, что соответствует «знанию-что» (knowing what). Поскольку знание-как мы получаем только в практике усвоения и использования обыденного языка, именно таким путем происходит первичное восприятие всех источников права, поэтому большинство населения не преобразует свои правовые знания-как в знание-что.

Интеллектуальные исследования права осуществляются небольшим количеством профессиональных юристов, которые после получения знания-что будут применять свои знания и навыки в юридической практике по отношению к людям, воспринимающим право только на основании обыденной разумности. Заслугой Г. Райла является анализ многих лингвистических проблем, в том числе выделение четырех видов «систематически вводящих в заблуждение выражений»: квази-онтологических, квази-платонических, квази-описательных, квази-определенных фраз. Например, во многих квази-онтологических выражениях отдельной вещи или явлению приписывается предикат «бытия». Когда мы говорим «преступность существует», мы подразумевает «преступность – это социально-правовое явление, имманентное каждому обществу», а не «преступность – это объект, существующий сам по себе».

Джон Лэнгшоу Остин (John Langshaw Austin, 1911–1960) занимал сходную с Райлом позицию, отрицая значимость только теоретического познания. «Как и все лингвистические философы, Остин разрабатывает проблему обоснования «знания-как», т. е. овладения инструкцией по употреблению языка, противопоставляя это знание «знанию-что», т. е. попытке определения точного значения слова самого по себе. Знание-как носит практический характер, оно не может быть проанализировано за пределами языка. Однако это не просто описание языка. В отличие от Райла, Остин считает, что в языке существуют стабильные, а не единичные употребления понятий, что отражается в виде «всеобщего»[252]. По его мнению, слова являются инструментами, которыми следует правильно пользоваться. Люди договариваются об использовании слов в том или ином значении, с этой точки зрения главным критерием установления языковых правил является конвенционализм.

Современные нормативные акты зачастую содержат собственный понятийный аппарат, согласно которому законодатель императивно вводит специальные значения терминов в целях упрощения их толкования при применении норм. Например, «непричастность – неустановленная причастность либо установленная непричастность лица к совершению преступления»[253]. Значение слова не может быть определено вне языкового контекста, поскольку оно изменяется в зависимости от особенностей его употребления в предложения.

Дж. Л. Остин акцентирует внимание на активном концепте языка, на том, что язык – это в большей степени совокупность действий, а не значений. Использование языка помогает достигать индивидуальных и коллективных целей: «Во-первых, слова суть инструменты, которые мы используем; эти инструменты должны быть, по крайней мере, достаточно чистыми, т. е. мы должны знать, что мы имеем в виду и что нет, мы должны быть достаточно вооружены для того, чтобы не попасться в те ловушки, которые расставляет нам язык. Во-вторых, слова (кроме как в их собственном маленьком углу) не суть факты или предметы. Поэтому мы должны отнять их (to prise them off) у мира, придержать их в стороне от него, разместить их против него, дабы получить возможность осознать всю присущую им неадекватность и двусмысленность и взглянуть на мир без помех. В-третьих, и это более ясно, общий для нас мир слов воплощает собой совокупность всех тех различий, которые человек находит нужным проводить, а также связи, которые он находит нужным отмечать и накапливать с течением многих сменяющих одно другое поколение»[254].

Благодаря Витгенштейну, Райлу, Остину и многим последователям структурной лингвистики английская доктрина толкования была обогащена разветвленным инструментарием по использованию правил языка. Английская школа лингвистического анализа оказала значительное влияние на тенденции развития обыденного языка, актуализируя естественную человеческую склонность к интерпретации слов и к лаконичности словосочетаний. В XX в. лингвистическая философия становится в Англии стилем юридического мышления, при осуществлении задач толкования права она оказывается ближе к объективному уяснению смысла и содержания нормативного акта, нежели континентальные аксиологические подходы.

Проблема понимания справедливости неразрывно связана с толкованием права, общество требует от теоретической юриспруденции практических инструментариев в целях упрощения реализации своих прав. Ни одно государство, ни одна либеральная концепция не смогли выработать подходящие каждому способы реализации принципа равенства возможностей и справедливого распределения национального достояния. Обычный гражданин оказался не в состоянии повлиять на принятие государственных решений, ущемляющих его права, публичная власть в большинстве государств перешла в руки олигархических групп, которые начали отстаивать, в первую очередь, свои политические и экономические интересы.

Идея справедливости – основная в творчестве Джона Ролза (John Bordley Rawls, 1921–2002), американского философа, создавшего оригинальную концепцию справедливого социального устройства современного государства. Его фундаментальный труд – «Теория справедливости» был впервые опубликован в 1971 г., следует также отметить работы «Справедливость как честность» (1958), «Политический либерализм» (1993), «Закон народов» (1999). Предложенные Ролзом пути и способы возможного справедливого устройства общества и государства включают равенство сторон, отсутствие у них скрытых мотивов и свободу выдвижения общих для всех принципов жизнедеятельности. Цель политических институтов в государстве благосостояния состоит в том, что никто не имеет стандарт жизни ниже приемлемого уровня, все вправе получить защиту от случайностей и несчастий, например, пособие по безработице, бесплатное медицинское обслуживание. «Перераспределение дохода служит этой цели, когда в конце каждого периода могут быть идентифицированы нуждающиеся в помощи»[255]. Теория Ролза является дистрибутивной: справедливость рассматривается в контексте распределения благ, необходимых для реализации любого рационального жизненного плана; к ним относятся основные права и свободы, доход, благосостояние, возможности самореализации.

Ролз формулирует некоторые «принципы справедливости» и «предписания», связанные с «принципом правления закона». Предписания по существу схожи с принципами доктрины толкования закона: «Правление закона также подразумевает и предписание, согласно которому подобное трактуется подобным образом. Люди не могли бы регулировать свои действия с помощью правил, если бы это предписание не выполнялось. Конечно, эта идея уводит нас не слишком далеко, так как мы должны предполагать, что критерии подобия даны посредством самих юридических правил и принципов, которые используются для их интерпретации. Тем не менее, предписание, согласно которому в подобных случаях должны применяться подобные решения, значительно ограничивает свободу действия судей и других представителей власти. Это предписание заставляет их обосновывать различия, которые они проводят между людьми, с помощью указания на соответствующие юридические правила и принципы. В каждом конкретном случае, если правила очень уж трудны и нуждаются в интерпретации, оправдать произвольные решения может оказаться и нетрудным. Но с увеличением количества случаев конструировать возможные основания для пристрастных решений становится все труднее. Требование последовательности распространяется, конечно, на интерпретацию всех правил и на обоснование на всех уровнях… Это предписание работает во всех случаях беспристрастного рассмотрения (equity), т. е когда исключение должно быть сделано лишь в тех случаях, если установленное правило наталкивается на неожиданное препятствие. Но с одной оговоркой: так как четкая линия, отделяющая эти случаи-исключения, отсутствует, наступает момент, как и в случаях интерпретации, когда решающим может оказаться практически любое различие. В этих случаях срабатывает принцип авторитарного решения, и достаточным является вес прецедента или объявленного вердикта.

Предписание, согласно которому не бывает преступления без закона (nullum crimen sine lege), и подразумеваемые следствия также вытекают из правовой системы. Это предписание требует, чтобы законы были известны и целенаправленно распространялись, чтобы их смысл был точно определен, чтобы, по крайней мере, наиболее серьезным нарушениям давалось строгое толкование. Наконец, существуют такие предписания, которые определяют понятие естественной справедливости. Это директивы, предназначенные для сохранения целостности юридического процесса. Если законы – это директивы, адресованные рациональным индивидам для направления их деятельности, суды должны быть озабочены тем, чтобы применять и претворять в жизнь эти правила подходящим образом. Нужно предпринять сознательное усилие, чтобы определить, имело ли место нарушение, и применять подходящее наказание»[256].

Ролз возвращается к теории общественного договора, рассматривая его не как соглашение о взаимном подчинении (народа и правителя), заключаемое конкретными лицами, а как гипотетическую ситуацию, в которую помещают себя люди, выбирающие принципы справедливого социального устройства. Вводимая им идея «исходной позиции» демонстрирует свободный и равный выбор каждым членом общества, исходная позиция близка по смыслу с заключением сделки между людьми, где каждый человек, действуя рационально и преследуя собственный интерес, стремится к самому выгодному для себя результату. Предлагаемая Ролзом идея «покрова неведения» уравнивает граждан в их праве на нейтральный выбор. По его мнению, людям не следует знать, как именно распределены между ними «случайные с моральной точки зрения» природные таланты и социальные статусы. Ролз предпочитает, чтобы каждый выбирающий принципы справедливого социального устройства, находился за «покровом неведения» в отношении себя и общества, тогда человек, в точности не знающий, какое именно место он займет в обществе, постарается выбрать принципы, способные обеспечивать справедливые и благоприятные условия для каждого, а значит, и для него самого. «Непозволительно, чтобы лишения, вынужденно испытываемые меньшинством, перевешивались большей суммой преимуществ, которыми наслаждается большинство»[257].

Ролз предлагает рассматривать общество как «более или менее самодостаточную совокупность людей, которые в своих взаимоотношениях осознают определенные обязывающие их правила поведения и которые, по большей части, поступают согласно этим правилам[258]. Если эти правила устанавливают систему кооперации, предназначенную обеспечивать блага тем, кто следует правилам, то возможны совпадения и конфликты интересов. При совпадении интересов социальная кооперация делает возможной для всех лучшую жизнь по сравнению с той, какой она была бы, если бы каждый жил за счет собственных усилий. «Конфликт интересов выражается в том, что людям небезразлично, как большие выгоды, полученные из сотрудничества, распределяются между ними, поскольку в преследовании собственных целей они предпочитают получить больше сами и уменьшить долю, которую нужно разделить с другими»[259].

Рассуждая о классическом утилитаризме, Ролз приходит к существенным выводам: если каждый человек пытается достигнуть наибольшего блага для себя, то максимальное благополучие группы складывается из достигнутых желаний ее индивидуумов. Общество может считать рациональным для всей группы то же самое, что выгодно индивиду. Индивид определяет баланс настоящих и будущих приобретений и потерь, экстраполируя на всех остальных людей подходящий для себя набор благ. Но многие общества уже проходили этот этап монистического развития: индивид, стоящий в иерархии группы выше всех, определяет критерии правильности, справедливости и размеры необходимого для всей группы блага. Если этот индивид является сувереном, то его желания становятся законом и подчиняющиеся ему судьи обязаны интерпретировать правила так, как он этого требует. Нацистская Германия и сталинский Советский Союз уже реализовали наиболее естественный путь утилитаризма – распространение на большое количество людей принципа рационального выбора для одного человека. Пытаясь создать универсальную структуру справедливого общества, вероятно, в качестве противостояния тоталитаризму, Ролз предлагает категории «беспристрастного наблюдателя», который выполняет обобщение и систематизацию всех желаний в одну непротиворечивую систему, и «идеального законодателя», который распределяет как права и обязанности индивидуумов, так и их блага – для максимального удовлетворения желаний в условиях ограниченности благ.

По мнению Ролза, концепция формальной справедливости, правильного и беспристрастного использования публичных правил, в применении к юридической системе, становится правлением закона. В качестве примера несправедливого действия им приводится неприменение судьями и другими лицами, обладающими полномочиями, подходящего правила или его неверная интерпретация. Ролз полагает, что в этой связи плодотворнее думать не о серьезных нарушениях, примерами которых будут подкуп, коррупция или злоупотребления правовой системой с целью преследования политических врагов, но, скорее, о таких тонких искажениях, как предрассудки и предубежденность, так как они ведут к реальной дискриминации отдельных групп в юридическом процессе. Правильное (regular), беспристрастное и в этом смысле честное исполнение закона мы можем назвать “справедливость как справедливость”. Это словосочетание богаче смыслом, чем “формальная справедливость”[260].

Ролз критикует утилитаризм и пытается разработать такую теорию справедливости, которая может стать альтернативой утилитаристской мысли вообще и ее различным версиям. При этом он замечает, что «общество можно рассматривать таким образом, что наиболее рациональной концепцией справедливости станет утилитаристская»[261]. Частью современного либерализма, по его мнению, являются индивидуальные права и свободы людей, справедливость невозможна без признания автономии человеческой личности и предоставления каждому человеку права реализовать свою свободу при условии признания прав и свобод других людей. Государство призвано поддерживать справедливую структуру общества, не навязывать своим гражданам систему ценностей одного человека. Оно должно гарантировать гражданам свободу слова в целях свободного и открытого выбора своих целей и выражения взглядов. Государство обязано выступать нейтральным судьей в конфликтах и спорах индивидов, имеющих различные точки зрения, не отдавая предпочтения ни одному субъекту.

Идеи справедливости вырастали в английской традиции из права справедливости, благодаря исторически сложившимся особенностям справедливость оказалась эксплицитным принципом современного толкования закона. Судебная система Великобритании, сформировавшаяся к XX в. как независимая от политических пристрастий, выработала собственную методологию оценки справедливости применительно к судебному процессу. Позиция судьи по сей день может основываться не столько на законодательном акте, сколько на совокупности предшествующих решений вышестоящих судов по сходным правоотношениям и на принципах права справедливости.

Герберт Харт (Herbert Lionel Adolphus Hart, 1907–1992) рассматривает право как формально-логическую систему «первичных» и «вторичных» правил. Первичные правила являются законодательными установлениями, принятыми парламентом (суверенным органом), вторичные правила состоят из трех разновидностей: правил признания, правил изменения и правил вынесения судебного решения. Правила вынесения судебного решения являются частью доктрины толкования закона, судьи обязаны им следовать при толковании и применении законодательства. Правила изменения предусматривают процедуру изменения закона, правила признания определяют процесс его признания. Г. Харт отмечает, что правовая система действует эффективно только в случае реального сочетания первичных и вторичных правил. Отсутствие вторичных правил характеризует правовую систему примитивного сообщества. Там, где нет разделения юридических правил на первичные и вторичные, не существует и парламентского процесса, оказывающего содействие в их различении и обособлении.

По мнению Харта, «законы требуют интерпретации для того, чтобы применяться к конкретным случаям, и как только мифы, затемняющие природу судебного процесса, развеиваются реалистическим исследованием, становится ясно, что…открытая структура права оставляет широкое поле для творческой деятельности, которую некоторые называют законодательной. Ни в интерпретации статутов, ни прецедентов судьи не ограничены альтернативой либо слепого, произвольного выбора, либо «механического» выведения решения из правил с предопределенным значением. Очень часто в своем выборе они руководствуются той посылкой, что цель правил, которые они интерпретируют, разумна, так что правила не предназначены для того, чтобы творить несправедливость или оскорблять установившиеся моральные принципы. Решения судей, особенно в вопросах высокого конституционного значения, часто включают в себя выбор между моральными ценностями, а не только применение какого-то одного выдающегося морального принципа, ибо глупо верить в то, что, когда значение закона вызывает сомнения, мораль всегда может предложить ясный ответ. В этот момент судьи могут снова сделать выбор, не являющийся ни произвольным, ни механическим, и часто проявляют здесь характерные судебные добродетели, особая пригодность которых для принятия юридических решений объясняет, почему некоторые не испытывают охоты называть такую судебную деятельность «законодательной».

Эти добродетели таковы: беспристрастность и нейтральность в изучении альтернатив; учет интересов всех, кто будет затронут решением суда; забота о том, чтобы использовать некий приемлемый общий принцип как разумную основу для решения. Несомненно, что поскольку всегда могут быть применены несколько таких принципов, то невозможно продемонстрировать, что решение суда единственно верное: но оно может быть сделано приемлемым как разумный продукт просвещенного беспристрастного выбора. Во всем этом присутствуют «взвешивающие» и «балансирующие» черты попытки найти справедливость между соперничающими интересами. Немногие будут отрицать важность этих элементов, которые вполне могут быть названы «моральными», для того чтобы сделать решения приемлемыми: и нечеткие и меняющиеся традиции или каноны интерпретации, которые в большинстве систем правят интерпретацией, часто в достаточно неопределенной форме включают их. Но если эти факты подаются как свидетельство необходимой связи права и морали, нам следует помнить, что те же самые принципы столь же часто сопутствовали нарушению, а не соблюдению закона. Ибо – от Остина до наших дней – напоминания о том, что такие элементы должны руководить решением, исходили в основном от критиков, находивших, что судейское законотворчество часто было слепым по отношению к социальным ценностям, «автоматическим» или недостаточно обоснованным»[262].

Теоретическая конструкция Харта, доминировавшая в Великобритании в середине XX века, подверглась критике со стороны его преемника Рональда Дворкина (Ronald Dworkin, 1931–2013), заявившего позитивистам, что ни один законодатель не может позволить себе игнорировать общественные взгляды или чувство неправды, поскольку общественное мнение, каким бы ни было оно переменчивым и текучим, тем не менее, возводит границы вокруг той области, которую парламент и правительство могут «проигнорировать только теоретически». Рональд Дворкин и его израильский коллега Аарон Барак (Aharon Barak, род. 1936) черпали свои идеи из базовой концепции интерпретации Ганса Георга Гадамера (Hans-Georg Gadamer, 1900–2002), дальнейшее развитие идей которого позволило им существенно продвинуться в своих теориях.

Современные теории интерпретации выходят далеко за рамки текстов, какой бы ни был объект интерпретации, теории могут фокусироваться на действующих и желательных методах интерпретации. Центральный аспект современных теорий состоит в том, что интерпретаторы не рассматривают текст как tabula rasa, они начинают интерпретацию с точки зрения уже существующего контекстного предпонимания. Интерпретация имеет место в историческом и социальном контексте, мы не можем ожидать от тех, кто интерпретирует текст сегодня, такого же восприятия этого текста, какое было у кого-то сто лет назад. Мы неизбежно находимся под влиянием наших представлений об истории и характеризуем современный статус с точки зрения историзма. «Если я не способен к повторению первоначального понимания написанного натренированным адвокатом текста в 1908 г., то я не способен к повторению первоначального понимания текста, написанного японским художником или афро-американской женщиной – работницей завода в 2010 г. Только какие влияния оставят наиболее тяжелый отпечаток на нас, когда мы пытаемся интерпретировать ключевое значение, – это дискуссионный вопрос. Гадамер подчеркивает неизбежность традиции, и нам нужно быть очень осторожными с тем, что ведет к нему, – что бы это ни было, как бы критики ни спорили, он занимал чрезвычайно консервативную позицию»[263].

Рональд Дворкин учился в Гарвардском, затем в Оксфордском университетах, окончив который вернулся в Америку, где работал помощником судьи, занимался адвокатской деятельностью, преподавал право. С 1969 г. он возглавил кафедру юриспруденции в Оксфорде, сменив Г. Харта. В дальнейшем Дворкин получил должность профессора юриспруденции в Университетском колледже Лондона, статус королевского советника по праву и члена Британской академии наук.

Интерпретативная теория права, выдвинутая Дворкиным, отвергает правовой позитивизм. По его мнению, право состоит не только из законов, но также из так называемых «ненормативных стандартов» (non-rule standarts). Когда суд должен разрешить тяжелое дело (т. е. то, к которому невозможно применить действующий закон или прецедент), судья будет основывать свое толкование права ненормативными моральными и/или политическими стандартами, чтобы вынести устраивающее его (судью) решение. Согласно Дворкину, судебное решение всегда является интерпретацией правовой, моральной и политической структуры общества в целом, от наиболее фундаментальных конституционных законов до деталей морального долга из деликта. В каждом конкретном толковании судья оправдывает интерпретационную практику всего судебного сообщества: он чувствует потребность «сходиться» с практиками по духу, его неразрывная связь с существующим в судебном дискурсе правовым материалом определяет всю судебную доктрину общества. Поскольку каждая интерпретация обеспечивает моральное оправдание всей судебной доктрины, она должна представлять все судейское сообщество в наилучше возможном моральном свете.

В этой интенции переплетается забота судьи о себе, его заинтересованность в поддержке своей корпорации и стремление распространить свою индивидуальную (как часть корпоративной) доктрину толкования права на всю совокупность человечества. Принципы и правила, которыми он руководствуется при толковании права, будут основаны на личном представлении о наилучшем толковании сплетения политических институтов и решений его сообщества. «Судья обязан задаться вопросом, может ли его решение быть частью последовательной теории, оправдывающей все решения в этом законченном сплетении. Существует только один «правильный ответ» на каждую правовую проблему, и задача судьи заключается в том, чтобы найти его. Ответ будет «правильным» в значении его наилучшей связи с институциональной и конституционной историей права. По этой причине любой юридический анализ и правовая аргументация интерпретативны по своей сущности»[264].

Анализируя различные подходы к толкованию права, Дворкин отмечает, что концепции толкования функционируют по-разному: «интерпретативные концепции подбадривают нас размышлять и доказывать то, что некоторая практика, которую мы сконструировали, требует. Люди в боксерском мире разделяют концепцию выигрыша в раунде, хотя они зачастую не согласны с выводом о том, кто победил в отдельном раунде и о том, какое конкретное правило толкования боя должно быть использовано в определении победителя. Каждый из них понимает, что ответы на эти вопросы ведут к наилучшей интерпретации законов, конвенциональных правил и прогнозируемости ожиданий»[265].

Дворкин разъясняет, что центральные концепции политической и личной морали – концепции справедливости, свободы, равенства, демократии, правоты и неправоты, жестокости и бесчувственности – также функционируют для нас как интерпретативные концепции. Люди разделяют концепцию справедливости, несмотря на острые противоречия в вопросе о критериях идентификации несправедливости и о том, какие институты являются несправедливыми. Эти концепции требуют, чтобы люди сходились во мнении, что любая доктрина толкования в принципе и фактически является интерпретативной. Но это не значит, что они будут солидарны в совокупности принципов и правил, применяемых для целей интерпретации. Люди могут принимать концепцию как принцип, даже когда они будут не согласны с некоторыми конкретными случаями ее применения. Все известные интерпретативные теории, например, теория справедливости в уголовном процессе или теория выигрыша в боксерском раунде, – не могут описать правила справедливости или правила поединка таким образом, чтобы идентифицировать справедливость и определить чемпиона смог первый встречный. Оказывается, только знания правил процесса будет недостаточно для определения победителя по очкам в боксерском поединке или для апелляционной проверки справедливости судебного приговора. В обоих примерах требуются практические навыки судей, «наложенные» на их теоретические познания материальных и процессуальных норм.

Сторонникам конкретной доктрины толкования следует «раскапывать» ее глубокую структуру, приводить в качестве доказательств то, что люди преимущественно называют примерами. Полезная интерпретативная теория сама будет интерпретацией (которая вполне вероятно будет спорной) практики, в которой фигурируют концепция и ее автор. По мнению Дворкина, «любая доктринальная концепция права функционирует как интерпретативная концепция, по крайней мере, в комплексе существующих политических институтов. Мы разделяем свою концепцию как участники совокупности политических практик, которые требуют от нас интерпретировать эти практики с целью выяснить, как лучшим образом продолжить их, и мы используем доктринальную концепцию права для утверждения наших выводов»[266].

Дворкин видит возможность этического обоснования права, опирающегося на концепцию должного, поэтому он частично принимает принцип справедливости Ролза, критикуя абсолютизацию значения «исходной позиции» в обосновании прав и свобод человека. Дворкин отвергает категоричность подходов либералов к мотивам поведения людей: «или индивидуальные интересы – или моральность». Такой подход в правовой теории он считает ограниченным, поскольку отстаивание индивидуальных интересов может быть моральным, следует обязательно пытаться связать этику и политику. Несмотря на ожесточение современного социума, природа и характер жизни человека могут быть основаны на добре (good life), а моральное обоснование политики и права не только возможно, но и принципиально необходимо, тем более, что моральное обоснование права значительно облегчается тем, что позитивное право неизбежно включает в себя моральное содержание.

Дворкин развивает методологию интерпретативных подходов, разграничивая действие «правил» и «принципов». Правила – это преимущественно конкретные нормы, принципы же содержат в себе обобщения и интерпретации, требующие обоснования (например, справедливость, равенство). И принципы, и правила в равной степени имеют телеологическую обусловленность, но между ними существуют различия: правила всегда релятивны и подстраиваются к конкретным условиям их применения; конфликт между правилами означает необходимость исключения или отмены одного из конкурирующих правил. Принципы, даже конфликтующие, могут применяться совместно; в случае их несоответствия один из принципов доминирует, но другой вследствие этого не утрачивает своего значения.

Доктрина интерпретации позитивного права содержит единство правил и принципов, их целостное обоснование может быть достигнуто в толковании права. Каждый судья по роду своей деятельности должен включаться в общий правовой дискурс, восходить от конкретного случая к идеально значимой закономерности. Судьям как индивидуальным субъектам применения закона и официальным толкователям права вверяются весьма широкие возможности в деле сохранения непрерывности правового пространства и соединения юридической практики с правовой теорией.

Дворкин обращается к образу идеального «судьи Геркулеса», который владеет знаниями норм, правил, принципов, обладает навыками их применения в дискурсе судейского целеполагания. Такой подход философа призван возвысить значение судьи в регулировании общественной жизни. Дворкин, в отличие от Председателя Верховного суда Израиля А.Барака, считает, что существует единственно возможное «правильное» судейское решение, которое может принять «судья Геркулес», полноценно разбирающийся во всех хитросплетениях существующих законов и практик. Идеи американского правового реализма, авторитет Верховного Суда США оказали заметное влияние на теорию Дворкина, возвышающую фигуру судьи над философией права и юридической практикой. «Центральное проблемное место» судейского толкования заключается в разрешении задачи – рационально ли судебная практика соотносится с соответствующими законодательными установлениями и господствующими учениями.

Критики Дворкина обращали внимание на порочность презумпции идеального «судьи Геркулеса», очевидно, что его уровню не соответствуют судьи из плоти и крови, окруженные свитой юристов, семейными дрязгами и проблемами со здоровьем. Однако следует вспомнить об отсутствии хотя бы одного текста так называемого «общественного договора», что не исключает фундаментальности теории общественного договора, актуальности ее многовекового обсуждения и некоторого практического значения. Обращение к юридическим фикциям в философии права и юридической практике способствует всесторонности познания объекта исследования, идеальный судья как фикция позволяет актуализировать проблемы толкования закона. Применяя фикцию «судьи Геркулеса», Дворкин проводит «различие между двумя смыслами слова «статут»: оно может описывать материальную сущность конкретного типа, документ с напечатанными на нем словами, каждое слово, которое конгрессмены или члены парламента имели перед собой, когда они голосовали за принятие этого документа. Но оно может также использоваться для описания права, созданного принятием этого документа, которое может содержать намного более сложную сущность… Судьям, перед которыми лежит статут, необходимо сконструировать «настоящий» статут – изложение положений, регламентирующих законные права различных людей… Судьям нужна своего рода теория законодательства, чтобы сделать это со статутами. Это может показаться очевидным, когда слова статута страдают каким-либо семантическим дефектом, например, когда они двусмысленные или неясные. Но теория законодательства также необходима и тогда, когда слова статута, с лингвистической точки зрения, безупречны…»[267]

«Судья Геркулес» будет использовать во многом такие же приемы интерпретации и толкования статутов, которые он использует для разрешения дел по общему праву. Он рассматривает Конгресс как коллективного автора, стоящего выше всех в иерархии источников права, как автора со специальными полномочиями и обязанностями, отличными от его собственных, и он, Геркулес, видит свою собственную творческую роль в качестве одного из партнеров, который продолжает развивать заданную Конгрессом интенцию, в том направлении, которое он посчитает наилучшим.

Геркулес будет прислушиваться к своему чувству восприятия политической истории, включающей и окружающий интерпретируемый статут. Его мнение о том, как следует прочитать статут, будет, в том числе, зависеть от того, что конкретный конгрессмен сказал в процессе его обсуждения. Но он (Геркулес) в своем решении будет искать лучший ответ на политические вопросы: как глубоко следует Конгрессу считаться с общественным мнением в случаях конфликта мнений. Геркулес должен полагаться на свое собственное решение при ответе на многие вопросы, конечно, не потому что он думает, что его мнения автоматически правильные, но потому что никто не может должным образом ответить ни на какой вопрос, не полагаясь на глубочайший уровень своих убеждений.

Перед тем, как разъяснять – как судьям следует толковать статуты в условиях целостности права, Дворкин рассматривает одно возражение: «Метод Геркулеса игнорирует важный принцип, прочно укоренившийся в нашей правовой практике, согласно которому статуты должны быть прочтены независимо от того, как судьи считают возможным их улучшить. Судьи должны основывать свое мнение, в первую очередь, на том содержании, которое следует из текстов статутов, и том смысле, который принявший их законодатель имел в виду. Предположим, Геркулес посчитает, что его способ толкования выявляет, что акт будет более совершенен с точки зрения законодательства, если будет понят как не предоставляющий права судье приостанавливать почти завершенные и дорогие проекты. Но конгрессмены, принявшие этот акт, могли намереваться предоставить это полномочие судье, при этих обстоятельствах наша правовая практика, поддерживаемая демократическими принципами, настаивает, чтобы Геркулес полагался более на мнение законодателя, нежели на свое собственное, отличное мнение.

В американской юридической практике судьи постоянно обращаются к различным высказываниям конгрессменов и других законодателей, сделанным в отчетах комитета или официальных дебатах, о цели акта. Судьи говорят, что все эти высказывания, взятые вместе, формируют «законодательную историю» акта, которую они должны уважать. Мы можем, однако, выбрать две разных точки зрения на эту практику обращения к законодательной истории: одна из них – точка зрения Геркулеса, который трактует различные высказывания, формирующие законодательную историю, как политические акты, к которым его толкование статута должно подходить и их объяснить, так же как и к тексту самого статута. Другая точка зрения предполагает возражение на вышесказанное и интерпретацию этих высказываний не как событий (юридических фактов, важных самих по себе), но как свидетельства интеллектуальных состояний конкретных законодателей, представляющих позицию определенной группы лиц. Дворкин называет эту точку зрения «мнением говорящего», потому что она принимает законодательство не как вечное правило, а как временное явление или случай коммуникации. Когда из текста статута с определенностью не следует юридической нормы, и судье неясно, относительно какого из его положений законодатели не смогли договориться, но в итоге отдали свои голоса за этот статут, судья в своей интерпретации опирается на законодательную историю всей проблемы.

Геркулес понимает идею цели статута не как комбинацию замыслов частных законодателей, но как целокупное заключение, принимая интерпретационную позицию по отношению к политическим событиям, которые включены в принятый статут. «Судья Геркулес к высказыванию законодателя, сделанному в процессе принятия статута, относится как к политическому событию, а не как к свидетельству интеллектуальной позиции. Именно поэтому ему не нужны спорные подробности интеллектуальных частных позиций законодателей, и он не пытается из суммы этих позиций сложить свое мнение о статуте. История, которую судья интерпретирует, начинается еще до того, как статут принят, и продолжается до самого момента принятия судьей решения, когда ему нужно уяснить, что этот статут декларирует сейчас. Методы Геркулеса предоставляют лучшее толкование реальной судебной практики, чем теория мнения говорящего, дефекты последней могут быть излечены только путем их поэтапной трансформормации в метод Геркулеса»[268].

По Дворкину, идеальный «судья Геркулес» старается достичь не лучший реальный результат с его точки зрения, а найти лучшее обоснование законодательному событию прошлого. Он показывает часть социальной истории – истории демократически избранного законодательного органа, который принял конкретный текст в конкретных обстоятельствах, с учетом долго влияющих факторов, – и это значит, что мнение должно обосновать всю историю в целом, а не только в конце, т. е. в сегодняшнем дне. «Его толкование должно быть чутким, что означает не только его убеждения о справедливости и мудрости консервативной политики, хотя это играет важную роль, но также и его убеждения насчет идеалов политической целостности и честности, так как они специфично используются в демократическом законодательстве»[269].

Р. Дворкин обосновал существование самостоятельного интерпретативного подхода к толкованию права и закона, описал его особенности применительно к деятельности судьи. С.Н. Касаткин отмечает, что «Дворкин способствовал общему смещению акцентов в правовом теоретизировании с традиционных (в том числе для позитивизма) вопросов правопонимания на проблематику судебной деятельности и юридического решения (вопросы юридической аргументации, полномочий судьи, возможности отступления от «ясного» правила, программы действий/технологии решения в сложных делах и пр.), повышая тем самым практическую ориентированность теории»[270]. О.Б. Игнаткин делает вывод о том, что «все политикофилософские проблемы Дворкин рассматривал с точки зрения личности, вовлеченной в процесс самосозидания, а не с точки зрения общих структур»[271]. Ю.Ю. Ветютнев относит Дворкина к представителям возрожденной естественно-правовой концепции, поскольку «фактически он отстаивает именно этот подход, признающий существование определенных прав индивида вне их формального государственного закрепления»[272]. По его мнению, «в основе теории Р. Дворкина лежит стремление укрепить и возвысить статус естественных прав человека, хотя само это выражение он использует неохотно и с оговорками. Признавая их моральный характер, он в то же время приравнивает их к юридически оформленным правам, открыто декларируя тождество права и морали. Однако изучение права, если у него отсутствуют какие-либо самостоятельные качества, попросту невозможно, и поэтому Р. Дворкин во многих случаях вынужден одновременно пользоваться традиционным нормативным подходом. В результате возникает двойственный, “мерцающий” образ права, контуры которого то ненадолго обозначаются, то вновь пропадают»[273].

Джон Финнис (John Mitchell Finnis, род. 1940) – британский философ права, окончил университет в Австралии, получил степень бакалавра в Оксфордском университете и там же защитил докторскую диссертацию. Является барристером английской коллегии адвокатов Gray’s Inn, преподает право в Университетском колледже Оксфорда и в университете Нотр-Дама. В своей первой фундаментальной книге «Естественное право и естественные права» (Natural Law and Natural Rights, 1980) Финнис говорит о человеческих ценностях, или видах блага, которые могут быть обеспечены только при посредстве институтов права, и требованиях практической разумности (practical reasonableness), которым могут удовлетворять только эти институты. Цель своей книги он видит в том, чтобы «выявить эти виды блага и эти требования практической разумности и продемонстрировать, каким образом и при каких условиях такие институты оправданны и по каким причинам они могут быть (и зачастую оказываются) ущербными»[274]. Рассуждая о дескриптивной теории права, он указывает в качестве объекта исследования аналитической или социологической юриспруденции «человеческие действия, устоявшиеся порядки, обычаи, склонности людей, а также их мыслительную и речевую деятельность».

Вклад Финниса в развитие доктрины толкования заключается, в том числе, в развитии принципов практического юридического мышления. «Практическое мышление – это рассуждение о том, что (кому-либо) должно, или следует, делать. Практическая разумность – это разумность в принятии решений, усвоении убеждений, выборе и исполнении планов и вообще в действии. Практическая философия – организованная и критическая рефлексия относительно тех или иных видов блага, которые могут воплощаться в человеческой деятельности и требованиях практической разумности»[275]. Толкование закона и толкование права – это практическая деятельность по распределению вида и количества блага, а также по распределению вида и количества боли. Судья уголовной и административной юрисдикции, вынося решение о наказании, определяет конкретную меру страдания, которую нарушитель нормы должен претерпеть. Преступление предоставляет нарушителю закона преимущественное положение «перед теми, кто не дали себе воли, ограничили преследование своих собственных интересов, чтобы не нарушать закон»[276]. «Наказание исправляет нарушенную модель распределения преимуществ и невыгод во всем сообществе, лишая осужденного преступника его свободы выбора – соразмерно степени осуществления им своей свободы, своей личности в незаконном деянии. Такое лишение очень часто производится через штраф; изъятие денежных средств устраняет возможности выбора. Но лишение свободы выбора может производиться и через действительное заключение под стражу, или через лишение гражданских свобод»[277]. От судьи гражданской юрисдикции зависит характер изменений человеческого блага: ответчик может быть лишен права собственности или иных прав, у истца в результате принятого судьей решения могут восстановиться старые блага или возникнуть новые.

Финнис выделяет несколько основных видов благ: а) жизнь – «любой аспект витальности, который приводит человека в состояние, благоприятное для самодетерминации»; b) знание, точнее, – «умозрительное знание», слово со значением достижения (achievement-word), знание как старание «доискаться до истины, понять суть и правильно судить о вещах»; с) игра (ее элементы могут «входить в любую человеческую деятельность, даже в составление законодательных актов»); d) эстетический опыт (не обязательно действие самого человека, может быть элемент игры, опыт восприятия красоты прекрасной формы, опыт создания и/или активное восприятие произведения); е) общительность (дружба), «которая в самой слабой форме реализуется минимальным миром и согласием между людьми и которая, развиваясь через формы человеческой общности, наиболее сильной своей формы достигает в расцвете полного дружества»; f) практическая разумность – «быть способным применять свой собственный ум для того, чтобы эффективно разрешать (практическим рассуждением, которое выливается в действие) проблемы выбора действий и образа жизни и формирования своего характера»; g) религия – «трансцендентное начало всеобщего порядка вещей и человеческой свободы и разума»[278].

Разум в английском праве является обязательной категорией при судейском толковании, сформулированные Финнисом основные требования практической разумности способствует развитию возможностей анализа и толкования естественного права. В развитие интерпретативного подхода к толкованию закона Финнис предпринял попытку описать структуру и содержание так называемого «судейского разума», – чем должен руководствоваться правоприменитель при толковании действий субъекта с точки зрения достаточной разумности. Финнис называет мораль продуктом этих требований, а моральные принципы – производными от требований практической разумности. Совесть – это своего рода практическая разумность и обязанность следовать ей. Нижеперечисленные требования «выражают «естественно-правовой метод» выработки (морального) «естественного права» исходя из первых (до-моральных) «начал естественного закона»: 1) ясный план жизни; 2) никаких произвольных предпочтений между ценностями; 3) никаких произвольных предпочтений между людьми; 4) определенная отрешенность от всех конкретных, ограниченных проектов, которые мы строим; 5) приверженность – придя к каким-то общим убеждениям, мы не отрекаемся от них с непозволительной легкостью; 6) требование эффективности с точки зрения разума в преследовании определенных целей, которые мы для себя намечаем, и в избегании определенных видов ущерба, которые мы рассматриваем для себя как неприемлемые; 7) внимание к каждой из основных ценностей в каждом поступке; 8) требование оказывать внимание и способствовать общему благу своего сообщества; 9) требование поступать «по совести» – не делать того, чего, как мы судим, или думаем, или «чувствуем», в общем не должно делать[279].

Финнис формулирует главные признаки правового порядка, разумные принципы законодателя, пределы власти закона, приводит и анализирует принципы, которыми должен руководствоваться судья в своем толковании статутного и общего права применительно к частным вопросам, ссылаясь на самоочевидность перечня основных благ, которые могут быть реализованы всеми людьми.

Общее благо при этом складывается из «целостного ансамбля материальных и иных условий», включает в себя и сохранение определенных общественных институтов (например, института брака), моральную среду, необходимые для процветания людей. В этом смысле Финнис дает инструментальную трактовку общего блага как средства обеспечения людей конкретными «основными благами». В то же время ни одно из семи основных благ не может быть аналитически сведено к другим благам или служить средством получения других основных благ, а перечень основных благ не зависит от моральной оценки этих благ.

С его точки зрения, характерной для большинства англо-американских философов права, научные гипотезы должны подтверждаться и обосновываться реалиями практической жизни, а не ссылками на авторитеты. В предисловии к названному труду он отмечает, что «в этой книге ничто не утверждается и не отстаивается через обращение к авторитету какой-то личности или группы», «аргументы убедительны или не выдерживают критики единственно вследствие их внутренней разумности или несостоятельности».

Раскрывая содержание понятия естественного права, Финнис называет принципы практической рациональности, которые позволяют более четко сформулировать цели и средства правового регулирования, а также обосновать идею «общего блага» в политическом сообществе. Естественное право представляет собой «совокупность основных практических принципов, которые определяют основные формы человеческого процветания в качестве благ, полученных и реализованных». Тем самым естественно-правовая теория определяет перечень основных благ и направляет людей к более эффективному удовлетворению потребностей в основных благах.

Практические принципы в данном случае информируют о возможностях участия в обеспечении основных благ, а практическая рациональность позволяет определить, какие действия являются действительным участием в обеспечении одного или более основных благ. Отсюда следует, что общие моральные стандарты формулируются исходя из понимания природы практической рациональности и сущности основных благ. Однако Финнис допускает различие мнений по поводу морального обоснования человеческих действий, поскольку признает «сферу гибкости» в способах получения основных благ, допускает неясность моральных рассуждений и связанные с этим разногласия в вопросах о сложных моральных проблемах. Тем не менее, он настаивает на универсальной трактовке перечня основных благ и требований практической рациональности.

Финнис высказывает иной по отношению к классическим теориям естественного права взгляд на оценку позитивных законов с точки зрения справедливости (lex injusta non est lex). По его мнению, закон, принятый и введенный в действие надлежащей процедурой, всегда будет юридически действительным. Но в том случае, если он будет рассматриваться людьми как несправедливый, т. е. не реализующий цели на достижение общего блага в обществе, – он не будет полностью содержать в себе обязательную силу и применять его способом государственного принуждения нельзя. «Последовательность (coherence) закона требует не просто строгой логики в проектировании законодательных актов, но и судейского корпуса, правомочного и готового выходить за пределы формулировок частично совпадающих или вступающих в противоречие друг с другом (conflicting) норм, вводить частные и при необходимости совершенно новые согласования и учитывать эти согласования, когда сходные по существу случаи возникают в разное время перед разными судами. Далее, перспективность закона может быть обеспечена лишь при известной сдержанности в принятии судами новых толкований закона… Власть закона предполагает определенные процессуальные особенности, которые могут систематически обеспечиваться только благодаря институту судебной власти и ее осуществлению людьми, профессионально подготовленными и заинтересованными в том, чтобы действовать в соответствии с законом»[280].

Финнис относит принципы, которыми должен руководствоваться судья в своем толковании и применении статутного, общего и обычного права, – к принципам «второго порядка», в том смысле, что они касаются толкования и применения норм и принципов («первого порядка»), существование которых они предполагают.

Он констатирует, что законодатели незаслуженно мало внимания уделяют принципам «второго порядка» (интерпретативным), ведь эти принципы «в большинстве своем не что иное, как кристаллизации различных версий (приспособленных к своей подчиненной роли) принципов «первого порядка», которыми должна руководствоваться даже «верховная законодательная власть» в принятии нормативных актов»[281].

Финнис, являясь сторонником естественно-правового подхода, считает его совместимым с отдельными положениями правового позитивизма и некоторым несовпадением морали и права. В его концепции объединяются статуты (как источники писаных норм) и требования практической рациональности (как естественно-правовые принципы, производные от моральной протонормы). Концепцию Финниса можно рассматривать как закономерную для XX в. эволюцию идей натурализма в правовой реализм. Течения правового реализма, характерные для американской и скандинавской философии права середины века, объединяют натуралистические и позитивистские подходы. Право рассматривается как действительно существующая, осязаемая совокупность средств социального контроля, правоотношения и юридическая практика регулируются как нормами рукотворного закона, так и моральными принципами, включенными в судейскую доктрину толкования. Нормы естественного и позитивного права являются равноправными элементами судейского усмотрения, подлежат толкованию и применению с использованием принудительных институтов государства.

Лон Фуллер (Lon Luvois Fuller, 1902–1978) развивал естественно-правовые традиции, его участие в научной дискуссии с Хартом на страницах Гарвардского правового обозрения (1958) способствовало уточнению соотношения права и морали в обществе, осознающем итоги второй мировой войны. Разделяя право и мораль, Харт видел в праве систему исходящих от государства норм, без их обусловленности социальными и моральными факторами. Оценивая нацистское законодательство, он объяснял его сущность политическими причинами, которые находятся вне сферы правоведения, а коренятся в иных источниках. Цели нацизма, как и сопутствующее режиму законодательство, неприемлемы для англичан и не могли быть реализованы на их территории. Фуллер считал такую позицию опасной, предоставляющей возможность конфликта между правом и моралью, между юридической обязанностью и моральным долгом. По мнению И.Ю. Козлихина, мораль в его концепции «юридизируется», «рассуждая о морали, Фуллер далеко отходит от классических теорий естественного права»[282].

Публичная дискуссия благотворно повлияла на научных оппонентов, Харт в 1961 г. опубликовал «Принципы права», а Фуллер в 1964 г. – «Мораль права». Характеризуя его идеи, В.В. Архипов приходит к выводу о том, что, «с точки зрения Фуллера, право являет собой целеположенную деятельность, цель которой заключается в «подчинении поведения людей руководству и контролю со стороны общих норм… Цель подчинения поведения людей руководству и контролю со стороны общих норм не является результатом богословских исканий или философских рассуждений, отвлеченных от правовой науки. Она представляет собой некий общий для всех обозначенных ранее индивидуальных действий признак, который и позволяет говорить об определенном единстве, существующем между ними, что в свою очередь указывает на возможность представления всей их совокупности, рассмотренной под определенным углом зрения, как отдельного фрагмента социальной действительности. Эта цель носит, если можно так сказать, непосредственный характер, так как она выполняется уже в том, что право существует как непрестанно изменяющееся явление»[283].

Способность к толкованию норм всегда рассматривалась как деятельность, важная для управления людьми, будь это толкование религиозного текста либо налоговой инструкции. В тоталитарных режимах существуют секретные инструкции о порядке применения тех или иных обязательных положений, в нацистской Германии и сталинском Советском Союзе судьи угождали исполнительной власти, предоставляя им юридико-техническую возможность использовать любое насилие в интересах режима. В англо-американской системе права именно на судебную власть возложена публичная обязанность «предотвращения несоответствия между провозглашенным законом и его фактическим применением». По мнению Фуллера, «преимуществом такого распределения функций является то, что ответственность возлагается на практиков, устранение несоответствия подчинено общественному надзору и, кроме того, акцент делается на целостности корпуса права. Однако в любой системе, которая для защиты от беззаконного применения закона обращается исключительно к судам, имеются значительные недостатки. Такая система исправляет злоупотребления в зависимости от готовности и финансовой способности пострадавшей стороны обратиться в суд. Она оказалась относительно неэффективной в контроле за незаконным поведением со стороны полиции, причем это зло сочетается с тенденцией, сложившейся в судах низшей инстанции, считать своей миссией поддержание морального духа полиции. В тех юрисдикциях, где действует прецедентное право, можно предположить, что, хотя решения судов низшей инстанции способны уменьшить согласованность между законом и официальными действиями, она не может быть ухудшена решениями Верховного суда, так как именно он творит закон»[284].

Фуллер считает проблему толкования «наиболее тонким элементом в деле поддержания согласованности между законом и официальными действиями», по его мнению, «законность требует, чтобы судьи и другие должностные лица применяли статутное право, руководствуясь не собственной фантазией или педантичным буквализмом, а согласно принципам толкования, которые соответствуют их положению в правопорядке в целом». Фуллер указывает эти принципы: «Лучший и кратчайший из известных мне ответов датируется 1584 годом, когда судьи Суда казначейства встретились, чтобы рассмотреть сложную проблему толкования в деле Хейдона:

Первое: Каково было общее право перед созданием Акта.

Второе: В чем заключается порок или изъян, в отношении которых существовал пробел в общем праве.

Третье: Какое средство нашел и назначил Парламент для уврачевания болезни общества.

И четвертое: Истинное основание этого средства; а затем собрание всех Судей всегда должно дать такое толкование, которые подавит порок и ускорит исцеление.

К списку надо было бы добавить пятый пункт, который мог бы звучать следующим образом: “Насколько хорошо поймут предназначение Акта те, кто должен руководствоваться его словами, ибо закон не должен становиться западней для тех, кто не может знать его оснований столь же полно, как Судьи”[285].

Фуллер предостерегает общество от судейских деформаций: «Верность принятому закону зачастую отождествляется с пассивным отношением со стороны судьи, который просто принимает написанное. Если он действует “творчески”, это означает, что он выходит за рамки своего предназначения, как толкователя. Те, кто предпочитает законодательным актам прецедентное право, склонны приветствовать этот отход и ликуют, видя, что судья вроде бы делает столь много из столь малого. В отличие от этого, те, кто не доверяет судебной власти, склонны видеть в любой творческой роли отказ от принципа и стремление к личной власти. Законодательный акт не служит цели, столь же простой и легко определяемой, как, например, цель пылесоса. Общественное зло, которое он предназначен исправить, часто весьма тонко и сложно, так что даже само его существование замечают только те, кто придерживается ценностных суждений определенного рода. При всех своих тонкостях проблема толкования занимает жизненно важное, центральное место во внутренней морали права. Она, как никакая другая проблема, показывает, что сама природа задачи поддержания законности связана с сотрудничеством. Если необходимо, чтобы у толкователя сохранялось чувство полезности его миссии, законодательный орган не должен возлагать на него бессмысленных задач. В свою очередь, чтобы выполнить свои обязанности, разработчик законопроекта должен быть способен предугадывать рациональные и относительно устойчивые модели толкования. Эта взаимная зависимость пронизывает весь правопорядок, хотя и не всегда очевидным образом»[286].

Руперт Кросс (Rupert Cross, 1912–1980) – английский теоретик и практик, автор монографий «Прецедент в английском праве», «Толкование статутов», «Теория доказательств», «Очерк доказательственного права», «Английская система назначения наказаний», «Введение в уголовное право». В работе «Прецедент в английском праве» Кросс исследует механизм формирования и функционирования прецедентного права, книга переведена на многие языки, включена в учебные программы. Его труд «Толкование статутов» (Statutory Interpretation, первое издание – 1976) является фундаментальным исследованием сформировавшейся во второй половине XX в. доктрины толкования закона. Каждый человек в той или иной мере является интерпретатором права вообще и конкретных законов в частности. Все люди, не являющиеся судьями, при рассмотрении их собственного дела будут убеждать судью в своей правоте. Независимо от их слов и аргументов, решение судьи будет связано с тем, как другие суды ранее поступали в подобных ситуациях, или поступили бы в данной ситуации. На протяжении судебной деятельности существует допущение, что слово «толкование» является лишь выражением для пользования статутами в случае споров о значении слов. В действительности, оно содержит возможность разных интеллектуальных и процессуальных явлений, которые, конечно, могут быть описаны как «толкование», но имеют существенные различия: это интерпретация словосочетаний с неясными значениями; вызывающее сомнения описание ситуаций, действий и фактов; процесс применения слов с бесспорными значениями к оспоримым фактам и т. д. Многие из этих феноменов Кросс предпочитает относить не к толкованию статута, а к сфере его применения, дифференцируя эти категории.

Процесс толкования начинается задолго до суда, сопровождается различными консультантами и советчиками, в том числе правовыми адвокатами. Клиент, обратившийся за профессиональным толкованием, не может быть полностью уверен в том, является ли правильной точка зрения адвоката, следует ли исполнять его советы. В этом смысле адвокат осуществляет интерпретацию относящихся к делу положений статута, поскольку клиент может не понимать характер действия закона на свою юридическую проблему даже после его прочтения. Будет ли правильным называть этот процесс уже «толкованием», если да, то, скорее всего, толкование закона начинается уже на кухне, и в этом смысле все люди могут считать себя в той или иной степени специалистами по толкованию статутов.

Характеризуя толкование закона в строгом значении судебной деятельности, Кросс обосновывает отграничение толкования от судебного правотворчества. На первый взгляд процесс выявления смысла в уже существующем тексте статута представляется отличным от внесения в него изменений, но существует устойчивое мнение, согласно которому судья, осуществляя толкование, меняет закон. «В «строгом» толковании судья приписывает законодателю ту волю, которую он имел в момент создания акта (по мнению судьи), в «свободном» толковании судья приписывает законодателю волю, которую тот не имел вовсе, но которая (по мнению судьи) была упущена законодателем только по случайности: эта предполагаемая воля законодателя настолько очевидна, что если бы конкретный случай, требующий толкования, был перед лицом законодателя, он бы учел это своей волей, – и судья действует, исходя из того, будто бы законодатель это учел… В любом деле таким образом истолковать статут означает изменить его: «толкование» становится своего рода эвфемизмом слову «изменение». Чтобы расширить старое право, фактически создается новое право. Чтобы уточнить старое право, мы pro tanto уничтожаем его”[287].

По мнению Кросса, обязательность толкования обусловлена противоречивостью правил и коллизией принципов, сам процесс этой деятельности связан с многоликой творческой работой хороших юристов, обладающих множеством разносторонних талантов. Толкование статутов – не тот предмет, который может быть замкнут в узкие правила. Критикуя судейскую нерешительность и излишнюю компромиссность, Кросс полагает, что «суды являются слишком робкими, когда сталкиваются с очевидной ошибкой или пробелом в праве, их подход – слишком консервативный для воздействия на социальные изменения, суды толкуют статуты слишком узко без достаточного внимания к цели законодателя»[288].

Фрэнсис Беннион (Francis Bennion, род. 1923) – английский ученый, автор текстов нескольких законов, в том числе конституций Ганы и Пакистана. Его учение о толковании закона содержит структурные параметры законотворчества: подготовительные (процессуальная законность, своевременность, понятность, дискуссионность, приемлемость, краткость) и операционные (правовая эффективность, определенность, понятность, правовая совместимость). В ставшей классической для студентов права работе «Толкование законов» он обосновывает совокупность принципов, правил, лингвистических максим толкования. Беннион выделяет несколько типов законодательных определений (statutory definitions): разъясняющие (clarifying), маркирующие (labelling), референциальные (referential), исключающие (exclusionary), расширяющие (enlarging), исчерпывающие (comprehensive).

Разъясняющие дефиниции раскрывают значение общеупотребительного слова или фразы, точно указывая, какие компоненты включены в его значение в рамках данного акта. Их основная функция – избежать сомнений. Маркирующие дефиниции предполагают использование законодателем термина в качестве маркировки для обозначения определенного понятия. Вместо того, чтобы повторять описание того или иного понятия в тексте всего акта, законодатель использует маркирующий термин. О референциальных дефиницях можно говорить в том случае, если значение термина уже определено существующим статутом или иным источником права, исключающие дефиниции – это такие дефиниции, которые лишают термин определённых компонентов значения, в общем и целом ему присущих. Так, Беннион приводит пример с Актом «О приютах для животных» 1963 г. (Animal Boarding Establishments Act, 1963), где лишь в конце текста закона сказано, что под животными (animals) понимаются только кошки и собаки (cats and dogs). Расширяющие дефиниции добавляют к значению термина какой-либо компонент, исчерпывающие дефиниции предусматривают полное определение значения слова с указанием всех его элементов[289].

Объем настоящего исследования не позволяет более подробно погружаться в анализ идей теоретиков и практиков XX в., чьи работы повлияли на формирование современной английской доктрины толкования закона. Помимо изложенных авторов, следует назвать Джозефа Раза (Joseph Raz), Майкла Зандера (Michael Zander), Найджела Симмондса (Nigel Simmonds), Андрея Мармора (Andrei Marmor), Энтони Даффа (Anthony Duff), которые развивали теоретические и практические аспекты толкования закона в Англии.

В XX в. произошло переосмысление идей позитивизма и натурализма, в результате стремительных цивилизационных изменений сблизились идеологические позиции, в разнообразных понятийных соотношениях возникли научные течения, интегрирующие обновленные подходы к праву. Влияние американского и скандинавского правового реализма способствовало концентрации внимания практиков на фактах права и выработке моральных критериев судейского усмотрения. Эти тенденции наложились на развитие юридической техники, юсгенную детализацию человеческой деятельности, широкое распространение абсентеизма, дальнейшее отделение публичной власти от населения.

Позитивисты уже не отстаивают идею полного отделения права от морали, подчеркивая, однако, что законы, оспариваемые индивидуумами или группами индивидуумов, не перестают быть законами – важнейшими источниками права. Исторические особенности развития английского права, реальная политическая конкуренция, существенное значение прецедента и доктрины, плюрализм мнений в философии права, сформировавшаяся доктрина толкования закона существенно повлияли на характер правопонимания: английское право и в XXI в. не отождествляется с законом.

Глава 9 Доктрина толкования в правовой системе

Парадигма толкования закона, существующая в английской правовой традиции, отражена в российской юридической литературе недостаточно. Не предпринята попытка сведения в единую структуру всех инструментов, используемых при толковании статутов. Некоторые работы по рассматриваемой теме содержат концептуальные и методологические несоответствия английским аналогам, что подчас приводит к искаженным представлениям о корпусе правил толкования.

В целях преодоления терминологической и структурной разноголосицы нами предложена структура доктрины толкования, состоящая из семи элементов: правила, презумпции, лингвистические максимы, законы, прецеденты, вспомогательные средства, подходы. Важная роль при формировании структуры доктрины толкования отводилась лингвистической корректности и анализу возможностей имплементации феноменов общего права в российскую правовую действительность. Английская доктрина толкования закона, сформировавшаяся на принципах исторической преемственности судебной практики и законодательства, делает возможным свободу судейского усмотрения от команды исполнительной власти. Выработанные в английском праве подходы к толкованию имеют несомненное гносеологическое значение для российской теории права.

Включенность в доктрину толкования таких элементов как законы и прецеденты вызывает необходимость выявить соотношение доктрины как комплекса научных идей, нормативных предписаний и практических подходов (правоприменительной доктрины) с доктриной как источником права. К источникам английского права относят прецеденты, законодательные акты, обычаи, доктрины. Под правовой доктриной в строгом значении подразумеваются труды юристов, описывающие закономерности правоприменительной деятельности. Список авторов, чьи труды относят к источникам права, является исчерпывающим, но после Ранульфа Гленвилла (Ranulf de Glanvill, 1112–1190), Генри Брактона (Henry Bracton, 1210–1268), Эдварда Кока (Edward Coke, 1552–1634), Тимоти Литльтона (Timothy Littleton, 1608–1679), Мэтью Хейла (Matthew Hale, 1609–1676), Вильяма Хоукинса (William Hawkins, 1673–1746), Майкла Фостера (Michael Foster, 1689–1763), Вильяма Блэкстоун (William Blackstone, 1723–1780), Эдварда Иста (Edward Hyde East, 1764–1847) формирование доктрин не прекратилось, значение компетентных мнений ученых продолжало возрастать. Статуты и прецеденты составляли значительную часть взглядов вышеперечисленных авторов. Например, доктрина прецедента, помимо научно-практических высказываний и логических конструкций, содержит обширный корпус прецедентных решений, связанных с интерпретацией статутов.

Формируясь, доктрина толкования закона катализировала принятие нормативных актов, определяющих единообразный понятийный аппарат, содержащих регламентацию процессов интерпретации и толкования. Акты о толковании законов 1850, 1889, 1978 гг. составляют законодательную основу доктрины толкования. В английской науке вряд ли можно обнаружить правовую доктрину, не основанную на статутах и не подтвержденную судебными прецедентами.

Используемые в российском праве концепции и доктрины долгое время не требовали доказательств их практической пригодности. Да и как можно подтвердить, например, состоятельность концепции постепенного «отмирания» государства и права, идеи уничтожения преступности как явления, доктрины построения коммунизма, концепции «единства партии, правительства и народа». Установившийся в советский период разрыв между академической юридической наукой и практикой применения норм можно рассматривать как особенность российского правопорядка. Известная политизированность советского юридического образования сформировала у правоприменителей пренебрежительное отношение к общетеоретическим научно-правовым исследованиям. В настоящей работе предпринимается попытка гармонизации научных представлений, нормативных положений и юридической практики.

Понимание правоприменительной доктрины в английском праве имеет существенную особенность: если в российской правовой науке принято считать, что доктрина – это мнения компетентных ученых, то английская доктрина может существовать только в условиях практического подтверждения выявленных наукой закономерностей. Английская правовая наука в силу исторических и политических причин более приближена к ежедневной юриспруденции, поэтому под правоприменительной доктриной понимается совокупность теоретических представлений, подтвержденных юридической практикой. В английское понимание правовой доктрины принято включать деятельностный аспект, доктрина не ограничивается только мнениями ученых, факт ее существования, содержание и структура требуют подтверждения, в первую очередь, судебными решениями. Правоприменительная доктрина может возникнуть на основе нормативного акта, но чаще всего именно доктрины формируют направления законодательных инициатив, побуждая парламент к легитимации уже сложившихся правил и презумпций. Нормативные акты становятся частью правоприменительной доктрины, «удачные» статуты, к которым можно отнести Акты «Об интерпретации», способствуют развитию и совершенствованию способов регулирования человеческих отношений по поводу прав и обязанностей.

В последующих семи главах описываются инструменты толкования, применяемые для интерпретации законодательных актов. При анализе английской доктрины толкования закона допустимо исходить из того, что право есть совокупность его источников. Право включает в себя результаты и способы воспроизводства правовой реальности. В таком дискурсе толкование права будет деятельностью по уяснению смысла и содержания как классических источников (статут, прецедент), так и (не всеми признаваемых) юридических доктрин, моральных принципов, политических целей и т. д. Возражения по поводу «политических целей» как источника права опровергаются современной теорией и практикой законодательствования: через статуты реализуется законодательная программа политической партии, контролирующей высший законодательный и исполнительный органы публичной власти. Законодательная программа есть часть общего комплекса политических задач любой современной партии.

В середине XX в. одна из европейских партий, руководствуясь своими «политическими целями», избрала лидером Адольфа Гитлера (Adolf Hitler, 1889–1945), затем, легитимировав свои представления о законе и праве, в течение нескольких лет успешно (с точки зрения реализации политических и экономических целей) распространила свое правопонимание на большой круг лиц и государств. Другая политическая партия общемирового масштаба на протяжении десятилетий одобряла лидерство Иосифа Сталина (1879–1953), определившего каноны нормативных систем и принципы толкования закона для многих государств. Обе политические партии, построенные на монистических принципах, руководили своими могущественными тоталитарными государствами, используя характерные особенности населения, готового принимать и репродуцировать предложенный правопорядок.

Авторитаризм как в мягких, так и в жестких формах основывается на единой доктрине официального толкования закона, отвергающей конкуренцию в сфере интерпретации воли правящего режима. Отсутствие конкуренции идей и доктрин в сфере толкования закона становится фундаментом для уничтожения политической соревновательности, что непосредственно отражается на экономическом состоянии большинства населения. Поддержание жизнеспособности авторитарных государств в конце XX в. осуществлялось преимущественно за счет эксплуатации внутренних ресурсов и завладения дополнительными источниками в ослабевших государствах.

Борьба правовых идей способствует защищенности гражданского большинства от узурпации политической власти. Англоамериканская правовая традиция содержит в себе критическое отношение к сиюминутной воле суверена: принятие статута парламентом (группой лиц, удерживающей исполнительную и законодательную власть) в случае его несоответствия общим принципам естественного права, разуму, судебной практике, – не приводит к безусловному применению возможно неправового закона судьями и дальнейшему принудительному исполнению судебного решения репрессивными институтами.

Благодаря английской доктрине судебного толкования закона гражданское общество в некоторых государствах может считать себя более защищенным от группы политиков, реализующих в статутах свои частные интересы. Развитие идей взаимосвязи права и справедливости, культивирование философской отстраненности судейского права от исполнительной власти оказывают влияние на особенности толкования закона. Естественно-правовым подходом судейского усмотрения компенсируется эксклюзивный позитивизм современного технократического законодательствования. Инструменты, содержащиеся в доктрине толкования закона, позволяют обществу посредством судебной системы реализовывать идеи правопорядка и блага для максимального количества людей.

Наиболее общим и распространенным в теории толкования стало понятие канона (canon) толкования, часто встречающееся при описании методов и способов интерпретации закона. К «канонам толкования статутов» (canons of statutory construction/ interpretation)[290] в узком значении принято относить правила толкования (rules of interpretation), презумпции (presumptions) и правила языка (rules of language). Перечень и описание трех классических правил толкования (буквальное правило, золотое правило, правило вреда) воспринимаются исследователями и практиками вполне единообразно, равно как и категория презумпции толкования.

Количество применяемых презумпций, их наименования и содержание не совпадают, но большинство из них имеют черты общих закономерностей: презумпция против изменения общего права, презумпция против возложения ответственности при отсутствии вины, презумпция против лишения лица уже существующего у него права и др.

Правила языка черпают истоки из римского права, они сформулированы на латинском языке, по-разному именуются (лингвистические максимы, максимы языка и т. д.), но их строгие формулировки сохраняются во всех источниках: ejusdem generis (of the same kinds, class, or nature), expressio unius est exclusio alterius (the express mention of one thing excludes all others), noscitur a sociis (a word is known by the company it keeps) и т. д.

В отличие от узкого значения, в широком смысле канонами толкования именуют все средства и методы, применяемые для интерпретации статутов. Законы об интерпретации (interpretation acts) закономерно являются частью доктрины толкования, равно как и прецеденты, содержащие обязательные правила интерпретации статутов применительно к аналогичным правоотношениям. Выделение вспомогательных средств как самостоятельного элемента доктрины толкования обусловлено их прикладным значением и единым мнением большинства исследователей. Подходы к толкованию (interpretative approach) как формы судейского усмотрения эволюционируют от утилитаристского буквального подхода, совпадающего с буквальным правилом толкования, до бихевиористского интерпретативного подхода, доминирующего в XXI в. Следует обратить внимание на то, что подходы к толкованию в конце XX в. практически включили в себя и заместили все классические каноны толкования. Сложность восприятия современных английских подходов к толкованию статутов обусловлена особенностями российского судопроизводства, характеризующегося опосредованной зависимостью судей от исполнительной власти при беспрекословном соблюдении ими детализированных указаний вышестоящих судов.

В практике английского судопроизводства процесс толкования законов регламентирован совокупностью специальных правил, презумпций, лингвистических максим, законов, прецедентов, вспомогательных средств, имеющих большое значение для судей. При этом не существует единого нормативного акта или прецедента, содержащего все каноны судебного толкования, но применяемая доктрина вполне единообразна. Помимо методологии нахождения смысла и содержания правовой нормы, значение доктрины толкования заключается в установлении пределов судейского усмотрения, в рамках которых судьи могут делать все то, что они сочтут нужным в предложенных обстоятельствах. Свобода судейского усмотрения корреспондирует с ответственностью судьи и его представлениями об исторической значимости своих действий. Если решение судьи становится прецедентом, оно приобретает иное качество и распространяется не только на конкретный рассмотренный случай, но на неопределенное множество аналогичных правовых ситуаций.

Глава 10 Правила толкования

Общеизвестные правила толкования были выработаны на протяжении многовековой судебной практики и уже не применяются в классическом виде, поскольку на их основе сформировались более современные судебные подходы. Тем не менее, научная и учебная литература описывает эти правила, относя их к канонам толкования статутов.

Правило буквального толкования (literal rule) окончательно сформировалось в начале XIX в.[291] Следуя этому правилу суды должны придавать словам их очевидный, буквальный смысл даже в том случае, если результат будет выглядеть не очень разумно. Эта идея была явно выражена Лордом Эшером: «Если слова акта ясны, то вы должны следовать им, даже если это приведет к явному абсурду. Суд не вправе задаваться вопросом о возможной абсурдности законодательного положения» [292]. Несмотря на обширную критику этого правила, оно являлось самым распространенным на протяжении более века[293], основанный на этом правиле буквальный подход практикуется и поныне, благодаря чему было преодолено большое количество юридических коллизий[294]. Тем не менее, многие исследователи критикуют это правило и основанный на нем судейский подход, например, Майкл Зандер считает его излишне механистическим, оторванным от реалий общеупотребительного языка. По его мнению, заявление о том, что слова имеют чистое, буквальное значение, является ложной предпосылкой, даже квалифицированные общепризнанные словари обычно придают каждому слову несколько значений. Буквальный подход неприменим к большинству слов, образующих в зависимости от контекста совершенно разные понятия. «Теория чистого значения» (the plain-meaning theory) может быть применена за пределами суда, но в судебном споре каждая из сторон вправе настаивать на том, что именно ее толкование демонстрирует очевидный смысл интерпретируемого слова и, соответственно, юридического правила[295].

Придание словам их очевидного и буквального смысла происходит на стадии составления законопроекта. Для того, чтобы в дальнейшем судья без искажений понял изначальное намерение законодателя, при составлении текстов законов парламент должен употреблять слова в их общепринятом смысле, а если слову придается какое-то специальное (иное по сравнению с общеупотребительным) значение, то об этом должно быть прямо указано в законе. Правило буквального толкования рассматривается как основное правило из тех, что применяются при толковании законов английскими судьями. При этом цель любого суда состоит в том, чтобы по возможности без искажений понять изначальное намерение законодателя[296], которым он руководствовался при составлении текста закона. В то же время, не всегда верный способ толкования статута состоит в строгом соблюдении законодательного языка. Суд призван решать, каково было истинное значение статута, и в дальнейшем толковать его с целью сохранения очевидных законодательных намерений[297]. Для уточнения буквального смысла слова или термина, используемого в тексте законодательного акта, судьям надлежит обращаться к толковым словарям, а также к тем разделам законов, в которых специально определяются соответствующие термины и понятия. Например, в приложении к Акту «Об интерпретации» 1978 г. содержатся термины и понятия, значение которых считаются установленными для всех статутов английского парламента.

Стремление английского общества к ясности и последовательности способствовало развитию указанного правила, а также выработке таких форм управления государством, при которых законодательный орган формируется из людей, способных принимать законы, не содержащие неясностей, законы, словам которых можно придавать их обычное, нормальное значение. Проблема некомпетентных законодательных формулировок, ставящих при их буквальном применении в затруднительное положение судебные органы, с точки зрения этого правила, не может быть разрешена в контексте общих принципов справедливости. В дискурсе буквального подхода считается, что единственно возможный выход из такого положения – это внесение изменений и дополнений в соответствующий закон[298].

Золотое правило (golden rule) иногда считают модификацией буквального правила, поскольку его возникновение связано с использованием «буквального подхода» и попытками судей избегать тех толкований, которые могут привести к абсурдным выводам и решениям. Существуют два взгляда на то, как широко может применяться золотое правило. Согласно первому, так называемому «узкому подходу», правило применяется в случае, если слова имеют более одного значения, и тогда можно сделать рациональный выбор среди этих значений. Второй подход, «широкий», заключается в том, что если слова текста имеют только одно значение, но это значение может привести к противоречивой ситуации, то суд применяет золотое правило и интерпретирует по-своему слова законодательного акта для того, чтобы избежать тех толкований, которые могут привести к абсурдным выводам. При понимании золотого правила в рамках узкого подхода, когда слова имеют более одного значения, в толковании должно быть использовано менее абсурдное из них. Правило становится противоречивым и требует дополнительного исследования, если применяется широкий подход – в этом случае абсурдности можно избежать, используя доктрину толкования целиком[299].

Известное высказывание Джорджа Бернарда Шоу: «Золотое правило заключается в том, что не существует золотых правил» (The golden rule is that there are no golden rules) цитируется многими английским юристами, критикующими «золотое правило» за право судьи наделять собственными смыслами тексты законодателя. Следует отметить, что в широком значении золотое правило толкования применяется реже, судьи предпочитают не брать на себя бремя переформулирования неудачных законодательных положений. Трудность такого применения обусловлена также тем, что золотое правило при широкой трактовке вступает в конфликт с правилом буквального толкования. Часто судьи вынуждены прибегать к золотому правилу, когда закон не содержит неясных слов и выражений, но, согласно использованной в статуте структуре словосочетаний и предложений, они имеют несколько разных значений, применение которых приводит к разным результатам. В таких случаях судьи призваны ориентироваться на практикуемую доктрину толкования, позволяющую вынести обоснованное и справедливое решение, в буквальном смысле не соответствующее текстуальному предписанию закона.

Когда закон допускает две или более буквальные интерпретации, суд должен применить ту, которая приводит к наименее непоследовательному и абсурдному результату. Это применение золотого правила не противоречит буквальному правилу, поскольку последнее не может быть применено в случае двусмысленности. Например, ст. 57 Акта «О преступлениях против личности» 1861 г. гласит, что тот, кто, находясь в браке, сочетается браком с любым другим лицом при жизни первого мужа или жены, виновен в двоебрачии. Слова «сочетаться браком» могут иметь альтернативные значения. Они могут истолковываться как «вступать в действительный брак» или «пройти через брачный обряд». Так как первое значение могло бы привести к абсурдному результату, то следует применить второе[300].

Золотое правило толкования обоснованно считается разновидностью (модификацией или даже производной от) буквального правила[301], поскольку оно рассчитано на случаи, когда в тексте закона используются слова и выражения, которые могут пониматься по-разному. Данное правило применяется судами в основном в узком смысле, то есть для определения допустимых пределов буквального толкования, что позволяет избежать абсурдности принимаемых судом решений. В широком же смысле правило используется тогда, когда начинают доминировать цели правовой политики, а не задачи формального следования предписаниям текста закона. Например, широкая трактовка золотого правила позволила в практике английских судов закрепиться известному принципу, согласно которому требования правовой политики исключают возможность для убийцы стать наследником по закону, если жертвой убийцы является лицо, не оставившее завещания.

Правило вреда (mischief rule) предоставляет судье большую свободу действий, чем два предыдущих правила. Иногда его переводят на русский язык как «правило исключения вреда», что более точно соответствует предназначению. Принято использовать определение этого правила из дела Хейдона (1584)[302], в котором сформулированы четыре вопроса, требующих ответа суда перед толкованием нормативного акта: 1) каково было общее право до того, как создавался этот законодательный акт; 2) в чем заключалось зло и недостаток, которые не были урегулированы общим правом; 3) какое правовое средство нашел и предписал парламент для исправления этого негативного состояния; 4) в чем причина выбора предложенного правового средства и каков его действительный смысл.

Идея правила заключается в том, что каждый последующий закон должен обнаруживать погрешности и недостатки предыдущего в целях устранения имеющихся противоречий. В деле Хейдона было сформулировано правило устранения вреда и определены критерии

его применения: судья должен таким образом интерпретировать закон, чтобы устранить вред и причины его появления в соответствии с реальными намерениями законодателя. Если законодатель не справился со своей задачей, то именно судья должен примерить такое толкование закона, которое позволит ему устранить вред.

Это правило наглядно иллюстрирует дело Смита против Хагхеса (1960), в котором суд осуществил толкование норм Акта «Об уличных нарушениях» 1959 г.: «…будет нарушением для проститутки слоняться или приставать на улице или в публичном месте с целью проституции». Суд рассмотрел возражения шести разных женщин против обвинения. В каждом случае женщины находились не на улице: одна стояла на балконе, другие – за окнами комнат, расположенных на нижнем этаже. Окна были полуоткрыты или закрыты. В каждом случае женщины привлекали внимание мужчин, зазывая их голосом или постукиванием по стеклу. Они оспаривали свою вину, так как в буквальном смысле они не были на улице или в публичном месте. Суд принял решение об их виновности, и лорд Паркер при этом заявил: «Со своей стороны я подхожу к делу с вопросом, какую же цель преследует этот закон. Все знают, что этот закон был нацелен на то, чтобы очистить улицы, дать возможность свободно находиться на улицах без приставаний проституток (common prostitutes). Если рассматривать это дело в данном контексте, то не имеет значения, пристает ли проститутка на улице или стоит в дверях, или на балконе, или у окна – закрытого, открытого или наполовину открытого»[303].

Правило вреда применяется для устранения двусмысленностей в делах, где невозможно применить ни буквальное, ни золотое правила. Например, понятие «одинокая женщина» применительно к делам об установлении отцовства не обязательно означает незамужнюю женщину, но чаще всего – женщину, у которой нет мужа, который бы содержал ее, поскольку имеющийся муж не желает содержать ее и этого ребенка. Именно такое толкование дается, поскольку «вред», против которого направлен закон, заключается в том, что женщина, родившая (незаконнорожденного) ребенка, не может получить средства на его содержание (например, в случае оспаривания отцовства).

Для того чтобы определить «вред», в целях исправления которого был принят закон, судья может обратиться к преамбуле закона, к его заголовкам и внешним источникам, таким, как доклады королевских комиссий или комитетов по реформе права, которые дадут представление о состоянии права перед принятием этого закона[304]. Правило Хейдона связано с целевым подходом в толковании законов, оно чаще всего рассматривается как «последнее» правило толкования, после которого суд вынужден переходить к другим средствам толкования[305].

Согласно правилу устранения вреда, в случае обнаружения какой-либо неясности текста или отдельных слов в законодательном акте суды имели право обратиться к праву, действовавшему до принятия закона. Несомненно, при прохождении билля через парламентскую процедуру, было учтено уже существующее в этой области законодательство, и, вероятно, парламент намеревался использовать термины в тех значениях, которые уже были им приданы[306]. Это позволяло судьям обнаружить, какое зло хотел устранить законодатель и уяснить структуру нормативной аргументации законодателя. Таким образом, при толковании положений консолидированного акта суд мог обратиться к предыдущим (отмененным) актам, чтобы установить, в какой степени изменение текста повлекло изменение значения термина. Однако после нескольких судебных решений[307] возобладало мнение, что подобная практика уничтожала смысл консолидации, цель которой – заменить несколько схожих по предмету регулирования актов одним общим. В настоящее указанное правило применяется лишь в усеченном виде, суд больше не может использовать отмененные статуты при толковании консолидированного акта[308].

Глава 11 Презумпции толкования

Правовые презумпции можно рассматривать как договоренности между людьми о символическом значении факта/отсутствия факта, действия/бездействия, совокупности фактов и действий. Без единообразного понимания правовых символов упорядоченное функционирование общества невозможно. Предсказуемость реакции других людей на действия субъекта является условием социальной стабильности, которая может быть обеспечена упорядоченным применением презумпций. Непредсказуемые действия публичной власти свидетельствуют об неправовых началах: законодательные акты на «потребу дня» влекут за собой судебные решения, легитимирующие исполнительные произволы. Правовое пространство государства, наполненное знаками возможного и должного (субъективных прав и обязанностей), требует от каждого подчиненного государству субъекта интерпретационных усилий для корректного соотношения личностной нормативной системы с требованиями общества и государства.

Смысловое наполнение знаков в восприятии субъектов изменяется с течением времени, проявляя диалектические закономерности отрицания предшествующих состояний и перехода количественных изменений в качественные. Знаки, имеющие правовое значение, могут изменять смысловое содержание, в зависимости от договоренности людей. Судебное решение рассматривается как многосторонняя, многоуровневая конвенция, на основании которой люди презюмируют смысловое наполнение юридических знаков. «Знак – это материально выраженная замена предметов, явлений, понятий в процессе обмена информацией в коллективе. Следовательно, основной признак знака – способность реализовывать функцию замещения».[309] Презумпция как замена спора о предметах, явлениях и понятиях выступает способом регулирования общественных отношений. Presumptio (лат.) – предположение о наличии или отсутствии оговоренных фактов, причинно-следственных связей и закономерностей. В основе презумпций лежит предшествующий социальный опыт, многократно проверенное практикой знание.

Презумпции относят как к источнику права, так и к инструментарию толкования источника права. Несомненно, презумпция как правовой институт обладает свойствами источника права, имея схожие черты с принципами права (например, ignorantia legis neminem excusat – незнание закона никого не извиняет) и текстуальные отражения в законодательных актах (например, презумпция ответственности собственника источника повышенной опасности, презумпция невиновности). В английской правовой доктрине презумпции, наряду с правилами толкования и лингвистическими максимами, относят к канонам судебного толкования[310].

Принято считать, что презумпции дополняют правила толкования законов, но при этом они имеют не меньшую силу, чем сами правила. И правила и презумпции равны по своему значению, хотя в разные исторические периоды приоритет отдавался то одним, то другим. Презумпции в различных источниках английского права формулируются неодинаково, иногда дублируют друг друга, но в целом их применение способствует единообразному толкованию правовых закономерностей. Например, Ф. Беннион выделил пятнадцать презумпций толкования:

необходимо следовать буквальному смыслу закона;

необходимо следовать намерению парламента;

закон не следует толковать таким образом, чтобы породить нелепость;

закону не будет дано ретроспективное действие;

лицо не будет поставлено в опасное положение из-за двусмысленности закона;

прецедентное право будет отменено, только если это четко изложено в законе (презумпция против неоправданного изменения общего права);

положение закона не будет толковаться таким образом, что в результате оно окажется недействительным;

нет преступления без вины (nullum crimen sine culpa);

никто не получит выгоду из совершенного им правонарушения (commodum ex injuria sua non habere debet);

нельзя ограничить юрисдикцию судов;

законы о налогах следует толковать ограниченно;

консолидированные законы не изменяют право;

закон не распространяется на Корону;

закон должен согласовываться с международным правом;

закон не действует вне национальной территории[311].

Некоторые из указанных презумпций (консолидированные законы не изменяют право, законодательный акт по умолчанию необязателен для Короны) исчерпали свое значение и в настоящее время не соответствуют правовой действительности, другие (отсутствие преступления без вины) получили закрепление в нормативных актах. Принято считать, что презумпции дополняют правила толкования законов, но при этом они имеют не меньшую силу, чем сами правила. И правила, и презумпции равны по своему значению, хотя в разные исторические периоды приоритет отдавался то одним, то другим. Вместе с лингвистическими максимами правила и презумпции составляют каноны толкования в узком значении. Выбор правила толкования, презумпции и максимы зависит от усмотрения судьи, и всякий раз сложно предугадать, какой прием толкования будет использован по данному делу, а, следовательно, как будет интерпретирован закон и каким окажется принятое судом решение.

Презумпция против произвола и злоупотребления властью. Презумпция предусматривает, что суды, толкуя законодательные акты, должны учитывать, как законное наделение соответствующих органов властью обязывает к осуществлению этой юрисдикции беспристрастно и бескорыстно. Во всех случаях толкования закона суд, принимая решение, должен убедиться в разумности принимаемых мер и предсказуемости действий, последующих за судебным решением. Исключения из этого требования допускаются лишь в военное время.

Презумпция против изменения в общем праве. Говорят, что в этой презумпции находит выражение зависть английских судей по отношению к законодателям[312]. Эта презумпция направлена на предотвращение внесения неожиданных и нежелательных для судебной системы законодательных изменений в фундаментальные принципы и нормы общего права. Если закон прямо не изменяет право, то можно предположить, что парламент не намеревался делать этого[313].

Королевская власть не ограничивается каким-либо законом, если закон прямо об этом не говорит. Эта презумпция является одним из немногих сохранившихся прерогатив королевской власти. Правило распространяется на служащих и представителей короны, кроме тех, кто занят в национализированных предприятиях. Статуты, затрагивающие права и обязанности по общему праву, могут ограничить королевскую власть, если только это в них прямо предусмотрено. Эта презумпция в условиях развития современного законодательства по пути уничтожения королевских привилегий и иммунитетов защищает монархию как форму правления.

Презумпция против сужения юрисдикции суда. Если закон вводит новые процессуальные правила рассмотрения некоторых категорий дел, то эти новации рассматриваются судами лишь как дополнительные возможности, полагая, что новая форма действует параллельно со старым процессуальным порядком.

Презумпция против лишения лица уже принадлежащих ему прав. При отсутствии ясно выраженного правила суды не могут толковать статут как имеющий целью лишить лицо прав, которыми оно обладало до того, как статут вступил в силу. Эта презумпция рассматривается во взаимосвязи с презумпцией против запрета ретроспективного действия правовых норм, согласно которой норма, ограничивающая право, не имеет обратной силы. Законы, которыми предусматривается ограничение субъективных прав, судам надлежит толковать, насколько это возможно, с точки зрения уважения к ограничиваемым правам. Суды обязаны исходить из предположения, что парламент, какие бы законы он ни принимал, никогда не намеревается лишать кого-либо уже принадлежащего ему права, по крайней мере, без соответствующей компенсации.

Положения, относящиеся к уголовному праву, толкуются особенно ограничительно. Эта презумпция актуализирует специальные значения уголовных правоотношений, проявляющиеся в недопустимости расширительной интерпретации обязанностей субъектов, диспозиций норм закона, элементов состава преступления. По существу она направлена на борьбу с правовым нигилизмом в уголовном праве и уголовном процессе.

Все сомнения толкуются в пользу обвиняемого. Если закон, предусматривающий уголовную ответственность, содержит неясные слова или формулировки, все сомнения должны быть истолкованы в пользу обвиняемого. Принципы английского права требуют, чтобы суды воздерживались от одобрения необоснованного и неразумного ограничения государством свобод его граждан даже в том случае, если это делается под благовидным предлогом борьбы с преступностью. Эта презумпция завоевана многовековой борьбой гражданского общества против авторитарных тенденций публичной власти. Каждый считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда. Обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность, невиновность презюмируется без достаточной доказанности вины. Обязанность формирования комплекса доказательств события и состава преступления, а также степени виновности в нем конкретного субъекта возложена на сторону обвинения.

Презумпция зависимости публичной власти от мнения большинства населения. Права гражданского общества выражать свое мнение о деятельности конкретных субъектов публичной власти, эффективности ее институтов, разумности и справедливости политики правящего кабинета не могут быть ограничены. Большинство населения имеет реальные возможности повлиять на ближайшее будущее государства посредством публичной критики действующей власти. Выборные процедуры в палату общин парламента должны быть организованы таким образом, чтобы ни одна из политических партий не имела предустановленных гарантий своей победы на выборах. Презумпция обязывает судей толковать права подданных на выражение своего мнения, исходя из примата интересов всего населения над интересами одного чиновника или одной политической партии.

Поскольку подавляющее большинство населения любого государства не читает тексты законов, презумпции становятся одним из руководящих правовых инструментов человека, наряду с моральными нормами и принципами. Общества, управляемые не только законами, но и иными правовыми средствами, менее подвержены императивным манипуляциям со стороны публичной власти. Перемещение презумпций из доктрины толкования в нормы закона на платформе позитивизма выхолащивает из них функцию сохранения стабильности правоотношений, исключает естественно-правовую договоренность людей о значениях и смыслах, делая невозможным прогноз правовых последствий. Реализация прерогативы государства на официальное толкование закона при отсутствии прецедента и научно-практической доктрины толкования превращает законодательство в инструмент подавления. Диктаторами значений и смыслов правового дискурса становятся субъекты публичной власти, нормоприменители, в том числе судьи, исполняющие прямые команды суверена. Неудивительно, что в таких условиях общественный интерес к правовой жизни утрачивается, а протестные настроения растут.

В общем праве презумпции преимущественно используются как инструмент толкования, нежели как норма права; на стадии толкования закона в английском праве презумпции имеют равное значение с правилами толкования и лексическими максимами.

Глава 12 Лингвистические максимы толкования

Лингвистические максимы в различных источниках именуются по-разному: правила языка, максимы, языковые каноны и т. д., но они бесспорно относятся к канонам толкования закона, наряду с правилами и презумпциями. В устоявшейся классификации канонов толкования лингвистические максимы, как правило, перечисляются после правил толкования и презумпций, однако некоторые исследователи, подчеркивая их значение, рассматривают до презумпций, либо вместе с презумпциями. Например, Йен МакЛауд (Ian McLeod), позиционируя максимы (он их называет правилами языка) в качестве базовых принципов толкования, относит их к «вторичным принципам толкования статутов» (secondary principles of statutory interpretation).[314] Майкл Зандер объединяет лингвистические максимы с презумпциями, рассматривая их в общем качестве «презумпций и зависимых принципов толкования» (presumptions and subordinate principles of interpretation)[315]. Фрэнсис Бэкон описал двадцать пять «максим права» (the maxims of the law)[316], Герберт Брум, собравший в одном издании двести четырнадцать лингвистических максим, называл их «максимами», «максимами права», «юридическими максимами»[317].

Лингвистические максимы по настоящее время не утратили своего регулирующего значения в процессах интерпретации и толкования, хотя в частом практическом применении находится лишь их небольшая часть. Стабильность латинских формулировок свидетельствует о неизменности их содержания со времен римской империи, когда латинский язык являлся государственным языком на территории Англии. К наиболее распространенным принято относить три нижеследующие максимы:

Noscitur a sociis. Слова должны рассматриваться в контексте словосочетания, предложения либо всей текстуальной единицы. Следует обращать внимание на другие слова в этом разделе или других разделах закона, а также оценивать рассматриваемое правоотношение с точки зрения других однородных законов. Отдельное слово подчас имеет не то значение, которое оно приобретает в контексте описания правила и/или рассматриваемого правоотношения. Из этой максимы следует также, что статут должен быть прочитан от начала и до конца, каждую статью следует интерпретировать в тесной связи с другими статьями. Например, в деле Inland Revenue Commissioners v Frere (1965)[318] применяемая норма закона распространялась на «проценты, рентные платежи или другие ежегодные выплаты» (interest, annuities or other annual interest). Обычное использование термина «проценты» в его стандартном понимании подразумевает, в том числе, ежедневные, ежемесячные и ежегодные проценты. Однако в контексте всего словосочетания, с учетом обобщающего понятия «другие ежегодные выплаты» суд применил толкование «процентов» только как «ежегодных процентов».

Ejusdem generis. При толковании закона надлежит «следовать роду»: там, где есть перечисление частных понятий (два и более), которые сопровождаются общим понятием, каждое частное понятие должно подпадать под одно и то же родовое понятие. Содержание родового понятия должно толковаться, исходя из того рода, к которому принадлежат частные понятия. В деле Powell v Kempton Park Racecourse Co. (1899)[319] обвиняемому вменялось нарушение ст. 1 Акта «О пари» 1853 г., согласно которому запрещено содержать «дом, контору, комнату или какое-либо другое место для заключения пари» (house, office, room or other place for betting) с находящимися там лицами. Привлеченным к ответственности субъектом было организовано заключение пари непосредственно в так называемом «Кольце Таттерсалла» (Tattersall's ring), находящемся на открытом воздухе. Суду при толковании нормы закона следовало определить, можно ли рассматривать «Tattersall's ring» в качестве «какого-либо другого места», где также запрещено заключение пари. Суд решил, что слова «дом, контора, комната» принадлежат родовому понятию «внутреннее помещение», а поскольку при толковании закона надлежит «следовать роду», то «другие места», относящиеся к запрету, также должны являться внутренними помещениями. Поскольку «Tattersall's ring» находился на улице, обвиняемый был оправдан.

Expressio unius exclusio alterius. Упоминание одной вещи исключает другие. Там, где есть перечень частных понятий (список слов), который не сопровождается общими родовыми понятиями (словами), закон применяется только к этим частным понятиям (предметам списка). В деле Tempest v Kilner (1846)[320] суду предстояло определить, распространяется ли на продажу ценных бумаг Акт «О мошенничестве» 1677 г. (Statut of Frauds, 1677), согласно которому договор о продаже «вещей, оборудования и товаров» (goods, wares and merchandise) на сумму более десяти фунтов стерлингов должен быть засвидетельствован в письменной форме. Судом было установлено, что в тексте закона перечень понятий «вещи, оборудования и товары» не сопровождался какими-либо родовыми понятиями, а ценные бумаги, незаконная продажа которых инкриминировалась обвиняемому, не входила в этот перечень. В результате толкования суд установил, что продажа ценных бумаг не регулируется толкуемым законом, в связи с этим обвиняемый был оправдан. Примененная в этом деле лингвистическая максима совпала с презумпцией особо ограничительного толкования закона к уголовным правоотношениям. Несмотря на активное развитие в Англии середины XIX в. рынка ценных бумаг и вполне предсказуемые нарушения их оборота, судьи предпочитали руководствоваться принципом «разрешено все, что не запрещено», способствуя развитию свободной торговли.

Следующие максимы получили дальнейшее развитие в Соединенных Штатах Америки:

In pari materia. В аналогичном случае. Когда закон неоднозначен, его смысл может быть определен во взаимосвязи с другими законами, регулирующими сходные правоотношения. Настоящая максима относится к законам, которые были приняты в разное время, но регулируют схожие предметы и объекты, согласно ей такие законы должны толковаться с учетом друг друга. Эта максима способствует однородности и предсказуемости толкования законов, объединенных общей целью и предметом регулирования[321].

Reddendo singula singulis. Относится только к последнему. Максима вводит правило, согласно которому, если в тексте нормативного акта список понятий завершается фразой, уточняющим словом или словосочетанием, то эти дополнения относятся только к последнему понятию. Например, предложение в законе, предусматривающем определенные полномочия для «пожарных, полицейских и докторов в больнице», означает, что пожарные и полицейские имеют эти полномочия независимо от их места нахождения, а доктора – только «в больнице».

Generalia specialibus non derogant. Общее не умаляет определенное. Эта максима, применяемая к толкованию актов парламента, заключается в том, что общий акт не может быть истолкован, как аннулирующий предыдущий специальный акт, если в нем нет конкретного указания на такое действие. Последующий акт, затрагивающий темы в общих чертах и явно не противоречащий положениям предшествующего специального акта, нельзя рассматривать, как акт, направленный на большую конкретизацию норм ранее изданного акта. Эта максима подчеркивает, что в сегодняшние рассуждения законодателя, обращенные к имеющим историю деталям предмета и затрагивающие их только в общих чертах, не была включена интенция рассмотреть этот предмет более глубоко, нежели это было сделано в предшествующем акте. В том случае, если новых акт намерен подробно пересмотреть регламентацию правоотношений и изменить норму, придав словам и предложениям иное значение, это должно быть специально оговорено в новом статуте. «Теперь, если что-либо может быть определенным, так это то, что если в более позднем законе и есть общие слова, способные к разумному и практичному применению, без расширения их на предметы, связанные с более ранним законодательством, Вы не должны считать, что более раннее законодательство может быть косвенно аннулировано, изменено или умалено просто силой таких общих слов, без каких-либо доказательств особого намерения сделать так»[322]. Это означает, что, если более поздний закон и более ранний закон потенциально – но не обязательно – в конфликте, суды примут чтение, которое не приводит к подразумеваемой отмене более раннего статута. Законодательные установления обычно должны быть явными, если они намереваются аннулировать более ранний закон[323].

Ambiguitas verborum latens verification suppletur; nam quod ex facto oritur ambiguum verification facti tollitur. Явная двусмысленность устраняется проверкой текста нормы закона, двусмысленность, возникающая при доказательстве с использованием внешнего факта, может быть устранена обоснованиями, касающимися доказательств этого факта. Ambiguitas patens – латинский термин, используемый для обозначения явной двусмысленности, наличествующей в законе[324]. Ambiguitas lateens – скрытая двусмысленность, проявляющаяся, как правило, с представлением внешних доказательств. Если скрытая двусмысленность может быть исправлена внешними доказательствами, то явная двусмысленность не может быть устранена внешними доказательствами. Скрытая двусмысленность слов устраняется проверкой дела; двусмысленность, являющаяся результатом внешнего факта, устраняется проверкой этого факта[325].

Авторитетные сборники лингвистических максим общего права, издаваемые с конца XIX в., содержат более чем пятьсот подробно описанных максим со ссылками на судебные решения, многие из которых носят прецедентный характер.

Глава 13 Законы об интерпретации[326]

Как известно, всякое правовое положение, действующее в государстве, хотя бы оно непосредственно и не вытекало из самого народа, а из государственной власти, непременно коренится в прошлой истории этого народа[327]. В Англии судебная деятельность государства достигла значительного развития задолго до расширения его административной деятельности, так что, когда административное вмешательство стало развиваться, оно столкнулось с хорошо организованными судебными учреждениями, ревниво охраняющими свои права [328]. Историю английского статутного законодательства можно начинать с издания Magna Carta[329] в 1225[330]году во время правления Генриха III[331]. С тех пор объем статутного законодательства вырос настолько, что в английской правовой системе встал вопрос систематизации статутного регулирования.

Процесс консолидации законодательства начался в Великобритании еще в XV в., первым консолидирующим актом парламента принято считать Акт «О рабочих» 1562 г.[332] В дальнейшем во многие статуты включались разделы, посвященные интерпретации терминов и положений, в них содержащихся. Акты «Об интерпретации» 1850, 1889, 1978 гг., являющиеся частью доктрины толкования закона, – результат многовековой деятельности по консолидации законодательства, сопровождающейся повышением требовательности к единообразию структуры статутов, осознанием необходимости унификации терминологии, используемой законодателем.

Акты «Об интерпретации» устанавливают, что все термины во всех статутах должны интерпретироваться предписанным образом, если иное прямо не установлено в их текстах. Статуты содержат определения многих понятий и терминов, которые используются в других законодательных актах. Их положения должны применяться при толковании законов, если, конечно, в них эти термины или слова употребляются. Например, в приложении к Акту «Об интерпретации» 1978 г. в Перечне 1 секции 5 (Interpretation Act, 1978, Schedule 1, section 5) «ассоциированное государство» определяется как территория, сохраняющая статус ассоциации с Соединенным Королевством в соответствии с Актом «О Западных Индиях» 1967 г. (West Indies Act, 1967).

При издании статутов законодатель презюмирует существование общего права[333], именно поэтому парламент дал судам лишь ограниченное руководство по толкованию статутов, оставив суду право самостоятельно выбирать подход к толкованию того или иного положения[334]. Таким образом, суды, несмотря на свой независимый статус, подчиняются нормам толкования, установленным законодателем. В то же время деятельность судов по толкованию остается исключительным полномочием судей, так как является исполнением судебной прерогативы государства и, следовательно, только судебной функцией[335].

Особую важность Акты об интерпретации представляют как источник буквального толкования, раскрывающий значения отдельных терминов, содержащихся в Перечнях 1 и 2 к Акту. При этом, используя правила буквального толкования, можно с убежденностью определить надлежащее значение термина. Акты об интерпретации представляют форму официального толкования закона, их нормы являются обязательными для всех субъектов интерпретационной и правоприменительной деятельности, в том числе, для судов. В то же время в английском праве существует принцип, согласно которому никто и ничто не может ограничивать компетенцию суда, даже закон. Исходя из этого, суд вправе проигнорировать законодательное положение, которое будет рассмотрено им как ущемляющее право суда[336]. Несмотря на то, что Акты об интерпретации содержат только основные принципы толкования и значения используемых законодателем терминов, именно законодательная унификация позволяет избежать споров, связанных с использованием основных принципов и терминов.

К середине XIX в. законодательство Великобритании стало столь многообразно и запутанно, что перестало в полной мере отвечать требованиям оперативного реагирования на возникающие ситуации и адекватно регулировать укрепившиеся правовые институты. Это можно объяснить как сложностью осуществления контроля за общим правом, так и трудностями управления Британской Империей, колониальные владения которой к этому моменту уже составляли 6500 тыс. кв. км с населением 145 млн. человек[337]. В ходе избирательной реформы были приняты статуты, модернизировавшие концепцию муниципального управления, наделив муниципалитеты правом местного нормотворчества[338]. Интенсивное развитие промышленности и торговли в Англии между 1848 и 1866 гг.[339] требовало законодательной реформы.

Важным этапом в правовой реформе стала деятельность по консолидации законодательства и унификации терминологии, в результате которой был принят Акт «Об упрощении языка, используемого в Актах Парламента от 10 июня 1850 г…» (An Act for shortening the Language used in Acts of Parliament [10th June 1850])[340]. Этот статут известен также как Акт Лорда Брухема (Lord Brougham’s Act)[341], в настоящем исследовании он именуется как Акт «Об интерпретации» 1850 г., что соответствует его назначению и подчеркивает связь с Актами «Об интерпретации» 1889, 1978 гг., либо как Акт «Об упрощении языка» 1850 г. Закон стал пробой пера в исследовании возможности и необходимости законодательно регламентировать процедуру толкования. Следует отметить, что в последующем Акте «Об интерпретации» 1889 г. словосочетание «упрощение языка» использовалось в качестве синонима слову «интерпретация» и сопровождалось термином «толкование».

В Акте «Об интерпретации» 1850 г. можно увидеть лишь наброски структуры, свойственной современным актам парламента Соединенного Королевства: в нем содержится всего 8 статей, отсутствует деление по главам или разделам, что свидетельствует о недостаточной степени разработанности предмета регулирования. Небольшой объем является, скорее всего, результатом соглашения, достигнутого после жесткого противостояния в парламенте сторонников и противников статутного толкования. Парламентские записи сохранили для нас вышеназванные дебаты в качестве заметки о том, что парламентарии провели за слушанием акта несколько часов, что для такого объема нормативного материала составляет достаточно длительное время.

С точки зрения законодательной техники в Акте можно выделить преамбулу, характерную для парламентских актов Соединенного Королевства, содержащую полное наименование акта, дату принятия (в данном случае указывается дата королевского одобрения, а не дата окончательного одобрения Парламента), ссылку на орган, принявший акт. Вступительная статья не выделена отдельно от обычных статей, что нехарактерно для современного английского законодателя, который выводит вступительные статьи за рамки основного текста.

Акт 1850 г., как и все статуты британского парламента, имеет так называемые «заметки на полях», упрощающие для читателя поиск необходимой нормы, – на полях записывается краткое содержание статьи. Отсутствие приложений к Акту, вероятно, обусловлено тем, что в нем не содержится отменяющих или заменяющих положений, наличие которых повлекло бы за собой указание на отмененные или замененные нормы.

В Акте была впервые разработана применяемая в настоящее время система разделения законодательства на секции[342], имеющая большое значение для последующего развития законодательной техники. Акт ввел и иные положения, ставшие впоследствии правилами для интерпретации статутов. Например, было установлено, что мужской род включает женский род[343] (таким образом конституируя, что можно обозначать род лишь как «он» вместо «он или она», если иное специально не оговорено). Эта новация, несмотря на то, что еще долгое время контрастировала с окружающим правовым полем, оказалась половинчатой, и не была воспринята как универсальное правило в случае употребления слов с нейтральным гендерным признаком. Впоследствии высшие судебные инстанции неоднократно принимали решения о применении указанного правила к иным словам и терминам. Например, лишь в 1930 г. в деле Edwards v A.-G. Can Судебный комитет Тайного совета признал, что в категорию «лиц» входят также и женщины[344].

Основное внимание законодателя при принятии Акта было уделено не унификации терминологии, а созданию стройной статутной системы, в которой можно легко ориентироваться. Только в статье 4 содержится несколько терминов, которые законодатель стремился унифицировать: «месяц», «графство», «земля», «клятва». Актом вводятся правила о цитировании, согласно которым необходимо указывать не только год принятия и имя монарха, одобрившего статут, но также части и секции, на которые делается ссылка[345]. Устанавливаются правила о действии статута: любой статут сохраняет юридическую силу до тех пор, пока отменяющие его нормы не вступят в юридическую силу[346]. Актом была также закреплена существующая в общем праве презумпция того, что любой акт является публичным актом, если иное в нем самом специально не установлено[347]. Акт 1850 г. создал концептуальный базис для Актов 1889 и 1978 гг., его положения практически без изменений перешли в Акт 1889 г. и были в нем гармонично развиты.

Полное наименование Акта 1889 г.: «О консолидации нормативных актов, относящихся к толкованию Актов Парламента и дальнейшем упрощении языка, используемого в Актах Парламента от 30 августа 1889 г…» (An Act for consolidating enactments relating to the Construction of Acts of Parliament and for further shortening the Language used in Acts of Parliament Parliament [30th August 1889])[348]. Короткое наименование: Акт «Об интерпретации» 1889 г. (Interpretation Act, 1889)[349].

Из полного наименования следует, что указанный Акт является консолидирующим, то есть заменяет собой все предшествующие акты со схожим объектом правового регулирования, а также то, что он относится не только к интерпретации (как Акт 1850 г.), но и к толкованию, что подтверждается наличием разветвленных норм о правилах статутного толкования. Акт вызвал бурные дебаты в Парламенте, в протоколах остались записи о том, что Палата общин заседала до полуночи, но дебаты не прекращались и были перенесены на следующее утро[350]. Палата лордов отнеслась к Акту столь же бурно, досконально рассмотрев законопроект и внеся в него около ста поправок[351].

Акт содержит унифицированные определения многих понятий и терминов, используемых английским законодателем, включенных в основной текст закона. В нем также содержатся термины, специально предназначенные для Шотландии[352] и Ирландии[353]. Это позволяет говорить не только об имеющихся различиях в юридической терминологии между Англией и указанными регионами, но и о стремлении законодателя унифицировать понимание этих различий. В соответствии с положениями Акта, он должен применяться при толковании иных статутов, если в них употребляются эти специальные термины.

Рассматриваемый закон структурирован по принципу последовательного перечисления правил, без заранее определенной логической структуры – каждое следующее понятие влечет за собой другое. Такая техника до начала XX в. была характерна для английских статутов, которые всегда составлялись по аналогии с судебными решениями. В связи с такой композицией текста правила толкования статутов хаотически размещены по всему акту. Чтобы проанализировать их, необходимо исследовать содержание акта.

Акт 1889 г. состоит из преамбулы, 43 статей в трех разделах и приложения. Преамбула содержит полное наименование акта, дату его принятия и указание на принявший орган. Первый раздел регламентирует повторное введение в действие уже существующих правил (ст. ст. 1-11). Среди правил толкования в данном разделе содержатся нормы о включении множественного числа в единственное (ст. 1б), женского рода в мужской (ст. 1а), юридического лица в термин «лицо» (ст. 2). Ст. 11 содержит правила, заимствованные из Акта 1850 относительно отмены и вступления силу нормы закона.

Во втором разделе находятся новые общие правила толкования (ст. ст. 12–38). В нем унифицируются термины и правила:

– о толковании закона с целью исполнения обязанностей – акт ограничивает применение властных полномочий до пределов, установленных в самом законе (ст. 32);

– о конфликте законов при совершении правонарушения – при конфликте законов оба закона имеют равную силу в отношении правонарушителя (ст. 33);

– об изменении расстояний (ст. 34);

– о цитировании (ст. 35);

– о наделении полномочиями при вступлении акта в юридическую силу (ст. 37);

– об отмене или изменении актов (ст. 38).

В третьем разделе находятся дополнительные статьи 39–43. Раздел можно рассматривать как технический, определяющий перспективность акта (ст. 40), вводящий сокращенное наименование – Акт «Об интерпретации» 1889 г. (ст. 43), а также указывающий дату вступления акта в действие – 1 января 1890 г. (ст. 42).

В приложении содержится таблица изменений, вносимых в другие акты Парламента с введением в действие настоящего Акта.

По мнению М. Зандера Акт 1889 г. отличается от Акта 1850 г. не только юридической техникой и полнотой описания норм, но и принципиально другой направленностью именно на толкование, в то время как Акт 1850 г. был предназначен для упрощения законодательного материала[354]. Это следует как из полных наименований указанных актов, так и из того, что цель законодателя в 1850 г. заключалась лишь в упорядочивании некоторых применяемых судами канонов. В 1850 г. требовалось обеспечить единообразное применение законодательного материала, предотвращение дублирования одинаковых по смыслу норм в разных формулировках, единообразия правил комментирования статутов как судами в судебных решениях, так и Парламентом при издании новых статутов. Без Акта 1850 г. и практики его применения Акт 1889 г. не был бы возможен. Акт 1889 г. года имеет фундаментальное значение для развития доктрины толкования закона в Великобритании. Он просуществовал почти сто лет, в переработанном и преобразованном виде впоследствии был принят как Акт «Об интерпретации» 1978 г., действующий в настоящее время.

Акт 1978 г. – консолидированный статут, призванный объединить Акт 1889 г. и иное подзаконное регулирование по вопросам интерпретации[355]. Он основан на рекомендациях, составленных в отчете Правовой комиссии (Report of The Law Commission and The Scottish Law Commission). Поскольку Акт 1978 г. явился третьим по счету статутом подобного рода, а предыдущие акты к моменту его принятия перестали охватывать наиболее распространенные в законодательстве термины[356], билль был принят без ожесточенных дебатов, в проекте не было сделано ни одного изменения[357]. В процессе принятия акта он характеризовался как «чистая консолидация, отражающая существующее законодательство». Его значение заключается, в том числе, в систематизации законодательства в сфере интерпретации статутов[358].

Полное наименование Акта: «Акт, принятый с целью консолидации Акта об интерпретации 1889 г. и некоторых иных актов, относящихся к толкованию и действию Актов Парламента и других инструментов, с изменениями, дабы придать юридическую силу рекомендациям Правовой комиссии и Шотландской правовой комиссии от 20 июля 1978 г…» (An Act to consolidate the Interpretation Act 1889 and certain other enactments relating to the construction and operation of Acts of Parliament and other instruments, with amendments to give effect to recommendations of the Law Commission and the Scottish Law Commission [20th July 1978])[359]. Короткое наименование: Акт «Об интерпретации» 1978 г. (Interpretation Act, 1978)[360]. В его цели входит консолидация всех норм о толковании, содержащихся не только в перечисленных выше Актах, но и в иных актах[361]. С точки зрения объема Акт 1978 г. меньше своего предшественника, так как все термины вынесены в приложение к акту.

Акт 1978 г. состоит из преамбулы, 27 статей в шести разделах и приложения. Преамбула содержит полное наименование акта, дату принятия и наименование принявшего органа. Первый раздел регламентирует общие положения, относящиеся к введению в действие и применению законодательных норм (ст. ст. 1–4), в том числе норм, регулирующие дату вступления в силу актов парламента на территории Соединенного Королевства (ст. 4), определение статус акта как публичного или частного (ст. 3), а также возможность применения нормы закона без дополнительного указания на ее действительность (ст. 1).

Во втором разделе приведены нормы, регламентирующие интерпретацию и толкование (ст. ст. 5-11). Само название раздела «Интерпретация и толкование» (Interpretation and Construction) наглядно свидетельствует о законодательной дифференциации этих правовых феноменов в английской доктрине толкования закона. Раздел содержит базовые исторические нормы о толковании статутов, в том числе терминов, характеризующих расстояние (ст. 8), время (ст. 9), делегированное законодательство (ст. 11).

Третий раздел включает права и обязанности по закону (ст. ст. 12–14), установления, касающиеся исполнения предусмотренных законами обязанностей (ст. ст. 12–13) и создания подзаконных актов (ст. 14). В четвертом разделе находятся «отменяющие положения» (ст. ст. 15–17) – нормы, регулирующие отмену статутов целиком, либо их отдельных положений, а также определяющие характер правоотношений, связанных с отмененными законодательными установлениями. Раздел «иные положения» (ст. ст. 18–20) включает нормы, регулирующие конкуренцию актов при наступлении юридической ответственности (ст. 18), правила ссылок и цитирования (ст. ст. 19–20). В «дополнительном» разделе (ст. ст. 21–27) содержатся нормы, регулирующие применение самого Акта «Об интерпретации». Приложение состоит из двух перечней: в первом находятся унифицированные определения терминов, во втором – руководство по применению изменений, внесенных данным актом в иные акты, в том числе в акты 1850 и 1889 гг. (часть 1), а также нормы, применяющиеся к подзаконному регулированию (часть 2).

Акт 1978 г. содержит опровержимые презумпции, которым суды руководствуются лишь в том случае, если в самом интерпретируемом акте не сказано иное. Он может рассматриваться и как юридический справочник по использованию наиболее важных и употребляемых правовых терминов современного законодательства[362]. Однако не следует забывать о доктрине прецедента – фиксирование термина в статуте не делает его значение неизменяемым или неопровержимым, – суд может считать указанные термины существенными, но поступать по собственному усмотрению. Например, в деле Hutton v Esher[363] возник спор по поводу того, была ли приобретена земля при приобретении здания. Суд, руководствуясь Перечнем 1 Приложения к Акту «Об интерпретации» 1978 г., используя определение термина «земля», решил, что здание было приобретено вместе с землей. В соответствии с нормативным определением термин «земля» включает в себя строения и иные сооружения, водные объекты, любое имущество, интерес, право или сервитут в пределах указанного земельного участка.

Некоторые авторы полагают, что Акт «Об интерпретации» 1978 г. лишь видоизменил нормы Акта 1889 г., скомпоновав их таким образом, чтобы они могли соответствовать действующему английскому законодательству[364]. В английской юридической литературе Акт «Об интерпретации» 1978 г. критикуется в связи с тем, что его развитие может привести к нарушению одной из основных презумпций английского права – презумпции против изменения общего права[365]. Высказываются опасения возможности сужения подходов к толкованию закона до одного – буквального. Это, по мнению критиков, может крайне негативно отразиться на дальнейшем развитии английской правовой системы. Следует отметить, что Акт «Об интерпретации» 1978 г. не содержит в себе норм, позволяющих прийти к выводу о возможности такого преобразования Акта.

Некоторые авторы считают, что Акт «Об интерпретации» 1978 г. является вторичным источником толкования, который лишь устанавливает, что определенные термины имеют установленное значение, если противоположное не введено специальным актом (lex specialis)[366]. Такой взгляд сравнивает указанный акт с юридическим толковый словарем. В английском праве использование толкового словаря для поиска смысла специального, например, технического термина, и использование указанного акта, действительно, на первый взгляд могут не различаться. Тем не менее, Акт «О толковании» – это полноценный статут, источник позитивного права, а толковый словарь – всего лишь внешнее вспомогательное средство толкования (extrinsic aids).

Первичными источниками толкования остаются «каноны толкования» в узком значении, включающие правила толкования, презумпции и максимы, которые предопределяют применение тех или иных логических операций для поиска разумного и справедливого решения. В то же время, суд не ограничен в выборе правил толкования, что приводит, подчас, к противоположным ответам на одни и те же вопросы. Некоторые авторы рассматривают это как возможность для юристов манипулировать мнением судьи.[367]

Правовая комиссия[368], созданная с целью проведения комплексного анализа действующего законодательства, в своем отчете об интерпретации статутов[369] указала, что первоочередное значение должны иметь принципы толкования статутов. Намерения законодателя имеют только второстепенное значение, и должны приниматься в расчет лишь тогда, когда один из возможных вариантов толкования их не отражает[370].

В английской юридической технике выработалось представление о необходимом для наилучшего включения акта в судебную деятельность делении законодательного акта на три части (раздела):

1. Преамбула, которая содержит, помимо полного наименования, номер закона, дату принятия, вводную статью (некоторые исследователи считают преамбулу приложением к закону)[371]. Полное название статута является существенным для английского права, так как оно, помимо идентификации акта, позволяют суду определить круг регулируемых им правоотношений. Например, в деле Fisher v Raven (1964)[372] полное название было использовано для того, чтобы определить, какие именно должники имелись в виду в применимом Акте.

2. Основная часть, в которой содержится нормативный материал, являющийся базовым содержанием акта.

3. Приложение, где содержится любая дополнительная информация, необходимая для использования акта. Приложение может считаться частью законопроекта, а может выполнять техническую функцию. В качестве приложений могут быть приведены схемы, как, например, схема английской судебной системы является Приложением III к Акту «О судах графств» 1984 г. Приложение считается частью билля в том случае, если какая-либо статья содержит на него ссылку. Например, Приложение к Акту «Об интерпретации» 1978 г. является частью этого акта, так как ст. 5 содержит ссылку на Перечень 1, размещенный в Приложении. Последний перечень в приложении к английским статутам обычно содержит список актов, отмененных или измененных этим статутом.

Некоторые исследователи, не разделяя позицию относительно несовпадения терминов «интерпретация» и «толкование», изложенную ранее, считают, что Акты 1889 и 1978 гг. следует называть законами о толковании[373]. Представляется, что перевод юридического термина «interpretation» во взаимодействии с термином «construction» в строгом значении должен быть единообразным: интерпретация (interpretation) и толкование (construction). В то же время, акты об интерпретации не являются единственно интерпретационными[374], ими регулируются в большей степени процессы толкования, и поэтому переводы указанных статутов как «акты о толковании» или «законы о толковании» в широком значении терминов не могут рассматриваться как ошибочные.

Глава 14 Прецеденты толкования[375]

Одним из важных инструментов толкования закона в английской правовой традиции является прецедент. Его особенное положение в доктрине толкования обусловлено тем, что прецедент одновременно становится инструментом толкования закона и источником права. Под источником права в настоящем параграфе подразумевается «юридический источник», а именно конкретные формы документов, изданных в ходе установленных процедур, имеющих обязательную силу для неопределенного числа субъектов. Конкуренция между законом и прецедентом как источниками права является предметом исследования многих авторов. Эдвард Дженкс (1861–1939), заслуженный профессор Лондонского университета, полагал что в английском праве всякая норма, наделенная принудительной силой со стороны государства, имеет почти во всех случаях один из двух следующих источников, именно – решение или приговор судьи или судов, или законодательный акт. По его мнению, во многих случаях норма, вытекающая из закона, непригодна для практического применения до тех пор, пока она не пояснена судьей или судьями; таким образом, норма права может быть связана с обоими этими источниками. Но оба эти элемента легко могут быть разделены и могут получить самостоятельное толкование и применение. С исторической точки зрения судебная практика является более древним источником права[376].

Этой же точки зрения придерживаются Р. Давид и К. Жофре-Спинози, указывая, что закон, согласно традиционной английской концепции, не считается нормальной формой выражения права, а всегда является инородным телом в системе английского права. Судьи, конечно, применяют закон, но норма, которую он содержит, принимается окончательно, инкорпорируется в английское право лишь после того, как она будет неоднократно применена и истолкована судами, и в той форме, а также в той степени, какую установят суды. В Англии всегда предпочтут цитировать вместо текста закона судебные решения, применяющие этот закон. Только при наличии таких решений английский юрист будет знать, что же хотел сказать закон, так как именно в этом случае норма права предстанет в обычной для него форме судебного решения[377].

За последние десятилетия соотношение прецедента и закона в системе английского права изменилось в пользу закона, однако английская правовая действительность столкнулась с новой тенденцией – необходимостью соблюдения решений европейских судов, юрисдикция которых распространяется на все государства Европейского союза. По мнению М.Н. Марченко, суд, сохраняя свой «суверенитет» и поддерживая вместе с парламентом «баланс» между статутным и судейским (прецедентным) правом в британской правовой системе, обладает более широкими полномочиями: не только оценивать, но и толковать законодательные акты; принимать в случае их несоответствия Закону о правах человека 1998 г. или Европейской конвенции по правам человека и Протоколам к ней фактически общеобязательные решения («декларации о несовместимости»); решать вопрос о юридической состоятельности или, наоборот, о несостоятельности не только административно-правовых, как это было раньше, но и законодательных актов[378].

Прецедент – это судебное решение высшего судебного органа по конкретному делу, которое обязаны учитывать другие судьи при рассмотрении аналогичных дел в будущем. Существуют его различные дефиниции, Руперт Кросс определяет прецедент как «пример или дело, которое принимается или может быть принято в качестве образца или правила для последующих дел, либо с помощью которого может быть подтвержден или объяснен какой-либо аналогичный акт или обстоятельство»[379]. По мнению Рене Давида, «судебный прецедент – это решение по конкретному делу, являющееся обязательным для судов той же или низшей инстанции при решении аналогичных дел, либо служащее примерным образцом толкования закона, не имеющим обязательной силы»[380]. С.К. Загайнова считает прецедент «выяснением по конкретному делу и вступившим в законную силу судебным решением или сформулированным высшим судебным органом в порядке обобщения судебной практики постановлением, которое в последующем при рассмотрении аналогичных по содержанию дел должно восприниматься в качестве, хотя и своеобразного, но обязательно источника права»[381].

Большой юридический словарь определяет прецедент как «вынесенное судом по конкретному делу решение, обоснование которого становится правилом, обязательным для всех судов той же или низшей инстанции при решении аналогичного дела»[382]. Оксфордский юридический словарь рассматривает прецедент как «приговор или решение суда, отраженные в сборнике судебных решений (law report), имеющие обязательную силу в аналогичных делах»[383].

Наиболее полно отражает смысл судебного прецедента определение, данное А.В. Поляковым: «Судебный прецедент – правовой текст, представляющий собой часть судебного решения по конкретному делу, содержащую сформулированное судом правило, интерпретируемое судом как основание общезначимой и общеобязательной нормы поведения для всех, кому оно адресуется, в том числе для судов при решении аналогичных дел»[384].

А.К. Романов относит все нормы права, которые своим происхождением обязаны судебным решениям, к прецедентному праву (case law), по его мнению термин «прецедент» означает не что иное, как судебное дело, т. е. такое процессуальное производство, которое может (гражданское дело) или должно (уголовное дело) завершиться судом, либо разбирательство того или иного дела непосредственно в судебном заседании. Поэтому в принципе решения всех судов рассматриваются как прецедентное право[385]. По мнению И.Ю. Богдановской прецедентное право в широком понимании включает в себя и методы, которыми пользуются судьи при создании прецедента, и ту правовую культуру, которая является неотъемлемой частью правовой семьи «общего права»[386].

Период формирования доктрины прецедента по-разному определяется правоведами: А.К. Романов полагает, что общая доктрина судебного прецедента как обязательного источника английского права сложилась лишь во второй половине XIX в.[387] По мнению Рене Давида фактически правило прецедента, обязывающее английских судей придерживаться решений, принятых их предшественниками, прочно укоренилось только с первой половины XIX в. До этого времени также заботились об обеспечении согласованности судебной практики и при решении дел тщательно сопоставляли фактические обстоятельства, но не выдвигая при этом принципа обязательного соблюдения прецедента[388]. Следует обратить внимание на то, что доктрина судебного прецедента была неразрывно связана с процедурой составления судебных отчетов, Рональд Уолкер полагает, что современная доктрина обязательности прецедента была сформулирована только тогда, когда запись судебных отчетов сложилась в XIX в. в цельную систему[389].

Возникновение доктрины прецедента (stare decisis) Питер Арчер иллюстрирует на примере естественного вопроса судьи, столкнувшегося с вопросом права, – как был разрешен такой же вопрос, когда он возник в прошлый раз. Отсюда только один шаг к признанию того положения, что судья обязан разрешать тот или иной вопрос так, как он был разрешен раньше. Таким образом возникла доктрина судебного прецедента[390]. В ее основе лежит принцип, согласно которому суд не может отказать кому-либо в правосудии из-за отсутствия подходящего для данного случая закона. Суд обязан вынести решение и по такому делу. При этом прецедент зачастую формулируется не в одном судебном решении, а в судебной практике по его применению[391].

По мнению автора, принцип «stare decisis» утверждается со второй половины XIII в., уже Брактон провозглашал: «Если возникнут новые и неожиданные обстоятельства, а перед этим была уже аналогия, решите дело подобный же образом»[392]. На протяжении нескольких веков английскими юристами, в первую очередь судьями, осуществлялись интерпретация и систематизация нормативных актов, в результате возникла доктрина, обязательная для правоприменителей. Согласно доктрине прецедента каждый суд обязан следовать судебным решениям вышестоящих судов и своим предшествующим решениям. Палата лордов, являвшаяся до последнего времени высшей судебной инстанцией, только в 1966 г. обрела право не следовать своим предшествующим решениям. Лорд-канцлер от своего имени и имени лордов по апелляции в Палате лордов заявил по этому поводу: «…лорды признали, что слишком жесткое соблюдение прецедентов может привести в отдельных случаях к несправедливости и препятствовать должному развитию права. Они предлагают поэтому изменить свою практику и пока, считая прошлые решения палаты обязательными, отойти от предшествующих решений, когда это покажется правильным»[393].

Вильям Холдсворт (William Searle Holdsworth, 1871–1944) полагал, что «английская доктрина прецедента составляет золотую середину между чрезмерной гибкостью и чрезмерной жесткостью: она придает правовой системе необходимую жесткость, дабы сохранять устойчивую совокупность принципов, и гибкость – дабы приспосабливаться к меняющимся нуждам общества»[394]. Констатируя ослабление строгости доктрины прецедента Р. Кросс пишет: «процесс ослабления строгости stare decisis идет достаточно далеко, чтобы вызвать радикальный пересмотр английской доктрины прецедента»[395]. Тенденция на ослабление строгости прецедентной системы развивается, прежде всего, путем «либерального применения» некогда строгих исключений к stare decisis, путем создания новых исключений и путем обхода других правил. Так, по правилам отыскания ratio decidendi прецедента, в случае, если предыдущие решения дают два и более довода, суд не может обосновать свое решение одним доводом и уклониться от других. Сколько бы ни было мнений, обязательных для постановленного судом решения, все они считаются ratio.

Прецеденты обладают различной степенью обязательности: существуют прецеденты безусловно обязательные, которым должны следовать независимо от того, «что судья думает по поводу их мудрости», и прецеденты необязательные, так называемые «убеждающие» (persuasive authority), которые действительны лишь постольку, поскольку суды одобряют доводы, на которых основаны решения (приговоры). С точки зрения иерархии судов, безусловно обязательными являются решения высших судов и Палаты лордов. Во всех остальных случаях за прецедентами сохраняется лишь условно обязательная сила[396].

Старые прецеденты никогда не отменяются, они существуют одновременно с новыми, но в случае утраты актуальности постепенно перестают применяться. При этом формально считается, что прецедент никогда не теряет своей авторитетности, какое бы ни прошло время. Если суд не принимает во внимание старое решение суда, например, суда равной ему юрисдикции, то это означает, что и то и другое решение, даже противоречащие друг другу, продолжают параллельно действовать. В этом случае действует правило, согласно которому последующие судебные инстанции могут выбрать любое из конфликтующих решений. Высшие суды имеют право отклонять решения низших судов (overruling), решение, отвергнутое вышестоящим судом, утрачивает авторитет прецедента. Вышестоящий суд может отвергнуть решение нижестоящего суда как прямо, так и косвенно – если решение какого-либо суда окажется противоречащим принципам, установленным последующим или предшествующим решением вышестоящего суда, оно может считаться отвергнутым[397].

Р. Кросс обобщает некоторые исключения из принципа stare decisis, к которым прибегают суды, связанные своим прецедентом, но намеренные не следовать ему:

Палата лордов вправе изменить прецедент;

прецедент противоречит другому, более раннему прецеденту того же суда;

прецедент был косвенно отвергнут последующим решением вышестоящего суда;

прецедент был принят этим же судом per incuriam (по небрежности);

если это Апелляционный суд, предыдущее решение которого было вынесено по апелляции на промежуточный вопрос;

с прецедентом Апелляционного суда не согласился Судебный комитет Тайного совета;

полный состав уголовного отделения Апелляционного суда не связан прецедентом;

прецедент конфликтует с более ранним по времени прецедентом вышестоящего суда независимо от того факта, что первый из названных прецедентов не может быть признан принятым per in-curiam;

прецедент устарел;

предыдущее решение неясно, выходит за пределы прецедента или установленного принципа либо слишком широко сформулировано (в этих случаях обязательным является решение, а не ratio decidendi);

прецедент содержит два rationes decidendi (между ними может быть сделан выбор);

в конечном итоге прецедент был изменен законом[398].

Убеждающая сила прецедента имеет большое значение для формирования обыденного правосознания. Каждый прецедент находит свой общественный интерес и выступает исторически признанным регулятором правоотношений, адресованным не только судьям, но неопределенному кругу лиц. Каждый субъект гражданского общества принимает юридически значимые решения, участвуя в правоотношениях с большим кругом лиц, в этой деятельности он становится интерпретатором законодательных актов и судебных прецедентов. В рамках нормативной системы личности на уровне обыденного правосознания формируется оценка закона, прецедента, характера правоотношения. В этом контексте придавать судебному прецеденту только то значение, какое вытекает из его логической убедительности, и низводить его на уровень простого теоретического положения – не оправдывается ролью, которая принадлежит всякому приговору суда. Мы должны понимать, что у прецедента есть сила не только логическая, но и нравственная[399].

Каждый прецедент сочетает в себе и процессуальные и материальные свойства, тем не менее, существует разделение прецедентов на процессуальные, регулирующие судебно-процессуальную деятельность, и материальные, регламентирующие права и обязанности субъектов. Сочетаясь и повторяясь в судебных решениях, реализуясь в человеческой деятельности, материальные и процессуальные прецеденты создают устойчивую систему общего права. «Прецеденты, повторяющие существующие нормы или дающие их толкование, принято называть деклараторными. Прецеденты, восполняющие пробелы законодательства и, таким образом создающие новые нормы, считаются креативными»[400]. Деклараторный прецедент повторяет ratio decidendi уже существующего судебного решения, интерпретирует статутное законодательство и в этом значении является источником права для последующих правоотношений и их судебной оценки. «Креативный прецедент сам творит и применяет новую норму. Креативный прецедент создает новые нормы, которые только фиктивно считаются не новыми. Креативные прецеденты по отношению к существующему и действующему праву могут иметь различное значение. Они могут или только восполнять его, развивать его несовершенные положения; или же, изменяя и отменяя его, они могут вносить нововведения более существенные. Так возникает понятие прецедентов, восполняющих право (suppletory precedent), и прецедентов, отменяющихъ его (abrogative precedents)»[401].

Анализируя структуру прецедента, следует отметить, что не весь текст решения образует прецедент, обязательной частью является лишь «сердцевина» дела, аргументация, обосновывающая позицию судьи, на основе которой он выносит решение в соответствии с фактами дела. Эта часть называется ratio decidendi – основание решения, положение, или принцип, согласно которому принимается решение. По определению Р. Кросса «… «ratio decidendi» является правовой нормой, прямо или опосредованно, рассматриваемой судьей как необходимый шаг в формировании вывода, соответствующего принятым им ранее доводам, или необходимая часть его указаний присяжным»[402]. Доводы, которые, исходя из конкретных фактов дела, не являются обязательными для выводов суда по делу и не составляют прецедента, относят к числу «попутно сказанного»: obiter dictum – заявление, относящееся к вопросу, не являющемуся предметом решения. Существует два вида obiter dicta: первый – это правоположение, основанное на фактах, которые в деле не устанавливались, а если и устанавливались, то не имели существенного значения; вторым видом obiter dicta является правоположение, которое, хотя и основано на установленных по делу фактах, не составляет суть решения. Самым характерным примером может служить правовая позиция судьи, не принятая во внимание при вынесении решения. Анализ конкретных прецедентов свидетельствует о том, что неопределенность границ между обязательной и необязательной частями решения дает судьям большую свободу в рассуждения по поводу применимости или неприменимости прецедента, т. е. правового принципа, который он в себе воплощает[403].

Каждое судебное решение принято разделять на несколько частей:

1. Установление существенных фактов дела, прямых и производных. Производное установление фактов является выводом судьи, который строится на основании прямых, или непосредственно воспринимаемых (perceptible) фактов.

2. Изложение правовых принципов, применимых к правовым вопросам, возникающим из конкретных обстоятельств.

3. Вывод, основанный на соединении двух первых действий. Для самих сторон и заинтересованных лиц именно третья часть является основой, так как в ней окончательно устанавливает их права и обязанности в отношении оснований иска. Именно выводы суда дают сторонам возможность избежать повторного рассмотрения спора. Однако с точки зрения доктрины прецедента наиболее существенным элементом в решении является часть вторая, это и есть ratio decidendi. Первая и третья части не составляют прецедента, не являются обязательными ни выводы суда (кроме как непосредственно для самих сторон), ни установление фактов[404].

Несмотря на то, что только ratio decidendi является обязательной частью решения, было бы ошибочным полагать, что obiter dicta вообще не имеет прецедентного значения. Строго говоря, «попутно сказанная» судебная аргументация становится убеждающим прецедентом (persuasive authority). Тем не менее, когда правовая аргументация исходит от суда более высокого ранга и представляет собой хорошо продуманную формулировку правовой нормы, а не случайно высказанное мнение, тогда, как правило, ей следуют, если, конечно, нет обязательного прецедента противоположного характера[405].

Другим видом убеждающих прецедентов являются решения судов, стоящих по иерархии ниже того суда, которому предлагается последовать этим решениям, например, решения Апелляционного суда для Палаты лордов будут убеждающими прецедентами.

Авторитет прецедента не утрачивается с течением времени. Юридическая сила прецедента со временем может возрастать, суды не склонны отвергать старые прецеденты, если они не являются ошибочными. Кроме стремления обеспечить определенность и последовательность правовой традиции, важной причиной, по которой судьи неохотно отвергают старые решения, является ретроспективное действие отмены прецедента. Изменение материальных и процессуальных норм, приводящее к иному толкованию права, может привести к разрушению правоотношений, нарушению финансовых соглашений, лишению лица его прав и даже возложению уголовной ответственности.

На практике отличить racio decidendi и obiter dictum бывает очень сложно, эту давнюю проблему пытались разрешить многие правоведы. Дж. Остин говорил, что «высказанные по ходу решения положения, не примененные к специфическим особенностям дела, обычно называют внесудебными, и они, как правило, не имеют никакой обязательной силы» для дела[406]. Наиболее известными в современной литературе являются два способа выявления структуры прецедента: метод инверсии Уэмбо и оценочный метод доктора Гудхарда. Уэмбо предложил силлогизм, где основной предпосылкой выступает ratio decidendi, второй предпосылкой – решение по делу[407]. Суть данного метода заключается в том, что сначала судья должен тщательно сформулировать предполагаемое правоположение. Затем подменить это положение его противоположным значением. Потом постараться понять, мог ли суд, приняв это новое положение, вынести такое же решение. Если ответ будет положительным, то тогда дело не будет прецедентом, а при отрицательном ответе – будет. Правоположение, не являющееся ratio decidendi по методу Уэмбо, будет считаться obiter dictum. Так, по методу Уэмбо, ratio decidendi является тем правоположением, которое, как полагает суд, должно быть необходимым для принятого им решения. Но на практике определить, какое же правоположение суд считал необходимым для своего решения, очень сложно. В этом заключается негативный момент данного метода. Ценность же его заключается в том, что он дает надежный способ понять, какое положение не является ratio.

Согласно используемому в судебной практике методу доктора Гудхарда ratio decidendi дела определяется путем оценки его существенных фактов и выводится из судебного решения, основанного на этих фактах. Основным предметом исследования должно быть не мнение судей, а их метод разрешения дела. Гудхард предположил, что прецедент может содержать несколько ratio decidendi, а установленные судом самостоятельные ряды фактов являются их основой. Позиция Гудхарта может быть сведена к шести основным положениям:

1. Принцип прецедента не отыскивается в излагаемых судьей доводах. Довод, выдвигаемый судьей в обоснование своего решения, ни в коем случае не является обязательной частью прецедента.

2. Принцип прецедента не отыскивается в правовой норме, сформулированной в излагаемом судьей мнении.

3. Принцип прецедента не обязательно отыскивается посредством рассмотрения всех установленных фактов и судебного решения. Нельзя прибегать к помощи высказанных судьями мнений для отыскания правоположения, играющего роль прецедента.

4. Принцип прецедента отыскивается путем принятия в расчет, во-первых, фактов, которые судья считает существенными, а во-вторых, основанного на них решения судьи. При обсуждении ratio decidendi прецедента необходимо представлять себе факты такими, какими их видел судья, ибо этими, а не какими-либо другими фактами (и его представлении о фактах) он обосновал свое решение.

5. Судьи могут трактовать определенные факты как существенные или несущественные. В качестве несущественных могут выступать факты относительно лица, времени, места, суммы. Но различные судебные отчеты, аргументы адвокатов, доводы, выдвинутые судьей в обоснование своего мнения, формулировка нормы права, которой судья следует в решении, имеют особую важность, так как они могут служить руководством при определении существенных фактов.

6. Вывод, базирующийся на гипотетическом факте, является obiter dictum.

Метод Гудхарда предлагает более целесообразный путь поиска ratio decidendi по сравнению с методом Уэмбо. К тому же, он имеет своей целью нахождение не частей прецедента, не являющихся ratio decidendi, а именно поиск ratio decidendi в судебном решении. Знакомство со структурой судебного решения, методами поиска его рациональной и опциональной частей убеждают в том, что «силу прецедента приобретает не судебное решение в целом, а лишь та его часть, где формулируется и обосновывается норма права, дается толкование закона, отражается юридическая позиция суда по конкретному делу, в соответствии с законом, устанавливающим форму, структуру и содержание судебных решений. Именно в ней излагается позиция судей по делу, приводятся обоснование и мотивы принятого решения. Благодаря этому судебный прецедент становится убедительным и авторитетным источником права, подтверждающим справедливость акта правосудия[408].

В качестве преимуществ английской прецедентной правовой системы необходимо отметить определенность, точность и гибкость. Определенность происходит оттого, что судья, сталкиваясь с вопросами, которые уже получили решение, должен признать это решение. Точность достигается большим количеством дел, отраженных в судебных отчетах. Гибкость дается возможностью отклонять решения или уклоняться от них, если дело отличалось по существу, а также выделять ошибочное решение и ограничивать его действие. Прецедентное право имеет ряд недостатков, – возрастающее количество прецедентов делает их использование неудобным, в судебном рассмотрении конкретного дела практически невозможно оценить все относящиеся к нему прецеденты. В результате появляются конфликтующие, противоречащие друг другу прецеденты. Другой, заслуживающий внимание недостаток, связан с невозможностью для обычного человека знать и понимать правила, устанавливаемые прецедентами. Как указывалось ранее, И. Бентам называл прецедентное право «собачьим», сравнивая общую превенцию судебного правотворчества с дрессировкой собаки – судьи «не скажут человеку заранее, чего он не должен делать, они не позволят, чтобы ему об этом было сказано, они лгут, пока он не сделает чего-либо, что, по их словам, он не должен был делать, а затем повесят его за это. Каким же образом тогда каждый человек может познать это собачье право?»[409]

Согласно действующей иерархии прецедентов решения, принятые вышестоящими судами в Англии и Уэльсе обязательны для нижестоящих в использовании при аналогичных ситуациях и даже для них самих, за исключением Палаты лордов, которая с 1966 г. может не придерживаться своих прежних решений. Палата лордов отказалась от жесткости прецедента для будущих случаев, когда особые соображения потребуют использовать это нововведение. При этом Палата лордов отрицательно относилась к случаям, когда Апелляционный суд отказывался следовать одному из своих решений, указывая, что нижестоящий суд поступил так по невнимательности.

В современных условиях, когда Палата лордов перестала быть высшей судебной инстанцией, происходит дальнейшее ослабление роли прецедента в регулировании правопорядка. Если норма закона противоречит норме прецедента, то используется положение закона, несмотря на представления о том, что законы не могут быть использованы, пока их положения не разъяснены судами. Неравнозначность правовых ситуаций и вариабельность толкования прецедентов создаёт весьма широкий простор для судейского усмотрения. В этих условиях возникает проблема отнесения тех или иных судебных решений в класс прецедентов. Признаками судебного прецедента как источника права можно считать следующие положения:

1. Судья создает прецедент при пробеле в праве.

2. Принятие решения осуществляется высшими по статусу судебными инстанциями.

3. Прецедент содержит ответы на вопросы не факта, а права по конкретному делу.

4. Норма права или правовой принцип содержится в ratio decidendi судебного решения и составляет прецедент в узком смысле слова (что не исключает прецедентного значения obiter dictum в конкретных случаях).

5. Прецедент, как правило, создается несколькими судебными решениями, хотя создание прецедента одним решением тоже возможно.

6. Публикация прецедента в регулярных судебных отчетах обязательна, хотя и не делает прецедентное право писаным.

7. Обязательность решений (stare decisis) поддерживается строгой судебной иерархией, даже несмотря на примеры отхода от этой доктрины.

8. Прецедент может иметь как ретроспективное, так и перспективное действие во времени, несмотря на различные мнения по этому поводу.

Прецедент толкования – особый вид прецедента, так как толкование всегда вносит что-то новое в правовую форму. Прецеденты толкования отличаются тем, что они основаны на законе. В английской практике суды часто обращаются к таким прецедентам для уяснения содержания статута, что может привести к возникновению существенной разницы между реальным содержанием закона и тем, которое вкладывают в него суды. Она может быть ликвидирована только посредством издания парламентом нового закона, отменяющего положения прецедентного права[410].

Некоторые сторонники позитивизма признают судебное правотворчество. Например, Остин и Харт, сравнивая судейское нормотворчество с делегированными актами органов исполнительной власти, усматривали некоторое их подобие. Согласно наиболее распространенному в современной правовой литературе определению, прецедентное право представляет собой право, состоящее из норм и принципов, созданных и применяемых судами в процессе вынесения ими решения[411].

Доктрину прецедента можно рассматривать как эффективную гарантию законности: решения обязательны для всех нижестоящих судов, но не связывают вышестоящие. При такой системе особую роль играют суды, которые стоят во главе судебной системы, именно они формируют прецедентное право. Нельзя не отметить, что большинство позитивистских подходов к пониманию судебного прецедента тендируют к определению судов как институтов, имеющих в Великобритании большие властные полномочия, чем исполнительные органы. Возможно, рассматривая примат судебной власти над исполнительной, данные концепции стремятся идеализировать судейскую деятельность, подчеркивая необходимость создания условий для независимого правосудия. Такая позиция подтверждает эволюцию классической теории разделения властей, согласно которой суды должны ограничиться лишь применением права, а не нормотворчеством. Поскольку современное законотворчество осуществляется не населением, а группой финансовых и политических олигархов, удерживающих власть в государстве, добросовестные и честные судьи оказываясь ближе к населению, способны компенсировать несовершенство «государственного законодательства». Законодательная воля суверена в большей степени отражает имущественные и политические интересы олигархической верхушки публичной власти. В силу растущей удаленности верховной власти от населения, она не в состоянии учитывать интерпретационные тенденции юридической практики, в которую вовлечены обычные люди.

Несомненно, статут, прецедент, обычай и другие правовые феномены не действуют сами по себе, их вдохновителями, авторами и исполнителями являются люди, обладающие как профессиональными достоинствами, так и человеческими слабостями. Достоинством английской доктрины толкования закона является ее институализация, нивелирующая человеческие качества, обязывающая любого юриста, независимо от политических, гендерных и других предпочтений следовать весьма упорядоченным канонам толкования. Прецедент как элемент доктрины толкования позволяет судье максимально реализовать свою компетенцию и независимость. Судья осуществляет деятельность по толкованию, выявляя и декларируя уже существующее право, дополняя его собственными интерпретациями правовой действительности. «Даже в настоящее время бывают дела, для которых не находится прецедента. О таких делах говорят как о делах «по первому впечатлению» (of first impression), и от судьи требуется в этом случае создавать право, а не применять его. Для этого он должен обратиться к аналогичным принципам, однако и правовые принципы должны иметь свой источник, так что деклараторная теория общего права не является универсальной»[412].

Глава 15 Вспомогательные средства толкования

Существует два вида вспомогательных средств, используемых при толковании законодательных актов: внутренние и внешние.

К внутренним средствам (intrinsic aids) принято относить текстуальные части статута, компетентное использование которых способствует его интерпретации и толкованию. В рамках самого закона существуют технические возможности, помогающие сделать его смысл и содержание более ясным. К таковым относятся: полное название закона, сокращенное название, преамбула, схемы, приложенные к закону. Пометки на полях не являются частью статута и вводятся для облегчения ссылок, поэтому на протяжении длительного времени пометки на полях не считались правомерным вспомогательным средством при толковании даже в случае двусмысленности. Тем не менее, в настоящее время наблюдается тенденция рассматривать пометки на полях в качестве средств, помогающих при толковании двусмысленностей наряду с такими элементами закона, как пунктуация и заголовки.

Большое количество современных статутов содержат интерпретирующие статьи. Обычай включать в законодательный акт интерпретирующие статьи вошёл в технику составления законов сравнительно недавно. Например, Акт «О праве собственности» 1925 г. имеет большой раздел, содержащий определения и разъяснения, упрощающие интерпретацию многих слов и выражений, примененных в этом статуте. Несмотря на то, что интерпретирующая статья – такая же часть закона, как и любая другая статья, в случае возникновения несоответствия между интерпретирующей статьёй и текстом закона, то последний доминирует.

Большое значение для целей интерпретации имеют приложения, которые становятся частью статута при наличии на них прямой ссылки в какой-либо его статье. Приложения используются для более подробного описания норм, сопроводительных пояснений, перечисления отменённых законом положений и для разъяснения переходных положений. Предоставляя более подробные сведения для интерпретации законодательного материала, они, тем не менее, не расширяют и не изменяют обычного значения слов в законе.

Внешними средствами толкования (extrinsic aids) являются такие аспекты понимания закона, которые находятся вне его текста. Правоприменители активно используют внешние средства толкования, поскольку многие из них могут существенно упростить постижение смысла и содержания статута. Этими источниками являются: предыдущие законы по той же теме, судебные прецеденты, словари времени издания статута, парламентский отчет (Hansard), иллюстрирующий поиски намерений парламента, отчет органов, отвечающих за реформу права (Комиссия по законодательству, которая отвечает за принятие закона), международные конвенции.

Глава 16 Подходы к толкованию

Для уяснения смысла и содержания нормативных текстов используют различные подходы к толкованию, предопределенные объективными особенностями правовой системы и субъективными качествами интерпретатора. Английское слово «approach» (подход) в зависимости от контекста может быть переведено и как «способ» и даже как «метод», но между английским «подходом» и советскими «способом» и «методом» существует принципиальная разница, заключающаяся в более широком толковании термина «подход». Подход включает в себя совокупность способов, методов и приемов толкования, в нем означенные возможности постижения смысла и содержания закона уже «переплавлены» и возведены в особую методологическую форму познания. Кроме того, использование термина «подход» позволяет избежать терминологических споров о соотношении способов, методов и приемов толкования закона, сфокусировав исследование на поиске рациональных возможностей толкования[413].

Судьям предоставлена достаточная свобода для толкования самих текстов и скрытых за ними юридических ценностей, которые вмешиваются в процесс толкования. В юридической литературе не существует единства в описании подходов к толкованию, Джон Адам и Роджер Браунсворд (John N. Adam & Roger Brownsword) называют четыре типичных юридических подхода к интерпретации статутов: текстуально-формальный (textual formalist), формально-целевой (purposive formalist), умеренно-реалистический (weak realist), жестко-реалистический (strong realist)[414]. Судья, следующий текстуально-формальному подходу, при интерпретации статутов фокусируется на языке соответствующих положений. Из подхода не следует полное игнорирование законодательной интенции, но единственное направление, в котором судья учитывает намерение законодателя, – это определение действительного значения использованных в тексте слов, с точки зрения того смысла, который законодатель придавал этим словам.

Для судьи, использующего формально-целевой подход, статуты должны интерпретироваться с точки зрения реализации целеполагания, заложенного в решения, принятые законодательным органом. С точки зрения этого подхода, качество юридического текста имеет важное значение для уяснения цели законодателя, но намерение автора закона доминирует над словесными конструкциями.

Реалистические подходы ориентированы на результаты толкования, из этого следует, что оба вида реалистических подходов не рассматривают преданность законодательному установлению как наиважнейшую ценность. И если при умеренно-реалистическом подходе преданность законодательному установлению (fidelity to legislative enactment) определяется как имеющая некоторую ценность (полезность), то при жестко-реалистическом подходе следование тексту не рассматривается как необходимое условие толкования. Соответственно, умеренно-реалистический подход включает в себя расследование области намерений законодателя, а жестко-реалистический подход индифферентно относится к учету сказанного или задуманного законодателем [415].

С точки зрения Уильяма Твайнинга и Давида Майерса (William Twining & David Miers), общепринятыми являются два подхода: буквальный и целевой. Согласно первому, словам в законодательном акте придается обычное, техническое или специально-юридическое значение. Интерпретатор в результатах толкования лишь применяет указанный законодателем смысл, придавая словам понятное для естественных носителей языка значение. Второй подход заключается в том, что суды при толковании закона исходят как из цели, преследуемой законодателем, так и цели своей судейской деятельности, сформулированной в доктрине[416]. Целевой подход, сформулированный судебной доктриной применительно к регулируемым правоотношениям, позволяет судье «подбирать» под усматриваемое им толкование имманентную аргументацию в дискурсе доктрины толкования.

Современные исследования содержат большое количество критических замечаний по поводу способности судей осуществлять компетентное и справедливое толкование. Несмотря на то, что лица, в чьи обязанности входит применение акта парламента, обязаны интерпретировать его, а лица, на кого распространяется его действие, также его непременно интерпретируют, их взгляды по данному вопросу могут различаться, и чаще всего, так и бывает[417]. Осужденный, несогласный с приговором судьи, вправе его обжаловать в вышестоящие инстанции, однако судебная корпорация стремится к стабильности доктрины толкования и вероятность изменения подхода к толкованию невелика. Существующие в судебной деятельности подходы к толкованию статутов можно разделить на пять видов:

Буквальный подход (literal approach) – основан на буквальном правиле толкования, согласно которому словам придается их очевидный и общеупотребительный смысл, даже если результат будет выглядеть не очень разумно. Для того, чтобы судья без искажений понял изначальное намерение законодателя, при составлении текстов законов парламент должен употреблять слова в их общепринятом смысле, а если слову придается какое-то специальное значение, то об этом должно быть прямо указано в законе. В дальнейшем это правило эволюционировало в золотое правило толкования (golden rule), позволяющее избегать интерпретаций, приводящих к абсурдным выводам и решениям. Согласно золотому правилу, в случае, если слово (словосочетание) имеет более одного значения, то следует сделать выбор из этих значений, а если же значение только одно и оно может привести к противоречивой ситуации, суд обязан дать собственное толкование, чтобы избежать абсурдных выводов. Когда закон и прецедент допускают две или более буквальные интерпретации, суд применяет ту, которая приводит к наиболее последовательному результату.

Руперт Кросс считает буквальный подход основополагающим при толковании, так как если слова закона сами по себе точные и недвусмысленные, то не требуется ничего более, кроме как применить данные слова в их естественном и обычном смысле. Слова сами по себе, вне связи с контекстом, наилучшим образом определяют намерения законодателя[418]. Р. Кроссом высказывается позиция в духе «синергетического подхода», согласно которому невозможно различать и выделять подходы к толкованию. С этой точки зрения и классические правила толкования (буквальное, золотое, устранения вреда) могут рассматриваться лишь в качестве единого правила толкования. Эта аргументация в пользу существования только одного подхода может привести, как минимум, к отрицанию полномочий судьи создавать право, а при дальнейшем развитии – к отрицанию судебного прецедента. Буквальный подход обоснованно критикуется, приводятся тезисы о погрешности текстов статутов, о необходимости устранять пробелы в праве и ошибки в текстах немедленно, не дожидаясь, когда законодатель сочтет необходимым и возможным исправить свои ошибки, если он вообще признает недостатки статута. Также невозможно толковать положения закона, используя только один буквальный подход или одно правило толкования, поскольку толкование права и закона – это комплексная деятельность, включающая многие средства. Гражданское общество заинтересовано в том, чтобы судьи той системы, которой они доверяют, не были связаны узким формализмом буквального подхода.

Контекстуальный подход (contextual approach). Одна из лингвистических максим noscitur a sociis (слова должны рассматриваться в контексте) предписывает обращать внимание на другие слова в данном разделе или других разделах закона, а также оценивать рассматриваемое правоотношение с точки зрения других однородных законов. Это и есть руководящее правило контекстуального подхода – чтобы терминам были приданы те значения, которые будут понятны среднестатистическому англичанину в том контексте, в котором они использованы (данный подход близок по смыслу к систематическому способу толкования в российском праве). Обычно парламент помещает одни и те же термины в один и тот же контекст. И все же, не всегда очевидно, какое значение будет придано этим словам[419].

Целевой подход (purposive approach). В целевом подходе акцент ставится на намерение законодателя, суд уточняет законодательные акты, исходя из целей парламента. Но при этом суд осуществляет толкование в рамках стоящих перед самим судом целей. Именно в мотивах судейского целеполагания, в моральном и интеллектуальном качестве субъектов, ставящих задачи судейскому корпусу, различаются два принципиально противоположных типа судебных систем. Один тип системы охраняет интересы государственно-олигархической группы лиц, другой тип стремится быть последовательной в своей доктрине толкования, независимо от меняющихся политических режимов. Судьи, обслуживающие действующую исполнительную власть, будут использовать целевой подход для удержания экономических и политических статусов у конкретной группы лиц. Судьи, отстаивающие сложившуюся независимую доктрину толкования, будут служить сдержками и противовесами насаждению авторитаризма. Современная правовая реальность большинства государств не может быть оценена в однозначных выводах, и каждый судья является многогранной личностью, но компетентный наблюдатель безошибочно сможет назвать доминирующий тип судебной системы в каждом государстве.

Целевой подход критикуется противниками судейского нормотворчества, так как при применении целевого подхода судья фактически привлекается к законодательной деятельности, что нарушает не только доктрину разделения властей, но и пределы судейских полномочий. Например, в деле Steam Navigation Co. Ltd. v DTI [1974] союз «и» был заменен союзом «или» вследствие того, что суд признал ошибку в акте парламента и исправил ее[420]. Существо рассматриваемого подхода заключается в необходимости истолковать статуты в строгом соответствии с намерением парламента при их принятии. Если слова закона сами по себе точные и ясные, следует использовать данные слова в их обычном значении, слова сами по себе лучшим образом раскроют намерения законодателя. Только при наличии двусмысленностей и неясностей суд вправе использовать эффективные способы поиска действительного смысла текста о праве, «обдумывать его значение и дух», искать «причины, которые побудили законодателя принять данный акт»[421].

Критики данного подхода говорят, что он не в состоянии помочь выполнить задачу адекватного толкования законодательного акта, так как при толковании письменных документов, в том числе статутов, суд заботится установить не то, что законодатели хотели сказать, а то, что они действительно сказали[422]. Р. Кросс выразил полное согласие со словами лорда Скармана[423], который сказал, что суд не должен руководствоваться намерением парламента, но должен придерживаться текстов самих актов парламента. Аналогичную точку зрения занял лорд Рейд: «Мы часто говорим о том, что ищем намерения Парламента, но это утверждение не в полной мере справедливо. Мы ищем значение слов, которые Парламент употребил. Мы ищем не то, что Парламент имел в виду, но истинное значение того, что он сказал»[424].

Очевидно, что заявления судей, относящиеся к толкованию закона и уяснению намерений законодателя, не должны заменять собою толкование самого закона, и судам следует опасаться ошибок, интерпретируя статут так, как он был истолкован в прецеденте, вместо того, чтобы обратиться к непосредственному тексту акта. Не вызывает сомнения, что решение относительно смысла слов связывает нижестоящие суды при толковании тех же слов по аналогичным обстоятельствам, однако все, что в прецеденте не относится непосредственно к толкованию, может оказаться чрезвычайно полезным, но не должно освобождать судью от обязанности выносить независимое решение[425]. Суды не всегда придерживаются того намерения парламента, которое они установили в ходе разбирательства. Например, в делах Anisminic Ltd. v Foreign Compensation Commission (1969)[426], Fisher v Bell (1961)[427], Stock v Frank Jones (Tipton) Ltd. (1978)[428] суд счет намерения парламента незаконными и противоречащими принципам английского права, и на основании этого не применил положения статутов. Указанные решения подтверждают беспрецедентную степень полномочий, предоставленную судьям для поддержания должного уровня толкования, а также для того, чтобы они могли справиться с непредвиденными ситуациями[429].

Международный подход (international approach). Доктрина судебного толкования получила новый стимул развития в связи с принятием в 1998 г. Акта «О правах человека» (Human Rights

Act, 1998), который напрямую перенес стандарты Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод в контекст национального права Великобритании. Вступление в силу этого статута 02.10.2000 г. катализировало новую тенденцию в толковании закона судебными инстанциями. Обращает особое внимание наметившийся отход от устоявшихся представлений, в рамках которых судьи, по крайней мере, до вступления Великобритании в Европейское Экономическое Сообщество в 1973 г., делали акцент на законодательную прерогативу парламента и, как результат, на принимаемые им нормативные тексты. Если вторая половина XX в. демонстрировала закономерное возвышение роли актов парламента над судебными прецедентами, то XXI в. характеризуется возрастающей ролью внешних юридических стандартов в форме многосторонних договоров и, в особенности, правовых актов Евросоюза.

Правоприменители критикуют эту тенденцию, подчас отказываясь принимать внешние континентальные нормы как руководство к практической деятельности. Министр внутренних дел Великобритании Тереза Мэй недавно заявила, что намерена добиваться упразднения британского Акта «О правах человека», который в ее глазах препятствует эффективной борьбе с международным терроризмом и преступностью. Имеющий силу закона Акт «О правах человека» включил в себя положения Европейской конвенции о правах человека, сделав их юридически обязывающими в национальном пространстве. Однако, по мнению критиков этого закона, он нередко использовался юристами для защиты обвиняемых в террористической деятельности и противодействия их высылке из Великобритании. Британские консерваторы уже в течение нескольких лет обещают отменить или модифицировать закон с учетом нынешних реалий. Английские правоприменители столкнулись с ситуациями, когда они не могут депортировать людей, подозреваемых в терроризме. Позицию Мэй поддержал лидер консерваторов, премьер-министр Дэвид Кэмерон, который сообщил, что нынешнее правительство предлагает разработать вместо Акта «О правах человека» британский билль о правах, куда войдут основные положения о правах и свободах граждан.

Международный подход содержит открытую дихотомию – национальные законы большинства государств во второй половине XX в. установили примат международного права над национальным, однако, в XXI в. на фоне глобализационных процессов наметилось стремление многих государств защитить свои национальные пространства от экспансии транснациональных монополий и агрессивного поведения других государств.

Интерпретативный подход (interpretative approach) подразумевает, что в судебном решении при применении закона к конкретным правоотношениям интерпретатор, помимо применения прецедентов, правил, презумпций и других инструментов, выражает собственное намерение, реализует имманентные его личности цели. Именно личная нормативная система интерпретатора, включающая в себя правовые знания, оценки, представления, формирует характер решения по так называемым сложным делам. Правосознание судьи, личная убежденность, профессиональная деформация[430], внутренняя структура его аргументативной практики становятся основополагающими факторами при принятии решения.

Председатель Верховного суда Израиля Аарон Барак говорит о судье как «разумном лице» и его «разумном выборе», определяемом мировоззрением, различным житейским опытом, социальными принципами, неодинаковым пониманием своей функции. «Решающий компонент в определении разумности выбора – личный опыт судьи: его образование, его личность и его эмоциональность. Есть судьи, для которых определенный аргумент значит больше, чем для других судей. Есть судьи, которые настаивают на тяжком бремени доказывания, прежде чем отклонятся от существующего права, и судьи, довольствующиеся легким бременем доказывания при отклонении от существующего права. Есть судьи, которых больше впечатляют сочинения авторов, исследователей и других людей, и есть судьи, которых это впечатляет меньше. Каждый судья имеет комплексный житейский опыт, влияющий на его подход к жизни и поэтому также на его подход к праву»[431]. А. Барак подчеркивает, что «мы занимаемся областью, в которой нет единственно законного решения», «широкая сфера личности судьи как человеческого существа… влияет на производимый им выбор»[432]. «Судья – продукт своего времени. Он живет в данное время и в данном обществе. Цель объективности состоит не в том, чтобы отсечь его от его окружения, но, напротив, в том, чтобы дать ему возможность надлежащим образом сформулировать фундаментальные принципы его времени. Цель объективности состоит не в том, чтобы «освободить» судью от его прошлого, его образования, его опыта, его веры и его ценностей. Наоборот, ее цель в том, чтобы стимулировать его к использованию всего этого и отражению, насколько возможно чистому, фундаментальных ценностей нации»[433]. По мнению А. Барака судья «движется вместе с историей», как «часть своего времени», как «порождение своей эры», поэтому абсолютной объективности в области судейского усмотрения определенно не существует. «Вся судейская объективность содержит большую дозу субъективности в смысле определенной субъективизации объективного. Судья – всего лишь человек, и при всем своем желании отрешиться от своих личных пристрастий он не может отрешаться от себя самого. Поэтому задача заключается не в том, чтобы достичь абсолютной объективности, а скорее в том, чтобы найти подходящий баланс между объективностью и субъективностью»[434].

Согласно доктрине американского правового реализма личные цели судьи имеют решающее значение при вынесении решения. Судья О.В. Холмс полагал, что право – это «предсказания о том, что в реальности будут делать судьи, и не более того». Описывая процедуры рассмотрения дел, реалисты утверждали, что судьи решают дела излишне субъективно, не так, как в законах и учебниках. Законодательство всегда содержит неясности, полнота и определенность недостижимы, жизненные обстоятельства стремительно меняются, судьи выносят решения интуитивно, имитационно придавая им вид результатов правоприменительного и рационального мыслительного процесса. Реалисты призывали открыто провозгласить, что при вынесении судебных решений внеправовые факторы принимаются во внимание, неизбежно влияют на решения суда, и граждане должны учитывать это.

Рональд Дворкин, развивавший интерпретативную теорию права (interpretative theory of law), утверждал, что судьи, вынося решения, в большей степени полагаются не на нормы, а на «ненормативные стандарты», что невозможно отделить мораль от права, которое состоит не только из законов, как утверждают позитивисты, но также из так называемых «ненормативных стандартов». Когда суд должен разрешить сложное дело, к которому ни закон, ни прецедент напрямую не применить, он основывает свое решение на моральных и политических принципах и стандартах. Согласно Дворкину, судебное решение является интерпретационным: судьи обязаны разрешать сложные дела через интерпретацию политической структуры и общества в целом, от наиболее глубоких конституционных законов до специальных, например, закона о деликте или договоре. Успешное толкование – один из факторов, оправдывающих практику судебного сообщества: оно должно «сходиться» с практиками по духу, которым оно связано с существующим правовым материалом, детерминирующим юридическую практику. Кроме того, поскольку интерпретация обеспечивает моральное оправдание этой практике, она должна представлять судей в наилучшем из возможных моральном свете. Другими словами, принципы, которыми судья должен руководствоваться, будут включать его собственное представление о наилучшем толковании сплетения политических институтов и решений его общества. Судья обязан задаться вопросом, может ли его решение быть частью последовательной теории, оправдывающей доктрину применения права. Существует только один «правильный ответ» на каждую правовую проблему; и задача судьи найти его. Ответ будет «правильный» по духу в случае наилучшей связи с институциональной и конституционной историей права. По этой причине правовое доказательство и анализ интерпретационны по своей природе[435].

«Судебные решения – это политические решения, во всяком случае, в том широком смысле, который предполагает доктрину о политической ответственности»[436], – утверждает Р. Дворкин и описывает алгоритм интеллектуальной деятельности идеального судьи Геркулеса, который помимо многих направлений своей деятельности, «должен разработать свое понятие принципов, лежащих в основе общего права, приписав каждому из соответствующих прецедентов некую структуру принципов, которая оправдывает решение согласно этому прецеденту. И тут он обнаружит еще одно важное различие между понятием принципов и понятием законодательного замысла, которое он применял при интерпретации законов. В случае законодательных актов ему пришлось выбирать теорию о замысле рассматриваемого конкретного закона, обращаясь к другим законодательным актам лишь в той мере, в какой это могло помочь при выборе среди теорий, примерно одинаково согласующихся с рассматриваемым законом»[437].

«Гносеологические стремления политического философа направлены не столько на осмысление и артикулирование общефилософских вопросов, сколько на построение определенной философской модели, позволяющей теоретически осмыслить проблемы политической действительности, которые ставятся перед современным обществом»[438], – полагает О.Б. Игнаткин. По его мнению, все политико-философские проблемы Дворкин рассматривал с точки зрения личности, вовлеченной в процесс самосозидания, а не с точки зрения общих структур. Однако в то же время ученый считал, что личность недостаточно понимать как некий «чистый»

субъект, лишенный всех определяющих его качеств, данный «до» и «отдельно» от каких бы то ни было ценностей, целей, социальных связей и отношений. Во многом Дворкин рассматривал человека в социокультурном контексте, понимая, что личность при этом не может быть полностью обусловленной социальными связями, ролями, той социальной общностью, к которой она принадлежит[439].

Обосновывая свою концепцию толкования в «Империи права» («Law's Empire»), Дворкин говорит о необходимости подхода к интерпретативной работе изнутри, с точки зрения толкователей. «К сожалению, даже предварительный расклад будет противоречивым, потому что если общность использует интерпретативные концепции вообще, то сама концепция интерпретации будет одной из них: теория интерпретации есть интерпретация практики использования интерпретативных концепций более высокого порядка (то есть любой адекватный подход к интерпретации должен содержать истину о самом себе)»[440]. Для подготовки возражений своим оппонентам и ограждения концепции от фундаментальной критики, Р. Дворкин использует теоретический прием, согласно которому он предлагает рассматривать толкование социальных практик и структур как часть человеческого этикета. Этикет является необходимой нормативной системой человеческого общества, частично его нормы отражены в письменных источниках, большая часть этикета формируется без позитивного нормирования. От более свободной нормативной системы, к которой относится этикет, Дворкин переходит к интерпретации закона, утверждая, что если интерпретативным понятием является закон, то любая стоящая юриспруденция должна быть построена на каком-то видении того, что есть интерпретация. А интерпретация социальной практики – это только одна из форм проявления интерпретации[441].

Р. Дворкин выводит из конструктивной интерпретации инструмент, пригодный для изучения права как социальной практики, разделяет процесс интерпретации на три стадии, устанавливая между ними аналитическое различие, отмечая, какие степени консенсуса внутри общности необходимы для каждой стадии интерпретативного подхода. «Во-первых, должна существовать «прединтерпретативная» стадия, в которой определяются правила и стандарты, используемые для практики. (Соответствующая стадия в литературной интерпретации – это стадия, на которой различаются романы, пьесы и т. д., здесь различия определяются текстуально, – это тот этап, на котором «Моби Дик» идентифицируется и отличается от прочих романов). Я заключаю «прединтерпретативный» в кавычки, потому что некоторая степень интерпретации необходима даже на этой стадии. Социальные правила не несут опознавательных ярлыков. Но необходима очень большая степень консенсуса – возможно, интерпретирующую общность полезно определить как требующую консенсуса на этой стадии, – чтобы интерпретативный подход был плодотворным, и поэтому в нашем анализе мы можем абстрагироваться от этой стадии, предположив, что классификации, которые он приводит, рассматриваются как повседневные мысли и доводы. Во-вторых, должна существовать интерпретативная стадия, в которой интерпретатор выводит некое общее суждение об основных элементах практики, определенной на «прединтерпретативной» стадии. Это включает аргументацию того, почему практика в той общей форме стоит того, чтобы ее рассматривать, если она этого стоит. Суждение не должно соответствовать каждому аспекту или черте постоянной практики, но должно быть достаточным для того, чтобы интерпретатор смог увидеть, что интерпретирует уже существующую практику, а не изобретает новую. И наконец (в-третьих), должна существовать постинтерпретативная или преобразующая стадия, на которой он применяет свое усмотрения «действительных» требований практики так, чтобы оно как можно лучше подходило суждению, принятому на интерпретативной стадии»[442].

Глава 17 Опыт толкования закона в России: формирование концепции

Российская правовая наука всегда уделяла значительное внимание толкованию закона, труды большинства теоретиков права содержат исследования методов, способов, приемов толкования. Несмотря на многие особенности, развитие российской доктрины толкования закона происходило в парадигме общеевропейского пути: теософия – естественное право – позитивизм. Правовые представления в средние века формировались на основе религиозных вероучений, которые в дальнейшем, развиваясь и трансформируясь, к началу XVIII в. приобрели качества естественно – правовых концепций. Прагматизм правовой философии XIX в. способствовал формированию позитивистских подходов, в конце XIX – начале XX в. работами теоретиков права, функционерами государственного аппарата, юристами-практиками была сформирована российская доктрина толкования закона.

Наступивший с 1917 г. советский период развития права предоставил исследователям большие возможности для обоснования монистических взглядов на способы и методы толкования. В последующие десятилетия российские теоретики и практики, решительно отвергая «буржуазные» подходы к толкованию, сформулировали разветвленные юридические конструкции, включающие классификации способов, методов и приемов толкования. Распад

Союза Советских Социалистических Республик, перераспределение сфер влияния государств на мировые рынки, стремительная трансформация советского социалистического государства в олигархическое капиталистическое государство, – привели к переработке законодательства и корректировке доктрины толкования.

Выработанная для целей настоящего исследования периодизация этапов формирования российской доктрины толкования включает пять периодов:

От образования российской государственности, возникновения закона как источника права до реформаторских актов Петра I (начало X в. – начало XVIII в.).

Зарождение концепции (1700–1825 гг.).

Эволюция концепции (1825–1917 гг.).

Советский период (1917–1991 гг.).

Постсоветский период (1992 г. – по настоящее время).

Древнерусская государственность формируется в VI–IX вв.[443], уже в X–XI вв. правоотношения в государственных образованиях регламентируются не только обычными и религиозными нормами, но и международными договорами, и законодательными актами. Сохранившиеся тексты договоров с Византией (911, 944, 971 гг.), более ста списков Русской Правды (древнейшая редакция не позднее 1054 г.) свидетельствуют о сформировавшейся юридической технике. Источниками древнерусского права этого периода являются обычное право, религиозные нормы, судебная практика и нормативные акты. Право рассматривается как мера человеческой и общинной свободы, а закон – как воля конкретного князя, обладающего полномочиями на императивное нормирование, но учитывающего общественные представления о справедливости – «правде». Судебная практика осуществляется от имени суверена, судебная и законодательная власть не разделены, законодатель по собственному усмотрению изменяет норму и обеспечивает ее исполнение: «Но после Ярослава собрались сыновья его: Изяслав,

Святослав и Всеволод, с боярами своими Коснячком, Перенегом и Никифором и отменили кровную месть за убийство, установив выкуп деньгами; во всем же прочем как судил Ярослав, так решили судить и сыновья его»[444].

Митрополит Иларион в XI в. говорит о вселенском характере христианской истины и национальной ограниченности человеческого закона. Иларион предстает «как основатель традиции оптимистического объяснения исторического процесса, продолженной затем Филофеем»[445]. Различные редакции Русской Правды, Новгородская судная грамота, Псковская судная грамота уже содержат как записи сложившихся обычаев, волю суверена и судебную практику, так и положения, определяющие статус субъектов, вводящие некоторый юридический категориальный аппарат и интерпретационные правила.

Практика разъездных судей характерна не только для Англии, в средневековой России укреплявшаяся московская власть использовала разъездные и смешанные суды, образуемые из представителей Москвы и территории рассмотрения спора. Итогами обобщения судебной практики стали судебники 1497, 1550, 1589 гг. Соборное уложение 1649 г. явилось основным источником права на период более полутора веков. Оно дополнялось уставами, регламентами, манифестами, указами и другими формами законодательных актов. Несколько тысяч разнородных нормативных актов, принимаемых на разных уровнях компетенции, не систематизировались, их толкование зависело от цели и субъективных особенностей интерпретатора. Общественные изменения требовали анализа и переработки устаревшего массива законодательства, что в период абсолютизма было невозможно сделать без последовательной воли суверена.

Петр I в 1700 г. учредил Палату об уложениях в целях систематизации законодательства, развития законодательной, исполнительной и судебной практики в новых условиях. С этого периода в российском государстве начинается достаточно постоянная работа над совершенствованием законодательства, формируются соответствующие институты в форме различных установлений, комиссий и комитетов. Отсутствие единообразия в законодательной и интерпретационной технике становится объективным препятствием для развития государственной системы управления. Стремление всех российских императоров этого периода (1696–1825 гг.) к упорядочению законодательного корпуса согласуется с повышением роли закона в управлении обширными территориями и большим народонаселением государства. Петр I начинает активно использовать позитивное законодательство в управлении социальными процессами, регламентации подвергаются почти все стороны общественной и частной жизни человека.

В «Артикуле воинском» (1715 г.) впервые дается официальное толкование многих статей, структурно в законодательном акте тексты статей и тексты толкования этих статей разделяются на абзацы, толкованию предшествует слово «Толкование» либо сокращение «Толк…». Например, статья (артикул) 53 предусматривает, что если офицер прикажет подчиненному солдату то, что к службе не относится и «службе солдатской непристойно, тогда солдат не должен офицера в том слушать, и имеет сие в военном суде объявить; за сие оный офицер, по состоянию дела, от воинского суда накажется»[446]. В толковании, следующем за этой статьей, разъясняется: «Команда офицерская более не распространяется над салдатами, токмо сколко его величества и его государства польза требует. А что к его величества службе не касается, то и должность салдатская того не требует чинить»[447]. Можно рассматривать эту норму, как предельно демократичную для соответствующего периода, ограждающую солдата от использования его времени и способностей помимо интересов службы.

Статья 167 Артикула воинского, предусматривающая за изнасилование женщины «в неприятельской или дружеской земли» смертную казнь или «вечную на галеру ссылку», снабжается пространным толкованием, смягчающим возможность применения столь жестких санкций: «Скверныя женщины обыкновенно, когда в своих скверностях иногда многия скверности учинят, предлагают, что насилством чести своей лишены и насилствованы. Тогда судье их такому предложению вскоре не надлежит верить, но подлиннее о правде выведать, и чрез сие насилие мочно освидетельствовать, егда изнасилованная свидетелей имеет, что оная с великим криком других на помощь призывала, а ежели сие дело в лесу или в ином каком единаком месте учинилось, то оной женщине, хотя б она и в доброй славе была, невозможно вскоре верить… Ежели изнасилованная по скором деле к судье придет, и о насилствии жалобу принесет. При котором случае ее притвор и поступки гораздо примечать потребно. А ежели несколько времени о том умолчит, и того часу жалобы не принесет, но умолчит единый день или более потом, то весьма по видимому видно будет, что и она к тому охоту имела. Хотя правда, некоторыя права насилие над явною блудницею не жестоко наказать повелевают…»[448].

Характерная для абсолютизма того периода детальная регламентация интимной сферы человеческой жизни сопровождается аутентическим толкованием, включающим всех членов семьи в зависимые от публичной власти правоотношения. Прошение супруга за свою жену и доказывание негармоничности плотских отношений должно адресоваться суду, который после толкования обстоятельств дела вправе уменьшить наказание. Суверен тотально регламентирует образ жизни своих подданных: помимо известных требований к одежде, времяпрепровождению и праздникам, законами и текстами толкований устанавливаются степени и категории супружеских измен: если статья 169 Артикула военного предусматривает наказание «по делу и вине смотря» для совершивших прелюбодейство «мужа женатого» с «женой замужней», то за «одинакое прелюбодеяние когда едина особа в супружеству обретается, а другая холостая есть» статья 170 предусматривает санкцию «жестоким заключением, шпицрутеном и отставлением от полку, или посылкою на каторгу на время наказана быть». Толкование этих норм уполномочивает правоприменителя на снижение наказания: «Ежели невинный супруг за прелюбодеющую супругу просить будет, и с нею помиритца, или прелюбодеющая сторона сможет доказать, что в супружестве способу не может получить телесную охоту утолить, то мочно наказание умалить»[449].

В период правления Петра I сформировался официальный подход к толкованию закона, что очень важно для понимания современной российской доктрины толкования, в которой также основная роль отводится официальному толкованию суверена. С того времени монистические принципы текстуального толкования более трехсот лет доминируют в российской юриспруденции. Как отметил В.И. Сергеевич, «образование права в Московской Руси существенно отличалось от образования его в восемнадцатом веке. С Петра Великого мы все знаем, что воля государя творит закон. Московские цари не были еще в этом уверены. Правовая жизнь XVI и XVII веков развивалась если не путем народно-обычного права, то, во всяком случае, при помощи судебно-обычных норм, практикой обихода и лишь в малой степени государственным усмотрением»[450]. Петр I начал самостоятельное правление в период бессистемного накапливания нормативных актов, доктринально несогласованных в горизонтальной правовой плоскости и несоподчиненных с точки зрения вертикали управления государством. Состояние энтропии в официальном нормировании правоотношений предоставляло неограниченные возможности использования интерпретативного подхода: судья подбирал известные ему и подходящие для аргументации искомого решения нормы закона, интерпретируя их с учетом обычного права своей территории. Этому периоду приписывается возникновение русской пословицы: «Закон что дышло, куда повернул – туда и вышло»[451].

Следует отметить, что в XV–XVII вв. при существовании централизованного законодательства бол ьшая часть судебных решений основывалась на обычном праве крестьянских общин. Такой подход сохранился и в более позднее время, обычное право являлось источником решений волостных судов. «Чаще всего волостные суды применяют обычное право в делах, вытекающих из разделов семейного имущества, по наследованию крестьянского имущества, по земельному устройству крестьянскому (напр. Новгород, г. Череповец, у. Антипов, Васильев), при определении долей из общего имущества не выданным в замужество и замужним дочерям при сыновьях, при разделе имущества между законными и незаконнорожденными детьми, при разделе имущества между детьми разного поведения, при иске отцовского пая несколькими сыновьями, если отец был на попечении одного из них, затем при предъявлении исков по документам, отчасти оплаченным, но без наличности отметки об их уплате на самом документе; по искам об отобрании продавцом от покупателя проданной вещи в тех случаях, когда покупатель не уплатил условную сумму; по искам об обратном возвращении задатка, по искам, возникающим между супругами; по искам приданого, по искам по возмещению расходов, употребленных напрасно истцом по случаю приготовления к свадьбе, неудавшейся по вине ответчиков, по искам, возникающим в виду заключения незаконных обязательств и условий, по искам с поручителя и т. д. (Вологодск. губ. Кадниковск. у. Дилакторский)… Из рассмотрения судебной практики волостных судов выясняется, что иногда суд игнорирует утвержденные окружным судом духовные завещания или определения об утверждении кого-нибудь в правах наследства, если они не соответствуют местным обычаям и наоборот, – принимает в уважение завещания, по которым имущество определено исключительно по воле завещателя и несогласно с указанием гражданских законов»[452].

С учетом обширного применения обычного права можно сопоставить действующее в тот период соотношение общегосударственного законодательства и практики его применения судами первой инстанции в России с соотношением нормативного регулирования и общего права в Англии соответствующего периода. Российское обычное право в судейской интерпретации сравнимо с английским общим правом, степени их отклонений от доктрины центральной публичной власти и уровень научно-методологического воздействия исполнительной власти на суды первой инстанции вполне сопоставимы. Признавая это допущение, судебные реформы Петра I, несмотря на их синкретичность и незавершенность, способствовали упорядочению практики толкования общероссийского законодательства, вводя примат официального толкования. Подобная по значению для доктрины толкования реформа судопроизводства в Англии была проведена только через полтора века, в 1873–1875 гг., в результате которой судьи общего права и судов справедливости были обязаны соблюдать единый интерпретационный дискурс. Существенным отличием российской доктрины толкования от английской доктрины становится ее обусловленность официальной точкой зрения суверена, которая формировалась на монистических принципах, коллегиальные органы имели лишь совещательное значение. Английские же судьи в интерпретационной деятельности учитывали мнение Короля наравне с позицией Парламента и доктриной прецедента.

С начала XVIII в. российская публичная власть осознает важность систематизации национального законодательства и имплементации законотворческого опыта прогрессивных государств. В петровскую эпоху российская доктрина толкования отходит от религиозных основ, от восприятия права как божественной правды, начинается заимствование европейских естественно-правовых взглядов. Для реализации своих планов Петр I подчиняет своим интересам Православную Церковь, «Регламент или устав духовной коллегии» (1721 г.), изменяет правовое положение Церкви, ликвидирует автономию духовенства, структурно подчиняет его государю. В последующие три века российские правители использовали различные типы взаимоотношений с Церковью, выгодные им в конкретный период: в том числе прямые гонения духовенства, уничтожение храмов, запрет на участие в культовых мероприятиях субъектов публичной власти (после 1917 г.) и прямую поддержку духовенства, апологетику религиозных ритуалов, демонстративное участие субъектов публичной власти в отправлении культа (начало XXI в.).

Начатое Петром I фундаментальное реформирование законодательства и судоустройства не прекратилось с его смертью (1725 г.), «во все царствования, начиная с Петра I и кончая Николаем I, идет постоянный ряд попыток или свести в одно целое все эти разнородные законы, согласовать их с Уложением 1649 г., кодифицировать их или же заменить их новыми законоположениями, уставами»[453]. Н.С. Таганцев сводит все эти многообразные попытки к трем группам: «к первой относятся попытки, ставящие своей задачей соединить все отдельные законы в одно целое, согласовать их между собой, составить «свод»; ко второй – попытки перенести к нам иностранные законы или в виде простого перевода, или в виде переработки, согласования с отечественными узаконениями, и, наконец, к третьей – попытки создать Уложение общее, или только специально уголовное, на началах разума или естественного права» [454].

Естественное право оказалось воспринятым российской правовой реальностью, российская почва была благодатной для его всходов, но солнце абсолютизма оказалось слишком интенсивным для нежных ростков прав человека. «Со второй половины XVIII в. уже допустимо говорить о восприятии западного образа мышления частью дворянства и непривилегированными слоями общества (прежде всего – горожанами). Идеи естественного права все сильнее пробивали себе дорогу и под их напором началось обсуждение возможности частичного ограничения власти монарха. Постепенно формируются представления о правах человека и необходимости отмены крепостного права»[455].

Неопределенность законодательных установлений компенсировалась большим количеством актов официального толкования, исходящих от органов исполнительной власти. Судебное толкование норм и правоотношений ориентировалось на воление субъектов административной власти. Вплоть до конца правления Павла I росло количество запретительных и карательных мер, характерных для функционирования полицейского государства. Взошедший на престол в 1801 г. Александр I отменил большое количество запретов, прекратил деятельность Тайной экспедиции, амнистировав ее жертв, начал пересмотр политически мотивированных уголовных дел, уничтожил пытку, запретив даже упоминать о ней. Им была создана комиссия по составлению и преобразованию законов, которой некоторое время руководил не говорящий по-русски немецкий барон Розенкампф. С заменой иностранного специалиста на М.М. Сперанского (1808) деятельность комиссии пошла успешнее, велась переписка с Бентамом и Фейербахом, в комиссии продолжали работать специалисты по законодательству из Германии и Франции. В 1813 г. подготовленный комиссией проект Уголовного уложения Российской Империи был внесен в Государственный Совет, но дальнейшее его рассмотрение и принятие затормозилось. М.М. Сперанский впал в опалу и несколько лет находился в ссылке. Возвратившись из ссылки в 1821 г., Сперанский продолжил работу в комиссии, в 1824 г. проект Уголовного уложения снова поступил на рассмотрение Государственного Совета, но в связи со смертью Александра I его рассмотрение было прекращено.

Многолетняя работа этой комиссии имеет важное значение для дальнейшего развития российского законодательства и практики его толкования. Именно тогда был избран путь развития законов в кодификационном направлении: проект основного уголовного закона впервые в российском законодательстве выделял «общие положения» (111 статей из 585), содержащие как официальное толкование юридических категорий, так и общие начала уголовного права, основанные «на здравых заключениях человеческого разума, на долговременном опыте и наблюдениях, строго исследованных и основанных на существе и возможной пользе государства, ясностью, неоспоримостью и очевидностью влияния своего, приобретшия силу и непоколебимость…»[456]

Подготовленные в первой четверти XIX в. проекты законов, содержащих систематизацию российского законодательства (Гражданского, Торгового, Уголовного уложений, Устава уголовного судопроизводства) были доработаны и введены в действие в период правления Николая I. Важную роль в этом сыграл М.М. Сперанский, который в основу общих принципов составления Свода законов включил идеи и взгляды Ф. Бэкона, адаптированные к современной российской действительности. Деятельность М.М. Сперанского оказалась более успешной по сравнению с его английским коллегой И. Бентамом. Свод законов был объявлен Манифестом Николая I (1833 г.), в котором нашли отражение ссылки на силу и основание, «какое еще в 1700 году положено было Петром Великим», указывался период систематизации – «все законы, начиная от Уложения 1649 года по 1 января 1832 года в течение 183 лет изданные»[457], объявлялось о вступлении в действие с 1 января 1835 г.

Процесс создания и введение в действие Свода законов Российской империи послужил продолжительным стимулом развития правовой науки и формирования российской доктрины толкования закона. Ознакомление с зарубежной техникой толкования, активное обсуждение дискурсивной проблематики в научных и правоприменительных кругах способствовало выработке новых юридических конструкций, унифицировало юридическую терминологию. Важной особенностью российских исследований толкования закона того времени была высокая степень осведомленности о достижениях юриспруденции других государств. Знание иностранных языков, активный обмен научными сообщениями способствовали развитию прогрессивных начал в российской правовой науке второй половины XIX – начале XX вв. Среди теоретиков права следует особо отметить Е.Н. Трубецкого, Н.С. Таганцева, Е.В. Васьковского, Н.М. Коркунова, И.В. Михайловского, П.А. Сорокина, Г.Ф. Шершеневича, Л.И. Петражицкого,

В.М. Хвостова. Как уже отмечалось ранее, подходы к толкованию, сформировавшиеся в Англии в конце XX в., уже рассматривались в произведениях российских философов права конца XIX – начала XX вв. именно как «подходы» – совокупности методов, способов и приемов толкования.

В психологической теории права Льва Иосифовича Петражицкого (1867–1931) мы находим идеи, получившие дальнейшее развитие в интерпретативном подходе к толкованию закона. Е.В. Тимошина отмечает «реалистический» характер Петербургской школы философии права, испытавшей значительное влияние идей Л.И. Петражицкого[458]. Реалистичность его идей дополняется преимуществами психологического подхода к толкованию, позволяющими установить зависимость между личностными особенностями интерпретатора и характером создаваемых им актов применения права. «Право есть психический фактор общественной жизни, и оно действует психически. Его действие состоит, во-первых, в возбуждении или подавлении мотивов к разным действиям и воздержаниям (мотивационное или импульсивное действие права), во-вторых, в укреплении и развитии одних склонностей и черт человеческого характера, в ослаблении и искоренении других, вообще в воспитании народной психики в соответствующем характеру и содержанию действующих правовых норм направлении (педагогическое действие права)»[459].

Оспаривая редукционистское и узкодетерминистское понимание социальной реальности, Петражицкий называет безграничное множество факторов, влияний, взаимодействий, подчеркивая сложность сети причинных связей[460]. «С точки зрения психологической теории права, как императивно-атрибутивных переживаний, круг фактов, могущих играть роль нормативных в области позитивного права, значительно шире, и видов позитивного права значительно больше, чем признает и предполагает господствующее мнение. Кроме законодательных велений в смысле господствующего мнения, правовых обычаев и судебной практики, нормативными фактами в области позитивно-правовой психики могут служить и всевозможные иные факты, поскольку индивидуальная или массовая правовая психика способна и склонна извлекать из них известные общие правила поведения или конкретные указания для поведения, придавая им императивно-атрибутивную силу»[461]. Петражицкий рассматривает обычное право как «особый, специфический вид позитивного права», «если в чьей-либо психике происходят императивно-атрибутивные переживания с представлениями соответственного массового поведения других, как нормативного факта: я (или мы, он, они и т. д.) имею право на то или обязан к тому-то потому, что так всегда соблюдалось прежде, так поступали предки, такова «старая пошлина», «стародавний обычай» и т. п.[462].

Обращенность теории Петражицкого на человеческую личность и психологию объясняет рост интереса к его трудам в современных правовых исследованиях. По мнению Е.В. Тимошиной, Л.И. Петражицкий стремится осмыслить право как «фактор и продукт» культуры[463], значение его философии определяется тем, что она отражает ситуацию формирования в российском правоведении рубежа XIX–XX вв. неклассического стиля философско-правового мышления. Его психологическая теория права предлагает образ права, принципиально отличный от представлений, характерных для классических типов правопонимания[464]. Идеи Петражицкого обосновывают интерпретационный подход, квалифицированно раскрывая возможные психологические механизмы принятия решений толкователем, а также «безграничную сложность сети причинных связей», в которую он оказывается вовлечен.

С точки зрения поиска соответствий и возможного методологического единства, стоит отметить, что Е.Н. Трубецкой (1863–1920) пишет о буквальном, контекстуальном, целевом и интерпретативном подходах к толкованию закона. Он говорит о необходимости проведения грамматического анализа текста закона для того, чтобы «установить точный смысл той нормы, которую требуется применить»[465]. По его мнению, «…для правильного толкования смысла закона необходимо тщательное знакомство с языком законодателя. Этот язык может значительно отличаться от нашего современного языка, в нем могут встречаться характерные грамматические ошибки. При толковании закона должно быть обращено внимание на способ выражения воли законодателя и даже на его ошибки. Толкование закона не ограничивается, однако, одним грамматическим анализом. Задача толкования состоит в уяснении внутреннего смысла законоположений. Такое толкование, которое не идет дальше буквы закона, в высшей степени опасно и может привести к многочисленным злоупотреблениям. Выяснение духа закона, намерений и целей, имевшихся в виду законодателем, – вот истинная цель и основная задача толкования»[466].

Трубецкой выделял «грамматический анализ», «два приема, употребляемых при толковании юридических норм, – грамматический анализ и выяснение логического смысла», полагая, что «не может быть и речи о двух различных видах толкования, а может быть только речь о двух приемах, употребляемых при толковании»[467]. Трубецкой критиковал ученых, которые «различают два других вида толкования: систематическое и историческое. Но и относительно этих последних нетрудно убедиться, что это опять-таки не более как различные приемы толкования, разные стороны одного и того же толкования, которые не следует противопоставлять друг другу как отдельные и самостоятельные его виды». Им отождествлялись «приемы» и «способы» толкования по причине синонимичности этих терминов: «Всякое истолкование закона должно быть прежде всего логическим, но приемы его могут быть различны: грамматический анализ, сопоставление закона с целой системой законодательства и историческое изучение закона в связи с предшествовавшими законами. Все это не более как различные способы (курсив автора – Е.Т.) логического толкования, взаимно восполняющие друг друга»[468].

Трубецкой, и это вполне очевидно, сформулировал контекстуальный подход, увязывая его с существованием систематического толкования: «Каждый закон должен рассматриваться в связи со всей системой законоположений, как частное проявление тех общих идей и намерений законодателя, которые нашли свое воплощение в целой системе законодательства. Сопоставление отдельного закона с другими законами необходимо для уяснения истинного его смысла»[469]. Говоря об историческом толковании, Трубецкой формулирует целевой подход: «Чтобы уяснить себе истинный смысл какого-нибудь законоположения, часто бывает необходимо познакомиться с происхождением его, вникнуть в потребности, вызвавшие его появление. Только вникнув в природу тех отношений, которые нормировал законодатель, мы можем понять истинные его намерения. Поэтому истинным может быть такое толкование, которое принимает во внимание социальные потребности, конкретные поводы, вызвавшие появление закона»[470].

Поскольку «буквальное толкование закона часто приводит к пониманию его, не соответствующему намерениям законодателя, неясно или неточно выразившего свою мысль», Трубецкой вводит понятие «истинное толкование», которое «должно обращать внимание и исправлять редакционные ошибки, руководствуясь общим духом закона, той мыслью, которая при ее составлении имелась в виду законодателем». «Истинное толкование» Трубецкого (1908) есть не что иное, как целевое толкование, практикуемое советской доктриной (1917–1991) и purposive approach, используемое английской доктриной толкования закона.

Трубецкой говорит о двух видах текстуальных недостатков, которые могут быть устранены «истинным толкованием», приводя классификацию толкования по ее результатам, называя ограничительное и распространительное толкование: «Может случиться, что законодатель сказал больше или меньше того, что хотел сказать. В первом случае, когда законодатель выразился слишком обще, должно применять ограничительное толкование (interpre-tatio restrictiva); во втором, когда законодатель выразился слишком сжато, должно иметь место толкование распространительное (interpretatio extensive)»[471].

Трубецкой приводит классификацию толкования по признаку субъекта, понимая под толкованием в собственном смысле слова только доктринальное толкование, «которое совершается лицами, применяющими закон, и сила которого зависит от его правильности»[472]. Легальное аутентическое толкование относилось им к сфере закона, поскольку «толкование, исходящее от законодателя, имеет обязательную силу, совершенно одинаковую с толкуемым законом», а легальное узуальное толкование, основанное на обычае, «есть не что иное, как норма обычного права, дополняющая закон»[473].

Критикуя применение правовых норм, Трубецкой говорит о закономерностях, указываемых впоследствии Р. Дворкиным в обоснование актуализации интерпретативного подхода: «Приговоры наших волостных судов, например, часто обусловливаются влиянием какого-нибудь местного грамотея, волостного писаря, который сам, в свою очередь, может находиться под влиянием особого почтения, оказанного ему кем-либо из тяжущихся»[474]. Несмотря на более чем вековую давность, исследование Е.Н. Трубецкого и для настоящего времени звучит очень современно.

Реформы второй половины XIX в. способствовали развитию официального толкования, законодательство развивалось в направлении детализации норм. Например, приложением к ст. 211 Гражданского уложения для «удобнейшего обозрения линий и степеней родства» являлась «Таблица, показывающая степень родства»[475]. В таблице были описаны нисходящие, восходящие, боковые (побочные) линии родства, а также степени родства. Точкой отсчета в таблице являлась позиция «Я», от которой проводились линии к статусам лиц: например, «племянник родной», «троюродный внук», «двоюродная бабка», «тетка двоюродная» и т. д. Гражданское уложение содержало большое количество норм, носящих интерпретационное значение, например, ст. 1539 Гражданского уложения предусматривала несколько правил толкования договоров:

1) слова двусмысленные должны быть изъясняемы в разуме, наиболее сообразном существу главного предмета в договорах;

2) не ставить в вину, когда в договоре упущено такое слово или выражение, которое вообще и обыкновенно в договорах употребляется и которое потому само собой разумеется;

3) когда договор, по неясности словесного смысла, изъясняется по намерению его и по доброй совести, тогда неясные статьи объясняются по тем, кои не сомнительны, и вообще по разуму всего договора;

4) когда выражения, в договоре помещенные, не определяют предмета во всех его частях с точностью, тогда принадлежности оного изъясняются обычаем, если впрочем не определены они законом;

5) если все правила, вышепоставленные, недостаточны будут к ясному истолкованию договора, тогда, в случае равного с обеих сторон недоумения, сила его изъясняется более в пользу того, кто обязался что-либо отдать или исполнить, по тому уважению, что от противной ему стороны зависело определить предмет обязательства с большей точностью[476].

В период с 1882 по 1905 гг. активно разрабатывался проект изменений в Гражданское уложение, в 1910 г. он был опубликован, в 1913 г. его окончательная редакция внесена на рассмотрение Государственной Думы. Несмотря на то, что мировая война и революции 1917 г. воспрепятствовали принятию законодательных изменений, следует отметить высокий уровень юридической техники, учет передового опыта других государств и эмерджентность многих его положений. Авторы проекта соотносили российские законотворческие новации с Калифорнийским гражданским уложением, Саксонским гражданским уложением, Швейцарским законом об обязательствах, Французским гражданским уложением, Германским гражданским уложением и другими нормативными актами англо-американской и континентальной правовых семей.

В указанном выше проекте «Толкование сделок» было выделено в самостоятельную главу, в шести статьях которой сформулированы некоторые правила толкования, например: «86. Если выражения сделки возбуждают различное толкование, следует руководствоваться тем смыслом, в каком они обыкновенно употребляются в месте жительства совершающего сделку лица, а при толковании договоров, если лица, заключившие их, живут в разных местах, в месте жительства той стороны, которая их предложила», «91. Сомнения, которые не могут быть устранены на основании правил, изложенных в статьях 86 – 90, разрешаются в пользу того лица, на которое по сделке возлагаются обязательства. При толковании завещания упомянутые сомнения разрешаются в пользу лица, наделенного по завещанию»[477].

Развиваемая после 1917 г. доктрина толкования закона не выходила за пределы созданной предшествующим поколением исследователей методологической парадигмы. Официальное толкование закона составляло стержень интерпретационной деятельности. Научные дискуссии развивались в направлении дробления грамматического толкования на филологическое, лингвистическое и языковое, обосновывалось существование некоторых самостоятельных методов (например, логического), развивались классификации элементов доктрины толкования, велись споры о соотношении научных категорий «метод», «способ», «вид», «прием» толкования и т. д.

Законодательная доктрина публичной власти на протяжении последних трех веков принципиально не изменялась. Во все периоды политическая и экономическая элита влияла на изменение законодательства для реализации своих стратовых целей. Доктрина толкования закона в такой парадигме всегда служит интересам персонифицированного суверена и его референтной группы. Реально действующим толкованием становится только официальное, отражающее волю правителя через мнение субъектов, которым делегировано это право: Прокуратура, Министерство внутренних дел, Федеральная служба безопасности, Федеральная таможенная служба, Федеральная налоговая служба, Следственный комитет, Верховный Суд, Высший Арбитражный Суд, Конституционный Суд и др. «Петр верил во всемогущую роль «добрых порядков», под которыми подразумевались тщательно составленные законы и надлежащим образом устроенные учреждения, задача которых состояла в наблюдении за претворением законов в жизнь. Эту мысль в разных вариантах царь повторял многократно, начиная от лаконичного повеления чиновникам блюсти уставы, «яко первое и главное дело», до более пространных повелений, с рассуждениями относительно значения законодательства в жизни государства»[478].

Глава 18 Классификации и способы толкования закона в России

Доктрина толкования закона в каждом отдельно взятом государстве зависит от исторических особенностей его развития и превалирующей в рассматриваемый исторический период философско-правовой концепции. Можно сделать вывод о том, что в петровское время в России начал формироваться официальный подход к толкованию закона, оказавший значительное влияние на последующее методологическое сопровождение теории и практики толкования. В последующие три века официальная форма толкования закона оказалась наиболее востребованной правоприменителями, что можно рассматривать как важную особенность российской концепции.

Закономерности толкования и интерпретации не являются исключительной принадлежностью юридической науки, Д.И. Луковская считает теорию интерпретации специфической модификацией общенаучной теории систем[479]. Толкование применяется во всех науках, имеющих дело с письменными источниками, например, в истории, религиоведении, филологии, археологии, литературе. Разногласия в описании структуры российской концепции наглядно демонстрируют возможность различных результатов и выводов в процессе толкования. Каждый правоприменитель в своей профессиональной деятельности занимается толкованием норм закона и права, вырабатывая индивидуальные критерии для характеристики стадии толкования и ее результатов. Словарь русского языка предлагает четыре значения слова «толкование»: 1) действие по глаголу «толковать» в значении определять смысл, значение чего-либо, понимать и объяснять что-либо каким-либо образом, истолковывать; то или иное понимание, освещение чего-либо, трактовка, интерпретация; 2) текст, содержащий объяснение чего-либо; 3) то, что объясняет что-либо, указывает на причину чего-либо; 4) разговоры, рассуждения. Толкователь (истолкователь) определяется как тот, кто занимается толкованием, объяснением, трактовкой чего-либо[480].

Наряду с терминами «толкование», «толкователь» нередко используются также «интерпретация» и «интерпретатор». Интерпретация (interpretatio – разъяснение, лат.) – заимствованное из латинского языка слово применительно к нормам закона (права) означает толкование, объяснение, раскрытие смысла чего-либо либо. Интерпретировать – давать интерпретацию, объяснять, истолковывать что-либо. Интерпретатор – тот, кто интерпретирует что-либо; истолкователь[481]. В российской юридической терминологии принято рассматривать термины «толкование» и «интерпретация», «толкователь» и «интерпретатор» как равные по значению.

П. Рикер определяет интерпретацию как высказывание, овладевающее реальностью с помощью значащих выражений, а также как работу мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом[482]. А.В. Поляков рассматривает толкование (интерпретацию) как «индивидуальный интеллектуальный процесс, направленный, во-первых, на установление смысла правовых тестов применительно к поведению правовых субъектов, а во-вторых, на разъяснение этого смысла другим субъектам правовой коммуникации»[483]. По мнению Х.И. Гаджиева интерпретация – это «специальное познание, имеющее научную основу при исследовании нормативного предписания»[484]. Научное познание процесса толкования включает в себя как изучение собственно деятельности по толкованию, так и исследование результатов толкования. Интерпретационная деятельность заключается в интеллектуальном процессе уяснения и разъяснения смысла и содержания нормативного предписания[485], результатом толкования может быть как нормативный образ, нормативная конструкция, образовавшиеся в сознании интерпретатора после уяснения, так и устное разъяснение, письменное разъяснение, разъяснение в акте применения, доступные для ознакомления иными лицами.

Значение интерпретационного акта для субъектов правоотношений (юридическая сила толкования) зависит от статуса интерпретатора и его полномочий на интерпретационную деятельность. Предметом толкования являются нормы закона, вступившие в законную силу, при определенных подходах возможно прибегать к оценке предшествующих, отмененных норм. Юридическая сила официального толкования предполагает обязательность даваемых разъяснений при последующем применении интерпретированных норм судебными и иными правоприменительными органами.

В юридической науке XX в. в СССР и других социалистических странах существовали различные мнения на соотношение интерпретационной и правоприменительной деятельности, В. Таджер полагал, что толкование является «предпосылкой правоприменения, оно не совпадает с правоприменением, не является его стадией»[486]. По мнению В. Захариева вопрос о толковании права связан с правоприменением и представляет его неразрывную часть[487].

П.Е. Недбайло понимал под толкованием такую стадию правоприменения, «когда уже известны факты, требующие правового решения, выбрана соответствующая норма, проверена ее истинность и обязательность, выяснены пределы ее действия, остается только установить ее полное и точное содержание, чтобы сделать окончательные и безошибочные выводы»[488]. С точки зрения И. Сабо, «толкование не является операцией самой по себе, проводимой абстрактно, оно есть активная деятельность, представляющая собой составную часть, элемент правоприменения»[489].

По мнению автора, интерпретационная деятельность сопровождает весь период существования закона – от создания проекта, прохождения стадий его принятия и вступления в законную силу – до окончания действия. Даже после отмены закон подлежит интерпретации в ходе исторического или систематического толкования. Важно понимать, что закон не действует сам по себе, акторами являются люди, воспринимающие нормативные предписания через свое индивидуальное правосознание. П. Рикер полагал, что интерпретационная деятельность связана с преодолением дистанции, отделяющей читателя от чуждого ему текста, что сама работа по интерпретации обнаруживает замысел включить смысл интерпретируемого текста в нынешнее понимание, которым обладает читатель[490]. Законодательные установления воспринимаются неодинаково, степень их признания и соблюдения зависит от особенностей индивидуальных нормативных систем реципиентов. А.А. Белкин справедливо заметил, что в реальной действительности действует не норма права, а ее определенная интерпретация[491].

Норма закона может уясняться как для личных целей, так и для ее разъяснения иным лицам. Следует дифференцировать разъяснение, осуществленное в собственно интерпретационном акте (например, Постановлении Пленума Верховного Суда РФ), и разъяснение, являющееся частью правоприменительного акта (например, приговора суда по конкретному уголовному делу). В акте применения толкование становится частью обоснования решения правоприменителя, в нем «выражаются… поиск и обоснование юридических мотивов для аргументации своего отношения к правовой ситуации или объяснения правовой позиции»[492]. В мотивировочной части судебного решения «отчетливо видна специфика юридического толкования в отличие от любой другой деятельности по уяснению смысла каких-либо знаков, заключающаяся в обусловленности познания значения правовых предписаний потребностям их реализации»[493].

В структуру российской концепции толкования закона включены классификации и способы толкования. Под структурой понимается расположение элементов и их связи, обеспечивающие целостность и непротиворечивость системы. Классификационной части концепции посвящено весьма большое количество научных работ, следует отметить, что английская доктрина толкования не изобилует классификациями. Цели толкования, его процесс и результат целесообразно разделить по субъектам толкования (1), формам толкования (2), стадиям (целям) толкования (3) и по объему толкования (соотношению результатов толкования с замыслом законодателя) (4). Способы толкования включают приемы и средства познания закона, образуя содержательную часть концепции. Используемые российской наукой и практикой способы толкования сопоставимы с английскими подходами к толкованию закона (interpretative approaches). Среди способов толкования автор выделяет грамматический (буквальный), систематический (контекстуальный), телеологический (целевой), интерпретационный и прецедентный.

1. Классификация по субъектам толкования занимает значительное место в научной и учебной литературе. Несомненно, толкование норм закона осуществляют все правоспособные лица: физические лица, исполнительные органы юридических лиц, государственные и муниципальные органы публичной власти и т. д. Но значение толкование, его обязательность для иных лиц, зависит в первую очередь от статуса и компетенции толкователя. Таким образом статус интерпретатора детерминирует юридическую силу его толкования.

По субъектам (юридической силе) толкование закона подразделяется на официальное и неофициальное. Официальное толкование осуществляется уполномоченными государственными органами и должностными лицами. Особенностью официального толкования является обязательность применения данного вида толкования для различного круга лиц. При изучении актов официального толкования следует уделять внимание компетенции органа, дающего толкование – имеет ли этот орган право толкования, является ли его толкование обязательным, а также выявлению круга лиц, для которого это толкование является обязательным.

Официальное толкование подразделяется на нормативное и казуальное. Нормативное толкование дается специально на то уполномоченными органами государства, оно распространяется на большой круг лиц и имеет обязательное значение для правоприменителей. К нормативному толкованию относят акты толкования Федерального Собрания РФ, Правительства РФ, министерств, комитетов, ведомств, разъяснения Пленумов Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ, акты Конституционного Суда РФ и некоторых иных органов. Акты нормативного толкования имеют специфические формы документов, на которые вправе ссылаться субъект, чье правоотношение регулируется разъясняемой нормой закона. Все акты нормативного толкования носят обязательный характер для тех, кто применяет интерпретированные нормы.

Нормативное толкование подразделяется на аутентическое и делегированное. Аутентическое толкование нормы закона осуществляется властным органом, установившим эту норму. Например, издав Постановление «Об объявлении амнистии», Государственная Дума дает аутентическое толкование указанного нормативного акта в Постановлении «О порядке применения постановления Государственной Думы Федерального Собрания

Российской Федерации «Об объявлении амнистии». Делегированное толкование осуществляется государственными органами и должностными лицами, наделенными полномочиями в части толкования нормативных актов, изданных другими органами. Например, Конституция РФ делегирует право нормативного толкования Верховному Суду РФ.

Казуальное толкование – разновидность официального толкования норм закона, осуществляемое правоприменительными органами в конкретных случаях. Все мотивировочные части правоприменительных актов содержат казуальное толкование. Например, приговор суда (в котором обосновывается квалификация содеянного, определяется мера наказания в отношении осужденного, указываются отягчающие и смягчающие вину обстоятельства), решение суда по гражданскому делу, правоприменительный акт министерства, решение административной комиссии и т. д. Казуальное толкование, помимо интерпретации нормы закона, также оценивает конкретные правоотношения и содержит обоснование определенного волевого результата (приговора, решения, приказа и т. п.). He следует отождествлять казуальное толкование с судебным: несмотря на большое значение и количество актов казуального толкования, выносимых судами разных уровней, казуальным толкованием будет являться также толкование, осуществляемое инспектором дорожной полиции и следователем при квалификации содеянного, различными министерствами, госкомитетами, службами, ведомствами, уполномоченными на применение нормативных актов в отношении физических и юридических лиц.

Правоприменительные акты казуального толкования формируют юридическую практику, которая после систематизации позволяет сделать выводы об интерпретационных тенденциях в правовой системе. Акты официального толкования в некоторых случаях создают так называемый «прецедент толкования», имеющий сходные черты с прецедентом в английском праве. Но если английская доктрина толкования дает возможность обосновывать новое решение ранее вынесенными решениями по схожим обстоятельствам, то российская доктрина обязывает правоприменителей ссылать непосредственно на законодательные акты. Прецедент в Российской

Федерации не признается в качестве источника права, акты официального казуального толкования имеют обязательное значение для ограниченного круга лиц (например, для органов, ранее рассмотревших дело). Тем не менее, правоприменительные органы учитывают акты казуального толкования при разрешении аналогичных дел.

Неофициальное толкование – разъяснение смысла и содержания норм права, не имеющее обязательного значения. Субъектами неофициального толкования являются все физические и юридические лица. Обоснованным можно считать разделение неофициального толкования на доктринальное (профессиональное) и обыденное (текущее). Под доктринальным толкованием принято понимать разъяснение норм закона, осуществляемое юристами на основе системы правовых взглядов на предмет толкования и юридическую практику. Обыденное толкование – разновидность неофициального толкования, представляющее собой разъяснение нормы закона, даваемое в повседневной жизни и практике лицами, не имеющими специального юридического образования и системы правовых обоснований.

Существующее в правовой науке разделение неофициального толкования на обыденное (текущее), профессиональное и доктринальное включает в себя аксиологический аспект, требующий оценки профессионализма и научного статуса толкователей. Вполне обоснованно можно считать субъектами профессионального толкования всех лиц с высшим юридическим образованием и опытом деятельности по специальности, а субъектами доктринального толкования – всех ученых-юристов, имеющих системное понимание права, навыки научных исследований в интерпретируемой сфере и опыт практической деятельности. Однако, оценочные признаки «системного понимания» права, неравноценность научных навыков и практического опыта делают довольно спорным вопрос отнесения того или иного интерпретатора в разряд уже доктринальных или еще только профессиональных толкователей. В условиях плюрализма правовых оценок, несогласованности и противоречивости юридической практики, доступности публикаций своих взглядов будет более корректным объединение доктринального и профессионального толкования в один класс.

2. По форме выражения толкование делится на когнитивное, устное, письменное и правоприменительное. Форма выражения есть «внешнее выражение чего-нибудь, обусловленное определенным содержанием»[494]. Интерпретационные акты могут существовать не только как письменные разъяснения и акты применения, но и в нематериальной, а также устной форме. Мыслительный акт, акт молчаливого неповиновения законному требованию представителя власти, устное заявление интерпретационного свойства – суть формы интерпретационной деятельности субъектов толкования.

Когнитивное толкование (от лат. cognitio – познание) связано с процессом познания новых правовых закономерностей, изложенных в тексте закона или в сообщениях об этом законе. Большинство населения узнает о законодательных новациях из средств массовой информации, не прибегая к анализу собственно текстов. В таком режиме восприятия юридически значимой информации толкование закона значительно зависит от интеллектуальных особенностей интерпретатора и его социальных коммуникаций. В структуру когнитивного опыта включаются накопленные знания о правовых предписаниях, способы декодирования информации, понятийные, архетипичные и семантические структуры[495]. Внимание слушающих и читающих должно быть сосредоточено на именно таких единицах речи, которые обладают статусом принудительности. В своей когнитивной функции язык в минимальной степени зависит от грамматической структуры. Субъект при восприятии информации об интерпретируемой норме осуществляет металингвистическую операцию – перевод нормы внешнего по отношению к нему закона в понятийный аппарат своего индивидуального опыта[496].

Например, после разъяснения свидетелю перед допросом его прав и обязанностей, следователь или судья обязаны удостовериться в том, что ему понятны нормативные предписания закона.

Свидетель осуществляет акт толкования – уяснения, формой (результатом) которого будет когнитивная конструкция (нормативный образ), отражающая в сознании субъекта его представления о смысле и содержании интерпретируемой нормы закона. После акта интерпретации свидетель расписывается в протоколе допроса (судебной расписке) о том, что ему понятна норма закона. Аналогичный интеллектуальный процесс осуществляет, например, эксперт, перед началом производства судебной экспертизы. В процессе когнитивного толкования уяснение не объективируется в письменных актах, что не лишает его самостоятельности. Универсальная презумпция «незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение» вменяет каждому субъекту обязанность осуществлять толкование – уяснение по всем нормативным предписаниям, действующим в государстве пребывания субъекта. Результатом этого толкования будет нематериализованный когнитивный образ.

Например, распространение курительной смеси, содержащей наркотические средства или психотропные вещества в различных государствах квалифицируется и наказывается неодинаково: от полного отсутствия наказания до наказания в виде смертной казни. Перечень изъятых из гражданского оборота наркотических средств и психотропных веществ, устанавливается, как правило, подзаконными актами. Состав преступления содержит, среди прочих, субъективную сторону, включающую мотив, умысел, вину. Следственный орган обязан доказать имманентными уголовному процессу средствами факт существования и качество этих элементов в инкриминируемом преступлении. Но умысел, мотив и вина суть когнитивные феномены, наличие которых в сознании субъекта должно быть установлено на момент совершения инкриминируемого преступления. Из этого с необходимостью следует, что акт когнитивного толкования имеет крименообразующее значение, его самостоятельная форма требует дальнейших исследований.

Устная форма толкования выражается в произнесенных вслух разъяснениях норм закона. В этой форме обвинители, защитники, истцы, ответчики, третьи лица и иные участники интерпретируют применимые нормы в ходе судебных процессов. Некоторые правила судопроизводства предписывают только письменную форму обращений, исключая устное толкование из совокупности интерпретационных актов. В устной форме могут даваться юридические советы и рекомендации должностными лицами различных уровней и юристами при приеме граждан. Особенностью устного разъяснения является недостаточная формализация, невозможность предметно ссылаться на него и использовать в полной мере во взаимоотношениях с иными лицами.

Письменные акты разъяснения излагаются в текстуальной форме на бумажных и электронных носителях, составляют значительную часть всех интерпретационных актов. Именно в этой форме осуществляются разъяснения Верховного Суда РФ, Высшего Арбитражного Суда РФ, Конституционного Суда РФ, министерств, комитетов, служб и иных ведомств. Особенностью письменной формы разъяснения является его фиксированность, а, следовательно, возможность (в ряде случаев – обязанность) использовать текст во взаимоотношениях с иными лицами, ссылаться на него.

Выделение правоприменительной формы толкования в самостоятельный класс обосновано необходимостью разделить толкование как общий процесс оценки норм закона от толкования при применении закона к конкретным правоотношениям (казуального толкования). Подобное разделение методологически давно признано, например, Верховный Суд РФ отделяет толкование в форме текстов Пленумов ВС РФ от формы обобщения судебной практики. Прецедент, являясь судебным решением по конкретному делу, относится именно к правоприменительной форме толкования закона. Перспективы российской интерпретационной концепции характеризуются дальнейшим развитием феномена прецедента толкования и обсуждением возможностей его трансформации в прецедент. Дискурс прецедентного права предоставляет возможность судье ссылаться на ratio decidendi предшествующего решения по аналогичному делу. Важным различием этой формы толкования является его нормативное значение (общеобязательность) в английской доктрине толкования закона и декларирование ограниченного воздействия (только на конкретных лиц в установленных случаях) в российской концепции.

3. В российской науке принято подразделять стадии толкования на уяснение и разъяснение. Для выработки современной методологии следует дополнить классификацию еще одной стадией, своего рода разъяснением при применении (толкованием-применением), наиболее точно соответствующим английскому понятию толкования в строгом смысле (construction). Каждой стадии толкования соответствуют вполне определенные цели. Человек в процессе своей жизнедеятельности прибегает к толкованию нормативных предписаний в различных целях: для собственного познания закона, его оценки на предмет возможности соблюдения и применения (толкование-уяснение); для разъяснения своего понимания нормы иным лицам (толкование-разъяснение); для правильного применения нормы в конкретных случаях (толкование-применение).

Л.С. Явич и П.Е. Недбайло высказывали точку зрения о толковании как едином процессе уяснения и разъяснения нормативных актов. По мнению В.В. Лазарева, «разграничение уяснения содержания правовых норм и его разъяснения оправдано лишь в методических целях, в целях наиболее полного анализа той или другой стороны в деятельности по толкованию»[497]. Современные исследования свидетельствуют о более подробном отношении как к стадии уяснения, зависящей от индивидуальных особенностей интерпретатора, так и к стадии разъяснения, которую некоторые авторы выносят за пределы собственно толкования нормативного акта. А.В. Слесарев полагает, что «разъяснение правовых норм является следующим за толкованием элементом механизма применения, имеющим свое содержание и форму, для которого характерным является доведение информации о результатах интерпретации до неопределенного круга лиц. Основное значение здесь приобретают вопросы изложения информации, ее характера и обязательности… Акты толкования представляют собой только внешнюю форму разъяснения и как отдельный элемент толкования рассматриваться не могут»[498]. В пользу относительной самостоятельности каждой из рассматриваемых ниже трех стадий говорит большое количество завершенных актов интерпретации на каждой из стадий. Например, акт уяснения водителем транспортного средства запрета на дальнейшее движение по этой улице может быть применен им в форме изменения маршрута движения. Дальнейшее разъяснение его когнитивного толкования иным лицам может отсутствовать. Акты разъяснения нормативного предписания, существующие в правовой природе, могут в дальнейшем не использоваться в правоприменительной практике.

Толкование – уяснение, являясь самостоятельной стадией толкования, всегда предшествует последующим стадиям. Толкование – уяснение как цель толкования нормы закона представляет собой интеллектуальную деятельность, направленную на раскрытие смысла и содержания текста или сведений о тексте. Уяснение как цель толкования предполагает процесс ознакомления с правовым предписаниям, его субъективное восприятие, оценку, выявление соотношения с практикуемой субъектом индивидуальной нормативной системой. Уяснение не влечет за собой с обязательностью дальнейшее разъяснение или применение, уяснение – самодостаточный процесс, итоги которого могут удовлетворить познающего субъекта. Несомненно, разъяснение и применение правовых норм невозможно без предварительного уяснения, – от того, насколько правильно уяснен смысл и содержание правовой нормы, зависит ее дальнейшее адекватное разъяснение и применение.

На стадии толкования – разъяснения происходит раскрытие смысла и содержания нормативного предписания иным лицам. Разъяснение предполагает предшествующую интеллектуальную деятельность по уяснению нормы, в том числе осведомленность о ее содержании и собственное понимание ее смысла. Адекватность уяснения нормы толкователем, способность ее компетентного разъяснения зависят от интеллектуальных и профессиональных качеств интерпретатора.

Толкование – применение (толкование при применении) как стадия толкования характеризуется тем, что оценке подлежат не только юридические нормы, но и юридические факты, и действия/бездействия, требующие юридической квалификации. Толкователь в этой стадии обязан интерпретировать не только норму закона, но и квалифицировать действия субъекта с точки зрения соблюдения интерпретируемой нормы, дать оценку конкретным правоотношениям. При толковании-уяснении и толковании-разъяснении закона толкователь при определенных обстоятельствах не обязан исследовать действие норм на конкретные поведенческие акты субъектов. Если акт толкования-уяснения находится в когнитивной сфере человека, а акт толкования-разъяснения (даже письменный) не может быть прямо исполнен методами государственного принуждения, то акт толкования-применения является основанием непосредственного возникновения, утраты или изменения прав человека (собственности, свободы, семейного состояния и т. д.). Толкованию – применению обязательно предшествует стадия уяснения, в резолютивную часть акта применения включается мотивировочная часть, разъясняющая основания применения именно этих норм закона. Акт толкования – применения, являясь волевым актом, должен содержать такие формулировки изменения прав и обязанностей субъекта, которые могут быть реально исполнены существующими государственно-властными органами (служба судебных приставов, служба исполнения наказаний, кадастровая служба и т. п.).

4. По объему толкования (соотношению результатов с замыслом законодателя) выделяют буквальное, расширительное и ограничительное. Буквальным толкованием называют такую интерпретацию текста законодательного акта, которая соответствует воле суверена. Ограничительным является толкование, которым норме придается более узкий смысл, нежели указанный в тексте. Расширительным будет такое толкование, которое расширяет значение слов и словосочетаний, использованных в нормативном акте.

Дискуссионным является вопрос: чему отдавать предпочтение при толковании нормативного акта – уяснению воли законодателя, которую он хотел выразить, либо тексту нормативного акта. Воля законодателя лишь настолько составляет закон, насколько она выражена в нормативном акте, поскольку существуют единообразные на территории государства требования к актам, устанавливающим права и обязанности. Если законодатель выразил в законе свою волю уже ее действительного содержания, законной она делается только в том объеме, в каком она выражена. С другой стороны, закон служит настолько источником права, насколько он выражает волю законодателя. Поэтому, если выражения закона окажутся шире действительной воли законодателя, нормой должно рассматриваться только то, что составило действительную волю законодателя. Ошибка или неправильность языка не могут служить источником права, поэтому задачу толкования норм закона составляет выяснение воли законодателя, адекватно выраженной в тексте нормативного акте.

Следует отметить большое внимание российской науки к вопросам классификации феноменов толкования. Однако основное смысловое содержание современной российской концепции толкования заключается не в классификациях, а в способах толкования, которые можно сопоставить с английскими подходами к толкованию. Российская парадигма толкования не содержит общепринятых правил и лингвистических максим, содержащиеся в ней презумпции и принципы носят преимущественно декларативный характер, не подтверждаются практикой применения нормативных актов. Г.Ф. Шершеневич определил сущность толкования права в «совокупности приемов, направленных к раскрытию тех представлений, которые соединял создатель с внешними законами выражения своей мысли и воли»[499].

В российской науке не существует единства в понятии способа интерпретации закона и количестве практикуемых способов. Например, Н.И. Матузов выделяет семь способов толкования[500], В.В. Лазарев – шесть[501], а А.Б. Венгеров – всего четыре[502]. Не закончены начавшиеся в XIX в. дискуссии об обоснованности использования отдельных способов интерпретации. К критике Е.Н. Трубецким логического анализа как самостоятельного способа толкования присоединяются А.С. Пиголкин[503] и автор настоящего исследования. Следует отметить, что в английской доктрине толкования логический анализ рассматривается как универсальный общенаучный метод, и не как самостоятельный подход. С.С. Алексеев и В.В. Лазарев выделяют специально-юридический способ толкования[504]. Не существует единого мнения о статусе функционального, социологического, исторического и других методах толкования.

Каждый способ толкования имеет самостоятельное значение, обусловленное как целями его применения, так и имманентными способу приемами и методами. Под способом толкования следует понимать совокупность приемов и методов познания, используемых для понимания смысла и содержания закона. Понятия «инструменты» и «средства» автор рассматривает как синонимы соответственно «приемам» и «методам». «Если определять способ толкования только как прием, возникает понятийная неясность, так как способ толкования является более широким понятием, чем прием толкования, и включает в себя ряд технических форм и средств познания. Прием – конкретное познавательное действие, движение мысли»[505].

При известной самостоятельности способов толкования они выполняют свои функциональные задачи только во взаимосвязи с другими способами в общей парадигме толкования. Обосновывая самостоятельность целевого способа толкования, Т.Я. Насырова отмечает, что если точно определять границы каждого из способов толкования и не придавать им всеобъемлющего значения, то обнаруживается их самостоятельность и обособленность. Из этого и следует исходить при соотношении способов толкования друг с другом[506]. Сравнительный анализ российских способов и английских подходов к толкованию закона позволяют установить значительное сходство их ролевых функций в процессе толкования и методологическую общность.

В качестве самостоятельных способов толкования можно рассматривать грамматический (буквальный), систематический (контекстуальный), телеологический (целевой), интерпретационный и прецедентный.

Грамматический (филологический, лексический, языковой, лингвистический, буквальный) способ толкования основан на грамматической логике языка, языковом мышлении, культурно-исторических словарных контекстах[507]. При грамматическом толковании анализируются структуры предложений, содержащих нормативные предписания, оценивается употребление различных форм существительных, глаголов, причастий, знаков препинания, соединительных и разделительных союзов и т. п. В грамматическом толковании «для уяснения смысла правовой нормы важную роль играют служебные слова, знаки препинания. Так, в зависимости от значения союза гипотеза, диспозиция, санкция в правовой норме могут быть простыми или альтернативными»[508].

Некоторыми исследователями данный способ толкования именуется лексическим, заключающимся в «уяснении словарных значений отдельных слов, содержащихся в правовых актах, и их терминологического смысла»[509]. Выработанные правила лексического толкования запрещают без достаточных оснований придавать разным терминам одинаковое значение, а также, если законодателем определены значения терминов, то именно так их следует интерпретировать.

Ю.С. Ващенко выделяет грамматическую и лексическую интерпретацию в самостоятельный способ толкования – филологический, в соответствии со спецификой применяемых средств, с особенностями установления смысла неясных норм путем обращения к целям данного толкования. По его мнению, специфика филологического способа заключается в том, что «любой объект интерпретации выражен с помощью материала соответствующего языка, смысл объясняется самим языком при помощи лингвистических средств языковой нормы. Чем правильнее, с точки зрения языка, правовая норма будет соответствовать языковой, тем понятнее и доступнее будет сам правовой текст, тем легче его интерпретировать. Особенность филологического способа интерпретации состоит в том, что юридическое содержание нормы права не должно выходить за пределы установлений, содержащихся в языковой норме»[510].

Грамматический способ предшествует остальным способам толкования, поскольку именно этим способом раскрывается значение минимальных единиц языковой системы, посредством которых законодатель сформулировал свои нормативные требования.

Систематический (контекстуальный) способ толкования основан на сопоставлении нормы с другими законодательными установлениями и определении места интерпретируемого акта в законодательстве государства. Этому российскому способу вполне соответствует английский контекстуальный подход (contextual approach). Смысл и содержание нормы раскрывается с учетом занимаемого ею места в структуре законодательства и права. С.В. Сарбаш говорит о двухступенчатой системе толкования, отдавая приоритет грамматическому и систематическому способам толкования[511]. Например, уголовным законодательством России похищение не всех предметов рассматривается как кража: норма, предусматривающая наказание за похищение у гражданина паспорта или другого важного личного документа (ч. 2 ст. 325 УК РФ) расположена законодателем в главе 32 УК РФ «Преступления против порядка управления». Из этого следует, что указанная норма не приравнивается по своему значению к нормам о преступлениях против собственности, не рассматривается как их разновидность. Следовательно, не имеет квалифицирующего значения способы осуществления хищения: тайное, открытое хищение, злоупотребление доверием и т. п.

Систематический способ толкования способствует восприятию законодательства как целостной и беспробельной системы, каждый элемент которой имеет как самостоятельное, так и системное значение.

Телеологический (целевой) способ толкования направлен на выяснение целей принятия нормативного акта. Он может быть сравнен с целевым подходом в английской доктрине толкования закона и с правилом вреда (mischief rule): какой вред законодатель намеревался устранить введением нового закона, какое нормативное требование сформулировано для реализации этой цели в тексте. Целеполагание может быть прямо указано в преамбуле, в статьях нормативного акта, либо установлено историческими и логическими приемами толкования.

Х.И. Гаджиев, Т.Я. Насырова обоснованно указывают, что цель нормативного акта предшествует его тексту, поэтому она должна быть признана отправной точкой при толковании закона[512]. Установление того вреда, который хотел устранить законодатель с помощью нормативного предписания, существенно помогает интерпретатору и правоприменителю. Выяснение цели закона способствует не только уточнению смысла и содержания текста, но и его более справедливому, обоснованному применению к конкретными правоотношениям. Телеологический способ интерпретации может восполнить результаты других способов (в частности, систематического), так как он «позволяет преодолеть ограниченность средств интерпретации права, проникнуть не только в формальное содержание закона, но и познать социальную природу законодательной воли»[513]. Телеологический способ толкования позволяет проверить истинность результатов других способов и может выступать критерием толкования текстов, оставшихся неясными после применения всех известных способов интерпретации. «Цель является идеальным мыслительным предвосхищением результата деятельности, которое в качестве непосредственного мотива направляет и регулирует человеческую деятельность»[514]. Адекватное представление интерпретаторов и правоприменителей о целях закона способствует его эффективной реализации.

Интерпретативный способ основан на представлении о самостоятельной роли нормативной системы личности интерпретатора, его индивидуального правосознания, уровня квалификации, которые оказывают существенное воздействие на интерпретационные возможности. Основную роль в толковании закона исполняет личность интерпретатора, его признание интерпретируемой нормы как обоснованного, необходимого законодательного установления. Толкование закона – одна из основных функций профессионального правосознания. Субъект толкования, систематизировав правовую действительность (сущее), целенаправленно воздействует на ее отдельные стороны посредством разъяснения правил должного поведения и применения интерпретированных им норм к конкретным юридическим фактам и правоотношениям. Несомненно, «мера ясности закона не может быть одинакова для разных субъектов»[515], – правовое мышление и индивидуальное правосознание, обладая высокой степенью субъективности, неодинаково воздействуют на интерпретацию нормативных предписаний (должного).

В основе толкования и правореализации заложены субъективные цели интерпретатора и правоприменителя. Для реализации собственных задач в контексте индивидуальной иерархии ценностей интерпретатор вынужден гармонизировать результаты своего толкования с мнением референтного сообщества. В этой части российский интерпретативный способ совпадает с интерпретативным подходом английской доктрины толкования закона. Субъект интерпретации вынужден согласовывать свои интересы с интересами других участников интерпретационного и правоприменительного процессов, вырабатывая оптимальную, с точки зрения личной установки и служебной иерархии, позицию толкования. Российская правоприменительная система функционирует в режиме прагматического самосохранения ее субъектов. Это означает, что каждым решением (индивидуальным либо в отношении неопределенного круга лиц) правоприменитель укрепляет свое институциональное состояние. Существующими стандартами правоприменители не мотивированы на урегулирование спора, восстановление прав, установление справедливости. Судья выносит то решение, которое ему легче обосновать как в текстуальном, так и в понятийном смысле. Обычно это решение, лежащее на поверхности, не вызывающее спор с коллегами по цеху, с исполнительной и законодательной властью.

Суд осуществляет толкование процессуальных норм, находясь сам под воздействием интерпретируемых норм, являясь субъектом правоприменительного процесса и стороной интерпретируемых правоотношений. Судья как интерпретатор обладает субъективными правами и несет юридические обязанности участника процесса[516], он заинтересован не в любом обусловленном законом и фактическими обстоятельствами результате по делу, а только в том, который принесет ему личное и профессиональное удовлетворение. Мнение о том, что «весь нормативный материал объективно реален и не зависит от конкретных субъектов, познающих их смысл»[517], не учитывает значение человеческого фактора в правореализации. Процесс толкования закона следует рассматривать в совокупности объективных и субъективных аспектов. Несомненно, интерпретация есть «специальное познание, имеющее научную основу при исследовании нормативного предписания»[518], но в интерпретационном акте правовая действительность всегда отражается через субъективное, личностное восприятие. Интерпретативный метод подчеркивает влияние индивидуальных факторов на процесс толкования закона, позволяя выявить закономерности и взаимообусловленности объективного и субъективного.

Прецедентный способ толкования основан на использовании официальных интерпретационных актов, содержащих так называемый прецедент толкования. Следует отличать прецедент толкования от прецедента в строгом значении. Прецедент толкования – акт толкования норм закона, имеющий обязательную либо рекомендательную силу для правоприменителей. К субъектам формирования прецедентов толкования принято относить законодательные и некоторые исполнительные органы публичной власти, а также высшие суды государства: Конституционный Суд РФ, Верховный Суд РФ, Высший Арбитражный Суд РФ.

Прецедент в строгом значении (судебный прецедент) – акт применения норм права, разрешающий конкретный казус, содержащий толкование нормативных актов применительно к рассматриваемым правоотношениям, имеющий обязательную либо рекомендательную силу в аналогичных случаях. Прецедент в строгом значении отрицается российским законодательством и концепцией толкования. Несмотря на то, что научно-практические дискуссии подчас обсуждают перспективы развития прецедента, в действительности речь в большей степени идет о развитии не прецедента, а прецедента толкования. Дискуссия о перспективах прецедента в России не может быть конструктивной без разделения предмета исследования на два вышеуказанных класса официальных интерпретационных актов. Существует также деление на правоустанавливающие и прецедентные, на нормативные и ненормативные интерпретационные акты. В упомянутых классификациях правоустанавливающие (нормативные) интерпретационные акты рассматриваются как источники права, к ним можно отнести акты аутентического и делегированного толкования, содержащие уточнения и конкретизацию законодательного установления.

По мнению А.М. Эрделевского официальное аутентическое толкование само по себе является законом[519]. В.Н. Хропанюк в качестве

примера аутентического толкования приводит «разъяснение Президентом Российской Федерации изданных им указов»[520]. Е.Б. Абдрасулов считает, что «правотолковательная функция становится для парламента насущной необходимостью… Толковать законы должна та ветвь власти, которая их принимает. Если исходить из определения официального толкования, то аутентичное толкование, которое, безусловно, является официальным, никаких специальных полномочий не требует. Парламент может и должен осуществлять толкование принятых им законов без какого-либо законодательного подтверждения, и это толкование будет являться официальным. Следует лишь выработать процедуру толкования с учетом того, что Парламент РФ является двухпалатным»[521].

Формой выражения и закрепления прецедентов толкования могут быть акты, содержащие мнения, рекомендации, заключения, разъяснения, решения и т. п. Примерами являются интерпретационные акты высших судебных органов: КС РФ, ВС РФ, ВАС РФ. Л.Н. Гранат, О.М. Колесникова, М.С. Тимофеев понимают под актами официального толкования вспомогательные правовые акты, выражающие содержание уже существующей нормы права в целях ее эффективной реализации[522]. По мнению В.В. Тарасовой, акт официального толкования права – это вспомогательный правовой акт, существующий наряду с общенормативными и индивидуальными нормативными актами, что связано со спецификой осуществляемых им функций[523].

Прецеденты толкования направлены на уточнение, конкретизацию, разъяснение действующего законодательства, способствуют его адекватной реализации. В российской науке и практике не существует единообразия в мнениях о формах, названиях и структуре актов прецедентного толкования. Это приводит к необосно-

ванному разнообразию интерпретационных актов рассматриваемого типа. С.В. Бошно обращает внимание на существование в научной литературе разнообразных наименований таковых: Постановления Пленума, решения по принципиальным делам, любое судебное решение и т. д.[524]

Природа прецедентов толкования требует дальнейшего изучения, выработки классификации видов прецедентных интерпретационных актов по субъектам, установления соотношения с нормативными правовыми актами, правоприменительными актами, прецедентами. Прецедентное толкование является наиболее перспективным способом толкования нормативных актов в Российской Федерации.

В российской науке рассматриваются и другие способы толкования закона. Следует обратить внимание на достаточную условность как классификации российских способов толкования, так и английских подходов к толкованию. В ходе интерпретации закона при определенных условиях могут применяться одновременно либо последовательно несколько способов толкования. Толкование – это, в первую очередь, мыслительный, познавательный процесс, способы толкования для разных нормативных предписаний могут иметь неодинаковое значение. В английской доктрине толкования принято начинать интерпретацию с буквального подхода, в российской концепции – с грамматического, после которого не существует очередности способов интерпретации закона, «происходит использование способов по спирали»[525]. При высоком качестве законодательной техники грамматического толкования может оказаться вполне достаточно для адекватного толкования. В этом случае другие способы интерпретации права будут лишь уточнять результаты и проверять полученные выводы.

Многие исследователи выделяют в качестве самостоятельного логический способ толкования. Л.В. Соцуро считает, что логический способ толкования права «как специфический инструментарий открывает сущность и ясность толкуемой нормы… То, что другие способы толкования права содержат логику действий и операций, не является основанием для растворения логического способа толкования в других способах. Он самостоятельно решает уяснение и разъяснение смысла толкуемой нормы при помощи логических приемов, обеспечивающих его автономность»[526]. Х.И. Гаджиев, являясь сторонником самостоятельного значения логического способа, указывает на необходимость учета специфики изложения «мысли законодателя в тексте закона, содержащем образные выражения, адресованные массовому правосознанию…»[527]. По мнению А.М. Эрделевского, «только в случае невозможности или недостаточности применения грамматического и логического способов толкования, применяется систематический способ толкования»[528]. А.В. Поляков определяет логический способ толкования как использование логических приемов (логическое преобразование, сравнение, анализ, синтез, абстрагирование, обобщение, индукция, дедукция, аналогия) и логических законов (тождества, непротиворечия, исключенного третьего, достаточного основания) для уяснения смысла правовой нормы[529].

Выделение логических правил и приемов в самостоятельный способ не должно исключать эти инструменты из познавательного процесса интерпретатора при использовании грамматического, систематического, целевого, интерпретативного и прецедентного способов толкования. Если приемы логики используются при всяком толковании нормативного акта, то теряется смысл выделения логических правил в самостоятельный способ толкования и обособление его от остальных. Юридическое мышление, в рамках какого бы способа толкования оно ни производилось, есть всегда логическое мышление, использующее весь спектр логических и аргументативных практик. С.И. Вильнянский определяет логическое толкование как совокупность систематического и телеологического способов интерпретации[530]. М.Д. Шаргородский считает логический способ совокупностью систематического и исторического способов[531].

Любая классификация способов толкования закона предусматривает, что может быть использован только один из способов и не использованы остальные. Значит, сторонники самостоятельности логического способа толкования предполагают, что законы, правила, приемы логики могут не использоваться интерпретатором в случае выбора им другого способа толкования.

Исторический прием толкования заключается в необходимости выяснения истории возникновения и определения цели введения в систему правового регулирования нового законодательного акта. Объект толкования рассматривается «с учетом той историко-политической обстановки, в которой он принимался… Происходит сопоставление нормы с существующей политико-правовой ситуацией…»[532]. В процессе осуществления исторического толкования интерпретатор по существу использует целевой (телеологический) и систематический способы толкования. Нередко ссылаются на исторический способ толкования при анализе деяний, находящихся на грани административных правонарушений и уголовных преступлений, однако здесь налицо применение именно систематического способа толкования, позволяющего провести разграничение между уголовно-правовыми и административно-правовыми системами отношениями. По мнению А.В. Полякова, исторический способ толкования не устанавливает, а «помогает установить смысл правовой нормы…»[533], что подтверждает несамостоятельность исторического приема толкования.

Выделение функционального, специально-юридического, социологического и других приемов в самостоятельные способы толкования нельзя признать обоснованным. Считается, что функциональный прием толкования основан на знании отраслевой специфики применения интерпретируемой нормы. При этом он подчас смешивается с аксиологическим подходом, используемым при выявлении содержания некоторых терминов («необходимая оборона», «добросовестность», «уважительная причина», «производственная необходимость», «интересы детей» и т. п.). По мнению С.Н. Кожевникова, «функциональное толкование для уяснения смысла объекта толкования учитывает не только его формальный анализ, но и факторы, при которых толкование реализуется»[534]. В.И. Наумов полагает, «что правовые и моральные взгляды, сложившиеся в обществе, могут служить: 1) средством раскрытия содержания отдельных терминов и выражений; 2) критерием оценки результатов толкования. Во всех остальных случаях использование правосознания и морали… относится к другим этапам правоприменения (оценки доказательств и фактических обстоятельств дела, вынесения решения)»[535].

Весьма сложно выявить соотношение между функциональным и специально-юридическим толкованием, значение которого пытается определить А.В. Слесарев: «по мнению одних, специально-юридическое толкование не является самостоятельным видом толкования, так как его отдельные примеры являются той или иной разновидностью общепризнанных способов толкования; с точки зрения других – специально-юридический способ толкования использует приемы осмысления и учета регулятивно-правового значения… юридических понятий, используемых в праве… Более широкой является позиция, согласно которой специально-юридическое толкование – это уяснение содержания и действия правовых норм с использованием юридических-знаний…, историческое и систематическое толкование продолжают специально-юридическое толкование…»[536]. Самостоятельное существование специально-юридического способа интерпретации обосновывается необходимостью анализа юридической терминологии. Н.И. Матузов полагает что специально-юридическим способом толкования интерпретируются юридические понятия и институты, а филологическим – отдельные слова и выражения[537]. Тем не менее, своеобразие юридической терминологии вполне может быть учтено при использовании грамматического и систематического способов толкования[538].

Социологические методы в изучении правовых явлений подчас необоснованно рассматривают как самостоятельные способы толкования. Выводы социологов, сделанные на основе совокупности результатов опроса общественного мнения, имеют слабую связь с текстом нормативного акта, требующим интерпретации. Н.И. Хабибулина полагает, что «проблема толкования имеет… социальный аспект: отражая определенную сферу общественных отношений, закон может соответствовать объективным условиям жизни, может отражать их или отставать (что происходит в последнее время). И пока устаревший закон не отменен, соответствие устаревших правовых предписаний может быть обеспечено с помощью толкования, которое путем принятия определенных компромиссных решений направлено на согласование интересов общества, государства и личности»[539]. С точки зрения В.Н. Карташова, «суть социологического подхода заключается в необходимости учета… реальных фактических обстоятельств в конкретной социально-правовой ситуации… Под социологическим толкованием понимается использование социологических наблюдений, сравнений, выборочных опросов, тестирования и других социологических методов и средств»[540].

Несомненно, социологические исследования необходимы для поиска пробелов в праве и анализа состояния правопорядка, они важны для подготовки законопроекта, оценки признания закона обществом и мониторинга исполнения закона, но вряд ли могут быть применены в интерпретационных актах.

Глава 19 Российский правовой реализм и его влияние на концепцию толкования

Концепции толкования закона в каждом отдельно взятом государстве зависят от своеобразия его развития и превалирующей в управляющей государством группе лиц философско-правовой доктрины. В петровское время начала формироваться российская концепция правового реализма, обусловившая на последующие века доминирование официальной формы толкования закона. На характер толкования закона оказывали влияние следующие тенденции бытия права:

Преемственность абсолютизма в различных исторических формах. Российский дискурс толкования правовой реальности носит прескриптивный характер. Известные формы абсолютизма (неограниченный, просвещенный, партийный, советский, постсоветский и т. д.) способствовали формированию таких способов толкования, которые обеспечивали несменяемость типа политического режима. Смена формы правления изменила иерархию нормативных систем, но монистический дух империи и поныне можно рассматривать как онтологическую особенность концепции толкования. Реформы Петра I, изменения законодательства XIX в., Октябрьская революция 1917 г., корректировки политического курса в связи со сменами вождей и трансформацией правящей партии – суть «настройки» правящего режима государства[541], обеспечивающие максимальную продолжительность удержания государственной власти в одних руках.

Под именем законного государственного принуждения легализуется насилие субъектов публичной власти по отношению к экономическим и/или политическим конкурентам. Российские особенности коммерческой деятельности вынуждают предпринимателей подчиняться комплексу сомнительных требований субъектов публичной власти либо самим приобретать такой статус. Федеральное Собрание РФ состоит преимущественно из коммерсантов либо лиц, представляющих их интересы. Включенность в политический процесс позволяет использовать ресурсы власти для личного и корпоративного обогащения.

Единство трех ветвей власти, подчиненных руководителю исполнительного органа. Допустимо рассматривать все методы управления, практикуемые публичной властью, как единую административную деятельность. Идеи ее реформирования, активно развиваемые в XIX – начале XX вв., были пресечены Октябрьской революцией 1917 г. Диктатура пролетариата укрепила фундаментальную базу единства исполнительной, законодательной и судебной властей. Длительный период функционирования советских органов власти выработал практику подчинения правоохранительных и судебных органов партийным руководителям. Современная исполнительная власть, объединившись с правящей партией и ее сателлитами, заручившись поддержкой руководителей религиозных конфессий, обеспечивает неукоснительное подчинение своим интересам корпуса законодателей и судей.

Управление всеми ветвями власти осуществляется из единого центра ручным методом. Состояние правопорядка находится под прямым воздействием руководителей исполнительной власти соответствующего уровня. Высочайшая техническая оснащенность, мировой уровень профессионального мастерства и неограниченное финансирование спецслужб способствуют своевременному исключению любых возможностей смены устоявшейся практики управления государством.

Развитие идеи доброго царя. Право на этой территории есть воление руководителя исполнительной власти этой территории. Если американский правовой реализм можно редуцировать к формуле «право есть то, что говорит о нем судья», то в российском правовом реализме толкование закона правоприменителем сводится к подтверждению позиции руководителя исполнительной власти. Судья становится всего лишь проводником, реализатором воли исполнительного органа. Юридико-техническая возможность оспорить незаконное и/или необоснованное действие/бездействие субъекта исполнительной власти создает иллюзию возможности утверждения варианта толкования нормы, отличного от официального. Однако принципы государственного управления не меняются в случае выявления отдельных ошибок его служащих. Российскому правовому реализму при его этатистских корнях свойственна разветвленная морально-этическая риторика об особой российской демократии, о справедливых принципах государственного распределения, о честности избирательной процедуры, об отсутствии альтернатив действующему руководителю и т. д.

В досоветский период исполнительная власть промоутировала веру в доброго царя-батюшку, после Октябрьской революции 1917 г. пропагандистские кампании публичной власти развивали веру в конкретных вождей, возглавлявших партийную (политическую) и исполнительную власть в государстве. Поскольку партийная власть совпадала с исполнительной и практически формировала законодательную и судебную ветви, а также воздействовала на религиозные конфессии, именно ее воля доминировала в правовом пространстве. Вера в царя, в лидера нации, отца народов и т. п. поддерживалась пропагандистскими институтами государства, навязывая населению идею безальтернативного вождя. Российская история свидетельствует о больших возможностях массовой пропаганды и легкой внушаемости российского населения в условиях информационной ограниченности.

Ю.Ю. Ветютнев говорит о феномене суггестии (внушения), по его мнению, «правовое воздействие тяготеет скорее к внушению, чем к убеждению, поскольку в самих нормативно-правовых текстах, как правило, не содержится достаточной аргументации, которая побудила бы их выполнять. Сознательное решение подчиниться праву, принятое по определенным основаниям, несет в себе тот риск, что при других обстоятельствах лицо может отказаться от этого решения. Рациональное взвешивание возможных вариантов своего поведения может привести как к исполнению правовых императивов, так и к их нарушению: но, с точки зрения самого права, такого выбора не существует, допустимо лишь беспрекословное послушание. Более того, данная суггестия во многих своих аспектах является скрытой, поскольку ее адресаты обычно не осознают подлинных целей правового регулирования и используемых для этого средств. Именно суггестия (внушение) образует фундаментальную опору не только нормативного регулирования, но и всего человеческого общения»[542].

Патернализм и социальное рабство. Работники, получающие деньги из государственного бюджета, составляют большую часть населения государства. Образование, медицина, культура, спорт и другие социально-значимые институты финансируются из бюджета. Пенсионное обеспечение, оплата нетрудоспособности по болезни и инвалидности, поддержка малоимущих лиц, родителей малолетних детей также осуществляются централизованно. В некоторых регионах бюджетные деньги являются единственным способом для получения пищи и крова. Поскольку патерналист в той или иной степени исполняет свои социальные обязательства, он требует от подчиненных отдавать свои голоса за него и представленных им лиц, делегируя часть своих полномочий иерархическим структурам на местах.

Российский патернализм имеет насыщенную историю: заботливые образы царя-батюшки, вождя пролетариата, отца народов, умудренного десятилетиями правления президента – внедряют идею зависимости всех людей от «главного начальника». Обожествление персонифицированного суверена корреспондирует с бесправием и раболепством подданных, отрицанием свободы и несменяемости абсолютистской парадигмы власти. У подчинённых вырабатывается комплекс неполноценности, поскольку они не имеют возможности без помощи царя, вождя, отца и т. д. изменить к лучшему свои жизни. Патерналист последовательно препятствует институализации гражданского общества, интенсивно манипулирует избирательными процедурами, замыкая все рычаги управления государством и обществом на себя. Более половины трудоспособного населения не имеет самостоятельного дохода, независимого от государственных дотаций, что упрощает манипулирование волеизъявлением кормильцев и членов их семей. В первом квартале 2013 года 13,8 % населения России (19,6 млн человек) имели доходы ниже прожиточного минимума, год назад таких людей было на полмиллиона меньше[543]. Патерналист, распоряжающийся бюджетом государства, «исключительно в силу своей доброты и мудрости» одаряет граждан вспомоществлениями. Распоряжаясь общенародными деньгами, как своими, он полагает, что граждане не в состоянии принимать политически значимые решения самостоятельно, поэтому обязаны выполнять его команды, либо указания делегированных им лиц. Отдельные «ошибки и просчеты» в действиях конкретных исполнителей демонстративно исправляются верховным правителем, что должно упрочивать веру народа в незаменимость патерналиста.

Доминирование двух государственных индустрий: сырьевой (включающей энергетическую субиндустрию) и тюремной. Сырьевая индустрия включает в себя разведку, добычу полезных ископаемых, их транспортировку, переработку и продажу. В нее также входит создание, транспортировка и продажа всех видов энергии, получаемой как из природных (сырьевых) запасов, так и из использования особенностей территории (гидроэлектростанции, солнечные, ветровые, прибойные электростанции). Имущественные и неимущественные права на объекты сырьевой и энергетической индустрий принадлежат узкому кругу лиц, в том числе государству. Управленческие, логистические и финансовые операции от имени государства в этих индустриях осуществляют лица, прямо либо опосредованно подконтрольные исполнительной власти.

Тюремная индустрия в широком значении включает в себя не только Федеральную службу исполнения наказаний, но и весь правоохранительный, фискальный и карательный комплекс государства: уголовную и административную юстицию, ФССП, МВД, СК, ФСКН, ФСБ, ФТС, ФНС и т. д. В тюремную индустрию частично включены законодательные органы, поскольку в их компетенцию входит криминализация деяний, ужесточение уголовных санкций. К тюремной индустрии можно отнести часть оборонного комплекса, так как в нем существуют институты дознания, ограничения свободы, спецслужбы; военные следственные органы и военные судьи не свободны в принятии решений от своего военного руководства. Военный комплекс в мирное и военное время выполняет не только функцию защиты от внешнего врага, но и обеспечивает стабильность реализации решений исполнительной власти на обширной территории государства.

За несколько последних десятилетий изменились подходы и методы работы спецслужб, диктатура перестала быть пролетарской, но историческая память народа содержит воспитательный опыт Архипелага ГУЛАГа[544]. Удачная стратегия управления сырьевой (включая энергетическую) и тюремной индустриями позволяет публичной власти находить достаточное количество средств для исполнения социальных обязательств перед населением, а также планомерно ликвидировать социально-политическую и экономическую активность лиц, препятствующих реализации воли суверена.

Доктрина «минного поля». Законодательный орган, реализуя установку исполнительной власти, наращивает карательные нормы административного и уголовного законодательства. Катализация санкций направлена в отношении неопределенного количества лиц: задачей является сделать виновными и наказанными максимальное количество людей. Стигматизация населения имеет существенные экономические и политические эффекты: граждане платят штрафы и поражаются в правах; государство в лице уполномоченных органов лишает их возможности заниматься определенными видами предпринимательской деятельности, полноценно реализовывать политические права, управлять транспортными средствами, выезжать за границу и т. д. Изощренные методы применяют налоговые службы и государственные фонды, например, меняя формы отчетности за короткий период до окончания сроков сдачи этой отчетности, чтобы спровоцировать нарушения и наложить взыскания. Службы организации дорожного движения совместно с ГИБДД непредсказуемо меняют направления движения транспорта на улицах, регулярно в незаметных местах располагают новые запрещающие знаки, целенаправленно организовывают и эксплуатируют так называемые «ловушки для водителей» и т. д.

Именно зарождение доктрины «минного поля» характеризует Н.С. Таганцев: «Реформаторская деятельность Петра Великого, охватывавшая все стороны государственной жизни, конечно, выразилась и в столь же обширной законодательной деятельности, и, в частности, в законодательстве уголовном: беспрестанно являлись указы, установлявшие наказания случайные, ad hoc, нередко противоречивые и по отношению к Уложению, и между собой; в судебную практику вносились хаос и безурядица. Как говорили сами законодатели, «после старого много раз указы изданы и в разное время выдавались, и затем одни с другими несогласны, через что случается поддержка бессовестным судьям, которые, подбирая указы, на которую сторону хотят, решают»[545].

Классическим примером стигматизации является предложение Премьер-министра РФ увеличить штраф для водителей за нарушение Правил дорожного движения до 500 000 рублей[546]. Не учитывая коррупционную составляющую, следует отметить, что штраф за «проезд на красный свет и выезд на полосу для встречного движения» в сумме более 108 минимальных месячных оплат труда (это девять лет труда)[547] может стать важным вкладом в архитектуру «минного поля».

Ужесточение уголовного законодательства о защите чувств верующих[548], легитимирующего уголовное наказание в виде лишения свободы за «оскорбление религиозных убеждений и чувств граждан» делает уязвимыми любые рассуждения на религиозные темы. Вся территория Российской Федерации становится большим «минным полем», где каждое высказывание о религиозных убеждениях и чувствах (например, заявление агностического, атеистического либо иного аксиологического характера) может повлечь оскорбление экзальтированных чувств отдельных верующих граждан, за что автор высказывания может быть осужден к лишению свободы на срок до трех лет с дополнительным ограничением свободы до одного года.

Формирование судейского корпуса, способного поддерживать интересы «вертикали» исполнительной власти, обвинительный уклон административного и уголовного судопроизводства. В целях обеспечения реализации воли исполнительной власти с 1917 г. по настоящее время на судейские должности назначаются лица, подтвердившие свою лояльность к правящей политической партии. В современной России уголовные дела рассматривают судьи, почти 90 % которых в прошлом являлись сотрудниками правоохранительных органов или работниками судов. В российских судах первой инстанции большинство судей уголовной юрисдикции имеют опыт следственной или прокурорской деятельности. Почти все они рассматривают в качестве своей должностной обязанности всяческое содействие стороне обвинения в исправлении недостатков предварительного расследования. Так называемый «обвинительный уклон» судей уголовной юрисдикции можно рассматривать в качестве практически действующей «презумпции вины». В Концепции судебной реформы отмечается: «Гласность, приоткрыв завесу «служебных тайн», выставила напоказ язвы судопроизводства: коррупцию, сокрытие преступлений от учета, дутые показатели раскрываемости, почти полное отсутствие оправданий, отработанную технологию добывания лжепризнаний и осуждения невиновных. Пресловутый обвинительный уклон был наглядно зафиксирован в результате изучения 343 уголовных дел, осужденные по которым были в конечном итоге реабилитированы вышестоящими судебными инстанциями: хотя адвокаты в 98 % случаев просили оправдать подзащитных, суды вопреки материалам дел постановляли обвинительные приговоры»[549].

Если в Великобритании на оплачиваемые должности судей могут претендовать только юристы с длительным адвокатским стажем (требования к стажу адвокатской деятельности возрастают в зависимости от статуса суда), то в России опыт адвокатской деятельности имеет менее 1 % судей уголовной юрисдикции. Этот фактор оказывает существенное влияние на характер толкования норм административного, уголовного и уголовно-процессуального права. По причине неразвитости административной ветви судов общей юрисдикции, большую часть административных дел рассматривают судьи уголовной юрисдикции, экстраполируя «презумпцию вины» на толкование закона применительно и к административно-правовым отношениям.

Избирательность и релятивизм правоприменителей. Избыточная аксиологичность и вариабельность российской нормативной системы позволяет правоприменителям быть избирательными как в выборе субъектов ответственности, так и в виде и размере наказания. Действующее материальное и процессуальное законодательство в сфере уголовных и административных правоотношений содержит большое количество оценочных категорий, позволяющих, в зависимости от их толкования исполнительной и судебной властью, возбуждать или не возбуждать уголовное/административное производство, арестовывать или не арестовывать человека, прекращать или не прекращать производство по делу и т. д. Эти свойства используются правоприменителями в корпоративных целях: вполне возможно возбуждение уголовного и административного преследования в отношении лиц, оспаривающих точку зрения субъектов исполнительной власти (так называемых оппозиционеров), в отношении лиц, не желающих по требованию руководства добровольно освободить должность, в отношении политических и экономических конкурентов.

Избыточная вариативность санкций уголовного законодательства и обширные уголовно-процессуальные возможности правоприменителей сформировали релятивистский подход к принятию решений. Отсутствие стандартных требований к достаточному обоснованию выносимых решений, необходимому описанию аргументативных последовательностей – позволяет правоприменителям сокращать мотивировочную часть актов применения до полного отсутствия обоснований выносимого решения. В схожих обстоятельствах правоприменители могут принять диаметрально противоположные решения: мотивировка, характерная для резолютивной части одного вида решения, необоснованно может закончиться контрастирующим итогом. Непредсказуемость интерпретативной аргументации толкователя, необъясняемая разница в решениях по аналогичным делам демонстрируют обществу экстралегальные, в том числе политические и экономические зависимости правоприменителя.

Действующая доктрина позволяет при толковании закона наполнять аксиологические категории любым содержанием. Активно пропагандируется судейское мнение о том, что любое решение суда, вступившее в законную силу, является справедливым. Исследования, приводимые в Концепции судебной реформы, выявили, что «более четырех пятых опрошенных судей связывают резкое изменение судебной практики с изменением политической ситуации и установок, исходящих от вышестоящих инстанций. Сохраняется опасность, что вместо «телефонного права» заступит «право мегафонное» или любое другое беззастенчивое «право», что колеблющаяся юстиция, не осознавшая своего истинного предназначения, станет, как то и было, рупором завоевавшей господство политической силы. Ни судьи, ни работники правоохранительных органов не воспринимают себя как часть корпорации, призванной, несмотря ни на что, утверждать право и закон, что делает подобные опасения обоснованными»[550].

Современный правовой релятивизм, по мнению И.Л. Честнова, – это отсутствие универсальных объективных критериев оценки социальных явлений и процессов, включая правовые. Оценка зависит от позиции наблюдателя (принцип дополнительности) и ограниченной возможности предвидеть отдаленные последствия (которые зачастую являются латентными) более или менее сложного социального действия[551].

Двойная мораль российского общества стала общепринятой нормой. Способность читать между строк в начале XXI в. вновь актуализируется как важное качество для россиянина. Запрет на критику религиозных деятелей, использующих государственное финансирование, демонстративные уголовные преследования лиц, критикующих публичную власть, стигматизация правозащитной деятельности, маркирование независимых от патерналиста некоммерческих организаций как «иностранных агентов» – эти и многие другие тенденции способствуют утверждению двойных стандартов интерпретации правовой реальности. Проблематичность законодательного закрепления расслоения общества и неравенства прав компенсируется практически неограниченными возможностями толкования закона. «В российском обществе аксиологический статус права отличается двойственностью. С одной стороны, официальная правовая идеология, выраженная в различных источниках, начиная с Конституции РФ и заканчивая авторитетными доктринальными текстами, исходит из высокой социальной ценности права, которое не сводится к воле государства, а представляет собой самостоятельное, необходимое и незаменимое начало общественной жизни. С другой стороны, сама общественная жизнь полна примеров, свидетельствующих о том, что ценность права для многих оказывается по меньшей мере неочевидной – когда правовые императивы игнорируются, отодвигаются в сторону для решения тех или иных текущих задач различной степени важности. Складывается впечатление, что расхождение между декларируемой ценностью права и фактическим отношением к нему в обществе стало вполне привычным и чуть ли не естественным явлением»[552].

Независимость публичной власти от населения, их взаимная неприязнь и недоверие друг к другу. Благополучие и процветание правоприменителей и официальных интерпретаторов не зависит от их позитивного вклада в улучшение жизни населения. В постсоветский период наблюдается устойчивая закономерность, – чем больше средств субъект публичной власти смог извлечь из преимуществ своего положения, тем качественнее можно оценить условия его жизни. Отдельные показательные демонстрации наказаний конкретных должностных лиц могут быть основаны на личных противоречиях с ними и необходимости освобождения искомой должности для нового лица. Высокомерие части правоприменителей корреспондирует с подобострастием граждан, не имеющих возможности повлиять на судьбу оценки и толкования своего правоотношения иным способом. Большая часть гражданского общества рассматривает публичную власть как узкую группу лиц, занятую своим экономическим обогащением через политические институты. В таком дискурсе затрудняется процесс признания населением законов и вариантов официального толкования этих законов, принятых конкретными лицами в своих экономических и политических интересах. В каждом новом официальном толковании гражданин ожидает очередное ограничение его прав, расширение полномочий субъектов публичной власти, усиление «минного поля». Утраченное доверие большой части населения не беспокоит публичную власть, поскольку прямо не отражается на благосостоянии ее субъектов. Лукавость и двойные стандарты правителей способствуют формированию институтов гражданского одобрения обмана публичной власти и игнорирования ее декретов. Уклонения от уплаты налогов и хищения у государства многими гражданами не осуждаются (поскольку государство – это «они», а «они» и так «берут сколько хотят»), возникает тенденция рассматривать хищение у государства как восстановление социальной справедливости, растет солидарность водителей в выявлении сотрудников ГИБДД с радарами, критикуются действия полиции по разгону митингов и решения судей по массовых арестам и т. п.

Противостояние населения и публичной власти подтверждают и ее руководители, – по мнению Председателя Правительства Российской Федерации Д.А. Медведева «в самой сути государственной службы заведомо заложено неприятие со стороны граждан». «Вариант того, что на госслужбе можно быть аполитичным», премьер-министр даже не рассматривает. «Кто так говорит, лукавит, – отмел он. – Если ты пришел служить определенному государству, которое управляется определенным набором политических сил, ты все равно так или иначе будешь иметь собственную позицию»[553].

Неспособность гражданского общества к реальной политической конкуренции. С 1917 г. правящая в государстве партия объединяет почти всю публичную власть, практическая несменяемость руководителей государства делает невозможным системный контроль гражданского общества за группой лиц, управляющих государством. Правовой нигилизм официальных интерпретаторов закона превратился из отклонения от нормы правосознания в вариант его нормы. В среде субъектов публичной власти сформировалась особая корпоративная солидарность, способствующая сокрытию нарушений от внешней среды (населения). Цеховая взаимовыручка сплачивает исполнительную, законодательную и судебную власти на горизонтальном уровне, способствуя отстаиванию групповых интересов. Сосредоточение в руках одной группы лиц всех инструментов контроля корректности избирательных процедур делают практически невозможным для обычного гражданина доказательно убедиться в достоверности/недостоверности результатов голосования.

Рассмотренные выше тенденции могут показаться спорными, а их описание излишне прямолинейным, но без учета описанных в настоящей главе онтологических особенностей правопорядка невозможно анализировать российскую концепцию толкования закона. Эти и многие другие, подчас латентные, государственно-правовые закономерности имеют определяющее значение для изучения возможности имплементации английских правовых институтов и оценки современных интерпретационных практик в России.

Глава 20 Возможности имплементации английского опыта в российский правопорядок

Современный этап правового развития России характеризуется повышением интереса к опыту толкования законов в других государствах. Необходимость соблюдения ряда европейских конвенций, «определенная вестернизация российского общества, некоторое заимствование западных политических, культурных, нравственных ценностей приводят к закреплению «прав человека» в качестве некоего эталона цивилизованности»[554]. Несмотря на то, что российскую правовую систему принято относить к романогерманской правовой семье и правотворческая деятельность судов в ней официально не признается, но решения Конституционного Суда Российской Федерации, Постановления Пленумов Верховного Суда Российской Федерации и Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации приобретают характер прецедентов толкования, которым нижестоящие суды должны следовать в своих решениях.

Как отмечалось ранее, интерпретация нормы права способом прецедентного толкования в России имеет существенные отличия от применения доктрины прецедента в английском праве. Обладающий определенными полномочиями российский субъект толкования закона в своих интерпретационных актах (постановлениях, определениях, решениях, обзорах судебной практики и т. п.) разъясняет порядок применения существующей нормы в целях формирования единообразной интерпретационной практики на территории государства. В актах толкования интерпретатор демонстрирует ошибки, допускаемые судебной (интерпретационной) практикой, исследует их природу и предлагает способы устранения.

Среди тенденций развития российской концепции толкования закона следует отметить возрастание значения интерпретационных актов субъектов международного права, в частности, Европейского Суда по правам человека, повышение роли прецедентного толкования и доминирование официального толкования закона.

Председатель Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации А.А. Иванов, сторонник развития прецедентного права в России, отмечает, что российская практика формулирования прецедентов сложилась еще в конце XIX – начале XX века в работе Гражданского кассационного департамента Правительствующего сената. То, что в последние 20 лет мы вновь наблюдаем переход к прецедентной системе – «это движение в правильном направлении»[555].

Сторонники легализации прецедентного права в России отмечают, что указанная система обладает рядом преимуществ: стабильность правоприменительной практики; укрепление статуса судебной власти;

снижение влияния на судей различных внешних факторов; возможность оперативно реагировать на изменения в общественных отношениях.

В то же время не все российские юристы согласны с таким мнением, например, А. Курбатов указывает на следующие проблемы, которые могут возникнуть при введении прецедентного права:

1) игнорирование норм Конституции и законов;

2) нарушение принципа разделения властей;

3) нарушение единства экономического и правового пространства права[556].

По мнению Т.Г. Морщаковой, для того, чтобы стать прецедентной страной, нужно избавиться от статутов, т. е. законов, а это невозможно, потому что противоречит историческому развитию правовых систем. Согласно ее позиции, развитие правовых систем (не только российской) идет по определенной линии – от прецедентного права к статутному, и наоборот не бывает[557]. Авторитет закона, глубина и точность актов доктринального толкования формируются на протяжении длительного отрезка времени, подтверждающего или опровергающего те или иные интерпретационные взгляды ученых-юристов. Представляется, что доказанность существования государственно-политических и философско-правовых закономерностей проявляется на протяжении относительно продолжительного периода. Увлечение в недавнем прошлом обоснованием социалистического права, попытки авторитетных ученых-правоведов доказать близкое «отмирание» государства и права, признание актов политических партий в качестве источников права и т. д. демонстрируют степень воздействия исполнительной власти на юридическую науку. «Вспомним, что юридическая наука, да и другие гуманитарные науки многие десятилетия были официально идеологизированы. Официальная идеологизированность означала ориентацию на монолитное единство, прежде всего в вопросах правопонимания, в вопросах предметно-методологических»[558].

Перспективой развития российской концепции толкования является переход от мифов юридической теории к реалиям правовой действительности, в которой важная роль отводится как законодателям, так и интерпретаторам законов. Существуют опасения ослабления возможностей отдельного человека и укрепления позиций институтов государства. Концепция официального толкования закона способствует воспроизводству материального и процессуального неравенства сторон в юридических процессах с участием субъектов публичной власти. Усиление роли государства в управлении российским обществом является объективной закономерностью, которую требуется учитывать в прогнозах развития способов интерпретации.

И.Л. Честнов обращает внимание на прагматический поворот в праве, который «призван реконструировать догматичность традиционной юриспруденции, реифицирующей юридические понятия и занимающейся преимущественно схоластическим анализом связей между ними»[559]. Представляется, что надо очевиднее констатировать сложившиеся соотношения между юридической наукой и практикой, между правом в книгах и живым правом. М.В. Антонов предлагает пересмотреть отношение к системным понятиям в праве («правовая система», «система права»), по его мнению «отечественное теоретическое правоведение стоит перед потребностью «инвентаризации» своего концептуального аппарата и его «юридизации», которые бы позволили избежать двусмысленных и теоретически необоснованных схем»[560].

Е.Г. Самохина, рассматривая правовую концепцию П. Шлага, обращает внимание на то, что право не может быть стабильным и неизменным феноменом, что единственного адекватного значения текста права не существует, право не может быть свободно от ценностного подхода. Интерпретация не является нейтральной процедурой. Ценностные суждения интерпретатора, или его процесс мышления, мироощущение, его социальная среда неразрывно вплетены в процесс интерпретации[561].

Толкование закона можно рассматривать как наделение своими значениями чужого текста. Интерпретатор «начиняет» текстуальные нормативные понятия своими представлениями о сущем и должном правопорядке. Неопределенная связь абстрактной нормы закона с конкретным правоотношением приобретает в результате толкования и применения определенность, которую можно материализовать принудительными методами. Не существует полной и непротиворечивой нормативной системы, из чего вытекают высокие полномочия интерпретатора, превращающего «неточные» положения закона в императивные формулировки правоприменительного акта.

Е.В. Булыгин, характеризуя нормативные системы с точки зрения их полноты, непротиворечивости и независимости, говорит «о замещении менее точного понятия более точным». «Объяснение или рациональная реконструкция понятия – это метод, посредством которого неточное и смутное понятие (оно может принадлежать обыденному дискурсу или начальной ступени формирования научного языка) трансформируется в точное или, по крайней мере, более точное»[562]. Правоприменительный акт является «более точным» по сравнению с «неточным и смутным» текстом закона. Наполняя акт применения своим усмотрением, судья воспроизводит в дискурсе правовой реальности свои индивидуальные правила и принципы. Так в процессе толкования текст закона трансформируется в понятия толкователя, привносящего в дискурс свое представление об укоренившейся юридической практике.

По мнению Р.А. Ромашова, правовая доктрина развивается в неразрывной связи с развитием национальной культуры и является для нее такой же органической частью, как и язык[563]. В российской доктрине толкования в силу позитивистского подхода не делалось различий между толкованием закона и толкованием права. Современные российские научные концепции приближаются к английским представлениям о соотношении толкования права и закона. Например, А.В. Поляков различает понятия «интерпретация (толкование) правовых текстов» и «интерпретация (толкование) права», полагая, что толковаться может только то, что выступает в качестве текста, т. е. связного знакового комплекса «означающее-означаемое»[564]. «То, что именуется толкованием права в традиционной теории, есть своего рода редукция, т. е. сведение права к его текстуальной форме (законов и подзаконных актов) и выявление ее логического значения (поэтому истолкованы могут быть как тексты права, так и тексты того, что когда-то было правом (например, памятники права прошлого)»[565].

Начало XXI в. характеризуется повышением интереса ученых и практиков к течениям правового реализма. Тенденции развития российской концепции толкования закона связаны с конкретизацией законодательных установлений интерпретаторами и правоприменителями. Многие критерии оценки интерпретационных действий субъектов публичной власти находятся вне предмета настоящего исследования. Следует упомянуть выдвинутую Р.А. Ромашовым концепцию реалистического позитивизма, акцентирующую внимание на современных закономерностях юридической действительности[566], которая для приобретения завершенной формы научной доктрины требует дальнейшего развития.

Каждый правоприменитель в процессе профессиональной деятельности занимается толкованием норм закона и права, используя общепринятые способы толкования, вырабатывая индивидуальные методы и приемы. Прецедент толкования как результат официального разъяснения правовой нормы компетентными субъектами имеет значение интерпретационного акта аутентического либо делегированного характера. Важно учитывать, что полномочие на делегированное толкование должно быть закреплено в законодательном акте. Если право аутентического толкования норм закона Государственной Думы РФ производно от ее правотворческой функции, то круг субъектов делегированного толкования определяется законодателем. Например, ч. 3 ст. 125 Конституции РФ и ч. 4 ст. ст. 3, 106 Федерального Конституционного Закона № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде РФ» от 21.07.1994 г. Конституционному Суду РФ предоставлено полномочие официального толкования норм Конституции РФ.

Делегированное толкование следует подразделять на судебное и исполнительное. Количество актов официального толкования, осуществляемое субъектами исполнительной власти, за последнее время существенно возросло. Бюрократизация человеческой деятельности – неизбежное следствие развития современного государства. Сформированные исполнительными органами прецеденты толкования влияют на жизнедеятельность каждого человека. Например, Федерального Закона № 202-ФЗ «О бюджете Фонда социального страхования Российской Федерации на 2005 год» от 29.12.2004 г., устанавливающий порядок расчета пособий по временной нетрудоспособности, предоставляет Фонду социального страхования РФ полномочия на формулирование рекомендаций по заполнению оборотной стороны листка нетрудоспособности («больничного листа»). Неправильное заполнение графы может привести к отказу в выплате денежного пособия.

Большое количество прецедентов толкования создается органами исполнительной власти в коррупциогенной сфере. Например, Закон № 196/2005-03 Московской области «О закупках и поставках продукции для государственных нужд Московской области» от 22.07.2005 г. предоставляет координатору закупок и поставок продукции для областных нужд полномочия давать официальные разъяснения о порядке применения законодательства Московской области о закупках и поставках продукции для областных нужд. Исполнительный орган, заинтересованный в получении патронируемой им организацией подряда, сам формулирует критерии и требования, «подгоняя» их под конкретное лицо.

Только в сфере регламентации правоотношений работника и работодателя неопределенное количество прецедентов толкования создается Пенсионным фондом РФ, Фондом социального страхования РФ, Фондом обязательного медицинского страхования РФ, Федеральной службой по труду и занятости РФ, Государственной инспекцией труда РФ, Федеральной миграционной службой РФ, Федеральной налоговой службой РФ, Министерством финансов РФ и другими ведомствами. Формой интерпретационного акта подчас выступают письма, приказы, инструкции, разъяснения и другие источники, получить тексты которых работодателю крайне затруднительно. Значительное количество спорных вопросов в разных субъектах федерации решаются неодинаково, даже судебное толкование не в состоянии исправить некоторые системные ошибки исполнительной власти.

Судебное толкование формируется преимущественно интерпретационными актами Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ, Высшего Арбитражного Суда РФ. Прецедентами толкования принято называть те акты, которые не связаны с конкретной правоприменительной функцией суда. Акты применения казуального характера в России не приобретают прецедентного значения, в них судебная инстанция становится субъектом процессуального правоотношения, интерпретационный акт составляет часть правоприменительного акта. К ним можно отнести «определения судебных коллегий, Постановления Президиумов и Пленумов судов, которыми в порядке судебного надзора проверяется законность и обоснованность актов нижестоящих судов»[567].

Не завершена дискуссия о статусе интерпретационных актов Конституционного Суда РФ и возможности придания им характера источника права. Например, В.А. Сивицкий и Е.Ю. Терюкова рассматривают их в качестве таковых, относя не к судебном прецедентам и не к правоприменительным актам, а к классу нормативно-правовых актов. По их мнению, если акты КС РФ являются источниками конституционного права, то они становятся источниками и других отраслей права. В связи с отсутствием нормативного понятия толкования в законодательстве РФ, «Конституционный Суд РФ имеет простор при реализации полномочия по толкованию Конституции РФ… При рассмотрении дел о толковании Конституции РФ Конституционный Суд РФ может предпринять действия по обеспечению надлежащей реализации положений Конституции РФ, включая нормативную конкретизацию… Нормы Конституции РФ, при толковании которых Конституционный Суд РФ фактически ввел новые правила, не предполагают их конкретизации законодателем… Очевидно, что решения Конституционного Суда РФ о толковании Конституции РФ могут иметь нормативную природу. Характеристика их в качестве «квазинорм» создает предпосылку для признания их статуса в качестве норм права»[568].

Такую точку зрения принято критиковать ссылками на теорию разделения властей, согласно классическому варианту которой суд не может иметь правотворческих полномочий, его интерпретационные акты не создают правовых норм, а юридические последствия наступают только в случае акта применения в совокупности с интерпретированным нормативно-правовым актом[569]. В.С. Нерсесянц считает, что признание за Конституционным Судом РФ правотворческих полномочий «противоречит теории различения и соотношения права и закона»[570]. Однако, в современных государствах разделение судебной и исполнительной властей начинает носить все более условный характер. Предположение о том, что только законодательный орган вправе реализовать идею народного суверенитета, не соответствует правовой реальности XXI в. Например, высшие суды в английской доктрине толкования закона создают судебный прецедент, имеющий нормативный характер для неопределенного круга лиц. Но ни в формировании судебного корпуса, ни в создании английского судебного прецедента население государства не принимает никакого участия. Это обстоятельство не препятствует признанию и одобрению прецедента в качестве источника права.

Полномочия Конституционного Суда РФ вызывают научнопрактические дискуссии, в том числе, в связи с опасениями авторитарной перспективы развития государственности. Существуют крайние мнения о степени влияния КС РФ на правопорядок. Ю.Л. Шульженко считает Конституционный Суд РФ единственным органом, полномочным толковать Конституцию РФ и вносить предложение о необходимости наделения его правом интерпретации не только Конституции РФ, но и иных нормативно-правовых актов, а также правом без запроса давать толкование Конституции РФ[571]. Т.Я. Хабриева поддерживает подход, в котором «Конституционному Суду РФ ставят преграду в инициативном порядке влиять на правоприменение путем… разъяснений… Трудно представить ситуацию, когда Конституционный Суд РФ по собственной инициативе начинает толковать акты правительства, министерств…»[572].

B. В. Тарасова полагает, что признание актов КС РФ «источником права повлечет за собой нарушение принципа разделения властей и может негативно сказаться на состоянии законности: 1) это орган конституционного правосудия, который создан для обеспечения системы «сдержек и противовесов» при реализации принципа разделения властей… Конституционный Суд РФ ограничен в своих возможностях в отсутствии полномочий по своей инициативе возбуждать дела по проверке конституционности нормативного акта; 2) признавая правовую норму не соответствующей Конституции РФ, Конституционный Суд РФ не прекращает действие правового акта или его отдельного положения, а дает такое толкование, которое не позволяет применять данный акт, тем самым выполняет присущую ему контрольную функцию; 3) для отказа в применении не соответствующего Конституции РФ закона не требуется в обязательном порядке Постановления Конституционного Суда РФ»[573].

Следует отметить, что интерпретационные акты Конституционного Суда РФ наиболее соответствуют феномену прецедентов толкования. Они подлежат обязательному применению всеми судами, но не могут быть принудительно исполнены соответствующими органами. Их применение опосредуется правосознанием субъектов правоотношений, на которых распространяются интерпретированные Конституционным Судом РФ нормативные акты. По мнению автора, классические представления о «чистоте» разделения властей и народном суверенитете уже не влияют на парадигму российского толкования. Рассуждения о том, что влияние высших судов государства на формирование правовых норм нарушает принцип разделения властей и умаляет народный суверенитет, следует относить к социалистическому прошлому российской науки, имплицитно воспринявшей доктрину разделения властей Ш. Монтескье, отрицающую толкованию закона судом. Можно сделать вывод о том, что Конституционный Суд РФ не дает квалифицирующую оценку конкретным юридическим казусам и не создает прецеденты в строгом смысле. Очевидно, что, признавая неконституционными те или иные положения нормативных актов, КС РФ оказывает влияние на законодательную теорию и практику, участвует в формировании правовой политики государства и тем самым воздействует на правопорядок (право).

Эти выводы можно в значительной степени распространить на интерпретационные акты пленумов Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ, которые также следует относить к прецедентам толкования. Статус их интерпретационных актов установлен ст. ст. 9 п. 5 ч. 1, 10, 13 № 1-ФКЗ «Об арбитражных судах в Российской Федерации» от 28.04.1995 г.; ст. ст. 19 ч.5, 23 № 1-ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации» от 31.12.1996 г. и др. Отсутствие единообразия во внутренней структуре постановлений пленумов, незавершенность правил формирования этих интерпретационных актов усложняет их единообразное применение субъектами толкования. Форма издания указанных актов требует дальнейшего упорядочивания.

Несмотря на то, что постановления пленумов ВС РФ и ВАС РФ обязательны только для судебных органов, физические, юридические лица, органы исполнительной власти и должностные лица ссылаются на указанные интерпретационные акты, неопределенное количество лиц (все население) руководствуется в повседневной деятельности представленным официальным толкованием. По причине того, что указанные прецеденты толкования исходят от официальных органов, они компетентно сформулированы, обязательны для неопределенного круга лиц, рассчитаны на неоднократное применение, их начинают отождествлять с нормативно-правовыми актами. Б.П. Спасова, обращая внимание на эту тенденцию, относит к задачам высших судебных органов только регламентацию применения интерпретационных актов, «какие они есть и решение на их основе соответствующих споров, а не законодательствование. Создание правовых норм судебными органами может привести к нарушению конституционного принципа равенства граждан перед законом и созданию правил поведения с учетом конкретного случая и конкретного лица»[574]. С.К. Зайганова не усматривает в постановлениях Пленума ВС РФ нормативного характера, по ее мнению, указанные постановления должны решать задачи единообразного применения и разъяснения смысла действующего законодательства различными способами интерпретации. Включение в постановления таких положений, которые ранее не содержались в законодательстве, составляет один из способов толкования[575]. Т.Я. Насырова полагает, что толкование не вносит и не должно вносить никаких изменений и дополнений в интерпретируемые правовые нормы[576]. Прецедент толкования интерпретирует уже существующую норму права, а не устанавливает новую.

Статус постановлений пленумов ВС РФ и ВАС РФ как актов официального нормативного толкования означает право разъяснять, конкретизировать существующую и действующую норму права, применяться вместе с ней. По мнению В.Н. Протасова, «…Нормативное разъяснение не имеет самостоятельного значения и полностью разделяет судьбу толкуемого акта: его отмена или изменение должны, как правило, приводить к отмене или соответствующему изменению официального нормативного разъяснения…»[577]. С.Н. Кожевников подчеркивает казуальный характер некоторых актов ВС РФ и ВАС РФ, в которых отсутствует признак общеобязательности для неопределенного круга правовых субъектов, действие этих интерпретационных актов распространяется только на субъектов конкретного казуса[578].

За последние двадцать лет после распада СССР не выработаны единые критерии оценки международных прецедентов толкования. В условиях возрастания роли международного права в регулировании правоотношений на территории России этот вопрос требует дальнейшего исследования. Тенденция отрицания полноценного действия решений Европейского Суда по правам человека для российской публичной власти коренится в обобщении понятий прецедента толкования и прецедента в строгом смысле. Являясь международным судебным органом, Европейский Суд по правам человека конкретным казусом создает судебный прецедент в строгом значении и одновременно формулирует прецедент толкования интерпретированной нормы. В дальнейшем ЕСПЧ вправе использовать как свой судебный прецедент, так и прецедент толкования в качестве основы для принятия решений по аналогичным делам. Прецедент толкования Европейского суда по правам человека, которым интерпретируются национальные законы о правах и свободах человека и гражданина, является обязательным для стран, ратифицировавших Европейскую Конвенцию о защите прав и свобод человека и гражданина, несмотря на сохраняющиеся противоречия национальных законов с указанной Конвенцией.

Поиск оптимальных подходов к применению международных прецедентов толкования и имплементации зарубежных доктрин толкования в российское право продолжается. По мнению Л. Вильдхабера, «…Разрешение сходных дел способно по-разному привести к неравенству граждан перед законом. В результате могут оказаться нарушенными законные ожидания тех, кто ищет защиты у правосудия. Следование прецеденту является не просто совместимым с независимостью и беспристрастностью суда, но и выражает надлежащую судебную политику»[579]. Д.В. Кайсин утверждает, что решения ЕСПЧ «являются единственным официальным толкованием текста Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, следовательно, обладают тождественной юридической силой»[580]. Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод является составной частью правовой системы России и обязательна для всех государственных и муниципальных органов Российской Федерации, в том числе и для судов[581].

Структура действующей публичной власти не предполагает развитие тенденции к признанию прецедента (в строгом значении) в качестве официально признанного источника права. Только прецеденты толкования как официальные интерпретационные акты судебных и исполнительных органов будут иметь возрастающее значение в российской концепции толкования закона.

Л.И. Петражицкий отмечал, что «здоровое эмоционально достаточно интенсивное сознание своих прав оказывает на человека то важное воспитательное влияние, что оно делает его «гражданином» по характеру, сообщает ему чувство и сознание собственного достоинства и предохраняет его от развития разных дефектов характера и поведения, связанных с отсутствием надлежащего сознания собственного достоинства и уважения к самому себе»[582]. Современные правоприменители в большинстве государств склоняются к усеченным (упрощенным) вариантам судебных процессов, уголовные и уголовно-процессуальные нормы в случае признания вины предоставляют подсудимому существенные возможности для смягчения наказания. Во многих случаях это приводит к отказу от состязательности и к реставрации факта признания вины в качестве regina probationum (царицы доказательств – лат.). Толкование норм и правоотношений максимально упрощается, поскольку вина подсудимого предопределена и в силу законодательных особенностей невозможно оспаривать квалификацию содеянного. Естественное стремление человека к экономии сил и средств в XXI в. приводит к новым парадоксальным закономерностям в уголовной юстиции: осознавая парадигму обвинительного толкования, в ряде случаев обвиняемому становится выгоднее оговорить себя, признаться в том, чего он не совершал, чтобы получить льготы при назначении наказания.

Доминирующий среди правоприменителей интерпретативный подход к толкованию закона обусловлен, в том числе, позитивными нормами. Закрепленные на законодательном уровне принципы равенства, справедливости и гуманизма реализуются в актах толкования сообразно внутренним убеждениям нормоприменителей. Закон предписывает судьям, следователям, прокурорам, дознавателям применять свою индивидуальную совесть и внутреннее убеждение при оценке доказательств в уголовном деле (ст. 17 УПК РФ). Актуализируется значение личностной нормативной системы и иерархии ценностей толкователя, при прочих равных законодательных текстах именно внутреннее убеждение и совесть интерпретатора формируют окончательное решение. Неспособность к самостоятельности, зависимость от мнения куратора, патерналиста могут превратить квалифицированного судью в опасного проводника идей абсолютизма. «Между прочим, совокупность тех темных черт характера, которые мы имеем в виду, и отсутствие тех желательных черт характера, которые связаны с сознанием собственного достоинства и должною мерою самоуважения, – традиционно обозначаются выражениями «рабская, холопская душа» (ср. также выражение «сервилизм» от servus – раб) и т. п…»[583]. Несовпадение декорации текста и правовой реальности вполне компенсируется целевым и интерпретативным способами толкования.

Официальное толкование закона, осуществляемое правоприменителями в России, на протяжении многих веков остается одной из основных форм управления обществом.

Заключение

Прагматический поворот в философии права XXI в. предоставляет возможность перехода от мифов юридической теории к реалиям правовой действительности, которой управляют авторы и интерпретаторы законов. Дальнейшее укрепление обособленных от общества институтов власти ставит под угрозу достижения человечества в сфере защиты субъективных прав отдельного человека. «Лабораторией права» руководят политики и олигархи, но «лаборантами» в ней работают юристы, потратившие многие годы на получение систематизированных знаний и навыков, понимающие важность аргументации и справедливости в правовой жизни любого общества. Законы, прецеденты, обычаи и другие источники права не действуют сами по себе, – их вдохновителями, авторами и исполнителями являются люди, обладающие как профессиональными достоинствами, так и человеческими слабостями. Преимуществом английской доктрины толкования закона является ее институализация, обязывающая каждого юриста, независимо от его процессуального статуса, политических, гендерных и других предпочтений следовать весьма упорядоченным правилам.

В условиях возрастающего отчуждения публичной власти от гражданского общества принадлежность к правоприменительным органам для многих людей становится своего рода индульгенцией. Зачастую в органы власти рекрутируются представители финансовых групп с целью увеличения собственных привилегий. Излишняя толерантность современного российского гражданина способствует авторитарным тенденциям публичной власти, обнажая незащищенность личности перед Левиафаном. Рациональный человек, оптимизирующий свое жизненное пространство, вынужден следовать доминирующей в государстве официальной концепции толкования закона. Человек, спорящий с субъектом, включенным в публичную власть, для доказывания своей правоты обречен на избыточные затраты времени, сил и средств.

Российский судейский корпус сформирован преимущественно из следователей, прокуроров и работников судов, акцептировавших авторитарную систему управления. Зачастую у судей формируются устойчивые представления о целях и принципах правосудия, практически сводимые к одобрению действий должностных лиц и органов исполнительной власти. Как правило, российские судьи уклоняются от публичных обоснований принятых ими решений, ведут замкнутый образ жизни, скрывают свои морально-этические и философские воззрения. Отсутствие интереса к научной и преподавательской деятельности принято обосновывать большой профессиональной загруженностью. Обвинительный уклон, правовой нигилизм и избирательность правоприменения в России двадцать первого века можно рассматривать как принципы толкования. Неоправданно быстрые изменения законодательства и практики его применения способствуют представлению о правопорядке как нестабильной субстанции, которая в любой момент может быть откорректирована волей суверена. Дорожно-транспортное происшествие или возрастание активности оппонентов правящей партии могут побудить законодательный орган государства немедленно изменить действующие законы или принять новые. Использование парламентариями законотворческой функции для эффективного воздействия на политические процессы – часть правовой действительности. Складывается мнение, что с каждым последующим законом субъекты публичной власти становятся могущественнее, а права гражданского общества ограничиваются еще больше. Законодательные акты, выходящие из «лаборатории права», насыщают правовое пространство «минными полями» карательных норм, которые могут быть по команде суверена применены как к неопределенному количеству лиц, так и к любому неугодному человеку.

Английская доктрина толкования закона представляет значение как эффективно действующий образец комплекса институтов, позволяющих устранить прямое влияние исполнительной власти на судебные органы. Подавляющее большинство английских судей имеют длительный опыт адвокатской (правозащитной) деятельности, высокую степень административной и финансовой независимости. Отстаивание норм общего права вопреки королевскому приказу и парламентскому статуту является многовековой имманентной деятельностью английского судьи, память которого не обременена массовыми репрессиями и партийными страхами. Английские судьи считают частью своей профессиональной деятельности публичное обоснование вынесенных ими решений по сложным делам, они не избегают дискуссий на философские, морально-этические и правовые темы. Большую часть научных работ по толкованию закона составляют труды судей и адвокатов.

Действительная состязательность между ветвями публичной власти детерминировала особую эмерджентность английской доктрины толкования закона. Позитивный эффект ее действия можно наблюдать на протяжении последнего века, демонстрирующего преимущества новых подходов к толкованию закона. Проведенное исследование английских институтов судебной власти позволяет утверждать теоретическую и практическую возможность существования такой доктрины толкования закона, на которую не оказывает существенного влияния сиюминутная воля государственного лидера. Использованные методы делают возможным сокращение разрыва между научными представлениями о толковании закона и существующими в практической юриспруденции подходами к интерпретации.

Сравнительным анализом английской доктрины и российской концепции толкования закона установлены тенденции развития отечественной юриспруденции в этой сфере. Наметившийся прагматический поворот в российской правовой науке создает перспективы для ее включения в международное научное сообщество.

Исследование содержит новое знание о правопорядке другого государства, знакомит с англоязычным понятийным аппаратом, представляет отечественные правовые институты в равных с иностранной доктриной методологических параметрах. Изучение английского опыта может стать эффективным инструментом для современного взгляда на российскую концепцию толкования закона.

Список источников

I. Английское законодательство

1. Assisa de Clarendun, 1166 (Кларендонская Ассиза 1166 г.).

2. Magna Carta Libertatum, 1215 (Великая Хартия Вольностей 1215 г.).

3. Statute of Merton, 1235 (Статут Мертона 1235 г.).

4. Statut of Frauds, 1677 (Статут «О мошенничестве» 1677 г.).

5. Habeas Corpus Act, 1679 (Хабеас Корпус Акт 1679 г.).

6. Bill of Rights, 1689 (Билль о правах 1689 г.).

7. Act of Settlement, 1701 (Акт «О престолонаследии» 1701 г.).

8. Municipal Reform (Scotland) Act, 1833 (Акт «О муниципальной реформе в Шотландии» 1833 г.).

9. Administration of Estates Act, 1833 (Акт «Об управление недвижимостью» 1833 г.).

10. Civil Procedure Act, 1833 (Акт «О гражданском процессе» 1833 г.).

11. Municipal Corporations Act (Municipal Reform Act), 1835 (Акт «О муниципальных образованиях» / «О реформе муниципальных образований» 1835 г.).

12. County Courts Act, 1846 (Акт «О судах графств» 1846 г.).

13. Act for shortening the Language used in Acts of Parliament, 1850 (Акт «Об интерпретации» / «Об упрощении языка» 1850 г.).

14. Court of Chancery Act, 1851 (Акт «О создании канцлерского апелляционного суда» 1851 г.).

15. Common Law Procedure Act, 1852 (Акт «О судопроизводстве по нормам общего права» 1852 г.).

16. Betting Act, 1853 (Акт «О пари» 1853 г.).

17. Common Law Procedure Act, 1854 (Акт «О судопроизводстве по нормам общего права» 1854 г.)

18. Common Law Procedure Act, 1860 (Акт «О судопроизводстве по нормам общего права» 1860 г.).

19. County Courts Act, 1857 (Акт «О судах графств» 1857 г.).

20. Court of Probate Act, 1857 (Акт «О судах по делам о наследстве» 1857 г.).

21. Court of Session Act, 1857 (Акт «О судах по уголовным делам» 1857 г.).

22. The Chancery Amendment Act, 1858 (Акт «О поправках к акту о канцлерском суде» 1858 г.).

23. Offences against the Person Act, 1861 (Акт «О преступлениях против личности» 1861 г.).

24. Act for consolidating enactments relating to the Construction of Acts of Parliament and for further shortening the Language used in Acts of Parliament / Interpretation Act, 1889 (Акт «О толковании» 1889 г.).

25. Short Titles Act, 1896 (Акт «О кратких наименованиях» 1896 г.).

26. Parliament Act, 1911 (Акт «О Парламенте» 1911 г.).

27. Government of Ireland Act, 1914 (Акт «О Правительстве Ирландии» 1914 г.).

28. Welsh Church Act, 1914 (Акт «Об Уэльской церкви» 1914 г.).

29. The TOnstU^ion of the Irish Free State (Saorstat Eireann) Act, 1922 (Акт «О создании свободной Ирландии» 1922 г.).

30. Law of Property Act, 1925 (Акт «О праве собственности» 1925 г.).

31. Statutory Orders (Special Procedure) Act, 1945 (Акт «О специальных юридических приказах» 1945 г.).

32. Statutory Instruments Act, 1946 (Акт «О законодательных инструментах» 1946 г.).

33. Parliament Act, 1949 (Акт «О Парламенте» 1949 г.).

34. Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms, 1950 (Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод, 1950 г.).

35. Street Offences Act, 1959 (Акт «Об уличных нарушениях» 1959 г.).

36. Animal Boarding Establishments Act, 1963 (Акт «О приютах для животных» 1963 г.).

37. Law Commission Act, 1965 (Акт «О Правовой комиссии» 1965 г.).

38. Royal Assent Act, 1967 (Акт «О Королевском одобрении» 1967 г.).

39. West Indies Act, 1967 (Акт «О Западных Индиях» 1967 г.).

40. Children and Young Persons Act, 1969 (Акт «О детях и подростках» 1969 г.).

41. Report of The Law Commission and The Scottish Law Commission on the Interpretation of Statutes, 1969. (Отчет Правовой комиссии и Шотландской правовой комиссии «О толковании статутов» 1969 г.).

42. Local Government Act, 1972 (Акт «О местных органах управления» 1972 г.).

43. Act to consolidate the Interpretation Act 1889 and certain other enactments relating to the construction and operation of Acts of Parliament and other instruments, with amendments to give effect to recommendations of the Law Commission and the Scottish Law Commission / Interpretation Act, 1978 (Акт «О толковании» 1978 г.).

44. Scotland Act, 1978 (Акт «О Шотландии» 1978 г.).

45. County Courts Act, 1984 (Акт «О судах графств» 1984 г.).

46. War Crimes Act, 1991 (Акт «О военных преступлениях» 1991 г.).

47. Human Rights Act, 1998 (Акт «О правах человека» 1998 г.).

48. Scotland Act, 1998 (Акт «О Шотландии» 1998 г.).

49. European Parliamentary Elections Act, 1999 (Акт «О выборах в Европейский Парламент» 1999 г.).

50. Sexual Offences (Amendment) Act, 2000 (Акт «О внесении изменений в Акт «О преступлениях сексуального характера» 2000 г.).

51. Hunting Act, 2004 (Акт «Об охоте» 2004 г.).

II. Прецеденты

52. Anisminic Ltd. v Foreign Compensation Commission [1969] HL, 1 All ER 208.

53. Attorney General v Edison Telephone Company [1880-81] QB 244, LR 6.

54. Black-Clawson International Ltd. v Papierwerke Waldhof-Aschaffenburg AG [1975] AC 591.

55. British Railways Board v Pickin [1974] HL, 1All ER 609.

56. Cheney v Conn [1968] CD, 1 All ER 779.

57. Chokolingo v Attorney-General [1981] 1 All ER 244.

58. Curran Case / Commissioner of Police of the Metropolis v Curran [1976] 1 WLR 87, HL at 90–91.

59. Dupont v Mills [1937] Del., 196 A.168, 9 W.W.Harr. 42, 119 A.L.R. 174.

60. Farrell v. Alexander [1977] AC 59; 2 All ER 721.

61. Fisher v Bell [1961] 1 QB 394.

62. Fisher v Raven [1964] AC 210.

63. Graham v National Surety Co., 244 F. 914, 918–919 [8th Cir.-OLD 1917].

64. Heydon’s Case [1584] 3 Co. Rep. 7a et 7b; 76 ER 637.

65. Inland Revenue Commissioners v Frere [1965] AC 402.

66. Ogden Industries Pty. Ltd. v Lucas [1969], 3 WLR 75.

67. Powell v Kempton Park Racecourse Co. [1899] AC 143.

68. R. v Judge of the City of London Court [1892] 1 QB 273.

69. Richardson v Bardenhagen Enterprises Pty. Ltd. [1971] Tas SR 307.

70. Seafood Court Estates Ltd. v Asher [1949] 2 KB 481 18.

71. Seward v Vera Cruz, [1884] HL, 10 AC 59.

72. Federal Steam Navigation Co. v DTI [1974] 2 All ER 97.

73. Stock v Frank Jones (Tipton) Ltd. [1978] 1 WLR 231.

74. Sussex Peerage Case [1844] 11 Cl. & F. 85; 8 ER 1034.

75. Tempest v Kilner [1846] 3 CB 249.

76. Vauxhall Estates Ltd v Liverpool Corporation [1932] 1 KB 733.

III. Научная литература

77. Adams J., Brownsword R. Understanding law. London, 1999.

78. Antonio D.G. Scots Law: for Administrative, Commercial and Professional Students. London, 1968.

79. Allen C.K. Law in the Making. Oxford, 1964.

80. Avrom S. Client Care for Lawyers: an Analysis and Guide. London, 1999.

81. Bacon F. The Elements of the Common Lawes of England / F. Bacon, J. Cowell. New York, 1978.

82. Barnes J.W. Statutory interpretation, Law Reform and Samford's Theory of the Disorderof Law: part two // Federal Law Review. 2000.

83. Bennion F.A.R. Statutory Interpretation: A Code. London, 1992.

84. Bennion F.A.R. Modern Royal Assent Procedure at Westminster // Statute Law Rreview. vol. 2. № 3. 1981.

85. Bennion F.A.R. Another Reverse for the Law Commission’s Interpretation Bill // New Law Journal. 1981.

86. Bentham J. Truth versus Ashhurst; or Law as it is Contrasted With What It is Said to Be // The Works of Jeremy Bentham. Vol. V. London, 1843.

87. Blackstone W. Commentaries on the Laws of England. Book 1: Of the Rights of Persons. Chicago, 1979.

88. Blackstone W. Commentaries on the Laws of England. Book 2: The Rights of Things. London, 1966.

89. Blackstone W. Commentaries on the Laws of England. Book 3: Of Private Wrongs. Chicago, 1979.

90. Blackstone W. Commentaries on the Laws of England. Book 4: Of Public Wrongs. Dublin, 1984.

91. Botha C.J. Statutory interpretation: an introduction for students // Cape Town, 1991.

92. Brierly J.L. The Law of Nations: An Introduction to the International Law of Peace. New York, 1960.

93. Broom H.A. Principles of Legal Interpretation: Reprinted from the ninth edition of Broom's legal maxims. London, 1937.

94. Broom H.A. Selection of Legal Maxims, Classified and Illustrated / H. Broom, R. H. Kersley. London, 1939.

95. Coke E. The first part of the Institutes of the laws of England. Or, A commentary upon Littleton, not the name of the author only, but of the law itself. Holmes Beach, 2010.

96. Coke E. The second part of the institutes of the laws of England: containing the exposition of many ancient, and other statutes. New York, 2008.

97. Coke E. The third part of the institutes of the laws of England: concerning high treason, and other pleas of the crown, and criminal causes. London, 1797.

98. Coke E. The fourth part of the institutes of the laws of England: concerning the jurisdiction of courts. Abingon, 1985.

99. Cross R. Statutory Interpretation. London, 1995.

100. Darbyshire P. English Legal System. London, 1998.

101. David R. Major Legal Systems in the World Today / R. David, J.E.C. Brierley. London, 1985.

102. Devolution of power within government: Delegations, Authorisations and the Carltona Principle // Legal Practice Briefing. № 24. Canberra, 1996.

103. Donner A.M. The Role of the Lawyer in the European Communities. Edinburgh, 1968.

104. Drewry G. Public General legislation a hundred years ago // New Law Journal. Vol. 135. № 6211. 1985.

105. Dworkin R. Justice in Robes. Cambridge, 2006.

106. Dworkin R. Law’s Empire. Oxford, 1998.

107. East E.H. A Treatise of the Pleas of the Crown. Philadelphia, 1806.

108. Elliott C., Quinn F. English Legal System. Harlow, 2002.

109. Evans K. The Golden Rules of Advocacy. London, 1993.

110. Finnis J. Natural law and Natural Rights. Oxford, 2011.

111. Foster M. A report of some proceedings on the commission for the trial of the rebels in the year 1746, in the county of Surry: and of other crown cases: to which are added discourses upon a few branches of the crown law / M. Foster, M. Dodson. London, 1809.

112. Freeman M. International Human Rights Law. Essentials of Canadian law / M. Freeman, G. van Ert. Toronto, 2004.

113. Geldart W. Elements of English law. London, 1959.

114. Gifford D.J. Statutory Interpretation. Sydney, 1990.

115. Gifford D.J. How to Understand an Act of Parliament / D.J. Gifford, J. Salter. London, 1996.

116. Greenwalt K. Legal Interpretation: perspectives from other disciplines and private texts. Oxford, 2010.

117. Griffith J. Parliamentary Scrutiny of Government Bills. London, 1974.

118. Guerin L. Nolo's Pocket Guide to California Law / L. Guerin, P. Gima. Berkeley, 1999.

119. Hale M. The History of the pleas of the Crown / M. Hale, S. Emlyn, T. Dogherty. Vol. 1. London, 1800.

120. Hale M. The History of the pleas of the Crown / M. Hale, S. Emlyn, T. Dogherty. Vol. 2. London, 1800.

121. HartleyT.GovernmentandLaw / T.Hartley,J.Griffith.London,1975.

122. Hart H.L.A. The Concept of Law. Oxford, 1997.

123. Hawkins W. A Treatise of the Pleas of the Crown, or A System of the Principal Matters Relating to that Subject, Digested Under Proper Heads. Vol. 1: Of criminal offences. London, 1824.

124. Hawkins W. A Treatise of the Pleas of the Crown, or A System of the Principal Matters Relating to that Subject, Digested Under Proper Heads. Vol. 2: Of courts of criminal jurisdiction and the modes of proceeding therein. London, 1824.

125. Heaton J., Groves J. Wittgenstein: introducing. Cambridge, 1999.

126. Hellevig J. Expressions and Interpretations. Our perceptions in competitions: A Russian case. M., 2006.

127. Hewitt D.J. Control of Delegated Legislation. Sydney, 1953.

128. Holland J.A. Learning Legal Rules: A student's Guide to Legal Method and Reasoning / J.A. Holland, J.S. Webb. London, 1998.

129. Jennings I. The British Commonwealth of Nations. London, 1967.

130. John-Stevas N.St. Obscenity and The Law. London, 1956.

131. Kelly J.M. A Short History of Western Legal Theory. Oxford, 1994.

132. Kirby M. Never-Ending Challenge of Drafting and Interpreting Statutes – A Meditation on the Career of John Finemore QC // Melbourne University Law Review. Vol. 36: 140. 2012.

133. Koskenniemi M. From apology to utopia: The structure of International Legal Argument. Cambridge, 2009.

134. Lacey N. A Life of H.L.A. Hart: the Nightmare and the Noble Dream. Oxford, 2006.

135. Leitch W.A. Interpretation and the Interpretation Act 1978 // Statute Law Review, 1980.

136. Littleton T. Littleton’s Tenures, in English: printed from the second edition of the Commentary of Sir Edward Coke / T. Littleton, E.Coke. London, 1813.

137. Marmor A. Philosophical Foundations of Language in the Law / A. Marmor, S. Soames. Oxford, 2011.

138. Martin J. The English Legal System. Oxford, 2003.

139. May T.E. Erskine May: Parliamentary Practice / T.E. May, M. Jack. London, 2011.

140. McGraw P.C. Life Strategies: Doing What Works, Doing What Matters. New York, 1999.

141. McLeod T.I. Legal Method. Basingstoke, 2009.

142. McLeod T.I. Legal Theory. Basingstoke, 2007.

143. McLeod T.I. Principles of Statutory Interpretation. Chichester, 1984.

144. Metcalfe O.K. General Principles of English Law. London, 1974.

145. Moran E. Current developments. Statutory interpretation: presentation. Melbourne, 2005.

146. Paranjape N.V. Studies in Jurisprudence and Legal Theory. Allahabad, 2001.

147. Parland T. The Rejection in Russia of Totalitarian Socialism and Liberal Democracy: A Study of the Russian New Right. Helsinki, 1993.

148. Pearce D.C. Statutory Interpretation in Australia. Melbourne, 1974.

149. Postema G.J. Legal Philosophy in the Twentieth Century: The Common Law World. London, 2011.

150. Raz J. Between Authority and Interpretation: on the Theory of Law and Practical Reason. Oxford, 2009.

151. Sen A. The Idea of Justice. London, 2010.

152. Sok S. The legal system of Cambodia / S. Sok, D. Sarin. Phnom Pehn,1998.

153. Spencer J. When Law is not a Law? // New Law Journal. Vol. 131. № 6006. 1981.

154. Stephen N. Statutory Interpretation – Identifying the Linguistic. Newcastle, 1999.

155. Tandon M.P. Interpretation of Statutes. Faridabad (Haryana), 2004.

156. Tokeley K. Trends in Statutory Interpretation and the Judicial Process // Victoria University of Wellington Law Review. № 41. 2002.

157. Twining W. How to do things with rules / W. Twining, D. Miers. London, 1996.

158. Vernadsky G. Lenin: Red Dictator. New Haven, 1931.

159. Wacks R. Law. Oxford, 2008.

160. Wacks R. Philosophy of law. Oxford, 2006.

161. Wacks R. Understanding Jurisprudence: An Introduction to Legal Theory. Oxford, 2009.

162. Walkland S.A. The House of Commons in the Twentieth Century: Essays. Oxford, 1979.

163. Ward D.A.S. A criticism of the Interpretation of Statutes in the New Zealand Courts // New Zealand Law Journal. 1963.

164. Warner R.E. Everybody's Guide to Small Claims Court in California. Berkeley, 1998.

165. Whitehead A.N. Principia Mathematica / A.N. Whitehead, B. Russell. 2nd ed. Vol. 1. Cambridge, 1997.

166. Whitehead A.N. Principia Mathematica / A.N. Whitehead, B. Russell. 2nd ed. Vol. 2. Cambridge, 1997.

167. Whitehead A.N. Principia Mathematica / A.N. Whitehead, B. Russell. 2nd ed. Vol. 3. Cambridge, 1997.

168. Williams G.L. Learning the Law. London, 1982.

169. Wisdom J.O. Esotericism // Philosophy. Vol. 34. № 131. 1959.

170. Young S. Farewell Britannia: a Family Saga of Roman Britain. Kent, 2008.

171. Zander M. Cases and Materials on the English Legal System. London, 2007.

172. Zander M. The Law-Making Process. London, 1980.

173. Zolo D. Victor's Justice: From Nuremberg to Baghdad / D. Zolo, M.W. Weir. London, 2009.

* * *

174. Аблеев С.Р. Философия в схемах и таблицах: Учебное пособие для вузов. М., 2004.

175. Абазалова Л.Ф. Делегированное законодательство // Государственная власть и местное самоуправление: Практическое и информационное издание. 2007. № 1.

176. Абдрасулов Е.Б. Толкование закона и норм Конституции: теория, опыт, процедуры. Автореферат дис… докт. юрид. наук. Алматы, 2003.

177. Адорно Т.В. Проблемы философии морали. М., 2000.

178. Азаркин Н.М. История юридической мысли России: курс лекций. М., 1999.

179. Айер А.Дж. Язык, истина и логика: научное издание / под общ. ред. В.А. Суровцева. М., 2010.

180. Актуальные проблемы теории права / ред. К.Б. Толкачев, А.Г. Хабибуллин. Уфа, 1995.

181. Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб., 1999.

182. Алексеев С.С. Общая теория права. Том 2. М., 1982.

183. Алексеев С.С. Механизм правового регулирования в социалистическом государстве. М., 1966.

184. Алексеев С.С. Тайна и сила права. Наука права: новые подходы и идеи: Право в жизни и судьбе людей. М., 2011.

185. Алексеев С.С. Философия права. М., 1998.

186. Амеллер М. Парламенты. М., 1967.

187. Антонов М.В. Толкование права как основной путь к изучению правовых институтов и явлений: на примере реалистской правовой теории М. Тропера // Сравнительно-правовой анализ в исследованиях правовых институтов и явлений в отраслевом, страноведческом и временном аспектах. СПб., 2011.

188. Апарова Т.В. Основные тенденции английского прецедентного права // Ученые записки ВЮЗИ. Вып. 17. Ч. 3. М., 1968.

189. Апарова Т.В. Прецедент в английском праве: Историко-юридическое исследование. Автореферат дис. М., 1968.

190. Апарова Т.В. Суды и судебный процесс Великобритании: Англия, Уэльс, Шотландия. М., 1996.

191. Арефина С.И. Конституционные основы делегированного законодательства. Автореферат дис. М., 2003.

192. Архипов В.В. Лон Л. Фуллер о соотношении права и морали // Правоведение. 2004. № 6.

193. Арчер П. Английская судебная система. М., 1959.

194. Бабаев В.К. Теория государства и права в схемах и определениях / В.К. Бабаев, В.А. Толстик, В.М. Баранов. М., 1998.

195. Бабенко А.Н. Проблемы обоснования ценностных критериев в праве // Государство и право. 2002. № 12.

196. Барак А. Судейское усмотрение. М., 1999.

197. Баранов В.М. Риторика и право / В.М. Баранов, А.С. Александров, Н.Д. Голев // Юрлингвистика-3: проблемы юрлингвистической экспертизы. Сервер электронных публикаций ММЦ АТУ.

198. Баренбойм П.Д. 3000 лет доктрины разделения властей. Суд Сьютера. М., 2003.

199. Бауман З. Текучая современность. СПб., 2008.

200. Бекяшев К.А. Международное публичное право. Практикум, схемы / К.А. Бекяшев, М.Е. Волосов. М., 2006.

201. Белкин А.А. Конституционная охрана: три направления российской идеологии и практики. СПб., 1995.

202. Бентам И. Введение в основание нравственности и законодательства. М., 1998.

203. Бентам И. Тактика законодательных собраний. Челябинск, 2006.

204. Бердяев Н. Философия неравенства. М., 2006.

205. Березина Е.А. Толкование договора как вид юридического толкования. Автореферат дис… канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2001.

206. Бернам У. Правовая система США. М., 2007.

207. Бернам У. Суд присяжных заседателей. М., 1995.

208. Бессонов Б.Н. История и философия науки: учебное пособие. М., 2010.

209. Бибихин В.В. Витгенштейн: смена аспекта. М., 2005.

210. Блаженный Августин. Исповедь. М., 2006.

211. Блох Э. Тюбингенское введение в философию. Екатеринбург, 1997.

212. Боботов С.В. Законодательный процесс в Великобритании // Журнал российского права. 1998. № 4–5.

213. Богдановская И.Ю. Делегированное законодательство в странах «общего права»: сравнительно-правовые аспекты // Право и политика. 2006. № 10.

214. Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987.

215. Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5.

216. Богдановская И.Ю. Концепции судейского нормотворчества в «общем праве» // Проблемы буржуазной государственности и политико-правовая идеология. М., 1990.

217. Богдановская И.Ю. Некоторые тенденции развития института суда присяжных в странах «общего права»: тезисы выступления // Роль права, юридической науки и юридического образования в перестройке. М., 1989

218. Богдановская И.Ю. «Общее право»: конец «триумфа традиций» // Юридический мир. 2003. № 6.

219. Богдановская И.Ю. Правовые системы Канады, Австралии и Новой Зеландии: особенности развития // Право и политика. 2002. № 8.

220. Богдановская И.Ю. Прецедентное право. М., 1993.

221. Богдановская И.Ю. Судебный прецедент как категория «общего права» // Право и политика. 2002. № 7.

222. Богомолов А.С. Английская буржуазная философия XX века. М., 1973.

223. Бойцов А.И. Уголовное право России: Общая часть: Учебник. СПб., 2006.

224. Бокова И.Н. Юридическая техника в уголовном законодательстве (теоретико-прикладной анализ главы 22 УК РФ). Автореферат дис… канд. юрид. наук. Н.Новгород, 2002.

225. Большаков В.Ю. Общество и политика. СПб., 2000.

226. Бошно С.В. Судебная практика: способы выражения // Государство и право. 2003. № 3.

227. Брактон Г. Трактат «О законах и обычаях Англии» // История государства и права средневековой Англии XIII–XV вв.: Хрестоматия. ред. А.А. Тесля. Хабаровск, 2006.

228. Братусь С.Н. Понятие, содержание и форма судебной практики / С.Н. Братусь, А.Б. Венгеров. М., 1975.

229. Бромхед П. Эволюция британской конституции. М., 1978.

230. Бруно Л. Свобода и закон. М., 2008.

231. Буланин Д.М. Традиции и новации в интерпретации русской письменной культуры первых веков: заметки к переводу книги С. Франклина «Письменность, общество и культура в Древней Руси (около 950-1300 гг.)». СПб., 2009.

232. Булыгин Е.В. Нормативные системы // «Нормативные системы» и другие работы по философии права и логике норм / Е.В. Булыгин, К.Э. Альчуррон, П. Герденфорс, Д. Макинсон. Под ред. Е.Н. Лисанюк. СПб, 2013.

233. Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1977.

234. Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1978.

235. Валадес Д. Язык права и право языка. М., 2008.

236. Варламова Н.В. Тип правопонимания как теоретическая парадигма интерпретации права // Правовые идеи и институты в историко-теоретическом дискурсе. М., 2008.

237. Васильев А.А. Роль правовой доктрины в истории английского права // История государства и права. 2007. № 10.

238. Васильев А.А. Правовая доктрина как источник права: Историко– теоретические вопросы. Автореферат дис… канд. юрид. наук. Красноярск, 2007.

239. Васьковский Е.В. Руководство к толкованию и применению законов. М., 1997.

240. Васьковский Е.В. Цивилистическая методология. Учение о толковании и применении гражданских законов. М., 2002.

241. Ващенко Ю.С. Филологическое толкование норм права. Тольятти, 2002.

242. Венгеров А.Б. Теория государства и права. М., 2000.

243. Ветютнев Ю.Ю. Аксиология правовой формы. М., 2013.

244. Ветютнев Ю.Ю. Государственно-правовые закономерности: введение в теорию. Элиста, 2006.

245. Ветютнев Ю.Ю. О правопонимании Рональда Дворкина // Журнал российского права. 2005. № 10.

246. Вильдхабер Л. Прецедент в Европейском Суде по правам человека // Государство и право. 2001. № 12.

247. Вильнянский С.И. Толкование и применение гражданско-правовых норм // Методические материалы ВЮЗИ. Вып. 2. М., 1948.

248. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 2008.

249. Витгенштейн Л. Дневники 1914–1916 / Под общ. ред. В.А. Суровцева. М., 2009.

250. Витгенштейн Л. Культура и ценность. О достоверности. М., 2010.

251. Витгенштейн Л. Философские исследования. М., 2011.

252. Вишневский А.А. Банковское право Англии. М., 2000.

253. Волженкина В.М. Нормы международного права в российском уголовном процессе. СПб., 1997.

254. Волков В.Н. Судебная психиатрия. М., 1998.

255. Вопленко Н.Н. Следственная деятельность и толкование права. Волгоград, 1978.

256. Вопленко Н.Н. Правоприменительная практика: понятие, основные черты и функции: Монография / Н.Н. Вопленко, А.П. Рожнов. Волгоград, 2004.

257. Гаджиев Г.А. Онтология права: (критическое исследование юридического концепта действительности): монография. М., 2013.

258. Гаджиев Х.И. Толкование норм Конституции и законов Конституционными судами (на примере Азербайджанской Республики и РФ). Автореферат дис… докт. юрид. наук. М., 2001.

259. Гаджиев Х.И. Толкование права и закона. М., 2000.

260. Галузин А.Ф. Правовая безопасность и ее принципы. СПб., 2008.

261. Гамзатов М.Г. Техника и специфика юридического перевода: сборник статей. СПб., 2004.

262. Гильдебранд Д. Метафизика коммуникации. СПб., 2000.

263. Гильдебранд Д. Новая Вавилонская Башня: избранные философские работы. СПб., 1998.

264. Гладышев С.И. Исполнительное производство в Англии. М., 2002.

265. Гленвиль Р. Трактат «О законах и обычаях Королевства Английского» // История государства и права средневековой Англии VI–XII вв.: Хрестоматия. ред. А.А. Тесля. Хабаровск, 2006.

266. Гоббс Т. Сочинения. Т. 2. М., 1991.

267. Голоскоков Л.В. Правовые доктрины: от Древнего мира до информационной эпохи. М., 2003.

268. Горелов М.М. Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке. СПб., 2007.

269. Горшенев В.М. Нетипичные нормативные предписания в праве // Советское государство и право. 1978. № 3.

270. Государство, общество, личность: проблемы совместимости / под общ. ред. Р.А. Ромашова, Н.С. Нижник. М., 2005.

271. Гражданское и торговое право капиталистических государств: учебник. М., 1993.

272. Гранат Л.Н. Источники права // Юрист. 1998. № 9.

273. Гранат Л.Н. Толкование норм права в правоприменительной деятельности ОВД / Л.Н. Гранат, О.М. Колесникова, М.С. Тимофеев. М., 1991.

274. Графский В.Г. История политических и правовых учений. М., 2005.

275. Графский В.Г. Право как результат применения правила законной справедливости: интегральный подход. Государство и право. 2010. № 12.

276. Графский В.Г. Правовое общение в прошлом и настоящем // Право и политика. 2011. № 1.

277. Гревцов Ю.И. Очерки теории и социологии права. СПб., 1996.

278. Гревцов Ю.И. Энциклопедия права: учебное пособие / Ю.И. Гревцов, И.Ю. Козлихин. СПб., 2008.

279. Губаева Т.В. Язык и право: искусство владения словом в профессиональной юридической деятельности. М., 2003.

280. Гудинг Д. Мировоззрение: человек в поисках истины и реальности / Д. Гудинг, Дж. Ленокс. Т.2. Кн. 2. Ярославль, 2004.

281. Гук П.А. Судебная практика как источник права // Правовая политика и правовая жизнь. 2003. № 3.

282. Гук П.А. Судебный прецедент как источник права. Автореферат дис… канд. юрид. наук. Саратов, 2002.

283. Гук П.А. Судебная практика как форма судебного нормотворчества в правовой системе России: общетеоретический анализ. Автореферат дис… докт. юрид. наук. М., 2012.

284. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1990.

285. Гутнер Г. Риск и ответственность субъекта коммуникативного действия. М., 2008.

286. Давид Р. Основные правовые системы современности (сравнительное право). М., 1967.

287. Давид Р. Основные правовые системы современности. М., 1988.

288. Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М., 1997.

289. Давыдова М.Л. Юридическая техника: проблемы теории и методологии: монография. Волгоград, 2009.

290. Дайси А.В. Основы государственнаго права Англiи: введенiе въ изученiе англiйской конституцiи. М., 1905.

291. Датт Р.П. Кризис Британии и Британской империи. М., 1954.

292. Демченко Г.В. Судебный прецедентъ. Варшава, 1903.

293. Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. 1994. № 4.

294. Денисов Г.И. Юридическая техника: теория и практика // Журнал российского права. 2005. № 8.

295. Деррида Ж. Эссе об имени. СПб., 1998.

296. Дженкс Э. Английское право: Источники права. Судоустройство. Судопроизводство. Уголовное право. Гражданское право. М., 1947.

297. Дженкс Э. Происхождение верховной власти. СПб., 1907.

298. Джиффорд Д.Дж. Правовая система Австралии / Д.Дж. Джиффорд, К.Х. Джиффорд. М., 1988.

299. Добров А.С. Великобритания: экономическая география. М., 1955.

300. Древнерусское государство и право: учебное пособие. М., 1998.

301. Дробышевский С.А. Формальные источники права / С. А. Дробышевский, Т.Н. Данцева. М., 2011.

302. Дружинин В.Н. Психология общих способностей. М., 2007.

303. Дудко И.А. Организационные и процедурные реформы Палаты общин последнего десятилетия: Цели и средства // Lex Russica. 2005. № 1.

304. Евстигнеева Г.Б. Судебные решения как источник права. Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 2007.

305. Еллинек Г. Общее учение о государстве. СПб., 2004.

306. Загайнова С.К. Судебный прецедент: проблемы правоприменения // Современный гражданский арбитражный процесс. М., 2002.

307. Закон: создание и толкование / под ред. А.С. Пиголкина. М., 1998.

308. Законодательная техника: научно-практическое пособие / ред. Л.Ф. Апт, Н.А. Власенко, В.Б. Исаков. М., 2000.

309. Захариев В. Толкование права. М., 1960.

310. Захаров А.В. СНГ, Россия и Европа. М., 2006.

311. Зверева В.В. «Новое солнце на Западе»: Беда Достопочтенный и его время. СПб., 2008.

312. Игина Ю.Ф. Ведовство и ведьмы в Англии. Антропология зла. СПб., 2009.

313. Игнаткин О.Б. Равенство в свободе: Принципы политической философии Рональда Дворкина. М., 2008.

314. Иеринг Р. Юридическая техника. М., 2008.

315. Ильин В.В. Теория познания: введение, общие проблемы. М., 2010.

316. Ильин Н.Ю. Основы Европейского Союза. М., 2008.

317. Инишев И.Н. Чтение и дискурс: трансформация герменевтики. Вильнюс, 2007.

318. Интерпретация как историко-научная и методологическая проблема. Новосибирск, 1986.

319. Иоффе О.С. Вопросы теории права / О.С. Иоффе, М.Д. Шаргородский. М., 1961.

320. Исаев М.А. Основы конституционного права Дании. М., 2002.

321. Исаев И.А. История государства и права России: Полный курс лекций. М., 1994.

322. История государства и права зарубежных стран: учебник для вузов. Ч.1. М., 1998.

323. История государства и права зарубежных стран: учебник для вузов. Ч.2. М., 1998.

324. История права: Россия и Англия / Под рук. У. Батлера, В. Нерсесянца. Ред. Н.Ш. Блинков. Л., 1990.

325. Источники российского права: вопросы теории и практики: учебное пособие / отв. ред. М.Н. Марченко. М., 2009.

326. Казанцев С.М. История царской прокуратуры. СПб, 1993.

327. Казанцев С.М. Прокуратура Российской Империи: историкоправовое исследование: дисс… докт. юрид. наук. СПб, 2003.

328. Казанцев С.М. Суд присяжных в России: громкие уголовные процессы 1864–1917 гг. Л., 1991.

329. Кайсин Д.В. Имплементация норм международного уголовного права в законодательство РФ // Уголовное право: стратегия развития в XXI веке: Материалы международной научно-практической конференции. М., 2004.

330. Как судьи принимают решения: эмпирические исследования права / под ред. В.В. Волкова. М., 2012.

331. Кананыкина Е.С. Делегированное и локальное нормотворчество Великобритании в сфере образования // Государственная власть и местное самоуправление. 2010. № 6.

332. Канке В.А. Основные философские направления и концепции науки. М., 2008.

333. Канке В.А. Философия: Учебное пособие для студентов высших и средних специальных учебных заведений. М., 2003.

334. Карапетов А.Г. Борьба за признание судебного правотворчества в европейском и американском праве. М., 2011.

335. Карташов В.Н. Введение в общую теорию правовой системы общества. Ч. 4: Интерпретационная юридическая практика. Ярославль, 1998.

336. Каръевъ Н. История западной Европы. Т.6. Ч.2, СПб., 1910.

337. Касаткин С.Н. Судейское усмотрение в концепции Р. Дворкина (очерк основных позиций) // Проблемы правосубъектности: современные интерпретации: матер. медународ. науч. – практ. Конф. 24 февраля 2012, Самара. Вып. 10. Ч. II. Самара, 2012.

338. Кащенко П.П. Судъ въ Московскомъ государстве. М., 1915.

339. Кельты: первые европейцы. М., 2008.

340. Керимов Д.А. Методология права. Предмет, функции, проблемы философии права. М., 2001.

341. Кириллова Т.К. История отечественного государства и права. СПб., 2010.

342. Кимлика У. Современная политическая философия: введение. М., 2010.

343. Киселев И.Я. Зарубежное трудовое право. М., 1998.

344. Кнапп В. Логика в правовом сознании / В. Кнапп, А. Герлох. М., 1987.

345. Ковачев Д.А. Законодательный процесс в европейских социалистических государствах. М., 1966.

346. Кожевников С.Н. Реализация права, юридическое толкование, законность. Н.Новгород, 2002.

347. Козлихин И.Ю. История политических и правовых учений: от софистов до Гегеля. СПб., 2005.

348. Козлихин И.Ю. Право и политика. СПб., 1996.

349. Козлихин И.Ю. История политических и правовых учений: учебник / И.Ю. Козлихин, А.В. Поляков, Е.В. Тимошина. СПб., 2007.

350. Козлихин И.Ю. Позитивизм и естественное право // Избранные труды. СПб., 2012.

351. Кок Э. Первая часть институций английского права, или комментарии к Литтльтону // История государства и права средневековой Англии XIII–XV вв.: Хрестоматия. Ред. А.А. Тесля. Хабаровск, 2006.

352. Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980.

353. Комаров С.А. Общая теория государства и права в схемах и определениях. М., 1998

354. Компаньон А. Демон Теории. М., 2001.

355. Конт О. Общий обзор позитивизма // Антология мировой правовой мысли. Т. III. М., 1999.

356. Косарев А.Н. Англосаксонская и романо-германская формы буржуазного права. Калинин, 1977.

357. Крашенинникова Н.А. Правовая культура современной Индии: Инновационные и традиционные черты. М., 2009.

358. Кревельд ван М. Расцвет и упадок государства. М., 2006.

359. Крипке Сол А. Витгенштейн о правилах и индивидуальном языке. М., 2010.

360. Кристал Д. Английский язык как глобальный. М., 2001.

361. Кросс Р. Прецедент в английском праве. М., 1985.

362. Крылов В.С. Государственный строй Великобритании. М., 1957.

363. Крылова Н.С. Парламент Великобритании. Автореферат дис. М., 1962.

364. Кудрявцева Е.В. Гражданское судопроизводство Англии. М., 2008.

365. Кун Т. Структура научных революций. М., 2009.

366. Курс международного права, отрасли международного права. Т.6. М., 1992.

367. Лазарев В.В. Применение советского права. Казань, 1972.

368. Лазарев В.В. Теория государства и права / В.В. Лазарев, С.В. Липень. М., 1998.

369. Лапаева В.В. Законодатель и общество. М., 1992.

370. Лапаева В.В. Типы правопонимания: правовая теория и практика: Монография. М., 2012.

371. Леанович Е.Б. Международное частное право: учебное пособие. М., 2006.

372. Левина М.И. Парламентское право Великобритании, XVII – начало XIX в. М., 2000.

373. Леже Р. Великие правовые системы современности: сравнительно-правовой подход. М., 2009.

374. Ленько А.В. Соединенное Королевство Великобритании и Ирландии: эпоха выбора между империализмом и либерализмом 1868–1918. СПб., 2012.

375. Леони Б. Свобода и закон. М., 2008.

376. Лившиц Р.З. Судебная практика как источник права. М, 1997.

377. Липкин М.А. Британия в поисках Европы: долгий путь в ЕЭС (1957–1974 гг.). СПб., 2009.

378. Лихобабин В.А. Делегированное законодательство. Не посмотреть ли на старое по-новому? // Правовая политика и правовая жизнь: Академический и вузовский юридический научный журнал. 2004. № 1.

379. Ллойд Д. Идея права. М., 2004.

380. Локк Д. Сочинения. Т. 3. М., 1986.

381. Ломакина И.Б. Обычное право: институциональный аспект: теоретико-правовой анализ. СПб., 2005.

382. Лотман Ю.М. Семиотика кино и проблемы киноэстетики. Таллин, 1973.

383. Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2004.

384. Лукашук И.И. Международное право в судах государств. СПб., 1993.

385. Луковская Д.И. Социологическое направление во французской теории права. Л., 1972.

386. Луковская Д.И. Политические и правовые учения: историкотеоретический аспект. Л., 1985.

387. Луковская Д.И. Концепция правовой системы как отечественный проект интегральный юриспруденции // Правовые идеи и институты в историко-теоретическом дискурсе. М., 2008.

388. Луковская Д.И. О проблематизации современной юридической науки // Современная юридическая наука и ее проблематизация. СПб, 2009.

389. Лызлов Д.Н. Юридическая техника: учебное пособие / Д.Н. Лызлов, В.Ю. Картухин. М., 2009.

390. Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель: Пер. с англ. / Сост. и заключит. ст. В.П. Руднева. М., 1993.

391. Макаров А.В. Феномен надындивидуальной памяти: стратегии концептуализации и онтологический статус в истории европейской философии. Автореферат дис… докт. филос. наук. СПб., 2010.

392. Маколей Т.Б. Англия и Европа: избранные эссе. СПб., 2001.

393. Максимов А.А. Прецедент как один из источников английского права // Государство и право. 1995. № 2.

394. Макиавелли Н. Государь: трактаты. М., 2005.

395. Малахов В.П. Философия права: учебное пособие для студентов вузов. М., 2007.

396. Малько А.В. Сравнительное правоведение / Малько А.В., Саломатин А.Ю. М., 2008.

397. Мамардашвили М.К. Опыт физической метафизики. М., 2008.

398. Мамардашвили М.К. Очерк современной европейской философии. СПб., 2012. Мамут Л.С. Этатизм и анархизм как типы политического сознания. Домарксистский период. М., 1989.

399. Мамут Л.С. Государство в ценностном измерении. М., 1998.

400. Мамут Л.С. Народ в правовом государстве. М., 1999.

401. Мамут Л.С. Правовое общение. Постановка проблемы. М., 2012.

402. Мамут Л.С. Правовое общение. Очерк теории. – М., 2013.

403. Мамут Л.С. Правовые идеи классического либерализма в контексте современной юриспруденции // Правовые идеи и институты в историко-теоретическом дискурсе. М., 2008.

404. Маркс К. Капитал: критика политической экономии. Т.1. М., 1978.

405. Мартынчик Е. Прецедентное право: от советской идеологии к международной практике / Е. Мартынчик, Э. Колоколова // Российская юстиция. 1994. № 12.

406. Маруков А.Ф. Тюремная политика Англии и Уэльса: опыт правового регулирования: Монография. СПб., 2001.

407. Марченко М.Н. Источники права. М., 2007.

408. Марченко М.Н. Курс сравнительного правоведения. М., 2002.

409. Марченко М.Н. Формы судейского права и их особенности // Ленинградский юридический журнал. 2006. № 1.

410. Марченко М.Н. Правовые системы современного мира: учебное пособие. М., 2008.

411. Марченко М.Н. Разнообразие взглядов на судейское право в современной романо-германской правовой семье // Правоведение. 2007. № 3.

412. Марченко М.Н. Доктрина суверенитета Парламента и судебное правотворчество в Великобритании // Правоведение. 2005. № 6.

413. Матузов Н.И. Теория государства и права / Н.И. Матузов, А.В. Малько. М., 2001.

414. Международная защита прав и свобод человека. М., 1990.

415. Мельникова Е.А. Меч и лира: Англосаксонское общество в истории и эпосе. М., 1987.

416. Меркулов И.П. Эпистемология (когнитивно-эволюционный подход). Т.1. СПб., 2003.

417. Механизм государства: классическая и постклассическая парадигмы: Монография / под ред. С.А. Сидорова, И.Л. Честнова. СПб., 2008.

418. Милль Дж. Ст. Рассуждения о представительном правлении. Челябинск, 2006.

419. Мирошников Е.Г. Официальное толкование права и его значение в деятельности ОВД. Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 2000.

420. Митрович Б.Т. Рекламации в международной торговле. М., 1991.

421. Михайлов А.М. Судебная власть в правовой системе Англии. М., 2009.

422. Михайлов А.М. Идея естественного права: история и теория. М., 2010.

423. Михайлов А.М. Генезис континентальной юридической догматики. М., 2012.

424. Мозохин О.Б. Право на репрессии. Внесудебные полномочия органов государственной безопасности: статистические сведения о деятельности ВЧК – ОГПУ – НКВД – МГБ СССР (19181953): Монография. М., 2011.

425. Морозова Л.А. Теория государства и права в вопросах и ответах. М., 2009.

426. Мортон А.Л. История Англии. М., 1950.

427. Мэйн Г.С. Древний закон и обычай: исследования по истории древнего права. М., 2013.

428. Назаренко Г.В. Теория государства и права: учебное пособие. М., 1998.

429. Насырова Т.Я. Телеологическое (целевое) толкование советского закона. Казань, 1988.

430. Наумов В.И. Толкование норм права. М., 1998.

431. Недбайло П.Е. Применение советских правовых норм. М., 1960.

432. Немецкая историческая школа права. Челябинск, 2010.

433. Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства: учебник для вузов. М., 2004.

434. Нерсесянц В.С. Право – математика свободы: Опыт прошлого и перспективы. М., 1996.

435. Нерсесянц В.С. Философия права: учебник для вузов. М., 2008.

436. Нечитайло М.А. Нормативный договор как источник права. Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 2002.

437. Никифоров А.Л. Логика. М., 2001.

438. Николенко С.В. Современная западная философия: учебное пособие. СПб., 2007.

439. Нозик Р. Анархия, государство и утопия. М., 2008.

440. Общая теория права / под ред. А.С. Пиголкина. М., 1995.

441. Общая теория права и государства / под ред. В.В. Лазарева. М., 1996.

442. Овчинников А.И. Правовое мышление: аксиологический и герменевтический аспекты. Автореферат дис… канд. юрид. наук. Ростов-на-Дону, 2000.

443. Овчинников А.И. Правовое мышление: теоретико

методологический анализ. Ростов-на-Дону, 2003.

444. Овчинников А.И. Юридическая герменевтика как правопонимание // Правоведение. 2004. № 4.

445. Опалев Р.О. Оценочные понятия в арбитражном и гражданском процессуальном праве. М., 2008.

446. Осакве К. Сравнительное правоведение в схемах: Общая и Особенная части: Учеб. – практ. пособие. М., 2000.

447. Остапенко Г.С. Британская монархия: от королевы Виктории до Елизаветы II: концепция управления и личность суверена. М., 2006.

448. Остин Д.Л. Три способа пролить чернила: Философские работы. СПб., 2006.

449. Остроух А.Н. Иеремия Бентам // Козлихин И.Ю. История политических и правовых учений: от софистов до Гегеля. СПб., 2005.

450. Очерки истории Англии, средние века и новое время / под ред. Г.Р. Левина. М., 1959.

451. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 2012.

452. Петражицкий Л.И. Введение в изучение права и нравственности: основы психологии. СПб, 1908.

453. Петражицкий Л.И. О мотивах человеческих поступков, в особенности об этических мотивах и их разновидностях. СПб, 1904.

454. Петрушевский Д.М. Очерки из истории английского государства и общества в Средние века. М., 2011.

455. Пиголкин А.С. Толкование нормативных актов в СССР. М., 1962.

456. Половова Л.В. Функции интерпретационной практики. Ульяновск, 2002.

457. Половченко К.А. Толкование Конституции (и законов) Конституционными Судами России и Украины: теоретические и практические проблемы (сравнительно-правовой анализ) // Государство и право. 2002. № 10.

458. Поляков А.В. Общая теория права: Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: Курс лекций. СПб., 2004.

459. Поляков А.В. Общая теория права: курс лекций. СПб., 2001.

460. Поляков А.В. Общая теория права: учебник / А.В.Поляков, Е.В. Тимошина. СПб., 2005.

461. Попенков Е.А. Юридическая техника правоинтерпретационной деятельности. Автореферат дис… канд. юрид. наук. СПб, 2003.

462. Поппер К.Р. Как я понимаю философию // Все люди – философы: Как я понимаю философию; Иммануил Кант – философ Просвещения. М., 2009.

463. Потебня А.А. Мысль и язык. Киев, 1993.

464. Права человека и политическое реформирование: (юридические, этические, социально-психологические аспекты) / отв. ред. Е.А. Лукашева. М., 1997.

465. Права человека: вопросы истории и теории: Материалы межвузовой научно-теоретической конференции 24 апреля 2004 года / под общ. ред. Д.И. Луковской. СПб., 2004.

466. Права человека: учебник для вузов / отв. ред. Е.А. Лукашева. М., 1999.

467. Право и глобализация: вопросы теории и истории: Труды международной научно-практической конференции. Санкт-Петербург, 28 ноября 2008 года / под общ. ред. Д. И. Луковской. СПб., 2009.

468. Право и правоприменение в России: междисциплинарные исследования / под ред. В.В. Волкова. М., 2011.

469. Правовая система общества: проблемы теории и практики: Труды международной научно-практической конференции. Санкт-Петербург, 12 ноября 2010 г. / под общ. ред. Д.И. Луковской. СПб., 2011.

470. Правовые идеи и институты в историко-теоретическом дискурсе / отв. ред. Л.Е. Лаптева. М., 2008.

471. Правозащитная деятельность правового государства: история и современность, теория и практика: международная научно-практическая конференция: сборник научных трудов конференции. 11–12 ноября. СПб., 2010.

472. Практика применения европейской конвенции о правах человека и основных свобод. СПб., 2010.

473. Принципы права: материалы всероссийской научно-теоретической конференции: Санкт-Петербург, 30 ноября 2006 года / под общ. ред. Д.И. Луковской. СПб., 2007.

474. Пристанский И.С. Гражданская служба Великобритании во второй половине XIX – начале XX века. Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 1980.

475. Проблемы общей теории права и государства: учебник для вузов / под общ. ред. В.С. Нерсесянца. М., 2008.

476. Проблемы юридической техники. Материалы научно– методического семинара / ред. В.М. Баранов. Н.Новгород, 2000.

477. Прокофьев Г.С. Анализ юридического текста: некоторые вопросы теории // Вестник Моск. ун-та. № 2. 1995.

478. Прокуронова С.С. Теория государства и права. СПб., 2000.

479. Проссет Т. Парламентский контроль и новые формы правительственного надзора в Великобритании // Государственный контроль за экономикой. М., 2000.

480. Протасов В.Н. Теория права и государства. Проблемы теории права и государства. М., 2001.

481. Пуанкаре А. Математика и логика / А. Пуанкаре, Л. Кутюра. М., 2010.

482. Радбрух Г. Философия права. М., 2004.

483. Разуваев Н.В. Традиционное государство: правовая природа, сущность и типология: Монография. СПб., 2008.

484. Разуваев Н.В. Источник права: классическая и постклассическая парадигмы: монография / Н.В. Разуваев, А.Э. Черноков, И.Л. Честнов. СПб., 2011.

485. Райл Г. Понятие сознания. М., 1999.

486. Рассел Б. Избранные труды. Новосибирск, 2009.

487. Рассел Б. История западной философии и ее связи с политическими и социальными условиями от Античности до наших дней: в трех книгах. М., 2006.

488. Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 1: Античность / Дж. Реале, Д. Антисери. СПб., 1997.

489. Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. Т.2: Средневековье / Дж. Реале, Д. Антисери. СПб., 1997.

490. Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. Т.3: Новое время / Дж. Реале, Д. Антисери. СПб., 1997.

491. Реале Дж. Западная философия от истоков до наших дней. Т.4: От романтизма до наших дней / Дж. Реале, Д. Антисери. СПб., 1997.

492. Рикер П. Герменевтика, Этика, Политика. М., 1995.

493. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995.

494. Римское частное право: учебник / ред. И.Б. Новицкий, И.С. Перетерский. М., 2004.

495. Розенберг М.Г. Заключение договора международной купли-продажи товаров. М., 1991.

496. Рой М. История индийской философии: греческая и индийская философия. М., 1958.

497. Ролз Дж. Теория справедливости. М., 2010.

498. Романов А.К. Правовая система Англии. М., 2002.

499. Романов А.К. Право и правовая система Великобритании: учебное пособие. М., 2010.

500. Ромашов Р.А. Реалистический позитивизм: интегративный тип современного правопонимания // Концепции современного правопонимания: Материалы «круглого стола». Санкт-Петербург, 21 декабря 2004 года / под общ. ред. Р.А. Ромашова, Н.С. Нижник. СПб, 2005.

501. Ромашов Р.А. Теория государства и права (Схемы и комментарии). СПб., 2000.

502. Ромашов Р.А. Теоретико-правовая наука и юридическая практика: проблемы соотношения и взаимодействия: Сборник избранных статей. СПб., 2004.

503. Ромашов Р.А. Теория государства и права. СПб., 2009.

504. Ромашов Р.А. Правовые доктрины России и Запада: от локальности к мультикультурности // Право и глобализация: вопросы теории и истории: труды международной научно-теоретической конференции, Санкт-Петербург, 28 ноября 2008 г. / Санкт-Петербургский государственный университет, Юридический факультет; Сост. С. В. Волкова, Н. И. Малышева; Под. общ. ред. Д. И. Луковской. СПб., 2009.

505. Рормозер Г. Кризис либерализма М., 1996.

506. Рудоквас А.Д. Лев Петражицкий и современный правовой плюрализм / А.Д. Рудоквас, Е.В. Тимошина // Российский ежегодник теории права. № 3. 2010. СПб, 2011.

507. Румынина В.В. Теория государства и права / В.В. Румынина, А.В. Клименко. М., 2002.

508. Русское присутствие в Британии. М., 2009.

509. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1993.

510. Сабо И. Социалистическое право / ред. В.А. Туманов. М., 1964.

511. Савельев В.А. Становление так называемого «ответственного» правительства в Англии // Сборник научных трудов. Проблемы возникновения и развития буржуазной государственности: критика современной буржуазной историко-правовой идеологии. М., 1981.

512. Саидов А.И. Сравнительное правоведение (Основные правовые системы современности). М., 2007.

513. Самохина Е.Г. Идеи неориторики в правовой концепции Пьера Шлага // Знаково-символическое бытие права. 11-е Спиридоновские чтения: мат. междунар. науч. – теор. конф. / под ред. д. ю. н., проф. И.Ю. Честнова. СПб, 2013.

514. Сарбаш С.В. Некоторые тенденции развития института толкования договора в гражданском праве // Государство и право. 1997. № 2.

515. Сборник Международных стандартов и норм ООН в области правосудия в отношении несовершеннолетних. М., 1998.

516. Свасьян К.А. Проблема символа в современной философии: критика и анализ. М., 2010.

517. Сенченко И.А. История и культура Великобритании и США: Конспект лекций. М., 2005.

518. Сергевнин С.Л. Региональное законодательство: правовые и социально-политические аспекты. СПб., 1998.

519. Сергевнин С.Л. Субъект федерации: статус и законодательная деятельность. СПб., 1999.

520. Серегина А.Ю. Политическая мысль английских католиков второй половины XVI – начала XVII вв. СПб., 2006.

521. Сивицкий В.А. Решения Конституционного Суда РФ как источники конституционного права РФ / В.А. Сивицкий, Е.Ю. Терюкова // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 1997. № 3.

522. Сили Дж. Р. Британская империя: Разделяй и властвуй! М., 2013.

523. Симоношвили Л.Р. Формы правления: история и современность. М., 2007.

524. Сидоров С.А. Гражданское общество, государство и право: онтологические основания юридической науки: Монография / С.А. Сидоров, И.Л. Честнов. СПб., 2002.

525. Скурко Е.В. Принципы права: монография. М., 2008.

526. Слесарев А.В. Специально-юридическое толкование норм гражданского права. Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 2003.

527. Смирнов А.В. Толкование норм права / А.В. Смирнов, А.Г. Манукян. М., 2008.

528. Современная юридическая наука и ее проблематизация: труды международной научно-теоретической конференции. Санкт-Петербург, 28 марта 2009 года / под общ. ред. С.В. Волковой, Н.И. Малышевой. СПб., 2010.

529. Соколов А.Н. Теория государства и права (опорный конспект с комментарием). СПб., 2000.

530. Соцуро Л.В. Неофициальное толкование норм права: учебное пособие. М., 2000.

531. Соцуро Л.В. Толкование договора судом. М., 2008.

532. Соцуро Л.В. Толкование норм права: теория и практика. Самара, 2001.

533. Спасов Б.П. Закон и его толкование. М., 1986.

534. Спенсер Г. Личность и государство. Челябинск, 2007.

535. Сперанкий С.И. Манифест: учение М.М. Сперанского о праве и государстве. М., 2004.

536. СССР и международное сотрудничество в области прав человека. М., 1989.

537. Судебные системы европейских стран. М., 2002.

538. Суслов В.В. Герменевтика и юридическое толкование // Государство и право. 1997. № 6.

539. Суслопарова Ю.В. Концепция происхождения государственности и права Уильяма Блэкстоуна (по работе «Комментарии к законам Англии») // История государства и права. 2008. № 24.

540. Суставова Е.Н. Делегированное законодательство // Журнал российского права. 1998. № 8.

541. Таганцев Н.С. Курс уголовного права. Вып. 1. СПб., 1874.

542. Тагунов Д.Е. Всеобщая история государства и права: учебное пособие. Мн., 2005.

543. Таджер В. Гражданское право в НРБ. М., 1972.

544. Тарасенко В.Г. Постулаты права. М., 2009.

545. Тарасова В.В. Акты судебного толкования правовых норм. Саратов, 2002.

546. Тенетко А.А. Юридическая техника правоприменительных актов. Автореферат дис… канд. юрид. наук. Екатеринбург, 1999.

547. Тенишев В.В. Правосудие в русском крестьянском быту. М., 2011.

548. Теория государства и права / ред. М.Н. Марченко, А.В. Мицкевич, О.Э. Лейст. М., 1998.

549. Тимошина Е.В. Философия права Л.И. Петражицкого: генезис постклассического правопонимания в российском правоведении XX в. // Российский ежегодник теории права. 2009. № 2.

550. Тимошина Е.В. Логические принципы организации теоретикоправового знания и классификации наук в философии права Л.И. Петражицкого // Российский ежегодник теории права. 2008. № 1.

551. Тимошина Е.В. Как возможна теория права? Эпистемологические основания теории права в интерпретации Л.И. Петражицкого: монография. М., 2012.

552. Тихомиров Ю.А. Критерии законности правовых актов // Право и экономика. 1997. № 19–20.

553. Тихомиров Ю.А. Теория закона. М., 1982.

554. Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории: Сборник / Пер. с англ. М., 2003.

555. Толстик В.А. Системное толкование норм права / В.А. Толстик, Н.Л. Дворников, К.В. Каргин. М., 2010.

556. Тонков Е.Н. Истории одной тюрьмы. СПб., 2006.

557. Тонков Е.Н. Нормативная система личности // Философия права и ответственность государства: коллективная монография / под ред. С.И. Дудника., И.Д. Осипова. СПб., 2012.

558. Тонков Е.Н. Структура тюремной индустрии // Структура тюремной индустрии / под общ. ред. Е.Н. Тонкова. СПб., 2012.

559. Тонков Е.Н. Юридическая техника: принципы толкования в английском праве // Юридическая техника: вопросы теории и истории: Материалы межвузовской научно-теоретической конференции. Санкт-Петербург, 17 июня 2005 г. / Сост. С. В. Волкова, Н. И. Малышева; под общ. ред. Д. И. Луковской. СПб, 2005.

560. Тонков Е.Н. Принципы «права справедливости» // Принципы права: Материалы всероссийской научно-теоретической конференции: Санкт-Петербург, 30 ноября 2006 г. Сост. С. В. Волкова, Н. И. Малышева; под общ. ред. Д. И. Луковской. СПб, 2007.

561. Тонков Е.Н. Презумпции в английском праве // Знаковосимволическое бытие права. 11-е Спиридоновские чтения: мат. междунар. науч. – теор. конф. / под ред. д. ю. н., проф. И.Л. Честнова. СПб, 2013.

562. Тонков Е.Н. Доктрина толкования в правовой системе государства: сравнительный анализ // Материалы X всероссийской научно-теоретической конференции. В 5 ч. Санкт-Петербург, 25–27 апреля 2013 г. / Под общ. ред. Н.С. Нижник: Ч. 1. СПб., 2013.

563. Тонков Е.Н. Пять шагов к толкованию нормативных систем // Философия и современное международное право: Международный симпозиум PhilosInLaw2013, Санкт-Петербург, 13–14 мая 2013 г. СПб, 2013.

564. Тонков Е.Н. Современные аспекты правозащитной деятельности // Правозащитная деятельность правового государства: история и современность, теория и практика: сборник научных трудов Международной научно-практической конференции. СПб, 2010.

565. Тонков Е.Н. Единство и противостояние: государство-закон-право // Правовая система общества: проблемы теории и практики: Труды международной научно-практической конференции. Санкт-Петербург, 12 ноября 2010 г. / Сост. С. В. Волкова, Н. И. Малышева. СПб, 2011.

566. Тонков Е.Н. Преступный человек в преступном обществе // Матерiиали мiжнароднoi науково-практичноi конференцii «Соцiалiзацiя i ресоцiалiзацiя особистостi в умовах соучасного суспiльства» / за заг. ред. Власовоi O.I. Киiв, 2011.

567. Тонков Е.Н. Личные нормы человека // Нормы и нормативные системы в философии, праве, информатике: Международный симпозиум NorSy2011, Санкт-Петербург, 9-10 сентября 2011 г. СПб, 2011.

568. Тонков Е.Н. Влияние личной нормативной системы судьи на принятие решения в отношении ребенка: возможна ли ювенальная юстиция в России // Юрфакты, электронный журнал юридического факультета НИУ ВШЭ Санкт-Петербургский филиал. 2011. № 2.

569. Тонков Е.Н. Нормативная система преступной личности // Правовая безопасность в пенитенциарной системе: понимание, структура, обеспечение: материалы международной научнопрактической конференции (28 апреля 2012 г.) / под общ. ред. А. Ф. Галузина, Р. А. Ромашова. Самара, 2012.

570. Троицкий И.М. III Отделение при Николае I; Жизнь Шервуда-Верного. Л., 1990.

571. Тропер М. Проблема толкования и теория верховенства конституции // Сравнительное конституционное обозрение. 2005. № 4.

572. Тропер М. Реалистическая теория толкования // Российский юридический журнал. 2006. № 1.

573. Трубецкой Е.Н. Энциклопедия права. СПб., 1998.

574. Трухановский Г.В. Внешняя политика Англии в период второй мировой войны (1939–1945). М., 1965.

575. Тункин Г.И. Теория международного права. М., 2006.

576. Уолкер Р. Английская судебная система. М., 1980.

577. Федоров С.Е. Раннестюартовская аристократия (1603–1629). СПб., 2005.

578. Федоров С.Е. Пэрское право: Нормативная практика в Англии раннего Нового времени // Правоведение. 1996. № 2.

579. Философия и методология науки / под ред. В.И. Купцова. М., 1996.

580. Философские идеи Людвига Витгенштейна. М., 1996.

581. Философы двадцатого века: книга третья / отв. ред. И.И. Блауберг. М., 2009.

582. Финнис Д. Естественное право и естественные права. М., 2012.

583. Франклин С. Письменность, общество и культура в Древней Руси: (около 950 – 1300 гг.). СПб., 2010.

584. Фрейджер Р. Гуманистическая, трансперсональная и экзистенциальная психология. СПб., 2007.

585. Фридмэн Л.М. Введение в Американское право. М., 1993.

586. Фуллер Лон Л. Мораль права. М., 2007.

587. Хабибулина Н.И. Толкование права: новые подходы к методологии исследования. СПб., 2001.

588. Хабибулина Н.И. Юридическая техника и язык закона. СПб., 2000.

589. Хабибулина Н.И. Язык закона и его толкование. Уфа, 1996.

590. Хабриева Т.Я. Конституционный Суд – главный субъект толкования Конституции РФ // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 1997.№ 3.

591. Хабриева Т.Я. Правовая охрана Конституции. Казань, 1995.

592. Хабриева Т.Я.Толкование Конституции Российской Федерации: теория и практика. М., 1998.

593. Хайек Ф. Право, законодательство и свобода: Современное понимание либеральных принципов справедливости и политики. М., 2006.

594. Хайек Ф. Дорога к рабству. М., 2010.

595. Харт Г.Л.А. Понятие права. СПб., 2007.

596. Хамуков А.В. Законотворческий процесс и законодательный процесс: разграничение и соотношение // Российская юстиция. 2010. № 6.

597. Хеншелл Н. Миф абсолютизма: Перемены и преемственность в развитии западно-европейской монархии раннего Нового времени. СПб., 2003.

598. Хёффе О. Справедливость: философское введение. М., 2007.

599. Хинтикка Я. О Витгенштейне / Из «лекций» и «заметок» / Людвиг Витгенштейн / Сост. и ред. В.А. Суровцева. М., 2013.

600. Хоум Г. Основания критики. М., 1977.

601. Хропанюк В.Н. Теория государства и права. М., 2001.

602. Хук ван М. Право как коммуникация. СПб., 2012.

603. Цвайгерт К. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права / К. Цвайгерт, Х. Кётц. Т.1. М., 1995.

604. Цветков И.В. Внешнеторговые сделки. М., 2002.

605. Чебуранова С.Е. Делегированное законодательство // Международные юридические чтения: Материалы научно-практической конференции. Ч. I. Омск, 1980.

606. Челлен Р. Государство как форма жизни. М., 2008.

607. Черданцев А.Ф. Толкование права и договора. М., 2003.

608. Черноков А.Э. Введение в сравнительное правоведение: учебное пособие. СПб., 2007.

609. Честнов И.Л. Общество и юриспруденция на исходе второго тысячелетия: Монография. СПб., 1999.

610. Честнов И.Л. Право как диалог: к формированию новой онтологии правовой реальности. Монография. СПб., 2000.

611. Честнов И.Л. Постклассическая теория права: Монография. СПб, 2012

612. Честнов И.Л. Знаково-символическое бытие права после прагматического поворота // Знаково-символическое бытие права. 11-е Спиридоновские чтения: мат. междунар. науч. – теор. конф. / под ред. д. ю. н., проф. И.Л. Честнова. СПб, 2013.

613. Четвернин В.А. Понятие права и государства. М., 1997.

614. Чигидин Б.В. Юридическая техника российского законодательства. Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 2002.

615. Чиркин С.В. Государственно-правовое регулирование национальных отношений в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии в период империализма. Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 1980.

616. Чупрова Е.В. Ответственность за экономические преступления по уголовному праву Англии. М., 2007.

617. Шарапов Р.Д. Понятие оружия как орудия преступления // Журнал российского права. 2005. № 11.

618. Шебанов А.Ф. Форма советского права. М., 1968.

619. Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Т.1. М., 1995.

620. Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Т.2. М., 1995.

621. Широкова И.Г. Этика: конспект лекций. М., 2002.

622. Штокмар В.В. История Англии в Средние века. СПб., 2005.

623. Шульженко Ю.Л. Конституционный контроль в России. М., 1995.

624. Шумаков А.И. Взаимообусловленность законотворческого и законодательного процесса в контексте современного российского правотворчества // Государственная власть и местное самоуправление. 2001. № 3.

625. Шуман А.Н. Философская логика: истоки и эволюция. М., 2001.

626. Шумилов В.М. Правовая система США. М., 2006.

627. Эбзеев Б.С. Толкование Конституции Конституционным Судом РФ // Государство и право. 1998. № 5.

628. Эллиот М. Великобритания: двухпалатный парламент, суверенитет и неписаная конституция // Сравнительное конституционное обозрение. 2007. № 3.

629. Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии // К. Маркс и Ф. Энгельс: сочинения. Изд. 2-е. Т. 2. М., 1955.

630. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1985.

631. Эрделевский А.М. О проблемах толкования гражданского законодательства // Государство и право. 2002. № 2.

632. Эрлих О. Основоположение социологии права. СПб., 2011.

633. Юзвиков Д.В. Вопросы уголовного права в практике Европейского Суда по правам человека. Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 2004.

634. Юм Д. Англия под властью дома Стюартов. Т.1: 1603–1649. СПб., 2001.

635. Юм Д. Англия под властью дома Стюартов. Т.2: 1649–1685. СПб., 2002.

636. Явич Л.С. Общая теория права. Л., 1976.

637. Явич Л.С. Сущность права. Л., 1985.

638. Якушев А.В. Теория государства и права: конспект лекций. М., 2004.

639. Якушева А.Ю. Делегированное законодательство в Англии: Дис… канд. юрид. наук. Свердловск, 1980.

640. Ястржембский И.А. Современное понимание сущности судебного прецедента // Lex Russica. 2004. № 1.

641. Ясюкова Л.А. Правовое сознание в структуре ментальности россиян. СПб., 2008.

IV. Справочная литература

642. Amnesty International report 2005: the state of the world’s human rights. New York, 2005.

643. Cambridge Advanced Learner’s Dictionary. 3rd ed. Cambridge, 2008.

644. Cavendish Lawcards on English legal system. London, 1998.

645. Cannon J. Dictionary of British History. Oxford, 2009.

646. Collection of Public General Acts passed in the 13th and 14th year of the reign of Her Majesty Queen Victoria: Being the Third Session of the Fifteenth Parliament of the United Kingdom of Great Britain and Ireland. London, 1850.

647. Concise Oxford Dictionary of Politics. 3rd ed. New York, 2009.

648. Dictionary of Law. London, 2005.

649. Interpretive theory of law // Oxford Dictionary of Law: seventh edition / ed. by Jonathan Law and Elizabeth A. Martin, Oxford, 2009.

650. Journals of the House of Commons, session 1977-78, vol. 234.

651. Journals of The House of Commons, Fr. 9th of August 1989.

652. Journals of the House of Lords, session 1977-78, vol. 211.

653. House of Lords Official Report,5th series, col. 65, 9 March 1981.

654. Public General Acts and General Synod Measures, Part I, 1978.

655. Law Dictionary. Chicago, 1997.

656. Macmillan Essential Dictionary for Learners of English. London, 2007.

657. Oxford advanced learner's dictionary of current English. Oxford, 1988.

658. Oxford Dictionary of Law: 7th ed. Oxford, 2009.

659. Oxford Dictionary of Synonyms and Antonyms. Oxford, 2007.

660. Public General Acts passed in the 52nd and 53rd years of the reign of Her Majesty Queen Victoria; being the Fourth Session of the Twenty-Fourth Parliament of the United Kingdom of Great Britain and Ireland with an Index. London., 1889.

661. Public General Acts and General Synod Measures, Part I. London., 1978. Р. 691–705.

662. Webster’s New World Dictionary. New York, 2008.

663. Английские юридические пословицы, поговорки, фразеологизмы и их русские соответствия. СПб., 2004.

664. Антология мировой правовой мысли. В 5 т. Том III. Европа. Америка: XVII–XX вв. / рук. науч. проекта Г.Ю. Семигин. М., 1999.

665. Большой юридический словарь / под ред. А.Я. Сухарева, В.Д. Зорькина, В.Е. Кругских. М., 1999.

666. Большой энциклопедический словарь в 2 томах / ред. А.М. Прохоров. Т. 2. М., 1991.

667. Брокгауз Ф.А. Философия: Концепции, мыслители, понятия. СПб., 2010.

668. Высшие и центральные государственные учреждения России: 1801–1917. Том 1: Высшие государственные учреждения. СПб., 2000.

669. Высшие и центральные государственные учреждения России: 1801–1917. Том 2: Центральные государственные учреждения. СПб., 2001.

670. Высшие и центральные государственные учреждения России: 1801–1917. Том 3: Центральные государственные учреждения. СПб., 2002.

671. Иванов А.А. Справочник по теории государства и права: основные категории и понятия. М., 2006.

672. Конституции и законодательные акты буржуазных государств XVII–XIX. М., 1957.

673. Латинская юридическая фразеология. М., 1979.

674. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.): генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. Том 1. СПб., 2003.

675. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX в.): генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. Том 2. СПб., 2003.

676. Ожегов С.И. Словарь русского языка: Ок. 53000 слов / общ. ред. Л.И. Скворцова. М., 2004.

677. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка: 80000 слов и фразеологических выражений / С.И Ожегов, Н.Ю. Шведова. 4-е изд. М., 1999.

678. Памятники истории Англии X–XIII вв.: Русский и латинский тексты Великой Хартии вольностей и других документов / Пер. и введение Д. М. Петрушевского. № VII. М., 1937.

679. Правовые системы стран мира: энциклопедический справочник / под ред. А.Я. Сухарева. М., 2003.

680. Решетников Ф.М. Правовые системы стран мира: справочник. М., 1993.

681. Саидов А.Х. Национальные парламенты мира: энциклопедический справочник. М., 2005.

682. Словарь русского языка: В 4-х т. / под ред. А.П. Евгеньевой. 2-е изд. Т. 1. М., 1981.

683. Словарь русского языка: В 4-х т. / под ред. А.П. Евгеньевой. 2-е изд. Т. 4. М., 1984.

684. Хрестоматия по истории государства и права России: учеб. пособие / сост. Ю.П. Титов. М., 2005.

V. Электронные ресурсы

685. Local Authority Bylaws in England: A discussion paper. Office of the Deputy Prime Minister, April 2006 // URL: http://www. communities.gov.uk/archived/publications/localgovernment/ localauthoritybylaws.

686. Human Rights Act, 1998. URL: . uk/content.aspx?activeTextDocId=1851003.

687. Journal of the House of Lords: volume 18 – 1705–1709. Р. 506 // URL: -history.ac.uk/report. aspx?compid=29648.

688. Лейст О.Э. История политических и правовых учений. URL: -uchebniki.com/politicheskih-pravovyih-istoriya/ zarojdenie-teokraticheskih-doktrin-avgustin.html.

689. Иванов А. Необходим переход к системе прецедентного права. URL: /.

690. Курбатов А. Прецедентное право в России: пренебрежение к законам и усугубление проблем правоприменения. URL: http:// zakon.ru/Discussions/OneDiscussion/489#_ftnref2.

691. Особое мнение судьи Конституционного Суда Российской Федерации Н.В. Витрука по делу о толковании положений части 4 статьи 111 Конституции Российской Федерации. URL: http:// constitution.garant.ru/act/govemment/12113889/#1000.

Honored figure of science of the Russian Federation,

Doctor of Law, Professor I. Y. Kozlihin (St. Petersburg State University,)

Honored lawyer of the Russian Federation,

Doctor of Law, Professor I. L. Chestnov (St. Petersburg legal institute (branch) of Academy of the Prosecutor General's Office of the Russian Federation)

Tonkov Evgeny

Statutory Interpretation in England: monograph. – St. Petersburg: Aletheia, 2013. – 352 p.

In the monograph author considers history, structure, contents and application of the English statutory doctrine. The main attention is paid to modern judicial approaches to interpretation in England, to value of rules, presumptions, linguistic maxims of interpretation. The role of judicial precedents in practice of interpretation is analyzed, the developed characteristic of Interpretation Acts 1850, 1889, 1978 is given. In the review of English legal philosophy sources and evolution of ideas of appropriate interpretation of the law are described, impacts of thinkers on the theory and practice of interpretation come to light: St. Augustine, St. Thomas Aquinas, H. Bracton, F. Bacon, T. Hobbes, J. Locke, W. Blackstone, J. Bentham, J. Austin, B. Russell, L. Wittgenstein, J. Wisdom, J. L. Austin, J. Rawls, H. L. A. Hart, R. Dworkin, J. Finnis, L. Fuller, R. Cross, F. Bennion. Research contains modern approach to interpretation, acquaints with an English-speaking conceptual framework, represents domestic legal institutes in methodological parameters equal with the foreign doctrine. Studying of English experience can become the effective tool for a new view on the Russian conception of the statutory interpretation. In the book possibility of implementation of experience of the English doctrine of interpretation of the law is estimated at the Russian law, in comparative-historical aspect stages of formation of the Russian law interpretation doctrine are considered. The present monograph gives a complex research of the statutory interpretation in England for the first time in Russian-speaking literature.

The book is meant for executors of law, teachers, graduate students, students of the legal higher education institutions, all interested by the law theory and legal philosophy.

Tonkov Evgeny Nikandrovich – e.tonkov@mail.ru

© E. N. Tonkov, 2013

© International Humanitarian Fund “Prison”, 2013 © “Aletheia” Publishing House (St. Petersburg), 2013

Примечания

1

Луковская Д.И. Политические и правовые учения: историко-теоретический аспект. Л., 1985. С. 123.

(обратно)

2

Алексеев С.С. Тайна и сила права. Наука права: новые подходы и идеи. Право в жизни и судьбе людей. М., 2011. С. 107.

(обратно)

3

Там же. С. 108.

(обратно)

4

Романов А.К. Правовая система Англии: Учеб. пособие. 2-е изд. М., 2002. С. 15.

(обратно)

5

David R., Brierley J.E.C. Major Legal Systems in the World Today. London, 1985. P. 308.

(обратно)

6

Уолкер Р. Английская судебная система. М., 1980. С. 6.

(обратно)

7

Тонков Е.Н. Принципы «права справедливости» // Принципы права: Материалы всероссийской научно-теоретической конференции. СПб., 30 ноября 2006 г. С. 274.

(обратно)

8

Харт Г.Л.А. Понятие права. СПб., 2007. С. 159.

(обратно)

9

Ллойд Д. Идея права. М., 2004. С. 142.

(обратно)

10

Марченко М.Н. Источники права. М., 2007. С. 609.

(обратно)

11

Давид Р. Основные правовые системы современности. М., 1988. С. 333.

(обратно)

12

Уолкер Р. Указ. соч. С. 76.

(обратно)

13

Бруно Л. Свобода и закон. М., 2008. С. 115–116.

(обратно)

14

Закон: создание и толкование / Под ред. А.С. Пиголкина. М., 1998. С. 3.

(обратно)

15

Там же.

(обратно)

16

См.: David G. Antonio. Scots Law. London, 1968.

(обратно)

17

Бруно Л. Указ. соч. С. 25.

(обратно)

18

Леже Р. Великие правовые семьи современности: сравнительно-правовой подход. М., 2009. С. 25–26.

(обратно)

19

An Act for shortening the Language used in Acts of Parliament [10th June 1850]. A Collection of Public General Acts passed in the 13th and 14th year of the reign of Her Majesty Queen Victoria: Being the Third Session of the Fifteenth Parliament of the United Kingdom of Great Britain and Ireland. London., 1850. Р. 225–227.

(обратно)

20

Акт «Об упрощении языка, используемого в актах Парламента» 1850 г. не имел краткого наименование, но в дальнейшем было принято называть его как Акт «Об упрощении языка» 1850 г. либо как Акт «Об интерпретации» 1850 г. (Прим. автора).

(обратно)

21

An Act for consolidating enactments relating to the Construction of Acts of Parliament and for further shortening the Language used in Acts of Parliament [30th August 1889]. The Public General Acts passed in the 52nd and 53rd years of the reign of Her Majesty Queen Victoria; being the Fourth Session of the Twenty-Fourth Parliament of the United Kingdom of Great Britain and Ireland with an Index. London., 1889. Р. 5–16.

(обратно)

22

An Act to consolidate the Interpretation Act 1889 and certain other enactments relating to the construction and operation of Acts of Parliament and other instruments, with amendments to give effect to recommendations of the Law Commission and the Scottish Law Commission [20th July 1978]. The Public General Acts and General Synod Measures, Part I. London., 1978. Р. 691–705.

(обратно)

23

Поляков А.В. Общая теория права: Курс лекций. СПб., 2001. С. 511.

(обратно)

24

Поляков А.В., Тимошина Е.В. Общая теория права: Учебник. СПб., 2005. С. 294–295.

(обратно)

25

См.: Осакве К. Сравнительное правоведение в схемах: общая и особенная части. М., 2000. С. 89.

(обратно)

26

Теория государства и права (схемы и комментарии). Под ред. Р.А.Ромашова. СПб., 2000. С. 124.

(обратно)

27

Леже Р. Великие правовые семьи современности: сравнительно-правовой подход. М., 2009. С. 10.

(обратно)

28

См.: Марченко М.Н. Курс сравнительного правоведения. М., 2002.; Косарев А.Н. Англосаксонская и романо-германская формы буржуазного права. Калинин, 1977.

(обратно)

29

См.: Давид Р. Основные правовые системы современности (сравнительное право). М., 1967; Дженкс Э. Английское право: Источники права. Судоустройство. Судопроизводство. Уголовное право. Гражданское право. М., 1947.

(обратно)

30

Марченко М.Н. Курс сравнительного правоведения. М., 2002. С. 616–617.

(обратно)

31

Давид Р. Указ. соч. С. 283.

(обратно)

32

Романов А.К. Указ. соч. С. 83.

(обратно)

33

Geldart W. Elements of English Law. 4th ed. Oxford, 1950. P. 1.

(обратно)

34

Зверева В.В. «Новое солнце на Западе»: Беда Достопочтенный и его время. СПб., 2008. С. 29

(обратно)

35

Там же. С. 30–40.

(обратно)

36

Леже Р. Указ соч. С. 11–13.

(обратно)

37

Давид Р. Основные правовые системы современности. М., 1988. С. 259

(обратно)

38

Леже Р. Указ. соч. С. 9–28.

(обратно)

39

Апарова Т.В. Суды и судебный процесс Великобритании: Англия, Уэльс, Шотландия. М., 1996. С. 154.

(обратно)

40

Там же.

(обратно)

41

Поляков А.В. Общая теория права: Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: Курс лекций. СПб, 2004. С. 667.

(обратно)

42

Oxford Dictionary of Synonyms and Antonyms. Oxford, 2007. P. 132

(обратно)

43

Law Dictionary. Chicago, 1997. P. 91.

(обратно)

44

Dictionary of Law. London, 2005. P. 98.

(обратно)

45

Oxford advanced learner's dictionary of current English. Oxford, 1988. P. 256.

(обратно)

46

Macmillan Essential Dictionary for Learners of English. London., 2007. P. 202.

(обратно)

47

Гревцов Ю.И., Козлихин И.Ю. Энциклопедия права. Учебное пособие. СПб, 2008. С. 264.

(обратно)

48

Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 409.

(обратно)

49

См., напр.: Голоскоков Л.В. Правовые доктрины: от Древнего мира до информационной эпохи. М., 2003. С. 11; Улиско А.Н. Российская юридическая доктрина в XXI веке: проблемы и пути их решения // Правовая политика и правовая жизнь. Академический и вузовский юридический научный журнал. 2001. № 4. С. 193; Пряхина Т.М. Формирование конституционной доктрины России: история и современность (Доклад). Научно-методологический семинар: Конституционная доктрина России, июнь 2001 г. // Правовая политика и правовая жизнь. Академический и вузовский юридический научный журнал. 2001. № 4. С. 179.

(обратно)

50

См., напр.: Доктрина информационной безопасности Российской Федерации, утв. Президентом РФ 09.09.2000 г. № ПР-1895; Указ Президента РФ от 21.04.2000 г. № 706 «Об утверждении военной доктрины Российской Федерации»; Постановление Правительства РФ от 04.10.2000 г. № 751 «О национальной доктрине образования в Российской Федерации».

(обратно)

51

Тропер М. Проблема толкования и теория верховенства конституции // Сравнительное конституционное обозрение. 2005. № 4. С. 175.

(обратно)

52

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 2008. С. 68.

(обратно)

53

Тропер М. Указ. соч. С. 172.

(обратно)

54

Twining W., Miers D. How To Do Things With Rules. A Primer of Interpretation. London, 1996. P. 321.

(обратно)

55

Oxford dictionary of synonyms and antonyms. Oxford, 2007. P.249.

(обратно)

56

Oxford dictionary of law. Oxford, 2009. P. 12.

(обратно)

57

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С.10.

(обратно)

58

См.: Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 11–20; Bennion F. Statutory Interpretation – A Code. London, 2002. P. 439–541; Дудко И.А. Организационные и процедурные реформы Палаты общин последнего десятилетия: Цели и средства // Lex Russica. 2005. № 1. С. 189; Боботов С.В. Законодательный процесс в Великобритании // Журнал российского права. 1998. № 4–5. С. 230.

(обратно)

59

McLeod I. Legal Method. London, 2009. P. 251.

(обратно)

60

Geldart W. Elements of English Law. London, 1950. P. 2.

(обратно)

61

Уолкер Р. Указ. соч. С. 115.

(обратно)

62

Gifford D.J., Gifford K.H. How to Understand an Act of Parliament. Sydney, 1991. P. 1.

(обратно)

63

Metcalfe O.K. General principles of English Law. London, 1974. P. 16.

(обратно)

64

Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М., 1997. С. 260.

(обратно)

65

Леже Р. Указ. соч. С. 81.

(обратно)

66

Романов А.К. Указ. соч. С. 86.

(обратно)

67

См.: Марченко М.Н. Доктрина суверенитета Парламента и судебное правотворчество в Великобритании // Правоведение. 2005. № 6. С. 81–90; Эллиот М. Великобритания: двухпалатный парламент, суверенитет и неписаная конституция // Сравнительное конституционное обозрение. 2007. № 3. С. 31–36.

(обратно)

68

Cheney v Conn, CD [1968], 1 All ER 779.

(обратно)

69

Vauxhall Estates v Liverpool Corporation, [1932] 1 KB 733.

(обратно)

70

Уолкер Р. Указ. соч. С. 116.

(обратно)

71

McLeod I. Ibid. P. 67.

(обратно)

72

Gifford D.J., Gifford K.H. Ibid. P. 1.

(обратно)

73

Уолкер Р. Указ. соч. С. 118.

(обратно)

74

Богдановская И.Ю. Делегированное законодательство в странах «общего права»: сравнительно-правовые аспекты // Право и политика. 2006. № 10. С. 61.

(обратно)

75

Дайси А. Основы государственного права Англии. М., 1907. С. 61–62.

(обратно)

76

Богдановская И.Ю. Там же.

(обратно)

77

См.: Уголовное право буржуазных стран. Общая часть: Сборник законодательных актов. М.,1990. С. 9.

(обратно)

78

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С.11.

(обратно)

79

Саидов А.Х. Сравнительное правоведение (основные правовые системы современности): Учебник. М., 2007. С. 341.

(обратно)

80

Hewitt D.J. Control of Delegated Legislation. Sydney, 1953. P.1.

(обратно)

81

Уолкер Р. Указ. соч. С. 117.

(обратно)

82

Там же.

(обратно)

83

Чебуранова С.Е. Делегированное законодательство // Международные юридические чтения: Материалы научно-практической конференции. Ч. I. Омск, 1980. С. 144.

(обратно)

84

Романов А.К. Указ. соч. С. 136.

(обратно)

85

Allen C.K. Law in the Making. Oxford, 1997. P. 540.

(обратно)

86

Уолкер Р. Указ соч. С. 118.

(обратно)

87

Лихобабин В.А. Делегированное законодательство. Не посмотреть ли на старое по-новому? // Правовая политика и правовая жизнь: Академический и вузовский юридический научный журнал. 2004. № 1. С. 146.

(обратно)

88

Давид Р., Жоффре-Спинози К. Указ. соч. С. 261.

(обратно)

89

Дженкс Э. Указ. соч. С. 46.

(обратно)

90

См.: Амеллер М. Парламенты. М., 1967. С. 256; Крылова Н.С. Парламент Великобритании: Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 1962. С. 13; Арефина С.И. Конституционные основы делегированного законодательства: Автореферат дис… канд. юрид. наук. М., 2003. С. 3.

(обратно)

91

См.: Романов А.К. Указ соч. С. 137; Дудко И.А. Организационные и процедурные реформы Палаты общин последнего десятилетия: Цели и средства // Lex Russica. 2005. № 1. С. 188.

(обратно)

92

Романов А.К. Указ соч. С. 137.

(обратно)

93

См.: Исаев М.А. Основы конституционного права Дании. М., 2002. С. 197–198; Лихобабин В.А. Делегированное законодательство. Не посмотреть ли на старое по-новому? // Правовая политика и правовая жизнь: Академический и вузовский юридический научный журнал. 2004. № 1. С. 145.

(обратно)

94

См.: Якушева А.Ю. Делегированное законодательство в Англии. Дис… канд. юрид. наук. Свердловск, 1980. С. 14.

(обратно)

95

Уолкер Р. Указ. соч. С. 118.

(обратно)

96

Богдановская И.Ю. Делегированное законодательство в странах «общего права»: сравнительно-правовые аспекты // Право и политика. 2006. № 10. С. 63.

(обратно)

97

Романов А.К. Указ соч. С. 106.

(обратно)

98

См.: Акт об устроении // Конституции и законодательные акты буржуазных государств XVII–XIX. М., 1957.

(обратно)

99

См.: Савельев В.А. Становление так называемого «ответственного» правительства в Англии // Сборник научных трудов. Проблемы возникновения и развития буржуазной государственности: критика современной буржуазной историко-правовой идеологии. М., 1981. С. 123–143.

(обратно)

100

Богдановская И.Ю. Указ. соч. С. 63.

(обратно)

101

Бромхед П. Указ. соч. С. 301.

(обратно)

102

Local Authority Bylaws in England: A discussion paper, Office of the Deputy Prime Minister, April 2006 // URL-документ: / publications/localgovernment/localauthoritybylaws. P. 6.

(обратно)

103

Бромхед П. Указ. соч. С. 302.

(обратно)

104

См.: Якушева А.Ю. Делегированное законодательство в Англии. Дис… канд. юрид. наук. Свердловск, 1980. С. 15.

(обратно)

105

Бромхед П. Указ. соч. С. 302.

(обратно)

106

Local Authority Bylaws in England: A discussion paper, Office of the Deputy Prime Minister, April 2006 // URL-документ: / publications/localgovernment/localauthoritybylaws. P. 4.

(обратно)

107

См.: Абазалова Л.Ф. Делегированное законодательство // Государственная власть и местное самоуправление: Практическое и информационное издание. М., 2007. № 1. С. 18; Суставова Е.Н. Делегированное законодательство // Журнал российского права. 1998. № 8. С. 144–152.

(обратно)

108

Богдановская И.Ю. Указ. соч. С. 63.

(обратно)

109

Кананыкина Е.С. Делегированное и локальное нормотворчество Великобритании в сфере образования // Государственная власть и местное самоуправление. 2010. № 6. С. 25.

(обратно)

110

Уолкер Р. Указ. соч. С. 119.

(обратно)

111

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 73.

(обратно)

112

Романов А.К. Указ. соч. С. 130.

(обратно)

113

Богдановская И.Ю. Прецедентное право. М., 1993. С. 102.

(обратно)

114

Там же. С. 98.

(обратно)

115

Поляков А.В. Общая теория права: Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: Курс лекций. СПб., 2004. C. 684.

(обратно)

116

Human Rights Act, 1998 // .

aspx?activeTextDocId=1851003.

(обратно)

117

Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5. С. 127.

(обратно)

118

Шумаков А.И. Взаимообусловленность законотворческого и законодательного процесса в контексте современного российского правотворчества // Государственная власть и местное самоуправление. 2001. № 3. С. 8.

(обратно)

119

Сергевнин С.Л. Субъект федерации: статус и законодательная деятельность. СПб., 1999. С. 136.

(обратно)

120

Там же. С. 135.

(обратно)

121

Тихомиров Ю.А. Теория закона. М., 1982. С. 182.

(обратно)

122

Ковачев Д.А. Законодательный процесс в европейских социалистических государствах. М., 1966. С. 15.

(обратно)

123

Хамуков А.В. Законотворческий процесс и законодательный процесс: разграничение и соотношение // Российская юстиция. 2010. № 6. С. 51.

(обратно)

124

Там же.

(обратно)

125

Поляков А.В. Общая теория права. М., 2001. С. 525.

(обратно)

126

Левина М.И. Парламентское право Великобритании XVII-начала XIX в. М., 2000. С. 15.

(обратно)

127

Глагол «законодательствовать» в значении «издавать законы, осуществлять законодательную власть» является наиболее корректным однословным переводом английских терминов legislate, give law, make law, make laws, pass legislation, make statute (Прим. автора).

(обратно)

128

Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5. С. 129.

(обратно)

129

Богдановская И. Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 34.

(обратно)

130

Там же. С. 43.

(обратно)

131

Романов А.К. Правовая система Англии. М., 2002. С. 132.

(обратно)

132

Боботов С.В. Законодательный процесс в Великобритании // Журнал российского права. 1998. № 4–5. С. 227.

(обратно)

133

Уолкер Р. Указ. соч. С. 116.

(обратно)

134

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 57.

(обратно)

135

Бромхед П. Указ. соч. С. 206.

(обратно)

136

Богдановская И. Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1989. № 5. С. 128.

(обратно)

137

Дудко И.А. Организационные и процедурные реформы Палаты общин последнего десятилетия: Цели и средства // Lex Russica. 2005. № 1. С. 189–190.

(обратно)

138

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 30.

(обратно)

139

McLeod I. Legal Method. Basingstoke, 2009. P. 251.

(обратно)

140

Богдановская И. Ю. Указ. соч. С. 31.

(обратно)

141

Drewry G. Public General legislation a hundred years ago // New Law J. 1985. Vol. 135. N 6211. P. 74. Цит. по: Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 32.

(обратно)

142

Богдановская И.Ю. Указ. соч. С. 16.

(обратно)

143

Adams J.N., Brownsword R. Understanding Law. London, 1999. P. 63.

(обратно)

144

Twining W., Miers D. How To Do Things With Rules. A Primer of Interpretation. London, 1996. P. 329.

(обратно)

145

Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5. С. 127.

(обратно)

146

Twining W., Miers D. Ibid. P. 330.

(обратно)

147

Романов А.К. Правовая система Англии. М., 2002. С. 131.

(обратно)

148

См.: Bennion F. Modern Royal Assent Procedure at Westminster. 1981. P.3 // .

(обратно)

149

Романов А.К. Право и правовая система Великобритании. М., 2010. С. 95.

(обратно)

150

Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5. С. 128.

(обратно)

151

Бромхед П. Указ. соч. С. 102.

(обратно)

152

Богдановская И.Ю. Указ. соч. С. 128.

(обратно)

153

The House of Commons in the Twentieth Century. Oxford, 1979. P. 286.

(обратно)

154

Богдановская И.Ю. Указ. соч. С. 131.

(обратно)

155

Бромхед П. Указ. соч. С. 102.

(обратно)

156

Богдановская И.Ю. Там же.

(обратно)

157

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 52.

(обратно)

158

Griffith J. Parliamentary Scrutiny of Government Bills. London, 1974. P. 18.

(обратно)

159

Просеет Т. Парламентский контроль и новые формы правительственного надзора в Великобритании // Государственный контроль за экономикой. М., 2000. С. 301.

(обратно)

160

Крылов Б.С. Государственный строй Великобритании. М., 1957. С. 39.

(обратно)

161

Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5. С. 131.

(обратно)

162

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 54.

(обратно)

163

Там же. С. 57.

(обратно)

164

Там же.

(обратно)

165

Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5. С. 131.

(обратно)

166

Там же.

(обратно)

167

Hartley T., Griffith J. Government and Law. London, 1974. P. 231.

(обратно)

168

Акт «Об Уэльской церкви» 1914 г.; Акт «О Правительстве Ирландии» 1914 г.; Акт «О Парламенте» 1949 г.; Акт «О военных преступлениях» 1991 г.; Акт «О выборах в Европейский Парламент» 1999 г.; «Акт, вносящий изменения в Акт о преступлениях сексуального характера» 2000 г.; Акт «Об охоте» 2004 г.

(обратно)

169

Journal of the House of Lords: volume 18. 1705–1709. Р. 506 // URL-документ: -history.ac.uk/report.aspx?compid=29648.

(обратно)

170

Erskine M. Parliamentary Practice. London, 1976. P. 562.

(обратно)

171

См.: Bennion F. Modern Royal Assent Procedure at Westminster. 1981. P. 3 // .

(обратно)

172

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 59.

(обратно)

173

Богдановская И.Ю. Законотворчество в Англии: от билля к закону // Советское государство и право. 1983. № 5. С. 132.

(обратно)

174

Spencer J. When Law is not a Law? // New Law Journal. London, 1981. Vol. 131. N 6006. P. 644.

(обратно)

175

См.: Bennion F. Modern Royal Assent Procedure at Westminster. 1981. P.3 // .

(обратно)

176

См.: Webster’s New World Dictionary. New York, 2008.

(обратно)

177

См.: Cambridge Advanced Learner’s Dictionary. 3rd Ed. Cambridge, 2008.

(обратно)

178

См.: Cross R. Statutory Interpretation. London, 1995; Bennion F. Statutory Interpretation – A Code. 4th Ed., London, 2002.

(обратно)

179

Уолкер Р. Указ. соч. C.124.

(обратно)

180

Там же.

(обратно)

181

Гревцов Ю.И., Козлихин И.Ю. Энциклопедия права. Учебное пособие. СПб., 2008. С. 111.

(обратно)

182

Бойцов А.И. Уголовное право России: Общая часть: Учебник. СПб., 2006. C. 312.

(обратно)

183

Seafood Court Estates, Ltd. v Asher [1949].

(обратно)

184

Cross R. Ibid. P. 18.

(обратно)

185

Актор (лат. actor – деятель) – человек, социальная группа, институт или иной субъект, способный осуществлять конкретные действия, имеющие последствия не только для него (Прим. автора).

(обратно)

186

Мамардашвили М. К. Опыт физической метафизики. М., 2008. С. 19.

(обратно)

187

Там же.

(обратно)

188

Тропер М. Реалистическая теория толкования // Российский юридический журнал. 2006. № 1. С. 7.

(обратно)

189

Там же. С. 8.

(обратно)

190

Там же.

(обратно)

191

С точки зрения М. Тропера подлинным толкованием является толкование, за которым юридическая система закрепляет значимые последствия, оно не подлежит оспариванию в судебном порядке и в случае толкования текста внедряется в этот текст. Очевидно, что речь идет о судебных ведомствах высших инстанций и Конституционном Суде (Прим. автора).

(обратно)

192

Там же. С. 11.

(обратно)

193

Там же. С. 14.

(обратно)

194

Как судьи принимают решения: эмпирические исследования права / Под ред. В.В. Волкова. М., 2012. С. 3.

(обратно)

195

Там же. С. 5.

(обратно)

196

Twining W., Miers D. How To Do Things With Rules. A Primer of Interpretation. London, 1996. P. 321.

(обратно)

197

Metcalfe O.K. General principles of English Law. London, 1956. P. 12.

(обратно)

198

Кросс Р. Прецедент в английском праве. М., 1985. С. 167.

(обратно)

199

Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. СПб., 1997. С. 192.

(обратно)

200

Там же. С. 193.

(обратно)

201

Радбрух Г. Философия права. М., 2004. С. 100.

(обратно)

202

Конт О. Общий обзор позитивизма // Антология мировой правовой мысли. Т. III. М., 1999. С. 411.

(обратно)

203

Блаженный Августин. Исповедь. М., 2006. С. 63.

(обратно)

204

Там же.

(обратно)

205

Там же.

(обратно)

206

Там же. С. 65.

(обратно)

207

Там же.

(обратно)

208

Рассел Б. История западной философии и ее связи с политическими и социальными условиями от Античности до наших дней: В трех книгах. М., 2006. С. 442.

(обратно)

209

Цит. по: Лейст О.Э. История политических и правовых учений // knigi-uchebniki.com/politicheskih-pravovyih-istoriya/zarojdenie-teokraticheskih-doktrin-avgustin.html.

(обратно)

210

Козлихин И.Ю. История политических и правовых учений: от софистов до Гегеля. Учебник. СПб., 2005. С. 118.

(обратно)

211

Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 2. СПб., 1997. С. 137.

(обратно)

212

Нерсесянц В.С. Философия права. Учебник для вузов. М., 1997. С. 441.

(обратно)

213

Finnis J. Natural law and natural rights. Oxford, 2011. P. vi.

(обратно)

214

Рассел Б. Указ. соч. С. 654.

(обратно)

215

Бэкон Ф. Соч. Т. 1. М., 1977. С. 486.

(обратно)

216

Там же.

(обратно)

217

Там же. С 487.

(обратно)

218

Там же. С. 488.

(обратно)

219

Там же. С. 497.

(обратно)

220

Там же. С. 503.

(обратно)

221

Там же.

(обратно)

222

Там же. С. 517.

(обратно)

223

Бэкон Ф. Соч. Т. 2. М., 1978. С. 473.

(обратно)

224

Рассел Б. Указ. соч. С. 655.

(обратно)

225

Гоббс Т. Соч. Т. 2. М., 1991. С. 214.

(обратно)

226

Там же. С. 212.

(обратно)

227

Там же. С. 209.

(обратно)

228

Там же. С. 215.

(обратно)

229

Там же. С. 219.

(обратно)

230

Там же. С. 250–259.

(обратно)

231

Рассел Б. Указ. соч. С. 727.

(обратно)

232

Локк Д. Соч. Т. 3. М., 1988. С. 334–335.

(обратно)

233

Рассел Б. Указ. соч. С. 723.

(обратно)

234

Локк Д. Указ. соч. С. 309.

(обратно)

235

Рассел Б. Указ соч. С. 724.

(обратно)

236

Там же.

(обратно)

237

Цвайгерт К. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права. Т.1. М., 1995. С. 297.

(обратно)

238

Рассел Б. Указ. соч. С.924.

(обратно)

239

Бентам И. Введение в основание нравственности и законодательства. М., 1998. С. 10.

(обратно)

240

Бентам И. Тактика законодательных собраний. Челябинск, 2006. С. 3.

(обратно)

241

Остроух А.Н. Иеремия Бентам // Козлихин И.Ю. Указ. соч. С. 289.

(обратно)

242

Bentham J. Truth versus Ashhurst; or Law as it is Contrasted With What It is Said to Be // The Works of Jeremy Bentham. Vol. V. Edinburg, 1843. P. 233.

(обратно)

243

Мамардашвили М.К. Очерк современной европейской философии. СПб., 2012. С. 438.

(обратно)

244

Там же. С. 440.

(обратно)

245

Поппер К.Р. Как я понимаю философию // Все люди – философы: Как я понимаю философию; Иммануил Кант – философ Просвещения. М., 2009. С. 28.

(обратно)

246

Витгенштейн Л. Логико – философский трактат. М., 2008. С. 68.

(обратно)

247

Богомолов А.С. Английская буржуазная философия XX века. М., 1973. С. 168.

(обратно)

248

Витгенштейн Л. Указ. соч. С. 90.

(обратно)

249

Богомолов А.С. Указ. соч. С. 169.

(обратно)

250

Здесь и далее, где приводятся цитаты из указанного издания «Логико-философского трактата», приводятся только номера афоризмов.

(обратно)

251

Wisdom J.O. Esotericism. Philosophy. Volume 34. Issue 131. Cambridge, 1959. P. 349.

(обратно)

252

Никоненко С.В. Современная западная философия: Учебное пособие. СПб., 207. С. 218.

(обратно)

253

Пункт 20 статьи 5 Уголовно-процессуального кодекса РФ, принят ГД РФ 22.11.2001 г.

(обратно)

254

Остин Д.Л. Три способа пролить чернила: Философские работы. СПб., 2006. С. 207.

(обратно)

255

Ролз Д. Теория справедливости. М., 2010. С. 11.

(обратно)

256

Ролз Дж. Указ. соч. С. 212–213.

(обратно)

257

Там же. С. 19.

(обратно)

258

Там же.

(обратно)

259

Там же. С. 20.

(обратно)

260

Там же. С. 210.

(обратно)

261

Там же. С. 34.

(обратно)

262

Hart H.L.A. The Concept of Law. Norfolk.,1997. P. 204–205.

(обратно)

263

Greenawalt К. Legal interpretation: perspectives from other disciplines and private texts. Oxford, 2010. P. 149–151.

(обратно)

264

Interpretive theory of law // Oxford Dictionary of Law: seventh edition / Edited by Jonathan Law and Elizabeth A. Martin. Oxford, 2009. P. 296.

(обратно)

265

Dworkin R. Law’s Empire. Oxford, 1998. P. 10.

(обратно)

266

Dworkin R. Justice in Robes. London, 2006. P.10–12.

(обратно)

267

Dworkin R. Law’s Empire. Oxford, 1998. P. 17.

(обратно)

268

Ibid. P. 313–316.

(обратно)

269

Ibid. P. 338.

(обратно)

270

Касаткин С. Н. Судейское усмотрение в концепции Р. Дворкина (очерк основных позиций) // Проблемы правосубъектности: современные интерпретации: матер. медународ. науч. – практ. Конф. 24 февраля 2012, Самара. Вып. 10. Ч. II. Самара, 2012. С. 71.

(обратно)

271

Игнаткин О.Б. Равенство в свободе: Принципы политической философии Рональда Дворкина. М., 2008. С. 192.

(обратно)

272

Ветютнев Ю.Ю. О правопонимании Рональда Дворкина // Журнал российского права. 2005. № 10. С. 93.

(обратно)

273

Там же. С. 102.

(обратно)

274

Финнис Д. Естественное право и естественные права. М., 2012. С. 19.

(обратно)

275

Там же. С. 30.

(обратно)

276

Там же. С. 328.

(обратно)

277

Там же. С. 329.

(обратно)

278

Там же. С. 118–123.

(обратно)

279

Там же. С. 138–164.

(обратно)

280

Finnis J. Natural Law and Natural Rights. Oxford, 2011. P. 271.

(обратно)

281

Ibid. P. 287.

(обратно)

282

Козлихин И.Ю. Позитивизм и естественное право // Избранные труды. СПб., 2012. С. 331.

(обратно)

283

Архипов В.В. Лон Фуллер о соотношении права и морали // Правоведение. 2004. № 6. С. 147.

(обратно)

284

Фуллер Лон Л. Мораль права. М., 2007. С. 101.

(обратно)

285

Там же. С. 107.

(обратно)

286

Фуллер Лон Л. Мораль права. М., 2007. С. 112.

(обратно)

287

Cross R. Statutory Interpretation. London, 1995. P. 35.

(обратно)

288

Ibid. P. 192.

(обратно)

289

Bennion F. Bennion on statute law. London, 1990. P. 132.

(обратно)

290

В настоящей главе, если не оговаривается иное, понятия «интерпретация» и «толкование» (interpretation and construction) рассматриваются как синонимы (Прим. автора).

(обратно)

291

Martin J. The English legal system. London, 2003. P. 54.

(обратно)

292

R. v Judge of the City of London Court [1892] I Q.B. 273 at 290.

(обратно)

293

Zander M. The Law-Making Process. London, 1985. P. 78.

(обратно)

294

Whiteley v Chappell [1868].

(обратно)

295

Zander M. Ibid. P. 89.

(обратно)

296

Васьковский Е.В. Руководство к толкованию и применению законов. М., 1997. С. 21.

(обратно)

297

Richardson v Bardenliage Enterprises Pty. Ltd. [1971].

(обратно)

298

Романов А.К. Правовая система Англии. М., 2002. C. 146.

(обратно)

299

Darbishire P. English Legal System. London, 1998. P. 19.

(обратно)

300

См.: Уолкер Р. Английская судебная система. М., 1980.

(обратно)

301

См.: Cross R. Statutory Interpretation. London, 1995.

(обратно)

302

Heydon’s Case [1584] 3 Co. Rep. 7a at 7b.

(обратно)

303

Martin J. The English legal system. London, 2003. P. 56.

(обратно)

304

См.: Уолкер Р. Указ. соч.

(обратно)

305

Sussex Peerage Case [1844].

(обратно)

306

Interpretation of Statutes. 12th Ed. London, 1969. P. 64–67.

(обратно)

307

[1976] 1 WLR. at 90H-91A; [1977] AC 59.

(обратно)

308

Williams G. Learning the Law. 11th Ed. London, 1982. P. 98–99.

(обратно)

309

Лотман Ю. Семиотика кино и проблемы киноэстетики. Таллин, 1973. С. 4.

(обратно)

310

Adams J.N., Brownsword R. Understanding Law. London, 1999. P. 78.

(обратно)

311

Bennion F. Statute law. London, 1980. P. 84–86.

(обратно)

312

Романов А.К. Указ. соч. С. 139.

(обратно)

313

Уолкер Р. Указ. соч. С. 137.

(обратно)

314

McLeod I. Principles of Statutory Interpretation. Chichester, 1984. Section 2-01.

(обратно)

315

Zander M. The Law-Making Process. London, 1985. P. 128.

(обратно)

316

Bacon F. The Elements of the Common Lawes of England. London, 1636. P. 1–94.

(обратно)

317

Broom H.A. Selection of Legal Maxim, Classified and Illustrated. Philadalphia, 1845. P. Iii.

(обратно)

318

Inland Revenue Commissioners v Frere [1965].

(обратно)

319

Powell v Kempton Park Racecourse Co. [1899].

(обратно)

320

Tempest v Kilner [1846].

(обратно)

321

Dupont v Mills, Del., 196 A.168, 9 W.W.Harr. 42, 119 A.L.R. 174.

(обратно)

322

Seward v Vera Cruz [1884] 10 App. Cas. 59, HL.

(обратно)

323

Gifford D.J., Salter J. How to Understand an Act of Parlament. London, 1996. P. 119.

(обратно)

324

Graham v National Surety Co., 244 F. 914, 918–919 [8th Cir.-OLD 1917].

(обратно)

325

Prinsiples of Legal Interpretation. Broom’s Legal Maxims. London, 1937. P. 51.

(обратно)

326

* Глава 13 написана совместно с Евгением Евгеньевичем Тонковым.

(обратно)

327

Таганцев Н.С. Курс уголовного права. Вып. 1. СПб., 1874. С. 21.

(обратно)

328

Дженкс Э. Указ. соч. С. 150.

(обратно)

329

Великая хартия вольностей (Magna Carta Libertatum) – документ, подписанный Иоанном Безземельным в 1215 году, ограничивающий, преимущественно в интересах аристократии, права короля и предоставляющий некоторые привилегии рыцарству, части свободного крестьянства, жителям городов.

(обратно)

330

До наших дней дошел измененный вариант 1225 г., который сейчас используется в редакции 1297 г.

(обратно)

331

Geldart W. Ibid. Р. 2.

(обратно)

332

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 87.

(обратно)

333

Geldart W. Ibid. P. 2.

(обратно)

334

Elliott C., Quinn F. English Legal System. Harlow, 2002. P. 28.

(обратно)

335

Chokolingo v Attorney-General [1981].

(обратно)

336

British Railways Board v Pickin [1974].

(обратно)

337

Мортон А.Л. История Англии. М., 1950. С. 408.

(обратно)

338

Акт «О муниципальных городах в Шотландии» 1833 г.; Акт «О реформе муниципальных городов в Англии» 1835 г.

(обратно)

339

Мортон А.Л. Указ. соч. С. 339.

(обратно)

340

A Collection of Public General Acts passed in the 13th and 14th year of the reign of Her Majesty Queen Victoria: Being the Third Session of the Fifteenth Parliament of the United Kingdom of Great Britain and Ireland. London, 1850. Р. 225–227.

(обратно)

341

Лорд Брухэм (1778–1868) – лорд-канцлер Англии (1830–1834), являлся инициатором этого законопроекта.

(обратно)

342

Ст. 2 Акта «Об интерпретации» 1850 г.

(обратно)

343

Там же. Ст. 4.

(обратно)

344

Богдановская И.Ю. Прецедентное право. М., 1993. С. 96.

(обратно)

345

Ст. 3 Акта «Об интерпретации» 1850 г.

(обратно)

346

Там же. Ст. 5, 6.

(обратно)

347

Там же. Ст. 7.

(обратно)

348

The Public General Acts passed in the 52nd and 53rd years of the reign of Her Majesty Queen Victoria; being the Fourth Session of the Twenty-Fourth Parliament of the United Kingdom of Great Britain and Ireland with an Index. London., 1889. Р. 5–16.

(обратно)

349

Ст. 43 Акта «Об интерпретации» 1889 г.

(обратно)

350

Journals of The House of Commons. Fr. 9th of August 1889. P. 416.

(обратно)

351

Journals of The House of Lords. Vol. CXXL. P. 298–299, 314–315, 324.

(обратно)

352

Ст. 7 Акта «Об интерпретации» 1889 г. дает унифицированное определение специфического для Шотландии явления – «стюардства».

(обратно)

353

Ст. 24 Акта «Об интерпретации» 1889 г.

(обратно)

354

Zander M. Ibid. P. 130.

(обратно)

355

Parliamentary Debates (Hansard). House of Commons. P. 1207.

(обратно)

356

См.: Report of The Law Commission and The Scottish Law Commission. Р. 25.

(обратно)

357

Journals of the House of Commons. Session 1977-78. Vol. 234. P. 445.

(обратно)

358

Journals of the House of Lords. Session 1977-78. Vol. 211. P. 684.

(обратно)

359

The Public General Acts and General Synod Measures. Part I. London, 1978. Р. 691–705.

(обратно)

360

Ст. 27 Акта «Об интерпретации» 1978 г.

(обратно)

361

Напр., в Акте «О законодательных инструментах» 1946 г.

(обратно)

362

Williams G. Ibid. P. 99.

(обратно)

363

Hutton v Esher.

(обратно)

364

Bennion F. Statutory Interpretation. London, 1980. P. 140.

(обратно)

365

См.: Leitch W.A. Interpretation and the Interpretation Act 1978 // Statute Law Review. 1980. P. 5; Bennion F. Another Reverse for the Law Commission’s Interpretation Bill // New Law Journal. 13 August 1981. P. 840; Ward D.A.S. A criticism of the Interpretation of Statutes in the New Zealand Courts // New Zealand Law Journal. 1963. P. 293.

(обратно)

366

Holland J.A., Webb J.S. Ibid. P. 202.

(обратно)

367

Ibid. P. 192.

(обратно)

368

В соответствии с Актом «О Правовой комиссии» 1965 г. (ст. ст. 1, 3) Правовая комиссия – независимый парламентский орган, созданный в рамках правовой реформы, анализирующий существующее законодательство.

(обратно)

369

Report of The Law Commission and The Scottish Law Commission on the Interpretation of Statutes. London, 1969.

(обратно)

370

Zander M. Ibid. P. 132.

(обратно)

371

Богдановская И. Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 139.

(обратно)

372

[1964] A.C. 210.

(обратно)

373

Богдановская И.Ю. Указ. соч. С. 11.

(обратно)

374

Cross R. Statutory Interpretation. London, 1995. P. 8.

(обратно)

375

* Глава 14 написана совместно с Евгением Евгеньевичем Тонковым.

(обратно)

376

Дженкс Э. Английское право. М., 1947. С. 28.

(обратно)

377

Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М., 1998. С. 260.

(обратно)

378

Марченко М.Н. Суверенитет парламента и судебное правотворчество // Правоведение. 2005. № 6. С. 87.

(обратно)

379

Кросс Р. Прецедент в английском праве. М., 1985. С. 7–8.

(обратно)

380

Давид Р. Основные правовые системы современности. М., 1976. С. 301.

(обратно)

381

Загайнова С. К. Судебный прецедент: проблемы правоприменения. М., 2002. С. V.

(обратно)

382

Большой юридический словарь. М., 1999. С. 543.

(обратно)

383

Dictionary of Law. Oxford, 2009. P. 416.

(обратно)

384

Поляков А.В. Общая теория права: Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода. СПб., 2004. С. 663.

(обратно)

385

Романов А.К. Правовая система Англии: Учеб. пособие. М., 2002. С. 162.

(обратно)

386

Богдановская И.Ю. Прецедентное право. М., 1993. С. 9.

(обратно)

387

Романов А.К. Указ. соч. С. 159.

(обратно)

388

Давид Р. Основные правовые системы современности. М., 1988. С.319.

(обратно)

389

Уолкер Р. Указ. соч. С. 156.

(обратно)

390

Арчер П. Английская судебная система. М., 1959. С. 27.

(обратно)

391

Поляков А.В. Указ. соч. С. 663.

(обратно)

392

Цит. по: Апарова Т.В. Основные тенденции английского прецедентного права // Ученые записки ВЮЗИ. Вып. 17. Ч. 3. М., 1968. С. 130.

(обратно)

393

Там же. С. 172.

(обратно)

394

Цит. по: Кросс Р. Прецедент в английском праве. М., 1985. С. 129.

(обратно)

395

Там же.

(обратно)

396

Апарова Т. В. Основные тенденции английского прецедентного права // Ученые записки ВЮЗИ. Вып. 17. Ч. 3. М., 1968. С. 160–161.

(обратно)

397

Там же. С. 164.

(обратно)

398

Кросс Р. Прецедент в английском праве. М., 1985. С. 152–153.

(обратно)

399

Демченко Г.В. Судебный прецедентъ. Варшава. 1903., С. 164.

(обратно)

400

Апарова Т.В. Указ. соч. С. 130.

(обратно)

401

Демченко Г. В. Указ. соч. Варшава, 1903. С. 17–19.

(обратно)

402

Цит. по: Богдановская И. Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 105.

(обратно)

403

Апарова Т.В. Прецедент в английском праве: Историко-юридическое исследование: Автореферат диссертации / ВЮЗИ. М., 1968. С. 20.

(обратно)

404

Уолкер Р. Указ. соч. С. 159–161.

(обратно)

405

Там же. С. 164.

(обратно)

406

Цит. по: Богдановская И. Ю. Прецедентное право. М., 1993., С. 23.

(обратно)

407

Богдановская И. Ю. Указ соч. С. 24.

(обратно)

408

Мартынчик Е., Колоколова Э. Прецедентное право: от советской идеологии к международной практике // Российская юстиция. 1994. № 12. С. 20–22.

(обратно)

409

Bentham J. Truth versus Ashhurst; or Law as it is Contrasted With What It is Said to Be // The Works of Jeremy Bentham. Vol. V. Edinburg, 1843. P. 233.

(обратно)

410

Богдановская И.Ю. Закон в английском праве. М., 1987. С. 112.

(обратно)

411

Богдановская И.Ю. Судебный прецедент как категория «общего права» // Право и политика. 2002. № 7. С. 19.

(обратно)

412

Уолкер Р. Указ. соч. М., 1980., С. 158.

(обратно)

413

Можно предвосхитить спор, в котором рассмотренные ранее правила толкования одни специалисты по методологии отнесут к классу способов толкования, другие же сочтут, что, например, буквальное правило толкования – это метод, третьи увидят в золотом правиле толкования всего лишь прием толкования и т. д. (Прим. автора).

(обратно)

414

Adams J.N., Brownsword R. Understanding Law. 2nd Ed. London, 1999. P. 90.

(обратно)

415

Ibid. P. 91.

(обратно)

416

Twining W., Miers D. How To Do Things With Rules. A Primer of Interpretation. 3rd Ed. London, 1996. P. 177.

(обратно)

417

Джиффорд Д.Дж., Джиффорд К.Х. Правовая система Австралии. М, 1988. C. 74.

(обратно)

418

Cross R. Statutory Interpretation. London, 1995. P. 15.

(обратно)

419

Williams G. Learning the Law. London, 1982. P. 98.

(обратно)

420

Steam Navigation Co. Ltd. v DTI [1974].

(обратно)

421

Blackstone. Commentaries on the Laws of England. Facsimile of 1st edition of 1765. Chicago, 1979. Vol. 1. P. 59.

(обратно)

422

Lord Simon in Farrel v Alexander [1977] AC at 81G.

(обратно)

423

418 House of Lords Official Report (5th series) col. 65 [9 March 1981].

(обратно)

424

Black-Clawson International Ltd. v Papierwerke Waldhof-Aschaffenburg AG [1975] AC 591 at 613; Цит. по: Cross R. Ibid. P. 23.

(обратно)

425

Лорд Апджон в деле Ogden Industries Ltd. v Lucas [1969]. Цит. по: Уолкер Р. Указ. соч. C. 148.

(обратно)

426

[1969] 1 All ER 208.

(обратно)

427

[1961] 1 QB 394.

(обратно)

428

[1978] 1 WLR 231.

(обратно)

429

Например, в деле Attorney General v Edison Telephone Company суду предстояло установить, правомерно ли применение Акта «О телеграфе» 1869 г. до того, как телеграф был изобретен.

(обратно)

430

Профессиональная деформация (от лат. deformatio) – личностные изменения, возникающие вследствие интенсивного воздействия специфической профессиональной среды, формирующие специальный тип мировоззрения и навыков личности судьи, прокурора, следователя, адвоката, оперативного сотрудника и т. д. (Прим. автора).

(обратно)

431

Барак А. Судейское усмотрение. Пер. с англ. М., 1999. С. 158.

(обратно)

432

Там же. С. 159.

(обратно)

433

Там же. С. 167.

(обратно)

434

Там же. С. 171.

(обратно)

435

Dictionary of Law. Oxford, 2009. P. 296.

(обратно)

436

Дворкин Р. О правах всерьез. Пер. с англ. М., 2004. С. 129.

(обратно)

437

Там же. С. 165–166.

(обратно)

438

Игнаткин О.Б. «Равенство в свободе»: Принципы политической философии Рональда Дворкина. М., 2008. С. 190.

(обратно)

439

Там же. С. 192.

(обратно)

440

Dworkin R. Law's Empire. Oxford, 1998. P. 49.

(обратно)

441

Ibid. P. 50.

(обратно)

442

Ibid. P. 65–66.

(обратно)

443

См.: Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1993. С. 90–107; Древнерусское государство и право. Учебное пособие. Под ред. Т.Е.Новицкой. М., 1998. С. 3–9; Исаев И.А. История государства и права России: Полный курс лекций. М., 1994. С. 9–13.

(обратно)

444

Ст. 2. Русская правда. Пространная редакция. Текст по Троицкому списку. Пер. В.Н. Сторожева // Хрестоматия по истории государства и права России: учеб. пособие / сост. Ю.П. Титов. М., 2005. С. 9.

(обратно)

445

Козлихин И.Ю., Поляков А.А., Тимошина Е.В. История политических и правовых учений. Учебник. СПб., 2007. С. 506.

(обратно)

446

Артикул воинский // Хрестоматия по истории государства и права России: учеб. пособие / сост. Ю.П.Титов. М, 2005. С. 165.

(обратно)

447

Там же.

(обратно)

448

Там же. С. 181.

(обратно)

449

Там же. С. 182.

(обратно)

450

Цит. по: Таганцев Н.С. Указ. соч. С. 185.

(обратно)

451

Дышлом называется толстая оглобля, задняя часть которой прикрепляется к середине передней оси повозки, а передняя часть – к хомуту, надетому на шею лошади (Прим. автора).

(обратно)

452

Тенишев В.В. Правосудие в русском крестьянском быту. Изд. 2-е. М., 2011. С. 172–174.

(обратно)

453

Таганцев Н.С. Указ. соч. С.171.

(обратно)

454

Там же.

(обратно)

455

Социальная антропология права современного общества: Монография / И.Л. Честнов, Н.В. Разуваев, Л.А. Харитонов, А.Э. Черноков; Под ред. И.Л. Честнова. СПб., 2006. С. 193.

(обратно)

456

Из доклада комиссии в Государственном Совете (1804). Цит. по: Таганцев Н.С. Указ. соч. С. 184.

(обратно)

457

Манифест / Учение М.М. Сперанского о праве и государстве / Сперанский С.И. М., 2004. С. 162.

(обратно)

458

См.: Рудоквас А.Д., Тимошина Е.В. Лев Петражицкий и современный правовой плюрализм // Российский ежегодник теории права. № 3. 2010 / Под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. СПб, 2011. С. 831.

(обратно)

459

Петражицкий Л.И. Введение в изучение права и нравственности. Основы психологии. СПб, 3-е изд, 1908. С. 3.

(обратно)

460

См.: Тимошина Е.В. Философия права Л.И. Петражицкого: генезис постклассического правопонимания в российском правоведении XX в. // Российский ежегодник теории права. 2009. № 2 / Под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. СПб, 2011. С. 487.

(обратно)

461

Там же. С. 528.

(обратно)

462

Там же. С. 553.

(обратно)

463

См.: Тимошина Е.В. Логические принципы организации теоретико-правового знания и классификации наук в философии права Л.И. Петражицкого // Российский ежегодник теории права. 2008. № 1 / Под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. СПб, 2009.

(обратно)

464

См.: Тимошина Е.В. Философия права Л.И. Петражицкого: генезис постклассического правопонимания в российском правоведении XX в. // Российский ежегодник теории права. 2009. № 2 / Под ред. д-ра юрид. наук А.В. Полякова. СПб, 2011. С. 485.

(обратно)

465

Трубецкой Е.Н. «Энциклопедия права» (1-е издание, Москва, 1908). СПб., 1998. С. 136.

(обратно)

466

Там же. С. 137.

(обратно)

467

Там же.

(обратно)

468

Там же. С. 138.

(обратно)

469

Там же. С. 137.

(обратно)

470

Там же. С. 138.

(обратно)

471

Там же.

(обратно)

472

Там же. С. 139.

(обратно)

473

Там же.

(обратно)

474

Там же. С. 136.

(обратно)

475

Свод Законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Первого составленный. Том X. Часть I. Свод Законов Гражданских. СПб, 1900. C. 291.

(обратно)

476

Там же. С. 224–225.

(обратно)

477

Гражданское уложение. Кн. 1. Положения общие: проект Высочайше учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения (с объяснениями, извлеченными из трудов Редакционной комиссии) / под ред. И.М. Тютрюмова; сост. А.Л. Саатчиан. М., 2007. С. 154–155.

(обратно)

478

Азаркин Н.М. История юридической мысли России. Курс лекций. М., 1999. С. 130.

(обратно)

479

Луковская Д.И. Политические и правовые учения: историко-теоретический аспект. Ленинград, 1985. С. 122.

(обратно)

480

Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.: Под ред. А.П. Евгеньевой. – 2-е изд., испр. и доп. Т. 4. М., 1984. С. 374–375.

(обратно)

481

Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.: Под ред. А.П. Евгеньевой. – 2-е изд., испр. и доп. Т. 1. М., 1981. С. 673.

(обратно)

482

Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 5, 18.

(обратно)

483

Поляков А.В. Общая теория права. Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: курс лекций. СПб, 2004. С. 804.

(обратно)

484

Гаджиев Х.И. Толкование права и закона. М., 2000. С. 37.

(обратно)

485

См. напр.: Общая теория права / Под ред. А.С. Пиголкина. М., 1995. С. 283; Спасов Б.П. Закон и его толкование / пер. с болгарского. М., 1986. С. 143, 177.

(обратно)

486

Таджер В. Гражданское право в НРБ / сокр. пер. с болгарского. М., 1972. С. 115–116.

(обратно)

487

Захариев В. Толкование права. М., 1960. С. 13.

(обратно)

488

Недбайло П.Е. Применение советских правовых норм. М., 1960. С. 125.

(обратно)

489

Сабо И. Социалистическое право. М., 1964. С. 28.

(обратно)

490

Рикер П. Указ. соч. С. 4.

(обратно)

491

Белкин А.А. Конституционная охрана: три направления российской идеологии и практики. СПб., 1995. С. 32.

(обратно)

492

Соцуро Л.В. Толкование норм права: теория и практика: монография. Самара., 2001. С. 44.

(обратно)

493

Половова Л.В. Функции интерпретационной практики. Ульяновск, 2002. С. 149.

(обратно)

494

Ожегов С.И. Словарь русского языка / под общ. ред. Л.И. Скворцова. М., 2002. С. 1120.

(обратно)

495

См.: Дружинин В.Н. Психология общих способностей». М., 2007.

(обратно)

496

См.: См.: Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания, № 4. 1994. С. 29.

(обратно)

497

Лазарев В.В. Применение советского права. Казань, 1972. С. 65.

(обратно)

498

Слесарев А.В. Специально-юридическое толкование норм гражданского права. Автореф. дис… канд. юрид. наук. М., 2003. С. 15.

(обратно)

499

Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Т. 2. М., 1995. С. 296.

(обратно)

500

Матузов Н.И., Малько А.В. Теория государства и права. М., 2002. С. 352–355.

(обратно)

501

Общая теория права и государства / под ред. Лазарев В.В. М., 1996. С. 215–216.

(обратно)

502

Венгеров А.Б. Теория государства и права. М., 2000. С. 452–453.

(обратно)

503

Пиголкин А.С. Толкование нормативных актов в СССР. М., 1962. С. 64.

(обратно)

504

См.: Алексеев С.С. Общая теория права. Т. 2. М., 1982. С. 290; Лазарев В.В. Применение советского права. Казань, 1972. С. 70.

(обратно)

505

Гаджиев Х.И. Толкование норм Конституции и законов Конституционными судами (на примере Азербайджанской Республики и РФ). Автореф. дис… докт. юрид. наук. М., 2001. С. 22.

(обратно)

506

Насырова Т.Я. Телеологическое (целевое) толкование советского закона. Казань, 1988. С. 68.

(обратно)

507

См., напр.: Соцуро Л.В. Толкование норм права: теория и практика. Самара, 2001. С. 36; Наумов В. Толкование норм права. М., 1998. С. 21; Хабибуллина Н.И. Юридическая техника и язык закона. СПб., 2000. С. 75–76.

(обратно)

508

Хабибуллина Н.И. Толкование права: новые подходы к методологии исследования. СПб., 2001. С. 25.

(обратно)

509

Поляков А.В. Общая теория права: проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода. СПб., 2004. С. 810.

(обратно)

510

Ващенко Ю.С. Филологическое толкование норм права. Тольятти, 2002. С. 4.

(обратно)

511

Сарбаш С.В. Некоторые тенденции развития института толкования договора в гражданском праве // Государство и право. 1997. № 2. С. 42.

(обратно)

512

См., например: Гаджиев Х.И. Толкование права и закона. М., 2000. С. 75–76; Насырова Т.Л. Телеологическое (целевое) толкование советского закона. Казань, 1988. С. 67.

(обратно)

513

Насырова Т.Я. Указ соч. С. 67.

(обратно)

514

Большой энциклопедический словарь. Т. 2. М., 1991. С. 613.

(обратно)

515

Лазарев В.В. Применение советского права. Казань, 1972. С. 70.

(обратно)

516

Загайнова С.К. Судебный прецедент: проблемы правоприменения. М., 2002. С. 63.

(обратно)

517

Наумов В.И. Толкование норм права. М., 1998. С. 15.

(обратно)

518

Гаджиев Х.И. Толкование права и закона. М., 2000. С. 37.

(обратно)

519

Эрделевский А.М. О проблемах толкования гражданского законодательства // Государство и право. 2002. № 2. С. 27

(обратно)

520

Хропанюк В.Н. Теория государства и права. М., 2001. С. 281.

(обратно)

521

Абдрасулов Е.Б. Толкование закона и норм Конституции: теория, опыт, процедуры. Автореф. дис… докт. юрид. наук. Алматы, 2003. С. 37.

(обратно)

522

Гранат Л.Н., Колесникова О.М., Тимофеев М.С. Толкование норм права в правоприменительной деятельности ОВД. М., 1991. С. 62.

(обратно)

523

Тарасова В.В. Акты судебного толкования правовых норм. Саратов, 2002. С. 48,

(обратно)

524

Бошно С.В. Судебная практика: способы выражения // Государство и право. 2003. № 3. С. 20.

(обратно)

525

Хабибулина Н.И. Юридическая техника и язык закона. СПб, 2000. С. 80.

(обратно)

526

Соцуро Л.В. Толкование норм права: теория и практика. Самара, 2001. С. 36.

(обратно)

527

Гаджиев Х.И. Толкование норм Конституции и законов Конституционными судами (на примере Азербайджанской Республики и РФ). Автореф. дис… докт. юрид. наук. М., 2001. С. 23.

(обратно)

528

Эрделевский А.М. О проблемах толкования гражданского законодательства // Государство и право. 2002. № 2. С. 21.

(обратно)

529

Поляков А.В. Общая теория права: проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода. СПб, 2004. С. 812.

(обратно)

530

Вильнянский С.И. Толкование и применение гражданско-правовых норм. / Методические материалы ВЮЗИ. Вып. 2. М., 1948. С. 42.

(обратно)

531

Иоффе О.С., Шаргородский М.Д. Вопросы теории права. М., 1961. С. 230.

(обратно)

532

Кожевников С.Н. Реализация права, юридическое толкование, законность. Н.Новгород, 2002. С. 53–54.

(обратно)

533

Поляков А.В. Там же.

(обратно)

534

Кожевников С.Н. Указ. соч. С. 55.

(обратно)

535

Наумов В.И. Толкование норм права. М., 1998. С. 17.

(обратно)

536

Слесарев А.В. Специально-юридическое толкование норм гражданского права. Автореф. дис… канд. юрид. наук. М., 2003. С. 17.

(обратно)

537

Матузов Н.И., Малько А.В. Теория государства и права. М., 2001. С. 352–355.

(обратно)

538

См., напр.: Вопленко Н.Н. Следственная деятельность и толкование права. Волгоград, 1978; Гаджиев Х.И. Указ. соч. С. 23.

(обратно)

539

Хабибулина Н.И. Язык закона и его толкование. Уфа, 1996. С. 85

(обратно)

540

Карташов В.Н. Введение в общую теорию правовой системы общества. Ч.4: Интерпретационная юридическая практика. Ярославль, 1998. С. 57.

(обратно)

541

Правящий режим государства – правопорядок, устанавливаемый олигархической группой лиц, имеющих возможность эффективно воздействовать на политическую и экономическую деятельность государства, в том числе распоряжаться природными и бюджетными ресурсами (Прим. автора).

(обратно)

542

Ветютнев Ю.Ю. Аксиология правовой формы. М., 2013. С. 162.

(обратно)

543

Деловой Петербург. 2013. № 126. С. 3.

(обратно)

544

См.: Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ. М., 1991.

(обратно)

545

Таганцев Н.С. Указ. соч. С. 171.

(обратно)

546

«Председатель правительства РФ Дмитрий Медведев решил поддержать действия депутатов и предложил радикальное увеличение штрафов за наиболее опасные правонарушения: полмиллиона рублей за проезд на красный свет и выезд на полосу для встречного движения. Он заявил, что соответствующие предложения должны быть подготовлены до конца года. Однако его предложение не должно рассматриваться как окончательное решение, его нужно дополнительно обсуждать и согласовывать. «Ответственность за них будет дифференцированной с учётом персональных особенностей. Например, для Москвы и Санкт-Петербурга это может быть до 500 тыс. рублей, для других регионов до 250 тыс., это требует ещё окончательного обсуждения и согласования», – заявил в своем блоге премьер-министр» / Новости / 26 ноября 2012 / Медведев предложил увеличить штрафы до 500 000 рублей /

(обратно)

547

МРОТ с 01.06.2011 г. по 31.12.2012 г. составлял 4 611 руб.

(обратно)

548

Федеральный закон о защите религиозных убеждений и чувств граждан. ФЗ N 136-ФЗ «О внесении изменений в статью 148 Уголовного кодекса Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях противодействия оскорблению религиозных убеждений и чувств граждан».

(обратно)

549

См.: Постановление ВС РСФСР от 24.10.1991 N 1801-1 «О Концепции судебной реформы в РСФСР».

(обратно)

550

См.: Постановление ВС РСФСР от 24.10.1991 N 1801-1 «О Концепции судебной реформы в РСФСР».

(обратно)

551

Честнов И.Л. Знаково-символическое бытие права после прагматического поворота // Знаково-символическое бытие права. 11-е Спиридоновские чтения: мат. междунар. науч. – теор. конф. / под ред. д. ю. н., проф. И.Ю. Честнова. СПб, 2013. С. 66.

(обратно)

552

Ветютнев Ю.Ю. Указ. соч. С. 4.

(обратно)

553

Дмитрий Медведев рассказал, почему население не любит госслужащих / Российская газета. 30.05.2013.

(обратно)

554

Ромашов Р.А. Правовые доктрины России и Запада: от локальности к мультикультурности // Право и глобализация: вопросы теории и истории: Труды международной научно-теоретической конференции. Санкт-Петербург, 28 ноября 2008 г. СПб., 2010. С. 89.

(обратно)

555

Иванов А. Необходим переход к системе прецедентного права // pravo.ru/ news/view/26547/

(обратно)

556

Курбатов А. Прецедентное право в России: пренебрежение к законам и усугубление проблем правоприменения // zakon.ru/Discussions/OneDiscussion/489#_ ftnref2.

(обратно)

557

Цит. по: Курбатов А. Прецедентное право в России: пренебрежение к законам и усугубление проблем правоприменения // zakon.ru/Discussions/ OneDiscussion/489#_ftnref2.

(обратно)

558

Луковская Д.И. О проблематизации современной юридической науки // Современная юридическая наука и ее проблематизация: Труды международной научно-теоретической конференции / Под общ. ред. С.В. Волковой, Н.И. Малышевой. СПб., 2010. С. 6.

(обратно)

559

Честнов И.Л. Знаково-символическое бытие права после прагматического поворота / Знаково-символическое бытие права. 11-е Спиридоновские чтения: мат. междунар. науч. – теор. конф. / под ред. д. ю. н., проф. И.Л. Честнова. СПб., 2013.С. 64.

(обратно)

560

См.: Антонов М.В. О системности права и «системных» понятиях в правоведении / Система права в постклассическом измерении. 13-е Спиридоновские чтения: мат. междунар. науч. – теор. конф. / под ред. д. ю. н., проф. И.Л. Честнова. СПб., 2013.

(обратно)

561

Самохина Е.Г. Идеи неориторики в правовой концепции Пьера Шлага / Знаково-символическое бытие права. 11-е Спиридоновские чтения: мат. междунар. науч. – теор. конф. / под ред. д. ю. н., проф. И.Л. Честнова. СПб., 2013.С. 311.

(обратно)

562

Булыгин Е.В. Нормативные системы / «Нормативные системы» и другие работы по философии права и логике норм / К.Э. Альчуррон, Е.В. Булыгин, П. Герденфорс, Д. Макинсон; под ред. Е.Н. Лисанюк. СПб., 2013. С. 53.

(обратно)

563

Ромашов Р.А. Указ. соч. С. 87.

(обратно)

564

Поляков А.В. Общая теория права: Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: Курс лекций. СПб., 2004. С. 803.

(обратно)

565

Там же. С. 804.

(обратно)

566

См.: Ромашов Р.А. Реалистический позитивизм: интегративный тип современного правопонимания // Концепции современного правопонимания: Материалы «круглого стола». Санкт-Петербург, 21 декабря 2004 года / Под общ. ред. Р.А. Ромашова, Н.С. Нижник. СПб., 2005. – 174 с.

(обратно)

567

Тарасова В.В. Акты судебного толкования правовых норм. Саратов, 2002. С. 128.

(обратно)

568

Сивицкий В.А., Терюкова Е.Ю. Решения Конституционного Суда РФ как источники конституционного права РФ // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 1997. № 3. С. 73–77.

(обратно)

569

См., например: Спасов Б.П. Закон и его толкование. М., 1986. С. 162; Алексеев С.С. Механизм правового регулирования в социалистическом государстве. М., 1966. С. 155–156.

(обратно)

570

Нерсесянц В.С. Философия права. М., 1997. С. 30.

(обратно)

571

Шульженко Ю.Л. Конституционный контроль в России. М., 1995. С. 43.

(обратно)

572

Хабриева Т.Я. Конституционный Суд – главный субъект толкования Конституции РФ // Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. 1997. № 3.

C. 13-15

(обратно)

573

Тарасова В.В. Акты судебного толкования правовых норм. Саратов, 2002. С. 84–85.

(обратно)

574

Спасов Б.П. Закон и его толкование. М., 1986. С. 163.

(обратно)

575

Зайганова С.К. Судебный прецедент: проблемы правоприменения. М., 2002. С. 143.

(обратно)

576

Насырова Т.Я. Телеологическое (целевое) толкование советского закона. Казань, 1988. С. 21.

(обратно)

577

Протасов В.Н. Теория права и государства. Проблемы теории права и государства. М., 2001. С. 211–212.

(обратно)

578

Кожевников С.Н. Реализация права, юридическое толкование, законность. Н. Новгород, 2002. С. 60.

(обратно)

579

Вильдхабер Л. Прецедент в Европейском Суде по правам человека // Государство и право. 2001. № 12. С. 10.

(обратно)

580

Кайсин Д.В. Имплементация норм международного уголовного права в законодательство РФ //Уголовное право: стратегия развития в XXI веке: Материалы международной научно-практической конференции. М., 2004. С. 28

(обратно)

581

Юзвиков Д.В. Вопросы уголовного права в практике Европейского Суда по правам человека. Автореф. дис… канд. юрид. наук. М., 2004. С. 9.

(обратно)

582

Петражицкий Л.И. О мотивах человеческих поступков, в особенности об этических мотивах и их разновидностях. СПб., 1904. С. 59.

(обратно)

583

Там же.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1 Исторический контекст

Глава 2 Классификация законодательных актов

Глава 3 Стадии законодательного процесса

Глава 4 Интерпретация и толкование

Глава 5 Судебное толкование

Глава 6 Доктрина толкования закона: философские истоки

Глава 7 Воздействие идей утилитаризма

Глава 8 Эволюция взглядов на толкование в XX в.

Глава 9 Доктрина толкования в правовой системе

Глава 10 Правила толкования

Глава 11 Презумпции толкования

Глава 12 Лингвистические максимы толкования

Глава 13 Законы об интерпретации[326]

Глава 14 Прецеденты толкования[375]

Глава 15 Вспомогательные средства толкования

Глава 16 Подходы к толкованию

Глава 17 Опыт толкования закона в России: формирование концепции

Глава 18 Классификации и способы толкования закона в России

Глава 19 Российский правовой реализм и его влияние на концепцию толкования

Глава 20 Возможности имплементации английского опыта в российский правопорядок

Заключение

Список источников Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg