«Церковнославянский язык в Киевской Руси X—XI вв»

Часть третья. Церковнославянский язык в Киевской Руси X—XI вв

Глава десятая. Древнейшие письменные памятники Киевского государства

160. Ещё до появления Рюриковичей восточные славяне, и в частности Киевское княжество, имели разнообразные сношения с различными странами. Среди этих стран в IX в. получила особое значение Византия. Развиваются торговые сношения с Византией; возникают военные столкновения: так, например, в середине IX в. Русь вела успешную войну с греками.

161. С появлением Рюриковичей в Киеве в конце IX в. международные связи Киевской Руси развиваются и углубляются, но политические и экономические связи с Византией остаются решающими и в это время.

162. Сношения и взаимодействия с Византией были важным явлением в развитии восточных славян. Киевская Русь приобщалась таким образом к многовековой греческой культуре, имеющей всемирно-историческое значение. Она становилась одной из её наследниц подобно тому, как варварская Западная Европа наследовала античному Риму.

163. Возникновение письменности в Киевской Руси связано, с одной стороны, с распространением в Киевской Руси христианства, с другой — с упорядочением экономических и политических отношений Киевской Руси с Византией. Это последнее обстоятельство находит своё выражение в том, что не случайно, конечно, древнейшие известные нам письменные памятники Киевской Руси, относящиеся к X в., — это договоры киевских князей с Византией. Сказанное сейчас о возникновении в Киевской Руси письменности не следует, однако, понимать в том смысле, что письменность возникла в Киевской Руси в результате влияния Византии. Нет. Письменность возникла в Киевской Руси прежде всего потому, что для этого создались внутренние предпосылки в развитии киевского общества. Здесь мы можем лишь повторить то, что сказано выше о возникновении письменности у славян вообще. Но взаимодействия с Византией ускорили неизбежный сам по себе процесс возникновения письменности в Киевской Руси, определило его конкретные пути.

164. Сношения восточных славян с Византией носили первоначально неорганизованный характер. С начала X в., по инициативе византийского правительства, они стали упорядочиваться. Это находит своё выражение, между прочим, в том, что Византия стремится оформить свои отношения с Киевской Русью в письменных договорах. Первый из таких договоров, являющийся вместе с тем древнейшим известным нам письменным памятником Киевской Руси, заключён Византией с киевским князем Олегом в 911 г.; второй — договор Византии с киевским князем Игорем от 944 г.; третий — договорное обязательство киевского князя Святослава с Византией от 971 г.

165. Стремясь упорядочить свои отношения с Киевской Русью, греки перестали удовлетворяться прежней только устной договорённостью с послами киевских князей и настаивали на письменных договорах. Как раз в тексте договора с Олегом мы имеем намёк на это обстоятельство; в договоре говорится, что договаривающиеся стороны сочли правильным „не точью просто словесемъ, но и писаниемъ и клятвою твердою, кленшеся оружьемъ своимъ, такую любовь утвердити и известити по вѣрѣ и по закону нашему“. Инициатива заключения письменных договоров исходила первоначально, вероятно, не от киевских князей, а от Византии.

Здесь мы видим, как тесные дипломатические сношения восточных славян с Византией вызывают в Киевской Руси появление определённой разновидности письменных документов.

166. В договоре Византии с князем Игорем имеется указание и на другую разновидность письменных документов, которая возникает в Киевской Руси в силу сношений с Византией. После киевских князей и киевские купцы обыкновенно приносили в Константинополь в качестве „удостоверения личности“ золотые и серебряные „печати“ (ср. §111). Теперь устанавливался новый порядок. Во избежание недоразумений, они должны были впредь приносить „грамоту“ от князя, в которой он должен был сообщать, „яко послахъ корабль селико, и от тѣхъ да увѣмы и мы, оже съ миромъ приходять. Аще ли безъ грамоты придуть, и преданы будуть намъ, да держимъ и хранимъ, дондеже возвѣстимъ князю вашему…“. В договоре Византии с князем Олегом есть указание на ещё один, очень древний, вид письменных записей — на духовные завещания.

167. В договоре предусматривается случай, когда кто-нибудь из русских умрёт в Византии, „не урядивъ своего имѣнья“, т. е. не распорядившись своим имуществом, не завещав его никому; в этом случае имущество должно возвратиться к его близким родственникам в Русь: но „аще ли сотворить обряжение таковый, возметь уряженое его, кому будете писалъ наследити имѣнье его, да наслѣдить е…“. В русском языке есть два слова для значения завещать — „отказать“ и „отписать“; позднее оба слова употребляются в общем в одинаковом значении; но первоначально слово отказать выражало, собственно, устное завещание (ср. сказать, украинск. казати — „говорить“), а отписать — письменное; в последнем слове, как и в приведённом тексте договора (см. „кому будеть писалъ наслѣдити…“), отразилось уже более высокое развитие собственнических отношений, когда при сосредоточении значительных богатств в руках одного лица и при полной возможности единолично распоряжаться ими понадобились уже письменные завещания, которые, конечно, гораздо лучше обеспечивали исполнение воли завещателя при возникновении каких-нибудь споров о наследстве.

168. Громадный интерес представляет для нас вопрос о языке нашей древнейшей письменности — письменности Киевской Руси X в. В нашем распоряжении находятся лишь три упомянутых выше договора киевских князей с греками. Никаких других документов от X в. до нас не дошло. Язык этих договоров представляет для нас особенный интерес и потому, что эти документы являются документами киевских княжеских канцелярий X в.; исследуя их, мы выясняем, таким образом, каков был государственный язык Киевской Руси в X в.

Глава одиннадцатая. Церковнославянский язык в княжеских канцеляриях Киевской Руси X—XI веков

169. Все три княжеских договора X в. дошли до нас не в подлинниках, а в поздних копиях (списках). Они были заключены в начале XII в. составителем „Повести временных лет“ в составе его летописного свода под 912, 945 и 972 гг.; последние два договора дошли до нас в Лаврентьевском списке летописи (1377 г.), а первый — в ещё более поздних списках летописи (XV в.).

170. Хотя договоры дошли до нас и в поздних копиях, они всё же являются ценнейшим источником для суждения о письменном языке Киевской Руси X в. Они, конечно, подверглись некоторым видоизменениям под рукой позднейших переписчиков, особенно в области фонетики, орфографии и отчасти морфологии, но синтаксические и лексические их особенности, как показал акад. С. П. Обнорский, сохранены относительно хорошо.

171. Язык всех трёх договоров — церковнославянский, хотя в словарном составе их встречаем и отдельные древнерусские элементы. Таким образом, языком княжеской канцелярии Киевской Руси, её государственным языком, в X в. был церковнославянский язык. Это обстоятельство следует особо подчеркнуть, потому что позднее (по-видимому, с XI в.), как увидим ниже, не только частные, но и государственные акты пишутся уже на древнерусском, а не на церковнославянском языке.

172. Все три договора киевских князей с греками являются памятниками переводными. Тексты договоров первоначально писались на греческом языке, а затем тут же, при заключении договора, переводились на церковнославянский язык. Таким образом, переводы договоров современны их греческим оригиналам. Мнение о том, что договоры являются памятниками, переводными, общепризнано: в тексте договоров наблюдается ряд выражений и синтаксических оборотов, представляющих собой непосредственные слепки (кальки) соответствующих греческих выражений и оборотов.

173. Договоры различаются по особенностям своего языка. Это и понятно — они ведь являются памятниками различных периодов (911, 944, 971 гг.). Особенно наглядно проявляется это различие при сравнении договоров 911 и 944 гг. (договор 971 г. невелик по объёму и даёт мало материала). Как и следовало ожидать, договор 911 г. является более архаичным по языку, чем договор 944 г.; в нём, кроме того, гораздо более механических слепков с греческого синтаксиса; переводчик рабски следовал греческому оригиналу, стиль его отличается многими шероховатостями. Договор 944 г. переведён в общем хорошо; в нём гораздо меньше механических слепков с греческих оборотов. Это свидетельствует о том, что культура письменного языка в Киевской Руси за первую половину X в. повысилась. Стала разнообразнее лексика; словарный состав языка стал обогащаться греческими заимствованиями. Так, в договоре 911 г. для обозначения „судна“ употребляется лишь слово лодья, а в договоре 944 г., кроме этого слова, и другие: корабль, кубара; в договоре 944 г. находим заимствованное из греческого слово грамота в значении „деловая бумага“, в то время как в договоре 911 г. в соответствии с этим словом употребляется только славянский кальк писание.

174. То обстоятельство, что договоры различаются по особенностям своего языка и стиля, имеет большое значение. Дело в том, что некоторые учёные, в том числе акад. Истрин, утверждали, что переводы договоров сделаны одним лицом и притом лишь в начале XII в.; переводчиком договоров был, по их мнению, составитель „Повести временных лет“; он будто бы нашёл греческие оригиналы договоров в киевской великокняжеской канцелярии, перевёл их и включил в состав своего летописного свода под соответствующими годами. Таким образом, по их мнению, язык наших договоров — это язык составителя „Повести временных лет“, литературный язык начала XII в. По мнению акад. Истрина и др., договоры вовсе не могут быть источниками для суждения о литературном языке Киевской Руси X в.

175. Если бы акад. Истрин и другие были правы, то язык и стиль договоров должен был бы быть однороден. Но этого нет. Больше того, под 907 г. летописец от себя, своими словами, пересказывает часть договора 911 г., и вот язык этого пересказа как раз и сближается с литературным языком начала XII в., отличаясь от языка текста договоров, данного под 912 и 945 гг. Мнение акад. Истрина и его единомышленников оказывается, таким образом, совершенно неправильным.

176. Мы видели, что в тексте наших договоров, написанных на церковнославянском языке, имеются отдельные древнерусские элементы. Это объясняется тем, что договоры переводились русскими; следовательно, в Киевской Руси первой половины X в. были русские люди, владевшие греческим языком и умевшие переводить с греческого на церковнославянский. Это свидетельствует об относительно высоком уровне развития культуры в первой половине X в. Правда, некоторые лингвисты предполагали, что переводы договоров на церковнославянский язык были сделаны болгарскими переводчиками. Но для такого предположения нет никаких оснований.

177. Известно, что скандинавский по происхождению элемент среди киевской знати и киевских купцов первой половины X в. был довольно сильным. Так, например, имена всех послов, подписавших договор 911 г. от имени князя Олега (Карлъ, Ингелдъ, Фарлофъ, Руалдъ и др.), не славянские, большинство из них явно скандинавские. Между тем перевод договора 911 г. сделан на церковнославянский язык. Что это значит? Это значит, что языком великокняжеской канцелярии Олега был церковнославянский язык. Это значит, с другой стороны, что несмотря на скандинавское происхождение некоторой части киевской знати, Киевская Русь выступает в начале X в. даже в своей правящей верхушке как славянское государство. Скандинавы, приспособляясь к существующему в Киеве положению вещей, принуждены пользоваться славянской письменностью, распространённой уже и у других славянских народов. Весьма вероятно, что, появившись в Киеве в конце IX в., Рюриковичи и их окружение уже застали здесь славянскую письменность, которую и принуждены были принять.

178. От XI в. мы не имеем никаких документов киевских княжеских канцелярий (ни подлинных, ни копий). Однако есть некоторые основания полагать, что, по крайней мере в начале XI в., языком киевских княжеских канцелярий продолжал оставаться церковнославянский язык. Так, на монете Владимира (ум. в 1015 г.) читаем надпись: „Владимиръ на столъ“, где имя князя дано в церковнославянской форме (не Володимеръ). На монете Ярослава (в бытность его ещё новгородским князем, т. е. до 1019 г.) читаем: „Ярославле съребро“; в этой надписи форма съребро является заведомо церковно-славянской; русская форма была сьребро или серебро; форма съребро (с ъ) встречается в некоторых старославянских памятниках. Косвенным указанием на первоначальное господство церковнославянского языка в государственных актах Киевской Руси являются некоторые церковнославянские элементы в позднейших документах, написанных уже на древнерусском языке. Но об этом подробнее см. ниже (в §649 и сл.).

От времён Владимира до нас не дошло никаких письменных документов, ни копий с них. Но, как кажется, в „Повести временных лет“ (Лаврентьевская летопись) под 996 г. сохранилась цитата летописца из одного, очевидно, известного ему юридического документа Владимирова времени, а именно из грамоты Владимира, выданной им Киевской десятинной церкви; место это изложено в летописи так:

„И помолившюся ему, рекъ сице: даю церкви сей святѣ и богородици отъ имѣнья моего и отъ градъ моихъ десятую часть“. И положи написавъ клятву въ церкви сей, рекъ: „аще кто сего посудить, да будетъ проклятъ“.

Оставляя в стороне первую цитату, в которой, однако, отметим церковнославянскую форму градъ, укажем, что вторая цитата, являющаяся традиционной формулой „клятвы“, заклинания против нарушителей завещания, представляет собой типичную церковнославянскую условную конструкцию, господствующую и в договорах X в., с церковнославянским союзом аще в начале придаточного предложения и с соотносительным словом да в начале главного, а в этом мы видим дополнительное свидетельство того, что при Владимире в качестве государственного языка пользовались ещё церковнославянским языком (см. §671 и сл.).

Глава двенадцатая. Церковнославянский язык в литературе Киевской Руси X—XI веков

179. Возникновение письменного литературного языка в Киевской Руси было связано с распространением в ней нового мировоззрения, приходившего на смену старому „язычеству“, а именно — христианства византийского толка.

180. Старославянские и церковнославянские литературные тексты появляются в Киевской Руси вместе с появлением и распространением христианства и христианского просвещения. Они проникают в Киевскую Русь и из Моравии, и из Болгарии, где в начале X в. литература на церковнославянском языке достигает большого расцвета, и из Константинополя. Эти тексты переписывают в Киевской Руси; в дальнейшем в Киевской Руси начинают делать самостоятельные переводы с греческого языка на церковнославянский, пишут оригинальные произведения на церковнославянском языке. Таким путём на основе старославянского языка развивается церковнославянский язык древнерусского извода. В XI в. литература на церковнославянском языке получает в Киевской Руси значительное развитие.

181. Христианство достигает некоторого распространения в Киевской Руси уже в первой половине X в. В договоре великого князя Игоря с греками от 944 г. упоминается о наличии христиан среди Руси; от имени Руси в нём говорится: „мы же, елико насъ хрестилисѧ есмы, клѧхомъсѧ церковью свѧтого Ильѣ въ сборнои (= соборной) церкви, и предлежащемъ честнымь крестомъ, и харатьею сею, хранити все, еже есть написано на неи…“. В договоре князя Олега от 911 г. такого упоминания нет; наоборот, в этом договоре греки-христиане и греческое „хрестьянское царство“ противопоставляются языческой Руси. Важно, что в договоре Игоря упоминается не только о наличии христиан среди Руси, но и о существовании в Киеве „соборной“, т. е. обслуживаемой несколькими священниками, „собором“ священников, церкви; существование „соборной“ церкви, возможно, подразумевает и существование других, более мелких церквей; это свидетельствует о наличии в Киеве не только отдельных христиан, но и значительной „легальной“ христианской организации.

182. В 955 г., по свидетельству летописи, в Константинополе принимает христианство вдова князя Игоря, убитого древлянами в 945 г., княгиня Ольга; она в это время была правительницей государства, так как сын её Святослав был ещё малолетним. Известие о принятии христианства Ольгой подтверждается и иностранными источниками; это, таким образом, вполне достоверный исторический факт. Принятие христианства правительницей страны само по себе достаточно красноречиво говорит о росте его влияния в Киевской Руси середины X в.

Сторонники язычества, к которым принадлежал и князь Святослав, по выражению летописца, „ругахуся“ над теми, кто принимал христианство; но всё же в Киеве тому, „кто хотяще креститися, не браняху“, т. е. не препятствовали, не запрещали. В это время в Киеве установилась относительная веротерпимость.

183. Распространение христианства в Киевской Руси с первой половины X в. с совершенной несомненностью свидетельствует и о появлении в ней с этого времени церковнославянских литературных текстов, по меньшей мере текстов церковнолитературных. О наличии богослужения на церковнославянском языке в Киевской Руси X в. свидетельствует булла римского папы об учреждении епископом кафедры в Праге (в Чехии), изданная между 954 и 972 гг.; в этой булле папа требует от чехов, чтобы они отправляли богослужение на латинском языке и не следовали в этом отношении болгарам и русским, у которых богослужение отправляется на славянском языке.

184. В 988 г. при князе Владимире христианство становится государственной религией Киевской Руси и начинает получать широкое распространение. С этого времени начинается, естественно, всё более интенсивное развитие письменности. При Владимире по его распоряжению отдают в „книжное учение“ детей знатных киевлян; обучают их, конечно, церковнославянской грамоте.

185. Итак, литературные тексты на церковнославянском языке появляются в Киевской Руси с первой половины X в. Однако никаких подлинных литературных памятников от X в. до нас не дошло. Неизвестны также и поздние списки (копии) подобных памятников. В XI в. литература на церковнославянском языке достигает уже большого развития: появляются такие блестящие писатели, как автор „Слова о законе и благодати“ Иларион, но и от XI в. сохранилось лишь ничтожное количество подлинных литературных памятников и то почти исключительно церковно-богослужебных. Вследствие пожаров, междоусобных войн князей, монголо-татарского нашествия погибло подавляющее большинство древнейших литературных документов; чем древнее эпоха и чем меньше было, следовательно, самих памятников, тем, естественно, меньше сохранилось их до наших дней. От самого древнего периода, от X в., не сохранилось, как мы видели, ни одного литературного памятника.

186. Древнейшим известным нам в подлиннике литературным памятником Киевской Руси является знаменитое Остромирово евангелие. Оно переписано в 1056—1057 гг. со старославянского оригинала диаконом Григорием по заказу новгородского посадника Остромира. Григорий переписал подлинник с большой тщательностью, и в этом смысле Остромирово евангелие справедливо относят к собственно старославянским (а не церковнославянским русского извода) литературным памятникам. Но, с другой стороны, в языке Остромирова евангелия всё же отчётливо сказывается рука русского человека; это особенно относится к собственной приписке Григория, сделанной им в конце евангельского текста по окончании работы. В этом смысле Остромирово евангелие является древнейшим известным нам в подлиннике памятником письменности русского языка. Понятно, какую громадную историческую ценность оно представляет для нашего народа. Ценность Остромирова евангелия увеличивается ещё и отличным качеством его графического оформления, которое свидетельствует об очень высоком уровне художественной культуры в Киевской Руси середины XI в. Как драгоценное национальное достояние, Остромирово евангелие бережно сохраняется в Ленинградской государственной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина.

187. Содержание церковнославянских литературных текстов в Киевской Руси не является узко церковным, церковно-богослужебным. Наряду с собственно богослужебными текстами мы встречаем здесь и церковную беллетристику, жития „святых“, среди которых имеются не только переводные или списанные с болгарских оригиналов, но и оригинальные (например, „Сказание о Борисе и Глебе“, „Житие Феодосия“). Встречаем и переводную историческую беллетристику („Александрия“, „Повесть об Акире Премудром“ и др.), в Киевской Руси была переведена на церковнославянский язык известная греческая хроника Георгия Амартола; древнейшие летописные записи делались также на церковнославянском языке. Переписанный с болгарского церковнославянского оригинала для киевского князя Святослава Изборник 1073 г. был чрезвычайно разнообразен по своему содержанию и представлял собой своего рода научную энциклопедию, включая, например, даже вопросы теории словесности. Таким образом, церковнославянский язык Киевской Руси вовсе не был узко специальным языком церкви, обслуживающим только потребности религиозного культа и церковной проповеди. Это был литературный язык широкого размаха, охватывающий различные стороны идеологической жизни. В X в. и, по-видимому, в начале XI в. церковнославянский язык был, как мы видели, и языком княжеских канцелярий, государственным языком Киевской Руси. Наиболее ярким памятником церковнославянской литературы Киевской Руси является замечательное „Слово о законе и благодати“ Илариона.

Оглавление