«Контактная лингвистика»

4027

Описание

В монографии освещены проблемы нового и популярного направления – контактной лингвистики. Представлена основная теоретическая информация, рассматриваются центральные понятия данного лингвистического направления: языковой контакт, двуязычие, заимствование, интерференция и др. Для преподавателей вузов, аспирантов, студентов, интересующихся проблемами языковых контактов.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Контактная лингвистика (fb2) - Контактная лингвистика 504K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Жером Багана - Елена Владимировна Хапилина

Жером Багана, Елена Владимировна Хапилина Контактная лингвистика Взаимодействие языков и билингвизм Монография

ОТ АВТОРОВ

Современному языкознанию свойственно повышенное внимание к проблематике языковых контактов, языкового взаимодействия. Контактная лингвистика – относительно новое направление в языкознании, сформировалось лишь в конце XX в., и хотя взаимовлияние языков было отмечено еще во времена античности, детальное изучение этого явления стало возможно лишь недавно. Как и во всякой новой науке, переживающей период становления и интенсивного развития, в контактной лингвистике наблюдаются многочисленные недоработки, прежде всего в методах исследования и терминологической базе.

Активизировавшийся в конце XX в. процесс интеграции наук, приведший к появлению новых языковедческих дисциплин, захватил и контактную лингвистику. В частности, социолингвистика как отрасль лингвистического знания преимущественно нацелена на описание взаимодействия языков и культур в их современном состоянии.

Данная работа будет особенно полезна студентам и аспирантам, занимающимся проблемами, связанными с контактами и взаимовлиянием языков. Материалы, содержащиеся в книге, были представлены на различных научных конференциях, опубликованы в статьях и тезисах, а также на ежемесячных научных семинарах «Языковые контакты», проводимых на факультете романо-германской филологии Белгородского государственного университета.

Растущая популярность данного лингвистического направления среди студентов и аспирантов явилась основной причиной написания монографии. В книге собрана основная теоретическая информация от истории языковых контактов как отдельной языковой отрасли до современных работ отечественных и зарубежных лингвистов. В России уже существует ряд работ, посвященных языковым контактам; данная монография отличается тем, что в ней собран и системно представлен именно теоретический материал.

1. ОБ ОСНОВНЫХ ПОЛОЖЕНИЯХ СОВРЕМЕННОЙ КОНТАКТНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

1.1. Литература по теории языковых контактов

Становление контактной лингвистики как самостоятельной научного направления связывают с трудами таких зарубежных авторов, как А. Мартине, У. Вайнрайх, Э. Хауген, Г. Шухардт, Э. Сепир, У.Д. Уитни и др. Среди отечественных ученых, стоявших у истоков контактной лингвистики, следует отметить ИА. Бодуэна де Куртенэ, Л.В. Щербу.

В качестве общих пособий, охватывающих всю проблематику языковых контактов, читателю можно порекомендовать из литературы, выходившей на русском языке, прежде всего уже классическую монографию У. Вайнрайха «Языковые контакты» (1979), а также 6-й выпуск «Новое в лингвистике» (1972); также следует отметить «Языковые контакты» Т.П. Ильяшенко (1970).

Из зарубежных обобщающих работ следует упомянуть двухтомный сборник «Контактная лингвистика», вышедший в серии коллективных трудов по различным областям языкознания, выпускаемых издательством De Gruyter [Goebl et al. 1996). Сжатый обзор всей проблематики, связанной с языковыми контактами, представлен в монографии «Language contact and bilingualism» [Appel & Muysken 1987], а также в работах «Language contact, Creolization, and Genetic Linguistics» [Thomason, Kaufman 1988]; «Les situations linguistiques. Contacts de langues» [Bal 1977]; «Lectures on language contact» [Lehiste 1988]; «Bilinguisme et contact de langues»; «Contact linguistics. Bilingual encounters and grammatical outcomes» [Myers-Scotton 2002]; «Language contact» [Moravcsik 1978]; «Contact languages: a wider perspective» [Thomason 1997] и т. д.

Материалы по языковым контактам включены в различные учебники и пособия по общему и сравнительно-историческому языкознанию [В.В. Климов 1970, Н.Б. Мечковская 1983, 2001; Н.Ф. Алефиренко 2004], социолингистике [Ю.Д. Дешериев 1968, 1977, 1981; М.В. Дьячков 1988; Р. Белл 1980; А.Д. Швейцер, Л.Б. Никольский 1978; Н.Б. Мечковская 1996, 2000; В.И. Беликов, Л.П. Крысин 2001], в работы, посвященные вопросам взаимодействия языков в этнокультурном контексте [А.И. Чередниченко 1981, 1983; В.А. Виноградов 1990, 1992; Н.М. Фирсова 2000; В.Т. Клоков 2000; 2002; A.M. Молодкин 2001; Ж. Багана 2003, 2006, А.Ю. Русаков 2003].

Много полезной информации можно почерпнуть в публикациях (статьях), посвященных языковому контакту и связанным с ним явлениям, а также в лингвистических словарях и справочниках.

1.2. Становление контактной лингвистики как отдельной языковой дисциплины

Представления о том, что языки могут воздействовать друг на друга, возникли вместе с зарождением отношения к языку как объекту научного изучения, т. е. с античности. В «Кратиле» Платона мы находим указание на то, что слова могут заимствоваться из одного языка другим, за век до этого Аристофан выводит в одной из своих комедий скифа, говорящего по-гречески со смешным, по всей видимости, для афинских зрителей акцентом. Однако, как справедливо замечает современный исследователь истории контактной лингвистики Е. Оксаар, «языковые контакты не воспринимались в эпоху античности как предмет, достойный изучения» [Oksaar 1996: 1]. Связано это в первую очередь с отсутствием интереса к иностранным языкам у греков и римлян. Это ощущение языковой уникальности, базирующееся на осознании превосходства собственной культуры, было продолжено в латиноцентричной средневековой лингвистической традиции.

Первыми учеными, специально указавшими на важность языковых контактов как существенный для образования современных европейских языков фактор, были итальянские гуманисты, полагавшие, начиная с Лоренцо Баллы, что современные романские языки произошли от смешения латыни с варварскими, прежде всего германскими языками [см. Степанова 2000: 312–315]. Впрочем, эти вопросы языкового взаимодействия интересовали филологов того времени в самом общем плане и не становились предметом собственно научного исследования. В лингвистике XVII–XVIII в. эти идеи практически не нашли дальнейшего развития.

Положение изменилось в конце XVIII – начале XIX в., когда с возникновением исторически ориентированной типологии, с одной стороны, и сравнительно-исторического языкознания – с другой, начался отсчет истории научного языкознания. На протяжении XIX в. сравнительно-историческое языкознание становится основной лингвистической дисциплиной. В центре внимания ученых – представителей центральной линии развития лингвистики XIX столетия лежат процессы языковой дивергенции; конвергентные, контактные процессы интересуют их мало. Впрочем, А. Шлейхер указывает на роль контактных влияний в образовании романских языков [Шлейхер 1864, Звегинцев 1956: 100], а главный идеолог младограмматизма Г. Пауль уделяет смешению языков специальную главу, занимающую лишь пятнадцать из почти пятисот страниц его фундаментального труда «Принципы истории языка» [Пауль 1960]. Эта глава посвящена в основном лексическим заимствованиям, но, помимо этого, Г. Пауль пишет в ней о семантических сдвигах в лексическом значении слов родного языка под влиянием слов другого языка, о структурном калькировании, о заимствовании суффиксов и флексий, а главное, указывает на роль двуязычия – индивидуального и коллективного – как главного фактора, делающего возможным влияние одного языка на другой. Таким образом, уже в 80-е годы прошлого столетия Г. Паулем были намечены многие из направлений, развитых впоследствии контактной лингвистикой. Другое дело, что для младограмматиков процессы взаимодействия языков относились к периферии существования языка. Отметим, что подобное отношение к языковым контактам (признание наличия подобных процессов, но недооценка их важности) характерно и для магистральной линии развития лингвистической мысли (Соссюр – структуралисты – Хомский) последующего XX столетия.

Гораздо более значительное внимание уделяли проблематике языковых контактов ученые, которых принято было в свое время называть диссидентами младограмматизма [см. Жирмунский 1976: 8–9]. Среди них следует отметить прежде всего выдающегося итальянского лингвиста Г.И. Асколи (1829–1907), основоположника теории субстрата, сыгравшей значительную роль в развитии лингвистики XX столетия, и австрийского языковеда Г. Шухардта, вклад которого в изучение языковых контактов невозможно переоценить. Если для младограмматиков «языковое смешение» было чем-то внешним и необязательным, что мог испытывать язык в ходе своей истории, то для Г. Шухардта подобное смешение было основополагающей чертой истории любого языка. Однако языковое смешение было не просто частью лингвистического кредо Г. Шухардта, он много занимался конкретными лингвистическими проблемами, относящимися к области языковых контактов. Так, Г. Шухардт один из первых серьезно занялся изучением пиджинов и креольских языков. В своей работе «Slawo-Deutsches und Slawo-Italienisches» [Schuhardt 1884, 1926] ученый впервые обратился к явлению, впоследствии получившему название языковой интерференции, и высказал чрезвычайно интересные мысли о двуязычии. В этот же период выдающийся американский лингвист Д. Уитни [Whitney 1881] разрабатывает иерархическую шкалу языковых элементов в зависимости от их способности быть заимствованными, предвосхитившую почти на сто лет современные работы, посвященные этой проблематике.

Продолжение идеи Г.И. Асколи и Г. Шухардта в лингвистике XX столетия нашли в работах школы итальянской неолингвистики [Дж. Бонфанте, М. Бартоли, В. Пизани] и школы французской диалектологии во главе с Ф. Жильероном, много внимания уделявших проблемам языкового субстрата.

В России среди ученых, интересовавшихся проблемами языковых контактов, следует назвать И.А. Бодуэна де Куртенэ и Л.В. Щербу Для развития мировой лингвистической мысли наиболее существенны идеи о двуязычии, высказанные Л.В. Щербой. На основании изучения сильно интерферированного языка лужицких сербов Л.В. Щерба выдвинул свое знаменитое разграничение двух типов двуязычия – чистого и смешанного [Щерба 1915, 1926, 1958]. Эта «дихотомия», принятая и развитая У. Вайнрайхом, а затем переформулированная последователями, до сих пор остается одним из базовых положений теории языковых контактов.

Нельзя не упомянуть, что своеобразным, тупиковым ответвлением в лингвистической контактологии явилось в 20 – 40-е годы XX столетия новое учение о языке Н.Я. Марра, назвавшего взаимодействие языков «скрещиванием» и объявившего его единственным фактором языковой эволюции.

Следующий этап в развитии изучения контактных явлений связан с работами ученых, принадлежавших к Пражскому лингвистическому кружку. Прежде всего следует указать знаменитое выступление Н.С. Трубецкого (1928), в котором он сформулировал понятие языкового союза, а также многочисленные статьи членов Пражского кружка, посвященные преимущественно проблемам фонологической интерференции. Наконец, в русле идей Пражского лингвистического кружка начинал свою деятельность У. Вайнрайх, лингвист, которого по праву можно назвать основателем контактной лингвистики.

Разумеется, попытки определения точной даты зарождения той или иной научной дисциплины по определению наивны. Тем не менее для контактной лингвистики мы можем определить (разумеется, с определенной долей условности) год ее окончательного оформления как самостоятельной лингвистической субдисциплины. Такой отправной точкой стал 1953 г., год выхода в свет двух монографий, определивших дальнейшее развитие лингвистической контактологии. Это «Языковые контакты» У. Вайнрайха [Weinreich 1953, рус. пер.: Вайнрайх 1979] и «Норвежский язык в Америке» Э. Хаугена [Haugen 1953]. Первая книга представляет собой попытку теоретической систематизации всего материала по языковым контактам, накопленного к этому времени языкознанием, вторая базируется на конкретном лингвистическом материале, но содержит и специальные теоретические экскурсы.

После работ У. Вайнрайха и Э. Хаугена направление языковых контактов начало развиваться довольно бурно. Особенно увеличился поток работ по этой тематике с конца 70-х годов XX в., что связано с общим поворотом интереса лингвистов к говорящему индивиду (антропологическая направленность). В нашем случае в центре интересов современной лингвистической контактологии (контактной лингвистики) находится многоязычный индивид: устройство его языковой компетенции, его социолингвистические характеристики и языковой материал, который он порождает.

1.3. Основная проблематика контактной лингвистики

Основной круг проблем, которыми занимается контактная лингвистика, был определен, как мы уже отметили, в монографии У. Вайнрайха «Языковые контакты». Но контактная лингвистика, или лингвистика языковых контактов, – сравнительно молодая отрасль науки о языке и находится в процессе становления, поэтому круг проблем и терминологический аппарат постоянно обновляется. Тем не менее на основе имеющихся у нас знаний попытаемся представить проблематику современной контактной лингвистики и некоторые полученные в ее рамках результаты.

Вся проблематика контактной лингвистики вращается вокруг ее основных категорий – языковой контакт, билингвизм (двуязычие) заимствование и интерференция, субстрат и суперстрат, конвергенция и дивергенция, переключение кодов, пиджин и креольские языки.

Естественно, центральное положение в понятийном аппарате контактной лингвистики занимает понятие языковых контактов. Как и многие другие базовые лингвистические понятия, будучи интуитивно понятным исследователям, занимающимся соответствующей проблематикой, оно не имеет четкого и однозначного определения.

Одним из важнейших условий, делающих языковой контакт возможным, является двуязычие и многоязычие. Двуязычие является частным случаем многоязычия, но поскольку двуязычные ситуации являются как будто бы наиболее частотным случаем многоязычных, термин «двуязычие» является более употребительным, чем многоязычие, и часто используется вместо последнего. В русской лингвистической традиции наряду с ними широко используются и термины «билингвизм» и «мультилингвизм». Среди трудов, посвященных двуязычию, укажем работы В.А. Аврорина (1972), Е.М. Верещагина (1969), Ю.А. Жлуктенко (1974), М.С. Полинской (1987); R. Breton (1991), СА. Ferguson (1959), P. Gardy, R. Lafont (1981), F. Grosjean (1989), G. Ludi (1990), S. Sussman (1989), P. Muysken (2000).

Из изучения индивидуального двуязычия в 70 – 80-е годы XX столетия выделилась особая дисциплина, занимающаяся изучением освоения неродного языка и получившая в англоязычной традиции название Second Language Acqisition [Veronique 1992. O'Maley&Chamotl990].

Результатом взаимодействия двух или более языков являются изменения в одном из них или во всех контактирующих языках. Подобные языковые изменения, обязанные влиянием языков друг на друга, носят название языковой интерференции, которой также посвящен ряд работ [Бурденюк, Григоревский 1978, Виноградов 1983, 1990, Семченский 1974, Lafage 1973]. При разработке основных категорий контактной лингвистики одну из центральных позиций занимает заимствование [Володарская 2002, Крысин 1968, 1993, 2002, Розен 2000, Deroy 1956, Hamers 1997, Barreteau, Diade 2000, Anzorge 2000, Queffelec 2000]. Особое внимание последнее время уделяется вопросу разграничения понятий «интерференция» и «заимствование» [Баранникова 1972, Русаков 2003, Багана2006, Queffelec 1992]. В результате интерференционных изменений языковые системы, находящиеся в контакте, становятся более похожими друг на друга, происходит их конвергенция. В качестве следствия конвергенции нескольких языков может возникнуть языковой союз.

Существуют, однако, иные следствия языковых контактов, определяющие то, как используется язык многоязычным индивидом или языковым сообществом. Сюда входит обширная группа явлений переключения кодов [Heath 1993, Myers-Scotton 1993, Grosjean 1995, Auer 1998].

Особый раздел контактной лингвистики составляет изучение возникновения и функционирования пиджинов и креольских языков [Чередниченко 1983, Молодкин 2001, Bickerton 1975, Chaudenson 1989 и др.]. Пиджинами называются особые языковые образования, возникающие в условиях необходимости установления контактов между представителями различных языковых общностей, не имеющих общего языка. Пиджин не имеет коллектива исконных носителей, процесс их появления, или «нативизации» пиджина, называется в контактной лингвистике креолизацией, а развивающиеся в результате данного процесса языковые состояния – креольскими языками.

В последние годы в поле зрения контактной лингвистики попали и стали активно изучаться языковые образования, ранее практически не исследовавшиеся. Так, значительное внимание современных исследователей (А. Кеффелек, С. Лафаж, М.М. Нгалассо, В.Т. Клоков, A.M. Молодкин, В.М. Дебов, Ж. Багана) привлекают национальные и территориальные варианты языков, в частности вопросы их взаимодействия.

1.4. Основные достижения и недостатки современных исследований контактной лингвистики

Анализ современной литературы по языковым контактам позволяет говорить о наличии в них слабых мест. Отметим следующие.

1. Во-первых, пока четко не оформилось название лингвистической дисциплины, в рамках которой ведутся исследования. Некоторые ученые говорят о лингвистике языковых контактов, другие – о контактной лингвистике, третьи – о лингвистической контактологии.

2. Во-вторых, к явным недостаткам относится слабость понятийного аппарата. Содержание многих понятий расплывчато и противоречиво. В частности, можно указать такие термины, как «интерференция» и «заимствование», которые до последнего времени «недоразличались» в исследовательских работах.

3. Следствием этого является слабая методологическая база: порой не ясен ни объект, ни методы исследования. Особенно этим грешат работы молодых ученых. Контактная лингвистика – достаточно новое направление в науке о языке, пользуясь общенаучными методами, должна разрабатывать свои, частные методики.

4. Языковые контакты невозможны без контактов народов, контактов культур. Существует мнение, что термин «языковые контакты» – всего лишь метафора, пусть довольно удачная и широко распространенная в научной литературе. На самом деле возможны контакты не языков, а их носителей. Действительно, заимствование иноязычных элементов возможно лишь в условиях межкультурной коммуникации, т. е. коммуникации между представителями различных культур [Тарасов 1996, Шаповалов 2003; Apeltauer 1997, Giordano 1996, Kotthof 1997].

Таким образом, изучение языковых контактов и их лингвистических последствий невозможно без привлечения культурологических данных. Но подчеркнем, что контактная лингвистика прежде всего языковая дисциплина, и исследователь должен отталкиваться от анализа лингвистических данных. Слишком частое и порой неоправданное использование сведений из истории культуры и применение культурологических терминов заметно снижает собственно лингвистическую ценность работы.

5. Особое внимание следует обратить на достоверность полученных данных. Сбор практического материала представляет на современном этапе развития контактной лингвистики значительную трудность (особенно это касается исследований контактов национальных и территориальных вариантов языков). Зачастую нет уверенности в том, что большинство исследуемых явлений, возникающих в результате языковых контактов, действительно являются фактами заимствующего языка.

1.5. Актуальные цели и задачи современной контактной лингвистики

Выполненный нами обзор современного состояния контактной лингвистики позволяет представить наиболее актуальные задачи ее дальнейшего развития.

Наиболее актуальными задачами рассматриваемого лингвистического направления, на наш взгляд, являются следующие:

• уточнение круга исследования;

• четкое определение основных понятий;

• разработка методологической базы;

• достоверность материала.

2. ОСНОВНЫЕ КАТЕГОРИИ КОНТАКТНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

2.1. Взаимодействие языков как главный фактор языковой эволюции

Как известно, своеобразие конкретного языка обусловливают две группы факторов:

1) его происхождение, определяющее место языка в кругу родственных языков;

2) взаимодействие его с родственными и неродственными языками, т. е. языковые контакты.

Языковые контакты являются одним из важнейших факторов экстралингвистического характера, способствующих образованию в языке определенных инноваций. Практически каждый язык испытывает в диахроническом процессе влияние соседних языков. Социальное и языковое взаимодействие между различными государствами и народами расширяет и углубляет языковые контакты.

Как отмечает Н.Б. Мечковская, происхождение языка и его контакты с «себе подобными» – это силы, как бы спорящие друг с другом, с противоположных сторон формирующие своеобразие конкретного языка [Мечковская 2000: 169]. Генетическое наследство выступает как внутренняя структурная определенность языка и основа его саморазвития. Контакты языков проявляются в их взаимодействии и взаимовлиянии друг на друга. Контакты – это наиболее заметные события языковой истории; именно языковые контакты более всего изменяют языки.

В отечественном языкознании встречается определение языкового контакта как «речевого общения между двумя языковыми коллективами» [Розенцвейг 1972]. О.С. Ахманова также понимает этот термин, как «…соприкосновение языков, возникающее вследствие особых географических, исторических и социальных условий, приводящих к необходимости языкового общения человеческих коллективов, говорящих на разных языках» [Ахманова 1966: 535].

В ряде отечественных лингвистических работ выдвигалось также предложение различать «узкое» и «более широкое» толкование термина «языковые контакты». Под толкованием термина понимали контактную ситуацию, связанную с обязательным двуязычием, а под вторым – межъязыковую связь, при которой двуязычия не может быть, как, например, при заимствовании лексики в процессе различных социально-политических, культурно-исторических, торгово-экономических и других отношений [Опельбаум 1971; Семчинский 1974].

В современных трудах можно встретить следующие определения: «взаимодействие двух или более языков, оказывающее влияние на структуру и словарь одного или многих из них» [Иванов 1990: 237]; «языковой контакт – это предельно широкий класс языковых процессов, обусловленных разного рода взаимодействием языков» [Мечковская 2000: 178]; языковые контакты – сложное и многообразное явление, осуществляющееся на основе двуязычия и сопровождающееся интерференцией [Алефиренко 2004: 64]. Однако в последнее время некоторые лингвисты склоняются к мнению, что термин «языковые контакты» – это лишь метафора, пусть довольно удачная и широко распространенная в научной литературе. На самом деле возможны контакты не языков, а их носителей. Действительно, заимствование иноязычных элементов возможно лишь в условиях межкультурной коммуникации, т. е. коммуникации между представителями различных культур [Тарасов 1996; Шаповалов 2003; Apeltauer 1997; Giordano 1996; Kotthof 1997]. Любая ситуация общения определяется конкретными участниками этого общения и их целями, она является неповторимой в силу субъективного характера как самих целей общения, так и других субъективных характеристик вступающих в контакт людей. Наряду с субъективными характеристиками существуют и объективные, социальные аспекты, представленные нормами речевого поведения, принятыми в каждой конкретной культуре для социально маркированных ситуаций. Но, несмотря на несогласие части исследователей, термин «языковые контакты» продолжает использоваться в зарубежной и отечественной научной литературе.

Изменения, обусловленные языковыми контактами, имеют место в истории каждого языка. Развитие языка вне всякого влияния со стороны окружающей среды невозможно, поэтому не существует так называемых генетически чистых, беспримесных языков. Практически любой современный язык представляет собой сплав языковых элементов, происходящих из разных, родственных и неродственных, языков и диалектов.

Более точному пониманию явления языковых контактов способствует его рассмотрение с точки зрения различных наук – социологии, психологии, лингвистики. Чтобы понять, как и в каком направлении изменяются контактирующие языки, надо увидеть процесс на трех разных уровнях:

1) на собственно лингвистическом уровне – как смешение, взаимопроникновение двух самостоятельных (самодостаточных) языковых систем. В общих чертах аспекты, интересующие лингвистов по данной проблематике, можно представить следующим образом:

– что происходит с двумя (или более) находящимися в контакте языками на фонологическом, грамматическом и лексическом уровнях;

– каким образом языки заимствуют друг у друга языковые структуры и структурные элементы;

– что происходит с языками, которые используются одновременно в двуязычных коллективах;

– какие изменения происходят в контактирующих языках и каким образом может развиваться новый язык, образовавшийся в результате их контактов и т. д. [Молодкин 2001: 11];

2) в социолингвистическом плане – как взаимодействие разноязычных социумов, т. е. как определенную языковую ситуацию, представляющую собой совокупность языковых образований, т. е. языков и вариантов языков, обслуживающих некоторый социум в границах определенного региона, политико-территориального объединения или государства. Результаты такого взаимодействия зависят от целого ряда факторов, среди которых можно отметить продолжительность и интенсивность контактов между языковыми коллективами; типы социальных, экономических и политических отношений между ними; функции, выполняемые языками, которые служат средством коммуникации, и др. Тем не менее исход языкового воздействия, зависящий от социальных условий контакта, может быть непредсказуемым. А. Мартине писал в этой связи: «Язык одолевает своих соперников не в силу каких-то своих внутренних качеств, а потому, что его носители являются более воинственными, фанатичными, культурными, предприимчивыми» [Мартине 1972: 81–82]. История показывает, что в сходных условиях судьба языков может сложиться по-разному. Не всегда победу одерживает язык более развитой культуры;

3) в психолингвистическом плане – как индивидуальное двуязычие. Исследователей, занимающихся психолингвистической стороной языкового контакта, интересует то, как уживаются в сознании билингва два языка. В зависимости от того, в какой мере билингв владеет двумя языками, индивидуальное двуязычие может быть симметричным (оба языка человек знает в равной мере) или асимметричным (один язык известен человеку в большем объеме, другой – в меньшем). В зависимости от того, как функционируют два языка в речи билингва, различают двуязычие автономное и совмещенное. При автономном двуязычии билингв строит речь на каждом языке, используя языковые средства только соответствующего языка. При совмещенном двуязычии речь на том языке, который человек знает хуже, строится с использованием средств первого (основного языка). Однако, по мнению таких крупных лингвистов, как Б. Гавренек, А. Мартине и Э. Хаугена, полное и автономное (без смешения языков) владение двумя языками превышает психические возможности обычного человека [Новое в лингвистике 1972: 62–63, 84–85, 100].

Кроме указанных нами дисциплин, вопросы языковых контактов изучаются в рамках антропологии и культурологии, которые, в свою очередь, явились базой для формирования смежных по отношению к общей лингвистике наук, а именно лингвистической антропологии и лингвокультурологии.

2.2. Билингвизм, или двуязычие

Как уже было отмечено, двуязычие, или билингвизм, – одно из важных лингвистических понятий, связанных с языковым контактом. Явление, известное как билингвизм, представляет исключительный интерес не только с точки зрения лингвистики, но и с позиций философии, психологии, социологии и даже физиологии.

Проблематика двуязычия широко обсуждается в научной литературе последних лет, при этом наблюдается смещение акцентов, в принципе согласующееся с динамикой общенаучных подходов к описанию работы языкового/речевого механизма человека. Так, многие традиционные понятия теории двуязычия получают первую трактовку с позиции когнитивной теории. В центре внимания исследователей (Ж.М. О'Маллей, А. Шамо, А.А. Пойменовой, К. Фарч, Г. Каспера) оказываются стратегии овладения и пользования вторым языком. Двуязычие – частный случай многоязычия, но, поскольку двуязычные ситуации представляют собой наиболее типичный случай многоязычия, термин «двуязычие» более употребителен, чем «многоязычие», и часто используется вместо последнего. В русской лингвистической традиции наряду с ними широко используются термины «билингвизм» и «мультилингвизм».

Существуют также широкое и узкое понимание явления билингвизма. Большинство ученых допускают возможность широкой трактовки: «…допускается, что двуязычие имеет место всякий раз, когда человек переключается с одного языкового кода на другой в конкретных условиях речевого общения» [Розенцвейг 1972: 10].

Американский лингвист Л. Блумфилд охарактеризовал двуязычие как доведенное до совершенства одинаковое владение двумя языками, родным и неродным [Bloomfield 1960: 70]. Один из известных создателей теории языковых контактов Э. Хауген, напротив, считал, что при билингвизме степень владения одним из языков может быть и довольно низкой [Хауген 1972: 61].

В отечественном языкознании узкий и широкий подходы к пониманию билингвизма также распространены. Узкое понимание отражено в работах К.Х. Ханазарова, В.А. Авронина, А.И. Рабиновича и др. Для понимания билингвизма К.Х. Ханазаровым и А.И. Рабиновичем характерен функционально-прагматический подход: «о наличии двуязычия мы можем говорить там, где люди владеют вторым языком в степени, достаточной для общения и обмена мыслями с носителями второго языка…» [Ханазаров 1972: 51].

Широкая трактовка билингвизма представлена в концепциях В.Ю. Розенцвейга, Ф.П. Филина, А.А. Метлюк, Г.М. Вишневской и других ученых. Так, В.Ю. Розенцвейг рассматривает двуязычие «…как континуум, простирающийся от весьма элементарного знания контактного языка до полного и свободного владения им» [Розенцвейг 1975:11].

Многие из определений двуязычия, по существу, конфликтны между собой. Так, в знаменитой книге У. Вайнрайха «Языковые контакты» мы находим определение: «попеременное использование двух языков» [Вайнрайх 1979: 22]. Здесь не указывается степень владения языками, и если исходить из данного определения двуязычия, то при нем билингвами можно назвать всех, кто владеет двумя языками. Столь широкое понимание билингвизма ведет, однако, к игнорированию его социальной природы, поскольку в разряд двуязычных попадают и те, для кого владение двумя языками – социально обусловленная необходимость, и те, кто изучает какой-либо иностранный язык без определенных перспектив его дальнейшего применения.

В этой связи, по мнению В.Н. Геращенко, представляется возможным сформулировать примерное определение двуязычия, позволяющее проводить различие между двумя его основными видами – социальным (естественным) и учебным (искусственным). Двуязычие – это обусловленная необходимостью обеспечить социальное взаимодействие внутри разноязычного континуума целенаправленная практика попеременного пользования двумя языками некоторой группой индивидов, называемых двуязычными. Таким образом, социальное и индивидуальное двуязычие понимается в работе как процесс, деятельность, а не как состояние, качество [Геращенко 1982: 4].

Российские исследователи предлагают следующие определения билингвизма: «билингвизм (двуязычие) – это свободное владение двумя языками одновременно» [Многоязычие и литературное творчество 1981: 7]; «двуязычием следует признать одинаково свободное владение двумя языками. Иначе говоря, двуязычие начинается тогда, когда степень знания второго языка приближается вплотную к степени знания первого» [Аврорин 1972: 51]. Следующее определение билингвизма дает В.Д. Бондалетов: «Билингвизм – это двуязычие, т. е. сосуществование у человека или у всего народа двух языков, обычно первого – родного и второго – приобретенного» [Бондалетов 1987: 82–83]. Овладение вторым языком – термин, означающий либо специальное овладение иностранным языком либо стихийное овладение иным языком. Бихевиористские теории 1950 – 1980-х годов объясняли овладение вторым языком в соответствии с общими законами влияния разных факторов на человеческое поведение (имитация, опыт, пробы и ошибки). Нативисты (1960 – 1990-е годы) считали, что существует врожденная универсальная грамматика, благодаря которой человек понимает, как функционирует язык, что позволяет выделять в потоке поступающего языка важные параметры и использовать их при конструировании языка. К настоящему времени эта теория потеряла свое значение, произошла переориентация на когнитивно-психологические свойства человека, позволяющие распознавать значимые признаки и осуществлять коммуникацию при помощи выделенных лингвистических параметров. Тем не менее полностью процесс овладения вторым языком и функционирования нескольких языков у индивидуума еще не раскрыт.

Необходимо уточнить, что языки билингва различаются в зависимости от порядка их усвоения и степени использования, т. е. первый язык противопоставляется второму, а первичный – вторичному. Понятия первого и второго языка соотносятся с последовательностью их усвоения, в то время как первичный и вторичный языки различаются на основе допущения, согласно которому одно из усвоенных средств общения должно использоваться в большей степени и, следовательно, иметь большее значение, нежели другое.

Для большинства индивидов первый усвоенный язык – родной язык – является также и языком наибольшего использования, и наоборот – вторые языки обычно являются вторичными и в плане использования, т. е. вспомогательными языками. Но на практике отнюдь не легко установить, сколько языков индивид использует, и упорядочить их по степени важности [Белл 1980: 154–155].

По-видимому, в определенных ситуациях у индивида может быть не один, а несколько первых языков. Следует отметить, что первый язык вовсе не обязательно является основным разговорным языком [Бахтин 2001: 78], или вообще языком, которым билингвальный носитель владеет лучше всего. При этом необходимо четко различать понятия первый(ые) язык и доминирующий (доминантный) языки и, соответственно, второй(ые) и подчиненный (субдоминантный, рецессивный) языки. Понятие языковой доминации (и доминирующего языка) играет большую роль в изучении явлений контактно индуцированных языковых изменений. Однако понятие языковой доминации покрывает достаточно разнородный круг явлений. С одной стороны, доминация одного языка над другим может проявляться в том, что индивид усваивает второй язык не полностью, т. е. владеет им неадекватно. С другой стороны, часто доминация одного языка и соответственно подчиненное положение другого может проявляться в чисто функциональной сфере. При этом в каждый данный момент времени носитель владеет как первым, так и вторым языком в полной степени, но второй язык обслуживает большее количество функциональных сфер использования языка, чем первый. В последние годы выдвигается понятие прагматически доминирующего языка – языка, который в силу ряда обстоятельств определяет характер «устройства» речевых актов в определенных ситуациях. Язык с письменной традицией может стать прагматически доминантным для носителя языка в контекстах, требующих развернутой аргументации, эксплицитных умозаключений и т. п.

Применяемый в некоторых случаях термин «родной язык» не является точным социолингвистическим понятием и не имеет ясного эмпирического референта [там же: 78]. Социолингвисты предлагают считать родным «язык, усвоенный в детстве, навыки использования которого сохраняются и во взрослом возрасте» [Беликов, Крысин 2001: 22]. В этом определении сохраняются элементы неопределенности, так как не совсем ясно, что представляют собой эти сохраняющиеся навыки. Также двусмыслен и термин «материнский язык», особенно в билингвальной ситуации, когда у матери и отца ребенка могут быть разные языки.

Наконец, особая ситуация возникает в случаях, когда «адекватное знание первого языка утрачивается, а второй язык осваивается в ограниченных пределах» [там же: 58]. Подобную ситуацию называют полуязычием [Полинская 1987]. Существует и несколько иная трактовка понятия полуязычный носитель языка, и она относится к индивидам, не полностью владеющим лишь своим родным (первым) языком.

Если один язык не мешает второму, а второй развит в высокой степени, близкой к степени владения первым языком, то говорят о сбалансированном двуязычии. На практике и одноязычные и многоязычные ситуации редко бывают сбалансированными. «В одноязычной ситуации баланс функций разных форм сосуществования языка невозможен по определению, так как данные формы и различаются именно функциями. Сбалансированные языковые ситуации также достаточно редки, что объясняется тем, что полной симметрии в социально-этнических условиях сосуществования двух языков в одном обществе практически не бывает» [Мечковская 2000: 103–104]. Тот язык, которым человек владеет лучше, называется доминантным; это не обязательно первый по времени усвоения язык. Несбалансированная языковая ситуация возникает, когда использование двух разных языков в тождественных ситуациях и функциях оказывается избыточным, функционально не оправданным. Соотношение языков может измениться в пользу того или иного языка, если будут созданы соответствующие условия: один из языков может частично деградировать, перестать развиваться, забыться, выйти из употребления; либо, наоборот, язык может возрождаться, поддерживаться, доводиться до уровня официального признания и употребления. Эти положения касаются не только отдельных говорящих, но и целых языковых сообществ.

В ходе развития теории языковых контактов было предложено несколько классификаций билингвизма.

Так, по мнению Г.М. Вишневской (1997), самыми распространенными типами билингвизма являются «естественный» и «искусственный», выделяемые на основании условий возникновения. Естественное двуязычие возникает в результате «продолжительного контактирования и взаимодействия носителей двух языков в процессе их совместной практической деятельности, без целенаправленного воздействия на становление данного умения в многоязычной сфере», а искусственное формируется «в результате активного и сознательного воздействия на становление данного умения вдали от основной массы носителей данного иностранного языка» [Муратова 1987: 172], т. е., как писал Л.В. Щерба, «в условиях отсутствия иностранного окружения» [Щерба 1939]. Г.М. Вишневская отмечает, что чаще всего мы сталкиваемся с искуственным типом билингвизма, при котором доминирующую роль играет родной язык говорящего, второй язык возникает как продукт изучения через посредство родного [Вишневская 1997: 23].

Изучение иностранного языка в аудиторных (искусственных) условиях вызывает ряд трудностей, препятствующих быстрому и адекватному овладению учащимися неродным языком, особенно усвоению нюансов разговорного стиля речи данного языка. Исследователи называют две основные тенденции, связанные с трудностями овладения иностранным языком в аудиторных условиях. Во-первых, овладение иноязычной речью неизбежно зависит от уровня развития родного языка и опирается на него. Сильное воздействие родного языка на изучаемый вызывает интерференции контактирующих языковых систем в речи билингва. Роль преподавателя в лучшем случае ограничивается простым сопоставлением и указанием на расхождения в языковых системах родного и иностранного языков [там же].

Так как второй язык в большинстве случаев выучивается школьным методом и к нему обычен подход с точки зрения первого языка, т. е. происходит постоянно сравнение семантических эквивалентов разных языков, овладение языком осуществляется через призму уже освоенной и осознанной системы своего языка [Завьялова 2001: 61].

Другая тенденция, связанная с трудностями овладения иноязычной речью в аудиторных условиях, заключается в том, что при изучении неродного языка в данных условиях «знания о системе изучаемого языка подаются на фоне одной лишь нормы – полной дидактической нормы данного языка». Для овладения другими нормами реализации системы неродного языка, как правило, нет естественных условий и достаточного количества времени. Так, создается ситуация, когда языковая компетенция сочетается с неполной коммуникативной компетенцией [Каспранский 1984: 68].

Кроме естественного и искусственного выделяют еще множество различных типов билингвизма; в основе этих классификаций лежат различные подходы.

Так, выделяют несколько факторов, влияющих на тип билингвизма: 1) степень билингвизма; 2) степень различия языков; 3) возраст обучения второму языку; 4) отношение ко второму языку [Jacikevicius 1970: 28].

З.Г. Муратова полагает, что ситуацию билингвизма можно охарактеризовать в трех планах: 1) с точки зрения функционирования компонентов двуязычия; 2) с учетом особенностей возникновения и развития билингвизма как социального явления; 3) с точки зрения степени владения языками [Муратова 1987].

М.М. Михайлов предлагает положить в основу выделения типов двуязычия следующие признаки: характер компонентов двуязычия, степень овладения ими, характер связи с мышлением, степень распространенности, характер распространенности, метод распространения, время овладения, способ овладения, форма функционирования двуязычия. Согласно этим признакам ученые выделяют следующие типы билингвизма: однородный и неоднородный; продуктивный, репродуктивный и рецептивный; непосредственный и опосредованный; массовый, групповой и индивидуальный; добровольное изучение и насильственное навязывание; детский и взрослый; стихийное усвоение и специальное изучение; устный, письменный и двуединый [Михайлов 1988: 13].

М. Уи, говоря о ситуациях двуязычия, подчеркивает, что они располагаются между двумя полюсами – между конфликтом и равновесием. Практически трудно найти случай как полного равновесия, так и полного конфликта без признаков их рассасывания. Двуязычный коллектив, как правило, стремится к урегулированию своего языкового конфликта, но за всяким сколько-нибудь удовлетворительным его сглаживанием обычно следует новая напряженность. С типологической точки зрения вырисовываются три типа двуязычных ситуаций: общее двуязычие (bilinguisme generalise), ориентированное двуязычие (bilinguisme oriente) [Уи 1972: 183]. Общее двуязычие представляется переходным этапом динамического процесса, движущего общество в направлении единоязычия. Сюда относятся языковые меньшинства, подверженные действию центробежных сил и находящиеся в «поле притяжения» других народов, в силу исторических причин обладающих престижем. Ориентированное двуязычие возникает в случае использования народом какого-либо языка-посредника и может быть признаком того, что в обществе намечаются процессы, которые в дальнейшем приведут к общему двуязычию.

М. Уи выделяет следующие типы билингвизма, возникающие в результате языкового контакта:

• билингвизм, проявляющийся одновременно с ограниченной культурной ассимиляцией в строго определенной технологической области: рыбной ловле, гончарном производстве и т. п. При этом наблюдается внесение из чужого языка в родной терминов, связанных с данной производственно-экономической деятельностью. Эта ситуация называется спорадическим билингвизмом;

• билингвизм на более глубоком уровне культурной ассимиляции, когда в орбиту освоения кроме указанных областей вовлекаются традиционные системы экономической и социальной организации этноса. Эта ситуация называется ориентированным билингвизмом. При нем использование родного языка все еще продолжается, хотя и в ограниченных масштабах. Одновременно осуществляется процесс широкого заимствования из чужого языка терминов, связанных с усваиваемой культурой;

• билингвизм, при котором новым языком начинают овладевать все члены этнической общности. В то же время происходит постепенное забвение вначале технологических терминов родного языка, а затем социальной, этнической и религиозной терминологии. Эта ситуация называется общим билингвизмом [Houis 1971: 156].

Степень владения языком лежит в основе классификации, предложенной Е.М. Верещагиным. Его классификация включает три уровня билингвизма: рецептивный (понимание речевых произведений, принадлежащих вторичной языковой системе), репродуктивный (умение воспроизводить прочитанное и услышанное) и продуктивный (умение не только понимать и воспроизводить, но и строить цельные, осмысленные высказывания) [Верещагин 1969: 22–25].

В.Д. Бондалетов предлагает различать индивидуальный билингвизм как знание двух языков отдельными членами социума и массовый билингвизм как знание двух языков большим контингентом говорящих [Бондалетов 1987: 83].

В.И. Беликов и Л.П. Крысин различают три основных типа индивидуального билингвизма: субординативный, координативный и смешанный. По мнению авторов, при субординативном билингвизме говорящие воспринимают второй язык через призму родного: понятия соотносятся с лексическими единицами родного языка, а последние – с единицами второго языка. При координативном (чистом) билингвизме два языка совершенно автономны, каждому соответствует свой набор понятий, грамматические категории двух языков также независимы. Смешанный билингвизм подразумевает единый механизм анализа и синтеза речи, а сосуществующие языки различаются лишь на уровне поверхностных структур. Три выделенных типа билингвизма, конечно, представляют собой идеальные упрощения; у реального билингва преобладает один из них. Субординативный билингвизм по своей природе означает вторичное, неполное владение вторым языком и характерен для начинающих билингвов, но уже на ранних стадиях овладения языком ему сопутствуют элементы координативного и смешанного двуязычия. При эффективном двуязычии реально существуют координативное и смешанное двуязычие (а часто и элементы субординативного) с преобладанием одного из них [Беликов, Крысин 2001: 56–57].

Существуют два основных подхода к проблеме коллективного, или массового, многоязычия. При первом исходным объектом оказывается более или менее стабильное языковое сообщество, все или значимая часть членов которого являются многоязычными [Ludi 1990], при другом – сообщество, выделяемое на основании каких-то других, неязыковых критериев, как правило, государство, либо историческая, географическая или административная области [Romaine 1997].

Если индивидуальное многоязычие может существовать без коллективного (например, случаи пребывания индивида в иноязычной среде), то обратное, по-видимому, неверно для коллективного многоязычия первого типа. При втором подходе к многоязычию фиксируются ситуации, когда в различных областях государства употребляются различные языки при достаточно низком уровне индивидуального многоязычия.

Коллективное многоязычие также может быть классифицировано разными способами, преимущественно на основе социолингвистических критериев (охватывает ли многоязычие весь языковой коллектив, обладают ли языки разной или одинаковой престижностью, каково функциональное распределение языков и др.). Как представляется, наиболее существенными являются моменты, связанные с функциональным распределением языков.

В этой связи теоретически важным является введенное Дж. Фишманом понятие домена (domain). Домен – это «широко понимаемый контекст речевой деятельности человека – «институционализированный контекст», в котором один язык (один языковой вариант) является более предпочтительным и более «соответствует обстановке», чем другой. Домен – это пучок признаков, таких как место, тема и участники. Типичный домен – это семья. Если индивид говорит дома с другими членами семьи на бытовые темы – это семейный домен» [Бахтин 2001].

На основе территориального распространения выделяется также региональное и национальное двуязычие; на основе социально-культурного деления – частичное или групповое и т. д.

Билингвизм, как уже было отмечено, – явление многостороннее и может изучаться в разных аспектах. Кроме собственно лингвистического выделяются социолингвистический (непосредственно связанный с лингвистическим), педагогический и психологический аспекты исследования билингвизма.

Социолингвистическое определение билингвизма опирается на понятия языкового билингвизма и социально-коммуникативной системы. Билингвизм – это сосуществование двух языков в рамках одного языкового коллектива, использующего эти языки в различных коммуникативных сферах в зависимости от социальной ситуации и других параметров коммуникативного акта. Оба языка, обслуживая единый коллектив, образуют единую социально-коммуникативную систему и находятся в отношении функциональной дополнительности друг к другу [Швейцер, Никольский 1978: 111].

Отсюда следует, что билингвизм коллектива обязательно предполагает индивидуальный билингвизм его членов. Если в государстве используются различные языки, но при этом индивидуальное двуязычие отсутствует, то это означает, что население данной страны распадается на ряд одноязычных коллективов с собственной социально-коммуникативной системой. Разумеется, отсюда не следует обратное: индивидуальный билингвизм сам по себе еще не предполагает, что данный языковой или речевой коллектив является двуязычным. По мнению В.Д. Бондалетова, в социолингвистическом аспекте важен вопрос о функциональной нагруженности второго языка – о сферах его использования (в сопоставлении с первым языком), о степени свободы владения им (здесь различают несколько стадий – начальную, переходную, высшую), о конкретном наборе используемых социально-функциональных компонентов второго языка, т. е. его форм существования, о распределении коммуникативных функций между первым и вторым языками, о контингентах, охваченных двуязычием, о широте использования второго языка и его восприятии, об оценке двуязычия как социально-лингвистического феномена [Бондалетов 1987: 83–84].

Н.Б. Мечковская, говоря о социолингвистическом аспекте двуязычия, подчеркивает, что два языка не могут быть функционально тождественны. Например, в семейном общении обычно преобладает один язык, хотя все члены семьи могут в принципе хорошо владеть и другим языком данного двуязычного социума [Мечковская 2000: 105]. Таким образом, представляется возможным говорить о том, что в речевой практике за пределами семейного общения также наблюдается тенденция к дифференцированному выбору языка в зависимости от ситуации общения, темы, собеседника. Так происходит функциональная специализация языков в индивидуальной речевой практике. Применительно ко всему двуязычному социуму это оборачивается тенденцией к функциональному разграничению языков.

Широко распространенным видом двуязычных социально-коммуникативных систем являются системы, состоящие из местного языка и языка-макропосредника, служащего средством межнационального общения в пределах данного государства. Двуязычие этого типа встречается в странах с различным социальным строем, и причины его возникновения, как правило, довольно разные.

По сравнению с предыдущими авторами, рассуждения которых о двуязычии не вызывают сомнений, определение Т.П. Ильяшенко представляется дискуссионным. Согласно его утверждению двуязычие – это «явление социального плана, характеризующее языковую ситуацию», в отличие от языковых контактов, которые «характеризуют языковые отношения» [Ильяшенко 1970: 23]. Некоторые ученые определяют понятие двуязычия в связи с другими явлениями. Так, Г. Зограф связывает этот термин с понятием «многоязычие» и определяет его как использование нескольких языков в зависимости от «соответствия коммуникативной ситуации» [Зограф 1990: 303].

Психологический аспект двуязычия состоит в том, что с точки зрения индивида два языка – это два вида деятельности, в которой участвуют одни и те же органы. Поэтому адекватная психологическая теория должна объяснить и такое состояние, когда индивид пользуется каждым из двух языков раздельно с полной эффективностью и, напротив, когда в одном из этих языков проявляется интерференция со стороны другого. Исследователи, занимающиеся психологическим аспектом двуязычия, сходятся в мнении, что большинство членов двуязычного социума не в состоянии одинаково владеть двумя языками, использовать их в любых ситуациях, с легкостью переключаться с одного языка на другой, не смешивая при этом системы разных языков. Любое взаимодействие языков означает, что в контакт и конфликт входят два видения мира. Переход от одного языка к другому может вызвать в мышлении глубокие потрясения. По мнению Т.Г. Стефаненко, причины этого конфликта – потрясения наряду с прочими в определенной степени связаны с различиями коммуникативного плана. Для индивидуалистических низкоконтекстных западных культур большое значение имеет содержание сообщения, а в высококонтекстных восточных культурах люди в большей степени склонны обращать внимание на контекст общения. Для коллективистических культур характерна и большая, чем для индивидуалистических, дифференциация эмоциональных категорий, богатство языковых средств для выражения эмоций [Стефаненко 1999: 154–158].

Надо заметить, что в рамках психолингвистического исследования билингвизма наиболее разработанной областью является изучение ментального лексикона билингва. Главная полемика в этом направлении осуществляется между сторонниками гипотезы «двойного хранения», согласно которой билингв обладает двумя относительно независимыми ментальными лексиконами [Kolers 1963], и сторонниками гипотезы «единого хранения», постулирующей наличие единого ментального лексикона [Ehri, Ryan 1980]. Компромиссное решение было предложено М. Паради, выдвинувшим так называемую гипотезу тройного хранения. Согласно М. Паради билингв обладает двумя относительно независимыми ментальными лексиконами (хранящими слова в единстве их плана выражения и содержания) и единым «языково-независимым» уровнем понятийных (концептуальных) репрезентаций, соотносимых с единицами обоих лексиконов [Paradis 1994].

Казалось бы, при таком детальном описании различных проявлений билингвизма проблема представляется довольно ясно. Однако несмотря на это существует масса вопросов. Прежде всего – что представляет собой билингв как языковая личность? Отличается ли его сознание от сознания монолингва, является ли билингв сочетанием двух монолингвов в одном сознании при координированном типе и двух сознаний в одном монолингве при смешанном? Один из американских исследователей так формирует феномен билингвизма: «Билингв – это не сумма двух полных или неполных монолингвов; скорее это уникальная и специфическая лингвистическая конфигурация. Сосуществование и постоянное воздействие двух языков у билингва производит отличную, но целостную лингвистическую сущность» [Grosjean 1989: 6]. Кроме того, во многих исследованиях зафиксировано, что билингвизм влияет на интеллектуальное развитие, т. е. оказывает прямое воздействие на мышление.

Это замечание, как и многие другие особенности, обнаруженные при изучении языкового сознания билингвов, ставит перед исследователями еще одну проблему: как соотносится доля участия полушарий головного мозга в языковой практике билингва и в обучении второму языку? Т. е., попросту говоря, влияет ли владение двумя и более языками на межполушарную асимметрию или в этом смысле билингв ничем не отличается от монолингва.

Как известно, доминирующее у большинства людей (правшей) левое полушарие хранит информацию о грамматике языка, о внешней форме слов, анализирует и систематизирует все вербальные данные и знания о мире, в то время как представление этих знаний (так же как и семантика слов, т. е. связь с конкретным референтом) является функцией правого (недоминантного в норме) полушария [Завьялова 2001: 61].

В последние десятилетия на страницах многих зарубежных изданий, посвященных проблемам языка и сознания, развернулись бурные дискуссии по поводу вовлеченности правого полушария в языковые процессы при билингвизме. Это и понятно: если такой феномен действительно имеет место, придется признать существенное отличие билингва от монолингва и не только в сфере языка, но и в сфере сознания вообще. На поставленный вопрос существует по меньшей мере пять вариантов ответов:

• второй язык представлен в правом полушарии;

• второй язык представлен в двух полушариях;

• второй язык менее асимметричен, чем родной (т. е. оба языка относятся к левому полушарию, но второй – в меньшей степени);

• оба языка менее асимметричны;

• оба языка представлены в левом полушарии, и нет никакой разницы между билингвами и монолингвами [Kolers, Paradis 1980: 302].

Тем не менее П.А. Колер, Л. Облер, М. Паради, С. Сюссман, придерживаясь мнения о большем участии правого полушария в языковых процессах на втором языке, признают, что это происходит далеко не всегда. Указываются следующие факторы, влияющие на активизацию правого полушария:

• тип языка (имеется в виду разделение языков по большей/ меньшей ориентации на правое полушарие, например, особенности письма, проявляющиеся в большем соответствии символ/звук, усиливают активность левого полушария);

• возраст билингва (если второй язык был выучен в зрелом возрасте, возрастает возможность участия в языковых процессах правого полушария);

• способ обучения (если второй язык был выучен неформально, вероятность активизации правого полушария возрастает);

• стадия обучения (на начальной стадии обучения языку правое полушарие более активно задействовано);

• языковое окружение (замечено, что при иноязычном окружении правое полушарие более активизировано).

Двуязычие и многоязычие выступают одним из важных факторов, влияющих на развитие национального негомогенного языка, способствуя его вариативности в определенной территориальной и социальной среде. К этому фактору иногда прибавляется фактор диглоссии в пределах одного из контактирующих языков. Простейший вариант языкового состояния – это случай, когда индивид или языковая общность владеет лишь одной формой существования языка. Это моноглоссия. Ей противопоставлена диглоссия – пользование двумя и более формами существования данного языка. По мнению В.А. Аврорина, моноглоссия характерна для начальных этапов развития языка, когда каждый человек пользовался одним языком, еще не имевшим диалектного дробления; встречается моноглоссия и на значительно более поздних этапах, когда имеет место владение одним диалектом [Аврорин 1975: 66]. Основной же формой состояния языка обычно служит диглоссия, поскольку каждый индивид принадлежит одновременно нескольким разным коллективам и может пользоваться разными языковыми подсистемами. Во многих странах люди говорят дома на диалекте или на местном языке, а в официальной ситуации – на литературном варианте государственного языка, которым овладевают, как правило, в школе. Такую языковую ситуацию называют диглоссией.

По определению К. Бейлона, диглоссия представляет собой «социолингвистическую ситуацию, в которой конкурируют две идиомы различного социокультурного статуса: одна местная, а использование другой навязано властью» [Baylon 1991: 149].

Обычно разновидность языка, используемая в повседневном общении, обладает более низким статусом и меньшей кодифицированностью, иногда вообще не имеет письменной формы, а литературный язык специально не преподается. Если в обществе существует диглоссия, то многие члены этого общества вырастают в разной степени двуязычными – в зависимости от того, какой доступ они имеют к каждому из языков. Одни люди хорошо овладевают обоими языками, у других один из языков может сильно отставать или отличаться по объему умений от другого (например, на одном лучше пишут, а на другом лучше говорят). Ситуация диглоссии нестабильна: языки имеют тенденцию смешиваться на разных уровнях, и это происходит, как правило, тем быстрее, чем ближе они генетически.

Термин «диглоссия» греческого происхождения, этимологически имеет то же значение, что и билингвизм. С 1959 г. его авторство приписывают С.А. Фергюсону. В дальнейшем понятие «диглоссия» было систематизировано американским социолингвистом Дж. Фишманом (1971). И все же впервые данный термин употребил французский лингвист Ж. Псишари (1928), который использовал его для того, чтобы охарактеризовать социолингвистическую ситуацию в Греции. Под этим же углом зрения Ж. Псишари рассматривал «ситуацию диглоссии в Италии эпохи Данте, провансальскую диглоссию времен трубадуров и французскую диглоссию последних лет, что, однако, менее значимо, чем греческая диглоссия» [Jardel 1979: 26–28]. И только после Ж. Псишари термин был разработан и систематизирован С.А. Фергюсоном. В истории русского литературного языка его использовали такие исследователи, как А.В. Исаченко, БА. Успенский.

До этого для исследования языковых контактов в распоряжении лингвистов был лишь термин «билингвизм», что затрудняло выделение в данном феномене индивидуального аспекта – человека, говорящего на нескольких языках, и аспекта социального – сосуществование нескольких языков или их вариантов в пределах страны, региона или общности. Чтобы избежать неясности и лучше описать разделение языков внутри одной общности, североамериканским социолингвистом С.А. Фергюсоном было разработано понятие диглоссии.

«Диглоссия представляет собой относительно стабильную ситуацию, при которой наряду с первичными диалектами (стандартным языком и региональными вариантами) существует также отличный от них вариант, строго кодифицированный, представленный в литературных произведениях предшествующей эпохи или в другой языковой общности, который активно используется при составлении документов и официальных речей, в образовании, но исключен из повседневного употребления» [Ferguson 1959].

Η.Б. Мечковская дает следующие характеристики диглоссии: 1) такое функциональное распределение языков, когда один из них используется в высоких сферах и ситуациях общения и не принят в повседневном общении; другой язык, напротив, возможен только в повседневном общении и некоторых жанрах письменности, например в договорах, публичных объявлениях, рекламе, иногда в низких жанрах художественной литературы; 2) престижность книжного языка; 3) надэтнический характер престижного языка; ни для одной из этнических или социальных групп населения этот язык не является родным; 4) искусственный характер овладения престижным языком – поскольку такой язык не используется в обиходе, им нельзя овладеть естественным путем (от матери, в семейно-бытовом общении в детстве) [Мечковская 2000: 109].

Таким образом, в ситуации диглоссии основным представляется гармоничное и бесконфликтное разделение языков, каждый из которых занимает определенное место в жизни общности. Из данного положения вытекает идея о мирном сосуществовании (по Ж. Фишману и Ж. Гумперцу), которая может быть представлена понятиями взаимодополняемости (complementarite) [Samb 1977], взаимосвязанности (solidarite) [CILF 1986] или же доступности (convivialite) [Dumont 1986].

Важным условием при диглоссии является то обстоятельство, что говорящие делают сознательный выбор между разными коммуникативными средствами и используют то из них, которое наилучшим образом способно обеспечить успех коммуникации [Беликов, Крысин2001: 58–59].

Ж. Гумперц расширил границы данного понятия, включив в него различные стилистические регистры языка, на первый взгляд, монолитической общности, для того чтобы посредством иерархичности лингвистических привычек выделить наиболее яркие социальные различия. Таким образом, о диглоссии можно говорить как в случае официального признания сосуществования нескольких языков, так и при наличии различных стилистических регистров одного языка, которым присущи различные функции. П. Вальд уточняет границы данного понятия и его применения:

1. Диглоссические отношения между двумя диалектами, описанные Фергюсоном в 1959 г., есть продукт соединения двух критериев: взаимодополняемости их социальных функций и их лингвистическое объединение, которого должно быть достаточно для того, чтобы судить о их взаимосвязанности в общем металингвистическом представлении общности. Такая общность находится в ситуации диглоссии при условии, что взаимодополняемость диалектов определяет их «полярные» функции.

2. […] даже если функциональная взаимодополняемость является непременным условием диглоссии, ситуации, в которые она попадает, могут наделять ее разными социологическими последствиями.

3. По мнению Ж.А. Фишмана, данный термин используется для того, чтобы подчеркнуть доминирующую роль языка или диалекта, независимо от специфических последствий объединения под статусом «высшего» диалекта и уменьшения его использования местным населением.

4. В то же время понятие «диглоссия» обращено не к классификации состояния, а к динамике ситуаций. При его использовании можно представить внутреннюю языковую практику общности, относительно ограниченной социолингвистическим окружением города, региона или страны, не обязательно диглоссическую [Wald 1986: 53].

Но представление С.А. Фергюсона о бесконфликтном сосуществовании языков спорно. В. Баль отмечал, что язык наделен двумя функциями – объединяющей и разделяющей [Bal 1977: 276].

Язык – это средство общения так же, как и средство выражения, из чего вытекает, что обе функции способствуют ситуации напряжения между социализацией и индивидуализацией. Выполнение одним языком обеих функций влечет за собой конфликт двух конкурирующих языков.

Наиболее распространенным типом диглоссии является сосуществование в рамках одной социально-коммуникативной системы территориального диалекта и литературного языка. Этот тип диглоссии часто встречается в сельской местности. В качестве первого компонента социально-коммуникативной системы может выступать и городское просторечие, или городской говор, образованный путем смешения диалектов или восходящий к единому диалектному источнику, а в качестве второго – литературный язык. Такого рода диглоссия характерна для городского населения.

Существует еще один тип диглоссии, который характеризуется сосуществованием различных подсистем полифункционального литературного языка. Наиболее распространенным видом данной диглоссии является взаимодействие кодифицированного литературного языка и разговорной речи. Другой разновидностью этого же функционального типа является существование нескольких функциональных стилей литературного языка, диапазон владения которыми зависит от социального происхождения говорящего, его положения, уровня образования и т. д. [Швейцер, Никольский 1978: 115–116].

Понятие диглоссии получило развитие за счет принятия во внимание конфликтных аспектов, противопоставляющих языки с того момента, как они получают социальный статус и начинают выполнять неравные функции.

Несколько иной позиции придерживаются провансальские лингвисты П. Гарди и Р. Лафонт, предлагая расширить анализ языковой ситуации до понятия лингвистического конфликта, где диглоссия всего лишь один из аспектов. По их мнению, конфликт возникает тогда, когда сталкиваются два абсолютно разных языка, один из которых получает политическую поддержку, а другой подавляется [Gardy, Lafont 1981: 75]. За всем этим стоит конфликт, происходящий из исторического превосходства одного из языков, а также из их различной социолингвистической эффективности и престижа. В этой связи каталонская и провансальская социолингвистики говорят о дилемме. В первом случае подавляемый язык освобождается и приобретает функции, до этого зарезервированные за доминирующим языком, который постепенно исчезает. Во втором случае доминирующий язык служит причиной вырождения подавляемого языка [Marcais 1974: 124].

Праксематика предлагает также расширить понятие диглоссии явлением диглоссического функционирования, что представляло большой интерес для каталонских лингвистов. Разговор о диглоссии и функциях языков «замораживает» динамичный конфликт, находящийся в постоянном развитии. Говорить о диглоссическом функционировании означает пересмотреть диглоссию с точки зрения говорящих и показать, что она является генератором дискурсивных стратегий (зрелищность, ненависть к себе) или затормаживания (колебания, оговорки), которые являются движущими силами конфликта. Зрелищность вырабатывается стереотипами, поддерживающими конфликт и способствующими его развитию (например, подавляемый язык для души, его расцвет приходится на золотую эпоху, когда все члены общности были его гарантом).

З.Д. Битьаа Коди, говоря о ситуации в бывших колониях, сохранивших европейский язык в качестве официального, отмечает, что он (язык) сосуществует с большим количеством местных языков иногда называемых «национальными». Диглоссия проявляется лишь в речи коренных жителей, так как носители доминирующего языка, как бы малочисленна ни была их группа, не переходят на доминируемый язык. И наоборот, в поведении носителей доминируемого языка, несмотря на их «демографический вес», наблюдается естественная тенденция использовать язык доминирующей группы и в то же время сохранить свой родной язык [Bitjaa Kody 2000: 261].

Данный обзор позволяет представить не только процесс обогащения понятия диглоссии, но и его пределы. Понятие «диглоссия» предполагает ситуацию, в которой два языка находятся в конфликте, но неизвестно, сможет ли оно быть применимо к ситуации с большим количеством языков. Г. Бретон, описывая ситуацию многоязычия, говорит о полиглотах, но приписывает термину индивидуальное восприятие. Относительно многоязычия: «оно касается всех индивидов и групп, которые успешно практикуют разные языки» [Breton 1991: 22].

Дилемма, интересующая каталонских социолингвистов, возникающая в простых ситуациях доминирования исторического языка над другим, должна быть пересмотрена в случае, когда имеется более чем два языка. Мы считаем, что дело не только в увеличении числа языков, но и в новом распределении сил. Рассмотрим понятие диглоссической оправки (enchassement diglossique), разработанное Ж.-П. Кальве для обозначения сложных ситуаций, включающих противопоставление диглоссических оправок [Calvet 1987: 47].

«Триглоссия указывает на тип языковой ситуации, характеризующейся равным распределением коммуникативных функций между следующими языками: местным и двумя более развитыми, одним из которых является заимствованный мировой язык».

Диглоссию или триглоссию необходимо отличать от билингвизма и многоязычия, понимаемых как способность говорящих произносить и понимать высказывания на двух и более языках.

Согласно Ж.А. Фишману лингвистическая общность:

• может быть одновременно маркирована билингвизмом и диглоссией;

• может характеризоваться лишь диглоссией (когда элита страны при необходимости говорит на иностранном языке, а остальная часть населения – на других языках);

• может быть отмечена только билингвизмом (при наличи иммигрантов в принявшей их стране);

• может не отмечаться ни билингвизмом, ни диглоссией (при распространении в стране и использовании в обществе только одного языка).

Отсюда можно сделать следующие выводы.

Наличие различных языков внутри одной общности не представляет собой исключительную историческую ситуацию. Речь, наоборот, идет о константе. Общность, отмеченная только одним языком, не является языковой группой в прямом смысле этого слова. В нашем понимании диглоссия опирается только на многоязычные группы и выглядит следующим образом.

Официальный язык – региональные языки – этнические языки.

Региональные языки – этнические языки.

Официальный язык – региональные или этнические языки.

Только в данных случаях можно говорить о возможной иерархичности среди трех языковых групп.

С точки зрения языковых контактов можно говорить о неустойчивой диглоссии, при которой разные языки сосуществуют и распределяют между собой разные коммуникативные функции. Данное определение не указывает на то, что население определенной территории владеет двумя или более языками, но отмечает их функциональное распределение в соответствии с деятельностью говорящих. «Диглоссия часто, но не всегда соседствует с многоязычием» [Fishman 1971: 53]. Согласно тетраглоссической типологии можно выделить четыре основные функции языка: локальную, посредническую, указательную (referentiaire) и мифическую. Локальную функцию выполняют все местные языки, посредническую – региональные. В городах они частично выполняют сходную функцию, но в основном она принадлежит официальному языку страны.

Итак, речь идет о диглоссии (или плюриглоссии), но о диглоссии неустойчивой, так как высшие функции, связанные с властью, социальным ростом почти исключительно выполняются элитным (иногда иностранным) языком, а не многочисленными местными языками.

Диглоссия этнические языки – региональные языки. Этнические языки служат средством внутриэтнического общения и этнической идентификации большей части населения. С их помощью подчеркивается этническое единство и солидарность среди членов этноса. Кроме того, они являются проводниками традиционных ценностей.

Региональные языки, наоборот, используются для межэтнических отношений и контактов. Наконец, они служат языками местной администрации, юстиции в отношениях с малообразованным населением, языками религии и прессы. Они вошли почти во все сферы региональной и национальной деятельности в стране и занимают «высшее» положение по отношению к «низким» этническим языкам. Подобное развитие определено многими причинами: привилегированным положением в столице, в армии, в современной музыке, транслируемой по основным каналам радио и телевидения, и т. д.

Диглоссия региональные языки – официальный язык. Данная оппозиция затрагивает образованное меньшинство. Официальный язык представляет собой «высшую» разновидность; региональные языки пользуются меньшим престижем. Официальный язык является языком обучения в начальной, средней и высшей школах. Это также язык, наиболее используемый в СМИ. Он представляет собой средство культурного, художественного, научного и технического выражения для образованного населения.

Разнообразие средств коммуникации, обогащение личного лингвистического набора представляет собой определенную гарантию защиты и социального роста. Навыки данной престижной разновидности языка являются признаком социального и экономического успеха. Данное разнообразие ни в коей мере не мешает ни личному, ни национальному развитию. Кроме того, оно является неоспоримым преимуществом. Проблема состоит лишь в организации и управлении.

2.3. Об изучении вопроса заимствования и интерференции

Проблема интерференции достаточно сложна, она окончательно не изучена и не решена. Общим для языков разных народов является то, что они, выполняя коммуникативную и когнитивную функции, отражают действительность. В процессе отражения создаются понятия об окружающем мире. При этом слова не только называют предметы и явления, но и выражают понятия. Однако, хотя в основе мышления лежат логические и психологические законы, одинаковые у всех людей, каждому языку соответствует своя особая организация опыта. Адекватно и полно отражая одну и ту же объективную действительность, языки весьма различно членят ее, накладывают на общечеловеческие процессы мышления и особенно вербального оформления мыслей свой специфический отпечаток, пользуются не только различными материальными средствами, но и разными внутренними формами.

В последнее время всесторонне обсуждается проблема взаимосвязи языка и сознания: проводятся всевозможные исследования языковой картины мира у носителей определенного языка, создаются ассоциативные словари разных языков, дающие богатый материал для изучения особенностей восприятия действительности в рамках той или иной культуры. По мнению М.В. Завьяловой, каждый язык формирует у его носителя определенный образ мира, представленный в языке семантической сетью понятий, характерной именно для данного языка: и ассоциативные эксперименты, и трудности, возникающие в межкультурном общении и при переводе, доказывают это. Таким образом, появляется проблема билингвизма: как в одном сознании сочетаются две языковые системы, две картины мира, как взаимодействуют два образа действительности [Завьялова 2001: 60].

Э. Кассирер, в свою очередь, подчеркивает, что «проникновение нового языка порождает впечатление приближения к новому миру – миру со своей собственной интеллектуальной структурой. Это подобно <…> открытию чужой страны, и самое большое приобретение <…> – свой собственный язык предстает в новом свете <…>. Соотносительные термины двух языков редко приложимы к одним и тем же предметам и действиям. Они покрывают различные поля, которые, взаимопроникая, создают многоцветную картину и различные перспективы нашего опыта» [Кассирер 1998: 596].

Нет абсолютно тождественных понятий в разных языках, поскольку в основе понятий лежат разные предметные отношения закрепленные разными средствами. Действительность в разных языках представлена по-разному. Это явление, известное как лингвистическая относительность, или лингвистическая дополнительность, порождает так называемое языковое мышление, особое у носителей каждого языка [Корнев 1997: 82–83].

Поскольку операционная структура в разных языках различна, в процессе формирования речи на неродном языке речевое высказывание осложняется тем, что при отборе языковых средств всплывают номинанты, грамматические правила родного языка в силу старых прочных навыков оформления высказывания, т. е. происходит наложение двух систем в процессе речи, что, в свою очередь, так или иначе приводит к интерференции.

В лингвистическую литературу термин интерференция был введен членами Пражского лингвистического кружка. Однако широкое применение он получил лишь после выхода в свет монографии У. Вайнрайха «Языковые контакты», которая была первой публикацией Нью-Йоркского лингвистического кружка. В своей работе У. Вайнрайх дал следующее определение интерференции: «случаи отклонения от норм, которые происходят в речи двуязычных в результате того, что они знают больше языков, чем один, т. е. вследствие языкового контакта» [Вайнрайх 1979: 22].

В понимании Л.В. Щербы сущность процесса интерференции лингвистически определяется взаимным приспособлением языка говорящего и языка слушающего и соответствующим изменением норм контактирующих языков [Щерба 1958].

Солидарен с мнением Л.В. Щербы Ю.А. Жлуктенко, относящий к интерференции «все изменения в структуре языка, а также в значениях, свойствах и составе его единиц, возникающие вследствие взаимодействия с языком, находящимся с ним в контактной межъязыковой связи» [Жлуктенко 1974: 61].

В.Ф. Макей рассматривает интерференцию как использование элементов, принадлежащих одному языку, в ситуации, когда акт общения (в его устной или письменной форме) совершается на другом языке [Mackey 1976: 397].

Интерференция трактуется как «взаимодействие языковых систем в условиях двуязычия, складывающегося либо при контактах языковых, либо при индивидуальном освоении неродного языка выражается в отклонениях от нормы и системы второго языка под влиянием родного» [Виноградов 1990: 197].

Надо отметить, что в употреблении термина интерференция в современной лингвистике наблюдается существенный разнобой. Одни исследователи продолжают вслед за У. Вайнрайхом понимать под интерференцией любые языковые изменения, обусловленные контактом и подразделяющиеся на «заимствование при сохранении языка», и «интерференцию вследствие языкового сдвига», но признают при этом оба явления «подтипами» интерференции [см.: Thomason & Kaufman 1988]. Другие противопоставляют интерференцию как структурное и/или семантическое изменение форм одного языка под влиянием другого языка, прямому заимствованию (borrowing, transfer) языковых элементов (морфем, слов и т. п.) [см.: Heath 1993]. Третьи вообще трактуют интерференцию как понятие, характеризующее исключительно процесс усвоения второго языка (т. е., собственно говоря, ограничивая его применение речевой деятельностью), а контактные изменения в речевой деятельности предпочитают обозначать термином «заимствование» [Appel & Muysken 1987: 82 – 100]. Под интерференцией также «понимается воздействие языковых систем в условиях естественного или искусственного двуязычия, возникающее при языковых контактах и выражающееся в отклонениях от языковой нормы и системы второго языка под влиянием когниций родного языка. Интерференция представляет собой языковое явление, свидетельствующее о тесном взаимодействии двух факторов: интерферирующих элементов, проявляемых в форме когниций, и в частности системы родного языка билингвов, и являющихся причиной появления интерферируемых элементов» [Фомиченко 1998: 216].

Отметим также существование широкого и узкого подходов к понятию интерференция. В самом широком плане интерференция рассматривается как «все изменения в структуре языка, возникающие вследствие взаимодействия с языком, находящимся с ним в контактной межъязыковой связи» [Розенцвейг 1972; Дешериев, Протченко 1974].

Узкий подход к пониманию явления интерференции отличает некоторых языковедов, рассматривающих это явление только как перенос норм родного языка на другой язык в процессе устной коммуникации. Такая точка зрения особенно присуща авторам тех работ, в которых освещается методика преподавания иностранного языка. Интерференцией в них называется любой факт вторжения навыков родного языка в систему изучаемого языка.

Несмотря на то что термин «интерференция» в последние годы несколько сузил сферу своего применения, в дальнейшем изложении мы предпочитаем использовать его в первоначальном «вайнрайховском» понимании как удобное обозначение для любых изменений контактного происхождения в языковой системе под влиянием речевой деятельности индивида.

Подобный подход, в частности, представлен в последней работе У. Крофта [Croft 2001], предлагающего считать все случаи контактообусловленных изменений интерференцией, а изменения типа калек и семантических сдвигов – конвергенцией.

Понятие интерференции подразумевает переустройство моделей, являющееся результатом введения иноязычных элементов в те области языка, которые отличаются более высокой структурной организацией, например ядро системы фонем, большая часть морфологии и синтаксиса, некоторые области словаря (обозначения родства, цвета, погоды и др.) [Вайнрайх 1979: 22].

Из изложенного выше следует, что сущность процесса интерференции состоит в том, что человек, усваивающий неродной язык, бессознательно переносит систему действующих правил, программу речевого поведения, закрепленного в родном языке, на изучаемый. Интерференция определяется как совокупность различных признаков выражения данного смысла в двух сопоставительных системах, образующих третью, в которой действуют законы родного и неродного языков. Интерференция вызвана сложностью введения и закрепления в памяти совокупности различных признаков третьей системы и бессознательным переходом к каждой из двух систем при построении и понимании текста.

Во французском языкознании принято определять явление интерференции как «использование билингвом в одном языке какого-нибудь фонетического, морфологического, лексического или семантического признака, свойственного другому языку» [Dubois, Guespin 1973]. Однако интерференция, по определению Н. Хьюстон, «носит индивидуальный и непроизвольный характер: так, например, в состоянии усталости билингв может начать смешивать грамматические категории языков» [Dubois, Guespin 2000: 7].

Из всего вышесказанного можно заключить, что интерференция – явление многоплановое. Наличие вариантов в понимании данного явления говорит о том, что методика его изучения находится пока еще в стадии разработки. Следовательно, проблема интерференции остается до сих пор актуальной. Особого внимания заслуживает ее лингвометодический аспект.

Ввиду того, что проявление лингвистической интерференции весьма многообразно, полезно рассмотреть различные виды ее реализации. Основными типами интерференции можно считать следующие:

1) использование «чужого» языкового материала в контекстах данного языка; 2) образование единиц из собственного языкового материала по образцу единиц контактирующего языка; 3) наделение единиц данной системы функциями, присущими их иноязычным коррелятам; 4) стимулирующее или задерживающее воздействие единиц данной системы на функционирование единиц или моделей другой; 5) нивелирующее воздействие со стороны более простых и четких моделей одной системы на аналогичные, но более сложные модели другой; 6) копирование моделей одной системы с помощью средств другой системы [Жлуктенко 1974: 64–65].

Интерференция в той или иной степени характеризует речь всех билингвов, в сознании которых отдельные черты неродного языка ошибочно уподобляются строю родного (или основного) языка.

Причины явлений интерференции можно в большинстве случаев определить лингвистическими методами: сравнив фонетические и грамматические системы двух языков и определив их различия, обычно получают список потенциальных форм интерференции, возможных в данной контактной ситуации. Нередко заимствование лексики можно объяснить, исследуя те пункты, в которых словарь проявляет свое несоответствие потребностям культурного окружения, в котором происходит языковой контакт. Однако не все потенциальные формы интерференции действительно реализуются. Точная картина воздействия двуязычия на речь индивида меняется в зависимости от множества факторов, причем некоторые из них можно считать экстралингвистическими, так как они находятся вне структурных различий данных языков или даже вне их лингвистических несоответствий. Полное описание интерференции в контактной ситуации, отражающее распространение, устойчивость и исчезновение отдельных явлений интерференции, возможно только в том случае, когда учитываются экстралингвистические факторы.

Глубина и объем интерференции могут быть разными. Они зависят от субъективных и объективных факторов. Субъективные факторы определяются индивидуальными языковыми способностями говорящего, его языковой компетенцией. К объективным факторам можно отнести степень генетического сходства контактирующих языков, индивидуальные системно-структурные свойства изучаемого языка, определяющие его специфику. Понятно, что чем ближе два языка, тем в большей мере двуязычный индивид опирается на родной (основной) язык в речевой деятельности на неродном языке. Поэтому родственные языки в общем учить легче, чем далекие, но интерференция при такого рода билингвизме наблюдается чаще и преодолевается с большим трудом. Таким образом, чем больше степень сходства между языками, тем больше вероятность появления интерференции.

Изучение интерференции проводится как на уровне сопоставительного структурно-лингвистического анализа, так и на уровне ее результата – иноязычного акцента. При этом наименее изученной областью акцента, а потому и наиболее уязвимой в практическом плане считается интонационное оформление иноязычной речи.

Л.Г. Фомиченко отмечает, что причины возникновения просодической интерференции при изучении языка, результатом которой является акцент в речи билингва, нельзя относить только на счет артикуляторно-физиологических различий носителей контактирующих языков и особенностей в просодических системах сопоставляемых языков. Роль когнитивных факторов родного языка билингвов несомненно важна при исследовании появления и проявления фонетического акцента [Фомиченко 1998: 215].

Под просодической интерференцией в рамках изучения языковых контактов в отечественной литературе понимают изменения в реализации билингвом просодической системы неродного вторичного языка под влиянием родного, первичного языка, проявляющиеся в речи в отклонениях от просодической нормы вторичного языка. В ходе исследований были установлены основные группы интерферированных явлений на уровне просодии: акцентная, ритмическая, тональная, темпоральная. Также описаны основные типы просодической интерференции: экстенсивная, интенсивная, пермутационная [Вишневская 1997: 37].

Развитие теории просодической интерференции заложило основы учения об интерференции более высокого порядка – интонационной интерференции.

Интонация является отличительной особенностью и непременной принадлежностью живой речи, она функционирует на уровне высказываний, т. е. на уровне иерархически более высоких фонетических единиц, нежели просодия. Интерференция интонационных систем в речи билингвов является важной лингвистической проблемой, решению которой может способствовать сопоставительное исследование интонационных систем языков, находящихся в условиях языкового контакта. По определению Г.М. Вишневской, интонационная интерференция – это «взаимодействие интонационных систем в речи билингва в ситуации естественного или искусственного языкового контакта, проявляющееся в модификациях интонационных единиц и интонационных средств выражения, включающих мелодические, акцентуационные, ритмические, темпоральные и другие изменения в звучащем высказывании [там же: 38–39].

Лингвист Е.В. Лаптева считает, что «при произнесении какой-либо фразы на чужом (иностранном) языке говорящий интонационно оформляет ее в соответсвии с подходящим клише родного языка» [Лаптева 2001: 12]. Как справедливо замечает НА. Любимова, из двух систем, взаимодействующих в речи билингва, одна, как правило, является первичной по отношению к другой, изученной или изучаемой им позднее [Любимова 1988: 168].

Дифференцируя понятия просодической и интонационной интерференции, Е.В. Лаптева отмечает, что поскольку интонация связана с семантическим высказыванием, то интонационная интерференция, в отличие от просодической, может влиять на смысл высказывания. Просодическая же интервенция может нарушить естественность звучания фразы, не искажая при этом ее семантику [Лаптева 2001: 14].

При интонационной интерференции понимание может быть затруднено, так как предыдущие высказывания также могут иметь несоответствия и неадекватные интонационные модели (в отличие от ситуации фонемной интерференции, когда воздействие на семантику высказывания может компенсироваться за счет лингвистического контекста). Подобное мнение высказывают и французские ученые, подчеркивая, что интонационные ошибки не только искажают общее звучание, но и подчас приводят к изменению смысла высказывания и неправильно передают отношение говорящего к тому, о чем он говорит.

2.3.1. Иноязычный акцент и ошибки

Глубина и объем интерференции могут быть разными. Они зависят от субъективных и объективных факторов. Субъективные факторы определяются индивидуальными языковыми способностями говорящего, его языковой компетенцией. К объективным факторам можно отнести степень генетического сходства контактирующих языков, индивидуальные системно-структурные свойства изучаемого языка, определяющие его специфику. Понятно, что чем ближе два языка, тем в большей мере двуязычный индивид опирается на родной (основной) язык в речевой деятельности на неродном языке. Поэтому родственные языки, в общем, учить легче, чем далекие, но интерференция при такого рода билингвизме наблюдается чаще и преодолевается с большим трудом. Таким образом, чем больше степень сходства между языками, тем больше вероятность появления интерференции.

Изучение интерференции проводится как на уровне сопоставительного структурно-лингвистического анализа, так и на уровне ее результатов – иноязычного акцента и ошибок. Иноязычный акцент – особое качество речи говорящего, обусловленное взаимодействием фонетических систем контактирующих языков.

По мнению А.А. Реформатского, акцент – подмена неизвестных звуков и непривычных сочетаний звуков своими привычными и переосмысление слов с их морфологическим составом и их значениями по навыкам своего языка [Реформатский 1999: 469].

Первоначально термин «акцент» (лат. accentus – ударение) связывали с выделением отдельных элементов в потоке речи (гласных звуков, слогов, слов, частей фраз) голосом. В современной лингвистике термин «акцент» используется не только применительно к ударению в слове или во фразе, но и для описания особого характера произношения говорящего, не владеющего общепринятой произносительной нормой данного языка. Существующий ныне термин «иноязычный акцент», как правило, связывают с особенностями произношения говорящего на чужом языке.

Акцентная речь характеризуется не только искажением произносительной стороны речи, в ней отражено стремление билингва к упрощению используемых ресурсов произносительной системы приобретенного языка вследствие недостаточно свободного владения им. Такое упрощение приводит билингва к использованию ограниченного набора фонетических и других языковых средств в неродной речи и, вследствие этого, к усилению эффекта иноязычного акцента.

Некоторые отклонения от нормы в речи носителей языка могут свидетельствовать о степени речевой культуры человека. Многие речевые нарушения носят случайный характер. Они могут быть обусловлены ситуацией общения, общим эмоциональным состоянием говорящего, его отношением к собеседнику, а также индивидуальными свойствами речи.

Иноязычный акцент как проявление интерференции в речи человека, владеющего двумя языками, может быть стабильным (как характеристика речи коллектива) и преходящим (как особенность чьего-либо идиолекта). Произносительный акцент является сложным речевым феноменом. Отклонения от произносительной нормы в неродной речи говорящего, с одной стороны, обладают определенной спецификой, отражающей языковую (национальную, социальную, территориальную) принадлежность человека, говорящего с акцентом. Но акцентная речь одновременно маркирована и общими признаками, характерными для любого человека, говорящего на неродном языке и не владеющего им в совершенстве вследствие отсутствия автоматизированных навыков говорения, в силу определенного психологического барьера при переходе на неродной язык в речевом общении и по ряду других причин, пока еще недостаточно изученных. Как общие, так и специфические признаки нарушения произносительной нормы в речи билингва на приобретенном языке составляют в восприятии и языковом сознании носителя языка общую картину акцентной речи (речи, окрашенной акцентом).

Отклонения в произношении наблюдаются как на сегментном (звуковом), так и на сверхсегментном (просодическом) уровнях звучащей речи. Наименее изученной областью акцента, а потому и наиболее уязвимой в практическом плане считается интонационное оформление иноязычной речи. К тому же, на наш взгляд, изучение иноязычного акцента на просодическом уровне отличается особой важностью, так как акцент особенно «выдает» говорящего на иностранном языке в крупных единицах, в протяженных высказываниях. При этом очень явными являются ошибки в расстановке фразового ударения, в выборе интонационного центра во фразе.

Л.Г. Фомиченко отмечает, что причины возникновения просодической интерференции при изучении языка, результатом которой является акцент в речи билингва, нельзя относить только на счет артикуляторно-физиологических различий носителей контактирующих языков и особенностей в просодических системах сопоставляемых языков. Роль когнитивных факторов родного языка билингвов несомненно важна при исследовании появления и проявления фонетического акцента [Фомиченко 1998: 215].

Иноязычный акцент – изменения в речи, вызванные фонетической интерференцией, случаи языковых нарушений на грамматическом и лексическом уровнях относят к понятию «контаминация речи».

Основой выявления интерференции на грамматическом и лексическом уровнях должен быть анализ ошибок, так как именно они являются конкретным ее проявлением. Однако этим не должно ограничиваться изучение интерференции. Суть не в том, чтобы собрать ошибки, классифицировать их и знать, что они имеют место.

Ошибка в иностранном языке, по мнению Г.М. Бурденюка и В.М. Григоревского, – это обычно «результат неправильной операции выбора языковых средств иностранного языка для выражения правильно запрограммированной мысли». Причины неправильного выбора могут быть различными: 1) семантическое, структурное и функциональное отождествление явлений родного и иностранного языков, а также явлений внутри иностранного языка; 2) влияние таких факторов, как переосмысление на почве недопонимания, возникновение неправильных ассоциаций иногда чисто механического характера [Бурденюк, Григоревский 1978: 30].

Дело в том, что говорящему на родном языке свободно излагать свои мысли помогает языковое чутье. Билингв же должен переключаться с механизма родной речи на механизм иностранной речи. При этом из-за интерференции часто возникают ошибки, так как в процессе освоения иностранной речи нам свойственно исходить из особенностей речи на родном языке.

К. Кийтсоглу-Влаку в своей статье «Последствия ошибок» отмечает, что ошибки могут быть связаны с интерферирующим влиянием как родного, так и изучаемого иностранного языка. Когда это влияние проявляется в грамматических показателях, морфологии, структуре предложения, то речь идет о морфосинтаксической интерференции. Если же ошибки состоят в неадекватном выборе слов, налицо интерференция лексическая. Кроме того, на количестве ошибок сказывается психологическое состояние говорящих (стресс, эмоции, усталость и т. д.), а также невнимательность, несерьезное отношение к своей речи [Kiyitsioglou-Vlachou 2001: 31].

Одним из направлений исследований в рассматриваемой области является поиск путей объяснения механизмов ошибки. Т.Д. Кузнецова (1978) уделяла особое внимание роли механизма установки в формировании правильного и ошибочного речевого действия на втором языке.

Ошибки в речи на неродном языке, вызванные использованием средств родного языка, – это проявление интерференции. Общей предпосылкой интерференции является то, что человек, говоря на неродном языке, всегда в той или иной мере использует навыки речи народном (основном) языке [Мечковская 2000: 173].

В.А. Виноградов полагает, что механизм ошибок принципиально тождествен для процесса овладения языком ребенком и для процесса изучения второго языка взрослым, хотя овладение первым языком отличается от изучения второго тем, что в первом случае отсутствуют готовые схемы, соотносимые с системой, и готовые эталоны, соотносимые с нормой, а во втором – требуется не только формировать новые схемы и эталоны, но и развивать способность отключать систему и норму первого языка при пользовании вторым. По этой причине автор выделяет две составляющие в механизме ошибок в речи на втором языке: интерференцию и аналогию. Интерференция трактуется им как «подмена схем и моделей изучаемого языка соответствующими элементами родного языка либо изменение первых по образцу вторых»; она может быть вызвана как системой, так и нормой первого языка. Ошибки, вызванные ложной аналогией, всегда касаются нормы, их источником является сама усвоенная система, воздействующая на норму таким образом, что системно возможное подменяет нормативно принятое. Это воздействие трактуется как своеобразная интерференция, происходящая в рамках системы и нормы одного и того же языка или через аналогию с системой и нормой родного языка, отсюда интерференционная аналогия выступает как центральная пружина механизма ошибок, основаниями для действия которой могут быть: система второго языка, система первого языка, норма второго языка, норма первого языка [Виноградов 1983: 55–56].

Исследования последних лет убедительно доказали, что только часть ошибок во втором языке может быть объяснена за счет влияния первого языка. Такие ошибки стали квалифицироваться как межъязыковые, т. е. ошибки межъязыковой интерференции. В то же время было обнаружено, что встречается множество одинаковых ошибок, которые допускают изучающие второй язык независимо от характера их первого языка. Ошибки такого рода получили название внутриязыковых, отражающих специфику процесса овладения языком, ход этого процесса, в связи с чем используется также определение их как «ошибок развития». Ошибки межъязыковой интерференции детально описаны во многих зарубежных и отечественных публикациях. Предлагаемые классификации обычно являются продуктами лингвистического анализа по уровням языка, видам речи и т. п. Внутриязыковые ошибки первоначально также трактовались как обусловленные исключительно интерференцией, а в ходе анализа внимание акцентировалось на тех элементах формы или значения языковых явлений, которые могли вступать во взаимодействие в рамках изучаемого языка. Однако в последние десятилетия в англоязычных публикациях делается акцент на том, что через анализ ошибок такого рода можно и нужно выявлять стратегии, используемые обучаемыми для облегчения себе задач овладения вторым языком [Залевская 2000: 299–300].

Рассматривая вопрос о психологической природе навыков и определяя навык как единство устойчивости и изменчивости, фиксированное™, лабильности, известный психолог С.Л. Рубинштейн наиболее полно характеризует сложную психофизиологическую природу навыков как динамический стереотип. Он объясняет также способность навыка к переносу.

Что касается начального периода овладения вторым языком, то здесь наблюдается динамическое, постоянно изменяемое состояние идиолектов второго языка. То, что ярко характеризует идиолект одной личности на данной стадии овладения языком, может быть слабо выражено в идиолекте другой. Главное же – количество ошибок, вызванных интерференцией, со временем уменьшается. К концу обучения (если речь об искусственной ситуации двуязычия) навыки все более приближаются к норме второго языка, а при этническом билингвизме могут привести в конце концов к равноправному овладению языком, который вначале был совершенно чужим [Интерференция в сфере лексики и грамматики немецкого языка 1990: 8–9].

А.А. Залевская также отмечает контрастивный анализ, который разрабатывался в целях выявления особенностей взаимодействия языков в процессе обучения (искусственный билингвизм). Выбор контрастивного анализа был обусловлен представлениями о том, что овладение языком состоит в формировании навыков через практику и подкрепление. Поскольку ко времени освоения вторым языком навыки пользования первым языком являются прочно установившимися, они оказывают решающее влияние на становление новых навыков второго языка: происходит перенос уже имеющихся навыков. Отсюда были сделаны выводы, что, во-первых, наличие расхождений между языками обусловливает значительные различия между овладением первым и вторым языками, а во-вторых, до обучения второму языку необходимо предпринимать сопоставительный анализ систем двух языков для выявления фактов совпадения и расхождения и для обнаружения «критических моментов», которые должны быть учтены при обучении для предотвращения интерференции. Использовавшийся в этих целях контрастивный анализ представлял собой сопоставление двух языковых систем, а получаемые таким путем перечни расхождений между языковыми явлениями служили основанием для прогнозирования трудностей и обусловливаемых ими ошибок обучаемых [Залевская 2000: 294–295].

В заключение стоит сказать о социальной значимости акцента и ошибок в речи говорящего. Не случайно эта проблема привлекает внимание многих исследователей. Звучащая речь содержит большой объем информации о говорящем. Известны случаи положительного воздействия иноязычного акцента на носителя языка. При небольшой степени акцента некоторое своеобразие речи говорящего может способствовать улучшению коммуникации. Особенности звучания голоса собеседника являются богатым источником информации для коммуникантов и иногда играют решающую роль в обеспечении успешности межкультурного общения. Но чаще всего акцент оценивается носителем языка отрицательно, поскольку восприятие речи билингва, насыщенной отклонениями от нормы, затруднено и приводит к снижению заинтересованности носителя языка в акте общения. Путь к преодолению интерферирующего влияния родного языка лежит через глубокое осознание всех особенностей родного и изучаемого языков в сравнительно-сопоставительном плане. Здесь важны учет языковых расхождений на всех уровнях языка и установление общего в родном и иностранном языках.

2.3.2. Различные подходы к изучению интерференции

Интерференция как сложное явление представляет интерес не только для специалистов в области лингвистики, но и для специалистов смежных областей – социолингвистики, психологии, педагогики, культурологии и др.

В лингвистическом аспекте интерференция понимается как отклонение от норм языка. Это особый тип влияния одного языка на другой, который устанавливается в устной и письменной речи многоязычного индивида.

Кроме уже указанной нами базовой позиции У. Вайнрайха существуют мнения других лингвистов. Так, С. Томасон и Т. Кауфман, характеризуя субстратную интерференцию, особо отличают ее от других изменений, происходящих в контактирующих языках, на том основании, что она является результатом несовершенного усвоения языка в процессе языкового сдвига, т. е. это такой вид интерференции, когда группа индивидов, усваивающих второй язык, не овладевает им в совершенстве [Thomason, Kaufman 1988: 38]. Их теория основывается на том, что в результате смешения двух языков часто появляется не «третий» язык, а происходит ассимиляция одного из двух контактирующих языков, который вытесняется из общения и утрачивается. Однако вытесненный язык не исчезает бесследно: он как бы «растворяется» в выживающем языке и видоизменяет его. В зависимости от того, принадлежал ли этот язык местному населению или это был язык пришельцев, выделяют два вида влияния его на сохранившийся язык: субстрат и суперстрат. Субстрат – это следы местного вытесненного языка в языке пришельцев. Суперстрат – это следы утраченного языка пришельцев в местном языке, который стал, таким образом, языком и коренного, и пришлого населения. В исследованиях, посвященных взаимодействию языков, также пишут об адстрате. «Адстрат – язык, находившийся в длительном контакте с другим языком и оставивший в нем следы, но, в отличие от суперстрата, не растворившийся в нем, а продолжающий существовать и самостоятельно развиваться и после прекращения тесных политических, экономических и географических связей с языком, по отношению к которому он рассматривается как исторический адстрат» [Алисова, Репина, Таривердиева 1987: 104–106].

Понятие субстратной интерференции, применяющейся для объяснения очевидных фактов влияния родного языка на проявляющийся акцент в речи билингвов, принимается практически всеми лингвистами. Но иногда субстратные объяснения интерференции представляются ученым не вполне убедительными. Объяснение влиянием субстрата изменений, происходящих в данном языке, не снято с повестки дня. Лингвисты оперировали и продолжают оперировать этим фактором, но осознание недостаточности одностороннего подхода к истории языка и отнесения всех инноваций за счет «влияния» другого языка постоянно проявляется в конкретных работах лингвистов. В частности, Д. Бикертон отмечает, что, несмотря на то что вероятные субстратные источники зачастую могут быть определены, теория не в состоянии объяснить, почему одни грамматические черты языка-субстрата оказывают интерферирующее воздействие, а другие нет [Bickerton 1981: 49–51].

Б. Гавранек, в свою очередь, подчеркивает, что пути, ведущие от контакта языков к интерференции, могут быть весьма различными и субстрат не относится к главным факторам изменения языка [Гавранек 1972: 94–95].

Б. Гавранек приходит к мысли, что, рассматривая влияние чужих языков, необходимо иметь в виду не только «чуждое, идущее извне влияние», но прежде всего то, как «проявляется это влияние в воспринимающем языке», т. е. вопрос, связанный с внутренним развитием языка, которое и определяет, какие черты заимствуются, а какие нет [там же: 94–95].

Кроме того, по мнению Р.А. Будагова, проблему субстрата нельзя одинаково решать применительно к разным языкам. Имеются языки, в истории которых субстрат и субстратные воздействия сыграли важную роль, но известны также и языки, в системе которых удельный вес подобных воздействий был всегда мал. Различие это определяется историческими условиями формирования тех или иных языков [Будагов 2004: 365].

Для сторонников данной теории различия или отклонения в диалектах французского языка африканского континента связаны с интерференцией в системах французского и африканских языков, известных говорящему.

Данная гипотеза была поддержана Ж.И. Винке и Н. Казади. Согласно этим авторам «отклонения есть проявление другого, более глубокого феномена: оценка языка-суперстрата структурой языка-субстрата». Точнее, «структура французского Пуэнт-Нуара не сильно отличается от стандартного французского языка, так как оба варианта имеют в своей основе общую универсальную структуру и, с другой стороны, обладают большим количеством трансформационных правил» [Vincke, Kazadi 1976: 59–61].

Вопросы субстрата, суперстрата и адстрата, долгое время являясь дискуссионными, и сегодня продолжают оставаться таковыми. Исследователи не пришли к единому мнению, какой из стратов получил наибольшее распространение. Нам представляется возможным предположить, что популярность того или иного влияния на сохранившийся язык зависит от каждой конкретной ситуации. Так В.А. Виноградов говорит о непопулярности адстрата ввиду того, что его сложно отличить от фактов локального заимствования [Виноградов 1992: 121].

В то же время В. Дитрих отмечает, что в условиях распространения романских языков на американском континенте факторы адстратного влияния имеют некоторое значение, тогда как субстратных отношений не наблюдается [Дитрих 1999: 99].

Тем не менее проблема субстрата, как и его своеобразных разновидностей, – это не столько собственно лингвистическая, сколько историческая проблема. Но для лингвиста важно, в каких случаях субстрат может иметь последствия, существенные для тех или иных элементов структуры изучаемых языков. Вопрос осложняется еще и тем, что на разных уровнях языка субстрат обнаруживается неодинаково: в сфере лексики субстратные влияния установить легче (при условии хорошей сохранности языков аборигенов), чем в сфере фонетики или в сфере грамматики.

При рассмотрении вопросов интерференции также следует различать две стадии данного явления: в речи и в языке. Структуралистическая теория коммуникации, которая проводит различие между языком и речью, принимает в качестве обязательного условия то, что «определенное речевое явление принадлежит определенному языку». Только на этой основе представляется возможным объяснить высказывание, которое содержит некоторые элементы, принадлежащие не тому языку, что все остальные. Именно потому, что говорящий или слушающий (или оба) обычно знают, какому языку принадлежит высказывание как целое, элементы, не принадлежащие ему, выделяются как «заимствованные» или перенесенные. В этом состоит одно из проявлений лингвистической интерференции.

Естественно, специфика речевой интерференции отличается от интерференции в языке. У. Вайнрайх сравнивал интерференцию в речи с «песком, уносимым течением», а интерференцию в языке – с «песком, осевшим на дно озера» [Вайнрайх 1979: 36]. Так как интерференция в речи возникает в высказываниях двуязычного как результат его личного знакомства с другим языком, то первостепенными факторами здесь являются восприятие элементов другого языка и мотивы этого заимствования. В речи одного и того же двуязычного лица интерференция может проявляться в различном объеме в зависимости от обстоятельств ситуации общения. Масштабы интерференции, в частности, зависят от собеседника. Если последний одноязычен, то билингв стремится ограничить количество заимствований, которые для него уже стали привычными, чтобы быть понятыми для собеседника. В специфических ситуациях, когда малейший признак владения другим языком уже рассматривается как социальное клеймо, говорящий связан еще больше, чем тогда, когда он стремится только к понятности. Но если собеседник двуязычен, требования к чистоте языка ослабевают, и единицы одного языка могут переноситься в другой без ограничений. В языке же имеют место те проявления интерференции, которые вследствие многократных появлений в речи двуязычных стали привычными и закрепились в употреблении, поэтому круг проблем интерференции в языке включает фонетическую, грамматическую, семантическую и стилистическую интеграции иноязычных элементов в саму систему языка. В данном случае под интерференцией понимают «речевые факты, проявляющиеся систематически, не поддающиеся тренировке, за которыми четко просматриваются определенные <…> производства высказываний» [Debyser 1970: 47].

Прошлое каждого языка представляет собой диалектическое единство разнонаправленных линий развития: 1) развития, усиливающего различия между языковыми образованиями; 2) развития, сближающего языки. В каждом направлении иногда различают по две фазы: а) дифференциация как процесс распадения праязыка на несколько самостоятельных языков-наследников и б) дивергенция – дальнейшее расхождение, отдаление друг от друга родственных языков. Углубление дивергенции может привести к новому расщеплению прежде единого языка на самостоятельные отдельные языки. В сближающем развитии аналогично: а) конвергенция – возникновение у нескольких языков (как родственных, так и неродственных) общих свойств, сближение этих языков вследствие длительных языковых контактов; б) интеграция – слияние языков в один язык (как завершающий этап их сближения и нивелирования различий). В этом смысле употребляют также термин «смешение» (или «скрещивание языков»).

Уже стоявшие у истоков теории языковых контактов языковеды осознавали, что явления, определяемые как «заимствование» и «влияние», не сводятся к проникновению чужеродных элементов из одного языка в другой, что они принадлежат к процессу схождения, конвергенции языков, столь же мощному и всестороннему, как и процесс дивергенции. «Развитие языка, – писал Г. Шухардт, – складывается из дивергенции и конвергенции; первую питают импульсы, исходящие из индивидуальной деятельности человека, вторая удовлетворяет потребности в установлении взаимопонимания» [Шухардт 1950: 78]. Именно из потребности взаимопонимания следует исходить при изучении процесса взаимного приспособления говорящего или слушающего – носителей разных языков, порождающего все те явления, которые при поверхностном рассмотрении кажутся всего лишь заимствованием. По мнению В.Ю. Розенцвейга, понятие конвергенции или конвергентного развития предполагает «изменение контактирующих языков, которое лингвистически описывается как уподобление характеристик, их означающих и означаемых, и правил обращения с ними и исторически интерпретируется как результат контактов» [Розенцвейг 19726: 4].

Вообще надо признать, что разные исследователи вкладывают в понятие конвергенции различный смысл. Так, под конвергенцией иногда понимается сближение планов содержания языковых знаков двух языков при сохранении их материальных различий, т. е. собственно частный случай результатов языковой интерференции [Myers-Scotton 2002]. По мнению А.Ю. Русакова, конвергенция происходит в результате интерференционных изменений, когда языковые системы, находящиеся в контакте, становятся более похожими друг на друга [Русаков 2003: 4].

Кажется, что интерференция, т. е. нарушение норм одного языка из-за вторжения в них другого, всегда обладает разрушительным действием, противоположно направленным к сохранению языковой среды обитания человека. История развития языков отвечает на этот вопрос положительно. Некоторые языки, подвергаясь воздействию других на различных уровнях, не утрачивают своей самобытности и очарования.

Кроме того, последние исследования по усвоению второго языка показывают, что, по крайней мере, часть отклонений от нормы при подобном усвоении обязана своим появлением не влиянию родного языка, а универсальными особенностями усвоения языка вообще [Русаков 2003: 5]. Заимствование в узком смысле, т. е. перенос из одного языка в другой «субстанциональных элементов» – морфем, слов, идиом, как будто бы является специфическим контактным механизмом, однако если рассматривать его последовательно, «антропоцентрически», то оно принципиально не отличается от усвоения носителем языка любого языкового элемента, неизвестного ему (или не использовавшегося им) ранее [Bybee etal. 1994: 1; Croft 2001b: 7].

Вторжение языка в природную и социокультурную среду, отличную от среды происхождения, порождает многие другие потребности в выражении и общении, особенно в лексическом плане. В конечном итоге «точное определение лингвистической интерференции зависит от ряда факторов неструктурного характера, стимулирующих интерференцию или оказывающих ей сопротивление. Среди них также можно выделить факторы, имеющие отношение к индивиду, и факторы, связанные с социокультурным контекстом контакта. <…> Так как двуязычный индивид представляет собой в конечном счете средоточие языкового контакта, то становится очевидным, что даже социокультурные факторы могут влиять на интерференцию только через посредство отдельных носителей языка» [Вайнрайх 1979: 126].

Как мы уже отметили, явление интерференции привлекает внимание не только лингвистов, но и специалистов других дисциплин. В частности, в психологии интерференция понимается как укоренение одной привычки под давлением другой, откуда вытекает тесная связь между интерференцией и трансфером (переносом) навыков. Речевое поведение двуязычных носителей очень различно. Некоторые из них овладевают несколькими иностранными языками так же хорошо, как и родным, и интерференция у них оказывается незначительной. Другие владеют вторым языком значительно слабее, и в их речи постоянно наблюдается сильная интерференция. Одни легко переключаются с одного языка на другой в зависимости от ситуации, для других это представляет определенную трудность. Языковые способности, измерение языковых навыков и влияние двуязычия на умственные способности – это те проблемы, которые интересуют специалистов, занимающихся психологией языка. В этой области было сделано немало сомнительных утверждений (в том числе утверждение о том, что двуязычный носитель в моральном и умственном отношении стоит ниже одноязычного), которые так и не нашли подтверждения. Один и тот же человек может повести себя по-разному в различных ситуациях, его поведение может изменяться с течением времени, или он может с рождения быть предрасположен к определенной форме языкового поведения. «При психологическом рассмотрении лингвистической интерференции определяющее значение имеют также национальные особенности языкового мышления» [Хабибуллина 1997: 104–106].

Интерференция – это сложный ненаблюдаемый психолингвистический механизм, который «срабатывает» в сознании билингва независимо от его воли и желания, проявляющийся в его речи как отклонение от нормы родного или второго языка, так как нормы обоих языков вступают в сложные взаимоотношения, каждая из которых пытается подчинить себе другую.

Исследуя данные речи двуязычных индивидов, психологи отмечают, что формирование любого языка не является изолированным процессом, не зависящим от предшествующего опыта индивида (при изучении нового языка индивид обязательно использует свой прошлый лингвистический опыт родного языка).

Многое еще неизвестно в вопросе о различиях во врожденной способности к изучению иностранного языка и о ее связи с владением родным языком. Не ясно, связана ли склонность к переключению с одного языка на другой и степень возникающей при этом интерференции с врожденной предрасположенностью или это результат тренировок. С точки зрения психологии интерференция тесно связана с проблемой ошибочного восприятия у слушающего и ее отсутствие в конкретном случае само по себе еще не говорит о том, что двуязычный носитель осуществляет переключение между двумя раздельными системами.

В педагогическом аспекте интерференция – это «изучение негативных влияний, пертурбаций и отклонений, которые испытывает одна система под давлением другой в процессе обучения» [Debyser 1970:47].

Следует отметить, что в условиях двуязычия явления педагогической интерференции приобретают несколько иные формы. П. Дюмонт и Б. Морэ приходят к выводу, что при обучении обязательно нужно учитывать не только фонетические, грамматические и лексические особенности родного языка, но и особенности социально-экономической, политической, культурной организации общества, где происходит процесс преподавания, т. е. осуществлять межкультурный подход в обучении иностранному языку [Dumont, Maurer 1995: 210].

Рассмотренная под социолингвистическим углом зрения интерференция представляет собой отклонение по отношению к прагматическим нормам ситуации, в которой языки и формы языков строго отобраны и используются только в определенных общностях. Здесь возникает вопрос о так называемой ситуационной (или контекстуальной) интерференции. Надо отметить, что рассмотренные в предыдущих пунктах положения о сходстве внешне и внутренне мотивированных языковых изменений приводят к заключению о приоритетности социолингвистических моментов над другими факторами при решении вопроса о том, повлиял ли в каждом конкретном случае один язык на другой.

Кроме того, интерференция, рассматриваемая в данном аспекте, непосредственно связана с функциями языка в многоязычном обществе, с социальным статусом языка. Социальное господство одних языков над другими объясняется, как правило, политическими условиями. Одни функции явно оказывают более консервативное воздействие на языковые нормы, чем другие. Например, значительна роль консервативных факторов в языке как инструменте образования. Там, где школа оказывается в состоянии служить передатчиком сильной и яркой литературной традиции, там молодому поколению с успехом прививается бдительность к интерференции. В повседневной речи, стремящейся лишь к понятности, тщательностью произношения пренебрегают; здесь интерференция получает простор и легко входит в привычку. Отлучение языка от функций, придающих ему престижность, например от функции государственного языка, часто снижает его авторитет и уменьшает сопротивление интерференции, способствуя закреплению нововведений, вносимых двуязычными носителями.

На степень интерференции влияет общественное положение не только языков, но и использующих их людей. Например, проживание в городе или в деревне, принадлежность к классу, касте, уровень образования и менталитет также могут вести к различиям в склонности к закреплению интерференции в контактирующих языках. Однако не каждый факт интерференции может быть истолкован как свидетельство принадлежности к определенной социальной группе, к группе с определенным образовательным цензом, так как мы уже указали, что речевое поведение может варьироваться от условий ситуации общения, времени и т. д.

В связи с этим существует множество подходов к определению и классификации видов интерференции. Так, В.Т. Клоков помимо лингвистической выделяет также интерференцию культурную и лингвокультурологическую. По мнению автора, при культурной интерференции «имеет место проникновение в воспринимаемую систему идей и суждений, зафиксированных в передающей культуре и при которой осуществляется перенос некоторых стереотипов поведения, отдельных норм, идеологических представлений, а также языковых средств общения, свойственных родной (передающей) культуре. При интерференции лингвокулыурологического характера происходит перенос той части лингвистических и паралингвистических элементов родного языка, которые определенным образом связаны с внеязыковыми элементами культуры. Это касается знаков, значений, оценок и прочих элементов, так или иначе представляющих лингвистическую и общую концептуально-оценочную картину мира. Сюда же относятся навыки речевого поведения. По характеру переносимых элементов выделяются концептуальная, ассоциативная, оценочная, эмотивная и поведенческая разновидности лингвокультурологической интерференции» [Клоков 2000: 47].

Влияние национальной специфики менталитета на организацию речи, являющееся одной из причин возникновения интерференции при контактировании языков, остается совершенно неразработанной областью. В научной литературе нет однозначного толкования понятия «менталитет» и единой трактовки его определения. Менталитет представляет собой образ мышления, определяющий восприятие мира в соответствии с этносоциогенезом человека и фиксируемый посредством языка, отражающего духовные качества народа, говорящего на данном языке [Фомиченко 1998: 217].

Процесс межнациональной коммуникации осуществляется в рамках часто не совпадающих национальных ментальных стереотипов, что является результатом непонимания в области коммуникативного поведения общающихся, которое находится в зависимости от нарушений и искажений в организации речевого поведения билингва.

Анализ явлений интерференции показывает, что она может проявляться на всех языковых уровнях – на любом участке контактирующих систем, где имеются структурные расхождения. В соответствии с этим также представляется возможным выделить следующие ее типы: языковая интерференция – графическая, орфографическая, фонетическая, лексическая, морфологическая, синтаксическая, фразеологическая; речевая – стилистическая, нормативная, узуальная; коммуникативная – тематическая, ситуативная; экстралингвистическая: реалии, язык жестов, неречевое поведение, идеология. Кроме того, в зависимости от «направления», интерференция может быть прямой, обратной или двусторонней; в зависимости от вида речевой деятельности – импрессивной (рецептивной) или экспрессивной (продуктивной); в зависимости от формы проявления – явной или скрытой; внутриязыковой (внутренней) или межъязыковой (внешней), интерференцией первого или второго и т. д. языка; в зависимости от результата – затрудняющей, нарушающей или разрушающей.

2.3.3. Виды лингвистической интерференции и заимствование

Лингвистическая интерференция проявляется на трех уровнях, и в зависимости от уровня языка принято различать интерференцию:

• фонетическую и фонологическую;

• грамматическую;

• лексическую.

У. Вайнрайх объяснил два основных механизма, действующих при изменениях контактного типа, – заимствование языковых элементов одного языка в другой и межъязыковое отождествление элементов двух языков и затем аналогичное по своей природе изменение элемента одного из этих языков под воздействием отождествленного с ним элемента другого языка [Вайнрайх 1979: 31–32].

Соотношение этих двух механизмов различно для разных языковых уровней. Так, для сегментной фонетики наиболее распространенным интерференционным механизмом является отождествление (носителями) звуков двух языков, причем базой для отождествления является звуковое сходство. Процесс заимствования фонем более редок, необходимыми условиями для него являются заимствование значительного количества слов, в которых данная фонема встречается, и, по всей видимости, наличие в принимающей фонологической системе соответствующих условий («пустая клетка»). При интерференции в области морфологии и синтаксиса главным механизмом является межъязыковое отождествление: здесь действуют процессы, аналогичные семантическому сдвигу и калькированию в лексике. Процессы эти могут сопровождаться привнесением в язык, испытывающий интерференционные изменения, новых грамматических категорий. Что касается прямого заимствования грамматических маркеров, то согласно традиционным представлениям это довольно нетипичное явление. Однако исследования последних десятилетий показали, что подобные заимствования происходят чаще, чем принято было считать. При лексической интерференции наиболее частотным механизмом, напротив, является заимствование, хотя межъязыковое отождествление также имеет место. Прежде всего мы наблюдаем его при так называемых семантических сдвигах – изменениях значения слова под влиянием отождествленного с ним близкого, но не полностью совпадающего по значению слова другого языка. Межъязыковое отождествление значащих единиц – слов или морфем (как правило, корней и словообразовательных аффиксов) – может привести к так называемому калькированию, т. е. поэлементному «переводу» с одного языка на другой составных знаков (производных слов и словосочетаний, обычно более или менее фразеологических).

Кроме того, предлагают выделять наряду с прямой интерференцией, заключающейся в непосредственном – формальном и/или семантическом изменении языковой системы под влиянием другого языка, также косвенную интерференцию, проявляющуюся в выборе между структурно допустимыми вариантами. Впрочем, надо отметить, что в основе обоих видов интерференции лежит, по-видимому, один и тот же механизм. Однако при косвенной интерференции межъязыковое отождествление элементов (конструкций и т. п.) приводит не к их изменению в языке, испытывающем влияние, а к тому что эти единицы становятся предпочтительными, а иногда и единственными вариантами.

Фонетическая и фонологическая интерференция. Интерференция на фонетическом и фонологическом уровнях случается при расхождении фонемного инвентаря в контактирующих языках. Как отмечает И. Лехисте, интерференция происходит в точках различия, существующих между родным и вторым языком [Lehiste 1988: 13]. В результате фонетической интерференции родного языка возникают дифференциальные признаки, которые в той или иной степени характеризуют речь всего двуязычного коллектива, хотя их количество в идиолектах отражает степень индивидуального овладения орфоэпическим стандартом и зависит от образовательного уровня говорящих, традиций семейного или социально-бытового говорения, а также в определенной мере – от особенностей слухового и речедвигательного аппарата [Чередниченко 1983: 75].

Сопоставляя фонетические системы различных языков, мы замечаем, что в одном из рассматриваемых языков имеются звуки, которые отсутствуют в другом. Изучение фонетической интерференции состоит в выяснении того, как носитель языка воспринимает и воспроизводит звуки одного языка, который можно назвать вторичным, с точки зрения другого, называемого первичным. Когда двуязычный, отождествляя фонему вторичной системы с фонемой первичной системы, воспроизводит ее по фонетическим правилам первичного языка, возникает интерференция. Г. Пауль указывает, что двуязычный носитель подставляет «наиболее близкие звуки» своего родного языка на место звуков иностранного языка [Пауль 1960: 340–341].

Как мы уже говорили, в действительности реализуются не все возможности интерференции, вытекающие из различий между данными языковыми системами. Эксперименты показывают, что отклонения в восприятии и в воспроизведении иностранных звуков не всегда совпадают друг с другом. В зависимости от колебаний в степени внимательности и заинтересованности различные носители могут как подавлять потенциально возможную интерференцию, так и допускать ее беспорядочное проявление.

Ранее явление фонетической интерференции описывалось учеными как «звуковая субституция». С развитием фонологии исследователи перестали ограничиваться описанием «неправильно произнесенных» звуков и занялись установлением точных, поддающихся проверке причин такого произношения, причем причин, внутренне присущих первичной системе говорящего. Звуки, которые действительно произносит двуязычный, находятся как бы в ничейной полосе между двумя системами фонем, поэтому определить их фонологические функции представляет некоторые проблемы.

Так, У. Вайнрайх предложил строить описание на терминах избыточных и различительных признаков. В результате восприятия языка тот или иной различительный признак может быть признан избыточным, что приводит к недоразличению (sous-differenciation). С другой стороны, избыточный признак может быть принят за различительный, что ведет к сверхразличению (sur-differenciation). На основе данной терминологии были выделены четыре типа интерференции:

1) недодифференциация фонем, которая происходит тогда, когда смешиваются такие два звука вторичной системы, соответствия которым в первичной системе не различаются;

2) сверхдифференциация фонем, при которой на звуки вторичной системы фонологические различия первичной системы накладываются там, где их не должно быть. Этот процесс можно прогнозировать, сравнивая контактирующие звуковые системы;

3) реинтерпретация различий наблюдается в тех случаях, когда двуязычный индивид различает фонемы вторичной системы по тем признакам, которые для нее являются лишь сопутствующими или избыточными, тогда как для его первичной системы они релевантны;

4) субституция звуков происходит с теми фонемами, которые в обоих языках определяются одинаково, но в их нормальном произношении существуют различия [Вайнрайх 1979: 45–46].

Необходимо уточнить, что не все типы интерференции одинаково способны вызывать неправильное понимание даже в условиях одного и того же контекста. Фонетическая субституция, т. е. непривычное произношение опознаваемой фонемы, представляет собой тип интерференции, наименее подверженный непониманию. Несущественными также окажутся явления сверхдифференциации тогда как даже незначительная недодифференциация фонем может привести к дезориентации слушающего.

Хотя одноязычные слушающие обычно четко воспринимают звуковую субституцию и почти не замечают сверхдифференциации, их представление о том, что из явлений, относящихся к двум остальным типам звуковой интерференции, составляет иноязычный акцент, часто бывает совершенно превратным. Иностранец, допускающий недодифференциацию, т. е. замещающий две фонемы одной, в то же время реализует ее иначе, руководствуясь правилами аллофонии своего родного языка, которые его одноязычному слушателю неизвестны. В случае реинтерпретации фонологических различий, проводимой иностранцем по собственной модели релевантных различительных признаков, артикулируются звуки, которые иногда представляются одноязычному слушателю правильными фонемами, а в других случаях приводят к недоразумениям.

Неправильное понимание речи иностранца обусловлено фонемной системой одноязычного лица. Таким образом, можно говорить о том, что интерференция, сближающая фонетические системы контактирующих языков, независимо от того, являются ли они родственными или нет, возникает везде, где существует различие между этими фонетическими системами. Такое сближение может приводить к значительному сходству между целыми фонетическими системами языков, принадлежащих к зоне, для которой характерны особенно интенсивные языковые контакты.

Грамматическая интерференция. Грамматическая интерференция представляет собой одну из наиболее сложных и спорных проблем общего языкознания. Многие видные лингвисты в первой половине прошлого века выражали сомнение в том, что в области грамматики вообще возможно какое бы то ни было влияние одного языка на другой. Подобного мнения придерживался Э. Сэпир: «Мы не находим нигде морфологического взаимовлияния, кроме чисто поверхностного» [Sapir 1921: 217]. По мнению Г. Шухардта, только тесно связанные морфемы могут подвергнуться влиянию иностранного языка [Schuchardt 1928: 195]. Но существуют и противоположные точки зрения. Например, говорится, что «влиянию, которое может оказывать одна морфологическая система на другую, в принципе нет пределов» [Bazell 1949: 303].

В отечественной лингвистике по вопросу о грамматической интерференции существуют также различные точки зрения. В.М. Жирмунский и А.Б. Долгопольский считали морфологическую систему языка непроницаемой для внешних влияний. М.М. Гухман, напротив, признает, что при «более глубоком воздействии», как, например, в случаях субстрата или суперстрата, «возможны известные сдвиги в морфологической структуре заимствующего языка» [Гухман 1956: 144]. В.И. Абаев считает «материальный инвентарь морфологии» малопроницаемым, но в модели морфологической системы иноязычные воздействия признает вполне возможными [Абаев 1956: 68]. Наконец, В.Ю. Розенцвейг и Л.М. Уман утверждают, что грамматические влияния являются повсеместными и обязательными в условиях языковых контактов [Розенцвейг, Уман 1962: 60].

Подобная противоречивость мнений объясняется прежде всего несогласованностью понятий и терминов, а также отсутствием единства в разграничении морфологии и синтаксиса, грамматики и лексики. Авторитетными учеными, стоявшими у истоков контактной лингвистики, подчеркивалось, что описание контактирующих языков должно вестись одними и теми же терминами. Неопределенность и спорность границ между словами и другими лингвистическими единицами, между морфологией и синтаксисом могут повлиять на точность наблюдений, если наблюдаемые при сравнении отличия рассматривать как различия в степени качества.

Позже У. Вайнрайх отмечает, что «грамматическая интерференция возникает тогда, когда правила расстановки, согласования, выбора или обязательного изменения грамматических единиц, входящие в систему одного языка, применяются к примерно таким же цепочкам элементов другого языка». По мнению того же автора, при грамматической интерференции происходит отождествление «морфемы или грамматической категории языка А с морфемой или категорией языка Б» [Вайнрайх 1972: 36].

Примерно такой же точки зрения придерживаются и современные исследователи. Так, Н. Борецки (1996, 1999, 2000) пишет как об отождествлении маркеров, так и об отождествлении грамматических категорий.

Как мы уже говорили, лингвисты придерживаются мнения, что интерференция возникает там, где существуют различия между двумя языками. Так, A.M. Молодкин пишет, что на морфосинтаксическом уровне интерференция случается, когда «какая-то грамматическая категория, например род, существует в изучаемом языке, но отсутствует в родном или когда в обоих языках используются различные структуры для передачи каких-то грамматических отношений, например пассивных конструкций» [Молодкин 2001: 17].

Проблема грамматической интерференции, проявляющейся в механизме речевой деятельности, лежит в плоскости взаимодействия генетически неродственных и типологически различающихся языков. В основном ошибки интерферентного характера обусловлены отсутствием и несовпадением грамматических категорий в разноструктурных языках [Шаяхметова 2002].

Межъязыковое влияние в первую очередь затрагивает систему морфем, а также грамматические отношения. Заимствование морфем – одна из любимых тем в научной литературе последних десятилетий. К нашему времени накоплен обширный материал, показывающий, что явление это, действительно более редкое и экзотическое, чем семантический сдвиг или калькирование, отнюдь не является уникальным. Основная теоретическая проблема, дискутирующаяся в этом направлении, – степень подверженности заимствованию различных грамматических элементов. Как правило, в основу подобной шкалы кладутся признаки, существенные для различения основных языковых типов, – морфологическая свобода/ несвобода служебной морфемы и степень ее семантической простоты [Wilkins 1996: 111–114].

Разграничение, с одной стороны, морфем с их функциями, а с другой – грамматических отношений очень важно в данном случае. Морфемы включают в себя минимальные звуковые отрезки, обладающие значением, – основы, приставки, суффиксы, простые слова. В своей работе «Языковой контакт» Э. Хауген уточняет, что «интерференция морфем возникает вследствие идентификации либо их звуковой оболочки, либо их значения… Отождествление морфем, так же как и отождествление фонем, не обязательно производится на уровне минимальных единиц. Как в правой, так и в левой части формулы может стоять сразу несколько морфем» [Хауген 1972: 75–76]. Говоря об интерференции морфем, необходимо указать два основных фактора, влияющих на данный процесс, – степень синтагматической связанности морфем и ее грамматическую функцию в языке-источнике.

Мнение о перенесении связанных морфем как о довольно редком явлении основывается на том, что его примеры искали прежде всего в языке, а не в речи билингвов. Несомненно, что более тщательный анализ речи позволяет обнаружить большое число случаев перенесения даже сильно связанных морфем. Однако нельзя не согласиться с тем, что «такие случаи преходящи и их редко обнаруживают в языке-реципиенте» [Вайнрайх 1979: 65]. Частотность примеров перенесения зависит от ряда факторов как культурного, так и языкового порядка, хотя, конечно, не каждое благоприятное сочетание условий ведет к грамматической интерференции. Примечательно, что иногда морфема переносится из одного языка в другой для того, чтобы заменить нулевую морфему или морфему, состоящую из небольшого количества фонем.

Развивая идею о том, что сильно связанная морфема менее подвержена перенесению, следует обратить внимание на то, что некоторые части речи или классы форм могут проявлять большую способность к перенесению в сравнении с другими. Иными словами, для замещения более связанной морфемы скорее всего будет использована менее связанная.

Мы уже сказали, что перенос морфем зависит от их грамматической функции. Если измерять частоту перенесения какого-либо класса, то здесь также можно проследить определенную тенденцию. Как правило, среди перенесенных единиц превалируют существительные. Но, например, при контакте языка, в котором многие предметы и явления обычно обозначаются существительными, с языком, в котором некоторые из этих функций выполняются другой частью речи, доля существительных среди заимствований значительно меньше.

Некоторые классы морфем производят впечатление менее подверженных интерференции, но лишь в той степени, в какой данные классы готовы к возникновению какой-нибудь культурной инновации.

Как мы уже указали, грамматическая интерференция кроме системы морфем затрагивает также область грамматических отношений. Интерференция в области грамматических отношений как перенесение грамматического отношения из одного языка на морфемы другого чрезвычайно распространена в речи двуязычных.

У. Вайнрайх предлагает выделять три типа интерференции в области грамматических отношений:

– копирование отношений другого языка, явно передающее не то значение, которое имел в виду говорящий;

– копирование отношений другого языка, при котором нарушается существующая в данном языке реляционная модель, из-за чего высказывание либо может вообще утратить смысл, либо его значение выясняется из контекста;

– третий тип состоит в ненужном применении определенного типа отношений к тому языку, в котором для данной области не требуется какого-либо обязательного вида отношений [Вайнрайх 1979: 71].

Интерференции в области грамматических отношений подвержены практически все их типы: порядок слов, согласование, подчинение и другие отношения между грамматическими единицами, а также модуляция просодических характеристик. Что касается французского языка в Африке, то здесь интерференция в большей степени проявляется в порядке слов и согласовании и в меньшей степени в просодических модуляциях.

Следует отметить, что на степень проявления интерференции в грамматике большое влияние оказывает уровень использования языка (акролект, мезолект и базилект), степень двуязычия говорящих и уровень их образования.

Со ссылкой на работы Д. Бикертона (1975), С. Кувера (1982), Ж.-П. Макута-Мбуку (1973), С. Нсьяль (1993), Д. Робийарда, М. Беньямино (1993) и Р. Шоденсона (1988) представляется возможным воспользоваться терминологией, которая широко применяется в креолистике при характеристике языковых разновидностей от стандартного до креолизированного: акролект, мезолект, базилект.

Уточним, что данные разновидности входят в состав континуума, полярные точки которого представлены, с одной стороны, акролектом, приближенным к стандартному (кодифицированному) варианту языка, с другой – базилектом, изобилующим особенностями. Промежуточный вариант – мезолект.

Акролектный вариант языка понимается как литературный язык в его устной и письменной форме, на котором свободно говорит и пишет образованная часть населения, причем для некоторой их части он может быть родным и единственным языком.

Акролектный вариант свойствен тем людям, которые получили образование в высших заведениях и постоянно пользуются данным языком [Queffelec, Derradji, Debov, Smaali-Dekdouk, Cherrad-Benchefra 2002: 121]; его используют в более или менее формальных контекстах: в прессе, политических выступлениях, при интервьюировании официального лица, в конференциях и т. д. Данная разновидность языка почти полностью соответствует академическим нормам как в плане морфологии, так и в фонетическом отношении, и интерферирующее влияние более низких разновидностей (или других языков) здесь почти не ощущается. Навыки данной престижной разновидности языка являются признаком социального и экономического успеха. Однако большинству говорящих на акролекте свойственно в зависимости от ситуации переходить на мезолект [Daff 1998:96].

Мезолект – народно-разговорная или обиходно-разговорная форма речи. Среди пользователей мезолектной разновидности встречаются журналисты, служащие, преподаватели, студенты, т. е. средний класс.

Говоря о мезолекте, можно отметить, что именно в этой разновидности проявляется территориальная специфика того или иного языка. Этот уровень языковой компетентности наиболее подвержен интерференции. Следует отметить, что, как и в акролектной разновидности, фонетический и грамматический аспекты языка приближены к норме стандартного варианта языка. Наиболее существенные расхождения наблюдаются в лексическом плане.

Наконец, базилектный вариант языка может быть охарактеризован как языковая разновидность, носителем которой является часть населения с низким или нулевым уровнем образования. Каждая из разновидностей неоднородна и состоит из целой гаммы вариантов, которые представляют собой подсистемы единой динамической системы. С точки зрения дифференциации различия между ними носят статистический характер: количество различий возрастает от акролекта к базилекту и уменьшается в обратном направлении.

Лексическая интерференция. Вторжение языка в природную и социокультурную среду отличную от среды происхождения, порождает многие другие потребности в выражении и общении, особенно в лексическом плане.

Стремление их удовлетворить может иметь следующие последствия:

– ресурсы языка могут быть использованы для создания новых лексем;

– существующим лексемам могут придаваться новые значения (особенно посредством кальки);

– слова могут быть заимствованы из местного языка.

Под лексической интерференцией понимаются в большинстве случаев «все вызванные межъязыковыми связями изменения в составе лексического инвентаря, а также в функциях и употреблении лексико-семантических единиц, в их смысловой структуре» [Жлуктенко 1974: 129].

По мнению СВ. Семчинского, лексическая интерференция осуществляется в трех направлениях: 1) в непосредственном заимствовании лексических единиц; 2) в структуре иноязычных лексических единиц; 3) в заимствовании их значений, их связей с единицами плана выражения [Семчинский 1973: 34].

А.Ю. Жлуктенко, со своей стороны, также различает три главнейших типа лексической интерференции: 1) заимствование; 2) калькирование; 3) семантическая интерференция – и, кроме того, обращает внимание на совсем малоисследованный тип интерференции, такой «как изменение употребительности лексической единицы одного языка под влиянием единицы другого языка» [Жлуктенко 1974: 158]. При этом автор выделяет несколько подтипов: во-первых, активизация лексической единицы, выражающаяся в сокращении употребления исконных лексических единиц под влиянием расширенного использования сходных по звуковому составу или просто эквивалентных по значению заимствованных слов. Последствием такого сокращения может стать полное выпадение слова из лексико-семантической системы.

В.М. Дебов подчеркивает, что данная мысль представляет собой интерес в плане описания дифференциальных признаков перекрещивающихся микросистем. Во-первых, необходимо учитывать что интерференция, возникающая в речи билингвов, при благоприятных условиях может перерасти в узульный факт языка, т. е. она не обязана всегда оставаться отклонением от нормы. Став признаками языка, явления интерференционного характера начинают выступать в качестве отличительных признаков той или иной микросистемы. Поэтому интерференция является одним из источников языковой вариативности. Во-вторых, рассмотрение данного типа интерференции в ситуации языкового контакта позволяет ввести дополнительную, а именно – функциональную характеристику основных расхождений сопоставляемых частных систем [Дебов 1992: 19].

Эти расхождения реализуются двояко: 1) либо на уровне вариантов системы, т. е. локально маркированный элемент функционирует параллельно с исконным элементом; 2) либо на уровне самой системы. В последнем случае наблюдается вытеснение локально маркированным элементом (возникшим посредством интерференции) исконного элемента системы. Таким образом, наличие функциональной характеристики, в свою очередь, позволяет проследить «структурные последствия» в расхождениях в микросистемах: в первом случае это явление, лежащее в основном на поверхности лексико-семантической системы и имеющее скорее количественный характер; во втором случае это «глубинные» явления, значительно модифицирующие принимающую систему, которые можно представить как преимущественно качественные (вытеснение иноязычными элементами исконных лексем, перестройка синонимичных пар и рядов, возникновение новых устойчивых словосочетаний и др.). Развитие общества, его интегрирование в мировую культуру неизбежно связано с процессом языкового закрепления всего нового, ценного. Словарный состав представляет собой ту сторону языка, которая более других подвержена историческим изменениям. «Если изменения в фонологической системе и звуковой «материи» языка, в его грамматическом строе трудно заметить на протяжении жизни одного поколения, то изменения в словарном составе наблюдаются повседневно: любое нововведение в технике, в быту, в общественной жизни, в области идеологии и культуры сопровождается появлением новых слов и выражений» [Маслов 1998: 195].

Словарный состав языка изменяется, обогащается, отражая в своем развитии определенный исторический период в эволюции общества. К этим процессам относятся образование неологизмов, а также изменения значений слов и обогащение словаря путем заимствования слов из других языков [Кондакова 2001].

Поскольку заимствование как процесс является присущим каждому языку то эта тема всегда важна и актуальна и располагает достаточным материалом для рассмотрения и исследования.

Изучение языкового заимствования имеет довольно большую традицию как в отечественном, так и зарубежном языкознании. Сложность материала определяет многообразие подходов, что находит отражение в многочисленных классификациях заимствованных единиц, предлагаемых разными авторами (Блумфильд 1968; Зиндер, Строева 1957; Пядусова 1971; Хауген 1972; Шахрай 1961; Barreteau 2000; Behanghel 1955; Benzakour 2000; Betz 1975; Klippel 1948; Polenz 1979; Thiel 1959; Mougeon 2000; Yang 1990).

Исследование процесса и результата заимствования ведется в двух направлениях: одни лингвисты сосредоточили свое внимание на внутрисистемном аспекте вхождения иноязычных элементов в заимствующий язык (Л. Блумфилд, Л.П. Крысин, А.П. Майоров), другие рассматривают заимствование в контексте двуязычия, межъязыкового контакта и межсистемного взаимодействия языков (У. Вайнрайх, Э. Хауген, В.Т. Клоков, A.M. Молодкин, Э.Ф. Володарская, Ж. Багана).

Несмотря на давний интерес к заимствованиям, исследование этой темы связано с некоторыми трудностями теоретического характера, обусловленными невыясненностью отдельных сторон процесса заимствования. В современном языкознании понятие заимствования становится подчас своеобразным asylum ignorantiae, и вследствие этого границы его оказываются крайне расплывчатыми. Так, например, весьма неопределенны исходные пункты, а именно – что называть заимствованием? В самом общем смысле заимствование – это переход элементов одного языка в другой. Что означает «переход из одного языка в другой», каковы причины такого «перехода»? Растущее число исследований породило множество различных формулировок заимствования, а также выявило его причины.

Зарубежные лингвисты описывают заимствование как «процесс, в результате которого происходит переход лингвистической единицы из одного языка в другой» [Phelizon 1976: 75]; «интеграцию в язык элемента чужого языка» [Mounin 1974: 124].

В Лингвистическом энциклопедическом словаре заимствование определяется как «элемент чужого языка, перенесенный из одного языка в другой в результате контактов языков, а также сам процесс перехода элементов одного языка в другой» [Ярцева 1990: 158].

Э.Ф. Володарская в статье «Заимствование как отражение русско-английских контактов» определяет заимствование как универсальное языковое явление, заключающееся в акцепции одним языком лингвистического материала из другого языка вследствие экстралингвистических контактов между ними, различающихся по уровню и формам» [Володарская 2002: 96].

Необходимо уточнить, что под «лингвистическим материалом» понимаются единицы разных уровней структуры языка – фонетики, грамматики, лексики. Не все уровни языка одинаково подвержены заимствованию. Так, например, бытует мнение, что фонетика и грамматика в меньшей степени подвержены заимствованию. Нередко само определение лингвистического заимствования сводится исключительно к заимствованию лексических единиц. Так, О.С. Ахманова под заимствованием понимает «обращение к лексическому фонду других языков для выражения новых понятий, дальнейшей дифференциации уже имеющихся и обозначения неизвестных прежде предметов» [Ахманова 1969: 150–151]. Вероятно, такой подход связан с тем, что заимствованная лексика представляет собой наиболее показательный пример заимствования. Невозможно также не согласиться с мнением Р. Ле Бидуа о том, что «лексическое заимствование так же важно для языка, как финансирование для государства» [Le Bidois 1970: 246].

2.3.4. Причины заимствования

Являясь одним из возможных ответов на потребности номинации, возникающие в результате языковых контактов и расширения под влиянием других языковых социумов опыта данного языкового коллектива, они представляют собой определенную экономию языковых усилий при порождении речи, так как для заполнения номинативных лакун, возникших в данном языке, используются готовые единицы чужого языка. Большинство слов заимствуется вместе с понятиями и явлениями иностранной действительности, так как языковое заимствование прежде всего опирается на заимствование культурное. «Самый простой способ заимствования из иностранного языка – это заимствование у соседнего народа, который вводит слово одновременно с новой вещью. Такое заимствование называют заимствованием по необходимости» [Кондакова 2001]. Иначе говоря, заимствование понятия + слова – это путь наименьшего сопротивления, и выбор этого пути во многом обусловлен социально.

Основная причина создания новой лексики, таким образом, связана с тем, что все перемены, происходящие и сознаваемые обществом, требуют и получают соответствующее словарное оформление в виде названий (номинаций). Устойчивость или, напротив, недолговечность этих словарных «новшеств» различна, но в момент их появления и использования обществом они в той или иной степени отражают факт перемен, отмечаемых индивидуальным и коллективным сознанием [Розен 2000: 10].

По наблюдениям Ю.М. Лотмана, семиотический взрыв всегда сопровождает нестабильную внешнюю социально-политическую и экономическую ситуацию. Кризис извне порождает кризисные явления в языке: он бурно реагирует на общественные катаклизмы – в этом одно из проявлений социальной детерминации языка. Реакция на внешние раздражители фиксируется существенными изменениями и в корпусе, и в статусе языка. Одно из наиболее заметных явлений в данный период – рост числа лексических заимствований в корпусе языка и их «борьба» с исконными единицами за высокий статус [Лотман 1999].

Таким образом, в большинстве случаев заимствованные слова попадают в язык как средство называния новых вещей и выражение ранее неизвестных понятий. Случается и так, что фрагмент картины мира остается неизменным, но вследствие взаимодействия языков меняется способ его отображения в языке. Возникает вопрос о причинах замены одного способа выражения другим. Одна из наиболее частых причин – престижность языка и масштаб его распространения. В частности, можно привести в пример англо-американизмы, которые на сегодняшний день находятся на положении интернациональной лексики. Во времена колониального господства на африканском континенте английский, наоборот, был языком весьма непрестижным среди африканских франкофонов, что в свою очередь отражалось на небольшом количестве заимствований, которые возникали в основном в связи с необходимостью номинации. Однако в результате придания английскому языку высокого статуса, расширения сфер его использования, увеличения числа билингвов заимствования из английского языка становятся социально более обусловленными, а следовательно, и более многочисленными.

Неверно, однако, думать, что заимствование непременно заполняет «пустое место» в системе языка или окончательно и бесповоротно вытесняет прежний, «свой», исконный элемент. В тех случаях, когда внеязыковые причины заимствования вызывают сомнение, предполагать влияние одного языка на другой следует с чрезвычайной осторожностью.

Появление иноязычной лексики может иметь собственно языковые причины. Так, Л.П. Крысин подчеркивает, что заимствованное слово обычно легче укореняется в языке, если в лексической системе последнего есть своего рода предпосылки к заимствованию.

Заимствование иноязычного слова может происходить вследствие тенденции к устранению полисемии исконного слова, упрощению его смысловой структуры. Кроме того, заимствование может быть вызвано потребностью в дифференциации значений, в более адекватной передаче когнитивной структуры. Таким образом, уже существующее в языке слово и вновь заимствованное как бы делят сферы своего семантического влияния, а иногда и стилистического использования.

Немаловажной причиной заимствований может являться тот факт, что заимствуемое слово кажется более точным или выразительным, чем свое. Дело здесь, по-видимому, в том, что при противопоставлении родного и неродного языков объем понятия «неродного» слова кажется обычно меньшим и имеющим более четкие границы. Кроме того, «чужое» слово может казаться более экспрессивным, чем знакомое и привычное. Иностранное слово оказывается привлекательным еще потому, что с ним не связано ассоциаций, которые, особенно поначалу, могут нежелательно уводить от требуемого оттенка.

К языковым причинам заимствования относят также стремление к замене описательного наименования названием из одного слова. Если обозначаемое словом представляет собой нечто единое (предмет, явление), то язык стремится назвать его одним словом, а не словосочетанием.

Анализ заимствований позволяет говорить о том, что они могут и не иметь ни языковых, ни социальных причин.

Нам в данном случае представляется необходимым отметить психологические причины данного явления. Необычное слово нередко вызывает реакцию подражания. То или иное слово нередко становится модным, часто и навязчиво употребляемым. Единственная причина его использования – аттрактивность. Это характерные примеры знаков-внушений, «власти слов» над человеком, когда слова «не только обозначают предметы, имена, чувства, виды деятельности и события, но и заставляют нас почувствовать на себе психическое и физическое влияние этих феноменов» [Бессер-Зигмунд 1997: 7].

Представляется, что одной из существенных причин повышенной любви к иноязычному слову выступает ослабление не только социальной идентичности в целом, но и этнической идентичности в частности. Понижение этносоциального статуса народа в новой социальной реальности может провоцировать обращение к опыту других этнических образований, более успешных и привлекательных. Использование иноязычных слов, предпочтение их употребления вместо исконных (при наличии корреляций) психологически повышает статус говорящего, дает ему, хотя и иллюзорное, представление о своей значимости, ощущение сопричастности к сильной, высокостатусной группе.

Еще один аспект обсуждаемой проблемы – имиджевое использование иностранных слов «как вариант ввода современности» [Почепцов 1998: 37]. Многие представители публичных профессий подчеркивают свое знание иностранных языков вообще и иностранных слов в профессиональной сфере в частности. Использование субъектом иностранного слова, выражения – демонстрация своей культурной компетентности, образованности.

Сказанное означает, что мы допускаем многоаспектную обусловленность процессов заимствования. При этом заимствования обусловленные с различных позиций, имеют больше шансов проникнуть в язык и закрепиться в нем.

2.3.5. Лингвистические основы заимствования

Собственно лингвистическая проблематика заимствования многообразна: исследуются формальные и семантические свойства оригинала и их трансформации в языке-реципиенте.

Говоря о заимствованиях, различают заимствования по способу усвоения и по способу проникновения их в язык. По способу усвоения выделяют устные и письменные заимствования.

Устные заимствования характерны для более ранних исторических эпох – до возникновения или широкого распространения письма, а в новое время они отмечаются там, где имеют место массовые бытовые контакты между носителями разных языков без систематического использования письменных форм общения. При устном заимствовании слово претерпевает больше изменений в своем облике, чем при письменном, и легко усваивается. Если слово входит в язык народа при одновременном заимствовании нового предмета, то значение этого заимствования не претерпевает изменений [Ярцева 1990: 159]. Заимствования второго рода связаны с более «квалифицированным» освоением чужеязычной культуры, идущим через книгу, газету, через сознательное изучение соответствующего языка.

Книжное заимствование – слово или выражение, проникшее в данный язык через литературу; эти заимствования отличаются стилистической окраской книжной речи [Ахманова 1969: 151]. Книжные заимствования ближе к оригиналу и по значению, и по облику, однако труднее усваиваются языком, сохраняя некоторые черты, чуждые его фонетике и грамматике.

По способу проникновения в язык заимствования могут быть непосредственными и опосредованными.

Непосредственные заимствования – это иноязычные слова, переходящие из одного языка в другой в результате взаимодействия двух народов через устную или письменную речь. Опосредованные заимствования – заимствования, производящиеся через какой-либо третий язык. Это положение справедливо, в частности, в отношении англицизмов во французском языке Африки. АЯ содержит достаточное количество иностранных слов, в связи с чем англицизмы являются этимологически гетерогенными системами в языках-реципиентах. Важно учитывать этот факт, а также траекторию заимствования при определении языка происхождения и языка-донора. Особо интересный случай представляют собой двойные заимствования. В ряде случаев то, что во ФЯ с первого взгляда представляется заимствованиями из английского, может оказаться отнюдь не заимствованием, а сохранением старых французских слов, которые, перейдя в свое время в АЯ, существовали в нем и сохранились до нашего времени. Это англицизмы, имеющие исконно французское происхождение, т. е. заимствованные из ФЯ английским континентальным языком в предшествующие исторические эпохи.

Ассимиляция заимствований. Заимствующий язык активно усваивает чужое слово. В большинстве случаев заимствование приспосабливается к системе языка-реципиента, что отражается как на его форме, так и на содержании [Ajiboye 1998: 15].

По мнению Ю.С. Маслова, «заимствование есть активный процесс: заимствующий язык не пассивно воспринимает чужое слово, а так или иначе переделывает и включает его в сеть своих внутренних системных отношений» [Маслов 1998: 202]. Чужое слово усваивается не механически, а меняется и, претерпевая значительные фонетические, грамматические и семантические изменения, становится частью языка-реципиента. В свою очередь, Н.Б. Мечковская немаловажным считает тот факт, что именно с фонетико-морфологическими трудностями принятия чужого слова связаны внутриязыковые ограничения заимствования [Мечковская 2001: 111], а В.И. Беликов и Л.П. Крысин подчинение (хотя бы частично) фонетике и грамматике заимствующего языка считают основным показателем «включения» слова в словарь языка-реципиента [см. Беликов, Крысин 2001: 30].

В отношении вопроса вхождения заимствованных слов в систему языка Ж. Хамерс констатирует, что «адаптация к принимающему языку происходит как минимум в фонологическом и фонетическом плане» [Hamers 1997: 137]. А Р. Салах-Эддин подчеркивает, что системы языка-источника и языка-реципиента часто имеют значительные различия и поэтому при переходе слов из одного языка в другой их адаптация к нормам произношения и функционирования в принимающем языке представляется необходимым условием их ассимиляции [Salah-Eddine 2000: 301].

Основная тенденция в фонетической ассимиляции заимствования состоит в том, чтобы максимально приблизить план выражения заимствованной устной единицы к требованиям фонетики языка-реципиента. Реализуется эта тенденция двояким образом: либо неприемлемые звуки чужого языка заменяются на более близкие звуки заимствующего языка с сохранением количества фонем и порядка их расположения (в основе этого явления лежит процесс, который можно определить как межъязыковую идентификацию фонем), либо иноязычный звукокомплекс заменяется новообразованием из исконных звуков на основе акустического впечатления носителя языка.

Кроме того, фонетическая адаптация может проявляться и на просодическом уровне. В частности, фонетическая адаптация английской лексики во французском языке выражается в перемещении ударения на последний слог. Хотя существует мнение, что фонетический облик слова, обозначающего исключительно английскую вещь и явление, начинает меняться только после изменения его исконного значения.

Заимствуемое слово включается в морфологическую систему заимствующего языка, получая соответствующие грамматические категории. Естественно, что при этом происходит утрата (вернее, невосприятие) грамматических категорий, чуждых принимающему языку.

Несмотря на то что грамматическая адаптация отодвигается на второй план, для ядра языка она представляет собой значительное явление, так как затрагивает многочисленные проблемы адаптации языковых категорий (в том числе маркировку числа, рода, лица и др.) языка-источника в принимающем языке [Queffelec 2000: 285].

Кроме фонетической и грамматической в большинстве случаев заимствование претерпевает и семантическую адаптацию. В заимствованном слове зафиксирован «кусочек» чужой (для заимствующего языка) картины мира. Преобразуется ли семантика заимствованного, чужого слова в соответствии со способом концептуализации, свойственным данному языку? Или же язык воспринимает чужой способ концептуализации, заимствует фрагмент иной модели мира.

Можно предположить, что возможны оба типа лексических заимствований. Не исключено, что одни языки предпочитают преобразовывать семантику чужого слова, так чтобы она более или менее соответствовала семантическому «раскрою» данного языка. А другие языки в этом отношении не так устойчивы и могут заимствовать фрагменты чужой картины мира [Урысон 1999: 79].

М. Чернышева считает, что семантическое «поведение» новой лексики зависит от времени функционирования ее в новом языке. Все слова, попадая из исходного языка в язык заимствующий, проходят первый этап – проникновения. На этом этапе слова еще связаны с той действительностью, которая их породила. Постепенно слово иностранного языка приживается, его внешняя форма приобретает устойчивый вид, происходит адаптация слова по нормам заимствующего языка. Это период заимствования, или вхождения в язык, когда еще заметно сильное семантическое влияние языка-источника. Последний этап проникновения иностранной лексики в заимствующий язык – укоренение. Слово включается в полноценную жизнь: может обрастать однокоренными словами, образовывать аббревиатуры, приобретать новые оттенки значений и т. д. [Чернышева 2000].

В связи с увеличением числа новых заимствований усложняются семантические отношения между близкими по значению исконными и новыми иноязычными лексемами. Происходит дифференциация значений иноязычного и исконного слов, распределение членов таких рядов по сферам деятельности или сферам общения.

Чаще всего иноязычное слово заимствуется в одном из своих значений, реже в двух или более значениях. Если это происходит, то «заимствование при перенесении сохраняет большинство своих значений, но случается, что оно приобретает иное значение, и его семантическое поле значительно расширяется» [Dumont, Maurer 1995].

Значения заимствований и их иноязычных прототипов могут быть как сходны, так и существенно различны. Причем семантические различия с прототипами наблюдаются не только у слов, длительно функционирующих в воспринимающем языке, но и у инноваций иноязычного происхождения [Ильина, Сычева, 1998].

Представляется возможным говорить о том, что семантическая адаптация слова в первую очередь свидетельствует о том, что слово действительно ассимилировалось в языке-реципиенте.

После того как заимствованное слово вошло в язык, оно начинает жить своей жизнью, независимой, как правило, от жизни его прототипа в языке-источнике. Его звуковой облик еще больше приближается к структурам, типичным для данного языка. Заимствованное слово может подвергаться новым грамматическим преобразованиям, устраняющим черты чуждости; оно обрастает производными от него словами, претерпевает семантические изменения наравне с исконными словами и может получить совсем новое значение.

На фоне освоенной иноязычной лексики выделяются так называемые экзотизмы и варваризмы. Экзотизмы – это заимствованные слова, в значении которых выражаются отличительные черты общественной жизни, быта и нравов того или иного народа. Такие слова используются в научной, публицистической и художественной литературе при описании жизни того народа, который их создал [Алефиренко 2004: 241]. Экзотизмы не имеют синонимов в принимающем языке, поэтому обращение к ним при описании национальной специфики продиктовано необходимостью.

В другую группу выделяются варваризмы – иноязычная лексика, сохранившая все свойства языка-источника (часто даже иноязычную графику). Иначе говоря, это неассимилированные заимствования. Исходя из изложенных выше определений экзотизмов и варваризмов, представляется необходимым отметить, что эти понятия неразрывно связаны с понятием ксенизма. Термин «ксенизм» означает «чужое слово», употребление которого сопровождается металингвистическим знаком, как то дескриптивной парафразой или сноской внизу страницы, если речь идет о написанном тексте [Guilbert 1975: 96–98]. Л. Деруа представляет ксенизмы и собственно заимствования как две категории заимствования. Основное различие между ними состоит в том, что ксенизмы – слова чужого языка, иногда цитируемые, а собственно заимствования – окончательно ассимилировавшиеся слова. Невозможно, по мнению исследователя, провести четкую границу между этими двумя категориями. Существует «некоторый континуум между ксенизмами, не поддающимися ассимиляции и сохраняющими вид чужих слов, и словами, окончательно адаптировавшимися, т. е. настоящими заимствованиями» [Deroy 1956: 224].

Среди заимствованной лексики выделяется особый класс так называемых интернационализмов. Усиливающаяся тенденция глобализации многих сторон жизни и овладение все возрастающим количеством людей языками глобального общения способствуют увеличению числа интернационализмов и, следовательно, повышению интереса к интернациональной лексике со стороны лингвистов.

Тем не менее при равнозначной актуальности для языкознания заимствование и интернационализация лексики имеют разную степень разработанности. По мнению А.Э. Рыцаревой, явление лексической интернационализации до сих пор не оформилось в самостоятельное направление [Рыцарева2002: 3].

В современной лингвистике под интернационализмами понимаются слова, совпадающие по своей внешней форме (с учетом закономерных соответствий звуков и графических единиц конкретных языков) с полно или частично совпадающим смыслом, выражающие понятия международного характера из области науки и техники, политики, культуры, искусства и функционирующие в разных, прежде всего неродственных языках [Бельчиков 1990: 197].

Основная характеристика интернационализма состоит в тенденции к упрощению и сокращению числа значений той или иной лексической единицы по сравнению с языком-источником. Интернационализм наиболее приближен к требованиям, предъявляемым к идеальному термину, который должен быть по возможности однозначным и стилистически нейтральным.

В то же время одним из условий появления интернационализма в принимающем языке может стать наличие у него дополнительного семантического компонента, отсутствующего у соответствующей лексической единицы языка-реципиента. Таким образом, при сокращении числа значений шанс закрепиться имеет прежде всего то значение, которому не существует эквивалента в заимствующем языке.

Несколько иное определение интернационализма дает Ю.С. Маслов: «интернационализмы – слова и строительные элементы словаря, получившие распространение во многих языках мира» [Маслов 1998: 205]. Таким образом, учитывается тот факт что расширение интернационального лексического фонда идет путем не только заимствования иноязычной лексики, но и создания новых слов на основе интернациональных морфем. Интернационализация лексики различных языков достигла сейчас такого уровня, при котором многие слова, а также корневые и аффиксальные морфемы оказываются общими для разных языковых систем. Тем не менее основную массу интернациональных элементов составляют корневые морфемы, проникающие в мировые языки и обладающие способностью комбинироваться с национальными аффиксами.

Хотя интернационализм и считается частным случаем заимствования, существует ряд отличающих его характеристик. Например, возникновение интернациональной лексики напрямую связано с масштабами распространения языка. В разные исторические эпохи вклад в фонд интернациональной лексики был сделан разными народами. В первую очередь источником интернационализмов стал греко-латинский фонд корней, словообразовательных аффиксов и готовых слов. Затем Италия, одна из первых вступившая на путь капиталистического развития, стала очагом, из которого стали распространяться в другие языки Европы интернационализмы. В XVII–XVIII вв. в центр культурной и политической жизни Европы выдвигается Франция и французский язык начинает пополнять состав интернационализмов. С конца XVIII в. и по сегодняшний день основным источником интернациональной лексики становится английский язык.

«Глобальность современной цивилизации и информационных процессов приводит к значительной унификации и нивелированию своеобразия языков» [Мечковская 2001: 100]. Отчасти такая «унификация» связана с наличием в языках схожих пластов лексики. Если лексическое заимствование в целом встречается практически во всех сферах человеческой деятельности, то интернационализм как разновидность заимствования свойственен массово-информационной, научной, официально-деловой речи.

Массово-информационная сторона языка особенно насыщена интернационализмами, что нередко объясняется повышенной восприимчивостью СМИ к новым тенденциям в языке. СМИ являются своего рода проводниками интернациональной лексики во все остальные сферы языка [Палажченко 2004].

Английский язык и интернационализмы на его основе стали безраздельно господствующими в сфере науки. Организаторы международных научных конгрессов фактически отказались от услуг синхронных переводчиков. Этот факт еще раз подчеркивает роль интернационализмов в коммуникации, являющихся опорными элементами при аналитическом восприятии иностранной речи. Аналогичный процесс происходит в международном бизнесе. Официально-деловая речь открыта для лексики английского происхождения, несмотря на ограниченность официально-документальными и обиходно-деловыми формами.

Из специальных проблем, связанных с лексическими заимствованиями и представляющих интерес для контактной лингвистики, выделяют: 1) проблему сравнительной легкости заимствования различных лексических классов (например: существительные – прилагательные – глаголы – предлоги) [Appel & Muysken 1987: 170–171; Wilkins 1996: 112–114]; 2) проблему адаптации (фонологической, морфологической и семантической) заимствований в «принимающий» язык и 3) связанную с последней проблему отличия заимствований от явления «смешения кодов».

Процессы лексического заимствования представляют собой самый распространенный и, так сказать, заметный невооруженным взглядом тип интерференционных явлений. Это объясняется во многом тем, что лексические заимствования, пожалуй, единственный вид интерференции, для которого не является необходимым двуязычие и в сколько-нибудь значительной степени заимствования быстро распространяются в одноязычном сообществе.

Кроме того, заимствование является одним из самых распространенных типов лексической интерференции, который не только создает определенные изменения в лексико-семантической системе воспринимающего языка, но и представляет собой реальную основу для возникновения интерференции на других уровнях языка – фонологическом и грамматическом [Жлуктенко 1974: 133].

Что касается вопроса отношения интерференции и заимствования, то мы имеем дело с общей бедой лингвистики – отсутствием единой и общепринятой терминологии. В частности, исследователи довольно по-разному употребляют термин «интерференция». Одни включают понятие «заимствование» в интерференцию, другие противопоставляют эти понятия, третьи вообще используют только термин «заимствование». Отдельные исследователи полагают, что интерференция – это процесс, а заимствование – и процесс, и результат этого процесса.

Так, в своей монографии С. Томасон и Т. Кауффман (1988) рассматривают две социолингвистические ситуации, приводящие к действию более или менее интенсивных интерференционных процессов. Это ситуация сохранения языка, испытывающего интерференционное воздействие, с одной стороны, и ситуация языкового сдвига – с другой. Лингвистические последствия первого типа авторы предпочитают называть заимствованием, лексическим и структурным, второго – интерференцией, эксплицитно указывая, впрочем, на то, что это два типа интерференции. Обе ситуации могут характеризоваться разной степенью влияния одного языка на другой. При сохранении языка интерференционное воздействие проявляется сперва в лексических заимствованиях, и лишь затем наступают структурные (фонетические и грамматические) изменения.

Л.И. Баранникова, в свою очередь, отмечает, что между заимствованием и интерференцией существуют различия, заключающиеся в следующем:

1. При заимствовании в языковую структуру проникает чужеродный элемент, который подвергается в ней ассимиляции. При интерференции изменяется сама структура или ее отдельные элементы под влиянием воздействия извне.

2. Заимствоваться могут отдельные материальные элементы в составе языковой структуры; заимствования связей и отношений этих элементов с другими элементами не происходит. Интерференция же связана именно с воздействием связей и отношений, сложившихся в системе одного языка, на систему другого языка. Усвоения материальных элементов чужой системы при этом не происходит.

3. Заимствование характерно для менее организованных систем языка. Интерференция охватывает прежде всего структурно более строго организованные системы языка.

4. Заимствование может иметь место при слабых, кратковременных контактах и даже при отсутствии непосредственной связи носителей языков. Интерференция возможна лишь при длительных непосредственных контактах носителей разных языков.

5. Заимствование не оказывает существенного влияния на структуру языка, не вносит в нее заметных новых черт; интерференция при особо благоприятных условиях может привести к существенным изменениям в строении языковой системы, в ее внутренних связях и организации [Баранникова 1972: 93–94].

Тем не менее процесс интерференции отличается от процесса заимствования. Процесс заимствования необязательно проявляется в условиях билингвизма. Иначе говоря, для заимствования необходим языковой контакт, но не обязателен билингвизм. Заимствование как процесс осуществляется на социальном, а не на индивидуальном уровне. Для заимствования нужно всеобщее принятие данного элемента языка, и оно возникает не потому, что человек испытывает влияние родного языка, а вследствие самых разных причин социального характера.

Принципиально интерференция отличается от заимствования как процесс психологического свойства (перенос речевых привычек из одного языка в другой при билингвизме) от процесса обращения к чужому языку по социальным причинам. Тем не менее заимствование и интерференция становятся заимствованиями как результат длительного соприкосновения двух языков.

Важным моментом интерференции является степень владения своим и чужим языком. Мы исходим из того, что интерференция имеет разные степени интенсивности в разных социальных группах. В речи той группы, которая хорошо владеет чужим языком, интерференция проявляется в меньшей степени. Напротив, в чужом языке, которым пользуется малообразованное население, заимствований больше. Интерференция встречается при изучении языка в школьных условиях. Отметим также, что интерференция нередко возникает и тогда, когда говорящий воспринимает слово родного языка в качестве интернационального и легко вставляет его в чужой язык в привычном для него значении.

Как было сказано выше, процесс заимствования лексических единиц свойствен не только билингвам, но и монолингвам, однако мотивы заимствования, которые вынуждают говорящих принимать в свой словарь новые слова, одинаковы для двух групп. Общую причину лексических заимствований лингвисты видят в необходимости обозначать новые предметы, лица, явления. Когда речь идет о новых коммуникативных потребностях, прежде всего имеется в виду необходимость обозначения природных явлений: фауны, флоры, предметов и видов деятельности, а также объектов и явлений социокультурной сферы. Лексические заимствования этого типа можно рассматривать как результат того, что воспользоваться готовыми обозначениями легче, чем описывать предметы или явления заново. Кроме того, выделяют внутренние и внешние причины заимствований. К внутренним относятся:

а) низкая частотность слов. Слова с низкой частотностью, возможно, просто недостаточно прочно удерживаются в памяти, чтобы устойчиво функционировать. Как было доказано, частотные слова при прочих равных условиях легче вспоминаются и поэтому более устойчивы. Относительно нечастотные слова менее устойчивы, более подвержены забыванию и замещению;

б) наличие вредной омонимии. Иногда слово заимствуется из другого языка только с той целью, чтобы разрешить ситуацию столкновения омонимов;

в) третья причина лексиче ских инноваций проистекает из свойств аффективных слов терять свою выразительность. Определенные понятия «обрастают» множеством разных обозначений. В некоторых семантических полях постоянно ощущается потребность в синонимах, и когда такие синонимы обнаруживаются в другом языке, их охотно перенимают. Данная причина лежит в основе заимствований, не находящих объяснения в необходимости обозначения новых явлений природы и культуры.

Словарь двуязычных более подвержен лексическим инновациям, так как, когда одноязычный располагает лишь исконным материалом и теми заимствованиями, которые перешли к нему от предшественников, двуязычный индивид имеет в своем распоряжении еще один язык. Кроме указанных нами внутренних причин инноваций существуют также и внешние причины социокультурного порядка. В соответствии с последними двуязычный более, чем одноязычный, способен принимать иноязычные обозначения новых предметов, ибо знакомство с другой культурой способствует большему осознанию новизны.

Необходимо отметить еще несколько факторов, которые тем или иным образом могут вызвать у двуязычных потребность в лексических заимствованиях. Во-первых, сравнение со вторым их языком может создать ощущение, что некоторые из семантических полей родного языка недостаточно дифференцированы. Во-вторых, в ситуации контакта между языком-источником и определенными социальными значимостями устанавливаются конкретные символические ассоциации. То есть если один из языков обладает престижем, то двуязычный будет использовать заимствования из него, стремясь тем самым продемонстрировать определенный социальный статус, символом которого выступает владение этим языком. Это может выражаться как в ученых заимствованиях, так и в индивидуальных заимствованиях обозначений предметов повседневного обихода, хотя в родном языке для тех же предметов существуют превосходные наименования. Наконец, речь двуязычных может подвергаться лексической интерференции другого иноязычного словаря из-за простого недосмотра, когда нарушается дистрибуция определенных слов в пределах высказываний данного языка. Особенно широко практикуется использование иноязычных слов в аффективной речи, когда внимание говорящего почти полностью отвлекается от формы и содержания сообщения.

На основании изучения общих причин интерференции можно было бы предсказать возможность перенесения многих слов. Но, как и при фонетической интерференции, в лексическом плане реализуются не все возможные ее виды.

Итак, лексическая интерференция слов одного языка в другом может проявляться как в плане выражения, так и в плане содержания. Для простых лексических единиц более обычным является прямое перенесение последовательности фонем из одного языка в другой. Иногда переносимое слово приобретает форму, которая своим составом фонем напоминает либо потенциальное, либо уже существующее в языке-реципиенте слово. Следующий распространенный тип интерференции простых слов представляет собой расширение употребления исконного слова в соответствии с моделью другого, воздействующего на него.

Для сложных слов и фраз, т. е. составных лексических единиц, возможны три типа интерференции: могут быть перенесены все их компоненты в анализируемой форме; все компоненты могут быть воспроизведены путем семантического расширения; наконец, одни компоненты могут быть перенесены, а другие воспроизведены. Перенесение анализируемых сложных слов происходит тогда, когда компоненты сложного слова или словосочетания приспосабливаются к моделям словообразования и синтаксиса языка-реципиента.

Воспроизведение же посредством собственных эквивалентных слов практикуется по отношению к сложным словам, словосочетаниям и более объемным единицам. Этот вид интерференции называется калькой.

Калькирование является важнейшим видом лексической интерференции, характерным для развитого двуязычия, когда уже большое количество членов общества настолько усвоило второй язык, что автоматически переносит его модели на систему основного языка. Собеседники почти всегда двуязычны, поэтому необычные для одноязычного образования просто не замечаются [Жлуктенко 1974: 152].

Большинство ученых, занимающихся вопросами языкового взаимодействия, проводят некоторое различие между калькой и собственно заимствованием.

Так, разграничивают кальки и заимствования таким образом: заимствование – это перенос формы звуковой и формы значащей; в кальке заимствуется значение, внешняя же форма принадлежит заимствующему языку.

Существуют и более категоричные мнения по поводу разной природы калек и заимствований.

Так, Л.П. Ефремов отрицает принадлежность кальки к заимствованиям, так как она возникает в результате перевода и как следствие перевода. Он полагает, что в основе калькирования лежит использование мотивированности калькируемого объекта: «словообразовательное калькирование – перевод составных частей калькируемого объекта, в которых консервируется и по которым распознается его мотивированность: деривационно-мотивирующих единиц (если кальки – разные слова) и компонентов словосочетания (если калькируется словосочетание)» [Ефремов 1974: 50].

Обязательным условием калькирования Л.П. Ефремов считает перевод словообразовательной основы калькируемого объекта, т. е. иноязычного слова, от которого был образован объект калькирования. А перевод согласно его рассуждениям уже не есть заимствование.

На сопоставлении общих черт и различий калек и заимствований можно понять разницу между ними. Объединяющими их факторами являются ситуация соприкосновения двух языковых систем, сходные мотивы образования, иноязычная языковая единица как исходный материал и другие. Отличительными же являются следующие признаки: способ образования, следствия (при заимствовании словарный запас пополняется новыми неавтохтонными элементами, а при калькировании происходит расширение или обновление значения лексем), а также то, что при заимствовании изменяется материальный состав языка, а при калькировании – система лексико-семантических отношений. Итак, кальки имеют много общего с заимствованиями, но то, как происходит их образование и какие при этом возникают последствия, позволяет говорить о кальках и заимствованиях как о разных явлениях: кальки являются следствием процесса интерференции в лексике, влекущего за собой изменения в структуре и элементах структуры одного языка под влиянием другого.

По мнению О.В. Матвеевой, калька и заимствование – две стороны действия языкового контакта <…>. С одной стороны, они оба являются результатом влияния иной языковой системы, с другой – те изменения, которые они вызывают в языке, несколько отличаются: увеличивающееся число заимствованных слов ведет к потере языком лексического своеобразия, появление калькированных языковых единиц расширяет собственный лексический состав, так как оперирует собственными языковыми средствами [Матвеева 2002: 61].

Говоря о механизмах лексической интерференции, необходимо отметить третий, последний тип интерференции сложных лексических единиц, который представляет собой перенесение одних элементов и воспроизведение других [Вайнрайх 1979: 89].

Таким образом, возвращаясь к вышесказанному, мы видим различие, существующее между двумя основными типами интерференционных явлений: а) заимствованием лингвистических элементов (морфем, слов или устойчивых элементов, больших, чем слово) в целостности их формы и содержания и б) межъязыковым отождествлением единиц двух языков и изменением элемента одного из этих языков под воздействием отождествленного с ним элемента другого языка.

По поводу последнего А.Ю. Русаков замечает следующее: «Как правило, отождествляются единицы, имеющие в двух языках сходное значение. Затем в результате отождествления в субдоминантном языке происходит дальнейшее уподобление значения отождествленного элемента под влиянием соответствующего элемента доминантного языка. Если происходит отождествление элементов двух языков, обладающих не только содержательной, но и определенной формальной близостью, то наблюдается эффект, иногда называемый исследователями двойной этимологией» [Русаков 2003: 14–15].

Итак, в процессе интерференции перед двуязычным встает проблема выбора соответствующего механизма. Как видно из вышеизложенного, простое слово может быть перенесено или воспроизведено с определенным семантическим расширением. Сложное же слово либо переносится в анализируемой форме, либо воспроизводится в виде кальки или гибридного образования. Теоретически язык, в котором формы слов связаны с целым рядом ограничений, должен был бы оказывать относительно большее сопротивление прямому перенесению и отдавать предпочтение семантическому расширению и калькированию. Это сопротивление зависело бы не от структуры языка-реципиента, а от различий между ней и структурой языка-источника, т. е. сопротивление переносу слов из языка с родственной структурой должно быть меньше. Но структурные отличия не являются единственным фактором сопротивления переносу лексических единиц в другой. На данный процесс, т. е. на степень сопротивления, оказывают влияние не только языковые факторы, но и факторы социокультурного порядка.

Интеграция заимствований в систему языка, как правило, происходит тремя способами: 1) создавая смешение содержания старого и нового слова (в каждом из случаев такого смешения одно из слов может в конце концов закрепить за собой выражение объединенного содержания, а другое – выйти из употребления); 2) приводя к исчезновению старого слова, если его содержание полностью покрывается заимствованием (хотя на практике тяжело доказать, вышло ли слово из употребления полностью или его употребление только ограниченно); 3) сохраняя и новое, и старое слова, но специализируя их значения. В ситуации, когда сохраняются два слова, специализация значения затрагивает их оба. Специализация значения может выражаться в его закреплении за определенным стилем или сферой употребления.

2.4. Переключение кодов

Активное исследование переключения кодов (ПК) продолжается около сорока лет и за это время сложилось в самостоятельную лингвистическую дисциплину. В последнее десятилетие в изучении ПК происходит интенсивный процесс осмысления собранных эмпирических данных и предпринимаются попытки построения единой теории. К сожалению, предлагающиеся подходы не только полемичны по отношению друг к другу, но и оперируют совершенно разными терминологическими микросистемами. Даже объем самого термина ПК трактуется различными исследователями по-разному, хотя на имплицитном уровне существует определенное единство понимания ПК как своего рода понятийной области: под ПК в широком смысле понимают использования билингвами единиц, относящихся к разным языковым системам.

При этом имеет смысл посмотреть, как эти понятия осмысливаются (и терминологически определяются) крупнейшими теоретиками в этой области [Myers-Scotton 1993; 2003; Muysken 1995, 2001; Auer 1998; Poplack & Meechan 1995].

1. Важным положением, существенным для понимания сущности разных типов ПК, является выдвинутое К. Майерс-Скоттон противопоставление «маркированного» и «немаркированного выбора» при ПК: «немаркированное переключение кодов имеет место тогда, когда говорящий следует установившимся в языковом сообществе правилам речевого поведения и переключается в соответствии с ожиданиями слушающего; маркированное переключение имеет место в том случае, если говорящий… сознательно производит переключение таким образом, что это замечается собеседником как отклонение» [Myers-Scotton 1993: 484].

Похожего мнения придерживается О.Т. Йокояма: «Переключение кода – это выбор между синонимичными альтернативами, определенной дискурсивной ситуацией, т. е. условиями, при которых происходит общение, отношениями между коммуникантами и самой их личностью, социальной, когнитивной и психологической. Выбор этот далеко не всегда осознается говорящим, что отнюдь не исключает системность в процессе выбора, т. е. в процессе переключения с одного кода на другой» [Йокояма 2003].

Е.В. Головко предлагает в рамках немаркированного выбора выделить особый подтип – немотивированное ПК, особую ситуацию, при которой речь с ПК является нормальным средством общения и переход с одного языка на другой (или вставки элементов одного языка в другой) может происходить в разных местах предложения и не определяется вообще никакими ожиданиями слушающего [Головко 2001: 301]. Довольно близка последнему положению позиция П. Ауэра, предлагавшего отличать от ПК случаи соположения двух языков, в которых их использование имеет для носителей не локальный, но более глобальный смысл, т. е. определяется не конкретными особенностями ситуации, а тем, что такое использование языков принято в данном сообществе [Auer 1998: 1].

2. Изучение ПК было противопоставлено ПК на границе предложений и ПК внутри предложения. Это противопоставление существенно для всех теорий, рассматривающих ПК, но трактуется оно весьма различно. Так, К. Майерс-Скоттон, рассматривая «внутрисентенциальное» ПК отдельно, тем не менее объединяет оба вида ПК, рассматривая его как внутренне единое явление. П. Мэйскен, напротив, противопоставляет оба явления и называет ПК внутри предложения смешением кодов (code mixing), хотя и подчеркивает, что между ПК «интересентенциальными» предложениями и некоторыми видами смешения кодов нет принципиальной разницы [Muysken2000:4].

3. К. Майерс-Скоттон ввела важное противопоставление языков, участвующих во «внутрисентенциальном» ПК, противопоставив матричный язык включенному языку. Тем самым для всех случаев ПК внутри предложения постулируется основной язык, язык грамматической рамки предложения, язык, к которому относится, как правило, большая часть лексики и грамматические морфемы и язык, «из которого делаются вставки» [Головко 2001: 300]. Напротив, П. Мэйскен выделяет внутри «внутрисентенциального» ПК два принципиально разных явления: «включение» (insertion) материала (лексических единиц или целых составляющих) из одного языка в структуру другого языка и «альтернацию» (alternation) между структурами из языков [Muysken 2000: 3] Как мы видим, между взглядами К. Майерс-Скоттон и П. Мэйскена существуют не только терминологические, но и достаточно глубокие сущностные противоречия: речь идет о разном представлении характера протекания процессов порождения речи при ПК.

4. Наконец, ве сьма важна проблема отграничения изолированных внедрений элементов из другого языка при ПК от заимствований. Здесь также существуют разные точки зрения. К. Майерс-Скоттон, признавая отличия ПК от заимствований, отмечает, что нет надежного критерия для их разграничения в конкретных билингвальных текстах [Myers-Scotton 1993b].

Итак, переключение кодов, или кодовое переключение в условиях языкового контакта, – это переход говорящего в процессе речевого общения с одного языка на другой в зависимости от условий коммуникации. Подобная картина наблюдается в тех обществах, где используется не один, а два (или несколько) языков. По мнению исследователей, именно в двуязычных (многоязычных) языковых коллективах у носителей появляется возможность контрастивного, основанного на интуитивных выводах противопоставления двух различных языковых систем. Билингвы, т. е. люди, владеющие двумя (или несколькими) языками, обычно «распределяют» их использование в зависимости от условий общения: в официальной обстановке, при общении с властью используется преимущественно один язык, а в обиходе, в семье, при контактах с соседями – другой (другие).

Переключение кода может быть вызвано, например, сменой адресата, т. е. того, к кому обращается говорящий. Если адресат владеет только одним из двух языков, которые знает говорящий, то последнему, естественно, приходится использовать именно этот, знакомый адресату язык, хотя до этого момента в общении с собеседниками-билингвами мог использоваться другой язык или оба языка. Переключение на известный собеседнику языковой код может происходить даже в том случае, если меняется состав общающихся: если к разговору двоих билингвов присоединяется третий человек, владеющий только одним из известных всем троим языков, то общение должно происходить на этом языке. Отказ же собеседников переключиться на код, знакомый третьему участнику коммуникации, может расцениваться как нежелание посвящать его в тему разговора или как пренебрежение к его коммуникативным запросам.

Фактором, обусловливающим переключение кодов, может быть изменение роли самого говорящего. Скажем, в роли отца (при общении в семье) или в роли соседа по дому он может использовать удобный для него код, а обращаясь в органы центральной власти, вынужден переключаться на более или менее общепринятые формы речи.

Тема общения также влияет на выбор кода. По данным исследователей, занимавшихся проблемами общения в условиях языковой неоднородности, «производственные» темы члены языковых сообществ предпочитают обсуждать на том языке, который имеет соответствующую специальную терминологию для обозначения различных технических процессов, устройств, приборов и т. п. Но как только происходит смена темы – с производственной на бытовую, – «включается» другой языковой код: родной язык или диалект собеседников. В одноязычном обществе при подобной смене кода происходит переключение с профессионального языка на общеупотребительные языковые средства.

Ситуация полного (близкого к полному) двуязычия в языковом коллективе, как правило, имеет два во многом противоположных следствия. С одной стороны, как было отмечено выше, у носителей появляется возможность контрастивного противопоставления двух систем и, как результат, осмысления структурных отличий. С другой стороны, при постоянном использовании двух языков одновременно, выражающемся в перманентном переключении кодов, носители перестают различать используемые коды [Головко 2001].

В каких местах речевой цепи говорящие переключают коды? Это зависит от характера влияния тех факторов, о которых только что шла речь. Если влияние того или иного фактора говорящий может предвидеть и даже в каком-то смысле планировать, то переключение происходит на естественных границах речевого потока: в конце фразы, синтаксического периода, при наиболее спокойном режиме общения – по завершении обсуждения какой-либо темы. Однако если вмешательство фактора, обусловливающего кодовое переключение, неожиданно для говорящего, он может переключаться с кода на код посредине фразы, иногда даже не договорив слова. При высокой степени владения разными кодами или субкодами, когда использование их в значительной мере автоматизировано, сам процесс кодового переключения может не осознаваться говорящим, особенно в тех случаях, когда другой код используется не целиком, а во фрагментах. Например, говоря на одном языке, человек может вставлять в свою речь элементы другого языка – фразеологизмы, модальные слова, междометия, частицы.

Сама способность к переключению кодов свидетельствует о достаточно высокой степени владения языком и об определенной коммуникативной и общей культуре человека. Механизмы кодовых переключений обеспечивают взаимопонимание между людьми и относительную комфортность самого процесса речевой коммуникации. Напротив, неспособность индивида варьировать свою речь в зависимости от условий общения, приверженность лишь одному коду воспринимается как аномалия и может приводить к коммуникативным конфликтам.

2.5. Смешанные языки

Во второй половине XIX в. теория языковых контактов обогатилась описанием процессов пиджинизации и креолизации языков. Изучение креольских языков, равно как и пиджинов, долго находилось на периферии лингвистической науки. Положение стало меняться в 1950-х годах после выхода книги У. Вайнрайха «Языковые контакты» и особенно с 1970-х годов, когда представители ряда направлений лингвистики пришли к осознанию того, что процессы пиджинизации и особенно креолизации языков могут послужить важным источником сведений о происхождении языка и прежде всего о формировании грамматических категорий. Значительную роль в возникновении такого интереса сыграли исследования Д. Бикертона и интерпретация их результатов в теоретических работах американского функционалиста Т. Гивона. Развитие креолистики реанимировало в течение некоторого времени считавшуюся в сравнительно-историческом языкознании практически «закрытой» проблему соотношения дивергентных (расхождение языков) и конвергентных (их схождение) процессов в истории формирования языков и диалектов мира.

Изучение пиджинов, креольских и других контактных языков (креолистика) является частью теории языковых контактов, традиционно относимой к социолингвистике. Это представляется оправданным, так как единственное, что отличает контактные языки от «обычных», – это особые условия их возникновения, т. е. не лингвистические, а социолингвистические параметры. Тем не менее в строении данных языков прослеживаются определенные закономерности, что дает возможность говорить и о лингвистических особенностях этого типа языков. Основополагающими для креолистики являются понятия пиджин и креольский язык.

Современные исследования пиджинов, креольских и смешанных языков давно вышли за рамки поверхностных описаний. Креолисты работают в нескольких направлениях: помимо систематического описания структуры таких идиомов проводятся подробнейшие исследования их внешней истории с целью проследить этапы их формирования, учесть все возможные языковые влияния. Проводятся исследования, которые призваны определить вклад каждого из языковых компонентов при формировании конкретного контактного языка.

Большое внимание уделяется также общим вопросам: изучаются условия формирования языков данного типа, причины их возникновения, характер их отношений к языку-лексификатору Можно констатировать, что исследование пиджинов и креольских языков важно не только само по себе; этот материал имеет чрезвычайный интерес для общего языкознания в целом. Это определяется следующими факторами. Изучение языков, явившихся результатом интенсивного языкового контактирования, помогает раскрыть природу языковых контактов, являющихся одной из важнейших причин языковых изменений. Кроме того, возникновение пиджинов, формирование на их основе креольских языков можно рассматривать как «возникновение нового языка». Исследование их становления может пролить свет на понимание сущности языка, его природы и генезиса.

При этом в фокусе исследований по-прежнему находятся в основном пиджины, креольские и смешанные языки, возникшие на основе западноевропейских языков – прежде всего английского, французского и португальского.

Пиджины и креольские языки являются не однотипными языковыми образованиями, а идиомами разных типов; процессы их формирования (пиджинизация и креолизация) представляют собой два совершенно разных процесса, каждый из которых имеет свои закономерности и обусловлен своими причинами.

Пиджинизация (от искаженного англ. business – дело) – процесс формирования особого типа языков (пиджинов) при ситуативно ограниченных и несистематических контактах двух или нескольких разноязычных народов. При этом язык-пиджин возникает не в результате естественного воздействия языков в ходе их развития, а как бы в результате их столкновения, когда один из языков (язык-источник) «разбивается на кусочки». Из такого рода кусочков и формируется редуцированный язык-пиджин. Из других языков, участников столкновения, заимствуются лишь отдельные слова. Языком-источником при пиджинизации всегда оказывается язык господствующего этноса.

В теории языковых контактов выделяют, как правило, следующие условия пиджинизации: 1) контакт двух или нескольких групп, не знающих языка друг друга; 2) стандартная контактная ситуация (торговля, обмен, подневольный труд и т. п.); 3) контактирующие стороны социально неравны; 4) ситуация контакта периодически повторяется; 5) пиджин не является родным ни для кого из говорящих; 6) низкая грамотность колонизируемых народов; 7) незаинтересованность носителей языков-источников в том, чтобы местное население овладевало их языком.

Неправильное и неполное усвоение языка-источника носителями местных языков-субстратов (причиной тому чрезвычайно ограниченные сроки усвоения языка без какого-либо систематического обучения) и стремление носителей языка-источника (колонизаторов) предельно упростить свою речь при общении с местным населением с целью быть лучше понятыми способствовали возникновению пиджинов. Таким образом, главное условие возникновения пиджина – отсутствие взаимопонимания между носителями местного языка и носителями языка-источника. Пиджины возникают в условиях «экстремальных» языковых контактов, когда у двух или нескольких групп людей, которым необходимо договориться о чем-то конкретном, нет общего языка. Пиджин – это редуцированный идиом, не имеющий коллектива собственных носителей, часто не воспринимающийся самими говорящими как «язык»; он служит вспомогательным средством коммуникации, спонтанно возникающим в стандартных коммуникативных ситуациях. Типичные ситуации возникновения пиджина – обмен товарами, торговля, ситуация подневольного труда. Обычно пиджин принимается за девиантный диалект, описываемый как ломаный, испорченный, искаженный язык.

Важной составляющей такой ситуации оказывается тот факт, что у говорящих нет иного средства коммуникации, т. е. в коммуницирующих сообществах нет двуязычных индивидов. Это условие является самым главным для ситуации образования пиджина. Вторым важнейшим условием является отсутствие мотивации к изучению другого языка.

Пиджин может использоваться в семьях, где родители не имеют общего языка. Если не будут приложены сознательные усилия для обучения ребенка своим родным языкам, то его первым языком станет пиджин. Наличие других детей со сходным языковым воспитанием приводит к использованию пиджина вне дома, а его экспансия – к пополнению лексики и расширению функционального диапазона.

В XVI–XVII вв. языками-источниками в процессах пиджинизации на западе Африки выступили языки европейских колонизаторов – португальский, испанский, французский и английский, а субстратами – языки местных жителей. Возникли португалоязычные, испаноязычные, франкоязычные и англоязычные пиджины.

Если для межъязыковых контактов используется язык, не являющийся родным ни для одного из коммуникантов, но при этом вполне «нормальный» с точки зрения его структурной сложности и в силу этого способный обслуживать неограниченно широкий круг коммуникативных целей, то термин пиджин к нему не применяется – в таких случаях мы имеем дело с так называемым койне. С другой стороны, при наличии социальных и политических условий для пиджина возможен путь быстрого развития и «перерождения» в креольские языки. В некоторых случаях пиджин становится родным языком какой-то группы населения, соответственно расширяя круг своих функциональных возможностей. При этом для нового поколения такой пиджин становится часто единственным языком. Этот процесс называется нативизацией, или креолизацией пиджина, а новая ступень развития контактного языка – креолом. Термин креол восходит к возникшему в Бразилии португальскому выражению crioulo, первоначально обозначавшему африканского раба, родившегося в Америке.

Креольские языки отличаются смешанностью и редукцией структур, а также массовыми заимствованиями. В отличие от креольского, у пиджина нет языкового коллектива, где он является первым языком, но у него есть фактические нормы употребления. Креольские языки – языки, возникшие из пиджинов в результате процесса мотивизации, когда пиджин становится родным языком некоторого коллектива говорящих. Существуют также теории, согласно которым креольские языки могли образоваться, минуя стадию пиджина, непосредственно из языка-источника.

Число зафиксированных в мире креольских языков в несколько раз больше числа пиджинов, однако следует иметь в виду, что грань, за которой происходит превращение пиджина в креольский язык, размыта. Являясь вспомогательным языком, пиджин обладает незначительным по объему словарем и упрощенной грамматикой; в зависимости от родных языков говорящих он распадается на различные этнолекты (этнические диалекты), специфика которых проявляется в словаре, грамматике и фонетике. В процессе креолизации эти различия нивелируются, увеличивается словарный состав, усложняются фонетическая и грамматическая структуры, хотя, как правило, они тоже остаются относительно простыми – что, впрочем, кажется естественным связать с недолгим временем существования тех известных науке языков, креольское происхождение которых не вызывает сомнений. Поскольку креолизация представляет собой процесс, причем многосторонне обусловленный и обратимый, трактовка некоторых промежуточных его стадий (еще пиджин или уже креол) может вызывать затруднения.

Креольский язык – это родной язык, происходящий от пиджина, а пиджин – как результат языкового компромисса, не являющийся ничьим родным языком и употребляемый двумя или несколькими языковыми коллективами, когда они вступают в общение. Креольские языки, в отличие от пиджинов, обслуживают все необходимые коммуникативные ситуации, в результате их грамматика усложняется (происходитрасширение грамматики).

Креольский же язык может постепенно превращаться в литературный, особенно в обществах промежуточного типа с высокой степенью социальной стратификации [Мечковская 1996].

В социолингвистике существует также понятие «лингва франка», которое является обобщающим и используется для обозначения любого языка, используемого в качестве общего для разноязычных групп населения.

Первым дошедшим до нас пиджином был язык лингва франка, который использовался в Средние века в Восточном Средиземноморье при торговых контактах между европейцами (которых называли тогда франками) и населением Леванта. В период европейской экспансии в эпоху географических открытий и колонизации в XVI в. происходило формирование огромного числа пиджинов, в основу которых легли португальский, испанский, французский и английский языки. Первый пиджин на основе английского языка возник в Северной Америке в ходе происходивших в начале XVII в. контактов между индейцами и белыми поселенцами; другие варианты пиджинов на основе английского сформировались в Китае и в Западной Африке в XVII в. и в Австралии и южных морях в начале XIX в. Китайско-английский и австралийский пиджины почти исчезли; меланезийский пиджин (неомеланезийский язык) до сих пор существует и функционирует. В настоящее время в мире насчитывается свыше шести десятков креольских языков, что в несколько раз превосходит число существующих пиджинов (в названии креольского языка может в той или иной форме присутствовать слово «пиджин», отражая предшествующее положение дел). Общее число говорящих на креольских языках оценивается примерно в 30 млн человек.

На американском континенте несколько разновидностей ранее существовавшего негритянско-английского пиджина продолжили существование в креолизированной форме; например, язык гулла на побережье Южной Каролины, креольский английский Ямайки и других островов Вест-Индии и тики-таки, или сранан-тонго в Суринаме (нидерландской Гвиане). Французский лежит в основе креольских языков Луизианы, Гаити, Вест-Индии, Маврикия и Реюньона; испанский – в основе папьяменто и нескольких контактных языков на Филиппинах. Существуют также многочисленные пиджины и креольские языки, в основе которых лежат неевропейские языки, например чинукский жаргон на севере тихоокеанского побережья США и лингва жерал («общий язык») в Бразилии, в основе которого лежит язык южноамериканских индейцев тупи-гуарани. Значительные по числу говорящих креольские языки китуба в Заире (5 млн говорящих) и мунукутуба в Республике Конго (ок. 1,5 млн говорящих; оба на основе языка конго), джубайский арабский в Судане и некоторые другие. Процессы креолизации играли и продолжают играть заметную роль в истории развития крупнейшего африканского языка суахили.

С точки зрения структуры пиджины и креольские языки похожи на все прочие языки, но, как уже было отмечено, отличаются упрощенной грамматикой и небольшим количеством слов. Они имеют четко определенные фонологические системы, которые можно записывать в научной транскрипции или же в орфографии, применимой к разным языкам. Всегда предпочтительнее записывать пиджин или креолизованный язык в орфографии, основанной на фонологии, а не подражать орфографии какого-либо европейского языка, чтобы не создавать ложного впечатления, будто пиджин или креольский язык представляет собой искаженную форму того или иного европейского языка.

Во многих отношениях пиджины и креольские языки отличаются от того, что мы привыкли считать нормальным: многие привычные категории, такие как число, род или определенные и неопределенные артикли, могут отсутствовать, и в то же время могут присутствовать непривычные элементы, например показатели предиката или локативные суффиксы.

Поскольку словарный состав пиджинов сильно ограничен, отдельные слова часто приобретают гораздо более широкое значение, чем в языке-источнике. В силу своей упрощенности пиджин способен обслуживать лишь ограниченный класс ситуаций общения.

Тем не менее многие современные исследователи считают ошибочным представление о том, что пиджины и креольские языки не укладываются в традиционное представление о языковых семьях и их дивергенции. Генетическое родство является весьма конкретным понятием, выводимым на основании строгой процедуры. Если применить к пиджину или креольскому языку процедуру определения языкового родства, то окажется, что он однозначно связан со своим языком-лексификатором, являясь в сравнительно-историческом плане его филиацией.

Потребность в расширении словарного состава креолизованных языков для удовлетворения потребностей говорящих часто приводила к широкомасштабному заимствованию слов из того или иного европейского языка, обычно из языка колониальных властей того региона, где говорят на данном языке. Обязательными компонентами процесса креолизации Н.Ф. Алефиренко считает: а) обогащение пиджина за счет внутренних средств (пополнение словарного запаса при помощи словообразования, развитие грамматического строя и т. д.); б) обогащение за счет взаимодействия с другими языками [Алефиренко 2004: 67–68].

Процесс креолизации пиджинов происходил в разных социальных условиях: в смешанных семьях, возникавших в береговых европейских укреплениях, на плантациях, а также среди беглых рабов, во многом воспроизводивших традиционные африканские культуры в условиях Нового Света. Источники словарного и структурного обогащения в этих случаях оказывались различными: в одних случаях язык-лексификатор (тот, из которого происходила большая часть словарного состава пиджина) продолжал оказывать влияние на складывающийся креольский язык, в других это воздействие полностью отсутствовало.

Многое в судьбе креольского языка зависело и от динамики демографической ситуации на ранних этапах его развития: если такой язык уже обладал развитым словарем и стабильной грамматикой, но число тех, кому он стал родным, было невелико, вновь усваивавшие его люди привносили новую лексику и расшатывали сложившиеся стандарты фонетики и грамматики. В результате этого мог начаться процесс декреолизации, обратного превращения в пиджин. Поскольку в контакт вступали новые языки, словарные и грамматические новшества могли оказаться очень существенными; важное значение имела и степень воздействия на креол официальных языков соответствующих территорий.

На эволюцию сложившегося креола важнейшее влияние может оказывать постоянный контакт с соответствующим языком-лексификатором, особенно в тех случаях, когда креольский язык непрестижен и не имеет официального статуса. Смешанный язык есть продукт двуязычия. Смешанный язык имеет больше шансов возникнуть там, где существуют две близкие языковые системы. Чем меньше развит язык заимствующий, тем большие изменения претерпевает язык, из которого делаются заимствования. Родной язык народа постепенно деградирует. Наибольшее сопротивление оказывает морфология, но и она в конце концов уступает, и старая языковая система сразу же исчезает.

Креолизация – это прежде всего лингвистическое понятие, обозначающее смешение колониального языка и языка аборигенов. Тем не менее нельзя не согласиться с мнением, что креолизация является одним из возможных результатов аккультурации. Этнологи используют данное понятие для обозначения культурных смешений, противоречий и «прозрачности» границ знаковых систем [Jarausch Ronrad, Siegrist Hannes 1997: 65–78].

Креолизованные культуры возникают в результате контакта и тесного взаимодействия двух обществ. В некоторых случаях креолизация устанавливает непрерывную связь с прежними жизненными формами и традициями, в других – возникают новые формы идентичности, которые существуют без исторического образца, без исторических корней. При прохождении процесса креолизации культурное и языковое многообразие не выравнивается, а принимает новые формы, которые только отчасти и не всегда интегрированы со старыми.

Изучение роли и места языка в аккулыурационных процессах приобретает немаловажное значение. Особенно актуальным это становится в связи с тем, что в сфере языков шансы и риски, связанные с глобализацией, проявляются особенно ярко. В современном мире как никогда ранее повышаются шансы для коммуникации, взаимного понимания и взаимного принятия, что в немалой степени обусловлено формированием глобального лингва франка. Как и всякая культура, глобальная культура должна располагать своими знаковыми средствами, например своим языком. Существование лингва франка не означает, что человек должен пренебрегать своим родным языком. Процесс креолизации и ее результаты являются необходимой составляющей при формировании глобальной культуры. Многие из языков не могут выдержать ассимилирующего давления интернациональных языков. Раздифференцирование культур ведет к тому, что сохраняются и возрождаются языки малых групп, становящиеся основой для культурной идентичности. В то же время в сфере языка проявляются попытки противостоять «нашествию» глобальной культуры. Таким образом, при аккультурации между глобальной и местной культурой на передний план выходит лингвистический аспект.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В данной монографии представлена попытка дать краткое изложение истории языковых контактов как лингвистического направления, представить толкования и интерпретации основных категорий контактной лингвистики.

Для достижения цели нами были систематизированы имеющиеся на сегодняшний день теоретические данные по направлению контактной лингвистики.

Важнейшим положением контактной лингвистики являются описание, анализ языковых изменений с точки зрения взаимовлияния языков, зависимости языковой эволюции от внешних факторов.

Контактная лингвистика как направление в лингвистической науке непосредственно связана с таким важным и, даже можно сказать, основополагающим направлением, как антропоцентризм, определяющим развитие современной науки о языке.

В целом отметим, что контактная лингвистика находится на стадии формирования. Тем не менее для многих современных исследователей изучение вопросов двуязычия, интерференции, заимствования становится делом важным и актуальным.

Теоретическая значимость данной работы связана с развитием теории языковых контактов, в частности положений, касающихся интерференции как причины языкового варьирования. Материалы, представленные в книге, расширяют уже имеющиеся знания о языковых контактах и об их влиянии на развитие языка и могут быть использованы в дальнейших исследованиях языковых контактов и языковых изменений.

С практической точки зрения контактная лингвистика позволяет оптимизировать преподавание и обучение на филологических факультетах. В первую очередь материалы могут быть использованы в теоретических курсах языка, в спецкурсах по языковым контактам и социолингвистике, в курсах лингвострановедения и в практике подготовки переводчиков.

БИБЛИОГРАФИЯ

Абаев В.И. Языкознание описательное и объяснительное в классификации наук // В.Я. – 1986. – № 2.

Аврорин В. А. Двуязычие и школа // Проблемы двуязычия и многоязычия / Отв. ред. П.А. Азимов, Ю.Д. Дешериев, Ф.П. Филин. – М: Наука. 1972. – С. 49–62.

Аврорин В.А. Проблемы изучения функциональной стороны языка (к вопросу о предмете социолингвистики). – Л.: Наука, 1975.

Агопова Н.В. Формирование искусственного русско-английского эквивалентного билингвизма в процессе вербализации приобретенного знания в учебно-профессиональной сфере деятельности // Единство системного и функционального анализа языковых единиц: Материалы Международной научно-практической конференции. – Белгород: Изд-во БелГХ 2003. – Вып. 6. – С. 15–22.

Алефиренко Н.Ф. Теория языка. Вводный курс: учеб. пособие для студ. филол. спец. высш. учеб. заведений. – М., 2004.

Алисова Т.Б., Репина Т.А., Таривердиева М.А. Введение в романскую филологию. – М: Высш. школа, 1987.

Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов А.А. Эгносоциология: учеб. пособие для вузов. – М: Аспект-Пресс, 1998.

Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. – М.: Сов. энциклопедия, 1969.

Балли Ш. Французская стилистика. – М.: Изд-во иностр. лит., 1961.

Баранникова Л.И. Сущность интерференции и специфика ее проявления // Проблемы двуязычия и многоязычия / Отв. ред. П.А. Азимов, Ю.Д. Дешериев, Ф.П. Филин. – М: Наука, 1972. – С. 88–98.

Беликов В.П., Крысин Л.П. Социолингвистика: учебник для вузов. – М: Изд-во РГГУ, 2001.

Белл Р.Т. Социолингвистика. Цели, методы и проблемы. – М.: Между нар. отношения, 1980.

Бондалетов В.Д. Социальная лингвистика. – М.: Просвещение, 1987.

Бромлей Ю.В. К разработке понятийно-терминологических аспектов национальной проблематики // Советская этнография. – 1989. – № 6. – С. 3 – 17.

Будагов Р.А. Сравнительно-семасеологические исследования (романские языки). – 2-е изд. – М: Добросвет – 2000, 2004.

Бурденюк Г.М., Григоревский В.М. Языковая интерференция и методы ее выявления. – Кишинев: Штиинца, 1978.

Вайнрайх Υ Одноязычие и многоязычие // Новое в лингвистике. – М.: Прогресс, 1972. – Вып. 6. – С. 25–60.

Вайнрайх Υ Языковые контакты: Состояние и проблемы исследования: Пер. с англ. – Киев: Вища школа. Изд-во при Киев, ун-те, 1979.

Бахтин Н.Б. Языки народов Севера в XX веке: очерки языкового сдвига. – СПб.: Изд-во Европ. ун-та в Санкт-Петербурге, 2001.

Верещагин Е.М. Психологическая и методическая характеристика двуязычия. – М, 1969.

Виноградов В.А. Языковые контакты в Восточной Африке: суахили и луганда // Социо– и этнокультурные процессы современной Африки. – М.: Институт Африки, 1992. – С. 118–131.

Виноградов В.А. Введение: именные категории в языках Африки // Основы африканского языкознания. – М: Аспект-Пресс, 1997. – С. 5 – 23.

Виноградов В.А. Интерференция // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. – М: Сов. энциклопедия, 1990. – С. 197.

Виноградов В.А. Стратификация нормы, интерференция и обучение языку // Лингвистические основы преподавания языка. – М., 1983. – С. 44–65.

Виноградов В.Α., Коваль А.И., Порхомовский В.Я. Социолингвистическая типология: Западная Африка. – М: Наука, 1984.

Виноградов В.В. Проблемы литературных языков и закономерностей их образования и развития / АН СССР, Ин-т рус. яз. – М.: Наука, 1967.

Володарская Э.Ф. Заимствование как отражение русско-английских контактов // ВЯ. – 2002. – № 4. – С. 96 – 118.

Гавранек Б. К проблематике смешения языков // Новое в лингвистике. – М: Прогресс, 1972. – Вып. 6. – С. 94 – 111.

Гак В.Г. Функционирование языка и вопросы его культурной специфики // Функционирование языковых единиц в аспекте национально-культурной специфики: Тезисы докладов и сообщений Международной конференции. – М: Изд-во РУДН, 2003. – Вып. 4. – С. 3–5.

Геращенко В.Н. Лексико-семантические африканизмы во французском языке Республики Берег Слоновой Кости: Автореф. дис… канд. филол. наук. – М, 1982.

Головко Е.В. Переключение кодов или новый код? // Европейский университет в Санкт-Петербурге. Труды факультета этнологии. – Вып.1. – СПб., 2001. – С. 298–316.

Дебов В.М. Лексическая специфика французского языка в Алжире. – Иваново: Изд-во Иванов, ун-та, 1992.

Дебов В.М. Словарь особенностей французского языка в Алжире. – Иваново: Изд-во Иванов, ун-та, 1996.

Дитрих В. Влияние американских языков на романские // ВЯ. – 1999. – № 3. – С. 98 – 108.

Долго польский А.Б. Сохраняемость лексики, универсалии и ареальная типология // Лингвистическая типология и восточные языки. – М.: Наука, 1965. – С. 189–198.

Дьячков М.В. Креольские языки. – М.: Наука, 1987.

Ефремов Л.П. Основы теории лексического калькирования: учеб. пособие. – Алма-Ата, 1974.

Жлуктенко ЮА. Лингвистические аспекты двуязычия. – Киев: Изд-во при Киев, ун-те, 1974.

Завьялова М.В. Исследование речевых механизмов при билингвизме (на материале ассоциативного эксперимента с литовско-русскими билингвами) // ВЯ. – 2001. – № 5. – С. 60–85.

Залевская А.А. Введение в психолингвистику: учеб. пособие для филол. специальностей. – М.: Изд-во Российск. гос. гуманит. ун-та, 2000.

Зограф ГА. Многоязычие // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. – М.: Сов. энциклопедия, 1990. – С. 303.

Иванов B.C. Языковые контакты // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. – М: Сов. энциклопедия, 1990. – С. 237–238.

Ильяшенко Т.П. Языковые контакты. – М.: Наука, 1970.

Интерференция в сфере лексики и грамматики немецкого языка / И.Н. Горелов, К.Н. Аристархова, А.Р. Угланова, И.И. Шелухина; Под. ред. Л.Л. Проворовской. – Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 1990.

Йокояма О.Т. Когнитивная модель дискурса и русский порядок слов. – М, 2003.

Йокояма О.Т. Проблемы образования, науки и культуры. – № 25 (2003). – Вып. 13.

Йордан Й. Романское языкознание. – М: Прогресс, 1971.

Каспранский P.P. Нормы реализации. Варьирование языковых средств: Межвуз. сб. науч. тр. – Горький, 1983.

Каспранский P.P. Из истории учения о фонеме // Вопросы общего и германского языкознания. – Уфа, 1984.

Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. – М, 1998.

Клоков В.Т. Интеллектуальная интерференция как фактор развития семантики слова // Вопросы романо-германского языкознания: Межвуз. сб. науч. тр. – Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 1988. – Вып. 9. – С. 112–116.

Клоков В.Т. Французский язык в Африке. – Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 2000.

Корнев В.А. Сопоставительная семантика и проблемы межъязыковой интерференции // Языковая семантика и образ мира. – Казань: Изд-во КГУ 1997. – С. 82–84.

Крысин Л.П. Иноязычные слова в современном русском языке. – М.: Наука, 1968.

Кубрякова Е.С. Словообразование // Языкознание. Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. – 2-е изд. – М: Большая Российская энциклопедия, 1998. – С. 467–469.

Кузнецова Т.Д. Механизм речевого действия и установка // Психологические и лингвистические аспекты проблемы языковых контактов. – Калинин, 1978. – С. 102–110.

КураевГ.А., Пожарская Е.Н. Этническая психология: учеб. пособие. – Ростов н/Д: ЦВВР, 2000.

Лабов У Исследование языка в его социальном контексте // Новое в лингвистике. – М: Прогресс, 1975. – Вып. 7. – С. 96 – 181.

Лингвистический аспект стандартизации терминологии / В.П. Даниленко, И.Н. Волков, Л.А. Морозова, Н.В. Новикова; отв. ред. Е.Н. Ширяев. – М: Наука, 1993.

Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. – М: Сов. энциклопедия, 1990.

Мартине А. Распространение языка и структурная лингвистика // Новое в лингвистике. – М.: Прогресс, 1972. – Вып. 6. – С. 81–93.

Матвеева О.В. К вопросу об отношении кальки к заимствованиям // Романо-германская филология: Материалы Международной научно-практической конференции. – Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 2002. – Вып. 2. – С. 58–62.

Мельчук И.А. Русский язык в модели «Смысл <-> текст». – М.; Вена: Языки русской культуры: Венский славистический альманах, 1995. – С. XXVIII.

Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика: пособие для студентов гуманит. вузов и учащихся лицеев. – М.: Аспект-Пресс, 2000.

Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика: пособие для студентов гуманитраных вузов и учащихся лицеев. – М.: Аспект-Пресс, 1996.

Многоязычие и литературное творчество / Отв. ред. М.П. Алексеев. – М., 1981.

Молодкин A.M. Взаимодействие языков разного типа в этнокультурном контексте. – Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 2001.

Общее языкознание (Внутренняя структура языка) / Отв. ред. Б. А. Серебренников. – М.: Наука, 1972.

Общее языкознание: учеб. пособие для филол. фак. вузов / Н.Б. Мечковская, Б.Ю. Норман; под общ. ред. А.Е.Супруна. – Минск: Высш. шк., 1983.

Пауль Г. Принципы истории языка. – М.: Изд-во иностр. лит., 1960.

Пойменова А.А. Лексическая ошибка в свете стратегий преодоления коммуникативных затруднений при пользовании иностранным языком: Автореф. дис… канд. филол. наук. – Тверь, 1999.

Полинская М.С. Полуязычие // Возникновение и функционирование контактных языков. – М., 1987.

Реформатский А.А. Введение в языковедение. – М.: Аспект-Пресс. 1999.

Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь-справочник лингвистических терминов. – 2-е изд. – М: Просвещение, 1976.

Розенцвейг В.Ю. Основные вопросы теории языковых контактов // Новое в лингвистике. – М: Прогресс, 1972а. – Вып. 6. – С. 5 – 22.

Розенцвейг В.Ю. Языковые контакты: Лингвистическая проблематика. – Л.: Наука, 19726.

Русаков А.Ю. Интерференция и переключение кодов (севернорусский диалект цыганского языка в контактологической перспективе): Дис. в виде науч. доклада… док. филол. наук. – СПб., 2003.

Рыцарева А.Э. Прагмалингвистический аспект интернациональной лексики (на материале английского языка): Автореф. дис… канд. филол. наук. – Волгоград, 2002.

Сахадзе С.Г. Влияние африканского субстрата на лексические и морфолого-синтаксические изменения во французском языке франкоговорящих стран Африки // Проблемы вариативности в романских и германских языках: Тезисы докладов и сообщений Международной конференции. – М: Изд-во РУДН, 2001. – С. 67–69.

Северцева М.П. Национально-культурный семантический компонент во фразеологизмах // Проблемы вариативности в романских и германских языках: Тезисы докладов и сообщений Международной конференции. – М.: Изд-во РУДН, 2001. – С. 35–37.

Семченский СВ. Семантическая интерференция языков (на материале славяно-восточнороманских языковых контактов): Автореф. дис…. док. филол. наук. – Киев, 1973. – С. 34.

Степанов Ю.С. Контакты: словарь русской культуры: опыт, исследования. – М.: Языки русской культуры, 1997.

Стефаненко Т.Г. Этнопсихология: учебник для студ. вузов по специал. психология. – М.: Ин-т психологии РАН, 1999.

СуперанскаяА.В., Подольская Н.В., Васильева Н.В. Общая терминология: вопросы теории. – М: Наука, 1989.

Тадтаев Х.Б. Этнос. Нация. Раса. Национально-культурные особенности детерминации процесса / Под. ред. СИ. Замогильного. – Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 2001.

Тарасов Е.Ф. Межкультурное общение. Новая онтология анализа языкового сознания // Этносоциокулыурная специфика языкового сознания. – М: МГЛУ, 1996. – С. 7 – 22.

Уи М. Социолингвистический очерк двуязычия в Черной Африке // Новое в лингвистике-М.: Прогресс, 1972. – Вып. 6. – С. 183–189.

Фирсова Н.М. Языковая вариативность и национально-культурная специфика речевого общения в испанском языке: учеб. пособие. – М., 2000.

Фомиченко Л.Г. Когнитивная лингвистика как новый подход к исследованию просодической интерференции // Лингвистическая мозаика: наблюдения, поиски, открытия: Сб. науч. тр. – Волгоград: Изд-во Волгоград, ун-та, 1998. – Вып. 1. – С. 215–223.

Хабибуллина А.З. К разграничению понятия «интерференция» в лингвистике и литературоведении // Языковая семантика и образ мира. – Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1997. – С. 104–106.

Хапилина Е.В. Стилистическая вариативность французского языка Африки // Функционирование языковых единиц в аспекте национально-культурной специфики: Тезисы докладов и сообщений Международной конференции. – М.: Изд-во РУДН, 2003. – Вып. 4. – С. 102–103.

Хауген Э. Процесс заимствования // Новое в лингвистике. – М.: Прогресс, 1972. – Вып. 6. – С. 344–382.

Чередниченко А.И. Иноязычное влияние как фактор территориальной вариативности языка // Варианты полинациональных литературных языков. – Киев, 1981. – С. 246–260.

Чередниченко А.И. Язык и общество в развивающихся странах Африки. – Киев: Изд-во при Киев, ун-те, 1983.

Шаповалов Ю.А. Взаимодействие культурно-исторических и собственно языковых факторов в процессе заимствования языковых единиц: Автореф. дис… канд. филол. наук. – Саратов, 2003.

Шаяхметова А.К. Грамматическая интерференция в русской речи детей-билингвов // (), 2002.

Швейцер А.Д., Никольский Л.Б. Введение в социолингвистику. – М.: Высш. шк., 1978.

Шухардт Г. Избранные статьи по языкознанию. – М.: Изд-во иностр. лит., 1950.

Щерба Л.В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1958. – Т. 1.

Anzorge I. L'emprunt: de la necessite au metissage // Contacts de langue et identites culturelles. – Quebec: Presses de l'Universite de Laval, 2000.

Apelateur E. Zur Betentung der Korpersprache fur die interkulturelle Kommunikation // Aspekte interkultureller Kommunikationfahigkeit / A. Knopp – Potthoff, M. Liedke (Hrsg.). – Munchen, 1997. – S. 17–39.

Appel R., Muysken P. Language contact and bilingualism. – London 1987.

Appel R. & Muysken P. 1987. Language contact and bilingualism. London.

Auer P. 1998. From Code-switching via Language Mixing to Fused Lects: Toward a Dynamic Typology of Bilingual Speech. [Interaction and Linguistic Structures 6]. fachgruppe Sprachwissenschaft. Universitat Konstanz

Bal W. Les situations linguistiques. Contacts des langues. – Paris: CILF, 1977. – P. 276.

Baylon С Sociolinguistique: societe, langue et discours. – Paris: Nathan, 1991.

Bazell C.E. Reply to question IV // International Congress of Linguists. Actes. – Paris, 1949. – № 6. – P. 303.

Benveniste E. Problemes de linguistique generate. – Paris: Gallimard, 1966.

Bickerton D. Dynamics of a Creole system. – Cambridge: Cambridge University Press, 1975.

BickertonD. Roots of language. – Massachusetts, 1981.

Bitjaa Kody Z. D. Theorie de l'emprunt a une langue minoritaire: le cas des emprunts du francais aux langues africaines // Contacts de langues et identites culturelles. – Quebec: Les presses de l'Universite Laval, 2000. – P. 259–268.

BloomfieldL. Le langage. – Paris: Payot, 1970.

Boretzky N. Grammatical Interference in Romani: Loan Formations for Foreign Categories. Acta Linguistica Hungarica, 1999. – V 46 (3–4). – P. 169–200.

Boretzky N. Entlehnte Wortstellungsyntax im Romani // NBoretzky et al. (eds.) Areale, Kontakte, Dialekte. Sprache und ihre Dynamik in mehrsprachigen Situationen – Bochum, 1996. – S. 95 – 119.

Boretzky, N. The definite article in Romani dialects // V.Elsik & Ya. Matras (eds.). Grammatical Relations in Romani. The Noun Phrase. – Amsterdam/ Philadelphia, 2000. – P. 31–63.

Breton R. Geographie du plurilinguisme // Le francais dans le monde. Serie recherches et applications, vers le plurilinguisme. – Paris: EDICEF, 1991. – P.

20 – 32.

Bybee J.L. The diacronic dimension in explanation // Explaining language universale. – Oxford, 1988. – P. 350–379.

Bybee J.L., Perkins R.D., Pagliuca W. The Evolution of Grammar: Tense, aspect and modality in the languages of the world. – Chicago: University of Chicago Press, 1994.

Calvet L.-J. La guerre des langues et les politiques linguistiques. – Paris: Payot, 1987.

Calvet L.-J. Linguistique et colonialisme. Petit traite de glottophagie. – Paris: Payot, 1974.

ChaudensonR. Creoles et enseignement du francais. – Paris: THarmattan, 1989.

Chaudenson R. Proposition pour une grille d'analyse des situations linguistiques de l'espace francophone. Mode d'emploi // Langue et developpement. – Paris, 1988. – № 4. – P. 5 – 14.

CILF. La solidarite entre le francais et les langues du Tiers-Monde pour le developpement. Colloque pour le XX-e anniversaire. – Paris: CILF, 1988.

Confemen. Promotion et integration des langues nationales dans le systeme educatif: bilan et inventaire. – Paris: Champion, 1986.

Corbeil J.-P Le francais regional en question // Langues et cultures. Cahiers de l'lnstitut de linguistique de Louvain – Paris: C.I.R.E.L.F.A., 1983. – № 9. – P. 31–44.

Croft W. Mixed languages and acts of identity: an evolutionary approach // www. lings. Inman ac. UK / Info/ Staff/ Wac/, 2001.

Cuq J.-P. Le francais langue seconde. Origine d'une notion et implications didactiques. – Paris: Hachette, 1991.

Daff M. Contact francais/wolof: problemes de la selection lexicographique. Cas de Burkina Faso // Contacts de langues et identites culturelles. – Quebec: Les presses de l'Universite Laval, 2000. – P. 195–207.

Daff M. Le francais mesolectal comme expression d'une revendication de copropriete linguistique en francophonie// Le francais en Afrique. – Paris, 1998. – P. 95 – 104.

Debyser F La linguistique contrastive et les interferences // Langue francaise. – Paris: Larousse, 1970. – № 8. – P. 31–61.

Deroy L. Lemprunt linguistique. – Paris: Les belles lettres, 1956.

Dixon R.M.W. The rise and fall of languages. – Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

Doppagne A. Les regionalismes du francais. – Paris: Gembloux, Duculot, 1978.

Dumont P. LAfrique Noire peut-elle encore parler francais? – Paris: l'Harmattan, 1986.

DumontP, MaurerB. Sociolinguistique du francais enAfrique francophone: gestion d'un heritage, devenir une science. – Vanves: EDICEF – AUPELF, 1995.

Faerch С & Kasper G. On identifying communication strategies // Faerch С & Kasper G. Strategies in interlanguage communication. – London: Longman, 1983. – P. 210–238.

Ferguson C.A. Diglossia // Word, 1959. – V. 15. – № 2. – P. 325–340.

Fishman J.A. Sociolinguistique. – Paris / Bruxelles: Nathan, 1971.

Gardy P., Lafont R. La diglossie comme conflit: l'exemple occitan // Langages. – Paris, 1981. – № 61. – P. 75–93.

Giordano Ch. Die Rolle von Mibverstandnisson bei. Prozessen der interkulturellen Kommunikation // Mit der Differenz leben: Europaische Ethnologie und Interkulturelle Kommunikation / K. Roth (Hrsg.). – Minister; Munchen; N.Y., 1996. – S. 31–42.

Goebl H. Kontakt linguistik: ein internationales Handbuch zeitgenossischer Forschung 2 Bande. – Berlin, 1997. – S. 1310–1317.

Grosjean F. Neurolinguists, beware! The bilingual is not two monolinguals in one person // Brain and language, 1989. – V. 36. – P. 3 – 15.

Guilbert L. La creativite lexicale. – Paris: Larousse, 1975.

Hamers J. Emprunt // Sociolinguistique. Concepts de base. – Mardaga: Sprimont, 1997. – P. 136–139.

Harris A.C., Campbell L. Historical syntax in Cross – linguistic Perpective. – Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

Heath J. From code-switching to borrowing: Foreign and Diglossie Mixiing in Maroccan Arabic. – London/N.Y., 1993.

Houis M. Anthropologic linguistique de l'Afrique Noire. – Paris: PUF, 1971.

Jacikevicius A. Daugiakalbbystes psichologiaja (Apybraiza). – Vilnus, 1970. – P. 28.

Jarausch Ronrad, Siegrist Hannes [Hg.]. Amerikanisierang und Sowjetisierang in Deutschland 1945–1970. – Frankfurt / N.Y.: Campus Verlag, 1997. – S. 65–78.

Jardel J.M. De quelques usages des concepts de bilinguisme et de diglossie // Plurilinguisme, Normes, Situations, Strategies. – Paris: L'Hamattan, 1979. – P. 25–38.

Joseph B. Is Balkan comparative syntax possible? // www. ling, ohio-state. edu/~bjoseph/, 1998.

Kiyitsioglou – Vlachou С Les bienfaits de l'erreur // Le francais dans le monde. Revue de la Federation Nationale des Professeurs de Francais. – Paris, 2001. – № 315. – P. 30–31.

Kolers P. Α., Paradis Μ. Introduction // Canadian journal of psychology. Special issue. Psychological and linguistic studies of bilingualism, 1980. – V. 34. – № 4.

Kotthoff H. Rituelle Trinksprache beim georgischen Gastmahl: Zur Kommunikativen Konstruktion von Vertrautheit und Fremdheit // Aspekte interkultureller Kommunikationsfahigkeit / A. Knapp – Potthoff, M. Liedke (Hrsg.). – Munchen, 1997. – S. 65–91.

Lafage S. Hybridation et francais des rues a Abidjan//Alternances codiques et francais parle en Afrique. Actes du colloque d'Aix-en-Provence. – Provence: Publications de l'Universite de Provence, 1997. – P. 279–291.

Lafage S. Interferences morpho-syntaxiques entre le francais et Γ ewe chez les eleves du lycee de Tokoin (Lome – Togo). – Abidjan: ILA, 1973.

Lafage S. Role et importance du francais populaire dans le francais de Cote d'lvoire // Le francais moderne. – Paris: CILF-Hachette, 1979. – № 43. – P. 208–219.

Lehiste I. Lectures on language contact. – Cambridge, Massachusetts, 1988.

LudiG.Diglossieetpolyglossie//LexikonderPomanistischenLinguistik. – Tubengen, 1990. – V. 1. – S. 307–334.

Mackey W.F Bilinguisme et contact de langues. – Paris: Klinckesieck, 1976.

Makouta-Mboukou J.-P. La linguistique et l'enseignement du francais, langue seconde en Afrique Noire: point de vue d'un enseignant francais // Le francais sans frontieres. – Paris: Le Pavilion, 1973.

Makouta-Mboukou J.-P. Le francais en Afrique Noire (Histoire et methodes de l'enseignement du francais en Afrique noire). – Paris: Bordas, 1973.

Marcais W. La langue arabe dans 1' Afrique du nord // Revue pedagogique. – Alger, 1974. – № 1. – P. 124–125.

Mounin G. Dictionnaire de la linguistique. – Paris: PUF, 1974.

Myers-Scotton С Contact linguistics. Bilingual encounters and grammatical outcomes. – Oxford: Oxford University Press, 2002.

Myers-Scotton С. 1993a. Social Motivations for Codeswitching: evidence from Africa. Oxford.

Myers-Scotton С. 19936. Duelling Language. Grammatical Structure in Codeswitching. Oxford: Clarendon Press.

Myers-Scotton С 1998. Away to dusty death: the Matrix Language turnover hypothesis. In: Grenoble, Lenore A. & Lindsay J. Whaley (eds.) Endangered Languages. Cambridge: CUP. – P. 289 – 316

N'Sial Sesep. La francophonie au cceur de ГAfrique. Le francais Zarrois. – Paris: Dicker – Erudition, 1993.

Ngalasso M.-M. Le concept de francais, langue seconde // Etudes de linguistique appliquee. – Paris, 1992. – № 88. – P. 27–38.

O'Malley J.M. & Chamot A.U. Learning strategies in second language acquisitation. – Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

Obler L., Zatorre R., Galloway L., Vaid J. Cerebral lateralization inbilinguals: methodological issues // Brain and language, 1982. – V. 16. – P. 40–54.

Oksaar E. Sprach– und Kulturkontakt als Problembereich in Interkultureller Kommunikation. Modellzentrierte und empirische Betrachtungen. In: Jahrbuch Deutsch als Fremdsprache Band 24, Hamburg, 1998.

Paradis M. Neurologie et linguistique de contact // H.Goebl et al. (eds.) Contact linguistics. – Berlin; N.Y., 1996. – V. 1. – P. 57–63.

Pfaff С W. 1979. Constraints on language mixing // Language, V 55.

Phelizon J.H. Vocabulaire de la linguistique. – Paris: eds Roudel, 1976.

Poplack Sh. & Meechan M.1995. Patterns of language mixture: nominal stucture in Wolof-French and Fongbe-French bilingual discourse // Milroy L. & Muysken P. (eds.) One speaker, two languages: cross-disciplinary perspectives on codeswitching. Cambridge. – P. 199–232.

Psichari J. Un pays qui ne veut pas sa langue // Mercure en France, 1928. – № 1 – 10. – P. 63 – 121.

Queffelec A. Emprunt ou xenisme: les apories d'une dichotomie introuvable? // Contats de langues et identites culturelles. – Quebec: Presses de l'Universite de Laval, 2000. – P. 283–300.

Queffelec A. Le francais en Centrafrique. Lexique et societe. – Vanves: EDICEF-AUPELF, 1997.

Queffelec Α., DerradjiY., Debov V, Smaali-DekdoukD., Cherrad-Benchefra Y. Le francais en Algerie. Lexique et dynamique des langues.

Queffelec Α., Matanga Μ. Les congolismes, apports du Congo a la francophonie //Visages dufrancais. Varietes lexicales de l'espace francophone. – Paris / Londres, 1990. – P. 101–116.

Queffelec Α., NiangounaA. Le francais au Congo. – Nice/Aix-en-Provence: Publications de l'Universite de Provence, 1990.

Rivenc P. Lexique et langue parlee // La grammaire du francais parle. – Paris: Hachette, 1971. – P. 51–69.

Robillard D., de Beniamino M. Le francais dans l'espace francophone. Description linguistique et sociolinguistique de la francophonie. – Paris: Champion, 1993.-T. 1.

Romaine S. Pidgin and Creole languages. – London: Longman, 1997.

Samb A. Concurrence et complementarite des langues africaines et du francais. – Paris: CILF, 1977.

SapirE. Language. – N.Y., 1921.

Sauvageot A. Francais ecrit, parle. – Paris: Larousse, 1962.

Schach P. Hybride compounds in Pennsylvania German // American Speed, 1948. – № 23. – P. 121–134.

SchuchardtH. Hugo Schuchardt-Brevier / ed. L. Spitzer. – Halle, 1928.

Smith N.V. Consistency, markedness and language change: on the notion "consistent language" // Journal of languages, 1981. – № 17. – P. 37–54.

Sussman S., Franklin P., Simon T. Bilingual speech: bilateral control? // Brain and language, 1989. – V. 16. – P. 125–142.

Tajfel H. La categorisation sociale. Introduction a la psychologie sociale. – Paris: Larousse, 1973. – T. 1. – P. 227–302.

Thomason S.G. Contact languages: a wider perspective. – John Benjamins Pub Co., 1997.

Thomason S.G., Kaufman T. Language contact, Creolization, and Genetic Linguistics. – Bercley, 1988.

UnbegaunB. Le caique dans les langues slaves litteraires //Revue des etudes slaves. – RES: 1932. – T. 12. – P. 328–346.

Veronique D. Langue premiere, langue seconde, langue etrangere // Le francais dans l'espace francophone. – Paris: Champion, 1992. – P. 459–470.

Vincke J., Kazadi N. Le francais de Lubumbashi. Structures bantoues et langue francaise // Les relations entre les langues negro-africaines et la langue francaise. – Dakar: CILF, 1977. – P. 59–77.

Wald P. Continuite et discontinuite sociolinguistiques. Hypothese pour une recherche sur le francais en Afrique Noire. – Nice, 1973. – № 2.

Wald P. La diglossie immergee: representations alternatives du repertoire linguistique chez les Yakoma de Bangui // Langage et societe. – Paris: Maison de science de l'homme, 1986. – № 38. – P. 51–67.

Walker J. L'attitude envers les anglicismes en Afrique francophone: un rapport preliminaire // Le francais en Afrique. – Nice, 1998. – № 12. – P.

327 – 333.

Weinreich U. Languages in contact: finding and problems. – N.Y., 1953.

Wilkins, D.P Morphology // H.Goebl et al. (eds.) Contact Linguistics. – Berlin; NY, 1996. – V 1. – P. 109–117.

Zimmer D. Deutsch und anders. Die Sprache im Modernisierangsfieber. Reinbek, 1997. – S. 7 – 85.

Оглавление

  • ОТ АВТОРОВ
  • 1. ОБ ОСНОВНЫХ ПОЛОЖЕНИЯХ СОВРЕМЕННОЙ КОНТАКТНОЙ ЛИНГВИСТИКИ
  •   1.1. Литература по теории языковых контактов
  •   1.2. Становление контактной лингвистики как отдельной языковой дисциплины
  •   1.3. Основная проблематика контактной лингвистики
  •   1.4. Основные достижения и недостатки современных исследований контактной лингвистики
  •   1.5. Актуальные цели и задачи современной контактной лингвистики
  • 2. ОСНОВНЫЕ КАТЕГОРИИ КОНТАКТНОЙ ЛИНГВИСТИКИ
  •   2.1. Взаимодействие языков как главный фактор языковой эволюции
  •   2.2. Билингвизм, или двуязычие
  •   2.3. Об изучении вопроса заимствования и интерференции
  •     2.3.1. Иноязычный акцент и ошибки
  •     2.3.2. Различные подходы к изучению интерференции
  •     2.3.3. Виды лингвистической интерференции и заимствование
  •     2.3.4. Причины заимствования
  •     2.3.5. Лингвистические основы заимствования
  •   2.4. Переключение кодов
  •   2.5. Смешанные языки
  • ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  • БИБЛИОГРАФИЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Контактная лингвистика», Жером Багана

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства