«Хороший редактор»

(Доклад был прочитан на заседании Семинара 13 декабря 1999 года, посвященном теме «Институт редакторов в современном литературном процессе»).

Статья написана на основе фактов, все приведённые имена и фамилии подлинные. Случайных оскорблений здесь нет.

ВВЕДЕНИЕ

Хороший редактор — мёртвый редактор! Для российского писателя XX века это аксиома.

КТО ЕСТЬ ЧТО

Открываем словарь Даля и смотрим, что такое редактор, о котором пойдёт речь. Оставим в стороне «распорядчика, заведующего изложением бумаг, докладов и отчётов», после чего останется только одно значение: «издатель книги, хозяин, на чьи деньги она издаётся». И ни слова о редактуре в нынешнем страшном значении. «Редактировать или редижировать книгу, журнал, быть редактором их, распоряжаться, заведовать изданьем». И ни слова о том, чтобы изменять авторский текст. Изменять по-латыни — modificate, корня «ред» в этом слове найти не удастся. Как же случилось, что благородный редактор далевских времён, превратился в нынешнего модификатора?

Увы, как и ко многому в русской литературе XX века к этому печальному событию приложил руку замечательный писатель Алексей Максимович Горький. Ещё в двадцатые годы он призвал в литературу «бывалых людей». А что делать? Слишком многие русские писатели покинули в ту пору родину, да и те, что остались, особого доверия не вызывали. Неудивительно, что советская власть предпочитала, чтобы писателями становились люди бездарные, но политически выдержанные. А чтобы привести байки бывалых людей к сколько-нибудь приемлемому виду, был придуман институт редакторов-модификаторов. Конечно, исключения бывают всюду, по горьковскому призыву пришёл в литературу Борис Житков и… и, кажется, всё. Зато бездарей явилось чрезвычайно много, они продолжают являться по сей день, так что их наличие оказывается достаточным условием, чтобы оправдать существование советской редактуры в постсоветскую эпоху.

Редактора чувствуют себя настолько уверенно, что даже авторы, считающие редактуру величайшим злом, не надеются в обозримом будущем избавиться от редакторского засилья, стараясь лишь уменьшить причиняемый ими вред. В «Технологии рассказа» Михаила Веллера имеется глава, которая так и называется: «Борьба с редактором». И каких только методов борьбы ни изобретает Михаил Иосифович! Тут и лингвистическая казуистика, и литературоведческая подготовка, и прочие наукообразные возражения. Есть методы психологические, основанные на книгах Карнеги, есть совет завести цитатник, есть даже имитация доработки. Нет лишь одного — совета послать излишне трудолюбивого редактора к чёртовой матери. Михаил Веллер — писатель на порядок более грамотный и талантливый нежели все редактора вместе взятые, заранее мирится с редактурой, как с неизбежным злом. Написана «Технология рассказа» около десяти лет назад, и глава «Борьба с редактором» могла бы считаться устаревшей, если бы автор не включил её в виде отдельного рассказа в сборник, вышедший в 1999 году. Значит, жив курилка, сидит в редакциях и по-прежнему корчит из себя участника литературного процесса.

Так что же это за зверь, редактор? Давайте поклассифицируем.

По методу работы редактора делятся на литобработчиков и деятельных негодяев. Если первого интересует только текст, то второму этого мало, и он начинает вторгаться в святая святых — авторский замысел, фабулу и сюжет. «Эта глава мешает, — говорит такой редактор, дымя в лицо автора сигареткой, — ты её выкини». «Эта линия у тебя провисает, ты её углуби…» Мало того, он ещё и даёт ЦУ, как именно ничтожный автор должен нАчать и углУбить свой замысел. Работа такого помощника сродни деятельности хирурга, поставляющего кастратов в папскую капеллу. Причём, сильно опасаюсь, что, выдав ценные указания, деятельный негодяй считает свою миссию исполненной, и, даже если нестойкий автор перелопатит творение в соответствии с вельможными пожеланиями, публикация ему всё равно не светит. Поэтому, встретив в редакции подобное существо, я поворачиваюсь и ухожу навсегда.

Разумеется, автор может прислушиваться к указаниям тех, кого он уважает. Такие люди составляют референтную группу автора, им он несёт новое произведение, их суждений ждёт и, случается, исправляет уже написанное, следуя доброму совету. Однако, моё глубокое убеждение, что член референтной группы не должен сидеть в начальническом кресле, ибо в этом случае его совет начинает непропорционально много весить. На эту тему почитайте статью Энгельса «Об авторитете», там всё объяснено.

Другой метод классификации — по уровню таланта.

Как ни странно, редактора тоже бывают талантливыми людьми. Однако, начнём по порядку.

1. РЕДАКТОР-ГРАФОМАН

Широко известное утверждение, что редактор это несостоявшийся писатель, относится как раз к этому типу. Графоман, в глубине души чувствующий свою ущербность, но не имеющий сил и желания бросить предмет страсти, идёт в редактора. И там он принимается калечить чужие книги в соответствии с собственными представлениями. Такие известные питерские графоманы как Александр Тишинин и Игорь Петрушкин зарабатывают на жизнь редакторским трудом, и вред от их деятельности не поддаётся учёту.

Порой говорят, что графоман мстит литературе за собственное ничтожество. Полагаю, что это не так. Графомания в первую руку — неспособность понять, что ты графоман. Больной и впрямь верит, что делает доброе дело, ему невдомек, что его вмешательство превращает в графоманию любой самый талантливый текст.

Анекдоты о редактарах-идиотах появились в ту минуту, когда редактора советского типа сменили редакторов в чистом, далевском понимании слова. Борис Житков жаловался Маршаку на выпускницу ликбеза, вздумавшую редактировать его рассказ: редакционная дева сочла неприличным выражение «старый хрыч» и предложила заменить его на пристойное с её точки зрения словосочетание «старый хрен».

Редакторы-идиоты весьма и весьма деятельны. Им не составит труда нацело переписать двадцатилистовый роман, чуть ли не в каждую фразу вставляя перлы собственного творчества. Именно так поступил редактор издательства «Азбука» Сергей Фролёнок с романом Марины и Сергея Дяченко «Ведьмин век». Особенно досталось эротическим сценам. Удивительно чистые и лиричные, после соприкосновения с шаловливыми ручонками редактора они превратились в откровенную порнуху. Замечательно красиво смотрится отредактированный эпизод, в котором герои достигают оргазма посредством круглой табуретки. Неужели кто-нибудь, хоть слегка знакомый с творчеством супругов Дяченко, поверит, что они могли употребить в лирической сцене слово «оргазм», да ещё и столь извращённый? Фролёнка бы этой табуреткой, чтобы впредь не испытывал оргазма, уродуя чужие произведения!

К сожалению, писатели в массе своей народ деликатный и не способны адекватно реагировать на подобные оскорбления. Я знаю лишь один противоположный случай… В 1990 году киевское издательство «Пирамида» решило опубликовать сборник повестей и рассказов автора этих строк. В ту пору я ещё верил в честное слово редакторов и поэтому, когда главный редактор «Пирамиды» Евгений Шкляревский позвонил мне и сказал, что рукопись взята без какой-либо правки, я успокоился и стал ждать гранок. Я ещё не знал, что шкляревские и фролёнки в тех случаях, когда они порезвились в чужой рукописи, не показывают гранок авторам; понимают, стервецы, какая будет реакция на их творчество.

По счастью, позвонив в Киев, я узнал, что макет передан в одну из питерских типографий. Разумеется, я побежал «посмотреть картинки». Там я обнаружил, что пятнадцатилистовой сборник после встречи с редактором распух на два листа исключительно за счёт мусорных слов. Все герои начали ходить своими ногами, делать своими руками, и глядеть никак не чужими, а только собственными глазами. В тексте обнаружилось множество жутко кр-р-расивых прилагательных и, вообще, всякое слово было заменено на более-менее подходящий синоним. Вот лишь один пример. В рассказе «Ганс Крысолов», уже опубликованном к тому времени, имелась фраза: «Палач города Гамельна кнутом убивает быка, но может, ударив сплеча, едва коснуться кожи». После редактуры она приобрела следующий вид: «Палач города Гамельна кнутом МОЖЕТ убить быка, но может КАК БЫ ДАЖЕ ВРОДЕ ударив сплеча, едва коснуться КНУТОМ ИХ кожи».

Долистав рукопись до этого места я «как бы даже вроде» почувствовал себя неуютно. Пришлось тихо встать, взять макет под мышку и уйти. Как издательство разбиралось с типографией — мне неведомо. Конечно, я не поехал в Киев убивать Шкляревского, это пришлось бы делать в том случае, если бы изуродованная книга вышла в свет. Но через два года, встретив Евгения Шкляревского на «Интерпрессконе», я публично дал ему пощёчину.

Единственная пощёчина полученная представителем племени редакторов-идиотов! Маловато будет…

Редакторский идиотизм тесно связан с неграмотностью. Так господин Фролёнок, редактируя мой роман «Колодезь», вздумал подправить раскавыченную цитату из сочинений патриарха Никона. «Азбука», видите ли, православное издательство и христианин Фролёнок счёл, что патриарх недостаточно уважительно отзывается о Христе. В результате благочестивых усилий в тексте появилось такое кощунство, что в XVII веке за подобные словесы автор вполне мог скончать свои дни в монастырской темнице. Правда, в те поры не существовало редакторов, и автор сам отвечал за написанное. А кто будет отвечать ныне? Корректуры Фролёнок мне предусмотрительно не показал. Зато, вычеркнув пару абзацев и вписавши кое-что от себя, господин Фролёнок не увидел две допущенные мною ошибки. В одном месте я перепутал аршины и сажени, в результате чего получилось, что Стенька Разин утопил княжну чуть ли не на сухом месте. Кроме того, один из эпизодических персонажей — купец Кутумов сначала зовётся Михаилом, а потом — Левонтием. Это мои ошибки, и я готов претерпеть любые насмешки. Но если встать на точку зрения сторонников обязательной редактуры, то редактор был обязан найти эти ляпы и ткнуть меня носом в них. Деньги ему платят именно за это.

Да что там патриарх Никон! Работая над сборником «Страж Перевала», Фролёнок пытался отредактировать апостола Иоанна! Впрочем, в тот раз корректуру мне показали, и я сумел процитировать апостола неотредактированным.

Редакторский зуд непреодолим. Словно шкодливый пёсик, редактор-идиот обязан оставить всюду свою метку, вставить хоть словечко, даже если в договоре прямо указано, что книга публикуется в авторской редакции, даже рискуя скандалом и штрафными санкциями… Именно так поступил редактор издательства «Северо-Запад» Игорь Петрушкин. Сам Петрушкин публикуется под «изячным» псевдонимом И. Кремнёв, и о качестве его писаний говорит тот факт, что некогда Петрушкин в компании с Александром Тишининым был изгнан из семинара Бориса Стругацкого по причине полной бездарности. Сами поглядите, каким чувством слова надо обладать, чтобы всерьёз, без тени насмешки, обозвать себя любимого словосочетанием: Кремнёв-Петрушкин!

В романе «Земные пути» Петрушкиным было изменено всего одно слово: в описании волшебной несуществующей бабочки лазуритовые крылышки оказались заменены на лазурные. В тексте вместо точно выверенного слова появилась банальная красивость. Случай неприятный, но не смертельный и не стоил бы упоминания, если бы при его обсуждении господин Кремнёв-Петрушкин не сформулировал кредо редакторов-идиотов:

— Издавать нередактированные тексты — значит потакать самодурству авторов!

— То есть вы полагаете, что Пушкина и Гоголя тоже надо редактировать?

— Конечно!

— И считаете, что книги Пушкина и Гоголя улучшатся, если их отредактирует Петрушкин?

— Да.

Комментарии излишни.

Имеется ещё один забавный аспект, который следует рассмотреть в этой рубрике. Это вопрос с корректорами.

Конечно, корректор тоже человек и может ошибаться. Но почему-то только у редактора-идиота ошибки корректора сплошь и рядом оказываются фатальными. Под чутким руководством Фролёнка фраза: «Господь простит и я прощаю», — превратилась в «Господь простил…» Тоже богохульство. Я, конечно, воинствующий атеист, но герой романа, в отличие от православного редактора, человек верующий и к богохульству не склонен. В другом месте исчезла частица «не». Впрочем, главный редактор «Азбуки» Вадим Назаров пытался уверить меня, что смысл фразы от этого ничуть не изменился. У редакторов вообще очень странные представления о смысле.

В «Земных путях», которые так рвался отредактировать Кремнёв-Петрушкин, на корректора вообще повесили всех собак. По утверждению главного редактора «Северо-Запада» господина Ивахнова «корректор не только исправляет ошибки и опечатки в тексте, но и производит элементарную стилистическую правку». Что называется — приехали! На корректора была взвалена вина за замену идиомы «выдать головой» на совершенно иную по смыслу фразу: «выдать с головой». Кроме того, мне сказали, что именно корректор посчитала нужным заменить на странице 172, первая сверху строка, слово «спросил» на «сказал».

Тут-то и разразился скандал…

Можете считать это «самодурством автора» или просто литературным экзерсисом, но работая над «Земными путями» я поставил себе целью ни разу не употребить слова «сказал». В романе, построенном на диалогах, это почти невозможно сделать. Два года я держал в уме эту задачу, вылизывал текст, подбирал замены для одного из самых употребительных слов, добивался, чтобы текст гляделся органично, не был бы ни напыщенным, ни слишком вычурным… А потом пришёл корректор и осуществил «элементарное стилистическое хамство». Вот только корректор ли? Ох, не верится мне в виноватых стрелочников!

2. ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ РЕДАКТОР

Об этой разновидности редакторского племени почти не ходит баек. Как правило, профессиональные редактора люди пишущие, причём — неплохо. Кроме того, они добросовестно относятся к своим обязанностям и не станут отправлять в печать плоды редактуры, не поставив в известность автора. Разумеется, такое может позволить себе только человек владеющий словом, который не станет живописать свисающие с потолка канделябры и прочие стремительные домкраты. Но зато нервов профессиональный редактор съедает немеряно; всё, что писал М.Веллер в главе «Борьба с редактором», относится именно к грамотному литсотруднику.

Из тех редакторов, с которыми пришлось иметь дело мне, наиболее классический тип представлял бывший редактор «Северо-Запада» (ещё прежнего) — Андрей Ефремов. Вообще-то, Андрей Петрович детский писатель и очень неплохой, однако сказки кормят слабо, и он пошёл в редактора. Редактируя роман «Многорукий бог далайна», Ефремов сделал около полутора сотен исправлений и каждое из них согласовывал со мной. Вовек не забуду этой беседы…

— Так будет лучше, — отечески внушал Андрей Петрович, предлагая заменить одно слово на другое.

Это было ничуть не лучше, а просто иначе. Не по-логиновски, а по-ефремовски. Боже, как трудно отстоять у профессионального редактора право быть собой! Андрей Петрович поил меня кофе, и мы вновь до хрипоты схватывались из-за какого-нибудь слова. Порой, когда вопрос был непринципиальным, я уступал, но там, где это было важно — стоял насмерть. Особенно не понравилось Ефремову прилагательное «экстатический».

— Это слово лексически выпадает из канвы вашего романа, оно смотрится чужеродно и ненужным образом привлекает внимание.

— И тем не менее, я сознательно вставил его. Чужеродное слово предвещает появление новой сущности, напоминая лексику эзотерических статей. Читатель, задержавшись взглядом на выпирающем слове, незаметно подготавливается к восприятию той метаморфозы, что происходит с героем.

— Но единственное высокоучёное слово при описании примитивного по сути мира…

— Не единственное. Таких слов тринадцать, по одному на каждую главу. И все они вставлены сознательно, это своего рода реперные точки…

— Это формализм!

— У Фейхтвангера в «Лженероне» видим ещё больший формализм.

— Вы не Фейхтвангер.

И тут нечего возразить. Я действительно не Фейхтвангер, я Логинов. Неясно только почему то, что позволено Юпитеру, не позволено быку?.. Если заранее занижать планку, соглашаясь, что ты писателишка средней руки, то никогда ничего путного не напишешь. И не редактору решать, какие приёмы допустимо использовать в произведении. Для этого есть автор.

«Многорукий бог далайна» не вышел в «Северо-Западе», а готовя нижегородское издание, из полутора сотен ефремовских замечаний я учёл два.

Андрей Петрович, скажите, стоило ли ради двух крошечных исправлений тратить столько времени и нервов? Лучше бы вы за этот день написали коротенькую сказку, которые у вас так хорошо получаются, а я бы тоже написал что-нибудь новое.

Куда хуже, если профессиональный редактор оказывается не литобработчиком, а деятельным негодяем. От такого надо бежать немедленно и как можно быстрее.

Расскажу анекдот былых времён. Дело было лет двадцать назад.

Мы с Мишей Веллером сидели в кафе Дома писателя, пили чёрный кофе, и я жаловался на полную невозможность опубликовать хоть что-то (лишь недавно я узнал, что Веллер оказывается тоже не любит чёрный кофе! — однако, noblesse oblige, и мы тратили на кофе последние копейки). Неожиданно к нам подсел корпулентный мужчина лет сорока и, извинившись, спросил:

— Я так понимаю, вы пишете фантастику? Мы очень хотели бы публиковать фантастические рассказы, но совершенно нет рукописей…

— Будут! — опрометчиво пообещал я. — Вы из какого издательства?

— Журнал «Аврора». Зав отделом прозы Юрий Коробченко.

Мне едва дурно не стало. Да кто ж не знает, что «Аврора» если и печатает фантастику, то только членов Союза, а молодому автору там лучше не появляться! Однако, Коробченко заверил, что всё это навет и сплетни недоброжелателей, а на самом деле они в редакции с томленьем упованья ждут свежих голосов и новых произведений.

Миша Веллер посмотрел на меня странно и пересел за другой столик.

«Деликатничает…» — подумал я.

Наивняк! Миша просто знал, что меня ожидает.

На следующий день я был в редакции «Авроры» с папкой рукописей, а через две недели явился за ответом. Ничего не скажешь — профессионал есть профессионал, повесть и все три рассказа были прочитаны. Более того, в отличие от, скажем, Евгения Кутузова — составителя альманаха «Молодой Ленинград», Юрий Коробченко не залил драгоценные первые экземпляры ни борщом, ни дешёвым портвейном. Как видим, профессионализм всегда имеет положительные стороны. А вот беседа… её мне вовек не позабыть.

— Замечательные рассказы! — воскликнул Коробченко. — Великолепные! Я получил огромное удовольствие, когда читал их. Но, надо переработать.

Я робко поинтересовался недостатками и услышал в ответ (женщины, зажмурьтесь и не читайте!):

— Мне непонятно, что вас ебёт.

В меру скудных познаний я принялся объяснять авторскую сверхзадачу, но был перебит:

— Задача, сверхзадача, образы, фабула, сюжет — всё это имеется и сделано замечательно. Неясно только, что вас…

Так я и не добился ничего, кроме матерного глагола, повторяемого на разные лады. Договорились, что эти рассказы я переработаю, а тем временем принесу другую подборку.

Через две недели история повторилась. Рассказы понравились, но были возвращены на доработку, ибо редактору по-прежнему была неясна моя половая ориентация. Ещё через две недели та же судьба постигла третью подборку.

— Замечательные рассказы, очень понравилось, и жене понравилось! Но надо переработать. А пока — принесите ещё… почитать. Напечатаем сразу, как только из рассказов будет ясно, что вас…

Увы, я так и не удовлетворил сексуальное любопытство товарища Коробченко. У меня хватило самообладания уйти вежливо, пообещав при первой же возможности появиться с переработанными рукописями. Истерика случилась потом: «Каков мерзавец! Карманного писателя ему возжелалось! Принесите ещё почитать… и мне, и жене, и Тотоше!»

С тех пор я ни разу не появился в «Авроре» и не появлюсь, покуда профессиональный любитель матерщинки просиживает там редакторское кресло. Если господину Коробченко неймётся, пусть он сам следует своим советам. В рассказах не было изменено ни единой буковки, и, однако, все они напечатаны, а кое-что и по нескольку раз. Как видите, я не пропал без «Авроры», полагаю, что она без меня — тоже. Хотя было бы любопытно узнать, какой сейчас у «Авроры» тираж?

Напоследок — цитата:

«О редакторах: когда с гордостью говорят: “Я профессиональный редактор!”, отвечай: “Такой профессии не существует!” Хорошему писателю редактор не нужен, он сам себе редактор. Редактор нужен плохому писателю (плохой писатель — это писатель без редактора в голове) — но кому нужен плохой писатель?»

Борис Штерн.

3. ТАЛАНТЛИВЫЙ РЕДАКТОР

Есть и такие, причём говорится это без малейшей иронии. Парадоксом является то, что талантливый редактор в конечном счёте приносит значительно больше вреда, нежели редактор-идиот. Талантливый редактор способен довести до ума и вытащить любую самую провальную вещь. Худосочный творец быстро понимает, что за его спиной стоит настоящий талант и, следовательно, можно не задумываться о том, чтобы писать хорошо. Навалял как придётся, скинул полуфабрикат на руки редактору и можешь почивать спокойно. А сон разума, как известно, рождает чудовищ.

Самым талантливым, едва ли не гениальным редактором в русской литературе XX века был Самуил Яковлевич Маршак. И именно ему мы обязаны появлением многих литературных монстров. По призыву Горького пришла в литературу Антонина Голубева. Малограмотная рабфаковка проделала определённую работу, собрав материал о детских годах С.М.Кирова, но что делать с этим материалом решительно не представляла. Самуил Яковлевич практически нацело переписал опус Голубевой «Мальчик из Уржума», обеспечив ей таким образом пожизненную ренту и запустив в литературу безграмотное и агрессивное существо. Кстати, сама Голубева, как и следовало ожидать, люто ненавидела своего благодетеля, отзываясь о нём самым неуважительным образом.

Конечно, это крайний случай, но немалое количество дутых авторитетов запущено в литературу талантливыми редакторами.

Особенно страшно, что графоман, в отличие от многих достойных писателей, непременно обладает огромной пробивной силой, и если талантливый редактор сделает ему хоть одну приличную, не книгу даже, а просто вещичку, графомана из литературы будет не изгнать.

Однажды на семинар Стругацкого явилась некая дама. Фамилию её я успел позабыть, помню лишь, что звали её Ниной. Что понадобилось женщине Нине на семинаре фантастов — неведомо, поскольку к фантастике она отношения не имела, а сочиняла коротенькие сказки. Стругацкий прикрепил женщину Нину ко мне. Почему-то Борис Натанович считал меня добрым человеком и назначал опекуном всех самых бездарных сочинителей. Встречались, конечно, и толковые авторы, но бездари все доставались мне. Женщина Нина восприняла назначение серьёзно и принялась забрасывать меня рукописями. Сочинения эти оставляли удручающее впечатление, Нина не просто не умела писать, она не владела словом катастрофически, разве что Александр Тишинин (тоже мой подопечный) мог поспорить с ней по части графомании. И в то же время среди сорока сказок оказалась одна, написанная чистым языком, единственная сказка, не имевшая надоедливой морали и не рассыпающаяся сюжетно на десяти строках. Значит, может?

И я начал работать. Я сидел с этой дамой, разбирая её труды по косточкам, показывал ляпы, благоглупости, штампы и красивости. Женщина Нина перелопачивала тексты так, что иной раз от них попросту ничего не оставалось, но то, что получалось взамен, было ещё хуже. В какой-то момент я не выдержал и, выбрав сказку не столь безнадёжную как прочие, переписал её своей рукой, слово за слово, объясняя, почему в каждом отдельном случае было выбрано то или иное слово. Женщина Нина кивала, а потом унесла листок с текстом в качестве образца. Не помог и образец, лучше писать Нина не стала. По счастью, в скором времени Нина уехала из Ленинграда, и я вздохнул свободно.

Однажды, на семинаре я поделился недоумением: как же так, одна сказка замечательная, а прочие — сущее барахло. Услыхав мои сетования, Галина Усова — переводчик, поэтесса и автор нескольких фантастических рассказов, спросила:

— Эта сказка случайно не «Сад без земли»? Так я её Нине переписала от слова до слова. Думала она хоть что-то поймёт…

— Значит, теперь у Нины две хорошо написанных сказки, — сказал я.

Примерно через год женщина Нина вновь появилась в городе и пришла ко мне в гости. Делилась планами, рассказывала, что собирается вступать в Союз писателей. У неё уже было семнадцать публикаций: в газетах, журналах, альманахах и коллективных сборниках. «Сад без земли» был опубликован девять раз и «Капелька» (та сказка, что переписал я) — восемь. Эту бы энергию, да на мирные цели!

Вот я и думаю, а если бы женщине Нине попался кто-то уровня Маршака и переписал бы он ей не сказочку на полторы странички, а целую повесть?

Виталий Иванович Бугров величайший подвижник российской фантастики, вместе с тем создал целый ряд авторов, которые нашу фантастику отнюдь не красят. Сейчас нередко можно услышать, что «Сезон туманов» Гуляковского или «Чёрный человек» Головачёва были вполне прилично написаны, и чего это впоследствии авторы начали гнать такую пургу? Да они всегда гнали пургу, просто те произведения, что составили их имя, написаны в соавторстве с редактором. Талантливый редактор, кроме того, развращает писателя, если тот недостаточно твёрдо придерживается правила, всё делать самому. Автор, уверенный, что за ним приберут, не считает нужным писать чисто, быстро обзаводится барственными чертами и перестаёт ловить мышей, спускаясь до уровня самых презираемых ремесленников.

Признаюсь в ужасном преступлении: я сам был редактором и, случается, грешу этим до сих пор. В те поры, когда только ленивый не занимался у нас издательской деятельностью, мы вздумали издавать журнал фантастики «Магистр». Издателем и спонсором был свежесозданный «Фонд истории науки», поэтому обязательным условием было, хотя бы в первых номерах давать повести и рассказы, посвящённые чему-нибудь научно-историческому. Задачка, прямо скажем, не простая. И тут один знакомый приносит повесть, попадающую в десятку. Действие происходит на некой планете, все жители которой сидят на деревьях и поголовно занимаются историей науки. Самой науки давно нет, но научная деятельность бурлит.

Обрадованный, я схватил повесть и, не читая, поставил её в первый номер. Конечно, так делать было нельзя ни в коем случае, но ведь я и не был профессионалом, а автора знал не только лично, но и по публикациям в «Уральском следопыте», где была опубликована очень неплохая повесть. Но когда я начал внимательно читать нередактированный текст!..

Нет, автор не был графоманом, не был бездарностью, он просто не считал нужным хоть сколько-нибудь работать над рукописью. Зачем? — редактор исправит!

Тогда у меня ещё не было строгих взглядов на редактуру, и я уселся править. Разумеется, мне и в голову не могло взойти отдать повесть в печать, не согласовав все изменения, и я заранее ужасался, представляя сколько денег придётся заплатить за междугородние разговоры, ведь автор жил весьма далеко от Ленинграда. И вдруг, — о счастье! — я узнаю, что он приезжает в Ленинград. Я немедленно зазываю автора к себе, вытаскиваю исчирканную карандашом рукопись и предлагаю ознакомиться с правкой. Я был готов к обидам, мордобою, вообще к чему угодно, но не к тому, что произошло. Автор лениво листанул пару страниц и проговорил:

— Что тут смотреть? Вполне приличная работа. Мне нравится.

— Там дальше есть не только сокращения, но и текстуальная правка, даже смысловая…

— Что ты беспокоишься? Всё нормально, я тебе доверяю.

Исправленная рукопись осталась непросмотренной. Зачем? Ведь её редактор смотрел…

«Магистр» так и не вышел в свет, а примерно через полгода автор повести позвонил мне и просил прислать отредактированную рукопись, поскольку он собирается издать её за свой счёт. Конечно, мне лестно, что кто-то столь высоко ценит мой профессионализм, но считать этого человека ПИСАТЕЛЕМ я не могу. Его имени я не называю здесь по единственной причине, он бросил литературу и уже несколько лет как не написал ни строки, претендующей на художественность, за что я ему очень благодарен.

Однако, вернёмся к Виталию Ивановичу Бугрову. Как должен был поступать он? Не публиковать неапробированных авторов? Но и без того «Уральский следопыт» был единственной в стране площадкой молодняка, а первая публикация редко входит в золотой фонд. Взять хотя бы первый опубликованный рассказ Святослава Логинова, увидавший свет благодаря Виталию Ивановичу. Прямо скажем — не шедевр. А ведь много лет эта единственная публикация грела мою душу, помогая не сдаться в самые чёрные застойные годы.

Конечно, публиковать начинающих нужно. Но не править и не улучшать, а отметить ошибки, уродства, штампы и красивости и вернуть рукопись для исправления (не для доработки!). И если окажется, что автор меняет одни кракозябры на другие, — отказываться от публикации, невзирая на лихо закрученный сюжет. В конце концов так несложно увидеть, обладает ли новичок чувством слова… Однако, Виталий Иванович правил. Правил Гуляковского, правил и меня; слишком уж распространена профдеформация среди редакторов. Когда через твои руки прошла тысяча рукописей, каждую из которых нужно довести до ума, становится слишком легко резать по живому. В моём рассказе Виталий Иванович отрезал концовку, привинтив другую, взятую не то из Варшавского, не то из Шекли. Возможно, так и впрямь лучше, но я этого не писал. Кроме того, было изменено название рассказа.

Когда-то я, фэн, сочиняющий первые рассказики, обратил внимание, что у всякого фантаста, опубликовавшего хотя бы пяток рассказов, обязательно есть произведение, название которого начинается на букву «п». И тогда я дал страшную клятву, что ни одно моё фантастическое произведение на эту букву не начнётся. Я и сегодня не нарушил этой клятвы, хотя и понимаю её никчемушность. Но в те времена я относился к таким вещам очень серьёзно. И вот выходит из печати моя первая публикация, рассказ «Грибники». Я открываю журнал и вижу название: «По грибы».

Я не соврал, говоря, что много лет кряду факт публикации в журнале грел мою душу, но за эти годы и ни разу не открыл журнала и не перечитал рассказ, название и концовка которого принадлежат не мне, да и в середине фигурируют какие-то кибермозги, о которых мне ничего не известно. Не стану и врать, будто публикация в «Уральском следопыте» стала причиной появления у меня псевдонима, но одной из причин было то, что у Святослава Логинова нет фантастических произведений, названия которых начинаются на букву «п».

Кстати, когда я, во время выяснения отношений с «Северо-Западом» рассказал эту душераздирающую историю, все лица повернулись в сторону господина Петрушкина, а Дмитрий Ивахнов спросил:

— А кто у нас предлагал заменить название «Земные пути» на «Пути земные»?

И почему редактор всегда умеет ударить в самую больную точку?

НЕКОТОРЫЕ ДОВОДЫ В ЗАЩИТУ РЕДАКТОРСТВА

— И всё же, — говорят мне, — редактор нужен. Прежде всего он нужен начинающему автору, который порой по незнанию совершает грубейшие ошибки.

— Для начинающих существуют секции, семинары, Лито, на худой конец — Литинститут. Издательство не богадельня, тут работают с профессионалами. Впрочем, если угодно, можно организовать курсы и при издательстве. Только участие в этих курсах никак не должно сказываться на факте публикации.

— У самого многоопытного писателя в процессе работы замыливается глаз, и он порой не видит элементарнейших ляпов, которые призван исправить редактор.

— Но где гарантия, что редактор обнаружит ляпы? Опыт говорит об ином. Кроме того, замылившийся глаз лечится элементарнейшим образом: следует отложить готовый роман на пару месяцев, чтобы он вылежался, а самому тем временем заняться чем-то отличным от прежней работы, написать пару очерков, экспериментальный рассказ или нечто в том же роде. А потом, когда замыленный глаз очистится, вернуться к рукописи и вычитать её по новой.

— А как же договор, сроки?.. — спросят меня. — Какие, к чёртовой матери, очерки, если сейчас их никто не печатает, все публикуют исключительно многотомные сериалы…

— В таком случае, нехрен выпендриваться и корчить из себя писателя. «Служение прекрасных муз не терпит суеты». А если таковому беллетристу некогда или он не умеет самостоятельно править рукописи, то пусть нанимает правщика за собственный счёт. Почему, скажите на милость, рукосуйство сочинителя должен оплачивать читатель? Ведь работа редактора входит в стоимость книги и, соответственно, повышает цену.

— Читатель оплачивает гарантированное качество.

— А где гарантии? Ведь пропустил редактор одного из романов Сергея Лукьяненко «квадратную гондолу три на четыре метра», пропустил редактор «Колодезя» омут четырёхаршинной глубины, а Софья Андреевна Толстая, семижды переписав опус своего мужа, не заметила гениальной фразы: «Двумя руками она нервно теребила платок, а свободную протянула навстречу Стиве».

Кто лучше автора может владеть материалом? Нет такого человека, во всяком случае, не должно быть! Откуда взялось нелепое убеждение, что посторонний человек может что-то улучшить в чужой книге? Хотя, если писатель «без редактора в голове»… В таком случае, повторю: пусть нанимает правщика за свой счёт. Или пусть за книги в авторской редакции платят больше. Нечего объедать тех, кто работает добросовестно.

NB. Перечитывая написанное, обнаружил опечатку. Ёмкое слово «едактор». Фрейд утверждал, что случайных оговорок не бывает. Случайных опечаток — тоже.

И ВСЁ ЖЕ…

И всё же бывает и Редактор. Тот, которого можно писать с большой буквы. Последнее слово о нём.

Настоящий редактор тот, который ничего не редактирует. Лев Васильевич Успенский вспоминает, как редактировалась повесть Эльмара Грина «Ветер с юга». Когда редактор объявил, что в повести ничего не нужно менять, ему пригрозили, что доверят редактуру более добросовестному работнику. Тогда редактор взял рукопись, тщательно замазал там каждое третье слово, а сверху написал то же самое. Автор с подобной правкой согласился. Работа редактора была оплачена по высшему разряду.

Анекдот? Скорей всего. Однако, здесь мы видим настоящего редактора, того, который Редактор.

Встретился такой человек и на моём пути. Редактор ленинградского Детлита Ольга Вадимовна Москалёва, готовившая к печати сборник, где должна была появиться моя первая книжная публикация. Явившись в редакцию для беседы, я не обнаружил в рукописи ни одного исправления, лишь несколько птичек на полях. Ольга Вадимовна объяснила, какую стилистическую ошибку я допустил в каждом случае, но не предложила никаких рецептов для исправления.

Я лихо исправил три или четыре шероховатости (не так это и трудно вычеркнуть лишнее «что»), но в одном случае, оказался в недоумении. В тексте была паразитная рифма и, чтобы удалить её, нужно было кардинально переделать фразу. К такому подвигу я был не готов и опрометчиво спросил:

— А тут как исправлять?

Ух, каким презрением облила меня Ольга Вадимовна!

— Я редактор или соавтор? Мне нетрудно это исправить, но автор — вы!

Сейчас я изничтожил бы злосчастную рифму в четверть минуты, но тогда промучился двое суток, прежде чем догадался заново переписать всю фразу.

Ольга Вадимовна, спасибо вам за тот стыд, что вы заставили меня испытать! Именно тогда я понял, что нельзя гордиться сочинением, которое доделал за тебя кто-то другой. Благодаря вам я могу теперь, спустя восемнадцать лет, сформулировать некоторые принципы редактуры, не приносящей вреда:

а) Редактор ничего не должен менять в рукописи. Единственное, что он может — обратить внимание автора на тот или иной недостаток и ждать, что автор сам исправит его.

б) Редактор не имеет права предлагать свой вариант или метод исправления недостатка. Опытного автора подобное предложение оскорбляет, начинающего развращает.

в) Абсолютно недопустимо предлагать какие-либо исправления там, где авторский текст отвечает нормам грамотности. Написано грамотно — редактору этого должно быть достаточно. «Так будет лучше», — на эти слова имеет право только соавтор.

г) Во всех случаях, даже когда допущена несомненная ошибка, последнее слово должно оставаться за автором. Правило это касается даже грамматики. Существует огромное количество стилистических, грамматических и синтаксических норм, но любую из них можно и нужно нарушать, если автор знает, зачем он это делает. При виде фразы: «Друганы разжились поллитрой самогона», — редактор обязан спросить:

— Так?

— Так! — ответит автор, и на этом разговор должен быть прекращён.

Правило это относится также к техническим редакторам, испытывающим, например, патологическую неприязнь к седьмой букве русского алфавита и к знаку ударения. А то доходит до анекдотов. Словосочетание: «стоит ли писать», — набирается без единого надстрочного знака!

д) Редактор не имеет права требовать какой-либо доработки или переделки текста. Автор написал то, что считал нужным, и если издателя не устраивает написанное, он попросту не должен заключать договора. Единственным исключением являются тексты, написанные на заказ. Впрочем, литературные подёнщики не имеют никакого отношения к литературе.

е) В случае если число немотивированных отказов исправить несомненные ошибки превышает определённую норму, редактор вправе отказаться от работы с данным автором. При этом издатель решает, без кого ему следует обойтись в данной ситуации. Можно издать книгу в авторской редакции, можно попросить автора удалиться.

ё) Редактор может и должен, не дёргая нервы ни себе, ни писателю, в кратчайшие сроки сдать рукопись в производство и поместить в выходных данных свою фамилию.

В случае исполнения всех требований, исходная максима перестаёт быть аксиомой, и хороший редактор имеет право на жизнь.

Оглавление