«Информация. Собственность. Интернет. Традиция и новеллы в современном праве»

Об авторах

Войниканис Елена Анатольевна — кандидат философских наук, доцент кафедры истории зарубежной философии философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. Закончила философский и юридический факультеты МГУ. В качестве научного сотрудника и преподавателя специализируется в области современной философии права, читает лекции по истории философии, философии права и по отдельным разделам гражданского права. Автор более 20 научных публикаций, посвященных философии и теории права, а также проблемам авторского и информационного права.

Якушев Михаил Владимирович — специалист в области информационного права, автор многочисленных публикаций в области теории права, информационного права, правового регулирования сети Интернет. Принимал участие в создании законодательных актов федерального и регионального уровня в области информационных правоотношений. В 2000–2001 гг. являлся представителем Российской Федерации в Рабочей группе стран "большой восьмерки" по возможностям информационных технологий (DOT-Force). С 2003 г. работает представителем по связям с госорганами корпорации "Майкрософт".

Предисловие

К какой бы социологической, культурологической или даже экономической теории современности мы ни обратились, с большой долей вероятности можно утверждать, что в первую десятку обсуждаемых понятий войдет "информация", так или иначе увязанная с развитием и дифференциацией коммуникационных процессов. Предметом настоящего исследования также является "информация", но только в ее правовом ракурсе. Мы обратимся к истории понятия, его определению и возможным интерпретациям, однако в первую очередь нас будет интересовать совместимость "информации" с набором механизмов регулирования, уже имеющихся в современном праве. Иными словами, мы бы хотели "проверить на прочность" правовую теорию и, по возможности, наметить наиболее адекватные и эффективные пути решения проблем, сформировавшихся в информационной сфере общественной жизни и ставших особо актуальными в связи с развитием глобальной информационно-коммуникационной сети, за которой закрепилось название "Интернет".

Право способно соответствовать ожиданиям своих реальных и потенциальных субъектов только в том случае, если оно является стабильным, т. е. остается неизменным в течение относительно продолжительного периода времени. От права, с другой стороны, требуется мобильность, поскольку оно должно обслуживать реальные экономические и социальные потребности, которые претерпевают постоянные изменения. Равновесие между этими двумя тенденциями — обеспечением гарантий и своевременной реакцией на часто непрогнозируемые изменения — составляет неотъемлемую черту эффективно функционирующей правовой системы. Это, казалось бы, тривиальное положение правовой теории подвергается сегодня коррекции, все большее значение приобретает динамическая составляющая указанного равновесия. В частности, предлагается рассматривать "необходимую степень динамичности" как элемент стабильности закона, причем речь идет не только о дополнении и совершенствовании законодательства, но и о его "существенном обновлении"1. К сожалению, механизмы такого обновления до сих пор не изучены детально, а рассуждения общего характера проливают мало света на происходящее. Заметим, к примеру, что неупорядоченность изменений в российском законодательстве на разных уровнях, которая усугубляется высокими количественными (частотными) показателями, приводит к неизбежным конфликтам и коллизиям. Любопытно, что правовая догматика практически отказалась от возможности "абсолютного" решения подобных коллизий, т. е. от вполне естественного для правоведа идеала стройной и непротиворечивой системы нормативных актов. Обсуждается даже целесообразность создания и развития новых отраслей права — коллизионного права2, информационного права, "интернет-права" и т. д. Мы получаем в итоге довольно нетрадиционную ситуацию: правопритязания, лишь отчасти урегулированные законом, изменения, которые еще "не устоялись", не получили адекватного отражения и признания в системе права, уже получают своих защитников, свое "лобби" среди представителей той же самой правовой системы.

Вывод, который напрашивается сам собой, заключается в придании большего веса процессу трансформации правовых институтов — будь то эволюция, отмена, замена или введение новых, — тогда как их сохранение в качестве системообразующих элементов отходит на второй план. Такая смена приоритетов, в свою очередь, свидетельствует о переосмыслении самого понятия "права" как системы норм3. Иными словами, не только противодействие права, но также и его бездействие или даже просто промедление тогда, когда речь идет о новых экономических, технологических и социальных процессах, затрудняют функционирование правовой системы, заставляют ее работать "вхолостую". Особое внимание, которое уделяется современными юристами правовой динамике, может показаться чрезмерным, что, однако, легко оспорить, если подойти к отсутствию легального ответа на те или иные запросы общества как к вполне реальной угрозе не просто неблагоприятных, но также и необратимых последствий. Возьмем в качестве примера развивающиеся сегодня бурными темпами биотехнологии. Перспективы развития генной инженерии (еще одного названия для биотехнологии) поражают воображение, но одновременно вызывают тревогу и опасения как со стороны обывателей, так и со стороны исследователей-профессионалов. Очевидно, что многочисленные дискуссии в ученых и политических кругах, даже с учетом их публичного характера, могут иметь практические результаты только при условии легального закрепления определенной позиции. На праве как социальном регуляторе лежит не только ответственность за настоящее, но и ответственность за будущее, в связи с чем уместно говорить уже не столько о своевременности ответа, сколько о его опережающем характере4.

В настоящем исследовании авторы попытались осмыслить процесс трансформации системы правового регулирования на примере соотношения правовых институтов "информации" и "собственности". Актуальность этой темы не вызывает сомнений, особенно если учесть то огромное внимание, которое во всем мире уделяется регулированию относительно новых, информационных правоотношений, а также недостаточную теоретическую и практическую проработанность в современном российском праве проблем, которые возникают в связи с вовлеченностью в контекст информационных отношений традиционного института собственности. В процессе работы над книгой стало очевидным, что для рассмотрения указанных вопросов требуется постоянно обращаться еще к одной малоизученной области правовых исследований — к специфике правовых отношений, связанных с использованием Интернета. Именно поэтому предлагаемая читателям работа получила название, вынесенное на первую страницу обложки.

Summary

The book sums up the many years experience of the authors in the theory of Information Law.

The new information technologies raised questions about the nature of property, intellectual property, and information as an object of legal regulation.

The goal of the book is to analyze the interrelation between the existing concepts of information and property.

The codified conception of property as a bundle of sticks (possession, use and disposal) is still dominant in the Russian academic society.

However, this traditional view of property fails to describe many relationships involving information, first and foremost because it cannot express the full range of property rights.

The possible get-out, as suggested, requires the replacement of traditional concept with an alternative, which extends the old, fixed and inflexible limits of the notion 'property'.

Without taking into consideration the foreign legal practice and historical analysis, no one may give clear answers to the question, how information can be treated as somebody's property.

To come to the legal understanding of information it should be studied as a phenomenon of modern culture, inherent part of everyday life and topical matter of scientific and philosophical disputes.

The development of the Internet added a lot of material for interpretation and analysis.

Thus, the question on the information as a legal institute deals primarily with the legal regulation of subjects, which appeared and formed along with the Internet era.

So the logic of the book can be well explained: it explores the 'new and old' — new for the Russians, but old for the historians — concept of the property rights in the context of information society and refers for this purpose to the Internet as its most relevant environment.

The last chapter of the book presents the implications of these discoveries for the improvement of legal protection of information in the Russian Federation.

The array of foreign legal contexts explored in the book, authors believe, could be helpful to realize better all vices, lacks and failures of the Russian legal practice and to specify their advisable changes.

Библиография

Приведенные ниже источники отражают современное состояние научно-практической дискуссии на тему "собственность — информация — Интернет", вынесенную в заглавие настоящей книги. Библиография не только не претендует на энциклопедичность (исчерпывающий перечень литературы по данной тематике потребовал бы специального библиографического исследования), но и носит "субъективный" характер, поскольку представляет собой подбор источников, в которых озвучена позиция либо совпадающая, либо сходная с той, которую отстаивают авторы настоящей книги.

1. Бачило И.Л., Лопатин В.Н., Федотов М.А. Информационное право. Юридический центр Пресс, СПб. 2001.

2. Волчинская Е.К. Информационные технологии и право. Проблемы развития законодательства // Защита прав создателей и пользователей программ для ЭВМ и баз данных. РПА МЮ РФ, М., 1996.

3. Волчинская Е.К., Терещенко Л.К., Якушев М.В. Интернет и гласность. М.: Галерея, 1999.

4. Генин М., Михайлов В. С Думой по Сети // ИнфоБизнес. 2000. N 9.

5. Герцева Е., Якушев М. Адресация в Интернете: правовые аспекты использования доменных имен // ИнформКурьер-Связь. 2001. N 4.

6. Демьянова К. Интернет — средство массовой информации?; Якушев М.В. Как "отрегулировать" Интернет? // Законодательство. 2000. N 9.

7. Дозорцев В.А. Интеллектуальные права: понятие, система, задачи кодификации. М.: Статут, 2003.

8. Иойрыш А.И. Научно-технический прогресс и новые проблемы права. М.: Международные отношения, 1981.

9. Информатика // Под ред. К.В. Тараканова. М.: Книга, 1986.

10. Калятин В.О. Гиперссылки в сети Интернет как правовая проблема // Законодательство. 2001. N 10.

11. Кристальный Б., Якушев М. Концепция российского законодательства в области Интернета // Информационные ресурсы России. 2000. N 2.

12. Мэггс П.Б., Сергеев А.П. Интеллектуальная собственность. М., 2000.

13. Михайлов В. Информация и собственность // Компьютерра. 2001. N 23 (400).

14. Михайлов В. Интернет и закон // ИнфоБизнес. 2002. N 1 (192).

15. Михайлов В. Провайдеры в законе // ИнфоБизнес. 2000. N 7 (109).

16. Правовые аспекты использования интернет-технологий // Под ред. А.С. Кемрадж, Д.В. Головерова. М.: Книжный мир, 2002.

17. Пиленко А.А. Право изобретателя. М.: Статут, 2001.

18. Серго А.Г. Интернет и право. М.: Бестселлер, 2003.

19. Скловский К.И. Собственность в гражданском праве. М.: Дело, 2000.

20. СМИ и Интернет: проблемы правового регулирования / Авт. — сост. В.Н. Монахов. М.: Экопринт, 2003.

21. Терещенко Л.К. Информация и собственность. Защита прав создателей и пользователей программ для ЭВМ и баз данных. М.: РПА МЮ РФ. 1996.

22. Шамраев А.В. Правовое регулирование информационных технологий. Анализ проблем и основные документы. М., 2003.

23. Чичнева Е.А. Философия о праве и (или) философствующее право. М.: Современный писатель, 2001.

24. Чичнева Е.А. Актуальные проблемы современного права, или новое правовое мышление // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 2001. N 2. С.85 — 110.

25. Чичнева Е.А. Право и Интернет // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 2002. N 3. С.108–126.

26. Якушев М.В. Информационное общество и правовое регулирование: новые проблемы теории и практики // Информационное общество. 1999. N 1.

27. Якушев М.В. "Интернет" и право // Законодательство. 1997. N 1.

28. Якушев М.В. Интернет-законодательство: итоги года // ИнформКурьер-Связь. 2002. N 1.

29. Якушев М.В. "Неинтернетовские" законы об Интернете // ИнформКурьер-Связь. 2002. N 5.

30. Якушев М.В. Законотворческие инициативы в сфере Интернета // ИнформКурьер-Связь. 2001. N 2.

31. Телекоммуникации и право: вопросы стратегии // Под ред. Ю.М. Батурина. М.: Центр "Право и СМИ", 2000.

32. Якушев М.В. Российское государство и российский Интернет // ИнформКурьер-Связь. 2000. N 11.

33. Якушев М.В. Электронная торговля: законопроектные инициативы // ИнформКурьер-Связь. 2001. N 10.

34. Baron J. B. The Expressive Transparency of Property // Colum. L. Rev. 2002. N 102.

35. Benkler Y. From Consumers to Users: Shifting the Deeper Structures of Regulation Toward Sustainable Commons and User Access // Fed. Comm. L.J. 2000. N 52.

36. Boyle J. Foreword: the Opposite of Property? // Law and Contemporary Problems, Vol. 66, N 1 & 2, Winter/Spring 2003. Адрес электронного текста на момент сдачи в печать настоящей работы: .

37. Cohen J. E. Information Rights and Intellectual Freedom // Ethics and the Internet. Anton Vedder, ed. Antwerp: Intersentia, 2001. P. 11–32.

38. Dagan H. The Craft Of Property, California Law Review. 2003. N 92. Адрес электронного текста на момент сдачи в печать настоящей работы: .

39. Dan-Cohen M. The Value of Ownership // Global Jurist Frontiers. 2001. Vol. 1. N 2.

40. Engel Ch. The Role of Law in the Governance of the Internet. // Max-Planck-Projektgruppe "Recht der Gemeinschaftsgьter". Bonn, 2002. N 13.

41. Fanaeian N. Is Real Property More Real Than Intellectual Property? // IPLstandard. 2002. Vol. 1. N 2.

42. Fisher W. Intellectual Property and Innovation: Theoretical, Empirical, and Historical Perspectives // Industrial Property, Innovation, and the Knowledge-based Economy, Beleidsstudies Technologie Economie. 2001. Vol. 37.

43. Francesco P. Entropy in Property // Am. J. Comp. L. 2002. N 50.

44. Froomkin A. M. Habermas@discourse.net: Toward A Critical Theory of Cyberspace // Harvard Law Review. 2003. Vol. 116. N 3. P. 751–873.

45. Gordon W.J. Excuse and Justification in the Law of Fair Use: Commodification and Market Perspectives // The Commodification of Information. Elkin-Koren Niva, Neil Weinstock Netanel, eds. Kluwer Law International. 2002. N 149.

46. Halpern M., Mehrotra A.K. From International Treaties to Internet Norms: The Evolution of International Trademark Disputes in the Internet Age // University of Pennsylvania Journal of International Economic Law. 2000. N 21.

47. Heller M.A. The Dynamic Analytics of Property Law // Contemporary Legal Scolarship. 2001. Vol. 2. N 1.

48. Hoffmann-Riem W. Rechtswissenschaftliche Innovationsforschung als Reaktion auf den gesellschaftlichen Innovationsbedarf // Schriften zur rechtswissenschaftlichen Innovationsforschung. Bd. 5: Martin Eifert /Wolfgang Hoffmann-Riem (Hrsg.): Innovation und rechtliche Regulierung. Schlьsselbegriffe und Anwendungsbeispiele rechtswissenschaftlicher Innovationsforschung. Baden-Baden, 2002. Адрес электронного текста: www2.jura.uni-hamburg.de/ceri/download01.PDF (дата последнего посещения 20.07.03).

49. Johnson D.R., Post D.G. And How Shall the Net Be Governed? A Meditation on the Relative Virtues of Decentralized, Emergent Law // Coordinating the Internet. Kahin B. and Keller J., eds. MIT Press, 1997.

50. Joo T. Contract, Property and the Role of Metaphor in Corporations Law // UC Davis Law Review. 2002. Vol. 35.

51. Ladeur K.-H. Die Dynamik des Internet als Herausforderung der Stabilitдt des Rechts — "Virtuelles Eigentum", Copyright, Lauterkeitsrecht und Grundrechtsbindung im Internet als Exempel // "Schriften zur rechtswissenschaftlichen Innovationsforschung", Bd. 5: Martin Eifert/Wolfgang Hoffmann-Riem (Hrsg.): Innovation und rechtliche Regulierung. Schlusselbegriffe und Anwendungsbeispiele rechtswissenschaftlicher Innovationsforschung. Baden-Baden, 2002. Адрес электронного текста на момент сдачи в печать настоящей работы: -hamburg.de/ceri/download02.PDF.

52. Ladeur K.-H. The Theory of Autopoiesis As an Approach to a better Understanding of Postmodern Law. San Domenico, 1999.

53. Lemley M. A. Place and Cyberspace // California Law Review. 2003. Vol. 91.

54. Lemley M. A. Romantic Authorship and the Rhetoric of Property // Texas Law Review. 1997. N 75.

55. Lemley M. A. The Law and Economics of Internet Norms // Chicago-Kent Law Review. 1998. N 73.

56. Lessing L. Innovation, Regulation, and the Internet // American Prospect. 2000. Vol. 11. N 10б.

57. Litman J. Information Privacy/Information Property // Stanford L. Rev. 2000. N 52.

58. Major A. M. Norm Origin and Development in Cyberspace: Models of Cybernorm Evolution // Washington University Law Quaterley. 2000. Vol. 78:59.

59. Patterson D. Fashionable nonsense. // Tex. L. Rev. 2003. N 81.

60. Perritt H. The Internet is Changing the Public International Legal System // KY L. REV. 2000. N 88.

61. Post D. G. The Free Use of our Faculties: Jefferson, Cyberspace, and the Languages of Social Life // Drake Law Review. 2001. N 49.

62. Post D. G. Against "Against Cyberanarchy" // Berkeley Technology Law Journal. Публикация ожидается. В электронном виде на момент сдачи в печать настоящей работы текст был доступен в Сетевой библиотеке исследований в области общественных наук (SSRN) по адресу: ? abstractid=334581.

63. Post D. G., Eisen M. B. How Long is the Coastline of the Law? Thoughts on the Fractal Nature of Legal Systems // Journal of Legal Studies. 2000. N 29.

64. Post D. G., Johnson D.R. (1999), "Chaos Prevailing on Every Continent": Towards a New Theory of Decentralized Decision-Making in Complex Systems // Chicago-Kent Law Review. 1998. N 73.

65. Samuelson P. Digital Rights Management (and, or, vs.) the Law // Communications of the ACM. 2003. Vol. 46. N 4.

66. Solum L. B. The Layers Principle: Internet Architecture and the Law // University of San Diego. 2003. В электронном виде на момент сдачи в печать настоящей работы текст был доступен в Сетевой библиотеке исследований в области общественных наук (SSRN) по адресу: .

67. Teubner G. Das Recht hybrider Netzwerke // Zeitschrift fьr das gesamte Handels-und Wirtschaftsrecht. 2001. S. 550–575.

68. Teubner G. Der Umgang mit Rechtsparadoxien: Derrida, Luhmann, Wiethцlter // Christian Joerges und Gunther Teubner (Hg.) Rechtsverfassungsrecht: Recht-Fertigungen zwischen Sozialtheorie und Privatrechtsdogmatik. Nomos, Baden-Baden, 2003. Публикация ожидается. В электронном виде текст доступен по адресу:

69. Teubner G. Globale Zivilverfassungen: Alternativen zur staatszentrierten Verfassungstheorie. // Zeitschrift fьr auslдndisches цffentliches Recht und Vцlkerrecht. 2003. N 63. Публикация ожидается. Адрес электронного текста на момент сдачи в печать настоящей работы: -frankfurt.de/teubner/pdf-dateien/Digitalverfassung.pd f.

70. Teubner G. Privatregimes: Neo-Spontanes Recht und duale Sozialverfassungen in der Weltgesellschaft? // Dieter Simon und Manfred Weiss (Hg.) Zur Autonomie des Individuums. Liber Amicorum Spiros Simitis. Nomos, Baden-Baden, 2000. S. 437–453.

71. Underkuffler L. S. The Idea of Property: Its Meaning and Power. Clarendon, Oxford University Press. 2003.

72. Zittrain J. Balancing Control and Anarchy on the Internet // The Chronicle of Higher Education. October 13, 2000.

73. Zittrain J. Internet Points of Control // Boston College Law Review. 2003. N 43.

74. Zittrain J. The Copyright Cage // Legal Affairs. July/August 2003.

Информация

Здание нашего несколько искусственно созданного благополучия слишком легко может рухнуть, как только в один прекрасный день окажется, что при помощи всего лишь нескольких слов, таких как "информация", "энтропия", "избыточность", нельзя решить всех наших проблем.

Клод Шеннон. Праздничная повозка5

Информация как феномен современной культуры и как предмет познания

Любой объект правового регулирования является одновременно, и даже в первую очередь, элементом действительности, компонентом объективной картины мира. Действительность, отличная от природы и культуры, если придерживаться неокантианской трактовки, находится вне власти понятийного мышления и как предмет познания человека (в самом широком смысле этого слова) допускает лишь "асимптотическое приближение"6. То или иное явление действительности признается существующим и становится предметом анализа, приложения творческих усилий или непосредственно действия только в силу того, что оно уже вошло в поле человеческого восприятия и, таким образом, в круг человеческих интересов. Правовое осмысление явления, процесса или события является в этом смысле вторичным, поскольку признания и контроля со стороны общества требует далеко не все происходящее, а, точнее, только то, воздействие чего ощущается на макроуровне (уровне социальных отношений) и существование чего очевидным образом затрагивает социальные (элитарные или массовые) интересы. Отсюда, собственно, довольно распространенная попытка определения объекта правоотношения через понятие блага7.

Объектом права становится лишь то, что является значимым для общества, а решающим (хотя, впрочем, не единственным) критерием для наделения того или иного явления правовым статусом остается до сих пор его экономическая ценность: только то, что может стать полноправным предметом хозяйственного оборота, входит в "поле зрения" права. В век информационных технологий таким объектом становится информация и все, что с ней связано.

Легальные определения информации в лучшем случае можно рассматривать как "нейтральные", т. е. ничего существенного не проясняющие, но допускающие относительно широкое толкование и позволяющие реформировать законодательство, не затрагивая основоположений. Поэтому прежде чем перейти к анализу таких определений, обратимся вначале к истории понятия. Наверное, не требует дополнительных разъяснений или обоснований тезис о том, что понятие "информации" оказалось в центре внимания главным образом благодаря технологическому всплеску, результатом которого стала "компьютерная революция". Само слово "информация", как известно, происходит от латинского "information", что означает "разъяснение" или "осведомленность". Первые шаги в теории информации были сделаны еще в первой половине XX в.: в 1928 г. Р. Хартли впервые дал количественное определение информации, а в 1948 г. вышла знаменитая книга К. Шеннона "Математическая теория связи", где информации дается уже статистическое определение8. Поскольку кибернетическое понимание информации исходит главным образом из формулы, предложенной Шенноном, мы остановимся вкратце на идеях, лежащих в ее основании. В теории Шеннона понятие "информация" тесно связано с понятиями "энтропия" и "связь". Информацией оказываются только те передаваемые сообщения, которые уменьшают неопределенность у получателя информации. Следовательно, информация измеряется разностью энтропий системы до и после получения информации. Если целевые критерии системы-приемника информации обозначить "В", событие в системе-передатчике обозначить "А", а энтропию — "Н", то энтропией системы будет разность Н(В) — Н(В/А). Получается, что измерение энтропии системы имеет ценность постольку, поскольку позволяет оценить влияние события А на событие В через показатель количества информации. Значит, информация выступает как мера отношения, взаимосвязи между системами, явлениями, процессами, а не как показатель состояния систем9. Важно отметить и еще один момент: если информация предстает в виде отношений между сигналами (зарядами, знаками), которые имеют количественное измерение, то содержание, или семантическая сторона взаимодействия отходит на второй план, так как является, как указывает сам Шеннон во введении к своей книге, "иррелевантной в отношении инженерной проблемы"10.

Информация не только тесно связана с процессом ее передачи (трансмиссии), но в конечном итоге определяется этим процессом. Иными словами, информация представляет собой не столько совокупность сведений, сколько совокупность символов, подлежащих декодированию. Декодирование или распознавание рассматривается при этом как снятие неопределенности (энтропии) посредством выбора, осуществляемого получателем информации. Дальнейшая разработка теории информации велась в направлении расширения понятия "информации", которое включает отныне семантический и прагматический аспекты.

Так, уже Н. Винер, также один из основоположников кибернетики и современной теории информации, понимает под информацией "обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему и приспосабливания наших чувств"11. В определении информации для Винера первоочередным является момент активного обмена со средой, в результате чего достигается приращение знания. Таким образом, собственно "информацией", по Винеру, является "информация воздействия" (или "взаимодействия", что ближе к количественной концепции Хартли). Представленная в таком виде информация теряет свою автономность, свойство быть независимой от какого-либо субъекта (носителя). Иными словами, она уже не может рассматриваться как некое субстанциальное начало — нечто вроде платоновского "мира идей" или попперовского "третьего мира", — существующее помимо опыта.

В приведенных определениях информации содержится указание и еще на одно неотъемлемое свойство информации — ее противостояние хаосу. Конструктивный или творческий потенциал информации в теории информации нашел выражение в понятии "негэнтропия". "Негэнтропию, — как указывает Э.Х. Лийв, — часто ошибочно дефинируют как энтропию с отрицательным знаком. Это может вызывать большие недоразумения. Негэнтропия (ОНГ) действительно измеряется в тех же единицах, как энтропия (например, в битах). Направление ее действительно противоположное энтропии. Ее увеличение вызывает такое же уменьшение энтропии. Однако эти величины изменяются в системе по самостоятельным закономерностям и их абсолютные значения мало зависят друг от друга. Негэнтропия является мерой порядка, упорядоченности, внутренней структуры, связанной информации"12.

Развитие электронно-вычислительной техники сопровождалось бурным ростом научного и общественного интереса к общефилософским и гуманитарным вопросам, связанным с использованием информационных технологий. Достаточно быстро стало очевидным, что информация как предмет научного исследования не может быть сведена к относительно краткому набору описаний и дефиниций. Одновременно расширилось и понятие информации: теперь информация характеризовала не только формальную структуру технологической обработки разнообразного содержания, но и всю совокупность коммуникативных явлений в области науки.

С точки зрения истории культуры и философии любопытно отметить довольно распространенную тенденцию, которая заключается в универсализации понятия "информация" вплоть до наделения его свойствами "универсальной субстанции"13. В конечном итоге сформировался целый ряд несовпадающих представлений философского плана на то, что же может составлять содержание понятия "информация".

Во-первых, "нигилистическая" теория отрицает существование некоей "информации" вообще. Информация воспринимается как условное обозначение чего-то, что не может быть воспринято органами чувств или зафиксировано научной аппаратурой.

Во-вторых, концепция "инобытия" информации основана на предположении, что информация существует, но не в нашем физическом мире (где мы можем лишь наблюдать ее отдельные проявления). Такая концепция достаточно "логично" объясняет так называемые паранормальные явления человеческой психики, но идет вразрез с общепринятой научной картиной мира.

В-третьих, допускается возможность существования "чистой" информации, без какой-либо специфической формы ее представления, что наиболее близко теологической картине мира.

В-четвертых, информация может быть рассмотрена как одно из "сущностных проявлений материи", которое в принципе может быть предметом научного исследования наряду с "прочими" материальными объектами.

В-пятых, существует мнение о "первичности" информации по сравнению со "вторичной" материей, при этом фактически весь мир состоит из одной информации в различных ее проявлениях.

В-шестых, "субъективистское" представление об информации допускает ее существование лишь как субъективную реальность, исключительно в представлении мыслящего субъекта. Перечень "концепций" можно продолжить или использовать иную классификацию. Суть дела от этого не меняется. Конечно, философия не устанавливает каких-либо преград или запретов на выдвижение самых смелых гипотез, она только требует обоснования, необходимого и достаточного, если пользоваться общепринятой терминологией. Общим недостатком попыток придать информации "философский смысл" является перенос на информацию признаков и качеств, приписываемых ранее материи, духовным процессам и т. п., т. е. тому или иному началу, принимаемому за точку отсчета при построении метафизических (по своему смыслу или претендующих быть таковыми) концепций. Другой стратегией является "тестирование" информации (к сожалению, некритическое) на предмет ее соответствия классическому философскому понятийному инструментарию, включающему дихотомию субъекта и объекта, материи и духа, трансценденции и имманентности и т. п. Авторами подобных гипотез не учитывается тот факт, что философия, какой бы культурный "имидж" она себе ни присвоила, не менее прочих феноменов человеческой культуры подвержена эволюции, в общем и целом необратимой. Многовековая история философских понятий (как, впрочем, и понятийного аппарата других наук) никак не может являться доказательством их абсолютной, т. е. вневременной истинности. По всей видимости, философии придется смириться с тем, что соответствовать требованиям эпохи нельзя только лишь при помощи механического перенесения теоретических достижений великих умов прошлого на явления современной культуры.

Любопытно, что идея об универсальной применимости теории информации оказалась соблазнительной не только для философов, но и для представителей биологии, социологии, психологии, экономики и других наук.

Охладить их пыл пытался уже К. Шеннон, который в кратком предисловии к "Трудам по теории информации", броско озаглавленном "Праздничный экипаж" (Bandwagon), написал фразу, вынесенную в эпиграф к настоящему разделу14. Шеннон, конечно же, верил, и притом безгранично, в правоту своей теории, однако, будучи честным (а не только знаменитым) ученым, он предостерегал современников от поспешных выводов и необоснованной экстраполяции, какими бы побуждениями они ни были вызваны.

Культура, на знамени которой выведено "Контент и Доступ", вряд ли примет в качестве своего фундамента "материю" или "дух", даже если их станут именовать модным термином "информация". Как и в случае с правом, мы являемся сегодня свидетелями освоения и осмысления философией того, что приносит вместе с собой информационный век. "После метафизики сущего и видимого, после метафизики энергии и детерминизма — метафизика недетерминированности и кода: Ее метафизический принцип (Бог Лейбница) — бинарность, а пророк ее — ДНК"15. Так еще в 1976 г. охарактеризовал наступившую эпоху Жан Бодрийар. В книге "Состояние постмодерна" 1979 г. Франсуа Лиотар увязывает наступление "эпохи постмодерна" с изменением "статуса знания": технологии превращают знание в информацию. Экстериоризации знания относительно субъекта, его перевод на язык машин, которому доступно лишь количественное измерение, делают из знания товар. Вдохновение, действительно, продать нельзя, зато можно продать информацию, и отныне уже не только в виде рукописи. "Так же, как национальные государства боролись за освоение территорий, а затем за распоряжение сырьевыми ресурсами и дешевой рабочей силой и их эксплуатацию, надо полагать, они будут бороться в будущем за освоение информации"16. У Маршалла Маклюэна "виновником" культурной трансформации каждый раз оказывается технология, которая, являясь продолжением нашего Я, обусловливает как восприятие отдельного человека, так и тип социальных взаимодействий. Постструктуралисты, со своей стороны, не устают повторять, что ключом к происходящему является язык и что связь между лингвистикой, генетикой и кибернетикой является непосредственной и очевидной. Впрочем, это — тема отдельного исследования.

Собственно, разнообразие представленных точек зрения в конечном итоге лишь подтверждает неоднозначность подходов к столь специфическому объекту исследования и предостерегает от поспешных попыток дать дефиниции такому объекту, основываясь лишь на факте его вовлеченности в общественные отношения. Не вызывает, однако, сомнений, что в исторической ретроспективе освоение человеком "информации" (в самом широком смысле этого слова) является столь же важным общецивилизационным событием, как "освоение вещества" (т. е. возможности преобразования природных материалов в готовые материальные продукты) в доисторическую эпоху и "освоение энергии" (т. е. возможности преобразования одних видов энергии в другие) в эпоху индустриальных революций.

То, что на смену индустриальному приходит информационное общество, является не только распространенным клише, но и предметом серьезных изысканий, в равной мере затрагивающих интересы гуманитарных и точных наук. В 1970–1980 гг. (сам термин появляется в начале 1970-х гг.) теории информационного общества носили в целом утопический характер. И. Масуда был убежден, что информационное общество будет бесклассовым и бесконфликтным; Д. Белл не сомневался, что знание и его проводник — ученый займут ключевое положение в обществе будущего. Но не только желаемое выдавалось за действительное. Приоритетное положение наукоемких производств, беспрецедентный рост сферы услуг, формирование так называемой технической аристократии — это уже не утопия, а оправдавшие себя прогнозы. Правда, утопическим, по крайней мере с точки зрения философии, остается понимание того, что же представляет собой информация. Информация отождествляется со знанием, а расширение информационных сетей воспринимается как факт повышенной заинтересованности общества все в том же знании, которое вследствие количественного накопления в течение веков наконец-то обрело новое качество17.

При рассмотрении понятия "информация" невозможно не затронуть проблему "интеллектуальной свободы". Дело в том, что в концепциях информационного общества интеллектуальная свобода отождествляется с информационной автономией (informational autonomy), т. е. независимостью в принятии решений или осуществлении выбора относительно информации, мысли и их выражения18. Исследование условий, необходимых для осуществления интеллектуальной свободы, заставляет искать ответы на следующие вопросы. Включает ли понятие интеллектуальной свободы только перечень препятствий, которые должны быть устранены (т. е. определяется исключительно в негативных терминах), или содержит также позитивные требования? Является ли оно субъективным или существуют объективные критерии для "измерения" интеллектуальной свободы? Назовем три основных объективных критерия, которые позволяют говорить о наличии или об отсутствии информационной автономии: это условия для доступа, условия для творческого использования и условия для критического восприятия информации.

Что касается информации, которая идет от информационной сети к индивиду (потребителю), то здесь первостепенное значение приобретает возможность выбора. В информационной сфере в качестве условия для свободного выбора (отбора) информации выступает, в частности, ее разнообразие, которое не сводится к ее многоканальности, т. е. к количественному показателю источников информации. Пределы, относительно которых право информационного выбора можно считать реальным, являются функцией условий доступа, а также предварительной информации о выборе, которой обладает индивид. Таким образом, управление информацией при помощи определения правил доступа к ней создает для индивидов возможность идентифицировать интересующую информацию и облегчает принятие относительно использования конкретной информации осознанных решений. Для отдельных видов информации и ее использования требуется обеспечение возможности прямого доступа. Важно отметить, что субъективное представление индивидов об удовлетворении их информационных запросов является необходимым, но недостаточным условием для подлинной интеллектуальной свободы. Дело в том, что у индивидов могут отсутствовать сведения о наличии определенной информации, которая могла бы стать ключевой для формирования критической позиции, исключающей манипулирование общественным мнением. В связи с этим правовые нормы, касающиеся "владения" информацией и регулирующие доступ к ней, оказываются жизненно важными: с их помощью создается среда, в которой информация оказывается более или менее доступной.

Но информация не только потребляется индивидом, существует также информация, которой информационная сеть обменивается с индивидом, т. е. информация, которая поступает в сеть от индивида, включая информацию о нем, т. е. его персональные данные. Иными словами, информационная автономия подразумевает определенную степень активности индивидов не только в качестве читателей или слушателей, но также в качестве тех, кто говорит или пишет, т. е. креативных, или созидающих субъектов. Именно поэтому правовые нормы должны определять не только правила доступа к информации, но и правила ее использования. Социальные практики, касающиеся сбора и использования персональной информации, оказывают влияние на интеллектуальную свободу не только посредством запретительных или разрешающих норм, т. е. прямым путем, но также и опосредованно, поскольку конструируют способы восприятия индивидами друг друга и самих себя. Иными словами, персональная информация активно используется с целью конструирования информационного универсума, параметры которого во многом определяются качеством обратной связи с потребителем.

Даже если не углубляться в философские аспекты взаимодействия различных социальных феноменов, вполне очевидным является тот факт, что между системами правового регулирования и бытием социума, включающим весь спектр идеологий и культурных практик, устанавливаются отношения взаимовлияния. Иными словами, консервативный взгляд на право, попытка его "законсервировать" или изолировать от влияния развивающегося, как кажется, по своим собственным законам социума оказываются несостоятельными. Нравится нам или нет информационная культура, она является реальностью, а порожденное ею мировоззрение — основой, базовым бессознательным уровнем, определяющим и предопределяющим способы функционирования и основные характеристики различных социальных институтов, включая право.

Характер и динамика изменений в современных правовых системах могут приобрести совершенно новые, неизвестные прежде черты. Стабильность права все в большей степени зависит от характеристик свойственного данной системе динамизма, т. е. от способов аккомодации системы к изменяющимся внешним условиям. Любая поправка закона является иллюстрацией к приведенному тезису, но поскольку в центре нашего внимания — информация, мы будем говорить лишь о тех изменениях, которые отражают появление нового правового объекта или ему сопутствуют. Следует сразу оговориться, что в объекте правового регулирования мы будем различать его правовую и внеправовую стороны19 Любой правовой объект как таковой принадлежит действительности и существует самостоятельно, независимо от наличия или отсутствия относящихся к нему правовых норм. С другой стороны, объектами права мы вправе именовать лишь те объекты, которые помимо своего природного или культурного бытия обретают также и бытие правовое, т. е. наделяются соответствующим правовым статусом и подчиняются правовому воздействию. Признание правом нового объекта регулирования может быть осуществлено различными способами, что во многом обусловлено предварительной квалификацией объекта, иначе говоря, тем местом или теми координатами, которые ему присваиваются в рамках правовой системы. Если новый объект допускает подведение под более широкую категорию, то вопросов практически не возникает, поскольку объект признается разновидностью объектов, для которых правовой режим уже установлен, и никаких дополнительных или специальных правил для его регулирования, как правило, не требуется. Совершенно иная ситуация возникает, когда речь идет об объекте "первого уровня", т. е. объекте, выделяемом наряду с некоторыми другими при первой и наиболее общей типологизации. Примером в данном случае может служить ст.128 ГК РФ, в которой перечисляются виды объектов гражданских прав. Хотя в доктрине объектам гражданского правоотношения (гражданских прав) всегда уделяли большое внимание, их перечень появился впервые в действующем ГК. Однако Кодекс не только закрепил выводимое из положительного права и ставшее уже традиционным деление объектов, но и ввел новый объект — информацию. Не приходится сомневаться в своевременности такой новеллы, но столь же несомненно, что правовой режим информации определяется Кодексом лишь частично (в отношении служебной и коммерческой тайны) и не дает не только практических, но и теоретических ответов на проблемы, связанные с тем, что на "бюрократическом" языке обычно называют информатизацией, а на "публицистическом" — переходом к информационному обществу.

Информация как объект правового регулирования

Понятие "информация" вошло в повседневность, вошло в научный и философский контексты. Каким же образом оно входит в правовой контекст? Собственно, предварительный ответ частично содержится уже в названии настоящей работы. Результаты интеллектуального труда (творческих усилий и научных изысканий), создание новых информационных объектов получают правовую защиту в рамках институтов интеллектуальной собственности. В информационном обществе приоритетное значение приобретает проблема регулирования информации как таковой, не "привязанной" к специфике своего материального носителя и форме ее представления, охраной которых, демонстрируя пределы своих возможностей, ограничивается классический, законодательно закрепленный правовой институт интеллектуальной собственности. Поэтому и мы сосредоточимся на поиске существенных свойств информации именно в таком понимании.

Еще одно замечание методологического характера: не следует смешивать философские и научные дефиниции с правовым (легальным или доктринальным) определением понятия. Это не означает, что достижения в области философии и науки не могут быть учтены правовой теорией и в случае успешной "апробации" войти, в том или ином виде, в действующие нормативные акты. Важно, однако, отдавать себе отчет в том, что такие внешние по отношению к праву дефиниции (и соответствующие им объекты) принадлежат иной реальности и требуют значительного преобразования, модификации для того, чтобы быть "опознанными" в правовом пространстве в качестве его составной части или элемента. Кроме того, право должно работать только с теми характеристиками объекта, которые, во-первых, являются бесспорными (по крайней мере, для профессионалов в соответствующей области), во-вторых, нуждаются именно в правовом регулировании (т. е. вызывают или провоцируют проблемы, которые не могут быть решены нормативными установлениями этики, сложившихся или складывающихся обычаев, техническими средствами и проч.), наконец, в-третьих, являются восприимчивыми к правовому воздействию (когда правовые инструменты, в том числе правовые санкции, по возможности полностью отвечают своему предназначению).

Структура понятия "информация", по мнению А.А. Стрельцова, определяется взаимодействием двух форм ее проявления или выражения — сведений и сообщений, которые, хотя и дополняют друг друга, обладают принципиально разными свойствами20. Сведения ("знания", английский эквивалент — knowledge) характеризуются идеальностью (относительной независимостью от материального носителя), информационной неуничтожимостью, динамичностью (возможностью модификации) и способностью накапливаться. Перечисленные свойства позволяют рассматривать сведения как эффективный инструмент познания, характеризующий его идеальную (а не реальную) сторону, т. е. оставляющий за пределами рассмотрения процесс его закрепления, который переводит сведения в категорию эмпирической данности. Сведения являются одним из основных инструментов познания человеком окружающей действительности. Передача сведений между субъектами информационного обмена осуществляется посредством сообщений ("сигналов", английские эквиваленты — message или communication). Сообщения обладают свойствами материальности (способностью быть зафиксированными на материальном носителе и воздействовать на органы чувств), принципиальной (физической) уничтожимости и, наконец, статичности (неизменности набора составляющих их кодов). Оценивая значение данного вида информации, следует отметить, что сообщения представляют собой один из основных источников формирования корпуса знаний или того, что принято называть "культурным наследием". Приведенное сопоставление с наглядностью демонстрирует, насколько тщательно и осторожно необходимо подходить к определению правового режима как информации в целом, так и каждой из форм ее проявления.

Вопрос об определении правового положения того или иного из хорошо известных объектов, включая вопрос о его природе и классификационных признаках, выглядит не столь актуальным по сравнению с анализом возможных способов вхождения в правовую систему новых объектов, их взаимодействия, а в предельном случае также и совместимости с этой системой.

Новый объект правоотношения может быть навязан системе права как элемент действительности, нуждающийся в правовом регулировании, но не поддающийся редукции к существующим категориям и институтам и требующий, следовательно, выделения в пределах системы особого набора правовых средств (механизмов регулирования). То, как будет взаимодействовать отведенный для нового объекта "механизм" с системой в целом и как будут выстраиваться их взаимоотношения — потребуется ли, к примеру, модифицировать традиционные институты или возможно ограничиться их новым истолкованием, — практически невозможно предугадать или спланировать заранее. Новый объект в прямом смысле "осваивается" правом, и необходимые корректировки производятся непосредственно в ходе такого освоения. По нашему мнению, описанный способ является не только рискованным (поскольку угрожает поколебать, возможно, и не вполне совершенную, но все-таки работающую систему), он ведет также к трудно разрешимым теоретическим проблемам, которые можно было бы обойти или избежать, применяя иную стратегию. Использовать ресурсы уже существующей системы, обеспечивать преемственность в средствах и целях, когда речь идет о необходимости воздействия на общественные отношения, всегда более желательно и оправданно, чем попытаться коренным образом изменить систему. Справедливое относительно политических и экономических преобразований, в чем российскому населению приходилось уже неоднократно убедиться на собственном опыте, данное рассуждение относится в не меньшей степени и к праву.

Правовое регулирование нового объекта может строиться по аналогии с другими объектами21. В этом случае, правда, приходится иметь дело с правовой фикцией, но ее применение, если учитывать результативность построения, можно считать вполне оправданным. "Установление фикции само по себе означает не более чем признание того факта, что новые, требующие регулирования отношения возникли позже сложения системы права (либо хотя и возникли в то же время, но признаны заслуживающими правовой квалификации позже) и потому могут занять в ней место не иначе как путем прямого публичного допущения их на иное, чужое место или, иными словами, при столкновении двух признанных потребностей — вовлечения в юридическую сферу определенных жизненных отношений и сохранения целостности права — достигнут компромисс, при котором целостность, системность права сохранена"22. С другой стороны, встает вопрос о полноте аналогии, когда требуется определить специфические свойства и признаки объекта, без учета которых введение фикции становится малоэффективным и перестает отвечать своей цели.

Здесь может помочь введение систем координат, с помощью которых можно с достаточной степенью точности и детализации определить характеристики норм, приложимых к рассматриваемому объекту, а также смоделировать (или хотя бы проиллюстрировать) не только направленность, но и целесообразность тех или иных процессов регулятивного воздействия. Идея о праве как системном образовании, имеющем многоуровневую структуру23, позволяет представить совокупность норм или отдельные нормы как множество элементов, которые находятся в нескольких взаимовложенных декартовых n-мерных пространствах и чье местоположение в каждом из пространств однозначно описывается с введением соответствующих систем отсчета. Таким образом, в каждом из пространств его элементы (правовые нормы) занимают определяемое системой отсчета (выбранных координат) положение, что позволяет описать все свойства данного элемента, появляющиеся в данном пространстве. Если правовая норма может быть отнесена к какому-либо структурному подразделению права, то соответствующий ей пространственный элемент обладает измерением, основанным на признаке, формирующем это структурное подразделение; в противном случае — не обладает. Аналогия может быть проведена в отношении космического корабля, высота полета которого не может быть выражена через плоскостные географические координаты. Можно выделить по крайней мере четыре таких пространства правовых норм.

Первую систему координат, с помощью которой можно охарактеризовать анализируемые нормы, можно условно обозначить как пространственно-временную. Фактически речь идет о координатах нормы, описывающих ее местоположение в физическом мире. Наиболее очевидны координаты нормы, объектом регулирования которой являются отношения по поводу того или иного имущества, как правило, имеющего географическую локализацию. Сложнее, на первый взгляд, привести пространственно-временные координаты норм, имеющих дело с радиоизлучением (частотным спектром), воздушным и космическим пространством, с Интернетом. Но и в этих случаях специфические "метрические" характеристики могут (и должны быть) однозначно определены вводом новых координатных осей. В частности, только таким способом возможно удовлетворительное (пусть даже на уровне математических абстракций) описание кажущегося для многих неразрешимым вопроса о юрисдикции в Интернете. "Общепонятным" аналогом такой системы координат является совокупность правил, определяющих действие правовых норм "в пространстве и времени". Формализация правовых норм в данной системе координат позволяет удобно (наглядно) демонстрировать коллизии правовых норм, принимаемых в различных юрисдикциях и действующих в разное время.

За вторую систему координат можно принять субъектное пространство (соответствующее совокупности правил, определяющих действие правовых норм "по кругу лиц"). Система измерений в нем строится в соответствии с любыми возможными видами субъектов, известных праву. Правовые нормы располагаются согласно наличию необходимых признаков и могут относиться к различным отраслям права. Совокупность элементов, имеющих измерение "личность", составляет правовой статус личности, измерение "акционерное общество" — существенную часть правового статуса хозяйственных организаций в целом и т. д. В разные исторические эпохи элементы этого пространства могут иметь или не иметь те или иные измерения (например, до сих пор отсутствуют правовые нормы, имеющие измерение "человечество"). В самое последнее время опять-таки развитие Интернета поставило серьезную проблему "размывания" строгих различий между такими видами правовых субъектов, как юридические и физические лица (организации и граждане), поскольку для вполне эффективного функционирования "сетевых" реалий указанные различия совершенно непринципиальны.

Третья система координат — функциональная. Измерения данного правового пространства соответствуют функциональному распределению объектов правового регулирования, т. е. определяют область их приложения. Безусловно, такой классификационный критерий отличается значительной неопределенностью, однако лишь с его привлечением становится возможным объединение правовых норм, относящихся к регулированию какого-либо одного вида деятельности, например, транспортировки грузов (не сводящейся лишь к заключению договоров перевозки), космической или информационной. С другой стороны, так называемые комплексные отрасли права (транспортное, таможенное и др.) могут получить более наглядное и в конечном счете более обоснованное описание.

Наконец, в четвертой, технико-юридической системе координат правовые нормы распределяются в соответствии со своей юридической спецификой. Сюда могут быть отнесены такие измерения, как "метод регулирования", "источник нормы", "принадлежность нормы к материальному или процессуальному праву" и др., отражающие принятые основания, а также соответствия между содержанием понятия и знаковой формой — его определением.

Легко заметить, что приведенные примеры структурирования массивов правовых норм имеют прямые аналогии в практике создания информационно-поисковых инструментов. Применительно, скажем, к правовым базам данных производится индексирование каждого входящего в такие базы документа (нормативного акта), что в дальнейшем резко облегчает его нахождение по определенному признаку или совокупности признаков. Таким образом, осталось сделать следующий шаг, доведя "индексирование" до уровня правовой нормы, причем не только по алфавитно-предметной либо иерархической классификации ("рубрикации"). Наиболее близкой для описываемой методологии становится классификация так называемого фасетного типа, в основу которой положено разделение одного и того же множества понятий по разным основаниям, а также образование сложных индексов путем соединения простых индексов, фиксируемых в нескольких иерархических "деревьях" (категорий, фасетов — от англ. "facet" — грань, аспект).

Произведя однозначное описание отдельной правовой нормы или группы правовых норм (правового института, отрасли регулирования и т. д.) путем присвоения ей определенных координат в рассматриваемых измерениях и пространствах ("индексирования"), в дальнейшем весьма удобно устанавливать соотношения между различными правовыми нормами (институтами) в виде систем неравенств и уравнений, сгруппированных по заранее выбранным признакам (группам признаков), соответствующих, в свою очередь, тем или иным координатным измерениям. Это является достаточно наглядным средством проверки не только места того или иного правового института в общей системе права, но и реальной эффективности его применения.

Конечно, это только один из возможных методов исследования, но, как нам представляется, его использование в качестве инструмента по "диагностированию" правовых новелл, исследованию их практической целесообразности может оказаться крайне полезным.

Имея в виду приведенные выше рассуждения, попробуем проанализировать некоторые положения российского законодательства. Ни для кого не секрет, что сложившийся на сегодня в российском праве подход к регулированию набирающих силу информационных процессов далек от совершенства. В то же время нельзя сказать, что по степени разработанности или полноты "охвата" российское информационное законодательство существенно "отстает" от зарубежных систем права. Практически во всех странах мира кодификация нормативного массива, относящегося к информационным правоотношениям, находится на начальной стадии. Но, к сожалению, российские законодатели уже успели "выделиться", приняв еще в начале — середине 1990-х гг. до сих пор формально действующие законы "в области информации", чье содержание не имеет каких-либо аналогов за рубежом.

В первую очередь речь идет о Федеральном законе от 25 февраля 1995 г. "Об информации, информатизации и защите информации" (далее Закон об информации). Начнем с рассмотрения легального определения понятия "информация". Было уже достаточно сказано о сложностях, возникающих при попытке дать информации всеобъемлющее определение. Другое дело, и об этом также шла речь, — дать узконаучное определение информации, что было с успехом сделано в физике, кибернетике или статистике. Если под правом понимать законодательство, то естественно, что говорить о прямом заимствовании из какой-либо науки, включая юриспруденцию, не представляется возможным. Законодательство вынуждено балансировать между необходимостью быть понятным для большинства населения, т. е. избежать крайности "права для юристов", и не меньшей необходимостью заключить свои положения в стройную систему понятий и обеспечить таким образом принятие справедливых и, главное, прогнозируемых решений. Однако конечная цель принятия любого закона — установление правового режима для соответствующих общественных отношений, которые до этого не регулировались правом или регулировались не в полной мере, недостаточно эффективно и т. п. И реализация этой цели является, по сути, основным критерием для оценочных суждений.

Российский Закон об информации содержит определения как собственно "информации", так и "документированной информации", т. е. различает информацию как таковую, как нематериальный объект, и информацию, связанную с материальным носителем. В то же время, как становится ясно из дальнейшего изложения нормативного текста, правовой режим Закон устанавливает только для документированной информации. Получается, что определение информации дается как бы для разъяснения природы объекта, который вводится затем в сферу правового воздействия в форме исключительно "документированной информации". На конкретные запросы информационного общества такая позиция ответа не дает. Более того, вопрос об информации, существующей независимо от материальных носителей, встает не всегда и не обязательно в связи с электронной информацией. Например, ст.139 и 771 ГК РФ, ст.11 Федерального закона "О соглашениях о разделе продукции", ст.10 Федерального закона "О государственной тайне" имеют в виду не документированную информацию, а сведения, т. е. то, что составляет ее содержательную (идеальную) сторону24.

И все же несмотря на то, что определение "информации", которое дано в ст.2 Закона об информации ("…сведения о лицах, предметах, фактах, событиях, явлениях и процессах независимо от формы их представления"), является, по нашему мнению, слишком общим, напоминающим аналогичное определение из "Словаря русского языка" С.И. Ожегова, такое определение можно считать приемлемым. Критика легального определения "информации", которое содержится в Законе, уже давно стала общим местом. Можно, конечно, углубиться в рассмотрение различных свойств и характеристик информации, для того чтобы вывести в результате более удовлетворительное с правовой точки зрения определение понятия. В этом случае мы будем говорить об идеальности информации, возможности ее неограниченного использования и т. п. Однако международная практика развития законодательства в сфере информационных технологий пошла по иному пути. Используя философскую терминологию, осваиваемый сегодня правом подход можно обозначить как индуктивный. Информация как таковая остается на периферии: право всегда регулирует отношения, связанные с тем или иным информационным объектом, а не с информацией как таковой. Именно поэтому — поскольку оно лишь воспроизводит самое общее представление об информации, совпадающее с общепринятым, — определение "информации", предложенное Законом об информации, можно считать удовлетворительным. По своему правовому содержанию оно является нейтральным. По идее оно и должно быть таковым, поскольку свою конкретизацию понятие информации получает только в связи с тем или иным информационным объектом ("интернет-сайтом", "доменным именем" и т. п.). Не случайно, что ни в одной стране мира нет всеобъемлющего (кодифицированного) законодательства по Интернету. Существующие нормативные акты регулируют исключительно частные аспекты функционирования Сети — деятельность операторов, распределение адресного пространства, борьбу со спамом и т. п. В самом деле, информация как таковая (т. е., вообще говоря, сведения) не может быть вовлечена в систему общественных отношений без соответствующего преобразования, которое фиксирует ее форму и способ подачи. Иными словами, форма и способ трансляции информации оказываются неотделимыми от ее содержания.

Более того, определение понятия "информация" через исчерпывающий перечень его признаков представляется крайне неперспективным. Естественно, мы имеем в виду легальное определение, а не научные дискуссии. В связи с этим можно вспомнить понятие семейного сходства Л. Витгенштейна, когда множество объектов не обладают набором устойчивых типовых признаков, однако объединяются на основании фрагментарной общности: те или иные признаки являются общими для одной части объектов, другие — для другой, по аналогии с цветом глаз или формой носа у близких родственников. Точно так же можно предположить, что не существует признаков, которые бы являлись общими для всех без исключения информационных объектов.

Если вернуться к ФЗ об информации, то проблема, на наш взгляд, состоит не столько в недоработанной дефиниции, сколько в том, что заявленный в качестве существующего и описанный в дефиниции объект правового регулирования так и остается не вписанным в систему гражданско-правовых отношений.

Собственно, именно изначально ошибочные, теоретически необоснованные положения ФЗ об информации воспрепятствовали реальному применению Закона и внесению упорядоченности в соответствующие правоотношения. Вообще говоря, этот закон посвящен не столько информации как таковой (вопреки его названию), сколько информационным ресурсам (документированной информации). Если быть точным, то, в соответствии со ст.1, он "регулирует отношения, возникающие при: формировании и использовании информационных ресурсов на основе создания, сбора, обработки, накопления, хранения, поиска, распространения и предоставления потребителю документированной информации; создании и использовании информационных технологий и средств их обеспечения; защите информации, прав субъектов, участвующих в информационных процессах и информатизации". Из приведенного перечня (равно как и из названия самого закона) видно, что к предмету его регулирования относятся достаточно разнородные объекты — процессы создания информационных ресурсов; процессы создания информационных технологий (из дальнейшего нормативного материала можно сделать вывод, что речь идет о так называемой информатизации); вопросы защиты информации.

С позиций Закона об информации, в общественных отношениях, складывающихся в области использования информационных технологий, основными категориями являются информационные системы, состоящие из документов и информационных технологий, и информационные ресурсы, формирующиеся из массивов документов в информационных системах. Информационные ресурсы сводятся лишь к документированной информации. Порядок документирования информации должен устанавливаться органами государственной власти, "ответственными за организацию делопроизводства, стандартизацию документов и их массивов, безопасность Российской Федерации". Допускается подтверждение юридической силы документа, полученного из автоматизированной информационной системы, электронной цифровой подписью (при наличии в автоматизированной информационной системе программно-технических средств, обеспечивающих идентификацию подписи, и соблюдении установленного режима их использования). Режим использования электронной цифровой подписи в самом Законе не установлен.

Указанные общественные отношения развиваются "в рамках процесса информатизации", который определяется как "организационный социально-экономический и научно-технический процесс создания оптимальных условий для удовлетворения информационных потребностей и реализации прав граждан, органов государственной власти, органов местного самоуправления, организаций, общественных объединений на основе формирования и использования информационных ресурсов". Любому юристу совершенно очевидна теоретическая несостоятельность и практическое неудобство подобного рода "наукообразных определений".

Таким образом, изучение структуры, терминологического аппарата и механизмов правового регулирования (сводимых к сертификации и лицензированию), заложенных в Закон об информации, приводит к следующим результатам.

В Законе не раскрывается понятие информации как отдельного объекта гражданских прав (как она обозначается в ГК РФ), причем не учитывается и то, что из предусмотренного в Законе режима регулирования (действующего лишь для "информационных ресурсов") совершенно неясен характер правовой охраны информации, существующей в форме сведений (по общему правилу недокументированной информации). Тем самым была заложена "мина замедленного действия" в дальнейшее развитие российского законодательства в области информационных отношений (как будет показано в следующих главах, это в первую очередь относится даже не столько к "жонглированию" словами типа "информационные ресурсы" или "информационные процессы", сколько к нерешенности фундаментальных вопросов прав на информационные объекты).

Безотносительно к содержанию Закона об информации вопрос о специфике правового регулирования информационных отношений можно представить в виде дилеммы: следует ли создавать для информации особый набор нормативно закрепленных механизмов регулирования или следует воспользоваться уже имеющимися правовыми средствами, которые могут оказаться не менее эффективными, чем вновь созданные? Первой точки зрения придерживался В.А. Дозорцев, второй — И.Л. Бачило. В.А. Дозорцев (к сожалению, безвременно ушедший из жизни в начале 2003 г.) полагал, что "информационные отношения представляют собой новый, притом самостоятельный, вид исключительных прав"25. Более компромиссную позицию занимает И.Л. Бачило, для которой информационный объект является предметом "комплексного правового регулирования", в том числе посредством права интеллектуальной собственности и вещного права26.

О том, что отмеченная дилемма носит не только теоретико-познавательный, но и конкретно-практический характер, свидетельствует хотя бы реально существующая проблема подходов к правовой охране такого информационного объекта, как программное обеспечение. В России "традиционно" охрана "программ для ЭВМ и баз данных" осуществляется нормами, которые аналогичны нормам для охраны авторских прав. Впрочем, примерно таким же образом обстоит дело в странах Европейского союза. Иначе говоря, в отношении компьютерных программ охраняется фактически форма их представления, но не содержательная специфика, функциональная значимость. Нерешенность данной проблемы на теоретическом уровне, допустимая для начального этапа использования информационных технологий, совершенно неудовлетворительна в существующих условиях их бурного развития. Со стороны крупнейших производителей программного обеспечения все больше голосов высказывается в пользу так называемой кумулятивной охраны, сочетающей методы как авторского, так и патентного права. В то же время безответной остается часть вопросов об объеме правомочий разработчиков и добросовестных приобретателей программных продуктов, относящихся к категории так называемого открытого программного обеспечения ("программ с открытым исходным кодом"), модификация и распространение которого, по общему правилу, разрешается без каких-либо ограничений27. Тем самым существенная доля присущих авторскому праву методов охраны становится если не бессмысленной, то, по крайней мере, неэффективной. Еще в меньшей степени, на первый взгляд, для подобных случаев подходят методы, характерные для обеспечения прав на имущественные объекты (права собственности и иных вещных прав). Однако так ли это?

Собственность

Слово "собственность" отягощено в нашем мышлении античным статичным определением и потому во всех случаях своего использования фальсифицирует динамический характер нашего жизненного стиля. Мы оставляем такие определения на откуп чуждых миру и абстрактных этиков, юристов, философов, допускаем ими играть политических доктринеров, занятых бессмысленной сварой, а между тем на метафизике одного этого понятия покоится все в целом понимание экономической истории наших дней.

Освальд Шпенглер. Закат Европы28

Право собственности — история и современность

Право собственности было известно уже древним, но о том, в какой исторический период оно возникло, что послужило причиной его возникновения и что первичнее — собственность или договор, вещные или обязательственные права, — специалисты продолжают спорить, и эти споры, по-видимому, не завершатся никогда. С точки зрения поставленной в настоящей работе проблемы, целесообразнее рассмотреть основные вехи эволюции, которую претерпело понятие собственности на протяжении истории. Иными словами, мы остановимся лишь на нескольких ключевых определениях и характеристиках собственности, которые считались неоспоримыми в ту или иную историческую эпоху, а затем постараемся хотя бы в общих чертах раскрыть в отношении понятия собственности проблему преемственности или рецепции.

Как ответит современный юрист на вопрос о том, что же такое собственность? В отличие от представителей иных наук, у которых на всякий серьезный вопрос существует меньшее или большее количество возможных ответов в зависимости от научной совести, у юриста в качестве спасительного пристанища всегда остаются нормы, закрепленные законодательством. Иными словами, юрист с чистой совестью может сослаться на закон, и если речь идет о праве собственности, то такая стратегия кажется вполне обоснованной. В этом вопросе, в отличие от многих других, закон не имеет пробелов, он не молчит, а, напротив, высказывается вполне определенно. Конечно, в зависимости от принадлежности к той или иной правовой системе, ответы будут отличаться, причем существенно. Мы ограничимся двумя системами — континентальной и англосаксонской, т. е. теми, на базе которых было создано международное право и в рамках которых наблюдается сегодня постепенный процесс сближения и унификации норм коммерческого права.

В общем праве под собственностью понимается совокупность определенных правомочий субъекта на вещь. Список таких правомочий не является закрытым, а их иерархия служит более предметом для доктринальных споров, чем необходимым инструментом для принятия судебных решений29. Иными словами, практически каждое правомочие делает из его обладателя собственника, и поскольку правомочия могут быть распределены между несколькими лицами, право собственности может принадлежать каждому из них одновременно. "В классической западной юриспруденции право собственности рассматривалось как наиболее полное господство лица над вещью"30. Приведем лишь два примера. Статья 544 Гражданского кодекса Франции определяет собственность как "право пользоваться и распоряжаться вещами наиболее абсолютным образом с тем, чтобы пользование не являлось таким, которое запрещено законами или регламентами". Другой яркий пример — параграф 903 Германского гражданского уложения: "Собственник вещи может, если тому не препятствует закон или права третьих лиц, распоряжаться вещью по своему усмотрению и устранять любое вмешательство". Сходные нормы можно найти в Гражданских кодексах Испании (ст.348), Португалии (ст.1305) и Швейцарии (ст.641), что не удивительно, если учесть, что влияние Кодекса Наполеона и Гражданского уложения на гражданское законодательство этих стран было самым непосредственным. Но в чем же, собственно, должно выражаться "господство над вещью"? Самый ясный ответ на этот вопрос дает п.1 ст.209 ГК РФ. Речь идет о хорошо известной триаде владения, пользования и распоряжения. Западная правовая традиция в целом и российское право в частности, как считается, заимствовали понятие собственности из римского права.

Действительно, идею "полного господства над вещью", "plena in re potestas", у римских юристов найти можно31. С "триадой" дело обстоит сложнее, поскольку ее мы унаследовали не непосредственно от римлян, а через пандектное право32. И несколько неубедительно выглядит заключение И. Пухан и М. Полинак-Акимовской о том, что "пандектисты создали дефиницию собственности, полностью отвечающую требованиям римского права: dominium proprietas est jus utendi, fruendi, abutendi re sua, quaetenus juris ratio patitur (собственность является правом употреблять вещь, пользоваться ее плодами и распоряжаться собственной вещью, поскольку это допускает правовой порядок)"33. Приведем замечание профессора В.А. Краснокутского по поводу разложения содержания собственности на элементы: "Признанный классиками и закрепленный законом признак полноты господства собственника над вещью вызывал, однако, еще у классиков попытки разложить содержание собственности на его составные части. Так, Павел считал, что право пользования и извлечения плодов (usufructus) составляет существенную часть собственности, pars domimi (D.7.1.4.). Его современник и антагонист Ульпиан отбрасывал всякие попытки частных перечислений состава собственности и настаивал на единстве господства собственника и всеобщности содержания его права"34. Получается, а именно к такому выводу приходят специалисты в области римского права, что ни один из древних римских текстов не содержит определения собственности, хотя само понятие, несомненно, было известно и широко использовалось древними римлянами35.

Надо отметить, что очень немногие западные юристы безоговорочно принимают сегодня триаду правомочий собственника. Как бы продолжая споры римских юристов, одни из них склоняются к приоритету права пользования или права пользования и распоряжения (т. е. выносят за скобки право владения), другие добавляют к триаде иные правомочия (например, правомочие управления или право на виндикацию), наконец, третьи предпочитают говорить об отсутствии единого определения права собственности.

Вернемся к римскому праву. Римские юристы не просто не смогли прийти к единому мнению и не смогли дать определение праву собственности, которое бы разделяли все без исключения. Все большее признание среди специалистов в области классической юриспруденции получает точка зрения, согласно которой "страсть к дефинициям", столь характерная для средневекового канонического права и унаследованная впоследствии европейским рационализмом, римским юристам была глубоко чуждой. Мнение Дж. Бермана по данному вопросу однозначно: "Студентов учат, что в этом мириаде узких норм и неопределенных общих терминов имплицитно содержалась сложная система отвлеченных понятий. Именно этот самый концептуализм римского права ставится в пример в сравнении с партикуляризмом и прагматизмом английского и американского права. Это означает смотреть на римское право Юстиниана глазами европейских юристов более позднего времени"36. Из отечественных авторов той же позиции придерживается В.М. Смирин37.

Получается, что не римское право, а его обработка, начало которой положили в Средние века глоссаторы и которая достигла своего апогея у немецких пандектистов, послужила основой для формирования понятийного аппарата современной западной теории права. Духу римского права, в том числе и в вопросе о собственности, оказывается ближе англосаксонская правовая система. "Как это ни парадоксально, но между римским юристом и юристом общего права больше общего, чем между римским юристом и его преемником, современным цивилистом. Как юрист общего права, так и римский юрист избегают обобщений и по возможности определений"38. В то же время не следует забывать, что в Средние века различия между двумя правовыми системами были еще не столь разительны. Понятие "феодальной расщепленной собственности"39, которым продолжают пользоваться в странах общего права, было также хорошо известно и в континентальной Европе40.

Попытаемся сделать первые выводы. Сведение права собственности к генеральной идее господства над вещью со стороны одного лица, так же как и сведение правомочий собственника к узкому и закрытому перечню, — "завоевания", которые датируются максимум двумя-тремя столетиями. Главное, что адекватное изложение истории — это не только дань науке, которая всегда стремится к объективности, но и отражение современных правовых тенденций, для которых исторические факты играют роль дополнительных и, надо сказать, весомых аргументов. "В странах романо-германского права, — как отмечает М.И. Кулагин, — наблюдается тенденция к "расщеплению" права собственности на один и тот же объект"41. Речь идет об обособлении функции управления капиталом от собственности на капитал, о возрастающей роли института доверительного управления, о положении нанимателя, права которого хотя и вытекают из договора, более сродни вещным правам.

Однако стоит ли отбрасывать попытки дать определения собственности как юридической реальности (что, собственно, не отрицает никто) в пользу практического использования частных моделей собственности? Растворяется ли собственность без остатка в своем практическом применении? История уже не права, а философия свидетельствует о том, что подобного рода вопросы, справедливые относительно любого понятия, могут быть решены как в пользу общего понятия, так и в пользу его частных проявлений. С нашей точки зрения, крайне емкое (т. е. напрямую независимое от той или иной системы права) определение собственности дал А. Райнах в своем исследовании "Априорные основания гражданского права" (1913)42. Как пишет А. Райнах: "То, что называется отношением принадлежности или собственностью, — это предельное, далее несводимое и неразложимое на элементы отношение между лицом и вещью. Оно может конституироваться и там, где нет никакого позитивного права. Если Робинзон на своем острове производит только для себя какие-то предметы, то эти предметы принадлежат ему"43. Итак, первым существенным моментом для уяснения правовой природы понятия собственности является простота этого понятия, его первичность по отношению к любому содержанию, которое в него вкладывается в зависимости от конкретно-исторических условий. Однако простота не означает пустоты, хотя и постулирует (как и в случае с определением "бытия" у Гегеля) дальнейшую неопределимость понятия через родовидовые отличия. Вторым необходимым моментом в определении собственности является ее абсолютный характер: "В сущности принадлежности укоренено то, что ее носитель обладает абсолютным правом каким угодно образом обращаться с принадлежащей ему вещью"44. Особую ценность в связи с проблемой уже наших дней, связанной с социализацией собственности, представляют рассуждения философа о независимости права собственности от наличия или отсутствия тех или иных правомочий собственника. А. Райнах имел смелость (поскольку отрицалось в данном случае определение не только общепризнанное, но и ставшее классическим45) раз и навсегда отвергнуть интерпретацию собственности как суммы или единства всех вещных прав: "Со всей определенностью следует утверждать, что собственность не является вещным правом, но отношением к вещи, в котором коренятся все вещные права. Это отношение продолжает сохранять полную тождественность, даже если все эти права предоставлены другим людям"46.

На вопрос о том, что же представляет собой собственность, возможен и другой ответ, который основывается на ином понимании понятия или дефиниции. Сошлемся на учение Э. Кассирера о понятии как функции. Функция, дающая тип зависимости между членами ряда, не есть сама член ряда. Но таким образом понятие не выводится, а предполагается, ведь, предписывая некоторому многообразию порядок и связь элементов, мы предполагаем уже наличие понятия. Каждая функция представляет собой всеобщий закон, охватывающий, благодаря последовательным значениям, которые может принимать переменная, все отдельные случаи, в которых он применим. Против логики родового понятия, стоящей под знаком субстанции, выдвигается логика математического понятия о функции47. С точки зрения логики функции определение собственности как господства над вещью оправданно постольку, поскольку под это понятие подходят все случаи ограниченного реального господства над реально существующими вещами, а также и потому, что это понятие является результатом индуктивного (в смысле, который вкладывал в это понятие сам Кассирер) исследования.

При этом нет никакой необходимости понимать под вещью некую материальную единицу (имущество). Напомним одно тонкое наблюдение О. Шпенглера относительно того, что в нынешнем законодательстве (а со времен Шпенглера — второй том "Заката Европы" увидел свет в апреле 1922 г. — законодательство в сфере вещных прав практически не претерпело изменений) "лица" и "вещи" вообще не являются понятиями права, а "лишь прочерчивают банальную границу между человеком и всем прочим, они осуществляют, так сказать, естественнонаучное различение"48. Из приведенного наблюдения О. Шпенглер делает вывод о том, что если античное право было правом тел, то современное право — это право функций: "Почему содержание патентного закона не поддается включению в вещное право? Почему авторское право оказалось не в состоянии понятийно отделить духовное творение от его форм, которые можно передавать, таких как рукопись и печатная продукция? Почему в одной и той же картине в противоречии с вещным правом приходится различать художественную и материальную собственность — посредством разделения приобретения оригинала и приобретения права на воспроизведение? Почему похищение предпринимательской идеи или бизнес-плана ненаказуемо, а похищение клочка бумаги, на котором сделан набросок, наказывается в уголовном порядке? Потому что сегодня над нами все еще довлеет понятие телесной вещи: Требованием будущего становится перестройка всего правового мышления по аналогии с высшей физикой и математикой"49. В качестве примера, как сказал бы Шпенглер, "схоластического реализма понятий" можно привести точку зрения В.А. Белова, который возмущается непониманием "того очевидного обстоятельства, что предметы материального мира, вещи (документы) и нечто идеальное (права и "символы") объективно невозможно подвергнуть идентичному правовому регулированию, сообщить им одинаковый правовой режим"50. Собственно, весомых аргументов в пользу своей точки зрения В.А. Белов не приводит, а вместо этого категорично утверждает, что так просто не может и не должно быть: "Если же бездокументарные бумаги — это нечто бестелесное, но не совпадающее с субъективными правами, то нужна конструкция особенного абсолютного права на это самое "нечто бестелесное", ибо права собственности на бестелесное, в том числе и на право, быть не может. Во всяком случае, не должно"51. Естественно, что судебная практика, которая, невзирая на "постулаты юридической науки", складывается в пользу признания права собственности на бездокументарные акции и другие ценные бумаги, вызывает у автора крайне негативные эмоции. Завершая "полемический диалог" современного юриста с философом прошлого, ответим В.А. Белову словами самого О. Шпенглера, который был убежден в том, что, когда праву навязывают традиционные, но ставшие пустыми схемы, "право делается не оружием, а обузой, и действительность продолжает двигаться дальше не вместе с историей права, но помимо нее"52.

Чтобы не показаться голословными или не создать впечатление об использовании ложной аргументации при цитировании философских афоризмов, обратимся уже не к российской, а к зарубежной правовой теории и практике. Зарубежные юристы серьезно обсуждают возможность признания права собственности не только в отношении бездокументарных акций (paperless fund shares), но также и в отношении иных бестелесных вещей, таких как программное обеспечение, содержание интернет-сайта или даже персональные данные53. И дело вовсе не в том, что такое расширительное толкование права собственности всегда является уместным — к примеру, вопрос о признании "собственностью" персональных данных является, по нашему мнению, дискуссионным, — речь идет о пользе и необходимости обсуждения данной проблематики. Когда право находится в поиске новых решений, когда оно вынуждено адаптироваться к новым технологиям, любая позиция, в том числе и такая, которая ставит под сомнения постулаты юридической догматики, имеет право на существование. Что же касается права собственности, то его, как и права в целом, конечной задачей являются продвижение и защита общезначимых (с экономической или иной точки зрения) благ и ценностей, а последние, по замечанию заслуженного профессора права Х.Е. Интема, необходимо понимать как "плюралистичные и множественные, динамичные и изменяющиеся, гипотетичные и не самоочевидные, проблематичные скорее, чем определяющие"54. Именно таким (когда за точку отсчета принимаются конечные — политические и общественные — цели, а не абстрактные понятия) является взгляд на собственность с точки зрения юридического реализма, призывающего юристов "вынести за скобки скептические сомнения и открыто подключиться к нормативному исследованию"55.

Возвращаясь к примерам, мы бы хотели обрисовать в общих чертах судебное решение Боннского суда второго уровня, признавшего за провайдером право виртуальной собственности на программное обеспечение сайта56. Иск был предъявлен участником, которому было отказано в дальнейшем доступе к чату (Chat-rooms). В судебном разбирательстве речь шла о законности решения провайдера в отношении пользователя, с которым не было заключено никакого договора. Возможные основания для исключения из чата суд усмотрел в пар.1004 ГГУ57, полагая, что провайдер обладает "виртуальным правом на неприкосновенность собственности" (virtuelles Hausrecht), которое состоит не в чем ином, как в праве использовать в соответствующих целях (т. е. для защиты своего права) размещенное на сервере программное обеспечение (Software). Как таковое право на использование программного обеспечения суд квалифицировал в конечном счете как "виртуальную собственность" (virtuelles Eigentum) и предоставил ответчику соответствующую защиту. Истец (изгнанный участник чата), по мнению суда, связал себя обязательством, выразив свое добровольное согласие на участие в чате. С другой стороны, тот, кто допустил его без каких-либо дополнительных условий к пользованию чатом (т. е. провайдер), не вправе произвольно прекратить такое пользование. Однако суд разграничил те условия, которые могли бы быть установлены провайдером заранее и таким образом предоставить ему большую свободу действий, и те ограничения, законность которых связана с реакцией других участников. Таким образом, "виртуальная собственность", как следует из судебного решения, характеризуется в первую очередь вовсе не правом на устранение любого нарушения (как это имеет место в случае "классической собственности") — ее структура непосредственно зависит от ожиданий участников открытого коммуникационного процесса, т. е. с самого начала связана с правом пользования третьих лиц58.

Применение новой конструкции, как полагает известный немецкий специалист в телекоммуникационном праве Г.-Х. Ладер59, заслуживает внимания не только в связи с распространением понятия собственности на виртуальное право распоряжения программным обеспечением (при котором общепринятое представление о праве собственности как вещном праве фактически исчезает), но и в связи с проблемой, которую данное судебное дело ставит перед правовой догматикой. При урегулировании вопроса о защите права собственности провайдера суд прибегнул к аналогии с вариантом распоряжения реальной собственностью. А именно — суд сослался на токование сходных обстоятельств при использовании права на устранение нарушений, например, в отношении управляющего супермаркетом, который, как следует из судебной практики, также не свободен в осуществлении своего права60. Отметим, что такое, казалось бы, широкое толкование права собственности в действительности означает его серьезное ограничение: если правомочие по распоряжению собственностью зависит от использования динамики внутрисетевых коммуникаций, то собственник оказывается связанным определенными обязательствами, нарушение которых (вызванное желанием защитить свою "виртуальную собственность") может быть признано произвольным, т. е. недостаточно обоснованным и, следовательно, незаконным.

Если верить довольно неожиданному выводу, который делает в своей статье, посвященной собственности в римском праве, В.М. Смирин, то отсутствие понятийной системы у римлян свидетельствует о предпочтении, которое отдавали как раз логике отношений61. Иными словами, понятие собственности можно признать необходимым лишь в том случае, если оно не подавляет существующие и возникающие отношения, а способно включить в себя все их разнообразие. Остается, наконец, возможность исходить при определении собственности не из предметной области (которая фактически и обусловливает многообразие правомочий собственника), а из особенности защиты, которой пользуются те или иные отношения. Если абсолютная защита, сопротивление посягательству со стороны любых третьих лиц можно признать первичным, определяющим для собственности, то объектами собственности будут все те объекты, которые общество желает и способно защищать таким образом. К вопросу о применимости понятий "функция", "функциональность", причем применительно не только к теоретическим, но и к практическим аспектам соотношения собственности и информации, мы еще вернемся.

Для современного этапа развития права собственности характерно расширение его предметной области. Как показывает практика, наиболее приемлемым правовым режимом для новых объектов является режим собственности, а потому будет небесполезно еще раз обратиться к юридическому наполнению понятия "вещи". Статья 128 ГК РФ относит к вещам деньги и ценные бумаги. Уже это говорит в пользу того, что прошли времена, когда под "вещами" понимали в буквальном смысле окружающие человека материальные предметы. Другим свидетельством отхода от классической парадигмы можно считать появление в кодексе такого сложного объекта, как предприятие. В самом деле, предприятие — не вещь, а имущественный комплекс, включающий, помимо прочего, исключительные права, права требования и долги (ст.132 ГК РФ), и все-таки оно является предметом не только сделок, но и права собственности. С другой стороны, приведенные примеры являются скорее исключением (так, чтобы включить предприятие в имущественный оборот, потребовалась специальная статья), и основной предрассудок остается практически нетронутым. Вещи как предмет права собственности могут быть делимыми и неделимыми, движимыми и недвижимыми, сложными и простыми, и т. д., и т. п., но они остаются прежде всего вещами, для которых определяющим признаком является телесность. Не случайно исключительные права относят не к праву собственности, а выделяют в особую подотрасль гражданского права, и "интеллектуальную собственность" российская правовая доктрина рассматривает, соответственно, лишь как условное обозначение для регулирования той сферы и принадлежащих к ней объектов, которые к праву собственности прямого отношения не имеют62.

И здесь вновь полезно обратиться к истории. Римскому праву было известно деление вещей на "телесные" и "бестелесные", которое встречается в Институциях Гая (2.12–14). В качестве иллюстрации того, что же следует понимать под бестелесными вещами, Гай приводит право наследования, право узуфрукта и обязательственное право. "Сопоставляя это место источников с примерами, приводимыми Гаем, приходится признать, что, разделяя вещи на телесные и бестелесные, Гай разумеет под последними не вещи в смысле предметов внешнего мира, а именно права"63. Поскольку при попытке применить режим собственности к правам, так же как и при попытке включить права в перечень объектов гражданских прав (ст.128 ГК РФ), имеет место парадокс "права на право", "бестелесные вещи" римского права, как нам представляется, вряд ли могут служить эффективным инструментом регулирования отношений интеллектуальной собственности. Иной точки зрения придерживается Д.В. Мурзин: "…бестелесное имущество появилось в римском частном праве в силу его непревзойденной логичности, доходящей до примитивности в своих частных проявлениях; бестелесное имущество было отвергнуто постантичным гражданским правом из-за практицизма западной цивилизации и ее излишнего увлечения философией материализма"64. Такое афористическое утверждение выглядит малоубедительным. Как, собственно, и убежденность автора в том, что интеллектуальная собственность обязана своим происхождением выделению "некоторых бестелесных имуществ в исключительные права", которые к праву собственности никакого отношения не имеют65. Скорее, рациональная логика западного мышления (логика последовательной рецепции) и еще более настоятельная логика экономического развития "подсказали" необходимость распространения режима собственности также и на нематериальные объекты (имущества и права).

В книге американского исследователя Джереми Рафкина "Век доступа" ("The Age of Access"), вышедшей в свет в 2000 г., выделяются следующие характеристики права собственности в современную эпоху. Во-первых, вещное имущество обесценивается с точки зрения своего функционального назначения. Так, в приобретаемом автомобиле потребителя интересуют в первую очередь марка, дизайн, безопасность и лишь во вторую очередь — ее характеристики как средства передвижения. Во-вторых, товаром, помимо материальных предметов (вещей), становятся переживания (paid-for-experience). Те из них, которые считаются престижными и которые поддаются коммерческому тиражированию: экзотические путешествия с риском для жизни или клубная карточка, обеспечивающая доступ в "узкий круг", — образцовые "товары" современной экономики. В-третьих, описанная переориентация экономики приводит к смещению акцентов в правомочиях собственника — от преобладавшего ранее правомочия распоряжения к правомочию пользования, которое находит свое выражение в доступе. Наконец, в-четвертых, хотя потребитель и получает доступ к приобретаемым товарам непосредственно от производителя, за спиной такого производителя всегда стоит иной, первоначальный собственник или собственник идеи. В качестве примера Дж. Рафкин приводит отношения франчайзинга, которые на сегодняшний день получают все большее распространение. "Классическое" право собственности, таким образом, претерпевает значительную модификацию и даже редукцию, и в полном объеме выживает лишь одно его "ответвление" — право интеллектуальной собственности. Не случайно в немецком переводе книга получила название "Доступ — исчезновение собственности" ("Access — Das Verschwinden des Eigentums"), поскольку собственность на материальные блага, т. е. собственность в ее классическом понимании, становится нежелательным обременением и постепенно сходит на нет, исчезает66.

Любопытно хотя бы общем плане охарактеризовать подход к проблеме собственности, избранный Ричардом Пайпсом в монографии 1999 г. "Собственность и свобода". Аргументы в пользу концепции естественного происхождения частной собственности автор не только черпает в истории, но и заимствует из биологии и психологии. Получается, что собственность предопределяет взаимоотношения живого существа и мира. Будь то человеческий ребенок или животное — речь идет о территориальном разграничении, установлении дистанции, минимум которой приравнивается к жизненно необходимому пространству. Свобода, в интерпретации Р. Пайпса, представляет собой ни что иное, как "важную грань прав собственности"67. Понятия "неприкосновенности личной жизни", "тайны переписки" и т. п. свидетельствуют о признании того факта, что у каждого человека есть его собственный мир, невидимая "территория", которая находится в его "собственности".

Для целей настоящей работы наибольший интерес представляет заключительная глава книги "Собственность в двадцатом столетии", в которой автор обращается к незаслуженно забытым фактам из нашей истории. Так, прямые налоги становятся нормой государственной жизни не ранее XX в. Например, в Афинах на налоги смотрели как на отличительное свойство тираний, а в глазах римлян налоги служили своего рода данью, и облагались ими только покоренные народы и прочие неграждане. В средневековой Европе, так же как и в Новое время, прямые налоги относились "к разряду чрезвычайных мер военного времени". "История, таким образом, свидетельствует, что в период, простирающийся от классической античности до двадцатого века, постоянное (в отличие от связанного с чрезвычайными обстоятельствами) налогообложение считалось в западном мире незаконным, если только речь не шла об обложении данью покоренных народов; платить налог правителям своей страны означало нести на себе печать социальной приниженности"68. По аналогии с налогами Р. Пайпс рассматривает благотворительность как незаконную меру, поскольку "всякое требование денег от государства, чем бы оно ни оправдывалось, на деле есть требование, предъявляемое на деньги своих сограждан, и в его удовлетворении правительство выступает лишь как передаточное звено"69.

И в случае с налогами, и в случае с благотворительностью речь идет об ограничении права частной собственности, которое оправдывается общественными или государственными интересами. Вопрос заключается в том, насколько существенный урон наносится институту собственности, когда собственника лишают тех или иных правомочий. Уже в конце XIX в. в праве Соединенных Штатов появляются прецеденты, когда отказ в праве пользования или его ограничение не рассматриваются как лишение собственности или ее изъятие. В двадцатом столетии подобная точка зрения окончательно победила. В 1979 г. Верховный суд США выносит решение, в котором указывается, в том числе, что "отказ в удовлетворении одного из традиционных прав собственности не равнозначен изъятию. По крайней мере, в случае, когда владелец сохраняет у себя весь "узел" прав собственности, извлечение из этого узла одной "нити" не является изъятием, потому что явление должно рассматриваться в его целокупности"70. То, что мы наблюдаем в договорном праве, а именно все большие ограничения, которые накладывает государство на известный принцип "свободы договора", имеет непосредственное отношение, как полагает автор, к институту собственности. Р. Пайпса, как апологета частной собственности, происходящее, естественно, не устраивает: "Права собственности снова должны занять подобающее им место на шкале ценностей, а не приноситься в жертву недостижимому идеалу социального равенства и всеобщего экономического благополучия"71.

Воздерживаясь от оценочных суждений, можно констатировать тенденцию универсального характера, которая заключается в изменении соотношения частных и общественных (в том числе государственных) интересов в пользу последних. Собственность в западных правовых системах означает прежде всего частную собственность, вокруг которой надстраиваются все прочие виды собственности. Сегодня ситуация изменилась. Хотим мы этого или нет, мы вынуждены переосмысливать соотношение между государственной, "общей" и частной собственностью. Устоявшиеся критерии различения государственного и частного права — интересы государства как целого и интересы отдельного индивида, неравенство и, соответственно, равенство субъектов в правоотношениях и др. — перестают работать. Можно, правда, составить перечень норм, которые относятся либо к государственному, либо к частному праву, но такой конкретно-исторический подход вряд ли может претендовать на теоретическую обоснованность. Свобода договора и равенство субъектов оказываются на практике не более чем иллюзией. Договор становится все более обусловлен не волей сторон, а внешним принуждением со стороны государства или международных организаций, вместо "равенства" мы становимся свидетелями или непосредственно объектами "выравнивания". Таким образом, если государство — это прежде всего власть, то постепенное вымывание из гражданского права подлинной свободы волеизъявления должно означать социализацию частного права, пронизывание его невидимыми властными структурами. Однако только ли о государственной власти идет речь? Государство только пытается оказывать давление на экономическую и политическую жизнь общества. В действительности имеет место встречный процесс "юридической децентрализации", если воспользоваться термином Л.И. Петражицкого, когда центральная государственная власть вынуждена мириться с существованием множества самоопределяющихся центров. Правда, эти центры иные, чем их представлял Л.И. Петражицкий, — их образуют не частные лица или мелкие предприниматели, а коммерческие и общественные объединения (холдинги, концерны и аналогичные организации), которые обладают реальным экономическим весом. Иными словами, допуская отождествление "государства" и "власти", не следует при этом отождествлять интересы государственные и интересы общественные (включая экономические). В связи с такими кардинальными переменами деление на "государственное" и "частное" право потеряет свой изначальный смысл, так как мы лишь перемещаемся из одной сферы бытия "власти" в другую. Различение между публичным и гражданским правом является принципиальным (с юридико-научной точки зрения), но это не означает, что стремление по-новому ответить на старый вопрос, не прибегая к знакомым образцам, вызвано (по выражению И.А. Покровского) "состоянием научной усталости", скорее, оно вызвано усталостью практики. При этом угроза общественному интересу в праве интеллектуальной собственности усматривается не только в возможности победы частных интересов автора. В профессиональных юридических кругах нарастает озабоченность монополизацией сферы "общественного достояния"72.

Иными словами, в период осмысления "социальной функции" частной собственности перенос соответствующих правовых механизмов на результаты интеллектуального труда не должен препятствовать "социальной функции" обеспечения доступа к достижениям культуры и науки.

Проприетарная концепция интеллектуальной собственности

Вопрос о том, является ли информация объектом только исключительных прав или она допускает также регулирование в рамках института собственности (т. е. является, хотя бы и отчасти, объектом вещных прав), остается дискуссионным. Ответ на данный вопрос затрагивает более широкую проблему соотношения права собственности и права интеллектуальной собственности.

Происхождение термина "интеллектуальная собственность" непосредственно связано с французским законодательством XVIII в. Его основой послужили естественно-правовые взгляды, активно пропагандируемые французскими просветителями. "В соответствии с данной теорией, право создателя любого творческого результата, будь то литературное произведение или изобретение, является его неотъемлемым, природным правом, возникает из самой природы творческой деятельности "и существует независимо от признания" этого права государственной властью. Возникающее у творца право на достигнутый результат сродни праву собственности, которое появляется у лица, трудом которого создана материальная вещь"73. Таким образом, интеллектуальная собственность возникает как аналог вещного права с единственным отличием, которое касается области ее применения. Однако, уже ко второй половине XIX в. сформировалась жесткая оппозиция первоначальному и воспринятому законодательством подходу, который теперь рассматривался как вынужденный идеологический шаг с крайне негативными последствиями для правовой теории и практики.

Современное зарубежное право, как правило, устраняется от прямого ответа на данный вопрос. Black's Law Dictionary определяет "интеллектуальную собственность" как "категорию нематериальных прав, которая защищает продукты человеческого интеллекта, имеющие коммерческую ценность. Данная категория включает в себя, прежде всего, товарные знаки, авторское право и патентные права, а также права, связанные с коммерческой тайной, рекламной деятельностью, возмещением морального вреда и защитой от недобросовестной конкуренции". То, что "интеллектуальная собственность" представляет собой крайне широкое понятие, очевидно и без обращения к юридическим словарям. Любопытно другое, а именно, отсутствие указания на то, идет ли речь о праве собственности или о каком-то ином праве, которое именуется собственностью только условно. Самое простое объяснение этому факту — отсутствие проблемы, т. е. западному юристу тесная взаимосвязь понятий "интеллектуальная собственность" и "собственность" представляется чем-то само собой разумеющимся, должным, а потому данной проблеме редко уделяется большое внимание. "Излишняя сциентификация права", как отмечает Г.Дж. Берман, — недостаток, характерный именно для русских советского (и — добавим от себя — также постсоветского) периода74.

В качестве связующего звена между традиционным правом собственности и правом интеллектуальной собственности обычно прибегают к социальной философии Дж. Локка. В трактате "О государственном правлении" излагается трудовая теория собственности. Ее два основных тезиса состоят в том, что, во-первых, затраченный труд является необходимым и достаточным основанием возникновения права собственности, а во-вторых, что право собственности (в отношении того, что находилось до этого в общем владении), приобретенное одним, не должно ущемлять или наносить вред другим членам сообщества. Использование указанных тезисов для обоснования права интеллектуальной собственности имеет давнюю историю75. В своей книге "Право изобретателя" (фундаментальном труде по патентному праву) А.А. Пиленко разрушает аргумент "от труда" указанием на то, что в нем содержится логическая ошибка. По его мнению, указанный аргумент преследует лишь одну цель — закрепить в патентном праве облигаторный принцип, и является несостоятельным, поскольку труд (как социальная причина, "генетика первого порядке") не способен "породить" собственность (как результат классификации, "статистику второго порядка")76.

Второй аргумент проприетарной концепции касается абсолютного права (абсолютного господства и абсолютной защиты), которое предоставляется как собственнику, так и автору (изобретателю). С точки зрения А.А. Пиленко, различие институтов традиционной и интеллектуальной собственности вытекает из различия обязанностей (и вслед за ними — правомочий), а соблазн провести аналогию связан в этом случае со смешением неюридического понятия принадлежности, присвоенности с юридическим понятием собственности. Но и этот контраргумент, судя по всему, показался автору недостаточным: "…неразвитое юридическое мышление очень часто руководствуется так называемым законом конструкционной экономии"77. Те же слова мы слышим и сегодня, век спустя. Но так ли? Разве бритва Оккама или принцип экономии мышления Маха и Авенариуса были созданы для тех, у кого недостает рассудочных способностей? Система должна изменяться только тогда, когда она к этому готова, когда изменения назрели, т. е. не просто когда необходимость изменений становится "интуитивно ясной", а когда они становится неизбежными. И когда нововведения опережают внутренние возможности трансформации правовой системы, нарушается то, что можно было бы назвать "естественным консерватизмом права".

Нужно признать, что большинство российских специалистов, причем специалистов высокого ранга, относятся к самой формулировке проблемы как к некоторому недоразумению. На круглом столе "Интеллектуальная собственность: правовое регулирование, проблемы и перспективы", который состоялся 15 ноября 2000 г., "общим местом" в выступлениях В.А. Дозорцева, Г.Е. Авилова, В.О. Калятина и А.Л. Маковского было сетование на то, что "интеллектуальная собственность" является крайне неудачным термином. Получается, что самостоятельную область, где речь идет об интеллектуальной деятельности, об исключительных правах, ошибочно воспринимают как ответвление традиционного права собственности. В.О. Калятин видит причину заблуждения в функциональном сходстве: "…исключительные права по своей сущности выполняют ту же функцию, что и право собственности. И именно функциональная близость этих двух прав приводит к тому, что вольно или невольно их пытаются свести в одну группу"78. Единственным, кто озвучил иную точку зрения, был В.П. Павлов, который указал на существование "генетической связи права собственности и права интеллектуальной собственности"79. Заметим, что аналогичной позиции (уже за рамками упомянутого круглого стола) придерживаются В.А. Копылов и И.Л. Бачило.

Остановимся на аргументах В.А. Дозорцева, открытого противника проприетарной концепции и одного из ведущих специалистов в области интеллектуальной собственности (или "интеллектуальных прав", как ее называл сам автор). Хотя право собственности и является, согласно мнению В.А. Дозорцева, "идеальной юридической основой для операции с вещью на рынке", для введения в экономический оборот результатов интеллектуальной деятельности оно не годится80. Аргумент — нематериальный характер объекта. Действительно, монопольное использование, как пишет автор, "не соответствует натуральным свойствам объекта", однако разве характер объекта или способ защиты (охраны) определяют наличие отношений собственности? Нечто (будь то материальный или нематериальный объект, а также независимо от того, идет ли речь о материальном или виртуальном, цифровом пространстве) находится в собственности, когда имеются в наличии господство (контроль) правообладателя, минимально (с конкретно-исторической точки зрения) ограниченное со стороны государства, и защита от посягательства всех третьих лиц. Но вернемся к аргументации В.А. Дозорцева. Определение, которое он дает "исключительному праву", — "абсолютное право на нематериальный объект", — отличается, по его собственному признанию, от права собственности лишь "более широким объемом правомочий и средств защиты"81. Получается, что если мы откажемся от прокрустова ложа триады правомочий собственника, то ничто не мешает рассматривать исключительные права как разновидность права собственности не в формально-юридическом, а в "абсолютном" смысле.

В своей более поздней работе — "Появление "исключительных прав" как особой категории" — В.А. Дозорцев выдвигает серьезный теоретический тезис. И собственность, и исключительные права являются частью более широкой категории абсолютных прав82. Если праобразом, идеальной моделью, которая привела к возникновению конструкции "абсолютных прав", считать право собственности (в данном случае уже как философско-правовое понятие, отсылающее к фундаментальной дихотомии Я-Не-Я), то проблема снимается. Правда, на следующих страницах она выходит на "новый виток", поскольку оказывается, что не все исключительные права являются абсолютными. Автор приводит в пример единый товарный знак для предпринимателей, создавших соответствующее добровольное объединение (так называемые коллективные знаки)83. Выше уже шла речь об ограничении права собственности, которое при этом продолжает существовать (т. е. признается таковым действующим законодательством и судебной системой). Приведем полностью "размышления" В.А. Дозорцева об исключительном, но не абсолютном праве: "Его можно квалифицировать как квазиабсолютное, поскольку оно закрепляет монополию, хотя и ограниченную, но достаточную для пуска объекта в экономический оборот и позволяющую пользоваться правами, а также осуществлять их защиту средствами, в значительной степени аналогичными используемым для абсолютных прав. Таким образом, исключительное право имеет особое содержание, отличающее его от абсолютных прав. Исключительность состоит не в том, что право принадлежит исключительно одному лицу, а в том, что оно закрепляется исключительно за лицом (лицами), определенным законом, и по основаниям, им установленным"84. Если опустить изощренную и замысловатую заключительную формулировку, то все, что В.А. Дозорцев говорит об исключительных правах, можно сказать и о праве собственности. В своем современном виде оно также является "квазиабсолютным" (со всеми перечисленными автором последствиями) и также может принадлежать не отдельному лицу, а лицам.

Открытым противником проприетарной концепции является также профессор юридического факультета МГУ И.А. Зенин, аргументация которого основана на выделении предпосылок формирования данной концепции и ее несоответствия классической триаде прав собственника. Среди предпосылок, способствовавших формированию концепции проприетарных прав на результаты интеллектуальной деятельности, И.А. Зенин указывает технологическую, экономическую, психологическую, юридическую и юридико-техническую. "Технологическую предпосылку" автор считает ответственной за рождение термина "духовное производство" (по аналогии с "материальным производством"). Вовлечение исключительных прав на идеальные продукты умственного труда в сферу товарно-денежных отношений ("экономическая предпосылка") "формировали представление о "купле-продаже" результатов интеллектуальной деятельности"85. Далее следует: "психологическая предпосылка" заключается в том, что "психологическое восприятие права собственности как священного и неприкосновенного интуитивно способствовало выработке стремления творческой интеллигенции иметь на свои произведения модель права аналогичного характера"86. Наконец, "юридическая" и "юридико-техническая" предпосылки отсылают к двум характеристикам уже юридического мышления: первая проводит аналогию права на результаты творческой деятельности с правом собственности на основании их абсолютности, вторая — исходя из "удобства обозначения двумя-тремя словами большого числа результатов интеллектуальной деятельности"87. Приведенные аргументы не являются новыми88, однако вряд ли традиционность аргументации следует подменять утверждением о ее обоснованности. Исторические предпосылки формирования проприетарной концепции не базируются на предрассудках, которым противостоит негативная практика (безуспешные попытки приспособить вещные права к обслуживанию правоотношений в сфере результатов интеллектуальной деятельности), а свидетельствуют о естественности и логичности подхода к результатам интеллектуальной деятельности, введенным в рыночный оборот, с точки зрения права собственности.

Однако главным аргументом И.А. Зенина является несоответствие проприетарной концепции триаде правомочий собственника — владению, пользованию и распоряжению. Приводить возражения против данной позиции не имеет смысла, поскольку, как мы уже имели возможность показать, понятие собственности, редуцированное до указанных правомочий, действительно ни в малейшей мере не отвечает задачам, которые ставит перед юристами необходимость регулирования оборота результатов творческого и интеллектуального труда. В этом смысле ссылка автора на французского специалиста Р. Дюма является подтверждением неприменимости к исключительным правам именно такого, закрепленного в Гражданском кодексе, понимания собственности89.

На самом деле, самого по себе признания прямой взаимосвязи между классическим правом собственности и правом интеллектуальной собственности еще недостаточно. Необходима конкретизация данной позиции. Можно проводить аналогию по сути, когда под собственностью (будь то классическая или интеллектуальная собственность) понимается не строго определенный набор правомочий, а набор правомочий, избираемый в зависимости от свойств объекта и обеспечивающий, как было сказано, господство (контроль, доступ) и абсолютную защиту, ограниченные (до определенных пределов) государственной властью и внешними факторами (экономического и технологического порядка). Другой, очевидно неприемлемый подход, который вызывал и вызывает многочисленные и справедливые нарекания, состоит в "прямой аналогии", когда все наработанное в теории и практике вещного права переносится на право интеллектуальной собственности. Г.Ф. Шершеневич описывает ситуацию следующим образом: "Распространять понятие о вещных правах на права, не имеющие своим объектом вещи, представляется теоретически неудобным. Порядок возникновения, перехода, прекращения вещных прав рассчитан именно на материальное их содержание, и потому распространение этих правил на совершенно иную область может создать нежелательное смешение понятий в теории и практике"90. Наконец, возможен и третий, "умеренный" подход, который исходит из норм действующего законодательства. Поскольку законодательство в вопросе соотношения вещного права и исключительных прав не придерживается ясной позиции, представители данного подхода ставят перед собой задачу мета-истолкования, т. е. подведения теоретической базы под "сырой" нормативный материал. Третий подход, таким образом, заслуживает наименования нормативистский, а его представителем, с известными оговорками, можно считать И.Л. Бачило91. Собственно, необходимость вдумчивого анализа законодательства не вызывает сомнения, в связи с чем нормативистский подход имеет право на существование. Его, возможно, единственным (но и весьма немаловажным) недостатком является до предела сокращенная дистанция между комментатором и комментируемым текстом (тем или иным законодательным актом). Излишний "самоконтроль", свойственный для данного подхода, исключает научное моделирование с учетом различных факторов и использованием различных методов, т. е. все то, что характеризует "интегрированную", научную юриспруденцию.

В заключение затронутой темы еще раз коснемся проблемы "триады правомочий собственника". Совершенно очевидно, что для информационных объектов в любом случае понятие "владение" не может быть приравнено к владению вещью или имуществу в смысле их физического обладания: обмен материальными объектами приводит к тому, что у каждого участника обмена останется после него по одному объекту, после обмена информацией — новостями, идеями и т. п. — объем "обладания" ею по крайней мере удваивается за счет добавления к уже известному "знанию" новых сведений, полученных от второго участника "информационного обмена". Тем более размытым оказывается понятие "пользования", которое становится применимым к любому лицу, которому обеспечен доступ к информационному объекту, а не только к обладателю прав на такой объект. Наконец, вроде бы более критичный для информации компонент триады — "распоряжение" — также должен раскрываться иным (по сравнению с "традиционным" пониманием) образом, как определение порядка доступа к информационному объекту. Отмеченные отличия, собственно, и привели к появлению и развитию совершенно иного вида прав, обычно именуемых интеллектуальной собственностью.

В связи с этим уместно еще раз вернуться к общефилософским вопросам правовой теории. Трудноразрешимые проблемы, с которыми сталкивается сегодня право, нередко связаны с преобразованиями в сфере технологий, адаптация к которым со стороны в целом консервативной системы правовых понятий и институтов оказывается для права нелегким испытанием. Одним из перспективных направлений, которое ставит перед собой задачу прояснения "атомарной" структуры как различных отраслей права, так и права в целом, с последующим, в разумных пределах, изменением данной структуры является так называемая онтология права (legal ontology)92. Как отмечает один из признанных специалистов в области "онтологии киберпространства", преподаватель права в Государственном Нью-Йоркском университете в Буффало Дэвид Копселл, правовые системы — одни из самых разработанных онтологий социального мира93. Большая часть законов по сути представляет собой категоризации объектов, а большинство дискуссий по правовых вопросам оказывается спором о категориях. Именно потому, что правовые системы включают хорошо обоснованные и формализованные онтологии, они могут служить весьма ценным материалом для исследования со стороны философии, социологии, других наук об обществе, т. е. тех, что исследуют социальную реальность и связанные с нею объекты. Так, объекты интеллектуальной собственности, по убеждению Д. Копселла, целиком являются продуктами позитивного права. Обязан ли своим существованием определенный социальный объект праву или иным социальным институтам (к примеру, обычаю), имеется достаточно оснований проверить "на прочность" ту онтологию, частью которой является данный объект. В качестве очевидного примера можно привести случай, когда один и тот же объект принадлежит к взаимоисключающим категориям. Это означает, что либо объект был неверно классифицирован, либо в самой онтологии имеются серьезные упущения, которые необходимо исправить. Как заявляет Д. Копселл: "Мы считаем, что философы, специалисты в области социальных наук, географы, программисты, юристы, а также ученые и специалисты из других областей в силах осуществить ценную и полезную работу по прояснению онтологий социального мира. Если большинство проблем, связанных с реальным миром, происходят по причинам неопределенности в онтологиях, то большинство социальных болезней могут быть также излечены частично посредством подробного исследования категорий социального мира. Такова цель прикладной онтологии"94.

В качестве примера приведем "новую онтологию" права интеллектуальной собственности, которую предложил американский специалист в области телекоммуникаций Кларк Хар95. Для начала дадим краткое описание онтологии, имплицитно используемой действующим законодательством. Ее основными компонентами являются: (1) идеи (которые сами по себе не обеспечены никакой защитой); (2) художественные выражения или приложения идей, включая тексты, фотографии, компьютерные программы и проч. (защищаются авторским правом); (3) утилитарное приложение идей (защищается патентным правом). В связи с описанной онтологией возникают две категории проблем: во-первых, регулируемые компоненты пересекаются, накладываются друг на друга, во-вторых, существуют компоненты (потенциальные объекты права интеллектуальной собственности), которые данная онтология не включает в себя в принципе. Мы сосредоточим свое внимание на первой категории проблем, которая, по мнению К. Хара, в свою очередь может быть поделена на два вида, один из них связан со смешением между патентами и авторскими правами, а второй — со смешением между идеями и их выражением.

Невольное смешение между патентными и авторскими правами непосредственно связано с приходом информационной эры, которая вместе с новыми технологиями принесла с собой также и новые способы выражения или манифестации. Показательно, что уже в 1908 г. производителю валиков для механического пианино было отказано в защите его авторских прав на том основании, что их не может прочесть человеческое существо96. И хотя в дальнейшем законодательство пошло по пути включения в объекты авторского права программного обеспечения (которое также ни одно человеческое существо без помощи компьютера "прочесть" не может), проблема остается нерешенной. Дело в том, что "художественное выражение" (artistic expression) или "произведение", если речь идет о российском авторском праве, становится синонимичным любой записанной информации, цели использования которой не совпадают с инструкциями по сбору машины или управлением каким-либо материальным процессом97. Является ли компьютерная программа авторским произведением или требует защиты со стороны патентного права? На самом деле это далеко не тривиальный вопрос. Программа может рассматриваться и как авторское произведение (как информация в записи, не представляющая собой инструкцию о том, как сконструировать машину), и как предмет регулирования патентного права, поскольку программа представляет собой неотъемлемую часть компьютера как машины. Если посмотреть на историю правового регулирования программ для ЭВМ, то станет очевидным, что на выбор авторского права в качестве единственного механизма, устанавливающего правовой режим для объектов такого рода, повлияли сразу несколько факторов, в том числе и тот факт, что в конце 70-х гг. ХХ в. основной формой охраны уже стало авторское право. В то же время споры относительно введения особой формы правовой охраны для программного обеспечения не прекращаются. Это связано с особыми характеристиками компьютерной программы, которые не может игнорировать право. И.А. Носова отмечает следующие специфические черты программ для ЭВМ: "Основной функцией компьютерной программы является управление ЭВМ, в то время как литературное произведение служит для непосредственного восприятия человеком. Текст программы без возможности его использования совместно с ЭВМ не является товаром, он может представлять интерес только с научной точки зрения для узкого круга лиц"98.

Вторая из обозначенных проблем, проблема смешения идей и их выражения, также заставляет задуматься о подлежащей онтологической структуре. Дело в том, что в основании различения самих идей и их выражения лежит убежденность в существовании рода производных идей, которому предшествуют идеи первоначальные или просто идеи. Например, "внешние данные" или интерфейс компьютерной программы считаются просто идеей, а вот код, применяемый для создания этих внешних характеристик, считается производным, т. е. является манифестацией или выражением идеи. Но почему бы не рассматривать внешний вид программы, ее дизайн как производный от более общей схемы построения компьютера? Проблема состоит в том, что мы имеем дело не с раз и навсегда установленным делением на не защищаемый правом оригинал и его последующее воплощение, для которого разработаны механизмы защиты, а с неопределенной или свободной иерархией. К. Хар приводит в пример сюжет о царе Эдипе, который сегодня рассматривается как идея, не подлежащая правовой защите. Для всех очевидно, однако, что и у этой идеи был первоначальный автор, для которого его идея (уникальная) была выражением более общей идеи, например соотношения жажды власти и чувства стыда. Таким образом, речь идет не только об изменении способов выражения, но и о том, что общество, в зависимости от стадии своего развития, закрепляет за той или иной идеей статус первичной или вторичной и такое закрепление является временным. Иными словами, принятая онтология находится в неосознанной зависимости от изменений, происходящих в человеческом обществе. Статус "выражения" в отношении идеи как первоначальной данности является не абсолютной, а относительной величиной, функцией социальных конвенций.

Ключевым понятием в связи с этим может стать, по мнению К. Хара, понятие "собственности". В предлагаемой им "новой онтологии" собственность должна рассматриваться как функция трех составляющих — контроля, времени и намерения99. Такая структура собственности применима как к нематериальным (интеллектуальным) объектам, так и к материальным вещам, но главное, что "за скобки" выносится вопрос о соотношении идеи и ее выражения. Любой объект в универсуме физических вещей и идей имеет свое место, свою точку на координатах контроля, времени и намерения, отличаясь от других лишь количественно, — он может быть абсолютной собственностью, если контроль максимален, и ему может быть отказано в признании права собственности, если контроль полностью отсутствует. Таким образом, защищается ли и в какой степени правом собственности тот или иной объект, зависит от того, в какой точке системы координат он существует. Данная онтология проста, а поскольку она исключает идею и ее манифестацию, она гораздо меньше, чем традиционная онтология, подвержена влиянию изменений, вызванных новыми технологиями.

В отношении патентного права "новая онтология" также предлагает свой подход. Патентное право оперирует истинными (научно обоснованными) идеями, тогда как авторское право — идеями, для которых безразлично, истинны они или нет. Из этого следует, что в количественном отношении "мир патентных идей" оказывается более "населенным". Обосновать данный вывод помогает простейшая формула: плотность = идеи/люди. Если для патентов показатель плотности оказывается более высоким по сравнению с авторским правом, то это означает, что контроль над идеями здесь меньше, чем в "мире авторских идей". Значит, ошибка законодателя и правоприменителей коренится в том, что они продолжают давать патентоохранным объектам тот же уровень защиты, который они давали, когда плотность была несоизмеримо меньше. Вместо этого суды должны избрать иную тактику. В момент подачи заявки на патент необходимо рассмотреть сопутствующие обстоятельства и задать вопрос следующего плана: учитывая состояние технологии и количество занятых в данной области специалистов, сколько людей могли бы прийти к той же идее через 6 или более месяцев? Если окажется, что таковых более 2 или 3, то, возможно, идея является слишком широкой или срок, на который выдается патент, слишком большим100. Другая проблема, которая возникает в связи с патентным правом, заключается в том, что выдача патентов в большинстве случаев сопряжена с длительной и тщательной, а значит, экономически дорогостоящей процедурой проверки. С другой стороны, в авторском праве такого рода процедура отсутствует вовсе — нарушения выявляются по мере их обнаружения, инициатива которого, как правило, исходит от обладателей соответствующих авторских прав. Д. Хар полагает, что причина столь очевидного несоответствия в способах защиты кроется в фактических обстоятельствах, существовавших в тот период, когда такая защита только формировалась: письменные произведения изначально существовали в большем количестве и были более доступны, чем информация о патентах. Поэтому, с практической точки зрения, было целесообразно допустить нарушение прав автора. Но технологические достижения изменили ситуацию, и информацию о патентах сегодня можно получить, в том числе, используя поисковые системы Интернета. Если продолжить рассуждение в этом направлении, то придется признать, что действующая система охраны патентов является малоэффективной, поскольку не соответствует современным условиям, а значит, она нуждается в реформировании.

Интеллектуальная собственность — современные тенденции

История авторского права ведет свой отсчет с 1624 г., когда был принят Статут о монополиях. Вторым по важности событием было принятие в 1709 г. Статута королевы Анны. Считается, что в данных документах были заложены основополагающие принципы права интеллектуальной собственности, действующие и поныне. Обыкновенно историю права интеллектуальной собственности резюмируют посредством указания на последовательное расширение области охраняемых объектов. От литературных произведений, промышленных изобретений и товарных знаков к программам для ЭВМ, базам данных и информационным объектам, характерным для информационных сетей, — таков путь, который прошла интеллектуальная собственность за три века своей истории. Упускается из виду иной факт — эволюция акцентов, приоритетов и их юридического оформления в рамках взаимоотношений между автором (изобретателем) и обществом (иногда к ним добавляют третью сторону — "инвестора"). При таком ракурсе вырисовываются уже иные тенденции. Предметные области и способы охраны (защиты) лишь материя, содержание, которое является отражением идеологии в самом широком смысле (затрагивающей не только экономику, но и культуру в целом). Так, главным мотивом издания Статута королевы Анны послужило стремление установить соответствующую цензуру на печатные издания и стремление способствовать инвестированию в печатную промышленность путем ограничения конкуренции, т. е. защита публичного интереса, а не права частной собственности. После завершения периода формирования права интеллектуальной собственности установился, хотя и хрупкий, паритет, естественный баланс между интересами авторов, инвесторов и публичными интересами. В настоящее время чаша весов все более склоняется в пользу инвесторов и авторов (изобретателей): авторы (изобретатели) получили в свое распоряжение средства, позволяющие установить буквально тотальный контроль в отношении использования продуктов своего интеллектуального труда, а инвесторы, со своей стороны, получили защиту наравне с авторами (изобретателями)101. Очевидно также, что для информационного общества (его оптимального состояния) нежелательно не только привилегированное положение автора, но даже характерный для предшествующей эпохи баланс: необходимым условием развития такого общества является свободное распространение информации.

Собственно, инструменты, препятствующие монополизации прав на интеллектуальную собственность, хорошо известны. Достаточно вспомнить понятие добросовестного использования (fair use)102. Практически любой закон об авторском праве содержит критерии и (или) перечисление ситуаций и обстоятельств, когда беспрепятственное использование объектов, защищенных авторским правом, признается допустимым и правомерным103. Тенденция сужения сферы действия добросовестного использования как исключения из правил, легального ограничения авторских прав — печальный вывод, к которому приходят специалисты на основании анализа действующего национального и международного законодательства по интеллектуальной собственности. "В то время как многие специалисты по авторскому праву считают исключения простой уступкой, предоставляемой автором на определенные использования, возрастает число тех, кто требует, чтобы исключения рассматривались как правовые нормы в своем праве или даже, по утверждению некоторых, как права пользователей"104. Одна из возможностей скорректировать сложившуюся ситуацию состоит в закреплении за исключениями того или иного статуса, который бы обеспечивал их защиту.

Наиболее жесткая правовая защита — это признание обязательности исключений для договорных отношений (когда условия договора, обходящие такие исключения, считаются недействительными). Более мягкие, умеренные варианты увязывают законность того или иного исключения с наличием ряда обстоятельств или отдают окончательное решение в руки договаривающихся сторон. Соответствующая правовая защита, как было сказано, непосредственно зависит от статуса, который приписывается исключению в зависимости от его функционального назначения или целевого характера. Если попытаться классифицировать предусмотренные законом исключения (изъятия) из стройной системы абсолютной защиты, которой пользуются объекты авторского права, то мы получим следующие три группы: (1) исключения, обеспечивающие соблюдение фундаментальных свобод; (2) исключения, обеспечивающие публичные интересы; (3) исключения, устанавливающие условные (т. е. производные от достигнутого уровня технологического развития) рамки правового вмешательства. Что касается первой группы исключений, то речь идет о таких фундаментальных свободах, как свобода слова, свобода мысли, право на неприкосновенность личной жизни и др. Так, использование авторского произведения в личных целях непосредственно затрагивает право на неприкосновенность личной жизни, а использование каких-либо его частей в виде сообщения в новостях связано со свободой массовой информации, которая, кстати, гарантируется Конституцией РФ (ч.5 ст.29). Вторая группа охватывает исключения, которые диктуются государственными интересами, такими как беспрепятственное отправление судебной власти или развитие образовательной системы, библиотек, архивов и т. п., т. е. конститутивных элементов культуры. К третьей группе исключений относятся исключения, которые нам навязывает среда функционирования соответствующего объекта. Средоточием современных технологий является цифровая среда, и функционирование в этой среде объектов подвергается все более серьезному технологическому воздействию. Технологии не в силах изменить свойства среды, зато способны устанавливать непререкаемые (на данном этапе) правила, определяющие "жизнь" ее объектов. Право, надо признать, привыкло следовать логике материальной среды, где на уровне здравого смысла понятно, что требовать можно, а чего нельзя. В цифровой среде, вопреки сопротивлению со стороны традиционного права, требуется постоянный самоконтроль: законодательное закрепление любого правила, требования, санкции должно корреспондировать соответствующей технологической реальности (которая или обеспечивает их исполнение, или констатирует их несвоевременность).

Если же говорить о попытках "подобрать" теоретический ключ к решению проблемы конкуренции интересов в праве интеллектуальной собственности, то необходимо упомянуть доктрину компромисса интеллектуальной собственности (intellectual property bargain) и доктрину общественного достояния и антиобщественной собственности (commons and anticommons). И если первая из них рисует картину гармоничного сочетания личных (авторских) и общественных интересов, то вторая описывает прямо противоположную ситуацию и ее разновидности. "Трагедия общественного достояния" (tragedy of the commons) имеет место, когда множество собственников имеют доступ к какому-либо ресурсу и ни у кого из них нет соответствующего права ограничить доступ других. "Трагедия антиобщественной собственности" (tragedy of anticommons) означает, напротив, отсутствие реального доступа к ресурсу при одновременном обладании правом ограничить доступ к ресурсу всех остальных собственников. Первый случай вполне очевиден. В классическом примере из статьи 1968 г. Гаррета Хардена речь идет о выходящей за разумные пределы эксплуатации рыбных ресурсов: открытый доступ в прибрежные рыболовецкие зоны и отсутствие международных договоров, которые бы ограничивали размеры улова, привели вначале к чрезмерным вложениям в рыболовецкий бизнес, а в дальнейшем, при отсутствии каких-либо природоохранных мер, — к политическому кризису105. Что касается "антиобщественной собственности", то здесь в качестве примера можно привести медико-биологические исследования. В США исследования в данной области носят частный, коммерческий, а не государственный характер. Приватизация данной сферы вылилась в активное использование частными компаниями права интеллектуальной собственности для охраны полученных результатов. Медико-биологические исследования в итоге оказались сугубо "частным предприятием", причем сразу в нескольких смыслах: финансовая поддержка со стороны частных фондов, осуществление частными организациями, защита посредством института коммерческой тайны или посредством договоров, ограничивающих использование соответствующих материалов и данных. Вероятность научных открытий в данной сфере была бы на порядок выше, если бы необходимые исследования не тормозились наличием слишком большого числа собственников с "распыленными", фрагментированными правомочиями106. Единственное средство избежать описанной "трагедии" — это все то же "добросовестное использование", иначе говоря, закрепленное в законодательстве право свободно использовать продукты интеллектуального труда, которые признаются "общественным достоянием".

Отметим еще два существенных, на наш взгляд, фактора, которые не могут не приниматься во внимание при анализе информации как правового явления и правового объекта. Оба они относятся к "триадам", не совпадающим с традиционной (для российских юристов) и рассмотренной выше триадой правомочий собственника. В первом случае речь идет о триаде сосуществующих, но вполне самостоятельных объектов: информации как таковой (information), средств ее обработки (преобразования), интерпретации (interpretation) и средств передачи информации, коммуникации (communication). В самом деле, информация как таковая (т. е., вообще говоря, сведения) в абсолютном большинстве случаев не может быть вовлечена в систему общественных отношений без того, чтобы с помощью средств интерпретации она не была преобразована в доступную для человеческого восприятия и понимания форму (сообщения), а также передана (с помощью средств коммуникации) для восприятия адресату. Такая ситуация характерна, к примеру, для книги, содержащей исключительно важные сведения, но либо написанной на языке, неизвестном для лица, пытающегося ее прочесть, либо находящейся в недоступном для ее прочтения месте (библиотеке, закрытой на долгосрочный ремонт). Рассмотрение вопросов правового регулирования информационных объектов невозможно без подробного анализа того, каким именно (с точки зрения права) способом происходит доведение информации до лица, для которого она имеет значимую важность (иначе говоря, осуществляется доступ к информации), и каким образом обеспечивается восприятие такой информации. Набор двоичных, десятичных или графических символов не представляет сам по себе какой-либо социальной (тем более коммерческой) ценности, если отсутствует устройство-интерпретатор (например, компьютер), преобразующее такой набор символов в изображение на экране или распечатку на принтере. Примерно то же самое можно сказать и о средствах доступа к информации, обычно (в современных условиях) сводимых к телекоммуникационным устройствам передачи данных (или информации в речевой или сходных формах). Поскольку для регулирования деятельности по передаче сообщений (данных, информации), если она осуществляется на коммерческой основе, уже выработан значительный нормативно-правовой массив, традиционно относимый к так называемому праву телекоммуникаций, для регулирования вопросов "собственно информационных" было бы разумно обратиться к специфике функционирования и использования устройств интерпретации информации. К сожалению, в настоящее время такие вопросы чаще всего рассматриваются в правовом аспекте лишь применительно к средствам криптографического преобразования ("защиты") информации. К тому же рассмотрение этой исключительно важной, злободневной и интереснейшей теоретической проблемы выходит за рамки настоящей работы.

Наконец, нельзя не обратить внимание на необходимость "предметного расщепления" информационных объектов на три компонента — собственно идеальную (содержательную) информацию, форму и средства ее организации, а также материальный носитель такой информации. Каждый из этих компонентов традиционно регулируется совершенно различными правовыми институтами и даже отраслями, более того, применительно к содержательной информации (как уже указывалось выше) сколько-нибудь уточняющего регулирования (за пределами понятия коммерческой и государственной тайны, а также патентного законодательства) не существует до сих пор, несмотря на обозначенность этой проблемы в Гражданском кодексе (выделения информации как отдельного объекта гражданских прав). Что касается формы (средств) организации идеальной (содержательной) информации, то так или иначе относящиеся к ней юридические вопросы урегулированы в законодательстве об авторских правах и иных объектах интеллектуальной (включая промышленную) собственности. Необходимо, однако, помнить, что авторское право охраняет лишь форму, но не содержание литературного произведения и не относится к идеям, зачастую намного более важным, чем избранный автором способ их изложения. Наконец, что касается материальных носителей: с ними все обстоит гораздо проще, поскольку в качестве таковых служат, как правило, классические "вещи", "имущество" (книги, документы, электромагнитные и оптические средства и т. д.), регулирование которых — посредством вещных и, в соответствующих случаях, обязательственных прав — отработано и отшлифовано многовековой традицией. С другой стороны, налицо явный пробел в определении правового режима собственно "идеальной" информации, легального (кстати, и доктринального!) определения специфики ее регулирования, вопросов ее принадлежности, использования, распоряжения (определения порядка доступа к ней) и т. д.

Помимо потребляемой информации (доступной для пользователя), существует также информация, которой информационная сеть обменивается с пользователем (индивидом), т. е. информация, которая поступает в сеть от индивида, включая информацию о нем, т. е. его персональные данные. Именно поэтому правовые нормы должны определять не только правила доступа к информации, но и правила ее использования. Вопрос о персональных данных, информации персонального характера вообще — достаточно сложен. Он не является чем-то новым или специфичным именно для современной "информационной эпохи", ведь персональные данные собирались многочисленными государственными ведомствами и негосударственными организациями (медицинскими учреждениями, страховыми компаниями и т. д.) на протяжении многих десятилетий. Фактически можно видеть определенную аналогию между отношением индивида к своим персональным данным и правом собственности на принадлежащее ему имущество. Практика государственного регулирования в большинстве зарубежных стран пришла к необходимости последовательного соблюдения принципа охраны персональных данных, заключающегося как в обеспечении доступа любого гражданина к массиву персональных данных и иной информации о нем, хранящейся в информационных системах государственных органов, так и в запрете на свободное распространение персональных данных о других лицах. Более того, законы о свободе информации, о которых более подробно будет говориться в следующем разделе, как раз в основном и посвящены процедурам обеспечения доступа к тем или иным информационным материалам, хранящимся в органах государственной власти соответствующих государств.

Достаточно близким к информации персонального характера юридическим институтом является существующая в большинстве правовых систем так называемая прайвеси (англ. privacy) — право на неприкосновенность частной жизни. Опять-таки можно провести прямые аналогии между целесообразностью защиты неприкосновенности информационной сферы личности (privacy) и защиты частной ("материальной") собственности от незаконного вторжения (trespassing). В обоих случаях речь идет о защите "собственной", обособленной от прочих сферы существования личности (гражданина, индивида). При этом с точки зрения прав личности уже не так важно, какие компоненты этой сферы относятся к материальному имуществу, а какие — к субъективным переживаниям и прочим аспектам мыслительной деятельности.

Это обстоятельство может быть проиллюстрировано примерами того материального, практического ущерба, который причиняется вследствие незаконного вторжения в частную сферу жизни личности и получения доступа к информации, которая имеет персональный характер. Собственно, и здесь ничего принципиально нового за последнее десятилетие не произошло — такое явление, как misrepresentation, "введение в заблуждение относительно личности правонарушителя", известно столетиями. В условиях же повсеместного использования информационных технологий стали возможными и "кражи идентичности" (identity theft), когда злоумышленники получают доступ практически ко всей персональной информации о пользователе Интернета, после чего от его имени совершаются самые разнообразные действия юридического характера. Причем в отличие, скажем, от использования украденного чужого паспорта (с переклейкой фотографии), правонарушения, сопряженные с "кражей идентичности", совершаются в считанные минуты и пока крайне сложно расследуются.

В идеале правовые и технические нормы, регулирующие право собственности, право на доступ и использование информации, должны способствовать установлению и реализации информационной свободы, с соблюдением, разумеется, определенного числа очевидных ограничений. Практика, к сожалению, не только далека от искомой цели, но и закрепляет негативные тенденции. Действующее информационное право в самых разных правовых системах развивается по пути снижения доступности информации. Так, законодательство об авторском праве и смежных правах в своем стремлении приспособиться к цифровым технологиям наделяет обладателей авторских прав избыточно широкими полномочиями по контролю над условиями доступа к их произведениям. Если любое несанкционированное использование произведения в цифровом формате рассматривается как нарушение авторских прав, то естественно, что автор получает контроль не только за первоначальным доступом к произведению, но и за всяким последующим его копированием.

Опять-таки в идеале Интернет должен обеспечивать возможность каждому находить информацию в соответствии с индивидуальными требованиями, в частности товары по лучшим из предлагаемых на рынке ценам. Однако реальная картина выглядит совершенно иначе. Так, собственники товарных знаков преследуют не только тех, кто использует защищенные знаки (или их компоненты) в своих доменных именах, но также и тех, кто использует соответствующие торговые знаки в структуре своих поисковых систем107. На практике получается, что централизованный сбор сравнительной информации по ценам той или иной категории товаров является незаконным, по крайней мере подобного рода начинания чаще всего блокируются посредством затяжных и дорогостоящих судебных разбирательств108. Подобное толкование законодательства о средствах индивидуализации вызывает справедливые нарекания, поскольку, хотя права на товарные знаки и могут рассматриваться как квазисобственность их владельцев, их защита и связанный с такой защитой контроль использования традиционно ограничивались случаями, когда потребитель был введен в заблуждение. Использование товарного знака с целью критики его владельца, сообщения достоверной информации о ее владельце и проч. никогда не рассматривалось как правонарушения. Сегодня на смену доктрине заблуждения пришла доктрина ослабления, в соответствии с которой незаконным является также и такое использование товарных знаков, вследствие которого ассоциации потребителей, связанные с известными торговыми марками, становятся неопределенными или расплывчатыми109. На поверку большая часть случаев, подпадающих под "доктрину ослабления", непосредственно связана с экспрессивным контекстом сообщения, автор которого высказывает собственное мнение о деятельности соответствующей компании110. Таким образом, излишняя "опека", которую устанавливает действующее законодательство над владельцами товарных знаков, и оказывается направленной на "ограждение" от подчас вполне обоснованной и справедливой критики, т. е. фактически на введение в заблуждение потребителей производимых ими товаров.

Аналогичную тенденцию можно наблюдать и в отношении такого института авторского права, как "добросовестное использование" (fair use). Его применение к цифровой информации (защищенной авторским правом) необоснованно ограничивается. В отношении данной категории дел суды, как правило, основывают свое решение на исследовании факта наличия или отсутствия влияния на потенциальный рынок сбыта авторского произведения. Так, в соответствии с существующим прецедентами в американском праве для признания значительного ущерба рынку сбыта (market harm) достаточно желания обладателя права создать рынок для соответствующего использования, которое традиционно признавалось добросовестным111. В связи с этим интерес представляет также резолюция ВТО от 15 июня 2000 г.112 В данной резолюции признается недействительным исключение, допускаемое американским авторским правом в отношении владельцев небольших ресторанов, которым разрешалось использовать без ограничений музыку, передаваемую по радио.

Отождествление права собственности на интеллектуальные продукты с правом неограниченного контроля стало "общим местом". Исходя из такой логики, чем строже контроль, тем больше стимулируется творческая деятельность, тем выше интеллектуальная свобода. В то же время в контексте правового регулирования интеллектуальной собственности социальная и экономическая целесообразность данной позиции, как было показано, может быть легко оспорена. Увеличение контроля над информационными продуктами, их монополизация со стороны частных лиц и компаний в действительности может привести к снижению социального благосостояния, поскольку будет препятствовать как созданию новой информации, так и публичному распространению уже имеющейся113. Как указывает Памела Самуэльсон, один из ведущих специалистов в области "цифровой интеллектуальной собственности": "Существует возможность сформировать новую политику в области интеллектуальной собственности, которая бы принимала во внимание публичную сферу и добросовестное использование (fair uses). Чтобы быть успешной, новая публично ориентированная политика в области интеллектуальной собственности должна иметь собственную позитивную программу. Она не может просто противостоять любой законодательной инициативе, которую поддерживает большинство коммерческих организаций (хотя и это, по всей видимости, ей придется делать). Она должна быть основана на понимании того, что информация не является только или преимущественно товаром; она также является исключительно важным ресурсом и вкладом в образование, культуру, соревнование, инновационную деятельность и демократический дискурс. Интеллектуальная собственность должна найти свое место в рамках более широкой информационной политики и быть слугой, а не хозяином информационного общества"114.

Упоминавшийся выше российский Федеральной Закон об информации подобного рода вопросы практически не затрагивает, и было бы крайне желательно, чтобы разработчики его новых редакций продемонстрировали должный уровень теоретического осмысления проблем, которые они берутся решать на законодательном уровне. В то же время указанный Закон, вопреки духу и букве ГК РФ, вводит вещное право собственности на информационные ресурсы, информационные системы, технологии и средства их обеспечения. Собственником информационной системы, технологии и средств их обеспечения признается физическое или юридическое лицо, на средства которого эти объекты произведены, приобретены или получены в порядке наследования, дарения или иным законным способом. Информационные ресурсы могут быть государственными и негосударственными и как элемент состава имущества находятся в собственности граждан, органов государственной власти, органов местного самоуправления, организаций и общественных объединений, и они могут быть товаром, за исключением случаев, предусмотренных законодательством Российской Федерации.

Указанное положение, с одной стороны, может рассматриваться как недостаточно проработанное теоретически. В самом деле, при оказании информационных услуг (по общему правилу) не происходит передачи ("отчуждения") некоего материального имущества, в отношении которого можно говорить о праве собственности. Напротив, при оказании информационных услуг предоставляется доступ к некоей новой (для потребителя, заказчика) информации, в отношении которой не могут действовать категории "полной потребляемости", "отчуждения", "владения" и т. д.

С другой стороны, положение о вещном праве собственности на информацию без соответствующих нормативных уточнений на практике приводит к неработоспособности закона вообще. Поскольку к объектам регулирования Закона относится лишь документированная информация, а далеко не всякий информационный объект может рассматриваться как документ, Закон не обеспечивает должного уровня правовой защиты объектам, составляющим суть правоотношений при оказании информационных услуг. Невозможность на практике определить, кто же является законным "собственником" той или иной информации (попытки чего сами по себе выглядят странными), приводит к тому, что все теоретические построения Закона не имеют никакого прикладного значения.

При этом декларированное в Законе "право собственности" на информационные ресурсы никак не подкрепляется теоретическим обоснованием; вопрос об идентификации субъектов права собственности на информацию ("участников информационного обмена") сводится к требованию лицензирования деятельности по выдаче сертификатов электронной цифровой подписи: В Законе об информации ничего также не говорится о возможности существования таких информационных объектов, как сайт (в Интернете) или доменное имя; практически ничего не сказано о защите информации, размещаемой в информационных системах общего пользования. Впрочем, и из приведенных в Законе определений понятий совершенно неочевидно, может ли сам Интернет (или его компоненты) быть отнесен к информационным системам (или сетям) в терминах этого Закона, и т. д.

Чуть более подробно указанный вопрос будет затронут в следующем разделе, в котором речь пойдет о новом, еще далеко не освоенном современной теорией права явлении — регулировании правоотношений в сети Интернет. В заключение укажем, что не только развитие Интернета оказало существенное влияние на модификацию подходов к регулированию интеллектуальной собственности и на появление новых ее объектов. Указанные процессы начались задолго до появления Интернета и привели к тому, что "интеллектуальная собственность" не сводится лишь к авторским и смежным правам (на литературные и иные произведения) и объектам патентной охраны (включая промышленные образцы, полезные модели, сорта растений и породы животных). "Традиционными" объектами интеллектуальной собственности стали товарные знаки и знаки обслуживания, коллективные и сертификационные знаки, наименования (названия) географических объектов (мест происхождения товаров), компьютерные программы, топологии интегральных микросхем, базы данных, фирменные наименования (и коммерческие обозначения), и даже такие "экзотические" виды, как результаты генно-инженерных исследований, литературные образы, а также имена и изображения известных людей. Что же нового в понимании вопросов информации, собственности и интеллектуальной собственности появилось в связи с развитием Интернета?

Интернет

Если перебрать в уме первую волну изменений в правовой системе, то становится все более и более ясным, что тогда, когда речь шла о необходимости справиться с возможностями и рисками, связанными с Интернетом, такие изменения состояли вовсе не в приспособлении права к новым особенностям. Изменения напрямую касались догматических основ правовой структуры и требовали нового регулирования также и в отношении базовых понятий современного права.

Карл-Ханс Ладер. Динамика Интернета как вызов стабильности права115

Информация в Интернете: некоторые общие вопросы

Появление и бурное развитие глобальной информационно-коммуникационной сети (Интернета) "обнажило" большое количество не решенных на теоретическом уровне проблем правового регулирования "нетрадиционных" объектов общественных отношений. Вполне "осязаемые" и все обостряющие вопросы сетевого регулирования наиболее наглядно, наиболее "выпукло" демонстрируют, насколько далеко может зайти пересмотр кажущихся ныне незыблемыми "постулатов" правовой теории и практики и насколько непривычными могут оказаться в будущем ответы на вопросы, которые перед нами ставит реальная жизнь в реальном обществе, все более приобретающем характеристики информационного общества. В то же время, как мы показали на примере права собственности, пересмотр механизмов правового регулирования не обязательно должен носить "революционный" характер — новеллы вовсе не всегда означают наиболее эффективный способ решения проблемы, — и стратегия адаптации традиционных институтов к новым условиям обладает высоким "запасом прочности", т. е. продолжает оставаться актуальной.

Тема Интернет и право широко дискутируется сегодня в российском (да и в зарубежном) юридическом сообществе. Об этом свидетельствуют десятки публикаций, в том числе книжного формата116, и конференций с аналогичным названием. Помимо прикладных аспектов "интернет-права", которые в большинстве случаев составляют основной предмет анализа, в ходе обсуждения нередко затрагиваются проблемы более общего характера. Образуют ли правовые нормы, связанные с регулированием Интернета, самостоятельную область права? Насколько существенными, принципиальными являются изменения, которые требуется внести в правовую теорию в связи с особенностями Интернета как новой сферы регулирования? Наконец, что, собственно, следует понимать под "Интернетом" для целей правового регулирования? Суть этих и других вопросов можно свести к одному, и притом фундаментальному, — каким должно быть право в век высоких технологий, т. е. право информационного общества?

В "дальнем зарубежье", в странах с высоким уровнем компьютеризации при рассмотрении теоретических вопросов, касающихся функционирования Интернета, чаще всего используются различные слова и словосочетания с приставкой "кибер-" (cyberlaw, cybernorm, law of cyberspace)117, а юристы, которые занимаются данной тематикой, являются, как правило, не только опытными практиками, но и специалистами в области философии права (legal philosophy)118.

В истории человечества за возникновением и переходом на определенный уровень развития какой-либо новой сферы деятельности всегда следовал и процесс выработки (согласования, принятия) правил поведения, характерных именно для такой сферы деятельности. Такие правила не обязательно носили юридический характер (то есть обеспечивались государственным принуждением) или, по крайней мере, не приобретали его с самого начала. Правовому регулированию зачастую предшествовали обычаи, традиции делового оборота, нормы морального характера, корпоративные правила.

Технологии, обеспечивающие движение к информационному обществу, подтвердили, что такими регулирующими нормами могут быть в том числе правила организационно-технического характера (технические протоколы передачи данных и всякого рода процедуры, согласованные и применяемые организациями, работающими в соответствующей отрасли). Такие правила технического характера применяются не только вместе с соответствующими им юридическими нормами, но и очень часто (в отсутствие разработанной нормативной базы) — и вместо них. Причем в рассматриваемой здесь сети Интернет применение организационно-технических норм характеризуется исключительно высоким, почти абсолютным уровнем эффективности.

В самом деле, исполнение юридической нормы обусловлено многочисленными факторами, в том числе субъективного характера. Например, соблюдение юридического запрета обеспечивается, среди прочих средств, возможностью уголовного (или иного) преследования и наказания. Легко видеть, как часто такие запреты или обходятся, или прямо нарушаются, невзирая на возможные санкции. В случае же ненадлежащего соблюдения организационно-технических норм (протоколов, алгоритмов и т. п.) становится невозможным достижение той цели, ради которой такие нормы были разработаны. Оказание услуг связи без соответствующей лицензии (в нарушение закона) само по себе может и не повлечь неблагоприятных последствий (до первого визита представителя надзорного органа), но использование ненадлежащего оборудования или программного обеспечения при попытке связаться с узлом интернет-провайдера делает желаемое соединение невозможным независимо от наличия или отсутствия на этот счет каких-нибудь законодательных актов.

Приведенный пример подтверждает, что юридические методы регулирования не всегда являются не только единственно возможными, но даже более эффективными, оптимальными для применения. Однако в значительном числе случаев отсутствие разработанных эффективных норм юридического характера может иметь негативный, тормозящий эффект, в том числе и при рассмотрении тех или иных аспектов технологического прогресса.

Интернет является сравнительно новым явлением общественной жизни, к тому же динамично развивающимся. В то же время право (в широком смысле слова) — "статический" социальный регулятор. Число правовых актов в любой момент времени все же конечно, и в принципе их набор так или иначе известен достаточно широкому кругу лиц. Право всегда "отстает" от развития общественных отношений, которое оно призвано регулировать, — достаточно вспомнить, что национальные законы и международные соглашения об авторском праве появились лишь через несколько столетий после изобретения книгопечатания. Открытия и изобретения как практические достижения научно-технического прогресса происходят "без оглядки" на то, существуют ли уже применимые к ним какие-либо правовые нормы. Таким образом, принятый впоследствии правовой акт может в лучшем случае соответствовать лишь какому-то определенному (в данный момент времени) "срезу" общественных отношений. Не случайно, что практически сразу после принятия любых законов и иных правовых актов возникает необходимость внесения в них уточнений, дополнений или изменений… "Качество" правовой нормы определяется не только тем, насколько точно она учитывает специфику регулируемого ею вопроса и насколько эффективно она может исполняться на практике, но и тем, в течение какого времени она не потребует "модернизации".

Без преувеличения можно утверждать, что Интернет является одним из главных достижений "холодной войны" и, как оказалось впоследствии, самым аполитичным. Непосредственным предшественником Интернета была компьютерная сеть Министерства обороны США, объединившая в 1969 г. несколько американских университетов и компаний, выполнявших военные заказы. Первая сеть получила официальное название "APRAnet" (от названия головной организации APRA119). Целью создания такой Сети было определение надежности ее функционирования, например, в случае военных конфликтов. Отсутствие единого (центрального) управления обеспечивало бесперебойную передачу информации даже в том случае, когда отдельный сегмент Сети был приведен в негодность (например, в результате ракетно-ядерного нападения). Поскольку Сеть оказалась особенно удобной для оперативного обмена результатами научных исследований (для чего, собственно, они и использовалась своими непосредственными создателями), к ней стали подключаться другие компьютеры, в первую очередь различных университетов США. Объем чисто гражданских вопросов, решавшихся через эту Сеть, постоянно рос, и Министерство обороны США разделило Сеть на две части (одну для военных целей и одну гражданского назначения), соединенные между собой набором технических и программных средств, названным "Internet Protocol" ("межсетевой протокол")120.

Постепенно к Сети стали подключаться частные компании, некоторые из них продавали возможность входа в Сеть всем желающим. Интернет был приватизирован. Правительство США перестало его субсидировать и контролировать. С начала 90-х гг. Интернет стал лавинообразно распространяться по странам и континентам, включая все новые сети и базы данных. Такие сети приобретают возможность подключения к более крупным сетям, а крупные сети имеют так называемые точки встречи (meeting point), где они соединяются друг с другом.

Прежде чем непосредственно перейти к анализу юридических проблем Интернета, целесообразно обрисовать в общих чертах фактическую сторону предмета обсуждения.

Если какое-либо предприятие или частное лицо желает, чтобы оно стало клиентом (пользователем, подписчиком) Интернета, оно обращается с просьбой о подключении к Интернету к так называемым провайдерам (provider), операторам услуг доступа к Сети. Именно провайдер — то лицо, с которым пользователь Интернета непосредственно вступает в отношения по поводу применения Сети. Необходимо также помнить, что сама по себе компьютерная сеть никаких услуг, помимо подключения друг к другу различных компьютеров, оказывать не может. Все услуги в Интернете оказываются различными организациями, нередко вообще не имеющими отношения к компьютерным технологиям. Некоторые из таких организаций полностью специализируются на сетевых услугах, например, создавая и размещая в Интернете рекламу других фирм или публикуя электронные версии средств массовой информации. Другие фирмы, ведущие активную коммерческую работу в Интернете, хорошо известны и в "некомпьютерном" мире. Например, авиакомпании не только предлагают потенциальным пассажирам при посещении их сайта в Интернете разработать маршрут их авиапутешествия, но и сразу же купить билет, по которому можно отправиться в полет. Наконец, множество организаций и тем более частных лиц предоставляют те или иные услуги совершенно бесплатно, например, в рекламных целях. В целом можно сказать, что в Интернете уже доступна (в более или менее широком диапазоне) практически любая услуга, которую можно получить дистанционно, без непосредственного контакта с производителем, — справочная информация, прогноз погоды, консультация юриста, заказ и покупка мебели по каталогу, просмотр видеофильмов и т. д. При этом уместно напомнить, что все соединения между компьютерами происходят практически мгновенно и только плохое качество каналов связи или недостаточная мощность компьютера могут задержать прохождение ответа до нескольких секунд.

И конечно, главное предназначение Интернета — связь между людьми, а не между соединяющими их компьютерами. Сегодня еще можно встретить рассуждения об опасности, которую таит в себе дальнейшее развитие электронной сети, опасности вовлечения в мир, где нет места индивидуальному и неповторимому человеческому Я. Не менее угрожающе звучат мнения об асоциальном характере сетевого общения, поскольку вместе с субъектом неизбежно разрушается и то единственное, что его создает, а именно социальные связи, общественные отношения. Социальность, однако, допускает разные прочтения. Если ее не привязывать исключительно к легальным институтам, санкционированным традицией, церковью или государством, а рассматривать на более абстрактном уровне, как пространство возможных форм интерсубъективности, то значение Интернета оказывается не просто важным, но первостепенным: сам Интернет в этом случае можно было бы определить как виртуальное множество саморегулирующихся социальных систем.

Можно с уверенностью сказать, что "романтический период" развития законодательства, связанного с использованием Интернета, закончился. Длительные споры юристов-теоретиков и специалистов-практиков на тему нужно ли нам регулировать Интернет завершились общим пониманием того очевидного факта, что сам по себе Интернет не может ни порождать каких-либо правовых проблем, ни как-то содействовать их решению. В то же время развитие Сети вносит много нового, специфического в отношения между людьми, пользующимися ею. В свою очередь, необходимость упорядочения таких отношений, приобретающих все более важный общественный характер, не может остаться без внимания законодателя.

Интернет, несомненно, является технологией, техническим достижением, облегчающим сообщение между людьми. Но можно ли его поставить в один ряд с радио или телевидением? Если бы это было так, то дальнейшие рассуждения о специфике правового регулирования Интернета стали бы либо бессмысленными, либо заранее предрешенными, поскольку необходимые нормы можно было бы создавать и применять по аналогии. Для начала отметим два существенных отличия. Первое отличие заключается в том, что ставшим привычными информационным технологиям (уже упомянутым радио или телевидению), чтобы выйти за пределы национальных границ, требуется приложить необходимые усилия, дополнительные действия технического и правового характера (например, использовать околоземный спутник непосредственного вещания). Для Интернета, с другой стороны, глобальность является внутренним и неотъемлемым свойством. В ситуации с Интернетом, напротив, пользователю или провайдеру дополнительные усилия необходимы для того, чтобы локализовать, ограничить передачу информации. Второе отличие относится уже к экономической сфере. Речь идет о ценовой доступности Интернета: стать провайдером обойдется любому желающему гораздо дешевле (несколько сотен долларов США), чем, к примеру, завести собственное издательство либо радио- или телевещательную компанию.

Возникает, однако, иной соблазн — применить к Интернету модели международного регулирования, применяемые в морском и космическом праве. И в морском, и в космическом праве мы сталкиваемся с ситуацией, когда локализовать деятельность в пределах какого-либо государства оказывается либо труднодостижимым, либо практически невозможным. Однако попытка использовать наработанное в других отраслях права наталкивается на серьезные препятствия, связанные с особенностями, которые делают Интернет несопоставимым с уже известными технологиями. Как уже было отмечено, Интернет отличает доступность (оказывать сетевые услуги и тем более использовать их может практически каждый), чего нельзя сказать о морском и космическом праве, где субъектный состав изначально и достаточно строго ограничен. К тому же Интернет никак не характеризуется "организационным единством" (в правовом понимании), ни в одной стране мира не существует организационной структуры, выступающей в качестве единоличного собственника или владельца компьютерной сети с таким названием121. Для обычного пользователя "представителем" того, что он называет "Интернет", выступает провайдер, предоставляющий ему канал доступа. В тех случаях, когда совершается возмездная сделка с использованием сетевых технологий (например, подписка на электронное СМИ), контрагентом пользователя выступает не провайдер, а организация, предоставляющая указанную услугу (издательская фирма или редакция), поскольку к соответствующим сделкам вполне применимы аналогии из процесса "некомпьютерной" подписки на печатные издания. Для фирмы — производителя сетевых услуг "представителем" Интернета являются специализированные компании, способные разместить предлагаемую производителем информацию на своих серверах. Такая специализированная компания (хостинг-провайдер) часто совпадает в одном лице с оператором доступа, но так бывает не всегда, и в этом случае владелец сервера получает доступ к Сети "на общих основаниях". Для провайдера "представителем Интернета" выступают операторы более крупных ("первичных") сетей, предоставляющие ему возможность соединения с ними. У каждой из таких сетей есть собственный владелец, но, конечно, по отдельности ни один из них все сети, "объединяемые Интернетом", ни технически, ни юридически контролировать не может. Существуют, впрочем, коммерческие и некоммерческие организации, именуемые в совокупности "сообщество Интернет". Однако организации "сообщества Интернет" по очевидным причинам не могут называться органом управления Сетью (более подробно о них будет сказано ниже). Они занимаются в первую очередь согласованием технических стандартов (обмена данными, соединения сетей и т. д.), а также распределением адресного пространства. Само по себе это очень важно для технического функционирования Сети, но не несет функций, обычно характерных для органов управления организацией. К тому же деятельность организаций, обеспечивающих технические аспекты работы Сети, носит явно трансграничный характер, практически не пересекаясь с функциями национальных регулирующих органов. Все вышесказанное подводит к выводу, что к Интернету невозможно применить признаки, обычно характеризующие юридическое лицо. Интернет не обладает организационным единством, не инкорпорирован ни в одной из стран мира и не создан как международная организация. Интернет не имеет собственного обособленного имущества, так как используемые в нем материальные и информационные ресурсы принадлежат на праве собственности самым разным субъектам (каналы связи — телекоммуникационным компаниям; компьютеры, производящие соединение в Сеть, — провайдерам; компьютеры пользователей — самим пользователям; аппаратное и программное обеспечение работы магистральных сетей — владельцам таких сетей). Не "способен" Интернет и нести какие-либо самостоятельные права и обязанности, так как за каждым возникающим при работе в Интернете правоотношением стоит конкретный правоспособный субъект. Скажем, при подключении пользователя к Сети его контрагентом выступает провайдер, при покупке через Сеть какого-либо товара (например, видеокассеты) — соответствующая организация-продавец, а при производстве платежа по сделке через Сеть — специализированная платежная система. Легко заметить, что во всех возникающих правоотношениях их объекты, а следовательно, объем и характер ответственности взаимодействующих субъектов совершенно различны, практически "не пересекаются".

Не является Интернет и объектом права (что, к сожалению, не учитывалось в многочисленных российских законопроектах с общей тематикой "как нам отрегулировать Интернет"). Разберем уже приводившиеся примеры правоотношений по поводу работы в Интернете с целью выявления их предметного основания. Подключение компьютера пользователя к локальной сети провайдера осуществляется путем совершения нескольких юридически значимых действий, природа которых хорошо известна и не является чем-то исключительным, — продажа программного (программы выхода в Интернет) и аппаратного обеспечения (модем); аренда канала связи (можно провести аналогию с продажей машинного времени на ЭВМ или с использованием телефонной линии при междугороднем разговоре). Иначе говоря, используются договор купли-продажи, договор аренды, а также в определенной степени нормы об охране исключительных прав на предоставленное программное обеспечение (его, по общему правилу, нельзя переустановить еще на один компьютер без регистрации нового пользователя). В случае покупки какого-либо товара через Сеть опять-таки применяются достаточно теоретически проработанные понятия — договор купли-продажи, право собственности на продаваемый товар и его переход новому собственнику и т. д. Даже в случае не только сетевой купли-продажи, но и сетевой оплаты (в том числе с применением так называемых условных "электронных денег", постепенно уходящих в прошлое) предмет и специфика расчетных отношений хорошо знакомы хотя бы специалисту в области безналичных расчетов кредитными карточками. Получается, что Интернет, представляющий собой совокупность компьютерных систем, соединенных каналами связи, не может быть и предметом регулирования. А право, как известно, воздействует лишь на общественные отношения (правоотношения), так или иначе связанные с определенной предметной областью. Правовые отношения возникают здесь не столько по поводу самого Интернета как компьютерной сети, сколько по поводу тех объектов, которые тем или иным образом связаны с такой сетью. Сами эти объекты либо уже хорошо известны (товары, выставленные на продажу по каталогу), либо менее исследованы с точки зрения юридической науки, но не представляют собой чего-то принципиально необычного (например, услуги по размещению рекламы на сайтах). Это легко объяснимо — Интернет как компьютерная сеть не создает каких-либо новых материальных или нематериальных объектов и товаров, а лишь предоставляет возможности для их создания, размещения и реализации между пользователями (и операторами соответствующих услуг). Что же касается отношений, которые появляются по поводу Интернета именно как компьютерной сети (т. е. технических — аппаратных и программных — средств соединения различных компьютеров), то, во-первых, они практически не носят правового характера, а относятся к сфере технических стандартов и спецификаций. Во-вторых, в тех немногих случаях, когда то или иное правовое регулирование все же применяется, его предметом становятся опять-таки услуги, субъективные права и материальные объекты, ничем принципиально не отличающиеся от аналогичных предметов регулирования, существовавших и до появления сети Интернет (например, организация спутниковых и волоконно-оптических каналов связи; право собственности на используемую компьютерную технику; деятельность платежных систем и т. д.). Все эти вопросы либо уже детально регламентированы соответствующими (и достаточно многочисленными) правовыми актами, либо для их урегулирования в будущем достаточно применить методы, аналогичные уже опробованным.

Напрашивается единственно возможный вывод: сам по себе Интернет не является каким-либо новым объектом права, который можно было бы поставить в один ряд, например, с институтами исключительных прав, права собственности или деликтной ответственности. Не может быть Интернет в строгом смысле и объектом гражданского права, подобным имуществу, информации или правам на результаты интеллектуальной деятельности (хотя многие предметные компоненты гражданско-правового регулирования играют огромную роль в разных аспектах функционирования Сети). Впрочем, это не исключает возможности, что в будущем, тем не менее, оформятся какие-то, прежде неизвестные, факторы социальной жизни, которые благодаря развитию Интернета потребуют специфической регламентации в рамках отдельного отраслевого (или более частного) регулирования (подобно тому, как сто — двести лет назад выявилась социально значимая проблема, связанная с охраной прав авторов литературных произведений, что к настоящему времени привело к огромному нормативному массиву, относящемуся к интеллектуальной собственности в "классическом" понимании). Означает ли это, что разговор о какой-либо юридической специфике функционирования Интернета является вообще беспредметным? Конечно же, это не так. Специфика отношений, связанных с использованием Интернета, безусловно, имеется. Появление и развитие Интернета вносит много принципиально нового в характер взаимоотношений между людьми и организациями, связывающимися между собой по Сети, а также влечет за собой возникновение новых деятельных субъектов — производителей (операторов) сетевых услуг. Юридическая особенность отношений между пользователями Интернета и отношений по поводу производимых в Сети действий заключается, по нашему мнению, в специфическом способе реализации прав и обязанностей лиц — пользователей Сети. Чтобы пояснить указанную мысль, для примера рассмотрим с точки зрения применимого регулирования обычный телефонный разговор, в общих (технических) чертах сходный с сеансом работы в Интернете. Для собеседников, связанных телефонным каналом, не так важны вопросы о том, кто является владельцем используемой ими телефонной сети или кому принадлежат телефонные аппараты. В конце концов, если это потребуется, каждый из собеседников может (по окончании разговора) обратиться (по телефону, лично или по переписке) в телефонную организацию, которой он вносит ежемесячную плату. Однако создает ли сам факт телефонного разговора какие-либо права и обязанности для собеседников? Разумеется, нет. Не имеется никаких нормативных правил, которые бы регулировали порядок ведения телефонных разговоров, — т. е. телефонный разговор объектом правового регулирования быть не может! Можно сделать лишь две оговорки. Во-первых, имеется ряд правил рекомендательного характера (не занимать долго линию, не оставлять трубку неповешенной и т. д.). Но здесь эти правила чаще всего связаны с технической проблемой загруженности линий (и вопрос о лаконичности телефонных разговоров чаще всего снимается введением повременной оплаты) и лишь в случае так называемого телефонного хулиганства влекут за собой применение административной и иной ответственности (которая в целом мало отличается от ответственности за хулиганские поступки "не по телефону"). Во-вторых, в ряде организаций могут быть ограничения по содержанию информации, передаваемой со служебных телефонов. Такие ограничения (а также ответственность за нарушение их соблюдения) носят узко ограниченный, локальный (внутрикорпоративный) характер. Единственный случай, когда можно говорить о совершении собеседниками действий, направленных на возникновение у них прав и обязанностей, происходит при обсуждении ими условий сделки с их участием, например договора купли-продажи. Если по закону не требуется письменной формы для признания действительности такой сделки, можно считать, что в результате телефонного разговора возникло правоотношение, зафиксированное как заключенная в устной форме сделка. В то же время данное правоотношение возникает не из-за факта разговора, а из-за характера передаваемой собеседниками друг другу информации. Примерно таким же образом строятся взаимоотношения пользователей Интернета с провайдерами, а также между собой. Однако в случае компьютерной, а не телефонной сети заключение договора между пользователями Интернета имеет некоторую специфику. Последняя заключается в существенно больших технических возможностях совершать юридические значимые действия по сравнению с теми возможностями, которые предоставляют телефон или факс; в способе направления оферты и акцепта; в числе возможных адресатов оферты; в возможностях обсуждения и изменения условий договора; в способе фиксации условий договора в какой-либо материальной форме; в способе исполнения договора лицом, получающим услугу (например, оплачивающим ее производителю)122.

Итак, уже сейчас можно говорить о специфическом способе (но не основании!) возникновения правоотношений между физическими и юридическими лицами, связывающимися между собой посредством Интернета. Этот специфический способ: а) невозможно свести к какой-либо одной из известных форм заключения договоров или возникновения ответственности; б) связан с использованием исключительно сложного технического оборудования, позволяющего, тем не менее, обходиться без привлечения специальных познаний для его применения; в) привлекателен своей оперативностью и удобством применения (в частности, позволяет согласовывать условия сделок и исполнять их в течение нескольких секунд); г) характеризуется высокой степенью алгоритмизации отношений между субъектами; д) дает возможность совершать юридически значимые действия, направленные на адресатов и объекты, которые находятся за пределами не только непосредственного контроля действующего субъекта, но и сферы распространения национального законодательства по месту нахождения, причем существенно более простым способом по сравнению с ранее известными.

Каждая из упомянутых особенностей, в свою очередь, должна быть отражена в формулировках конкретных правовых норм (текстах законодательных и иных нормативных актов), а также в применяемой юридической технике регулирования. Например, оперативность информационного обмена в Интернете заставляет по-новому взглянуть на такой принцип теории права, как действие нормы во времени. А "внегосударственность" Сети вызывает достаточно сложные проблемы государственной юрисдикции. Кроме того, и субъекты деятельности в Интернете по своему составу значительно отличаются от субъектов отношений, обычно описываемых в терминах правовых норм. Для эффективного функционирования Сети не имеют никакого значения социальное положение пользователя, его профессия, пол или возраст, ни даже выступает ли он в личном качестве или как представитель юридического лица. В Интернете важно лишь одно: есть ли у пользователя сетевой адрес и обеспечивает ли конфигурация его компьютера связь с провайдером доступа. Между тем серьезной проблемой является то, что пользователь Интернета может не указывать свое физическое или юридическое имя, а пользоваться псевдонимом (nickname) или вообще действовать анонимно. Отметим, что анонимность является одним из наиболее существенных факторов, определяющих развитие саморегулирования в Сети123. Устраняя отдельные препятствия (связанные, к примеру, с неравным социальным статусом), которые возникают при личном общении, анонимность имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Пользователь получает уникальный шанс высказывать свою точку зрения без оглядки на мнение коллектива, сообщества или начальства. Тот же пользователь, однако, нарушая общепринятые нормы морали, может употребить указанное свойство виртуального общения во вред другим пользователям. Довольно часто остается незамеченной обратная сторона медали — осознание того, что нарушать правила способен любой, а значит, одно и то же лицо может оказаться как в роли "преступника", так и в роли "жертвы". Собственно, именно это выверенное опытом наблюдение лежит в основе особенно строгих (в сравнении с "офлайновым" материальным миром) требований к нормам общения, предъявляемым опять-таки к любому пользователю Сети. Тенденция снижения анонимности, которая наметилась в последнее время, имеет своей причиной рост сетевой коммерческой активности, а также борьбу с незапрошенными сообщениями (спамом). Делая ставку на распространение своей продукции через Интернет, производители (товаров, услуг) подвергали бы себя неоправданно большому риску, если бы покупатель (потребитель) оставался анонимен. Успешность сетевого (как, впрочем, и традиционного) бизнеса в первую очередь зависит от наличия достоверной информации о потенциальных и реальных покупателях (потребителях), которая позволяет проводить маркетинговые исследования и делать обоснованные прогнозы относительно состояния виртуального рынка. Самыми распространенными способами сбора информации на сегодняшний день являются так называемые cookies124, а также многочисленные формы, которые необходимо заполнить при приобретении какого-либо товара или при заказе услуг.

При анализе юридической специфики общественных отношений, связанных с использованием Интернета, нельзя забывать и о том, что право как санкционированная государством система нормативных правил не единственный социальный регулятор. Карл-Хайнц Ладер, специалист в области "правовой науки" (Rechtswissenschaft), профессор и декан Гамбургского университета в Германии, отстаивает позицию, согласно которой "социальные конвенции представляют собой не простые формы координации, не обладающие правовым характером, они должны рассматриваться как формы специального межорганизационного порождения связывающих отношений и, таким образом, признаваться в качестве нормативных феноменов"125. Иначе говоря, сегодня можно однозначно констатировать расширение понятия "нормы" как в смысле отказа от концепции жестко (на уровне основного закона, т. е. конституции) установленных и не менее жестко иерархизированных (президент, правительство, парламент и т. п.) субъектов, в компетенции которых находится нормотворчество, так и в смысле процесса легитимации норм и связанных с ним гарантий их соблюдения. Диспозитивность, как презюмируемое свойство "негосударственных" или "смешанных" норм126, оборачивается в действительности их "скрытой императивностью" — квалифицированные "рекомендации" оказываются чаще всего не только лучшим (наиболее эффективным), но и единственно приемлемым способом поведения в той или иной сфере рыночных отношений. Однако и в этом видится, возможно, главное преимущество "негосударственного сектора нормотворчества": подобные нормы не нуждаются в процедуре признания их недействительными, поскольку их соблюдение осуществляется добровольно, а время их "жизни" совпадает с коэффициентом их жизнеспособности. Норме следуют до тех пор, пока она успешно регулирует те или иные отношения, и перестают ей следовать, если экономическая ситуация делает норму непригодной.

Современное состояние частного права (включая торговое право) с убедительностью доказывает несостоятельность или, по крайней мере, недостаточность теории источников права, пока еще квалифицируемой как "общепринятая"127. Реалистическое понимание данного вопроса исходит из множественности и принципиальной открытости источников права. Новое частное право не может строиться по чрезвычайно узкой схеме, когда публичное признание того или иного нормативного акта достигается исключительно посредством государственного признания или в результате его проведения через судебные органы (т. е. присвоением официальной правовой системой того, что прекрасно существует и функционирует и без одобрения "свыше").

В качестве новой разновидности источников права следует особо выделить так называемые смешанные источники, которые являются одним из наиболее гибких инструментов, позволяющим найти компромисс между государством, с одной стороны, и рынком — с другой. Наиболее яркий пример такого источника мы можем найти во французском праве. Имеются в виду независимые административные авторитеты (autoritй administrative independante, или A.A.I.), представляющие собой новый юридический институт, аналогичного которому французское право не имело128.

Период, когда участие негосударственных структур в процессе нормотворчества рассматривалось как исключение из правил, подходит к концу. Государственная власть сама готова уступить часть своих полномочий частному сектору, поскольку иного пути, учитывая современные технологии и соответствующее им гражданское и политическое мышление, просто не существует129. Согласно Франсуа Риго, "транснациональное гражданское общество" включает три вида субъектов: (1) государство, действующее на основании национального права; (2) сообщество государств, которое подчиняется международному порядку; (3) индивидов, действующих путем частных инициатив, включая "негосударственные организации"130. О возможностях, которыми обладают и которыми активно пользуются субъекты частного права как участники современного международного сообщества, Генри Г. Перритт, декан Юридического колледжа "Чикаго-Кент", высказывается следующим образом: "Взаимодействуя друг с другом, частные субъекты устанавливают частные правоотношения, они устанавливают смешанные правоотношения, когда взаимодействуют с государством, и, наконец, невзирая на национальные границы, они координируют свои личные частные интересы и оказывают вертикальное давление через группы своих представителей (national interest groups), определяя таким образом политику государств"131. В качестве заслуживающего внимания примера упомянем негосударственные организации (NGO). Сам термин "негосударственная организация" вошел в употребление в 1945 г., когда при образовании ООН так называемые негосударственные организации получили консультационный статус при Экономическом и Социальном Совете (ECOSOC), одном из основных органов ООН. Требования, предъявляемые НГО в то время, были минимальны — независимость от государства, некоммерческий и некриминальный характер деятельности. Слишком широкое толкование и отсутствие законодательно закрепленного правового статуса определили на десятилетия общую точку зрения на НГО как на "технический термин ООН". Свое новое рождение НГО пережили в начале 90-х гг., и не в последнюю очередь благодаря сети Интернет, транснациональный характер которой принес с собой новый взгляд не только на мировую экономику, но и на мировую политику. 1 января 1991 г. вступила в силу Европейская конвенция "О признании правосубъектности международных негосударственных организаций", принятая по инициативе Совета Европы132. На сегодняшний день практически вся деятельность НГО, связанная с межнациональными дискуссиями и согласительными операциями, осуществляется в рамках глобальной Сети133. Применительно к российской правовой практике утвердилось понятие "саморегулируемая организация", принципиальным отличием которой как раз и является ее "негосударственность". Но и вне законодательной системы норм о саморегулируемых организациях (соответствующий проект Федерального закона уже рассматривается в Государственной Думе) существуют неформальные (т. е. не инкорпорированные) объединения, подобные ОФИСПу (Открытому форуму интернет-сервис-провайдеров), принятые которым "Правила пользования сетью" фактически утвердились по крайней мере в качестве обычая делового оборота.

Интернет, в свою очередь, представляет собой интереснейший пример того, насколько удачно и эффективно может развиваться столь сложная техническая система практически в отсутствие формального правового регулирования.

"Где есть общество, — писал Г.Ф. Шершеневич, — там должны быть и правила общежития, или социальные нормы"134. Здесь можно было бы также вспомнить Л.И. Петражицкого, который вместо различения социальных и правовых норм расширил понятие права, включив в него "все императивно-атрибутивные переживания и все соответствующие проекции без всяких изъятий и ограничений"135. Важно, что понятие социальной нормативности включает правовые нормы, т. е. само по себе является шире. Социальные нормы представляют собой предписания, требования, пожелания, с которыми связаны определенные ожидания, а именно, ожидания соответствующего (общественно одобряемого) поведения. К социальным нормам обычно относят нормы права, морали, религиозные, корпоративные нормы, обычаи (в том числе деловые обыкновения), этикет и проч. В то же время проблема того, каким образом соотносятся социальные нормы и неофициальные нормы поведения, принятые в Сети, до настоящего время не получила однозначного решения.

Если в отношении иных проблем, связанных с правовым регулированием Интернета, нам требовалось ответить на вопрос о наличии либо отсутствии специфики соответствующих отношений и объектов, то в отношении кибернорм вопрос об их специфике потребует от нас рассмотрения не только предмета регулирования, но также природы (происхождения) и развития указанных норм.

Вслед за Эйприл М. Мэйджор136 под "кибернормами" мы будем понимать "обязательные к исполнению неформальные социальные стандарты в киберпространстве"137. Уже было сказано, что так называемое виртуальное сообщество не представляет собой какого-то особого субъекта и состоит из пользователей, т. е. образовано в конечном счете людьми, теми же, которые входят в сообщества или группы (скажем, профессиональные или по интересам) в привычном для нас "социальном пространстве". В то же время утверждать, что отношения, складывающиеся внутри такого сообщества и образующие его каркас, полностью идентичны традиционным, было бы преждевременным. Вполне очевидно, что пользователи в той или иной мере переносят общепринятые социальные нормы на коммуникации внутри Сети. Однако, — и в этом заключается один из центральных тезисов научного исследования Э.М. Мэйджор "Происхождение и развитие норм в киберпространстве: модели эволюции кибернормы", — развитие киберпространства шло по пути от гомогенной социальной группы, сформировавшейся за его пределами, к квазинезависимому гетерогенному сообществу, которое сложилось уже непосредственно в виртуальной среде138.

Если мы обратимся к истокам "сетевого" сообщества, то обнаружим, что его первыми членами и одновременно создателями были ученые (инженеры, физики, математики, программисты), т. е. люди, принадлежащие к замкнутой и в определенном отношении элитарной субкультуре реального (традиционного) сообщества. На этом первоначальном этапе зависимость от социальных норм (норм общения, принятых в среде ученых) была максимальной. Ситуация изменилась, когда Интернет превратился в средство коммуникации глобального характера139. Система "кибернорм" расширилась и стала включать в себя подсистемы (или групповые нормы), воспроизводя таким образом структуру социальных норм традиционного общества. При ближайшем рассмотрении структурное подобие не означает тождества на уровне семантики. Поскольку Интернет выступает в качестве посредника (наряду с телефоном или факсом) в человеческой коммуникации, постольку кажется вполне естественным, что ряд кибернорм представляют собой прямое заимствование из живой коммуникации (к примеру, требование о сохранении конфиденциальности). С другой стороны, Сеть предоставляет такие средства информационного обмена, эквиваленты которых отсутствуют в нецифровой среде. В связи с указанной спецификой интернет-коммуникаций значительная часть социальных норм либо лишается своей функциональной значимости, либо нуждается в модификации, чтобы соответствовать требованиям Сети140. Приведем рисунок, который наглядно представляет результаты исследований Э.М. Мэйджор:

На рисунке обозначены одновременно две функциональные зависимости — зависимость кибернорм от социальных норм (C(S)) и зависимость социальных норм от кибернорм (S(C)). На графике видно, что в то время как зависимость (ось координат Y) кибернорм с течением времени (ось координат X) постепенно снижается, зависимость социальных норм с той же скоростью возрастает. В момент времени t', точки равновесия, различие между двумя системами стирается141. Автор предполагает, таким образом, что развитие Интернета имеет свой естественный предел, а именно интеграцию в общественную жизнь, понимаемую как целостность всех возможных видов деятельности и отношений, включая "виртуальные". Не будем, однако, пускаться в споры относительно будущего Интернета. На наш взгляд, более перспективным является тезис автора, касающийся современного статуса сети. Принимая идею автора об обратном влиянии кибернорм на социальные установления внутри традиционного общества, мы вынуждены по-новому взглянуть на правовые проблемы Интернета: их решение является локальным (т. е. замкнутым на "виртуальную" среду) только на первый взгляд, тогда как в действительности функционально успешные модели оказывают влияние на правосознание в целом, привносят в него новые понятия и изменяют его константы.

Обратимся теперь к вопросу о легализации кибернорм. Принятие решения по ключевым вопросам (в том числе техническим), связанным с управлением Интернета, осуществляется на сегодняшний день главным образом согласительным путем. Профессор права Университета Майями А. Майкл Фрумкин выделяет четыре формы "консенсуса", который обеспечивает легитимность сетевых норм (правил поведения):

1) переговорный консенсус (negotiated consensus), или согласование позиций, которое достигается в результате переговоров всех заинтересованных сторон. Данный вид консенсуса развивается, к примеру, в рамках IETF (Internet Engineering Task Force), международного объединения исследователей, разработчиков и производителей сетевых протоколов, ответственных за "архитектуру" Интернета. Получившая официальное признание в 1986 г. данная группа существует в форме свободной ассоциации и открыта для всех "заинтересованных лиц";

2) рыночный консенсус (market consensus), или стандартизация, достигаемая посредством "естественного (рыночного) отбора". К примеру, технические стандарты становятся таковыми не потому, что кто-то провозгласил их таковыми, а по причине их массового использования. Поскольку одни участники процесса по установлению стандартов получают известные преимущества, а другие, напротив, терпят убытки (когда, к примеру, продаваемая ими технология не соответствует новым стандартам), компромисса как такового недостаточно. Заинтересованные стороны будут участвовать в переговорах и соглашаться с их исходом только в том случае, если выгода, которую принесет с собой стандартизация, перевесит возможную выгоду от альтернативных способов решения спорного вопроса;

3) делегирование (delegation), или достижение консенсуса путем передачи полномочий на принятие решений доверенному лицу (группе лиц). Речь идет об авторитетном источнике норм, решениям которого интернет-сообщество готово подчиняться без дополнительного обсуждения и критической оценки. Принципиальной особенностью "делегирования" в виртуальном пространстве является отсутствие инстанции "выборов" — поскольку авторитет, позволяющий принимать ответственные решения, никем не присваивается, доверенное лицо действует, как правило, по собственной инициативе;

4) массовая месть (mass revenge), или спонтанная реакция участников интернет-общения на явную угрозу, исходящую от нарушителей фундаментальных норм поведения в Сети. Наиболее типичными проявлениями "массовой мести" являются остракизм (т. е. "изгнание" нарушителей из виртуального сообщества) и "электронные атаки" (к примеру, "email bombings"). Более мягкая форма санкций применяется для принуждения к соблюдению "сетевого этикета" ("netiquette").

По сути понятие "саморегулирования" является оксюмороном: если все задействованные лица соглашаются с набором правил, то ненадлежащее поведение, которому бы следовало противостоять, отсутствует. Данное понятие становится осмысленным, когда предполагается, что какая-то часть субъектов подчиняется давлению группы. Что касается Интернета, то он "особенно восприимчив к саморегулированию, поскольку регулирующий орган чаще всего может опереться на технические механизмы принуждения"142. Развитая система саморегулирования в Сети ставит важный теоретический вопрос о том, как срочно уровень развития социальных отношений, связанный с существованием подобной системы, потребует разработки и применения соответствующего правового регулирования. (Следующим вопросом, очевидно, будет, насколько эффективным окажется такое регулирование для развития самой технической системы.) Еще раз повторимся, что до сих пор нормативное регулирование отношений между пользователями, операторами и иными участниками интернет-отношений не носит исключительно или даже преимущественно специфически правового характера. Это означает, что, помимо многочисленных организационно-технических протоколов, регламентов и стандартов, в Интернете применяются нормы, относящиеся к обычаям ("сетевым традициям"), корпоративным правилам, принципам общественного самоуправления и даже к этике ("сетевому этикету", netiquette). Указанному обстоятельству можно дать объяснение, связанное с историей возникновения и развития Интернета.

Как уже отмечалось в связи с обсуждением концепции Э.М. Мэйджор, на протяжении многих лет Интернет объединял сравнительно ограниченный круг пользователей из университетских исследовательских центров США. Между ними традиционно складывались отношения (разумеется, не только при пользовании Сетью), свойственные участникам научных дискуссий. Такие отношения характеризовались высокой степенью доверительности, уважением к мнению собеседника, определенными "правилами вежливости", а также использованием терминологии ("научного сленга"), хорошо известной участникам общения, но мало понятной "людям со стороны". По мере развития Интернета стихийно выработанные, часто нигде не зафиксированные правила "сетевого этикета" (netiquette) стали общепринятым стандартом поведения и для новых пользователей Сети. К настоящему времени, конечно, правила "сетевого этикета" можно найти в подробном изложении и с поясняющими комментариями. Но до сих пор невозможен даже разговор о методах их принудительного применения по отношению к нарушающим их пользователям Интернета. В лучшем случае на их нарушения другие пользователи не обратят внимания (или, наоборот, пошлют гневное замечание), в худшем (крайне редком) случае нарушитель будет частично лишен возможности продолжать общение с другими клиентами. Чтобы было более понятно, о чем идет речь, приведем следующий пример. Одной из сетевых услуг является так называемый список рассылки, позволяющий получать сообщения по электронной почте на определенные темы от любого пользователя Интернета, "подписавшегося" на соответствующий список. Существуют правила пользования списками, чаще всего представляющие собой наборы программных команд и алгоритмов, обеспечивающих доступ к информации. Так как эти правила носят чисто технический характер, то их несоблюдение ведет к тому, что неправильно набранная команда не будет исполнена и требуемая информация просто не будет получена. Наряду с техническими правилами пользования списками рассылки имеются и правила "этикета", сходные для всех списков. Правила "сетевого этикета" не во всем совпадают с нормами "обычного" этикета, которым пользуются, скажем, при обычной почтовой переписке. Например, нарушением "сетевого этикета" является составление сообщения с использованием только прописных букв. Это принято считать "плохими манерами", аналогом выражения грубости, оскорбительности. Есть и менее "экзотические" правила, например, запрет на рассылку сообщений, не имеющих отношения к установленной теме обсуждения, или отправку "писем по цепочке" (типа "перешлите этот текст десяти своим знакомым"). Нарушение правил "этикета" не влечет за собой отказа в доступе к передаваемой информации, но может привести к тому, что нарушителю будет сделано замечание в виде посылки сообщения, осуждающего его действия. Причем подобное сообщение может быть послано любым пользователем, считающим себя "оскорбленным", а их число может достигнуть сотен и даже тысяч! Наконец, нарушитель может быть исключен из списка рассылки, если решение об этом примет администратор списка. Однако исключение из списка рассылки не означает, что нарушитель не сможет вновь стать участником этого же списка (например, под иным именем и адресом), стать участником любого иного списка либо продолжать "хулиганские" действия, используя не список рассылки, а просто электронную почту. Если в действиях нарушителя "этикета" нет оснований признать их компьютерным преступлением (к примеру, попыткой взлома системы защиты сервера, с которого происходит рассылка сообщений по списку), то никаких иных, кроме вышеперечисленных, мер принуждения или наказания к нему применить нельзя. Тем не менее случаи "сетевого хулиганства" (к сожалению, исключая спам) сравнительно редки. Они широко обсуждались (и осуждались) в самой Сети. В целом же систему правил "сетевого этикета" правомерно охарактеризовать не только как несложную для понимания, запоминания и соблюдения, но и как достаточно эффективную для установления порядка обмена информацией в Интернете на некоммерческой основе.

Очевидно, именно тот факт, что большинство отношений, возникающих между пользователями Интернета, по-прежнему не носят коммерческого, возмездного характера, способствует поддержанию относительно высокой эффективности упомянутых норм и правил неюридического характера. При этом можно заметить, что осуществление пользователями в Сети определенных действий, часто предельно формализованных, алгоритмизированных, преимущественно все же направлено на возникновение тех или иных прав и обязанностей у них самих или у своих "собеседников". Чаще всего речь идет о способах получения информации, установлении порядка доступа к ней. Уже одно это подчеркивает существенные отличия действий пользователей Интернета, например, от обмена информацией по телефону. Развитие коммерческих отношений в Интернете, безусловно, потребует более детальной проработки правил, регулирующих отношения между пользователями Сети, сейчас носящих скорее (sui generis) квазиюридический характер. Именно таким образом можно "в качестве рабочей гипотезы" именовать совокупность нынешних правил поведения в Интернете. С одной стороны, они применяются в отсутствие какого-либо общесетевого органа централизованного контроля и принуждения. С другой стороны, они регулируют порядок совершения действий, которые при наличии характеристики возмездности однозначно принято считать имеющими юридическое значение. О нормативных правилах технического характера, которые регламентируют порядок объединения различных сетей, необходимые стандарты оборудования и программного обеспечения ("протоколы"), уже вкратце говорилось выше. Из прочих правил неюридического характера, имеющих отношение к Интернету, осталось остановиться на корпоративных и формулярных нормах.

Внутрикорпоративные нормы и правила приобретают важное значение в случае присоединения к Интернету через серверы, установленные в крупных научных центрах и промышленных компаниях. Университеты и корпорации, предоставляющие своим сотрудникам (учащимся) возможность доступа к Сети, вправе устанавливать любые правила и ограничения на вход в нее. Подобные ограничения могут носить как чисто количественный (например, временные лимиты на сеансы связи), так и качественный характер (например, порядок использования адресов электронной почты, содержащих доменное имя владельца сервера, или ограничения по передаче конфиденциальных сведений). Корпоративные политики (в установлении таких правил) достаточно разнообразны и еще ждут своего обобщения. Исключительно быстро распространяется в Интернете практика применения формулярных норм. Благодаря техническим возможностям так называемых средств гиперсвязи (гипертекста) любой пользователь Сети может в режиме реального времени сообщить требуемые сведения о себе и желательных для него условиях заключаемой в Сети сделки с применением форм (формуляров), заранее разработанных и размещенных в Сети его потенциальным контрагентом. Завершение ввода указанных сведений, сопровождаемое набором определенной команды или номера кредитной карточки, означает, что сделка заключена. Наиболее близкая аналогия может быть проведена в отношении заказов товаров по телефону или по факсу, когда покупатель фактом устного или письменного сообщения-заказа акцептует оферту продавца на содержащихся в ней и не подлежащих изменению условиях. Однако в Интернете круг возможных сделок несоизмеримо более широк. В последнее время применяются даже не просто формулярные контракты "присоединения", в которых одна сторона, по сути, соглашается с условиями, заранее сообщенными ей второй стороной, но и "формуляры для третьих лиц" (что носит несколько экзотичное название "продажа сетевых магазинов"). Разработано большое количество контрактов со стандартными условиями, которые предлагаются для применения в сетевом режиме. Их заполнение производится либо обеими сторонами одновременно, либо одной из сторон за себя и по поручению другой стороны — за нее. По окончании сеанса интерактивного обмена договор считается согласованным (заключенным), а фирма — разработчик формулярного контракта получает плату за консультационные услуги (это является одним из стандартных условий). Опять-таки применение формулярных договоров и стандартных условий до сих пор не вызывало больших споров из-за нарушения их условий или ненадлежащего выполнения (неисполнения) одной из сторон. Как правило, такие договоры имеют срочный характер с небольшими сроками исполнения, не связаны с движением значительных денежных сумм и, несмотря на кажущуюся сложность их содержания (это вопрос уже юридической техники), относятся к сравнительно простым правоотношениям. Вряд ли такие формулярные контракты когда-нибудь смогут считаться "полноправным" источником правовых норм, но в настоящее время их применение к соответствующим отношениям достаточно эффективно. Фактически речь идет уже об интеграции интернет-технологий в бизнес-процессы, включая процедуры электронных закупок (торгов, конкурсов).

Итак, отношения между участниками сетевого общения в Интернете, в том числе и по поводу действий, имеющих юридическое значение, регулируются неструктурированным массивом нормативных и иных правил, которые не были установлены в порядке, характерном для принятия правовых актов, и которые не могут быть принудительно исполнены с использованием возможностей публичной власти. Тем не менее недостаток собственно правовых методов регулирования не повлиял отрицательно на стремительное развитие Сети в последние годы. Этот феномен еще будет предметом самого внимательного изучения. В ближайшем же будущем развитие в Сети отношений, связанных с куплей-продажей товаров и услуг, и им подобных, безусловно, потребует разработки и применения чисто юридических способов регулирования отношений, защиты интересов пользователей Сети (потребителей), пресечения возможности злоупотреблений и правонарушений. Что касается уже имеющихся нормативных правовых актов, так или иначе затрагивающих отношения по поводу Интернета, то их можно охарактеризовать следующим образом.

Во-первых, ни в одной из стран мира нет всеобъемлющего (кодифицированного) законодательства по Интернету. Существующие нормативные (подзаконные) акты регулируют какие-либо частные аспекты функционирования Сети (деятельность операторов доступа, распределение адресного пространства, борьба со спамом и т. п.).

Во-вторых, нормы, которые можно было бы применить к отношениям по поводу Интернета, "разбросаны" по законодательным актам иных отраслей права, включая законы об интеллектуальной и промышленной собственности, а также нормативный массив, условно именуемый "телекоммуникационным правом".

В-третьих, имеет место множественность источников правовых норм, содержащихся в международно-правовых договорах, национальных законах, актах органов исполнительной власти, судебных решениях (прецедентах).

Заведомое несовершенство нормативных актов обусловливает неэффективность их применения. В качестве примера можно привести Закон США о соблюдении пристойности в средствах связи (Communications Decency Act) от 1 февраля 1996 г. Закон защищает (точнее, делает попытку защитить) подростков в возрасте до 18 лет от сетевой информации, содержащей "прямые угрозы", а также от информации, "нарушающей приличия". В качестве санкций Закон предусматривает различные уголовные наказания за размещение в компьютерных сетях и иных средствах связи такого рода информации и изображений, если к ним обеспечивается неограниченный доступ. Сразу после принятия Закона Конгрессом появились истцы, отстаивающие его несоответствие Конституции. Их заинтересованность была обусловлена коммерческим спросом, которым пользовалась "непристойная" информация. Любопытно, однако, что и в правовых кругах сложилась оппозиция официальной доктрине. Юристы прямо заявляли, что поскольку сила Интернета заключается в хаосе, постольку сила свободы зависит от хаоса и какофонии, которые защищает Первая поправка143. В результате Закон просуществовал менее полутора лет и 26 июня 1997 г. решением Верховного Суда США был признан неконституционным. Примерно такой же невысокий эффект правоприменения имел закон с амбициозным названием "Об авторском праве в эпоху цифрового тысячелетия (Digital Millenium Copyright Act)".

Помимо нарушения права на свободу слова и печати, защищаемого Первой поправкой, существуют, несомненно, и другие причины, по которым применение в отношении Интернета запрещающих норм наталкивается на жесткое сопротивление. Действительно, тогда, когда существуют средства эффективного контроля (фильтрации) информации непосредственно с компьютера, подключенного к Сети, т. е. со стороны пользователя, желание установить подобный контроль со стороны властей вызывает определенные подозрения. И когда власти все чаще начинают говорить о так называемой проблеме какофонии (cacophony problem) и о необходимости защитить пользователя от избытка информации (в первую очередь спама), у стороннего наблюдателя все более возникает вопрос об истинной подоплеке подобных заявлений. Без сомнения, переход средств контроля от государства к его отдельным гражданам ослабляет позиции государства, а именно этого больше всего боятся и не хотят допустить официальные власти в некоторых странах. Вывод напрашивается сам собой: Интернет защищает индивида от воздействия однонаправленной идеологии. Не государство регулирует, что именно может (и должен) узнать индивид, а индивид сам выбирает то, что, по его мнению, достойно внимания.

Следует напомнить также, что на сегодняшний день хорошо известны способы обхода установленных запретов — достаточно разместить "нежелательную" информацию на сервере не в США, а, к примеру, на Багамских островах или иной территории вне сферы уголовной юрисдикции США. В связи с вышесказанным упомянем и еще одну проблему: до сих пор практически отсутствует регулирование отношений по поводу Интернета на международном (межгосударственном) уровне.

Вопрос о регулировании Интернета в национальном масштабе оказался особенно болезненным для Германии, страны, власти и общественность которой буквально одержимы идеей установления в Сети жесткого государственного контроля144. Примером в данном случае может служить скандальное дело "Бавария против CompuServe-Germany". В ноябре — декабре 1995 г. Феликсу Зомму, главе филиала американской корпорации CompuServe в Германии, было предъявлено обвинение — следствием были обнаружены около 300 "новостных групп", в которых размещалась информация порнографического характера. Управление CompuServe приняло соответствующие меры. Новостные группы с детской порнографией были полностью заблокированы. С тех групп, которые содержали "мягкую" порнографию, блокировка была снята, после того как их членов снабдили программным обеспечением для защиты детей, что позволило родителям самим блокировать нежелательную информацию. Не прошло, однако, и нескольких месяцев, как органы расследования обнаружили на новостных серверах CompuServe индивидуальные публикации с жестким порнографическим содержанием. В мае 1998 г. Муниципальный суд г. Мюнхена приговорил Феликса Зомма к пробации (виду условного заключения) на два года и присудил ему штраф в размере 100 000 марок за распространение порнографических материалов. Но уже в ноябре 1999 г. решением апелляционной инстанции — Земельного суда — был вынесен оправдательный приговор. Меры, которые предпринял бывший управляющий директор CompuServe ГмбХ, были признаны достаточными (т. е. он сделал все от него зависящее) и, следовательно, исключающими какую-либо ответственность.

Дело "Бавария против CompuServe" получило широкий резонанс, поскольку принятый оправдательный приговор поневоле сыграл роль ключевого прецедента для будущих решений, касающихся сетевой экономики. Задача, которая была поставлена перед судьями, выглядела крайне простой — до какой степени компания, предоставляющая доступ к Сети, должна нести ответственность за материал, который не только ей не принадлежит, но который она даже не в силах контролировать? Ходили упорные слухи, что на мнение судей повлияла предвыборная кампания, которая велась в то время в Баварии, но в действительности на карту была поставлена определенная идеология — настоятельная потребность упрочить позиции любого национального государства в рамках глобальной Сети. Невольным заложником происходивших дебатов оказался Феликс Зомм, когда ему вменили в обязанность тщательно отфильтровывать материалы незаконного содержания, поступающие из США и достигающие пользователей в ФРГ.

Необходимость ограничения ответственности провайдеров — точка зрения, которую разделяют сегодня большинство юристов и которая постепенно находит свое закрепление в национальном и международном праве. На международном уровне данный вопрос регулируется двумя директивами Европейского союза — Директивой о некоторых правовых аспектах оказания услуг в информационном обществе, в частности электронной торговли на внутреннем рынке (Директива об электронной торговле), принятой 8 июня 2000 г., и Директивой о гармонизации некоторых аспектов авторского права и смежных прав в информационном обществе, принятой 22 мая 2001 г. (Директива об информационном обществе).

В п.27 вводных замечаний Директива об информационном обществе разъясняет, что предоставление технических возможностей для публичного распространения не считается распространением, осуществляемым собственно провайдером, так что провайдер не несет ответственности за нарушения права на публичное исполнение, если он просто предоставляет технические средства. Характеризуя общую "идеологию" данной Директивы, немецкий юрист М. Стефанбломе выделяет следующую позицию: "В мире хранения электронных данных работа с ними всегда означает их копирование как техническую необходимость, даже при простом выводе произведения на экран. Вот почему Директива исключает временные копии, создаваемые в ходе технического процесса и не имеющие самостоятельного экономического значения, поскольку конечной целью этого процесса является передача или правомерное использование"145. Что касается Директивы об электронной торговле, то мы назовем лишь определяемые данным документом условия освобождения от ответственности. Согласно ст.12, простой канал связи не подлежит юридической ответственности, если он "(а) не инициирует передачу, (b) не выбирает получателя передачи и (с) не выбирает или не видоизменяет информацию, содержащуюся в передаче"146. Смысл приведенных условий заключается в гарантии того, что провайдер исполняет чисто техническую функцию и не имеет ничего общего с доставляемым содержанием, контентом.

Противникам правового регулирования Интернета, однако, еще рано праздновать победу. Собственно, чем больше опыт неудач, накопленный в связи с попыткой подчинить виртуальное пространство правовым нормам, тем более очевидными становятся специфические свойства среды и объектов, которым нам так хочется навязать собственный порядок.

Во-первых, необходима международная кооперация (в том числе и в вопросе гармонизации действующих норм). Если учитывать дело с Феликсом Зоммом, то это в первую очередь касается уголовного судопроизводства. Никакой альтернативы международному сотрудничеству в этой сфере до сих пор не найдено.

Во-вторых, необходимо установить сотрудничество между исполнительной властью и технологическим руководством Интернета (сообществом провайдеров) вплоть до предоставления последним полномочий, выходящих за пределы охраны конфиденциальности передаваемых данных.

В-третьих, ответственность должна измеряться с учетом превентивных мер, ответственности второго порядка, которая возлагается уже непосредственно на пользователей. В их руках находится как элементарное "просвещение" молодежи, так и использование целевых программ-блокировок, предоставляемых провайдерами.

Приведенные примеры подтверждают, что очень скоро силовое воздействие, исходящее "извне", со стороны национальных властей, окажется, мягко говоря, недостаточным, неэффективным и возникнет настоятельная потребность во взаимодействии на многосторонней основе, включая негосударственные секторы экономики и науки.

В отношении Интернета наиболее перспективным зарубежным юристам видятся такие модели регулирования, при которых межправительственная (публично-правовая) структура составляет лишь общий каркас, в то время как основную часть "работы" в области нормотворчества, судопроизводства, принуждения, а также, разумеется, в области принятия технических решений берет на себя частный сектор. Генри Г. Перритт вводит понятие матрицы для гибридного регулирования (matrix for hybrid regulation), суть которого заключается в том, что публичное право устанавливает только пределы для частного правопорядка147.

В качестве примера подобной "гибридной" схемы автор приводит "Принципы тихой гавани для неприкосновенности частной жизни" (Safe Harbor Privacy Principles) — соглашение, заключенное между США и ЕС в 1999 г.148 Статус "тихой гавани" получали компании, отвечающие следующим требованиям: (1) присоединение к какой-либо программе по защите неприкосновенности частной жизни, проводимой в частном секторе, либо (2) подчинение деятельности компании статутному, регулятивному или административному законодательству США, предоставляющему эффективную защиту персональных данных, либо, наконец, (3) прямое включение принципов "тихой гавани" в условия заключаемых контрактов. В рассмотренном случае публичные власти определяют только базовые параметры регулятивных требований и обеспечивают применение принудительных санкций. В то же время степень свободы, предоставляемая компаниям в соответствии с Соглашением, намного шире по сравнению с традиционными нормами, единственным источником которых служит государство. Другим примером может служить интернет-корпорация по распределению доменных имен и адресов (ICANN), которая является некоммерческой негосударственной организацией и в то же время осуществляет квазирегулятивные полномочия149.

А теперь обратимся к некоторым из проблем практики существования Интернета, требующих "вмешательства" со стороны юристов, т. е. тех проблем, оптимальным решением для которых является именно правовое регулирование. Начнем с терминологии, единообразие и адекватность которой составляет то минимальное требование, от которого зависит эффективность любого правового механизма.

Как всегда, чтобы избежать перевода содержательной дискуссии в область схоластических споров о словах, а не о понятиях, которые они выражают, следовало бы договориться о единообразной терминологии. Появление и развитие Интернета вызвало к жизни многочисленные понятия и термины, прежде неизвестные или употреблявшиеся в иных значениях. Пока что основным языком общения в Сети является английский, но "лингвистическая карта" Интернета постоянно расцвечивается новыми красками. Конечно, пользователям Сети намного удобнее общаться на родном языке, прибегая к помощи английского лишь тогда, когда необходимо объясниться с собеседниками-иностранцами. Однако практически вся документация по Интернету, включая и технические, и "этикетные" правила, составлена на английском и требует адекватного понимания и единообразного толкования всеми пользователями Сети. Некоторые понятия оказались совершенно новыми и для английской терминологии (доменное имя, "цифровая наличность", "начальная страница", гипертекст и т. д.). Их нелегко корректно переводить на другие языки, особенно если говорить о самом популярном приложении Интернета — информационной Сети, чье название дословно переводится с английского как "Всемирная паутина" (World Wide Web).

Теперь взглянем на проблему терминологии уже на примере "русскоязычного" Интернета. Вносившиеся на рассмотрение Государственной Думы законопроекты относились к различным аспектам сетевой деятельности, однако можно выделить несколько характерных для каждого из них особенностей. Как это ни покажется невероятным, проекты законов избегали употребления самого понятия "Интернет"! Это можно объяснить как общим "недоверием", проявлявшимся представителями государственных органов к такому малопонятному для них явлению, как глобальная информационная сеть, так и затруднениями, с которыми авторы проектов столкнулись при попытке дать юридическое определение этому понятию. В самом деле, если "игнорировать" само понятие "сеть Интернет", то предмет регулирования, например, законопроектов об электронной торговле просто "повисает в воздухе". Из текста проекта совершенно неясно, каким же образом производится обмен электронными документами (к которому фактически и сводится, по мнению авторов одного из законопроектов, вся электронная торговля) — путем обмена дискетками с информацией, рассылкой сообщений по факсу или каким-либо иным образом. Ссылки на некие "информационные системы" только запутывают ситуацию, поскольку внятного определения таких систем опять-таки не дается (а то, что есть, прямо противоречит действующему Закону об информации). При этом электронная торговля определяется как заключение сделок путем обмена электронными документами, а электронный документ — как информация, формируемая в связи с совершением сделок в сфере электронной торговли. Замкнутый круг.

С определениями понятий, применяющихся в законопроектах, вообще получалась странная ситуация. С одной стороны, очевидно, что для такого нового явления, как "сетевые правоотношения", должна быть разработана система применимых понятий и их определений, адекватная специфике объекта регулирования. Но поскольку из-за различных соображений сам объект регулирования практически нигде прямо не назывался и не определялся (в лучшем случае говорилось о глобальных компьютерных сетях вообще, без необходимой в таких случаях юридической детализации), то и вводимые законопроектами определения терминов характеризовались неоднозначностью и "размытостью". А ведь это далеко не праздный вопрос — от того, насколько точно определен объем и содержание понятия, насколько удачно выбрана соответствующая содержанию понятия его "юридическая форма" (легальное определение), в значительной степени зависит эффективность применения законодательного акта. Нельзя забывать и о том, что в развитие норм закона, как правило, принимаются многочисленные разъясняющие, дополняющие и уточняющие их подзаконные акты (постановления, инструкции, приказы). Разнобой же в применяемых ими базовых понятиях просто недопустим.

В результате очень многие из вводимых терминов или (в лучшем случае) просто тавтологичны (например, "участник электронной торговли" = лицо, осуществляющее электронную торговлю), или прямо противоречат терминологии уже сложившихся отраслей российского права (например, законодательству о защите прав потребителей). Совершенно по-разному, в противоречии как между собой, так и с действующими федеральными законами, в законопроектах определяются понятия информационная система, информационный посредник, клиент, электронный документ и др. Появляются все новые поправки и к уже действующим законам и кодексам: Например, вместо явного упоминания Интернета Налоговый кодекс (и законодательные акты о бухгалтерском учете) упоминает о пересылке документов в электронной форме "по телекоммуникационным сетям связи" (!): Итак, корпуса легальных определений понятий, применяемых в Интернете (тезауруса), пока что нет. Безусловно, их выработка необходима с целью избежания неоднозначности толкования нормативных актов, в которых они будут применены. Обойтись же без специфических для Интернета терминов в текстах таких актов, очевидно, не удастся.

Особое место в правовом регулировании "сетевых" отношений занимают коллизионные вопросы. Глобальный характер Интернета создает значительные проблемы в определении того, какие правоприменительные органы должны рассматривать споры по связанным с Сетью правоотношениям и какое право подлежит применению. Приведем несколько несложных (и достаточно типичных) примеров. Применительно к гражданско-правовым отношениям — вполне реальна покупка по Сети определенного товара, скажем, электронной версии каталога деталей самолета. Такого рода информация требуется французской авиакомпании. Продавцом выступает фирма, инкорпорированная в американском штате Невада и использующая сервер, физически находящийся в Англии и принадлежащий британскому провайдеру. Расчеты производятся через Сеть в эквивалентной американским долларам безналичной форме "электронных наличных", процессинговый центр которых (виртуальный банк) расположен в Австралии и обслуживает, в частности, указанный английский сервер. Сделка заключается в формулярной форме, предложенной фирмой-продавцом. Ссылки на применимое право по какой-либо причине в формулярном контракте нет. Срок исполнения контракта — немедленно по окончании зачисления денежных средств на счет продавца (обычно максимум несколько часов). Способ исполнения — предоставление покупателю пароля доступа к базе данных, содержащей искомую информацию. Даже небольшое нарушение обязательств любой из сторон в данном случае способно привести к возникновению достаточно непростых вопросов о подведомственности и подсудности спора, о применении коллизионных норм и собственно материального права. Что при этом считать местом совершением акта (или местом осуществления деятельности)? С каким законом может быть наиболее тесно связано правоотношение? Кто должен выступать в качестве надлежащего ответчика? Правоохранительные органы какого государства должны содействовать принудительному исполнению судебного решения, если оно все-таки вынесено?

Применительно к уголовному (и административному) праву, обсуждалась ситуация с законом канадской провинции Британская Колумбия, запрещающим жителям провинции размещать в средствах связи и массовой информации объявления любого рода о желании взять приемного ребенка. Распространяется ли юрисдикция указанной провинции на размещение таких объявлений в Интернете через серверы, расположенные в других провинциях Канады или других странах мира? При этом статутное и прецедентное право других провинций подобных запретов не содержит, а объявления об усыновлении все же далеки от явной "непристойности", которую был призван пресекать, скажем, вышеупомянутый Закон США "О соблюдении пристойности в средствах связи". Основная проблема заключается в том, что Интернет, не имея территориальных границ своего распространения, позволяет любому жителю провинции получить доступ к информации, распространение которой каким-либо иным способом прямо запрещается.

В августе 1999 г. в США был принят законопроект, позволяющий главе юридического ведомства любого штата (attorney generals) преследовать нарушителей установленных ограничений на продажу алкоголя независимо от территории. Интернет в законопроекте даже не упомянут, однако предметом регулирования является межгосударственная торговля алкоголем, поэтому иски стали появляться также и в отношении сетевой торговли. Представим теперь, что дистрибьютор алкогольной продукции в Японии подвергается преследованиям за незаконную торговлю в США. Правомерно ли со стороны американских властей возбудить дело против оптового продавца алкоголя только на том основании, что он разместил в Интернете домашнюю страничку, которая для того и была создана, чтобы быть доступной людям (потенциальным покупателям) со всего мира?

Пока что ясных ответов на все эти вопросы нет, хотя определенные подходы к их решению просматриваются. В реальности тематизируемые коллизионным правом проблемные ситуации весьма разнообразны и не сводятся лишь к разработке правил применения иностранного законодательства. Коллизии возникают между нормами как национальных правовых систем, так и субъектов федеративных государств; между актами разного уровня (законы, министерские инструкции); между органами различных ветвей власти; между нормами, принятыми по одному и тому же вопросу в разное время, и т. д.

Хотя коллизионное право (conflict of laws) является всего лишь другим наименованием для международного частного права (МЧП), его нормы отражают публично-правовые ограничения, налагаемые на государственный суверенитет150. Основанием подобных ограничений служит осознание того, что когда суверенитет переступает собственные национальные границы, он тем самым посягает на прерогативы другого суверенитета. Коллизионные нормы в связи с этим должны рассматриваться как взаимное признание прав и обычаев различных суверенных государств, как направленные на защиту основных атрибутов суверенной власти каждого. Джойл П. Трэчтман отстаивает точку зрения, согласно которой лучшим решением коллизионной ситуации (коллизии правовых норм) является переговорный процесс и заключительное соглашение на межправительственном уровне. Иными словами, механизмы международного права являются в данном случае оптимальным средством для изменения нормативного содержания международного частного права151.

Напомним, что традиционные принципы и правила, касающиеся юрисдикции, непосредственно зависят от географической локализации юридически значимых событий (юридических фактов). И уже в силу одного этого факта установление юрисдикции в Интернете наталкивается на неразрешимые, по крайней мере при первом подходе, проблемы. "Киберпространство коренным образом подрывает отношения, существующие между значимыми с правовой точки зрения (онлайновыми) феноменами и их физическим местоположением. Развитие глобальной компьютерной сети разрушает связь между географическим положением и: (1) властью локального правительства по установлению контроля над он-лайн поведением; (2) влиянием онлайнового поведения на индивидов или вещи; (3) законностью усилий суверенной власти по регулированию глобальных феноменов; а также (4) способностью физического местоположения определять, какие именно нормы следует применять. Сеть, таким образом, полностью ниспровергает систему нормотворчества, основанную на границах между физическими пространствами, по крайней мере в отношении требования, касающегося управления киберпространством посредством территориально сконструированных норм"152.

Интернет бросает вызов всем трем известным формам юрисдикции153, поскольку встает трудноразрешимая проблема с локализацией юридически значимого поведения. Решает проблему или по крайней мере снимает ее остроту все то же саморегулирование, поскольку его использование в большинстве случаев не требует локализации (т. е. установления географического местонахождения). К примеру, если частная группа принимает кодекс правильного поведения, то такое соглашение следует рассматривать как правоустанавливающий (предписывающий) акт. При условии, что членство в такой группе является транснациональным, облеченный в форму предписания, такой акт также носит международный характер. Что касается судебной юрисдикции, то процедура частного разрешения споров также обыкновенно выходит за границы какого-либо одного государства. Показательным примером решения проблем, связанных с судебной юрисдикцией, является система Международного коммерческого арбитража (ICA). Более того, частное разрешение споров не ограничивается арбитражем. Появились новые модели разрешения споров — такие как механизмы возврата платежа по кредитным карточкам (credit card chargeback) или условные платежи и "черный список" сомнительных продавцов, которые предлагает, к примеру, американская сеть интернет-магазинов EBay154. Широкую известность получила и "Единая политика рассмотрения споров по доменным именам" (UDRP), достаточно широко применяющаяся на практике.

Однако если мы обратимся к юрисдикции правоприменения, то ситуация осложняется. Как справедливо замечает Генри Г. Перритт, "саморегулирование действует в той степени, в которой ему позволяет действовать государство"155. Иными словами, схемы саморегулирования должны быть связаны с публичным правом: только тогда, когда такая связь существует, существует возможность обеспечить реальную защиту участников частных споров, которые в случае необходимости вправе рассчитывать на государственный аппарат принуждения.

Подведем итоги. Решение коллизионных вопросов юрисдикции в Интернете видится, во-первых, в последовательной унификации правовых норм (универсальные международные соглашения, модельные и единообразные законы в межгосударственных объединениях типа Европейского союза и т. д.). В настоящее время процесс этот развивается достаточно активно как в рамках специализированных учреждений ООН и ЕС, так и в неправительственных организациях международного "сетевого сообщества". Во-вторых, требуется разработка новых видов коллизионных привязок, указывающих на право страны, подлежащее применению к данному отношению. В частности, существуют привязки к "месту совершения" правонарушения или к "закону суда", разрешающего спор. Обычным условием внешнеторговых контрактов является применение законодательства страны продавца. В Интернете коллизионные привязки могут, например, основываться на том, где физически находится (или зарегистрирован) сервер лица, оказывающего услугу, или зарегистрирован (платит налоги) оператор услуг доступа к Сети. Не следует также пренебрегать фактором более общего характера — развитие "сетевых" коммуникаций дает дополнительный импульс процессу гармонизации, сближения национальных правовых систем, хотя бы в части, призванной регулировать отношения в самой Сети.

Ю.А. Тихомиров, российский специалист в области коллизионного права, полагает, что "можно вести речь о новой роли международного права, которое ныне выступает как своего рода общий знаменатель для сравнения и оценки национальных законодательств"156. Иными словами, если до настоящего времени рутинная работа компаративиста заключалась в поиске и подборке национальных норм, пригодных для разрешения спорных вопросов, то включение общепризнанных принципов и норм международного права (а также ратифицированных договоров) в структуру внутреннего права существенно облегчает решение конкретных коллизий.

Есть сложности и в вопросе идентификации "сетевых субъектов", в отношении которой необходим дифференцированный подход. Возможность анонимности сетевой деятельности рассматривается многими как нечто положительное, прогрессивное. Однако во избежание совершения противоправных действий необходимо четко разграничивать случаи, когда работа в Интернете под псевдонимом (или анонимно) допускается без ограничений, а когда должна быть прямо запрещена. Скажем, при использовании сетевых сервисов ICQ или иных аналогичных программ сетевого пейджинга номера (идентификаторы) абонентов не имеют каких-либо признаков, позволяющих определить, из какой страны и кем отправлено сообщение. (Ведь и в "обычном", несетевом пейджинге отправитель сообщения мог назвать себя как угодно, а его адресат определялся лишь по абонентскому номеру и, разумеется, по телефону или адресу электронной почты пейджинговой компании.) Здесь нет никаких причин требовать однозначной идентификации участников информационного обмена. В других же случаях, например, подпадающих под действие законов о защите прав потребителей или при расследовании правонарушений, выявление истинного автора (отправителя, источника) информации является необходимым. Вряд ли будет разумно вводить ограничения на свободу присвоения или выбора сетевых адресов. Однако закрепить порядок, при котором достоверная информация об операторе сетевых услуг или продавце электронного магазина должна быть заранее опубликована или предоставлена по мотивированному требованию судебных органов, целесообразно.

Весьма близко к проблеме выявления надлежащей стороны в обязательстве примыкает вопрос об идентификации контрагента (сетевого продавца) при заключении сетевых сделок. Дело в том, что при выходе на потенциального контрагента в Интернете чаще всего используются сетевые начальные страницы (homepage), соединенные между собой так называемыми гипертекстовыми ссылками, облегчающими поиск нужной информации, товара или услуги. Однако владелец "начальной страницы", или, точнее, сайта (site), на котором она размещена, не обязательно совпадает в одном лице с ее администратором (тем, кто реально занимается обработкой данных на сайте и обеспечением его размещения в Сети). Подчас с помощью "начальной страницы" производится только выход на совершенно иной сервер, где запрошенная услуга может быть реально оказана. Наконец, чаще всего владельцы сайтов не являются владельцами или администраторами серверов, на которых размещаются их сайты и доменные имена которых являются частью сетевых адресов таких сайтов. В результате бывают случаи, когда пользователь Сети, обратившийся за оказанием какой-либо услуги на определенный сервер (сайт), достоверно не информируется о полномочиях лица, который осуществляет с ним обмен информацией в режиме реального времени. Кстати говоря, такой обмен может производиться и не человеком, а компьютерной программой (роботом). Вследствие этого заключенную сделку в принципе можно оспаривать по основаниям ultra vires. Для предотвращения таких ситуаций целесообразно было бы создать механизм достоверной идентификации субъекта предлагаемого правоотношения (надлежащей стороны обязательства), при котором ответственность за достоверность возлагалась бы на лицо, предлагающее сетевую услугу. Это затрагивает исключительно важную тему технологических средств такой идентификации, в России сводимой обычно лишь к проблеме использования электронной цифровой подписи. За рубежом, однако, электронная цифровая подпись (digital signature) является лишь одним из возможных способов идентификации (применяются и различные аппаратные средства, и биометрические методы, и многое другое). Схожие проблемы возникают при определении полномочий собеседника, с которым производится обмен сообщениями по электронной почте. Как уже отмечалось выше, корпоративные правила доступа сотрудников к электронной почте могут значительно различаться, и по крайней мере в будущем была бы желательна унификация (правовая регламентация) их наиболее существенных положений. В частности, высказывались предложения регламентировать порядок присвоения электронных адресов гражданам, с тем чтобы из самого сетевого адреса (совокупности имени пользователя и названия его провайдера) можно было практически однозначно идентифицировать каждого пользователя157.

Заслуживает упоминания еще один немаловажный аспект специфики правоотношений, возникающих по поводу Интернета, — вопрос доказывания фактов, имеющих юридическое значение. Производимые пользователями Сети операции по вводу данных, их перезаписи, копированию и обработке, в принципе подобны составлению письменных документов и их рассылке. Однако в отличие от письменных документов на бумажном носителе, информация, циркулирующая в Сети, не может быть так же легко предъявлена для считывания и изучения. По крайней мере, требуется специальное оборудование (компьютер), чтобы указанную информацию получить из Сети для непосредственного восприятия и осмысления. Вопрос о признании доказательной силы (в качестве письменных доказательств) документов на магнитных и аналогичных носителях неоднозначно решается в разных правовых системах. Развитие Интернета пока только усложняет решение о допущении циркулирующей в Сети информации в качестве доказательств, хотя и делает этот вопрос чрезвычайно актуальным.

Так, вопрос о применении правовой нормы к факту размещения в Интернете определенной информации тесно связан с проблемой фиксации юридических событий (фактов) с целью придания доказательственной силы соответствующей информации (например, компромату на политических и иных известных деятелей, случаям плагиата, воровства объектов авторского права; хакерским и спамерским атакам; условиям так называемых публичных оферт, появляющимся на сайтах электронных магазинов). Как доказать, что в указанном промежутке времени (обычно между моментом появления на сайте и моментом исчезновения) по определенному адресу была размещена определенная информация? На что должен ссылаться пользователь Интернета, потерпевший убытки вследствие ненадлежащего исполнения обязательств фирмой — производителем сетевых услуг, если договор с ней был заключен в виде обмена информацией через сайт этой фирмы? Как доказываются условия заключенной сделки (хотя бы намерения сторон), если фирма может в любой момент изменить условия формулярного контракта? (Ведь текст формулярного контракта — как и любого иного документа! — на момент подачи иска может отличаться от текста, предлагавшегося на момент заключения договора, а устаревшая информация, как правило, из Сети устраняется.)

Решение можно найти как традиционными способами, соответствующими "несетевым" методам регулирования, так и нетрадиционными, не используемыми пока в действующем законодательстве. Что касается традиционных способов, то наиболее очевидными из них являются проведение следственных экспериментов в рамках уголовного расследования, с привлечением свидетельских показаний или заключений экспертов и т. п. С другой стороны, можно, скажем, принять требование фиксировать производимые в Сети действия в какой-либо материальной форме, чтобы потом предъявить зафиксированную таким образом последовательность действий для изучения (неважно, в виде распечатки на бумаге или файла на магнитном диске). Однако это с неизбежностью наталкивается на сложность, заключающуюся в сравнительно более легкой возможности совершить подделку электронного документа, внести изменения в него "задним числом", что не составит труда для квалифицированного программиста. Как раз в этих целях было бы уместно применение электронных цифровых подписей. "Доказательственное значение электронной подписи состоит в установлении тождества автора документа с лицом, которое является субъектом соответствующих правовых отношений. При этом доказательственное значение электронной подписи является также предпосылкой отнесения электронного документа к письменному, т. е. отвечающему требованиям письменной формы"158. Что касается сопоставления электронного документа с документом на бумажном носителе, то для России оно остается до сих пор актуальным, поскольку, как показывает российская судебная практика, электронные документы не имеют такой доказательственной силы, которая придается письменным документам (которые признаются фактически "бесспорными", а их содержание предполагается достоверным)159. Что же касается принятого еще в 2001 г. Федерального закона об электронной цифровой подписи, то его практическое применение затягивается по причинам, которые более подробно будут изложены ниже.

К числу нетрадиционных методов можно отнести, в частности, введение так называемой метки времени в файлы, скачиваемые с интернет-сайтов; различные формы удостоверения событий и фактов "сетевыми" нотариусами (соответствующие услуги предлагаются уже и в российском Интернете); наконец, перенос рассмотрения спорных вопросов в специализированные несудебные учреждения (третейские суды, примирительные комиссии), самостоятельно обеспечивающие доказательства по делу. К технологическим мерам, в частности, можно отнести и программные средства, встраиваемые в пользовательские продукты, — так, корпорация Microsoft с 2003 г. использует технологию "цифрового управления правами" (digital rights management), позволяющую любому пользователю заранее определять статус и порядок доступа к создаваемому им документу (точнее говоря, компьютерному файлу).

Помимо чисто текстовой информации в Сети циркулирует информация в графической, аудио- и визуальной форме. Такая информация (например, в виде "непристойных" изображений) также может стать предметом изучения при решении спорных юридических вопросов, уже в качестве не только письменных, но и вещественных доказательств. Даже свидетельские показания по поводу действий, совершаемых пользователями Интернета, могут основываться не на том, что свидетель лично видел или слышал, а на том, что он получал или рассылал в виде сообщений электронной почты, получал доступ к такой информации на различных сайтах и т. д. Очевидно, подобные вопросы будут иметь тесную связь с уголовно-правовым преследованием нарушений в сфере компьютерной деятельности и способны радикально дополнить и расширить подходы к принятию и изучению доказательств как в уголовном, так и в гражданском процессе.

Процедуры получения и обеспечения сохранности доказательств стали одним главных вопросов, затронутых в "Конвенции по киберпреступности", одобренной Европейским советом 19 сентября 1999 г. и вступившей в силу (после ее ратификации необходимым числом государств, включая государства — члены ЕС) в 2001 г.160 Приведем в качестве примера несколько, по нашему мнению, действенных норм, введенных Конвенцией. Статья 16 Конвенции предусматривает, в частности, обязанность сохранять компьютерные данные, включая потоки данных (traffic data), в особенности если существуют основания предполагать, что такие данные могут быть потеряны или изменены. Далее, в ст.17, следует уточнение относительно объема "трафика", который должен быть достаточным для идентификации провайдера услуг и пути передачи данных. В ст.18 содержится требование к государствам, подписавшим Конвенцию, создать соответствующие правовые механизмы для истребования не только информации, находящейся в собственности лица или под его контролем, но также информации о пользователях ("подписчиках", subscribers), т. е. о третьих лицах, которым предоставляется только доступ для использования сетевого пространства. При этом информация о пользователе относится вовсе не к содержанию предоставленных такому пользователю данных, а включает любую информацию, с помощью которой возможно определить почтовый (физический) адрес, телефон, код доступа и прочие сведения, ставшие доступными провайдеру при заключении договора на оказание услуг.

Новые объекты "сетевой собственности"

Приведенный выше анализ некоторых теоретических проблем "интернет-права" подводит нас к рассмотрению еще более интересной проблематики — к вопросу о новых объектах правового регулирования. Эта проблема имеет и большое практическое значение, поскольку в связи с развитием Сети в гражданский (хозяйственный) оборот вводятся совершенно новые, прежде неизвестные в законодательстве объекты, при этом объемы соответствующих сделок составляют уже десятки и сотни миллионов долларов.

Указанный вопрос, в действительности, еще не получил своего теоретического и законодательного решения. Огромное число всевозможных социальных связей, общественных отношений, как уже отмечалось, вообще не нуждается в каком-либо правовом регулировании, и лишь когда степень их развития в экономическом отношении достигнет определенного уровня, возникает необходимость установления неких прежде неизвестных письменных правил (правовых норм), чье соблюдение обеспечивается государственным принуждением. Например, многие годы (и даже столетия!) мало кто задумывался о защите такого объекта интеллектуальной собственности, как "наименование мест происхождения товара". Однако как только прогресс средств транспорта и способов переработки продуктов обеспечил практически неограниченные возможности для доставки и хранения продуктов питания, производители шампанского и коньяка почувствовали, что их доходы могут сократиться вследствие продажи третьими лицами сходных спиртных напитков, приготовленных по той же технологии, но происходящих из других местностей и даже стран. Следствием такой озабоченности стало, в частности, появление "Советского игристого" и "Армянского бренди", а в терминах законодательства — установление режима охраны исключительных прав на наименования мест происхождения товара. Так (или примерно так) появился новый объект интеллектуальной собственности.

Появление и развитие Интернета в последнее десятилетие неразрывно связано с вовлечением операторов и пользователей Сети в хозяйственный оборот, в товарно-денежные отношения. Первоначально "сетевая" хозяйственная активность ограничивалась только "покупкой" услуг доступа в Интернет, однако очень быстро объектами экономических отношений в Сети стали и иные, не относящиеся исключительно к сфере телекоммуникаций и программного обеспечения, услуги (информационные, финансовые, деятельность "онлайновых" магазинов) и т. д. Наконец, в хозяйственный оборот были вовлечены и специфически "сетевые" объекты, от доменных адресов до сайтов и порталов. Указанные объекты, таким образом, стали предметом коммерческого интереса, который выражается в определенной материальной оценке. До сих пор правовой режим объектов не поддается однозначному определению.

Далеко не все то, что можно отнести к объектам материального мира, к "вещам", может стать объектом товарно-денежных отношений. Отдельные виды вещей запрещены к продаже ("изъяты из оборота"), в отношении иных существуют ограничения оборотоспособности. В самом деле, не может являться предметом договора купли-продажи атмосферный воздух или солнечный свет, а для оружия или радиоактивных веществ существуют особые правила торговли. В то же время потребности экономического оборота вызвали к жизни такие оборотоспособные объекты, отсутствующие в "обычной природе", как ценные бумаги, прочие права имущественного характера. Наконец, наиболее "предприимчивым" бизнесменам удается производить торговлю вещами (объектами), явно не относящуюся к законным рыночным отношениям (достаточно вспомнить "пирамиды" типа МММ или торговлю земельными участками на Луне). Таким образом, вне зависимости от того, существуют или нет ограничения по оборотоспособности какого-либо объекта, он может быть вовлечен в отношения купли-продажи. В ряде случаев нарушение действующих ограничений влечет за собой уголовную ответственность (например, незаконный оборот наркотиков), но чаще всего указанные отношения лежат вне сферы интересов законодателей.

Подобные ситуации в сфере телекоммуникаций характерны не только для Интернета. Достаточно вспомнить так называемые хорошие (они же "удобные", "простые" или "красивые") телефонные номера типа 555-55-55 или 200-00-00. Скажем, операторы мобильной связи "продают" подобные номера по более высокой цене, чем "прочие", хотя критерии отнесения таких номеров к более дорогим нигде не прописаны (определяются оператором самостоятельно), а сам объект ("удобство телефонного номера") не упомянут ни в законодательстве, ни в каких-либо нормативных документах отрасли связи.

Прямая аналогия с вышеуказанной наблюдается в области сетевых адресов (доменных имен), представляющих собой уникальный идентификатор сетевых ресурсов Интернета в виде комбинации латинских букв и некоторых иных символов. У каждого компьютера всегда два адреса. Один из них (числовой адрес) предназначен для связи компьютеров между собой, состоит из набора из четырех чисел и практически не применяется пользователями. Второй адрес — узловое имя, состоящее из компонентов, указывающих на местоположение или тип организации, владеющей компьютером, и из доменного имени. Доменное имя должно быть уникальным и всегда принадлежит только одному лицу (или организации). Напротив, любое лицо или организация могут иметь одновременно несколько разных доменных имен.

С технологической точки зрения обозначения типа ничем не отличаются от -t-qwsd.com (или, кстати, соответствующего IP-адреса типа 98.115.263.220). Но с точки зрения маркетинговой, коммерческой, для фирмы с названием Ford намного предпочтительнее использовать в России доменное имя .

Прорывом в вопросе регулирования прав на доменные имена стало принятие интернет-корпорацией по присвоению имен и номеров (ICANN) 24 октября 1999 г. уже упоминавшейся "Единой политики рассмотрения споров по доменным именам" (Uniform Domain Name Resolution Policy). Правила UDRP были разработаны в соответствии с рекомендациями "Всемирной организации интеллектуальной собственности" (WIPO) и приняты на сегодняшний день всеми регистраторами в доменах. com, net и. org, а также некоторыми администраторами национальных доменов верхнего уровня. Основное внимание "Единые правила" уделяют решению крайне актуальной и болезненной проблемы "доменное имя — товарный знак". Общий подход к указанной проблеме можно охарактеризовать как компромиссный: признание использования в доменных именах товарных знаков (или знаков, сходных до смешения) в качестве правонарушения не только требует обоснования, но и может быть отклонено при наличии определенных обстоятельств161.

Российское законодательство попыталось решить проблему с доменными именами по-своему. Статья 4 новой редакции Федерального закона РФ "О товарных знаках, знаках обслуживания и наименованиях мест происхождения товаров", вступившей в силу 11 декабря 2002 г., предусматривает, что "нарушением исключительного права правообладателя (незаконным использованием товарного знака) признается использование без его разрешения в гражданском обороте на территории Российской Федерации товарного знака или сходного с ним до степени смешения обозначения в отношении товаров, для индивидуализации которых товарный знак зарегистрирован, или однородных товаров, в том числе размещение товарного знака или сходного с ним до степени смешения обозначения: в сети Интернет, в частности, в доменном имени и при других способах адресации". "Своеобразие" такого решения заключается хотя бы в том, что оно закреплено не в нормативном акте, регулирующим информационные технологии, а в законодательстве о товарных знаках, хотя в рекомендациях ВОИС прямо указано, что правовое соотношение товарных знаков и доменных имен не должно регулироваться с помощью норм о товарных знаках. Отметим, что новая редакция ст.4 значительно понижает экономическую заинтересованность в обладании доменным именем в секторе. ru, поскольку вместо состязательного процесса владельцев ожидает недвусмысленная угроза лишиться "собственности" и подвергнуться уголовному преследованию. С другой стороны, присоединение к "Единой политике рассмотрения споров по доменным именам" также не способствует решению сложившейся ситуации. Как указывает А.С. Кемрадж: "Данные правила не могут быть приняты в домене. ru, так как основанная на них процедура имеет административный характер"162. В то же время можно согласиться с мнением Е. Герцевой, юриста РосНИИРОС о том, что возможна официальная публикация перевода "Единой политики рассмотрения споров по доменным именам", на которую в этом случае можно будет ссылаться в суде как на общепризнанные принципы международного права (или делового оборота).

Как показывают приведенные примеры, доменное имя (в словесной форме) может совпадать и с соответствующим товарным знаком, и с фирменным наименованием. При этом товарные знаки и фирменные наименования являются объектами исключительных прав. А вот с доменными именами (адресами) ситуация иная. Аналогичной нормы закона нет (пока), судебная практика не дает однозначных выводов (подробное изложение российской практики рассмотрения доменных споров приведено в книге А. Серго "Интернет и право"). Следовательно, относить доменное имя к объектам интеллектуальной собственности пока неправомерно, хотя именно о таком подходе все чаще говорят отечественные и зарубежные специалисты в области права.

Другим объектом "сетевой собственности" является интернет-сайт (или, в качестве частного случая, интернет-портал). У интернет-сайта достаточно много идентифицирующих признаков, включая уникальный адрес (впрочем, возможны "зеркала" сайтов по иным адресам), наименование (имя) "владельца", иногда — номера регистрации в качестве средства массовой информации и т. д. Каждый интернет-сайт содержит определенное дизайнерское решение, а также разнообразную текстовую, графическую, аудиовизуальную и иную информацию. Следовательно, практически каждый компонент интернет-сайта может являться объектом правовой охраны (в частности, авторским правом). Но сделки по поводу интернет-сайтов и иных сетевых ресурсов осуществляются не из-за того, что покупатель желает получить от продавца исключительные права на отдельные компоненты сайта. Напротив, практически всегда речь идет именно о сайте в целом, включая его информационное наполнение (которое, кстати, ни авторским правом, ни иными исключительными правами не охраняется). Налицо некий объект, обладающий безусловной материальной и потребительской стоимостью, который является предметом сделок в совокупности всех составляющих его компонентов. Подобно тому, как продается автомобиль — не как набор отдельных высококачественных деталей (двигатель, корпус, колеса и т. д.), а как их работоспособная совокупность, реализующая определенную функцию (транспортного средства).

Объекты "сетевой собственности" имеют сколько-нибудь значимую ценность, только если с их помощью достигается определенная функциональность (причем не только материальная выгода, но и иная общественная польза). Скажем, вряд ли когда-нибудь возникнут споры по поводу прав на доменное имя, представляющее случайный набор букв и не совпадающее ни с какими обозначениями и словесными товарными знаками. Но с помощью доменного имени, являющегося аналогом известного ("раскрученного") товарного знака, пользователь Интернета потратит меньше усилий для поиска информации о товаре, производимом под таким знаком, и (возможно) быстрее произведет покупку такого товара. Если же под указанным доменным адресом будет размещен сайт совершенно иной фирмы, то функция идентификации интернет-продавца в данном случае будет "с отрицательным знаком" и споры за право обладания соответствующим доменом будут неизбежны.

То же самое можно сказать и про сайты. Если сайт никакой "общественной" (в частности, экономической) функции не несет (например, являясь лишь средством самовыражения его автора), то вряд ли он будет объектом купли-продажи с чьей бы то ни было стороны. Впрочем, в этом нет и не может быть чего-то необычного — как уже отмечалось выше, в огромном большинстве проявлений социальной жизни отсутствует материальный элемент и необходимость соответствующего правового регулирования.

Как может найти отражение необходимость установления правового режима объектов "сетевой собственности" в законодательстве? Очевидно, необходимо начинать с наиболее общих принципов гражданского права, связанного с объектами интеллектуальной собственности. Все вышесказанное подтверждает, что развитие Интернета, информационных технологий в целом открывает новую страницу в теоретическом осмыслении такой фундаментальной правовой категории, как собственность. От того, в каком направлении пойдет решение затронутых проблем, зависит не только будущее Интернета, но и всего законодательного регулирования в целом. Очевидно, что в специфике института сетевой собственности будут все больше проявляться черты, свойственные не столько "традиционно-вещному" представлению о праве собственности (зафиксированному, скажем, в ГК РФ), сколько более глубинному, изначальному, "доюридическому" представлению о собственности как своеобразном и эффективном регуляторе отношений "мое — чужое", "свободное для доступа — ограниченное для доступа" и т. п. Из этого, кстати, следует и то, что в конструировании правового режима таких объектов, как интернет-сайт, невозможно будет обойтись каким-то одним законом, одной нормой, одним правилом. Слишком комплексными становятся объекты регулирования, слишком по-разному могут охраняться их различные компоненты.

Если подходить к проблеме правового регулирования Интернета с точки зрения философии прагматизма (или ее правового варианта — "юридического реализма"), все, что циркулирует в информационной, электронной Сети, подпадает под категорию "информации", поскольку отвечает двум основным критериям — приоритету содержания и трехчленной схеме доступ — распространение — контроль. Иными словами, если в искомом продукте нас интересует его идеальное содержание, если получение данного продукта приравнивается к получению доступа к нему (который, в свою очередь, дает нам потенциальную возможность данный продукт распространять), то мы имеем дело с информацией (впрочем, оставляя "за скобками" упоминавшуюся проблему с ее интерпретацией, преобразованием в доступную форму). Право собственности на информацию возникает тогда, когда имеет место контроль над ее использованием (обеспеченный, естественно, соответствующей защитой). Применительно к цифровой (тем более сетевой) среде понятие "информация" приобретает универсальное значение, вытесняя объекты, традиционно относящиеся к иным системам регулирования. В наиболее критической ситуации оказывается авторское право, которое растворяется в информационных отношениях163. Что, впрочем, неудивительно, если более тщательно проанализировать общественные отношения, в которые вовлечены каждый из элементов "триады", рассмотренной в предыдущем разделе. Однако и здесь корректное определение информации может стать ключевым для решения возникающих проблем, поскольку позволяет переосмыслить традиционные взгляды. Наиболее перспективным, по нашему мнению, является признание понятия "доступа" в качестве основного критерия или "общего знаменателя" при отслеживании любых юридических фактов, связанных с переходом права собственности на результаты интеллектуальной деятельности. "Представляется, что способ доступа к произведению должен стать основным критерием для формирования отдельных авторских правомочий. Именно в этом заключается конечный смысл любого использования произведения"164.

Сфера правоотношений, связанных с Интернетом, во многом "пересекается" со сферой регулирования авторского права. Размещение объектов, охраняемых авторским правом, в компьютерной Сети (а не в бумажном виде) не меняет принципиальных положений об их охране. Но Интернет предоставляет самые широкие возможности для воспроизведения и распространения таких объектов (фактически бесконтрольного), к тому же огромные массивы информации циркулируют в Сети без оплаты. Предполагается, что все пользователи Сети, размещающие в ней информацию, содержащую перепечатки, изображения и зарегистрированные объекты исключительных прав, обязаны предварительно получать согласие легальных владельцев на воспроизведение информации. Такое, к сожалению, происходит далеко не всегда. Споры по поводу нарушений исключительных прав рассматриваются судами в общем порядке, и их число быстро увеличивается. В связи с техническими возможностями Интернета появились также существенно новые проблемы охраны исключительных прав. Так, самым удобным и оперативным способом поиска нужной пользователю информации на интернет-сайтах являются специальные поисковые программы, автоматически "просматривающие" множество хранящихся на серверах документов и отображающие их (практически копирующие) для вывода на компьютер пользователя. Поскольку процесс поиска занимает считанные доли секунды, получение согласия на копирование даже одной "страницы" сайта невозможно. Для теоретического решения проблемы копирования сайтов некоторые американские юристы предлагают использовать концепцию "подразумеваемой лицензии" (implied license), которой владельцы сайтов располагают вследствие размещения в Сети их информации. Если доступ к такой информации или услуге обеспечивается за плату, то потребителю подробно сообщаются условия, на которых он может воспользоваться предлагаемой услугой (или информацией). Если же информация имеет общедоступный (бесплатный) характер, то "подразумевается", что пользователь вправе использовать ее (в частности, копировать на свой компьютер) лишь на условиях, исключающих ее последующее использование с целью извлечения прибыли. Критерии "некоммерческого" использования соответствуют общим началам охраны исключительных прав и уточняются судебной практикой.

Некоммерческое использование соответствует принципу fair use, который закреплен в российском законодательстве как "использование произведения без согласия автора и без выплаты авторского вознаграждения" (ст.19 Федерального закона "Об авторском праве и смежных правах"). Самым распространенным примером такого использования является цитирование произведения в разумных пределах со ссылкой на автора. Необходимо отметить, что прямое перенесение данного принципа на отношения, складывающиеся в Сети, вряд ли возможно. Конечный пользователь, получив от сервера искомую информацию (произведение или доступ к базе данных), использует только ее незначительную часть, скажем, сочиненные кем-то несколько страниц. Книга как произведение, как объект авторского права, возможно, и не будет пользоваться спросом в Сети, однако перекаченные "цитаты" могут обладать известной коммерческой ценностью. Показательным примером неизбежной трансформации принципа "fair use" могут служить правила пользования электронными книгами, установленные компанией Adobe eBook Reader. В некоторых случаях компания (продавец) дозволяет своим пользователям некоммерческое использование книг (fair-use-type uses), но только с разрешения компании и только для определенных целей. В частности, пользователи могут копировать, взять в прокат, или одолжить, или, наконец, распечатать электронные книги в формате Adobe eBook, если на это дали свое согласие издатели. Пользователи также вправе получить доступ к "оригиналу" электронной книги, если таковая стала недоступной вследствие "апгрейда" операционной системы персонального компьютера или дефектов на жестком диске, но для этого им потребуется обратиться в отдел технической поддержки. Важно то, что эти и другие права (на копирование, аренду, перевод для слепых, использование небольшой части произведения) предусмотрены законодательством об авторском праве и могли бы быть реализованы без необходимости получить предварительное разрешение, если бы речь шла о книгах на бумажном носителе, а не в цифровом формате. Положение пользователя осложняется также и тем, что при помощи технических средств защиты продавец оказывается практически "всесильным" и может устанавливать ограничения, существенно сужающие права на использование законно приобретенной книги. Собственно, так и получилось в случае с Adobe eBook Reader. Нашумевшее уголовное дело против Д. Склярова165 получило столь широкий общественный резонанс (в его защиту выступили как общественные организации, так и авторитетные юристы) именно потому, что созданная им программа Advanced eBook Processor фактически восстанавливала ущемленные права пользователей — позволяла конвертировать законно приобретенные электронные книги в стандартный формат документов Adobe (.pdf), т. е. делать их доступными для копирования и печати.

Очевидно, что если вышеприведенные рассуждения справедливы, то выводы, которые из них следуют, не ограничиваются новым истолкованием права интеллектуальной собственности. Сегодня юристы уже серьезно обсуждают задачу развития компьютерного права (computer law) или права информационных технологий, самостоятельной области правового регулирования, в центре которой находятся информационные правоотношения. Однако признание и учет особенностей цифровой среды еще не означает решения проблемы. Наиболее актуальные вопросы, стоящие сегодня перед "компьютерным правом", — это вопросы, касающиеся степени и способов вмешательства в систему отношений, складывающихся в рамках "электронного сообщества". Степень вмешательства непосредственно зависит от юридической квалификации соответствующих отношений; способы вмешательства во многом предопределяются свойствами самой среды. Но вначале праву предстоит ответить на вопрос более общего характера: какова роль информации в современной культуре? Чьим интересам следует обеспечить более полную защиту: пользователей, с одной стороны, или провайдеров, авторов и компьютерных магнатов — с другой? И дело не только в том, что рядовой пользователь оказывается наименее защищенным и поэтому требует дополнительного внимания со стороны закона. Принципиальным в данной ситуации является тот факт, что необходимым условием развития современной культуры становится доступ и свободная манипуляция массивом наличной информации. Иными словами, чем более доступна сетевая информация, тем более благоприятные условия складываются для интеллектуального производства (будь то в сфере науки или искусства). Так, автор не менее своего читателя (зрителя, слушателя) оказывается заинтересованным в использовании наиболее свежих информационных данных, что составляет одну из естественных гарантий сохранения за ним статуса созидателя. Не последнюю роль в данном вопросе играет экономическая нецелесообразность: затраты на контроль и принуждение могут быть несоизмеримы с масштабом тех результатов, которые будут достигнуты.

Существуют ли подходы к решению возникающих в связи с развитием Интернета юридических проблем, которые способны дать удовлетворительный результат с точки зрения эффективности правового регулирования хотя бы в долгосрочной перспективе? Видимо, ответ должен быть безусловно положительным. Во-первых, необходимо строгое проведение в жизнь принципа нормативной экономии — юридическое регулирование соответствующих вопросов должно быть минимально необходимым, "точечным". Как только объем нормативных средств воздействия на "сетевые" отношения превышает минимально необходимую величину, эффективность регулирования снижается практически до нуля (что, собственно, и наблюдается в какой-то степени уже сейчас в виде безуспешных попыток российских законодателей разработать и принять некие "федеральные законы об Интернете"). Во-вторых, чтобы правильно оценить "предел минимальности регулирования", было бы желательно предварительно провести содержательный анализ моделей регулирования сетевых правоотношений с использованием инструментария математических методов, которые были обозначены в настоящей работе. Наконец, начинать (применительно к информационным объектам) следовало бы как раз с определения пределов применения (а также пределов изменения!) институтов права собственности и исключительных прав к специфически сетевым реалиям, вовлекаемым в систему нормативного регулирования: сайт, портал, домашняя (начальная) web-страница, интерактивные сервисы, доменные имена и иные средства адресации, средства идентификации (индивидуализации, аутентификации) субъектов сетевых правоотношений, гиперссылки и т. д. Не случайно, что при анализе создания и функционирования многих сетевых информационных объектов отмечаются черты сходства их правового режима не столько с "обычными" объектами интеллектуальной собственности, сколько с объектами недвижимого имущества:

Позволим себе высказать и еще одну гипотезу в отношении того, в каком направлении наиболее вероятно изменение концептуальных подходов к соотношению понятий "собственность" и "информация". Речь идет о понятии функциональность — т. е. о пригодности определенного объекта к выполнению определенных функций, о его соответствии определенным потребностям. В информационной сфере функциональность того или иного объекта определяется его способностью заполнить некую информационную лакуну, "вакуум", но не только этим. Важным является также способ, с помощью которого достигается положительный результат "удовлетворения информационных потребностей". Очевидно, например, что в эпоху бурного развития Интернета совокупные (т. е. включающие как материальные — финансовые, так и временные) расходы на получение доступа к той или иной информации снижаются наиболее радикальным образом. В то же время следует отметить, что для различных видов задач, решаемых с применением современных (и не только) информационных технологий оптимальные количественные и качественные характеристики "функциональности" могут существенно различаться. Наиболее наглядным образом это можно проиллюстрировать тем, что бумажная форма "доступа" к литературным произведениям — книги в нашем обычном понимании — для читателя является существенно более удобной (т. е. более функциональной), чем электронная, при которой компьютерные файлы преобразуются в изображение на экране монитора. Не случайно, что "смежный" пример с аудиозаписями демонстрирует противоположное — распространение в Интернете и последующее воспроизведение музыкальных файлов с помощью специально предназначенных для этого портативных устройств оказалось для пользователей (слушателей) намного привлекательнее, чем использование "обычной" бытовой аудиотехники. Рынок чутко реагирует на подобные тенденции, предлагая те или иные технические средства защиты авторских прав, которые для музыкальных произведений в настоящий момент отличаются значительно большей степенью разработанности, чем для так называемых электронных книг. И несмотря на то, что понятие функциональности никогда не будет статичным и "зафиксированным" для всех возможных случаев на сколько-нибудь длительный срок, можно все же с оптимизмом смотреть на перспективы существования бумажных печатных изданий независимо от прогресса в области устройств для чтения "электронной литературы". Следовательно, одним из основополагающих критериев для предоставления (или модификации) режима охраны станет критерий (измерение) функциональности. В отсутствие функциональной ценности (потребительской стоимости) информационного объекта — скажем, сайта с оцифрованными изображениями графических работ художника-дилетанта (не самый редкий случай самовыражения владельца сайта) — не происходит включения такого объекта в гражданский (хозяйственный, коммерческий) оборот. Тем более не возникает необходимости в разработке для такого объекта каких-либо принципиально новых средств правовой охраны, хотя, имея в виду приведенный пример, наличия неких абсолютных ("собственнических") прав владельца сайта на результаты его творческого труда отрицать нельзя. Таким образом, для объектов, включенных в гражданский оборот (отвечающих критерию "функциональности"), на сегодняшний день существует настоятельная потребность в регулировании, характерном для имущества (имущественных прав).

Не исключено, что именно на основе использования категории функциональности будет создана система охраны объектов "сетевой собственности", причем соответствующий правовой режим может быть вполне применим и для иных объектов интеллектуальной собственности, в частности, таких информационных объектов, как программное обеспечение. В настоящий момент общепризнанным является факт недостаточной эффективности охраны объектов авторского права в Интернете, включая возможность несанкционированного распространения программного обеспечения. Один из выходов из создавшейся ситуации фирмы-разработчики видят в предоставлении пользователю не некоего "программного пакета" (цена которого может составлять несколько десятков или даже сотен долларов и из которого реально используются лишь немногочисленные отдельные компоненты), а возможности использовать определенную функцию такого программного обеспечения определенное время (аренда программных приложений). Например, при необходимости составить текст делового письма вместо необходимости предварительной покупки лицензионного пакета Microsoft Office пользователь Сети сможет использовать в течение необходимого для этого времени текстовый редактор, скачиваемый с определенного сайта. Таким образом, вместо достаточно обременительных разовых платежей за программное обеспечение могут быть произведены (в случае возникновения такой необходимости) сравнительно небольшие платежи за "аренду приложений". При этом собственно программное обеспечение не перестает быть объектом интеллектуальной собственности (исключительных прав), однако порядок его использования позволит таким образом исключить возможность конфликтов по поводу его несанкционированного использования в том виде, в котором указанные конфликты наблюдаются в настоящее время.

Информация — Собственность — Интернет: российская практика регулирования

Несмотря на то что отрасль телекоммуникационных и информационных услуг является одной из наиболее динамично развивающихся, в России ее законодательное регулирование "зафиксировалось" на уровне начала 90-х гг. Последние "новеллы" в законодательстве — принятие 10 января 2002 года Федерального закона "Об электронной цифровой подписи" и новой редакции (от 17 июля 1999 г.) Федерального закона "О связи" — положение не изменили. Недостатки (пробелы, неопределенность, противоречие международным нормам и др.) в действующем информационном законодательстве не только сдерживают темпы роста соответствующих экономических показателей, но и снижают инвестиционную привлекательность указанных отраслей. Неудивительно, что тезис о необходимости скорейшей и существенной переработки законодательства в области информации и связи, которая бы включала в себя как реформирование уже действующих законов, так и принятие новых законодательных актов, поддерживается сегодня многими экспертами и юристами, для которых проблемы законодательства являются, прежде всего, практическими проблемами.

Ни для кого не является секретом, что действующие в настоящий момент так называемые базовые законы в области информационных технологий ни в какой мере не отвечают современным реалиям. Принятые в середине 90-х гг. (а разработанные еще раньше) Федеральные законы "Об информации, информатизации и защите информации" (далее Закон об информации) и "Об участии в международном информационном обмене" с момента вступления их в силу стали объектом обоснованной критики со стороны как специалистов-практиков, так и юристов-теоретиков, настолько одиозными и подчас бессмысленными являются устанавливаемые ими правила. Достаточно лишь упомянуть, что при внимательном прочтении второго Закона ("Об участии в международном информационном обмене") выявляется, что каждый пользователь Интернета, пересылающий своему коллеге тексты федеральных законов, должен для этого получить некую лицензию… В результате оба этих Закона фактически не применялись с самого начала, на них практически нет ссылок в вынесенных судебных решениях, в иных нормативных актах, в серьезных научных исследованиях. Иные российские законы и нормативные акты, регулирующие информационные и телекоммуникационные отношения, также заслуживают справедливой критики.

Причин столь низкой результативности работы над российским интернет-законодательством и законодательством в сфере телекоммуникаций несколько. Главное, очевидно, — в отсутствии системности, какой-либо координации работ в данной области. Многочисленные ведомства (среди которых нужно упомянуть не только Минсвязи, но и Минпечати, Минэкономразвития, ФСБ, ныне упраздненное ФАПСИ и др.), различные комитеты Государственной Думы (в том числе по информационной политике; по энергетике, транспорту и связи; по экономической политике и предпринимательству; по банкам; по безопасности) вступают в прямую "конкуренцию" между собой. Отсутствует общегосударственный подход к данной проблеме, не сформулирована федеральная политика по развитию и использованию Интернета в России. В совокупности эти факторы оказывают дезориентирующее воздействие на руководителей и членов соответствующих рабочих групп, которые участвуют в разработке тех или иных нормативных актов и документов. Наконец, пока слишком слабо слышны голоса тех, кого принято называть сетевой общественностью. Речь идет о представителях многомиллионного "сообщества" российских пользователей Интернета, операторов услуг доступа к Сети и создателей того, что в обиходе называется "контентом". А ведь без заинтересованного обсуждения общих для российского Интернета проблем в максимально широкой аудитории совершенно невозможно говорить о какой-либо эффективности применения законов, придуманных в чьих-то закрытых кабинетах.

Отметим далее, что теория правового регулирования не ограничивает вопрос об эффективности воздействия правовых норм на общественные отношения только правотворчеством, т. е. разработкой и принятием законодательных актов. Не менее востребованной оказывается также реально действующая система правоприменения, что в свою очередь требует, в частности, достижения определенного уровня правосознания тех лиц (граждан, организаций), на регулирование деятельности которых правовые нормы направлены. Наконец, любая принятая правовая норма никогда не "заработает", если в отношении ее не будет разработан механизм охраны правопорядка, устанавливаемого такой нормой. Таким образом, вопрос о правовом регулировании отношений, связанных с использованием сети Интернет, не может сводиться к процедурам подготовки определенного числа "хороших" законов, которые сами по себе "снимут" все возникающие проблемы.

В то же время было бы ошибкой считать, что нынешняя законодательная ситуация в России может быть охарактеризована как полное игнорирование юридических вопросов, связанных с Сетью. Отношения между пользователями Интернета, между операторами соответствующих услуг регулируются не только специальным законодательством. Соответствующие нормы можно найти в Конституции, ГК РФ, а также в иных законодательных актах, в частных нормах которых упоминаются либо информационные отношения, либо телекоммуникационные каналы связи. Иное дело, что иногда указанные отношения настолько специфичны, что действующие законы, учитывая, что регулирование информационной сферы не входит в круг их основных объектов, в формулировках своих статей просто не учитывают эту специфику. Впрочем, это не является чем-то необычным — право как относительно "статичная", "консервативная" система регулирования редко поспевает за динамикой общественных процессов. Достаточно вспомнить задержки в разработке воздушного права — по сравнению с темпами начального развития авиации, или в формулировании принципов и правил охраны интеллектуальной собственности — по сравнению с появлением новых объектов регулирования (компьютерных программ, топологий микросхем) и т. д.

Информационное законодательство России: классификация по сферам регулирования

В "информационном", непосредственно относящемся к вопросам использования Интернета законодательстве можно выделить как минимум пять основных сфер регулирования.

Во-первых, это базовые нормативные установления, содержащиеся в Конституции РФ, ГК РФ, а также в упоминавшихся Федеральных законах "Об информации, информатизации и защите информации" и "Об участии в международном информационном обмене".

Во-вторых, законодательные акты, касающиеся информации открытого доступа. Иногда ее синонимом выступает "общедоступная" информация, иногда — "массовая" информация. Собственно, в настоящий момент указанная сфера регулирования как раз и ограничивается российским Законом "О средствах массовой информации", принятым еще на закате "перестройки" в 1991 г. В этом разноплановом и во многом непоследовательном Законе фактически объединены как нормы, относящиеся к массовой информации вообще, так и нормы, конкретизирующие специфику деятельности таких хозяйствующих субъектов, как "средства массовой информации". Было бы, однако, не совсем честно подходить к анализу данного закона с позиции жесткой критики. Большая часть его "слабых" мест своим происхождением обязаны "исторической ситуации": нельзя забывать об атмосфере "демократизации", сопутствовавшей принятию закона, а также и о том, что он был принят еще до вступления в силу нового Гражданского кодекса и до начала "интернет-эпохи". Несмотря на регулярно вносимые изменения, Закон "О средствах массовой информации" требует скорейшего обновления в новой редакции. Подготовка различных поправок, включая обсуждение новых законопроектов166, проводится уже несколько последних лет. Здесь же необходимо упомянуть и о многочисленных законопроектах — "О праве на информацию", "Об информационной открытости", "О доступе к информации о деятельности государственных органов" и т. п. — обсуждавшихся на федеральном и региональном уровне.

В-третьих, в отдельный законодательный блок входят нормативные акты, посвященные информации закрытого доступа, от Закона РФ "О государственной тайне" (1993 г.) до разнообразных подзаконных актов, касающихся не только государственных, но и банковских, налоговых, таможенных и других "тайн". ГК РФ предусмотрено принятие еще двух законов — о коммерческой тайне и о служебной тайне. Несмотря на то что подобного рода законопроекты уже рассматривались Государственной Думой, ни один из них пока принят не был.

В-четвертых, необходимо упомянуть о комплексе законодательных актов, условно говоря, "прикладного" характера. Сюда необходимо отнести и законодательство о связи, и Федеральный закон "Об электронной цифровой подписи", и законопроекты "Об электронной торговле", "Об электронном документообороте" и т. д.

В-пятых, законодательство об интеллектуальной собственности (исключительных правах на результаты творческой деятельности, об "интеллектуальных правах"). Основным законом в области авторского права в Российской Федерации является Закон РФ "Об авторском праве и смежных правах" (1993 г.). С учетом конкретизации предмета регулирования действуют также принятые еще в 1992 г. Законы РФ "О правовой охране программ для электронных вычислительных машин и баз данных" и "О правовой охране топологий интегральных микросхем". Указанные акты регулируют отношения, возникающие в связи с созданием и использованием объектов авторского права: произведений науки, литературы и искусства, а также фонограмм, исполнения, постановок, передач организаций эфирного или кабельного вещания (смежные права). К объектам авторского права законы относят такие основополагающие элементы информационных технологий, как программа для ЭВМ, база данных для ЭВМ и топология интегральных микросхем.

В сфере регулирования промышленного использования информационных технологий действует Пaтeнтный закон РФ (1992 г.), регулирующий имущественные и личные неимущественные отношения, возникающие в связи с созданием, правовой охраной и использованием объектов промышленной собственности: изобретений, полезных моделей и промышленных образцов.

Почему же правомерен вывод о неэффективности действующего российского законодательства применительно к правоотношениям, связанным с использованием Интернета? На "интуитивном" уровне, на уровне повседневной деятельности российских компаний и государственных органов указанный вывод не вызывает сомнений — слишком много пробелов в регулировании, слишком неоднозначны предложенные в законодательстве нормативные правила. Но желательно было бы обосновать этот вывод и на уровне теоретических обобщений. Для этого можно было бы, во-первых, произвести количественную и качественную оценку действенности существующей в России нормативной базы, основываясь на методологии, изложенной в первом разделе настоящего исследования. Очевидно, такую работу еще предстоит выполнить. Во-вторых, целесообразно произвести сравнение с зарубежной практикой нормативного регулирования соответствующих вопросов.

И здесь сразу становится видно, насколько "уникальным" является российский опыт развития информационного законодательства. Практически с зарубежными аналогами совпадает лишь комплекс законов последнего, пятого блока — об интеллектуальной собственности. Как российские законодательные акты по интеллектуальной собственности, так и соответствующие законы большинства зарубежных стран основываются на ряде международных (всемирных) конвенций и в целом не противоречат друг другу. "Слабым звеном" в России остается нормативная база правоприменения таких законодательных актов, но это отдельная проблема, которая к тому же стала в последнее время решаться более активно.

Что касается иных блоков российского информационного законодательства, то контраст с зарубежными аналогами виден "невооруженным взглядом". Рассмотрим с данной точки зрения уже упоминавшийся Закон "Об информации, информатизации и защите информации". Начнем с того, что в этот закон достаточно искусственно были "втиснуты" сразу три различных предмета регулирования, указанных в его названии. Уже это не совсем характерно для зарубежной законотворческой практики. В абсолютном большинстве зарубежных стран нет ничего похожего на российский "трехглавый" Закон. Отметим и другие существенные несоответствия. Во-первых, "общетеоретические" вопросы информационного права в законодательстве зарубежных стран обычно урегулированы в нормативных актах более высокого уровня (гражданских кодексах и их аналогах). В российских же условиях невнятность нормативного текста Закона об информации не только не согласуется с положениями Гражданского кодекса, но и (как отмечалось выше) зачастую противоречит здравому смыслу. Во-вторых, нигде за рубежом не существует нормативной фиксации правового статуса таких "объектов", как "информационные ресурсы" или "информатизация". К тому же само понятие "информатизация" является настолько условным (а следовательно, бессодержательным), что его невозможно перевести ни на один иностранный язык. В-третьих, вопросы "защиты информации" (точнее, "защиты данных") в зарубежных законодательных актах рассматриваются лишь в составе "прикладного блока" законов или в качестве разделов (глав, статей) иных законов — о телекоммуникациях, о персональных данных и т. д. В-четвертых, в законодательстве стран с развитыми информационными технологиями уже давно решен вопрос о разграничении информации на материальном носителе и информации в электронном виде, которая может и не предполагать "материальной" фиксации. Указанное разграничение оказывается тем более значимым, что при его наличии способы регулирования (в частности, условия наступления ответственности и виды санкций) оказываются "производными" от правил, продиктованных базовыми технологиями и определяющих распространение и обмен информацией в Сети. С другой стороны, фундаментальным недостатком Закона "Об информации…", как уже неоднократно отмечалось, является то, что его действие применительно к "информационным ресурсам" ограничивается лишь документированной информацией, хотя очевидно, что в Интернете абсолютное большинство циркулирующей информации никак нельзя отнести к традиционному документообороту. Если учесть приведенные "недоработки", то утверждение о том, что практическая ценность указанного Федерального закона, реальная эффективность его применения близка к нулевой, вряд ли вызовет удивление. К сожалению, "базовый" характер Закона "Об информации…" предопределил и масштаб негативного воздействия, которое распространяется не только на правоотношения, связанные с использованием Интернета, но и на развитие в нашей стране информационных технологий в целом.

Не случайно, что при разработке законодательных актов в сфере информационных отношений на региональном уровне (в субъектах Российской Федерации) делались и делаются попытки исправить хотя бы часть очевидных недостатков федерального законодательства. В качестве примера можно привести Закон "Об информационных ресурсах и информатизации города Москвы", принятый в октябре 2001 г. Поскольку "реформировать" федеральное законодательство субъекты Российской Федерации не уполномочены, речь, следовательно, может идти лишь о конкретизации, не затрагивающей сути положений федерального закона. Так, в Московский закон с этой целью были введены дополнительные определения "информационных ресурсов", в результате чего объем данного понятия был значительно ограничен. Статья 2 Закона г. Москвы определяет "информационные ресурсы" как информацию (независимо от способа ее представления, хранения или организации), содержащуюся в информационных системах и относимую в соответствии с настоящим Законом к собственности города Москвы. При помощи такой смысловой "манипуляции" (надо сказать, не до конца правомерной) из квалифицирующих признаков информационных ресурсов была исключена их "документированность", а в качестве отграничивающего признака введено признание информационных ресурсов собственностью города Москвы (как субъекта Российской Федерации). Уместно отметить также, что по тексту данного регионального Закона понятие права собственности на информационные ресурсы не только не раскрывается (тем более что это так или иначе уже описано в Федеральном законе), но и не используется, а говорится лишь о "лицах, реализующих правомочия собственника" указанных ресурсов. Тем самым часть проблем на "текстуальном" уровне снимается, но принципиальные вопросы — в частности, о соотношении "собственности города" и "информационных ресурсов как объектов правового регулирования" — остаются нерешенными.

Еще одним примером "беспрецедентного" закона "базового уровня" является Федеральный закон "Об участии в международном информационном обмене" (1996 г.), целью которого декларировалось создание "условий для эффективного участия России в международном информационном обмене в рамках единого мирового информационного пространства, защита интересов Российской Федерации, субъектов Российской Федерации и муниципальных образований при международном информационном обмене, защита интересов, прав и свобод физических и юридических лиц при международном информационном обмене". На практике содержательный смысл этого закона сводится к установлению лицензирования и обязательной сертификации деятельности по международному информационному обмену, например, при вывозе "государственных информационных ресурсов" из Российской Федерации и использовании средств международного информационного обмена. Вследствие явной абсурдности основных положений закона, которыми закрепляется представление об информации как о "вещах", обмен которыми может быть в любой момент "прекращен", а также устанавливаются обременительные условия лицензирования и сертификации участников информационного обмена, закон в целом практически не применяется. Неутешительный вывод заключается в том, что в сравнении с Федеральным законом "Об информации…" Федеральный закон "Об участии в международном информационном обмене" характеризуется еще меньшей реальной значимостью в регулировании информационных отношений.

Таким образом, на уровне "базовых" информационных законов наблюдается следующая картина. В отличие от зарубежных стран, где прикладные законы прекрасно обходятся без соответствующей "надстройки", в Российской Федерации есть сразу два закона, которые, по замыслу законодателя, имеют универсальное применение в сфере информационных отношений. Вопреки своему высокому "статусу", однако, данные законы большей частью не применяются, не дают ответов на возникающие в информационной сфере актуальные вопросы юридического характера и совершенно "не адаптированы" к регулированию правоотношений, связанных с использованием Интернета.

Что касается второго блока "информационного законодательства" — об информации "открытого" характера, то и здесь наблюдается явное несоответствие российской практики международному опыту регулирования. Российский Закон о СМИ, как уже было сказано, объединяет в себе и вопросы массовой информации, и вопросы специфики функционирования "средств" массовой информации. "Точных" аналогов за рубежом у него практически нет: вопросы "массовой информации", свободы слова регулируются там на уровне базовых конституционных принципов, а "специфическое" регулирование редакций газет и телевизионных каналов как субъектов гражданского права осуществляется лишь в исключительных случаях. "Запаздывание" с реформированием законодательства о средствах массовой информации, однако, еще можно объяснить. Закон "О СМИ" традиционно рассматривался как гарант достижений демократизации, а потому не подвергался серьезным корректировкам по причинам политического характера. Но вот многолетняя задержка с принятием законов, обеспечивающих право граждан на доступ к информации (закрепленное и в Конституции РФ), — малообъяснима. В большинстве зарубежных стран уже активно используются интернет-технологии для размещения информации о деятельности государственных органов и их взаимодействия с гражданами соответствующих стран, причем порядок такого использования закреплен законодательно. В России же лишь в 2003 г. появился правительственный проект Федерального закона "Об обеспечении доступа к информации о деятельности государственных органов и органов местного управления", который так или иначе затрагивает соответствующие вопросы. Зарубежными аналогами подобного рода законов выступают законы "О свободе информации". Одним из первых, еще в 60-х гг., т. е. задолго до появления Интернета, был принят американский закон "О свободе информации" (Freedom of Information Act)167.

В законодательстве об информации "закрытого" характера (информации с ограниченным доступом) в зарубежных странах в одном ряду с государственной тайной, а также различными видами "профессиональных" тайн (например, банковской или адвокатской тайнами) рассматриваются вопросы, связанные с информацией персонального характера (персональных данных). На сегодняшний день правовое регулирование вопросов, связанных с хранением, использованием и распространением персональных данных, является одним из ключевых направлений в зарубежном информационном праве. Правовой режим для информации персонального характера в России (если не считать отдельных разделов о персональных данных в "непрофильных" законах и кодексах, принятых в самое последнее время) не установлен.

Наконец, в России и за рубежом, несмотря на кажущееся сходство в их названиях (российский Федеральный закон "Об электронной цифровой подписи", зарубежные законы "Об электронных (цифровых) подписях" и т. д.), не совпадают по предмету и механизмам регулирования, также и "прикладные" законы в информационной сфере. Для более наглядной иллюстрации остановимся подробнее на Федеральном законе "Об электронной цифровой подписи", вступившем в силу с 23 января 2002 г.

Применение электронной цифровой подписи (ЭЦП) в гражданском обороте было предусмотрено уже ГК РФ. Таким образом, и до принятия соответствующего федерального закона каких-либо законодательных запретов для использования ЭЦП как в сфере государственного регулирования, так и между "хозяйствующими субъектами" в принципе не было. Гражданский кодекс (ст.160) прямо указывал на то, что порядок использования ЭЦП может быть оговорен в соглашении сторон. С другой стороны, уже Кодекс упоминает о возможности принятия соответствующего закона, создавая тем самым легальное основание для последующей законодательной инициативы. Добавим, что в принятии закона об ЭЦП (именно в том виде, в котором он сейчас действует) были заинтересованы отдельные ведомства, названия которых обычно скрывается за эвфемизмом "спецслужбы". К сожалению, результат получился неудовлетворительным: несмотря на формальное вступление Закона в силу еще в начале 2002 г., он до сих пор фактически не работает. Его "неработоспособность" не в последнюю очередь связана с введением неоправданно жестких ограничений (в том числе технологического порядка), которые сделали использование ЭЦП по сути бессмысленным.

Концепция принятого Закона базируется на понятии государственных гарантий правомерности использования ЭЦП. Иначе говоря, по сравнению с иными аналогами собственноручной подписи (также допускаемыми гражданским правом), только электронная цифровая подпись обеспечивает однозначное соответствие между электронным документом и лицом, его подписавшим. Другие виды аналогов подписи технологически выполняют те же функции (причем достаточно успешно, как свидетельствует реальная практика ведения межбанковских расчетов, электронных торгов на валютных биржах и т. д.). Однако для признания подписываемых ими электронных сообщений равнозначными письменным документам требуется еще как минимум предварительное согласие сторон, участвующих в тех или иных правовых отношениях. В этом смысле ЭЦП имеет своего рода "абсолютный" характер, поскольку не требует какого-либо дополнительного доказывания или предварительного согласования.

В то же время реализация такой концепции существенно усложняет процедуру использования средств ЭЦП и применения собственно электронно-цифровой подписи. Во-первых, рассматриваемый Федеральный закон признает в качестве единственно возможной для ЭЦП только технологию криптографического преобразования на базе асимметричных ключей подписи. Во-вторых, применительно к средствам ЭЦП установлено жесткое требование их сертификации. Несертифицированные средства применять фактически запрещается. Вряд ли необходимо гадать, к чему сводится выполнение требований обязательной сертификации в российских условиях. Наконец, удостоверяющие центры (выдающие сертификаты ключа подписи) подлежат обязательному лицензированию. Подобная "зарегулированность" отношений по использованию ЭЦП на практике привела лишь к тому, что стоимость соответствующих услуг ожидается достаточно существенной, и самое главное — монопольно устанавливаемой. Ведь совершенно очевидно, что как сертифицировать средства ЭЦП, так и разрешать деятельность удостоверяющих центров (выдавать лицензии) будут одни и те же государственные организации, первоначально являвшиеся подведомственными Федеральному агентству правительственной связи и информации, а после его упразднения — Министерству связи. Да и на многие другие вопросы, лишь обозначенные в Законе, ответы могут быть получены лишь после принятия дополнительных ведомственных распорядительных и разъяснительных актов.

Именно отсылочный, не конкретизированный характер многих норм действующего Закона "Об ЭЦП" существенно снижает возможный положительный эффект от его принятия. Скажем, какая-то организация хотела бы стать удостоверяющим центром и готова обратиться за получением необходимой для этого лицензии. Что же прочтет ее руководитель в принятом законе? Организация должна обладать материальными и финансовыми возможностями, чтобы отвечать перед пользователями ЭЦП за убытки, понесенные вследствие выдачи им сертификатов с недостоверной информацией. А дальше — отсылочная норма: требования к таким "возможностям" определяются Правительством по представлению "уполномоченного органа власти". И пока уполномоченный орган власти (Минсвязи) не внесет представление в Правительство, а Правительство не рассмотрит его и не одобрит, ни один удостоверяющий центр создан не будет.

В законе есть и иные положения, слабо коррелирующие с общемировой практикой. Фактически налагается запрет на использование иностранных сертификатов ключей ЭЦП — вряд ли зарубежные удостоверяющие центры будут сертифицировать свои средства ЭЦП в российском "уполномоченном органе", а раз так, то иностранные сертификаты могут быть признаны в России лишь "в случае выполнения установленных законодательством процедур признания юридического значения иностранных документов". Но таких "процедур" в отношении электронных документов просто не существует! Следовательно, российские пользователи Интернета и иных информационных систем будут не вправе каким-либо законным образом применять зарубежные ЭЦП.

В формализованном виде указанное обстоятельство можно изложить, применяя методологию, предложенную нами в самом начале этой книги. Правовые нормы, регулирующие отношения, связанные с оборотом электронных документов, не имеют в первом, "физическом" пространстве правовых норм никакой "привязки" к территории отдельного государства. Это означает, что во втором, "субъектном" правовом пространстве они не должны относиться к "координатам", характерным лишь для внутригосударственных отношений. Следовательно, отсутствие на момент принятия Федерального закона "Об ЭЦП" правовых норм, определяющих "процедуры признания юридического значения иностранных документов", фактически обесценивает, "обнуляет" возможности практического применения данного закона.

Впрочем, в Законе об ЭЦП не содержится каких-либо норм, строго предписывающих применять ЭЦП в тех или иных случаях. Нет денег на получение сертификата ЭЦП — можно послать документ по "обычной" почте, а не отправлять его в электронном виде. Нет желания связываться с получением лицензии удостоверяющего центра — никто и не заставляет кого-то им становиться. Иное дело, что первоначальной идеей принятия Закона было как раз облегчить условия электронного документооборота в нашей стране, внедрить в деятельность государственных органов современные информационные технологии. Эффект от исполнения Закона "Об ЭЦП" в принятом виде может быть обратный — никто не захочет связываться со столь хлопотным и обременительным делом, как приобретение сертификата ЭЦП и выполнение всех требований к удостоверяющим центрам.

В отличие от российского Закона, за рубежом к вопросам применения ЭЦП подходят более рационально, не абсолютизируя электронно-цифровую подпись как "аналог собственноручной подписи", а рассматривая ее лишь как один из возможных способов идентификации участников правоотношений, связанных с использованием Интернета. Нет в иностранных законах об ЭЦП и жесткой привязки к тем или иным технологиям, процедурам проверки и сертификации. В результате за рубежом законодательство о цифровых подписях работает, а в России — нет.

"Непрофильное" законодательство об Интернете

Необходимо также особо упомянуть, что в последнее время в принимаемых в России законодательных актах, даже не относящихся напрямую к информационным технологиям, появляются целые статьи и разделы, регулирующие либо различные аспекты использования Интернета, либо отдельные вопросы, связанные с правовым статусом информационных объектов.

Так, в начале 2002 г. вступили в силу изменения в ст.80 Налогового кодекса РФ, которая определяет порядок подачи налоговых деклараций. В соответствии с этими изменениями налоговая декларация может быть представлена в налоговый орган либо на бумажном носителе, либо "в электронном виде". Причем как представлена налогоплательщиком лично или через его представителя, так и направлена в виде почтового отправления с описью вложения или (внимание!) передана по телекоммуникационным каналам связи. Оставив за скобками неопределенность термина "телекоммуникационные каналы связи" (все же кодекс Налоговый, а не "телекоммуникационный"), все равно надо отметить, что указанное изменение является в какой-то степени революционным для налоговых отношений. Налогоплательщики, имеющие компьютер с модемом или выделенной линией, могут быть избавлены от необходимости многочасового ожидания приема у своего налогового инспектора. (Кстати, при передаче налоговой декларации по телекоммуникационным каналам связи днем ее представления будет считаться дата ее отправки.) Более того, налоговый орган не вправе отказать в принятии налоговой декларации и при получении ее по телекоммуникационным каналам связи обязан передать налогоплательщику квитанцию о приемке в электронном виде. Поскольку очевидно, что по телеграфу, телексу или по телефону передать налоговую декларацию затруднительно, наиболее вероятна передача ее в виде файла в составе сообщения по электронной почте или с использованием в том или ином виде web-интерфейсов (т. е. как раз интернет-технологий). Впрочем, в тексте Закона не раскрывается понятие "в электронном виде" (дискетка тоже содержит информацию в электронном виде, но ее по "телекоммуникационным каналам связи" передать нельзя). Содержится лишь традиционная для нашего законодательства отсылочная норма: "порядок представления налоговой декларации в электронном виде определяется Министерством Российской Федерации по налогам и сборам". Есть все основания опасаться, что регламентация порядка представления налоговой декларации будет основываться на нормах уже рассмотренного выше Федерального закона "Об электронной цифровой подписи". В этом случае, использование "телекоммуникационных каналов связи" для отправки сообщений, подписанных ЭЦП, окажется настолько обременительным, что налогоплательщики предпочтут скорее отсидеть лишний час в очереди в налоговой инспекции или воспользоваться "обычной" почтой, чем тратить время на дорогостоящее оформление многочисленных бумаг, требуемых для получения ЭЦП.

Поправками от 28 марта 2002 г. в Федеральный закон "О бухгалтерском учете" такие же правила, что и для подачи налоговых деклараций, были установлены в отношении составления, хранения и представления бухгалтерской отчетности. К сожалению, и здесь мы видим тавтологическое упоминание о "телекоммуникационных каналах связи" и загадочное понятие "в электронном виде", но субъектами соответствующих отношений становятся уже не только налоговые, но и иные государственные органы (например, органы статистики) и негосударственные организации (например, собственники предприятий, направляющих бухгалтерскую отчетность). Поскольку в тексте упомянутых дополнений уже не говорится о некоем особом порядке представления бухгалтерской отчетности "в электронном виде", можно надеяться, что указанные нормы окажутся более жизнеспособными.

Не остались в стороне от процессов применения информационных технологий и разработчики Кодекса РФ об административных правонарушениях, вступившего в силу 1 июля 2002 г. При его принятии особое внимание со стороны общественности было уделено спорам об ответственности за нарушения правил дорожного движения, но мало кто обратил внимание на наличие в его составе целого раздела об административных нарушениях "в области связи и информации" (гл.13 КоАП). Наряду с такими "привычными" нарушениями, как самовольная эксплуатация узлов связи или высокочастотных устройств и повреждение телефонов-автоматов, появились и новые составы административных правонарушений. В частности, речь идет о нарушениях правил защиты информации (в том числе об использовании "несертифицированных информационных систем, баз и банков данных" — если они подлежат обязательной сертификации) (ст.13.12 КоАП), о незаконной деятельности в этой области (например, занятие такой деятельностью без лицензии) (ст.13.13 КоАП) и т. д. Кстати, административные штрафы предусмотрены достаточно существенные (до тридцати минимальных окладов для граждан и до двухсот минимальных окладов для организаций). Таким образом, окончательно "вне закона" поставлены российские разработчики и распространители средств защиты информации (в том числе используемых в Интернете), не имеющие необходимых лицензий и сертификатов. Появился и такой пока еще "экзотический" состав административного правонарушения, как "изготовление и (или) распространение относящихся к специальным средствам массовой информации информационных компьютерных файлов и программ обработки информационных текстов, содержащих скрытые вставки, воздействующие на подсознание людей и (или) оказывающие вредное влияние на их здоровье" (ст.13.15 КоАП). Что-то вроде "25-го кадра", вмонтированного в рекламные интернет-баннеры. И здесь, к сожалению, много словесной (и терминологической) "шелухи" — что такое, например, "программы обработки информационных текстов, относящиеся к специальным средствам массовой информации"? Ведь компьютерные программы и средства массовой информации — достаточно различные категории и юридически, и технологически, и понятийно. Забавно, что в качестве санкции за такое нарушение предусматривается "конфискация предмета административного правонарушения". Еще можно представить, как конфисковывать компьютер с несертифицированной базой данных, но как конфисковывать "программы обработки информационных текстов" или "скрытые вставки" — сможет продемонстрировать только дальнейшая правоприменительная практика. Особое же внимание хочется обратить на ст.13.11 нового КоАП, устанавливающую ответственность за нарушение установленного законом порядка сбора, хранения, использования или распространения информации о гражданах (персональных данных). Несмотря на отсутствие федерального закона об информации персонального характера, вопрос о защите персональных данных пользователей Интернета достаточно актуален. Провайдер (или специализирующееся на сборе такой информации предприятие) может получить достаточно большой объем персональной информации о пользователе Сети, основываясь только на анализе его активности — с какого компьютера он заходит в Интернет, услугами какого провайдера пользуется, в какое время пользуется Сетью, совершает ли покупки в сетевых магазинах и на какие суммы, сайтами какого содержания интересуется, какими сетевыми адресами пользуется, в каком населенном пункте живет и т. п.

Одновременно с КоАП был принят еще один кодекс, Трудовой, и как раз там персональным данным посвящен целый раздел. Разумеется, прежде всего применительно к трудовым правоотношениям. В частности, работодатели обязаны при обработке персональных данных работника соблюдать ряд жестких требований: осуществлять такую обработку исключительно в целях обеспечения соблюдения законов и иных нормативных правовых актов, содействия работникам в трудоустройстве, обучении и продвижении по службе, обеспечения их личной безопасности. Кроме того, если персональные данные запрашиваются у какой-либо третьей стороны, а не от самого работника, от него должно быть получено письменное согласие на это. Есть и положения, которые могут истолковываться неоднозначно. К примеру, "при принятии решений, затрагивающих интересы работника, работодатель не имеет права основываться на персональных данных работника, полученных исключительно в результате их автоматизированной обработки или электронного получения" (ст.86 ТК РФ). Как можно истолковать электронное получение применительно, скажем, к автобиографии сотрудника, направленной по электронной почте? Безусловно, все эти "терминологические шероховатости" крайне неприятны. Тем не менее, таким "точечным" воздействием, включением необходимых уточняющих поправок даже в "непрофильное" законодательство возможно устранение имеющихся пробелов и "нестыковок" российского законодательства, действующего в информационной сфере.

В то же время системное обновление российской законодательной базы, связанной с информационными правоотношениями в целом и использованием Интернета в частности, невозможно без реформирования "профильного" законодательства, включая отмену наиболее одиозных и неэффективных его положений. Указанное обновление, однако, практически невозможно без формулирования и последовательного проведения в жизнь государственной политики (национальной стратегии) в области развития информационных технологий и регулирования соответствующих общественных отношений.

Предложения по реформированию российского информационного законодательства

Если ограничить круг рассматриваемых проблем лишь более частными вопросами использования Интернета, то к основным проблемам, нуждающимся в скорейшем нормативном урегулировании, относятся:

определение государственной политики страны по развитию и использованию Интернета;

установление правовых основ использования Сети для реализации конституционных прав граждан, создания гражданского общества, повышения эффективности органов власти;

уточнение правового режима информации (в том числе массовой), доступной через Интернет;

облегчение предпринимательской деятельности, осуществляемой с использованием Интернета (электронная торговля, информационные услуги и т. д.);

предотвращение общественно опасных деяний, совершаемых в Интернете (включая распространение вредоносных программ — вирусов, а также спама), выявление и привлечение к ответственности правонарушителей;

адаптация действующих правил охраны авторских и иных исключительных прав на объекты интеллектуальной собственности к размещению их в Сети;

обеспечение информационной безопасности и установление порядка использования средств криптозащиты применительно к Интернету.

Российскими исследователями правовых проблем Интернета высказывались различные мнения о принципах развития российского "сетевого" законодательства, которые можно обобщить следующим образом:

предметное регулирование правоотношений между операторами и пользователями Сети в целом, а не некоего ее "российского сегмента";

приоритетное внимание международному регулированию, унификации правовых норм, участию России в разработке и выполнении международных соглашений;

использование внеюридических методов регулирования. Определенное число проблем, связанных с Интернетом, может и должно быть решено на уровне организационного взаимодействия "сетевого сообщества" путем алгоритмизации и автоматизации используемых процедур;

разумная достаточность регулирования. Избыток нормативных правил в итоге приводит к невозможности их исполнения на практике;

комплексный подход. Нельзя ограничиваться лишь созданием относительно изолированного, "специального" массива регулирования. Одновременно с разработкой новых правовых норм необходимо вносить изменения (в ряде случаев существенные) в уже действующее законодательство с целью обеспечения его прямого действия применительно к Сети;

единообразие терминологии. Используемые юридические понятия должны не только быть корректными с технической (технологической) точки зрения, но и соответствовать общепринятой правовой терминологии.

Кстати, несколько законопроектов были разработаны и предложены для обсуждения в инициативном порядке. Так, еще в 2000 г. специалистами Открытого форума интернет-сервис-провайдеров России (ОФИСПа) был подготовлен проект закона "О государственной политике Российской Федерации по развитию и использованию Интернета". Не являясь субъектом законодательной инициативы, Открытый форум не может инициировать рассмотрение какого-либо законопроекта иначе, как действуя через отдельных депутатов или депутатские объединения. К тому же он не зарегистрирован даже как общественная организация (как уже отмечалось, для объединения субъектов "сетевых правоотношений" подобные "формальности" не имеют значения). Поскольку основные положения и принципы упомянутого документа были поддержаны и иными объединениями российского интернет-сообщества (Союзом операторов Интернета, Комитетом интернет-ассоциации документальной электросвязи), было бы уместно хотя бы вкратце рассказать об этих положениях.

Во-первых, целью государственной политики Российской Федерации в отношении сети Интернет однозначно определялась государственная поддержка развитию Сети. Доступные через Интернет информационные ресурсы, соответствующие средства информационного обмена должны быть признаны одними из ключевых факторов социально-экономического и научно-технического развития России.

Во-вторых, предлагалось осуществлять регулирование отношений, связанных с использованием Интернета, на основе сочетания принципов государственного регулирования и общественного самоуправления. Методы правового регулирования не должны распространяться на организационные и технические аспекты развития и функционирования Интернета, не затрагивающие установленные законом права и интересы личности, общества и государства. Разрабатываемые в связи с этим правовые акты подлежат обязательной предварительной экспертизе с участием представителей общественных организаций российских пользователей и операторов услуг Интернета.

В-третьих, устанавливалось правило, согласно которому использование Интернета в чьей-либо деятельности не может служить основанием для применения дополнительного регулирования указанной деятельности по сравнению с предусмотренным законодательством. В то же время использование Интернета не освобождает от соблюдения уже установленных законом требований к участникам такой деятельности.

В-четвертых, устанавливались конкретные правила ведения информационного обмена через Интернет, в частности, распространение информации коммерческого или рекламного характера допускалось бы только при соблюдении отправителями такой информации требований о запрете распространения незапрошенной информации. (Имелось в виду поставить вне закона действия, подобные рассылке спама.)

В более широком смысле на основании изложенных теоретических подходов предлагалось, в частности, полностью реформировать действующий Закон об информации и разделить его на три новых закона с самостоятельными предметами регулирования.

Первым таким актом предполагались Основы законодательства Российской Федерации об информации. Именно в таком документе могли бы быть даны определения основных понятий, применяемых в законах, которые затрагивают информационную сферу; установлены общие принципы регулирования информационных правоотношений; раскрыто понятие информации как отдельного объекта гражданских прав и содержательно решен вопрос о собственности на информационные объекты; определены основы правового режима различных категорий информации, в том числе и по критерию доступа к ней (правовой режим конфиденциальной информации, массовой информации и т. д.). Особое внимание в таком нормативном акте необходимо было бы уделить и правовым особенностям информации, размещаемой в информационных системах и распространяемой по информационным сетям, включая вопросы идентификации отправителей и получателей такой информации, ограничения распространения незапрошенной (коммерческой) информации, в том числе рекламного характера, а также функционированию сетевых СМИ. Не менее актуальным, кроме того, является закрепление основ правового статуса таких новых информационных объектов, как информационные сайты (порталы, интернет-страницы) и доменные имена. При этом необходимо отметить, что статус, скажем, доменных имен как средств сетевой адресации (идентификации) не может определяться применительно к объектам интеллектуальной собственности, являющимся предметом иного (авторского и т. п.) законодательства.

Вторым из предлагавшихся законов должен был стать федеральный закон "О государственных информационных ресурсах". Исходя из того, что под информационным ресурсом понимается определенная информация, упорядоченная в определенной информационной системе, а также с учетом гражданско-правового характера отношений по использованию негосударственных информационных ресурсов, предметом регулирования федерального законодательства могли бы быть информационные ресурсы, находящиеся в государственной собственности, включая порядок их формирования (финансирования), правомочия государственных органов как распорядителей информационных ресурсов; определение порядка доступа к ним (в том числе на бесплатной и возмездной основе); основы правового статуса государственных информационных систем; права и обязанности лиц, участвующих в формировании и использовании государственных информационных ресурсов. В указанном законе подлежал бы раскрытию конституционный принцип о праве граждан на информацию о деятельности органов государственной власти; был бы приведен перечень сведений, обязательных для опубликования (размещения) государственными органами в общедоступных информационных сетях.

Наконец, еще одним законом федерального уровня должен был стать Федеральный закон "Об информационной безопасности", посвященный не столько вопросам "защиты информации" (обозначенным в действующем Законе об информации), сколько вопросам информационной защищенности граждан, хозяйствующих субъектов (организаций) и органов государственной власти.

При более пристальном знакомстве с такими предложениями оказывается, что однозначных ответов они не дают, а у специалиста в связи с их анализом возникают, скорее, дополнительные и трудноразрешимые вопросы. В самом деле, вызывает сомнение целесообразность принятия закона "О государственных информационных ресурсах" в отсутствие явной необходимости использования понятия "информационные ресурсы" вообще. Далеко не очевидным является также соотношение между упомянутым законопроектом и законопроектами о праве на информацию и обеспечении доступа к информации о деятельности государственных органов — ведь в обоих случаях речь идет именно о доступе к государственным информационным ресурсам, но называемым по-разному в разных законодательных актах. Что же касается законопроекта "Об информационной безопасности", то его самостоятельный предмет регулирования вообще не просматривается, поскольку "всеобъемлющего" закона об информационной безопасности, детально учитывающего абсолютно все аспекты указанного предмета регулирования, принять в обозримом будущем все равно не удастся, да и особого смысла в законодательном закреплении правил, относящихся к одному из видов "безопасности", просто нет.

Очевидно, разумнее было бы постараться в российской практике регулирования правоотношений, связанных с Интернетом, максимально бережно использовать международный опыт регламентации соответствующих вопросов, адаптируя его к российской правовой традиции. В частности, безусловно необходимой была бы полная переработка "трехглавого" закона об информации либо в направлении преобразования его в Основы информационного законодательства Российской Федерации168, либо его полной отмены и инкорпорации норм, относящихся к правовому статусу информации, в ГК РФ169.

Применительно к общедоступной информации, к реализации конституционного права на доступ к информации, представляется целесообразным принятие нормативного акта, соответствующего зарубежным законам о свободе информации. Конечно, на первый взгляд даже название проекта Федерального закона "О свободе информации" может быть воспринято неоднозначно с учетом актуальных российских политических реалий, однако именно в таком законодательном акте могли бы быть однозначно и эффективно урегулированы как вопросы о "праве на доступ", так и обязанность государственных органов размещать информацию о своей деятельности (аналогично тому, как это делается за рубежом) в сети Интернет, а равно и вопросы, традиционно относимые к так называемой массовой информации. В этом случае "общеинформационная" проблематика могла бы быть удалена из Закона о СМИ, который при этом, в полном соответствии со своим названием, был бы посвящен именно средствам массовой информации как субъектам гражданских правоотношений с закрепленной в законе спецификой правового статуса и функционирования. Наконец, что касается информации ограниченного доступа, то в первоочередном порядке целесообразно было бы сосредоточиться на разработке и принятии федерального закона об информации персонального характера (персональных данных), как наиболее важного для закрепления прав и интересов граждан в информационных отношениях.

Конечно, приведенные предложения не могут рассматриваться как исчерпывающие. Они лишь обозначают тот "законодательный рубеж", с которого необходимо начать реформирование законодательства страны в информационной сфере, что позволит одновременно говорить и о повышении эффективности регулирования отношений, связанных с использованием в Российской Федерации сети Интернет.

Заключение

Представленное исследование обобщает многолетний опыт соавторов, специализирующихся на исследовании гуманитарных вопросов применения информационных технологий.

Несмотря на кажущуюся "отвлеченность" темы исследований, она имеет огромное практическое значение именно для России, где незавершенность "информационного законодательства" все больше входит в противоречие с бурным ростом информационных технологий, с развитием сети Интернет и прикладных аспектов ее использования. На очень многие практические вопросы — об объектах "сетевой собственности", о правовом статусе "владельцев" интернет-сайтов и размещаемой на них информации, о соотношении информационной свободы и информационной безопасности, — четких и однозначных ответов пока еще нет не только в текстах законодательных актов, но даже и в научно-исследовательских работах российских авторов. В то же время получить корректные решения этих проблем вряд ли возможно без глубокого теоретического анализа вопросов конституционного, гражданского, процессуального права, без обращения к истории возникновения правовых институтов собственности и информации, без осмысления зарубежного практического опыта регулирования.

Авторы не предлагают готовых и окончательных решений, они приглашают читателя задуматься над многоаспектностью и масштабностью вопроса правового статуса информации как таковой.

Является ли информация объектом права собственности? Может ли она быть объектом противоправных посягательств, а значит, кто и как должен осуществлять ее охрану? Кем и на каких условиях должен устанавливаться режим ее создания, распространения, копирования, защиты? Может ли информация рассматриваться как объект права вне зависимости от материального носителя, ее содержащего? Можно ли рассматривать информацию как товар?

Получение ответов на все эти вопросы уже сейчас помогло бы снять неопределенность во многих практических ситуациях, встречающихся при работе с информационными объектами. И хотя такие ответы подразумевают теоретико-правовое исследование фундаментального характера, для части из поставленных вопросов мы постарались предложить в настоящей книге подходы для нахождения верных решений.

Чтобы показать реальный объем понятия "собственности" (который, по укоренившей в российском праве традиции, сужается до триады правомочий собственника), нам пришлось обратиться к истории понятия и его философским корням. Признание сущностных связей между исключительными правами и правом собственности позволяет сделать вывод о правомерности применения института собственности (конструктивно переосмысленного и потому имеющего мало общего с закрепленным в российском Гражданском кодексе представлением о праве собственности как одном из "вещных прав") к информационным объектам. Понятие права собственности в его классическом варианте, разработанном еще в эпоху римского права, все чаще становится малопригодным для описания процессов, относящихся к имущественной сфере информационного общества. Классическая формула "товар — деньги — товар" неприменима для сферы обмена информацией. Будучи переданной кому-либо первоначальным обладателем, информация перестает оставаться во "владении" одного лица, возможность ее использования и дальнейшего распространения становится доступной в принципе каждому.

Иными словами, "собственность на информацию" в принципе возможна (примером чему может служить концепция "интеллектуальной собственности" на результаты творческой деятельности), но надо задуматься над теоретически безупречным пониманием этого вопроса и необходимостью его отражения в тексте новых нормативных актов. Реформирование российского законодательства в области использования информационных технологий, и в первую очередь Интернета, может быть эффективным только при условии правильного концептуального подхода, который еще предстоит выработать и экспертному сообществу, и законодателям.

Информация может иметь и коммерческую ценность, а следовательно, может быть вовлечена в товарно-денежные отношения, но не как товар, "вещь" в "традиционном" понимании. В настоящее время информация уже "продается", но под ее "продажей" понимается не "классический" имущественный договор купли-продажи, а оказание каких-то информационных услуг, или обеспечение доступа к определенной базе данных, или (самый простой пример) продажа материального носителя, содержащего требуемую информацию. Налицо разрыв между формальной стороной сделки и ее фактическим содержанием, причем в условиях достаточно большой неопределенности в юридическом характере правоотношения.

Помимо права собственности и иных сходных с ним "вещных" прав, правовая доктрина и законодательная практика применяет институт исключительных прав на нематериальные объекты (авторское право, средства индивидуализации и некоторые другие). Но и здесь изолированное применение в информационной сфере исключительных прав вряд ли возможно и явно нецелесообразно. Хотя бы потому, что охрана исключительных прав на нематериальный объект (литературное произведение, товарный знак или знак обслуживания) ограничивается формой объекта, оставляя без внимания содержательную сторону.

Выход может заключаться, среди прочего, в разработке таких правовых институтов и механизмов, которые должны учитывать как предшествующий опыт классической цивилистики, так и специфику регулируемой сферы, во многом не имеющую аналогов в законодательном закреплении соответствующих общественных отношений.

При этом приходится учитывать и тот факт, что, хотя процессы информатизации и носят глобальный характер, темпы и уровень, а также концепции их развития различаются от страны к стране.

Даже сходные правовые вопросы регулируются по-разному в рамках различных национальных правовых систем. Собственно, именно независимость национальных правовых систем становится сегодня камнем преткновения при решении спорных вопросов в информационной сфере. Чем более последовательно отстаиваются национальные приоритеты, тем меньшей оказывается вероятность эффективного регулятивного воздействия на информационные отношения, которые просто "ускользают" в силу своей трансграничности. Здесь можно указать на проблему юрисдикции, которая, вопреки ожиданиям, не теряет своей остроты.

С другой стороны, уже сегодня можно с уверенностью сказать, что первые шаги на пути сближения законодательных норм различных государств уже сделаны. На сегодняшний день мы имеем в своем распоряжении как положительный, так и отрицательный зарубежный опыт регулирования информационной сферы. При этом речь идет не только о законодательной практике отдельных "информационно развитых" стран, но и о сложившейся практике регулирования информационных отношений на международном уровне. Убедительный пример — имплементация в национальное законодательство европейских стран директив Европейского Союза. Не следует также забывать и об оживленных теоретических дискуссиях зарубежных коллег, убежденных в том, что практические преобразования немыслимы без научного осмысления тех вопросов, которые возникают у правоведов вследствие развития новейших технологий. Приходится констатировать, что российские специалисты в "информационном" праве по большей части игнорируют зарубежный опыт или используют его лишь в незначительной степени.

В связи с тем что "бытие" информации в современном обществе — ее создание, обработка, распространение, использование — тесно связано (в большей или меньшей степени обусловленно) с функционированием Интернета, значительная часть предпринятого нами исследования была посвящена "сетевой" собственности и более общим проблемам, порожденным цифровой средой.

Пример сети Интернет показывает, что процесс информационного взаимодействия через глобальные сети вненационален и "экстерриториален" по своей сути. Никогда не существовало государственных границ, например, для обмена результатами научного и художественного творчества (искусственно создававшиеся препятствия на государственном уровне давно доказали свою бессмысленность в эпоху научно-технической революции). Сейчас доступ к средствам подобного глобального информационного обмена возможен практически для каждого, вне зависимости от его национальности и физического местонахождения. Таким образом, уже в настоящее время события в сетевом информационном пространстве происходят одновременно "повсюду". Информацию невозможно "запереть" в национальных границах, а использование интернет-технологий позволяет производить обмен информацией в кратчайшее время и независимо от географических расстояний. Поэтому очень многие нормы и правила, регламентирующие ограничительный порядок использования той или иной информации (например, защищающие конфиденциальные сведения или охраняющие авторские права), в условиях Интернета просто теряют смысл. Не потому, что они перестают действовать или невозможно принудить к их соблюдению методами государственного контроля, а потому, что затраты на такой контроль и такое принуждение могут быть просто несоизмеримы с масштабом тех целей (вполне рядовых, обыденных на уровне бытового восприятия), которые могут быть достигнуты.

Да, некоторые государства ввели определенные ограничения на порядок доступа и работы в сети. Многие другие государства хотели бы сделать нечто подобное. Но то, что возможно в странах с населением в один-два миллиона человек или в странах, где число подключенных к сети узлов не превышает (пока) нескольких десятков или сотен, вряд ли достижимо в иных, более "продвинутых" в экономическом и "информационном" отношении государствах. Следовательно, тотальный контроль за происходящим в Сети хотя в принципе и возможен, но практически исключен в силу технологических и финансовых ограничений.

Мы вновь приходим к выводу, что правовые механизмы (обеспеченные государственным принуждением) в условиях информационного общества прекращают быть преимущественной формой регуляции социальных процессов. К тому же совершенно нет надобности, чтобы правовое регулирование "вмешивалось" в те области жизни информационного общества, где его применение было бы малоэффективным. В предшествующих разделах книги мы специально обращали внимание читателя на тот факт, что весьма значительные сегменты "сетевого пространства" так или иначе упорядочены, в том числе и на основании норм неправового характера. Нами была отмечена определяющая роль, принадлежащая в этом "организационно-техническим" нормам и правилам. Помимо этого, постоянно расширяющееся интернет-сообщество выработало свои собственные "социально-этнические" правила поведения в Сети. Специфика создания и применения таких норм имеет большое дисциплинирующее, организующее воздействие. Абсолютное большинство пользователей сети следует им без какого-либо властного воздействия со стороны уполномоченных государственных структур.

Очевидно, что складывающиеся в результате саморегулирования "информационных сообществ" нормы и правила поведения можно критиковать или расхваливать, уточнять или обобщать, наконец, можно придать им юридическую силу (например, в качестве источника правового обычая при рассмотрении спорных ситуаций), но было бы абсурдно стараться их на государственном уровне "отменять" или заменять иными, заранее разработанными нормативными актами. Так как для правового регулирования одной из важнейшей характеристик является эффективность воздействия на регулируемые общественные отношения, следует предельно внимательно и осмотрительно оценивать в каждом конкретном случае целесообразность применения юридических механизмов управления.

Вышесказанное, конечно, не означает, что развитие информационного общества "по определению" не нуждается в правовом обеспечении характерных для него общественных отношений либо что такое регулирование будет основано исключительно на неких доселе неизвестных правовых принципах. Многообразие и разнородность отношений между субъектами, вовлеченными в формирование и развитие информационного общества, диктует множественность подходов к созданию тех или иных нормативных механизмов регулирования. Некоторые правовые институты и методы должны быть адаптированы к специфике регулируемых отношений. Некоторые правовые явления, действительно, только обозначаются (например, однозначно прослеживается такое направление развития правового регулирования отношений в информационной сфере, как стремление к "глобализации", интернационализации процесса создания применимого нормативного регулирования). Но и традиционные правовые институты, такие как "право собственности", не потеряют своего значения в упорядочении тех или иных процессов развития информационного общества. Другое дело, что применяться они будут зачастую к совершенно новым видам правоотношений, и это, безусловно, будет сопровождаться некоторой задержкой в "освоении" соответствующей юридической техники и конкретных механизмов правоприменения. В то же время отметим, что судебная практика, "закрывая глаза" на теоретические недоразумения, справляется с возникающими проблемами нередко успешнее, чем законодатели, и главное, в более краткие сроки. Как показывает практика рассмотрения в американских судах дел о защите товарных знаков на доменные имена, после первого же рассмотренного спора и созданного прецедента дела по специфическим проблемам, связанным с информационными отношениями, из "экзотических" сразу же становятся для судов обыденными, и к тому же не самыми сложными для разрешения.

Авторы отдают себе отчет в предварительном характере высказанных замечаний и предложений. Очевидно лишь то, насколько актуальной является тщательная проработка юридических аспектов "информатизации" общественных отношений, а также насколько серьезно "информационная революция" способна повлиять и на развитие механизмов их регулирования.

Приложение. Закон США "О свободе информации"170

Титул 5. Свод законов США, § 552

552. Информация, подлежащая огласке; издаваемые федеральными правительственными учреждениями нормативные акты, правила, заключения, приказы, акты, протоколы

(а) Каждое правительственное учреждение обязано делать общедоступной следующую информацию:

(1) Каждое учреждение обязано сформулировать и регулярно публиковать в Федеральном Регистре для сведения общественности:

(А) описание структуры своего головного и региональных подразделений, а также установленные места, в которых население может получить от служащих (или сотрудников, если речь идет о специализированной службе) необходимую информацию, сделать представления или запросы или получить решения;

(Б) изложение общих порядков и методов, посредством которых распределяются и определяются их функции, включая суть и требования всех существующих формальных и неформальных процедур;

(В) процессуальные нормы, описания существующих форм или сведения о местах, в которых такие формы могут быть получены, а также указания по объему и содержанию всех документов, отчетов или заключений;

(Г) основные общеприменимые нормы, установленные в соответствии с законодательством, а также заявления общеполитического характера или общеприменимые толкования, разработанные и принятые данным учреждением, и

(Д) любые документы, вносящие изменения, поправки, либо отменяющие что-либо из вышеперечисленного. Ни при каких обстоятельствах нельзя требовать от какого бы то ни было лица ссылаться на, равно как и использовать против такого лица, какие-либо документы, подлежащие опубликованию в Федеральном Регистре, но не опубликованные таким образом, за исключением тех случаев, когда такое лицо было надлежащим образом и своевременно проинформировано об условиях, изложенных в таком документе. В настоящем параграфе под надлежащей доступностью материала определенному классу лиц, интересы которых он затрагивает, подразумевается его публикация в Федеральном Регистре, понимаемая как инкорпорация путем отсылки, утвержденная Директором Федерального Регистра.

(2) Каждое учреждение, в соответствии с опубликованными правилами, обязано представить для ознакомления и копирования представителями общественности:

(А) окончательные решения, включая согласные и особые мнения, а также приказы, издаваемые по рассматриваемым делам;

(Б) политические заявления и толкования, принятые учреждением, но не опубликованные в Федеральном Регистре;

(В) административные руководства и инструкции для персонала, затрагивающие интересы членов общества;

(Г) копии всех документов, независимо от их формы или формата, которые были выданы любому лицу в соответствии с параграфом (3) и которые, по причине характера их содержания, учреждение определяет как такие, которые стали или могут стать предметом последующих запросов в сущности тех же документов, и

(Д) общий перечень документов, на которые ссылается подпараграф (Г); за исключением тех случаев, когда такие материалы немедленно публикуются и поступают в продажу. Для документов, которые были созданы, начиная с 1 ноября 1996 г., в течение одного года после указанной даты, каждое учреждение обязано сделать такие данные доступными, в том числе посредством компьютерных телекоммуникаций или, если средства компьютерных телекоммуникаций в учреждении не были установлены, посредством других электронных средств. Учреждение вправе не указывать идентифицирующие сведения при предоставлении или опубликовании решения, политического заявления, толкования, руководства для персонала, инструкции или копий данных, на которые ссылается подпараграф (Г), насколько это может оказаться необходимым для предотвращения необоснованного нарушения неприкосновенности личной жизни. Однако в каждом отдельном случае требуется представить подробное объяснение такого изъятия в письменном виде, объем же такого изъятия должен быть указан в той части данных, которая стала доступной или опубликована, за исключением тех случаев, когда данное изъятие могло бы нанести вред интересам, для которых установлена защита в подразделе (б), в соответствии с которым это изъятие было сделано. Каждое учреждение также обязано вести и представлять для ознакомления и копирования представителями общественности текущие каталоги, содержащие информацию, согласно которой общественность может идентифицировать любой документ, изданный, принятый или обнародованный после 4 июля 1967 г. и подлежащий предоставлению или опубликованию в соответствии с положениями настоящего параграфа. Каждое учреждение обязано незамедлительно публиковать, не реже одного раза в квартал, и распространять (путем продажи или иным способом) экземпляры каждого каталога или приложений к нему, за исключением тех случаев, когда оно определяет приказом, публикуемым в Федеральном Регистре, такую публикацию как ненужную и нецелесообразную, причем в этом случае учреждение тем не менее обязано предоставлять экземпляры такого перечня по запросу и по цене, не превышающей непосредственных затрат на тиражирование. К 31 декабря 1999 г. каждое учреждение обязано предоставить к каталогу, на который ссылается подпараграф (Д), доступ посредством компьютерных телекоммуникаций. Учреждение может приводить окончательные приказы, решения, политические заявления, толкования, руководства или инструкции для персонала, затрагивающие интересы членов общества, в качестве обоснования, использовать их или ссылаться на них в качестве прецедента при действиях против третьей стороны, только если:

(i) они были включены в каталог и либо предоставлены, либо опубликованы, как предусмотрено настоящим параграфом; либо

(ii) такая третья сторона была надлежащим образом и своевременно проинформирована об условиях, изложенных в таких документах.

(3) (А) В отношении любых документов, за исключением предоставляемых в соответствии с параграфами (1) и (2) настоящего подраздела, каждое учреждение, по любому запросу на предоставление официальных документов, который (i) в достаточной мере определяет такие документы и составлен в соответствии с опубликованными правилами, определяющими время, место, сборы (если таковые предусмотрены) и подлежащие выполнению процедуры, обязано незамедлительно предоставить такие официальные документы любому лицу.

(Б) Обеспечивая в соответствии с настоящим параграфом какому-либо лицу доступ к документу, учреждение предоставляет этот документ по запросу такого лица в любой форме или формате, при условии, что учреждение может без труда воспроизвести документ в такой форме или формате. Каждое учреждение обязано приложить необходимые усилия для того, чтобы сохранять свои документы в формах или форматах, которые позволяют их воспроизводить для целей настоящего раздела.

(В) В соответствии с настоящим параграфом при ответе на запрос документов учреждение обязано приложить необходимые усилия для поиска запрашиваемых документов в электронной форме или формате, за исключением тех случаев, когда такие усилия могли бы нанести ущерб функционированию автоматической информационной системы учреждения.

(Г) В целях настоящего параграфа термин "поиск" означает просмотр, вручную или автоматизированными средствами, документов учреждения для целей определения местонахождения тех документов, которые отвечают запросу.

(4) (А) (i) В целях выполнения положений настоящей статьи, в ответ на извещение и получение критики и замечаний от общественности, каждое учреждение обязано обнародовать постановления, устанавливающие прейскуранты сборов за обработку запросов, согласно настоящему разделу, и устанавливающие процедуры и указания по определению случаев снижения сумм сборов или освобождения от их уплаты. Такой прейскурант должен соответствовать указаниям, которые подлежат изданию, после предварительного издания соответствующего уведомления и получения критики и замечаний от общественности, Директором службы управления и бюджета, и которые должны содержать прейскурант цен, единый для всех учреждений.

(ii) Такие постановления, издаваемые учреждениями, должны предусматривать, что:

(I) сборы должны быть ограничены обоснованными стандартными расценками на поиск, тиражирование и анализ документов, если запрашиваемые официальные документы будут использоваться в коммерческих целях;

(II) сборы должны быть ограничены обоснованными стандартными расценками на тиражирование документов, если запрашиваемые официальные документы не предназначены для использования в коммерческих целях и если запрос сделан образовательным учреждением или некоммерческой научной организацией в целях академического или научного исследования или представителем средства массовой информации, специализирующегося на освещении новостей; и

(III) по любому запросу, не определенному в (I) или (II), сборы должны быть ограничены обоснованными стандартными расценками на поиск и тиражирование документов.

(iii) Документы должны быть предоставлены без взимания какой-либо платы либо за плату в размере ниже сборов, определенных в пункте (ii), если предоставление информации служит интересам общества, поскольку она может внести значительный вклад в понимание общественностью действий или деятельности правительства, и не служит в первую очередь коммерческим интересам запрашивающего.

(iv) Прейскуранты цен должны предусматривать исключительно возмещение прямых затрат на поиск, тиражирование и анализ. Затраты на анализ могут включать в себя только затраты, непосредственно связанные с первичным обследованием документа на предмет определения, подлежат ли документы огласке согласно положениям настоящей статьи, а также на предмет сокрытия любых отрывков, не подлежащих огласке согласно положениям настоящего раздела. Затраты на анализ не могут включать в себя какие бы то ни было расходы, понесенные в связи с необходимостью решения каких-либо юридических или политических вопросов, которые могут возникнуть в процессе обработки запроса, согласно положениям настоящей статьи. Согласно положениям настоящего раздела ни одно учреждение не вправе взимать сборы:

(I) если затраты на взыскание и обработку в рабочем порядке такого сбора предположительно могут быть равны сумме самого сбора или превысить ее или

(II) при обработке любого запроса, описанного в пунктах (ii)(II) или (III) данного подпараграфа, за первые два часа поиска или за первые сто страниц тиражирования.

(v) Ни одно учреждение не вправе требовать предварительной оплаты какого бы то ни было сбора, за исключением случаев, когда ранее уже имелись случаи несвоевременной оплаты сборов данным запрашивающим или если сбор, по определению учреждения, превысит $ 250.

(vi) Никакие положения данного параграфа не имеют приоритета над законодательными актами, конкретно устанавливающими уровень сборов за отдельные типы официальных документов.

(vii) В случае, если запрашивающий предпринимает какие бы то ни было юридические действия в отношении освобождения от уплаты сборов, согласно положениям настоящей статьи, суд обязан рассмотреть дело de novo, причем объем рассмотрения дела судом будет ограничен документом, в отношении которого учреждение должно принять решение.

(Б) В случае подачи жалобы окружной суд Соединенных Штатов, расположенный в том округе, где истец проживает, или где расположено место его основной работы, или в котором находятся документы учреждения, или в округе Колумбия, компетентен запретить учреждению сокрытие документов учреждения и отдать приказ о выдаче любых документов учреждения, в которых истцу было неправомерно отказано. В таком случае суд обязан рассмотреть дело de novo и имеет право изучить содержание таких документов учреждения на закрытом заседании с целью выяснения, должны ли такие документы или их отдельные части быть утаены в соответствии с какими-либо из освобождений, установленных в подразделе (б) настоящей статьи, а учреждение обязано подчиниться его решению. В дополнение к любому другому вопросу, который суд сочтет существенным, суд обязан считать существенным аффидевит171 учреждения, касающийся технического оснащения учреждения на предмет технической выполнимости требований параграфа (2) (В), подраздела (б), а также требований параграфа (3) (Б), связанных с воспроизводимостью.

(В) Независимо от любых других положений законодательства, ответчик обязан представить возражения или иным образом опротестовать любую жалобу, поданную в соответствии с положениями настоящего подраздела, в течение тридцати дней с момента вручения ответчику состязательной бумаги, в которой изложена такая жалоба, за исключением тех случаев, когда суд, при наличии достаточных оснований, укажет другие сроки.

(Г) Отменен.

(Д) Суд вправе обязать Соединенные Штаты оплатить соответствующие гонорары поверенных и другие судебные издержки, надлежащим образом понесенные по любому делу в соответствии с положениями настоящей статьи, которое истец выиграл по существу.

(Е) Во всех случаях, когда суд издает приказ о предоставлении каких бы то ни было официальных документов учреждения, в предоставлении которых истцу было неправомерно отказано, и обязывает Соединенные Штаты оплатить соответствующие гонорары поверенных и другие судебные издержки и когда суд дополнительно издает письменное заключение о том, что обстоятельства сокрытия информации поднимают вопросы относительно того, являлись ли действия персонала по сокрытию информации результатом личного каприза или произвола, Специальный Совет обязан немедленно начать производство с целью определения, оправданно ли применение дисциплинарных мер к служащему или сотруднику, несущему непосредственную ответственность за сокрытие информации. Специальный Совет после расследования и рассмотрения всех представленных доказательств представляет свои заключения и рекомендации ответственному администратору соответствующего учреждения, а копии заключений и рекомендаций направляет служащему или сотруднику либо его представителю. Ответственный администратор обязан принять исправительные меры, рекомендованные Специальным Советом.

(Ж) В случае неподчинения судебному приказу окружной суд вправе наказать виновного сотрудника или служащего специализированной организации за неисполнение судебного решения.

(5) Каждое учреждение имеющее более одного служащего, обязано вести и представлять для изучения общественностью записи по окончательной позиции, занятой каждым служащим в каждом деле, рассматриваемом учреждением.

(6) (А) Каждое учреждение по любому запросу на официальные документы в соответствии с параграфами (1), (2) или (3) настоящего подраздела обязано

(i) в течение двадцати дней (за исключением суббот, воскресений и официальных государственных праздников) после получения такого запроса определить, будет ли он удовлетворен, и незамедлительно уведомить подателя такого запроса о принятом решении и причинах его принятия, а также о праве такого лица подать жалобу руководителю учреждения в случае принятия негативного решения и

(ii) в течение двадцати дней (за исключением суббот, воскресений и официальных государственных праздников) после получения такой жалобы принять решение по ней. Если при рассмотрении жалобы отказ в удовлетворении запроса будет подтвержден полностью или частично, учреждение обязано уведомить подателя такого запроса об условиях судебного пересмотра такого решения в соответствии с положениями параграфа (4) настоящего подраздела.

(Б) (i) В исключительных обстоятельствах, описанных в настоящем подпараграфе, предписываемые либо пунктом (i), либо пунктом (ii) подпараграфа (А) сроки могут быть продлены путем направления письменного уведомления подателю такого запроса, с указанием причин продления и предполагаемой даты выдачи заключения. Никакое уведомление такого рода не может указывать на дату, которая устанавливала бы срок продления более десяти рабочих дней, за исключением установленного в пункте (ii) настоящего параграфа.

(ii) Что касается запроса, в отношении которого письменное уведомление, согласно пункту (i), продляет сроки, установленные пунктом (i) подпараграфа (А), учреждение обязано уведомить подателя такого запроса о том, что его запрос не может быть обработан в течение срока, установленного в данном пункте, и должно предоставить этому лицу возможность ограничить рамки запроса таким образом, чтобы он мог быть обработан в пределах этого срока, или возможность согласовать с учреждением иные сроки обработки запроса или измененный запрос. Отказ лица в разумных пределах изменить запрос или согласовать такие иные сроки должен рассматриваться как условие, определяющее, существуют ли исключительные обстоятельства для целей, установленных в подпараграфе (В).

(iii) В том смысле, в котором термин "исключительные обстоятельства" употребляется в настоящем подпараграфе, он обозначает, но лишь настолько, насколько это может оказаться необходимым для должной обработки конкретного запроса:

(I) необходимость поиска и сбора запрошенных документов в региональных подразделениях и других ведомствах, обособленных от конторы, обрабатывающей запрос;

(II) необходимость поиска, сбора и должного изучения значительного объема отдельных и не связанных между собой документов, затребованных в рамках одного запроса; или

(III) необходимость консультаций, которые должны быть проведены насколько возможно быстро, с другим учреждением, существенно заинтересованным в принятии решения по запросу, или между двумя или более частями одного учреждения, для которых существо дела представляет значительный интерес.

(iv) В ответ на получение критики и замечаний от общественности любое учреждение вправе обнародовать правила, предусмотренные для совокупности определенных запросов одного и того же подателя запросов или группы подателей, действующих согласованно, если учреждение обоснованно полагает, что такие запросы в действительности составляют единый запрос, который, в противном случае, будет соответствовать исключительным обстоятельствам, описанным в настоящем подпараграфе, а также что запросы содержат очевидным образом связанные между собой вопросы.

(В) (i) Любое лицо, подающее запрос на предоставление документов в любое учреждение в соответствии с условиями параграфов (1), (2) или (3) настоящего подраздела, считается исчерпавшим имеющиеся у него средства административной защиты в отношении такого запроса, если учреждение оказывается не в состоянии уложиться в сроки, предписываемые этим параграфом. Если Правительство в состоянии доказать наличие исключительных обстоятельств, а также выказываемое учреждением должное тщание в ответных действиях по запросу, суд может удержать дело в своем производстве и предоставить учреждению дополнительное время для проведения анализа документов. При принятии учреждением решения об удовлетворении запроса на официальные документы эти документы должны быть незамедлительно представлены подателю такого запроса. Любое уведомление об отказе по запросу на официальные документы в соответствии с положениями настоящего подраздела должно указывать имена и должности или звания каждого лица, ответственного за отказ по такому запросу.

(ii) В целях настоящего подпараграфа термин "исключительные обстоятельства" не включает в себя задержку, которая вызвана прогнозируемой загруженностью учреждения запросами, согласно настоящему разделу, за исключением тех случаев, когда в деятельности учреждения наблюдаются заметные успехи и число накопившихся запросов, находящихся на рассмотрении, сокращается.

(iii) Отказ лица в разумных пределах изменить запрос или согласовать иные сроки для обработки данного запроса (или измененного запроса) в соответствии с пунктом (ii) после того как учреждением, в которое данное лицо подало запрос, ему была предоставлена возможность это сделать, должен рассматриваться как условие, определяющее, существуют ли исключительные обстоятельства для целей, установленных в настоящем подпараграфе.

(Г) (i) В ответ на получение критики и замечаний от общественности любое учреждение вправе обнародовать правила, предусмотренные для многоканальной обработки запросов в зависимости от объема работы или времени (или того и другого одновременно), требуемых для обработки запросов.

(ii) В соответствии с настоящим подпараграфом правила могут предоставить лицу, подавшему запрос, который не подходит для скорейшей многоканальной обработки, возможность ограничить рамки запроса, чтобы последний подходил для более быстрой обработки.

(iii) Настоящий подпараграф не должен рассматриваться как затрагивающий требование, установленное подпараграфом (В), о необходимости проявлять должное старание.

(Д) (i) В ответ на уведомление или получение публичной критики любое учреждение вправе обнародовать правила, предусмотренные для ускоренной обработки запросов на документы:

(I) в случаях, когда лицо, подавшее запрос на документы, ссылается на крайнюю необходимость, а также

(II) в других случаях, которые определяются учреждением.

(ii) Не противореча пункту (i), правила, согласно настоящему подпараграфу, должны гарантировать:

(I) что решение о том, предоставлять или нет ускоренную обработку, будет принято, а лицо, подавшее запрос, получит уведомление об этом решении в 10-дневный срок после даты подачи запроса; и

(II) неотложное рассмотрение административных обращений о принятии таких решений о предоставлении ускоренной обработки.

(iii) Учреждение обязано обработать настолько быстро, насколько это осуществимо, любой запрос документов, в отношении которого учреждение дало согласие на ускоренную обработку в соответствии с настоящим подпараграфом. Действия учреждения, отрицающие или подтверждающие отклонение запроса на ускоренную обработку в соответствии с настоящим подпараграфом и отсутствие со стороны учреждения своевременного ответа на такой запрос должны быть подвергнуты судебному пересмотру в соответствии с параграфом (4), за исключением тех случаев, когда судебный пересмотр основан на документе, находящемся на рассмотрении у учреждения на момент вынесения им соответствующего решения.

(iv) После того как учреждение предоставило полный ответ на запрос, Федеральный районный суд Соединенных Штатов не имеет более полномочий по пересмотру отклонения учреждением ускоренной обработки запроса документов.

(v) Для целей настоящего подпараграфа термин "крайняя необходимость" означает:

(I) что невозможность получить запрашиваемые документы ускоренным образом в соответствии с настоящим параграфом может стать обоснованно предполагаемой причиной неминуемой угрозы жизни или физическому здоровью индивида; или

(II) в отношении запроса, поданного лицом, основным занятием которого является распространение информации, необходимость в срочном порядке уведомить общественность о текущих или заявленных действиях Федерального Правительства.

(vi) Указание на крайнюю необходимость со стороны лица, делающего запрос на ускоренную обработку, должно быть сделано посредством заявления, истинность и правильность которого данное лицо, исходя из того, что ему известно, и своего мнения, подтверждает.

(Е) Отклоняя запрос на документы, частично или в целом, учреждение обязано приложить разумные усилия для предварительной оценки объема любого запрашиваемого содержания, в предоставлении которого отказано, и обязано предоставить любую из таких предварительных оценок лицу, делающему запрос, за исключением тех случаев, когда такая предварительная оценка могла бы нанести вред интересам, защищаемым условием об освобождении, установленным в подпункте (б), в соответствии с которым запрос был отклонен.

(б) Правила настоящего раздела не применяются к материалам:

(1) (А) в отношении которых каким-либо правительственным постановлением в интересах государственной обороны или внешней политики специально установлен секретный режим хранения и

(Б) которые фактически и надлежащим образом, в соответствии с таким правительственным постановлением, засекречены;

(2) которые относятся исключительно к правилам внутреннего распорядка и указаниям для персонала учреждения;

(3) которые специально освобождены законом (за исключением раздела 552б данного титула) от необходимости огласки, при условии, что такой закон

(А) содержит требование о том, чтобы эти материалы были сокрыты от общественности таким способом, который бы исключал возможность произвола по данному вопросу, либо

(Б) устанавливает конкретные критерии для сокрытия или ссылается на конкретные виды материалов, подлежащих сокрытию;

(4) торговым секретам и коммерческой либо финансовой информации, полученной от какого-либо лица и защищенной привилегией либо ограничением доступа;

(5) меморандумам или письмам, циркулирующим между учреждениями или в пределах одного учреждения, на которые по закону не имеет права доступа никто, кроме другого учреждения, находящегося в состоянии судебного разбирательства с данным учреждением;

(6) личным делам и медицинским картам и другим документам подобного рода, предоставление которых имело бы результатом неправомерное нарушение неприкосновенности личной жизни;

(7) документам или информации, собранной в правоприменительных целях, но лишь постольку, поскольку предоставление таких правоприменительных документов или информации

(А) по имеющимся обоснованным предположениям, помешает проведению правоприменительных действий,

(Б) ущемит право какого-либо лица на справедливое и беспристрастное рассмотрение его дела в суде,

(В) по имеющимся обоснованным предположениям, явится неправомерным нарушением неприкосновенности личной жизни,

(Г) по имеющимся обоснованным предположениям, позволит идентифицировать конфиденциальный источник, включая государственное, местное или зарубежное учреждение, или орган, или какое-либо частное учреждение, предоставившее информацию на конфиденциальной основе и, в тех случаях, когда документы или информация собраны органом, применяющим нормы уголовного права в процессе уголовного расследования, или учреждением, осуществляющим законные разведывательные операции в интересах государственной безопасности, информацию, предоставленную конфиденциальным источником,

(Д) раскроет методы и процедуры правоприменительных расследований или преследований или раскроет общие установки правоприменительных расследований или преследований, если в отношении такого раскрытия имеются основания полагать, что оно может предоставить возможность обхода закона, или

(Е) по имеющимся обоснованным предположениям, поставит под угрозу жизнь или физическую безопасность любого индивида;

(8) содержащимся в или относящимся к актам экспертизы отчетам для внутреннего пользования или отчетам о состоянии дел, которые подготовлены учреждением, отвечающим за регулирование или надзор за финансовыми организациями, или от его имени, или для использования таким учреждением; или

(9) содержащим геологические и геофизические данные и информацию, включая карты, имеющие отношения к скважинам.

Любая часть официального документа, которая может быть в разумных пределах выделена, должна быть предоставлена лицу, запрашивающему такой документ, после удаления всех частей, не подлежащих огласке согласно положениям настоящего подраздела. Количество удаленной информации должно быть указано в предоставленной части документа, за исключением тех случаев, когда такое указание может нанести вред интересам, защищаемым условием об освобождении, установленном в настоящем подразделе, в соответствии с которым информация была удалена. Если это технически выполнимо, количество удаленной информации должно быть указано в том месте документа, где такое удаление было произведено.

(в) (1) Во всех случаях, когда поданный запрос подразумевает получение права доступа к документам, определенным в подразделе (б)(7)(А), и:

(А) расследование или преследование проводится в связи с возможным нарушением уголовного права; и

(Б) имеются основания полагать, что

(i) субъект такого расследования или преследования не подозревает о его проведении и

(ii) раскрытие факта существования документов может помешать правоприменительным действиям, учреждение вправе, но только до тех пор, пока продолжают существовать такие обстоятельства, рассматривать документы как не подпадающие под действие настоящего раздела.

(2) Во всех случаях, когда данные по осведомителю, которые хранятся учреждением, применяющим нормы уголовного права, под именем осведомителя или его личным идентификатором, запрашиваются третьим лицом по имени осведомителя или его личному идентификатору, учреждение может рассматривать такие сведения как не подпадающие под действие настоящего раздела, за исключением тех случаев, когда имеется официальное подтверждение статуса осведомителя как осведомителя.

(3) Во всех случаях, когда поданный запрос подразумевает получение права доступа к документам, которые ведутся Федеральным бюро расследований и относятся к внешней разведке, или контрразведке, или международному терроризму, и факт существования таких документов является закрытой информацией согласно положениям подраздела (б)(1), Бюро вправе, до тех пор пока факт существования таких документов продолжает быть закрытой информацией, рассматривать такие документы как не подпадающие под действие настоящего раздела.

(г) Настоящий раздел не дает разрешения на сокрытие информации или ограничение права доступа общественности к документам, за исключением случаев, конкретно изложенных в настоящем разделе. Настоящий раздел не может служить основанием для сокрытия информации от Конгресса.

(д) (1) Не позднее февраля каждого года каждое учреждение обязано представить Генеральному прокурору Соединенных Штатов отчет по данным предыдущего финансового года, который должен включать:

(А) количество принятых каждым учреждением решений об отказе в удовлетворении запросов на документы, поданных в такие учреждения в соответствии с положениями подраздела (а), и причины принятия каждого такого решения;

(Б) (i) количество жалоб, поданных лицами в соответствии с положениями подраздела (а)(6), результаты рассмотрения таких жалоб и причины таких ответных мер по каждой апелляции, которые имели результатом отказ в предоставлении информации;

(ii) полный список всех нормативных актов о предоставлении учреждению полномочий на сокрытие информации в соответствии с подразделом (б) (3), указание на то, поддержал ли суд решение учреждения о сокрытии информации в соответствии с каждым из этих нормативных актов, а также краткое описание содержания любой сокрытой информации;

(В) число запросов на документы, находящихся на рассмотрении учреждения, начиная с 30 сентября предшествующего года, и среднее количество дней, начиная с той же даты, в течение которых такие запросы находились на рассмотрении у учреждения;

(Г) число запросов на документы, полученных учреждением, и число запросов, которые учреждение обработало;

(Д) среднее количество дней, которое потребовалось учреждению для обработки различных видов запросов;

(Е) общую сумму сборов, собранных учреждением за обработку запросов; и

(Ж) число сотрудников учреждения, занятых полный рабочий день, выделенных для обработки запросов на документы в соответствии с настоящим разделом, а также общую сумму расходов учреждения на обработку таких запросов.

(2) Каждое учреждение обязано предоставить общественности доступ к каждому такому отчету, в том числе посредством компьютерных телекоммуникаций или, если средства компьютерных телекоммуникаций не были установлены учреждением, посредством иных электронных средств.

(3) Генеральный прокурор Соединенных Штатов обязан обеспечить к каждому отчету, который был сделан доступным с помощью электронных средств, доступ в любой взятой по отдельности электронной точке доступа. Генеральный прокурор Соединенных Штатов должен уведомить не позднее 1 апреля того года, в котором был опубликован отчет, Председателя и старейшего представителя меньшинства Комитета по государственным реформам и надзору палаты представителей, а также Председателя и старейшего представителя меньшинства Комитета по делам правительства и Юридического комитета Сената о том, что к таким отчетам имеется доступ при помощи электронных средств.

(4) Генеральный прокурор Соединенных Штатов по согласованию с Директором службы управления и бюджета обязан разработать директивы по отчетам и исполнению в связи с отчетами, которые должны быть предоставлены в соответствии с настоящим подразделом к 1 октября 1997 г., а также вправе устанавливать дополнительные требования для таких отчетов, которые, по мнению Генерального прокурора, могут быть полезными.

(5) Генеральный прокурор Соединенных Штатов обязан представить ежегодный отчет не позднее апреля каждого календарного года, который должен включать в отношении предшествующего календарного года перечень дел, рассмотренных, в соответствии с настоящим разделом, исключения, задействованные в каждом случае, решения, принятые по каждому делу, а также издержки, сборы и штрафы, наложенные, согласно подпараграфам (Д), (Е) и (Ж) подраздела (а) (4). Такой отчет должен также включать описание действий, предпринятых Министерством юстиции с целью обеспечить соблюдение учреждениями положений настоящего раздела.

(е) Для целей настоящего раздела термин:

(1) "учреждение", как он определен в разделе 551(1) настоящего титула, включает любой Правительственный департамент, военный департамент, Правительственную корпорацию, корпорацию, контролируемую Правительством, или иное учреждение исполнительной ветви Правительства (включая Администрацию Президента), или любое независимое регулятивное учреждение; и

(2) "документ", а также любой другой термин, использованный в настоящем разделе в отношении информации, включает любую информацию, которая будет являться документом учреждения с соблюдением требований настоящего раздела и при условии хранения ее учреждением в любом формате, включая электронный формат.

(ж) Глава любого учреждения обязан подготовить и по требованию обеспечить публичный доступ к справочному материалу или руководству по обращению с запросами на документы или получению информации от учреждения с соблюдением освобождений, согласно подразделу (б), включая:

(1) перечень всех основных информационных систем учреждения;

(2) описание основных информационных и документарных поисковых систем, поддерживаемых учреждением; и

(3) справочник по получению от учреждения публичной информации различных видов и категорий в соответствии с 44-м титулом главы 35, а также в соответствии с настоящим разделом.

Примечания

1

См.: Концепция стабильности закона. М., 2000. С. 14–16.

(обратно)

2

См.: Там же. С.68; Тихомиров Ю.А. Коллизионное право. М., 2001. С. 34–35.

(обратно)

3

Подробнее об этом см.: Чичнева Е.А. Актуальные проблемы современного права, или Новое правовое мышление // Вестник Московского ун-та. Сер.7. Философия. 2001. N 2. С. 87–95.

(обратно)

4

Даже поверхностный взгляд на проблему показывает, что факторы, влияющие на выбор решения, вряд ли могут быть рассортированы на "нравственные", "гуманные", с одной стороны, и "прогрессивные, но антигуманные" — с другой. Так, клонированию живых организмов предшествует клонирование органов, результатом которого, по-видимому, будет революция — в самом положительном смысле этого слова — в области медицины.

(обратно)

5

Shannon C. Collected Papers. N.J.A. Sloane et A.D. Wyner, eds. IEEE Press, 1993. P.462.

(обратно)

6

См.: Наторп П. Кант и марбургская школа // Новые идеи в философии. Сб.5. СПб., 1913. С.120.

(обратно)

7

Среди русских цивилистов начала ХХ в. такой точки зрения придерживался Г.Ф. Шершеневич: "Право разграничивает интересы, нормирует отношения на почве сталкивающихся интересов, и защита его потому и имеет значение, что оно закрепляет за человеком то, что тот ценит с точки зрения своих потребностей. Объекты права — это блага в экономическом смысле". (Цит. по: Шершеневич Г.Ф. Общая теория права: Учебное пособие. М., 1995. Т.2. С.186.) Такая точка зрения находит своих сторонников и сегодня. Подробнее об этом см.: Сенчищев В.И. Объект гражданского правоотношения // Актуальные проблемы гражданского права // Под ред. М.И. Брагинского. М., 1999. С.118, 136.

(обратно)

8

В качестве исторической справки отметим, что международное признание получила также теория информации, разработанная советским ученым А.Н. Колмогоровым. Более того, архивные исследования показали, что основные положения теории Шеннона были сформулированы Колмогоровым еще в 1938 г.

(обратно)

9

См.: Лийв Э.Х. Инфодинамика. Обобщенная энтропия и негэнтропия. Таллинн, 1998. С.48.

(обратно)

10

Shannon C.E. A Mathematical Theory of Communication // The Bell System Technical Journal. 1948. Vol. 27. P.379.

(обратно)

11

Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958.

(обратно)

12

Лийв Э.Х. Укз. соч. С.20.

(обратно)

13

К примеру, В.Н. Лопатин, автор книги "Информационная безопасность России: Человек. Общество. Государство", приходит к выводу (который он, кстати, выделяет курсивом) о том, что "всякая материя информационна", "всякая информация материальна", а оба начала можно назвать "двуединой первоосновой существующей природы и мира". (Цит. по: Лопатин В.Н. Информационная безопасность России: Человек. Общество. Государство. СПб., 2000. С.23). Такая, с позволения сказать, "диалектическая игра словами", впрочем, не умаляет достоинств тех разделов книги, на отдельные положения которых мы еще будем ссылаться.

(обратно)

14

См.: Shannon C. Collected Papers. N.J.A. Sloane et A.D. Wyner, eds. IEEEPress, 1993 P. 462.

(обратно)

15

Бодрийар Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. С.126.

(обратно)

16

Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998. С.20.

(обратно)

17

Именно такой позиции придерживаются Х. и Э. Тоффлеры, социальные мыслители, авторы книг "Третья волна", "Война и антивойна", "Силовое изменение" и др., опубликованных в 80-90-х гг.

(обратно)

18

Cohen J. E. Information Rights and Intellectual Freedom // Ethics and the Internet.A. Vedder, ed. Antwerp: Intersentia, 2001. P. 11–32.

(обратно)

19

По данному вопросу мы разделяем точку зрения Р.О. Халфиной. См.: Халфина Р.О. Общее учение о правоотношении. М., 1974. С. 212–214.

(обратно)

20

См.: Стрельцов А.А. Информация как общенаучная категория // Информация как объект исследования в естественных, технических и социальных науках. М., 2001. С.6, 19.

(обратно)

21

В отношении информации такая аналогия, в зависимости от отстаиваемой точки зрения, возможна как с вещами, так и с исключительными правами.

(обратно)

22

См.: Скловский К.И. Собственность в гражданском праве. М., 2000. С.184.

(обратно)

23

Рассуждения о "многомерности" правовой структуры можно встретить уже в трудах русского правоведа и философа начала ХХ в. Н.Н. Алексеева: "Нет ничего удивительного, что феноменальная структура права предстает перед нами как некоторое многообразие, как единство нескольких измерений, подобно единству пространства, измерения которого представляются в конце концов некоторыми основными данностями, определяющими его структуру. Но подобно этому и право может иметь свою, особую структуру, характеризуемую своими особыми данностями". Цит. по: Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб., 1999. С.73. См. также: Алексеев С.С. Общая теория права. М., 1981. С. 258–260.

(обратно)

24

Подробнее об этом: Огородов Д.В. К вопросу о правовой охране информации // Интеллектуальная собственность: современные правовые проблемы: Проблемно-тематический сб. / ИГП, ИНИОН РАН. М., 1998. С. 81–89.

(обратно)

25

Дозорцев В. А. Информация как объект исключительного права // Дело и право. 1996. N 4. С.38.

(обратно)

26

См.: Бачило И.Л. Институты интеллектуальной собственности и информация // Интеллектуальная собственность: современные правовые проблемы. Проблемно-тематический сборник. ИГП, ИНИОН РАН. М., 1998. С. 71–74.

(обратно)

27

При этом, однако, следует быть осторожным с терминологической неопределенностью, выгодной лишь авторам этих программных продуктов. Такие продукты постольку, поскольку они все же не входят в состав "общественного достояния", могут распространяться на коммерческой основе и охраняться нормами "обычного" авторского права.

(обратно)

28

Шпенглер О. Закат Европы. М., 1998. Т. 2. С.86.

(обратно)

29

В качестве примера в отечественной специальной литературе обычно приводят систему правомочий собственника, разработанную англичанином А. Оноре и состоящую из 11 элементов: 1) право владения, понимаемое как исключительный физический контроль над вещью или как право исключительного ее использования; 2) право пользования или личного использования вещи, когда оно не включает два последующих правомочия; 3) право управления, т. е. право решать, как и кем может быть использована вещь; 4) право на доход, т. е. на те блага, которые дает реализация двух предыдущих полномочий; 5) право на отчуждение, потребление, трату по своему усмотрению, изменение или уничтожение вещи; 6) гарантия от экспроприации, или право на безопасность; 7) право передавать вещь; 8) бессрочность; 9) запрещение использовать вещь во вред другим;10) возможность отобрания вещи в уплату долга; 11) остаточный характер, т. е. существование правил, обеспечивающих восстановление нарушенного правомочия.

(обратно)

30

Кулагин М.И. Избранные труды. М., 1997. С.243.

(обратно)

31

Дигесты 1.2.4.4.

(обратно)

32

Иначе говоря, наиболее известное определение dominium как права употребления, пользования плодами и распоряжения "jus utendi, fruendi, abutendi" относится к XVI в.

(обратно)

33

Пухан И., Полинак-Акимовская М. Римское право. М., 1999. С. 141–142.

(обратно)

34

Римское частное право // Под ред. И.Б. Новицкого и И.С. Перетерского. М., 1997. С.179.

(обратно)

35

См.: Roger A. Owners and Neighbours in Roman Law. Oxford, 1972. P.11.

(обратно)

36

Берман Г.Дж. Западная традиция права. М., 1994. С. 132–133.

(обратно)

37

См.: Смирин В.М. Римская familia и представления римлян о собственности // Быт и античность в истории. М., 1998.

(обратно)

38

Buckland Roman Law and Common Law. 1952. Цит. по: Цвайгерт К., Кетц Х. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права. М., 1998. Т.1. С.283.

(обратно)

39

Расщепленная собственность — конструкция собственности, допускающая существование нескольких различных титулов собственности на одно и то же имущество. О роли данной конструкции в современном праве см.: Кулагин М.И. Избранные труды. М., 1997. С. 250–251.

(обратно)

40

См.: Берман Г. Дж. Западная традиция права. М., 1994. С.233.

(обратно)

41

Кулагин М.И. Указ. соч. М., 1997. С.250.

(обратно)

42

Адольф Райнах (1883–1917) начинал свое образование как юрист, однако делом его жизни стала философия, в историю которой он вошел как феноменолог и как основатель феноменологии права.

(обратно)

43

Райнах А. Собр. соч. М., 2001. С.219.

(обратно)

44

Там же. С.220.

(обратно)

45

Напомним, что по действующему ГК РФ право собственности рассматривается как одно из вещных прав, хотя и центральное.

(обратно)

46

Райнах А. Указ. соч. М., 2001. С.220.

(обратно)

47

См.: Кассирер Э. Познание и действительность. СПб., 1912.

(обратно)

48

Шпенглер О. Указ. соч. С. 85–86.

(обратно)

49

Там же. С. 84–86.

(обратно)

50

Белов В.А. Бездокументарные ценные бумаги. М., 2001. С.15.

(обратно)

51

Там же. С. 19–20.

(обратно)

52

Шпенглер О. Указ. соч. С.85.

(обратно)

53

См. по данной теме: Litman J. Information Privacy/Information Property // StanfordL. Rev. N 52. 2000; Deger R. Putting a Price on Our Internet Identities // RECORDER. June N 14. 1999; Samuelson P. Book Review: A New Kind of Privacy? Regulating Uses of Personal Data in the Information Economy // Calif. L. Rev. N 87. 1999; Kang J. Cyberspace Privacy: A Primer and Proposal // ABA Human Rights Magazine N 26, Winter 1999.

(обратно)

54

Yntema H.E. Jurisprudence on Parade, 39 Mich. L. Rev. 1941. P. 1154, 1169.

(обратно)

55

Dagan H. The Craft Of Property, California Law Review N 92, 2003. Текст доступен в электронном виде в формате PDF по адресу: . — P.46. (Дата последнего посещения 20.07.03.).

(обратно)

56

Vgl. LG Bonn MMR 2000, 109.

(обратно)

57

Параграф 1004 ГГУ посвящен требованию об устранении нарушений, не связанных с лишением владения.

(обратно)

58

См.: Ladeur K.-H. Die Dynamik des Internet als Herausforderung der Stabilitдt des Rechts — "Virtuelles Eigentum", Copyright, Lauterkeitsrecht und Grundrechtsbindung im Internet als Exempel // "Schriften zur rechtswissenschaftlichen Innovationsforschung", Bd. 5: Martin Eifert/Wolfgang Hoffmann-Riem (Hrsg.): Innovation und rechtliche Regulierung. Schlьsselbegriffe und Anwendungsbeispiele rechtswissenschaftlicher Innovationsforschung. Baden-Baden, 2002. Адрес электронного текста в формате PDF: -hamburg.de/ceri/download02.PDF — S.7–8. (Дата последнего посещения 20.07.03.).

(обратно)

59

См.: Ladeur K.-H. Op. cit. S.7–9. (Дата последнего посещения 20.07.03.).

(обратно)

60

Речь идет о праве собственника "распоряжаться вещью по своему усмотрению и устранять любое вмешательство", предусмотренном параграфом 903 Германского гражданского уложения.

(обратно)

61

Смирин В.М. Указ. соч. С. 30–31.

(обратно)

62

См., например: Гражданское право. Учебник // Под ред. Е.А. Суханова. М., 1998. Т.1. С.298.

(обратно)

63

Римское частное право // Под ред. И.Б. Новицкого и И.С. Перетерского. С.148.

(обратно)

64

Мурзин Д.В. Ценные бумаги — бестелесные вещи. М., 1998. С.70.

(обратно)

65

См.: там же. С.71.

(обратно)

66

Приведем три характерных примера из книги Дж. Рафкина. Имущество IBM составляет 16,6 млрд долл., в то время как нематериальные активы Microsoft превышают указанную цифру на 15 %. В активах известной фирмы Nike вообще отсутствуют какие-либо производственные мощности. Зато сотни предприятий в странах с дешевой рабочей силой производят фирменную обувь от имени Nike. Собственники Mc Donald's также довольно быстро осознали, что продажа идеи приносит гораздо больше денег, чем продажа простых гамбургеров. На сегодняшний день большая часть филиалов Mc Donald's принадлежит людям, заключившим с американским концерном договор франчайзинга и готовым платить большие деньги за то, чтобы исполнять его предписания.

(обратно)

67

Пайпс Р. Собственность и свобода. М., 2000. С.106. Напомним, что, за исключением ссылок на современные изыскания в области психологии и биологии, данная позиция не представляется чем-то новым. Уже Дж. Локк писал о том, что "каждый человек обладает некоторой собственностью, заключающейся в его собственной личности, на которую никто, кроме него самого, не имеет никаких прав". Цит. по: Локк Дж. О государственном правлении // Локк Дж. Избранные философские произведения. В 2 т. М., 1960. Т.2. С.19.

(обратно)

68

Пайпс Р. Указ. соч. С.308.

(обратно)

69

Пайпс Р. Указ. соч. С.315.

(обратно)

70

Цит. по: Пайпс Р. Указ. соч. С.324.

(обратно)

71

Там же. С.373.

(обратно)

72

Многочисленные голоса за то, чтобы признать ограничение авторских прав необходимостью, чтобы рассматривать исключения как правило, являются отражением борьбы "за правое дело", за общественные интересы.

(обратно)

73

Сергеев А.П. Право интеллектуальной собственности в Российской Федерации. М., 1996. С.10.

(обратно)

74

См.: Берман Г.Дж. Вера и закон: примирение права и религии. М., 1999. С.9.

(обратно)

75

В своей полемике со сторонниками "проприетарной конструкции" А.А. Пиленко ссылается на следующих авторов, использовавших трудовую теорию собственности Дж. Локка: Osterrieth A. Die Geschichte des Urheberrechts in England. Leipzig, 1895; Limousin. De la propriete intellectuelle. Paris, 1873; Comettant O. La propriete intellectuelle au point de vue de la morale et du progres. Paris, 1858. Из современных источников назовем следующие: Nozick R. Anarchy, State, and Utopia. NY, 1974; Palmer T. Are Patents and Copyrights Morally Justified?// Harvard Journal of Law and Public Policy. 1990. N 13; Becker L. Deserving to Own Intellectual Property // Chicago-Kent Law Review. 1993. N 68; Gordon W. A Property Right in Self-Expression: Equality and Individualism in the Natural Law of Intellectual Property // Yale Law Journal. 1993. N 102.

(обратно)

76

Как пишет А.А. Пиленко: "…проприетарная теория появилась в тот момент, когда впервые заговорили об облигаторном принципе в патентном праве, т. е. когда впервые возникла необходимость доказать, что патентное право не есть милость, даруемая королем, а есть право изобретателя, право столь же святое, как право отца, мужа, завещателя, собственника и т. д." (Пиленко А.А. Право изобретателя. М., 2001. С.586).

(обратно)

77

Там же. С.590.

(обратно)

78

Интеллектуальная собственность: правовое регулирование, проблемы и перспективы // Законодательство. 2001. N 4. С.11.

(обратно)

79

Там же. С.16.

(обратно)

80

См.: Дозорцев В.А. Новая эра в охране исключительных прав // Право и экономика. 1995. N 15–16. С.29.

(обратно)

81

Там же. С.30.

(обратно)

82

См.: Дозорцев В.А. Появление "исключительных прав" как особой категории // Проблемы современного гражданского права. М., 2000. С.291.

(обратно)

83

См.: Там же. С. 294–295.

(обратно)

84

Там же. С.297.

(обратно)

85

Зенин И.А. Гражданско-правовое регулирование отношений, связанных с интеллектуальной деятельностью и индивидуализацией товаров и их производителей // Гражданское право // Под ред. Е.А. Суханова. Т.1. С.633.

(обратно)

86

Там же. С.633.

(обратно)

87

Зенин И.А. Указ. соч. С.634.

(обратно)

88

В частности, для обоснования "психологической предпосылки" И.А. Зенин ссылается на книгу С.И. Раевича "Исключительные права. Право на товарные знаки, промышленные образцы, изобретения, авторское право", 1926.

(обратно)

89

В ст.544 ГК Франции дается следующее определение понятию собственности: "Собственность есть право пользоваться и распоряжаться вещами абсолютным образом, с тем чтобы пользование не являлось таким, которое запрещено законами или регламентами".

(обратно)

90

Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 254–255. Г.Ф. Шершеневич считал область исключительных прав самостоятельной, не признавая ее — вопреки позиции законодателя — особым видом права собственности. Различие между двумя областями, по его мнению, происходит из "различия объектов". На наш взгляд, здесь имеет место необоснованная редукция понятия собственности к собственности на материальные индивидуально-определенные вещи. Можно также привести аргумент идеологического порядка, аналогичный (по форме) тому, который приводят противники проприетарной концепции. Г.Ф. Шершеневич высказывается не против любого подведения исключительных прав под институт собственности, а только против такого, который не учитывает специфику нематериальных объектов, т. е. осуществляет прямое заимствование.

(обратно)

91

См.: Бачило И.Л. Указ. соч. С.56–81; Его же Институты собственности и интеллектуальной собственности в информационном праве // Информационное право (учебник). СПб., 2001. С. 381–401.

(обратно)

92

Исследования в области правовой онтологии ведутся сегодня по самым разнообразным направлениям, включая структурирование электронных правовых баз данных, поиск эпистемологических оснований различных отраслей права, а также анализ специфических характеристик правовой картины мира в цифровой среде. Своими непосредственными предшественниками представители данного направления считают феноменолога начала XX в. А. Райнаха и философа-аналитика середины XX в. Дж. Серла. Речь идет прежде всего о книге А. Райнаха "Априорные основания гражданского права" (1913) и фундаментальном труде Дж. Серла "Конструирование социальной реальности" (1995).

(обратно)

93

См.: Koepsell D. Introduction to Applied Ontology: the Philosophical Analyses of Everyday Objects // American Journal of Economics and Sociology, April 1999. Стоит упомянуть, что в 2002 г., основываясь на материалах своей диссертации, Д. Копселл выпустил книгу "The Ontology of Cyberspace: Philosophy, Law, and the Future of Intellectual Property", которая в настоящее время широко обсуждается в юридических кругах.

(обратно)

94

Koepsell D. Op. cit.

(обратно)

95

См.: Hare K. Towards an Ontology of Intellectual Property: a Suggested Reconstruction // American Journal of Economics and Sociology, April 1999.

(обратно)

96

White-Smith Music Publishing Co. v. Apollo Co. (1908).

(обратно)

97

Не случайно Ж. Бодрийар, представитель философии постмодернизма и широко известный критик социальной реальности, констатирует: ":искусство теперь повсюду, поскольку в самом сердце реальности теперь — искусственность. Следовательно, искусство мертво, потому что не только умерла его критическая трансцендентность, но и сама реальность, всецело пропитавшись эстетикой своей собственной структурности, слилась со своим образом" (Бодрийар Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. С.154). Иначе говоря, на защиту авторского права сегодня фактически может претендовать любой так или иначе оформленный объект.

(обратно)

98

Носова И.А. Правовая охрана программ для ЭВМ за рубежом // Интеллектуальная собственность: современные правовые проблемы. М., 1998. С.203.

(обратно)

99

См.: Hare K. Op. cit.

(обратно)

100

См.: ibid.

(обратно)

101

Первый пример касается так называемых надежных систем (trusted systems) — систем распространения информации, прочно увязанных с технологическими средствами ее защиты, которые позволяют авторам самостоятельно устанавливать правила (срок, характер, количественные показатели и т. п.) использования своих произведений. В частности, в последних программных продуктах компании Microsoft соответствующая функция реализуется в "системе управления цифровыми правами", позволяющей автору файла заранее определять порядок его использования другими лицами. Второй пример мы заимствуем из Европейской директивы 1996 г. о правовой охране баз данных: в качестве единственного критерия предоставления охраны здесь упоминается необходимость существенных количественных и качественных инвестиций в получение, проверку или представление содержания базы данных.

(обратно)

102

В авторском праве под "добросовестным использованием" понимается использование охраняемого результата интеллектуальной деятельности без согласия автора и без выплаты авторского вознаграждения. Ничто не мешает легализовать данное понятие также и в иных областях права интеллектуальной собственности.

(обратно)

103

См.: ст.18–25 Федерального закона РФ "Об авторском праве и смежных правах"; United States Code § 107.

(обратно)

104

Дюсолье С., Пулье И., Бюйден М. Авторское право и доступ к информации в цифровой среде // Бюллетень ЮНЕСКО. 2001. Т. XXXV. N 2.

(обратно)

105

См.: Hardin G. The Tragedy of the Commons. Science 162, 1968. P. 1243–1245.

(обратно)

106

См.: Heller M.A. The Dynamic Analytics of Property Law// Contemporary Legal Scolarship. Vol. 2. N 1. January 2001. P. 9–11.

(обратно)

107

Brookfield Communications, Inc. v. West Coast Entertainment Corp., 174 F.3d 1036 (9th Cir. 1999). В судебном решении, принятом по данному делу, говорилось, что использование товарного знака конкурента в поисковом механизме нарушает права на товарный знак, поскольку служит привлечению внимания со стороны потребителя.

(обратно)

108

За последние годы одним из нашумевших дел по рассматриваемому вопросу было дело eBay, Inc. v. Bidders' Edge, 100 F. Supp. 2d 1058 (N.D. Cal. 2000).

(обратно)

109

См.: Cohen Julie E. Information Rights and Intellectual Freedom // Ethics and the Internet. Anton Vedder, ed. Antwerp: Intersentia, 2001. P. 11–32.

(обратно)

110

См.: Dreyfuss R. C. Expressive Genericity: Trademarks as Language in the Pepsi Generation // Notre Dame Law Review. 1990. Vol. 65. P. 400–403, 412–417. Litman J. Breakfast with Batman: The Public Interest in the Advertising Age // Yale Law Journal 108 (1999). P. 1726–1733.

(обратно)

111

Princeton University Press, Inc. v. Michigan Document Services, Inc., 99 F.3d 1381 (6th Cir. 1996) (en banc); American Geophysical Union v. Texaco, Inc., 60 F.3d 913 (2d Cir. 1994).

(обратно)

112

Report of the Panel, United States — Section 110(5) of the US Copyright Act, WT/DS160/R, 15 June 2000.

(обратно)

113

В ноябре 2001 г. юридический факультет Duke University в США провел конференцию, посвященную вопросам соотношения прав интеллектуальной собственности и интересов публичной сферы. Подробнее об этом см.: Boyle J. Forward: the Opposite of Property? // Law and Contemporary Problems. 2003. Vol. 66. N 1–2.

(обратно)

114

Samuelson P. Mapping the Digital Public Domain: Threats and Opportunities // 66 Law & Contemp. Probs. P. 170–171.

(обратно)

115

Ladeur K.-H. Die Dynamik des Internet als Herausforderung der Stabilitдt des Rechts — "Virtuelles Eigentum", Copyright, Lauterkeitsrecht und Grundrechtsbindung im Internet als Exempel // Schriften zur rechtswissenschaftlichen Innovationsforschung, Bd. 5: Martin Eifert, Wolfgang Hoffmann-Riem (Hrsg.): Innovation und rechtliche Regulierung. Schlьsselbegriffe und Anwendungsbeispiele rechtswissenschaftlicher Innovationsforschung. Baden-Baden, 2002. Адрес электронного текста в формате PDF: -hamburg.de/ceri/download02.PDF — S.2.

(обратно)

116

Из последних публикаций на эту тему следует особо отметить книгу: Серго А.Г. Интернет и право. М., 2003.

(обратно)

117

Термином "киберпространство" мы обязаны Уильяму Гибсону, который в своем романе "Neuromancer" (1984) обозначил этим словом "мир компьютеров и общество, которое вокруг них образуется". Действие романа происходит в будущем, когда люди нашли способ подключать компьютеры непосредственно к своей нервной системе и путешествовать по виртуальному миру, практически оторванному от действительного, или физического мира. В своем интервью 1994 г. (в связи с выходом в свет очередного романа "Виртуальный свет") У. Гибсон определяет "киберпространство" как метафору, которая визуализирует все, что в нашей жизни связано с цифровыми технологиями, и в первую очередь с Интернетом. Иными словами, виртуальный мир существует вне географического пространства, а термин "киберпространство" позволяет говорить о нем как если бы он был некоей территорией.

(обратно)

118

Дисциплина, утвердившаяся в западных странах и США под названием "философия права", более всего соответствует нашей "теории права". Ее основным отличием (и одновременно очевидным преимуществом) является пристальный интерес к практическим проблемам. Иными словами, специалисты в философии права заняты не столько "охраной" устоявшихся догм, сколько теоретическим осмыслением проблем, актуальных для юридической практики.

(обратно)

119

Агентство передовых исследовательских проектов (Advanced Research Projects Agency) было основано в 1958 г. Департаментом Министерства обороны США в ответ на запуск Советским Союзом первого космического спутника. По замыслу своих создателей, Агентство должно было отвечать за передовые позиции США в области военных технологий.

(обратно)

120

Сам термин "Интернет" впервые появляется в публикациях в 1973 г. как сокращение от Interconnected Networks — (при)соединенные сети.

(обратно)

121

Строго говоря, в США компания с названием "Internet" по крайней мере была. Она оказывала консультационные услуги в Сети, но не более того. Никакого отношения к управлению Сетью она не имела. Не являлось "владельцем" Интернета и федеральное Правительство США, прекратившее субсидирование отдельных ("магистральных") сетей на территории США. Не имеет уже отношения к Интернету и Министерство обороны США, владеющее собственной (засекреченной) информационно-компьютерной сетью. Споры по поводу того, кто вправе заниматься "распределением" адресного (доменного) пространства Интернета, пока продолжаются. В настоящий момент этим занимается частная корпорация по доменным именам (ICANN) по договору с Министерством торговли США.

(обратно)

122

Национальное право различных стран (прежде всего развитых, т. е. таких, для которых указанные проблемы являются актуальными с экономической точки зрения) в данной сфере общественных отношений находится только в процессе формирования. Помимо фактора неопределенности на уровне национального законодательства ситуацию еще более усложняют проблемы, связанные с определением подлежащего применению права, — тот факт, что подавляющее большинство сделок (не обязательно возмездных) в сети Интернет осуществляется между лицами, физически находящимися (либо юридически инкорпорированными) в разных странах.

(обратно)

123

Напомним, что с анонимностью мы сталкиваемся не только при обсуждении "анонимок", но и при социологических опросах или на выборах. Иными словами, анонимность в современном обществе утвердилась как эффективный (и официально признанный) инструмент, облегчающий коммуникацию. См.: Levmore S. The Anonymity Tool // U. PA. L. Rev. N 144, 1996. P. 2191, 2193.

(обратно)

124

Cookie представляет собой небольшой объем информации о сервере, которая хранится на компьютере пользователя и передается серверу с каждым запросом как часть HTTP-заголовка. Поскольку наряду с информацией о сервере (своем прямом назначении) cookies могут содержать также различные данные о пользователе (например, указанные при создании виртуальной корзины покупателя), их активно используют коммерческие структуры для сбора информации о своих клиентах.

(обратно)

125

Ladeur K.-H. The Theory of Autopoiesis As an Approach to a Better Understanding of Postmodern Law. San Domenico, 1999. P. 19.

(обратно)

126

Речь идет о нормах, которые, хотя и принимаются негосударственными органами, получают в дальнейшем признание со стороны публичных властей.

(обратно)

127

Очевидное противоречие между изучаемой в теории системой источников права и источниками права, используемыми на практике, можно наблюдать в российском праве. Речь идет, например, о постановлениях Высшего Арбитражного Суда, которые вынужден не только принимать к сведению, но и использовать любой практикующий юрист, но которые до сих пор не признаются теорией в качестве источника права.

(обратно)

128

Первое упоминание А.А.I. встречается в ст.8 Закона от 6 февраля 1978 г. об автоматической обработке информации, каталогах и связанных с ними правах. Помимо прочего, данным Законом учреждается Национальная комиссия по информатике и правам, которой присваивается статус "независимого административного авторитета". За образец были взяты англосаксонские, прежде всего американские, "агентства", которые осуществляют регулирование в различных секторах общественной жизни. Мы имеем, таким образом, еще один пример процесса глобализации права.

(обратно)

129

В российских реалиях это проявляется в стремлении "снять административные барьеры" и развивать систему "саморегулируемых организаций".

(обратно)

130

См.: Rigaux F. Transnational Civil Society // International Law: Achievements and Prospects. Mohammed Bedjaoui, ed., 1991. P. 12. О роли частных субъектов в транснациональном правовом процессе см. также: Koh H.H. Transnational Legal Process // Neb. L. Rev. N75, 1996. P. 181, 183 — 85.

(обратно)

131

Perritt H. The Internet Is Changing the Public International Legal System // KY L. Rev. N 88, 2000. Текст статьи доступен по адресу: . (Дата последнего посещения — 20.07.03.).

(обратно)

132

В ст.1 Конвенции определены необходимые условия для признания правосубъектности НГО: преследование некоммерческих целей, имеющих международное значение; регистрация на основании национального законодательства одной из Договаривающихся Сторон; деятельность на территории не менее двух государств, входящих в СЕ.

(обратно)

133

В качестве примеров НГО можно привести Всемирный совет церквей (WCC) или Международную ассоциацию общественного транспорта (UITP). Статус НГО имеют многие организации, связанные с движением "Гринпис", а также организации, имеющие своей целью защиту гражданских прав.

(обратно)

134

Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. М., 1995. Т. 1. С.133.

(обратно)

135

Петражицкий Л.И. Теория права и государства. СПб., 2000. С.86. Идея о том, что люди (пользователи, если речь идет об Интернете) создают и исполняют нормы также и за пределами регламентации, установленной законодательством, не является оригинальной. Новизна подхода Л.И. Петражицкого в данном вопросе заключается в понимании права (или, по собственному выражению автора, "интуитивно-правовой совести") как первопричины любого нормотворчества. Следует, однако, признать, что концепция Л.И. Петражицкого, хотя и остается непревзойденной в ряду психологических теорий права, практически не имеет последователей.

(обратно)

136

April Mara Major — известный в США специалист в области "цифрового права", адвокат и член исследовательской группы по изучению Интернета Федеральной комиссии по торговле (FTC).

(обратно)

137

Major A.M. Norm Origin and Development in Cyberspace: Models of Cybernorm Evolution // Washington University Law Quaterley. 2000. Vol. 78:59. P.70.

(обратно)

138

См.: Major A.M. Op. cit. P.76.

(обратно)

139

Своей популярностью Интернет обязан запуском в начале 90-х гг. так называемой Всемирной паутины (World Wide Web), которая предоставила в распоряжение пользователей возможность поиска информации с помощью гиперссылок (hyperlinks) и удобный графический интерфейс (GUI или Grafical User Interface). С этого момента коммуникация через Сеть стала простой и доступной, т. е. больше не требовала специальных знаний или навыков.

(обратно)

140

Функция выражения лица (улыбки, ироничной или приветливой, печали или порицания) при разговоре вполне очевидна, однако в Сети проявление эмоций затруднено ограничениями, которые накладывает способ общения в форме обмена письменными сообщениями. Сетевое сообщество нашло свой выход из ситуации. К примеру, в переписке по e-mail, а также в других коммуникациях в киберпространстве (таких как группы новостей или он-лайн конференции) своего рода обычаем стал подчеркнуто разговорный стиль, реализуемый посредством "эмоциональных символов" (emoticons). В качестве другого примера можно привести использование псевдонимов. Самыми обычными причинами, по которым автор предпочитает выступать под вымышленным именем, являются желание избежать предвзятого мнения со стороны читателей или возможной идентификации со стороны близких и друзей. Сетевые авторы могут преследовать те же цели, однако в большинстве случаев речь идет о совершенно иной причине — вымышленное имя является принятым и ожидаемым поведением в пределах виртуального пространства.

(обратно)

141

См.: Major A.M. Op. cit. P. 90.

(обратно)

142

Engel Ch. The Role of Law in the Governance of the Internet // Max-Planck-Projektgruppe "Recht der Gemeinschaftsgьter". Bonn, N 13, 2002. P.4.

(обратно)

143

Первая поправка (First Amendment) к Конституции США, принятая в 1791 г. и действительная сегодня ничуть не менее, чем столетие назад, гласит в том числе, что Конгресс не должен издавать ни одного закона, ограничивающего свободу слова и печати. Закон о пристойности в телекоммуникациях был признан не соответствующим Первой поправке и так и не вступил в силу.

(обратно)

144

До настоящего времени Федеральное правительство Германии считает своей обязанностью вести перечни "незаконных" сайтов, которые либо содержат порнографическую информацию, либо пропагандируют насилие, либо, наконец, информируют о неонацистских организациях и их деятельности.

(обратно)

145

Стефанбломе М. Ответственность интернет-провайдеров за нарушение авторского права по немецкому и европейскому праву // Бюллетень по авторскому праву. 2001. Т. XXXV. N 2.

(обратно)

146

Простые каналы связи, согласно Директиве, "состоят в передаче по коммуникационной сети информации, предоставляемой получателем услуг, или в предоставлении доступа к коммуникационной сети". Иначе говоря, это провайдеры услуг в информационном обществе.

(обратно)

147

См.: Perritt H. The Internet is Changing the Public International Legal System // KY L. Rev. N 88. 2000. Текст статьи доступен по адресу: (Дата последнего посещения — 20.07.03.).

(обратно)

148

Причиной появления подобного соглашения послужило несоответствие американских стандартов защиты персональных данных стандартам, применяемым в Европе, а предметом соглашения стали условия получения американскими компаниями персональных данных о частных лицах, проживающих в Европе.

(обратно)

149

В 1999 г. между Министерством торговли США и ICANN был подписан меморандум, предметом которого являлась передача управления системой доменных имен (DNS) "частному сектору", или иначе — "приватизация" системы управления доменными именами с целью "повысить конкурентоспособность и способствовать международному участию в ее управлении". Текст меморандума доступен по адресу: -memorandum.htm. (Дата последнего посещения — 20.07.03.).

(обратно)

150

Отметим, что возобновившаяся в последние десятилетия научная дискуссия относительно деления любой правовой системы на публичное и частное право, введенного еще Ульпианом (Дигесты 1.1.1.2.), свидетельствует о неоднозначности классического решения данного вопроса. Преобладающая позиция современных юристов заключается в сближении публичного и частного права, провести жесткие границы между которыми становится все труднее. Так же как частная сфера требует публичного регулирования (хотя бы для того, чтобы повысить эффективность торговых операций путем гарантий стабильности права собственности и применения санкций при деликтной или договорной ответственности), публичная сфера в условиях рыночной экономики не может не учитывать динамику частных интересов. См.: Farber D.A., Frickey Ph. P. In the Shadow of the Legislature: the Common Law in the Age of the New Public Law // Mich. L. Rev. N 89. 1991. Р.875, 886.

(обратно)

151

См.: Trachtman Joel P. Conflict of Laws and Accuracy in the Allocation of Government Responsibility // Vand. J. Transnat'l Law N 26. 1994. P. 990–991.

(обратно)

152

Johnson D.R., Post D. Law and Borders — The Rise of Law in Cyberspace // Stan. L. Rev. 1996. N 48. Р. 1370.

(обратно)

153

Предписываемая юрисдикция (jurisdiction to prescribe) означает полномочие государства предписать применение своего материального права к определенным лицам и при определенных обстоятельствах. Предписываемая юрисдикция ассоциируется прежде всего с понятием "выбора права" ("choice of law"). Судебная юрисдикция (jurisdiction to adjudicate) означает полномочие государства распространять на определенных лиц и при определенных обстоятельствах действие национальной судебной системы, будь то гражданское, административное или уголовное производство. Данный вид юрисдикции соответствует распространенному понятию "выбора суда" ("choice of forum"). Наконец, исполнительная юрисдикция (jurisdiction to enforce) касается полномочия государства принуждать к соблюдению законов или наказывать за их несоблюдение как посредством исполнительного производства, так и с применением административных мер, полиции и иных внесудебных средств осуществления государственной власти.

(обратно)

154

По законодательству США возврат платежа по кредитной карточке распространяется только на потребителей и не действует в отношении сделок на коммерческой основе. Большинство систем по обслуживанию кредитных карточек специально для сферы электронной торговли приняли правила по защите потребителя путем возврата платежа, который гарантируется вне зависимости от места нахождения клиента. В отличие от США, где от эмитентов кредитных карточек требуют предоставления такой услуги, в Европе соответствующие законодательные предписания отсутствуют. Однако услуга по возврату платежа и здесь получила широкое распространение и является типовым условием при заключении соглашений на обслуживание кредитных и дебетовых карточек. Причина популярности данного механизма заключается в его дешевизне, простоте и быстроте использования. У потребителя отпадает необходимость в поиске адвоката или посредника для разрешения спора. После получения месячного отчета по кредитной карточке ему необходимо только позвонить или написать эмитенту и опротестовать платеж. Все остальные вопросы будут решаться уже между эмитентом и продавцом без участия потребителя и притом бесплатно, т. е. потребитель не уплатит никаких пошлин за урегулирование спора. Обязанность доказывать свою добросовестность (надлежащее исполнение договора) возлагается на продавца, который в случае виновности рискует попасть в "черный список".

(обратно)

155

Perritt H. Op. cit.

(обратно)

156

Тихомиров Ю.А. Коллизионное право. М., 2001. С.333–334.

(обратно)

157

Заметим, что в некоторых странах — "пионером" была Аргентина еще в конце 1990-х гг. — право доступа к электронной почте отнесено к фундаментальным правам человека!

(обратно)

158

Вершинин А.П. Электронный документ: правовая форма и доказательство в суде. М., 2000. С.125.

(обратно)

159

Там же. С. 120–122.

(обратно)

160

Решение о необходимости разработать "правовой инструмент, имеющий обязательную силу" по вопросам материального уголовного права, механизма принуждения и проблеме юрисдикции в сфере компьютерных преступлений было принято в 1997 г. на заседании Экспертной комиссии по преступлениям в киберпространстве (Committee of Experts on Crimes in Cyber-Space) при Европейском Совете. Таким образом, Конвенция явилась результатом почти четырехлетней работы, в которой принимали участие не только эксперты ЕС, но и специалисты из США, Канады, Японии, т. е. стран, не являющихся членами ЕС.

(обратно)

161

В качестве "обстоятельств", служащих доказательством законных прав на доменное имя, п. С ст.4 "Единых правил" устанавливает, в частности, некоммерческое использование имени (без намерения ввести в заблуждение потребителей относительно соответствующего товарного знака), а также использование или приготовления к использованию имени для оказания услуг или продажи товаров (т. е. отсутствие намерения использовать доменное имя для последующей перепродажи).

(обратно)

162

Кемрадж А.С. Охрана авторских и иных исключительных прав на объекты интеллектуальной собственности, размещенные в сети Интернет // Правовые аспекты использования интернет-технологий. Под ред. А.С. Кемрадж, Д.В. Головерова. М., 2002. С.50.

(обратно)

163

Среди юристов Англии и США все большее распространение получает трактовка автора как "производителя информации".

(обратно)

164

Калятин В.О. Интеллектуальная собственность (Исключительные права). М., 2000. С.83.

(обратно)

165

Речь идет о деле Adobe vs Elcomsoft, входящем в первую десятку дел, которые подвергли испытанию нормы Digital Millennium Copyright Act (DMCA), касающиеся санкций против введения в заблуждение (anti-circumvention provisions). Что касается Д. Склярова, то он стал первым, в отношении которого в соответствии с тем же DMCA было возбуждено уголовное дело. Дмитрий Скляров, 27-летний программист, работавший на российскую компанию "Элкомсофт", был арестован в Лас-Вегасе 16 июля 2001 г. и вплоть до 13 декабря 2001 г. — когда был вынесен оправдательный приговор — находился в американской тюрьме. Судебное разбирательство в отношении работодателя, "Элкомсофт", продолжалось еще в течение года, однако 17 декабря 2002 г. компания также была признана невиновной.

(обратно)

166

На сегодняшний день в центре обсуждения находятся три основных проекта — законопроект Индустриального Комитета, а также законопроекты П.И. Коваленко и М.А. Федотова. Заметим, что особенно негативную реакцию со стороны общественности вызвал законопроект Индустриального Комитета, который предусматривает предоставление по сути неограниченных прав "владельцам" СМИ, одновременно ущемляя права главного редактора и собственно редакции. Против принятия нового закона о СМИ выступили такие авторитетные организации, как Союз журналистов России, Фонд защиты гласности, Институт проблем информационного права и некоторые другие. Их позиция сводится к тому, что ныне действующий Закон необходимо реформировать, но его ни в коем случае не следует заменять на новый, в основании которого заложена иная идеология, не вполне отвечающая требованиям гласности и демократизации.

(обратно)

167

В США Закон "О свободе информации" был принят в 1966 г., а в 1996 г. в него были внесены дополнения — так называемые "электронные поправки", которые содержали разъяснения относительно организации поиска и удовлетворения запроса по документам в электронном формате. Великобритания приняла аналогичный закон только в 2000 г., хотя его обсуждение длилось несколько лет, начиная с 1997 г., когда правительство опубликовало документ под названием "Ваше право знать" (Your Right to Know). Закон "О свободе информации" Великобритании, в отличие от американского, характеризует детальная проработанность на уровне специальных разделов практически всех значимых вопросов, в частности — о праве на информацию, об информации с ограниченным доступом, о процедуре подачи жалоб в вышестоящие органы и судебных апелляций и проч. Отсюда и разница в объеме: тогда как американский закон следует принципу "минимализма", английский — насчитывает около 100 страниц, т. е. почти в 10 раз превышает его по размеру. Текст Закона США "О свободе информации" в действующей редакции можно найти в Приложении к настоящей книге.

(обратно)

168

См.: Морозов А.В., Филатова Л.В. Вопросы кодификации информационного законодательства // Проблемы законодательства в сфере информатизации. Тезисы научно-практической конференции. М., 2003.

(обратно)

169

Двумя "конкурирующими" проектами 4-й части Гражданского кодекса на сегодняшний день являются: проект Центра частного права и проект А.П. Сергеева — В.Я. Комисарова (разработанный на основе рекомендаций кафедры гражданского права юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, возглавляемой профессором А.П. Сергеевым, и внесенный в Государственную Думу по инициативе депутата В.Я. Комиссарова в декабре 2000 г., а в усовершенствованном виде — в феврале 2001 г.). Тексты проектов можно найти по следующим электронным адресам: (проект Центра частного права) и (проект А.П. Сергеева — В.Я. Комисарова).

(обратно)

170

Текст закона (приведен) по состоянию на 1 декабря 2003 г. Перевод первоначального (до внесения последующих поправок) текста закона, выполненный по заказу КСДИ и опубликованный в спецвыпуске бюллетеня "Законодательство и практика СМИ" (N 3 за 1966 г.), в настоящей публикации заново отредактирован. Закон США "О свободе информации" был введен в действие Общим законом N 89-554 от 6 сентября 1966 г., а последние и наиболее значительные поправки в него были внесены Общим законом N 104–231 от 2 сентября 1996 г., который получил условное название "Элекронные поправки 1996 г. к Закону о свободе информации" (Electronic Freedom of Information Act Amendments of 1966).

(обратно)

171

Аффидевит (affidevit) — письменное показание, подтвержденное присягой.

(обратно)

Оглавление

Об авторах

Предисловие

Summary

Библиография

Информация

  Информация как феномен современной культуры и как предмет познания

  Информация как объект правового регулирования

Собственность

  Право собственности — история и современность

  Проприетарная концепция интеллектуальной собственности

  Интеллектуальная собственность — современные тенденции

Интернет

  Информация в Интернете: некоторые общие вопросы

  Новые объекты "сетевой собственности"

  Информация — Собственность — Интернет: российская практика регулирования

  Информационное законодательство России: классификация по сферам регулирования

  "Непрофильное" законодательство об Интернете

  Предложения по реформированию российского информационного законодательства

Заключение

Приложение. Закон США "О свободе информации"170 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?