«Основы риторики: Учебное пособие для вузов»

Основы риторики: Учебное пособие для вузов (fb2) - Основы риторики: Учебное пособие для вузов 1145K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Волков

ВВЕДЕНИЕ

Одно только удерживаю за собою — искусство

слова — и не порицаю себя за труды на суше и на

море, которые доставили мне сие богатство. О когда

бы я и всякий мой друг могли владеть силою слова!

Вот первое, что возлюбил я и люблю после первейшего,

то есть Божественного и тех надежд, которые

выше всего видимого.

Святитель Григорий Богослов

Риторика — филологическая дисциплина, изучающая отношение мысли к слову. Непосредственная задача риторики — прозаическая речь или публичная аргументация.

Как предмет систематического преподавания, риторика сложилась прежде других филологических дисциплин. Грамматика, поэтика, лексикография, текстология, история литературы, стилистика возникли позже риторики и в течение долгого времени развивались как предметы вспомогательные или подготовительные для изучения риторики.

Общественные задачи риторики состоят: 1) в воспитании ритора — достойного гражданина, компетентного в публичной речи; 2) в создании норм публичной аргументации, обеспечивающих продуктивное обсуждение значимых для общества проблем; 3) в организации речевых отношений, которые составляют базис общества: управление, образование, хозяйственную деятельность, безопасность, правопорядок; 4) в определении критериев оценки публичной деятельности, на основе которой отбираются лица, способные занимать ответственные должности.

В русской филологической традиции риторика подразделяется на частную и общую. Частная риторика изучает конкретные виды речи. Общая риторика изучает принципы построения целесообразной речи.

Традиционная особенность риторики как учебного предмета в том, что она излагается догматически — в виде положений и правил. Догматический метод изложения иногда вводит в заблуждение относительно природы положений и правил риторики. Правила риторики не являются обязательными предписаниями и запретами, они лишь обобщают опыт великих мастеров слова, указывая на трудности и опасности, подстерегающие всякого говорящего или пишущего публично.

Эта книга — один из первых опытов русской риторики более чем за полтора столетия, истекшие после выхода в свет руководств К.П. Зеленецкого по общей и частной риторике. За это время в публичной аргументации и в речевой организации общества произошли глубокие изменения: изменились не только стиль и содержание публичной аргументации, но и сама аудитория, сложились новые виды и типы речи. Научное знание об аргументации также развивалось: образовалась обширная область филологических, философских, психологических, социологических, логических, собственно риторических исследований.

Цель предлагаемой книги — изложение системы основных понятий общей риторики, а не анализ научных концепций публичной речи, поэтому она и не содержит критического обзора научной литературы. В этой связи представляется необходимым предварить изложение рядом положений и принципов, которые лежат в основании авторского понимания риторики.

1. Риторика — часть филологии, научная дисциплина, изучающая прозаическую (в противоположность художественной) речь в ее отношении к мышлению. Как филологическая дисциплина риторика стоит в ряду лингвистики, стилистики, текстологии, теории и истории художественной литературы, фольклористики, семиотики и занимает в системе филологических дисциплин место, оправданное не только исторически, но и методологически. Главная особенность риторики в том, что она и сосредоточивается на структуре языковой личности отправителя и получателя речи — ритоpa, на речевой технике аргументации и на методе построения целесообразного высказывания. В этом смысле риторика дополнительна лингвистике, которая абстрагируется от личности и от конкретных обстоятельств общения. Поэтому риторика — персоналистическая теория речи.

2. Риторика обобщает опыт общественно-языковой практики и имеет дело с произведениями слова — высказываниями и нормами аргументации, отложившимися в культуре конкретного общества. Существуют русская, французская, американская риторика, каждая из которых изучает специфический для каждой культурно-языковой общности тип языковой личности и характер речевых отношений. Поэтому возможны общая и частная русская риторика, но невозможна универсальная риторика.

3. Поскольку русское общество с его идеалами, нравственными нормами, техникой мышления, приемами организации и управления сложилось и развивалось в традиции европейской православной культуры, строй и система понятий русской риторики приспособлены к культурной традиции и задачам такой духовно-нравственной организации общества, при которой техника аргументации подчинена более высоким мировоззренческим принципам. Поэтому русская риторика избегает психологической трактовки личности, использования общественного мнения как критерия правильности аргументации, релятивистского понимания ценностей, лежащих в основании общих мест, и не является суммой рецептов для достижения личного успеха или манипуляций общественным мнением.

4. Как учебная дисциплина русская риторика предполагает специальное и литературное образование ритора: осознанную мировоззренческую позицию, компетентное владение предметом аргументации и использование уместной техники речи, вытекающее из изучения литературных норм ее построения.

5. Современная русская техника аргументации имеет глубокие исторические корни: она восходит к византийской и античной культуре публичной речи и восприняла методы и формы аргументации западноевропейских обществ. Строй и терминология риторики отражают и нормируют технику аргументации. Преемственность риторической терминологии, как и грамматической, позволяет понимать аргументацию как культуру мышления и слова. Вот почему русская риторика в основном сохраняет классическую терминологию, хотя содержание терминов нарастает и терминологические новации иногда необходимы.

Пользуюсь возможностью выразить признательность профессору Марине Леонтьевне Ремневой, профессору Юрию Владимировичу Рождественскому, профессору Анатолию Николаевичу Качалкину, доценту Владимиру Ивановичу Аннушкину, советы которых были и остаются для меня главным стимулом в работе и без участия которых эта книга не могла бы быть издана; но особая благодарность моей жене Наталии Львовне Волковой, без поддержки которой книга вообще не была бы написана.

Раздел первый. Образ ритора

Ритором называют человека, создающего влиятельные публичные высказывания. Высказывание — завершенное произведение слова, адресованное определенной аудитории. Высказыванием может быть реплика в разговоре, ораторская речь, научная статья, газетный материал, философский трактат, письмо, финансовый отчет и т. д. Большая часть высказываний используется однократно и исчезает; высказывания, которые сохраняются, воспроизводятся и многократно используются, составляют культуру языка.

Если кто-нибудь воскликнет: «Пожар!» в присутствии других людей, высказывание повлечет за собой немедленную реакцию в виде действия или вопроса. Если пожар действительно имеет место, его скорее всего потушат. Высказывание в таком случае оказывается действенным и влиятельным, так как оно было понято, ориентировало людей в обстановке, вызвало разумные действия, которые привели к благоприятному результату, организовало аудиторию, которая научилась тушить пожар совместными усилиями, а также повысило авторитет ритора, к суждениям которого аудитория, видимо, впредь будет прислушиваться с большим вниманием, чем прежде.

Если же подобное высказывание не соответствует действительности или сделано в среде людей возбужденных, неумелых или трусливых, оно может вызвать панику, которая приведет если не к жертвам, то к дезорганизации, и окажется неуместным, хотя и действенным в той мере, в какой возымело действие на аудиторию.

В таком случае высказывание не будет влиятельным, а авторитет ритора, хотя бы он и говорил правду, подвергнется заслуженной критике. Всякое высказывание, обращенное к аудитории, должно быть действенным, но цель ритора — влиятельные высказывания.

Влиятельными являются высказывания, которые организуют, объединяют и обучают общество.

Публичными называются высказывания, предназначенные любому лицу, способному их оценить и использовать.

Публичность не равнозначна общедоступности: существуют различные формы и степени публичности, которые зависят от строения и содержания высказываний и возможностей их получателей.

Условия публичности, создаваемые фактурой речи

Всякая речь создается в определенном материале и посредством определенного инструмента[1]. Соединение инструмента речи с материалом называется фактурой речи. В зависимости от фактуры, высказывания бывают устными, письменными, печатными, относящимися к массовой информации, информатическими.

Устная речь естественна, поскольку является частью человеческого организма, и в этом качестве неизбежно публична. В устной речи столь же трудно контролировать свои чувства и выбирать выражения, сколь легко быть услышанным, в особенности теми, кому речь не предназначена. Публичность устной речи ограничена распространением и мгновенным затуханием звука голоса. Устная речь развертывается во времени, и слушающий, приноравливаясь к темпу речи и манере говорящего, вынужден следовать за ним и с трудом анализирует содержание, поэтому устная речь ограничена и содержательно, но зато убедительна эмоционально. Устная речь является сильнейшим инструментом действенности высказываний и рассматривается как непременная основа подготовки ритора.

Овладевая навыками публичной устной речи, ритор научается владеть собой, говорить просто и ясно, выбирать выражения и увлекать аудиторию.

Письменная речь использует искусственные орудия и материалы письма. Степень публичности рукописных книг и документа гораздо ниже степени публичности надписей на заборах, плакатов, стел и каменных плит, тексты которых содержат законы, повествования о деяниях вождей и народов и напоминания об умерших. Письменные тексты воспроизводятся, что требует умения писать, доступного не каждому, следовательно, компетентности аудитории; письменный текст не несет непосредственной эмоции создателя, но зато он влиятелен, так как может быть предназначен узкой и избранной аудитории. Письменность началась с документа, и самым влиятельным с тех пор остается тот ритор, который владеет речевой техникой документа, а вовсе не тот, который хорошо ораторствует. За широкой публичностью ораторской прозы или публицистики стоят документ и другие письменные источники, на основе которых и создаются общедоступные формы аргументации.

Печатная речь публична по назначению, ибо она предполагает тиражирование произведения и разделение ответственности между автором, издателем и книгопродавцем, отчего с появлением печатной речи возникает цензура и другие формы общественного контроля произведений слова. Печатная речь позволяет строить объемные высказывания любой сложности и остается главным двигателем культуры и основой профессионального умственного труда. Печать допускает широкое обсуждение высказываний, их изучение, анализ и частичное воспроизведение. Печатная речь создает мировоззрение, группирует и оценивает факты и тем самым делает аргументацию основательной и надежной. Прогресс культуры определяется технологией книгоиздательской деятельности, от которой зависят и наука, и образование, и техника, и политическое управление.

Массовая коммуникация — публичная речь, произведения которой создаются коллективно, распространяются в рассредоточенной и неспециализированной аудитории с использованием технических средств. Текст массовой коммуникации (программа канала телевидения, выпуск газеты) состоит из множества отдельных высказываний, связанных между собой неявно для читателя, отчего и производит впечатление мозаичности и объективности информации, что не соответствует действительности. Единство текста проявляется на уровне ключевых понятий (так называемого символического зонтика) и отбора сообщений публикатором. Любое средство массовой информации следует стратегии и тактике информирования, которая определяется источником его финансирования. Непосредственно действиями средства массовой информации управляет не то лицо, которое значится председателем телекомпании или главным редактором газеты, но то малоизвестное лицо, которое, используя специальные документы, занимается версткой газеты или сеткой вещания.

В отличие от книжного текста массовая коммуникация не является фактом культуры, потому что произведения ее не хранятся или хранятся в отдельных материалах. На деле влиятельность массовой коммуникации ограничена. Поскольку массовая коммуникация охватывает содержательно все сферы культуры и как бы паразитирует на них (в пределах массовой коммуникации по условиям построения текста не могут образовываться новые смыслы, отчего деятельность журналиста не является культурным творчеством), она систематически разрушает, вульгаризирует и отравляет культуру, замещая ее суррогатами массового сознания.

Действенность массовой коммуникации настолько велика, что она называет себя «четвертой властью» и стремится быть первой, целенаправленно манипулируя общественным мнением в выгодном для себя направлении. Без строгого контроля со стороны общества над содержанием массовой информации уровень сознания и производительности общества понижается, а творческий и нравственный потенциал разрушается.

Ритор, претендующий на влиятельность в обществе, вынужден работать с массовой коммуникацией, которая обеспечивает действенность аргументации тем, что распространяет ораторскую прозу, публицистику, даже философию, богословие и науку в своей широкой аудитории и пропагандирует образ ритора.

Условия публичности, создаваемые формой высказывания

По форме построения высказывания подразделяются на монологические и диалогические. Диалогом называется речь различных лиц, образующая единое высказывание. Монологом называется речь одного лица, образующая единое высказывание.

Выделяются следующие виды диалога:

1) общий или обиходный, участники которого обмениваются информацией, предназначенной только для них; обиходный диалог не является публичной речью, более того, разглашение его содержания порицается;

2) информационный, у одного из участников которого есть цель и замысел, но нет полной информации о предмете (следователь), а другие располагают информацией о предмете, но либо у них нет определенного замысла (свидетель), либо их замысел носит частный характер и отличается от замысла ведущего участника диалога (подследственный); публичность информационного диалога ограничена предметом и обстоятельствами речи или специальными правилами;

3) диалектический, участники которого имеют общую цель в виде поиска истины, но различные представления о ней; диалектический диалог в различных разновидностях обычно допускает публичность;

4) обучающий, ведущий участник которого (учитель) обладает знанием предмета и замыслом — передать это знание, а другие (ученики) не обладают знанием, но стремятся к нему; публичность обучающего диалога ограничена предметом и дидактическим замыслом;

5) соревновательный, ведущий участник которого обладает замыслом относительно качеств или познаний других участников и оценивает их, остальные участники высказываются о предмете, с целью сделать это как можно лучше;

6) совещательный, участники которого высказывают и обсуждают предложения о совместном решении; публичность совещательного диалога определяется предметом речи;

7) командный, один из участников которого отдает распоряжения о совместных действиях, а другие докладывают о результатах исполнения распоряжений;

8) литературный, представляющий собой изображение других видов диалога.

Как видно из изложенного, виды диалога образуют совместно цикл речи, в котором создается и сообщается знание, достигается согласие о его обобщении и синтезе, происходят обучение, отбор и сортировка участников, согласуются интересы и принимаются решения о совместной деятельности, которая управляется и корректируется.

Выделяются следующие виды монологической речи:

1) описание — изображение состояния предмета речи посредством перечисления его частей, свойств, признаков, видов, объединяющее позиции участников общения;

2) повествование — изображение предмета речи в изменении, как последовательности переживаемых событий или действий, разделяющее позиции участников общения;

3) рассуждение — обоснование представления говорящего о предмете посредством доводов, с которыми получатель высказывания соглашается, присоединяясь тем самым к представлению говорящего.

Разделение высказываний на диалогические и монологические условно, потому что монолог является частью диалога — любое общение возможно как обмен высказываниями: диалог. С другой стороны, основой диалогической речи является монолог, так как правильное построение монологического высказывания предполагает ответ или воспроизведение.

Условия публичности, вытекающие из содержания высказывания

Фактура, форма (диалогическая или монологическая), как и строение текста, задаются типом его содержания. Можно назвать следующие виды словесности.

1) Фольклор — историческая основа словесности: пословицы и поговорки, загадки, приговорки — так называемый паремический фонд культуры, содержащий нормы поведения, речи, оценок; фольклорный эпос: сказки, иносказания, былины, эпические поэмы, в которых содержится мифология, — система моделей поведения и набор стандартных жизненных ситуаций. Из материала фольклора развивается вся остальная словесность, а сам фольклор является авторитетным источником изобретения и риторической этики.

2) Документ лежит в основании всякой публичной аргументации. Поскольку документ непосредственно управляет деятельностью, он содержит наиболее объективные и правдивые данные о фактах. Но документом также и завершается публичная аргументация, если она реализуется в практике.

3) Дидактическая литература предназначена для обучения искусствам и наукам, правилам поведения и нравственности. Она обобщает опыт и наряду с документом является одним из наиболее надежных источников информации. Дидактическая литература влиятельна: она остается источником для понимания основных ценностей и знаний общества. В силу своего предназначения обучать и воспитывать, дидактические произведения отличаются ясностью и простотой стиля, который рассматривается как образцовый.

4) Историческая литература близка по назначению к документу, так как она возникла из той же потребности управления обществом. Историческая литература содержит не только повествование, но и оценки фактов. Споры между государствами и территориями, родами или общественными группами решаются обращением к историческому преданию: летописям, легендам, хроникам. В исторических произведениях, в отличие от большинства документальных форм и дидактических произведений, содержится риторическая аргументация, так как историк занимает личную позицию в отборе и изложении материала. История — всецело публичная речь. Знание истории и умение использовать исторические произведения обязательны для ритора.

5) Художественная литература в трех основных формах — эпоса, лирики и драмы — также относится к сфере публичной речи. Ее особенностью является художественный вымысел: даже реальные персонажи предстают как продукт воображения писателя, поэтому поэзия не содержит аргументации. Но, во-первых, художественная литература является своего рода лабораторией языка, так как в процессе художественного творчества вырабатываются совершенные и емкие приемы выражения, а во-вторых, отражая и выражая идеи, которые создаются в других видах речи, художественная литература делает их всеобщим достоянием. Авторитет художественной литературы в обществе велик, и ритор использует литературные сюжеты и отдельные выражения как источники изобретения.

6) Ораторская проза (судебная, политическая, гомилетическая, дидактическая, показательная, пропагандистская, академическая) — один из важнейших источников профессионального образования ритора, ибо на образцах ораторской прозы вырабатывается искусство аргументации. Ораторская проза — вид литературы, так как она представляет собой обработанные записи ораторских речей. Часто опубликованное произведение содержит то, что ритору не удалось сказать, но что он хотел бы сказать. Изучение ораторской прозы обогащает познания ритора, представляет образцы стиля.

7) Философская литература — один из важнейших и наиболее значимых видов публичной аргументации. Философская система представляет собой рационально обоснованную картину мира, представленную с личных позиций автора. Философия является главной формой эпидейктической аргументации (о которой подробно ниже), поэтому ритор обязан не только понимать и знать философскую классику, но и владеть приемами построения философского текста. Кроме того, произведения классиков философии поучительны как образцы стиля, так как ни в каком другом виде словесности не разработаны с такой тщательностью, как в философии, технические приемы анализа и определений смысла слов, построения схем аргументов, композиции доводов. И если художественная литература является лабораторией языка в смысле изобразительности, то философия — лаборатория языка в смысле выразительности, так как речь философа подчинена движению его мысли и стилистическое усилие в философской прозе направлено на выражение идей.

8) Научная литература отличается от философской, во-первых, тем, что автор стремится представить объективную, не зависящую от его личных взглядов истину; во-вторых, научное знание предстает в абстрактной и обобщенной форме, а приемы аргументации строго ограничены и предполагают специальную терминологию и символику; в-третьих, научные проблемы всегда конкретны и их постановка ограничена методом данной дисциплины; в-четвертых, научное изложение предназначено не для конкретной, частной аудитории, а для всякого, кто освоил данную науку и интересуется поставленной проблемой. Поэтому научное изложение одновременно универсально и ограничено кругом специалистов, которые, по условиям научной этики, только и имеют право оценивать научную аргументацию. Вот почему стиль научного изложения безличен, формы построения высказываний стандартны, жанровый состав научной литературы определен и ограничен, а выводы научного построения не имеют прямого отношения к практике. Вопросами практического применения научного знания занимаются техника, политика и другие искусства. Наука является одним из важнейших источников изобретения, а зачастую, в силу ее авторитета и сциентистского стиля современной жизни, — и стилистического подражания в публичной аргументации. Вот почему современный ритор должен владеть основами научной методологии и обладать эрудицией в основных отраслях науки.

9) Техническая литература чрезвычайно обширна и для современного ритора не менее, а далее более важна, чем собственно научная, с которой техническую словесность часто смешивают. Техническая литература, между тем, содержит риторическую аргументацию, хотя и не всегда в явном виде, потому что технический проект включает предложения о будущей деятельности, побуждения к выбору технического решения или индивидуальный подход в оценках, так как техника — искусство, а искусство невозможно без интуиции. В понятие техники входят не только привычные техника и технология, но художественное творчество: искусства подразделяются на логические (логика, математический анализ, программирование, измерения, проективная геометрия), мусические (художественная литература, музыка, живопись, ваяние, театр) и практические (архитектура, дизайн, технология в современном смысле, но также экономика, военное дело, политика, менеджмент, администрация, юридическое искусство). Такое понимание искусства не только традиционно, но и правильно: любая оценка произведения как такового (экономическая, технологическая, прагматическая) сводится к понятию прекрасного; только, понятно, прекрасная картина нечто иное, чем прекрасный мост или прекрасный самолет.

10) Эпистолография — (письма и послания), разумеется, менее значима, чем техническая литература, но личные и деловые послания (последние близки к документу) играют большую роль в повседневной жизни, и ритор ни в коем случае не должен пренебрегать ни умением писать письма, ни литературной эпистолографией: в письмах наиболее полно раскрываются мотивы поступков и личный стиль.

11) Юридическая проза — особый и значительный вид словесности. Юридическая проза, обладающая собственным типом терминологии и собственной техникой аргументации, содержит нормы права, их философское и практическое обоснование; а нормы права организуют всю деятельность общества.

12) Публицистика — самый известный вид публичной аргументации. Публицистика содержит авторские суждения о практических проблемах, обоснование которых доступно широкой общественности. Этот вид словесности предполагает отбор произведений — пишется много книг, статей, брошюр, памфлетов, но лишь немногие сохраняются в культуре. Даже классики публицистики, как Дж. Свифт, П.-О.Бомарше, Л.Н. Толстой, известны своими художественными произведениями. Но публицистика влиятельна, и ритор должен не только знать классику, но и активно владеть приемами публицистической аргументации.

13) Духовная словесность — тексты Св. Писания и другие канонические произведения, а также богословские и проповеднические сочинения. Эти произведения рассчитаны на различные типы аудитории: если тексты Св. Писания и творения отцов Церкви в основном содержании широко доступны, как и специальная духовная вероучительная — катехизаторская — литература, то многие богословские и литургические тексты весьма сложны, и понимание их требует систематической подготовки. Между тем духовная словесность остается основным авторитетом и источником изобретения.

Итак, современный ритор владеет многими видами речи, причем в некоторых из них он образован как специалист — юрист, ученый, инженер, политик; в других — как профессиональный литератор; в третьих — как выразитель мировоззрения.

Образ ритора. В ходе речевой деятельности ритора в представлении аудитории складывается его устойчивый образ. Аудитория оценивает каждое новое выступление ритора исходя из этого сложившегося образа. И чем более четким будут очертания образа ритора, тем более ограниченным будет горизонт ожидания аудитории относительно новых произведений, которые он создаст, и новых идей, которые он предложит. И тем не менее у ритора остается возможность сказать что-либо новое. Аудитория воспринимает новые идеи как несовместимые с образом ритора и осуждает его непоследовательность. Вместе с тем, по мере утверждения образа ритора в глазах аудитории возрастают авторитет и влиятельность ритора. Это показатель того, что данные качества в значительной мере определяются ожиданием аудитории.

Образ ритора складывается как отношение его индивидуального стиля к представлению общества о риторическом идеале и проявляется в аспектах пафоса, логоса и эгоса.

Пафос — эмоционально-волевой аспект образа ритора. Мысль-воление образует замысел высказывания: ритор усматривает проблему, предлагает ее решение и стремится обосновать и реализовать его. Пафос направляет и организует волю аудитории к решению, поэтому тематика творчества ритора в сочетании с эмоционально-оценочным образом предмета речи, который ритор создает в аудитории, составляет пафос.

Логос — интеллектуальный аспект образа ритора. Для реализации замысла в слове ритор использует радикальные средства убеждения, совокупность которых создает представление о его индивидуальной культуре и интеллектуальных ресурсах. Богатство и разнообразие словаря, состав общелитературной, книжной, специальной, научной, философской или просторечно-разговорной лексики, определенность и точность понятий, использование синтаксических конструкций письменно-литературной или разговорно-бытовой речи, правильность, чистота, лаконичность, связность и плавность речи, владение композиционно-речевыми формами описания, повествования, рассуждения, логическая правильность, определенность, последовательность, доказательность аргументации, композиционная стройность и целесообразность, уместность и завершенность высказывания — все это составляет логос ритора. Высокий логос создает авторитет ритора и организует аудиторию, ориентируя ее на компетентную оценку речи.

Этос — этический аспект образа ритора. Поступки и высказывания ритора должны соответствовать нравственным идеалам общества к требованиям, которые аудитория предъявляет к уместности, замыслу, содержанию и форме публичной речи с точки зрения своего мировоззрения, целей и интересов. Этос ритора складывается как соответствие речи нормам духовной нравственности, права, общественной морали и профессиональной этики, обычаями этнической морали, правилам речевого этикета. Но важнейшей составляющей риторического этоса является соответствие ритора представлениям аудитории о собственной безопасности, которая и проявляется в так называемых ораторских нравах. Слово — инструмент власти, и чем оно совершеннее, тем эффективнее.

Глава 1. Риторический пафос

Пафос не выражение эмоционального состояния ритора. Ритор использует речевую технику, создающую эмоциональный образ предмета речи, в рамках которого формируются ораторские страсти — оценки предмета речи в его отношении к предложениям ритора. В аргументации пафос имеет определяющее значение.

Во-первых, проявление индивидуальности ритора возможно только через пафос: высказывание отличается от других и выделяется в общем потоке речи не новыми идеями, которые возникают редко; не приемами обоснования, которые воспроизводятся в аргументации; не этичностью, которая уподобляет ритора аудитории; но именно пафосом, побуждающим аудиторию переживать предмет речи и предложение ритора.

Во-вторых, риторическая аргументация всегда имеет дело с предметами, относительно которых возможны различные мнения. Никто не станет обсуждать проблему, к которой безразличен, и никто не примет предложение, которое неинтересно.

В-третьих, присоединение означает готовность к действию. Чтобы действовать, нужна воля, а воля пробуждается эмоцией — стремлением к цели.

Риторический пафос образуется отношением ритора, предмета речи и пропозиции — решения, которое ритор видит и предлагает аудитории. Можно условно обозначить три основных вида риторического пафоса: сентиментальный, героико-романтический и натуралистический (реалистический). Каждому из этих видов общего или литературного пафоса свойственны особые риторические эмоции.

Сентиментальный пафос создается столкновением предмета речи, который представляется как некая принудительная сила реальности, с идеальным образом ритора, который переживается им как душевный конфликт. Выражением такого конфликта и оказывается пропозиция, которая сводится к оценке самого себя или предмета речи.

«Приведенный разумом без веры к отчаянию и отрицанию жизни, я, оглянувшись на живущее человечество, убедился, что это отчаяние не есть общий удел людей, но что люди жили и живут верою. Я видел вокруг себя людей, имевших эту веру и из нее выводящих такой смысл жизни, который давал им силы спокойно и радостно жить и так же умирать. Я не мог разумом выяснить себе этого смысла. Я постарался устроить свою жизнь так, как жизнь верующих, постарался слиться с ними, исполнять все то же, что они исполняют в жизни и во внешнем богопочитании, думая, что этим путем мне откроется смысл жизни. Чем более я сближался с народом и жил так же, как он, и исполнял все те же внешние обряды богопочитания, тем более я чувствовал две противоположные действовавшие на меня силы. С одной стороны, мне более и более открывался удовлетворявший меня смысл жизни, не разрушаемый смертью; с другой стороны, я видел, что в том внешнем исповедании веры и богопочитании было много лжи. Я понимал, что народ может не видеть этой лжи по безграмотности, недосугу и неохоте думать и что мне нельзя не видать этой лжи и, раз увидев, нельзя закрыть на нее глаза, как это мне советовали верующие и образованные люди. Чем дальше я продолжал жить, исполняя обязанности верующего, тем более эта ложь резала мне глаза и требовала исследования того, где в этом учении кончается ложь и начинается правда. То, что в христианском учении была сама истина жизни, в этом я уже не сомневался. Внутренний разлад мой дошел, наконец, до того, что я не мог более уже умышленно закрывать глаза, как я делал это прежде, и должен был неизбежно рассмотреть то вероучение, которое я хотел усвоить»[2].

Сентиментальный пафос, свойственный так называемой «протестантской этике», — сильный и опасный инструмент убеждения, и обращаться с ним следует с осторожностью. Как можно видеть в приведенном примере, сентиментальный пафос возникает от плохого понимания предмета, да и сам по себе он не способствует трезвости мысли, которая замутняется эмоциональной рефлексией. Автор сталкивается с духовной реальностью, осмысление и принятие которой требует трезвой самооценки, мужества и труда, — и истерически отвергает эту реальность[3]. Другая, не меньшая опасность сентиментального пафоса (кстати, весьма распространенного и любимого русскими риторами) в том, что он непродуктивен и легко создает состояние внутренней раздвоенности, которое приводит к разрушительным умонастроениям в обществе. Поэтому этичный ритор относится с осторожностью к сентиментальному пафосу и применяет его так, чтобы не нанести вреда аудитории.

Романтический пафос создается столкновением предмета речи и пропозиции, при котором предмет речи — реальность предстает как поддающаяся изменению, а пропозиция соотносится с идеалом, который может быть реализован усилиями ритора и аудитории.

«Справедливо мнение, что «человек познается по делам своим».

Наши безбрежные желания, прихотливо-переменчивые чувства, полеты неудержимой мысли, потоки слов определяют истинную ценность и значение человека меньше, чем самое маловажное наше дело, ибо в нашем материальном мире актуальны только оконкретизированные чувство и мысль. В непрестанной текучести наших душевных переживаний действенны только подкрепленные волевым актом мысль и чувство, оставляет заметный след лишь то, что прошло не только через наш мозг и сердце, но и через наши руки.

Наша рука, этот совершенный и покорный выполнитель наших волений, это — изумительный по простоте, универсальный по назначению, чудесный по выполнению орган.

Это наша рука сделала нас, детей природы, властителями стихий — воздуха, воды и огня, в фантастических достижениях техники, преодолевая время и пространство.

Это наша рука, что вызывает к жизни изумительные звуки, формы и краски в достижениях искусства, расцвечивает и украшает нашу жизнь.

Это наша рука в сонмах написанных страниц книг сохранила потомкам опыт и мудрость предков.

Не наша ли рука, отделившись от земли и ставшая «орудием орудий», сделала нас человеком в истинном смысле этого слова?

Еще одни живые существа — обезьяны — разделяют с нами высокую честь и великую радость обладания, пользования рукой.

Ни одно животное не вызывает к себе интерес столь же живой, жгучий и жуткий, как обезьяна: наше любопытство захватывает ее человекообразность, нашу любознательность интригует ее душевный склад.

Это — не животное, но и не человек, вернее — карикатура человека, пародия животного.

Посмотрите на нее: ее руки, лицо и в особенности глаза и взгляд так человечны, но отсутствие лба, выдающегося носа, оформленных губ и обособленного подбородка резко извращает первое впечатление.

При непосредственном наблюдении обезьяны вы видите: глаза и руки обезьяны всегда деятельны, — непрестанно ее острый, зоркий, живой взгляд ищет новый материал для наблюдения, ее по-человечески оформленная рука безудержно тянется коснуться, приложиться к тому, на чем остановился ее взгляд; но на деле всякое ее исследование несовершенно: ее пробы краткосрочны, беспорядочны и нетерпеливы, а тонкие ухищрения и изворотливость направлены в сторону разрушительной, а не творческой деятельности…

Какова же ее исконная сущность? Как определить этот сфинкс?

Или, подобно мифическому сфинксу с ликом человека и звериным телом, она стоит на рубеже двух групп животного царства, олицетворяет собой смежное сопребывание и борьбу двух начал: животного и человеческого. И в этом интерес для нас ее душевной жизни, и в этом ее манящая нас загадочность…

Эту-то загадку смутно, неосознаваемо чувствует, видит каждый, смотрящий на обезьяну, но для исследователя, для зоопсихолога, она встает так же неотступно и властно, как загадка карателя фивского сфинкса.

И если эта загадка и более мудрена, чем та, — то все же должно дерзать ее разгадывать.

Она диктуется стимулом более высоким, чем страх смерти у фивского отгадчика, — стимулом более радостным, чем ожидание награды Эдипа; этот стимул — вечное стремление приблизиться к познанию истины — искать в разгадке не орудие, не средство, а себе довлеющую цель…»[4]

Романтический пафос наиболее распространен, так как он связан с повышающей аргументацией, т. е. с развитием представлений аудитории в направлении более высоких идеалов, а следовательно, позволяет ритору вести за собой аудиторию, предлагая новые идеи. Кроме того, романтический пафос делает возможным широкий спектр сильных и конструктивных риторических эмоций. В приведенном примере Н.Н. Ладыгина-Котс строит познавательный интерес — сложную эмоцию, которую в других типах пафоса создать невозможно: предмет речи — загадочные свойства обезьяны, пропозиция — познание этих свойств, ритор — стремится к разрешению загадки и способен разрешить ее. Развитие науки и ведущая роль ее авторитета в современной культуре стали возможными потому, что идеологи науки сумели найти и правильно применить романтический пафос в пропаганде научного знания.

Реалистический пафос создается столкновением пропозиции с предметом речи, реальностью, которая предстает как принудительная сила обстоятельств. Вследствие этого столкновения следует изменить позицию, приведя ее в соответствие с требованиями реальности.

«Море прекрасно; смотря на него, мы не думаем быть им недовольны в эстетическом отношении; но не все люди живут близ моря; многим не удается ни разу в жизни взглянуть на него; а им хотелось бы полюбоваться на море — для них интересны и милы картины, изображающие море. Конечно, гораздо лучше смотреть на самое море, нежели на его изображение; но за недостатком лучшего человек довольствуется и худшим, за недостатком вещи — ее суррогатом. И тем людям, которые могут любоваться морем в действительности, не всегда, когда хочется, можно смотреть на море — они вспоминают о нем; но фантазия слаба, ей нужна поддержка, напоминание — и, чтобы оживить свои воспоминания о море, чтобы яснее представить его в своем воображении, они смотрят на картину, изображающую море. Вот единственная цель и значение очень многих (большей части) произведений искусства, хотя в некоторой степени познакомиться с прекрасным в действительности тем людям, которые не имели возможности наслаждаться им на самом деле; служить напоминанием, возбуждать и оживлять воспоминание о прекрасном у тех людей, которые знают его из опыта и любят вспоминать о нем»[5].

Если в качестве реальности принимается материальный мир, нормы и обычаи общества, обстоятельства повседневной жизни, то реалистический пафос создает умонастроение конформизма и оказывается непродуктивным.

Риторика современной массовой коммуникации строится на реалистическом пафосе, когда спорт, искусство, любовь, наука, религия подменяются зрелищами, а массовый коммуникант удовлетворяется тем, чем в состоянии себя вообразить и к чему способен стремиться, — спортсменом, сыщиком, суперменом, миллионером; и в этих подменах протекает его земная жизнь.

Если в качестве реальности принимаются духовный мир и нравственное содержание личности человека, то реалистический пафос становится мощным инструментом духовного совершенствования и творчества. В этом смысле реалистический пафос духовного делания предстает как основной пафос христианства: «Так как возвращение к Богу есть дело свободы, а не принуждения и притом совершается в духе, а не в чем-либо вещественном, то оно есть дело не такое, которое, окончивши, можно бы было отложить к числу решенных, а дело, в каждое мгновение повторяемое и возобновляемое. Потому, хотя уже вступил христианин в общение с Богом, никак не увольняется и не освобождается он от тех актов, которыми сие совершилось, а всегда должен питать и возобновлять их. Следовательно, все они и обращаются ему в долг и обязанность»[6].

Риторическая эмоция (частный пафос) является направлением общего пафоса на конкретную положительную или отрицательную ценность, например, патриотизм, любовь, мужество, сострадание, познание, веру.

Тип общего пафоса избирателен в отношении риторических эмоций или страстей. Сентиментальный пафос легко допускает такие страсти, как дружеская привязанность, негодование, сострадание, страх, милосердие, зависть, свободолюбие, самосовершенствование. Реалистический пафос допускает стремление к успеху, терпимость, равенство, желание счастья, осторожность, справедливость, конформизм, скептицизм, иронию. Романтический пафос связан милосердием, мужеством, гневом, самоотверженностью, познавательной эмоцией, патриотизмом, верой, созидательностью, великодушием, ответственностью, чувством собственного достоинства, трудолюбием.

Любовь — основная риторическая эмоция, на основе которой строятся все остальные. Существуют три вида любви: эрос, филия и агапе.

Эрос — наиболее общее проявление объединяющей силы — стремление к предмету мысли. Эрос в одинаковой мере созидателен и разрушителен, потому что он выделяет предмет стремления как единственно ценный, делая несущественным или даже враждебным все остальное, откуда и его противоположность — ненависть.

Речевая техника, вызывающая влечение или стремление, относительно проста. Сентиментальный эрос связан с внутренним конфликтом. Если человек чего-то хочет и не в состоянии или боится осуществить задуманное, в нем возникает чувство протеста. В таком случае ему можно увидеть наиболее безболезненный и простой выход из создавшегося положения. На этом основаны «протестантская этика», механизм рекламы и правозащитные акции. Эротическая эмоция создается четырехчленным построением речи — мотивационной последовательностью.

Внимание:

Вчерашний день, часу в шестом,

Зашел я на Сенную;

Интерес:

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую.

Визуализация:

Ни звука из ее груди,

Лишь бич свистал, играя…

Действие:

И музе я сказал: «Гляди!

Сестра твоя родная!»

(Н. А. Некрасов)

Первое двустрочие привлекает внимание читателя: оно как бы воспроизводит начало газетного сообщения и нечто обещает в дальнейшем.

Во втором двустрочии интерес визуализируется: автор сообщает подробности, делающие образ конкретным и привлекательным.

В третьем двустрочии интерес конкретизируется, возникает внутренний конфликт и создается чувственный образ предмета — эстетическое отношение искусства к действительности.

В четвертом двустишии автор на собственном примере указывает, что нужно предпринять — глядеть, и тем самым наставляет читателя, как следует поступать с музой.

Эта последовательность, разработанная и универсально рекомендованная американскими специалистами, широко используется в различных видах общения. Мотивационная последовательность достаточна для рекламы и других содержательно простых высказываний, цель которых — стандартное практическое решение.

Но значимость мотивационной последовательности убывает по мере нарастания сложности содержания высказывания, и более сложные эмоции ни в коей мере не сводятся на эрос. Если для рекламного текста или предвыборной агитации мотивационная последовательность в принципе достаточна, и, разрабатывая соответствующие построения, ритор может ею ограничиться, то для политической, юридической или академической аргументации нужны более высокие и развитые риторические эмоции.

Филия — привязанность, возникающая от родства душевного склада, мировоззрения и общих целей. В истории риторики пафос дружбы играет значительную роль, так как на дружбе зиждятся семейные, гражданские, церковные и корпоративные отношения.

Романтический пафос товарищества строится на конфликте между чувством привязанности и опасностью. Любовь к Отечеству и боевым товарищам укрепляется равенством в окопах, честью, чувством долга и сознанием праведности дела. В таком случае создается риторическая эмоция мужества и решимости.

«Ведало бы российское воинство, что оный час пришел, который всего отечества состояние положил на руках их: или пропасть весьма, или в лучший вид отродиться России. И не помышляли бы вооруженных и поставленных себя быти за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за народ российский, который доселе их же оружием стоял, а ныне крайнего уже фортуны определения от оных же ожидает. Ни же бы их смущала слава неприятеля, яко непобедимого, которую ложну быти неоднократно сами ж они показали уже. Едино бы сие имели в оной акции пред очима, что сам Бог и правда воюет с нами, о чем уже на многих военных действиях засвидетельствовал им помощию своею сильный во бранех Господь, на того единого смотрели бы. А о Петре ведали бы известно, что ему житие свое недорого, только бы жила Россия и российское благочестие, слава и благосостояние»[7].

Известны несколько правил построения дружеской эмоции.

1) Любят не того, кто оказывает благодеяние, а того, кому оказывают благодеяние. Поэтому Петр говорит войскам, что они спасают отечество, следовательно, любят его.

2) В дружбе, в данном случае воинском братстве, все равны перед лицом смерти (и взаимной привязанности), поэтому генерал является солдатом.

3) Люди в дружбе равны и объединены ценностями, причем ценности составляют общую цель, что и составляет мотив романтического пафоса.

4) В отношении к общему, что объединяет людей в дружбе, каждый уникален по способностям, талантам и свойствам.

5) Дружба скрепляется общим опытом, например, прежних побед над противником, отчего: «Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе сражались они».

Высшая форма любви, агапе, — способность увидеть в конкретном человеке образ и подобие Божие. Как риторическая эмоция «любовь небесная» более сложна в построении, так как является умным чувством, и эрос представлен в ней слабее, чем в дружбе. Но агапе строится в основном на реалистическом пафосе: конфликт между отрицательными действиями личности, высоким идеалом и предметом речи создает необходимое напряжение.

Духовный реалистический пафос создается следующим образом. Человеку по природе свойственно стремиться к лучшему и высшему: высшая духовная реальность — Бог, а в сотворенном Богом по своему образу и подобию человеке — дух, как благороднейшая часть души. Дух или душа в человеке — высшая реальность, тело, пораженное грехом и немощью — низшая. Обычная пропозиция человека, его греховная воля — следовать хотениям низшей реальности. Высшая, благородная часть души стремится к соединению с Богом. Это естественное стремление требует изменения пропозиции: не отвержения тела, но подчинения его духу. Соработничая (синергия) с Богом через его энергию-любовь, человек преодолевает себя и осмысливает свои таланты и добродетельные поступки, и в этом самосовершенствовании (эргон) происходит сложение человеческой личности (теосис). Конфликт же между высшей и низшей реальностью в человеке проявляется в естественном для нравственного и разумного существа недовольстве собой (совесть), так как самодовольство повсеместно считается признаком умственной и нравственной деградации.

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы.

Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.

Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше»[8].

В примере пафос строится в перспективе отношения личности, любви (предмета) и познания. При этом любовь связывается с познанием и предстает как его непременное средство. Риторическая эмоция исходит от противопоставления слова и помысла внешнему действию, согласие которых оказывается направлением пафоса. Любовь — качество человека, образа и подобия Божия, выделяется как цель стремления и главный критерий помысла и поступка.

В основе построения остается мотивационная последовательность: первый абзац — внимание, второй — интерес, третий — визуализация, четвертый — действие, которая, однако, скрыта драматургической. В первой части создается конфликт (поступок — помысел), который нарастает во второй и достигает кульминации в третьей части («языки умолкнут, пророчества прекратятся, знание упразднится») и разрешается — «лицом к лицу», «познаю, как я познан».

Глава 2. Риторический этос

Аргументация в публичной аудитории предполагает сотрудничество, которое возможно лишь в условиях взаимного доверия и готовности разделить ответственность за речь. Поэтому риторический этос можно понимать и как проявляющиеся в слове качества ритора, которые дают аудитории основание доверять ему; и как свойства аудитории, побуждающие ритора быть этичным. Этика публичной аргументации связана с нормами, которые принимаются в одинаковой степени ритором и аудиторией и с точки зрения которых оцениваются как публичные высказывания, так и участники общения.

Норма — принцип или правило, регулирующее деятельность. Норма: 1) обобщает конкретные действия или опыт; 2) содержит значимые для общества категории; 3) оценивает опыт и категории, в которых он обобщен, рекомендуя определенный образ действий. Нормы могут выражаться и формулироваться различным образом: в форме предписаний, запретов, рекомендаций, оценок, указаний на последствия действий. Нормы являются главной формой мышления и основанием культуры.

По отношению к опыту, который нормы обобщает, они разделяются на умозрительные, или предварительные (априорные), прецедентные и смешанные. Умозрительные нормы предваряют возможные действия и строятся исходя из анализа категорий, в которых выражаются. Прецедентные нормы описывают имеющийся опыт, группируя и оценивая факты. В смешанных нормах используются оба принципа — логической классификации и эмпирического обобщения. Понятно, что нормы всех трех видов одинаково необходимы и взаимно дополняют друг друга.

В зависимости от предмета и характера оценки нормы подразделяются на этические и технические. Этические нормы сводятся на понятия «добро/зло», с точки зрения которых и оценивается опыт. Технические нормы сводятся на понятия «прекрасное/уродливое», которые также являются основанием оценок.

Этические нормы могут быть подразделены на правовые, моральные и нравственные. Правовые нормы сводятся на оценку «справедливо/несправедливо», моральные — на оценку «достойно/недостойно», а нравственные — на оценку «хорошо/дурно». Правовые нормы являются общеобязательными, минимальными в смысле содержания требований и, как правило, нарушение правовой нормы влечет за собой санкцию. Правовые нормы обобщают моральные и нравственные в том смысле, что содержат необходимый минимум требований, например, закон карает нанесение явного физического и морального ущерба, моральные нормы порицают неправильное поведение, а нравственные — дурные помыслы. Правовые и нравственные нормы общеобязательны. Правовые и моральные нормы содержат санкции. Моральные и нравственные нормы предполагают оценку поступка и личности, а правовые — только оценку поступка.

Риторическая этика имеет дело с нравственными, моральными, правовыми нормами, а также техническими нормами речи, причем последние понимаются как разряд этических. Ритор и аудитория несут этическую ответственность за качество речи. Эта ответственность может быть юридической, моральной и нравственной.

При всей значимости норм этика, в том числе этика речи, не исчерпывается ими. Риторическая этика изучает условия сотрудничества ритора и аудитории. В процессе обсуждения и оценки фактов, выработки, принятия и осуществления решений накапливается новый опыт, который обобщается, и создается новая реальность, в условиях которой протекает последующая деятельность. При этом неизбежно нарушаются те или иные нормы и, в зависимости от последствий, они либо расширяются и дополняются, либо отменяются, либо же в случае неоправданного нарушения нормы ритор и его аргументация оказываются этически несостоятельными.

Вот почему этическая норма рассматривается как мера правильности и точности высказываний: «Кто оценивает произведение, не придерживаясь никаких правил, тот по сравнению с людьми, эти правила знающими, все равно, что не имеющий часов по сравнению с человеком при часах. Первый заявит: «Прошло два часа», — другой возразит: «Нет, только три четверти», — а я посмотрю на часы и отвечу первому: «Вы, видимо, скучаете», — и второму: «Прошло не три четверти часа, а полтора; время для вас бежит». А если мне скажут, что для меня оно тянется и вообще мое суждение основано на прихоти, я только посмеюсь: спорщики не знают, что оно основано на показаниях часов»[9].

В каждой развитой системе законодательства можно выделить правовые нормы, регулирующие речь. Они касаются использования языков, свободы слова и злоупотреблений ею, свободы совести, авторского права и интеллектуальной собственности, конфиденциальности, рекламирования товаров и услуг, неконтролируемого воздействия на сознание в средствах массовой информации, документооборота, системы образования, публичных библиотек и издательской деятельности. Если таких законов нет, ритору приходится руководствоваться правосознанием, но апелляция к правосознанию подобна определению времени без часов.

Моральные нормы касаются уместности публичной речи, порядка и последовательности высказываний, права на публичную речь, предоставляемого компетентностью ритора, стилистических качеств речи, обеспечивающих ее правильность, точность и ясность, ответственности за введение в заблуждение там, где она не регулируется правовыми нормами, психологического давления на аудиторию, соблюдения правил этикета и учтивости.

Нравственные нормы речи связаны с пониманием ритором ответственности за выбор предмета речи, за обращение к аудитории, за техническое совершенство высказываний, за правильность положений, которые он выдвигает, и за последствия решений, которые могут быть приняты.

Аудитория оценивает ритора по его высказываниям. Эта оценка осуществляется с точки зрения этических и технических норм речи, но выходит за их пределы. Аудитория оценивает не только правильность, но и продуктивность высказываний, т. е. обоснованность отклонения от норм. Поэтому ритору могут простить, например, грубость, языковые погрешности, неточность выражения, неуместный пафос, ошибки в аргументации и многое другое, если его идеи правильны, а предложения конструктивны. Но если окажется, что предложения привели к нежелательным последствиям, а идеи несостоятельны, — все ошибки зачтутся,

Позиции этической оценки ритора носят название ораторских нравов: честности, скромности, доброжелательности, предусмотрительности. Соответствие ораторским нравам определяет этический образ ритора.

Честность — умение создать правильное представление об образе ритора, целях и содержании аргументации.

В понятие честности входят: ответственность, компетентность, добросовестность, определенность позиции.

Честный ритор принимает на себя ответственность за идеи и предложения, которые он выдвигает, и высказывается не только от лица партии, класса, народа, науки и т. п., но от себя лично. Этим ритор признает, что обладает свободной волей, а его аргументация является поступком, на основании которого аудитория вправе принять решение о самом риторе.

Однако в реальности возможности ритора ограничены условиями публикации, правовыми и моральными нормами общества, состоянием дискуссии о проблемах, к которым он обращается, реальной доступностью средств массовой информации. Авторы, выступающие в газетах и по телевидению, тщательно отбираются, а содержание их высказываний — контролируется в плане тех идеологических и политических представлений, которые свойственны органу массовой информации или контролирующим его силам; коллегиальность авторства и монтаж позволяют искажать содержание отдельных высказываний и в особенности образ ритора; на приемы такого рода массовая информация идет особенно охотно. Образ ритора искажается в основном операторской работой и построением диалога со стороны ведущего передачу, который ставит вопросы и подает реплики так, чтобы показать собеседника в нужном свете; содержание высказывания, помимо обычных вырезок и вставок ассоциативных сюжетов, искажается контекстом, в который оно помещается, так как контекст создает ассоциативный ряд, влияющий на восприятие и оценку содержания. Поэтому важно знать систему и условия публикации и уметь использовать последовательность фактур и видов словесности для постепенного восхождения к наиболее эффективным видам публикаций: даже в массовой информации возможности компрометации ритора, уже имеющего авторитет в обществе, ограничены.

Реально ответственным может быть только ритор, хорошо владеющий аргументацией в различных видах словесности и способный искусно использовать технику аргументации. Ответственный ритор постепенно расширяет свою аудиторию, организуя ее ядро, и на каждом шаге аргументации обеспечивает качественно новые условия присоединения различных группировок аудитории. И только после того как сложится достаточно влиятельная и устойчивая аудитория, имеет смысл обращаться к диффузной аудитории массовой информации.

Компетентность ритора проявляется в выборе предмета речи и техники аргументации. Риторическая аргументация имеет дело не с истинностью, а с правдоподобием высказываний. Обычно она основана на неполных данных, поэтому интуиция играет значительную роль в процессе выработки предложений и принятия решений. Только систематическое образование рождает интуицию. Образованный человек может быть информирован хуже, чем самоучка, но он владеет догматикой той области знания, в пределах которой высказывается публично, и понимает, где и насколько точны и близки к истине его суждения.

Второе условие компетентности — практический опыт. Этичность речи всегда определяется личной позицией человека, который предлагает аудитории конкретное решение. Если этот человек сам прошел путь, который он предлагает другим, и перенес труды, опасности и неудачи, его позиция этически безупречна. Не существует общественной позиции вообще: любая идея выдвигается с личной точки зрения — юриста, историка, врача и т. д.

Наконец, третье условие компетентности — владение техникой публичной речи. Поскольку ритор несет ответственность за предложения, которые он выдвигает, и за последствия принимаемых решений, ошибки неправильной или недостаточно продуманной аргументации имеют этическое значение.

Добросовестность состоит в умении проявить добрую волю (наличие которой предполагается) — не ввести аудиторию в заблуждение относительно возможных решений проблемы и достоверности фактов. Это в первую очередь означает, что добросовестный ритор не создает непродуманных и неподготовленных высказываний и добивается взвешенных суждений и оценок. Кроме того, добросовестный ритор умеет показать степень надежности и достоверности положений, которые обсуждаются.

Если компетентность проявляется главным образом в предметной и языковой подготовке ритора, то добросовестность проявляется в максимально полном использовании метода риторического построения, в котором обобщен опыт обдумывания и подготовки публичных высказываний. Добросовестный ритор обращается к реальным значимым для общества проблемам и стремится не к самоутверждению, а к разрешению таких проблем. Он полностью овладевает фактическим материалом и отдает себе отчет в состоянии проблемы — в вариантах решений и имеющихся прецедентах. Он понимает последствия выдвигаемых предложений и возможности аргументации. Он максимально полно прорабатывает доводы за и против своих предложений. Он тщательно отбирает аргументы и использует их таким образом, чтобы обеспечить плодотворность дискуссии. Он умеет принимать доводы полемического противника, если они основательны, и обнаруживать в позиции оппонента позитивный смысл. Наконец, он не навязывает собственное предложение, но готов принять то решение, которое окажется оптимальным и будет наилучшим образом обосновано. Это значит, что добросовестный ритор стремится к тому, чтобы аргументация строилась по определенным и общепринятым правилам, которые соответствуют характеру обсуждаемых вопросов и опыту аудитории.

Скромность. Право высказываться публично — всегда сомнительно, но особенно в условиях эгалитарного общества. Каждый волен рассматривать ритора как равного, поэтому роль учителя, проповедника или политического лидера, если она связана с публичной аудиторией, основана на авторитете этического образа, который складывается в процессе аргументации и определяется позицией ритора в отношении аудитории, а не на его реальной компетентности. Скромность есть умение занять правильную позицию равенства и превосходства в отношении к аудитории: явное превосходство влечет за собой отчуждение, а явное уравнение — пренебрежение.

Авторитет достигается применением диалогической техники речи, которой свойственны следующие особенности.

1. Внимание к высказываниям партнера. Риторика начинается с умения воспринимать, и тот, кто слушает, понимает и запоминает сказанное, оказывается в преимущественном положении. Этичный ритор стремится к тому, чтобы его партнер или оппонент высказался как можно полнее. Это позволяет выбрать тактику аргументации и правильно включиться в речь.

2. Анализ информации. Ритор стремится отделить личность партнера от содержания речи; создать представление о личности говорящего, сопоставляя различные его высказывания и суждения о нем; рассмотреть содержание высказываний с точки зрения целей и интересов партнера; сопоставить содержание высказываний со своими целями и задачами; сопоставить содержание высказываний с другими высказываниями на ту же тему; отделить приемлемую часть высказывания от неприемлемой.

3. Использование позитивной информации. Развитие общения основано на идеях и фактах, которые взаимоприемлемы. Чтобы эффективно продолжать диалог, следует отвлечься от разногласий и сосредоточиться на общих позициях. Именно положительное содержание высказываний партнера рассматривается как наиболее ценное и заслуживающее внимания.

4. Этичный ритор приводит доводы, значимые для партнера и вытекающие из анализа его высказываний.

5. Признавая за партнером право иметь свои законные цели и интересы, ритор соблюдает собственные интересы и добивается признания за собой того же права. Терпимость означает только признание права другого иметь собственную позицию и неосуждение личности, но ни в коем случае не попустительство; признание правомерности любых точек зрения.

6. Ритор подобен и равен аудитории в том смысле, что основание его права на речь — неукоснительная защита ценностей и интересов аудитории, он включен в аудиторию, так как разделяет с ней представления об иерархии ценностей.

7. Ритор подобен и равен аудитории в том смысле, что высказывается о предметах, имеющих общественную ценность и актуальных, причем делает это так, как сделал бы его читатель или слушатель, если бы умел.

8. Ритор отличается от своей аудитории тем, что продолжает и развертывает аргументацию потому, что призван к этому долгом и аудиторией, а не собственными интересами.

9. Скромный ритор отличается от самозванца принципиальной позицией: отношение к аудитории и предмету аргументации, на котором сложился его авторитет, остается неизменным.

10. Скромный ритор самоограничивает критику, он стремится противопоставить суждениям полемического противника положительные идеи.

Доброжелательность. Ритор не должен нанести вред аудитории, все его предложения направлены на благо аудитории. Если из содержания высказываний неясно, какую пользу они должны принести, ритор может предстать этически несостоятельным.

Доброжелательный ритор имеет в виду интересы аудитории, а не свои собственные, поэтому он воздерживается от самовыражения, от непродуманной искренности, от излишней горячности и эмоциональности речи, от немедленной и недостаточно взвешенной реакции на слова и поступки.

В эпидейктической аргументации доброжелательность проявляется в высоких мотивах предложений — стремлении утвердить достойные ценности и взгляды, которые принимаются обществом и соответствуют его традиции, задачам и назначению и несовместимы с любыми проявлениями безнравственности. В судительной аргументации доброжелательность проявляется в принципиальности и справедливых, но милостивых оценках фактов. В совещательной аргументации доброжелательность проявляется в предложениях, благотворность которых очевидна аудитории.

Наиболее сложная этическая проблема, связанная с доброжелательностью, состоит в совмещении позиции ритора с предпочтениями аудитории, когда приходится аргументировать непопулярные предложения. В таких случаях ритор прибегает к разделению и иерархизации аудитории. Он обращается к наиболее компетентной и ответственной части общества, которая в состоянии квалифицированно обсудить его предложения и аргументы и в свою очередь развернуть и популяризировать предложения. Он создает различные, но совместимые ходы аргументации в менее компетентных аудиториях, сохраняя при этом единство и последовательность позиции. Тем самым он добивается согласия всей аудитории и последовательного присоединения различных ее частей.

Существенная особенность иерархической тактики в том, что этичный ритор умеет последовательно развести собственные предпочтения и мнения, предлагаемые им способы и средства решения проблемы и конечную цель, которая является предметом согласия. Так, если политик предлагает объединение общества во имя общенациональных интересов и целей, он разводит эти четко сформулированные цели с политической идеологией, которой придерживается сам, выставляя ее как один из возможных, но подчиненных способов достижения цели; равным образом он разводит предлагаемые им политические средства с поставленными целями. Сначала достигается согласие о целях и необходимости их достижения, а затем обсуждаются вопросы о способах и средствах. В противном случае ритор предстанет как человек, подменяющий средства целями и добивающийся принятия своей идеологии или политических решений под прикрытием общезначимых целей. Недоброжелательность как свойство риторической этики проявится в этой подмене, которая будет означать стремление властвовать.

Предусмотрительность — способность предвидеть последствия решений.

Публичная аргументация проблемна и спорна, предложения ритора влекут за собой не только положительные и отрицательные последствия, но и конфликт в аудитории, поэтому ритор обязан, прежде чем высказаться, взвесить возможные последствия своих предложений и оценить способность аудитории решить проблемы, которые ставит перед ней аргументация.

Аргументация неизбежно создает конфликтные ситуации, поскольку аудитория состоит из людей, у которых есть интересы, собственные представления о проблемах, отношение к приводимым доводам и склонность объединяться в группировки: не существует однородных аудиторий, а согласие и присоединение всегда неполны. Но конфликт должен быть разрешен силами самой аудитории, и этическая обязанность ритора — ставить перед аудиторией только такие проблемы, которые она в состоянии разрешить, и строить аргументацию таким образом, чтобы аудитория смогла найти путь решения проблемы. Если аргументация ставит аудиторию в тупик, внутреннее столкновение в ней становится неизбежным, и в конечном счете ритор будет справедливо обвинен в непредусмотрительности.

Аргументация изменяет взгляды и ценностные ориентации общества. Этичный ритор выдвигает предложения и доводы, которые вытекают из предшествующего развития аудитории и повышают ее духовный уровень. Он не просто прибегает к высоким мотивам, обосновывая предложения, но стремится выдвигать такие предложения, согласие с которыми приведет аудиторию к более высокому уровню организации и самосознания, а присоединение — к продуктивной совместной деятельности, за что и несет ответственность. Если ритор ведет понижающую аргументацию, соблазняя общество предложениями, недостойными высоких идеалов, моральный уровень аудитории понизится, а ее единство нарушится и возникнет уже внутренний конфликт между характером принятых решений и культурой общества. Общество всегда возвращается к своим историческим ценностям и отвергает предложения и аргументацию, которые оказываются несовместимыми с ними, и ритора, который внес такие предложения.

Присоединение к аргументации означает решение, которое принимается аудиторией, а не ритором. Присоединение невозможно без риторических эмоций. Но особенность риторической эмоции в том, что она всегда результат более или менее сознательного выбора аудитории. Читающий или слушающий обычно достаточно хорошо сознает, что именно ему предлагается в качестве эмоции, но вместе с тем аудитория пластична и легко поддается на отрицательные и недостойные риторические эмоции, как страх, зависть, гнев, высокомерие, эгоизм. Эмоции проходят, а память о них остается. Поэтому ритор, который создает эмоции, несовместимые с нравственными нормами общества, может, конечно, иметь успех, но успех этот будет обманчивым: аудитория, которую удается соблазнить мотивами зависти, соревновательности или взаимной враждебности, рано или поздно обратит свой гнев против самого ритора, безопасность которого не будет гарантирована ничем.

Таким образом, предусмотрительный ритор понимает, во-первых, что возможности управлять аудиторией ограничены не только ее способностью к критическому анализу аргументации, но и последствиями решений; во-вторых, что аудитория состоит из людей, обладающих свободой воли, и потому не является средством его самоутверждения; в-третьих, что аргументация должна быть совместимой с историей общества, в рамках которого она осуществляется, и состав реальных предложений ограничен культурой данного общества; в-четвертых, что последствия непредусмотрительности не наступают немедленно, но оказываются абсолютно неизбежными, причем не только для аудитории, но и для ритора.

Глава 3. Риторический логос

Аристотель определил риторику как «способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета»[10].

При таком подходе к аргументации хорошими оказываются не те идеи и доводы, которые считает истинными или правильными ритор, а те, которые приемлемы для аудитории. Ритор действительно стремится к успеху, но если он стремится только к успеху у публики, вряд ли его аргументация будет конструктивной. Конформизм всегда приводил к застою общества. Напротив, риторическая практика Платона, опрометчиво выступавшего перед сиракузским тираном Дионисием с проектом совершенного государства и проданного за это в рабство, судьба Аристотеля, завершившего свою жизнь изгнанником на острове Эвбея в счастливом удалении от афинской демократии, трагическая смерть Цицерона и сходное завершение карьеры если не большинства, то многих великих риторов — политиков, юристов, проповедников, философов — свидетельство того, что задачи риторической аргументации не сводятся к убеждению.

Взгляд на риторику как науку об убеждении был не вполне понятен и Марку Фабию Квинтилиану — римскому филологу и юристу, автору крупнейшей риторики античности. Квинтилиан пишет: «… убеждают или, иначе сказать, побуждают речью других делать то, что желают, проститутки, подхалимы, взяточники. Оратор не всегда убеждает, но иногда эта задача у него одинаковая с людьми, не имеющими с ним в остальном ничего общего. Скажу не то, что нашел у авторов, а то, что нравится мне: риторика — наука хорошо говорить, и это, повторяю, наилучшее определение»[11].

Оратор для Квинтилиана — vir bonus dicendi peritus — достойный муж, готовый к речи, отчего и наука хорошо говорить не сводится на умение говорить правильно или красиво: «хорошо» значит для Квинтилиана «достойно». Поэтому и «хорошо говорить» значит говорить то, что следует, так, как следует сказать с определенной целью и в определенном месте. Результат правильной аргументации далеко не всегда будет благоприятным для оратора. Стремление же убедить во что бы то ни стало означает, как правило, насилие над аудиторией.

И если те, кому адресована аргументация, не склонны присоединиться к позиции ритора, хороший ритор не станет прибегать к приемам психологического давления или вводить аудиторию в заблуждение, понимая, что недобросовестная аргументация рано или поздно, но обязательно приведет к компрометации и предложений, которые он выдвигает, и его самого. Свобода воли — реальность, с которой обязан считаться ритор.

Риторическая аргументация — создание публичных высказываний, приводящих к согласию и присоединению аудитории.

Согласие — признание аудиторией обоснованности высказывания, его правильности, уместности, разумности. Присоединение — готовность принять позицию ритора.

Аргументация не сводится к выступлению или книге, но является систематическим развертыванием публичной речи, в процессе которого складываются отношения между ритором и аудиторией: в представлении аудитории формируется образ ритора, сам ритор создает совместно с аудиторией условия и стиль речи, развивается и аудитория, которая организуется и приспосабливается к образу и стилю ритора.

Аудитория и аргументация. Аудитория как общественная группировка создается аргументацией и в этом смысле является конструкцией ритора, продуктом его труда. Поэтому типы аудиторий в риторике связываются с техникой аргументации и выделяются универсальные и частные, конвенциональные и неконвенциональные аудитории.

Универсальная аудитория создается аргументацией, предпосылки которой содержат обращение к любому человеку, способному понять содержание высказываний, согласиться с ними и присоединиться к предложениям независимо от культурных, исторических или иных частных обстоятельств. Универсальна научная аргументация, которая обращена к любому, кто согласен изучать науку, принимает приемы научного доказательства и разделяет цели науки — познание объективной реальности. Универсальная аудитория, которая создается научной аргументацией, принципиально открыта и пополняется, а сами участники научного общения в отношении к строю аргументации подобны, по выражению Ф. де Соссюра, экземплярам одного словаря: ученый, который пишет статью или монографию, не ориентируется на уровень понимания, личные пристрастия и интересы, нравственные ценности, свойственные его читателям. Техника научной демонстрации возбраняет приемы эмоционального воздействия, проявления личного риторического этоса и ограничивает возможности авторского стиля.

Универсализм техники аргументации и, соответственно, аудитории свойствен не только науке как таковой, но всей рационалистической традиции философской, юридической, общественно-политической, богословской и художественной литературы. Предполагается, что рационалистический канон ясности, отчетливости, полноты, логической последовательности речи достаточен для согласия и присоединения любого нормального человека.

Чтобы свести присоединение к согласию, устанавливают образец такого «нормального человека», наделяя его, например, «врожденными» логическими и нравственными принципами, принимая которые, он, по сути дела, вынужден присоединиться к высказыванию, если оно построено логически корректно.

Конвенция создается по-разному и для различных целей: научная в собственном смысле или юридическая аргументация также конвенциональна, но здесь характер конвенции определяется условиями принятия решения и ограничен процессуальными нормами. Поэтому конвенциональная аргументация не всегда универсальна: в различных отраслях науки и в различных правовых системах существуют свои правила и процедуры, приводящие к согласию и присоединению.

Частная аргументация создает частную аудиторию, которая ограничена определенными целями, ценностями или свойствами. Предпосылки частной аргументации содержат обращение к конкретным, исторически сложившимся группировкам людей и ценностям, свойственным этим группировкам.

В реальности любая универсальная аргументация сводится к частной, поскольку предполагаемый универсализм включен в аргументацию как условие конвенции; различия состоят в основании, на котором строится такая конвенция.

Содержательный цикл аргументации. С точки зрения предмета существуют три вида аргументации: эпидейктическая или показательная, судительная и совещательная.

Задача эпидейктической аргументации — установление принципов и ценностей, на основе которых обсуждаются проблемы. Предметы эпидейктической аргументации рассматриваются вне времени: нормы, общие правила, законы природы представляются независимыми от меняющихся обстоятельств. Эпидейктическая аргументация позволяет находить и формулировать общие места или топы.

Задача судительной аргументации — установление, определение и оценка фактов, поэтому судительная аргументация имеет дело с прошлым.

Задача совещательной аргументации — обсуждение предложений и принятие решений, поэтому предмет совещательной аргументации — будущее.

Правильное построение аргументации предполагает последовательное развертывание эпидейктических, судительных и совещательных высказываний: сначала вырабатываются и принимаются общие места, затем устанавливаются и оцениваются факты, наконец, на основе фактов выдвигаются и обсуждаются предложения и принимаются решения.

Если это правило нарушается в части эпидейктической аргументации, факты окажутся неопределенными и спорными. Если фактический материал проработан невнимательно, решения будут беспочвенными и необоснованными. Если не обсуждаются новые предложения и не принимаются решения, рассуждения о принципах и фактах теряют смысл.

Риторический аргумент. Риторическим аргументом (в дальнейшем — просто аргументом) называется завершенная словесно оформленная мысль, которая оценивается аудиторией как истинная, правильная, уместная и приемлемая.

Аргумент состоит из положения — суждения или предложения, которое обсуждается, и обоснования — доводов, суждений, которые подтверждают положение, делают его ясным, очевидным или приемлемым для аудитории.

Чтобы правильно построить аргумент, нужно решить три задачи: найти идею, которая рассматривается как истинная или общепринятая, сблизить положение с этой идеей, предложить основания такого сближения и связать доводы с положением.

Соответственно, обнаруживаются три смысловые части аргумента — топ, схема и редукция. Топ — общая идея, к которой приводится положение и на основе которой строится аргумент. Редукция — сведение значений термов к значению топа. Схема — состав, связь и последовательность положения и доводов аргумента.

Топ обычно содержится в большей посылке умозаключения, которая в риторических аргументах может быть опущена, — в таком случае топ подразумевается как общественное положение. Топы подразделяются на общие и частные, внешние и внутренние.

Общим топом называется идея, правило или отношение, которые принимаются в аргументации и не нуждается в обсуждении. Например, целое больше части, любое событие происходит в некотором месте и в некоторое время, ум — хорошо, а два — лучше, закон должен быть справедливым.

Частный топ — идея или правило, которое признается не обязательно, не всеми и не всегда, например, «знание выше успеха», «человек создан для счастья», «бытие определяет сознание» и т. п.

Топ выражается или содержится в пословицах и поговорках, в законах, в догматических положениях религиозных вероучений, в высказываниях авторитетных лиц, в художественных произведениях, в философских и научных сочинениях, в других произведениях слова — существует множество способов выразить общее место. Конкретное выражение топа не позволяет представить его содержание достаточно определенно. Кроме того, в каждой формулировке топа содержатся разнородные по смыслу элементы — соотнесенные смысловые категории («служить / прислуживаться») и само отношение этих категорий (противоположное). Поэтому в риторике выделяются внешние и внутренние топы.

Внешним топом называются две соотнесенные категории, которые могут образовать суждение, например, «мнение / знание», «истина / справедливость», «закон / благодать». Эти пары категорий отложились в культуре как смысловые единства, которые служат отправными точками мысли. Важно, что закон сополагается именно с благодатью, а мнение — со знанием. Внешние топы являются общепринятыми в том смысле, что смысловая значимость самих этих пар не подвергается сомнению. Члены или термы внешних топов могут находиться в отношениях и с другими понятиями: «закон/ обычай», «истина / правда», «знание / невежество». В совокупности такие понятия, входящие в общие места культуры, образуют сложную, иерархически организованную систему, которая изучена недостаточно.

Внутренние топы представляют собой отношения смысловых категорий, посредством которых связываются между собой части внешних топов. Например: «Целое больше части», «Закон — вид правовой нормы», «Вера противоположна неверию».

Аргумент содержит сложно организованную систему топов. Система топов, заложенная в замысле аргумента, может быть развернута в схеме и редукции.

Риторическое изобретение состоит в нахождении топов. Имеется положение, которое нужно обосновать, например, бессмертие души. Обосновать положение, значит найти другое положение, истинность или правильного которого очевидна для аудитории, и свести доказываемое положение к принимаемому так, чтобы оно вытекало из принимаемого либо необходимым образом, либо в соответствии с требованиями здравого смысла, которые также принимаются аудиторией. Мысль, к которой сводится положение, и является топом.

В схеме аргумента топ обычно выступает в виде большей посылки умозаключения. Если умозаключение имеет сложную форму, например, эпихейремы, в которой посылки, обосновывающие основной вывод, в свою очередь, являются выводами умозаключений, приходится отыскивать несколько топов, причем таким образом, чтобы они были совместимыми как по содержанию, так и в отношении представлений аудитории, к которой обращена аргументация.

Внутренние топы являются представлениями здравого смысла, которые и служат основанием связывания тезиса и посылок аргумента. Сократ в «Федоне» доказывает бессмертие души, приводя в качестве первого аргумента взаимопереход противоположностей — жизни и смерти. Доказательство строится на топе противоположностей: противоположное возникает из противоположного, и взаимный переход их обоюден, поэтому, если смерть возникает из жизни, то и жизнь возникает из смерти. При таком переходе что-то остается постоянным и это — душа.

Кебет дополняет доказательство Сократа другим аргументом, основанным на топе «предыдущее — последующее». «Постой-ка, Сократ, — подхватил Кебет, — твои мысли подтверждает еще один довод, если только верно то, что ты так часто, бывало, повторял, а именно, что знание на самом деле не что иное, как припоминание: то, что мы теперь припоминаем, мы должны знать в прошлом, — вот что с необходимостью следует из этого довода. Но это было бы невозможно, если бы наша душа не существовала уже в каком-то месте, прежде чем родиться в нашем человеческом образе. Значит, опять выходит, что душа бессмертна»[12].

Два топа, приводимые в аргументации — противоположности переходят друг в друга, и последующее невозможно без предшествующего — проецируются, соответственно, на категории жизни и смерти как противоположные и на категории знания и припоминания как предыдущие и последующие применительно к состояниям чего-то в человеке, что под эти категории подходит. Это «что-то», обладающее способностью жизни, движения, самосознания и памяти, является душой. Таким образом, оба внутренние топа применительно к предмету аргументации — душе — устанавливают соотношения внешних топов. Душа живет, движется, мыслит, знает, помнит; живое возникает из мертвого, а мертвое — из живого; последующее состояние предполагает наличие предыдущего.

Следует подчеркнуть, что мы имеем дело с риторической (диалектической) аргументацией, которая была убедительной во времена Платона потому, что мир и человек мыслились в категориях тех самых топов, которые использует Платон; современному мышлению, которое принимает иные топы, аргументация Платона может поэтому представляться неубедительной. И современный автор, чтобы обосновать то же положение о бессмертии души, изберет иные внешние топы, например, живое возникает только из живого. Но внутренние топы остаются прежними.

Глава 4. Внутренние топы

Внутренние топы или, как их называли в Средние века «благородные положения», представляют собой алфавит мысли и подразделяются на три группы: определения, соположения и обстоятельства.

ТОПЫ ОПРЕДЕЛЕНИЯ развертывают аргументы, термы которых сводятся как полностью или частично идентичные или разводятся как неравнозначные и относящиеся к различным общим категориям.

1. ПРИЗНАК. Признаком называется внешнее проявление — показатель, примету, знак, по которым можно судить о предмете мысли. Аристотель считает признак одним из четырех основных инструментов риторического умозаключения[13]. Действительно, топ признака широко используется в посылках аргументов к реальности — возможности или невозможности события в прошлом и будущем, а также в описаниях.

В нижеследующем примере топ признака используется при построении риторического умозаключения: «…при выстреле на очень близком расстоянии вспыхивающее пламя зажигает платье, опаляет кожу, оставляет на ней синеватые пятна. Раскаленные частицы угля, несгоревшие зернышки пороха располагаются на краях раны черными, весьма заметными и очень характерными крапинками, следы ожога бывают заметны при выстрелах на расстоянии 2,3 и даже 4 футов от дула. Отсутствие этих признаков исключает возможность предполагать рану в упор…»[14]

2. ТОЖДЕСТВО. Отношение термов указывает на их полную или частичную равнозначность: «Что осьмнадцать, что без двух двадцать». В тавтологических выражениях, вроде «Деньги есть деньги», «На войне как на войне», установленная топом идентичность терма самому себе позволяет разводить его различные значения: «Деньги есть деньги, но существуют деньги реальные и деньги мнимые».

Топ тождества часто используется для определения значения слова или для того, чтобы исключить несущественные признаки предмета: «Итак, область организационного опыта совпадает с областью опыта вообще. Организационный опыт — это и есть весь наш опыт, взятый с организационной точки зрения, т. е. как мир процессов, организующих и дезорганизующих»[15].

Стремясь свести любой опыт к организационному и распространить понятие организации на любую деятельность человека, А. Богданов топом идентификации исключает родо-видовые отношения в категории опыта: главная мысль «Тектологии», что человек только и делает, что организует или дезорганизует.

3. СУЩНОСТЬ. Под сущностью понимается содержание предмета мысли, без которого он не может мыслить как таковой. Например: человек есть разумное живое существо, обладающее речью. Разумность выделяет человека среди всех других живых существ и потому рассматривается как сущность человека. Представление о сущности лежит в основании определений, в которых определяемый предмет относится к ближайшему роду и приводится признак, отличающий определяемый предмет от других подобных или сходных: «Норма есть суждение, устанавливающее известный порядок как должный, или еще лучше: это есть выраженное в словах правило лучшего»[16].

Топ сущности лежит в основе и риторических образных определений, которые исключают не только сопоставления, но и обобщения: «Лирика — это и есть голос. Лирика — это и есть внутренняя статуя души, возникающая в то же мгновение, когда она создается»[17]. Определение намеренно построено Максимилианом Волошиным так, что лирику никак нельзя рассматривать в качестве разновидности голоса или статуи.

4. ПРИВХОДЯЩЕЕ. Качественная или количественная определенность предмета речи может быть представлена в виде обязательных или постоянных и факультативных или переменных свойств и признаков.

С помощью этого топа разводятся существенные и несущественные признаки предмета, что важно при построении судительных и совещательных аргументов, когда определяются характер и степень желательных преобразований — изменяется или должно измениться что-то и в каких-то свойствах:

«Много наук означено в распределении курсов и часов преподавания, и бесспорно, что эти знания необходимые. Необходимы определительные и точные знания об истории и географии, о земле и физических силах и явлениях, о законах счисления, о культуре и литературе, понятия, оживленные интересом. Но при всем том что-нибудь должно служить основным предметом, существенным знанием, которое ученик должен вынести из школы общего образования, орудием, с коим он может надежно вступить в труд высшего образования.

Это, во-первых, нормальное развитие религиозного знания и настроения, в связи с церковью — духовная, нравственная основа жизни и деятельности. Другое — и очень существенное — это словесное искусство и знание. Хорошая та школа, которая приучит учеников своих мыслить и выражать мысль в слове ясно, точно и определительно. Если человек, прошедший курс образования, не в состоянии понимать точное значение слов родного языка своего и орудует ими в речи своей беспорядочно и несознательно, его нельзя признать достаточно образованным; а когда большинство лишено этого искусства в слове, отсюда выходит то смешение понятий и в частной и в общественной жизни, которое так явственно отражается на нашем времени. С непомерным развитием науки и научной жизни в наше время вошло в литературную речь множество новых понятий, новых слов и новых терминов, повторяемых без точного сознания и в устной и в письменной речи. И так выходит, что драгоценнейшее достояние духа — родное слово утрачивает свое духовное знание, — и сила и красота его расплывчаты в бессмыслии бестолковых толков и беспорядочных писаний; и вместо искусства писать на родном языке (вместо того, что повсюду в культурной среде образует стиль) распространяется легкое и всякому некультурному уму доступное искусство орудовать фразою. Образуются дурные привычки легко писать, которыми заражаются и учителя и через них школа. Кому дороги истинные начала образования, тот не может относиться равнодушно к этой болезни, разъедающей школьное образование новых поколений»[18].

В примере привходящие (акцидентные) признаки образования как переменные отделяются от его сущностных свойств: духовно-нравственный и языковой компетентности личности. Языковая компетентность как основа образования аргументируется от представлений о сущности языка (инструмент выражения мысли) и от противного — тех личных и общественных последствий, которые влечет за собой поверхностное знание родного языка.

5. СООТНОСИТЕЛЬНОСТЬ. Существуют категории, которые могут рассматриваться только как совместно представленные: где брат, там и сестра; где сын, там и отец; где правое, там и левое: «Где муж, там и жена». Но термы аргумента можно представить как соотносительные, либо выделить соотносительность в качестве основы построения аргумента: «Где цветок, там и медок».

6. ПРОИЗВОДНОСТЬ. Этот топ связывает термы, устанавливая иерархичность, зависимость и необратимость отношения. Производность может не только отождествлять, но и противопоставлять термы: «Не родит верба груши»; «Кто от кого, тот и в того», но: «В хлебе не без ухвостья, в семье не без урода».

Существенно, что производность не предполагает временной последовательности, которая обязательно связывала бы термы. Поскольку в обыденном сознании топы производности, соотношения и предыдущего/последующего часто связаны, их разведение в аргументации достаточно сложно:

«Итак, этот единый и единственный только Бог не лишен Слова. Имея же Слово, Он будет иметь Его не неипостасным, не таким, которое начало свое бытие и имеет окончить его. Ибо не было времени, когда Бог был без Слова. Но Он всегда имеет при себе Свое Слово, Которое от Него рождается и которое не-безлично, как наше слово, и не изливается в воздух, но — ипостасное, живое, совершенное, помещающееся не вне Его, но всегда пребывающее в Нем. Ибо если Оно рождается вне Его, то где Оно будет находиться? Ибо, так как наша природа подвержена смерти и легко разрушима, то, потому, и слово наше безлично. Бог же, всегда существуя и существуя совершенным, будет иметь и совершенное и ипостасное Свое Слово, и всегда существующее, и имеющее все, что имеет Родитель. Ибо, как наше слово, выходя из ума, ни всецело тождественно с умом, ни совершенно различно, потому что будучи из ума, оно есть иное сравнительно с умом, обнаруживая же самый ум, оно уже не есть всецело иное сравнительно с умом, но, будучи по природе одним, оно является другим по положению. Так и Слово Божие тем, что Оно существует само по Себе, различно в сравнении с Тем, от кого Оно имеет ипостась. Если же принять во внимание то обстоятельство, что Оно показывает в Себе то, что усматривается в отношении к Богу, тогда Оно тождественно с Тем по природе. Ибо как в Отце усматривается совершенство во всем, так оно усматривается и в рожденном от Него Слове»[19].

Аргумент строится путем аналогии: от неизвестного к известному (слово Божие и слово человеческое). Сопоставления их по топу производности, св. Иоанн Дамаскин устанавливает фундаментальное различие, которое преобразуется в противопоставление на основе представления о свойствах Бога и свойствах человека.

Разработка троичного догмата, в процессе которой понятие производности отделилось от понятий основания, времени, сущности и качества, сделала возможной, между прочим, современную научную методологию, так как структурный анализ основан на идее различия этих топов.

7. РОД И ВИД. Родом называется класс, который включает другие классы, например, позвоночные в отношении к круглоротым, рыбам, земноводным, пресмыкающимся, птицам, млекопитающим. Видом называется класс в отношении более широкого класса, в который он заключается, например, млекопитающие в отношении к позвоночным. Низшим видом называется класс, включающий только индивидуальные объекты, например, человечество, включающее отдельных людей.

Родо-видовое отношение позволяет не только отнести подчиненный терм к некоторому разряду, но и частично идентифицировать или развести термы отношения. Содержание более широкого понятия беднее содержания более узких подчиненных ему понятий, поэтому все свойства родовой категории присущи подчиненным ей видовым категориям, но не наоборот.

Виды одного рода обладают свойствами, которые не только не являются родовыми, но могут быть несовместимыми. На этой особенности родо-видовых отношений строятся многие разделительные и сравнительные риторические аргументы. Так, в аргументации наилучшего государственного устройства как гармонического сочетания различных принципов власти Цицерон следует Платону, подразделяя род (государство) на виды и оценивая качества каждого из видов государственного устройства, но не в выводе: если Платон выводит одни формы государственного устройства из других как универсальную модель диахронической, исторической трансформации личности и общества[20], то Цицерон объединяет различные виды государственного устройства, представляя их сочетание как систему, состоящую из функционально различных составляющих-частей:

«Итак, государство есть достояние народа, а народ и любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собой согласием в вопросах права и общностью интересов. Первой причиной для такого соединения людей является не столько их слабость, сколько, так сказать, врожденная способность жить вместе. Ибо человек не склонен к обособленному существованию и уединенному скитанию, но создан для того, чтобы даже при изобилии всего необходимого не удаляться от подобных себе. (…) Итак, всякий народ, представляющий собой такое объединение многих людей, какое я описал, всякая гражданская община, являющаяся народным установлением, всякое государство, которое, как я сказал, есть народное достояние, должны, чтобы быть долговечными, управляться, так сказать, советом, а совет этот должен исходить прежде всего из той причины, которая породила гражданскую общину. Далее, осуществление их следует поручать либо одному человеку, либо нескольким выборным или же его должно на себя взять множество людей, т. е. все граждане. И вот, когда верховная власть находится в руках одного человека, мы называет этого одного царем, а такое государственное устройство — царской властью. Когда она находится в руках у выборных, то говорят, что эта гражданская община управляется волей оптиматов. Народной же (ведь так ее называют) является такая община, в которой все находится в руках народа. И каждый из трех видов государства — если только сохраняется эта связь, которая впервые накрепко объединила людей ввиду их общего участия в создании государства, — правда, не совершенен и, по моему мнению, не наилучший, но все же терпим, хотя один из них может быть лучше другого. <…>

Но при царской власти все прочие люди совсем отстранены от общего для всех законодательств и принятия решений, да и при господстве оптиматов народ едва ли может пользоваться свободой, будучи лишен какого бы то ни было участия в совместных совещаниях и во власти, а когда все вершится по воле народа, то, как бы справедлив и умерен он ни был, все-таки само равенство это не справедливо, раз при нет ступеней в общественном положении. (…) Поэтому я и считаю заслуживающим наибольшего одобрения, так сказать, четвертый вид государственного устройства, так как он образован путем равномерного смещения трех его видов, названных мною ранее»[21].

Для содержания рода (государство) Цицерон находит следующие общие топы: «государство — достояние народа», «народ — соединение многих людей на основе согласия в вопросах прав и общих интересов», «человек есть общественное существо», «основание права — справедливость», «справедливость есть предоставление каждому прав в соответствии с его достоинством», «всякое разумное решение принимается путем совета». Разделение на виды делается Цицероном на основе последнего топа: кем принимаются решения. В зависимости от качеств лиц, принимающих решения, т. е. аргументации (одного, избранных, всех граждан) возникают специфические для каждого типа государственного устройства напряжения и конфликты. Согласование решений и устранение конфликтов необходимо и возможно лишь на основе духовной нравственности, основание которой Цицерон видит в естественных причинах образования государства, указанных перечисленными топами. Отсюда — вывод: идеальное государство основано на совете, т. е. на соединении аргументации для специальной (компетентной) и общей аудитории, которая учитывает законные интересы всех составляющих общества и представляет собою поэтому синтез различных видов правления.

Топ «род-вид» в риторической аргументации выступает как важнейший инструмент анализа и синтеза. Часто топ «род/вид» используется и для перечисления или разделения: «Любовь к отечеству может быть физическая, моральная и политическая. Человек любит место своего рождения и воспитания. Сия привязанность есть общая для всех народов, есть дело природы и должна быть названа физической…» и т. д.[22] Н.М. Карамзин развивает мысль от рода к виду, перечисляя и определяя виды любви к отечеству.

8. ЧАСТЬ И ЦЕЛОЕ. Включение части в целое, как и вычленение из целого частей предполагает частичную идентификацию термов по иерархии и разведение включенных термов по функции или признаку. Иерархизация целого и подчиненных частей устанавливает самостоятельную ценность каждой из них.

На топе «часть/целое» основаны многочисленные разделительные аргументы и практически любой тип сводящей аргументации — группировки и объединения предметов мысли:

«Призвание государства состоит в том, чтобы при всяких условиях обращаться с каждым гражданином как с духовно свободным и творческим центром, ибо труды и создания этих творческих центров составляют живую ткань народной и государственной жизни. Никто не должен быть исключением из государственной системы защиты, заботы и содействия, и в то же время все должны иметь возможность работать и творить по своей свободной творческой инициативе. Каждый гражданин должен быть уверен, что и он защищен, принят во внимание и найдет себе справедливость и помощь со стороны государства, и в то же время каждый должен быть самостоятелен и самодеятелен. Государство может требовать от граждан службы и жертв, но оно само должно служить и жертвовать. Иными словами, государство должно внушать гражданам уверенность в том, что в его пределах господствует живая христианская солидарность»[23].

Отношение гражданина к государству рассматривается как отношение части к целому. Целое осмысливается через общность частей — христианскую солидарность; каждая часть — уникальная и самоценная, но существующая в рамках целого и определяемая в своих возможностях и деятельности строением и интересами целого — государства. В пределах этой общности и возникают взаимные обязанности граждан или их объединений и государства в целом, но интересы части всегда остаются подчиненными интересам целого.

9. ИМЯ. Именование выражает сущность именуемого предмета, вместе с тем имя соотносится с предметом условно, так как может быть иным. Предмет получает смысловую определенность и конкретность только если он именован и если имя правильно. Поэтому имя содержит понимание и оценку предмета мысли, являясь «орудием разбора и поучения».

«Наше русское слово «истина» лингвистами сближается с глаголом «есть» (истина — естина), так что «истина», согласно русскому о ней разумению, закрепила в себе понятие абсолютной реальности: истина — «сущее», подлинно-существующее, тоили в отличие от мнимого, недействительного, бывающего. Русский язык отмечает в слове «истина» онтологический момент этой идеи. Поэтому «истина» обозначает абсолютное само-тождество и, следовательно, саморавенство, точность, подлинность»[24].

Топ имени, как в примере, используется для обоснования значения, которое свойственно или приписывается соответствующему слову. Это значение слова «по этимологии» апеллирует к языку или отражению «народного сознания», «общего мнения», хотя обычно такие народные этимологии оказываются сомнительными, как в данном случае.

ТОПЫ СОПОЛОЖЕНИЯ. С помощью этой группы топов устанавливаются сходства, различия, взаимные зависимости термов и даются их оценки. К топам соположения относятся: сравнение, сопоставление, противоположности, совместимость и так называемый аргумент к человеку (argumentum ad hominem).

1. СРАВНЕНИЕ (большее/меньшее). При сравнении термы соотносятся количественно, и в зависимости от положительной или отрицательной оценки отдается предпочтение большему или меньшему проявлению свойства или признака. Сравнение предполагает однородность сопоставляемых категорий. Поскольку идея количества не затрагивает существа предмета мысли, сравнительная оценка становится относительной: не хорошо или плохо, а хуже или лучше.

Рассматривая аргументы, основанные на соположении категорий, важно уметь различать действительное и мнимое сравнение, потому что, во-первых, сравнением часто называется качественное сопоставление, и, во-вторых, выражение оценки обычно принимает количественную формулировку, например, у В.В. Розанова: «Раскол и именно раскол старообрядчества, есть не только не менее, но и гораздо более значительное явление, чем поднятая Лютером реформация…»[25] На самом деле раскол и реформация сопоставляются, а не сравниваются, и качественная, по существу, оценка, содержащаяся в положении аргумента, лишь выражена в словах с количественным значением.

Вот пример аргументации, построенной на топе сравнения: «Но нам говорят, что вопрос еще, нужно ли заселять эту окраину, нужно ли заселять пустынный, холодный край, который представляет из себя тундру, где средняя годовая температура ниже нуля, где царствует вечная мерзлота. Но тут, господа, такое несоответствие между правдой и истиной, что и трудно ее восстановить.

Вечную мерзлоту мы наблюдаем везде в Сибири; мы наблюдаем ее и во Владивостоке, и в Иркутской губернии, и в Енисейской губернии — это наследие бывшей геологической эпохи. Мерзлота эта зависит от покрова почвы — толстого слоя торфа и мха. При победоносном шествии человека, при уничтожении этого покрова вытаптыванием и выжиганием мерзлота эта уходит в глубь земли. Точно так же исчезает и заболоченность. Что касается температуры, то тут нам говорилось о том, что в зимнее время холода там сильнее, чем в Европейской России, но летом там температура выше, чем в Варшаве: она почти доходит до московской температуры, в сентябре теплее, чем в Москве. Край этот не есть край неизведанный. Тут упоминалось об исследованиях Старжинского, Крюкова и Семенова. Действительно, Семенов говорит, что ему этот край кажется подобным Германии времен Тацита, когда Германия считалась непроходимой вследствие заболоченности. Но, господа, вспомните, что Германия представляет из себя теперь? Зачем, впрочем, далеко ходить за сравнениями? Обратите внимание на Уссурийский край, о котором предшествующий оратор говорил, что он не заселяется. Господа, он заселяется. Заселяется, может быть, не так скоро, как было бы желательно, но те места в Уссурийском крае, которые недавно считались еще заболоченными, таежными, составляют в настоящее время одну из главных приманок для переселенцев»[26].

Сопоставляемые данные представляются в количественном соотношении и как однородные: средняя температура лета, зависимость вечной мерзлоты от почвенного покрова, степень заболоченности местности, интенсивность заселения.

Качественные характеристики предмета сравнения могут проявляться с большей или меньшей интенсивностью, а его структура представляется сходной, несущественной, либо рассматривается как состояние (современное автору Забайкалье и Германия I–II вв. н. э.). Такое обобщение позволяет упрощать аргументацию и приводить большое количество внушительных фактов, в чем и состоит его основная опасность: сравниваемое не всегда сопоставимо.

2. СОПОСТАВЛЕНИЕ. В отличие от топа сравнения, топ сопоставления предполагает структурные сходства или различия, на основе которых термы связываются и становятся возможными выбор, иерархизация или обобщение.

Пример аргументации, основанной на топе сопоставления:

«С германскою общиною средних веков одинакова русская община соответствующей эпохи, т. е. нашего удельного времени, продолжавшаяся до Ивана Грозного. Мы имеем в них учреждения, даже не сходные, но тождественные по юридической структуре… Так же, как и в марке, волостной общине принадлежали судебные права. Как в Германии графы судили вместе с шеффенами, так и у нас наместники должны были судить не иначе как со старостою и с добрыми людьми, а позднее, по Судебнику 1551 года, с целовальниками. Это древнее правило об участии мира в суде княжеских властей подтверждается судебниками и многими уставными грамотами. Суд наместника был судом по делам уголовным и по важнейшим гражданским делам. Низший же суд, по всей видимости, был всецело судом мирским, как и в современной нам сельской общине»[27].

Как видно из примера, сопоставление оперирует категориями, для которых количественная характеристика несущественна — существенно наличие или отсутствие тождественных признаков, которые рассматриваются как взаимосвязанные.

3. ПРОТИВОПОЛОЖНОЕ. Термы могут быть противопоставлены различным образом: по признаку, качеству, количеству, имени, отношению. Топ противоположного широко используется в аргументации, и на его основе обычно строятся разделительные аргументы. Основных типов противопоставлений можно назвать три: а) эквиполентные, в которых каждый член обладает собственными свойствами («белые» — «красные»); б) градуальные, когда признак или свойство ряда противопоставляемых термов присущи им всем в различной степени (оплошность — проступок— преступление); в) привативные, когда один член противопоставления обладает свойством, отсутствующим у другого (вера — неверие). С точки зрения логической противопоставляемости суждения могут быть контрарными: «Все люди разумны» — «Ни один человек не разумен». Такие суждения не могут быть вместе истинными, но могут быть вместе логичными. Контрадикторные суждения: «Все люди разумны» — «Некоторые люди не разумны» — не могут быть вместе ни истинными, ни ложными. Субконтрарные суждения: «Некотоорые люди разумны» — «Некоторые люди не разумны» — не могут вместе быть ложными, но могут быть вместе истинными. Единичные суждения:»Иван разумен» — «Иван неразумен» — как контрадикторные не могут быть вместе ни истинными, ни ложными.

Вот пример аргументации противоположного, основанной на привативном противопоставлении:

«Что такое византизм? Византизм есть прежде всего особого рода образованность и культура, имеющая свои отличительные признаки, свои общие, ясные, резкие, понятные начала и свои определенные в истории последствия.

Славизм, взятый во всецелости своей, есть еще сфинкс, загадка.

Отвлеченная идея византизма крайне ясна и понятна. Эта общая идея слагается из нескольких идей — религиозных, государственных, нравственных, философских и художественных.

Ничего подобного мы не видим во всеславянстве. Представляя себе мысленно всеславизм, мы получаем только какое-то аморфическое, стихийное, неорганизованное представление, нечто подобное виду дальних и обширных облаков, из которых по мере приближения их могут образоваться самые разнообразные фигуры»[28].

4. НЕСОВМЕСТИМОСТЬ. Этот топ более сложен, чем предшествующие, так как термами соположения оказываются высказывания или действия, содержание которых противопоставляется. Несовместимость содержания приводит к необходимости выбора, либо отвержения обоих термов:

«Вы провозгласили право свободного самоопределения национальностей, нисколько не интересуясь самими национальностями и даже не веря в существование подобного рода реальностей… Вы не знаете конкретного человека во плоти и крови, в роде и племени, человека национального. Ваша борьба за освобождение угнетенных национальностей и за уравнение их есть борьба геометрическая, борьба отвлекающая и отрывающая национального человека от живого лика, от материнства и отечества. «Угнетатели» национальностей иногда больше их признают, чем «освободители». «Угнетают» живого национального человека в роде и племени, в плоти и крови, «освобождают» же отвлеченного геометрического человека»[29].

В этом примере Н.А. Бердяева устанавливается несовместимость замысла и результата действия, вследствие которой подвергается сомнению добросовестность и основательность замысла.

5. АРГУМЕНТ К ЧЕЛОВЕКУ. Топ образуется включением данных о лице, высказывающем те или иные суждения, в состав посылок, содержанием которых являются эти суждения. Такое включение может основываться на несовместимости высказываний или поступков человека, оценку данных о человеке с точки зрения приводимых в посылках его действий или слов, в смысловом (логическом) парадоксе, который создается суждением оппонента: утверждение о невозможности понять истину влечет за собой вопрос об истинности самого этого утверждения.

Аргумент к человеку широко используется, особенно в полемической аргументации, и служит основным инструментом оценки личности и поступка:

«Диалектический материализм более удобен для большевиков, чем механистический. Сосредоточившись всецело на социальных и экономических проблемах, они хотят в своей области быть независимыми от естествознания… Основанное на принципах диалектики убеждение, что все сферы бытия подвержены изменениям, является хорошим оружием для разрушения существующего порядка вещей….

Свобода нарушения закона противоречия особенно полезна для них. Какими бы нелепыми ни были результаты советского плохого управления, насколько бы их политика ни противоречила их собственным идеалам, им достаточно только назвать противоречие «жизненным», и их действия оправданы»[30].

В примере: тем, кто утверждает нечто, выгодно это утверждать, отчего само утверждение сомнительно.

ТОПЫ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ используются для представления и характеристики реального или возможного факта. В риторической аргументации факт предстоит как деяние определенного субъекта, влекущее за собой следствия, значимые для других субъектов. Для описания факта как действия необходимо, как минимум, грамматическое предложение, отношения членов которого, если их рассматривать как смысловые, а не формально-грамматические, и являются топами обстоятельств. Топы определения представляют собой операции с отдельными термами, значение которых осмысливается и уясняется. Топы соположения позволяют операции как с отдельными термами, так и с фактами. Топы обстоятельств позволяют устанавливать и обсуждать связи термов в высказывании и представить его как единораздельное целое.

В предложении выделяются три главных составляющих, которые, соответственно, выражают субъект, действие и объект: «Петр Великий основал Петербург».

Когда возникает необходимость обосновать утверждение, содержащееся в предложении, предложение развертывается посредством так называемых второстепенных членов, которые выражают отношения субъекта, действия и объекта. Эти отношения, в свою очередь, по мере необходимости могут быть развернуты в отдельные высказывания. Способы такого развертывания могут быть различными, и грамматические (синтаксические) связи являются лишь одним из видов смысловых отношений в составе высказывания, а именно — совокупностью обязательных, стандартных, автоматических и формальных приемов выражения мысли.

1. МЕСТО. Важной характеристикой действия в его отношении к объекту является пространственная определенность. Смысл топа места не сводится к физическому пространству. Место может пониматься как абстрактная позиция — социальная или смысловая, занимая которую, термы отождествляются и различаются.

Конкретная трактовка топа места видна из следующего примера:

«Ввиду ограниченности крупных резервов противник вынужден будет весной и в первой половине лета 1943 года развернуть свои наступательные действия на более узком фронте и решать задачу строго по этапам, имея основной целью кампании захват Москвы.

Исходя из наличия в данный момент группировок против нашего Центрального, Воронежского и Юго-Западного фронтов, я считаю, что главные наступательные операции противник развернет против этих трех фронтов, с тем чтобы, разгромив наши войска на этом направлении, получить свободу маневра для обхода Москвы по кратчайшему направлению»[31].

Пример абстрактного понимания топа места:

«Постановление в сокращенном изложении было таково: «во-первых, признаем и утверждаем поставление в царствующем граде Москве патриарха Иова, да почитается и именуется он и впредь с нами — патриархами, и будет чин ему после иерусалимского, а во главе и начале держать ему апостольский престол Константинограда, как и другие патриархи держат, во-вторых, патриаршее имя и честь дано и утверждено не одному только господину Иову, но произволяем, чтобы и по нем поставлялись московским собором патриархи в России по правилам, как началось от сего сослужебника нашего смирения и во Святом Духе возлюбленного брата нашего Иова. Для того и утверждена сия уложенная грамота на память во веки, лета 1590, месяца мая». Грамоту подписали патриархи: константинопольский Иеремия, антиохийский Иоаким, иерусалимский Софроний (александрийская кафедра была праздной) и бывшие на соборе 42 митрополита, 19 архиепископов и 20 епископов.

Итак: 1) русское патриаршество утверждено не в применении только к Иову, но и как право всей русской церкви навсегда, 2) указано ему 5-е место.

Казалось бы чего лучше? Но Москва осталась очень недовольна. Она всерьез считала себя Третьим Римом и, владея православным царством, в сущности и своего патриарха считала настоящим «вселенским», т. е. первым. Однако, уступая веским фактам, конечно соглашалась признать первым и вселенским Константинопольского. Второй Александрийский патриарх тоже владел «страшным» титулом «папы, судии вселенской и 13-го апостола»! Так и быть, москвичи непоследовательно готовы были уступить и ему. Но уже 3-е место считали своим»[32].

2. ВРЕМЯ. Топ времени связывает действие с обстоятельствами, и тем самым устанавливаются возможность действия и его совместимость с обстоятельствами.

«Может быть, я ошибаюсь, может быть, противник очень искусно маскирует свои приготовления к наступлению, но, анализируя расположение его частей, недостаточную плотность пехотных соединений, отсутствие группировок тяжелой артиллерии, а также разбросанность резервов, считаю, что противник до конца мая перейти в наступление не может»[33].

3. ПРЕДЫДУЩЕЕ И ПОСЛЕДУЮЩЕЕ. Этот топ организует термы в линейный порядок следования, которое может и не быть связанным со временем как таковым: предыдущее определяет возможность последующего, либо более ценно, чем последующее; либо последующее значительнее предыдущего.

«Гегель очень выразительно описывал процесс философского пробуждения. В сомнении и муках выходит сознание из безразличного покоя непосредственной жизни, из «субстанциального образа существования», подымается над житейской суетою, — и мир оказывается для него мыслительной загадкой или вопросом. Есть свои времена и сроки для философских рождений. И не вообще наступает время философствовать, но у определенного народа возникает определенная философия. Такому пробуждению всегда предшествует более или менее сложная историческая судьба, полный и долгий исторический опыт и искус, — теперь становится он предметом обдумывания и обсуждений. Начинается философская жизнь как новый модус или новая ступень народного существования… Такое философское рождение или пробуждение, это «распадение внутреннего стремления со внешней действительностью», переживало русское общество на рубеже двадцатых и тридцатых годов прошлого века»[34].

4. ДЕЙСТВИЕ И ПРЕТЕРПЕВАНИЕ. Один из термов предстает как субъект действия, а другой — как его объект. Наличие субъекта предполагает объект и наоборот. Топ «действия/претерпевания» позволяет устанавливать значимость действия и оценивать ответственность действующего лица, потому что претерпевание рассматривается как следствие, при этом устанавливается определенная однородность действующего и претерпевающего.

«Мы уже несколько раз высказывали глубокое отвращение к теории Лассаля и Маркса, рекомендующей работникам, если не последний идеал, то, по крайней мере, как ближайшую главную цель — основание народного государства, которое, по их объяснению, будет ничто иное как «пролетариат, возведенный на степень господствующего сословия.

Спрашивается, если пролетариат будет господствующим сословием, то над кем он будет господствовать? Значит, остается еще другой пролетариат, который будет подчинен этому новому государству. Например, хотя бы крестьянская чернь, как известно, не пользуется благорасположением марксистов, и которая, находясь на низшей ступени культуры, будет, вероятно, управляться городским и фабричным пролетариатом, или, если взглянуть с национальной точки зрения на этот вопрос, то, положим, для немцев славяне, по той же причине, станут к победоносному немецкому пролетариату в такое же рабское подчинение, в каком последний находится по отношению к своей буржуазии»[35].

5. ПРИЧИНА. Причиной называется явление, вызывающее другое явление — следствие. По Аристотелю[36], причина может быть производящей (механический удар кием по бильярдному шару), материально (вещество, из которого сделан шар), формальной (форма шара), конечной (замысел игрока, направляющего шар в лузу). Эти четыре вида причины по-разному соотносятся со свободой мысли. Действующая и материальная причины (например, внешнее принуждение и состояние психики) ограничивают свободу воли и снижают ценность действия; формальная и в особенности конечная причины (например, мировоззрение и замысел) не ограничивают свободу воли и тем самым повышают ценность действия, которое рассматривается как разумный поступок.

Поэтому обвинитель настаивает на цели как основании действия обвиняемого, а защитник — на производящей причине того же действия.

Вот пример аргументации с использованием топа причины, где указываются все четыре ее вида.

«Судья — орган государства. Оно смотрит на него, как на средство ближе и правильнее исполнять свою задачу охранения закона. Напряжение душевных сил судьи для отыскания истины в деле есть поручение государства, которое, уповая на спокойное беспристрастие его тяжелого подчас труда, вверяет ему частицу своей власти. Поэтому оно ждет от судьи обдуманного приговора, а не мимолетного мнения, внушенного порывом чувства или предвзятым взглядом. Для правосудия является бедствием, когда в приговорах stat pro ratione voluntas[37]. Поэтому судья, решая дело, никогда не имеет ни права, ни нравственного основания говорить: Sic volo, sic jubeo[38] — я так хочу. Он должен говорить подобно Лютеру: «Ich kann nicht anders» — я не могу иначе, — я не могу, потому что логика вещей, и внутреннее чувство, и житейская правда, и смысл закона — твердо и неуклонно подсказывают мне мое решение, и против всякого другого моя совесть, как судьи и человека»[39].

6. ЦЕЛЬ И СРЕДСТВО. Этот топ связывает замысел или действие с целью, в отношении к которым средство рассматривается как уместное или приемлемое. Совместимость цели и средств — один из наиболее распространенных ходов аргументации, с помощью которого оценивается как само действие, так и деятель.

Строя аргумент на основе топа «цель/средство», легко допустить ошибку, если терм, который рассматривается как средство, на самом деле относится к области более значимых ценностей, чем терм, связываемый с целью.

Ниже следует пример построения аргумента.

«Она действительно убила одна. Она ведь и прежде всегда выходила одна на добычу для своего любовника. Ее привязывала к нему сильная физическая страсть, горестная, как запой. По словам Семеновой, Безак делался все требовательнее. Она чувствовала, что он ускользает и что его нужно насытить деньгами. Красть по мелочам выходило и мало, и беспокойно. Невольно напрашивалась мысль дать ему надолго и побольше. Но как это сделать? Обокрасть ночью магазин? Но Семенова чувствовала себя совершенно неспособной делать взломы, уничтожать тяжкие запоры. А так, без взломов, грабить вволю ведь можно только тогда, когда устранишь хозяина — убьешь… Убийство? Конечно, нужно именно это преступление»[40].

7. ОБРАЗ ДЕЙСТВИЯ. Образ или способ действия по значению близок средству, но их следует тщательно различать. Средство выбирается и оно внешне по отношению к действию, в то время как способ является свойством действия: можно копать лопатой (средство) быстро (образ действия).

Пример использования топа:

«Большинство, утверждала Спиридонова, все равно осталось за большевиками, которые «не изменяют социальной революции, а только временно пригнулись вместе с народом, не имея в руках никаких сил и возможностей защищать целиком все наши завоевания»[41].

Глава 5. Внешние топы

Высказывание можно привести к различным топам и тем самым включить в несколько смысловых рядов, в рамках каждого из которых оно будет осмысливаться по-своему, так как условия его истинности и содержательной оценки различны. Искусство аргументации во многом определяется умением приводить суждения к нужному топу.

Рассмотрим технику приведения высказывания к топу на примере из знаменитой речи П.А. Столыпина «Об устройстве быта крестьян и о праве собственности», произнесенной в Государственной Думе 10 мая 1907 года:

«Где же выход? Думает ли правительство ограничиться полумерами и полицейским охранением порядка? Но прежде чем говорить о способах, нужно ясно представить себе цель, а цель у правительства вполне определенна: правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода. Но для этого необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, т. е. соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и предоставить их в неотъемлемую собственность. Пусть собственность будет общая там, где община еще не отжила, пусть она будет подворная там, где община уже не жизненна, но пусть она будет крепкая, пусть будет наследственная»[42].

Риторический аргумент содержит предложение, положение и доводы.

В примере имеются следующие основные суждения:

1. крестьянин (народ) должен быть просвещен и свободен;

2. материальный достаток есть условие просвещения и свободы;

3. «укрепление за собой плодов трудов своих» есть условие материального достатка;

4. право собственности на землю есть условие «укрепления за собой плодов трудов своих»;

5. в настоящее время крестьянин не имеет права собственности на землю;

6. следовательно, необходимо предоставить крестьянину право собственности на землю.

Суждения (1)-(5) представляют собой посылки умозаключения, а суждение (6) — вывод или положение аргумента. Суждение (1) является большей посылкой умозаключения, но эта посылка, правильность и приемлемость которой очевидна для аудитории, может быть опущена. Это суждение о «свободе и просвещении народа» перетолковывалось на все лады в русской художественной литературе, публицистике и философии в течение всего XIX и доброй половины XVIII века и представляется аудитории бесспорным, более того, оно является политическим лозунгом Государственной Думы. Поэтому оно и предстает как топ — «общее место», которое оказывается критерием правильности и приемлемости аргумента.

Связь положения и доводов риторического аргумента не является строго логической. Во-первых, вывод или положение не вытекает с необходимостью из посылок, поскольку частная собственность на землю не является необходимым и достаточным условием свободы и не может быть включена в свободу ни как род в вид, ни как часть в целое. Во-вторых, в аргументе содержатся логически избыточные доводы. В-третьих, значение и отношения термов не определены заранее и уточняются в ходе аргументации. Такая аргументация и называется риторической или квазилогической.

Общий топ, к которому приводится положение аргумента, включен в определенную иерархическую систему. Реальное место топа в иерархии устанавливает риторическую правильность аргументации. Действительно, высказывания: «Этот закон справедлив, потому что принят избранниками народа»; «Это научное положение истинно, так как соответствует интересам большинства населения»; «Это литературное произведение прекрасно, так как отражает нужды пролетариата» — воспринимаются как неправильные, хотя можно бы и допустить, что роман М. Горького «Мать» прекрасен и отражает нужды пролетариата. Высказывания: «Этот закон следует принять, потому что он справедлив»; «Это научное положение истинно, поскольку оно согласуется с результатами эксперимента»; «Этот роман прекрасен, потому что он эстетически совершенен» — воспринимаются как правильные независимо от их истинности или приемлемости, потому что в них условия вывода согласованы с иерархией топов, которая интуитивно известна аудитории и принимается ею независимо даже от того, что навязывается как норма в конкретных общественных или исторических условиях.

Иерархия общих мест никак не определяется так называемым здравым смыслом, который сам по себе — явление загадочное и не всегда согласуемое с реальностью. Но то обстоятельство, что схема иерархии общих мест в виде классификации знаний и связанной с нею классификации родов и видов словесности сохраняется и воспроизводится на протяжении всей истории культуры от античности до современных информационно-поисковых систем, свидетельствует о некоем логосе, лежащем в ее основании.

Любой топ может быть оспорен и отвергнут, что в принципе влечет за собой и отвержение аргументации, которая на нем основана. Это обыкновенно и происходит при смене идеологий и стилей жизни общества. Но когда ставятся под сомнение или отвергаются топы, устойчивая аргументация становится невозможной, поскольку общество утрачивает систему критериев оценки аргументации, и возникает война всех против всех.

И далее в обычных условиях аргументации столкновение мнений и позиций неизбежно влечет за собой столкновение топов, которые привлекаются для их обоснования. Эпидейктическая аргументация поэтому представляется необходимым инструментом иерархизации общих мест культуры. Эта иерархизация в философской, например, аргументации строится как апелляция к более высоким ценностям: почему народ должен быть просвещеным и свободным? — потому что все люди равны и потому что каждый человек — личность и обладает разумом и свободой воли; почему человек обладает разумом и свободой воли? — потому что таким сотворил его Бог; почему Бог сотворил человека существом, обладающим разумом и свободой воли? — потому что не обладай человек разумом и свободой воли, он ничем не отличался бы от животных и т. д. Стало быть, вопрос о равенстве политических, культурных, экономических прав сводится к вопросу о природе и назначении человека, который и решается в богословской или философской аргументации. Но различные конфессионально-богословские и философские системы различным же образом трактуют природу и назначение человека. И в зависимости от того, какой тип антропологии принимается обществом, будут различаться содержание, характер и возможности аргументации и принятия решений, которые определяют перспективы развития общества.

Можно предположить, что существуют риторически правильные и неправильные формы иерархии общих мест и риторически правильная и неправильная аргументация. Критериями такой правильности будут:

1) устойчивость общества на протяжении длительных исторических сроков, его способность противостоять внешним вторжениям и внутренним смутам и расширяться при сохранении разнообразия вариантов культуры;

2) накопление духовной, материальной и физической культуры и ее активное творческое развитие в текущей деятельности;

3) управляемость словом, т. е. принятие и реализация решений посредством риторической аргументации, а не насилия; при этом чем более широкими, трудоемкими и длительными являются проекты, которые способно реализовать общество, тем более эффективной представляется используемая им аргументация.

Общее место вводится от авторитетной инстанции, характер которой определяет его содержание и место в иерархии. Такие инстанции можно разделить на несколько разрядов по их мыслимым признакам: личные и безличные, объективные и субъективные, абсолютные и относительные, постоянные и переменные, однородные и разнородные.

Так, откровение Бога дает личную, абсолютную, объективную, постоянную и однородную инстанцию. Научное знание является безличной, относительной, объективной, переменной и однородной инстанцией. Искусство — личная, относительная, объективная, постоянная и разнородная инстанция. Общественное мнение — безличная, относительная, субъективная, переменная и разнородная инстанция.

Иерархию топов можно представить в следующем виде.

1. РЕЛИГИЯ

1.1. Св. Писание.

1.2. Св. Предание.

1.3. Богословие: церковная история, основное богословие, догматическое богословие, нравственное богословие, литургика, каноническое право, гомилетика.

2. НАУКА

2.1. Математика и логика.

2.2. Гуманитарная наука: филология, история, правоведение, искусствоведение, география, социология, психология.

2.3. Естественная наука: механика, физика, астрономия, химия, биология, геология.

2.4. Прикладная наука: педагогика, медицина, технология, экономика, политология, экология, военная наука.

3. ИСКУССТВО

3.1. Логические искусства: метрология, гармония, пер-

спектива, элоквенция, поэтика, информатика.

3.2. Мусические искусства: музыка, литература, живопись, ваяние, танец.

3.3. Практические искусства: зодчество, дизайн, техника, военное дело, домоводство, администрация, политика, маркетинг.

4. ПРАВО

4.1. Принципы права.

4.2. Действующее законодательство.

4.3. Судебная практика.

4.4. Юридический обычай.

5. ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ

5.1. Месторазвитие общества: задачи национально-государственного строительства.

5.2. Образование и профессиональная подготовка населения.

5.3. Народное здравие.

5.4. Состояние цивилизации.

5.5. Формы социальной организации общества.

5.6. Природные ресурсы и окружающая среда.

5.7. Прецеденты решений.

6. ЛИЧНЫЙ АВТОРИТЕТ

6.1. Семейное воспитание.

6.2. Образование.

6.3. Моральный уровень.

6.4. Творческие способности.

6.5. Карьера и практический опыт.

7. ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ИНСТИТУЦИИ

7.1. Персональная суверенная власть.

7.2. Органы судебной власти.

7.3. Органы законодательной власти.

7.4. Органы центральной исполнительной власти.

7.5. Местные органы власти.

8. ОБЩЕСТВЕННАЯ МОРАЛЬ

8.1. Национальная честь и достоинство.

8.2. Общественное благо.

8.3. Профессиональная этика.

8.4. Семейные установления.

8.5. Обычаи — общепринятые нормы поведения.

9. ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА

9.1. Политические принципы.

9.2. Политический опыт.

9.3. Политические партии и программы.

10. ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

Риторическая аргументация сложилась в ходе развития культуры как инструментарий принятия решений. Разрешить конфликт интересов можно либо путем насилия и обмана, либо путем компромисса, который требует, чтобы стороны конфликта добровольно отказались от какой-то части своих претензий во имя справедливости, мира, любви, достоинства, чести — духовной ценности, стоящей выше таких интересов и выступающей как регулирующий принцип принятия решения. Исторический опыт показывает, что духовная мораль была и остается единственным средством обоснования решений в условиях любых конфликтов при условии, что оппоненты понимают и принимают ее категории всерьез и сходным образом.

Нарушение принципа риторической правильности высказывания приводит к общественным конфликтам и серьезным деформациям в развитии общества. Современная аргументация строится в основном на конвенциональных и частных иерархиях ценностей, которые отражают идеологию отдельных группировок, объединенных политическими, экономическими, этническими, профессиональными интересами. Если подобные группировки с их частными идеологиями действуют в составе общества, то в нем неизбежны обособление и противостояние, потому что отсутствуют общие основания соглашения: апелляции к топам более высоких рангов не приводят к согласию.

Представленная выше иерархия является органической, поскольку уровни топов соподчинены в ней таким образом, что, во-первых, обеспечивают максимум ситуаций аргументации, при которых высказывания оказываются правильными, во-вторых, общие места, соответствующие наиболее глубоким стратам культуры, занимают в ней подчиненное положение, но, тем не менее учитываются, в-третьих, она соответствует историческому опыту национального строительства в России, связывая русскую культуру с ее исторической основой — античной и византийской, в-четвертых, органическая иерархия общих мест открывает возможность аргументации, повышающей уровень сознания общества, так как предполагает апелляцию к непрагматическим ценностям.

Глава 6. Схема и редукция

В зависимости от намерения ритора обоснование может быть развернуто с различной степенью полноты. Развертывание может состоять в разработке каждого довода и в увеличении состава доводов.

Рассмотрим пример.

«16 января в 6 часов вечера табачная кладовая братьев Келеш была заперта и запечатана контролером Некрасовым. В 12 часов ночи внутри этой кладовой обнаружились признаки пожара. Спрашивается: как же он мог произойти? Кто и как мог туда проникнуть? Замок, от которого ключ хранился у контролера, оказался запертым и неповрежденным. Приложенная печать задерживала дверь своим липким составом и, следовательно, не была снята. Других ходов в кладовую не существовало и проложено не было. Правда, господин Бобров, домовладелец, предлагает нам остановиться на предположении, что туда можно было проникнуть через форточку, а до форточки добраться по водосточной трубе. Но будем же рассуждать в пределах возможного и не станем допускать сказок. Приставленной лестницы никто не видел, а для того, чтобы лазить по водосточной трубе до четвертого этажа, нужно быть обезьяной или акробатом, приучаться к этому с детства, а братья Келеш — 40-летние люди и гибкостью тела не отличаются. Наконец, ведь форточка в четвертом этаже запирается изнутри: если бы она была оставлена при зимней стуже открытой, то контролер Некрасов, запирая кладовую, заметил бы это, да и все окна успели бы оледенеть. Притом форточки делаются не в нижней витрине окна, а повыше, перегнуться через нее телу любого из Келешей мудрено — нужно было бы разбить окно, но все окна в пожаре найдены целыми. Итак, если не допускать сказки, если не верить, что кто-нибудь из Келешей мог забраться комаром в щелочку или влететь в кладовую через трубу, как ведьма, то нужно будет признать, что с той минуты, как Некрасов запер кладовую, и до того времени, когда через 6 часов обнаружился в ней пожар, и кладовая по-прежнему была заперта, никто в нее не входил и не мог войти. Отсюда один возможный вывод, что неуловимая, недоступная для глаза причина пожара, микроскопическая, но, к сожалению, действительная, уже таилась в кладовой в ту минуту, когда «пошабашили» и когда Некрасов запирал кладовую. Вывод этот ясен, как Божий день»[43].

Схемой аргумента называется структура умозаключения, которая обосновывает положение (вывод) аргумента.

В примере схема строится следующим образом:

1. Если братья Келеш совершили поджог, то по крайней мере один из них должен был проникнуть в кладовую между б часами вечера и 12 часами ночи.

2. Если братья Келеш проникли в кладовую, то либо через дверь, либо через иной ход, либо через форточку четвертого этажа, ибо через щелочку, либо через трубу.

З. Если братья Келеш проникли в кладовую через дверь, то печать на двери должна была быть повреждена и замок должен был быть сломан или отперт.

4. Но печать оказалась неповрежденной и замок был заперт.

5. Следовательно, братья Келеш не проникли в кладовую через дверь.

6. Если бы братья Келеш проникли в кладовую через другой ход, то такой ход либо существовал бы прежде, либо был проделан.

7. Но другой ход не существовал прежде и проделан не был.

8. Следовательно, они не проникли в кладовую через другой ход.

9. Если братья Келеш проникли в кладовую через форточку четвертого этажа, то либо они воспользовались приставной лестницей, либо поднялись по водосточной трубе.

10. Но лестницы никто не видел, следовательно, ее не было.

11. Если кто-либо из братьев Келеш поднялся по водосточной трубе, то для этого он должен был обладать соответствующей комплекцией и ловкостью.

12. Но вид братьев Келеш показывает, что они не обладают необходимой для этого комплекцией и ловкостью.

13. Следовательно, братья Келеш не могли подняться по водосточной трубе до четвертого этажа.

14. Если кто-нибудь из братьев Келеш проник в помещение через форточку в окне 4 этажа, то форточка оказалась бы открытой и окна бы оледенели.

15. Но форточка была закрыта и окна не оледенели.

16. Если бы братья Келеш проникли в помещение через форточку 4 этажа, то для этого нужно было перегнуться через форточку и открыть окно, либо разбить окно.

17. Но окно цело, а перегнуться через форточку никто из братьев Келеш не мог, поскольку сделать это ни тому, ни другому не позволяет их комплекция.

18. Следовательно, братья Келеш не проникли в помещение через форточку 4 этажа.

19. Чтобы проникнуть в помещение через щелочку, нужно быть размером с комара.

20. Но братья Келеш размером больше комара.

21. Следовательно, они не могли проникнуть в помещение через щелочку.

22. Чтобы проникнуть в помещение через печную трубу, нужно уметь летать.

23. Но братья Келеш не умеют летать.

24. Следовательно, они не проникли в помещение через печную трубу.

25. Если никто из братьев Келеш не проник с 6 часов вечера до 12 часов ночи в помещение кладовой ни через дверь, ни через иной ход, ни через форточку, ни через щелочку, ни через печную трубу, то следовательно, братья Келеш не проникали в это время в помещение кладовой.

26. Если никто из братьев Келеш во время между 6 часами вечера и 12 часами ночи не проник в кладовую, то никто из них не совершил поджог).

Схема приведенного аргумента представляет собой сложное условно-разделительное умозаключение, основные условные посылки которого (5, 8, 12, 17, 20, 23) представляют собой выводы из вспомогательных посылок, некоторые из которых (например, посылка 16) в свою очередь содержат умозаключения с опущенными посылками (энтимемы). Такое умозаключение называется эпихейремой.

Схема аргумента индивидуальна, так как она отражает конкретный предмет рассуждения: посылки находятся или изобретаются ритором в связи с конкретными обстоятельствами дела на основе (в данном случае) топов времени, положения, состояния, места, образа действия.

Эту схему в целом можно рассматривать как логически корректную, поскольку все входящие в нее простые умозаключения построены, очевидно, в соответствии с правилами формальной логики, но обращают на себя внимание, по крайней мере, посылки (1) и (8). Действительно, почему именно в этот промежуток времени, а не раньше братья Келеш могли совершить поджог? На этот вопрос С.А. Андреевский пытается ответить в дальнейшей аргументации, но ответ не вполне очевиден. Посылка (10): «Приставленной лестницы никто не видел…», представляет собой довод незавершенного умозаключения, который ритор соединяет с доводами другого умозаключения: «…а для того, чтобы лазить по водосточной трубе до четвертого этажа, нужно быть обезьяной или акробатом, приучиться к этому с детства, а братья Келеш — 40-летние люди и гибкостью тела не отличаются». Но такое соединение доводов разных умозаключений неправомерно: получается, что если лестницы никто не видел, то ее и не было, что не очевидно. Понятно, что наличие лестницы должно быть доказано стороной обвинения, а то, что не доказано обвинением, не может рассматриваться как довод. Но С.А. Андреевский, очевидно, не считает полезным для своих целей вдаваться в эти подробности. Не допуская обмана по существу, С.А. Андреевский строит умозаключение, которое с формальной точки зрения может рассматриваться как софизм, и делает это явно намеренно: посылка о лестнице включается в длинную фразу, другая часть которой представляется вполне доказательной. Эта маленькая хитрость, которая называется гомерическим, построением аргументации, показывает, что схема аргумента является не логической в строгом смысле, а квазилогической. Обмана нет, но ритор говорит только то, что ему выгодно сказать. И если, допустим, обвинитель уличит защитника в этой маленькой неточности, то защитник найдет что ответить.

Риторические аргументы по большей части оказываются квазилогическими. Это значит, что:

1. посылки риторических аргументов (обычно большие) представляют собой топы: суждения принимаемые аудиторией как правильные или правдоподобные с точки зрения здравого смысла (полный человек не может залезть на четвертый этаж по водосточной трубе; чего никто не видел, того и нет);

2. риторические аргументы представляют собой сокращенные умозаключения (энтимемы, энихейремы, сориты) с опущенными посылками или выводами;

3. термы риторических аргументов обычно не определяются и понимаются в общеязыковом или контекстном значении;

4. порядок и строение посылок зависят не столько от их логического содержания, сколько от убедительности для аудитории;

5. положения и посылки риторических аргументов выражаются не только в форме суждений («Других ходов в кладовую не существовало и проложено не было»), но в форме вопроса, побуждения, сообщения о внутреннем состоянии говорящего и т. д. («Если вы ее (историю пожара. — А.В.) проследите, то непременно увидите, что здесь пожар мог произойти только случайно…» «Никакой подозрительный намек, никакая сплетня, пущенная про подсудимых, меня не пугают»)[44].

Редукцией мы будем называть совокупность лексических (слова, словосочетания) и синтаксических средств, при помощи которых значение положения сводится к значению приемлемых для аудитории посылок. Рассмотрим фрагменты примера.

1) «Но будем же рассуждать в пределах возможного и не станем допускать сказок. Приставленной лестницы никто не видел, а для того чтобы лазить по водосточной трубе до четвертого этажа, нужно быть обезьяной или акробатом, приучаться к этому с детства, а братья Келеш — 40-летние люди и гибкостью тела не обладают (…) Итак, если не допустить сказки, если не верить, что кто-нибудь из Келешей мог забиться комаром в щелочку или влететь в кладовую через трубу, как ведьма, то нужно будет признать и т. д.» Сказка — вымысел, которому противостоит реальность. Рассказывать сказки на суде недостойно, а верить сказкам — глупо. Утверждения, противостоящие доводам защиты, представляются С.А. Андреевским в сказочных образах, а его собственные — в образах реальности: вот, перед судом находятся реальные братья Келеш, полные немолодые люди. Получается не только, что утверждения обвинения отрицаются фактами, но и компрометируются как сомнительные в добросовестности, что существенно укрепляет убедительность аргументации.

2) От слов со значением малой вероятности поджога защитник переходит к словам со значением невозможности поджога, и далее к словам со значением абсурдности самой мысли о поджоге. В результате нарастает убедительность мысли о невиновности братьев Келеш.

Таким образом, редукция и представляет собой сведение значений одних слов к значениям других. Такое сведение значений слов в риторической аргументации является главным инструментом убеждения. Вряд ли коллегия присяжных в состоянии разобраться в логических тонкостях аргументации (которая тем не менее должна быть логически корректной — это этическое требование честности), но точное и уместное использование слов создает убедительный образ правоты позиции ритора и верности его выводов.

Хрия и система аргументации. Наиболее распространенной ошибкой аргументации, которую в особенности склонны допускать современные публицисты и ораторы, является подмена тезиса: «Начав доказывать один тезис, через некоторое время в ходе этого доказательства начинают доказывать уже другой тезис, сходный с первым только внешне»[45], либо просто не формулируют тезис, а доказывают нечто неопределенное.

В основе правильной риторической аргументации обязательно лежит пропозиция (предложение) — сформулированная в виде тезиса мысль, которую ритор предлагает аудитории для обсуждения. Из обоснования, т. е. системы доводов, должна следовать именно пропозиция, а не что-либо иное. Квазилогический характер риторической аргументации не имеет ничего общего с софизмами и логическими ошибками. Риторическая аргументация содержит доказательства пропозиции, строгость которых необходима (поскольку обосновывает правильность пропозиции), но недостаточна (поскольку не обеспечивает ее убедительности): «Если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, — утверждает Лейбниц, — как нравственность, то мы бы так же спорили против нее и нарушали ее вопреки всем доказательствам Евклида и Архимеда, которые мы называли бы тогда бреднями и считали бы полными ошибок»[46].

Но из этого никак не следует, что в математической аргументации как таковой были бы допустимы логические ошибки и софизмы.

Иное дело, что предмет риторической аргументации часто не позволяет строго доказать пропозицию, которая может относиться к будущему и возможному и иметь в виду пользу или вред, к прошлому и иметь в виду справедливое и несправедливое, к настоящему и иметь в виду добро или зло, прекрасное и постыдное. Но из того, что оценка полезного, справедливого и достойного зависит от мировоззрения и позиции оценивающего, опять-таки не следует допустимость софистики в аргументации. Любая риторическая аргументация должна обеспечивать согласие аудитории, которое основано на признании правильности доводов как таковых, т. е. добросовестности и интеллектуальной честности ритора, но риторическая аргументация не обязательно ведет к присоединению аудитории, потому что присоединение основано на принятии или неприятии посылок аргументов — топов. На этом принципе зиждется возможность взаимопонимания о общественного согласия, когда каждая сторона общественной дискуссии имеет достаточные основания признать добросовестность оппонента, не принимая его точку зрения на предмет дискуссии. И опять из этого никак не следует так называемая «толерантность», предполагающая правомерность и равноправность любой точки зрения и любой позиции.

Риторическая аргументация занимает определенное место в совокупности видов аргументации, которые используются в различных целях и предполагают различные типы конвенции о допустимости тех или иных приемов доказательства и убеждения, необходимости и достаточности приводимых доводов. Следует подчеркнуть, что конвенции об аргументации не являются произвольными, но определяются характером предмета рассмотрения и целями дискуссии.

1. Научная аргументация в чистом виде предполагает равноправие участников дискуссии при условии их достаточной специальной подготовки и принятия участниками дискуссии основных положений той области научного знания, в которой ведется дискуссия (например, естественнонаучного знания — физики, химии, биологии — или гуманитарного научного знания — лингвистики, истории, юриспруденции), а также личную незаинтересованность участников дискуссии в ее результатах: цель научной дискуссии — установление истинного знания о предмете исследования. Доказательство в научной дискуссии основано на сложившихся в ходе развития науки методиках и приемах научного исследования.

2. Дидактическая аргументация, которая применяется в учебном изложении предмета знания, предполагает неравноправие участников обсуждения — преподавателя и учащихся. Преподаватель по условию владеет предметом и излагает его систематически и исходя из дидактической задачи, стоящей перед учебным курсом. Дидактическая аргументация основана на выборе и систематизации учебного материала преподавателем, с одной стороны, и на утвержденной компетенции преподавателя — с другой. Поэтому ее главными условиями являются доверие учащихся к компетентности преподавателя и утвержденной в ходе научного обсуждения правильности или истинности положений науки, а также объяснительность: цель обсуждения здесь — не истинность положений как таковых, но понимание и усвоение этих положений учащимися. Отсюда вытекает система приемов дидактической аргументации в виде примеров, сравнений, воспроизведения хода научного исследования и доказательства, решения задач, упражнений и т. п.

3. Диалектическая аргументация, которая применяется при обсуждении общественных, технических философских вопросов, но также и в реальной научной дискуссии. Диалектическая аргументация предполагает принципиальное равенство участников дискуссии, каждый из которых выдвигает тезис и защищает его. Цель диалектической аргументации — нахождение наилучшего решения проблемы и обоснование согласия и присоединения к такому оптимальному решению. В отличие от строго научной, диалектическая аргументация в принципе допускает личную заинтересованность участников дискуссии в выдвигаемых ими пропозициях, но при условии готовности каждого из них принять пропозицию оппонента, если она окажется убедительно обоснованной. Такие условия компромисса могут быть специально установлены в ходе дискуссии. В условиях диалектической аргументации допустимы обоснования положений от общих мест, выдвигаемых оппонентом, аргументы к человеку, которые включают данные об оппоненте в состав посылок аргументации, а также аргументативные тактики, основанные на убедительности положений для оппонента, т. е. последовательности реплик и вопросов, которые приводят оппонента к отрицанию собственных тезисов или посылок-топов. Но диалектическая аргументация не допускает софизмы, приемы насилия, запугивания, обмана, различного рода провокации (подстрекательства аудитории) и инсинуации — расположение к себе аудитории с целью компрометации оппонента.

4. Эристическая аргументация применяется в полемике с противником, победа над которым в глазах аудитории представляется главной целью. Эристическая аргументация направлена не на переубеждение оппонента, а на убеждение аудитории в неприемлемости пропозиции оппонента и на его компрометацию. Эристическая аргументация не является игрой без правил и вполне допустима, если она основана на конвенции относительно принципов и ценностей, ради которых ведется полемика. Именно аудитория в условиях эристической аргументации делает выбор между пропозициями оппонентов, отвергая некоторые или все положения спорящих сторон. В эристической аргументации допустимы и реально применяются все типы аргументов, включая аргументы к человеку и личности (т. е. компрометирующую информацию об оппоненте), провокации, инсинуации, апелляции к авторитетам, аргументы ad ignorantiam — «к неведению» (сделайте лучше), но не софизмы мысли, т. е. подмены тезиса, намеренные логические подмены в виде счетверения терминов в умозаключении, нарушения правил посылок и т. п., поскольку логические подмены направлены на обман аудитории. Не допускает эристическая аргументация и использование ложной информации заведомо ложных и незаведомо истинных суждений, т. е. обмана аудитории. Этичность эристической аргументации, таким образом, основана на честном, скромном, доброжелательном и предусмотрительном отношении ритора к аудитории, а не к полемическому противнику.

5. Софистическая аргументация представляет собой симуляцию научной, дидактической или диалектической аргументации с целью добиться присоединения путем обмана оппонента или аудитории. Софистическая аргументация неприемлема ни при каких обстоятельствах. Софистическая аргументация в этическом плане противостоит в первую очередь эристической полемике, которую софистика отвергает с особой настойчивостью, имея для этого достаточные причины: контраргументация, которая раскрывает софизмы, т. е. намеренные подстановки и нарушения логических и смысловых норм аргументации, одновременно разоблачает софиста и тем самым оказывается эристической аргументацией, поскольку софист обманывает аудиторию и оппонента и, следовательно, заслуживает наказания — он должен быть лишен права участвовать в дискуссии.

Из перечисленных видов аргументации риторика рассматривает в качестве своего предмета дидактическую, диалектическую и эристическую аргументацию, правомерность которых признается в пределах этических норм и которые противостоят научной аргументации как специальной и софистической как этически недопустимой.

Однако обоснование пропозиций во всех видах риторической аргументации в силу рассмотренных ее особенностей включает наряду с логосом этос и пафос, а сам по себе логос риторической аргументации предполагает обоснование возможного, приемлемого и предпочтительного. Главная же опасность превращения риторической аргументации в софистическую и обнаруживается в подмене тезиса, поскольку софистике свойственно скрывать свои действительные пропозиции и либо подменять их тезисами, приемлемыми для аудитории, либо искаженно интерпретировать, либо вовсе избегать ясной формулировки тезисов.

Сильным инструментом воспитания привычки к правильному риторическому логосу является хрия — состав и последовательность основных риторических аргументов, посредством которых строится обоснование пропозиции. Хрия была изобретена византийскими учеными (очевидно, Аффонием Византийским) в IV в. использовалась в преподавании риторики вплоть до середины XIX в. в основном в видах гомилетики — церковной проповеди. Так называемая «простая» хрия включает последовательность аргументов, раскрывающих в различных аспектах пропозицию высказывания.

1. Протасис (по-гречески предложение или пропозиция) — четкая формулировка мысли, которая далее обосновывается. Пропозиция может представлять собой либо заимствованное, например, из Священного Писания, положение, либо собственное предложение ритора.

2. Изъяснение пропозиции (парафразис) — раскрытие ее основного смысла в словах, понятных аудитории, или оценка значения пропозиции. Изъяснение — аргумент, поскольку оно представляет собой редукцию не вполне ясных для аудитории выражений к понятным; логическая схема его основана на топе тождества.

3. Причина — доказательство, почему предложение правильно. В силу того, что причина может пониматься как действующая, материальная, формальная или конечная, эта часть хрии может развертываться в нескольких умозаключениях, обосновывающих пропозицию с точки зрения действия и претерпевания, рода и вида, вида и рода, цели и средства, правила (нормы) и частного случая.

4. Противное, т. е. доказательство ложности или неправильности контрарного или контрадикторного утверждения, либо формулировка и опровержение положения, несовместимого с пропозицией.

5. Подобие — сравнительный аргумент, основанный на топах большего-меньшего, или аналогии. Сравнение позволяет представить пропозицию как реальную, поставив ее в ряд с очевидными для аудитории фактами или ситуациями и раскрыть структуру факта. Подобие часто основано на модели в виде иносказания или изречения.

6. Пример, т. е. обоснование пропозиции индуктивным способом. Значение примера в том, что он показывает реальность пропозиции. Пример может относиться к самой пропозиции, к причине, противному, сравнению. От подобия, которое обычно строится как дедуктивное умозаключение — аргумент к модели (как большей посылки), например, от евангельской притчи к поступкам конкретного человека, пример отличается тем, что содержит конкретный или условный отдельный факт, который подводится под положение аргумента.

7. Свидетельство — аргумент к авторитету, в котором большей посылкой служит сообщение о норме, высказывание авторитетного источника, описание образцового поступка лица, достойного подражания. Аргумент к авторитету представляется наиболее убедительным, поэтому завершает хрию.

8. Заключение, в котором повторяется пропозиция, кратко обобщаются приведенные аргументы, делается вывод.

Смысл хрии как квазилогической схемы в том, чтобы представить для всякого положения основные способы обоснования. Хрия была приспособлена для педагогических целей — обучить школьника изобретению полного состава доводов и их расположению в наиболее целесообразном порядке. Постепенно хрия стала восприниматься как обязательный стандарт построения аргументации без учета содержания высказывания, конкретного замысла и характера аудитории, что привело к абсолютизации хрии в руководствах по риторике и, естественно, к злоупотреблениям, которые стали обозначаться как «риторический стиль» или просто «риторика».

Критики риторики в первой половине девятнадцатого века особенно яростно нападали на хрию, отвергая при этом и сами принципы риторики. Авторы некоторых риторик под воздействием критики пытались заменить хрию логическими схемами. В результате из риторики было вовсе устранено представление о квазилогических схемах аргументов, а риторическая аргументация была сведена к научной.

Между тем, состав способов обоснования положения ограничен, для согласия и присоединения недостаточно логического выведения положения из посылок. Всякое предложение мы рассматриваем с точки зрения его оснований, сопоставления с прецедентами, совместимости с другими предложениями или решениями, возможных последствий, анализа конкретных обстоятельств, делающих предложение оригинальным и сопоставимым, авторитетных суждений и, наконец, ценностей, во имя которых решение принимается. Вот почему хрия как принцип сохраняет свое значение, тем более что она отражает многовековой опыт аргументации.

Другое дело, что состав и в особенности последовательность элементов хрии не следует рассматривать как обязательные и пригодные для любого положения — способы обоснования положения определяются исходя из ситуации, конкретной задачи и вида речи, а последовательность аргументации определяется относительной значимостью или силой доводов для конкретной аудитории.

Существует несколько правил отбора аргументов и их расположения.

1. Сила аргумента определяется не тем, что считает доказательным или правильным ритор, а тем, что убедительно и приемлемо для аудитории.

2. Чем меньше доводов, тем убедительнее положение, ибо любой довод спорен сам по себе. Поэтому доводы тщательно отбирают.

3. Чем лаконичнее и яснее сформулирован довод, тем большее впечатление он производит.

4. В любой речи запоминается и анализируется в основном то, что сказано в начале и особенно в конце.

Наиболее сильные доводы следует обособлять и выражать максимально ясно и кратко, а более слабые — соединять вместе и амплифицировать. Рекомендуется избегать нисходящей последовательности доводов, так как завершающий довод более всего подвержен критике. Поэтому последовательность доводов может быть восходящей или гомерической. Гомерическая последовательность состоит в том, чтобы наиболее сильные доводы представлять в ясной и краткой форме, располагая их в начале и в конце обоснования, причем самый сильный довод — именно в конце, а более слабые доводы размещать в середине, соединяя вместе и амплифицируя: чем сложнее фраза, тем труднее ее разобрать и критически оценить.

Ясно, что эти общие соображения вполне совместимы с идеей хрии как содержательно полной системы обоснования пропозиции.

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ. РИТОРИЧЕСКОЕ ПОСТРОЕНИЕ

Риторическим построением называется метод создания высказывания. Высказывание является частью аргументации, и поэтому замысел высказывания подчинен общим задачам аргументации. Но высказывание может стать произведением слова, имеющим самостоятельное значение. В таком случае оно включается в состав литературы. Риторическое построение как метод рассчитано на создание высказывания не только как элемента аргументации, но и как литературного произведения. Традиционно риторическое построение включает пять последовательных частей или шагов: изобретение, расположение, элокуцию, память, действие.

Изобретение — создание высказывания на уровне замысла. В процессе изобретения автор обнаруживает проблему, определяет предмет мысли, открывает идею высказывания как ход решения проблемы, выдвигает предложение, находит нужные аргументы и разрабатывает содержание высказывания. Высказывание приобретает смысловую завершенность — замысел становится целесообразным.

Расположение — создание высказывания на уровне композиции. Автор выделяет смысловые части высказывания, располагает их в последовательность и разрабатывает каждую из них как оправданную замыслом. В результате высказывание приобретает завершенность как произведение слова, которое не только выполняет аргументативную задачу, но и является литературной формой, отвечающей жанровым и функционально-стилистическим нормам. Расположение создает высказывание как предмет понимания и оценки со стороны получателя речи.

Элокуция — создание высказывания на уровне текста, т. е. словесной ткани произведения. Автор находит наилучшие языковые средства выражения замысла, отбирает, оценивает и согласует их, в результате чего произведение приобретает стилистическую цельность и завершенность.

Память — часть риторического построения, свойственная в основном ораторской прозе. В античных риториках она была обязательной частью построения, так как оратор создавал публичную речь не только как элемент аргументации, но и как завершенное произведение слова, которое оценивалось аудиторией на слух. Поэтому античный оратор стремился, репетируя выступление, по возможности полностью воспроизвести написанное и отработать ораторские приемы непосредственного убеждения и привлечения аудитории. В риториках нового времени память обыкновенно опускается, но остается правило, в соответствии с которым ритору следует прежде чем публиковать произведение внимательно прочесть и отредактировать его.

Действие — также относится к ведению частной риторики. В древности сюда включались правила произнесения речи перед аудиторией, приемы интонирования и постановка голоса, мимика, жест, сценическое движение.

Глава 7. Изобретение

Цель риторического изобретения. не открытие новых идей и не выражение мнений автора, но создание замысла целесообразного высказывания, предназначенного конкретной аудитории в конкретных обстоятельствах.

В основе правильно построенного высказывания, независимо от его объема, жанровой принадлежности, формы публикации, лежит одна идея, которая должна быть отчетливо сформулирована. Если у автора нет ясного представления о том, что он предлагает аудитории, ему не удастся развернуть последовательную аргументацию.

Сформулированная мысль, из которой в ходе риторического построения развертывается высказывание, представляет собой предложение (пропозицию), т. е. идею, предлагаемую ритором для обсуждения.

Предложение может быть утверждением, правилом, постановкой или решением проблемы, оценкой факта. Существенно, что само слово «предложение» означает предмет обдумывания и возможного согласия. Предложение (риторический и грамматическим термин) является завершенной грамматически оформленной мыслью, в составе которой имеются подлежащее (субъект), сказуемое (предикат), дополнение (объект), определение (характеристика имени), обстоятельство (характеристика действия или состояния). Эти синтаксические отношения обусловливают смысловую определенность предложения и возможность его развертывания в высказывание.

Соответственно, изобретение разделяется на два этапа: (1) создание замысла высказывания, которое завершается формулировкой предложения, и (2) нахождение поля аргументации, его анализ и разработку в виде развертывания аргументов, которые послужат материалом расположения и элокуции.

Изобретение целесообразно рассмотреть на конкретном примере завершенного высказывания. Рассмотрим первую речь П.А. Столыпина в Третьей Государственной Думе 16 ноября 1907 года [47].

«Господа члены Государственной Думы!

Для успеха совместной работы вашей с правительством вам надлежит быть осведомленными о целях, преследуемых правительством, о способах, намеченных для их достижения, и о существе законодательных его предположений. Ясная и определенная правительственная программа является, в этих видах, совершенно необходимой.

Поэтому, несмотря на то что я еще так недавно излагал перед Второй Думой правительственные законопроекты, оставшиеся с тех пор без рассмотрения, мне приходится вновь выступать перед настоящим высоким собранием с заявлением от имени правительства. Хотя на рассмотрение ваше, господа члены Государственной Думы, вносятся те же, за малыми исключениями, законопроекты, которые внесены были во Вторую Государственную Думу, но условия, в которых приходится работать и достигать тех же целей, не остались без изменения.

Для всех теперь стало очевидным, что разрушительное движение, созданное крайними левыми партиями, превратилось в открытое разбойничество и выдвинуло вперед все противоообщественные преступные элементы, разоряя честных тружеников и развращая молодое поколение.

Противопоставить этому явлению можно только силу. Какие-либо послабления в этой области правительство сочло бы за преступление, так как дерзости врагов общества возможно положить конец лишь последовательным применением всех законных средств защиты.

По пути искоренения преступных выступлений шло правительство до настоящего времени — этим путем пойдет оно и впредь.

Для этого правительству необходимо иметь в своем распоряжении в качестве орудия власти должностных лиц, связанных чувством долга и государственной ответственности. Поэтому проведение ими личных политических взглядов и впредь будет считаться несовместимым с государственной службой.

Начало порядка законности и внутренней дисциплины должны быть внедрены и в школе, и новый строй ее, конечно, не может препятствовать правительству предъявлять соответствующие требования к педагогическому ее персоналу.

Сознавая настоятельность возвращения государства от положения законов исключительных к обыденному порядку, правительство решило всеми мерами укрепить в стране возможность быстрого и правильного судебного возмездия.

Оно пойдет к этому путем созидательным, твердо веря, что, благодаря чувству государственности и близости к жизни русского судебного сословия, правительство не будет доведено смутой до необходимости последовать примеру одного из передовых западных государств и предложить законодательному собранию законопроект о временной приостановке судебной несменяемости.

При наличии Государственной Думы, задачи правительства в деле укрепления порядка могут только облегчиться, так как помимо средств на преобразование администрации и полиции правительство рассчитывает получить ценную поддержку представительных учреждений, путем обличения незакономерных поступков властей как относительно превышения власти, так и бездействия оной.

При этих условиях правительство надеется обеспечить спокойствие страны, что даст возможность все силы законодательных собраний и правительства обратить к ее внутреннему устроению.

Устроение это требует крупных преобразований, но все улучшения в местных распорядках в суде и администрации останутся поверхностными и не проникнут вглубь, пока не будет достигнуто поднятие благосостояния основного земледельческого класса государства.

Поставив на ноги, дав возможность достигнуть хозяйственной самостоятельности многомиллионному сельскому населению, законодательное учреждение заложит то основание, на котором прочно будет воздвигнуто преобразованное русское государственное здание.

Поэтому коренною мыслью теперешнего правительства, руководящею его идеей был всегда вопрос землеустройства.

Не беспорядочная раздача земель, не успокоение бунта подачками — бунт погашается силою, а признание неприкосновенности частной собственности и, как последствие, отсюда вытекающее, создание мелкой личной земельной собственности, реальное право выхода из общины и разрешение вопросов улучшения землепользования — вот задачи, осуществление которых правительство считало и считает вопросами бытия русской державы.

Но задачи правительства осуществляются действием. Поэтому никакие политические события не могли остановить действия правительства в этом направлении, как не могли они остановить всего хода жизни. Вследствие сего правительство считает, что исполнило свой долг, осуществив ряд аграрных мероприятий в порядке ст. 87 зак. Осн., и будет защищать их перед законодательными учреждениями, от которых ждет усовершенствования, быть может, поправок в них, но в конечном результате твердо надеется на придание им прочной силы путем законодательного утверждения.

На устойчиво заложенном таким образом основании правительство предложит вам строить необходимые для страны преобразования посредством расширения и переустройства местного самоуправления, реформы местного управления, развития просвещения и введения целого ряда усовершенствований в строе местной жизни, между которыми государственное попечение о не способных к труду рабочих, страхования их и обеспечение им врачебной помощи останавливают теперь собственное внимание правительства. Соответствующие проекты готовы. Большинство их вносится немедленно в Государственную Думу. Другие же, затрагивающие многосторонние, местные интересы, будут предварительно проводиться через Совет по делам местного хозяйства и вноситься в Думу постепенно, с принятыми правительством поправками и, во всяком случае, с заключением названного Совета. Такой порядок устанавливается правительством ввиду того, что опубликованные во время сессии Второй Думы законопроекты Министерства внутренних дел вызвали оживленное обсуждение на местах и многочисленные ходатайства о передаче их на заключение земских собраний. Замечания местных деятелей могут быть быстрее всего сведены в одно целое и соображены правительством путем живого общения с представителями земств и городов, и результаты этой работы должны послужить драгоценным материалом для законодательных учреждений и особенно их комиссий.

Задержки в работах Государственной Думы это не вызовет, так как Совет по делам местного хозяйства созывается незамедлительно, и, по мере рассмотрения всех законопроектов Министерства внутренних дел, касающихся местных хозяйственных интересов, они будут тотчас же передаваться в Государственную Думу, а до того времени Государственная Дума будет иметь возможность рассмотреть целый ряд непосредственно вносимых в Думу законопроектов, перечень которых представляется вместе с сим. Из проектов, касающихся земельного устройства, ныне же вносится в Государственную Думу проект о земельных обществах; в области местных преобразований принципиальное значение имеет представляемый в думу проект Министерства юстиции о преобразовании местного суда, так как в зависимости от принятия этого законопроекта стоит проведение в жизнь другого — о неприкосновенности личности и целый ряд преобразований в местном управлении.

Точно так же подлежали бы рассмотрению в первую очередь все принципиальные законопроекты по другим ведомствам, а также те, которые указывают правильный путь к осуществлению дарованных Высочайшими манифестами населению благ.

При этом правительство почтет своим долгом, в принадлежащей ему области, содействовать всем мероприятиям на пользу господствующей церкви и духовного сословия.

Правительство надеется в скором времени предложить на обсуждение Государственной Думы также проекты самоуправления на некоторых окраинах, применительно к предполагаемому новому строю внутренних губерний, причем идея государственного единства и целости будет для правительства руководящей.

Излишне добавлять, что, несмотря на наилучшие отношения со всеми державами, особые заботы правительства будут направляться к осуществлению воли Державного вождя наших вооруженных сил о постановке их на ту высоту, которая соответствует чести и достоинству России.

Для этого нужно напряжение материальных сил страны, нужны средства, которые будут испрошены у вас, посланных сюда страной для ее успокоения и упрочения ее могущества.

От наличия средств зависит, очевидно, осуществление всех реформ и разрешение вопроса о последовательности их проведения в жизнь. Поэтому подсчет средств, которыми располагает государство, является работой не только основною, но и самой срочною. Вам придется вследствие сего неминуемо обратиться в первую очередь к обсуждению внесенной в Государственную Думу государственной росписи и при этом считаться, конечно, с неизбежностью сохранять бюджетное равновесие как основу воссоздания русского кредита.

Со своей стороны правительство употребит все усилия, чтобы облегчить работу законодательных учреждений и осуществить на деле мероприятия, которые, пройдя через Государственную Думу и Государственный Совет, и получив утверждение Государя Императора, несомненно восстановят порядок и укрепят прочный, правовой уклад, соответствующий русскому народному самосознанию.

В этом отношении Монаршая воля неоднократно являла доказательство того, насколько Верховная власть, несмотря на встреченные ею на пути чрезвычайные трудности, дорожит самыми основаниями законодательного порядка, вновь установленного в стране и определившего пределы высочайше дарованного ей представительного строя.

Проявление Царской власти во все времена показывало также воочию народу, что историческая самодержавная власть и свободная воля Монарха являются драгоценнейшим достоянием русской государственности, так как единственно эта власть и эта Воля, создав существующие установления и охраняя их, призвана, в минуты потрясений и опасности для государства, к спасению России и обращению ее на путь порядка и исторической правды».

Предложение предстает в тексте речи в развернутом виде: «Правительство надеется обеспечить спокойствие страны, что дает возможность все силы законодательных собраний и правительства обратить к ее внутреннему устроению».

Предложение должно удовлетворять следующим требованиям:

1) быть грамматически связным и полным;

2) быть ясным и обозримым;

3) открывать возможность обсуждения и соотноситься по смыслу с иными существующими или возможными предложениями относительно данного предмета;

4) быть продуктивным — допускать смысловое развертывание отдельных термов, их смысловых группировок и высказывания в целом.

Чтобы добиться формулировки предложения, удовлетворяющей перечисленным требованиям, необходимо предварительное обдумывание темы, которое и обозначается как создание замысла.

Оно включает прежде всего анализ аудитории — ее персонального состава, возможностей, представленных позиций и членения на группы. В изучение аудитории входит и анализ сложившихся ценностных ориентации аудитории и уровня ее внутреннего согласия.

Анализ аудитории позволяет приступить к определению предмета речи — проблемы и способа ее решения. Предмет речи — выделенное в замысле конкретное содержание высказываний — то, о чем ритор считает нужным сказать. Определить предмет означает ограничить содержание высказывания. В примере предмет речи — законодательная и контрольная работа Думы, составляющая определенную по значимости и содержанию часть ее деятельности. Определяя предмет речи, ритор уясняет для себя также то, о чем он не станет говорить, например, о политических позициях думских фракций.

Представление об аргументативной ситуации в отношении к предмету речи помогает поставить задачу, т. е. ответить на вопрос: «Какой реальный результат в смысле согласия аудитории может и должен быть достигнут данным высказыванием?» При этом ритор трезво оценивает собственные возможности, которые всегда ограничены.

Наконец, создается первоначальный замысел речи, который включает представления об общем ходе аргументации и ее последствиях для аудитории и самого ритора: какова форма публикации? каким должен быть объем высказывания? какие темы оно будет содержать? какие группировки оно создаст в аудитории? как будет выглядеть в глазах аудитории ритор? какова будет непосредственная и последующая реакция аудитории? какое место займет данное высказывание ритора в составе других его публикаций?

Ответив на эти вопросы, автор приступает к формулировке главной идеи — предложения.

Развертывание предложения предпочтительно начать с терма, который наиболее тесно связан с проблемой речи. Автор выдвигает ряд законодательных инициатив, которые и предстоит обсудить, поэтому исходным термом будет «правительство».

Поскольку в намерения автора входит изложение позиции и программы действий правительства, необходимо определить место и задачи правительства в сложившихся условиях. По топу «часть/целое» находится отношение: «правительство/Россия». Перечислением частей от терма «Россия» получаем: «правительство/государство», «правительство/монарх», «правительство/Государственный Совет», «правительство/Дума», «правительство/общество», «правительство/народ», «правительство/партии».

Перечислением частей от терма «правительство» получаем: «правительство/Министерство внутренних дел», «правительство/Министерство юстиции», «правительство/Министерство иностранных дел», «правительство/Военное министерство», «правительство/ Министерство финансов», «правительство/Министерство просвещения», «правительство/должностные лица», «правительство/судебная власть», «правительство/Совет по делам местного хозяйства». Эта группа термов лежит в основе операции разделения предмета и задает основные направления действий правительства и отношений, которые будут обсуждаться в речи.

Установив состав действий и отношений правительства (по существу дела — автора) с государственными и общественными институтами, можно приступить к разработке термов, посредством которых определятся задачи и характер деятельности правительства. Используя топ «присущие свойства», находим группу термов: «правительство / долг», «правительство / распорядительная власть», «правительство / сила», «правительство / обязанности», «правительство / законность», «правительство / порядок», «правительство / управление», «правительство / действие». По топу «привходящие свойства» получаем: «правительство / законодательная инициатива», «правительство / программа», «правительство / исполнение воли Верховной власти». Эти термы будут рассматриваться как свойства правительственной власти либо присущие ей по природе, либо определенные Манифестом и потому не подлежащие ни изменению, ни контролю со стороны Государственной Думы.

Терм «Третья Государственная Дума» также может быть развернут через топ «часть / целое». Автор устанавливает его отношение к целому: «Дума / законодательные учреждения» — «Дума / Государственный Совет», «Дума / Государь Император»; «Дума / представительные учреждения»: «Дума / Земские собрания», «Дума / представители земств и городов». Рассматривая отношение целого к частям, П.А. Столыпин устанавливает лишь пару термов: «Дума / комиссии», а отношение «Дума / политические партии» не включает в аргументацию: политические партии намеренно упоминаются в связи не с Думой, а с обществом.

По ходу аргументации нужно выделить свойства Думы: «Дума / законодательство», «Дума / контроль», «Дума / обсуждение», которыми автор и ограничивается.

Терм «устроение страны», называющий цель предложения, требует детального развертывания. Развертывание начинается с идентификации: «устроение / народное самосознание» «устроение / преобразование», «устроение / порядок», «устроение / историческая правда», «устроение / общество», «устроение / государственность», «устроение / единство». По топу «противное» получаем ряд термов: «устроение / разрушение», «устроение / разорение», «устроение / развращение», «устроение / преступность». По топу «действие / претерпевание», получаем отношение «Монарх / устроение», а от противного — «крайние левые партии / разрушение».

В соответствии с идентификацией, развертывается и содержание «устроения» по топу «целое / часть»: «устроение / законность», «устроение / просвещение», «устроение / судебная система», «устроение / землеустройство», «устроение / местное самоуправление», «устроение / социальное страхование», «устроение / здравоохранение», «устроение / гражданские права», «устроение / церковь», устроение / вооруженные силы», «утроение / государственный бюджет», «устроение / финансы».

Таким образом, проясняется содержание сотрудничества, которое П.А. Столыпин предлагает Думе: правительство вносит на рассмотрение Думы нужные для устроения страны законопроекты, а Дума обсуждает их, предлагает усовершенствования и утверждает. Замысел речи определен и завершен первый этап построения поля аргументации — распространение.

Второй этап — интенсивный, или разработка — развертывание в основном производных термов, которое нужно для получения системы редукций, обеспечивающих единство аргументации. Распространение не обязательно связано с развертыванием только первичных термов предложения: если высказывание сложно и включает ряд соподчиненных, но относительно самостоятельных тем, распространение идет от производных термов до тех пор, пока содержание замысла не будет исчерпано. Однако в процессе изобретения важно контролировать уровни развертывания предложения, которые определяют правильное смысловое соподчинение частей и последующее членение высказывания, особенно в крупных жанровых формах.

На втором этапе развертываются, естественно, лишь те производные термы, которые нужны для разработки и систематизации темы и для установления связей предложения с положением или между термами предложения. Так, от терма «государство» использованием топов «часть/целое» и «свойство» получаем: классы — крестьянство, рабочие, местные интересы, внутренние губернии, окраинные губернии, целость, единство. От терма «народ»: русское народное самосознание, честные труженики, молодое поколение. От терма «общество»: крайние левые партии, противообщественные элементы. От терма «Монарх»: Русская государственность, Верховная власть, Монаршья воля, трудности, законодательный порядок, представительный строй, правовой уклад. От терма «правительство» и связанных с ним: исполнение воли Монарха, государственная служба, чувство долга и государственной ответственности, личные политические взгляды, школа, дисциплина, требования к педагогическому персоналу и т. д. От терма «преобразование»: честь и достоинство России, русское государственное здание, реформа, правовой порядок, неприкосновенность частной собственности, мелкая личная земельная собственность, право выхода из общины, улучшение землепользования, усовершенствования в строе местной жизни, неприкосновенность личности.

После того как сформировано и разработано поле аргументации, ритор приступает к построению основных аргументов высказывания.

В первую очередь устанавливается состав аргументов.

1. Аргумент основания в общем виде: Дума должна сотрудничать с правительством для устроения страны — создания законности и порядка.

Естественно, не только Вторая, но даже и Третья Дума в составе своих членов к подобному аргументу не присоединится, как бы его ни амплифицировать: депутаты и политические партии имеют различные представления о порядке; правовое государство для большинства их — такое государство, где они имеют максимум прав; беспокоит народных избранников не будущее страны, а стремление к власти, в чем П.А. Столыпин имел полную возможность убедиться. Поэтому привести аудиторию к согласию с эпидейктическими аргументами и добиться присоединения к предложению можно иными, более изощренными средствами. Ритор прибегает к двойному ходу: показать неизбежность присоединения к программе правительства и привлечь аудиторию результатом и выполнимостью этой программы.

2. Аргумент к долженствованию. Долг правительства — обеспечить спокойствие и правопорядок в стране, для чего оно применяет законные средства и полностью принимает на себя ответственность за их использование, освобождая тем самым Думу от ответственности за применение силы. При этом при любых обстоятельствах правительство твердо намерено проводить принятую программу. Думе же предлагается присоединиться к выполнению этой программы на уровне законодательных решений, но не к конкретным действиям власти. Присоединяясь к аргументации правительства, Дума выполнит долг перед страной и нисколько не повредится в своем демократическом человеколюбии.

3. Прагматический аргумент: для внутреннего устроения страны необходима хозяйственная самостоятельность крестьянства. Поэтому экономическая программа правительства — путь к благосостоянию государства. Участвуя в земельной реформе, Дума принесет пользу усовершенствованиями и поправками. Поскольку программа проводится правительством, Дума заинтересована принять в ней деятельное участие.

4. Аргумент направления: последовательность и состав действий Думы в связи с предлагаемыми законопроектами. Эти состав и последовательность таковы, что, во-первых, открывают широкое поле деятельности и, во-вторых, создают непрерывность законодательных предложений, которые обеспечивают длительное сотрудничество.

5. Наконец, всю аргументацию речи нужно свести воедино. Для этого используется аргумент к авторитету, который ограничивает рамки дальнейшей дискуссии Высочайшим Манифестом и соотносит с ним использованные в речи аргументы.

Изобретение завершается разработкой аргументов речи.

Глава 8. Изобретение: эпидейктические аргументы

Эпидейктический ритор не сообщает ничего нового, но утверждает лишь то, что должно и может быть очевидно каждому из собственного опыта: «Опыт означает для русского в конечном счете то, что понимается под жизненным опытом. Что-то «узнать» — означает приобщиться к чему-либо посредством внутреннего осознания и сопереживания, постичь что-либо внутренне и обладать этим во всей полноте его жизненных проявлений. В данном случае опыт означает, следуя логике, не внешнее познавание предмета, как это происходит посредством чувственного восприятия, а освоение человеческим духом полной действительности самого предмета в его живой целостности. И по отношению к этому опыту логическая очевидность затрагивает лишь, так сказать, внешнюю сторону истины, не проникая в ее внутренне ядро, и поэтому она всегда остается неадекватной полной конкретной истине»[48].

Поскольку цель всякой эпидейктической риторики — образование, понимаемое в широком смысле, для нее утрачивает значение картезианский принцип универсального сомнения: усвоение опыта требует именно некритического подхода к содержанию знания, а следовательно, реального авторитета ритора и моделей. Авторитет эпидейктического ритора строится на его личном опыте и на его личной этичности.

Эпидейктический ритор — проповедник, философ, педагог, законодатель. Поэтому эпидейктическая аргументация предполагает по своему статусу систематическое обращение ритора к постоянной аудитории и развертывается в различных формах устной и письменной речи.

Аргумент к смыслу

Осмыслить предмет значит включить его в более широкую область содержания как часть, вид, средство; сравнить или сопоставить; определить пространственные, временные или иерархические рамки и тем самым установить ценность. Но равным образом придание смысла может означать представление предмета в совокупности его частей, видов — как содержательно более широкого, чем опыт, который в него включается.

«Научное мировоззрение есть создание и выражение человеческого духа, наравне с ним проявлением той же работы служит религиозное мировоззрение, искусство, общественная и личная этика, социальная жизнь, философская мысль или созерцание. Подобно этим крупным отражениям человеческой личности, и научное мировоззрение меняется в разные эпохи у разных народов, имеет свои законы изменения и определенные ясные формы проявления. <…>

Именем научного мировоззрения мы называем представление о явлениях, доступных научному изучению, которое дается наукой, под этим именем мы подразумеваем определенное отношение к окружающему нас миру явлений, при котором каждое явление входит в рамки научного изучения и находит объяснение, не противоречащее основным принципам научного искания. Отдельные частные явления соединяются вместе как части одного целого, и в конце концов получается одна картина Вселенной, Космоса, в которую входит и движение небесных светил, и строение мельчайших организмов, превращения человеческих обществ, исторические явления, логические законы мышления или бесконечные законы формы и числа, даваемые математикой. Из бесчисленного множества относящихся сюда фактов и явлений научное мировоззрение обусловливается только немногими основными чертами Космоса. В него входят также теории и явления, вызываемые борьбой и воздействием других мировоззрений, одновременно живых в человечестве. Наконец, безусловно, всегда оно проникнуто сознательным волевым стремлением человеческой личности расширить пределы знания, охватить мыслью все окружающее.

В общем основные черты такого мировоззрения будут неизменны, какую бы область наук мы ни взяли за исходную — будут ли то науки исторические, естественно-исторические или социальные, или науки опытные, абстрактные, наблюдательные или описательные. Все они приведут нас к одному научному мировоззрению, подчеркивая или развивая некоторые его части. В основе этого мировоззрения лежит метод научной работы, известное определение отношения человека к подлежащему научному изучению явлению. Совершенно так же, как искусство немыслимо без какой-нибудь определенной формы выражения, будь то звуковые элементы гармонии или законы, связанные с красками, или метрическая форма стиха, как религия не существует без общего в теории многим поколениям культа и без той или иной формы мистического настроения, как нет общественной жизни без групп людей, связанных между собой в повседневной жизни в строго отграниченные от других таких же групп формы, как нет философии без рационалистического самоуглубления в человеческую природу или мышление, без логически обоснованного языка и без положительного или отрицательного введения в миросозерцание мистического элемента, так нет науки без научного метода. Этот научный метод не есть всегда орудие, которым строится научное мировоззрение, но это есть всегда орудие, которым оно проверяется. Этот метод есть только иногда средство достижения научной истины или научного мировоззрения, но им всегда проверяется правильность включения данного факта, явления или обобщения в науку»[49].

Положение аргумента: наука есть метод. Чтобы обосновать положение, В.И. Вернадский развертывает следующие доводы:

1. Определение науки через включение ее в родовидовое отношение — деятельность человеческого духа с указанием других видов этой деятельности.

2. Указание на цельность и единство науки в отношении к предмету путем выделения частей целого — научной картины мира.

3. Определение науки как родовой категории через отношение ее к видам — частным наукам — и выделение родового признака — метода.

4. Указание на подобие метода науки методам других видов духовной деятельности и на характерные различия методов науки, искусства, религии.

5. Определение значения и границ применения научного метода.

Аргумент к смыслу часто открывает эпидейктическую аргументацию, так как с его помощью определяется предмет и вводятся основные топы, с которыми ритор впоследствии будет работать. Так, для В.И. Вернадского основной топ — «наука / метод», а топы «наука / знание», «наука / опыт» будут иерархически подчиненными.

Аргумент к авторитету

Эпидейктическая аргументация предполагает право ритора на роль учителя, пророка, проповедника, которое должно быть утверждено и удостоверено авторитетной инстанцией и признано самой аудиторией. Это основание открывается аудиторией, опыт которой обобщается и объясняется.

Авторитетная инстанция, к которой апеллирует ритор, может быть:

1. внешней инстанцией, принятие свидетельства которой обязательно для аудитории;

2. эмпирической очевидностью, которая дается аудитории в связи с самим фактом аргументации, например, чудом, знамениями, природными или социальными явлениями, особыми качествами ритора;

3. нравственным чувством аудитории, которое само по себе свидетельствует о правильности суждений ритора;

4. рациональной интуицией, делающей очевидным предлагаемый метод;

5. внутренним опытом аудитории, непосредственно удостоверяющим истинность положений.

Характер удостоверяющей инстанции, к авторитету которой обращается эпидейктический ритор, прямо связан с содержанием и уровнем утверждаемых им топов.

Рассмотрим пример, в котором содержатся перечисленные варианты аргументации к авторитету.

«Неизвестный. Можно ли назвать верой то, что дают какие бы то ни было рассуждения?

Духовник. Конечно, нет.

Неизвестный. Вот видишь, и ты согласен с бесплодностью рассуждений. Меня, по крайней мере, убедить могут только факты, потому что безусловную уверенность дает опыт. Отвлеченные доказательства в лучшем случае приводят к мысли: «а может быть, и так». Если бы «логика» в отвлеченных вопросах имела силу математических доказательств, тогда — да, она могла бы заменить факты. Но этого нет. И если я не знаю, что тебе возразить, из этого не следует, что ты убедил меня.

У меня силу твоих рассуждений подтачивает мысль: а как же другие? Сколько великих ученых не имеют веры и признают только материальный мир! Неужели им неизвестны эти рассуждения? Очевидно, возражения есть, только я их не знаю. Иначе все должны были бы стать верующими. Ведь все признают, что Земля движется вокруг Солнца и что сумма не изменяется от перемены мест слагаемых. Значит, бессмертие не математическая истина. Эти соображения превращают для меня твою истину в простую возможность. Но возможность в вопросах веры — это почти ничто.

Духовник. Представь себе, я согласен со многим из того, что ты сказал. Но выводы мои совсем иные. Прежде чем говорить об этом, уклонюсь в сторону (…) Вот ты сказал о неверующих ученых, что в тебе их имена подтачивают безусловную веру. Но почему тогда имена верующих великих ученых не подтачивают в тебе безусловной твердости твоего неверия? Почему ты так же не хочешь сказать: «Неужели им не известны рассуждения неверующих людей? Очевидно, возражения есть, только я их не знаю. Иначе все должны бы стать неверующими». Ведь тебе известны слова Пастера: «Я знаю много и верую, как простой бретонский крестьянин, если бы знал больше — веровал бы, как простая бретонская крестьянка». Ты прекрасно знаешь, что великий Лодж, председательствуя в 1914 году на международном съезде естествоиспытателей, заявил в публичной речи о своей вере в Бога. Ты знаешь, что наш Пирогов в изданном после его смерти «Дневнике», подводя итог своей жизни, говорит: «Жизнь-матушка привела, наконец, к тихому пристанищу. Я сделался, но не вдруг, как многие, и не без борьбы, верующим… Мой ум может уживаться с искреннею верою, и я, исповедуя себя очень часто, не могу не верить себе, что искренне верую в учение Христа Спасителя… Если я спрошу себя теперь, какого я исповедания, — отвечу на это положительно — православного, того, в котором я родился и которое исповедовала моя семья… Веру я считаю такой психологической способностью человека, которая более всех отличает его от животного…»

А Фламмарион, Томсон, Вирхов, Лайель? (…) Неужели все эти великие ученые чего-то не знали, что знаешь ты, и неужели они знали меньше, чем рядовой современный человек (неверующий)? Почему эти имена не заставляют тебя сказать о неверии хотя бы то же, что говоришь о вере: «Эти соображения превращают для меня неверие в простую возможность»? (…)

Вернемся теперь к вопросу о значении рассуждений в деле веры. Да, ты прав, когда говоришь, что безусловную веру может дать только опыт. Не факты, а именно опыт. Каждый факт можно взять под сомнение. Опыт — дело другое. Опыт и есть самое твердое основание веры. Таким образом, из твоей верной оценки относительно значения отвлеченных рассуждений, вывод должен быть таким: пока у человека не будет религиозного опыта, ни факты, ни рассуждения не дадут ему настоящей веры. Без этого опыта он может лишь «допускать» истинность того, чему учит вера, но всегда с оговоркой: «а может быть, и не так». Если ты видишь солнце своими собственными глазами, неужели твоя уверенность, что оно существует, хотя сколько-нибудь зависит от того, что его видят и другие? И неужели, если бы большинство потеряло способность видеть солнце и стало утверждать, что его нет, ты поколебался бы в том, что видел собственными глазами, и стал бы говорить о солнце, что, может быть, оно существует?

Неизвестный. Но я не понимаю, какой опыт может дать уверенность в бессмертии.

Духовник, Тот внутренний опыт, который у религиозных людей столь же несомненен и так же утверждает для них реальность невидимого, как утверждает для тебя реальность видимого опыт твоих внешних чувств»[50].

В аргументации Духовника авторитетные инстанции, суждения которых образуют посылки аргументов, составляют иерархический ряд: внутренний опыт, внешний опыт, рациональная интуиция, нравственная интуиция, общее мнение, суждения ученых. Все эти инстанции, кроме внутреннего опыта, рассматриваются как недостаточные и сомнительные: «Ну, конечно, самое убедительное, что могло бы быть, — это не философские рассуждения о свободе, о добре и зле, о смысле жизни, а собственный опыт, т. е. если бы человек мог заглянуть в свою душу и там ощутить свое бессмертие»[51].

Такое построение не случайно: убедительность аргументации к авторитету зависит от степени согласия авторитетного суждения со свидетельством внутреннего опыта, поэтому Духовник последовательно отрицает каждое из таких суждений и завершает ход аргументации утверждением о первостепенном значении внутреннего свидетельства, как эмпирической очевидности.

Модель и антимодель

Аргумент к модели состоит в представлении идеальной личности, образ действия которой служит предметом подражания или побуждает к определенной оценке поступка, идеи, человека. Антимодель противоположна модели как образец отрицательных ценностей. Построение модели основано на конкретном образе, который доступен и авторитетен, и в утверждении значимости этого образа через авторитет.

Не всякая модель может быть воспроизведена, поэтому можно различить два типа моделей — воспроизводимые и невоспроизводимые. Воспроизводимые модели обычно указывают прецедент, а невоспроизводимые — принципы и метод мышления или деятельности.

Модели обычно строятся в виде описания нравов или деяний с обоснованием их значения, а топы, которые включаются в модель, предстают как характеристики конкретной или обобщенной личности.

«Должно быть, каждому народу от природы положено воспринимать из окружающего мира, как и из переживаемых судеб, и претворять в свой характер не всякие, а только известные впечатления, и отсюда происходит разнообразие национальных складов или типов, подобно тому как неодинаковая цветовая восприимчивость производит разнообразие цветов. Сообразно с этим и народ смотрит на окружающее и переживаемое под известным углом и отражает то и другое в своем сознании с известным преломлением. Природа страны, наверное, не без участия в степени и направлении этого преломления. Невозможность рассчитать наперед, заранее отобразить план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления. Житейские неровности и случайности приучили его больше обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший, больше оглядываться назад, чем заглядывать вперед. В борьбе с нежданными метелями и оттепелями, с непредвидимыми августовскими морозами и январской слякотью он стал больше осмотрителен, чем предусмотрителен, выучился больше замечать следствия, чем ставить цели, воспитал в себе уменье подводить итоги насчет искусства составлять сметы. Это уменье и есть то, что мы называем задним умом. Поговорка «Русский человек задним умом крепок» вполне принадлежит великороссу.

Но задний ум не то же, что задняя мысль. Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет, оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Ведь «лбом стены не прошибешь» и «только вороны прямо летают», — говорят великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу.

Так сказалось действие природы Великороссии на хозяйстве и племенном характере великоросса»[52].

Историки XIX века вывели на историческую сцену народ, который вскоре превратился в главное действующее лицо истории. Но неопределенное понятие «народ» с трудом согласуется с логикой исторического повествования и задачами истории: деятель должен обладать разумом, волей и этосом, т. е. быть личностью с определенными чертами, идеалами и задачами. В результате по аналогии с личностью складывается некое представление о «духе народа» или «народной психологии», которое, как бы отражая основные черты, свойственные тому или иному национальному образованию, на самом деле выступает как его нормативная характеристика — модель или антимодель в зависимости от того, с какой целью такая коллективная личность представляется историком.

Этот прием оказался особенно успешным в связи с тягой общества к позитивному знанию и объективизму — норма представляется в виде обобщенного портрета великоросса.

Построенный В.О. Ключевским образ соответствует фактам российской истории в той мере, в какой она рассматривается как осмысленный и целесообразный ход решения общенациональных задач. Действительно, для русской истории характерны постановка крупных задач, настойчивость в достижении целей в течение длительного времени, преемственность руководства страны и устранение теми или иными способами руководителей, деятельность которых не соответствует национальным программам, высокое самосознание общества и готовность переносить трудности и лишения ради поставленных целей, тактическая гибкость, смены идеологических форм при постоянстве содержания национальной идеологии. И неслучайно модели, которые строили различные русские историки, сходны в составе общих мест.

«Счастливый потомок целого ряда умных, трудолюбивых, бережливых предков, Иоанн III вступил на Московский престол, когда дело собирания северо-восточной Руси могло почитаться уже оконченным, старое здание было совершенно расшатано в своих основаниях, и нужен был последний, уже легкий удар, чтоб разрушить его. Отношения всех частей народонаселения ко власти княжеской издавна уже определялись в пользу последней: надлежало только воспользоваться обстоятельствами, воспользоваться преданиями, доставшимися в наследство от Византийской империи, чтоб высказать яснее эти отношения, дать им точнейшее определение… Таковы были следствия собрания Русской земли около Москвы, — следствия необходимо обнаружившиеся во второй половине XV века, в княжение Иоанна III, который, пользуясь полученными от предков средствами, пользуясь счастливым положением своим относительно соседних государств, доканчивает старое и вместе с тем необходимо начинает новое. Это новое не есть следствие его одной деятельности, но Иоанну III принадлежит почетное место среди собирателей Русской земли, среди образователей Московского государства, Иоанну III принадлежит честь за то, что он умел пользоваться своими средствами и счастливыми обстоятельствами, в которых находился во все продолжение жизни. При пользовании своими средствами и своим положением Иоанн явился истым потомком Всеволода III и Калиты, истым князем Северной Руси: расчетливость, медленность, осторожность, сильное отвращение от мер решительных, которыми было можно много выиграть, но и потерять, и при этом стойкость в доведении до конца раз начатого, хладнокровие — вот отличительные черты деятельности Иоанна III. Благодаря известиям венецианца Контарини мы можем иметь некоторое понятие и о физических свойствах Иоанна: он был высокий, худощавый, красивый мужчина, из прозвища Горбатый, которое встречается в некоторых летописях, должно заключать, что он при высоком росте был сутуловат»[53]. Образцовыми и уважаемыми обществом качествами русского государственного деятеля, как показывает исторический опыт, оказываются: последовательность, осторожность, ум, хитрость, осмотрительность, трудолюбие, бережливость, находчивость, скрытность, расчетливость, неторопливость, нелюбовь к применению военной силы, настойчивость в ведении войны, стойкость, хладнокровие, решительность, преемственность, гибкость, искушенность, практический опыт.

Аргумент восхождения

Основательность и авторитетность суждений возрастают по мере накопления опыта. Восхождение к привлекательной модели предполагает определенный метод, требующий самоограничения и тренировки — аскезы, которая позволяет концентрировать усилия и последовательно управлять чувствами и разумом, качественно совершенствоваться.

Аргумент восхождения наряду с аргументом модели — центральное звено эпидейктической аргументации. Именно аргументом восхождения был создан Динамический тип личности, поскольку приобретаемый опыт должен реализоваться в публичном слове и обсуждаться. Само понятие личности равнозначно понятию совершенствования, откуда значение личного опыта, который куммулируется по мере развития.

«Расколотый изнутри человек — несчастен и остается таковым даже тогда, когда ему все удается, когда исполняется его любое желание. Удача не радует его, потому что одна часть его существа не причастна этой радости. Исполнение желаний не приносит ему удовлетворения, потому что даже в желании своем он расколот, а значит, и удовлетворение его не может быть цельным. Никакое внешнее веденье не приносит ему блаженства. Никакой жизненный успех не дарует ему счастья покоя. Нет у него для всего этого внутреннего органа; и орган этот именуется гармонией, уравновешенной целокупностью влечений и способностей, согласием инстинкта и духа, веры и знания. <…>

Современный кризис — это кризис расколотого человека, и чем раньше мы это поймем, тем лучше для нас. Чем мужественней сформулируем мы этот тезис, чем ближе примем к сердцу и чем скорее сделаем выводы, тем скорее кризис будет преодолен. Человек должен обрести в себе свою цельность. Он должен собрать disjecta membra, разлетевшиеся органы своего духа, оживить их и воссоединить заново. Человеческий разум должен снова и снова пробиваться к вере, поборов в себе ложный стыд перед собственным сердцем. Мысль должна примириться с творческим и снова стать созерцательной, интуитивной, провидческой. Аутентичная фантазия должна пройти школу предметной интенции и духовной ответственности. Формальная, безудержная воля должна подчиниться совести и сердцу… Тогда рассудок обретет способность к созерцанию и станет разумом, а созревающий разум станет повиноваться сердцу, так что все пути будут вести к сердцу и исходить из сердца.

Сердечное созерцание, совестливая воля и верующая мысль — вот три великие силы грядущего, которым будут по плечу все проблемы бытия; они-то и создадут человека, обладающего творческой цельностью.

Заглянувший с надеждой вдаль непременно прочтет над тесными вратами будущего простые слова: «Обрети в себе цельность!»[54].

Устанавливается желательное состояние человека как условие его творческой способности — решать любые проблемы бытия. Это желательное состояние определяется и обосновывается: в примере — как цельность личности.

Желательному состоянию человека противопоставляется его нынешнее состояние, которое обосновывается как неудовлетворительное.

Переход к желательному состоянию рассматривается как необходимое усилие, ход и содержание которого указываются как последовательность действий или шагов.

Возможность перехода от имеющегося нежелательного состояния к желательному обосновывается или подразумевается как реализуемая.

Выдвигается побуждение к действию в указанном направлении.

Технически аргументация в пример строится следующим образом. Первая, отрицательная, посылка («Расколотый изнутри человек — несчастен и не способен решать свои проблемы») обосновывается серией энтимем, посылки которых подробно амплифицированы (амплификация в примере опущена). Вторая посылка («Если человек обретет в себе свою цельность, то ему будет по плечу решение всех проблем бытия») обоснована посылками, дополнение которых — опущенные и подразумеваемые суждения, противоположные посылкам первой части аргумента. Поскольку консеквент представляет собой посылку-топ (А есть условие; — необходимо; следовательно В), то получается вывод: «обрести в себе цельность!»

Эпидейктические аргументы многочисленны и разнообразны. Выше приведены лишь наиболее значимые. Каждый из этих аргументов может быть развернут различными способами и содержит несколько вариантов.

Глава 9. Судительные аргументы: статус установления

Последовательность шагов судительной аргументации обусловлена внутренней логикой: факт не может быть определен, пока он не установлен, и не может быть оценен, пока не определен.

В риторике принято понятие статуса. Статусы представляют собой этапы, или состояния обсуждения проблемы. Можно назвать три или четыре статуса: установления, определения, оценки, отвода. Статус отвода не имеет самостоятельного значения и часто включается в один из предшествующих.

В широком методологическом смысле статусы и включаемые в них аргументы составляют исторический метод — совокупность приемов исследования, т. е. установления смысла деяния по его последствиям. При этом конкретные приемы установления факта, например, опрос свидетелей, сбор и критика источников, экспертиза, следственный эксперимент, реконструкция, математическое или логическое моделирование относятся либо к методологии конкретных наук, либо к частной риторике, и поэтому специально рассматриваться не будут.

Судительная аргументация имеет дело с фактом, который конструируется, определяется и оценивается как завершенный, а совещательная риторика имеет дело с возможным. Поэтому большая часть совещательных аргументов совпадает по форме с судительными.

С точки зрения риторики факт представляет собой изображенное в слове деяние определенного субъекта, совершенное в определенных обстоятельствах и на определенном основании и повлекшее за собой значимые последствия. Риторика имеет дело с фактами, как принятыми и осуществленными решениями, которые могли бы быть лучшими или худшими.

Установление факта означает определение (1) действия, (2) субъекта в его присущих и привходящих свойствах, (3) объекта в его качествах и состоянии до и после действия, (4) места, (5) времени, (6) образа действия, (7) средств, (8) последствий, (9) обстоятельств внешнего характера, (10) побудительной причины или (11) цели. В статусе установления обязательно применяются топы определения и обстоятельств, которые совместно и дают полное представление факта и источники изобретения для обсуждения проблем, к факту относящихся. Поэтому следствием аргументации в статусе установления является согласие относительно истинности (или достаточного правдоподобия), правильности и приемлемости высказываний типа: «Император Петр Великий в 1703 году у устья Невы основал город Санкт-Петербург, столицу России, для сношений с Европой, населив его чиновниками, военными, купцами и ремесленниками».

Соответственно с вопросами, об ответах на которые предстоит согласиться, выделяются три круга проблем: действие, субъект, обстоятельства. Решения этих проблем должны быть совместимыми и взаимосвязанными по смыслу.

Аргумент к составу

Этот аргумент в классической риторике называется «нетехническим», представляет собой изображение действия в его событийной основе (что именно произошло) и обычно снабжается характеристикой действия, которая и является положением.

Событие представляется в словах, например, «убийство», «основание города», которые содержат первоначальную квалификацию деяния, и отбор которых потенциально связывает их с топом. Эта квалификация, именно потому что она первоначальная и «нетехническая», будет оказывать все возрастающее влияние на ход аргументации, и чем дальше зайдет обсуждение вопроса, тем труднее будет вернуться к первоначальной оценке факта, содержащейся в выбранных словах.

Чтобы впоследствии сказать: «В 1703 году у устья реки Невы Петр Великий основал город Санкт-Петербург, столицу России», нужно предварительно обсудить и установить значение и смысл слова «основал» применительно к тем конкретным событиям, которые произошли весной 1703 года на берегах Балтики.

«На следующий (1703) год, в апреле, из Шлюссельбурга вниз по правому берегу Невы шли русские войска под начальством фельдмаршала Шереметева, шли они лесами большими и малыми и завидели наконец при устье Охты в Неву маленький земляной городок, занимавший чуть более десятины земли: то были Канцы или Ниешанц, стороживший устье Невы. Против города, за Охтою, посад из 400 деревянных домиков. К русскому войску приехал бомбардирский капитан Петр Михайлов и съездил на 60 лодках осмотреть Невское устье. Вечером 30 апреля началось бомбардирование, утром 1 мая Канцы сдались и переименованы в Шлотбург. Но на другой же день вечером караульные донесли, что на взморье показались неприятельские корабли. 5 мая два шведских судна, шнява и большой бот, подошли к устью Невы, бомбардирский капитан Петр Михайлов и поручик Меншиков с обоими гвардейскими полками на тридцати лодках подкрались к неприятельским судам, окружили и взяли их, несмотря на то, что у шведов были пушки, а у русских их не было. Людей на обоих судах было около 80, «но, — писал Петр Апраксину, — понеже неприятели пардон зело поздно закричали, того для солдат унять трудно было, которые, ворвався, едва не всех покололи, только осталось 13 живых. Смею и то писать, что истинно с 8 лодок только в самом деле было. И сею, никогда бываемою викториею вашу милость поздравляю».

Петр и компания были в восторге как дети при первом успехе в чем-нибудь или при первой награде: «Два неприятельских корабля взяли! Небывалая виктория!» За эту викторию бомбардирского капитана Петра Михайлова и поручика Меншикова пожаловали Андреевскими кавалерами. В Воронеже на радостях начались бои с Ивашкою Хмельницким и Ивашка пошиб.

Петр стоял у моря. Поздравляя его со взятием Ниешанца, или Шлотбурга, Виниус писал, что этим городом «отверзошася пространная порта бесчисленных вам прибытков».

В IX веке по Р.Х. устьем Невы начинался великий путь из варяг в греки, этим путем в половине века началась Россия. В продолжение осьми с половиной веков шла она на восток, дошла вплоть до Восточного океана, но сильно встосковалась по Западном море, у которого родилась, и снова пришла к нему за средствами к возрождению.

16 мая 1703 года на одном из островков Невского устья стучал топор, рубили деревянный городок. Этот городок был Питербурх, столица Российской империи»[55].

Повествование — способ аргументации. В примере содержатся следующие сообщения, которые являются доводами аргумента:

1) о движении к устью Невы русского войска под командованием Шереметева;

2) о прибытии к войску Петра и осмотре им устья Невы;

3) о взятии Ниешанца;

4) о бое со шведскими кораблями и взятии их на абордаж;

5) о переписке по поводу взятия Ниешанца, праздновании этого события и награждении Петра и Меншикова;

6) о начале и месте строительства города;

7) о наименовании города — Питербурх.

Эти доводы, объединенные связным повествованием, дают автору основание для вывода: об историческом движении России с Запада на Восток и в обратном направлении к своему исконному началу. Вывод или положение аргумента является определением смысла строительства города при устье Невы — основания Петербурга.

Достоверность каждого довода может быть проверена, и автор пользуется специальными речевыми средствами удостоверения данных — цитированием документов, указанием на факты награждения, заимствованными из источников данными о Ниешанце, шведских кораблях, дате начала строительства и т. д.

Указание на исторический смысл основания Петербурга выражено иными средствами. Если первая часть отрывка выполнена в реалистической манере, даже с некоторым оттенком иронии, то в выводе автор переходит к романтическому пафосу: речь ритмизируется, включается фигура олицетворения, редупликация (шла, дошла, пришла).

Контраст нужен не только для выражения обобщающей мысли — он знак границы между данными и интерпретацией, приводящей к цепочке: стучал топор — рубили деревянный городок — строили Питербурх — основали столицу Российской империи.

Аргумент к лицу

Когда установлен состав действия («основал столицу Российской империи»), возникает проблема субъекта деяния: если основал, то кто? В аргументации к лицу обсуждается совместимость субъекта и деяния. Субъект должен обладать качествами, позволяющими ему совершить действие, и если их наличие сомнительно, то либо нужно найти иного субъекта, либо ограничить ответственность имеющегося, либо разделить эту ответственность между несколькими лицами, объединяя их в групповой субъект.

«Я не стану спорить о том, что император Александр III был человеком сравнительно небольшого образования, можно сказать — он был человеком ординарного образования. Но вот с чем я не могу согласиться и что часто мне приходилось слышать, это с тем, что император Александр III не был умным. Надо условиться, что подразумевать под словом «ум»: может быть, у императора Александра III был небольшой ум рассудка, но у него был громадный, выдающийся ум сердца, это — своего рода ум, присутствие которого часто, в особенности в положении лиц, которым приходится умом предвидеть, предчувствовать и предопределять, несравненно важнее ума рассудка. Наконец, у императора Александра III было совершенно выдающееся благородство и чистота сердца, чистота нравов и помышлений. Как семьянин — это был образцовый семьянин, как начальник и хозяин — это был образцовый начальник, образцовый хозяин. У него слово никогда не расходилось с делом. Он мог относительно того, в чем не был уверен, не высказать, смолчать, ожидать, но если что-нибудь он сказал, то на его слово можно было рассчитывать, как на каменную гору.

Вследствие этого император Александр III пользовался, с одной стороны, доверием и уважением своих приближенных, а с другой стороны, что гораздо еще важнее, — уважением и доверием всего света…

Об императоре Александре III все знали, что, не желая никаких завоеваний, приобретений, никаких военных лавров, император никогда, ни в коем случае не поступится честью и достоинством Богом вверенной ему России…<…>

Таким образом, вообще говоря, император Александр III, получив Россию при стечении самых неблагоприятных политических конъюнктур, глубоко поднял международный престиж России без пролития капли русской крови.

Можно сказать, что в конце своего царствования император Александр III был главнейшим фактором мировой международной политики.

Император Александр III в значительной мере восстановил нашу армию после той дезорганизации, которая произошла после турецкой войны конца 70-х годов.

Благодаря характеру императора Александра III его министры финансов могли начать организовывать финансы империи…

При императоре Александре III <…> снова начала увеличиваться сеть русских железных дорог, т. е. постройки железных дорог, которые при императоре Александре II в конце его царствования, а в особенности после войны, прекратились.

При императоре Александре III в России круто повернулась таможенная система и от фритредерства мы перешли к протекционизму. <…> Это было сделано потому, что император Александр III сознавал, что Россия может сделаться великой только тогда, когда она будет страной не только земледельческой, но и страной промышленной, что страна без сильно развитой обрабатывающей промышленности не может быть великой. <…>

И вот является вопрос: если император Александр III, как многие думают, не был образованным человеком, ни во всяком случае не был ученым (а лица, которые его не понимали и не понимают и не знают, говорят, что он был даже неумным), то чему же, если не уму сердца, не уму души приписать такого рода мысли, какие были незыблемы у императора Александра III? Разве не нужно уметь сознавать, уметь понять не от разума, а скорее от царского сердца, что страна, вверенная ему Богом, не может быть великой без водворения промышленности? А раз у императора Александра III было это сознание, он твердо настаивал на введении протекционной системы, благодаря которой Россия уже обладает значительно развитой промышленностью и, несомненно, все более и более двигается в этом отношении вперед, и недалеко уже то время, когда Россия будет одной из величайших промышленных стран.

Этим Россия будет обязана исключительно началам, которые решился положить император Александр III.

Чтобы понять это, нужно помнить, что переход от фритредерства к протекционизму всегда встречал громадные затруднения со стороны общественного мнения и правящих кругов.

Нужно было, чтобы явились большие люди, которые могли бы пойти против господствующего настроения, против господствующего мнения и сломили бы его.

У нас, в России, это мог сделать один император, и притом император столь твердый, столь мудрый, каким был император Александр III»[56].

Аргументация приводится к топам «ум / образование», «ум / рассудок», с одной стороны, и «ум / нравственность», «ум / твердость», «ум / ответственность», «ум / душа» — с другой. Эти два ряда топов противопоставляются. К последней группе топов приводятся топы «ум / правитель» и «ум / предвидение» в определении качеств императора Александра III. Свойства характера Александра III подтверждаются примерами и общеизвестными оценками. К этим топам приводятся данные о политике протекционизма и о развитии промышленности, которые связываются как причина и следствие. Способность предвидения, в свою очередь, связана с топом «цель/действие». В результате качества твердости и мудрости оказываются необходимо присущими государю, благодаря усилиям которого Россия встала на путь промышленного развития.

Если цель аргументации сводится к установлению личности субъекта, ритор ограничивается внешними свойствами или признаками, совокупность которых исключает возможность иного субъекта действия.

«…Принять решение о строительстве крепости на Заячьем острове мог либо коллегиальный орган (но никакого «совета» по этому поводу не собирали), либо лицо, которое обладало высокими профессиональными знаниями флотоводца, артиллериста, военного инженера и неограниченной властью, способной в короткий срок сосредоточить десятки тысяч людей на пустынных болотистых берегах и заставить их в невероятно трудных условиях работать от зари до зари. Единственный человек, обладавший всеми этими данными, был Петр I — корабельный мастер, капитан-бомбардир, фортификатор, деспотичный монарх громадной страны»[57].

Аргумент к причине

Основание решения предстоит как замысел, который определяется внешними обстоятельствами и индивидуальными свойствами субъекта, ограничивающими свободу воли. Замысел может состоять в намеренной постановке цели, либо в реакции на сложившуюся ситуацию или действия другого лица. В первом случае (цель как независимое основание) обосновывается ответственность субъекта. Во втором случае (причина как зависимое основание) ответственность снижается или вовсе снимается. Но в аргументации к причине используются и цель, и обстоятельства, если действие не рассматривается как произвол.

«Если бы можно было охарактеризовать его (Петра I — А.В.) дипломатическую деятельность чисто отрицательными признаками, т. е. указывая на те свойства, которых у Петра не было, то можно сказать: в Петре-дипломате не было и тени авантюризма. Он поставил себе цели, повелительно диктовавшиеся неудовлетворенными экономическими потребностями России в свободном выходе к морю, в возвращении старых, насильственно отнятых чужеземцами в XVI–XVII вв. русских балтийских берегов, без чего было бы немыслимо думать о сколько-нибудь широком развитии экспортной и импортной торговли и вообще о непосредственных отношениях с Западом.

Вовсе не авантюрные завоевательные претензии и честолюбивые фантазии приковывали мысль Петра к Балтийскому морю, но невозможность и даже опасность откладывать надолго выполнение задачи, которая была осознана, как сказано, еще в XVI–XVII вв.»[58]

Три момента представляются существенными в этом обосновании: сведение обстоятельств и основания решения, ориентация на ценности аудитории, связь положения с отечественной историографической традицией. Замысел Петра Великого предстает как обоснованное и оптимальное в сложившихся обстоятельствах решение. Принцип оптимальности состоит в совмещении обстоятельств, причины и замысла в общих категориях, и решение в таком случае предстает как правильное и органичное, а деятель остается ответственным.

В случае если деяние представляется не оптимальным, но все же достаточно обоснованным, а ритор стремится оправдать самого деятеля, используется иная техника.

«Великий реформатор Петр не мог не оставить каких-то реформирующих следов и в Русской Церкви. Если главным памятником его реформы в церковной сфере осталось уничтожение патриаршества и замена его неправославной, антиканонической формой Коллегии, то это вполне объясняется ярким наследственно-семейным воспоминанием Петра о пережитом при его отце царе Алексее Михайловиче трагическом конфликте царя с патриархом Никоном, именно с заостренной идеологией Никона, глубоко напугавшей тогда всех русских государственников. Для поколения, пережившего трагедию конфликта царя и патриарха, в самом звании патриарха заложена была опасная возможность новой вспышки. Не особенно глубоко просвещенные, хотя и не малые государственные умы правящих кругов XVII в. упирались в идею, как-то обеззаразить главу поместной церкви. Не было ни в идеальном церковном праве, ни в традиции никаких зародышей отмены азбучно очевидной и исконной монархии церковной. Нужно было дерзнуть на отмену столь основного канонического принципа. И Петр в конце концов на это дерзнул. И все-таки не сразу, подходя к этому задолго и издалека. Монархическое начало епископата сломлено было западной реформацией. Только в протестантизме можно было найти образец для церковных реформ в этом пункте, а никак не в истории восточной, ни римской церкви. Глубоко, бесстрашно, с увлечением предаваясь идеалу просвещения и культуры Западной Европы, Петр не находил в своей совести и в своем сердце никаких резонных оснований отталкиваться от реформы церкви в этом каноническом пункте по образцу протестантского канонического права. Пред ним оставался только один тактический дипломатический вопрос, как без потрясения, без нового раскола, привить непривычную русскому благочестию реформу высшего церковного управления?»[59]

1. Автор помещает церковную реформу в контекст реформаторской деятельности Петра, цели и значимость которой принимаются безоговорочно. Тем самым он обосновывает совместимость данного, более частного, решения с общим замыслом.

2. Автор указывает на опасность отказа от реформы через исторический прецедент — конфликт между патриархом и государем в царствование Алексея Михайловича.

3. Автор отмечает, что в силу недостаточной просвещенности государственных деятелей (т. е. Петра Великого) возможности решения были ограниченными.

4. Автор приводит довод к модели, показывая привлекательность для Петра именно протестантской модели.

5. Автор обращает внимание на стремление Петра избежать новых потрясений Церкви.

Все это дает основание положения: «Нужно было дерзнуть на отмену столь основного канонического принципа».

Аргумент к обстоятельствам

В отличие от аргумента к лицу, положение которого связывает присущие свойства субъекта с действием, аргумент к обстоятельствам включает данные, которые относятся к привходящим свойствам субъекта, определившим решение, либо к обстоятельствам ситуации, которые ограничивают ответственность или указывают на невозможность совершения деяния субъектом, например, его отсутствие во время и на месте совершения действия, неправомочность, некомпетентность. Аргумент к обстоятельствам более ограничивает ответственность, чем аргумент к лицу.

В.А. Карташев продолжает: «В психике Петра отрицательный момент оттолкновения от старорусского московского благочестия был закреплен ужасными впечатлениями детства. Стрелецкий бунт 1682 года, облеченный в форму наступательного, дерзкого крестового похода на Кремль старообрядческих вождей, в то время как на глазах у Петра были зверски растерзаны его два родных дяди, Алексей и Иван Нарышкины, оставил в Петре-полуребенке, вместе с болезненным конвульсивным тиком лица, на всю жизнь и глубокое отвращение к звериному лику дикого, темного, невежественного и ничуть не христианского древлемосковского фанатизма. Это в совести Петра оправдывало его дерзновенное наступление на такой темный лик под знаменем просвещенного наукой и опытом западного христианского гуманизма и идеализма. Одна крайность оправдывала другую. Раздражавший Петра темный лик доморощенного московского благочестия преследовал его неотвязно в самом интимном кругу семейного очага. Первая жена Петра, Евдокия Федоровна Лопухина, на которой женили молодого Петра помимо его собственной инициативы, была центром вьющегося клубка темного суеверного святошества, в виде странников, юродивых, кликуш. Это было прямым вызовом Петру бежать из дома, как из жалящего осиного гнезда. Куда? Путь сам собою был ясен: в немецкую слободу. Там Петр наслаждался опьянявшим его и чарующим воздухом западного «просвещения». Там, помимо романтических привязанностей, создавались и дружеские деловые привязанности. Как, например, к швейцарцу Францу Лефорту. Вообще все интеллигенты немецкой слободы стали для Петра профессорами этого для него «западного университета». Тут Петр встретил и коллегиальную форму церковно-приходского самоуправления протестантских общин немецкой слободы и узнал от протестантов и об их общих конституциях церкви в разных странах Западной Европы»[60].

Использование обстоятельств, объясняющих принятое решение и оправдывающих деятеля, часто, как в приведенном примере, преследует цель если не переложить полностью ответственность за неблагоприятные последствия или неправильный характер решения на объект, то во всяком случае, распределить ответственность между субъектом и объектом, представляя субъект как претерпевающий обстоятельства, вызванные действиями объекта. Защитительная аргументация систематически использует перенос ответственности, который является одним из основных средств компрометации потерпевшего, истца или органов дознания в судебной риторике.

Глава 10. Судительные аргументы: статус определения

Задача аргументации в статусе определения — приведение отдельного факта (казуса) к топу (норме). Результат аргументации рассматривается как определенность значения единичного суждения в составе суждений, включенных в единый разряд, содержание которого охватывает норма. Поэтому значение фактов и норм образуется в статусе определения, но в различном смысле.

Если имеется утверждение: «Русские государи заботятся о благосостоянии страны» — которое по форме является общим, то рассмотрение его в статусе определения в отношении к высказыванию «Долг государя — заботиться о благосостоянии страны» делает первое суждение частным. Но одновременно это высказывание включается в смысловые отношения с другими подобными, более частными или одинаковой степени общности («Павел I заботится о благосостоянии страны»; «Французские государи заботятся о благосостоянии страны»), что позволяет сопоставить высказывания в аргументации и определить, например, их приемлемость. Однако содержание частного высказывания установлено. Норма же в статусе определения обогащается в том смысле, что включенные данные определяют ее конкретное содержание и отношение к другим нормам, которые подлежат обсуждению.

Это относится и к топам. В приведенных примерах из С.Ю. Витте и Е.В. Тарле качества Александра III и Петра I, представленные как топы, оказываются частными, если эти высказывания будут обсуждаться в статусе определения в отношении к норме, которая содержит общие топы более высокого уровня иерархии.

Таким образом, норма в статусе определения рассматривается как переменная, а случай — как постоянный, поскольку случай уже обсужден и факт установлен, а норма подбирается к случаю и обсуждается ее совместимость с фактом и правомерность применения.

Проблемы, которые при этом возникают, относятся, во-первых, к нахождению самой нормы и уровня иерархии, причем таких уровней может быть несколько, так что возникает необходимость связать топы различных уровней. Во-вторых, — к истолкованию нормы или правила, если оно представлено в виде явной формулировки, либо его формулирования, если общепринятая формулировка отсутствует. В-третьих, — к согласованию норм, если их несколько и они могут рассматриваться как несовместимые сами по себе или применительно к данному случаю.

Поэтому в статусе определения можно выделить аргументацию к норме, к истолкованию и к совместимости.

Аргумент к норме

Частное суждение обычно приводится к общему по схеме нормативного (юридического) силлогизма, поэтому квазилогическая схема аргументации максимально приближена к логической, но построение цепочки редукций имеет определяющее значение. Рассмотрим относительно простой случай приведения к норме.

«По делу о продаже дома Котомину мы имеем журнал правления, который несомненно подходит под 362 ст. Уложения. Дом продан по долгосрочной ссуде на 18 лет, а переведен без согласия владельца его на краткосрочную ссуду на 3 года, с обязательством ее возобновления после каждых 3 лет (первая неверность), в случае требования нотариусами сведений журнал правления постановляет сообщить им, что ссуда выдана из 15 серий на срок 26 лет (вторая неверность или, вернее сказать, ложь) и поручить бухгалтерии банка провести эту операцию по книгам, согласно журналу (прямое поручение совершить подлог). Что бы ни говорили представители Тульского банка о невинности этой операции, журнал представляет несомненно уголовный материал для 362 ст. Уложения»[61].

Подлог — внесение должностным лицом в корыстных целях или без таковых в официальные документы заведомо ложных сведений, подделок, подчисток или пометки другим лицом, а также составление и выдача заведомо ложных документов или внесение в книги заведомо ложных сведений.

П.Я. Александров устанавливает (1) несоответствие документа факту — «неверность», которая может еще рассматриваться как ошибка, (2) исключает ошибку указанием на постановление правления — намеренное искажение истины — «ложь», (3) указывает на распоряжение о внесении в книги заведомо ложных сведений — «прямое поручение совершить подлог». Получается цепочка редукций: неверность — ложь — подлог, в которой каждый предыдущий член сводится к последующему, включаясь в него по смыслу. Эта цепочка может быть сопоставлена с другой, которая бы означала «невинность этой операции»: неверность — случайность — незначительность — нарушение — ошибка.

Таких цепочек редукций всегда может быть несколько, и задача ритора состоит в построении, обосновании и утверждении правильной цепочки и в обоснованном отведении неправильных цепочек, предлагаемых полемическим противником. Поэтому присоединение достигается совокупностью доводов, с помощью которых цепочка редукций связывает данные с топом. Схемы аргументации, которые ритор изберет для своих целей, могут быть различными и определяются исходя из содержания цепочки, предпочтений аудитории и состава альтернативных цепочек, которые выдвигает или может выдвинуть оппонент.

В зависимости от того, сводятся термы в одну цепочку или разводятся термы установленной цепочки, и аргументация может быть сводящей и разводящей. Вот пример аргументации, разводящей цепочки редукций:

«Если А обвиняет Б в нехороших деяниях и Б ищет за клевету, то А обязан доказать справедливость хотя бы некоторых нехороших фактов, которые он возводил на Б. Но если Б желает, чтобы А был наказан, то он должен быть сам чист, потому что если он даже немного замаран, то уже не вправе претендовать за клевету»[62].

Клевета — распространение неверных сведений, порочащих честь и достоинство. Оскорбление — понятие одновременно моральное и юридическое, так как претендовать за оскорбление имеет право лицо, честь которого опорочена и которое, следовательно, эту честь имеет. Поскольку с моральной точки зрения нельзя быть немного бесчестным (а с юридической можно), а цепочка редукций идет от морального понятия (честь) к юридическому (клевета), разведение цепочки основано на компрометации ее основания.

Аргументация в статусе определения часто развертывается параллельно. Ритор может приводить факты к правовой норме и одновременно предлагать их моральную интерпретацию, показывая безнравственность или общественную опасность деяния. Такое параллельное приведение к норме требуется в особенности в условиях суда присяжных, когда мотивы присоединения неоднородны: присяжные могут руководствоваться нормами нравственности, подчиняя им нормы права, и общественным мнением, а судья — только нормами права в пределах вердикта присяжных. Аналогично обстоит дело и в исторической прозе, рассчитанной на различные группы читателей, или в политической дискуссии, когда основания присоединения различных политических группировок неоднородны.

«Гг. Судьи! Сословные представители! В самом начале судебного заседания защита Шильдбаха предъявила против нас отвод. На основании устава Кредитного общества, говорила защита, не может быть потерпевших, кроме самого Общества. Раз действия правления одобрены общим собранием заемщиков, то гражданская ответственность с правления снимается. Недовольные пусть обращаются к суду гражданскому с иском о недействительности такого постановления общего собрания.

Вот как! Значит, по мнению Шильдбаха, нет потерпевших, те полтора миллиона, потерю которых признает сама защита, не убыток. Члены заемщики потеряли эти деньги, но искать их не могут. На суде уголовном нет для них права судебной защиты!

Я бы не стал говорить об этом отводе теперь, когда он уже отвергнут Палатой, если бы он не был для меня интересен как показатель глубокого помутнения ума подсудимых. Десяток лет безнаказанных злоупотреблений приучил их считать себя выше всякой ответственности. И вот, перед Палатою они приводят против заемщиков те же доводы, которым с такой покорностью вторили порабощенные общие собрания. И здесь, перед судом, они чувствуют себя так же, как в собраниях уполномоченных, точно они заседают в своих директорских креслах!

Если в отношении материальном наши иски ничтожны, — что значит полтора миллиона убытков на 150 миллионов облигаций! — меньше процента, — то общественное значение дела громадно.

Однако мы полагаем, что если брать общее положение закона, что потерпевший может искать убытки с обвиняемого, то не может быть и речи о недопустимости в данном случае гражданского иска. И вот почему, несмотря на ничтожность требований каждого из потерпевших в отдельности, мы настаиваем на них: перед лицом суда нет ни ничтожных, ни значительных исков, — он различает только требования справедливые и несправедливые.

Но кроме тех грошей, на которые директора с их генеральскими окладами и министерскими бюджетами смотрят с презрением, у гражданского иска, — сказал я, — есть и другие основания. Ведь убытки, нанесенные преступлением, не исчерпываются прошедшим. Существует постоянная опасность убытков грядущих, убытков от той азартной игры, в которую превратили директора ипотечный кредит. Генеральный штаб этой ипотечной армии здесь, пред судом, но ее кадры, проникнутые традициями ее предводителей, целы и продолжают традиционную деятельность. Кто может поручиться, что все окончилось, что в недалеком будущем не грозят экономические затруднения и ликвидация дел? И так как все члены заемщики связаны круговою порукою, то у них есть полное основание опасаться наступления момента, когда в этой поруке явится неотложная необходимость. Осуждение гг. Шильдбаха и Герике нанесет, конечно, сильный удар системе, но, может быть, она перенесет его и останется невредимой.

Итак, миллионный убыток в прошедшем угрожает в будущем не только миллионными потерями, но, по заключению ревизии, и ликвидацией. Как ни печальны эти последствия, грозящие Москве еще невиданным крахом, но, можно сказать, что они почти ничтожны сравнительно с общественным злом, причиненным заправилами Кредитного общества.

Они извратили выборное начало, они создали пародию самоуправления. Системою долголетнего хищения они развили опасную спекуляцию и самое низкопробное маклачество. Зрелищем безнаказанного прибыльного обмана они развратили массы. Говоря словами достойнейшего гражданина Москвы Митрофана Павловича Щепкина, это была «гибель общественного доверия и общественного достояния»[63].

Оратор обращается к правовым и моральным нормам и строит цепочки редукций, которые сводятся к топам «суд/право» и «общество/доверие». Правовой ряд аргументации обращен к судье и присяжным, а моральный — к общественности и присяжным. Аргументируя главным образом в моральном плане, А.И. Урусов рассматривает правовую часть аргументации как завершенную — факт установлен, остается определить общественное и нравственное значение дела.

Обращение к моральной норме составляет особую проблему аргументации в статусе определения. Моральные нормы, как правило, не имеют постоянных и общепринятых определений и формулируются применительно к частному случаю.

Аргумент к истолкованию

Если в аргументации к норме содержание самой нормы представляется неизменным и цепочка редукций направлена от термов, обозначающих данные, к термам, в которых содержится норма, в аргументации истолкования норма расширяется применительно к случаю, а факты включаются в культуру, поскольку становятся нормативными прецедентами. Техника расширения правовой нормы описана в цитированной статье А.Ф. Кони.

«Судебные уставы… требуют, чтобы разрешение дела ни в коем случае не останавливалось под предлогом неполноты, неясности или противоречивости законов, предписывая судебным установлениям основывать свое решение на общем смысле последних. А этот общий смысл постигается лишь сопоставлением законов между собой, изучением системы их распределения и историко-бытовых источников их происхождения. Сколько здесь серьезной работы для судьи, — какой сложный материал для его мышления!

…Наша кассационная практика представляет ряд примеров толкования мотивов закона и вкладывания в его сжатую форму обширного жизненного содержания… Так, например, Уложение о наказаниях говорит о взыскании за клевету, не определяя содержания этого понятия, и Сенату пришлось, прежде всего, разъяснить, что под клеветою разумеется заведомо ложное обвинение кого-либо в деянии, противном правилам чести.

Жизнь показала, однако, что такие обвинения, подчас грозящие неповинному и составляющие «поджог его чести», размеров и пределов которого не может предусмотреть и ограничить даже сам клеветник, часто распространяются с бессовестным легкомыслием, с преступною доверчивостью ко всякому случаю, дающему пищу злорадному любопытству. Пришлось пойти дальше и разъяснить, что под клеветою должно быть понимаемо не только заведомо ложное, но и не заведомо истинное обвинение в деянии, противном правилам чести. Но жизнь в своем вечном движении поставила вскоре другой вопрос. Было распространено с умыслом не заведомо верное известие о получении образованным и воспитанным случайным посетителем ресторана пощечин и о последующем затем выталкивании его вон. Оскорбитель защищался тем, что, делая сообщение непроверенного и лживого слуха, он не обвинял обиженного в каком-либо действии, противном правилам чести, так как получение пощечины не есть действие получившего ее, и, следовательно, здесь не может быть основания для обвинения в клевете. Пришлось снова пойти дальше — и явилось разъяснение нашего кассационного суда о том, что здесь есть клевета, так как было разглашено ложное обстоятельство о таком обращении с жалобщиком, которое ложится тяжким пятном на личное достоинство подвергшегося такому обращению, приводя к неизбежному выводу, что это поругание его чести вызвано его собственными действиями, при которых он сам своею честью не стеснялся и ею не дорожил»[64].

Как видно из примера, истолкование нормы включает:

1) установление частичной несовместимости случая и нормы;

2) разделение в норме формулировки и общего смысла применительно к случаю;

3) сведение общего смысла с содержанием факта;

4) нахождение хода истолкования (в примере — уравнение заведомо ложного и не заведомо истинного, действия и претерпевания);

5) формулировка истолкования;

6) редукция факта к формулировке истолкования и истолкования к норме.

Аргумент к совместимости

Установленные факты могут рассматриваться с точки зрения нескольких норм одновременно. Нормы, к которым возводятся данные, не всегда оказываются совместимыми. В таком случае обсуждению подлежит применимость нормы, выбор нормы, подчиненность одной нормы другой, либо их согласование, и аргументация будет сводящей.

С другой стороны, сам факт может быть представлен как неоднородный в отношении к нормам и разделен. Например, в факте основания Петербурга можно выделить административную, военную, градостроительную составляющие, представить их как ряд отдельных фактов, каждый из которых соотнесен с соответствующими нормами, и назвать несколько субъектов, ответственных каждый за свой участок работы. В таком случае аргументация будет разводящей.

Аргумент к совместимости состоит в сведении или разведении норм, к которым относится установленный факт.

Ниже следует пример сводящей аргументации из выступления адвоката В.Д. Спасовича по делу об оскорблении в печати.

«…Как только мы перейдем к русскому праву, то будем поставлены в необходимость признать право юридического лица на коллективную честь и признать вместе с тем, что эта коллективная честь перед судом нашим ограждаема.

Когда было издано Уложение о наказаниях 1845 года, в нем была помещена одна статья 2095, теперь соответствующая 1535, которая преследовала клевету, как несправедливое обвинение кого-нибудь или жены его, или членов его семейства в деянии, противном правилам чести. Так как никакой другой статьи не было о заочном оскорблении, то возникал вопрос: могут ли по этой статье охранять честь юридические лица, которые непосредственным обидам подвергаться не могут? Так учили тогда, и мы знаем, что юридические лица могут искать о клевете, против них направленной.

В 1865 г. апреля 6-го дня были изданы временные цензурные правила, которых уголовные постановления были потом размещены по возможности и как попало в соответствующие главы и разделы Уложения. Таким образом, в 1039 ст. введена была диффамация, между тем как в ст. 1035 оставлена по-прежнему клевета, две квалификации оскорбленной чести, считавшиеся в других законодательствах несогласимыми и исключавшими себя взаимно.

Из помещения диффамации, совершенно при том случайного, в разделе о преступлениях против общественного благочиния нельзя вывести никакого заключения. Охраняется честь оскорбленных, жизнь частная и домашняя людей, — она для суждения о них в печати закрыта по правилу: la vie privee doit etre muree, — но деятельность их общественная обсуждается безнаказанно даже и с другой стороны, под условием доказать справедливость позорящих обстоятельств.

Громадный шаг вперед в техническом отношении, преимущество 1039 ст. перед 1035, заключается в том, что право на иск о диффамации прямо признано за юридическими лицами, должностными местами, общественными учреждениями. Правительствующий Сенат не только не разделил, но связал обе статьи 1039 и 1035, установив по делам Крымова 1871 года и Ватсона 1875 года № 571, что клевета и опозорение тождественны по внешним признакам и по форме оскорбления и что разница лишь в том, какое субъективное бывает отношение потерпевшего лица к оскорблению.

Всякое лицо, а, следовательно, всякое учреждение и общество вступается за себя, либо требуя наказания за оглашение факта, наказуемое, хотя бы факт был правдив, или оно вооружается, зная, что оглашен факт несправедливый и ложный. Статьею 1039 обществам прямо предоставлено вчинять иски и о клевете, требуя более удовлетворительного их нравственного осуждения и более строгого наказания. Если бы юридическому лицу, за которым признано право на честь, отказано было вчинять иск о клевете, а разрешено только жаловаться об опозорении, то оно было бы, без всякого о том постановления закона, принижено по отношению к физическим лицам в возможности отстаивать эту признанную законом честь юридического лица и не имело бы возможности ее полного восстановления.

Если признать, что право на честь принадлежит юридическим лицам по нашему закону (1039ст. Ул.), то им не может не принадлежать право на полное восстановление этой чести преследованием за клевету, притом в судах наших ведутся часто дела об оклеветании юридических лиц»[65].

Поскольку жалобщиками являются одновременно физические лица (состав правления) и юридическое лицо (банк), адвокату нужно свести эти две нормы, чтобы опровергнуть аргументацию обвинения: если речь идет об оскорблении чести, а честь жалобщика (состава правления) сомнительна, то и обвинение несостоятельно. Для этого (1) толкуется замысел законодателя — ограждение чести лиц и учреждений, (2) разводятся частная и общественная деятельность в отношении к норме о диффамации, (3) сводятся категории физического и юридического лица, (4) на основе судебных прецедентов сводятся обе нормы, различающиеся лишь количественно.

Таким образом, аргументация к совместимости выходит за пределы тех норм, которые сводятся или разводятся непосредственно, и содержит эпидейктические суждения — философию, так как обращена к более высоким уровням иерархии топов и толкует риторическую правильность предшествующей аргументации с точки зрения иерархии общих мест. В таком случае достигается определенность позиции ритора и создаются условия правдоподобия высказываний — важнейшие условия риторического этоса.

Глава 11. Судительные аргументы: статус оценки

Чем более развита судительная аргументация, тем большее значение в ней приобретает статус оценки. Первоначально роль статуса оценки была меньшей, чем роль статусов установления и определения: в судебной аргументации статус оценки используется при обсуждении меры ответственности. С последующим развитием судительной аргументации значение статуса оценки возрастало, и в современной исторической, богословской, философской, деловой, политической речи оценка представляется важнейшей задачей аргументации, поскольку судительная аргументация предваряет совещательную.

Аргументация в статусе оценки основана на различных формах сопоставления, поэтому в ней используются преимущественно сравнительные топы и те обстоятельственные топы, которые допускают сопоставление. Форма самого оценочного суждения — «А предпочтительнее Б» — связана с отношением категорий качества и количества. Когда говорится, что данное преступление является особо тяжким, это значит, что его сравнивают с другими преступлениями того же рода на основе некоей меры, которая выражена в отношении признаков к санкции, поэтому сама мера конвенциональна. Когда говорится, что данная технология лучше другой, потому что эффективнее, мера сравнения не является конвенциональной, так как определяется стоимостью продукции. Когда говорится, что данный проект лучше другого в силу технического совершенства, слово «лучше» означает только предпочтительность, так как основание оценки носит качественный характер.

На смешении физической и конвенциональной оценок строятся количественные методы социологии и психологии. При обсуждении фактов общественного мнения конвенциональные меры и модели отсутствуют: если кандидата поддерживает некоторое количество граждан, или политическое решение одобрили столько-то опрошенных на улице, это решительно ничего не говорит о позиции общества, как бы ни построили выборку, потому что опрошенные ответили на вопросы и только.

Не существует и не может существовать физической меры присоединения к аргументации. Нормы голосования условно устанавливаются законом, но никакая наука не может утверждать, что квалифицированное большинство должно составлять 61 % или 75 % голосующих граждан. Из того, что Ивана предпочли Петру, вовсе не следует, что Ивана любят или уважают. Поэтому использование социологических данных в аргументации, связанной с оценкой, — введение в заблуждение.

В зависимости от способа построения и характера оценки выделяются два типа судительной аргументации в статусе оценки: исторические и системные аргументы. Первые основываются на топе «предыдущее/последующее» и имеют задачей общую оценку, например, определение новизны, прогрессивности, значимости исторического факта. Вторые основываются преимущественно на топах обстоятельств, и задача их — установление конкретной ответственности или заслуги, поэтому и сама оценка носит частный характер.

В оценке факта историка интересует не столько подобие его другим или личная ответственность субъекта, сколько значимость, уникальность и продуктивность деяния. Петр Великий стремился к тем же целям, что и Иван Грозный, Борис Годунов, Алексей Михайлович. Но успех Петра Великого связан с конкретным составом решений в конкретных обстоятельствах. Это и позволяет историку утверждать, что именно Петр был преобразователем России, что именно Петр сделал Россию великой державой, что именно Петр определил последующее развитие страны.

Юриста опыт отдельного правонарушения может интересовать лишь как обстоятельство дела, так как юрист устанавливает и оценивает степень расхождения умысла и деяния с нормой права. Поэтому конечная цель юридической аргументации — сведение данных под такую общую оценку — невменяемости, смягчающих или отягчающих обстоятельств, отсутствия вины, отвода обвинения, помилования и пр.

Однако существуют правила сопоставительной оценки, общие для любой аргументации: правило справедливости, правило обратимости и правило транзитивности, рассмотрение которых предваряет изложение аргументов статуса оценки.

Правило справедливости состоит в одинаковой оценке категорий, признанных равнозначными. Обращенная форма правила справедливости — «каждому свое» означает, напротив, что неравнозначные категории должны трактоваться неодинаково.

Значение правила справедливости далеко выходит за рамки нравственного отношения к людям и поступкам — оно является основанием культуры как накопления опыта. «Совсем не случайно люди стали облекать правовые правила в форму логических тезисов и записывать их. Дело не только в том, что «verba volant, scripta manent» — слова улетучиваются — записанное остается. Живя совместно, люди обращаются к созданию помысленных правовых тезисов и формул именно для того, чтобы сохранять, повторять и распространить единожды обретенное «верное» решение спора или конфликта и закрепить найденный «верный» способ поведения: «Пусть будет то же самое во всех тождественных случаях». Но именно мысль обладает особою способностью фиксировать, закреплять и сохранять свои содержания, доведя их до максимальной ясности и определенности и сообщая им внутреннюю непротиворечивость: ибо она делает их смыслами и подводит их под законы тождества и противоречия. Только благодаря этому право с успехом может разрешить такие задачи, как: сохранение и накопление, уяснение и упрощение правил, устрояющих жизнь, дисциплинирование инстинктивных порывов и произвольных посяганий силою разумной тождественности, постепенное приучение людей к самоограничению и увеличение бесспорной сферы человеческих отношений, и, наконец, справедливое «уравнение» одинакового в жизни людей»[66].

Правило обратимости. При однородности или равенстве деятелей и поступков, если действие одного субъекта в отношении другого правомерно, то правомерно такое же ответное действие. Правило «Око за око, зуб за зуб» является расширением правила обратимости до так называемого «справедливого воздаяния».

Правило обратимости, особенно при расширительном его толковании, создает ряд сложных аргументативных ситуаций, в которых требуется количественная или качественная сравнительная оценка действия и ответа на него, особую сложность создают превентивные действия и «несимметричные» реакции. В рассмотренном выше деле Нотовича обвинение, используя правило обратимости, выдвинуло концепцию «рамок обвинения», в соответствии с которой защита, несущая бремя доказательств в делах об оклеветании, в праве использовать лишь данные, непосредственно связанные с содержанием обвинения, — те публичные заявления обвиняемого, которые квалифицируются обвинением как клевета. Защита, расширительно толкуя правило обратимости, настаивала, что если установлен факт любых действий жалобщика, содержащих «уголовный материал» по соответствующей статье закона, например, незаконных операций, то тем самым представлены достаточные доказательства отсутствия оскорбления.

Правило транзитивности. При том же условии однородности, оценка действий одного лица в отношении другого равнозначна оценке того же действия в отношении третьего лица: «Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте, даром получили, даром давайте»[67].

Правило транзитивности создает понятие прецедента, поскольку оно расширяется на любого деятеля и на любой поступок, которые рассматриваются как однородные с базой сравнения — прецедентом. Оно имеет и обратную форму: если действие в отношении некоторого лица неправомерно, то неправомерны любые подобные действия в отношении любых подобных лиц.

Правила сравнительной оценки предполагают категорию приоритета, на основе которой и строится аргументация в статусе оценки. Если однородные действия рассматриваются одинаково в данных отношениях справедливости, обратимости и транзитивности, то, следовательно, разнородные категории должны рассматриваться различно. Но поскольку однородность возможна в отношении к разнородности, существуют приоритеты — категории, которым придается большая ценность. Например, общество, как целое, не равнозначно гражданину, как части, поэтому интересы общества выше интересов отдельного гражданина, который не имеет права на адекватные ответные действия в отношении к обществу, даже если общество поступает с ним несправедливо или противозаконно.

Аргумент к прецеденту

Наиболее распространенное понимание приоритета связано с топом «предыдущее/последующее», термы которого могут рассматриваться, сопоставляться и оцениваться как равнозначные или неравнозначные. Если предыдущее более ценно, чем последующее, и критерием оценки последующего является его подобие предыдущему, мы имеем дело с аргументом прецедента.

На аргументации прецедента построена историческая концепция Н.П. Павлова-Сильванского, в соответствии с которой первоначальная государственно-правовая модель «арийского права», общая для всех европейских народов, (с. 43 и далее) определила ход российской истории как развития общества с постепенным становлением форм его организации, сходных с формами организации других европейских обществ.

«Научное изучение исторического развития Соловьев начал с отрицания исключительного влияния норманнов и монголов, выяснив ход развития, не зависящий от внешних влияний. Свергнув иго периодов норманнского и монгольского, он, однако, сохранил третье иноземное иго — петровскую европеизацию России, признав в ней по-старому явление, определяющее характер нового порядка. Идя дальше по пути Соловьева, мы можем теперь на основании новых исследований о петровской реформе установить, что и европеизация так же, как норманны и монголы, не составляет основного явления нашего исторического развития.

Петровская реформа не перестроила заново старое здание, а дала ему только новый фасад. Историю нашу никак нельзя делить только на две эпохи: допетровскую и петровскую, как делили прежде. Время Петра Великого есть только один из этапов развития государства нового времени, которое в основных своих устоях сложилось у нас в XVI веке и просуществовало до половины XIX. XVII и XVIII столетия, а частью и XIX тесно связываются в один период. Они связываются в одно целое, как сословная и абсолютная монархии, лежавшим в основе государственного порядка сословным строем. Их объединяет образовавшееся в начале Московского государства, только усилившееся после Петра и просуществовавшее с 1600 г. (приблизительно) до 1861 г. крепостное право. Это — один период сословного государства с монархическою властью, которая постепенно превращается в абсолютизм, получая перевес над стеснявшею ее раньше силой сословий.

В общем ходе нашего исторического и государственного развития выделяются как основные переходные эпохи не время петровской реформы, а XVI век, век образования Московского государства, и раньше — эпоха перехода к удельному порядку в ХII-ХIII вв…

Две переходные эпохи с их поворотными событиями 1169 (взятие Киева Андреем Боголюбским — А.В.) и 1565 гг. (введение опричнины Иваном Грозным — А.В.) делят русскую историю на три периода, глубоко различающиеся по господствующим в каждом из них началам социального и государственного строя.

В первом периоде, от доисторической древности до XII в., основным учреждением является община, или мир, мирское самоуправление, начиная с низших самоуправляющихся вервей до высшего самоуправляющегося союза: земли, племени, с полновластным народным собранием, вечем. Этот мирской строй идет из глубокой древности, связываясь с древнейшими союзами родовыми: он сохраняется и в киевскую эпоху, когда пришлые князья со своими дружинами и с посадниками являются элементом, наложенным сверху на строй мирского самоуправления, и вече сохраняет свою суверенную власть, призывая князей и изгоняя их, «указывая им путь».

Во втором периоде, с XIII до половины XVI в., основное значение имеет крупное землевладение, княжеская и боярская вотчина, или боярщина-сеньерия. Мирское самоуправление сохраняется в ослабленном значении, оно живет и под рукою боярина на его земле. Но центр тяжести отношений переходит от мира к боярщине, к крупному землевладению, и на основе его развивается удельный феодальный порядок.

Наконец, в третьем периоде, XVI–XVIII и частью XIX в., основным учреждением является сословное государство. Этот период распадается на две тесно связанные между собою половины: эпоху московской сословной монархии и петербургского абсолютизма на основе того же сословного строя. В течение этих трех периодов последовательно сменяют одно другое в качестве основных, преобладающих над другими элементов порядка три учреждения: 1) мир, 2) боярщина, 3) государство.

Последний государственный период замыкается переходной эпохой разрушения старого сословного строя и образования нового свободного гражданского порядка. Эта переходная эпоха еще не пережита нами, но в ней ясно выделяется знаменательнейшее событие нашей новой истории: освобождение крестьян 1861 г., разрушившее главный устой старого сословного строя и тесно связанного с ним абсолютизма»[68].

Как видно из примера, аргументация к прецеденту позволяет рассматривать предмет в его внутреннем развитии, что особенно существенно для исторического изложения, которое тем самым избавляется от искусственных и внешних оценок исторических фактов и приобретает важное этическое содержание. Представление отечественной истории как череды «влияний» — норманнского, греческого, монгольского, юго-славянского, польского, немецкого и т. п. создает образ русского общества как пассивного объекта и избавляет его от ответственности за собственную историю и от необходимости ее осмысления, одновременно указывая на государственную власть как своего рода оккупантов, диссидентская оппозиция которым — проявление «народности» и «демократизма».

Аргумент к прохождению

Если в истоках аргументации прецедента лежит миф о Золотом веке и постепенной порче первоначального состояния общества и человека, аргументация прехождения строится на мифологии повторяемости времен и восходит к столь же глубокой древности: «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем»[69].

Круговращение мира и судеб выражает мифологию детерминизма, ибо сознание варвара не терпит случайности, которая для него может быть лишь формой необходимости. Христианское мировоззрение содержит понятие чуда, предполагающее свободу и новацию, т. е. творчество. Идея свободы требует изощренности и дисциплины мысли, которые достигаются на уровне рефлексии, не свойственном философскому здравому смыслу, поэтому она всегда была камнем преткновения в философии и риторике, и как только ослабевало напряжение богословской мысли, — подменялась предопределением.

Однако аргумент прехождения в системе судительной аргументации играет существенную роль наряду с аргументами прецедента и прогресса: он позволяет находить и обосновывать поведенческие и ситуативные модели, которые, не имея исторической ценности сами по себе, выступают в качестве основания для сравнительных оценок предшествующих и последующих во времени фактов. Рассмотрим пример аргументации прехождения в сочинениях известного русского публициста К.Н. Леонтьева, который использует эту технику для аргументации консервативных политических взглядов, основанием которых является оценка исторических фактов.

«…Триединый процесс: 1) первоначальной простоты, 2) цветущего объединения и сложности и 3) вторичного упрощения, свойствен точно так же, как и всему существующему, и жизни человеческих обществ и целым культурам мира…

Развитие государства сопровождается постоянно выяснением, обособлением свойственной ему политической формы; падение выражается расстройством этой формы, большей общностью с окружающим.

Прежде всего спрошу себя: «Что такое форма?»

Форма вообще есть выражение идеи, заключенной в материи (содержании). Она есть отрицательный момент явления, материя — положительный. В каком это смысле? Материя, например, данная нам, есть стекло, форма явления — стакан, цилиндрический сосуд, полый внутри; там, где кончается стекло, там, где его уже нет, начинается воздух вокруг или жидкость внутри сосуда; дальше материя стекла не может идти, не смеет, если хочет остаться верна основной идее своей полого цилиндра, если не хочет перестать быть стаканом.

Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться. Разрывая узы этого естественного деспотизма, явление гибнет.

Тот, кто хочет быть истинным реалистом именно там, где нужно, тот должен бы рассматривать и общества человеческие с подобной точки зрения. Но обыкновенно делается не так. Свобода, равенство, благоденствие (особенно это благоденствие!) принимаются какими-то догматами веры, и уверяют, что это очень рационально и научно!

Да кто же сказал, что это правда?

Социальная наука едва родилась, а люди, пренебрегая опытом веков и примерами ими же теперь столь уважаемой природы, не хотят видеть, что между эгалитароно-либеральным поступательным движением и идеей развития нет ничего логически родственного, даже более: эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития. При последнем внутренняя идея держит крепко общественный материал в своих организующих, деспотических объятиях и ограничивает его разбегающиеся, расторгающие стремления. Прогресс же, борющийся против всякого деспотизма — сословий, цехов, монастырей, даже богатства и т. п., есть не что иное, как процесс разложения, процесс того вторичного упрощения целого и смешения составных частей, о котором я говорил выше, процесс сглаживания морфологических очертаний, процесс уничтожения тех особенностей, которые были органически (т. е. деспотически) свойственны общественному телу…

До времен Цезаря, Августа, св. Константина, Франциска I, Людовика XIV, Вильгельма Оранского, Питта, Фридриха II, Перикла, до Кира, или Дария Гистаспа и т. д. все прогрессисты правы, все охранители не правы. Прогрессисты тогда ведут нацию и государство к цветению и росту. Охранители тогда ошибочно не верят ни в рост, ни в цветение или не любят этого цветения и роста, не понимают их.

После цветущей и сложной эпохи, как только начинается процесс вторичного упрощения и смешения контуров, т. е. большее однообразие областей, смешение сословий, подвижность и шаткость властей, принижение религии, сходство воспитания и т. п., так, в смысле государственного блага, все прогрессисты становятся не правы в теории, хотя и торжествуют на практике. Они не правы в теории, ибо, думая исправлять, они разрушают; они торжествуют на практике; ибо идут легко по течению, стремятся по наклонной плоскости. Они торжествуют, они имеют громадный успех.

Все охранители и друзья реакции правы, напротив, в теории, когда начнется процесс вторичного упростительного смешения, ибо они хотят лечить и укреплять организм. Не их вина, что нация не умеет уже выносить дисциплину отвлеченной государственной идеи, скрытой в недрах ее!

Они все-таки делают свой долг и, сколько могут, замедляют разложение, возвращая нацию, иногда и насильственно, к культу создавшей ее государственности.

До дня цветения лучше быть парусом или паровым котлом; после этого невозвратного дня достойнее быть якорем или тормозом для народов, стремящихся вниз под крутую гору, стремящихся нередко наивно, добросовестно, при кликах торжества и с распущенными знаменами надежд, до тех пор, пока какой-нибудь Седан, Херонея, Арбеллы, какой-нибудь Аларих, Магомет II или зажженный петролеем и взорванный динамитом Париж не откроют им глаза на настоящее положение дел»[70].

Положение аргумента — развернутое оценочное суждение (два последние абзаца) занимает промежуточное место, так как к нему в дальнейшем будут сводиться конкретные факты. Положение через цепочку редукций приводится к общему месту, которое сформулировано в начале цитаты и в опущенных перифразах. Эта аргументация особенно интересна тем, что автор через топы «действие/время» и «действие/место» (т. е. понятие уместности) сводит противостоящие определения прогрессиста и реакционера, правота каждого из которых определяется исторической фазой круговращения времен.

Аргументацию прехождения характеризует целый ряд особенностей, которые делают ее опасной для ритора.

Первая — неизбежное снижение ценности предмета обсуждения. Когда утверждают, что все преходяще, что новое имеет такую же ценность, что и прежнее, — а это неизбежно, даже если, как это делает К.Н. Леонтьев, брать крупные исторические отрезки и выстраивать дополнительные звенья редукций, — решение утрачивает смысл и привлекательность.

Вторая — столь же неизбежные искусственность и уязвимость формулировки топа. Сравнение истории народов с жизнью человека — младенчеством, юностью, зрелостью, старостью — «общее место» в худшем смысле слова, а попросту — банальность; вычисления среднего возраста цивилизаций, любимые упражнения историософов, при всей своей наукообразности, во-первых, крайне субъективны, а во-вторых, снижают пафос, напряжение речи: человеку европейской (или христианской) культуры, который видит себя образом Божием, просто не интересно быть элементом всеобщего коловращения.

Аргумент к прогрессу

Он также основан на топе «предыдущее/последующее», в котором приоритет отдается последующему. Согласно идее прогресса история предстает как поступательное развитие, смысл которого совершенствование личности через совершенствование образа жизни.

При сравнительной оценке фактов последующие рассматриваются как более значимые, чем предшествующие; либо данные сопоставляются с моделью (характеристикой образа жизни или идеального состояния личности) и в таком случае оцениваются как представляющие это состояние в большей или меньшей степени. Это бывает нужно в тех случаях, когда последующее состояние предмета, например, общества, на деле оказывается худшим, чем предшествующее, и приходится говорить об «относительном прогрессе», или более «прогрессивном состоянии», или так называемой «реакции». В таком случае менее благоприятное последующее оценивается как реальное предыдущее: «Война — современное варварство».

«Политик. Если вы мне позволите объяснить мой взгляд на предмет, то само собою будет видно, с кем и в чем я согласен. Мой взгляд есть только логический вывод из несомненной действительности и фактов истории. Разве можно спорить против исторического значения войны как главного, если не единственного средства, которым создавалось и упрочивалось государство? Укажите мне хоть одно государство, которое было бы создано и укреплено помимо войны.

Дама. А Северная Америка?

Политик. Спасибо за отличный пример. Я ведь говорю о создании государства. Конечно, Северная Америка как европейская колония была создана, подобно всем колониям, не войною, а мореплаванием, но, как только эта колония захотела быть государством, так ей пришлось долголетнею войною добывать свою политическую независимость.

Князь. Из того, что государство создавалось посредством войны, что, конечно, неоспоримо, вы, по-видимому, заключаете о важности войны, а по-моему, из этого можно заключить о неважности государства — разумеется, для людей, отказавшихся от поклонения насилию.

Политик. Сейчас и поклонение насилию! Зачем это? Вы лучше попробуйте-ка устроить прочное человеческое общежитие вне принудительных государственных форм или хоть сами на деле откажитесь от всего, что на них держится, — тогда и говорите о неважности государства. Ну, а до тех пор государство и все то, чем мы с вами ему обязаны, остается огромным фактом, а ваши нападения на него остаются маленькими словами. — Итак, повторяю: великое историческое значение войны как главного условия при создании государства — вне вопроса; но я спрашиваю: самое это великое дело созидания государства разве не должно считаться завершенным в существенных чертах? А подробности, конечно, могут быть улажены и без такого героического средства, как война. В древности и в средние века, когда мир европейской культуры был лишь островом среди океана более или менее диких племен, военный строй требовался прямо самосохранением. Было нужно всегда быть наготове к отражению каких-нибудь орд, устремлявшихся неведомо откуда, чтобы потоптать слабые цивилизации. Но теперь островами можно назвать только неевропейские элементы, а европейская культура стала океаном, размывающим эти острова. Наши ученые, авантюристы и миссионеры весь земной шар обшарили и ничего грозящего серьезною опасностью для культурного мира не нашли. Дикари весьма успешно истребляются или вымирают, а воинственные варвары, как турки или японцы, цивилизуются и теряют свою воинственность. Между тем объединение европейских наций в культурной жизни… так усилилось, что война между этими нациями прямо бы имела характер междуусобия, во всех отношениях непростительного при возможности мирного улаживания международных споров. Решать их войною в настоящее время было бы также фантастично, как приехать из Петербурга в Марсель на парусном судне или в тарантасе на тройке, хотя я совершенно согласен, что «белеет парус одинокий» и «вот мчится тройка удалая» гораздо поэтичнее, чем свистки парохода или крики «en voiture, messieurs».

Точно так же я готов признать эстетическое преимущество и «стальной щетины», и «колыхаясь и сверкая движутся полки» перед портфелями дипломатов и суконными столами мирных конгрессов, но серьезная постановка такого жизненного вопроса, очевидно, не должна иметь ничего общего с эстетической оценкой той красоты, которая принадлежит ведь не реальной войне, — это, уверяю вас, вовсе не красиво, — а лишь ее отражению в фантазии поэта или художника; и раз все начинают понимать, что война при всей своей интересности для поэзии и живописи — они ведь могут и прошедшими войнами довольствоваться — вовсе теперь не нужна, потому что невыгодна, так как это слишком дорогое, да и рискованное средство для таких целей, которые могут быть достигнуты дешевле и вернее иным путем, — то, значит, военный период истории кончился. Говорю, разумеется en grand. О каком-нибудь немедленном разоружении не может быть и речи, но я твердо уверен, что ни мы, ни наши дети больших войн — настоящих европейских войн — не увидим, а внуки наши и о маленьких войнах — где-нибудь в Азии или Африке — также будут знать только из исторических сочинений.

Так вот мой ответ насчет Владимира Мономаха: когда приходилось ограждать будущность новорожденного русского государства от половцев, татар и т. д., война была самым необходимым и важным делом. Тоже до некоторой степени можно сказать про эпоху Петра Великого, когда нужно было обеспечить будущность России как державы европейской. Но затем значение войны становится все более и более подлежащим вопросу, и в настоящее время, как я сказал, военный период истории кончился в России, как и везде. Ведь то, что было сейчас мною сказано о нашем отечестве, применимо, конечно, mutatis mutandis и к другим европейским странам. Везде война была некогда главным и неизбежным средством для ограждения и упрочения государственного и национального бытия, — и везде с достижением этой цели она теряет смысл. Сказать в скобках, меня удивляет, что некоторые современные философы толкуют о смысле войны безотносительно ко времени. Имеет ли смысл война? C'est selon. Вчера, быть может, имела смысл везде, сегодня имеет смысл только где-нибудь в Африке или Средней

Азии, где еще остались дикари, а завтра не будет иметь смысла нигде. Замечательно, что параллельно потере своего практического смысла война теряет, хотя и медленно, свой мистический ореол. Это видно даже у такого отсталого в своей массе народа, как наш. Посудите сами: вот генерал намедни с торжеством указывал, что все святые у нас если не монахи, то военные. Но я вас спрашиваю: к какой именно исторической эпохе относится вся эта военная святость или святая военщина? Не к той ли самой, когда война действительно была необходимейшим, спасительным и, если хотите, святым делом? Наши святые воители были все князья киевской и монгольской эпохи, а генерал-лейтенантов или даже генерал-поручиков между ними я что-то не припомню. Что же это значит? Из двух знаменитых военных, при одинаковых личных правах на святость, за одним она признана, за другим — нет. Почему? Почему, я спрашиваю, Александр Невский, бивший ливонцев и шведов в тринадцатом веке, — святой, а Александр Суворов, бивший турок и французов в восемнадцатом, — не святой? Ни в чем противном святости Суворова упрекнуть нельзя. Он был искренно благочестив, громогласно пел на клиросе и читал с амвона, жизнь вел безупречную, даже ничьим любовником не был, а юродства его, конечно, составляют не препятствие, а скорее лишний аргумент для его канонизации. Но дело в том, что Александр Невский сражался за национально-политическую будущность своего отечества, которое, разгромленное уже наполовину с востока, едва ли бы устояло при новом разгроме с запада, — инстинктивный смысл народа понимал жизненную важность положения и дал этому князю самую высокую награду, какую только мог представить, причислив его к святым. Ну а подвиги Суворова, хотя несравненно более значительные в смысле военном, — особенно его Аннибаловский поход через Альпы — не отвечали никакой настоятельной потребности, — спасать Россию ему не приходилось, ну, он и остался только военной знаменитостью».

Задача аргументации Политика — скомпрометировать доводы оппонента — Генерала, который утверждает нравственный долг сопротивления злу даже и вооруженной рукой, а также доводы Князя — пацифиста и анархиста, который отрицает как насилие даже и противление злу и государство как форму насилия. Естественно, что для этой цели лучше всего подходит аргумент к прогрессу.

Топы аргументации — «предыдущее / последующее», «цель / средство», «варварство / цивилизация», «государство / организация», «цивилизация / благо», «развитие / прогресс». К этим основным топам сводятся топы более частного характера и данные. Положение аргумента: «Везде война была некогда главным и неизбежным средством для ограждения и упрочения государственного и национального бытия, — и везде с достижением этой цели она теряет смысл». Положение обосновывается главным доводом к целям и средствам, который амплифицируется историческими примерами. Затем используется разводящий ход, который нужен чтобы вычленить прагматические цели прогресса и соответствующей ему политики и противопоставить их целям идеалистическим. Последующий ход, напротив, сводит идеалистические цели к прагматическим. Оказывается, что святость и доблесть оправдываются прагматическими основаниями. Последний ход — использование правила справедливости для сравнительной оценки признаков святости Суворова и Александра Невского, которая переносится на положение аргумента.

Изображая показательный пример аргументации к прогрессу, B.C. Соловьев обнаруживает ее особенности: общая, или историческая аргументация к прогрессу, если она реалистична и подтверждается фактами, всегда оказывается понижающей, независимо от взглядов и целей самого ритора, так как реальный прогресс обнаруживается лишь в частных и низших областях культуры (техника, материальный уровень жизни), к которым редуцируется идея развития; а выводы аргументации прогресса несостоятельны для совещательной аргументации, так как основаны на количественных представлениях и потому не содержат достаточного основания для прогноза. Там, где строится аргумент к прогрессу, риторическая правильность требует точного определения конкретной области развития и критериев сопоставительной оценки.

Аргументация к прогрессу в области науки, права, техники может быть правильной и продуктивной, но это не дает основания заключать о прогрессе человека или общества: «Итак, механика Ньютона основана на мифологии нигилизма. Этому вполне способствует новоевропейское учение о бесконечном прогрессе общества и культуры. Исповедовали часто в Европе так, что одна эпоха имеет смысл не сама по себе, но лишь как подготовка и удобрение для другой, что эта другая эпоха не имеет смысла сама по себе, но она тоже — навоз и почва для третьей эпохи и т. д. В результате получается, что никакая эпоха не имеет никакого самостоятельного смысла и что смысл данной эпохи, а равно и всех возможных эпох, отодвигается все дальше и дальше, в бесконечные времена. Ясно, что подобный вздор нужно назвать мифологией социального нигилизма, какими бы «научными» аргументами его ни обставлять»[71].

Аргументы к прецеденту, прехождению и прогрессу можно обозначить как исторические или диахронические. Эти аргументы взаимосвязаны и являются содержательным основанием всей системной аргументации.

1. Аргумент прецедента вычленяет и обосновывает диахроническую базу факта и образует историческую модель, которая ограничивает рамки последующей деятельности и позволяет обнаруживать и оценивать новацию исходя из предшествующего состояния.

2. Аргумент прогресса позволяет связать факт с эпидейктической или нормативной моделью и на этом основании оценить предшествующее состояние по отношению к последующему и модели. Таким образом устанавливается предпосылка для выделения неизменного предмета — того, что развивается или изменяется.

3. Аргумент прехождения позволяет обосновать неизменное или постоянное содержание исторического предмета, связанное с моделью, (того, что изменяется) и тем самым установить и оценить воспроизводимость структуры факта, т. е. ее культурную значимость.

С помощью этих трех ходов мысли строится система аргументации в той области исторического знания, которая в предыдущей главе была обозначена как исторический опыт или нормативная история. Исторический опыт — особая область аргументации, которая служит связующим звеном между собственно эпидейктической аргументацией и идеологией конкретного общества, например, русского. Правильно осмыслить и оценить конкретное деяние, будь то с исторической, юридической, нравственной или политической точки зрения, можно, если определены исторические условия, в которых этот поступок замыслен и совершен. Поэтому нормативно-историческая оценка предшествует оценке частного факта, а не наоборот.

Аргумент к выбору

Альтернатива строится на топе противоположного как основании сравнительной оценки.

Всякое осуществленное решение уязвимо для критики потому, что имеет отрицательные последствия, которые можно представить как более значимые, чем положительные, и потому, что никакой замысел не реализуется полностью. Предполагаемое альтернативное решение привлекательно хотя бы тем, что не повлекло никаких последствий — ни положительных, ни отрицательных. Кроме того, предложить задним умом наилучшее решение почти так же просто, как проект всеобщего благоденствия, ибо его одобрят все, но никто не осуществит. Эта техника всегда вдохновляла оппозиционеров и диссидентов.

Обычная аргументативная ситуация складывается следующим образом. А совершил действие х, относимое к норме XY, при обстоятельствах p,q,r. При этом имели место как благоприятные последствия m, так и неблагоприятные n. А мог или даже был обязан предвидеть неблагоприятные последствия.

Оппонент утверждает, что А мог совершить иное действие — у, которое также подходило бы под норму XY, или вовсе воздержаться от действий, и в таком случае наступили бы благоприятные последствия m без неблагоприятных последствий n, или, по крайней мере, не было бы n.

Положение аргумента может состоять в обвинении А в некомпетентности, преступном умысле, в разделении ответственности между А и его советниками или окружением. Немаловажное значение может иметь и утверждение приоритета альтернативного решения Y как модели для совещательной аргументации: никогда не поступать так, как поступил А.

Сопоставительным материалом может быть решение В в обстоятельствах r,t,s, сходных с p,q,r, которое подобно альтернативному решению у.

В описанной ситуации открываются следующие возможности.

1. Сведение или разведение х, например, военного решения конфликта, с благоприятными (военная победа) и неблагоприятными (потери) следствиями. Высказывание «Войны без потерь не бывает» означало бы сведение действия с неблагоприятными следствиями, а высказывание «Победа не может быть достигнута без человеческих потерь» — сводит благоприятные и неблагоприятные следствия в единый комплекс, подчиняя вторые первым. Эта сводящая и разводящая аргументация может амплифицироваться частными сравнениями, например, военными действиями, которые повлекли за собой минимум потерь, либо сопоставлениями характера самих потерь.

2. Сведение или разведение ценности благоприятных и неблагоприятных последствий. Можно утверждать, что значимость победы выше значимости потерь, и наоборот, — что никакая победа не стоит человеческой жизни. В зависимости от того, насколько удастся обосновать приоритет благоприятных или неблагоприятных последствий в отношении к норме, будет развертываться последующая аргументация, в частности, приведенная идентификация действия с последствиями. Если значимость жертвы выше значимости успеха, то высказывание «Войны без потерь не бывает» будет работать против А и решения х.

Однако, оценка благоприятных и неблагоприятных последствий имеет дело с открытыми классами данных, так как оба ряда могут быть пополнены в ходе аргументации соображениями, увеличивающими значимость успеха или соображениями, увеличивающими значимость потерь: «Военная победа научит других уважать власть»; «Военная победа ожесточит других против власти».

3. Сведение или разведение обстоятельств, в которых принято решение х, с обстоятельствами, в которых принималось решение у. Если обстоятельства p,q,r и решение х сводятся и одновременно разводятся с обстоятельствами r,t,s решения у, ответственность А понижается. Если обстоятельства p,q,r сводятся с обстоятельствами r,t,s, то они тем самым разводятся с решением х, которое может быть сопоставлено с альтернативным решением у, и если последнему отдается предпочтение, то ответственность А повышается и при сравнении оценивается отрицательно.

4. Выдвижение и обоснование альтернативного решения у, которое подходит под норму XY, но не повлекло бы отрицательных последствий n. В этом ходе аргументации особенно важна реалистичность альтернативы. Поэтому обычно используются модели и аналогии: в сходных условиях r,t,s В предпочел решение у, которое повлекло за собой положительные последствия m и не повлекло отрицательных последствий n. В этом случае может быть повторен предыдущий ход, но, главное, альтернативное решение сводится с положительными следствиями, которые умножаются. Кроме того, возникает задача идентификации благоприятных последствий х и у, причем благоприятные последствия х должны быть количественно редуцированы к благоприятным последствиям у. Наконец, могут сопоставляться свойства А и В, которые, соответственно, сводятся как с обстоятельствами, так и с характером сопоставляемых решений, например, люди, не способные договориться, предпочитают действовать силой, а способность договориться — проявление мудрости.

5. Если нужные аналогии не находятся, часто прибегают к аргументации прогресса и к построению искусственных моделей, например, утверждая, что в современном гуманистическом и цивилизованном обществе подобные решения (неважно какие) неприемлемы, что всегда следует искать альтернативные варианты, причем, чем больше предлагается различных, пусть даже самых фантастических, пустых и бессмысленных альтернатив, тем больше компрометируется решение.

Итак, в аргументе выбора обосновываются следующие положения: 1) что решение было непродуманным; 2) что решение было свободным; 3) что отрицательные последствия прямо связаны с принятым решением и при нем неизбежны; 4) что отрицательные последствия более значимы, чем положительные; 5) что возможно иное решение; 6) что оно реально; 7) что альтернативное решение предпочтительно по последствиям или целям; 8) что принявший решение несет за него ответственность и заслуживает осуждения.

В диалоге B.C. Соловьева «Три разговора» аргумент к выбору построен следующим образом.

«Виноват! Я утверждаю, что война в настоящее время стала бесполезною, и давешний рассказ генерала служит тому лучшей иллюстрацией. Я понимаю, что, очутившись по долгу службы деятельным участником войны и наткнувшись на иррегулярные турецкие войска, производившие возмутительные зверства над мирным населением, всякий… (смотрит на князя) всякий человек, свободный от предвзятых «абсолютных принципов», должен был и по чувству, и по обязанности беспощадно истребить их, как сделал генерал, а не думать об их нравственном перерождении, как говорит князь. Но я спрашиваю, во-первых, кто же был настоящею причиной всего этого безобразия и, во-вторых, что же было достигнуто военным вмешательством? На первый вопрос я по совести могу ответить указанием на ту дурную воинствующую политику, которая, возбуждая страсти и притязания турецкой райи, дразнила турок; болгар ведь стали резать тогда, когда Болгария наполнилась революционными комитетами и туркам пришлось бояться иностранного вмешательства и распадения своего государства. То же самое и в Армении. А на второй вопрос — что из этого вышло? — ответ дан вчерашними событиями такой наглядный, что всякому бросается в глаза. Смотрите сами: в 1877 году наш генерал истребляет несколько тысяч башибузуков и спасает этим, может быть, несколько сотен армян; а в 1895 году в тех же местах такие же башибузуки вырезывают уже не сотни, а тысячи и, может быть, даже десятки тысяч населения. Если верить разным корреспондентам (хотя я, впрочем, верить им не советую), вырезано было чуть ли не полмиллиона людей. Ну, это басни. Однако во всяком случае эта армянская резня была значительно грандиознее прежней болгарской. И вот благие результаты нашей патриотической и филантропической войны»[72].

Как видно из примера, основная опасность аргумента к альтернативе — этическая: отказ от действия, как и критика решения, — тоже поступок, нравственные основания которого почти всегда более сомнительны, чем основания критикуемого решения. Так, политик B.C. Соловьева прибегает к одному из самых распространенных и нечистоплотных способов введения в заблуждение — подмене ответственности путем переноса ее с действующего субъекта (турок), на претерпевающий объект (болгар и армян).

Аргумент замещения

Наряду с прямой ложью аргументация замещения используется как главный технический прием введения в заблуждение. Из этого, впрочем, не следует, что сама по себе техника аргументации замещения порочна и должна быть отвергнута: она может быть вполне добросовестной, а зачастую оказывается просто необходимой. Аргументация замещения основана на подстановке субъекта, действия, обстоятельств, целей, объекта, внешнего топа — любого элемента риторического факта.

Такая подстановка предполагает сопоставление термов аргумента с замещающими данными на основе общих свойств, включение их в замещающие данные, что и приводит к оценке.

Подстановка действия. «Экономическая программа Колчака, Деникина и всех русских белогвардейцев — свобода торговли. Они это понимают, и не их вина, что гражданин Шер этого не понимает. Экономические факты жизни не изменяются от того, что данная партия не понимает их. Лозунг буржуазии — свободная торговля»[73].

В речи «Об обмане народа лозунгами свободы и демократии» В.И. Ленин аргументирует следующим образом. Идет гражданская война с белыми, которые представляют мировую буржуазию. В условиях войны обращение с противником должно быть решительным и беспощадным. Лозунг буржуазии — свободная торговля хлебом. Всякий, кто выступает за свободную торговлю хлебом, тем самым объективно поддерживает буржуазию и белых, поэтому такие лица и партии равнозначны белым. Следовательно, и обращение с ними должно быть таким же, что и обращение с белыми.

Подстановка имени. «Но если троцкистская тенденция представляет «левый» уклон, не значит ли это, что «левые» стоят левее ленинизма? Нет, не значит. Ленинизм есть самое левое (без кавычек) течение в мировом рабочем движении. Мы, ленинцы, входили во II Интернационал до периода начала империалистической войны как крайняя левая фракция социал-демократов. Мы не остались во II Интернационале и мы проповедовали раскол во II Интернационале потому, что мы именно как крайняя левая фракция не хотели жить в одной партии с мелкобуржуазными изменниками марксизма, с социал-пацифистами и социал-шовинистами. Эта тактика и эта идеология легли впоследствии в основу большевистских партий всего мира. В своей партии мы, ленинцы, — единственные левые без кавычек. Поэтому мы, ленинцы, не «левые» и не правые в своей собственной партии. Мы — партия марксистов-ленинцев. И мы боремся в своей партии не только с теми, кого мы называем открыто оппортунистическими уклонистами, но и с теми которые хотят быть «левее» марксизма, «левее» ленинизма, прикрывая левыми, трескучими фразами свою правую оппортунистическую природу. Всякий поймет, что когда людей, не освободившихся еще от троцкистских тенденций, называют «левыми», то это надо понимать иронически. Ленин называл «левых коммунистов» левыми иногда в кавычках, иногда без кавычек. Но всякий поймет, что левыми называл их Ленин иронически, подчеркивая этим, что левые они только на словах, по видимости, а на деле представляют мелкобуржуазные правые тенденции. О какой левизне (без кавычек) троцкистских элементов может идти речь, если они вчера еще объединялись в едином антиленинском блоке с открыто оппортунистическими элементами, смыкаются прямо и непосредственно с антисоветскими слоями страны? Разве это не факт, что мы вчера еще имели открытый блок «левых» и правых против ленинской партии при несомненной поддержке этого блока со стороны буржуазных элементов? И разве это не говорит о том, что они, «левые» и правые, не могли бы объединиться в едином блоке, если бы у них не было общих социальных корней, если бы они не имели общую оппортунистическую природу? Блок троцкистов распался год назад. Часть правых, вроде тов. Шатуновского, отошла от блока. Стало быть, правые блокисты будут выступать отныне именно как правые, а «левые» будут прикрывать свою правизну левыми фразами. Но какая есть гарантия, что «левые» и правые не найдут вновь друг друга? (смех) Ясно, что тут нет и не может быть никакой гарантии»[74].

Политические категории «левые», «правые» и «центристы» являются относительными. В словоупотреблении революционных партий понятие «левый» означало «хороший», «революционный». Техника подстановки состоит в том, чтобы перевести, смещая значение термов, категорию «левый» из относительного в абсолютное значение, придавая ей смысл марксистско-ленинской ортодоксальности. Все течения, которым отказано в ортодоксальности, должны обозначаться термином «правые», который имеет отрицательный смысл. При этом «правые» связываются с буржуазными или антисоветскими «слоями общества», которые рассматриваются как «враги народа». И.В. Сталин мастерски оперирует с революционными символами, создавая путем подстановки символических наименований нужные ему обозначения политических группировок, реальных или мнимых.

Подстановка топа. «Не мудрено, что в кругах, близких к заговорщикам, сохранилась легенда, будто Павлу в эту трагическую ночь предлагали подписать конституцию и его отказ был непосредственным поводом к катастрофе. Это не более как легенда: читатель сейчас увидит, что весь характер заговора исключает возможность такой театральной сцены. Гвардейские офицеры с Беннигсеном и Зубовым во главе приходили в царскую спальню совсем не затем, чтобы вести там политические споры. Но легенда характерна: впервые в истории русских дворцовых революций их участники чувствовали себя борцами за политическую свободу. Раньше просто и грубо, без иллюзий охранялись классовые интересы дворянства. Теперь эта крайне материальная сама по себе задача начинает освещаться политическим ореолом: борьба с деспотизмом, вредным для помещиков, начинает осознаваться как борьба против деспотизма вообще. Еще четверть столетия — и защитники дворянских «вольностей», как декабрист Каховский, становятся не только субъективно, но и объективно политическими мучениками.

Но, как бы красиво ни было то или другое общественное настроение, основы общественной психологии всегда приходится искать в экономике»[75].

При подстановке топа структура факта может полностью сохраняться: характер ответственности, претерпевание, обстоятельства, качества действующих лиц и их квалификации не изменяются — М.Н. Покровский даже использует выражение «в эту трагическую ночь». Но основание действия не «борьба с тираном», а «экономические интересы дворянства». В результате смысл факта смещается, так как изменяется иерархия общих мест, в которой верхний ярус занимают материальные ценности. Оценка факта через подмену топа, если она идет сверху вниз, как в приведенном примере, компрометирует деятеля, а будучи систематической, как это видно из формулировки нормы, компрометирует всю «русскую историю с древнейших времен». Но подмена топа может идти и снизу вверх, когда топ более низкого уровня подменяется топом более высокого уровня, и в таком случае оценка действия повышается.

Подстановка ответственности. «Те люди, которые говорят о нарушении свободы большевиками, которые предлагают единый социалистический фронт, т. е. объединение с теми, кто колеблется, кто сваливался уже два раза в истории русской революции на сторону буржуазии, — эти люди очень любят обвинять нас в применении террора. Я вспоминаю одного очень остроумного буржуазного француза, который, стоя на буржуазной точке зрения, говорил об отмене смертной казни: «Пускай начинают отменять смертную казнь господа убийцы».

Этот ответ вспоминается мне, когда говорят: «Пускай большевики откажутся от террора». Пускай отказываются от него господа русские капиталисты и их союзники Америка, Франция и Англия, т. е. те, кто навязал террор Советской России! Это те империалисты, которые обрушились на нас и до сих пор обрушиваются со всею мощью, в тысячу раз более могущественною, чем наша. Это не террор разве, когда все страны Согласия, все империалисты Англии, Франции и Америки имеют каждый в своих столицах слуг мирового капитала, — все равно называются ли они Сазоновыми или Маклаковыми, которые организовали сотни и десятки тысяч недовольных, разоренных, обиженных и возмущенных представителей буржуазии и капитала? Если вы слышали о разговорах в военной среде, если читали о последнем заговоре в Красной Горке, который чуть не отдал Петроград, что же это было, как не проявление террора со стороны буржуазии всего мира, идущей на какие угодно зверства, преступления и насилия с целью восстановить эксплуататоров в России и затушить тот пожар, который грозит теперь даже их собственным странам? Вот где источник террора, вот на ком лежит ответственность! И вот почему мы убеждены, что те, кто проповедует в России отказ от террора, являются не чем иным, как сознательным или бессознательным орудием, агентами в руках тех террористов — империалистов, которые душат Россию своими блокадами, своей помощью, которую они оказывают Колчаку и Деникину. Но их дело безнадежно»[76].

Технически перенос ответственности осуществляется следующим образом:

1) все враждебные действия и их поддержка в любой форме редуцируются к понятию террора;

2) используя правило обратимости, В.И. Ленин устанавливает правомерность ответных террористических действий;

3) используя правило справедливости в обращенной форме, В.И Ленин указывает на количественное несоответствие сил мировой буржуазии и Советской России, из чего следует, что правомерно применять любые доступные средства террора;

4) используя правило транзитивности, В.И. Ленин обосновывает допустимость террора в отношении к любому третьему лицу, представляющему мировую буржуазию или объективно защищающему ее интересы;

5) устанавливается обратное соответствие действий — всякий выступающий против красного террора тем самым поддерживает белый террор;

6) поэтому обвинение большевиков в терроризме равнозначно белому террору.

Аргумент к цели и средствам

Предмет оценки — сопоставление целей и средств, причем те и другие могут быть соотнесены с одной или различными нормами. Кроме того, цель и средство могут меняться местами: средства представляются как цели, а цели — как средства.

Аргументативная ситуация предстает следующим образом.

Субъект совершил действие в определенных обстоятельствах, имея при этом обозначенную цель, с положительными и отрицательными результатами. Цель, образ действия и примененные средства относятся или могут быть отнесены к различным нормам, либо сведены к одной общей норме. Например, в целях индустриализации страны и построения социализма в деревне КПСС осуществила коллективизацию сельского хозяйства, применив в качестве средства ликвидацию кулачества как класса. Содержание цели — создание крупного товарного хозяйства, повышение производительности труда, развитие инфраструктуры села, повышение образовательного уровня населения — оценивается положительно, хотя и здесь могут быть найдены отрицательные моменты (например, уменьшение разнообразия культур, снижение плодородия почв, неоправданное расширение пахотных земель). Понимание обстоятельств, в которых было принято решение, зависит от предшествующей аргументации — их общей исторической оценки, т. е. разбора по аргументам прецедента, прогресса и прехождения.

В этой аргументативной ситуации возможны восемь основных схем защитительной и, соответственно, обвинительной аргументации.

1. Полное признание правомерности целей и средств. Для этого устанавливается полный приоритет цели и нормы (топов), к которой сводится цель, перед нормой, к которой могут быть отнесены средства: буржуазная демократия — обман народа, нравственность исторически изменчива, нравственно то, что необходимо для освобождения труда от гнета капитала. Обстоятельства представляются как угрожающие и создающие альтернативу. кто кого? Применение средства рассматривается по правилу обратимости — либо как необходимый ответ на действия противника, либо как справедливое возмездие, либо как превентивная мера (если бы не было коллективизировано сельское хозяйство, мы не выиграли бы войну). Действия против претерпевшего (ликвидация кулачества как класса) рассматривается как исторически неизбежное, одобренное обществом и оправданное обстоятельствами (для чего на предшествующем этапе опираются на аргумент прогресса). Все отрицательные последствия применением аргумента замещения обосновываются как враждебные проявления — вредительство. Изображению действия соответствует сентиментальный (Павлик Морозов, образ Ильича) и романтический пафос.

Эта схема стандартно применяется в любой апологетике целей и средств, причем обыкновенно ее делают упреждающей в расчете на совещательные решения. Эмоции страха (возможна полная, но не окончательная победа социализма, так как сохраняется опасность интервенции), сознание участия (борьба с врагами народа — дело всех советских трудящихся), героический пафос (мы свободны, и наша свобода — строительство справедливого общества), топ долженствования (интернациональный долг, мировое значение Октябрьской революции) — создают общественное мнение, устойчивое к критике и сознающее свою историческую правоту.

Таким образом, нормы сводятся и иерархизируются, обстоятельства сводятся со средствами и группируются в единый комплекс, аудитория сводится с деятелем (народ и партия едины, Сталин — это Ленин сегодня), наконец, цели сводятся со средствами, а сама интерпретация нормы предстает как относительная.

2. Более либеральный вариант с частичным разведением целей и средств предполагает признание частичной несовместимости нормы цели и нормы средства и, следовательно, средства как таковые признаются жестокими. Но они рассматриваются в контексте обстоятельств, с которыми сводятся, а также в контексте обычаев времени. При этом говорится, что время было жестоким, ситуация сложной, борьба непримиримой, отчего иные средства и не мыслились (лес рубят — щепки летят). В аргументации этого типа создается сентиментальный образ деятеля или основателя (Ленина), причем моральная заслуга такого гуманиста состоит в том, что он понимал неизбежность жестокости (диалектическую) во имя светлых идеалов человечества и потому «к врагу вставал железа тверже». Существенная особенность либеральной апологетики в том, что обстоятельства рассматриваются как экстраординарные и систематическое применение соответствующих мер в дальнейшем исключается за ненадобностью.

Обе приведенные схемы могут быть дополнены разведением этической нормы: человеколюбие может быть ограничено «нашими», к которым следует «милеть людскою лаской» и которые тем самым связываются круговой порукой.

3. Разведение целей и средств с распределением ответственности. Основы этого хода были заложены еще И.В. Сталиным в работе «Головокружение от успехов». Аргументация состоит в том, что средства разделяются на правомерные и неправомерные — «перегибы», «злоупотребления периода культа личности». Правомерные средства ставятся в заслугу, рассматриваются как неизбежные и совместимые с целью, а неправомерные — приписываются другим субъектам, неправильно понявшим замысел исполнителям, либо тайным врагам народа, на которых и возлагается вся ответственность. Вводится представление правильности (генеральная линия), отклонения от которой неизбежно приводят к ошибкам.

4. Частичное перераспределение целей и средств с возложением ответственности на жертву и аудиторию. Первый ход аргументации делается по предшествующей схеме, но сама жертва или общество представляются как не способные управляться иначе и спровоцировавшие примененное средство: репрессии были результатом низкой политической культуры общества, в особенности крестьянства, его привычки к тираническому правлению; те, кто участвовал в революции и гражданской войне, не могли ожидать иного с собой обращения. Чтобы организовать общество, необходимо избавиться от анархистских элементов и мелкобуржуазных инстинктов.

5. Разведение и замещение средств при сохранении их частичной совместимости с целями. Основная цель сводится со средствами («построение социализма/коллективизация»). Утверждается, что технически решение было несовершенным в создавшихся условиях (исторически короткие сроки), так как не были предусмотрены дополнительные обстоятельства (отсутствие законов, низкий уровень культуры общества, состояние массовой информации). В результате ситуация вышла из-под контроля: массовое движение сделалось неуправляемым, как в культурной революции в Китае, вследствие чего и произошли неприятные события, которые сами по себе прямого отношения к целям и содержанию решений не имеют. Главный деятель, временно утратив власть, был вынужден ее постепенно восстанавливать, стравливая противоборствующие группировки и уничтожая их главарей.

6. Расщепление деятеля и ответственности. В аргументации Н.С. Хрущева на XX Съезде КПСС личность И.В. Сталина раздвоилась на две сущности с различными и несогласованными волями: был Сталин верный ленинец и выдающийся деятель международного рабочего движения, один из основателей КПСС и руководитель Советского государства в самые сложные периоды его истории, который правильно понимал цели и средства и неукоснительно вел партию и государство к новым завоеваниям социализма; но был Сталин — предмет и вдохновитель культа личности, который окружил себя нечистоплотными людьми и поощрял расправы над коммунистами и ни в чем неповинными преданными делу партии беспартийными товарищами. Поэтому раскулачивание было правильным, а формы его реализации — в отдельных случаях неправильными. Вся ответственность ложится на эту вторую личную природу Сталина, о которой предупреждал партию Ленин. Ошибка руководства в том, что не послушали Ленина, и здесь используется аргументация к прецеденту — миф о своего рода ленинском золотом веке социализма.

7. Нахождение более высокой и общей цели и соответствующей ей нормы, которая оправдывала бы, или по крайней мере прощала применение дурных средств. Этот ход означает применительно к рассматриваемому материалу использование органической иерархии ценностей, т. е. своего рода размывание и подмену конвенциональной иерархии, на которой строится апологетика коммунизма. Такая норма должна соответствовать действительным ценностям аудитории. В аргументации, связанной со сталинскими репрессиями, общей целью выставлялись Отечественная война и организация жизни общества. Схема состояла в том, что коллективизация создала управляемое сельское хозяйство, открыла возможность индустриализации, что достижения общества «в области экономики, культуры, науки и образования», с одной стороны, затмевают ошибки и злоупотребления, а с другой, — сделали возможными победу, восстановление народного хозяйства и дальнейшее развитие по пути социализма. Тем самым средства оказываются относительно небольшой ценой за громадные результаты.

8. Разделение целей и распределение хороших и дурных средств по целям. Выделяются части цели, связанные с социалистической идеологией (коммунизм), и цели, связанные с плохими средствами; при этом плохие цели и плохие средства меняются местами (большевизм). Ответственность за дурные цели и средства возлагается на большевиков, к которым приписываются всяческие экстремисты и тоталитаристы, не исключая идейных противников коммунизма (они сами больше большевики, чем коммунисты). Раскулачивали, разорили крестьянство и пересажали половину страны большевики, прикрываясь коммунистическими идеями, а настоящие коммунисты строили новое общество или сидели по тюрьмам вместе с другими. Цели же коммунистов (здесь золотой век — уже Маркс) совпадают с тенденциями исторического развития человечества. Следовательно, произошедшее произошло и следует пользоваться его плодами, отбросив заблуждения и ошибки истории.

Таковы основные апологетические приемы аргументации к целям и средствам. Эти приемы и модели используются совместно или последовательно: в Советском Союзе они развертывались в основном последовательно, в Соединенных Штатах соответствующая аргументация строится в основном параллельно, плюралистически.

Апологетическим приемам противостоят приемы критической или разоблачительной аргументации, которые содержательно воспроизводят апологетику, но характеризуются тем, что сведенное разделяется, а разделенное в апологетике — сводится.

1. Цели и средства признаются правильными, но деятель обвиняется в недостаточно решительном и последовательном или несвоевременном применении средств, которое и объясняется как причина отрицательных последствий. Последние разделяются с положительными, группируются и ответственность возлагается на деятеля (мало посадил).

2. Цели признаются достойными, средства правильными, но недостаточными. Находится возможное дополнение примененных средств, которое сводится с неблагоприятными результатами, а деятель обвиняется в непредусмотрительности и авантюризме.

3. Цели признаются правильными, но им противопоставляются средства, которые соотносятся с той же нормой, что и цели, но по уровню менее значимой. Применительно к рассмотренному материалу это значит, что уничтожение крестьянства и большей части интеллигенции было неправильно прагматически, так как привело к неблагоприятным для строительства социализма последствиям. Ответственность за это возлагается на деятеля.

4. Средства противопоставляются целям. Цели признаются правильными, а средства несовместимыми с ними (коммунизм — это гуманизм) и потому компрометирующими идею. Деятель предстает виновником этой компрометации.

5. Цель рассматривается как утопическая и неверно поставленная, а средства сводятся с целью как неизбежное ее следствие. При этом норма, к которой относятся цели (гуманистическое содержание коммунизма), представляется более высокой, чем цель. Деятель обвиняется в добросовестном заблуждении.

6. Цели и средства меняются местами. Средство, которое рассматривается как безнравственное, практически вредное и недобросовестное, например, уничтожение крестьянства как наиболее здоровой и нравственной части общества представляется как основная цель деятеля, прикрытая ширмой демагогических лозунгов. Эта схема является полным и безоговорочным обвинением и разоблачением.

7. Компрометируются и средства и цели. Последние рассматриваются как несуществующие, а первые — подменяются. Действительные цели — личное стремление к власти, а средства — следствие сложившихся обстоятельств, которые не могли быть иными после, например, революции. Тем самым снижается и уровень ответственности деятеля, который предстает как заурядный психопат или уголовник.

8. Цели и средства признаются взаимосвязанными и сводятся с личностью и замыслом деятеля. Норма, к которой относится цель, компрометируется, и цель признается несостоятельной и недостойной. Норма, к которой относятся средства, также делает их недостойными. Деятель обвиняется в злонамеренном и несостоятельном выдвижении обманных целей и в применении естественных для него и соответствующих целям средств и при этом несет полную ответственность за цели и средства.

Глава 12. Совещательные аргументы

Совещательная аргументация в основном воспроизводит технические приемы судительной, так как имеет дело с фактами, моделями и нормами. И судьба совещательного предложения зависит от его приемлемости, которая может быть обоснована такими же доводами, что и определение или оценка факта прошлого. Предмет совещательной аргументации — возможное, поэтому предложение представляет собой модель, которой еще не соответствует никакая реальность.

Предложение выступает в качестве побудительного основания для действий, которые должны быть объяснены, организованы, распределены во времени и по исполнителям. Согласие в совещательной речи — это согласие действовать определенным образом и в определенных целях, а присоединение — объединение в действии. Включение речи в деятельность требует от ритора особого внимания к пафосу, который необходимо поддерживать и развивать не только в процессе принятия решения, но в особенности в процессе его реализации. Вот почему, подобно эпидейктической, совещательная аргументация требует систематической организации речевых отношений в аудитории. Для этого используется специальная техника, совмещающая в себе элементы эпидейктической и собственно совещательной аргументации — так называемый аргумент направления, который будет рассмотрен в конце главы.

Для правильного построения совещательной аргументации необходимо четкое разделение ее аналитической (объекта) и нормативно-прогностической (предмета) составляющих.

Аналитическая часть совещательной аргументации сходна со статусами установления и определения и содержит разведение сущности предмета и его состояния, поскольку нормативно-прогностическая часть имеет дело именно с состоянием предмета, т. е. качествами, подлежащими изменению. Нормативно-прогностическая часть сходна со статусом оценки, так как обсуждается вопрос о том, что можно и что следует сделать с предметом, и эти возможные преобразования сводятся с прецедентами, нормами, моделями и определяется новое состояние предмета, которое рассматривается как цель действий.

Аргумент к опыту

Предложение обосновывается прецедентом решения, который заведомо содержит положительный результат. Прецедент рассматривается как очередной шаг в развитии объекта — последовательной реализации его присущих свойств, и тем самым устанавливается преемственность решения. Предложение дополнительно обосновывается также уже имеющимися в наличии способами решения подобной проблемы — опытом.

При этом существенно, что обоснование содержит обращение к ценностям, которые признавались положительными при принятии предшествующего решения, и их положительная оценка должна сохраняться.

Другой существенной особенностью аргументации к опыту является установление подобия предложения с имеющимися в опыте фактами. Поэтому фактическая база судительной аргументации — аргументы прецедента и прехождения, которыми устанавливается исходное и оптимальное состояние объекта; аргумент прогресса также используется как модель преемственного развития: особенности прошлого развития должны быть воспроизведены в будущем, чтобы сохранилась последовательность решений.

Что касается отрицательных последствий прецедента, т. е. отрицательного опыта, то он рассматривается как неправильное, искаженное понимание в прошлом сущности предмета или ошибка, и в этом смысле также представляет ценность как опасность, которую следует учесть, или действие, от которого следует воздержаться. Но в любом случае отрицательный опыт должен учитываться в этой аргументации и использоваться в качестве дополнительного подтверждения правильности предложения: он позволяет избегать подобных ошибок.

В целом аргументация к опыту основана на количественных топах, так как структура деятельности предполагается неизменной, поэтому она имеет консервативный, или, в русском словоупотреблении, почвеннический характер.

Поскольку этот и последующие совещательные аргументы отражают определенный стиль мышления, в последующем изложении в качестве примеров используются послевоенные программы эмигрантских политических группировок, которые уже стали достоянием истории; тем более, что современные политические программы лишь воспроизводят в различных комбинациях идеи, выработанные в политической эмиграции советского периода.

«Памятуя, что только на почве своего исторического прошлого могут эволюционировать и процветать народы; памятуя, что Россия стала подлинно правовым государством и благоденствовала до тех пор, пока она была отечески объединена Православным Самодержавием в единый христианский самобытный государственный организм, вмещавший в себя народности нехристианских религий; что единением народа с Церковью, а через Церковь, внутри ее, со своим Православным Самодержавием, создавалась, крепла и держалась Великая Императорская Россия, и считая для себя непререкаемыми пожелания и указания, данные в новогоднем обращении от 28 декабря 1948 года Его Императорским Высочеством Великим Князем Владимиром Кирилловичем Романовым, — Монархическое Движение обращается ко всем русским людям со следующей декларацией:

1. Монархическое Движение имеет целью восстановление в России законной монархии под скипетром государя из Дома Романовых, согласно Основным законам Российской Империи о порядке наследования Престола, каковым является Его Императорское Высочество Великий Князь Владимир Кириллович.

2. Монархическое Движение видит залог возрождения и благоденствия будущей России под благодатным осенением Православной Церкви в действительном единении Царя с народом, призванном в лице своих избранников для участия в великом деле устроения государственной и общественной жизни.

3. Монархическое Движение считает, что начало императорской наследственной власти, послужившее созданию великого и независимого государства, есть единственный для России принцип, устраняющий всякие иные, чуждые построения, не имеющие ни исторической почвы, ни действительного оправдания для того особого культурно-исторического пути развития, какой совместно прошли народы России.

4. Монархическое Движение полагает, что прочное государственное устройство России должно быть основано на разумном восприятии глубоких перемен в народной жизни, как результата пережитой революции и периода большевистской диктатуры.

5. Монархическое Движение особо подчеркивает, что не преследует цели насильственной реставрации в России монархического строя, но зиждется исключительно на уверенности, что народы России, получив возможность свободно выразить свою волю, выскажутся за тот строй, при котором в России царили право и правда, вера и верность…»[77]

В приведенном отрывке аргументы даны в краткой форме и не амплифицированы, но представлен основной состав доводов: дается формулировка объекта, который разделяется с предметом, устанавливается прецедент решения, определяются характеристики нового состояния в его отношении к прошлому, указывается характер предлагаемого действия, а также дается отсылка к отрицательному опыту и вводятся основные полемические положения.

Аргумент к невыносимости

Положение аргумента обыкновенно не содержит конкретного содержательного решения и состоит в том, что «надо что-то предпринять», так как состояние предмета невыносимо для аудитории. В аргументации этого типа предмет и объект обычно не различаются именно в силу бессодержательности самого предложения. Связь положения с доводами строится через изображение реальной ситуации как антимодели. При этом ритор обращается к индивидуальным интересам аудитории, которые ущемлены, и обещает им освобождение от всяческих стеснений. Состояние, которое предлагается, естественно, изображается как отсутствие неприятностей и стеснений. Что касается средств достижения желаемой свободы, то и они предстают как устранение лиц, органов, институтов, препятствующих свободе или иному приятному состоянию аудитории.

Аргумент к невыносимости, в противоположность аргументу к опыту, предстает как типичный для революционного стиля мышления, он используется революционерами всех направлений и в случае успеха всегда приводит к одинаковым последствиям.

«Краеугольным камнем нашей идеологии является утверждение неприкосновенного права человека на его личную, политическую и духовную свободу. Эта идея человечности, выработанная долгими веками нашей христианской и гуманистической культуры, всегда была особенно близка русскому народному сознанию, она коренится в русской народной душе. Этой идеей целиком проникнута вся наша великая русская литература и русская философская мысль.

Классовой идеологии марксизма-ленинизма мы противопоставляем человечные идеалы российского народничества. Интересы всего народа в целом мы считаем целью государственной политики, и свободно выраженную волю всего народа — высшим для нас законом. «Я за народ стою прежде всего. В его душу и великие силы, как в святыню, верю» — писал Ф.М. Достоевский. Мы — за народ, за народовластие, за свободу человека. «Человеческая личность выше истории, выше общества, выше человечества»— писал В.Г. Белинский, выражая этим заветную идею народничества — идею защиты человека, как личности, защиты его неотъемлемых гражданских и человеческих прав.

Мы признаем исторический факт классового деления общества и существование классовых противоречий, но не видим в этом «двигателя прогресса». Восставая против марксистской идеи классовой борьбы, Н.К. Михайловский называл ее «школой озверения». В наши дни это определение оказалось пророческим. По опыту нашей страны мы знаем, что такое «классовая диктатура», введенная в России марксистами Лениным и Сталиным.

Основоположник русского народничества А.И. Гер-Цен писал: «Свобода лица — величайшее дело, на ней только и может вырасти действительная воля народа!» Следуя идеалам народничества, мы стремимся к установлению в нашей стране того подлинного народовластия, при котором невозможно привилегированное положение каких бы то ни было классов, сословий или групп. Ни «пролетариат» коммунизма, ни «ведущий слой» фашизма, ни «высшая раса» расизма несовместимы с подлинным народоправством, при котором все подчиняется свободно выраженной воле народа и «всякая душа равна другой душе».

Было бы ошибочно думать, что нашей целью является политическая реставрация былого народничества. Многое из того, чем оно жило, — умерло навсегда. Мы создаем новое народническое движение. Но когда, борясь за правду-справедливость социального устройства и за политические свободы, былые народники добивались этого для всего народа и для каждого человека, мы говорим, что эта цель остается и нашей целью.

Народничество является «злейшим врагом марксизма», сказано в постановлении ЦК ВКП(б), опубликованном в «Правде» 14 июня 1935 года. В этом коммунисты правы — нашим единственным и непримиримым врагом являются коммунистические узурпаторы народной воли, установившие на нашей родине небывалую, чудовищную и кровавую деспотию.

Российское Народное движение (народников) ставит своей целью революционную борьбу за свержение коммунистической диктатуры в России и установление подлинного народовластия»[78].

Аргумент к оптимуму

Предложение приводится к представлению оптимального решения в сложившихся обстоятельствах. Таким оптимальным решением может быть наименьшее зло, наибольшее счастье для наибольшего числа людей, простейшее решение, наиболее экономичное решение, общеприемлемое решение, проторенный другими путь, мнение большинства и т. п.

Аргумент к оптимуму широко используется в аргументации и имеет различный характер применения и различные последствия в зависимости от аудитории, к которой обращен: для конвенциональной аудитории — это естественный прием обоснования предложения, например, технического проекта или социальной программы; в условиях неконвенциональной аргументации широкое применение аргумента к оптимуму оправдано в основном простотой его построения и эффективностью, т. е. легкостью присоединения при частичном согласии различных групп аудитории — компромиссе. Но аргументация к оптимуму, в которой проявляется стиль либерального мышления, на деле по своим последствиям даже более опасна, чем революционный стиль аргументации. Приведение к оптимуму — проигрыш всех сторон дискуссии, поскольку оптимальное решение редко бывает внутренне последовательным, а аргументация к оптимуму обычно понижающая. Демократический, конформистский и оппортунистический образ мыслей, который и создается этой аргументацией, снижает пафос и способность к творчеству, поэтому содержание оптималистских решений редко выходит за рамки самых тривиальных материальных интересов, и подвинуть общество, например, на реальные реформы образа жизни с помощью такой аргументации невозможно — его можно лишь соблазнить призраком чужого благополучия.

«СБОНР, как организация Освободительного Движения, считает, что лучшей формой государственности является республиканско-демократический строй. Поэтому до утверждения государственного строя России всенародным плебисцитом СБОНР, придерживаясь допускаемых принципами демократии методов, будет пропагандировать установление в России республики…

СБОНР считает, что главной движущей силой экономического прогресса является частная собственность и частная инициатива; но в современном государстве, во имя социальной справедливости, народного благоденствия и общегосударственного процветания, необходимо регулирование правительством экономической жизни. Это осуществляется в передовых демократических государствах. В Соединенных Штатах Америки систематически возрастает удельный вес государственных предприятий в областях промышленности и всего хозяйства, имеющих общегосударственное значение. Складывается мирное и плодотворное сосуществование частной инициативы и частного предпринимательства с общегосударственным хозяйством. В освобожденной России тот же процесс, в силу сложившихся конкретных условий советской экономики, будет осуществляться в обратном направлении, т. е. не от частных предприятий к государственным, а от государственных предприятий к частным. На какой ступени остановится этот процесс — решит само будущее и органы власти свободной России. Вследствие раскрепощения частной инициативы, при наличии огромных природных богатств и умении нашего народа работать в самых трудных условиях, — перед освобожденной Россией откроются такие же перспективы роста, как это было во второй половине прошлого века в Соединенных Штатах Америки. Тогда же будут найдены окончательные формы экономической структуры страны. Уже сейчас можно сказать, что в России будут иметь место следующие виды собственности: частная, кооперативная, муниципальная и государственная…»[79]

Аргумент к долженствованию

Сравнительно с предшествующими схемами аргументация долженствования носит более частный характер, поскольку относится к основаниям совещательного предложения и может быть составной частью любого из рассмотренных аргументов: данное решение следует принять, потому что так велит долг. Поэтому аргумент долженствования требует формулировки нормы, или, по крайней мере, указания на норму, к которой относится поставленная цель, а также редукции термов положения к норме. Трудность аргументации долженствования в том, что решения, вытекающие из долга, далеко не всегда представляются самыми выгодными.

Технически аргументация включает два ряда редукций, которые связывают положение с топом. Первая идет от аудитории как целого, перед которой ставится цель. Вторая идет от личности или группы, составляющей ядро аудитории: цели такой группы сводятся с целями аудитории и с предложением. При этом общие для группы и аудитории в целом ценности и цели представляются более высокими, чем прагматические интересы. Это означает, что во имя долга кто-то должен подать пример и отречься от собственных частных интересов.

Аргументация долженствования более влиятельна, чем эффективна: ее действие обычно сказывается не сразу, а через некоторое время, пока она усваивается и принимается различными частями аудитории, завоевывая себе постепенное признание.

«…Основным социальным элементом России должна стать личность человека в ее служении государству и обществу… (Далее следует амплификация этого положения в виде перечисления гражданских свобод и прав, отказа от сословных и иных привилегий — А.В.)

…В строительстве будущей России перед государственной властью будут стоять следующие три основные задачи:

Первая: Укрепление геополитической независимости нашей Родины, так как территориальной равновесие в мире нарушено, с одновременным уважением к территориальным правам соседних государств.

Вторая: Построение такого единого государственного организма, внутри которого с наименьшими трениями осуществлялся бы исторический процесс естественного и свободного срастания многочисленного населения России в единое государственное целое.

Третья: Осуществление ряда социальных реформ, которые разрешили бы коренным образом следующие проблемы:

а) Аграрную в смысле установления права частной собственности на землю землевладельцам, на ней трудящимся и трудившимся; в предоставлении права землевладельцам выбора формы землевладения, а именно: единоличного (хутора, отруба), артельного или иного общественно-организованного. Восстановление помещичьего землевладения решительно устраняется. Правильному решению аграрного вопроса Монархическое Движение придает исключительное значение, как вопросу не только социально-правового устроения значительной части населения, но и как проблеме громадного государственного значения.

б) Рабочий вопрос желательно разрешить путем создания таких форм взаимоотношений предпринимателя и рабочего, при которых обе стороны были бы поставлены в условия социальной справедливости, творческой заинтересованности и достойного правового и экономического существования.

В особенности необходимо покончить с наиболее вредными формами государственного капитализма, неизбежно ведущими к закреплению работников в промышленности.

Монархическое Движение утверждает принцип частной собственности на промышленные предприятия, недвижимое имущество в формах единоличного владения или кооперативных товариществ.

Одновременно признается желательным разукрупнение государственной промышленности, представляющей достояние народа, с передачей некоторой ее части частным предпринимателям, общественным организациям и кооперативным товариществам.

…Организация милостивого и равного для всех суда, социального законодательства, охватывающего все стороны жизни народа, социальную помощь, охрану труда, призрение инвалидности и старости.

…Тщательное национально-религиозное воспитание народа.

…Организация школ различных типов, имеющих целью дать каждому право и возможность стать полезным членом общества…»[80]

Как видим, здесь перечислены и систематизированы все аспекты экономической реформы, которые принимаются и сегодня, но нет ни слова о материальной выгоде, стремлении к обогащению как идеологической основе преобразований в стране. Более того, все экономические преобразования рассматриваются как исполнение правительством и гражданами общего долга перед Отечеством.

Прагматический аргумент (аргумент к пользе)

Положение прагматического аргумента имеет стандартную форму, чтобы достигнуть А, необходимо Б. При этом а понимается как цель, а Б — как средство, поэтому в судительной аргументации прагматическому аргументу полностью соответствует аргумент к средству и цели. В реальности предметом дискуссии является именно средство, так как цель должна быть явной и значимой. Поэтому схема построения и согласования доводов предполагает совместимость цели и средств, возможность достижения поставленной цели предлагаемыми средствами и достаточный уровень преимущества положительных следствий, которые должны наступить, перед отрицательными.

«Так как все люди имеют одинаковое право на землю и так как каждый человек имеет неотъемлемое право на произведения своего труда, то никто не имеет преимуществ перед другими на пользование землей и никто не должен отбирать от трудящегося произведений его труда в виде платы за пользование землей или в виде податей и налогов.

Для того, чтобы ни то, ни другое право не были нарушены, нужно, чтобы люди, пользующиеся землями, платили обществу налог соответственно той выгоде, которую в сравнении с другими землями представляют земли, находящиеся в их пользовании, и чтобы люди, не владеющие никакими землями, а занятые промышленностью или другими делами, были свободны от всяких налогов и податей.

Последствием такого устройства было бы, во-первых, то, что землевладельцы, в особенности крупные, не обрабатывающие сами своих земель, при обложении их налогом большею частью отказались бы от владения ими и передали бы их тем землевладельцам, которые нуждаются в земле.

Во-вторых, было бы то, что Единый налог, уничтожив все те налоги, которые платят теперь люди за предметы, которыми они пользуются: за сахар, керосин, спички, вино и пр., уменьшил бы расходы рабочих людей и увеличил бы тем их благосостояние…»[81]

Аргумент направления

Всестороннее обоснование целевой программы продолжается и развертывается по мере ее реализации, поэтому аргументация направления может включать в себя все предшествующие виды аргументов и обязательно предваряется специально разработанной эпидейктической и судительной аргументацией в качестве идеологического обоснования.

В основе аргументации направления лежит принцип восхождения, но он обращен не к личности, а к обществу или общественной группировке, которой предлагается приложить последовательные усилия для достижения цели.

Аргументация направления включает три основных элемента: постановку цели и обоснование первого шага к ней; определение и разделение пути к цели; удержание аудитории на избранном пути. Каждый из этих трех элементов предполагает использование соответствующих приемов аргументации, подробное изложение которых выходит за рамки этой книги.

Исходным для аргументации направления является один из совещательных аргументов: к долженствованию, к невыносимости, прагматический, либо их комбинация. Этими аргументами достигается согласие с необходимостью и значимостью цели.

Затем используется аргументация к человеку: аудитория предстает как особенная и обладающая уникальными свойствами для выполнения поставленной задачи. Эта особенность аудитории (например, свойства пролетариата) также связывается с целью (например, прыжок из царства необходимости в царство свободы).

Когда аудитория достаточно подготовлена, ей предлагается сделать первый шаг к намеченной цели, который и предстает как решающий. Характер этого первого шага должен открывать возможность аргумента жертвы (принесены жертвы, значимость которых не позволяет сойти с избранного пути), который активно используется в дальнейшем.

Второй шаг аргументации состоит в определении и разделении на «этапы большого пути», который приведет к намеченной цели. Реалистичность и целесообразность этих этапов тщательно обосновывается. Здесь повторяется и аргумент жертвы, и аргумент к долженствованию, и прагматический аргумент, т. е. внутри этапа, как в матрешке, полностью прорабатывается вся предшествующая техника.

Удержание аудитории, самая трудная часть аргументации к направлению, связано с последовательными изменениями стиля совещательных решений — от революционного к консервативному и обратно. При этом в аргументацию постоянно включаются судительные высказывания, которые осмысливают пройденный путь и открывают новые перспективы будущего.

Теоретически аргументация направления может использоваться циклически бесконечно, но, как показывает опыт, она перестает действовать через известные промежутки времени. Эта аргументация может осуществляться только применением средств массовой информации в сочетании с другими видами слова, для чего, собственно говоря, массовая информация и была изобретена в начале нынешнего века.

Таков циклический ход публичной аргументации, который организует жизнь общества и речевые отношения в нем. Ничто созданное культурой не исчезает, ибо человек обогащается опытом. А будущее всегда неожиданно и всегда несет новые проблемы, решая которые мы осознаем себя и свою историю.

РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ. РИТОРИЧЕСКОЕ ПОСТРОЕНИЕ. РАСПОЛОЖЕНИЕ

В высказывании выделяются три части: начало, середина и конец. В начале речи ритор стремится сконцентрировать этос, чтобы определить позиции доверия и сотрудничества с аудиторией. В середине речи он концентрирует логос, поскольку аргументация оценивается в зависимости от степени доверия ритору. В завершении речи он концентрирует пафос, поскольку решение требует волевого усилия.

Независимо от того, что станет говорить или писать ритор в начале речи, слова его будут восприниматься сквозь призму этической оценки, затем аудитория перейдет к оценке содержания и, наконец, свяжет завершение речи с побуждением к решению.

Отдельное высказывание включено в систему аргументации и занимает в ней определенное место. Уместность и влиятельность высказывания определяется тем, как оно развивает и воспроизводит предшествующие высказывания и направляет ход аргументации. Условием включения высказывания в аргументацию является членораздельность — сочетание воспроизводимых форм, в которых представлено высказывание, с элементами нового в его содержании. Речь может содержать информацию, предназначенную для усвоения, побуждение к действию, побуждение к мысли, привлекать внимание к говорящему или обстановке, развлекать, пробуждая фантазию. Каждая из перечисленных функций проявляется в речевых формах повествования, описания, суждения, умозаключения, вопроса, определения, повеления, призыва, побуждения. Публичное высказывание, как правило, является сложной речью, в которой эти формы сочетаются в целесообразном порядке, что и делает его осмысленным. Состав и порядок частей зависят от цели, которую ставит перед собой ритор.

Но публичное высказывание является и произведением слова, которое имеет самостоятельную ценность. Если ритор стремится выразить более или менее значительное содержание, он публикует произведение, рассчитывая, что аудитория станет обращаться к нему неоднократно. Сохранение и понимание произведений слова возможно постольку, поскольку их построение представляется закономерным. Поэтому публикуемое произведение обязательно относится к какому-либо жанру словесности — ораторской прозе, документу, эссе, памфлету, философскому трактату, проповеди, и выполняется в соответствующей форме. Но жанровые формы словесности предполагают определенные состав и композицию частей, которая вырабатывается литературной традицией. Оценка произведения слова основана на сравнении его с другими подобными. Без такого сравнения понять содержание и замысел отдельного произведения невозможно.

Существуют различные способы описывать расположение: как развитие сюжета (экспозиция, завязка, кульминация, развязка), как последовательное развитие мысли (положение, причина, подобное, противоположное, пример, свидетельство), как последовательность мотивов (внимание, интерес, визуализация, действие), как состав и последовательность речевых форм, уместных в начале, середине и конце высказывания.

Преимущество последнего способа в том, что, во-первых, расположение одновременно предстает как развертывание предложения в систему аргументов и как Цепочка композиционных элементов, так называемых частей речи, которая может изменяться в зависимости от обстоятельств и замысла; и во-вторых, части расположения представляют собой воспроизводящиеся речевые формы, построение которых подчиняется собственным правилам и может быть объяснено на примере литературных прецедентов.

В каноническом представлении высказывание развертывается в следующих составе и последовательности частей: 1. начало речи: вступление, предложение (пропозиция), перечисление; 2. середина речи: изложение, подтверждение, опровержение; 3. завершение речи: рекапитуляция (обобщение, вывод), побуждение.

Каждая позиция — начало, середина и конец высказывания — характеризуется составом частей, которые могут быть в ней представлены. Но высказывание может начинаться и изложением или опровержением. Рекапитуляция может находиться в различных позициях и завершать изложение, связанную группу аргументов, перечисление или вступление. Если высказывание пространно и сложно по содержанию, оно может состоять из повторяющихся и варьирующихся конструкций частей — описаний, рассуждений, рекапитуляции, побуждений, соединенных связками или разделенных выводами. Высказывание, таким образом, представляет собой сложную конструкцию повторяющихся элементов, строение которых, в свою очередь, модифицируется в зависимости от их назначения, соседства и смысловой связи.

Однако эта сложная конструкция сохраняет смысловое единство и соподчиненность элементов. Чем сложнее высказывание, тем большее значение имеет изобретение и тем труднее сделать расположение ясным и прозрачным по смыслу, сохраняя единство его смыслового образа — гармоничное соотношение объемов и конструкций частей.

Ораторская проза остается материалом, на котором в общей риторике отрабатывается техника расположения: будучи относительно краткой, ораторская речь отличается особенно четким расположением. Этого требуют условия произнесения речи в суде или политическом собрании, когда высказывание нужно построить так, чтобы оно сохраняло качества импровизации, но допускало анализ и критику аргументации. Вместе с тем, ораторская проза — вид литературы: в процессе публикации ораторские речи обрабатываются авторами, как это делал, например, Цицерон, и часто представляют собой не то, что оратор сказал в действительности, а то, что он предпочел видеть опубликованным.

В соответствии с традицией раздел Расположение строится по приведенной канонической схеме, последовательность частей которой вовсе не означает, что всякое высказывание, даже судебную речь, следует располагать именно таким образом. Эта каноническая схема, тем не менее, основана на определенной логике.

Во вступлении ритор представляет себя и основания своего обращения к аудитории; затем он высказывает свою позицию — предложение, чтобы аудитория сразу представила себе, что и на каком основании ей предлагается; далее в разделении ритор указывает состав и последовательность главного содержания высказывания — аргументации, чтобы аудитория смогла охватить образ предмета; затем он излагает фактический материал, описывая предмет и повествуя о событиях; на основе изложенных фактов ритор переходит к обоснованию предложения доводами рассуждения, сводя или разводя факты с нормами в соответствии с положением речи; изложив факты, обосновав предложение и ясно сформулировав свою позицию, ритор переходит к опровержению, которое может быть продуктивным, если определены предпосылки критики; разбор фактов и обоснование завершаются обобщением — рекапитуляцией, которая воспроизводит положение в отношении к аргументации, или выводами, которые обращают аудиторию к последующему развертыванию аргументации и на основе которых ритор побуждает аудиторию принять предлагаемое решение.

Глава 13. Начало речи: вступление, пропозиция, разделение

В начале речи представлены три части — вступление, предложение и разделение, которые объединены задачей представить этический образ ритора. Вступление является речью о речи, так как в нем предлагается основание обращения ритора к аудитории в данных обстоятельствах с данной речью. Предложение является началом речи в тесном смысле, поскольку предложение — речь, свернутая до одной фразы, а при развертывании предложения раскрывается и содержание авторского замысла.

Разделение указывает содержание аргументации, которая будет развернута в дальнейшем, и последовательность рассмотрения проблемы.

Тем самым начало речи приобретает этическое значение как словесная конструкция: этичный ритор ориентирует аудиторию, указывая свою позицию, отношение к аудитории и ход предлагаемой аргументации.

Этическое содержание начала речи проявляется и в указании на распределение ответственности. По правилам ведения диалога говорящий обязан обращать к слушающему значимые сообщения, он отвечает за ценность информации и уместность речи. Слушающий при этом условии отвечает за внимание к словам говорящего: «Имеющий уши да слышит». Если получатель упускает существенное содержание, он несет полную ответственность за последствия своего невнимания. Поэтому начало речи строится так, чтобы привлечь внимание получателя к содержанию высказывания и тем самым облегчить его задачу в условиях многообразия публичных высказываний: по началу речи можно судить о значимости ее содержания, и в воле получателя принять высказывание или отказаться от него. Честный ритор обязан следовать тому, что он предлагает, — единство построения этически значимо. А аудитория, приняв ритора с его речью, обязана следовать за словами ритора и сделать заключение о высказывании. На принципе разделения ответственности основано сотрудничество между ритором и аудиторией.

Вступление произносится или читается первым, а сочиняется, если вообще сочиняется, последним и в этом смысле является самой трудной для ритора частью высказывания. Характер вступления зависит от состава аудитории, ее настроения, обстановки, замысла речи и от состояния ритора, в особенности если речь устная. Интуиция, опыт, чувство такта играют здесь определяющую роль. Вступление часто импровизируется, и неудачная импровизация может испортить всю речь, но ритору помогает знание правил построения вступления.

Во-первых, даже при неудавшемся вступлении, если оно кратко, интерес публики к ритору сохранится и ошибку можно исправить — впереди целая речь, в содержании которой обнаружатся качества ритора.

Во-вторых, вступление должно быть умеренно энергичным: яркое вступление привлекает внимание и вызывает симпатию к оратору, но если речь, в особенности устная, начинается слишком эмоционально, оратору может не хватить сил продолжать на том же эмоциональном уровне: от сильной эмоции аудитория быстро устает, а ритору нужно приберечь пафос к концу речи.

В-третьих, стилистически вступление не должно резко контрастировать с основными частями речи, так как может сложиться впечатление, будто ритор стремится привлечь внимание к себе, а не к предмету речи.

В-четвертых, во вступлении следует избегать существенных для аргументации формулировок и данных, если они не повторяются в других частях речи, так как аудитория входит в речь постепенно, и вступление воспринимается на фоне внешних или внутренних помех.

В-пятых, вступление не следует сочинять до основных частей речи, так как оно отражает для ритора содержание и пафос высказывания в целом, являясь речью о речи.

В риторике выделяются три рода вступлений: обычное, с ораторской предосторожностью и внезапное (ех abrupto).

Обычное вступление. «Милостивые государи, с чувством невольного смущения приступаю я к моему докладу. Оно вызывается прежде всего глубокою скорбью о том, что, получив, наконец, давно желанную возможность принять активное участие в заседании нашего Общества, я не вижу пред собою ни полного мысли и энергии лица Николая Яковлевича Грота, ни проникнутого одухотворенною красотою образа Владимира Сергеевича Соловьева. Оба они уже вступили на тот берег, от которого нас еще отделяют туманы и неотрадные волны житейской суеты. Мне больно сознавать, что и возможность видеть здесь дорогого наставника, которому я сам многим обязан в своем духовном развитии, — видеть Бориса Николаевича Чичерина, пресечена постигшим его недугом… Смущает меня и содержание моего доклада.

В нем очень мало места для философских рассуждений или психологических исследований. Он, в сущности, касается вопроса педагогического, т. е. вопроса о том — не следует ли, при современном состоянии уголовного процесса, расширить его академическое преподавание в сторону подробного исследования и установления нравственных начал, которым должно принадлежать видное и законное влияние в деле отправления уголовного правосудия. Поэтому я заранее прошу снисхождения, если этот доклад не будет вполне соответствовать строгому и стройному характеру трудов, к которым привыкло общество»[82].

Кроме общих правил краткости, умеренности, уместности, соответствия предмету и постепенности, это вступление характеризуется следующими качествами:

1. Во вступлении особенно проявляются (не выражаются) ораторские нравы — честность, скромность, доброжелательность, предусмотрительность, или те этические качества, которые нужны ритору для правильного построения этического образа. В докладе А.Ф. Кони — это, в первую очередь, скромность, доброжелательность и предусмотрительность; в цитированной выше речи П.А. Столыпина — это честность и доброжелательность: в ситуации первого обращения Председателя Совета Министров к Третьей Государственной Думе после роспуска Второй специальное проявление скромности было бы неуместным, так как могло ввести аудиторию в заблуждение относительно намерений ритора и его отношения к роли Думы. В академической речи, которая произносится знаменитым юристом и государственным деятелем перед собранием интеллигентов, напротив, уместно подчеркивание скромности и доброжелательности. Но в речи А.Ф. Кони проявляются и честность, как самооценка компетентности, и предусмотрительность, как указание на задачи доклада и характер его обсуждения.

2. Ритор показывает основания своего обращения к аудитории с речью и стремится дать представление об уровне значимости предмета для общества. Таким основанием может быть проблема или важность предмета. При этом достаточно распространены апелляции к авторитетам.

3. Во вступлении, как правило, в неявном виде, указывается тип ценностной иерархии, которой следует ритор, или, по крайней мере, приводятся топы, которые объединяют ритора и аудиторию и представляются существенными. В речи А.Ф. Кони — это весьма искусное обращение к категории духовного опыта, которое подается через намек на завершение жизненного пути автора, а также более явный намек, даже указание на нестроение судопроизводства, которое связывается с педагогической задачей судебной этики как предмета: аудитория маститого судебного оратора — университетская профессура, достаточно оппозиционная властям и убежденная в силе просвещения и науки, но, равным образом, и воспитанная в духе народничества, для которого личная нравственность стоит в системе ценностей выше, чем наука или право.

Вступление с ораторской предосторожностью — самый трудный вид вступления. Ораторская предосторожность применяется тогда, когда аудитория заранее несогласна с ритором. Речевая техника ораторской предосторожности либо инсинуация — столкновение топов и индивидуализации аудитории, либо приведение к авторитету ритора. Рассмотрим примеры.

Вот вступление к речи П.А. Столыпина «О морской обороне», произнесенной в Государственной Думе 24 мая 1908 года.

«После всего, что было тут сказано по вопросу о морской смете, вы поймете, господа, что тяжелое чувство безнадежности отстоять испрашиваемые на постройку броненосцев кредиты, с которым я приступаю к тяжелой обязанности защищать почти безнадежное, почти проигранное дело. Вы спросите меня: почему же правительство не преклонится перед неизбежностью, почему не присоединится к большинству Государственной Думы, почему не откажется от кредитов?

Ведь для всех очевидно, что отрицательное отношение большинства Государственной Думы не имеет основанием какие-нибудь противогосударственные побуждения; этим отказом большинство Государственной Думы хотело бы дать толчок морскому ведомству, хотело бы раз навсегда положить конец злоупотреблениям, хотело бы установить грань между прошлым и настоящим. Отказ Государственной Думы должен был бы, по мнению большинства Думы, стать поворотным пунктом в истории русского флота; это должна быть та точка, которую русское народное представительство желало бы поставить под главой о Цусиме для того, чтобы начать новую главу, страницы которой должны быть страницами честного, упорного труда, страницами воссоздания морской славы России. (Возгласы: «верно», рукоплескания.)

Поэтому, господа, может стать непонятным упорство правительства: ведь слишком неблагодарное дело отстаивать существующие порядки и слишком, может быть, недобросовестное дело убеждать кого-либо в том, что все обстоит благополучно. Вот, господа, те мысли или приблизительно те мысли, которые должны были возникнуть у многих из вас; и если, несмотря на это, я считаю своим долгом высказаться перед вами, то для вас, конечно, будет понятно, что побудительной причиной к этому является вовсе не ведомственное упорство, а основания иного, высшего порядка.

Мне, может быть, хотя и в слабой мере, поможет то обстоятельство, что кроме, конечно, принципиально оппозиционных партий, которые всегда и во всем будут противостоять предложениям правительства, остальные партии не совершенно единодушны в этом не столь простом деле, и среди них есть еще лица, которые не поддались, может быть, чувству самовнушения, которому подпало большинство Государственной Думы. Это дает мне надежду если не изменить уже предрешенное мнение Государственной Думы, то доказать, что, может существовать в этом деле и другое мнение, другой взгляд, и что этот взгляд не безумен и не преступен»[83].

Вступление к речи «О морской обороне» содержит ораторскую предосторожность (инсинуацию) и элементы внезапного вступления. Важнейшая особенность внезапного вступления — кризис: оратор, подхватывая и развивая эмоцию аудитории, добивается ее кульминации, после которой аудитория, расплескав значительную часть возбуждения, становится более пластичной и направляется в нужное русло.

Ритор делает неожиданный для аудитории ход. Цусимское поражение и предложение правительства строить снова броненосцы, но теперь уже дредноуты, вызывает возмущение депутатов. От Столыпина, естественно, ждут, что он станет защищать эти предложения. Ему предстоит выступать после ряда зажигательных антиправительственных речей.

Ритор плавно вошел в речь, использовав несвойственный ему сентиментальный пафос и упомянув о предшествующих выступлениях. В последней фразе абзаца он объединяется с аудиторией посредством фигуры ответствования. Этим он снимает эмоциональное отторжение аудитории. Оратор два раза повторяет слово «безнадежность» и два раза слова «тяжелое чувство», как бы обнажая тяжелую мысль, непроизвольно срывающуюся с языка. И уже с первых фраз он, надо полагать, подхватывает эмоцию зала. Второй период (причинный) развивает взятую эмоцию, но завершает ее романтическим пафосом, твердо оптимистически — и ритор добивается аплодисментов. Это и есть кризис, эмоциональный перелом речи, после которого можно сделать обрыв. Но это обрыв эмоции, а не содержания — ритор закрепляет сказанное: начало третьего периода повторяет начало первого, вступление как бы начинается снова. Далее он обращается к мотивам предложения, чтобы приступить к последней и главной задаче — делению аудитории.

Эмоция коллективна, а мысль индивидуальна. Поэтому если ритор желает аргументировать, ему нужно разделить возбужденную аудиторию. По мере пробуждения мысли эмоция остывает. И оратор сначала отделяет оппозицию, а указанием на отсутствие единодушия среди остальных партий — противопоставляет тех, кто эмоционально следует оппозиции, тем, кто менее склонен ей следовать и мог бы разумно рассмотреть проблему. Оратор понимает, что полностью преодолеть предубеждения аудитории он не может, но и задача вступления — посеять сомнение и сбить эмоцию. Дредноуты все-таки были построены и верно служили стране до середины 50-х годов.

Ниже приведен пример из речи В.И. Ленина «О концессиях» на собрании актива Московской организации ВКП(б), в которой также с большими искусством и талантом используется ораторская предосторожность.

«Товарищи, я с большим удовольствием, хотя, признаться, и с удивлением, увидел, что вопрос о концессиях вызывает огромный интерес. Отовсюду раздаются крики и, главным образом, они идут с низов. Спрашивают, как же это так: своих эксплуататоров прогнали, а чужих зовем?

Почему эти крики вызывают во мне удовольствие, это понятно. Очевидно, если с низов пошел крик опасения, как бы не вернули назад старых капиталистов, если этот крик пошел по поводу такого десятистепенного акта, каким является декрет о концессиях, значит очень и очень сильно еще сознание, насколько капитализм опасен и насколько велика опасность недооценки борьбы против него. Это, конечно, превосходно, и тем более превосходно, что опасения исходят, как я уже сказал, с низов»[84].

Слово insinuatio — «инсинуация» означает узкий, извилистый проход, а также часть речи, рассчитанную на то, чтобы расположить к себе слушателей. Сопоставляя примеры, можно увидеть общие черты этой техники.

1. Ритор вырабатывает топы, которые объединяют его с аудиторией и занимают в иерархии значительно более высокое место, чем топы, на которые сводятся различия: «борьба/капитализм».

2. Внимание аудитории концентрируется на ораторских нравах, и ритор стремится этически объединиться с аудиторией в плане целей и интересов.

3. Ритор подчеркивает незначительность расхождений с аудиторией по сравнению с общей позицией.

4. Мнение аудитории в той части, где она расходится с ритором, представляется как случайное и вызванное эмоциями, которые ритор в целом разделяет, понимает и уважает.

5. Позиция аудитории представляется как несовместимая с основными топами, а эмоция или этическая позиция — как совместимая. Стало быть эмоция оказывается правильной, но неуместной или неверно направленной.

6. Эмоции противопоставляется продуманная позиция ритора, которую при должном размышлении займет каждый, кто согласен с ним в главном. Тем самым аудитория разделяется.

Предложение (пропозиция, теза) — главная мысль высказывания, от которой зависят и с которой согласуются все остальные его части.

Чтобы сформулировать правила построения предложения, рассмотрим несколько примеров.

1) «Высшая инстанция, к которой человек прибегает, определяя свое поведение, есть разум: ибо хотя мы различаемся способностями души и признаем верховенство за волей, как действующим началом, но истина в том, что человек, как деятельное существо, решается на то или другое волевое действие, основываясь на каком-либо предварительном знании или на видимости знания, имеющегося в разуме»[85].

2) «Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли; а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума»[86].

3) «Таким образом, наше правило не заключает в себе никакой метафизической концепции, никакой спекуляции относительно основы бытия. Оно требует только одного: чтобы социолог погрузился в состояние духа, в котором находятся физики, химики, физиологи, когда они вступают в новую, еще не исследованную область своей науки»[87].

4) «Все образованные люди согласно признают, что это столетие во многих отношениях безусловно превзошло предшествующие, решив задачи, в начале его казавшиеся совершенно неразрешимыми. Всей нашей современной духовной жизни сообщен совершенно новый отпечаток не только поразительными успехами в области познания природы, но и необычайно плодотворным применением науки к технике, промышленности, торговле и т. д. Но, с другой стороны, в важных областях духовной жизни и общественных отношений мы должны отметить немногочисленность, а то и полное отсутствие успехов по сравнению с прошлыми веками: нередко же, увы! приходится констатировать знаменательные шаги назад»[88].

5) «Тезис, доказываемый мною, состоит в следующем: наука о человеческой природе (психология, социология — А.В.) была ложной попыткой, а ложной ее сделала аналогия с естествознанием — понять сам дух; если правильное исследование природы осуществляется методами, называемыми естественно-научными, то правильное исследование духа осуществляется методами истории»[89].

Все эти предложения понятны, воспроизводимы, привлекательны, проблематичны. Но не все они этичны, последовательны, определенны и продуктивны.

Если в тезах 1,2,5 смысл предложений ясен, то в тезах 3,4 смысл предложений сознательно не определен авторами. Что означает предложение «погрузился в состояние духа» другого человека и как это можно сделать? — Воспроизвести его действия, принять его точку зрения? Оно содержит скрытое автором требование так называемой гетерономной этики, т. е. насилия над разумом и убеждениями, чтобы следовать привлекательному образцу. С точки зрения этической — это намеренное соблазнение аудитории. К чему призывает читателя Э. Геккель? — следовать выводам физиологии в области практической морали и устройства общественных отношений? Но почему бы не сказать это прямо? Может же Р. Коллингвуд ясно и честно построить предложение: «правильное исследование духа осуществляется методами истории».

Смысл положения должен соответствовать форме и не вводить в заблуждение относительно действительных намерений ритора.

Так, Э. Дюркгейм утверждает, будто его правило «не содержит никакой метафизической концепции», что не соответствует истине: если историк должен следовать «умонастроению» физика, то потому, что метод физики успешно описывает структуру реальности, а процессы истории сводятся к физическим или биологическим.

Э. Геккель идет еще дальше, подменяя сущностное суждение повелением. Он не исследовал мнения образованных людей о результатах развития науки, а тем более с сокрушительным результатом в виде всеобщего признания ее достижений. Поэтому смысл положения следующий: «если вы образованы, то должны признать, что…» Фактически тезис содержит в себе намеренно скрытое повеление. Автор выдает свое мнение заточку зрения авторитетного большинства.

Как известно, аргументация Э. Дюркгейма и Э. Геккеля была не менее эффективной, чем аргументация Д. Локка, Ш. Монтескье или Р. Коллингвуда. Но в конечном результате она привела к драматическим последствиям как в области научной теории, так и в области этики — к падению нравственного авторитета всего ученого сословия в особенности в России.

Таким образом, правильная формулировка предложения означает его определенность и ясность.

В положениях Э. Геккеля и Э. Дюркгейма содержатся топы, которые могут быть отнесены к различным уровням иерархии общих мест одновременно: Э. Дюркгейм апеллирует к опыту ученых естествоиспытателей и к положению философии науки о едином методе рационального познания. В результате аргументация утрачивает цельность, так как основания оценки суждений о методе социологии произвольны. Аналогично и положение с аргументацией Э. Геккеля: общественное мнение в его иерархии ценностей, которая прокламируется как последовательно научная, оказывается выше, чем собственно научное знание. Поэтому совещательная аргументация Геккеля оказывается непродуктивной именно в научном содержании.

Разделение представляет состав предмета и последовательность изложения, чем позволяет охватить содержание высказывания или его части. Вступление, предложение и разделение дают исходное представление об аргументации и облегчают критический анализ основных частей высказывания.

Разделение как часть речи широко используется, но не является необходимым элементом начала высказывания. Оно рекомендуется, если высказывание пространно и сложно, содержит обильный фактический материал, а также если аудитория плохо подготовлена и не в состоянии охватить содержание речи в целом. Так, в академической риторике — в лекционных курсах, научных докладах и т. п. разделение часто полезно, как и в научных или философских публикациях; в политической речи и в массовой коммуникации разделение используется редко за отсутствием содержания, разделять которое имело бы смысл.

Существуют два вида разделения, которые не следует смешивать: разделение понятия и разделение предмета речи. Разделение понятия — логическая операция, в основании которой лежат его объем и содержание. Разделение предмета речи — более или менее развернутое последовательное перечисление тем, которые будут рассмотрены в высказывании.

Рассмотрим пример разделения понятия.

«Добродетельный человек есть человек, каким он должен быть. Другими словами, добродетель есть нормальное или должное отношение человека ко всему (ибо нельзя мыслить качеств или свойств безотносительных). Должное отношение не есть отношение одинаковое. Различая себя от другого, мы это другое необходимо полагаем или определяем трояко: или как низшее (по существу), или как подобное нам (однородное), или как высшее нас. Четвертого здесь, очевидно, быть не может. Отсюда логически вытекает троякий характер должного, или нравственного, отношения, ибо ясно, что относиться к низшему (скажем, к влечению материальной природы) так, как если бы оно было высшее (скажем — предписание божественной воли), никак не будет должным отношением; точно так же противно должному будет, если мы к подобному себе (скажем — человеческому) существу будем относиться или как к низшему (смотреть на него как на бездушную вещь), или как к высшему (видеть в нем божество)»[90].

Разделение понятия основывается на избираемом признаке, в данном случае — топе «большее/меньшее», поэтому следует учитывать относительный характер всякой классификации и не придавать ей чрезмерного значения. Разделение понятия должно быть:

1) исчерпывающим, т. е. содержать необходимый состав частей;

2) минимальным, т. е. не содержать лишних членов;

3) различенным, т. е. не содержать повторов равнозначных элементов;

4) непрерывным, т. е. не содержать пропусков в отношениях «род/вид» и «часть/целое»;

5) последовательным — порядок перечисления должен соответствовать порядку изложения;

6) умеренным, т. е. содержать не более пяти-семи элементов, такое их число, которое может быть охвачено сразу и удерживаться в памяти.

Разделение предмета основывается на конкретном содержании высказывания, поэтому этот вид перечисления исходит из целесообразности и порядка изложения.

«Прежде всего я должен считаться с приговором окружного суда, который остается в силе, пока Палата его не отменит. Во-вторых, я полагаю, я должен опровергнуть апелляцию противной стороны, направленную к увеличению наказания и подлежащую рассмотрению, хотя бы никто и не явился ее поддерживать. Наконец, имеется еще объяснение, весьма пространное, обвинителей на мою апелляционную жалобу, которое Палата, как она объявила, будет иметь в виду»[91].

1. Разделение предмета должно отражать в формулировках основное содержание делимого материала.

2. Элементы деления желательно повторять или, по крайней мере, указывать в ходе изложения.

Глава 14. Середина речи. Изложение: описание

Аргументация подразделяется на положительную (изложение и подтверждение) и отрицательную (опровержение), а также на техническую (рассуждение) и нетехническую (описание и повествование).

Оба эти разделения относительны. Изложение фактов является аргументом: оно содержит положение и обоснование, а рассуждение оперирует фактами. Положительная аргументация является подтверждением предложения, которое может быть выражено и отрицательным суждением, а опровержение, напротив, может строиться как положительные утверждения. Однако эти относительные подразделения небезосновательны: чтобы освоить сложные или смешанные формы речи, нужно уметь строить простые, а у каждого из перечисленных видов аргументации есть особенности, которые важны в ходе построения. Середина высказывания содержит главные содержательные части: описание, повествование, подтверждение в виде связанной системы аргументов и доводов, опровержение в виде критики позиции оппонентов а также различные связки и переходы между композиционными частями.

Изложение

Существуют два способа представления данных — описание и повествование, которые в совокупности и образуют изложение. Но изложение не ограничивается этими речевыми формами, так как может содержать объяснения, обобщения, связки и различного рода выводы. В целом задача изложения — представление данных в благоприятном для целей ритора виде.

Следует подчеркнуть, что распространенное требование «объективной информации» — уловка, рассчитанная на наивных людей. Возможно правильное, точное, ясное, последовательное, честное изложение фактов, но не бывает «объективного» изложения, так как факты отбираются кем-то и излагаются с определенной целью. Ритор, который заявляет, будто его информация «объективна» или «нейтральна» и тем самым, будто он стремится к тому, чтобы его идеи были скомпрометированы, либо несостоятелен, либо лицемерит. Изложение является самым сильным и надежным аргументом. Как правило, аргументация сводится к изложению фактов, ибо рассуждения необходимы тогда, когда факты неясны, недостоверны или недостаточны. Вот почему умение строить изложение — одновременно умение его анализировать.

Общие правила изложения можно сформулировать в следующем виде.

1. Изложение должно быть правдоподобным. Это

значит, что из состава данных, соответствующих действительности, для изложения следует отбирать те, которые вызовут наименьшие сомнения. Данные должны быть совместимыми с опытом аудитории.

2. Изложение должно быть приемлемым. Факты, которые приводятся в изложении, и слова, которые употребляются для их изображения, не должны оскорблять нравственное чувство читателя или слушателя.

3. Изложение должно быть ясным. Это значит, что слова и фразы, которые в нем содержатся, знакомы аудитории и понимаются сразу и полностью. Поэтому в изложении, по возможности, следует избегать длинных и сложных предложений, необычного порядка слов, двусмысленностей.

4. Изложение должно быть последовательным. Это значит, что о действиях или событиях сообщают в порядке их следования.

5. Изложение должно быть воспроизводимым. Это значит, что его не следует перегружать не относящимися к делу подробностями и отступлениями. Изложение должно быть построено так, чтобы его основное содержание легко запоминалось.

6. Изложение должно быть интересным. Чтобы вызвать интерес, восходят от более известных фактов к менее известным.

7. Изложение должно быть завершенным. Это значит, что изложение содержит внутренне связанные факты и события, образующие смысловое единство, и что в конце изложения подводится итог сказанному — делается вывод, обобщение или характеристика.

Описание есть словесное изображение предмета мысли.

В описании говорящий и слушающий находятся как бы в одной точке, из которой они вместе рассматривают изображаемый предмет. Местоположение этой точки в отношении к предмету (перспектива) может изменяться в процессе описания, но единство говорящего и слушающего сохраняется. Искусство описания в основном состоит в поддержании этого единства.

Центр описания — имя существительное, прилагательное или глагол в значении процесса или состояния, обычно в настоящем времени. Но существуют описания, в которых используется прошедшее или будущее время глагола: «Вы выйдете (вышли, выходите) из метро, увидите (увидели, видите) серое каменное здание справа, обогнете (обогнули, огибаете) его и т. п.»

Описания подразделяются по характеру предмета на описания вещей, ситуаций, последовательности действий, людей, характеристики (этопея, прозопография), идей или конструкций мысли — теорий, гипотез, предложений. По словесной форме описания подразделяются на естественные и искусственные: первые дают образ предмета в ходе его созерцания, вторые — дают аналитический образ строения, структуры, назначения, т. е. идею предмета. Они, в свою очередь, бывают дедуктивными, индуктивными и смешанными в зависимости от задачи и композиции.

Описание является самым сильным аргументом почти универсального свойства, поскольку в описании данные представляются таким образом, как будто они принадлежат слушающему в той же мере, что и говорящему. Другое дело, что описание — принадлежность главным образом письменной речи, так как в устной речи объем и смысловая сложность описания ограничены и ритору постоянно приходится перебивать описание более занимательным повествованием и украшать выразительными подробностями, чтобы удержать внимание аудитории.

Проще других наглядное естественное описание конкретного предмета.

«По своему складу и цвету тела окунь легко отличается от всех других наших рыб. Туловище его довольно широко, особенно у крупных окуней, и несколько горбато; спина темно-зеленая, бока зеленовато-желтые, брюхо желтоватое; поперек всего тела тянутся 5–9 поперечных темных полосок, которые делают его очень пестрым; в некоторых случаях эти полоски заменяются темными неправильными пятнами. Кроме того, хвостовой плавник, особенно в нижней своей части, заднепроходный и нижний плавники ярко-красного цвета; грудные плавники желтые, первый спинной плавник сизый, с большим черным пятном на конце, второй зеленовато-желтый. Глаза оранжевые… Впрочем, цвет окуня зависит, как у большинства рыб, от качества воды, а еще больше от цвета грунта. Поэтому окуни в прозрачной воде со светлым песчаным или глинистым дном очень светлы, иногда даже без черного глазка на спинном пере и с малозаметными поперечными полосками. Наоборот, в лесных озерах с черным тинистым дном они имеют более темные полосы, более темную спину и ярко-желтое брюхо. В некоторых местностях (как, например, в Сенежском озере Московской губернии) окуни имеют даже золотистые жаберные крышки. Кроме того, следует заметить, что молодые окуни до двухлетнего возраста одноцветнее достигших половой зрелости и что самые крупные сравнительно темнее. На жаберных крышках находится по одному острому шипу, которые очень больно колются и даже могут причинить опухоль или воспаление. Рот очень велик и вооружен многочисленными, но очень мелкими зубами… Крупный окунь весьма прожорливая, сильная и хищная рыба. Надо удивляться жадности и проворству, с каким он преследует поверху какую-нибудь рыбку, отбитую им от станички. Несчастная рыбешка, как шальная, выпрыгивает из воды, а окунь кружится за нею, раскрывая свою огромную пасть с громким чавканьем до тех пор, пока не схватит ее. Чавканье крупного окуня так громко, что в тихую погоду его можно слышать шагов за сто»[92].

Описание следует движению взгляда рыболова, вынувшего рыбу из воды, и включает следующие части.

1. Общий вид.

1.1. Отличительные черты.

1.2. Форма тела.

1.3. Окраска от головы к хвосту.

1.4. Окраска плавников от хвоста к голове, цвет глаз.

2. Варианты окраски в зависимости от среды обитания и возраста.

3. Особенности строения головы.

3.1. Жаберные щели.

3.2. Рот и зубы.

4. Повадки.

4.1. Прожорливость.

4.2. Проворство в преследовании жертвы, чавканье.

5. Завершение: общий образ водоема, где водятся окуни.

Автор меняет перспективу описания четыре раза: при переходе от общего описания к вариантам окраски, возвращаясь к описанию головы, обращаясь к повадкам окуня, как бы с берега, наконец, представляя общий образ озера или реки, в которой чавкает окунь.

Перемена перспективы делает описание интересным и цельным, а переходы получаются естественными, так как используются смысловые подхваты — репризы, создаваемые последовательным движением и фиксациями взгляда на частях тела окуня.

Построение описания определяется выбором перспективы и плана, который зависит от соотношения предмета и наблюдателя. Перспектива — соотносительное размещение предмета, наблюдателя, источника освещения и границы обозримого пространства. План — объем поля зрения, занимаемый предметом и позволяющий фиксировать предмет с большей или меньшей степенью подробности. Размеры окуня позволяют разглядывать его, как бы держа в руках и поворачивая, а изменение перспективы и плана создает возможность обобщенного описания — сравнения вариантов окраски, объяснения их через обстоятельства и изображения повадок не конкретной особи, а вида.

Описание может развертываться от общего к частному и от частного к общему. В приведенном описании дедуктивный и индуктивный ходы совмещены: окунь как особь изображается от общего вида к частям, окунь как вид описывается от частностей к общей характеристике или образу. Такое совмещение дедуктивного и индуктивного ходов в описании является наилучшим, так как увеличивает достоинства и уменьшает недостатки каждого. Дедуктивный ход описания позволяет сразу представить цельный образ предмета, из которого осмысливаются части и детали, но в процессе дедуктивного описания интерес к предмету падает. Описание от частей к целому позволяет поддерживать интерес, но затрудняет осмысление, так как целое замутняется подробностями.

Естественное описание представляет даже единичный предмет как однородный в ряду других подобных. В приведенном описании окунь изображен как вид, а конкретный окунь может быть только представителем этого вида.

Портрет — естественное описание одушевленной индивидуальности.

Портрет — разновидность естественного описания: чувственный (зрительный, слуховой, тактильный) образ воспроизводит впечатление, соотносит предмет с его видом, но сам предмет описания индивидуализируется использованием символов, которые связывают чувственный образ с волей, разумом, этосом. Предмет предстает уникальным: связанные в описании признаки в совокупности создают единый индивидуальный образ.

«Просторный и такой же мрачный и пустой, как и передняя, в темных обоях кабинет. Три черных кожаных кресла и огромный письменный стол, на котором соблюден чрезвычайный порядок. Из-за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что-то «облическое», что-то крабье. Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая же согласованная ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых зверей, например, медведей и слонов. Он маленького роста, широкоплеч и сухощав. На нем скромный темно-синий костюм, очень опрятный, но не щегольский; белый отложной мягкий воротничок, темный узкий, длинный галстух. И весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести и, по-видимому, замечательного равновесия в сне и аппетите…

Ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх, но эти черточки не слишком монгольские; таких лиц очень много среди «русских американцев», расторопных выходцев из любимовского уезда Ярославской губернии. Купол черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выглядит на фотографических ракурсах. Впрочем, на фотографиях удаются правдоподобно только английские министры, опереточные дивы и лошади.

Ленин совсем лыс. Но остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно, краснорыж. Об этом же говорят пурпурные родинки на его щеках, твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто они только что вымыты холодной водой и крепко-накрепко вытерты. Какое великолепное здоровье!

Разговаривая, он делает руками близко к лицу короткие тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне так и не удалось поймать. Но на глаза его я засмотрелся. Другие такие глаза я увидел лишь один раз, гораздо позднее.

От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, от тщательно скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков. Подыскивая сравнение к этому густо и ярко-оранжевому цвету, я раньше останавливался на зрелой ягоде шиповника. Но это сравнение не удовлетворяет меня. Лишь прошлым летом в Парижском зоологическом саду, увидев золото-красные глаза обезъяны-лемура, я сказал себе удовлетворенно: «Вот, наконец-то я нашел цвет ленинских глаз!» Разница оказалась только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они — точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, и в них точно выскакивают синие искры.

Голос у него приятный, слишком мужественный аля маленького роста и с тем сдержанным запасом силы, который неоценим для трибуны. Реплики в разговоре всегда носят иронический, снисходительный, пренебрежительный оттенок — давняя привычка, приобретенная в бесчисленных словесных битвах: «Все, что ты скажешь, я заранее знаю и легко опровергну, как здание, сделанное из песка ребенком». Но это только манера, за нею полнейшее спокойствие, равнодушие ко всякой личности…<…>

…«В сущности, — подумал я, — этот человек, такой простой, вежливый и здоровый — гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Ивана Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки люди, доступные капризам дня и колебаниям характера. Этот же — нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. И притом — подумайте! — камень, в силу какого-то волшебства, — мыслящий! Нет у него ни чувств, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая, победоносная мысль: падая — уничтожаю»[93],

Описание строится по следующей схеме.

1. Общий вид.

1.1. Обстановка.

1.2. Походка.

1.3. Сравнение походки.

1.4. Пластика тела.

1.5. Сравнение пластики

1.6. Телесное строение.

1.7. Костюм.

1.8. Физическое впечатление, вывод об аппетите.

2. Детализация, следующая после повествовательного фрагмента.

2.1. Моральное впечатление.

2.2. Строение лица.

2.3. Сравнение с ярославцами.

2.4. Строение черепа.

2.5. Общее сравнение образа с фотографией.

2.6. Волосы и кожа.

2.7. Вывод о состоянии здоровья.

2.8. Жестикуляция.

2.9. Характеристика рук.

2.10. Указание на впечатление от глаз.

3. Глаза и голос: взгляд и манера поведения.

3.1. Форма и цвет глаз.

3.2. Сравнение и отличительная особенность.

3.3. Характеристика отношения к людям.

4. Завершающее обобщение: сравнение с камнем.

В тексте выделяются два плана: естественное описание и истолкование, которое следует за каждым фрагментом и связано с конкретной деталью. Собственно описание строится от общего к частному, а истолкование — движется от частного к общему и завершаются общей этической характеристикой Ленина, которая и является обобщением портрета.

Истолкования расположены в нарастающем порядке, который создает развитие нравственной оценки от первоначально объективных и как бы случайных ассоциаций через уточнение сравнений к выводу, который представляется плодом поисков и размышлений автора.

Естественный план описания служит символическим обоснованием сравнительного: хромота, косоглазость, рыжие волосы, оранжевые глаза, взгляд исподлобья, малый рост, сильный голос являются в совокупности элементами вполне распознаваемого образа. Совокупность физических качеств персонажа и противопоставление им ряда толкований и сопоставлений подтверждают эпитет «облический» — изображается физическая оболочка, обличье, а то, что скрывается под этим обличьем, подается через сравнение и предстает как догадка, субъективное мнение рассказчика.

Заключение строится на основе аллюзии с образом этической детерминированности Бенедикта Спинозы — мыслящим камнем, который брошен неизвестной рукой и сознает, что летит, полагая конечную точку траектории своей целью. Эта аллюзия неожиданно оказывается своего рода зеркальным отражением построенного образа: Ленин предстает с внешней стороны как духовно пустая, но действующая физическая оболочка. Мыслящий камень Спинозы, напротив, обладает внутренней свободой при полной обусловленности внешнего действия. Но внутренняя свобода Спинозы рациональна — это свобода мышления.

Изобразительное описание основано на том же принципе сочетания смыслового и чувственного образа, что и портрет. Но предмет изобразительного описания не лицо, а явление, событие, действие. Как всякая риторическая форма, изобразительное описание делается с определенной задачей — в явлении представить смысл и тем самым индивидуализировать и оценить предмет.

«Воскресение Христово есть праздник всего христианского мира, но нигде оно не является таким светлым, и таким небесным, как в Православии, и нигде оно, добавляю, не празднуется так, как в России, на русской земле, вместе с нежной и прозрачной, светлой и торжествующей весной. Пасхальная ночь с ее ликующей радостью уносит нас в жизнь будущего века, в новую радость, радостей радость навеки. Перед полуночью собираются в храм верующие, чтобы проститься с плащаницей, которая уносится из середины храма пред пасхальной заутреней. В полночь, по удару колокола, отверзаются главные врата алтаря, и священнослужители со свечами движутся среди моря огней — и в руках у верующих и пред всеми иконами, — с пением: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Все выходят крестным ходом из храма под звон колоколов; по обхождении храма, процессия останавливается пред запертыми дверями храма, который уподобляется запечатанному гробу, от которого камень отваливает св. ангел. Наконец, храм отверзается, и в него входят священнослужители с ликующим пением: «Христос воскресе из мертвых». Камень отваливается от душ, кои увидели воскресение Христово. И начинается пасхальная заутреня, вся состоящая из пения пасхального канона, ликующая, скачущая, исполненная божественного веселия, и когда она пролетает, священнослужители выходят приветствовать народ, чтобы дать и принять пасхальное целование, христосоваться. Все целуют друг друга с приветственными словами: «Христос воскресе — воистину воскресе». Это есть поистине сама первенствующая Церковь, то первохристианство, постигнуть которое ныне ищут мудрецы и книжники века сего. Прийди и виждь! Этот обычай пасхального приветствия с поцелуем сохраняется в течение всей пасхальной недели, не только в богослужении, где священнослужители непрестанно, вместе с каждением, приветствуют народ восклицанием «Христос воскресе» и принимают встречное приветствие «Воистину воскресе», но и в домах, даже при встречах. По окончании заутрени освящаются пасхальные яства, — красные яйца, особо приготовленный творог и печенья, для вкушения на домах, после сурового и продолжительного великого поста и, особенно, Страстной седмицы. Немедленно же после заутрени совершается литургия, также с пасхальными песнопениями. Ее особенность, между прочим, составляет чтение Евангелия (Пролог Евангелия от Иоанна) на разных языках, по образу Пятидесятницы и древней глоссологии»[94].

Описание строится на основе последовательности действий пасхального Богослужения, в составе которых выделяются важнейшие. Действия представляются через восприятие их верующим, участником Богослужения, что и создает непосредственный наглядный образ. Но это непосредственное впечатление дополнено комментарием (выделен курсивом) двоякого рода: оценочно-смысловым и поясняющим. Комментарий первого рода — часть аргументации, так как именно к нему как к общему месту приводится наглядная часть описания. Поясняющий комментарий необходим, так как книга написана во Франции и адресована читателю, недостаточно знакомому с особенностями празднования Пасхи в России.

Изобразительное описание с комментарием является переходной формой от естественного описания к искусственному, поскольку оценочно-смысловой комментарий является не вспомогательным средством, в отличие от комментария объяснительного, а выступает в качестве положения аргумента: «прийди и виждь».

Искусственное описание строится исходя из содержания предмета, а не его чувственного образа. Искусственное описание может быть наглядным и содержать конкретные изобразительные детали, но может и не содержать их. Главное, что состав и порядок частей описания отражают элементы структуры, отличительные признаки, назначение, свойства, видородовые отношения предмета, обозначения которых являются либо общими местами, либо элементами редукций. Поэтому искусственное описание — часть эпидейктической аргументации.

Для сравнения с естественным описанием рассмотрим описание сазана в БСЭ:

«САЗАН (Cyprinus carpio) — рыба сем. карповых; родоначальник многих пород культурного карпа. Чешуя крупная; две пары усиков; глоточные зубы трехрядные, жевательные. Вес до 32 кг. Естественно обитает в пресных и солоноватых водах бассейнов Средиземного, Азовского, Черного, Каспийского и Аральского морей (в Амуре и реках Китая имеется особый подвид Сазана). Акклиматизирован также в других водоемах (в Сев. Америке, в Англии, Скандинавии; в СССР в оз. Балхаш, Барабинских озерах, и др.) Икрометание в мае — июне, в прибрежных зарослях при температуре воды ок. + 20. Плодовитость до 1,8 млн икринок. Икра приклеивается к растительности; развивается в течение 2–7,5 суток, в зависимости от температуры воды. Сазан питается различными донными животными, а также растительной пищей. Имеет большое промысловое значение. Мировой улов сазана достигает 2 млн ц в год»[95].

Описание сазана по композиции сходно с описанием окуня Л.П. Сабанеевым, но не дает единого наглядного образа: опознать сазана по этому описанию практически невозможно, да и цель его иная.

Энциклопедическое описание в БСЭ — источник изобретения: на его основе можно найти полную научную и техническую информацию о сазане, соотнося ключевые слова описания со словарными статьями или разделами библиотечной рубрикации. Поэтому признаки сазана и являются не изобразительными, а классификационными, например, латинское номенклатурное название. Состав описания ориентирован на техническое рассуждение, так как данные позволяют сопоставлять сазана с другими видами рыбы при выборе породы для разведения, для наведения справки при чтении специальной литературы, при подготовке ответа на уроке биологии в школе и т. п.

Таким образом, состав описания в данном случае отражает операции со словом в их нормативной последовательности, т. е. научное и техническое содержание предмета.

От представления идеи или понятия искусственное описание может распространяться в направлении изобразительности и даже художественности, сохраняя при этом основной принцип, если состав и последовательность элементов — ракурсов, планов, наименований следует делению идеи, в совокупности элементы являются частями содержания идеи, а их изобразительные выражения иллюстрируют и подтверждают деление, выступая в качестве доводов.

Описание идеи (идеография)

Правильно описать содержание взглядов или теории труднее, чем создать выразительное описание лица или события. Отдельный ход мысли, даже слово, часто оказывается столь существенным для содержания, что неизбежное при всяком описании сокращение информации приводит к искажению смысла произведения.

Научный текст устроен таким образом, что допускает точное описание без существенных искажений основного содержания. Правильно организованный научный текст содержит общепринятую в данной области знания терминологию и общенаучную лексику, а его построение включает формулировку проблемы, определение вводимых автором понятий, разбор литературы, описание метода и изложение хода исследования, представление данных, обсуждение результатов, выводы.

Но философия, публицистика и другие виды так называемой изящной словесности, которые отличаются индивидуальным стилем, свободой композиции и авторской терминологией, часто с трудом поддаются описанию.

Поэтому такого рода описания могут содержать различного рода отступления, дополнения и риторические фигуры, с помощью которых излагатель избегает возможных упреков в неполноте, неточности или предвзятости.

«Народничество есть столь же характерно русское явление, как и нигилизм, как и анархизм.

У нас было народничество левое и правое, славянофильское и западническое, религиозное и атеистическое. Славянофилы и Герцен, Достоевский и Бакунин, Л. Толстой и революционеры 70-х годов — одинаково народники, хотя и по-разному.

Народничество есть прежде всего вера в русский народ, под народом же нужно понимать трудящийся простой народ, главным образом крестьянство. Народ не есть нация. Русские народники всех оттенков верили, что в народе хранится тайна истинной жизни, скрытая от господствующих культурных классов.

В основе народничества лежало чувство оторванности интеллигенции от народа. Интеллигенты-народники не чувствовали себя органической частью народа, народ находился вне их. Интеллигенция не функция народной жизни, она оторвана от народной жизни и чувствует свою вину перед народом. Чувство вины перед народом играло огромную роль в психологии народничества. Интеллигенция всегда в долгу перед народом и она должна уплатить свой долг.

Вся культура, полученная интеллигенцией, создана на счет народа, на счет народного труда и это налагает тяжелую ответственность на приобщенных к этой культуре.

Религиозное народничество (славянофилы, Достоевский, Толстой) верило, что в народе скрыта религиозная правда, народничество же безрелигиозное и часто антирелигиозное (Герцен, Бакунин, народники-социалисты 70-х годов) верило, что в нем скрыта социальная правда.

Но все русские народники сознавали неправду своей жизни. Настоящий человек, человек не подавленный чувством вины, грехом эксплуатации своих братьев, есть трудовой человек, человек из народа. Культура сама по себе не есть оправдание жизни, она куплена слишком дорогой ценой порабощения народа. Народничество нередко бывало враждебно культуре и во всяком случае восставало против культуропоклонства.

Народничество славянофильского, религиозного типа видело главную вину культурных, высших классов в отрыве от религиозных верований народа и от народного быта. Гораздо большее значение имело народничество социалистического типа, которое видело вину культурных классов в том, что вся их жизнь и их культура основана на эксплуатации народного труда.

Интеллектуальный, культурный слой в России слабо сознавал свое достоинство и свое культурное призвание. На вершинах своего творческого пути русский гений остро чувствовал свое одиночество, оторванность от почвы, свою вину и бросался вниз, хотел приникнуть к земле и к народу. Таковы Толстой, Достоевский. Какая разница в этом отношении между Толстым и Ницше!

Народническое миросозерцание носит теллургический характер, оно зависит от земли. Народ живет под властью земли, говорит замечательный народник-беллетрист Гл. Успенский. Народник-интеллигент, напротив, оторван от земли и хочет к ней вернуться. Народническая идеология возможна была лишь в крестьянской, сельскохозяйственной стране.

Народническое миросозерцание есть миросозерцание коллективистское, а не индивидуалистическое. Народ есть коллектив, к которому интеллигенция хочет приобщиться, войти в него»[96].

Для удобства восприятия в примере отделены содержательные части, а вступительная и заключительная характеристики помечены курсивом.

Описание строится параллельными ходами от общего к частному и включает: (1) указание на народничество как свойство русского мировоззрения, (2) разделение, (3) развернутое определение, (4) указание на чувство оторванности от народа как главный признак самосознания народничества, (5) описание понимания народа направлениями народничества, (6) указание чувства вины как второй черты самосознания народничества, (7) описание особенностей самосознания религиозного и безрелигиозного народничества, (7) характеристику народничества по сравнению с самосознанием образованных слоев общества на Западе, (8) объяснение этой характеристики тем, что Россия — крестьянская страна и (9) что народничество — коллективистское мировоззрение.

Таким образом, описание народничества является характеристикой, поскольку вступление и заключение описания представляют собой положение аргумента и используются автором в дальнейших рассуждениях об отношении народничества к коммунизму.

Это описание-характеристика представляет собой формулировки общих мест и изображение умонастроения людей, общие места принимающих: «народ/истинная жизнь»; «в основе народничества лежало чувство оторванности от народа». Эта техника позволяет автору смело изображать достаточно запутанное мировоззрение, не вдаваясь при этом в подробности многочисленных его разновидностей и оттенков, и свободно оперировать оценочными суждениями, сводящимися к эпитетам типа «теллургический», «коллективистский». Последние, повторяясь и комбинируясь в новых определениях и характеристиках, образуют историко-философскую конструкцию.

Глава 15. Изложение: повествование

Повествование есть рассказ о событиях в последовательном порядке.

Поскольку повествование предполагает рассказчика, предметом оценки оказываются не только факты, но и достоверность изложения. Как способ изложения повествование субъективно, так как включает разделенные образы рассказчика и аудитории и основано на использовании глагола.

Разделение рассказчика и аудитории образует отношения между участниками общения (дейксис): местоимения «я», «вы», «мы», «он» или «они» и связанные с ними по смыслу слова обозначают отношения между ритором, аудиторией и не-аудиторией, содержание которых может оказаться спорным. Использование глагола в качестве основы изложения активизирует такие категории, как время, наклонение, вид, залог, что в не меньшей мере, чем дейксис, дает основание для критической оценки речи.

Повествование оказывается наиболее эффективной формой изложения, поскольку дейксис и модальность лежат в основе выделения и объединения аудитории словом и одновременно служат инструментом смысловой организации всего высказывания, границы которого определяются выраженным в слове единством действия.

Если смысловым центром высказывания является предложение, это значит, что определенному кругу лиц ритор предлагает принять решение в определенных границах времени и пространства, которые выражаются дейктическими средствами и категориями глагола. Вот почему, в развернутом высказывании так или иначе будут представлены повествовательные формы речи или заменяющие их фигуры диалогизма.

В совещательной речи повествование нужно для принятия конкретного или общего решения в различных условиях аргументации. Если отправитель и получатель речи согласны в исходных оценках ситуации и предмета повествования и решение принимает в основном получатель, а ритор предоставляет ему нужные для решения данные, то само изложение в повествовательной части должно быть максимально точным и не содержать избыточных слов или оценок со стороны ритора. Такое повествование можно назвать отчетом или информацией в зависимости от того, являются ли действия самого ритора предметом изложения или он излагает факты на основании внешних источников, например, документов, сообщений или иных данных. В зависимости от характера исходных данных ритор строит систему модальностей и других речевых средств, с помощью которых он стремится указать степень достоверности информации и своей ответственности, а также точность воспроизведения информации. В отчете и информации могут содержаться и авторские оценки, но при правильном построении этого рода изложения такие оценки или комментарии тщательно отделены от основного содержания, чтобы не навязать адресату высказывания решения, которое может оказаться односторонним.

Пример точного построения отчета содержится в переписке Императора Александра II и Великого Князя Константина Николаевича, путешествовавшего по странам Европы и выполнявшего ответственные поручения своего царственного брата. В этой переписке замечательны три обстоятельства — легкий и непринужденный эпистолярный стиль, взаимопонимание, благодаря которому сохранялась конфиденциальность оценок, надежность и значимость информации.

«…Нас встретил на станции принц Кариньян. На улице были выстроены 2 батальона Савойской бригады. Во дворце Король с дочерьми нас дожидались внизу лестницы. Он меня встретил и обнял как старого приятеля. На жену он смотрел во все глаза и прямо пожирал ее глазами. Жинка же во все время нашего пребывания в Турине вела себя с таким тактом, что меня душевно радовала, и была так digne vis-a-vis du Roi, что он во все время вел себя прилично и не говорил не только что ни одного неприличного замечания, но даже ни одного двусмысленного слова.

После того, что король проводил нас в наши комнаты, я отправился с визитом к нему и имел тут с ним длинный разговор. Он благодарил, во-первых, за Твое письмо и просил сказать Тебе слова, что он готов на все услуги, и что Ты всегда найдешь в нем самого верного и искреннего союзника. Потом спросил меня, знаю ли я про предмет посылки Принца Наполеона в Варшаву. Я ему отвечал, что ни слова про то не знаю, как Ты мне это приказывал. Представь себе, что тогда он сам мне все это рассказал в самых больших подробностях, все то, что Ты мне говорил, любезнейший Саша, по возвращении Твоем из Варшавы. Я все его слушал с удивленным лицом, как будто бы совершенную новость для меня. Потом он сказал, что это такая тайна, что, кроме него и Кавура, никто, даже из министров, про это ни слова не знают, и что все переговоры ведутся личной его перепиской с Наполеоном. Что он очень рад слышать, что мы за Австрию не вступимся. Тут я ему отвечал, что Ты приказал ему сказать, что Австрия ни в каком случае не может рассчитывать на нашу помощь или поддержку, — но он ни слова не говорил про собрание войск наших на их границе, как они с нами сделали в 1854 и 1855 годах, хотя из разных намеков и замечаний его ясно было видно, что ему очень хотелось иметь от меня подобное удостоверение, но я нарочно от этого уклонялся. Потом он долго говорил про растущее неудовольствие в Ломбардии, про организацию Сардинской Армии, которая может выставить до 150 000 войска в самое короткое время, про личный состав генералов, между которыми есть несколько весьма дельных голов, про то, что он сам хочет принять команду. Потом он много говорил про кампанию 1848 года, рассказывал, как часто победа была у них в руках, и они ее теряли от слабости начальников и нераспорядительности, как то было при Santa Lucia и после Goito, и даже утром под Наваррой. Тут пришлось ему говорить про Отца своего короля Карла-Альберта, и я удивлялся, с каким тактом и приличием он касался этого щекотливого предмета. Как сохраняя сыновнюю обязанность любви и уважения к своему Отцу и Государю, он умел указывать на его ошибки и недостатки. Это делает ему самую большую честь. Он справедливо находит, что одной из самых больших ошибок короля было: что его point de depart была революция, и что оттого он всегда был против нее слаб и в борьбе с ней терял всю свою силу и был слаб, как ребенок, несмотря на всю свою железную волю и энергию. Он не хочет впасть в эту ошибку, не хочет упираться на революцию, напротив того, видит в ней гибель и несчастие всей Италии и хочет, напротив, чтобы борьба против Австрии за независимость Италии была борьба чисто политическая. Что для начала войны у него всегда найдется достаточно политических споров и распрей с Австрией, дабы не прибегать к революции, а дабы вести войну освобождения честным и прямым путем. Я ему отвечал, что мне остается только желать, чтобы он всегда оставался в этом направлении, чтобы он избегал ошибок его Отца и пользовался его несчастными уроками, и что Тебе наверное приятно будет про это слышать. Наконец, он мне сказал, что он полагает, что в апреле или в мае вся эта каша заварится. Отпуская меня, он еще раз повторил, какая это тайна, и действительно даже наш посланник Штакельберг ни слова про это не знает и не подозревает…»[97]

В отрывке замечательны отбор и точность сообщаемых данных, показывающие высочайший уровень дипломатического профессионализма автора письма. Так, учитывая исключительные лицемерие Наполеона III, было важно определить степень доверительности между ним и его союзником.

Повествование тщательно подготовлено. Подготовка состояла в согласовании позиций и суждений Великого Князя Константина Николаевича с государем и в общем направлении темы беседы, но, что также видно по изложению, автор письма предварительно продумал построение беседы, рассчитывая ее именно как источник информации. Не говоря уже о том, что полученные данные проверены последующим разговором с Кавуром, изложение которого следует (опущен в примере), последовательность отраженных в письме реплик указывает на это.

Сообщая о своей неосведомленности, автор сразу побуждает короля высказаться и получает нужную информацию о степени осведомленности и позиции собеседника, источник которой тут же выясняет наводящим вопросом. При этом конфиденциальность и значимость для короля сообщения Наполеона о переговорах в Варшаве проверяется Вел. Кн. Константином, по крайней мере, дважды. Далее автор устанавливает степень желательности для Наполеона, чтобы Россия ввязалась в конфликт, и даже определяет направление и интенсивность дипломатических усилий. Впоследствии автор выскажет оправданное подозрение, что

Наполеон попытается втянуть Россию в конфликт, чтобы самому выйти из него в нужный момент, предав союзников. Автор побуждает собеседника оценить перспективы кампании и выявляет вопросами о войне 1848 года неуверенность собеседника в исходе конфликта. Наконец, автор выясняет политическую позицию короля, и ему удается, не сказав лишнего, создать у собеседника впечатление, что эта политическая позиция может даже изменить действия России.

Все эти данные сдержанно, а часто намеками, понятными адресату, но точно передаются в письме. В цитированной части письма Вел. Кн. Константин Николаевич тщательно избегает лишних слов, но в нужных местах точно воспроизводит важные формулировки собеседника, даже повторяя слово дважды в одной фразе (об этой точности он заботится и в других письмах, особенно передавая сложный и долгий разговор с Наполеоном, большим мастером диалога).

Существенно, что на основе этих бесед с Виктором-Эммануилом, Кавуром и впоследствии с Наполеоном автор предоставляет своему корреспонденту точную информацию о картине позиций и оценок и о ходе внутренних переговоров внутри франко-итальянской коалиции, которая может быть дополнена из иных источников.

Другой тип повествования в совещательной аргументации можно назвать включенным повествованием. Если ритор использует повествование как посылки умозаключения, то цель его состоит в том, чтобы представить и сгруппировать факты таким образом, чтобы из повествования следовал определенный вывод. В таком случае ритор учитывает степень осведомленности аудитории в предмете повествования и не будет особенно стремиться к точности представления данных, но обратит внимание на уместность, сопоставимость и представительность материала, изложение которого в зависимости от целей речи и аудитории будет более или менее образным и патетичным, в выбор пафоса определится содержанием предложения.

«Что касается нашего раскола, всем известно, что число последователей его сначала, несмотря на возникшие от них самые дерзкие смуты, было весьма малозначительно, за исключением тех, которые отпадали в раскол вследствие введенных Императором Петром I европейских обычаев, но только со времен Императора Петра III стали особенным образом возрастать успехи раскола, по мере как возрастало снисхождение правительства, и, наконец, достигли неожиданных размеров к концу царствования Александра I. После сего раскол усиливался только в тех губерниях, где со стороны местных властей оказывалась ему потачка, ослабевал же там, где обращаемо было строгое внимание на его оказательства, на совращения и другие злоупотребления. Итак, снисхождение к расколу содействовало и содействует его усилению гораздо больше, чем стеснение»)[98].

В этом примере отбор и представление данных определены выводом, который автор делает из изложения, и хронологическое расположение материала используется в целях ясности и краткости.

Включенное повествование характеризуется теми же свойствами, что и техническая аргументация, — оно может быть критиковано и оспорено как довод, а не с точки зрения построения факта, т. е. может рассматриваться в статусах определения и оценки, а не в статусе установления. Против приведенного суждения можно выставить контраргументы, но его не имеет смысла опровергать с точки зрения истинности или значимости изложенных данных.

Повествование в эпидейктической аргументации часто является включенным, так как смысл его состоит в представлении модели или антимодели, либо представляет собой иллюстрацию. Поэтому, например, для проповеди характерна композиционная расчлененность повествования — его включение в контекст технической аргументации, когда части последовательного рассказа толкуются и сопоставляются с положениями, рассуждениями или наставлениями.

«…Так сделай и ты; поревнуй тому евангельскому самарянину, который показал столько заботливости о раненом. Так шел мимо и левит, шел и фарисей; и ни тот, ни другой не наклонился к лежащему, но оба без жалости и сострадания оставили его и ушли. Некий же самарянин, нисколько не близкий к нему, не прошел мимо, но, остановившись над ним, сжалился и возлил на него масло и вино; посадил его на осла, привез в гостиницу, и одну часть денег отдал, а другую обещал за излечение совершенно чужого ему человека (Лук. X, 30–35). И не сказал сам себе: «Какая мне нужда заботиться об нем? Я самарянин, у меня нет ничего общего с ним; мы вдали от города, а он не может идти. Что если он не в состоянии будет вынести дальнего пути? Мне прийдется привести его мертвым, могут заподозрить меня в убийстве, обвинять в смерти его?» Ведь многие, когда, идя по дороге, увидят раненых и едва дышащих людей, проходят мимо не потому, чтобы им тяжело было поднять лежащих, или жалко было денег, но по страху, чтобы самих их не повлекли в суд как виновных в убийстве. Но тот добрый и человеколюбивый самарянин ничего не побоялся, но, пренебрегши всем, посадил раненого на осла и привез в гостиницу; не страшился он ничего: ни опасности, ни траты денег, ни другого чего. Если же самарянин был так сострадателен и добр к незнакомому человеку, то мы чем извиним свое небрежение о наших братьях, подвергшихся гораздо большему бедствию? — Ведь и эти христиане, постившиеся ныне, впали в руки разбойников-иудеев, которые даже свирепее разбойников, и делают больше зла тем, кто им попался. Не одежду они разодрали у них, как те разбойники, но изъязвили душу, и, нанесши ей тысячу ран, ушли, а их оставили лежать во рве нечестия.

Не оставим же без внимания такое бедствие, не пройдем без жалости мимо столь жалкого зрелища, но, хотя бы другие так сделали, ты не делай так; не скажи сам себе: «Я человек мирской, имею жену и детей, это дело священников, дело монахов». — Ведь самарянин тот не сказал: «Где теперь священники? Где теперь фарисеи? Где учители иудейские?» — Нет, он, как будто нашедши самую великую ловитву, так и схватился за добычу. И ты, когда увидишь что кто-либо нуждается во врачевстве для тела или для души, не говори себе: «Почему не помог ему такой-то и такой-то?» — Нет, избавь страждущего от болезни и не обвиняй других в беспечности. Если бы ты, скажи мне, нашел лежащее золото, то неужели сказал бы себе: «Почему такой-то и такой-то не подняли его?» — Напротив, не поспешишь ли унести его прежде других? Так рассуждай и насчет падших братьев, и попечение о них почитай находкою сокровища. Ибо если ты на падшего возлиешь, как бы масло, слово учительное, если обвяжешь его кротостию, если исцелишь терпением, он обогатит тебя более всякого сокровища. «Аще изведеши, — говорит Господь, — честное от недостойного, яко уста Мои будеши». (Иерем., XU, 19). Что может сравниться с этим? Чего не может сделать ни пост, ни лежание на земле, ни всенощные бдения, ни другое что-либо, то делает спасение брата»[99].

Повествование представляет собой аргумент к модели. В отношении к праобразу (Лук. 10, 26–37) оно сильно амплифицировано эпитетами, сравнениями, метафорами, истолкованиями, перифразами, параллелизмами, фигурами диалогизма, среди которых заимословия, обращения, вопрошения, ответствования, риторические вопросы. Эти фигуры, однако, не простые украшения — все они строго функциональны и уместны. С помощью сравнений и фигур диалогизма Златоуст сводит значения местоимений и глагольных форм в повествовательных конструкциях и в эпидейктических высказываниях. Смещенное использование одних форм вместо других рассматривается в главе об элокуции как одна из фигур, организующих текст высказывания, — эналлага.

В судительной аргументации изложение гораздо более значимо и самостоятельно, чем в совещательной или эпидейктической, а приемы повествования, соответственно, более разнообразны. И если тезис строится в судительном плане, то и повествование занимает в системе аргументов ведущее место.

Общие свойства повествования в судительных высказываниях определяются особой значимостью его как части речи и отношением ритора к предмету и аудитории. Это — убедительность, модальность, изобразительность, стилистическая индивидуальность.

Убедительность повествования основана на правдоподобии излагаемого материала и, главным образом, на особом внимании, которое ритор при построении уделяет приемлемости содержания. Как было отмечено в главе о строении аргументации, повествование на деле является таким же аргументом, что и рассуждение, поскольку конкретный материал приводится к общим местам, которые лишь могут выражаться иначе, чем в технических доводах.

Обычно в повествовательных формах речи эти общие места обнаруживаются в выборе фабулы. В нормативном историческом изложении, да и вообще в исторических сочинениях в поле зрения историка редко попадают факты, которые не могли бы быть так или иначе оценены с точки зрения общих мест в их сюжетном выражении. Другой способ задания общих мест в повествовании — использование соответствующей оценочной лексики, эналлаги местоимений и глагольных форм в связи.

«6 сентября войско наше приблизилось к Дону, и князья рассуждали с боярами, там ли ожидать моголов или идти далее? Мысли были несогласны. Ольгердовичи, князья Литовские, говорили, что надобно оставить реку за собою, дабы удержать робких от бегства, что Ярослав Великий таким образом победил Святополка и Александр Невский шведов. Еще и другое, важнейшее обстоятельство было опорою сего мнения: надлежало предупредить соединение Ягайла с Мамаем. Великий князь решился — и, к ободрению своему, получил от св. Сергия письмо, в коем он благословлял его на битву, советуя не терять времени. Тогда же пришла весть, что Мамай идет к Дону, ежечасно ожидая Ягайла. Уже легкие наши отряды встречались с татарскими и гнали их. Димитрий собрал воевод и, сказав им: «Час суда Божия наступает», — 7 сентября велел искать в реке Удобного броду для конницы и наводить мосты для пехоты. В следующее утро был густой туман, но скоро рассеялся, войско перешло за Дон и стало на берегах Непрядвы, где Димитрий устроил все полки к битве… Димитрий, стоя на высоком холме и видя стройные, необозримые ряды войска, бесчисленные знамена, развеваемые легким ветром, блеск оружия и доспехов, озаряемых ярким осенним солнцем, — слыша громогласные восклицания: «Боже! Даруй победу государю нашему!» — и вообразив, что многие тысячи сих бодрых витязей падут чрез несколько часов как усердные жертвы любви к отечеству, Димитрий в умилении преклонил колена и, простирая руки к златому образу Спасителя, сиявшему вдали на черном знамени великокняжеском, молился в последний раз за христиан и Россию, сел на коня, объехал все полки и говорил речь к каждому, называя воинов своими верными товарищами и милыми братьями, утверждая их в мужестве и каждому из них обещая славную память в мире с венцом мученическим за гробом.

Войско тронулось и в шестом часу дня увидело неприятеля среди обширного поля Куликова. С обеих сторон вожди наблюдали друг друга и шли вперед медленно, измеряя глазами силу противников, сила татар еще превосходила нашу. Димитрий, пылая ревностию служить для всех примером, хотел сражаться в передовом полку, усердные бояре молили его остаться за густыми рядами главного войска в месте безопаснейшем. Но Димитрий ответствовал: «Где вы, там и я. Скрываясь назади, могу ли сказать вам: «Братья! Умрем за отечество?» Слово мое да будет делом! Я вождь и начальник, стану впереди и хочу положить свою голову в пример другим». Он не изменил себе и великодушию, громогласно читая псалом «Бог нам прибежище и сила», первый ударил на врагов и бился мужественно как рядовой воин, наконец отъехал в средину полков, когда битва сделалась общею.

На пространстве десяти верст лилась кровь христиан и неверных. Ряды смешались, инде россияне теснили моголов, инде моголы россиян, с обеих сторон храбрые падали на месте, а малодушные бежали: так некоторые московские неопытные юноши, — думая, что все погибло, — обратили тыл. Неприятель открыл себе путь к большим, или княжеским знаменам и едва не овладел ими, верная дружина отстояла их с напряжением всех сил. Еще князь Владимир Андреевич, находясь в засаде, был только зрителем битвы и скучал своим бездействием, удерживаемый опытным Димитрием Волынским. Настал девятый час дня, сей Димитрий, с величайшим вниманием примечая все движения обеих ратей, вдруг извлек меч и сказал Владимиру: «Теперь наше время». Тогда засадный полк выступил из дубравы, скрывавшей его от глаз неприятеля, и быстро устремился на моголов. Сей внезапный удар решил судьбу битвы, враги, изумленные, рассеянные, не могли противиться новому строю войска свежего, бодрого, и Мамай, с высокого кургана смотря на кровопролитие, увидел общее бегство своих; терзаемый гневом, тоскою, воскликнул он: «Велик Бог христианский!» — и бежал вслед за другими. Полки российские гнали их до самой реки Мечи, убивали, топили, взяв стан неприятельский и несметную добычу, множество телег, коней, вельблюдов, навьюченных всякими драгоценностями»[100].

1. Точка обзора повествователя, постоянно перемещаясь, остается в пределах русского войска, и только два раза, — изображая сближение армий и слова Мамая, — автор занимает позицию внутри войска монголов.

2. Слово «наши» постоянно применяется при изображении русского войска и с ним соединяются имена военачальников и частей войска. Монголы обозначаются как «неприятель», «враги».

3. Характеристики и эпитеты применяются только к русским, даже если это «неопытные московские юноши». Повествователь избегает характеристик и изображения строя противника, который предстает как неопределенная враждебная масса.

4. Повествователь одушевляет русское войско, передавая в фигурах заимословия слова русских, чем представляет противника безличным и как бы неодушевленным. Изображая слова и мысли Димитрия о воинах, которым предстоит погибнуть в сражении, повествователь никоим образом не распространяет это сочувственное отношение на неприятеля.

5. Содержание высказываний Димитрия Донского, военачальников и воинов сводится к общим местам, объединяющим аудиторию, — к вере, патриотизму, товариществу, самоотверженности, чувству долга. Слова Мамая, приведенные в заключительной части фрагмента, подтверждают правоту русских.

Три приема: использование лексики с оценочным значением, внимание к деталям положительного или отрицательного характера и включение или отстранение читателя и составляют основу построения оценки в повествовании.

Глава 16. Середина речи. Обоснование

Обоснование — композиционная часть высказывания, которая содержит техническую (логическую или квазилогическую) аргументацию в пользу главного положения.

Объем уровень сложности и композиция технической аргументации определяются предметом речи и характером подготовки аудитории. Все высказывание может быть построено в виде последовательности технических аргументов — рассуждений.

Если положение выводится из фактического материала изложения, то подтверждение размещается непосредственно после положения, которое следует за изложением. Если техническая аргументация содержит преимущественно анализ фактического материала и тем самым связана с ним содержательно, то за положением следует изложение, после которого помещается подтверждение.

Бывают сложные случаи, когда имеется несколько частных положений вспомогательного характера, каждое из которых нуждается в обосновании фактическим материалом и связанными с ним рассуждениями. В таких случаях каждый пункт разделения оформляется как отдельный блок аргументации, включающий изложение и подтверждение частного положения, а сами эти блоки располагаются в смысловом порядке, определяемом их содержанием, значением и вероятной убедительностью доводов. Так строится аргументация крупных сочинений — диссертаций, теоретических статей, монографий, пространных докладов, обзорных работ, в которых для этого выделяются разделы, подразделы, главы, параграфы и т. п.

Порядок расположения аргументации (технической и нетехнической) может быть троякого рода: логический, по хрии и коммуникативный (по силе аргументов восходящий, нисходящий и гомерический).

При логическом порядке аргументации обоснование (или все высказывание) строится в виде цепочки умозаключений, приводящих к единому выводу. Такая цепочка может быть построена либо в форме сорита, когда большая (аристотелев сорит) или меньшая посылка (гоклениев сорит) каждого последующего простого умозаключения (силлогизма) является выводом предшествующего, либо в форме эпихейремы, когда все обоснование содержит одно основное умозаключение, посылки которого в свою очередь представляют собой выводы умозаключений[101]: таким образом весь текст обоснования строится иерархически.

Логический порядок расположения аргументов определяется характером основного умозаключения, лежащего в основании сложного умозаключения, которое организует строй обоснования, — сорита или эпихейремы: например, первая глава сочинения содержит развернутую большую посылку, которая обосновывается системой доводов; вторая глава — образует меньшую посылку, также подтверждаемую доводами, а третья глава является выводом, который также нуждается в обосновании. Особенность логического порядка в том, что выводы-положения могут быть вынесены вперед, а за ними следуют посылки, причем, в порядке, обусловленном содержательной или коммуникативной задачей.

Рассмотрим пример логического порядка аргументации в небольшом тексте.

«Без любви к Богу никому не спастись, а любви к Богу у вас нет. В монастыре вы ее не найдете; в монастырь идут одни, которых уже позвал туда Сам Бог. Без воли Бога нельзя и полюбить Его. Да и как полюбить Того, Которого никто не видал? Какими молитвами и усилиями вымолить у Него эту любовь? Смотрите, сколько есть теперь на свете добрых и прекрасных людей, которые добиваются жарко этой любви и слышат одну только черствость да холодную пустоту в душах. Трудно полюбить того, кого никто не видал. Один Христос принес и возвестил нам тайну, что в любви к братьям получаем любовь к Богу. Стоит только полюбить их так, как приказал Христос, и сама собой выйдет в итоге любовь к Богу. Идите же в мир и приобретите прежде любовь к братьям.

Но как полюбить братьев, как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и в них так мало прекрасного! Как же сделать это? Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь Сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней состраданья. А состраданье есть уже начало любви. Уже крики на бесчинства, неправды и взятки — не просто негодованье благородных на бесчестных, но вопль всей земли, послышавшей, что чужеземные враги вторгнулись в бесчисленном множестве, рассыпались по домам и наложили тяжелое ярмо на каждого человека; уже и те, которые приняли добровольно к себе в домы этих страшных врагов душевных, хотят от них освободиться сами, и не знают, как это сделать, и все сливается в один потрясающий вопль, уже и бесчувственные подвигаются. Но прямой любви еще не слышно ни в ком, — ее нет также и у вас. Вы еще не любите Россию: вы умеете только печалиться да раздражаться слухами обо всем дурном, что в ней ни делается, в вас все это производит одну черствую досаду да уныние. Нет, это еще не любовь, далеко вам до любви, это разве только одно слишком отдаленное ее предвестие. Нет, если вы действительно полюбите Россию, у вас пропадет тогда сама собой та близорукая мысль, которая зародилась теперь у многих честных и даже весьма умных людей, то есть, будто в теперешнее время они уже больше ничего не могут сделать для России и будто они ей уже не нужны совсем; напротив, тогда только во всей силе вы почувствуете, что любовь всемогуща и что с ней возможно все сделать. Нет, если вы действительно полюбите Россию, вы будете рваться служить єй; не в губернаторы, но в капитан-исправники пойдете, — последнее место, какое ни отыщется в ней, возьмете, предпочитая одну крупицу деятельности на нем всей вашей нынешней бездейственной и праздной жизни. Нет, вы еще не любите Россию. А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам»[102].

В примере композиция обоснования тезиса («Нужно любить Россию») построена в виде развернутого сорита, который в сжатом виде дан в заключении (выделено курсивом), но в обратном порядке. Посылки сорита в свою очередь получают обоснования и являются выводами умозаключений.

Хрия (греч. — положение, доказательство) представляет собой сложный квазилогический аргумент, положение которого развернуто и обосновано рядом доводов, обеспечивающих защиту положения от возможных возражений.

Хрия состоит из трех частей: положения, обоснования и заключения. Порядок расположения аргументов по хрии определяется естественным развертыванием содержания мысли, при котором (1) положение сначала (2) изъясняется, затем посредством силлогизма или энтимемы обосновывается (3) причина его истинности (аксиология-собственно доказательство), далее предлагаются доводы (4) от противного, за которыми следует (5) сравнение, потом даются (6) примеры, вся последовательность завершается (7) свидетельством (аргументом к авторитету) и (8) заключением. По существу хрия представляет собой развернутую эпихейрему, посылки которой получают обоснования, то есть оказываются выводами энтимем, построенных на основаниях главных топов: всего выходит семь суждений, к которым прибавляется распространение.

Даже авторы, которые в течение многих лет изучали, а потом и преподавали риторику в ее классических формах и, естественно, сами писали хрии и требовали от своих учеников изобретения по хриям, как святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский и Коломенский, в реальной практике почти никогда не применяют полную хрию, которая включала бы все перечисленные элементы, а тем более в их нормативной последовательности, но достаточно часто и с успехом применяют элементы хрий. Именно так построена знаменитая речь святителя Филарета «Слово перед присягою для избрания судей».

«Руки скоро не возлагай ни на когоже, ниже приобщайся чужим грехом; себе же чиста соблюдай.

Можете знать как очевидцы, что обряд возложения рук, от времен апостольских доныне постоянно употребляемый в Церкви, означает предваряемое избранием и утверждением возведение и посвящение в разные степени Церковного служения. Итак, правило Апостола «руки скоро не возлагай» значит «будь в сем осмотрителен, осторожен».

Правда, что сие правило направлено на нас, служителей Церковного управления, а нужно теперь правило для вас, почтенные избиратели управления гражданского. Но что же делать? Апостолы писали не государственные постановления, не гражданские законы — нельзя требовать, чтобы в книгах их отыскалась подробная инструкция гражданского избирателя. Впрочем, вы удостоверены, что Апостолы в своих Писаниях руководствовались истиною, и притом Божественною, а истина для всех одна. И премудростью, и законодательством Апостолов было благочестие, а благочестие на все полезно есть[103]. Посему можно вам взять истинное и благочестивое правило апостольское из Церкви и перенести в вашу избирательную палату. Отложите особенности — мысль о служениях церковных, обряд рукоположения — вы увидите в рассматриваемом изречении Апостола общее правило: «Не будь скор в избрании в должности общественные, а будь осмотрителен, осторожен». Приложите ближе сие к вашему делу и обряду и скажите себе: «Избирательного шара скоро не полагай: будь осмотрителен, осторожен». Я же к сему присовокуплю, что сим образом учит вас Апостол, а не я, — уважьте наставление и само по себе, и ради наставника.

Но Апостол дает нам и вам не безотчетное повеление, ибо христианство владычествует силою свободного убеждения. К наставлению об осторожности в избраниях он тотчас присовокупляет убеждение в важности и необходимости сего наставления. «Ниже приобщайся, — говорит, — чужим грехом; себе чиста соблюдай». О каких говорит он чужих грехах? Что значит приобщаться чужим грехом? — Слова Апостола заключают в себе мысль дальновидную — надобно ее раскрыть и приближить к делу.

Дабы убедительно предостеречь от скорых, т. е. неосмотрительных и необдуманных избраний, прозорливый наставник смотрит на последствия оных. Если выбираешь в должность без внимания, — как случится, — всего легче выберешь недостойного. Если Тимофей (к которому первоначально писал свое наставление святой Павел) по неосмотрительности рукоположит пресвитера, несведущего в учении спасения или недостойного по жизни, то произойдут в пресвитерстве или невольные грехи неведения, или вольные грехи неукрощенных страстей и низких наклонностей, и далее, вследствие сего, некоторые грехи народа, которым надлежало бы очищаться посредством духовного разума и священного служения, останутся неочищенными; и еще далее родятся новые грехи соблазна, который с особенною силою приходит через недостойных служителей святыни. Вот разного рода чужие грехи, на которые предостерегательно указывает святой Павел Тимофею и мне!

Мы сказали бы, может быть: «Какое нам дело до чужих грехов? — Пусть отвечают за них те, которые их делают». Но Апостол говорит: «Ниже приобщайся чужим грехом», — следственно полагает, что указанные теперь грехи падают на ответственность не только тех, которые их делают, но итого, кто скоро, неосмотрительно, необдуманно избирает и возводит недостойных делателей правды и святыни, которые после оказываются делателями неправды и греха. Кто посмеет сказать, что святой Павел судит здесь слишком строго? Знает дело правого суда тот, который принадлежит к избранным между избранными, которые непогрешителъным Избирателем удостоены доверенности мирови судити, ангелов судити[104].

Надобно еще заметить, что Апостол говорит о избрании только скором, неосмотрительном, и такое избрание находит уже участным в чужих грехах. Что же сказал бы он о избраниях обдуманно неблагонамеренных, пристрастных, корыстных? Нетрудно заключить, колико строже должна быть осуждена неблагонамеренность в сравнении с неосмотрительностью; и я думаю, что избирателям неблагонамеренным, пристрастным, своекорыстным он сказал бы, что на их главу падет почти вся тяжесть грехов, содеваемых против звания и должности недостойно избранными.

Перенесите, почтенные избиратели, рассуждение апостольское от наших выборов к вашим и помыслите, с каким вниманием надлежит вам ныне употребить власть избрания, которая с такою щедрою доверенностью дарована вам высочайшей властью Самодержца.

Если — чему я не предполагаю быть на деле, но что говорю по ходу предостережения — если вы не употребите всего, какое возможно, внимания и попечения, чтобы открыть, привлечь и употребить в общественные должности людей самых достойных и благонадежных; если вы будете подавать избирательные голоса в пользу одного потому, что он очень желает избрания, в пользу другого, потому что он добрый знакомый, в пользу третьего, потому что надобно же кому-нибудь быть избрану, и так далее; а между тем, не довольно будете вникать в то, имеет ли избираемый способности и сведения, потребные для дел, к которым избирается, и ручаются ли прежде известные его правила и деяния за то, что он согласно с пользою общественною проходить будет служение, которое вы хотите вверить ему; если потом вследствие столь невнимательного и небеспристрастного избрания избранный вами служитель правосудия возмятет правду и суд, станет оправдывать неправды богатых и сильных, а не будет внимать суду вдовиц и сирых; блюститель земского порядка и спокойствия вместо того, чтобы облегчать и разрешать затруднения смиренных земли, сделается для них ярмом связующим и гнетущим; вождь ваших наследственно почтенных сонмов окажется не столь прямым и твердым на путях своих, как требует достоинство сего особенно видного и возвышенного в государстве сословия, в котором растут столпы для благолепия престола Самодержца; если такие и большие сих неправильности и грехи откроются в избранных вами вследствие невнимательного или небеспристрастного избрания, то позвольте вам сказать прежде, нежели то случилось, что в таком случае ваши гладкие избирательные шары превращаются в руках ваших в острые стрелы, которые уязвят общественное благосостояние и обратятся уязвить вашу совесть, спокойную, может быть, во время производства избрания по такой же невнимательности в отношении к себе, как и в отношении к другим.

Остерегись, благонамеренный избиратель, чтобы ничего такого не случилось; будь внимателен, ревностно, дальновидно внимателен; не допусти последствий избрания нежелательных ни для общества, ни для тебя; ниже приобщайся чужим грехом; себе чиста соблюдай» [105].

Речь начинается положением — цитатой из Первого послания к Тимофею (5.22) св. апостола Павла. За положением следует трехчастное изъяснение: (1) символическое значение возложения рук, (2) его универсальность — применимость не только к церковным, но и светским обстоятельствам, (3) его нравственное содержание. Положение и изъяснение как целое получают первое обоснование через аргумент к причине и следствию. Второе обоснование — причины — содержится в противном («Мы сказали бы…»): приводится возможное возражение, которое опровергается, но эта часть речи также содержит довод об особой ответственности лиц, которые избирают судей. Затем следует часть, которую можно назвать примером, поскольку святитель Филарет говорит о возможных последствиях безответственного голосования, обращаясь непосредственно к аудитории, изображает действия недобросовестного судьи, который может быть избран, и указывает на нравственную ответственность избравших его дворянских представителей. Заключение речи воспроизводит вторую часть цитаты как антецедент развернутого условного высказывания (если остережешься… то не приобщишься чужому греху). В целом состав и последовательность хрии соблюдены почти полностью — отсутствует только свидетельство.

Хрия может быть использована (и используется реально) в современной речи, когда нужно ясно и кратко обосновать определенное положение для аудитории, которая готова рассмотреть и оценить содержание обоснования и ждет от выступления определенности, последовательности и доказательности.

Свободный порядок предполагает взаимное расположение аргументов, которое определяется степенью их убедительности для аудитории. Поэтому при использовании свободного порядка, нужно, во-первых, хорошо представлять себе особенности аудитории, ее мировоззрение и характер приемлемой для нее аргументации; во-вторых, — уметь свободно строить цепочки аргументов, преобразуя суждения и умозаключения по логическим правилам, и стилистически организовать рассуждение в связный текст так, чтобы смысловые швы между умозаключениями или отдельными их элементами были незаметными; в-третьих, — учитывать опасность шаблонов, которые складываются в речи каждого, кто много пишет или говорит публично. Авторы привыкают к выработанной композиции и используют ее всякий раз, не сообразуясь с конкретной ситуацией и содержанием устного выступления, а в особенности письменного материала.

В любом высказывании лучше всего запоминаются и усваиваются крайние сегменты — начальный и конечный, а из крайних — лучше конечный. Поэтому доводы можно располагать в восходящей последовательности от самых слабых с точки зрения убедительности для аудитории к самому сильному. Нисходящий порядок аргументации обычно не рекомендуется риториками, но в реальности встречается довольно часто. Он используется в тех случаях, когда аудитория так или иначе вынуждена принимать аргументацию без критического обсуждения.

Лучшим порядком считается гомерический, при котором сильные доводы даются в начале, основной довод — в конце подтверждения, а более слабые располагаются в середине. При этом сильные доводы предлагаются в максимально кратком виде и даются по отдельности, а слабые — соединяются вместе так, что образуют единый неразрывный комплекс. Такое расположение сильно затрудняет анализ и возможную критику аргументации и часто используется в полемических речах и статьях, например, в судебном красноречии.

«Какие же последствия от употребления табака, вина, водки, пива?

Есть старинный рассказ про инока, который будто бы поспорил с диаволом, что он не впустит его в свою келью; если же впустит, то исполнит то дело, которое предпишет ему диавол. Рассказывается, что будто бы диавол принял вид раненого ворона с повисшим кровавым крылом и жалобно прыгал у двери кельи инока. Инок пожалел ворона и взял его в свою келью. И тогда диавол, войдя в келью, предложил иноку на выбор три преступления: убийство, прелюбодеяние или опьянение. Монах выбрал опьянение, думая, что напившись, он сделает вред только самому себе. Но когда он выпил, то, потеряв разум, пошел в село и там, поддавшись соблазну жены, совершил прелюбодеяние, а потом и убийство, защищаясь от вернувшегося и набросившегося на него мужа.

Так описываются последствия пьянства в старинной повести, и таковы в действительности последствия употребления пьяных напитков. Редкий вор, убийца совершает свое дело трезвым. По записям в судах видно, что девять десятых преступлений совершаются в пьяном состоянии. Самым очевидным доказательством того, что большинство преступлений вызывается вином, может служить то, что в некоторых штатах Америки, где совсем запрещены вино, ввоз и продажа всяких пьяных напитков, преступления почти прекратились: нет ни воровства, ни грабежей, ни убийств, и тюрьмы стоят пустые.

Таково одно последствие употребления пьяных напитков.

Другое последствие — вредное влияние, производимое пьяными напитками на здоровье людей. Кроме того, что от употребления пьяных напитков происходят особенные, свойственные только пьющим мучительные болезни, от которых умирает много людей, — замечено, что люди пьющие, заболев обыкновенными болезнями, труднее выздоравливают, так что при страховании жизни страховые общества всегда больше дают за жизнь тех, которые не употребляют пьяные напитки.

Таково другое последствие употребления пьяных напитков.

Третье и самое ужасное последствие пьяных напитков — то, что вино затемняет разум и совесть людей: люди от употребления вина становятся грубее, глупее и злее.

Какая же польза от употребления пьяных напитков?

Никакой.

Защитники водки, вина, пива уверяли прежде, что эти напитки прибавляют здоровья, силы, согревают и веселят. Но теперь уже неоспоримо доказано, что это неправда. Пьяные напитки не прибавляют здоровья потому, что они содержат в себе сильный яд — алкоголь, а употребление яда не может не быть вредно.

То, что вино не придает силы человеку, доказано уже много раз и тем, что, сравнивая за месяцы и годы работу одинаково хорошего мастера пьющего и непьющего, всегда оказывается, что непьющий сработает и больше и лучше, чем пьющий, и тем, что в тех командах солдат, которые в походах получали водку, всегда бывает больше слабых и отсталых, чем в тех, в которых не выдавалась водка.

Точно также доказано и то, что вино не греет, и что тепло после выпитого вина держится недолго, и что человек после короткого согревания еще больше остывает, так что продолжительный холод переносится пьющим всегда гораздо труднее, чем непьющим. Замерзающие каждый год люди замерзают большею частью от того, что согреваются вином.

То же, что веселье, которое происходит от вина, есть не настоящее и не радостное веселье, не нужно и доказывать. Всякий знает, каково это пьяное веселье. Стоит только посмотреть в городах на то, что делается в праздники в трактирах, и в деревнях на то, что делается там на праздниках, крестинах и свадьбах. Пьяное веселье это всегда кончается ругательствами, драками, повреждениями членов, всякого рода преступлениями и унижением человеческого достоинства.

Вино не придает ни здоровья, ни сил, ни тепла, ни веселья, а приносит людям только большой вред. И потому, казалось бы, следовало всякому разумному и доброму человеку не только самому не употреблять пьяные напитки и не угощать ими, но и всеми силами стараться уничтожить обычай употребления этого бесполезного и вредного яда»[106].

Приведенный пример показателен в том отношении, что в нем видны достоинства и недостатки свободнтого построения аргументации.

Это прагматический аргумент, развернутый умножительной амплификацией: одно и то же положение о вреде пьянства предстает в восьми доказательствах — вариантах обоснования. Аргументация разделена на две части: доказательства вреда алкогольных напитков и отсутствия пользы от них. Каждая из частей, в свою очередь, содержит положение и доводы, в которые оно развертывается: 1) преступность, вред здоровью, нравственный вред; 2) отравление, слабость организма, ложное согревание, преступность и падение нравов.

Аргументация располагается в гомерическом порядке, а сила довода определяется его значимостью: нравственный вред от пьянства занимает первое и последнее место, а вред здоровью — первое и второе. Каждое доказательство включает одну или две энтимемы и тщательно отграничивается от других. Последовательное построение зеркально обращенных доказательств дает повторы, которые, как и нарочито простые речевые средства, создают впечатление абсолютной ясности и очевидности положения для всякого «разумного и доброго человека».

Итак, можно сформулировать следующие правила свободного порядка аргументации:

1. Доказательства различаются составом доводов при общности положения.

2. Доказательства располагаются в возрастающей или гомерической последовательности.

3. Число доказательств ограничено, но они могут сдваиваться, образуя параллельные ряды.

4. Ритор не стремится амплифицировать доводы: чем короче и яснее доводы, тем более они убедительны.

5. Сильные доказательства отграничиваются, более слабые объединяются.

6. Ряды доказательств группируются в комплексы, которые часто снабжаются общим выводом.

7. Существенно не число доводов, а их сила, поэтому ритор стремится редуцировать обсуждение проблемы, прибегая к минимально необходимому составу доводов и типов аргументов.

Глава 17. Середина речи. Опровержение

Опровержение — часть речи, содержащая аргументацию, цель которой состоит в обосновании тезиса путем критики и отвержения несовместимых с ним высказываний или позиций.

Опровержение не следует смешивать с отрицательной аргументацией. Отрицательная аргументация может содержаться в обосновании, когда предложение представляет собой отрицательное высказывание: предлагается, например, воздержаться от необдуманного решения. Задача опровержения — присоединение аудитории к предложению на основании согласия о том, что позиции, несовместимые с предложением, несостоятельны или неприемлемы.

Существуют два вида опровержения: критика и разоблачение.

Цель критики — показать несостоятельность или неприемлемость предложений оппонента и тем самым побудить аудиторию принять иное решение, а оппонента — изменить мнение о предмете обсуждения. Цель разоблачения — показать несостоятельным самого оппонента и тем самым побудить аудиторию к разрыву с ним.

Риторика не рекомендует прибегать к разоблачениям, поскольку разоблачение приводит к разрушению общественных связей.

Более того, опровержение не является постоянным элементом построения: обычно то, что говорится или пишется в опровержениях, с успехом может быть высказано и обосновано иным способом. Хороший ритор стремится не прибегать к опровержению, когда у него есть что сказать.

Рассмотрим в качестве примера опровержение, непосредственно продолжающее цитированный выше фрагмент статьи Л.Н. Толстого «Богу или Маммоне».

«Но, к несчастью, происходит совсем не то. Люди так дорожат старинными привычками и обычаями, с таким трудом отвыкают от них, что есть в наше время очень много хороших, добрых и разумных людей, которые не только не оставляют употребления и угощения других пьяными напитками, но еще и защищают, как умеют, это употребление.

«Не укоризненно вино, — говорят они, — а укоризненно пьянство». Царь Давид сказал: «Вино веселит сердце человека». Христос в Кане Галилейской благословил вино. Если бы не пить, то не было бы правительству самого главного его дохода. Нельзя же встретить праздник, справить крестины, свадьбу без вина. Нельзя не выпить при покупке, продаже, при встрече дорогого гостя. «При нашей работе и нужде нельзя и не выпить», — говорит бедный рабочий человек. «Если мы пьем только при случае и с умом, то мы этим никому вреда не делаем», — говорят достаточные люди. «Руси веселие есть — пити», — сказал князь Владимир. «Мы своим выпиванием никому вреда не делаем, кроме себя. А если делаем вред себе, то это дело наше; мы никого не хотим учить и никем не хотим быть поучаемы; не нами это началось, не нами и кончится», — говорят легкомысленные люди.

Так говорят пьющие разного состояния и возраста люди, стараясь оправдать себя. Но оправдания эти, годившиеся еще несколько десятков лет тому назад, теперь уже не годятся. Хорошо было говорить это тогда, когда все думали, что употребление пьяных напитков есть безвредное удовольствие; что пьяные напитки придают здоровья и силы человеку; когда не знали еще, что вино содержит в себе яд, всегда вредный для здоровья людей; когда люди и не знали еще про те страшные последствия пьянства, которые теперь у всех перед глазами.

Можно было говорить это тогда, когда еще не было тех сотен и тысяч людей, преждевременно умирающих в жестоких страданиях только оттого, что они приучились пить пьяные напитки и не могут уже удержаться от употребления их. Хорошо было говорить, что вино есть безвредное удовольствие, когда мы еще не видали тех сотен и тысяч голодных, замученных жен и детей, страдающих только оттого, что мужья и отцы их приучились к вину. Хорошо было говорить это, пока мы не видали тех сотен и тысяч преступников, наполняющих тюрьмы, ссылки и каторги, и распутно погибших женщин, впавших в это положение только благодаря вину. Хорошо было говорить это, пока мы не знали, что сотни тысяч людей, которые могли бы прожить свою жизнь на радость себе и людям, погубили свои силы и свой ум и свою душу только потому, что существуют пьяные напитки, и они соблазнились ими.

И потому нельзя уже в наше время говорить, что питие или непитие вина есть дело частное, что мы не считаем для себя вредным употребление вина и не хотим никого учить и сами не хотим быть никем поучаемы, что не нами началось, не нами и кончится. Это уже нельзя говорить теперь; употребление вина или воздержание от него в наше время не частное дело, а дело общее.

Теперь все люди — все равно, хотят ли они или не хотят этого — разделены на два лагеря: одни борются против употребления бесполезного яда, пьяных напитков, и словом и делом, не употребляя вина и не угощая им; другие поддерживают и словом и, сильнее всего, примером употребление этого яда; и борьба эта идет теперь во всех государствах и вот уже лет двадцать с особенной силой в России.

«И когда не знали, то не было на вас греха», — говорил Христос. Теперь же мы знаем, что делаем и кому служим, употребляя вино и угощая им, и потому, если мы, зная грех употребления вина, продолжаем пить и угощать им, то у нас нет никакого оправдания.

И пусть не говорят, что нельзя не пить и не угощать при известных случаях — на праздниках, свадьбах и тому подобных случаях, что так делают все, что так делали наши отцы и деды, и потому нельзя нам одним выделяться из всех. Это неправда: наши отцы и деды оставляли те злые и вредные обычаи, зло которых стало для них явно; так и мы обязаны оставлять то зло, которое стало явно в наше время. А то, что вино стало ужасным злом в наше время, в этом не может уже быть сомнения. Как же, зная, что употребление пьяных напитков есть зло, губящее сотни тысяч людей, я буду угощать этим злом друзей, собравшихся ко мне на праздник, крестины или свадьбу?

Не всегда все было так, как теперь, а все изменялось от худшего к лучшему, и изменялось не само собой, а людьми, исполнявшими то, что от них требовали их разум и совесть. И теперь наш разум и наша совесть самым настоятельным образом требуют от нас того, чтобы мы перестали пить вино и угощать им.

Обыкновенно считают достойными осуждения, презренными людьми тех пьяниц, которые по кабакам и трактирам напиваются до потери рассудка и так уже пристрастились к вину, что не могут удержаться и пропивают все, что имеют. Те же люди, которые покупают на дом вино, пьют ежедневно и умеренно, и угощают вином своих гостей в тех случаях, когда это принято, — такие люди считаются людьми хорошими и почтенными и не делающими ничего дурного. А между тем, эти-то люди более пьяниц достойны осуждения.

Пьяницы стали пьяницами только оттого, что непьяницы, не делая себе вреда, научили их пить вино, соблазнили их своим примером. Пьяницы никогда не стали бы пьяницами, если бы не видали почтенных, уважаемых всеми людей, пьющих вино и угощающих им. Молодой человек, никогда не пивший вина, узнает вкус и действие вина на празднике, на свадьбе у этих почтенных людей, не пьяниц, а пьющих и угощающих при известных случаях.

И потому тот, кто пьет вино, как бы он умеренно ни пил его, в каких бы особенных, всеми принятых случаях ни угощал бы им, — делает великий грех. Он соблазняет тех, кого не велено соблазнять, про которых сказано: «Горе тому, кто соблазнит единого из малых сих».

Говорят: «Не нами началось, не нами и кончится». Нет, нами и кончится, если мы только поймем, что для каждого из нас питье или непитье вина не есть дело безразличное, что каждой бутылкой купленной, каждою рюмкой выпитого вина мы служим тому страшному диавольскому делу, от которого гибнут лучшие силы человеческие; а напротив, воздержанием от вина на праздниках, свадьбах, крестинах мы делаем дело огромной важности, — дело нашей души, дело Божье. Только бы мы поняли это, то нами и кончится пьянство»[107].

Как и положительная часть аргументации, опровержение часто начинается изложением предмета критики — позиции оппонента или фактов, относящихся к делу. Приведенный пример содержит один из возможных приемов такого полемического изложения: критикуемая позиция представляется непоследовательной и неупорядоченной, так как доводы своих оппонентов Л.Н. Толстой дает вразбивку. Делается это в определенном намерении, которое может быть и иным: часто ритор заинтересован как раз систематизировать высказывания оппонента и придать им вид обдуманной позиции, например, если действия оппонента нужно противопоставить его заявлениям.

Общее правило изложения отвергаемой позиции состоит в использовании возрастающей или гомерической последовательности в обращенной форме: наиболее слабые доводы оппонента или факты, имеющие отрицательное значение, располагаются в начале и в конце изложения и разделяются, а сильные доводы оппонента, или факты, которые можно толковать в его пользу, — располагаются в середине и объединяются.

Как бы неупорядоченное расположение мнений оппонента, которым пользуется Л.Н. Толстой, на самом деле организовано в отношении к последующей аргументации: мнение «легкомысленных людей», которое приведено последним, опровергается первым, поскольку аргумент к обстоятельствам, открывающий техническую часть опровержения, является наиболее общим и из него исходит последующая аргументация: «то, что можно было прежде, нельзя сейчас, потому что изменились обстоятельства».

Этическая характеристика оппонента нарастает по мере развертывания опровержения: определение «легкомысленные люди» является самым лояльным, предполагает переубеждение оппонента и. наиболее уместно в аргументе к обстоятельствам. Как наиболее общий и, очевидно, наиболее действенный, аргумент к обстоятельствам обобщает всю предшествующую положительную аргументацию.

Статья обращена, разумеется, к интеллигенции, для которой идея прогресса представлялась неоспоримой.

Сам по себе этот аргумент не строится именно как аргумент прогресса, но систематическое использование топа прогресса здесь и в дальнейшем очевидно.

Такое риторическое решение не следует рассматривать как общезначимое. Первый довод опровержения часто дает неожиданный поворот мысли и не обязательно обобщает положительную часть обоснования, но существенно, во-первых, что из него развертывается последующее рассуждение, во-вторых, что аргумент приводится к наиболее значимому и сильному топу, и в-третьих, что начало опровержения определяет его пафос.

Этим последним обстоятельством, а также спецификой второго аргумента — к аудитории, — очевидно, и определяется решение ритора. Дело в том, что второй аргумент направлен на усиление этической оценки: здесь уже говорится о грехе и утверждается этическая альтернатива. Содержание аргументации сужается, так как она все больше адресуется конкретному лицу, отчего и избран именно аргумент к аудитории. Кроме того, топ прогресса требует для себя нравственного приоритета аудитории перед предшествующими поколениями, ибо смысл прогресса состоит в том, что лучшее есть подобное «мне». Вот почему избран именно такой ход.

Но аргумент к аудитории уязвим, так как в редукции имеется слабое место: если существует нравственный прогресс, то каким образом пьянство, не будучи злом первоначально, стало злом в наше время? Кроме того, догматическое положение, к которому приводится аргумент, нуждается в раскрытии, а Л.Н. Толстой воспроизводит аргументы ап. Павла, но по известным причинам не обращается к авторитету ап. Павла (Рим. 14,13;5,11;6,9 —20), тем самым фактически утверждая, будто в Новом Завете пьянство не осуждается.

В первом аргументе интенсивно создается сентиментальный пафос, для чего используется целый арсенал стилистических средств: градации, анафорические повторы, эналлага местоимений, ритмизация фразы, экспрессивно-оценочная лексика. Патетический натиск во втором аргументе сменяется умножительной амплификацией довода, а доводы связываются репризами, отвлекающими внимание от указанных особенностей редукции: внимание читателя сосредоточено на словесных, а не содержательных связях доводов.

В третьем аргументе, к ответственности, используется оба предшествующих: топ прогресса предполагает повышенные требования к нравственному самосознанию читателя. Ритор искусно использует чувство вины перед народом как одно из непременных общих мест интеллигентской идеологии. Как и другие, этот аргумент соотнесен с изложением: взгляд на пьянство «бедного рабочего человека» никак не опровергается, но противопоставляется словам «достаточных людей». Поскольку схема аргумента построена на альтернативе, этическая оценка нарастает — соблазнение пьяными напитками обосновывается как особо тяжкий грех: народ обозначен как «малые сии», а читатель — как обязанный нравственно опекать народ.

В завершающем абзаце, который представляет собой обобщение не только опровержения, но и всей аргументации, воспроизводится основной аргумент предложения.

1. Опровержение основано на изложении позиции которая является предметом полемической аргументации. Поэтому изложение: а) не должно представлять опровергаемую позицию в привлекательном виде, б) подчинено составу и последовательности полемических аргументов, в) максимально сжато и кратко, г) точно воспроизводит высказывания оппонента.

2. В процессе опровержения нарастает этическая оценка позиции оппонента. Поэтому каждый последующий полемический аргумент основан на уровне согласия, достигнутом в предшествующем. Ритор не прибегает сразу к решительным и окончательным этическим оценкам.

3. Конечная оценка связывается с альтернативой: либо оппонент подпадает под нее, либо соглашается с критическими доводами.

4. Опровержение завершается выводом, который указывает аудитории или оппоненту путь выхода из кризиса, созданного несовместимостью его позиции с ценностями, которые принимает аудитория и он сам.

5. Доводы опровержения располагаются в нарастающей последовательности. Гомерическая последовательность применима, если ритор вынужден привести доводы, которые представляются сомнительными.

6. Пафос концентрируется в начале опровержения, так как он определяет критическое отношение аудитории к предмету речи и объединяет аудиторию с ритором.

Глава 18. Завершение речи

В завершении речи концентрируется пафос: содержание положения ритор оформляет в виде побудительного высказывания, которое организует речевую эмоцию. Задача ритора состоит в том, чтобы не просто создать эмоцию, но сделать ее предметной и тем самым конструктивной. Поэтому завершение высказывания содержит два элемента: рекапитуляцию и побуждение.

Рекапитуляция. По мере развертывания аргументации адресат речи обсуждает и критически оценивает доводы и приходит к частичному согласию. Но аргументация, даже если ритор и сделал завершающий вывод в конце обоснования или опровержения, остается разрозненной: речь содержательно сложна и многочастна, и совокупность согласованных частей сама по себе еще не дает целого, с которым предстоит согласиться или не согласиться. Вот это целое, с точки зрения приросшего смысла, ритор и формулирует в рекапитуляции.

Необходимость в рекапитуляции как особой части построения возникает тогда, когда высказывание содержательно сложно и пространно и аудитория не в состоянии охватить замысел.

Побуждение — часть построения, означающая окончание речи и непосредственный переход к действию, которое организовано мыслью.

С точки зрения содержания побуждение представляет собой ядро замысла будущего действия, но в то же время оно эмоционально и энергично.

Наибольшая трудность в том, что эти задачи приходится решать в кратких словах: эмоция возникает и затухает быстро, а неудачное завершение речи сводит к нулю результаты самой убедительной аргументации.

Допустимый объем завершения зависит от объема высказывания. Политическая ораторика требует, как правило, кратких завершений, поэтому политические ораторы часто обходятся без рекапитуляции. Судебная ораторика, напротив, допускает развернутые завершения, рекапитуляции которых иногда даже воспроизводят важнейшие доводы аргументации или содержат самостоятельные рассуждения, например, в виде обращения к суду. Гомилетика обычно избегает развернутых рекапитуляции, но если проповедь пространна, проповедник стремится дать развернутую рекапитуляцию, чтобы слушатель лучше усвоил формулировки или схемы обоснований. Академическая учебная речь обычно требует развернутых рекапитуляции, в деловых жанрах академической речи рекапитуляция часто строится, как в собственно научном изложении, в виде выводов.

В зависимости от того, как строится аргументация и какова цель речи, выделяются различные виды рекапитуляции.

Простая рекапитуляция представляет собой краткий повтор тезы или предложения.

«Горе миру от соблазнов! Соблазны должны войти в мир, но горе тому, через кого они входят.

Только бы мы поняли то, что в деле потребления вина нет теперь середины, и хотим мы или не хотим этого — мы должны выбрать одно из двух: служить Богу или Маммоне.

«Кто не со мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает»[108].

Обобщение представляет собой краткое повторение высказывания в рекапитуляции, которая предстает как равнозначная высказыванию.

Часто обобщение вводится оборотами: «таким образом», «словом», «иными словами», которые и означают эту равнозначность.

«Таким образом, открытие Америки привело в это время к окончательному закреплению научной картографии, и форма и размеры Земли выяснились в умах современников. Почти 80 лет ушло на эту работу»[109].

Существуют, однако, более сложные формы обобщений, которые воспроизводят не содержание, а основную аргументацию.

«Испытай сердца и утробы Боже праведно!»[110]Силою страшного и поклоняемого Твоего имени соблюди применяющих ныне оное в чистоте правого разумения и благого намерения, да будет дело их мирно, благоуспешно, общеполезно, да усмотрят себе от всех и изберут в начальства мужи сильны, Тебе, Бога боящиеся, мужи праведны, ненавидящие гордости и корысти,[111] достойны начальствовать и судить в людях Твоих. Аминь»[112].

В этом завершении, во-первых, воспроизводится главное основание предложения, во-вторых, рекапитуляция совпадает с побуждением, так как построена в форме обращения к Богу.

Заключение представляет собой истолкование смысла высказывания — краткое обобщенное высказывание о высказывании. В заключении ритор обращает внимание аудитории на способ истолкования сказанного или написанного.

«Итак, Бог довел все к цели им предопределенной, и все это кажется скорее чудом, чем предвиденным и кем-нибудь устроенным делом. Столько счастливых случайностей могут встретиться только по воле Всевышнего!»[113]

В заключении может выражаться модальность высказывания — авторское отношение к аудитории и полемическому противнику. В таком случае заключение является полемическим.

«Такова абсолютная мифология и такова ее диалектика. Такова и опасность — для многих — быть последовательными диалектиками. Впрочем, читатель поймет меня очень плохо, если подумает, что я ему навязываю во что бы то ни стало повинность мыслить диалектически. Я настаиваю совсем на другом. Именно, я говорю, что если вы хотите мыслить чисто диалектически, то вы должны прийти к мифологии вообще, к абсолютной мифологии в частности и, следовательно, ко всем ее только что намеченным понятиям. А нужно ли мыслить диалектически и даже нужно ли мыслить вообще, это — как вам угодно. Если вас интересует мое личное мнение, то, во-первых, это — не ваше дело, да и мнение отдельного человека ни к чему не обязывает, а, во-вторых, я глубоко убежден, что чистое мышление играет весьма незначительную роль в жизни. Вы довольны?

В дальнейшем нам предстоит огромная задача диалектического развертывания основных структур абсолютной мифологии и диалектика главных типов мифологии относительной»[114].

Вывод представляет собой следствие из аргументации, которое непосредственно связано с побуждением или выделяется как важнейшее. Вывод обыкновенно представляется не повторением прежде изложенного, а новым в отношении к высказыванию содержанием и тем самым открывает новую тему аргументации.

«Пробыв около 10 лет у дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужна продолжительная черная работа. Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»[115]

Развернутый вывод может содержать основную аргументацию такого будущего высказывания и одновременно побуждение приступить к дальнейшему обсуждению проблемы.

Если ритор хочет представить решение аудитории как требующее сложных, последовательных или разнородных действий, он строит выводы.

Кроме того, выводы могут содержать рассмотренные способы завершения высказывания в любом соотношении.

«Таков утверждаемый нами путь духовного обновления. Таковы первые, фундаментальные вопросы человеческого бытия, древние, как мир, и в то же время требующие от нас новой очевидности, нового постижения и нового осуществления. Это необходимые человеку формы духовной жизни. Они представляют собою некое органическое единство, цельное и нерасторжимое; и ни одна из этих форм не может быть по произволу отвергнута или отдана в жертву мировому соблазну.

1. Надо научиться веровать. Не — «верить» вопреки разуму и без оснований, от страха и растерянности; а веровать цельно, вместе с разумом; веровать в силу очевидности, загоревшейся в личном духовном опыте и не могущей угаснуть.

2. Такая вера добывается любовью, духовною любовью к совершенному. Верование и любовь связаны воедино: в человеческой душе, в глубине личного сердца (субъективно); и там, вверху, в самом духовном Предмете (объективно). Кто полюбит качество, тот уверует в Бога; кто полюбит Бога, тот уверует в качество и возжелает совершенного в земных делах.

Через веру и любовь — постигается и осмысливается все остальное. Так, смысл свободы в том, чтобы самому полюбить, через любовь самому увидеть и через очевидность — самому уверовать; свобода есть самостоятельная, самобытная, творческая любовь и вера. И совесть движется силою веры и любви. И семья есть первое лоно любви и строится верою. И национализм есть не что иное, как любовь к своеобразной духовности своего народа и вера в его творческие богоданные силы. Без любви и веры невозможно правосознание, необходимое и для государственности, оберегающей нацию, и для справедливой организации хозяйственного труда.

3. Мы должны научиться свободе. Ибо свобода не есть удобство жизни, или приятность, или «развязание» и «облегчение», — но претрудное задание, с которым надо внутренне справиться. Свобода есть бремя, которое надо поднять и понести, чтобы не уронить его и не пасть самому. Надо воспитывать себя к свободе; надо созреть к ней, дорасти до нее; иначе она станет источником соблазна и гибели.

Свобода необходима верующему и любящему, чтобы любить любимое цельно и веровать искренно. Без свободы не будет настоящей веры и любви. Но первым проявлением свободы должен быть совестный акт. И первым жилищем свободы должна быть семья; чтобы человек в семейной свободе созрел к свободному патриотизму, свободному национализму и свободной государственности.

4. Мы должны научиться совестному акту. Он откроет нам живой путь к восприятию Бога и к вере. Он научит нас самоотверженной любви. Он дает нам величайшую радость — радость быть свободными в добре.

Совесть научает нас строить здоровую духовную семью. Она откроет нам искусство любить родину и служить ей. Она предохранит нас от всех соблазнов и извращений ложно понятого национализма.

5. Мы должны научиться чтить, и любить, и строить наш семейный очаг — это первое, естественное гнездо любви, веры, свободы и совести; эту необходимую и священную ячейку родины и национальной жизни.

6. Мы должны научиться духовному патриотизму; научиться обретению родины и передать это умение всем другим, кто соблазнился о своей родине и пошатнулся в сторону интернационализма. Мы должны понять, что люди связуются в единую родину силою веры, любви, внутренней свободы, совести и семейного духа, силою духовного творчества во всех его видах; и, увидев это, мы должны утвердить наше священное право быть единой, духовно великой нацией.

7. Истинный национализм есть как бы завершительная ступень в этом восхождении. И в нем, как в фокусе, собираются все другие духовные лучи. Почему ныне появились люди, сомневающиеся в правоте национализма? Потому что они представляют себе национализм в отрыве от веры, как проявление земной, обособляющейся гордыни; в отрыве от любви, как воплощение самомнения и жадности; в отрыве от совести, как систему агрессивности, кровожадности и хищности; в отрыве от органической семейственности, как произвольную и неискреннюю выдумку; в отрыве от патриотизма, как начало противодуховное и противокультурное… Кто же виноват в этих заблуждениях? Позволительно ли молчать при виде этого соблазна?

Нет, родившись в эпоху соблазна, соблазнами окруженные и одурманиваемые, мы должны противопоставить этим временным соблазнам вечные основы духовного бытия, необходимые человеку в его земной жизни. Эти вечные основы слагают единую духовную сферу, единый путь, который необходимо прочувствовать и усвоить; чтобы на вопрос «во что же нам верить», мы могли бы ответить живою верою: в Бога, в любовь, в свободу, в совесть, в семью, в родину и в духовные силы нашего народа; начиная с (Бога и возвращаясь к Нему; утверждая, что и любовь, и свобода, и совесть, и семья, и родина, и нация — суть лишь пути, ведущие к Его постижению и Его осуществлению в земной жизни человека. Знаем, что помимо этих путей к Нему ведут еще и иные пути: и наука, и философия, и искусство. Но об этих путях и связанных с ними кривых истолкованиях и соблазнах надлежит говорить отдельно»[116].

РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ. РИТОРИЧЕСКОЕ ПОСТРОЕНИЕ. ЭЛОКУЦИЯ

Элокуцией (лат. elocutio — выражение) называется завершающий этап построения, на котором ритор создает текст высказывания. В этом разделе общей риторики рассматриваются средства словесного выражения замысла.

Глава 19. Качества стиля

Понятие элокуции тесно связано с понятием стиля, поскольку стиль — система целесообразно отобранных и согласованных языковых средств, которые используются для выражения определенных смыслов. Выделяются стили языка, литературные и окказиональные.

Стили языка представляют собой варианты системы языка, которые складываются с изменением эстетических представлений о речи или с формированием новых сфер общения, требующих для себя специфических средств выражения. Чем шире состав таких стилей, тем богаче культура языка. Стили языка, соответственно, бывают исторические и функциональные.

Среди функциональных стилей литературного языка важнейшие: обиходно-разговорный, документально-деловой, художественный, научный, публицистический, церковнославянский.

В составе функциональных стилей, в свою очередь, существуют жанровые стили, или стили видов словесности, например, стиль гомилетики, академической ораторской прозы, исторической прозы, лирической поэзии.

Соотношение исторических и функциональных стилей проявляется в том, что, с одной стороны, приемы выражения исторического стиля захватывают стили функциональные: художественная литература, наука, документ, церковная проповедь первой половины XIX века в равной мере несут в себе черты сентиментального исторического стиля; с другой стороны, исторические стили образуются и складываются на основе функциональных: классицистический стиль сложился на основе научной, технической литературы и документа; а романтический — в новой художественной литературе.

Литературные стили могут быть подразделены на стили литературных школ или направлений и авторские.

Стили литературных школ (натуральной школы, символистов, футуристов и др.) характеризуются совокупностью приемов выражения, свойственных частным литературным традициям. Стиль литературной школы, как правило, представляет собой развитие в творчестве ряда литераторов стилистических принципов основателя школы, т. е. авторского стиля, например, Н.М. Карамзина, А.С. Пушкина. Но каждый влиятельный литератор вырабатывает собственный авторский стиль.

Авторские стили имеют значение лишь в отдельных видах словесности. Так, история художественной литературы, ораторской прозы, гомилетики, публицистики, философии, исторической прозы обычно выстраивается по авторским стилям, поскольку главную роль в этих видах слова играет личный литературный авторитет, например, Платона, Канта, Цицерона, бл. Августина, св. Иоанна Златоуста. История документа, научной литературы строится на основе стиля школ, так как в этих видах словесности существенны нормы построения высказывания, которые складываются в предании, а особенности авторской речи играют второстепенную роль.

К окказиональным относятся стили аргументации и стили отдельных произведений.

Стиль аргументации представляет собой систему приемов выражения, складывающуюся в процессе обсуждения ограниченного круга проблем в конкретных общественно-исторических условиях, например, стиль публичной речи во Второй Государственной Думе или стиль полемики в русских общественно-литературных журналах XIX века, стиль массовой информации.

Стиль отдельного произведения строится на основе и в условиях перечисленных выше видов стиля. Уместность и приемлемость приемов построения высказывания будет определяться условиями исторического стиля, принадлежностью произведения к функциональному стилю, жанром, литературной школой и индивидуальным стилем, сложившимся в ходе литературной работы автора, историей обсуждения проблемы, о которой он высказывается.

Таким образом, ритор выбирает уместный окказиональный стиль исходя из условий, заданных другими видами стиля, и этот выбор не всегда бывает удачным.

В соответствии со сложными отношениями выразительных средств произведения к различным стилистическим системам в элокуции выделяются общие и частные качества стиля.

Общие качества стиля обращают ритора к историческому, функциональному и литературному стилям, из которых он исходит.

Частные качества стиля обращают ритора к окказиональным стилям, которые он учитывает.

Качества стиля проявляются в слоге. Понятия стиля и слога следует различать. Стиль создает образ реальности, и в стиль включаются и предмет речи, и ритор, и аудитория. Слог — способ словесного выражения. Поэтому слог создает только образ речи, который входит в стиль составной частью. Характер слога, которым пользуется автор, может быть различным, и авторский стиль часто строится игрой, сложным сочетанием различных типов слога.

Общие качества стиля: правильность, ясность, точность, уместность, легкость, живость, гармоничность слога.

«Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не позабуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую «Водопад». Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: где, братец, здесь нужник? Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и веселостию. Державин был очень стар. Он был в мундире и плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза его заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостью необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда я дошел до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли…»

(А.С. Пушкин)

Правильность (чистота) слога состоит не только в следовании фонетическим, орфографическим, грамматическим и лексическим нормам русского литературного языка, которые многообразны и, случается, противоречат одна другой, но в таком подборе выразительных средств языка, что они, согласуясь друг с другом, в совокупности образуют завершенный и цельный вариант грамматики и лексической системы общелитературного языка, называемый идиолектом или языком писателя. Чистота слога лежит в основании хорошего авторского стиля, так как чистый слог представляет собой отобранную, осмысленную и упорядоченную автором систему языковых ресурсов, которыми он пользуется сознательно и целесообразно.

Ясность слога означает, что слова и обороты определены в значении и употреблении, что автор умеет строить обозримые фразы, избегает случайных двусмысленных выражений, а фраза запоминается и легко воспроизводится.

Точность — качество слога, отчасти противостоящее ясности. Точность означает соответствие между словами и мыслию автора. Сложная мысль требует сложного выражения, и в таком случае приходится выбирать между точностью и ясностью слога.

Точность слога достигается тщательным анализом синонимических средств языка и подгонкой отобранных слов и выражений. Критерий точности — невозможность замены использованного слова или оборота другим, когда в авторской речи исчезает синонимия. В приведенном примере ни одно слово не может быть заменено синонимом без искажения смысла и ни одно не может быть устранено или переставлено.

Уместность — соответствие способа выражения ситуации речи и ожиданиям аудитории.

Жанровая форма рассказа — литературный анекдот. Эта форма располагается на границе умеренного и простого стиля или тона речи. Соответственно автор использует средства разговорно-повествовательной речи. В стихах на ту же тему («Пока не требует поэта…») использованы образы высокого стиля.

Легкость слога достигается простейшим способом выражения.

Легкая речь не осложнена лишними словами, оборотами, синтаксическими связями, неестественным порядком слов. Фраза «Я прочел мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина», написана легким слогом. Ее нетрудно сделать тяжелой и неуклюжей: «Когда я читал мое стихотворное сочинение «Воспоминания в Царском Селе», то находился всего в нескольких шагах от Державина».

Живость слога — соответствие речи движению мысли — достигается быстрой сменой образов, автор задерживается на каждой мысли ровно столько, сколько это необходимо для ее уяснения, а последующие мысли вытекают из предыдущих: «Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли…»

Гармоничность слога означает соответствие планов выражения и содержания высказывания ритмической мере, которая соотносит объемы целого и частей фразы или произведения.

В плане содержания это будут, например, чередования статических и динамических фрагментов речи, а в плане выражения — чередования фонетических ритмов, или ритмизованных и неритмизованных частей.

«Я не в силах описать/состояния души моей:// когда дошел я до стиха,/где упоминаю имя Державина, //голос мой отроческий/зазвенел,//а сердце забилось /с упоительным восторгом».

Во фразе два статических фрагмента: «Я не в силах описать состояния души моей» и «где упоминаю имя Державина», которые характеризуются настоящим описательным временем глагола; и три динамических, характеризующихся прошедшим повествовательным временем: «когда дошел я до стиха», «голос мой отроческий зазвенел», «а сердце забилось с упоительным восторгом». Образуется чередование: статический — динамический — статический — динамический — динамический.

Первый статический фрагмент дает анапест:

— / — / — / — / — /

Первый динамический фрагмент дает ямб:

— / — / — / — /.

Второй статический фрагмент дает пеон 4:

— — / — — / и завершает восходящий

колон фразы умедляющимся ритмом.

Третий динамический фрагмент дает дактиль: / —/ —

Четвертый динамический фрагмент дает пеон 2:

— / — / — — /.

Таким образом, восходящие ритмы вместе с интонацией организуют восходящую часть фразы, которая включает статический, динамический и статический фрагменты. При этом динамический фрагмент усиливается двусложным размером — ямбом. Нисходящие ритмы второго колона в конце переходят в более равновесный, близкий ко второму и третьему пеонам, что образует параллель завершению восходящего колона. Но по размеру они параллельны второму статическому фрагменту:

«где упоминаю имя Державина»

«сердце забилось с упоительным восторгом».

Статические фрагменты также параллельны и связаны по смыслу:

«Я не в силах описать состояния души моей»

«где упоминаю имя Державина».

Частные качества стиля

Слова, составляющие высказывание, в совокупности создают образ ритора, предмета речи и аудитории. С точки зрения риторики выделяются следующие виды значений слов:

1) предметное или денотативное значение: слово «береза» именует дерево определенного вида;

2) внутренняя форма: слово «слог» выделяет в своем составе префикс и корень — «с-лог», в соединении которых проявляется способ именования предмета в отношении к его значению: «слог» есть способ членораздельного соединения, сложения речи;

3) лексическое системное значение: слово «слог» связано с другими словами со сходным или рядоположенным значением: «стиль», «тон», «выражение», «речь», в отношении к которым в русском языке используется слово «слог»;

4) коннотативное значение, или «со-именование» — дополнительные смыслы, которые образовались в связи использованием слова в определенном составе контекстов и предполагают оценку самого слова, а через слово — обозначаемого им предмета и лиц, которые его употребляют, например, «пес» приобрело уничижительное значение, которое ограничивает их использование;

5) аксиологическое значение — смысловая связь слова с общими местами аргументации;

6) стилистико-этимологическое значение — отношение остальных значений слова к его происхождению в языке: слова «предание» и «традиция» значат примерно одно и то же, но слово «традиция» латинского происхождения, его внутренняя форма не видна, поэтому оно используется в широком книжном значении (политическая традиция, научная традиция), а слово «предание» употребительно в более специальных терминологических значениях (Церковное Предание), либо в общелитературном смысле («преданья старины глубокой»).

Частные качества стиля связаны с понятием высокого, простого и умеренного слога (точнее, регистра речи), которое определяется преимущественно характером значений используемых слов.

Возвышенный образ речи создается словами, лишенными бытовых коннотаций и связанными с топами высоких иерархий:

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества;

Я в прахе телом истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь, — я раб, — я червь, — я бог!

Но будучи я столь чудесен,

Отколе происшел? — безвесен;

А сам собой я быть не мог.

(Г.Р. Державин)

Сниженный образ речи создается словами, обладающими бытовыми коннотациями и связанными в лингвистическом значении с топами низких уровней иерархии.

«Письмо твое от 19-го крепко меня опечалило. Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычевки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо».

(А.С. Пушкин)

Как видно, в особенности из второго примера, образ речи отличается от образа предмета: в письме А.С. Пушкина речь идет о предмете возвышенном, но используются средства языка, создающие намеренный контраст между предметом речи и речевым образом.

Высокий и низкий слог — полярные регистры литературной речи, которые устанавливают в авторском стиле предел отрешенности от бытового здравого смысла, с одной стороны; и предел этической приемлемости и литературности выражения, — с другой, и между которыми находится обширная область умеренного или среднего слога.

Каждый язык, если его рассматривать как систему стилей, в каждый исторический период обладает своими границами отрешенности и литературности. Так, для русского языка высокий слог связан в основном с церковнославянской речью, к которой прилегают слова и обороты, усвоенные из латинского, греческого и иностранных языков. Существенное свойство русской культуры языка в том, что церковнославянский — классический язык и вместе с тем составляющая функционального стиля русского литературного языка. Несмотря на попытки вывести церковнославянскую речь за пределы русского языка, предпринятые с начала XIX века, церковнославянская основа придает особое благородство литературному выражению.

В границах общих требований к речи и литературности выражения стилистические усилия ритора направлены на:

1) выбор уместных лексических средств — слов и словосочетаний, который создает основу стилистического образа высказывания;

2) построение фразы, в котором проявляются в основном общие качества стиля;

3) оформление отдельных мыслей высказывания;

4) создание словесной конструкции текста и его частей.

Глава 20. Выбор слов и построение фразы

Лексические средства

Ритор выбирает слова и словосочетания из лексических ресурсов языка, поэтому ему важно знать:

1) языковой статус избираемых им лексических средств: относятся они к общелитературной, специальной или нелитературной лексике;

2) характер употребления слова в современном языке, его отношение к истории языка и литературной традиции;

3) смысловые отношения слова в системе языка: строение значения слова и его семантические связи с другими словами.

1. Общелитературная, специальная и нелитературная лексика. Общелитературными являются слова, которые могут встретиться в любой литературной письменной и устной речи, составляют основу понимания речи и представлены в толковых словарях русского языка. Эти слова должен знать, по крайней мере пассивно, каждый, кто окончил русскую среднюю школу, читает и пишет по-русски. Их около пятидесяти тысяч. Например, «лихорадочный», «лихтер», «палка», «паллиатив», «посвятить», «поседелый», «разум», «самовластие», «салоп», «схоластика», «счищать», «умение», «хронометр», «худосочие», «хурал», «чирок», «чистоплюй».

Общелитературной лексике противостоит, литературная специальная лексика, нелитературная и табуированная, т. е. запрещенная к употреблению.

К специальной литературной лексике относятся (1) общенаучные и общетехнические слова и (2) термины. Первые употребляются, соответственно, в научных и технических текстах в значении, которое обычно не фиксируется в терминологических словарях, но передается в традиции научной школы. Таковы слова «система», «функция», «исследование», «результат», «процесс», «развитие», «обоснование», «эксперимент» и др. Вторые, т. е. термины, напротив, фиксируются в специальных терминологических словарях и употребляются в значении, которое связано со словарной нормой. Таковы слова: «процесс» в праве, «элемент», «соединение» в химии; «слог», «слово», «троп» в филологии; «частица», «сила», «момент», «ускорение», «спин» в физике и механике; «вид», «кровеносная система», «ген» в биологии; «форсунка», «шпиндель», «привод» в технике; «файл», «директория», «программа», «язык», «команда» в информатике.

Из примеров видно, что многие термины и общенаучные слова совпадают по форме между собой, а также с общелитературными словами. Поэтому важно уметь различать, в каком качестве слово употребляется в тексте: как общелитературное, общенаучное или термин, и не смешивать различные типы значений одного и того же слова, используя его в публичной речи.

Терминологии имеют в риторике большое значение, потому что специальные области знания являются источниками изобретения, а термины отображают понятия и предметы мысли. Термины делают речь точной и содержательной. Серьезный и авторитетный ритор обращается к терминологии по мере необходимости, и если термины используются уместно, упреки в непонятности речи указывают на некомпетентность или неэтичность оппонента, который должен владеть терминологией, связанной с предметом обсуждения. Но терминология, которая нужна, часто подменяется общенаучными словами, которые создают видимость компетентности ритора и затемняют содержание речи. В таком случае критика речи за ее наукообразность вполне правомерна. Вот почему ритор должен владеть терминологией, связанной с предметом речи, и точно и уместно использовать специальную лексику.

Терминологические системы складываются в течение длительного времени — столетиями и даже тысячелетиями — и отражают характер предмета, строение и историю знания в каждой специальной отрасли деятельности. Выделяются следующие виды терминологических систем.

Богословские термины складываются в Предании Церкви и утверждаются либо в Соборных определениях, либо уполномоченными органами Церкви. Таковы термины: «молитва», «Крестопоклонная неделя», «подобен», «катавасия», «канон», «ипостась», «страх Божий». Значение некоторых богословских терминов, в основном связанных с богословием как наукой, а также с церковными обычаями, может изменяться, но эти изменения происходят как смысловое развитие первоначально установленного значения и также утверждаются Церковью. Использование богословской терминологии в произвольном смысле недопустимо.

Научные термины складываются в процессе исследований в научных школах и утверждаются компетентными научными органами в основном редакциями научных изданий. Таковы «языковой союз», «морфема», «популяция», «произвольное кольцо», «операторная группа». Основные устоявшиеся в традиции научные термины фиксированы в терминологических словарях и учебниках. Значение научного термина изменяется в процессе развития научного знания, но это изменение происходит упорядоченно: обыкновенно характер приращения значения термина в отношении к исходному определяется и обосновывается в научных сочинениях.

Термины искусств складываются в художественных школах и утверждаются в художественной критике и искусствоведческой науке. Таковы термины: «перспектива», «план», «раппорт», «натюрморт», «композиция», «штрих», «регистр», «фуга», «звукоряд», «разделка», «прокладка».

Технические термины складываются в технической традиции, а утверждаются специальными государственными органами (службой стандартов), что необходимо, поскольку технический термин связан с массовым производством и его неправильное употребление приводит к аварии, нарушению технологических норм и производственных связей. Технический термин не должен изменять значения, если такое изменение не одобрено службой терминологических стандартов. Пример технических терминов: «смесительное сопло», «задаточные дрожжи», «динамическая загрузка».

Терминологическая политика — одна из важнейших сфер культурной деятельности государства: она организует технический прогресс. Степень осознания политическим руководством государства значения терминологической политики является показателем его компетентности.

Мерительные термины складываются в деятельности различного рода, назначаются специальными научными государственными органами и утверждаются высшими органами государственной власти. Таковы «килограмм», «ватт», «метр», «час», «год», «рубль». Значение этих терминов не изменяется в употреблении.

Юридические термины складываются в практике юридической деятельности и утверждаются в зависимости от характера права либо только в законодательном порядке высшими органами государственной власти, либо отчасти в процессе судебной деятельности коллегиями судов. Таковы: «правительство», «гражданские права», «органы местной власти», «собственность», «санкция», «показания», «физическое лицо», «стороны процесса», «правопорядок», «взаимные претензии», «разумная предосторожность», «правонарушение», «правовое состояние». Значения юридических терминов нормативны и общеобязательны, но изменяются в процессе развития правовой практики. Изменения эти упорядочиваются и одобряются специальными органами.

Термины команды в отличие от рассмотренных типов терминов обозначают не понятия, а твердо установленные действия, которые и выполняются адресатом речи. Особенность командного термина в том, что исполнителю запрещено размышлять о его содержании. Например: «нале-во», «кру-гом», «равнение на середи-ну». Поэтому отдача и исполнение команд регулируются строгими правилами и отрабатываются в процессе специальной подготовки — военной, морской, связи и различного рода служб, но термины команды распространены широко, например, правила движения являются командными терминами, как и машинные языки.

Прогностические термины водятся создателями прогностических систем и утверждаются в практике управления. Прогностические термины являются инструментом политической, государственной и иной управленческой деятельности. Их главная особенность в конструктивности и в отсутствии реального содержания, например, «коммунизм», «развитый социализм», «рыночная экономика», «марьяж», «права человека», «правовое государство», «социальная защищенность». Эти термины обозначают модели и изменяются в значении произвольно, в силу обстоятельств и способа истолкования. Они находятся на границе терминологий в собственном смысле и пропагандистской лексики массовой коммуникации.

Номенклатурные термины представляют собой имена предметов деятельности, которые систематизированы и взаимно соотнесены. Существуют научные, художественные, технические, юридические, политические номенклатуры. Например, «автомобиль ГАЗ-24», «генерал-лейтенант», «город Москва», «catus domesticus — кошка домашняя», «Президент РФ», «бублик с маком», «германские языки» и т. д. Номенклатурные термины строго устанавливаются инстанциями, в зависимости от характера соответствующей терминологии и их значение не изменяется.

Философские термины подобны прогностическим в том отношении, что также являются авторскими: слова «трансцендентный», «вещь в себе», «экзистенц» указывают на авторов философских систем. Но в отличие от других типов терминов, философские термины не связаны с номенклатурой, так как философствовать можно о чем угодно и философия не располагает определенно установленным предметом знания. Поэтому в аргументации нефилософского содержания употребление философского термина означает аллюзию к философской системе. Философская терминология обычно остается постоянной в пределах творчества философа, а при заимствовании изменяется по усмотрению заимствующего автора. Определенной инстанции, которая занималась бы философской терминологией, если это действительно философская терминология, не существует.

Литературной лексике в целом противостоит нелитературная, которая подразделяется на диалектную, просторечную, арготическую и табуированную (нецензурную).

Диалектная лексика в настоящее время не представляет значительной проблемы: русские диалекты исчезают, и их признаки сглажены в публичной речи. Сложнее обстоит дело с влиянием на современную манеру выражения этики уголовного мира, низменного образа мыслей, блудливости побуждений и плебейского мировочувствия. Но избежать вульгарности речи можно только избегая вульгарности мысли.

2. Статус слова в языке определяется происхождением, историей употребления и внутренней формой слова.

Исконная и заимствованная лексика. Развитый литературный язык содержит заимствования. В английской речи более 70 % слов иноязычного происхождения. Русские слова «хлеб», «хлев», «деньги», «парус», «башмак», «юбка», «береза», «Москва», «Калуга», «Вязьма» — заимствования. Большая часть заимствований освоена языком настолько, что они воспринимаются как исконные и, по существу дела, являются таковыми. Обычно как заимствования воспринимаются слова, не полностью освоенные или противопоставленные привычным, «исконным»: слово «согласие», с точки зрения истории языка, такое же заимствование, что и «консенсус», но первое слово освоено, в второе сохраняет следы латинского происхождения и английского употребления. Слово несет в себе дополнительный знак — указание на происхождение и прецеденты употребления, и эти дополнительные знаки слов оказываются одновременно знаками того, кто эти слова использует.

Источником заимствования может быть иностранный или классический язык. Для русского языка классическими являются греческий, латинский и церковнославянский. Классическими они называются не только потому, что их положено изучать в школе, но и потому, что русская культура языка является продолжением греческой и латинской, а церковнославянский является посредником в передаче этой культурной традиции. Значения русских слов, как и грамматические формы, являются эквивалентами классических, в особенности если эти значения связаны с абстрактными этическими, философскими и научными представлениями.

Значительная часть заимствований из иностранных языков латинизирована: мы говорим «революция», а не «революсьон», «индустрия», а не «эндюстри», «демократия», а не «демокраси», хотя основные значения этих слов связаны с их употреблением в западноевропейских языках. Это заимствования через письменную речь. Слова вроде «парикмахера», «кекса», «шляпы» сохраняют следы обиходного заимствования — через устную речь.

Окказиональные заимствования вводятся для конкретного употребления — как указания на реалии иной культуры. Массовое воспроизведение окказиональных заимствований вульгаризирует значения слов и язык в целом. Плохо, следовательно, не заимствование как таковое, плох стиль автора, который злоупотребляет заимствованными словами.

Архаизмы, неологизмы, историзмы. Архаизмы — слова, вышедшие из употребления в первоначальном значении, но употребляемые в значении переносном или измененном («жандарм»). Историзмы — слова, обозначающие реалии прошлого («подвойский» — глашатый). Неологизмы — слова, недавно созданные или веденные в обиход в новом значении («правозащитник», «перестройка»). Часто неологизмы являются авторскими словами; так, слово «промышленность» введено в русский язык Н.М. Карамзиным, слово «перестройка», — очевидно, В.О. Ключевским.

Использование архаизмов и историзмов тесно связано с источниками изобретения: слова, обозначающие исторические реалии, в особенности если они являются ключевыми, символизируют модели или антимодели и потому требуют правильного развития смысла.

Так, слова и выражения «империя», «имперский», «имперское сознание» употребляются в смысле отрицательном: «…политическая система, объединяющая под началом жесткой централизованной власти гетерогенные этно-национальные и административно-территориальные образования на основе отношений метрополия — колонии, центр — провинции, центр — национальные республики и окраины. Во всех значениях с понятием империи связано жесткое применение власти на местах из одного центра»[117].

Такое развитие значения неправильно, так как римское право, на котором основаны все современные правовые системы, было имперским и в этом качестве противопоставлялось местному праву с его обычными этнически ограниченными нормами. Гражданское право, так называемые естественные права человека, частное право, целиком принадлежат имперскому правосознанию. Вот почему «правовое государство» и «империя» по существу дела тождественны, а «жесткая централизованная власть» на деле представляет собой доминирование писанного закона над местным обычаем, что создает предпосылки правового равенства граждан независимо от их этнической или конфессиональной принадлежности. Европейская культура развивалась именно как имперская, т, е. в пределах исторических империй — Византии, Священной Римской империи, Австрийской империи, Германской империи, Российской империи, Британской империи, Французской империи, которые были в культурном, государственном и правовом отношениях наследницами Римской империи.

Статус слова в системе языка, таким образом, определяет возможности использования слова в аргументации. Каждое слово имеет свою историю и используется в зависимости от происхождения и отношения к обозначаемым предметам. Слова связаны с предметным и понятийным содержанием культуры и направляют мысль к источникам изобретения.

3. Отношение слова к другим словам. Синонимия является одним из главных инструментов элокуции. Слово в языке многозначно и значения слов пересекаются. Синонимия — риторическое понятие, поскольку она существует лишь в момент выбора нужного слова из ряда слов с общими значениями.

Как только этот выбор сделан и слово поставлено на свое место, синонимия исчезает. И если слово в тексте можно заменить другим, это значит, что речь стилистически несовершенна. Выражения «определять», «быть причиной», «обусловливать», «стоять за», «способствовать», «быть основанием», «благоприятствовать», «сопутствовать» синонимичны, если разнообразие речи важнее точности. Если же ритору нужно различить значения «определять» и «способствовать», образуются два синонимических ряда: (1) «определять», «быть причиной», «быть основанием», «вызывать» и (2) «способствовать», «сопутствовать», «стоять за». Если нужна еще большая точность, в первом ряду можно различить значения «делать определенным» и «быть причиной». В таком случае снова образуются два ряда: «определять», с одной стороны, и остальные выражения ряда, — с другой. Когда нужное значение уточнено, синонимия исчезает. Действительно, можно сказать: «А определяет Б и является его причиной» и «А определяет Б, но не является его причиной». Последняя фраза показывает, что синонимия превратилась в антонимию: значения «определять» и «быть причиной» оказались противоположными. Но поскольку синонимия сама по себе становится возможной лишь в условиях многозначности слов, включаемых в ряды, она является в соотношении с полисемией незаменимым инструментом организации значений слов в тексте.

Построение фразы

Стиль риторического построения связан с характером движения мысли в речи. Автор подает мысль таким образом, чтобы аудитория смогла либо воспроизвести высказывание, либо образовать мысль на основе сказанного. В реальности происходит и то и другое: аудитория следует мысли ритора и, отправляясь от нее, образует собственные идеи.

Равномерность и неравномерность слога. Равномерность означает, что синтаксические конструкции примерно равны объемом и степенью сложности.

«Конечно, космология греческих отцов воспроизводит картину вселенной, свойственную науке того времени. Но это нисколько не обесценивает чисто богословской основы их комментариев к библейскому повествованию о сотворении мира. Богословие Православной Церкви, а оно всегда богословие сотериологическое, никогда не ступало в союз с философией с целью построения «научного синтеза».

(В.Н. Лосский)

Главное достоинство равномерного построения в том, что оно предоставляет читателю свободу восприятия речи и не выделяет одни фразы в противовес другим. Равномерное построение, кроме того, разрежает эмоцию и позволяет сосредоточиться на содержании мысли и связи суждений. Недостаток равномерного построения — монотонность речи, которая быстро утомляет читателя. Поэтому даже если слог в целом равномерен, автору приходится варьировать средние объемы фраз.

Последнее предложение приведенного фрагмента содержит вводный оборот, который выделяет существенное соображение автора и одновременно нарушает монотонность речи.

Неравномерный слог обладает противоположными достоинствами и недостатками.

«Поистине изумителен ум Достоевского, необычайная острота его ума. Это — один из самых умных писателей мировой литературы. Ум его не только соответствует силе его художественного дара, но, может быть, превосходит его художественный дар. В этом он очень отличается от Л. Толстого, который поражает неповоротливостью, прямолинейностью, почти плоскостью своего ума, не стоявшего на высоте его гениального художественного дара. Конечно, не Толстой, а Достоевский был великим мыслителем. Творчество Достоевского есть изумительное по блеску, искристое, пронизывающее откровение ума. По силе и остроте ума из великих писателей с ним может быть сравнен лишь один Шекспир, великий ум Возрождения».

Достоинство неравномерного слога в том, что, комбинируя объемы предложений, автор добивается читательского интереса за счет построения речи — слога. В приведенном отрывке всего одна мысль — что Ф.М. Достоевский умнее Л.Н. Толстого. Эту мысль трудно обосновать, поэтому автор прибегает к амплификации и повтору, которые организованы в динамичном ритме неравномерного слога с последовательным наращением длины предложения в начале фрагмента, возвращением к краткому предложению и новым, менее интенсивным наращением к концу фрагмента. Этим приемом создается впечатление напряженности мысли и читательского присутствия в умственной лаборатории философа: читатель вместе с автором убеждается: «А ведь и впрямь умнее!»

Недостаток неравномерного слога в той же монотонности: игра объемами фраз утомляет и раздражает, особенно если движение слога не обусловлено движением мысли.

Слитность и прерывность выражения мысли.

Слитность отдельной мысли в классической риторике выражалась в понятии периода и периодической речи:

«Предложениям распространенным и сложным, отличающимся единством мысли, полнотою и законченностью ее развития, стройностью изложения, легкостью для произношения и приятностью для слуха еще в древности усвоено название периода…. Период не составляет особой синтаксической формы речи, — он представляет собой только более сложную, отличающуюся особой стройностью форму предложения, почему и в строении своем подчиняется всем вообще синтаксическим правилам, касающимся строения предложений. С синтаксическим строением периодов знакомит грамматика».

(Н.Ливанов)

Речь по степени ритмической организованности подразделяется на стихотворную, периодическую и прозаическую. Периодическая речь обладает ритмической и, главное, смысловой организацией отдельной сложной мысли, строй которой задается через логико-грамматические отношения ее частей (причинные, соединительные, противительные, сравнительные, уступительные, изъяснительные, определительные, условные отношения), число и порядок частей периода и степень распространения каждой из них.

Периодическое строение речи создает качественно иной тип речевого мышления, чем речь стихотворная или прозаическая.

«Тончайшие философские воображения и рассуждения, многоразличные естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих общениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи. И ежели чего точно изобразить не можем, не языку нашему, но недовольному своему в нем искусству приписать долженствуем. Кто отчасу далее в нем углубляется, употребляя предводителем общее философское понятие о человеческом слове, тот увидит безмерно широкое поле или, лучше сказать, едва пределы имеющее море».

(М.В. Ломоносов)

Пример включает три периода: один (первый) простой и два (второй и третий) — сложные. Простой период может включать в себя колоны (члены) — ритмически организованные составляющие, подобные строкам в стихотворной строфе: «тончайшие философские воображения и рассуждения», «многоразличные естественные свойства и перемены», «бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих общениях», «имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи» — колоны простого периода. Сложный период разделяется на части: протасис, предыдущее (положение, предпосылка, антецедент) — обусловливающая часть периода, или его коммуникативное подлежащее, и аподосис, последующее (объяснение, определение, консеквент) — обусловленная часть периода, или его коммуникативное сказуемое. Поскольку сложный период всегда представляет собой сложное предложение, протасис и аподосис связаны определенным отношением: первый сложный период — условный («если…то»), второй — относительный («кто… тот»). Последний период является двухчастным и четырехчленным. Как можно видеть в примере, части и члены периода организованы в коммуникативном (данное в отношении к новому), логическом (условная связь), ритмическом (объем и ритмическое строение колонов и частей согласованы: в каждой части по два колона) и смысловом (смысловые дополнения, противопоставления, параллелизмы) отношениях. Таким образом, период представляет собой организованное фонетически, логически, лексически и синтаксически выражение отдельной мысли автора.

Автор стремится представить мысль в максимально слитной форме — как единый познавательный образ, который разработан интенсивно, вглубь. Разработка мысли в периоде подчинена строгим правилам: с одной стороны, это рассмотренные смысловые ограничения, а с другой, — необходимое гармоническое соотношение объемов и ритма частей периода. Эти два ряда взаимосвязанных ограничений создают внутреннюю форму периода, члены которого зависят друг от друга: мысль, выраженная в периоде, обладает определенной смысловой структурой, а части периода ее развертывают. Поэтому построение периода требует тщательного подбора слов и применения фигур речи, которые создают дополнительные семантические измерения: повтор, градация, аккумуляция, превращение и др.

Единораздельная мысль, выраженная периодом, требует соответствующего чтения: текст читается по периодам, как стихотворение по строфам, причем каждый период, как внутренне завершенная сложная мысль, рассматривается отдельно, исходя из его внутреннего строения, а как единая мысль — в отношении к другим периодам, отчего структура текста делается многоуровневой с четко обозначенными границами уровней: текст, часть речи, период, часть периода, отдельное предложение, слово.

Современное мышление едва в состоянии сосредоточиться на сложном предмете мысли, оно стремится к экономии усилий, быстрому схватыванию и не может долго удержаться на отдельном положении, чтобы продумать его, отчего нуждается в движении мелкими шагами, в перемене ходов изложения, в повторах и комментариях.

Прерывность слога означает включение в речь нескольких смысловых планов, что разрежает смысл и позволяет подавать информацию небольшими порциями, которые принимаются читателем с меньшим напряжением, чем при слитном построении. Прерывность в этом смысле — свойство прозаической речи в противоположность периодической. Прерывность достигается включением во фразу боковых ходов мысли, которые выражаются различного рода осложняющими конструкциями с прямо или косвенно выраженным оценочным значением.

«Скажу прямо: Степан Тимофеевич постоянно играл между нами некоторую особую и, так сказать, гражданскую роль и любил эту роль до страсти, — так даже, что, мне кажется, без нее и прожить не мог. Не то чтоб я его уже приравнивал к актеру на театре: сохрани Боже, тем более, что сам его уважаю. Тут все могло быть делом привычки, или, лучше сказать, беспрерывной и благородной склонности, с детских лет, к приятной мечте о красивой гражданской своей постановке. Он, например, чрезвычайно любил свое положение «гонимого» и, так сказать, «ссыльного».

(Ф.М. Достоевский)

Прогрессия — переход к новому. Развертывать содержание речи можно последовательно, не останавливаясь на сказанном и не возвращаясь к нему. В таком случае прогрессия будет прямой.

«Таже ин начальник во ино время на меня рассвирепел, — прибежал ко мне в дом, бив меня, и у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. И егда наполнилась гортань его крови, тогда руку мою испустил из зубов своих, и, покиня меня, пошел в дом свой. Аз же по благодати Бога, завертев руку платом, пошел к вечерне. И егда шел путем, наскочил на меня он же паки со двемя малыми пищальми и, близ меня быв, запалил из пистоли, и Божию волею на полке порох и пыхнул, а пищаль не стрелила. Он же бросил ее на землю и из другия паки запалил так же, и та пищаль не стрелила. Аз же прилежно, йдучи, молюсь Богу, единою рукой осенил ево и поклонился ему. Он меня лает, а я ему рекл: «Благодать во устех твоих, Иван Родионович, да будет!» Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всего ограбя, и на дорогу хлеба не дал».

(Аввакум)

Прогрессия создает динамику речи и делает ее интересной, но разрывает связность речи, поэтому даже энергичная речь Аввакума содержит избыточные, с точки зрения прогрессии, повторы. Остановить или замедлить прогрессию можно репризами и амплификациями, которые подробно развертывают отдельные элементы изложения. Тогда речь приобретает необходимую избыточность.

«Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька, как-то согласились в одно время броситься матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусью, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила, и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусью давал мне свой урок. Батюшка вошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене без всякого употребления, и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей, и пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно, и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал со двора к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание».

(А.С. Пушкин)

Связанность речи. Единая логико-смысловая конструкция фразы создается применением специальных слов-связок, обозначающих смысловые отношения между частями конструкции: «и», «следовательно», «затем», «наконец» и т. п. При этом содержание членов конструкции, естественно, должно соответствовать значению связок. Связанная речь близка периодической, отличаясь от последней необязательной соразмерностью частей фразы.

«Однажды, выкупавшись в холодной воде Кидноса, Александр простудился и слег. Когда позвали врача Филиппа, король полулежал на кровати, раскрасневшись и читая какое-то письмо.

Мельком взглянув пламенным взором на вошедшего, Александр продолжал читать, пока врач толок и мешал свои зелья. Наконец, Филипп протянул чашу королю; тот, зорко на него посмотрев, воскликнул: «Какое доверие, Филипп!» и стал медленно пить, не сводя глаз со спокойного лица лекаря. Затем, откинувшись на подушки, он дал Филиппу прочесть донос Пармения, будто королевский лекарь подкуплен, чтобы отравить Александра. Выздоровев, король еще больше приблизил к себе Филиппа, совершенно отдалив Пармения».

(М. Кузьмин)

Слова «однажды», «когда», «наконец», «затем», а также деепричастные обороты с временным значением представляют собой логико-смысловую рамку конструкции, членят ее и отделяют от предыдущих и последующих фрагментов повествования.

Если автор стремится сосредоточить мысль на оценочном, а не предметном образе, он опускает такие связки и даже переставляет местами отдельные предложения фразы, делая ее менее связной и нарушая смысловую последовательность. В таком случае образ автора сливается с образом предмета.

«Один из таких ложных выходов созерцательных — искусство как религия.

Последний религиозный предел искусства — трагическое созерцание мира. Личность героя трагедии, достигая высшего проявления воли, гибнет в борьбе с безличною силою рока или страсти. В мнимом идеальном исходе эстетического созерцания только углубляется реальная безысходность мирового зла.

Величайшее благо —

Совсем не рождаться,

А родившись,

Умереть поскорей.

Под радужным покровом мимолетных символов прозревается искусством вечный мрак ничтожества, заложенный в основу мира. Нет и не может быть красоты, потому что всякая красота жизни побеждается уродством смерти».

(Д. Мережковский)

В первом предложении отрывка говорится об отношении трагедии к религии, но содержание трагического определяется в последнем, а развертывается в третьем предложении, пример же подается во втором. Оказывается, все рассуждение не только лишено связывающих элементов, но части его намеренно переставлены. Однако это мнимая хаотичность, так как завершения предложений создают единый образ: «гибнет в борьбе с безличною силою рока или страсти», «безысходность мирового зла», «умереть поскорей», «побеждается уродством смерти».

Объемность речи. Представление предмета во многих планах или перспективах. Объемность является наиболее эффективным средством построения образа.

«Каково! Слышно и видно, как трава растет!» — сказал сам себе Левин, заметив двинувшийся грифельного цвета мокрый осиновый лист подле иглы молодой травы. Он стоял, слушал и глядел вниз, то на мокрую мшистую землю, то на прислушивающуюся Ласку, то на расстилавшееся перед ним под горою море оголенных макуш леса, то на подернутое белыми полосками туч тускневшее небо. Ястреб, неспешно махая крыльями, пролетел высоко над дальним лесом, другой точно так же пролетел в том же направлении и скрылся. Птицы все громче и хлопотливее щебетали в чаще. Недалеко заухал филин, и Ласка, вздрогнув, переступила осторожно несколько шагов и, склонив набок голову, стала прислушиваться. Из-за речки послышалась кукушка. Она два раза прокуковала обычным криком, а потом захрипела, заторопилась и запуталась».

(Л.Н. Толстой)

Первое предложение дает внутреннюю перспективу — мысли Левина. Второе содержит переход от внутренней к внешней перспективе. Далее изложение строится на внешней перспективе движения взгляда Левина, но представляемой объективно, со стороны повествователя. Гак смысловая многомерность изображения создает единый зрительный образ. Эта речевая техника резко отлична, например, от стилизации М. Кузьмина, в которой образ построен одномерно: перспектива изложения остается постоянной на всем протяжении отрывка.

Моноцентричность и полицентричность речи. Фраза, особенно сложная, объединяется смысловыми центрами, относительно которых развертывается остальное содержание. Если во фразе только один центр, речь моноцентрична, если их несколько — полицентрична. Моноцентричность, как и одномерность, облегчает оценку речи, поскольку фраза или предложение содержит одну мысль, хотя и может быть развернута. Если речь многомерна или полицентрична, каждая фраза нуждается в дополнительном анализе, поскольку в ней могут содержаться несколько мыслей.

Пример моноцентрической речи.

«Мир этот исполнен плача, а не веселия, — скорби и печали, а не радости, тягости и горестей, а не утех. Ничего в нем нет постоянного и неизменяемого. Радость его перемешана с скорбию, веселие с печалию, слава его переменчива: богатство скоро исчезает, красота обращается в прах и пепел, чувственное наслаждение в смрад и гной, а наконец все это пресекается и заключается смертию».

(св. Димитрий Ростовский)

Это — типичное построение фигуры разделения: сначала говорится общее, а затем перечисляются части или виды общего.

Рассмотрим пример полицентрического построения речи.

«Вот посмотрите на этого сына старшего. Он ведь всегда с отцом, а как он не похож на него. Совсем на него не похож! Потому что у него нет любви, нет доброго отношения к своему брату, да и к отцу. Завистливый самодовольный человек. И хотя мы с вами как бы близко от Бога, собрались здесь в церкви и причащаемся, и исповедуемся, и молимся, многие из нас каждодневно читают молитвы и, даже, Священное Писание, и живут по церковному календарю — рядом с Богом, но похожи ли мы на своего Небесного Отца? Вот о чем надо спросить себя, ведь мы должны быть похожими. Надо сказать, что человек не обязательно похож на своих родителей. Но духовно он может, он волен перенять от них то, что нужно. Если он не перенял — его вина».

(Александр Мень)

В отрывке два центра — блудный сын и паства, к которой обращается проповедник, но мысль отрывка едина, поскольку едины эпитеты, которыми характеризуются предмет речи и аудитория.

Итак, различные качества слога, приведенные выше, связаны с задачей, которую ритор ставит перед собой, Ритору приходится выбирать между равномерностью и неравномерностью, слитностью и прерывностью речи, быстрой и медленной прогрессией, объемностью и одномерностью, моно- и полицентричностью. Слог зависит от того, насколько устойчивы и гибки применяемые автором приемы построения речевого образа.

Глава 21. Фигуры речи

Риторическая фигура является типичным, воспроизводимым приемом словесного оформления мысли.

Ошибочно рассматривать риторические фигуры лишь как украшения, хотя они и используются для украшения. Говорящий или пишущий, строя речь, стремится придать некоторым словам и мыслям особое значение: выделить, сконцентрировать мысль в одном ярком и выпуклом выражении или, наоборот, разрядить мысль, развертывая и повторяя ее содержание. Иногда отработанная мысль выражается в словесном ритме, который даже не замечается автором и обнаруживается в ходе речи.

Риторические фигуры многообразны, а способы их классификации часто произвольны, потому что фигуры классифицируются на основе оценок — как «услаждающие слух», «пленяющие чувство» и т. п. Более современные классификации очень сложны, поскольку в исследовании фигур применяется изощренный научный аппарат, и тем не менее не охватывают многие фигуры, которые представляются практически важными. Кроме того, в номенклатуре фигур обозначены факты различной природы — формы словесного построения фразы или оборота и риторические приемы вроде уступления или сообщения, не являющиеся словесными конструкциями.

Обнаруживаются три группы риторических фигур: (1) фигуры осмысления, образующие смысловое и стилистическое единство высказывания как завершенной мысли; (2) фигуры выделения, оформляющие фразу или отдельное положение речи; (3) фигуры диалогизма, посредством которых организуется композиционно значимый ход мысли.

Фигуры осмысления

Высказывание представляет собой речевую конструкцию, которая характеризуется единством отношений участников общения, предмета и авторского замысла. В высказывании образуются смысловые связи между словами, обозначающими отношения ритора к той части аудитории, которая присоединяется в процессе аргументации.

Это, во-первых, слова с дейктическим значением, определяющие смысловое пространство высказывания, и, во-вторых, слова, выражающие отношения между эпидейктическими, судительными и совещательными суждениями и связанные с обозначением времени.

Эти два разряда слов взаимозависимы, поскольку ритор объединяется с аудиторией и говорит «мы» определенным людям в данный момент и в конкретных обстоятельствах, чтобы принять общее решение и совместно действовать в будущем. И слова с дейктическим и временным значением приобретают в речи ситуативный смысл. Но в аргументации происходит смещение значений дейктических элементов: не просто «я», «вы», «мы», «они», но «мы такие-то, стремящиеся к тому-то», «они такие-то, совершившие такие-то поступки», «я такой же как вы в таком-то смысле».

Но в аргументации аудитория и ритор обладают определенными свойствами и объединяются в «мы такие-то» затем, чтобы принять решение: «мы такие-то должны поступить так-то», «потому что мы такие-то поступали так-то с таким-то результатом». Поэтому содержание предложения в ходе речи связывается с дейктическими отношениями и общими местами и развивается в повторах, для чего нужны соответствующие речевые приемы.

Наконец, содержание речи развертывается и обогащается за счет новых данных (ремы), которые либо подобны опыту (теме), либо включаются в него как вид в род или часть в целое, либо сравнимы с ним количественно. И это развертывание содержания также требует выражения в контекстном тропе — метафоре, метонимии, аллегории, синекдохе, гиперболе.

Соответственно и выделяются три вида фигур осмысления: эналлага, эпимона и контекстный троп.

Эналлагой называется риторическая фигура, состоящая в смещении значения слова или оборота путем переноса его отношения с одного определяемого на другое: не «стая крепкокрылых голубей», а «голубей крепкокрылая стая». Эпитет здесь характеризует не каждую часть целого, но целое как обладающее существенным признаком, ибо голубь со слабыми крыльями не может летать с крепкокрылой стаей.

Равным образом в строках Ф.И. Тютчева:

Но для меня твой взор благодеянье;

Как жизни ключ, в душевной глубине

Твой взор живет и будет жить во мне:

Он нужен ей, как небо и дыханье.

слово «ей» относится к «душевной глубине», а не к душе, и получается, что «взор» нужен «душевной глубине», т. е. душе, по мере того, как она обладает свойством глубины, сродственным с глубоким взором, который идет от глубины другой души.

Эналлага эпитета является одной из многочисленных фигур выделения, но эналлага местоимения или глагольной формы, если она последовательно проводится через все высказывание и служит для установления значения дейктических слов или глагольных форм, выступает как конструктивная фигура осмысления, потому что высказывание завершено там, где изменилось установленное в начале содержание слов «мы», «вы» и «они». Так, в цитированной речи святителя Филарета следующие фразы особенно значимы как вводящие сложные отношения местоимений и глагольных форм.

1. «Правда, что сие правило направлено на нас, служителей Церковного управления: а нужно теперь правило для вас, почтенные избиратели управления гражданского».

2. «Но Апостол дает нам и вам не безотчетное повеление… «Ниже приобщайся, — говорит, — чужим грехом, себе чиста соблюдай».

3. «Себе чиста соблюдай, не только от чужих отдаленных грехов, но в то же время и от ближайшего к тебе, собственного греха, который через невнимательность прокрасться может. Ибо что делаешь ты ныне здесь, приступая к делу избрания?»

4. «Испытай сердце и утробы, Боже, праведно (Псал.7. 10)! Силою страшного и поклоняемого Твоего имени соблюди приемлющих ныне оное в чистоте, да будет их дело мирно, благоуспешно общеполезно…»

Ритор тщательно разводит значения местоимений «я», «мы» и «вы»: «мы» означает служителей Церкви, «вы» — избирателей. Но в то же время он сводит в значении местоимения «ты» всех лиц, к которым относятся слова апостола Павла, — Тимофея, служителей Церкви и мирян, и это «ты» приобретает универсальное значение, поскольку оно подставляется на место любого другого местоимения там, где нужно разделить аудиторию, обращаясь к разуму каждого отдельного человека. Разведение «мы» и «вы» нужно для побуждения, так как в побуждении содержится фигура обращения — к Богу, но это обращение делается от лица священнослужителя, и здесь аудитория называется местоимением «они», а Господь — «Ты». Разведение значений «мы» и «вы» тонко дистанцирует ритора и аудиторию именно в отношении к этому последнему обращению. Таким образом, в речи преподобного Филарета местоимение «ты» выступает как основной инструмент эналлаги, но в других произведениях того же автора таким инструментом может быть и «я», в особенности там, где ритору нужно не дистанцироваться от аудитории, а объединиться с ней:

«Говорит ли в тебе иногда сердце твое: как много еще я имею в мире в сравнении с тем, что необходимо потребно для жизни временной!…Помоги мне ради любви к Тебе умерить любовь естественную…Призови нас, Господи, вседействующим словом Твоим во след Тебе…»

(св. Филарет Московский)

Эпимона — риторическая фигура, которая состоит в полном или частичном повторе мысли. Эту фигуру иногда называют эпифонемой или эксплецией: «Когда учитель повторяет свое объяснение ленивому ученику, который никак не может его понять, риторика тут явно не причем, — думают авторы «Общей риторики», — но если учитель слепо полагается на принцип bis repetita placent — «повторенье — мать ученья», то лучшие ученики класса могут заметить, что он слишком много говорит»[118].

Между тем, риторика невозможна без повторения, которое не должно, однако, производить впечатления повторения. Рассмотрим эпимону в том же «Слове перед присягою для избрания судей».

1. «Руки скоро не возлагай ни на когоже, ниже приобщайся чужим грехом.; себе же чиста соблюдай».

2. «Итак, правило Апостола «Руки скоро не возлагай» значит: не будь тороплив в избрании, утверждении, возведении в церковные должности, будь в сем осмотрителен, осторожен».

3. «К наставлению об осторожности и необходимости в избраниях он тотчас присовокупляет и убеждение в важности и необходимости сего наставления: «Ниже приобщайся, — говорит, — чужим грехам; себе же чиста соблюдай.» О каких говорит он чужих грехах? Что значит приобщаться чужим грехом? — Слова Апостола заключают в себе мысль дальновидную, надобно ее раскрыть и приближить к делу».

4. «Дабы убедительно предостеречь от скорых, т. е. неосмотрительных и необдуманных избраний, прозорливый наставник смотрит на последствия оных».

5. «Но Апостол говорит: «ниже приобщайся чужим грехом», следственно, полагает, что указанные теперь грехи падают не только на ответственность тех, которые их делают, но и того, кто скоро, неосмотрительно, необдуманно избирает и возводит недостойных делателей правды и святыни, которые после оказываются делателями неправды и греха».

6. «Остерегись, благонамеренный избиратель, чтобы ничего такового не случилось; будь внимателен, ревностно, дальновидно внимателен; не допусти последствий избрания, нежелательных ни для общества, ни для тебя; ниже приобщайся чужим грехом; себе же чиста соблюдай».

7. «Себе чиста соблюдай не только от чужих отдаленных грехов, но в то же время и от ближайшего к тебе, собственного греха, который через невнимательность подкрасться может».

Вся речь строится на разделительных повторах, причем каждый новый аргумент представляет собой истолкование части положения, но сами повторы (т. е. эпимона) построены так, что каждый содержит новое суждение, которое либо заключает композиционную часть речи, либо открывает ее. Эпимона не механический повтор положения, в ней накапливается содержание, так как различные повторяемые фрагменты положения включаются в новые контексты.

Контекстный троп. Троп в основном используются не как украшение, а как средство приращения мысли: большая часть терминов — тропы. Контекстный троп — фигура, поскольку он представляет собой не замену одного слова другим: база контекстной метафоры или метонимии сохраняется в высказывании, а сам троп представляет собой серию слов, производных от базы и относящихся к ней как переносы значения.

«Когда в тебе зародится малая страсть, не смотри на то, что она мала, но представь, что она, будучи питаема, производит величайшие бедствия. В доме, когда мы видим малый загоревшийся клочек льна, то смущаемся и поднимаем шум, потому что смотрим не на начало, а от начала заключая к концу, беспокоимся и бегаем, чтобы загасить пожар. Но сильнее огня распространяется в душе порок; посему нужно предупреждать его. Ибо, если мы останемся беспечными, то труднее будет исправление. То же можно видеть и на корабле: плывущие не тогда начинают беспокоиться, когда море уже чрезмерно взволновалось, но когда видят, что оно готово взволноваться. Не будем же оставаться беспечными при малых грехах, но станем истреблять их с великою силою, чтобы избегнуть больших и сподобиться будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с которым Отцу вместе со Святым Духом слава, держава, честь ныне и присно и вовеки веков. Аминь».

(св. Иоанн Златоуст)

В тексте имеются следующие метафорические ряды.

1. Душа — дом — корабль.

2. Малая страсть — малый огонь — море, готовое взволноваться — малый грех.

3. Зарождается — загорается — распространяется — начинает волноваться (море).

4. Величайшие бедствия — пожар — порок — волнение моря.

5. Гасить огонь — предупреждать порок — истреблять грехи.

В совокупности образуется тройной ряд метафор, которые параллельно развертываются от слова «душа» и составляют понятийно-образную основу текста, всего пятнадцать категорий:

душа дом корабль страсть огонь море зарождается загорается волнуется малый грех малый огонь малое волнение порок пожар буря

Фигуры выделения

Эти фигуры представляют собой конструктивные приемы оформления фразы или словосочетания, посредством которых выделяются или сопоставляются значения отдельных слов. Фигуры выделения могут строиться путем добавления, повтора, значимого пропуска, перестановки слов или такого их подбора, при котором сходство звучания слов указывает на соотношение их значений.

Реприза — простейший вид повтора, подхват слова в сочинительной конструкции, которая развертывается как поясняющий оборот.

«Послушаем первую песнь его, песнь восторга безотчетного; она также проста, также очаровательна, как первый луч света, как первое чувство любви».

(Д.В. Веневитинов)

Реприза выделяет повторяемое слово или словосочетание («песнь», «также», «первый»), делая его смысловым центром фразы.

Анафора — повтор начального слова или оборота в каждой из параллельных конструкций фразы. Анафора создает параллелизм конструкций, который предполагает их сопоставление. Повторяющееся слово может быть значимым и служебным. В первом случае выделяется само повторяющееся слово, а относящиеся к нему слова сравниваются как определения или характеристики. Во втором случае параллельные конструкции сопоставляются в целом, как суждения.

«Не довольствуясь внешним отличием русской истории от западной, славянофилы начали искать различия внутреннего в глубинах народной жизни, выделяя русскую «самобытность». Исходя из философии истории Гегеля, они задались целью доказать, что русский народ принадлежит к числу народов всемирно-исторических, народов избранных, которые развивают каждый свое особое начало как новую ступень исторического развития человечества или как новую ступень развития мирового духа. Сообразно этому славянофилы искали в русской древности «задатки для развития новых начал, чуждых другим народам», задатки самобытного духовного типа, который мог бы явиться шагом вперед в развитии общечеловечества».

(Н.П. Павлов-Силъванский)

Анафора слова «народы» вводит параллельные конструкции так, что вторая толкует первую. Анафора выражения «как новую ступень» толкует первую параллель, так как первый и третий, второй и четвертый ряды объединяются: «всемирно-исторические народы» и «историческое развитие человечества», «избранные народы» и «развитие мирового духа». Анафора слова «задатки» объединяет ссылку на А.С. Хомякова с обобщением, поэтому слово «задатки» выступает как служебный элемент. Анафора с обращением в первом предложении используется для противопоставления «внешнего» и «внутреннего», которое по смыслу также параллельно отношению исторического факта к проявлению в истории мирового духа. Таким образом второй и третий анафорические ряды раскрывают содержание первого.

Эпифора — фигура, обратная анафоре: повторяемое слово или оборот стоит в конце параллельных конструкций.

«Разнообразные отношения, составляющие содержание общественной жизни, так тесно переплетены между собой, что юридические отношения, имеющие своим основанием столкновение этих интересов, не представляются обособленными и разрозненными, а, напротив, составляют одно целое. Совокупность юридических отношений называют юридическим бытом. Соответственно с этим и юридические институты, как общий тип юридических отношений, составляют из себя также одно связное целое. Совокупность юридических институтов называется юридическим порядком».

(Н.М. Коркунов)

Эпифора используется для определения терминов «юридический быт» и «юридический порядок». Автору важно подчеркнуть мысль об отражении юридического быта в юридическом порядке, для чего и создаются параллельные конструкции с полными и частичными эпифорами «одно… целое» и «называют юридическим…», а также анафорой слова «составляющие», «составляют», назначение которой то же, что и в предыдущем примере.

Окружение — сочетание анафоры и эпифоры: одно и то же слово или оборот начинает и завершает конструкцию.

«Издевались уже над посланниками, бывшими до тебя, и постигло тех, которые смеялись над ними, то, над чем они издевались».

(Коран, Сура 21)

Окружение выделяет ключевое слово, выделяет конструкцию и делает ее завершенной.

Отличение — разделительный повтор в параллельных конструкциях, образующий, подобно анафоре, смысловые ряды.

«Есть две России: одна — Россия видимостей, громада внешних форм с правильными очертаниями, ласкающими глаз; с событиями, определенно начавшимися, определительно заканчивающимися, — «империя», историю которой «изображал» Карамзин, «разрабатывал» Соловьев, законы которой кодифицировал Сперанский. И есть другая — «Святая Русь», «матушка Русь», которой законов никто не знает, с неясными формами, неопределенными течениями, конец которых непредвидим, начало безвестно: Россия существенностей, живой крови, непочатой веры, где каждый факт держится не искусственным сцеплением с другим, но силой собственного бытия, в него вложенного. На эту потаенную, прикрытую первою, Русь — взглянули Буслаев, Тихонравов и еще ряд людей, имена которых не имеют никакой «знаменитости», но которые все обладали даром внутреннего глубокого зрения».

(В.В. Розанов)

Основа фигуры — суждение: «есть Россия и Россия» и «Россия не есть Россия», на основе которого автор, вводя параллельные конструкции с повторяющимися и противопоставленными элементами содержания, разводит различные значения слова «Россия», которые оказываются противоположными по смыслу.

Различение состоит в последовательном противопоставлении слов, которые тем самым получают, соответственно, синонимические и антонимические значения и образуют смысловые ряды. Используется различение в основном в определениях, построенных от противного.

«Миф не гипотетическая, но фактическая реальность, не функция, но результат, вещь, не возможность, но действительность, и притом жизненно и конкретно ощущаемая, творимая и существующая».

(А.Ф. Лосев)

Разделение — развертывание родового понятия (которое может быть не представлено в явном виде) в ряд видовых таким образом, что каждое из них снабжается характеристикой. Эти характеристики образуют параллельные конструкции, которые в свою очередь могут сравниваться, противопоставляться или использоваться для выделения и определения слов, в них включенных.

«Торможение, как мы уже говорили, следует различать внутреннее и внешнее. Первое обнаруживается вместе с повторением раздражений, а также при действии общих причин, нарушающих течение сочетательно-рефлекторной деятельности (как, например, сон, влияние наркотиков и т. п.). Внешнее торможение сочетательно-рефлекторной деятельности обусловливается воздействием со стороны того или иного стороннего раздражения».

(В.М. Бехтерев)

Эпитет — характеристика выделяемого слова посредством слов или оборотов, уточняющих его значение или раскрывающих свойства. Эпитеты могут быть обязательными и факультативными. Первые выражают существенные признаки определяемого и без них невозможно понять содержание фразы. Вторые обозначают привходящие свойства и потому используются как дополнительные характеристики.

«Одним из самых знаменательных последствий всей этой морально-нигилистической установки является то своеобразное практическое миронеприятие, которое служит для «не-противляющегося» последним и самым надежным убежищем и прикрытием»

(И.А. Ильин)

Слова «знаменательный», «своеобразное» — факультативные эпитеты. Слова «морально-нигилистический», «практический», «последний» — обязательные эпитеты, без которых смысл фразы становится непонятным или искажается.

Плеоназм — избыточное употребление слов в речи. Плеоназм иногда рассматривается как стилистическая погрешность, что справедливо, если смысловая избыточность нецелесообразна. Но если плеоназм используется намеренно, он становится риторической фигурой, смысл которой в выделении значимого слова или оттенка значения.

«То же бывает и с хорошими портретами; мы лучше понимаем даже свое собственное лицо, когда оно изображено неизменно и удачно, хотя бы на хорошей, искусной фотографии, не говоря уже о прекрасной акварели или талантливом полотне…»

(К.Н. Леонтьев)

Плеоназм «свое собственное» используется для усиления значения, а плеоназм «хорошей, искусной фотографии» — чтобы уточнить эпитет «хороший» применительно к слову «фотография» в противоположность словам «акварель» и «полотно», для которых понятие «хороший» автор связывает с другими качествами.

Перифраз — замена слова характеристикой, раскрывающей свойство предмета, которое автор стремится выделить. Перифраз является одновременно наименованием предмета и эпитетом. Как замена слова он близок к тропам, а как повтор — к эпимоне.

«Прошло несколько месяцев с тех пор, как Грозный бросил Курбскому горделивую фразу о вольном российском «самодержстве». Теперь наступил жалкий финал. Самодержец и помазанник Божий был «изгнан» от своего достояния своими холопами боярами».

(Р.Г. Скрынников)

Оксюморон — соединение слов с противоположным значением в словосочетание, которое принимает оттого новое значение. Такое сочетание антонимов становится возможным потому, что слово имеет несколько значений, и при столкновении омонимов выделяется то из них, которое не является антонимичным («южный север» и «северный юг»).

«Со временем все страсти в нем перегорели, душевные силы истощились; все действия его были без намерения; он сделался человеком обыкновенным; люди простые почитали его даже добродетельным, потому что он не творил зла. — Но он живой был уже убит и ничем не мог наполнить пустоту души».

(Д.В. Веневитинов)

Градация — постановка ряда однородных по смыслу слов, оборотов, предложений, которые расположены по нарастанию какого-либо смыслового признака (восходящая градация), по убыванию признака (нисходящая градация), либо как повтор признака (аккумуляция, плеоназм).

«Не только гимназисты, но и все почтенные ученые не замечают, что мир их физики и астрономии есть довольно-таки скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево, та самая дыра, которую ведь можно тоже любить и почитать. Дыромоляи, говорят, еще и сейчас не перевелись в глухой Сибири. А я, по грехам своим, никак не могу взять в толк: как это земля может двигаться? Учебники читал, когда-то сам хотел быть астрономом, даже женился на астрономке. Но вот до сих пор никак не могу себя убедить, что земля движется и что неба никакого нет. Какие-то там маятники да отклонения от чего-то куда-то, какие-то параллаксы… Неубедительно. Просто жидковато как-то. Тут вопрос о целой земле идет, а вы какие-то маятники качаете. А главное, все тут как-то неуютно, все какое-то неродное, злое, жестокое. То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной, «яже не подвижется»… А то вдруг ничего нет, ни земли, ни неба, ни «яже не подвижется». Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще вслед матерщину пустили. «Вот-де твоя родина, — наплевать и размазать!» Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и еще готов плюнуть в физиономию. А за что?».

(А.Ф. Лосев)

Антитеза — фигура, состоящая в противопоставлении двух мыслей, которые обычно строятся как параллельные обороты речи. Некоторые рассмотренные риторические фигуры могут использоваться как приемы построения антитезы, точнее, антитетических высказываний. Но как фигура антитеза характерна тем, что противопоставление выражено в ней лексическими средствами и параллелизмом конструкций.

«Я, как будто, не знаю, где я и что со мною. Безмерное и безвременное водворилось под сводами, между узких стен нашей комнаты. А за стенами приходят люди, говорят, рассказывают новости, читают газеты, потом уходят, снова приходят — вечно. Опять кричат глубоким контральто далекие паровозы. Вечный покой здесь — вечное движение там».

(о. П. Флоренский)

Этимология — риторическая фигура, состоящая в раскрытии значения слова через его происхождение или состав. Как риторическая фигура этимология не обязательно совпадает с научной этимологией — само сближение значений частей часто строится как авторская метафора.

«Каков же истинный путь, называемый в Писании «узким путем в жизнь», «путем мира», «путем спасения» и «путем Господним», «путем истины» и «путем прямым»?

Это целомудрие. И само слово-то цело-мудрие… по своему этимологическому составу указывает на цельность, здравость, неповрежденность, единство и вообще нормальное состояние внутренней жизни, нераздробленность и крепость личности, свежесть духовных сил, духовную устроенность внутреннего человека».

(о. П. Флоренский)

Соответствие — смысловая пропорция, представляет собой постановку слов с сопоставляемым значением в соположенные сходно построенные конструкции, которые противопоставляются и сопоставляются через антонимию и синонимию, образующуюся вследствие аналогии слов.

«Народы дикие любят независимость, народы мудрые любят порядок; а нет порядка без власти самодержавной».

(Н.М.Карамзин)

«Но как ни безумно то, чем я занят тут, наверху: это все-таки лучше, чем сидеть там, внизу, — торжественным, пожелтевшим и позеленевшим от ожидания…»

(Ф. Ницше)

Интерпретация — использование вводного оборота или придаточного предложения с модально-оценочным значением для объяснения или оценки содержания фразы.

«Проснувшись утром и поглядев в вагонное окно, я почувствовал к природе отвращение: земля белая, деревья покрыты инеем и за поездом гонится настоящая метелица. Ну не возмутительно ли? Не сукины ли сыны?»

(А.П. Чехов)

«Из толчеи униженных и оскорбленных, от слабых сердец и прохарченских бунтов, от конурочной мечты и подпольной злобы писатель выходит в сферу — или, может быть, тоже толчею? — высших нравственных проблем».

(И.Ф. Анненский)

Перемещение — зеркально-симметричный повтор в параллельных конструкциях определяющего и определяемого слов так, что их взаимные отношения обращаются: «Мы едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть».

«Верить можно только тогда, когда знаешь, во что нужно верить, и знать можно только тогда, когда веруешь, что объект знания действительно существует».

(А.Ф. Лосев)

Фигуры диалогизма

Особенность фигур диалогизта в том, что они являются не способами выражения, а риторическими приемами, и применительно к ним само наименование «фигура» условно.

Эта группа риторических фигур используется для создания эффекта диалога в монологической речи. Ритор упреждает критическую оценку аргумента или усиливает согласие представлением позиции аудитории или авторитетного источника. В ораторской прозе, в гомилетике, в исторической и философской литературе диалог изображается. Вместе с тем фигура диалогизма организует не фразу или период, но аргумент, а часто и часть речи. Поскольку диалогический фрагмент композиционно завершен, он может быть амплифицирован сколь угодно широко и иногда представляет собою высказывание в высказывании: в его пределах возникают самостоятельные в отношении к тексту в целом дейктические, предметно-содержательные и образные отношения.

Диалог как риторический прием не обязательно строится в виде прямой речи, но может сочетать прямую, косвенную и авторскую речь.

«Что такое искусство? Как, что такое искусство? — Искусство — это архитектура, ваяние, живопись, музыка, поэзия во всех ее видах», — ответит обыкновенно средний человек, любитель искусства или даже сам художник, предполагая, что дело, о котором он говорит, совершено ясно и одинаково понимается всеми людьми. Но в архитектуре, спросите вы, бывают постройки простые, которые не составляют предмета искусства, и, кроме того, постройки, имеющие претензии на то, чтобы быть предметами искусства, постройки неудачные, уродливые и которые поэтому не могут быть предметами искусства. В чем же признак искусства?»

(Л.Н. Толстой)

Из всех фигур диалогизма диалог наиболее сильно ограничивает критическую оценку аргументации, поскольку суждения за читателя уже сделаны, причем в форме, наиболее близкой к его ответу, и найти альтернативу возражению трудно.

Предупреждение — намеренное выдвижение ритором контраргумента и ответ на него. Используя эту фигуру, ритор находит возражения, на которые он в состоянии ответить.

«Что ты говоришь? От войны, начатой беглыми рабами, Сицилия была избавлена благодаря твоей доблести? Великая это заслуга и делающая тебе честь речь! Но все-таки — от какой же это войны? Ведь, насколько нам известно, после той войны, которую завершил Марк Аквилий, в Сицилии войны с беглыми рабами не было. — Но в Италии такая война была. — Знаю, и притом большая и ожесточенная. И ты пытаешься хотя бы часть успехов, достигнутых во время этой войны, приписать себе? И ты хочешь разделить славу той победы с Марком Крассом и Гнеем Помпеем? Да, пожалуй у тебя хватит наглости даже и на подобное заявление».

(Цицерон)

Ответствование — постановка вопроса от лица аудитории и ответ от лица ритора. Фигура ответствования упреждает нежелательный вопрос или возражение, ответ на которое затруднителен.

«Вы спросите, в чем различие интуитивизма от субъективизма? Не правда ли, это заслуживает внимания. И вот в чем дело. Интуитивизм утверждает, что интуитивное знание дает предмет целиком сразу, тогда как рассудочный анализ имеет дело с частями предмета, из которых слагается целое; далее, интуитивное знание дает содержание самой вещи и ее действительной сущности и, следовательно, имеет абсолютный характер, тогда как рассудочный анализ оперирует с символами, имея, следовательно, относительный характер».

(В.М. Бехтерев)

Сообщение — вопрос, обращенный ритором к аудитории или авторитету, и ответ от аудитории или третьего лица, который часто дополняется комментарием или возражением.

«Или Даниил суеверен? Или вы хотите быть духовнее Даниила? — Нет! Надо признаться, что те, которые не посещают храма под предлогом молитвы духом, или совсем не радят о молитве, или совсем не понимают сего дела».

(св. Филарет Московский)

Заимословие — высказывание, представляющее позицию авторитетного лица, собирательного образа (например, народа), аудитории и т. д., включенное в высказывание и иногда сопровождаемое комментарием или возражениями, идущими из различных источников. Особенно часто фигура эта использовалась старинными историками, которые с помощью заимословия формулировали и обобщали замыслы исторических деятелей или политические программы.

«Исполняя волю отца, Мстислав явился во дворце киевском, сопровождаемый знатными новгородцами и боярами Мономаха. Когда Святополк посадил их, бояре говорили ему: «Мономах прислал к тебе Мстислава, чтобы ты отправил его княжить в Владимир, а своего сына в Новгород». «Нет! — сказали послы новгородские, — Объявляем торжественно, что сего не будет. Святополк! ты сам добровольно оставил нас, теперь уже не хотим ни тебя, ни сына твоего. Пусть едет в Новгород, ежели у него две головы! Мы сами воспитали Мстислава, данного нам еще Всеволодом». Великий князь долго спорил с ними, но, поставив на своем, они возвратились в Новгород с Мстиславом».

(Н.М. Карамзин)

Цитата отличается от заимословия тем, что в ней точно передаются слова конкретного лица, удостоверенные публикацией. Используется цитата различным образом: как подтверждение авторитетом, пример, иллюстрация, аргумент к человеку, довод в различных аргументах.

«Все недостатки и пороки капиталистического строя осуществляются в преувеличенных, чудовищных размерах, и притом сознательно и планомерно, со ссылкою на то, что «в рабочем государстве рабочим защищаться не от кого и не для чего». Таким образом, отмена частной собственности не только не дает людям освобождения, но отнимает у них всякую и последнюю свободу. «Прыжок из царства необходимости в царство свободы», предсказанный Марксом и Энгельсом, оказывается иллюзией или обманом».

(И.А. Ильин)

Аллюзия подобна цитате, но содержит намек на определенное лицо или произведение употреблением характерного слова, выражения или факта.

«И не в том главное, что Достоевский исповедует «почвенничество» как идеологию. Но именно в его художественном творчестве эта тема о «почве» и о «мечте» становится основною. И вопрос стоит для Достоевского не в плане быта. Его тревожит беспочвенность на большой глубине. Перед ним стоит пугающий призрак духовного отщепенца — роковой образ скитальца, скорее даже чем странника».

(Г.В. Флоровский)

Риторический вопрос — утвердительное высказывание в форме вопроса. Риторическое обращение (апостроф) — высказывание, непосредственно адресованное конкретному лицу и представляющее собою повеление, выраженное в форме утверждения или вопроса. Риторическое восклицание — высказывание в восклицательной форме, обращенное ритором как бы к себе самому.

«Сколько различных искусств, веществ, орудий употребляет разумный человек, чтобы насытить несмысленное свое чрево! Как унижается разум, когда истощается в изобретениях, чтобы дань, ежедневно требуемая чревом, как неумолимым владыкою, была ему приносима как можно в большем изяществе и была приемлема как можно в большем количестве! И как ругается над сим раболепствующим умом чрево, концом всех его забот о изяществе полагая нечистоту и смрад!

Восклонись, несчастный поклонник чрева, и если ты не можешь вдруг вознести выше себя твоих очей, стань прямо перед зеркалом и посмотри, не написан ли на тебе самом закон против раболепства чреву? — Не видишь ли ты, что выше чрева твоего есть грудь, в которой живет сердце, желающее добра, чувствующее любовь, что над нею еще возвышается глава, в которой царствует ум, созерцающий истину, разум, мыслящий о вероятностях, что под тою и другою, как бы под небом и землею ад, низвержено темное чрево не умеющее ни мыслить, ни желать? Много ли нужно проницания, чтобы приметить, что оно не владычествовать должно над высшими областями, но быть в служении, в презрении? Если, напротив, ты стараешься более и более угождать чреву в том, чего оно слепо требует, для него желаешь, для него помышляешь, то берегись, чтобы оно не сделалось у тебя сильнее и выше головы и своею безобразною тяжестию не стало стеснять благороднейших действий ума и сердца. Внемлите себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством».

(о. Филарет Московский)

Примечания

1

Подробно состав и строение совесности рассматриваются в работе: Рождественскиий Ю.В. Общая филология. М.: Фонд «Новое тысячелетие», 1996.

(обратно)

2

Толстой Л.Н. Изложение Евангелия. Крайстчерч, 1901. С. 104.

(обратно)

3

см. Бердяев Н.А. О русской философии. Ч.2. Свердловск: Изд-во Свердловского ун-та,1991. С. 38–42.

(обратно)

4

Ладыгина-Коте Н.Н. Приспособительные моторные навыки макака в условиях эксперимента. М., 1927. С. 9–11.

(обратно)

5

Чернышевский Н.Г. Эстетическое отношение искусства к действительности. М., 1958. С. 152–153.

(обратно)

6

св. Феофан Затворник. Начертание христианского нравоучения. М.: Правило веры, 1998. С. 367.

(обратно)

7

Письма и бумаги Петра Великого. Т. 9, вып.1, 1950. С. 226.

(обратно)

8

1 Кор., 13; цитируется без указания стихов.

(обратно)

9

Паскаль Б. Мысли. М., 1994. С. 285.

(обратно)

10

Аристотель. Риторика // Античные риторики. М, 1978. С. 19.

(обратно)

11

Quintilien. Institution oratoire. P., 1933. P. 244.

(обратно)

12

Платон. Федон // Платон. Соч. Т. 2. М.: Мысль, 1970. С. 33–34.

(обратно)

13

Аристотель. Риторика. М.: Изд-во МГУ, 1978. С. 122–123.

(обратно)

14

Спасович В.Д. Избранные статьи и речи. Тула: Автограф, 2000. С. 188.

(обратно)

15

Богданов А. Всеобщая организационная наука (тектология). Ч.1, Пг., 1914. С.4.

(обратно)

16

Ильин И.А. Общее учение о праве и государстве // Ильин И.А. Собр. соч. Т.4. М.: Русская книга, 1994. С. 51.

(обратно)

17

Волошин М. Лики творчества. М., 1989. С. 543.

(обратно)

18

Тайный правитель России: К.П.Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. 1866–1895. Статьи. Очерки. Воспоминания. М.: Русская книга, 2001. С. 482–483.

(обратно)

19

Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. М.,1992. С. 82–83.

(обратно)

20

Платон. Государство. Кн. восьмая. Сочинения. Т. 3(1). М.: Мысль, 1970. С. 355–389.

(обратно)

21

Цицерон. О государстве. Диалоги. М.: Наука, 1968. С. 20–23.

(обратно)

22

Карамзин Н.М. Избр. соч. Т.2, М., 1964. С. 280.

(обратно)

23

Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993, С. 266.

(обратно)

24

Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. Т. 1. М., 1990, С. 15–16.

(обратно)

25

Розанов В.В. Соч., T.l. M.,1990. С. 48.

(обратно)

26

Столыпин П.А. Нам нужна великая Россия. С. 123.

(обратно)

27

Павлов-Силъванский Н.П. Феодализм в России. М.,1988. С. 55.

(обратно)

28

Леонтьев К.Н. Византизм и славянство //Леонтьев К.Н. Избранное. М.,1993. С. 19.

(обратно)

29

Бердяев Н.А. Философия неравенства. М.,1990. С. 91–92.

(обратно)

30

Лосский Н.О. История русской философии. М.,1954. С. 380.

(обратно)

31

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М.,1970, С. 433.

(обратно)

32

Карташев А.В. Очерки по истории Русской церкви. Т.2, М.,1992, С. 38–39.

(обратно)

33

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М.,1970, С. 450.

(обратно)

34

Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1990. С. 234

(обратно)

35

Бакунин М.А. Государственность и анархия. Избр. соч. Т.1, Пг.,1919. С. 295–296.

(обратно)

36

Аристотель. Вторичаналитика. Соч. Т.2. М.: Мысль, 1978. С. 328.

(обратно)

37

постановил на основании произвола (лат.)

(обратно)

38

Как хочу, так сужу (лат.)

(обратно)

39

Кони А.Ф. Общие черты судебной этики// Вопросы философии и психологии. 61/1. М.,1902. С. 872.

(обратно)

40

Андреевский С.А. Избранные труды и речи. Тула: Автограф. 2000. С. 129.

(обратно)

41

Фильштинский Ю. Крушение мировой революции. Лондон, 1991. С. 389.

(обратно)

42

Столыпин П.А. Нам нужна великая Россия. М.,1991. С. 3–94.

(обратно)

43

Андреевский С.А. Избранные труды и речи. Тула: Автограф, 2000. С. 33–34.

(обратно)

44

Там же.

(обратно)

45

Кондаков Н.Т. Введение в логику. М.: Наука, 1957. С. 265.

(обратно)

46

Лейбниц Г.В. Новые опыты о человеческом разумении. Соч. Т.1. М.: Мысль, 1983. С. 97.

(обратно)

47

Столыпин П.А. Нам нужна великая Россия. М., 1990. С. 98–102.

(обратно)

48

Франк С.Л. Русское мировоззрение //Духовные основы общества. М., 1992. С. 476.

(обратно)

49

Вернадский В.В. Избр. труды по истории науки. М., 1981 С. 39–44.

(обратно)

50

Протоиерей Валентин Свенцицкий. Диалоги. Саратов: Изд-во Московского подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1999. С. 27–30.

(обратно)

51

Там же. С. 33.

(обратно)

52

Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч.1. М., 1904. С. 386–387.

(обратно)

53

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. З. М., 1989. С. 7–9.

(обратно)

54

Ильин И.А. Взгляд вдаль // Ильин И.А. Собр. соч. Т. 8. М.: Русская книга, 1998. С. 433–439.

(обратно)

55

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Соч. Т.14, М.,1991. С. 619–620.

(обратно)

56

Витте С.Ю. Избранные воспоминания (1849–1911). М., 1991. С. 265–269.

(обратно)

57

Иогансен М.В. Об авторе генерального плана строительства Петербурга петровского времени// От средневековья к Новому времени. М., 1984. С. 53–54.

(обратно)

58

Тарле Е.В. Северная война. М., 1958. С. 21.

(обратно)

59

Карташев А.В. Очерки по истории Русской православной Церкви. Т.2, М, 1992. С. 323.

(обратно)

60

Там же. С. 323–324.

(обратно)

61

Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах. Дело Нотовича. Т.6. М., 1902. С. 286–287.

(обратно)

62

Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах. Дело Нотовича. Речь присяжного поверенного Спасовича. С. 213.

(обратно)

63

Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах. Дело Московского городского кредитного общества. Речь присяжного поверенного кн. А.И. Урусова. С. 371–373.

(обратно)

64

Кони А.Ф. Там же. С. 878–880.

(обратно)

65

Русские судебные ораторы. Т.6. С. 247–248.

(обратно)

66

Ильин И.А. О сущности правосознания. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1993. С. 87.

(обратно)

67

Матф.10.8.

(обратно)

68

Павлов-Сальванский Н.П. Феодализм в России. М, 1988. С. 147–149.

(обратно)

69

Еккл.1.9.

(обратно)

70

Леонтьев К.Н. Византизм и славянство //Леонтьев К.Н. Избранное. М, 1993. С. 75–83.

(обратно)

71

Лосев А.Ф. Диалектика мифа. Из ранних произведений. М., 1990. С. 406.

(обратно)

72

Соловьев B.C. Цит. соч., С. 682.

(обратно)

73

Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т.38, С. 333.

(обратно)

74

Сталин И.В. Вопросы ленинизма. М., 1930. С. 462–463.

(обратно)

75

Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. Т.З. М., 1933. С. 150.

(обратно)

76

Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т.29, С. 497–498.

(обратно)

77

Декларация Российского Монархического Движения // Сборник российских политических программ 1917–1955. «Посев», 1989. С. 42.

(обратно)

78

Там же. С. 47.

(обратно)

79

Программные положения Союза Борьбы за Освобождение Народов России. Там же. С. 49, 51.

(обратно)

80

Там же. С. 43–44.

(обратно)

81

Толстой Л.Н. Единственное возможное решение земельного вопроса. М., 1907. С. 7.

(обратно)

82

Кони А.Ф. Общие черты судебной этики. Доклад на заседании Московского Психологического Общества 22 декабря 1901 года // Вопросы философии и психологии. 61 (1), 1902, С. 864.

(обратно)

83

Столыпин П.А. Цит. соч. С. 150–151.

(обратно)

84

Ленин В.И. ПСС, Т.42, С. 55.

(обратно)

85

Локк Д. О пользовании разумом. Избр. филос. произв. Т.2. М.,1960. С. 187.

(обратно)

86

Монтескье Ш. О духе законов. Избр. произв. М., 1955. С. 168.

(обратно)

87

Дюркгейм Э. Метод социологии. М., 1991. С. 396.

(обратно)

88

Геккель Э. Мировые загадки. М., 1937. С. 65.

(обратно)

89

Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. М., 1980. С. 199–200.

(обратно)

90

Соловьев B.C. Оправдание добра. Соч. Т.2. М., 1988. С. 185.

(обратно)

91

Скасович В. Д. Избранные труды и речи. Тула: Автограф, 2000. С. 325.

(обратно)

92

Сабанеев Л.П. Жизнь и ловля пресноводных рыб. Киев, 1959. С. 7–9.

(обратно)

93

Куприн A.И. Ленин. Моментальная фотография // Слово. № 3. 1991. С. 75–76.

(обратно)

94

о. С.Булгаков. Православие. М, 1991. С. 284–285.

(обратно)

95

БСЭ, С. 272.

(обратно)

96

Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.,1990. С. 48–49.

(обратно)

97

Император Александр II, Вел. Кн. Константин Николаевич. Переписка. Российский Архив. II–III, М., 1992. С. 176–177.

(обратно)

98

Филарет, митрополит Московский и Коломенский. Творения. М., 1994. С. 319.

(обратно)

99

Полное собр. Творений Св. Иоанна Златоуста. Т.1. Кн.2. СПб., 1898. (М., 1991). С. 747–748.

(обратно)

100

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.5. М., 1993. С. 39–41.

(обратно)

101

См., например, Асмус В.Ф. Логика. М.: УРСС, 2001. С. 227–233

(обратно)

102

Гоголь Н.В. Нужно любить Россию (Из письма к гр. А.П. Т…….му). Духовная проза. М.: Русская книга, 1992. С. 135–136.

(обратно)

103

1 Тим. 4.8.

(обратно)

104

1 Кор. 6, 2,3.

(обратно)

105

Творения святителя Филарета, Митрополита Московского и Коломенского. Т.З. М., 1877. С. 314–317.

(обратно)

106

Толстой Л.Н. Богу или Маммоне. Сочинения графа Л.Н.Толстого. Произведения самых последних лет. М., 1898. С. 4–7.

(обратно)

107

Толстой Л.Н. Богу или Маммоне. Сочинения графа Л.Н.Толстого. Произведения самых последних лет. М., 1898. С. 7–12.

(обратно)

108

Л.Н.Толстой, там же. С. 14.

(обратно)

109

Вернадский В.И. Избранные труды по истории науки. М., 1981. С. 184.

(обратно)

110

Псал.7,10.

(обратно)

111

Исх.18,21.

(обратно)

112

Творения святителя Филарета Там же. С. 317.

(обратно)

113

Записки императрицы Екатерины II. Письмо к Понятовскому. М.,1990. С. 277.

(обратно)

114

Лосев А.Ф. Диалектика мифа. Из ранних произведений. М., 1990. С. 599.

(обратно)

115

Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия. М., 1991 С. 96.

(обратно)

116

Ильин И.А. Путь духовного обновления // Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 287–288.

(обратно)

117

Политология. Энциклопедический словарь. М., 1993. С. 119.

(обратно)

118

Общая риторика // Ж.Дюбуа, Ж.-М.Клинкенберг, Ф.Эделин и др. М., 1986. С. 245.

(обратно)

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

Раздел первый. Образ ритора

  Глава 1. Риторический пафос

  Глава 2. Риторический этос

  Глава 3. Риторический логос

  Глава 4. Внутренние топы

  Глава 5. Внешние топы

  Глава 6. Схема и редукция

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ. РИТОРИЧЕСКОЕ ПОСТРОЕНИЕ

  Глава 7. Изобретение

  Глава 8. Изобретение: эпидейктические аргументы

  Глава 9. Судительные аргументы: статус установления

  Глава 10. Судительные аргументы: статус определения

  Глава 11. Судительные аргументы: статус оценки

  Глава 12. Совещательные аргументы

РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ. РИТОРИЧЕСКОЕ ПОСТРОЕНИЕ. РАСПОЛОЖЕНИЕ

  Глава 13. Начало речи: вступление, пропозиция, разделение

  Глава 14. Середина речи. Изложение: описание

  Глава 15. Изложение: повествование

  Глава 16. Середина речи. Обоснование

  Глава 17. Середина речи. Опровержение

  Глава 18. Завершение речи

РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ. РИТОРИЧЕСКОЕ ПОСТРОЕНИЕ. ЭЛОКУЦИЯ

  Глава 19. Качества стиля

  Глава 20. Выбор слов и построение фразы

  Глава 21. Фигуры речи Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg